Будь умным!


У вас вопросы?
У нас ответы:) SamZan.net

готовность помочь или задиристость которым приписывался характер мотивов т

Работа добавлена на сайт samzan.net:

Поможем написать учебную работу

Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.

Предоплата всего

от 25%

Подписываем

договор

Выберите тип работы:

Скидка 25% при заказе до 9.11.2024

Глава 3

Мотивация в теориях свойств

Ориентированные на личность подходы к объяснению поведения с первого взгляда закономерно стояли у истоков психологии мотивации. Индивидуальные различия в ситуациях, считающихся одинаковыми или вообще игнорируемых, чрезвычайно легко бросаются в глаза. Эти различия прежде всего и требовалось объяснить при помощи различной степени выраженности диспозиций. Так появились теории свойств, пусть еще пока и несовершенные. Наблюдаемое поведение связывалось со свойствами, обозначавшимися как «готовность помочь» или «задиристость», которым приписывался характер мотивов, т. е. явно или неявно предполагалось, что соответствующие индивиды стремятся проявить такое поведение всякий раз, когда для этого предоставляется возможность.

Двигаясь дальше, к скрытым «за» поведением мотивационным диспозициям, мы поочередно сталкиваемся с каждой из четырех проблем, связанных с понятием мотива, которые уже рассматривались в гл. 1. Прежде всего встает вопрос: как объективировать индивидуальные различия? Впрочем, проблемой измерения мотивов начали заниматься довольно поздно. Ей логически предшествует проблема классификации мотивов. Как отграничить одну диспозицию от других и сколько таких диспозиций вообще? Ведь индивидуальные различия имеют место не только в одной, определенной сфере деятельности, например в проявлениях готовности помочь другому, а во многих. Соответственно, должно быть много мотивационных диспозиций. Не обязательно, однако, что все они одновременно определяют наши действия. В каждом случае должна иметься одна или несколько диспозиций, управляющих актуальной деятельностью, в то время как остальные остаются в латентном состоянии. Однако как происходит выбор, приводящий к актуализации определенных мотивационных диспозиций среди множества латентных? Здесь мы сталкиваемся с проблемой актуализации мотивов. В качестве условий такой актуализации наряду с личностными факторами (различия мотивационных диспозиций) необходимо учитывать также ситуационные факторы. Кроме того, классификация мотивов требует рассмотрения смены поведения в меняющихся ситуациях. Иначе говоря, необходимо выяснить: сколько имеется содержательных классов отношений «индивид— среда», которые отличаются друг от друга некоторой характерной деятельностью и, следовательно, выдают актуализацию соответствующих мотивационных диспозиций?

Таким образом, разработка проблемы классификации не может вестись без экспериментального уточнения. Ситуационную стимуляцию необходимо планомерно варьировать по интенсивности и тематике, показывая тем самым, в каких пределах поведение определяется все той же мотивационной диспозицией. В этом случае мы имеем дело с экспериментальными планами типа la и b (см. рис. 1.5, с. 43). Лишь теперь, когда выяснены ситуационные предпосылки актуализации определенных мотивационных диспозиций, можно всерьез браться за измерение мотивов, сопоставляя индивидуальные различия поведения при стандартизованных по содержанию и по интенсивности ситуационно, обусловленных побуждениях (экспериментальные планы IIa и b).

Наконец, за всеми попытками теорий свойств классифицировать, актуализировать и измерить мотивационные диспозиции стоит вопрос: откуда же, собственно, берутся мотивационные диспозиции? Были ли они всегда, принадлежат ли к фундаментальным атрибутам сформированных в филогенезе структур с унаследованными индивидуальными различиями в степени их выраженности или же приобретены в процессе жизни индивида? Экспериментальный план III чувствителен к приобретенным различиям, так как позволяет проверить возможную связь между эколого-генетическим распределением побуждающих ситуаций и индивидуальными различиями мотивов.

Диспозициональным теориям, составляющим особую линию в совокупности личностных подходов к психологии мотивации, до сегодняшнего дня недостает одинаково систематичного рассмотрения всех четырех основных проблем. Под влиянием интереса к индивидуальным различиям, как правило, большинство усилий сосредоточивается на классификации мотивов. (Исключение составляет, конечно, Оллпорт.) Лишь у некоторых представителей этого направления проблема классификаций связывалась с проблемой измерения мотивов (например, у Кеттелла). Проблема ситуационной актуализации мотивов, как правило, игнорируется, поскольку ее рассмотрение требует полного обращения перспективы — появления интереса к интраиндивидуальным изменениям в зависимости от ситуации. Наконец, проблеме генезиса мотивов обычно не уделяется никакого внимания.

Превратное истолкование теорий свойств

и идеографический подход Оллпорта

Сейчас, как и в начале 30-х гг., теории свойств отчасти пользуются дурной славой мошенничества за их попытки объяснить надситуационную устойчивость поведения недоказуемыми утверждениями. В то время, как и сейчас, велись дебаты об интеракционизме. Значительная часть критики основывалась, как уже отмечалось в предыдущих главах, на неверном понимании теорий свойств.

Первое недоразумение состоит в неоправданной «радикализации» этих теорий. Деятельность якобы определяется исключительно или преимущественно индивидуальными диспозициями, но не ситуациями. Столь крайнюю точку зрения представители теорий свойств, за исключением, может быть, таких характерологов, как Клагес [L. Klages, 1910] или Лерш [P. Lersch, 1938], вряд ли стали бы защищать. Скорее, диспозиция направляет деятельность лишь в той ситуации, которая сопряжена с ней, т. е. содержательно ей соответствует, релевантна ей. Следовательно, у каждого человека должно быть столько мотивационных свойств (комплексов свойств или мотивационных диспозиций), сколько классов эквивалентных ситуаций для него существует; и наоборот, столько классов эквивалентных ситуаций, сколько у него имеется направляющих деятельность мотивационных диспозиций. Уже из этого строго теоретико-личностного рассуждения вытекает, что личностные диспозиции и ситуации вообще нельзя отделить друг от друга.

Второе недоразумение выражает мнение, что теории свойств якобы сводят разнообразие действий если не полностью, то большей частью к личностным диспозициям, а не ситуациям. Это также не следует из теорий свойств. Как мы видели в гл. 1 (см. рис. 1.3), в ситуациях, относящихся к одному .классу эквивалентности, различия в побуждении могут быть так велики, что дисперсия поведенческих проявлений будет большей частью обусловлена ситуацией. Тем не менее при этом может наблюдаться 100%-ная надситуационная устойчивость деятельности, соответствующая Диспозициональным различиям, поскольку все индивиды в каждой из ситуаций сохраняют то же порядковое место по степени выраженности поведенческих проявлений.

Первые дебаты об интеракционизме 30-х гг. были вызваны исследованиями Хартшорна и Мэя [Н. Hartshorne, M. May, 1928; 1929] «морального характера» детей. Как уже говорилось в гл. 1, эти авторы обнаружили столь малую согласованность между различными формами нравственного поведения, что пришли к заключению о наличии у детей скорее «групп специфических навыков, чем общих свойств» Все эти формы поведения, которые предположительно должны бы образовывать нечто вроде «обобщенной оценки морального характера» (total character score), коррелировали по тестовым показателям на уровне не выше 0,30. Столь незначительный коэффициент Мишель [W. Mischel, 1968], критикуя теории свойств, называет типичной «корреляцией психологии личности». Он трактует его как некий предел диспозиционально обусловленной надситуационной устойчивости, который вряд ли можно превзойти. Другие ранние исследования, помимо работ Хартшорна и Мэя, вроде бы подтверждают мнение Мишеля. Ньюкомб [Т. Newcomb, 1929] ежедневно наблюдал молодежь в летнем лагере, анализируя различные ситуации с точки зрения устойчивости экстравертированного или интровертированного поведения. Средняя интеркорреляция составила лишь 0,14—чуть выше, чем между случайно отобранными поведенческими переменными. Дудиха [G. Dudycha, 1936] изучал проявления пунктуальности у 4300 студентов колледжа на занятиях, на досуге и т. п. Обнаруженный им уровень надситуационной устойчивости равнялся лишь 0,19.

Эти и многие другие данные противоречат нашему повседневному опыту, свидетельствующему о более или менее последовательном поведении индивидов в различных ситуациях. Объяснимо ли это противоречие7 Первое, что приходит в голову, слишком малая надежность методики непосредственного наблюдения за поведением, а ведь только при соблюдении этого психометрического требования полученные данные можно принимать всерьез. Однако, как правило, надежность методик была достаточной, чтобы ожидать значительно более высокие показатели устойчивости, чем 0,30.

Таково кратко положение дел, с которым пришлось еще в 30-е гг. столкнуться Оллпорту, отстаивавшему позиции теории свойств [G. Allport, 1937]. Оллпорт проанализировал данные Хартшорна и Мэя, согласно которым ложь и пользование шпаргалками практически не коррелируют между собой (г=0,13), и заметил, что один ребенок может искать спасение во лжи, чтобы не задеть чувств учительницы, а другой может украсть небольшую сумму, чтобы проявить свою щедрость в кругу товарищей по классу и приобрести таким образом их уважение. В обоих случаях поведение детей едва ли можно отнести к тому априори выделенному Хартшорном и Мэем классу поступков, в основе которых лежит честность. Хотя корреляционные меры устойчивости действительно незначительны, из этого следует лишь то, подчеркивает Оллпорт, «что дети не ведут себя одинаково последовательно, а не то, что они непоследовательны сами по себе» [ibid., 1937, р. 250].

Другими словами, обнаруженная непоследовательность поведения является лишь кажущейся [G. Allport, 1966]. Она проистекает из того, что сами исследователи заранее считали определенные формы поведения и ситуации эквивалентными при построении опросников и экспериментальных ситуаций, сваливали их в одну кучу, предполагая, что они будут эквивалентными и для испытуемых. Вы-1 явленная несогласованность свидетельствует не столько о надситуационной неустойчивости индивидуального поведения, сколько о расхождениях между исследователями и испытуемыми в вопросе об эквивалентности ситуаций и соответствующих им форм! поведения. Следовательно, чтобы проверить утверждения теорий свойств об устойчивости, испытуемых надо в первую очередь обследовать на тождество классов эквивалентных ситуаций и поступков и соответственным образом разделить на группы. Отсюда понятно, почему, опираясь на наш повседневный житейский опыт мы не сомневаемся в надситуационной устойчивости свойств. Дело том, что в отличие от психологов профессионалов мы явно не руководствуемся якобы универсальными (номотетическими) подразделениями ситуаций на классы, мы, скорее, идеографически сортируем набор различных ситуаций, сообразуясь с особенностями конкретного случая, и каждый раз в зависимости от индивидуального случая делаем это по-новому.

Идеографически скорректированный, т. е. учитывающий конкретных индивидов, подход является поэтому предпосылкой для создания номотетического объяснения надситуационной устойчивости, объяснения, исходящего из личностных диспозиций и свободного от «номотетического заблуждения» [D. Bern, A. Allen, 1974]. В сущности, на это указывал еще Оллпорт в своем определении свойства [G. Allport, 1937; нем. пер., 1949, S. 296], когда усматривал в нем способность «выделять ряд стимулов как функционально эквивалентные, вырабатывать устойчиво-эквивалентные формы действия и экспрессии и управлять их протеканием». Можно сказать, что формы поведения, образующие класс эквивалентности, позволяют судить о мотивационной диспозиции индивида и обнаруживают надситуационную стабильность, а также устойчивость во времени.

Соответственно и ситуации, образующие один класс эквивалентности, позволяют заключить об эквивалентности содержательных побуждений и вызывают устойчивые формы поведения. В этих ситуациях субъект может рассчитывать на эквивалентные последствия своих действий. В конечном счете эквивалентность действий и ситуаций с точки зрения психологии мотивации определяется их эквифинальностью (см. рис. 1.4).

Ниже будут обсуждены основные попытки разработки теории свойств. При этом в центре внимания всегда оказывается фундаментальная проблема любых теоретико-личностных построений — проблема классификации мотивов. В первую очередь будут очерчены два весьма различных подхода: интуитивная характерология Лерша как пример радикальной теории свойств и факторно-аналитический подход Кеттелла. Затем мы проследим попытки классификации мотивов с точки зрения их истории и систематики.

