Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ПСИХОПАТОЛОГИЯ ГЕРОИЧЕСКОГО ПРОШЛОГО
И БУДУЩИЕ ПОКОЛЕНИЯ
Доклад на Всеросийской конференции "Актуальные вопросы воен ной и экологической психиатрии". Полный текст публикуется впервые.
Психическое развитие ребенка всегда зависит не только от его мо рфолого-генетических особенностей, но и от воспитующего окружения, кото рое в значительной степени создается родителями и предшествующими пок олениями семьи. Я сразу уточню, что сегодня речь пойдет только об относит ельно молодых родителях - ветеранах афганской войны, и детях, выросших ил и растущих сейчас в их семьях.
Традиционная для России героизация военного прошлого в послед ние годы подверглась существенным трансформациям, как в связи со специф икой политической и нравственной оценки афганских и чеченских событий, так и в связи с более полной и гораздо более объективной информацией об у жасах Гражданской и Второй мировой войн.
Не вдаваясь в подробное обоснование, я хотел бы сразу отметить, ч то героизация - это, обычно, удел победоносных войн, и всегда имеет в значи тельной степени компенсаторное значение. Поражение, в том числе - мораль ное, даже при реальном успехе всей кампании, создает для ее участников пр инципиально иную социально-психологическую ситуацию, проекция которой простирается на всю оставшуюся жизнь.
В 1989 году, на основании афганского опыта и, вначале - недоверчивого , а затем - все более потрясающего меня сопоставления его с опытом участни ков Второй мировой войны, по аналогии с известным определением Н.И.Пирог ова, я назвал войну "эпидемией аморальности". Основанием для этого вывода послужили не "отдельные случаи" маргинализации языка и быта, о которой пе риодически вспоминают режиссеры и писатели, и даже не безусловная амора льность (с точки зрения нравственных императивов ХХ века) такого способа разрешения конфликта как физическое уничтожение противника, в большин стве случаев принимаемое и оправдываемое как необходимое зло, а реальна я криминализация и психотизация поведения личности в боевых условиях.
Проведенный на протяжении последних лет анализ позволил сдела ть очень непростой для меня вывод, что наряду с реальным героизмом, взаим овыручкой, боевым братством и другой относительно позитивной атрибути кой войны, грабежи и убийства (как исход "разборок" среди своих), средневек овые пытки и жестокость к пленным, самое извращенное сексуальное насили е в отношении населения (особенно - на чужой территории), вооруженный разб ой и мародерство составляют неотъемлемую часть любой войны и относятся не к единичным, а к характерным явлениям для любой из воюющих армий, как то лько она ступает на территорию (особенно - в случае иноязычного) противни ка. Уже затем и, обычно, много позднее война начинает (в сознании ее непоср едственных участников) идентифицироваться со страхом смерти, унижение м плена, непростительностью вины и неизбежностью возмездия за все содея нное. Но все это приходит потом - и, в отличие от публично провозглашаемых героических воспоминаний, молчаливо проецируется на все межличностные , в том числе, и прежде всего - внутрисемейные отношения, составляя часть и х эмоционального поля, а иногда - и весь их эмоциональный фон, когда немой ужас дня сменяется криками, доносящимися из ночных кошмаров.
Сейчас уже известны и многократно описаны некоторые поведенче ские и психопатологические эквиваленты этой неизбывной тревоги (страх нападения сзади, бредовые идеи идентификации себя с убитыми, навязчивые идеи самобичевания и т. д.). Но это лишь наиболее очевидные, крайние, и потом у легко идентифицируемые специалистами проявления, в "анамнезе" которых скрываются мучительные воспоминания прошлого.
Казалось бы, самый простой способ - забыть обо всем, но память не о тпускает. Мы совершенно не учитываем, что, как правило, эти воспоминания г лубоко персонифицированы друзьями юности, которые остались там навсег да, и вычеркнуть погибших из памяти, для большинства участников этих соб ытий - это все равно, что еще раз убить их, теперь уже окончательно. Чаще все го это оказывается невозможным. Они живут в каждом из оставшихся в живых, которые чувствуют себя обязанными не только помнить, но и мстить за обма нутые надежды, оплеванную боевую славу, поруганную честь и униженное дос тоинство. Поэтому любые действия окружающих, затрагивающие именно эти б олезненные струны, вызывают столь неадекватные реакции, нередко потряс ающие своей немотивированной жестокостью.
Я могу привести несколько подробно изученных мной случаев, когда "обычно е" - по современным меркам - оскорбление личности "афганца" незамедлительн о "каралось", в том числе - смертью: случай с осужденным М., убившим 17-летнего ю ношу только за то, что тот назвал его "козлом"; случай с осужденным Ф., задуши вшим в процессе ссоры своего знакомого, пренебрежительно отозвавшегос я о его боевых наградах; случай с Л., бросившим гранату в ничем не повинных людей лишь за то, что они не проявили к нему должного (по его представления м) уважения; случай с В., нанесшим тяжелые увечья своему знакомому только п отому, что тот, спускаясь по лестнице, предпочитал идти немного позади, и, казалось, что от него исходит угроза, и др.
