Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Социология науки
В XIX веке эту линию критики рационалистической культуры продолжили романтики, в России – славянофилы и представители русского космизма; в философии Ницше и Шпенглера эта критика достигла апогея, ибо первый окончательно отрывает цивилизацию от культуры, а второй обратил внимание на тотальный характер кризиса европейской («фаустовской») цивилизации.
XIX век по праву можно считать веком расцвета сциентистской методологии. Классическая физика считалась единственной моделью для дисциплин, изучающих живой организм, мышление и общество. Гуманистические последствия этого мировоззрения оказались отрицательными, ибо механицизм отдал мир под бесконтрольную власть техники и создал основу «механизации» человеческого общества, он привел к цивилизации, обожествляющей технологию. Однако нужно заметить, что если для массового сознания это стало очевидным лишь в конце XX в., то философское видение таких последствий имело место гораздо раньше, особенно в рамках «философии жизни». В свете этого факта можно говорить о прогностической функции не только науки, но и философии, только эти прогнозы относятся не к открытию, а к предвосхищению путей в развитии культуры.
Э. Гуссерль, например, в работе «Кризис европейской науки и трансцендентальная феноменология», опубликованной после смерти автора, подверг резкой критике европейскую культуру, которая, по его мнению, переживает глубокий кризис, а причиной его является дух научности. Наука стала высшей судьей, заменила собой все, в том числе нравственное сознание, подавила творческую активность субъекта. Это не случайно, ибо с Галилея европейская культура обнаучивалась, наука подавляла иные слои культуры, и метод идеализированных сущностей, зачатый естествознанием, проник в другие сферы культуры, что оказалось для нее губительным. Методы математического естествознания были перенесены на ценности культуры, и это оперирование идеализированными объектами привело к отрыву философии, пронизанной духом научности, от реальности, от вещей, от индивида, от человеческого существования. Свершилось крушение сциентистской культуры. И в своей последней книге Гуссерль разрабатывает идею «жизненного мира», в которой наука явилась бы лишь сегментом духовной сферы.
Идеи Гуссерля развивает М. Хайдеггер, уже в первой своей крупной работе «Бытие и время» обративший внимание на необходимость четкого различия установок науки и философии. Наука изучает предметность, философия – Бытие, наука анализирует, философия осмысливает; наука не может выразить глубинные пласты человеческого существования. Европейская культура, пораженная вирусом научности, переживает глубокий кризис и ни философия, ни религия, ни мораль не смогут быть спасительными в этой ситуации, а только искусство (кстати, так же считал и Ф. Ницше). Бытие способно выразить только искусство, ибо способ постижения истины посредством его произведений является более эффективным, чем наука. Рациональные способы познания мира человека обесценили себя, искусство же потрясает личность. Для иллюстрации этой идеи Хайдеггер часто ссылается на своих любимых поэтов Гельдерлина и Рильке, а также на повесть Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича», «Поэзия, – пишет Хайдеггер, – являет истину в сиянии того, что Платон в «Федре» называет «сияющим ярче всего». Существом поэзии проникнуто всякое искусство, всякое выведение существенного в непотаенность красоты... Но мы вправе ужаснуться. Чему? Возможности другого: того, что повсюду утвердилась неистовая техническая гонка... Чем глубже, однако, мы задумываемся о сущности техники, тем таинственнее делается существо искусства. Чем ближе мы подходим к опасности, тем ярче начинают светиться пути к спасительному, тем более вопрошающими мы становимся. Ибо вопрошание есть благочестие мыслей» (Хайдеггер М. Вопрос о технике. // Новая технократическая волна на Западе. М., «Прогресс», 1986, с.66).
В контексте своей герменевтики эти идеи подхватывает и развивает X. Гадамер. Для него понимание не просто отражение объекта в сознании субъекта, а интерпретация текста, привнесение в него смысла, но интерпретация есть всегда сотворчество. Научное же сознание и философия, зараженная им, не допускает сотворчества, ибо ориентируется на то, что есть, т.е. обрекает на разорванность субъекта и объекта. Понимание же сходно с игрой, ибо в ней человек преодолевает отстраненность, включаясь в процесс и преодолевая ситуацию постороннего наблюдателя; здесь человек не осмысливает себя, а живет, действует, пребывает. В этом игровом плане воспринимаются и произведения искусства, что в принципе недопустимо при восприятии научных идей. Но отсюда следует вывод: главное сейчас не в том, чтобы проникнуть в суть вещей, а как себя вести перед лицом тех забот и проблем, в которые погружен современный человек.
Если философия и искусство достаточно рано отреагировали на изменение духовной ориентации общества и смогли представить негативные последствия сциентизма, то путь естествознания к осознанию ущербности рационализма и недостаточности его для построения адекватной картины мира оказался извилистым и долгим. Успехи точных наук – астрономии, механики, физики и отчасти химии, оснащенных математическим аппаратом и экспериментальным методом познания, сориентированных на количественный подход при исследовании действительности, на ее «анатомирование» – затмили от взоров многих исследователей реальный мир, со всем его количественным разнообразием и в то же время неразрушимой целостностью.
Поиски данных, воистину спасительных альтернатив, побудили философов, этнографов, культурологов, историков обратить более пристальное внимание на те цивилизации, которые развиваются в противовес техногенной и угнетены ею. Речь идет о ценностях родовой организации общественной жизни с мифологическим мировоззрением, которое выполняло охранную функцию по отношению к природе и было пронизано космическим мироощущением. Стали неожиданно актуальными учение древнекитайских даосов с его принципом недеяния в противовес европейскому активизму; учение об ахимсе (ненанесении вреда живому) в индуистско-буддийской традиции; христианская концепция человека как духовного существа; философия русского космизма (Федоров, Вернадский) с его представлением о человеке как космическом событии. Поэтому искания в лице таких современных мыслителей как Тойнби, Леви-Стросс, Мирча Элиаде, Лосев, Фейерабенд, Хейзинг и др., пытающихся осмыслить весь опыт духовного развития человечества, а не только Европы трех последних столетий, подают надежды на положительные ответы в вопросе: «Чем и как заменить современную техногенную цивилизацию с ее агрессивной позицией по отношению к природе?»
Хайдеггер резко порвал с традицией европейской философии техники, которая акцентировала свое внимание на непосредственных, «очевидных» достояниях прогресса. Он показал, что последствия вторжения техники многообразны и в отдаленной перспективе даже труднопредсказуемы. Технологическая предопределенность едва ли не фатальна для человека в том смысле, что содержит в себе некую непредсказуемую заданность мышления, поведения, сознания.
Хайдеггер отмечал, что греческое слово «техне» означало не только деятельность ремесленника, умение, мастерство, но также искусство вообще. Стало быть, существенное в технике не делание, не манипулирование, а обнаружение. Техника, по мнению Хайдеггера, уходит корнями вглубь, в сферу истины. Эти установки развивает в своем небольшом докладе «Поворот» (1949 г.), опубликованном в 1962 г.
В минувшее десятилетие французский социолог Жак Эллюль стал видным мыслителем Запада. Его книги нашли широкого читателя не только во Франции, но и во многих странах, прежде всего в США.
Эллюль стремится рассмотреть технику как особый феномен и придает термину «техника» широкий мировоззренческий смысл. Он имеет в виду не просто машинные механизмы. Эллюль определяет ее как всю совокупность методов, рационально обработанных и имеющих абсолютную эффективность во всякой области человеческой деятельности. Таким образом, французский исследователь пытается проследить связь техники с рационализмом, с абстрактным мышлением, современным знанием. Он подчеркивает, что техника, как социальное явление, порождена Машиной. Машина не является сущностью техники, ибо последняя представляет собой качественно новую ценность (см. Эллюль Ж. Другая революция. // Новая технократическая волна на Западе. М., «Прогресс», 1986).
В 80-е годы в философии техники усилилось внимание к человеческому измерению прогресса. Американский философ Х. Сколимовски в своей статье «Философия техники или философия человека» пытается понять, всегда ли развитие техники сопряжено с глубокими социальными переменами (статья опубликована в сборнике: Новая технократическая волна на Западе. М., «Прогресс», 1986). Он обращает внимание на тот факт, что техника достигла расцвета в Китае в XIV столетии, т.е. до европейской научной революции. Стало быть, по мнению философа, научная революция вовсе не обязательна для процветания техники, а развертывание потенциала техники не всегда ведет к общественным переменам.
Х. Сколимовски задается вопросом: почему так внезапно возникла философия техники? Почему европейцы так озабочены будущим техники? По его мнению, возникновение данной сферы философских исследований отражает запоздалое признание роли техники в сотворении и разрушении европейской цивилизации. Философия техники соотнесена с ключевыми понятиями философской рефлексии: прогресс, природа, рациональность, эффективность. Это философия человека, который осознал раздробленность и мозаичность технической культуры и поэтому убежден, что «фаустовская цивилизация» выбрала неправильный способ своего общения с природой.
В духовной сфере после первой мировой войны в философии техники усилилась тоска не только по другим культурным ценностям, но и по какому-то цивилизованному бытию. Западные философы стали склоняться к догадке: а не пошла ли Европа ложным путем, не ошибся ли западный дух в выборе культурно-цивилизованной альтернативы?
Европейским человеком завладела жажда познания и порабощения мира. Он слепо доверился познающему уму, расчленяющему бытие, но отверг другие, более благодатные сферы сознания. В результате многие зоны психики атрофировались. Тревожный разум повлек людей к ложным целям. Люди утратили способности к тренировке духа и тела и возымели пагубное желание подчинить себе мир с помощью техники.
Уже древний человек взял в руки приспособление, с помощью которого рассчитывал усилить собственное могущество. Но в этом расчете не на себя, а на рычаг, на колесо, на некоторые устройства он и потерял себя. В мнимом овладении окружающей средой крылась коварная уловка. Люди перестали доверять своей природе, отказались от развития и совершенствования духа. Вооружившись камнем, молотком, плугом, они обратили свой взор на внешний, а не на внутренний мир. Постоянно совершенствующаяся техника породила иллюзию возможного порабощения природы. Жаждущий познания и власти человек, в конечном счете, создал техническую цивилизацию, которая грозит человечеству полной катастрофой, истощением духовных ресурсов, исчезновением самой жизни.
Х. Сколимовски также ставит вопрос о переоценке тех оснований, на которых зиждется европейская цивилизация. На карту поставлен вопрос о способности западного человека управлять экологической системой, поддерживать развитие человеческих существ и сохранять сложившееся общество. Техника превратилась, если использовать хайдеггеровский термин, в часть бытия человека.
Х. Сколимовски предлагает понимать философию техники как философию человека. Техника, по его мнению, должна быть подчинена человеку, а не человек технике, человеческое понятие прогресса должно, как подчеркивает философ, означать не вымирание других творений природы, не омертвение духовных и чувственных потенций человека, но, скорее всего, углубление своеобразия человека, расширение его духовности.
Идея технических мутаций, оказывающих многомерное действие на социальный прогресс, давно уже получила признание в западной философии и социологии. Наиболее последовательно ее развивают Д. Белл, Дж. Грант, О. Тоффлер (см. статьи Д. Белла и О. Тоффлера в этом же сборнике).
Коммуникации. Э. Тоффлер
Тоффлер отмечает, что примерно с середины 50-х годов промышленное производство стало приобретать новые черты. Во множестве областей технологии все более обнаруживается разнообразие типов техники, образцов товаров, видов услуг. Все большее дробление получает специализация труда. Расширяются организационные формы управления. Возрастает объем публикаций. По мнению Тоффлера, все это привело к чрезвычайной раздробленности показателей, что и обусловило появление информатики.
Не подлежит сомнению тот факт, что разнообразие, на которое ссылается Тоффлер, действительно отличает современные структуры индустриального века. Индустриальное общество основывалось, прежде всего, на массовом производстве, массовом распределении, массовом распространении культурных стандартов. Во всех промышленных странах – от США до Японии – до недавнего времени ценилось то, что можно назвать унификацией, единообразием. Тиражированный продукт стоил дешевле. Индустриальные структуры, учитывая это, стремились к «массовизации» производства и распределения.
Американский исследователь стремится обрисовать будущее общество, как возврат к доиндустриальной цивилизации на новой технологической базе. Рассматривая историю, как непрерывное волновое движение, Тоффлер анализирует особенности грядущего мира, экономическим последействием которого станет, по его мнению, электроника и ЭВМ, космическое производство, использование глубин океана и биоиндустрия. Это и есть «третья волна», которая завершит аграрную («первая волна») и промышленную революцию («вторая волна»).
Тоффлер правильно указывает на признаки современного производства, которое изживает себя. Речь идет о том, что стандартизация охватила не только производство, но также рынок труда и другие сферы жизни. Справедливо отмечается, что во всех индустриальных обществах развивается нечто вроде «технической болезни». Во многом верны рассуждения о недостатках концентрации и централизации.
Техника, стало быть, все более развертывая свой потенциал, позволяет человечеству не только экспериментировать, но попросту чередовать «волны». Она породила массу противоречий. Но ей надлежит и устранять сложившиеся несообразности. Техника оказывается при этом не только панацеей от всех бед, но и единственным импульсом социальных нововведений, культурных преобразований. Что касается социальных структур, то они уходят и возвращаются, когда это диктуется потребностями более рациональной общественной жизни. Обстоятельно позиция мыслителя изложена в его книге «Третья волна».
В целом для современной философии техники столь характерны взвешенные оценки относительно результатов технического прогресса; поиск преодоления тупиков, которые обнаружила техногенная цивилизация; стремление обосновать приоритет человеческих целей над научно-техническими.
Техника укоренена в культуре. Она является одной из форм активности человека. Как нельзя понять природу человека вне этой формы активности, так и невозможно понять саму технику вне культурного контекста. Поэтому мы говорим как о культурной ценности техники, так и о технической стороне культуры.
Размышляя над природой техники, мы неизбежно вовлекаемся в социокультурную сферу и сферу естествознания. При этом становится ясно, что техника прежде всего является средством формирования и развития человека. Ведь проблема выживания и приспособления человека к внешней природе существенным образом зависит от проблемы развития человека. Сегодня мы не в состоянии выжить, не изменив наше сознание, не перейдя к новому стилю мышления. Сдвиг в современном сознании связан с отказом от диктатуры, односторонней идеи господства, насилия, которая в обществе привела нас на грань ядерной катастрофы, в отношении к природе – к экологическому кризису, в духовной сфере – к одномерному человеку-потребителю, доказав тем самым свою ущербность.
Только на этом пути эволюции техники человек достигает более полного самоутверждения, самовыражения, а технический прогресс перестает быть главной составляющей жизни общества, становясь побочным результатом свободы человека. Она учитывает ценностный вектор человеческого бытия, исключая тем самым тяжелые негативные последствия технического развития. Таким образом, корректный контроль и регулирование технического прогресса возможны не в контексте одностороннего технократического подхода, а в контексте культуры. И только на этом пути человек становится не только умным, но и мудрым, т. к. в состоянии исключать такие возможности, критические ситуации, из которых его ум уже бессилен найти выход.
В современном обществе зреет понимание необходимости перехода от техногенной цивилизации к антропогенной, без чего невозможно выживание и развитие человечества. Будущее всегда проблематично, но ясно одно – техническая и инженерная деятельность не может больше развиваться в русле технократических установок.
Функциональный подход к человеку в техническом знании делает гуманитарную коррекцию проблематичной.
Социально-ориентированное управление, включающее этическое оправдание общественных целей, прогресса и содержания технической реальности, очевидно связано не с техническим знанием, как таковым, а с носителем технического знания, с делателем технического прогресса.
В ситуации социально-политической и экономической нестабильности общества, когда на первый план выступает критерий эффективности функций политических и производственных структур, одним из немногих гарантов гармонизации отношения человек – техника выступает сфера образования и воспитания.
Длительное время в нашей инженерной деятельности по существу отсутствовала установка на культуру, а без культуры технический прогресс невозможен. Утвердившееся сциентистское мировоззрение самого человека воспринималось как вещь, как функция производства. Технократизм, подобно раковой болезни, разъедает все тело культуры и становится тормозом научно-технического прогресса, ибо сковывает всестороннее развитие человека. Опрокинутое только на себя, отчужденное от человеческих, то есть гуманистических ценностей, сциентистко-технократическое мировоззрение теряет ориентиры технического прогресса и исходит из представлений о будущем, как развернутом настоящем. Революционные сдвиги в технике и технологии не предвидятся, что и имело место в нашей стране. Между тем технологическое отставание приводит к фетишизации какого-либо технического новшества и не более. Так было в свое время с необоснованными подходами на внедрение АСУ, в них видели панацею от всех бед, забывая то обстоятельство, что не всякая информация есть благо. В порывах необузданного энтузиазма АСУ чуть ли не обожествлялись. Считалось, что введение в процесс управления вычислительной машины само по себе великое благо. Однако, нередко АСУ оборачивается увеличением нагрузки сотрудников – им приходится заполнять массу бумаг. Да, информация может быть вредной, когда она излишне засоряет, утяжеляет процесс управления. Никакая информационная техника не в состоянии ставить проблемы, но деформировать интеллект человека может при её неразумном использовании.
В социальном плане под воздействием революционных сдвигов в технике и технологии формируется качественно новый тип цивилизации, получивший название «информационного общества». Последнее обстоятельство особенно диктует потребность радикальных изменений в подготовке инженерных кадров. Ибо компьютерная революция, породившая технику информационных процессов в массовом виде, воистину взывает к гуманизации и индивидуализации обучения. Это связано с тем, что автоматизация и вычислительная техника впервые в истории создает для человека возможность обратить внимание на самого себя, так как в условиях формирующегося информационного общества дальнейший научно-технический прогресс прежде всего зависит от овладения ресурсами самого человека, от его развития и саморазвития. Информационная техника впервые так четко выявила сущность техники как определенных опредмеченных творческих сил человека. Стало понятно, что современный инженер, конструктор в условиях нового витка научно-тохнической революции не может эффективно работать без знания инженерной психологии, эргономики, технической эстетики, логики.
Профессиональное мышление есть способ, склад умственной деятельности, наиболее приспособленный к решению задач, находящиеся в сфере компетенции данной профессии. Имеют место четыре типа профессионального мышления:
Творчество есть деятельность, порождающая нечто качественно новое никогда ранее не бывшее. Во все времена оно рассматривалось как величайшая ценность, как символ созидания в противоположность репродуктивной деятельности. Имеется богатая литература, в которой рассмотрены философские и психологические аспекты творчества. Различают философское, научное, художественное, социальное творчество. В наше время широкий размах получило техническое творчество как аспект инженерной деятельности. Любой вид творчества выступает как деятельность, направленная на созидание качественно новых материальных и духовных ценностей. Однако при всем сходстве с другими видами творчества техническое творчество специфично, результатом его является технический объект. Суть новаторского смысла в технике формируется на основе понятия изобретения. Иначе говоря, техническое творчество одновременно и духовно, поскольку имеет место технический замысел, и материально, поскольку это творчество направлено на построение технического объекта, его конструирование. Природа технического творчества обнаруживается как раз в том, что оно представляет собой переход от абстрактного мышления к производственной практике. И если давать завершающее определение, то можно сказать: техническое творчество – это специфический вид духовно-практической деятельности, характеризующейся формированием новаторского замысла и его реализацией за счет разработки понятия формируемого устройства и доведения мысли об устройстве до его идеи. В условиях все расширяющейся техносферы общества растет внимание к проблемам научно-технического творчества.
В простейших случаях творчество представляет собой спонтанный процесс продуцирования новых образов. Но если обратиться к анализу творческого процесса в его развитой форме, как он существует в рамках современной культуры, то он представляет собой сложное духовное образование. Творческой активности субъекта предшествует возникновение проблемной ситуации, являющейся ничем иным как осознанием назревших проблем в науке и технике. Проблемная ситуация стимулирует поиск решения, который в громадной степени зависит от стиля мышления и культуры личности. Решение проблемы – это и есть акт открытия, который опредмечивается в определенной форме культуры, то есть получает выход в социальную сферу в виде новой техники или технологии, в новых источниках сырья энергии. Но нас в данном случае интересует интеллектуально-психологические формы творческого процесса. Попытаемся проиллюстрировать его важность на примерах из истории науки. Открытие является всегда продуктом научного и инженерного творчества. В индивидуальном плане научный поиск может быть результативным лишь в том случае, если субъекту исследования присуща ориентация на новизну, стремление выйти за рамки наличных концепций. Но для этого ученый или изобретатель должен обладать творческим интеллектом, на что не раз обращали внимание сами авторы открытия. Стало быть, творческий стиль мышления выступает как условие эвристического процесса. Каковы же его основные признаки, к выработке которых должен стремиться будущий инженер и научный сотрудник?
Первым из них, несомненно, является гибкость ума, в противоположность ей будет косность мышления, несовместимость с чувством новизны. В личном плане эта косность может порождать неуверенность в себе, в своих силах и способностях, что приводит к устойчивой ориентации на чужое мнение и авторитеты, на традиционные стереотипы в науке. И наоборот, смелость, независимость, решимость выступить против сформировавшегося в предшествующем опыте шаблона благоприятствует творческим успехам и устремлениям. Разумеется, ученый в этом случае рискует быть непонятым своими коллегами или даже современниками. История науки изобилует такими фактами. Достаточно напомнить случай с Ф. Беконом, который не принял коперниковскую систему, не оценил ее революционного характера. Гегель тоже не нашел признания в естествознании своего времени, да и позже. Вследствие туманности многих выражений из его сочинений, тяжеловесности языковых конструкций его сочинения не встретили заинтересованности у естественников, хотя Гегель предвосхитил (в особенности в критике ньютонианства) некоторые идеи, ставшие частью современной картины мира. Своей судьбой Гегель как бы проиллюстрировал, что можно быть непонятым не только по вине других, но и по своей собственной.
Другая черта творческого стиля – широта мышления, то есть способность вырываться из узкого круга идей, осознать конечность той проблемы или круга проблем, которыми занимается исследователь.
Противоположной данному свойству является заскорузлость мышления, его убогость, ограниченность. Широкий кругозор является спутником научного поиска. Непременным условием широкого кругозора является высокая работоспособность. В.И. Вернадский, например, владел всеми славянскими, романскими и германскими языками. Показательной работоспособностью обладал владевший 20 языками Н.И. Вавилов, работавший по 13...20 часов в сутки.
Широта мысли, поиска ничего общего не имеет с заглядыванием во все области знания, что характерно для дилетантизма, а предполагает целеустремленность, поиск оптимальных вариантов в исследовании. Идея оптимума подсказана природой. Ведь на принципе оптимальности покоятся все законы науки, например, в механике известен принцип наименьшего действия. Аналогичен ему принцип наименьшего пути в геометрической оптике, согласно которому луч света, переходя оптически неоднородную среду, выбирает такой путь, который он может проделать за наименьшее время. Или в живой природе: пчелиные соты представляют собой шестиугольную ячейку, и такая конструкция выбрана в ходе эволюции стремлением экономно использовать строительный материал. При всякой другой форме сот потребовалось бы расходовать больше воска. Книга природы написана точным и экономным языком и, читая ее, ученые пришли к осознанию того обстоятельства, что оптимальными могут быть не только траектория движения или форма пчелиных сот, но и само мышление, сам научный поиск. Принцип экономии мышления («бритва Оккама») как раз заключается в том, что число предложений, используемых для построения теории, должно быть наименьшим. И если при объяснении одного и того же явления возникают конкурирующие теории или гипотезы, то критерий простоты служит надежным ориентиром для сообщества ученых при выборе одной из них. Кстати, система Коперника вначале импонировала именно этим качеством, она была стройнее и проще в сравнении с птолемеевской и тем более с неуклюжей и громоздкой системой Тихо Браге.
Следующая черта творческого подхода в науке – самостоятельность, противоположной ей чертой является эпигонство. Гибкость и широта мысли, целеустремленность в поиске неизбежно предполагают самостоятельную постановку научной или инженерной проблемы и, тем более, ее решение; самостоятельность же предполагает критичность, которая проявляется не только в стремлении осмыслить через сомнение чужие гипотезы, но и свои собственные идеи. Все знают, что догматизм – враг науки, но далеко не все имеют мужество увидеть собственное стремление к нему. Философия Декарта – подлинный гимн сомнению, но в тоже время у него отчетливая тенденция создавать законченную систему, впрочем, характерная для всех крупнейших мыслителей XVII в., что дало повод Канту назвать всю философию этого времени догматичной.
Главный признак самостоятельности мысли – решимость пойти на ломку старых традиций и устоявшихся канонов в науке. Обычно, когда говорят о рождении новых научных идей, ссылаются на опыты Майкельсона и Морли, а также преобразования Лоренца; открытие же законов электродинамики связывается с опытами Фарадея, Герца и уравнениями Максвелла. Однако дело обстоит сложнее. Само по себе открытие новых фактов, их описание и объяснение не всегда приводит к новым идеям. Ведь обязательно возникает искушение втиснуть их в рамки старых концепций. Обратимся к истории науки*.
* Подробнее об этом: Берн М. Физика в жизни моего поколения. М., 1967; Гейзенберг В. Шаги за горизонт. М., «Мысль», 1987; Пашков Ф.Е., Шубин В.И. Выдающиеся творцы неклассической физики. Страницы истории. Днепропетровск, «Днипро», 1988.
И еще одна оговорка. Научный поиск предполагает бескорыстие. (а как же быть с тем, что нам рекомендуют говорить на языке пользы?) Опыт показывает, что самые значительные для человечества открытия в целом вытекали из исследований, которые имели единственную цель – обогатить наше знание о природных процессах. Прекрасной иллюстрацией к данным словам является деятельность упомянутого М. Фарадея, решившего задачу превращения магнетизма в электричество. Для него не существовало ничего, кроме науки, она была его всепоглощающей страстью. Он мог бы стать миллионером, эксплуатируя свои открытия, но охладевал к ним, когда открытиями заинтересовывались промышленники. Фарадей родился, жил и умер в бедности, но занятия наукой ему были лучшей наградой в жизни.(проблема бессребреничества сегодня)
Таким образом, интуиция, творческое озарение не вяжутся с прагматичной установкой и не порождают ее. Обыденное знание непосредственно приложимо к практике, и это является его основной ценностью. Научное же знание утилитарно неприложимо. Другой вопрос, что оно может стать общественно значимым, но для ученого его дело – служение истине, а перед истиной все равны. Такой первый этический норматив науки, ее этос, кстати, сформировавшийся еще в античную эпоху.
Другая интенция науки – ориентация на новизну: без этого она превращается в информационный «шум», то есть перепевание старого. Поиск же нового вдохновляет на творчество, а оно возможно лишь, когда исследователи стремятся к новому без всякого расчета, ибо для того, чтобы служить производству, наука в начале должна служить истине. Последнее же всегда подвиг. Ведь все дело в том, что успеха-то никто не гарантирует, поскольку неудачи – тоже постоянный спутник исследователя, и никто не может сказать наперед, напрасными ли окажутся жертвы, положенные на алтарь науки. «Я теперь опять занимаюсь проблемами электромагнетизма, – писал Фарадей в частном письме, – думаю, что попал на удачную вещь, но не могу еще утверждать это. Очень может быть, что после моих трудов, я в конце концов вытащу водоросли вместо рыб» (Цит. по: Максвелл Д. Статьи и речи. М., 1968, с. 211).
Служение истине требует мужества. Здесь имеется в виду, что за полученные выводы надо бороться. Ибо тот, кто борется за истину, за прогрессивное в науке и практике, тот не может не бороться и против носителей консервативного, что мешает обновлению общества. Характерным в этом смысле является название одной из работ академика П. Капицы – «О творческом непослушании».
Перечисленные особенности творческой личности являются гарантом тех «озарений», которые на языке гносеологии именуются интуицией. В свое время Кант обосновал учение о «продуктивном воображении», которое служит для выражения понятия без ущерба для его всеобщности. В последнее время интерес к проблемам творчества возрос, ибо творческая личность – продуктивная личность. Дело не в количестве публикаций, а в способности к открытию нового, в наличии определенных психологических и интеллектуальных факторов, которые способствуют продуктивной деятельности и развитию творческой интуиции. Луи де Бройль подчеркивал, что человеческая наука, по существу рациональна в своих основах и по своим методам может осуществлять свои наиболее значительные завоевания лишь путем опасных внезапных скачков ума, когда проявляются способности, которые называются воображением, интуицией, остроумием. Сходные мысли не раз высказывал Пуанкаре, считавший, что посредством логики доказывают, а посредством интуиции изобретают. Инженер, как субъект технического творчества, несомненно, должен обладать отмеченными способностями и развивать их у себя.
Однако творчество – не произвол, оно объективно обусловленный процесс, поскольку результаты научно-технического творчества опредмечиваются и могут быть использованы в конкретных социальных условиях как во благо, так и во вред человеку и обществу.
Наступление постиндустриальной эпохи с тотальным господством техники во всех сферах человеческой жизни и культуры, возрастание ответственности ученых и специалистов за результаты своей деятельности требуют переосмысления философских проблем техники и технического творчества. Уже сегодня противоречия между техносферой и культурой грозят приобрести характер катастроф. Если общество не скорректирует свою деятельность в области создания технических средств жизни, то последние будут представлять не благо, а угрозу для человека и культуры.
Окружающие нас вещи, как правило, низкого качества, неудобные при использовании и внешне не привлекательные, явно не соответствуют природному и эстетическому стремлению человека к рациональному, удобному, красивому. Для человека индустриальной эпохи основным источником эстетического становится окружающая его внешняя среда, в отличие от прежних эпох, когда таковой выступала природа. Поэтому столь важны внешнее оформление и дизайн вещного мира. В этом смысле эстетические свойства отечественной вещной среды (производственной, городской, бытовой) можно определить как удручающие, а значит и антигуманные.
Очевидно, что техника, и техническое творчество, как составные части общечеловеческой культуры, должны иметь ценностное содержание. Отказ от ценностной доминанты приводит к противоречию техники и вещной среды с интересами и потребностями человека. Свободное от гуманистических ценностей техническое творчество оборачивается для людей трагедией или безрадостным бытием. Инженерно-техническое творение должно быть фактом культуры и представлять собой реализованный творческий потенциал создателя и его гуманистическую ориентацию. В связи с этим особое значение приобретают нравственные и эстетические ценности которые ориентируют специалиста на гуманистический эффект своих достижений.
Преодоление противоречий между технической, вещной средой и культурой, превращение техносферы в культурный феномен в значительной мере будет зависеть от формирования инженерно-технических кадров, специалистов с высокой духовной культурой, которая должна стать основой их профессионального творчества. В нашей стране необходимость решения этих проблем стоит особенно остро. При этом следует учитывать, что подготовка способного к созданию истинно культурных ценностей инженера станет возможной при соответствующем социально-экономическом и политическом устройстве нашего общества.
Стремительное развитие техники и информационных процессов, породившее компьютерную революцию, создает объективную основу для усиления технократических иллюзий и новых мифов. Абсолютизация любого технического новшества не способствует синтезу техники и культуры. Человеческий разум самоценен и уникален и никакие успехи в области формализации интеллектуальных процессов не смогут его отменить. Человек – не машина, а его мозг – не компьютер. Однако неуемное увлечение очередной технической новинкой вызывает к жизни концепции, унижающие ценность Разума и приписывающие информационной технике несвойственные ей функции и возможности.
Нормальная логика, начав с обобщения повседневной практики человеческого мышления, развилась в теоретическую науку абстрактного характера, а затем дала существенный практический выход в различных областях, прежде всего, в вычислительной технике. Таким образом, практика создания искусственных систем, как бы дублирующих человека, то есть андроидов, привела к поискам средств, моделирующих человеческое мышление! Последнее неизбежно породило, сначала на теоретическом уровне, попытки создания интеллектуальных систем, способных не только обрабатывать, но и продуцировать информацию. Возникла техника информационных процессов, а с ней и проблема «искусственного интеллекта», функционирующего уже не на механической основе, а в кибернетических устройствах.
Фактически сегодня можно выделить особый класс кибернетических систем – так называемые, интеллектуальные системы. Их основное отличие от традиционных кибернетических систем в том, что в современных компьютерах, наделенных самыми сложными программами, нужно видеть не машины, заменяющие человека, хотя для некоторых видов деятельности рутинного характера это справедливо, а в первую очередь исторически новые формы опосредствования умственного труда человека.
В последнее время понятия «разум» и «интеллект» настолько вошли в повседневную практику, что сами стали объектами исследования, перейдя из категорий философских, в категории атрибутивные. Естественно, что при этом произошла и определенная трансформация данных понятий. Наиболее часто встречаемая методологическая ошибка состоит в том, что понятия «интеллект» и «разум» используются как эквивалентные.