Интуитивно-характерологическая

теория свойств: Филипп Лерш

Главная работа Лерша—«Строение характера» [P. Lersch, 1938] (с 1951 г. она выходила под названием «Строение личности», каждый раз в дополненном виде). Задачей Лерша, работавшего в традициях немецкой характерологии Клагеса [L. Klages, 1910] и Пфендера [A. Pfander, 1922], было создание описательной системы общей психологии личности, из которой нас здесь интересует лишь мотивационная часть, а именно «переживаемые влечения».

Эта характерологическая теория свойств представляет собой своеобразный синтез двух перспектив рассмотрения. С одной стороны, феноменологического самонаблюдения, позволившего, грубо говоря, разграничить виды переживаний и инвентаризовать их в качестве «кирпичиков», из которых складывается структура личности, т. е. дать им названия, упорядочить и соотнести друг с другом. С другой стороны, рассматривая в качестве таких кирпичиков диспозиции, степень выраженности которых у разных индивидов различна, эта теория приходит к другой перспективе рассмотрения— перспективе, открывающейся внешнему наблюдателю. В результате вычлененные самим субъектом отличающиеся друг от друга переживаемые влечения превращаются в диспозиции, т. е. «относительно неизменные, различные у разных людей привычные установки» [P. Lersch, 1951, S. 34]. И далее:

«Именно благодаря диспозициям временной аспект психической жизни человека приобретает доступное для понимания строение (faB-bares Geprage) Рассматривать психическую жизнь как характер означает прежде всего рассматривать ее как структуру наличных форм переживаний и установок, которые в потоке непрерывно изменяющихся процессов и состояний сохраняют относительную константность» [Ibid , S 35] 

Эта цитата — выразительный пример принципов объяснения поведения с первого взгляда. Индивидуальные различия в деятельности и ее стабильность во времени выводятся исключительно из личностных факторов, а именно из диспозиций. Ситуационные факторы в расчет не принимаются, хотя однотипность поведения в широких наборах ситуаций предполагается, скорее, в неявном виде и люди, конечно, не рассматриваются как лишенные всякого осмысленного окружения, замкнутые в себе монады. Примечательно, однако, что изменяющееся с течением времени окружение людей и череда ситуаций остаются совершенно вне поля зрения этого автора.

Таким образом, проблема ситуационной актуализации мотивационных диспозиций при личностном и дифференциально-психологическом подходе остается закрытой. В виде «потока постоянно изменяющихся процессов и состояний» учитывается лишь личностный коррелят. Может создаться впечатление, что Лерш «процессы» и «состояния» вводит наряду с диспозиционапьными переменными (типа мотива) как кратковременные процессы, как функциональные переменные (типа мотивации). Однако это не так. Для него функции полностью совпадают с диспозициями, и подобная абсолютизация характерна для теорий свойств.

«Формы переживания и установки» являются «относительно устойчивыми». За этим утверждением кроется неявная предпосылка, что окружающая среда и всевозможные ситуации также воспринимаются различными людьми на протяжении больших отрезков жизни как более или менее эквивалентные. Ведь только в этом случае можно считать само собой разумеющимся, что все индивидуальные различия поведения сводятся исключительно к индивидуальным различиям в проявлении заданного набора диспозиций. Столь радикальная теоретико-личностная характерология заслуживает особого внимания. Каждый индивид обладает диспозициями определенной степени выраженности. Он проносит их через жизнь неизменными, и любая конкретная ситуация свидетельствует об этом.

Конкретные диспозиции не просто обобщения интроспективного опыта. Они связаны также с объяснительными категориями повседневного общения, о чем свидетельствует следующая цитата:

«Такие диспозиции определяются как обозначающие свойства, которые психология частично должна воссоздать заново. Но в основном она их находит уже обозначенными в накопленной на протяжении столетий лексической сокровищнице языка. Наука о характере тем лучше реализует свои возможности и выполнит свои задачи, чем оперативнее сумеет ассимилировать в своей системе те из понятий, прототипы которых она находит в обыденном разговорном языке» [ibid., S. 35].

Связь между обозначением и обозначаемым, т. е. диспозицией, лишена для Лерша какой бы то ни было проблематичности. Обозначение непосредственно указывает на обозначаемое. В противоположность эмпиризму диспозиции выступают здесь не как гипотетические конструкты, которые объясняют связи в наблюдаемом сплетении условий и эффектов, а как нечто непосредственно данное, как своеобразное «усмотрение сущности». Признаки поведения и причины поведения сваливаются в одну кучу, и замечание Лерша, что «диспозиции нельзя выявить непосредственно, их можно лишь вычислить по регулярно повторяющимся реакциям человека» [ibid.], дела не спасает.

Какие это реакции и за какими ситуациями стоит та или иная диспозиция? Отсутствие привязки к конкретным ситуациям и конкретным формам поведения влечет за собой тяжкие последствия, и даже если мы сейчас в этом убедимся) описательная система классификации мотивационных диспозиций сама по себе логична и убедительна, то по отношению к фактическому многообразию поведения она оказывается повисшей в воздухе. Для более точного описания поведения такая классификация недостаточно конкретна и объективна; при объяснительной идентификации диспозиций она почти не гарантирует интерсубъективной согласованности оценок, не говоря уже об их валидности, т. е. объяснительной значимости выявленных диспозиций. Мнимое непосредственное «усмотрение сущности» вводит в соблазн игнорировать проблемы ситуационной актуализации (эквивалентность ситуаций) и операционального измерения. Однако без их решения нельзя надежно и объективно (из внешней позиции) идентифицировать мотивационные диспозиции, а также индивидуальные различия в их проявлении.

В основе мотивационной классификации переживаемых побуждений Лерша лежат общеантропологические соображения. Переживаемые влечения суть «подвижные формы, в которых человеческое бытие стремится себя реализовать» [ibid., S. 90]. Он различает три группы таких влечений.

Первая охватывает переживаемые влечения «витального бытия». Она включает «ощущение жизни в ее непосредственности, первичности и динамической устремленности к цели» [ibid , S. 93]. Сюда относятся стремление к деятельности, стремление к наслаждению, либидо и потребность.в новых впечатлениях.

Вторая группа включает переживаемые влечения «индивидуального Я». Человек должен «вести свое существование... как одно из бесчисленных существ, в которых конкретизируется Жизнь» [ibid., S. 105]. Сюда относятся потребность в самосохранении, эгоизм, воля к власти, уровень притязаний, стремление к значимости, потребность в признании и стремление к самоуважению.

Наконец, третья группа охватывает переживаемые влечения «надиндивидуального бытия» «Они направлены на соучастие в мире, но не в смысле обладания, желания-для-себя, а в смысле принадлежности индивидуального Я к миру, благодаря чему уравновешивается обособленность сознания», что проявляется в стремлении «... ставить вопросы и искать вне себя ответы на них» [ibid., S. 131]. Сюда относится человеческое участие, творческое соучастие (стремление к продуктивному творчеству), познавательное соучастие (интересы), любовное соучастие, обязанности (долг), отрешенное соучастие (художественная потребность, метафизическая потребность, религиозные искания).

Вообще говоря, при подобных членениях можно, конечно, отдать предпочтение и другим основаниям для классификации, иметь иное мнение; классифицировать иначе, выделить больше или меньше отличий. Следует признать, однако, что Лерш, очерчивая границы категорий, проявляет тонкую интуицию. Вот пример тому:

«Если мы определим, скажем, стремление к достижениям как разновидность творческой потребности, то это будет означать, что достижение само по себе выступает объектом стремления, как нечто, повышающее ценность мира. Это надо особенно подчеркнуть, поскольку достижения могут также служить стремлению к повышению собственной значимости. В этом случае мы говорим о честолюбии... В случае честолюбия стремление не заканчивается достижением, но обращается на индивидуальное Я. Оно оказывается не чем-то самостоятельным и самоценным, а лишь средством достижения цели» [ibid., S. 145].

Индивидуальные различия поведения, как уже отмечалось, сводятся к интенсивности проявления конкретных диспозиций (в нашем контексте — стремлений или побуждений). «Чем сильнее побуждение, тем в большей степени оно управляет психической жизнью; чем оно незначительнее, тем меньшую роль оно играет в формировании и регуляции поведения» [ibid., S. 164]. Так возникает довольно неустойчивая типология, характеризующая людей на основании их доминирующего стремления. Поведение «добродушного» обусловлено, например, слишком слабо выраженным «уровнем притязаний». О нем, в частности, говорится:

«Добродушный обладает низким уровнем притязаний, поскольку все стремления, направленные на материальное благополучие, обладание, власть или признание, выражены у него столь слабо, что ему трудно включиться в естественное соперничество людей за сохранение жизни, имущества, влияния и признания. У него легко оспорить то, на что он справедливо претендует, он редко на что-либо обижается, тогда как другие особенно чувствительны к угрозам своему престижу. Во всех таких случаях добродушный приемлет требования, которые предъявляют к нему другие и которые ограничивают его собственные справедливые притязания» [ibid., S. 124].

Не удивительно, что предпринятое Лершем столь радикальное теоретико-личностное рассмотрение проблем мотивации, не оказалось плодотворным в конкретных исследованиях. Мотивационные диспозиции были выделены на слишком интуитивном уровне, их значение осталось недостаточно ясным для сколько-нибудь успешного практического использования. Проблемы актуализации и измерения мотивов полностью выпали из поля зрения. Вместе с тем классификация мотивов на основе феноменологических взглядов и общеантропологических соображений не лишена смысла и ценности. Благодаря ей мы обращаем внимание на упущенные из виду группы феноменов психологии мотивации, которые в других классификациях, удовлетворительно идентифицирующих диспозиции, с научной точки зрения оказываются урезанными или вообще игнорируются (например, мотивы «индивидуального бытия»).

Факторно-аналитическая теория свойств:

Раймонд Б. Кеттелл

Кеттелл, как и Лерш, является представителем теории свойств, хотя он и не столь однозначно локализует причины поведения в личностных диспозициях. Как и Лерш, Кеттелл использует для объяснения поведения (за небольшими исключениями) лишь диспозициональные переменные (типа мотива), но не функциональные (типа мотивации). Как и Лерш, Кеттелл строит дифференцированную, пожалуй, даже еще более сложную систему описания личности. В самом общем виде в качестве причин наблюдаемой модальности поведения он рассматривает три вида диспозиций: когнитивные (способности), проявляющиеся при изменении сложности проблемных ситуаций; темперамента, проявляющиеся вне зависимости от ситуации, и, наконец, динамические, т. е. мотивационные, диспозиции, которые выходят на передний план в зависимости от побудительных характеристик актуальной ситуации. Как и Лерш, Кеттелл не прибегает в своих работах к экспериментальному анализу условий, чтобы при помощи планомерного варьирования исходных особенностей ситуации определить их влияние на поведение и тем самым выяснить возможное взаимодействие ситуации с мотивационными диспозициями (примерно по экспериментальному плану V).

Несмотря на сходство исходных принципов теорий свойств, в методологическом отношении Лерша и Кеттелла разделяет пропасть. В поисках отдельных диспозиций и отграничении их друг от друга Кеттелл не полагается ни на феноменологические описания, ни на богатый опыт обыденной речи, ни тем более на интуитивное понимание. Кеттелл [R. Cattell, 1957; 1958; 1965] измерял индивидуальные различия иногда в огромных диапазонах возможных реакций, чтобы проверить, какие из реакций сопутствуют друг другу. Факторно-аналитические процедуры позволяют вычленить отдельные группы ковариирующих реакций. Так как эти ковариирующие реакции оказываются более или менее самостоятельными функциональными единицами в многообразии наблюдаемого поведения, они обозначаются как «факторы» и содержательно характеризуются с помощью качественных переменных. В этих факторах Кеттелл видит не только средство описания поведения, но и лежащие в его основе личностные диспозиции и тем самым существенные, если вообще не подлинные, причины поведения.

Этот подход, однако, более критичен и сложен, чем кажется при столь общем разборе. Кеттелл изобретательно использует возможности сбора многомерных данных и их корреляционного анализа. В отличие от ориентированных на дифференциально-психологическую проблематику психометриков он не считает факторный анализ данных существующих методик (обычно представляющих собой опросники, тематика которых связана с определенным мотивом, например готовностью помочь или общительностью) достаточным для рассмотрения выявленных факторов как диспозиций, на основании которых можно получить индивидуальную характеристику личности любого испытуемого, т. е. локализовать этого испытуемого в n-мерном факторном пространстве.

