Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
(в хронологическом беспорядке)
1
здесь могло бы быть стихотворение от 1.08.2012, но оно настолько болезненно, что я решил его уничтожить.
2
извилины мозга
похожи на ровные линии:
в таких октябрях не хватает пространства для мысли.
минус на минус - минус, но более длинный,
длиннющий, как коромысло.
капли вальса остались в ушах после фильма Фольмана.
наплевал себе в память и прыгнул немножко выше.
проблеваться с удушьем:
"давай уже, канифоль меня!
всё равно не слышу..."
лео блум растворился в душе после книги джойса:
дочитал, наконец, и горжусь, как школяр айфоном.
мое сердце - как картридж
для денди, и оба джойстика
у тебя в ладонях.
а строчки давно уже не были окрыленными,
как щеки еще с февраля не бывали пухлыми.
для тебя у меня светофоры горят зеленым,
для меня у тебя - потухли.
лечусь от сухого кашля
апельсиновыми пастилками,
доедаю свой радамер, допиваю свою боржоми.
если вены коснутся иглы,
как виниловая пластинка -
от души поржем.
канифолила раньше,
теперь вообще парафинишь.
а октябрь, между прочим, так сильно похож на март!
в этой гонке я пересекаю десятый финиш,
за которым - старт...
3
знаешь, как пахнет страх? он пахнет подсохшим лаком,
который пристал к душе и сдирается только с мясом...
я стал для кого-то куском, но не прапорщиком, а лакомым,
особенно после того, как устало смешался с массами.
скальпелем по соплям, платком - носовым - по венам.
я перепутал всё:
хорды и типы хордовых.
выйдя из "запятой", предал себя забвению,
но кто-то пришел и блоком плюнул мне прямо в морду.
теперь у меня на столе полночи горит свеча:
внутри же метет метель, и сердце покрыто белым,
а юношеский склероз, бесшумный, как тихий час,
из наших с тобой эсэмэсок,
сука, крадет пробелы...
скачал иностранный фильм, намеренно вытер сабы:
буду смотреть на английском, дважды очеловечусь.
накрученный, как весы у ушлой базарной бабы,
с левых обеих ног шагаю в чужую вечность...
нас в ней - уже не два, а подлинно тридцать семь.
мы серость, но наши миры
оранжево пахнут манго.
защитный, как камуфляж, мой страх передался всем;
мы вышли на чей-то плац и лихо танцуем танго.
я и мои друзья играем в футбол палатами.
первая, победив, хуячит шестую утками...
бутылка спускает мне в рот энергетик-эякулят.
он всадит в желудок шприц, и сразу начнется утро.
полдень. я всё еще сплю. сны продолжают сниться.
с вечера застрахован ладошками от поллюций...
сегодня мой сон про завтра,
при этом - какой-то ситцевый.
ребята, давайте сдохнем! я выебал революцию.
4
бросать универы,
бросаться под наш с тобой поезд,
писать и стирать сумасшедшие сообщения.
опять холодает, и туго затянут пояс
на чьей-то шее.
кудрявый был прав, говоря о дешевых отелях:
из всех моих баров украдены барные стойки.
самса три-в-одном
и порезы по швам эпителия -
отелло для перестройки.
капча всегда оставалась бы недвачеванной,
если бы чай остывал по пути к адресату...
в каждой душе покушались на горбачева,
слушая битлз или читая сартра.
я плакал и ржал,
отмывая от спермы ванную
мочалкой из слов и раздетой до ребер лести.
пизда - это форма моих о тебе завываний,
две тысячи десять...
намазав растительным жиром, упорно лизать ее -
тогда она, может, наступит не так фатально.
впусти меня в душу, причем непременно сзади!
товарищ иосиф, ебатьтебявдышло, сталин,
сошли меня, сука, в сибирь, депортируй нахер,
я буду рад, бутиратом
стирая память!..
__
сыпать на раны
сухой тростниковый сахар,
придумывать рифмы и яростно ими
спамить.
5
белый смирительный фрак, с ручками ржавая шляпа:
я проходил эту практику в местной тюрьме для ненужных.
играл на сыром подоконнике шуберта грязными лапами.
квартирник, карнизник, балконник и...
мне не хватило мужества.
цеплялся когтистыми пальцами за бельевые веревки.
цыплят сосчитаем по осени, зимой подытожим раны...
а мне не хватает кальция,
чтоб быть наравне с
орловскими,
кабирами,
броскими,
бродскими,
эйныхами акерманами...
инсулин затекает в прошлое, тянет оттуда сказки,
на ночь их шепчет на ухо самым ненужным людям.
пора уже быть биполярным, аффективным,
расстроенным...
лааасковым!
я вывихнул в голенях ноги:
скажите спасибо будде.
вышел куда-то на улицу; мерзну, смеюсь сквозь слезы.
значит, конец апатии, чувства вернулись в душу.
мысли бывают курьезными, заерзанными и
серьезными,
но кто-то четырехкамерный
точно их будет слушать.
вернулся обратно в комнату; греюсь, смеюсь, рыдаю.
Боже, зачем я искренен - здесь не за это баллы...
то истина в первой инстанции, то исповедь перед джедаями.
ссадите меня между станциями.
знаете, задолбало.
6
пылесосом визжащих покрышек
я был вытащен на обочину
и обрызган тягучим дождем из-под нескольких пар колес.
матернулся от всей души и, отряхиваясь озабоченно,
сосчитал на фонарных столбах расстояние в сотни верст
между нашим вчера
и, наверное, нашим завтра...
или просто моим и твоим, если так повернет судьба.
но хотелось бы в чью-то постель
приносить бутербродный завтрак,
а не слизывать пыль на неровных сухих зубах...
если старый, то только свет, если новая, то аскания;
если я, то привык не мечтать, а планировать четко впредь...
берега замыкают нас, и короткое замыкание,
возникающее в груди, приучилось немножко греть.
7
к полуночи свет затухает в домах напротив,
ладони скользят по стеклу, оставляя трассы.
пространство и время, ребят,
я ебал вас в рот,
в первую очередь
конченное пространство.
кто-то судьбу
помещает в десяток граммов;
мои измерители - тысячи миль к востоку.
сбивчивым почерком сердца на кардиограмме:
пространство, тире, жестоко.
знаешь ведь, я не умею не быть убитым,
как гоби и наска не могут не быть обезвожены.
да я бы здесь землю сдвигал
по чужим орбитам,
а ты бы, я знаю, тоже...
комочки фольги б пораспихивал по карманам,
видел планету бы в книжной ориентации...
мешки под глазами затраханно сходят
с ума.
всего-то желаний -
увидеться и
остаться.
мерзну здесь даже
с придуманными котами,
сплю через день, понемногу, но беспробудно.
сбивчивым почерком сердца на кардиограмме:
время, тире, забудем.
опять сумасшествие, новое, как каледония,
снова ебашит, как варг на своей гитаре.
к моим бы ладоням навечно твои ладони:
без них я, боюсь, безнадежно
пустая
тара.
ряды моих мыслей
под утро всегда редеют,
сочась чистотеловым соком в твою тоску.
пространство и время вмешались от нехуй делать,
откручивая
башку.
8
фрикции бьют по мозгам, лицедеи меняются лицами.
дура, я сам подарюсь тебе, хватит меня подначивать
пальцами, милая, трахать тебя в глазницы!
с презервативом, естественно,
как же иначе.
гоу в маршрутку, будем бодаться тушами,
будем от кресла к креслу, смеясь, причаливать.
мать его за ногу, лезвия в наши души!
кто задолбался?
выйдите, я прощаю...
солдаты приходят с фронта датами на граните,
а я с ними связан нитями - невидимыми, но крепкими:
меня вспоминают раз в год, а потом оставляют гнить,
как дохлую мышь,
как не влезшую в погреб репку.
я целовал тебя в десны, сжигал пародии,
шел по азимуту, списывал у есенина...
- что ты там, бро?
- да нормально. катарсис, вроде.
- то-то, смотрю, ты сегодня такой осенний...
__
мой внутренний мир подошвой вступил в пелевина.
вытер ее о бордюр, перегрыз аорту...
память, родная, ты выпита кем-то левым,
нахер ты мне сдалась, убирайся к черту.
9
пободаться,
поддаться,
продаться тому, кто злее;
упасть на асфальт
и сломать об него решимость.
- здравствуйте, девушка, я тут хожу по лезвию,
а принцы в соседней комнате, вы ошиблись.
знаете, девушка, ваши глаза - как сказка;
ваша душа - как вулкан из любви и счастья.
вы не поверите,
но я могу быть ласковым,
теплым,
хорошим,
любящим
и участливым...
слушайте, девушка, принцы - совсем не няши,
просто у женщин на них заморочки сильные.
видите звезды? они бы могли быть нашими,
я бы дарил их вам, знайте, моя красивая...
вы меня, девушка, лечите, будто "биттнер":
я полюбил вас, как кактусы любят сухость...
стойте, куда же вы? ну же, не уходите!
девушка! девушка! чтоб вас...
тупая сука.
10
рельсами связаны сотни таких, как мы.
осень похожа на старый советский плеер.
первые дни сентября холодней зимы,
значит, пора становиться
к тебе теплее.
ежась от ветра, завидую мясу в гриле.
город кусает мне пальцы чужими куртками.
молчали, молчали - решили, что говорили,
курили, курили - и выбросили окурки.
выдавленными
из телеграфа письмами
иней ложится на сноп анекдотьих бород.
выйдем ли мы из себя, или только из дому,
или наоборот?
день, как лимон,
основательно кем-то выжат:
сок застывает на спинах бетонных стен.
улицам похер
на наши попытки выжить,
кен...
11
грибы, черепахи и прочий животный шлак
ползет на меня,
не найдя подходящей самки.
меня окликают: "ты это, прости, чувак,
но наша принцесса в другом ебанутом
замке".
в другом - так в другом;
отдышавшись, иду искать.
люблю ж ее, суку! лелею надежду выжить.
пройти сквозь огонь –
как два пальчика об асфальт,
ведь счастье, как осень, всё ближе,
всё ближе, ближе...
так много препятствий лежит на моем пути,
но я ведь - не промах: монеток полны карманы.
поверьте, ребятки - сумею и там пройти,
где вам не достанет ни сил, ни ума, ни маны.
дороги приводят не в рим,
а в какой-то ад,
но я улыбаюсь при приступах оптимизма.
осталось недолго, и нету пути назад,
как нет у людей ни мозгов,
ни вообще харизмы.
а в жизни,
как в спорте,
победа встает на кон,
и марио делит на ноль нулевую сумму.
врывается, смотрит – принцессу ебет дракон
в семейных трусах и носках
с логотипом
puma.
12
на монетном дворе вместо денег
печатают плесень,
после града мы ходим по ниточке, а не по льду.
