Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Оке Эдвардсон
Зов издалека
Эрик Винтер – 5
Оке Эдвардсон
Зов издалека
Часть 1
Она даже поспала немного – уж очень долго они сидели в машине. Становилось холодно. Мама завела мотор, дала ему поработать и выключила, так и не ответив на ее вопрос.
– Почему его нет? Где он же он, черт его подери? – Голос мамы, обращенный в пространство, заставил ее замолчать.
Кто-то должен прийти и забрать ее. Ее заберут, и они поедут домой. Но никто не приходил. Она не знала, чего ей хотелось больше – остаться с мамой или улечься в постель. Окна запотели, ничего не видно, кроме сполохов от проезжающих машин. Она вытерла окно рукавом свитера и спросила еще раз:
– Почему мы никуда не едем?
На этот раз мама ответила:
– Заткнись!
Больше она и спрашивать не решалась – настолько суров и резок был ответ. За ним последовали ругательства. Ей было все равно – она слышала их много раз и раньше. Она и сама употребляла грубые слова, хотя и знала, что это нехорошо.
Дождь барабанил по крыше машины. От нечего делать она тоже стала постукивать по обивке дверцы, стараясь попасть в ритм дождя.
– Боже мой, – сказала мама уже в который раз. – Оставайся здесь. Мне надо позвонить. – Она открыла дверцу и вышла. – Не вздумай никуда уходить.
Мама кивнула ей из полумрака. Скоро совсем стемнеет.
– Что? Я тебя почти не вижу…
– Куда ты идешь?
– Позвоню из телефонной будки на углу и сразу вернусь. Это быстро.
– А где будка? Я пойду с тобой.
– Ты останешься! – Голос мамы напугал ее.
– Останусь…
Мама хлопнула дверцей так, что ей в лицо полетели брызги дождя.
Потом она долго, как ей показалось, сидела, вслушиваясь в звуки на улице. Наконец раздался стук маминых каблуков – «цок-цок-цок». Но это мог быть кто-то другой – в тумане не разобрать.
Внезапно дверца открылась так резко, что она вздрогнула.
– Никого уже нет, – сказала мама. – О дьявол… Все ушли.
Мама завела мотор, и они поехали.
– Мы едем домой?
– Сделаем кое-что – и домой.
– Я хочу домой.
Мама остановила машину и пересела к ней на заднее сиденье. Лицо ее было мокрым.
– Ты плачешь?
– Нет. Это дождь. Слушай меня внимательно. Мы сейчас поедем в один дом и захватим несколько дяденек. Ты слышишь, что я говорю?
– Захватим дяденек.
– Вот именно. Когда мы подъедем, дяденьки будут бежать. Это такая игра – мы поедем помедленней, а они будут прыгать в машину на ходу. Поняла?
– Будут прыгать на ходу?
– Мы поедем медленно, они будут прыгать в машину, а затем мы опять поедем быстро.
– А потом домой?
– Да. Потом домой.
– Я хочу домой прямо сейчас.
– Мы и поедем домой. Поиграем в игру и поедем.
– А нельзя поиграть утром, когда светло? Глупая игра… Я спать хочу.
– Мы должны поиграть сейчас. Но самое главное – пока мы играем, ты должна лечь на пол. И будешь лежать, пока я не скажу. Поняла?
– Почему?
Мама посмотрела на нее, потом на часы. Она все время поглядывала на часы. Как она их видит? В машине же совсем темно…
– Потому что другие дяди, которые с нами не играют, могут тоже запрыгнуть в машину и тебя ушибить. Так что лежи на полу и не шевелись. Прямо за моим сиденьем.
Она кивнула.
– Попробуй прямо сейчас.
– Но ты сказала, что…
– Ложись!
Мама больно схватила ее за плечо. Она легла на коврик – он был холодный, мокрый и чем-то вонял. Ей стало трудно дышать, и плечо болело. Она закашлялась.
Мама вернулась на переднее сиденье, и они поехали.
– Лежи и не вставай! – сказала мама.
– Уже начинается?
– Да. Ты лежишь?
– Лежу…
– И не смей подниматься. Это может быть очень опасно. И молчи…
«Глупо… опасная игра, это глупо», – подумала она, но промолчала.
– Молчи! – крикнула мама, хотя она и не пыталась заговорить.
Она лежала неподвижно, прислушиваясь к звукам под полом. Вообразила, что лежит прямо на дороге, трам, бум, трам, бум… Вдруг послышался крик, машина замедлила ход, кто-то закричал, и мама тоже что-то крикнула. Дверца над ее головой резко открылась, на нее что-то навалилось, она хотела подать голос, но не могла. А может, и не хотела. Дверцы открывались и закрывались, это было как фейерверк – трах… бах… трах… бах… или шум дождя вдруг усилился в сто раз. Краем глаза она увидела, как лопнуло боковое стекло, но осталось на месте, никаких осколков.
Все кричали, и она не понимала ни слова. Постаралась различить мамин голос, но не смогла. Машину бросало из стороны в сторону. Под машиной кто-то крикнул – она хорошо это слышала, потому что лежала на полу. Дядя на заднем сиденье начал плакать. Это было странно – слышать, как плачет взрослый дядя. Ей совсем не нравилась эта игра, было страшно, но она не решалась вымолвить ни слова.
1
Эрик Винтер проснулся поздно. Освободился от спеленавшей его во сне простыни и встал. Солнце висело на своем месте, прямо перед балконом, и в квартире было уже жарко.
Он сел в постели и, не открывая глаз и ни о чем не думая, провел рукой по небритой щеке. Голова была тяжелой. Как всегда между сном и пробуждением. Спал плохо – просыпался чуть не каждый час, вытирал пот со лба, переворачивал на холодную сторону подушку. Два раза вставал и пил воду. Прислушивался к звукам ночи. Звуки эти никогда не исчезали – такое было лето.
Он заставил себя подняться и пошел в душ. Подождал, пока сойдет холодная вода. Трус, подумал он. Был помоложе, никогда не ждал. Принимал первый удар ледяных струй как настоящий мужчина.
Позавчера ночью Ангела вернулась домой после двойной смены в больнице. В предрассветные часы они занимались любовью, и он чувствовал себя молодым и сильным, оргазм прокатился огненной волной по всему телу, и он даже закричал. Ангела отозвалась долгим эхом, и он почувствовал на губах ее вкус, солоноватый, как вкус моря, когда он в начале лета нырнул со скалы.
Потом они долго лежали не шевелясь. Двигаться не хотелось. Она лежала на боку и смотрела на него. Он в который раз подивился линии ее бедра, напоминающей мягкие изгибы холма на равнине. Кончики волос намокли и стали темными.
– Думаешь, будто это ты мной пользуешься, а на самом деле наоборот, – сказала она, водя пальцем по его волосатой груди.
– Никто никем не пользуется.
– Ты удовлетворяешь мои потребности.
– Спасибо за разъяснение, доктор.
– Мне пришло в голову… Нам нужно еще что-то, кроме секса.
– Что за ерунда.
– Что – ерунда? Что нам нужно еще что-то, кроме секса?
– Что у нас нет ничего, кроме секса. Что мы ничем больше не занимаемся.
– А чем еще мы занимаемся?
– Странный вопрос. Многим.
– Например?
– Например, в настоящий момент обсуждаем наши отношения.
– По-моему, впервые. – Она села в постели от удивления. – Один разговор на десять актов.
– Ты шутишь.
– В каждой шутке… Нет, если и шучу, то лишь… слегка. Мне нужно большего. Мы уже об этом говорили.
– Чтобы я созрел. Тебе нужна моя зрелость.
– Да.
– Чтобы я созрел как мужчина и взял на себя ответственность за семью, которой у меня нет.
– У тебя есть я.
– Прости… но ты знаешь, что…
– Нет. Не знаю. Знаю только, что мне этого недостаточно.
– Даже если позволяю тебе мной пользоваться?
– Даже если позволяешь.
– Даже если я удовлетворяю твои потребности?
– Есть другие темы для шуток.
– Ангела! Ну хорошо, хорошо… я серьезен как никогда.
– Ты не вечно будешь молодым. Ты и сейчас уже не юноша. Подумай об этом.
– Я думал.
– Подумай еще раз. И подумай о нас. Я пошла в душ.
Ему тридцать семь. Полицейский комиссар уголовного розыска. Получил звание в тридцать пять, что само по себе рекорд не только в их гетеборгском управлении, но и во всей Швеции. Но для него это не имело особого значения. Разве что не так часто приходилось выслушивать очередной приказ начальства.
Он чувствовал себя молодым и сильным. Поначалу. Теперь уже не так уверен. За короткое время он постарел лет на пять. Или даже десять. Следствие, которым он занимался всю весну, было настолько мучительным, что он даже раздумывал, стоит ли оставаться в полиции. Изображать некое активное противостояние круговороту зла в природе.
Он взял отпуск и провел неделю, бродя по лапландской тундре с ее никогда не заходящим солнцем. Потом вернулся и продолжил работу, но что-то было не так. Он пытался ни о чем не думать. Лето и отпуск. Перестал бриться. Отпустил волосы – теперь они не только закрывали уши, но и подбирались к плечам. Он с удивлением заметил перемены, подойдя к зеркалу. «Эта новая внешность лучше отражает мою сложную натуру, – сказал он вслух, высунул язык и скорчил рожу. – Оттого-то я такой замечательный полицейский. Сложная натура – вот что важно».
Эрик в одиночестве сидел за столом в кухне – Ангела попрощалась и ушла домой. Впрочем, не совсем в одиночестве – общество ему составили два поджаренных ломтя хлеба и кружка чаю. Лицо опять покрылось потом. Двадцать девять градусов в тени, он только что посмотрел на термометр на балконе. Одиннадцать часов. От его второго за лето отпуска осталось четыре дня. Будем продолжать отдыхать.
Зазвонил телефон. Он неохотно поплелся в прихожую и взял трубку.
– Эрик Винтер.
– Это Стив, если ты меня помнишь.
Английский язык с шотландским акцентом.
– Как можно забыть кройдонского рыцаря?
Стив Макдональд, комиссар полиции в Южном округе Лондона. Они работали вместе в начале года над одним запутанным делом и подружились. Во всяком случае, Эрику казалось, что подружились. Стив приезжал в Гетеборг, Эрик ездил в Лондон. Но они не виделись с того весеннего вечера, когда сидели в квартире Эрика и утешали друг друга. Следствие завершилось. Преступление раскрыто, дело закрыто.
– Погоди-ка, это же ты у нас рыцарь… Сверкающие доспехи и все такое.
– С этим покончено.
– Что?!
– У меня недельная щетина. И волосы до плеч. Не стригся месяца три.
– Это, наверное, я повлиял на тебя таким образом… А я-то наоборот: пошел на Джермин-стрит. Надо, думаю, купить костюм от Бальдессарини. Буду выглядеть авторитетно. А то, задержись ты у нас в отделе, все стали бы выполнять не мои приказы, а твои.
– Ну и как?
– Что – как?
– Купил костюм?
– Нет. Обычный человек не в состоянии одеваться, как ты. Кстати, давно хотел спросить: тебе и вправду не надо ждать зарплаты в конце месяца? Можешь пойти и купить все, что хочется?
– С чего ты взял?
– Ты сам сказал. Я спросил, а ты ответил. Весной.
– Разве? Должно быть, я был так занят, что не особенно прислушивался к глупым вопросам.
– То есть ты тоже зависишь от жалованья?
– А ты как думаешь? Немного денег в банке есть, но не разгуляешься.
– О, как приятно слышать!
– А какое это имеет значение?
– Не знаю. Может, имеет. Хотел уточнить.
– И поэтому позвонил?
– Хотел спросить, как твои дела. Весной тебе досталось.
– Да.
– И?..
– Что?
– Как дела?
– Жарко. Новый температурный рекорд. Лето должно бы уже кончиться. У меня пока еще отпуск.
– Спасибо за альпийский снимок.
– Это не Альпы. Лапландия. Из Швеции выезжать не надо.
– Whatever…2
В любом случае спасибо.
Они помолчали. Потом Макдональд осторожно прокашлялся.
– Не пропадай. Звони иногда.
– Может, приеду к Рождеству. Похожу по магазинам.
– Сигары? Сорочки?
– Джинсы.
– Будь осторожней, а то станешь как я.
– Могу ответить тем же.
Они попрощались. Винтер положил трубку, и у него внезапно закружилась голова, так что он ухватился за телефонный столик, чтобы не упасть. Через несколько секунд все прошло. Он вернулся в кухню и отхлебнул глоток успевшего остыть чая. Подумал, не заварить ли свежий, но вместо этого отнес кружку и тарелку в мойку.
Он надел шорты и хлопковую сорочку с короткими рукавами. Ноги сунул в сандалии. Положил бумажник в нагрудный карман и проверил, на месте ли ключи. В кармане шорт, он их и не вынимал со вчерашнего дня. Мобильный… лежит на тумбочке в спальне. Ну и пусть лежит.
Он уже взялся за ручку и услышал чью-то возню за дверью. Не успел он подумать, что это наверняка почтальон, как догадка тут же подтвердилась: под ноги посыпался ворох бумаг. Полицейская газета, два конверта из банка, свежий номер журнала в белом мягком пакете, извещение о посылке, вес больше килограмма, ждет его на почте. Все белое, белое, и цветным пятном – открытка. Стив Макдональд в Хайланде.
«У нас тоже есть Альпы».
Винтер перевернул открытку и долго изучал покрытую снегом вершину, у подножия которой прилепилась деревенька. Домам лет по пятьсот, не меньше.
Жара стиснула щеки горячими сухими лапами. Васаплац пронизана сверкающими стеклянными нитями. Несколько человек прячутся в тени на трамвайной остановке, на ярком солнце их силуэты кажутся черными. Он спустился в подвал за велосипедом и покатил по Васагатан, миновал Скансторгет. Рубашка промокла насквозь… Это почему-то приятно. Рюкзак мягко подталкивает в спину. Он изменил первоначальному намерению и продолжал крутить педали на юг, к Ашимсбадет. Остановился, выпил банку «Рамлесы» и покатил дальше, мимо поля для гольфа. Поставил велосипед, спустился к узкой полоске прибрежного песка, разделся и побежал к воде.
Потом лежал на солнце и читал газету, а когда стало жарко, опять пошел купаться. Это был настоящий отпуск. Именно то, чем он хотел бы заниматься все лето. Во второй половине дня Эрик с удовольствием отряхнул ступни от сухого горячего песка, сунул ноги в сандалии и покатил домой. Слева от него, не отставая, катилось закатное солнце, то и дело прячась за деревьями. Это было замечательное чувство. Хорошо бы его удержать. Мир прекрасен только в такие моменты.
2
Сразу после полуночи Анете Джанали сломали челюсть. Она шла по Эстра-Хамнгатан, вокруг было полно людей. Рабочее время давно кончилось, но это и не имело значения: инспекторы следственного отдела не носят полицейскую форму, даже на службе.
Они гуляли с подругой и услышали шум. На Чюркогатан дрались. Вернее, трое избивали одного. Тот уже лежал на земле, и они пинали его ногами. Анета Джанали крикнула и пошла в их сторону. Троица двинулась навстречу, и один без всякого предупреждения ударил ее кулаком в лицо. Она сначала ничего не почувствовала, но через секунду острая боль пронзила голову и шею. Она упала. Он выкрикнул что-то насчет цвета кожи и пнул ее. Анета Джанали была чернокожей, но впервые в жизни ее ударили именно из-за этого.
Сознания она не теряла. Попыталась сказать что-то подруге, но не смогла. «Лиз бледнее, чем обычно, – машинально отметила Анета Джанали. – Наверное, испугалась еще больше, чем я».
Праздник вокруг продолжался – народ переходил от одной пивной палатки к другой. На импровизированных сценах выступали артисты. Ночь была жаркой, город пропах барбекю, перегаром и человеческим потом. Все что-то кричали, перебивая друг друга, и в этой какофонии затерялся крик Лиз о помощи.
Праздничный Гетеборг. Они уже третий раз за вечер проходили мимо этого места. «Бог троицу любит», – смутно подумала Анета Джанали, чувствуя щекой грубую шероховатость асфальта. Голова болела уже не так сильно, но поднимать ее почему-то не хотелось. Она смотрела на ноги в сандалиях и башмаках, потом ее положили на носилки и отнесли в машину. Последнее, что она почувствовала перед тем, как потерять сознание, – кто-то осторожно потряс ее за плечо.
Фредрику Хальдерсу сообщили новость в полвосьмого утра, не успел он явиться на работу. Бритый наголо, суровый Хальдерс огрызался по любому поводу и собачился со всеми без исключения. Особенно с Анетой Джанали – в ход шел и ее пол, и происхождение, и цвет кожи… все, что угодно.
Его считали дураком, расистом, сексистом, но он не обращал внимания. После развода три года назад Хальдерс жил один и в свои сорок четыре года был обозлен на весь мир. Странный, вспыльчивый человек с массой нерешенных психологических проблем, но… Фредрик Хальдерс у психотерапевта? Ну нет, скорее он начнет дрочить публично, хотя давно уже чувствовал, что эти вспышки до добра не доведут. И сейчас, узнав о происшествии с Анетой, он буквально взорвался. Он раскрошит этих ублюдков, выродков, он… Сволочи, сволочи… СВОЛОЧИ! ОТМОРОЗКИ!
Он метался по комнате для совещаний, а Ларс Бергенхем, принесший новость, стоял и помалкивал.
– Никаких свидетелей? – громыхнул Хальдерс.
– Да, но…
– Где они?
– Ее подру…
– Сюда ее! Наплевать на нее, – решил он вдруг и направился к двери.
– Ты куда?
– А ты как думаешь?
– Она спит после наркоза. Ей прооперировали челюсть.
– Откуда знаешь?
– Только что говорил с Сальгренска.
– А почему мне не позвонили? Это опасные дела. Мало ли что может попасть в кровь! Столбняк и прочее… Ее надо положить в интенсивку!
«Тебе лучше знать, – флегматично подумал Бергенхем. – Врачи, естественно, ничего в своем деле не смыслят».
– Мы же всегда работаем парами… Ты ведь никогда не работал с Анетой?
– Даже если бы и работал… они этого не знали, – тихо сказал Бергенхем.
– Что? Кто они?
– Ладно, проехали…
– А где свидетельница? – Хальдерс, очевидно, забыл, что отменил ее допрос.
– Я как раз и пытаюсь сказать, что подруга Анеты приедет… – он посмотрел на часы, – минут через пятнадцать.
– Она там присутствовала?
– Да.
– И никого больше не было?
– Праздник… полно народу, и никто ничего не видел.
– О дьявольщина… Надо уезжать из этого города.
Бергенхем промолчал.
– А тебе нравится здесь? – Хальдерс сел, встал и опять сел.
Бергенхем задумался. Что на это ответишь? Фредрик закусил удила. Это было не ново, просто выглядело иначе. В его гневе было нечто праведное, что-то его на этот раз по-настоящему задело – во всяком случае, вышло за пределы обычной профессиональной солидарности. Скоро он поедет в больницу, и Бергенхем не завидовал тем, кто случайно замешкается перед Хальдерсом на светофоре.
– Современный город, – вслух сказал он. – Сложносоставной. Новые времена…
– Сложносоставной? Это еще что за новости?
– Значит, всего понамешано. И хорошего, и плохого. Нельзя же послать к черту весь город.
– Скоро будет можно, – заверил Хальдерс. – Человек гуляет по Хамнгатан, а какой-то отморозок разбивает ему голову. И что здесь складывать? Что составлять? Вот он – твой сложносоставной город… Дерьмо сложносоставное.
Бергенхем опять промолчал.
– Нет, я знаю, конечно, что есть и нормальные люди, и места, куда можно пойти, но это… это… – Хальдерс внезапно охрип и, отвернувшись, пожал плечами.
Бергенхем заметил, как Фредрик украдкой провел ладонью по лицу. Плачет, что ли, удивился Бергенхем. Или готов заплакать… Значит, еще не все потеряно с Хальдерсом. Но он прав, конечно… особенно это лето. Сколько уже было подобных историй? Пятнадцать? Прямо подготовка к войне. Гражданская война гетеборгских племен…
– Кто допросит свидетельницу? Эту… приятельницу?
– Я могу допросить… или ты, если хочешь.
– Займись, – коротко сказал Хальдерс. – Я еду в больницу. А кстати, как этот второй? Которого били?
– Жив…
Он забыл включить кондиционер и подъехал к больнице весь в поту. Ну и хрен с ним.
Анета Джанали сидела в постели, подпертая со всех сторон подушками. Глаза ее налились кровью. Лицо почти полностью закрывала повязка.
Рядом на тумбочке стояла большая пластмассовая кружка с согнутой пополам соломинкой. На каталке перед палатой он заметил десяток роз – сестра сказала, что не полагается вносить цветы в палату. Риск инфекции. Цветы уже слегка поникли. «Забыли воды налить, что ли… Это мог бы быть мой букет».
Он подвинул стул и сел.
– Мы их возьмем.
Она не пошевелилась. Потом закрыла глаза. Не уснула ли?
– Не успеешь прийти в себя, как мы их возьмем… Даже чернокожие не должны бояться вечером выйти на улицу.
Он внимательно изучил конструкцию из подушек на кровати. Не особенно удобно.
– Начинаешь думать, уж не лучше бы тебе остаться дома в Уагадугу. – Хальдерс повторил старую шутку, бывшую у них в ходу. Анета Джанали родилась в Восточном роддоме в Гетеборге.
– Уагадугу, – повторил он. Его успокаивало это словцо. Или, может быть, хотел немножко поднять ей настроение. Он помолчал. – Собственно, такой случай выпадает раз в сто лет. Я говорю о важных вещах, а ты меня не перебиваешь с надменным видом. Могу наконец и я вставить словцо. И я тебе объясню…
Анета Джанали открыла глаза и посмотрела на него. Он знал этот взгляд. У нее пострадала только нижняя часть головы, а верхняя, похоже, в целости и сохранности.
– Речь идет о самообладании, – сказал он. – Когда мы возьмем этих подонков, то, разумеется, не дадим волю чувствам… Полное самообладание. Но ведь полицейские тоже люди и имеют право на ошибку. Или пару ошибок…
Как же она пьет из этой чертовой кружки? В повязке даже дырки не видно. Для вида, что ли, они ее поставили… А может, все, что нужно, в капельнице? И сколько она здесь пролежит?
– Говорят, у Винтера крыша поехала, – решил он поделиться свежей сплетней. – Ходит в обрезанных джинсах и майке. Заглянул в отдел взять какие-то бумаги – недели две не брился, а не стригся, наверное, с весны. Волосы до плеч.
Анета опять прикрыла глаза.
– Не дождусь понедельника, когда все соберутся… только тебя не будет. Но я положу какую-нибудь дрянь на твой стул, и как будто ты с нами. – Увидев, что она не реагирует на шутку, он наклонился и тихо сказал: – Пожалуйста, выбирайся из этого поскорее, Анета. – Набрав в легкие полный медицинских ароматов воздух, он добавил: – Мне тебя очень не хватает.
Он встал, загремев стулом, и вышел из палаты. Странно, вода в вазе есть. Почему же завяли цветы?
Винтер не стал ждать до понедельника и прервал отпуск, как только позвонил Рингмар. Ничего сверхъестественного не случилось, но Эрик сразу вернулся к работе. Не из чувства долга, нет. Это было чисто эгоистическое решение. Возможно, даже терапевтическое.
– Пока ты не особенно здесь нужен, – сказал Рингмар.
– Мне уже хватает песка в сандалиях, – возразил Винтер.
Во второй половине дня он вошел в свой кабинет и открыл жалюзи. Потянул носом – пахло пылью. На письменном столе ни одной бумажки. Идеальный порядок… может, стоит поучиться у шефа – тот все бумаги складывает в ящики стола.
Стуре Биргерссон руководил следственным отделом и был настоящим виртуозом по части, как он это называл, «делегирования полномочий» своим заместителям. На практике это означало, что Эрик Винтер командовал тридцатью следователями в подотделе насильственных преступлений. Теперь они называются «подотделом», но характер деятельности ничуть не изменился. Убийства и вооруженные грабежи. Бывшие ассистенты стали инспекторами. «Наконец становишься кем-то», – прокомментировал это событие Хальдерс. Более солидное название вовсе не означало прибавки к зарплате. «Зато выходишь на главную улицу и чувствуешь себя инспектором».
– Закрой дверь, – сказал Эрик вошедшему Рингмару. – Так что ты говоришь?
Рингмар уселся на стул.
– Мы, конечно, следим за более или менее серьезными происшествиями, но тут дело не в местных.
– Вот как?
– И вообще… какая-то странная ситуация. Не знаю, насколько ты в курсе, но новости ты же смотришь… Может, жара так влияет.
– Демонстрации?
– Да… и не только это… В городе брожение, или не знаю как назвать… У нас дюжина драк между подростковыми бандами только за последнюю неделю. Неизвестно, сколько национальных групп в этом участвуют, но и шведы тоже. Прямо жутко делается. Что-то такое в воздухе… люди свирепеют, лезут в драки, угрожают друг другу. Но, как говорится, делаем все, что в наших силах. Может, затаились где-то несколько подонков и подливают масло в огонь?
Комиссар Бертиль Рингмар возглавлял в подотделе группу из десяти сотрудников. У них были информаторы в преступном мире. Перед группой стояла задача – выявлять возмутителей порядка и профессиональных преступников. Они должны всегда быть «на шаг впереди», как сказал Стуре Биргерссон на одном из бесконечных реорганизационных собраний.
– Анету знают в нашем районе, – заметил Рингмар. – Думаю, на нее не стали бы нападать просто так. Разве что защищаясь…
– А может, так и есть.
– Что – так и есть?
– Поскольку мы думаем, что они знают, что мы знаем, что они знают, что мы думаем, что они никогда на такое не пойдут, как раз это и случилось, – залпом выпалил Винтер.
Рингмар молчал, переваривая эту загадочную фразу.
– Или как?
– Да… классическая дилемма. Если я, конечно, понял тебя правильно.
– И ты опять на исходной позиции…
– Спасибо тебе.
Винтер уставился на сверкающую столешницу. Выглядела она так, словно хозяйственники, прослышав про его возвращение из отпуска, послали в кабинет целую бригаду уборщиц. Он посмотрел на свое отражение в полированном дереве, достал из нагрудного кармана сигариллу и закурил, выронив при этом горящую спичку. Спичка обожгла ему бедро – короткий щипок. Рингмар заметил, что Винтер в шортах, но не сказал ни слова. Сам он был в брюках хаки, купленных, похоже, на распродаже излишков британской колониальной армии.
– Если они местные, мы их найдем.
– Значит, ты веришь своим информаторам? Веришь в светлые силы?
– Я надеюсь, что светлые силы, скрывающиеся среди темных сил, помогут нам их обнаружить. Темные силы то есть.
– Более темные, – уточнил Винтер, – темнее, чем они сами.
– Приятельница Анеты говорит, что узнает этих троих. Если не всех, то одного точно.
– Были у них какие-то нацистские приметы? Фашистские символы?
– Нет. Чистенькие, как ягнята.
Винтер стряхнул пепел в ладонь. Пепельницу, наверное, кто-то заиграл, пока он был в отпуске.
– А другие свидетели?
– Не меньше тысячи. Но ответили двое, и те толком не описали, как выглядели эти подонки.
– Как ягнята, говоришь?
– Как ягнята.
– Еще суток не прошло.
– Не прошло.
– И тут зазвонил телефон, – констатировал Эрик и ответил на звонок.
Рингмар сидел ссутулившись, с хмурой физиономией. После пары отрывистых междометий Винтер положил трубку.
– Скоро явится парень, который за ними проследил.
– Ну да? Вот тебе и… А почему он раньше не давал о себе знать?
– Ребенок болел, что ли…
– И где он?
– По пути к нам. Кстати, я навестил Анету в Сальгренска. И знаешь, кого встретил на выходе? Фредрика. У него были глаза на мокром месте.
– Это хорошо, – сказал Рингмар.
3
Винтер отлип от псевдокожаной спинки конторского стула и подошел к окну. Спина взмокла. Он встал под кондиционер и сразу замерз. Этот островок холода почему-то вызывал иллюзию, будто и там, за окном, тоже прохладно. Окно не открывалось, небо имело неопределенный сероватый цвет. Но он знал, что за окном жара. Беззвучная, душная жара. На улице почти никого. Водометы ведут артиллерийский обстрел газона на Старом Уллеви.3
Он вспомнил Анету и непроизвольно сжал кулаки. Как это назвать… Бешенство? Конечно. Бешенство. А может, примитивный инстинкт – отомстить. И много еще чего. Он вернулся в свой мир – мир насилия и жестокости.
Он совсем забыл про Рингмара. Резко повернулся – тот сидел в той же позе и наблюдал за ним. «Он на пятнадцать лет старше меня… и уже начинает думать о лучшей жизни. Отработает последний день, сядет в лодку и уплывет в свой домик на Вронгё, чтобы никогда не возвращаться».
– Что значит эта надпись на футболке? – спросил Рингмар. – «London Calling»?
– Название диска с записью рок-ансамбля. Макдональд прислал.
– Рок? Ты же равнодушен к року?
– Я послушал. Группа называется «Клэш». Он прислал майку и диск.
– И что это за «Клэш»?
– Английское слово. Столкновение.
– Я не об этом. Я имею в виду – что за ансамбль? И вообще – ты в состоянии отличить рок от попсы?
– Нет. Но мне понравилось.
– Не верю. Для тебя дороже Колтрейна никого нет.
– Говорю – понравилось. Запись сделана, когда мне было двадцать с небольшим или около того. Все равно – это музыка времени.
– Тяжелый рок, значит, – уточнил Рингмар.
В этот момент в дверь постучали. Пришел свидетель.
Лицо напряженное и усталое, глаза тревожные. Неудивительно – ночью у малышки развился аллергический отек. Они ее чуть не потеряли.
– Простите, я не расслышал, – произнес он. – Голова закружилась.
– Вы сказали, что следовали за этими парнями.
– Да.
– Сколько их было?
– Трое, я же говорил.
– Вы уверены, что они были вместе?
– Двое остановились и подождали третьего… того, кто ее ударил. Дождались и пошли. – Он потер глаза. – Тот, кто бил, поменьше ростом.
– Меньше ростом?
– Да… я их не мерил, конечно.
– И вы за ними последовали?
– Пока можно было. Все слишком быстро произошло… Я прямо остолбенел. А потом подумал: «Ну нет… так не годится, надо проследить, куда они идут». И пошел… но на Кунгсторгет не протолкнешься, а тут жена позвонила, кричит: «Астрид задыхается!..» Дочка наша.
– Понятно. – Винтер посмотрел на Рингмара. У Бертиля были дети. У Винтера детей не было, зато имелась женщина, и эта женщина, оказывается, уже давно ждет, пока он сочтет себя достаточно взрослым, чтобы взвалить на плечи ответственность за ребенка. Вчера Ангела произнесла эти слова и уехала к матери – должно быть, отрегулировать свой биологический будильник. Приедет и сообщит, куда показывают стрелки.
– Все обошлось… – Свидетель сказал это скорее всего самому себе. – С Астрид все обошлось.
Винтер и Рингмар терпеливо ждали. На парне были шорты и тенниска, явно не первой свежести, наверняка остались со вчерашнего дня. Небритый, запавшие глаза.
– Спасибо, что вы нашли время… в такой момент… Вы же приехали прямо из больницы?
Парень пожал плечами.
– Многие боятся… А эти… ходят по улицам и избивают людей… Ну нет, думаю… Тут кто хочешь взбесится.
Винтер ждал продолжения.
– И только и говорят – мигранты, мигранты… Что, теперь уже считается вполне допустимым заявлять, будто у нас слишком много черных, и мигрантов, и беженцев? Расизм обрел права гражданства?
– Где вы потеряли с ними контакт? – спросил Рингмар.
– Что?
– Где вы потеряли контакт с этими… ну, кто избил нашу сотрудницу? Можете описать точно?
– Около крытого рынка, где выход на Кунгспортплац. Не доходя до площади.
– Вы не слышали, о чем они говорили?
– Ни слова.
– И никаких догадок? Насчет того, откуда они… Где их искать?
– К югу от преисподней, если вы меня спросите.
– А поточнее? Кто они, по-вашему?
– Не знаю… но шведы. Все трое шведы. Настоящие шведы. – Он криво усмехнулся.
Они попросили его поподробнее описать внешность преступников и отпустили.
Винтер дождался, пока за свидетелем закроется дверь, и закурил сигариллу, тут же уронив пепел на голое бедро. Горячо. То спичку, то пепел. Наверное, он и на брюки роняет пепел, только не замечает.
– Ты обратил внимание, что наша Анета для этого парня – мигрантка? Или беженка?
– Что ты хочешь сказать?
– А то, что между людьми всегда будут различия, поколение за поколением. Где бы они ни родились.
– Да?
– Беженцы вселенной.
– Что?
– Есть такое выражение. Это те, кто кочует из страны в страну, и нигде им не разрешают остаться. Ни в одном раю. Их называют беженцы вселенной.
– Красивое выражение, – одобрил Рингмар. – Почти поэтическое. Но к Анете не относится.
– Нет… Но что происходит, когда их впускают в рай? – Эрик свирепо затушил сигариллу в пепельнице – та все-таки нашлась за шторой. Никто ее, оказывается, не заиграл.
На площади Эрнста Фонтелля было особенно жарко. Солнце стояло еще высоко. Высохший было под кондиционером пот ручьями потек по спине и животу. Он надел темные очки, прошел на стоянку и открыл машину. Эрику показалось, что он поставил ее удачно, в тени деревьев, но салон раскалился так, что он завел мотор и тут же выскочил как ошпаренный. Пусть поработает кондиционер.
Винтер поехал на восток, мимо Нового Уллеви, свернул в Лунден и остановил машину у большой виллы. Собака в соседнем дворе захлебывалась лаем, слышно было, как она мечется на цепи.
Крыльцо виллы было в тени. Он нажал кнопку звонка и подождал. Никто не открыл. Он нажал еще раз, спустился с крыльца и пошел по бетонной дорожке. Пахло черной смородиной и еще чем-то неопределенным.
Позади дома был бассейн с неправдоподобно синей, с солнечными искрами, водой. Здесь пахло по-другому – хлоркой и маслом для загара. Возле бассейна стоял шезлонг. А в шезлонге сидел голый человек. Ровный и сильный загар красиво выделялся на фоне бело-голубого махрового полотенца. Винтер осторожно кашлянул. Голый открыл глаза.
– Так и есть… мне показалось, я слышал звонок.
– А почему не открыл?
– Ты же все равно сюда пришел.
– А если бы не я?
– Еще лучше. – Во время разговора он даже не шевельнулся.
– Одевайся и предложи что-нибудь выпить, Бенни.
– Именно в таком порядке? Ты что, стал гомофобом?
– Я стал эстетом. – Винтер огляделся в поисках стула. – И был им.
Человек по имени Бенни Веннерхаг поднялся, надел белый халат и кивнул в сторону бассейна:
– Окунись пока. – Он пошел к дому, но у веранды обернулся. – Принесу пива. Плавки в ящике под тумбочкой… Симпатичная майка. Но кто это у нас скучает по Лондону?
Винтер снял майку и шорты и нырнул. Он проплыл весь бассейн под водой, наслаждаясь приятной прохладой. Оттолкнувшись от дна, вынырнул в туче брызг и улегся на спину. В воде солнце не казалось таким свирепым. Он опять нырнул, перевернулся на спину и посмотрел на небо через зыбкий стеклянный потолок воды. Что-то потрескивало, скорее всего в ушах. Винтер довольно долго удерживал дыхание, потом плавно поднялся на поверхность.
– Хочешь побить рекорд? – Бенни протянул ему открытую бутылку пива.
Винтер пригладил волосы и взял холодный напиток.
– Хорошо живешь. – Он сделал большой глоток.
– Заслужил.
– Ну как же… заслужил.
– А с чего это ты злишься, комиссар?
Винтер подтянулся на руках и сел на край бассейна.
– Купаться в трусах!.. Где твой вкус?
Винтер не ответил. Он в несколько глотков опустошил бутылку, поставил ее на кафельный пол, снял трусы и надел шорты на голое тело.
– Получишь подарок – пакетик для мокрых трусов, – улыбнулся Веннерхаг и развалился в своем шезлонге. На этот раз на нем были обтягивающие шорты цвета хаки.
– Кто избил мою Анету? – резко повернулся к нему Винтер.
– Кого? – выпрямился Веннерхаг.
– Женщину из моей коман… из моего отдела ночью сильно избили. Сломали челюсть. И если ты узнаешь или уже знаешь, кто это сделал, я тоже хочу быть в курсе. Сейчас или со временем.
– У тебя изменился стиль, – поморщился Бенни Веннерхаг.
– Я и сам изменился.
– Вот оно что… в трусах купаешься…
– Это очень серьезно, Бенни, – прервал его Винтер, подошел к шезлонгу, сел на корточки и посмотрел собеседнику в глаза. От того пахло спиртным и кокосовым маслом. – Я тебя терплю, пока ты со мной честен. Как только начнешь мне врать, я терпеть перестану.
– Конечно… И что это значит?
– Значит, всему твоему раю конец, – безразлично сказал Винтер, по-прежнему глядя Бенни в глаза.
– Это что – угроза? И откуда мне знать, что случилось с твоей… сотрудницей? Как ты это себе представляешь?
– Я представляю себе это в чисто личном плане… Среди твоих знакомых куда больше отморозков, чем среди моих. И уже не впервые нападают на чернокожих… а на этот раз на инспектора полиции.
– Это я понял.
– Ты уголовник и расист, Бенни. Если тебе что-то известно, выкладывай.
– Я еще и твой бывший свояк, – осклабился Веннерхаг, – так что мог бы обойтись без скандала.
Винтер, повинуясь внезапному импульсу, схватил его за шею и сдавил, упершись большими пальцами в подбородок.
– Они ударили ее как раз в челюсть, – прошипел он, нагнулся к Бенни и нажал сильнее. – Чувствуешь, Бенни? Чувствуешь?
Тот резко мотнул головой, и Винтер опустил руку.
– Тебе что, падла, башку напекло? – Веннерхаг потер шею. – Ну и ну… Что это ты себе позволяешь? Лечиться надо!
У Винтера на секунду закружилась голова. Он зажмурился.
– Ну и ну… да тебя на улицу нельзя выпускать.
Винтер открыл глаза и посмотрел на свои руки? Ему ли они принадлежат? Откуда это садистское наслаждение, когда он сдавил шею Веннерхага?
– Вот так мне и с Лоттой надо разговаривать, – сказал Бенни.
– Ты и близко к ней не подойдешь.
– Она такая же придурочная, как и ее брат.
Винтер встал.
– Позвоню через пару дней. Узнаешь что-то раньше – звони сам.
– Ну и ну… – повторял Бенни. – Зашел навестить, нечего сказать.
Винтер сунул мокрые трусы в карман шорт, натянул майку, не говоря ни слова, прошел той же дорогой к машине и поехал в город. Сквозь окна казалось, что в городе прохладно.
У подъезда Сальгренска посадили три пальмы. Из машины они выглядели замерзшими в своих кадках.
Анета Джанали вздрогнула, когда он вошел в палату, посмотрела удивленно и потянулась за кружкой с соломинкой. Он подошел к кровати и протянул ей газету.
– Посижу у тебя немного… пока жара спадет.
4
Мамы в машине уже не было. «Она скоро придет, – сказал дядя, – жди и молчи». Было темно, но свет никто не зажигал. Почему они не зажигают свет? Ей очень хотелось писать, но она не решалась попросить, удерживалась из последних сил, и от этого было еще холоднее.
Через щелку в шторе она видела лесную опушку, качающиеся под ветром верхушки деревьев. В доме чем-то пахло, очень неприятно, и у нее зачесалась спина под кофтой. Когда же наконец придет мама?
В комнату вошел еще один дядя и перебросился с первым несколькими словами. Она прижалась к стене. Ей очень хотелось есть, но еще больше мучил страх. Почему они не отправлялись домой, когда все это случилось и они оттуда уехали? За рулем сидел какой-то дядя, они долго ездили между домами, а потом еще один дядя взял ее на руки, отнес в другую машину, и они двинулись дальше. Только тогда она решилась осмотреться. Мамы с ними не было.
«Мама!» – позвала она, и дядя сказал, что мама скоро придет. Она закричала громче, и тогда дядя рассердился и больно схватил ее за плечо. Он злой, этот дядька.
Она сидела на заднем сиденье. Обхватила себя руками и плакала, пока не заснула. Проснулась, только когда они остановились, и дядя отнес ее в дом.
Никакие они не дяди, пришло ей в голову. Злые дядьки, орут все время, и от них воняет. Когда ор прекращался, она понимала, о чем они говорят.
– А что делать с девчонкой? – Ответа она не расслышала, потому что тот, второй, шептал.
– Сегодня же надо решить. – Этот дядька говорил громче других.
– Не ори так громко! – осадил его первый.
Странные какие… Разве можно орать тихо? Либо орут, либо разговаривают как люди.
– Пошли в кухню.
– А девчонка?
– Что – девчонка?
– А девчонка?
– Что ты имеешь в виду?
– Куда девчонку-то девать?
Она сидела у окна. Дядьки куда-то ушли. В лесу заухала сова. Она приподняла штору. Перед окном куст, а за ним стоит машина. Над деревьями занимается рассвет. Придерживая штору, она оглянулась – от окна шел луч слабого света, как от карманного фонарика.
В полоске света на полу что-то лежало. Она отпустила штору. Ничего не видно. Опять подняла – точно, что-то есть. Какая-то бумага.
Она запомнила направление, слезла со стула и на четвереньках поползла по полу.
Откуда-то слышались мужские голоса.
И в самом деле, лист бумаги. Она спрятала его в потайной кармашек. Надо же – она надела сегодня именно эти брюки. С потайным кармашком. Под обычным карманом – еще один. Потайной.
Она опять забралась на стул.
У нее в кармане тайна. Интересно и весело, но не сейчас. Сейчас все равно страшно. «А если дядька, уронивший бумагу, начнет ее искать и поймет, что это я взяла? Надо положить назад», – решила она, но не успела – дядьки ввалились в комнату и уставились на нее. Один взял ее на руки, а другой выглянул в окно.
Они снова куда-то ехали. Она пыталась не спать, но все равно заснула, а когда открыла глаза – было совсем светло. Она опять спросила, где мама.
– Найдем твою маму, – буркнул тот, кто сидел за рулем.
Почему он так сказал? Они что, не знают, где моя мама? И мама не знает, что я здесь, с этими дядьками?
Она заплакала, но дядька рядом на нее даже не глянул. Ей нечем было занять руки – куклу она потеряла, пока они бежали от одной машины к другой. «И где теперь моя кукла?»
5
Они медленно обходили Кунгсторгет. Свидетеля звали Йоран Квист. Его сопровождали Хальдерс и Бергенхем. Было уже одиннадцать вечера, но на улицах не протолкнуться. На сцене играл какой-то танцевальный ансамбль. «Дерьмо, а не музыка», – сказал Хальдерс, адресуя это замечание Бергенхему, но тот, поглощенный попытками различить лица в мерно качающейся толпе, похоже, не услышал.
Два инспектора и свидетель спустились к воде. Здесь тоже грохотала музыка – рядом был ресторан. По каналу шел экскурсионный теплоход. У воды было легче распознать отдельные голоса, чем на площади. На огромных грилях жарились сотни шашлыков. Все держали в руках бумажные стаканчики с пивом и бумажные же тарелки со всякой снедью. Требовалось немалое искусство, чтобы их не выронить.
– Чертов праздник, – сказал Хальдерс. – Дерьмовая жратва и свински дорогая моча вместо «Пильзнера». А в тесноте вот-вот яйца отдавят.
– Людям нравится, – возразил Бергенхем. – Ничего плохого в этом нет.
– Дерьмо, – остался при своем мнении Хальдерс.
– Не у всех же такие высокие интеллектуальные запросы, как у тебя.
– Что?
– Я говорю: не у всех такие высокие интеллектуаль…
– Вон они сидят, – перебил Йоран Квист.
Бергенхем оборвал себя на полуслове и посмотрел, куда показывал Квист – за столиком под зонтиком над самой водой сидели трое с пивными кружками. Они были освещены, как на сцене. Наглецы, подумал Бергенхем. Ничего не боятся.
Странно, Хальдерс не сказал ни слова. Помолчал и переспросил:
– Уверен?
– Совершенно.
– Все трое? Ты опознал всех троих? Не кого-то одного?
– Нет. Всех троих. На них даже одежда та же. А на коротышке та же бейсболка.
– Вызываем патруль.
– К дьяволу.
– Фредрик…
Но Фредрик Хальдерс его не слышал. Он уже протискивался через толпу. Не торопясь, не обращая на себя внимания. Как наемный киллер, подумал Бергенхем, еще несколько секунд, и…
– И что теперь будет? – спросил Квист.
Бергенхем что-то пробормотал.
– Что?
– Если бы я знал. – Бергенхем вызвал дежурного патрульной службы и сообщил их координаты.
– Подожди здесь… – Он тоже начал протискиваться к столику. Не меньше десяти метров. Хальдерс уже на полпути.
Один из троицы пошел к бару – взять еще пива. Вернулся и сел, заметно покачнувшись. Его приятели захохотали.
Бергенхему было жарко и до этого, а сейчас пот ручьями катился по лбу, заливая глаза, и по спине. В башмаки словно воды налили, чуть не хлюпает, а о подмышках даже думать не хочется. От пота защипало глаза. Он протер их, а когда открыл, увидел, что Хальдерс уже присел на скамейку рядом с теми троими.
Наконец Бергенхем тоже добрался до столика и присел рядом с Хальдерсом. Больше места на скамейке не было. Он покосился и увидел, что Квист уселся чуть поодаль. Вид у него был такой, словно он готовится к битве.
Бергенхем коснулся руки напарника и почувствовал, что тот дрожит от возбуждения. Глаза Хальдерса словно заволокло светлой пеленой.
Они сидели неподвижно. Бергенхем не знал, прислушивается ли Хальдерс к разговору троицы, но до него совершенно ясно доносились обрывки их беседы.
– Когда жара, косеешь мигом…
– Ну.
– Еще бы… Ко-осе-ешь…
– Пиво кончилось.
– А где водка?
– И водка кончилась.
– Ну да?
– Говорю, кончилась.
– Пойду возьму пивка, – сказал говоривший про жару и встал.
Хальдерс поднялся одновременно с ним, достал бумажник из нагрудного кармана и, показав удостоверение, произнес:
– Полиция.
– Чего? – угрожающе протянул парень.
Бергенхем тоже встал.
– Полиция, – повторил Хальдерс. – Вы, трое, сейчас проедете с нами в отдел для разговора насчет вчерашнего события.
– Что?
– Мы собираем инфо… – Договорить Хальдерс не успел. Стоявший к нему ближе всех ударил его ногой в голень и бросился наутек. Хальдерс вскрикнул от боли. Двое других тоже попытались скрыться, но бежать было некуда – их плотно окружала толпа. Один из них повернулся и попытался ударить Бергенхема, но тот сделал боксерский нырок и ушел от удара. Бергенхем быстро огляделся в поисках первого, и увидел, что Квист наклонился над кем-то лежащим на земле.
Крутой парень, подумал Бергенхем. Только не надо бы ему светиться. Могут возникнуть проблемы.
Парень напротив него застыл, словно парализованный. Бергенхем напряженно уставился на него. Только не моргай, приказал он себе.
Суматоха привлекла внимание гуляющих, и они образовали у стола плотный круг. Музыка затихла на странном гитарном аккорде. Барре, вспомнил Бергенхем уроки игры на гитаре.
Один из парней растолкал стоящих рядом людей и прыгнул в воду. Второй согнулся пополам, и его начало рвать. Хальдерс подбежал к бортику понтона и в свете ловко направленного барменом прожектора увидел, как парень неумело плывет на ту сторону. Вдруг он беспомощно заплескал руками.
– Он тонет! – крикнул Бергенхем.
Но Хальдерс был уже в воде.
Хулиганов взяли, Хальдерс переоделся в сухое, но рубашку надевать не стал. Они сидели на лавке рядом с полицейским управлением. Бергенхем устал, как никогда в жизни.
После шума и крика, сопровождавшего выезд на задание микроавтобусов с кинологами и патрульных машин, на площади Эрнста Фонтелля царила тишина. Половина четвертого утра, еще темно, но по-прежнему жарко.
Двадцать три градуса. Ночью. Во второй половине августа!
– Когда среднесуточная температура превышает двадцать один градус, климат считается тропическим, – после долгого молчания заявил Хальдерс.
– Откуда ты знаешь?
– Анета рассказывала. Кому и знать, как не ей.
В темноте Бергенхем не разглядел – улыбается Хальдерс или нет.
Он посмотрел на небо. Начинало светать. Если не везде, то над зданием страховой компании – точно. Проехало такси. Потом появилась патрульная машина и, не выключая фар, остановилась перед входом в управление.
– А какого хрена они фары не гасят? – Хальдерс с силой втянул ноздрями воздух.
Водитель патрульной машины завел мотор, но с места не сдвинулся. Через две минуты Хальдерс встал и направился к нему.
– Ты что, спятил, снют4
поганый?
Какое-то бормотание, и опять голос Хальдерса:
– А ну, повтори, что ты сказал!
Бергенхем вскочил, подбежал к машине и схватил Хальдерса за локоть как раз в тот момент, когда он собирался ударить водителя. Полицейский вышел из машины.
– Он что у вас, ненормальный?
Хальдерс изворачивался и пихался, пытаясь вырваться, но Бергенхем был сильнее и к тому же лучше тренирован.
– Кончай, Фредрик!
– Забрать в «обезьянник»? Он что, пьян?
Хальдерс перестал сопротивляться.
– Устал, – сказал Бергенхем. – Была тяжелая ночь.
– Я его знаю… Он из уголовки.
– Я никуда не ушел, – прошипел Хальдерс. – Можешь обращаться прямо ко мне.
Полицейский не ответил. Ему было за пятьдесят. Весь его облик излучал спокойствие и надежность. Небрежно козырнув, он сел в машину. Его напарник за все время не произнес ни слова. Спал, что ли?
Полицейский развернулся и поехал в направлении южной дороги.
– В Гетеборге холостой ход не больше минуты! – крикнул ему вслед Хальдерс.
Тот махнул рукой.
– Не срывай злость на коллегах.
– Надо было выпустить пар, – виновато сказал Хальдерс.
– Вечером ты держал себя в руках.
– Анета это заслужила.
Бергенхем не ответил. Ничто в мире не вечно, подумал он.
Через три минуты в патрульную службу поступил сигнал. Такой же звонок раздался и у дежурного по управлению, в двадцати пяти метрах от Хальдерса и Бергенхема.
Убита женщина.
Лето кончилось. Рабочий сезон начался. Открыл его еще один телефонный звонок – в квартире у комиссара полиции Эрика Винтера, ровно в четыре часа утра.
Он снял трубку и назвал свое имя.
6
Винтер издалека увидел множество синих проблесковых огней. Только вертолета не хватает, подумал он.
Он проехал под виадуком, мимо зоны отдыха в Каллебеке и поставил машину прямо на дороге, не доезжая до парковки, как можно дальше от места происшествия. Их и так слишком много. Два техника-криминалиста – это хорошо, их начальник… еще лучше, судебный медик – совсем замечательно. Но и достаточно! Он мог бы допустить присутствие какого-нибудь любопытного парня из полиции порядка, ну, скажем, обнаружившего тело, но остальные-то зачем топчутся вокруг жертвы?
У оцепления стоял полицейский – очень молодой и очень бледный. Эрик показал удостоверение. С юга подул горячий ветерок. Скоро рассветет.
– Ты первый приехал?
– Да. Мы получили сигнал и сразу отреагировали.
– А кто звонил?
– Вон он сидит, – кивнул тот в темноту.
На фоне медленно светлеющего неба Винтер различил силуэт. На въезде висел плакат – перечеркнутый домик на колесах и надпись: «Парковка кемперов запрещена».
– Оцепление поставили?
– Да.
– Хорошо. А как с машинами?
На парковке стояло пять автомобилей, не считая двух патрульных и еще двух, на которых прибыли криминалисты.
– Что?
– Машины взяли?
– В каком смысле – взяли?
– Записали номера? Проверили владельцев?
– Еще нет…
– Вот и займись. Остальные, как видишь, при деле. Кто-нибудь здесь был, когда ты подъехал?
– Только он. – Кивок в сторону темной фигуры.
– Никто не уезжал?
– Нет.
По спине Винтера пробежал холодок, словно он впервые осознал, что здесь делает и зачем приехал. Хотел было вытащить сигариллу, но раздумал. Хорошо бы чашку крепкого кофе. Снова подул ветерок, приятно пощекотал волоски на голых ногах.
– Где я могу пройти?
– Что?
– Где подход?
Парень непонимающе уставился на него. Винтер огляделся. До места происшествия было метров пятьдесят, может быть, семьдесят. Он поднял руку и держал, пока его не заметили. От группы отделился человек и двинулся к нему.
– Я только что подъехал, – сказал комиссар Йоран Бейер, исполняющий обязанности начальника отдела криминалистики. – Она лежит там.
Винтер последовал за ним. Они миновали парковку, протиснулись между двумя машинами и по широкой тропинке подошли к канаве, скрытой несколькими березами и одинокой высокой сосной. Подход. Криминалисты, само собой, указали, каким маршрутом должны двигаться следователи и все прочие, чтобы не затоптать улики. Это рутина.
Звук подъехавшей машины заставил его обернуться. Фары уже не требовались – с каждой минутой становилось светлее. Подъехал Рингмар, и он поручил ему допросить свидетеля.
Винтер опять посмотрел в канаву. Прямо за сосной лежал труп молодой женщины. Он подошел ближе и пригляделся. Лет двадцать пять. Или тридцать. Может, тридцать пять. Волосы светлые, хотя в этом освещении определить трудно – ночью влажно. Короткая юбка, блузка… кофта. Заметного беспорядка в одежде не видно. Он склонился над трупом и вроде бы заметил маленькие кровоизлияния в белках глаз. Скорее всего ее задушили, но он не судебно-медицинский эксперт. Лицо отечное, рот приоткрыт, словно она хотела что-то сказать и не успела.
Техники сразу вызвали судебного медика. Винтер считал это правильным, хотя Рингмар не одобрял такую тактику: полагал, что присутствие патологоанатома на месте преступления может повлиять на объективность заключения. «Врач должен видеть жертву только на прозекторском столе», – говорил Рингмар.
Он кивнул Пие Фреберг – та сидела на корточках и измеряла температуру трупа. Ему вдруг показалось, что убитая внимательно следит за отработанными движениями Пии.
Винтер осмотрелся. Самый важный момент в следствии. Тело лежит рядом со щитом «Высокое напряжение. Опасно для жизни». Дальше, за канавой, – поросшее густым кустарником болото, кажущееся непроходимым. Зелень в предутреннем свете выглядит монотонно-серой. Канава вырыта слева от тропы, петлявшей семь с половиной километров вокруг озера Дель. По другую ее сторону – пляж, сквозь ажурную листву берез видна полоска воды. Виден и противоположный берег – озеро длинное, но неширокое. Над водой космами стелется утренний туман. Он различил кряканье нырков и крики еще каких-то неизвестных ему птиц.
Вдруг наступила полная тишина. Птицы замолкли, и слышался только шорох редких машин с дороги на Бурое. Утреннее движение еще не началось.
Из задумчивости его вывела Пиа Фреберг.
– Что? – переспросил он.
– Восемь или девять часов. На твой первый вопрос я уже ответила.
– Я его не задавал.
– Задал бы. А теперь не задашь – ответ готов. Но это не идеально точно. На жаре окоченение наступает быстрее.
– Да, я знаю…
– Попробую уточнить позже.
Винтер еще раз посмотрел на убитую. Округлое лицо, широко поставленные глаза, большой рот. Волосы длинные… давно не стриженные, должно быть, хотя трудно сказать. Кто их знает – возраст, мода…
– Ничего нет, – сообщил подошедший Бейер. – Ни удостоверения личности, ни бумаг… ничего.
Винтер зажмурился, ослепленный вспышками, – криминалисты начали съемку. Далее последуют снимки обнаженного тела, но это уже когда начнется вскрытие. Потом за дело возьмутся специалисты: тряпку за тряпкой, палец за пальцем.
Винтер удивился – стало совсем светло, зачем они пользуются такими мощными вспышками?
– Думаю, ее сюда перетащили, – сказала Пиа Фреберг. – Тело пролежало здесь не очень долго.
Винтер кивнул. Сейчас спрашивать что-то бессмысленно. А вот зафиксировать все возможные следы крайне важно. Если есть подозрения, что женщина убита где-то еще и труп приволокли сюда, значит, кто-то здесь побывал.
Неизвестная женщина. Труп неизвестной женщины. Это не случайно, что у нее нет никаких документов, Винтер знал… вернее, чувствовал – в этом была какая-то жутковатая издевка. Неизвестная женщина. Женщина без имени. Они долго будут искать это имя. Его передернуло, словно от холода.
– А что это за отметка на сосне? – спросил он Бейера.
– Понятия не имею.
– Лесники?
– Я же говорю – не знаю. Что-то намалевано на коре.
– Красным?
– Похоже, красным. В этом освещении…
– Там что-то написано… Что это? Знаки, слова, буквы? – Вопрос был обращен к самому себе, поскольку истолковать надпись ему не удалось.
– Возьмем пробы, – сказал Бейер.
– Проверю с «Ассидомен»,5
с коммуной… не знаю уж, кто из них хозяйничает в этом лесу… Разрешаешь пошевелиться?
Бейер обменялся взглядом с одним из криминалистов.
– Тропу видишь?.. Иди посередине.
Винтер медленно пошел вдоль берега озера. Попались несколько сосен, но на них никаких меток не было. Он, во всяком случае, не заметил. «В этом есть какой-то смысл, – подумал он. – Не люблю убийц, оставляющих метки на деревьях. Или на стенах».
Он посмотрел на озеро. Зеркальная гладь воды, птицы с рассветом утихомирились. Неужели здесь не было ни одного рыболова-любителя? И никто не катался на лодке? А может, убийца сам приплыл на лодке, оставил труп и исчез?
– Проверьте пляж, – сказал он, вернувшись. – Он мог быть на лодке.
– Прав, – согласился Бейер. – Может, ты и прав.
Винтер вернулся на парковку. На заборе висело объявление. «Общество рыболовов-спортсменов в Гетеборге извещает, что для рыбалки в озере нужна желтая карта». Надо узнать, что это за карта и у кого она есть.
Налево на щитах – план зоны отдыха и парка. На буросской дороге движение заметно оживилось. Еще одно объявление – лед на озере может быть тонким. Очень своевременно в такую жару. Забыли убрать, что ли?
Через два часа предварительные работы на месте преступления закончили. Было еще довольно рано. Криминалисты налепили на открытые участки кожи прозрачный тейп, чтобы зафиксировать возможные следы, оставленные убийцей: волосы, волокна ткани, пыль… все, что угодно. Теперь они дожидались машину из похоронной службы. Те наконец подъехали, затолкали труп в пластиковый мешок на молнии и увезли в морг Восточной больницы, там им займутся судебные медики. Скоро закончат строительство новой судебно-медицинской лаборатории, а пока – Восточная больница.
Труп положили на прозекторский стол из нержавеющей стали. Свет операционных ламп был не менее ярким, чем утреннее солнце, бившее Винтеру в глаза, пока он ехал вслед за труповозкой.
Здесь присутствие смерти было еще более определенным. Женщина словно умерла второй раз. Лежа в этой чертовой канаве, она еще имела какую-то связь с миром живых, а теперь – все. Мертво светится лицо, восковая кожа прозрачна и тоже мертва.
Пиа Фреберг и двое криминалистов начали раздевать тело. Прозрачный тейп, закрывающий обнаженные участки кожи, пока оставили на месте. Йоран Бейер не прерываясь бубнил что-то в диктофон. Винтер прекрасно знал, что именно он бормочет: фиксирует характер одежды, ее состояние, возможные повреждения. Криминалисты осторожно складывали все в бумажные пакеты.
Наконец тело раздели, и Пиа приступила к вскрытию. Сначала внешний осмотр. Настала очередь Пии бормотать в диктофон – состояние кожи, внешние повреждения. Вспышки фотоаппаратов следовали одна за другой. Винтер расслышал, как она описывает типичные оборонительные повреждения на предплечьях – он и сам их заметил, когда тело еще лежало в канаве. И мелкие кровоизлияния, на которые он обратил внимание еще на месте преступления. Так называемые петехии, возникающие при удушении, когда резко повышается капиллярное давление в голове, ломается язычная кость и отток крови от головы нарушается. Если это и есть причина смерти. Наверное… что ж еще? Под водолазкой на шее обнаружились массивные кровоподтеки.
Трупные пятна на груди, животе и передней поверхности бедер. Она лежала на спине, когда ее нашли, так что пятна должны быть сзади. Значит, ее убили, а труп перенесли. А может, она сама повесилась и попросила кого-то отнести ее тело в канаву?
Вряд ли. В такую версию поверить трудно. Хотя – чем черт не шутит.
Но что несомненно – после смерти она как минимум час пролежала на животе. Кровообращение прекратилось, и кровь под действием силы тяжести переместилась в нижние участки тела.
Криминалисты взяли у трупа отпечатки пальцев.
Пие Фреберг, по представлению Йорана Бейера, предстояло произвести так называемое расширенное вскрытие – довольно дорогая штука. Она работала, не поднимая головы. Где-то было включено радио – сквозь приоткрытую дверь доносились звуки музыки. Он втайне надеялся, что Пиа найдет какие-то признаки, способные облегчить идентификацию: татуировки, шрамы от ожогов или операций, пирсинг. Ничего – синюшно-фиолетовая кожа с белыми пятнами. Запаха Винтер не чувствовал.
– Волосы никогда не красила, – неожиданно сказала Пиа Фреберг.
Винтер промолчал и посмотрел на лицо убитой. Попробовал представить себе его живым – мимику… улыбку, гримасу.
– Сколько ей лет? Примерно?
– Около тридцати… навскид, точнее скажу позже. Может быть, старше, может, моложе. Кожа превосходная. Никаких морщин ни у глаз, ни у рта.
– Редко смеялась?
– Похоже, у нее не было особых причин для смеха.
Почему она так сказала?
– Ладно, хватит о грустном, – произнесла Пиа. – Ты останешься до конца?
– Еще немного побуду.
– А я пошел. – Бейер начал снимать халат. – Я тебе позвоню, – бросил он Винтеру.
Тот кивнул и опять уставился на мертвое лицо. С закрытыми глазами оно выглядело старше.
Под операционными лампами казалось, что тело убитой насквозь пронизано светом.
Пиа начала осмотр внутренних органов, вычерпала в пластиковый пакет содержимое желудка, взяла пробу мочи и крови из бедренной вены.
Винтер вышел из прозекторской и позвонил Рингмару.
– Что ты там застрял? – первым делом спросил Рингмар.
– Надеялся получить хоть какую-то зацепку для идентификации.
– Да, конечно… Народ сейчас делает татуировки в самых неожиданных местах. А горошины эти… пирсинг… даже говорить неудобно. Нашел что-нибудь?
– Макияжа нет.
– Что?
– Она не пользовалась макияжем.
– А это так необычно – не пользоваться макияжем?
– Зависит от круга общения… В приличном обществе довольно обычно, но она, похоже, к приличному обществу не принадлежала.
– Что ты хочешь сказать?
– Не из богатых. Даже более того – из небогатых. А еще точнее, из бедных. Одежда самых дешевых марок. А может, я и ошибаюсь.
– А Бейер что говорит?
– Бейер не говорит ничего.
– Мой клиент поразговорчивей.
Винтер вспомнил силуэт на парковке. Он успел пообщаться со свидетелем всего несколько секунд и передал его Рингмару.
– И что он сообщил?
– Он держит машину на парковке.
– А чем он там занимался в три утра?
– Говорит, был на вечеринке в Хеленевике. Выпил, говорит, пару лишних рюмок и побоялся въезжать в город – решил остаться на парковке и вздремнуть, чтобы спирт выветрился.
– Это он и мне сказал…
– Утверждает, что это правда.
– А ты попросил его дыхнуть в трубочку?
– Сразу же. Он пил, но к моменту пробы осталось совсем немного. Уже никто бы его не задержал за пьяное вождение.
– Хорошо… И что он говорит? Что он видел?
– Он уже начал дремать, но захотел помочиться. Пошел к канаве и заметил ее.
– Как?
– Говорит, поссать не успел – вижу, что-то лежит. Подошел поближе и… сразу позвонил нам по мобильнику.
– Надо проверить звонок.
– Само собой.
– А во сколько это было?
– Без четверти четыре. Примерно. Если хочешь, позвони в ОПС,6
они тебе скажут точно.
– А больше он ничего не видел?
– Нет. Никто ни проходил, не приходил, не уходил, не пробегал, не убегал.
– А остальные машины?
– Занимаемся.
– Утренняя молитва переносится на полчаса.
– Собрать всех?
– Всех. Это ты хорошо сказал – всех. Всех-всех.
Он вернулся в прозекторскую. Женщина на столе так и оставалась безымянной. В большинстве случаев имя убитого выясняется сразу или почти сразу; от этого, конечно, событие не становится менее отвратительным, но по крайней мере для жертвы все ужасы уже позади, и живые могут похоронить своих мертвых.
– Хорошие зубы, – сказала Пиа. – Не идеально белые, но в отличном состоянии.
– Остается надеться, что кто-то заявит об исчезновении… Пожалуйста, пришли мне протокол как можно быстрее.
– Как всегда.
– Ты молодец, Пиа. Замечательно работаешь.
– Такие комплименты вызывают у меня подозрения.
Винтер промолчал и пошел к двери. Он хотел пить и почему-то очень устал.
– А что ты делаешь вечером, Эрик? – Вопрос Пии догнал его уже на выходе.
Он остановился и поглядел на нее. Она приводила в порядок стол.
– Я-то полагал, ты опять замужем, или как это у вас называется…
– Все пошло псу под хвост. Опять, как ты говоришь.
– Не думаю, что…
– Нет, конечно. – Она не дала ему закончить фразу. – Забудь. Ты прав. Да я и спросила больше для того, чтобы ты не закапывался в это дело по уши. Наберись сил.
– Вечером буду спать и разговаривать с Ангелой о будущем, – ответил он на уже снятый вопрос. – И размышлять об этой девице.
– И еще одно… чтобы тебе хватило тем для раздумий. Она не девица. Рожала. Может, даже не раз.
– У нее есть дети?
– А вот этого я сказать не могу. Не знаю, как обстоит дело сейчас, но она рожала.
– Когда?
– И этого не скажу. По крайней мере пока. Но это хорошо заметно по ее…
– Не надо деталей, – сказал Винтер. – Потом.
Ему стало не по себе. Где-то есть ее дети. Это может помочь следствию, или же… Думать об этом не хотелось.
7
Начальник охраны обмахивался сложенным вдвое бланком, который вполне мог быть «Протоколом следствия по делу о тяжком преступлении». Подобные бланки валялись повсюду, и в ближайшие дни на его девственно-чистом, натертом до блеска столе появится целый сугроб таких бумажек.
В коридоре для ожидающих пахло солнцем и потом, а справа – перегаром. Какой-то шутник повесил рядом с объявлением о вакантных местах в уголовной полиции плакат: море и пальмы. Под зазывным тропическим пейзажем спал парень с открытым ртом, из которого на подлокотник кресла непрерывной струйкой стекала слюна. Похоже на фокус. «Мог бы выступать с этим номером», – подумал Винтер, входя в лифт, и нажал кнопку третьего этажа, где находился его кабинет.
Закрыв за собой дверь, он с отвращением провел рукой по лицу – щетина начала раздражать. Он словно очнулся по дороге из больницы в управление. Две химические субстанции в его организме затеяли соревнование, кто кого: адреналин в крови и пот на спине. Дело было необычным. Он чувствовал это, но объяснить не смог бы. Знакомое волнение. Впереди месяцы работы.
Не находя себе места, он пошел в комнату отдыха. Еще из коридора Винтер учуял запах только что сваренного кофе. Он налил полную кружку и посмотрел в окно – утро уже полностью вступило в свои права. Машины медленно двигались в пробке, похожие на чешуйки гигантского разноцветного ящера. Термометр за окном так и остановился на цифре «27». Винтер взглянул на часы – всего-то двадцать минут девятого. «Купальный сезон для меня закончился», – подумал он и огорчился.
Комната для совещаний постепенно заполнялась народом. У приехавших с места преступления вид был довольно помятый. Остальные нетерпеливо ждали информацию. Чувство это можно было бы назвать предвкушением, но слово, конечно же, неуместное. Рингмар уже написал на белой доске «визуальные данные». Винтер крутил ручку в руках и думал, как поточнее определить настроение собравшихся. Естественно, не предвкушение – чего там предвкушать? Это было… словно белый, неисписанный лист бумаги… Он по крайней мере надеялся, что их профессионализма хватит, чтобы не наделать ошибок в самом начале. Он всегда на это надеялся.
«После летних каникул мы увиделись снова», – мысленно напел он на мотив какого-то танго и нарисовал большой «X» на доске.
– Неизвестная женщина, около тридцати, по-видимому, удушение, найдена между половиной четвертого и без четверти четыре утра свидетелем, с которым мы еще поговорим сегодня, чуть позже, – сказал он и перевел дыхание. – Никаких подозрений в его адрес нет, но кто знает…
– Как он связался с полицией? По мобильнику? – спросила Сара Хеландер.
– Да, – кивнул Рингмар.
– Могу продолжать? – Винтер посмотрел на свой «X», взял фломастер и начал набрасывать эскиз, не прерывая рассказа. – Ее нашли вот тут. – Кружок на доске. – На карту посмотрим потом, я рисую примерную схему. Если чуть-чуть продолжать по буросскому шоссе, попадаешь на перекресток – повороты на Гуннебу и Хеленевик… – еще кружок, – но пока подождем. Значит, как я уже сказал, нашли ее здесь, в канаве. За канавой густой заболоченный кустарник. Его рассекает старая буросская дорога.
– Там же наша база, – вспомнил Хальдерс.
– Да. – Винтер помолчал. – На этой дороге, как все знают, наша спортивная база.
– Я там отмечал сорокалетие, – сказал Хальдерс. – Было очень спортивно… А вчера там никакой пьянки не было?
– Что-то было… – кивнул Рингмар. – Коллеги что-то праздновали, но вроде бы не поздно.
– Что значит – не поздно? – спросил Меллерстрём.
– Вообще-то разошлись своевременно… но последний уехал рано. В четыре утра. На такси.
– Ни хрена себе… – начал было Хальдерс, но Рингмар его прервал:
– Мы с ними обязательно поговорим.
– От этой канавы, по-моему, не больше нескольких сотен метров до нашей усадьбы, или как? – спросил Бергенхем.
– Не больше, – согласился Винтер. – Хорошо, что они уже не пользуются стрельбищем.
– Там же еще собачник рядом! – не унимался Хальдерс.
– Точно. Сразу за перекрестком. С ними тоже поговорим.
– С собачками? – с невинным видом уточнил Хальдерс.
– И с собачками, если понадобится. – Винтер не улыбнулся. – Там еще полно всяких строений вдоль дороги. Это самое стрельбище в Эргрюте, не больше двухсот метров, гольф-клуб, жилой дом на перекрестке старой буросской дороги и улицы Франца Перссона. – Он наносил на схему маленькие квадратики.
– И не забудем про банду пьяных снютов, – продолжил Хальдерс полюбившуюся тему.
Винтер не обратил внимания на его замечание. Он нанес на схему последние штрихи и повернулся к собравшимся.
– Место обнаружения трупа и место преступления не совпадают, – сказал он. – В канаву ее перетащили не раньше чем через час-два после наступления смерти. Когда мы приехали, она была мертва не меньше восьми-девяти часов. Вот здесь мы и стоим. И ждем заключения судмедэксперта.
– Сексуальное преступление? – спросил Хальдерс. Он чувствовал себя на редкость бодрым – поспал несколько часов после ночного бдения, и усталость как рукой сняло.
– Пока не знаем. Одежда в порядке. Пиа не заметила каких-либо признаков сексуального насилия.
– А других свидетелей нет? – поинтересовался дотошный Янне Меллерстрём. Он отвечал у Винтера за регистрацию материалов – все, что проходит по делу, должно быть занесено в базы данных.
– Как раз с этим сейчас и начнем работать… Нет никаких добровольных свидетелей. Кроме того, что дожидается нас этажом выше.
– Четыре машины, – сказал Рингмар. – На парковке было четыре машины. Две из них числятся в угоне.
– Это хорошо, – одобрил Лapc Бергенхем, и все поняли, что он хотел сказать. Угнанная машина могла указать дорогу от места преступления до места обнаружения тела.
– Все тачки прошерстим сегодня же.
– А владельцы нашлись? – подала голос Сара Хеландер.
Винтер внимательно посмотрел на Сару. На последнем деле она незаметно для всех вошла в ядро следственной группы, и ему хотелось бы иметь ее рядом постоянно, а не как заемного сотрудника из группы Рингмара.
– Двое владельцев очень рады – мы как-никак обнаружили их машины… По крайней мере говорят, что рады. А двое других… посмотрим.
– А вот еще такой вопрос – почему они вообще ставят там машины?
– Вот именно, – подхватил Вейне Карлберг. – Кому приходит в голову оставлять машину на ночь на какой-то Богом забытой парковке?
– Узнаем, – коротко ответил Винтер.
– А у нее есть какие-то оборонительные повреждения?
Сара Хеландер. Молодец.
– Да… она, очевидно, сражалась за свою жизнь. Повреждения на предплечьях есть, но подождем заключения медиков – появились они этой ночью или раньше. Вот фотографии. – Он положил на стол тонкую пачку снимков. – Можешь посмотреть.
– Значит, неопознанный убитый объект… – пробормотал Хальдерс.
– Она рожала… то есть у нее были дети… Вероятно, это нам как-то поможет, – сказал Винтер.
Никто не откликнулся на его слова – все словно погрузились в размышления. Винтер оглядел помощников и приступил к тому, что они называли «озадачиванием». Ему не хотелось затягивать оперативку. Сегодня надо действовать как можно быстрее – чем свежее след, тем больше шансов. Эти часы могут стать самыми важными во всем следствии.
С регистром на исчезнувших уже работали. Рутинная процедура: если кто-то заявлен как исчезнувший, первым делом выясняют, у какого зубного врача он лечился. История болезни передается в отдел судебно-медицинской одонтологии. Это самый верный способ опознания трупа. Делают рентгеновский снимок зубов и сравнивают его с зубными картами исчезнувших.
Сейчас Винтер ждал ответа.
Естественно, пробу на ДНК-анализ они тоже взяли.
Начали, как всегда, с «внутреннего» следствия – надо просмотреть все регистры, грамотно сформулировать запрос для компьютера… много чего надо. Компьютер всего лишь машина; все зависит от того, правильно ли поставлена задача.
Следовало также убедиться, не числится ли женщина в каком-нибудь из криминальных регистров – не задерживалась, не привлекалась. Не засветилась ли по какому-то уголовному делу, может, была судима или осуждена. Тогда помогут отпечатки пальцев… Но вероятность очень и очень мала.
Если повезет, ее опознает кто-то из рингмаровских информаторов. Во всяком случае, они опубликуют ее фотографию в газете… Фотография эта лежала перед Винтером на столе. Непонятно, как исхитрился фотограф, но на снимке убитая женщина казалась еще принадлежащей к их миру, а не к тому, другому. Хотя и видно, что она мертва.
Может, хватится кто-то из близких. Но мы не имеем права сидеть и дожидаться, пока кто-то даст о себе знать.
Итак, она – мать…
Надо обойти всех живущих поблизости от озера. Почтальоны… Кто еще бодрствует по ночам?
Такси. Пусть Хальдерс займется такси. Хальдерс поморщился. Все знали, что он интересуется автомобилями, но сейчас по лицу его ясно читалось, что он считает это бессмысленным.
– Знаю, тебе кажется это пустой тратой времени, – отреагировал на его гримасу Винтер, – но это должно быть сделано.
– На сей раз, может, и не совсем пустой, – неожиданно согласился Хальдерс. – Пара-тройка заказов с нашей базы точно были. Но, мать их, таксисты могли бы и сами позвонить, если что-то видели. Раньше было лучше.
Да, раньше было лучше. Раньше ему достаточно было снять трубку и набрать номер… Он и сейчас его помнил, 170-30-30, и диспетчер немедленно передавал по линии: «Все, работавшие ночью, позвоните Винтеру». Это упрощало дело.
– Свободная конкуренция таксистов отрыгивается следователям, – изящно сформулировал Хальдерс. – Эти новые таксистские фирмы… Сколько из них белых? Черные, желтые… зеленые. Многие пройдут проверку иммиграционного управления? А сколько вообще не говорят по-шведски? Конечно, они не будут никуда звонить, тем более в полицию.
Винтер отвернулся к доске, но Хальдерс упорно продолжал:
– Возьми хоть убийство весной в Рамбергете. Сколько таксистов проехало мимо той ночью? Двадцать? Тридцать? И сколько из них позвонили? Ноль!
Хальдерс обвел взглядом коллег. Слушают они или нет?
«Иммиграционное управление, – подумал Винтер. – Женщина могла быть и не шведкой. И тогда… бесчисленные акты, Интерпол… Спокойно, Винтер. Пробьемся».
Он посмотрел на небогатый набор стрелок и цифр на своей схеме. С чего-то надо начинать.
Время подошло к одиннадцати. Они сидели в кабинете Винтера. Винтер открыл окно и курил свою сигариллу. Дым поднимался к потолку, а потом красивыми кольцами опускался на них же. Открытого окна дым словно не замечал.
Рингмар закашлялся, и Винтер пригасил окурок в пепельнице.
– Теперь уже точно… поздравляю с возвращением из отпуска.
– Я все равно заскучал. Отпуск, знаешь…
– Надо иметь хобби. Проводить свободное время с толком.
– Я ездил на велосипеде и купался, – сообщил Винтер. – И слушал рок. Вот и сделаю рок своим хобби. Джаз – работа, а рок – хобби. Но понимаешь… сразу не привыкнешь. Требует времени.
– Да уж… – сказал Рингмар.
Винтер схватился было за недокуренную сигариллу, но раздумал. За окном то и дело слышались звуки подъезжавших и уезжавших патрульных машин и презрительный хохот чаек, сопровождавший всю эту суету.
– Никаких заявлений о пропаже… – произнес Винтер. – Пока. Это может быть плохо, а может и хорошо.
– И что здесь хорошего?
– Где-то она была… меньше суток назад. С кем-то встречалась, разговаривала. Кто-то ее видел. Я имею в виду, кроме убийцы.
– Может, сегодня заявят. Попозже. Или завтра.
– До этого от зубов никакого прока.
– Нам нужен ее зубной врач.
– Нам нужен ее зубной врач. Нам нужно ее имя, нам нужно знать, где она жила… прежде всего имя. Неприятное ощущение… что-то в этом есть недостойное. Человек без имени. У тебя нет такого чувства?
– У меня нет.
– А у меня всегда, когда труп неопознан. Знаешь… словно бы нет ей упокоения.
Рингмар кивнул.
– Я бы подождал денек с газетами и афишами.
– Афишами? Ты имеешь в виду – листовками? Флайерами?
– Афиши, листовки и флайеры. Парни в Лондоне так работают, и мне бы хотелось попробовать у нас.
– Дает результат?
– Что?
– Там у них… в Лондоне… дает все это результат?
– Честно говоря, не знаю.
– Ну-ну…
– Сегодня набросаю текст.
– А снимок?
– Честно говоря, не уверен… Как ты думаешь, этот подойдет? – Винтер взял со стола фотографию мертвого лица и повернул к Рингмару. – Не совсем обычно, конечно… но это альтернатива.
– Дай посмотреть. – Рингмар потянулся за снимком, поизучал его несколько секунд и вернул Винтеру.
– Не особенно симпатично… но если другого выхода нет, придется публиковать. Портрет свежеубитой женщины… Первый раз в Гетеборге.
– А помнишь историю со взрывом в Вюртемберге? В Германии? Пластический хирург собрал физиономию, как пазл, и они официально опубликовали снимок. Что-то в этом есть.
– Чего-то в этом нет… Как-то цинично, что ли…
– Взрыв еще циничнее.
Рингмар встал, расправил спину, поднял руки и застонал.
– У меня уже вечер, – сказал он грустно.
– Возьми себя в руки… День только начался.
– И еще эта пресс-конференция… – Рингмар снова сел и положил ногу на ногу. Его брюки цвета хаки и сорочка в мелкую клеточку выглядели несравненно элегантнее садовых шорт и выцветшей футболки Винтера. Винтер почесал бедро под штаниной. Надо принять душ и поесть.
– Пресс-конференция? Кто принял решение? Биргерссон?
– Нет… Велльман.
Хенрик Велльман был одним из шефов гетеборгской полиции. Он, как это громко называлось, отвечал за инфраструктуру. Это к нему обращались, когда требовались деньги на поездки, новые машины и тому подобное. Над ним был только главный полицеймейстер – Юдит Сёдерберг. А выше – Господь Бог.
– Наверное, сам придет, – улыбнулся Винтер.
– Ты должен его понять. Убита молодая женщина, труп не опознан. Риксдаг еще не работает. Хоккейный сезон не начался. Пресса голодна как волк. Летнее убийство…
– Летнее убийство… – эхом повторил Винтер. – Мы замешаны в классическое летнее убийство. Мечта таблоидов.
– Это все из-за жары, – сказал Рингмар. – Все из-за этой чертовой жары.
– Осеннее убийство, – прикинул Винтер. – Если это вообще убийство. Нет, это, конечно, убийство, но пока официально убийством не признано. И скоро мы установим ее личность… Да, может, и неплохо повстречаться с нашими медиаприятелями.
– В четырнадцать часов. Увидимся.
Рингмар вышел. Винтер прикурил новую сигариллу «Корпс» и ровно десять секунд смотрел в потолок. Потом набрал номер Бейера, но шефа криминалистов на месте не оказалось.
У нее должна быть по крайней мере комната. Или дом. Или квартира. Нет имени, так пусть хотя бы будет жилье. Если они не найдут жилье, возможности идентификации сведутся к минимуму.
Он открыл верхний ящик стола и достал стопку фотографий с места обнаружения трупа. Попытался представить, что происходило за несколько минут до того, как труп бросили в канаву. Ее могли принести и с другой стороны, через кустарник, через этот чертов заболоченный кустарник. Для здорового мужика – ничего невозможного. Она весит… весила не больше пятидесяти килограммов. Синяки на шее оставлены скорее всего большими сильными пальцами на больших сильных руках… но это пока под вопросом.
Ее несли. Никаких признаков, что тело волокли, не найдено – ни на траве, ни на парковке, ни на тропинке. Парковка… Скорее всего ее привезли на парковку, вытащили из машины и отнесли в канаву. Пожалуй, так и было. Какая машина? Вполне возможно, одна из тех, что там стояли. Одна из украденных. Почему бы нет? Скоро они это узнают. Кто-то кого-то убивает, выходит на улицу, угоняет машину, сует в нее труп и уезжает. А как бы ты поступил, Эрик, если бы кого-нибудь убил? Отвез на озеро Дель? Почему именно туда? Кто из известных уголовников любит душить свои жертвы? Что-то связано именно с этим местом… Не там ли несколько лет назад бушевали сатанисты?
Озеро… А если они и вправду приплыли на лодке? Прибрежная линия почти десять километров, полно народу. Ночь, конечно, но в такую жару многие выходят подышать. Как можно незаметно приплыть на лодке?
А вдруг кому-нибудь пришло в голову побегать ночью вдоль озера? Истинные джоггеры со временем не считаются… и вообще, никто не знает, что у них в голове.
Выбор места для трупа всегда полон смысла, хотя сам преступник об этом не знает.
Он выбирает и тем самым дает нам нить. Что-то заставило его поехать именно туда. Может, что-то в его прошлом.
Место. Начнем с места. И прежде всего начну я. Я начну именно с места и поеду туда прямо сейчас, не откладывая.
Он положил конверт со снимками и встал так быстро, что закружилась голова.
«Ортостатический коллапс», – вспомнил он термин, слышанный когда-то от Пии.
Голод прошел, но поесть все равно надо. Он заехал в китайский ресторан на Фолькунгагатан, быстро перекусил и выпил не меньше литра воды.
Сорочки и платья немногочисленных посетителей насквозь промокли от пота. Никто уже не обращал на это внимания.
8
Винтер посмотрел на часы и включил радио. Новости. «У полиции пока нет никаких следов…» Это правда. Кто бы ни сказал эти слова репортеру с «Радио Гетеборг», не погрешил против истины. Никаких следов.
Он поставил климат-контроль на двадцать два градуса. Сейчас нельзя простужаться. Странно, в машине казалось, что на улице прохладно, но стоит открыть дверцу – жар как из доменной печи.
В парке крутилось колесо обозрения. Интересно, сколько лет он уже там не был?
Асфальт размяк, из-за колеблющегося в воздухе марева он казался мокрым. Размытые контуры встречных машин, почти сливающиеся с дорогой. Направо он заметил щит – температура воздуха тридцать семь градусов, асфальта – сорок девять. Ничего себе.
На подъеме за перекрестком на Каллебеке он увидел на другой стороне дороги двоих полицейских в форме. Один приветливо махал автомобилистам, другой держал видеокамеру.
Миновав их, Винтер посмотрел в зеркало. Камера была направлена в его сторону. Почему? Они же снимали движение на встречной полосе. Но парень зачем-то повернулся ему вслед. Или не ему, а кому-то другому, но повернулся. Значит, он попал в видеозапись, и не только он, а все ехавшие с ним в одном направлении, хотя дорожных полицейских интересовало встречное движение.
На перекрестке Винтер свернул к озеру и двинулся по буросской дороге. Из-за жары народу почти не было – пустые газоны, пустые парковки.
Он собрался уже остановиться у места находки, но решил сначала проехать по старой дороге и повернул под виадук. На поле паслись лошади. Скаковые, сразу видно. Миновав пару больших хуторов, он заехал на парковку, вышел и закурил «Корпс», присев на горячий капот.
Из головы не выходил полицейский с камерой. Может быть… Совсем недавно кто-то говорил, что дорожная служба патрулирует и ночью. С камерами ночного видения. Он даже получал какую-то рассылку на этот счет. А ранним утром?..
Где они были ночью? Интересно, эти тесты проводятся везде или только в восточной части города?
Если бы съемки велись в последние двадцать четыре часа, дорожники сами бы ему позвонили. Будь этот мир немного получше, они связались бы с ним. Но мир такой, какой есть, и в реальности пройдут дни, а то и недели, пока у них хватит сообразительности сложить два и два. Ошибки, недопонимание и халатность, допущенные в первые часы следствия, очень трудно исправить потом. А они случаются, эти ошибки, и довольно часто. Полицейские тоже люди.
Реорганизация в девяносто пятом еще добавила неразберихи. Полицейские стали рассуждать, как звери: это мой ревир, а это твой. Я в твой не суюсь, и ты в мой не суйся.
Он достал из машины телефон и позвонил в отдел дорожной полиции. Представился и попросил соединить с комиссаром.
– Вальтер занят.
– Как долго он будет занят?
Винтер почти увидел небрежное пожатие плеч.
– Я спросил: как долго он будет занят?
– А кто вы, я не понял?
– Комиссар Эрик Винтер. Исполняющий обязанности начальника следственного отдела.
– А ни с кем другим не хотите поговорить?
– Я уже сказал, с кем хочу поговорить.
– Вальтер заня…
– Следствие по убийству! Немедленно пригласи Вальтера Кронвалля!
– О’кей, о’кей, подождите…
Прямо над ним пролетел самолет, заходя на посадку на Ландветтер, совершенно беззвучно, словно паря на фоне блекло-голубого, выцветшего от жары неба. Звук двигателей он услышал, только когда самолет почти скрылся за горизонтом. А это что… косуля? Нет, скорее всего олень. В сотне метров от него, почти не заметный на фоне бурой выгоревшей травы. Зверь прянул в сторону, но Винтеру так и не удалось различить его контуры. Так, дуновение ветерка, не более того.
Он впервые заметил, что кузнечики стрекочут в определенном ритме. Стрекот нарастает, ослабевает, нарастает, ослабевает… Откуда у них чувство ритма, к тому же коллективное? Сигарилла давно погасла.
– Кронвалль слушает.
– Эрик Винтер.
– Я был занят.
– Ты и сейчас занят.
– Что?
– Ты занят разговором со мной, Вальтер. Мне нужно знать, стояли ли у вас этой ночью камеры наблюдения на буросском шоссе. Ночью и ранним утром, еще до рассвета. Темно было…
– Скоростной контроль?
– Тебе лучше знать.
– А в чем дело?
– Ты что, ничего не слышал про убийство? Задушили женщину…
– Да-да, я слышал… Хотя внутренняя коммуникация у нас, сам знаешь…
Он замолчал. Наверное, листал рапорты.
Винтер ждал продолжения. Пот начал щипать глаза, он залез в машину и вытер лоб тыльной стороной ладони.
– Значит… снимали ли мы поблизости… когда темно-темно… когда темнее темного… э-э-э… Может, и снимали. Вообще у нас такого оборудования нет, но иногда берем напрокат у вертолетчиков… Тестировали. Тестирование оборудования – важная… ух, какая важная часть нашей неусыпной… Пока ничего нет. Надо спросить подотдел в Херланде.
– Можешь проверить прямо сейчас?
– Только сейчас и могу… если ты хочешь увидеть запись…
– Это как?
– А разве комиссар не знает состояния дел? Ребята в видеомашинах проверяют запись, сматывают на начало и передают сменщикам. Но если повезет… сменщики выезжают не сразу… Я же сказал, это всего лишь тест. Часть нашей неусып…
– Они стирают запись?
– Конечно. Здесь, в дорожной полиции, наши ресурсы настолько ограничены, что только неусыпная работа…
– Пожалуйста, не тяни. Свяжись с ними сразу.
– Я тебе перезвоню.
Эрик сунул телефон в нагрудный карман, вышел из машины и несколько раз отжался, используя капот в качестве опоры. Суставы похрустывали. Надо больше двигаться. «Если я хочу вечно оставаться самым молодым комиссаром в полиции, надо больше двигаться. Бергенхем приглашал поиграть в бенди в зале… Дурацкая мысль, а почему бы нет? Или бегать через день. До Лонгедрага и обратно. Хотя я и так все лето крутил педали…»
Он подошел к автобусной остановке и посмотрел расписание. Остановка называлась Хелендаль. Автобус 701, Бруплац – Фролунда Торг. Последний автобус 23.43. Надо проверить и подшить к делу. Следствие вообще похоже на большой пылесос – засасывает все, что угодно: протоколы допросов, технические улики, разумные мысли и бредовые идеи. Почти все это, как правило, ровно никакого отношения к делу не имеет. Но постепенно, шаг за шагом, начинают проявляться какие-то туманные связи. Тогда можно сформулировать версию.
На груди зазвонил телефон.
– Винтер.
– Это опять Вальтер. Мне нравится ход твоих мыслей. Они работали с камерой ночью и ранним утром. В восточных пригородах. Причем только эту неделю.
– А где они стояли? На буросском шоссе?
– Вот именно! На буросском шоссе. И две камеры пока никому не передавались, так что запись наверняка сохранилась.
– Было всего две камеры?
– Я тебя не понимаю.
– Ты сказал: две камеры. Были ли еще камеры в этом районе?
– Насколько я понял, нет.
– Мне надо посмотреть записи.
– Где?
– Можешь после ленча послать их мне в отдел?
– Конечно! У нас, как ты знаешь, для таких случаев есть специальные курьерские машины.
– Спасибо, – коротко засмеялся Винтер.
– Если раскроешь убийство, не забудь меня.
– Само собой.
– Что-нибудь вроде: гол был забит с подачи Вальтера Кронвалля из дорожной полиции, который своей неусыпной…
– Мы друзей не забываем, – заверил его Винтер, нажал кнопку отбоя и еще раз взглянул на расписание автобусов, уголком глаза заметив какое-то движение.
Олень с большими красивыми рогами. Самец. На этот раз он был ближе – неторопливо пересекал поле. Остановился посередине и посмотрел на Винтера. Эрик подивился, как непринужденно и согласованно работают мышцы под бурой летней шерстью. Вот кому никакой стретчинг не нужен.
Олень поглядел прямо на него. Винтер стоял словно парализованный, боясь пошевелиться. Олень его гипнотизировал. Винтер никогда не увлекался охотой. Вот так это, должно быть, и бывает: дичь и охотник, оружие, взгляд, который, кажется, длится вечно. Затишье перед смертью. Поднятое оружие. Выстрел.
