Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
РОБЕРТ К. МЕРТОН (1910-2003)
Американский социолог, профессор Колумбийского университета в Нью-Йорке, признан одним из наиболее крупных, прославленных ученых XX в. К числу его наиболее значительных произведений относятся «Социальная теория и социальная структура» (Social Theory and Social Structure, 1949, 2-е изд. - 1957, 3-е - 1968), «Социология науки» (The Sociology of Science, 1973), «Социологическая амбивалентность» (Sociological Ambivalence, 1976). Он ввел немало понятий, которые относятся ныне к повсеместно признанным канонам социологической мысли.
Прежде всего, в его трудах получила развитие общая теория общества - открытая, свободная от догматизма версия так называемого «функционализма», принимающая во внимание феномены конфликта и социальные изменения. Он также является автором многих, как их называют, «теорий среднего радиуса действия», то есть теорий, предлагающих модели и содержащих обобщения, касающиеся четко определенного поля эмпирических данных. К таковым относятся его теории социальных ролей, референтных групп, аномии, бюрократии, самосбывающихся пророчеств и др.
Главную социологическую перспективу он определял как поиск непреднамеренных последствий индивидуальных и коллективных действий людей. Социальная структура, по его определению, это сеть норм и ценностей, выступающих в ипостаси социальных ролей, концентрирующихся вокруг различных социальных статусов, а также институтов, существенных социальных функций. В структуре выявляются внутренние противоречия и напряжения: ролевой конфликт, ролевое напряжение, «социологическая амбивалентность» и нормативные антиномии. Такой характер структуры вызывает реакции с отклонениями различного тина: инновации, ритуализм, ретризм (уход в сторону) или бунт. Социальная структура подлежит постоянным изменениям. Важнейшими источниками изменений являются нормативные инновации вместе с «институциональным несоблюдением существующих норм», что вызывает их постепенную эрозию и исчезновение.
Особой ветвью социологии, которой Мертон уделил наибольшее внимание, является социология науки. Мертон считается ее создателем. Уже в первой своей книге он анализирует генезис экспериментальной науки в Англии XVII в., связывая ее появление с распространением пиетизма, второго после пуританизма главного составного элемента протестантской религии. Раздумья над деградацией науки в гитлеровской Германии привели его к формулированию концепции научной этики, составляющей фундамент этого своеобразного феномена. Он исследовал механизм достижения научных карьер, распределения признания в науке, функционирования научных сообществ и объединений, социальные условия открытий и изобретений, особенно феномен одновременных открытий, а также различные патологические явления в науке: плагиат, фальсификация, селекция и приукрашивание экспериментальных результатов.
Литература
Merlon R.K. Teoria socjologiczna i struktura spoieczna [Социальная теория и социальная структура]. Warszawa: PWN, 1982.
Turner J.H. Podejscie akcentuj ce bilans funkcji: Robert K. Merton [Подход, акцентирующий баланс функций: Роберт К. Мертон] // Struktura teorii socjologicznej. Warszawa, PWN, 1985.
Sztompka P. Merton [Мертон] // Encyklopedia Socjologii. T. III. Warszawa: Oficyna Naukowa, 1999- S. 199-203.
Четыре аспекта структуры
Давая определение тому, что такое социальная структура, выше мы уже в общей форме говорили, что это конфигурация отношений между социальными позициями. Следует, однако, вспомнить, что еще раньше, характеризуя социальные позиции, мы указывали на четыре вида связанных с ними атрибутов. Во-первых, это социальные роли, то есть нормативно определенные обязанности и права каждого, кто данную позицию занимает. Во-вторых, это типичные для данной позиции взгляды и убеждения. В-третьих, характерные интересы или жизненные шансы. В-четвертых, типичные направления взаимодействий, предпринимаемых лицами, занимающими соответствующие позиции.
Через социальные отношения все эти атрибуты одной позиции оказываются связанными с атрибутами других позиций. Соответствующим, своим способом связаны между собой также социальные роли; например, отношений оказываются в равновесии, когда права и обязанности одной стороны подобны правам и обязанностям другой, и противоположный характер имеют отношения в эксплуататорском обществе. В свои особые отношения входят взгляды и убеждения, характерные для отдельных позиций. Так, социальные отношения, основанные на согласии (близости) взглядов, носят консенсуальный характер, и совсем иные социальные отношения складываются, когда речь идет о резком различии взглядов, легко вызывающем споры. То же самое касается сферы интересов или жизненных шансов. Соответствие интересов придает иной, а именно кооперативный, характер социальным отношениям, нежели противоположность интересов, доводящая дело до напряженности и конфликтов. Наконец, и направления типичных взаимодействий приводят к пересечению и наложению друг на друга социальных кругов, типичных для разных позиций (например, круг знакомых социолога и круг знакомых историка, работающих в одном и том же университете, могут частично совпадать, накладываться друг на друга), или, напротив, к изоляции таких кругов (например, круга друзей священника и круга приятелей дилера, торгующего автомобилями). Другая чисто формальная особенность зависит от того, ищем ли мы партнеров для взаимодействия среди себе подобных (гемофилия, монофилия) или же среди лиц, от нас отличающихся (гетерофилия).
Это свидетельствует о том, что сама форма единичных социальных отношений позволяет разложить на четыре группы формальные характеристики, касающиеся отношений между нормами, убеждениями, интересами и каналами взаимодействия. Перенося этот принцип на социальную организацию, в частности на ее структуру, можно также выделить четыре измерения таких структур. Назовем их следующим образом: нормативная структура, идейная структура, структура интересов и структура взаимодействия (или интеракционная структура). Нормативная структура - это сеть отношений между правилами действий и поведения различных лиц, занимающих различные позиции, выступающих и действующих в рамках определенной организации. Под этим углом зрения общей характеристикой организационной структуры может быть, к примеру, согласие, взаимная комплиментарность, симметричность таких правил, точное разграничение компетенций, осмысленное, оправданное разделение труда. В таком случае мы скажем, что данная нормативная структура является гармоничной. Напротив, правила поведения и действий могут быть взаимно не согласованными, не стыкующимися друг с другом, взаимно блокирующими друг друга, компетенции могут накладываться друг на друга. Тогда мы скажем, что такая нормативная структура является хаотичной. Подчеркнем, что при этом мы описываем чисто формальные признаки и особенности структуры, независимо от того, о каких конкретно правилах идет речь.
Идейная структура - это сеть отношений между убеждениями и взглядами (идеалами) лиц, занимающих разные позиции в рамках определенной организации. Здесь снова выступает значительное различие между структурами гомогенными (в плане сходства убеждений независимо от их содержания) и организациями гетерогенными с этой точки зрения. О первых мы скажем, что их характеризует консенсус (например, такова церковная организация, признающая общую истину веры), о вторых - что их отличает плюрализм взглядов (например, научно-исследовательский институт, парламент). Существенное различие основано также на том, известны нам или неизвестны взгляды и убеждения, характерные для других партнеров в данной организации. В первом случае мы скажем, что структура является прозрачной, во втором - что она является скрытой, секретной (Гордон Олпорт описывал формирующийся в такой ситуации весьма существенный психологический феномен, называя его «плюралистическим невежеством»).
Структура интересов (шансов доступа к общественно ценным и ценимым благам, то есть привилегиям или ущемлениям) также может обретать характерный облик независимо от того, о каких интересах идет речь. Когда интересы сходны, возникнет ситуация, радикально отличающаяся от той, какая сложится, если интересы различны. Близкой к первому образцу является семья, в которой значительная часть интересов оказывается общей, разделяемой всеми ее членами. Зато противоположным примером может служить правительство, в котором каждое ведомство старается форсировать собственные требования и изыскивать наибольшие средства для их реализации. Когда интересы и жизненные шансы, связанные с позициями в рамках определенной организации, не только различны, но и неравны, мы говорим о неэгалитарной структуре. Ральф Дарендорф в духе более ранних анализов классовых структур, проведенных Карлом Марксом, вводит понятие «императивно скоординированных коллективов», распространяя его на описание таких организаций, в которых проявляется неизбежная противоположность интересов между начальством и подчиненными, между руководящей администрацией и работниками. Примером для него служит организация в сфере промышленного производства и административно-бюрократическая структура.
Наконец, структуры взаимодействия (интеракционные), или типичные формы коммуникаций между лицами, занимающими разные позиции в организации, могут отличаться открытостью, легкостью установления и продолжения контактов или, напротив, препятствиями и ограничениями в этом направлении. Дружеский круг или семья - это примеры открытых структур; напротив, фирма, какое-нибудь учреждение, правление - это структуры, в которых на первый план выступают позиции, закрытые для непосредственных контактов (директора, председатели или президенты корпораций, министры). Важным является также тип и характер коммуникационных каналов (о чем речь шла выше), или, иначе говоря, социометрических конфигураций.
Каждая из этих отдельных, выявляющихся в рамках одной организации структур имеет свое влияние на ее функционирование, климат взаимоотношений, достижение целей данной организации.
Динамика структур
До сих пор мы вели речь об организационных структурах в статичной перспективе. Между тем, как все в общественной жизни, так и эти образы, формы «межличностного пространства» сами подвержены непрерывным видоизменениям, оказываются текучими и изменчивыми. Предшественником динамичного подхода к рассмотрению социальных структур был Норберт Элиас. Он ввел понятие фигурации для характеристики социальных структур, которые находятся в непрерывном процессе формирования и распада. Примером для него служил танец. Глядя на танцующих партнеров или на весь бальный зал, мы наблюдаем непрерывное движение, плавное изменение поз, позиций. А ведь за этим скрываются определенные формы, которые позволяют нам сказать, наблюдаем ли мы танцующих вальс или фокстрот, а может быть, рок-н-ролл. В социальном мире мы тоже как бы танцуем на общественной сцене, действуем, вступаем во взаимодействие, входим в социальные отношения, а формы этих отношений определяются только нашими неустанными действиями, акциями, реакциями, продуцируются и репродуцируются нашей деятельностью1. С концепцией Элиаса связано прямо введенное Энтони Гидденсом понятие структурации, само звучание которого призвано подчеркнуть имманентную динамичность всех социальных форм.
Существующие структуры формируют те рамки, в которых разворачивается деятельность людей. В этой связи они оказывают существенное влияние на ход действий, формируют фактор «сопричинности» - совместной детерминации действий. Такая структурная детерминация имеет двоякий характер: с одной стороны, негативный - ограничительный в тех случаях, когда структуры создают определенные барьеры, за которые действие не может выйти, ограничивают репертуар возможных действий; с другой - высвобождающий, содействующий, стимулирующий действия определенного рода.
В повседневной жизни мы чаще всего ощущаем структурные ограничения и отдаем себе в них отчет. Каждый человек испытывает какое-либо общественное давление, сталкивается с какими-либо установленными барьерами, ограничивающими его свободу. Он хотел бы спать до полудня, а нужно вставать и идти на работу; он хотел бы пойти в кино, а ему нужно идти на семинарские занятия; он охотно назначил бы свидание Галинке Млынковой, но у него нет шансов познакомиться с ней; он думает, что негры на самом деле глупы и ленивы, но стыдится признаться в этом; он наверняка неплохо развлекся бы в новогоднюю ночь в отеле «Форум», но ему не хватает необходимых для этого двух тысяч злотых. Наши стремления, мечты, убеждения, надежды/притязания постоянно наталкиваются на какие-нибудь внешние препятствия. Чаще всего эти препятствия имеют общественную, социальную природу, они закодированы в ограничительных структурах.
Гораздо реже мы ощущаем позитивное значение структур и отдаем себе отчет в том, что они делают возможными, облегчают и стимулируют определенные наши действия. Окружающие нас структуры в этом отношении немного напоминают воздух, необходимый для поддержания нашей жизни, но незаметный, прозрачный, нами не ощущаемый и не замечаемый. Как могли бы мы поприветствовать знакомого, встреченного на улице, если бы он не знал, что именно значение приветствия имеет тот жест, которым мы приподнимаем шляпу (а это как раз и регулируется нормами обычаев нашей культуры, заключенными в нормативной структуре); как смогли бы мы пойти на лекцию, если бы не знали, кто выступает с лекцией, на какую тему, в котором часу, в какой аудитории (а именно все это определяется структурой взаимодействия); откуда узнали бы, когда всходит солнце, если бы не астрономические знания (заключенные в идейной структуре); и что бы осталось нам от нашей власти, если бы никто нас не слушался (а такое послушание гарантирует система иерархических уровней и различий в структуре интересов).
Попробуем в несколько более систематичной форме подвести итоги того, что сказано о двусторонних - ограничительных и стимулирующих - функциях социальных структур. Структура взаимодействия закрывает определенные каналы коммуникаций, делая невозможными контакты между некоторыми лицами или некоторыми социальными позициями (подданные не имеют непосредственного доступа к королю, рядовой проситель - к министру, солдат - к маршалу; за столом на банкете практически можно общаться и разговаривать только с соседями слева и справа), но зато открывает другие Каналы, стимулируя или облегчая интеракционные связи и взаимодействия (профессор объявляет дежурства, чтобы встретиться со студентами; на каникулах организуются вечера отдыха; в итальянских маленьких городках принято по вечерам выходить на рыночную площадь, чтобы поболтать со знакомыми; в Нью-Йорке одинокие люди могут зайти в singles bars, которых там множество, чтобы завязать знакомства; артисты встречаются в кафе, бизнесмены - в эксклюзивных клубах).
Структура интересов ограничивает средства, необходимые для определенных действий (бедный человек отказывает себе в том, чтобы пообедать в роскошном ресторане; какой-нибудь малоизвестный человек вряд ли имеет шансы ; что его пригласят для выступления по телевидению; лицо, лишенное авторитета, не в силах что-либо приказать другим), но может также и содействовать определенным действиям, обеспечивая для этого необходимые средства (высокообразованный человек имеет шансы получить соответствующую высокую должность в своей профессиональной сфере; перед знаменитым артистом открываются все двери; миллионер может себе позволить наиболее изысканные развлечения и удовольствия).
Нормативная структура запрещает определенные действия или старается воспитать, привить человеку нежелание совершать такие действия (не убий, не прелюбодействуй, не укради!), но и навязывает совершение определенных действий или склоняет человека на такое свершение (модно одевайся, поступай порядочно и благородно, будь лояльным, помогай своим ближним).
Идейная структура подталкивает к тому, чтобы отбросить определенные убеждения (суеверия, мифы, предрассудки, шовинистические доктрины), но вместе с тем требует, чтобы человек признал и разделил другие убеждения и взгляды (научные, рациональные, демократические).
Такими многообразными способами, негативными и позитивными, возводя барьеры и разрушая их, социальные структуры определяют то поле, на котором люди предпринимают действия и взаимодействия. Они устанавливают созданные таким образом рамки, границы человеческой активности.
Важнейшие понятия и термины
Идейная структура - конфигурация убеждений и взглядов людей, выступающих в рамках Определенной организации и занимающих в ней различные позиции.
Микроструктура - сеть связей между элементарными составляющими социальной жизни - действующими единицами.
Нормативная структура - конфигурация правил поведения и действий различных лиц, занимающих неодинаковые позиции и выступающих в рамках одной организации.
Социальная структура - чистая конфигурация, форма разнонаправленных социальных отношений, независимо от того, между кем складываются эти отношения и чего они касаются.
Социограмма - графическое изображение социометрической структуры.
Социометрическая структура - комплекс взаимных симпатий, антипатий или равнодушия, которые складываются и проявляются в отношениях между членами группы.
Структура взаимодействия (интеракционная структура) - типичные направления взаимодействия, а также доступные каналы коммуникаций между лицами, занимающими разные позиции в организации или группе.
Структура интересов - характерный для группы или организации расклад шансов на доступ ее членов к благам, представляющим общественную ценность.
Структура родства - своеобразный характер отношений между членами малых и больших семей, определяемый по рождению или супружескому акту (во втором случае мы обычно говорим не о кровном, а о дальнем родстве, формировании отношений между «свояками», или «свойственниками»).