"идите вы лесом!" - вырвалось вместо приветствия...
а сам я, простите, туда ни за что не пойду.
сотни идей пережеваны, переточены,
сочные мысли стекают по пальцам вниз.
опять пропускаю распятие пятой точки,
пока на носочках
иду штурмовать карниз.
в моей голове непривычно светло, как в просеке,
но что-то мешает предметно понять, что я
хожу по ножу, ожидая повестку в осень,
печать на которой, надеюсь,
стоит твоя...
снова бегу в никуда, как за жопу укушенный,
снова творец моих мыслей - маркиз де cад.
здравствуйте, я тут пытался отксерить душу,
теперь помогите засунуть ее назад...
13
мысли мои, как мысли - дурацкие, но живые...
плачет по ним годами койка в шестой палате.
только уходят куда-то адские ножевые,
когда спереди топает дама
в неприлично коротком платье.
неоправданность ожиданий - запах, причем знакомый.
потерявшийся между зданий, вытираю свои ладони.
подо мною полтонны стонет, а из пасти несет саркомой;
утопить бы ее, но знаю, что такое
говно не тонет...
а во сне меня тысячу первый, дай Бог памяти, раз казнили.
я привык уже к этой гнили - засыпаю без капли страха...
оставляли в постели со стервой, поджигали, тушили в ниле,
закололи стручком ванили,
а останки смешали с прахом.
мыслям моим, как мыслям, надо бы дать по морде.
слишком уж стал я гордый, слишком мне много нужно...
ты – красота-наружность, а я бы хотел быть хордой,
чтобы (какого черта?)
трогать твою окружность...
не люблю я тебя, не думай. вот дорожка, а вот и скатерть,
прорезинена, да с узором, я и сам походил по ней бы...
но не знаешь ли ты, почему мой карманный металлоискатель,
лишь лизнув тебя мутным взором,
начинает смотреть на небо?
не паненка, но бью красиво. и, скорее всего, неточно...
не нужны никакие ксивы,
чтобы в зеркале быть довольным.
и пишу я совсем фривольно, и рифмую не очень сочно,
но никто мне не перспектива – я и сам себе микроволны...
14
мы с сентябрем стоим
и хрустим костяшками -
хватит ли нам билетов на электричку?
я отвлеченно играюсь его подтяжками:
вошло в привычку.
если бы мысли действительно были вредными,
нас бы давно сочли за бесславных психов.
"очередь движется медленно,
как и время", -
ругаюсь тихо.
кто-то подходит ко мне, диктофон припрятав;
сентябрь, улыбаясь, уводит его к окошку.
он ведь всегда был хорошим и верным братом,
совсем как кошки...
я расслабляюсь, а он общается с прессой,
вяло переступая с ноги на ногу.
во всех его фразах
чертовски мало экспрессии,
но смысла - много...
очередь пополняется с каждым мигом.
я обобщенно рассматриваю людей...
вижу тебя и лицо закрываю книгой -
узнаешь, где я?
милая, ты однозначно не мой пароним:
мы - как трехмерный blu-ray
и простой camrip...
мы с сентябрем стоим на пустом перроне,
сверяя календари.
15
13:
в мою душу щупальцем ассенизатора оседает
твой слезами сданный экзамен.
ты хотела парня. получила пару.
приходи на пересдачу послезавтра.
послепослезавтра.
после...
хотя всё уже занято.
мы с тобой остались невежами,
у которых сердце ниже пояса щемит.
чашкой кофе на ночь язык отрезали,
чтоб не врать о своих ощущениях,
как и все пешки,
себе же.
знаешь, а мне тебя хватает чертовски!
и я по тебе очень сильно не скучаю.
мой выбор не случаен:
ведь на доске твою фигуру заменили доски,
прощай/не прощай.
мимо.
всё же прощай.
я:
хотела любви - получила в лоб.
это то, от чего выпадают пломбы
и у боярина, и у холопа.
опять кровоточат старые раны
обветренных ветеранов,
и снова случается, как вчера,
позавчера; а позапозавчера,
если верить гуфу, случилось завтра.
позавтракал,
рюмочку пропустил.
ты хочешь еще? А вот мне хватило,
как неоклассикам - стиля, как де монтеню - бастилии!
мне хватило твоих постельных сцен,
наша любовь обесценена,
бред не неси - я даже жалеть не буду.
это как быть в уси и залезть на будду,
сына родить и кормить силиконовой грудью...
если захочешь конфет - заходи на чай.
кажется, скоро рассвет.
прощай.
16
утренний поезд - из ниоткуда в нигде,
вялое нечто штурмует вагон-ресторан.
- вот ваше виски и блядство
за счет заведения, -
стонет официант.
за мной выезжают: чисто поржать и свалить,
пальцами тыкая в беличью штаб-квартиру.
мысли - пунктиры,
а руки - электролиты...
солнце, тебя оперируют = мной оперируют.
видишь уют?
а сегодня его убьют,
высушат череп, нанижут на член, как на кол.
это как, выиграв спринт, проиграть персьют...
парочки шли под венец,
я считал и плакал.
утренний поезд - глючный, как виндовс виста.
вялое нечто забыто своей эпохой.
- пачку апатии, чипсы и синий винстон.
- паспорт, пожалуйста!
- я не курю.
мне похуй.
17
в условиях мелких отрезков,
на которые нашу игру разбивает защита,
паркуя в штрафной автобус,
подставляя под мяч вездесущий каркас ворот,
мы выражаемся резко,
и вообще, наше вечное белыми нитками шито.
мы часто плюем на робость,
сухими губами насилуя чей-то рот.
свободы мне дайте...
прошу продавцов и кассиров.
они, как один, посылают меня ко врачу.
да сами бы шли! угадайте,
зачем я красивый?
да нет, я не вру же.
на зеркало
в ванной
дрочу.
тебя бы обнять,
чтоб в глазах устаканилась сухость.
картина ясна: это сказка, утопия, сны...
часы не стоят,
просто время устало быть сукой,
отсрочив мой поезд,
как минимум, аж до весны.
я съел нейролитик
и стал размышлять, как политик:
набить бы карманы и в раде устроить дебош!
в предбанник я втек,
а из спальни, наверное, вытек.
я вхож в твою душу,
в свою же, похоже, не вхож.
сонеты - минеты,
инет и бездарный пелевин.
в моей голове происходит твое нихуя...
мы сходим на нет, не забыв отлучиться налево.
твои короли - в аккурат как мои королевы.
ничья.
18
пожалуйста, август, по кругу меня не води!
я знаю, что спрятана между аимпом и вордом
режиссерская версия осени на дивиди
с многоголосым закадровым переводом.
пыльные линии черных антенных теней
дрожат под ногами,
кажутся мне карнизами -
милая девочка с глазками цвета затмения
снова царапает душу откуда-то снизу.
моя панацея - циничная трепанация,
вот только все сверла чужими костями заняты.
инстинкты константы
дают ей возможность меняться,
правда, она и подавно о ней не знает...
мне говорили, мол, истина где-то рядом,
насыпанная, как жемчуг, под ноги свиньям.
ну ее в рыло, эту любовь по радио,
ржаную муку, послужившую кокаином!
люди с мозгами
бегут от машин с мигалками,
наряды красавиц всё реже бывают летними,
а чайный пакетик, купающийся в минералке,
заставит планеты крутить у висков пистолетами.
рисунки на наших хрусталиках
станут наскальными,
шакальими тропами мысли пойдут к водопою...
видите правду? долго же я искал ее!
теперь понимаю: она ни черта не стоит.
19
глупые тощие псы поджимают хвосты и воют,
щетинясь блохастой шерстью
на первый мороз октября.
где-то в другой реальности думаю головою,
выбросив в мусорный ящик прозак со вкусом тебя.
вопиющая беззаботность отражается на здоровье.
скоро я стану серьезней, сажая под мышку ртуть.
если кого-то любить -
до беспомощности, до крови,
а не до выброса спермы на разноразмерную грудь.
я говорил когда-то, утрируя до предела:
глупых пускают по кругу, умных по два пи эр.
сам отмечал наши даты (их быстро ряды редели),
сидел в полутемном баре,
грустил, допивал пуэр.
пальцем в висок упираюсь от юношеского бреда.
всё растворилось в чае, только в моих ушах
трек чипачипа и даффи остался твоим полпредом.
ты словно сжатый воздух:
мог бы тобой дышать.
гаджет погоды скажет
о том, что в париже дождь,
я же в французских octobre -
зеленый, как спелый киви.
никак не могу изловчиться настроить его на киев,
может, по той причине,
что ты меня там
не ждешь.
20
я конченный,
я плагиатор, с меня не бывает толку,
стихи мои бесполезные ни разу никем не замечены,
и кажется, что в каком-то внутритебяшном сколково
разработали новый метод эффективно
сверлить мне печень.
болтаю босыми ногами в районе чужих макушек,
считаю на пальцах тех, кто
забыл меня или выкинул.
"всё суета", -
говорю себе, и становится только хуже,
становится только хуевей, а пора бы уже привыкнуть:
полпараболы этой осени никогда не полезут в гору
по оси ординат, или как ее там, не знаю я!
суть не в том, а в психованных песнях,
умирающих на повторе,
про какое-то ничегойствие,
бесконечное, как вязание,
бесполезное, как стихи, о чем уже было сказано...
умирать не хочу, не дурак же, но хотелось бы не родиться,
ибо руки и ноги связаны, только речь остается связной,
а мои отношения с миром так похожи на
экстрадицию,
словно я зарубил старушку
и расхитил казну государства,
и меня с потрохами выдадут, стоит лишь заикнуться,
отдадут под народный суд в упаковке
и с надписью дарственной,
а у всех уже чешутся руки,
чтоб устроить мне экзекуцию,
казнить меня сентябрями, поджечь, как сухие листья,
пригласить на костер по-братски
обаму, шмеля и краба,
а пепел, как снег, развеять над кашляющей столицей,
чтобы дети из бедных кварталов
захерачили снежную бабу.
21
вспомни о рае,
который тебе уготован:
он не на небе, а в самом ядре земли.
чувствовать поучились бы у котов, а
то сердце, как старый будильник - на полшестого,
и терпят крушение в лужах осенние корабли.
достань из кармана письмо от остывшей леди,
отдавшейся за наркотики в туалете,
лежащей валетом с атлетом ее мечты...
хочется верить, картинно стирая границы,
а потом, разуверившись, самопохорониться,
когда за версту слышен голос
другой версты.
альбинони растил,
как ребенка, свое адажио,
до последнего вздоха не верил в его продажность,
как родители, дочек которых ебут задешево...
выбирай между счастьем и капсульным барбитуратом,
только помни, дружище, что милая барби - тура там,
а свою королеву ты вряд ли когда-то найдешь.