Олень не двигался, точно выжидал чего-то. Винтер тоже. Он не охотник, ну и что? Наверное, на охоте все так же. То же расстояние между ловцом и дичью. Параллель напрашивалась сама собой. Расстояние… дистанция. Он охотник. Конечно же, охотник. Это его работа. А преступник – дичь. Добыча. Жертва. Нет… вряд ли можно убийцу назвать жертвой. В момент убийства он сам был охотником. Жертва – это тот, кого он убил. И, убив, превратился из ловца в дичь.
Он вспомнил женщину, брошенную здесь, как забитое животное. Жертва… а может быть, добыча. Он вспомнил ее полуоткрытый рот. Безмолвный крик. Зов издалека… из бесконечности.
Для оленя отсюда до того проклятого места – две-три минуты. Если он, конечно, решится пробежать через туннель.
Он вернулся в машину и завел мотор. Олень по-прежнему не двигался. Только когда Винтер развернулся, зверь тряхнул рогами и побежал к опушке.
Он оставил машину на парковке и пошел по тропинке через оцепленный участок. Трава там, где лежало тело, все еще примята. Он повернулся и смерил пройденное расстояние. Не так уж и близко, особенно если нести труп. Мертвое тело, хоть и не сопротивляется, почему-то тяжелее живого.
Впрочем, убийца не обязательно должен быть атлетом. Страх разоблачения придает силы. А может, он был не один?
Винтер представил себе несколько фигур в бледном свете занимающегося дня… Несколько человек, подгоняемых страхом, адреналином… безумием.
Конечно, ее могли нести по полю. В тумане. Почему нет?
Поиски должны быть ограничены каким-то определенным радиусом, но это всегда очень трудно. Нельзя топтаться наугад. А когда слишком много людей, всегда получается наугад.
Он вздрогнул – совсем близко грохнул выстрел. Потом еще один. Два выстрела в ленивом полдневном покое. Эхо в лесу, эхо на воде. Они снова начали пользоваться стрельбищем.
Две кассеты с видеозаписью лежали на его столе.
Он снял рубашку, начал ее выжимать, и как раз в этот момент вошел Рингмар.
– Солнце не остановишь, – сказал он.
– Я люблю солнце.
– Когда переоденешься… Джентльмены из прессы уже бьют копытом.
– Только джентльмены? А где же леди?
– В уголовной хронике работают одни джентльмены.
– Скоро все переменится. Мужчины будут вести репортажи из модных салонов. – Винтер сполоснулся под краном и переоделся.
– Пошли?
– Только не затягивай. Мне нужно срочно просмотреть эти записи, – кивнул он на стол.
Пока они шагали по коридору, Винтер объяснил Рингмару, в чем дело. Они спустились на лифте. Репортеры выглядели так, словно собрались на пляж: шорты, майки, а на одном даже темные очки. Крутой парень.
– Мы пока не знаем, кто она, – ответил он на первый вопрос.
– А фотографии у вас есть?
– В каком-то смысле – да.
– Что значит – в каком-то смысле? – спросил Ханс Бюлов из «ГТ», один из немногих, с кем Винтер был знаком.
– У нас есть фотографии трупа. Как вы и сами знаете, публиковать такие снимки не принято.
– А если это необходимо?
– Мы вернемся к этому.
– Но она убита?
– На этот вопрос пока ответить не могу. Не исключено самоубийство.
– Значит, она покончила с собой, а потом поехала на озеро Дель и улеглась в канаву? – спросила женщина из местного радио.
Винтер тут же вспомнил слова Рингмара: в уголовной хронике женщин нет.
– А кто вам сказал, что она умерла в другом месте?
Радиодама покосилась на Ханса Бюлова – в вечернем выпуске «ГТ» уже появилась статья с подробностями произошедшего.
– Мы пока не можем установить последовательность событий в связи… в связи со смертным случаем.
– А когда мы узнаем, убийство ли это?
– Сегодня к вечеру я получу заключение медиков.
– А свидетели есть?
– Без комментариев.
– Как нашли тело?
– Поступил сигнал. Нам позвонили.
– То есть свидетель был.
Винтер развел руками – понимайте как хотите.
– Она шведка?
– Не знаю.
– Но вы же ее видели! Как она выглядит? Как скандинавка? Или приезжая?
– Сейчас не могу распространяться на эту тему.
– Если она не похожа на северянку, проще, наверное, искать, где именно в Гетеборге она жила, – сказал молодой журналист. Винтер его раньше не видел. Или просто не запомнил.
– Что вы имеете в виду?
– А вы разве не знаете, где живут эмигранты?
Винтер не ответил. Северные пригороды… Что ж, это может упростить дело.
– Есть еще вопросы?
– Возраст?
– Точно сказать нельзя. Около тридцати.
Журналисты писали, наговаривали что-то на диктофоны. Ну как же. Летнее убийство в Гетеборге.
– Что вы предпринимаете?
– Следствие идет широким фронтом. С раннего утра. Прежде всего мы должны зафиксировать все находки на месте обнаружения трупа. Серьезные ресурсы подключены к идентификации.
– Когда это случилось?
– Что?
– Убийство… смертный случай… Когда это случилось?
– И на этот вопрос пока ответить трудно. Вчера поздно вечером, точнее сказать нельзя.
– А нашли ее когда?
– Рано утром.
– А точнее?
– Около четырех утра.
– А живущих поблизости уже опросили?
– Работаем над этим. Так что если кто-то думает, будто видел нечто имеющее отношение к делу, добро пожаловать. Пусть звонят в полицию.
– Мотив?
Винтер пожал плечами – странный вопрос. Мягко говоря, преждевременный.
– Имело ли место изнасилование?
– Не могу ответить.
– Что-нибудь вам знакомо?
– Простите?
– Характер преступления вам знаком? Вы уже сталкивались с чем-то подобным? Здесь или в других местах?
– К сожалению, это тайна следствия.
– Известна ли убитая полиции?
– По-моему, я уже сказал – труп пока не опознан.
– Это часто встречается?
– Что именно?
– Неопознанные трупы. И уже довольно много времени прошло…
– Прошло… – Винтер посмотрел на часы, – меньше двенадцати часов. Не сказал бы, что это такой уж большой срок.
– Но и немалый, – возразил журналист в темных очках.
– Есть еще вопросы?
Этот крутой парень прав. Срок уже немалый.
9
Весь день лил дождь, и она сидела у окна. Дядьки куда-то ушли. Ей было страшно, но еще страшней, когда они рядом. Она только раз крикнула в машине, а у него был такой вид, что он сейчас ее ударит. Не ударил, но вид был такой, что сейчас ударит.
Это был другой дом, и другие деревья за окном. Ни одного здания поблизости, и за весь день она не видела на дороге ни единого человека. Никаких звуков – ни машины, ни поезда. Однажды раз что-то зашумело, как будто самолет пролетел. Она даже подняла голову и посмотрела на потолок.
Она поискала телефон, но не нашла. А то сняла бы трубку и позвонила маме. Ничего хитрого, она сто раз видела. Поднимаешь трубку – и кноп-кноп-кноп.
Скоро придет мама. Дядьки, наверное, ее ищут. Они уехали, потом приехали и опять уехали. А теперь уехал только один, другого с ним не было. Может, он и не уехал. Сидит, наверно, в другой комнате. Она видела его перед домом. От дома до опушки совсем близко. Он вышел из леса и посмотрел прямо на окно, где она сидела. Жутко так посмотрел – она сразу слезла со стула и ушла.
Она проснулась на полу. В комнате чем-то пахло. Она повернула голову и увидела тарелку.
– Съешь.
Она потерла глаза, но сон не ушел. Потерла еще раз. В тарелке на полу что-то дымилось.
– Суп. Суп надо есть, пока он горячий. – Она видела только его башмаки и ноги.
Спросила про маму.
– Твоя мама скоро придет.
– А где она?
Он не ответил. Он не ответил так, что она больше не спрашивала.
– Возьми ложку и ешь.
Она взяла ложку и попробовала – очень горячий. Никакого вкуса.
Она решила подождать, пока суп остынет. Вспомнила про бумагу в тайном кармане. Никто ее не искал. Они уезжали из того, первого дома в такой спешке. Все было очень быстро. Это хорошо, что они забыли про бумагу. Хорошо, что они все время торопятся.
– А теперь ешь.
Она посмотрела в тарелку. Суп дымился, он еще не остыл. Она зажмурилась.
И вдруг почувствовала боль в ухе, открыла глаза и увидела руку. Было очень больно.
– Если не будешь жрать, надеру уши.
Дядька убрал руку. Она ела дымящийся суп и плакала. Он ее побьет или дернет за ухо так, что оно оторвется. Мама тоже ее била. Но то была мама.
10
Винтер читал протокол вскрытия. Пиа Фреберг детально описывала орган за органом. Это всегда напоминало ему странные до комизма перечни личных вещей на военной службе.
Пиа поставила свою подпись после обязательной фразы: «Вышеперечисленные находки свидетельствуют, что причиной смерти является…»
Удушение. Ее убили. Признаки обороны – повреждения на руках. На лице – рана от какого-то острого предмета. Нож, отвертка. Что угодно.
Но на теле колотых ран нет. На снимках, правда, видны небольшие порезы. Нож, возможно, использовали, чтобы пригрозить. Или он попал в руки убийцы случайно, лежал где-нибудь рядом. В кухне или еще где-то.
Техники сейчас с этим работают. С этим и с другими следами на ее теле.
Тридцать лет, возможно, на год-два моложе. Рожала детей, но сколько и когда – неизвестно. Детский сад? Ясли? Школа? Дети интересуются, почему их товарищ не появляется. А может, и детей уже нет. Подросток? Подростки? Вполне вероятно, если она рано начала.
Никаких следов от операций. Небольшие, еле заметные шрамы на лице – около ушей. Когда-то в детстве или в юности был ожог второй степени внутренней поверхности левого бедра. Винтер не видел шрама в прозекторской; наверное, Пиа нашла его позже, после его ухода.
Курильщица. Печень нормальная. Результат от химиков будет не скоро, так что насчет алкоголя и наркотиков придется подождать.
Не пришел и ответ на запрос в управление уголовного розыска в Стокгольме – не числится ли убитая среди пропавших без вести. Звучит, конечно, громко; Центральное управление уголовного розыска. Но этими делами там занимается всего один человек. Если о ее пропаже где-то заявляли, они смогут опознать труп.
Сами они ничего не нашли – никто в Гетеборгском округе не заявлял о пропаже. Ни в одном криминальном регистре не числится… Незапятнанное прошлое. Никаких задержаний, никаких судебных преследований.
«А кто ее стриг? – пришла в голову мысль. – Сколько в городе парикмахерских салонов?»
Одежда… В основном дешевые фирмы. Винтер подумал про рекламу «Хеннес и Моритц», которая так и лезла в глаза на всех углах, потом вспомнил про снимок мертвого лица. Им тоже предстояло его опубликовать.
Он отложил протокол.
Обуви на ней не было, и полицейские ничего не нашли. Вернее, нашли несколько башмаков и еще какие-то предметы, пролежавшие в лесу с незапамятных времен. Но ее туфли так и не обнаружились.
Короткие белые теннисные носки были мокрыми. Или, точнее, очень влажными. Роса? Странно, стоит такая сушь… Даже ночью. Озеро? Он опять представил себе лодку, неслышно скользящую по зеркальной, с поволокой утренних испарений, воде. Смазанные и чем-нибудь обернутые уключины.
Он встал, вытянулся во весь свой немалый рост. Усталость давала о себе знать. Потер рукой щетину. Скрежет, как ему показалось, перекрыл урчание кондиционера.
Он достал из шкафа бритву и пену для бритья и пошел в туалет. Лампочка в туалете была слабенькой, пришлось наклониться прямо к зеркалу, и он заметил красные прожилки в глазах. Так бывает, когда непрерывно и долго работаешь. А во время ленча у него закружилась голова. Всего несколько секунд. Потом прошло.
Он быстро, размашисто побрился. Чувство было очень приятным.
Умыл физиономию, но вытираться не стал. Еще раз внимательно изучил свое отражение. Без щетины он выглядел похудевшим. Тени под глазами… но это, наверное, освещение.
Бритье придало ему бодрости. Он вернулся в кабинет, закрыл дверь и включил видеомагнитофон и телевизор. Сел на стол и нажал кнопку.
Освещение было слабым, а картинка неразборчивой, так что пришлось подрегулировать контраст.
Запись напоминала негатив. Приборы ночного видения окрасили все в мистический серебристо-зеленоватый тон. У него тут же появилось ощущение нереальности, словно он смотрит чей-то сон.
На первом плане проехали две машины. Проехали по шоссе, не сворачивая к зоне отдыха в Каллебеке. Внизу бежали цифры отсчета времени. 02.03. Еще одна машина миновала камеру по направлению к городу. На встречной полосе никого.
Значит, так… Полицейский с камерой стоит у вершины холма, объектив направлен на восток. Проезжающие его не видят. Винтер пригляделся. Съезд к озеру Дель заметен, хотя и нечетко. На другой стороне из-за спины оператора пока не было ни одной машины.
Вдруг в правом углу экрана мелькнул силуэт автомобиля, но прежде чем Винтер успел что-то сообразить, кадр опустел.
Он перемотал запись назад – да, проехала машина. Прокрутил несколько раз. Проехала машина… ну и что? Первое впечатление ничем пополнить не удалось. Здесь нужна помощь профессионалов.
Он поменял кассету. Через четыре секунды стремительно промчались два лихача. Интересно, имеют ли они право предъявить эту запись водителям и оштрафовать за превышение скорости?
Теперь проехала машина по другой стороне, но к озеру не свернула. Он посмотрел вниз экрана – прошло десять минут от начала записи на первой кассете.
Камера сделала несколько судорожных рывков и вновь стабилизировалась. Наверное, оператор отвлекся. Или задремал. Довольно долго было пусто. Потом что-то сверкнуло справа в кадре. На восток проехала машина. Водитель включил поворотник и свернул в сторону озера. Он не понял, что за модель, – современные машины похожи друг на друга, как клоны. Через минуту в сторону озера свернула еще одна машина. Ему показалось, что это небольшой «форд», но полной уверенности не было.
Он ждал. По экрану бежали цифры – часы, минуты, секунды и даже десятые доли секунды. По направлению к городу проехали несколько машин. Он ждал. Теперь камера была неподвижна – наверное, оператор устал держать ее и поставил на штатив.
Так… что это? Какая-то машина выехала из зоны отдыха и свернула по направлению к городу. Он подождал, пока она проедет, и перемотал запись. Еще раз. Три минуты третьего. Итак: четырнадцать минут назад, без двенадцати три, машина свернула к озеру, а сейчас вернулась. От поворота до парковки не больше минуты, максимум полторы. Назад то же самое. Вычитаем три минуты. Значит, у них было одиннадцать минут. Открыть дверцу, обойти машину, вытащить труп и отнести за пятьдесят метров в канаву. Вернуться к машине и уехать.
Винтер просмотрел запись до конца. Ничего подозрительного не заметил и вернулся к этим кадрам. Одна и та же машина сворачивает к озеру, через четырнадцать минут возвращается на дорогу и едет в обратном направлении.
– Ты еще здесь? – заглянул в кабинет Рингмар.
– Зайди на минутку, Бертиль.
Он показал на телеэкран.
– Погоди… вот: видишь машину по другую сторону дороги? Она появляется из-за спины оператора.
– Запись с Каллебека?
– Да. Видишь, она поднимается в гору…
– Не слепой. Хотя это чертово мерцание… будто начинаешь слепнуть.
– Теперь… вот. Сворачивает к озеру. Видишь? Сейчас покажу еще раз.
Он нажал кнопку перемотки. Оба молча ждали.
– Вот… что это за марка?
– Э-э-э… останови кадр.
Винтер нажал кнопку «пауза». Машина замерла, дрожа, как от страха.
– От дрожания никуда не уйдешь, – сказал Винтер.
– По-моему, «форд». – Голос Рингмара звучал не слишком уверенно.
– Мне тоже кажется, «форд». Ты же лучше знаешь машины, чем я.
– Может быть… но не уверен. Выглядит как… «форд-эскорт». Надо спросить Фредрика. Он на машинах собаку съел.
– Тихо! Вот она возвращается… – Винтер прокрутил вперед четырнадцать минут и вновь остановил кадр.
– Теперь ближе… но в этом ракурсе угадать модель еще трудней.
– Кто-то сидит на переднем сиденье.
– Было бы мировой сенсацией. Я имею в виду, если бы никто там не сидел.
– Чуть ли не лицо видно.
– С номерами хуже. Трудно разглядеть.
– Трудно. Но не невозможно.
Винтер повернулся к Рингмару. В глазах его полыхал странный блеск – должно быть, блики от экрана.
– Кто-то был рядом… сразу после того, как положили труп, либо совсем незадолго до этого. Либо… они и положили.
– Надо заняться этой картинкой. – Это было ясно и без замечания Рингмара, но он продолжил: – Есть у них какие-нибудь фокусы? Можно ее улучшить?
– Ты хочешь сказать, сделать, как в кино? Четкой и красивой?
– Я хочу сказать, достаточно четкой, чтобы различить номера… И надо поговорить с полицейским, работавшим с камерой.
– Прежде всего надо поговорить с Бейером.
Винтер потянулся за телефоном и вздрогнул: тот зазвонил сам. Как всегда в таких случаях, звонок показался очень резким и даже пугающим. Звонил Бейер.
– Насчет этого знака… – сказал он.
– Знака? – не понял Винтер.
– На сосне. Красный знак, прямо над телом.
– Да-да… помню.
– Вы связались с лесниками?
– Минутку… – Винтер посмотрел на ворох рапортов и протоколов на столе. Прикрыл трубку ладонью и взглянул на Рингмара. – Кто-нибудь говорил с «Ассидомен»? Или кто там занимается лесом в этом районе?
Рингмар пожал плечами. Винтер снял ладонь с микрофона.
– Мы еще не получили всех докладов… – сказал он. – Так что пока ответ отрицательный. С лесниками не связались.
– Отметка довольно свежая.
– Насколько свежая?
– Скорее всего сделана ночью.
– Только не говори, что это кровь.
– Если ты так просишь – не скажу. Краска. Акриловая краска, один из ста с лишним оттенков красного.
– И только на этой сосне?
– Похоже, да.
– И что это?
– В каком смысле?
– Что этот знак обозначает?
– Пробуем выяснить… но пока, честно говоря, ни малейшего представления. Может, крест… но это догадки, не более того.
– У вас много фотографий?
– Ты имеешь в виду копий? Много…
– Разошли по отделам. Может, какая-нибудь подростковая банда.
– Или сатанисты. Они там любили тусоваться. На озере то есть.
– Озеро большое.
– Как свяжешься с этими, дай знать. Ну, с теми, кто ухаживает за лесом. Если слово «ухаживает» вообще к ним применимо.
– Пошли мне сразу несколько копий. Подожди-ка… я как раз собирался тебе звонить, – вспомнил Винтер. – У меня лежит пара видеокассет… я хотел бы, чтобы ты на них взглянул.
Он коротко объяснил, в чем дело.
– Присылай, – еще короче ответил Бейер и повесил трубку.
Телефон тут же зазвонил опять. Рингмар обратил внимание, что Винтер слушает очень внимательно и делает какие-то пометки.
– Спасибо. – Он повесил трубку и повернулся к Рингмару.
– Парень, у которого собачий питомник на краю болота, проснулся среди ночи – собаки залаяли. Говорит, вышел и увидел, как на парковке разворачивается машина. Развернулась и уехала в сторону дороги.
– Он разглядел ее?
– У него над воротами висит фонарь. Он уверен, что это «форд-эскорт».
– Наша тачка… И что? Который был час?
– Совпадает с видеозаписью, – кивнул Винтер в сторону телевизора. – Он даже год выпуска примерно назвал.
– А это что, возможно?
– Он видел машину живьем, – напомнил Винтер.
– Пусть теперь посмотрит в повторе.
– Иногда я думаю… хорошо бы все смотреть в повторе. Не живую съемку… а так. В повторе. Жизнь в повторе.
11
Дало о себе знать Центральное управление угрозыска. Перед Винтером на столе лежал портрет убитой. Фотография мертвого лица. Да, есть исчезнувшие женщины сходной внешности, но признаки сходства недостаточны… Признаки сходства. Ну и выражение, подумал Винтер. А у химиков столько работы, что с заключением о ее привычках и зависимостях придется подождать, и, возможно, не одну неделю.
Посыльный принес снимки от Бейера. Винтер долго рассматривал намалеванный на коре красный знак, пытаясь представить себе движение руки с кистью. Или со спреем. У них в архиве есть целая коллекция подобных знаков. Некоторые любят оставлять полиции послания. Или пытаются ввести в заблуждение.
В дверь постучали. Молодой следователь с каким-то протоколом в руке.
– Что это?
– Я говорил с правлением коммуны насчет этого знака…
– Спасибо. – Винтер встал. Он знал парня в лицо, а фамилия вылетела из головы. Парень работал у них совсем недавно, месяц, не больше. Наверное, первое в его жизни следствие по убийству.
Тот протянул ему протокол.
– Расскажи лучше сам, – улыбнулся Винтер. – Садись.
Парень присел на стул. Явно старался держаться как можно непринужденнее. Лоб вспотел, физиономия красная. На нем был пиджак – полное сумасшествие в такую жару. Дорогие и на вид довольно плотные брюки. Введенный Винтером дресс-код приняли даже самые молодые. Интересно, что он думает про его обрезанные под шорты джинсы и футболку «London Calling».
– А в этом пиджаке можно думать?
– Простите?
– Сними пиджак и вытащи сорочку из штанов. Тебе же жарко.
Парень неуверенно улыбнулся, как улыбаются непонятой шутке, и закинул ногу на ногу.
– Я не шучу. Одно из преимуществ работы следователя – одевайся как хочешь. По погоде.
Парень решил держаться до конца.
– Это же зависит от характера следствия, правда?
– Иногда.
– Приходится сливаться с окружением.
– Вот и слейся.
Парень улыбнулся и снял пиджак.
– Ну и пекло.
– Так что говорят местные власти?
– Никто в последнее время никакие деревья не помечал. Землей владеет муниципалитет.
– Что ты под этим имеешь в виду?
– Под чем?
– В последнее время… Когда они там были в последний раз? – Винтер перегнулся через стол и взял принесенные парнем бумаги. – Напомни мне свое имя.
– Э… Борьессон. Эрик Борьессон.
– Конечно… прости, что забыл. – Винтер пробежал глазами протокол и нашел ответ на свой вопрос. – Они там были месяц назад. Уже месяц никаких работ в лесу у озера Дель не ведется.
– Никаких работ, – подтвердил Борьессон.
– А ты подумал… что бы это могло быть?
Парня, очевидно, удивил вопрос. Он судорожно вздохнул.
«Он заметил, что я заметил, что он заметил, что я хочу услышать его мнение» – вот так замысловато, но привычно сформулировал Винтер свое ощущение.
– Кто бы мог это сделать? – спросил Борьессон.
– Кто?
– Рыболовы? Рыболовные клубы?
– Проверил?
– Нет… еще нет.
– А кто еще?
– Вы имеете в виду… естественные причины?
– Ну да… не связанные с убийством.
– Подростки?
– Что-нибудь указывает, что это могли быть подростки?
– Я… по правде говоря, не знаю.
– Стоит проверить.
– Может, любовная пара?
Винтер подумал и издал неопределенное мычание.
– Они часто выцарапывают свои имена… на скамейках, на камнях… на деревьях.
– Что ж… этот район популярен… там можно уединиться.
– Вот именно! – обрадовался Борьессон. – Могли быть любовники.
– А что это значит? – подвинул ему Винтер фотографию знака.
Парень просто лопается от гордости… и правильно: он по-настоящему, всерьез участвует в следствии. Сидит вместе с шефом и размышляет. Надо это делать почаще. Я же еще и педагог.
– Что означает эта надпись… или рисунок?
– А криминалисты разве этим не занимаются?
– Я хочу знать твое мнение.
Кабинет наполнился тяжелым, выматывающим душу грохотом – прямо над ними пролетел вертолет. Заметно вечерело. Улицы заполнялись народом – праздник продолжатся. Он вспомнил Анету Джанали и почувствовал во рту отвратительный кислый вкус. Смесь перегара и насилия. Если бы он сейчас встал и подошел к окну, то увидел бы толпы, движущиеся к центру. Наверняка многих уже ноги не держат.
Он закрыл глаза. Конная полиция должна с этим справляться. Резиновые дубинки и прочее. Оттеснить толпу в ловушки у Лилла Боммен и Кунгсторгет. Там они и будут орать, пока не свалятся от перепоя. Тогда полицейские подгонят мини-автобусы, загрузят бесчувственные тела штабелями и отвезут в заплеванный зал четырьмя этажами ниже его кабинета. Винтер и сам работал в полиции порядка, сидел на лошади и видел под собой это быдло. Целое море страха и некоординированных движений. Самое опасное – пронести этот юношеский цинизм и дальше. Нельзя смотреть на людей как на быдло. Страх и отчаяние одинаковы для всех.
Он открыл глаза, встал и подошел к окну. Борьессон смотрел на него с удивлением. Разглядеть Винтеру мало что удалось – слепило заходящее солнце. Через час-другой оно исчезнет с обещанием скоро вернуться.
Он прищурился… Какие-то лозунги, прочитать против света невозможно. Ясно одно – несут их куда-то, где неизбежно произойдет очередное столкновение между политическими противниками, каждый из которых убежден, что он-то точно знает, как сделать мир лучше.
Непременно будут драки.
Праздник продолжался. Противоречия тоже.
– …думаю, имеет прямое отношение, – услышал он конец фразы, удивленно поднял брови и повернулся к Борьессону. В глазах роились черные мушки от долгого глядения на солнце.
– Не знаю, что означает этот рисунок, – сказал Борьессон, – но вряд ли это совпадение. Он явно связан с убийством. Слишком уж много общего.
– Хорошо. – Винтеру не сразу удалось сфокусировать взгляд на собеседнике. – Я пытаюсь выяснить, не устраивали ли там сатанисты свои сборища.
– Сатанисты?
– Они любят лес. Свежий воздух, и все такое прочее…
– Может быть… может, и сатанисты. Или что-то в этом роде.
– Посмотри еще раз. – Винтер обошел стол и остановился у Борьессона за спиной. – Тебе ничего этот знак не напоминает?
Юный следователь взял снимок и некоторое время разглядывал его на вытянутой руке. Потом поднес к глазам и положил на стол.
– Это может быть «Н» или «X».
– Может.
– Вам тоже так кажется?
– Похоже на «X».
– Или на китайский иероглиф.
– Интересно…
– Все иероглифы что-то обозначают. Я хочу сказать… это не буквы. Иероглифы обозначают предметы. Или понятия.
– Ты что, знаешь китайский?
– Учил в гимназии… Пару лет. Я шел по гуманитарной линии в Шиллерска.
– Шел, шел и дошел до полиции?
– А что, это плохо?
– Наоборот! Чем больше гуманистов в полиции, тем лучше.
Борьессон засмеялся, но быстро оборвал себя и снова посмотрел на снимок.
– Я могу сравнить с иероглифами в моих книгах и записях.
– А сколько их всего?
– Книг?
– Иероглифов.
– Десятки тысяч. Но в ежедневном употреблении гораздо меньше. Пара тысяч. Может быть, три. У грамотных.
Винтер не ответил, пристально изучая знак. Надо съездить туда еще раз, посмотреть на эту сосну. Какой-то дефект на коре. Наверное, обрезали сучья. А сосны разве обрезают? Это же не яблони… Как бы то ни было, сразу под шрамом на коре торчала слабенькая веточка. Знак каким-то образом вписывался в рисунок коры.
Надо съездить. От этого знака исходила грубая, пугающая сила, словно пришедшая из другого мира. Из царства зла. Послание из иного измерения, полученное всего несколько часов назад.
Он тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения.
Для него этот знак выглядел как буква «X». Странное совпадение. Мысленно он уже окрестил убитую Хеленой, по названию небольшого поселка неподалеку. Хеленевик.
Окрестил почти сразу, еще до того, как начал внимательно изучать красный знак на коре сосны. Хелена. Ему почему-то казалось, что это условное имя поможет узнать настоящее.
Хелена была мертва. У мертвых друзей не бывает, но он хотел стать ее другом. По крайней мере до того, как сумеет вернуть ей имя.
12
Винтер по вновь приобретенной привычке потер подбородок. Гладкая, упругая кожа. Он был один. Свет за окном убывал с каждой минутой, перетекая на другую сторону планеты.
Лампу он не зажигал. В кабинете все казалось черно-белым, без переходов. Бумажки, прикнопленные к пробковой доске, выглядели чистыми белыми прямоугольниками, хотя на них наверняка что-то написано.
Его окружала странная, непривычная тишина. И от этого еще сильнее заявляла о себе усталость. «Сейчас мы ничего больше сделать не можем. В эти первые часы мы сделали для нее все, что в наших силах».
Он закрыл глаза и увидел детское лицо. Открыл – исчезло. Опять закрыл – лицо появилось. Глаза смотрели прямо на него, не мигая. Девочка.
Он, должно быть, задремал, потому что чуть не упал со стула. В последнюю долю секунды резко извернулся и выпрямился.
Лицо маленькой девочки уже не стояло перед глазами. Но он его не забыл.
Зазвонил телефон.
– Вышел на работу?
Сестра.
– Рано утром. Очень рано.
– Что случилось?
– Somebody got murdered.
– Что?
– Somebo… кого-то убили. Извини – я процитировал название. Так называется один из лотов в альбоме. Я его слушал, чтобы прийти в себя.
Он угадал ее быструю улыбку.
– Само собой. Колтрейн?
– «Клэш». Английский рок-ансамбль. Мне его подарил Макдональд, английский коллега. Ты его знаешь.
– Ты же никогда в жизни не слушал рок.
– Именно поэтому.
– Что – именно поэтому?
– Это… в общем, не знаю. Захотелось чего-то нового.
– И как по заказу – новое убийство.
– Да…
– Значит, дело с избиением закрыто… Если это можно так назвать… Или отложили пока?
– С каким избиением?
– Твоя сотрудница… Ее же избили. Агнета с иностранной фамилией.
– Анета.
– Анета, да. Ее избили. И знаешь, кто мне только что звонил?
Винтер представил себе бассейн и голого загорелого мужика. Ощутил даже запах крема для загара.
– Догадываюсь.
– Разве можно быть таким дураком? Являешься к подонку домой и угрожаешь его убить!
– Он так сказал?
– Он сказал, что ты ворвался к нему и хотел задушить.
– Это не так.
– Так он сказал.
– Мне требовалась информация.
– Это не лучший способ.
Винтер не ответил. Попытался вспомнить детали – он уже успел забыть этот эпизод.
– Он несколько лет не подавал признаков жизни, – заметила Лотта, – и ты, кстати, тоже.
– Прости.
– Иногда мне кажется, ты перестал быть моим братом.
– Что ты такое говоришь…
– Тебя никогда со мной нет, особенно если ты мне нужен… Впрочем, это жалкие слова. К тому же перегиб. Просто мне порой необходимо с тобой поговорить.
– Я пытаюсь… Ты мне тоже очень нужна.
– Умело скрываешь.
– Исправлюсь.
– С возрастом?
– Быть старше – важно и полезно. И неизбежно.
– Тогда остается только пожелать друг другу счастья…
– Пожалуй…
– We’ll meet again, don’t know where, don’t know when…7
Конечно, сестра права. Когда ей было трудно, он ни о чем не мог думать, кроме своей… карьеры? Или как он назовет это теперь? Она права. Ему по-прежнему не хватает умения сочувствовать.
– Но мы говорили о Бенни Веннерхаге, – напомнила она. – Он звонил, скулил четверть часа и просил, чтобы я тебя к нему не подпускала.
– Я с ним поговорю.
– Это еще зачем? Один раз уже поговорил…
– Ты знаешь зачем.
– Неужели полиция не может обойтись без контактов с… другой стороной? С уголовщиной? Или вы их еще не взяли? Тех, кто напал на эту твою…
– Взяли. Этих мы взяли. Но таких случаев много, и нам бывает нужна помощь. Любая. С той или другой стороны. А этот сукин сын пусть не смеет тебе звонить.
– Почему нет? Хоть одна живая душа…
– Лотта! Ты преувеличиваешь…
– Вот как?
– Все будет хорошо. Никаких проблем с Оке?
Сестра развелась с Оке Девентером, и это был долгий и мучительный процесс. Теперь она жила с двумя детьми в родительском доме, где они выросли с Эриком.
– Оке вообще не появляется и соответственно не создает никаких проблем. Но знаешь… я почти уже и забыла эту ошибку юности, Бенни Веннерхага. А вчера вдруг раздается его голос.
– Понятно… Слушай, а вот… когда ты была за ним замужем…
– Разве я была за ним замужем? – прервала сестра. – Помню только непрекращающийся смерч и облегчение при расставании.
– Да-да… Тебе не было и двадцати пяти.
– О Господи. Мне казалось, в этом возрасте человек считается взрослым.
– Он, похоже, испугался.
– Кто?
– Бенни. Он струсил.
– Ты же хотел его убить…
Винтер промолчал. В коридоре кто-то крикнул. Слов он не разобрал.
– Приятно было?
– Что?
– Пытаться кого-то убить… Приятное ощущение?
Он опять не ответил. В кабинете стало совсем темно, а белые прямоугольники на доске почти исчезли. Он подумал про свои руки на шее Бенни Веннерхага. А вот что чувствовал, не помнил. Это были не его руки.
– Ты где? – спросила она.
– Я тут.
– Как ты?
– Не знаю… Убита женщина лет тридцати, не старше. И нам неизвестно, кто она… У меня от этого скверное настроение. В начале следствия это недопустимо.
– Почему бы тебе не заехать ко мне? Когда ты был в последний раз? Несколько месяцев? Год?
А почему бы и нет… Винтер огляделся. Пока он разговаривал с сестрой, в кабинете ничего не изменилось. И когда он вернется, тоже ничего не изменится. Его большой безличный кабинет в полицейском управлении в каком-то смысле выше, чем сама жизнь. Он был таким до него и, когда он уйдет, останется прежним.
Ему надо получить ответы на кое-какие вопросы. Но это может подождать.
– Ты имеешь в виду, прямо сейчас?
– Именно это я и имею в виду, – засмеялась она. – Прямо сейчас. Через полчаса, или сколько тебе надо, чтобы доехать?
– Решено. Что-нибудь купить?
– Ничего не нужно. Приедешь?
– А ты одна?
– Намекаешь на Бим и Кристину? Гуляют… придут попозже. Они тоже с удовольствием на тебя посмотрят, Эрик.
Племянницы. Он еще и дядя никудышный.
– Правда-правда, – сказала сестра. – Они тебя не забыли.
В коридоре было сумрачно и пустынно. В комнате для совещаний кто-то забыл выключить свет. Винтер зашел и посмотрел на доску, исчерканную его собственными стрелками, кружочками и крестиками. Он взял фломастер и рядом с кружочком, обозначающим место обнаружения трупа, написал: Хелена. Подумал, приписал слово «транспорт» внизу справа и отметил время, указанное на видеозаписи. Кассетами сейчас занимается Бейер со своими ребятами. Винтер попросил их работать побыстрее. Времени мало.
Он вспомнил озеро. Воду. Сколько человек держат там лодки? Наверняка не так трудно проверить. Может, у кого-то украли лодку. Или позаимствовали – взяли, а потом вернули. Не спросить ли в клубе рыболовов-любителей?
Возможностей прорва, а поводов для разочарований еще больше. Он положил фломастер. Опять вспомнилось привидевшееся детское лицо. Во сне или наяву? Зов из далекой и страшной страны, куда он должен отправиться как можно скорее… «Хелена… мы должны узнать твое имя».
На парковке было пусто. Три мотоцикла на выделенной площадке. Не успел он выйти на улицу, как тут же начал потеть. Внезапно резко заболела и, уже в который раз за сегодня, закружилась голова. На секунду, не больше, прервались мысли. Сознание отключилось и включилось снова.
Он надел темные очки. Голова зачесалась. Зачесались вообще все места, где были волосы. Такое ощущение, что на теле несколько слоев горячей, наэлектризованной кожи.
Над головой проплыли два воздушных шара. На восток, сориентировался он. Один из них заслонил луну, вызвав, таким образом, непродолжительное лунное затмение. На парковку заехала патрульная машина. Водитель коротко кивнул. Винтер помахал ему и пошел к своему «мерседесу». Заправка «Шелл» выглядела словно парк аттракционов, яркие неоновые щиты придавали всему оттенок праздника. Пахло перегретым асфальтом и жареными сосисками.
Он услышал рев и поднял голову. Место воздушных шаров занял вертолет. На вращающихся лопастях короткими бликами вспыхивал лунный свет. Повисев немного, вертолет наклонился, развернулся и полетел к центру. Праздник продолжался. За колонкой на шоссе медленно передвигалась бесконечная очередь автомобилей. Весь город представлял собой сплошную пробку. Он оперся о машину и тупо посмотрел на ключи. Если он поедет на «мерседесе», средняя скорость составит сто метров в час.
Винтер круто повернулся и пошел к велосипедной стоянке. У него там всегда стоял резервный велосипед для подобных случаев. Улыбнулся женщине-адвокату – видимо, вызывал кто-то из задержанных. Она сидела на скамейке – должно быть, в ожидании такси.
– Подбросить? – спросил он, показывая на багажник велосипеда.
Они были почти не знакомы. Женщина-адвокат недоуменно посмотрела на него и отвернулась. А может, он обознался? Нет, не обознался, он видел ее как-то в суде. «Она меня не узнала. Обрезанные джинсы, футболка, темные очки… Мужчину для нее делает одежда».
Он покатил мимо Центрального вокзала к реке. Все время приходилось лавировать в толпе людей, циркулирующих между пивными палатками у Лилла Боммен. Перед зданием оперы какой-то парень рванул на красный свет, так что Винтер едва не сшиб его. Он резко отвернул руль и схватил парня за плечо. Чтобы не упасть.
– Куда прешь, сука! Бомж хренов! – заорал парень ему в лицо и вцепился в руль. От него сильно пахло спиртным, глаза наливались злобой.
– Все нормально, приятель. – Винтер попытался освободить руль.
– Нет уж, так не уйдешь, педрила! – не отступал парень.
Достойный финал рабочего дня.
Винтер дернул руль и тут же отпустил. Парня бросило вперед, он тоже выпустил руль, еле устояв на ногах. Удивленно воззрился на Винтера, но все же загородил ему дорогу. Вокруг начали собираться люди.
– Врежь ему, Ниссе! – заорал один.
Физиономия Ниссе напомнила Винтеру свиное рыло. Велосипед лежал на земле. Винтер достал из заднего кармана шорт бумажник и вытащил удостоверение. Он вспомнил свои руки на шее Бенни Веннерхага. Такого больше не повторится.
– У тебя есть шанс, – негромко сказал он. – Я полицейский. Либо ты идешь своей дорогой, либо обещаю серьезные неприятности.
Ниссе недоверчиво уставился на удостоверение и оглянулся на публику.
– Врежь ему, врежь, Ниссе! – не унимался его приятель.
– У тебя есть пять секунд, чтобы исчезнуть.
Он нагнулся и поднял велосипед. Ниссе не двигался. «Он трезвее, чем я думал», – решил Винтер, оттолкнулся, перекинул ногу и закрутил педали как можно быстрее. Опасное мероприятие – праздник в Гетеборге. Особенно для полиции. Но ему повезло – в отличие от Анеты.
У дома пахло свежескошенной травой. Он прислонил велосипед к железной оградке и пошел к крыльцу. Он и в самом деле не был у сестры уже несколько месяцев. «Почему?» – думал он, крутя педали по тихим улочкам Хагена. Может, сестра ответит на этот вопрос, но одна из причин была ему известна. Он покосился на соседский дом. Света в окнах не было. Полгода назад он пытался расследовать убийство девятнадцатилетнего мальчика, выросшего в этом доме. Беседовал с его родителями, и это было невыносимо.
Входная дверь была приоткрыта, но он все же позвонил.
– Иди кругом! – крикнула сестра.
Сидит на террасе.
Он спустился с крыльца и обошел дом. Газон был такой мягкий, что захотелось снять сандалии.
Сестра встала и обняла его. От нее пахло сумерками и вином. Постриглась… Ему показалось, что и цвет волос изменился – стал темнее. Черты лица как будто заострились… натянутая кожа. Похудела. Через два месяца стукнет сорок. Восемнадцатого октября. Интересно, будет ли она отмечать сорокалетие? Вряд ли…
– Стакан вина? Белое, холодное…
– С удовольствием. И стакан воды.
– Я не слышала, как ты подъехал.
– И знаешь почему?
– Почему?
– Потому что я приехал на велосипеде.
– Ну да?
– На машине не проехать. Город похож на склеротика – все сосуды забиты.
– Праздник?
– Да. Ты была в городе?
– А ты?
– Был… но с другой целью. От развлечений воздержался, – улыбнулся Винтер.
– Ты сноб. Каким был, таким и остался. Но по части одежды делаешь большие успехи.
– Я не остался, каким был. Я стал другим.
Сестра налила ему вина и пошла за водой.
– Столкнулась с Ангелой на той неделе, – сказала она, ставя на стол бутылку минералки и два высоких стакана. – В коридоре, после обхода.
Она села рядом с ним на садовый диванчик.
– Вот как…
– Она почти ничего не говорила. У тебя, что ли, учится… А о деле – вообще ни слова.
– О каком деле?
– О ваших отношениях…
Винтер ждал продолжения. Сестра – врач-терапевт в Сальгренска, а Ангела недавно устроилась туда же. До этого работала в мольндальской больнице.
– Подумай… две женщины во всем мире, которые для меня что-то значат – и обе врачи… К чему бы это?
– Просто ты – клинический случай, – не задумываясь ответила сестра, – что здесь непонятного? А про маму забыл?
– Нет, конечно. И мама.
– Когда ты с ней говорил в последний раз?
– Она звонила недели две назад. А ты?
– Вчера.
– И как она?
– Думаю, пропустила пару мартини к ленчу. – Они засмеялись. – Нет, серьезно, мне кажется, она стала поменьше выпивать. Наверное, отец ей что-то сказал.
– Отец? Шутишь…
– Эрик! А с отцом ты когда говорил?
Винтер отхлебнул вина. Руки дрожали. Он покосился на сестру – заметила, но промолчала.
– Когда они уехали… когда они уезжали в Испанию.
– Знаю.
– А я подтвердил лишний раз.
– Два года. Это большой срок.
– У него был выбор. Он мог бы распорядиться своими деньгами по-иному. И я не имею в виду себя или нас с тобой. Это его деньги. У меня есть свои… Странно другое – у меня нет ничего, что когда-то принадлежало ему. – Он поставил стакан. – Это ненормально. Но… он выбрал то, что выбрал.
– А это не утомительно – всегда быть судьей?
– Я не судья. Я полицейский.
– Не играй словами. Ты знаешь, что я имею в виду.
– Он выбрал то, что выбрал.
– И мама поехала с ним.
– Мама невменяема.
– Ты сукин сын, Эрик… Кто дал тебе право судить близких?
Он потянулся за бутылкой, словно не слышал вопроса.
– Тебе налить?
Она неохотно подвинула к нему бокал.
– Ничего бесповоротного не случилось. Они могут в любой момент вернуться.
– И что это изменит?.. – тряхнул он головой. – У нас что, нет другой темы для разговора? И почему нельзя просто посидеть немного с бокалом вина?..
13
Они замолчали. Ночь медленно густела. Вино с легким металлическим, немного земляным привкусом. Этикетку не прочитать – темно. У него сильно кружилась голова.
– Сколько ты уже на ногах?
– С четырех утра.
– С ума сошел.
– Ты же знаешь… первые часы очень важны.
– Знаю. Первые часы – самые важные. А если комиссар не в состоянии думать? И его подчиненные тоже?
– Первые часы остаются первыми. Прикажешь передвинуть их на завтра?
– Но теперь-то они кончились? Первые, самые важные часы?
– Более или менее.
– Но охота продолжается…
– Если это можно назвать охотой.
Винтер хотел подлить себе вина, но сообразил – если выпьет еще бокал, не сможет произнести ни слова.
Он встал и подошел к ограде. В листве яблонь шелестел легкий ветерок. Силуэт крошечной детской избушки у кустарника, сразу за кленом. Она стояла здесь, сколько он себя помнил. Ночные приключения… Сколько ему было тогда? Восемь? Девять?
Винтеру вдруг захотелось подойти к избушке, но он остался на месте. Через полчаса она исчезнет, скрытая ночным мраком. Останется только знание – вон там моя детская избушка. Ее не видно, но она там есть.
Усталость навевает мысли о детстве. И что… хотелось бы ему туда вернуться? В детство? Призраки той жизни… призраки прошлого. Но это всего лишь призраки, исчезающие в безжалостном свете настоящего.
Он повернулся к сестре. Лотта накинула на плечи шаль, и облик ее изменился. По саду пробежал ветерок, он почувствовал приятный холодок на голых икрах. Совсем не холодно.
– Ребенок, – сказал Винтер. – У этой женщины есть ребенок… у убитой, имени которой мы все еще не знаем. Она родила ребенка, может, даже не одного. Где-то они должны быть, эти дети?
– Тебя это волнует?
– А тебя бы не волновало?
– Прости… дурацкий вопрос.
– Это меня не просто волнует, а выводит из себя. Пару раз за день я просто не мог сосредоточиться, потому что думал о Хелене и ее ребенке.
Сестра уставилась на Эрика.
– Ты же только что сказал, что вы не знаете ее имени!
– Что?
– Ты сказал, что труп пока не опознан. А сам называешь ее Хеленой.
– Разве? Надо следить за речью… Просто я окрестил ее Хеленой… для, так сказать, конкретности мышления.
– Почему именно Хеленой?
– Ее нашли у озера Дель, неподалеку от Хеленевика.
– Хеленевик? Никогда не слышала.
– Деревушка в несколько домов по другую сторону шоссе. Красивые дома, красивые виды.
– Значит, Хелена?
– Да… я думаю о ней как о Хелене. И думаю о ее детях.
Винтер заметил, как Лотта поежилась – скорее, от его слов, чем от вечерней прохлады.
– Тогда надо как можно скорее установить ее личность, – тихо сказала она. – И место жительства.
Он не ответил.
– Я что, не права?
– Конечно, права… но знаешь, у меня приступ пессимизма. Опять надо спускаться в ад. Раз за разом спускаться в ад. Может, это только сегодня вечером… Может, придется дожидаться, пока кто-то позвонит и пожалуется, что она не платит за квартиру.
– Когда это будет!
– Четыре месяца, – со знанием дела произнес Винтер и снова сел.
– Шутишь!
– Хорошо бы… хорошо бы это была шутка.
– А ты поделился своим пессимизмом с сотрудниками?
– Конечно же, нет.
– По-моему, это и есть твоя главная проблема. Не только в этом случае. Всегда.
– Что ты хочешь сказать?
– Ты знаешь, что я хочу сказать.
– Я постоянно делюсь с коллегами. Это само собой разумеется. Входит в работу.
– Но не пессимизмом.
– Нет. Пессимизмом – нет.
– А со мной делишься. В том числе и пессимизмом.
– Куда ты клонишь? – Он поднял бокал.
– Ты прекрасно понимаешь, куда я клоню.
Он молча отпил вина. Во рту разлилась приятная горьковатая прохлада.
– Одиночество – тяжелый груз, – сказала Лотта. – Поверь мне, я знаю, о чем говорю. И приехал ты сегодня не затем, чтобы повидаться с заброшенной сестрой. Ну ладно, ладно! – Она подняла руку, предупреждая его возражения. – Ты приехал не только повидаться с заброшенной сестрой. Тебе надо было окатить кого-то своим пессимизмом, вылить его на чью-то голову… избавиться. И тогда ты сможешь продолжать работу.
– Что-то вроде исповеди?
– Для тебя – да. Для тебя сомнения – грех.
– Эк, куда…
– И ты всегда был таким. С детства.
– Не знаю, что на это ответить.
– А я тебе скажу. Ты должен ответить, что хочешь жить нормальной жизнью, а для этого тебе нужен кто-то, с кем ты можешь обсудить свою жизнь, а твою жизнь нормальной не назовешь.
– Я живу ненормальной жизнью?
– Я имею в виду твою работу. У тебя другой жизни нет.
– Перестань, Лотта.
– Человек не может жить только одной жизнью. Двадцать четыре часа в сутки.
– Я и не живу. А если иногда и живу, то только потому, что это мой долг.
– Слишком часто. Не иногда, а почти постоянно.
– Но ведь это от меня не зависит… – Он встал, покачнулся и посмотрел на часы. Двадцатичасовой рабочий день. Первые, самые важные часы…
– Куда ты, Эрик?
– В мою избушку. Надувной матрас еще жив?
Фредрик Хальдерс понимал, что можно выиграть битву, но проиграть войну. Это было не в его духе. Компромиссы – для слабаков. Кто хочет выиграть войну, должен быть настроен на победу. Это возможно, потому что он представитель власти. Собственно, само слово предполагало: война должна быть выиграна. Он – представитель власти.
Хальдерс вернулся в город после разговора с владельцем собачьего питомника на старой буросской дороге. Тот ни секунды не сомневался в своих словах. Да, именно в это время. Да, «Форд-эскорт CLX», хэтчбек, модель девяносто второго – девяносто четвертого годов, цвет скорее всего полярно-белый. Уверен? Еще бы, в лунном свете как днем, к тому же полярно-белый цвет самый распространенный у этой модели. Других даже и не видел. Вот как сказал собачник.
– А в годах уверен?
– Самое раннее – девяносто первый. Но не раньше. Ты же знаешь – они в девяносто первом подтянули рожу «эскорту». Он стал повыше, обтекаемой формы. Как наш.
– Но это точно был «CLX»?
– Что?
– Ты сказал, это был «CLX». А почему не «RS»?
Собачник посмотрел на Хальдерса, словно удивившись, что тот произнес нечто достойное внимания.
– Ты же и без меня знаешь, что у «RS» сзади спойлер. А у этого никакого спойлера. Или как?
– А номер ты заметил?
– Блокнота у меня с собой не было. Первые две буквы – НЕ.
– А цифры?
– Луна, знаешь, не прожектор у фотографа. Буквы лучше видны, чем цифры.
– Вот как?
– Мы же говорим буквами, а не цифрами. Поэтому, думаю, буквы и легче различить. Или как?
Полный псих, решил Хальдерс. Но наблюдательный, и машины знает. Он поблагодарил собачника со всей доступной ему вежливостью, записал все в блокнот и спросил:
– А что еще?
– Видел ли я что-нибудь еще?
– Или слышал.
– С чего начнем? Что видел? Или что слышал? Или как?
– Что еще ты видел, кроме машины?
– Водителя не видел. Свет так падал.
– Пассажиры?
– Не уверен. По-моему, нет.
– Откуда он приехал?
– Откуда – не знаю. А куда поехал – знаю. Развернулся и рванул в город.
Хальдерс записал и это.
– Значит, приехал откуда-то еще, не с дороги… с озера или из Хеленевика, – рассудил собачник. – Или как?
Хальдерс не ответил.
– Или как? Либо отсюда, любо оттуда… любой из моих гончаков сообразит.
– Водитель мог заблудиться, или передумать, или просто завернул к озеру поссать, а потом развернулся и поехал дальше.
Так Хальдерс сказал вслух. А подумал совсем другое. «Ну и идиот» – вот что он подумал.
– О! – удивился собачник. – Теперь я понимаю, как работает полиция. – Он постучал указательным пальцем по лбу. – Сам бы я никогда не додумался, или как?
– Может, слышал что-то?
– Кроме звука мотора?
– Ну да. До того или после того.
– С чего начнем? С до или после?
Хальдерс вздохнул.
– Слушай, время позднее, и мы оба устали.
– Я не устал.
– Повторяю: слышал ли ты что-то?
– Не-а.
– И ничего необычного больше не видел?
– Странно было бы услышать. Или как?
– Не понял. – Хальдерс ждал продолжения.
Они стояли на крыльце, в дом собачник его не пригласил. Когда Хальдерс позвонил, залаяла собака, может, даже две, но потом все стихло. Над двором висел стальной тросик, поблескивающий в свете фонаря у ворот. Владелец питомника был гораздо меньше ростом, чем длинный Хальдерс, поэтому с самого начал занял оборонительную позицию.
– Я не понял, что ты хочешь сказать, – повторил Хальдерс.
– Было бы странно, если бы я что-то слышал. Движение было – зашибись. На вашей базе, я имею в виду. Приезжали, уезжали… чуть не всю ночь, или как?
Хальдерса начала раздражать манера собеседника после каждой фразы вставлять «или как?». Но он понял, на что тот намекает.
– Имеешь в виду вчерашнюю вечеринку в полицейском спортивном центре?
– Пивном центре. Или как?
– Тебя беспокоил шум?
– Не сказать, чтобы очень. Но движение было – не дай Бог.
– Машины?
– Машины… это же и есть движение. Или как?
– Пешеходов не было? Движение пешеходов – тоже движение, – философски, как ему показалось, заметил Хальдерс.
– He-а. Я не видел. А на вашей пивной базе гуляли ого-го. Гости то и дело забредали ко мне на участок… уже под утро. Какой-то констебль в штатском… а с ним полуголая баба… Вот они и решили поваляться во мху за срубом, куда гончаки не достают. – Он посмотрел на угол дома и, как показалось Хальдерсу, мысленно прикинул расстояние: достают туда гончаки или не достают?
«А ведь это мог бы быть мой сорокалетний юбилей», – подумал Хальдерс.
– Никакой беготни не было?
– Я не видал. Почему бы тебе не спросить у приятелей?
– Обязательно спросим.
– Хорошая мысль, или как?
– Но ты уверен насчет машины? – Хальдерса начало восхищать собственное терпение.
– Я же сказал! Мы же уже все детали обсудили…
– Спасибо за информацию, – быстро произнес Хальдерс, опередив собеседника с его очередным «или как». – Если вспомнишь еще что-то, что угодно, позвони, ладно? Может, раньше что-то было, кто-то проходил несколько раз… все, что угодно. Ты меня понял, или как? – добавил он и, не дожидаясь ответа, пошел к машине. Улыбнулся и вставил ключ в замок зажигания.
Хальдерс остановил машину возле управления и пошел вдоль реки. Народ чумился. Он подумал и решил – лучше слова не найти. Публика чумится. Полицейских на улице почти не было. Полицейские тоже хотят жить нормальной жизнью. Подойдя к «Шератону», он пришел к выводу, что идеальным решением было бы завести на каждого жителя по полицейскому. На каждого жителя – по честному, порядочному и вежливому констеблю. Один житель – один констебль.
Он перешел Дроттнингсторгет. Остановился у биржи и выпил что-то из прозрачного пластмассового стаканчика. Это не малиновый сок, подумал Хальдерс. Надо бы вернуться, свалить их стойку, арестовать и отправить в каталажку. Нельзя проходить мимо даже таких мелочей. «Нулевая толерантность». Дурацкое выражение, но имеет смысл. Общество должно продемонстрировать, что не собирается мириться с подобной мерзостью. Преступление, даже минимальное, следует рассматривать как преступление. Едешь на велосипеде без фонаря – забираем права. Пьянствуешь публично – тюрьма. Пусть короткий срок, один-два дня, но тюрьма. Раз за разом. В Нью-Йорке так и сделали. В городе будет спокойнее жить. И во всей стране. Не знаю, как в Нью-Йорке.
«Все будет спокойнее. И всем будет спокойнее, кроме меня, – решил Хальдерс. – Чем больше я думаю о спокойствии, тем больше злюсь. И что я буду делать, если общество даст отмашку нулевой толерантности? А коллеги? Что они будут делать? Кто-то довольствуется малым, а кто-то хочет пройти весь путь. Для кого-то война не кончается».
Тысяча человек вместе с ним ждали зеленый свет, чтобы перейти Йоталеден. Перейдя Йоталеден, он обнаружил, что попал в общество других десяти тысяч на Пакхускайен. Начался фейерверк – первый залп прозвучал с такой силой, что в голове у Хальдерса словно что-то взорвалось. Он взял кружку пива, сел у края длинного стола и так посмотрел на соседа, что тот через минуту поднялся и ушел.
Он поднял голову – петарды и шутихи взрывались одна за другой, разноцветные вспышки отражались на зачарованных лицах. Казалось, что на лбу у многих татуировки, а на щеках и подбородках – знаки, которые он даже не пытался истолковать. Хальдерс сделал большой глоток, прикрыл глаза и подумал, что никогда больше не сможет заснуть – сквозь закрытые веки с неба прорывались кроваво-красные и пронзительно-желтые сполохи.
Фейерверк кончился, и сразу стало темно. Он открыл глаза и ощутил легкую тошноту, вспомнив про Анету в больнице.
Ни одной доброй мысли в голове он не обнаружил.
Винтер заполз в избушку и улегся на плохо накачанный матрас. Настолько плохо, что спиной он чувствовал доски лежанки. А может, его вообще не надували с тех пор? И в нем сохранился старый воздух, воздух его детства? В избушке по крайней мере пахло детством. Он сразу узнал этот запах. Сухой, слабый аромат. Оказывается, он никогда его не забывал.
Он развел руки, дотянулся до стен и заснул.
14
На рассвете Винтер сел на велосипед и покатил домой. Он уже пытался это сделать в полночь.
– Иди ляг в гостевой, – сказала сестра, и он послушался.
При виде яркой утренней зелени сон прошел окончательно. Улицы были чисто выметены после ночного буйства, по асфальту текла вода. Винтер пересекал Линнеплац, велосипед занесло, и он чуть не упал.
В квартире было жарко. Сухой, тонкий запах пыли. Он сбросил сандалии и склонился над газетой на полу. «Гетеборгс постен» приводила только факты и в особые рассуждения по поводу убийства не пускалась. Жаль – иногда у журналистов появлялись толковые мысли, и он мог бы использовать их на утренней оперативке, до которой еще два часа.
Хелена так и оставалась без имени. Холодное тело в морозильнике. В белом пластиковом мешке на молнии. Пятница, утро. Двадцать четыре часа назад он впервые увидел ее лицо. Попытался вспомнить черты, но ничего не вышло. Мертвые лица похожи друг на друга.
Он бросил газету в корзину, стянул пропотевшую майку, шорты и трусы, побросав все на пол в прихожей, и встал под душ. В первый раз за сутки ему удалось ни о чем не думать – просто наслаждаться упругими то горячими, то прохладными струями. С легким раздражением он дождался, пока отпотеет зеркало в ванной, побрился, вытерся кое-как, обмотался полотенцем и пошел в кухню. По крыше дома напротив кралось солнце. Винтер поправил жалюзи, чтобы защититься от его лучей, достал зерна и смолол кенийский кофе. Запах был такой, что он почувствовал себя бодрее, еще не засыпав кофе в кофеварку.
Надо было позавтракать. Он разрезал пополам батон, купленный у ночного пекаря в пекарне у подъезда, намазал маслом и положил сверху два толстых ломтя монастырского сыра. Донесся звон первого трамвая. Масло приятно холодило во рту. На балкон уселась чайка, но тут же неуклюже снялась с перил и с недовольным криком пролетела мимо кухонного окна. В утренней тишине хорошо слышались удары крыльев.
Оперативка получилась короткой. Винтер снял пиджак, повесил его на спинку стула, закатал рукава сорочки и стряхнул невидимую крошку с брюк.
«„Черутти“, – решила Сара Хеландер. – Прохлада в любую погоду».
– Мы не знаем, кто она, – сказал Винтер. – Центральный угрозыск нам не помог, и мы не помогли центральному угрозыску.
– Итак, начинаем стучаться в двери в этом… как его? – спросил Хальдерс.
– Хеленевике, – подсказал Бертиль Рингмар.
– Вас будет семеро, – уточнил Винтер.
– Ого!
– Не «ого», а все, что мы можем предложить.
– Когда я сказал «ого», я и в самом деле имел в виду «ого»… – мрачно произнес Хальдерс. – Семь человек! Что-то небывалое.
Винтер посмотрел на него. С Фредриком что-то происходит. Надо будет с ним поговорить. Какой-то кризис. Человек докарабкался до магической отметки «сорок» и медленно пополз вниз.
– Сколько людей отрядим на работу с коллегами? – спросил Бергенхем.
– Какими коллегами? – удивился Карлберг.
– Гуляками из отдела внутренних расследований, – уточнила Сара Хеландер. – Со спортивной базы.
– А они сами не могут этим заняться? – желчно осведомился Хальдерс.
– Чем? – удивился Меллерстрём.
– Расследованием. Это же по их части – внутреннее расследование.
– Остынь, Фредрик, – тихо сказал Винтер.
– А что? Я же…
– Я сказал: остынь! – И потянулся за какой-то бумагой, давая понять, что разговор окончен. Это самый лучший способ: сделать замечание, но не вдаваться в неприятные и унизительные дебаты.
– Значит, так… – Рингмар посмотрел на Бергенхема. – Вы с Борьессоном займетесь гуляками.
– Кое-кто порядком устал, – сказал Бергенхем.
– Кое-кто мог бы сообразить, что устал не только кое-кто, – съехидничала Сара Хеландер.
Все подумали о предстоящих выходных. За столом сидело двадцать четыре человека. Многие запланировали на сегодня или завтра традиционный Раковый пир.8
Смогут ли они провести выходные дома, а если смогут, хватит ли у них сил веселиться после предстоящей изматывающей работы? Сколько переработок в состоянии оплатить руководство?
– Уставших среди нас нет, – резюмировал Винтер.
Зевнул и вышел из комнаты. Все устремились следом, и в дверях возникла небольшая толчея.
Винтер поднялся к криминалистам. Отдел располагался за двойными дверьми. Бейер со своей командой не хотели рисковать. Прошедший через первую дверь попадал в руки дежурного, где должен был назвать имя и дело, по которому пришел. Технические доказательства принимались только в пакетах и картонных коробках.
И правильно, одобрил Винтер. Иначе доказательства по пути превратятся черт-те во что. Сейчас во всех патрульных машинах имелись специальные бумажные пакеты отдела криминалистики. И все равно некоторые забывали. Растяпы.
Дежурный улыбнулся ему и показал на вторые двери. Сразу направо находилось лабораторное отделение: криминалистическая лаборатория с двумя сотрудниками, оружейная лаборатория – один сотрудник, и химическая – тоже один сотрудник, занимавшийся химическим анализом одежды, обнаружением наркотиков и обработкой отпечатков пальцев. Собственно, отпечатками занимались двое полицейских и один вольнонаемный специалист в отдельной лаборатории. Четверо фотографов, специализирующихся на дактилоскопии – трое в Гетеборге, один в Уддевалле.
Помимо лабораторий, в штате отдела числилось тринадцать криминалистов, работающих, так сказать, в поле, на месте преступления. Два комиссара и двое дежурных.
В новой столовой сидело несколько человек. Буквально за пару минут до того, как помещение отдела готовы были признать непригодным для работы, Центральная лаборатория криминалистики спешно выделила приличную сумму на ремонт и переоборудование. Бейер долго занимался стройкой и перестройкой. Ему предоставили дополнительные помещения, и теперь отдел было не узнать. Вместо одной большой комнаты, где все терлись друг о друга задами, появились несколько лабораторий, изолированные комнатушки для одежды подозреваемых и пострадавших и, как венец всему, небольшая столовая, или кофейная, или комната отдыха, называй как знаешь.
«Лихо», – подумал Винтер. Он еще не был здесь после реконструкции. В коридоре появился Бейер.
– Хочешь кофе?
– С удовольствием.
– Пошли ко мне в кабинет.
Бейер закрыл за собой дверь.
– С чего начнем?
– С машины.
– Картинка довольно мутная.
– Но это «форд»?
– Похоже, да.
– «Эскорт CLX»?
– Скорее всего.
– А что говорят ребята из группы видеонаблюдения?
– У них нет такого специалиста. А мои глаза ничуть не хуже. И твои тоже.
– А водитель?
– Йенсен как раз сейчас этим занимается. Он сказал, чтобы мы больших надежд не возлагали. А я и не возлагал.
– Это хотя бы мужчина?
Бейер развел руками.
– Иногда не определишь даже на суперрезком снимке.
– Это почему?
– Бывают женщины такие же красивые, как и мужчины. – Он посмотрел на шевелюру Винтера.
– Намек понял.
– То есть никаких различий.
– Понял, понял. – Винтер постучал пальцем по столу. – И еще вопрос – регистрационные номера.
– С этим лучше. Две первые буквы видны, а третья… в общем, либо HEL, либо HEI.
– Это точно?
Бейер привычно развел руками.
– Мы продолжим… но ты уже можешь заняться первой версией. Если у тебя есть, кому поручить.
Он разлил кофе. Винтер отпил глоток, не почувствовав никакого вкуса.
– Мы знаем, что эта машина находилась там, когда было оставлено тело.
– Знаем, – подтвердил Бейер.
– Это уже что-то.
– Будем исходить из этого.
– Всего-то нужно проверить все «форды-эскорты» в городе. Или в стране.
– «CLX».
– Этого ты не знаешь.
– Точно не знаю. Но начну именно с них. Помнишь, я тебе рассказывал – весной в Лондоне… там тоже искали машину. У них был только цвет и под большим сомнением марка. У нас получше.
– Может быть, может быть…
– Конечно, получше, Йоран… Вот я с тобой здесь сижу и так и чувствую, как во мне разгорается оптимизм.
– Придется его охладить.
– Это как?
– Насчет этого знака на коре – пока ничего нового.
– Один паренек говорит, что это может быть китайский иероглиф.
– Это облегчает дело.
– Вот именно…
– Осталось допросить миллиард китайцев.
– И всех не китайцев, знающих китайский.
– С этого и начнем, – заключил Бейер.
Они некоторое время сидели молча, прихлебывая кофе и прислушиваясь к мерному рокоту кондиционера. У Бейера в кабинете царила прохлада, Винтер даже немного замерз. На Бейере были твидовый, в елочку, пиджак, белая сорочка и галстук цвета бычьей крови. «Наверное, во всем управлении только двое сегодня в галстуках – Бейер и я», – подумал Винтер и немного распустил узел. Он вновь надел свой панцирь, но Бейер не стал это комментировать.
– Я уверен: этот знак как-то связан с убийством, – сказал Винтер после паузы.
– Почему?
– Просто чувство… но сильное.
– Позитивное мышление.
– Что?
– Это называется позитивным мышлением. Человек доверяет своим ощущениям.
– Вряд ли это может быть случайностью… Кто-то кладет тело в канаву, а другой независимо от него, причем почти в то же время, разрисовывает сосну.
– Может, кто-то объявится… особенно когда мы попросим общественность о помощи.
– Я бы с этим подождал.
– Не слишком долго, комиссар.
– Это может быть опасно. Ты и сам знаешь. Возможно, вскоре нам удастся использовать этот факт на допросах. Как туз в рукаве.
– Вот как?
– И это может быть решающим.
– А если она принимала участие в какой-то… церемонии?
– Нет.
– Ты уверен?
– Я понимаю, о чем ты… В этом заливчике когда-то тусовались сатанисты и прочая нечисть… Может, они и продолжают там тусоваться, но она в этом не участвовала.
– Не обязательно добровольно…
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, – досадливо пожал плечами Винтер. – Не стыкуется. Кто-то бы обязательно что-то видел или слышал.
– Ты имеешь в виду хальдерсовского собаковода? Или как? – смачно проговорил Бейер. Фредрик красочно передал Винтеру свой диалог с собачником, и тот успел пересказать историю Бейеру.
Винтер улыбнулся, отпил из кружки. Но тут же поставил ее на место – кофе уже остыл.
– Или наших пирующих коллег?
– Там были многие из лучших полицейских.
– Лучших… в любом состоянии?
– Полицейский, как ты знаешь, всегда готов.
– К чему?
– К худшему… – сказал Винтер, и оба посерьезнели. – Место часто выбирают не случайно. Убийца выбирает место… именно выбирает, особенно когда мы имеем дело с… подобным случаем.
– Согласен. Вернее, думаю, что согласен.
– Надо себя спросить, почему она лежала именно там. У озера Дель. Именно в этом месте побережья…
– Близко к дороге, – предположил Бейер.
– Может быть… И почему именно там? Не на пять метров левее или правее…
– Думаешь, и это важно?
– Возможно… хотя бы как повод для размышлений.
– Не много ли этих поводов?
– Размышление – единственный противовес следственной летаргии.
– Красиво сказано, – одобрил Бейер. – И какая мудрость!
Хальдерс предпочитал работать в одиночку. Он шел по тропинке и размышлял, не окунуться ли в озере. С трудом отказавшись от этой мысли, он свернул на Родавеген. Красиво расположенные на вершинах пологих холмов виллы, казалось, оцепенели под палящими лучами солнца.
Этот район напомнил ему, что он всего лишь нищий инспектор полиции без всякой перспективы карьерного роста. Он никогда не будет комиссаром. Это наводило на горькие размышления. Формулировка «я никогда не буду комиссаром» исходила от него самого. Он, сам не желая в том признаться, считал, что комиссар из него не получится. Но с таким приговором был в корне не согласен.
Если оказаться в нужное время в нужном месте… там-то его и подстерегает удача. Вот тогда-то он возьмет эту удачу под руку, и они вместе вернутся на площадь Эрнста Фонтелля. И вот он входит под руку с удачей в управление, где его уже поджидает полицеймейстер. Берет под другую руку, ведет к себе и вызывает Винтера. «Знаешь, Винтер, не пора ли тебе передать дела комиссару Хальдерсу…»
Хальдерс выбрал для начала виллу рядом со школой, названия которой не знал. Дважды позвонил в дверь и услышал, как эхо разносится по большому дому. Позвонил еще раз. Над крыльцом была большая маркиза, и струйки пота по лицу побежали как будто помедленнее. Он сморгнул пот с век и наклонился, в этот момент дверь открылась, и на пороге появилась женщина в купальном халате. Темноволосая… или это только кажется? Стеклянных дверей было как минимум три, и в них колебались отражения буйной зелени. Это напоминало фильм о джунглях Амазонки. Дом, похоже, куда больше, чем кажется снаружи.
– Извините за беспокойство, – произнес он дежурную фразу. – Я из полиции. – Он протянул удостоверение. – Следователь.
– Да?
– Мы занимаемся…
– А, должно быть, это убийство недалеко от нас, по ту сторону дороги? Я читала… Мы как раз говорили об этом с мужем.
За ее спиной появился мужчина в плавках.
Хальдерс не видел, когда он прошел через зеленые заросли.
– Это рутинная процедура, мы должны опросить всех живущих по соседству. Видели вы или слышали что-то необычное за последние двадцать четыре часа?
– Начиная с какого времени? – уточнил мужчина. – Меня, кстати, зовут Петерсен, – протянул он руку для пожатия.
– И я Петерсен, – улыбнулась женщина и тоже протянула руку. – Дениз Петерсен.
– Хальдерс, – представился Хальдерс.
– Проходите, проходите, – сказал мужчина, и Хальдерс шагнул в душистый туннель, ведущий во внутренний сад. Пол выложен чуть ли не равеннской мозаикой.
– Что-нибудь выпьете? – спросил муж.
Хальдерс пожал плечами, что могло быть воспринято как «нет», но и вполне означать «да».
– Джин-тоник?
– К сожалению…
– Тогда пиво.
– Пиво – с удовольствием.
Мужчина исчез в туннеле, а женщина опустилась в немыслимо сложной конструкции шезлонг, нацепила на нос темные очки и бесцеремонно уставилась на Хальдерса. Он заставил себя не отводить взгляд. На ноге ее балансировала сандалия ярко-красного цвета.
– Я охотно отвечу на ваши вопросы, – приветливо сказала она.
«Не давай волю фантазиям, – мысленно одернул себя Хальдерс. – Пусть хоть немного крови задержится в голове».
Возвратился муж. На подносе стояли три бутылки пива.
15
Позвонил Бенни Веннерхаг. Винтер, увлеченный изучением фотографий, совсем про него забыл.
– Слышал, вы их поймали.
Винтер промолчал, не в силах оторвать взгляд от дерева, за которым лежал труп. Трупа не было видно, но Винтер знал, что он там лежит.
– …тех, кто избил вашу сотрудницу, – продолжил Веннерхаг. – Видишь, все решилось.
– А где ты это слышал?
– Комиссар с годами становится наивным.
Винтер посмотрел на свои руки и вспомнил, как ухватил Веннерхага за шею.
– Меня мучают боли, – напомнил ему Бенни.
– Что?
– Полицейский корпус становится все брутальнее. У меня до сих пор болит шея. Я мог…
– Мне, вероятно, опять понадобится твоя помощь, – медовым голосом произнес Винтер.
– Мне не нравится твой тон. И вообще, отныне я говорю с тобой только по телефону. – Он подождал ответа Винтера и, не дождавшись, спросил: – А в чем дело?
– Пока не знаю… Но возможно, скоро буду знать.
– А если я уеду?
– Не уезжай.
– Ты хочешь сказать, что я не имею права покинуть город?
– Когда ты в последний раз уезжал, Бенни?
– С какой стороны это касается комиссара?
– Ты не покидал город, как ты пышно выразился, уже четыре года.
– Откуда тебе известно?
– Воры с годами тоже становятся наивными.
Веннерхаг засмеялся.
– Хорошо, хорошо… намек понял. Я же знаю, в чем дело. Читать, слава Богу, научили. Но никак не соображу, чем могу быть полезен. Кстати, кто она?
– Кто?
– Убитая, черт подери. Труп. Кто она?
– Мы не знаем.
– Да ладно, Винтер… такого понятия давно нет. Неопознанный труп? Не смеши…
– В твоем мире, может, и нет.
– А это как прикажешь понимать?
Винтеру надоел голос Бенни, и он хотел побыстрее закончить этот разговор. Казалось, даже телефонная трубка дышит жаром.
– Говорю совершенно откровенно – пока не знаем. Поэтому мне и понадобится твоя помощь. И ты мне поможешь. Не так ли, Бенни?
– Если будешь хорошо себя вести.
– Полиция всегда хорошо себя ведет. На том стоим. Люди должны знать твердо – полиция добрая и хорошо себя ведет.
Бенни опять засмеялся скрипучим смехом.
– А все остальные – злодеи и ведут себя плохо… А как Лотта?
– Она рассказала, что ты звонил и скулил.
– Я не скулил. И это для твоей же пользы. То, что ты себе позволил… Жара, конечно, но надо держать себя в руках.
– Больше ей не звони. Держись подальше.
– Подальше не выйдет. Мне же нельзя покидать город.
– Пока, Бенни.
Винтер положил трубку. Рука вспотела. Он встал, снял пиджак и повесил на спинку стула, хотя пиджак не особенно его тяготил – шелковая подкладка, как ему казалось, немного охлаждает предплечья. Развязал галстук и кинул на пиджак. Галстук напомнил ему красиво поблескивающую змею.
В который уже раз он закатал рукава белой сорочки и с тоской вспомнил майку и шорты. Вчера вечером он решил – с шортами покончено. Начинается работа, а на работе нужен привычный панцирь. Он защищает и посылает соответствующие сигналы. Какие, к черту, сигналы? Вчера ночью он говорил об этом с сестрой.
«Ты посылаешь сигналы собственной слабости, – сказала она. – Тот, кто вынужден прятаться в костюмы от „Армани“ или „Хьюго Босс“, не в ладах сам с собой и со своим телом».
«„Бальдессарини“, – поправил он. – „Черутти“. Не „Армани“ и не „Босс“. „Армани“ и „Босс“ – для автомехаников».
Лотта коротко рассмеялась. «Да у тебя это серьезнее, чем я опасалась».
«Неужели нельзя посмотреть надело проще – я просто хочу красиво одеваться? Красиво одеваться, и все».
«Нет, не все, – возразила сестра. – Расскажи».
И он рассказал. Про страх, охвативший его, когда он подобрался к самой сердцевине зла. И чем дальше, тем хуже. Пузырь, постепенно заполняемый страхом. Сознание, что он уже ничего не может сделать со своей жизнью, да и не хочет ничего с ней делать, стало почти невыносимым. Он не способен стряхнуть с себя прошедший день и повесить на спинку стула, как пиджак… принять душ, накинуть халат и подумать о чем-то другом. Этот чертов костюм от «Черутти» тащится за ним даже в постель.
Но и еще кое-что. Может, тут-то и скрывается ответ.
Все эти роскошные костюмы и сорочки… помогают защититься от заползающей в душу тревоги. Сказано же – панцирь.
«В этом-то, пожалуй, все дело, – сказала сестра. – Беда лишь в том, что внешнее и внутреннее находятся в разных измерениях. Костюм и душа друг на друга не влияют, а если и влияют, то самую малость. Думай об этом каждый раз, когда гладишь свои панцирные сорочки».
Вот что сказала сестра в бледный предрассветный час.
Озеро жидкого серебра. Никакое другое сравнение Винтеру в голову не приходило. Он, прищурившись, огляделся. Сверкающая поверхность воды, желто-голубая лента оцепления тоже поблескивает на солнце. Солнцу все равно, с чем играть, даже с этой лентой, напоминающей о недавней смерти.
Он пошел по тропинке к дереву. Неумолчно и ритмично звенят кузнечики, неизбежный саундтрек жары. Слабый ветерок донес запах гниющих водорослей с почти пересохшего болота. Где-то там работают полицейские, хотя он никого не видел.
Уже полдень. С шоссе иногда доносятся звуки проезжающих машин.
Винтер встал под дерево, огляделся и начал считать оттенки зеленого. Насчитал штук двадцать. Солнечный свет, пробившись сквозь хвою, тоже стал зеленоватым. Даже небо на востоке казалось зеленым. И только символ на коре в двух дециметрах от него был красным. Он уже решил для себя – это символ. Символ чего? Он прочитал его как «X», но, наверное, ему просто хотелось прочитать его как «X». Винтер не мог избавиться от чувства, что символ как-то связан с тем, что здесь произошло. Лишь только он начинал про это думать, волосы на руках вставали дыбом и появлялась гусиная кожа.
Он опять посмотрел на озеро. Расплавленное серебро куда-то исчезло, по воде плыла тяжелая зеленая масса. Оптический обман – он слишком долго смотрел на зелень. Но обман этот каким-то образом тоже был связан с деревом, с канавой рядом, с позавчерашней трагедией и загадочным молчанием кроваво-красного символа. Молчание, закодированное в символ.
Винтер улыбнулся. Взломают они этот код, и символ взорвется воплем. И понесется этот вопль над озером, отражаясь эхом от воды, заглушая одиночные выстрелы на полицейском стрельбище по ту сторону болота… На земле, конечно, тысячи следов, да вот только зафиксировать их невозможно, поскольку земли-то как раз – кот наплакал. Трясина поднимается и опускается, высыхает, возникает вновь, растет и гниет трава, следы уходят, исчезают, тонут…
Он услышал за спиной шаги и обернулся. Кто-то приближался. Он чуть отступил и заслонился ладонью от солнца. Хальдерс.
– Значит, у шефа есть время, если он здесь стоит. – Хальдерс выпустил сорочку из брюк. На высоком лбу и выбритой голове блестели капли пота. – Тихо и не так жарко.
– Ты из Хеленевика? Я не слышал машины.
– Она там. – Хальдерс быстро показал за спину, словно хотел поскорее доказать, что он не полный идиот, чтобы переться пешком пять километров в такую жару. – Думаю, у тебя те же мысли… Мне тоже захотелось посмотреть на место, раз уж я здесь.
– Понятно.
– Это в первый раз, – упрекнул Хальдерс. – Я здесь еще не был.
Винтер не ответил. Молча кивнул на дерево.
Хальдерс подошел ближе.
– Значит, это и есть ваша чертова метка… Может, пацаны намалевали?
– Вполне возможно. Только это надо подтвердить.
– А это точно краска?
– Да. Акрил.
– А не кровь?
– Нет.
– Но смысл в том, чтобы походило на кровь, – уверенно сказал Хальдерс. – Чтобы походило на кровь и все думали, что это кровь.
– Очень может быть.
– Значит, ты считаешь, есть смысл… Вполне резонно связать этот знак с убийством женщины. – Хальдерс поднял руку. – Подожди минутку. Не комментируй, я просто думаю вслух. Вот пацанье… Они тут забавляются, малюют что-то на дереве, а потом краска кончилась… нет, их кто-то спугнул… или они и не хотели больше ничего малевать. Получился знак, выглядит мистически, а теперь им интересно, видели ли мы это… и почему, если видели, молчали, почему их художество не публикуют в газетах…
– Сегодняшние пацаны прекрасно понимают, чем занимаются в полиции, а знак – это уже вещественное доказательство.
– Об этом я не подумал. – Хальдерс демонстративно хлопнул рукой по лбу – вот, дескать, тупица.
– А что за люди в Хеленевике?
– Приятные и приветливые.
– Вот как?
– Симпатичная пара в огромной вилле пригласила на выпивку.
– Это приятно… И как?
– Я сказал, что при исполнении.
– И может быть, пропустил что-то важное…
– Что?! Бегу назад!
Винтер пожал плечами и улыбнулся.
– Есть еще кое-что… но это я мог и напридумывать. Задним числом, как говорят.
– И что же?
– Да нет, пустое… Обход домов дал ровно столько, сколько мы и ожидали. Почти ноль. Никто ничего не видел и не слышал.
– А собаковод? Собаковод и видел, и слышал.
– Он псих.
– Психи – лучшие свидетели. Ты не знал?
Беседу прервал стрекот подвесного мотора. Лодка из стеклопластика с десятисильным моторчиком проскользнула в залив. Мотор заглох, и лодка уткнулась в песок сразу за оцеплением. Послышались голоса, но слов было не разобрать.
Двое мальчишек прыгнули в воду и втащили лодку на песок. У каждого было по несколько удочек, словно они не решались оставить что-то в лодке.
– Полиция, – заявил Хальдерс и спросил, что они здесь делают.
– Это наше место, – сказал один из подростков. – Мы здесь держим лодку.
– А где была лодка вчера ночью? – поинтересовался Винтер, когда они подошли.
– А что?
– Он тоже из уголовной полиции, – пояснил Хальдерс.
– Вчера здесь не было никакой лодки.
– Не было… вчера не было. – Подростки, как по команде, уставились в землю.
– Что ты сказал? – У Хальдерса был такой голос, что Винтеру почудилось, будто мальчишки задрожали под своими спасжилетами.
– Когда она исчезла? – Винтер исподтишка погрозил Хальдерсу пальцем.
– Утром ее не было, – ответил один из мальчишек.
– То есть вы сюда пришли, а лодки нет?
– Да.
– Во сколько?
– В восемь… скорее, в четверть девятого.
Винтер взглянул на часы. Четыре часа назад.
– И что вы стали делать?
Ребята посмотрели друг на друга.
– Пошли искать. Ясное дело. Пошли искать.
– Со всем барахлом?
– С каким барахлом?
– Со всем этим вашим рыболовным снаряжением? Подхватили удочки и пошли искать лодку?
– Не-е… удочки мы здесь оставили.
– И куда направились?
– Вокруг озера.
– И нашли лодку? Где она была? – спросил Винтер.
– На другом берегу. – Паренек кивнул в сторону озера.
– Потом покажете, где именно.
– А что… покажем. Запросто.
– То есть она там просто валялась? С мотором?
– Ну нет. Мотор мы всегда домой уносим.
– А весла?
Второй подросток, не сказавший до этого ни слова, нервно захихикал и тут же смолк.
– Значит, весла оставались в лодке. Можно было грести.
– Да.
– Но лодка была на цепи?
– Сорвали. – Нервный смех, очевидно, вернул молчуну дар речи.
– Сорвали… – повторил Хальдерс. – И часто это бывает?
– С нами не случалось. А с другими… – Он сделал широкий жест, подразумевающий всех владельцев лодок на Большом Дель и Малом Дель.
– И что вы сделали, обнаружив лодку? – спросил Винтер.
– Пригребли сюда, поставили мотор и поехали рыбачить.
– Когда?
– Когда – что?
– Когда вы поехали рыбачить?
Мальчик посмотрел на наручные часы:
– Два часа назад.
– Ничего в лодке не нашли? – поинтересовался Хальдерс.
– А что бы это могло быть?
– Ну, что-то такое, чего в ней раньше не было.
– Вроде нет.
– Мусор? Листья? Еще что-то? Пятна какие-нибудь?
– Да мы не проверяли… можно посмотреть. Лодка-то – вот она.
– Ребята… вам, надеюсь, понятно, что нам придется на время взять вашу лодку и обследовать.
Время прошло. Почему они не обнаружили эту лодку раньше? «На другом берегу…» Может, она была там и вчера утром, или днем, или ночью? Или они просто-напросто допустили небрежность? Кто-то не заметил эту лодку или не придал значения… Возможно. В расследовании убийства возможно все.
– Еще бы, – сказал паренек с энтузиазмом, словно его приглашали принять участие в приключении.
Они подошли к лодке. На дне было с дециметр воды.
– Вы не вычерпывали воду после того, как нашли лодку?
– Не-а.
– Хорошо… А где, кстати, рыба?
Ребята посмотрели друг на друга.
– Выпустили… что-то жалко стало.
– Молодцы.
«Рыбаки врут на разный манер, – подумал Хальдерс. – Даже эти сопляки не исключение».
Он подошел поближе и заглянул внутрь.
– А что это там, под уключиной? Подойдите сюда… Вон там, слева. Сантиметров десять над водой.
Ребята посмотрели друг на друга.
– Вы это видели?
– Знак какой-то… – На грязно-желтом стеклопластике был намалеван красный знак. – He-а, не видели.
16
Без окон она не знала, вечер сейчас или утро. Она засыпала, просыпалась, но ей казалось, что вообще не спала. Свет от лампы под потолком словно останавливался на полпути, не достигая пола. Она, почти не видя руки, сжимала и разжимала кулак. Потом стала оставлять один палец – сначала большой, затем указательный. Хуже всего получалось с безымянным – приходилось помогать другой рукой, потому что он упорно сгибался вместе с остальными.
Она уже не мерзла – ей принесли два одеяла и кружку горячей воды с сахаром. Она попила и заснула, а когда проснулась, не могла понять, спала или нет. Это было странно, но и хорошо, потому что во сне она не боялась. Когда ты спишь, ты спишь и тебя здесь нет, а чего бояться, когда тебя здесь нет?
А теперь она опять была здесь. С потолка послышался какой-то звук, и ей вновь стало страшно. Она собралась было закричать: «Я хочу к маме!» – но не решилась. Если она будет молчать, кто знает, может, опять придет дядька со сладкой водой и она заснет. В тот раз так и вышло – он пришел с полной кружкой и забрал пустую. А сейчас не приходит. А она решила, этот странный звук над головой означает, что он сейчас придет.
Никто ее не бил и не драл за уши. Она даже про это не вспоминала. Она думала про лето и горячий песок, обжигающий подошвы. Они шли по песку – переплыли озеро на лодке и зашагали по песку. Она побежала по горячему песку в воду, а мама стояла и ждала, пока она искупается, а потом купила ей водички у дядьки на берегу. Такая смешная маленькая бутылочка с лимонным вкусом. Бутылочка так и называлась: лимонная вода. Не вода с сахаром. Лимонная вода, сказал дядька, когда они второй раз к нему подошли. Странно как-то сказал: лимонная вода.
Она зажмурилась. Стало еще темнее. Зажмурилась сильнее – все покраснело, и появились яркие пятнышки. Как будто она летела в космосе, а вокруг сверкали и подмигивали звезды. Это было приятно – зажмуриться и улететь в космос. Куда лучше, чем сидеть в пустой темной комнате и почти ничего не видеть. Ни стола, ни стульев – только вонючий матрас. Сначала она отворачивалась от этого запаха, поднимала нос кверху, а потом привыкла. Перестала об этом думать.
Она пошуршала бумагой в кармашке. Не решалась достать и посмотреть. Но бумага была у нее. Это ее тайна, которая и пугала, и радовала. Хорошо, что есть эта бумага. Дядьки, наверное, разозлятся, если узнают, что она ее спрятала. Но зато у нее была тайна, а у них нет. Как только мама придет, она ей все расскажет.
Вдруг она подумала, что мама умерла. «Мама умерла, и я ее никогда больше не увижу. Если бы она была жива, давно бы пришла». Мама никогда не ушла бы так надолго, ничего ей не сказав. Или не позвонив. Или не оставив записку, а дядьки могли бы эту записку ей прочитать.
Дверь наверху отворилась, и она сжалась в комочек. Дверь была высоко, а в подвал шла лестница, которую она не видела – уж слишком темно. Она решила, что дядька опять принес ей воду с сахаром и поставила пустую кружку рядом с матрасом, как и в тот раз.
Наконец она увидела его ноги. Только ноги – она не решалась поднять голову и посмотреть.
– Вставай, поехали.
Она взглянула и увидела силуэт – лампа была как раз позади дядьки. Хотела что-то сказать, но ничего не вышло. Как ворона каркнула.
– Давай поднимайся.
Она взяла свои одеяла, встала и чуть не упала – одна нога затекла. Она на ней сидела. В ногу словно впились тысячи маленьких иголочек. Было и больно, и щекотно.
Она сглотнула слюну и попыталась еще раз.
– Мы поедем к маме?
– Тебе это не понадобится. – Дядька вырвал у нее одно из одеял. – Пошли.
Она стала подниматься по лестнице, а он шел следом. Она забыла, какие тут высокие ступеньки, – пришлось карабкаться на каждую. Сверху ударил такой яркий свет, что стало больно. Она зажмурилась. Потом снова открыла глаза – в дверях кто-то стоял.
17
Стуре Биргерссон держался, как всегда, скромно, словно бы на втором плане, и постоянно смотрел в потолок – по-видимому, чтобы не терять контакт с высшими силами.
Винтер знал, что Стуре предвкушает встречу с неизвестным. Каждый отпуск он куда-то исчезал, и никто не представлял, куда именно. Многие спрашивали, но он тайну не выдавал. У Винтера был его телефон, но ему бы и в голову не пришло звонить шефу, когда тот в отпуске.
Биргерссон курил у открытого окна. В ярком свете дня лицо его было точно вырезано из картона, на щеке играли солнечные пятна.
Стол его был совершенно пуст, за исключением пепельницы. Каждый раз, заходя к Стуре в кабинет, Винтер искренне изумлялся. Ни единой бумажки! Компьютер всегда выключен. Шкаф с документами в таком идеальном порядке, что его, похоже, никогда никто не открывал. Стуре курил и думал, на чем и сделал карьеру.
– Я все прочитал. – Биргерссон погасил сигарету и посмотрел на свою руку. Рука, словно повинуясь неслышимому приказу, потянулась к внутреннему карману светлого пиджака, достала оттуда пачку и ловко выщелкнула новую сигарету. – Довольно много всяких версий.
– Ты сам знаешь, как это бывает, Стуре.
– Могу вспомнить только один случай… Идентификация обычно удается в первые же сутки…
Винтер подождал продолжения, достал свои сигариллы и тоже закурил. Биргерссон, казалось, вспоминал, что это за случай такой преступно долгой идентификации. «Меня не обманешь, старина, – подумал Винтер. – Ты прекрасно знаешь, один такой случай был или несколько».
– Может, у тебя память получше? – Стуре посмотрел в глаза своему ближайшему подчиненному.
Винтер улыбнулся, перегнулся через стол и стряхнул пепел в пепельницу.
– Один случай…
– Я имею в виду уже в наше время.
– Если мы оба думаем про утопленника у Каменного пирса, то это и есть тот единственный случай.
Мужчина упал в воду и утонул, а когда они попытались провести опознание, оказалось, что ни один человек во всей стране его не хватился. На нем был костюм для джоггинга. В карманах ни бумаг, ни ключей, ни удостоверения – ничего. Никаких колец с гравировкой. После долгого пребывания в воде еле-еле удалось снять отпечатки пальцев, но и это не помогло. Так и похоронили. И до сих пор неизвестно, кто это был.
– Тоже произошло во время городского праздника, – сказал Биргерссон. – Уже одного этого достаточно, чтобы запретить безумие.
– Многим нравится. Говорят, весело.
– Не паясничай, Эрик. Ты, так же как и я, ненавидишь пьяную толпу. Люди наливаются пивом из бумажных стаканов и уверены, будто это и есть веселье. Посмотри, что случилось с Анетой… Праздник города Гетеборга! Как она, кстати?
– Жевать пока не может… Навещу в ближайшее время.
– Надеюсь, скоро поправится. Это важно для морали. Я имею в виду ее морали. Мне она нравится. Смелая девочка. Даже меня не боится. Это о многом говорит.
– Что да, то да… ты внушаешь страх.
Стуре фыркнул и сменил тему.
– Узнали, что это за таинственный знак?