Структурация - процесс формирования, репродуцирования и использования структур в делах и действиях членов общества.
Фигурация - структура, рассматриваемая в динамике, в непрерывной, плавной изменчивости, в процессе кристаллизации и распада.
Рекомендуемая литература
22, 47 (см. «Сто книг с моей книжной полки»)
Глава 7
От массовых действий к социальным движениям
В последних главах мы ввели набор социологических понятий для описания активности людей, действий, предпринимаемых ими в окружении других действующих лиц. Мы исходили при этом из предпосылки, что социальная жизнь - это только то, что делают индивиды, находящиеся в межличностном пространстве- Поведение, деятельность, поступки, контакты, взаимодействие людей, их связь с другими людьми посредством системы социальных отношений, организаций и структур мы должны учитывать при любом анализе общества. Однако до сих пор все наше внимание было сосредоточено на индивидах, мы рассматривали общество в перспективе отдельно взятого человека, каким-то образом погруженного в межличностное пространство: предпринимающего свои действия в окружении других людей, принимающего во внимание их присутствие, направляющего свои действия на других лиц и остающегося под влиянием действий, предпринимаемых другими людьми.
Но люди не действуют только в одиночку. Часто они совершают свои действия вместе, коллективно. Поэтому следующий шаг в направлении более полного постижения более сложной картины социальной жизни должен заключаться в анализе ситуации, в которой люди обращаются к различным формам совместной, коллективной активности.
Массовое общество
Одной из характерных, отличительных черт современного общества является его массовость. Очевидно, что мы действуем главным образом в окружении огромного количества других людей, в больших коллективах. Это проявляется во всех контекстах социальной жизни. К примеру, урбанизация означает, что мы ходим по улицам, полным народа, живем в домах-«муравейниках» вместе с сотнями других жильцов, совершаем покупки среди толпы в супер-маркетах, при езде по городу оказываемся в пробках, простирающихся на километры. Индустриализация означает, что мы работаем на заводах, в учреждениях, институтах среди сотен других сотрудников. Всеобщий характер образования приводит к тому, что мы учимся в переполненных классах, сидим на полу в лекционных залах, толпимся в очереди на экзаменах. Массовость отдыха означает, что мы загораем на переполненных людьми пляжах, толпимся в киношных «мультиплексах», в дискотеках и безумствуем в толпе фанатиков на стадионах. Даже молимся мы порой среди миллиона единоверцев (когда мессу служит Папа). Массовые формы поселения, массовое производство, массовое обеспечение, массовое образование, массовые развлечения, массовая культура, массовые коммуникации, массовая религиозность и т.п. - все это типичные черты современности. В таком массовом обществе коллективная деятельность становится повсеместно распространенной формой социальной жизни.
Выделим три вида коллективной активности: массовые действия, коллективное поведение и коллективные действия, причем в последнем случае наиболее важным проявлением этого вида становятся социальные движения. Главная разница между этими тремя формами коллективной активности определяется степенью действительной, реальной совместности, общности, единства действия. Здесь существуют три возможности. Во-первых, люди действуют сходно, хотя и независимо друг от друга, вне личных контактов, сами по себе, по отдельности. Во-вторых, они оказываются в непосредственной близости, находятся в той же самой ситуации, но действуют еще как бы друг подле друга, скорее параллельно, нежели совместно. В-третьих, люди действительно действуют вместе, они связаны друг с другом, их действия скоординированы и направлены на осуществление общих целей. Рассмотрим все эти три случая поочередно.
Массовые действия
В случае массовых действий люди действуют еще по отдельности, каждый руководствуется при этом какими-либо своими собственными, частными целями, индивидуальными мотивами, соображениями и намерениями. Но принципиальная новизна заключается именно в массовости таких действий. Из того обстоятельства, что подобные действия предпринимает очень большое количество людей, вытекают некие важные для всего общества в целом последствия, которые отдельными участниками этих действий, не были не только специально задуманы, но и не могли быть предвидены. Так, когда я иду в магазин за покупками, я выбираю те товары, которые мне нужны, которые мне нравятся, покупку которых в соответствии с их стоимостью я могу себе позволить. Каждое решение о покупке обусловлено различными частными обстоятельствами и деталями. При этом я и не думаю, что в тот же самый момент в тысячах других разных магазинов аналогичные решения о покупке этих товаров принимают миллионы других покупателей. Однако сложным, опосредствованным, конечным результатом всех этих решений может оказаться, на- пример, рост инфляции, который коснется всех покупателей, хотя ни один из них и не планировал, и не предвидел этого. Когда я откладываю свои сбережения в банк, а вместе со мной так же поступает множество других граждан, мы все вместе укрепляем ценность национальной валюты (злотых), хотя это вовсе не было нашей непосредственной целью, а цель наша была ограничена намерением получить выгодные проценты. Когда я принимаю решение основать свое предприятие, фирму и вложить в это дело свои деньги и сбережения, я просто хочу заработать, поднять свой материальный уровень, достичь личного, индивидуального успеха. Но когда так же поступают многие другие, конечным, суммарным эффектом этих действий может оказаться, к примеру, экономический рост, выгодный для каждого предпринимателя, хотя ни один из них непосредственно не ставил таких целей и не имел намерений такого рода. Знаменитый немецкий социолог Макс Вебер утверждал, что такая колоссальной сложности макросистема, какой является капитализм, возникла тогда, когда огромное количество людей, проникнутых «духом капитализма» или руководствовавшихся своеобразной мотивацией, вытекающей из религиозной доктрины протестантизма, начало предпринимательскую деятельность, организуя предприятия и фирмы, вкладывая в них инвестиции, сберегая и накапливая средства, развивая производство1. А когда капитализм уже существует и функционирует, экономисты времен Адама Смита указывают на так называемую «невидимую руку рынка» как на механизм обратного воздействия макроэффектов хозяйственной активности на самих не подозревающих об этом и сталкивающихся с этим помимо собственной воли творцов этих тенденций, то есть производителей и потребителей.
Обратимся к другим сферам жизни, вне экономики. Когда я иду голосовать на выборах, я имею в виду свои личные интересы, руководствуюсь своими личными идеологическими убеждениями и частными надеждами, связанными с тем или иным кандидатом. Но, поскольку одновременно голосуют миллионы других людей, суммарным эффектом всех принятых таким образом решений может оказаться, к примеру, решительное изменение политического курса страны, чего отдельные избиратели и не хотели, и не предвидели. Когда та или иная семья принимает решение иметь одного ребенка, или больше детей, или вообще остаться бездетной, то руководствуется она эмоциональными факторами, материальными расчетами, но никто при этом, вероятно, не думает о том, что в массовом масштабе от этого зависят существенные демографические тенденции: стагнация или рост'населения, нулевое воспроизводство, старение населения и т.п. Другой пример: когда кто-либо выдумывает какое-нибудь новое слово или речевой оборот, он делает это для лучшей коммуникации со своим собеседником или собеседниками, для того, чтобы декларировать таким образом собственную оригинальность, ради потехи или из каких-либо еще субъективных побуждений. Но в результате, когда такой неологизм или речевой оборот оказывается принятым и распространенным, когда его начинают повторять многие другие, модификации оказывается подверженным такой необычайно сложный общественный продукт, каким является язык. Посмотрите, к примеру, как быстро входят в общее употребление такие обороты, которые изначально служили только для заполнения пустот в речи и сообщениях: «на сегодняшний день», «на самом деле» и т.п. Естественный язык является фиксацией бесчисленных языковых инноваций, результатом накопившихся, объединенных усилий многих поколений людей, искавших наилучших способов общения, коммуникации друг с другом. Если современный польский язык так сильно отличается от языка Рея или Кохановского, то только благодаря тем инновациям, источниками и проводниками которых были массы людей, говорящих на польском языке. Особенно плодовита и продуктивна в этом отношении молодежь. Язык молодежи - школьников, студентов - всегда полон неологизмов, насыщен экзотическими оборотами речи, новыми грамматическим формами и т.п., что объясняется, вероятно, двумя причинами. Во-первых, это типичный конфликт поколений и бунт против установившихся консервативных форм, рутинного языка старших; во-вторых, молодежь, будучи в большей мере настроена на происходящие изменения в технической, цивилизационной, культурной, политической сферах, оказывается более чуткой к этим процессам, для которых она ищет адекватные выражения, соответствующую языковую экспрессию. Вспомним, например, как политический перелом в Польше после 1989 г., связанны» с прозападными настроениями и ориентирами, способствовал внедрению, можно сказать, нашествию англицизмов в польский язык, а взрыв компьютерных технологий привел к появлению своеобразного компьютерного и интернетовского сленга.
Все эти примеры указывают на такие явления, состояния или процессы, которые выявляются на высшем уровне общества. Именно так мы характеризуем все общество, общество в целом, когда ведем речь об уровне экономического развития и роста, о степени инфляции, об уровне рождаемости, о политическом режиме, политической ориентации, о состоянии национального языка, словесном лексиконе и т.п. Однако все эти атрибуты, имеющие отношение к обществу в целом, сформированы только массовыми действиями, то есть индивидуальными действиями отдельных членов общества, являются результатом того, что делают, руководствуясь своими и только им известными мотивами, отдельные члены общества. Эти действия могут протекать совершенно спонтанно. Но они могут быть также объектом определенной интервенции, предпринятой со стороны правительства, вознамерившегося вызвать, сформировать эти действия и направить их по пути, который это правительство сочтет правильным, благоприятным, нужным. В автократических системах, диктаторских и тоталитарных государствах при этом прибегают к прямому насилию и контролю. Ныне в демократических системах, преобладающих во всем мире, экономическая, социальная, культурная политика направлены только на создание такого контекста жизни граждан, чтобы он мог склонить их к принятию решений, вызвать у них желание и дать им мотивацию для действий, которые считаются выгодными для общества. Например, когда поднимаются процентные ставки, начисляемые по банковским вкладам, этим стимулируется желание граждан вносить свои сбережения в банк; когда снижаются процентные ставки по кредитам, это способствует тому, что люди стараются получить в банке кредиты и инвестиции. При снижении налогов увеличиваются доходы граждан, что может означать рост потребления, а также появление новых рабочих мест. Если поднимаются таможенные сборы, это ограничивает стремление к импорту товаров в страну. Если проводится конкурс на лучшие польские названия фирм, это помогает создать отпор навязчивой американизации Однако в конечном итоге все зависит от принимаемых в массовом масштабе индивидуальных решений, а последние, как мы знаем, могут основываться не только и не всегда на рациональных расчетах, а, например, на традиционных, рутинных привычках или на эмоциях.
Подводя итоги, можем сказать, что единственное различие между массовыми и индивидуальными действиями заключается в том, что касается их количествам синхронности. Когда много людей примерно в одно и то же время предпринимают сходные действия, появляются комплексные итоговые последствия этих действий, выходящие за пределы личного и единичного, обретающие значение для всего общества.
Коллективное поведение
Большинство действий может, однако, иметь еще дополнительные характерные особенности. А именно, действующие люди могут оказаться сосредоточенными в одном пространстве и испытывать влияние одной и той же ситуации. Они все еще действуют поодиночке, каждый сам по себе: они находятся в пространственной близости, в одинаковой ситуации, в одинаковых условиях, но как бы друг подле друга - еще не вместе. Такого типа активность принято называть коллективным поведением.
Классическим, образцовым видом коллективного поведения может служить поведение толпы. Толпа- это множество отдельных людей, которые не знают друг друга, ничем особенно друг с другом не связаны, и единственно, что их объединяет, это концентрация в одном и том же пространстве, как, вероятно, также один и тот же повод, в силу которого они здесь оказались вместе, например пришли на митинг, или собрались на «перекур», или для того, чтобы приветствовать своего спортивного кумира. Часто поводы для этого оказываются чисто эмоциональными: обида, гнев, энтузиазм, радость, эйфория. Прекрасными примерами такого рода могут служить те сцены, которые разыгрываются среди футбольных фанатов после выигранного или проигранного футбольного матча. Именно в этом случае мы имеем дело с людьми, которые находятся вместе, и окружающая ситуация, в которой каждый из них совершает свои действия, уже в силу самого своего характера, а именно того, что каждое действующее лицо непосредственно видит, а иногда и ощущает телесно действия других участников этой сцены, во многом предопределяет характер их поведения, действия каждого из них в отдельности. Толпа спешащих по улице прохожих, толпа демонстрантов на площади, толпа протестующих перед зданием Сейма, толпа, ликующая в связи с победой любимой футбольной команды и приветствующая эту команду, толпа танцующих на развалинах Берлинской стены, толпа, грабящая магазины, сносящая постройки на своем пути, поджигающая автомобили; толпа фанатов, бушующих на стадионе; толпа куклуксклановцев, совершающих самосуд, линчующих свою жертву; толпа, подверженная панике, когда люди начинают бежать от реальной или вымышленной грозящей им опасности, все это сборища значительного количества людей, которые ведут себя сходным образом, предпринимают действия в присутствии и на глазах друг у друга, как бы «параллельно». Пространственная близость и идентичность ситуации, в которой действуют отдельные единицы, становятся факторами, оказывающими существенное влияние на эти действия.
Еще в XIX в. французские социальные психологи Густав Ле Бон (Le Bon) и Габриэль Тард (Tarde) в своей концепции «психологии толпы» и «теории подражания» обращали внимание на то, что происходит, когда большое количество людей оказывается вместе в общем пространстве. Оказывается, в толпе отдельные лица действуют более эмоционально, спонтанно, в их поведении отсутствуют самокритичность и рефлексия, они отказываются от любых расчетов и рационального мышления. Люди не задумываются, есть ли смысл в их действиях, они поддаются минутному настроению. Их действия носят экспрессивный, а не целесообразный характер. Они не проявляют определенных намерений, желания чего-то достичь, они просто выражают то, что чувствуют, дают выход своим чувствам. Они кричат, смеются, жестикулируют, проклинают, они выражают свое отчаяние гораздо более открыто и страстно, чем делали ли бы это, находясь в одиночестве. У меня перед глазами стоят два примера таких коллективных сборищ, относящиеся к разным культурам и возникшие по разным поводам. Один - это эйфория немцев в момент разрушения Берлинской стены. Другой - это отчаяние иранцев во время похорон героев войны. И в том, и в другом случае очевидно, как толпа сама по себе усиливает эмоции и дает им свободный выход. Это первое. Во-вторых, люди оказываются подверженными деморализации и брутальной жестокости, они отказываются от принятых правил морали и обычаев. Они готовы убивать, жечь, грабить, уничтожать, хотя никогда не сделали бы ничего такого, если бы не находились в толпе. В-третьих, они легко поддаются внушениям и давлению со стороны демагогов, они не раздумывая готовы пойти за вождем-самозванцем. В-четвертых, они повторяют действия других, что приводит к унификации их поведения и его волнообразной эскалации. Иногда мы говорим в этой связи о «стадном поведении» или о «социальной заразительности» действий в толпе. Например, если кто-нибудь бросит камень, другие тоже немедленно хватаются за камни. Если кто-то побежит, то и другие бросаются в бегство. Если кто-то выкрикнет какой-либо лозунг, тут же появляется хор, скандирующий те же слова2.
