Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Язык жестов, язык тела, мимика и позы….
Язык не есть случайно возникший феномен, наоборот, он возник именно потому, что с его помощью определяется наше бытие. Язык не может быть сам по себе изобретен, потому что общение уже предполагает взаимодействие с другим. А раз мы говорим с другим, то значит уже признаем его существование.
«Возникновение передо мною другого в качестве направленного на меня взгляда вызывает к жизни язык как условие моего бытия».
Само собой разумеется, что под языком мы понимаем всякий феномен выражения, а не только членораздельное слово. В частности, при соблазнении язык имеет целью не дать знать, а заставить ощутить. Этот язык – не обязательно соблазнение, не существует никакой изначальной позиции перед лицом другого, все позиции поочередно сменяют друг друга.
Однако, в этой первой попытке способ очарования с помощью языка мы продвигаемся вслепую, поскольку еще не представляем важности для другого, в нем еще нет даже крупицы нашего бытия. Я никогда не знаю точно, обозначаю ли я то самое, что хочу обозначить, или даже обозначаю ли что-либо вообще; в начале знакомства мне понадобилось бы умение читать мысли другого, что в принципе невозможно. В момент выражения я могу лишь догадываться о смысле того, что я выражаю, то есть, в конечном счете, о смысле того, чем я являюсь.
Чтобы воспринимать нас, другому приходится отчуждаться от самого себя и терять связь со своими мыслями, чтобы понять наши. Можно сказать, что через самовыражение вы крадем мысли и естество другого. И в то же время, даже наш язык нам не принадлежит, ведь мы не можем услышать ни своей речи, ни увидеть своей улыбки, наш язык так же всецело принадлежит другому, как и наше бытие.
Через наш язык мы можем зачаровать другого, но это еще не значит, что другой в нас влюбится. Нас же чаруют актеры, ораторы и др., но мы в них не влюбляемся. Поэтому очарование всего лишь выделяет нас на всеобщем фоне. Когда же любимый в свою очередь станет любящим? Ответ прост; когда он поставит себе цель стать любимым.
Само по себе очарование способно придать другому, пытающемуся соблазнить, лишь характер драгоценного объекта, которым хорошо бы обладать, но это желание присвоить один объект среди объектов мира никак не спутаешь с любовью.
Любовь рождается, когда мы изо всех сил желаем избавиться от одиночества и сбежать к другому. И, маленькая оговорочка, сбегая к другому, надо желать именно обладания бытием другого, а не его телом; во втором случае это опять таки не любовь. И, если все условия соблюдаются, то остается только заставить себя полюбить, внушить любимому, что мы являемся для него высшей ценностью и пределом его свободы. Но это не совсем бескорыстно
А ведь еще есть любовь бескорыстная, заключающаяся в чистой преданности без взаимности. Но даже тут у любящего отнимают свободу, он в плену своей потребности любить. Ведь его бытие и его язык все еще заключены внутри него, он еще не реализовал себя, не обосновал своего существования в глазах другого, да и другой тоже еще не в полной мере стал значимым, ведь внутри него нет того драгоценного знания о вас, другой для вас тоже в какой-то мере пуст.
Мы возвращаемся к идеалу любовного предприятия. Каждый хочет, чтобы другой его любил, не отдавая себе отчета в том, что любить – значит хотеть быть любимым и желать, чтобы другой хотел заставить меня любить его. Таким образом, любовные отношения подобны отражению зеркала в зеркале. Но конфликт остается, даже не смотря на то, что и любящий и любимый хотят одного, они не могут в полной мере этого достигнуть, подобно тому, как два отражающих друг друга зеркала не могут стать едины. Остается «нечто», что не дает им слиться, нечто, которое отрижает одно сознание другим. Любовь есть совместное усилие преодоление этого барьера. Каждый из двух партнеров хочет быть центром вселенной для другого, быть точкой сосредоточения всего его внимания, естества, но это желание не исполнимо.
Проблема бытия внутри другого остается поэтому нерешенной, любящие остаются существовать каждый для себя с этим желанием. Единственный плюс – влюбленный больше не чувствует со стороны другого угрозы своему бытию. Только ожидания и реальность не сходятся – вроде бы хотелось быть центром вселенной для другого, тогда бы он не смог нам угрожать, но получилось так, что нас просто воспринимают, как субъект, и не иначе. Да притом и это малое приобретение постоянно оказывается под ударом: во-первых, в любой момент каждое из сознаний может избавиться от своих цепей и внезапно взглянуть на другого как на объект. Тогда чары рушатся, иллюзия, игра зеркальных отражений, составляющих конкретную реальность любви, тотчас рассеивается.
