Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ЛЕКЦИЯ 13
Возрождение в Англии. От средних веков к Ренессансу. Социальные движения в Англии XIV в. У. Ленгленд. Дж. Чосер: прославление земного счастья как естественного удела человека. Литература XV в. Т. Мэлори: высокое представление о человеке. Народные баллады Англии и Шотландии: выражение народного мироощущения.
В истории Англии XIV век сыграл значительную роль. Наряду с другими европейскими странами Англия стояла на пороге великого культурного перелома. В ней уже бродили новые силы, которые со временем вывели страну на широкий путь Ренессанса. Наметившиеся глубокие социальные сдвиги предвещали грядущее крушение феодализма. Развивались торговля и ремесла. На историческую арену выходила молодая английская буржуазия, которая несла с собою новые вкусы, запросы и критерии, подчас резко сталкивавшиеся с обветшалыми традициями феодального средневековья. Рождение новой Англии проходило в бурях и потрясениях. Столетняя война с Францией (1337-1453), которая так удачно началась для Англии, вскоре приняла неблагоприятный оборот. Отошли в прошлое блестящие победы, одержанные английской армией, в которой, наряду с рыцарями, впервые появилось народное ополчение из йоменов - свободных английских крестьян, а война все продолжалась, истощая средства и обескровливая народ. В 1348 г. и в следующие годы по стране прокатилась "черная смерть" - чума. В широких народных кругах росла ненависть к угнетателям, светским и церковным феодалам. Брожение охватило город и деревню. Последователи английского реформатора Джона Уиклифа, опираясь на Библию, развивали идеи социального равенства. Один из идеологов недовольных, капеллан Джон Болл, требовал конфискации монастырских земель и раздела их между неимущими. Он призывал сбросить иго долговременного рабства, которое, как он говорил, "противно воле божией", ибо от природы все люди равны. "Когда Адам копал землю, а Ева пряла, кто был тогда дворянином?" - спрашивал он. Атмосфера все больше накалялась. Новая подушная подать 1380 г. переполнила чашу народного терпения. В 1381 г. вспыхнуло великое крестьянское восстание, руководящую роль в котором играл смелый вождь восставших Уот Тайлер. Восставшие вступили в столицу Англии. К крестьянам присоединилась городская беднота. Испуганный король был вынужден принять все требования восставших. Он обязался отменить крепостное право и провести целый ряд социальных и политических реформ. Однако вскоре восстание было предательски подавлено. Народные вожди были казнены. И все же восстание не было бесплодным. Барщина, которая особенно тяготила крестьян, начала исчезать. Исчезло постепенно и крепостное право.
В этой обстановке, в обстановке глубокого брожения, борьбы старого с новым, революционных элементов с реакционными, когда закладывались основы новой Англии, новой английской культуры, и возникли первые значительные памятники национальной английской литературы.
Около 1362 г. появилась аллегорическая поэма Уильяма Ленгленда (ок. 1332-1400?) "Видение о Петре-пахаре". Около 1377 г., т.е. незадолго до великого крестьянского восстания, увидела свет вторая редакция поэмы. В поэме развернута широкая картина жизни Англии второй половины XIV столетия. Подобно так называемым бедным проповедникам, последователям Уиклифа, Ленгленд глубоко сочувствует подневольным массам, протестует против алчности, тунеядства и эгоизма католического клира во главе с римским папой. Вслед за Уиклифом он видит смысл религии в деятельной любви к людям. Для истинного христианина обязателен также и труд, который является прочной основой всякого общества. Зато эгоизм, своекорыстные чувства, сребролюбие должны быть изгнаны из мира. Поэма Ленгленда пользовалась большой популярностью в демократических кругах тогдашней Англии. Явственные отзвуки "Видения о Петре-пахаре" слышатся в мятежных прокламациях Джона Болла, хотя сам Ленгленд и не делал революционных выводов из своих мыслей и наблюдений за жизнью. Обличая господствующую в современных отношениях неправду, он призывал носителей этой неправды к покаянию и исправлению.
Поэма еще тесно связана с литературными традициями средних веков. Она примыкает к жанру "видений", широко распространенных в средневековой словесности. Автор изображает себя странником, который пошел побродить по широкому свету, чтобы узнать об его чудесах. Утомленный ходьбой, он прилег отдохнуть и скоро заснул. И приснился ему сон: он увидел поле, наполненное народом. Тут были люди всяких званий и профессий. Были здесь и купцы, и шуты, и нищие, и пилигримы, и нищенствующие монахи, которые, по словам поэта, поучали народ "для собственной пользы". Были здесь и продавцы индульгенций, и подкупные адвокаты, и алчные трактирщики, и представители других общественных групп. Вся эта многолюдная толпа, по замыслу поэта, воплощает испорченность мира, господство в нем лжи и греха. Особенно выделяется среди присутствующих своими роскошными нарядами женщина по имени Мид (Meed - по-английски означает: мзда, взятка, подкуп, незаконное стяжание). Ее окружает богатая свита. Здесь можно видеть рыцарей, судейских - шерифов и клерков, торгашей и многих других. Готовится свадьба Мид с Обманом. Однако Богословие возражает против этого брака - он только укрепит в мире силу зла. Король предлагает Мид выйти замуж за рыцаря по имени Совесть. Покладистая Мид на все согласна. Однако благородный рыцарь отказывается взять ее себе в жены. Он твердо убежден, что царству Мид вскоре наступит конец. Недалек тот день, когда миром будет править разум. Тогда воцарится долгожданный золотой век, и "все, кто носит длинный кинжал, широкий меч или копье, топор или секиру... будут осуждены на смерть, если только они не перекуют их на серп или косу, резак или сошник. Каждый человек должен будет работать плугом, мотыгой или заступом, прясть или раскидывать по полю навоз, или же он погибнет от лени". Священники потеряют свои богатые бенефиции, которыми они так кичатся. Не будет самоуправства, и судебный приговор будет выноситься сообразно совершенным деяниям.