Такие действия были бы опрометчивыми по двум причинам. Во-первых, получающиеся факторы (группы ковариирующих реакций) решающим образом зависят от разнообразия возможностей реагирования, которые используемая методика предоставляет испытуемому. Обусловленное этим влияние методик преодолевается тем легче, чем больше удается привлечь процедур, которые как в отношении стимуляции, так и в отношении реакций хорошо репрезентуют происходящее вне стен лаборатории. Во-вторых, обычные средства оценивания количественной выраженности мотивационных диспозиций, а именно опросники, оказываются недостаточно надежными. Ответы на вопросы основываются на интроспективных самоотчетах, которые в силу того, что цель теста, как правило, прозрачна, легко могут быть фальсифицированы или подвержены влиянию «ответных тенденций», не говоря уже о зависимости таких ответов от умения испытуемого дать точный отчет.

Чтобы справиться с этими трудностями, Кеттелл [R. Cattell, 1957] провел исследование в два этапа. Сначала он занялся поиском поведенческих индикаторов, в которых сила мотивов выражается возможно более непосредственно и «объективно», т. е. так, чтобы значения индикаторов не были понятны испытуемому и не искажали его реакции. Для этого брались предположительно тематически единые области интересов и установок и в виде отдельных высказываний облекались в форму объективного теста, дающего разнообразную информацию о поведении. Полученные поведенческие индикаторы силы мотивов (в заранее очерченной сфере интересов) подвергались факторному анализу по ковариационным блокам и расчленялись на отдельные «мотивационные компоненты». Мотивационные компоненты—это не разные мотивы, а различимые формы выражения одного мотива, который еще необходимо содержательно определить. Лежащие в основе этих компонентов отфильтрованные поведенческие индикаторы представляют собой, так сказать, измерительные устройства (devices), устанавливающие индивидуальные различия в выраженности отдельных мотивов.

На втором этапе Кеттелл, используя поведенческие индикаторы как измерительные инструменты, при помощи факторного анализа расчленял на ковариационные блоки максимально обширные зоны содержательно различающихся установок и интересов. Тем самым выделялись различные мотивационные диспозиции, в которых Кеттелл усматривал последнюю инстанцию общепсихологического значения. Затем отдельные мотивационные диспозиции разделялись по определенным критериям на классы, различавшиеся степенью биологической или культурной обусловленности. Вот в самом кратком изложении двухэтапный метод Кеттелла.

Его многофакторную стратегию не удается без натяжек уложить в нашу таксономию экспериментальных планов психологии мотивации, так как эти планы, как правило, отражают возможности однофакторного экспериментального анализа влияния условий. Все же можно сказать, что Кеттелл свою идентификацию мотивов строит в соответствии с экспериментальными планами I и II, причем применяет их, и это заслуживает внимания, в обратном порядке, двигаясь от IIb к Ib. Сначала строго по отдельности устанавливается связь вопросов на установки, которые считаются тематически однородными (т. е. относятся к ситуациям, побудительный характер которых предположительно эквивалентен), с поведенческими индикаторами силы мотивов. Затем полученные на основании факторизации поведенческих индикаторов факторные составляющие силы мотивов используются в соответствии с планом Ib для того, чтобы вычленить в широкой тематической палитре вопросов на установки классы эквивалентности, соответствующие определенным мотивам. И только после этого из них составляется каталог мотивационных диспозиций.

Обрисуем несколько подробнее поэтапную процедуру. Чтобы получить информацию о силе мотивационных компонентов, Кеттелл собрал почти все поведенческие индикаторы, про которые в психологической литературе когда-либо говорилось, что в них выражаются мотивационные тенденции. В одной работе Кеттелл [R. Cattell, 1957, pp. 465—471: см. также: С. Graumann, 1965, S. 182—183] приводит сразу 55 таких индикаторов «проявлений мотивации». Они берутся из столь разных функциональных областей, как общая информированность (например, какие средства ведут к данной цели), восприятие, память, научение, время принятия решения, фантазия, нейровегетатийные реакции, предубеждения, возобновление прерванных действий. В качестве примера приводится пара объективированных индикаторов проявления силы мотива по одному высказыванию, относящемуся к мотивационной диспозиции «общительность», а именно высказыванию: «Я хотел бы быть членом клуба или группы людей, которых связывают совместные интересы».

Индикатор 1. Знания и информированность. «Какие из нижеследующих обозначений относятся к объединениям по интересам в Америке?»

Р. Т. A., The Elks, 4H, Co-optimists*.

Индикатор 3. Искажение мнения в угоду реализации мотива. «Какой процент кружков и клубов в вашей местности не приняли бы Вас, если бы Вы захотели в них вступить?»

0%, 5%, 10%, 50%.

Следует также отметить, что при подсчете реакций индивидуальные различия в знаниях, навыках, физиологической реактивности нивелируются благодаря статистической нормировке, т. е. реакции данного испытуемого по каждому поведенческому индикатору соотносятся со средними показателями для этого же испытуемого.

Таким образом, для каждого высказывания опросника установок на общительность разрабатывалось от 20 до 50 объективируемых поведенческих индикаторов, которые апробировались примерно на 200 испытуемых. Подсчитывались интеркорреляции индикаторов по каждому испытуемому, чтобы проверить, выполняют ли они единую функцию измерения силы мотивов в области, которая предварительно была определена как тема общительности. Факторный анализ показал, что это не так. Поведенческие индикаторы разбились на шесть факторов общих (неспецифического содержания) мотивационных компонентов, три из которых Кеттелл счел возможным обозначить согласно психоаналитической терминологии как «Оно», «Я» и «Сверх-Я». Аналогичные вещи обнаружились и в других сферах установок и интересов, хотя априори они представляли собой такое же тематическое единство отношений «индивид—среда», как и общительность.

_______________

* Эти обозначения, кроме последнего, относятся соответственно к таким организациям США, как Союз учителей и родителей, одно из благотворительных обществ, Клуб 4Н: голова – head; сердце – heart; руки – hands; здоровье – health

Эти шесть компонентов интенсивности мотивации, в свою очередь, были подвергнуты факторному анализу второго порядка. Выявились два фактора второго порядка: интегрированный и неинтегрированный мотивационные компоненты. Интегрированный компонент включает направленные, осознанные составляющие мотивационной диспозиции («Я», «Сверх-Я»). Примером служит приведенный выше индикатор 1: знания и информированность. Неинтегрированный компонент включает «комплексы», неосознаваемые тенденции, физиологическую реактивность.

Примером служит приведенный выше индикатор 3: искажение мнения и кожно-гальваническая реакция. В более поздних исследованиях для измерения интенсивности были взяты лишь два последних мотивационных компонента в виде объединенного показателя, а именно с использованием оказавшихся наиболее чувствительными всего шести основных индикаторов.

Так был создан инструментарий для измерения интенсивности мотивации, заведомо включающей в себя и мотивы различной силы. Теперь можно было приступить ко второму этапу: факторно-аналитическому разграничению диспозиций мотивов. Кеттелл назвал этот этап «dynamic calculus»— поиском факторов динамической структуры личности. Высказывания, варьирующие по теме и отражающие различные установки, т. е. всевозможные цели деятельности, были подвергнуты факторизации по индикаторам интенсивности мотивации. 

При этом выкристаллизовался ряд факторов, которые Кеттелл обозначил как «единые динамические базовые черты» (unitary dynamic source traits). Некоторые из них он назвал эргами (от греческого слова «ergon»—«энергия», «работа»). В них он видел своего рода биологически обусловленные влечения, что довольно близко более раннему понятию инстинкта у Мак-Дауголла [W. McDougall, 1908].

Эргам присущи определенные эмоциональные качества и биологические цели, чего лишены другие факторы из числа базовых диспозиций, у которых вместо этого появляются социальные и культурные установки, скорее приобретаемые, чем наследуемые биологически, например отношение к профессии, к религии или к собственному Я. Кеттелл называет их чувствами (sentiments). Чувства и комплексы Кеттелл объединяет термином «энграммы» (М, от английского слова «memory» — «память»), поскольку их природа коренится не в биологической структуре, как у эргов, а в истории жизни субъекта. Подразделение на эрги и чувства, да и отчасти сами названия — все это свидетельствует о сильном влиянии Мак-Дауголла [W. McDougall, 1932] и соответствует его разделению склонностей (propensities) и чувств (sentiments).

Рис. 3.1. Фрагмент «динамической решетки устремлений»

Мотивационные диспозиции — эрги — Кеттелл определяет при помощи классов эквивалентности целей действий следующим образом:

«Врожденная психологическая структура, которая позволяет организму легче выработать реактивность (внимание, ответные реакции) по отношению к одним классам объектов, чем к другим, испытывать специфические эмоции, общие каждому из этих классов, и начинать различные ходы (эквивалентности) действия, которое более полно, чем любое другое, завершается на некоторой общей, определенной, целенаправленной деятельности. Характер такой общей цели выявляется помимо других методов факторно-аналитической проверкой функционального единства установочных ходов действия, воспринимаемых (или выявляемых) психологом как ведущих к общей цели» [R. Cat-tell, 1957, р. 543].

Такие диспозиции мотивов, как чувства, кристаллизуются вокруг социальных институтов и объектов культуры. С одной стороны, в них фокусируются установки из различных, хотя тематически и близких, областей, а с другой—они сами коренятся в различных эргах. Кеттелл так определяет их:

«Чувства фактически связаны с несколькими различными эргическими корнями и только с одним источником научения — повторяющимся опытом подкрепляемого поведения, сразу влияющего на широкий круг установок» [R Cattell, 1965, р. 192].

На основании использования сложных корреляционных методов Кеттелл сконструировал «динамическую решетку устремлений» (dynamic lattice). Рисунок 3.1 поясняет отношения между установками, близкими к конкретному поведению (atitude level), с одной стороны, и обоими уровнями диспозиций мотивов (чувствами и эргами), с другой.

Мы бы слишком далеко зашли, если бы занялись обсуждением всех диспозиций мотивов (эргов и чувств), которые Кеттелл со своими сотрудниками последовательно, почти никогда не прекращая эту работу, выявлял при помощи факторного анализа отражающих те или иные установки утверждений [R. Cattell, 1957; 1965; R. Cattell, D. Child, 1975]. В табл. 3.1 приводятся шесть эргов, соответствующие цели деятельности, эмоции, и, кроме того, в качестве примера по одному высказыванию из опросника установок, которое отражает данный эрг (т. е. имеет факторную нагрузку не менее 0,50). Для этих шести моти-вационных диспозиций Кеттелл в 1957 г. разработал усовершенствованные батареи тестов.

Диспозиции мотивов, эрги, в зависимости от ситуационного побуждения могут по-разному актуализироваться. Их интраиндивидуальные изменения Кеттелл (он говорит об изменениях уровня эргического напряжения) также попытался разложить на компоненты при помощи факторного анализа. Наряду с двумя константными компонентами — конституциональным и индивидуального опыта—он приписал каждому эргу еще три вариативных компонента. Первый — ситуативное побуждение, второй — физиологическое состояние и третий— имевшее место или отсутствовавшее удовлетворение. Таким образом, Кеттелл, как и многие другие авторы, приходит к постулированию гипотетических формул, представляющих собой сложные комбинации линейных уравнений. Эти формулы, конечно, довольно надуманы, поскольку не проверены и не выведены с помощью теоретически обоснованного экспериментального анализа. Данный момент, однако, остается для Кеттел-ла программным, но незавершенным, так как он спешит провести все новые и новые корреляционные исследования, чтобы продемонстрировать возможность создания таксономии побуждающего содержания ситуаций или «решения» других основных психологических проблем посредством факторного анализа.