Иной характер носят действия людей, собравшихся вместе, чтобы посмотреть театральный спектакль, кинофильм, послушать концерт или увидеть футбольный матч и т.п. В таком случае мы говорим об аудитории, зрителях. Ситуация, в которой оказывается такое собрание, своеобразна. Каждый пришел сюда сам по себе, у каждого была для этого своя мотивация: один решил так провести свободное время, другой прочитал хвалебную рецензию, третий хотел появиться в престижном окружении, четвертый рассчитывал посмотреть нужный спектакль перед экзаменом по литературе. Но теперь они оказались в одном зале или на одном стадионе, теперь они собрались вместе, и их объединяет одно и то же событие. Они одновременно смотрят некое зрелище, хотя независимо друг друга, действуя таким образом не совместно, не сообща, а параллельно. Когда мы сидим в кинотеатре и смотрим кинофильм, мы, часто даже не замечаем, кто сидит рядом с нами. Мы автономны по отношению к соседям, так же как и они по отношению к нам. На концерте, особенно когда он закончился, нам случается повторять действия соседей, в едином ритме аплодисментов вызывать на сцену артистов, вставать с мест, следуя за тем, кто встал первым, присоединяться к овации, когда кто-либо начал кричать «бис». На футбольном матче при каждой удачной игре местной команды мы кричим как ошалелые, поддаемся «волне», пробегающей по всему стадиону, бросаем петарды на поле, обнимаемся с незнакомыми фанатами, болеющими за «наших» и готовыми побить болельщиков команды «чужих» (называемых условно, для приличия, «гости»). Все это, однако, минутные, мимолетные контакты, не имеющие глубокого содержания. Через минуту мы выйдем из зала или уйдем со стадиона и снова станем сами собой, автономными по отношению к другим.
Третий вид коллективного поведения - это публика. Здесь важны не только сходство действий и ситуации, но и осведомленность каждого участника действия о том, что многие другие действуют так же или сходным образом. При этом здесь может не хватать пространственной близости, а иногда, в определенных случаях, может отсутствовать даже синхронность, единовременность действий. Зрители одного и того же телевизионного сериала или слушатели одной и той же радиопередачи сидят в один и тот же момент перед телевизорами или радиоприемниками у себя дома, их внимание сосредоточено на одних и тех же событиях, образах, словах, звуках. Когда речь идет о публичности телевизионных или радиопередач, отсутствует пространственная близость, тем не менее совершаются синхронные и идентичные действия. В одно и то же мгновение миллионы людей в мире смотрят трансляцию олимпийских игр, следят за мессой Иоанна Павла II или за речью обращающегося к народу с воззванием президента. При этом люди ведут себя сходным образом, их внимание сосредоточено на одних и тех же моментах, они испытывают сходные чувства, переживают одно и то же, у них появляются одинаковые или схожие эмоции. Иначе обстоит дело с читателями одной и той же книги, любителями одной и той же пластинки или поклонниками одного и того же художника. В таких случаях не существует одновременности, синхронности действий, ибо люди в разное время открывают книгу, ставят пластинку, в разные дни посещают музей или картинную галерею, где выставлены работы их любимого живописца. Но само по себе сходство различных действий, их сосредоточенность на одном и том же объекте придает смысл понятию публичностй, когда речь идет о публичности читательской аудитории, о публичности музыкальной, музейной, вернисажной. Дело в том, что каждое из действий, которое мы в этих случаях наблюдаем, находится под определенным влиянием того, что делают другие. Информация, осведомленность о том, что моя любимая книга стала бестселлером, что запись выступления моего музыкального кумира получила титул «золотой пластинки», что на выставку моего любимого живописца валят толпы народа, вовсе не остается безразличной для моей личной заинтересованности или ангажированности. Между людьми сходных интересов, вкусов, пристрастий, артистических склонностей появляется некая довольно свободная связующая нить, которая позволяет говорить об общностях (которые держатся на том, что людям, входящим в эти труппы, одинаково нравятся те или иные вещи). Это может выражаться, например, в дискуссиях по поводу просмотренного сериала, в мнениях о новой записи рок-группы, в недовольстве формой спортсменов на вчерашнем матче.
Я предлагаю отнести к категории коллективного поведения также феномен поколения. Ведь поколение - это группа людей, которые были свидетелями одних и тех же важных исторических событий, пережили одни и те же ситуации, должны были реагировать на одни и те же вызовы времени. При этом свой опыт они накапливали каждый по отдельности, поодиночке, и у каждого все это происходило немного иначе, чем у других. Скажем, люди пережили войну, революцию, смену общественного строя, экономический кризис, провозглашение независимости. В одних и тех же ситуациях они действовали индивидуально, но таких действующих индивидов было много. В этом смысле это было типичное коллективное поведение. Для каждого из них важным элементом его сознания и самочувствия, будь то радость, надежда, духовная мобилизация и т.п., был тот факт, что он не один, а среди многих других. Это сходство биографий, эта параллельность переживаний, хотя и происходивших в разных местах, в разные моменты, с разной степенью интенсивности, важны также потому, что они постоянно формируют у участников этих процессов их менталитет, духовные основы, иерархию ценностей. Между ними возникают прочные связующие нити коллективной солидарности, образуется поколенная общность, опирающаяся на память о пережитом.
Коллективные действия
Активность, деятельность людей в группах протекает не только «параллельно», когда каждый действует сам по себе, как мы это видели на примерах толпы, аудитории, публики, поколения, но и совместно. Такая совместная активность появляется тогда, когда люди отдают себе отчет в том, что цели, которые они перед собой поставили, невозможно достичь при действиях в одиночку, что это будет реально только в том случае, если они будут действовать вместе с другими, при участии других, при помощи других. Тем временем коллектив, действующий совместно, становится необходимым инструментом для достижения целей отдельных его членов. Чтобы такие коллективные действия были успешны, необходимы, во-первых, четкая формулировка целей действий, во-вторых, определение стратегии поведения, в-третьих, разделение функций между участниками, в-четвертых, координация разных функций. Чаще всего выполнению этих требований служит выделение фигуры руководителя, и это можно считать пятым требованием успешности коллективных действий. Когда коллектив действует для достижения четко очерченных целей, руководствуясь определенной стратегией действия, разделяя между своими членами задачи и координируя их действия, а также подчиняясь спонтанно выявившемуся лидеру, то в результате мы имеем нечто гораздо большее, чем коллективное поведение. С этим новым явлением связана также гораздо большая прочность, длительность такого рода действий. Насколько коллективное поведение часто бывает мимолетным, минутным, настолько коллективные действия, направленные на достижение общей цели, требуют, как правило, больше времени. Наконец, насколько в коллективном поведении мы наблюдали высокую долю спонтанности, эмоциональности, экспрессивности, настолько для реализации коллективных целей необходимы гораздо большая рациональность, стратегическое мышление, планирование действий. Контраст этих двух видов коллективных выступлений станет очевиден, если мы сравним драки и акты вандализма фанатов после проигранного футбольного матча со страстными манифестациями противников глобализации, которые, в частности, сопровождали экономическое совещание на высшем уровне в Квебеке или в Генуе. Хотя способы действий со стороны кажутся похожими, сущность этих действий отличается принципиально. В первом случае мы имеем дело с «незаинтересованной» экспрессией злобы, враждебности, агрессии. Тухнет никакой конкретной задачи, ибо результаты матча уже нельзя изменить. В другом же случае, независимо от того, как мы оцениваем рациональность таких действий, речь идет об определенных идеологических целях: защита бедных (в том числе бедных стран, бедных наций) от эксплуатации со стороны транснациональных корпораций, охрана природы. И такие манифестации должны принести реальный успех: изменить то или иное политическое решение, воспрепятствовать подписанию международных соглашений и т.п.
Итак, эту более сложную форму коллективной активности характеризует то, что здесь мы имеем дело с совместной деятельностью, более длительной и целенаправленной, стратегически мотивированной. По аналогии с тем разделением, которое мы провели раньше между индивидуальным поведением и индивидуальными действиями, мы и здесь говорим уже не о коллективном поведении, а о коллективных действиях. Независимо от того, что и там, и там, скажем, швыряют камни или громят автомобили, однако беспорядки, которые устраивают футбольные фанаты, являются примером коллективного поведения, а демонстрации антиглобалистов - примером коллективных действий.
Действия такого типа могут быть направлены на достижение самых различных целей. Коллективные действия предпринимает отправляющаяся на Гималаи экспедиция альпинистов, чтобы достичь горной вершины; футбольная команда, чтобы получить кубок; подразделение десантников, чтобы от- бить и освободить заложников; объявившие забастовку служащие, чтобы добиться повышения зарплаты; группа ученых, чтобы совершить открытие; преступная банда, чтобы ограбить банк. Такие действия предпринимаются в разных областях, касаются разных общественных объектов, составляют содержание людской активности, осуществляемой в рамках более иди менее кристаллизовавшихся, институциональных или формализованных единиц: в производственном объединении, в научном институте, в спортивном клубе, в армии, в мафии и т.п.
Чрезвычайно интенсивной сферой, в которой можно наблюдать проявление всех трех выше обозначенных категорий: массовых действий, коллективного поведения и коллективных действий - является так называемая горизонтальная мобильность. Понятие горизонтальной, или пространственной, мобильности означает перемещение людей в географическом пространстве. Она отличается от вертикальной мобильности, например продвижения
по службе, которое означает переход на более высокую ступень общественной иерархии (мобильность этого типа будет предметом нашего анализа в
последующих главах).
Ограничиваясь здесь рассмотрением горизонтальной мобильности, мы должны выделить три основные формы, в которых она проявляется: это миграция, туризм и выезды в поисках заработка. Независимо от того, какие причины подталкивают людей к принятию решений об эмиграции - экономические (заработок), политические, религиозные, это могут быть действия абсолютно индивидуальные, которые только в силу своей массовости становятся общественными, например означают появление в той стране, которая определяется как цель эмиграционного потока, большой группы людей, ищущих работу или место поселения, и, напротив, потерю рабочих рук в странах, где имеет место активное эмиграционное движение. Но эмиграция может нередко преображаться в коллективное поведение, например, в случае массового бегства людей, ищущих спасения от безжалостных этнических «чисток», возникновения переполненных переселенческих лагерей, коллективных акций отчаяния или протеста против той ситуации, в какой оказались эти люди. Наконец, она может приобретать характер коллективных действий, когда люди, являющиеся членами определенной группы или более широкой общины, совместно принимают решение эмигрировать, определяют цель, организуются, мобилизуют средства, готовят транспортные средства или пути нелегальной переброски. Могут появиться целые организации, легальные или нелегальные, для содействия эмиграции такого типа. Таким было, например, организованное при участии Флориана Знанецкого в Польше межвоенного периода Товарищество по защите эмигрантов. Такой характер имеют китайские мафиозные группировки, организующие в наши дни нелегальную доставку мигрантов из Азии в Западную Европу.
Другая форма горизонтальной мобильности, а именно туризм, становится сегодня благодаря развитию транспортных средств, открытию государственных границ и получению через важные общественные сегменты определенного резерва финансовых средств необычайно популярным и массовым способом такого рода перемещения людей в географическом пространстве. В этом случае мы обнаруживаем три возможных вида действий. Когда люди принимают индивидуальные решения посетить овеянные вечной славой центры мирового туризма или какие-нибудь особенно модные в том или ином сезоне места, мы имеем дело с массовыми действиями туристов, которые совершают поездки как бы друг подле друга, но не вместе, что имеет, конечно, свои дальние последствия для экономики принимающих стран, транспортных, туристических фирм, а также для повседневной жизни местных обитателей. Массовое скопление туристов в определенных популярных местах, например на оздоровительных курортах, порождает различные явления в сфере коллективного поведения - давку, толкотню, очереди, пробки на дорогах, дефицит мест
на автомобильных стоянках, столиков в ресторанах, полосок песка на пляжах,
и, что особенно важно, нередко лишает ценности сами по себе туристические
переживания. Наконец, туризм также обретает все более организованный характер, например групповой туризм, туризм с определенной целью, программой, руководством, то есть становится формой и проявлением коллективных действий.
То же самое можно сказать о широко распространенных ныне, особенно вокруг больших урбанизованных агломераций, выездах на заработки, на работу. И здесь мы имеем дело с триадой: массовые, но подобные друг другу и даже происходящие в одни и те же часы индивидуальные действия отдельных работников (ищущих работу, получивших работу, «гастарбайтеров»); неуклонно сопровождающая этот процесс концентрация действий в определенном пространстве, приводящая к коллективному поведению; организованные коллективные действия от использования (поочередно, на основе ротации) своих личных автомобилей для подвоза к месту работы группы соседей (модный в Америке так называемый саг pool) до автобусов, которые фирма присылает за своими работниками.
Социальные движения
Среди всего разнообразия коллективных действий выделяется одна их особая разновидность, которая в социологии является объектом детального и глубокого анализа. Мы определяем ее как социальные движения. Их отличают две характерные особенности. Во-первых, они направлены на особую цель -осуществление какого-либо вида социальных изменений. Во-вторых, они развиваются в рамках неформальных, не имеющих институционализированного и формализованного характера (во всяком случае, не слишком формализованных, слабо институционилизированных) систем. В этом смысле они являются чем-то средним между коллективным поведением (например, в толпе) и профессиональной деятельностью (например, в каком-нибудь учреждении, в административной структуре).
Социальные движения в современном мире очень многочисленны и заметны. Достаточно включить телевизор, когда передаются последние известия, или прочитать газету, и вы непременно столкнетесь с упоминанием о каких-либо социальных движениях, с описанием их активности. Движение за запрещение и за разрешение абортов, экологическое движение, движение охраны прав потребителей, феминистское движение, политические, религиозные, националистические, антивоенные движения, движения против распространения атомного оружия, реформаторские, революционные движения, движение в защиту прав человека - все это только отдельные примеры. Называя вслед за американским социологом Мейером Зальдом ту область социальной жизни, в которой имеют место такие явления, «сектором социальных движений», подчеркнем, что этот сектор в наше время является исключительно богатым. Некоторые прямо называют нашу эпоху «эрой социальных движений» или даже утверждают, что современные общества все более явно становятся «обществами социальных движений».
Это обстоятельство связано с определенными фундаментальными признаками современного общества. Оно создало условия, благоприятные для формирования, мобилизации и развития социальных движений. Во-первых, процесс урбанизации привел к образованию больших скоплений людей в относительно небольшом пространстве. Города стали ареной интенсивных контактов, взаимодействий и коммуникаций между людьми - многочисленными «единицами». Это облегчило формулирование общих идей и взглядов, общих ценностей и общих идеологий. Так возникла естественная база для проявления коллективного поведения и коллективных действий: города стали той средой, из которой рекрутировались носители этих действий. Ведь в близком расстоянии друг от друга проживали многие потенциальные участники социальных движений. Только здесь существовали такие условия, при которых можно было быстро распространить «клич» (вызвать людей на улицы), обеспечить «выход на улицу», проводить посредством бурных демонстраций «политику улицы», перерастающую в более прочные и долговременные общественные движения. Неслучайно социальные движения в большинстве своем зарождались в городах.
Во-вторых, в сходном направлении действовал процесс индустриализации, который способствовал концентрации на заводах, фабриках и в рабочих поселках, на заводских окраинах огромной массы рабочих. Сталкиваясь в течение всего рабочего времени, то есть большую часть дня, с людьми, находящимися в аналогичной жизненной ситуации, вынужденными решать сходные проблемы и имеющими сходные претензии, они легко могли сформулировать общее мнение, согласовать стратегию борьбы, договориться о выступлении с коллективными протестами. Важным было также то ощущение силы, которое давал им сам вид собранной вместе массы рабочих, воспринимаемой ими прямо, непосредственно, визуально. На территории промышленных предприятий формировались многочисленные социальные движения, выдвигающие не только экономические лозунги, требования материальных компенсаций, но и политические и нравственные, например движения в поддержку демократии, движения за женскую эмансипацию, некоторые религиозные движения.
В-третьих, массовый характер образования имел двоякое последствие. С одной сторона, концентрировались, собирались вместе значительные массы учащихся, студентов, то есть лиц, готовых уже в силу своей молодости к общей мобилизации и коллективной активности. Неслучайно центрами многих важнейших социальных движений становились университеты. Достаточно вспомнить парижскую «весну баррикад» 1968 г., относящиеся примерно к тому же времени волны студенческих выступлений и направленных против установившихся норм культуры движений в США, массовые политические выступления студентов в Китае, Южной Корее, на Филиппинах в 1980-90-х годах. В то же время образование помогает лучше разобраться в вопросах, относящихся к публичной политической сфере, развивает чувствительность к неправде и несправедливости, расширяет кругозор в направлении поиска стратегических решений общей, совместной деятельности.