Однако Разум восторжествует над силами зла лишь тогда, когда он соединится с Правдой. Но где найти Правду, никто не знает. Об этом знает только один человек - Петр-пахарь, к которому обращаются пилигримы, устремившиеся в царство Правды. Он знает, где находится Правда, ибо он служит ей на протяжении многих лет. "Я следую за Правдой вот уже 50 зим, - говорит он. - Я рою и копаю землю, я делаю то, что велит мне Правда". Он готов указать пилигримам путь к жилищу Правды, но прежде чем повести их в это чудесное царство, он хочет закончить работу на поле. Ему еще нужно вспахать пол-акра земли, и он предлагает людям помочь ему. Пусть женщины, привыкшие вышивать шелковые узоры для капелланов, зашьют дыры в его мешках, куда он сыплет зерно. Пусть мужчины помогут ему в его тяжелом труде. Труд, по мнению Петра-пахаря, облагораживает человека. И он продолжает заниматься своим нужным и полезным трудом, и в этом ему помогают пилигримы, ищущие царство Правды. А тем временем он получает для себя и для тех, кто держится с ним, от Правды индульгенцию, т.е. отпущение грехов на вечные времена. Отпущение грехов получат те, кто делал на земле добро. Добрые дела - это высшая мудрость мира.
Так Ленгленд в аллегорических образах развивает в своей поэме мысль, которая близка к проповеди Уиклифа и его последователей.
По своей поэтике поэма Ленгленда является произведением еще вполне средневековым. На это указывает ее аллегоризм и подчеркнутый дидактизм. Типично средневековой является также и форма видения, сна, в которую облечена поэма. Однако образы видения взяты не из загробного мира, как это обычно бывало в видениях средних веков, и не из галантного мира куртуазного "Романа о розе", но из мира социальных отношений, современных Ленгленду. Это придает его поэме реалистический характер, тем более что целый ряд аллегорических образов развернут в отчетливо бытовом плане. В этом отношении весьма примечательна сцена исповеди семи смертных грехов. Особенно выразительна фигура Объедалы, олицетворяющая грех чревоугодия. Собравшись в церковь на исповедь, Объедала завертывает в кабак, где его угощают хорошим элем веселые собутыльники. Здесь и медник с подмастерьями, и клирик, и землекоп, и музыкант, и крысолов, и мусорщик, и многие другие. Они бражничают, смеются, сквернословят, горланят песню "Пусть чаша гуляет". Наконец, захмелевшего Объедалу относят домой, и он спит без просыпу всю субботу и все воскресенье. Ясно ощутимый реалистический элемент образует, таким образом, вторую характерную черту поэмы Ленгленда, и в этом он идет по пути, по которому впоследствии пойдет значительная часть крупнейших писателей английского Возрождения.
Еще более отчетливо предренессансные черты выражены в творчестве младшего современника Ленгленда, первого великого английского поэта Джеффри Чосера (ок. 1340-1400). Последующими успехами английская ренессансная литература в значительной мере обязана Чосеру. Родился Джеффри Чосер в Лондоне, в семье виноторговца. Деловые связи отца доставили будущему поэту место при дворе, где он был пажом у одного вельможи. В 1359 г. Чосер участвовал в военном походе против Франции. Между 1360 и 1370 годами возникли его первые поэтические произведения. Правда, ранние произведения Чосера еще мало чем отличаются от памятников англо-французской литературы средних веков: это "Книга герцогини" - аллегория, облеченная в форму сна и написанная по французским образцам, а также подражательная "Песнь во славу Девы Марии". К этому же времени относится перевод Чосером на английский язык второй части "Романа о розе".
В 1370 г. Чосер направляется с дипломатическим поручением во Францию, а в 1372 г. - в Италию. Поездка в Италию сыграла большую роль в творческом развитии английского поэта. Правда, он уже и до того, видимо, знал итальянский язык и читал произведения итальянской литературы XIV в. Однако в Италии он непосредственно столкнулся с культурой раннего итальянского гуманизма. Здесь он знакомится с творчеством Петрарки и с новеллами Боккаччо. С этого времени в творчестве Чосера наступает глубокий перелом, он отходит от традиций средневековой литературы, и если впоследствии и возвращается к аллегорическим мотивам, то разрабатывает их в совсем новой свободной манере.
В 1374 г. Чосер получил место таможенного надсмотрщика Лондонского порта. Эта должность отнимала у него немало времени, но все-таки давала ему возможность усиленно и плодотворно работать в области поэзии. Наступил период его творческой зрелости. Итальянским влиянием отмечена поэма Чосера "Троил и Крессида", широко использованная Шекспиром в его одноименной трагедии, и ряд других произведений.
Конец жизни Чосера был омрачен невзгодами. Политические потрясения конца XIV в. коснулись и его. Он потерял свою должность, должен был покинуть дом, который в свое время был ему предоставлен лондонской общиной. В 1387 г. умерла его жена.