Интеллект – познание, понимание, рассудочная способность к абстрактно-аналитическому расчленению (Г. Гегегль), способность к образованию понятий (Кант) – такова философская трактовка этого понятия. В психологии интеллект – синоним способности мышления, характеристика умственного развития человека, т.е. совокупная или глобальная способность индивидуума действовать целенаправленно, рационально мыслить и эффективно взаимодействовать с окружающим миром. В свою очередь, биология трактует данные понятия как способность живой системы принимать решение в сложной ситуации при экономном расходовании ресурсов. В более общем случае – это способность успешно реагировать на любую, особенно новую ситуацию, путем надлежащей корректировки поведения, понимать взаимосвязь между фактами действительности для выработки действий, ведущих к достижению поставленных целей. Таким образом, интеллект – это, прежде всего, способность, атрибутивное свойство субъекта, степень наличия которой может быть установлена экспериментально.
Разум – философская категория, обозначающая творческую, познавательную деятельность человека, раскрывающая сущность действительности и создающая идею, выходящую за рамки сложившихся понятий. Это категория сугубо человеческая, обусловленная спецификой человеческой психики, скорее всего особенностью организации человеческого мозга. В философии понятие «разум» отождествляется с высшей формой познания как проявления сущности человека, его сознательной деятельности, поскольку человеческое мышление своими глубокими корнями уходит в живую ткань сознания.
Разум опирается на сознание, на осмысление своего существования, на сопоставление с поведением других индивидуумов, поэтому разум – это категория и социальная. Именно необходимость учета социального аспекта возникает каждый раз, когда пытаются преодолеть барьер между машинами и естественным интеллектом, хотя мысль о возможной «социализации малин» всеми принимается как абсурдная. Пожалуй, именно здесь проходит граница возможного и невозможного в искусственных «разумных» системах, ибо никакой живой организм и тем более ни одну вычислительную машину невозможно заставить воспринимать сугубо человеческие проблемы в чисто человеческих категориях.
Таким образом, разум – это социальная характеристика индивидуума, результат его общественного развития. Мышление, разум, творчество, высшие проявления психической активности есть продукт человеческой деятельности, биологически и в первую очередь социально детермированной.
«Искусственный интеллект» – это попытка заставить машину делать то, что потребовало бы приложения разума, если бы было сделано человеком – таково наиболее общее определение данного понятия, предложенное М. Мински, одним из основоположников теории систем искусственного интеллекта.
На сегодняшний день под термином «искусственный интеллект» принято понимать работы, ведущиеся в области дедуктивных методов решения задач, программного анализа и перевода текстов, восприятия естественной речи, робототехники и др. Так же, как разум ассоциируется с мозгом, интеллект подразумевает наличие определенных функциональных механизмов. «Искусственный интеллект» является все же, повидимому, свойством механических средств, контролирующих систем и программного обеспечения, которые продуцируют пригодное для использования «разумное изделие». Поэтому «искусственный интеллект» – это прежде всего искусственная система, имитирующая решение человеком сложных задач в процессе его жизнедеятельности. «Разумность и интеллектуальность» систем искусственного интеллекта, как правило, оценивается по аналогии с поведением человека в подобных ситуациях.
Тем не менее, отсутствие строгости в определении этого понятия приводит иногда и к вольности в его трактовке. Так, обращает на себя внимание тезис академика Н.М. Амосова: «Техническое устройство можно считать разумным, если оно способно выделять, перерабатывать и выдавать информацию» (Амосов Н.М. Алгоритмы разума. Киев, 1979). Некорректность данного положения не в том, что, по мнению некоторых оппонентов устройства с «интеллектом амебы» попадают в класс «разумных», а в том, что и строго детерминированные системы (например, дешифратор) могут быть отнесены к «интеллектуальным», с чем нельзя согласиться.
Другая крайность в трактовке понятия «искусственный интеллект» проявляется в полном отрицании возможности создания «искусственного интеллекта». Источником подобной двойственности является противопоставление искусственного интеллекта естественному (разуму).
Возражение следует из природного отличия искусственных систем, имеющих дезъюнктивный тип взаимосвязей отдельных элементов внутри единого целого от мышления (разума) как неразделимого процесса, генетически следующего из эволюции единого, цельного живого организма. Однако, что касается ответственного утверждения, будто искусственная система есть результат соединения заранее подготовленных и изначально разделенных деталей, то оно едва ли приемлемо как доказательное основание. Достаточно взглянуть на архитектуру современной ЭВМ. Ее морфология (построение) – сложная, функционально членимая структура, но ее физиология (функция) – единственный неразделяемый организм.
Пожалуй, наибольшая противоречивость в толковании понятий «разум» и «интеллект» проявляемся при попытке найти единый способ и меру оценки интеллектуальной способности. Что касается разума, то и для него, пожалуй, приемлем единственный критерий оценки – существование, что в очередной раз подтверждает социальный характер данного понятия. «Разумный» или «неразумный» – это не больше чем социальная характеристика индивидуума.
Поиск критерия оценки и сопоставления интеллекта ведется постоянно, хотя бы с целью решения известного вопроса кибернетики: кто умнее – человек или машина? И, прежде всего, такое сопоставление ведется сравнением физических характеристик искусственных и биологических система По ряду параметров человек значительно уступает ЭВМ: например, последние уже сейчас могут перерабатывать гораздо большее количество информации в секунду, чем мозг, а с развитием технологии это преимущество быстро возрастает. Но там, где человек имеет преимущество, оно оказывается фундаментальным. Можно лишь поражаться высокой удельной интеллектуальной способности (приходящейся на единицу массы, объема или мощности) биологических систем, где преимущество перед искусственными системами неоспоримое.
То обстоятельство, что компьютеры в своем беспрецедентном развитии существенно расширили сферу интеллектуальной деятельности людей и подняли на качественно новый уровень решение многих интеллектуальных проблем, не меняет принципиальной оценки соотношения человеческого и машинного интеллектам. Мышление, разум, интеллект, творчество, рефлексия, высший уровень психической активности есть продукт человеческой деятельности, биологически и в первую очередь социально детерминированной. Логические, решательные способности компьютеров, как бы велики они ни были, есть результат научно-технического развития, специализированной инженерной деятельности людей. Это различие по источнику, по происхождения имеет глубокий философский смысл.
Человеческое мышление своими глубокими корнями уходит в живую ткань сознания, и любая современная машина, нейтронная и какая-либо другая модель мышления в самом лучшем образце есть лишь узкий срез, слабый отсвет внутреннего мира человека. Человеческое мышление, интеллект реализуется в целесообразной, осмысленной и чувственной деятельности, они слиты с деятельностью, и несут на себе широкий спектр субъективных моментов.
Машинное мышление и «искусственный интеллект» как бы оторваны, отъединены от субъективной человеческой деятельности. Целевые компоненты здесь преломлены в постановке решаемых на компьютерах задач, а функция мышления, в общем случае, сводится к логическому преобразовании знаков, знаковых структур и отношений между ними, представленных на специализированных языках в машинных программах и реализуемых электронными устройствами машины. В самом этом преобразовании нет интециональных, то есть мотивационных, целевых, смысловых и других субъективно-личностных компонентов. Они как бы вынесены во вне, и машинная логика представляется, таким образом, особой пристройкой к человеческому мышлению. Можно сказать, что эта новая компьютерная форма мышления оказывается именно в силу своего происхождения тщательно очищенной от живых, природных, социальных деятельностных источников. Указанные различия в известной мере проясняют дискутируемые аспекты, понятия «искусственный интеллект», ставят пределы безудержному расширению этой примечательной аналогии.
Образы и ассоциации предваряют во многих случаях логические конструкции научного мышления вообще. Компьютеры работают без образов. И, может быть, здесь лежит основная причина ограниченности интеллектуальных возможностей электронных машин. Чем качественно сложнее задана, тем отчетливее выступает эта ограниченность. Человек способен к строгой, формализации процессов переработки информации, но вместе с тем он может выполнять и принципиально иные операции, операции над образами, которые недоступны машине и которые обеспечивают успех там, где дискретный поиск и самые остроумные эвристики (приемы сокращения перебора) оказываются бессильными. Как отмечает американский нейрокибернетик Х. Дрейфус, только человеку принадлежит способность использовать глобальный контекст для требуемого уменьшения неоднозначности, не прибегая при этом к формализации. Заметим, что мышление человека вообще богаче его дедуктивной формы, то есть той логической структуры, которая может быть воспроизведена в машинных программах.
Мифы XX века – это не продукт народного творчества, он возникает в сфере умственного труда в научных лабораториях, а потом уже овладевает умами масс, втянутых в орбиту развивающейся научно-технической резолюции. Мифы XX в. часто принимают сложную наукообразную форму, рядятся в доспехи самых передовых и радикальных научных теорий. Причины возникновения «научного» мифотворчества нужно искать в специализации знаний, вызванной развитием современной науки, которая делает работника умственного труда компетентным только в одной сфере. В других же сферах науки его знания и мышление могут не подниматься выше уровня простого обывателя.
Эта оторванность мышления узкого специалиста от более широкого социального контекста человеческой деятельности и служит питательной средой для порождения «научного» мифотворчества, которого не избежала и кибернетика, а также практика применения компьютеров в сфере управления. В той или иной форме кибернетика породила миф о «думающих» машинах, о всемогущей информатике. Если порой явно преувеличивается опасности, которыми может грозить прогрессирующая компьютеризация общества, то не менее наглядно проявляется в наши дни и чрезмерные надежды на нее. Информатика, якобы, может все, способна разрешить любые проблемы общества – таков лейтмотив приверженцев этих чересчур радужных взглядов. Когда же эти взгляды соединяются с определенным мировоззрением и питаются соответствующими классовыми корнями, надежды эти перерастают в нечто большее – социальные иллюзии. Философско-социалогическая мысль западного общества в конце XX в. порождает немало концепций и течений, прямо связующих себя с достижениями информатики и перспективами ее дальнейшего развития.
Первой в этом ряду, видимо, следует назвать «поп-философию» канадского социолога, культуролога, публициста Маршалла Маклюэна. В 1962 г. вышла его первая книга, шировещательно названная «Галактика Гутенберга». Затем последовали другие книги. В центре внимания Маклюэна – средства коммуникации в обществе, «масс-медиа». В этом понятии он объединил весьма разнообразные явления: дороги, деньги, язык, письменность, науку, телевидение, компьютеры и так далее. Все, что способно как-то связывать людей в обществе – все это «масс-медиа». И основная мысль: новые технологические средства информации и связи радикально изменяют само восприятие мира человеком, его «сенсорный баланс», трансформируют психику и общественную организацию людей. В конечном итоге все социально-исторические изменения вызываются ни чем иным, как инновациями в технологических структурах средств массовой коммуникации. В соответствии с этим Маклюэн всю историю делит на ряд культурных эпох – качественно различных этапов развития инструментов коммуникации. Наше время – это переходный период от эпохи «типографского и индустриального человека», сформированного «галактикой Гутенберга», то есть печатным словом, к «электронным средствам», к «электронной эпохе».
Как видим, судьбы человечества связываются Маклюэном не с теми или иными социальными преобразованиями, а исключительно с технологическими изменениями в сфере средств коммуникации. И хотя информатика прямо здесь не названа, ясно, что все надежды (в социальном аспекте) возлагаются именно на нее, на ее прогресс. Это отнюдь не новая философская позиция, носящая название технологический детерминизм. Уже не раз провозглашалось, что социальное развитие человечества якобы детерминировано, причинно обусловлено только технологическими революциями и сдвигами в производстве. Попытка Маклюэна объяснить все и вся в обществе изменениями в характере средств коммуникации наивна, так как и сами эти изменения, надо думать, тоже не беспричинны, детерминированы какими-то социальными факторами.
Другая нашумевшая концепция, оформившаяся значительно позже, к началу 80-х годов, уже прямо оперирует словом «информатика», использует его как знамя. Это концепция «информатизированного общества», детально представленная в книге Жан-Жака Сервайн-Шрайберга «Всемирный вызов» (1980 г.). Автор – известный французский политолог и футуролог, политический деятель и журналист, известный своей предыдущей книгой «Американский вызов» констатируя огромный разрыв в уровне развития индустриальных держав и их бывших колоний, предлагает реализовать «информатизацию» всех стран, то есть насытить их техникой и технологией современной информатики. «Информатизированное» общество будущего, по Серван-Шрайберу, легко и просто решает все наболевшие проблемы путем широкого применения прогрессивной техники. Замена рабочий силы роботами и микропроцессорными устройствами будет означать изменение существующего экономического и социального порядка. Таким образом, информатизация общества – это и есть социальная революция.
Иллюзорное стремление разрешить с помощью электроники все социальные проблемы является техноидиллией, типичной для западной философии последних десятилетий. Аналогичную направленность не так давно имели концепции Д. Белла (постиндустриальное общество), 3. Бжезинского («технотронная эра») и тому подобное. Гипертрофированная оценка компьютерной техники, граничащая с её фетишизацией, высказывалась (хотя, быть может, и не с такой полнотой) и другими авторами. Например, М. Понятовским, бывшим министром французского правительства, с той лишь разницей, что он говорил о «телематической» революции, понимая под ней все то же появление компьютерной техники.
Американский футуролог О. Тоффлер в книге «Третья волна» (1980 г.) пишет о создании «общества информации», когда под влиянием «телематического» этапа НТР в производстве произойдут пять революционных изменений: экологическое, социальное, информационное, политическое и моральное. Подобные прогнозы строят и японские футурологи Ю. Ногути, Х. Конно, С. Сайго, которые в книге «Япония XXI века» предсказывают, что всемирное развитие средств массовой коммуникации устранит противоречие между трудом и капиталом. Число таких пророчеств ширится. В нашей литературе достаточно подробно дана критика технологических иллюзий, порожденных надеждами на компьютерную революцию.
Сколько бы не проклинали технику, к каменному топору все равно уже не вернуться человечеству. Движение луддитов и его позднейшие рецидивы доказали только одно: изъять технику из социальной жизни нельзя. Но можно проблему перенести в другую плоскость, признать, что технический прогресс неустраним, но одновременно защищать идею будущего господства машин над человеком. С легкой руки Карела Чапека в человеческий лексикон вошло новое слово – «робот». Социологическая и художественная литература последних десятилетий успешно муссировала тему «робота», описывая в тысяче вариантов порабощение и уничтожение человека машиной. Но это тоже реакционная утопия! «Технологический фатализм» и пессимизм не имеют основания. Норберт Винер, возражая в одной из своих работ подобным высказываниям, писал, что техника не может угрожать обществу, а вот отдельные случаи угрозы человеку со стороны машины вполне возможны. Это вероятно лишь в тех случаях, когда почему-то стратегия поведения машины не будет четко обусловлено программой, то есть по вине самого человека. Винер иллюстрирует реальность такой ситуации ссылкой на произведение Гете «Ученик чародея», где, правда, все хорошо кончается, и на рассказ Джакобса «Обезьянья лапа», в котором описывается поистине трагический финал. Общим для историй, описываемых Гете и Джакобсом, является по Винеру, одно: магические действия выполнены буквально, то есть дано то, что просили, а не то что подразумевали, но не смогли точно сформулировать. Не исключено, подчеркивает Винер в работе «Творец и робот», что логические свойства обучающихся машин будут проявляться столь же буквально, при неумелом обращении с ними, равно как и с другой техникой. Человек может неожиданно обнаружить, что в дверь постучался призрак. В случае с «роботной» техникой подобные ситуации будут преодолеваться умением так передавать человеческую информацию, чтобы смысл и приказ совпадали.
Однако и в зарубежной прессе достаточно сильны критические голоса, трезво оценивающие возможности техники информационных процессов. Напомним работу Винера «Творец и робот» (Винер Н. Творец и робот. М., 1966), но особенно сборник статей европейских и американских авторов по философии техники – «Новая технократическая волна на Западе» (Новая технократическая волна на Западе. М., «Прогресс», 1986), в которой помещены как статьи сторонников «телематического общества» (Мартин Дж.), так и его критиков (Эллюль Ж.). Сторонники телематической революции (М. Понятковский, Э. Тоффлер) полагают, что она заменит и капитализм и социализм «обществом информации». Не разделяя столь радужный оптимизм относительно стихийных социальных последствий научно-технического процесса, все же надо признать, что информационное общество – это реальность, а не утопия, и необходимо стремиться к его реализации. Поэтому отвергаться должен не сам технический прогресс, а крайности, то есть как излишний оптимизм, так и мрачный пессимизм в его оценках (подробнее: Зуев К.А. Компьютер и общество. М., 1990).
В размышлении Дж. Марша присутствует идея социальной экологии, но содержание ее не было отчетливо выражено. Факт существования человеческой цивилизации остается для Марша просто фактом. К концу XX в. понятие «экология» выходит за рамки физиологии, а в первой четверти XX в. – биологии, проникает в сферу социологии, антропогеографии, биогеографии, геологии, антропологии, геохимии. Завершающим моментом в становлении экологического естественнонаучного мышления стали работы В.И. Вернадского, разработка им концепции ноосферы. «Человек впервые реально понял, – писал Вернадский, – что он житель планеты и может, должен мыслить и действовать в новом аспекте, не только в аспекте отдельной личности, семьи, рода, государства или их союзов, но и в планетарном аспекте» (Вернадский В.И. Размышления натуралиста. Кн. 2: Научная мысль как планетное явление. М., 1965, с. 24). Его же работы послужили стартовой площадкой для естественнонаучного изучения геологических, а значит глобальных процессов, вызванных человеческой деятельностью.
Начиная с 50-х годов нашего века, в условиях научно-технической революции, экологическая ситуация стала резко обостряться, чему не приходится удивляться. Поэтому экологическая проблематика с новой силой привлекла к себе внимание искусства, философии и науки.
Природа всегда была источником вдохновения и положительных эмоций для человека. В условиях же экологического кризиса в искусстве появились грустные нотки. Взять хотя бы произведения таких представителей русской советской литературы как В. Шукшин, В. Распутин, С. Залыгин, А. Вознесенский, В. Казанцев. Глубочайшей, безысходной болью проникнута крохотная (3,5 усл. п. л.) книжица рано ушедшего из жизни писателя-мыслителя Виктора Тимофеевича Романенко «Одинокое дерево». «Что с нами будет? – вопрошает он, – Будет ли птичья вольница? И звезды Ван-Гога над головой? Яростный свет штормового моря? Верность Мухтара? Будет ли радость встречи с необыкновенной книгой? И голос Льва Толстого? И мудрая ирония Чехова? Будет ли счастливая находка в удивительном мире слов? Воспоминание о «Бежином луге»? Взгляд Эйнштейна? Музыка Баха и Бетховена, Чайковского и Шостаковича? Будет ли разум править миром или людей погубит горе от ума? Избегнут ли сыны Солнца полного забвения, оставят ли добрый след в суперцивилизациях иных галактических образований или... забудут наши лица, голоса и сколько нас было? Так что же с нами будет? Уцелеет ли этот зеленый, зеленый мир с мириадами живых существ в доме нашем? Природы лик священный – отразится ли он снова в глазах влюбленного, доброго человека? Суждена ли нам такая долгая, такая короткая-короткая жизнь – на века, на тысячелетия?» (Романенко В.Т. Одинокое дерево. М., 1985, с. 75...76). Свое произведение автор относит к жанру экологической прозы. Трудно что-либо добавить к его оценке экологического мышления: «Экология – это ростки нового мировоззрения, доказательство взросления человечества. Экологическое мировоззрение намного шире по своему нравственному содержанию конкретных целевых установок науки экологии. Его и надо прививать в первую очередь детям – поколениям, идущим в жизнь. Прививать тщательно, терпеливо, усилиями семьи и школы, на всех уровнях обучения ребенка, подростка, молодого человека. Соединение экологии с эстетикой могло бы, вероятно, дать здесь наибольший воспитательный эффект. Природа, красота, добро – всегда нераздельны» (Романенко В.Т. Одинокое дерево. М., 1985, с. 71...72).
Экологическое мышление нашло свое отражение в популярной несколько юмористической форме в четырех экологических законах, сформулированных Барри Коммонером:
Л. Мельник, автор книги, из которой взята эта формулировка, пишет далее, поясняя их: «Что такое глобальное экологическое мышление? Это осознание следующих важных моментов. Во-первых, все явления, происходящие на планете, пространственно связаны между собой. Любой процесс, имеющий место в частных экосистемах планеты, так или иначе отражается на всей экосистеме Земли... Во-вторых, Земля приближается к такому моменту, когда ее экономика должна будет перейти на экономику замкнутой системы... в отличие от открытой экономики, где всегда обеспечен новый приток ресурсов и отток отходов... В-третьих, все явления связаны во времени. Человек всегда должен помнить, что он принадлежит к человечеству, живущему не только в настоящем, но и в будущем... В-четвертых, необходимо осознавать свое место во Вселенной, в пространственной и временной бесконечности» (цит. по: Мельник Л. Мир, открытый заново. М., 1988, с. 185...187).
Результатами экологизации сознания являются практические меры, к которым можно отнести следующие:
Сейчас имеют место следующие основные недостатки исследований технических наук в русле экологической проблематики:
Для построения общей теории науки необходимо учитывать специфику технических наук, особенности их современного развития и их роль в решении экологических проблем. Историко-теоретический анализ науки и техники, осмысление особенностей их взаимодействия в решении экологических проблем современности становятся основой прогнозирования научно-технического прогресса и конкретных программ инженерной и научно-технической деятельности, направленных на ликвидацию и предупреждение отрицательных экологических последствий.
Как подчеркивали академики В.П. Казначеев и А.Л. Яншин: «Экологическое мышление – это уровень знаний, культуры, воспитания, при котором каждый в своей профессиональной и непрофессиональной деятельности преследует цели создания и организации наилучших условий психоэмоциональной, природной и общественной Среды для дальнейшего развития человека сохранения и развития его здоровья» (Экологическая проблема в современной глобалистике. М., 1985, с. 46).
Люди сами создают свой мир, ведь проекты решений не предусмотрены в каком-то сверхчеловеческом царстве, не сокрыты в неком таинственном субъекте природы. Другие эпохи и культуры не признавали этого принципа: в мистике древних считалось, что существуют тайны для немногих посвященных, которые технически нельзя использовать.
Несомненно, человечество уже давно разрушает и уничтожает непонятное в природе, возможно, уже со времени неолитического земледелия, наверняка с помощью искусственной и ошибочно вызванной эрозии, осушения, раскорчевывания целых краев и на протяженности сотен лет с помощью техники и производства из противоестественных, сегодня являющихся лишь проблемой познания, химических соединений. Однако при этом никогда не подозревали или совсем не должны были предполагать, что возможности техники в разрушении природы гораздо больше, чем возможности исследователя в познании природы и в оценке размеров незнания.
Стиль мышления – есть способ функционирующего сознания, определяющий познавательную деятельность субъекта. Принято различать гуманитарный и естественно-научный стили мышления. Хотя они пульсируют в рамках единой культуры и не могут быть абсолютно противоположны, но, тем не менее, принципиальное различие между ними очевидно. Это несходство проистекает из различия между науками о природе и науками о человеке. Объектом естественных наук является природа, а целью – получение объективного знания, которое может быть в дальнейшем материализовано в новой технике и технологии. Объектом же гуманитарных наук является сам человек во всей его сложности, а целью – созидание культурных ценностей, новых целей и смыслов человеческого существования.
В конце XX века складывается новый образ науки и новый рационализм, далекий от просветительской концепции*. В XX в. проявились новые способы бытия научного знания (альтернативная наука) и новые формы знания вообще. Не учитывать течение времени и неминуемую при этом переоценку ценностей невозможно. Образование в наше время должно сместить акцент со Знания, к тому же преимущественно научного, на Личность, на весь Мир Культуры и выйти на антропологическую парадигму как в теории, так и на практике. Образование должно стать не производствоцентричным, а культуроцентричным и нести новым поколениям идеи Нового Гуманизма и Нового Рационализма, что означает служить нуждам человека и общества, даже всего человечества (в условиях глобализации), но с учетом реалий, которые складываются у земной цивилизации к началу XXI века. Необходимо обуздание индивидуализма и эгоизма в пользу коллективности, соборности и экологической целесообразности. Такую задачу возможно решить лишь средствами глубоко продуманной, хорошо спланированной и организованной гуманитарной подготовки, средствами гуманитарного образования.
* См. Башляр Г. Новый рационализм. М., «Мысль», 1987; Фромм Э. Иметь или быть? М., «Прогресс», 1990; Хайдеггер М. Письмо о гуманизме. // Проблема человека в западной философии. М., «Прогресс», 1988.
По мысли выдающегося французского философа и этнографа Леви-Стросса, XXI век будет веком гуманитарных наук или его не будет. Такой вывод представителя европейской цивилизации свидетельствует о том, что происходит радикальная переоценка места и роли гуманитарного знания в системе культуры. Проблемы, ставшие перед европейской цивилизацией, требует от нее рефлексии. В связи с этим встают вопросы о специфике гуманитарного знания по сравнению с естественно-научным, его духовно-творческой функции в противоположность материальнотворческой, технологической функции позитивных наук, переосмысливается идеал научности, а значить и ценность «ненаучного» знания (Полани, Башляр, Тулмин, Фейерабед)*. Гуманитарные знания традиционно втискиваются в «Прокрустово ложе» научности, или его отрицают и отказывают ему в научности, а значит и в значимости, ценности, полезности. Но есть и принципиальное отличие между гуманитарным и естественно-научным знанием, которое затрудняет возможность использования количественных и даже рациональных методов в гуманитарном знании: целью исследования точных наук есть познание фактов, в частности путем измерения, с целью Понимания феномена (явления); целью же исследования гуманитарных наук есть познание (в том числе не исключается и измерение), с целью Постижения, Прочувствования ноумена (сущности).
* См. Полани М. Личностное знание. М., «Прогресс», 1985; Рейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., «Прогресс», 1986.
Позитивное знание обращено к Разуму, а гуманитарное – к Сердцу, чувствам. Позитивные знания можно знать, гуманитарные мало знать – их нужно чувствовать, чтобы отличить добро от зла, прекрасное от безобразного. Можно сказать, что позитивное знание в какой-то степени абстрактное, существует как бы «параллельно» с миром культуры, оно, так сказать, «было, есть и будет». Гуманитарное знание – это сам мир культуры. Оно необходимо главным образом для того, чтобы жить, а не только лишь знать, аккумулируя в себе ценности, идеалы, цели – способствует формированию определенного типа деятельности человека и в целом культуры.
Исследователь природы изучает природные явления, феномены как посторонний наблюдатель, из вне. Гуманитарий изучает явления культуры изнутри, он сам есть соучастник этих явлений, этого феномена и вследствие этого его объект исследования является ноуменом (по Бердяеву), а целью исследования является познание феномена. Для естествоиспытателя наоборот: объект исследования – феномен, а цель познания – постижение ноумена (сущности)*.
* См. обстоятельный анализ специфики и истории естественно-научного знания: Юлов В.Ф. Концепции современного естествознания. Учебное пособие. Киров, 1997.
Преподавание гуманитарных дисциплин должно вестись не только на научных основах, поскольку главной, родовой чертой науки есть ее объективность, т.е. нивелирование всего человеческого из сферы познания: вкусов, эмоций, пристрастий, склонностей и т.п. Гуманитарное же образование должно быть обращено именно к человеческой душе, которую, кстати, позитивная наука не признает. Цель гуманитарного образования – усвоение человеком ценностей культуры, а поэтому оно должно быть культуроцентричным, а не сциентистским. Усвоение человеком культурных ценностей означает не просто информационную осведомленность, а восприятие их как своих собственных, за которые можно и даже иногда нужно жертвовать собственной жизнью, что и означает формирование мировоззрения. Такой подход требует изменения форм гуманитарного образования. Воспитание патриотизма, нравственности, чувства красоты и добра требуют от субъекта сопереживания, сопричастности к тому, что «изучается». Можно выучить всю химию, физику, математику. Целью такого изучения есть усвоение знаний и формирование умений и навыков для практического их использования. Но нельзя «выучить» литературу, философию, искусство. Ибо «изучение» в области гуманитарного образования имеет своей главной целью не просто усвоение информации (где, кто, что, когда), а формирование культуры восприятия новой информации (научной, политической, эстетической, бытовой и т.п.) и выработку ценностей зрелой личности, что в целом должно помогать человеку ответить на вопрос – «Как Жить?» То есть, по форме гуманитарное образование должно быть в определенной мере игровым, но игрой в смысложизненном аспекте (см. Хейзинга Й. Homo Luolens в тени завтрашнего дня. М., «Прогресс», 1992).
Таким образом, основывая гуманитарное образование на научном фундаменте, мы остаемся, по крайней мере, на месте; это вчерашний день образования, его просветительская парадигма. Выбрасывая религию из гуманитарного образования, мы отрицаем само гуманитарное образование, поскольку исторически культура развивалась часто в религиозной оболочке; религия зачастую была частью культуры, ее системосозидающим фактором, хранительницей норм, идеалов, ценностей, определяла цели существования Человека и Культуры.
Уклон европейской культуры к позитивной науке привел к сциентизму и технократизму, а в жизни – к экологическому кризису и роботизации человека. Гуманитарное не отрицает научное. Они должны гармонично дополнять друг друга: рациональное и иррациональное, рациональное и эмоциональное, объективное и субъективное, однозначное и многозначное (плюралистичное, многовариантное, многофакторное и т.д.) Формула культуры:
Культура = Истина + Добро + Красота.
поэтому ни одна культура не должна отдавать предпочтение какой-то одной составляющей, как это сделала европейская культура (Истина через Разум, хотя к истине ведут также Добро и Красота).
Из выше изложенного следует, что порознь как гуманитарная так и естественно-техническая культура не обладают полнотой, ибо это разошедшиеся в последние столетия части единой культуры общества. Нельзя выдавать какую-то часть культуры за целостность, а также ошибочно ставить какую-то часть единого тела культуры выше или ниже другой. Гуманитарная и естественно-техническая культуры в отрыве друг от друга, при отсутствии взаимосвязи, не могут претендовать на гегемонию. Каждая из них обладает своими достоинствами и своими недостатками.
Ясно, что гуманитарная культура является лишь частью этой целокупности. Гуманитарная культура есть культивирование таких ценностей, которые ориентированы на развитие и саморазвитие субъекта, т.е. самого человека. Это способность к саморазвитию, самообретению, к самосовершенствованию человека путем формирования гражданских качеств, нравственных оценок, правовых норм, эстетических вкусов, интеллектуальных и познавательных способностей. В конечном счете, это формирование человека-творца, обладающего сложившимся мировоззрением и создающего материальные и духовные ценности, а значит способствующего социальному прогрессу.
Естественно-техническая культура имеет противоположный вектор. Если гуманитарная культура как бы обращена во внутрь, на развитие субъекта, на формирование человеческого в человеке, на совершенствование межчеловеческих отношении, на гуманизацию всей социальной среды, то естетвенно-техническая культура обращена во вне – на познание и преобразование объекта, т.е. природной Среды, на превращение объектов природы, а именно вещества и энергии в объекты человеческих потребностей. Естественно-техническая культура есть совокупность знании и умении, методов и приемов, теоретических принципов и эмпирических процедур, формирующих дискурсивный стиль мышления и способствующих получению истинной информации об объекте, т.е. о Природе в широком смысле этого слова. Признаками такой культуры являются владение математическим аппаратом, строгость построения знаний, точный расчет, наличие логически выведенных посылок, оперирование идеализированными объектами, ориентация на формализованные языки. Платой за эти необходимые в исследовании объекта качества являются рассудочность, пренебрежение нравственными, эстетическими, религиозными и вообще всякими духовными ценностями; агрессивное отношение к гуманитарным дисциплинам, как якобы неточным и неполноценным; стремление к покорению природы в ущерб человеческому существованию.
Главными средствами естественно-технической культуры являются науки о природе и техникознание. Наука – есть сфера человеческой деятельности, имеющая целью выработку теоретических знаний об объективной реальности, которая может быть опредмечена в новой технике и технологии. Техника – совокупность искусственных органов (инструментов, механизмов, автоматов и т.д.), позволяющих материализовать мускульные, транспортные контрольно-управляющие интеллектуальные функции человека путем познания и использования закономерностей природы и возможностей самого человека. Завышенные оценки роли науки в личной и общественной жизни порождают технократическое мировоззрение, то есть своеобразный культ техники, религию машины, согласно которой целью и смыслом человеческой истории является технический прогресс.