В-четвертых, развитие современных технологий также облегчает мобилизацию социальных движений и их пополнение участниками. С одной стороны, средства массовой информации способствуют кристаллизации общественного мнения, укреплению чувства общности, выходящей за локальные границы, а с другой - развитые телекоммуникации, а также компьютерная сеть позволяют независимо от физической близости действующих лиц быстро установить между ними нужные контакты и связи. В целях пропаганды своих программных положений социальные движения обращаются в наше время к интернету. Богатые материалы публикуют на его сайтах, к примеру, экологические и антиглобалистские движения. Однако и сравнительно более традиционные крестьянские или, скажем, национальные движения также стараются использовать новые шансы распространения своих идей, которые дает им современная технология. Когда в провинции Чипас в Мексике вспыхнуло в 1990-х годах народное восстание, его предводитель субкомманданте Маркос тотчас оповестил об этом весь мир, разослав через интернет манифест Движения угнетенных, стремясь обеспечить таким образом поддержку своих требований и оправдание используемых им методов вооруженной борьбы.
В-пятых, современное общество, отмеченное печатью урбанизации и индустриализации, то есть прежде всего городская и промышленная среда, не только создает условия для мобилизации социальных движений и рекрутирования их сторонников, но существенно усиливает мотивацию потенциальных участников. В таком обществе растет доля недовольных, популяция обездоленных (как в абсолютном измерении, в смысле бедности, нищеты, безработицы, так и в относительном измерении, когда люди ощущают невозможность достичь желанных вершин богатства и успеха). Они формулируют различные упреки, претензии, требования. Отчаяние толкает их к организации для общей, совместной борьбы за улучшение условий жизни. Само общество поставляет естественных участников и сторонников движений протеста, реформаторских и революционных движений. Наряду с этим сам факт социальной атомизации, ощущение утраты своих корней, отчуждения или того «одиночества в толпе, о котором писал Дэвид Рисман (Riesman), склоняют к поискам утраченной общности, какой-либо общей почвы действий. И многие находят это именно в социальных движениях. Наконец, разрушение, девальвация традиционных ценностей, нормативный хаос, или, как это называл Эмиль Дюркгейм (Durkheim), состояние «аномии», вызывают потребность поисков смысла жизни, достойных целей, ориентиров и указателей, как нужно поступать. Этим потребностям отвечают, в частности, религиозные движения, движения за нравственное обновление, за самоусовершенствование и т.п.
В-шестых, мотивации такого рода усиливает широко распространенная в современном обществе активистская и прогрессистская идеология, которая подчеркивает значение и необходимость перемен, изменений, а также зависимость этих изменений от субъективной активности людей. Общество не есть нечто раз и навсегда данное, его судьба не предопределена кем-то свыше, более того, оно является таковым или становится таковым в результате действий людей. Это означает непринятие фатализма и детерминизма, ориентацию непосредственно на то, чтобы совместными усилиями добиться прогрессивных изменений. Акцент на субъективности, на том, что люди являются творцами истории, на множестве возможных сценариев развития, на роли принимаемых людьми решений и выбора - все это формирует и выдвигает людей, более склонных брать общественные судьбы в свои руки, в частности включая их в социальные движения.
В-седьмых, в политической сфере большинство современных обществ (стран) отходит, отказывается от форм диктатуры, авторитарных и тоталитарных режимов, склоняется к демократическому строю. А демократия создает для социальных движений особенно благоприятную «структуру политических шансов». Типичным для нее моментом является конституционная гарантия свобод - слова, объединений, собраний, и именно эти свободы предоставляют социальным движениям возможность свободного рекрутирования, мобилизации своих сторонников, распространения их программ и идеологий, выдвижения предводителей, создания организационных форм деятельности, и все это без страха перед репрессиями или ограничениями. Определенный уровень политической либерализации является особенно важным условием формирования движений сопротивления и революционных движений. Неслучайно демократическая оппозиция в Польше могла сформироваться и консолидироваться только во второй половине 1970-х годов. Дело в том, что период после драматических событий декабря 1970 г. был ознаменован ощутимым ослаблением репрессивной системы, что уменьшало и те затраты, которых требовала организация сил на борьбу с этой системой, и связанный с этим риск. История мировых революций также подтверждает эту закономерность: грубо говоря, революции происходят- тогда, когда старый режим по тем или иным причинам ослабевает и вынужден идти на уступки и соглашения. Не тогда, когда власть сильна и решительна, а тогда, когда она колеблется, снимает жесткие запреты и ограничения, смягчает жестокость наказаний за неподчинение.
Наконец, активность в рамках социального движения требует определенной доли свободного времени и энергии его участников/а также иных средств, необходимых для успешной деятельности (технических средств, помещений, печатных установок, мегафонов, бумаги для листовок, радиостанций и т.п.). И такая «мобилизация средств», людских и материальных, оказывается более легко достижимой в современном обществе, в котором расширяется сегмент свободного времени, труд теряет прежний характер, связанный с физической эксплуатацией человека, а определенная доля свободного, не вложенного в экономику капитала может быть использована для потребностей социального движения через разного рода дотации, подарки, пособия и т.п. В итоге всех этих обстоятельств социальные движения формируют важнейший, главный аспект того, что мы называем современностью.
Огромный разброс, большая разнородность социальных движений, выступающих на современной арене, требуют их классификации. Социальные движения нацелены на изменения в обществе, но изменения, о которых при этом конкретно идет речь, могут иметь весьма различный характер. Прежде всего, различным может быть их сфера, радиус действия. Реформаторские движения, или, как называет их Нейл Смелзер (Neil Smelser), «ориентированные на нормы», стремятся к модификации утвердившихся способов поведения, норм жизни, прежде всего путем изменения норм, регулирующих правильное, ожидаемое или адекватное поведение. При этом речь идет главным образом о нормах права, таких, например, как изменение трудового законодательства в сторону обеспечения больших прав и привилегий трудящихся, жилищного законодательства в сторону большего объема прав собственников, законодательства, связанного с охраной окружающей среды, дорожного кодекса, введение запретов на аборты и т.п. Может в данном случае речь идти также об обычаях, нормах морали. Такие цели ставят перед собой, например, движение в защиту животных (за запрёт на эксперименты над животными), движение, требую^ щее запрета порнографии, или движение за контроль над проституцией. Радикальные движения, движения революционные, или, по терминологии Смелзера, «ориентированные на ценности», стремятся к наиболее фундаментальным изменениям, затрагивающим принципиальные основы общественного строя и порядка, а также к изменениям многосторонним, охватывающим различные сферы социальной жизни. Такой характер имело, без сомнения, движение «Солидарность», требовавшее полного и всестороннего изменения всей политической, экономической и культурной системы. Другое крупнейшее политическое движение XX в., движение за гражданские права в США, требовавшее равноправия для негритянского населения страны, касалось фундаментальных ценностей общества.
Другие способы классификации могут зависеть от того, ориентировано ли то или иное движение на инновации, то есть требует ли оно введения в жизнь новых норм и ценностей, новых организационных и формационных преобразований или, напротив, носит консервативный характер, противится нововведениям и стремится затормозить или вовсе исключить из жизни уже проведенные реформы и изменения. В последнем случае речь может идти об изменениях, вызванных процессами, не зависящими от каких бы то ни было социальных движений, например об освоении новых технологий, выработанных в связи с научно-техническом прогрессом, о экспансивном развитии промышленного производства (о перепроизводстве) или об охватившем сегодня весь мир процессе глобализации. На раннем этапе индустриализации против машин было направлено возникшее в Англии движение луддистов. Сегодня протесты оказываются направленными против атомных электростанций, клонирования животных, генной инженерии. Мощные социальные движения вы- ступают против негативных последствий промышленного развития: постепенного отравления окружающей среды, истощения природных богатств, истребления некоторых видов животных. Против форсированной, бурной глобализации в экономической и культурной сферах борются появившиеся в начале XXI в. антиглобалистские движения. Но социальные движения могут протестовать также против изменений, внедряемых в жизнь под давлением других противостоящих им социальных движений. Возникают такие общественные проблемы, которые в равной мере мобилизуют движения «за» и «против». Тогда появляются пары «движений и контрдвижений», которые находятся в постоянном конфликте и активизируются поочередно в зависимости от того, как решается на том или ином этапе данная актуальная проблема в обязательном правовом поле.. Прекрасными примерами такого рода могут служить движения за запрещение и за разрешение абортов, движения, выступающие против смертной казни и, наоборот, требующие введения смертной казни, движения в защиту прав арендаторов, съемщиков жилья и в защиту прав собственников недвижимости и т.п.
Различными могут быть те сферы жизни, в которых то или иное движение стремится что-то изменить, на которых оно концентрирует свои усилия и внимание. Многие движения требуют социальных реформ, то есть организационных, структурных изменений в сфере экономики, политики, культуры. Но существуют и такие движения, которые нацелены на совершенствование отдельных личностей, их морали, на защиту их достоинства, на подъем образовательного уровня, на религиозное возрождение. В этом случае расчет делается на то, что люди, изменившиеся под воздействием морализаторского или религиозного движения, также изменят к лучшему все общество. Противоположная логика была задействована в движении социальных реформ. Там считалось, что изменившиеся организационные и структурные условия сформируют в будущем лучших людей.
Тесно связана с такими подходами и разница в стратегии действий, которую принимает то или иное движение. Существуют такие движения, которые в целях достижения желанных организационных или структурных изменений в обществе добиваются для себя политической власти и контроля над действующими законами. Тогда в демократической системе естественное направление их эволюции приводит к их преобразованию в политические партии. Такой генезис имеют, например, партии «зеленых» в парламентах западноевропейских стран. Аналогично шло развитие движения «Солидарность» после перелома 1989 г., явно намеревавшегося через ABC и Парламентский клуб создать правую политическую партию. Существуют и другие движения, которые довольствуются тем, что могут оказывать давление на государственную власть, на законодательные и правоохранительные органы. Они стараются повлиять на властные элиты, прибегая к тактике лоббизма. Другой путь выбирают те движения, которые нацелены на реформирование индивидов, а именно движения морализаторские, религиозные и т.п. Как правило, у них нет политических амбиций, они не ставят задач реформирования общественного строя, они озабочены духовным усовершенствованием своих собственных членов, укреплением их идентичности, переоценкой и утверждением духовных ценностей. Соответственно, они не ведут борьбу за власть, не стремятся захватить ее, а предпринимают идеологические кампании, непосредственно направленные на своих сторонников, стремясь при этом получить доступ к средствам массовой информации: ищут возможности к созданию собственных органов печати, радиостанций, телевизионных каналов. Они также проявляют инициативы в образовательной деятельности, в системе самосовершенствования людей, образуют небольшие общины, в которых культивируются и пестуются типичные для данного движения ценности. Примером может служить «Радио Мария» и примыкающие к нему радиостанции и передачи «Семьи Радио Мария»:
Существенная разница между социальными движениями выявляется также в принятых ими методах действия, или, как называл это Чарльз Тилли (Tilly) «протестного репертуара». Одни движения изначально и принципиально исключают силовые методы, применение насилия, террористические акты. Они делают ставку на мирные акции, средства убеждения, уговоры, оставаясь в рамках законности, конституционного поля. Известным примером такого рода является национальное движение Мохандаса Ганди в Индии. Движение «Солидарности» гордилось тем, что в борьбе с режимом даже не было разбито ни одно окно на улице. Аналогичные принципы отстаивал предводитель движения за гражданские права в США Мартин Лютер Кинг. Но существуют также многочисленные национальные и националистические, сепаратистские, фундаменталистские, революционные движения, которые признают методы насилия в их самых жестоких формах как единственное орудие успешной борьбы. Крайним примером такого рода являются движения, поддерживающие терроризм, то есть применение насилия, направленного против случайных жертв и используемого для устрашения всего общества и демонстрации собственной силы. Примером может служить движение «Хасболла» в Палестине, исламский «Джихад», ЕТА в стране басков или IRA в Ирландии.
В исторической перспективе социальные движения можно разделить на «старые» и «новые». При этом обращает на себя внимание тот факт, что в XIX в. преобладали такие социальные движения, которые явно представляли отдельные сегменты социальной структуры: классы, сословия, профессиональные категории. Они рекрутировали своих участников и сторонников из соответствующей определенной классовой, сословной или профессиональной среды, из ее членов. Такой характер имели рабочее движение, крестьянское движение, различные профсоюзные движения. Содержание тех социальных изменений, во имя которых они вели борьбу, также имело соответствующее частное определение. Они стремились мобилизовать силы в пределах интересов тех конкретных классов и групп, которые они представляли, причем в центре их внимания находились материальные, экономические интересы, связанные с институтом собственности, с размером заработков, с уровнем жизни и т.п. Они отличались также внутренней иерархической структурой и довольно высокой степенью организованности, легко преобразовывались как в политические партии, так и в профсоюзы. В XX в., а особенно во второй половине XX в., появляется новый тип социальных движений. Новые социальные движения, такие, например, как экологическое, феминистское, против распространения атомного оружия, движение за мир, движение против абортов, движение против смертной казни, движение за права человека и т.п., рекрутируют своих членов и сторонников как бы крест накрест из всех естественных подразделений общества - классовых, сословных, профессиональных. Тем самым они обретают не частный, а универсальный характер. Здесь встречаются люди самого различного социального статуса, объединенные одной только общей идеей: старые и молодые, богатые и бедные, рабочие и менеджеры, артисты и домохозяйки, ученые и священники. Ценности, вокруг которых концентрируются такие движения, имеют, как назвал это Рональд Инглхарт (Inglehart), «постматериалистический» характер. Например, они касаются качества жизни в неразрушенной природной среде, личного достоинства и прав человека, сохранения жизни в стадии зачатия, самореализации, идентичности, свободы, мира. Все это не частные, не партикулярные, а универсальные ценности, имеющие значение не только для определенных сегментов общества, но и для всех людей, иначе говоря ценности общечеловеческие3. Наконец, новые социальные движения отличаются гораздо более свободными формами организации, носят более эгалитарный, децентрализованный характер, опираются на принцип добровольности, включают самодеятельные формы активности.
Особым феноменом, появившимся на рубеже XX-XXI вв., можно считать формирование новейших форм социальных движений, а именно антиглобалистские движения. Бурные протесты в связи с конференциями или встречами руководителей самых богатых стран мира, а также в связи с собраниями и сессиями международных финансовых и экономических организаций - Международного валютного фонда, Всемирного банка, Всемирной торговой организации, чему мы были свидетелями в Сиэтле, Вашингтоне, Праге, Квебеке, Гётеборге, Генуе, становятся связующим звеном между движениями старого и нового типа, представляют собой форму как бы находящуюся посредине, между ними. Со старыми движениями их сближает концентрация внимания на экономических проблемах, антикапиталистическая идеология, направленность прежде всего против крупных транснациональных корпораций. Но есть здесь и существенная новизна, что делает антиглобалистские протесты сходными с новыми социальными движениями. Если прежние социальные движения защищали частные интересы отдельных классов, сословий, слоев общества, профессиональных групп, то нынешние антиглобалистские движения ставят перед собой цели, которые они рассматривают в более универсальных категориях, выступая от имени «всех простых людей» против демонизированного мира крупного бизнеса и капитала. И борются они не против обнищания, эксплуатации или зависимости отдельных групп, а с подчинением всего человечества власти денег, всемирному капиталу. Материалистические ценности, прежде уже по определению имевшие партикулярный характер, поднимаются до уровня ценностей универсальных. Такая идеология привлекает к этому движению представителей самых различных классов, социальных слоев, профессиональных групп, хотя, как и в большинстве социальных движений, здесь доминирует молодежь. Перекрестное рекрутирование сторонников из всех традиционных подразделений общества - это еще одна характерная черта, сближающая антиглобалистские движения с новыми социальными движениями. Новые общественные движения и эта последняя их новейшая смешанная версия, придают все более явно выраженную тональность всему «сектору социальных движений» в современном мире.