Иисус исцелял, создавая из грязи брение,
а ты меня лечишь, по нервам размазав варенье,
сосчитав, как цыплят, надоевших друзей, подруг...
я знаю лишь то,
что унылый процесс старения,
что грустный, как песни курбата, процесс старения,
в мои восемнадцать пошел на
четвертый
круг.
ты выйдешь на улицу,
как на панель в пятнадцать,
как новая шлюха, боящаяся запятнаться,
закуришь свой честер и кашлем зажжешь луну.
одетая в космос, как солнечная система,
ты станешь причиной
всеуличной неврастении,
а я, как дрейфующий танкер,
пойду ко дну.
22
"ох, какая же ты близкая и ласковая", -
говорил высоцкий, как всегда, небезосновательно.
металлическая;
а казалось, что пенопластовая,
а приклеилась, как резинка жевательная,
и не забыть тебя, не задушить эпилогами,
не стереть со щеки сухие прикосновения...
вот идея пришла: напишу-ка я в блоге моем
то, что ты у меня внутримышечная, внутривенная,
поджелудочная, внутриутробная,
а моментами здравомыслия – подзаборная.
из диспансера быстро вышел я в гардеробную,
методично блюю,
превращая ее в уборную
на глазах у людей, и стесняюсь, что фонтанирую;
вместе с кровью ты из меня выливаешься,
высыпаешься, как песок вперемешку с глиною,
как отрубленный хвост дождевого червя, извиваешься -
не напишут об этом в "зорьку", что пионерская,
потому что я завтра же дам им обет молчания,
мол, с другими я лягу
лишь в позу миссионерскую,
а с тобой бы в могилу ложился, как на венчание...
23
в измерении чтобытонибыло я бетонирую
выбоины в обоях
тональным кремом.
аптекарь-сентябрь зонально меня зондирует,
вместо феназепама толкая время,
типа, оно отпускается без рецепта,
как антисептик,
хотя ни фига и не лечит...
калечиться, делая лечо из мозга и сердца,
смешивая их с перцем - пиздец для печени.
настроиться на плохое? могу, умею.
на то и родился, о том и пишу без умолку.
я ж понимаю, что всё будет плохо, и змеи
в вены ползут, заполняя там все переулки.
ну, чей-то характер из хлопка,
а мой - из ветоши...
хули, я снова хочу подержать твои лапы.
- что у тебя под ногтями? - да это надежда же.
вчера ей, заразе, глаза целый день
выцарапывал...
мне поезда вот врезаются в память беспечностью,
музыкой и поеданием рыбы сушенной.
но когда на конверте не индекс,
а знак бесконечности,
что-то шевелит душу, давно простуженную,
точно как ты - ей ведь тоже частенько холодно
даже в июле и даже под одеялом...
кто-то поставит здесь лайк: заебись, мол, годно.
а я, чтобы греться, включаю в груди паяльник.
24
медленно таешь. ты знаешь, я та еще су...
ладно, не стоит тревожить твои силлогизмы.
я ошибаюсь,
врубаюсь, да что я несу!
делаю вывод: воинственность - это капризность,
жить - это то же, что плакать, срываясь на стон.
чувствуешь кожей, насколько холодные фразы?
впрочем, к чертям.
я ловлю, я ловлю твой фотон!
черт. улетел. улетел на четвертую базу...
что-то болит - в голове головы голова.
здесь не поможет и пачка хороших таблеток.
знаешь, нужна. это больше, чем просто слова...
видишь, июнь. это значит, на улице лето.
лето... а мне то январь, то февраль, то весна.
в нервах - капель,
а душа покрывается белым.
кажется, я выпадаю из вечного сна,
только когда засыпаю с зажатым пробелом...
25
на моих полигонах умирать не бывает рано.
не командует прапор, не стреляют воздушные ружья.
но зато я составил рапорт
(уберите детей от экрана!)
о последствиях испытаний ядерного оружия.
тошнило, бросало в пот, секло, заставляло плакать,
крошило для снегирей и сыпало сверху чаем...
как шило при гонорее, ты просто вгрызалась в мякоть,
и я улыбался сквозь дождь, считая себя отчаянным.
рифмуя тебя с собою, писал верлибрами.
плавил твои мосты: в уши, глаза и вены
закапывал миллилитрами,
играл на позиции либеро,
моральную оппозицию убивая самозабвенно.
вводя тебя внутривенно (здесь повторяюсь)
писал о тебе пейзажи идеями хокусая.
теперь я себя кусаю, кромсаю, молюсь, теряюсь,
и это немного лечит,
а нож спорсает,
впивается, сволочь, в плечи, и я бросаю...
теперь я убит, безоружен, разряжен, как электроник,
наряжен, обеззаражен - ноктюрн водосточных трубок...
я всё еще груб и робок, как хор терпсихор и хроник,
которые пишет риддик
(точнее, его обрубок).
сегодня я не полезу по лезвию вдоль гулять
измученными руками, пока отдыхают нервы,
хоть я далеко не камень,
я водочка под салат
и, будь моя воля, я бы пустил себя на консервы.
темнеет в глазах, а в левом недавно взошла луна,
белки затянулись влажной туманностью андромеды.
меня привалило тобой - самым краешком валуна.
я выбрался, но надолго сросся с приставкой "недо-".
построю воздушный замок, деньгами, как скрудж макдак,
влюбленно и осторожно закрою глаза невесте,
здесь просто немного грязно, здесь просто такой бардак...
давай, протяни мне руку, мы входим в мое поместье
с распятиями и гробами, я спятил, теперь мы вместе,
мы сонно
столкнемся лбами
и сдохнем под мендельсона.
26
манекены не спят,
они попросту точат ножи
на гуляющих нас, рассекающих кроссами лужи.
на ладони записаны имя и отчество жизни,
и ничто, кроме ливня, не может ее разрушить.
над моей головой разрываются брюха туч,
и я этот факт представляю немножко знаковым,
а взрослые парни руками своими могучими
играют в снежки из небесных
кишечных шлаков...
не в меру упитанный космос насилует время,
и утро еще при восходе сменяет вечер.
сегодняшний день полчаса проходил беременным
и сделал аборт,
оборвав пуповину вечности.
27
love-дилер когда-то
мне продал немного отравы,
немного травы, сотни раз уже мной перетравленной,
а я поделился с единственным пассажиром
в пассаже маршрутки, недурственно мной обезжиренной,
зашитой, как печень, где доктор забыл пассатижи,
забыл и забил - медицина-то нынче бесстыжая...
и мой пассажир обратился ко мне с вопросами -
оказавшись по теме наркотиков стоеросовым,
он говорит мне: друг, расскажи про валиум,
фен, трамадол, кетамин, первитин, любовь...
я отвечаю отчаянными алгоритмами чая: проваливай,
ну его, варево это, вводить себе в кровь,
ну ее, эту любовь со всеми ее кетаминами,
с полями, дорогами и разговорами - минными,
и если б она еще что-то хотя бы весила,
на самом же деле с ней тоже ни разу не весело...
давай подытоживать, я говорю, это месиво,
а он отвечает, что в конго опять девальвация,
что он отравился, и нужно пойти проблеваться,
останови, говорит, автобус, ямщик, не гони лошадей,
ибо ребусы не избавляют от робости, по идее,
и после введения будет идти выведение,
а мир потерялся и всех вопрошает:
"где я?"
потерянный мир,
мой подарок на твой день рождения,
привычный, как слезы мои о тебе внутривенные,
как сонный паралич, который по-прежнему есть...
я вышел из комы, вошел в магазин за продуктами,
купил там коньяк, продавца перепутал с кондуктором
и плакал навзрыд, попросив
передать за проезд.
28
полемика бьет топором по разносу с чаем,
зрелищно разделяя ладони с пальцами.
мы друг для друга остались почти случайными,
неспособными ни накаляться,
ни успокаиваться.
наши проблемы не кажутся нам огромными,
особенно в соотношении с жаждой трахаться.
мы, как паронимы
среди людей-палиндромов,
скалимся в окна, прикидываясь их страхами...
мешки бесполезных слез в темноте кладовой,
копилки беспочвенных матов в глубинах шкафа.
мы станем скульптурами, статуями ледовыми,
чтобы не верить прочитанным эпитафиям,
чтобы не стаскивать с памяти покрывало,
долго и щепетильно сдувая пудру...
на крышах мы - диогены, но под завалами,
когда вместо жизни уходит чужая мудрость,
нам хочется выть и царапаться в крышку гроба,
мол, вот же мы, дышим, откройте, разройте яму!..
и больно осознавать, что лежим в сугробах мы,
замерзнув не то сумасшедшими,
то ли пьяными...
доброе утро, красивая и ненужная,
я захожу в твою душу германским клином.
в ней ты - беспомощна, хоть и не безоружная;
в ней основательно кажутся мне небылинными
выставки органов, бойни блюющих кукол,
драки поклонников ваты и подорожника...
первый укол, как ненайденный пятый угол,
острым лучом тишины
разрезает кожу.
29
здравствуй, анна, я тут мерзну понемногу.
знаешь, анна, люди делятся на виды:
те веревками запутывают ноги мне,
те (саулы) мнят себя давидами.
но не все - подопытные кролики:
ты вот, аня – ты неповторимая.
ты по нервам мне
катаешься на роликах,
и тобой, наверно, одержимый я.
ты вселенная, ты символ бесконечности,
центр космоса и солнце между пальцами.
проще бедному
проснуться обеспеченным,
чем коснуться рукава твоего платьица -
ты же, анна, блин, неприкасаема...
но - зато - родная и... далекая.
мы, как паззлы, мы, как два слагаемых,
два проектора с одною кинопленкою.
здравый смысл под призмой темперамента
растворился в наших отношениях,
наши души –
двухпалатные парламенты!
знаешь, анька, я прошу прощения
за слова, которые не сказаны,
и за истину, которая не принята,
и за легкие с большими метастазами,
с метастазами обычной одержимости.
ты в неведении? что ж, неудивительно;
я умею мастерски запутывать,
я умею приукрашивать действительность,
но не смыслю разговаривать
по сути, блядь!
мы же, аня, связаны характером,
а в руках твоих - магнитики подкожные...
как велосипед
с велоцираптором,
разные, но очень уж похожие.
ты прости, что я такой натянутый -
ведь во мне неврозов старых залежи.
если мы друг к другу и притянуты,
то, наверное, веревками
и за уши...
восхищаюсь я тобою, но бессмысленно,
я любить тебя пытаюсь
безболезненно,
но по нашим правилам неписаным
весь мой опыт - штука бесполезная.
я надеюсь, что до смерти всё забуду я:
и тебя, и искренность, и правила...