– Есть разны…
– Да-да, и то, и это… Что ты сам-то думаешь?
Винтер помахал рукой с сигариллой. Дым, как от кадила, распространился по кабинету.
– Фу, какая вонь, – поморщился Стуре. – Сделай одолжение, не маши этой штукой. Держи руки при себе. Я хочу узнать твое мнение – стоит ли тратить на это извилины? Мои извилины то есть. Твои уже повреждены.
– Не знаю. – Винтер положил сигариллу на край пепельницы. – Правда не знаю. Поначалу я думал об этом как-то вскользь, а потом мы с Фредриком были на озере… Да ты все это читал.
– Вот видишь… я всегда говорил: интуиция – не последнее дело. Вообрази только – пацаны появились на пять минут, а ты на месте.
– А я на месте. Меня настигло озарение, и я поехал на озеро.
– А Фредрик? Объясни, как там оказался Фредрик? Он же вряд ли сможет правильно написать слово «интуиция».
– Это трудное слово. Ты сам-то пробовал?
– Будь у меня бумага и ручка, я бы тебе доказал, но я ничего такого не держу.
«Потому и не держишь, что не знаешь, как писать трудные слова», – подумал Винтер, полез в карман пиджака и достал блокнот и ручку.
Биргерссон осклабился и отгородился ладонью.
– Итак, ты оказался на месте… а какая от этого польза?
– Не понял.
– Знак в лодке ничего не доказывает и ни на что не указывает.
– Конечно, нет… но это тот же знак, что и на дереве.
– Может, пацаны сами его намалевали.
– Тогда они хорошо врут.
– Люди врут все лучше и лучше, – задумчиво произнес Стуре и прислушался, как прозвучало это умозаключение. – Это-то и делает нашу работу такой увлекательной. Надо все время быть начеку, правда? Просто замечательно – никому нельзя верить. Все лгут при любом удобном случае.
– Недавно кто-то утверждал, что может грамотно написать слово «интуиция».
– Эрик… ты мне как сын, но не испытывай мое терпение, – сказал Биргерссон с интонацией мафиози.
Винтер прикурил еще одну сигариллу «Корпс».
– Конечно, пацаны могли и сами нарисовать знак. Или другие пацаны, которым хотелось чем-то отметиться. Или кто-то просто-напросто водит нас за нос.
– А может, все гораздо хуже, – сказал Биргерссон.
– Да. Все может быть гораздо хуже.
– Либо гораздо хуже, либо… Ты ведь понимаешь, о чем я.
– Маньяк.
– Маньяк, который устал от своих подвигов и теперь играет с нами в игру. Либо маньяк начинающий.
Винтер промолчал. В кабинете царила полная тишина. Снаружи сюда не проникало ни звука. Биргерссон сидел против света, и Винтер почти не различал его лица.
– Мне же не нужно тебе напоминать, как важно поскорее опознать эту женщину.
Хелену, подумал Винтер. Мать неизвестных детей и жертву убийцы.
– А где же, черт возьми, ее дети? – Иногда Винтеру казалось, что Стуре умеет читать мысли. – Если они, конечно, есть.
Винтер осторожно прокашлялся. Внезапно вкус дыма во рту показался ему отвратительным. Словно какой-то ядовитый газ.
– Велльман нервничает… Из-за прессы… из-за медиа, как ее теперь обзывают. Он бы хотел, чтобы вы уже показали какие-то результаты.
– Можно опубликовать снимок. Снимок трупа. Я, кстати, собираюсь это сделать.
– Что?!
– Афиша о розыске.
– С мертвой физиономией?
– Другой нет.
– И речи быть не может, – отрезал Биргерссон. – Ты подумал, как это будет выглядеть? Что скажут люди?
– Может, что-то и скажут. И это нам поможет.
– Мы все равно ее найдем. Вернее, узнаем, кто она.
– Делаем все, что в наших силах. – Произнося эту дежурную фразу, Винтер всегда мысленно усмехался.
– Знаю, знаю. Но… как же еще сказать, Эрик. Такое ощущение, будто ты распыляешься. Слишком много направлений.
– А это что значит?
– Ну… иногда ты слишком уж профессионален. Ищешь альтернативные решения в инициирующей фазе следствия. Шарики крутятся, люди бегают туда-сюда…
Инициирующая фаза! Это-то слово он точно не напишет.
– Значит, ты хочешь сказать, что для пользы дела следствие лучше бы возглавить кому-то другому? Без шариков? – Он в первый раз за разговор закинул ногу на ногу.
– Ну что ты… нет, конечно.
– А что ты тогда хочешь сказать? У нас есть автомобильный след, есть этот символ… Мы проверяем машины, стоявшие там ночью, беседуем с окрестной публикой… Все наши ресурсы направлены на то, чтобы узнать ее имя.
– Да, разумеется.
– Я бы дал объявление о розыске, но ты считаешь это неуместным.
– Ты же знаешь, что я…
– Знаю, что это не ты. Самый тяжкий хомут в нашей профессии – перепуганные начальники, над которыми другие начальники, а те совсем уж ничего не понимают. Я имею в виду не тебя.
– Ты и сам шеф. Кронпринц, как некоторые поговаривают.
– Я дальше уже не продвинусь. Шарики, как ты говоришь. Там, повыше, шарики никому не нужны. Послушание… иерархия…
– Эрик! Остынь! – Странно, Биргерссон употребил то же слово, что и сам Эрик, успокаивая Хальдерса. – Я просто призываю двигаться дальше. Ты же сам сказал насчет машин. Это хорошее, конкретное направление…
– Сотни тысяч одинаковых моделей «форда». Это конкретно.
Биргерссон словно не слышал его реплики.
– Хорошая идея… ночные камеры, машина…
– Не надо меня умащивать.
– Но это и в самом деле может что-то дать!
– Я же уже сказал – делаем все возможное. Так или эдак мы это решим. Я чувствую. Интуитивно.
Вдруг Биргерссон поднял голову и пристально на него посмотрел.
– А эти… сотрудники, пировавшие на спортбазе… Никто пока не дал о себе знать?
– Еще не получил рапорт от Бергенхема. Ты имеешь в виду, что если кто-то что-то видел или слышал, то должен был бы сам появиться? Или как?
Он вспомнил рассказ Хальдерса про чудака-собаковода с его «или как» и мысленно улыбнулся.
– Не притворяйся невинной девушкой, Эрик. Ты же не веришь в чудеса? Кто что вспомнит после хорошей пьянки с сотрудниками?
– Меня не спрашивай, – сказал Эрик Винтер. – Не имею опыта.
18
Бергенхем и в самом деле поговорил чуть ли не со всеми, но ни один человек не присматривался и не прислушивался к происходившему на болоте. Праздник есть праздник. Или вечеринка, как посмотреть. Почти и не пили, так, чуть-чуть. Конечно, ребята из отдела удивились, когда узнали. Ничего себе – летнее убийство прямо у них под носом. Сидит человек за столом. Или вышел подышать – а тут на тебе! Оказывается, рядом вот что происходит.
На парковке у озера стояло четыре машины. Две из них числились в угоне. Угоны были произведены по всем правилам искусства, если не считать необычности места, где оставлены машины. Владельцы никакого отношения к восточным пригородам Гетеборга не имеют. Возможно, в отличие от воров. Не исключено. Бензина в баках почти нет. У владельцев – полное алиби.
Один из владельцев двух других машин дал о себе знать.
Они искали второго. Бергенхем проехал через промышленную зону Хёгсбу и остановился у заводского отеля. Открыл дверцу и опустил ноги на асфальт, с трудом отклеив спину от кресла. Сильно зачесалась мошонка. Он огляделся, взял в горсть свое хозяйство и потеребил. Помогло.
С хлебозавода «Поольс» пахло выпечкой и горелой мукой. Запах напомнил ему о кофе и венских хлебцах, и его слегка затошнило. Совсем слегка. А может, и не от этого, а от жары. Дрожащие контуры домов расплывались в душном мареве. Где-то пел Ник Кейв. «People ain’t no good».9
Бергенхем начал отбивать ритм, но это ему быстро надоело. Наконец он увидел, как из дома напротив вышел мужчина и направился к лестнице на парковку.
Он вышел из машины. Мужчина спустился по сосчитанным Бергенхемом от нечего делать двадцати ступенькам. Бергенхем снял темные очки, и лицо мужчины сразу посветлело. Как и все вокруг. Снова пахнуло свежим хлебом. Бергенхем протянул руку. Мужчину звали Петер фон Холтен. На несколько лет старше Бергенхема, примерно около тридцати. Резкие черты лица. В этом освещении у всех резкие черты.
– Это я звонил, – сказал Бергенхем.
– Проедемся?
Фон Холтен просил его не заходить на работу – ну что ж, пожалуйста. Мы люди не гордые.
– Около «Приппса» есть симпатичный парк.
Они поехали на юг и остановились у окаймляющего улицу густого кустарника. Музыка в радиоприемнике напоминала о конце света. Фон Холтен всю дорогу молчал, выстукивая по бардачку ритм.
Они присели на лавку. Здесь пахло не хлебом, а пивом, и немудрено: корпуса гигантской пивоварни «Приппс» располагались в сотне метров. Хрен редьки не слаще.
Бергенхем прикрыл глаза. Вдруг захотелось прижаться лицом к грудке своей четырехмесячной дочери. Вот уж запах, так запах…
– Значит, вы не заявляли о пропаже машины?
– Кто же знал, что она будет фигурировать в деле об убийстве?
– А почему она вообще там стояла? Или точнее: почему вы ее там оставили?
– Это была ошибка, – сказал фон Холтен. – Могу объяснить, хотя… это довольно щекотливая история.
Бергенхем молча ждал продолжения. Над головой пролетело несколько чаек. Летели они довольно беспорядочно – надышались, должно быть, пивных паров.
– Я и не ожидал, что машина там все еще стоит… так не было задумано.
Бергенхем молча кивнул.
– Дело вот в чем. У меня есть женщина… мы иногда встречаемся. Позавчера мы с ней поехали на этот заливчик… Что может быть лучше воды в такую жару? А потом… потом решили, что машину оттуда заберет она. – Фон Холтен потер рот. – Я женат, – добавил он, словно этот факт мог что-то прояснить.
– Значит, ваша дама должна была забрать машину со стоянки. Я правильно понял?
– Да.
– Как ее имя?
– Разве это необходимо?
– Ее имя? Конечно.
Бергенхем записал имя и фамилию в большой черный блокнот, прихваченный из машины.
– Где она живет?
Фон Холтен назвал адрес и добавил:
– Она живет одна.
– А как вы сами добирались?
– Пешком.
– По скоростному шоссе?
– Там есть пешеходные дорожки. Вдоль шоссе. И я живу не так далеко от озера. За полтора часа добрался.
– Я знаю, где вы живете. Но почему машину должна была забрать она?
– Мы иногда так делаем. У нее нет машины… а у меня есть еще одна, а это служебный автомобиль… Жена за машинами не следит.
«People ain’t no good», – вспомнил Бергенхем. Но кто он такой, чтобы судить? Он и сам согрешил недавно, в этом году. И это чуть не стоило ему жизни.
– Но она машину не забрала?
– Дурость какая-то, – пожал плечами фон Холтен.
– Почему? Вы с ней говорили?
– В том-то и дело… Я не могу ее найти. Никто не отвечает. Я поехал к ней домой и бросил записку в ящик, но она…
– Как она выглядит? – Бергенхем заглянул в блокнот. – Как выглядит ваша Андреа?
– Шатенка… довольно темная шатенка. Правильные черты… красивая, я бы сказал… Очень трудно кого-то описывать. Метр семьдесят… – Глаза фон Холтена округлились, и он уставился на Бергенхема.
– Что?
– Анд… Андреа… это не она там… погибла?
– Почему вы ничего не сообщили в полицию?
Фон Холтен внезапно заплакал. Сморщился, опять вытер рукой рот и крепко зажмурился, стараясь успокоиться.
– Нет… не может быть, чтобы это была она, – тихо сказал он, не открывая глаз.
– Вы же наверняка видели новости по ТВ. Или читали.
Фон Холтен открыл глаза и посмотрел в небо, где истерично хохотали чайки. «Birds ain’t no good».
– Я… я даже думать об этом не мог. У меня семья, а семья для меня очень много значит.
Бергенхем промолчал.
– Я знаю, что вы хотите сказать… всегда надо думать о случайностях.
Надо думать… Надо думать, прежде чем спускать с кого-то трусы. Может случиться все, что угодно. Он уже многого навидался за свою короткую полицейскую жизнь. Сначала в полиции порядка, потом в следственном отделе. Кого-то прямо на любовнице хватил инфаркт. Даже вынуть не успел. Дорожное происшествие в неподходящий момент. Нечаянно заперли в квартире. Избит там, где ни при каких условиях не мог и не должен был находиться. Не то время и не то место. Бергенхем подумывал, что это выражение не универсально. Можно правильно выбрать место, а время подгуляет. Или наоборот. Самое лучшее – быть в нужном месте и в нужное время. Всегда. Как, например, он сейчас. Может, он в эту минуту вносит решающий вклад в расследование.
– Вот именно, – сказал Бергенхем вслух. – Надо думать о случайностях.
– Я был не прав, – устало проговорил фон Холтен. – Следовало позвонить, но я надеялся, что она… что Андреа заявит о себе. И еще одно… она не собиралась звонить сразу, поэтому откуда мне было знать, что машина так и стоит…
– Она собиралась куда-то ехать?
– Да… Куда-то на юг. И должна была задержаться там на несколько дней. Может, она так и сделала? – Лицо фон Холтена просветлело.
– Может быть… но не в вашей машине. Машина стоит на месте.
– О Боже!..
В кабинете Винтера они показали фон Холтену фотографии, и его начало рвать прямо на стол. Винтер еле успел отодвинуть снимки.
– Принеси, пожалуйста, ведро и тряпку, – попросил Винтер Бергенхема, встал и налил в стакан воды. Приступы рвоты сотрясали тело незадачливого любовника. Винтер примерил расстояние до своего пиджака – тот был в безопасности – и подал фон Холтену воду. Вернулся Бергенхем, и они вдвоем не торопясь привели в порядок стол. Такое случалось не в первый раз, и в этом спокойствии, в этой будничности был смысл: это наша работа. Надо быть готовым ко всему.
Свидетель понемногу пришел в себя.
– Жуть какая… – пролепетал он.
– Это лицо вам знакомо?
– Нет… – Фон Холтен старательно отводил глаза от протянутого Винтером снимка. – Кто может узнать такое лицо? Это же не человек…
– Это человек, только мертвый, – сказал Винтер. – Мертвая женщина.
– Нет… не думаю. Это не Андреа.
– Вы уверены?
– Уверен в чем? – Фон Холтен позеленел и закрыл глаза. Они ждали. Вдруг его снова начало рвать, на этот раз в ловко подставленное Бергенхемом ведро. – Я ни в чем не уверен… – В глазах его стояли слезы. – Дайте, пожалуйста, полотенце…
Бергенхем подал ему бумажное полотенце, и фон Холтен вытер лицо.
– Не думаю, чтобы это была она… не похоже… по этому снимку. Не знаю, что сказать.
– Были ли у нее какие-то отличительные признаки? Родинки? Шрамы?
– Насколько я знаю… Откуда мне знать?
Винтер пожал плечами.
– Мы не были настолько… интимны в этом смысле… в том смысле, чтобы все показывать. Откуда мне знать, была ли у нее какая-нибудь родинка… ну, скажем, на внутренней стороне бедра?
«Про интимные места поговорим потом, – подумал Винтер. – А сейчас… фон Холтен ни слова не сказал о маленьких шрамах около уха. Он не знает или никогда не поднимал волосы, чтобы поцеловать ее туда. Или не хотел знать. Ни слова не сказал о шраме от ожога на бедре. Может, и не видел».
– А сейчас я попрошу вас поехать с нами для опознания, – сказал он. – Вы ведь и сами понимаете, насколько это важно.
– Это обязательно?
– А как вы думаете?
– Можно умыться?
Бергенхем проводил фон Холтена в туалет.
Голубой свет в морге. Даже все белое казалось голубым. Пот на лице немедленно высох, и Винтеру почудилось, что на его месте образовалась тонкая ледяная корка. Но, как ни странно, холодно не было.
В коридорах то и дело слышалось громыхание стальных каталок. Мертвых здесь было куда больше, чем живых. Кладбищенский зал ожидания. Мертвецы еще не обрели последнего упокоения. Они ждали.
Лицо Хелены в свете ламп приобрело оттенок, никогда не встречающийся в мире живых. Фон Холтена била крупная дрожь.
Винтер смотрел на него, а не на убитую. Фон Холтен взглянул на труп, сначала искоса, потом внимательно, и лицо его внезапно стало чуть ли не счастливым. Он не шевелил губами, не поднимал брови, мимика почти не изменилась, но скрыть облегчение ему не удалось.
Хелена осталась Хеленой. Винтер видел, как лицо фон Холтена медленно розовеет, несмотря на холод.
– Это не она, – твердо сказал он.
– Нет?
Винтер и Бергенхем переглянулись.
– Я совершенно уверен. Это не она.
Винтер опять посмотрел на мертвое лицо. Яркий свет стер с него все тени, оно казалось совершенно плоским. Так и должен выглядеть человек без имени и прошлого. А будущее зависит от него, Винтера. Она может лежать здесь год, даже больше, прежде чем тело ее достойно упокоится в могиле. «Господи, как я ненавижу это место».
Ледяная корочка исчезла мгновенно, кожа опять стала мягкой и влажной. У фон Холтена был такой вид, словно секунду назад кто-то влепил ему пощечину. Гримаса удивления и обиды, глаза покраснели.
– Нам надо знать все про вашу подругу, – сказал Винтер. – Андреа Мальтцер…
– А жена тоже должна знать… про Андреа?
Винтер молча притормозил на светофоре.
– Я буду вам помогать, – просительно проговорил фон Холтен. – Я сделаю все, что могу…
– Тогда рассказывайте.
– Чертов слизняк, – буркнул Рингмар.
– Один из сотен тысяч.
– Человек – слабое существо.
– А у нас теперь есть и еще одно исчезновение, причем как-то связанное с убийством.
Они сидели в кабинете Рингмара и пили обжигающе горячий черный кофе. У Рингмара под мышками были темные пятна величиной с футбольный мяч, но Винтер запаха не чувствовал. Он и сам вспотел не меньше, но по его сорочке это было не заметно.
– Она могла что-то видеть, – сказал Рингмар.
– Могла она видеть это? – спросил Винтер.
– Могла их спугнуть?
– Могла сидеть в машине и думать о будущем?
– Мог кто-то заехать на парковку и увидеть, что в машине сидит женщина?
– Можно ли это вообще увидеть?
– Могла ли она хотеть, но не решиться уехать?
– Могло ли ее охватить любопытство?
– Может, не она кого-то спугнула, а ее кто-то спугнул?
– Могли ли ее избить?
– Могли ли ее увезти?
– Может ли она быть замешанной?
– Может ли быть убийцей?
– Могла ли она остановиться на дороге и голосовать?
– Могла ли уехать первым утренним автобусом?
– Имелись ли у нее другие причины, чтобы оставить машину на парковке?
– Может, никакой Андреа не существует?
– Может, это выдумка фон Холтена?
– Можем ли мы узнать это в ближайшие полчаса?
– Да, – сказал Винтер. – Уже узнали. По адресу, указанному фон Холтеном, проживает Андреа Мальтцер. И у нее есть телефон, по которому никто не отвечает. И никто не открывает дверь. Борьессон уже там был.
– Надо открыть.
– Подождем до завтра. Вдруг она даст о себе знать.
– Почему?
– Потому что… что-то не склеивается.
– Это только Богу известно.
– Она ни при чем, – сказал Винтер. – Надо сосредоточиться.
– И как это называется? То, что ты сказал? Принимать нежелаемое за действительное?
– Хочу прочитать все еще раз… Дам знать, самое позднее, завтра.
– Почему ты так уверен?
Винтер молча просмотрел лежащий перед ним документ и поднял глаза на Рингмара.
– Отпечатки пальцев в машине фон Холтена?
– Пока не готово. Там их не счесть. Он, наверное, давал покататься и другим.
– Женщинам?
– Он говорит – нет. Не женщинам. Сотрудникам.
19
Мир за тонированными стеклами палаты казался чужим, далеким и серым. С утра до вечера ничего не менялось: те же стены соседнего корпуса, те же мертвые, никогда не открывающиеся окна. И только на закате на стене вспыхивало огненное пятно, но и оно через несколько минут бесследно исчезало, всосанное бледно-салатной больничной краской. Это было красиво. Анета Джанали понемногу приходила в себя, словно пробуждалась от спячки. Ей стало не хватать человеческих голосов, и она с удовольствием прислушивалась к болтовне уборщицы – дикая, но почему-то волнующая смесь как минимум трех языков.
Она полусидела в кровати, а Винтер устроился рядом. Она показала на огненное пятно на стене и что-то промычала.
– Красиво, – согласился Винтер.
Анета ткнула пальцем в переносной плейер в ногах. Винтер достал из внутреннего кармана пакет.
– Последний экземпляр. Ты просила Дилана, но я не нашел… Решил купить диск с новым ансамблем. В нем что-то есть…
Анета достала из пакета «London Calling» и вопросительно посмотрела на Винтера.
– Эш?
– Да. «Клэш».
– Овы асам?
– Новый ансамбль… А разве не новый? – улыбнулся он.
Анета написала на бумажке «1979» и протянула Винтеру.
– Для меня новый, – пожал он плечами. – Время идет… Макдональд посоветовал, даже диск прислал. Решил, что в наших ледниках такого не найти.
Анета тем временем уже вставила диск в плейер и надела наушники. «London calling to the underworld…» – «Лондон вызывает преисподнюю». Она начала поводить плечами и отбивать такт кулаком по простыне – хотела показать Винтеру, насколько хорош его выбор и как она рада, что может сидеть здесь и наслаждаться ритмами своих предков. Если Эрик решил пошутить, то мастерски это скрывает. Но Анета не думала, что он шутит. Если он открыл для себя рок, то почему бы не «Клэш»? «Дальше он не пойдет, – подумала она. – „Лондон набирает телефонные номера мертвецов“ – прекрасный материал для следователя по уголовным делам… A nuclear error but I have no fear10
».
«А ты все прослушал?» – написала она в блокноте.
– Пока нет, только титульный лот. Он требует долгого анализа.
«А здесь еще есть „Джимми джаз“» – очередная запись в блокноте.
– Что? Дай-ка посмотреть.
Она протянула ему плейер с наушниками и приписала: «Как раз для тебя».
– Это не джаз, – сказал он, послушав.
Анета вцепилась в раму кровати, чтобы не засмеяться. Смех причинял ей боль.
– В пакете есть еще один диск, – сообщил Винтер, не обращая внимания на ее реакцию. – Вот это настоящий джаз, как раз для тех, кто не особенно прислушивается к голосам из преисподней.
Она вытащила диск с чернокожей певицей на обложке, глянула и тут же написала: «Ой! Карманное зеркало!»
Винтер засмеялся.
– Ли Морган, – сказал он. – «В поисках новой земли».
Она опять начала писать:
«Как Фредрик?»
– Без тебя – плохо. Странно, у вас взаимное притяжение вопреки всему.
«Точно». Новая запись: «Притяжение негра и скинхеда».
– Он неплохой парень.
«Присмотри за ним».
Он прочитал и не поверил своим глазам.
– Что?
«Он не в себе. Может сорваться».
– Это можно сказать о любом из нас.
«Не должна была писать. Ему очень плохо».
– Ну, ты же знаешь Фредрика.
«Я знаю, а ты – нет». У Анеты даже заболела рука от писания. «Что-то я разболталась, – мысленно улыбнулась она. – Не надо быть социальным работником, чтобы заметить – с Фредриком что-то не так. И Эрик это тоже видит, только выжидает. Сидит здесь… и я не знаю, для кого это важнее – для меня или для него. Что у нас за профессия… Мир все больше и больше напоминает ту самую преисподнюю, и хочется поскорее вырваться на свежий воздух. Надо было найти работу на телефонном коммутаторе. Там если и общаешься с психами, то на расстоянии. Психи есть везде, но не обязательно встречаться с ними лицом к лицу. Интересно, считает ли он меня трусихой?.. Даже если и считает, никогда не скажет… Каждый решает за себя. А о человеке судят по его делам. Аристотель. Вот так…»
Она откинулась на подушки и закрыла глаза.
– Ты устала. – Он встал и прикоснулся к ее руке. – Не забудь про Ли Морган.
Он вышел и вдохнул вечерний воздух, пахнущий солью и песком, пропеченным в немилосердной духовке лета. Это не северный запах. Во всяком случае, не в конце лета. Что подумают туристы с юга? Они сюда не за этим приехали. Мне надоела жара – потому что я швед. Мне надоело быть сильным и целенаправленным шведом. Я устал от насилия – потому что я швед. В этом городе нет приспособленной к насилию инфраструктуры, как в других больших городах. Там-то никто особенно не удивляется, если люди оказываются не столь милыми, как можно было ожидать.
Винтер пошел на парковку. Мимо неторопливо проехала «скорая помощь» и остановилась у приемного покоя. Двое служителей выкатили носилки, поставили на каталку и исчезли за двойными остекленными дверьми – единственным светлым пятном во внезапно упавшей темноте. Мощные вентиляторы выли, словно ветер в пустыне.
Он поехал домой, припарковался в подземном гараже и зашел в открытое кафе «Васа». Выпил кружку пива под аккомпанемент возбужденных голосов соседей по столику. Он не вслушивался, о чем они говорят.
Прогрохотал трамвай. В освещенном вагоне мелькнуло знакомое лицо, но он не смог припомнить, кто это. Официант спросил, не принести ли еще пива. «Нет», – сказал он, прикурил «Корпс» и выпустил струйку дыма, следя, как она исчезает в ночном небе. По тротуару рядом с ним прошла ватага студентов. Из окна доносились вопли какого-то рок-ансамбля, но это был другой ансамбль. Не «Клэш». Другой. «Не собираюсь ли я снова родиться и все начать сначала?»
Вдруг он понял, что ему нужна Ангела. Немедленно, сию минуту. Она уже должна возвратиться от матери. И где она сейчас?
Он включил мобильный. Три пропущенных звонка. Один от Ангелы.
– А вот и я, – пробормотал Винтер и нажал кнопку вызова.
20
Он оставил велосипед на стоянке. Ангела жила на пятом этаже. Она на секунду прижалась к нему, и они тут же вышли на балкон. Сидели и смотрели на море. На фоне чуть более светлого неба вода была совершенно черной. В лунном свете казалось, будто крыши домов посыпаны пеплом. На столике стояли бутылки с вином, водой и еще что-то пахнущее пряными травами и солью.
– Значит, ты приехала еще вчера?
– Я же сказала.
На ней были тонкий мягкий свитерок и шорты. Волосы забраны в конский хвост, никакой косметики. Он смотрел на ее миниатюрный четкий профиль на фоне светлой оштукатуренной стены. Не убавить, не прибавить. Не нужно никакого макияжа.
– И что ты делала?
– Сидела на балконе. Вчера была прекрасная видимость… Видны были даже катера с рыболовами – как они качаются на воде.
– Меня от одной мысли начинает тошнить.
– А меня нет. – Она отпила глоток воды. – Очень уютно и пасторально.
– Завидую.
– И размышляла о нас.
Начинается, подумал Винтер. Прошло всего несколько минут.
– Как мама себя чувствует?
– Она чувствовала себя отлично… пока мы не начали говорить… о нас с тобой.
– Неужели это так страшно? И потом… разве в этом была необходимость?
– В чем?
– Говорить с мамой о нас. Мы же можем и сами порассуждать на эту тему.
– Порассуждать… И когда ты хочешь начать рассуждения?
– Я слыву вполне рассудительным человеком.
– Слывешь? Я не вижу здесь никого, кто сделал бы шаг вперед и сказал: «Да, Эрик Винтер слывет вполне рассудительным человеком».
– Ангела!
– Мы говорим обо мне и о тебе.
– Это же всего-навсего выражение! Поговорка! Я слыву, он слывет…
– Поговорка? Значит, Эрик Винтер уже и в поговорки вошел…
Он макнул стебель сельдерея в соус из анчоусов и черных оливок. Приятная солоноватая горечь.
– Очень вкусно.
Она молча посмотрела на него. Эрик рассчитывал отвлечься от мыслей, забыть все хоть на несколько часов, но, оказывается, это не так просто. Он взглянул на Ангелу и вспомнил лицо Хелены в мертвенном голубоватом свете.
– Извини, – сказал он, словно она могла читать его мысли.
– Это мне знакомо… Я вовсе не хочу походить на жену полицейского, которая сидит дома и не спит, дожидаясь мужа.
– Дожидаться – это моя привилегия. – Винтер потянулся к графину с водой.
Она перехватила его руку.
– И чего ты дожидаешься, Эрик?
И правда – чего он дожидается? Это серьезный вопрос. Многого… Он дожидается, когда станет известным имя убитой. Имя убийцы. Он дожидается покоя. Победы добра над злом. Он дожидается ее, Ангелу.
– Сегодня я дожидался тебя.
– Скажи проще: твоего тела.
– Не надо меня унижать. Мне нужна вся ты. – Он сжал ее руку.
Она отстранилась и сделала еще один глоток. Неожиданный порыв ветра подхватил бумажную салфетку, и она полетела вниз, беззаботно рыская в полете, как бабочка.
– Ты мог бы показывать это и почаще, и получше.
– Я показываю. Стараюсь показать… как умею.
– Ты всегда думаешь о чем-то другом.
– Это правда, но не совсем. Часто… но не всегда.
– Например, сейчас.
– Да… это дело…
– Да у тебя всегда «это дело»! Ты же знаешь – я не прошу тебя сменить профессию. Но она… она же везде, твоя профессия, лежит на нас… как слой пыли! Не только на нас, но и на всем, что тебя окружает.
– Нет… это не так. Пыль не может лежать, потому что я все время ее ворошу. Любое сравнение, только не это.
– Перестань… ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
Опять подул ветер. У Ангелы взметнулись волосы, и он быстро накрыл рукой последнюю салфетку, чтобы и ее не унесло. У природы свои способы сортировки мусора.
– Ангела… я ничего не могу с этим поделать. Это… это часть меня самого. Или часть моей работы, называй, как хочешь.
Он рассказал, как увидел лицо Хелены. И она была сейчас с ними, за этим столом. Не он искал ее. Она искала его.
Ангела ничего не спрашивала. Винтер и не хотел, чтобы она что-то спрашивала. Может быть, потом. Не сейчас.
– Ты же тоже приносишь с собой снимки больных.
– Это другое… У тебя все иначе.
– Ничего не могу поделать, – повторил он. – Но это мне помогает в работе.
– Помогает? Великому комиссару, волшебнику следствия? Помощь, которая тебя раздавит в конце концов.
– Ты хочешь сказать, я сойду с ума? А может, уже сошел? Ну что ж… наверное. Не совсем, но слегка. Достаточно, чтобы работать в полиции.
– Борьба со злом… – задумчиво сказала она. – Любимая тема.
– Знаю… этот пафос звучит глуповато.
– Нет, Эрик… тебе известно, что я так не думаю. Но иногда для меня это… как бы чересчур.
Ну что на это сказать… Преступности имя – легион. Он полицейский, но не циник. Он верит в силу добра. И именно поэтому говорит о зле. Зло непобедимо. Враг за бронированным стеклом. Оно есть, его видно, но не дотянешься. Чудовище, непостижимое и непонятное, не подчиняющееся законам человеческой логики. Пытавшиеся понять зло и дать ему разумное определение всегда кончали плохо. Он понимал это, но это были только азы понимания. Пройдено куда меньше, чем осталось. Он хотел приблизиться к злу и победить. Это его работа – найти слабое место в броне и одолеть. И никакого другого оружия, кроме здравого смысла, у него нет. Если зло нельзя победить разумом и честностью… тогда чем? Чем можно победить зло?
Ему, как всегда, не хотелось об этом думать. Эта мысль была как черная дыра в его мире: зло можно победить только злом.
Зло можно победить только злом.
Бергенхем подул Аде за ушко, и она взвизгнула – он самонадеянно решил, что от удовольствия. Она живет в тумане пудры, подумал он, нечаянно столкнув на пол лоток с детской присыпкой.
Он подул еще раз, и с мочки уха слетело несколько пылинок. Она все время гулила – должно быть, хотела что-то рассказать, и эти забавные звуки говорили ему больше, чем все услышанное за этот день. Скоро ей исполнится целых полгода. Он держал ее на руках, слегка сжимая предплечьями, и думал о странностях жизни.
Он сам чудом вырвался из лап смерти и даже в какой-то момент был мертв… или балансировал на самом краю. Как раз в тот момент, когда родилась Ада. Он много размышлял об этом по ночам. Иногда просыпался в холодном поту. Это был другой пот, не тот, который накапливался за день в насквозь прогретом здании управления.
Он поднял дочку, осторожно отнес вниз, в гостиную, и положил на расстеленное на паркете одеяло. Улегся рядом, подпер голову ладонями и с удовольствием приготовился продолжать беседу.
– Мы могли бы поесть в ресторане, – показалась в кухонной двери Мартина.
– Везде такая жара…
– На террасе прохладней.
– Тогда мы пойдем туда. – Он подхватил одной рукой Аду, другой одеяло и отправился на террасу. – Я сегодня наблюдал страшноватую сцену.
– Да?
– Один парень увидел мертвую женщину и обрадовался.
– Неужели?
– Он был уверен, что увидит кого-то другого. Совершенно уверен. И я тоже… Не могу объяснить почему. Впрочем, могу. Все так совпадало, и мы не сомневались, что наконец узнали имя убитой. А он обрадовался… Это была не та, о ком он думал.
Он тут же раскаялся – прямо над ухом послышался лепет Ады, и ему показалось, что его слова чем-то ей неприятны. Мартина поняла его сразу.
– Он среагировал совершенно естественно. Такие реакции неуправляемы.
– Мудра, как Аристотель.
– Я знаю.
– А что надо сделать?
– Для чего?
– Чтобы быть таким мудрым?
– Перво-наперво надо родиться женщиной, – сказала она.
– А Аристотель?
И Бергенхем опять подул Аде на ушко, и она опять пискнула, и он опять уверил себя, что от удовольствия.
– Не надо ничего дожидаться, – отдышавшись сказала Ангела.
Голову пронзило мгновенное сияние, и он еще раз испытал потрясение, когда душа и тело сливаются в эти несколько секунд ослепительно белого света, когда перестаешь различать сон и явь.
А потом приходит приятная усталость, полудрема, и из этой полудремы возникает ее голос.
– Нам нечего дожидаться, – повторила она. – Я хочу выбросить эти чертовы пилюли.
Он промолчал. Не мог придумать ответа.
– Я принесу что-нибудь попить.
– Вернись, трус!
– Сейчас вернусь.
Винтер, прыгая то на одной, то на другой ноге, натянул шорты и вышел на балкон. Поднявшийся было с вечера ветер стих, и на балконе было едва ли не жарче, чем в спальне. На улице ни души. Послышался далекий крик.
Он поднял глаза к небу. Который час? Полвторого? Два?
Он мог бы сослаться на работу, сесть на велосипед и покатить домой. Но это и вправду было бы трусостью. Сказать, что ему надо посидеть за компьютером… это было бы правдой, но более идиотскую правду и придумать трудно.
Он налил два бокала – половина воды, половина белого вина, отнес в кухню, но лед в морозильнике кончился, и бокалы перекочевали в спальню.
– Так скажи мне наконец, чего мы дожидаемся? – спросила Ангела, отпив глоток. – Я порядком устала от этого балагана.
– Что ты называешь балаганом?
– Все. Я не хочу больше жить одна.
– Поначалу это было твое предложение.
– Мне наплевать, чье это было предложение. И это было очень давно… когда мы были молодыми преуспевающими специалистами.
– Мы по-прежнему молодые преуспевающие специалисты.
– Тебе тридцать семь, Эрик. Скоро сорок. Мне тридцать. Пора кончать играть в игрушки.
По улице на большой скорости проехала машина. Такси… или кто-то торопится снять проститутку на Фескечёрке. Чуть ли не все потенциальные клиенты выбирали именно эту дорогу. Сегодня было на удивление спокойно. Интересно, почему…
– Это, может быть, звучит нелепо, но это правда. Время игр прошло. Ты прекрасно знаешь – я никогда не ставила никаких условий. А сейчас ставлю.
– Я слушаю.
– В чем я не права? Мы уже два года вместе. В нашем возрасте это большой срок, Эрик.
– Может быть… да. Скорее всего да.
– И пора уже взять на себя какую-то ответственность.
Он промолчал. Сказать было нечего.
– В противном случае я просто не могу на тебя положиться. Эти… этот балаган мне надоел. Тебя он, может, и устраивает, а меня – нет. Время прошло.
– Ты хочешь, чтобы мы… съехались? Жили вместе?
– Ты прекрасно знаешь, чего я хочу. Но начать можно с этого.
– Ты и я… в одной квартире?
– Ты, оказывается, прекрасно понимаешь смысл слова «съехаться».
– Понимаю…
– Или ты никогда не слышал такого слова?
Он не удержался и прыснул, как мальчишка. Ситуация была дурацкой. Его ставили к стенке – всего лишь потому, что он хотел жить один, но так, чтобы она была рядом. Десять минут на велосипеде в теплый вечер… Но она права. Все именно так, как она говорит. Время игр прошло.
– Иногда приходится выбирать, Эрик, – мягко, как ребенку, сказала она. – Это же для тебя не новость.
– Мы можем видеться чаще…
– Значит, ты не готов?
– Я так не сказал.
– Другого шанса у тебя не будет.
Он вышел в гостиную. Включил музыкальный центр, присел на корточки и нашел нужный диск. Хрипловатый, немного гнусавый голос… I can’t wait for you to change your mind, it’s late, I am trying to walk the line…
– Вот это да! – Она появилась в дверях. – Я и не предполагала, что ты так хорошо знаешь песни Дилана. Или даже его самого. И что?.. Это касается нас обоих?
Винтер посмотрел на нее. Вид у него был совершенно растерянный и даже жалкий.
21
Солнце стояло уже высоко. Винтер открыл замок, взял велосипед и надел темные очки. Он проснулся с головной болью, и голова пока не прошла, несмотря на две таблетки альведона.
До чего-то они все же договорились. Он посмотрел наверх – Ангела махала ему с балкона. Ему дали срок для размышлений… нет, не то. Он не мог подобрать нужное слово. Сейчас он вообще не мог сосредоточиться на личном, хотя понимал, что это самое «личное» важнее всего.
На Хедене стояла пыль столбом. Несколько молодых ребят играли в футбол на поле с гравийным покрытием. Студенты, решил Винтер. В тот единственный год, когда он изучал обществознание, он тоже играл центральным защитником в двух командах. Лучшая называлась «Совсем промокли». Они даже дошли до финала, проходившего здесь же, на Хедене. Но финал они проиграли команде медиков под названием «Пер ректум». Во втором тайме он получил красную карточку. Судья был полный идиот. И как только подобных судей допускают на важные игры?
– Она так и не дала о себе знать, – сказал Рингмар после «утренней молитвы». – Съездим?
Винтер задумался. Постановления прокурора в этом случае не требовалось. Как руководитель следствия он мог сам принять решение о «принудительной доставке для проведения допроса». Просто так вломиться в чужой дом они не имели права, а вот с целью «принудительной доставки» важнейшего свидетеля, который сам не дает о себе знать… Он посмотрел в бумагах – Андреа Мальтцер жила на улице Виктора Рюдберга. Вполне достойный адрес.
– Поехали.
На круговой развязке на Корсвеген стояли две столкнувшиеся машины. Кто-то поспешил. Дорожный полицейский в форме выяснял что-то с водителями. Лица у обоих виноватые и в то же время раздраженные – так всегда бывает, когда в аварии не пострадали люди. Инспектору было уже за пятьдесят. Рингмар открыл окно и помахал ему рукой. Тот кивнул в ответ.
– Сверкер, – вспомнил имя Винтер.
– Когда-то работали вместе… в молодости, – сказал Рингмар. – Он долго болел. Чуть ли не рак. Ноги, кажется…
– Да, я слышал… Теперь вспомнил. Рак кожи.
Они поднялись по Экландбакен.
– Долго ничего никому не говорил… а потом как-то очень быстро выписался из больницы. Но ноги, похоже, свои. Не протезы.
Они остановились на парковке напротив дома Андреа Мальтцер. Дом был многоэтажный, и на асфальте лежала густая тень. Строгий широкий прохладный подъезд. Плиточный пол. Стены выложены мрамором. У подножия лестницы – статуя обнаженной женщины. Палец приглашающе указывает вверх. Трехметровый цветной витраж пропускает тщательно выбранные оттенки дневного света. Пахнет деньгами и каким-то моющим средством.
– Почище, чем у тебя, – заметил Рингмар.
Вызванный слесарь уже сидел в плетеном кресле у лифта и встал при их появлении.
– Третий этаж, – сказал Винтер. – Пошли пешком.
Перила из какого-то тропического дерева и густая растительность в горшках на красивых пьедесталах. Укрощенные и прирученные джунгли.
Слесарь полез в сумку за инструментами.
– Подождите, – остановил его Винтер. – Сначала позвоним.
Никогда не знаешь, чего ждать… За дверью послышались шаги. Или это где-то еще? Дверь была массивной, топором не прорубишь. Нужна бензопила и кирка, желательно в руках Фредрика Хальдерса.
Загремела цепочка, и показалась женщина примерно в возрасте Ангелы.
Она недоуменно уставилась на троих мужчин.
Один в хорошо сшитом сером летнем костюме, другой, пониже, в сорочке с закатанными рукавами и бежевых хлопковых брюках, а третьему, со связкой ключей в руке, не больше двадцати пяти. Уродливые бермуды и майка. Наверное, из всех троих самый дурацкий вид был именно у него, но это уже нюансы.
«Держится спокойно, – подумал Винтер, – но удивлена. Всего-то воспользовалась правом на личную жизнь и скрылась на пару дней».
– В чем дело?
– Андреа Мальтцер?
– Я спрашиваю – в чем дело? Кто вы такие?
– Полиция. – Винтер достал удостоверение.
Пока она внимательно изучала документ, слесарь вопросительно посмотрел на Винтера и, дождавшись кивка, пошел вниз по лестнице, поигрывая связкой ключей.
– Еще раз – в чем дело?
– Вы разрешите войти? – спросил Рингмар.
– А вы тоже полицейский?
Рингмар извинился и протянул ей удостоверение.
Лицо ее пестрело веснушками. Наверняка зимой их меньше. Вид свежий и ухоженный, как и у Петера фон Холтена, пока он не начал блевать Винтеру на стол. Неужели не может никого найти, кроме женатого мужика? Немного устала, но совсем чуть-чуть.
– Итак?
– Да, конечно… проходите.
Прихожая показалась ему сумрачной, но гостиная была залита светом. Белые стены, окно на раскаленный полуденным солнцем балкон. За открытой дверью Винтер разглядел ажурный чугунный столик под большим зонтом.
На ней была майка на бретельках и шорты – длинные и широкие, удобные на вид. Летняя одежда… а сентябрь уже на носу.
«Все. Завтра надену шорты, – решил Винтер. – Этот панцирь в любом случае не спасает». Он вспомнил сестру. Она вчера опять звонила, приглашала зайти. Винтер сказал: «Обязательно, как только выберу время».
– Полагалось бы предложить кофе, но я хочу сначала узнать причину вашего прихода.
И они спросили ее, что она делала у озера Дель. Когда? Тогда-то и тогда-то… Ах тогда… Петер ушел, и она тоже пошла пешком. Почему?
– Мне надо было подумать, – сказала она, и Винтер услышал голос Ангелы.
Андреа Мальтцер требовалось подумать, почему и зачем она «украдкой», как она выразилась, встречается с женатым мужчиной. Нет, она не хотела брать его автомобиль… не хотела себя… компрометировать. Именно это слово она и употребила – компрометировать. Посидела пару минут в машине и пошла к летнему кафе, где заказала по мобильному такси. Винтер взглянул на Рингмара – тот еле заметно покачал головой. Никаких сигналов из такси не поступало. Как обычно. Хальдерс правильно подметил тогда на планерке. Таксисты держат язык за зубами, не хотят ни во что вмешиваться. Не во всех фирмах, но почти.
Они расспросили ее о деталях. Квитанция? Она покачала головой. Ясно, новоиспеченные фирмы предпочитают возить по-черному. И пассажиру дешевле, и им налоги не платить. Конечно, они должны уточнить все данные, но Винтер ей поверил. Люди ведут себя по-разному. Естественные поступки, странные поступки – все перемешано. Прощай, фон Холтен. Скорее всего прощай. «Правильно сделаешь, девочка», – подумал Винтер, а вслух спросил, не заметила ли она чего-нибудь необычного.
– Когда? Когда осталась одна? После ухода Петера?
– Да.
Он мог бы поинтересоваться, чем они там занимались с Петером, и не препятствовали ли эти занятия наблюдениям за окружающим миром. Но не стал.
– Это очень важно… – произнес он вслух. – Подумайте, пожалуйста. Все, что угодно… любое ваше наблюдение может оказаться полезным для следствия.
– Пойду сварю кофе и подумаю.
– Но сначала… – Рингмар жестом попросил ее задержаться. – Можете ли вы уточнить, где находились последние дни?
– Здесь… И еще в одном месте, но в основном – здесь.
– Мы вас искали.
– Я не хотела, чтобы меня кто-нибудь искал. Отключила автоответчик. И эту штуку тоже, – кивнула она на мобильный на столе. – Не читала газет и не смотрела ТВ.
– Почему?
– Мне кажется, я это уже объяснила.
– Не слышали, как звонили в дверь?
– Нет. Наверное, как раз в этот момент я выходила.
– И никаких посланий не получали?
– Петер кинул в дверь записку в конверте, но я ее выбросила.
– Что он написал?
– Не знаю. Даже не открывала.
– Когда это было?
– Вчера. Если вам интересно, она в мусоре. А мусор – в мусороприемнике внизу. Если его еще не увезли.
Винтер кивнул. Не так уж трудно уединиться, если тебе этого хочется. Права человека… Надо ими воспользоваться хоть раз.
– У меня осталось несколько дней отпуска.
Винтер опять кивнул.
– Еще вопросы?
– Так что же вы видели? Если что-нибудь видели, конечно…
– Я уже сказала – пока варю кофе, попробую вспомнить.
– Да, конечно…
Она поднялась и вышла. Винтер огляделся. Две фотографии в рамках на комоде. Он встал и подошел ближе. Петера фон Холтена на снимках не было. На одном – пара молодоженов. Скорее всего ее родители – фотографии никак не меньше тридцати лет. Классическое свадебное платье, фрак на женихе. Никакого заигрывания с тогдашним стилем хиппи. Фотография пахла большими деньгами. Как и квартира, как и дом, и улица, да и весь район города.
Другой снимок сделан на природе. Людей нет. Коттедж на острове в архипелаге. Снимок черно-белый, но дом наверняка красный. Стоит на скале. Чуть дальше угадываются мостки. Объектив наведен на здание. На небе ни облачка. Налево щит с надписью – «Здесь проложен кабель». От мостков к дому поднимается лесенка – либо бетонная, либо вырубленная в скале.
Это место Винтеру было знакомо. Он почти не сомневался – знакомо. Он видел этот дом и знал, где он находится. Обогнуть мыс слева и попадешь в залив. А там можно подняться на холм, окаймленный растрепанными ветром кустами можжевельника. За холмом, с подветренной стороны, – другой дом, принадлежавший его родителям и проданный, когда Эрику исполнилось двенадцать. С тех пор он много раз проплывал мимо на яхте, но желания высадиться не возникало ни разу. А теперь вдруг испытал приступ ностальгии.
Андреа Мальтцер принесла поднос с кофе и увидела, что он рассматривает фотографию.
– Знакомое место? – Она назвала остров.
– Точно, – сказал Винтер. – У родителей был там дом. Но это было давно.
– А мои купили всего несколько лет назад.
– Вот потому-то я вас и не узнал. – Винтер повернулся к ней и улыбнулся. Она удивленно посмотрела на него и села за стол. – В то время там не было никаких малышей, – пояснил он.
Она тоже улыбнулась, но промолчала. Он устроился напротив. Андреа сделала приглашающий жест, и Рингмар разлил кофе по чашкам. Винтер вдруг ощутил странную тревогу. Должно быть, снимок на него так подействовал. В его голове сейчас не было места воспоминаниям. Но… во всем есть какой-то смысл. Что-то его сюда привело. Он не верил в случайности. Никогда не верил. Говорят, многие преступления раскрывались благодаря случайностям, но он так не считал. Во всем есть смысл. И в случайностях тоже.
– Это мой оазис, – сказала она. – Если я не здесь, то там. Вчера, например.
– Вы что-нибудь вспомнили про ту ночь? – Рингмар был настроен более практично.
– Да… я видела лодку на озере.
– Лодку, – повторил Рингмар.
– Белую… или светло-бежевую. Наверное, пластмассовую.
– Далеко?
– Да… довольно далеко. Я вышла из машины… ну, когда приняла решение не пользоваться больше автомобилем Петера.
– Пожалуйста… опишите поточнее, что вы видели.
– Я уже сказала. Лодку… Она почти не двигалась. Или вообще не двигалась. Звука мотора, во всяком случае, я не слышала.
– А сам мотор вы видели?
– Нет… было еще темно. В лунном свете много не разглядишь. – Она поставила чашку на поднос.
– Удары весел?
– Нет… но в лодке кто-то сидел.
– Один? Несколько?
– Похоже, один.
– Но вы не уверены?
– Я же сказала – было темно.
– А тот, в лодке… он мог вас видеть?
– Откуда мне знать?
– Вы смогли бы узнать лодку, если вам ее покажут?
– Не знаю… не уверена. Но я помню размер… примерно, конечно… и обводы.
– А что вы делали потом?
– В каком смысле?
– Как долго вы стояли и смотрели на лодку?
– Пять минут, не больше… Я не придала этому значения – есть много любителей половить ночью.
– Не знаю, – сказал Рингмар. – Я не рыбак. И лодка была на месте, пока вы стояли у машины?
– Да… мне показалось, она не сдвинулась ни на метр.
– Давайте еще раз уточним время, насколько это возможно, – предложил Винтер.
22
Объявленный розыск принес первые результаты. Позвонили многие. Меллерстрём наряду с другими отвечал на звонки. Люди что-то видели, но поблизости никого не оказалось. «Где-то кто-то был», – обобщил результаты Меллерстрём, докладывая Винтеру.
Винтеру понравился такой оптимизм. Вполне в его духе. Я горжусь тобой, Янне.
Он сам сформулировал текст объявлений, висевших во всех жилых районах, пока их не сорвали. Никаких фотографий. Заголовок гласил: «Полиция просит помочь». Восемнадцатого августа в 04.00 найдено тело убитой женщины у озера Дель, в районе болота Кальве. Описание погибшей. «Всех, кто… мы просим связаться с нами…» И чуть ниже: «Если у вас есть какие-то дополнительные сведения, позвоните по следующему номеру». И еще ниже: «Предоставьте нам решать, какие сведения для нас важны, а какие нет». Странная фраза, если вырвать из контекста, но Винтер ее оставил. Подписал: «Отдел уголовного розыска окружного полицейского управления» и добавил крупными буквами: «СПАСИБО ЗА ПОМОЩЬ!»
Эта преувеличенная бодрость, по правде говоря, его раздражала, но, может, так и нужно, если хочешь получить какой-то результат. Он вспомнил болтающиеся на ветру клочья подобных объявлений на пригородных вокзалах в Лондоне.
– Нашли что-нибудь в лодке? – спросил Хальдерс.
– Бейер говорит, что краска та же, что и на дереве, – ответил Борьессон. – И встала примерно в то же время.
– Встала? – удивился Хальдерс. – Что значит «встала»?
– Бейер так сказал… ну, засохла, значит. То есть малевали одновременно.
– Что еще? – осведомился Винтер.
– В лодке столько воды, что отпечатки обуви зафиксировать не удалось. Но отпечатков пальцев – сколько хочешь. Пока их все обработают…
– Отпечатки разные?
– Ребята давали свою лодку кому ни попадя… или сдавали, но в этом они никогда не признаются. – Поговорю с ними еще раз.
– И рыбьей чешуи полно… Смотри-ка, в озерах еще есть рыба, – мрачно заметил Хальдерс.
– А отпечатки подошв на бортах?
– Как это? – Борьессон недоуменно уставился на Винтера.
– Когда сходят на берег, обычно встают одной ногой на борт, отталкиваются и прыгают. Не всегда, но часто.
– Бейер наверняка проверил.
– К вопросу о проверке… – сказал Хальдерс. – Тукхольм11
еще не давал о себе знать? Насчет пропавших без вести?
– Нет… из Стокгольма пока ничего, – развел ладони Рингмар. – Никто о пропаже не заявлял.
– Как это может быть? – Хальдерс демонстративно пожал плечами. – У них должен быть завал таких объявлений! Тридцатилетние домохозяйки, которым все обрыдло.
– Обрыдло? – переспросила Сара Хеландер.
– Обрыдло. В один прекрасный день они бросают плиту и швабру на произвол судьбы и уходят искать смысл жизни.
Винтер и Рингмар сидели в кабинете и говорили про автомобили. Двухдверный «Форд-эскорт CLX 1,8», хэтчбек, модель 92 или 93, возможно, 94. Или 91, 1,6.
Дежурная служба в Центральном полицейском управлении составила список «фордов» с номерами, начинающимися на HEL и HEI. Это заняло сутки. Они получили списки всех «эскортов» с этими комбинациями. Решили также пробить по центральному компьютеру вообще все «эскорты», поскольку полной уверенности, что надо искать конкретно это сочетание букв, у них не было. Бейер, во всяком случае, не брался утверждать стопроцентно, будто видит именно эти буквы, даже прочитал короткую лекцию на тему «оптический обман». Никто не был уверен, в том числе и собаковод.
Только в Большом Гетеборге, с Кунгбакой на юге, Кунгельвом на севере и Хиндосом на востоке, нашлось двести четырнадцать таких машин, модели девяносто первого, девяносто второго, девяносто третьего и девяносто четвертого годов. Короче говоря, машин было много.
– И это, как всегда, вопрос приоритета, – изрек Рингмар.
– Хочешь сказать, что машина – не главный приоритет? Спасибо, я знаю.
– Но ты считаешь это важным?
– Согласись, это была хорошая идея – с ночными камерами. – Винтер оторвался от списков и посмотрел на Рингмара.
– Хорошая… но двести четырнадцать… хотя могло быть и хуже. Если бы, скажем, речь шла об одной из обычных моделей «вольво».
– А могло быть и лучше. Я бы не возражал против «кадиллака-эльдорадо».
– Или «трабанта».
– Об этом можно только мечтать.
– Посадим двоих на это дело, – сказал Рингмар после паузы. – Залезут в авторегистр и найдут всех владельцев. И начнем с украденных.
– Кто в наши дни угоняет «эскорт»? А что, много машин в угоне?
– Спроси Фредрика. Он специалист по угонам.
– Для начала возьмем прокатные машины.
– И служебные.
– Служебный «форд-эскорт»? Ты шутишь?
– Небольшие предприятия. Мелкие, так сказать, – значительно произнес Рингмар, и оба улыбнулись. – Очень мелкие. Семейные. Пекари там, кровельщики…
– А потом личные машины.
– Думаю, большинство можно будет исключить сразу.
– Значит, двое, – подытожил Винтер. – Согласен. Пусть начинают прямо сейчас.
Перед ленчем у Винтера была назначена еще одна встреча. Он, ни о чем не думая, постучал в кабинет Велльмана. Тот не поднялся ему навстречу. Как-никак начальник. Он показал на стул. В окне за его круглой головой виднелся Новый Уллеви. Велльман весь состоял из мягких округлостей, не только голова.
Перед стадионом на площади было пусто – черное озеро, в котором кое-где поблескивали смятые пивные банки. Велльман постоянно пил минеральную воду, но все равно сидел потный. «Сидит и думает, почему я так не потею, – решил Винтер. – Да потому что твой костюм только зимой носить».
– Жарко, – сказал Велльман.
– Ты так считаешь?
– А тебе нравится жара?
– Иногда стимулирует… По вечерам вполне терпимо, хотя пользоваться этими вечерами не особенно удается.
– Я хотел только узнать, как продвигается расследование.
– Делаем все, что в наших силах, – не задумываясь отрапортовал Винтер, размышляя, стоит ли посвящать Велльмана в их автомобильные приключения.
– И ведь никто ее не хватился…
– Нет.
– А ты читал? – Велльман пододвинул ему стопку газет. – «У полиции нет никаких следов…» Вот что здесь написано.
– Хенрик! Ты же сам все прекрасно понимаешь.
– Но… у нас же есть следы?
Винтер посмотрел в окно. На асфальтовое озеро у стадиона вплыл большой автобус и остановился.
– Эрик! У нас же несколько следов!
Из автобуса никто не выходил. Странно. Винтер не мог определить, выключен двигатель или нет – автобус стоял к нему боком, и фар не было видно.
– Разумеется. Тебе-то не надо об этом докладывать.
– Нет, конечно. Но у меня пресс-конференция после ленча.
– Как будто я не знаю.
– Как это все скверно, – вдруг огорчился Велльман. – Какое все дерьмо. Вся эта суматоха…
– Что – дерьмо?
– Ужасно не люблю, когда нет имени. Есть имя – и все идет как по маслу. Не важно что – наркотики, драки…
– Тебе так больше по душе?
– Что значит – по душе? Мне все это не по душе. Но ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
– Конечно. Если знаешь ответ с самого начала, след найти куда легче.
– Что? Что такое?
– Ты имеешь в виду, что если легко с самого начала, то и потом не трудно?
– Не придирайся к словам, Эрик!
– Что-нибудь еще?
– Нет, нет… ты знаешь, что делаешь.
– Особенно, когда меня не дергают каждую минуту.
Винтер все время поглядывал на автобус. Никто так и не вышел. К окну водителя подошла какая-то женщина, обменялась с ним несколькими словами и побежала. По Сконегатан, через парковку, прямо к их управлению. Винтер вгляделся – лицо ее было искажено страхом. По-видимому, она забежала в здание – отсюда, сверху, сказать трудно.
– Извини, – пробормотал Винтер и бросился к лифту.
23
Внизу творилось черт-те что. Женщина, которую он видел на улице, возбужденно говорила что-то дежурному, чуть не по пояс просунувшись в окошко стеклянной перегородки. Здесь уже были пять или шесть оперативников, бестолково суетились двое следователей. Вестибюль выглядел как всегда – велокурьеры, экспедиторы, адвокаты и их клиенты: наркоманы – кто на подъеме, кто в ломке, – проститутки, угонщики, мелкие воришки разных мастей, полупьяная шпана, клерки, которых выставили из ресторана, а они вернулись с монтировками, перебравшие дамы, оказавшие яростное сопротивление полиции. И еще десятка три обычных посетителей. Смена паспорта (у тех вообще отдельный вход), заявления об исчезновениях… Кто-то просто взял и зашел сюда – бог ведает зачем.
Начальник полиции порядка заговорил с перепуганной женщиной. Она все время оборачивалась и показывала в сторону Уллеви. Винтер подошел ближе.
Оказывается, в салоне сидит мужчина с маленьким мальчиком и угрожает убить себя и ребенка, а заодно взорвать автобус. Он показал оружие и какой-то шнурок, говорит: «Если я за него дерну, все взлетит на воздух».
– Займись оцеплением, – сказал один из оперативников стоящей рядом женщине в полицейской форме.
Все вокруг задвигались, как будто киноленту пустили вдвое быстрее. В вестибюле сразу стало тесно – прибывали все новые и новые полицейские. Всем патрульным машинам по радио было приказано немедленно вернуться в управление. Винтер посмотрел на улицу через стеклянные двери – автобус так и стоял на месте. Отсюда он казался меньше.
– Свяжись с Бертельсеном в иностранном отделе! – крикнул оперативник бежавшему к лифту парню.
Все ясно. Отчаявшийся человек в автобусе наконец выбрал… Да ничего он не выбирал. Никакого выбора у него не было. Скорее всего один из получивших десяток отказов, и теперь ему грозит высылка из страны. По дороге на околоземную орбиту… если доживет. Один из вселенских беженцев, летающих над планетой в своих ржавых кораблях… или в товарном вагоне, который с грохотом несется через болота и пустыни, никогда не останавливаясь в оазисах. Он и вправду может застрелить и себя, и мальчика. Такое уже бывало.
За несколько минут оцепили Сконегатан и пустили движение в обход.
Неизвестно откуда начали появляться зеваки, словно бы существовал еще какой-то, куда более быстрый, способ передачи информации. Наверное, так оно и есть – в управлении вечно толклись несколько репортеров. Он огляделся – в вестибюле уже скопилось больше людей в гражданском, чем полицейских. Журналистам повезло.
Винтер вышел на улицу. Зеваки тянулись со всех сторон, и полицейским приходилось применять силу, поскольку они мешали поставить оцепление. Праздник города сменился другим спектаклем… «И я ничем не лучше прочих любопытных», – обругал он себя и поднялся в свой кабинет с окнами на канал.
Он бросил взгляд в окно. Четверть часа назад все было пусто, а теперь… словно кто-то рассыпал по мостовой крошки хлеба и в одно мгновение площадь заполнили стаи орущих чаек.
Зазвонил телефон.
– Да?
– Бертиль. Перестрелка на Ворведерсторгет.
– Что?
– Три минуты назад позвонил свидетель. Говорит, настоящая гангстерская война. И у нас там есть патрульная машина, они подтвердили – да, стреляют.
– Ну и денек…
– Я что-нибудь пропустил?
– У нас тут драма с заложниками. Прямо под окнами.
– Я весь день сидел на телеф… Что ты сказал? Заложники?
– Автобус. Не важно. Ты кого-нибудь туда направил?.. Где, ты сказал, стрельба?
– Ворведерсторгет.
– Я знаю, где это.
– Там патрульная тачка, но наших никого. И у меня никого…
– Поехали, – сказал Винтер. – Машина есть?
Пока они мчались по Смоландсгатан, их преследовали усиленные мегафонами голоса. Он подумал о маленьком мальчике в автобусе, и его охватил гнев, похожий на внезапный приступ тошноты.
– Что происходит… – то ли сказал, то ли спросил Рингмар, поглядывая в зеркало.
– Знаю только, что там сидит парень с маленьким мальчишкой и собирается застрелить и его, и себя. А может, и других.
Рингмар вздохнул.
– Возможно, у него еще и взрывное устройство.
– А мы едем в другой конец города…
Винтер покосился на Рингмара. Внезапно захрипело и затрещало радио. Полицейский докладывал о событиях на Ворведерсторгет. Четыре выстрела с крыши дома на площади. Похоже, перестрелка – двое стреляли друг в друга, а теперь исчезли. Ищут на крыше и на земле… «О черт! Опять стреляют!» – воскликнул полицейский, и связь прервалась.
– Да что ж это такое… – Рингмар постучал по приемнику. Ничего, кроме потрескивания. – Это Ион Стольнаке.
Они переехали мост. Уже на подъезде к площади Винтер увидел две патрульные машины и лежащих на земле людей. У него похолодело в животе, но когда они подъехали ближе, оказалось, что все живы – просто ищут защиту, чтобы случайно не оказаться на линии огня.
Они, пригибаясь, подбежали к двум полицейским, сидящим на корточках за патрульной машиной. Один держал в руке «уоки-токи». Он кивнул Винтеру и Рингмару – это был Сверкер. Пару дней назад они уже с ним сталкивались – он разбирал дорожное происшествие на Корсвеген. Винтер тут же вспомнил, что Сверкер вернулся на службу после лечения по поводу рака.
– Чертовы гангстеры, – сказал Сверкер. – И что, теперь так и будет продолжаться?
– Что происходит?
– Что происходит? Стреляют, вот что происходит, – вмешался второй полицейский, и в эту секунду опять прозвучал выстрел. Сидеть здесь на корточках было неудобно, неприятно и страшно.
– Настоящая война, – сказал Сверкер.
Кто-то закричал неподалеку, сначала коротко и громко, а потом тише, но более продолжительно.
– Что это? – Глаза у Рингмара округлились.
Винтер приподнялся и посмотрел через автомобильные стекла. В тридцати метрах от них на асфальте лежал полицейский в форме. Он и кричал. По-видимому, был ранен, поскольку не мог подняться. Или решил, что безопаснее оставаться недвижимым. Но он кричал. Крови видно не было, однако лежал он как-то странно.
– О Боже, – прошептал Сверкер, привстав рядом с Винтером. – Это же Йонни! Когда перестали стрелять, Йонни вышел из укрытия… Это же Йонни! Йон Стольнаке…
– У тебя есть мегафон? – спросил Винтер.
– В машине… сейчас достану. – Он осторожно открыл дверцу. – Случайно остался… Надо, чтобы во всех машинах были мегафоны. Как стандарт.
Винтер взял в руки мегафон и нажал кнопку.
– ГОВОРИТ ПОЛИЦИЯ! РАНЕН ПОЛИЦЕЙСКИЙ! Я ПОВТОРЯЮ: ЗДЕСЬ РАНЕНЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ, КОТОРОМУ НЕМЕДЛЕННО НУЖНА ПОМОЩЬ. МОГУТ БЫТЬ И ДРУГИЕ РАНЕНЫЕ. НЕМЕДЛЕННО УБЕРИТЕ ОРУЖ…
Звук выстрела заставил его резко присесть за машиной. Он не удержал равновесия, пришлось опереться рукой с мегафоном об асфальт. Вот опять. Стреляли откуда-то сверху. Винтер мысленно сравнил интенсивность хлопка – второй выстрел показался ему более дальним. Возможно, они уходят. Противник отступает. Или один из противников – они же стреляли друг в друга.
Он вновь поднял мегафон. Ободранные костяшки пальцев сильно кровили.
– ЭТО ПОЛИЦИЯ. НЕМЕДЛЕННО УБЕРИТЕ ОРУЖИЕ. ЕСТЬ РАНЕНЫЕ. ГОВОРИТ ПОЛИЦИЯ. ЕСТЬ РАНЕНЫЕ, КОТОРЫМ НУЖНА ПОМОЩЬ. НЕМЕДЛЕННО УБЕРИТЕ ОРУЖИЕ.
Нужны самые простые слова. Можно, конечно, сказать, что это Швеция и здесь такое недопустимо, но вряд ли до бандитов дойдет смысл. К тому же вполне вероятно, что это не соперничающие банды мигрантов, а самые обычные шведские гангстеры. Граждане нашей спокойной страны…
За спиной послышался нарастающий вой сирены. Подъехали две «скорые» и остановились в двадцати метрах. На другой стороне площади, как показалось Винтеру, собралась тысячная толпа. А рядом с ним лежали полицейские и случайные прохожие, попавшие не в то время и не на то место. Или… место то, а время неподходящее. Или наоборот.
Опять раздался выстрел, но на этот раз совсем далеко – прозвучал, как рождественская хлопушка в другом районе.
Раненый полицейский затих.
Как бы он не умер, подумал Винтер. Наверняка тяжелый шок.
– Мы должны принести Йонни, – сказал Сверкер. – Там могут быть и другие раненые.
– ЭТО ПОЛИЦИЯ. УБЕРИТЕ ОРУЖИЕ. МЫ ДОЛЖНЫ ЗАБРАТЬ РАНЕНЫХ. МЫ ПОДНИМАЕМСЯ И ИДЕМ НА ПЛОЩАДЬ ЗАБРАТЬ РАНЕНЫХ. ЭТО ПОЛИЦИЯ. НЕМЕДЛЕННО УБЕРИТЕ ОРУЖИЕ. ЗДЕСЬ МНОГО ЛЮДЕЙ. ЕСТЬ РАНЕНЫЕ. «СКОРАЯ ПОМОЩЬ» ДОЛЖНА К НИМ ПОДЪЕХАТЬ.
Водитель одной из «скорых» дал несколько продолжительных сигналов, точно подтверждая его слова.
Винтер огляделся. Длинная узкая площадь, крыши, вывески магазинов. Сверкер, сжимающий в руке служебный пистолет.
– Убери, – сказал Винтер.
Йонни снова вскрикнул. Выстрелы прекратились. Винтер прищурился, пытаясь определить, есть ли кто-то на крыше, но солнце било в лицо, и через секунду перед глазами поплыли огненные пятна.
– ЭТО ПОЛИЦИЯ! МЫ ВЫХОДИМ НА ПЛОЩАДЬ. ЗА НАМИ ЕДЕТ «СКОРАЯ ПОМОЩЬ». МЫ ВЫХОДИМ НА ПЛОЩАДЬ.
Он встал и медленно обошел машину с мегафоном в руке, мысленно обругав себя идиотом. Потом двинулся по площади, осторожно, будто под ним не мостовая, а образовавшийся за ночь лед. Йон Стольнаке лежал неподвижно. Винтеру показалось, он что-то бормочет.
Он еще раз огляделся. Люди лежали прямо на асфальте и в арках дворов, но он не мог определить, ранены они или просто стараются укрыться от пуль. Рядом он услышал голос Сверкера и обернулся – тот стоял рядом. И Рингмар.
Винтер опустился на колени. Лицо раненого было совершенно белым, а брюки внизу живота пропитаны кровью. Оттуда, из-за машины, они этого не заметили. На этом фоне странно смотрелись начищенные до зеркального блеска ботинки.
Сверкер поднялся и махнул рукой. Водитель «скорой» в ту же секунду рванул с места, словно только и ждал этой отмашки. Взвизг пробуксовавших по асфальту шин точно послужил сигналом: люди стали подниматься с земли. Многих так трясло, что они вынуждены были снова сесть на асфальт. Кто-то навзрыд плакал.
Подъехали еще несколько машин «скорой помощи». Внезапно мимо прогрохотал трамвай, как видение из иного мира. Полицейские с помощью медиков выясняли, есть ли еще раненые. Стольнаке отнесли в машину и увезли. Страшно хотелось пить.
Странно, что девочка не купается в надувном бассейне. Такая жара. Прошло уже много дней. Было жарко, но она не помнила, когда видела девочку в последний раз. И мать не видела… но ей трудно следить за временем, она знала за собой этот грех. Слишком уж она стара… И Эльмера больше нет. Это он подводил часы и в бесконечные летние дни сообщал ей, что дело идет к вечеру. А сейчас темнеет намного раньше. Наступает осень.
Эстер Бергман сквозь щелку в окне слышала детские голоса. Она не любила открывать окна настежь, особенно в такую жару. На дворе еще жарче, чем в доме. В доме приятно.
Дети визжали, прыгая в воде. Хорошо бы им к морю… Море так близко, но поехать туда они не могут. Может, и не хотят, но и не могут. Все эти черноволосые детишки, их мамы или тетки… или кто они им… сидят в тени. Вероятно, там, откуда они приехали, даже и моря нет. Пустыня, должно быть… горы и все такое.
А у девочки волосы не черные. Не у всех детей во дворе черные волосы. Двор большой, что там на другом конце… даже в очках не разглядишь. Иногда ей казалось, что и дойти-то туда – путь не близкий. Еще хорошо, что до магазина она может добраться.
Эстер Бергман сняла очки, протерла и опять надела. Все равно видно плохо… Помыть их, что ли, с порошком? А может, и не в очках дело, а в глазах. Все равно нужно радоваться. Восемьдесят пять все-таки, а она еще управляется. И газеты читает – недолго правда. Быстро устает. И телевизор смотрит, если что-то интересное. Или объявление какое-нибудь. Люди вечно хотят что-то купить или продать – прямо смешно.
Ей казалось, что девочка живет в одной из квартир налево, с торцевой стороны, где черное крыльцо, но Эстер не видела, чтобы она входила или выходила. Рыжая она, что ли… Ей запомнилось, что девочка рыжая. Еще какая рыжая. И куда она делась? У некоторых детей волосы светлые. Не черные. А у нее рыжие. У нее – и больше ни у кого.
Она никогда не бегала. Эстер ни разу не видела, чтобы она бегала.
А у матери волосы светлые. И она всегда держалась на отшибе. Может, потому она и запомнила девчушку, что мать ее ни с кем не разговаривала. Да они долго и не задерживались в квартире. То уйдут, то придут. Куда они ходят? Да куда бы ни ходили, ей-то какое дело?
Мать курила. Эстер не нравилось, когда курят. В их доме почти никто не курил. Она по крайней мере не замечала. А эта шла с девчушкой мимо ее окон и курила. Из окна-то все видно.
Пару раз ей казалось – вот она, эта девчонка, но то были другие. А какой у нее голос? Она не помнила, чтобы та когда-нибудь говорила. И мать тоже. И между собой они не разговаривали. Как это – матери не поговорить с дочкой?
Что-то я по ней соскучилась, по рыженькой. Должно быть, переехали… Она постаралась вспомнить, не видела ли грузовик или еще что-то… Не вспомнила.
24
Ей дали платье, но она не хотела его надевать. Дядька велел переодеться и ушел. Она сняла штанишки и закашлялась. Лицо горело. Откуда взялась эта одежда? Совсем не новая и пахнет плохо.
Дядьки не приходили. Она вертела в руке бумажку. Может, ей велели снять брючки, потому что они ее ищут, эту бумажку? Тогда, наверное, сказали бы, а они промолчали. И куда теперь ее спрятать?
Она осмотрелась. Некуда. Но в платье есть кармашек внутри. У нее было раньше похожее.
Надела платье через голову, сложила бумажку вдвое, чтобы поместилась в кармашке. Похлопала ладошкой – ничего не заметно.
Похоже, они вернулись в тот же дом, где были сначала. А может, и нет. Было темно, но ей казалось, что это та же самая комната, хотя что-то в ней изменилось. Окна в другом месте? Разве можно передвинуть окно, как стол или стул?
Где-то там, за этими стенками, была мама. Она думала про маму, и каждый раз ей становилось очень грустно. Она похлопала себя по щеке, потом обхватила рукой лицо и представила, что это мама ее обнимает. И так и сидела, пока дядька не пришел с какой-то едой. Она испугалась и отняла руку.
– Спала?
Она хотела сказать, что да, спала. Подумала, что дядька хочет, чтобы она сказала: «Да, я спала». Но почему-то ничего не вышло. Ни единого звука. Получилось только со второго раза. И она опять начала кашлять. Хотела удержаться и снова закашлялась. И не могла остановиться. Испуганно смотрела на дядьку и кашляла.
Он подошел ближе, она вздрогнула и отодвинулась.
– Сиди смирно. – Он взял ее за плечо, положил руку на лоб и что-то пробормотал. – У тебя жар, – сказал он и выругался.
А она никак не могла удержать кашель. Он крикнул кому-то:
– У девчонки температура!
Там, снаружи, тоже выругались скверным словом.
– Сейчас принесу тебе попить чего-нибудь теплого, – сказал дядька.
«Мне и так жарко», – подумала она, но промолчала.
Он вышел. Платье под мышками и на спине стало мокрым, потому что ей было очень жарко. Она легла на матрас. Так было лучше, но ее сразу начал душить кашель. Она закрыла глаза. Дядька вошел в комнату, но она на него не взглянула. Не могла ни сидеть, ни смотреть.
– Надо сесть и выпить вот это, – сказал он.
Ей не хотелось садиться, но он ее поднял насильно.
– Выпей, пока горячее. – Она открыла глаза и увидела чашку. – А потом опять ляжешь.
От дядьки пахло дымом. От них обоих всегда пахло дымом.
Она отпила немного. Глотать было очень больно. Потом боль прошла, но когда она сделала второй глоток, опять вернулась.
– Горло болит?
Она кивнула.
– Скоро будет лучше, – сказал он.
– Можно, я лягу?
Он отпустил ее и забрал чашку.
Она закрыла глаза и задремала.
25
Рингмар вышел из кабинета Бертельсена, прошел в столовую и тяжело присел за столик. За окном гремели громкоговорители. Толпа на улице казалась больше, чем была на самом деле.
Появился Хальдерс. Налил себе кофе и кивнул в сторону окна:
– Чистый цирк.
– Ты так на это смотришь?
– Что, не то слово выбрал?
– Как тебе сказать…
– Цинично, да? Возможно… но я имел в виду зевак.
Шел уже второй день драмы, во всех таблоидах получившей название «террористический акт». Газеты продали в розницу двести тысяч экземпляров, и в этом нет ничего удивительного. Умники утверждали, что этого и следовало ожидать. И Бертельсен так сказал, хотя уж его-то умником никак не назовешь.
– И мы, которые должны быть на шаг впереди…
– Что? Где – впереди?
– Группа информации… У нас вроде бы везде должны быть щупальца. Чтобы предвидеть. Знать обстановку. Одним словом – на шаг впереди.
– Кто это-то мог предвидеть? – Хальдерс большим пальцем через плечо показал в направлении Уллеви.
– Я говорю в первую очередь о пальбе на Ворведерсторгет.
– Как, кстати, Стольнаке?
– Потерял много крови… но наверняка выкарабкается. Скоро сможет ходить.
– А мочиться-то он сумеет? Не говоря уж о…
– Но мы же не можем везде иметь людей, – прервал его Рингмар.
– И кто в такие времена способен быть на шаг впереди?
– Мы. Должны, но не в силах.
Хальдерс хмыкнул.
– Значит, опять нас распылят по горсточке.
– Надо как можно быстрее взять тех, кто стрелял.
– Это конкретно. Не то что… – Хальдерс оборвал себя на полуслове.
– Договаривай!
– Не то что убийство на озере. След остывает. И тебе это известно. Что бы там Винтер ни говорил – след остывает. Мы даже имени не знаем… Застряли, одним словом.
– Не произноси это вслух.
– Я говорю это тебе. Ты-то согласен?
Рингмар промолчал.
– Слушай, Бертиль, я только выражаю общее мнение. Надо что-то… Мы должны хоть немного приблизиться к решению. Я не говорю – решить. Приблизиться. Может, и решить в конце концов. Но нужно что-то…
– Машина, – сказал Рингмар. – Надо искать машину.
– Shot in the dark,12
– пожал плечами Хальдерс. – Ну хорошо. «Форд-эскорт». Это по крайней мере конкретно. И полно работы.
Снаружи опять заревел мегафон.
– Чудовищно, – неожиданно заявил Рингмар.
– Что – чудовищно?
Рингмар не ответил. Молча кивнул в сторону окна.
Трагедия перед трибунами Уллеви разворачивалась своим чередом. Отменили дружеский футбольный матч между Данией и Швецией, назначенный на вечер. Руководство шведской федерации футбола сделало официальный запрос – есть ли возможность исчерпать инцидент до матча, но никаких гарантий не получило. Разочарованию не было границ.
Выяснили личность парня в автобусе. Беженец-курд и его сын. После семи лет в Швеции их собирались выслать на родину. Мальчик родился здесь, ему шесть лет. Свободно говорит по-шведски. Миграционное управление уверено, что семья прибыла из Северного Ирана, куда их и собирались выслать. Альтернатива – Турция. Отец семейства утверждал, что и там, и там ему грозит тюрьма, а может быть, и смертная казнь. По разным причинам. Миграционное управление старалось доказать, что незыблемо придерживается принципов равноправия и справедливости – оказывается, приехав в Швецию, мужчина назвал фальшивое имя и национальность – из страха быть высланным назад. Миграционное управление допустить такого не могло – он соврал и, значит, должен быть выслан. А вдруг соврет еще раз?
Все это написано в газетах. Он сделал последнюю отчаянную попытку – пригрозил застрелить себя и сына, если им не разрешат остаться. Жена и две дочери под домашним арестом в лагере для беженцев в Даларне. Их вот-вот должны перевести в гетеборгскую тюрьму для депортации. Полиция призывает парня прислушаться к голосу разума. Так и кричат в мегафон: «ПРИСЛУШАЙСЯ К ГОЛОСУ РАЗУМА!» Оперативники обсуждают, настоящее ли у него оружие или игрушка. Никто не видел. Стоит ли штурмовать автобус? Опасно ли это? Можно ли при этом расстаться с жизнью?
Винтер стоял чуть поодаль от толпы зевак. Надо бы вызвать плотников, соорудить временные трибуны и брать за вход. Зрелище должно быть зрелищем. Мы скоро много чего увидим, так что лучше заранее позаботиться о зрителях.
Он прекрасно понимал, что парень, сидящий в автобусе, солгал не из-за присущей ему, по мнению миграционного управления, лживости. Он солгал во имя спасения жизни – своей и своей семьи. Что они там, с ума посходили? Что они думают? Что у него высокооплачиваемая служба и вилла в Тебризе? Что он все это оставил, чтобы с женой и мальчонкой пройти чуть не пешком по всей Сирии и добраться до Скандинавии? Или это действительно его вина: не сумел на безупречном шведском объяснить, почему не хочет и не может возвратиться в свою страну. Но извините – у нас нет места. Не хватает площадей. В Швеции, как известно, леса и степи перенаселены, а в деревнях столько народа, что не протолкнешься.13
Он зажмурился и увидел лес. Между деревьями поблескивает вода. Все зелено, зелено… и кто-то идет по тропе.
Этот кто-то – он сам. На руках у него ребенок.
Винтер открыл глаза. И на долю секунды мир показался ему черно-белым. Черный асфальт, белый, с садистской щедростью освещенный солнцем автобус. Там, внутри, наверняка не меньше пятидесяти градусов жары. Даже человеку, выросшему в одной из самых жарких стран мира, долго не выдержать. Надо с этим кончать.
К автобусу направлялась маленькая делегация переговорщиков. Толпа завороженно молчала. В небе завис вертолет. Где-то рядом бормотали в свои диктофоны теле- и радиорепортеры – описывали события, которые он видел и без них. Все это напоминало фильм. Он опять закрыл глаза. Знакомый приступ головокружения – как будто начал падать, но удержался. Или кто-то успел тебя подхватить.
Так не пойдет. Надо срочно поговорить с врачом. С Ангелой. Или с Лоттой.
Что-то сказал Рингмар – Винтер даже и не заметил, как тот оказался рядом.
– Что?
– Думаю, скоро закончится.
– Да…
– И думаю, найдем тех, кто стрелял на площади.
– Да… что-то слышал.
– От кого?
– От Бертельсена.
Рингмар сухо рассмеялся.
– Ну да… кому и знать, как не ему.
– Вообще-то это твоя… твоя епархия, Бертиль.
– Я его информировал.
– Что это было? Внутренняя разборка?
– Как посмотреть. В основе та же безысходность, что и тут. Тысячелетие кончается, и вместе с ним цивилизация… Во всяком случае, то, что мы привыкли ею считать. Цивилизацией то есть.
– Но мы все равно движемся в будущее.
– Еще как!
– Мы движемся в будущее, куда бы мы ни двигались…
Во внутреннем кармане ожил мобильный.
– Винтер.
– При-ивет, Эрик. Я думала…
– Здравствуй, мама.
– Что у вас там происходит? В газетах пишут что-то ужасное.
– Э-э-э…
– Сначала убийство. Потом кто-то стреляет… и еще этого ребенка похитили!
– Никто его не похищал.
– Как это – не похищал? Кто-то похитил ребенка и удержи…
– Это отец и сын.
– Отец и сын? Тогда я вообще ничего не понимаю.
– Э-э-э…
– Отец и сын! Еще того хуже!
Винтер не ответил – на столе зазвонил служебный телефон.
– Одну минутку, мама.
Он поднял трубку.
– Это Янне. Мы получили еще несколько откликов на нашу… афишу. Тебе прислать копии и распечатки прямо сейчас? Или зайдешь попозже?
Винтер посмотрел на свой стол. Надо хоть несколько минут побыть одному, чтобы вновь сосредоточиться на следствии по убийству. Пусть Меллерстрём аккуратно все рассортирует и…
– Перешли мне. – Он положил трубку и взял мобильный. – Да, мама. Могу говорить.
Мать звонила из их дома в Марбелле. Он не слышал голос отца, но догадывался, что тот где-то рядом, с бокалом в руке утомленно косится на пыльные пальмы за окном. Винтер не представлял себе их жилье – присланные фотографии мало что объясняли. Белый дом в ряду других таких же белых домов. Мать на террасе из белого камня. Вид у нее очень одинокий. Небо настолько синее, что кажется черным по контрасту с белыми домами. Наверное, снимал отец, иначе он и сам стоял бы на этой террасе. Мать смотрела прямо в камеру и улыбалась, но Винтер, во-первых, хорошо ее знал, а во-вторых, разглядывал снимок достаточно долго, чтобы понять – счастливой эту улыбку не назовешь. Так выглядит человек, достигший наконец своей цели и вдруг сообразивший: это совсем не то, что он искал.
По какой-то странной ассоциации Винтер вспомнил встретившегося недавно прохожего. На голове у него был великолепный, почти неотличимый от живых волос парик, а на физиономии горестная мина. Вот так. Мечта осуществилась, у него шикарная шевелюра, а он все равно несчастлив. Мать жила в раю, но это, очевидно, был какой-то другой рай. Не ее. Не тот, в который она стремилась.
– Лотта говорила, ты к ней заходил. Я очень рада. И она, кстати, тоже. Тебе полезно это узнать.
– Да.
– Это для нее очень важно. Она куда более одинока, чем тебе кажется.
«А почему бы вам тогда не вернуться?» – подумал Эрик.
– Они с девочками собираются нас навестить в октябре.
– Это хорошо…
– Ты не забыл, что в октябре у нее сорокалетие? Представь только – сорок лет!
– Серьезная дата.
– Твоя старшая сестра.
– Мама, я…
– Мне уже просто неудобно опять просить тебя приехать. Это нехорошо с твоей стороны, Эрик. Мы очень хотим тебя видеть. Особенно отец.
Он не ответил. В трубке послышался какой-то шум. Испанская птица. Или порыв испанского ветра.
– Не знаю, что я должна сделать, чтобы ты приехал.
– Тебе ничего не надо делать, мама.
– А я и не могу.
– Давай не будем про это говорить.
– А ты не мог бы позвонить в следующие выходные?
– Я постараюсь.
– Ты никогда не звонишь. Глупо даже просить. А как у тебя с Ангелой?
Вопрос застал его врасплох. И что на это ответить?
– Вы все еще встречаетесь?
– Да.
– Как бы хотелось на нее посмотреть…
Эстер Бергман стояла у дверей магазина и разглядывала большую доску объявлений. Молодцы. Раньше ее не было. Единственная на всю округу.
Сумка была тяжелой – она накупила еды на несколько дней. По нынешним временам стало куда трудней найти то, что хочешь. Все новые и новые товары… Кто их покупает? Наверное, приезжие из далеких стран. Странные какие-то овощи, консервы… Она ест не так уж много овощей, а эти-то… что это за овощ она видела? Ни переда, ни зада, даже как резать и то непонятно.
Она с трудом стала читать объявления. Община проводит спевку. Надо бы пойти. Владельцы недвижимости устраивают праздник для жителей, но, похоже, не для всех. А почему? Полиция прилепила объявление: кто-то исчез. Теперь вечно кто-то исчезает… Она вспомнила рыжую девочку и ее светловолосую мать. Тихие такие… и где они теперь? Эта рыженькая… она так забавно играла в песке. На нее было приятно смотреть, сидя у окна.
Интересно, куда они уехали? Жаль, она так и не поговорила с девочкой. Вот так… то того жаль, то этого. Много чего жаль, когда стареешь. Потому так и плохо быть старой. Настоящие старики и старухи жалеют, что сделали в жизни что-то ненужное. А у нее все наоборот. Жаль, что у нее нет детей. Может, это и не ее вина, может, у Эльмера чего-то там не хватало. Но он не хотел ходить по врачам, а она послушалась. Зря послушалась. Знать бы тогда, что состаришься и будешь сидеть да горевать… не о том, что сделала, а о том, чего не сделала. Тосковать о несовершенных грехах.
Она еще раз с трудом прочитала объявление. Почему бы им не напечатать буквы покрупнее? Хотите, чтобы читали, пишите нормальными буквами.
Она пошла домой. Опять вспомнила о рыженькой и удивилась – что это я все время о ней думаю?
На доме, где помещалась контора управления недвижимостью, тоже висело объявление. Здесь-то хоть буквы крупные. Жилищные вопросы. С понедельника по пятницу с восьми до девяти, а по вторникам еще и с шестнадцати до восемнадцати. Что это за «жилищные вопросы»? Она не знала. Но наверное, тому, кто решает «жилищные вопросы», известно и кто куда переезжает. Вот завтра она пойдет и спросит. А то так и будет ходить и думать – когда они переехали и куда? Рыженькая с матерью?
26
Ночью жара спала. Винтер проснулся и мгновенно почувствовал – воздух в квартире изменился. Пахло по-другому, было сумрачно и прохладно. Лето, дожив до глубокой старости, скончалось, и природа с облегчением справляет поминки.
Он спустил босые ноги на еловые доски пола. Пол был тоже прохладным. Зевнул – вчера засиделся допоздна за компьютером. Ноутбук так и стоял открытым на столе в гостиной. Вся обстановка выглядела сегодня совершенно по-иному. За четыре месяца он привык к яркому, беспощадному свету, от которого некуда скрыться. Сейчас квартира казалась пасмурной и таинственной, словно он во сне переехал в другую. Куда-то подевались резкие тени на стенах и полу, освещение стало мягким и рассеянным.
Он вышел в кухню и поднял жалюзи. Небо затянуто жемчужно-серой пеленой. Маркизы в кафе на другой стороне парка блестят под невидимым дождем. Прошел трамвай, рассекая лужи, словно катер, и даже с похожим звуком. На противоположной стороне улицы мальчик гуляет с собакой. А может, и не мальчик, а девочка. Одним словом, ребенок. Ярко-желтый дождевик и такая же зюйдвестка. Ярко-желтый ребенок неизвестного пола. Собака покаталась по траве, отряхнулась, окатив прохожих тучей брызг, неуклюже прыгнула на хозяина и лизнула в нос.
Он надел халат, прошел в гостиную и открыл окно. Шипение плещущей из-под колес воды создавало ощущение, что он вышел из каюты на палубу. В комнате было тепло, но термометр за окном показывал меньше двадцати.
Он глубоко вдохнул и понял, что чувствует себя превосходно. Сонливость как рукой сняло. Тяжкая, давящая жара последних недель вогнала его чуть ли не в депрессию.
И не только его. Люди в такой зной теряют рассудок. Эта идиотская перестрелка, отец с сыном в автобусе…
Драма с малолетним заложником закончилась вполне мирно. Парень оставил оружие в салоне и вышел с понурой головой. Мальчик выглядел веселым и бодрым, держал отца за руку и махал матери, которая тоже умоляла мужа сдаться.
Им пока разрешили остаться. Адвокат написал обжалование в миграционное управление, но вряд ли им дадут вид на жительство. Правительство придерживается твердой линии. Отчаяние воспринимается властями как попытка шантажа.
Винтер посмотрел на запад – все то же. Ни единого просвета. А когда повернул голову, мальчика с собакой уже не было. Суббота, девять утра. Накануне он решил побыть дома. Вечером у него опять кружилась голова – недолго, две-три секунды. Переутомление. Лучше дать себе передышку и хоть денек посидеть в тени.
А сегодня все по-другому – ни солнца, ни тени. Не было и чувства, будто земля уходит из-под ног. И никаких головокружений. «Я, оказывается, куда больше северянин, чем предполагал, – решил Винтер. – Мне нужна прохлада, а порой и холод. Тогда я могу работать по-настоящему. Но искупаться в море тоже неплохо… иногда».
Он пошел умыться. Даже здесь, в ванной, несмотря на полное отсутствие окон, освещение казалось другим. Как это возможно? Наверное, дело в глазах. Он посмотрел в зеркало – глаза ясные, никаких красных прожилок, то и дело появлявшихся в последнее время.
Вернулся в гостиную и долго глядел на экран компьютера, не прикасаясь к клавиатуре. Ночью он попытался рассортировать и проверить материалы, и главные, и неглавные, словно железнодорожный смотритель на станции, методично проверяющий все ветки – основные, запасные, тупиковые. Что могло быть упущено? Каждый след где-то кончался. Он уже несколько раз побывал на месте обнаружения трупа – вдруг они чего-то не заметили. В канаве. В траве.
Много времени ушло на проверку так называемых сигналов от общественности. Тридцатилетние светловолосые женщины… Кто-то видел их при «загадочных» обстоятельствах, кому-то они казались не в себе, внушили подозрения… Их было довольно много, но ни один след не привел к… Хелене.
Винтер послал запрос в Интерпол. Раньше он туда не обращался, и, наверное, правильно делал – никаких результатов. Вряд ли она прибыла из какой-то другой страны. Все пломбы в зубах сделаны в Швеции, в том числе и поставленные в детстве. Конечно, она могла какое-то время жить и за рубежом, но это совсем другое.