Если гуманитарная наука страдает дефицитом объективных оценок, а то и пренебрежением к символическому языку и современной машинной технологии, то естественно-научная и техническая культура низводит человека до объекта и пренебрегает душевной стихией и мировоззренческим миром человека, смыслом его бытия. Ясно, что нормальное функционирование культуры общества требует гармоничного сочетания в ней объективного и субъективного моментов, то есть единства гуманитарного и естественно-технического компонентов, тем более что этот разрыв и последующее противостояние были вызваны рожденной в XVII...XVIII в.в. техногенной цивилизацией, тупики которой стали очевидными к концу нынешнего столетия. Осознание их и явилось объективной причиной возросшего интереса к гуманизации технического прогресса, инженерной деятельности, инженерного образования, к глобальным проблемам современности*.
* См. Печчеи А. Человеческие качества. М., Политиздат, 1985; Сорокин П. Человек. Общество. Цивилизация. М., Политиздат, 1992; Эллюль Ж. Другая революция. // Новая технократическая волна на Западе. М., «Прогресс», 1986.
Преобладание традиционного, т.е. информационного подхода, при котором главным является передача студентам знаний, формирует пассивную аудиторию, чуждую встречного движения, творчества. Ситуация, при которой объект и субъект образования противостоят и четко отграничены функционально друг от друга, никогда не сможет породить педагогику сотрудничества.
Но дело не только в этом. Как учить – бесспорно важный вопрос, но для педагогики столь же жгучим является и другой: чему учить? В стратегическом смысле «как» должно быть подчинено «чему», ибо конечная цель, смысл деятельности предопределяет дидактику. В инженерном образовании это проявляется особенно четко. Прошли те времена, когда полученных в ходе профессиональной подготовки знаний хватало на весь период трудовой активности. В век НТР инженерные знания стареют невероятно быстро, а это означает, что значительная часть знаний, которые понадобятся специалисту через 5...6 лет не может быть преподана в вузе, ибо появление технологических систем в условиях быстрого научно-технического прогресса зачастую непредсказуемо. Перед лицом такой перспективы педагогика должна быть радикально иной. Ведь информационный подход в инженерном образовании не вырабатывает умения решать инженерные задачи комплексного характера на основе синтеза знаний из различных учебных дисциплин, поскольку такой синтез может иметь место не при узкоспециальной, а только при фундаментальной подготовке.
Поэтому процесс подготовки высококвалифицированного технического специалиста должен быть ориентирован на то, чтобы он был потенциально способен эффективно взаимодействовать с техникой будущих поколений. Подобно гибким технологиям на производстве в вузовской практике должны найти применение своего рода «гибкие системы образования». Целью таких систем является не формирование «завершенного специалиста», а развитие в нем способности к постоянному самостоятельному приобретению информации. Однако «гибкие системы образования» требуют и «гибкой педагогики» с такими ее гранями, как отсутствие культа императивных методов воспитания, ориентация на развитие личности, а не только на развитие запоминательных способностей, стимулирование творчества и особенно творческого мышления, установка на образование, в полном смысле этого слова, тогда как традиционно на первом месте стоит обучение.
Педагогическая теория не только отражает существующую педагогическую деятельность, но формирует средствами научного анализа принцип будущей педагогической практики. В идеале теория и практика должны функционировать в единой системе. Результатом теоретической рефлексии является педагогический принцип, последний должен быть воплощен первоначально в педагогический эксперимент, для того чтобы быть отвергнутым или превращаться в норму педагогической деятельности. Эта норма конкретизируется для педагога-практика уже в правилах и рекомендациях, которые становятся основой для методической системы.
Такова логика движения от педагогической теории к практике. Современный этап высшего образования характеризуется именно тем, что устаревшей практике соответствует устаревшая педагогическая теория. Они, выражаясь языком математики, конкруэтны друг другу. Это соответствие нарушается новациями со. стороны ищущих педагогов, но господствующую систему образования эти нововведения, так сказать эмпирический поиск, сломать не могут, ибо свое слово должна сказать теория, предлагающая новую модель всей системы образования, а не какой-то одной стороны. Это будет сменой парадигмы, (т.е. совокупности теоретических принципов, всей картины педагогической деятельности), как это имело место, например, в физике при переходе от лапласовской, т.е. жестко детерминированной, к вероятностной концепции бытия. Однако смене парадигмы должно предшествовать осознание кризисной ситуации как в педагогике, так и во всей существующей системе образования, в том числе, инженерной.
Как уже отмечалось, суть кризиса инженерного образования заключается в его дегуманизации, в отрыве от человеческих ценностей. Соответственно и выход из кризиса может быть только на путях утверждения гуманистической парадигмы в образовании. Гуманизация есть такая социально-культурная позиция, которая исходит из приоритета человека как высшей ценности, что предполагает перестройку всей культуры, а значит и системы образования в гомоцентрическом направлении. Для преобразования инженерного образования это особенно важно, поскольку инженерная деятельность направлена на реализацию технического прогресса в определенный вид технологий, а развитие человека остается как бы в стороне. Реальное инженерное образование порождает дефицит культуры, значит и эскалацию духовного кризиса, реальная педагогика высшей школы консервирует данное состояние.
Целью гуманистической реконструкции образования и соответственно педагогики высшей школы является, стало быть, стыковка инженерной подготовки с человеческими целями, с гуманистическими ценностями, а не только с задачами и целями научно-технического прогресса. В конечном счете, это должно привести к преодолению кризиса человека и системы образования. В настоящее же время данный кризис ярче всего выражается в технократическом менталитете общественного мнения, согласно которому смысл человеческой деятельности видится в наращивании научно-технического потенциала в ущерб самому человеку. Технократическая парадигма, как способ решения образовательных задач, не только себя исчерпала, но в определенно смысле она заводит образование в тупик. В начале это осознается культурологами, исследующими социум с позиций цивилизованного подхода, а затем формируются концептуальные модели новой системы образования и новой педагогики.
Гуманитаризация инженерного образования поэтому – есть гуманизм в действии с целью преодоления технократизма, разрушительное влияние которого на культуру стало очевидным.
Смысл гуманитарной парадигмы образования – в органическом соединении профессионального обучения и образования. Ведь образование есть развитие личности, а обучение есть средство достижения этой цели. Если же профессиональное обучение превращается в самоцель, то мы подучим подмену цели средством, что и воплощается в технократической и командно-административной системе образования. На практике рассогласование цели и средств приводит к тому, что в высшей технической школе специальные, технические дисциплины вопреки даже писаным законам превращаются в главные с приданием им режима наибольшего благоприятствования, а по отношению к социально-гуманитарным – проводится почти незамаскированная дискриминация. В результате диалектическое единство профессионального и общекультурного деформируется в сторону технократизма и стратегическая цель образования – развитие личности – подменяется ближайшей, хотя и прагматической целью – обучению профессии. Таковы реалии, но если учесть, что педагогика обязана не только фиксировать сущее, но и формировать образ должного образования, то неизбежна смена парадигм. Суть этой переориентации сводится к следующему: от человека как объекта образования (пассивного приемника информации) перейти к человеку-субъекту образования, способному к самообразованию.
В свете отмеченного нам кажется справедливой и точной в своих формулировках следующая мысль: новая парадигма образования предполагает переход от утилитарно-прагматических целей образования, как совокупности знаний, умений и навыков для успешного осуществления производственной деятельности, к гуманистической цели – к субъекту, к его личностному развитию. Такой инверсией утилитарно-прагматические цели превращаются в средства и определяется новая цель. Тем самым подвергается переформулировке цель образования. Реализация этой цели предполагает и другие механизмы – не просто усвоение социально-культурного опыта человечества (что тоже является весьма важным), но процесс самоформирования личности, ее самореализацию через продуцирование опыта (знаний), имеющая двуединую природу – индивидуально-личностный и социально-культурный опыт человечества.
Таким образом, гуманистическая парадигма образования предполагает смену созерцательной установки в обучении на творческую деятельность, а целью образования – становится именно развитие личности, а не только формирование профессиональной пригодности, т.е. получение знаний, умений и навыков. В этой переориентации неизбежна гуманизация и самой педагогики, которая длительное время рассматривала в качестве основной ценности образования – науку. Педагогика приняла сциентический характер и целиком пронизана позитивистским духом. Однако хотя наука и является важным способом освоения человеческого мира, но далеко не единственным. Духовные искания человека XX века привели к обретению нового типа рациональности, в которую, на ряду с наукой, входит искусство, мораль, философия и другие формы духовной культуры (см. Башляр Г. Новый рационализм. М., «Прогресс», 1987). Новая педагогика должна ориентироваться не только на науку, т.е. рациональный способ познания мира, а на всю культуру в целом, и в установке на синтез дидактики и культуры видится суть новой образовательной парадигмы.
Стало быть, новая модель образования, а значит и педагогики как теории и практики образовательной деятельности есть модель субъективно-гуманистическая, сочетающая в себе как интересы общественного производства, так и личности, ее духовные параметры. В этом пункте едины все исследователи, занимающиеся философией образования. Расхождение начинается по вопросу о путях инструментализации нового образования. Повторяем, концептуальная модель более или менее ясна, ибо в этой модели обозначены общие цели образования, соответствующие новым реалиям. Но как перейти от теоретического концепта к образовательной практике? Так, одни авторы предлагают усилить языковую подготовку инженеров (овладение инженерной графикой, умение строить графики, читать чертежи и т.д.), кардинально изменить характер производственной практики; ввести самоуправление как средство перехода к самообразованию, изменить содержание обучения таким. образом, чтобы становление научных теорий объяснялось из потребности развития общества и характера эпохи. Другие видят в качестве средств инструментализации новой образовательной парадигмы формирование у студентов потребности в непрерывном образовании и в развитии общей культуры, в обучении гуманитарной грамотности их, в совершенствовании системы общественных отношений в вузах, способствующих формированию духовного климата и правильной социальной позиции.
Авторы данного труда связывают надежды с превращением студента, как рецепиента учебной информации, в субъекта личностного развития на путях фундаментализации и индивидуализации учебного процесса, системной организации учебных предметов, установления единства профилирующей и гуманитарной подготовки, перехода от монологического к диалогическому типу общения и преодоления разрыва между обучением и воспитанием. Естественно, дискуссия о способах и средствах инструментализации гомоцентристкой парадигмы образования будут продолжаться и далее, но бесспорной становится необходимость ее осуществления.
Целесообразно вновь вернуться к определению объема данных понятий, ибо в литературе их отождествляют. В реальной же педагогической практике гуманизация образования, как правило, подменяется гуманитаризацией, что, в принципе, сводит на нет необходимость смены образовательной парадигмы. Между тем, гуманитаризация – средство гуманизации, используемое для того, чтобы дополнить естественно-техническую культуру гуманитарной. Стратегической же целью образования является ее гуманизация. Гуманитаризация образования есть поворот к гуманитарной проблематике, к гуманитарной культуре, и не только с помощью чтения обязательных или факультативных гуманитарных предметов, но и – как это мы стремимся доказать – за счет использования гуманитарного пласта в самих общенаучных и общетехнических дисциплинах. Это необходимо для того, чтобы между естественно-технической и социально-гуманитарной частями инженерного образования сохранялось соответствие.
Гуманизация образования – это поворот к человеку (студенту и преподавателю) с целью развития личности в целом, а не только ее знаний, навыков, умений. Это не дополнение к существующей системе образования, а ее радикальное преобразование. Технократическое мировоззрение можно ликвидировать, дополняя профилирующее обучение приобщением к гуманитарной культуре, ибо это мировоззрение основывается на разрыве между естественно-технической и гуманитарной культурой. Для преодоления же дегуманизации в образовательной системе этого мало, ибо гуманизация образования является альтернативной не только технократизму, но и бездуховности вообще, а безнравственность не может быть преодолена только дополнительным средством, в частности гуманитаризацией. Необходимо преодоление всего, что порождает бездуховность, а порождает ее не только технократизм.
Объем понятий логически предопределяет основные направления деятельности. Если помнить, что гуманитаризация – есть прежде всего преодоление разрыва между естественно-технической и гуманитарной культурой, то основными ее направлениями будут: системность в организации учебного процесса, чтение спецкурсов по истории и теории культуры; превращение обществоведческих дисциплин в подлинно гуманитарные; введение в статус «программных» новых предметов, занимающих промежуточное положение между инженерными и человековедческими (эргономика, техническая эстетика, инженерная психология, инженерная этика и другие); мировоззренческая ориентированность общенаучных дисциплин; повышенное внимание к истории науки, техники и инженерной деятельности; фундаментализация и экологизация образования.
Основными направлениями гуманизации являются: создание творчески ориентированной (креативной) педагогики; преодоление сциентистской модели студента как рецепиента информации; уничтожение формализма в образовании; ориентация в образовании на весь мир культуры, а не только на науку; изменение цели образования, о чем уже шла речь. Гуманистическая трансформация образования неизбежно должна вызвать к жизни новью способы и средства в организации и методике образовательного процесса. Проблемное обучение, автодидактизм, индивидуализация, более тесная связь с практикой, отказ от унификации учебного процесса и ориентации на среднего студента; введение новых критериев образованности (помимо оценки), внедрение в учебный процесс информационной технологии и т.д. – все это в своем совокупном действии должно помочь преодолеть существующие пороки инженерного образования и трансформировать студента из объекта в субъект образовательной деятельности.
Главное, не утерять принцип системности, ибо можно радикально менять и ломать какой-то сегмент системы, но качественные изменения при этом не наступят. Ибо если целью является ценностная переориентация в образовании с предметно-содержательных проблем на человеко-предметные, то следствием этого должно стать новое качество, когда в центре становится личность, индивидуальность студента и преподавателя, их неповторимость и самосовершенствование, а не предмет как таковой (физика, химия, электротехника и т.д.), сколько бы важным он ни был.
Человеческая личность тотальна и не сводится только к знанию, к эрудиции. Однако существующая система образования ориентировала и ориентирует, в основном, на получение знаний, на формирование специалиста, но не развитие личности. В этом случае образование действительно сводится к обучению без обратной связи. С учетом гуманистической альтернативы настоятельно необходима серьезная трансформация учебных программ и учебников. Среди авторов учебников и учебных пособий должен быть не только профессионал, но и философ-методолог, эколог, специалист по информатике и т.д. Таким образом, нами рассмотрены основные аспекты гуманитаризации инженерного образования в процессе изучения общенаучных и общетехнических дисциплин. Информатизация общественной жизни, возникновение глобальных проблем и в особенности экологической, дальнейшее расширение технической сферы общества резко обнаружили минусы традиционных подходов в постановке инженерного образования. Авторы через всю работу стремились доказать две кардинальные идеи:
Наша собственная, то есть системная концепция реконструкции образования состоит из следующих моментов*:
* Подробнее об этом: Шубин В.И., Пашков Ф.Е. Гуманитарная реконструкция высшего технического образования. Днепропетровск, «Днипро», 1995; Пашков Ф.Е., Шубин В.И. Воспитание историей науки и техники. Днепропетровск, «Днипро», 1995; Пашков Ф.Е., Шубин В.И. Гармонизация и гуманитаризация высшего образования: методологические и педагогические аспекты. Днепропетровск, «Днипро», 1996.
Преподавание гуманитарных предметов совершенно необходимо, ибо изучение философии, социологии, культурологии, религиоведения и других наук формирует личность.
Главными направлениями должна стать гуманитаризация самих общенаучных и общественных дисциплин, ибо по существующей традиции студенты, а зачастую и преподаватели инженерных дисциплин смотрят на гуманитарные предметы как на досадную помеху, отнимающую у них время для изучения науки и техники.
Поскольку формирование культурного пространства инженера, прежде всего, через изучение общенаучных и общетехнических дисциплин не обрело всеобщего признания, так как считается, что это дело только общественных и гуманитарных кафедр, то необходима разработка и внедрение в практику новой педагогики, ориентирующей всех преподавателей общенаучных и общетехнических кафедр на выявление мировоззренческого и культурного потенциала своих предметов и на отказ от узкотехницистиского мышления и технокраизма.
Для преподавателей общенаучных и общетехнических дисциплин свой учебный предмет должен стать средством собственного саморазвития и формирования у студентов не только профессиональных качеств, но и творческого мышления, культуры личности.
Средствами выявления культурно-гуманистического потенциала общенаучных и общетехнических дисциплин должен стать анализ мировоззренческих и методологических проблем этих предметов, историко-научный и историко-технический (особенно биографический материал, компетентное разъяснение категориального аппарата и логики фундаментальных и общетехнических наук.
Культура
дальнейшая эволюция была связана с перенесением представлений о возделывании чего-либо с естественных процессов на человеческое развитие, при этом агрикультурный, сельскохозяйственный его смысл долгое время сохранялся.
Так, еще в начале XVII века Френсис Бэкон говорил о «культуре и удобрении умов». Позднее метафора становится все более привычной, пока такие понятия, как культура ума, не потеряли переносный смысл и стали употребляться непосредственно. Уже в Средние века распространяется комплекс значений этого слова, согласно которым оно ассоциировалось прежде всего с городским укладом жизни, а позднее, в эпоху Возрождения, «культурность» начинают рассматривать как образованность, соответствие гуманистическим идеалам эпохи. Слово «культура», относящееся к конкретным процессам, стало все чаще использоваться при характеристике процессов развития и совершенствования вообще, что явилось универсализацией термина.
С этого момента, как предполагает известный американский языковед Р. Уильямс, и началась сложная и многообразная история современного понятия «культура».
В научный оборот термин был введен в эпоху Просвещения, когда он приобретает самостоятельное научное значение.
Многие мыслители новой эпохи задаются вопросом о сущности этой созданной в противовес «натуре» среды человеческого существования, «второй природы», подчас вкладывая соответствующий смысл в термин «культура». В данном понятии была зафиксирована, во-первых, область действительности, детерминированная не природной необходимостью, не божественным предопределением, а деятельностью человека как самостоятельного и свободного существа, где человек предстает не как творимое, а как творящее существо. И, во-вторых, «культура» стала обозначать меру совершенства общественного человека, уровень его социализации, степень воспитанности, просвещенности, образованности.
Тогда же, в начале XVIII в. сформировалось устойчивое значение самостоятельного термина «цивилизация». Это слово также имеет латинские корни и происходит от civis – гражданин и civilis – принадлежащий, относящийся к гражданину. В результате довольно долгой эволюции оно стало выражать смысл исторического процесса и его достижений.
Поначалу оба эти понятия – «культура» и «цивилизация» развивались параллельно. Но в конце XVIII века немецким мыслителем Гердером было сделано нововведение, едва ли не решающее в истории изучения культуры: предметом осмысления стала не культура, а культуры, т.е. допускалась их множественность. Здесь же, в Германии, несколько позже возникает традиция противопоставления терминов «культура» и «цивилизация».
Однако если вернуться к рассмотрению многочисленных концепций культуры, возникших на просвещенном грунте европейской философии Нового времени, то можно отметить, что их объединяет взгляд на культуру, как на феномен, прежде всего духовной жизни общества. Процесс культурно-исторического развития связывается с распространением знаний, совершенствованием образования. Выдающиеся мыслители этой эпохи Ф.М. Вольтер, А. Тюрго, М. Кондорсе считали, что «культурность», цивилизованность нации или страны определяется совокупностью достижений в области науки и искусства, а французский ученый Ж. Ламетри и итальянский мыслитель Д. Вико отводили культуре решающую роль в общественном развитии.
Ко времени утверждения господства просветительских идей в классическом сознании понятие «культура» уже неотделимо не только от понятия человека как разумного существа, но и от понятия развития. Эта традиция понимания природы и культуры, их дуализма и борьбы, их взаимосвязи и отчуждения в основном сохранялась и развивалась в христианском мире с учетом того, что идея культуры обретала черты историзма, а представления о всесильности разума не находили отражения в реальностях повседневной жизни.
Красноречивым примером противоречивости просветительского культа разума, который, наряду с другими ценностями культуры, рассматривался в контексте «природного» идеала человека, может служить философское наследие выдающегося мыслителя эпохи Просвещения Ж.Ж. Руссо. Для него характерно выявление острых противоречий между действительной природой человека и теми условиями, в которые он попадает в новой «культурной» среде, противопоставление испорченности и моральной развращенности «культурных» европейских наций простоте и чистоте нравов народов, находящихся в патриархальной стадии развития.
М. Вебер предлагал изучать социологию с позиций развития культуры общества. Один из самых фундаментальных исследователей по глубине анализа проблемы, по праву считающийся основоположником этого философского направления, Иммануил Кант связывал основу культуры не столько с силой разума, сколько со сферой морали. Он выступает против толкования разумности как простого соответствия поведения человека природной необходимости. Действительное назначение разума заключается в его влиянии на волю, в способности подчинить ее нравственному закону. Вопрос о специфической природе человека получает новое решение. Основой его является резкое разграничение мира природы и мира свободы. Разумность человека состоит в его способности действовать независимо от природы, т.е. в его свободе. Согласно Канту, сущность культуры и заключается в том, что человек обретает свободу в постановке любых целей, т.е. может действовать независимо от природы. Но в то же время вслед за Ж.Ж. Руссо Кант критикует цивилизацию, хотя эта критика лишена у него односторонне негативного отношения к ней. Цивилизация, безжалостная по отношению к отдельному человеку, одновременно представляет прогресс по отношению ко всему человеческому роду (Кант И. Критика способности суждения. М., «Искусство», 1994, с. 303).
Попытку снять противоречия между просветительской и романтической трактовкой культуры предпринял великий немецкий философ Г. Гегель. По его мысли, сущность культуры определяется не близостью человека к природе, не субъективными фантазиями гениев, а приближением индивида к мировому целому. Сам термин «культура» означает у Гегеля «образование» (Bildung) индивида, его возвышение до «знания», даваемого «научной философией». Смысл такого «образования» индивида, или его культуры, состоит в том, чтобы посредством философии пройти все ступени шествия мирового духа (Гегель Г. Философия права. М., «Мысль», 1990, с. 83, 232).
Если вернуться к лингвистическому аспекту проблемы, то можно отметить, что в русском языке само слово «культура» впервые зарегистрировано в Карманном словаре иностранных слов, изданном в 1845 году Н. Кирилловым. Но особого распространения оно еще не имело и не встречается даже в трудах Добролюбова, Писарева, Чернышевского. Но уже с 80-х годов XIX века оно получает широкое распространение, причем в том же богатстве значений, что и в других европейских языках. Согласно В. Далю, культура – это обработка и уход, возделывание, возделка; образование, умственное и нравственное. Современный же Философский энциклопедический словарь дает толкование «культуры» прежде всего как специфического способа организации и развития человеческой жизнедеятельности, представленного в продуктах материального и духовного труда, в системе социальных норм и учреждений, в духовных ценностях, в совокупности отношений людей к природе, между собой и к самим себе.
В наши дни интерес к феномену культуры определяется многими обстоятельствами. Современная цивилизация стремительно преображает окружающую среду, социальные институты, бытовой уклад. В связи с этим культура оценивается как средство творческой самореализации каждого члена общества и арсенал общественных нововведений. Отсюда стремление выявить потенциал культуры, ее внутренние резервы, возможности активизации во имя развития как личности, так и общества. Однако дихотомия «личность – культура» в современной духовно-практической ситуации не является однозначной, и в этом сложность проблемы. Самочувствие реального индивида нередко приходит в противоречие с потоком культурного творчества и результатами цивилизации. Возникает желание найти причины тех непредвиденных культурных акций, которые опредметились в современной жизни.
Американский философ польского происхождения Х. Сколимовски, например, в своей работе «Танцующий Шива в экологический век» (Нью-Йорк, 1991) главной угрозой культуры считает господство технологического сознания. Первым шагом в этом направлении были дискредитация религиозного сознания и появление ренессансного гуманизма, утверждавшего самоценность человеческого индивида. Следующим шагом стала квантификация космоса, которая усилиями новоевропейской науки (Декарт, Бекон, Галилей и др.) привела к механистической картине мира и растущему преклонению перед физической силой, мощью человека. Десакрализированное технологическое сознание породило эсхатологию техники и потребления в ущерб Мудрости. Автор предупреждает, и небезосновательно, что полностью компьютеризированная среда будет формой электронной тюрьмы, а ведь все началось вроде бы с немногого – с ментальной революции в эпоху Возрождения, когда теоцентризм исподволь стал уступать место антропоцентризму. Так, с точки зрения психоанализа (З. Фрейд, К. Юнг и др.) культура служит оковами для спонтанных, инстинктивных побуждений человека. Она постоянно подавляет устойчивые влечения, что неизбежно ведет к неврозам, а потом и к физическим недугам. Данное течение обрело популярность, вызвало к жизни психотерапевтическую практику, а, стало быть, получило распространение и в массовом сознании.
Под культурой, во-первых, понималась способность особого рефлексивного, по кантовскому выражению – «критического» представления, дающего принципы рационального упорядочивания действительности. Предельным выражением этой способности оказывалась разумная организация жизни, как индивидуального субъекта, так и общественного устройства.
Во-вторых, культура трактовалась как способность совершенного представления, которое реализуется в человеческом опыте, ориентированном на идеалы и образцы. Культура в этом смысле играет роль регулятора чувственной, непосредственной сферы общественной жизни, устремленной к царству «человеческих целей» (Кант), то есть к предельно реализованной идее свободы.
В-третьих, под культурой подразумевалась способность «духовного продуцирования». В этом значении культура предстает как процесс накопления, прежде всего, нравственного опыта человечества, как синоним духовной истории. Идея культуры здесь высвечивается с позиции воли, ибо на первый план выдвигается творчество как необходимое условие существования субъекта, как индивидуального, так и трансцендентального.
(И. Кант)Постулат субстанциональности духовного бытия выливается в допущение родового (трансцендентального) разума и рассматривается сквозь призму возможностей культуры, которая, в свою очередь, предстает либо в форме идеи (образование – наука), либо в форме идеала (творчество – искусство), либо в форме цели (воспитание – история). Но в любой форме эмпирическое представление о культуре как природном воплощении совершенства приводит к представлению о цели культуры как обретении духовной свободы. Ибо духовное бытие не есть гармония многого, но знание и самосознание, не созерцание, но воплощение. Поэтому идея Культуры в немецкой философской классике неизбежно трансформируется в идею Истории, в культурно-историческую концепцию человека и общества. При этом преодолевается руссоистское противопоставление природы и культуры, что весьма важно для утверждения в личном сознании экологического принципа, без которого немыслима современная культура.
В этой концепции культура предстает как сфера духовного преобразования индивида и одновременно как высший закон одухотворения социального мира; история же отождествляется с культурой и определяется через принцип человеческого самотворчества. А это и означает понимание личности как субъекта культуры в контексте проблематики культурной динамики социума.
Традиционное понимание культуры, как совокупности духовных ценностей, сейчас активно переосмысливается. Расширение понятия культуры идет по линии ее онтологизации, что проявляется в целом ряде новых мотивов. Во-первых, в культуру вносится качество человеческого бытия, то есть имеет место антропологизация культуры. Возникло осознание того, что культура есть прежде всего мера человеческого в человеке, степень развития в индивиде сугубо человеческих качеств. Такой подход требует преодоления веберовской парадигмы экономического рационализма в понимании социума и человека.
Во-вторых, онтологизация культуры выражается в ее экологизации. Понятно, что культура должна быть соединена с человеческими ценностями, однако для их нормального функционирования нужна соответствующая среда. Создание культурной среды, в которой расцветает культурное творчество, и есть экология культуры. Без наличия этой «ниши» культура глохнет и пышным цветом расцветает антикультура. Что губит культурно-экологическую нишу или, иначе, среду обитания человека культурного? Многое, но в наше время прежде всего излишняя коммерциализация культуры, выход культуры на товарный рынок. Этим самым снимаются запреты на любые проблемы, и наступает вседозволенность. Нужны внеэкономические типы рациональности, нужны запреты, ибо без них культуры нет. Культура без императивов есть хаос, она не функциональна как среда человеческих качеств. Культура должна быть открытой системой лишь для таких ценностей, которые способствуют самосохранению и развитию общества. Там, где все дозволено и все оправдано не будет ни вины, ни совести, ни долга, ни ответственности и вместо экологии духа утвердится бытие поколений, пораженных духовной радиацией.
В-третьих, онтологизация культуры предполагает ее этнизацию, соединение культуры с народом, с бытием этноса. Вне этой связи, без проникновения в быт народа, культура гаснет, утрачивает свою укорененность. Именно беспочвенничество прокладывает пути к космополитизму. Коммерциализация культуры, подогреваемая снятием всякой нравственной цензуры и погоней за наживой, угрожает проникновению антикультуры в быт народа, что неизбежно ведет к утрате его самоидентификации.
В среднем и высшем образовании имеют место две отрицательные тенденции: увеличение объема информации, что ведет к удлинению срока обучения, и многопредметность, что ведет к разрыву межпредметных связей и дублированию материала. Последнее не способствует образованию в сознании учащихся и студентов интегральной картины мира и провоцирует на узко-техническое мышление. К тому же учебный процесс до сих пор был, с одной стороны, политизирован, а с другой – перегружен специализированными предметами. В более широком плане, если брать историю педагогики, имеет место проявление двух тенденций в образовании – личностной и когнитивной.
Уже с ХV в. в европейских университетах начинается движение за внедрение в учебный процесс дисциплин, ориентирующихся на человеческие ценности. Однако бурное развитие естествознания, а затем и техники в Новое время подавило тенденцию на гуманитаризацию образования и привело к утверждению когнитивной, т.е. сциентистской линии в образовательной практике. Потребовалась ориентация на науку, т.е. целенаправленное использование научных знаний и методов, которые опредмечивались в новой технике и технологии. Но платой за данную ориентацию стало возникновение сциентистского стиля мышления в ущерб духовно-нравственной стороне образования, а точнее сказать – единая культура раскололась на гуманитарную и техническую, утратив былую тотальность. Личность сформировать может только личность, что настоятельно требует радикального улучшения системы непрерывного образования и особенно системы подготовки и переподготовки преподавательского корпуса школ и особенно технических университетов, на что обращается внимание и в Национальной программе образования. Альтернативы гуманитаризации высшего технического образования нет, ибо высшая школа, независимо от профиля вуза, обязана выпускать не просто специалистов для народного хозяйства, а личность для жизни в цивилизованном обществе.
В конце текущего века наступило осознание пределов роста индустриальной цивилизации. Ярче всего это видно в факте появления глобальных проблем. Начиная с деятельности «Римского клуба» и личной подвижной жизни А. Печчеи, представители современной глобалистики (Месерович, Пестель, Тоффлер и пр.) обосновали варианты возможного развития человечества на ближайшее время, каждый из которых ведет к гибели человечества, если не будут найдены альтернативы современной техногенной цивилизации.
Поиски данных, воистину спасительных альтернатив побудили философов, этнографов, культурологов, историков обратить более пристальное внимание на те цивилизации, которые развиваются в противовес техногенной и угнетены ею. Речь идет о ценностях родовой организации общественной жизни с мифологическим мировоззрением, которое выполняло охранную функцию по отношению к природе и было пронизано космическим мироощущением. Стали неожиданно актуальными учения древнекитайских даосов с принципом недеяния в противовес европейскому активизму, индуистско-буддийское учение об ахимсе (ненанисение вреда живому), христианская концепция человека как духовного существа, философия русского космизма (Федоров, Вернадский) с его представлением о человеке как космическом событии. Поэтому искания в лице таких современных мыслителей как Тойнби, Левй-Стросс, Мирч Элиде, Лосев, Фейерабенд, Башляр, Хейзинг и других, пытающихся осмыслить весь опыт духовного развития человечества, а не только трех последних столетий европейской цивилизации, подает надежды на положительные ответы на вопрос: «Чем и как заменить современную техногенную цивилизацию с ее агрессивной позицией по отношению к природе?» Но это означает и замену естественнонаучного и технического образования в его нынешней форме на другую, учитывающую человеческий и экологический императивы.
глобальных проблем современности, как отчуждение научного и технического прогресса от культурных ценностей; дегуманизация инженерной деятельности и инженерного образования; конфликт между техносферой общества и природной средой; явное отставание духовно-нравственного развития человека от набирающего темп технологического могущества человечества.
Все эти явления – грозные симптомы болезни техногенной цивилизации, преодоление которых и выход к новым ценностям стало объектом пристального осмысления философами, историками, культурологами и вообще мыслителями современности.
Источники информации:
I. Философия культуры
II. Философия техники
III. История науки и техники
Интеллигенция как субъект духовной жизни общества
Творчество как форма существования духовной жизни
Проблемы функционирования духовной жизни в техногенных обществах: новое видение технического прогресса
Интеллект - ресурс производства духовной жизни
Средства производства духовной жизни: творчество ….