эти фразы, анька, лишь прелюдия
нашим мыслям высокопоставленным,
нашим чувствам несамонадеянным,
правде, похороненной под письмами,
протоколами
смертельной безыдейности,
под гримасами солеными и кислыми...
знаешь, анна, ты сейчас в преддверии
слов, которые услышать не получится.
я же просто сволочь лицемерная,
пафосный от случая до случая,
беспощадный, как змея гремучая,
правильный от правила до правила...
я же сволочь сучья, тварь ползучая!
я всё стер,
система всё отправила.
30
фрагментация
кластеров мозга и сердца тобой.
это глупо, но я никогда не пытался иначе.
мы могли бы быть правдой, причем откровенно убойной,
только я оказался безнравственно снятой задачей.
ты сидишь, словно хакер, и держишь мизинцем пробел,
неустанно пытаясь очистить реестр от заразы.
твое имя гуляет по нервам,
стучит децибеллами,
сквозь клочки перепонок,
как ветер, врывается в разум.
расслабляться под эхо, держась за титановый сплав –
вот и всё, что осталось в вагоне пустого трамвая...
у соседей, как в детстве, рубает в колонки «Шалава»,
под окном наркоманы мешают таблетки с насваем.
вспоминаю о старшем – работа, любимая, дочь;
заскучал по племяшке,
а можно ли было представить?
мое личное море опять разлилось этой ночью,
ручейками из глаз отправляясь
в далекую старость...
а в субботу начнется
любимый дождливый сезон:
похожу в универ, через раз расставаясь с кроватью.
а потом – восемнадцать, как повод остаться вазоном,
напихав себе в кариес чертову сладкую вату...
целый месяц соплей, состоящий из двух и шести.
моих слез бы хватило, чтоб смыть,
например, черногорию...
а на смену тебе в мою голову может придти
безыдейность меня, как идея для нового моря.
31
проблески адекватности
в мраке днища -
искры от замыкания реостата.
часто ныряют с крыши такие ницше,
которыми люди привыкли себя считать.
фридрихи сыты по горло своими воплями,
а в идеале - ими же обездвижены.
кидают понты
и размазывают сопли,
пафосно заявляя: живем, мол, дышим.
торгуют лицом, имеют проблемы с налоговой,
крутятся в колесе, как хомячьи трупы.
полиэстер оборачивает их головы,
и ницще слетают, проигрывая по-крупному...
философы плачут, напрочь забыв о вечности.
чертят на стенах сортиров слова и векторы.
когда-то их рай
закроют за несоответствие
его контингента подобию человека.
__
обои, искрящиеся обаянием,
передают кокаин по радио.
я вменяем, но невтебяем.
забавно, правда?
32
существенно амбициознее самоубийц,
в разы безнадежнее от безудержной бездны,
светило искусства, холодное, как небесное,
в пустыне бессонницы может
в кого-то влюбиться.
получая по почте
посылки с издохшими птицами,
пропуская по пятой под пьяное мерзлое утро,
перед окном, по-осеннему перламутровым,
пытается склеить седеющие ресницы.
боится идти к стоматологу, как на плаху,
знает, что нужно завязывать с энергетиком -
в душе и без этого теплое сослано в гетто,
впитано только словами
на смятой бумаге...
связав паранойю с любовью (ислам с кораном),
отправить идеи в блокнот на осенний нерест.
политика мести себе за слепую нервность
обычно приходит к концу
под холодным краном.
утро всегда наступает смешно и пьяно:
светило - не солнце, но все-таки жжет напалмом.
в мечтах он в бразилии, там покоряет пальмы...
а труд из поэта делает обезьяну,
а прут из поэта эмоции через крышу,
он пишет и пишет, и что
мы имеем в сумме?
поэт потому и поэт, что так часто дышит.
а тот, кто не дышит, наверное, просто
умер.
33
из города на букву ка... банальный слоган.
пароль и логин опять и снова набирал вслепую,
десятипальцевым...
тоска. морально сломан,
курбат в наушниках, я мысленно рифмую
о нашем всём. о сотнях на кармане,
когда хотелось бы там видеть миллионы,
огни лиона,
и в простом самообмане
так глупо выйдет, что приснится мне оон и
сам кофи аннан.
или просто кофе...
куда ты, анна? отменили поезд...
как приторный ирис со вкусом тоффи,
(смирись, смирись же!) выблюется совесть.
а я б накрыл тебя на этих рельсах,
из нас двоих бы сделали четыре...
зато б тебя согрел и сам согрелся,
как пару лет назад в пустой квартире
меня огрели падающим стелсом
из стали и подснежников невроза,
и сталин
из небьющегося сердца
кричал: "да падай, но, братан, не в розы!.."
исправила. и сделала сильнее.
и я топлю, топлю свой наутилус.
а правила предписаны не мне, и,
и я таки сломаю чертов стилус
об голову. твою. на этом точка.
ты думаешь, что всё тебе простилось?
так сдохни же!
и это лишь цветочки...
приснилась. сука. нахуй. ты. приснилась.
34
камера с преффиксом "кунст-" дарит пастельные краски.
я закрываю глаза, как на постельные сцены...
голосовыми, как сообщения, связками
эти бесценные рифмы к чертям обесценены.
вместе с тетрадкой начата новая осень;
я запретил себе рвать из обеих страницы.
в клетке чужого жилья ощущаю себя отсосанным,
глядя озерами глаз, как эмигрируют птицы.
правый висок превращается в водопад...
сухо молчу, скрыв этот факт от мамы.
сентябрьская фея, сука, учи меня меньше падать,
учи меня делать движения
менее слаломными,
не путать с зеленым отъявленно красный цвет,
не видеть в красивых девчонках причину страха...
знаешь, мне кажется, я переспал с рассветом,
и он до полудня меня вдохновенно трахал.
купив растаману потертый жетон на метро,
в ответ на "спасибо" заплакал, уткнувшись в дреды.
сегодня меня целый день ничего не трогало,
а люди ходили с шарами, как в день победы,
а люди сказали - стучит у меня внутри,
мол, вырви ты нахер то сердце, а вдруг там бомба?
я отвечал, что не сердце внутри, а триггер,
который болит и сдирает на ранах тромбы,
и вовсе не слезы ручьями, а кровь, ребята,
свою красноту подарившая светофорам...
пятнистые мысли пятнисто в глазах рябят,
и даже под утро ресницы не станут шторами,
давая понять, что виною всему – не жизнь,
а триггер, зараза, который
продолжил биться...
и только укуренный раста, сказав: "держись",
дает мне надежду на бытность моих
амбиций.
35
калачом между стенами, мысли сбиваются в ком.
я приду к тебе с тенью, неся свои ноги в руках.
из страны моих снов электрички уходят пешком,
а с последним глотком наступает глухая тоска.
разбиваться о землю лучами дневного света,
рассыпаться фотонным дождем
на небесную просинь.
никого не ища, никому ничего не советуя,
я тянусь к этой девочке, зная, что скоро осень...
почитав смс, удивляюсь - зачем мне столько?
удалять без разбору, захлопнув глаза на ужин.
только сахар твоих сообщений, колючий ток,
несмотря ни на что, до сих пор
для чего-то нужен.
эти сутки, как шахматы, снова закончатся матом.
эпилептик-июнь затянулся девятой декадой...
наблюдая за тем, как взрывается мирный атом,
вынимать из кармана
забытую плеером радость.
нарисую кроссовком черту, непривычно ровную,
отойду на два шага, любуясь своим искусством.
восемнадцатый год вытекает из сердца с кровью.
дописать эту строчку - и волю
соленым
чувствам.
36
ты - площадка. ты лестничная. пустая.
по тебе, как обычно, холодный дым
и в меня ступеньками прорастая
ты готовишь свое восстание
против тех, кто не стал святым.
я, как хемуль, питаюсь сниффами
или снарками - как кому.
то ли рокки бальбоа,
то рокко сиффреди
бросаюсь по тинто брассам
цифрами
отражая не свет,
а тьму.
сломала шасси -
значит, хреново летала.
в ответ на спасибо я поперхнулся чаем.
мне через призму тебя офигенски похолодало
вечер, реприза, ребячество
это ли не отчаянно?
в мозгах моих кровоточит девственная плева -
порвана, словно овечка, с которой сношались даги.
ты мне когда-то ответишь? естественно, мне плевать
я на тебя забивал же, как
за милан индзаги.
я распадаюсь на сниппеты
я превращаюсь в обои
я вспоминаю летова
я выстригаю проседь...
я - хемуль; питаюсь сниффами
и снарками.
и тобой.
а хемулей ест комета
комета по кличке
осень.
37
ночь ежедневно длиннее, зима ежесуточно ближе.
выполз из комы и вполз под холодный душ.
Господи, что я сделал
для того, чтобы ты меня слышал?
Господи, помоги мне, иначе зима задушит...
волосы сыплются на пол, создав иллюзию снега.
каждый осенний шорох голову рвет басами.
слышишь, я всё здесь теряю, как
торренс, туманов, онегин!
Господи, это же сложно
я не сумею сам...
двери сбивают с мысли, двери скрипят и хлопают
стучат по пустому шкафу, облизывают ладони -
лететь по ступенькам на первый, лифт обгонять галопом
упасть на колени в парадной:
Господи, Боже, тонем...
не более, чем междометия, все эти строчки, рифмы
а я - растворимый какао в белой фарфоровой чашке.
за окнами кто-то воет, скрипит
полупьяным скрипом
Господи, это же пятый, откуда здесь отпечатки?
__
мокнут глаза, высыхают губы.
чувства из символов, руки-лапы.
вены-стропила, пора под купол
клетку грудную стеклом царапать.
азбука морзе - детектор психов.
чашка с луной остается полной.
утром всегда непривычно
тихо
привычно больно.
38
встречая рассвет у подъезда, пока все спят,
завариваешь в капиллярах зеленый липтон.
а сможешь ли ты не уснуть, поднимаясь на пятый
в дрожащем от страха
лифте?
когда из кабинки выходит чужая жена
так просто шагнуть в пустоту и случайно влюбиться!
сложнее посеять не то, что вчера пожинал.
кеннеди, друг, расскажите нам,
кто ваш убийца?
не тот ли, кто сел
в злополучный для цоя икарус
не тот ли, кто встретил титаник в обличии льдины
не тот ли, кто высыпал брэдбери под ноги старость
не он ли на черствой планете такой один?
каждая мать,
умирающая в роддоме
ему ежедневно плаценту приносит в жертву,
(не)мертвые люди, его же рукой ведомые
ножами на венах расстегивают манжеты.
как бабочки, слепо летящие на огонь
мы бьемся в агонии в полу-
пустых маршрутках...
встречай новый год
/президенты нам чушь прогонят/
встречай его в каждом из ста временных
промежутков!