Однако как раз в эти трудные для Чосера годы и созрело его величайшее произведение, которое вводит поэта в ряды самых замечательных писателей Англии и с которого, собственно, и начинается новая - ренессансная - английская литература. Это сборник стихотворных новелл "Кентерберийские рассказы" (1387-1400), овеянный духом ренессансного жизнелюбия. Земная жизнь выступает в нем как высшее благо человека. Правда, Чосер отдает дань религиозным воззрениям средних веков. Об этом свидетельствует хотя бы житие святой Цецилии, включенное в книгу. Но именно в земной жизни готов Чосер прежде всего искать источник человеческого счастья. Он видит вокруг себя "великое шатание" (так называется одна из его поэм). Его мировоззрение еще во многом противоречиво, как противоречиво было и само время, в которое он жил, но сквозь толщу традиционных представлений у него уже пробивается то жизнерадостное вольномыслие, которое столь характерно для гуманистов эпохи Возрождения. Чосер брал людей такими, какими их видел. Он верил в их здоровые земные инстинкты, в их право на счастье, хотя и не указывал путей, по которым человечество могло бы прийти в царство радости. Но он верил, что радость - естественный удел человека. И в период, наполненный грозными событиями, Чосер прославлял человека с таким энтузиазмом, перед которым бледнеют многие более поздние памятники европейской ренессансной литературы.
По своему духу "Кентерберийские рассказы" во многом соприкасаются с "Декамероном" Боккаччо. Только в "Декамероне" несравненно более отчетливо выступает цицеронианский элемент, стремление к гуманистической элоквенции. Чосера, как впоследствии Рабле, отнюдь не страшит плебейская, простонародная стихия. Он отдает дань вольной шутке, площадному комизму. Впрочем, и он умеет быть изысканным и галантным. Об этом свидетельствует, например, рассказ рыцаря, излагающего поэму Боккаччо "Тезеида". Нередко юмор Чосера отличается также большой тонкостью и изысканностью. Чосер избегает однообразия. Для каждого отдельного рассказа находит он особый тон: то бравурный, то чувствительный, то шуточный, то героический. Стремление к разнообразию, к богатству характеристик проявляется уже в новеллистическом обрамлении его книги. Если у Боккаччо рассказчики почти вовсе лишены ярких индивидуальных черт, то у Чосера его рассказчики - это люди из различных уголков Англии, представители различных профессий и социальных положений, с различными интересами, вкусами, манерами и эстетическими пристрастиями. Объединяет их чисто внешний мотив: все они едут в город Кентербери на поклонение гробу высоко чтимого в Англии святого Фомы Бекета и, чтобы скоротать путь, рассказывать каждый по 2 новеллы на пути туда и обратно.
Так задуман сборник новелл Джеффри Чосера. Но Чосер не успел выполнить и половины своего плана. Он написал только пролог и часть путешествия в Кентербери, обратный путь остался ненаписанным. Зато в обширном прологе Чосер дает то, чего мы почти не находим у Боккаччо, а именно обширную галерею мастерски выполненных портретов богомольцев. Перед нами возникает вся средневековая Англия, да и самое обрамление новелл - путешествие богомольцев в Кентербери - является характерной бытовой деталью, почерпнутой из житейского обихода тогдашней Англии. Здесь и храбрый рыцарь со своим юным сыном, и галантная игуменья, которая получила тонкое воспитание и говорит по-французски, хотя и с английским акцентом; здесь и солидный монах, который мечтает стать аббатом. Охоту он предпочитает чтению месс, лебяжье жаркое его привлекает в несравненно большей степени, чем посты и умерщвление плоти. Есть здесь и другой монах из нищенствующей братии. Он умеет ловко выудить последний грош у бедной вдовы и знает наперечет все трактиры, расположенные на большой дороге. Встречаем мы также и купца, который искусно орудовал на бирже, и студента Оксфордского университета, усердного почитателя Аристотеля, весьма достойного в делах и речах, только бедного как церковная крыса. Здесь и ремесленники, и предприниматели, и хлебосольный помещик, и врач, который нажил немало золота на чуме. Обращает на себя внимание выразительный портрет разбитной ткачихи из Бата, женщины уже не молодой, но весьма энергичной. Она богата и пользуется весом у себя в городе. Никто из местных женщин не смеет прежде нее войти в приходскую церковь, так как все знают, что за словом в карман она не полезет. Пять раз она была уже повенчана, но похоронила всех своих мужей и теперь мечтает о шестом.
Все эти лица обрисованы английским поэтом с удивительной яркостью и непосредственностью. Все они как бы выхвачены из окружающей жизни. Особенно удаются Чосеру портреты монахов, в которых он мог с наибольшей полнотой проявить свой юмористический и сатирический талант. Зато в самых благожелательных тонах обрисован в прологе бедный священник, который так не похож на алчных и тучных монахов, идущих вместе с ним в Кентербери. Совсем в духе учения Уиклифа, он исполнен самоотверженной любовью к ближним. Он всегда готов помочь неимущим, хотя сам живет в глубокой бедности. С ним вместе идет его брат, трудолюбивый и добродетельный пахарь, который во многом напоминает Петра-пахаря из поэмы Ленгленда. Резким контрастом этим двум идеальным, с точки зрения поэта, фигурам выступает алчный продавец индульгенций, на которого Чосер изливает едкую насмешку. Этот пронырливый клирик ловко обманывает простоватых верующих, выдавая поросячью кость за мощи святого, а клочок холстины - за частицу савана Богоматери.
Наряду с "общим прологом" характеристику паломников содержат также прологи, непосредственно предваряющие их рассказы. Эти прологи невелики по объему, но иногда все же сравнительно пространны, как, например, пролог к рассказу Батской ткачихи, в котором жизнелюбивая вдовушка излагает свои взгляды на брачную жизнь, а также весьма откровенно повествует о том, как ловко она управлялась со своими мужьями.