Резервы, ресурсы, потенциал духовной жизни в обществе (См. монографию, 3.2.)
Социология науки
В XIX веке эту линию критики рационалистической культуры продолжили романтики, в России – славянофилы и представители русского космизма; в философии Ницше и Шпенглера эта критика достигла апогея, ибо первый окончательно отрывает цивилизацию от культуры, а второй обратил внимание на тотальный характер кризиса европейской («фаустовской») цивилизации.
XIX век по праву можно считать веком расцвета сциентистской методологии. Классическая физика считалась единственной моделью для дисциплин, изучающих живой организм, мышление и общество. Гуманистические последствия этого мировоззрения оказались отрицательными, ибо механицизм отдал мир под бесконтрольную власть техники и создал основу «механизации» человеческого общества, он привел к цивилизации, обожествляющей технологию. Однако нужно заметить, что если для массового сознания это стало очевидным лишь в конце XX в., то философское видение таких последствий имело место гораздо раньше, особенно в рамках «философии жизни». В свете этого факта можно говорить о прогностической функции не только науки, но и философии, только эти прогнозы относятся не к открытию, а к предвосхищению путей в развитии культуры.
Э. Гуссерль, например, в работе «Кризис европейской науки и трансцендентальная феноменология», опубликованной после смерти автора, подверг резкой критике европейскую культуру, которая, по его мнению, переживает глубокий кризис, а причиной его является дух научности. Наука стала высшей судьей, заменила собой все, в том числе нравственное сознание, подавила творческую активность субъекта. Это не случайно, ибо с Галилея европейская культура обнаучивалась, наука подавляла иные слои культуры, и метод идеализированных сущностей, зачатый естествознанием, проник в другие сферы культуры, что оказалось для нее губительным. Методы математического естествознания были перенесены на ценности культуры, и это оперирование идеализированными объектами привело к отрыву философии, пронизанной духом научности, от реальности, от вещей, от индивида, от человеческого существования. Свершилось крушение сциентистской культуры. И в своей последней книге Гуссерль разрабатывает идею «жизненного мира», в которой наука явилась бы лишь сегментом духовной сферы.
Идеи Гуссерля развивает М. Хайдеггер, уже в первой своей крупной работе «Бытие и время» обративший внимание на необходимость четкого различия установок науки и философии. Наука изучает предметность, философия – Бытие, наука анализирует, философия осмысливает; наука не может выразить глубинные пласты человеческого существования. Европейская культура, пораженная вирусом научности, переживает глубокий кризис и ни философия, ни религия, ни мораль не смогут быть спасительными в этой ситуации, а только искусство (кстати, так же считал и Ф. Ницше). Бытие способно выразить только искусство, ибо способ постижения истины посредством его произведений является более эффективным, чем наука. Рациональные способы познания мира человека обесценили себя, искусство же потрясает личность. Для иллюстрации этой идеи Хайдеггер часто ссылается на своих любимых поэтов Гельдерлина и Рильке, а также на повесть Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича», «Поэзия, – пишет Хайдеггер, – являет истину в сиянии того, что Платон в «Федре» называет «сияющим ярче всего». Существом поэзии проникнуто всякое искусство, всякое выведение существенного в непотаенность красоты... Но мы вправе ужаснуться. Чему? Возможности другого: того, что повсюду утвердилась неистовая техническая гонка... Чем глубже, однако, мы задумываемся о сущности техники, тем таинственнее делается существо искусства. Чем ближе мы подходим к опасности, тем ярче начинают светиться пути к спасительному, тем более вопрошающими мы становимся. Ибо вопрошание есть благочестие мыслей» (Хайдеггер М. Вопрос о технике. // Новая технократическая волна на Западе. М., «Прогресс», 1986, с.66).
В контексте своей герменевтики эти идеи подхватывает и развивает X. Гадамер. Для него понимание не просто отражение объекта в сознании субъекта, а интерпретация текста, привнесение в него смысла, но интерпретация есть всегда сотворчество. Научное же сознание и философия, зараженная им, не допускает сотворчества, ибо ориентируется на то, что есть, т.е. обрекает на разорванность субъекта и объекта. Понимание же сходно с игрой, ибо в ней человек преодолевает отстраненность, включаясь в процесс и преодолевая ситуацию постороннего наблюдателя; здесь человек не осмысливает себя, а живет, действует, пребывает. В этом игровом плане воспринимаются и произведения искусства, что в принципе недопустимо при восприятии научных идей. Но отсюда следует вывод: главное сейчас не в том, чтобы проникнуть в суть вещей, а как себя вести перед лицом тех забот и проблем, в которые погружен современный человек.
Если философия и искусство достаточно рано отреагировали на изменение духовной ориентации общества и смогли представить негативные последствия сциентизма, то путь естествознания к осознанию ущербности рационализма и недостаточности его для построения адекватной картины мира оказался извилистым и долгим. Успехи точных наук – астрономии, механики, физики и отчасти химии, оснащенных математическим аппаратом и экспериментальным методом познания, сориентированных на количественный подход при исследовании действительности, на ее «анатомирование» – затмили от взоров многих исследователей реальный мир, со всем его количественным разнообразием и в то же время неразрушимой целостностью.
Поиски данных, воистину спасительных альтернатив, побудили философов, этнографов, культурологов, историков обратить более пристальное внимание на те цивилизации, которые развиваются в противовес техногенной и угнетены ею. Речь идет о ценностях родовой организации общественной жизни с мифологическим мировоззрением, которое выполняло охранную функцию по отношению к природе и было пронизано космическим мироощущением. Стали неожиданно актуальными учение древнекитайских даосов с его принципом недеяния в противовес европейскому активизму; учение об ахимсе (ненанесении вреда живому) в индуистско-буддийской традиции; христианская концепция человека как духовного существа; философия русского космизма (Федоров, Вернадский) с его представлением о человеке как космическом событии. Поэтому искания в лице таких современных мыслителей как Тойнби, Леви-Стросс, Мирча Элиаде, Лосев, Фейерабенд, Хейзинг и др., пытающихся осмыслить весь опыт духовного развития человечества, а не только Европы трех последних столетий, подают надежды на положительные ответы в вопросе: «Чем и как заменить современную техногенную цивилизацию с ее агрессивной позицией по отношению к природе?»
Хайдеггер резко порвал с традицией европейской философии техники, которая акцентировала свое внимание на непосредственных, «очевидных» достояниях прогресса. Он показал, что последствия вторжения техники многообразны и в отдаленной перспективе даже труднопредсказуемы. Технологическая предопределенность едва ли не фатальна для человека в том смысле, что содержит в себе некую непредсказуемую заданность мышления, поведения, сознания.
Хайдеггер отмечал, что греческое слово «техне» означало не только деятельность ремесленника, умение, мастерство, но также искусство вообще. Стало быть, существенное в технике не делание, не манипулирование, а обнаружение. Техника, по мнению Хайдеггера, уходит корнями вглубь, в сферу истины. Эти установки развивает в своем небольшом докладе «Поворот» (1949 г.), опубликованном в 1962 г.
В минувшее десятилетие французский социолог Жак Эллюль стал видным мыслителем Запада. Его книги нашли широкого читателя не только во Франции, но и во многих странах, прежде всего в США.
Эллюль стремится рассмотреть технику как особый феномен и придает термину «техника» широкий мировоззренческий смысл. Он имеет в виду не просто машинные механизмы. Эллюль определяет ее как всю совокупность методов, рационально обработанных и имеющих абсолютную эффективность во всякой области человеческой деятельности. Таким образом, французский исследователь пытается проследить связь техники с рационализмом, с абстрактным мышлением, современным знанием. Он подчеркивает, что техника, как социальное явление, порождена Машиной. Машина не является сущностью техники, ибо последняя представляет собой качественно новую ценность (см. Эллюль Ж. Другая революция. // Новая технократическая волна на Западе. М., «Прогресс», 1986).
В 80-е годы в философии техники усилилось внимание к человеческому измерению прогресса. Американский философ Х. Сколимовски в своей статье «Философия техники или философия человека» пытается понять, всегда ли развитие техники сопряжено с глубокими социальными переменами (статья опубликована в сборнике: Новая технократическая волна на Западе. М., «Прогресс», 1986). Он обращает внимание на тот факт, что техника достигла расцвета в Китае в XIV столетии, т.е. до европейской научной революции. Стало быть, по мнению философа, научная революция вовсе не обязательна для процветания техники, а развертывание потенциала техники не всегда ведет к общественным переменам.
Х. Сколимовски задается вопросом: почему так внезапно возникла философия техники? Почему европейцы так озабочены будущим техники? По его мнению, возникновение данной сферы философских исследований отражает запоздалое признание роли техники в сотворении и разрушении европейской цивилизации. Философия техники соотнесена с ключевыми понятиями философской рефлексии: прогресс, природа, рациональность, эффективность. Это философия человека, который осознал раздробленность и мозаичность технической культуры и поэтому убежден, что «фаустовская цивилизация» выбрала неправильный способ своего общения с природой.
В духовной сфере после первой мировой войны в философии техники усилилась тоска не только по другим культурным ценностям, но и по какому-то цивилизованному бытию. Западные философы стали склоняться к догадке: а не пошла ли Европа ложным путем, не ошибся ли западный дух в выборе культурно-цивилизованной альтернативы?
Европейским человеком завладела жажда познания и порабощения мира. Он слепо доверился познающему уму, расчленяющему бытие, но отверг другие, более благодатные сферы сознания. В результате многие зоны психики атрофировались. Тревожный разум повлек людей к ложным целям. Люди утратили способности к тренировке духа и тела и возымели пагубное желание подчинить себе мир с помощью техники.
Уже древний человек взял в руки приспособление, с помощью которого рассчитывал усилить собственное могущество. Но в этом расчете не на себя, а на рычаг, на колесо, на некоторые устройства он и потерял себя. В мнимом овладении окружающей средой крылась коварная уловка. Люди перестали доверять своей природе, отказались от развития и совершенствования духа. Вооружившись камнем, молотком, плугом, они обратили свой взор на внешний, а не на внутренний мир. Постоянно совершенствующаяся техника породила иллюзию возможного порабощения природы. Жаждущий познания и власти человек, в конечном счете, создал техническую цивилизацию, которая грозит человечеству полной катастрофой, истощением духовных ресурсов, исчезновением самой жизни.
Х. Сколимовски также ставит вопрос о переоценке тех оснований, на которых зиждется европейская цивилизация. На карту поставлен вопрос о способности западного человека управлять экологической системой, поддерживать развитие человеческих существ и сохранять сложившееся общество. Техника превратилась, если использовать хайдеггеровский термин, в часть бытия человека.
Х. Сколимовски предлагает понимать философию техники как философию человека. Техника, по его мнению, должна быть подчинена человеку, а не человек технике, человеческое понятие прогресса должно, как подчеркивает философ, означать не вымирание других творений природы, не омертвение духовных и чувственных потенций человека, но, скорее всего, углубление своеобразия человека, расширение его духовности.
Идея технических мутаций, оказывающих многомерное действие на социальный прогресс, давно уже получила признание в западной философии и социологии. Наиболее последовательно ее развивают Д. Белл, Дж. Грант, О. Тоффлер (см. статьи Д. Белла и О. Тоффлера в этом же сборнике).
Коммуникации. Э. Тоффлер
Тоффлер отмечает, что примерно с середины 50-х годов промышленное производство стало приобретать новые черты. Во множестве областей технологии все более обнаруживается разнообразие типов техники, образцов товаров, видов услуг. Все большее дробление получает специализация труда. Расширяются организационные формы управления. Возрастает объем публикаций. По мнению Тоффлера, все это привело к чрезвычайной раздробленности показателей, что и обусловило появление информатики.
Не подлежит сомнению тот факт, что разнообразие, на которое ссылается Тоффлер, действительно отличает современные структуры индустриального века. Индустриальное общество основывалось, прежде всего, на массовом производстве, массовом распределении, массовом распространении культурных стандартов. Во всех промышленных странах – от США до Японии – до недавнего времени ценилось то, что можно назвать унификацией, единообразием. Тиражированный продукт стоил дешевле. Индустриальные структуры, учитывая это, стремились к «массовизации» производства и распределения.
Американский исследователь стремится обрисовать будущее общество, как возврат к доиндустриальной цивилизации на новой технологической базе. Рассматривая историю, как непрерывное волновое движение, Тоффлер анализирует особенности грядущего мира, экономическим последействием которого станет, по его мнению, электроника и ЭВМ, космическое производство, использование глубин океана и биоиндустрия. Это и есть «третья волна», которая завершит аграрную («первая волна») и промышленную революцию («вторая волна»).
Тоффлер правильно указывает на признаки современного производства, которое изживает себя. Речь идет о том, что стандартизация охватила не только производство, но также рынок труда и другие сферы жизни. Справедливо отмечается, что во всех индустриальных обществах развивается нечто вроде «технической болезни». Во многом верны рассуждения о недостатках концентрации и централизации.
Техника, стало быть, все более развертывая свой потенциал, позволяет человечеству не только экспериментировать, но попросту чередовать «волны». Она породила массу противоречий. Но ей надлежит и устранять сложившиеся несообразности. Техника оказывается при этом не только панацеей от всех бед, но и единственным импульсом социальных нововведений, культурных преобразований. Что касается социальных структур, то они уходят и возвращаются, когда это диктуется потребностями более рациональной общественной жизни. Обстоятельно позиция мыслителя изложена в его книге «Третья волна».
В целом для современной философии техники столь характерны взвешенные оценки относительно результатов технического прогресса; поиск преодоления тупиков, которые обнаружила техногенная цивилизация; стремление обосновать приоритет человеческих целей над научно-техническими.
Техника укоренена в культуре. Она является одной из форм активности человека. Как нельзя понять природу человека вне этой формы активности, так и невозможно понять саму технику вне культурного контекста. Поэтому мы говорим как о культурной ценности техники, так и о технической стороне культуры.
Размышляя над природой техники, мы неизбежно вовлекаемся в социокультурную сферу и сферу естествознания. При этом становится ясно, что техника прежде всего является средством формирования и развития человека. Ведь проблема выживания и приспособления человека к внешней природе существенным образом зависит от проблемы развития человека. Сегодня мы не в состоянии выжить, не изменив наше сознание, не перейдя к новому стилю мышления. Сдвиг в современном сознании связан с отказом от диктатуры, односторонней идеи господства, насилия, которая в обществе привела нас на грань ядерной катастрофы, в отношении к природе – к экологическому кризису, в духовной сфере – к одномерному человеку-потребителю, доказав тем самым свою ущербность.
Только на этом пути эволюции техники человек достигает более полного самоутверждения, самовыражения, а технический прогресс перестает быть главной составляющей жизни общества, становясь побочным результатом свободы человека. Она учитывает ценностный вектор человеческого бытия, исключая тем самым тяжелые негативные последствия технического развития. Таким образом, корректный контроль и регулирование технического прогресса возможны не в контексте одностороннего технократического подхода, а в контексте культуры. И только на этом пути человек становится не только умным, но и мудрым, т. к. в состоянии исключать такие возможности, критические ситуации, из которых его ум уже бессилен найти выход.
В современном обществе зреет понимание необходимости перехода от техногенной цивилизации к антропогенной, без чего невозможно выживание и развитие человечества. Будущее всегда проблематично, но ясно одно – техническая и инженерная деятельность не может больше развиваться в русле технократических установок.
Функциональный подход к человеку в техническом знании делает гуманитарную коррекцию проблематичной.
Социально-ориентированное управление, включающее этическое оправдание общественных целей, прогресса и содержания технической реальности, очевидно связано не с техническим знанием, как таковым, а с носителем технического знания, с делателем технического прогресса.
В ситуации социально-политической и экономической нестабильности общества, когда на первый план выступает критерий эффективности функций политических и производственных структур, одним из немногих гарантов гармонизации отношения человек – техника выступает сфера образования и воспитания.
Длительное время в нашей инженерной деятельности по существу отсутствовала установка на культуру, а без культуры технический прогресс невозможен. Утвердившееся сциентистское мировоззрение самого человека воспринималось как вещь, как функция производства. Технократизм, подобно раковой болезни, разъедает все тело культуры и становится тормозом научно-технического прогресса, ибо сковывает всестороннее развитие человека. Опрокинутое только на себя, отчужденное от человеческих, то есть гуманистических ценностей, сциентистко-технократическое мировоззрение теряет ориентиры технического прогресса и исходит из представлений о будущем, как развернутом настоящем. Революционные сдвиги в технике и технологии не предвидятся, что и имело место в нашей стране. Между тем технологическое отставание приводит к фетишизации какого-либо технического новшества и не более. Так было в свое время с необоснованными подходами на внедрение АСУ, в них видели панацею от всех бед, забывая то обстоятельство, что не всякая информация есть благо. В порывах необузданного энтузиазма АСУ чуть ли не обожествлялись. Считалось, что введение в процесс управления вычислительной машины само по себе великое благо. Однако, нередко АСУ оборачивается увеличением нагрузки сотрудников – им приходится заполнять массу бумаг. Да, информация может быть вредной, когда она излишне засоряет, утяжеляет процесс управления. Никакая информационная техника не в состоянии ставить проблемы, но деформировать интеллект человека может при её неразумном использовании.
В социальном плане под воздействием революционных сдвигов в технике и технологии формируется качественно новый тип цивилизации, получивший название «информационного общества». Последнее обстоятельство особенно диктует потребность радикальных изменений в подготовке инженерных кадров. Ибо компьютерная революция, породившая технику информационных процессов в массовом виде, воистину взывает к гуманизации и индивидуализации обучения. Это связано с тем, что автоматизация и вычислительная техника впервые в истории создает для человека возможность обратить внимание на самого себя, так как в условиях формирующегося информационного общества дальнейший научно-технический прогресс прежде всего зависит от овладения ресурсами самого человека, от его развития и саморазвития. Информационная техника впервые так четко выявила сущность техники как определенных опредмеченных творческих сил человека. Стало понятно, что современный инженер, конструктор в условиях нового витка научно-тохнической революции не может эффективно работать без знания инженерной психологии, эргономики, технической эстетики, логики.
Профессиональное мышление есть способ, склад умственной деятельности, наиболее приспособленный к решению задач, находящиеся в сфере компетенции данной профессии. Имеют место четыре типа профессионального мышления:
Творчество есть деятельность, порождающая нечто качественно новое никогда ранее не бывшее. Во все времена оно рассматривалось как величайшая ценность, как символ созидания в противоположность репродуктивной деятельности. Имеется богатая литература, в которой рассмотрены философские и психологические аспекты творчества. Различают философское, научное, художественное, социальное творчество. В наше время широкий размах получило техническое творчество как аспект инженерной деятельности. Любой вид творчества выступает как деятельность, направленная на созидание качественно новых материальных и духовных ценностей. Однако при всем сходстве с другими видами творчества техническое творчество специфично, результатом его является технический объект. Суть новаторского смысла в технике формируется на основе понятия изобретения. Иначе говоря, техническое творчество одновременно и духовно, поскольку имеет место технический замысел, и материально, поскольку это творчество направлено на построение технического объекта, его конструирование. Природа технического творчества обнаруживается как раз в том, что оно представляет собой переход от абстрактного мышления к производственной практике. И если давать завершающее определение, то можно сказать: техническое творчество – это специфический вид духовно-практической деятельности, характеризующейся формированием новаторского замысла и его реализацией за счет разработки понятия формируемого устройства и доведения мысли об устройстве до его идеи. В условиях все расширяющейся техносферы общества растет внимание к проблемам научно-технического творчества.
В простейших случаях творчество представляет собой спонтанный процесс продуцирования новых образов. Но если обратиться к анализу творческого процесса в его развитой форме, как он существует в рамках современной культуры, то он представляет собой сложное духовное образование. Творческой активности субъекта предшествует возникновение проблемной ситуации, являющейся ничем иным как осознанием назревших проблем в науке и технике. Проблемная ситуация стимулирует поиск решения, который в громадной степени зависит от стиля мышления и культуры личности. Решение проблемы – это и есть акт открытия, который опредмечивается в определенной форме культуры, то есть получает выход в социальную сферу в виде новой техники или технологии, в новых источниках сырья энергии. Но нас в данном случае интересует интеллектуально-психологические формы творческого процесса. Попытаемся проиллюстрировать его важность на примерах из истории науки. Открытие является всегда продуктом научного и инженерного творчества. В индивидуальном плане научный поиск может быть результативным лишь в том случае, если субъекту исследования присуща ориентация на новизну, стремление выйти за рамки наличных концепций. Но для этого ученый или изобретатель должен обладать творческим интеллектом, на что не раз обращали внимание сами авторы открытия. Стало быть, творческий стиль мышления выступает как условие эвристического процесса. Каковы же его основные признаки, к выработке которых должен стремиться будущий инженер и научный сотрудник?
Первым из них, несомненно, является гибкость ума, в противоположность ей будет косность мышления, несовместимость с чувством новизны. В личном плане эта косность может порождать неуверенность в себе, в своих силах и способностях, что приводит к устойчивой ориентации на чужое мнение и авторитеты, на традиционные стереотипы в науке. И наоборот, смелость, независимость, решимость выступить против сформировавшегося в предшествующем опыте шаблона благоприятствует творческим успехам и устремлениям. Разумеется, ученый в этом случае рискует быть непонятым своими коллегами или даже современниками. История науки изобилует такими фактами. Достаточно напомнить случай с Ф. Беконом, который не принял коперниковскую систему, не оценил ее революционного характера. Гегель тоже не нашел признания в естествознании своего времени, да и позже. Вследствие туманности многих выражений из его сочинений, тяжеловесности языковых конструкций его сочинения не встретили заинтересованности у естественников, хотя Гегель предвосхитил (в особенности в критике ньютонианства) некоторые идеи, ставшие частью современной картины мира. Своей судьбой Гегель как бы проиллюстрировал, что можно быть непонятым не только по вине других, но и по своей собственной.
Другая черта творческого стиля – широта мышления, то есть способность вырываться из узкого круга идей, осознать конечность той проблемы или круга проблем, которыми занимается исследователь.
Противоположной данному свойству является заскорузлость мышления, его убогость, ограниченность. Широкий кругозор является спутником научного поиска. Непременным условием широкого кругозора является высокая работоспособность. В.И. Вернадский, например, владел всеми славянскими, романскими и германскими языками. Показательной работоспособностью обладал владевший 20 языками Н.И. Вавилов, работавший по 13...20 часов в сутки.
Широта мысли, поиска ничего общего не имеет с заглядыванием во все области знания, что характерно для дилетантизма, а предполагает целеустремленность, поиск оптимальных вариантов в исследовании. Идея оптимума подсказана природой. Ведь на принципе оптимальности покоятся все законы науки, например, в механике известен принцип наименьшего действия. Аналогичен ему принцип наименьшего пути в геометрической оптике, согласно которому луч света, переходя оптически неоднородную среду, выбирает такой путь, который он может проделать за наименьшее время. Или в живой природе: пчелиные соты представляют собой шестиугольную ячейку, и такая конструкция выбрана в ходе эволюции стремлением экономно использовать строительный материал. При всякой другой форме сот потребовалось бы расходовать больше воска. Книга природы написана точным и экономным языком и, читая ее, ученые пришли к осознанию того обстоятельства, что оптимальными могут быть не только траектория движения или форма пчелиных сот, но и само мышление, сам научный поиск. Принцип экономии мышления («бритва Оккама») как раз заключается в том, что число предложений, используемых для построения теории, должно быть наименьшим. И если при объяснении одного и того же явления возникают конкурирующие теории или гипотезы, то критерий простоты служит надежным ориентиром для сообщества ученых при выборе одной из них. Кстати, система Коперника вначале импонировала именно этим качеством, она была стройнее и проще в сравнении с птолемеевской и тем более с неуклюжей и громоздкой системой Тихо Браге.
Следующая черта творческого подхода в науке – самостоятельность, противоположной ей чертой является эпигонство. Гибкость и широта мысли, целеустремленность в поиске неизбежно предполагают самостоятельную постановку научной или инженерной проблемы и, тем более, ее решение; самостоятельность же предполагает критичность, которая проявляется не только в стремлении осмыслить через сомнение чужие гипотезы, но и свои собственные идеи. Все знают, что догматизм – враг науки, но далеко не все имеют мужество увидеть собственное стремление к нему. Философия Декарта – подлинный гимн сомнению, но в тоже время у него отчетливая тенденция создавать законченную систему, впрочем, характерная для всех крупнейших мыслителей XVII в., что дало повод Канту назвать всю философию этого времени догматичной.
Главный признак самостоятельности мысли – решимость пойти на ломку старых традиций и устоявшихся канонов в науке. Обычно, когда говорят о рождении новых научных идей, ссылаются на опыты Майкельсона и Морли, а также преобразования Лоренца; открытие же законов электродинамики связывается с опытами Фарадея, Герца и уравнениями Максвелла. Однако дело обстоит сложнее. Само по себе открытие новых фактов, их описание и объяснение не всегда приводит к новым идеям. Ведь обязательно возникает искушение втиснуть их в рамки старых концепций. Обратимся к истории науки*.
* Подробнее об этом: Берн М. Физика в жизни моего поколения. М., 1967; Гейзенберг В. Шаги за горизонт. М., «Мысль», 1987; Пашков Ф.Е., Шубин В.И. Выдающиеся творцы неклассической физики. Страницы истории. Днепропетровск, «Днипро», 1988.
И еще одна оговорка. Научный поиск предполагает бескорыстие. (а как же быть с тем, что нам рекомендуют говорить на языке пользы?) Опыт показывает, что самые значительные для человечества открытия в целом вытекали из исследований, которые имели единственную цель – обогатить наше знание о природных процессах. Прекрасной иллюстрацией к данным словам является деятельность упомянутого М. Фарадея, решившего задачу превращения магнетизма в электричество. Для него не существовало ничего, кроме науки, она была его всепоглощающей страстью. Он мог бы стать миллионером, эксплуатируя свои открытия, но охладевал к ним, когда открытиями заинтересовывались промышленники. Фарадей родился, жил и умер в бедности, но занятия наукой ему были лучшей наградой в жизни.(проблема бессребреничества сегодня)
Таким образом, интуиция, творческое озарение не вяжутся с прагматичной установкой и не порождают ее. Обыденное знание непосредственно приложимо к практике, и это является его основной ценностью. Научное же знание утилитарно неприложимо. Другой вопрос, что оно может стать общественно значимым, но для ученого его дело – служение истине, а перед истиной все равны. Такой первый этический норматив науки, ее этос, кстати, сформировавшийся еще в античную эпоху.
Другая интенция науки – ориентация на новизну: без этого она превращается в информационный «шум», то есть перепевание старого. Поиск же нового вдохновляет на творчество, а оно возможно лишь, когда исследователи стремятся к новому без всякого расчета, ибо для того, чтобы служить производству, наука в начале должна служить истине. Последнее же всегда подвиг. Ведь все дело в том, что успеха-то никто не гарантирует, поскольку неудачи – тоже постоянный спутник исследователя, и никто не может сказать наперед, напрасными ли окажутся жертвы, положенные на алтарь науки. «Я теперь опять занимаюсь проблемами электромагнетизма, – писал Фарадей в частном письме, – думаю, что попал на удачную вещь, но не могу еще утверждать это. Очень может быть, что после моих трудов, я в конце концов вытащу водоросли вместо рыб» (Цит. по: Максвелл Д. Статьи и речи. М., 1968, с. 211).
Служение истине требует мужества. Здесь имеется в виду, что за полученные выводы надо бороться. Ибо тот, кто борется за истину, за прогрессивное в науке и практике, тот не может не бороться и против носителей консервативного, что мешает обновлению общества. Характерным в этом смысле является название одной из работ академика П. Капицы – «О творческом непослушании».
Перечисленные особенности творческой личности являются гарантом тех «озарений», которые на языке гносеологии именуются интуицией. В свое время Кант обосновал учение о «продуктивном воображении», которое служит для выражения понятия без ущерба для его всеобщности. В последнее время интерес к проблемам творчества возрос, ибо творческая личность – продуктивная личность. Дело не в количестве публикаций, а в способности к открытию нового, в наличии определенных психологических и интеллектуальных факторов, которые способствуют продуктивной деятельности и развитию творческой интуиции. Луи де Бройль подчеркивал, что человеческая наука, по существу рациональна в своих основах и по своим методам может осуществлять свои наиболее значительные завоевания лишь путем опасных внезапных скачков ума, когда проявляются способности, которые называются воображением, интуицией, остроумием. Сходные мысли не раз высказывал Пуанкаре, считавший, что посредством логики доказывают, а посредством интуиции изобретают. Инженер, как субъект технического творчества, несомненно, должен обладать отмеченными способностями и развивать их у себя.
Однако творчество – не произвол, оно объективно обусловленный процесс, поскольку результаты научно-технического творчества опредмечиваются и могут быть использованы в конкретных социальных условиях как во благо, так и во вред человеку и обществу.
Наступление постиндустриальной эпохи с тотальным господством техники во всех сферах человеческой жизни и культуры, возрастание ответственности ученых и специалистов за результаты своей деятельности требуют переосмысления философских проблем техники и технического творчества. Уже сегодня противоречия между техносферой и культурой грозят приобрести характер катастроф. Если общество не скорректирует свою деятельность в области создания технических средств жизни, то последние будут представлять не благо, а угрозу для человека и культуры.
Окружающие нас вещи, как правило, низкого качества, неудобные при использовании и внешне не привлекательные, явно не соответствуют природному и эстетическому стремлению человека к рациональному, удобному, красивому. Для человека индустриальной эпохи основным источником эстетического становится окружающая его внешняя среда, в отличие от прежних эпох, когда таковой выступала природа. Поэтому столь важны внешнее оформление и дизайн вещного мира. В этом смысле эстетические свойства отечественной вещной среды (производственной, городской, бытовой) можно определить как удручающие, а значит и антигуманные.
Очевидно, что техника, и техническое творчество, как составные части общечеловеческой культуры, должны иметь ценностное содержание. Отказ от ценностной доминанты приводит к противоречию техники и вещной среды с интересами и потребностями человека. Свободное от гуманистических ценностей техническое творчество оборачивается для людей трагедией или безрадостным бытием. Инженерно-техническое творение должно быть фактом культуры и представлять собой реализованный творческий потенциал создателя и его гуманистическую ориентацию. В связи с этим особое значение приобретают нравственные и эстетические ценности которые ориентируют специалиста на гуманистический эффект своих достижений.
Преодоление противоречий между технической, вещной средой и культурой, превращение техносферы в культурный феномен в значительной мере будет зависеть от формирования инженерно-технических кадров, специалистов с высокой духовной культурой, которая должна стать основой их профессионального творчества. В нашей стране необходимость решения этих проблем стоит особенно остро. При этом следует учитывать, что подготовка способного к созданию истинно культурных ценностей инженера станет возможной при соответствующем социально-экономическом и политическом устройстве нашего общества.
Стремительное развитие техники и информационных процессов, породившее компьютерную революцию, создает объективную основу для усиления технократических иллюзий и новых мифов. Абсолютизация любого технического новшества не способствует синтезу техники и культуры. Человеческий разум самоценен и уникален и никакие успехи в области формализации интеллектуальных процессов не смогут его отменить. Человек – не машина, а его мозг – не компьютер. Однако неуемное увлечение очередной технической новинкой вызывает к жизни концепции, унижающие ценность Разума и приписывающие информационной технике несвойственные ей функции и возможности.
Нормальная логика, начав с обобщения повседневной практики человеческого мышления, развилась в теоретическую науку абстрактного характера, а затем дала существенный практический выход в различных областях, прежде всего, в вычислительной технике. Таким образом, практика создания искусственных систем, как бы дублирующих человека, то есть андроидов, привела к поискам средств, моделирующих человеческое мышление! Последнее неизбежно породило, сначала на теоретическом уровне, попытки создания интеллектуальных систем, способных не только обрабатывать, но и продуцировать информацию. Возникла техника информационных процессов, а с ней и проблема «искусственного интеллекта», функционирующего уже не на механической основе, а в кибернетических устройствах.
Фактически сегодня можно выделить особый класс кибернетических систем – так называемые, интеллектуальные системы. Их основное отличие от традиционных кибернетических систем в том, что в современных компьютерах, наделенных самыми сложными программами, нужно видеть не машины, заменяющие человека, хотя для некоторых видов деятельности рутинного характера это справедливо, а в первую очередь исторически новые формы опосредствования умственного труда человека.