Наблюдая семьи афганцев, я обратил внимание, что в одних из них ро дители, на первый взгляд, охотно делятся пережитым с детьми, при этом всег да (более или менее) приукрашивая и позитивируя свое боевое прошлое. В дру гих - полностью отрекаются от этого прошлого, что вызывает у детей достат очно специфическое его восприятие: это прошлое предстает как нечто наст олько ужасное, что не имеет права на упоминание в семейном кругу. Уместно отметить, что аналогичные реакции в свое время наблюдались в Германии у детей нацистов, и сейчас в некоторых случаях отмечаются в последующих по колениях бывших чекистов.
Основным и общим во всех этих ситуациях является то, что реальны е участники боевых (или других - позднее квалифицированных как преступле ния против личности) действий не имеют никакой возможности вербализова ть (и тем самым - отторгнуть) их криминальный опыт и мучительные переживан ия, о которых даже в собственной (афганской или др.) среде, как правило, не пр инято вспоминать. И даже в тех единичных случаях, когда бывшие боевики по падают на прием к психиатру или психотерапевту, большинству из них не уд ается перешагнуть барьер и по собственной инициативе рассказать о том, к ак живьем зажарил на костре пленного афганца-снайпера, перед тем убивше го его друга и односельчанина, как сбросил с вертолета захваченного в го рах мальчишку, как целым взводом насиловали малолетнюю девчушку-афганк у, как десятками расстреливали мирных жителей или бомбили их поселки тол ько от неукротимого чувства мести и отчаяния (я привел лишь несколько сл учаев подобного рода, достоверность воспоминаний о которых не вызывает у меня сомнений). С годами воспоминания о подобных "боевых" ситуациях, каз алось бы, бледнеют, развиваясь по давно известному закону и сценарию: "Я сд елал это, говорит мне память. Я не мог этого сделать, говорит мне совесть. И постепенно память отступает". Но это все же лишь красивая метафора. А на са мом деле - именно на этом зловонном бульоне "не подлежащих вербализации в оспоминаний" начинает прорастать вирус будущей психопатологии. Даже в п роцессе длительной терапии "обнажение" таких тем нередко избегается по н егласному соглашению врача и пациента, что делает их межличностный конт акт исходно лицемерным и, порой, столь же невыносимым для последнего, как и со всеми другими.
Привести к этим, глубоко скрытым в темноте подсознания, воспомин аниям может лишь тот, кто действительно знает - где и что искать. Поэтому т ерапией этого поколения могут сколько-нибудь эффективно заниматься ли шь те, кто сами прошли через эти мерзости войны, или, во всяком случае, знаю т, что и это было тоже. Давно и почти общепризнан факт, что психиатрическая и психологическая помощь при состояниях, лежащих далеко за пределами со бственного чувственного опыта терапевта, чаще всего - малоэффективна. Не знающие о таком специфическом (боевом) опыте врачи и психологи неизбежн о столкнутся с чем-то неизвестным и непонятным, а обратившиеся к ним, безу словно, страдающие люди - с тем, что их не слышат и не понимают, и никогда не смогут принять их криминальный опыт, груз которого с годами будет станов иться все более невыносимым. Может быть, именно здесь кроется одна из при чин того, что количество бывших "вьетнамцев", покончивших жизнь самоубий ством, уже давно превышает количество погибших за весь период "непопуляр ной" войны. Растет количество самоубийств и среди "афганцев".
Анализ многочисленных источников о прошедших войнах показывае т, что этот специфический опыт всегда оказывается вне исторической памя ти. Завеса умолчания выживших последовательно трансформируется в глух оту следующих поколений, так как то, что одни не могли рассказать, другим - не дано услышать. Отрицание памяти на реальные события войны во всей их о мерзительной полноте и все более усиливающаяся с годами продукция комп енсаторных воспоминаний о героизме - вечная дилемма выживших, определяю щая как их амбивалентность по отношению к прошлому, так и все варианты их послевоенного поведения, включая художественное и научное мифотворчес тво о минувших событиях. Но груз мучительных воспоминаний от этого не ум еньшается. Традиционная для России сакрализация такого (криминального и полукриминального) опыта (в том числе, например, блокады) сказывается не только на бывших участниках событий, но и на моральном состоянии общест ва в целом.