никто не заплачет,
и всем всё равно плевать
и похер, что лето, и похер,
что стынет ужин...
уверовав в завтра
ты станешь глупей, чем солдат
который считает, что дома кому-то нужен.
__
елочные игрушки
разбиваются о паркет.
зовите погибших гостей,
наряжайте усохший кактус.
я сумасшедший, ты русский -
неустойчивый паритет.
я тут уборку затеял
поможешь как-то?
p.s. 22 года назад цой
совершил покушение на икарус.
39
мы растворимся
в зиме, и наверное, первыми
а публика скажет, что мы отыграли дешево.
я у тебя не вермут, а ты у меня не стерва,
и это не ливень, но улицы залиты спермой
я всё еще помню, что ты никогда не придешь.
поехали в космос,
ведь я заказал заранее
билеты на поезд без станций и полустанков...
зима по прогнозам поздняя,
а в сердце - уж слишком ранняя
а люди всего и умеют, что бить по щекам и ранить
и ждать подходящего ветра, чтоб сжечь останки.
смертельно больные, мы в ком-то чужом веревками
связываем гортани, царапаем сталью души.
я же тебя не нарушу
со всеми твоими уловками
со всеми твоими придуманными издевками
ты слышишь, любимая,
я тебя не нарушу!
услышь меня, милая,
ну же, услышь, хорошая,
я не уйду же! (а ты не придешь, и ладно)
меня, как батон, над тарелкой когтисто крошат
а ты не моя, но тебя, я уверен, тоже
крошат в тарелку с клубникой,
моя шоколадная
моя непроглядная
мертвая осторожность,
усталая, словно в лагере в третью смену
где оскар за пасту, размазанную по роже
где кем-то подброшенный жук в
зачерствевшем пирожном
и сорванный в мае усохший
букет сирени.
четыре один четыре –
запрос охуенно длинный
темный, опасный и скрытый, как волчье логово.
я бы тебя и не помнил, но клин вышибают клином
клин, понимаешь,
всегда вышибают клином
а это же значит, что ты у меня надолго.
всё, что написано,
будет всегда подытожено,
и в этот раз тоже, ты слышишь, моя жестокая?
ты ведь такая одна, хотя все на тебя похожи,
и предательский запах хвои
въедается мне под кожу,
бьющийся то ли зимой
то ли просто током.
40
здравствуй, бомжиха-зима, ты давно меня ждешь
чтобы прорыть мне на кистях траншеи с кровью?
я бы кому-то помог, отобрал перочинный нож
но я ведь и сам с ним сижу, и мне так
херово.
этот вечер, проебанный в никуда,
вечер, осознанный в полвторого.
люди, спешащие на поезда
вам давно пизда,
и я точно уверен, что вам, как и мне, херово.
всем же свое, ну, кому-то укладывать плитку
кому-то тащить свое шило в большую политику
а мне раздирать свои выветренные раны
и поливать их вином из бутылки чая.
эта игра с ноябрями в одну калитку
а после - реванш с декабрями в одну калитку
меня не поймут ни шалавы, ни ветераны,
но кто ты такая?
я так по тебе
скучаю.
кого здесь спасли от депрессии фильмы макдонаха?
да ты не мадонна, ха, максимум мать уистлера!
эти миры застывают порезами на ладонях
а мы между ними по-зимнему подзависли.
чтоб избежать непоняток и даже трений
октябрь научил меня пить, подарив свободу.
кто-то чужой пенетрирует в стихотворения
дать бы уебку в морду!
мы становимся дальше,
потом мы становимся ближе
как блюющий алкаш и облеванный им асфальт.
еще с сентября мне конкретно хотелось
выжить! -
но мертвые
не выживают.
привет и прощай, валерьянка со вкусом спирта
моя автономность играет в меня, как в куклы.
хочется есть, но я начинаю пить
все мои люстры
давно о тебя
потухли.
41
я выплюнут кем-то озоновым и холодным
я вылетаю из атмосферы с треском,
зашториваю подоконники
пью вино.
сворачивай руки
в обугленные рулоны,
моя горячо/горячо (не)
любимая джессика
мне, представляешь, стоически всё равно.
я собирался об этом сказать заранее -
меня запинают символы препинания
джессика, джессика
я провалил задание,
джессика, джессика, я не родился в мае
теперь меня точно повесят сожгут сломают!
утопят придушат зарежут и скормят псам...
таких ненормальных неделю с креста снимают
а если не снимут, то
я помогу им
сам.
прости, ради Господа, джессика, это нервы
я же сказал - извини меня, стерва
стерва,
столько эмоций, я зритель, меня тошнит
ты знаешь, я всех их убил, а они не заметили,
я рвал их на части - они ничего не заметили,
как толстые синие тонкую красную
нить.
джессика, я
проходил здесь, красиво, плавно,
они говорили, мол, ты несомненно прав, но
кого в этом загнанном мире волнует суть?
мы тебя трахнем жестоко и целенаправленно
потом уничтожим жестоко и
целенаправленно
потом наши дети,
играя, тебя
обоссут.
джессика,
можно ладонь положить на талию?
мне тебя долго и приторно не хватало
мне тебя нужно, не бойся, за всё прости.
я даже с насморком слышу твой
сладкий запах
ты так прекрасна
на этих
кошачьих
лапах
"...абонент недоступен
он выбросил вас
в сети"
42
у меня о тебе, как всегда
только вечность стоит в "дано"
шкалят мои переломанные манометры.
ходить по рядам, опоздав на октябрь в кино
на что-то весомое, цепкое, хоть не такое уж новое.
и этому быть безысходно -
искать тебя в переходах
там, где
торгуют букетами хризантем,
всё время гулять не с теми
потом не гулять не с теми
зная, что
сам оказался для них не тем.
знаешь, мой милый
и ласковый яблочный уксус,
лучше тебя, чем вино или даже виски
лучше скуриться за важных, родных и близких
лучше промокнуть, чем жаловаться на сухость
лучше совсем уж никак, чем существенно хуже
я тебе нужен,
я знаю, что я тебе
нужен
как радуга - тем, кто не прячется от дождя
как крепкая ветка - несущим веревку и мыло
как надобность ждать - всем
тем, кому хочется ждать
я так тебе нужен,
милый...
милый мой уксус,
мой яблочный, мой родной,
изнасилуй меня на крещатике, на вокзале
смотри на меня удивленной тупой толпой
как будто ей только что истину
р а с с к а з а л и
__
я рисую узоры
на окнах плетущихся мимо
поездов в никуда из уютного ниоткуда.
дождями гонимы, инфляцией мысли томимы
они еще верят в возможность какого-то чуда,
они уже видели смерть промежуточных станций
и только у нас тут - дистанции-не-дистанции
между обедом и завтраком,
между весной и зимой.
как тебе кажется,
сколько еще
до рая?
в горле появится завтра ком.
посуда? сейчас помою...
грязные правды саженцы.
постираешь?
43
за чужими шкафами не спрячешь своих чудовищ
чужим зеркалам не присвоишь свои кошмары.
чувствуешь привкусы каждого мертвого овоща,
спешащего на работу или на пары?
они призваны бить изнутри кулаками в зубы
сворачивать кровь, вынимать из артерий клапаны.
грязными лапами вымоют нашу посуду
взъерошат нам волосы теми же грязными лапами
нарисуют на спинах вокзалы и электрички -
попробуй потом дотянись, чтобы смыть или вытереть
этиловым спиртом с характером вредной привычки
которую скрыть не поможет и зимний свитер,
так замечательно прячущий наши шрамы
взорванные планеты, артериальные драмы
троллейбусные билеты, разорванные рубахи...
интересно, на нас удается кому-то смахивать,
встряхиваться от мыслей о трех аккордах
о разбитых зачем-то бокалах, сердцах и мордах
перископах, направленных внутрь родных и близких
о двадцатой любви, утонувшей
в стакане виски?
скопление андромеды, туманность кассиопеи
а мозг вспоминает лето, кричит - наливай и пей
быстрее, быстрее, быстрее
еще быстрее
мы можем успеть в рукава, а потом в штанины!
я всех вас запомнил, от ксюхи и вплоть до нины,
от нины до... сука, по ходу, я сбился со счета
а мозг продолжает, мол, пей до конца, да че ты
никто же не видит, никто ж не расскажет маме...
летающий космос взбирается
на канделябр,
а мы, как обычно, во всем виноваты сами
и всё еще верим в возможность
проспать декабрь.
44
я теряю контроль. не зима, а тупой контрол-цэ.
контрацепция вен - это свитер, какая здесь тайна.
у меня здесь вино, и привет, мой цветок парацельса
у тебя за тридевять земель парапет и цветаева.
мне опять заливают про бабушек, сирот и вдов -
я сижу, не встаю, уступать не посмею цыганам.
только пальцы в кармане сжимают комок проводов
а то бродят тут руки по разным набитым карманам.
приезжал - уезжал, забывали, опять приезжал
напивался и шел обниматься с скучающей мамой.
- понимаешь ли, мам, прямо в сердце болючее жало!
- повтори, я не слышу.
- да не, ничего, всё нормально...
между прошлым и переосмысленным - пара часов
или просто набор остановок холодной маршрутки.
на вокзале слетают с шурупов любые засовы
только я здесь спрессован, и это по-прежнему жутко,
у меня здесь вино, и привет, моя первая боль,
до сих пор этот май разрывает мне душу на части.
да не то, чтоб любовь - это ты называла любовью
я там просто искал полуповоды для полусчастья.
а потом - получаться же стало, ну, что-то такое
эфемерное, мрачное, злое, но все-таки стало!
этот вечер всё так же хватает за горло рукой
только пальцы еще холоднее и пахнут металлом.
как сейчас, барабанит по стеклам непрошеный дождь,
я лежу на полу, как бревно, параллельно кровати.
- два часа тебя ждал.
- почему ты всегда меня ждешь?
не старайся, не жди. я тебя не...
- пожалуйста, хватит.
45
ночью: вполне невесом,
убиваем очередной стихией.
записка за шкафом утерянных хромосом
восемнадцатью циклами раньше его инсомнии
сообщила в безвестие - будет писать стихи.
а мир, как обычно, отталкивающе-тесен.
развивается по направлению ровно вспять.
под набор истерических, суицидальных песен
не то, что не плачет - стремится дожить до пенсии
встречает рассвет, чтобы лечь и проспать закат.
и я ведь такой же - закутываясь в пальто,
курсирую к магазину от банкомата.
на улице - горы; на каждой стоит никто
стоит и смеется, и смех его - метров сто,
а люди скользят по аллеям, ругаясь матом
скользят и не знают: деструкция есть прогресс,
а в осени нет ни стабильности, ни реформы,
и только атаки извне предваряют стресс.