Это не значит, что старые социальные движения уже потеряли свою актуальность или сошли со сцены. Глубокие экономические различия и контрасты, яркие противоположности полюсов бедности и богатства, эндемическая безработица, многообразные формы дискриминации, неравенства и социальной несправедливости, которые приносит современный капитализм не только в мировом масштабе, но и в пределах каждого современного общества, приводят к тому, что борьба за партикулярные, классовые или групповые экономические интересы остается сегодня столь же актуальной и интенсивной, как и прежде. Новизна заключается, однако, в том, что при постоянно растущем преобладании демократических режимов в современном мире представители различных классов, социальных слоев, профессиональных групп нашли свое место в нормальном институциальном политическом механизме: выступая в качестве политических партий, парламентских фракций, профессиональных союзов, групп давления и т.п., они теряют характер неформальных, не имевших институциального структурирования социальных движений традиционного типа. Демократическая политика тем самым как бы поглотила, впитала в себя старые социальные движения, а на постиндустриальном уровне остались главным образом социальные движения нового типа.
Динамика социальных движений
Социальные движения возникают, развиваются, переживают свои успехи или поражения, но в конце концов распадаются и исчезают. Каждое социальное движение на большем или меньшем отрезке времени проходит свои этапы развития, переживает свою «карьеру». Можно выделить ее характерные стадии. Смелзер сосредоточил внимание на периоде формирования социального движения, указав на четыре условия, которые непременно должны друг за другом появится и совпасть для того, чтобы движение могло сформироваться4. Прежде всего, в обществе должен сложиться «благоприятный структурный контекст». Выше мы говорили о тех условиях, которые современное общество с такими особенностями, как массовость, облегчающая коммуникации, идеологическая активность, демократические свободы и т.п., создает для социальных движений. Но существуют также особенные условия, имеющие свою историческую специфику в конкретных обществах. К ним относится укоренившаяся в коллективной культуре и ментальность, передаваемая из века в век традиция так называемой реакции протеста. Один из аспектов наследия Великой Французской революции - это явно выраженная во французском обществе склонность к коллективным бунтам, тенденция к массовым выступлениям, к самоорганизации в целях защиты групповых интересов. Абсолютно иначе выглядит, к примеру, ситуация в России, где еще с царских времен глубоко укоренилась оппортунистическая традиция послушания и пассивности. Существуют такие общества, которым счастливая историческая судьба, можно сказать, привила убеждение в оправданности, целесообразности («ненапрасности») предпринимаемых усилий, веру в успех. Но есть и такие общества, которые унаследовали от своей запутанной истории «культуру поражения», ощущение бессилия, безнадежности любых порывов. Фактором, который формирует благоприятный социальный контекст для социальных движений и проявляется в разных странах и в разные времена в различной степени, становятся также неуверенность в будущем данного общества, непрозрачность его функционирования, расшатанные устои норм и ценностей (по терминологии Эмиля Дюркгейма - социальная аномия). Это может быть связано с глубокими организационными, культурными, затрагивающими сферу традиций и обычаев, социальными изменениями, которые приносит технический и производственный прогресс, а также с резкими экономическими кризисами, политическими переломами общественного строя и т.п.
Благоприятный структурный контекст создает, однако, лишь тот общий фон, на котором социальные движения могут возникнуть, не предопределяя, конечно, их возникновения. Он только создает необходимые условия, но существование таких условий еще недостаточно для генезиса социальных движений. Следующим необходимым условием, которого самого по себе также еще будет недостаточно, является, как формулировал это Смелзер, появление «структурного напряжения». В обществе должно появиться противоречие интересов и ценностей между различными сегментами этого общества, а также проистекающие из этого антагонизмы и конфликты. По отношению к «старым» социальным движениям преимущественное значение здесь имели расхождение экономических интересов, шансы удовлетворения основных материальных потребностей, разделявшие общество на группы или классы, дискриминированные и привилегированные, на массы и элиты, на различные социальные сословия, профессиональные категории, возрастные группы, регионы и формы оседлости (город-деревня). По отношению к «новым» социальным движениям это прежде всего расхождения в оценке и понимании Ценностей, что делит общество на группы, или общины, исповедующие разные (а внутри каждой группы общие или сходные) принципы морали, отличающиеся по образу жизни, вкусам и т.п.
Но ко всему этому, для того чтобы противоречия такого рода стали мотивацией общих действий, они должны стать частью коллективного сознания. Говоря словами Смелзера, должна сформироваться «общность убеждений». Все эти различия и противоположности интересов и ценностей должны быть увидены, осмыслены, идентифицированы, интерпретированы, пережиты эмоционально. В основе многих социальных движений мы можем обнаружить три наиболее характерных ощущения, вытекающие из оценки сложившейся в обществе ситуации: ощущения неравенства, несправедливости и ущемления. Появление таких представлений всегда зиждется на сравнении собственного положения с положением «других» или на сопоставлении реальности (возможности) с надеждами (претензиями). Почему мои потребности удовлетворяются хуже, а потребности других лучше? Проблемы неравенства и несправедливости становятся важнейшим аспектом более сложного ощущения и осознания ущемления своих прав, дискриминации. Американские исследователи социальных движений Тед Гурр (Ted Gurr) и Джеймс Дэвис (Games Davies) говорят о чувстве относительной ущемленности (депривации) как о важнейшем психологическом факторе, генерирующем готовность к массовым протестам и бунтам. Это чувство появляется тогда, когда «кривая достижений»:, то есть действительных условий жизни, расходится с «кривой ожиданий», то есть представлений об условиях, которые должны быть предоставлены, как они предоставляются «другим», ибо «нам» они должны принадлежать так же (а может быть, еще более, чем «другим») по праву и справедливости.
Сильное и массовое ощущение относительной ущемленности возникает в трех типичных ситуациях. Во-первых, когда условия жизни резко и внезапно ухудшаются и расходятся с тем стандартом, с тем уровнем жизни, к которому люди привыкли и дальнейшее существование которого считали само собой разумеющимся. Это происходит, например, в ситуации экономического кризиса или резкого нарастания волны безработицы, которая лишает уволенных рабочих и служащих прежнего гарантированного и постоянного заработка. Другая форма относительной ущемленности возникает на основе внезапного и резкого роста ожиданий при неизменном уровне и состоянии реальных условий жизни. Это может возникнуть в результате появления идеологии, которая выдвигает лозунги равенства и справедливости, объясняет людям, что они заслуживают большего по сравнению с тем, что они имеют. Это может также быть результатом усиления открытости, «прозрачности» общества, создающей возможность лучше видеть те привилегированные, более благоприятные и счастливые условия, в которых находятся другие общества или другие группы внутри «нашего» общества. Мы называем это «демонстрационным эффектом». Третий вариант как бы соединяет тенденции, выступающие в первой и во второй типичных ситуациях. Он выявился и получил свое определение тогда, когда историки революций с удивлением обнаружили, что революции происходят не тогда, когда людям хуже всего живется, но, как правило, вскоре после периодов относительного улучшения ситуации, будь то экономический рост или политическая либерализация. Джеймс Дэвис объясняет это тем, что в такие периоды кривая реальных достижений и кривая ожиданий растут параллельно друг другу. Улучшение экономической или политической ситуации рождает надежды и ожидания дальнейшего, нарастающего, постоянного улучшения. Если в такой ситуации происходит какой-либо срыв - экономический кризис или усиление политических репрессий, данные кривые расходятся, доводя ощущение относительной ущемленности до уровня, на котором оно становится мотивацией коллективных действий - борьбы за претворение в жизнь утраченных надежд. Исследователи тех социальных движений в странах Латинской Америки и Африки, которые поднялись после периодов относительного процветания, достигнутого на шатких, непрочных основах зарубежных кредитов, называют их, в духе теории Дэвиса, «революциями неоправдавшихся ожиданий».
Распространение в обществе неких «обобщенных», становящихся общим достоянием убеждений - это уже состояние, близкое к появлению социального движения. Оно означает полную готовность, как структурную, так и психологическую, к тому, чтобы предпринять общие действия. Но, как правило, для этого еще необходим последний толчок, который Смелзер определял как «инициирующее событие». Это может быть какая-либо индивидуальная или частная акция, но она должна иметь такое эмоциональное или символическое звучание, которое потрясло бы данную социальную группу или, как принято говорить, было бы способно вывести людей на улицы. Чернокожая женщина Роза Парке, которая в городе Монтгомери штата Алабама села в предназначенную «только для белых» часть автобуса, можно сказать, вошла в историю, ибо этот инцидент вызвал волну движения за гражданские права, которая привела в конце концов к полному равноправию негритянского населения Америки. Увольнение с работы профсоюзной активистки Анны Валентинович стало моментом, связанным с многомиллионным общественным движением «Солидарности», которое в конечном итоге привело к ликвидации коммунистического режима в Польше, а через Польшу и во всей Европе. Авария атомной электростанции на острове Фри Майльс стала началом мощного движения противников использования атомной энергии, а химическое заражение в местности Бхопал в Индии становится важным событием в истории экологического движения. Естественно, такие события прежде всего постигаются и переживаются индивидуально. Человек думает про себя: «Довольно. Так дальше не может продолжаться. Не могу смотреть на это равнодушно. Я больше этого не выдержу. С этим что-то надо делать». Затем он начинает говорить об этом с другими, делится своим волнением, возмущением, это подхватывает пресса, телевидение, в итоге отдельный инцидент становится предметом общественной дискуссии. В этот момент люди отдают себе отчет в том, что они не одиноки в своих чувствах и в стремлении к действию. В обычной ситуации мы, как правило, не знаем, что на самом деле думают массы других граждан, каковы их ценности, мнения, убеждения. Мы живем в состоянии, которое американский психолог Гордон Олпорт (Allport) называл «плюралистическим невежеством». Неуверенность в том, не являемся ли мы на самом деле одиноки в нашем недовольстве, протесте, в нашей обиде, превращается в парализующий фактор, заставляющий нас воздержаться от действия. Инициирующее событие разрушает «плюралистическое невежество». Оказывается вдруг, что так, как я, думают и другие. Значит, мы можем действовать вместе.
Инициирующее событие завершает процесс генезиса социального движения. Отсюда начинается уже его собственная «карьера». Первым ее этапом становится набор, «рекрутирование» свои членов. Уже в этот момент социальные движения начинают отличаться друг от друга. Существуют такие движения, в которых этот «рекрутирование» происходит спонтанно, стихийно, снизу. В таком случае они отвечают той традиционной интерпретации социальных движений, которая называется «вулканическаямодель». Движение «извергается» как вулкан под давлением накопившихся, массовых, действующих снизу сил. Это часто происходит в движениях, имеющих расовую, классовую, религиозную и национальную (националистическую) мотивацию. Зато в других движениях решающую роль играют возбудители, организаторы этих движений, вовлекающие в это движение других участников. В теории, рассматривающей эту «модель мобилизации сил и средств», речь идет даже о профессиональных «предпринимателях» - организаторах социальных движений. Феномен такого организованного набора сторонников имеет место в некоторых «новых» социальных движениях, массовое участие в которых вызывается деятельностью специальной, возникающей первоначально тесной группы квазипрофессиональных деятелей, которые затем приступают к акциям «рекрутирования» своих сторонников.
Основная проблема и задача такого «рекрутирования» заключается в наложении целей движения на собственные, частные интересы потенциальных его сторонников и членов. Иными словами, речь идет о том, чтобы задействовать такую рациональную мотивацию, которая склонила бы людей к участию в этом движении, или о том, чтобы так выстроить баланс частных интересов, утрат и риска, чтобы убедить людей, независимо от каких-либо эмоций, в том, что участие в таком движении им выгодно. Это особенно трудно в тех случаях, когда цели, которые ставит перед собой движение, имеют характер так называемых всеобщих, публичных благ и ценностей. Это такие блага и ценности, достижение которых выгодно для всех и которые по самой своей природе не могут быть зарезервированы только для некоторых. Примерами таких ценностей являются свобода, независимость, демократия, неразрушенная природа, мир и безопасность. В любом обществе, в котором такие цели будут реализованы, они неизбежно станут достоянием всех и каждого. И получается так, что если социальное движение борется за достижение именно таких благ и ценностей, то возникает и дает о себе знать определенный тормоз в «рекрутировании» его сторонников, который известен как синдром человека, стремящегося не зависеть от общества. Он связан с тем, что каждый человек может рассуждать следующим образом: если движение победит, то я и так получу от этого свою выгоду - буду жить в свободной стране, участвовать в жизни демократического общества, пить чистую воду, дышать чистым воздухом и т.д. Если же движение потерпит поражение, для меня лично (если я в этом движении не участвую) это не будет иметь никаких последствий, меня не коснутся никакие репрессии, самое худшее, что может случиться, это все останется так, как есть. Это означает, что многих людей мотивация, которую Вебер, как мы помним, называл целерациональностью, заставит воздержаться от участия в движении и занять позицию «подождем - увидим». Они станут пассивными пассажирами, которые едут зайцем, в надежде, что им удастся ухватить всю выгоду без каких-либо затрат. Это бывает тем чаще, чем выше риск, чем больше затраты времени, энергии или иные моральные и материальные затраты, связанные с участием в движении. Это один из классических примеров того, как близорукая рациональность индивида оказывается в противоречии с рациональностью коллектива. Если все люди будут рассуждать подобным образом, то никто и не предпримет никаких действий и акций, социальное движение просто не возникнет, а его цели не будут достигнуты. Общество в целом пострадает, а это, конечно, обернется и против каждого, кто надеялся «проехать зайцем». И тогда все люди будут и дальше жить в репрессивной системе, подчиняться автократической власти, убивать себя отравленными водой и воздухом, бояться призрака войны и т.п. И когда нужно против этого что-то предпринять, каждый человек начинает спрашивать: «А почему именно я, пусть это сделают другие, пусть это сделает мой сосед».
Поэтому социальные движения стараются нейтрализовать такого рода мотивацию. Избежать синдрома мотивации типа «поживем - увидим» можно одним из двух способов. Во-первых, тогда, когда мы руководствуемся не целерациональной мотивацией (Zweckrationalitat), а тем, что Вебер называл «ценностной рациональностью» (Wertrationalitat). Это тот случай, когда ценность поставленной цели выше, чем какие бы то ни были, даже самые большие затраты, связанные с деятельностью, направленной на достижение этой цели. В такой ситуации мы обычно говорим, что «цель оправдывает средства». Такая мотивация обычно свойственна инициаторам, идеологам, руководителям движения, которые позднее составляют его основной костяк. Другая возможность мобилизации «пассажиров-зайцев» - модификация тех расчетов, которые вытекают из их индивидуальной рациональности, посредством добавления, предложения им особых выгод, какие будут следствием их участия в движении и достанутся им помимо общих, публичных благ и ценностей, а также таких частных благ и ценностей, которые смогут получить только участники движения. Здесь речь идет прежде всего о том личном удовлетворении, какое проистекает из самого процесса участия в движении. Некоторые социальные движения предпринимают специальные усилия, чтобы увеличить привлекательность этого рода: организуют товарищеские встречи, клубы, праздники, театральные представления. Так, члены какого-нибудь благотворительного общества встречаются на торжественных обедах; экологические движения практикуют совместные экскурсии, выезды на природу. Некоторые движения сопровождают и окружают свою обычную, повседневную деятельность ритуалами и символикой, что придает им квазисакральный характер, а также стараются создать впечатление особой эксклюзивности, секретности, рассчитывая на снобизм тех, кого это может привлечь. К таким средствам прибегало масонское движение, а на современном этапе такой характер обретают раз личные сатанистские секты и движения. Однако наряду с такого рода развлекательностью самого процесса участия в расчеты целерациональности могут быть включены и более определенные, материальные стимулы к участию. Например, политическое движение может содержать обещания предоставления своим активистам тех или иных должностей, постов, может давать награды или допускать к денежным фондам только своих, облеченных доверием членов.