Таблица 3.1

Цели деятельности, эмоции и примеры высказываний, соответствующие шести мотивационным диспозициям типа эргов [R. Cattell, 1957, р. 541]

Цель 

Эмоция 

Высказывание, отражающее установку 

1. Брачные

отношения 

Сексуальное удовольствие 

Я хочу завести роман с красивой женщиной 

2. Общение 

Одиночество 

Я хочу быть членом клуба или группы людей, связанных общими интересами 

3. Родительская

опека 

Сострадание 

Я хочу помогать страждущим, кто бы они ни были 

4. Исследование 

Любопытство 

Мне нравится читать книги, газеты и журналы 

5. Безопасность 

Страх 

Я хочу, чтобы мой дом был лучше защищен от атомной бомбардировки 

6. Самоутверждение 

Гордость 

Я хочу быть одетым так, чтобы мой вид вызывал восхищение 

Очевидны старания Кеттелла связать диспозиции мотивов с классами эквивалентности способов действия и ситуаций. По сравнению с априорными дефинициями это шаг вперед. Но существуют границы применения корреляционно-статистических процедур, поскольку они описывают лишь усредненную для данной группы испытуемых конфигурацию взаимосвязей. Прежде всего с их помощью нельзя распределить подгруппы по идеографическим классам эквивалентности. Собранный в общем без какой-либо теории материал опросников и «объективных тестов» тоже не делает корреляционно-статистическую редукцию к «факторам» более убедительной и не уменьшает опасность «номотетического заблуждения».

Несмотря на остроумное использование всех возможностей корреляционно-статистического анализа, несмотря на чудовищно трудоемкие исследования, на сегодняшний день факторно-аналитическая теория свойств не оказала решающего влияния на психологию мотивации. Причина состоит в описательной (а не объяснительной) природе корреляционных процедур — они раскрывают, что с чем сочетается, но не что к чему ведет. Поэтому с самого начала от них следовало ожидать мало пользы в прояснении проблемы актуализации мотивов и проблемы их генезиса.

Иначе обстоит дело с основными проблемами классификации и измерения мотивов. Здесь факторно-аналитическая теория свойств могла бы внести решающий вклад. Если работы Кеттелла в этой области, часто почтительно упоминаемые, оказались малоплодотворными, то на это, очевидно, имеется ряд причин. Вопрос классификации мотивов в смысле создания системы их полного описания по сравнению с первыми десятилетиями нашего века (и это мы еще увидим) потерял свою привлекательность, поскольку его считали вряд ли разрешимым, а если и разрешимым, то бесполезным для экспериментального анализа условий в рамках некоторых конкретных сфер деятельности. Предложенные диспозиции мотивов типа эргов плохо согласовывались с традиционным разделением мотивов, на котором строились экспериментальные исследования большинства авторов, опиравшихся, скорее, на перечень мотивов Мюррея [Н. Murray, 1938].

Наконец, исследователи мотивации при всем их интересе к теории личности настроены не столько психометрически, сколько экспериментально. Они больше интересуются анализом конкретных условий, чем описательными измерениями некоего «целого», а к занимающим исключительное положение корреляционно-статистическим процедурам многие относятся как к поверхностным, спекулятивным, трудоемким и запутанным. И все же кеттелловские методы измерения мотивов, особенно в сочетании с объективными индикаторами поведения, заслуживают того, чтобы быть проверенными на материале изучения отдельных мотивов. К сожалению, Кеттелл и его коллеги сделали мало, чтобы продвинуться в этом направлении.

Классификация мотивов на основе

инстинктов: Уильям Мак-Дауголл

Описательная система психологии мотивации Кеттелла в какой-то степени возрождает популярную в начале века объяснительную классификацию форм поведения, предложенную Мак-Дауголлом. Мак-Дауголлу [W. McDougall, 1908] принадлежит первая грандиозная попытка свести все поведение к мотивационным диспозициям. В то время общеупотребительным названием для мотивационных диспозиций было понятие не мотива, а инстинкта. Так, например, фрейдовское понятие влечения в первых изложениях его работ на английском языке переводилось как «инстинкт». В XIX столетии как нечто противоположное интеллекту инстинкт входил в систему понятий психологии способностей. По мере триумфального шествия эволюционных идей Дарвина инстинкты все больше привлекались и для объяснения человеческого поведения.

Джеймс [W. James, 1892] усматривал в инстинктах способность действовать таким образом, «чтобы производить некоторый результат, не предвосхищая его и без предварительного обучения выполнению действий» [ibid., p. 383]. То, что у Джеймса было лишь одним из многих объяснительных принципов поведения, у Мак-Дауголла стало ключевым положением в любой «динамической», т. е. объясняющей поведение, психологии. Откровенно господствующая роль, которую Мак-Дауголл приписал инстинкту как объяснительному понятию, повлияла на дальнейшую историю проблемы, вызвав во втором десятилетии нашего века бурные разногласия по поводу понимания инстинктов. С одной стороны, ассоци-анистское кредо главных критиков понятия инстинкта побуждало их к радикальной формулировке своих бихевиористских позиций, согласно которым любое поведение должно выводиться из простых рефлексов и научения [J. Watson, 1919]. С другой стороны, Вудвортс [R. Woodworth, 1918], давно мечтавший о «мотиволо-гии», окончательно заменил инстинкт понятием «drive» («влечение»). И наконец, Толмен сделал основные положения психологии мотивации Мак-Дауголла экспериментально проверяемыми, т. е. приемлемыми в теоретическом отношении и для бихевиористов. Дальнейшее уточнение понятия инстинкта и исследование инстинктивного поведения стали внутренним делом этологов, прежде всего таких выдающихся исследователей, как Лоренц и Тинберген.

В чем состояла позиция Мак-Дауголла? Он выступал против как чисто описательной психологии сознания, так и «механистического» объяснения поведения теоретиками ассоци-анизма и рефлексологии. Для него любое поведение «телеологичено, целенаправлено, ориентировано на достижение намеченного будущего целевого состояния. О направленности говорят семь признаков:

1) спонтанность движения;

2) продолжительность и настойчивость движения вне зависимости от того, действует раздражитель или нет;

3) смена хода целенаправленных движений;

4) успокоение после достижения желаемого изменения внешней среды;

5) приготовление к новой ситуации, к которой ведет совершающееся действие;

6) некоторое повышение эффективности поведения при повторении его в схожих условиях;

7) целостность реактивного поведения организма.

Эти признаки целенаправленности поведения Мак-Дауголл объясняет с помощью инстинктов. Исходное для него понятие инстинкта является довольно сложным и охватывает три следующих друг за другом процесса: 1) предрасположенность к селективному восприятию в зависимости от специфических состояний организма (например, более быстрое обнаружение съедобных объектов в состоянии голода); 2) соответствующий эмоциональный импульс (ядро инстинкта); 3) активность инструментального типа, направленная на достижение цели (например, бегство при страхе). Мак-Дауголл подытоживает:

«... любой образец инстинктивного поведения включает знание о чем-либо (об объекте), отношение к нему и устремленность к объекту или от него» [W. McDougall, 1908, р 26].

Очевидно, что здесь связываются воедино и обозначаются одним понятием совершенно разные вещи. Запутанность усугубляется тем, что Мак-Дауголл рассматривает как врожденный и меняющийся компонент инстинкта лишь одну из трех его составляющих, а именно эмоцию (ядро инстинкта), в то время как когнитивный и моторный компоненты могут изменяться под влиянием жизненного опыта.

«Эмоциональное возбуждение с сопровождающей его нервной активностью центральной части диспозиции есть единственная составляющая целостного инстинктивного процесса, которая сохраняет свою специфичность и остается одинаковой у всех индивидов во всех ситуациях, где пробуждается данный инстинкт» [ibid., p. 33].

При столь сложном по содержанию понятии Мак-Дауголл составил первоначальный перечень следующих 12 инстинктов, хотя пяти последним он не смог поставить в соответствие какую-либо определенную эмоцию (приводятся в скобках): 1) бегство (страх); 2) неприятие (отвращение); 3) любознательность (удивление); 4) агрессивность (гнев) 5) самоуничижение (смущение); 6) самоутверждение (воодушевление); 7) родительский инстинкт (нежность); 8) инстинкт продолжения рода (-); 9) пищевой инстинкт (-); 10) стадный инстинкт (-); 11) инстинкт приобретательства (-); 12) инстинкт созидания (-).

Поскольку термин «инстинкт» подвергся ожесточенным нападкам и давал основания для ошибочного толкования поведения, как определяемого в основном врожденными мотиваци-онными диспозициями, Мак-Дауголл позже стал употреблять термин «склонность» (propensity). Однако содержание его почти не изменилось, за исключением того, что было введено различение между диспозицией (propensity) и функцией (tendency*), о чем свидетельствует следующая цитата из его последней работы:

«Склонность представляет собой диспозицию, функциональную единицу общей психической организации, которая, будучи актуализованной, порождает активную тенденцию, стремление (striving), импульс или влечение (drive) к некоторой цели. Такая тенденция, сознательно направленная на предвосхищаемую цель, представляет собой желание (desire)» [1932, р. 118].

_______________

* Тенденция (Прим. ред.)

Несколько склонностей могут синтезироваться в так называемые чувства (sentiments) — обусловленные опытом и научением когнитивно-эмоциональные оценки, которые связаны с отношением к предметам и обстоятельствам (с ними мы уже сталкивались у Кеттелла). Например, в восприятии и оценке понятия «отечество» участвуют многие склонности. Такие когнитивные схемы, центральную и организующую роль среди которых играет связанное с отношением к образу своего Я чувство самооценки (self-sentiment), составляют «характер». Они тем самым в значительной степени обусловливают индивидуальные различия на фоне врожденного базового набора инстинктоподобных эмоциональных импульсов (склонностей). В табл. 3.2 представлен окончательный вариант постулированных Мак-Дауголлом склонностей.

При изучении этого перечня сразу становится ясным, что вряд ли возможно его убедительное обоснование. Почему столько, а не меньше и не больше мотивационных диспозиций? Не слишком ли много общего между «поиском помощи» (11) и «покорностью» (9)? Не является ли «страсть к бродяжничеству» (17) лишь одним из проявлений «любопытства» (5)? Можно задать эти и многие другие вопросы, поднимающие проблему эмпирических критериев классификации мотивов, отличающихся от представлений обычного здравого смысла.

Насущность этой проблемы, которая и по сегодняшний день не решена, ощущалась все больше, по мере того как под влиянием перечня инстинктов Мак-Дауголла прежде всего в смежных дисциплинах, таких, как социология и политология, стало привычным каждый поведенческий феномен объяснять через особый инстинкт примерно по такому образцу: войны возникают из-за инстинкта агрессивности. Но почему собственно известно, что существует инстинкт агрессивности? Да потому, что люди часто воюют. Подобная тавтологич-ность мышления никогда не была свойственна Мак-Дауголлу, но стала первопричиной разразившихся вскоре бурных дебатов вокруг инстинктов. С возражениями можно было бы справиться при помощи более четких критериев инстинктивно обусловленного поведения и систематических исследований. Однако в пылу споров до этого не дошло. Вторая в чем-то схожая с первой причина была связана с подозрением, что под вывеской инстинктов возрождается старая психология способностей, что, по сути, описывается и классифицируется само поведение. Третьей причиной была проблема подразделения поведения на инстинктивно обусловленное и основанное на приобретенных навыках. Для этого необходимо уметь различать взаимозаменяемые инструментальные активности и целевые состояния, к которым в конечном счете конвергируют эти формы поведения (см. рис. 1.4, эквифинальность).

