Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Тема “Философские мотивы в творчестве Пушкина” естественна для него, касается важных его аспектов. Во-первых, Пушкин, будучи широко образованным человеком, имел определенные философские интересы и пристрастия, опиравшиеся и выражавшиеся в соответствующем круге чтения, общения, рассуждений на философские темы. Во-вторых, Пушкин как поэт, как великий глубокий художник философичен. Причем эта философичность органична для его творчества, в котором соседствовали и уживались живое трепетание чувства в его мимолетной самодостаточности и обращенность к предельным вопросам смысла, судьбы, народа, истории. В-третьих, история, бывшая важнейшим, пожалуй, определяющим предметом поэтического творчества Пушкина, стала и предметом его публицистических занятий и научных изысканий. И это дало ему серьезный материал для философско-исторических размышлений. В-четвертых, будучи натурой глубоко укорененной в жизни, умевшей сполна отдаваться ее процессам, была ли эта любовь, дружба, семья, творчество, Пушкин обладал глубоким даром рефлексии, потребностью и способностью видеть себя, факты и проблемы жизни в широком (вплоть до всемирно-исторического) контексте, в их сущности и истоках.
Пушкин высоко ставит человеческую мысль, этот, по его словам, “священный дар божий”. Мысль он почитает необходимой, важнейшей составляющей изящной словесности. В наброске статьи “О прозе” он пишет: “Точность и краткость – вот первые достоинства прозы. Мысль для Пушкина есть истинная жизнь слова, в том числе и в поэзии. В набросках статьи “О народной драме…” есть интереснейшее рассуждение о смысле драматического искусства: “Что развивается в трагедии? какая цель ее? Человек и народ. Судьба человеческая, судьба народная. Вот почему Расин велик, несмотря на узкую форму своей трагедии. Вот почему Шекспир велик, несмотря на неравенство, небрежность, уродливость отделки ”
Искусство для Пушкина есть специфическая форма человеческого духа, в которой представлена его общая природа и которая в своем реальном осуществлении сплетается и взаимодействует с другими его формами (философия, история, наука, государственно-политическая мысль).
В этой связи заслуживают самого серьезного внимания соображения Пушкина о русском языке, в которых он часто афористически кратко, но весьма проницательно и глубоко касается вопросов его генезиса, его актуального бытования, его возможностей и перспектив. “Как материал словесности, – отмечает Пушкин, – язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство перед всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива.
И еще одно соображение Пушкина в этом роде. Просвещение, отмечает он, требует размышления о важных предметах, но “ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись; метафизического языка у нас вовсе не существует. Проза наша так еще мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты для изъяснения понятий самых обыкновенных, так что леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы давно готовы и всем известны”.
В его поэзии и прозе русский язык предстал как эффективнейший инструмент движения духа и в его поэтическом, и в его интеллектуальном воплощениях. Причем в творчестве Пушкина эти две ипостаси человеческого духа предстают во взаимосвязи, внутреннем единстве. Слово поэтическое и слово метафизическое, язык поэзии и язык философии растут из одного корня.
На протяжении всего творчества Пушкина занимала проблема свободы. Касаясь многих ее граней, поэт особое внимание уделяет свободе творчества. Язык есть стихия движения духа, но содержание этого движения – творчество, необходимой составляющей которого является свобода.
Вдохновение – вот что для Пушкина составляет субстанцию творчества. И оно необходимо в любой сфере движения духа. “Вдохновение, – пишет он, – есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии”. Вдохновение есть проявление некой глубинной энергии души, неподвластной (без ущерба для нее) ни внешнему давлению, ни внутреннему принуждению.
Рассуждая о том, что “нужно драматическому писателю”, Пушкин называет бесстрастие, “никакого предрассудка, любимой мысли”. В другом месте говорится: “Драматический поэт, бесстрастный, как судьба…”. Пушкин говорит даже о том, что “драматический автор может совершенно отказаться от своего образа мысли, дабы совершенно переселиться в век, им изображаемый”. Вольные или невольные пристрастия, будь это даже любовь к Родине. могут увлекать автора “за пределы строгой справедливости”.