В последнее время понятия «разум» и «интеллект» настолько вошли в повседневную практику, что сами стали объектами исследования, перейдя из категорий философских, в категории атрибутивные. Естественно, что при этом произошла и определенная трансформация данных понятий. Наиболее часто встречаемая методологическая ошибка состоит в том, что понятия «интеллект» и «разум» используются как эквивалентные.
Интеллект – познание, понимание, рассудочная способность к абстрактно-аналитическому расчленению (Г. Гегегль), способность к образованию понятий (Кант) – такова философская трактовка этого понятия. В психологии интеллект – синоним способности мышления, характеристика умственного развития человека, т.е. совокупная или глобальная способность индивидуума действовать целенаправленно, рационально мыслить и эффективно взаимодействовать с окружающим миром. В свою очередь, биология трактует данные понятия как способность живой системы принимать решение в сложной ситуации при экономном расходовании ресурсов. В более общем случае – это способность успешно реагировать на любую, особенно новую ситуацию, путем надлежащей корректировки поведения, понимать взаимосвязь между фактами действительности для выработки действий, ведущих к достижению поставленных целей. Таким образом, интеллект – это, прежде всего, способность, атрибутивное свойство субъекта, степень наличия которой может быть установлена экспериментально.
Разум – философская категория, обозначающая творческую, познавательную деятельность человека, раскрывающая сущность действительности и создающая идею, выходящую за рамки сложившихся понятий. Это категория сугубо человеческая, обусловленная спецификой человеческой психики, скорее всего особенностью организации человеческого мозга. В философии понятие «разум» отождествляется с высшей формой познания как проявления сущности человека, его сознательной деятельности, поскольку человеческое мышление своими глубокими корнями уходит в живую ткань сознания.
Разум опирается на сознание, на осмысление своего существования, на сопоставление с поведением других индивидуумов, поэтому разум – это категория и социальная. Именно необходимость учета социального аспекта возникает каждый раз, когда пытаются преодолеть барьер между машинами и естественным интеллектом, хотя мысль о возможной «социализации малин» всеми принимается как абсурдная. Пожалуй, именно здесь проходит граница возможного и невозможного в искусственных «разумных» системах, ибо никакой живой организм и тем более ни одну вычислительную машину невозможно заставить воспринимать сугубо человеческие проблемы в чисто человеческих категориях.
Таким образом, разум – это социальная характеристика индивидуума, результат его общественного развития. Мышление, разум, творчество, высшие проявления психической активности есть продукт человеческой деятельности, биологически и в первую очередь социально детермированной.
«Искусственный интеллект» – это попытка заставить машину делать то, что потребовало бы приложения разума, если бы было сделано человеком – таково наиболее общее определение данного понятия, предложенное М. Мински, одним из основоположников теории систем искусственного интеллекта.
На сегодняшний день под термином «искусственный интеллект» принято понимать работы, ведущиеся в области дедуктивных методов решения задач, программного анализа и перевода текстов, восприятия естественной речи, робототехники и др. Так же, как разум ассоциируется с мозгом, интеллект подразумевает наличие определенных функциональных механизмов. «Искусственный интеллект» является все же, повидимому, свойством механических средств, контролирующих систем и программного обеспечения, которые продуцируют пригодное для использования «разумное изделие». Поэтому «искусственный интеллект» – это прежде всего искусственная система, имитирующая решение человеком сложных задач в процессе его жизнедеятельности. «Разумность и интеллектуальность» систем искусственного интеллекта, как правило, оценивается по аналогии с поведением человека в подобных ситуациях.
Тем не менее, отсутствие строгости в определении этого понятия приводит иногда и к вольности в его трактовке. Так, обращает на себя внимание тезис академика Н.М. Амосова: «Техническое устройство можно считать разумным, если оно способно выделять, перерабатывать и выдавать информацию» (Амосов Н.М. Алгоритмы разума. Киев, 1979). Некорректность данного положения не в том, что, по мнению некоторых оппонентов устройства с «интеллектом амебы» попадают в класс «разумных», а в том, что и строго детерминированные системы (например, дешифратор) могут быть отнесены к «интеллектуальным», с чем нельзя согласиться.
Другая крайность в трактовке понятия «искусственный интеллект» проявляется в полном отрицании возможности создания «искусственного интеллекта». Источником подобной двойственности является противопоставление искусственного интеллекта естественному (разуму).
Возражение следует из природного отличия искусственных систем, имеющих дезъюнктивный тип взаимосвязей отдельных элементов внутри единого целого от мышления (разума) как неразделимого процесса, генетически следующего из эволюции единого, цельного живого организма. Однако, что касается ответственного утверждения, будто искусственная система есть результат соединения заранее подготовленных и изначально разделенных деталей, то оно едва ли приемлемо как доказательное основание. Достаточно взглянуть на архитектуру современной ЭВМ. Ее морфология (построение) – сложная, функционально членимая структура, но ее физиология (функция) – единственный неразделяемый организм.
Пожалуй, наибольшая противоречивость в толковании понятий «разум» и «интеллект» проявляемся при попытке найти единый способ и меру оценки интеллектуальной способности. Что касается разума, то и для него, пожалуй, приемлем единственный критерий оценки – существование, что в очередной раз подтверждает социальный характер данного понятия. «Разумный» или «неразумный» – это не больше чем социальная характеристика индивидуума.
Поиск критерия оценки и сопоставления интеллекта ведется постоянно, хотя бы с целью решения известного вопроса кибернетики: кто умнее – человек или машина? И, прежде всего, такое сопоставление ведется сравнением физических характеристик искусственных и биологических система По ряду параметров человек значительно уступает ЭВМ: например, последние уже сейчас могут перерабатывать гораздо большее количество информации в секунду, чем мозг, а с развитием технологии это преимущество быстро возрастает. Но там, где человек имеет преимущество, оно оказывается фундаментальным. Можно лишь поражаться высокой удельной интеллектуальной способности (приходящейся на единицу массы, объема или мощности) биологических систем, где преимущество перед искусственными системами неоспоримое.
То обстоятельство, что компьютеры в своем беспрецедентном развитии существенно расширили сферу интеллектуальной деятельности людей и подняли на качественно новый уровень решение многих интеллектуальных проблем, не меняет принципиальной оценки соотношения человеческого и машинного интеллектам. Мышление, разум, интеллект, творчество, рефлексия, высший уровень психической активности есть продукт человеческой деятельности, биологически и в первую очередь социально детерминированной. Логические, решательные способности компьютеров, как бы велики они ни были, есть результат научно-технического развития, специализированной инженерной деятельности людей. Это различие по источнику, по происхождения имеет глубокий философский смысл.
Человеческое мышление своими глубокими корнями уходит в живую ткань сознания, и любая современная машина, нейтронная и какая-либо другая модель мышления в самом лучшем образце есть лишь узкий срез, слабый отсвет внутреннего мира человека. Человеческое мышление, интеллект реализуется в целесообразной, осмысленной и чувственной деятельности, они слиты с деятельностью, и несут на себе широкий спектр субъективных моментов.
Машинное мышление и «искусственный интеллект» как бы оторваны, отъединены от субъективной человеческой деятельности. Целевые компоненты здесь преломлены в постановке решаемых на компьютерах задач, а функция мышления, в общем случае, сводится к логическому преобразовании знаков, знаковых структур и отношений между ними, представленных на специализированных языках в машинных программах и реализуемых электронными устройствами машины. В самом этом преобразовании нет интециональных, то есть мотивационных, целевых, смысловых и других субъективно-личностных компонентов. Они как бы вынесены во вне, и машинная логика представляется, таким образом, особой пристройкой к человеческому мышлению. Можно сказать, что эта новая компьютерная форма мышления оказывается именно в силу своего происхождения тщательно очищенной от живых, природных, социальных деятельностных источников. Указанные различия в известной мере проясняют дискутируемые аспекты, понятия «искусственный интеллект», ставят пределы безудержному расширению этой примечательной аналогии.
Образы и ассоциации предваряют во многих случаях логические конструкции научного мышления вообще. Компьютеры работают без образов. И, может быть, здесь лежит основная причина ограниченности интеллектуальных возможностей электронных машин. Чем качественно сложнее задана, тем отчетливее выступает эта ограниченность. Человек способен к строгой, формализации процессов переработки информации, но вместе с тем он может выполнять и принципиально иные операции, операции над образами, которые недоступны машине и которые обеспечивают успех там, где дискретный поиск и самые остроумные эвристики (приемы сокращения перебора) оказываются бессильными. Как отмечает американский нейрокибернетик Х. Дрейфус, только человеку принадлежит способность использовать глобальный контекст для требуемого уменьшения неоднозначности, не прибегая при этом к формализации. Заметим, что мышление человека вообще богаче его дедуктивной формы, то есть той логической структуры, которая может быть воспроизведена в машинных программах.
Мифы XX века – это не продукт народного творчества, он возникает в сфере умственного труда в научных лабораториях, а потом уже овладевает умами масс, втянутых в орбиту развивающейся научно-технической резолюции. Мифы XX в. часто принимают сложную наукообразную форму, рядятся в доспехи самых передовых и радикальных научных теорий. Причины возникновения «научного» мифотворчества нужно искать в специализации знаний, вызванной развитием современной науки, которая делает работника умственного труда компетентным только в одной сфере. В других же сферах науки его знания и мышление могут не подниматься выше уровня простого обывателя.
Эта оторванность мышления узкого специалиста от более широкого социального контекста человеческой деятельности и служит питательной средой для порождения «научного» мифотворчества, которого не избежала и кибернетика, а также практика применения компьютеров в сфере управления. В той или иной форме кибернетика породила миф о «думающих» машинах, о всемогущей информатике. Если порой явно преувеличивается опасности, которыми может грозить прогрессирующая компьютеризация общества, то не менее наглядно проявляется в наши дни и чрезмерные надежды на нее. Информатика, якобы, может все, способна разрешить любые проблемы общества – таков лейтмотив приверженцев этих чересчур радужных взглядов. Когда же эти взгляды соединяются с определенным мировоззрением и питаются соответствующими классовыми корнями, надежды эти перерастают в нечто большее – социальные иллюзии. Философско-социалогическая мысль западного общества в конце XX в. порождает немало концепций и течений, прямо связующих себя с достижениями информатики и перспективами ее дальнейшего развития.
Первой в этом ряду, видимо, следует назвать «поп-философию» канадского социолога, культуролога, публициста Маршалла Маклюэна. В 1962 г. вышла его первая книга, шировещательно названная «Галактика Гутенберга». Затем последовали другие книги. В центре внимания Маклюэна – средства коммуникации в обществе, «масс-медиа». В этом понятии он объединил весьма разнообразные явления: дороги, деньги, язык, письменность, науку, телевидение, компьютеры и так далее. Все, что способно как-то связывать людей в обществе – все это «масс-медиа». И основная мысль: новые технологические средства информации и связи радикально изменяют само восприятие мира человеком, его «сенсорный баланс», трансформируют психику и общественную организацию людей. В конечном итоге все социально-исторические изменения вызываются ни чем иным, как инновациями в технологических структурах средств массовой коммуникации. В соответствии с этим Маклюэн всю историю делит на ряд культурных эпох – качественно различных этапов развития инструментов коммуникации. Наше время – это переходный период от эпохи «типографского и индустриального человека», сформированного «галактикой Гутенберга», то есть печатным словом, к «электронным средствам», к «электронной эпохе».
Как видим, судьбы человечества связываются Маклюэном не с теми или иными социальными преобразованиями, а исключительно с технологическими изменениями в сфере средств коммуникации. И хотя информатика прямо здесь не названа, ясно, что все надежды (в социальном аспекте) возлагаются именно на нее, на ее прогресс. Это отнюдь не новая философская позиция, носящая название технологический детерминизм. Уже не раз провозглашалось, что социальное развитие человечества якобы детерминировано, причинно обусловлено только технологическими революциями и сдвигами в производстве. Попытка Маклюэна объяснить все и вся в обществе изменениями в характере средств коммуникации наивна, так как и сами эти изменения, надо думать, тоже не беспричинны, детерминированы какими-то социальными факторами.
Другая нашумевшая концепция, оформившаяся значительно позже, к началу 80-х годов, уже прямо оперирует словом «информатика», использует его как знамя. Это концепция «информатизированного общества», детально представленная в книге Жан-Жака Сервайн-Шрайберга «Всемирный вызов» (1980 г.). Автор – известный французский политолог и футуролог, политический деятель и журналист, известный своей предыдущей книгой «Американский вызов» констатируя огромный разрыв в уровне развития индустриальных держав и их бывших колоний, предлагает реализовать «информатизацию» всех стран, то есть насытить их техникой и технологией современной информатики. «Информатизированное» общество будущего, по Серван-Шрайберу, легко и просто решает все наболевшие проблемы путем широкого применения прогрессивной техники. Замена рабочий силы роботами и микропроцессорными устройствами будет означать изменение существующего экономического и социального порядка. Таким образом, информатизация общества – это и есть социальная революция.
Иллюзорное стремление разрешить с помощью электроники все социальные проблемы является техноидиллией, типичной для западной философии последних десятилетий. Аналогичную направленность не так давно имели концепции Д. Белла (постиндустриальное общество), 3. Бжезинского («технотронная эра») и тому подобное. Гипертрофированная оценка компьютерной техники, граничащая с её фетишизацией, высказывалась (хотя, быть может, и не с такой полнотой) и другими авторами. Например, М. Понятовским, бывшим министром французского правительства, с той лишь разницей, что он говорил о «телематической» революции, понимая под ней все то же появление компьютерной техники.
Американский футуролог О. Тоффлер в книге «Третья волна» (1980 г.) пишет о создании «общества информации», когда под влиянием «телематического» этапа НТР в производстве произойдут пять революционных изменений: экологическое, социальное, информационное, политическое и моральное. Подобные прогнозы строят и японские футурологи Ю. Ногути, Х. Конно, С. Сайго, которые в книге «Япония XXI века» предсказывают, что всемирное развитие средств массовой коммуникации устранит противоречие между трудом и капиталом. Число таких пророчеств ширится. В нашей литературе достаточно подробно дана критика технологических иллюзий, порожденных надеждами на компьютерную революцию.
Сколько бы не проклинали технику, к каменному топору все равно уже не вернуться человечеству. Движение луддитов и его позднейшие рецидивы доказали только одно: изъять технику из социальной жизни нельзя. Но можно проблему перенести в другую плоскость, признать, что технический прогресс неустраним, но одновременно защищать идею будущего господства машин над человеком. С легкой руки Карела Чапека в человеческий лексикон вошло новое слово – «робот». Социологическая и художественная литература последних десятилетий успешно муссировала тему «робота», описывая в тысяче вариантов порабощение и уничтожение человека машиной. Но это тоже реакционная утопия! «Технологический фатализм» и пессимизм не имеют основания. Норберт Винер, возражая в одной из своих работ подобным высказываниям, писал, что техника не может угрожать обществу, а вот отдельные случаи угрозы человеку со стороны машины вполне возможны. Это вероятно лишь в тех случаях, когда почему-то стратегия поведения машины не будет четко обусловлено программой, то есть по вине самого человека. Винер иллюстрирует реальность такой ситуации ссылкой на произведение Гете «Ученик чародея», где, правда, все хорошо кончается, и на рассказ Джакобса «Обезьянья лапа», в котором описывается поистине трагический финал. Общим для историй, описываемых Гете и Джакобсом, является по Винеру, одно: магические действия выполнены буквально, то есть дано то, что просили, а не то что подразумевали, но не смогли точно сформулировать. Не исключено, подчеркивает Винер в работе «Творец и робот», что логические свойства обучающихся машин будут проявляться столь же буквально, при неумелом обращении с ними, равно как и с другой техникой. Человек может неожиданно обнаружить, что в дверь постучался призрак. В случае с «роботной» техникой подобные ситуации будут преодолеваться умением так передавать человеческую информацию, чтобы смысл и приказ совпадали.
Однако и в зарубежной прессе достаточно сильны критические голоса, трезво оценивающие возможности техники информационных процессов. Напомним работу Винера «Творец и робот» (Винер Н. Творец и робот. М., 1966), но особенно сборник статей европейских и американских авторов по философии техники – «Новая технократическая волна на Западе» (Новая технократическая волна на Западе. М., «Прогресс», 1986), в которой помещены как статьи сторонников «телематического общества» (Мартин Дж.), так и его критиков (Эллюль Ж.). Сторонники телематической революции (М. Понятковский, Э. Тоффлер) полагают, что она заменит и капитализм и социализм «обществом информации». Не разделяя столь радужный оптимизм относительно стихийных социальных последствий научно-технического процесса, все же надо признать, что информационное общество – это реальность, а не утопия, и необходимо стремиться к его реализации. Поэтому отвергаться должен не сам технический прогресс, а крайности, то есть как излишний оптимизм, так и мрачный пессимизм в его оценках (подробнее: Зуев К.А. Компьютер и общество. М., 1990).
В размышлении Дж. Марша присутствует идея социальной экологии, но содержание ее не было отчетливо выражено. Факт существования человеческой цивилизации остается для Марша просто фактом. К концу XX в. понятие «экология» выходит за рамки физиологии, а в первой четверти XX в. – биологии, проникает в сферу социологии, антропогеографии, биогеографии, геологии, антропологии, геохимии. Завершающим моментом в становлении экологического естественнонаучного мышления стали работы В.И. Вернадского, разработка им концепции ноосферы. «Человек впервые реально понял, – писал Вернадский, – что он житель планеты и может, должен мыслить и действовать в новом аспекте, не только в аспекте отдельной личности, семьи, рода, государства или их союзов, но и в планетарном аспекте» (Вернадский В.И. Размышления натуралиста. Кн. 2: Научная мысль как планетное явление. М., 1965, с. 24). Его же работы послужили стартовой площадкой для естественнонаучного изучения геологических, а значит глобальных процессов, вызванных человеческой деятельностью.
Начиная с 50-х годов нашего века, в условиях научно-технической революции, экологическая ситуация стала резко обостряться, чему не приходится удивляться. Поэтому экологическая проблематика с новой силой привлекла к себе внимание искусства, философии и науки.
Природа всегда была источником вдохновения и положительных эмоций для человека. В условиях же экологического кризиса в искусстве появились грустные нотки. Взять хотя бы произведения таких представителей русской советской литературы как В. Шукшин, В. Распутин, С. Залыгин, А. Вознесенский, В. Казанцев. Глубочайшей, безысходной болью проникнута крохотная (3,5 усл. п. л.) книжица рано ушедшего из жизни писателя-мыслителя Виктора Тимофеевича Романенко «Одинокое дерево». «Что с нами будет? – вопрошает он, – Будет ли птичья вольница? И звезды Ван-Гога над головой? Яростный свет штормового моря? Верность Мухтара? Будет ли радость встречи с необыкновенной книгой? И голос Льва Толстого? И мудрая ирония Чехова? Будет ли счастливая находка в удивительном мире слов? Воспоминание о «Бежином луге»? Взгляд Эйнштейна? Музыка Баха и Бетховена, Чайковского и Шостаковича? Будет ли разум править миром или людей погубит горе от ума? Избегнут ли сыны Солнца полного забвения, оставят ли добрый след в суперцивилизациях иных галактических образований или... забудут наши лица, голоса и сколько нас было? Так что же с нами будет? Уцелеет ли этот зеленый, зеленый мир с мириадами живых существ в доме нашем? Природы лик священный – отразится ли он снова в глазах влюбленного, доброго человека? Суждена ли нам такая долгая, такая короткая-короткая жизнь – на века, на тысячелетия?» (Романенко В.Т. Одинокое дерево. М., 1985, с. 75...76). Свое произведение автор относит к жанру экологической прозы. Трудно что-либо добавить к его оценке экологического мышления: «Экология – это ростки нового мировоззрения, доказательство взросления человечества. Экологическое мировоззрение намного шире по своему нравственному содержанию конкретных целевых установок науки экологии. Его и надо прививать в первую очередь детям – поколениям, идущим в жизнь. Прививать тщательно, терпеливо, усилиями семьи и школы, на всех уровнях обучения ребенка, подростка, молодого человека. Соединение экологии с эстетикой могло бы, вероятно, дать здесь наибольший воспитательный эффект. Природа, красота, добро – всегда нераздельны» (Романенко В.Т. Одинокое дерево. М., 1985, с. 71...72).
Экологическое мышление нашло свое отражение в популярной несколько юмористической форме в четырех экологических законах, сформулированных Барри Коммонером:
Л. Мельник, автор книги, из которой взята эта формулировка, пишет далее, поясняя их: «Что такое глобальное экологическое мышление? Это осознание следующих важных моментов. Во-первых, все явления, происходящие на планете, пространственно связаны между собой. Любой процесс, имеющий место в частных экосистемах планеты, так или иначе отражается на всей экосистеме Земли... Во-вторых, Земля приближается к такому моменту, когда ее экономика должна будет перейти на экономику замкнутой системы... в отличие от открытой экономики, где всегда обеспечен новый приток ресурсов и отток отходов... В-третьих, все явления связаны во времени. Человек всегда должен помнить, что он принадлежит к человечеству, живущему не только в настоящем, но и в будущем... В-четвертых, необходимо осознавать свое место во Вселенной, в пространственной и временной бесконечности» (цит. по: Мельник Л. Мир, открытый заново. М., 1988, с. 185...187).
Результатами экологизации сознания являются практические меры, к которым можно отнести следующие:
Сейчас имеют место следующие основные недостатки исследований технических наук в русле экологической проблематики:
Для построения общей теории науки необходимо учитывать специфику технических наук, особенности их современного развития и их роль в решении экологических проблем. Историко-теоретический анализ науки и техники, осмысление особенностей их взаимодействия в решении экологических проблем современности становятся основой прогнозирования научно-технического прогресса и конкретных программ инженерной и научно-технической деятельности, направленных на ликвидацию и предупреждение отрицательных экологических последствий.
Как подчеркивали академики В.П. Казначеев и А.Л. Яншин: «Экологическое мышление – это уровень знаний, культуры, воспитания, при котором каждый в своей профессиональной и непрофессиональной деятельности преследует цели создания и организации наилучших условий психоэмоциональной, природной и общественной Среды для дальнейшего развития человека сохранения и развития его здоровья» (Экологическая проблема в современной глобалистике. М., 1985, с. 46).
Люди сами создают свой мир, ведь проекты решений не предусмотрены в каком-то сверхчеловеческом царстве, не сокрыты в неком таинственном субъекте природы. Другие эпохи и культуры не признавали этого принципа: в мистике древних считалось, что существуют тайны для немногих посвященных, которые технически нельзя использовать.
Несомненно, человечество уже давно разрушает и уничтожает непонятное в природе, возможно, уже со времени неолитического земледелия, наверняка с помощью искусственной и ошибочно вызванной эрозии, осушения, раскорчевывания целых краев и на протяженности сотен лет с помощью техники и производства из противоестественных, сегодня являющихся лишь проблемой познания, химических соединений. Однако при этом никогда не подозревали или совсем не должны были предполагать, что возможности техники в разрушении природы гораздо больше, чем возможности исследователя в познании природы и в оценке размеров незнания.
Стиль мышления – есть способ функционирующего сознания, определяющий познавательную деятельность субъекта. Принято различать гуманитарный и естественно-научный стили мышления. Хотя они пульсируют в рамках единой культуры и не могут быть абсолютно противоположны, но, тем не менее, принципиальное различие между ними очевидно. Это несходство проистекает из различия между науками о природе и науками о человеке. Объектом естественных наук является природа, а целью – получение объективного знания, которое может быть в дальнейшем материализовано в новой технике и технологии. Объектом же гуманитарных наук является сам человек во всей его сложности, а целью – созидание культурных ценностей, новых целей и смыслов человеческого существования.
В конце XX века складывается новый образ науки и новый рационализм, далекий от просветительской концепции*. В XX в. проявились новые способы бытия научного знания (альтернативная наука) и новые формы знания вообще. Не учитывать течение времени и неминуемую при этом переоценку ценностей невозможно. Образование в наше время должно сместить акцент со Знания, к тому же преимущественно научного, на Личность, на весь Мир Культуры и выйти на антропологическую парадигму как в теории, так и на практике. Образование должно стать не производствоцентричным, а культуроцентричным и нести новым поколениям идеи Нового Гуманизма и Нового Рационализма, что означает служить нуждам человека и общества, даже всего человечества (в условиях глобализации), но с учетом реалий, которые складываются у земной цивилизации к началу XXI века. Необходимо обуздание индивидуализма и эгоизма в пользу коллективности, соборности и экологической целесообразности. Такую задачу возможно решить лишь средствами глубоко продуманной, хорошо спланированной и организованной гуманитарной подготовки, средствами гуманитарного образования.
* См. Башляр Г. Новый рационализм. М., «Мысль», 1987; Фромм Э. Иметь или быть? М., «Прогресс», 1990; Хайдеггер М. Письмо о гуманизме. // Проблема человека в западной философии. М., «Прогресс», 1988.
По мысли выдающегося французского философа и этнографа Леви-Стросса, XXI век будет веком гуманитарных наук или его не будет. Такой вывод представителя европейской цивилизации свидетельствует о том, что происходит радикальная переоценка места и роли гуманитарного знания в системе культуры. Проблемы, ставшие перед европейской цивилизацией, требует от нее рефлексии. В связи с этим встают вопросы о специфике гуманитарного знания по сравнению с естественно-научным, его духовно-творческой функции в противоположность материальнотворческой, технологической функции позитивных наук, переосмысливается идеал научности, а значить и ценность «ненаучного» знания (Полани, Башляр, Тулмин, Фейерабед)*. Гуманитарные знания традиционно втискиваются в «Прокрустово ложе» научности, или его отрицают и отказывают ему в научности, а значит и в значимости, ценности, полезности. Но есть и принципиальное отличие между гуманитарным и естественно-научным знанием, которое затрудняет возможность использования количественных и даже рациональных методов в гуманитарном знании: целью исследования точных наук есть познание фактов, в частности путем измерения, с целью Понимания феномена (явления); целью же исследования гуманитарных наук есть познание (в том числе не исключается и измерение), с целью Постижения, Прочувствования ноумена (сущности).
* См. Полани М. Личностное знание. М., «Прогресс», 1985; Рейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., «Прогресс», 1986.
Позитивное знание обращено к Разуму, а гуманитарное – к Сердцу, чувствам. Позитивные знания можно знать, гуманитарные мало знать – их нужно чувствовать, чтобы отличить добро от зла, прекрасное от безобразного. Можно сказать, что позитивное знание в какой-то степени абстрактное, существует как бы «параллельно» с миром культуры, оно, так сказать, «было, есть и будет». Гуманитарное знание – это сам мир культуры. Оно необходимо главным образом для того, чтобы жить, а не только лишь знать, аккумулируя в себе ценности, идеалы, цели – способствует формированию определенного типа деятельности человека и в целом культуры.
Исследователь природы изучает природные явления, феномены как посторонний наблюдатель, из вне. Гуманитарий изучает явления культуры изнутри, он сам есть соучастник этих явлений, этого феномена и вследствие этого его объект исследования является ноуменом (по Бердяеву), а целью исследования является познание феномена. Для естествоиспытателя наоборот: объект исследования – феномен, а цель познания – постижение ноумена (сущности)*.
* См. обстоятельный анализ специфики и истории естественно-научного знания: Юлов В.Ф. Концепции современного естествознания. Учебное пособие. Киров, 1997.
Преподавание гуманитарных дисциплин должно вестись не только на научных основах, поскольку главной, родовой чертой науки есть ее объективность, т.е. нивелирование всего человеческого из сферы познания: вкусов, эмоций, пристрастий, склонностей и т.п. Гуманитарное же образование должно быть обращено именно к человеческой душе, которую, кстати, позитивная наука не признает. Цель гуманитарного образования – усвоение человеком ценностей культуры, а поэтому оно должно быть культуроцентричным, а не сциентистским. Усвоение человеком культурных ценностей означает не просто информационную осведомленность, а восприятие их как своих собственных, за которые можно и даже иногда нужно жертвовать собственной жизнью, что и означает формирование мировоззрения. Такой подход требует изменения форм гуманитарного образования. Воспитание патриотизма, нравственности, чувства красоты и добра требуют от субъекта сопереживания, сопричастности к тому, что «изучается». Можно выучить всю химию, физику, математику. Целью такого изучения есть усвоение знаний и формирование умений и навыков для практического их использования. Но нельзя «выучить» литературу, философию, искусство. Ибо «изучение» в области гуманитарного образования имеет своей главной целью не просто усвоение информации (где, кто, что, когда), а формирование культуры восприятия новой информации (научной, политической, эстетической, бытовой и т.п.) и выработку ценностей зрелой личности, что в целом должно помогать человеку ответить на вопрос – «Как Жить?» То есть, по форме гуманитарное образование должно быть в определенной мере игровым, но игрой в смысложизненном аспекте (см. Хейзинга Й. Homo Luolens в тени завтрашнего дня. М., «Прогресс», 1992).
Таким образом, основывая гуманитарное образование на научном фундаменте, мы остаемся, по крайней мере, на месте; это вчерашний день образования, его просветительская парадигма. Выбрасывая религию из гуманитарного образования, мы отрицаем само гуманитарное образование, поскольку исторически культура развивалась часто в религиозной оболочке; религия зачастую была частью культуры, ее системосозидающим фактором, хранительницей норм, идеалов, ценностей, определяла цели существования Человека и Культуры.
Уклон европейской культуры к позитивной науке привел к сциентизму и технократизму, а в жизни – к экологическому кризису и роботизации человека. Гуманитарное не отрицает научное. Они должны гармонично дополнять друг друга: рациональное и иррациональное, рациональное и эмоциональное, объективное и субъективное, однозначное и многозначное (плюралистичное, многовариантное, многофакторное и т.д.) Формула культуры:
Культура = Истина + Добро + Красота.
поэтому ни одна культура не должна отдавать предпочтение какой-то одной составляющей, как это сделала европейская культура (Истина через Разум, хотя к истине ведут также Добро и Красота).
Из выше изложенного следует, что порознь как гуманитарная так и естественно-техническая культура не обладают полнотой, ибо это разошедшиеся в последние столетия части единой культуры общества. Нельзя выдавать какую-то часть культуры за целостность, а также ошибочно ставить какую-то часть единого тела культуры выше или ниже другой. Гуманитарная и естественно-техническая культуры в отрыве друг от друга, при отсутствии взаимосвязи, не могут претендовать на гегемонию. Каждая из них обладает своими достоинствами и своими недостатками.
Ясно, что гуманитарная культура является лишь частью этой целокупности. Гуманитарная культура есть культивирование таких ценностей, которые ориентированы на развитие и саморазвитие субъекта, т.е. самого человека. Это способность к саморазвитию, самообретению, к самосовершенствованию человека путем формирования гражданских качеств, нравственных оценок, правовых норм, эстетических вкусов, интеллектуальных и познавательных способностей. В конечном счете, это формирование человека-творца, обладающего сложившимся мировоззрением и создающего материальные и духовные ценности, а значит способствующего социальному прогрессу.
Естественно-техническая культура имеет противоположный вектор. Если гуманитарная культура как бы обращена во внутрь, на развитие субъекта, на формирование человеческого в человеке, на совершенствование межчеловеческих отношении, на гуманизацию всей социальной среды, то естетвенно-техническая культура обращена во вне – на познание и преобразование объекта, т.е. природной Среды, на превращение объектов природы, а именно вещества и энергии в объекты человеческих потребностей. Естественно-техническая культура есть совокупность знании и умении, методов и приемов, теоретических принципов и эмпирических процедур, формирующих дискурсивный стиль мышления и способствующих получению истинной информации об объекте, т.е. о Природе в широком смысле этого слова. Признаками такой культуры являются владение математическим аппаратом, строгость построения знаний, точный расчет, наличие логически выведенных посылок, оперирование идеализированными объектами, ориентация на формализованные языки. Платой за эти необходимые в исследовании объекта качества являются рассудочность, пренебрежение нравственными, эстетическими, религиозными и вообще всякими духовными ценностями; агрессивное отношение к гуманитарным дисциплинам, как якобы неточным и неполноценным; стремление к покорению природы в ущерб человеческому существованию.
Главными средствами естественно-технической культуры являются науки о природе и техникознание. Наука – есть сфера человеческой деятельности, имеющая целью выработку теоретических знаний об объективной реальности, которая может быть опредмечена в новой технике и технологии. Техника – совокупность искусственных органов (инструментов, механизмов, автоматов и т.д.), позволяющих материализовать мускульные, транспортные контрольно-управляющие интеллектуальные функции человека путем познания и использования закономерностей природы и возможностей самого человека. Завышенные оценки роли науки в личной и общественной жизни порождают технократическое мировоззрение, то есть своеобразный культ техники, религию машины, согласно которой целью и смыслом человеческой истории является технический прогресс.