С характерами паломников обычно связаны и их рассказы, почерпнутые из самых различных источников, будь то назидательные сборники средних веков, фаблио, авантюрно-рыцарские повести, античная словесность, произведения итальянских гуманистов XIV в. или происшествия, прямо взятые из жизни. Так, благонравный студент из Оксфорда, превыше всего ценивший книги и владевший, разумеется, латинским языком, пересказывает заключительную новеллу "Декамерона" о многострадальной Гризельде, известную ему по латинскому переводу Петрарки. В свой черед подвыпивший мельник, весьма далекий от "высоких" материй, рассказывает историю о том, как хитроумный школяр наставил рога простоватому плотнику, риснувшему, несмотря на свой преклонный возраст, жениться на молодой красотке. Образованный врач, ссылаясь на Тита Ливия, повествует о добродетельной Виргилии, решившей умереть, но не стать добычей сластолюбивого негодяя. Кряжистый шкипер из породы морских волков, умеющий ценить силу, бесцеремонную ловкость и материальную выгоду, предлагает вниманию слушателей Фаблио о жене купца, которая за сто франков, необходимых ей для оплаты нарядов, отдается сообразительному монаху, получающего эти деньги от купца, ее мужа.
У каждого рассказчика свой мир, свой запас побасенок и историй. Их многое занимает, но охотнее всего касаются они любовной темы, занявшей такое большое место в новеллистике эпохи Возрождения. Любовь выступает в книгах Чосера и как простое плотское влечение, сопряженное обычно с плутовством (рассказы мельника, мажордома, шкипера и купца, использующего популярный скабрезный эпизод, - ср. "Декамерон", VII, 9) или даже с преступлением (рассказ врача), и как всепоглощающая страсть (рассказ рыцаря). Она испытывает человеческое благородство (рассказ франклина о верной жене, которой хочет овладеть влюбленный паж с помощью волшебства, - кстати, в повествование включен длинный список стяжавших известность стойких дев и жен, искавших в смерти спасение от позора). И приводит к счастливому браку при условии, однако, если мужчина отказывается от главенствующего положения в семье (нетрудно догадаться, что рассказ с подобной тенденцией принадлежит Батской ткачихе).
Что касается самого Чосера, то он избегает плоской морализации, характерной для средневековых дидактиков. Ведь за каждый рассказ ответственность несет рассказчик, наделенный определенными взглядами и вкусами. Автор как бы отходит в сторону и просто наблюдает за течением жизни. Любопытно, что мы даже находим Чосера среди паломников, идущих в Кентербери. Когда наступает его очередь, он принимается рассказывать о храбром рыцаре сэре Топасе, не встречая, однако, одобрения со стороны слушателей. Но, конечно, этот литературный прием, использованный позднее Ф. Рабле (автор "Гаргантюа и Пантагрюэля" вместе с утопийцами плывет к оракулу божественной Бутылки), хотя и избавлял Чосера от прямолинейного дидактизма, вовсе не свидетельствовал о том, что у него не было своего определенного взгляда на вещи. Чосер, безусловно, высоко ставил благородство и стойкость человеческого духа. Но и голос плоти ему был понятен. Он умел ценить находчивость и смекалку, даже если они нарушали нормы официальной морали, любил веселье и здоровый смех. Недаром весельчака-трактирщика сделал он главой говорливого братства паломников. Однако смех Чосера далеко не всегда безобиден, подчас в нем скрыто сатирическое жало.
Еще в "Общем прологе" не упускал Чосер случая разделаться с монахами. Эту линию продолжает он и дальше. В прологе продавца индульгенций он заставляет этого лукавого клирика с бесстыдной откровенностью признаваться, что целью его земного существования является разгульная жизнь, и похваляться своим умением выгодно сбывать шарлатанские реликвии и амулеты. Но в чем он истинный мастер, так это в красноречивых проповедях, осуждающих алчность верующих:
Руками я и языком болтаю
Так быстро, что и поглядеть-то любо.
Их скупость, черствость я браню сугубо,
Лишь только б их мошну растормошить
И мне их денежки заполучить.
(Пер. И.А. Кашкина)
И он тут же рассказывает назидательную историю о трех гуляках, которых погубило сребролюбие. Именно такие притчи обычно украшают его лицемерные проповеди. В заключение восхваляет он папские индульгенции, но Чосер дает понять, что вся эта торговля отпущением грехов не что иное, как низкий обман.
Если Чосер делает монахов действующими лицами своих рассказов, то они либо лицемерны, обманщики и сластолюбцы (рассказ шкипера), либо, подобно продавцу индульгенций, наглые демагоги, врали, чревоугодники и алчные вымогатели, готовые по миру пустить доверчивого мирянина (рассказ пристава церковного суда). С явным удовольствием сообщает автор, как был одурачен такой вымогатель. Но это еще не все. Автор включает в книгу озорное "Видение" - дерзкий вызов церковным представлениям средних веков о святости монахов. Впрочем, у святой церкви помимо монахов есть и другие испытанные служители. Об одном таком подручном викария, умеющего ловко обирать мирян, идет рассказ в книге. Даже черт оказывается гуманнее этого бесстыдного судейского крючка, готового отнять у бедной вдовы последнюю сковороду. На законном основании черт уволакивает в ад наглого вымогателя (рассказ кармелита).
Чосер осуждает порядки, при которых бедняк становится жертвой алчных стяжателей и высокомерных господ. Бедный священник в прозаической проповеди, завершающей "Кентерберийские рассказы", призывает господ "не разорять, не угнетать" "низших и слуг своих". "Не забывайте, - говорит он, - что господа происходят от того же семени, что и рабы их". То, что в средние века казалось незыблемой истиной, уже утратило для Чосера свою привлекательность. Правда, в "Общем прологе" он еще рисует привлекательный портрет храброго рыцаря, учтивого, умного, скромного, совершившего немало подвигов в далеких землях. Но в уста Батской ткачихи он уже вкладывает темпераментную тираду об истинном благородстве, в которой есть прямая ссылка на Данте, утверждавшего, "что редко от корней / Доходит добрый сок до всех ветвей".