Таблица 3.2

Инстинктоподобные мотивационные диспозиции (propensity) [W. McDougall, 1932, p. 97-98]

1. Пищедобывание. Поиск (и, возможно, накопление) пищи

2. Отвращение. Неприятие и избегание определенно вредных веществ

3. Сексуальность. Ухаживание и брачные отношения

4. Страх. Бегство и затаивание в ответ на травмирующие, причиняющие боль и страдание или угрожающие этим воздействия

5. Любознательность. Исследование незнакомых мест и предметов

6. Покровительство и родительская опека. Кормление, защита и укрытие младших

7. Общение. Пребывание в обществе равных себе, а в одиночестве поиск такого общества

8. Самоутверждение. Доминирование, лидерство, утверждение или демонстрация себя перед окружающими

9. Подчинение. Уступка, послушание, примерность, подчиненность тем, кто демонстрирует превосходящую силу

10. Гнев. Негодование и насильственное устранение всякой помехи или препятствия, мешающих свободному осуществлению любой другой тенденции

11. Призыв о помощи. Активное обращение за помощью, когда наши усилия заканчиваются полной неудачей

12. Создание. Создание укрытий и орудий труда

13. Приобретательство. Приобретение, обладание и защита всего, что кажется полезным или почему-либо привлекательным

14. Смех. Высмеивание недостатков и неудач окружающих нас людей

15. Комфорт. Устранение или избегание того, что вызывает дискомфорт, скажем, почесыванием или сменой позы, местонахождения

16. Отдых и сон. Склонность к неподвижности, отдыху и сну в состоянии усталости

17. Бродяжничество. Передвижение в поисках новых впечатлений

18. Группа примитивных склонностей, обслуживающих телесные нужды, такие, как кашель, чихание, дыхание, дефекация

Наконец, четвертой причиной были существенные метатеоретические противоречия, которые подспудно питали споры, одновременно препятствуя их конкретно-эмпирическому прояснению. Для противников Мак-Дауголла понятие инстинкта отождествлялось с его убеждением, что поведение целенаправлено, т. е. организуется, исходя из цели. С ассоцианист-ской точки зрения это убеждение, однако, представлялось ненаучным, так как считалось, что Мак-Дауголл, как ранее виталисты, вводит под названием инстинктов некие мистические силы. Мак-Дауголл, конечно, был далек от этого. Однако такие метатеоретические подмены подогревали дискуссии и мешали выявлению фактических критериев для разрешения разногласий. Поскольку критики понятия инстинкта лучшей теории предложить не могли, противоречие по сути осталось неразрешенным. Вызванные спорами утомление и пресыщение привели к тому, что с умозрительными рассуждениями было покончено. Результатом, воспринятым повсюду с одобрением, было мнение, что следует больше экспериментировать, конкретизировать и детализировать. Этот резкий сдвиг в умонастроениях исследователей произошел в начале 30-х гг. [см.: D. Krantz, D. Allen, 1967].

Мак-Дауголл, как и Фрейд, привнес в объяснение поведения типичный для психологии мотивации стиль мышления. Задавшись вопросом, что такое мотив и как его классифицировать, он выявил центральные проблемы, которые при попытке их объяснения по большей части путем описаний и дефиниций вызвали разногласия и в значительной мере определили эмпирический характер исследований мотивации последующего десятилетия. Является ли поведение преимущественно результатом предшествовавшего научения или врожденных импульсов? Мотивация поведения—это вопрос его энергетики или его направленности и избирательности? И главное: объясняется ли поведение механистически, исходя из связей «стимул — реакция», или телеологически, исходя из предвосхищающих будущее когнитивных процессов?

Слово «инстинкт» было отныне запрещено для обозначения мотивационных диспозиций. Его место заняли понятия влечения и потребности. Встали игнорировавшиеся ранее проблемы актуализации мотива и действенности мотивации. Однако между перечнем инстинктов Мак-Дауголла и полученным с помощью факторного анализа каталогом Кет-телла была еще одна серьезная и тесно связанная с измерением мотивов попытка их классификации: перечень потребностей (needs) Мюррея 1938 г.

Классификация мотивов на основе отношений

«индивид — среда»: Генри А. Мюррей

Работа Мюррея «Исследования личности» [Н. Murray, 1938] является точкой пересечения ряда важных линий, по которым развивалась психология мотивации, а именно линий, берущих начало от Мак-Дауголла, Фрейда и Левина. Мюррей, чьи интересы лежали прежде всего в области клинической психологии и психологии личности, сделал термин «потребности» центром весьма дифференцированной понятийной системы. Эклектичная по своему происхождению система понятий не предназначалась для простого описания поведения и объяснения индивидуальных различий реакций в стандартизованных ситуациях. Она предназначалась, скорее, для указания индивидуального в более крупных (молярных) единицах поведения, красной нитью проходящего через циклически повторяющиеся индивидуально-типичные формы деятельности, наблюдаемой в течение длительного времени и в разных ситуациях. Субъект понимался как активный организм, который не только реагирует на давление ситуаций, но и активно разыскивает или даже создает их. Однако во всех случаях он, действуя соответствующим образом, воспринимает возможные последствия изменения актуальной ситуации через призму своих потребностей.

Целенаправленность поведения Мюррей пытается объяснить, исходя из представления о саморазвитии цепочки эпизодических отношений «индивид— среда» как равнодействующей непрерывного взаимодействия личностных и ситуационных факторов. Тем самым им был преодолен чисто теоретико-личностный подход к мотивации, при котором все поведение выводится из личностных диспозиций. Следующая цитата говорит сама за себя:

«Поскольку в каждый момент организм находится в некотором окружении, которое в основном и детерминирует его поведение, и поскольку это окружение меняется (иногда самым решительным образом), поведение индивида не может быть обозначено без характеристики каждой из противостоящих ему ситуаций, физических и социальных. Важно определить окружение, потому что два организма могут вести себя по-разному только потому, что они, по чистой случайности, сталкиваются с разными условиями. Считается, что два организма различны, если они реагируют одинаково на разные ситуации и по-разному на одну и ту же. Но различные реакции на схожие внешне условия также могут быть следствием различных внутренних состояний организма. И кроме того, происходящие в организме процессы ассимиляции и интеграции по природе своей в значительной степени связаны с недавней, а также и более удаленной во времени окружающей обстановкой. Другими словами, то, что организм знает или что он предполагает, в определенной мере является продуктом ситуаций, с которыми ему приходилось ранее сталкиваться. Таким образом, многое из того, что находится внутри организма, раньше было вне его. По этим причинам организм и его окружение следует рассматривать вместе; в психологии весьма удобно пользоваться такой кратковременной единицей, выступающей как разовое (single) взаимодействие «индивид—среда». Долговременная единица— индивидуальная жизнь—может быть лучше всего обозначена как последовательность связанных кратковременных единиц, или эпизодов» [ibid., p. 39-40]

Как свидетельствует цитата, Мюррей предвосхитил «современную» позицию интеракционистов [К. Bowers, 1973; D. Magnusson, N. Endler, 1977]. Организм (личность) и воспринимаемая ситуация образуют единицу взаимодействия в смысле взаимного обусловливания. Центральными соотносящимися друг с другом понятиями выступают потребность (need), со стороны личности, и давление (press), со стороны ситуации. Потребность и давление непосредственно не наблюдаются, они должны быть выведены; это не описательные понятия, а, как сказали бы сейчас, гипотетические конструкты. Однако из чего же их выводить? Вывод можно сделать, исходя не из незначительного по времени фрагмента актуального поведения или ситуации, а лишь из эффектов, к которым сводится, конвергирует протекающая деятельность или, соответственно, развивающаяся ситуация. Содержание понятия «потребность», оно, впрочем, не разведено с влечением, определяется через желаемое целевое состояние отношения «индивид—среда», «давление»—через целевое состояние ситуации, на которое можно надеяться или которого нужно опасаться. Потребность и давление содержательно соответствуют друг другу: давление актуализует соответствующую потребность, потребность ищет соответствующее ей давление. Взаимодействие между потребностью и давлением, их содержательное скрещивание называется темой (the-ma) (отсюда—Тематический апперцепционный тест, см. ниже). Тема и есть подлинная единица анализа потока активности. Каждый эпизод характеризуется темой, целенаправленной последовательностью действий.

В определении потребности у Мюррея заметно влияние Мак-Дауголла и Фрейда:

«Потребность—это конструкт (удобное воображаемое или гипотетическое понятие), обозначающий силу (неизвестной физико-химической природы), которая организует восприятие, апперцепцию, интеллект, волю (conation) и действие таким образом, чтобы изменить в определенном направлении имеющуюся неудовлетворительную ситуацию» [Н. Murray, 1938, р. 123-124].

«...в первом приближении мы можем свободно использовать термин «потребность» для обозначения потенциальной возможности или готовности организма реагировать определенным образом при данных условиях. В этом смысле потребность есть латентный атрибут организма. Говоря более строго, это существительное, обозначающее тот факт, что некоторая тенденция в состоянии возобновляться. Нас не должно смущать, что «потребность» используется нами как для обозначения преходящих событий, так и для обозначения более или менее устойчивых черт личности» [ibid., р. 61].

Итак, понятие «потребность» используется Мюрреем в значении как диспозициональной, так и функциональной переменной. Как мотивационные диспозиции «потребности» можно классифицировать по различным основаниям. Во-первых, можно выделить первичные (висцерогенные) потребности (например, в воде, пище, сексуальной разрядке, уринации, избегании холода и многие другие) и вторичные (психогенные) потребности (см. табл. 3.3). Первичные потребности в отличие от вторичных базируются на органических процессах и возникают или циклично (еда), или в связи с необходимостью регуляции (избегание холода). Во-вторых, потребности можно подразделить на позитивные (поиск) и негативные (избегание), на явные и латентные. Явные потребности свободно и объективиро-ванно выражаются во внешнем поведении, латентные проявляются или в игровых действиях (полуобъективированно), или в фантазии (субъективирование). В определенных ситуациях отдельные потребности могут объединяться в мотивации поведения, или конфликтовать друг с другом, или подчиняться одна другой и т. д.

Давление определяется следующим образом:

«... некое воздействие, оказываемое на субъекта объектом или ситуацией и обычно воспринимаемое им как преходящий набор стимулов, принимающих вид угрозы или пользы для организма» [ibid., p. 748].

«При определении давления имеет смысл различать: 1) альфа-давление—то актуально существующее давление, которое можно установить научными методами, и 2) бета-давление, представляющее собой интерпретацию субъектом воспринимаемых им феноменов» [ibid., p. 122].

Все эти понятия и их различение были не только результатом убеждения, размышления и воображения. При помощи 50 пациентов, поставленных в разнообразные исследовательские ситуации, понятийный аппарат развивался, уточнялся и проверялся. Особенно это касалось содержательного разграничения отдельных вторичных потребностей (см. табл. 3.3). 27 сотрудников Гарвардской психологической клиники—психологи и психиатры— наблюдали испытуемых в этих ситуациях и регистрировали повторяющиеся проявления сильно выраженного у ряда людей мотива, кроме того, создавались ситуации, актуализировавшие индивидуально слабовыраженные мотивы. Диапазон исследовательских ситуаций простирался от интервью, письменных автобиографий и воспоминаний детства до включавших разнообразные тестовые методы экспериментов по уровню притязаний и памяти. Особого упоминания заслуживает разработанный Мюрреем Тематический апперцепционный тест (ТАТ). Под влиянием специальных содержательных стимулов в виде предъявляемых картинок испытуемый должен рассказать придуманные им истории, которые затем подвергаются анализу под углом зрения актуализуемых в них потребности, давления и темы. Специально разработанная форма этой методики сыграла большую роль в объективации и измерении мотивов, создав тем самым предпосылки для интенсивного экспериментального исследования отдельных мотивов, в частности мотива достижения (см. гл. 6).

Таблица 3.3

Перечень психогенных потребностей (needs; n) по Мюррею, в порядке латинского алфавита

1. п. Abasement (n Aba) 

унижения 

2. n. Achievement (n Ach) 

достижения 

3. n. Affiliation (n Aff) 

аффилиации 

4. n. Aggression (n Agg) 

агрессии 

5. n. Autonomy (n Auto) 

независимости 

6. n. Counteraction (n Cnt) 

противодействия 

7. n. Deference (n Def) 

уважения 

8. n. Defendance (n Dfd) 

защиты 

9. n. Dominance (n Dom) 

доминирования 

10. n. Exhibition (n Exh) 

привлечения внимания к себе 

11. n. Harmavoidance (n Harm) 

избегания вреда 

12. n. Infavoidance (n Inf) 

избегания неудач 

13. n. Nurturance (n Nur) 

покровительства 

14. n. Order (n Ord) 

порядка 

15. n. Play (n Play) 

игры 

16. n. Rejection (n Rej) 

неприятия 

17. n. Sentience (n Sen) 

осмысления 

18. n. Sex (n Sex) 

сексуальных отношений 

19. n. Succorance (n Sue) 

поиска помощи (зависимости) 

20. n. Understanding (n Und) 

понимания 

Следующие потребности были постулированы, но систематически не исследовались: 

n. Acquisition (n Асq) приобретения 

n. Blamavoidance (n Вlаm) избегания обвинений 

n. Cognizance (n Соg) познания 

n. Construction (n Соns) созидания 

n. Exposition (n Ехр) разъяснения (обучения) 

n. Recognition (n Rec) признания 

n. Retention (n Ret) сохранения (бережливости) 

Так возникла известная альтернатива умозрительным классификациям мотивов. Отдельные потребности из списка Мюррея были взяты другими авторами за образец при создании измерительных методик, будь то опросники или методики тематической интерпретации. Такие мотивы, как потребность в достижении (n Ach), потребность в аффилиации (n Aff) и потребность в доминировании (последнее время употребляется название «потребность власти» — n Power) благодаря начатым в 50-е гг. экспериментальным исследованиям мотивации были очень хорошо изучены.