Самое мучительное здесь - это безысходность (вернее - неотторжим ость), потому что, если бы они стали говорить правду о насилии, убийствах, г рабежах, пытках и т. п., их отказались бы не только понимать, но даже слушать . Таким образом, между теми, кто был реальным участником подобных событий и всеми остальными
(потенциальными социокорректорами, включая членов семьи, и даже квалифицированными терапевтами) всегда лежит пропасть непонимания. По этому единственными, кто мог бы помочь им, остается очень незначительная количественно группа военных врачей - косвенных участников этих событи й, все еще лишенная возможности профессиональной коррекции таких состо яний в силу известной экономической ситуации и типично чиновничьего не понимания того, что несколько десятков тысяч людей, чья память отравлена криминальным и полукриминальным опытом, составляют реальную угрозу не только для самих себя, но общества в целом.
Я хотел бы особо отметить, что медикаментозные методы терапии не оказывают здесь сколько-нибудь позитивного эффекта, а, скорее, загоняют болезнь вглубь, откуда она прорывается в виде ужасающих общество престу плений и негативных аффектов. Общая тенденция к деперсонализации отнош ений в медицине, когда между врачом и пациентом планомерно возводится ст ена из огромного количества лабораторно-диагностической и прочей техн ики, а малейшие щели в этой стене заполняются таблетками, не обошла и псих иатрию. Другим, возможно, даже более точным, образным сравнением могла бы ть бездонная пропасть, которая разделяет типичные представления врача и, пусть даже изуродованный до неузнаваемости, но все равно - духовный мир пациента. В эту бездонную пропасть в огромных количествах сваливается п родукция химико-фармацевтических заводов, но перейти через нее таким пу тем не удается, и пациент навсегда остается взывающим на отвесном крае с воего обрыва.
Точно такая же пропасть лежит между выжившими и их детьми. Мы зна ем, насколько дети интуитивно чувствительны к неискренности. Мы знаем та кже, что нельзя убедительно учить: "не укради", "не убий" и т. д., если сам граби л, убивал и насиловал. В таких случаях приобретенное знание, в силу пока ма ло известных нам законов межличностной коммуникации, хотя и усваиваетс я, как некий присутствующий в обществе норматив, но не становится убежде нием. Но это лишь одна сторона переноса на следующие поколения.
Мы уже говорили вначале, что психическое развитие детей зависит не только от их морфолого-генетических особенностей, но и от воспитующег о окружения, которое в значительной степени создается родителями и пред шествующими поколениями семьи. При этом родители передают детям не толь ко традиционные внутрисемейные установки, культивируемые системы ценн остей, но и преобладающий эмоциональный фон, и чувство вины (даже если оно присутствует в скрытой форме), и - очень часто - присущее ветеранам развенч анных войн ощущение, что многое в этой жизни было и есть напрасно. Одновре менно с этим, компенсаторно к собственной судьбе, от этих детей (особенно - в обеспеченных семьях) всегда жаждут исполнения всех несбывшихся наде жд и желаний, нередко вообще лишая их права на самостоятельный выбор. Заб алованность детей в этих семьях составляет обычное явление, и это еще од на компенсация - родителей самим себе - той части жизни, которой они сами б ыли лишены.
Дети становятся сверхценными и сверхопекаемыми, утрачивая сам остоятельность и обретая прежде всего тяжелейшую тревогу от невозможн ости жить в состоянии "непрерывного счастья", которое им пытаются навяза ть. Естественные колебания настроения детей в таких случаях вообще не пр инимаются родителями, как не имеющие никаких (по сравнению с их собствен ным опытом) оснований или достойных внимания причин. В итоге у ребенка фо рмируются представления о черно-белом мире, где нет места естественной а мбивалентности.
Характерной особенностью таких семей является "культивируемое " в них пренебрежение к проблемам здоровья, за которым скрывается вина за то, что выжил, что и так уже получил гораздо больше, чем те, кого уже нет ("ну, а годом раньше, годом позже - не имеет значения"). Ценность этой, как бы второй , доставшейся по счастливому жребию жизни, оказывается гораздо меньше. И эта установка переходит к последующим поколениям, окрашивая все мораль ные эталоны и общее отношение к действительности, тем самым делая их буд ущее исходно трагическим, так как если ценность жизни невелика, то что же тогда ценно?
Отсюда же идет и та легкость, с которой бывшие боевики уходят в кр иминальные и полукриминальные структуры, без особых затруднений вновь и вновь перешагивая уже однажды преодоленный барьер запрета на убийств о.
Пролонгированная угроза смерти, которая слишком долго стоит за спиной, к ачественно изменяет ментальность людей и формирует специфическое миро ощущение, где неочевидны грани между добром и злом, геройством и преступ лением.