Наследье предков - преходящий дар.
Он портится, как хлеб или товар,
Когда коснется гниль его людская.
(Пер. И.А. Кашкина)
Благородство нельзя завещать, оно дается в награду за добрые дела. Так, не мудрствуя лукаво, Батская ткачиха отбрасывала доктрину феодального первородства, на которой зиждилась социальная структура средних веков. Но ведь и отец итальянского гуманизма Петрарка утверждал нечто подобное.
К эпохе Возрождения обращена и художественная сторона "Кентерберийских рассказов". Правда, еще многое связывает их со средними веками, в частности стихотворная форма, столь характерная для средневековых фаблио. Только Чосер стремится ее разнообразить и, если так можно сказать, "индивидуализировать". Написаны "Кентерберийские рассказы" преимущественно пятистопным ямбом с парно рифмующимися строками (ср. фаблио). Но встречаются в них также доггерели - неравносложные "вольные стихи", употребляемые обычно в шутливых произведениях; строфы, состоящие из сдвоенных терцин со сквозной рифмой; французские балладные октавы и, наконец, семистрочные "чосеровские" стансы (строфы), рифмующиеся по схеме ававвсс. Понятно, что уделом таких простых людей, как трактирщик, мельник, шкипер или церковный пристав, привыкших к обыденной жизни, далекой от риторических ухищрений, является традиционная, нехитрая форма фаблио. Зато рассказ книжника-студента написан "чосеровскими стансами", а послесловие к этому рассказу - терцинами (ибо новелла о Гризельде восходит к итальянскому источнику). Рассказ монаха, содержащий четырнадцать небольших "трагедий", чаще всего книжного и иноземного происхождения (Боэций, Боккаччо, "Роман о розе", Библия), написан французской балладной октавой.
Озорной дух фаблио продолжает царить во многих рассказах Чосера. К этой народной литературной традиции английский поэт относится с большим сочувствием. Зато над рыцарским романом он посмеивается. "Рассказ о храбром рыцаре сэре Топасе", с которым выступает сам автор, представляет собой написанную доггерелями пародию на рыцарский роман с его невероятными приключениями. Прерывая рассказ Чосера, веселый трактирщик заявляет, что никогда еще не приходилось ему слушать ничего более вздорного. Из этого, однако, вовсе не следует, что автор "Кентерберийских рассказов" склонен был отвергать все, что выходило за пределы повседневной житейской прозы. Его поэтический кругозор, как уже неоднократно отмечалось, очень широк. С площадными анекдотами и высокими историями в книге уживались и животный эпос (рассказ капеллана о петухе Шантэклере, курочке Пертелот и коварном, но обманутом Лисе), и волшебные сказки.
Волшебной сказкой является, например, рассказ сквайра о чудесном медном коне и сердобольной Канаке, татарской принцессе, понимавшей язык птиц. Черты волшебной сказки присущи рассказу Батской ткачихи. Героиней этого рассказа оказывается повелительница фей, выступающая то в облике безобразной старухи, то в облике молодой красавицы. Сказочную основу имеет также рассказ юриста о злоключениях добродетельной Констанцы, заимствованный из старинной бретонской хроники, сухой аллегорический текст которой под пером Чосера превращается в увлекательную новеллу. Для русского читателя особый интерес представляет один эпизод, перекликающийся со "Сказкой о царе Салтане" Пушкина. Когда у Констанцы, молодой жены нортумберленского короля, родился сын и она собралась известить об этом счастливом событии мужа, находившегося на чужбине, злобная мать-королева напоила элем и вином гонца и положила ему в сумку другое письмо, в котором сообщалось, что королева произвела на свет чудовище. Получив такую горестную весть, король не пал духом и приказал бережно хранить дитя, покуда он не вернется домой. Но мать-королева и на этот раз опоила гонца и монаршее письмо подменила подложным, предписывающем в трехдневный срок посадить Констанцу и ее сына в ладью и пустить в открытое море. Со временем правда одерживает верх, преступников постигает жестокая кара, а любящие обретают друг друга.
Чосер был искусным рассказчиком. В его книге рождалась английская новелла. Правда, ей еще приходилось делить место с благочестивой средневековой легендой, житиями святых и назидательными "примерами" (рассказ монаха). Но время ее пришло. Пришло время более полного и обостренного чувства жизни. Недаром Чосер в литературе средних веков отдавал предпочтение фаблио, привлекавшим его своей жизненной конкретностью. Однако от фаблио рассказы Чосера все же отличаются и более искусной композицией, и обилием реалистических деталей, и мастерством характеристик. Его персонажи - уже не традиционные маски монахов, купцов, мастеровых и т.п., но фигуры, наделенные рядом индивидуальных черт и поэтому гораздо более рельефные и жизненно достоверные. Конкретны и детали, характеризующие бытовую среду, намеченную в рассказе
Так, в "Рассказе слуги каноника" речь идет об алхимии и ее адептах. Читатель узнает, какими способами алхимики стремятся добыть философский камень, знакомится с их специфическим жаргоном, с их терминами, символами и эмблемами. Узнает он и о том, как ловкие мошенники одурачивают с немалой пользой для себя легковерных искателей дорогого металла. В этом рассказе, как, впрочем, и во многих других рассказах Чосера, все удивительно конкретно и типично: и люди, и обстановка, и предметы, и ситуации. А если к этому добавить легкость и непринужденность повествования, гибкость и многоцветность разговорной речи, то станет понятным, почему А.М. Горький назвал Чосера "основоположником реализма".