В чем состоит вклад Мюррея? Он свел воедино и классифицировал ряд различных теоретических подходов, причем именно тех, что оказались важными для объяснения поведения, разработал систему понятий, которая использовалась исследователями при построении теорий и измерении мотивов. Однако его собственные построения нельзя назвать теорией. Между многочисленными эмпирическими и гипотетическими переменными им не постулируется каких-либо специфических отношений. В сущности, в соответствии с экспериментальным планом I (рис. 1.5) он лишь варьировал условия актуализации с тем, чтобы отличить и классифицировать разнообразные по виду и содержанию формы поведения, их интра- и межиндивидуальные различия. Этот перечень потребностей возник в результате решительной попытки осуществить описание и объяснение динамики поведения в самых разных ситуациях и на больших временных интервалах. Основанное на анализе условий предсказание поведения на ограниченных отрезках, не говоря уже о спецификации взаимодействия «потребность— давление», не было, очевидно, возможным в рамках столь глобального подхода.

Мюррей преодолел в объяснении поведения с первого взгляда унаследованную от Мак-Дауголла и позже методически подкрепленную Кеттеллом односторонность теоретико-личностного подхода. Он стоял уже (как отмечалось выше) на позициях современного интеракционизма. Представления о желаемых последствиях действий (потребность) и воспринимаемых возможностях ситуации (давление) свелись к понятию темы, или, как бы мы сейчас сказали, класса эквивалентных для данного индивида ситуаций деятельности. Проблему классификации мотивов он связывал не только с их измерением, препятствовавшим поспешным спекуляциям, но и с их ситуативной актуализацией, со сменой и возобновлением мотивации (5-я из числа основных проблем), с мотивированной целенаправленностью и конфликтом мотивов (6-я проблема). Его Тематический апперцепционный тест (ТАТ) позднее позволил осуществить прорыв в область измерения мотивов [D. McClelland et al., 1953].

Иерархическая модель классификации

мотивов: Абрахам Маслоу

Гораздо сильнее, чем классификация мотивов Мюррея, была связана с теорией свойств модель Маслоу, наиболее полно описанная в его книге «Мотивация и личность» [А. Н. Mas-low, 1954]. Маслоу стал основателем гуманистической психологии, сформировавшейся в США после второй мировой войны под влиянием идей европейского экзистенциализма. Это движение осознает себя как «третью силу», стремящуюся освободиться от односторонности чисто бихевиористского или психоаналитического подхода и поставить в центр изучения личности вопросы ценностных ориентации и смысла жизни. Сторонники этого движения прибегают к старым идеям «понимающей психологии» Дильтея [W. Dilthey, 1894], которой был многим обязан также Лерш. Помимо всего прочего, это направление приняло антидарвинистский характер. Хотя человек детерминирован биологически и обладает врожденными, раскрывающимися в процессах созревания потенциями, он, однако, принципиально отличается от всех остальных животных своей способностью и даже потребностью ценностной самоактуализации.

Маслоу — противник классификаций мотивов. Он считает существующие перечни влечений и потребностей бесплодными в теоретическом отношении, что, однако, не помешало ему создать собственную классификацию мотивов. Правда, эта попытка в двух отношениях отличается от более ранних классификаций, и именно ее особенности сделали перечень Маслоу весьма популярным. Во-первых, Маслоу разграничивает не отдельные мотивы, а целые их группы. Во-вторых, эти группы упорядочены в ценностной иерархии соответственно их роли в развитии личности. Но и потребности высоких и высших уровней при этом трактовались как не менее инстинктоподобные, т. е. врожденные (конституциональные) диспозиции, чем низшие потребности. Пока потребность не удовлетворена, она активирует деятельность и влияет на нее. При этом деятельность не столько толкается (pushed) изнутри, сколько привлекается (pulled) извне возможностью удовлетворения. Основной идеей классификации Маслоу является принцип относительного приоритета актуализации мотивов, гласящего, что, прежде чем активируются и начнут определять поведение потребности более высоких уровней, должны быть удовлетворены потребности низшего уровня.

Рис. 3.2. Иерархия групп мотивов относительно приоритета удовлетворения потребностей по Маслоу

Иерархия потребностей начинается с физиологических потребностей. Далее следуют потребности безопасности и потребности в социальных связях, затем потребности самоуважения и, наконец, самоактуализации. Самоактуализация может стать мотивом поведения, лишь когда удовлетворены все остальные потребности. В случае конфликта между потребностями различных иерархических уровней побеждает низшая потребность. С точки зрения возрастной психологии восходящей иерархии мотивов соответствует последовательность их проявления в онтогенезе [см. также исследования развития «Я»: Е. Erik-son, 1963]. Для младенца на первом месте стоит удовлетворение физиологических потребностей, для ребенка чуть постарше более актуальной становится безопасность, затем следуют социальные контакты и самооценка. Лишь в подростковом возрасте приобретают значение некоторые аспекты самоактуализации, которые в лучшем случае могут быть реализованы уже в зрелом возрасте. Рисунок 3.2 поясняет эти положения.

Потребности низших уровней Маслоу называет нуждами (deficiency needs), а высших—потребностями роста (growth needs). В табл. 3.4 группы потребностей выстроены в иерархическую «пирамиду».

Из всех мотивов основной интерес Маслоу обращен на потребности самоактуализации. О них он пишет:

«Даже когда все эти потребности удовлетворяются, мы все же часто (если не всегда) можем ожидать, что если индивид не занимается тем, для чего он предназначен, то вскоре возникнут новые неудовлетворенность и беспокойство. Чтобы находиться в согласии с собой, музыкант должен создавать музыку, художник рисовать, поэт писать стихи Человек должен быть тем, чем он может быть. Эту потребность можно назвать самоактуализацией. Она означает желание человека самоосуществиться, а именно его стремление стать тем, чем он может быть» [A Maslow, 1954, р 91, 92] 

Таблица 3.4

Классификация мотивов по Маслоу согласно иерархической модели

Относительный приоритет временно неудовлетворенных низших потребностей не обязательно должен прерывать и блокировать самоактуализацию. Самоактуализация может приобретать своеобразную функциональную автономию в смысле Оллпорта [G. Allport, 1937; см. также гл. 2]. Что касается эмпирических подтверждений, то тут Маслоу опирается на биографический материал таких выдающихся людей современности и прошлого, как Линкольн, Бетховен, Эйнштейн, Элеонора Рузвельт, Олдос Хаксли [A. Maslow, 1954; 1955]. В этой выборке он обнаруживает следующие характерные черты: ориентацию на реальность, терпимость, спонтанность, деловую направленность, ограничение приватных интересов, независимость, оптимизм (Urteilsfreu-digkeit), одухотворенность, идентификацию с человечеством, наличие интимной среды, включающей немногих близких людей, демократические принципы, разведение целей и средств, юмор, креативность и нон-конформность. В 16 пунктах Маслоу обобщает различия между низшими и высшими потребностями. Вот некоторые из них:

1. Высшие потребности генетически более поздние.

2. Чем выше уровень потребности, тем менее она важна для выживания, тем дальше может быть отодвинуто ее удовлетворение и тем легче от нее на время освободиться.

3. Жизнь на более высоком уровне потребностей означает более высокую биологическую эффективность, большую ее продолжительность, хороший сон, аппетит, меньше болезней и т. д.

4. Высшие потребности субъективно воспринимаются как менее насущные.

5. Удовлетворение высших потребностей чаще имеет своим результатом осуществление желаний и развитие личности, чаще приносит счастье, радость и обогащает внутренний мир [A. Maslow, 1954, р. 98].

Гуманистический подход к классификации мотивов Маслоу явно исходит не только из наличного поведения, но и из того, каким оно должно быть. Поэтому вполне логично обосновать индивидуальные различия в поведении тем, что многие индивиды не достигли (или пока не достигли) высшего уровня потребностей и застряли на низших ступенях. Маслоу не ставил себе цели осуществить такое обоснование и создать необходимые измерительные процедуры, такие методики были, впрочем, разработаны другими авторами [см.: J. Loevinger, R. Wessler, 1970].

Классификация мотивов Маслоу неизбежно подводит нас к объяснению поведения с четвертого взгляда (см. гл. 1). В различные культурные и экономические периоды в различных социальных группах и при различных социальных положениях люди, бесспорно, имеют различные возможности для реализации потребностей высшего уровня. Фактически Маслоу усматривает обусловленность развития потребностей к их высшему уровню не только (как это представлено в пункте 1) историей вида, но и социальными факторами. Вот почему он критикует расхожие перечни инстинктов и потребностей за их обращенность к прошедшим временам, к векам, когда большая часть населения влачила свое существование на уровне физиологических потребностей и потребностей безопасности.

Гуманистический пафос мотиваци-онного объяснения поведения, представленного в виде иерархической модели классификации мотивов, придал позиции Маслоу новизну, которой так недоставало отстраненному от реальности психологическому объяснению поведения. Правда, такая новизна была достигнута ценой ограничения объяснительной ценности подхода Маслоу тем меньшинством людей, которые к тому времени самоактуализировались в его смысле. Гуманистическая психология основывается на идеализированном варианте гуманизма. Она стремится культивировать такие способности и потенции личности, которые не замечались и не разрабатывались академической (etablierten) психологией и психоанализом, в частности креативность, самостоятельность, ответственность, самоактуализацию. Если бы достаточное число людей объединили свои усилия в этом, то, как считал Маслоу [A. Maslow, 1961], возникло бы «хорошее общество». Такое личностно-центрированное понимание игнорирует ситуационную обусловленность деятельности, а также социальные и экономические возможности ее осуществления. Этим оно отличается от критической позиции европейского экзистенциализма и феноменологического гуманизма, представленных Сартром, Камю, Мерло-Понти и Линшотеном (см.: С. Graumann, 1977; Н. Misiak, V. Sexton, 1973].

Здравомыслящий, пусть и недостаточно искушенный в проблемах мотивации читатель легко отнесет классификацию мотивов Маслоу к теориям свойств. Маслоу рассматривает потребности как относительно независимые от актуальной ситуации. Именно потребности, расположенные непосредственно над уровнем удовлетворенных, организуют деятельность, хотя возможности для этого в определенной мере зависят от ситуации. Вне рассмотрения оказалась одна из основных проблем, а именно проблема актуализации и измерения мотивов. Тем не менее принцип относительного приоритета неудовлетворенных потребностей и связанное с ним указание на возможности индивидуального развития (последнее — объяснение поведения с четвертого взгляда) являются новыми и перспективными идеями в области классификации мотивов.

Проблема таксономии в классификации мотивов

Как легко было заметить, решение проблемы классификации мотивов вряд ли можно считать удовлетворительным. Возникает вопрос: можно ли вообще решить эту проблему? Любая наука стремится к систематизации изучаемых ею данных, к членению их на единицы. С этого начинались многие конкретные науки. По-видимому, именно классификация является предпосылкой успехов такого типа познания, что, в свою очередь, делает необходимым постоянный пересмотр классификационной системы единиц. В частности, биологии (ботанике и зоологии) приходится иметь дело с чудовищным многообразием явлений, и ее успехи в значительной степени определялись совершенствованием классификации. Как раз в биологии применительно к вопросам классификации было сформулировано понятие таксономии. Таксономия подразумевает не любую классификацию по произвольным основаниям, а ту, в которую все многообразие данных укладывается без остатка. Более того, в основе классификационной схемы в этом случае должны лежать последовательные принципы, максимально соответствующие «естественным» связям описываемых данных. В какой мере это удалось, можно решить в конечном счете, лишь исходя из научной плодотворности подобных принципов классификации.