В процессе «рекрутирования» выделяются две следующие друг за другом волны. Первая называется первичным рекрутированием, или отбором. Она охватывает тех, кто присоединяется к движению из побуждений идеологических или моральных. Для них важны те цели, которые ставит перед собой данное движение. Такое восприятие движения означает высокую степень ангажированности, увлеченности, готовность на самопожертвование, риск на затраты во имя высшей цели, которую выдвигает движение. Вторая волна, или вторичное рекрутирование {вторичный набор сторонников), опирается на совсем иные мотивы. Когда движение уже существует и, более того, добивается очевидных успехов, сама принадлежность к нему самоцельно привлекательна независимо от инструментальных целей движения. Это движение обеспечивает установление социальных контактов, интересную совместную деятельность, ощущение полноты и смысла жизни, чего так часто не хватает в современном массовом анонимном обществе. Такое удовлетворение всегда приносит участие в «команде» победителей, возможность пользоваться частью ее успеха, престижа, славы. Ясно, что членство, возникающее на такой основе, имеет уже иной характер, чем присоединение к движению на волне идеологического воодушевления. Это членство в известном смысле условно, оно продолжается до тех пор, пока все идет гладко. Зато первая неудача, а уж тем более поражение движения приводит к массовому оттоку, бегству из этого движения тех, кто искал в нем только удовлетворения своих желаний, связанных е участием в товарищеском коллективе, в «команде», или своих престижных поисков и расчетов.
В волнообразном процессе многократного набора сторонников членский состав социального движения формируется так, что включает в себя концентрические круги, соответствующие разной степени увлеченности, преданности делу, воодушевления. Центральное идеологическое ядро образуют те, кто рассматривает движение как свое призвание и связывает с ним значительную часть своей жизнедеятельности, а его периферию - те болельщики, или «попутчики», которые мало значения придают целям движения, а стараются присоединиться к нему только ради какого-нибудь интересного или важного для них начинания. Это явное различие проступает особенно четко, когда движение предпринимает какие-нибудь коллективные действия. Тогда выявляется костяк наиболее активных и решительных участников, чья деятельность особенно бурная, кто готов идти на самый большой риск, подвергаться арестам и т.п. Именно лица этих людей показывает телевидение в репортажах о каких-либо уличных беспорядках или демонстрациях. При этом существуют гораздо более многочисленные массы несравненно более пассивных участников, которые поддерживают движение, но не готовы на яркие, героические поступки. Во время антиглобалистских манифестаций в Квебеке один журналист из Би-Би-Си признался, что те, кто вступает в схватки с полицией и кого постоянно показывают с экранов, - это каких-нибудь сто человек, в то время как собирающиеся как бы на заднем фоне, более пассивные участники движения, в лучшем случае скандирующие его лозунги, насчитывают тысячи человек.
Разные слои и степени участия проявляются также в случае поражения социального движения. Когда дело доходит до демобилизации движения, она совершается так, как распадается луковица, начиная с внешних слоев шелухи.
Когда социальное движение начинает свою деятельность, открывается перспектива для важной роли руководителя, предводителя движения в делах мобилизации, координации и организации составляющих его сил. В большинстве социальных движений уже на очень ранней стадии появляется главная фигура - харизматический лидер. Понятие харизмы здесь связано с какими-нибудь особенными, выдающимися способностями, умением, знаниями, последовательностью, моральной силой и т.п., которые воспринимаются сторонниками и квалифицируются ими почти как сверхчеловеческие. Воспринимая таким образом личность своего лидера, люди готовы абсолютно доверять, проявлять по отношению к нему полное послушание и лояльность. Надо подчеркнуть, что, как и во многих других общественных делах, наиболее существенным является здесь приписывание лидеру определенной харизмы, которое совершается коллективом. Перефразируя известное теоретическое положение Уильяма Томаса (W. Thomas), можно сказать, что, если люди рассматривают кого-либо как большую величину, этот кто-либо тем самым уже возвеличивается, становится такой величиной. Таким образом, харизма становится своего рода отношением между лидером и его сторонниками, болельщиками, фанатами, последователями. Харизма означает такие черты отдельной личности, на которые как бы существует общественный спрос, которые отвечают ожиданиям людей, соответствуют их настроениям. Обрести харизму - значит попасть в точку этих общественных ожиданий. Как сформулировал это в виде парадокса один известный политик, «я являюсь их предводителем, это значит, я следую за ними». Конструирование харизмы по заказу специалистами в области public relations заключается именно в таком моделировании внешнето облика, способа поведения, речи, а также содержания выступлений кандидата на выборах, которое приведет к тому, чтобы соответствовать ожиданиям электората, которые кропотливо выявляются посредством зондирования общественного мнения. В среде сторонников того деятеля, который становится харизматической фигурой, появляются особые эмоции, энтузиазм, культ. Эти люди участвуют в создании харизмы, находя удовлетворение в самом подчинении, лояльности, послушании, безусловной, не подвергаемой критическому анализу поддержке. Какие крайние формы может все это приобретать, нетрудно увидеть на примерах концертов какого-нибудь кумира поп-культуры, на боксерских матчах, на митингах в поддержку диктаторов.
В социальном движении харизма становится мощной мобилизующей силой. Однако одной из особенностей харизмы является ее относительная эфемерность. Состояние энтузиазма участников движения обычно не держится долго, а сам предводитель теряет ореол чего-то необычайного, почти сверхъестественного, идеального, когда приступает к своим повседневным и совершенно необходимым функциям по руководству движением. Оказывается, что он выглядит на баррикаде совершенно иначе, чем за письменным столом. Вслед за Вебером мы можем назвать этот процесс рутинизацией харизмы. Это сигнал наступления следующей фазы, через которую обычно проходят социальные движения, а именно фазы кристаллизации идеологии, формирования организации и свойственного ей нравственного кодекса - этоса. Прежде несколько неопределенные идеалы социального движения преображаются в четкую идеологическую систему. Важнейшим элементом этой системы является видение будущего, в котором идеи данного движения будут претворены в жизнь. Нередко это видение обретает характер утопии. Свое место в идеологии движения занимают также диагноз, формулируемый часто в форме крайних, истеричных, катастрофических предупреждений, тех проблем, которые движение рассчитывает решить, тех опасностей, которые оно намеревается предотвратить, а рядом с этим «диагнозом» вскрытие причин, источников и, что особенно важно, персональное указание на тех деятелей или на те группы, которые виновны в данном положении дел. Социальные движения часто поддаются той форме мышления, которую Карл Поппер (Popper) относил к теории заговора. Параллельно с этим происходит дифференциация прежде бюрократизованных организационных структур, выявляются разные ветви власти, специализированные функциональные ячейки и ниши. По представлениям американского исследователя, специалиста по проблемам социальных движений Мейера Зальда (Meyer Zald), движение в этот момент перерастает в нечто большее, а именно в «организацию типа социального движения» и даже в своего рода «индустрию социальных движений». Некоторые социальные движения преобразуются в политические партии, теряя характер спонтанных коллективных действий, и находят свое место в политических структурах, организованных как определенные институты. Наконец, в социальном движении вырабатывается своеобразный комплекс правил действий и поведения, нормативная этика. Важное место в ней занимает кодификация допустимых, поощряемых, а также недопустимых, запрещенных методов действия, или, если воспользоваться терминологией Чарльза Тилли (Charles Tilly), приемов из «протестного репертуара». Одни социальные движения требуют того, чтобы воздержаться от применения насилия, другие считают допустимым терроризм. Важную составляющую этой нормативной этики представляют правила поведения внутри организации, в отношениях с товарищами, а также в отношении идеологических противников и врагов. Первые правила формируют этику солидарности, а вторые - этику борьбы.
Любое социальное движение в какой-то момент кончается. Это окончание может естественным образом совпасть с одержанной победой, с достижением тех социальных изменений, реформ или революционных преобразований, которые были знаменем борьбы и целью движения, «Кризис победы» означает демобилизацию движения, его участники расходятся, рассредоточиваются, организационные структуры распадаются, идеология теряет свою актуальность. Попытки квазипрофессиональных деятелей, для которых это движение является главной ареной их деятельности, которые связывают с ним свои личные интересы, сохранять и поддерживать такое движение приводит в лучшем случае к появлению каких-либо осколочных его форм, нередко приобретающих карикатурный характер. Противоположная ситуация возникает тогда, когда движение терпит поражение, когда ему не удается реализовать свои цели. Кризис проигранной ситуации выражается в нарастающем разочаровании участников, в постепенной демобилизации, в спаде активности, в оттоке сторонников. Подобный конец движения может также наступить в результате репрессий, какие способна обрушить на реформаторское или революционное движение государственная власть или какие будут результатом противодействия со стороны контрдвижений, мобилизующих свои силы для охраны статус-кво. Такая ситуация кардинально меняет расчеты затрат и риска, связанных с дальнейшим участием в движении, что приводит к отходу от движения тех масс, чья мотивация в участии была достаточно слабой. Как правило, в таком случае в движении остаются лишь наиболее решительные и последовательные идеологи, которые в каких-либо новых обстоятельствах, в более благоприятных политических условиях и при модификации стратегии действий могут стать зародышем возрождения движения.
Завершая анализ различных форм коллективной активности, мы можем представить результаты этого анализа (табл. 4).
Таблица 4. Формы коллективной активности
Социологическое понятие |
Определяющая черта |
||||
объем (величина) действий в индивидуальных целях |
пространственная и ситуационная близость (расстояние) |
общие цели и координация |
направленность на изменение общества |
институ-ционали-зация |
|
Массовые действия |
+ |
||||
Коллективное поведение |
+ |
+ |
|||
Коллективные действия |
+ |
+ |
|||
Социальные движения |
+ |
+ |
|||
Организованные действия |
+ |
+ |
+ |
Социальные движения - это наиболее сложная форма проявления коллективной активности. Они образуют категорию, занимающую пограничное положение между сферой текущих, постоянно меняющихся, перетекающих индивидуальных и коллективных действий, с одной стороны, и более определенными, постоянными, кристаллизующимися объектами, с другой. В то же время мы могли наблюдать, как в области социальных движений формируются все более сложные и прочные организации длительного действия, а также как встраиваются такие движения в прочные, кристаллические структуры государственного устройства, превращаясь в разного рода ассоциации, объединения, фракции, клубы, блоки, политические партии. Таким образом, анализ социальных движений становится естественным завершением того раздела наших рассуждений, в котором наша мысль была сконцентрирована на динамичной «социальной жизни», на сфере человеческого поведения, действий людей, контактов, взаимодействий, социальных отношений, массовых действий, коллективного поведения, общих, совместных действий. Индивидуальная и коллективная активность формирует определенные, наиболее стабильные общественные объекты, которые обретают определенную степень автономии и прочности, выходящую за сферу действий. Более того, они оказывают обратное влияние на эти действия, образуя те ограничительные рамки, в которых происходит вся человеческая деятельность.
Теперь мы переходим к анализу социальных общностей, которые складываются в то, что творец социологии Огюст Конт (August Comte) называл анатомией общества.
Важнейшие понятия и термины
Антиглобалистские движения - новая волна социальных движений радикального характера и левой ориентации, появившаяся на рубеже XX-XXI вв. как протест против власти крупных корпораций и финансовых центров, потребительского образа жизни, против вызывающего, бросающегося в глаза социального неравенства и против эндемической нищеты в мировом масштабе.
Вторичное рекрутирование - присоединение участников к социальному движению, которое успешно развивается и достигает поставленных целей, в поисках удовлетворения стремлений быть в коллективе, среди товарищей, а также во имя достижения собственных, эгоистических, карьерных целей.
Горизонтальная, или пространственная, мобильность - перемещение людей в географическом пространстве: миграция, туризм, путешествия, выезды на работу и в поисках работы.
Инициирующее действие - индивидуальное, частное и даже случайное действие, имеющее, однако, такое символическое звучание или эмоциональное наполнение, что оно вызывает потрясение в обществе (коллективе) и может привести к мобилизации социального движения
Коллективное поведение - такая ситуация, в которой множество людей действуют , поодиночке, каждый сам по себе, но в пространственной близости с другими, в тех же самых условиях и обстоятельствах, что приводит к модификации поведения каждого из этих людей в направлении, которое определяется как «психология толпы».
Массовые действия - такая ситуация, когда множество людей примерно в одно и то же время, но по отдельности и в личных, индивидуальных целях предпринимает сходные действия, которые приносят непредвиденные объективные последствия, выходящие за границы частных и единичных намерений или последствий, обретая значение для всего общества.
Модель вулканизации социального движения - убеждение, что социальное движение может разразиться снизу под давлением нарастающего напряжения и недовольства масс общества.
Модель мобилизации средств - убеждение в том, что социальное движение является результатом манипуляций его активных деятелей или идеологов, пропагандирующих идеологию протеста и осуществляющих мобилизацию пассивных в своей основе и несведующих (неосведомленных, темных) масс общества, поднимая их на коллективные действия.
Новые социальные движения - движения, имеющие широкий, гетерогенный состав участников, поднимающие на борьбу за утверждение универсальных, постматериалистических ценностей: гармонии с природой, охраны окружающей среды, мира, эмансипации женщин, обеспечения прав меньшинств и эксплуатируемых групп, охраны зародившейся жизни и т.п..
Общие блага - ценности, которые по своей природе имеют всеобщий характер и не могут составлять привилегию только некоторых групп общества (например, демократия, справедливость, или равенство, суверенность).
Относительная депривация - ощущаемая как несправедливость, как нечто неправильное разница между действительными достижениями и желаниями в уровне жизни, заработков, власти или престижа.
Первичное рекрутирование - присоединение людей к социальному движению из истинных идейных побуждений, из желания вести борьбу за осуществление целей данного движения.
Плюралистическое невежество - неосведомленность о взглядах и позициях других членов коллектива или целого общества.
Поколение - совокупность людей, которые, хотя и поодиночке и независимо друг от друга, стали свидетелями одних и тех же важнейших исторических событий, пережили те же самые ситуации, реагировали на те же самые вызовы, что нашло выражение в их убеждениях, правилах и ценностях, а также создало ощущение общности судьбы.
Политика улицы - оказание давления на государственную власть посредством массовых уличных демонстраций в более или менее резкой, бурной форме.
Постматериалистические ценности - акцент на качестве жизни, самореализации, гармонии с окружающей средой, на личном достоинстве и правах человека.
Протестный репертуар - принятые, одобренные в данном социальном движении методы действий, считающиеся пригодными для достижения его целей.
Публика - совокупность наблюдателей, зрителей или слушателей, которые одновременно, хотя и рассеяны в пространстве, сосредотачивают внимание на одном и том же событии, будь то телевизионная программа или радиопередача, получают сходные впечатления и переживают сходные чувства.
Радикальные движения - коллективные акции, ставящие своей целью фундаментальные изменения существующего строя, в частности господствующих в обществе ценностей.
Реформаторские движения - коллективные акции, цели которых ограничены модификацией существующих общественных основ, правил или норм (в частности; правовых) при сохранении этих основ или организационных структур без намерения их разрушить.
Рутинизация харизмы - утрата харизмы лидером в результате того, что он включается в рутинную, повседневную административную или организационную работу,, в процессе которой выявляются его слабости, он совершает ошибки и его заменяют другие люди.
Сектор социальных движений - общая сумма выступающих в данном обществе социальных движений разных типов.
Синдром человека, стремящегося не зависеть от общества - ситуация, когда человек воздерживается от поддержки коллективных действий, направленных на достижение общих, публичных благ, исходя из эгоистического рационального расчета, согласно которому риск, связанный с участием в таких действиях, не оправдан, ибо достижение этих благ (за что борются другие) и так само собой принесет равную выгоду всем, в том числе и проявившим пассивность.
Социальные движения - коллективные действия (акции), направленные на то, чтобы вызывать изменения в обществе или, напротив, воспрепятствовать им.