Если гуманитарная наука страдает дефицитом объективных оценок, а то и пренебрежением к символическому языку и современной машинной технологии, то естественно-научная и техническая культура низводит человека до объекта и пренебрегает душевной стихией и мировоззренческим миром человека, смыслом его бытия. Ясно, что нормальное функционирование культуры общества требует гармоничного сочетания в ней объективного и субъективного моментов, то есть единства гуманитарного и естественно-технического компонентов, тем более что этот разрыв и последующее противостояние были вызваны рожденной в XVII...XVIII в.в. техногенной цивилизацией, тупики которой стали очевидными к концу нынешнего столетия. Осознание их и явилось объективной причиной возросшего интереса к гуманизации технического прогресса, инженерной деятельности, инженерного образования, к глобальным проблемам современности*.
* См. Печчеи А. Человеческие качества. М., Политиздат, 1985; Сорокин П. Человек. Общество. Цивилизация. М., Политиздат, 1992; Эллюль Ж. Другая революция. // Новая технократическая волна на Западе. М., «Прогресс», 1986.
Преобладание традиционного, т.е. информационного подхода, при котором главным является передача студентам знаний, формирует пассивную аудиторию, чуждую встречного движения, творчества. Ситуация, при которой объект и субъект образования противостоят и четко отграничены функционально друг от друга, никогда не сможет породить педагогику сотрудничества.
Но дело не только в этом. Как учить – бесспорно важный вопрос, но для педагогики столь же жгучим является и другой: чему учить? В стратегическом смысле «как» должно быть подчинено «чему», ибо конечная цель, смысл деятельности предопределяет дидактику. В инженерном образовании это проявляется особенно четко. Прошли те времена, когда полученных в ходе профессиональной подготовки знаний хватало на весь период трудовой активности. В век НТР инженерные знания стареют невероятно быстро, а это означает, что значительная часть знаний, которые понадобятся специалисту через 5...6 лет не может быть преподана в вузе, ибо появление технологических систем в условиях быстрого научно-технического прогресса зачастую непредсказуемо. Перед лицом такой перспективы педагогика должна быть радикально иной. Ведь информационный подход в инженерном образовании не вырабатывает умения решать инженерные задачи комплексного характера на основе синтеза знаний из различных учебных дисциплин, поскольку такой синтез может иметь место не при узкоспециальной, а только при фундаментальной подготовке.
Поэтому процесс подготовки высококвалифицированного технического специалиста должен быть ориентирован на то, чтобы он был потенциально способен эффективно взаимодействовать с техникой будущих поколений. Подобно гибким технологиям на производстве в вузовской практике должны найти применение своего рода «гибкие системы образования». Целью таких систем является не формирование «завершенного специалиста», а развитие в нем способности к постоянному самостоятельному приобретению информации. Однако «гибкие системы образования» требуют и «гибкой педагогики» с такими ее гранями, как отсутствие культа императивных методов воспитания, ориентация на развитие личности, а не только на развитие запоминательных способностей, стимулирование творчества и особенно творческого мышления, установка на образование, в полном смысле этого слова, тогда как традиционно на первом месте стоит обучение.
Педагогическая теория не только отражает существующую педагогическую деятельность, но формирует средствами научного анализа принцип будущей педагогической практики. В идеале теория и практика должны функционировать в единой системе. Результатом теоретической рефлексии является педагогический принцип, последний должен быть воплощен первоначально в педагогический эксперимент, для того чтобы быть отвергнутым или превращаться в норму педагогической деятельности. Эта норма конкретизируется для педагога-практика уже в правилах и рекомендациях, которые становятся основой для методической системы.
Такова логика движения от педагогической теории к практике. Современный этап высшего образования характеризуется именно тем, что устаревшей практике соответствует устаревшая педагогическая теория. Они, выражаясь языком математики, конкруэтны друг другу. Это соответствие нарушается новациями со. стороны ищущих педагогов, но господствующую систему образования эти нововведения, так сказать эмпирический поиск, сломать не могут, ибо свое слово должна сказать теория, предлагающая новую модель всей системы образования, а не какой-то одной стороны. Это будет сменой парадигмы, (т.е. совокупности теоретических принципов, всей картины педагогической деятельности), как это имело место, например, в физике при переходе от лапласовской, т.е. жестко детерминированной, к вероятностной концепции бытия. Однако смене парадигмы должно предшествовать осознание кризисной ситуации как в педагогике, так и во всей существующей системе образования, в том числе, инженерной.
Как уже отмечалось, суть кризиса инженерного образования заключается в его дегуманизации, в отрыве от человеческих ценностей. Соответственно и выход из кризиса может быть только на путях утверждения гуманистической парадигмы в образовании. Гуманизация есть такая социально-культурная позиция, которая исходит из приоритета человека как высшей ценности, что предполагает перестройку всей культуры, а значит и системы образования в гомоцентрическом направлении. Для преобразования инженерного образования это особенно важно, поскольку инженерная деятельность направлена на реализацию технического прогресса в определенный вид технологий, а развитие человека остается как бы в стороне. Реальное инженерное образование порождает дефицит культуры, значит и эскалацию духовного кризиса, реальная педагогика высшей школы консервирует данное состояние.
Целью гуманистической реконструкции образования и соответственно педагогики высшей школы является, стало быть, стыковка инженерной подготовки с человеческими целями, с гуманистическими ценностями, а не только с задачами и целями научно-технического прогресса. В конечном счете, это должно привести к преодолению кризиса человека и системы образования. В настоящее же время данный кризис ярче всего выражается в технократическом менталитете общественного мнения, согласно которому смысл человеческой деятельности видится в наращивании научно-технического потенциала в ущерб самому человеку. Технократическая парадигма, как способ решения образовательных задач, не только себя исчерпала, но в определенно смысле она заводит образование в тупик. В начале это осознается культурологами, исследующими социум с позиций цивилизованного подхода, а затем формируются концептуальные модели новой системы образования и новой педагогики.
Гуманитаризация инженерного образования поэтому – есть гуманизм в действии с целью преодоления технократизма, разрушительное влияние которого на культуру стало очевидным.
Смысл гуманитарной парадигмы образования – в органическом соединении профессионального обучения и образования. Ведь образование есть развитие личности, а обучение есть средство достижения этой цели. Если же профессиональное обучение превращается в самоцель, то мы подучим подмену цели средством, что и воплощается в технократической и командно-административной системе образования. На практике рассогласование цели и средств приводит к тому, что в высшей технической школе специальные, технические дисциплины вопреки даже писаным законам превращаются в главные с приданием им режима наибольшего благоприятствования, а по отношению к социально-гуманитарным – проводится почти незамаскированная дискриминация. В результате диалектическое единство профессионального и общекультурного деформируется в сторону технократизма и стратегическая цель образования – развитие личности – подменяется ближайшей, хотя и прагматической целью – обучению профессии. Таковы реалии, но если учесть, что педагогика обязана не только фиксировать сущее, но и формировать образ должного образования, то неизбежна смена парадигм. Суть этой переориентации сводится к следующему: от человека как объекта образования (пассивного приемника информации) перейти к человеку-субъекту образования, способному к самообразованию.
В свете отмеченного нам кажется справедливой и точной в своих формулировках следующая мысль: новая парадигма образования предполагает переход от утилитарно-прагматических целей образования, как совокупности знаний, умений и навыков для успешного осуществления производственной деятельности, к гуманистической цели – к субъекту, к его личностному развитию. Такой инверсией утилитарно-прагматические цели превращаются в средства и определяется новая цель. Тем самым подвергается переформулировке цель образования. Реализация этой цели предполагает и другие механизмы – не просто усвоение социально-культурного опыта человечества (что тоже является весьма важным), но процесс самоформирования личности, ее самореализацию через продуцирование опыта (знаний), имеющая двуединую природу – индивидуально-личностный и социально-культурный опыт человечества.
Таким образом, гуманистическая парадигма образования предполагает смену созерцательной установки в обучении на творческую деятельность, а целью образования – становится именно развитие личности, а не только формирование профессиональной пригодности, т.е. получение знаний, умений и навыков. В этой переориентации неизбежна гуманизация и самой педагогики, которая длительное время рассматривала в качестве основной ценности образования – науку. Педагогика приняла сциентический характер и целиком пронизана позитивистским духом. Однако хотя наука и является важным способом освоения человеческого мира, но далеко не единственным. Духовные искания человека XX века привели к обретению нового типа рациональности, в которую, на ряду с наукой, входит искусство, мораль, философия и другие формы духовной культуры (см. Башляр Г. Новый рационализм. М., «Прогресс», 1987). Новая педагогика должна ориентироваться не только на науку, т.е. рациональный способ познания мира, а на всю культуру в целом, и в установке на синтез дидактики и культуры видится суть новой образовательной парадигмы.
Стало быть, новая модель образования, а значит и педагогики как теории и практики образовательной деятельности есть модель субъективно-гуманистическая, сочетающая в себе как интересы общественного производства, так и личности, ее духовные параметры. В этом пункте едины все исследователи, занимающиеся философией образования. Расхождение начинается по вопросу о путях инструментализации нового образования. Повторяем, концептуальная модель более или менее ясна, ибо в этой модели обозначены общие цели образования, соответствующие новым реалиям. Но как перейти от теоретического концепта к образовательной практике? Так, одни авторы предлагают усилить языковую подготовку инженеров (овладение инженерной графикой, умение строить графики, читать чертежи и т.д.), кардинально изменить характер производственной практики; ввести самоуправление как средство перехода к самообразованию, изменить содержание обучения таким. образом, чтобы становление научных теорий объяснялось из потребности развития общества и характера эпохи. Другие видят в качестве средств инструментализации новой образовательной парадигмы формирование у студентов потребности в непрерывном образовании и в развитии общей культуры, в обучении гуманитарной грамотности их, в совершенствовании системы общественных отношений в вузах, способствующих формированию духовного климата и правильной социальной позиции.
Авторы данного труда связывают надежды с превращением студента, как рецепиента учебной информации, в субъекта личностного развития на путях фундаментализации и индивидуализации учебного процесса, системной организации учебных предметов, установления единства профилирующей и гуманитарной подготовки, перехода от монологического к диалогическому типу общения и преодоления разрыва между обучением и воспитанием. Естественно, дискуссия о способах и средствах инструментализации гомоцентристкой парадигмы образования будут продолжаться и далее, но бесспорной становится необходимость ее осуществления.
Целесообразно вновь вернуться к определению объема данных понятий, ибо в литературе их отождествляют. В реальной же педагогической практике гуманизация образования, как правило, подменяется гуманитаризацией, что, в принципе, сводит на нет необходимость смены образовательной парадигмы. Между тем, гуманитаризация – средство гуманизации, используемое для того, чтобы дополнить естественно-техническую культуру гуманитарной. Стратегической же целью образования является ее гуманизация. Гуманитаризация образования есть поворот к гуманитарной проблематике, к гуманитарной культуре, и не только с помощью чтения обязательных или факультативных гуманитарных предметов, но и – как это мы стремимся доказать – за счет использования гуманитарного пласта в самих общенаучных и общетехнических дисциплинах. Это необходимо для того, чтобы между естественно-технической и социально-гуманитарной частями инженерного образования сохранялось соответствие.
Гуманизация образования – это поворот к человеку (студенту и преподавателю) с целью развития личности в целом, а не только ее знаний, навыков, умений. Это не дополнение к существующей системе образования, а ее радикальное преобразование. Технократическое мировоззрение можно ликвидировать, дополняя профилирующее обучение приобщением к гуманитарной культуре, ибо это мировоззрение основывается на разрыве между естественно-технической и гуманитарной культурой. Для преодоления же дегуманизации в образовательной системе этого мало, ибо гуманизация образования является альтернативной не только технократизму, но и бездуховности вообще, а безнравственность не может быть преодолена только дополнительным средством, в частности гуманитаризацией. Необходимо преодоление всего, что порождает бездуховность, а порождает ее не только технократизм.
Объем понятий логически предопределяет основные направления деятельности. Если помнить, что гуманитаризация – есть прежде всего преодоление разрыва между естественно-технической и гуманитарной культурой, то основными ее направлениями будут: системность в организации учебного процесса, чтение спецкурсов по истории и теории культуры; превращение обществоведческих дисциплин в подлинно гуманитарные; введение в статус «программных» новых предметов, занимающих промежуточное положение между инженерными и человековедческими (эргономика, техническая эстетика, инженерная психология, инженерная этика и другие); мировоззренческая ориентированность общенаучных дисциплин; повышенное внимание к истории науки, техники и инженерной деятельности; фундаментализация и экологизация образования.
Основными направлениями гуманизации являются: создание творчески ориентированной (креативной) педагогики; преодоление сциентистской модели студента как рецепиента информации; уничтожение формализма в образовании; ориентация в образовании на весь мир культуры, а не только на науку; изменение цели образования, о чем уже шла речь. Гуманистическая трансформация образования неизбежно должна вызвать к жизни новью способы и средства в организации и методике образовательного процесса. Проблемное обучение, автодидактизм, индивидуализация, более тесная связь с практикой, отказ от унификации учебного процесса и ориентации на среднего студента; введение новых критериев образованности (помимо оценки), внедрение в учебный процесс информационной технологии и т.д. – все это в своем совокупном действии должно помочь преодолеть существующие пороки инженерного образования и трансформировать студента из объекта в субъект образовательной деятельности.
Главное, не утерять принцип системности, ибо можно радикально менять и ломать какой-то сегмент системы, но качественные изменения при этом не наступят. Ибо если целью является ценностная переориентация в образовании с предметно-содержательных проблем на человеко-предметные, то следствием этого должно стать новое качество, когда в центре становится личность, индивидуальность студента и преподавателя, их неповторимость и самосовершенствование, а не предмет как таковой (физика, химия, электротехника и т.д.), сколько бы важным он ни был.
Человеческая личность тотальна и не сводится только к знанию, к эрудиции. Однако существующая система образования ориентировала и ориентирует, в основном, на получение знаний, на формирование специалиста, но не развитие личности. В этом случае образование действительно сводится к обучению без обратной связи. С учетом гуманистической альтернативы настоятельно необходима серьезная трансформация учебных программ и учебников. Среди авторов учебников и учебных пособий должен быть не только профессионал, но и философ-методолог, эколог, специалист по информатике и т.д. Таким образом, нами рассмотрены основные аспекты гуманитаризации инженерного образования в процессе изучения общенаучных и общетехнических дисциплин. Информатизация общественной жизни, возникновение глобальных проблем и в особенности экологической, дальнейшее расширение технической сферы общества резко обнаружили минусы традиционных подходов в постановке инженерного образования. Авторы через всю работу стремились доказать две кардинальные идеи:
Наша собственная, то есть системная концепция реконструкции образования состоит из следующих моментов*:
* Подробнее об этом: Шубин В.И., Пашков Ф.Е. Гуманитарная реконструкция высшего технического образования. Днепропетровск, «Днипро», 1995; Пашков Ф.Е., Шубин В.И. Воспитание историей науки и техники. Днепропетровск, «Днипро», 1995; Пашков Ф.Е., Шубин В.И. Гармонизация и гуманитаризация высшего образования: методологические и педагогические аспекты. Днепропетровск, «Днипро», 1996.
Преподавание гуманитарных предметов совершенно необходимо, ибо изучение философии, социологии, культурологии, религиоведения и других наук формирует личность.
Главными направлениями должна стать гуманитаризация самих общенаучных и общественных дисциплин, ибо по существующей традиции студенты, а зачастую и преподаватели инженерных дисциплин смотрят на гуманитарные предметы как на досадную помеху, отнимающую у них время для изучения науки и техники.
Поскольку формирование культурного пространства инженера, прежде всего, через изучение общенаучных и общетехнических дисциплин не обрело всеобщего признания, так как считается, что это дело только общественных и гуманитарных кафедр, то необходима разработка и внедрение в практику новой педагогики, ориентирующей всех преподавателей общенаучных и общетехнических кафедр на выявление мировоззренческого и культурного потенциала своих предметов и на отказ от узкотехницистиского мышления и технокраизма.
Для преподавателей общенаучных и общетехнических дисциплин свой учебный предмет должен стать средством собственного саморазвития и формирования у студентов не только профессиональных качеств, но и творческого мышления, культуры личности.
Средствами выявления культурно-гуманистического потенциала общенаучных и общетехнических дисциплин должен стать анализ мировоззренческих и методологических проблем этих предметов, историко-научный и историко-технический (особенно биографический материал, компетентное разъяснение категориального аппарата и логики фундаментальных и общетехнических наук.
Культура
дальнейшая эволюция была связана с перенесением представлений о возделывании чего-либо с естественных процессов на человеческое развитие, при этом агрикультурный, сельскохозяйственный его смысл долгое время сохранялся.
Так, еще в начале XVII века Френсис Бэкон говорил о «культуре и удобрении умов». Позднее метафора становится все более привычной, пока такие понятия, как культура ума, не потеряли переносный смысл и стали употребляться непосредственно. Уже в Средние века распространяется комплекс значений этого слова, согласно которым оно ассоциировалось прежде всего с городским укладом жизни, а позднее, в эпоху Возрождения, «культурность» начинают рассматривать как образованность, соответствие гуманистическим идеалам эпохи. Слово «культура», относящееся к конкретным процессам, стало все чаще использоваться при характеристике процессов развития и совершенствования вообще, что явилось универсализацией термина.
С этого момента, как предполагает известный американский языковед Р. Уильямс, и началась сложная и многообразная история современного понятия «культура».
В научный оборот термин был введен в эпоху Просвещения, когда он приобретает самостоятельное научное значение.
Многие мыслители новой эпохи задаются вопросом о сущности этой созданной в противовес «натуре» среды человеческого существования, «второй природы», подчас вкладывая соответствующий смысл в термин «культура». В данном понятии была зафиксирована, во-первых, область действительности, детерминированная не природной необходимостью, не божественным предопределением, а деятельностью человека как самостоятельного и свободного существа, где человек предстает не как творимое, а как творящее существо. И, во-вторых, «культура» стала обозначать меру совершенства общественного человека, уровень его социализации, степень воспитанности, просвещенности, образованности.
Тогда же, в начале XVIII в. сформировалось устойчивое значение самостоятельного термина «цивилизация». Это слово также имеет латинские корни и происходит от civis – гражданин и civilis – принадлежащий, относящийся к гражданину. В результате довольно долгой эволюции оно стало выражать смысл исторического процесса и его достижений.
Поначалу оба эти понятия – «культура» и «цивилизация» развивались параллельно. Но в конце XVIII века немецким мыслителем Гердером было сделано нововведение, едва ли не решающее в истории изучения культуры: предметом осмысления стала не культура, а культуры, т.е. допускалась их множественность. Здесь же, в Германии, несколько позже возникает традиция противопоставления терминов «культура» и «цивилизация».
Однако если вернуться к рассмотрению многочисленных концепций культуры, возникших на просвещенном грунте европейской философии Нового времени, то можно отметить, что их объединяет взгляд на культуру, как на феномен, прежде всего духовной жизни общества. Процесс культурно-исторического развития связывается с распространением знаний, совершенствованием образования. Выдающиеся мыслители этой эпохи Ф.М. Вольтер, А. Тюрго, М. Кондорсе считали, что «культурность», цивилизованность нации или страны определяется совокупностью достижений в области науки и искусства, а французский ученый Ж. Ламетри и итальянский мыслитель Д. Вико отводили культуре решающую роль в общественном развитии.
Ко времени утверждения господства просветительских идей в классическом сознании понятие «культура» уже неотделимо не только от понятия человека как разумного существа, но и от понятия развития. Эта традиция понимания природы и культуры, их дуализма и борьбы, их взаимосвязи и отчуждения в основном сохранялась и развивалась в христианском мире с учетом того, что идея культуры обретала черты историзма, а представления о всесильности разума не находили отражения в реальностях повседневной жизни.
Красноречивым примером противоречивости просветительского культа разума, который, наряду с другими ценностями культуры, рассматривался в контексте «природного» идеала человека, может служить философское наследие выдающегося мыслителя эпохи Просвещения Ж.Ж. Руссо. Для него характерно выявление острых противоречий между действительной природой человека и теми условиями, в которые он попадает в новой «культурной» среде, противопоставление испорченности и моральной развращенности «культурных» европейских наций простоте и чистоте нравов народов, находящихся в патриархальной стадии развития.
М. Вебер предлагал изучать социологию с позиций развития культуры общества. Один из самых фундаментальных исследователей по глубине анализа проблемы, по праву считающийся основоположником этого философского направления, Иммануил Кант связывал основу культуры не столько с силой разума, сколько со сферой морали. Он выступает против толкования разумности как простого соответствия поведения человека природной необходимости. Действительное назначение разума заключается в его влиянии на волю, в способности подчинить ее нравственному закону. Вопрос о специфической природе человека получает новое решение. Основой его является резкое разграничение мира природы и мира свободы. Разумность человека состоит в его способности действовать независимо от природы, т.е. в его свободе. Согласно Канту, сущность культуры и заключается в том, что человек обретает свободу в постановке любых целей, т.е. может действовать независимо от природы. Но в то же время вслед за Ж.Ж. Руссо Кант критикует цивилизацию, хотя эта критика лишена у него односторонне негативного отношения к ней. Цивилизация, безжалостная по отношению к отдельному человеку, одновременно представляет прогресс по отношению ко всему человеческому роду (Кант И. Критика способности суждения. М., «Искусство», 1994, с. 303).
Попытку снять противоречия между просветительской и романтической трактовкой культуры предпринял великий немецкий философ Г. Гегель. По его мысли, сущность культуры определяется не близостью человека к природе, не субъективными фантазиями гениев, а приближением индивида к мировому целому. Сам термин «культура» означает у Гегеля «образование» (Bildung) индивида, его возвышение до «знания», даваемого «научной философией». Смысл такого «образования» индивида, или его культуры, состоит в том, чтобы посредством философии пройти все ступени шествия мирового духа (Гегель Г. Философия права. М., «Мысль», 1990, с. 83, 232).
Если вернуться к лингвистическому аспекту проблемы, то можно отметить, что в русском языке само слово «культура» впервые зарегистрировано в Карманном словаре иностранных слов, изданном в 1845 году Н. Кирилловым. Но особого распространения оно еще не имело и не встречается даже в трудах Добролюбова, Писарева, Чернышевского. Но уже с 80-х годов XIX века оно получает широкое распространение, причем в том же богатстве значений, что и в других европейских языках. Согласно В. Далю, культура – это обработка и уход, возделывание, возделка; образование, умственное и нравственное. Современный же Философский энциклопедический словарь дает толкование «культуры» прежде всего как специфического способа организации и развития человеческой жизнедеятельности, представленного в продуктах материального и духовного труда, в системе социальных норм и учреждений, в духовных ценностях, в совокупности отношений людей к природе, между собой и к самим себе.
В наши дни интерес к феномену культуры определяется многими обстоятельствами. Современная цивилизация стремительно преображает окружающую среду, социальные институты, бытовой уклад. В связи с этим культура оценивается как средство творческой самореализации каждого члена общества и арсенал общественных нововведений. Отсюда стремление выявить потенциал культуры, ее внутренние резервы, возможности активизации во имя развития как личности, так и общества. Однако дихотомия «личность – культура» в современной духовно-практической ситуации не является однозначной, и в этом сложность проблемы. Самочувствие реального индивида нередко приходит в противоречие с потоком культурного творчества и результатами цивилизации. Возникает желание найти причины тех непредвиденных культурных акций, которые опредметились в современной жизни.
Американский философ польского происхождения Х. Сколимовски, например, в своей работе «Танцующий Шива в экологический век» (Нью-Йорк, 1991) главной угрозой культуры считает господство технологического сознания. Первым шагом в этом направлении были дискредитация религиозного сознания и появление ренессансного гуманизма, утверждавшего самоценность человеческого индивида. Следующим шагом стала квантификация космоса, которая усилиями новоевропейской науки (Декарт, Бекон, Галилей и др.) привела к механистической картине мира и растущему преклонению перед физической силой, мощью человека. Десакрализированное технологическое сознание породило эсхатологию техники и потребления в ущерб Мудрости. Автор предупреждает, и небезосновательно, что полностью компьютеризированная среда будет формой электронной тюрьмы, а ведь все началось вроде бы с немногого – с ментальной революции в эпоху Возрождения, когда теоцентризм исподволь стал уступать место антропоцентризму. Так, с точки зрения психоанализа (З. Фрейд, К. Юнг и др.) культура служит оковами для спонтанных, инстинктивных побуждений человека. Она постоянно подавляет устойчивые влечения, что неизбежно ведет к неврозам, а потом и к физическим недугам. Данное течение обрело популярность, вызвало к жизни психотерапевтическую практику, а, стало быть, получило распространение и в массовом сознании.
Под культурой, во-первых, понималась способность особого рефлексивного, по кантовскому выражению – «критического» представления, дающего принципы рационального упорядочивания действительности. Предельным выражением этой способности оказывалась разумная организация жизни, как индивидуального субъекта, так и общественного устройства.
Во-вторых, культура трактовалась как способность совершенного представления, которое реализуется в человеческом опыте, ориентированном на идеалы и образцы. Культура в этом смысле играет роль регулятора чувственной, непосредственной сферы общественной жизни, устремленной к царству «человеческих целей» (Кант), то есть к предельно реализованной идее свободы.
В-третьих, под культурой подразумевалась способность «духовного продуцирования». В этом значении культура предстает как процесс накопления, прежде всего, нравственного опыта человечества, как синоним духовной истории. Идея культуры здесь высвечивается с позиции воли, ибо на первый план выдвигается творчество как необходимое условие существования субъекта, как индивидуального, так и трансцендентального.
(И. Кант)Постулат субстанциональности духовного бытия выливается в допущение родового (трансцендентального) разума и рассматривается сквозь призму возможностей культуры, которая, в свою очередь, предстает либо в форме идеи (образование – наука), либо в форме идеала (творчество – искусство), либо в форме цели (воспитание – история). Но в любой форме эмпирическое представление о культуре как природном воплощении совершенства приводит к представлению о цели культуры как обретении духовной свободы. Ибо духовное бытие не есть гармония многого, но знание и самосознание, не созерцание, но воплощение. Поэтому идея Культуры в немецкой философской классике неизбежно трансформируется в идею Истории, в культурно-историческую концепцию человека и общества. При этом преодолевается руссоистское противопоставление природы и культуры, что весьма важно для утверждения в личном сознании экологического принципа, без которого немыслима современная культура.
В этой концепции культура предстает как сфера духовного преобразования индивида и одновременно как высший закон одухотворения социального мира; история же отождествляется с культурой и определяется через принцип человеческого самотворчества. А это и означает понимание личности как субъекта культуры в контексте проблематики культурной динамики социума.
Традиционное понимание культуры, как совокупности духовных ценностей, сейчас активно переосмысливается. Расширение понятия культуры идет по линии ее онтологизации, что проявляется в целом ряде новых мотивов. Во-первых, в культуру вносится качество человеческого бытия, то есть имеет место антропологизация культуры. Возникло осознание того, что культура есть прежде всего мера человеческого в человеке, степень развития в индивиде сугубо человеческих качеств. Такой подход требует преодоления веберовской парадигмы экономического рационализма в понимании социума и человека.
Во-вторых, онтологизация культуры выражается в ее экологизации. Понятно, что культура должна быть соединена с человеческими ценностями, однако для их нормального функционирования нужна соответствующая среда. Создание культурной среды, в которой расцветает культурное творчество, и есть экология культуры. Без наличия этой «ниши» культура глохнет и пышным цветом расцветает антикультура. Что губит культурно-экологическую нишу или, иначе, среду обитания человека культурного? Многое, но в наше время прежде всего излишняя коммерциализация культуры, выход культуры на товарный рынок. Этим самым снимаются запреты на любые проблемы, и наступает вседозволенность. Нужны внеэкономические типы рациональности, нужны запреты, ибо без них культуры нет. Культура без императивов есть хаос, она не функциональна как среда человеческих качеств. Культура должна быть открытой системой лишь для таких ценностей, которые способствуют самосохранению и развитию общества. Там, где все дозволено и все оправдано не будет ни вины, ни совести, ни долга, ни ответственности и вместо экологии духа утвердится бытие поколений, пораженных духовной радиацией.
В-третьих, онтологизация культуры предполагает ее этнизацию, соединение культуры с народом, с бытием этноса. Вне этой связи, без проникновения в быт народа, культура гаснет, утрачивает свою укорененность. Именно беспочвенничество прокладывает пути к космополитизму. Коммерциализация культуры, подогреваемая снятием всякой нравственной цензуры и погоней за наживой, угрожает проникновению антикультуры в быт народа, что неизбежно ведет к утрате его самоидентификации.
В среднем и высшем образовании имеют место две отрицательные тенденции: увеличение объема информации, что ведет к удлинению срока обучения, и многопредметность, что ведет к разрыву межпредметных связей и дублированию материала. Последнее не способствует образованию в сознании учащихся и студентов интегральной картины мира и провоцирует на узко-техническое мышление. К тому же учебный процесс до сих пор был, с одной стороны, политизирован, а с другой – перегружен специализированными предметами. В более широком плане, если брать историю педагогики, имеет место проявление двух тенденций в образовании – личностной и когнитивной.
Уже с ХV в. в европейских университетах начинается движение за внедрение в учебный процесс дисциплин, ориентирующихся на человеческие ценности. Однако бурное развитие естествознания, а затем и техники в Новое время подавило тенденцию на гуманитаризацию образования и привело к утверждению когнитивной, т.е. сциентистской линии в образовательной практике. Потребовалась ориентация на науку, т.е. целенаправленное использование научных знаний и методов, которые опредмечивались в новой технике и технологии. Но платой за данную ориентацию стало возникновение сциентистского стиля мышления в ущерб духовно-нравственной стороне образования, а точнее сказать – единая культура раскололась на гуманитарную и техническую, утратив былую тотальность. Личность сформировать может только личность, что настоятельно требует радикального улучшения системы непрерывного образования и особенно системы подготовки и переподготовки преподавательского корпуса школ и особенно технических университетов, на что обращается внимание и в Национальной программе образования. Альтернативы гуманитаризации высшего технического образования нет, ибо высшая школа, независимо от профиля вуза, обязана выпускать не просто специалистов для народного хозяйства, а личность для жизни в цивилизованном обществе.
В конце текущего века наступило осознание пределов роста индустриальной цивилизации. Ярче всего это видно в факте появления глобальных проблем. Начиная с деятельности «Римского клуба» и личной подвижной жизни А. Печчеи, представители современной глобалистики (Месерович, Пестель, Тоффлер и пр.) обосновали варианты возможного развития человечества на ближайшее время, каждый из которых ведет к гибели человечества, если не будут найдены альтернативы современной техногенной цивилизации.
Поиски данных, воистину спасительных альтернатив побудили философов, этнографов, культурологов, историков обратить более пристальное внимание на те цивилизации, которые развиваются в противовес техногенной и угнетены ею. Речь идет о ценностях родовой организации общественной жизни с мифологическим мировоззрением, которое выполняло охранную функцию по отношению к природе и было пронизано космическим мироощущением. Стали неожиданно актуальными учения древнекитайских даосов с принципом недеяния в противовес европейскому активизму, индуистско-буддийское учение об ахимсе (ненанисение вреда живому), христианская концепция человека как духовного существа, философия русского космизма (Федоров, Вернадский) с его представлением о человеке как космическом событии. Поэтому искания в лице таких современных мыслителей как Тойнби, Левй-Стросс, Мирч Элиде, Лосев, Фейерабенд, Башляр, Хейзинг и других, пытающихся осмыслить весь опыт духовного развития человечества, а не только трех последних столетий европейской цивилизации, подает надежды на положительные ответы на вопрос: «Чем и как заменить современную техногенную цивилизацию с ее агрессивной позицией по отношению к природе?» Но это означает и замену естественнонаучного и технического образования в его нынешней форме на другую, учитывающую человеческий и экологический императивы.
глобальных проблем современности, как отчуждение научного и технического прогресса от культурных ценностей; дегуманизация инженерной деятельности и инженерного образования; конфликт между техносферой общества и природной средой; явное отставание духовно-нравственного развития человека от набирающего темп технологического могущества человечества.
Все эти явления – грозные симптомы болезни техногенной цивилизации, преодоление которых и выход к новым ценностям стало объектом пристального осмысления философами, историками, культурологами и вообще мыслителями современности.
Источники информации:
I. Философия культуры
II. Философия техники
III. История науки и техники
Интеллигенция как субъект духовной жизни общества
Творчество как форма существования духовной жизни
Проблемы функционирования духовной жизни в техногенных обществах: новое видение технического прогресса
Интеллект - ресурс производства духовной жизни
Средства производства духовной жизни: творчество ….