закрыться в себе - прокламация поэтесс
в самой фальшивой силлабо-тоничной форме.
о нашем /вчера/ написали толстой и твен;
о /завтра/, по ходу, никто не напишет классно -
не хватит чернил, равномерно текущих из вен.
и, если б я мог, я сказал бы тебе: мгновение,
съебись поскорее, мгновение, ты ужасно,
делай, что хочешь, но только не тормози
во имя добра, не придумай остановиться!
мгновение длится уже восемнадцать зим.
мгновение ест нас без но-шпы и без мезима,
ест без воды наши души, тела, амбиции...
выпотрошенный, как гусь на старинном блюде
выкатываюсь по ступенькам на свой этаж.
зайдите обратно в аквариум, рыбы-люди,
захлопните двери, ведь я вас не знаю даже.
закройте консервную банку, заклейте скотчем
и слизывайте друг со друга машинный жир...
я видел, вы жрете говно, и я понял: вот чем
питаются ваши геномы стервозной
лжи.
46
ты, если можешь, беги, обрывая все связи.
откроешь глаза, а вокруг - до хардкора искусственно.
у них - ни второго я, ни третьего глаза
ни даже шестого чувства.
ты ведь сама по себе, ты ни с кем не возле,
а я здесь горячей водой обжигаю лапы.
словно лежишь в солярии, а в крышку вбивают гвозди
и выключают лампы.
а зимний дворец даже в августе будет зимним:
если и брать пример, то - верняк - с растрелли.
я тоже боюсь этой жизни, такой резиновой
как утро перед расстрелом.
выбор нелегкий - в автобусе ли, в метро ли
оградиться курбатом от всех любопытных ребят.
кто придумал границы, таможенные контроли?
у меня даже нету заграна; а у тебя?
моя безысходность махает клешней на погоду -
закутавшись в шарф, в белых найках топтать мечты.
зимой я обрадуюсь только лишь новому году
а ты?
а ты, если можешь, беги, обрывая связи.
откроешь глаза, а вокруг - до кошмара снежно.
у нас - ни шестого числа, ни второго раза
ни даже намека на нежность.
ты ведь сама по себе, ты ни с кем не рядом,
а я здесь зеленым стеклом выбиваю зубы.
руки дрожат; я устал управлять парадом
до свидания, мой суккуб.
47
качаюсь на рельсах, болеющим носом хлюпая
что ни скажите, а поезд похож на шлюпку
плывущую где-то бесцельно навстречу смерти
куда унесут ее волны, не знает никто, поверьте!
алехин в наушник вещает, что всё суета,
а костя строкольский всё вторит ему, да так
что крыша поэта в пальто, нарисованного с меня
вместе с душой, обаянием и обонянием
отъезжает по рельсам куда-то линейно вспять.
а люди бредут по дорогам,
покрывшись пятнами,
а люди хватаются пальцами за хвосты
пролетающих мимо комет, проезжающих поездов
а что у меня, у меня есть пальто и ты,
я смотрю на людей с необъемлемой высоты
и мне хоть и плохо, но все-таки очень здорово.
даже самые смелые крысы бегут с корабля,
и их не заманишь обратно ни чипсами, ни рублями.
здесь девочка в детском саду научилась глазами стрелять
и теперь, практикуясь, смущенно по мне пуляет
народ покидает поезд, вываливаясь за окна,
выпрыгивая в бездонные туалеты,
в бездомное лето, мутировавшее в кокон
в бездомное, словно моя недосказка, лето.
куда ж вы, ребята, не сваливайте, я с вами
я тоже хочу догнаться наркотическими средствами,
я тоже хочу рисовать на крутых обоях
ребята, ребята, возьмите меня с собой,
плевать на картины гуашью, плевать на зиму
ведь все мы стареем и вечно куда-то бежим
просыпаясь в холодном поту под стеклянной крышей
опускаемся ниже, пытаясь подняться выше,
и поверьте, я всё потерял, не найдя и трети!
я разучился гореть, не успев сгореть,
представьте себе, а во сне я снимаю фильм
трэшовый ужастик руками союзмультфильма,
и я не хочу просыпаться, ведь наяву...
да бросьте! я что, живу?
48
государству капут - я упал на паркет - я пакет
то ли с мусором, то ли с билетами в светлое завтра.
продолжайте устраивать возле подъездов пикеты
продолжайте землей из рогаток шмалять по ракетам
отоприте мне кухню, я стану готовить там завтрак.
мои мысли вам попросту пальцами по проводам
мои мысли вам попросту побоку, я это знаю
продолжайте на рынках шататься со мной по рядам
только хер я когда-нибудь вам за проезд передам
я в окопе лежу, закажите мне пиццу, связная,
а в придачу блядей, да-да-да, закажите блядей
я хочу танцевать, обниматься, глотая токсины!
где ты видел людей, мой любимый скинхэд-иудей?
где ты видел вообще здесь людей, шелудивая псина?
ты прости, я сорвался на вопли, слетел по шарам,
я акула пера, мне пора, меня ждут эти стены...
у меня вместо сердца, ты шаришь, большая дыра
ты поселишься в ней, и получится вмиг конура
приобретшая ржавый и лживый холодный оттенок.
понимаешь, напился с ребятами, сбился с пути,
просто пальцы гуляют по клаве, пока я рыдаю
я не знаю, куда мне идти, ты прости, ты прости
мои мысли вам попросту кластерами по сети
если это моя голова - почему не седая?
государство в пакет - я упал на капот - я помет
то ли голубя, то ли какой-то невиданной твари.
ложка дегтя, да похер, хоть ссы в этот ебаный мед
экзистенция - бред, только кто меня в этом поймет,
отоваренного и потерянного в товаре...
49
эта облачность в сердце приходит откуда-то свыше
из далеких планет, где покоится мертвое лето.
мы вводили под кожу фамилии брошенных бывших
маршруты забытых в карманах плацкартных билетов
ты как там? я знаю, всё так же гуляешь по кактусам,
уходишь по картам на запад, приходишь с востока
а я б не просил помогать, я бы справился как-то сам
но не видел еще ноября вот настолько жестокого.
от последних твоих у меня в голове звездопад
немое кино для слепых пассажиров маршруток
пруд проституток, когда-то хотевших летать
случайно попавших не в тот временной промежуток
зима до апреля нас будет держать в казематах
кормить апельсиновой цедрой для пущих страданий
и как мне в стихах, твою мать, обходиться без матерных
если осень, зараза, вступила в режим опоздания?
прикинь, я не пил, но меня начинает пошатывать
таксист говорит, мол, еблан, заблевал мне сиденье
а я ему шепотом - время вставать и решать,
товарищ таксист, а когда у вас день рождения,
я пришлю вам по почте пароль от вчерашнего дня
ведь вы же хотели давно завязать с алкоголем
а он отвечает, зачем мне, мол, эта херня
и почему ты зимой дефилируешь голым?
и тут я, прикинь, просыпаюсь, ору, как резаный
лифт поднимается вверх, я в кабинке с какой-то бабой
ты, говорит, не ори, а то будут плохие последствия
и как твое имя, красавчик, дай я пожму тебе краба.
достал из кармана айфон - а у этой набухли соски
а я ведь всего лишь хотел позвонить в начало
у меня тут в духовке пирог из вселенской тоски
пойду вынимать - там всё уже закачалось.
50
лирический пейзаж пора сменить на остросоциальный:
величественный зал не вместит каждого,
кто пропил свою душу.
мириться за глаза, по расписанию стараясь быть нахальнее,
использовать вокзал – отличный выбор, если память душит.
я помню двух обдолбанных друзей, олега и василия:
эти рептилии по грязным падикам свой рэп стелили.
пока их матери грустили и растили молча лилии,
они растлили лилю, а потом еще раз тлили лилию.
теперь один из них в гробу – я правда не ебу причины гибели.
второй скололся, по утрам
лежит себе на лестничной, упоротый.
дарил ему я, как рабу, пакет съестной провизии и Библию,
но вечно находил еду обрыганной, а книгу – помятой.
а мой братан
присел на травку; был поэт, теперь простой паяц.
моя девчонка – для затравки – переспала с сенбернаром,
это тупо.
и ты неправ, если считаешь, что она по жизни топает, смеясь:
ей просто в детстве пьяный батя острым тесаком
разрезал губы.
51
сегодня знакомился,
завтра не помнишь, как звать ее.
зачем выпадаешь на лестничную площадку?
насилие, скрытое где-то на подсознательном
уровне всех мудаков, расщепленных на атомы,
завернутое в кровавые отпечатки.
я видел таких,
равноразвитых, разнополых -
они вылетали из комнат, как братья антона,
кричали, что тонут, горят, что боятся уколов,
стеклянных дверей,
тараканов,
игры престолов,
что любят летать, потом снова горят и тонут.
такие таксисты завозят в придуманные кварталы,
такие картографы лепят сибирь в сардинию,
такие светила науки жалуются - устали,
такие холерики нервами крепче стали...
а я между ними предметно
посередине.
в мире, где каждый нужен - я только бесполезен.
звали на званый ужин, но я не расслышал криков.
в бороду - седину же, под ребрышки - бес полезет,
будешь плевать мне в душу,
как средство от всех болезней.
тебе это в кайф, братуша, а мне, как обычно, дико,
как взрослые возле елки, водящие хороводы,
как бабы из средней школы - заправские проститутки.
по улице кисловодской
нести свою горькую воду...
краткость - сестра таланта, а мысли - братва погоды,
и я, как последний нарик, не сплю уже третьи сутки.
меня, проигнорив красный, увозит на встречку Вася:
ему приказали, мол, свыше убить нас обоих разом.
и каждый здесь сам решает,
траур или овации,
а я не боюсь погибнуть - боюсь только облеваться
да выпустить раньше, чем душу,
засыпанный снегом разум.
понятие нормы
растянуто донельзя,
но ты всё равно не сумеешь в него вписаться.
сегодня враги, а назавтра - уже друзья,
а где-то кому-то вливают в уретру яд
под звуки почти похоронной
бразильской сальсы.
52
руками вверх-вниз
по спасательному канату
до вертикальных кровавых разрывов кожи.
ходить по карнизу - войти в кабинет и в нато.
мы всё потеряли, теперь на кого пенять нам?
не на кого, похоже.
лицо плюс рука -
мой ответ депрессивной самке.
так безуспешно штурмует мне мой редут.
ключи не подходят к замка́м,
а принцессы - к за́мкам
а я подойду к тебе, может быть, только завтра
если вообще хоть когда-нибудь подойду.
страх молодеет, надежда зато ветшает -
теперь он не сам по себе, а стабильно на́дин.
достану вслепую шурупы из полушарий -
стабильная связь со вселенной
исчезнет на день.
ты хочешь жестокости,
вяжешь меня к кровати.