Социальные контрдвижения - мобилизация коллективных действий, направленных против уже получившего развитие социального движения, имеющая своей целью демобилизацию этого движения и невозможность его успешного развития.
Старые социальные движения - социальные движения, действующие в экономических или политических интересах отдельных, четко определенных сегментов общества - социальных классов, профессиональных групп, этнических, расовых общностей.
Толпа - масса людей, которые находятся в непосредственном пространственном контакте и реагируют на что-либо происходящее, как и на присутствие рядом с ними других людей спонтанно, не задумываясь, не рассуждая и подражая друг другу.
Харизма - особые, исключительные таланты, навыки, знания, последовательность в действиях, сила духа, нравственность, способность сильного воздействия и влияния и другие качества, которые воспринимаются и квалифицируются сторонниками лидера почти как сверхъестественные и требующие полного подчинения его власти.
Рекомендуемая литература
37, 57, 63 (см. «Сто книг с моей книжной полки»)
Глава 8
От множества индивидов к социальной группе
Итак, мы завершили ту часть наших рассуждений, где внимание было сосредоточено на человеческой активности, индивидуальной и коллективной, в ее различных формах, комбинациях, мутациях, флюктуациях, начиная от самых простых физических движений и до необычайно сложных социальных движений.
Переходя к анализу стабильных и кристаллизовавшихся социальных общностей, мы будем применять иную систему видения, нежели та, какой мы пользовались при описании динамичной «социальной жизни». Насколько до сих пор простейшей, конечной, элементарной единицей нашего анализа были человеческие действия, рассматриваемые в отрыве от конкретных лиц, совершающих эти действия, настолько теперь мы подходим к более реалистическому порогу, рассматривая как основную составляющую общества отдельного человека. В той парадигме, которой мы придерживались прежде, общество состояло из действий людей, в этой парадигме общество представляет собой некое собрание личностей. Такой подход именно из-за реалистичности и явной очевидности утвердился в социологии раньше, чем более утонченный, рафинированный подход, при котором акцент ставится на действия. Некоторые полагали, что утверждение абстрактной динамичной концепции действий и их комбинаций, индивидуальных и коллективных, победит и вообще вытеснит этот более ранний подход, который назывался когда-то групповым. Между тем он остается обязательным и необходимым дополнением к анализу общества по отношению к динамическому исследованию «социальной жизни», складывающейся из действий. Мы не должны забывать, что хотя это совершенно разные подходы и точки зрения, но подходы к тому же самому явлению и точки зрения на то же самое явление. Общество как бы единое целое, оно таково, каково оно есть, и только социолог, обращаясь к анализу общества, может пользоваться различными точками зрения, смотреть на него под разными углами, можно сказать, через разные «социологические очки». Поэтому пусть никого не удивляет, если вдруг окажется, что мы постоянно ведем речь об одном и том же, но рассматривая разные аспекты, мы обогащаем образ, приближаем его, чтобы наконец представить тот необычайно сложный мир, каким является человеческое общество.
Черты, формирующие группу
Исходным пунктом групповой парадигмы является тот банальный взгляд, согласно которому общество - это множество единиц, или, иначе говоря, определенная популяция. Очевидно, что в обществе выявляются различные группы, состоящие из индивидов. Множеством индивидов может быть и семья, и нация, и футбольная команда, и войсковое подразделение, и класс в школе, и круг приятелей, и число жителей Кракова, и состав мафиозной группы, и благотворительный клуб, и парламент, и политическая партия, и молодежная банда. Все это, а примеры такого рода можно приводить без конца, - человеческие общности.
Если мы говорим о каком-либо коллективе людей, то его основной характеристикой является состав: кто входит в эту группу, что представляют собой те единицы, которые к ней относятся? Необходимо выяснить, какой характер имеют отличительные черты членов этой группы. Американский социальный антрополог Клайд Клакхон (Clyde Kluckhohn) заметил, что среди всего множества человеческих особенностей есть такие, которые свойственны всем людям, есть такие, которые свойственны только отдельному человеку, и такие, которые свойственны некоторым людям и тем самым отличают их от всех других, у которых нет таких особенностей. Все люди подобны друг другу с точки зрения определенных биологических и психологических особенностей, составляющих, как мы порой говорим, «родовой (или видовой) природы человека». Со времен древних философов мыслители пытаются дать определение человеческой природе, формулируя самые различные концепции: homo sapiens, homo socius, homo politicus, homo economicus, homo ludens, homo reciprocus и множество других. Эта область является также сферой интересов таких наук, как анатомия, физиология, медицина, экспериментальная психология, физическая антропология и др. Что же касается социолога, то для него, как правило, в принципе не важны такие универсальные аспекты человека. Мы пишем «как правило, в принципе», поскольку влиятельная сегодня школа «социобиологии» утверждает, что определенные фундаментальные, биологические, «животные», связанные с инстинктом особенности людей оказывают весьма существенное влияние на их действия, а тем самым на весь ход социальной жизни и на состояние общества. И хотя с этим трудно не согласиться, все же мы можем рассматривать биологию человека как некий субстрат общества, один из параметров всего, что происходит в обществе, так же как и другой параметр - физическое окружение, в котором все мы существуем и живем, и абстрагироваться от обоих этих параметров в поисках особенных социальных признаков человека.
На другом полюсе находятся такие особенности, которые присущи исключительно данному индивиду, одному человеку, которые он ни с кем не разделяет, которые составляют неповторимую индивидуальную идентичность. К ним относятся характерные телесные и духовные особенности: внешний вид, красота, унаследованный и уникальный генетический код, исключительность, которую составляет неповторимый жизненный опыт данной личности, знания, какими данный человек владеет, те взгляды, убеждения, ценности, какие он признает и исповедует, то, во что он верит, то, чего он боится и чему радуется, кого любит и кого ненавидит и т.д. С этой точки зрения каждый человек отличается от другого. Не бывает двух совершенно одинаковых людей, ибо даже близнецы, как мы знаем, со временем начинают отличаться друг от друга. Особенностями и чертами такого рода интересуются, к примеру, психология индивидуальных различий, психология личности. Они важны также для полиции, которая может идентифицировать преступника по отпечаткам пальцев или по генетическому коду, а также труп человека по характеру зубов или родимым пятнам на коже. Такие абсолютно частные особенности также не представляют интерес для социолога.
Но есть еще третий тип отличительных особенностей, которые являются общими с некоторыми другими людьми и тем самым отличают нас вместе с ними от других людей. Именно такие особенности оказываются в центре внимания и интереса социологии. Взглянем на университетскую аудиторию во время лекции. Здесь сидят девушки, которые, естественно, отличаются от юношей; здесь есть высокие люди, которые заметно отличаются от низкорослых; здесь есть блондины, брюнеты, рыжие и лысые; толстые и худые; здесь есть жители Кракова, приезжие из Силезии и горцы из Подгалья; в большинстве здесь поляки, но есть и пара иностранцев; некоторые являются выходцами из деревни, другие - горожанами; здесь есть студенты, изучающие только социологию, и есть представители так называемых «двух специализаций», изучающие, кроме социологии, что-нибудь еще; при этом все вместе они - студенты и тем отличаются от рабочих и служащих; к тому же они студенты-социологи, что отличает их от студентов-химиков или студентов-математиков; кроме того, это молодые люди, отличающиеся тем самым от стариков или пенсионеров. Все это черты, которые нельзя назвать абсолютно универсальными для человеческого рода, ибо не все люди являются девушками, краковянами, студентами и т.д. И в то же время это не совсем частные, не исключительные черты, ибо девушек много, краковян (жителей Кракова) много, студентов много и т.д. И именно такие черты и особенности, находящиеся как бы посередине между универсальными и индивидуальными признаками, отличают разные группы: мужчин от женщин, жителей Кракова от варшавян, студентов от пенсионеров и т.д.
Универсальные черты человеческой природы, общие для всех людей на Земле, формируют и характеризуют человечество, всех жителей планеты Земля, глобальное, недифференцированное сообщество людей. Индивидуальные черты носят исключительно частный характер и не могут служить признаками какой-либо общности людей, они выявляются лишь в свободном, случайном наборе отдельных особенных. Зато благодаря чертам этого промежуточного, срединного типа, определяющим сходство и различие между частями целого, все множество людей, или популяция, делится на меньшие общности, иначе говоря, происходит внутренняя структурация человеческого сообщества.
Сразу же обратим внимание на то, что индивид обладает одновременно множеством таких «срединных», или «частичных», особенностей, разделяемых этим индивидом с некоторыми другими людьми. Выберем для примера кого-нибудь в нашей аудитории. Барышня Марта является студенткой, значит, она имеет нечто общее со всеми студентами и отличается, скажем, от пенсионеров. Она девушка и, значит, имеет нечто общее со всеми женщинами и отличается от мужчин. Это молодая девушка и, значит, имеет нечто общее со всеми молодыми людьми и отличается от людей старшего поколения. Она полька и, стало быть, имеет нечто общее со всеми поляками и отличается, к примеру, от итальянок. Она из Закопан и, значит, имеет нечто общее со всеми горцами этого края и отличается, скажем, от жителей Силезии. Она блондинка и, значит, имеет нечто общее со всеми блондинками и отличается от брюнеток. Она худенькая и, значит, имеет нечто общее со всеми худыми людьми и отличается от толстых. У нее есть собака и, значит, она имеет нечто общее со всеми обладателями собак и отличается от тех, кто любит кошек. Она родилась во вторник и, значит, объективно говоря, имеет нечто общее со всеми, родившимися во вторник, и отличается от тех, кто родился в субботу. Этот список можно было бы продолжить. Здесь, в этой университетской аудиторий, самым важным ее признаком является то, что она студентка, в данный момент эта характерная черта является решающей, определяя ее принадлежность к данной общности людей, формирующейся в сфере образования. Но как бы в уме, потенциально присутствуют здесь и все другие, названные нами частичными характерные особенности, которые в других контекстах могут актуализироваться и определять принадлежность данного человека к иным людским коллективам, общностям. Одновременная принадлежность человека к разным общностям, выявляющаяся в зависимости от контекста, в котором этот человек оказывается, составляет одну из важнейших характерных черт человеческого сообщества. Мы уже говорили о ней, только несколько иначе, в выражениях, типичных для рассмотрения общества с «деятельной», а не с «групповой» точки зрения (когда речь шла о «действиях», а не о формировании «групп»), при рассмотрении и анализе такого феномена, как статусный набор, когда выявляли плюрализм ролей и различные формы напряжения и конфликтов, которые могут из этого проистекать.
Разновидности социальных общностей
Общности людей, определяемые отличительными особенностями «срединного» типа, частично различающими, частично уподобляющими людей друг другу, могут выступать в различных ипостасях. Совокупность людей, схожих между собой с какой-либо точки зрения и отличающихся с этой точки зрения от других, называется статистической категорией или статистической группой. Женщины, студенты, рабочие, пенсионеры, блондины, поляки, жители Кракова и т.п. - все это статистические категории. Можно выявить их численность в пределах данной популяции, выяснить, что эта численность возрастает или уменьшается, определить, как она размещается территориально, и провести еще множество других расчетов и замеров. Скажем, в Польше есть столько-то студентов, их численность за последнее десятилетие удвоилась, среди них есть столько-то студентов, изучающих социологию, столько-то студентов учится в Кракове - все это типичные статистические данные. Существует огромное множество отличительных черт, особенностей, которые можно считать основными, определяющими для такого рода «раскроя» популяции, образования групп. Именно поэтому существует такое множество рубрик и разделов в «Статистическом сборнике».
Как мы уже говорили, каждый человек имеет огромное множество характерных, отличительных черт и поэтому может быть отнесен одновременно к различным статистическим категориям. Сам по себе этот факт еще не создает никаких проблем для отдельного человека, разве что может добавить трудностей в работе статистиков.
Однако интуитивно мы ощущаем, что вес и значение различных отличительных черт, присущих одному и тому же человеку, далеко не ровны и не равны между собой. Тот факт, что Марта является студенткой, конечно, гораздо более важен, чем тот факт, что она родилась во вторник. То, что она женщина, гораздо более существенно, чем то, что она является хозяйкой собаки. То, что она полька, гораздо важнее того, что она худого телосложения. В каком смысле важнее? В том, что оказывает гораздо более существенное, ощутимое влияние на ее место в обществе, на определяемые этим местом интересы, стиль и способ жизни, жизненные шансы и перспективы, на заработок, престиж, характер убеждений, идеалов и ценностей, которые она признает, исповедует, на которые она ориентируется. А также в том смысле, что эти отличительные особенности в данном обществе широко и повсюду рассматриваются как основа того или иного существенного сходства между людьми. Таким образом, существуют отличительные черты и особенности, в целом, более важные и менее важные и существенные для социальной позиции человека, для того, чтобы он смог занять в обществе то или иное место. Пишу «в целом», ибо могут возникнуть особые ситуации, когда определенные характерные черты, обычно мало существенные, обретут неожиданное общественное значение. Представим себе, что какое-нибудь правительство примет решение брать налог с лысых. В политике все возможно. В таком случае жизненное положение лысых изменится, недостаток волос станет решающим в определении общих интересов, выявит дискриминацию лысых по сравнению с брюнетами и блондинами, которым налогов платить не придется. Когда я был студентом, то был членом «Клуба высоких людей». И тогда существование такой элитарной организации, чья деятельность весьма к ней привлекала, ибо она устраивала различные развлечения (балы, дискотеки, футбольные матчи, турниры карточной игры в бридж, экскурсии и т.п.), куда не допускались коллеги небольшого роста, означало, что рост становился источником привилегий, открывал новые возможности, обеспечивал престиж. То, какие именно черты больше всего ценятся в обществе, меняется в исторической перспективе. В Средние века огромную роль играло аристократическое происхождение, в ПНР - партийная принадлежность, в наше время - уровень образования и полученная специальность. Когда-то быть женщиной значило иметь меньше шансов получить образование, профессию, заработок; сегодня благодаря успехам движения за эмансипацию и феминистского движения многовековая дискриминация уступает место равноправию, по крайней мере в этом смысле половые различия становятся менее существенными.
Совокупность людей, схожих между собой в плане отличительных черт, общественно важных, значимых, ценимых в данной местности и в данное время, представляет собой уже нечто большее, чем статистическая группа. Такая общность является уже результатом не только чисто арифметической операции сложения, она проистекает из реального сходства жизненной ситуации, подобия интересов и шансов. Она также воспринимается и рассматривается всеми и повсюду как проявление важного, существенного сходства. В отличие от статистической категории мы будем вести речь в таком случае о социологической категории. Студенты, рабочие, молодежь, краковяне, поляки -все это примеры таких категорий, ибо из принадлежности к таким общностям (группам, коллективам) вытекает нечто весьма важное для их членов - во всеобщем восприятии сразу ощущается, что члены таких групп имеют между собой нечто общее, мы спонтанно воспринимаем их вместе как определенную общность, занимающую свое место в классификации. Раньше в социологии для определения такой объективной общности, вытекающей из жизненной ситуации, общности, имеющей существенное значение для ее членов и воспринимаемой другими как нечто существенное, применялся термин «объективная связь». Среди факторов, генерирующих такую связь, выделяются пол, возраст, раса, гражданство, территория проживания, вид профессиональной деятельности (работа) и т.п. Классик французской социологии Эмиль Дюрк-гейм применял в таком случае термин «механическая солидарность». Он иллюстрировал такого рода связи примерами из жизни племенного общества, в котором разделение труда находится только в зачаточном состоянии и все члены общества выполняют общие, одни и те же функции: охотятся, ловят рыбу, собирают дары леса. Между этими людьми возникает рудиментарное, зачаточное чувство общности. Спустя несколько десятков лет Роберт Мертон (Robert Merton) и Поль Лазарфельд (Paul Lazarfeld), анализируя феномен дружбы, назвали одну из связей, образующихся между друзьями, термином «гемофилия», который означает «любовь к сходству» (друзьям нравится быть в чем-то похожими друг на друга). В самом деле, мы часто дружим с теми, кто похож на нас, близок нам или по возрасту, или по профессии, или по месту жительства, или по вере, или по взглядам, ценностям, или по мировоззрению.