Он обзвонил полицейские управления по всей стране. У него появилась пара сотен новых корреспондентов в «Group wise».14
Электронная почта, разумеется, большое благо, но и источник стресса. Никогда в жизни ему не приходилось получать и писать столько писем.
Они несколько раз говорили с мальчиками насчет лодки. Те, очевидно, ничего не утаивали, но их лодкой кто-то воспользовался. Скорее всего именно эту лодку Андреа Мальтцер видела в ту ночь на озере. Если видела… Он несколько раз мысленно возвращался к их разговору. Что-то… он точно не знал, что именно – что-то не стыковалось в ее рассказе. С чего она пошла пешком? Могла же вызвать такси прямо на парковку… Может, она все же хотела потом вернуться и воспользоваться машиной фон Холтена?
А может, она была там не одна?
Именно эту последнюю фразу он написал ночью, когда еще не спала жара: «А может, она была не одна?» Она, эта фраза, и красовалась сейчас перед ним на экране – крупным шрифтом, посреди протокола допроса Андреа Мальтцер.
Двое полицейских день и ночь работали с компьютерной базой данных – искали таинственный «форд-эскорт» в определенном им, Винтером, регионе. Начали с регистрационных номеров, начинающихся на «Н». И здесь стопроцентной уверенности не было, но с чего-то же надо начинать. Или это просто… самоуспокоение? Безымянная Хелена… Никуда они не сдвинутся, пока не станет известно, кто она. Он это знал точно. Знали и другие.
Он вышел в кухню и поставил воду.
Насыпал заварки в чайник и сунул в тостер два ломтя черствого хлеба – он и купил его черствым накануне вечером. Надо бы надеть штаны и сходить в пекарню на той стороне парка. «И почему бы мне так и не поступить? Сегодня – не вчера, сегодня я в форме…»
Сказано – сделано: натянул шорты, рубаху, бросил халат на постель и вышел на улицу.
Свежий хлеб с маком и бриош. Он шагал по мокрому газону парка, в сандалиях на босу ногу, наслаждаясь приятной влажной прохладой. Дождь даже не шел – медленно, сплошной пеленой, опускался на землю. Винтер наслаждался неизвестно откуда взявшимися, почти забытыми запахами мокрой травы и невидимых цветов. Промытая дождем площадь выглядела совершенно иначе: она уже не была огненно-белой, как вчера, а заиграла мягкими, размытыми красками. Не узнать.
Не чай, а кофе с молоком. Выжал три апельсина. Сварил вкрутую яйцо, очистил, разрезал пополам и посыпал черным перцем. Теплый хлеб с маслом и черешневым вареньем… вторая чашка кофе, и вот он уже готов к новым подвигам.
Эстер Бергман осторожно высунула руку из окна. Дождь приятно щекотал ладонь. Ей показалось, что на улице темно. Солнца нет – и сразу темно.
Она не выходила из квартиры уже несколько дней. Пришла тогда из магазина и почувствовала слабость – ноги сделались словно ватные. Легла и уснула, а когда проснулась, было уже темно. С трудом заставила себя встать и раздеться. Наутро собиралась пойти в эту жилищную контору, или как ее там называют, но так и не собралась – не было сил, хотя девочка по-прежнему не выходила из головы. Днем пришли из социальной службы – эта новенькая, она даже имени ее не знала, рыскала по дому, делая вид, будто убирается. Убралась, называется, – как все было до нее, так и осталось. Посуду, правда, помыла – кружку и две тарелки. А иногда моет уже перемытую – думает, я не вижу. Хочет показать, что я уже ни на что не гожусь. Слава Богу, жизнь прожила и себя содержала в порядке, да и Эльмера в придачу.
– Шо делашь? – спросила она, притворяясь совсем старой и бессильной.
– Прибираю немного у нашей Эстер, – ответила та.
За дурочку, что ли, она меня считает. Что ж… как есть, так есть. Стариков никто не слушает.
– Скоро мы покушаем, – сказала новенькая.
Что за слово дурацкое – «покушаем»… и почему «мы»? Она же не собирается со мной есть?
– Поди-ка, деушка, поблизее. – Эстер нарочито по-старушечьи помахала ей рукой. Она как-то навещала подругу, та-то уже вообще ничего не помнила и вот так махала рукой, сама не зная, кому и зачем. Новенькая нависла над ее постелью. Она, может, и добрая девушка, а все же не семья. Об этом и думать не надо… Оттого, что она думает, семья не появится. Сколько ни думай. Подруга у нее есть. Подруга – тоже неплохо. Хотя… когда Эстер была у нее последний раз, та ее не вспомнила. «Знала я когда-то одну Эстер… А ты ее помнишь?» И глаза были такие… Не важно. У нее есть подруга, а у той есть она, Эстер. И все. Не важно, что у нее творится в голове. Подруга есть подруга.
– Иде ты таперь, деушка?
– Я тут, Эстер… Что это с тобой нынче? Где ты витаешь?
– Дак спроси у кого… была гдей-то здеся, в постели…
– Жар у тебя, что ли… – Девушка положила ей ладонь на лоб.
– Наложение рук… полезно и приятно… – пробормотала Эстер.
– Чашку чаю?
– Спроси у кого… кто ее знает, старую клячу… чаю ей или чего…
– У Эстер нынче веселое настроение.
– Кофий она хочет, Эстер-то, не чай, а кофий… – Эстер надоело имитировать деревенский диалект, подслушанный в фильме по повести Астрид Линдгрен, и она перешла на обычный тон: – Знаешь, лежу я и все время думаю об одной вещи.
– Какой вещи?
– Ты обращаешь внимание, кто живет здесь у нас во дворе?
– В каком смысле?
– В каком смысле… в таком и смысле. Вы же все работаете со стариками… ходите по домам.
– Эстер хочет спросить, помним ли мы наших клиен… ну, тех, кого мы навещаем? Ясное дело. Конечно, помним.
– Нет-нет… я не про то. Других… ну, тех, кто здесь живет.
– Другие?
– Ну да… дети. Дети с мамами.
– Вот Эстер про кого… Не знаю… даже не знаю, что сказать… Нет, не думаю…
– Что ж… на нет и суда нет.
– А Эстер имеет в виду кого-то…
– Да ладно… проехали.
Что она все время повторяет – Эстер да Эстер… У нее даже голова заболела слушать свое имя.
– В общем… тут была маленькая девчушка. Рыженькая такая. Она все сидела вон там, – показала она за окно. – И мать… Куда-то они пропали.
– Эстер их уже не видит?
– Эстер их уже давно не видит.
– Рыжая девочка? А сколько лет?
– Маленькая… лет пять. Может, шесть. Нет, наверное, пять.
Девушка задумалась. Или сделала вид, будто задумалась. От нее пахло табаком. Наверное, соображает, под каким предлогом выйти покурить.
– И мама ее тоже курила…
– Что сказала Эстер?
– Я сказала, мать этой рыженькой тоже курила… Если это, конечно, ее мать.
– А как она выглядела? Мать?
– Светловолосая… а как выглядела… Как все молодые выглядят нынче.
– А она молодая?
– Для меня теперь все молодые.
Девушка улыбнулась и снова задумалась. Или притворилась.
– Нет… – сказала она после паузы. – Не помню… Я их как бы не вижу перед собой. Но я же и во дворе-то не бываю. Приду, сделаю, что надо, – и по другому адресу… Нет. Не помню.
– А теперь Эстер хочет кофе, – сказала Эстер Бергман. Она уже втянулась в эту игру – называть себя в третьем лице.
Та опять положила руку ей на лоб.
– Пусть Эстер лежит и никуда не выходит, – сказала она. – Сейчас принесу кофе.
– Куда мне идти?..
А теперь она сидела у окна, подставив руку дождю. Хорошо, что дождь. Старики тяжело переносят жару. Она слышала, что даже и в других странах старики в жару стараются никуда не выходить.
Она убрала руку, но окно не закрыла. Мокрый сад пах, как в детстве.
И вдруг ее словно ударило – ей показалось, что там, за окном, мелькнула рыжая головка. Она наклонилась и открыла окно настежь, чтобы лучше видеть. Нет… показалось. Несколько детей играли под навесом, но рыжих среди них не было. Вот так, подумала она. Уже и привидения мерещатся.
Анету Джанали выписали из больницы. В квартире воздух застоялся. Она открыла окно. Ветра почти не было, но на подоконнике взвилось маленькое облачко пыли. Первое, что она сделала, – включила стереосистему. И это был не джаз.
Время еще не позднее, середина дня, но ей казалось, что наступил вечер. Яркое августовское солнце уже не просвечивало насквозь всю квартиру. Это хорошо – и для души, и для головы, решила она и налила себе немного виски из почти полной бутылки, так и стоявшей на столе в кухне. Последний раз она пила виски как раз в тот вечер, когда ей сломали челюсть. Странное чувство… они сидели здесь с Лиз, выпили по глоточку виски и пошли пройтись. А теперь она вернулась и тоже налила себе глоток, словно все это время каким-то образом взяли в скобки. Лучше бы это произошло на службе… Она отхлебнула чуть-чуть и сморщилась, насколько позволяла еще не зажившая челюсть. Алкоголь тут же маленьким костерком побежал по нервам и сосудам. Куда лучше болеутоляющего. Она сделала еще один крошечный глоток. Ник Кейв пел, как он стоит в углу медленно темнеющей комнаты… people they ain’t no good… Но она не вслушивалась в текст, положила ноги на стол и вдыхала запахи своей квартиры. «Я и в самом деле неплохо себя чувствую, – подумала Анета. – Даже хорошо».
27
Эстер Бергман пила кофе, а размышляла совсем о другом. Молодой человек по радио сказал, что уже восемь часов. Она давно встала и оделась. Из социальной службы сегодня не придут, и слава Богу.
Нынче, как и вчера, шел дождь, и это тоже слава Богу. Дышать легче. У нее, правда, с этим делом нет таких бед, как у других стариков. Дышала она хорошо. Да и дождь не то чтобы сильный, а так, приятный дождичек, ей даже казалось, будто она в такую погоду лучше видит. Все чистое, промытое, как в новых очках, если их протереть кусочком замши.
Перед конторой она задержалась и прочитала вывеску. Так, на всякий случай. И почему-то занервничала. Ну не глупость ли – идти и расспрашивать чужих людей про эту рыженькую… и ее маму. А ей-то какое дело… Не повернуть ли назад?
– Госпоже Бергман не следовало бы стоять здесь на дожде. – Из конторы вышла девушка. – Могу я вам чем-нибудь помочь? Может, вам надо что-то купить?
– Нет… нет, спасибо. – Она узнала эту девушку. Та всегда ей улыбалась и здоровалась. – А вы даже и имя мое помните…
– Госпожа Бергман так долго здесь живет… Мы с вами разговаривали пару раз. Меня зовут Карин Сольберг.
– Долго живу? Как построили дом, так и живу…
Они действительно переехали сюда в 1958 году, когда все было новеньким и светлым. Эльмер не рассказывал, откуда взялись деньги, а она и не спрашивала. Она никогда и ни о чем не спрашивала. Глупо. Надо было интересоваться.
– Госпожа Бергман промокла…
– Вот я и говорю – войти-то можно? Хочу спросить кое о чем…
– Конечно! Давайте руку. Я вам помогу подняться по лестнице.
В кабинете горела настольная лампа. На столе – ворох бумаг. Зазвонил телефон, но девушка была занята – помогала Эстер устроиться на стуле поудобнее. Она могла бы и сама, но… почему бы нет?
Телефон звонил долго, потом замолк, и только тогда девушка сняла трубку.
– Кто-то уже повесил трубку, – удивилась Карин Сольберг и внимательно посмотрела на Эстер.
Чему это она удивляется? Звонков пятнадцать было, не меньше.
– Погода-то как переменилась, – неожиданно сказала Карин.
Эстер Бергман не ответила. Она обдумывала вопрос, и ей было не до погоды.
– Приятно, правда? После такой жары…
– Я хочу спросить, – решилась наконец Эстер. – Там, у нас во дворе… жили девочка с мамой… в квартире с торца. Может, вы знаете, куда они делись?
Девушка смотрела непонимающе. Ей, похоже, хотелось продолжить разговор о погоде. Смотри-ка, раньше только старики говорили о погоде, а теперь, видно, и молодые тоже…
– Маленькая такая девочка… рыженькая.
– Что имеет в виду госпожа Бергман?
– Да вот как раз и имею в виду – давно я ее что-то не видела. Рыженькую. И маму не видела. Потому и спрашиваю.
– А они… знакомые госпожи Бергман?
– Нет… какие знакомые… А что, незнакомых нельзя искать?
– Ну почему… Но вы хотите что-то про них узнать?
– Я же говорю – давно не видела… А вы?
Карин Сольберг встала, подошла к шкафу, достала небольшую папку и положила перед Эстер.
– Здесь список квартир в вашем доме. С триста двадцать шестой по четыреста восемьдесят шестую.
– Да… и…
– Госпожа Бергман говорит о маленькой девочке с рыжими волосами… А ее мать? Как выглядела мать?
– Откуда мне знать, мать или не мать? Вроде мать… Волосы светлые… а больше-то и не скажу. Я с ней и не общалась ни разу.
– Мне кажется, я их помню, – сказала Карин. – Не так много рыжих.
– У нас-то во дворе? Совсем нет. Она одна и была.
– Мать-одиночка с ребенком… – ни к кому не обращаясь, произнесла Карин Сольберг, роясь в бумагах.
– Я видела объявление, – вдруг сообразила Эстер. – Полиция повесила.
Девушка оторвалась от чтения.
– Что вы сказали?
– Объявление висит на магазине. Кого-то разыскивают. – Почему-то раньше Эстер об этом не подумала. – Молодую женщину со светлыми волосами.
– Вот как?
– А они вам не дали такое объявление? Полицейские? Должны были дать.
– Я была в отпуске. И у нас тут был ремонт… Чувствуете, госпожа Бергман? До сих пор краской пахнет.
– Нет… я не чувствую.
Карин Сольберг опять углубилась в бумаги.
– У нас несколько одиноких матерей с детьми… У той был только один ребенок? Эта рыжая девочка?
– Ну да… У мамы волосы светлые, а девочка рыженькая.
– Я имею в виду не это… У нее был только один ребенок? Мужа вы не видели?
– Нет… мужа не видела. И других детей не видела. Только эту, рыженькую.
– И вы не знаете точно, в каком подъезде они жили?
– Нет… от меня не видно. Где-то с торца.
Девушка еще раз перелистала бумаги и вытащила один лист.
– Скорее всего квартира номер… Может быть… – Она подняла глаза на Эстер. – Ищу возможные квартиры и персональные номера…
С подобными вопросами к ней обращались не в первый раз. Весной один жилец обратил внимание, что давно не видел соседа, хотя свет в квартире горит. Через неделю он позвонил в контору. Карин Сольберг пошла по адресу. На звонок никто не ответил. Она приоткрыла почтовый люк на двери – на полу в прихожей валялся целый сугроб газет, реклам и писем. Родственников не нашлось. Она обратилась в полицию. Старика обнаружили мертвым – он так и сидел в кресле. Только потом она вспомнила и удивилась, что никакого запаха не почувствовала.
Она продолжала водить ручкой по колонкам таблицы.
– Есть что-нибудь?
– Это может быть Хелена Андерсен… Наверное, госпожа Бергман спрашивает насчет Хелены Андерсен, – сказала Карин и пробормотала номер квартиры, который Эстер не расслышала. – Через два подъезда от вас.
– А у нее рыжая девочка?
– Здесь таких данных нет, – улыбнулась Карин Сольберг. – Но… подождите-ка… здесь написано, что у нее маленькая дочь по имени Йенни.
– Йенни?
– Да… может, это их вы и ищете. Но я не скажу, как они выглядят, пока не увижу.
– Как же вы увидите, когда их нет? Они уехали…
– А когда вы видели Хелену Андерсен в последний раз? Или дочку?
– Как теперь вспомнишь… С месяц, наверное. Когда жара стояла. И потом еще долго было жарко. А теперь погода испортилась, хотя мне-то даже и лучше…
– Они могли отправиться в отпуск. Или к знакомым. К родственникам.
– Уж больно долго…
Карин Сольберг сделала жест, из которого Эстер поняла, что девушка вполне допускает такую возможность – ну что ж, некоторые уезжают и надолго.
– Я думала, они переехали…
– Нет. Они не переезжали.
– Не переезжали… но их нет. Долго уже… с месяц или больше.
– Давайте сделаем так: сходим туда и позвоним в дверь.
– И что тогда? Если они откроют… что мы скажем?
– Придумаю что-нибудь, – улыбнулась девушка.
Эстер Бергман не решилась идти с Карин и пошла домой. Карин позвонила в квартиру. Никто не открыл. Позвонила еще раз и приложила ухо к двери – звонок работает. Приподняла почтовый люк – рекламы, какие-то письма… не так много.
Она спустилась по лестнице и пересекла двор.
Эстер Бергман открыла сразу, как будто стояла за дверью и дожидалась, пока девушка вернется.
– Там никого нет.
– А я что говорю? Я все время твержу: там никого нет.
– Какая-то почта лежит в прихожей, но этому много объяснений.
– Я бы хотела услышать одно…
– Я могу сделать для госпожи Бергман вот что… – «И для себя тоже, – подумала она. – Мне бы тоже хотелось понять, в чем дело». – Я могу пойти в фирму, которой принадлежит дом, и узнать, заплачено ли за квартиру.
– А им это известно?
– Уже середина сентября… Узнаем заодно, если не заплачено, посылали ли Хелене Андерсен напоминания.
– Я-то все думаю о рыженькой…
– Госпожа Бергман… вы понимаете, о чем я говорю?
– Не глухая… и из ума если и выжила, то не совсем… Идите в вашу фирму. Это правильно.
Плата за квартиру поступила в конце августа. С опозданием на день, но перед этим как раз были выходные. Как бы то ни было – почтовый перевод пришел меньше двух недель назад. Хелена Андерсен, очевидно, получая счет за квартиру, сразу шла на почту и платила. Здесь многие так делают – идут в почтовую контору на Ленсмансторгет и платят.
Эстер Бергман сказала, что мамы с дочкой давно не видно. Все, конечно, относительно… Старики говорят одно, а думают другое. «Как и все прочие», – мысленно улыбнулась Карин Сольберг… Но старикам неделя может показаться месяцем… или наоборот. У стариков время тянется медленно, а им часто кажется, что быстро. Карин иногда думала о стариках – как они сидят в одиночестве со своими мыслями. Им, наверное, так много всего хочется рассказать… И может, еще больше они хотят утаить.
Она подошла к своей конторе. Прием окончился. Она представила себе дверь Хелены Андерсен и попыталась вспомнить лицо. Ничего не вышло. Рыжая девочка… Может, она и видела ее когда-то, но не запомнила. Слишком много лиц приходится наблюдать, а сейчас она вернулась из отпуска, масса новых знакомств… ну и все такое прочее.
Эстер Бергман не в маразме. Здоровье у нее, конечно, так себе, но она умна и мыслит вполне логично. Наверное, ей было нелегко собраться и прийти к ним в контору. И если она говорит, что не видела маму с дочкой уже давно, скорее всего так оно и есть. Только что это значит? За квартиру заплачено. Они же не должны круглосуточно сидеть дома.
Могла встретить мужчину, подумала Карин Сольберг. Встретила мужчину и переехала к нему, но свою квартиру пока оставить не решается. Мало ли что. Скажем, эта Хелена Андерсен не особенно доверяет мужчинам, поскольку с ней уже такое бывало. Очень может быть. Весьма вероятно. Такое случается сплошь и рядом. Карин посмотрела на безымянный палец. Полоска от обручального кольца все еще заметна.
Она взглянула на памятки на стене, вспомнила слова Эстер и пошла в магазин. На доске объявлений действительно висел плакатик. Ламинированный – полиции, очевидно, было важно, чтобы текст не смыло первым же дождем. Среди других пожелтевших и полусмытых объявлений полицейская афишка блестела и отсвечивала как новенькая. Как же я ее раньше не замечала? Наверное, солнце было слишком ярким…
Сначала она в отличие от Эстер не поняла, какое отношение все это имеет к ним. И вполне может быть… Да нет, не может. Не может быть. Она же заплатила за квартиру.
Карин вернулась в свой кабинетик и села. Нет… сейчас кто-нибудь явится, и тогда у нее ни на что не будет времени.
Она заперла кабинет, вернулась в жилой комплекс и опять позвонила в дверь Хелены Андерсен. Никто не открыл. Она вновь заглянула в почтовый люк и попыталась разглядеть лежащую на полу почту. Реклама. Несколько бело-коричневых конвертов. Похоже, счета. А может, и не счета, но почту точно давно не открывали.
Газет нет. Тоже ничего не значит – многие теперь не выписывают газеты. У кого нет денег, другие пользуются Интернетом. Вдруг ей стало не по себе – шаги… или показалось? Она вжала голову в плечи и на цыпочках быстро спустилась вниз.
Во дворе никого не было. Она вычислила, куда выходит кухонное окно. Жалюзи опущены. Единственное окно с опущенными жалюзи – кухонные окна у других открыты. И ниже, и рядом, и выше. Жара кончилась, с опущенными жалюзи в квартире в такую погоду темно и неуютно.
Она вышла на улицу и отыскала окна Хелены Андерсен с наружной стороны дома. Это было нетрудно – и здесь жалюзи закрыты. В принципе это нормально – если человек уезжает, то опускает жалюзи. Через минуту… Что это? По коже побежали мурашки… Нет, наверное, опять показалось. Тень какая-то за окном… или движение… А я-то что уставилась? Она быстро опустила голову, чтобы не видеть этой тени… Ее вдруг охватил ужас, будто с нее сняли кожу… но через секунду она пришла в себя.
Карин, чувствуя себя полной дурой, позвонила в квартиру Атанассиу, как раз под Хеленой Андерсен. Мужчина, открывший дверь, был ей знаком, поэтому она без долгих разговоров спросила, что ему известно про соседей сверху. Он покачал головой – давно их не видел. Как давно? Кто знает… Трудно сказать. Нет, ничего не слышал. У них всегда очень тихо. Ясное дело, ребенок бегает иногда, но звукоизоляция хорошая, пусть бегает, их это не беспокоит. «Мой потолок – их пол», – ткнул он пальцем вверх с таким умным видом, что Карин Сольберг сразу вспомнила: философия родилась не где-нибудь, а именно в Греции.
Она решила еще раз посмотреть полицейскую листовку у магазина. Что-то ее туда тянуло. Проходя мимо квартиры Эстер Бергман, она заметила, что та торопится открыть окно и что-то спросить, но не стала ждать. Почему-то Карин решила не говорить старушке, что квартплата недавно внесена. Может, ей хотелось сохранить для Эстер загадочность происходящего. Все-таки развлечение. Что-то там происходит, и надо разгадать, что именно. И меня она тоже заинтриговала…
Она подошла к доске объявлений и записала номер телефона следственного отдела окружного полицейского управления.
Госпожа Бергман сказала, что собирается написать в полицию письмо. Может ли Карин Сольберг ей помочь?
– Если госпожа Бергман хочет что-то сообщить полиции, не проще ли туда позвонить? Я могу вам…
– Не люблю телефон. Что по нему скажешь?
28
Они сидели в кухне – Карин Сольберг и Эстер Бергман. Дождь тихонько барабанил по жестяному откосу окна. Это окно и есть весь ее мир, подумала Карин. А может, и не только… но она частенько сидит у окна и смотрит во двор. Иначе старушка ничего бы и не заметила. Какие-то привычные лица перестали появляться. Лица и голоса – знакомые лица и знакомые голоса незнакомых людей.
Она сидит и слушает крики детей за окном, но это крики издалека. Из другого мира, мира за этим стеклом, запотевшим внизу и исчерченном струйками дождя. Они еле слышны, эти крики, да и дети почти не видны – яркие цветные пятна. Особенно яркие, когда идет дождь. Карин с трудом оторвала взгляд от окна и повернулась к Эстер.
– Что госпожа Бергман хочет, чтобы я написала?
– Напишите, что мы волнуемся, куда делись мама с дочкой.
– Надо, наверное, упомянуть про полицейское объявление… ну, насчет этой убитой женщины.
– Да-да… напишите, что мы видели их плакат. И что у матери светлые волосы.
– Хорошо.
– И не забудьте уточнить, в каком именно дворе они жили…
– Нет, конечно. Не забуду.
– И не надо писать, сколько мне лет.
Карин Сольберг улыбнулась и посмотрела на старушку. Вспомнила, как обстоятельно та доставала бумагу из красивого старинного секретера в гостиной.
– Разумеется… ни слова о возрасте.
– О моем возрасте ни слова… а про их возраст обязательно. А то они подумают, это кто-то другой.
– Пишу.
– Не забудьте отметить, что их уже давно не видно. Задолго до дождей.
– Но мы же не знаем точ…
– Не понимаю, что вы хотите сказать. Я-то знаю.
– Хорошо…
Карин Сольберг задумалась. Какое вообще право они имеют вмешиваться в личную жизнь Хелены Андерсен? Может, она как раз и хотела исчезнуть. Хотела, чтобы ее оставили в покое. Это нормально. И девочка еще маленькая, ей не надо торопиться к началу занятий.
Вдруг ей пришло в голову, что можно было бы справиться в детском саду поблизости. Но в круг ее обязанностей это не входило. Так… простое любопытство.
– И подпишитесь своим именем, – неожиданно заявила Эстер.
– Почему, госпожа Бергман?
– Вам будет проще объясняться с полицией, когда они приедут на этих своих машинах.
– Но ведь это госпожа Бергман так уверена, что…
– Я же говорю, вам проще с ними… Не люблю, когда много народу… на этих своих машинах, да еще собаки… или лошади, упаси Бог.
– Не думаю, что приедет столько народу… в лучшем случае один или двое. Зададут несколько вопросов, и все. И когда они еще приедут… и приедут ли вообще.
– Не приедут? Как это – не приедут?
Карин Сольберг не знала, что возразить. Она посмотрела в окно – а вдруг появятся мама с дочкой? «Идут себе, держась за руки, и посмеиваются над нашими глупостями…»
– Может, и не писать это письмо, – неожиданно засомневалась Эстер Бергман.
– Мы же его уже написали.
– Тогда не посылать?
– Вы не хотите его посылать?
– Ну…
– Тогда не пошлем.
– Но говорить с полицией будете вы.
Карин с трудом следила за ходом мысли старушки.
– Давайте так, – сказала она. – Говорить будем вместе. Я буду сидеть рядом.
– Это другое дело.
– Запечатываю и бросаю в ящик?
– Сначала прочитайте еще раз.
Она прочитала письмо и подумала, что лучше бы его и в самом деле не посылать. В полицию, наверное, приходят сотни, если не тысячи таких писем. И как там решают, что принимать всерьез, а что нет? Нельзя же проверить все подобные сигналы…
Винтер вытащил из растущей с каждым днем кипы материалов следствия очередной рапорт. Надел пиджак и открыл окно. Ночью дождь перестал, воздух был свежим и прохладным.
В Гетеборге, Кунгельве, Кунгсбаке и Херрюде нашлось сто двадцать четыре белых трехдверных хэтчбека «Форд-эскорт GLX 1,8» выпуска девяносто первого – девяносто четвертого годов с первой буквой регистрационного номера «Н». Странно, но ни одной машины с сочетанием «НЕ» не обнаружилось.
Он в сотый раз просмотрел видеозапись и в сотый раз убедился, что на сто… или почти на сто процентов можно быть уверенным только в первой букве.
Какая-то из машин в списке попала на видеозапись. Что она там делала?
Сто двадцать четыре штуки… Цифра почти неподъемная. Надо поговорить с каждым… и сколько это займет времени?
Две машины в момент убийства числились в угоне. Это, с одной стороны, могло затруднить дело, а с другой – помочь. Они с них и начали. Один «форд» нашелся сразу – стоял чуть ли не поперек разметки на парковке перед зданием «Swedish Match».15
С пустым бензобаком. Другая так и не нашлась. Это осложняло дело, но могло что-то и дать. Метод исключения… хороший метод. Но сто двадцать четыре исключения? Выяснить у каждого, где он был и чем занимался в определенный день и час? Всех выслушать, сделать выводы, понять, кто врет и почему…
Вот это и правда серьезная проблема – вруны. Люди врут, не только совершив что-то противозаконное. Они врут, потому что повели себя в какой-то ситуации аморально или неэтично по отношению к своим близким или работодателю… Это, конечно, нехорошо с их стороны, но законом не преследуется. И они приложат все усилия, чтобы скрыть правду – и даже если мы поймаем их на слове, это им ничем не грозит. И добровольно они не откроются – пусть убийца или насильник гуляет на свободе, им наплевать. Мало кто играет с открытыми картами. Но и в этом случае обнаружить крапленые карты ничуть не легче.
Скоро начнут поступать протоколы допросов водителей «фордов». Чтобы не пугать людей, эти допросы назывались беседами.
Он не находил себе места. В переносном «Панасонике» в который раз крутился диск Колтрейна, но и Колтрейн не приносил душевного равновесия. Он отбивал ритм указательным пальцем по столу. Соло на контрабасе Эрла Мея… студия Хакенсек, Нью-Джерси, 1957 год. Винтер никогда там не был. Надо же сохранить что-то и на потом.
Янне Меллерстрём появился, когда началось изысканное фортепианное соло Рея Гарланда.
– Уютно у тебя, – сказал он.
– Входит в условия работы.
– Разве что у шефов…
– Конечно. Только у шефов.
– И что это? – Меллерстрём кивнул в сторону «Панасоника».
– «Клэш».
– Что?
– «Клэш». Английский рок…
– Никакой это, к черту, не «Клэш». У меня есть их диск.
– Ладно, я пошутил. А ты что, не узнаешь?
– Кто-то здорово чешет на фоно. А теперь… труба. Должно быть, Герб Алперт.
Винтер засмеялся.
– Тихуана Брасс… Отец тоже его любил.
– Вот как?
– Да ладно… Я тоже пошутил. Не только же шефам шутить… Думаю, если слушатель – Винтер, то музыкант скорее всего Колтрейн.
– Конечно… но ты же не за тем явился, чтобы послушать Колтрейна.
– Пришло одно письмецо… хочу, чтобы ты на него взглянул.
Он передал Винтеру копию.
Винтер прочитал письмо и поднял глаза на Янне – бодр, как всегда. Его регистратор тщательно отбирает почту, причем Винтер прекрасно знал – у Янне какое-то особое чутье, которое часто, даже очень часто, оправдывалось.
– И почему ты думаешь, что здесь что-то есть?
– Не знаю… – пожал плечами Меллерстрём. – Может, потому, что писали двое… эта пожилая дама и девушка…
– И написано-то с каким-то сомнением…
– Вот именно! Пишут не для того, чтобы покрасоваться, а действительно обеспокоены…
– Ты имеешь в виду – не психи?
– Ну да.
– И эта… как ее… Карин Сольберг добавляет, что, если мы сочтем все это заслуживающим внимания, можем позвонить… Так и пишет: «заслуживающим внимания».
– Я заметил.
– А что ты скажешь?
– Насчет чего?
– Заслуживает внимания или нет?
– Я затем к тебе и пришел.
– Хорошо… – Винтер потянулся к телефону. За последнюю неделю это было не в первый раз. Они неоднократно беседовали с родственниками по поводу так называемых исчезновений, и всегда этим исчезновениям находилось объяснение. Скорее всего и тут… В худшем случае попала в больницу и не успела сообщить соседям.
– Они даже имя не указывают. «Молодая женщина с ребенком». – Он набрал обозначенный в письме номер.
– Не указывают…
– Как я и думал… Халло! Комиссар окружной полиции Эрик Винтер. Следственный отдел. – Он жестом попросил Меллерстрёма убавить звук. – Да, мы получили ваше письмо. Поэтому я и звоню… Нет-нет, это всегда хорошо – быть начеку. Как я понял, беспокоится главным образом… Эстер? Это как раз то, чего нам не хватает в обществе – чтобы люди о ком-то беспокоились, кроме самих себя.
Он вновь с досадой махнул рукой – да выключи ты, к черту!
– Не только Эстер… Хелену Андерсен действительно давно никто не видел, – сказала Карин Сольберг по телефону из Хисингена.
Винтер не поверил своим ушам. Может, он услышал собственные мысли? Опять возникли видения, как тогда, в жару, когда ему все время представлялось лицо его Хелены в безжалостном освещении морга?
– Простите… – сказал он. – Повторите, пожалуйста, как ее зовут.
– Хелена. Хелена Андерсен. Я не хотела писать имя, потому что…
– Значит, женщину, которую вы долго не встречали, зовут Хелена? – недоверчиво переспросил Винтер. Ему было трудно говорить, голос сел. Меллерстрём непонимающе уставился на него.
– Что-то не так? – встревожилась Карин Сольберг. – Мы что-то сделали не так?
– Нет-нет, что вы… вы все сделали замечательно. Обязательно приедем и поговорим. Можем мы встретиться… – он посмотрел на часы, – через полчаса? У этого двора в жилом комплексе, о котором вы пишете?
– Не знаю, успею ли…
– Это может оказаться очень важным.
– А вы всегда так делаете?
– Простите?
– Проверяете все сигналы вот так… сразу?
– Мы должны увидеться и поговорить.
– Тогда встретимся в моей конторе, – предложила она. – Это совсем рядом с парковкой, вы сразу увидите. – Она продиктовала ему адрес. – А госпожу Эстер Бергман тоже попросить прийти?
– Пока не надо. Мы поговорим немного и зайдем к ней сами. Можете ей передать?
– Она как раз этого и боится… что явится сразу много людей в форме…
– Понятно… передайте, что я буду один.
– Она почему-то думает, будто к ней ввалится целая рота полицейских в мундирах и с собаками на поводках.
– Я приду один, – повторил Винтер. – Приятный молодой человек, которого она вполне может пригласить на чашку кофе.
Голосом он овладел. Но во лбу, прямо над глазницами, пульсировала глухая боль.
Во всем есть свой смысл.
Хальдерс старался не размышлять, почему именно врет сидящий перед ним пожилой человек – может, просто нервничает, а может, пытается что-то скрыть. Ничего серьезного, мелкое вранье… Когда много лет работаешь в полиции, замечаешь этот ускользающий взгляд, особенно если человек хочет выглядеть искренним на все сто процентов.
Может, стоит допросить его пожестче.
– У меня нет дел с этой бандой уже… уже лет десять. – Свидетель приехал прямо из своей автомастерской. Следы масла на руках, грязные ногти – Хальдерсу он казался симпатичным, несмотря на вранье. Белая сорочка, брюки цвета хаки – точно такие любит Бертиль.
– Какая банда?
– Да вы же знаете. Мы уже об этом говорили.
– Я не говорил ни о какой банде.
– Значит, кто-то еще сказал… Но я чист. Завязал.
– А это вообще возможно? Завязать?
– Конечно… о них много лишнего пишут. Столько всякой пропаганды…
– Вы считаете, это пропаганда?
– Я считаю, что это преувеличение, – сказал свидетель. Звали его Юнас Свенск.
– Много лишнего… значит, не так все страшно. И все же вы решили завязать?
– Что?
– Ваше же выражение. «Я завязал».
– Что ж… завязал, значит, завязал. Меня в чем-то подозревают?
Хальдерс не ответил.
– Меня подозревают?
– Я прошу всего-навсего рассказать подробнее о Петере Буландере.
– Он работает у меня в мастерской… вот и все, что могу сказать. Почему бы вам не поговорить прямо с ним?
– А вот он как раз и есть подозреваемый…
– Знаю… знаю, его задержали за эту перестрелку на Ворведерсторгет… но он утверждает, что его там не было.
– Его опознали, – сказал Хальдерс. – У него в руках была винтовка, а когда мы пришли к нему домой, его «ремингтона» на месте не оказалось.
Юнас Свенск пожал плечами:
– Винтовку могли украсть. И он говорит – украли. И на вид он… в общем, таких тысячи. Но я ничего не могу утверждать. И я его не защищаю – как я могу защищать или обвинять, если ничего не знаю? Знаю только, что он в этот день был свободен от работы… Но это я уже говорил. А меня-то там точно не было. У меня алиби.
Хальдерс промолчал.
– Это же не преступление – нанять человека на работу.
– Нет.
– Не можете же вы меня в чем-то обвинять только потому, что я когда-то был в «Ангелах Ада». И Петер тоже. Сказано – завязал. Это были грехи молодости.
– Да…
– И если вы считаете это гангстерской разборкой, то ошибаетесь.
– А почему мы должны так считать?
– А разве нет?
– Разборка между бандами?
– Ну да…
– Или разборка в пределах одной банды?
– Ну да. Не знаю.
– Даже и для завязавших не секрет, что в «Ангелах Ада» в Гетеборге то и дело происходят внутренние разборки.
– Да, читал что-то в газетах… А это были не «Bandidos»?16
Хальдерс еще раз прикинул, почему Свенск притворяется дурачком.
– Пощупайте арабов.
– Арабов? – удивился Хальдерс.
– Ну, этих… исламистов. Скорее всего это они. У них летом все время были свары. Вы это знаете не хуже меня. Поглядите хотя бы, что происходит в Алжире.
29
Рингмар пересек мост. Вдоль гавани в тумане стояли длинные товарные составы.
– У меня такое чувство, что я здесь уже проезжал, – сказал он.
– И не так давно.
Винтер напряженно думал, что их ждет. Очень хотелось курить. Он вынул из жестяной плоской коробочки сигариллу, но зажигать не стал.
– То из-за солнца ни черта не видно, то из-за тумана.
– Трамвай! – крикнул Винтер, и сигарилла выпала изо рта. – Осторожней!
Трамвай с истерическим звоном прокатил в нескольких сантиметрах от переднего бампера.
– Они думают, что одни на дороге, – проворчал Рингмар и отпустил сцепление.
– Технически так оно и есть. Если под дорогой подразумевать рельсы.
– Не придирайся.
Он тоже нервничает, подумал Винтер. Болтовня помогает снять излишнее напряжение, а вот столкновение с трамваем – вряд ли.
Они приближались к Ворведерсторгет. Площадь словно парила над землей – в тумане очертания домов казались нереальными.
– Как будто это произошло лет десять назад… в другое время. Или в другой стране.
– Так оно и есть, – сказал Винтер.
– След совсем слабый.
– Они долго держались… не давали о себе знать. Может, что-то извне?
– А может, из-за жары.
– В кожаной куртке всегда жарко.
– Теперь «Ангелы Ада» то и дело появляются в костюмах. – Рингмар покосился на графитового цвета пиджак Винтера от «Корнелиани» и на плащ от «Оскар Якобсен».
– Если появляются вообще… Они, как английские футбольные хулиганы.
– В каком смысле?
– Их не видно… но они есть.
– Но наши-то «ангелы» вроде бы под контролем… Или мы так себя успокаиваем: «ангелы» под контролем.
– «Ангелы» очень изменились… – Винтер повернулся к Рингмару. – И речь не только о футболе.
На указателе было написано «Норра Бископсгорден». Винтер покосился на огромные жилые комплексы. Верхние этажи тонули в дымке. Дома были такими длинными, что, казалось, уплывали на север… в туман. Стены пестрели параболическими антеннами. Словно огромные слепые глаза, устремленные в космос. Или уши… уши, настроенные на звуки и видения далеких стран, которые снятся людям по ночам.
– Никогда не видел столько парабол в одном месте, – удивился Рингмар.
Винтер не ответил, рассматривая карту.
– Димведерсгатан, – сказал он. – Жилищная контора, Димведерсгатан.17
– Подходящее название… И смотри, куда она ведет! Вот здесь, в самом конце, – Зимняя школа. Туман, туман… а потом бац! – и зима.
– Ничего случайного в мире нет, – заключил Винтер.
Карин Сольберг ждала их на улице перед входом в контору. Среднего роста, темноволосая, в дождевике. Винтер удивился – у девушки было откровенно азиатское лицо. Китай… или Корея. По телефону она говорила без малейшего акцента. Скорее всего выросла в этих краях. Или даже родилась. Он вспомнил Анету. Чему он, собственно, удивился?
Они прошли в контору. Карин пригласила их сесть, однако Рингмар остался стоять, только расстегнул плащ. Винтер сел было, но, увидев, что никто не последовал его примеру, тоже поднялся.
– Значит, квартирная плата за сентябрь внесена, – отметил он. И что, собственно, мы здесь делаем? – Я правильно вас понял?
– Да. Сразу после выходных.
– Так что напоминание посылать не пришлось.
– Нет… этим, собственно, не я зани… В общем, напоминание посылают обычно через пять-шесть дней просрочки.
– И вы утверждаете, что не видели… Хелену Андерсен и ее дочь уже давно.
– Не я… госпожа Бергман. Я даже не уверена, что помню их в лицо. Я здесь не так давно работаю.
– А как зовут дочь?
– Йенни.
– Откуда вам это известно?
Она показала рукой на списки жильцов на письменном столе.
«Собственно, нет такого закона – квартирную плату может внести кто угодно, не обязательно квартиросъемщик. Был бы такой закон, мы никуда бы не ездили, – подумал Винтер. – Сиди и жди, пока настанет час платить за квартиру».
– В этих двух жилых комплексах триста квартир. И текучесть у нас в районе… сами понимаете. А этот комплекс, где живет… жила… живет Хелена Андерсен… самый большой.
– И пожилая дама тоже там проживает?
– Эстер Бергман? Да… через два подъезда.
– Тогда пошли к ней, – сказал Винтер. – И позвоните, пожалуйста, слесарю… есть такая должность?
Карин Сольберг молча кивнула.
В таком тумане невозможно понять – кончился дождь или еще идет. Бесконечные красные кирпичные дома, составляющие жилые комплексы Норра Бископсгорден. Многоэтажные постройки, которые они видели на въезде, были только по периметру – стояли как часовые. Или как стены, отгораживающие жизнь в районе от окружающего мира. А здесь, внутри, дома сравнительно невысокие, с просторными дворами и детскими площадками. Небольшое футбольное поле. Семь на семь играть можно, прикинул Винтер. Шведский флаг. Мимо прошли несколько человек – ни одного светловолосого. У магазина поодаль стоял крытый грузовичок с яркой надписью «Симмо Гросс».
Они вошли в широкие ворота. Большой двор, хотя в таком тумане определить трудно. Во всяком случае, другого конца почти не видно. «А для Эстер, должно быть, всегда так, – подумала Карин Сольберг. – Все в тумане. Я сейчас вижу ее глазами». Несколько детей висят на маленькой шведской стенке. Две женщины в черном держат над собой дождевик, как палатку. Один малыш крикнул что-то, что именно, Винтер не расслышал. Голос словно утонул в тумане, затерялся в стенах домов.
Они свернули налево ко второму подъезду. Винтер прочитал список жильцов у лифта. Али. Хайави. Гюльмер. Санчес. И наконец Бергман. По две квартиры на этаже. Они прошли пол марша по лестнице, и Карин позвонила в дверь. Он посмотрел на Рингмара. Черт, он же обещал прийти один! Не успел Винтер додумать эту мысль, как дверь открылась. Старушка точно ждала их звонка.
Они выпили крепкого кофе. Эстер Бергман предложила еще по чашке, и Винтер с удовольствием согласился. В комнате немного пахло пылью и чем-то сладковатым – обычный стариковский запах. Гобеленчики на стене с вышитыми мудрыми изречениями. Окно приоткрыто, со двора доносятся крики детей.
– Значит, госпожа Бергман не видела Хелену и ее дочку уже давно? – спросил он как можно мягче.
– Я и не знала, как ее зовут.
– Девочку зовут Йенни.
– Рыженькая. И что с ними случилось?
– Пока неизвестно. Затем мы и приехали.
– Но если приехали, значит, что-то случилось?
Рингмар выразительно посмотрел на Винтера, а Карин взглянула в окно. Может, со старушкой поговорить позже?
– Мы получили письмо госпожи Бергман и приехали.
– А он и в самом деле полицейский? – спросила Эстер, глядя на Винтера.
– Да. – Винтер поставил чашку. – Я полицейский.
– Такой молоденький…
«Ну вот, опять я заговорила, как старуха. Нервничаю, что ли? – подумала Эстер. – Но этот-то, длинноволосый… И одет, будто на свадьбу собрался. Полицейские же стригутся коротко, как тот, второй. Тот и постарше, но почему-то молчит».
– Такой молоденький, – повторила она. – Не намного старше ее.
– Кого?
– Ее. Матери. Ну, которая со светлыми волосами.
– Значит, они не появлялись с тех пор, как… переменилась погода? Когда кончилась жара?
– До этого… задолго до этого. Жарко было, это да. Я сидела у окна, а их не видела.
Они вышли во двор. Дети куда-то разбежались, или их позвали домой. Начинало темнеть.
– Будем открывать, – сказал Винтер. Рингмар молча кивнул. – Но сначала позвоним в дверь. – Он посмотрел на Карин Сольберг.
Та достала мобильный и набрала номер слесаря. Винтер приветливо помахал Эстер Бергман, которая так и не отходила от окна.
– Она что, всегда здесь сидит?
– Думаю, довольно часто. И не она одна.
– А вы тоже живете в этом районе?
– Я? А какое это имеет значение?
– Может, и никакого… Я, скорее, хотел спросить, насколько хорошо вы здесь ориентируетесь. Я имею в виду, в нерабочее время.
– Я живу рядом с Висельгренплац.
– Далеко…
– На транспорте – быстро.
– Я посмотрел в конторе расписание – вы здесь каждое утро?
– С восьми до девяти.
– То есть все эти дома принадлежат одной компании? «Бустадсбулагет»? «ББ»?
– Все, на сколько хватает глаз.
– В такую погоду глаз на много не хватает…
– И в хорошую тоже… – сказала Карин, – но мне нравится. Здесь неплохо, хотя народ по ту сторону реки… Те, кто живет в центре, считают, что здесь прямо Сталинград какой-то.
– Похоже на Лютцен, – заметил Винтер.
– Или на Гетеборг, – вставил Рингмар. – Кто-то к нам идет.
– Это слесарь, – сказала Карин Сольберг.
Подъезд был тщательно убран. Пахло моющим средством. Из декоративных соображений стены были не оштукатурены – на красивой кирпичной кладке висела остекленная доска со списком жильцов.
Перес, Аль-Абтах, Вонг, Шафаи, Густавссон.
Второй этаж. Хелена Андерсен.
В висках стучало. Ему было не по себе, и Рингмар явно это заметил. Бертиль знал, что Эрик окрестил неизвестную Хеленой, и никогда не спрашивал почему. Бертиль понимал – даже если держишь в руке самую что ни на есть крошечную ниточку, которая отчего-то кажется тебе важной, дело идет лучше.
Кто-то что-то сказал, но Винтер не расслышал.
– Второй этаж? Андерсен? – переспросил слесарь.
Он кивнул.
Они не стали вызывать лифт, поднялись пешком. На двери, над табличкой с надписью «X. Андерсен», висел детский рисунок. Винтер наклонился. Корабль на море. Небо над кораблем разделено на две части: справа идет дождь, а слева сияет солнце. В одном из круглых иллюминаторов видна голова: глаза, нос и рот. В самом низу подпись: «Йенни».
Он выпрямился, нажал на кнопку и вздрогнул. Звонок за дверью был еле слышен, но показался Винтеру очень громким. Рингмар надел перчатку и приподнял почтовый люк. На полу лежали рекламки и, похоже, несколько писем.
Винтер вновь позвонил, подождал и позвонил в третий раз. Никто не открывал. Ему вдруг захотелось повернуться и уйти, словно он испугался предстоящего зрелища. Словно бы внутри его ждало что-то такое жуткое, чего он и представить себе не мог. Он сглотнул и кивком попросил слесаря открыть дверь. Запасной ключ уже торчал в замке.
Дверь распахнулась. В прихожей было темно, все та же реклама и письма на полу в бледном прямоугольнике света из какого-то окна. Винтер попросил всех подождать, достал из кармана пластиковые бахилы, надел и двинулся вперед. Первое, что он услышал, – тихое урчание холодильника. Он повернул голову – вон он стоит. В кухне. Кухонное окно выходило во двор, точно как у Эстер Бергман. В застоявшемся воздухе пахло пылью и чем-то еще. Дверь направо закрыта. Впереди вторая дверь – очевидно, в гостиную. Напряжение железным обручем сдавило голову. Винтер с трудом преодолел желание достать пистолет. Он покосился на запертую дверь и двинулся дальше. Остановившись на пороге гостиной, он огляделся. Диван, столик, кресла. Маленький остекленный шкафчик с посудой. Телевизор. Комод. Засохшие цветы на узком подоконнике. На полу ковер, на стене – картина, изображающая индианку в национальном костюме.
Он все же достал оружие, резко толкнул закрытую дверь и отпрянул к стене прихожей. Подождал немного, прислушиваясь. Ничего, кроме тяжелого дыхания его спутников, сгрудившихся на пороге квартиры.
Винтер заглянул в открывшуюся дверь. Комната была длинной и узкой, по сторонам – две кровати. Одна побольше, другая, у дальней стены, поменьше. Окно во двор. Платяной шкаф с открытой дверцей. Над маленькой кроваткой – множество детских рисунков. Винтер шагнул вперед и заметил, что большая кровать стоит под углом к стене, отчего комната кажется чуть шире, чем на самом деле. На окне – растения, но против света из закрытого жалюзи он не понял, живы они или засохли. Окно заперто, и в комнате жарко. Лето здесь задержалось, ему некуда было уйти. Он подошел поближе и стал рассматривать рисунки. Почти везде шел дождь, а на некоторых, как и на двери в прихожей, одновременно с ним светило солнце. Что бы это могло значить?
На ночном столике рядом с большой кроватью стоял телефон, пустой стакан и газета. А возле телефона – цветная фотография светловолосой мамы и ее рыженькой дочки. Женщина слегка улыбалась, почти не разжимая рта.
Это была Хелена.
Смерть не сильно изменила ее лицо. Хелена оказалась Хеленой.
Они, конечно, уже сделали кое-что, чтобы найти ее убийцу, но с этой минуты начнется следствие, которое они доведут до конца.
А сейчас ему было очень грустно и страшно. Он стоял в этой более чем скромной спаленке и смотрел на фотографию… Хелена наконец вернула свое имя. Девочка на снимке улыбалась во весь рот. Не так сдержанно, как мама. Девочку зовут Йенни, и они не знают, где она и что с ней. Сначала Винтер почувствовал облегчение, которое быстро сменил страх. Они должны в первую очередь искать девочку. У него заболела правая рука. Он посмотрел и увидел, что до сих пор судорожно сжимает пистолет. У них было тело без имени. Теперь у тела есть имя, но появилось еще одно имя… без тела.
Отделаться от этой мысли он не мог.
30
В квартире Хелены Андерсен работали три криминалиста и фотограф. Медленно, тщательно, строго соблюдая протокол, они наносили нингидрин на предполагаемые отпечатки пальцев, в том числе и на лежащую на ночном столике газету. Винтер знал, что нингидриновый метод помогает зафиксировать даже очень старые отпечатки. Центральная лаборатория криминалистики в Линчёпинге умудрилась идентифицировать отпечатки столетней давности на исторических документах. Соли и белки в человеческом поте впитываются в бумагу и остаются… словно рукопожатие через века.
Отпечатки на стали вообще невозможно стереть. Они словно выгравированы на металле. Есть методы, позволяющие обнаружить отпечатки пальцев даже на влажной бумаге.
Техники-криминалисты убирали в специальные пакеты стакан на столе, детские игрушки – со всем этим гораздо удобнее работать в лаборатории.
На стены и полы наносили черный угольный порошок. Бейер не любил угольный порошок – ему было жалко квартиру. Железо в порошке окислялось и оставляло безобразные пятна. Порошок наносили кисточкой, выжидали, пока он заполнит отпечаток и фиксировали липкой лентой.
Отпечатки на выключателях, на дверях, на столе… на всем, до чего человек постоянно дотрагивается руками.
Иногда отпечаток снять трудно. В таких случаях сначала делают фотографию и только потом пытаются зафиксировать его угольным порошком. Так поступают почти всегда, чтобы исключить всякий риск. Фотографы используют только черно-белую пленку. Цвет не имеет значения. Важен рисунок.
Карин Сольберг плакала и никак не могла остановиться. Они сидели в ее крошечной конторе.
– Эстер была права! Эстер была права!
– Да. Эстер была права.
– А что она говорит теперь?
– Я побеседую с ней чуть позже.
– Какой ужас! – всхлипнула Карин. – Девочка…
– Значит, вы ее не помните?
– Сейчас я вообще ничего не помню. И… может, попозже вспомню что-нибудь.
– Нам потребуется ваша помощь при опознании.
– Что это значит? Мне придется ехать в морг?
– Да… нам надо опознать труп как можно скорее. Пожилой даме, к сожалению, тоже нужно будет поехать с нами.
Она замолчала – похоже, пыталась что-то вспомнить.
– Звучит, конечно, странно, что я их не помню… но я совсем недавно здесь работаю, я уже говорила… А они, наверное, не из тех, кто любит быть на виду. То есть мать…
– Быть на виду?
– Ну да… Есть такие люди, их почти не видно.
Винтер прекрасно понимал, о чем она говорит. Одиночество часто заставляет человека прятаться в свою раковину. Одиночество и бедность. Винтер тоже родился в небогатой семье, но отец разбогател, когда Эрик был еще маленьким. Он провел первые годы жизни на окраине Гетеборга, в одном из бесчисленных многоквартирных муравейников. И до сих пор помнил этот мир. Как-то он сел на трамвай и полдня плутал по городу, прежде чем кто-то помог ему найти свой дом.
– Замыкаются в себе, – сформулировал он больше для себя, чем для Карин.
Девушка снова всхлипнула.
У маленького стадиона собралась небольшая толпа зрителей: играли две девчачьих команды. Неподалеку стоял патрульный автомобиль. Надо его оттуда убрать, мельком подумал Винтер.
Подул западный ветер, и шведский флаг на флагштоке ожил. И флаг надо бы приспустить…
– Значит, плата за квартиру внесена. Что вы еще можете сказать по этому поводу?
– Да ничего… Я нашла эти сведения в компьютере в районной конторе «ББ».
– Значит, можно всегда узнать, заплачено ли за квартиру?
– Ну да. В компьютере.
– Как происходит оплата? Предварительно напечатанные извещения?
– Да… или через обычный расходный ордер.
– А где они хранятся?
– Что именно?
– Расходные ордера.
– На почте… или в банке. Думаю, копии есть и здесь, в котельной… то есть в конторе. Мы так ее называем, поскольку она в том же здании, что и котельная.
– Значит, квартплату внесли либо по предварительно напечатанному платежному извещению, либо вручную заполнили расходный ордер?
– Да.
– Но вы не знаете, как именно?
– В компьютере это не видно. Только результат – заплачено. И все.
– Но если кто-то заполняет ордер вручную… то копия должна сохраняться? Или как? – Это «или как» чудака-собачника так и прилипло к языку.
– Думаю, да.
– И в таком случае кто-то должен был написать ее имя, чтобы показать, что заплачено именно за эту квартиру, а не за другую.
– Достаточно номера квартиры.
– А этот номер стоит на платежных извещениях?
– Да.
– А сейчас я застану кого-нибудь в этой вашей… котельной?
Она посмотрела на часы.
– Думаю, да. Лена должна быть на месте. Могу позвонить.
Винтер кивнул. Карин набрала номер и с кем-то поговорила.
– Она у себя. – Карин повесила трубку.
– Вы не могли бы пойти со мной?
– Не знаю… я в таком виде… – шмыгнула она носом. Глаза красные и заплаканные, куда тут пойдешь? Да какая разница, подумать только, убитая была почти ее ровесницей… и этот ребенок. Конечно, надо действовать как можно быстрей.
– Да, – поднялась она со стула. – Я иду с вами.
Винтер позвонил по мобильному Рингмару и попросил начать беседу с Эстер Бергман… И убрать машину со стадиона.
Он нажал кнопку отбоя и сунул телефон во внутренний карман пиджака.
Они вышли на улицу. Винтер посмотрел на болельщиков. В основном выходцы из Юго-Восточной Азии. Как и девушка рядом с ним.
– Здесь у вас многонациональное общество.
– Меньше пятидесяти процентов шведских граждан.
Он посмотрел на нее сверху вниз – она была почти на голову ниже его.
– Я-то гражданка Швеции.
– Я не спрашивал.
– Южная Корея. Меня удочерили… Кое-кто называет это похищением.
Винтер не стал комментировать неожиданное заявление.
– Я знаю своих настоящих родителей.
– А вы еще не были… там?
– Пока нет.
Лена Суоминен ждала их в районной конторе «ББ». Она уже нашла копию расходного ордера, по которому было внесено 4350 крон за трехкомнатную квартиру площадью 69,9 квадратного метра.
Винтер повертел в руках бумажку.
– Значит, это копия?
– Да. Нам пересылает их главная контора, а они, в свою очередь, получают их с почты. Я так думаю.
– И вы их архивируете?
– Да.
– А где оригинал?
– Вероятно, в Почтовом банке в Стокгольме. Как и платежные извещения. Все идет туда.
Винтер еще раз посмотрел на копию. Кто-то от руки написал номер счета «ББ» – 882000-5. Прямыми, почти печатными цифрами. В клеточке «сообщения» стояла еще одна цифра. Ни имени, ни адреса.
– А это что – номер квартиры?
– Да. Триста семьдесят пять. Это номер квартиры.
– Так что имя писать не обязательно?
– Нет.
– Скажите, а часто ли платят за квартиру таким способом? Я имею в виду – вручную?
Лена Суоминен, как ему показалось, улыбнулась.
– Некоторые теряют готовые платежки. И звонят сюда, спрашивают номер счета. Но это не тот случай.
– Простите?
– Для расходных ордеров существует другой номер счета.
Винтер еще раз посмотрел на копию.
– Восемьсот восемьдесят два три ноля – пять?
– Нет. Это обычный счет «ББ».
– Но значит, можно послать деньги и на этот, как вы говорите, обычный счет? Не обязательно на тот, другой, для заполненных вручную ордеров?
– Да.
– Но тогда надо знать этот номер… например, прочитать его на платежном извещении… – Он не столько спрашивал, сколько пытался понять. – И этот номер счета один для всех съемных квартир вашей компании в Гетеборге?
– Да.
– А сколько всего квартир в Норра Бископсгорден?
Лена Суоминен задумалась. Ей было около пятидесяти. Широкое умное лицо. Она говорила с заметным финским акцентом, что немного скрашивало официальный тон.
– Около тысячи двухсот.
– И многие оплачивают счета за квартиру на почте, если я правильно понял? Даже те, кто платит по извещениям?
– Да.
– И по расходным ордерам?
– Да… многие не используют извещения, потому что не в состоянии заплатить всю сумму разом. Они вручную заполняют ордер и платят сколько могут. К сожалению, это так. Очень печально – и для них, и для нас.
– То есть платят по частям?
– Да… или по крайней мере вносят первый взнос. Иногда он же и последний.
– И часто так бывает?
– Все чаще и чаще.
Одиночество и бедность… Как быть, если человек в состоянии заплатить только за часть своей квартиры? Воздержаться от посещения гостиной?
– А иногда мы даже не можем понять, кто и за что заплатил. Ни имени, ни адреса, ни номера квартиры. А деньги переведены.
– И что вы с ними делаете?
– Держим на особом счету. Я называю его слякотным.
Винтер еще раз прочитал копию. Оригинал, значит, лежит в Стокгольме… Можно попросить переслать его, предварительно осторожно поместив в пластиковый конверт. Какая-то ниточка… Определенно. Ниточка.
– Большинство платят в ближайшей почтовой конторе? Ведь так?
– Так. Это я знаю точно. Почта на Ленсмансторгет.
– А как вы можете знать точно? Ведь в компьютере этих данных нет…
– Нет.
Внизу на бумажке стоял длинный ряд цифр. Среди них ему удалось вычленить дату, когда сделали перевод. Как и сказала Карин Сольберг – в первый же рабочий день сентября. Хелены Андерсен уже две недели не было в живых.
– А что значат другие цифры? После даты? – спросил он.
Лена Суоминен взяла у него копию.
– Это код почты. Думаю, те же цифры стоят и на квитанции, которую получают плательщики.
Винтер прочитал вслух:
– 01-223730. – Он понятия не имел, откуда эти цифры взялись и что они значат, но это, в конце концов, можно выяснить.
А может быть…
– Это, случайно, не телефон почтовой конторы?
– Нет, – покачала головой Лена Суоминен.
– Дайте мне, пожалуйста, телефонный каталог, – попросил он и нашел нужный телефон в рубрике «Почта». Обслуживание заказчиков.
Он набрал номер, и автоответчик поставил его на очередь. Винтер повесил трубку и нашел номер конторы на Ленсмансторгет. После двух сигналов трубку сняла женщина.
– Добрый день, меня зовут Эрик Винтер. Я комиссар уголовного розыска. Мы расследуем преступление, и мне нужны от вас кое-какие факты. Нет, только факты… Нет! Вам это ничем не грозит! Речь идет о цифрах на квитанц… Да, именно эти… Нет-нет, квитанция у меня в руках… Прошу вас! Слушайте внимательно! Что значат следующие цифры?
Ему наконец удалось втолковать подозрительной работнице почты, где он взял эти цифры.
– Значит, первые две цифры – тип услуги? Ноль один означает внесение денег? А следующие четыре? Да, сразу после ноль один… П-номер? То есть где именно внесены деньги? – Он повернулся к Лене и Карин и, прикрыв рот рукой, сообщил, что собеседница пошла за какой-то папкой. – Да… 2237. Да… Мольнлюке? Точно… Да, эти самые цифры. А после них идут… Что?.. Литра? Литера! И литера… это касса? Вы сказали, касса? Значит, цифры ноль ноль три ноль – это номер кассы, принявшей оплату… То есть вся комбинация цифр означает, что деньги именно за эту квартиру были внесены второго сентября в почтовой конторе в Мольнлюке в определенную кассу? Ноль ноль три ноль? Спасибо…
Он повесил трубку и посмотрел на женщин.
– Сами слышали, – заключил Винтер.
Он как раз направлялся во двор, когда в кармане зажужжал мобильный.
– Винтер.
– Бертиль. Ты где?
– Во дворе. А ты?
– На площадке у квартиры Андерсен.
– Буду через минуту.
Рингмар встретил его на лестнице.
– Ребята Бейера говорят, что в квартире кто-то недавно побывал.
– И что это значит? Когда – недавно?
– По-видимому, в эти последние недели. Уже после ее гибели.
– А откуда они это знают?
Рингмар пожал плечами.
– Волшебники… Что-то там про характер запыления. Подожди, расскажут подробнее. И еще. Кто-то ворошил вещи, а потом постарался уложить их на прежнее место.
– Что-то уж очень неуклюже.
– Да… похоже на ложный след. Или… Женщина… то есть Хелена, по всей видимости, держала свои вещи в порядке.
– Может, кто-то рылся в ее вещах и плевать хотел, заметят это или нет?
– Очевидно, не плевать.
– А ты поговорил со старушкой?
– Да… Она очень переживает. Спрашивала, кстати, о тебе.
– Расскажи коротко, и я пойду с ней побеседую.
– Она в основном беспокоится об этой рыженькой девочке… Йенни. По ее словам, ни о чем больше и думать не может.
– О себе могу сказать то же самое. Естественно… маме уже не поможешь.
– Представляешь, что начнется, когда эта история выплывет наружу?
– Постараемся, чтобы не выплыла.
– Как это?
– Через несколько дней кто-то, возможно, придет в почтовую контору в Мольнлюке, чтобы заплатить очередной взнос. А мы будем на месте.
– О Боже…
– Если мы сейчас вылезем с общегосударственным розыском и начнем хвалиться, что сумели идентифицировать труп – все. Такой возможности не будет.
– Не знаю, что и сказать, – пожал плечами Рингмар.
– Я понимаю, что это не по протоколу и это безумие… но вполне реальное безумие.
– Да… пожалуй. Значит, будем темнить до последнего?
– Почему же темнить? Мы не темним, а продолжаем работать. У нас, как ты понимаешь, появились новые следственные материалы.
– Удастся ли… – с сомнением произнес Рингмар. – Меня удивит, если еще не подъехала команда с ТВ или кто-то из журналистов.
Они прокрутили все возможные базы данных, и свои и центральные, – имя было теперь известно. Хелена Андерсен. Начинался новый оборот следствия – теперь на других, более понятных условиях.
«Через несколько дней мы объявим ее имя и опубликуем снимок, где она еще жива. С девочкой. Есть и фотография девочки. Если это не принесет результата, значит, мы имеем дело с самыми одинокими людьми на планете. Они жили, существовали… и ничего, кроме имен, никому не известно. Но все равно – где-то они получали средства на жизнь. На работе? Или социальную помощь… Что-то должно проясниться.
У нее был телефон – на тумбочке, рядом с фотографией. Значит, можно получить список разговоров – входящих и исходящих. Раз у нее был телефон, следовательно, она с кем-то разговаривала».
31
Винтер позвонил в Почтовый банк. Оказывается, у них есть специальное отделение, занимающееся «полицейскими делами». Ответил мужчина. Винтер представился и объяснил, в чем дело.
– Безнадега, – небрежно произнес тот.
– Простите?
– Извещения уничтожаются через две недели. Вы же сказали, что квартплата внесена больше трех недель назад?
– Сказал.
– Безнадега. Мы уничто…
– Что значит – уничтожаем?
– Вам не известно, что означает слово «уничтожать»? – В голосе собеседника явно прозвучали издевательские нотки. – Бумаги прекращают свое существование и отправляются в мир иной.
– Ну вот что, – разозлился Винтер. – Ваш чиновничий гонор можете сунуть себе в задницу. Мы расследуем убийство, и если вы толково и подробно не ответите на мои вопросы, будьте уверены – я найду способ заставить вас это сделать. Итак: как уничтожаются ордера?
– Их режут на полоски в шредерах, – изменил тон чиновник.
– Через две недели после получения?
– Иногда через несколько дней. Зависит от нашей нагрузки.
– И что за смысл тогда вообще их собирать?
– Сам удивляюсь. У нас просто нет места для этой макулатуры.
– Значит, все же есть надежда, что какой-то ордер остался неуничтоженным?
– Три недели? Вряд ли. Если не попал куда-то в самый низ или у нас людей не хватало…
Он замолчал, как будто ему пришла в голову какая-то мысль. В трубке слышался шум, похожий на шорох ветра, гуляющего на просторах между Стокгольмом и Гетеборгом. Уже начались первые осенние штормы…
– Последнюю неделю у нас было очень мало людей… так что, может быть… Ну-ка, скажите еще раз – когда и где внесены деньги? Я знаю, что в Гетеборге, но в какой конторе? Пишу… номер счета… сумма… номер квартиры.
Винтер понял, что поначалу чиновник вообще его не слушал, и прилежно повторил цифры. Интересно, сколько важных дел идет псу под хвост только потому, что люди не хотят друг друга слушать? Или не решаются настаивать, чтобы их выслушали…
– Трубку не вешаем, – неожиданно сказал чиновник и замолчал. Он напомнил Винтеру стокгольмских джазистов, приезжавших недавно в «Нефертити». Ребята играли куда лучше, чем разговаривали… «Трубку не вешаем…»
В трубке что-то загремело.
– Можете еще подождать?.. Здесь кое-что есть.
– В каком смысле?
– Как я сказал… народу было мало. Говорят, в архиве много чего осталось.
– Жду.
Значит, архив у них все-таки есть… Или как называть хранилище, где документы только и ждут, чтобы их разрезали на полоски. Бумажный морг? Может быть, рационализация производства на этот раз пойдет на пользу… Наверняка кого-то даже и увольняли, если он не успевал резать бумагу на полоски в предписанном темпе. А может, в Стокгольме волна первого осеннего гриппа. Тоже иногда неплохо.
– Вот она! – крикнул чиновник ему в ухо.
– Нашли?
– Нашел! Сам удивляюсь!
Значит, не такая уж безнадега, подумал Винтер.
– Положите этот ордер в конверт и заприте в шкаф.
– Хорошо.
Винтер посмотрел на часы.
– В течение двух часов… вы будете на месте?
– Да.
– За конвертом подъедет наш человек. Он спросит вас. – Винтер посмотрел на записанные в блокноте фамилию и имя сотрудника банка. – И потребуйте, чтобы он предъявил удостоверение.
– Хорошо.
– Спасибо за помощь. И прошу прощения за грубость.
Он нажал на рычаг, дождался сигнала и снова набрал стокгольмский номер – на этот раз отдела безопасности Почтового банка. Его попросили перезвонить через полчаса. Он представился и попросил позвонить ему как можно быстрее.
И положил трубку. Левое плечо болело – неудобно сидел, пока говорил по телефону с заносчивым банковским клерком. Сколько же времени он проводит в подобных разговорах? Спина скоро станет такой же кривой, как телефонная трубка. Надо бы хоть немного разминаться во время работы. А вечером, если успеет, сходить в парную в Вальхалле. Попариться, потом выпить дома кружку холодного пива. И позвонить Ангеле.
Телефон заверещал так резко, что Винтер вздрогнул. Он специально настроил его на максимальную громкость, чтобы сигнал был слышен, даже когда он выходит из кабинета.
– Это будет не так легко, – сказал сотрудник отдела безопасности. – У нас есть шаблонный контроль закрытых счетов, но контроль при оплате… это впервые.
– Все когда-то случается впервые, – возразил Винтер. – Что мы можем предпринять?
– Если я правильно понял, вам нужна какая-то форма контроля оплаты квартирных счетов в почтовой конторе в Мольндале в конце недели… до второго рабочего дня в октябре.
– В Мольнлюке.
– Что? А, ну да… В Мольнлюке. В Мольнлюке… Но это слишком короткий срок. Мы вряд ли успеем настроить компьютеры и кассовые аппараты на… собственно, у нас есть только номер квартиры.
– А что, этого мало?
– Боюсь, мы не сумеем этого сделать. А если ориентироваться на номер счета, вам придется проконтролировать не меньше пяти тысяч человек.
– Понятно…
– Но я могу предпринять один шаг, хотя это и не укладывается в протокол… Могу послать сообщения во все почтовые конторы, чтобы они имели в виду все эти цифры.
– А как вы это устроите?
– В подробности мне не хотелось бы вдаваться.
– И насколько быстро можно запустить этот механизм? Немедленно?
– Почти. Но как я уже сказал, для нас это необычная мера. Последний раз мы к ней прибегали, пытаясь предотвратить обмен большого количества незаконной валюты… Я просто хочу сказать: отправка такого сообщения означает, что речь идет о чем-то очень важном. Высший приоритет.
– Так оно и есть.
– Я понимаю. Но… О’кей, это все, что мы можем сделать.
– Хорошо…
Винтер представил сотни тысяч компьютерных дисплеев, на которых появляется электронное послание отдела безопасности Почтового банка. Контора в Мольнлюке… Он там и не был никогда. Где это? Километрах в десяти от города? Но такую возможность они упустить не могли. Вдруг кто-то явится и заплатит по счету? Кто-то неосведомленный… если им удастся хранить тайну еще несколько дней. И они должны обеспечить наблюдение… не только с помощью камер. Надо, чтобы хоть один или двое полицейских были на месте. Еще неизвестно, есть ли видеокамеры в Мольнлюке. Если нет, то нужно срочно поставить. Он сделал пометку в блокноте.
– Существует и другой путь, – ожила телефонная трубка. – Можете поговорить с шефом этой конторы в Мольнда… в Мольнлюке. Пусть положат бумажки перед каждой кассиршей. Есть шанс, что они среагируют…
– Да-да, – сказал Винтер. – У меня была такая мысль.
– О’кей… Но это вопрос юридический. Мы как бы нарушаем тайну вклада. Почте нужен письменный запрос прокурора…
– Или руководителя следственной группы. Это я.
– Да, разумеется. То есть люди в конторе должны знать, о чем идет речь.
– Большое спасибо за помощь… Очень вам благодарен…
– И я пошлю сообщение в другие конторы. На тот случай если оплата будет производиться там. Не в Мольндале.
«В Мольнлюке», – хотел поправить Винтер, но передумал. Удерживая рычаг, он перелистал левой рукой телефонный каталог и позвонил в отделение безопасности Почтового банка в Гетеборге.
– Бенгт Фаландер.
– Добрый день. Эрик Винтер из уголовного розыска. Я возглавляю следствие по убийству.
– Здравствуйте.
Винтер в который уже раз за сегодняшний день объяснил, в чем дело.
– Камера есть в Линдуме… в Мольнлюке такого оборудования пока нет.
– Почему?
– Причины самые обычные… Камеры наблюдения получают те конторы, которые пытались ограбить. Таких в регионе штук пятнадцать. Как, например, в Линдуме. Там было несколько попыток ограбления. И мы решили поставить камеру.
– Но не в Мольнлюке.
– Нет… Да для вас это не важно.
– Что для нас не важно?
– Видеозапись. Если бы она и была, ее все равно бы уничтожили. Через две недели записи стирают.
Эти стирают, те режут на полоски. Прошлое исчезает на глазах. Две недели – и стоп. Все покрыто туманом.
– Так что, даже если бы камера в Мольнлюке и существовала, запись уже была бы стерта, – продолжил Фаландер. – Но в Мольнлюке раньше была камера. По-моему, довольно долго. Потом все успокоилось. Преступники подались в другое место.
– В Линдуме, знаю. Но теперь они вернулись в Мольнлюке. И я хочу, чтобы там поставили камеру.
– Прямо сейчас?
– Сегодня. И как возможно быстрее.
– Но для этого требуется официаль…
– Я знаю, что требуется. Это очень важно. Крайне важно. И спешно.
– Для наблюдения в общественном месте требуются специальные таблички, предупреждающие, что…
«На чьей ты, собственно, стороне?» – подумал Винтер. Но тот был прав.
– Естественно, – сказал он вслух. – Может, еще старые не сняли. А если сняли, повесим новые таблички.
– Только не так, чтобы это обращало на себя внимание, – посоветовал Фаландер.
«Нет, он все же за нас».
На оперативку набилось полно народу, больше, чем в самом начале следствия. А когда оно было, это начало? Такое чувство, будто лет двести назад. Стало душно. Рингмар пошел открыть окно, а Винтер снял пиджак, повесил на спинку стула и посмотрел на сотрудников.
– Нам предстоят очень и очень неординарные три дня, – сказал он. – Конечно, надо пройтись по соседям в Норра Бископсгорден, но тихо и незаметно. И это только одна часть следствия. О другой мы молчим.
Рингмар встал.
– Поясняю: если кто-то спросит, почему мы опрашиваем людей, ответ должен быть такой: пытаемся установить личность погибшей. Не только здесь, в вашем районе, но и по всему городу.
– По крайней мере в больших жилищных комплексах, – вставил Хальдерс.
– Вот именно, – кивнул Винтер. – Мы не можем упустить этот пусть небольшой, но все же шанс. Мольнлюке. Возможно, это сумасшествие, но оно вполне реалистично. – Он слово в слово повторил вчерашнюю фразу.
– Ключ, – сказал Бергенхем. – У того, кто платил за квартиру, есть ее ключ.
– Да. – Рингмар обвел взглядом присутствующих. – Кто-то входил в квартиру. Что-то искал…
– Значит, ключей в квартире не было? – спросил Бергенхем.
– Нет.
– А сколько комплектов она получила от квартиросдатчика?
– Два.
– Может, оставила какой-нибудь подруге?
– Может быть… – пожал плечами Винтер. – Сейчас кажется, что она была самым одиноким человеком на свете.
– Чего еще не хватает?
– Платежных извещений.
– И значит, мы должны держать язык за зубами?
– Если удастся.
– И потихоньку искать девчушку? Хотя следует немедленно объявить ее в общегосударственный розыск.
– Я уже сказал, что принял необычное решение, вероятно, дикое, – сказал Винтер. – Но у нас есть возможность задержать преступника. Пусть небольшая. И одновременно будем работать с новыми данными.
«Следствие словно начинается с самого начала, – подумал он. – Да не „словно“, а так и есть. С самого начала. Надо опять съездить на место обнаружения трупа».
– Но преступление… убийство совершено не у нее дома? Не в квартире?
– Бейер и его ребята говорят, нет. Они, конечно, еще занимаются уликами, но предварительное заключение – нет. Не в квартире.
– А это вообще реально? Если вспомнить расстояние до озера Дель? – спросил Борьессон.
– Что?
– Что ее убили в квартире и потом отвезли на озеро.
– По времени… почему бы нет? Но, как сказано, никаких следов убийства в квартире пока не найдено.
– А мы не наделали там много шума? – вступил Хальдерс. – Я имею в виду, достаточно шума, чтобы секрет перестал быть секретом.
– Какие-то любопытные появлялись, – сказал Рингмар, – но ведь в этом нет ничего необычного. Подумаешь, полиция приехала. Я, во всяком случае, никому не говорил. – Он посмотрел на Винтера, и тот молча покачал головой. – И надеюсь, наши свидетели тоже будут молчать. Подписку мы взяли.
– А что делать с прессой? – не унимался Хальдерс. – Вы уверены, что они ничего не пронюхали?
– Пока никто не объявлялся.
– Странно…
– Контакты с прессой я беру на себя, – сказал Винтер. – Уже поговорил со Стуре и Велльманом.
«А сам-то Велльман сумеет держать язык за зубами? – подумал Хальдерс. – Три дня пройдут, убийцу мы не найдем, девочку не найдем и дунем в рог госрозыска… Вот тогда грянет гром! Велльману придется объяснять, почему он не объявил розыск сразу… Может, Велльман покруче, чем мне казалось…»
– Хорошая идея, – произнес он вслух и посмотрел на Винтера. – Я бы принял такое же решение.
Винтер понял, что Хальдерс говорит совершенно искренне. Кто не рискует, тот не пьет шампанское. Трусам не видать красавиц, как своих ушей.
– И что будет дальше? – спросила Сара Хеландер.
– Я договорился с почтой в Мольнлюке насчет камеры. Возможно, даже двух камер. К сожалению, в начале сентября видеонаблюдения там не было. Но сейчас мы их поставим, причем постараемся создать впечатление, что они всегда там были.
– А кто будет дежурить на почте? – осведомился Бергенхем.
– Ты и будешь, – сказал Винтер.
– Я?
– Нужен кто-то серенький, чтобы ничем не выделялся, – серьезно пояснил Хальдерс.
– Конечно, – еще более серьезно согласился Бергенхем. – Поставишь такое пугало, как ты, все клиенты разбегутся. – Он повернулся к Винтеру: – И когда мне надо там быть?
– Прямо сейчас. Сразу после совещания зайдешь ко мне. Потом тебя сменят.
– Скоро такие операции упростятся, – хмыкнул Хальдерс.
– В каком смысле? – удивилась Сара Хеландер.
– Почтовые конторы закрываются быстрей, чем воры угоняют машины в Хедене. Скоро останется одна чертова контора где-нибудь в степи, большая такая контора. Огромная. И парковка огромная, чтобы легче было угонять машины.
– Очень практично.
– Значит, три дня… – проговорила Сара Хеландер. – А может, он уже заплатил? Или она? Откуда нам знать?
– Мы узнаем немедленно, – успокоил ее Рингмар. – Сегодня, во всяком случае, никто не платил.
– А она сама платила регулярно?
– В последние дни месяца, – сказал Винтер. – Иногда первого числа, если после выходных.
– Как и на этот раз.
– Да.
– Значит, кто-то хорошо знал ее привычки.
Винтер кивнул. Он вспомнил лицо Хелены. И ее дочки. В квартире нашлось довольно много снимков.
– А удалось что-то пробить по Хелене Андерсен? – спросил Бергенхем.
Винтер посмотрел на регистратора.
– Пока нет, – сказал Меллерстрём. – В нашей базе данных она отсутствует. Сейчас занимаемся центральной.
– Чтобы так сразу и повезло… – прокомментировал Хальдерс.
– О чем ты?
– Чтобы сразу ее пробить. Это чистое везение, а у нас в отделе с этим плохо. Только и справляемся за счет исключительного профессио…
– О’кей, Фредрик, – взмолился Винтер. – Мы все знаем. Но могла же она что-то нарушить в другом месте. К везению это не имеет ни малейшего отношения.
– Подростковая преступность, – сказал Меллерстрём.
– А почему нет? – пожал плечами Бергенхем.
– А как отдел информации и контактов? – спросил Хальдерс. – Все-таки имя мы уже знаем…
– Занимаемся, – коротко ответил Рингмар.
– Всегда найдется какой-нибудь стукач… Возьми хоть эту стрельбу на Ворведерсторгет. У тебя же нашелся кто-то… Кто-то знающий кого-то, кто знает еще больше…
– Да-да. – Рингмару не хотелось ввязываться в дискуссию.
Винтер поднял руку.
– Мы ждем распечатку ее телефонных разговоров.
– И все сразу встанет на свои места. – Хальдерс, очевидно, был в ироничном расположении духа.
«А может, ей никто не звонил. И она не звонила. Разве что заказать пиццу», – подумала Сара Хеландер, но промолчала.
Винтер физически чувствовал нарастающее нетерпение. Все хотели работать, ждали документов, списков, распечаток и результатов. Еще одно имя. Еще один новый адрес. Он подумал о криминалистах, склонившихся над своими микроскопами и спектрографами.
– А что с отпечатками пальцев в ее квартире? – спросил Бергенхем.
– Дочкины… Мы так считаем, потому что пальчики детские, – сказал Винтер. – Как минимум два отпечатка неизвестных людей. И самой Хелены, конечно.
– Как минимум?
– Есть еще фрагменты, но с ними криминалисты пока работают. Это в квартире. Плюс кладовка в подвале.
– Двое неизвестных… нам неизвестных?
– Да.
– Я так и знал, – заметил Хальдерс.
– Здесь в отделе никому не везет, – поддразнила его Сара Хеландер.
– А что значит – фрагменты? – спросил Бергенхем.
– Бейер говорит, что в одном месте… точнее, на комоде… есть неполный отпечаток. Не знаю уж, насколько неполный. Но если удастся его восстановить, то… А удастся ли – они и сами не знают. Но отпечаток есть.
– Дыра в перчатке? – спросила Сара.
– Вероятно, – одобрительно посмотрел на нее Винтер. – Правильно мыслишь. Даже осталась какая-то ниточка рядом с отпечатком. Может, и случайность, но не исключено, что кто-то задел перчаткой край ящика. Там есть заусенцы. Как раз возле отпечатка… фрагмента отпечатка.
32
Винтер поставил машину у Фрискведерсторгет и пошел на север. По площади носились обрывки бумаги. С утра дождя не было. Туман рассеялся, и небо поднялось на пару метров выше. Перед магазином ИКЕА кто-то перевернул корзинку с мусором. Навстречу шли люди и о чем-то разговаривали на неизвестном Винтеру языке.
Он был очень напряжен. Азарт… и, главное, стремление выдоить из мозга хоть пару свежих мыслей. Все, что он мог сейчас сделать, – побродить по дворам, зайти еще раз в квартиру и задать несколько вопросов старушке Бергман.
У входа в магазин стояли двое незнакомых полицейских. Наверное, их тоже привлекли к обходу квартир. Формы на них не было, но за версту чувствовалось, что они из полиции – явные чужаки в этой среде. И я, должно быть, выгляжу так же, если не хуже.
Он подошел к ним и поздоровался. Вокруг валялись остатки пиротехнических развлечений – цветные бумажки с обгорелой черной бахромой, которые постепенно уносил ветер. Одна бумажка прилипла к его башмаку.
– Какая-то хренова нация празднует свой хренов Новый год, – произнес один из полицейских. – А может, они тут каждый день палят. Вспоминают Курдистан.
– Что ты сказал?
– Что?
– Что ты сказал? Про Курдистан?
– И что?
– Что ты имел в виду? Насчет хреновой нации?
– Что я сказал? Какого черта! Это же шутка… – Он посмотрел на напарника. – А у тебя что, проблемы? Что, нельзя сказ…
– Не смешно. Я не позволю, чтобы в таком районе работали люди с расовыми предрассудками. Это слишком важное следствие, чтобы его испохабить.
– Да слушай, ты…
– Я не хочу, чтобы вы здесь оставались. Исчезните.
– Да ты не в своем…
– Кому здесь работать, а кому нет, определяю я. Приказываю ехать в отдел и доложить комиссару Рингмару. Он даст вам другое задание. Я ему позвоню.
Парни переглянулись. Что это еще за хлыщ?
– Что ты о себе дума… – начал было один, но второй взял его за плечо.
– Пошли, Гуссе. В отделе разберемся.
Винтер повернулся и ушел, на ходу набирая номер Рингмара.
– Эрик… ты не прав.
– Что сделано, то сделано. Направь двух других. Они здесь нужны.
Рингмар вздохнул.
– И что я скажу этим болванам, когда они объявятся?
– Дай им другое задание. Пусть допрашивают владельцев машин.
– Да… ладно. Это им подойдет… при условии, что среди автовладельцев не окажется какого-нибудь курда. Они на нем отыграются.
– Проследи, чтобы этого не случилось.
Он направился к подъезду, где жила Хелена Андерсен. Дети возились на площадках и старались перекричать друг друга. Температура ночью упала, и он застегнул молнию на кожаной куртке. Поправил волосы и зашел в магазин – в каких-нибудь ста метрах от конторы Карин Сольберг.
В нос сразу ударили запахи экзотических пряностей. Направо на полках теснились стеклянные банки с маринованными овощами, южноевропейские и азиатские консервы.
Над мясным прилавком висела табличка с непонятным словом «Халяль».18
Прилавок был забит колбасами, бараньими лопатками, котлетами и даже желудками, а из угла на Винтера подозрительно уставились две овечьи головы. Он сразу вспомнил полицейских, которых только что спровадил.
В овощном отделе лежало как минимум десять видов паприки, мясистые помидоры, какие-то невиданные корнеплоды, большие пучки свежей киндзы и другая зелень. Выбор был гораздо интереснее, чем в любом центральном магазине. Даже, пожалуй, на рынке.
Покупала ли здесь что-нибудь Хелена? И вообще, ходят ли скандинавы в «Симмо»?
Он еще не видел список продуктов в ее холодильнике.
Кто-то из следователей сегодня же займется магазином. Он пошел к выходу. Хозяин приветливо кивнул ему вслед.
Контора Карин Сольберг была закрыта. Она взяла больничный лист, и он ее прекрасно понимал. К сожалению, у полицейских такой возможности нет – после тяжелого потрясения уйти на больничный. Самая естественная реакция. Свободен на остаток дня – и на том спасибо.
У них была только Ханне. Винтеру вдруг захотелось услышать ее голос.
Ханне Эстергорд совмещала обязанности пастора в Сконе с должностью целителя душ на полставки в полицейском управлении. Она разговаривала с мужчинами и женщинами, пережившими душевную травму, ставшими свидетелями жуткой сцены или ее последствий. Полицейские ничуть не менее ранимы, чем остальные люди, и для залечивания душевных ран требуется время. Если их вообще можно залечить… Иногда Винтеру казалось, что нельзя.
Ханне пыталась… да, лучше не скажешь, исцелить душу… Если не исцелить, то по крайней мере немного утешить. Да просто сказать какие-то слова, на которые они сами не способны. Час беседы, иногда полчаса… Винтер тоже с удовольствием с ней общался. Он был ничуть не более толстокож, чем все остальные.
Ханне объединила очередной отпуск еще с каким-то, учебным, что ли, и он не видел ее с весны. Летом он говорил с ней пару раз, но только по телефону. Однажды позвонила она, потом он. Сейчас ее замещал какой-то психотерапевт, но с ним он не встречался. Некоторые его хвалили. Но Винтер был уверен, что большинство дожидаются Ханне. Кое-как зализывают свои раны и ждут ее. «Могу себе представить, сколько бед на нее вывалят, когда она вернется, – подумал Винтер. – Одна сочувствующая на полставки и сотня нервных полицейских. Плюс комиссар, обреченный на ближайшие недели ожидать самого худшего…» Из головы не шла рыженькая, как ее называла Эстер Бергман. Йенни Андерсен. Он никак не мог избавиться от страха. Можно, конечно, спрятаться за банальными и нейтральными терминами вроде «подозрение на совершение насильственного преступления», но ведь не спрячешься… Формальное отношение к своему делу – всего лишь тонкий щит, за которым скрывается тревога. У врачей, наверное, так же.
Он стоял во дворе, глядя на дом. Скрытое наблюдение за квартирой, естественно, велось, но именно скрытое. Во всяком случае, так было задумано. Не привлекать внимания. Ее окно выглядело черным квадратом на темно-красной кладке стены. Неподвижные черные голуби на карнизе… словно сигнал, что жизнь там, за окном, остановилась навсегда. Странно, голуби собрались именно у ее окна. Отсюда, снизу, они походили на крыс с крыльями. Он замерз. Черная кожаная куртка грела неважно. Порыв ветра согнал голубей со стены, и они, захлопав крыльями, исчезли где-то на крыше.
Винтер поднялся по лестнице. Рисунок с солнцем и дождем так и висел на двери. Иллюстрация к метеосводке последних полутора месяцев, подумал он и зябко поежился. Не только к метеосводке. Следствие тоже велось под солнцем и дождем – скоро и того и другого будет поровну. Корабль на рисунке… лодка на озере… Там-то они совсем не продвинулись. Они знали имена владельцев лодок на озере Дель, но на все сто уверенным быть нельзя. А у Хелены Андерсен с дочкой имелась возможность пользоваться лодкой? Почему девочка вдруг нарисовала корабль? И не только на этом листе. Над кроватью висели и другие с подобным сюжетом. И Бейер нашел множество детских рисунков в шкафу и комоде. Набрался большой пакет.
Винтер открыл дверь и вошел в прихожую. Кто-то сюда приходил после ее смерти. И этот кто-то что-то искал. Пусть будет «он», чтобы не путаться. Что он искал? Только счета за квартиру? И знал ли, где искать? Они не нашли ни одного личного письма. Ничего удивительного… ни один человек в мире не хватился Хелены Андерсен, когда она исчезла. Никто не пытался найти и ее дочь. Это еще страшнее. Каких пределов способно достичь человеческое одиночество? Как могут молодая женщина и ее маленькая дочка просто исчезнуть, пропасть – и никто не заинтересуется их судьбой? Это невозможно себе представить… Вся квартира пропитана горем и недоумением.
Они теперь знали, что убили ее не здесь. Не в квартире. А где? Неподалеку от места обнаружения? Она совершила путешествие с северо-западного конца города на восточный. На самую окраину, где нет почти никаких строений. Одна? Сама? Или ее везли, к тому времени уже мертвую… Возможно… Ехала она одна или с ребенком? Они уже начали опрашивать водителей общественного транспорта, трамваев и автобусов, таксистов – как легальных, так и нелегальных. Может, кто-то узнает ее в лицо. С ребенком или без… А где она вообще оставляла ребенка, если у нее были какие-то дела?
Машины на ее имя в регистре не числилось.
Он постоял в кухне. Под окном ворковали голуби. Еще один детский рисунок на холодильнике, прикрепленный магнитиком в виде маленькой яхточки. Интересно, почему криминалисты его оставили? Может, до кухни просто не дошли руки…
На рисунке изображен белый автомобиль. Два лица в окнах – спереди и сзади. И опять – на левой половине листа идет дождь, на правой – светит солнце. Вчера он успел только мельком взглянуть на рисунок. У мужчины за рулем борода. Такие называют козлиными.
Он на секунду похолодел, потом кровь бросилась в голову. О Боже!
Мужчина изображен в профиль. Нос и торчащая вперед черная борода. На голове – шапочка.
А сзади сидит кто-то рыжий, с заплетенными в косички волосами.
Чернобородый мужчина везет девочку с рыжими волосами. Он вспомнил остальные рисунки. Какие же они идиоты! Девочка рисовала то, что видела, то, что ей пришлось пережить. Все дети рисуют. Но некоторые занимаются этим постоянно. Она еще не умеет писать, поэтому рисует все, что ей интересно. Все, что с ней происходит.
Эти рисунки – дневник Йенни. У нас есть ее дневник.
Лицо по-прежнему горело. Надо успокоиться, подумал он. Это всего лишь новый след, к тому же зашифрованный. Есть и другие следы. Но возбуждение унять не удавалось. Но тот-то… тот… он же приходил сюда не за рисунками! Просто не придал этому значения… К тому же не хотел оставлять следов. Без этих рисунков квартира выглядела бы совсем… убогой. Голой.
Он часто видел, как она рисует, потому и не счел это важным. Он знаком с ней. Знаком с матерью. Спокойно… вспомни, что сказал Стуре насчет чрезмерных амбиций. Этот, с бородой, мог быть кем угодно. Другом матери. Таксистом. Или просто-напросто выдуманным персонажем. Захотела – вот и пририсовала бороду. С бородой и за рулем.