зверски ломаешь сто́ раз по сто костей
может быть, хватит
может быть, хватит
хватит
десятикратно
превышенных скоростей?
смерть улыбается,
радостно тянет клешни -
пытается, сука, навеять былую жуть.
ты разучилась пугать, оказалась нежной,
а я подхожу тебе, может быть, только внешне
если вообще хоть немножечко подхожу.
драмы, сумбурно
записанные в сценарий
бьют по вискам истеричной февральской дрожью.
я не попал ни в одну из твоих аварий,
я не поддался коварству твоих идей.
всё, что мне дорого, про́дал бы за динарий,
только подохла бы совесть, что кости гложет,
а финиш закрыт на ремонт, приходите позже
мы вообще не впускаем сюда
людей.
53
у виталика - рак будущего,
рак настоящего, рак прошлого.
тошнит виталика от фильмов ужасов,
от порно уродливого и пошлого.
стихи о любимых,
настроченные по пьяни,
рассказы о добрых и в чем-то нелепых людях.
просил тишины, а в ответ гробовое молчание:
мол, тише уже не будет.
в метро, уступая старушке место
по моральному предписанию,
опять утыкается в достоевского
"преступление и
наказание".
красивая девочка,
пестрая, словно вывеска,
так близко стоит, так приятно цветочно пахнет.
март ни мартинки гормона в крови не вывеснил,
а другой бы уже подцепил, чтобы ночью трахнуть.
проехал свою остановку: какая разница?
дочитает и выйдет, потом повернет обратно.
вот только весна, как обычно,
морозно дразнится,
да брат никогда не узнает чужого брата.
другая девчонка: ну, тут уж как карта ляжет.
"а вдруг познакомлюсь, а вдруг полюблю, поверю?"
- а что вы читаете?
- гарланда. алекса. "пляж" же.
- простите, мон шер, извините, ошибся дверью...
поезд приехал, водитель почти упорот,
пот вытирает с лица заводской рубахой.
- послушайте, мистер, вы видели мертвый город?
- нет, - возражает. - не видел, идите нахуй.
дома.
здесь чай и контакт, ну куда ж без этого.
в друзья добавляется кто-то почти знакомый,
в личку при этом клепает простой привет ему.
"я вас добавлю, но только скажите,
кто мы?"
в наушниках джилия, а по ящику
рвет перепонки металлика.
рак прошлого, рак настоящего,
рак будущего у виталика.
54
а был ли
запутанный в щупальца мыслей
расплющенный о деревянную мебель
а был ли? мы все здесь так сильно зависли
и кто-то - настолько, что попросту не́ был.
привет, я спиваюсь по ряду причин, и
стремглав превращаюсь из доброго валл-и
в дерьмового друга, дерьмового сына
и даже поэтом дерьмовым
назвали.
представь себе, греюсь под пасмурным небом
и прячусь - вот дурень - от теплого солнца.
а был ли вообще? очевидно, что не был.
по венам колюче расходится
стронций
снимает мне
опухоль проспанных будней
снимает мне опухоль прожитой ночи,
ведь здесь каждый день - исключительно судный
и каждое завтра на вечность короче...
а
страх возникает, как следствие слабости духа.
сегодня ты нужен мне, здравствуй, мой милый спиноза.
ведь я постучался к ним, право, какая стыдуха!
они подыграли, мол, милости, милости просим!
таксисты весь вечер бездумно возили по кругу,
я пялился в зеркало заднего вида душонки,
за банку тушенки мне сняли крутую подругу,
крутую подругу за банку ебучей
тушенки!
скажи мне, как жить в этом три́ста раз прожитом мире?
куда обратиться за чем-то действительно новым?
вчера этот парень жито́мир назвал житоми́ром -
мне стало хреново, о, как же мне стало хреново!
запутался в чем-то противном и, может быть, липком:
не то - паутина, не то - состояние шока.
а люди кричали: "улыбка, смотрите, улыбка!"
они ошибались - я просто порвал
себе щеки.
был полон амбиций, но утром слегка́ сник.
смотрюсь в отражение, видимость - небо.
скорей, устраняем последствия казни,
потом разберемся,
кто был,
а кто не был.
55
упираясь ногами в бетонный пол,
хватаясь за выступы в мертвых стенах,
ищешь дверной проем, натыкаешься на замок.
(водиться вдвоем - еще не футбол).
видишь разгадку в тенях,
но всё бесполезно, ведь выхода нет,
и вечер давно промок.
холод - в шприцы,
а шприцы - по венам. так убивают чувства.
мы с тобой мыслили больше нормы, в трэше искали суть...
знаешь, мне кажется, откровенность - это уже исскуство.
а мне не нужна ни одна дорога,
как пятому колесу.
оттенок прозрачного,
твердый дым,
пятый овальный угол -
я его видел почти седым, где-то внутри вокзала.
он не внесен в телефонную книгу, его не находит гугл.
ты знала о том, что я встречусь с ним,
так почему не сказала?
он говорил мне, что лифт - это ад, а будние дни - как выхи,
только вот время куда-то уходит, и херли поймешь, куда.
выход в окно запрещен решеткой,
а водка - уже не выход!..
щекоткой по бритому подбородку на пол летит вода.
всё, что я помнил о нашем прошлом - губы твои и сплетни.
знаешь, я мыслил немного пошло, пил - откровенно много.
мой марафон мне напомнил бо́стон,
где первый, увы, последний...
вечер пришел. пылесосить, просто. я поджимаю ноги.
кто-то посудой гремит на кухне. черти или кухарка?
кажется, нет ни того, ни другого, просто я много выпил.
я по тебе ни в блокнот,
ни в Бога,
ни в сон,
ни в стакан,
ни в харьков.
выход в окно запрещен решеткой,
а водка - уже не
выход.
56
при пожаре - спасайте кошек,
сжигайте стихи и заброшенные мосты.
вылезем вон из потрепанной жизнью кожи,
но выжить должны только женщины и коты!
ты вряд ли поймешь, для чего здесь мосты и кошки,
и где здесь метафоры, искренность и понты -
я просто пытался о чем-то менее сложном
о том, что не /ты/.
я знаю, ты любишь сказки
о чем-то прекрасном, вечном.
май веснится зелеными красками -
на улице делать нечего.
разве что только в дождь,
чтоб вместе гулять по дождю...
он завтра, ты подождешь?
а я подожду.
весь этот бред,
посылающий раннюю проседь мне
при плюс двадцати на термометре - веет морозом.
ты склей себе накрепко веки, готовясь к осени,
только, пожалуй, заранее выплачь слезы.
все мы кому-то нужны: я - хз, ты - мне.
все мы кому-то готовы служить подстилкой.
а если нас свяжут, то только спиной к спине,
затылком, увы, к затылку.
невесомость в руках, тяжесть в ногах -
набор для любого вечера.
ближе к полуночи время почувствовать страх,
что вечное изувечено.
выбито вместе с подносом из наших лап,
с силой втоптано в грязь.
а нам остается лишь подбирать,
матерясь.
57
до боли, до крови,
до тысячи микросмертей,
с коленями, сбитыми тысячей нанооргазмов -
подняться с кровати, веревкой почти что напрасно
связать себе руки, сорваться в окно и лететь.
лететь за приманкой, за счастьем, лететь за блесной,
лететь недобитым жуком, недоеденной пиццей, -
без жизни, без смерти, без чувств, без эмоций, без снов,
без шансов чего-то достичь,
докопаться, добиться.
а те, кто сегодня
в тепле и, возможно, при власти,
снимали на камеры этот невнятный полет.
они до сих пор там снимают, и люто покласть им,
что парень на видео скоро еще раз умрет.
бросая ладони на стены, сверля себе пальцы,
вставляя под ногти иголки, бухая метил -
без шансов чего-то добиться, достичь,
докопаться,
он всех их давно сосчитал, полюбил и простил.
в последнем письме от того, кто писал мое детство,
я смог обнаружить так мастерски скрытую ложь.
но все-таки верил, считая, что некуда деться,
что сердце слабеет, а ты, как обычно, не ждешь.
я верил, я плакал, а он говорил, что бессмертен,
что с ним я мудрее, чем греция, рим и тибет...
ты поздно поймешь, что, увы, затаилась в письме ртуть,
когда этот ебаный фауст напишет
тебе.
58
человек, которого ты не помнишь,
старательно пишет твои имена на обоях,
боится лечить свои зубы - амбиции - разум.
когда наступает полночь с часов довоенных боем,
он тихо впадает - нет, не в море - в маразм.
крепко, надежно укутавшись собственным сплином,
по привычке, хотя и бесцельно, куда-то сплюнув,
он что-то рисует в горячем воздухе пальцем.
человек, которого ты не помнишь,
человек, который тобой не принят,
мечтающий набухаться и отоспаться.
с наступлением дня (встало солнце, зашла луна,
по дурацкому городу стали шнырять маршрутки)
он идет, покупает бутылку и пьет до дна,
застревая в таком дорогом временном промежутке.
а потом сочиняет красивые, звучные строчки,
которые нечем запомнить и некуда записать.
человек, который был у тебя "между прочим".
глупый, наивный, рассеянный
полу-сартр.
он гуляет по улицам, ветер немного бесится,
плюется в головы урбанистичной пылью.
лететь в ни-о-чемность по бреду и околесице,
литься из крана, литься, пока не выльют...
прохожие
бьют ниже пояса, лезут под кожу:
"у виталика рак настоящего, ох, андрей!"
"мой мозг собирает вещи, андрей, поможешь?"
"устраняем последствия казни, андрей, скорее!"
до боли, до слез, до истерики, смеха, дрожи,
человек, для которого ты не можешь.
человек, которого ты не греешь.
дома он бьет себя по лбу: "привет, котенок,
твой оттенок сегодня серый с отливом пепла.
чего ты насупился? вроде бы всё путем, но
зачем-то ты носишь в себе этот чертов
застенок.
прошу, отойди от
зеркала".
59
если время не лечит, то кто наложил мне швы?
капроновой ниткой, безжалостно рвущей кожу.
забираясь под черное платье своей вдовы,
мертвый холерик по-прежнему
что-то может.
все разойдутся - останутся только братья,
а значит, на кладбище двестипроцентно пусто.
красивая надпись на плитах: мертвец в квадрате;
вкупе с вином и цветами - почти искусство.
хватая в сарае лопату, иди, как робот,
в ответ на кладбищенский мрак улыбайся кисло.
глубже копнув, не наткнешься на крышку гроба,
не найдешь ни куска, ни ростка
потайного смысла.
в пьесе одна только сцена, и та немая:
верить в кого-то, не зная, что это - бредни.
срок годности вышел, не действую, понимаешь?
мне только пить да кататься
в пустой последней.
пот по вискам -
то ли ливнем, а то ли градом.