А еще вы замечали такое, что двое возлюбленных остаются наедине и воспринимают друг друга словно бы вне этого мира, но как только появляется третий, который смотрит на них обоих, то пропадает ощущение, словно где-то внутри вас двух центр вселенной. Вы вновь ощущаете друг друга и самих себя простыми объектами на фоне всеобщего бытия. Ваше изначальное отношение друг у другу застывает "погашенной возможностью". Здесь настоящая причина того, почему любящие хотят остаться наедине. Появление кого-то третьего, кем бы он ни был, разрушает их любовь. Впрочем, фактическое уединение (мы одни в моей комнате) никоем образом не есть абсолютное уединение. В самом деле, даже если нас никто не видит, мы существуем для всех сознаний вокруг. Нужно было бы остаться во всем мире только мне наедине с любимым, чтобы любовь сохранила свой характер абсолютной точки отсчета. Отсюда постоянный стыд (или гордость - что в данном случае одно и то же) любящего.
Мы только что обрисовали троякую разрушимость любви: во-первых, она по своему существу есть обман и система бесконечных отсылок, отсюда идет вечная неудовлетворенность любящего. Во-вторых, пробуждение другого всегда возможно, он в любой момент может сделать меня в своих глазах объектом: отсюда и вечная необеспеченность любящего. В-третьих, любовь есть абсолют, постоянно превращаемый самим фактом существования других в нечто относительное.
И так, любовь по Сартру бесполезна. Потому что другой либо сам либо через других отказывается от права обладание нашим бытием, и мы вновь остаемся непризнанными и одинокими. В результате наступает либо полное отчаяние, либо мы принимаемся за новую попытку.
Отсюда берет начало мазохизм.
Раз в первой попытке, когда мы пытались сделать доминирующим объектом себя и поглотить в себя любимого, то во второй раз мы будем пробовать наоборот стать тем, кого следует поглотить, и позволим любимому доминировать над нами.
Правда, наша субъективность, которая возникнет в виде бытия внутри нового другого, будет мешать этому поглощению, поэтому надо самих себя решить свободы воли. Я стараюсь поэтому полностью связать себя своим бытием в качестве объекта, я отказываюсь быть чем бы то ни было кроме как объектом.
И поскольку я воспринимаю свое объектное бытие со стыдом, я хочу стыдиться и люблю свой стыд как глубинный знак моей объективности; поскольку же другой завладевает мною как объектом через свое актуальное желание, я хочу быть желанным, я стыдливо делаю себя объектом желания. Эта позиция была бы очень похожа на любовь, если бы не была мазохистской. Твой любимый желает любви и господства, а ты желаешь унижения и порабощения себя, вы преследуете разные цели, что это за любовь такая?
Так что чем определеннее буде мое ощущение, что через меня перешагивают в стремлении к другим целям, тем больше я буду наслаждаться отречением от себя или другими словами радикальным бытием в себе.
Мазохизм, как и садизм, - это признание виновности. В самом деле, я виновен уже в силу того простого факта, что я – объект. Я виновен перед самим собой, потому что примирился со своим абсолютным отчуждением, виновен перед другими, потому что подаю им повод оказаться виновными в случае, если они совершенно пренебрегут моей свободой как таковой. Мазохизм – это попытка не очаровать другого моим объективным содержанием, а очаровать меня же самого моей собственной объективностью для-других.
Однако мазохизм как таковой оборачивается и не может не обернуться неудачей: в самом деле, чтобы очаровать самого себя моей объективной самостью, я должен был бы уметь интуитивно воспринимать эту объективную самость такой, какова она для другого, что в принципе не возможно, моя отчужденная самость остается в принципе неуловимой, так что я не могу даже начать очаровывать себя ею.
Так что объективность мазохиста в любом случае ускользает от него, и может даже случиться, да чаще всего и случается так, что, пытаясь фиксировать себя в своей объективности, он сталкивается с объективностью другого, что против его воли высвобождает его субъективность. мазохизм есть поэтому в принципе неудача. Мы не увидим здесь ничего удивительного, если подумаем о том, что мазохизм – "грех" и что грез есть в принципе влюбленность в неудачу. Впрочем, перед нами здесь не стоит задача описания исходных структур греха. Достаточно сказать, что мазохизм есть постоянное усилие, имеющее целью уничтожение субъективности субъекта путем вручения ее другому, и что это усилие сопровождается изматывающим и сладостным сознанием провала, так что субъект в конечном счете начинает стремиться к этому провалу как к своей главной цели.