Прежде всего встает вопрос: в чем следует видеть «природу» мотива? Мы уже говорили, что мотив является гипотетическим конструктом, объясняющим устойчивые особенности целенаправленности, избирательности, интенсивности и продолжительности деятельности через приписывание субъекту соответствующих латентных установок (диспозиций). Трудность заключается в том, что мотивы (как и любые гипотетические конструкты) нельзя наблюдать, а можно лишь диагностировать. Одновременно с мотивами возникает проблема критериев, придерживаясь которых мы можем объяснить целенаправленность (эквифинальность), избирательность, интенсивность и продолжительность, чтобы разграничить классы эквивалентности действий и соответствующих им ситуаций.

Итак, вначале следовало определить пространственные и временные рамки круга наблюдаемых явлений, а также единицы наблюдения. Нет нужды говорить о том, что наблюдение не должно ограничиваться субъектом. Не менее важна актуальная ситуация как окружение, на которое направлена деятельность и которое она меняет. В пространственном отношении объектом наблюдения выступает взаимодействие «индивид—среда». Поскольку взаимодействие развернуто во времени, его следует проследить до естественного завершения, когда или субъект так изменит ситуацию, что непосредственно за этим мало что может произойти, или что-то вмешается, действие не сможет развернуться и будет прервано.

Единицы наблюдения не могут быть «молекулярными», они «молярны». Важна не детализованная фиксация момента, как бы объективно его ни удалось зарегистрировать, а значимая направленность протекания деятельности, а также ситуационных воздействий. При этом очень важно максимально приблизиться к позиции субъекта, понять, как он воспринимает и структурирует (erlebt und gestal-tet) содержащиеся в ситуации возможности, каких целей намеревается достичь и какие изменения хочет вызвать своими действиями.

Даже краткое перечисление некоторых из основных требований, предъявляемых к классификации «ситуаций действия» (действий и относящихся к ним ситуаций), которым приписываются соответствующие «мотивы», выявляет массу трудностей. Мюррей, занимавшийся этими вопросами, пожалуй, как никто другой, сформулировал ряд критериев, которые необходимо учитывать [A. Murray, 1951, р. 457—463]:

1. Виды внутренних состояний, запускающих активность или реакцию, например телесные ощущения или эмоциональный настрой.

2. Виды внешних инициирующих ситуаций По своему значению для субъекта они делятся на предвещающие удовлетворение, неудачу или препятствия.

3. Виды воображаемых ситуаций, желательных в качестве будущих перспектив. Такие воображаемые ситуации хотя иногда и относятся к далекому будущему (например, почет и слава на поприще избранной профессии), однако могут актуально определять цепочки воспроизводящихся последовательностей действий.

4. Направленность отдельных компонентов поведения (движений и слов).

5. Виды намерения (предвосхищаемая цель, воображаемые эффекты).

6. Виды оказанных воздействий: как изменилась ситуация. При этом, конечно, надо учитывать многое: насколько это изменение было намеренным, а насколько обусловлено внешними факторами, насколько оно представляет собой промежуточный этап в осуществлении дальних целей и т. д.

7. Виды активности, воздействия или ситуации, связываемой с удовлетворением.

Критерии, составляющие эти семь классов, конечно, не являются исчерпывающими, но они приближают нас к познанию целевых состояний, к которым конвергирует деятельность при совершенно разных исходных состояниях и сопутствующих обстоятельствах и в которых организованная последовательность действий находит вполне естественное завершение. Правда, как правило, это завершение представляет собой лишь промежуточный финиш в дальней целевой перспективе, в цепочке совершающихся дел, которую постоянно приходится прерывать другими делами из-за ситуационных влияний, обязанностей, распорядка дня, а также из-за отдаленности или полной невозможности достижения окончательной цели. Мюррей [Н. Murray, 1951] указывает на «серийный» характер многих действий, о которых по этой причине требуется информация, охватывающая длительный отрезок времени. При этом все критерии выявления мотива рассматриваются с точки зрения направленности производимого (или достигаемого) субъектом изменения в отношениях «индивид—среда».

Если бы удалось преодолеть все эти сложности, выбрав разумный набор критериев, стандартизовав исследовательские методы, валидизировав их и, наконец, установив разумные основания для охвата как можно большего множества действий, то после этого, пожалуй, с большими шансами на успех можно бы заняться дифференцированием по классам эквивалентности наблюдаемых изменений отношений «индивид—среда» (т. е. выявленных целевых состояний) и на этой основе создать таксономию мотивов.

Не говоря уже о множестве проблем, связанных с последним этапом, нам теперь должно быть достаточно ясно, насколько мы еще далеки от удовлетворительной классификации мотивов, насколько несовершенны имеющиеся попытки классификации. Особенно это касается перечней мотивов, которые либо чересчур обширны, либо слишком узки. Так, классификация мотивов Фрейда, который, в сущности, сводит все поведение к либидо и агрессии (позже к ним добавилось влечение к смерти), недостаточна, поскольку в этом случае принцип ограниченности количества объяснительных понятий принял такие формы, что множество интра- и межиндивидуальных различий поведения не могут быть даже приблизительно описаны и приняты во внимание. Вместе с тем, хотя большая дифференцированность классификации позволяет избежать подобного положения дел, с возрастанием перечня возникает опасность рассмотрения чисто случайных различий в поведении и особенностей ситуации, что может оказать нам медвежью услугу, скрыв лежащую за ними эквивалентность. Уровень обобщенности таксономии должен быть не слишком высоким, не слишком низким, одновременно она должна строиться на едином основании. Колебания уровня абстракции уже отмечались нами при обсуждении перечня Мак-Дауголла; перечень Мюррея тоже дает здесь повод для сомнений.

На трудности этого рода указал Маслоу и привел их в качестве причины того, почему нужно критически отнестись к попыткам классификации мотивов (но это не удержало его самого от попытки таксономии):

«Мы должны раз и навсегда отказаться от попытки составить раздробленные перечни влечений или потребностей. По ряду причин такие перечни теоретически ненадежны.. Слишком многие из имеющихся на сегодняшний день перечней составлены без различения уровней значимостей потребностей. При такой путанице не удивительно, что одни перечни содержат три-четыре, а другие сотни потребностей. При желании можно создать такой перечень влечений, который исключительно в зависимости от спецификации анализа мог бы содержать от одной до миллиона потребностей» [A. Maslow, 1954, р. 70-71]

Три точки зрения

Во избежание чрезмерного числа возможных членений выдвигались различные базовые принципы, среди которых первостепенная важность придавалась филогенетической непрерывности форм поведения, особенно соотносительно с видами, близкими к человеку, в частности с приматами. Это выделяет врожденные биологические корни поведения. В качестве другого, столь же важного принципа принимались физиологические основы форм поведения. Если ограничиться в обоих случаях классификацией первичных (физиологических, висцерогенных) мотивов (влечений, потребностей), то проблема таксономии значительно упрощается и наблюдается большое согласие между разными авторами. Янг [P. Young, 1936] составил список 16 первичных влечений: голод, тошнота, жажда, сексуальность, уход (опека), уринация, дефекация, избегание перегрева, холода, боли, дыхание, страх и ярость, усталость, сон, любопытство (наблюдение, манипулирование), жажда впечатлений. Обычно такие списки бывают короче. Так, например, Толмен объединяет голод и жажду в пищевую потребность, а тошноту, уринацию и дефекацию — в экскреторные потребности. Но дальше и филогенетическая непрерывность, и физиологические основы мало чем могут помочь. Громадные сферы поведения остаются за пределами рассмотрения. В их основу были положены вторичные мотивы, которые пытались вывести из первичных. Эти сомнительные попытки заметно сужали спектр многообразия человеческих деятельностей. Сформулированный Маслоу принцип относительного приоритета неудовлетворенных потребностей не в последнюю очередь явился критической реакцией на подобное сужение.

Свободным от ограниченности представляется принцип универсальности. Наблюдения, на основании которых делается вывод о наличии мотивационной диспозиции, должны охватывать всех людей, все регионы, культуры и временные периоды, неважно, обнаруживаются при этом или нет врожденные (либо просто физиологические) основы. Универсальность дает гарантию, что не будут упущены или опрометчиво редуцированы те мотивы, которые выделяют человека из всех остальных животных как существо, создающее и передающее из поколения в поколение достижения культуры и техники, осознающее себя, стремящееся к реализации ценностей и способное приобщиться к времени, заглядывая как в далекое прошлое, так и будущее. Чтобы удостовериться в универсальности, необходимы межкультурные исследования, которые бы позволили обнаружить содержательно одинаковые классы отношений «индивид— среда», невзирая на громадные различия социального, культурного, технического и экономического контекста [H.-J. Kornadt, L. Eckenberger, W. Emminghaus, 1980]. Это трудное и требующее больших усилий дело предполагает содействие также и других дисциплин, в частности культурной антропологии и социологии. Теоретические основы для решения такой задачи пыталась заложить в начале 50-х гг. группа психологов (в том числе Мюррей, Толмен и Оллпорт), социологов и культурных антропологов [Т. Parsons, E. Shils, 1951].

Имелись попытки обеспечить универсальность при классификации дис-позициональных характеристик личности, положившись на «мудрость языка». Оллпорт и Одберт [G. Allport, Н. Odbert, 1936] извлекли из англоязычных словарей около 18 000 обозначений личностных черт, что составило почти 5% всей лексики этого языка. Кеттелл [R. Cattell, 1946; 1957] добавил специальные психологические термины и, группируя синонимы, сократил список до 171 переменной. По этим переменным была оценена гетерогенная выборка из 100 взрослых, представлявших все социальные слои. Каждый оценивался экспертом из его ближайшего окружения. Оценки были подвергнуты факторному анализу.

На основании этих результатов список переменных еще более сократился, и процедура была повторена на выборке из 208 испытуемых. В результате были получены 16 факторов, которые Кеттелл назвал «первичные базовые личностные черты», приписал им качество истинных и универсальных личностных диспозиций и построил на их основе опросник [R. Cattell, D. Saunders, G. F. Stice, 1957].

Использовав в подобной процедуре наряду с английским и ряд других языков, можно было бы достичь универсальности семантической схемы описательных обозначений разговорного языка, однако это вряд ли позволило бы создать таксономию мотивов. Во-первых, наблюдаемые критерии диагностики мотивов связаны, как мы видели, со сложными внешними обстоятельствами, которые остаются не учтенными в простых названиях свойств личности. Во-вторых, факторный анализ позволяет лишь объединить термины, понимаемые одинаково в повседневном словоупотреблении, но вычленить таким образом лежащие в основе обозначаемых различий в поведении теоретические конструкты (в научном смысле слова) не удается. Насколько сильно факторная структура обусловлена общностью семантических схем языка, а не тонкими различиями оцениваемых признаков, видно из того факта, что эта структура не меняется, если в качестве экспертов вместо близких знакомых выступают совершенно незнакомые с испытуемыми люди [F. Passini, W. Norman, 1966].

Принципу универсальности при создании таксономии мотивов больше отвечают попытки культурных антропологов анализировать человеческую деятельность, исходя из фундаментальных ценностных ориентации, которые можно обнаружить во всех культурах, хотя и с различиями по способам выражения [F. Kluckhohn, F. Strodtbeck, 1961; см. обзор: С. Gra-umann, 1965, S. 277 и далее]. Психологические возможности, которые даны человеку вместе с его организми-ческой структурой, взаимодействуя с фундаментальными экологическими условиями нашей планеты, необходимо конвергируют на некое универсальное множество желаемых целевых состояний и выражающихся в них ценностных ориентации. Клакхон в своих работах определяет ценностную ориентацию

«… как обобщенное, дифференцированное и обусловливающее поведение представление о природе, месте человека в ней, отношениях между людьми, а также положительных и отрицательных ценностях, поскольку они связаны с отношением человека к окружающему миру и другим людям» [С. Kluckhohn, 1962, р. 411].

Так как ценностные ориентации еще ничего не говорят об их реализации в деятельности, то связь их со стремлениями совершить изменения во взаимодействии индивида со средой могла бы, вероятно, дать наиболее подходящую рабочую модель таксономии содержательных классов универсальных отношений «индивид— среда», а также перечня мотивов, имеющих характер универсалий. Подобную попытку предпринял Г. Мюррей уже после своего главного труда «Исследование личности» [Н. A. Murray, 1938] в статье «К классификации взаимодействий» [1951]. Он различает векторы (направленность поведенческих тенденций) и ценности (содержательные области отношений «индивид—среда»). Векторы и ценности можно свести в следующий перечень мотивов:

Векторы: 1) прекращение; 2) неприятие, 3) приобретение; 4) оформление; 5) поддержание; 6) выражение; 7) передача, 8) сохранение; 9) исключение; 10) агрессия; 11) защита; 12) избегание.