Выступление Чосера, такое решительное и многообещающее, не привело, однако, к быстрому расцвету английской ренессансной литературы. В XV в. у автора "Кентерберийских рассказов" не было достойных преемников. Поэты, в той или иной мере примыкавшие к чосеровской школе, уступали ему не только в таланте, но и в умении по-новому смотреть на вещи. В английской литературе XV в. ростки Ренессанса были слабыми и редкими. В основном она продолжала оставаться средневековой.
В этом отношении примечателен хотя бы обширный прозаический роман Томаса Мэлори "Смерть Артура", написанный в 1460-1470 гг. и впервые опубликованный английским первопечатником Уильямом Кэкстоном в 1485 г. На исходе XIV в. Чосер в рассказе "О храбром рыцаре сэре Топасе" осмеял рыцарский роман. Но роман этот не угас и в конце XV в. со всей силой заявил о себе в творении Мэлори, которое бесспорно является наиболее значительным памятником английской художественной прозы названного века. В "Смерти Артура" перед читателем проходят король Артур и его супруга королева Гвиневера, прославленные рыцари Ланселот, Ивейн, Тристрам (Тристан) и многие другие воители бретонского цикла. Мэлори широко использует старинные сказания, иногда переворачивая и перелицовывая их по своему усмотрению, но, пожалуй, наибольшую силу он обретает тогда, когда описывает феодальные распри, кровавую борьбу феодальных кланов. Ведь он сам был активным участником истребительной войны Алой и Белой розы и роман свой создавал в тюремном заключении. "Смерть Артура" - это лебединая песня английского рыцарства, уже стоявшего на краю гибели. Элегический мотив отчетливо звучит в романе, то затухая, то усиливаясь и даже приобретая мрачный оттенок. Рыцарство для Мэлори продолжало оставаться тем "высоким миром", в котором только и могут царить доблесть, любовь и честь. Однако жизнь беспощадно рассеивала иллюзии сэра Томаса. Война Алой и Белой розы (1455-1485), представлявшая собой борьбу мятежной феодальной знати за королевский престол, закончилась, как известно, почти полной гибелью этой знати. Английское рыцарство сошло с исторической арены, и с ним закатилась культура старой феодальной Англии.
Но если книжная литература XV в., за редкими исключениями, не отличалась большой яркостью и силой, если в ней преобладали творения бледные, эпигонские, до крайности назидательные, то устная народная поэзия переживала в то время заметный расцвет. В ней била ключом творческая энергия масс. Еще и сейчас большое впечатление производят многие английские и шотландские средневековые баллады. К ним охотно обращался Шекспир в своих драмах. А младший современник Шекспира выдающийся драматург Бен Джонсон даже как-то заметил, что за одну популярную балладу "Охота у Чевиотских холмов" он "готов отдать все им написанное". Этому расцвету народного творчества несомненно содействовали те изменения в жизни трудового люда, которые обозначились после 1381 г. Исчезало крепостное право, увеличивалось количество свободный землепашцев, поднялось благосостояние народа . В этой атмосфере, уже тронутой лучами свободы, особенно звонко стали звучать народные песни.
Их было много и были они разнообразны по своему характеру. Значительное место среди них занимали баллады - эпические песни с сильно развитым лирическим и драматическим элементом, облеченные в строфическую форму. К числу их характерных стилевых черт относят стремительность в развитии действия и преобладание диалогов. Трудно сказать, когда именно они возникли. Во всяком случае, в XIV в. баллады были уже широко распространены. К XV В. относится их расцвет, и в последующие столетия они продолжают бытовать в народной среде, главным образом в Шотландии и северной Англии, т.е. в областях, менее всего затронутых буржуазной цивилизацией. В 1765 г. Томас Перси издал собрание баллад под названием "Памятники старинной английской поэзии", оказавшее огромное влияние на европейских писателей конца XVIII и XIX в.
Встречаются в балладах отзвуки седой старины, а также отклики на недавно разыгравшиеся события. Нередко баллады посвящены кровавым столкновениям шотландцев и англичан в пограничных областях (о том, как погибли шотландский граф Дуглас и английский лорд Перси Нортумберлендский повествует вышеупомянутая баллада "Охота у Чевиотских холмов"), междоусобиям английских баронов и распрям шотландских кланов. В балладах выступают сильные, отважные люди, верные своему долгу ("Сэр Патрик Спенс"). В них царят могучие страсти, толкающие людей как на подвиг, так и на преступления. В замечательной старинной балладе "Эдвард", переведенной на русский язык А.К. Толстым, сын проклинает мать, толкнувшую его на отцеубийство. Мрачные события наполняют известную балладу "Трагедия Дугласов". Дочь Дугласа бежит с молодым рыцарем. Отец и братья настигают беглецов. Завязывается бой, во время которого все преследователи погибают. Вскоре, однако, и рыцарь умирает от ран, а вслед за ним и его избранница. Но любовь торжествует и над смертью. Над могилой беглянки вырастает белая роза, а над могилой рыцаря - алый шиповник. И, как в сказании о Тристане и Изольде, кусты сплетаются ветвями -
И шепчут они, что лежат в их тени
Два друга, любивших до гроба.
Любви в балладах отводится значительное место. Она вознаграждает верность ("Дочь ислингтонского бейлифа"). И в то же время заставляет жену изменять нелюбимому мужу ("Королева Элинор"). Зависть и ревность толкают старшую сестру на убийство младшей ("Баллада о двух сестрах"). Любовь соединяет королеву фей со смертным ("Томас-рифмач"). Она же наделяет девушку смелостью и находчивостью, помогая ей вопреки воле отца соединиться с любимым ("Верный сокол"). Между прочим, в названной балладе есть эпизод, напоминающий известную сцену из трагедии Шекспира "Ромео и Джульетта". Героиня баллады, принимая снотворное, просит отца похоронить ее в церкви, куда, как она знает, придет ее жених. Только в отличие от шекспировской трагедии, в балладе все заканчивается вполне благополучно.