Надо просмотреть все рисунки. Все до единого. Сколько их? Штук пятьсот? Тоже странно: обычно люди не хранят такое количество детских рисунков. Впрочем, что я об этом знаю? Тоже мне, эксперт по детскому творчеству… Ему представилось улыбающееся лицо Ангелы.
Он постоял в кухне. Может, найдется еще что-то в кладовке? На кладовке Хелены Андерсен не было ни номера квартиры, ни имени. Ничего необычного. И нашли они ее не сразу. Пришлось поискать. Кладовка была закрыта на маленький висячий замок. Приходивший либо не знал о ее существовании, либо не решился туда идти. В кладовке лежали ящики с одеждой, пара детских лыж и стул.
33
Она прислушалась – та же самая кукушка. Сидит в лесу и кукует: «Ку-ку, ку-ку». Уже несколько часов. И вчера куковала. Далеко-далеко.
Волосы были мокрые, и одежда тоже. Она спала не раздеваясь и очень вспотела. Иногда она мерзла, надевала платье поверх майки, а потом согревалась и снимала. Она боялась, дядьки заберут у нее платье и отругают, но они сидели и смотрели на нее – думали, наверное, что она спит. А она не спала. Хотя почти спала. Голова кружилась, а кожа покрылась мурашками, как бывает, когда выйдешь из воды, а на тебя подует ветер.
Тот дядька, который всегда к ней приходил, принес таблетки и велел проглотить, а она не смогла. Как проглотить такую большую таблетку? Он позвал другого.
– Не глотает.
– Скажи, должна.
– Не помогает.
– Растолки ее.
– Кого?
– Таблетку. Растолки в воде и дай выпить. Сахару насыпь.
– И что, тогда выпьет?
– Попробовать-то можно.
Второй дядька нагнулся и положил руку ей на лоб.
– Вроде не такая горячая.
– Тогда, может, и не надо?
– Чего не надо?
– Таблеток.
– Думаю, надо.
– Тогда сделай, как я сказал.
Она попробовала проглотить воду с растолченной таблеткой. Очень невкусно. Она закрыла глаза и услышала то ли шум, то ли гром, но потом он исчез. И кукушка замолчала. Она ждала – когда же закукует кукушка? Она же всегда кукует.
«Я долго здесь не задержусь. Скоро вернусь домой в свою новую комнату, где на двери написано „Хелена“. Меня зовут Хелена, а дядьки так никогда меня не называют, значит, надо им сказать». Говорить почти невозможно – очень уж болит горло. Она все же сделала усилие и прошептала «Хелена»… Мир посветлел, сделался красно-розовым, и она снова услышала кукушку.
Часть 2
Лес шумел, но не так, как раньше. Не было того покоя… умиротворения. И ветер не шептал в деревьях.
Она появилась из прошлого, как привет от дьявола. Первый раз, когда она позвонила, он попытался ускользнуть: «Вы набрали неправильный номер, девушка. Попробуйте еще раз».
Голос. Этого голоса не должно быть.
Он сделал все, чтобы его забыть. Других, кто мог бы говорить, уже не было.
Позже, поняв, что голос существует, он посмотрел на руки. Этими руками… этими руками… Он зажмурился. И вспомнил проклятые дни. Дом и ветер с моря… проклятый дом, насквозь продуваемый ветром с моря… и этот… этот… Он сделал то, что был вынужден сделать. Он планировал это сделать, потом подумал: «А может, и нет необходимости…» Но понял, что должен. Его руки сами сделали это.
Он ехал между деревьями. Стояла темень. Шел дождь, самолетов не было. Небо по случаю дождя закрыли для полетов. Он доехал до автобусной остановки. Они его уже ждали. Он предложил встретиться не на ближайшей остановке, и она поняла почему. А может, это она сама предложила.
Ему было очень страшно. Когда она позвонила второй раз, он уже не смог положить трубку. «Приходи одна», – сказал он. «Нет», – сказала она.
Он ответил: «Нет, нет и нет». Кто это произнес? Она смотрела на него с яростью. Он понимал эту ярость, потому что сам чувствовал то же самое. Он не шевелился. Очень боялся того, что может произойти. Он смотрел на потолок и думал… думал, что у него есть выход. Выход был всегда. Его останавливал только страх.
Какой-то крик сверху… Она была одна. Уже второй раз она пришла одна. Он знал, что ей известно… все. Они прошли через луг к опушке. Между деревьями то и дело сновали звери. Она поглядела на него. Он не хотел смотреть ей в глаза. Далекий крик… очень далекий крик. Вдруг ему захотелось, чтобы ребенок тоже был с ней. «В следующий раз захвати ребенка».
Глаза заливал пот. И он почти ничего не видел. И не слышал шума машин на шоссе. Так толком и не стемнело… Он попытался сморгнуть пот. Ее руки…
Он повернулся и увидел белую лодку. Она беззвучно качалась на воде, словно ждала именно его. Он смотрел в другую сторону, а видел лодку, наполовину погруженную в предутреннюю перламутровую дымку. В лодке, похоже, никого не было, но он на всякий случай опустил голову, чтобы скрыть лицо. А когда взглянул опять, лодка исчезла.
34
Квартира была в доме с видом на Черные болота. Никаких признаков, что здесь помещается частный детский сад, Винтер не обнаружил.
Дом стоял углом на Флюгведерсгатан, составляя как бы западную часть крепостной стены, окружавшей Норра Бископсгорден. Тишина воспринималась словно пауза в осенней песне природы.
Архитектура – застывшая музыка, вспомнил Винтер. Внезапно оледеневший аккорд, строгая красота стен, заключающая в себе возможность модуляции или разрешения.
Карин Сольберг подробно проинструктировала его, но сама не пошла. Не захотела. Винтер позвонил в левую дверь на первом этаже. Дверь украшали детские рисунки, расположенные овалом вокруг надписи «Старая деревня». Открыл старик лет семидесяти, а может, и восьмидесяти. На нем были защитного цвета сорочка и просторные брюки на широких подтяжках. Белые усы, густая белая шевелюра. Похож на сбрившего бороду рождественского гнома, подумал Винтер. Рядом с гномом, держась за его руку, стоял маленький мальчик, сосал палец и широко открытыми глазами смотрел на светловолосого полицейского в черной кожаной куртке.
– Добрый день. – Винтер склонился к мальчику, и тот неожиданно заплакал.
– Ну-ну, Тимми, – сказал старик. Мальчик тут же замолчал и уткнулся носом в его брюки. Желтая шапочка с кисточкой съехала набок.
– Добрый день, – повторил Винтер, протянул руку и представился. – Мы ищем пропавшую девочку.
Двоих пропавших, мысленно уточнил он. Девочку и убийцу.
– Эрнст Лундгрен.
Старик слегка сутулился. Но если бы выпрямился, в нем оказалось бы не меньше двух метров роста. «В молодости, наверное, так и было», – решил Винтер.
– Мы можем поговорить?
Эрнст Лундгрен повернулся. Из квартиры доносились голоса – детские и взрослые вперемежку. Он заглянул в дверь – несколько пожилых людей помогали малышам одеваться. Весь пол был усеян разноцветными курточками, шарфиками и шапочками.
– Мы собираемся на прогулку, – пояснил Эрнст Лундгрен. – Если вы подождете, через десять минут здесь будет тихо и мы сможем поговорить.
– Конечно, – сказал Винтер.
Он понятия не имел, как одевают детей, но, наверное, ничего сложного… Он обратил внимание на женщину, очень похожую на Эрнста Лундгрена. Та натягивала сапог на весело брыкающуюся девчушку. Процедура показалась Эрику весьма замысловатой, явно непропорциональной достигаемому результату. Наконец женщине надоело и она отпустила девочку. Та выбежала в одном сапоге на лестничную площадку, но была вовремя перехвачена. Вторая попытка обувания оказалась успешной.
Старик весело посмотрел на Винтера.
– Все требует времени, – заметил он.
– Да… я вижу.
– А у вас дети есть?
– Нет, – сказал Винтер и посторонился, пропуская шагающих широким строем карапузов на площадку.
– Вы даже не представляете, как им трудно, – произнес Эрнст Лундгрен. – Я имею в виду, молодым мамам.
Винтер кивнул. Они сидели в кухне. В окно он заметил, как разноцветная стайка пересекла двор и исчезла среди деревьев. Не меньше десяти детей и четверо взрослых.
– Здесь очень много матерей-одиночек… – продолжил Лундгрен. – Работы у них нет, знакомых тоже… так и живут в своем одиночестве… и шансов выбраться почти никаких.
Винтер снова кивнул.
– Это небезопасно, – сказал Лундгрен. – Ни один человек так долго не выдержит.
– И когда вы открыли свой садик?
– Примерно год назад… Посмотрим, сколько выдержим. Это ведь не детский сад в официальном, так сказать, смысле.
– А что же это?
– Да так… несколько стариков решили помочь тем, кто совсем уж в отчаянном положении… если говорить открытым текстом. – Он кивнул в сторону кофеварки: – Хотите?
Винтер поблагодарил. Эрнст Лундгрен поднялся, налил кофе себе и Винтеру и вернулся к столу.
– Некоторые их этих несчастных девочек даже не знают, куда обратиться. Им нужна… как бы лучше выразиться… разрядка… Ничего другого не могу придумать. Разгрузка. Им нужна разгрузка. Вот мы и пытаемся их разгрузить.
– Интересно…
– Молодая мама может оставить нам своего ребенка и поехать в парикмахерскую, в город на пару часов… или просто пойти домой и побыть немного в одиночестве. Расслабиться.
– Да… я понимаю. Думаю, что понимаю.
– Просто побыть наедине с собой хоть пару раз в неделю… Можете вы понять, как это страшно – не иметь такой возможности?
– Вообще-то не очень. У меня чаще наоборот.
– Как вы сказали?
– Я сказал – наоборот. Слишком много времени предоставлен самому себе.
– Вот как… Но у этих девочек по-другому… Они совершенно не общаются со взрослыми, наедине со своими детьми… – Эрнст Лундгрен закатал рукава сорочки, и Винтер увидел, что руки его густо поросли седыми волосами, похожими на белый мох. – А у кого-то и по нескольку детей…
– И много желающих?
– Много… мы не можем всех принять. Квартира небольшая, людей не хватает… Власти смотрят на нас, как на пиратов.
– Вы делаете очень важное дело.
– Что-то же надо делать, пока не помер… а это приятная работа. Всю жизнь трудился, но не помню, чтобы когда-нибудь работа была такой приятной и веселой.
– А есть еще в районе такие, как вы?
– Нет… пока нет. Я слышал, несколько пенсионеров в Горд стене подумывают открыть такой же садик. Или это в Раннебергене…
Винтер отхлебнул еще не остывший кофе.
– О жизни в пригородах болтают все, что угодно… но с одним не поспоришь. Одиночество. Здесь очень много одиноких. Одиноких маленьких людей убирают подальше с глаз. Странно… Семьи мигрантов как-то умудряются держаться вместе, нравится это кому-то или нет. А среди них затесались одинокие шведские молодые мамы с маленькими детьми. Парни практически отсутствуют. Молодые девчонки с детьми. Странная смесь.
– Да…
– Что это я разговорился, – спохватился Эрнст Лундгрен. – В кои-то веки навестили власти, вот и выкладываю все, что наболело.
– Я бы предпочел, чтобы вы меня не причисляли к властям, – улыбнулся Винтер.
– Как это? Вы и есть власть. Формы на вас, может, и нет, а власть есть.
Винтер промолчал и проследил за взглядом старика. Тот смотрел в окно – дети с пенсионерами на опушке леса выглядели маленькими акварельными пятнами на грубой бумаге.
– И конечно, текучка… – сказал Эрнст, не сводя глаз с окна. – Многие стараются поскорее уехать. Наверное, та женщина, про которую ваши спрашивали, тоже уехала… как ее… Хелена?
– Да. Хелена Андерсен. А девочку зовут Йенни.
– Не знаю… но вы можете спросить моих… сотрудников, единомышленников… или как их лучше назвать?
– Буду очень благодарен, – сказал Винтер.
– Могу поспрошать тех и этих… Кое-какие знакомые у меня здесь имеются.
– Не сомневаюсь.
– Странно было бы, если бы их никто не знал… Детей можно спросить. Опишите, как выглядит девочка.
– Очень может быть, – сказал Рингмар, глядя на стопку детских рисунков в кабинете Винтера.
– Дневник. Это дневник.
– Тогда нам повезло.
– Везет тому, кто ищет, – изрек Винтер и мысленно поморщился. Откуда этот назидательный тон? Старею, что ли…
Рингмар, к счастью, обошелся без комментариев. Он молча взял рисунок с одиноким деревом. Справа дождь. Слева солнце.
– И так на многих, – сказал Винтер, – из тех, что я успел просмотреть.
– И что это значит?
– Не знаю.
– Привлечем детского психолога?
– Я уже об этом думал.
– И пейзажи…
– И фигуры…
– Прямо страшно становится. Мои же тоже рисовали… Что они рисовали? Что все это значит?
– Дети много рисуют… а что именно? То, что видят. Все это Йенни наверняка видела.
– Дождь, солнце и дерево… – задумчиво произнес Рингмар. – Лодка, машина… куда это нас ведет?
– Будем думать… просмотрим все до одного, когда Бейер закончит с ними работать.
– А что он говорит?
– Говорит, перегружен. Говорит, стресс на стрессе.
– В своих новых хоромах?
– Они сейчас производят пробные выстрелы в водяном баке.
– И что? Та же самая винтовка?
– Он пока не знает.
После перестрелки на Ворведерсторгет они нашли несколько пустых гильз. Изъяли подозрительную винтовку. Бейер достал патроны той же фирмы, и теперь надо было сравнить, совпадают ли следы на гильзах. После убийства премьер-министра все улики такого рода – пули, гильзы и тому подобное – обязали посылать в Линчёпинг, в Центральную лабораторию криминалистики. Если следы вели к бандам байкеров, следовало подключать лаборатории криминалистики в Осло, Хельсинки и Копенгагене. Бейер жалуется на стресс – вполне объяснимо.
– О чем ты думаешь? – спросил Рингмар.
– В эту минуту? О подводной стрельбе и о байкере, прорывающем оцепление.
– А я думаю о девочке… и о ее маме.
– Конечно… Жду докладов из детских учреждений… и больниц.
– Похоже, у нее не было ни родственников, ни друзей.
– Были… и мы их найдем. Скоро мы их найдем.
Он потянулся за курткой, висевшей на спинке стула.
– Куда это ты собрался?
– Пожалуй, пора уже встретиться с прессой. Согласен?
– Только не снимай маску.
– Какую маску?
– Так говорят… Не придирайся к словам.
– Каким словам?
– Пойди и постригись перед пресс-конференцией. Биргерссон ворчал что-то насчет парика в стиле «Битлз».
– Пусть в зеркало поглядит… Он-то точно задержался в том времени.
Винтер надел куртку и пошел к лифту.
Ханс Бюлов ждал его в баре. Медленно подкрадывались сумерки. На столе горели свечи. Люди за окном спешили по своим делам – кто домой, кто из дома.
– Могу пригласить на кружку пива? – спросил Бюлов.
– Лучше «Перье».
– Ты все больше и больше становишься этаким праведным типом.
– А что, они пьют «Перье»?
– Воду. Ничего алкогольного.
– Праведные?
– Да.
– Звучит неплохо. – Винтер прикурил «Корпс».
– Они, кстати, и не курят.
Винтер задумчиво посмотрел на дымящуюся сигариллу.
– Тогда, пожалуй, выпью пива. Бочковой «Хоф», если у них есть.
Бюлов пошел к бару и через минуту вернулся с двумя высокими большими стаканами. Кивнул знакомому и сел.
– Это же, по-моему, твой сотрудник.
– Где?
– Позади меня. Направо.
Винтер взглянул за плечо репортера и увидел бритый череп Хальдерса. Тот не оглядывался. Винтер так и не определил, один он или с кем-то.
– А ты знаком с Хальдерсом?
– Ты что, смеешься? Я же уголовный хроникер. А уголовные хроникеры должны знать силы добра в лицо.
– Ты относишь Хальдерса к силам добра?
– Он пользуется самой лучшей репутацией.
– У кого?
– У прессы, само собой. Он никогда не выкручивается. Если нечего сказать, он молчит.
Винтер сделал большой глоток пива.
– Что у вас происходит? – спросил Бюлов.
– Пытаемся опознать убитую женщину. И ребенка, который у нее, по всем признакам, был… есть. Это меня пугает.
– А если я скажу, что вы ее уже нашли?
– Ты можешь говорить что угодно. Только я не понял… Мы нашли ее давным-давно.
– Брось, Эрик… Я имею в виду, что вы ее опознали. Вы знаете ее имя, но не хотите его обнародовать.
– Та-ак… Слушаю.
– Почему? – серьезно спросил Бюлов.
Винтер помолчал. Неторопливо отхлебнул пива, чтобы выиграть время. В баре звучала музыка, хорошо, что не на полную мощность. Судя по всему, рок.
– Почему, Эрик?
– Я согласился на встречу, поскольку хочу кое-что выяснить. Но, прости, на некоторые вопросы просто не имею права отвечать.
– По следственно-техническим причинам?
– Да.
– Со ссылкой на секретность материалов следствия?
Винтер кивнул. Хальдерс так и не поворачивался. Может, это двойник?
– Уголовный кодекс, параграфы пять один и девять семнадцать.
– Ты что, еще и юрист?
– Хватит и того, что я пишу уголовную хронику.
– Вот как…
– Тогда давай поставим вопрос так: что ты имеешь право мне сказать?
35
Уже совсем стемнело. Винтер вернулся в свой кабинет. Бюлов согласился подождать, не писать. Похоже, всерьез. «Not publish and be damned», – сказал он. Винтер понял, что он имеет в виду. «За тобой ответная услуга», – сказал Бюлов на прощание. «Я ее только что оказал», – ответил Винтер.
Он открыл окно и услышал сухой шорох листьев. Скоро листва опадет, и откроется вид на невыразительные дома на другой стороне. Их построили в последние годы, пока он сидел и читал про разные злодеяния. Винтеру дома не нравились. В них не было гибкости. Не было творческого начала – они состарились в тот момент, когда их сдали в эксплуатацию.
Звуки джаза из «Панасоника» перекрывали остальные звуки в здании управления. Майкл Брекер на своем саксофоне-теноре. «Naked soul». «Обнаженная душа». Он вспомнил лицо и тело Хелены. Душа оставила тело. Она обрела имя, но ничего не изменилось. Он и так знал ее имя. Может, она сама подсказала ему? Но как?
Он поднял лежавший сверху рисунок. Рисунок без неба и земли. Человеческая фигура, скорее всего ребенок с поднятыми руками, словно плывет в пространстве. На следующем рисунке все тот же сюжет – слева солнце, справа дождь. В ту же секунду за окном раздался шум дождя. Порыв ветра пошевелил бумаги на столе.
Он встал, закрыл окно и вернулся к столу. Солнце, дождь, машина едет среди деревьев. Никаких лиц – у машины нет окон, нет дверей, нет цвета – белая, как бумага, на которой она нарисована. Только контуры. Зеленые деревья, коричневая дорога. На следующем рисунке тоже машина, но на этот раз на улице, среди домов. Разного размера кубы с косо нарисованными квадратиками окон. Дорога теперь черная. Он перелистал рисунки и нашел еще один с машиной. Дорога коричневая. Через несколько листов опять машина, на черной дороге. Машина везде белая. На одном из рисунков в окне видна рожица с рыжими косичками. Водители отсутствуют.
Он посмотрел, нет ли где номера машины? Девочка вряд ли умела писать, но свое имя нацарапала. Вернее, нарисовала – «Йенни». Хотя… мало ли пятилеток, умеющих писать и читать?
Он закрыл глаза. Музыка помогала сосредоточиться.
Так… на чем еще ездила девочка? Он отложил в сторону автомобили и нашел рисунок, на котором было изображено нечто напоминающее трамвай. Длинные-предлинные вагоны с такими же перекошенными квадратиками окон, как на домах. А вот еще один – тоже, по-видимому, трамвай. Над большим водительским стеклом цифра «2».
Винтер начал перебирать стопку в поисках других трамваев. На следующем рисунке номера не было. Дальше… вот: на этот раз цифра «2» нарисована сбоку. В окне – знакомая рыжая головка. Точка, точка, запятая…
Он посмотрел на часы, полистал справочник и позвонил в диспетчерскую трамвайного парка. Да, маршрут второго трамвая действительно пролегает мимо Норра Бископсгорден. Какие еще линии там есть? Пятерка. Спасибо.
Все совпадает. Очевидно, они ездили на двойке. Может быть, каждый день. Или на пятерке. У него вспотел лоб. Винтер пошел в туалет и, не зажигая света, вымыл лицо. Посмотрел в зеркало – темный овал, подсвеченный по краям лампой из коридора. Небрежно вытерся бумажным полотенцем и вернулся в кабинет. Рисунки ждут его, и он должен попытаться вдохнуть в них жизнь.
Зазвонил телефон.
– Винтер.
– Бейер. Я так и знал, что ты еще на месте.
– А ты где?
– И я на месте. Тут нашлась одна штука… хочу, чтобы ты взглянул.
– Какая штука?
– Не знаю… записка. Старая-престарая. Лет сто. В общем, очень старая.
– Записка?
– В вещах из подвала… Там был ящик с детской одеждой, и в одном платьице в кармашке лежала записка.
– Вот как?
– Старое платье и старая записка.
– Ты точно знаешь, что старая?
– Не на сто процентов… Чтобы точно установить возраст…
– Ты просто археолог.
– Работа такая… то археолог, то химик, то баллистик. На все руки от скуки… Но установление точного возраста документа – очень трудная задача… Ну как? Поднимешься?
У Винтера было ощущение, что его отрывают от важного дела.
– А надо?
– Как хочешь, конечно… Записка никуда не денется. Но… это странно… Я чувствую какую-то… как тебе сказать… вибрацию.
– Интуиция?
– Откровение, – произнес Бейер.
– Тогда иду.
Он положил трубку, выключил музыку и словно очнулся. Это действительно завораживающий мир – детские рисунки. Если в них вдумываться.
– И что скажешь? – спросил Бейер.
– Что тут можно сказать…
Винтер посмотрел на платье и записку, выложенные на светлый лабораторный стол. Платье по размеру могло принадлежать Йенни, если бы не… если бы не казалось таким старым. Оно было из другого времени. Он не знал из какого, но это не так трудно установить.
Записка была примерно десять на десять сантиметров. Ее, наверное, складывали и разворачивали тысячу раз. Пожелтевшая бумага… Кажется, дотронешься – и рассыплется на куски. Свитки Мертвого моря, подумал Винтер.
– Да… выглядит и в самом деле… – сказал он. – Страшно тронуть. А копия у тебя есть?
Бейер протянул ему лист.
– Все читается, – сказал он.
– Это чернила?
– Мы думаем, тушь. Но не задавай пока вопросов. Все проверим.
– Да… люди иногда хранят такие вещи… Впрочем, ничего странного.
– Конечно. Ничего странного.
– А потом их убивают… или они исчезают, и вот сидим мы и копаемся в их барахле.
– И ломаем голову над каким-нибудь детским платьицем. Или над кусочком бумаги с непонятными значками.
Зов из прошлого, подумал Винтер, принимая у Бейера лист с копией. Цифры: 20/5. Во втором ряду – полусантиметровая черточка и снова цифры: 16.30. Третий ряд: «4 – 23?», после чего пара строк пропущена, а дальше стоит «Л.в. – Х.Т.», причем «Т» обведено кружочком. В правой половине записки какие-то линии, напоминающие карту. Чуть повыше, налево, – крестик.
– Это могло быть картой.
– Горизонтальная линия начинается сразу у «Т», – ткнул пальцем Бейер.
– Дорога… может быть. Улица… или шоссе… или просто линия.
– Что угодно, – кивнул Бейер.
– Время… Шестнадцать тридцать – по-видимому, время.
– А двадцать дробь пять – дата. Двадцатое мая.
– Двадцатого мая в полпятого, – подытожил Винтер. – И что тогда произошло, двадцатого мая? Как думаешь, Йоран? Ты сам мог бы вспомнить, что делал двадцатого мая? – без улыбки спросил он. – Да… придется поломать голову. А можно определить возраст бумаги? И платья?
– Это зависит… Чем старше бумага, тем легче определить возраст. Но этой точно не сто лет, – покосился он на записку. – Методы производства бумаги меняются не так быстро. Проверим с изготовителями. Дальше – качество…
– И все?
– Почти все. Химические методы, ты спросишь? Отпечатки пальцев – да. Не всегда, но можно. Возраст – нет. Пусть пробует ЦКЛ, если они научились определять – двадцать лет бумаге, тридцать или все пятьдесят. Есть и другие эксперты…
– Понятно…
– Если действительно нужно вкладывать столько труда…
– Действительно нужно.
– С одеждой проще. Здесь есть лейбл. Уже одно это намного облегчает работу. Название фабрики мне незнакомо, но это не так важно, даже если ее уже нет в природе. И возраст ткани определить легче, чем бумаги.
– А может, и бумажка того же времени.
– Вполне вероятно. Но пока мы не знаем…
– А что с отпечатками пальцев?
– Есть. Но это пока все, что я могу сказать.
Винтеру вдруг стало грустно. Естественное чувство… Он назвал Бейера археологом… Интересно, что чувствуют археологи, стоя над открытой могилой и перебирая имущество мертвеца? Им, наверное, тоже грустно…
Платьице на столе могло принадлежать Йенни, рыженькой, но вряд ли. Он был почти уверен, что это платье Хелены, но промолчал. Хелена носила его, когда была ровесницей Йенни. Лет двадцать пять назад. Начало семидесятых. Я тогда был подростком. Она носила это платье и зачем-то положила в карман записку. Или кто-то положил. Может, даже в другое время. Зачем? И еще один вопрос – имеет ли это какое-нибудь значение для меня? Думаю – да. Имеет.
– Если ты все же сумеешь примерно определить возраст бумаги, это поможет следствию.
– Насколько примерно?
– Хороший вопрос.
– Я позвоню, – сказал Бейер и пошел по комнате, выключая приборы и гася лампы. – А сейчас мне надо паковаться.
– Куда ты собрался?
– В Сундсваль. Только на один день. Лекция.
– Такая острая необходимость?
– Не будь занудой, Эрик. Ребята работают с твоим… с нашим делом. Всем требуется иногда луч света.
– Я так понимаю, лекцию читать будешь ты?
– Естественно. Кто лучше меня прочитает?
– О чем?
– Создание и организация эффективного технико-криминалистического подразделения.
– А твои-то уже знают, как этого достичь?
36
Винтер поставил машину у «Консума» в Мольнлюке и прошел через узкий проход между супермаркетом и целым рядом лавок, торгующих видеофильмами, книгами и канцтоварами. В одной из них продавали косметику и продукты здорового питания. Каша из отрубей с ароматом мускуса. Он попробовал представить результат такого неожиданного альянса и не сумел.
Проход вел на площадь. В ровном осеннем освещении она казалась двухмерной, словно вырезанной из камня. Голубое небо было ясным и холодным. Осень полностью вступила в свои права. Провал между летом и зимой постепенно заполнялся сухими заморозками и четкими, далеко разносящимися звуками – ломаешь спичку на одном конце площади, слышно на другом.
Направо был вход в почтовую контору. Винтер встал у дверей и внимательно осмотрелся. Налево – массив супермаркета «Консум». Наискосок – ресторанчик под названием «Паб Джекки». Прямо перед ним – большая, не меньше семидесяти пяти метров в диаметре, площадь с высаженными, как в парке, тут и там кустами. В дальнем правом углу площади – восьмиэтажный жилой дом с магазинами часов и подарков на первом этаже. Направо от площади – еще одна улица. Там он заметил логотип Сберегательного банка и небольшой магазинчик цветов. Значит, так… люди с площади идут либо направо к парковке, либо налево, в магазины. Он вышел на середину площади и обернулся. Окна почтовой конторы занимали не меньше двадцати метров фасада. Присел на лавку – отсюда тоже неплохо видно.
Винтер направился к пабу, но до открытия оставалось еще три часа.
Здесь тоже неплохой обзор. Можно зайти в паб, сесть на высокий табурет, вон тот, у окна, и наблюдать за почтой.
Он фланирующим шагом еще раз пересек площадь и зашел в почтовую контору. Сразу за дверьми располагался довольно большой зал с почтовыми боксами. Двести пятьдесят семь штук. К кассам вела еще одна дверь. Это хорошо. Не сразу зайдешь, не сразу выйдешь.
Пока квартплату за Хелену Андерсен никто не вносил. Если этого не произошло часом раньше… Но это было бы каким-то особым невезением.
В середине кассового зала стоял письменный стол. За ним сидело трое – заполняли бланки.
Одним из троих был Бергенхем. Он поднял глаза, равнодушно посмотрел на Винтера и вернулся к своему бланку.
В самом дальнем конце кассового зала висела табличка «Банковская информация и сервис». Здесь не было никаких пуленепробиваемых стекол и защитных люков – клиентов обслуживали в крошечной декоративной хижине, выкрашенной красной фалунской краской, придававшей ей вполне пасторальный вид.
На стене между «информацией и сервисом» и кассой № 1 была установлена видеокамера. Винтер взглянул украдкой – хорошо. Серая. Под цвет стены, только черный глазок медленно движется из стороны в сторону.
Вторая камера помещалась над кассой № 3, прямо над табличкой «Советы – бесплатно». Он вспомнил, что не обратил внимания на объявление у входа «В помещении ведется видеонаблюдение». Отлично. Если он не обратил, значит, и другие не обратят.
У Винтера словно вынули затычки из ушей – он внезапно услышал голоса. Напряжение отпустило. Будто кто-то резко повернул регулятор громкости. Вокруг, оказывается, кипит жизнь. Двое детей, устав ждать, пока их родители сделают свои дела, начали петь. Слов песни он не разобрал. Люди заходят и уходят. Жизнь кипит. Бергенхем теперь перешел к полке с канцтоварами и внимательно рассматривает пачку конвертов А5. Каждый имеет право тщательно выбрать конверт. Винтер довольно долго не отводил от него глаз, но Бергенхем даже не взглянул в его сторону.
Если присмотреться, можно увидеть складку на толстом синем коврике у входа. Тоже работа Бергенхема.
Две женщины оживленно о чем-то болтают, детишки прилипли к их ногам. Другие пишут или смотрят перед собой пустыми глазами, стараясь, очевидно, осмыслить заковыристый пункт в очередном бланке. Мужчин и женщин в кассовом зале примерно поровну. Черной бороды ни у кого нет. И никто не шарит глазами по стенам в поисках скрытой видеокамеры.
А может, он уже здесь, подумал Винтер. Именно сейчас, в эту минуту заполняет ордер. Или сидит на стуле, дожидаясь, пока подойдет его очередь. Если он придерживается схемы, то должен объявиться завтра, но кто знает… иногда люди изменяют своим привычкам.
Кассирши работают быстро и профессионально. Все женщины в особой почтовой форме – темно-синий пиджак и блузка в узкую полоску. У каждой кассы стоят люди, хотя все знают свои номера.
Перед кассиршами лежат бумажки с набором цифр. Успеют ли они, если… Таким методом пользовались и раньше. Тогда сработало. И сейчас – они провели подробный инструктаж. Слава Богу, никто не лез вперед, не требовал немедленно его обслужить. Такое поведение тут же обратило бы на себя внимание.
Он еще раз прислушался к голосам. Казалось, все говорят одновременно. Он вновь вспомнил безжизненное тело Хелены на вскрытии. Хор голосов напоминал шум ветра под слегка мерцающими лампами дневного света.
Путь в город лежал мимо Хеленевика, и он свернул на парковку. Там стояли две машины. Далекий рокочущий рев подвесного мотора, но лодки не видно. Холодное яркое небо отражалось в воде, и границу между ними провести непросто.
Недавно они еще раз осмотрели место обнаружения трупа, но ничего, что можно было бы непосредственно связать с убийством, не нашли. Искали еще один труп. Никто не говорил об этом вслух, но все прекрасно понимали, чье тело они ищут.
«Или в воде… – подумал Винтер. – Если ничего не найдем, придется пройти озеро драгой. Лодка, которую видела Мальтцер, вполне могла принадлежать тем мальчишкам. На ней обнаружили больше тысячи отпечатков пальцев. Человек пятьсот. Лодка пользовалась популярностью, и пацаны неплохо на этом зарабатывали. Но отпечатков пальцев… Хелены в лодке не нашли. Зато этот красный знак…»
Его взгляд упал на загадочный иероглиф на коре. Он никуда не делся. Китайский иероглиф… или буква «X».
Здесь все еще висела лента оцепления, кое-где истрепанная – похоже, ее вздумал пожевать какой-то зверь. Винтер нагнулся и увидел на мягкой траве след копытца. Олень. Или косуля. Рядом – чей-то помет. Заяц, что ли… «Я ничего в этом не понимаю, – упрекнул он себя. – Если и бываю на природе, только по служебным делам».
Рев мотора усилился. Винтер оглянулся на озеро и заметил лодку. Она медленно зашла в залив и развернулась широким полукольцом. В лодке двое. Один в кепке. В руках у него был спиннинг, и Винтеру показалось, что он увидел, как под солнцем блеснула леска.
– С расходным ордером пока еще ничего, – сказал Рингмар, почесал переносицу и цыкнул зубом. – Стокгольм выслал машиной, как ты и просил.
– Я не просил. Я приказал.
– У них все равно сюда шла машина.
– Им неудобно показывать, что они вынуждены подчиняться приказам из Гетеборга.
– У тебя что – комплексы?
– Не у меня. У Стокгольма.
Рингмар так отчаянно потер нос, что тот побелел.
– Пока ясно одно: отпечатки на бланке расходного ордера есть. Штук тридцать. Это те, что удалось зафиксировать.
– Они не успели их прокрутить в АФИС?19
– Сейчас как раз этим и занимаются.
Значит, отпечатки уже циркулируют в новой компьютерной дактилоскопической системе автоматической идентификации отпечатков пальцев. Их сравнивают со всеми отпечатками, хранящимися в базе данных полиции, – возможно, кто-то из ранее задержанных или осужденных успел ухватиться за этот ордер. Винтера попеременно мучили то нетерпение, то недоверие. Плативший мог быть в перчатках. Никто ничего не знает. Или они уже подошли к убийце очень близко, ближе, чем он может себе представить и принять меры предосторожности…
Но что они найдут вне всяких сомнений, так это невинные пальчики сотрудников почты и Почтового банка.
– У нас опять происшествие с байкерами, – сказал Рингмар.
– Что-то они зашевелились.
– Интересно почему… Мы-то считали, что там тишь да гладь…
– Мы поверили молодым мотоциклистам…
– Большинство из них старше, чем… тебя.
– Чем ты.
– Что?
– Надо говорить «старше, чем ты», а не «старше, чем тебя».
– Пошел ты… Я хотел сказать «старше тебя».
– Тогда не надо «чем».
Рингмар опять почесал нос. Что у него там, в носу?
– Кто-то мутит воду…
– Можно и так сформулировать… – насмешливо протянул Винтер, и Рингмар понял, что он имеет в виду перестрелку на Ворведерсторгет.
– Там пока не все ясно.
– По-моему, все.
– Да… только виновника нет. А так-то, конечно… дело можно закрывать.
– Остался стандартный вопрос – причина.
– «Ангелы» не первый раз палят друг в друга в общественных местах. Спускаются на землю и палят. Это, можно сказать, часть их программы.
– Ты имеешь в виду…
– Я имею в виду террор. Их программа – террор. Главное – чтобы их боялись. Это для них хорошо.
– Очень… Но не для тех, кого подстрелили.
– Йон, слава Богу, выкарабкивается.
– Посмотрим, удастся ли накрыть Буландера. Не надо было его отпускать.
– Он ушел в подполье.
– Подпольный «ангел»… подземный. То есть дьявол. Ангел, падший в подполье.
– Что касается остального – курда депортировали домой. Мы, так сказать, воплотили в жизнь мудрое и гуманное решение нашего государства.
– Это точно.
– Бедняга… Думаешь, он надеялся, что его отдадут под суд?
– Незаконная угроза? Не знаю… Теперь на эту удочку никто не ловится. Если бы он довел дело до конца – тогда другое дело.
– Тогда они, может, приняли бы все всерьез…
Или если бы у него был ловкий адвокат, сыгравший на психическом нездоровье. Но о каком нездоровье может идти речь? Парень вел себя совершенно нормально… чуточку экстравагантно, конечно. Но может быть, тому были причины, которые им понять не дано.
– Все будет хорошо, – неожиданно сказал Рингмар.
Анета Джанали чувствовала себя неуверенно, словно бы снова училась ходить. Видимо, отвыкла носить оружие и никак не могла сбалансировать походку.
– У тебе головка кружит? – спросил Хальдерс. – Ты идти косовато.
Они только что припарковали машину. Им предстояла беседа с одним из многочисленных владельцев «фордов-эскортов» с номерами, начинающимися на «Н».
– Что?
– У тебе головка кружит?
– «У тебе»? «Кружит»? Что это с тобой?
– Я думал, так будет похоже на твой родной диалект. Чтобы ты быстрее реабилитировалась. Близкие воспоминания… и все такое.
– Ага… наверное, Эрик это и имел в виду, когда поставил тебя в пару со мной.
– Нет, такого задания я не получал – насчет реабилитации. Но раз уж так сложилось, пытаюсь наилучшим образом использовать ситуацию.
– Лучше бы ты помолчал.
– Как твоя пожелает.
– Собственно, этот маленький опрос я могла бы провести и без тебя.
– Тебе, как новорожденной, нужна поддержка. Хотя бы в первые часы.
– Может, и нужна, только не твоя.
– Мы у дверей, – сказал Хальдерс. – Итак, внимание… Смотри, как это делается: сначала я нажимаю кнопку.
Винтер терпеливо рассматривал рисунок за рисунком. Зазвонил телефон. Он взял трубку, продолжая держать в левой руке очередное творение Йенни: справа редкий лес, слева – голубое небо.
– Ты теперь вообще никогда не бываешь дома?
– Привет, Лотта.
– У тебя на работе и кровать есть?
– До этого дело еще не дошло.
– Можешь освободить несколько часов в субботу?
– В субботу?
– В следующую субботу. Восьмого.
– И что будет?
– Вечеринка. Мне кажется, я уже говорила. Мне исполняется определенное количество лет. Число круглое, хотя и чересчур большое.
– Ты же хотела ехать в Марбеллу?
– А… ты, как я вижу, говорил с мамой.
– Скорее, наоборот. Она со мной.
– Я поеду позже. Так что скажешь?
– А где ты празднуешь?
– Дома. Какая тебе разница? В субботу вечером. Часов в шесть – и вперед. Никаких формальностей: стакан шипучки – и к столу. Карточек, кто где и с кем сидит, не предусмотрено. Если хочешь, могу посадить тебя в кухне.
– В таком случае…
– Вот и хорошо. Записываю твое имя, чтобы не забыть: Эрик Винтер. В скобках: брат.
– А народу много?
– Двести человек ближайших друзей… шучу. Человек тридцать, все очень приятные.
– Не знаю, Лотта…
– Понятно. А я-то уже поверила…
– Все дело в работе. Лотта… если смогу, обязательно приду, но это будет нелегко. Если вообще возможно.
– Ты же не можешь заниматься своим следствием круглые сутки с перерывом на сон? Да и во сне тоже, я тебя знаю… хотя начинаю подзабывать.
– Сделаю все, чтобы прийти. В следующую субботу. В шесть часов.
– Можешь и позже.
– О’кей.
– Приглашение подразумевает и Ангелу, естественно.
– Ангелу… – повторил Винтер.
– Твою девушку или даму… не знаю, как назвать. Ты ведь ее помнишь?
37
Бейер вернулся из Сундсваля с румянцем на щеках. Винтер зашел к нему и сел напротив.
– Там уже снегом пахнет, – сообщил Бейер.
– Это же все-таки не Кируна.
– Север есть север. Там они за этим следят.
– А со Стуре ты уже говорил?
– Я только что с самолета, ты же знаешь. Если Стуре захочет, мы можем поболтать о нашем норрландском прошлом.
– Он наверняка будет чего-то недоговаривать.
– А разве не все мы так поступаем? Мы же тоже недоговариваем.
– Ты напомнил мне, зачем я пришел, – сказал Винтер.
– Ты скор на руку… У вас, сыщиков, всегда один вопрос: хоть что-то мы ведь уже должны были найти? Я еще даже не успел пообщаться с командой…
– Зайти попозже?
– У тебя же наверняка есть чем заняться.
– Когда?
– Дай мне час.
Не успел Винтер выйти из кабинета Бейера, как в кармане у него зазвонил телефон.
– Винтер.
– Приве-е-ет, Эрик!
– Добрый день, мама.
– Мы читали в «ГП», что какой-то сумасшедший открыл стрельбу на площади в Хисингене.
– Это было давно.
– Мы с друзьями ездили в Португалию, а когда вернулись, просмотрели газеты… и я сразу позвонила. Узнать, как ты… замешан ли в этом деле. В газете ничего не написано.
– В стрельбе я никоим образом не замешан.
– Слава Богу!
Винтер спустился по лестнице и у лифта на четвертом этаже наткнулся на Велльмана. Тот кивнул ему и вошел в лифт.
– Ты здесь, Эрик? – неуверенно спросила мать.
– Я здесь.
– Где ты?
– Здесь.
– Да, но…
– Я здесь, в управлении. Иду в свой служебный кабинет.
– Ужасно с этой убитой женщиной…
– Да.
– Вы так и не знаете ее имени?
– Нет.
– Ужасно… Лотта отменила поездку, – сказала мать.
– Я слышал.
– Ты говорил с ней?
– Да. Только что.
– Вы встречались?
– Нет, говорили по телефону.
– Она мечтает, чтобы ты заходил почаще. Но я с этим тебе все уши прожужжала.
– Да…
– Ей нелегко…
– Я знаю.
– По крайней мере у нее будет праздник. Это большая дата… Ты же придешь?
– Да.
– Обещаешь? Ты ей сейчас очень нужен.
– Я знаю. Мы здесь окружаем друг друга теплом и заботой, пока вы так заняты в ином месте.
– Не язви, Эрик. Мы уже об этом говорили. Папа пытался…
Винтер наконец дошел до своего кабинета. Посмотрел на верный «Панасоник» и кипу рисунков на столе.
– Извини, мама. Мне звонят по служебному телефону.
– Я не слышу звонка…
– Это такой телефон. Он не звонит, а мигает. Чтобы не мешать думать. Целую, мама.
Он нажал кнопку отбоя. Подошел к окну, нашел нужный диск и сунул в проигрыватель.
Анета Джанали позвонила, но никто не открыл. Она позвонила еще раз.
– У нас есть и другие машины и имена, – сказал Хальдерс.
– Это у черта на куличках, – возразила Анета, проглядывая список.
– Королевство платит.
– Я думаю про общество. Если нам придется опять выезжать парой…
– Это замечательно, что ты вернулась, Анета.
– Смотри, и машины нет. Значит, он точно не дома.
– Можем прогуляться и подождать. Золотая осень… красиво.
– Это будет вроде отпуска.
Они обошли дом, и им открылся луг, освещенный послеполуденным солнцем. Чуть поодаль паслись две лошади. Одна из них подняла голову, покосилась на гостей черным горячим глазом, всхрапнула и тут же успокоилась.
– Вот как надо жить… – сказал Хальдерс.
– Хочешь побыть здесь немного?
– Нет… чересчур завидно. Приедем сюда завтра или послезавтра.
Позвонил Бейер.
– Приходи немедленно.
– Что там?
– Приходи – увидишь.
В кабинете его ждали Бейер и Сундлёв. На столе лежала загадочная бумажка с картой, с какими-то кодами или черт его знает с чем.
– Одно уже ясно, – сказал Бейер. – Найдены отпечатки пальцев Хелены Андерсен в двух вариантах.
– Как это?
– Детский и взрослый.
– Детский?
– Ну да. Тот же рисунок, те же линии, только меньше. Она держала в руках эту бумажку, когда ей было года четыре. Самое большее – пять.
– Ты уверен? Уверен, что это ее… детские пальцы?
– Конечно, уверен. Ты меня обижаешь.
– Значит, она сохранила эту записку… Зачем?
– А тут уже начинается твоя работа, Эрик.
– Хорошо… но все-таки мы теперь можем привязать эту записку к определенной дате.
– А вот этого я не говорил. – Бейер одновременно покачал головой и указательным пальцем. – Мы только знаем, что она брала ее в руки примерно двадцать пять лет назад и сейчас.
– А другие отпечатки? – Винтер поглядел на записку. Теперь, когда он знал ее историю, бумажка не показалась ему такой уж старой.
– С этим сложнее. Мы видим несколько фрагментов, но ни одного полного. Ничем пока помочь не могу.
– О’кей…
– Ты хочешь, чтобы мы продолжали?
– Что?
– Работать с этой бумажкой? Это действительно важно?
Винтер надул щеки, шумно выпустил воздух и задумался. Еще раз посмотрел на поблекшие значки и черточки.
– Зачем-то она ее хранила… Я не знаю, Йоран. Честно говорю – не знаю.
– Я спрашиваю только потому, что у нас есть мешок отпечатков из квартиры и подвала. И позволю себе напомнить, что ваш случай не единственный.
– Если удастся выкроить время, повозитесь еще с запиской. А что можно сделать с этими неполноценными отпечатками?
– Ты же знаешь – чтобы установить идентичность, нужно совпадение как минимум по двенадцати точкам. Согласен?
Теоретически – да. Теоретически Винтер был согласен. А на практике… Отпечаток пальца состоит из огромного числа линий, переходящих друг в друга, образующих петли, завихрения, иногда расходящихся наподобие вилки. Все эти критические точки сравнивают, и если двенадцать пунктов совпадают, можно считать совпадение полным. Это работа для экспертов. Компьютеры пока не справляются.
А для эксперта, конечно, легче всего, если отпечаток сделан на специальной подушечке.
В Швеции двадцать экспертов по дактилоскопии. Двое из них в Гетеборге, один из которых, Бенгт Сундлёв, стоит сейчас рядом с ними.
– Руки, конечно, чешутся, – сказал Сундлёв, глядя на записку.
– По-твоему, задача интересная?
– Ну да… Сидишь сутками, смотришь в окуляры и ищешь… и делаешь эскизы. Что может быть интереснее?
– День за днем, месяц за месяцем, – добавил Бейер.
– И так пока не найдешь двенадцать точек. И знаешь, что мы тогда говорим?
– Бинго!
– Да… если находим. А ты понимаешь, какая за этим стоит работа?
– Не говоря о мастерстве, – сказал Винтер.
– Мы тебе поможем. – Сундлёв посмотрел на Винтера с внезапным интересом. – Ты умеешь ценить профессионалов. Даром что молодой и лохматый.
– Во Франции требуется тринадцать точек, – заметил Бейер. – Так что мы здесь, на севере, рискуем.
– У американцев самая большая в мире дактилоскопическая база данных, – продолжил тему Сундлёв. – ФБР есть в чем покопаться – миллионы образцов. Они там как-то выявили совпадение по семи точкам. К сожалению, это оказались разные люди.
– Не понял, – удивился Винтер.
– У них было два набора отпечатков для сравнения, – разъяснил Бейер. – Семь точек на обоих оказались идентичными. Настолько идентичными, насколько это вообще возможно. И все же выяснилось, что это два совершенно разных человека. Впервые за всю историю – подумай сам: семь точек! Это очень много!
– И все равно недостаточно… – сказал Винтер. – Семи точек мало. Но восемь-то, наверное, хватит… Так что двенадцать – с большим запасом.
– Будь уверен, – хмыкнул Бейер.
– А если взять в работу еще и тот отпечаток? На комоде?
– Это периферический отпечаток, – пояснил Сундлёв. – К тому же очень слабый – очевидно, порвалась перчатка. Волокно ткани уже в работе. Как раз сейчас мы им и занимаемся.
– Но это очень хлопотно, да?
Бейер и Сундлёв одновременно кивнули.
– А другие отпечатки из квартиры?
– Те два? Они хорошие, но, по-видимому, их нет в АФИС. Пока нет.
– А все новые отпечатки?
– Работаем, комиссар, работаем, – улыбнулся Бейер. – В квартире могут найтись и другие отпечатки.
– Если вы работаете, наверняка найдете. Теперь я окончательно убедился. Спасибо за лекцию.
Винтер быстрым шагом миновал дежурного. Ему не терпелось вернуться к рисункам.
И еще у него была копия таинственной записки. Сейчас, когда он то и дело поглядывал на лежавший на столе у Бейера оригинал, текст показался ему более четким, линии длиннее, осмысленнее. Это была карта. Это что-то значило.
И для Хелены тоже. Или она просто забыла записку двадцать пять лет назад в кармане платьица, а найдя, поленилась выкинуть? Такую возможность нельзя исключить… но он исключил, потому что не верил в случайности и совпадения.
Однако Хелена не могла сама написать и нарисовать все эти знаки. Это рука взрослого человека.
Жарко, и голова тяжелая. Он разделся, пошел в душ и включил прохладную воду.
38
Тот же резкий холодный свет на площади, хотя стало намного теплее. Винтер выбрал скамью, откуда было удобно наблюдать за входом в почтовую контору. Он сидел уже с полчаса. Скоро надо будет подниматься. За это время множество людей прошли через портал входной двери – в эти дни выплачивали зарплату и пенсии, люди платили по счетам. Многие не доверяли Интернету и предпочитали заплатить на почте, как в старые добрые времена.
На площади было довольно многолюдно – кто-то ходил по магазинам, другие, так же как он, просто сидели на лавках, наслаждаясь последним осенним теплом. У дверей паба скопилась небольшая очередь, ожидающая открытия. «Зайду попозже, – решил Винтер. – Оттуда тоже хорошо видно».
Столько людей в работоспособном возрасте в разгар трудового дня шляются по магазинам…
Сара Хеландер сменила Бергенхема полтора часа назад. Она сидела на скамеечке у окна и внимательно читала брошюру, посвященную искусству одалживать деньги. В руке у нее была демонстративно зажата бумажка с номером очереди. На почте скопилось на удивление много народу.
Она делала вид, будто читает, то и дело косясь на стойку с кассами. «Видно хорошо, но будет еще лучше, если я встану. Ладно, пусть ноги немного отдохнут. Кстати и узнаю, как правильно одалживать».
Имея стабильный доход, занять деньги можно подо что угодно. Целая глава так и называлась, с точки зрения Сары, довольно странно: «ЗАЙМИ!». Если ты покупаешь жилье или дачу, можно получить письменную гарантию займа, после того, правда, как банк оценит твою кредитоспособность. Дача… неплохо. Там можно было бы проводить свободное время… если бы оно было.
Сара вдруг заметила, как одна из кассирш подняла руку. Третья касса, та, что направо. Лавируя между детскими колясками и изнывающими от безделья детьми, она пошла туда. Бледная кассирша молча показала ей на дверь. Казалось, она вот-вот упадет со стула. Что за черт…
Только сейчас она заметила, что над кассой мигает зловещая красная лампочка, словно напоминая о ее разгильдяйстве. Какой-то дядька шириной со шкаф загородил ей путь к кассе – подошла его очередь. Она оттолкнула его и протиснулась вперед, чувствуя подступающую тошноту.
– Это еще что… – начал было здоровяк, но кассирша его перебила:
– Он был здесь! – страшным шепотом произнесла она. – Я на вас смотрела, но вы меня не видели. Полминуты назад!
Сара опять взглянула на мигающую лампочку, которую они сами же смонтировали несколько часов назад. «Что я наделала! Меня уволят… как же я могла…»
Она заставила себя собраться.
– Номер совпадает?
Кассирша протянула ей ордер. Она все еще не пришла в себя и держала бумажку так, будто с нее капала кровь.
Сара схватила маленькую плетеную корзинку с использованными номерками и попыталась просунуть ее в щель под стеклом.
– Отложите их! – крикнула она. Корзинка никак не лезла – щель была слишком узкой. – Откройте окно, отложите корзинку и не прикасайтесь к ней!
– Он вы… он вышел! – пролепетала девушка в темно-синем пиджаке и полосатой блузке. Голос ее не слушался.
«Еще бы», – подумала Сара и кинулась к выходу. Споткнулась о бергенхемовскую складку на ковре, но чудом сохранила равновесие. Иначе непременно разбила бы нос о бронированное стекло. Складка предназначалась для преступника.
Винтер прикурил очередную сигариллу и тут же заметил, как Сара выскочила на улицу и начала лихорадочно осматриваться.
Что-то сорвалось, мгновенно решил он и побежал к почте.
– Он приходил! – задыхаясь, сказала Сара. – Кассирша приняла ордер!
– Куда пошел? – рявкнул Винтер.
– Не знаю…
– Когда?
– Только что… может, минуту или две назад. Я винов…
– Плевать. Как выглядит?
– Не знаю… все было так быстро…
– Бергенхем отправился в бар поесть. Дуй туда и скажи, чтобы он тут же бежал на почту. И возвращайся с ним. Но сначала позвони Бертилю, пусть срочно пришлет две машины. С людьми! Я позвоню ребятам на парковке…
Он быстро набрал номер и дал распоряжения.
– Они ждут… Посмотрим, может, повезет…
– Я просмотрю запись. Возвращайтесь сию же минуту. Какой номер кассы?
– Третья касса.
Почтмейстер ждал его у дверей.
– Проводите меня в служебный зал, надо срочно просмотреть запись. Закройте третью кассу и пришлите кассиршу.
– А кто будет обслуживать клиентов?
– Вы что, не в своем уме? Речь идет об убийст… – Он заставил себя успокоиться. – Просто закройте. Сядьте вместо нее, если это так уж необходимо.
Видеокамера была напрямую подключена к видеомагнитофону с монитором. Винтер прервал запись и посмотрел на часы. Прокрутил пленку на несколько минут назад, примерно за минуту до указанного Сарой срока. Вошла кассирша, и он нажал кнопку. Послышался странный царапающий звук. Винтер решил сначала просмотреть запись с дальней камеры. Казалось, что на почту набилось человек триста. Кассирша, стоявшая сейчас рядом с ним, была видна на записи в полупрофиль. Мужчина в бейсболке и длинной толстой куртке подошел к окну и бросил бумажку с номером очереди в плетеную корзинку на стойке. Винтер не видел лица, только неполный профиль. Вид сзади.
– Это он, – сказала кассирша.
– Вы уверены?
– Ну да. Ясное дело, он. Тогда он тоже был в кепке.
«Тогда тоже в кепке»! Она, похоже, не сообразила, что запись, которую она смотрит, и есть это самое «тогда».
Вот он протягивает что-то кассирше, она берет у него бумажку… смотрит вниз, читает… поднимает на него глаза, но глядит куда-то мимо него. Ясное дело – она смотрит на Сару Хеландер, увлеченную брошюрой.
Начинает мигать лампа над кассой. Кассирша что-то говорит клиенту.
– Я хотела его задержать, но он сказал, квитанция не нужна.
Мужчина в кепке отходит от кассы и идет к выходу. Кассирша поднимает руку, пытаясь привлечь внимание Сары. Следующий посетитель, здоровенный мужик, с недоумением смотрит на ее жестикуляцию. Сара протискивается к кассе. Тот, в кепке, выходит в дверь, не споткнувшись о предусмотрительно заложенную Бергенхемом складку на ковре.
Вошли Бергенхем и Сара Хеландер и встали рядом с кассиршей.
– О Боже… – сказала Сара. – Теперь я героиня документального фильма о человеческом идиотизме.
Винтер остановил запись и вернулся к началу. Опять появился человек в кепке.
– Это он, – сказал Винтер. – Вот этот, в бейсболке.
Чертова уйма народу носит проклятые бейсболки. У этого спереди что-то светлое. Надпись.
– Да, это он, – еще раз подтвердила кассирша.
Винтер схватил мобильный и начал диктовать приметы патрульным полицейским.
– Будем искать, – сказал он Бергенхему и Саре, не отнимая трубку от уха. Отозвалась следующая машина. – Да… оцепите, если можно, и восточное и западное направление. Не забу… Что? Нет, к черту сирены. Не забудьте автобусный терминал. Да… Прямо сейчас!
Он пошел к дверям, но задержался.
– Бертиль подъехал?
– Да… – кивнул Бергенхем. – Что делаем сейчас?
– Вы знаете, как он выгладит. – Винтер посмотрел на часы. – Не прошло и десяти минут. Конечно, он мог сесть в машину и уехать, но шанс есть. Берем под наблюдение все парковки и автобусную станцию. Вряд ли он что-то заподозрил. И сразу позвоните Бертилю.
– О’кей.
– Он еще здесь. – Винтер посмотрел на Бергенхема. – Думаю, он еще здесь. У входа в «Консум» стоит наша девушка. Зайди в супермаркет и осмотрись. Если его увидите, ничего не предпринимай. Позвони мне и дождись подкрепления. – Он перевел взгляд на Сару Хеландер. – Ты пойдешь со мной.
Она не ответила, только понуро кивнула. Они вышли на улицу и свернули налево.
– Иди вокруг площади, а я двинусь в другую сторону. Встретимся вон там, на углу.
Он зашел в контору Сберегательного банка, потом в цветочный магазин, в «Нордбанк», пиццерию «Белла Наполи» – безрезультатно.
Они встретились на углу.
– Никого, – покачала головой Сара.
Они спустились в подземный переход. Налево была парковка, там стояла патрульная машина. Вторая дежурила у «Консума». Бертиля здесь не оказалось, но он мог подъехать с другой стороны.
Они прошли мимо недавно выстроенного здания гимназии и остановились у Дома культуры. Налево был мост через речку. За ним дорога раздваивалась, чуть подальше еще и еще раз. Винтер вспомнил отпечатки пальцев, и сердце забилось.
Они зашли в Дом культуры, потом в библиотеку.
Им встретились два подростка в бейсболках.
– Ему не меньше сорока, – сказала Сара Хеландер.
– Да…
Они почти бежали к автобусной станции, преодолевая сопротивление заметно усилившегося ветра.
На парковке с задней стороны «Консума» он заметил Анету Джанали и фосфоресцирующий череп Хальдерса.
У автобусов тоже стояли полицейские. Рингмар о чем-то разговаривал с Борьессоном. Бергенхем появился из прохода между «Консумом» и торговым рядом и, увидев Винтера, отрицательно покачал головой.
«Вот мы все и собрались», – подумал Винтер. Вся его сплоченная команда – и все бессмысленно.
Он пошел вдоль большого автобусного терминала. Направо наискосок помещалась поликлиника, а прямо перед ним была еще одна парковка. Машины подъезжали и уезжали. Вдруг взгляд его упал на мужчину, согнувшегося у дверцы красного «Вольво-740». Черная бейсболка с белым текстом и темно-зеленая куртка… ног и нижнюю часть туловища не видно. Он побежал.
Мужчина в бейсболке поднял на него глаза. На нем был красный шарф. Черно-белый фильм с видеокамеры внезапно расцветился всеми цветами радуги.
Мужчина оглянулся – сзади него тоже кто-то бежал. Полицейская машина с автобусной станции стартовала с визгом и ревом, рванувшись в сторону парковки. Блондин в кожаной куртке мчался прямо на него. Он протиснулся в машину и повернул ключ. Мотор «вольво» взревел. Он не успел закрыть дверь – за нее уже уцепился парень в кожаной куртке. Он дал задний ход, резко затормозил, врубил первую передачу и бросил сцепление… И все было бы хорошо, если бы не этот засраный снют… Бросился на капот, и он протащил его до выезда с парковки… «И дверь не открывается, мать ее…» Он быстро перелез на пассажирское кресло и выскочил из машины, но тут появился какой-то скинхед и взмахнул рукой… Резкая боль в животе, и словно весь воздух вышел… Он сделал два шага и упал. А этот скинхед кинулся на него.
– Как ты? – спросил Хальдерс.
– Ничего… царапина. – Винтер вывернул руку и посмотрел на голый окровавленный локоть в прорехе кожаной куртки. – Здорово сработано, Фредрик.
– Значит, это он… – Хальдерс кивнул на задержанного, сидевшего на заднем сиденье патрульной машины.
– Он, он… тот, который платил за квартиру.
– Выглядит как бандит.
– Думаю, он и есть бандит.
– Сказал что-нибудь?
– Ни слова.
– Под пыткой скажет… – Хальдерс даже не улыбнулся. – Это только начало… Счастлив, Винтер?
– Счастлив?
– Все могло провалиться, но сегодня нам повезло.
– Посмотрим…
– Черт подери, это же большой успех! Погляди только на него… Он-то знает, что будет петь как по нотам.
– Здорово сработано, – повторил Винтер. – Сейчас поедем, я только поговорю с Сарой.
Хальдерс кивнул и отошел к Анете, ждавшей его у машины.
– Я допустила непростительное разгильдяйство, – монотонно произнесла Сара. – Преступное разгильдяйство.
– Надо было прорепетировать… – сказал Винтер. – Но я не уверен, что это бы помогло. Там было очень много народу, а он действовал быстро.
– Кончай, Эрик, – поморщилась Сара.
Он прикурил сигариллу «Корпс» и с наслаждением выдохнул душистый дымок.
– О’кей. Все хорошо, что хорошо кончается. Готовность номер один сработала.
– Он ничего не заподозрил. Даже когда увидел, что ты к нему бежишь. Потом только решил удрать.
– Посмотрим… посмотрим, кто он и что скажет. Надеюсь, на правах стоит его имя. Если они у него есть…
Он сделал еще одну затяжку. Ветер стих, и дым медленно поднимался к небу.
– И что там было такого интересного? – спросил он. – Я имею в виду эту брошюру…
– Эрик! Мое преступление документировано на видеозаписи.
– И все же?
– Теперь ты играешь всепрощающего и понимающего папу.
– Ничего подобного. Я хочу знать.
– Как лучше брать займы в банке. Различные способы одалживать деньги… Один лучше другого.
– Вот как…
– Тебе это неинтересно.
– Что?
– У тебя денег хватает.
– Кто тебе сказал?
– Это ни для кого не секрет.
– Слухи о моем богатстве сильно преувеличены, – вспомнил Винтер ходячее выражение Марка Твена.
– Может быть… меня это не касается.
– Деньги радости не приносят… – серьезно проговорил Винтер. – Прими это как добрый совет. Деньги приносят только несчастья.
39
Оскар Якобссон числился в регистре. Они взяли десятипальцевые отпечатки, и система подтвердила: у Якобссона есть криминальное прошлое. Ничего особо крупного: воровство, драки, угон машины… «И наверняка еще много, чего мы не знаем», – подумал Винтер, сидя напротив задержанного. И еще он вспомнил, что марка плаща и костюма, которые на нем были во вторник, пишется по-другому. Оскар Якобсон. С одним «с». Якобссон был обеспокоен, но вполне умеренно. Он понимал, что задержан не более чем на двенадцать часов. Может, чуть дольше, но не намного. Он утверждал, будто знает, что делал, но не знал почему.
Под баскетбольной кепкой обнаружилась нечесаная темно-русая шевелюра. От расчески он отказался, но поблагодарил за предложенный кофе. На щеке у него был большой шрам, как у настоящего преступника – такие шрамы возникают, когда в ход идут разбитые бутылки. Он говорил ясно и четко, но в конце предложений путался, словно орган речи не успевал перерабатывать поступающие из мозга сигналы. Или наоборот. Может, и мозг уже размягчился от длительного и разнообразного злоупотребления алкоголем и наркотиками.
И взгляд у него бы такой же: то внимательный и настороженный, то рассеянный, словно сфокусированный на какой-то точке далеко за пределами горизонта.
– Значит, вам нравится оказывать людям услуги, – произнес Винтер.
– Да… так уж я устроен.
– Тогда расскажите все с самого начала.
– С какого момента?
– С того момента, когда вас попросили помочь.
Между ними на столе крутился магнитофон. Рядом с Винтером молча сидел ответственный за допросы Габриель Коэн. Больше никого в комнате не было. Окна здесь отсутствовали, тихо шипел кондиционер. Якобссон попросил разрешения курить, но Винтер отказал.
– Только я припарковал машину…
Интересно, как ему удавалось месяцами водить машину, не имея водительских прав. У него их никогда не было. Автомобиль принадлежал брату, но тот почти им не пользовался.
– Когда это было?
– Когда припарковал? В прошлом месяце… Или в конце позапрошлого? В общем, припарковался я там же, что и в этот раз. Свободное место было, и я…
– Что вы собирались делать?
– Делать? Купить кое-что, естественно.
– Где?
– В «Тернингене». Братан просил купить снюс, и у меня кончился… Ну, еще там хлеба, картошки…
– О’кей… значит, вы заперли машину и собирались идти в магазин… И что было дальше?
– Она подходит и говорит… я уже повернулся идти, а она подходит…
– Вы ее не заметили раньше?
– Пока из машины не вышел?
– Да.
– Нет, не заметил.
– А когда парковались?
– А какая разница? Вот тоже…
– Отвечайте на вопрос.
– А вы что спросили?
– Видели ли вы эту женщину, пока парковались, но еще не вышли из машины?
– Нет… не помню.
– Значит, вы вышли, повернулись и сделали несколько шагов. Дальше?
– Как я сказал. Она подошла ко мне с этим чертовым конвертом.
– У нее был конверт?
– Был.
– Как он выглядел?
– Как выглядел? Коричневый… не большой, но и не маленький, не такой, как письма пишут. «А»… «А» с чем-то, не помню, с чем. А что вы спрашиваете? Вы же сами взяли его из бардачка.
В перчаточном ящике машины и в самом деле лежал пустой конверт формата А5.
– Как он выглядел? – повторил вопрос Винтер и протянул Якобссону белый конверт того же формата.
– Да… – Якобссон взял конверт и подержал в руках. – Размер такой же… только тот был коричневый.
– Значит, она подошла к вам. С этим конвертом. Вы этот конверт сразу увидели? Она держала его на виду?
– Да.
– И что она сказала?
– Спросила, не хочу ли я немного подзаработать… Нет, она не сказала «немного»… говорит, не хочу ли я подзаработать.
– А вы?
– А я – ничего. Смотрю на нее – и все.
– Смотрите на эту женщину?
– Да, я же сказал…
– Опишите, как она выглядела.
– А там много и не разглядишь. Темные очки, шляпа… Я даже волос не видел… Майка и длинные брюки. Больше и не помню ничего.
– Белокожая?
– Что?
– Какой у нее был цвет кожи? Белокожая или чернокожая?
– Нет… не негритянка, если вы про это. Загорелая – это да… но очки такие здоровые… чуть не всю морду закрывают.
«Поговорим попозже. Парень явно может рассказать про ее внешность и побольше».
– И что она?
– Я же сказал – говорит, не хочу ли я подзаработать.
– А вы?
– А я ничего. Смотрю и смотрю на нее как идиот. Если честно, дело мне и тогда темным показалось… Даже жутковато – подходят к тебе и суют конверт.
– И что она?
– Говорит – можешь подзаработать, если окажешь мне небольшую услугу. Ты, мол, в конце каждого месяца будешь ходить на почту, вносить квартплату и ставить номер квартиры в квадратике.
– А конверт зачем?
– Там же бабки лежали, черт их задрал… И записка с номером счета…
– И куда вы дели эту записку?
– Куда дел… выкинул, ясное дело.
– Почему?
– Номер-то я запомнил. Я все цифры запоминаю. И потом… я же понимаю, что дело темное, так что лучше бумажки не хранить. Это у меня правило такое – бумажек не хранить.
Якобссон осклабился. Винтер еле сдержался. Его душило нетерпение, но он понимал: только медленным, утомительным допросом можно что-то выудить из этого парня.
– Скажите номер.
– Что?
– Скажите номер счета, по которому вы платили. Вы же все цифры запоминаете. Вы сообщили, что должны были заплатить за два месяца и получили за эту работу пять тысяч крон.
– Не за два, а за три. И не пять тысяч, а десять. У кого здесь память страдает? – Он посмотрел на Коэна и, подмигнув, мотнул головой в сторону Винтера. – Он и сам не помнит, два месяца или три.
Коэн кивнул.
– О’кей, – сказал Винтер. – Можно услышать номер счета?
Якобссон замолчал – уставился на магнитофон и молчал. В комнате становилось жарко – Винтер почувствовал холодную струю воздуха от кондиционера. Якобссон прокашлялся.
– Это же допрос, вашу так… Человек нервничает. Ничего странного… Вы и сами не помните, за сколько месяцев я должен был платить.
– А где деньги? – спросил Винтер, хотя заранее знал ответ.
– Вы как, нормальный? Кошмары не мучают? Не в банк же я их положу всем на удивление.
– И где же они?
– Использованы, господин комиссар. Употреблены. Давно потрачены.
– Какой еще номер вы должны были написать на расходном ордере?
– Что?
– Кроме номера счета, вы должны были написать еще одну цифру.
– Когда я плачу, я знаю, что внести.
– Больше вы платить не будете.
– Нет… но вы понимаете, о чем я говорю. Когда надо, все вспоминаешь.
– А вы-то понимаете, о чем говорите? Как вы думаете, почему мы вас задержали?
– Мне никто не объяснил.
– Речь идет об убийстве и похищении.
– А я-то тут при чем?
– Вы замешаны.
– Заме… да вы что, начальник? Похищение? Убийство? Какого хре… Вы же меня знаете… Ну не вы, а другие в вашей конторе. Спросите их! Их спросите! Какому хрену может даже в башку прийти, что Оскар Якобссон замешан… Нет уж, придумайте что-нибудь поумней.
– Где записка?
– Я же сказал – выкинул.
– Куда?
– Что?
– Куда выкинул?
– В мусорное ведро. Куда же еще.
– Когда?
– Давно… как получил от девки, так и выкинул.
Винтер решил рассказать поподробнее о причинах их интереса. Коэн пошел за кофе. Якобссон сообщил, что, если ему не позволят закурить, он умрет на месте. Винтер достал специально купленную для такого случая пачку «Принца», распечатал, протянул Якобссону и дал ему прикурить. И сам закурил сигариллу.
– Ну и вонь, – удивился Якобссон.
Винтер кивнул – да, мол. Вонь.
Пришел Коэн с кофе и коричными булочками. Якобссон начал жевать булочку, держа в другой руке дымящуюся сигарету.
– Может, она еще дома, – сказал он.
– То есть, отправляясь на почту, вы ее с собой не брали? Думаю, в ваших интересах нам помогать.
– О’кей, о’кей, я ее выкинул позже.
– Позже? Выкинул? Когда?
– Там, на почте. В корзину для мусора.
– Почему? Вам же надо было внести еще одну квартплату?
– Нет… вы раньше от фонаря сказали, а так и есть. Мне надо было заплатить за два месяца.
– Так… а теперь вы говорите правду?
– Да.
– Почему я должен вам верить? Вы же врали до этого.
Якобссон пожал плечами:
– Я же не знал, в чем дело… Жуткая история. Нет… в такие дела никому неохота быть… замешанным. – Он поискал глазами пепельницу, и Коэн подвинул ему пустое блюдце из-под булочек. Якобссон осторожно поднес сигарету к блюдцу и стряхнул длинный столбик пепла. – Я ни в чем не замешан. Ничего плохого не сделал.
– А зачем тогда врете насчет этой женщины?
– С чего бы это мне врать? Ничего я не вру.
– Вы говорили, что она подошла к вам, когда вы вышли из машины. Так?
– Так.
– Вы стояли там, и она протянула вам конверт и попросила оказать ей услугу. Так?
– Так.
– Что она сказала?
– Да вы что, в самом деле? Десятый раз говорю – спросила, не хочу ли подзаработать и заодно оказать им услугу.
– Им?
– Что?
– Вы сказали «им». Кому им?
– Я так сказал? Оговорился.
– Вы не хотите нам помочь, Оскар. Может быть, стоит прерваться и дать вам время хорошенько подумать?
– Мне не о чем думать.
– Будем продолжать?
– Вы спрашиваете, я отвечаю. Так оно и бывает. Задаете хороший вопрос, получаете хороший ответ.
– Это не игрушки. Похищена четырехлетняя девочка, и, может быть, она еще жива.
Йенни не было пяти. Четыре с половиной года, это им удалось установить.
Якобссон промолчал и начал тыкать сигаретой в блюдце, пока она не превратилась в грязный расплющенный крючок. Сигарилла Винтера тоже погасла.
– И как пойдет дело, зависит от вас. Вы это, надеюсь, понимаете?
Якобссон продолжал молчать.
– Понимаете или нет?
– Я ничего плохого не делал.
– Идет расследование убийства, и вы подозреваемый.
– Какого… Да вы поспрошайте своих, они вам скажут…
– Никто вам здесь помогать не будет. И заступаться тоже. Никто, кроме меня, помочь вам не может, и я даю вам этот шанс.
– Дайте закурить.
Винтер протянул ему пачку, но на этот раз подносить зажигалку не стал. Пусть прикуривает сам.
– Да вам любой скажет, что я ни к каким убийствам… Да вы что! Это все знают.
– Мы не знаем ровным счетом ничего. Кроме того, что на вас падает сильное подозрение.
– Почему это?
– Это вы сделали?
– Что?
– Убили женщину.
– Совсем вы здесь с ума посходили, что ли?
– Лучше сразу откровенно признаться. Поможете и нам, и, самое главное, себе. Откровенное признание…
– Оскар Якобссон – убийца? Да все животики надорвут…
– Где вы встретили эту женщину?
– Как это?
– Где вы встретили эту женщину? Женщину, которая сделала вам деловое предложение?
– Я же сказал… это уже прямо… я же сказал, на парковке.
– Вы лжете. А если вы лжете уже в этом, можете не рассчитывать, что я поверю всему остальному.
– О’кей… допек… Там есть кафешка, а у меня до того был разговор…
– Разговор? Телефонный разговор?
– Ну.
– Кто вам звонил?
– Она. Мы потом встретились… в том же кафе.
– Она сама вам позвонила?
– Да.
– Где вы были?
– Где я был? Ясное дело, дома. У меня мобильника нету.
– Вы были один дома?
– Когда? Когда она звонила? Да… может, братан вышел… не помню.
– Что она вам сказала?
– Что у нее есть предложение, что я могу подзарабо… да я уже сто раз повторял.
– Что вы повторяли?
– Повторял сто раз, что она мне сказала… только в другом месте. Не на парковке. В кафешке.
– В какой?
– В «Пабе Джекки».
– Разве это кафе?
– Для меня – кафе. Я там только кофе пью. Пиво там стоит – глаза на лоб вылезут. И потом, я завязал.
– Кто предложил встретиться в пабе?
– Я и предложил.
– Вы уверены?
– Не знаю… а может, она. Только… перерыв нельзя сделать?.. Я устал от всей этой тягомоти…
– Скоро сделаем перерыв, – сказал Винтер. – Только вспомните точно, кто предложил встретиться в пабе.
– Она.
– Она предложила встретиться в пабе?
– Да.
– Почему она хотела с вами встретиться?
– Неохота опять повторять.
– И с чего она начала разговор?
– Да что я, помню, что ли? Начала и начала…
– Как ее зовут?
– Понятия не имею. Это я тоже говорил, еще в начале. Никогда ее раньше не видел.
– Вы с ней знакомы.
– Ничего подобного.
– Почему тогда она позвонила именно вам?
– Откуда мне знать…
– Мало похоже на правду… Женщина звонит совершенно незнакомому человеку и просит об услуге.
– Откуда мне знать, почему она меня выбрала?
– Вы говорили, что охотно оказываете людям услуги.
– Я так сказал? Ну да, наверное, поэтому…
– То есть вы известны как человек, всегда готовый услужить?
– Я-то откуда знаю, чем я там известен? Но… да, может, поэтому. От кого-то услышала, что я отзывчивый парень, и позвонила.
– От кого она могла это слышать?
– Что?
– Что вы отзывчивый парень.
– Да от всех. Сто человек, не меньше.
– Сосчитайте их. – Винтер достал из пиджака блокнотик и тупой карандаш.
– Вы не в своем… Мне надо на горшок.
– Скоро пойдете.
– Мне надо срочно. Вы не понимаете… если через минуту не поссу, вам здесь станет скучно.
– Как ее зовут?
– Да не знаю! Можете продолжить допрос в сортире, если хотите, но мне надо…
– Имя.
– Да не знаю я, хрен ты…
– Кто посоветовал ей обратиться к вам?
Якобссон молча привстал, и они увидели, как на брюках его расплывается темное пятно. Ему и в самом деле требовалось в туалет… может, это были единственные правдивые слова за все время допроса.
40
Рингмар внимательно читал протокол допроса Якобссона. Он был очень серьезен, понимая, какое значение для следствия имеют результаты этого допроса. Они подошли совсем близко. Так бывает, когда ищешь что-то по запаху.
– Думаю, он не осознает, во что вляпался, – сказал Рингмар.
– Он тертый калач.
– Не настолько тертый. Не для таких дел. Мелкий уголовник.
– Мелкие уголовники быстро впадают в панику.
– Вообще-то да… Но нет. Что-то не склеивается.
– Меллерстрём устанавливает круг его знакомств.
– Должно быть, не маленький…
– Не такой большой, как можно было бы ожидать.
– Это как посмотреть… Ты, например, знал, что он был байкером?
– Да, – сказал Винтер. – Но в это трудно поверить.
– Состоял в банде байкеров. Какой-то местный вариант «Ангелов Ада». Но даже те, похоже, от него избавились.
– Знаешь, мне все время чудится какой-то грохот, – сказал Винтер.
– Какой еще грохот…
– Так… ничего. Как будто собирается гроза. Гром с небес.
Рингмар посмотрел на своего молодого начальника. У Винтера под глазами появились темные круги, словно у индейца в боевой раскраске. Волосы отросли до плеч.
– Может, я все и напридумывал, – произнес Винтер. – Возможно, Якобссон всего-навсего невинный наблюдатель.
– Невинный курьер, – поправил Рингмар. – Но невинных курьеров в таких делах не бывает.
– Расстреляем?
– Я не против… только пусть сначала Коэн его немного помучает.
Винтер пролистал распечатку допроса. В письменном виде все эти вопросы и ответы его почему-то раздражали. В последние два или три года у него постоянно появлялось это чувство. Словно бы все, что говорилось, всего лишь фикция, имеющая весьма отдаленное отношение к реальности. А до самой реальности не доберешься. Допрос – это игра, и обе стороны понимают это. Еще точнее – военная игра, и в ней нет даже следа истины, до которой пытается добраться один из воюющих – до тех пор, пока он не измотает соперника настолько, что занавес лжи на мгновение падает, открывая совершенное зло – иногда только краешек, иногда чуть больше, но всегда коротко. Проглянет – и тут же спрячется в тумане измышлений и полуправды.
Слова… и голоса, похожие на ветер, доносящий откуда-то из неизвестного мрака зловоние разрушения. Голоса – ветер, порой штормовой, а слова – камни, которые шторм срывает со своих мест. Можно зажмуриться и услышать шум бури. Или, если не увернуться, получить по макушке камнем.
– Он говорит, женщине могло быть и сорок, и двадцать пять.
– Из-за темных очков, вероятно. Если они на ней были. И если она вообще существовала.
– Ничего необычного в таких делах нет… – задумчиво сказал Винтер. – Кому-то вроде Якобссона кто-то поручает выполнить задание, которое он, в свою очередь, получил от третьего лица, а тот… Тут мы через два или три колена подбираемся к источнику. Тому поручил убийца.
– В общем, да… в уголовном мире так и делают.
– Значит, надо отматывать цепочку в обратном направлении.
– Он должен был бы сразу сказать правду. – Рингмар потер переносицу. – Как, когда и от кого.
– Я тоже об этом думал.
– Если он всего лишь порученец… и ничего не знает и не ведает, почему бы ему не сказать правду сразу?
– Вот именно.
– Это может означать только одно: он знаком с тем, кто поручил ему платить по счетам. С этой женщиной… если это женщина.
– Может быть…
– И с деньгами не все ясно… получил ли он какие-то деньги?
– Неизвестно.
– Все это и надо из него выжать.
Наконец объявили розыск. Велльман объяснил журналистам причину задержки и сделал это настолько профессионально и убедительно, что Винтер начал подумывать – может, он недооценивает Велльмана?
События последнего месяца опять оказались в центре внимания. Винтер читал подробности собственного следствия, изложенные языком газетной прозы. Читал и откладывал в сторону. Лучше всех был материал Бюлова – ничего удивительного. Винтер выполнил свою часть договоренности.
Он согласился провести пресс-конференцию завтра утром. Только завтра, не раньше.
В кабинете, кроме него, никого не было. Он позвонил на коммутатор и попросил переводить все звонки на Рингмара или Меллерстрёма – именно в такой очередности. Он зажмурился, надул щеки и несколько раз коротко и шумно выдохнул – пуф, пуф, пуф, пуф, – чтобы прочистить мозги. Положил перед собой пачку рисунков и опять зажмурился, стараясь отогнать посторонние мысли и привычные шаблоны. Он должен увидеть эти рисунки глазами ребенка. Никаких стереотипных выводов и оценок.
Бригада водолазов со специальным оборудованием обшарила дно озера. Еще раз обыскали лес в округе. Опять поговорили с жителями окрестных домов.
Фотографии, найденные в квартире Хелены Андерсен, напечатали в газетах и на плакатах. Просмотрели записи учета населения. Хелена Андерсен жила в квартире в Норра Бископсгорден три года, а до этого в Бакаплане, тоже в съемной квартире. Йенни родилась в Восточном госпитале. Отец неизвестен – так записано в метрике. Хелена сама занималась ребенком, никто ей не помогал.
Она обращалась в социальные службы. Вернее, наоборот – социальные службы обращались к ней. Проверяли, приходили домой. Сделали вывод, что она вполне справляется с воспитанием ребенка. Ни один социальный работник, а Винтер говорил с тремя, ничего не помнил.
Странно. Работы у нее не было, социальное пособие она не получала. Это удивительно. Никаких просроченных платежей. Каким-то образом она платила по счетам, не имея дохода. Сбережения? Вряд ли.
Он открыл глаза. Откуда-то она получала деньги на жизнь. В декларации Хелена указывала, что имеет небольшое состояние, но никаких счетов на ее имя не нашли. Ячейки в банке у нее тоже не было.
Винтер хотел подробнее узнать, как она жила до переезда в Хисинген. Он съездил на квартиру в Бакаплане, поговорил с молодой парой, которая теперь там жила. Те выглядели так, словно их застали на месте преступления.
И чем она занималась? Пока не объявился ни один работодатель, ни одна школа. Ни один из родителей детишек, которые, возможно, играли с Йенни. Действительно… такое одиночество даже представить трудно. Одинокая мама и одинокий ребенок.
В справочнике Гетеборга нашлось сто сорок пять Андерсенов, но никто, по-видимому, в родстве с Хеленой не состоял. Во всяком случае, никаких звонков не было.
Телефон в квартире появился три месяца назад. До этого ее в списках абонентов не значилось.
Сейчас октябрь. Хелена поставила телефон десятого августа. Где-то она купила аппарат. Пока они не знали где. Двадцатидевятилетняя женщина покупает первый в своей жизни телефон… Почему? Отчего не поставила телефон раньше? Денег не хватало? Может, этот аппарат ей кто-то подарил?
Нет, скорее всего произошло некое событие, после которого она поняла, что ей нужен телефон, размышлял Винтер. У нее появилась необходимость быстро кого-то найти, если потребуется. Боялась чего-то? Понадобился ли ей телефон, потому что она боялась? Или по какой-то причине захотела, чтобы ее можно было разыскать в любое время?
Через семь дней после того, как абонемент вступил в силу, она была мертва. Они получили распечатку от телефонной компании. Успела позвонить только дважды… причем оба раза звонила в телефонные будки. Один звонок в будку на Вогместарплац, четырнадцатого августа в полседьмого вечера. Другой – в будку на автобусном терминале в Хедене. На следующий день, пятнадцатого августа, тоже вечером. Оба раза она звонила сама и говорила недолго – каждый разговор занял около двух с половиной минут. «Это очень мало», – подумал Винтер. Он набрал номер Рингмара и засек время: прошло две с половиной минуты, а они ничего не успели обсудить.
Так… входящие звонки. Ей звонили трижды. Два из них непосредственно предшествовали ее звонкам и были сделаны именно из тех самых телефонных будок. Кто-то сообщил о своем прибытии на условленное место и дождался ее звонка. Зачем?
Третий звонок был сделан из квартиры в Майорне.20
Разговор продолжался ровно минуту. Звонила женщина по имени Май Сведберг. «Шестнадцатого августа? – спросила она. – Не помню… А я была в городе? Наверное, неправильно набрала номер. Да-да, что-то было… Трубку взял ребенок, а потом подошла женщина… Куда я звонила? По-моему, зубному врачу. Да, пожалуйста, вот его номер».
Они проверили – номера Хелены Андерсен и стоматологической поликлиники отличались одной цифрой.
– Проверь ее, – на всякий случай сказал Винтер Меллерстрёму.
Стопка рисунков Йенни становилась все тоньше, и он продолжал с ними работать. Часть рисунков оказалось трудно истолковать, другие были более ясными и подробными. Наверное, это не зависит от возраста. Скорее, от настроения. Или усталости.
Мотив все время возвращался: машины и лодки, лица в окнах. Лес… или просто несколько деревьев, определить трудно. Дорога – чаще коричневая, иногда черная. Солнце и дождь… как правило, одновременно. На всех рисунках события вне дома. Дома ей, наверное, было скучно. Интерьеры ее не интересовали.
Он рассматривал очередной рисунок. Дом с крутой крышей. На самом верху – датский флаг.
Датский флаг. Белый крест на красном поле. Дом стоит на лугу – трава изображена несколькими зелеными штрихами. Стены белые.
Он просмотрел остальные рисунки и нашел еще один с датским флагом.
Итак: два рисунка с датским флагом.
Больше двадцати с лодками.
На трех рисунках за рулем машины сидит мужчина с торчащей вперед черной бородой.
Он положил «датские» рисунки рядом и остолбенел. Вместо привычного «Йенни» рисунок подписан «Хелена». Он перевел взгляд на второй – «Йенни». Винтер проглотил слюну и стал быстро пересматривать рисунки. Один из «автомобильной» серии тоже подписан Хеленой. Такой же, как и остальные, почти никаких отличий. Пять рисунков с лодкой. Подпись точно такая же, сделанная неумелой детской ручонкой. Тот же мотив, такое же, на его дилетантский взгляд, исполнение.
Ему стало жутко.
Он встал и потянулся. Тело болело от неудобного напряженного сидения. За окном шел дождь. С сухим треском проехал мотоцикл, вызвав возмущенную реакцию чаек.
Что-то еще… на что-то еще он обратил внимание, рассматривая эти рисунки. Мысль мелькнула, но не задержалась в голове. Отметил боковым зрением и тут же забыл. Он вернулся к столу, где лежали рассортированные листочки. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… семь… Вот… вот эта дорога, идущая на рисунке снизу вверх… Это наверняка дорога, она огибает деревья и кончается у дома с дверью и окном, но без крыши.
Вот еще один с дорогой. Дом без крыши, слева от двери – окно. Дом наверное, тот же самый. А вот это что, справа от дома? Прямоугольник, перечеркнутый косым крестом. Он вернулся к первому рисунку. Прямоугольник был и там – еле заметный, карандаш затупился.
Ветряная мельница, подумал он. Она нарисовала ветряную мельницу.
Оба рисунка были подписаны «Йенни».
– Я принесла корзину, – сказала Ангела.
– А разве сегодня пятница?
– Пятница, вечер, двадцать часов ноль-ноль минут.
– Тем более я не могу позволить тебе стоять в прихожей.
– Можешь выйти и встретить.
– И пропустить соло трубы? Оно только началось!
– Красиво.
– Заходи скорее, пока не кончилось.
– Ты удивился, что я пришла?
– Да нет… я только…
– Сидел и работал? Или думал? Забыл, что я должна прийти?
– Все так и не так…
– И что это значит?
Он не стал отвечать. Вышел в прихожую, взял у нее корзину, поставил на пол и помог ей раздеться. Пальто было тяжелым, приятно пахло ее духами и улицей.
– Давно я здесь не была…
– И я тоже, – сказал Винтер.
– Это я поняла.
– Разрешите? – Винтер взял ее за руку и вывел на середину деревянного пола, отбрасывающего теплые лаковые блики от торшера.
– Это еще что такое? – Она откинула голову и внимательно посмотрела ему в глаза.
– Дональд Бёрд.
– Я имею в виду не музыку… Ты решил потанцевать? Это сюрприз.
– Жизнь полна сюрпризов…
– Ты что – выпил?
– Попрошу молчания… – Они сделали несколько па, а когда Бёрд закончил соло и вступил саксофон Колтрейна, он резко повернул ее направо и прижал к себе.
– А если я не хочу танцевать?
– Shut up…21
Он не мог вспомнить, когда танцевал в последний раз. Пятничный вечер начинается совсем неплохо. Танцы… Она принесла вино, лангустов…
– Тебе хорошо так же, как и мне… – шепнул он ей в ухо.
– Shut up…
Они танцевали, пока не кончилась музыка. Потом пошли в кухню. Он начал готовить коктейль.
– Когда ты в последний раз пил сухой мартини? – спросила она.
– Лет пять назад… Stirred or shaked?
– Shaked of course, not stirred.22
– О’кей… если удастся.
Она внимательно посмотрела на него. Лицо заострилось, бледный. Под расстегнутым воротом сорочки рельефный рисунок сухожилий. Он поднял голову и улыбнулся.
– Ты что-то празднуешь, Эрик?
Он отложил серебристый шейкер.
– Наоборот.
– Как это?
– Нужна смена обстановки… что-то другое.
– Что-то, кроме… кроме того дикого случая, с которым ты работаешь?
– Да, пожалуй… Что-то яркое и сверкающее, – кивнул он на шейкер.
– Тогда наливай.
Он налил, и они выпили по глотку.
– По-моему, замечательно. Холодный и сухой.
– Не слишком много вермута?
– Может быть… но все равно замечательно.
– Ты снобка.
– А ты что скажешь?
– Мог бы быть посуше.
– Но так тоже хорошо… по-другому, но хорошо.
– Да…
– Накроем стол и поговорим о прошедшей неделе?
– О твоей неделе, – сказал Винтер.
– О моей… но выговориться-то надо в первую очередь тебе.
41
Он вышел из ворот и удивился – вновь настало лето. Бабье лето… или как это называется? Индейское лето? Интересно, это одно и то же, или есть какая-то разница?
Еще не было восьми, и ночная мгла пряталась в тени дома. Мусороуборочная машина двигалась по той стороне площади и вращающимися щетками сметала остатки утреннего тумана. Кучка людей на трамвайной остановке. Все как всегда. Небольшой пикап привез свежий хлеб в подвальный магазинчик «Васа». Винтер потянул носом – хотелось есть. Он выпил только чашку кофе. Ангела все еще спала, сбросив простыню. Он полюбовался ее телом в свете ожившего лета, укрыл и вышел из дома.
Он долго не мог заснуть, все размышлял над детскими рисунками, но четыре часа назад его все же сморило – и он в ту же секунду оказался в лесу. Шел дождь, а рядом, на поляне, сияло солнце. На тропинке перед ним стояла белая машина невиданных форм и пропорций. Кто-то детским тонким голоском выкрикнул его имя. Он повернулся и увидел, что тропинка ведет к морю, а на волнах качается кораблик, словно вырезанный из рисунка. В окне машины рыжая головка… Детское лицо постепенно росло и росло, пока наконец не стало больше окна. Потом он почему-то оказался на корабле. Стоял на палубе, держась за релинг. В воде плавал башмачок, а на горизонте смутно виднелся маяк. Корабль подошел ближе, и он разглядел, что это не маяк, а ветряная мельница. Лопасти медленно вращались… Он опять увидел чье-то лицо, но оно тут же превратилось в часы с губами-стрелками. По-прежнему шел дождь и сияло солнце. Над мельницей на ветру полоскался флаг… А потом он почему-то оказался в машине с маленькой девочкой, и она показывала пальчиком, куда ехать. Он посмотрел вниз и увидел на левой ноге маленький детский башмак с ремешками.
Это последнее, что он запомнил из сна. Детский башмак с ремешками.
Он пересек Кунгсторгет. Рынок постепенно оживал. Овощи и фрукты в ящиках подтаскивали к прилавкам. День, похоже, будет теплым. Он зашел в кафе и заказал чашку кофе с молоком и две французские булочки с маслом и сыром. Из окна было видно здание редакции вечерней газеты, туда то и дело ныряли какие-то возбужденные люди. Молодая женщина развешивала таблоиды. Пресса писала об убийстве и исчезновении девочки взахлеб. Само собой… Оставалось только надеяться, что это не помешает расследованию. Благодаря газетам они уже получили сотни так называемых «сигналов общественности». Если не тысячи. Винтер пытался отнестись к этим «сигналам» как можно более ответственно и серьезно. Они и заслуживали серьезного отношения – достаточно вспомнить письмо старушки из Хисингена. Конечно, многие хотели помочь следствию, но за этими письмами и звонками прослеживался страх. А вдруг это случится опять? А вдруг это случится со мной?