эту игру я не вправе закончить патом.
плеер на максимум, похер на скрип ограды.
сторож в отключке, пора доставать
лопату.
60
провалиться под землю под музыку джой дивижн.
осколком трофейной гранаты стреляться в сердце.
я связан веревками, скован и обездвижен,
теперь ни за что никогда никуда не
деться.
ветер подует, и воздух запахнет жженым
в шесть часов вечера после войны с тетрадью.
зефирные комнаты мстят эгоисткам-женам
мстят изощренно, жестоко, чего-то ради.
радиорубка - последний оплот надежды:
может, когда-нибудь кто-то меня услышит,
кто-то узнает, и в паузах где-то между
я буду знать, что один из нас
точно дышит...
солнце в зените, и палуба будет жечься.
выпитым ромом не снимешь с душонки камень.
мы на мели, капитан, уводите женщин,
пока я не начал размахивать кулаками.
пятый, десятый,
двадцатый, последний раунд,
оба моих полушария где-то слева.
матросы смеются, купаются и ныряют.
зачем ты убил детектива, дурацкий слевин?
флешбэки, автобусы, семьдесят, блин, девятый,
весело, холодно, трезво и очень больно.
помнишь ли, знаешь ли, всё это стало ватой,
тогдашнее смирно сегодня звучит как вольно.
кто-то смеется над нашей последней ссорой.
на этой мели остановится даже роллекс...
в ту самую осень, когда я отмечу сорок,
где-то в миссури утонет пасхальный кролик.
в радиорубке хрипит прошлогодний шлягер.
женщину за борт в наручниках - на удачу.
карточный домик - вздохнешь и разрушишь нахер!
солнце садится на гашик и горько плачет.
61
я надел респиратор,
собрался, пошел по смежной,
не услышав короткий гудок и колесный визг.
ваших дам распирает от твердых горячих стержней.
ваши дамы берут их в себя, разбиваясь вдрызг.
тот, чье имя я больно молчу, надевает prada.
на моем респираторе тоже какой-то бренд.
я начну свои строки на я, до единой, правда.
я их прожил, поэтому в них
вместо смысла бред.
я проснулся и понял -
вчера моей жизнью дом жил.
я служил ему пешкой и думал, что я - доска.
если что-то пишу, то пишу об одном и том же.
полусартр? да нет, электрический полускат.
просыпаясь во сне, я казался себе высоким,
рисовал себя тополем, видел себя со дна.
забросаю вас буквами я, как в отделе соков.
этих я - миллион, но /она/ у меня одна.
мы, двуногие особи, сор из избы выносим.
я хотел бы молчать, но боюсь тишины. ну что ж,
через пару недель мне исполнится тридцать восемь,
а еще через месяц я снова
возьмусь за нож.
62
купаться в горячей кастрюле, как кубик магги,
путать попытку напиться с попыткой выжить.
я помню, как склеил тебя. (иɹɐwʎƍ ņонɯǝʚǹ εи)
пришил к одеялу, но ты оказалась
выше.
не нужно любить меня,
лучше вон псу ты брось кость,
бомжу подари полбутылки своей "столичной".
другие красавицы мне отсосут за бродскость,
полюбят за бродскость, потом -
предадут за личность.
а в памяти, знаешь, эмоций осталась уйма,
и больно градации вспять превращать в литоты.
в тебе было больше меня, чем четыре дюйма.
конечно, в окружности! нет,
не в длину, ну что ты.
в чудесном лесу неспокойно: у винни суд здесь.
замужняя дама сова родила медведя.
а что победители? мертвых, увы, не судят;
живым еще так далеко до любой победы.
"хватило бы денег на пиво, вай-фай и пиццу -
прорвемся", - нетрезвый виталик мечтал, ссутулясь.
скрывая улыбку, он ждал появленья птицы,
наивно, по-детски, невинно таращась в дуло.
а голос бармена врывался, подобно спаму,
в виталичью душу, (ты в курсе) больную раком:
"иди-ка ты, парень, домой, вспоминая маму,
отдай пистолет, не рыдай, забери собаку".
нужна ли реальность, коль мир из фантазий соткан?
зачем быть извне, если день изнутри короче?
"последний стаканчик бурбона - за счет красотки
за столиком справа.
она тебя, кстати,
хочет".
63
если бы я курил сигареты,
я бы выкуривал в день по четыре пачки,
пряча в табачном дыму дорогие лица.
я почитаю здесь, не отвлекайся, плачь, кит,
ведь так завещал тебе дима птицами.
маяковский сказал мне, что я написал фигню.
он сказал мне: "товарищ, ты это, не охай, не ахай.
написал фигню - так возьми и предай огню!
не предал огню - иди нахуй".
а что мне ответить? ведь прав старик.
"какой-то небесный гоффман своим оружием
брал нас на мушку, стреляя в вас лилей брик,
а в меня - кое-кем похуже".
битые стекла и колкие щепки ставен
ранят намного сильнее, чем можно представить,
но всё же спасет меня перекись водорода.
полуреальные пятые элементы
редкими няшками платят мне алименты,
узнав, что посты в моем паблике - это роды.
имя твое я в субботу упомнил всуе.
может, поэтому ты мне потом приснилась?
приснись мне еще раз, а девочки пусть ревнуют,
я же не стою их - умных, хороших, милых.
а твоя спианиненная ладошка,
возомнив себя наждачной бумагой,
выскребла мне из сердца тепло и свет.
а потом, превратившись в черную кошку,
ты засмеялась и влезла туда сама,
и с тех пор я физически есть,
а морально - нет.
64
в десять мы выйдем на улицу.
ты - курить, я - казаться мертвым,
наш незримый жилец - убивать, оставаясь втайне.
предоставим мести по-новому новым метлам,
на которых красиво написано: мэйд ин чайна.
а пока что: "лежи, не вставай, я сварю себе кофе сам".
их районы - лас-вегасы, наши районы - спальные.
рабы убежали с галер и пригрелись в офисах,
и стали душой компании.
ты не к месту откроешь свою ротовую полость.
как всегда, я привык, ты привыкла, мы оба знаем.
обменяй на экватор наскучивший южный полюс
да повесься на нем, как есенин, моя родная
(у тебя же глаза нарисованы краской на веках,
и всё, что ты можешь - вслепую влюбиться слухом).
в мой дом с февраля не ступала нога человека
лишь в апреле - копытце шлюхи...
а сегодня я всем расскажу, что отправлюсь в бар, и
в последний момент передумаю, растеряюсь.
ввинтиться бы в фильм молодого аменабара,
смеяться над тем, как мартинес
играет ярость...
вечером город подарит бесснежную бурю мне.
я исправно плачу́ за квартирку в панельном доме.
я живу здесь один, но на кухне опять накурено.
я знаю, вы где-то в шкафу,
сволочные гномы.
65
дух не может расти от того, что ты автостопила
и прочла керуака на заднем сиденье (полностью).
ведь религия, сука, давно не народный опиум:
ей на смену пришла твоя высоко-без-духовность.
да, я с места в карьер; да, я начал с того, что больно;
да, я все-таки был, хотя врал тебе, будто не был.
я кричу на тебя, но не видит никто с тобой нас -
только дождь, фонари и ребенок, орущий в небо.
мы прощались друг с другом,
ты помнишь? - под фильмы нолана,
забывая понять, отчего его любит зритель.
я носил в себе двести процентов тебя, зато ноль - меня,
и листок с твоим фото торчал изо рта, как фитиль.
мне сказали, что время таблетки, что время лечит.
так всегда говорят концентраты из зла и лени.
как мне вылечить то, что порез на твоем предплечье -
это старый, но ноющий шрам на моем колене?
дух не может расти
от того, что ты автостопила
и курила в окно под визжание старой дженис.
дядя фрэнсис, который колол мне на сердце коппола,
он уснул за станком и случайно воткнул мне в вену
те глаза, что могли возбудить и растлить слепого,
это солнце, которым обжегся мудак икар,
и советский диван, на который разлили колу,
под тупой сериал добавляя
ее в вискарь.
66
"иʞоd⊥ɔ йоннǝнvоuɐє ʁиєюvvи"
много лет назад я скурился, а потом скурвился,
а потом родился, и не встретил с тех пор никого,
кто при беседе так же робко смотрел на пуговицы
и так принужденно отвечал кивком на кивок.
смотрел в зеркала, понимая - везде не я,
ведь везде какое-то земного ада исчадие.
моими последними словами перед рождением
были какие-то отчаянные мольбы о пощаде.
с тех пор у меня внутри всё несколько подзависло,
пакет не бросаю в мусорку - какой-нибудь бич доест.
расклеиваю объявления о пропаже смысла,
а указать контакты мешает забывчивость.
научился влюблять в себя баб, научился бросать их,
но та, единственная, никогда меня не полюбит.
я граф дракула - мне шесть веков и восьмой десяток,
а еще я бледный и у меня кровоточат зубы.
привет, красивая стерва, здравствуй, мать твою,
давай потрахаемся? - устала рука.
о, ты читаешь михаила булгакова?
пока, красивая стерва, мать твою, пока.
67
всё по плану идет.
это словно разбить кулаки
о коньячный мираж, ноябрящийся где-то за шторой.
я хочу потеряться в одной из твоих волокит,
только ты подскажи мне - в которой?
ну правда, в которой?
всё по плану,
как грязными пальцами в черный зрачок,
чтобы вытечь наружу гуашью просмотренных фильмов.
по старинке: постой, подожди, не съезжай, чердачок,
зацени, как снежинки танцуют в окне водевиль нам;
может, вспомнишь о нас, поразмыслив, вернешься назад,
не дождавшись зимы, не додумавшись
кутаться в пледы...
чтоб забыть эту жизнь, мне не хватит и ста шахрезад,
но чтоб вены не ныли, хватило б и приторной леди.
всё по плану, как первый и чистый марксизм-ленинизм,
как клочки моей кожи на стенах подъезда той стервы.
ты зовешь меня плыть против ветра, но лень мне и низ
в своем сингле менять на богемный,
на признанный сервер.
я, как кот, по столам
да усами в тарелки с едой:
здесь хватало на всех, но теперь вы визжите, как свиньи.
мой виталик в свои двадцать три абсолютно седой,
и из зеркала он ко мне в спальню приходит
с повинной.
всё по плану,
как течь из любимой девчонки слезой,
как блеваться из вычурных губ на осенней аллее...
мне хватает того, что я кровью прощаюсь с тобой
и, стекая по шее, алею, алею, алею;
я тебе - бутират, а твоя мне ладонь - вэригут,
мы смеемся и кружим, а ты коченеешь под кленом,
на невинном, смешном, утопически чистом снегу.
а на небе расскажем,
что видели море
зеленым.
vk.com/myownprivateidaho