Поэты предромантизма и романтизма особое пристрастие питали к мрачным фантастическим балладам, в которых выходцы из могил появлялись среди людей ("Женщина из Ашерс Велл"), подчас увлекая их за собой в царство смерти. Но наряду с балладами, окрашенными в мрачные тона, существовало немало баллад жизнелюбивых, веселых и озорных приближавшихся по своему характеру к французским фаблио и немецким шванкам. Одной из таких баллад является, например, переведенная С.Я. Маршаком "Баллада о мельнике и его жене", в которой находчивая жена ловко водит за нос своего простоватого мужа. Так, щегольские сапоги своего возлюбленного она, вопреки очевидности, выдает за ведра, присланные ей матерью. Озадаченный супруг по этому поводу замечает:
Немало ведер я видал
На свете до сих пор,
Но никогда я не видал
На ведрах медных шпор!
О том, как смышленый простолюдин, спасая от смерти епископа Кентерберийского, одурачил злого короля, рассказывает баллада "Король и пастух", а в балладе "Старый плащ" крестьянская супружеская чета ведет длинный спор из-за старого плаща. Муж хочет купить себе новый плащ, жена противится этому, обвиняя мужа в мотовстве и гордости. В конце концов глава семьи смиряется и остается при старом, заплатанном плаще. Интересно отметить, что седьмую строфу этой баллады Шекспир в измененном виде включил в трагедию "Отелло". Во втором акте ее поет Яго, когда спаивает Кассио.
Особую группу образуют баллады о благородном разбойнике Робин Гуде, отразившие народный протест против социальной несправедливости. На протяжении ряда веков баллады эти пользовались исключительной популярностью. Трудно сказать, когда они возникли. Первые известные нам упоминания о Робин Гуде встречаются в поэме Ленгленда "Видение о Петре-пахаре". Первый сборник баллад о Робин Гуде издан около 1495 г. ("Малая песнь о подвигах Робина Гуда"). Исторический прототип популярного балладного героя не определен. Одни считали его современником короля Генриха II или Эдуарда I (XIII в.). Широко распространено было мнение, что Робин Гуд являлся предводителем отряда вольнолюбивых англосаксов, боровшихся против норманских завоевателей. Но ясности в этом вопросе нет. Мы знаем только, что в конце XIV и особенно XV в. Робин Гуд был любимым народным героем. По словам Вальтера Боуэра, писавшего около 1450 г. о событиях середины XIII в., "между людьми, лишенными собственности, был тогда знаменит разбойник Робин Гуд, которого народ любил выставлять героем своих игр и театральных представлений и история которого, воспеваемая странствующими певцами, занимает англичан более других историй" . Эта огромная популярность Робина Гуда несомненно связана с народным освободительным движением, которое такого большого размаха достигло в Англии на исходе XIV в. и неоднократно продолжало о себе заявлять в следующем XV в. Робин Гуд привлекал простых людей своей активностью, своим стремлением покарать притеснителей народа. Он не был, подобно Петру-пахарю, мирным земледельцем, привязанным к клочку земли. Баллады изображают его "вольным стрелком", разбойником и браконьером, живущим в Шервудском лесу вместе с ватагой лесных братьев. На каждом шагу бросают они дерзкий вызов миру господ. Открыто браконьерствуя, Робин Гуд и его сподвижники все время посягают на прерогативы феодальных собственников.
Мы королевские стрелки,
В его лесу густом
Мы бьем оленей короля,
И этим мы живем, -
говорит Робин Гуд переодетому королю (пер. Вс. Рождественского).
Густой Шервудский лес занимает в балладах значительное место. О его зелени напоминают зеленые плащи вольных стрелков. Из его крепких ветвей мастерят они свои грозные луки. В лесу под щебет птиц родился Робин Гуд ("Рождение Робина Гуда"). В лесу он женился на бравой пастушке, стрелявшей из лука необычайно метко ("Я расскажу вам, господа..."). Баллады охотно упоминают о веселых майских днях, когда расцветают цветы, дубы и липы покрываются свежей листвой и щеглы поют о счастье. Можно сказать, что балладный Шервудский лес не только географическое понятие. "Веселый" Шервуд - это прежде всего царство свободы, братства и отваги, в чем-то напоминающее Телемское аббатство Франсуа Рабле. Короче говоря, это народная мечта о вольной жизни, о таком положении вещей, при котором простого человека нельзя безнаказанно обижать, когда есть управа на притеснителей, даже самых могущественных.
Робина Гуда окружают молодые, сильные, жизнелюбивые парни. Они не пренебрегают нарядной одеждой, любят поесть, попить, попировать. Им совершенно чужд мрачный монашеский аскетизм. Зато по первому зову предводителя готовы они принять участие в самых опасных приключениях. Их сто сорок человек. И все они связаны узами самоотверженной дружбы. Благородный Робин Гуд не оставляет в беде своих друзей и соратников. Этой теме посвящен ряд баллад. Ловкость, смелость, находчивость помогают Робину Гуду в его рискованных предприятиях. В одной из песен рассказывается, как был спасен стрелок Виль Статли, попавший в руки к шерифу и приговоренный к смертной казни ("Робин Гуд выручает Виля Статли"). Один из наиболее популярных персонажей балладного цикла - Джон, в шутку прозванный Маленьким, - лихой кузнец, силач огромного роста. В балладе "Робин Гуд и Гай Гисборн" Робин Гуд, облачившись в конскую шкуру, которую носил побежденный им рыцарь, освобождает Джона Маленького, захваченного шерифом.