В этой связи заслуживает интереса взгляд Пушкина на XVIII век. Он говорит о его “роковом предназначении”. Вольтер, “великан сей эпохи”, за которым следуют все возвышенные умы, сделал литературу инструментом философии. Все было принесено в “жертву демону смеха и иронии”. Для этого века характерно специфическое отношение к жизни, к историческому потоку бытия. Об этом у Пушкина речь идет в статье “Александр Радищев”. “В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидерота и Реналя;
В угодничестве перед публикой, в писательстве из расчета на ее вкусы и пристрастия Пушкин видел угрозу для свободы творчества, фактор ее оскудения. Об этом уже шла речь. Но вот суждение Пушкина в совершенно другом роде: “Искренне признаюсь, что я воспитан в страхе почтеннейшей публики и что я не вижу никакого стыда угождать ей и следовать духу времени” [5, с. 71]. Вряд ли правильным будет истолковать это высказывание поэта как свидетельство неустойчивости его взглядов. Дело, представляется, в другом. Публика – значимая для творца реальность. К ней адресован творческий процесс. И потому полное вынесение публики за скобки, полное абстрагирование от публики в творческом процессе, строго говоря, невозможно. Вопрос в том, как ориентироваться на публику, как ее учитывать. Это можно делать путем угодничества, подлаживания под мнения, вкусы и пристрастия (очень, кстати, переменчивые) публики, что может обеспечить минутный успех, но что не гарантирует значительности результата, его непреходящей ценности.
В контексте рассмотрения вопроса об условиях жизненного бытия и реализации свободы творчества, свободы мысли интерес представляют рассуждения Пушкина о цензуре. Пушкин прекрасно знал, что цензура есть ограничение, фактор тяжкого внешнего давления на творца. И на своем личном опыте он испытал тягостность и жестокость этого давления. Ему была оказана честь быть объектом высочайшего цензурного надзора. Но обладая даром эпического восприятия проблем жизни, в том числе и своей собственной, Пушкин видел, что и демократическая свобода слова – явление неоднозначное, содержащее угрозу деспотизма.
Однако, размышляя о феномене цензуры, Пушкин ставит вопрос об общественном контроле за продуктами интеллектуального творчества. “Писатели во всех странах мира суть класс самый малочисленный из всего народонаселения. Очевидно, что аристокрация самая мощная, самая опасная – есть аристокрация людей, которые на целые поколения, на целые столетия налагают свой образ мыслей, свои страсти, свои предрассудки… Никакое богатство не может перекупить влияние обнародованной мысли. Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда. Уважайте класс писателей, но не допускайте же его овладеть вами совершенно”. Действие обнародованной мысли мгновенно и повсеместно: “Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек: в пределах закона, при полном соблюдении условий, налагаемых обществом” [5, с. 300-301]. Цензура, по мнению Пушкина, может быть рассматриваема как средство обеспечивать свободу мысли в пределах закона, с учетом налагаемых обществом условий [см.: 5, с. 301-302, 409, 637-640].
Такой взгляд на цензуру кажется неожиданным и странным для певца свободы творчества. Но, как уже говорилось ранее, свобода творчества для Пушкина – явление многомерное, вписанное в общий контекст жизни, в ее историческую динамику. И Пушкин, стремясь охватить эту многомерность, выходит на факт общественной, повсеместной и долговременной значимости продуктов творящего духа. В этой связи он ставит вопрос об общественном контроле над ними, о регулировании их движения. Можно спорить о том, насколько эффективна в этом отношении цензура, но вопрос, Пушкиным ясно сформулированный, не потерял своего значения и сегодня. Более того, сегодня он стоит несравненно острее. Повсеместность действия обнародованной мысли приобрела масштабы, которые Пушкину трудно было представить. А возможности для печати свободно “морочить олухов” возросли на несколько порядков.