Он расплатился, пошел к парку и разыскал остановку трамвая номер два. Йенни интересовал трамвай с цифрой «2» – то спереди, то на боку. Наверное, она ездила на этом трамвае. Скорее всего с матерью… Хеленой.
Они говорили с вагоновожатыми, но, конечно, никто не знал своих пассажиров в лицо. Вожатый сидит спиной к пассажирам, к тому же за перегородкой. В районе Норра Бископсгорден тоже не узнали маму с девочкой.
Среди фотографий были и профессиональные. Несколько снимков девочки сделаны в ателье около Вогместарплац. Фотограф вспомнил девочку, но и только. Другие немногочисленные фото, найденные в квартире, сделаны любительской камерой, одной или несколькими. Камер пока найти не удалось.
Есть фотографии Хелены вместе с дочкой. Кто-то их снимал. Это не автоспуск – они смотрят на фотографа, а не в объектив.
Хелена при родах не пожелала назвать отца ребенка. А может, это все же папочка их снимал? Младенческая фотография Йенни нашлась только одна. Помимо студийных снимков, семь или восемь фото сделаны относительно недавно, на них стоит дата, и это может оказаться полезным.
Ни одного снимка Хелены в детстве.
Винтер огляделся. На остановке набралось уже человек десять. Подошел трамвай. Повинуясь необъяснимому импульсу, он заскочил в салон. Вместе с ним сели четверо чернокожих парней, скорее всего эфиопов, и один шведский алкаш. Алкаш тут же начал выкрикивать расистские лозунги. Винтер встал и двинулся к алкашу по почти пустому вагону, испытывая сильное желание двинуть ему кулаком в солнечное сплетение и заставить заткнуться… но он понимал, что не имеет на это права. Он несчастен, подумал он. Потому и кричит. Мы должны это понимать. Но я не хочу этого понимать. Это не в первый раз. Несчастный и пьяный расист – все равно расист. Проспится и останется расистом, а это уже серьезно. Как говорят, пьяный проспится, а дурак – никогда. И тем более злобный дурак.
Трамвай остановился на Дроттнингсторгет. Пьяный, покачиваясь, покинул вагон. Винтера он не заметил. Эфиопы поговорили на своем языке, двое резко встали и вышли. Сейчас они ему вломят, подумал Винтер. Эти парни вполне могли быть профессиональными преступниками. Черный – не обязательно хороший.
Они переехали мост. В гавани работали подъемные краны, перенося с места на место набитые фруктами контейнеры. Бананы сверкали на солнце, будто радовались, что попали домой. Несколько человек сошли у Вогместарплац – иранцы, индийцы и негры. Они всегда ходят группами. Винтер пытался вспомнить, видел ли когда-нибудь чернокожих или просто темнокожих, даже арабов, поодиночке.
На поле за Рамбергсваллен дети играли в футбол. На флагштоках у входа в бассейн развевались флаги. Датский был в середине. Она… обе они рисовали датский флаг. «Может, видели его именно здесь, так же как и я сейчас… Мы непременно должны проанализировать эти рисунки, найти разницу… если она есть».
Датский флаг у входа в бассейн… Может, они регулярно сюда ходили? Вдруг Хелена водила дочку на уроки плавания? Надо проверить… В материалах следствия он этих данных не видел.
А если Хелена здесь с кем-то встречалась? Или ездила в Данию? Садилась на паром и дожидалась, когда можно будет выйти на берег. Вдруг вся история как-то связана с Данией? Они запросили Интерпол, но надо же знать, как работает эта организация… Может, у нее там родственники? Они их навещали, а Йенни рисовала, рисовала… и Хелена тоже.
Он вышел из трамвая на Фрискведерсторгет. Уши парабол на стенах домов сияли под солнцем словно начищенные. Они, как ему показалось, все время вращались, ловя для хозяев далекие сигналы из родных краев. Откуда-то слышалась музыка… Джон Колтрейн в феске и с кальяном. Восточный свинг.
Эрнст Лундгрен гулял с детьми во дворе. Высокий старик так сутулился, что Винтер испугался, не сломается ли у него спина.
– Есть что-нибудь новое? – спросил Лундгрен, ответив на приветствие.
Винтер рассказал последние новости.
– И у нас ничего… Она не входила в нашу маленькую общину.
– Неужели никто из родителей ее не знал?
– Из мам, – уточнил Лундгрен. – Нет… никто.
– Она была чуть ли не самым одиноким человеком в мире.
– Ничего странного, – пожал плечами Лундгрен. – Меня, например, это не удивляет.
– Я не думал, что вы склонны к цинизму.
– Я не склонен к цинизму. Просто меня это не удивляет.
– Что – одиночество?
– Не она одна… Имя им – легион. Можно сказать, большинство.
Винтер просмотрел видеозапись допроса Якобссона. Коэн разговаривал, как священник на исповеди, вот только Якобссон исповедаться не хотел.
– Я ее не видел и больше не увижу, – заявил он.
– Не понял.
– Я про эту… которая дала мне номер… конверт и деньги.
– Я говорю о Хелене Андерсен.
– Никогда с ней не встречался.
– Вы дважды вносили за нее квартплату.
– И что мне за это будет?
– Не притворяйтесь дурачком, Якобссон.
– Не знаю я, кто она такая. Все рассказал начистоту. Раз сто уж, наверное.
И так далее в том же духе. Он смотрел эту запись, и в душе росла пустота.
В квартире пахло свежим деревом.
– Я прибралась, – сказала Ангела, держа в руке бокал с вином. – Как настоящая домохозяйка.
– Не совсем… Домохозяйки не пьют вино среди дня.
– Хочешь?
– Нет… если уж начинать пьянствовать, пусть будет джин с тоником.
– Ты и начинаешь… Никогда не пил, а теперь начал.
– Начинать никогда не поздно.
Она последовала за ним в сияющую чистотой кухню.
– Весь день здесь провела.
– Мне никогда так не удавалось.
– Здорово, да? Пошли, покажу другие комнаты.
– А ужин?
– Что?
– Ужин должен стоять на столе! – сурово произнес Винтер.
– Поедим в ресторане.
– Я слышу речь законченной домохозяйки… Но если идти куда-то, мне надо принять душ. – Он начал расстегивать сорочку. – И размяться. Весь день не шевелясь смотрел видео.
– Вы там только и делаете, что развлекаетесь.
– Ага.
Она принесла джин.
– И как там, Эрик? – Ангела приняла у него сорочку.
– Там? Как там? Движемся понемногу вперед… но я страшно тревожусь за ребенка. Ты же сама знаешь… прогноз не самый лучший.
– Я тоже об этом думаю… Вы проверяли приемные покои?
– Доктор интересуется, спрашивали ли мы врачей? Да, конечно… разумеется.
– Хелена… мама.
– Что – Хелена?
– Если у нее нет родственников… никто по крайней мере пока не объявился… все равно, где-то же она росла…
– Узнав ее имя, мы сразу проверили все возможные управления, учреждения, общества и объединения, которые только есть под небесами. Включая детские дома и все такое.
– Хорошо, хорошо… Но я сегодня думала о Хелене… Когда она была в возрасте своей дочки. Как ее? Йенни? Она никогда не лежала в больнице, эта маленькая Йенни, или вам не удалось это установить? И ее мама тоже. Теперь, в эти годы. А когда была ребенком? Или ее просто привозили в приемный покой. Что-то там случилось. Упала, кровь носом пошла, подозрение на аппендицит… Хелена, не Йенни.
– Я понимаю… продолжай.
– Допустим, маленькая девочка по имени Хелена Андерсен много лет назад поступала в приемный покой. Или лежала в больнице. В таком случае должна сохраниться ее история болезни.
42
Винтер наткнулся на Бергенхема на парковке перед управлением. Он шел на работу, а Бергенхем до обеда был свободен. За спиной у него в ременной переноске сидела Ада. Винтер молча обогнал Бергенхема. Ада смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Мы уже встречались, – сказал Винтер.
– Не далее как вчера, – улыбнулся Бергенхем.
– Я не с тобой разговариваю, – сурово произнес Винтер.
– А-а-а… не со мной…
– И как дела? – Винтер осторожно провел пальцем по щеке малышки. Удивительное чувство – мягкая, нежная, бархатистая кожа… даже и сравнить не с чем.
– Все нормально, – сказал Бергенхем.
– Я же сказал – не с тобой разговариваю.
– Я за нее. Она потеряла дар речи. Ты произвел слишком сильное впечатление. Можешь, кстати, подержать ее немного?
– Если решусь…
– Я присяду на корточки, чтобы тебе было удобнее.
Винтер протянул руки, и Ада пронзительно заверещала.
– Не хочет, – растерялся он.
– Это она тебя испытывает. Бери, бери…
– О’кей. – Винтер осторожно взял Аду на руки. Крик тут же прекратился. – И что делать дальше?
– Ровным счетом ничего, – сказал Бергенхем.
Ада сидела у Винтера на руках и не отрываясь, серьезно смотрела ему в глаза.
– Я слышал, что молодежь в ее возрасте считает, будто это не так уж весело – спать по ночам.
– Где ты это слышал?
– Не помню… читал где-то.
– Ада ничего такого не читала.
Винтер исподтишка наблюдал за Бергенхемом. На десять лет моложе его. Или даже одиннадцать. А сейчас ему казалось, что все наоборот. Ларс обладал знаниями и умениями в области, где он даже в ученики не годился. Хорошо, что Ангела не видит эту сцену.
Винтер осторожно вернул ребенка Бергенхему.
– После ленча увидимся, – сказал он.
– Мы поедем с Янне… заканчиваем первый раунд. Осталось совсем немного.
– Будут и другие, – успокоил его Винтер.
– Да… словно кран открыли. Не сравнишь с тем, что было… народ, кажется, только и ждал, чтобы начать рассказывать байки.
– Иногда такое впечатление, что прошел год… а то и не один.
– Вчера позвонили несколько человек, и все знали точно, где искать девочку.
– И позавчера тоже.
– Нам нужно еще человек сто.
– Вот как…
– Но об этом лучше не говорить.
– Можешь говорить все, что хочешь… – Винтер присел на корточки рядом с Адой и скорчил смешную, по его мнению, гримасу.
– Спасибо и на том…
– А я не с тобой разговариваю…
Стол у Биргерссона, как всегда, был пуст и лоснился лаком. Стуре курил у открытого окна. Винтер решил воздержаться. Лицо у Биргерссона было красным, словно он только что сидел у костра.
– По-моему, все журналисты страны собрались на озере, – сказал Биргерссон. – А вдруг водолазы что-нибудь найдут?
– Может, это и хорошо.
– У тебя теперь есть чем их порадовать.
– Главное – не надувать щеки.
– Ты еще злишься?
– Да…
Биргерссон достал из ящика пепельницу и стряхнул пепел. Та же процедура. Всегда одно и то же.
– Слышишь? Мотоциклы…
– Поменьше. Стало холодней…
– Тепло вернулось.
– Это не совсем то тепло…
– Эта чертова стрельба в Хисингене… Как его зовут? Буландер? Мы его посадим когда-нибудь? Мне не нравится, что он исчез…
– Ты сам все прекрасно знаешь, Стуре.
– Знаю, конечно… Это я так, для красного словца. Но этим надо заниматься. Мне известно, конечно, что у тебя там творится… но мы не должны мириться с гангстерскими играми на городских площадях. Гангстеры!
– Мы же в Швеции.
– Я о том и говорю. Чуждый элемент в нашей стране.
– Они здесь уже давно.
– Им что, Дании мало? Это же датский феномен. Или сконский.
– Американский.
– У датчан еще хуже, некоторые города просто воют от этих разборок – с одной стороны «ангелы», с другой «бандидос». Ольборг, например… Они затеяли стрельбу на вокзале. Представляешь? На железнодорожном вокзале!
– Да… я слышал.
– Что происходит, парень?
Меллерстрём встретил его на пороге комнаты для заседаний. Он был возбужден. Новые очки… Вроде новые, раньше он не приглядывался. Похожи на экран компьютера… Вообще вся физиономия Янне похожа на экран компьютера.
– Сальгренска… Они разыскивали родных ребенка, – сказал он. – В октябре семьдесят второго года. Точная дата неизвестна.
Винтер представил себе Ангелу в белом халате у постели забинтованного больного.
– Родных?
– Родных девочки. Она пришла в приемный покой одна. Непонятно, каким образом.
– Пришла?
– В приемный покой. Или куда-то еще, где было открыто.
– В Сальгренска?
– Да… С ребенком было что-то серьезное, и…
– Значит, это была Хелена, – сказал Винтер. Меллерстрёму явно не понравилось, что его прервали.
– Да, – обиженно буркнул он.
– Что случилось?
– Они пытались найти ее родственников или тех, кто знает ребенка…
– …и никого не нашли.
На лице Меллерстрёма опять промелькнуло разочарование.
– Нет. Не нашли.
– Все то же самое… Я просто провожу параллели. Не обижайся.
– Поначалу не нашли. В конце концов ее опознали соседи из Фролунды.
– И тогда узнали имя?
– Да. Хелена Делльмар.
– Делльмар?
– Она жила с матерью в квартире во Фролунде. Делльмар.
– Но мать не дала о себе знать?
– Нет.
– А где она сейчас?
– Не знаю. И похоже, никому не известно.
Винтер держал копию в руках. Отпечатки пальцев двух Хелен – пятилетней и почти тридцатилетней. Он вспомнил детский анекдот про музей, где хранятся два черепа Александра Македонского – один, когда герою было восемнадцать, а другой – когда ему исполнилось двадцать шесть. Особенно четким был детский отпечаток. Наверное, ручки вспотели.
– Значит, нашли в кармане платья, лежавшего в ящике в подвале… – сказал Рингмар. – А в больницу она поступила в этом же платье?
– Не знаю. Об этом не пишут.
– А кто знает?
– Еще один вопрос без ответа, – пожал плечами Винтер. – Не знаю, Бертиль.
– У меня из головы не выходит это платье… если, конечно, оно на ней было. Куда оно потом-то делось?
– Вот именно.
– Она же сама не могла потребовать, чтобы ей вернули платье. Потом… когда ее выписали из больницы.
– Это уже третий вопрос.
– Сформулируем вопросы. Итак: откуда взялась записка? Когда она попала в кармашек платья? Кто ее туда положил, и сколько она там пролежала? Кто забрал платье?
– Не забудь еще один вопрос: что все это значит?
В квартире пахло пряными травами и чесноком.
– Я приготовила еду, – сказала Ангела, встретив его с бокалом вина. – Теперь уже стопроцентная, настоящая домохозяйка.
– Вино в этот образ не вписывается…
– Хочешь?
– Нет… я же уже сказал, если пьянствовать всерьез, лучше джин-тоник… а еще лучше – ничего.
Она прошла за ним в кухню.
– Постепенно привыкаешь, – произнес он.
– Я недавно пришла… Слышишь музыку? Это твой рок.
Только сейчас он обратил внимание на бухающий ритм. «London Calling». «Клэш».
– Это твой первый рок-диск.
– И скорее всего последний. – Он сел за стол. – Ты была права.
– Я? В чем именно?
– Маленькую девочку по имени Хелена много лет назад положили в больницу. Нашли историю болезни…
43
Они лежали в постели. По телу медленно разливалась приятная усталость. Бывает усталость приятная и неприятная. Сейчас усталость была приятной. Созидательная усталость сменила усталость разрушительную. Мышцы расслабились, он чувствовал, как медленно отмякает тело и уходит нечеловеческое напряжение последних дней.
– Ты думаешь о ребенке, – сказала она.
– Да. Но по-другому. Ты же знаешь, как все меняется. В один момент видишь только возможности, в другой – препятствия и трудности.
– Полицейское определение жизни.
– Полицейское описание работы. К сожалению. Еще несколько часов назад я был почти уверен, что мы ее не найдем.
– Ты думаешь… о худшем?
– Мне не хочется произносить это вслух.
– Надежда есть, – твердо сказала Ангела. – Ты сам это повторял, и не один раз.
– Надежда есть… потому что мы имеем дело с чем-то отличным от классического похищения ребенка – ребенок играл на детской площадке и исчез, и мы предполагаем, что какой-то сукин сын его похитил. В таких случаях надежды почти нет. И ребенка мы, как правило, не находим… если только какой-нибудь психопат сам не укажет, где закопал тело.
– А здесь не так?
– Нет. Рисунок необычный. Значит, надежда есть… Или дело обстоит еще хуже, чем все предыдущие.
– Ты же не хотел произносить это вслух… А может, тебе это и нужно.
Он промолчал.
– Я имею в виду… поговорить не с коллегами-следователями, а с кем-то еще.
– Да… может быть.
– Я слушаю.
– Здесь все другое, – приподнялся он на локте. – От этого дела веет… неслыханным одиночеством. Сколько времени заняло выяснение ее имени, поиск квартиры, где она жила… подтверждение опасения, что ребенок тоже исчез. Мы же не знали, есть у нее дети или нет, знали только, что она рожала. Если бы не эта замечательная старушка, мы бы и сейчас тыкались в потемках. Ты понимаешь? Не просто одиночество… неслыханное одиночество. Теперь мы знаем имя, но о жизни ее почти ничего не известно… какие-то случайные фрагменты. Человек жил, воспитывал ребенка, а окружающие ничего не видели. Им не было дела.
– Сейчас, наверное, многое прояснится. Общегосударственный розыск, тревога… или как там у вас это называется?
– Да, конечно… А может, и нет. Я как раз это и имею в виду. Жуткое одиночество, в котором она жила…
– Да… я понимаю.
– Не с кем поговорить. Просто поговорить, вот как мы с тобой разговариваем сейчас…
– Мы с тобой? – повторила она и замолчала. «Сейчас не время. Я никогда не видела его таким… как будто он без кожи. Он выглядит совсем юным, и не только из-за длинных волос. Через час. Или через пару дней. Сейчас не время для ультиматумов».
Она подняла руку и погладила его по голове.
– И сколько это будет продолжаться?
– Непрерывно.
– Я имею в виду волосы. Не пора ли подстричься?
– Найдем девочку – подстригусь.
– Ты что – стал суеверным?
– Нет…
– Только не конский хвост. Тебе не пойдет.
– Договорились.
– Единственный мужчина, которому идет конский хвост, – это твой приятель из Лондона.
– Макдональд.
– Я видела его всего несколько минут… Нет, несмотря на конский хвост, дурачком он не кажется.
– А я буду казаться?
– Вряд ли… но у тебя нет в физиономии этой… жесткости, как у него.
– Спасибо и на том.
– Это комплимент. Ты, кстати, поддерживаешь с ним контакт?
– С Макдональдом?
Она кивнула и перестала теребить его волосы.
– Только открытки иногда… Надо бы ему позвонить. Вдруг что-нибудь посоветует. Порой со стороны виднее.
– «Врачи без границ» – знаю. «Сыщики без границ» – это что-то новое.
– Нет, не новое… не в первый раз. – Он посмотрел на нее. – Ангела…
– Да?
– Мы узнали, что Хелена, возможно, лежала в психиатрической клинике. Депрессия.
– Ой.
– Один из наших просматривал журналы в Лиллхагене.23
Это почти наверняка она, правда, под другим именем. Потом выписалась и больше не возвращалась.
– Так часто бывает.
– Что часто бывает? Часто не возвращаются?
– Психиатрические больницы закрываются одна за другой. Больные не возвращаются просто потому, что им некуда возвращаться.
– Да… слышал.
– К нам то и дело поступают больные… В общем, они не справляются с ежедневными бытовыми делами. Режутся, падают… Черт знает что.
– А иногда с криком носятся по улицам… или орут что-то в окна.
– Не знаю… может быть. Это ваша сторона проблемы. Но это тоже одиночество. Не иметь никого…
– Не иметь никого… – эхом повторил Винтер. – Общество вдет к этому?
– Я не знаю.
– А это излечимо?
– Что?
– Общество. Я понимаю, выглядит преувеличением, и все же… иногда начинаю сомневаться. И потом – это ты у нас врач.
– Да… тема для диссертации: одиночество как неизлечимая болезнь общества… Звучит страшновато.
– А в институте этому не учат?
– Когда я училась, дело еще не зашло так далеко.
– Дело заходит все дальше и дальше… мало того – быстрее и быстрее… Хочешь бутерброд?
Позвонили сразу после оперативки. Винтер взял трубку в своем кабинете. Он был подготовлен. Более того – ждал этого звонка еще накануне. Или даже два дня назад. Они уже знали про детский дом, и перед ним лежала записка с именем. И Луси Кейсер это тоже знала.
– Речь идет о Хелене… Андерсен.
– Откуда вы звоните?
– Хельсингборг. Я уже говорила с кем-то из ваших сотрудников, и мне посоветовали позвонить вам.
– Да.
– Я ее приемная мать… была приемной матерью. Лучше сказать, одной из них.
– Говорите только про себя. Вы узнали Хелену Андерсен?
– Да…
– Как?
– По фотографии в местной газете… и по ТВ… Я подумала, что это Хелена… Я живу в Хельсингборге, – добавила она после паузы.
– Когда вы в последний раз ее видели?
– О… прошло уже много лет.
– Как много?
– Мы не виделись… сейчас соображу… это было еще до смерти Юханнеса. Моего мужа. Хелена уехала отсюда, думаю, двенадцать лет назад. У меня где-то есть бумаги, могу поискать.
– Но вы узнали ее по фотографиям в газете?
– Да… Я знала, что у нее ребенок… девочка. Они так похожи…
– Я хочу, чтобы вы приехали сюда, госпожа Кейсер. Сможете?
– Чтобы я приехала в Гетеборг?
– Да.
– Я уже в годах… но, конечно, могу, если это так уж нужно.
Винтер посмотрел на часы.
– Сейчас еще рано. Садитесь на первый же поезд. Мы закажем вам билеты и гостиницу. Вас встретят на вокзале.
– У меня есть знакомые в Гетеборге.
– Как вам будет угодно, госпожа Кейсер.
Он начал отслеживать ретроспективный след. Даже много следов. Достаточно много, чтобы начал выстраиваться более или менее внятный рисунок.
Биргерссон и Велльман предоставили в его распоряжение достаточно людей, чтобы быстро обработать все доступные архивы и задать нужные вопросы. «Мы сражаемся со временем, – сказал Биргерссон. – Убийца убийцей, но в первую очередь найдите девочку».
– Это одно и то же, – ответил Винтер.
Итак, Хелена воспитывалась в трех семьях. Насколько известно, об ее удочерении речь даже не шла. В первый раз она попала в детский дом в четырехлетием возрасте. Кто-то оставил ее в Сальгренска в тяжелом состоянии: запущенная пневмония, которая могла привести к смертельному исходу. Ее положили на кушетке в пустой комнате для посетителей. Никаких записок, никаких просьб. Только крошечная девчушка, иногда вскрикивающая в забытьи.
Все это было им теперь известно. Девочка несколько недель не могла говорить, и далеко не сразу удалось выяснить, что зовут ее Хелена Делльмар, а маму – Бригитта Делльмар.
Мама с дочкой за три недели до этого исчезли из своей квартиры на площади в Фролунде.
После них в квартире сменилось тринадцать жильцов.
Бригитта Делльмар была известна полиции – числилась в уголовном регистре. Ее задержали за мошенничество в 1968 году, но отпустили за недостатком улик. Имя упоминалось в связи с ограблением Торгового банка в Йончёпинге. Но следствие интересовали только ее взаимоотношения с одним из возможных грабителей. Однако тот, как выяснилось, сидел в тюрьме за другое ограбление и к йончёпингскому делу был непричастен.
Свен Юханссон. Свенов Юханссонов в Швеции не меньше, чем Джонов Смитов в Англии, подумал Винтер, перебирая принесенные Меллерстрёмом бумаги.
И имя, и фамилия – из самых распространенных.
Свен Юханссон. Умер от рака легких семь лет назад. Отец Хелены? Но почему тогда Андерсен? Они еще не нашли третью приемную семью Хелены. Может быть, те и дали ей фамилию Андерсен?
Мать исчезла и никогда больше не появлялась. Бригитта Делльмар. История повторяется. Странно, но так случается довольно часто. Дочери матерей-одиночек рожают детей от мужчин, которые потом исчезают. Что значит – исчезают… «Найдем, – подумал Винтер. – Нельзя бесследно исчезнуть. Мы находим всех, кого ищем. Нашли Хелену, узнали, кто ее мать. Найдем и мать, и отца, и мужа. Отца Йенни. И найдем Йенни. А что случилось с Бригиттой Делльмар? Как она исчезла? При каких обстоятельствах? Скоро узнаем…» Это и есть работа полиции – искать. Его работа. Виртуальная охота в далеком прошлом.
– Высоко, – сказал Хальдерс, стоя у окна в гостиной. – Пока долетишь до мостовой…
– Голова кружится?
– Да. У меня всегда башка кружится, когда смотрю на Хеден.
– Скверные воспоминания?
– Скверное чувство мяча. – Он отвернулся от окна. Анета Джанали присела на корточки у стереосистемы. – Ты сюда недавно переехала?
– Да, а что?
– Если нужна какая-то помощь… только скажи. После травмы…
– Я же не ношу ящики в зубах, Фредрик.
– Кто тебя знает…
– А ты какую музыку слушаешь, когда хочешь расслабиться?
– Я не расслабляюсь.
– А что ты слушаешь, когда не расслабляешься?
– Занял у Винтера пару дисков с джазом, но быстро устал. А он не устает.
– Может, и нет.
– Хотя выглядит усталым.
– А ты когда последний раз смотрела в зеркало?
– Видел Винтера на той неделе в ресторане с Бюловым. Темнит он что-то.
– Кто это – Бюлов?
– Журналист из «ГТ». Вечно крутится у нас в управлении с важным видом.
– Как и ты.
– Вот именно. Как и я.
– А что ты-то делал в ресторане?
– Расслаблялся, – сказал Хальдерс. – Дома я не расслабляюсь. Только в ресторанах.
– Недешевый способ.
– А Винтер не расслаблялся.
– Ты все время говоришь об Эрике.
– А ты на прическу его обратила внимание?
– Кончай, Фредрик.
– Вылитый рокер, мать его… из этих, знаешь – тяжелый рок.
– Ты просто завидуешь.
– Завидую?
– Завидуешь его волосам… – Анета посмотрела на блестящий череп Хальдерса, и ей захотелось пустить на него солнечный зайчик.
– Я завидую? Если захочу, могу отрастить волосы, как у… пуделя.
– Еще бы!.. Так это, значит, твоя музыка – тяжелый рок? Ничего не могу вспомнить, кроме «Роллинг Стоунз».
– А джаза у тебя нет?
– Нет.
– Вот и хорошо.
– Ну скажи же, что тебе нравится, Фредрик?
– Какая разница?
– Любопытно.
– Ты наверняка думаешь, что меня колышет белая музыка? «ВАМ»?24
– Да… когда ты расслабляешься.
– Ты, я смотрю, и в самом деле любопытна.
– Меня интересуют разные культуры… Твоя… и моя.
– Брукнер, – сказал Хальдерс.
– Кто?
– Брукнер. Это моя музыка. «Те Deum».25
– Боже мой… хуже, чем я думала.
– И Вагнер. Я поклонник Вагнера.
– Замолчи.
– И Уффе Лундель, естественно. Есть у тебя Уффе?26
– Нет.
– Неужели у тебя нет «Открытого ландшафта»? – Хальдерс опять повернулся к окну. – Действительно высоко. Люди отсюда как муравьи.
– Скорее жуки.
– Тараканы. Они выглядят как тараканы.
– Ты формулируешь свое жизненное кредо?
– Я же полицейский…
– Ты один из цеха.
– Да… цех… клоуны в мундирах, а ими командуют другие клоуны. Тоже в мундирах.
– И как бы это выглядело, Фредрик?
– Что? – повернулся к ней Хальдерс.
– Если бы ты хоть одну секунду говорил серьезно.
– А ты?
– Не я начала.
– Конечно, ты. Ты и начала.
– Фредрик… расслабься!
– Я же сказал: расслабляюсь только в кабаках. Пошли в кабак?
– Отойди от окна.
– Боишься, выброшусь?
– Я этого не говорила.
– Но мысль была?
– Да… мелькнула.
– Ты права.
Винтер остановил машину у виллы Бенни Веннерхага. В соседнем доме захлебнулась лаем цепная собака.
Он позвонил, подождал и позвонил еще раз. Никто не открывал. Винтер спустился с крыльца и пошел по бетонной дорожке вокруг дома. Потянул носом – вспомнил, как в тот раз пахла черная смородина. Сейчас ничем не пахло.
В бассейне воды не было. Нырять не стоит – разобьешь голову.
Бенни Веннерхаг стриг кусты. Он полуобернулся. Увидел Винтера, но занятия своего не прекратил.
– Надо было еще весной постричь… а я не успел.
– У тебя же свои правила.
Веннерхаг не ответил. У ног его рос ворох сучьев и веток. Наконец он опустил секатор и вытер пот со лба.
– Мне вообще-то показалось, что кто-то звонит.
– И почему не открыл?
– Ты же все равно нашел дорогу.
– Мог бы быть кто-то другой.
– Куда лучше, – заметил Веннерхаг, любуясь результатами своей работы. – А тебе наш разговор ничего не напоминает?
– Напоминает, – сказал Винтер. – Только на этот раз дело еще серьезнее.
– Согласен, – кивнул Веннерхаг.
Винтер подошел ближе.
– А ты не будешь на меня бросаться? – Веннерхаг поднял секатор.
– Свен Юханссон, – произнес Винтер. – Тебе знакомо это имя?
– Свен Юханссон? Вот это имя. Почему не Джон Смит?
Вот тебе и раз, подумал Винтер. У нас одинаковый ход мыслей.
– Специалист по банковским ограблениям. Умер семь лет назад от рака.
– Я слышал про него… Это было еще до меня, если можно так выразиться, но Свена знали. И вы его знали. Так что не понял, почему ты пришел с этим ко мне.
– У него была женщина по имени Бригитта Делльмар.
– Биргитта… Делль… Нет, никогда не слышал.
– Не Биргитта, а Бригитта.
– Никогда не слышал.
– Бенни… честно? Ты ведь понимаешь, о чем идет речь.
– В общих чертах – да… Только какое отношение это имя имеет к убийству?
– И к исчезновению девочки.
– Да… ребенка так и не нашли, насколько мне известно.
– Бригитта Делльмар – мать убитой женщины.
– Вот как… и что она говорит?
– Ее нет, Бенни. Она исчезла.
– И эта исчезла! Что это там у вас творится – то один исчезнет, то другой… Все исчезают.
– Не все. Двое.
– Но вы же можете объявить ее в розыск.
– Она исчезла двадцать пять лет назад.
– Ну и что?
– Как это – что?
– Двадцать пять лет… не так уж много. Люди оставляют следы… особенно если они имели дело со Свенне Юханом.
– Рассказывай все, что знаешь.
– Про Свенне?
– Есть еще несколько имен.
44
Поиск в озере наконец принес результат. Винтеру позвонили, и он побежал к машине. Его сразу ослепило яркое солнце, и он потянулся за темными очками.
На траве у берега лежал детский башмачок, туго набитый камнями, словно кому-то очень хотелось, чтобы он непременно утонул. Пролежал в воде не меньше месяца. Он мог принадлежать кому угодно, но Винтер знал, чей это башмачок.
Они много чего нашли, но именно эта находка указывала, что ребенок тоже был здесь. Башмак обнаружили сразу за мысом, сужающимся словно палец, указывающий место поисков.
Винтеру стало жарко в куртке. Ясное небо, ни облачка. Вода совершенно неподвижна, словно кто-то натянул между берегами голубой глянцевый батут. Винтеру стало страшно, мелькнула даже нелепая мысль – не прервать ли поиск. Что последует за башмачком? На лицах сотрудников он ясно читал, что они почти не сомневаются. Девочка тоже там, на дне.
Луси Кейсер было шестьдесят, но выглядела она старше.
– Спасибо, что вы приехали, госпожа Кейсер, – поблагодарил Винтер.
– Не стоит… если бы я знала…
Винтер промолчал, дожидаясь, пока она поудобнее устроится в кресле.
– Если бы я только знала. Можно сказать, я в первый раз порадовалась, что Юханнеса нет в живых. – Она достала платок и вытерла уголки глаз. – Мне было так грустно в поезде…
– Сколько лет было Хелене, когда вы расстались?
– Восемнадцать. То есть она достигла совершеннолетия. Мы не хотели ее отпускать… но что мы могли сделать?
– А когда вы в последний раз что-то о ней слышали?
– Это было… точно не скажу… несколько лет назад. Перед тем, как ей родить. – Она опять полезла за носовым платком. – Я даже и не знала… но я уже говорила. – Луси осторожно высморкалась. – Малышка так похожа на Хелену… вылитая, только волосы рыжие… ужасно, ужасно… А девочку нашли?
– Нет. – Винтер поднял руку. – Про девочку мы поговорим потом, а сейчас я хочу все узнать про Хелену. Хорошо?
– Да… да, конечно. Простите.
– Сколько времени она была с… Сколько времени она была членом вашей семьи?
– Семья-то – Юханнес да я… Три года она у нас жила. Почти три года. Я бумагу захватила, если вам интересно. От социальной службы, и все такое.
– Три года… И после трех лет!.. И после трех лет вы не поддерживали никакой связи? – Он старался говорить как можно спокойнее. – Вы сказали, что последний раз слышали о ней что-то несколько лет назад.
– Да… Я понимаю, звучит странно… даже ужасно, но так все и было. Мы пытались, но… Хелена не хотела с нами общаться. – Она опять поднесла платок к глазам. Винтер заметил на платке крошечные зернышки маскары.
– Вы можете описать ваши отношения? Я имею в виду, когда она у вас жила. Это были хорошие отношения?
– Мне всегда казалось, хорошие. Она необычная девочка… С ее прошлым, и все такое… Но мы жили дружно. Она, ясное дело, была очень уж молчаливой. Юханнес иногда пробовал ее разговорить… что, мол, случилось, что ты помнишь, но она… нет, она не хотела открыться. Это Юханнес… а меня и так устраивало… тишина в доме, и все такое.
– Насколько нам известно, от вас она переехала в Мальмё.
– Да. Это же недалеко… Мы виделись несколько раз, но как-то… ничего не получалось. Приглашали приехать, но она не хотела. А когда все же приехала… казалось, она первый раз в этом доме. Странно, но… похоже на Хелену.
– Потом она перебралась в Гетеборг, – сказал Винтер. – И жила здесь по трем адресам.
– Нам она не говорила… Даже когда из Мальмё уезжала, ничего не сообщила. Мы пытались звонить, но у нее же не было телефона.
– Не было.
– Она не любила телефоны. Ни за что не хотела брать трубку. Не спрашивайте почему. Я же не психолог, но об этом, наверное, есть в бумагах.
– Каких бумагах?
– Ну, эти… детские психологи, и все такое… Ее поначалу обследовали, а потом все заглохло.
– Мы ждем эти бумаги.
– Но она не Андерсен.
– Нет.
– Ее фамилия была Делльмар. Вам это известно?
– Да.
– Не знаю, когда это она вдруг сделалась Андерсен. А вы знаете? Полиция знает?
– Она сменила фамилию несколько лет назад. Четыре года, если быть точным.
– А почему?
– Это нам неизвестно.
– Может, когда родила? А папа девочки Андерсен? Я имею в виду ее ребенка. Девочку… рыженькую. Ее зовут Йенни, да?
– Йенни. А кто ее отец, мы не знаем. Потому и спрашиваем.
– Значит, отец неизвестен? Ужасно… Так же как и у Хелены… Все повторяется. Она росла, а кто отец, так и не знала.
– Вы говорили с ней на эту тему?
– Об отце? Нет. Она не хотела… а может, и не могла. Не знаю, насколько вам известны ее проблемы… или, лучше сказать, история болезни.
– Я слушаю.
– Мы с Юханессом были у нее третьей… приемной семьей. Сейчас уж точно не вспомню… но у Хелены случались провалы в памяти, она не помнила раннего детства… а потом вдруг вспоминала, и что-то ее ужасно мучило, и опять вроде бы забывала… В этом смысле она была очень одинокой. Все время наедине с собой… или как это сказать… Мы пытались ей помочь, но не смогли достучаться.
Винтер кивнул.
– С этим были трудности и до нас… в других семьях. Я, конечно, специально не расспрашивала, но она как бы не становилась частью семьи… и все такое. Не знаю… наверное, это и сыграло роль.
– В чем?
– В том, что ее так никто и не удочерил. Мы-то были не против, только она не хотела. Так она и не стала по-настоящему членом семьи.
– Значит, Хелена никогда не говорила о том, что случилось с ней в детстве?
– Нет. Никогда не слышала. И о других семьях, где она жила… тоже ни слова.
– А о матери она когда-нибудь спрашивала?
– Тоже не слышали. Ни я, ни Юханнес. Попробуйте спросить других, но мы… мы не говорили об этом. Не уверена, что она знала…
– Простите?
– А она знала? А вы знаете? – Опять носовой платок. – А теперь уже не спросишь…
– Может, какие-то ответы мы и найдем…
– Главное – отыскать девочку. Я себя все равно чувствую вроде как бабушкой, – посмотрела она на Винтера. – Или это неправильно с моей стороны?
– Ну и ну, – сказал Рингмар. – Значит, Бригитта Делльмар проходила и по датскому ограблению?
– Да. Меллерстрём пробил на нее все, что можно.
– И на Свена Юханссона?
– Его допрашивали, но повесить на него йончёпингское ограбление не вышло. У него имелось алиби, лучше которого не придумаешь. Сидел в тюрьме.
– Но ее-то имя фигурирует и в датском деле?
– Несколько человек ее опознали. Все говорят, что в ограблении участвовали и шведы. И кто-то из персонала видел ребенка.
– Что ты несешь? Ребенок участвовал в ограблении?
– Пока не знаю… но есть такой свидетель. Здесь так написано.
– О Господи… и куда нас это приведет?
– К раскрытию, – твердо сказал Винтер. – Еще одно осложнение, которое ведет к раскрытию.
– Или к закрытию, – пожал плечами Рингмар. – Ты серьезно? Она взяла на дело ребенка?
– Очень может быть.
– Не могу представить.
– А ты помнишь этот случай в Дании?
– Смутно. Что-то такое… Убит полицейский, если не ошибаюсь. Только поэтому и помню… но смутно.
– Полицейский и два грабителя.
– О… да-да, припоминаю.
– Двое грабителей убиты, а еще трое… как минимум трое ушли. И ребенок, если все совпадает.
Рингмар долго молчал, качая головой как китайский болванчик. Потом взял пачку бумаг и взвесил в руке не заглядывая.
– И как это могло случиться, если все действительно так и есть?
– Скажи попроще.
– Кто же берет с собой детей на вооруженное ограбление?
– Что-то не склеилось… все бывает. Она могла быть за рулем, ей обещали забрать ребенка, но не забрали… Откуда мне знать?
– А что говорят датчане?
– Датчане на подходе. Ворошат свои бумаги.
– Когда?
– Сегодня и завтра, и послезавтра, если потребуется. Они не меньше нас заинтересованы.
– Датский банк в Ольборге, – прочитал Рингмар. – Понедельник, второго октября тысяча девятьсот семьдесят второго года. Датский банк… на углу Эстергаде и Биспенсгаде. Пять минут шестого вечера.
– Да… клиентов уже нет, зато полно сотрудников, пересчитывающих деньги.
– Много денег.
– Семь миллионов.
– Для Ольборга – крупное ограбление.
– Для кого угодно крупное. Но дальше – больше.
– Что еще?
– Хелена здесь была.
– Что?!
– Когда узнали ее настоящую фамилию, выплыло и имя ее матери – Бригитты Делльмар.
– Естественно.
– Это имя для нас – ключ ко всему. Хелена Андерсен никому не известна, а Хелена Делльмар – другое дело.
– Что ты имеешь в виду – «здесь была»? Где – здесь?
– Именно это я и имею в виду. Здесь. В полиции. Ее готовили к допросу, а потом допрашивали… Когда она еще была Хеленой Делльмар… У тебя такой вид, точно ты увидел привидение.
– Не увидел, а услышал.
– Я узнал об этом всего несколько минут назад.
– Что узнал? Не тяни ты, ради Бога!
– Сохранились протоколы. Не так много, но кое-что… Когда девочку подбросили в Сальгренска… я говорю о четырехлетней Хелене… когда ее подбросили в больницу и когда девочку идентифицировали, датчане, очевидно, что-то заподозрили и начали искать мать. А та, как ты помнишь, после ограбления бесследно исчезла.
– И как же они ее идентифицировали? – недоверчиво спросил Рингмар. – В больнице или потом, на допросе… как?
– Объявили розыск. Кто-то из соседей опознал… судя по всему.
– Это можно проверить. Но… значит, девочка была у нас? И кто ее допрашивал?
– Свен-Андерс Борг. Так написано в протоколе. Он уже лет пять на пенсии.
– Но он жив?
– Еще как. Насколько я знаю, и здоровье, и память в полном порядке. Но вряд ли стоило ожидать, чтобы он как-то связал эти два случая – тот и нынешний.
– Если бы мы раньше узнали имя, наверняка бы связал.
– Я ему позвоню.
– Попроси приехать как можно быстрее.
Рингмар нашел номер. Винтер пытался читать протоколы, но волей-неволей отвлекался, стараясь понять, что говорит Свен-Андерс Борг на другом конце провода.
Рингмар положил трубку.
– У него болит нога, но мы можем заехать к нему сами. Он нас ждет. Он живет в Повелунде.
– Он помнит что-нибудь?
– Обещал освежить память, пока мы доберемся.
Они ехали по ярко освещенной осенним солнцем Оскарледен. Краны в гавани сияли, точно их намазали фосфором. Навстречу друг другу шли два парома.
– Она рисовала датский флаг, – сказал Винтер сидящему за рулем Рингмару.
– Кто? Хелена?
– Да. И ее дочка Йенни. Они обе рисовали датский флаг. – Винтер наблюдал за кораблями. Теперь они разошлись, и один паром уходил в море, постепенно уменьшаясь в размерах.
– Ты бредишь?
Винтер рассказал о своем открытии – рисунки почти одинаковые, а подписи разные.
– На анализ послал?
– Скоро будет готов.
– Наверное, они туда ездили. В Данию. Теперь я уже всему готов поверить.
– И так будет продолжаться, господин комиссар.
– То ничего, ничего, а потом вдруг – лавина информации.
– Удивлен?
– Нет… скорее, обескуражен.
– Сейчас все только и начинается… – сказал Винтер. – Чувствуешь ветерок?
– Инспектор Джанали, инспектор Хальдерс. – Анета показала удостоверение.
Хозяин пригласил их в дом, которому было как минимум лет сто. Снаружи он выглядел сравнительно небольшим, но внутри оказалось очень просторно, особенно когда они прошли в гостиную. Оттуда открывался вид на луг и лесок за ним. На лугу, опустив головы, паслись две гнедые скаковые лошади, изящные, как скульптуры. У нее захватило дух от красоты этой мирной картины.
– Какой у вас вид из окна… – тихо сказала она.
Хозяин проследил за ее взглядом, точно впервые увидел луг за окном. Они знали, что ему шестьдесят девять лет – данные были получены через транспортное управление: фамилия, адрес, персональный номер. У него белый «форд-эскорт» с номером, начинающимся на «Н». Вот и все, что о нем известно. Она даже не успела посмотреть в уголовной базе данных – Хальдерс не хотел ждать. А надо было. До этого они только так и поступали – сначала проверяли, потом ехали. Но этот автовладелец выглядел на редкость мирно. Георг Бремер был не менее лыс, чем Хальдерс, зато имел темные усы. Похоже, некрашеные. Светло-голубая сорочка с расстегнутым воротом, открывающим морщинистую шею. Черные брюки с коричневым поясом. Очень худой, даже высохший, отметила Анета. Примерно одного роста с Хальдерсом. Мышцы с возрастом превратились в сухожилия, рельефно выделяющиеся на всех открытых участках тела.
Георг Бремер по-прежнему смотрел в окно. Солнце зашло за тучу, и профиль старика внезапно стал суровым и жестким, но ненадолго: туча прошла мимо и абрикосовый свет солнца опять смягчил его черты. Странно, подумала Анета. Нижняя челюсть в тени выглядит совсем по-другому… Идиотка, обругала она себя. После этой истории я только и думаю о челюстях.
– Мы пытались вас найти, – сказал Хальдерс. – Вы что, не прослушиваете автоответчик?
– Я был в отъезде. Вчера только приехал.
Послать бы подальше все эти реверансы, подумал Хальдерс. Не надо никого предупреждать. Приехать, когда все сидят за столом и спросить напрямую: что ваша машина делала в районе озера Дель на рассвете такого-то числа? Пусть подавятся.
– Речь идет о вашей машине, – сказал он вслух. – Рутинная проверка, как вы сами понимаете.
– Не хотите присесть?
– Спасибо, – сказала Анета.
Она села на потертый зеленый диван. Хальдерс остался стоять. Георг Бремер взглянул на него и тоже не стал садиться.
– И что с моей машиной? – спросил он.
– У вас «форд-эскорт» девяносто второго года выпуска?
– Девяносто второго? Может быть… надо посмотреть в бумагах.
– Мы проверяем машины, владельцы которых могли бы нам помочь в раскрытии одного… случая.
– И что это за случай?
– Убийство.
– И в убийстве замешан «форд-эскорт»?
– Машина этой марки замечена поблизости от места преступления как раз в ту ночь. И мы надеемся, что ее владелец может располагать какой-то информацией… Возможно, он что-то видел.
– Например? И когда это случилось?
Хальдерс посмотрел на Анету. Та невозмутимо раскрыла блокнот.
– В ночь на восемнадцатое августа, – сухо сказал Хальдерс. – Было еще жарко.
– Еще как! Такую адскую жару не забудешь… я еле жив остался.
– Не вы один.
– В любом случае… я был дома. И машина тоже.
– О’кей.
– К сожалению, никто не может этого подтвердить – я живу один. Но у меня нет привычки кататься по ночам на машине. Я и днем-то вижу неважно.
– А где машина? – спросил Хальдерс.
– В пятницу отвез в мастерскую. Потекло масло. Вон, посмотрите, на дорожке… Сначала чуть-чуть, потом больше и больше.
– Когда вы отвезли машину?
– В пятницу. Хотел сам посмотреть… но уже не могу работать под днищем. Голова кружится.
– Но вы сказали, что вчера вас не было дома.
– Да, и что? Это допрос?
– Нет… я просто спросил. Вы живете, как бы это выразиться… на отшибе. Сюда без машины не доберешься.
– Ясное дело, пешком идти с автобуса – ноги отвалятся. У меня для таких случаев есть мотоцикл. Стряхнул пыль, колеса привинтил, заправил – и вперед. Хотите посмотреть? В сарае стоит.
– А где машина?
Георг Бремер назвал мастерскую. Анета записала адрес.
– Это довольно далеко.
– Зато цены человеческие, – сказал Бремер. – Так что иногда приходится терпеть неудобства.
– Значит, вы звонили и в другие мастерские?
– Да нет… через знакомых. Даже через знакомых знакомых.
– А где живут ваши ближайшие соседи?
– А вы их тоже будете допрашивать?
– Нет… просто не вижу домов в округе.
– За лесом в конце дороги… Но я, как вы сказали, и в самом деле живу на отшибе. Есть еще хутор в нескольких километрах, но там люди только летом… С прежним владельцем я был хорошо знаком, а с новыми… здороваюсь пару раз в год.
– Так что шум вас не беспокоит, – констатировал Хальдерс.
– Разве что самолет пролетит.
45
Свен-Андерс Борг открыл дверь, опираясь на костыль.
– В футбол играл? – спросил Рингмар.
– Если бы… – Свен-Андерс с отвращением посмотрел на левую ногу. – Кровообращение ни к черту… Будет так продолжаться, говорят, придется ампутировать. Жуткая перспектива.
– Не преувеличивай, Свенне…
Старый следователь пожал плечами – думай как хочешь.
– А теперь вернемся к не менее жуткой реальности, – сказал он. – Заходите, парни.
Они прошли в гостиную. Давно не мытые окна открывались в сад, в лучах солнца роились серебристые пылинки. Пахло табаком и жареным луком. Где-то слышалось радио. Борг тяжело опустился в кресло под окном.
– Садитесь, ребята.
Рингмар открыл было рот, но Свен-Андерс предостерегающе поднял руку.
– Я помню этот случай… Кошмар для сыщика. Сначала ничего, а потом как посыпалось… успевай только мячи отбивать.
– Мы как раз говорили об этом по дороге.
– Знал бы я… ясное дело, дал бы о себе знать. Может, и соединил бы это имя… Хелена… с фамилией. Делльмер.
– Делльмар, – поправил Винтер.
– Да, Делльмар. Но вы же молчали.
– Не успели. Мячи отбивали, как ты выразился.
Борг вздохнул, посмотрел на потолок, потом на Рингмара.
– Дело было вот как… Мы слышали эту историю с подброшенным в больницу ребенком… а про мать говорили с самого начала. Делльмар, да… У нее уже было прошлое. Вы знаете, конечно, что она есть в регистре. Стали искать, а ее и след простыл. Ни в квартире во Фролунде, ни в Гетеборге… нигде. Verschwunden.27
– Значит, с тех самых пор она числится пропавшей, – сказал Рингмар. – И никогда никаких следов не находилось?
– В каком-то смысле следов было хоть отбавляй… Они там наследили дай Господи.
– Значит, ее идентифицировали в связи с ограблением, – произнес Винтер. – Насколько надежно?
Борг посмотрел на Винтера, словно этот молодой хлыщ специально задал вопрос на засыпку. Он ушел на пенсию еще до того, как Винтер стал комиссаром. И слава Богу. Настоящий комиссар не должен быть моложе пятидесяти. Посмотрите-ка на него. Одежда… ну еще ладно, но прическа! Он же не поп-группой руководит, в конце концов.
– Насколько надежно? – повторил он вопрос. – Об этом спрашивай датчан… Да нет, у нас, помню, никаких сомнений не возникало. А надежно… В нашем деле, как у докторов, стопроцентной надежности не бывает. Но… не думаю, чтобы можно было еще что-то сделать. Видеонаблюдения тогда не существовало… но двое или трое банковских служащих видели машину и видели женщину. Она повернулась или что-то… В деталях я уже не помню, посмотрите сами в материалах.
– Обязательно, – сказал Рингмар.
– Но помню, что ее видели. А когда мы… датчане, то есть… начали раскручивать это дело, выяснилось, что ее видели и до этого. За несколько дней…
– А как вы связали Бригитту Делльмар с ограблением? – спросил Винтер. – Только из-за ребенка?
– Отчасти да. Это было решающим. Но мы поступили традиционно – как только из Дании пришел сигнал, начали ворошить наших местных знаменитостей. А она тоже числилась в списке… не в начале, конечно, не самая отпетая, но все же. А тут запрос из Сальгренска…
– А вы уже знали, что при ограблении видели ребенка?
– Конечно. В рапорте все было, но… главное, когда девчушку объявили в розыск, ее опознали соседи. Дочка Бригитты Делльмар.
– Понятно, – кивнул Рингмар.
– Конечно, чтобы связать ее с ограблением, потребовалось какое-то время… фотографии, свидетели…
– Естественно, – опять покивал Рингмар.
– А она исчезла. Бригитта то есть… Свои же убили.
– Что? – Рингмар побледнел.
– Убили, говорю. Или запугали до полусмерти. Есть еще вариант – умерла от ран, полученных при ограблении. Вполне могла быть ранена.
– А почему полиция так быстро оказалась на месте? – спросил Винтер.
– Почему? А вот почему… Что-то там случилось с системой охраны, которая вдруг сработала еще до того, как все разыгралось всерьез. Довольно странная история… короткое замыкание или кто-то из служащих… не могу сейчас сказать, какая-то техническая примочка. Это вы лучше у датчан спросите. Как бы там ни было, патруль прибыл в самом начале представления, а все остальное – история. Довольно поганая, между нами, девочками, история.
– Ты хочешь сказать, что ее могли убить партнеры по ограблению?
– А почему бы и нет? Двое ушли, она с ними. При деньгах, как вы понимаете, по-моему, семь или восемь миллионов… Потом подбросили ребенка… какие-то границы даже у них есть. Не знаю… Знаю только, что она не сама пришла. У вашей же, новой… как ее… Хелены… тоже был ребенок?
Рингмар кивнул.
– Это же как раз то время, когда байкеры, те, что покруче, начали всерьез метить ревиры. Точно, конечно, не скажу, но ставлю две бутылки аквавита, что за всей историей стояли байкеры.
– Я читал в газетах, – сказал Винтер.
– А эта женщина, Делльмар… Мы же пытались как-то понять ее жизнь, и выяснилось, что она вовсю флиртовала с местными байкерами. Может, вполне невинно. А может, и не вполне.
Рингмар снова кивнул.
– Но напрямую связать ее с ограблением не удавалось. Потом датчане занимались тем же самым, но она исчезла. А затем в Лимфьордене или где-то там, черт его разберет, всплывает труп одного из байкеров, и банковская кассирша его опознает – вот же он! Это он нас ограбил!
– Ну у тебя и память, Свен! – восхитился Рингмар.
– Это у меня в ноге циркуляция подгуляла, – усмехнулся Свен-Андерс. – В голове пока циркулирует. А потом… чем дальше, тем больше вспоминается.
– Но и против него не набралось улик?
– По-моему, нет. Но все и так знали. Он датчанин, после ограбления исчез, а тут… всплыл. В буквальном смысле. Как дохлая рыба.
– А дальше?
– Что – дальше… Дальше ребенок попадает в Гетеборг, и у нас появляются вполне обоснованные подозрения, что эта девочка тоже там побывала… То есть имелись все основания с ней поговорить… Мы и попробовали.
– Мы читали протокол, – вставил Винтер.
– Значит, знаете, как все было. Она сначала вообще ничего не говорила. Молчала. Видно, что-то ее мучило… Но вам лучше побеседовать с психиатром. Кто-то из них присутствовал тогда на допросе… Вы встречались с ним?
– Пока нет, – сказал Винтер.
– Жуткое дело… Я, значит, говорил с этой малявкой, а через двадцать пять лет ее убили.
– А что ты можешь сказать о допросе?
– А что сказать? Она была напугана… Нет, это не то слово. Спрашивала о матери, довольно бессвязно рассказывала что-то о машине… как они меняли машину… и все совпадало. К тому времени последовательность событий была установлена.
Борг вытянул левую ногу и начал массировать голень. Минуту или полторы он со страдальческой миной занимался массажем. Солнце зашло за тучу, и конусы серебристой пыли исчезли.
– Да вы же все читали, – сказал он, как будто и не прерывался на массаж. – Она, помню, пыталась рассказать, что была в каком-то доме… или в какой-то «особой» комнате… возможно, в подвале. Датчане говорили про дачный коттедж, где они скрывались. Где-то в Блокхусе.
– Они? – переспросил Винтер. – Грабители?
– А о ком мы говорим? Мы и говорим о грабителях. Они жили в каком-то коттедже и готовились. Планировали. – Борг посмотрел на Винтера и снова начал массировать ногу. – Там они скорее всего и укрылись после нападения. Те, кто остался в живых. Но недолго… Может, и ребенок там был. Может, и мать. Кто теперь скажет?
– Все равно, вы здорово поработали, – заметил Рингмар.
– Знаешь, такая история… В башке все путается. А у некоторых и на башке. – Он покосился на Винтера. – Но как было, так было. Кто идет на преступление, обычно платит дорого.
– Ребенку тоже пришлось платить.
– На то и преступление… Некоторые расплачиваются всю жизнь.
– А еще есть какие-нибудь идеи? – спросил Рингмар.
– Какие могут быть идеи?
– Не знаю… Все, что может нам помочь… Ты и так нам очень помог. – Рингмар поспешил подсластить неудачное выражение: не дай Бог, Борг подумает, что мы умаляем его помощь.
– Вы и сами можете все прочитать… Но я бы на вашем месте поговорил еще раз с датчанами.
– Это верно.
– Может, стоит туда съездить.
– Наверняка, – сказал Винтер. – Только теперь начинаю понимать…
– У них обязательно что-то отыщется. Съездите – глядишь, и сойдется пасьянс… – Борг внимательно посмотрел на Винтера. – Я читал о твоей поездке в Лондон весной…
Винтер кивнул.
– А это будет еще и путешествие во времени… не только в пространстве.
Винтер взглянул в окно – стекло словно присыпали золой.
– Окна надо помыть, – перехватил Борг его взгляд. – Дочка как раз сегодня собиралась. А там, может, и сад удастся разглядеть…
Винтер улыбнулся и посмотрел на Борга. Тот наклонился вперед и подпер рукой подбородок, словно собирался что-то сказать, но не мог сформулировать.
– Есть еще одни малоприятный документ… Не знаю, захотите ли вы… но, по-моему, имеет смысл. Да вы, наверное, уже видели?
– Что мы видели? – Борг говорил так многозначительно, что Рингмар тоже невольно наклонился. – О чем ты, Свенне?
– В мое время у нас не было видеокамер… но как раз в этом случае мы сняли допрос на кинопленку, и она, по-моему, сохранилась…
– То есть… вы сняли фильм? – удивился Винтер.
– Магнитофонную запись наверняка стерли, а фильм, возможно, и цел. Допрос, значит, Хелены… ребенка то есть.
– Нигде не зарегистрировано, – сказал Рингмар.
– Что не зарегистрировано? Что фильм сохранился? Или что мы снимали?
– Ни то ни другое… Я про это в первый раз слышу.
– Да… тебя тогда с нами не было. Может, кто-то схалтурил и не внес в протокол, а может, и самого фильма-то давно нет… Такое случается… и, к сожалению, довольно часто.
Кассету они нашли. Фильм. Когда-то, с появлением технической возможности, его перевели с 16-миллиметровой пленки на видео, сунули в архив и забыли. Он числился под каким-то номером, но номер этот ни малейшего отношению к делу Делльмар не имел.
Они зашли в кабинет Винтера. Тот сунул кассету в видеомагнитофон. Рингмар сделал какой-то странный жест. Перекрестился, что ли? У Винтера разболелась голова – словно кто-то зажал череп в стальные тиски.
На телеэкране появился Борг, намного моложе и с нормальным кровообращением в левой ноге. Кабинет… это мог быть любой кабинет в управлении, тогда и сейчас – почти ничего не изменилось.
Девочка… такая маленькая, что над столом виднелась только головка. Она произнесла несколько слов. Опустила взгляд. Подняла голову и посмотрела прямо в камеру – на Винтера и Рингмара. Голова болела все сильнее. Это было почти невыносимо… сидеть с ответом в руке и путешествовать во времени, зная, что… зная, чем кончится это проклятое путешествие.
Он вспомнил лицо Хелены в морге.
Девочка опять опустила голову.
– Для меня это чересчур, – сказал Рингмар.
Малышка встала со стула и в сопровождении женщины пошла к дверям. Винтер пожалел, что вытащил на свет божий эту запись, этот немой фильм о нелепо начавшейся и еще более нелепо закончившейся жизни.
Рингмар резко поднялся.
– А теперь мы найдем Йенни, – сказал он.
46
Винтер прочитал протокол допроса пятилетней Хелены Делльмар. Опытный, ныне уже почивший психолог пытался навести девочку на воспоминания, о которых она либо не хотела, либо не могла рассказать. Длинный и малосодержательный протокол, но из него, как из фильма, ясно видно, насколько мучительна эта процедура для малышки.
Выводы… пустые слова. Девочка нуждается в психотерапевтическом лечении. Добро пожаловать во взрослую жизнь. А что будет потом? Что будет, когда воспоминания вернутся в виде ночных кошмаров, бессонных ночей и приступов депрессии?
Никаких подтверждений, что Хелена прошла курс психотерапевтического лечения, они не нашли. Хотя вот… проверяли отдаленные результаты… Винтер записал фамилию тогдашних приемных родителей и прочитал:
«В зрелом возрасте пациентка может осознать тот ад, в котором она, по некоторым признакам, побывала, но скорее всего она вряд ли способна восстановить более или менее специфические картины прошлого».
«Какие картины?» – подумал Винтер. Где-то он читал о похожих случаях. Для переживших в детстве серьезную психическую травму единственный способ вернуться к нормальной жизни – забыть, вытеснить эти воспоминания. Только тогда они могут сосуществовать с другими людьми.
Винтер опять подумал об одинокой женщине с ребенком в квартире, с которой знакомился все ближе, и ему стало не по себе. Там не было воспоминаний, а если и были, то закрытые на семь замков.
Единственный способ существования – провалы в памяти…
Но провалы, как известно, могут вести в бездну.
У некоторых больных провалы в памяти возникают прямо во время беседы. Человек на глазах становится другим. Нарушения памяти иногда приводят к раздвоению личности. Он читал дальше.
«Сознание старается предохранить личность, стирая память о невыносимых переживаниях».
Довольно страшная формула. И о чем думает такой человек? Имеет ли это отношение к Хелене? Те минимальные сведения, которые им удалось собрать, указывают, что скорее всего да. Это именно о ней, хотя вряд ли можно сказать однозначно. Можно ли вообще сказать что-то однозначно о человеческой психике?
В коридоре послышались какие-то звуки. Он поднял голову, но все стихло. Чтобы сосредоточиться, он поставил Дона Черри. Звук трубы составлял часть картины, которую он пытался вообразить.
Опять пошел дождь, медленный, но ритмичный. Винтер посмотрел на развешанные на стене детские рисунки. Флаги, ветряные мельницы… бородатые мужчины за рулем. Дождь и солнце. У природы тоже раздвоение личности.
«К тридцати годам больные с тяжкими детскими воспоминаниями могут внезапно осознать их и пережить заново».
Еще того чище.
«А когда сознание возвращается, человек может оказаться в другом времени и в другом месте, не понимая, как туда попал».
Раздвоение личности. Другое место и другое время.
Возможно ли это? Может, нечто подобное и произошло с Хеленой? И если это так… кто позаботился о ее ребенке?
Может, кто-то вручил ей ключи от прошлого? Ключи, к которым ни под каким видом не следовало прикасаться?
Вдруг его поразила мысль, что они даже не подумали точно установить время исчезновения дочери… Йенни. Никто не знал, когда мать и дочь виделись… последний раз. А вдруг ребенок исчез еще раньше? И если это так, тогда следующий вопрос: знала ли Хелена, где находится девочка? А если она была в помрачении сознания довольно долго? Как это может быть?
Поговорить еще раз с Эстер Бергман, записал он в блокноте.
Он встал, подошел к книжной полке и взял книгу – «Чувственные и мнемонические аспекты тяжелых преступлений».
«В голове у нее то и дело звучали голоса. Иногда голоса были совершенно ясными и призывали совершить тот или иной поступок, но чаще они составляли фон – она слышала, как что-то произносят, даже спорят между собой, но слов различить не могла».
Хальдерс зашел в ванную и посмотрел в зеркало. Волосы на висках начали отрастать. В выходные он сходит к парикмахеру и опять побреется наголо.
Он прижал пальцем кожу под левым глазом и оттянул в сторону. Отпустил палец – кожа вернулась на место, но не сразу. «Начинаю стареть».
Он собирался принять ванну. Но сейчас это почему-то представлялось непосильным трудом. Можно было бы сходить в кабачок, поесть и выпить пару пива, но идти довольно далеко. Готовить еду… об этом и речи быть не может.
О, дьявол, подумал он. Мне неохота даже пойти в спальню и лечь.
Может, позвонить кому-нибудь? Он мысленно перебрал людей, с которыми ему хотелось бы поговорить. Разве что Анете…
Постоял у окна. С клена скоро упадут последние листья. От этой мысли стало еще более тошно.
Поговорить бы с кем-то… Не слишком ли многого захотел? И зачем? У меня есть работа.
Он пошел в кухню и достал из холодильника бутылку пива.
Сел на диван с пультом дистанционного управления, но кнопку так и не нажал.
– Якобссона больше задерживать нельзя, – сказал Рингмар.
– Да, я понимаю… Черт, еще и это.
– В конце концов, он всего лишь выполнил чью-то просьбу – внес плату за квартиру.
– Надо за ним понаблюдать.
– Отсюда он прямой дорогой двинет в «Системет»28
и исчезнет на пару недель.
– Но второй подпадает под статью. Незаконное хранение и использование огнестрельного оружия.
– Отлично. – Биргерссон хлопнул ладонью по столу. – Буландер?
– Да… Он молчит, конечно, – сказал Винтер. – Но он там был.
– Я так и не пойму причин… Разве что одна из этих идиотских демонстраций силы.
– Скорее всего так и есть.
– Или напоминание… что, впрочем, одно и то же. В результате мы чуть не потеряли одного из наших лучших сотрудников.
– В том-то и дело…
– И в Сконе опять неспокойно. – Биргерссон обвел взглядом присутствующих. – Эти сукины дети что-то там затевают… Жутковатая, должен признаться, банда. Смотри, как они обходятся со своими. Тотальный, жесткий контроль.
– Да уж… контроль.
– Диктатура. И по форме, и по содержанию. Как секта в преисподней.
– Они так и называются. «Ангелы Ада»… В Дании вроде стало поспокойнее.
– Кстати, о Дании. Я говорил с Велльманом. Можешь ехать.
– Как только дочитаю их материалы.
– А ты знаешь кого-нибудь в Ольборге?
– Наших коллег? Нет… а ты?
– Теперь уже тоже нет… – Биргерссон помолчал. – А что скажешь насчет этих психологических экзерсисов? Насчет того, что якобы может случиться с девочкой, когда она повзрослеет?
– Пока ничего не скажу… И не говори «экзерсисы». Ненавижу это слово… особенно если…
Винтер не закончил фразу. Все было понятно и так.
Винтер пошел к Бейеру выпить кофе в их новой, красивой столовой. Они были одни, отчего комната выглядела вдвое больше.
– Теперь надо с чем-то сравнить, – сказал Бейер. – Мы зафиксировали множество отпечатков в квартире… и они не мамины и не дочкины.
– До них там тоже жили люди.
– Вот именно…
– Но мог кто-то и зайти…
– Не согласуется с твоей теорией, – улыбнулся Бейер. – Кто заходит к одиноким людям? Тогда они уже не одинокие…
У Хальдерса было одновременно злое и довольное лицо.
– Одну из версий можем вычеркнуть.
– Слушаю.
– Знак на дереве. Как я и думал… Какой-то сопляк намалевал.
– Сопляк?
– Эти пацаны… Я их все же заставил вспомнить, кому они одалживали лодку… даже не одалживали, а давали напрокат. Список довольно длинный…
– Ну?
– Мы прошлись по этому списку и в самом конце нашли ответ. Ты не объяснишь, почему правильный ответ всегда находится в самом конце? Может, и начинать стоит с конца?
– Этим мы и занимаемся.
– О’кей, о’кей… Короче, двое пацанов, еще моложе этих. Они брали лодку, и они же намалевали знак на дереве.
– Сами пришли и рассказали?
– Я же говорю – мы прошли весь список. Со всеми побеседовали. А этот… ну, один из этих двоих… по телефону звучал как-то странно. Я поехал туда и нашел его в школе. Он как раз был не в классе. Окно, говорит. Интересно, есть ли у них по нынешним временам еще что-то или только одни окна?
– И он сознался?
– Сразу. Сказал, это прикольно.
– Когда?
– Что – когда?
– Когда ты это узнал?
– Только что, черт подери… Знаю, знаю, прошло много времени, но представь только, сколько их там, в этом списке… И потом, это побочный след…
– А вы успели проверить, есть ли похожие знаки в других местах?
– Проверяли. Пока не нашли.
– А им было известно, этим пацанам, что мы ищем информацию по поводу этих знаков Зорро?
– Говорит, ничего не видел.
– Врет?
– Ясное дело, врет. А насчет знака… Скорее всего не врет.
Вечер был темным и теплым. Винтер ехал на велосипеде через центр Кунгстена. Чувствовалась близость моря. На скалах, подступающих прямо к дороге на Хаген, построили ряд одинаковых светлых домов. Их очертания удивительным образом подчеркивали дикую красоту скал.
«Вот так и надо жить, – подумал Винтер. – Если у тебя семья, жить надо только так».
Улица перед домом Лотты была забита припаркованными машинами. Из открытых окон доносились взрывы смеха. Бим и Кристина прикрепили у входа большой плакат с надписью «Поздравляем мамочку». Повсюду висели разноцветные воздушные шары. Он привел в порядок одежду, поднялся на невысокое крыльцо, глубоко вдохнул, шумно выдохнул и распахнул дверь.
В холле толпились люди, которых он никогда не видел. Он кивнул, с трудом нашел на вешалке место и повесил куртку. Осмотрел пиджак и заправил сорочку в брюки. Под мышкой у него был пакет с подарком.
Музыка оказалась намного громче, чем на улице. В гостиной танцевали. «„Битлз“. Это я узнал. „Битлз“».
– Эрик! – Из кухни появилась Лотта.
– Привет, сестричка!
– Все-таки пришел…
– Я же обещал. И хотел…
Она обняла его и ласково погладила по щеке. От нее слегка пахло вином.
– Поздравляю! – Он протянул ей пакет.
– Ты же знаешь обычай: все подарки складывают в кучу, а потом именинник открывает их под ликование толпы.
– Когда?
– Эрик… что за вопрос?
– Прошу прощения.
– Ты что, собрался сразу уйти?
– Нет, что ты…
– Девочки настояли, чтобы все было традиционно.
– Мне тоже нравится… именинница в свете рампы.
Она отступила на шаг и внимательно его осмотрела.
– Ты тоже хоть сейчас на сцену… Красивый костюм. Без галстука.
– «Оскар Якобсон». – Он тут же вспомнил тезку знаменитого модельера – у того в фамилии было два «с», и он, наверное, уже отмечал вновь обретенную свободу. – Костюм стоит дороже, чем выглядит.
– А Ангела не смогла прийти?
– Вызвали в клинику.
– Какая жалость! Она мне звонила.
– Да?
– Поздравила и просила передать тебе привет. Вы так и общаетесь – передаете друг другу приветы через знакомых?
– Ну, не так уж все плохо. На самом деле все… лучше.
– Что ты выпьешь? Вино, пиво? Что-нибудь покрепче?
– А вода в этом доме есть?
– В такой день? Конечно, нет.
– Дядя Эрик!
Бим и Кристина схватили его за руки и потащили в кухню.
– Значит, вы и есть человек, который решает проблемы?
– Простите?
– Troubleshooter… сыщик, решающий все загадки. – Незнакомый мужчина поднял в его сторону бокал. – Герой печати, радио и ТВ.
– Пытаюсь держаться в тени.
Откуда он взялся? Эрик надеялся, что удастся избежать подобных разговоров.
– Я вас узнал, – сказал тот. – Вы вчера выступали по ТВ. – Он полез во внутренний карман – решил, что ли, взять автограф?
Лотта махала ему с другого конца комнаты. Рядом с ней стоял человек со знакомым лицом.
– Извините. – Винтер кивнул неожиданному поклоннику и стал пробираться между танцующими и беседующими гостями.
– Кто это был? – спросила Лотта.
– Понятия не имею. Тебе лучше знать.
– Первый раз вижу. Даже не заметила, когда он появился.
Поклонник Винтера направился в кухню за вином.
– Наверное, привел кто-то из знакомых.
– Или просто шел мимо и забрел на огонек.
– Здесь? В вашей глуши? – удивился Эрик. – Здесь никто не ходит «мимо».
– Плевать, – решила Лотта и повернулась к своему собеседнику. – Правда, Петер?
– И растереть, – поддержал ее неправдоподобно загорелый парень.
– Ты же знаком с Эриком?
– Не вчера это было. – Петер протянул Эрику руку.
– Петер Крумлинде, – со вкусом произнес Винтер. – Я думал, ты где-нибудь под парусом в своем кругосветном путешествии.
– Вернулся. Еще летом.
– И как?
– Замечательно. Все пахнет, словно в первый раз. И что-то твердое под ногами.
– Надолго ли тебя хватит?
– Я бы с удовольствием выпил еще виски.
– Сейчас принесу. – Лотта взяла у него стакан.
– Не тебе же бегать, – сказал Петер. – Все-таки юбилей не чей-нибудь, а твой.
– Мне нравится быть хозяйкой. – Она пошла на кухню, лавируя между гостями и улыбаясь во все стороны.
47
Стол в большой, больше, чем гостиная, столовой был поставлен в виде буквы «Т». Ребенком Эрик сидел за этим столом, изнемогая от скуки и дожидаясь, когда же кончится очередной бесконечный ужин с родственниками и он сможет вернуться в свою комнату.
А сейчас все было по-иному. Можно посидеть за столом сколько вздумается, а потом пойти к себе и любоваться видом на реку и красивый пустынный ландшафт. Контраст уютного домашнего тепла с происходящим вне этих стен был как… сочетание солнца и дождя на рисунках девочки. Безжалостное разграничение общего для всех мира…
– Заблудился в космосе? – Крумлинде держал в руках очередной стаканчик виски.
– Что? – вздрогнул от неожиданности Винтер.
– Об этом я и говорю. Где ты витаешь?
– Не в космосе… скорее, на земле.
– Уж кто-кто, а ты найдешь дорогу.
– Не знаю…
– Я понимаю. – Крумлинде кинул в рот маслину, тщательно прожевал и двумя пальцами выудил косточку. – Конечно, не так просто – по заказу отложить в сторону все, чем ты занят. Праздник – значит, пью, веселюсь и ни о чем не думаю… Так не получается… Но вспомни о сестричке – ей наверняка больно, что ты не можешь отключиться.
– Она рада уже тому, что я вообще смог прийти… мне кажется. Но ты не прав – мне здесь хорошо. Хотя праздники – не самый высший приоритет в моей жизни.
– А что тогда? – Крумлинде отпил глоток виски и протянул Эрику блюдце. – Может быть, оливки?
– Как ты угадал? – Винтер взял маслину и отправил в рот. – Оливки и анчоусы.
– Это по мне. И еще сакс-тенор.
Винтер промолчал. Кругосветный яхтсмен прав – ему не хватало музыки. Его музыки.
– Ты по-прежнему решаешь задачки с помощью блюза?
– Чаще, чем когда бы то ни было.
– Сакс? Что больше вдохновляет? Труба?
– Нет.
– Ты же сам играл на трубе в дикой юности.
– Не так уж много… и не так уж хорошо.
Бледный утренний свет медленно набирал силу над крышами домов. Винтер прихлебывал кофе с молоком и читал газету под приглушенное соло Майкла Брекера.
Шумиха немного улеглась. Он прочитал интервью с Велльманом и в очередной раз восхитился – тот был настоящим виртуозом по части публичных высказываний, особенно в тех случаях, когда сказать нечего. С этой точки зрения лучше шефа не придумаешь. «Мне никогда не достичь таких высот», – решил он.
Три колонки на странице новостей. Имя Бригитты Делльмар, по-видимому, журналистам неизвестно, или они не обратили внимания. Оскар Якобссон упоминался в связи с задержанием в Мольнлюке, но фамилию его не называли – закон не позволяет раскрывать имя подозреваемого, пока его преступление не доказано судом.
В Дании по-другому. В Дании журналисты публикуют все имена, как только они становятся им известны.
А как насчет Бригитты Делльмар? Фигурировало ли ее имя в датских газетах, когда… когда все это произошло?
Они пока скрывали связь дела об убийстве Хелены Андерсен с давним ограблением в Ольборге, но шила в мешке не утаишь. Кстати, огласка может даже принести пользу, но прежде он должен съездить в Данию. Сначала ему надо понять, что тогда произошло… почувствовать это.
С каждым днем он утверждался в мысли: если бы не то давнее ограбление, не было бы и убийства на озере Дель. Прошлое отбрасывало тень на настоящее. Длинную и густую тень, забытые голоса звучали заново, как долгий и тоскливый зов издалека… Зов Хелены, ее матери… и в этой жуткой репризе истории – зов Йенни.
Винтер засыпал в кофеварку свежий кофе, налил воды и нажал на кнопку. Он просидел вчера у Лотты до часу ночи, дожидаясь, пока выветрятся три стакана вина и можно будет сесть на велосипед.
Она обняла его на прощание. Он заглянул через ее голову в гостиную – пирушка вошла в третью, если не четвертую фазу.
Он встал, выключил Брекера и, заглядывая в записную книжку в красном сафьяновом переплете, набрал номер.
– Hello, – ответил ребенок.
– Hello, I would like to speak to Steve, please. My name is Erik.29
– Daaady, – заверещал один из двойняшек Стива. Эрик представил себе дом в Кенте к югу от Лондона.
– Steve speaking.30
– Привет, это Винтер.
– Привет, привет… какая неожиданность.
– Сидел, слушал «Клэш»… и сообразил, что надо поставить тебя в известность.
– Еще одна неожиданность… но приятно слышать. Джазовый сноб наконец-то внемлет музыке реальной жизни.
– Я тебя не отвлекаю?
– Нет… я как раз готовлюсь к ответственному матчу.
Комиссар уголовного розыска по воскресеньям играл в футбол за команду местного паба.
– Вы прошли отбор на чемпионат мира…
– Наша трактирная команда? Надеюсь, ты не имеешь в виду Англию?
– Нет, конечно. Я говорю о Шотландии.
– К сожалению, не могу поздравить с тем же.
– Что ж… как есть, так есть.
– Я видел Бролина31
на днях по ТВ… Никогда не думал, что звезда мирового масштаба угодит в такую дыру, как «Кристал палас»…
– Как есть, так есть, – повторил Винтер.
– Ему нужна профессиональная помощь с похуданием… но все равно он был самым лучшим на поле. Это многое говорит о нашей премьер-лиге.
– Может, только о «Кристал палас»?
– Если бы парень с таким брюхом попросился в нашу трактирную команду, мы бы отказали тут же… – убежденно сказал Стив. – Ты, кстати, не видел наших ребят?
– Нет… так и не удалось.
– Придется приехать.
– Может быть. Ближе к Рождеству.
– Сорочки и обувь на исходе? Здесь есть чудесный маленький магазинчик на Корт-роуд… Зонты для джентльменов. Не дороже двухсот фунтов штука…
– Достойная цена… только сначала мне нужно съездить в Данию. Есть слабая надежда, что дождя не будет и я обойдусь без зонтика.
Он рассказал всю историю. Макдональд хмыкнул.
– А как они попали в Швецию? – спросил он. – Самое позднее через час после ограбления должны были начать проверку на границах. Уж не говоря о паромах.
– Да, конечно… но ты же знаешь, как легко ошибиться. Об этом я тоже хотел поговорить с датчанами.
– С другой стороны, тот, кто хочет, смоется запросто… Маленький катер в укромной гавани… много времени это не займет, правда?
– Не займет.
– И потом, в этих водах всегда были достойные контрабандные традиции…
– Да. Во время войны переправляли евреев из Дании в Швецию, а тогда контроль был пожестче.
– А со своей стороны проверяли? Возни с этим, конечно, – жуткое дело, но кто-то же мог что-то видеть. Подозрительная лодка причаливает среди ночи.
– Ты же сам сказал – контрабандные традиции. Люди держат язык за зубами. Традиционно.
– Ясное дело… прибрежные жители – одна сплошная банда.
– Включая Гетеборг?
– Конечно… И Брайтон, чьих гордых и кровожадных представителей мы принимаем через полчаса… знал бы ты, какие они кровожадные…
– Иди и разомнись как следует, Стив.
– Ты прав, мне пора. Но я подумаю над твоим случаем за первым же чаепитием. Пропавший ребенок… что может быть хуже.
– И убийство, – напомнил Винтер.
– Нераскрытое убийство… Это же кошмар для комиссара уголовного розыска.
– Fuck off…32
– All the best you too, sir,33
– сказал Макдональд.
Макдональд сформулировал правильно. Кошмар.
Время шло к полудню. Щедро светило солнце. Он открыл балконную дверь. Мимо окна, оживленно переругиваясь, пролетели несколько чаек. «Прибрежные жители – одна сплошная банда», – вспомнил он слова Макдональда и улыбнулся, но улыбка тут же угасла.
Перед ним лежала фотография Бригитты Делльмар, сделанная за три недели до ее исчезновения. Значит, так… Исчезла она в начале шестого вечера 2 октября 1972 года. Во всяком случае, после этого ее никто не видел. Фотография сделана в фотоателье в Гетеборге тремя неделями раньше. Обнаружена она при обыске в ее квартире в Западной Фролунде. На снимке – Бригитта Делльмар. Почему вдруг она решила пойти в фотоателье? Были ли тому какие-то особые причины? Он внимательно рассмотрел снимок. Бригитта глядит куда-то мимо объектива, вниз и в сторону. Может быть, на дочь? Может, она взяла ее с собой?
Мать и дочь очень похожи. Большой рот, полные губы, широко поставленные глаза. Высокие скулы, светлые волосы. Красивые женщины… и расстались с жизнью в одном и том же возрасте.
И Йенни похожа на мать и бабушку, только волосы позаимствованы у кого-то другого. Кем же надо быть, чтобы бросить собственного ребенка? Где скрывается отец Йенни? Жив ли он? А кто был отцом Хелены? Кто-то из убитых при ограблении? Или тоже исчез? А может, тот, что всплыл в Лимфьордене?
Кто был отцом Хелены?
Узнать бы… Ответ на этот вопрос помог бы решить хотя бы часть загадки. А может, и всю загадку. Тени прошлого…
Он еще раз посмотрел на фотографию. Типичный для того времени облегающий джемпер. Видны только плечи, снимок задуман как портрет. Знала ли она, что ее ждет? Нет… вопрос поставлен неправильно. Знала ли она о готовящемся ограблении банка? И в конце концов… участвовала ли в нападении на банк? Почему-то у Винтера были на этот счет сомнения.
Голова слегка наклонена… словно у нее нет сил поднять ее. Взгляд… будто бы исподлобья… Нет, на самом деле не исподлобья, но все равно создается такое впечатление. Что-то ускользающее. Профессиональный черно-белый портрет… Никаких деталей, никакого интерьера – размытый серый фон, и Винтеру никак не удавалось представить себе цвета. Наверное, это потому, что он не думал о матери Хелены в цвете. Сама Хелена представлялась ему то красной, то голубой в мертвенном освещении морга… А когда он думал о Йенни, все становилось черным.
Он ехал на велосипеде мимо Хедена. Студенты так и играли в футбол на уже слегка размытом дождями поле.
На работе ждал факс – коллеги из Дании с удовольствием его примут. Это «с удовольствием» скорее всего не преувеличение. Нераскрытое ограбление и убийство полицейского так и торчало занозой в полицейском управлении Ольборга.
– Тебе не надо напоминать, что инспектор в Дании – это комиссар? А комиссар – это инспектор? – спросил его Рингмар после оперативки.
– Что же мне, представляться инспектором?
– Как хочешь… только имей в виду: комиссар – инспектор, а инспектор – комиссар. Когда ты едешь?
– Завтра с утра. Паромом.
Рингмар молча помешивал ложечкой в чашке с кофе.
– Это необходимо, Бертиль. Такое ощущение, что я там сейчас нужнее, чем здесь.
– Наверное, ты прав… Только… Ну ладно, поедешь и убедишься, что все так и было, и ничего больше… И будем продолжать с той же точки… Людей нам выделяют все меньше. Даже поиск ребенка… как бы это сказать… остывает. Настроение – ниже среднего. Ребята повесили головы.
– Не знаю, что на это сказать… Я не повесил голову. Ты, насколько я понимаю, тоже. Кто повесил? Ларс тоже не повесил.
– Что? – удивился вошедший в столовую Бергенхем. – Кого Ларс не повесил?
– Просто мы радуемся, что никто в отделе не повесил голову, – успокоил его Рингмар.
48
Винтер заехал на паром, поставил «мерседес» в трюме «Морского сома», взял портфель и прошел на корму. Было уже совсем светло. Остатки ночных теней поспешно прятались среди старых домов у моста. Дул довольно свежий, не меньше четырех метров в секунду, южный ветер. А в Каттегате наверняка разгуляется всерьез.
Он прошел через бар, где несколько помятых типов жадно пили пиво, отмякая после вчерашнего. Над ними витали облака табачного дыма.
Винтер сел в кресло у окна. Паром быстро набирал скорость. Розовые стрелы восходящего солнца вонзались в серые громады скал. Рассвет словно оттеснял тяжелые ночные тучи.
Вода напоминала застывший свинец. Море в предчувствии зимы становилось все мрачнее и неподвижнее. Проплывавшие навстречу яхты казались совершенно чужеродными в этом медленно замирающем мире.
«Морской сом» набрал сорок узлов и мчался над водой, а рядом, не отставая и не обгоняя, летели две утки, взбивая крыльями холодный густой воздух.
Земля вскоре совсем исчезла из виду. Осталось только море и безграничная, везде, куда ни посмотри, однообразная линия горизонта. Утро полностью вступило в свои права, сквозь побледневшие тучи тут и там прорывались голубые полотнища ясного неба.
Навстречу прошел паром. Иногда попадались неподвижно стоящие рыболовные сейнеры. Паром сменил курс и шел теперь прямо на солнце. Винтер протер глаза и заказал кофе и большую круглую булку с сыром. Отечные физиономии алкашей в баре заметно разгладились, они непрерывно о чем-то спорили. Голоса сливались, слов было не различить. Под потолком плавали призрачные шали табачного дыма.
Винтер собрался было пойти на корму и закурить «Корпс» и даже двинулся в этом направлении, но потом решил, что свою долю никотина уже получил, и даже с избытком. Он вернулся на место и стал медленно жевать булку, запивая кофе. Из головы не шел вчерашний разговор.
– Обещаю сделать все возможное, чтобы помочь тебе найти эту девчушку, – сказал Бенни Веннерхаг. – Но… наш мир тоже стал другим.
– О каком мире ты говоришь? О преступном?
– Сведения получить не так-то просто. – Веннерхаг пропустил замечание мимо ушей. – Ребята говорят только то, что считают нужным. И ни слова больше.
– Меня интересует не твой мир, а мир этой девочки, – возразил Винтер. – Ее матери. И… бабушки.
– Не слишком веселый мир. Хорошего мало.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ну… человек как бы предоставлен сам себе. Полно исковерканных душ. По разным причинам… Кто-то начинает слышать голоса… дескать, не оставить ли этот мир поскорее… но я же не социальный работник. И не психолог какой-нибудь.
– Говоришь как психолог.
– Иногда начинаешь размышлять… на чьей же я стороне? Я, как ты понимаешь, человек не бедный, живу неплохо… но вокруг меня – униженные и обездоленные люди.
– Кончай! Тоже мне… Бенни Гуд.
– Вокруг меня – обездоленные, несчастные люди, – повторил Бенни. – Они живут, страдают, и единственное возмещение за их страдания – смерть.
– Ты много передумал, Бенни…
– А что, мне запрещено думать? Я размышляю о нашем времени…
– Нет… конечно, не запрещено. Но ты все равно вор, Бенни… И тебе знаком этот мир… Наверняка кто-то еще помнит Бригитту Делльмар. Ведь он, этот ваш мир, не столь уж велик.
– Может, и так… Только я тогда был слишком молод.
– Разговоры-то ты слышал.
– Дело было не в Швеции, Винтер. Подумай сам.
– Они вернулись. Теперь твоя очередь думать.
– Кто они-то? Кого ты имеешь в виду? Один? Двое? Трое?
– Не знаю.
– А ты знаешь, что я подарил Лотте к сорокалетию? Знаешь, какой презент?
– Нет.
– Ты что, не был на юбилее?
– Был. Но не помню, чтобы она открывала твой… презент.
– Это я понимаю… Мой презент не откроешь. Невозможно.
– Вот как…
– И тебе не любопытно, что за презент?
– Нет.
– А я и не скажу. Сам спросишь Лотту.
– И спрашивать не буду.
– Обязательно спросишь. Вот увидишь. Еще до зимы спросишь, – сказал Бенни Веннерхаг.
Винтер прикрыл глаза. Негромкий шум двигателя и легкая вибрация корпуса парома действовали на него успокаивающе. Надо было бы сходить в такс-фри и что-нибудь купить… попозже… А сейчас он на острове и тащит что-то на плече… из лодки, которую выволокли на берег двое мальчишек… Они выволокли лодку и тут же начали малевать на скалах красные китайские знаки. Женщина рядом с ним заплетает грубый канат… Оказывается, вот что у него на плече, другой конец каната… «Не трогай, – просит он, – это цепочка доказательств, не трогай мою цепочку доказательств…» Но теперь она уже на крыше маяка. «Это не твоя, это моя цепочка», – кричит она оттуда. Канат и вправду уже у нее, и она приближается к нему… Руки вращаются, как два пропеллера, и она набрасывает канат на него. Он пытается защититься, но окончательно запутывается в собственной цепочке доказательств и яростно машет руками…
…И с размаху всаживает ладонь в столик. Бумажная кружка подпрыгнула, и он проснулся с чувством собственной беззащитности, как это бывает иногда после кошмарного сна.
Винтер с хрустом потянулся и посмотрел в иллюминатор. Паром приближался к берегу. Он чувствовал, как снижается скорость и вибрация отдается в теле, словно кровь тоже начала циркулировать медленнее.
Винтер выехал с парома, нашел на карте дорогу Е-45 и, миновав туннель под Лимфьорденом, въехал в Ольборг. Он не был в этих краях уже много лет. Город показался ему больше, чем запомнилось с того времени. Въезд, как и тогда, был со стороны гавани, где громоздились огромные газгольдеры и нелепые пакгаузы. Пар из трубы спиртоперегонного завода застилал почти все небо.
Винтер припарковал «мерседес» у железнодорожной станции и пошел на площадь Кеннеди в «Парк-отель», где у него было заказано место. Молодой администратор кивнул, нашел имя Винтера в журнале и протянул ключ от номера на втором этаже. Только сейчас он вспомнил, что забыл зайти в такс-фри на пароме.
Тесный номер насквозь провонял табаком. Окно выходило на задний двор со сваленными в беспорядочную кучу картонными коробками. Вентиляционные трубы карабкались по стене, как дикий виноград. Вибрация напомнила ему паром.
Он взял чемодан и портфель, вызвал античный лифт и спустился в вестибюль, борясь с желанием позвонить и спросить, кто заказывал гостиницу? Скорее всего сам Велльман – напишет в каком-нибудь отчете, как управление экономит средства по статье «командировки сотрудников».
– Этот номер меня не устраивает, – сказал он администратору. Тот кивнул. Его, похоже, нисколько не удивило, что гость через пять минут вернулся с чемоданами.
– У нас больше нет одиночных номеров.
– Двойной.
– Это стоит…
– Меня не интересует, сколько это стоит. Мне нужен номер на третьем этаже с видом на площадь. – Чтобы администратора не грызли сомнения, на какую именно площадь клиент хочет любоваться из окна, Винтер большим пальцем показал за спину. – На площадь Кеннеди.
Парень некоторое время изучал журнал, потом повернулся и снял с обитой красным сукном доски ключ. «Путешествие во времени, – подумал Винтер. – Где-то в районе Каттегата произошла флуктуация времени, и я попал в девятнадцатый век».
– Вам повезло, – сказал администратор, – третий этаж, двойной номер, вид на площадь.
Он поднялся на ностальгически неторопливом крошечном лифте на третий этаж. Бронзовый ключ весил как минимум семь кило.
На этот раз номер был вполне приличный, во всяком случае, чистый и просторный. Он подошел к окну и отодвинул штору. Площадь Кеннеди, железнодорожное управление напротив. Двое солдат стоят неподвижно около его машины, словно несут вахту. Подходят и отходят автобусы. Винтер заметил парня, жующего на ходу сосиску, и ему захотелось есть.
Он зашел в туалет, помочился, вымыл руки и внимательно посмотрел на свое отражение в зеркале. Заправил длинные волосы за уши, спустился в вестибюль и отдал ключ – администратор уже сменился. На площади светило солнце – октябрь выдался на редкость теплым.
В забегаловке на вокзале он заказал охотничьи колбаски с хлебом и жареным луком и кружку «Хоф». В небольшом зале никого, кроме него, не было. Сильно пахло жареной свининой.
На парковке у автобусной станции, блокируя проезд, стояли четыре мотоциклиста с прислоненными один к другому мотоциклами. Черные кожаные куртки, джинсы и сапоги с узкими каблуками. У всех были бороды, а у двоих – фирменная байкерская прическа, конский хвост. Байкеры неторопливо беседовали и пили пиво. Машины их объезжали, чуть не задевая друг друга, но никто не выказывал признаков недовольства, не сигналил и не просил убраться. Все выглядело совершенно естественно. Может, он приехал в город, где гармония совместного существования достигла небывалых, невиданных доселе высот?