Резервы, ресурсы, потенциал духовной жизни в обществе (См. монографию, 3.2.)
Негодаев. (С. 519) Ны не идет про цесс ста нов ле ния куль ту ры но во го ти па, при зван ной из ме нить струк ту ру и ха рак тер че ло ве че ских по треб но стей, сам тип лич но сти, це ле вые ус та нов ки ко то ро го бу дут на прав ле ны не толь ко на удов ле тво ре ние сию ми нут ных по треб но стей, но и на учет пер спек тив, ви де ние бу ду ще го взаи мо от но ше ния че ло ве ка с при ро дой, обес пе че ния ко эво лю ции - со вме ст но го раз ви тия при ро ды и об ще ст ва. Спе циа лист се го дняш не го и осо бен но зав траш не го дня ( а та ки ми бу дут се го дняш ние сту ден ты) дол жен быть не толь ко све дущ в об лас ти сво ей про фес сии, но обя за тель но ви деть и учи ты вать связь сво ей про фес сио наль ной дея тель но сти с раз ви ти ем не толь ко оп ре де лен ных со ци аль ных фак то ров, но и с воз дей ст ви ем этой дея тель но сти на при ро ду. Дру ги ми сло ва ми, лю бо му со вре мен но му спе циа ли сту не об хо ди мо эко ло ги че ское соз на ние, вы ра бо тать ко то рое при зва на осо бая об ласть на уч но го зна ния, име нуе мая эко ло ги ей.
К. Маннгейм (С. 33). Я считаю крупным достоинством марксистского подхо да, по сравнению с чисто идеалистическим, осознание того факта, что вся культурная жизнь и сфера оценок зависят от некоторых социальных условий, среди которых основная роль принадлежит характеру экономического строя и соответству ющей классовой структуры. Такая постановка вопроса откры ла новое поле исследования, которое мы называем социоло гией культуры. С другой стороны, исключительное значение, придаваемое экономическому базису общества, с самого начала ограничило кругозор этой новой науки. С моей точки зрения, куль турная жизнь зависит от множества других социальных факторов и условий, и вокабулярий социологии, рассматривающей
[427]
С моей точки зрения, здоровая экономичес кая система - обязательное условие выхода из кризиса, одна ко этого вовсе не достаточно, поскольку есть множество дру гих социальных условий, влияющих на процесс создания и распространения ценностей, причем каждое из них надо рас сматривать отдельно.
Возможно к семинару о ценностях.
1. Генезис формирования человеческих ценностей (группы, этапы формирования).
2. Противоречия ценностей образования.
К. Мангейм С. 33 Оба социологических подхода, как мой, так и марксис тский, едины в том, что бесполезно рассматривать ценности абстрактно; их толкование должно быть увязано с соци альным процессом. Ценности4 находят свое выражение прежде всего в том выборе, который делают индивиды: отда вая предпочтение одному перед другим, я произвожу оценку. Однако ценности предстаю" не только в субъективном реше нии как выбор, осуществляемый индивидами; они выступают также и в виде объективных норм, т. е. советов; делай то, а не другое. В этом случае они устанавливаются обществом и слу жат для регуляции человеческого поведения. Основная функ ция этих объективных норм состоит в том, чтобы заставить членов общества действовать и вести себя таким образом, чтобы вписываться в модели существущего порядка. Благо даря своему двойственному происхождению оценки лишь час тично являются выражением субъективных устремлений, час тично же они суть воплощение объективных социальных фун кций. Таким образом, происходит постоянное уравновешива ние того, что индивиды хотели бы сделать, если бы их выбор определялся только их личным желанием, и тем, что их зас тавляет делать общество.
Пока структура общества проста и статична, установ ленные оценки действуют довольно долго; однако если обще ство находится в процессе изменения, сразу же меняются и оценки. Изменение структуры общества обязательно влечет за собой переоценку и новое определение текущей ситуации. Новый социальный порядок не может существовать без такой переоценки, ибо только благодаря ей индивиды могут действо вать по-новому и отвечать на новые вызовы. Таким образом, процесс оценки - это не просто сверхфеноменологическая супер структура, дополняющая экономическую систему, но и аспект социального изменения во всех тех сферах деятельности, где
[428]
желательно изменение поведения индивидов. И если в своих наиболее важных функциях оценки действуют в качестве со циального контроля наподобие дорожных огней, то совершен но очевидно, что мы не можем внести порядок и гармонию в хаос этого контроля, пока не узнаем немного больше о тех социальных процессах, которые приводят в действие эту сис тему контроля, а также о тех социальных условиях, которые могут нарушить действие этой системы.
Определенно существует взаимосвязанная система социальной и психологической деятельности, в рамках которой осуществляется ценностная ориентация; ее наиважнейшими компонентами являются создание оценок, их распростране ние, согласование, стандартизация и усвоение. Имеются так же определенные социальные условия, способствующие или препятствующие плавному ходу этого процесса.
Теперь я совершенно определенно заявляю: произош ло полное смещение социальных факторов, от которых зависит плавный ход указанного процесса. Однако мы были настолько слепы, что не смогли должным образом распознать эти фак торы и тем более поставить все на свои места. Я попытаюсь поэтому перечислить некоторые из изменившихся социальных условий, нарушивших традиционное функционирование ос новных факторов этого процесса.
кризис культуры лишь с помощью категории «класса», слиш ком уж сильно ограничен, равно как и точка зрения, согласно которой кризис оценок объясняется лишь экономическими и классовыми факторами.
III. Некоторые социологические факторы, нарушающие процедуру оценки в современном обществе
1. Первый набор факторов, вносящих беспорядок в сферу оценок, вытекает из быстрого и бесконтрольного рас ширения общества. Мы переходим от стадии, основу которой составляли так называемые первичные группы, такие, как се мья и соседская община, к другой, где преобладают большие по размеру контактные группы. Как указывает Ч. Х. Кули5, про исходит соответствующий переход от первичных связей и ка честв к вторичным групповым идеалам. Свойства, характер ные для первичных групп, такие, как любовь, братство, взаи мопомощь, глубоко эмоциональны и личностны и без соответ ствующей корректировки они совершенно неприменимы к ус ловиям больших контактных групп. Можно любить своего со седа, которого знаешь лично, но нельзя требовать от людей любви к тем, кого они даже не знают. С точки зрения Кули, парадокс христианства состоял в том, что оно пыталось при менить добродетели общества, основанного на соседских от ношениях, ко всему миру в целом. Люди должны были любить не только своих собратьев по племени (требование, вовсе не свойственное христианству), но и все человечество. Разрешение
[429]
этого парадокса состоит в том, что заповедь «Люби своего ближнего» не должна восприниматься буквально, а приспо сабливаться к условиям большого общества. Это означает создание институтов, воплощающих абстрактный принцип, соответствующий первичным добродетелям, - симпатии и братству. Равные политические права граждан в демократи ческом государстве представляют собой абстрактные эквивален ты конкретных первичных добродетелей симпатии и братства.
Противоречия ценностей образования. В данном случае именно метод перевода ценностей из одной системы в другую заставляет систему ценностей функцио нировать еще раз. Однако лишь социальные работники могли бы сказать нам, как часто люди терпят в жизни неудачу, потому что их никогда не учили тому, как приспособить добродетели, усвоенные ими в семье, к условиям большого общества. Об разование, необходимое для семейной жизни и жизни в окру жении ближайших соседей, отличается от образования, необ ходимого для того, чтобы быть гражданином страны или мира. Наша образовательная традиция и система ценностей все еще приспособлены к потребностям узкого ограниченного ми ра, так что нечего удивляться тому, что люди терпят неудачу, когда им приходится действовать в более широком плане.
. Переход от доиндустриального мира, в котором преоб ладали ремесло и сельское хозяйство, к миру крупного индустри ального производства отражается не только в изменении смысла оценок, сгруппированных вокруг понятия собственнос ти, но и в изменении набора эстетических ценностей, а также ценностей, регулирующих наши обычаи, связанные с трудом и досугом. Так, нетрудно показать, как в нашей оценке искусст ва происходит настоящая борьба между точкой зрения, осно вывающейся на настоящем мастерстве, и ценностями, соот ветствующими машинному производству.
Антагонизм ценностей еще более заметен в оценках, связанных с процессом труда. Стимулы к труду и награда за труд в доиндустриальную эпоху отличаются от существующих в наше время. Престиж различных видов деятельности в об ществе, в котором преобладает ручной труд, отличается от форм престижа, существующих в иерархии фабричной орга низации. Возникают новые формы личной и коллективной от ветственности, однако очень часто отсутствие возможности взять на себя ответственность подавляет тех, кто еще отстаи вает самоуважение через признание своего мастерства, вкла дываемого им в работу. Было справедливо отмечено, что на ше общество еще не сравнялось с машиной. Мы успешно разработали новый тип эффективности «по Тейлору», пре вращающий человека в часть механического процесса и при спосабливающий его привычки к интересам машины. Однако нам пока не удалось создать такие человеческие условия и социальные отношения на предприятии, которые удовлетво рили бы ценностным ожиданиям современного человека и способствовали формированию его личности.
То же самое относится и к нашему механизированному досугу. Радио, патефон и кинематограф способствуют созда нию и распространению новых моделей досуга. Они демокра тичны по своей природе и вносят новые стимулы в жизнь про стых людей, однако эти новые формы пока не могут создать истинных ценностей, которые могли бы одухотворить и очело вечить время, проводимое людьми вне мастерской, фабрики или конторы.
Итак, машинный век оказался не способным создать новые адекватные ценности, которые могли бы сформировать процесс труда и досуга и примирить между собой два различ ных набора противоположных идеалов, которые из-за своего антагонизма способствуют дезинтеграции человеческой лич ности. Те же результаты характерны для большинства видов деятельности современного человека, поскольку то, что он дела ет в одной сфере своей жизни, не связано с другими ее сферами.
4. Смятение в области оценок происходит не только из-за перехода от условий прошлого к условиям настоящего,
[431]
но и из-за увеличения числа контактов между группами. Бла годаря расширению средств связи и росту социальной мо бильности, как, например, миграции или передвижения вверх и вниз по общественной лестнице, происходит перемешива ние и изменение самых различных ценностей. Раньше можно было говорить о различных конкретных пространствах рас пространения ценностей: обычаи, привычки и оценки одного графства отличались от обычаев и оценок другого; шкала оценок аристократов - от шкалы бюргеров. Если же группы устанавливали контакт между собой или даже сливались, то процесс взаимной ассимиляции ценностей всегда происходил на протяжении какого-то времени, происходило своего рода объединение ценностей, так что не оставалось ни неприми римых, ни антагонистических различий. Сегодня наша систе ма ценностей включает самые разнородные влияния, причем нет ни техники посредничества между антагонистическими ценностями, ни времени на реальное их усвоение. Из этого следует, что в прошлом происходили медленные и неосоз нанные процессы, выполнявшие наиважнейшую функцию по средничества между различными ценностями, их усвоения и стандартизации. Ныне эти процессы смещены, либо не име ется ни времени, ни возможности для должного их осуществ ления. Это уже само по себе снижает значение ценностей. Для того чтобы динамическое общество вообще функциониро вало, оно должно иметь возможность давать различные ответы на изменяющуюся среду; если же количество принятых моделей становится слишком большим, то результатом являются нервное раздражение, неуверенность и страх. Индивиду становится все труднее жить в аморфном обществе, в котором он даже в простейших ситуациях вынужден выбирать между различными моделями действия и оценок, хотя его никогда не учили выби рать и действовать самостоятельно.
Для нейтрализации негативных последствий чрезмер ного разнообразия необходимо найти метод постепенной стандартизации основных ценностей, чтобы восстановить равновесие установок и мнений. Поскольку в нашем массовом обществе такого метода не существует, постольку надо опа саться, что такая неопределенность в конце концов вынудит нас взывать к диктату ценностей.
5. Еще один источник смещений и тревог в нашей системе ценностей объясняется возникновением совершенно новых форм власти и санкций и новых методов их обоснования. Когда обще ство было более однородным, то религиозная и политическая власть во многом совпадали друг с другом, в остальном же между ними существовал конфликт в определении сфер их компетенции. Теперь мы имеем дело с множеством религиозных вероисповеданий и расхождением во мнениях между раз-
[432]
личными политическими философиями, которым удается, поскольку они действуют одновременно, лишь взаимно нейт рализовать свое влияние на сознание людей.
Кроме этого мы имеем дело с различными методами обоснования власти. Когда-то существовало только два ме тода оправдания законодательной силы социальных установ лений: они либо являлись частью традиции («как это делали наши предки»), либо выражали волю Бога. В наше время воз ник новый метод оправдания ценностей, источником которого является вечный рациональный закон, якобы присущий всему человечеству. Когда вера в просветительский статус универ сального Ratio как законодательной силы стала ослабевать, распахнулись двери для обоснования самых разных ценнос тей. Утилитарное оправдание ценностей со ссылкой на их по лезность или вера в неоспоримое влияние лидера стали на столько же благовидными, как и вера в право сильного. И не суть важно, находит ли последняя свое выражение в теории вечной борьбы между расами, классами или элитами. Во всех этих случаях не видно конца затуханию взаимной вражды, поскольку оправдание как таковое признает бесконечные про извольные притязания: почему бы моему лидеру не обладать ясновидением, а моей расе или классу призванием править миром?
Еще одна трудность того же порядка состоит в том, чтобы сосредоточить ответственность на каком-то видимом социальном факторе. Когда нет признанной системы ценнос тей, то власть рассеивается, методы оправдания становятся произвольными и никто не несет ответственности. Сосредото чение власти и распределение различных степеней ответ ственности между должностными лицами - предварительное условие функционирования общественной жизни. Это сосре доточение, однако, затрудняется, поскольку классы, имеющие различное историческое происхождение и духовный склад, придерживаются различных норм и не делается попыток при мирить существующие между ними расхождения.
6. Еще одна проблема нашего времени связана с тем, что в противоположность обществу, основанному на обычном праве, где основные ценности принимались слепо, в нашем обществе создание новых ценностей и их принятие основаны на сознательной и разумной оценке. Если любовь к ближнему и ненависть к врагу основывались, как мы видели, на вере в то, что такова Воля Божья, или объяснялись нашей древней традицией, то решение о том, должна ли наша система обра зования придавать больше значения изучению классиков или дальнейшей специализации, подлежит обсуждению. Даже если мы согласимся с тем, что следует отдать предпочтение какому-то иррациональному решению, это убеждение должно
[433]
пройти через стадию сознательного обсуждения, в ходе кото рой создаются методы сознательной оценки ценностей.
Хотя этот процесс ведет к большей сознательности и зре лому размышлению и сам по себе прогрессивен, в существующей социальной обстановке он нарушает равновесие между созна тельными и бессознательными силами, действующими в на шем обществе. Переход к сознательной оценке ценностей и принятие ее представляет собой коперниканский переворот в социальной сфере и в истории человечества, и он может при вести к улучшению, только если будет по-настоящему усвоен всем обществом. Нести бремя большей сознательности мож но лишь при условии одновременного изменения многих дру гих вещей (например, образования). Причины этого нововве дения, нарушающего равновесие, следует искать в том вре мени, когда человек впервые понял, что, сознательно направ ляя закон, он может оказывать влияние на перемены в обще стве. Человек уяснил также, что может с помощью сознатель ного размышления управлять процессом создания ценностей, предсказывать социальные последствия и влиять на них. В настоящее время то, что стало само собой разумеющимся в правовой области, переходит в другие. В области образова ния, в социальной сфере, в пасторской деятельности ценнос ти скорее морального, нежели правового характера, подвер гаются разумному обсуждению и оценке. Так, создание ценно стей, их распространение, принятие и усвоение все более становится заботой сознательного Ego.
7. Эти изменения довольно значительны, ибо для того чтобы сформировать законопослушного гражданина, покор ность которого основана не только на слепом одобрении и обычае, нам нужно переучить человека. Люди, которые при выкли слепо принимать ценности путем ли повиновения или подражания, вряд ли смогут совладать с ценностями, взыва ющими к разуму, основополагающие принципы которых могут и должны быть обоснованы. Мы пока еще не осознали в пол ной степени, какую колоссальную реформу образования не обходимо осуществить, чтобы могло функционировать демок ратическое общество, основанное на сознательной оценке ценностей. Любому реформатору и педагогу следует помнить о том, что новая система социального контроля требует от него прежде всего переучивания самого себя. В обществе, где ценностной контроль, апеллирующий либо к условным реак циям, либо к эмоциям и бессознательному, является соци альным регулятором наподобие светофора, в таком обществе можно было осуществлять социальные действия без напряжения умственных сил Ego. В обществе же, в котором основные изме нения являлись бы плодом коллективного обдумывания, а пере оценка основывалась бы на способности интеллектуального
[434]
постижения и всеобщего согласия, необходима новая система образования, которая бы сосредоточила главное внимание на развитии умственных сил и способствовала бы формирова нию такого типа сознания, которое оказалось бы в состоянии нести бремя скептицизма и не впадало бы в панику, видя исчез новение множества старых привычек мышления.
С другой стороны, если наша современная демократия придет к выводу, что такой тип сознания нежелателен, не практичен или пока невозможен для большинства людей, мы должны иметь смелость включить это положение в нашу об разовательную стратегию. В этом случае нам придется при знавать и культивировать в некоторых сферах и те ценности, которые апеллируют непосредственно к чувствам и иррацио нальным силам в человеке, в то же время сосредоточивая наши усилия там, где это возможно, на раскрытии способнос ти рационального проникновения. Существуют два пути: либо воспитывать привычку к иррациональным ценностям в обще стве, основанном на таких ценностях, либо обучать процедуре рационального обсуждения там, где ценности допускают ра циональное обоснование на почве утилитаризма, например. Однако конфликт между характером преобладающих ценнос тей и существующими методами образования может привести к хаосу. Нельзя создать новый моральный мир, исходя только из рациональной оценки ценностей, социальная и психологи ческая функция которых умственно постижима, и в то же вре мя сохранить образовательную систему, методы которой предполагают запреты и которая не допускает выработки соб ственных суждений. Как мне представляется, решение лежит в постепенном изменении образования, введении стадий обу чения, на которых как иррациональный, так и рациональный подходы займут достойное место. Такое решение несколько напоминает систему, созданную католической церковью, ко торая пыталась представить истину простому человеку с по мощью образов и театрального ритуала, а образованным лю дям предлагала постичь ту же самую истину на уровне теоло гических споров. Нет необходимости говорить о том, что моя ссылка на католическую церковь должна восприниматься не как предложение следовать ее догмам, а как пример, показы вающий, как можно планировать образовательную политику, учитывая различные типы восприятия ценностей.
8. Мы рассмотрели некоторые социальные причины кризиса нашего общества типа laissez-faire. Мы видели, как переход от первичных групп к большому обществу, от ремес ленного производства к промышленному, способствующий увеличению контактов между ранее обособленными сферами ценностей, вызывает нарушения в оценочном процессе. Мы видели также, что такие факторы, как новые формы власти и
[435]
санкций, новые методы их обоснования, невозможность скон центрировать ответственность и неудача в обучении созна тельной оценке ценностей - каждый в отдельности и все вме сте усугубляют существующий кризис оценок. И наконец, мы видели, как механизм, который обычно автоматически регули ровал процедуры оценок, постепенно ослабел и исчез, не бу дучи замененным никаким другим. Поэтому неудивительно, что нашему обществу не хватает здоровой основы, состоящей из общепринятых ценностей, а также факторов, придающих духовную последовательность социальной системе. Если верно утверждение Аристотеля о том, что политическая ста бильность зависит от приспособления образования к форме правления, и если мы согласимся по крайней мере с теми, кто понимает, что общество может функционировать только при наличии определенной гармонии между преобладающими в нем ценностями, институтами и образованием, то наша сис тема laissez-faire обречена рано или поздно на распад.
В обществе, где процесс дезинтеграции зашел слиш ком далеко, возникает парадоксальная ситуация, состоящая в том, что образование, деятельность в социальной сфере и пропаганда вопреки высокоразвитой технологии становятся все менее эффективными, поскольку исчезают все регулиру ющие их ценности. В чем смысл развития самых искусных методов пропаганды и внушения, новых методов обучения и формирования привычек, если мы не знаем, для чего все это? Зачем развивать науку о воспитании детей, вести психиатри ческую социальную работу и заниматься психотерапией, если человек, который должен быть воспитателем, лишен всячес ких критериев? Рано или поздно все станут неврастениками, поскольку затруднен разумный выбор в хаосе противоречивых и непримиримых ценностей. Лишь тот, кто видел результат полного вмешательства в процедуру оценки и сознательного уклонения от любой дискуссии об общих целях в наших нейт ральных демократических обществах, таких, как Германская Республика, поймет, что подобное абсолютное пренебреже ние (целями и ценностями. - Ред.) ведет к пассивности и го товит почву для подчинения и диктатуры. Невозможно пред ставить себе человека, живущего в полной неуверенности и с неограниченным выбором. Ни человеческое тело, ни созна ние не могут вынести бесконечного разнообразия. Должна существовать сфера, где господствуют согласованность и за вершенность.
Конечно, если мы жалуемся на то, что наша либераль ная демократическая система не имеет центра, это вовсе не означает, что мы хотим иметь регламентированную культуру и авторитарное образование в духе тоталитарных систем. Од нако должно существовать нечто, своего рода третий путь,
[436]
проходящий между тоталитарной регламентацией, с одной стороны, и полной дезинтеграцией системы ценностей, харак терной для стадии laissez-faire, - с другой. Этот третий путь я называю демократической моделью или планированием ради свободы. Он представляет собой нечто прямо противополож ное диктатуре и внешнему контролю. Его метод состоит в на хождении новых путей для освобождения истинного и непос редственного социального контроля от разрушительных по следствий массового общества или в изобретении новых при емов, выполняющих функцию демократической саморегуля ции на более высоком уровне осознания и целенаправленной организации.
Теперь, по всей вероятности, стало ясно, почему я так много времени уделил анализу основных социальных измене ний, повлиявших на различные механизмы оценочной проце дуры. Ясно также, почему я попытался перечислить некото рые средства и методы ценностных ориентации, как, напри мер, перевод или преобразование ценностей, создание новых ценностей, полная реформа, концентрация власти и ответ ственности, обучение сознательной оценке ценностей и т. д. Поскольку демократическое планирование системы ценностей вовсе не состоит в их насаждении, то настоятельной необхо димостью становится тщательное исследование факторов, обеспечивающих спонтанность оценок в повседневной жизни.
Если мы согласимся с тем, что настоящее планирова ние должно быть демократичным, из этого следует, что про блема заключается не в том, быть или не быть планированию, а в том, чтобы найти разницу между планированием диктатор ским и демократическим. В мою задачу не входит рассмотре ние демократического метода создания оценок, который по степенно разрабатывается в англосаксонских демократиях и получит, как я надеюсь, дальнейшее развитие в будущем. Я лишь укажу на некоторые принципы, лежащие в основе этого демократического метода.
Недостаточно, конечно, лишь констатировать это же лание. Необходима большая работа для того, чтобы найти больные точки в социальном организме с его недугами, уста ревшими институтами и дегуманизацией. Согласованность -это нечто большее, чем достижение теоретической догово ренности по определенным вопросам. Это общность жизнен ных установок. И подготовить почву для такой согласованнос ти - значит подготовить ее для совместной жизни.
В массовом обществе много других источников разногласий и противоречий между индивидами и группами, которые могут привести к хаосу, если мы не найдем правильного подхода. Поэтому одна из важнейших задач социолога будет состоять в изучении условий, при которых возникают разногласия и пре рывается процесс группового приспособления и примирения ценностей. Он должен будет проанализировать причины не удач теми же эмпирическими методами исследования, кото рые во многих других областях указывали адекватные меры по восстановлению и обновлению пришедших в упадок обще ственных структур.
Вот шесть основных социологических причин духовно го кризиса.
1. Высокая степень безопасности и благосостояния, которыми располагает Великобритания благодаря своему ос тровному положению и неоспоримому первенству в мире, по зволяли осуществлять социальные преобразования, опираясь на традицию и с помощью постепенных реформ. Пока это было так, можно было отдельно рассматривать каждый слу чай плохого социального приспособления. Пока общая струк тура общества считалась раз и навсегда установленной и из менялись лишь детали, не было необходимости ни в система тическом мышлении, ни в осознании общих принципов.
2. Вторая причина нежелания англичан думать зара нее и прислушиваться к попыткам предвидеть направление социальных изменений заключается в наличии влиятельного класса рантье. Именно в силу их чрезмерной озабоченности и благодушия во Франции и Англии были построены линии Мажино; они не хотели считать гитлеризм новой системой и
[450]
воспринимать его как угрозу. Власть и влияние Гитлера могли бы быть сломлены, если бы удалось вовремя осознать размер опасности. Однако если бы была сделана попытка предви деть события и осознать угрозу во всей ее полноте, рантье пришлось бы добровольно пойти на повышение налогов, с одной стороны, и нарушение своего душевного покоя - с дру гой. Там, где господствует мироощущение рантье, их неосоз нанные страхи убивают воображение и мужество понять смысл необходимых изменений. В статичном и пресыщенном обществе эта медлительность может служить гарантией от рискованных экспериментов; когда же все течет и риск оказы вается настолько большим, что безопасность превращается в иллюзию, диагноз изменившейся ситуации может быть по ставлен лишь с помощью творческого воображения и конст руктивного мышления.
3. Третья причина нежелания ясно формулировать свои мысли заключается в том, что англичане живут больше жизнью своих институтов, нежели размышлениями. Парла ментские организации, местное правительство, добровольные общества, привычки и обычаи, пышные зрелища - все это прочно установившиеся формы деятельности, предполагаю щие определенный тип духовного склада. Если придержи ваться определенных методов работы, предписываемых ин ститутами, то для действующего индивида достаточно уже его духовного склада и вовсе не требуется, чтобы индивид всегда неизменно осознавал смысл этих предписаний. Человек ста новится демократичным, потому что институты демократичны и демократичен весь образ жизни. Во многих случаях идеаль ный способ усвоения демократических методов заключается в практическом их применении, а не в абстрактном их провозг лашении. Однако при внезапных переменах, требующих пол ной перестройки приспособления, или когда очень важно, чтобы люди поняли смысл происходящих перемен, этого можно достичь лишь с помощью идей.
4. Четвертая причина недооценки идей заключается в широко распространенном пренебрежительном отношении к людям, их создающим, т. е. к интеллигенции — людям свобод ных профессий. Разумеется, никто не мешает интеллигенции в этой стране выражать свои взгляды. Как в политической, так и в других областях, существует свобода выражения различ ных мнений и критики. Тем не менее интеллигенция рассмат ривается в английском обществе как чужеродное тело. На нее либо смотрят свысока, либо не принимают всерьез. Достаточ но прочитать лишь рубрику «письма читателей» в газете «Тайме», появившуюся некоторое время назад под заголов ком «Интеллигент». Эти письма свидетельствуют о том, что у обычных людей интеллигенция вызывает просто-напросто
[451]
раздражение. Люди, которые хотели бы верить в то, что все в нашей жизни можно урегулировать в рамках привычного заве денного порядка, чувствуют раздражение, когда узнают о на личии в обществе групп людей, желающих выйти за рамки этого порядка. Так реагирует не только класс рантье, но и «практичные» бизнесмены, и некоторые группы государствен ных служащих. Все они не любят идей и интеллигенцию, по скольку не понимают, что маленькие кружки интеллигенции, несмотря на многие присущие им недостатки, являются бла годаря своей позиции аутсайдера в обществе основным ис точником вдохновения и динамического воображения. Дело в том, что лишь тот, чье воображение в меньшей степени огра ничивается официальным учреждением или закрепленными законом имущественными правами, может действительно со здать что-либо важное в области теории.
5. Вся система образования, в которой так много вни мания уделяется оценкам, экзаменам, запоминанию или вы думыванию фактов, в сущности убивает живой дух экспери ментаторства, присущий эпохе перемен. Кроме того, исключе ние социологических знаний из учебных программ универси тетов и средних школ таит в себе большую опасность, так как лишает учащихся необходимости думать о важных проблемах современности. Традиционные методы преподавания были оправданы, пока их основная цель состояла в воспитании духа конформизма и готовности к приспособлению, необхо димых в статичном обществе. Однако те же методы становят ся тормозом на пути к пониманию меняющегося мира, так как душат духом авантюризма и затрудняют творческое приспо собление к непредвиденным обстоятельствам. Сегодня ста новится очевидно, что демократия не выживет, если будет пренебрегать наукой об обществе, необходимой и тем, кто стоит у власти, и тем, кто считает свои достижения вкладом в последовательную систему реформирования общества. Про шли те времена, когда меньшинство могло основывать свое вечное правление на невежестве большей части населения. Необразованные и лишенные информации массы представ ляют сегодня большую опасность для существующего поряд ка, чем люди с сознательной ориентацией и разумными тре бованиями. Прошел век молчаливого согласия внутри правя щего класса, который не хочет отдавать бразды правления, и сегодня те, кто желает, чтобы низшие слои общества оста лись необразованными, как правило, не в состоянии жить со гласно новым достижениям социологического знания, которое только и позволяет правильно ориентироваться в совершенно изменившемся и в высшей степени сложном мире.
6. Последняя и, может быть, главная причина кризиса в духовной сфере связана с тем обстоятельством, что молодежь
[452]
не занимает должного места в общественной жизни. Такое положение соответствует традиционной структуре общества, скрытая цель которого заключена скорее в нейтрализации психологических ресурсов молодежи, нежели в их мобилиза ции. Однако своевременное осуществление реорганизации нашего общества - это для него вопрос жизни и смерти. Вы живание общества зависит от того, смогут ли начать сначала те возрастные группы, которые не связаны закрепленными законом интересами в сохранении старого образа жизни и системы ценностей и свободны в выборе новых форм реаги рования на новые жизненные проблемы. Вдохнуть жизнь в установившийся рутинный порядок вещей могут лишь те лю ди, для которых новые проблемы представляют реальный вызов. В викторианскую эпоху в традиционном обществе, ос татки которого еще до сих пор дают себя знать, нейтрализа ция скрытых духовных сил молодежи происходила двумя пу тями. Во-первых, в качестве престижной группы рассматри вались, главным образом пожилые люди и вследствие этого их мировоззрение было господствующим. Во-вторых, из-за отсутствия добровольных молодежных объединений особый дух молодежи и ее качества не могли быть интегрированы и поэтому не способствовали динамическому общественному развитию. В обществе, где личность формируется главным образом в сфере семейных отношений, а за пределами семьи сталкивается лишь с абстрактными и неличностными отноше ниями общественной жизни в учреждении, в мастерской, в мире бизнеса или политики, отсутствует наиважнейший соци альный фермент. Дух общности и лежащие в его основе от ношения лучше всего познаются в молодежных группах. Здесь молодежь учится понимать саморегулирующие силы стихийной жизни группы и дух солидарности. Если потенци альные возможности этой возрастной группы остаются неис пользованными, индивид начинает мучиться от сосредоточен ности на самом себе, это сопровождается атомизацией обще ства, индивид оказывается в изоляции и стремится к уединению. Подавление стремления к коллективному общению в юношеском возрасте, когда оно наиболее сильно, на более поздней ста дии неизбежно ведет к чрезмерному соперничеству.
Средние школы, пансионы и интернаты создают, ко нечно, возможность такого общения, однако едва ли можно считать, что они в достаточной степени воспитывают саморе гулирующие силы стихийной групповой жизни. Они скорее стремятся наложить жесткие искусственные рамки на уста новление внутреннего равновесия, для того чтобы внедрить дух иерархии, подчинения и другие свойства социальной сплоченности, необходимые для увековечения власти правя щего меньшинства. В демократическом обществе среди
[453]
молодого поколения происходит взаимопроникновение раз личных классов, создается общенациональное единство и согласие, тогда как закрытые средние школы служат скорее идее сегрегации и разделению групп.
Поэтому реально проблема состоит не столько в том, сохранить их или ликвидировать, а в том, как их сохранить и какова должна быть их внутренняя атмосфера. Совершенно очевидно, что система интернатов имеет целый ряд преиму ществ, которые надо социализировать, а не искоренять.