Ноттингемский шериф (наместник короля) выступает в роли главного врага Робина Гуда и его друзей. Представитель феодального правопорядка, жестокий, коварный, вероломный, подчас трусливый, он делает все, чтобы положить конец самоуправству лесных стрелков. В этом помогают ему монахи и феодалы, вроде воинственного сэра Гая Гисборна. Хорошо понимая, что в лесу ему не совладать с Робином Гудом и его стрелками, шериф пытается выманить их из лесной чащи, завлечь в расставленную западню. Так, однажды он устраивает в Ноттингеме состязание стрелков, обещая победителю стрелу с золотым наконечником. Он уверен, что лесные братья захотят принять участие в состязании. Но смышленый Робин Гуд перехитрил своего преследователя. По его совету вольные стрелки сменили свои зеленые плащи на плащи разного цвета. Главный приз завоевал Робин Гуд, одетый в красный плащ. Вернувшись в лес, стрелки пишут шерифу дерзкое письмо. Письмо это они прикрепляют к стреле с золотым наконечником и пускают стрелу прямо в дом к шерифу ("Робин Гуд и золотая стрела").
Но, ведя непрерывную войну с шерифом и его подручными, вольные стрелки не посягают на власть короля, как не посягали на нее участники великого крестьянского восстания 1381г. Робин Гуд к королю относится с глубоким уважением. И когда он встречается с королем в глубине Шервудского леса, он не только не причиняет ему вреда, но самым почтительным образом склоняет колени перед законным властителем Англии. В свой черед король, по воле народного певца, весьма дружелюбно относится к предводителю вольных стрелков и даже приглашает его к своему двору ("С блестящей свитою король...").
Ведь Робин Гуд не был заурядным грабителем. В балладах он часто стремится восстановить поруганную справедливость, т.е. делает то, что, согласно народным представлениям, должен делать король. В одной из баллад он заявляет королю: "Я никогда не обижал человека праведного и честного, я нападал только на тех, что живут за чужой счет. Я никогда не пролил крови пахаря..." Поэтому столь охотно нападает Робин Гуд на высокомерных князей церкви, тучных аббатов и монахов, живущих за счет бедных тружеников ("Робин Гуд молится богу"). А когда в руки ему попал епископ Герфорд, дерзнувший ехать через Шервудский лес, он вытряс из него триста звонких червонцев, а также заставил святого отца под звуки охотничьих рогов плясать в тяжелых сапогах ("Робин Гуд и епископ Герфорд"). Но не жажда наживы руководит поступками Робина Гуда. Одна из его характерных черт- это забота о бедных и утесненных. Однажды ему удалось спасти рыбачий баркас от нападения пиратов, и все золото, награбленное морскими разбойниками, он отдает беднякам ("Робин Гуд делит золото"). Немало добрых дел совершил веселый Робин Гуд. От полного разорения спас он обедневшего рыцаря, задолжавшего аббату четыреста золотых, соединил узами брака двух влюбленных и т.п. Поэтому у Робина Гуда много друзей, всегда готовых прийти к нему на помощь. Когда Робин Гуд с трудом тащил на себе Джона Маленького, раненного в колено людьми шерифа, упомянутый рыцарь приютил их в своем замке, а бедная старуха, которой Робин Гуд помог в тяжелый год, спасла его от расправы епископа ("Робин Гуд, старуха и епископ").
Но иногда в Робине Гуде и его друзьях просто играет молодая кровь. Подвернулся Робину Гуду как-то отчаянный монах, живший в аббатстве за рекой. Долго и упорно бились смельчаки, а потом разошлись друзьями ("Робин Гуд и отчаянный монах"). Люди Робина Гуда, да и он сам, умели ценить физическую силу, ловкость, смелость и упорство. Нередко именно с поединка начиналась у них дружба. Но когда Робин Гуд перестал быть ревнителем справедливости, когда он превращался в обычного разбойника, мгновенно тускнел его поэтический ореол. В этом отношении примечателен эпизод, повествующий о том, как Робин Гуд, вопреки своим обычаям, напал на прохожего нищего и как этот нищий исколошматил тяжелым посохом непобедимого Робина Гуда и его доблестных стрелков ("Робин Гуд и нищий"). Но исключение только подтверждало общее правило. В народном сознании Робин Гуд продолжал оставаться не только "веселым", но и "добрым", "благородным" защитником угнетенных и обиженных.
Популярность его в народной среде была длительной и прочной. Он стал героем майских празднеств, сопровождавшихся песнями и танцами. Многие эпизоды его жизни изображались в лицах. Во славу Робина Гуда лучники в зеленых одеждах состязались в меткой стрельбе. В тот день, когда страна отмечала его память, пустовали храмы и мастерские, население города или села устремлялось в лес. Вот что рассказывает епископ Латимер, который в середине XVI в. пожелал произнести по случаю праздника проповедь в одной из церквей близ Лондона: "...когда я отправился в церковь, то, к изумлению моему, увидел, что она заперта; я послал за ключом и ждал его на паперти более часа; наконец, ко мне подошел какой-то человек и сказал: Сэр, мы сегодня не можем слушать вашу проповедь, потому что празднуем день Робина Гуда, все наши прихожане в лесу, и вы напрасно стали бы ожидать их".
К балладам о Робине Гуде охотно обращались английские писатели эпохи Возрождения, в частности Шекспир (комедия "Как вам это понравится", акт I, сцена 1) и Роберт Грин ("Векфильдский полевой сторож"). Вальтер Скотт вывел Робина Гуда в романе "Айвенго" .