Он заплатил и пошел к машине. Администратор объяснил, как заехать на собственную парковку отеля. Для этого пришлось обогнуть весь квартал. Он оставил машину на улице с односторонним движением и обозначенными парковочными местами для гостей отеля и снова вышел на площадь. Мотоциклы укатили, но их культовый харлеевский рык разносился над фьордом еще несколько минут.
Полицейское управление помещалось на Юландсгаде, в двух кварталах от отеля. Винтер остановился – перед ним возвышалось футуристическое серебристо-черное строение. Он знал, что в Ольборге строится новое здание полиции, но не ожидал такого размаха. Широкая лестница вела к черным стеклянным стенам. Он позавидовал – почему бы в Гетеборге не запустить такой же величественный проект?
Полицейский дворец то и дело вспыхивал солнечными молниями, а в стеклянных стенах отражался чуть ли не весь город. Даже неудобно тащить шпану в такое великолепие, подумал Винтер. Наверное, они сначала переодевают нарушителей в костюмы и галстуки.
Напротив – церковь Богоматери, а рядом с полицией – охранное предприятие «Секуритас» и клуб анонимных алкоголиков. Анонимы сидели на лавочке, подставив солнцу лица с очевидными следами доклубной жизни.
В управлении все было отделано сталью и черной кожей. Мраморный пол. Стеклянные перегородки. Винтер нашел служебное окно и доложил о себе. Полицейский в форме вежливо записал фамилию и показал на стул. Винтер посмотрел и убедился, что и стул тоже стальной.
Он не стал садиться, а прошел в приемную, где у длинной, не меньше пятнадцати метров, стойки люди заполняли какие-то бланки. Помещение было светлым и просторным. Винтер невольно сравнил его с тесным закутком в гетеборгской полиции и стал рассматривать бланки: заявления на получение водительских прав, датского паспорта, на техосмотр и регистрацию транспортных средств. Он вспомнил мотоциклистов на парковке. Один бланк назывался просто: «Заявление». Винтер сунул его в карман. Такой всегда пригодится.
Он вернулся к служебной стойке, где его ждала худощавая голубоглазая женщина в черных джинсах и блузке. В нагрудном кармане угадывалась пачка сигарет. Молодая… наверняка моложе его. И тоже комиссар… то есть инспектор. «В Дании инспектор – это комиссар», – вспомнил он наставления Рингмара.
– Добро пожаловать, инспектор Винтер, – сказала она.
– Спасибо… инспектор Польсен?
– Так точно. Микаэла. Так что можем отбросить титулы.
– В Швеции моя должность называется комиссар. А здесь наоборот.
– Здесь многое наоборот… – Она проследила взгляд Винтера – тот невольно залюбовался обширным видом сквозь стеклянную стену. – Красиво, правда? Я имею в виду не те списанные вагоны справа, а наш новый домик.
– Очень впечатляет.
– Нас тоже, – сказала Польсен. – Нас главным образом впечатляет храбрость начальства. Компьютеров катастрофически не хватает, зато дом – хоть куда. На компьютеры денег не осталось… Вы в первый раз в Ольборге?
– Нет… но это было давно.
– Мы все время в контакте со шведами. Я имею в виду, со шведской полицией. – Она показала на модернистский портал лифта. – Нам на второй этаж.
49
Отдел уголовного розыска представлял собой длинный коридор с маленькими кабинетами по обе стороны. Очень похоже на Гетеборг.
Вдоль стен были свалены частично распакованные картонные ящики из-под компьютеров, которые приходилось все время огибать.
– Некоторый беспорядок, – бросила через плечо Микаэла. – Мы все-таки занялись компьютеризацией… Это, как видишь, требует времени и места.
– Да… – кивнул Винтер. – Мы совсем недавно через все это прошли.
– Компьютеризация обошлась нам в двести шестьдесят пять рабочих мест… по всей стране, я имею в виду. Не только в Ольборге. К новому тысячелетию двести шестьдесят пять рабочих мест исчезнут. Как и не было.
Наконец они добрались до комнатки в самом конце коридора. На столе стоял невключенный компьютер и лежала груда папок. Телефон. Винтер покосился в окно – там сидели все те же анонимные алкоголики.
– Дело давнее… Пришлось запрашивать материалы в центральном архиве… – кивнула она на папки. – Как я уже сказала, повальная компьютеризация заставляет себя ждать, так что пока из этого ящика много не выдоишь.
– Все наладится, – успокоил Винтер.
– Если шведы помогут нам с этим древним расследованием, мы будем только рады. Я тогда еще не работала… но есть люди, которые помнят. Например, Йенс Бендруп… Он-то, конечно, в курсе. Грабеж, убийство полицейского… С удовольствием поговорит с тобой в любой момент.
– Спасибо.
– Не за что… Довольно мерзкая история.
Микаэла села на один из двух неудобных, но тоже стальных стульев у окна. По дороге она заскочила в свой кабинет и переоделась: вернулась в пиджачке в мелкую черно-белую клетку. Он не ошибся, освещение ни при чем – глаза у нее действительно голубые.
– Еще бы не мерзкая… И продолжение не лучше. Поэтому я и приехал. Любые детали важны.
– Я схожу за Йенсом. – Она поднялась и вышла.
Винтер взял одну из пяти папок с архивным номером. И еще коричневый конверт. Скорее всего с фотографиями.
Микаэла Польсен вернулась в сопровождении комиссара (а по шведской табели о рангах, инспектора) Йенса Бендрупа. Здоровенный пожилой уже дядька с бычьей шеей, ростом меньше Микаэлы. Клетчатая сорочка, пуловер и джинсы. Не больше двух-трех лет до пенсии. От него пахло сигарами и слегка пивом.
– Добро пожаловать на место преступления, – сказал Бендруп.
– Спасибо, что согласились помочь.
– Мне надо покурить, – неожиданно заявил Бендруп и достал угрожающего вида сигару. – Поскольку это временно твоя комната, решай – можно или нельзя.
Винтер посмотрел на Микаэлу – та кивнула.
– Шеф обычно протестует, – сказал Бендруп, показав зажженной спичкой на Микаэлу. – Но, как говорится, ради гостей… Можешь и сам воспользоваться случаем.
Винтер покачал головой. Достаточно и пассивного курения – такой сигары хватит на десятерых. Бендруп уселся на стул.
– Молодой парень погиб, – мрачно произнес он. – Мне пришлось извещать невесту… такое не сразу забудешь. Она к тому же ждала ребенка.
– А что случилось?
– Дураку понятно, что поработал инсайдер, но мы так и не смогли ничего доказать. Это-то меня больше всего и бесит. – Он выдохнул облако дыма, и Винтер вспомнил, как в детстве видел паровоз. – В тот день поступило семь миллионов наличными, и они об этом знали.
– А почему вдруг такая крупная сумма?
– Чем-то они там занимались… Ревизия системы, инвентаризация, ремонт хранилища… – Бендруп пожал плечами и посмотрел на свою сигару. – Такое только в Дании возможно…
– А разве банк не был закрыт? Рабочий день ведь уже закончился.
– Формально – да. Закрыт. Банк закрыт, а дверь открыта. Все потом кивали друг на друга. Но это не то… Во всяком случае, не в этом дело… Я не поэтому считаю, что это работа инсайдера. Не потому, что дверь не заперли. Ты же понимаешь… никто не бежит по часам поскорее запираться. Все думают, будто живут в старой доброй Дании. Люди и так знают, что банк закрыт и никто не войдет, даже если там кто-то и есть. Не важно, заперта дверь или открыта.
– А эти вошли, – сказала Микаэла. – Просто взяли и зашли. И еще как… Черные чулки на мордах… только держись. Трое прошли в зал, один остался у дверей.
– Это точно известно?
– Была камера, – пояснил Бендруп. – Может, тебе и кажется, что все произошло во времена Ганса Христиана Андерсена, но камера была.
Винтер кивнул.
– А потом все пошло наперекосяк… прямой дорогой наперекосяк, если так можно выразиться. – Он улыбнулся собственной шутке и пыхнул сигарой. – Мы поехали туда еще до того, как они вошли в банк.
– Я слышал… Как это получилось?
– Такое бывает только с идиотами или гениями. Я же сказал – ремонт хранилища… Эти кретины электрики перепутали что-то с проводами… короче, сработала тревога. Мы поднялись и поехали… Кстати, управление помещалось на том же месте, но куда там… не сравнить, что было и что есть.
Винтер кивнул. Польсен стояла, опершись на стол. За окном остановился грузовик и начал газовать по неизвестной причине. Кто-то крикнул, мотор со скрежетом заглох, и сразу стал слышен шум проходящего поезда.
– А весь персонал сидит там со своими семью миллионами в старых ассигнациях. Мы пытались им позвонить, но эти болваны не только замкнули цепь тревоги, но и одновременно повредили телефонную линию. Значит, тревога прошла, банк не отвечает… первая машина мчит по Эстергаде, останавливается у банка, и ребята попадают в разгар праздника. Даже нет… бандиты уже направляются к выходу. Сорен Кристиансен вылетает из машины и тут же получает пулю. АК-4… Сволочное оружие, рвет на части, даже если стрелок никудышный… – Бендруп посмотрел в окно и перевел взгляд на Винтера. Пососал погасшую сигару и чертыхнулся. – О… если иметь богатую фантазию, можно и сейчас увидеть следы его крови.
– Но вы тоже стреляли?
– Да… Ребята укрылись за машиной и открыли огонь. Тут как раз подоспела вторая машина с Вед Странден… Могу, если хочешь, показать тебе на месте… И они оказались у бандитов за спиной. Стрельба как на Диком Западе… Прямо «Бонни и Клайд». Ребята так потом и называли всю эту историю – случай «Бонни и Клайд». Многие называли… но не я. Дело уж больно серьезное для шуток.
– Двое бандитов убиты.
– Один умер на месте. Пуля попала в глаз… Не то чтобы у нас такие уж стрелки, но бывает. Второй еще подавал признаки жизни, но состояние было… скажем так, критическое. Мы-то думали, очухается, но нет – умер, не приходя в сознание. Врачи сказали, жировая эмболия. Знаешь, что это за штука?
– Смутно, – честно признался Винтер.
– И я не знал… теперь знаю. Кто-то старался стрелять по ногам, перебил кость. И там, где кость сломана, костный мозг попадает в кровь и закупоривает важный сосуд. Да… это было разочарование. И допросить некого.
– Остальные ведь ушли? – Винтер намеренно поставил вопросительный знак, хотя мог бы и не ставить.
– Ушли… Пара бандитов, водитель и, возможно, ребенок. За рулем была женщина. Двое инспекторов клятвенно утверждают, что, когда парни прыгали в машину, они видели детскую мордашку на полу.
– Они были совершенно уверены, – вставила Микаэла Польсен. – И в том, что за рулем была женщина, тоже.
– Бригитта Делльмар. Очевидно, ее идентифицировали уже потом.
– Ее здесь никто не знал.
– Значит, они ушли… – Винтер изо всех сил старался сохранять нейтральную интонацию.
– Это, может, и выглядит странно, – сказал Бендруп, – но представь сам – ребята из первой машины занимались Кристиансеном, они же не знали, что ему уже не поможешь. А на второй два колеса были прострелены. А когда они сообразили, что есть еще одна машина, те уже были за Лимфьорденом и растворились в трущобах в Нересундбю.
Грузовик под окном опять заурчал.
– Вот и вся история… в общих чертах… Эпилог – компания укрылась в летнем коттедже… в том же, что и до ограбления. А один из грабителей всплыл во фьорде через пару недель. С пулей в черепе… Во всяком случае, мы считаем, что это один из них. Приятель убитых… вернее, одного.
– А есть ли какая-нибудь связь с бандами байкеров? – спросил Винтер.
– Как тебе сказать… – Бендруп начал заново раскуривать сигару. Винтер терпеливо ждал. Микаэла подошла к окну – ее, очевидно, тоже раздражал звук работающего дизеля. Как только она выглянула наружу, мотор смолк. – Как тебе сказать… Тогда они только организовывались. Явились из Калифорнии, назывались «Бич бойз» или еще какое-то дерьмо… Почему-то в Дании они прижились лучше, чем в других европейских странах. В общем, пионеры движения были и тогда, и по крайней мере двое из грабителей вышли именно из этих пионеров. Это все, что мы знаем. Но то, что мы знаем, и то, что думаем, не одно и то же.
– И что же вы думаете? – спросил Винтер.
– Мы думаем… Мы думаем вот что – ограбление предназначалось для финансирования организации. Семь миллионов в семьдесят втором году – очень большая сумма. Они хотели создать сильную структуру, а для этого нужен капитал. Кстати, может, ты не знаешь – ограбление Датского банка было не единственным. И не первым, а лишь одним из нескольких. Хотя и самым крупным и самым кровавым.
– В пользу этой теории говорит и то, что одного из грабителей убили свои же, – вставила Микаэла Польсен.
– Как это?
– Его застрелили, поскольку он был больше не нужен. Звучит дико, но… чего только не насмотришься. Может, по их меркам он был слабоват, или ему не стоило доверять…
– Или не сошлись мнениями, – добавил Бендруп. – Это мог быть наемник, который и знать не знал, что у них за планы. Помочь организации – пожалуйста. А сделал свое дело… Это тоже вариант.
– Ты сказал, не сошлись мнениями, – повторил Винтер. – В каком смысле? В чем они могли не сойтись? – Его словно окатили ледяной водой.
– Я вижу, о чем ты думаешь… – кивнул Бендруп. – Неприятная мысль.
– Ты считаешь, что… женщина и ребенок тоже должны были… исчезнуть?
– Да, – сказал Бендруп. – Много об этом размышлял и исключить не могу. Или им сверху приказали избавиться от слабого звена, или что-то между ними случилось потом. Какая-то кошка пробежала. Или кто-то встал на защиту матери с ребенком. Может, конечно, все шло по плану, а может, случайно получилось так, как получилось. Только я в это не верю.
– Получилось так, как получилось… Ты имеешь в виду, что одного из них убили сами грабители?
– Да… его застрелили. Но почему именно его?
Винтер молча полез в карман за сигариллой.
– Ну хорошо, – сказал он закурив. – Они рвут когти, и это им удается. Где-то они прячутся. Вероятно, другие в организации знают, где именно, а может, и нет. Потом что-то происходит. Возможно, они решили разбежаться и уходить поодиночке, но мы исходим из того, что кого-то убили… в присутствии и с согласия остальных. Значит, остались мужчина, женщина и, видимо, девочка. Женщина шведка… Они же каким-то образом вернулись в Швецию!
– Вернулись! – с досадой сказал Бендруп. – Мы сделали все, что могли, но этого оказалось недостаточно. Скорее всего у них были контакты, и их провез какой-нибудь контрабандист.
– Такой контакт легко купить, – пожала плечами Микаэла. – Денег у них было достаточно.
– Если что-то осталось… Деньги скорее всего были уже у казначея организации.
– Но девочка… Допустим, она присутствовала при ограблении. Однако потом оказалась в больнице в Гетеборге… Кто еще уехал с ней из Дании?
– Может, и никто. Это, знаешь… вполне допустимая гипотеза. Давай представим… И женщина, и этот последний, кто с ней был… их тоже убили. Сразу после ограбления.
– Или они все же уехали в Швецию. – Микаэла, похоже, склонялась к более человечной версии.
– А этого последнего так и не удалось опознать?
– Нет. Мог быть шведом… женщина же была шведкой. И он мог быть шведом.
– А за каким… а зачем они вообще сюда приехали? Почему участвовали в этом ограблении?
– Кто их знает… Вероятно, у организации есть ячейка в Гетеборге. Но мы ничего не смогли установить точно… Только когда девчушка попала в больницу и всплыло имя Бригитты Делльмар, мы выстроили версию, что это именно их, маму с дочкой, видели в машине.
– То есть никакой связи между ней и убитыми датчанами не нашли?
– Нет… И вообще ни с кем из байкеров. Но, как говорится, любовь не знает границ. Пограничная любовь. Бывает пограничное сотрудничество, а бывает пограничная любовь. Тоже своего рода сотрудничество. А может, хотели распределить риски.
– Их искали всерьез, – сказала Микаэла. – И мужчину, и женщину.
– О ней больше никто никогда не слышал. Исчезла. У нее маленький ребенок… так что вывод напрашивается.
– А что с этим коттеджем? – спросил Винтер. – В этом, как его…
– Блокхус. Это на море, на западном побережье. В дачном поселке.
– И вы знаете точно, что они там были?
– Их видели. Несколько свидетелей. Мы, конечно, прошерстили дом, но безрезультатно…
– Намного позже ограбления, – добавила Микаэла.
– Как это?
– У них был ключ или отмычка… Они проникли в дом незаметно, никто ничего не видел. Этот коттедж выстроен на отшибе, и там постоянно никто не жил. Сейчас все по-другому, но тогда было именно так – летний коттедж на отшибе. Никаких следов они после себя не оставили. Потом приехали хозяева и продолжили ремонт – новые обои, покраска и тому подобное. И только позже кто-то из соседей при опросе вспомнил… Далеко не сразу…
– Чертовски не сразу, – пожал плечами Бендруп. – Прибрежные жители предпочитают держать язык за зубами. Все они там бандиты.
– А почему грабителей связали именно с этим коттеджем? – спросил Винтер. – Соседи же молчали.
– Они нашли кое-что. Хозяева то есть. – Бендруп встал, взял одну из папок и начал листать. – Они начали ремонтировать полы. Вскрыли черновой пол – доска отошла. Подняли – а там лежит мужская куртка. Вынули куртку – из кармана выпал лист бумаги. Что-то вроде карты… Да вот она. – Бендруп протянул Винтеру пластиковый файл.
У Винтера перехватило горло, даже затошнило слегка.
– Ты что, неважно себя чувствуешь? – встревожился Бендруп.
Винтер покачал головой. В прозрачном пластиковом конверте лежала копия той самой карты, над которой он просидел много часов, пытаясь понять, что она значит.
Те же буквы, те же линии, те же цифры.
20/5 – 16.30, 4 – 23? Л.в. – Х.Т.
– Я знаю этот рисунок… – И рассказал всю историю. Они слушали внимательно, Микаэла даже сняла пиджак.
– Ничего себе, – только и проговорила она.
– Расшифровать его мы не смогли, – сказал Бендруп, – но все равно это какой-то шаг вперед.
– А отпечатки пальцев нашли?
– Главным образом, хозяев дома и тех, кто потом хватался за бумажку… но один отпечаток совпадал с Андерсеном.
– Андерсен? – вздрогнул Винтер. – В документах нет ни слова ни о каком Андерсене.
– Да? Тогда это моя вина… В общем, того, что всплыл в Лимфьордене, звали Мёллер. И по всем документам Мёллер. Но когда мы начали допрашивать его приятелей в городе, оказалось, что у него была кличка. Андерсен. У них почти у всех клички, у бандитов.
У Винтера пересохло во рту. Он с трудом проглотил слюну. Язык стал как терка.
– Эта женщина, которую летом убили в Гетеборге… Ее фамилия Андерсен. Она взяла ее несколько лет назад. Ребенок, которого видели при ограблении, и Хелена Андерсен скорее всего одно и то же лицо.
– О Боже… – выдохнула Микаэла Польсен.
– Когда вы это узнали? – спросил Бендруп. – Имя… идентификация…
– Всего несколько дней назад. После этого все завертелось очень быстро. Разве мы вам не послали имя? Наш регистратор должен был переслать все материалы заранее.
Микаэла Польсен посмотрела на Бендрупа.
– Все как всегда, – сказал тот. – Последние три дня я был в отгуле. Вернулся сегодня утром. Все лежит у меня на столе, никто материалы не смотрел.
– Это мой грех, – повинилась Микаэла Польсен. – Я должна была тщательнее следить за почтой. – Она взглянула на Винтера. – Наверное, ты хочешь проехать в город и посмотреть на место своими глазами.
– Сначала выпьем баварского, – возразил Бендруп.
50
Они взяли по кружке «Хоф». Микаэла пила минеральную воду с лимоном. Они сидели в баре как раз напротив Датского банка на углу Эстергаде и Биспенсгаде. На пешеходной улице толпился народ. В баре, кроме них, никого не было, даже бармен исчез за стойкой, но все равно они говорили вполголоса.
– В основном шведы, – кивнул в окно Бендруп.
– Популярный город среди моих соотечественников.
Микаэла посмотрела на него – не иронизирует ли? – но Винтер с серьезной миной уставился в окно.
– Шведы ведут себя прилично… как правило, – сказал Бендруп. – У вас, конечно, странные взаимоотношения с алкоголем, но, как говорится, нет худа без добра.
– Что ты считаешь добром, Йенс?
– Швеция – замечательная страна.
– А худом?
– Слишком много шведов…
Винтер улыбнулся.
– Я приношу извинения за моего подчиненного, – сказала Микаэла Польсен.
– Ну что ты… – успокоил ее Винтер, – по-моему, очень точно подмечено.
Он опять посмотрел в окно на банк, улучив момент, когда толпа шведов, тех самых, которых слишком много, на несколько секунд поредела. Банк помещался в средневековом здании, скорее всего там когда-то была церковь, но этого никто не помнил. Датский банк занимал дом с незапамятных времен. Грубая каменная кладка, большие стрельчатые окна. Возле входа – телефонная будка.
– Интересно, сколько раз они ходили здесь и прикидывали, – произнес Винтер.
– Это могли делать и другие, – возразил Бендруп. – Или кто-то один.
– По-моему, женщина за рулем сначала попыталась свернуть на Нюторв, но улица была перекрыта, – сказала Микаэла. – Я покажу, когда выйдем.
– То есть отход через мост не был запланирован?
Она сделал неопределенный жест.
– Может быть… Мы не знаем. Я хочу сказать, что план был не идеальным. Нет… не идеальным. Но и не совсем спонтанным. Кто-то из них случайно прошел мимо, и тут его осенило: а не взять ли нам этот банк?
Банк закрылся. С ними остались два сотрудника. Улица за окном стала еще оживленнее – желающих весело провести вечер все прибывало. Датчане рассказывали и показывали, а Винтер пытался мысленно реконструировать события. Он покосился на камеры на стене и вспомнил почтовую контору в Мольнлюке. Давно это было…
Они ворвались в черных масках… как и в сотнях других подобных историй по всему миру. Вооруженное ограбление. Настоящее или поддельное оружие. Настоящие или поддельные деньги. Настоящие или притворные угрозы.
Настоящая, всерьез, гибель.
Вон там, в нескольких метрах от входа, погиб молодой парень. Кристиансен. И двое грабителей. Их имена и криминальная биография есть в материалах дела – он взял их с собой, чтобы почитать в номере.
Бендруп без устали показывал, где кто стоял, где кто упал… Винтер вдруг страшно устал и уже не в состоянии был мыслить ясно. Крошечный уголок мира, где люди умирают за деньги. Или здесь шла речь о чем-то ином? Не о деньгах? Стоял за ограблением еще какой-то замысел? Власть, контроль… террор в чистом виде?
– …на север, – услышал он слова Бендрупа и проследил взглядом за его жестом.
Бендруп показывал на копию английского паба на той стороне улицы.
– Пытались организовать погоню, но это я уже говорил… Уже темнело, это ведь тоже было в октябре…
Винтеру захотелось поскорее вернуться в отель и поспать хотя бы час. А потом поработать. Или сначала поесть. Он чувствовал потребность остаться одному.
Над площадью черным облаком пролетела большая стая ласточек, и сразу стало еще темнее. Зажглись уличные фонари и неоновая реклама. Напротив в доме, похожем на утюг, разместился «Бургер кинг». Витрины его сияли, освещая мрачное здание Торгового банка. У входа два парня жевали гамбургеры. То и дело проезжали автобусы.
– Ну вот… – сказал Бендруп. – Что тебе еще показать? Я имею в виду, что ты хочешь посмотреть прямо сейчас?
– Сейчас – ничего, – ответил Винтер. – Спасибо вам большое за помощь.
– Чистый эгоизм, – усмехнулся Бендруп. – Ты раскроешь преступление, а мы будем пожинать плоды.
– Само собой, – кисло произнес Винтер. Его начинала утомлять болтовня Бендрупа.
– Пытаемся работать профессионально, – сказала Микаэла Польсен. – Тебя подвезти до отеля?
– Я бы с удовольствием прошелся. Здесь ведь недалеко?
– Какое там далеко… Пойдешь по этой улице до привокзальной площади. Площади Кеннеди. Там и отель.
Они вышли из банка, и Винтер отсалютовал коллегам.
– Завтра появлюсь, – заверил он на прощание.
Микаэла тоже помахала ему рукой. Бендруп сказал «farewell»34
и двинулся к машине.
Винтер задремал, но его разбудил шум машин за окном. «Скоро перестанешь замечать, – сказала Микаэла. – Люди же живут рядом с железной дорогой». А тут и то и другое – и железная дорога, и машины. Он встал и подошел к окну. В номере было темно. Площадь Кеннеди представляла собой освещенный прямоугольник. Около вокзала стояли два мотоцикла, умчавшиеся, едва он поглядел на площадь. Словно только и ждали, когда в окне появится его силуэт.
Он услышал девичьи голоса. Три девчонки втиснулись в телефонную будку и с кем-то разговаривали, выхватывая друг у друга трубку. Наверняка с парнями, иначе с чего бы им так хихикать.
К остановке напротив то и дело подъезжали автобусы. Из дверей бара «Майорка» вышел, покачиваясь, высокий парень, но на смену ему тут же вошли двое других.
Винтер задернул шторы и разделся, побросав одежду на пол.
Он долго стоял под душем, подставив лицо острым теплым струям.
Выйдя из ванной, Винтер опять раздвинул шторы и открыл окно. Вдохнул прохладный осенний воздух, вернулся в комнату, достал из портфеля ноутбук и поставил на письменный стол.
«Сначала надо поесть», – решил он и отдернул нависший уже над клавишей «он офф» палец. Двух сосисок и двух кружек пива за весь день явно недостаточно.
Он привел себя в порядок, надел черные ботинки, снял с вешалки коричневый шерстяной пиджак. Но перед тем как все это проделать, позвонил Рингмару.
Винтер заказал бифштекс с жареной картошкой и салат. Бродить по городу и изучать вывешенные на улицу меню гурме-ресторанов ему не хотелось.
Он прошел по бульвару, свернул, не доходя до банка, налево и зашел в первый же ресторан под названием «Йенсен Бефхус». Его посадили за свободный стол. Официантка внимательно на него посмотрела и спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Он заказал бокал вина и бутылку «Рамлёсы», пробежал глазами меню и попросил принести бифштекс. Рыбных блюд не было.
Ресторан постепенно наполнялся. Винтер ждал заказ и наблюдал за новыми и новыми гостями – парами и компаниями. «А я сижу один как дурак…» И в тот момент, когда ему в голову пришла эта горькая мысль, официантка принесла вино и воду и спросила, все ли у него в порядке. «Зависит от того, что ты имеешь в виду», – подумал Винтер, но вслух сказал:
– Спасибо, в порядке.
В ресторане пахло жареным на углях мясом и вином. Помимо зала, здесь было несколько кабинетов. Рядом с ним, держась за руки, сидела молодая пара. Через проход заказывала ужин семья шведов. Дети то и дело бегали к стойке, чтобы самим выбрать мороженое. Маленькая девочка споткнулась, и порция ванильного мороженого приземлилась точно на ботинок Винтера как раз в ту секунду, когда он собирался прикурить сигариллу. Девочка заплакала и показала подбежавшей матери на ботинок. Женщина хотела что-то сказать, но Винтера внезапно разобрал смех, незажженная сигарилла выпала изо рта и упала в мороженое. Смех перешел в хохот. Это было и вправду смешно – столько происшествий в такой короткий отрезок времени.
– Извините. – Официантка принесла чистое махровое полотенце. – Дети просто с ума сходят, когда дело доходит до мороженого. Надо бы нам отменить это самообслуживание…
– Все в порядке, – сказал Винтер, отсмеявшись, и вытер мороженое с ботинка. – Блестит еще лучше, чем раньше.
– В качестве компенсации мы приглашаем вас что-нибудь выбрать.
– Спасибо, все и так прекрасно…
– Что-нибудь к кофе?
– И к мороженому, – пошутил Винтер, и она засмеялась. У нее оказался очень красивый, мелодичный смех.
Он выпил кофе. Хотел заказать коньяк, но раздумал. Официантка все время выказывала признаки повышенного внимания и, похоже, огорчилась, когда он ушел. Около тридцати. Миловидная, по-датски светлые, песочного цвета, волосы.
В центре по-прежнему толпился народ. Винтер пошел назад по бульвару. У вокзала людей стало поменьше. Вечер был настолько теплый, что он расстегнул пиджак.
У кафе «Бульвар» напротив отеля он заметил двоих мужчин. При его приближении они зашли в помещение. Окна были открыты, и до него доносился полупьяный гомон посетителей. Винтер пересек улицу. Один из двоих показался в окне кафе. Винтер закурил сигариллу, что позволило ему еще раз украдкой посмотреть на окно – мужчина по-прежнему выглядывал из-за шторы.
Только этого не хватало, подумал Винтер. Это же те самые, я их видел у Торгового банка с гамбургерами. Город не так велик, но все же… Он открыл машину и сделал вид, будто ищет что-то в бардачке. Мужчина так и стоял в окне, слегка переместившись, чтобы лучше видеть.
Винтер запер машину, обогнул угол, зашел в отель и взял ключ. Лифт где-то застрял. Он взбежал по лестнице и подождал немного перед дверью, пока сработает реле времени и свет в коридоре автоматически погаснет. Приоткрыл дверь и нырнул в темноту. Номер таинственно серебрился в слабом уличном освещении. Он на четвереньках прополз к окну и медленно встал, скрываясь за шторой. Окна кафе «Бульвар» отсюда не видны. Из кафе «Майорка» вышел, качаясь, пьяный тип и что-то заорал. К нему тут же подошел приятель-алкаш и тоже что-то крикнул по-датски.
Наконец справа возникло какое-то движение. Винтер отступил в глубь комнаты, не отрывая глаз от двоих мужчин, переходящих площадь. Он был совершенно уверен – это те же самые люди. Наблюдательность ему никогда не изменяла. Это часть его работы. Более того – именно благодаря обостренной наблюдательности он делал свое дело хорошо.
Проходя мимо, мужчины подняли головы и посмотрели на его окно. «Они не могут меня видеть», – подумал он. Один из них так и шел, задрав голову, и Винтер не шевелился.
Потом они исчезли.
Пойти, что ли, за ними? Ничего глупее и придумать нельзя. Они же не знают, что я их вычислил. А может, это случайность. Или естественный интерес к приехавшему из Швеции полицейскому комиссару… инспектору.
51
Винтер проснулся от чудовищного шума. Он спал как убитый – без снов, без пробуждений, – вчерашняя усталость давала о себе знать. Было еще рано, в номере только начинало светлеть. Он полежал пару минут, приходя в себя и гадая, что это за шум. Потом встал и почувствовал, что даже пол под ним вибрирует. Что же это может быть? Утренняя разминка байкеров? Непохоже… Он посмотрел на часы – половина седьмого, почему-то не прозвонил будильник… А тот тут же и прозвонил. Он подошел к окну. Рядом с телефонным киоском стоял грузовик, от которого тянулся шланг в канализационный колодец. Конечно, подумал он, не успеешь в кои-то веки поселиться в их отеле, как они ни свет ни заря начинают отсасывать ил из канализационных труб. Черт с ними, все равно пора вставать.
Грязное стальное небо. Автобусы подходят один за другим и увозят куда-то несчастных, невыспавшихся пассажиров. Двое солдат, как и вчера, неподвижно стоят у парковки. «Значит, вчера они охраняли не мою машину, – мысленно улыбнулся он. – Должно быть, здесь у них постоянный пост».
Ассенизаторы начали дергать какие-то рычаги, шум прекратился, шланг втянулся в машину, и они пошли завтракать. Сразу, словно кто-то нажал на кнопку, включилась негромкая симфония пробуждающегося города.
Коридоры в «Парк-отеле» были устланы красными коврами с монограммами. Лестницы скрипели. Радом с его номером висели картины Элин Херте Йесперсен, написанные в 1918 и 1919 годах. Пейзажи в минорных, коричнево-золотистых тонах. Заброшенные церкви, засохшие деревья… Как тут не задуматься о бессмысленности жизни? Он походил от картины к картине, безуспешно пытаясь найти хоть одно живое существо. Полуразрушенные дома и мертвая природа. «Никогда не видел более мрачной живописи, – подумал он и улыбнулся. – Интересно, почему хозяева решили повесить именно эти мизантропические полотна?» Но было здесь что-то симпатичное… Во всяком случае, отсутствовали равнодушие и стремление угодить случайным гостям. И одно это опровергало тезис насчет бессмыслицы бытия. «Смысл жизни в том, что мы должны умереть», – сказал он как-то Ангеле, и она очень огорчилась. Надо будет вечером ей позвонить, а сейчас – время morgenmad, утреннего приема пищи… Что ж, вполне рациональное название завтрака.
Молодой полицейский проводил Винтера в отведенный ему кабинет, и почти тут же появилась Микаэла Польсен.
– За мной слежка, – первым делом сообщил Винтер.
– Ничего удивительного, – сказала Микаэла Польсен. Винтер отметил, что она даже не спросила, уверен ли он, что его пасут. – Твой приезд ни для кого не секрет.
– Это что, всегда так?
– Вообще говоря, нет… но в твоем случае… Все-таки полицейский комиссар из Швеции.
– То есть кто-то знает, что я приехал?
– Так или иначе – незнакомая физиономия. Но я почти уверена, что они в курсе, кто ты такой.
– Кто – они?
– Сразу не скажу. Должна поглядеть своими глазами.
– Тогда приглашаю вечером погулять по городу и поужинать, – улыбнулся Винтер. – Будет возможность покоситься через плечо.
– Договорились. Только после восьми.
– Значит, ты полагаешь, что кто-то из байкерских организаций получил из Швеции сообщение?
– Или забил тревогу.
– Да… тревогу. Это уже свидетельствует о многом.
– Ты должен понимать, что эти банды… эти организации, о которых мы говорим, отличаются повышенной нервозностью. Некоторые романтики предпочитают слово «субкультура». В частности, наши датские криминалисты.
– И еще одно… этот Андерсен. Или Мёллер, тот, которого скорее всего убили свои.
– Ким Мёллер.
– Будем называть его Ким Андерсен. Я читал о нем вчера и никак не мог понять – он словно бы… байкер поневоле. Впрочем, там не так много о нем.
– Он и нам до этого не был известен.
– Первое знакомство?
– Первое и последнее.
– Ты говоришь об ограблениях банков?
– Да… вообще о серьезных преступлениях.
– Его родители не особенно разговорчивы, судя по всему…
– Запуганы до полусмерти. Даже не до полусмерти, а в буквальном смысле до смерти – отец умер через два месяца. Сказали, сердце… но вполне могло быть и не сердце.
– А мать жива?
– Жива… – Микаэла Польсен внимательно посмотрела на Винтера. – Ты хочешь ее допросить еще раз?
– Неплохо бы… хотя я и не имею права. Но разве это не разумно? Если есть какая-то связь…
– …со шведским убийством? С убийством Хелены Андерсен? Да… конечно. Честно говоря, я и сама вчера об этом подумала. И проснулась с той же мыслью.
– А где она?
– Скорее всего дома. Она не такая уж старая, около семидесяти. Сыну и тридцати не было, когда его убили.
– И ты готова организовать такой разговор?
– Попробовать можно… Но если она откажется, придется обращаться к судье.
– Попытайся… Мы бы подъехали к ней домой.
Микаэла Польсен вышла и вернулась через несколько минут.
– Никто не берет трубку. И автоответчика нет.
– Но адрес-то есть?
– Адрес есть… но не думаю, что это поможет. Если мы появимся просто так, без предупреждения… Если она тогда была перепугана, то сейчас и подавно. Будет все отрицать, как и раньше. Мы не раз пытались наладить с ней контакт – пустое.
– Хочешь сказать, что эти… за ней приглядывают?
– Не исключено. Думаю, да. Приглядывают.
Винтер остался один. Достал из портфеля копию таинственной записки, которую впервые увидел на столе у Бейера, и сравнил ее с полученной у датчан. Все то же самое, только почерк другой. Стрелки и линии повторяют друг друга. Больше всего похоже на карту… Слева наверху кружочек… возможно, помечен какой-то дом. Буквы и цифры… условленное время – да, скорее всего… а дальше? Количество? Чего? Людей? Денег? И того и другого? Сокращенное до инициалов название места? Его охватило непонятное возбуждение, чувство, что он понемногу приближается к разгадке. Что-то движется вперед, становится яснее, и есть надежда, что прояснится окончательно. Он пытался совершить путешествие в прошлое, чтобы вернуться в настоящее с новыми знаниями. На столе перед ним в памяти компьютера хранились фрагменты искомого ответа. «Вернусь домой, – подумал Винтер, – и тут же засяду за работу. Все документы, вещественные доказательства, все имеющее хоть какое-то отношение к делу надо просмотреть медленно и внимательно, с восемнадцатого августа и до сегодняшнего дня.» Он долго разглядывал бликующий ламинированный портрет Кима Андерсена. Нет, не с восемнадцатого августа, а со второго октября тысяча девятьсот семьдесят второго года – и до сегодняшнего дня. Живое молодое лицо… Винтеру показалось, будто на портрете Андерсен чем-то озабочен, что-то его угнетает, но это наверняка потому, что он, Винтер, уже знает ответ. Снимок сделан за год до его гибели. Он был членом организации – в большей или меньшей степени. «Харлей-дэвидсон», семьсот пятьдесят кубиков. Темные глаза, на подбородок слева падает тень, отчего лицо кажется неопределенным. Он продолжал рассматривать снимок, но так и не нашел четкого и недвусмысленного сходства с Хеленой Андерсен, хотя на фотографии он был примерно в том же возрасте, что и она.
Он проехал через мост и свернул на Вестербругаде. Они удирали тем же маршрутом. Бригитта за рулем, Хелена сзади, может быть, лежит на полу. Или кто-то ее держит. Можно себе представить, как она была напугана… А мать? Знала ли она, куда едет? Если верить Бендрупу, какие-то поздние свидетели видели некий мчащийся на большой скорости «фиат». Где-то здесь, в районе многоэтажных домов. Потом шли виллы из серого камня.
Винтер регулярно поглядывал в зеркало заднего вида – по многим причинам. Когда он выехал из города, движение стало пореже. Пейзаж был совершенно плоским. Дул довольно сильный ветер. Освещение изменилось, чувствовалось незримое присутствие близкого моря. От шоссе то и дело ответвлялись снабженные указателями узкие дороги, обсаженные по обочинам старыми липами. Наверное, эти похожие на аллеи дорожки проложили еще до войны. Сейчас так не строят – слишком велик риск налететь на дерево. Одна из таких аллей шла параллельно шоссе справа от него, примерно в трехстах метрах, и Винтеру показалось, что он заметил там какое-то движение. Выглянуло солнце. Он один на дороге – встречных машин нет, сзади пусто. Он опять поглядел направо – и сомнений не осталось. Время от времени в просветах между деревьями бликовали хромированные детали двух мотоциклов. Они шли параллельно с ним, не отставая, но и не обгоняя.
Внезапно аллея кончилась, словно художнику надоело писать бесконечный ряд деревьев, и он оторвал кисть от холста. Мотоциклы тоже исчезли. Винтер проехал еще с полкилометра, поглядывая направо. Никого. Он резко затормозил, свернул на парковку и, не выключая двигатель, поставил машину так, чтобы можно было наблюдать за аллеей в зеркало. Они не стали выезжать на открытое пространство. Деревья на обочине кончились, и они остановились. Значит, местность им знакома. Может, они даже не поняли, что я их заметил. Может, это были не они. Надо сохранять спокойствие и ясную голову.
Он выехал с парковки и свернул по указателю в Блокхус.
Курортный поселок сейчас, не в сезон, выглядел обычной деревней. Чем ближе к морю, тем больше пустующих домов. Людей нет.
Он свернул направо и остановился в двухстах метрах от отеля «Белльвью», деревянного строения с большими сверкающими окнами, еле заметно вибрирующими под ветром, задувающим с моря из-за песчаных дюн. Балконы пусты, жизнь, очевидно, замерла в ожидании следующего сезона.
Винтер достал из кармана бумагу и начал читать.
Их видели на дороге, проложенной между дюнами. Вот она, эта дорога. Все как тогда.
Он вышел из машины. Ветер был еще сильнее, чем казалось. Сюда наметало песок с пляжа, и он лежал у домов небольшими сугробами, напоминая желтоватый снег. В витринах закрытых магазинов на вешалках висели платья с бессильно свисающими рукавами.
Город привидений.
Ни единого человека. Не успел он это подумать, как откуда ни возьмись появилась машина, проехала мимо него и исчезла между дюнами. Он пошел по этой дороге в песках. Через несколько сотен метров она вышла к морю и раздвоилась – одна повернула на запад, другая на восток, обе уходят в бесконечность. Тут и там припаркованы машины. Тяжело и ритмично дышит прибой – кроме легкого подвывания ветра, единственный звук на всю округу. Он прочитал указатель: на запад до Редхуса – шесть километров, до Сальтума на востоке – пять. Дорога проложена по берегу. Туда они и поехали. Или кто-то из них… Вой ветра, шум моря, насмерть перепуганный ребенок.
Какая-то компания развлекается. Запускают бумажных змеев. Винтер подошел ближе к воде. Волны выше человеческого роста. Он поднял мокрый холодный камень и швырнул в море. Камень исчез в белоснежной пене.
«Десять тысяч, – подумал Винтер, – десять тысяч лет море трудилось, чтобы обточить этот камень и принести в дар человечеству, а я взял и швырнул его назад. Что я наделал…»
Центральная площадь в Блокхусе была отстроена заново. Два пустых бара с темными окнами. Открытый магазин одежды – платья и куртки, выставленные наружу, то и дело надувались ветром и казались вдвое больше. Странно, не слышно и не видно чаек. Наверное, боятся этих пугал на вешалках.
Дом стоял позади площади, на третьем по счету проселке, ведущем к морю. Он больше походил на временное жилище – серая, местами облупившаяся штукатурка в пятнах влаги, покосившиеся ставни. С задней стороны Винтер обнаружил пристройку, там скорее всего помещалась еще одна комната. Пристройка, по-видимому, сделана одновременно с домом. Забора нет. Ржавая газонокосилка посередине заросшего газона, будто кого-то позвали, он отвлекся и так и не вернулся к работе. К стене прислонен черный велосипед, шины не накачаны. На соседнем участке сушится белье – кто-то живет. Винтер поднял голову. Дымовая труба когда-то была белой. Он вспомнил безнадежные пейзажи Элин Херте Йесперсен в отеле.
Значит, здесь. Они скрывались в этом самом месте. Хелена была тут – он почему-то думал только о маленькой Хелене. И кто-то еще. Может быть, мать или отец… а может, и нет. Ким Андерсен. Отец? Чти отца своего, который на небесах…
А убили его тоже здесь?
По пути в Ольборг он размышлял, что могли тогда сделать датчане. Криминалисты нашли только отпечатки Хелены, если не считать владельцев дома. В доме был сделан ремонт… В это трудно поверить, но они поклеили новые обои… Он подумал про отпечатки пальцев. Обои… Сколько раз с тех пор они меняли обои? Интересно, как криминалисты искали отпечатки – срывали новые обои, чтобы добраться до старых? Надо спросить Микаэлу. В материалах об этом ни слова. Наверное, так и сделали…
Ему хотелось бы осмотреть дом изнутри, но для этого нужно разрешение судьи. Дом трижды менял владельцев. Он доехал до начала аллеи – там никого не было. Садящееся солнце покрыло плоский пейзаж ослепительным сусальным золотом, свет стал таким резким, что Винтер надел темные очки.
Он подъехал к полицейскому управлению, которое все больше напоминало ему космический корабль, совершивший посадку в веселой стране Дания.
Микаэла Польсен была еще на работе, сидела за компьютером.
– Беате Мёллер не хочет ни с кем разговаривать, – сказала она, сохранила какой-то текст и подняла глаза от дисплея.
– Речь идет о простой беседе…
– Сказать по правде, она меня просто послала подальше… не особенно грубо, но смысл был именно такой.
– Так…
– Ее сын никакого зла никому не причинял. Зло причинили только ему – так она сформулировала.
– А мы ведь стремимся узнать, кто и почему причинил ему зло.
– Это я и пыталась ей сказать.
– Может, мне попробовать?
– Она наверняка знает, что у тебя нет на это права… Впрочем, это не важно. Она просто не решается.
– Боится?
– Думаю, да.
– Все еще? Через двадцать пять лет?
– Может быть, заново.
– А где она живет?
– А что? Ты ведь не собираешься совершить какую-нибудь глупость?
– На службе? Никогда в жизни.
Оба засмеялись.
– Хочешь сказать, что ты здесь не на службе, а в качестве… наблюдателя?
– Это твое толкование. Кстати, я видел пару байкеров на параллельной аллее, когда ехал в Блокхус.
– Опять слежка?
– Не уверен… они прятались за деревьями. Не знаю, связано ли это с моим появлением.
– Они обожают природу, – сказала Микаэла Польсен. – Это как бы часть их «субкультуры». – Она изобразила пальцами кавычки.
Винтер задал вопросы, возникшие у него по пути назад. Микаэла внимательно выслушала.
– Не знаю, кто сейчас владелец дома, но это легко установить. Если у нас будет убедительная мотивировка, можем получить ордер на обыск от судьи в Йорринге. Что касается отпечатков, все лежит у тебя на столе. Я уверена, что криминалисты работали добросовестно.
– И под новыми обоями смотрели?
– Точно не знаю. Можем проверить в Копенгагене, в Центральном бюро идентификации личности.
– Хорошо… а у вас большой отдел криминалистики?
– А почему ты спрашиваешь? Не веришь, что они справляются с работой?
– Ну что ты… просто интересно.
– Ты прав… иногда не справляются. Не успевают. Одиннадцать криминалистов на весь Северный Юланд, аж до Орхуса. Их шеф, инспектор… по-вашему, комиссар, Петер Бендтсен не упускает случая об этом напомнить. Но работают они хорошо. Свои фотографы… А если надо, приезжают специалисты из Копенгагена. Сложные анализы посылаем в центральную лабораторию.
На столе зазвонил телефон. Начальник уголовного розыска Микаэла Польсен сняла трубку.
– Это тебя, – сказала она. – Из Швеции.
52
Поначалу Винтер слышал только летящее через пролив Каттегат дыхание Бертиля Рингмара. В трубке что-то потрескивало. Он тут же представил себе, как гудят и колеблются под ветром телефонные провода.
– Винтер.
– Привет, Эрик. Твой мобильник не отвечает.
Микаэла Польсен вопросительно посмотрела на него, показала на коридор и вышла, деликатно предоставив свой кабинет шведскому комиссару.
Винтер вытащил из кармана телефон.
– Выглядит совершенно нормально.
– Речь не о том, как он выглядит. Он не отвечает, вот что главное.
– Значит, что-то не так. – Он поискал в меню «входящие звонки» – пусто. С тех пор как он в Дании, ни одного звонка. – Похоже, не работает. Аккумулятор сел… или кто его знает…
– Все может быть… Я тебя нашел, и слава Богу. Мы не обнаружили здесь никакого подходящего Мёллера. Пока. Но я звоню не поэтому.
– Слушаю.
– Последние сутки мы только и фильтруем звонки насчет девочки… И есть пара очень интересных. Водитель автобуса совершенно уверен, что вез эту девчушку.
– Одну?
– Говорит, с какой-то женщиной. Я пока общался с ним только по телефону. Он скоро подъедет.
– Очень хорошо… если ему можно верить. Это не так просто – опознать пассажиров, тем более с таким опозданием.
– Он читал наши объявления, но, говорит, сразу не сообразил. Не сумел сложить два и два, говорит.
– Когда это было?
– Когда он сообразил?
– Когда видел девочку?
На линии опять появились помехи.
– По дороге попробует вспомнить точно… Сейчас, наверное, как раз и пробует. Сказал, что посмотрит журнал поездок, но, говорит, это не так легко. Давно было.
– Как давно?
– Несколько месяцев. Может, сразу после убийства.
– Или до.
– Что?
– Нет… ничего. Поговорим, когда приеду.
– А когда ты приедешь?
– Думаю, завтра к вечеру. Собственно, надо было бы задержаться, но, наверное, придется съездить еще раз.
– Что-нибудь проклевывается?
– Пока не знаю… Но какие-то ответы здесь точно есть. Что-то… В общем, надо подумать.
– Подумать никогда не мешает.
– Кстати, местная организация байкеров почему-то заинтересовалась моим приездом.
– Они тебя пасут?
– Возможно… или просто намекают: мы про тебя знаем, берегись. Уж очень неуклюже. Или неумело.
– Мы работаем над версией с байкерами.
– Что еще нового?
– Хальдерс и Анета закончили с машинами на «Н». Сижу с протоколами. Небольшие, понятно, но сто двадцать четыре штуки! Сто двадцать четыре! Можешь вообразить, какую они работу проделали?
– Никаких хай-лайтов?35
– У Хальдерса было что-то… Нет, это, кажется, в деле о перестрелке… В общем, пока не знаю. Еще не все успел прочитать. И не уверен, что успею, – народ так и валит со своими сигналами. Сам прочитаешь. Это вообще-то твоя работа. Хватит жрать датские сандвичи.
– Ни одного пока не съел.
– Так вот почему ты решил задержаться!
– Пока, дядюшка, – улыбнулся Винтер и повесил трубку.
Молодая миниатюрная девушка в полицейской форме проводила его к выходу. Откуда-то доносились невнятные крики.
– Там приемник для алкашей, – ответила она на его молчаливый вопрос.
– Не пустует, – сказал Винтер.
Она посмотрела на него снизу вверх.
– Всегда битком. А что делать? Люди звонят, жалуются, вот мы и вынуждены подбирать буянов по трактирам.
– Народ любит пить в компании. В поисках единомышленников.
– Здесь у нас одни единомышленники.
Он вышел на улицу. Было уже совсем темно, почти ночь. Он направился в отель. Его обгоняли машины и велосипедисты. В табачном киоске висел таблоид:
ВООРУЖЕННЫЙ НОЖОМ МАНЬЯК УСТРОИЛ КРОВАВУЮ БАНЮ В БОРДЕЛЕ.
Он подошел к отелю. Постоял мгновение у крыльца. Идти в номер не хотелось. Он свернул на Бульвар. В окне кафе «Бульвар» сегодня никого не было. По выщербленной каменной лестнице Винтер спустился в пивной зал, открыл дверь и чуть не отшатнулся: в лицо ударила густая волна табачного дыма, смешанного с запахом пива. Пивной зал состоял из двух больших комнат. Он нашел место у захватанного жирными пальцами окна. Отсюда виден фасад его отеля. В другой комнате помещался бар. Несколько парней у стойки пели бесконечную песню про веру, надежду, любовь и благотворное влияние выпивки на все вышеперечисленное. Официантка в белой блузке и черной юбке сидела за столиком и спокойно ужинала. Увидев Винтера она привстала, взяла с колен салфетку и вытерла рот. Певцы у стойки, как по команде, тоже посмотрели на него, но тут же отвернулись. Официантка подошла к столу, и он заказал «Хоф». Она достала бутылку из холодильника позади стойки, по пути откупорила ее и принесла Винтеру, накрыв высоким пивным бокалом. Он заплатил – по сравнению со Швецией было очень дешево. Подождал, пока она опять займется едой, хотел налить пиво в бокал, но обнаружил неприятное сходство с залапанным окном и стал пить из горлышка, как настоящий датчанин. Он и не думал, что ему так хочется пить.
Окно, в котором маячил вчерашний наблюдатель, находилось в нескольких метрах от него, ближе к стойке. Сейчас там никого не было. Лишь официантка, не обращая никакого внимания на песенный ансамбль, спокойно доедала свой ужин. Странное зрелище, подумал Винтер. Напоминает театр абсурда. Или сон.
В противоположном конце пивной сидел тип в коричневом плаще, перед ним стояли бокал пива и бутылка аквавита. Он сидел неподвижно, как статуя, уставясь на свое богатство, лишь время от времени наливал рюмку водки и выпивал. Уши его постепенно наливались рубиновым свечением. Профессионал. Официантка доела свой ужин и, не спрашивая, принесла ему очередную бутылку пива. Насколько Винтер мог видеть, тот ее ни о чем не просил.
Он допил «Хоф» и вышел на улицу. Никто даже не поглядел ему вслед.
Микаэла Польсен позвонила в начале девятого. Он спустился по лестнице, бросив взгляд на мрачную коридорную живопись.
Микаэла была в прямой блузе и прямых темных брюках, волосы забраны в конский хвост. На этот раз она показалась ему еще моложе. В ресторане ужинала компания шведов – до Винтера донеслись звуки родной речи.
– В городе и правда полно шведов. Многие, похоже, здесь и живут.
– Хотела бы я знать, что их привлекает, – сказала Микаэла и окинула взглядом интерьер девятнадцатого века. – А теперь пора окунуться в действительность.
Они пошли по Бульвару, который вскоре сменил название и стал называться Эстергаде. Везде было много гуляющих. Слышались звуки шведской и немецкой речи. Уличный трубадур страстно пел что-то о вечной юности.
Ветер не унимался, у Винтера даже заболели уши.
Они дошли до перекрестка с Биспенсгаде.
– Знаешь, в этом месте мне всегда не по себе.
– Могу понять.
– На этой работе вообще часто бывает не по себе.
– Тоже могу понять.
– А теперь смотри перед собой, пока я трещу, – сказала она с той же задумчивой интонацией. – У книжного развала стоит парень, и мы его интересуем явно больше, чем книги.
Винтер с трудом удержался, чтобы не повернуть голову, и зафиксировал взгляд на темном фасаде Датского банка – от соблазна. Они стояли спиной к кафе с громким названием «Ла Скала». Народ обтекал их с обеих сторон.
– Он тебе знаком? – спросил Винтер.
– Отсюда не пойму… вообще говоря, вряд ли. Они не настолько глупы, чтобы послать пасти тебя какую-нибудь местную знаменитость. Они же знают, что я могу быть рядом.
– Судя по всему, у них есть из кого выбирать.
– И все время вербуют новых. Не глазей в одну точку. Посмотри теперь направо.
Они прошли несколько шагов и стали разглядывать здание Торгового банка. Эрик Винтер и Микаэла Польсон. Страстные любители банковской архитектуры.
– И продолжим нашу непринужденную беседу. О чем мы говорили?
– Мы непринужденно говорили о том, что на нашей работе часто бывает не по себе…
Микаэла помолчала.
– Сообщаю, что тип у книжного пошел своей дорогой, – наконец сказала она. – Тебе не надо смотреть в ту сторону, но мы можем двигаться дальше. У меня уже ноги затекли.
Они миновали книжный развал. Голые манекены в магазине одежды уставились на них стеклянными глазами. Винтер обратил внимание, что на книжном прилавке рекламировали какой-то новый шведский бестселлер.
– Он читает либо Иба Микаеля, либо Сюзанн Бреггер, – сказала Микаэла.
– А почему не обоих?
– А ты что читаешь?
– Главным образом протоколы следствия. К сожалению.
– Вот именно. К сожалению, следствием часто все и ограничивается.
– На этот раз все будет по-другому, – пообещал Винтер.
Они пошли дальше по Биспенсгаде к веселому кварталу. Там было столько народу, перетекающего из одного бара в другой, что приходилось протискиваться. Со всех сторон слышалась музыка. Винтер вспомнил праздник города в Гетеборге. Та же агрессивная эманация толпы, то же состояние – смесь страха и жажды приключений.
– Можем присесть где-нибудь, – сказала Микаэла. – Мы же уже выяснили, что нас пасут.
– Так и сделаем.
– На следующей улице есть приличное кафе. Или потолкаемся здесь?
– Лучше потолкаемся.
– Он шел за нами несколько минут.
– Здорово это у тебя получается.
– В Дании это необходимо. Жизненно важно, если хочешь.
Винтер вовсе не был уверен, что она шутит.
– Он здесь, – сказала Микаэла, не поворачивая головы.
– Тогда придется искать столик на троих.
Она засмеялась.
Винтер огляделся. Не меньше двух десятков заведений сияли яростным неоновым светом. «Жираф», «Фру Йенсен», «Жюль Верн», «Дух Америки»…
Они свернули на Сидегаден. Заведение называлось «Ночь принадлежит нам». Микаэла заказала две бутылки «Хоф». Они протиснулись к стойке. В динамиках громыхала музыка.
– «Клэш», – сказал Винтер. – «London Calling».
– Я и не знала, что ты увлекаешься роком, – удивилась Микаэла. – Вообще-то ты и выглядишь как руководитель рок-группы. Я по части рока человек темный.
Винтер не успел ответить.
– Он прошел мимо нас, а сейчас опять сюда направляется.
Винтер поднес бутылку ко рту и оглянулся, но ничего, кроме праздношатающихся толп, не увидел.
– Я его не знаю, – сказала Микаэла, – но одно несомненно: этот сукин сын за нами следит.
– И какие выводы?
– Ты должен быть польщен. А вообще-то это серьезно. По-видимому, твой приезд каким-то образом поднял старую пыль.
– Как это понимать? Мы к чему-то приближаемся?
– Похоже на то… Меня это и пугает, и радует.
– Осталось найти последнего участника посещения банка.
– Ты думаешь, он жив?
– Да. Это он убил и отца Хелены, и Хелену Андерсен.
Микаэла внимательно посмотрела на него и покачала в руке недопитую бутылку пива.
– Хелену Андерсен? Через двадцать пять лет? Почему?
– Вот это я и хочу узнать. Затем и приехал.
– Он мог убить ее еще тогда, не откладывая…
– Очевидно, не мог. Скорее всего собирался, но что-то помешало… или кто-то. Может быть, ему помешал Ким Андерсен.
– А что стало с матерью? С Бригиттой?
– И ее он убил тоже, – твердо сказал Винтер. – Он убил и Бригитту Делльмар, и Кима Андерсена.
– А зачем убивать Хелену через столько лет?
– Вот это я и хочу понять… Что-то случилось. Она что-то узнала… узнала, кто убил ее родителей. И он узнал, что она узнала… В общем, это он. Единственный убийца, которого я ищу.
– И опять ребенок… Жуткая история. – Микаэла поставила бутылку на стойку. – И версия твоя вполне вероятна… Вопрос только, замешаны ли наши байкеры. Косвенно, конечно, замешаны, но напрямую… не знаю.
– Посмотри на нашего опекуна.
– Они наверняка в курсе… Вопрос только в том, было ли их пятеро с самого начала.
– Шестеро, – поправил Винтер. – Не забывай ребенка. Хелену.
– И где твой убийца? Тоже поехал в Швецию? Или остался в Дании? Может быть, здесь, в Ольборге?
– Он только что прошел мимо по улице, – сказал Винтер. – Шучу. Откуда мне знать… Но августовское убийство в Гетеборге… Может, он и не живет постоянно в Швеции, но в августе там был.
– Если это он.
Винтер молча кивнул.
– Могу предложить другую версию… Один из шестерых выжил… но этот один – женщина. Бригитта.
Винтер опять кивнул.
– Ты побледнел, – сказала она. – И я, наверное, не румянее тебя. Эта версия еще страшней.
– То есть она убила собственную дочь?
– Может, у нее не было выбора. Или не знала, что это ее дочь… Тебе не хуже меня известно, что мы сейчас заглядываем в мир, непостижимый для нормальных людей.
– Это часть нашей работы… той самой, от которой то и дело становится не по себе.
– Но моя версия тоже всего-навсего версия.
Винтер дошел до Бульвара и осмотрелся.
Никого. На улице никого, в окне кафе «Бульвар» никого. То же пьяное шевеление у дверей бара «Майорка».
Он поступил как и накануне – дождался, пока сработает реле в коридоре, проскользнул в темный номер и подкрался к окну.
Через несколько секунд по улице проследовал вчерашний тип.
И в то же мгновение в кармане заверещал мобильный. Винтер сам не знал, зачем таскает его с собой – он был убежден, что телефон не работает. Достал его и посмотрел на дисплей – номер Ангелы.
– Это я, – сказала она.
– Ты уже звонила?
– Нет… а почему ты спрашиваешь?
– У меня мобильный не работал.
– Может, твой абонемент не распространяется на другие страны? Как это называется… роуминг?
– Не знаю…
– Но я же звоню. Как ты там? Как там в Ольборге?
Что на это ответить?
– Кровь леденеет, – сказал он.
53
Его разбудило щелканье дождевых капель по жестяному откосу окна. Будильник еще не звонил. В комнате было совершенно темно, рассвет никак не мог пробиться сквозь затянувшие небо свинцовые тучи.
Он спустил ноги с кровати и двинулся было в туалет, но тут же со всего маху ударился большим пальцем ноги о прикроватную тумбочку.
Винтер выругался и сел на постель, дожидаясь, пока пройдет острая боль. Даже помассировал немного ушибленный палец. Потом встал и похромал в туалет.
Вернулся и лег с той же мыслью, с которой заснул накануне, – о Беате Мёллер. Он так ее и не видел. Может, стоит съездить? Зачем? Притащиться черт знает куда, поставить машину поодаль и посмотреть, как она выходит из дома?
К тому же он понимал, что будет там не один. Где-то остановится другая машина. Или мотоцикл. Может быть, он их заметит, а может, и нет. В общем, с его стороны это будет чистая провокация, способная поставить пожилую даму в опасное положение. Кому от этого польза?
«Лучше пусть Микаэла попытается еще раз с ней поговорить. Я только все испорчу».
– Два нераскрытых убийства гложут наши души, – торжественно произнес Йенс Бендруп, сидя на письменном столе в рабочем кабинете Винтера. – Они, как привидения, бродят по закоулкам нашей совести и не дают нам покоя.
– Что? – удивился Винтер и оторвал глаза от монитора. – Прости… что ты сказал?
– Старые убийства… не говоря о паре вооруженных ограблений. Ты ведь знаешь, что срок давности по ограблению Датского банка уже прошел? Двадцать лет… У преступлений, за которые дают восемь лет и больше, есть срок давности – двадцать лет. В том числе и убийства. Так что могли бы и не искать… но для тебя ведь другое важно? Ты хочешь связать прошлое с настоящим?
– Надеюсь.
– За лишение жизни другого человека назначается наказание в виде тюремного заключения сроком от пяти лет до пожизненного. Уложение о наказаниях Королевства Дания, глава двадцать пятая, параграф двести тридцать седьмой.
«Лишение жизни другого человека…» Звучит почти лирически, подумал Винтер.
– Звучит довольно мягко, – подтвердил его ощущения Бендруп. – Может, чтобы не настораживать преступников. Ты же знаешь, они читают уголовный кодекс, как Библию. Обдумывают каждое слово.
– И что это за нераскрытые убийства?
– Одно похоже на байкерское убийство. Но, как всегда, подозрения остались подозрениями. Не хватило доказательств.
– Что произошло?
– В вокзальном туалете нашли двадцатичетырехлетнюю женщину с перерезанным горлом. В сумочке у нее был билет в Фредриксхавн. Поезд уходил через полчаса, но, как ты понимаешь, она никуда не уехала. Это было четырнадцать лет назад, в восемьдесят четвертом. В тот же вечер показывали «Французский связной» по ТВ. Так у меня на всю жизнь и осталась связь. Убийство и «Французский связной».
– «Французский связной», – задумчиво повторил Винтер.
– Прямо как сейчас. Можем назвать то, чем мы занимаемся, «Шведский связной».
– Или «Датский связной».
– Знаешь, пару раз в году я обязательно достаю протоколы и читаю. Случай Ютты. Ее звали Ютта. Я руководил следствием, а теперь все материалы можно найти в компьютере… В общем, не могу выбросить из головы. Следствие повисло в воздухе. Потом дело стало забываться… но я-то забыть не могу.
– Какие-нибудь новые следы?
– Как всегда… каждый год какие-то мелочи, но зацепиться все равно не за что. Педерсен из Рингстеда регулярно звонит и признает свою вину, говорит, это я убил Ютту… но такие у вас тоже наверняка есть.
– Да… и отнимают кучу времени. – Винтер выключил компьютер. – Значит, ты связываешь убийство… Ютты с байкерами?
– С байкерскими бандами. Она была, если можно так сказать, пассивным членом организации. Ее парень работал автомехаником… тоже, так сказать, пассивный член. Но это все иллюзии… В банде нет и не может быть пассивного членства. Видимо, ей об этом и напомнили таким способом… Но убил ее скорее всего не он. Он покончил с собой.
– Другие подозреваемые?
– Я же сказал – ничего, что можно было бы представить в суд. Парень перед самоубийством написал записку и признался в убийстве своей девушки, но нам не удалось стопроцентно подтвердить, что записку написал именно он. Ты же знаешь, как это бывает. Куча возни, и все для того, чтобы доказать – да, признание соответствует истине. Или не соответствует.
Бендруп задумался – очевидно, над абсурдностью полицейской работы.
– Ты говорил про еще одно убийство.
– Разве? А, да… Фру Бертельсен. Ушла из недорогого постоялого двора и исчезла. Через восемь месяцев чей-то пес выкопал останки на пустыре недалеко от гавани. Никаких личных вещей. Мало того – и одежды никакой. Совершенно голая. Хотя… через восемь месяцев от ее наготы мало что осталось. У нас было заявление об исчезновении человека. И мы проверили зубные карты. Это оказалась она, фру Бертельсен. Дальше этого не сдвинулись ни на шаг.
Оставалось только одно. Он уже позвонил в контору «SeaCat» и заказал билет на редкий по случаю осени паром. Тот отходил в 15.15. Он еще с утра расплатился за номер, отнес чемодан в машину и перегнал ее на полицейскую парковку, прямо напротив гнезда анонимных алкоголиков. Было начало первого. Он встал и пошел по коридору. Дверь в кабинет Микаэлы Польсен оказалась открыта. Она согнулась над столом. Волосы сегодня распущены. Винтер постучал, не переступая порог. Она подняла глаза и помахала ему.
– Я уезжаю.
– Понятно. Что-нибудь новенькое там, дома?
– Может быть… Водитель автобуса видел девчушку. Тоже возможно… И мне не терпится перечитать все материалы. С точки зрения новых данных…
– Да, ты говорил…
– Думаю, скоро опять увидимся. Или услышимся.
– Надеюсь, – сказала она. – Я не оставила надежды уговорить Беате Мёллер со мной встретиться. И обязательно поговорю с судьей насчет дачи в Блокхусе. И с новым хозяином… только не сразу. – Она тряхнула головой. – Надо сначала разобраться с этим супчиком.
– С каким супчиком?
– С каким супчиком? Почти в буквальном смысле: восемь тысяч литров контрабандного спирта. Нашли на ферме на полпути к Фредериксхавну. Восемь тысяч литров! Неплохой супчик, а?
– И владелец неизвестен?
– Так что теперь ты понимаешь, как мы тут живем. Контрабанда наркотиков и в первую очередь спирта – дежурное блюдо в нашем маленьком Ольборге. Контрабандисты везут его и в Швецию. Но главным образом – в Норвегию.
– Ну слава Богу, не только нам счастье, – улыбнулся Винтер, помахал на прощание рукой и в последний раз прошел по длинному коридору отдела уголовного розыска. Сорок четыре следователя, подразделения мошенничества и наркотиков. Микаэла, склонившаяся над своим «супчиком». Воровство, взломы, изнасилования… Страна другая, а преступность та же.
В кабинете с вывеской «Архив микрофильмов» на первом этаже он был один. Сунул рулончик пленки в аппарат и встал, чтобы открыть окно – здесь давно не проветривали. Прямо перед носом оказался пешеходный переход. Красный человечек на светофоре. Он долго разбирался, как открывается окно. Зеленый человечек так и не появился.
Он читал городскую газету Ольборга. Новость об ограблении банка занимала почти всю первую страницу. БАНДИТ ЗАСТРЕЛИЛ ПОЛИЦЕЙСКОГО. В подзаголовках сообщалось о других убитых.
Репортаж занимал две полные страницы. Поскольку драма разыгралась вечером, в прессе было больше фактов и меньше, чем обычно, домыслов и откровенного вранья. Бендруп на пресс-конференции – фото. Винтер не мог удержаться от улыбки – длинноволосый молодой Бендруп с экзотическими бакенбардами. И не он один – чуть не все мужчины на фотографиях, сделанных 3 октября 1972 года, носили причудливые бакенбарды.
На пресс-конференции Бендруп размашисто врал, но там, где необходимо, говорил правду. «Последний козырь береги до конца», – сказал он Винтеру утром.
В этом случае им точно удалось приберечь последний козырь. Вопрос в том, был ли он вообще.
Газетные статьи подчеркивали сумятицу и растерянность, царившие в первые часы после ограбления. Скорее всего репортеры не преувеличивали. Фотографии убитого полицейского, убитого грабителя… «В Дании у прессы другая этика. Или все то же самое? Нет, мы в Швеции все же поосторожнее… Надо будет спросить у Бюлова при случае».
Винтер читал довольно долго, но ничего, способного добавить хоть что-то к уже и без того известным ему фактам, не нашел и перестал крутить ручку диаскопа. От мелькания страниц справа налево слегка затошнило. Причиной тому мог быть, конечно, и застоявшийся воздух в проекторной, но скорее всего именно это мелькание – так бывает, когда сидишь в машине и долго смотришь в боковое стекло, а за окном мелькают, сменяя друг друга, картины окружающего пейзажа.
Он встал и подошел к окну. На светофоре по-прежнему горел красный человечек. Скорее всего этим переходом никто никогда не пользовался – по каким-то причинам он показался городским пешеходам неудобным.
Винтер вернулся к диапроектору и начал медленно просматривать пленки. Как все происходило в те дни? Когда Бригитта и Хелена были еще здесь… Читала ли Бригитта то, что он читает сейчас? Или ее к тому времени уже не было в живых? Он зачем-то пробежал глазами статью, в которой подробно рассказывалось, как все сотрудники газеты в ответ на какое-то предложение сказали «да», а писатель Лейф Пандуро сказал «нет». И опять криминальная хроника… Сейчас стало получше, решил Винтер. Кто-то грабивший автомобилистов на дорогах получил пять лет. Бандит ранил вахтера. Винтер вспомнил рассказы датчан о грабежах, совершенных бандами байкеров.
Машина времени… В 1972 году Дания была крупнейшим в мире экспортером пива. Рисунок: некий футуролог изобразил Ольборг в далеком будущем – в 1990 году. Метрополитен, монорельс, вертолеты как коллективный транспорт. Винтер позавидовал тогдашней вере в светлое будущее. Ему было двенадцать лет, он играл на детской площадке в Хагене.
Сенат осудил бомбежки в Северном Вьетнаме. В 19.50 – шведский стол в «Факеле». Придорожные грядки и клумбы подготовлены к зиме. Блондинка с голой грудью сидит на капоте двенадцатицилиндрового «ягуара» на автомобильной выставке в Париже. И сейчас все то же… семидесятые продолжаются.
Тренер англичан Альф Рэмси не отказался от старых звезд перед отборочными матчами к чемпионату мира. Фотография Бобби Мура. Но тут же и молодежь – Рэй Клеменс и двадцатилетний Кевин Киган с бакенбардами еще почище, чем у Бендрупа.
Пол и Линда Маккартни открыли зоопарк. Студенческие выступления подавлены.
Его затошнило опять, на этот раз сильнее. Он посмотрел на часы – пора закругляться. И начал быстро крутить ролик, отмечая только названия статей и не вникая в содержание. Стоп… в заголовке мелькнул Блокхус. Винтер остановил пленку. Ага… вот оно: в Блокхусе строится большой отель. Он его видел вчера на пустынной площади. На фотографии отеля еще нет, но место он узнал. Корреспондент, должно быть, побывал там в это же время: то же ощущение межсезонья, на снимке ни единой живой души.
И еще одна статейка о Блокхусе – землемерные работы. Нарезают дачные участки по направлению к морю. Картина показалась ему знакомой. Он вгляделся повнимательнее и замер. На фотографии было видно семь или восемь домов на улице Йенс Берентвей. Названия улицы в статье не было, но Винтер узнал третий дом справа. Серая, в пятнах штукатурка, лачуга, а не дом. Снимок мог быть сделан когда угодно в течение этих двадцати пяти лет, но… У него заболела голова. Рядом с лачугой стоит машина, а у дверей маячат две фигуры. То ли вышли из дома, то ли собираются войти. Расстояние метров пятьдесят, черты различить невозможно, но одно совершенно ясно: это взрослый человек и ребенок.
Он поехал в порт, предварительно позвонив Микаэле Польсен.
– Наверняка можно установить, когда сделан снимок.
– Естественно. Я позвоню в редакцию. И найду фотографа, если он, конечно, еще жив.
– У меня большая просьба: попроси специалистов сделать хорошее увеличение и пошли мне.
– Естественно, – повторила Микаэла.
Ветер лохматил волосы. Он стоял на палубе и наблюдал, как и без того небольшая страна Дания становится все меньше и меньше, постепенно исчезая в сером осеннем тумане. Начало смеркаться. Как только они вышли в нейтральные воды, дождь прекратился. Как раз на полпути домой. Винтеру вдруг показалось, что он отсутствовал очень долго, непростительно долго, и он заволновался. Бар был переполнен – его соотечественники со стеклянными глазами продолжали наливаться спиртным. Среди них попадались даже инвалиды в креслах-каталках. Что ж, очень разумно – если хочешь напиться в стельку, лучшего транспорта не найти.
На столах росли терриконы банок и бутылок. Размытые в табачном дыму контуры лиц, нелепые пьяные гримасы напомнили Винтеру картину Босха. Средневековое сборище шутов. Или прокаженных. Он вышел на палубу. Паром прошел Вингу. Снова, как и по дороге в Данию, пролетела стая уток, еле различимых на фоне темнеющего неба. Мгновенно вспыхивали и тут же гасли ослепительные конусы света от маяка. Винтер закурил сигариллу. Навстречу прошло несколько огромных паромов. Почему-то они напомнили ему крепостную стену многоквартирных домов в Норра Бископсгордене с прислушивающимися к космическим сплетням ушами парабол. Он медленно успокаивался.
Винтер вошел в свой кабинет. На стене по-прежнему висели детские рисунки. Он зажег свет и остановился в двух метрах от них.
Дорога в лесу.
Ветряная мельница.
Куда-то идет трамвай.
Он с силой провел рукой по лицу. В привычной последовательности – левая щека, губы, правая щека. Два ощущения от поездки – усталость и возбуждение, странное чувство, похожее на повторяющийся мотив на рисунках – солнце и дождь.
Рингмар постучал в дверь и вошел, не дожидаясь ответа.
– Добро пожаловать домой.
– Спасибо. Как дела?
– По-моему, это я должен задать этот вопрос.
– Что с шофером автобуса?
– Вероятно… вполне вероятно, что он видел именно Йенни.
– Значит, мы можем определить район поиска точнее.
– Не намного. Билльдаль – длинный маршрут. Но… да, конечно.
– Со мной произошла странная история, – сказал Винтер. – В старой газете семьдесят второго года я нашел снимок, а на снимке двое… взрослый и ребенок, и ребенок этот вполне может быть… это может быть Хелена… но я видел на снимке не Хелену, а Йенни. – Он кивнул на рисунки на стене.
– Ничего странного, – сказал Рингмар.
– Ты понимаешь? Все сливается в одно. Скоро я уже не буду знать, кто из них кто… а может, это сиюминутное ощущение. Просто устал.
– Ты выглядишь довольно скверно. Бледный, как черт… как бледный черт. Иди домой и поспи.
– Надо читать.
– Иди домой, поспи, а потом будешь читать.
– Протокол разговора с шофером у тебя?
Хальдерс задумчиво барабанил пальцами по столу. Может, он и не делал всю работу единолично, но нес за нее ответственность.
Есть такая должность в бизнесе – исполнительный директор. А он, Хальдерс, исполнительный инспектор. Я отвечаю за все.
Материалы были разложены в серые прозрачные пластиковые папки. Он первым видел эту чертову кучу бумаг. Сто двадцать четыре автовладельца. Сто двадцать четыре «форда-эскорта» с первой буквой регистрационного номера «Н».
Пока никаких задержаний. И даже ничего их особенно не насторожило. Одна из угнанных машин так и не нашлась, однако у владельца было стопроцентное алиби и незапятнанное прошлое.
Но не у всех. Не у всех было незапятнанное прошлое. У одной восьмой части опрошенных, даже чуть больше, у шестнадцати человек, прошлое оказалось запятнанным.
Мелкие нарушения. Хальдерс работал в полиции достаточно давно, чтобы заявить однозначно: одна восьмая часть – это много. А может, наоборот, следует радостно удивиться: как мало! Кто-то задержан за мелкую кражу, за езду в пьяном виде, какие-то драки… проникновение в чужой дом. Почему, собственно, бывший мелкий воришка должен ни с того ни с сего оказаться убийцей?
Все эти архивные данные о взаимоотношениях с полицией скорее затрудняли, чем облегчали работу.
Что-то еще застряло в голове… Да, один из ранее осужденных… Бремер. Георг Бремер. Старик сидел когда-то за взлом. Двадцать лет назад его посадили в тюрьму на шесть месяцев. Хальдерс вспомнил уединенный хутор, лошадей на лугу. Самолет, садящийся в Ландветтере… Грохот, похожий на шум грозы.
«Что же я там не доделал… что отложил на потом?» Пытаясь восстановить ход мыслей, он начал читать протокол.
Вспомнил. Автомастерская.
Записывала Анета. Он писал окончательный протокол. Но кто проверил мастерскую, куда, по словам Бремера, он отвез свой «форд-эскорт»? Должен был он сам это сделать? Нет… поручили кому-то еще. Кому – из протокола неясно. Не было и названия мастерской. Что-то невыразительное… «Ремонт автомобилей» или нечто подобное. Но работа не доведена до конца. А может, уже и доведена, но в протоколе об этом ни слова. Он посмотрел на часы и позвонил Меллерстрёму.
– Привет, это Фредрик. Можешь мне помочь?
Все в порядке. Вейне Карлберг проверял мастерскую. Старик Бремер отвез машину на ремонт в Хисинген. Время совпадает. Странно, конечно, что он поперся через весь город, но, с другой стороны, у него там знакомый механик.
А вот владелец мастерской Хальдерсу был известен. Юнас Свенск, он недавно его допрашивал. У Юнаса было определенное криминальное прошлое, но сейчас он якобы завязал. Ой ли, подумал Хальдерс.
Может, поговорить с Винтером насчет Бремера и Свенска? Или лучше сначала проверить самому? Винтер приехал из Дании с набором жутких рассказов о тенях, то и дело появляющихся на каких-то аллеях. Судя по всему, съездил с пользой.
Хальдерс задумался. У них было несколько версий, и следовало расставить приоритеты. На оперативке Винтер рассказал о дачном домике, об Андерсене и о том, как все взаимосвязано.
У Бремера был большой участок земли. Анета сказала, что его дом похож на дачу. Дачный дом с большим участком и видом на природу.
54
Винтер пригласил Кристину Валлин, психолога и психотерапевта. Раньше он уже дважды прибегал к ее помощи.
Он пытался выловить недостающие фрагменты пазла в тонкой медицинской карте, но там не было ни слова о детских переживаниях маленькой Хелены Делльмар. Разве что между строчками. Неужели, став взрослой, она ни разу не обращалась к психотерапевту?
– Такая потребность у нее наверняка была, – сказала Кристина Валлин.
– А может, она и посещала психотерапевта, только мы об этом не знаем.
– Как это возможно? Ты же прошерстил все приемы…
– Частных психотерапевтов полно. Десятки, если не сотни. Мы звоним и проверяем, но пока безуспешно. В конце концов, люди смертны. Даже психотерапевты.
Она посмотрела на него странным взглядом.
– Прости, – сказал он, – это не про тебя. Ты бессмертна, и ты меня понимаешь. Мне не за что зацепиться.
– Она пережила серьезную психическую травму в детстве… И знаешь, инстинкт самосохранения никто не отменял… Она наверняка, и скорее всего бессознательно, постаралась вытеснить эти воспоминания. Я бы истолковала это так.
– То есть она не помнила?
– В каком-то смысле нет. Не помнила. А в каком-то смысле помнила. Пойми, речь идет о больном человеке. Психически больном. О ее состоянии в момент гибели сказать не берусь.
– А она это знала? Нет, я имею в виду не то, что произошло, а то, что она… больна?
– В самом прямом смысле слова. Память была жива. Она ее вытеснила, но знала, что память эта существует. В каком-то дальнем уголке души, куда она запретила себе заглядывать. Тактика страуса.
Винтер слушал, прислонившись к стене.
– А может, она понимала, что если вернется к этим воспоминаниям и попытается как-то с ними справиться, переработать… Может, она понимала, что это единственный путь к выздоровлению? Ключ.
– А разве для этого не нужен психотерапевт? Разве обычный человек способен сам прийти к таким выводам?
– Люди знают о себе достаточно много.
– А… картины памяти, которые она постаралась загнать поглубже, могут вдруг вынырнуть на поверхность? В связи с каким-то необычным переживанием… Я не знаю…
– Конечно…
– И что тогда?
– Трудно сказать… Может произойти катастрофа. Или это станет ключом к выздоровлению, как я уже сказала. Многое зависит и от характера воспоминаний.
– Значит, так… У нее были драматичные события в прошлом, о которых она изо всех сил старалась не вспоминать.
– Старалась не вспоминать – и старалась вспомнить. Расщепление сознания.
– Это можно понять…
– И еще… в таких случаях нельзя недооценивать значение близких людей. Если бы она могла с кем-то поговорить о своих переживаниях… если бы у нее кто-то был…
– Мы говорили с ее приемными родителями, – сказал Винтер. – С разными. Непохоже, чтобы у них был хороший контакт, поэтому они и менялись.
– Некоторые дети умудряются доверять свои секреты куклам. Или даже предметам одежды.
– Одежды?
– Да… грустно, правда? Задушевная дружба с тряпкой…
Она посмотрела на Винтера. «Я знаю, что у нее за ассоциации, – догадался он. – Сегодня я не в костюме».
– Значит, ее жизнь… что-то вроде фрагмента, который никак не укладывается ни в прошлое, ни в настоящее? – спросил он.
– Думаю, так.
– Но она же жила как-то! Жила вдвоем с ребенком.
– С этим можно справиться. И потом, мы не знаем, может, она получала какую-то помощь.
Это правда. Откуда-то у нее были деньги на жизнь. Скорее всего кто-то ей помогал. А как с другой помощью? Может, она получала и психотерапевтическую поддержку, которая привела к тому, что… К чему?
– А если кто-то рассказал ей про ее прошлое?
– Как это? – удивилась Кристина Валлин.
– Не знаю… Кто-то рассказал ей, что тогда произошло. Рассказал о матери. Вернул в прошлое.
– Или подтвердил.
– Или подтвердил. Жуткие детские воспоминания перестали быть неопределенным монстром, фрагментированными видениями, от которых ей хотелось избавиться. Она теперь знала достоверно – да, все это было. И к чему это знание привело…
– И к чему это знание привело, Эрик?
– К гибели.
Они выпили кофе, и он показал ей рисунки.
– Что ты можешь сказать про это?
– Вряд ли я решусь что-то сказать.
– Насколько велика уверенность, что она все это видела?
– На сто процентов. Но ведь это рисовали двое? Если бы ты не сказал, что здесь есть и рисунки матери, можно было бы не сомневаться, что рисовал один ребенок. Или ты видишь различия?
– Да… Хелена, взрослая Хелена, вдруг начала рисовать, как четырехлетний ребенок. Можешь объяснить такой феномен? Как это понять – она впала в детство?
– Как раз об этом мы и говорили. Расщепление психики. Но я должна изучить их потщательнее, прежде чем делать выводы.
– Значит, ты уверена, что это не фантазии?
– Нет. Не фантазии.
– Раз это не фантазии, их можно истолковать.
– Если необходимо. Это лес, а это вода, – показала на рисунок Кристина.
– А это что? – подвел он ее к другому рисунку.
– Что?
– Вот это. Направо, очевидно, дом. А вот это, чуть левее… как ты думаешь?
– Похоже на ветряную мельницу.
55
Винтер проводил Кристину Валлин до двери, вернулся к столу и открыл папку с материалами следствия. Он читал медленно, то и дело останавливаясь и возвращаясь назад. Делал пометки, пил кофе, пару раз выходил покурить, если возникала потребность переключиться. Избавиться от стереотипа и попробовать взглянуть на тот или иной факт с другой стороны.
Он ждал звонка Микаэлы Польсен. Он был почти уверен, в каком русле пойдет разговор.
– Пожалуй, мы еще большие растяпы, чем я думала, – скажет она. Или что-то в этом роде.
Винтер даже заготовил ответ:
– Никаких комментариев.
– Но нет, мы не совсем растяпы. Некий ушлый следователь, молодой парень, внимательно следил за прессой после ограбления. Он, как и ты, нашел эту статью.
– В материалах об этом нет ни слова.
– Думаю, потому, что все это ерунда.
– Откуда тебе это известно?
– Спросила Йенса Бендрупа.
– Тогда все ясно… – сказал бы Винтер.
– Именно так. Тогда все ясно. Он помнит этот снимок. Женщина с ребенком перед домом. Конечно, это привлекло его внимание.
– Но это, значит, не те люди…
– Не те. Это те, кто жи…
Зазвонил телефон. Телефонистка на коммутаторе сказала, что звонят из Ольборга.
– Честно говоря, мы еще большие растяпы, чем я думала, – сказала Микаэла.
Винтер резко выпрямился и схватил блокнот.
– Ничего не могу найти про этот снимок в материалах.
– Я тоже ничего не нашел… в тех, что вы мне показали.
– Это черт знает что… Даже не знаю, что сказать.
– Тебе и не надо ничего говорить. Тебя тогда на свете не было.
Она засмеялась.
– Была, но играла в куклы. Хочешь сказать, что моей вины здесь нет?
– Мы не ищем виноватых, Микаэла. Мы ищем девочку.
– Все равно черт знает что. Приезжает шведский снют и сразу видит то, что мы должны были увидеть двадцать пять лет назад. Обидно признаться.
– А ты никому не рассказывай.
– Знает только Йенс. И он-то уж точно будет молчать… но я постаралась искупить вину.
– Давай… искупай.
– Фотограф жив, хотя и на пенсии. Собственно, он не фотограф, а местный редактор, так что снимок сделан непрофессионалом. Не важно… я с ним поговорила. Он помнит эту историю с нарезкой участков… а фотографию не помнит. Я поехала к нему, показала копию газеты… но он все равно не вспомнил, хотя согласился, что снимал скорее всего он. Так и сказал: «Скорее всего снимал я».
– Когда это было?
– Точно он не указал. Непосредственно перед выходом статьи. Решение о нарезке принято в коммуне за три дня до статьи, так что в какой-то из этих дней он и сделал снимок.
– А отпечатки у него есть?
– Нет. Дальше – больше. Он отправлял пленки на проявку в главную редакцию. Иногда с каким-то фермером, иногда автобусом. Снимки проявляли в городе и там же печатали. В газете есть архив. Оттуда я и звоню.
– Ты видела оригинал?
– Да… у них сохранился негатив. Я его заберу с собой, и пусть техники поработают. Как только удастся сделать приличное увеличение, я тебе позвоню.
– Отлично!
– Я поговорила с судьей. Он сомневается насчет обыска дома в Блокхусе… ссылается, и не без оснований, на параграф семьсот девяносто четыре… Должны быть обоснованные подозрения на совершение преступления…
– А кто хозяин дома?
– Хозяин умер. Наследники живут в Орхусе, но, по-моему, ни разу там не были.
– Как, ты сказала, это называется? Обоснованные подозрения на совершение… значит, надо найти и обосновать.
– Я позвоню насчет фотографий, – сказала Микаэла и повесила трубку.
– Якобссон исчез, – сообщил Рингмар. – Его брат считает, что дело нечисто. Подозревает преступление.
– Сам по себе Якобссон – преступление, – пожал плечами Хальдерс. – Накурился и квасит в какой-нибудь малине.
– Он исчез. – Рингмар предупреждающе поднял руку. – Ушел из дома позавчера и не вернулся. Брат заявил его пропавшим.
– И что мы об этом думаем? – ни к кому не обращаясь, спросил Бергенхем.
– Мы не думаем об этом ничего хорошего, – сказал Рингмар.
– Я слышал, в Билльдале пока никаких поклевок. – Винтер посмотрел на Сару Хеландер и Анету Джанали.
– Там прямо деревенская идиллия. Новые аккуратненькие дома… Сохранились и кое-какие лачуги, естественно. Но никто никого не знает. – Анета взглянула на Сару Хеландер. – Наша группа прошла по всем остановкам. Никто не видел неизвестную маленькую девочку с рыжими волосами.
– Даже на той остановке, где, как сказал водитель, они вышли, – добавила Сара.
– Побывали во всех домах. – Борьессон подошел к карте. – Отсюда… и досюда. Может, стоит попробовать не с домами, а с полем? Начать копать? – Он повернулся к Анете. – Ты это хочешь сказать?
– Я ничего такого не говорила.
Вечерняя оперативка порядком затянулась. Хальдерс еще в самом начале поговорил с Винтером, и тот попросил его остаться.
– Пойдем в мой кабинет, – сказал Винтер.
Хальдерс задержался взглядом на развешанных по стенам рисунках, но промолчал и провел рукой по бритому черепу, словно желая подчеркнуть разницу между его мужественной лысиной и декадентской шевелюрой Винтера. Винтер тоже невольно поправил волосы.
– Ты успел просмотреть протоколы «фордистов»?
– Нет еще… они лежат где-то здесь. – Винтер кивнул на стол, где в живописном беспорядке валялись папки и отдельные документы. Никакого водораздела между «входящими» и «исходящими» не просматривалось.
– Есть одно имя… – сказал Хальдерс.
Георг Бремер. Винтер прочитал его жизнеописание. За окном стояла ночь, а в кабинете горела лампа и звучало басовое соло Чарли Хейдена. Винтер увеличил громкость, и контрабас Хейдена заполнил помещение.
Бремер сидел за взлом и нанесение ущерба. В тюрьме вел себя прилично. Алкоголь, наркотики… Нет, как будто не злоупотребляет. После освобождения ни разу ни в чем не замешан. «Форд-эскорт» у него действительно есть, но это, кажется, не преступление. По его собственным словам, среди его знакомых имеется бывший байкер. Машина, судя по всему, никак не могла появиться в ночь убийства на буросской дороге. Он повернул лампу на книжные полки. Видеокассета стояла на месте.
Винтер встал, подошел к полке, достал телефонный справочник. Хиндос. На букву «Б»… есть такой, Бремер, Георг. Адрес – Эдегорд, Херрюда. Не Эвергорд, не Эстергорд. Именно Эдегорд. Пустынный хутор. Хутор в пустыне.
Он взял трубку, но в последний момент передумал. Подождет до завтра. Он хотел лишь услышать голос. Возможно, еще раз убедиться, что этот след никуда не ведет и у них нет времени им заниматься… Может быть. И все равно он точно знал, что завтра поедет на этот Пустынный хутор.
– Ты выглядишь, словно неделю не спал, – сказала Ангела.
– Обними меня… Нет, лучше массаж.
– Последовательность. Последовательность и еще раз последовательность. Сначала я тебя обниму… – Они постояли с полминуты, прижавшись друг к другу. – А теперь садись.
Ангела встала у него за спиной и начала массировать шею и плечи.
– Шея, думаю, окончательно задубела…
– Помолчи.
Он замолчал и закрыл глаза, отмечая, как под ее умелыми руками отмякают и согреваются мышцы, восстанавливается кровообращение.
– Почти совсем не больно.
– Должно быть немного больно. Ты совершенно деревянный. Как Пиноккио. Даже хуже…
– Я не умею правильно читать. Читаю и напрягаюсь.
– А зачем притащил домой портфель?
Что на это ответить? Из кухни пахло чем-то вкусным.
– Спасибо… достаточно. Теперь ты должна принести тапки.
– Я не домохозяйка. Массажистка – да. Домохозяйка – нет.
– Конечно, нет… Куда тебе…
– Вообще-то тапки приносят собаки… А мы опять на том же месте.
– Каком месте?
– Случайная встреча в твоей квартире… но только случайная.
– Ангела…
– Нет. Я знаю, что у тебя голова занята после Дании. Знаю, что ты ищешь эту девочку. Знаю, что ищешь убийцу. Все знаю и пытаюсь держаться в стороне.
– Ангела…
– Мы уже говорили об этом. Каждый раз новое дело, новые ужасы, новые страсти. Но если я буду молчать, так и продолжится. Ты хочешь, чтобы все оставалось как есть. Однажды посмотришь в зеркало и увидишь: пора на пенсию.