Культура - это не только прекрасные произведения искусства, архи тектуры или литературного и научного творчества, которыми мы восторгае мся, но и то, что налагает запреты. Рождаясь, мы не знаем их, и лишь в процесс е социализации мы подчиняемся этим запретам - вначале родительским (усва ивая наряду с первыми словами такие отвлеченные понятия как "нельзя", "нек расиво", некультурно", "стыдно"), а затем и всем остальным - писанным и неписа нным - общественным законам. Вопреки паранаучному тезису о некой природ ной моральности человека, мы не любим эти запреты, хотя и вынуждены подчи няться им. И это гораздо больше возвышает Человека, который становится т аковым - в высоком смысле этого слова - не столько благодаря, сколько вопре ки своей природе, подчиняясь законам общественной морали и нравственно сти.
Война дезавуирует эти законы и, прежде всего - запрет на убийство и сексуальное насилие.
Человек отличается от большинства других живых существ не толь ко способностью мыслить, прямохождением и речью, но - даже более - гиперсек суальностью и гиперагрессивностью. Ни одно другое живое существо не при лагает столько усилий к созданию все новых и новых способов уничтожения представителей своего же вида, и даже самые кровавые внутривидовые стол кновения в животном сообществе (как правило, по общим для нас с ними повод ам - за самку, власть или территорию) завершаются первой кровью и бегством противника. Убийство представителя своего вида, как биологическая цель - вообще не задано природой. Ни один другой вид, также не чуждый стремлени я к сексуальному наслаждению, не смог перешагнуть через естественные ба рьеры, ограниченные периодом течки и спаривания. Гиперсексуальность и е стественная агрессивность составляют типичные компоненты именно чело веческого поведения, но в обычных условиях нам приходится подавлять их, скрывая эти властно побуждающие влечения не только от окружающих, но и о т самих себя.
Именно поэтому война, отменяющая эти запреты, нередко оказывает ся слишком привлекательным занятием. До 12% бывших участников боевых дейс твий в Афганистане (выборка 1991 г. - 2 000 чел.) хотели бы посвятить свою жизнь вое нной службе по контракту в составе любой воюющей армии, относительно нез ависимо от страны, предоставившей им такую возможность.
Таким образом, война - это в равной степени преступление и против личности, и против культуры, так как она обнажает нашу глубинную (и если мы остаемся дарвинистами - животную) сущность.
Общество и сейчас стыдливо отворачивается от этой проблемы, ссы лаясь на определенный кризис морали, обусловленный специфическим хара ктером афганской войны или чеченской "операции", или современной ситуаци и в целом, и все еще пытается увидеть в этой феноменологии частный и потом у - нехарактерный случай. Наиболее остро даже косвенные попытки затрону ть эту проблему встречает старшее поколение, как правило, отмечая или "ли чную извращенность" исследователей, или то, что в Отечественую "этого не б ыло". Я, естественно, не могу апеллировать к адресным свидетельствам моих респондентов, поэтому в заключение (традиционно для отечественной наук и) приведу зарубежные данные: в 1992 году на Берлинском кинофестивале был пр едставлен документальный фильм и свидетельства очевидцев о том, как в 1945 году солдаты Советской Армии изнасиловали более 2 миллионов женщин в Пол ьше и Германии. Некоторые свидетельницы, которым было тогда по 15-16 лет, расс казывали, что были изнасилованы до 100 раз. В некоторых случаях, чтобы не поп асть под трибунал, после надругательства девочек тут же расстреливали .
Это было то поколение, которое затем воспитало мое. Мы не знаем, че рез какие угрызения совести, какое чувство вины и личные трагедии прошла их жизнь и родительская мораль. Я не могу поверить, что через 15-16 лет, глядя н а своих подрастающих дочерей, они не вспоминали о тех несчастных польках и немках. Но мы не знаем об этом. И сейчас, в большинстве случаев, мы можем л ишь предполагать те мучительные коллизии, которыми наполнены души мног их из участников современных боевых действий. Нет никакой хоть сколько-н ибудь методически обоснованной реабилитационной деятельности, а морал ьные девиации оказались вообще вне российской психиатрической науки. А значит - и следующее поколение не защищено от прямой или косвенной транс ляции скрытого криминального и полукриминального опыта.
В заключение я хотел бы сделать два существенных, как мне предст авляется, вывода:
1. Достаточно распространенный методический подход к использов анию катастроф и стихийных бедствий как модели войны - с точки зрения пси хиатрии - не может быть признан адекватным, так как в этих ситуациях отсут ствуют два существенных компонента боевых действий - снятие запретов на убийство и сексуальное насилие.
2. Проблема социально-психологической помощи и психотерапевтической ре абилитации бывших участников боевых действий должна рассматриваться н е с точки зрения гуманизма, а с точки зрения предотвращения исходящей от этой категории лиц общественной опасности, в том числе - для них самих, их семей и последующих поколений.
М.М. РЕШЕТНИКОВ ,
директор Восточно-Европейского Института Психоанализа, доктор пси хологических наук, профессор.