Ценности: 1) тело, здоровье; 2) собственность, полезные предметы, деньги; 3) знания, факты, теории; 4) прекрасное, чувственные и волнующие образы; 5) мировоззрение, система ценностей; 6) аффилиация, межличностные отношения; 7) сексуальность, в том числе продолжение рода; 8) объекты, требующие помощи, воспитание ребенка; 9) авторитет, власть над другими; 10) престиж, репутация; 11) лидерство, руководство, 12) источники поддержки и помощь; 13) положение, ролевые обязанности и функции в группе, 14) группа, социальная система как целостность.

Но универсальность и этой, может быть наиболее продуманной на сегодняшний день, классификации не доказана. И даже если бы она была доказана, встал бы вопрос: является ли универсальность необходимым и достаточным критерием классификации мотивов? Универсальность, несомненно, усиливает наше доверие к попытке классификации. Однако легко представить себе связанные с определенной культурой или историческим периодом мотивы, понимаемые как побуждающие цели деятельности, для которых не существует гомологичного эквивалента в другом месте и в другое время. Вот почему мы вынуждены закончить рассмотрение указанием на спекулятивность и предварительность всех имеющихся классификаций мотивов.

Вычленение класса мотивов на примере деятельности достижения

Непреодоленные препятствия не остановили психологию мотивации на пути к классификации мотивов. Она попыталась переключиться на более близкие цели и, обращаясь к отдельным мотивам, отграничить соответствующий содержательный класс отношений «индивид—среда», обеспечить возможность измерения индивидуальных различий и валидизировать их при помощи различения поведения испытуемых в ситуациях, которые казались эквивалентными. В этом отношении, пожалуй, дальше всего продвинулся анализ деятельности достижения. 

Мы уже вводили понятие «ситуация деятельности». Оно означает конгруэнтность последствий действий, к которым стремится субъект, предоставляемым ситуацией возможностям к своему изменению соответственно желаемым последствиям. Мотив должен быть содержательно определен через класс эквивалентных ситуаций деятельности (или, по Мюррею, через класс эквивалентности темы). То же самое описывалось приведенным выше (см. гл. 1) понятием «содержательный класс отношений «индивид— среда». Мы можем также обратиться к данному в начале этой главы определению свойства Оллпорта. Сформулированное еще в 1937 г., оно содержит все необходимое. Если перенести его на мотивы, то мотив предстанет как «способность ... делать ряд стимулов функционально эквивалентными, вырабатывать устойчивые эквивалентные формы деятельности и экспрессии и управлять их протеканием» [нем. пер., 1949, S. 295]. Вопрос заключается лишь в том, какой «ряд стимулов» делается «функционально эквивалентным» и какие «формы деятельности и экспрессии» устойчивы и эквивалентны.

Важно также найти критерии определения класса эквивалентности ситуаций деятельности. И если критерии кажутся найденными, нужно проверить, следует ли их рассматривать как универсальные, т. е. -претендует ли на универсальность соответствующий класс эквивалентности ситуаций деятельности.

Для ситуаций деятельности достижения относительно самой деятельности были выдвинуты пять условий, при одновременном присутствии которых действия переживаются субъектом или воспринимаются наблюдателем как сегменты деятельности достижения [Н. Heckhausen, 1974a]. Речь идет о следующих критериях. Деятельность должна (1) оставлять после себя осязаемый результат, который (2) должен оцениваться качественно или количественно, причем (3) требования к оцениваемой деятельности не должны быть ни слишком низкими, ни слишком высокими, т. е. чтобы деятельность могла увенчаться, а могла и не увенчаться успехом и, по меньшей мере, не могла осуществиться без определенных затрат сил и времени. Для оценки результатов деятельности (4) должна иметься определенная сравнительная шкала и в рамках этой шкалы некий нормативный уровень, считающийся обязательным. Наконец, деятельность (5) должна быть желанной для субъекта, и ее результат должен быть получен им самим.

Короче говоря, деятельность достижения нацелена на решение задач. Если постановка задачи не позволяет увидеть объективированно результат, находится ниже или выше возможностей субъекта, если он не считает эталоны и нормы оценки деятельности обязательными для себя, если задача ему навязана или ее решение происходит без его участия, то о деятельности достижения речь может идти только в ограниченном смысле. Конечно, наблюдатель не столько проверяет наличие всех пяти условий, сколько воспринимает поступки другого как деятельность достижения. Если налицо одно или больше условий и нет признаков отсутствия остальных, им фиксируется наличие деятельности достижения.

Третий ситуационный критерий (требования не должны быть ни заниженными, ни завышенными) имеет большое значение для индивидуального развития каждого человека. Человек может воспринять с точки зрения достижения лишь те ситуации, в которых получение результата не кажется ни невозможным, ни слишком легким, но на протяжении жизненного пути, особенно в детстве и юности, сфера ситуаций достижения меняется. Проблемные ситуации, которые в ходе индивидуального развития утратили свою неразрешимость, включаются в эту сферу, в то время как ситуации, которые стали разрешаться без усилий, исключаются из нее (см. гл. 13).

Существуют сферы жизни [или «местопребывания» — «settings» по: R. Barker, 1968], в которых преобладают ситуации, связанные с деятельностью достижения, например школа и профессиональная деятельность в современном индустриальном обществе. Ситуации, связанные с деятельностью достижения, их социальный контекст, значимость.по отношению к ситуациям деятельностей другого рода, конкретное содержание несомненно во многом связаны с культурой и эпохой. Трудно представить себе в истории человечества общество, полностью лишенное тематики достижения. Однако является ли деятельность достижения по этой причине универсальной, т. е. наличествует ли она у всех людей, во всех регионах и во все времена?

На этот вопрос дается положительный ответ теми предусмотрительными авторами, которые учли имеющиеся сравнительно-культурные данные [Н.-J. Kornadt, L. Eckenberger, W. Emminghaus, 1980; M. Maehr, 1974].

Корнадт с соавторами утверждают:

«Если согласиться... что универсальность может основываться на универсальных процессах научения и переживаниях, то возможна универсальная базовая структура мотива, в которой отношения «индивид—среда» соотносятся с представлением о стандарте высокого мастерства, качества. Этого можно ожидать в случае, если а) внутренние процессы созревания (когнитивные и моторные) наталкиваются на необходимые требования; в) внешние условия научения побуждают субъекта ставить собственные цели, с) налицо стремление к этим целям; d) осознается эффект индивидуального действия и е) действие оценивается по некоему стандарту. Каждый индивид начинает с этой общей и недифференцированной структуры мотива, содержащей лишь один мотив «быть способным достичь цель». Более дифференцированная структура, имеющая культурную специфику, является результатом дополнительного развития Такая последовательность развития, вероятно, является универсальной» [H.-J. Kornadt et al., p. 289].

Представив себе наши пять условий деятельности достижения (и соответствующие критерии ситуации достижения) во всей их абстрактности и Фундаментальности, можно отбросить сомнения в универсальности ситуаций Деятельности достижения и тем самым мотива достижения (к нему мы еще вернемся). Корнадт с соавторами, а также Маэр на основании анализа межкультурных данных выделяют первый четыре, а второй три универсальных «компонента мотива достижения», которые соответствуют приведенным условиям деятельности достижения (лишь первое условие — осязаемый результат — не имеет эквивалента). Корнадт с соавторами отмечают:

1. «Существование стандарта высокого мастерства для целенаправленного поведения индивида» (наше условие (2) — качественная или количественная оценка).

2. «Аффективные реакции на успех и неудачу, такие, как гордость или счастье или соответственно разочарование или печаль» (условие (4) — обязательный нормативный уровень).

3. «Индивидуальное чувство ответственности за исход действия» (критерий (5) — желаемый и лично достигаемый результат).

4. «Побуждения, основанные на неуверенности в своих способностях или возможности успеха [ср.: M. Maehr, 1974]» (критерий (3) — требования в меру высокие и в меру низкие).

Корнадт с соавторами [H.-J. Kornadt et al., 1980] и Маэр [M. Maehr, 1974] указывают на то, что эти абстрактные критерии деятельности, мотивируемой достижением, конкретизируются в разнообразных культурных формах, число которых чрезвычайно велико. Прежде всего это связано с содержательным разнообразием сфер деятельности, обусловленных пространственно-временными факторами (охота, рыболовство, торговля, религиозные обряды, ремесленное и промышленное производство, научные исследования, художественное творчество и многое другое), а также способами индивидуальной, коллективной, кооперативной и связанной с разделением труда организации деятельности. В рамках задач определенного содержания условия деятельности достижения дифференцируются сильнее: сравнительные масштабы оценивания и нормативные уровни достижения, причины, объясняющие успех и неуспех (например, причинная роль, отводящаяся высшим силам, судьбе или «фортуне»), последствия результата деятельности и их мотивирующая роль, ориентация на будущее.

Невзирая на все исторические и культурные наслоения, класс эквивалентности ситуаций деятельности достижения в своей основе, т. е. рассматриваемый абстрактно, представляется универсальным. Культурно-исторические наслоения всегда зада- ют границы и тем самым конкретное содержание и широту вариаций ситуаций деятельности достижения. Поскольку мы рассматривали ситуации деятельности извне и обобщенно, необходимо задать теперь вопрос: воспринимаются ли они одинаково всеми представителями данной культуры? Безусловно, нет. Индивиды отличаются друг от друга тем, насколько широко варьируют для них ситуации деятельности, воспринимаемые как ситуации достижения, какая ценность придается таким ситуациям по сравнению с ситуациями деятельности другого типа и т. п. Это вопрос о мотиве достижения. Если вновь обратиться к оллпортовскому определению свойств, то можно сказать, что индивидуальный мотив достижения зависит от того, сколько «стимулов» (т. е. ситуаций) «функционально эквивалентны» в отношении побуждения «устойчивых эквивалентных форм» деятельности достижения и «управления их протеканием».

Спрашивается: существуют или существовали когда-либо индивиды, за всю свою жизнь так ни разу и не воспринявшие как ситуацию достижения ни одну из универсальных ситуаций, которые согласно приведенным выше условиям стимулируют деятельность достижения, и не осуществившие эту деятельность? Такое трудно представить. В этом отношении ситуации деятельности, как и мотив достижения оказываются одинаково универсальными не только при общем, но и при индивидуальном рассмотрении (при всем индивидуальном многообразии и при всей привязанности конкретных ситуаций деятельности достижения к культурно-историческому контексту).

Аналогичную проверку универсальности можно произвести и для других классов эквивалентности ситуаций деятельности [например, для агрессии см.: H-J. Kornadt et al., 1980]. Однако все это проблему классификации решить не может.




1. Владимир Ильич Ленин как философ
2. Делириум Лорен ОливерДелириум Посвящается всем кто заразил меня амор делириа нервоза в
3. тематичних наук Київ 2001 Дисертація є рукописом
4. Интеллектуальные чувства
5. тема РФ Налоговая система это совокупность налогов и сборов взимаемых с плательщиков в порядке и на усло
6. Методические рекомендации по защите курсовых работ ПМ 01 Выполнение профилактических мероприятий специа
7. Основы делопроизводства в органах внутренних дел
8. Трудные дети
9. Дослідження розвитку Рівненської державної обласної бібліотеки, як центру регіональної інформації
10. то результатов достичь поставленных целей
11. реферат дисертації на здобуття наукового ступеня кандидата економічних наук Ки
12. Психофизиологические причины трудностей в обучении чтению и письму и их преодоление
13. Вступление Сварка ~технологический процесс получения неразъемных соединений материалов посредством уста
14. Основные элементы рыночного механизма ценообразования
15. Розвиток зв’язного мовлення учнів початкових класів на уроках української мови.html
16. на тему Лагерь как модель государства на примере произведений русской и зарубежной литературы
17. Зерно Белогорья используются несколько приемов- Шифрование файлов встроенным в файловую систему NTFS
18. Теоретический экзамен Инструктор тренажерного зала»
19. С какой точностью наш мозг отражает действительность
20. Культура и бессознательное начало человека концепция Зигмунда Фрейда