И опять – ответить нечего. Это правда. Время идет, люди стареют.
– Я не люблю нытья… ты прекрасно знаешь. Не люблю. Но это серьезно. – Она убрала руки и отвернулась. – И это не предменструальная раздражительность, если ты так решил… Я пошла домой. Тебе надо подумать.
Она повернулась. Глаза у нее были влажные.
– У тебя всегда одно и то же – «не время». Ты устал, накопил много вопросов, которые должен решать… но у меня тоже много таких вопросов. У нас с тобой много таких вопросов. И я устала от одиночества. Не хочу. Не хочу!
Она выбежала в прихожую. Он крикнул ей вслед. Но ответа не получил. Хлопнула дверь, и он услышал, как она сбегает по лестнице.
Портфель стоял у стены, из его кожаного чрева выглядывал уголок какой-то бумаги. Он яростно пнул его ногой. Портфель ударился о стену и шлепнулся на пол.
Часть 3
На палубе дул сильный ветер. Солнце над самым горизонтом, даже не солнце, а полоска света там, где кончалась земля. Вдруг пошел дождь. Она даже не сразу его заметила, только когда день уже почти окончательно скрылся. Ударила молния, за ней другая. Как молнии ее памяти – короткая вспышка, и провал, словно она очнулась ото сна в другом мире. Но голос звучал все время. Будто эхо.
«Найди зло и уничтожь его». Голос возвращался и рассказывал, рассказывал.
На хуторе не было света. Старуха за окном подняла руки, как крылья. Звук качелей.
А вагон оказался беззвучным. В вагоне не было ни света, ни звука.
Первые дни она все ходила кругами вокруг стола. Стояла жара, но она не открывала окна. Спустилась в подвал и вернулась. Она не могла там оставаться.
Только что солнце было тут, а теперь оно исчезло. Все происходит одновременно. «Мне холодно, мама». – «Скоро согреешься». Запах ночи, дождя… Потом двигаться стало легче.
Она поспала немного – уж очень долго они сидели в машине. Потом перелезла вперед. Было холодно. Мама несколько раз заводила мотор и опять выключала. Мама не ответила на ее вопрос, а когда она спросила опять, велела замолчать. И она замолчала.
Он стоял совсем близко и взял ножницы из ее рук. У нее остался только один вопрос, других не было. Куковала кукушка. Он поднял ее на руки. Кукушка и ветер в крыльях птицы. В небе что-то вскрикнуло.
56
Хальдерс был за рулем, Анета рядом, а Винтер устроился на заднем сиденье. Они съехали с шоссе и пытались сориентироваться в лесных дорогах.
– Прямо как в том мультике, – проворчал Хальдерс. – Сейчас выскочит старичок в трусах и с ружьем.
– Помолчи, Фредрик.
Лес то редел, то снова становился гуще. В местах сплошной рубки уже появилась молодая поросль. Попадались и узкие полосы природного леса.
– Осторожно! – крикнула Анета.
Прямо перед капотом выскочила косуля. Хальдерс затормозил. Косуля, глянув на него нежным взором, одним прыжком скрылась в лесу, мелькая белым пятном под хвостиком.
Еще один перекресток.
– Последний, – заверил Хальдерс и свернул налево. Примерно через километр, а может, и меньше, они выехали из леса на пологий газон, в дальнем конце которого стоял дом. Они вышли из машины. Дом был слегка покосившийся, но прочный. У Винтера пересохло во рту – ему показалось, он узнал этот дом. Несколько фруктовых деревьев у крыльца. Откуда-то послышался топот копыт. Должно быть, лошадей напугало «вольво» Хальдерса. Фредрик поставил машину рядом с «эскортом» Бремера. «Форд» был настолько грязным, что определение «опалово-белый» подходило к нему с большой натяжкой. Живя в деревне, трудно сохранить машину чистой, когда на дворе октябрь. Даже номера были заляпаны грязью.
Топот прервался внезапно, как и начался. Из дома никто не выходил.
Винтер не мог заставить себя сдвинуться с места – слева от дома, на полпути до опушки, стояла маленькая желтая ветряная мельница.
Метра полтора. Не больше. И крылья не вертятся – скорее всего декоративная.
Рисунки не соврали. Спокойно, Эрик.
Он медленно пошел к дому. Спокойно, только спокойно.
Хальдерс постучал в остекленную, завешенную изнутри шторой дверь.
Никто не открыл. Они не договаривались о визите.
– В чем дело? – Из-за дома появился высокий пожилой человек. – А, это опять вы. Я вас узнал. Машина стоит вон там, можете посмотреть.
Винтер протянул руку. Теплая, сухая ладонь. На Бремере была тонкая кофта поверх сорочки. Резиновые сапоги, один порван на голени. На голове – вязаная шапочка. Винтер знал, что Бремеру шестьдесят девять и под шапочкой лысина. Но усы темные. Худой, даже высохший, по определению Анеты.
– Что вы хотите? Опять насчет машины?
– Можно войти в дом? – Винтер поднял голову и посмотрел на серое небо над лугом. – Опять дождь пошел…
– Такой дождь не страшен… но, конечно, проходите, какой разговор.
Анета Джанали перехватила взгляд Винтера и нахмурилась. В сенях было темно. Бремер снял сапоги, полицейские последовали его примеру. Он провел их в комнату с окном, выходившим на другую сторону. Здесь открывался вид на луг и лес чуть поодаль. На лугу паслись те самые лошади – очевидно, успокоились. Бремер остался стоять. Они тоже не садились.
Винтер обдумывал, как повести разговор. Обычно он заранее выбирал нужные фразы, но не на этот раз. На этот раз он сидел в машине, смотрел на лес, на серое осеннее небо и не думал ровным счетом ни о чем. Нет, о чем-то думал.
– Так что вы хотите? – повторил Бремер.
Винтер взглянул в окно. Лошади исчезли. Он повернулся к Бремеру.
– Опять насчет машины… и еще кое-что.
– А что с машиной?
– Мы сейчас беседуем со всеми владельцами белых «эскортов» этой модели. Вдруг кто-то вспомнит нечто важное, способное нам помочь?
– Помочь в чем?
– Вы разве не в курсе? Мы расследуем убийство. И пропажу человека. Ребенка.
Бремер, не поворачиваясь, кивнул в сторону Хальдерса.
– Да, он что-то говорил.
– А больше ты ничего не слышал? – Винтер перешел на ты, но Бремер, похоже, не заметил.
– Может быть… по радио или ТВ. Я занимаюсь своими делами.
Лошади опять появились из-за кустов. Они двигались совершенно симметрично, словно паря над лугом. Винтер наконец придумал, как продолжать беседу.
– Тебе знаком Юнас Свенск?
– Что?
– Я спрашиваю, знаком ли тебе Юнас Свенск. – Винтер быстро посмотрел на Хальдерса.
– Свенск? Да… у него автомастерская. Я только там и ремонтируюсь. А что?
– Мы разрабатываем разные версии, – пояснил Винтер, стараясь, чтобы фраза прозвучала позагадочнее. – И хотели бы с тобой поговорить.
– Какие еще версии? И какое отношение к этим вашим версиям имеет моя машина?
– Я про машину не сказал ни слова.
– Как это не сказал? Мы же говорили о мастерской…
Винтер перевел дыхание.
– Я хочу, чтобы ты поехал с нами. Необходим более подробный разговор.
На лицо Бремера словно набежала темная туча. Он сделал шаг по направлению к Винтеру. Хальдерс дернулся.
– О чем это ты? – Бремер остановился. – Я никуда с вами не поеду. У меня полно дел.
– Ты мог бы нам очень помочь.
– Чем я могу вам помочь? Если вы думаете, что я вожу контрабанду на своей машине, можете смотреть сколько хотите.
Винтер промолчал.
– Или вы считаете, что имеете право издеваться над людьми вроде меня? Я, как вышел из тюряги, ни разу ничего не нарушил. Спросите кого хотите. Вас Свенск интересует? Он тоже ни в чем не замешан. Это из-за перестрелки, что ли? Так, что ли?
– Мы настаиваем, чтобы ты проехал с нами.
Бремер посмотрел на Хальдерса и Анету, словно надеялся, что они отменят решение Винтера. Из него словно выпустили воздух.
– Надолго?
Он сдался, решила Анета. Может быть, он сдался с самого начала.
Винтер промолчал.
– Шесть часов, – сказал Бремер, ни к кому не обращаясь.
Шесть и еще шесть, подумала Анета Джанали. Если не больше.
Рингмар только и ждал, пока Винтер оставит Бремера и зайдет в свой кабинет.
– Я использую свое право, – произнес Винтер и поднял руки, словно защищаясь.
– Я ничего не сказал.
– Машина стоит там, Анета ждет. Проследи, чтобы техники немедленно с ней разобрались.
– Ты хочешь сказать, чтобы они ее разобрали…
– Как ни называй.
– Я даже не спрашиваю, уверен ли ты, что они ехали в этой машине.
– Посмотрим фильм. – Вместо ответа Винтер вставил кассету в видеомагнитофон.
Машина начала двигаться вперед и назад. Назад и вперед, а потом опять вперед и назад.
– Если это он, то почему едет в город, а не домой? – спросил Рингмар.
– К кому-то съездил… или нет. Навестил ее квартиру.
– Может быть… но его отпечатков в квартире нет.
– Ты хочешь получить все на блюдечке. – Винтер остановил кадр. Потом нажал воспроизведение, на секунду, не больше, и снова остановил.
– Как был «форд», так и остался, – глубокомысленно произнес он.
– У нас теперь есть с чем сравнить, – возразил Рингмар. – Это уже кое-что.
– Мне нужно все о Свенске. Все до мелочей.
– Мне нужно все о байкерском братстве, – сказал Рингмар. – Все до мелочей.
– И мне нужно знать, куда делся Якобссон.
– Обыск у Бремера?
Винтер покачал головой.
– Слишком рано?
– Подождем. Дождемся ордера из прокуратуры… Сначала разберем на части машину, потом дом.
Винтер сам допрашивал Бремера. Перед допросом он внимательно прочитал протоколы водолазных работ на озере Дель.
Бремер сидел на стуле. Поднимая глаза, он словно бы не видел Винтера или каким-то образом умудрялся смотреть сквозь него. Винтер решил не пользоваться видеозаписью. Включил обычный магнитофон, проверил уровень звука и зачитал стандартный пролог – такого-то числа, в такое-то время, допрос такого-то проводит такой-то… и так далее.
Бремера увели в камеру. Винтер сидел в своем кабинете. Голова чуть не лопалась, даже глаза болели. Он зажег маленькую настольную лампу и оказался в круге света. Табачный дым призрачной фатой плыл над конвертом с фотографиями.
Микаэла сработала очень быстро. Фотографы и криминалисты тоже не подкачали. Отпечатки прибыли пару часов назад самолетом в Ландветтер.
Он затянулся последний раз и погасил сигариллу. Пора бросать. В современном мире нет места для курильщиков.
«Обязательно брошу». Он закурил новую сигариллу, встал из-за стола и подошел к стене с рисунками.
Ландветтер. Они шли к машине, трое полицейских и Бремер, и прямо над домом, с ревом набирая высоту, пролетел «боинг». Анета инстинктивно пригнулась, а Бремер даже ухом не повел. Винтер поднял голову. Ему показалось, что брюхо самолета занимает полнеба. Мощный, пугающий рев перевалил за лес и постепенно стих.
Он видел это на рисунках… в дневнике Йенни. Но на стене таких рисунков не было. Он вернулся к столу и начал перебирать отсортированные рисунки. Нужный нашелся в третьей стопке, где были собраны все изображенные девочкой средства передвижения. На двух листах над домом парил огромный призрак креста. Хороший рисунок – Винтер почти услышал грохот двигателей летящего сквозь дождь и солнце самолета.
Он вернулся к столу и открыл конверт. Пять отпечатков.
На самом верхнем женщина с ребенком, держась за руки, идут к дому. Лица различить невозможно.
На второй фотографии они подошли ближе. Ребенок повернулся к камере или, может быть, в ее сторону. Это лицо Винтер видел на старом узкопленочном фильме. Это Хелена. Женщина по-прежнему смотрит на дом.
Третий снимок – тот же самый, только увеличенный. Винтер вспомнил фильм, который видел в «Синематеке» лет десять назад. Он вспомнил этот странный фильм еще во время разговора с Микаэлой Польсен.
Шестидесятые годы в Лондоне. Богатый, разъезжающий на открытом «роллс-ройсе» фотограф модного журнала наугад снимает в парке – его привлекло освещение, или что там еще привлекает богатых фотографов? Увеличивая эти кадры, он обнаруживает за кустами труп.36
Снимки, случайно сделанные человеком, не имеющим ни малейшего представления, что на них в конце концов обнаружится, не догадывающимся об их истинном содержании.
И здесь та же история. Снимки сделаны совершенно по другому поводу, персонажи попали в кадр случайно – и оказались документальным свидетельством, имеющим отношение к тяжкому преступлению. «Blow Up» – так назывался фильм. Увеличение. Гротескное, бессмысленное увеличение.
Лицо девочки стало крупнее – никаких сомнений. Это Хелена. Женщина в полупрофиль, видны только часть носа и щека. Бригитта? Наверное, хотя стопроцентной уверенности нет.
Но на снимке была еще одна деталь. Он замер. По спине побежали мурашки. В окне между крыльцом и женщиной он заметил чей-то силуэт. Он зажмурился, дал отдохнуть глазам и вгляделся снова. Да, там, за тонкой шторой, кто-то есть. Видна только верхняя часть туловища, очень нерезко. У Винтера мгновенно вспотела голова под густой шевелюрой. «Остригусь, к черту, – мелькнула мысль. – Или даже побреюсь. Наголо, как Хальдерс».
Он напряженно вглядывался в фотографию. Интересно, заметили ли они в Дании эту фигуру? Наверняка. Он покопался в конверте и извлек сопроводительную записку, прилипшую изнутри. Да… заметили. Она, конечно же, пишет о тени в окне. «Продолжаем увеличение. Пока не знаем, кто это».
Четвертый снимок сделан, очевидно, через несколько секунд. Женщина с ребенком подошли к крыльцу, видны только их спины. Тень в окне исчезла.
Пятый снимок. Самое сильное увеличение – от зернистости избавиться техникам не удалось. Сделан скорее всего после минутной или двухминутной паузы. Местный фотограф решил передохнуть, чтобы потом с новыми силами сделать последний снимок, документирующий нарезку дачных участков в Блокхусе. Человек в окне отодвинул штору – решил, видимо, посмотреть, чем там занимается этот тип с камерой. Не подумал, что может оказаться в кадре.
Молодой Георг Бремер? Вполне вероятно. Усы, надвинутая на лоб вязаная шапочка.
«Путешествие в преисподнюю. Сижу в своем кабинете и блуждаю по преисподней».
Его затошнило.
Зажужжал мобильный. Он вздрогнул и нажал кнопку.
Звонила мать.
– Отцу плохо.
– Печально слышать… – Он собрал фотографии и записку в конверт и сунул в ящик. – А что случилось?
– Ему было не по себе после обеда, и мы попросили Магнер… В общем, пригласили врача, он живет здесь недалеко. Врач сказал, что надо ехать в город, в больницу.
Винтер попробовал представить себе Марбеллу, но ничего из этой попытки не вышло. Он никогда там не был, видел только карту в Интернете.
– А какой диагноз?
– Мы еще в больнице. Врачи осмотрели его, сняли электрокардиограмму, но она как будто бы ничего не показывает.
– Но это же хорошо…
– Да, но боли в груди не проходят.
– И что же дальше?
– Сейчас он отдыхает. Если что-то с сердцем, нужен покой.
– Перенапряжение…
В гольф переиграл, подумал Винтер и устыдился. Тошнота не отпускала, наоборот, стало хуже.
– Он не перенапрягался… мы живем спокойно, как обычно… Я очень волнуюсь, Эрик. Если что-то случится, тебе придется приехать.
Он не ответил. Кто-то постучал в дверь.
– Подожди минутку! – крикнул он.
– Что? – спросила мать.
– Кто-то стучит в дверь.
– А ты на работе? Ясно… Вечер только начинается.
За дверью послышались удаляющиеся шаги.
– Прости мама, я не расслышал.
– Если что-то случится, тебе придется приехать.
– Ничего не случится. Только ведите себя поспокойней. Никаких импульсивных поездок в Гибралтар.
– Ты должен обещать, Эрик. Ты должен обещать, что приедешь, если будет хуже. Лотта тоже так считает. Вы оба должны приехать.
– Обещаю.
– Ты обещал. Я позвоню попозже. Ты, кстати, тоже мог бы позвонить. – Она продиктовала номер больницы. – Я все время здесь.
– Думаю, вас скоро отпустят.
– Я должна идти, Эрик.
Он так и остался сидеть с мобильным в руке. В дверь опять постучали.
– Входите!
На пороге показался Рингмар.
– Сестра живет на Вестергатан. – Он сел. – Это в Аннедале.
– Я знаю.
– Грета Бремер. Наш Георг даже не знает ее адрес.
– Он сказал, они много лет не виделись.
– Насколько я понял, он вообще не хочет о ней говорить.
– Он не понимает, почему мы ищем его родственников… Он же никого не назвал, кто бы мог подтвердить его алиби. И недоумевает – зачем они нам нужны?
– Так что будем делать?
Винтер посмотрел на часы. Скоро шесть. Георг Бремер под нажимом сообщил, что у него есть сестра Грета. Других родственников нет… Они могут держать его до полуночи, не больше. Сейчас говорить с прокурором бессмысленно – оснований для задержания никаких.
– Говоря серьезно, Эрик…
– Так говори серьезно.
– Говоря серьезно, его надо отпускать.
– В полночь может идти на все четыре стороны. Что с машиной?
– Работают как оглашенные.
– Он хочет уехать на своей машине. Имеет полное право.
– Знаю. И ребята знают.
– У меня нет большого желания продолжать допрос, – сказал Винтер. – Пусть едет на все четыре стороны, а послезавтра мы пригласим его опять.
– Ты уверен?
– Нет.
Рингмар закинул ногу на ногу. Чинос цвета хаки… Он выглядит как отпускник, подумал Винтер. Пожилой альпинист отдыхает перед очередным подъемом.
– Сказать, что я ожидал в последние месяцы?
– Скажи.
– Что объявится отец девочки. Черт знает что… Подруга погибла, девочка исчезла. Розыск по всей стране. А он затаился.
– Может, и не затаился.
– Об этом я тоже думал. Может, его нет в живых.
– Или боится.
– Главная тема в этом следствии. Страх.
– А может, он и не знает, что у него есть ребенок.
Рингмар поменял положение ног. Теперь сверху была правая.
– Не так легко вычислить прошлое, если прошлого нет, – сказал он.
– Вот! – Винтер выпрямился. – В том-то и дело. Прошлого у нее не было, но оно ее настигло. Оно и стало частью ее жизни, а она об этом и не знала. И оно же, это чертово прошлое, привело ее к гибели.
Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Рингмар не двигался.
– Подумай… она приезжает в этот город, и жизнь прекращается. Я имею в виду ее взрослую жизнь. Сначала прекращается ощущение жизни, а потом и сама жизнь.
Винтер поехал в Хаген. Лотта открыла сразу. Они обнялись.
– Я слышала твое сообщение на автоответчике, – сказала она. – Только что пришла.
– А где девочки?
– Бим на плавании, Кристина у приятельницы готовит уроки. Так она по крайней мере сказала, – улыбнулась Лотта. – Если я правильно понимаю, ты говорил с мамой.
– Да. По-моему, ничего опасного.
– Она позвонила мне прямо посреди приема. Я попыталась поговорить с врачом, но ничего не вышло. По-моему, я говорила с ночным сторожем.
Винтер улыбнулся.
– Que?37
– спросил он.
– Врача я пока не нашла. Но у меня такое ощущение, что дело хуже, чем мама себе представляет.
– Она хочет, чтобы мы приехали, если будет ухудшение.
– А ты поедешь?
– Поеду. Конечно, поеду. Сейчас не могу, но если возникнет такая необходимость…
– Я попробую позвонить еще раз. Хочешь кофе?
Винтер посмотрел на часы.
– Торопишься куда-нибудь?
– Домой. Думать.
– Получается?
– Мы намного ближе, чем раньше. – Он рассказал о событиях последних дней. – Знаешь, иногда такое чувство, будто смотришь кино.
– Ты сейчас кажешься не столь одержимым, как раньше…
– Все так же. Но и по-другому. Я пытаюсь думать, а голова лопается. Давление в башке то нарастает, то падает, а мысли надо держать на одном уровне. Поняла?
– Жуткое дело, – сказала Лотта.
57
Сразу после полуночи Бремер укатил домой на своем «форде». Посмотрел на часы, встал и молча ушел. После того как Винтер вернулся в управление, Бремер не произнес ни слова. Винтер не пошел провожать его в гараж, а поплелся в свой кабинет и в коридоре наткнулся на Бейера. Тот все это время был в управлении.
– В машине полно дерьма, – вместо приветствия известил Бейер.
– То есть ты не утверждаешь, что кто-то делал в машине тщательную уборку?
– Может, и делал. Только когда? С восемнадцатого августа осень успела пройти.
– Значит, все впустую?
– А вот этого я не говорил. Я сказал – полно дерьма. В багажнике, в салоне, в бардачке… и так далее, и тому подобное.
– Так…
– Полно окурков в пепельницах. Один даже втиснут в салазки сиденья. Можно только удивляться, как он туда попал.
– Как это?
– Салазки переднего сиденья. Окурок зажат между краем ворсистого покрытия и балкой салазок. Не так легко было найти. Только наш выдающийся профессионализм…
– Ты хочешь сказать, его там спрятали? – прервал Винтер.
– Может быть… почти ничего, кроме фильтра. Ты не знаешь, какую марку курила Хелена Андерсен?
– Нет… Ты думаешь, это ее?
– Просто пытаюсь вдохнуть в тебя оптимизм. Как бы то ни было, мы его нашли и уже послали в ЦКЛ.
– Боже мой, Бейер! Анализ ДНК занимает у них месяцы!
– Можешь попробовать сам.
– Надо добиться, чтобы они взяли нашу пробу вне очереди. У тебя же потрясающая репутация в Линчёпинге, Йоран. Я уж не говорю о связях!
– Сделаю что смогу. Грубая лесть действует на меня неотразимо. Но тебе ведь известно, что существует очередь…
– У нас есть образец! Нам есть с чем сравнивать. Это же не слепой анализ! Нам не надо уговаривать прокурора санкционировать пробы ДНК…
«У нас есть труп, – подумал он. – Причем уже давно».
Винтер вернулся в кабинет. Ему не давала покоя еще одна мысль – чем дальше, тем больше, несмотря на усталость. А может, именно из-за усталости. Почему тело Хелены оставили в канаве на берегу озера? Почему именно там? От ее жилья до озера довольно далеко. От жилища Бремера тоже неблизко. Если, конечно, Бремер уже зачислен в разряд подозреваемых. Он закрыл глаза и представил карту города. Все верно. Далеко от Хелены, далеко от Брем…
Минуточку. Он прошел в комнату информации и остановился перед большой картой Гетеборга и окрестностей. Оторвал стикер, нашел многоквартирный дом Хелены в Бископсгордене и приклеил. Потом нашел Эдегорд – странно, Пустынный хутор был даже обозначен на карте. Еще один кусочек липкой бумажки – берег озера.
Расстояние до озера от квартиры Хелены и дома Бремера было совершенно одинаковым.
Он чуть не попал под трамвай на Вестергатан и пошел по улице. Застройка была довольно плотной. Винтер нашел нужный дом и набрал код подъезда, который ему сообщил Меллерстрём. Раздался щелчок. Он открыл тяжелую дверь и поднялся на второй этаж. На почтовом люке была табличка «Грета Бремер». Он позвонил. Послышались шаги и дверь чуть-чуть приоткрылась.
– Я комиссар уголовного розыска Эрик Винтер, – сказал он. – Гетеборгская полиция. Я вчера вам звонил.
– Это он, – послышался голос, – который звонил.
Дверь открыла женщина в фартуке, лет пятидесяти, а может, и помоложе, с одежной щеткой в руке. Голова повязана платком.
Она отошла в сторону и пропустила его в прихожую. В гостиной в кресле-каталке сидела еще одна женщина, с длинными распущенными волосами. Было довольно темно, и лица он не различил. В квартире пахло улицей. «Наверное, недавно проветривали», – машинально подумал он.
– Заходите, – произнесла невидимая женщина в кресле, взялась обеими руками за колеса и развернулась. Винтер нагнулся, чтобы снять обувь.
– Не надо, – сказала она. – Заходите так, и давайте быстрее с этим покончим.
Он прошел в гостиную. Его предположение оказалось верным – квартиру проветривали, окно было открыто, а растения с подоконника стояли на полу.
Женщина со щеткой извинилась и вышла.
– Мне помогает коммуна, – сказала дама в кресле-каталке. – Если не можешь двигаться, без помощи пропадешь.
Винтер только теперь разглядел ее лицо. Вернее, часть лица – глаза только угадывались за темными очками с коричневыми стеклами. Нечесаные распущенные волосы с обильной сединой. Тонкая, сухая кожа в мелких морщинах. На вид лет семьдесят… хотя болезнь может состарить кого угодно. Он так и не знал, сколько ей на самом деле.
– А теперь они ее забирают.
– Простите?
– Забирают помощницу. Теперь одна дорога – в дом престарелых.
– Неужели настолько плохо?
Она не ответила, только сцепила руки на животе так, что побелели пальцы. Под окном со скрежетом прошел трамвай. Улица была такой узкой, что противоположная стена дома работала как резонатор, и от этого звук казался еще противнее, чем был на самом деле.
– Значит, вас интересует мой брат, – проговорила она, не глядя на Винтера. Что-то в ее повадке натолкнуло его на мысль, что она, возможно, слепа. Но спрашивать он не стал – захочет, скажет сама. – Вы собираетесь задать мне вопросы, касающиеся моего брата. Не уверена, что смогу ответить хотя бы на один из них.
– Мне бы хоте…
– Мы не виделись много лет.
– Почему?
– Почему? – Она наконец повернулась к Винтеру, но глаза по-прежнему были неразличимы. – А о чем нам говорить? Нам не о чем говорить. А когда не о чем говорить, лучше и не встречаться.
– И вы даже не звоните друг другу? Например, поздравить с праздником…
– Никогда. Я вообще больше не хочу его видеть.
Голос у нее был совершенно ровный, поэтому смысл сказанных слов казался еще страшнее. Ни обиды, ни горечи, вообще никакого чувства.
– Что… что произошло?
– Какой смысл рассказывать? Все равно это не имеет никакого отношения к делу, по которому вы приехали. – Она опять повернулась в сторону. Профиль четко выделялся на фоне окна. – И вообще, зачем вы здесь, комиссар?
– Я кое-что сообщил по телефону… – Он начал рассказывать более подробно и вдруг почувствовал, насколько шатка его версия.
– Мне нечего сказать. Я о нем ничего не знаю.
– Когда вы виделись в последний раз?
Она замолчала, но Винтер далеко не был уверен, что она обдумывает ответ, поэтому повторил еще раз:
– Когда вы виделись в последний раз?
– Не знаю.
– Десять лет назад? Больше? Меньше?
– Не знаю.
– А как давно вы… больны?
– Я не больна. Я сижу в кресле-каталке, не могу пошевелить рукой, но я не больна. Они же забирают у меня помощницу, значит, больной я не считаюсь.
Винтер быстро оглянулся. Женщина в фартуке не успела отвернуться, и он понял, что она подслушивает их разговор. «Любопытство, – подумал он. – Я бы тоже подслушивал».
– Он сидел в тюрьме, – сказала Грета Бремер. – Но вы это уже знаете.
Винтер кивнул.
– У вас, конечно, в архиве все про всех есть.
– Простите?
– Я говорю, вам же все про всех известно. Что люди делают, что они делали… все про всех.
– Я не совсем вас понимаю, мадам Бремер.
– Мадемуазель, если вы уж хотите по-французски. Фрекен.
– Можете ли вы… Я не совсем пони…
– А вот я и спрашиваю – зачем вы являетесь с расспросами, когда вы и так все знаете? У вас же все теперь в компьютерах. Или у вас нет архива?
– Архив у нас есть, – не стал отрицать Винтер. Разговор принимал все более странный характер.
Она либо не хочет говорить… либо ей и в самом деле нечего сказать.
– Я не видела его много лет, и благодарю Бога за это.
Она произнесла эту фразу таким же ровным тоном, не пошевелившись.
– А вы бывали у него дома?
– Да. Очень давно. Много лет назад.
– Когда?
– Какой смысл спрашивать? Посмотрите в архиве.
Вот и опять мы в архиве. Винтер сделал вид, будто записывает что-то в блокноте, и исподтишка покосился в прихожую. Женщины в фартуке не было.
– Как давно он там живет?
– А вы сами не знаете?
– Я спрашиваю вас.
– Меня нечего спрашивать.
Винтер встал, подошел поближе и положил руки на спинку кресла-каталки.
– Это последняя модель? – поинтересовался он.
– А какая вам разница?
– Я заметил, что вы довольно легко с ним управляетесь.
– Еще легче, когда это делает кто-то другой. Попробуйте сами и убедитесь. Не так-то просто сдвинуть с места этот рыдван.
Винтер встал за спинкой кресла, и она отпустила тормоз. Ее нечесаные волосы волной лежали на подложенной под спину тонкой широкой подушке.
– Попробуйте, попробуйте…
Он откатил коляску немного назад, потом вперед.
– Туговато?
– Да… довольно тяжело.
– Думаю, вам пора.
Выходя из гостиной, он бросил взгляд в кухню – женщина в фартуке стояла к нему спиной, склонившись над мойкой.
Не успел Винтер выйти из подъезда, в кармане у него зажужжал мобильный. Он посмотрел на дисплей – номер неизвестен, но он и так знал, кто это.
– Со вчерашнего никаких изменений.
– Какой диагноз?
– По крайней мере подозрения на инфаркт отпали. Слава Богу.
– Слава Богу.
– Говорят, какое-то воспаление. Хотят оставить его для наблюдения.
– Врачи знают, что делают.
– Иногда начинаешь сомневаться…
– Вы же сами захотели туда уехать…
– Давай не будем об этом говорить. Важно, чтобы папа поправился.
– Да, конечно…
– Вечером позвоню, когда придут результаты анализов. Я говорила с Лоттой. Очень рада, что вы стали чаще встречаться.
– Я тоже.
– Но… вы приедете, если потребуется?
– Я же обещал.
– Может, все обойдется…
– Надеюсь.
Он зашел к Рингмару. Тот жестом пригласил его присесть – говорил с кем-то по телефону.
– Единственное, что мы знаем точно – они и в самом деле брат и сестра, – сказал Рингмар, положив трубку. – Все бумаги подтверждают. Ей шестьдесят шесть лет. Возраст отчасти снимает подозрения.
– Образцовая братско-сестринская любовь.
– Что? А, да… Судьбы складываются по-разному. Могу себе представить, что у вас был за разговор.
– Она неадекватна. – Винтер положил на стол копию записки, найденной в кармашке детского платьица в подвале у Хелены. – Но я по другому поводу. Значит, если я все понял правильно, это платье было на Хелене, когда ее подбросили в Сальгренска?
– Да. У них там строгий порядок – все ее вещи собрали в пакет… Вещей-то было – майка, штанишки и платьице.
– И она хранила это платье всю жизнь…
– Этого мы не знаем. Нам даже неизвестно, сама ли Хелена положила эту записку в карман. Может, она про нее ничего не знала.
– Но в полицейских протоколах об этой записке ни слова… Она же была у нас.
– Придется с этим жить, – вздохнул Рингмар.
– А может, кто-то дал ей эту записку совсем недавно. Она про нее забыла, и…
– Куда ты клонишь?
– Сам не знаю. Но не могу отвязаться. Видишь, таскаю с собой повсюду… Есть еще одна мысль.
– Слушаю.
– Я все размышлял над этим кодом… Ладно, оставим его пока в покое. Эти линии… – Винтер наклонился и повернул копию так, чтобы Рингмару было видно. – Когда мы искали по карте, как проехать к Бремеру, я сравнил. Видишь? Смотри… если свернуть у Ландветтера и ехать параллельно с шоссе… по старой дороге, а потом повернуть налево… И пересечения дорог в лесу похожи. Если у меня не тараканы завелись в голове, это же карта дороги к Бремеру! Даже дом помечен, вот здесь, наверху… за последним перекрестком.
– И ты сравнил с картой?
– Да. Можешь сам проверить.
– Даже не знаю, что сказать…
– Ты не знаешь, а я знаю, что ты хочешь сказать. Что у меня чересчур живое воображение. Что ж, иногда помогает… – Винтер еще раз посмотрел на копию записки. – А если честно, я тоже не знаю, что сказать… но все совпадает. Л – Ландветтер, X – Херрюда…
– Т – торп. Хутор.
– Очень может быть.
– Место встречи? – спросил Рингмар. – А на словах объяснить нельзя?
– Можно… если говоришь на одном языке. Эту бумажку скорее всего должны были уничтожить.
– Но почему-то прошляпили.
– Да… прошляпили. Отпечатки пальчиков маленькой Хелены мы нашли… это же факт.
– Да… – Рингмар рассматривал бумагу. – А остальное?
– Не знаю… Может быть, количество людей, деньги… отпра… – Винтер осекся.
– Что?
– Вдруг подумал… эта цифра двадцать три с вопросительным знаком… Может, это время отправления? Например, парома?
– Они же не идиоты, чтобы сесть на паром после такой заварухи… После вооруженного ограбления с трупами…
– Нет. Не идиоты. Но мог быть кто-то еще, не участвовавший в ограблении. Или уверенный, что его не опознают. Можешь позвонить в «Стена-лайн» и узнать, был ли рейс парома из Фредериксхавна в те годы в одиннадцать часов вечера?
– И «Сессан-лайн», – сказал Рингмар. – Я больше любил «Сессан». Мой любимый паром.
Во второй половине дня из Дании пришло еще одно увеличение. Человек в окне вполне мог быть Георгом Бремером, но, конечно, для прокурора и тем более для суда этого недостаточно. Но суд, как ни странно, дал добро на обыск в доме в Блокхусе.
– Благодаря увеличенным снимкам, – сказала Микаэла Польсен. – Мы сейчас туда едем. Здесь у нас парень из Копенгагена, криминалист. Говорят, лучший дактилоскопист в стране.
– Там может быть несколько слоев обоев, – заметил Винтер.
– Он, по-моему, даже обрадовался… Экспертов такие штуки только подзуживают.
– Наверное… Но как ты объяснишь, что они решились так надолго задержаться в чужом доме? Выглядит по меньшей мере странно.
– Не так уж странно, если знать, что владелец этого дома никогда там не бывал. Мы только сейчас это выяснили. Те, кто въехал позже, начали менять обои и что-то там нашли – не хозяева. Они просто сняли дом.
Прибежал запыхавшийся Хальдерс, и для Винтера это стало подтверждением. Это и было подтверждение.
– Мы едем за ним прямо сейчас, – сказал он.
58
Георг Бремер отказался от адвоката. Он сидел в ярком свете лампы в комнате для допросов, не поднимая глаз. Винтер решил допросить его сам. Коэн не возражал, Габриеля Коэна престижные соображения не волновали.
У Винтера в буквальном смысле чесались руки, и он все время невольно их потирал. Может быть, что-то с кровообращением. Микроциркуляция, или как там сказала Лотта.
Он уселся напротив Бремера. «Ты» или «вы»?
Он начал допрос.
Эрик Винтер. Мы попросили вас вернуться, чтобы ответить еще на несколько вопросов.
Георг Бремер. Это я и без ваших слов понял.
Э.В. В тот раз вы сказали, что охотно нам поможете.
Г.Б. Разве?
Э.В. Я так вас понял.
Г.Б. Вы ничего не поняли.
Э.В. Объяснитесь.
Г.Б. Что объяснять-то?
Э.В. Почему вы считаете, что я ничего не понял.
Г.Б. Да потому что понимать нечего.
Э.В. А мы все же пытаемся. Мы делаем все, чтобы разобраться в случившемся.
Г.Б. Пузырь вам на хвост. Желаю успеха.
Э.В. И это все, что вы можете сказать?
Г.Б. Конечно, все. Что мне еще говорить? Я занимаюсь своими делами.
Э.В. Понятно… Но у вас наверняка есть знакомые. Именно в этом нам нужна ваша помощь. Если бы вы попросили их встретиться с нами и поговорить…
Г.Б. У меня… да чего там…
Э.В. Я не понял ответ.
Г.Б. Это был не ответ, потому и не поняли.
Э.В. Если бы кто-то из ваших знакомых смог нам рассказать… и подтвердить, что вы делали в тот вечер, это помогло бы и нам, и в первую очередь вам.
Г.Б. Я уже сказал – я был один.
Э.В. Весь вечер?
Г.Б. Да.
Э.В. А что вы делали ночью?
Г.Б. Какой ночью?
Э.В. В ночь на восемнадцатое августа.
Г.Б. Дома был.
Э.В. Вы позволяете кому-то пользоваться вашей машиной?
Г.Б. Никогда в жизни. Как мне тогда из дома выбраться?
Э.В. У вас есть еще одно средство передвижения.
Г.Б. Это средство не на ходу. Лежит в сарае в разобранном виде. Собрать его и запустить – пара недель, не меньше. Разве что когда машина ломается…
Э.В. А вы раньше говорили…
Г.Б. Мало ли что я раньше говорил.
Э.В. Вы хороший автомеханик?
Г.Б. Уж мотоцикл-то разобрать и собрать смогу.
Э.В. Как давно вы приобрели мотоцикл?
Г.Б. Давно… еще в молодости. А это было давно.
Э.В. Когда вы совершили взлом, вы были на мотоцикле.
Г. Б. Как это?
Э.В. Когда вы совершили взлом, вы были на мотоцикле.
Г.Б. Может быть… но я за это расплатился. Возместил, так сказать, общественный ущерб.
Э.В. Вы были не один.
Г.Б. Как это?
Э.В. Вас было несколько. Все на мотоциклах.
Г.Б. Не знаю… Я свое отсидел. После этого живу для себя и ничего не нарушаю. И до того так жил.
Э.В. Но у вас остались приятели с тех времен.
Г.Б. Никого.
Э.В. Вы отдали машину в ремонт вашему другу. Юнасу Свенску.
Г.Б. Он мне не друг.
Э.В. А кто он вам?
Г.Б. Он… как бы это…
Э.В. Кто?
Г.Б. Автомеханик. Он автомеханик. Машины чинит.
Э.В. Мы уже об этом говорили. Вашу машину видели в ночь на восемнадцатое августа. Вы это отрицаете?
Г.Б. Черта с два! Видели… Когда видели?
Э.В. В ночь на восемнадцатое августа.
Г.Б. Я спал. Если машину и угнали, то вернули до того, как я проснулся.
Э.В. Вы хотите сказать, что машина могла быть угнана, а потом ее вернули?
Г.Б. Я хочу сказать, что это бред собачий. Кто ее угонит? Сказал просто так, чтобы и вы поняли, что это бред собачий.
Э.В. Свидетель видел вашу машину в ту ночь.
Г.Б. Какой еще свидетель? Сами вы небось и свидетели. Когда полиции нужен свидетель, они сами и свидетельствуют.
Э.В. Что вы имеете в виду?
Г.Б. Я имею в виду, что никакого свидетеля нет и быть не может, все вы выдумали.
Э.В. Я ничего не выдумал. Свидетель видел вашу машину. В ней был пассажир.
Г.Б. Это еще что за новости?
Э.В. Когда в последний раз кто-нибудь к вам заезжал? Я имею в виду за последние три месяца?
Г.Б. Что?
Э.В. Кто-то к вам заезжал за последние три месяца?
Г.Б. Это может быть… Три месяца? Вполне возможно.
Э.В. Кто?
Г.Б. Сосед проезжал мимо. Такое бывает.
Э.В. До ближайшего соседа три километра.
Г.Б. А они не каждый день и проезжают.
Э.В. Вы кого-нибудь приглашали?
Г.Б. Я никого не приглашаю.
Э.В. Свидетели видели, как вы везли к себе домой женщину и ребенка.
Г.Б. Вранье. Никого я не вез.
Э.В. Есть люди, утверждающие, что везли.
Г.Б. Кто же это такие? Соседи? Сами сказали – три километра до ближайшего соседа. Зрение у них, прямо скажем, орлиное.
Э.В. У дороги стоит дом.
Г.Б. Там никто не живет.
Э.В. В доме у дороги живут люди.
Г.Б. Вот как? Никогда никого не видел.
Э.В. А вас видели.
Георга Бремера и вправду видели. Хальдерс и Анета опросили всех хозяев домов и дач неподалеку от бремеровского Пустынного хутора.
– Старик несколько раз проезжал мимо. Иногда в машине еще кто-то был.
Парень только что развелся, квартира осталась жене, и он арендовал по дешевке дом, где размышлял над своей горькой участью. Он много пил и часто бродил по лесу. Похмелье и депрессия, по-видимому, обострили его внимание.
– Из моей халупы дороги не видать, но там не больше пары сотен метров. Как-то я добрел до его дома… не знаю, его ли, но машина во дворе была его.
– А кого-то еще вы там видели?
– Нет… тогда нет. Но пару раз он проезжал с кем-то. Как-то видел ребенка. И женщину… скорее всего женщину. Длинные светлые волосы, но сейчас и парни такие носят.
– А когда это было? Можете вспомнить, хотя бы примерно?
– Точно не скажу… Летом. Я развелся… Э, наплевать. Жарко было. Июль, август… скорее в августе. Еще до дождей.
– Вы по-прежнему живете в этом домике?
– Иногда… редко.
– А вы видели этого человека после… после жары? Когда лето кончилось? Скажем так – позже августа.
– Конечно.
– Одного? Или к нему кто-то приезжал?
– Народ у него бывал. Не часто, но иногда съезжались. Машины, мотоциклы…
– И мотоциклы тоже?
– У него же есть мотоцикл… Или нет? Есть или нет… Я видел его на мотоцикле пару раз. И народ приезжал на мотоциклах.
– Народ на мотоциклах?
– Тоже пару раз видел. Но я же не лез к ним руки пожимать.
– А вы могли бы узнать кого-то из этих мотоциклистов?
– Ой, не думаю… Я от них держусь подальше.
– А этот ребенок… которого вы видели… и женщина? То есть скорее всего женщина… Когда вы их видели?
– Давно уже… летом.
– Когда жара была?
– Да… ну и жарища была…
Винтер встретился с Веннерхагом у моста. Они сидели в машине. В море виднелись корабли, а с моста доносился неумолчный шум движения.
– Домой ко мне больше не приходи, – сказал Веннерхаг. – Это нехорошо.
– Соседи осудят?
– В городе неспокойно. Я не хочу, чтобы про меня говорили, будто я стукач.
– Ты информатор, Бенни. К тому же чуть ли не свояк.
– Значит, вот как я теперь называюсь. Чуть-ли-не-свояк.
– Что ты хотел сказать? – спросил Винтер.
– Ходят слухи, что Якобссона убрали. Он вообще-то никто, мелкая рыбешка, так что народ удивляется. Брательник его не знает, что и думать. Он и у вас побывал.
– Побывал.
– Вот и все, что я хотел сказать. Про Якобссона. Но это слухи…
– Откуда?
– Кто их знает… На то и слухи, что неизвестно, кто их распространяет.
Винтер промолчал. У него мелькнула мысль, что «БМВ», в котором они сидят, наверняка где-то за рубежом числится в угоне. С моста донесся характерный скрежещущий шум трамвая. Рядом с ними было припарковано довольно много автомобилей. Процентов десять угнанных, наугад прикинул Винтер. Бросили машины, когда бензин кончился. Наркоманы… Хальдерс все знает про эти дела.
– «Адские ангелы» опять разделились, у них образовалась новая банда… Ты знал про это? – спросил Винтер после паузы.
– Не знаю и знать не хочу этих психопатов. – Веннерхаг посмотрел ему прямо в глаза. – Я с ними дел не имею. Ты меня знаешь.
– Никаких слухов? От них… или о них?
– Даже если бы я слышал что-то, заткнул бы уши. Это опасно, поверь мне. Чем меньше про них известно, тем лучше.
– А про них и так мало известно. Никто ничего не знает.
– Это часть их деловой стратегии.
– Так же как они сами – часть общества?
– Вы же считаете себя частью общества… Полиция – часть общества, власть… а другая власть – тоже часть общества.
– Да ты философ, Бенни.
– Да… а твоя сестра видеть меня не хочет. Не любит философов.
– Мало того что ты философ, ты тоже часть общества.
– Спасибо на добром слове.
– Не за что благодарить. Я имею в виду вовсе не какое-нибудь там приятное и симпатичное общество.
– Нет, конечно… В приятном и симпатичном обществе есть место только для снютов… Только вот что я тебе скажу, Эрик: мы все заменимы. И в равной степени заслуживаем сострадания. Вы заслуживаете сострадания, и мы заслуживаем сострадания.
– Пошел ты…
– Смотри-ка, задело…
– Твой пафос смешон. Ты заменим, а я – нет.
– Забудь, – сказал Бенни. – Но я тебя уверяю: когда-нибудь ты поймешь, что я прав. К сожалению.
Винтер промолчал. Мимо проехал патрульный автомобиль. Наверняка записали номер машины, в которой они сидят.
– Если ты ничего не знаешь про «ангелов», можешь помочь с Георгом Бремером.
– Я же уже сказал – он для вас интереса не представляет. Если он заявляет, что завязал после отсидки, значит, так и есть. Я ничего о нем не слышал. Имя узнал от тебя.
– Я говорю не о тебе, а о твоих… деловых контактах. Может быть, кому-то известно. Вовсе не обязательно, чтобы он где-то отметился за последнее время. Меня интересует его прошлое… Видел ли его кто-нибудь. И знал ли он Якобссона.
Было еще не поздно. Винтер позвонил Ангеле.
– Чем занимаешься?
– Отхожу после дежурства. С вином и музыкой.
– Колтрейн?
– Свен-Оке Колтрейн. Ансамбль «Буги-Вуги».
– Звучит великолепно, – засмеялся Винтер.
– Во всяком случае, лучше, чем «Клэш».
– Как ты угадала? У меня как раз стоит диск «Клэш».
– На работе?
– Ага. Но мне не следовало тебя в это посвящать.
– Трепач… – Она помолчала и произнесла совершенно другим голосом: – Неприятная история с твоим отцом. Лотта рассказала.
– Ты говорила с Лоттой?
– Она позвонила только что. Поблагодарила за подарок, который я ей послала. Тот самый, что ты передал на два дня позже.
– Я знаю…
– Это непростительно… Извини, Эрик. Но ему уже лучше.
– Миокардит.
– Да… Это довольно серьезно.
– У меня звонит мобильный… наверняка мать. Слышишь?
– Слышу… возьми же трубку!
– Сегодня вечером у меня масса работы, – сказал он, – мне надо… почитать. Позвоню позже.
– Сначала поговори с матерью, – сказала она.
59
Прокурор Вельде утром подписал постановление о задержании Бремера – самое большее на четверо суток, после чего мера пресечения может быть изменена.
– Сделай все возможное, – сказал Винтер, предлагая Вельде тянуть время, обходя директиву о «максимально быстром решении…».
– Честно говоря, даже и для задержания не особенно весомые причины, – возразил прокурор.
– И все же ты подписал.
– Только для тебя, комиссар. Только для тебя. Может, из этого и получится что-то хорошее.
– Ничего хорошего из этого не получится, – сказал Винтер.
– А девочка? Может быть, удастся найти девочку.
Винтер промолчал.
– Положа руку на сердце, Эрик, у тебя есть хоть какая-то надежда, что девочка жива?
Винтер огляделся, словно ему вдруг показалось, будто кто-то проник в его рабочий кабинет.
– Нет, – ответил он. – Думаю, это исключено.
По лицу Рингмара он понял, что тот придерживается того же мнения. Немолодое лицо его казалось бледным и измученным в холодном, уже предзимнем свете.
– Мы скорее всего найдем тело, если хоть чего-то добьемся от Бремера. – Винтер говорил без всякого энтузиазма. Азарт погони почему-то исчез. – Или от кого-то другого.
– Или от кого-то другого, – эхом повторил Рингмар.
– Ты устал, Бертиль.
– Смертельно.
– Это погода… мало света. Скоро придется надевать шахтерские лампы.
– Не надо играть в бодрячка. Ты знаешь, в чем дело.
Винтер провел ладонью по липу.
– Она спрятала этот окурок намеренно, – сказал он.
– Что?
– Она спрятала этот окурок намеренно. И подальше, чтобы Бремер не нашел. Чтобы его мог найти только Бейер с ребятами.
– Она что, была ясновидящей?
– Весьма вероятно… Она жила в аду и понимала, что может быть еще хуже.
– Скоро узнаем, ее ли слюна… ЦКЛ обещала ответить побыстрей.
Перед тем как попросить в прокуратуре постановление об обыске, он поговорил с Бейером. У того был совершенно загнанный вид – устал от ругани со все той же Центральной криминалистической лабораторией в Линчёпинге.
– А мы имеем право? И что, Вельде на это пойдет?
– Предварительное согласие я уже получил.
– Вот это да! – Бейер посмотрел на него с искренним удивлением.
– Вопрос не в этом… А в том, возможно ли это вообще. Я хочу знать твое мнение, как эксперта.
– В настоящий момент я воспринимаю эту историю как лишнюю нагрузку.
– Возьми себя в руки, Йоран. Я хочу знать вероятность.
– Отпечатки пальцев через двадцать пять лет… Значит, ты хочешь, чтобы мы сорвали обои, обнажили один бог ведает сколько слоев старых обоев… три… а может, и пять и попробовали найти на последнем слое… или, еще того чище, на одном из промежуточных… отпечатки пальцев?
– А может, там всего один слой. Верхний. И тогда все упрощается.
– Не забудь, что мы должны прочесать всю эту здоровенную халупу.
– Не забываю… Но я хочу понять, можно ли технически найти отпечатки.
– Честно говоря, не знаю, Эрик. Не знаю. Нигде не слышал и не читал о подобном. Ты спросил насчет вероятности… я тебе скажу так: малая. Может быть, даже ничтожная.
– Почему?
– Обойный клей, я думаю, попортил все отпечатки. Тем более за такое время. Проникновение влаги…
– И ты можешь дать руку на отсечение, что мы ничего не найдем?
– Ты с ума сошел! Я никогда не даю руку на отсечение… Еще чего!
– Тогда я хочу, чтобы ты попытался. А ты сам – хочешь попытаться?
– Я вот что скажу… Дело было двадцать пять лет назад. В то время многие еще клеили под обои старые газеты. И тогда есть шанс. Если кто-то берет газету потными руками, отпечаток может сохраняться и двадцать пять, и тридцать пять, и пятьдесят лет. У нас есть хороший метод, если ты помнишь из лекций. Нингидрин.
– Отлично… но ты не ответил на мой вопрос.
– Ладно… попытаемся.
– Датчане делают то же самое.
– Как это?
– Они еще не давали о себе знать. В любую минуту объявятся. Они обдирают обои в дачном домике в Блокхусе.
– То же самое? И что они хотят найти? Конкретно?
– Отпечатки… Вообще следы тех времен. Мы знаем, что Хелена там была. Подумай, а если Бремер тоже там был? Мы же можем доказать это! Мы можем доказать, что Хелена Андерсен еще ребенком была в доме Бремера! И когда стала взрослой!
– Если нам это удастся, поедем в Вашингтон читать лекции в ФБР. Значит, ты хочешь, чтобы этим занялся не кто-нибудь, а твой покорный слуга…
– Ты лучше всех ФБР, вместе взятых.
– Грубая лесть – самая действенная, – мрачно сказал Бейер, не выдержал и улыбнулся.
В Эдегорде дул сильный пронизывающий ветер. Казалось, старый покосившийся дом вот-вот рухнет под его напором. Небо заволокло тучами, такими густыми, что походило на сумерки. Ночь средь бела дня, подумал Винтер. Он стоял у ветряной мельницы. Крылья ее теперь крутились, причем то в одну, то в другую сторону – ветер все время менял направление. Казалось, даже лес подступил ближе к хутору.
Биргерссон вышел из дома. Рядом с ним был Велльман, и это само по себе являлось сенсацией.
– Как тебе удалось избавиться от прессы? – спросил Велльман.
– Я думал, это ты устроил.
Велльман пропустил его ответ мимо ушей и огляделся.
– Жутковатое место. Эдегорд. Более подходящего названия не придумаешь.
– Кто-то копал в подвале, – сказал Биргерссон.
– Что? – Велльман удивленно поднял бровь.
– Я говорю, кто-то копал в подвале, причем недавно. – Биргерссон поднял глаза к небу. К уже и без того драматичной симфонии ветра присоединился рев садящегося лайнера.
– О Боже, – сказал Велльман. – Я сплю, что ли?
– Добро пожаловать в реальность, – произнес Биргерссон тоном человека, уже давно пребывающего в этой реальности.
«Что ты знаешь о реальности? – подумал Винтер. – Для тебя реальность – мои рапорты, которые ты исправно рассовываешь по одному тебе известным ящикам».
– А это что? – спросил Велльман, показывая на ветряную мельницу.
Биргерссон посмотрел на него как на сумасшедшего.
– Ветряная мельница. Кто угодно скажет, хоть под пыткой.
– Я не кто угодно, – возразил Велльман. Вид у него был такой, будто он вот-вот заплачет.
– Я поеду с тобой, – сказал Биргерссон, увидев, что Винтер пошел к машине. Велльман уже отбыл в управление.
Они ехали лесом. Винтер видел этот лес через призму рисунков цветными мелками и фломастерами. Девочка рисовала не лес, а его суть, отчего рисунок казался еще более натуралистичным, чем сам лес.
– Ты же понимаешь, что мы не можем держать этого сукина сына, если не выплывет ничего нового, – негромко сказал Биргерссон.
– В нашу работу входит также исключение подозрений, – напомнил Винтер. – Этому я научился у тебя, Стуре.
– Ты что, подготавливаешь себя к неудаче?
– Это тоже входит в работу.
– Твоя цепь доказательств красива… несомненно, красива, но тонковата.
– Хорошо сказано.
– Кончай, Эрик.
Он выехал на шоссе и прибавил скорость. Биргерссон поднял стекло. Если бы не включенные фары, встречных машин не было бы видно – над дорогой стоял туман, который к тому же с каждой минутой сгущался. Их обогнал рейсовый автобус аэропорта. Тоже, должно быть, хочет летать, подумал Винтер. Насмотрелся на самолеты… Автобус резко принял вправо, уступая дорогу встречному грузовику.
– Этот умник, по-видимому, верит в реинкарнацию, – возмутился Биргерссон. – Собственно, нам следовало бы его остановить.
– Я сегодня допрашивал Буландера, – сказал Винтер. – Этого байкера, устроившего стрельбу в Хисингене.
– Я знаю, кто это. Не забывай – я твой шеф.
– Он, конечно, молчит как партизан, но связь просматривается совершенно отчетливо. Я попытался сосредоточиться и прочитал материалы. Многие из имен в деле так или иначе с ними связаны.
– С кем?
– С организациями. С «братствами». С байкерскими бандами. Я говорю «с ними», потому что их много.
– И?..
– И все. Дальше мы не продвинулись. Все это есть в рапортах. Можешь их архивировать, Стуре. Мы видим связь и больше ничего не можем доказать. Прокрутили все файлы вперед, назад, вправо и влево… Да, вот еще – ты ведь знаешь о Бригитте Делльмар, о Дании и о том, что мне там угрожали… Возможно, угрожали.
– А здесь ты ничего такого не замечал?
– Нет… хотя исключить не могу. Вспомни про Якобссона… У нас есть еще один пропавший.
Они подъезжали к перекрестку на озеро Дель. Биргерссон посмотрел на воду и парковку и устроился поудобнее.
– Пресса теряет интерес к девочке, – сказал он. – Это нехорошо. Вообще… с прессой всегда нехорошо. Когда следствие начинается, они как геморрой в заднице, не знаешь, как избавиться, а потом теряют интерес… и тогда кажется, что преступление так и не будет раскрыто.
– Будет, – заверил Винтер. – А пресса опять оживилась. После Бремера.
Винтер позвонил в дверь сестры Бремера. На этот раз он не предупредил о приходе. На улице шел сильный холодный дождь. Ноябрь на пороге.
Никто не открыл. Он позвонил снова и прислушался. Ни звука. Позвонил в третий раз и услышал какую-то возню. Замок повернулся, и дверь приоткрылась. Она молча смотрела на него несколько секунд.
– Это опять вы?
– У меня есть еще пара вопросов.
Старая женщина тяжело вздохнула. Она сидела в своем кресле-каталке совершенно неподвижно.
– Я спала, – пояснила она. – Я часто сплю в кресле, когда одна… пока моя помощница обслуживает таких же никому не нужных стариков, как я.
– Могу я войти?
– Нет. – Она по-прежнему не двигалась. Шевелились только губы, как в плохом мультфильме. – Если у вас только пара вопросов, можете их задать.
– Кое-что насчет прошлого вашего брата…
– Я все забыла. И нечего спрашивать. Я спала.
– Значит, придется зайти попозже.
– Никакого смысла.
– Это важно, – твердо сказал Винтер. – Зайду попозже. Позвоню, и мы договоримся о времени.
Прошло еще тридцать шесть часов. Винтер вновь допросил Бремера. В конце концов у него появилось ощущение полной бессмыслицы происходящего. Слова, слова… ничем не наполненные, пустые слова. Он опять перечитал протоколы. «Наберись терпения», – сказал Бейер.
И наконец Бейер позвонил. Прямо из Эдегорда.
– Есть второй слой обоев… не знаю, какой давности, но на них имеются отпечатки. Это вполне могут быть пальцы Бремера, если он сам клеил обои… и тогда мы не сдвинемся с места. Но может быть кто-то другой. Отпечатков мало… и к тому же они маленькие.
– Маленькие? Что значит – маленькие?
– Маленькие – значит, маленькие. Небольшие. Неполные. Кроме того, сказать ничего не могу. Тысяча факторов – годы, влажность, клей… Ты теперь в курсе, так что дай нам немного времени. Обещаю поторопиться. Но не жди слишком многого.
– Подумай о лекциях в Вашингтоне, – сказал Винтер и повесил трубку.
60
Винтер уже собрался начинать новый тур допроса, как на столе зазвонил телефон. Тон Микаэлы Польсен был совершенно нейтральным.
– На втором слое обоев обнаружены отпечатки. Но техники говорят, не подлежат анализу. Разрушены клейстером.
– Ясно… этого следовало ожидать. Иначе все было бы слишком уж хорошо.
– А у тебя как дела?
– В Швеции клейстер похуже. Но в чем-то и получше. Не такой ядовитый, как в Дании. Ребята что-то нашли.
– Серьезно? – Судя по голосу, она оживилась. – А что?
– Пока не знаю.
– Наши тоже еще не закончили. Решили ударить тяжелой артиллерией… я имею в виду в буквальном смысле тяжелой. Тяжелые металлы… свинцовые белила. Они прилипают даже к жирным поверхностям.
– Свинцовые белила? Они же запрещены.
– В Швеции запрещены, в Дании – нет. Хотя надо запретить… и на практике так и есть. Но на этот раз мы готовы рискнуть.
Винтер сидел чуть в стороне и слушал. Допрос проводил Габриель Коэн. Бремер словно пребывал в другом мире, который создал для себя много лет назад.
Габриель Коэн. Вчера вы рассказали, что у вас были помощники в том взломе, о котором мы говорили.
Георг Бремер. Это было вчера?
Г.К. Это было вчера. Вы подтвердили, что состояли в организации.
Г.Б. Я нигде не состоял. Никогда и нигде не состоял.
Г.К. Вчера вы сказали именно так.
Г.Б. Значит, неправильно выбрал слово. Я не имел в виду, что состоял.
Г.К. Вы часто ездите в город на машине?
Г.Б. Что?
Г.К. Вы часто ездите в город на машине?
Г.Б. Это еще что за вопрос?
Г.К. Объяснить?
Г.Б. Да.
Г.К. Часто ли вы ездите в город на машине без особой цели? Просто так?
Г.Б. Все равно не понимаю.
Г.К. Многие водят машину, чтобы расслабиться. Я и сам иногда так делаю.
Г.Б. Может, и случалось такое.
Г.К. У вас есть какие-то излюбленные места, куда вы охотнее всего едете?
Г.Б. Нет.
Г.К. А все же… назовите. Скажите, куда вам хочется поехать в таких случаях.
Г.Б. Ну… не знаю даже, что сказать. Пару раз ездил к морю. Просто посмотреть. Когда живешь в лесу, тянет к морю. И наоборот.
Бремер взглянул направо, словно в глухой стене было окно, через которое он мог видеть море. Лицо его словно омертвело и лишилось контуров. Это не причуды зрения, решил Винтер. Так оно и есть.
Г.К. Помните, мы сказали, что люди вас видели, когда вы везли в своей машине пассажиров?
Г.Б. Помню.
Г.К. Так вы подтверждаете, что у вас были пассажиры в машине?
Г.Б. Нет.
Г.К. Как – нет?
Г.Б. Погодите-ка… вы не так спросили… Вы спросили, помню ли я, что вы мне сказали, что кто-то меня видел.
Г. К. Это подтвердили несколько человек.
Г.Б. Это кто это подтвердил? Обманываете…
Винтер знал, что в ближайшие минуты Коэн усилит нажим. Но вряд ли это сработает в том странном мире, где сейчас находится Бремер. Бремер не здесь. Он где-то еще.
Г.К. Почему бы вам не признаться, что так оно и есть?
Г.Б. Как?
Г.К. Почему бы вам не признаться, что вы подвозили Хелену Андерсен и ее дочь в своей машине?
Г.Б. Не подвозил.
Г.К. Это же не преступление – подвезти мать с ребенком.
Г.Б. Конечно. Какое же это преступление.
Г.К. Тогда скажите.
Г.Б. Что сказать?
Г.К. Скажите – да, подвозил. Подвозил мать с ребенком. Они были у вас дома.
Г.Б. Они не были у меня дома. В моем доме только я дома.
Винтер тщетно пытался истолковать выражение опущенного лица Бремера. Что-то такое в глазах… похожее выражение было у его сестры. Тусклый блеск без всякой глубины… но что-то еще… Страдание? Горе? Знание чего-то запредельного? Страх? Тусклый, сухой блеск, словно два маленьких, почти пересохших озера.
Грета Бремер сидела в гостиной, а помощница вышла в прихожую и откровенно ожидала начала разговора. Двери не было, и ему не хотелось просить любопытную даму уйти в кухню и закрыть за собой дверь.
Грета выглядела еще более болезненно, чем в тот раз. Может быть, потому, что уже стемнело и лицо ее освещал торшер с откровенно слабой лампой.
– Что вам нужно? Почему вы вламываетесь?
– Только пара вопросов о вашем брате.
– Он всегда выходит сухим из воды. Вы же знаете его историю.
– Какую историю?
– Вы же все нашли в архиве.
Она посмотрела как-то странно – то ли на него, то ли на свою помощницу, почти не заметную в полутьме прихожей.
– Нашли, – сказал Винтер. – Но есть кое-какие… – Он подождал, пока мимо дома пройдет трамвай. – Есть кое-какие вещи…
– Какие еще вещи?
– Вы, например, знаете, что Георг часто ездил в Данию?
– В Данию? Что ему делать в Дании?
– Я прошу вас вспомнить, когда он ездил в Данию…
– А мне и вспоминать нечего. Я такого не знаю.
– Не сейчас… двадцать пять – тридцать лет назад.
– Откуда мне знать, куда он тогда ездил? Дома грабил, вот что он тогда делал. И в этом роде.
– В каком смысле – «в этом роде»?
– Не знаю… вы, наверное, знаете.
– Я спрашиваю вас, фрекен Бремер.
– Дома он грабил.
– В Дании?
– Вам лучше знать.
– Почему это?
– Вы полиция, вам и знать.
Суд не нашел оснований для содержания Георга Бремера под стражей.
– Свободный человек в свободной блядской стране со свободным блядским судом, – прокомментировал это решение Хальдерс. – Им бы съездить в его логово, может, что-нибудь до них и дойдет.
Винтер никогда до этого не замечал, что у Хальдерса такие большие глаза.
– Судья принял решение сам, – сказал Рингмар.
А Винтер промолчал. Что-то его мучает, подумала Анета Джанали.
– Я видел, как он выходил из суда, – продолжал Хальдерс. – Даже ни на кого не посмотрел. Что будем делать дальше?
Винтер не ответил, и Хальдерс не стал повторять вопрос.
– Девочка, – после короткой мучительной паузы произнес Винтер. – Речь идет о девочке.
Хальдерс резко встал и вышел из комнаты.
Прошел еще день. Винтер позвонил в Испанию и почему-то подумал, что отец сам возьмет трубку. Но нет – ответила мать.
– Как там у вас?
– Лучше, Эрик. Намного лучше. Очень рада, что ты позвонил. Мы, как ты понимаешь, уже дома.
– Воспаление? Миокардит?
– По-моему, перенапряжение. Папа ведь уже немолод.
– Слава Богу, что стало лучше.
– У тебя усталый голос, Эрик.
– Это потому, что я устал. Ничего страшного.
– Я прочитала, у вас есть подозреваемый. Вчера, по-моему. В газете от… э… не помню. В последние дни было не до того.
– Ничего удивительного.
– Но вы его задержали?
– Вынуждены были отпустить. Но подозрения не сняты.
– Тогда зачем отпустили?
– Так бывает. Закон.
– Когда разберешься с этим делом, приезжай и отдохни немного. Папа будет очень рад.
Винтер пробормотал что-то в ответ, попрощался и подошел к окну. За окном стоял типичный ноябрь – ни с чем не спутаешь. Посмотришь и сразу скажешь – ноябрь. Размытые огни автомобильных фар, тугой, пропитанный влагой туман. Скоро Рождество. Ангела сказала, что возьмет дежурство. А может, у меня уже нет Ангелы? Наверное, надо к этому готовиться…
Он поднялся к Бейеру. Бенгт Сундлёв в неудобной позе склонился над микроскопом. Эти ребята настолько погружаются в свой мир, что ничего вокруг не замечают… Рядом с Сундлёвом лежал лист бумаги, на котором он непрерывно что-то рисовал.
Наконец ему понадобилось посмотреть в другой микроскоп, он оторвался от окуляров и только тогда заметил Винтера.
– Хочешь узнать, как идут дела?
– И как идут дела?
– Совпадения есть, но пока о двенадцати точках и речи быть не может. И о десяти тоже.
– А сколько?
– Я предпочел бы не отвечать на этот вопрос. Но знаешь… задачка что надо.
– В каком смысле?
– В том смысле, что это вообще оказалось возможно. Честно говоря, я в вашу затею не верил. Признаюсь.
– А ты думаешь, я верил? – признанием на признание ответил Винтер.
– Но погоди немного с оптимизмом.
– Это ребенок?
– Похоже, да. Два этих отпечатка… они, конечно, более чем так себе… Я сравниваю их с отпечатками Хелены. И с ее же отпечатками в детстве.
Винтер повернулся, чтобы уйти.
– Заставляет задуматься о смысле жизни, – вдогонку сказал Сундлёв.
Винтер вскочил с постели, ничего не соображая. Звонил телефон. Лампу в изголовье он не выключил, а в руке по-прежнему сжимал протокол. Три часа ночи. Телефон продолжал звонить.
– Да… алло… Винтер слушает. Кто это?
– Это Йоран. Пора вставать.
– Что случилось?
– Во-первых, мы получили ответ из ЦКЛ. Мугрен мне кое-чем обязан, так что он и вправду поторопился. Звонил мне час назад. Это ее, Хелены.
– Что?
– Окурок. Он побывал у нее во рту.
– Мы знали… мы это знали, ведь так?
– Мы ничего не знали, не знаем и не можем знать, пока нет доказательств. А теперь доказательства есть. А во-вторых… Сундлёв рвет у меня трубку. Хочет сам рассказать.
– Двенадцать точек! – Рассказ Сундлёва оказался очень коротким. Всего два слова.
У Винтера загорелось лицо.
– Нам повезло в том смысле, что, хотя отпечатки и маленькие, каким-то чудом зафиксировалось ядро отпечатка. Иначе ничего бы нам не сделать.
– Ты уверен?
– Сто процентов, Винтер, у нас есть точное доказательство, что она, о, черт, я их путаю, Хелена то есть, в общем, мы можем со стопроцентной уверенностью сказать, что она в детстве побывала в этой халупе. – Сундлёв произнес все это на одном дыхании, остановился и с шумом вдохнул. – Старик стер все с новых обоев, а до того, что под ними, руки не дошли.
– Нет, – сказал Винтер. – Не дошли. До всего у него руки не дошли.
– Даю трубку Йорану.
– Вся команда на месте, – сообщил Бейер. – Двинешь сразу?
– Будь уверен…
Только сейчас Винтер понял, что замерз под сквозняком из приоткрытой балконной двери.
– Я тоже поеду, – сказал Бейер.
За рулем был Хальдерс. Винтер позвонил ему тут же. Хальдерс, в свою очередь, связался с Анетой Джанали, и теперь она сидела рядом с ним на переднем сиденье. Винтер и Рингмар уместились на заднем, а Бейер следовал за ними в патрульной машине.
Лес был темным и бесцветным, пышные осенние краски поглотила тьма. Полпятого утра. Ни одного огонька. Если по пути и были дома, свет в них не горел. Ни одного самолета в небе. Их окружала черная, беззвездная Вселенная.
– Никогда не видела такой черноты, – сказал Анета Джанали и тут же прикусила язык, опасаясь, что Фредрик ляпнет какую-нибудь очередную глупость вроде «а в зеркало не глядела?» или «на себя посмотри». Но Хальдерс промолчал.
Над крыльцом горела неяркая лампочка. «Форд» Бремера стоял во дворе и матово отсвечивал в слабом свете. Машина припаркована очень небрежно – видно, что водитель куда-то торопился.
– Что это за звуки? – спросила Анета, когда они вышли из машины.
– Лошади за домом, – невольно перейдя на шепот, пояснил Винтер. – Нервничают.
– А уж как я нервничаю, – сказала Анета. – Лошадям до меня как до луны.
Подъехала патрульная машина с Бейером и несколькими полицейскими в форме. Как в каком-нибудь полицейском государстве, подумал Винтер. Ночные аресты.
В доме было тихо и темно. Он сейчас еще больше походил на рисунки Йенни и Хелены. Без света пропорции меняются.
Полицейские заняли предусмотренные правилами позиции, и Винтер сильно постучал в дверь. По дому пронеслось гулкое эхо. Он постучал еще раз, кулаком, почему-то представив себе хозяина в ночной рубашке и колпаке, открывающего дверь со свечой в руке. Он нащупал ручку и нажал. Дверь была не заперта.
– Георг Бремер! – крикнул Винтер.
«…емер-мер-мер», – пронеслось в темноте.
Ответа не последовало.
– Пригнись, черт тебя побери, – прошипел Хальдерс у него за спиной. Наверное, Анете, а может, и кому-то еще. Винтер слышал шумное, как под водой, дыхание Рингмара.
– Входим, – скомандовал Винтер. – Бертиль и я. Двое обходят дом. Фредрик и Анета остаются здесь.
Они вошли в прихожую. Здесь пахло землей и немного лошадьми.
– Холод какой, – прошептал Рингмар. – У него что, нет отопления?
В доме и в самом деле было очень холодно. Не так, как снаружи, но холодно, словно дом давно не отапливался.
– Не забудь, что он четыре дня провел у нас, – шепнул Винтер. – Топить было некому.
Они прошли в кухню. Винтер положил руку на плиту – ледяная. Он посмотрел в окно – странно, отсюда, из дома, небо казалось немного светлей. Для рассвета еще рановато.
– Внизу его нет.
– Может, его и вообще нет в доме, – сказал Винтер.
Рингмар промолчал.
– Пошли наверх. – Винтер вернулся к входной двери и сообщил остальным, что они собираются подняться на второй этаж.
Каждая третья ступенька скрипела, словно так и было задумано.
– Георг Бремер! – крикнул Винтер, держа наготове пистолет. – «…эмер-мер-мер»…
Внезапно из-за туч вышла луна и осветила гостиную тревожным опаловым светом. Винтер посмотрел вниз – в руке у Хальдерса тоже поблескивало оружие. Он огляделся. Дверь наверху была открыта, и в мертвенном свете луны он увидел две босые ступни, медленно качающиеся над полом.
– О черт, – простонал Рингмар и ринулся вперед. Он тоже увидел.
Рингмар первым ворвался в комнату, и когда Винтер влетел за ним, уже пытался приподнять тело, висевшее в темноте.
– Где выключатель? – крикнул Хальдерс, лихорадочно ощупывая косяк двери.
В комнате взорвался свет от лампы под потолком. Винтер на секунду зажмурился, но тут же открыл глаза. Рингмар изо всех сил удерживал тело Бремера, висевшее на веревке, грубо закрепленной на торчащем из потолка массивном стальном крюке. Свет был очень ярким, Винтеру показалось, что в глаза плеснули расплавленным металлом. Хальдерс попытался поднять веревку над почерневшим лицом Бремера, потом выхватил нож и одним движением ее перерезал. Рингмар с Винтером еле успели подхватить тело и положили его на пол. Винтер покосился на Хальдерса. В ярком свете лампы его лицо казалось гипсовым, бритая голова напоминала череп.
Рингмар наклонился над телом, поднял голову и взглянул на Винтера.
– Смотри, – сказал он.
Стандартный лист бумаги А4 был прикреплен булавками прямо к груди самоубийцы, через рубашку. Одна из булавок упала, и лист косо свисал с лежащего в нелепой позе тела. Винтеру пришлось наклониться, чтобы прочитать написанные тушью заглавные буквы.
Я УБИЛ РЕБЕНКА.
ГОСПОДЬ, СМИЛУЙСЯ НАДО МНОЙ.
Винтеру пришлось прочитать надпись дважды, прежде чем он понял, о чем идет речь. Рядом с присвистом дышал Рингмар. Хальдерс был белее мела.
Он прочитал еще раз и зажмурился. Снизу доносились голоса. Анета Джанали склонилась над потерявшим сознание Хальдерсом. Голос Рингмара:
– Немедленно пришлите людей, придется копать. Немедленно пришлите людей с лопатами.
61
Отбойные молотки в Эдегорде ревели уже несколько часов. Под цементным полом в подвале нашли одежду. Все пытались подготовить себя к худшему.
Винтер поехал в город. Мир словно потерял глубину, превратился в плоскую, окутанную саваном тумана пустыню между жизнью и смертью. Эдегард олицетворял смерть, все остальное – жизнь. Зарево над городом походило на следы мочи на грязном снегу.
На письменном столе он нашел записку от Бейера и поднялся к нему.
Потом поехал домой, поставил машину в гараж и пошел пешком.
Как и в тот раз, никто не открывал. Он позвонил снова, и дверь внезапно отворилась. Он не слышал скрипа кресла-каталки. Глаза женщины отсвечивали тем же странным, тусклым блеском, что и у Бремера.
– Опять вы, – сказала она.
– На этот раз вам придется меня впустить.
– С чего бы это?
– Потому что все кончено, Бригитта.
– Что ж, это дает немного меньшую вероятность, сказал Бейер.
– Но этого достаточно?
– Да. Иначе тест не занимал бы столько времени и не стоил такую чертову уйму денег.
– Сколько тестов сделано?
– Не спрашивай. Приходи, когда будут рассылать регистр. Он, кстати, может появиться уже в этом году.
Она молча развернула кресло-каталку и покатила в гостиную. Дом затрясся – мимо проехал трамвай. В такой квартире нельзя жить, подумал Винтер. А может, она и не живет. То есть живет, но жизнью это назвать нельзя.
– Как вы меня назвали?
– Вашим настоящим именем. Бригитта.
– Не знаю такую. Никогда не слышала.
– Я же сказал – все кончено. Вам нечего больше бояться.
– Ха-ха.
– Я могу вам помочь.
Она не ответила. Лицо ее было в тени.
– Вы меня слышите, Бригитта?
– Что это вы меня как называете…
– Потому что это ваше имя. Вас так зовут.
– Я хочу сказать… что это… почему вы вдруг ни с того ни с сего окрестили меня Бригиттой? С чего это вы думаете…
– Я не думаю. Я знаю.
– Откуда?
– Во всяком случае, не из поддельных документов, удостоверяющих личность Греты Бремер, – сказал он. – Для этого надо было заподозрить, что они поддельные. Кстати, отличная работа.
Она кивнула. Или ему показалось, что кивнула.
– И ваш… внешний вид. Мне казалось, что вы не можете быть пятидесятипятилетней Бригиттой Делльмар.
– Вот видите. Я даже двигаться почти не могу.
– Я очень хотел верить, что вы Бригитта. Но это казалось невозможным. И подтверждений такому предположению ждать было неоткуда.
– И почему же? С чего вы решили?
Он подошел ближе, встал рядом с каталкой и осторожно сунул руку за подушку под ее спиной.
– Вот с чего. – Он показал ей волос, едва заметный в слабом свете из окна.
– Мои волосы?
– Ваш волос, – уточнил Винтер. – Вы когда-нибудь слышали про ДНК?
– Нет.
– Вы никогда не слышали про ДНК?
– Вообще-то слышала. И что?
Винтер разжал пальцы, проследил, как волос медленно упал на пол и сел в кресло.
– ДНК содержится в клеточном ядре. Как правило. Но она есть и в плазме, так называемых митохондриях. Такую ДНК определять труднее.
Она что-то пробормотала. Винтер подождал немного, но за бормотанием ничего не последовало, и он продолжил:
– ДНК наследуется детьми от матери.
Она повернула голову, как обеспокоенная птица поворачивается на незнакомый звук.
– Вы все выдумываете.
– Нет. Это правда. Переходит от матери к ребенку… к дочери. Такая ДНК есть в тех тканях, где обычная ДНК отсутствует. Например, в волосах.
– Вы взяли мой волос еще в тот раз! Я помню! Вы встали у меня за спиной…
– Воспользовался случаем, – сказал Винтер.
– Чертово кресло.
– Значит, вы Бригитта Делльмар?
– Вы же так считаете.
– Хочу услышать это от вас.
– Какая разница? Для вас это важно?
– Да.
Она потерла свои изуродованные ноги.
– Да. Я Бригитта Делльмар. Но счастливее от этого никто не станет.
– И Георг Бремер вовсе не ваш брат?
– Нет. Он не мой брат.
– А почему он сказал нам, что он ваш брат?
– Думал, что может меня запугать. Я же была его сестрой все эти годы. Мне пришлось играть эту роль. Они так решили. – Она посмотрела в глаза Винтеру. – Но запугать меня он не мог.
Зазвонил телефон. Она сняла трубку, сказала «да» и несколько секунд слушала.
– Подождите… – Она зажала трубку рукой и повернулась к Винтеру. – Вы еще долго здесь пробудете?
Винтер решил не отвечать на этот дикий вопрос.
– Я потом позвоню, – сказала она и нажала на рычаг.
– Два дня назад вы звонили Бремеру.
– Откуда вы знаете, что это была я?
– А разве не вы?
– Я. Позвонила, когда он вернулся из полиции.
– А вы понимали, что мы будем проверять его звонки?
– Может быть…
– И почему тогда звонили?
– Ему пришла пора умирать. Он слишком долго жил. Он… убил моего ребенка.
Лицо ее исказилось жуткой гримасой. Она откинулась в кресле, уткнулась в подушку и некоторое время лежала не шевелясь. Внезапно, у него на глазах, она постарела лет на сорок, теперь ей было не меньше ста. Что-то она шептала, неразличимое. Когда она выпрямилась, лицо ее было залито слезами.
– Я ему сказала: «Ты убил своего ребенка». Я это знаю. Он не знал, что я знаю… – Она почти кричала, это был слабый крик, словно издалека. – Он не знал, что это я во всем виновата.
Она внезапно замолчала и уставилась на Винтера.
Молчать и ждать, решил он.
Она опустила голову, чуть не коснувшись подбородком груди, но сразу подняла.
– Я сказала ему, что он убил своего ребенка. Я ему это сказала!
Винтер молчал. Под окнами опять прошел трамвай. Часы на стене внезапно остановились.
– Я сказала ему: «Ты убил своего ребенка. Потому что Хелена была твоей дочерью».
Она опять посмотрела Винтеру в глаза.
– Нет ничего страшнее убийства. А убить своего ребенка – это…
– Вы рассказали ему, что Хелена его дочь?
– Да.
– И это правда?
– Нет.
– Но вы ему это сказали?
– Я хотела, чтобы он страдал. Он никогда не страдал. Он не знает, что такое страдание. Не знает.
– А что вы имели в виду, говоря, что во всем виноваты?
– Она была моей девочкой, – произнесла Бригитта таким тоном, словно мысленно перенеслась на много лет назад. – Хелена была моей девочкой. Она была не похожа на других… Мы были не похожи на других.
– Она ваша девочка…
– Ей было очень трудно. – Она вдруг двумя руками схватила ладонь Винтера. – Она очень страдала… и в этом была моя вина. И я не выдержала… рассказала.
– Что вы рассказали? Что вы – ее мать?
– А? Да… она знала, что я ее мать. Она знала.
Ее пальцы то сжимались, то разжимались. Руки были теплыми и ледяными одновременно. Он чувствовал ее пульс.
– Когда она об этом узнала? – Винтер наклонился к Бригитте. – Когда она об этом узнала?
– Всегда знала… всегда знала, еще когда была малышкой.
– Но она же воспитывалась у приемных родителей. Много лет! И когда она вернулась сюда, она была… одинока.
– Она всегда знала. Она понимала. А когда вернулась, опять узнала.
И Бригитта рассказала. Она была ранена. После ранения они прятали ее, а потом она и сама пряталась ото всех так долго, что мир перестал для нее существовать. Нет таких препаратов, которые она бы не попробовала, чтобы покончить с жизнью. И каждый раз ее постигало разочарование. Она даже не знает, сколько лет это продолжалось. Не знала. Они позволили ей располагать частью денег, снабдили фальшивыми бумагами, и она вернулась в Швецию, к своему так называемому брату.
Она неожиданно рассмеялась. Сухой, каркающий смех.
– Потом девочка попыталась начать собственную жизнь и завела ребенка…
– Кто отец Йенни?
– Никто не знает.
– Даже вы?
– Она почему-то считала, что мне это вообще не надо знать.
– Почему?
Она пожала плечами. Шея у Винтера была совершенно мокрой от пота.
– Все из-за меня. Я начала опять с ней встречаться. Она вообще трудно сходилась с людьми… а потом стала все больше и больше уходить в себя.
– Как часто вы встречались?
– Не часто.
– Здесь?
– Иногда здесь. Я помогла ей вернуть память. И она погибла.
– Простите?
– Ее память. Ее погубила память.
– В каком смысле?
– Я рассказала ей то, что она уже не помнила. И то, что никогда не знала, но все равно об этом думала. Обо всем, что случилось.
Винтер кивнул.
– Бремер убил ее отца.
– Отца?
– Кима. Моего Кима.
– Кима Андерсена? Вы имеете в виду Кима Андерсена? Кима Мёллера?
– Бремер его убил.
– И вы сказали это Хелене?
– Я сказала ей все. И она его нашла. Я же знала, где его логово. И она несколько раз к нему ездила. А я рассказывала и рассказывала… Наконец она узнала почти все и сказала ему об этом. Он сначала думал, что она лжет. Он был уверен, что он ее отец. А я так боялась… Хелена тоже боялась, но она как узнала, что ее настоящий отец Ким и что Бремер его убил, у нее вроде и страх прошел. А что с ней-то случилось… – Бригитта Делльмар наклонилась, как будто ей стало не по силам держать голову прямо. Она выглядела очень утомленной – видимо, отвыкла так долго разговаривать. – Она ему все и выложила… Ты не мой отец, а убийца… А я… я боялась. Боялась, потому что хотела сохранить деньги… они мне были нужны. И Хелене они были нужны. Это мои деньги, я имела на них право! – вдруг крикнула она. – Мы имели право на наши деньги! И Йенни… Кое-что осталось… основное-то забрали они, но кое-что осталось…
Винтер набрал воздуха, перед тем как задать следующий вопрос. Он словно изготовился к прыжку.
– Где Йенни?
Она посмотрела на него пустым взглядом.
– Он может убить опять. Он же все время убивает.
– Где Йенни? Он убил ее?
Во рту у него совершенно пересохло, ему еле удалось выговорить эти слова.
– Он может убить опять… Он же сумасшедший. Он убил Оскара. Бедняга Оскар. И это тоже из-за меня… Убил… наверняка убил…
– Оскара? Оскара Якобссона? Бремер убил Якобссона?
Бригитта начала раскачиваться в кресле – вперед-назад, вперед-назад… Она постепенно удалялась от него.
– Он убил Якобссона? – повторил Винтер.
– Убил, убил… наверняка убил. Оскар для него тоже был опасен. И Хелена. Хелена тоже была опасна. Она встречалась с Бремером, только я не знаю когда… Он, наверное, пожалел, что… что он…
– О чем он пожалел? Что он собирался сделать? О чем он пожалел?
– Она хотела знать. И все. Ей ничего не было нужно. Хотела знать, и все. Говорила, имею право все знать. Мне-то она рассказывала, но мало… не все она мне рассказывала. А потом было поздно.
– Что было поздно?
– А откуда мне знать, что случилось? – спросила Бригитта Делльмар. Она не отвечала на вопросы Винтера – вела диалог неизвестно с кем. – Может, и несчастный случай… кто его знает. Несчастный случай. Не знаю, как это случилось… знаю только, что случилось. Моя Хелена не вернулась… а теперь и не вернется.
– Где Йенни? На этот вопрос вы обязаны ответить.
– Бедняга Оскар… Он и вообще ничего не знал. Он-то был добрый. Они были знакомы… А вы этого не знали? Старые знакомые, как же…
– Да… старые знакомые.
«Наверняка именно Бремер дал Якобссону деньги, чтобы платить за квартиру. Может быть, чтобы навести на него подозрения… Нет, тут что-то другое. Может, хотел, чтобы мы его нашли и… собирался свалить на него вину за то, что сам сделал с ребенком, которого когда-то считал своим…»
– Я не решалась, – вдруг сказала она совершенно трезво и осмысленно.
Она внезапно пришла в себя.
– Я не решалась… и не решаюсь. На мне моя собственная вина. Они знают. Они видят.
– Кто это – они?
– Вы и сами знаете.
– Знаем… и не знаем. Доказать ничего не можем.
– А так и всегда было. Никто не чувствует себя свободным.
– Бремер умер, – сообщил Винтер, внимательно глядя на нее.
– Что? Умер? Бремер умер?
– Да.
– Вы хотите сказать, что он наконец-то умер?
Винтер только сейчас понял, что это сообщение стало для нее новостью.
– Мы еще не сообщали… но его нет в живых. Он повесился.
– Меня послушался, – сказала она тихо.
– Где Йенни?
– Я попыталась ее спасти.
– Спасти? От кого?
– От него. От них всех. Я хотела ее спасти. – Она посмотрела на Винтера. – Йенни тоже… очень одинока. Ей нужна защита.
– Почему вы не заявили об исчезновении Хелены? Вы же могли сделать это анонимно.
– Я не знала.
– Не знали, что она исчезла?
– Поначалу не знала. Мы уже не встречались. Я ее долго не видела. Иногда на нее вдруг находило, и она не хотела меня видеть. Можно понять…
Она опять посмотрела Винтеру в глаза.
– А может, все это сон… сказка. Может, ничего этого и не было.
Если и сказка, то очень страшная, подумал Винтер. Нельзя ожидать, что Бригитта объяснит все до мелочей. Но он должен знать конец сказки. Хорошо, они перекопают весь хутор. А дальше что? Если они ничего не найдут, что дальше?
Она сделала попытку встать с кресла. Зазвонил телефон.
– Пусть звонит, – отмахнулась она. – У вас есть машина? Можете меня донести?
– За машиной я схожу, – сказал он.
Она указывала маршрут – на юг, в Сереледен. В окне машины то появлялось, то исчезало море. Она за все время не произнесла ни единого слова, только показывала рукой, где и куда сворачивать.
Асфальт кончился, теперь они ехали по посыпанному гравием проселку. Винтер вспомнил Эдегорден. Нет, здесь дорога шла не лесом. Чувствовалась близость моря. В небе парили чайки, особенно эффектные на фоне свинцового неба. Ему стало трудно дышать, и он опустил стекло. В лицо ударил соленый запах моря.
Она показала налево. Дорога становилась все уже. Внезапно в тучах появился прогал, и сверкнуло солнце. Она попросила у него мобильный и позвонила.
Дом лежал в низине, окруженный забором. Они остановились у тяжелых ворот. К ним вышел парень с автоматом и посмотрел на Бригитту. Та кивнула. Он нехотя открыл ворота. Они въехали во двор, и Винтер остановил машину. Близость моря здесь чувствовалась еще сильнее, ему даже показалось, будто он слышит тяжкие вздохи прибоя. Бригитта неподвижно сидела рядом с ним. Потом показала направо. Он вышел из машины. «Она безумна, а я безумен втройне», – подумал Винтер. Парень с автоматом по-прежнему стоял у ворот. Он подошел к торцу дома. Газон уходил наверх. Он поднялся по рыжей осенней траве и увидел море. Солнце светило прямо в глаза. Он сложил ладонь козырьком и вгляделся. Навстречу ему с берега шел ребенок. Рядом с ним была женщина. Они приближались. У женщины были светлые волосы. Лица он не видел – только солнечный ореол светлых волос.
Они остановились прямо перед ним. У Йенни в руке были камушки и еще что-то похожее на водоросли. Винтер почти ничего не различал из-за солнца и внезапно подступивших слез. Он присел на корточки. Женщина не шевелясь стояла рядом. Он зажмурился, а когда открыл глаза, она исчезла. Будто растворилась в солнечной дымке. Винтер протянул руку и прикоснулся к плечу ребенка. Словно потрогать птичку…
– А ты кто? – спросила девочка и улыбнулась.
2 Как скажете (англ.).
3 Старый Уллеви – стадион в Гетеборге.
4 Снют – прозвище полицейских в Швеции (ср. мент, коп и т. д.).
5 «Ассидомен» – крупная компания по заготовке и переработке древесины.
6 ОПС – отдел патрульной службы.
7 Мы встретимся опять, когда и где – не знаю (англ.).
8 Особый ритуал поедания вареных раков, популярный в Скандинавии.
9 Ничего хорошего в людях нет (англ .).
10 Ядерная катастрофа, а мне не страшно (англ.).
11 Тукхольм – Хальдерс намеренно искажает название Стокгольм. «Тукхольм» в переводе со шведского – город дураков.
12 Стрельба в темноте (англ.).
13 Швеция – одна из самых редконаселенных стран Европы: на территории больше Германии живет всего 9 миллионов жителей. Деревни состоят в лучшем случае из нескольких хуторов.
14 Одна из программ электронной почты.
15 «Swedish Match» – шведская компания, производитель жевательного табака, сигар, спичек и зажигалок.
16 Конкурирующая с «Ангелами Ада» банда байкеров.
17 Димведерсгатан – улица Туманов (швед.).
18 Мясные продукты, допустимые религиозными установлениями ислама.
19 AFIS – Automatic finger identification system (англ.).
20 Майорна – район в Гетеборге.
21 Помолчи (англ. ). Песня американской хип-хоп группы «Блэк Айз Пис».
22 Смешать, но не взбалтывать – знаменитая цитата из бондовских фильмов (англ. ).
23 Лиллхаген – крупная психиатрическая клиника в Западной Швеции.
24 VAM – vitt ariskt motstend (швед.) – «Белое арийское сопротивление», ультранационалистское движение в Швеции.
25 «Тебя, Бога, хвалим» – Оратория Антона Брукнера на текст старинных христианских гимнов (1881).
26 Ульф Лундель (1949) – шведский певец, композитор, музыкант, писатель, поэт и художник.
27 Verschwunden – исчезла (нем.).
28 Сокращенное название компании «Систембулагет», имеющей в Швеции монополию на продажу спиртных напитков.
29 Здравствуйте. Я бы хотел поговорить со Стивом. Меня зовут Эрик (англ.).
30 Стив слушает (англ.).
31 Тумас Бролин – известный шведский нападающий 90-х годов.
32 Пошел на… (англ.).
33 И вам всего хорошего, сэр (англ.).
34 Прощай (англ.) .
35 High light – выделенный участок текста в докладе, протоколе и т. д. (англ.).
36 Имеется в виду знаменитый фильм Микеланджело Антониони «Фотоувеличение».
37 Который? (исп .).