Даже очень хоро шие демократы и социалисты вынуждены признать, что слиш ком быстрое распространение культуры может привести к не адекватному поверхностному усвоению ее содержания и стремительному упадку установившихся норм. Как массовые демократические, так и тоталитарные общества свидетель ствуют о том, что этот процесс действительно имеет место, что демократизация культуры идет на пользу человечеству лишь в том случае, если сохраняется ее качество. Если этого не удается сделать, то в упадке норм надо будет винить не низшие классы, а тех, кто не понял того, что быстрый допуск масс к ценностям культуры должен быть тщательно подготов лен как в сфере образования, так и в социальной области. Я далек от мысли о том, что «низшие классы» по своей природе меньше способны к восприятию культурного наследия, однако тот совершенно очевидный факт, что они были несправедли во лишены преимуществ хорошего образования, объясняет довольно низкий уровень их духовного развития, что может стать угрозой для качества культуры. Постепенно приобретая равные права, они будут естественно стремиться к тому, что бы сделать свой вкус господствующим и навязать свои жела ния задыхающемуся от изумления образованному большин ству. Проблемы, с которыми столкнулась британская радио вещательная корпорация Би-би-си, представляют собой
[454]
в миниатюре картину того, что день за днем происходит в массовом демократическом обществе. Если Би-би-си будет выполнять желания большинства, то эстрадные концерты по степенно вытеснят классическую музыку и все остальное. Правильнее было бы не отзываться о массах с презрением, а рассматривать факт социального и культурного роста восхо дящих классов как стратегическую социальную проблему, в которой начальной и средней школе (включая закрытые сред ние учебные заведения), университетам и образованию взрослых отведена особая роль.
Горький опыт последних десятилетий научил нас тому, что смысл демократической терпимости вовсе не в том, чтобы терпеть то, с чем мириться нельзя, а в том, что граждане бри танского содружества имеют право ненавидеть и исключать из него тех, кто злоупотребляет свободой с целью ее уничтоже ния.
Раньше, когда сама мораль считалась независимой частью жизни общества, мы думали, что отдаем ей должное, если включаем в программу религиозное или этическое воспитание. Сегодня мы знаем, что такое включение неэффек тивно, пока религиозное или этическое воспитание не связано с другими частями школьной программы. На формирование характера оказывает влияние все, чему мы учим, и еще в большей степени то, как мы учим. Есть и еще одна область социологической информа ции, которую должен учитывать учитель, если он стремится дать своим ученикам не абстрактное образование, а хочет воспитать их для жизни в существующем обществе. Я имею в виду тот кризис культуры, который переживает наше обще ство, изменения в духовной жизни, влияющие на поведение индивидов. Это прежде всего колоссальные изменения, свя занные с развитием промышленной цивилизации, такие, как частичное и даже полное разрушение наших привычек, обы чаев и традиционных ценностей. Это социальные процессы, способствующие распаду семьи и общества. Я имею в виду также изменение характера труда и досуга, влияющего на формирование личности или способствующего ее дезинтегра ции. Я принимаю во внимание тенденции развития современ ного общества, ведущие к разрушению его культурной жизни, к утрате связей между ученым, художником и обществом, снижению стандартов оценки общественных отношений
[465]
и усилению роли пропаганды. Было бы абсурдом оставлять учителя в неведении относительно социологических исследо ваний, посвященных роли молодежи в современном обще стве, а также наблюдений, показывающих, как состояние по вышенной возбудимости, связанное с половым созреванием, и социальная смута способствуют формированию поколения, которое, будучи предоставлено самому себе, не сможет вы держать надвигающихся трудностей. Одним словом, нельзя оставлять учителя в неведении относительно этих основных разрушительных тенденций, их причин и средств их преодо ления, применявшихся более или менее успешно. Невозмож но вернуться после войны, одной из самых бесчеловечных в истории, к условиям мирной жизни, не привлекая к этому про цессу восстановления учителей для воспитания нового поко ления. Сегодня, говоря о мире, который наступит после этой самой бесчеловечной войны, мы не можем предложить про стое возвращение к довоенной ситуации. Существует насущ ная потребность возрождения нашего общества. В прошлом привычки, обычаи и определенная жизненная философия передавались по наследству, и это позволяло индивидам иг рать в обществе роли, более или менее заранее установлен ные. В меняющемся обществе, таком, как наше, нам может помочь лишь соответствующее обучение, недогматический тренинг ума, позволяющий человеку возвышаться над собы тиями, а не слепо подчиняться их ходу.
Если современный учитель осознает себя не просто школь ным наставником, а учителем жизни, то он будет стремиться овладеть всеми доступными и необходимыми ему знаниями, чтобы справиться с возникшей перед ним задачей. Он попы тается воспитать такое молодое поколение, которое будет сочетать эмоциональную стабильность с гибкостью ума, и он добьется успеха, если сможет связать проблемы, волнующие молодежь, с изменениями, происходящими в мире.
Подведем итог. Роль социологии состоит в первую очередь в том, что она помогает учителю преодолеть обособ ленность и ограниченность схоластической концепции обра зования, ориентируя обучение на нужды общества. Во-вторых, социология открывает возможность скоординировать процесс обучения с влияниями внешкольных учреждений, т. е. семьи,
[466]
церкви, а также общественного мнения, социальных служб. Нам открылось, что истинный смысл образования может быть определен, только если оно основано на тщательном изуче нии всех социологических аспектов человеческого поведения. Социология способствует объяснению множества психологи ческих конфликтов и случаев неудачного приспособления ин дивидов, являющихся отражением неадекватного приспособ ления к непосредственному социальному окружению. И нако нец, социология позволяет понять глубинные корни упадка в области морали и культуры, вызванного дезинтеграцией тра диции и господствующей социальной структуры. На академи ческом языке это значит, что для надлежащего образования необходимы следующие курсы: 1) социология образования, 2) наука о человеческом поведении, 3) социология культуры, 4) изучение социальной структуры.
Во всех проанализированных до сих пор случаях соци ология служила средством для гуманизации образования. Мы убедились в том, что в современном сложном и быстро меня ющемся обществе образование может быть адекватным лишь тогда, когда учитель знает социальный мир, из которого при ходят его ученики и для жизни в котором их надо подготовить, а также если он может оценить большую часть своих действий с точки зрения их социальных результатов. Во всех этих ас пектах социология является необходимым дополнением к образованию в наш век, в какой бы стране и при какой бы со циальной системе мы ни жили. Возникает вопрос, что еще может дать социология для образования применительно к данной стране и данному моменту.
Общепризнано, что моральные нормы, которые больше не могут выполняться, поскольку утратили связь с реальностью, увели чивают количество нарушителей- закона и подрывают веру в закон вообще. Демократическая система еще не разработала механизм удаления этих устаревших норм из морального ко декса, подобно тому как устаревшие законы удаляются из за конодательства.
Роль социологии в формировании духовной жизни общества.
Джесси Тафт24 описывает, как маленький мальчик Джек пытался сломать различные предметы в ее приемной и делал другие запрещенные вещи, чтобы выяснить, до какого «предела» взрослые будут терпеть его действия. Природа этого «предела» и образует социологическую проблему, по скольку запреты, налагаемые взрослым на ребенка, - это не просто выражение его, взрослого, личного мнения. Они пред ставляют собой обычные образцы поведения в данном обще стве, и в процессе своего самоприспособления ребенок посте пенно учится находить соответствующий компромисс между своими желаниями и коллективными требованиями общества.
Сей час мы начинаем понимать, что без них жить невозможно, что определенное количество запретов неизбежно. Вопрос для нас заключается не столько в том, можем ли мы обойтись без условностей и запретов, сколько в том, сможем ли мы провес ти ясную грань между запретами, представляющими собой лишь тяжкое бремя, и разумными принципами, без которых не может выжить общество. Тогда мы сможем сформулировать принципы, на которых основана деятельность общественных институтов как в преуспевающем, так и в несостоятельном обществах.
Я хочу, во-первых, упомянуть разумные условности и табу, выполняющие определенную функцию в данном обще ственном порядке. Во-вторых, я укажу на нормы, препятству ющие психологическому приспособлению, так как они порож даются конфликтностью институтов. В-третьих, существуют нормы, которые когда-то были функциональными, а теперь стали иррациональными, поскольку утратили функциональный смысл. В-четвертых, я укажу на нормы, которые, будучи иррацио нальными сами по себе, выполняют в современном обществе реальную функцию. И наконец, мы рассмотрим устаревшие условности, не выполняющие реальной функции и представ ляющие собой только психологическое бремя.
С особыми трудностями мы сталкиваемся в тех слу чаях, когда поверхностный анализ показывает, что некоторые нормы совершенно неразумны и бессмысленны, тогда как более глубокий анализ может выявить их функциональную значимость. Множество обычаев старой аристократии, при дающей большое значение всякого рода отличиям, рангам и титулам, может показаться совершенно бессмысленным мо лодому поколению, приспосабливающемуся к демократичес кому обществу, предоставляющему всем своим членам боль шую степень равенства. Если бы молодежь посмотрела на эти условности с точки зрения старшего поколения, она бы поня ла, что эти обычаи вовсе не лишены смысла. В новом окруже нии старые условности приобрели новую функцию. Они пре вратились в защитный механизм, который тайно помогает поддерживать сплоченность между теми, кто неспособен к индивидуальному приспособлению.
Таким образом, кажущиеся на первый взгляд иррацио нальными нормы могут иметь вторичный функциональный смысл, если посмотреть на них с точки зрения особой ситуа ции отдельных групп. И здесь социологический анализ помо гает найти правильное отношение к этим условностям. Те, кто больше не хочет разделять судьбу традиционной группы, со знательно покидают ее, те же, кто желает сохранения таких групп даже в изменившихся условиях, понимают свой функци ональный смысл.
И наконец, я перехожу к рассмотрению норм, явля ющихся полностью неразумными и совершенно ненужными в современном обществе. В нем много таких пережитков, про истекающих из беспомощности социальных организаций про шлого. Отказ от этих неразумных и бессмысленных заповедей становится оправданным, только если мы сможем выявить породивший их механизм. Я имею в виду такие объяснения некоторых запретов, которые показывают, что они возникли в силу особенностей характера какой-либо сильной личности или какого-то случая, а затем превратились в норму поведе ния большинства людей. Так, некоторые диеты и проведение различий между чистой и нечистой пищей, видимо, возникли
[489]
первоначально по причине чьего-то личного отвращения к той или иной пище, а затем превратились в привычку и стали предметом подражания. Людям же, не знающим происхожде ния этих запретов, кажется, что они вызваны каким-то внут ренне присущим человеку страхом. Для этой стадии характе рен своего рода рационализм - попытка найти религиозное или моральное оправдание традиционным привычкам. И если групповое сознание находится на уровне магии, то оно обычно вырабатывает какую-то тотемистическую систему различных табу. Если же групповое сознание достигло более утилитарно го уровня, то запреты и ограничения объясняются с точки зрения гигиены. Хорошо управляемое со временное общество, основанное на здоровых институтах, может обойтись без суровых репрессивных мер в своем мо ральном кодексе.
Однако идеология не сводится лишь к политике. Прак тически нет ни одной сферы жизни, которая не была бы, как показал Шилдер33, окутана идеологией. Возьмем, к примеру, такие вопросы, как отношения между полами, любовь и секс, или вопросы продвижения по общественной лестнице и карь еру34 , или же наше традиционное отношение к деньгам. Эти вопросы либо не обсуждаются публично, либо обволакивают ся условностями и предрассудками. Мы же знаем, что когда какой-то вопрос исключается из общественной дискуссии, он становится источником неврозов и напряженности.
Пока не будет предпринято широкомасштабное наступление на защитные механизмы с помощью средств образования, про паганды и социальной работы, отравленная духовная атмос фера целой нации будет всегда сильнее, чем здоровый инди вид или малая группа. Пока это не будет сделано, маниакаль ные формы общественной идеологии будут оставаться кам нем преткновения для образования и сводить на нет работу по просвещению отдельной личности. Чтобы осуще ствилась' конструктивная работа, нужно сломать защитные механизмы. Это можно сделать, лишь обнажив скрытые ис точники идеологии и показав их связь с неосознанными моти вами и скрытыми интересами. Так, в Древней Греции игры носили преимущественно индивидуальный характер, тогда как английские национальные игры с самого начала отличались сильным духом общности и сотрудничества41. Надо ли говорить о том, что фашистская концепция игр подразумевала их военную модель?
1) Христианство на распутье: солидаризироваться с массами или с правящим меньшинством?
Во времена возрождения и либерализма христианству не удалось сохранить свою прежнюю роль основной интегри рующей силы в общественной жизни. Это привело к следую щим последствиям:
1. Духовная жизнь и регулирование человеческих от ношений, как общественных, так и личных, попали во власть конкурирующих общественных институтов - семьи, общины, сферы бизнеса, профсоюзов, партий, армии, общественного мнения и его средств: прессы, радио и кино; возрастных групп, групп интеллигенции, клубов и т. д. Произошедшая в начале новой эры секуляризация общественных сил способ ствовала большему разнообразию человеческого опыта, вне дрению в умы идей спонтанности и экспериментализма, а также постоянному процессу переоценки ценностей. Однако в конечном итоге это огромное разнообразие опыта, а также тот факт, что конкурирующие системы ценностей взаимно унич тожали друг друга, привели к нейтрализации ценностей вооб ще. В этом заключена одна из причин того, что современное либеральное общество не может противостоять духовному и политическому вызову, брошенному тоталитарными государ ствами.
2. Конечно, уход христианской церкви из главных сфер общественной жизни был неполным: там, где она сохранила свое влияние на традиции и образ жизни людей, ее роль ос тавалась значительной. Но там, где церковь утратила связь с конкретными проблемами общественной жизни, религия во многом стала формальной, и роль ее была сведена лишь к посещению воскресных богослужений.
3. Потеря церковью опоры в обществе в целом часто сопровождалась готовностью ее лидеров сотрудничать с пра вящими классами и идентифицировать себя со своими иму щественными правами, закрепленными законом, как в духовном, так и материальном смысле. Поэтому в этой стране вполне возможно быть прогрессивным и в то же время религиозным, тогда как на кон тиненте, где социальные противоречия были сформулирова ны до и в период Великой французской революции, можно было быть либо прогрессивным атеистом и рационалистом, либо консерватором, весьма вероятно, религиозным.
4. Тесная связь консерватизма и реакции с церковью в значительной степени способствовала тому, что общество потеряло доверие к церкви и ее предложениям относительно социальных изменений.
2) Почему эпоха либерализма могла обходиться без религии. Необходимость духовной интеграции в плановом обществе
Либеральная экономика и общество конкуренции могут нормально функционировать с нейтральными ценностями, пока нет никакой внешней или внутренней угрозы, вызываю щей необходимость широкого консенсуса. Это происходит очевидно в случае нападения тоталитарных государств на либеральное общество. Но не только негативный фактор -угроза извне - требует такого глубокого уровня общественной интеграции, какой в доиндустриальном обществе достигался лишь с помощью религии; необходимость планирования в нашем обществе также вызывает потребность в интеграции. И не случайно, что как коммунизм, так и фашизм пытаются раз работать и внедрить псевдорелигиозную интеграцию, чтобы создать психологическую и социологическую основу для пла нирования.
Одна из важнейших задач социолога состоит в том, чтобы указать на те новые функции в системе планирования, которые вызывают необходимость этой фундаментальной интеграции. Перечислю некоторые из них.
1. Плановое демократическое общество нуждается в партийной системе нового типа, в которой право критики было бы так же сильно развито, как и обязанность отвечать перед партией в целом. Это означает, что либеральное образова ние, служащее интеллигенции, выражающее главным образом интересы этой группы и оставляющее окончательную интег рацию на произвол естественной гармонии интересов, должно постепенно уступить место новому типу образования, воспи тывающему ответственную критику, причем осознание целого по крайней мере так же важно, как и осознание собственных ин тересов. В плановом обществе общая схема действия возникает
[504]
в результате не естественного взаимодействия интересов, а сознательно разработанного и одобренного всеми партиями плана. Очевидно, что новая мораль может возникнуть лишь в том случае, если глубинные истоки человеческого возрожде ния будут способствовать возрождению общества.
2. Как я уже показывал, первоначально существовала необходимость лишь краткосрочных решений. По мере усиле ния взаимозависимости различных элементов в плановом обществе возросло значение долгосрочных последствий при нимаемых решений. Конфликт между краткосрочными интере сами и долгосрочной ответственностью становится делом чрезвычайной важности. Лишь поколение, получившее рели гиозное образование и способное провести грань между не медленной пользой и долгосрочными жизненными ценностя ми, может принять жертву, которую постоянно требует плано вый демократический порядок от каждой группы и от каждого индивида в интересах всего общества.
3. Плановое общество нуждается в объединяющей це ли. Эта цель может быть достигнута либо путем уничтожения или интернирования тех, кто не согласен, либо через духов ную интеграцию членов общества.
Это положение нуждается, однако, в дополнительных пояснениях. Во-первых, можно возразить следующее: в обла сти экономического планирования нет необходимости во все охватывающей цели, в общей философской перспективе. На вязывание этой цели объясняется главным образом чрезмер ным рвением отдельных групп интеллектуалов в тоталитарных государствах, которые хотят власти над другими людьми. Экономическое планирование предусматривает необходи мость договоренности по чисто экономическим вопросам, т. е. что должно быть произведено и в каком количестве, сколько пойдет на накопление и сколько будет немедленно потребле но. Однако именно этого требует от своих граждан тоталитарная система, навязывая им не только свое руководство в вопросах организации, но и пытаясь подчи нить всю духовную и эмоциональную жизнь единой централизо ванной власти. Экономические проблемы можно в значительной степени отделить от духовных, и система планирования ради свободы в любой форме будет стремиться свести план в эко номической области до минимума вмешательства, необходи мого для того, чтобы избежать хаоса.
Социологический анализ показывает, что то, что мы называем «моральным кризисом» или кризисом оценок48, проистекает вовсе не от злобности современного человека, а объясняется в значительной степени тем, что большое обще ство не смогло восстановить в крупном масштабе методы приспособления, усвоения, примирения и стандартизации ценностей, т. е. те процессы, которые активно протекали в небольших общинах и в силу их ограниченного размера дости гали своей цели, хотя протекали стихийно. Подобным же об разом примитивные общества могли обходиться без последо вательной и тщательно разработанной политики в области образования, поскольку в них по традиции действовали сти хийные уравновешивающие силы. В изменившихся же усло виях большого общества отсутствие сознательного регулиро вания в области образования ведет к хаосу. Приведем другой пример. Невмешательство в работу прессы гарантирует сво боду мнений, пока для учреждения газеты не нужен большой капитал и всегда есть возможность найти новую газету, если существующие не говорят правду. В век больших индустри альных комплексов отсутствие контроля со стороны общества отдает власть над формированием общественного мнения в руки нескольких крупных монополистов.
В таких условиях свобода представляет собой не невмешательство, а контроль, действующий в демократичес ком направлении. Мы видели, что при переходе к большому обществу принцип предоставления вещам идти своим ходом уже не соответствует принципу настоящей свободы; он про сто-напросто отдает культуру во власть капиталистических интересов, которые слишком часто отражают самый низкий уровень демократической культуры, как, например, Голливуд, частные радиостанции и пресса. На современном этапе раз вития свобода достижима лишь тогда, когда условия жизни общества согласуются с его демократическими устремления ми.
4. Другой причиной, объясняющей развитие религиоз ных движений в наш век, является та, что переход от либе ральной системы laissez-faire к плановому обществу может произойти лишь тогда, когда отношения людей и их ценности изменятся в относительно короткий промежуток времени. Психологический опыт показывает, что такое внезапное изме нение привычек может произойти, лишь если новые идеи вы зовут эмоциональный подъем, а важнейшие жизненные воп росы будут пересмотрены и приобретут новое значение. Этот процесс не всегда протекает мирно, а общая переоценка ценнос тей возможна только тогда, когда каждая новая цель является частью нового взгляда на мир и нового образа жизни. Именно этот новый взгляд придает особое значение жизни индивида и каждому виду деятельности. Отмечая необходимость нового опыта на религиозном уровне, я хотел показать, что совре менное общество открыто для религии и исключительно от человеческих качеств зависит возникновение истинно религи озного опыта или псевдорелигиозных движений, как это имело место в тоталитарных государствах. Конечно, полное проник новение религии в жизнь общества возможно только в том случае, если последователям христианской традиции удастся еще раз вернуться к истинным истокам религиозного опыта, осознав, что ритуальная и институциональная формы религии не достаточны для возрождения человека и общества. И только если возрождение религии, превращение ее в массо вое движение и в направляющую силу возрождения общества будет согласовываться с дальнейшими общественными пре образованиями, возможно создание нового демократического христианского строя в нашей стране.
3) Католицизм, протестантизм и плановый демократический порядок
В этой же связи я хочу провести различие между по ложением христианства, католицизма и протестантизма. Пре имущество католицизма состоит в том, что он во многих ас пектах сохранил докапиталистическое доиндивидуалистическое понимание христианства. Поэтому католическая традиция лучше понимает потребности неиндивидуалистического социального строя. Протестантизм в своей первоначальной форме сам спо собствовал становлению современного индивидуалистического
[508]
сознания и развитию психологических подходов, содействую щих поддержанию капитализма, конкуренции и свободного предпринимательства. С другой стороны, преимущество про тестантизма состоит в том, что он лучше понимает трудности современного человека, а это может способствовать преобра зованию его сознания в адекватном для нашего века направ лении. Католицизм очень рано разработал - через томистскую традицию - своего рода социологию, рассматривающую соци альные институты с точки зрения их функций: не так, как они представали перед личным опытом и частной жизнью индиви да, а как объективные функции, выполняемые ими в жизни общества в целом. Протестантизм, придающий главное зна чение, согласно августинианской традиции, внутреннему опы ту, имеет довольно смутное представление о социальном зна чении человеческой деятельности. Еще одним достоинством католицизма является смелое объединение там, где это воз можно, со строгим рационализмом. В этом он - противопо ложность разношерстности и необузданности современных иррациональных движений. С другой стороны, опасность католической социологии заключается в том, что она ведет к средневековью, к своего рода приспособлению средневековых моделей социальной организации к обществу. Существует огромная разница между духом общности, существовавшем в доиндивидуалистическую эпоху, и новыми формами коллективизма и интеграции, пос ледовавшими за крахом либерализма. Первый соответствовал сельскому обществу с небольшими городами и преобладани ем ремесла; последние должны будут решать проблемы мас сового общества, мировой экономики в век крупной промыш ленности и социальной технологии. Возможно, они потерпели крах в существующих тота литарных экспериментах, однако они обладают определен ными достоинствами и могут быть использованы при реконст рукции общества.
Истинный вклад протестантизма обязан тому перво степенному значению, которое придается им свободе ин дивида, его самоопределению, добровольному сотрудни честву и взаимопомощи. Эти ценности всегда будут пред-
[509]
ставлять собой антипод грядущим формам авторитарности, централизации и организации сверху. Было бы неправильно интерпретировать нашу оценку важности систематической мысли в томизме как попытку игнорировать тот вклад, который внес протестантизм в рост современного рационализма. Как раз наоборот. Исторические исследования Макса Вебера49 показали, каким образом дух современного капитализма -предвидение, расчет и систематизация жизни - развивался как ответ на вызов кальвинистской доктрины предопределе ния. Добавим, что попытки заменить церковное объяснение мира, предпринятые различными сектами и индивидами, представляют собой выражение постоянной тенденции дать новое объяснение мира, исходя из своего личного опыта. По добные объяснения обычно прибегают к рациональному мышлению, но в совершенно новом смысле. Рационализм здесь становится индивидуализированным, он отходит от авторитарным образом установленного порядка вещей во Вселенной и об ращается к восприятию мира таким, как он представляется не большим группам и одиноким индивидам. И если я предложу на звать этот рационализм, в отличие от томистского, рациона лизмом индивидуалистическим, то я понимаю, что необходи мо объяснить разницу между ними. По моему мнению, нет сомнения в том, что современный экспериментализм рожден из этого индивидуалистического рационализма, не принима ющего установившейся системы матафизики и готового изме нить гипотезу, если новые факты и опыт не укладываются в старую схему. Наиболее плодотворный метод науки, а именно метод приспособления всей нашей системы мышления к по стоянно расширяющейся сфере опыта, становится, будучи примененным к человеческой жизни и вопросам морали, са мым большим затруднением для современного человека. В ходе развития динамического рационализма в сфере морали современный человек постепенно теряет почву под ногами. И если у выдающихся личностей такое падение в пропасть са мости без достижения дна этой пропасти выступает как пре тенциозная борьба, то у среднего человека тот же динамизм ведет к бездумному поведению, потере веры во что-либо и бесконечному требованию новых ощущений. В настоящее время я лишь могу указать на эти два типа рационализма. Весьма вероятно, что будущее будет посвящено их примире нию; однако лишь одно можно предсказать с уверенностью:
игнорирование того бедственного положения, в котором находится современное сознание, нам не поможет, но и бездонный индивидуализм не может стать основой социаль ной организации.
[510]
4) Смысл религиозных и моральных рекомендаций при демократическом плановом порядке
Если мы согласимся с тем, что религия не будет и не может быть частью планового общества, а должна снова ожить в мотивах человеческих действий и воплотиться в ин ститутах, то это не означает, что мы выступаем за религиоз ную форму тоталитаризма.
1) общепринятые ценности должны основываться на явном или неявном согла сии. В прошлом роль такого неявного согласия играл обычай. Теперь же, когда обычай исчезает, возникает необходимость разработки новых методов, в которых важную роль будут иг рать убеждение, подражание, свободная дискуссия и созна тельно принятый образец; 2)нет необходимости навязывать согласие по более сложным вопросам в тех сферах, в которых лучшим двигателем является индивидуальная вера или сво бодный эксперимент. Опыт либерализма показывает, что
[511]
высшие формы духовной жизни лучше всего процветают в условиях свободы. Короче говоря, мы должны установить на бор основных добродетелей, таких, как порядочность, взаи мопомощь, честность и социальная справедливость, которые могут быть воспитаны с помощью образования и социального воздействия, в то время как более высокие формы мышления, такие, как искусство и литература, остаются такими же сво бодными, как и в философии либерализма. Составление списка первичных добродетелей, без которых не может суще ствовать ни одна цивилизация и которые создают основу для стабильной и здоровой жизни общества, должно стать одной из наших основных задач. Это не означает, однако, что цер ковь как таковая не может давать рекомендаций по поводу того, какими должны быть христианский общественный поря док, христианское искусство, христианская философия и мо раль. Вся разница состоит в том, пропагандирует ли она свои взгляды в виде рекомендаций или навязывает их силой.
5) Тенденция к этике, формулирующей правильные модели поведения более позитивно, чем в предшествующую эпоху
Это в то же время означает, что приходит конец пре обладанию так называемой формалистической этики над эти кой содержательной. Говоря о формализме этики, мы имеем в виду те этические принципы, которые намеренно отказывают ся давать конкретные советы относительно того, что следует делать, а вместо этого сводятся к абстрактным формулам правильного и неправильного действия. Наилучшим примером такой этики является максима Канта, которая вместо того, чтобы говорить «Делай то или иное», устанавливает общее формальное правило «Поступай так, чтобы принцип твоего действия мог стать принципом действия вообще». С моей точ ки зрения, этот тип этики соответствует такому социальному по рядку, в котором вряд ли возможно предвидение конкретных мо делей правильных действий. Кант жил в историческую эпоху, ког да общество находилось в процессе перестройки, в обществе, основанном на росте и постоянном движении, на открытиях и исследовании новых областей. Это был мир раннего капитализ ма и либерализма, где свободная конкуренция и индивиду альное приспособление определяли сферу действий; мир, в котором конкретное предопределение моделей правильного действия могло бы лишить человека той гибкости, которая была основной предпосылкой выживания в быстро меняю щемся мире.
Хотя Кант, выразивший формализм новой этики, сам не осознавал социологической основы своего мышления, мы вполне можем сказать, что он пришел к такому формалисти ческому понятию главным образом потому, что жил в соответ ствующем обществе, в котором предопределение соответ ственных моделей поведения означало бы ограничение сво боды действий первопроходцев. В противоположность кантов-ской эпохе средневековая система этики развивалась в обществе с умеренным динамизмом, где институты регулировались глав ным образом традицией. В таком обществе заведомое конкрет ное «материальное» определение «правильной» модели по ведения не было неосуществимым.
В этом смысле весьма вероятно, что решающей проверкой со вести индивида будут не малые решения, принимаемые ежедневно, как это имело место раньше, а способность нести ответственность за решения, касающиеся социального поряд ка в целом. Поэтому христианским мыслителям следует еще тес нее соединить теологическую мысль с социологическим зна нием.
Социология по своему историческому происхождению обладает, вероятно, наиболее секуляризованным подходом к проблемам человеческой жизни. Она черпает свою силу из имманентного, т. е. нетрансцендентного подхода к человечес ким делам. Она не только избегает апеллировать к Богу как объяснительному принципу всех вещей, каковы они есть или какими должны быть, но и не прибегает к абсолютной сверх человеческой сущности. Это становится особенно очевидным, когда речь заходит о ценностях. Философ-идеалист, даже будучи атеистом, всегда ссылается на определенные ценнос ти, являющиеся вечными сущностями в платоновском смыс ле. Социолог был бы непоследовательным, если должен был бы начинать с признания того, что определенные ценнос ти находятся вне исторического социального процесса. Зада ча социолога состоит в том, чтобы выяснить, насколько раз нообразие социальных феноменов, включая преобладающие ценности, зависит от меняющегося социального процесса.
Характерно, что архетипы христианских установок сформулированы не в виде абстракт ных заповедей, а раскрываются в притчах, повествующих о жизни и учении Христа. Притча никогда не дает чистый абст рактный принцип примерного поведения, она обращается к нам через конкретный образ, воплощающий в себе историчес кую и социальную обстановку происходящего. Это, однако, не означает, что эта обстановка будет вечно неизменной, ибо христианин вынужден воплощать намерения Христа в различ ных жизненных ситуациях.
Одним словом, прит ча несет в себе огромное богатство религиозного опыта, кото рый всегда дает больше, нежели чисто рациональный и функ циональный жизненные аспекты.
В любом плановом обществе поэтому неизбе жен институт, подобный институту священства, задачей кото рого будет наблюдать за установлением и поддержанием оп ределенных основных норм.
Альфред Вебер59 был прав, когда утверждал, что культура расходится лучами из центра, а не развивается по прямой линии.
Современное общество нуждается в уединенности как противовесе массовому опыту. Одной из характерных черт русского коммунистического экспе римента является его враждебность любому уединению.
А. Дриккер отмечает: «Исходная точка нашей гипотезы вполне традиционна — культура и человек представляют собой результат эволюционного процесса, а культура вырастает на взаимодействиях «личность — культурная среда». Однако развиваясь в первую очередь за счет этих внутренних взаимодействий, система культуры существует во внешнем мире. Так что культуру можно представить как самоорганизующуюся систему, динамика которой определяется адаптацией к изменяющимся внешним условиям» (56; 41).
В конечном итоге, сублимация эротической энергии реализуется в форме ритуалов и культов архаичного общества, кристаллизуясь в различные культурные ценности. Моисеев полагает, что исход борьбы был предрешен потому, что кроманьонцы вышли на новый уровень адаптации – уровень, который регулировался не биосоциальными законами, а нравственными императивами.
Вывод, который делает Линдблад, заключается в том, что ритуал как первичная ячейка культуры появляется в ответ на непривычный для человека образ жизни: как только возникает необходимость жить достаточно большим сообществом (а ни один вид животных не может переносить большое число себе подобных длительное время), возникают собственно человеческие механизмы преодоления биологически запрограммированного поведения. Механизмы эти являются символическими и находят выражение прежде всего в ритуалах.
«Кто умножает познания, умножает скорбь»,– сказано в книге Экклезиаста. Перефразируя это крылатое выражение, можно утверждать: «Кто умножает информацию, умножает интерпретации». И во многом это будет справедливое утверждение.
Зададимся вопросом: какой род наук на сегодня является наиболее мощной основой производства общественных ценностей? На первый взгляд, такими науками должны быть общественные, выполняющие регулятивную функцию. И современная практика как будто подтверждает это, поскольку экспоненциальное развитие технологических наук, в т.ч. и в области СМК, делает общественное сознание чрезвычайно проницаемым для воздействия идеологических институтов.
Предполагаемым ответом на этот вызов современности может стать формирование новой установки картины мира, которая в философской литературе получает название «экологическое сознание». Суть этого термина не сводится к проведению экологической политики либо к специфической форме общественного сознания, но обозначает сознательную и бессознательную ориентацию на гуманизацию человеческой деятельности как по отношению к природе, так и по отношению к человеку. Регулятивным принципом такой константы нужно считать этический принцип любви.