Ясно, что в современном сложном обществе один и тот же индивид при надлежит к нескольким разным социологическим категориям, ибо он где-то живет, где-то работает, имеет тот или иной возраст, представляет тот или иной пол, имеет то или иное гражданство. Может случиться так, что интересы, вытекающие из принадлежности человека к одной из социологических категорий, окажутся в противоречии с интересами, связанными с его принадлежностью к другой категории. Например, профессор государственного университета может оказаться одновременно хозяином частной фирмы, а интересы этих двух секторов экономики расходятся. Какой-нибудь человек, живущий в деревне, может постоянно работать в городе, и ему придется решать, будет ли он поддерживать политику правительства, более благоприятную для города или для деревни. Кто-нибудь может иметь двойное гражданство разных стран, которые окажутся в состоянии войны друг с другом. Во всех таких случаях мы говорим о конфликте интересов.
Последствия сходства, формирующегося под действием таких факторов, как профессия, вид занятости, возраст, пол, гражданство и т.п., имеют объективный характер, выступают независимо от того, думают ли люди об этом, отдают ли себе отчет в существовании этих факторов или их не замечают. Именно поэтому и применяется термин «социологическая категория». Дело в том, что со стороны, например с точки зрения социолога, мы наблюдаем и фиксируем среди представителей одной социальной группы общность интересов, жизненных шансов, ментальное™. Но, разумеется, это может стать и темой размышлений «изнутри» данной группы, объектом самосознания, формирующегося среди самих членов группы. Они могут отдавать себе отчет в особенностях, своеобразии той жизненной ситуации, в которой они находятся, и в отличии ее от ситуаций, в которых оказываются другие группы. Из этого уже вытекает определенная степень солидарности, лояльности, доверия к «нашим» и одновременно формируется некоторая дистанция и недоверие к «чужим». Более того, люди могут интерпретировать особенности и отличия своей ситуации как результат определенных причин и обстоятельств, а следовательно, развивать и применять в своем обиходе целые «теории», связанные с этой темой. Как указывал классик итальянской социологии Вильфредо Парето (Vilfredo Pareto), такие теории часто обретают форму оправданий, обоснований, рациональных доказательств, абсолютно расходясь при этом с историческими и жизненными реалиями, существуя в обход фактов. Он называл такие теории «мыслительной деривацией». Наконец, члены группы могут также переживать определенные эмоции: удовлетворение или отчаяние, гордость или стыд за ту ситуацию, в какой они находятся, симпатии или враждебность, зависть или уважение, отвращение или толерантность по отношению к другим -к тем, кто от них отличается. Часто такого рода эмоции становятся источником формирования стереотипов - односторонних, упрощенных, основанных на идеализации концепций и представлений о собственной группе (автостереотипов) и столь же односторонних, упрощенных, негативных представлений о других «чужих» группах (в крайних случаях это приводит к формированию стереотипов врага). Когда сознание такого рода, направленное как внутрь, так и на внешнее окружение, обретает последовательное развитие и всеобщее распространение среди членов группы, мы говорим о появлении групповой идентичности. Простейшим ее признаком является мышление в категориях «свои» и «чужие», «наши» и «их», «мы» и «они». Когда к общей жизненной ситуации, сходному общественному положению членов той или иной группы добавляется развитое сознание (осознание этого сходства и общности), или, иначе говоря, групповая идентичность, перед нами предстает уже нечто большее, чем социологическая категория. Это уже не некая общность, выявленная и зафиксированная посторонними наблюдателями (например, социологами), а группа, общность которой субъективно пережита «изнутри» самими ее членами. Поэтому такую группу мы называем социальной категорией. В социологии мы говорим также в таком случае о появлении субъективной социальной связи. Такая субъективная связь может быть отражением каких-либо объективных обстоятельств, в которых оказывается данная группа, или каких-нибудь характерных черт, присущих ее членам. Она может проистекать, к примеру, из условий жизни в сходных условиях (в деревне, на морском побережье, в горах и т.п.), из общей экономической ситуации, касающейся данной группы (нищета или, напротив, богатство), из профессии и работы, которую выполняют члены такой группы (например, врачи, адвокаты), из возрастных особенностей (молодежь, подростки-тинейджеры, пенсионеры). Но субъективная связь может проистекать также из осознанной общности убеждений, верований, ценностей, мировоззренческих взглядов. Например, люди одной конфессии чувствуют себя более близкими друг к другу, чем к носителям другой религии (например, католики, протестанты, мусульмане). В политике либералы ощущают определенную близость к либералам, консерваторы - к консерваторам, радикалы - к радикалам. Противников смертной казни или абортов связывает друг с другом исходное представление о жизни как наивысшей ценности.
Такого рода субъективные ощущения общности могут появляться и развиваться постепенно, в некоей очередной последовательности. Возьмем два примера. Женщины - это, несомненно, статистическая категория, определяемая биологическими признаками и поддающаяся арифметическому исчислению. Но в то же время это и социологическая категория, ибо во всех обществах во все времена быть женщиной - это означало и означает определенный круг деятельности, способ существования, стиль жизни, обязанности, повинности, ту или иную меру престижа, профессиональные шансы и т.п. Факт рождения женщиной никогда не был и не может быть безразличным, неважным для жизненной судьбы родившегося, напротив, он имеет важные общественные последствия. В большинстве обществ это означает, к сожалению, дискриминацию в сфере образования, доступа к профессиям, к заработкам и т.п. Однако осознание своего положения («женщины как женщины») в этой группе никогда не имело ни вечный, ни всеобщий характер. Нужно было достичь определенного уровня самосознания, «авторефлексии», собственной идентичности, чтобы ощутить, что мы, женщины, имеем с другими женщинами общие интересы и стремления, чтобы констатировать, что нас, женщин, касаются определенные ограничения и даже дискриминация. Необходимо также «теоретическое» объяснение причин, в силу которых все это именно так происходит. Например, таким объяснением становится указание на засилье мужчин, на «мужской шовинизм», на нечто вроде антиженского заговора со стороны противоположного пола. Наконец, все это может найти выражение в сильных эмоциях, которыми сопровождается идеализация женского начала и выработка негативных стереотипов в отношении мужского пола. В полной мере женская идентичность - в ее позитивном измерении, обращенном внутрь самой этой группы, и в ее негативном измерении, обращенном наружу, к противоположной стороне, - сформировалась только в наше время, главным образом в идеологии эмансипации и феминистского движения.
Другой пример динамичной эволюции субъективной связи возьмем из теории социальных классов Карла Маркса. Ясно, что рабочие всегда были статистической категорией. С момента формирования индустриального, капиталистического общества можно было констатировать, что существует столько-то наемных рабочих, занятых в промышленности. Марке указывал, что одновременно они были социологической категорией (или как он это определял, «классом в себе»), ибо статус рабочего ассоциировался с представлениями об отчуждении собственности, нищете, имущественной деградации этой группы, а следовательно, означал совместно переживаемую рабочими жизненную ситуацию обездоленности и общность интересов перед лицом буржуазии или привилегированных собственников предприятий. Но рабочие долгое время не осознавали свою общность, рассматривали собственную обездоленность как индивидуальный и необоримый приговор судьбы. Такое фаталистическое мышление было выражением «ложного сознания». Только е появлением социалистической Идеологии и рабочего движения у рабочих формируется самосознание и коллективная идентичность со всеми их характерными составляющими. Такими составляющими являются, во-первых, солидарность с другими рабочими, во-вторых, получающие массовое распространение «теории», указывающие на эксплуатацию и некий заговор буржуазии, воспринимаемой как источник всех бед и угнетения, и, в-третьих, антагонизм по отношению к собственникам вместе со всеми черными стереотипами враждебного класса. Пользуясь терминологией Маркса, мы должны сказать, что появляется «классовое сознание». А в соответствии с принятой у нас терминологией, мы в том же смысле говорим о том, что рабочие становятся таким образом социальной категорией, обладающей самосознанием1.
Моральная связь-содержание и радиус действия
Одной из важнейших разновидностей субъективной связи является моральная связь. Я предлагаю этот термин для обозначения социальной связи в ее культурологическом аспекте. Само по себе понятие «моральность» заключает в себе обе важнейших в данном случае составляющие, определяющие суть явления: отношение одних людей к другим и нормативную, обязательную характеристику такого отношения. Моральность определяет требуемый характер, способ отношения к другим людям, обозначает такой тип и образ связи, который считается оправданным, порядочным, достойным. Я утверждаю, что только тогда, когда социальная связь достигает уровня и статуса моральной связи, а не ограничивается формированием потенциальных каналов взаимодействия в рамках организационной структуры или в пределах тех рассеянных, разнообразных чувств, какие возникают в границах индивидуальной психики того или иного человека, эта социальная связь становится прочной составляющей общественной ткани, того своеобразного структурно-индивидуального поля, от состояния которого зависит динамика развития общества, его способность к творческому становлению и воспроизводству самого себя.
Моральная связь - это особое отношение к другим, входящим в категорию «мы». Сама категория «мы» предопределяет три моральные обязанности. «Мы» - это те, кого одариваем своим доверием, в отношении кого мы поступаем лояльно, это те, чьи проблемы нас солидарно касаются. Отсюда, в соответствии с этой интерпретацией, формируются три основные составляющие моральной связи. Это доверие, или ожидание по отношению к себе порядочного, дружественного поведения других; лояльность, или обязательство не нарушить, а оправдать то доверие, какое другие к тебе проявляют, невозможность отказаться от принятых на себя в этой связи обязательств; солидарность, или забота об интересах других, готовность предпринять действия во имя защиты этих интересов, даже в том случае, если это будет идти в разрез с твоими собственными интересами. Эти три вектора формируют своего рода «моральное пространство», в котором находится каждый индивид. Индивидуальным отражением моральной связи является идентичность, или самоопределение собственного места в моральном пространстве и границ этого морального пространства, в котором один человек ощущает себя обязанным к выражению доверия, лояльности и солидарности, иначе говоря границы того «мы», в которые включается наше «я».
Границы категории «мы», то есть соответствующего морального пространства, могут быть очерчены шире или уже. Здесь можно выстроить целую шкалу различий между полюсами партикуляризма и универсализма, или, иначе говоря, между категориями локальности и космополитизма, эксклюзивности и инклюзивности. Эксклюзивный характер имеет частная связь (вслед за Кули можно было бы сказать «первичная связь») с людьми, которых мы знаем лично, например в кругу семьи, среди соседей, в кругу коллег, друзей, сослуживцев. Инклюзивный характер имеет публичная, или социальная («вторичная»), связь по отношению к более широким, абстрактным категориям лиц, которых мы непосредственно не знаем: это может иметь отношение к общности этнической, расовой, национальной, к единоверцам, исповедующим одну религию, к сторонникам одной партии, к согражданам одного государства, вплоть до таких широких категорий, как жители одного континента, представители одной цивилизации, наконец, всего человечества.
Как интенсивность, так и радиус действия моральной связи изменчивы. Существуют ситуации, в которых эти оба аспекта моральной связи усиливаются, расширяются. Можно привести несколько примеров. Война, угроза безопасности, необходимость обороны от врага, оппозиционная деятельность, революционные выступления - все это приводит к мобилизации, к усиливающейся инклюзивности моральной связи. Подобный эффект могут вызвать амбициозные, волнующие воображение программы или массовые художественные преставления, спектакли, зрелища. Мобилизацию и инклюзивность моральной связи усиливают праздничные символические ситуации, например патриотические или религиозные манифестации. Наконец, усиление и расширение моральной связи сопровождают кризисные ситуации, катастрофы, угрозы, возникающие со стороны стихии, природных сил.
Патология моральной связи
Бывает, однако, и наоборот. Могут возникнуть ситуации, когда моральная связь ослабевает, зона ее распространения сужается. Так происходит, например, когда ощущение грозящей опасности имеет не коллективный, а индивидуальный характер, когда неуверенность касается судьбы одного человека, а не группы, когда реализация задач, вытекающих из собственных интересов, возможна собственными силами, без участия коллектива. Так бывает в ситуации аномии, жестокой конкуренции, высокого риска совершаемых действий и предпринимаемых усилий. В таком случае индивид борется за свои интересы против всех возможных абстрактных «других». В таком случае дело приближается к черному прогнозу английского философа Гоббса (Hobbes): «война всех против всех» (bellum omnium contra omnes). Логическим пределом этой патологии является полная атрофия моральной связи. В содержательном плане это означает исчезновение внутренних, связывающих человека обязательств по отношению к другим; в объемном измерении это означает крайнее, предельное сужение категории «мы». Тремя типичными проявлениями атрофии являются:
а) антитеза доверию, каковой является культура цинизма, или получающая широкое распространение подозрительность, недоверчивость, приписывание другим самых низких мотивов, поиск разного рода заговоров;
б) антитеза лояльности, каковой является культура манипуляций, или встречающееся с общественным согласием использование доверия других, их наивности, обращение к мошенничеству и обману;
в) антитеза солидарности, каковой является культура безразличия, или допустимая в обществе крайняя заинтересованность собственными делами, эгоизм, индифферентность по отношению к тому ущербу или тем страданиям, которые терпят другие.
Ярким свидетельством ослабления и исчезновения моральной связи является распространение антисоциальных действий и поступков, рост преступности. Преступлениями являются действия, которые, как правило, противоречат всем трем обязательствам/предусмотренным моральной связью: доверию, лояльности и солидарности. Правда, с этой точки зрения преступление преступлению рознь. На одном полюсе шкалы находятся обычные, заурядные преступления, которые совершаются в корыстных целях с нарушением норм морали, но только в данной конкретной ситуации и против данной конкретной жертвы (например, разбой или кража). Хуже, когда преступление имеет идеологический характер - совершается против некоей абстрактно обозначаемой коллективной жертвы, которая таким образом исключается из сферы моральной защиты. В таком случае моральные нормы перестают действовать не только в отношении одного человека, но и в отношении целой общности, целой категории людей, например евреев (в нацистской идеологии), кулаков (в сталинской идеологии), образованных людей (в концепции Пол Пота). Еще более расширяется категория людей, изъятых из поля моральной защиты, в том случае, когда мы имеем дело с терроризмом. Здесь уже дело касается абсолютно всех, разве что за исключением членов самой преступной группы; преступление оказывается направленным фактически против любого человека и оправдывается пропагандистским или политическим эффектом, выгодным для данной группы преступников. Наконец, полное исчезновение моральной связи сопутствует так называемым «незаинтересованным» преступлениям, оказывающимся в некотором парадоксальном смысле «самодостаточными», лишенными какой-либо внешней мотивации, а являющимися выражением чистого превосходства в силе (нас все более потрясают сегодня многочисленные случаи зверских убийств, совершаемых во имя самого по себе бесчеловечного наслаждения от совершения убийства). Здесь мы уже, можно сказать, касаемся границы абсолютного зла.
В объемном выражении ослабление, сокращение моральной связи проявляется в чрезмерной сужении той моральной общности, которая соответствует эксклюзивному определению категории «мы». Исключительность частных общностей крайне узкого диапазона - семейных, мафиозных, партийных, сектантских, проникнутых самозащитными рефлексами враждебности и недоверия по Отношению ко всем более широким объединениям, заслуживает известного определения «аморальной семейственности» («безнравственного фамилизма»), которое дал этим явлениям Эдвард Бэнфилд (Banfield). Логический следующий шаг ведет к полной эгоистической индивидуализации, к абсолютному разрушению какой бы то ни было моральной общности ради беззастенчивого достижения собственных целей и удовлетворения собственных интересов отдельного индивида, для чего все другие люди должны служить только в качестве более-менее пригодных инструментов.
Люди являются членами очень многих социальных категорий. Когда интересы этих разных категорий расходятся или входят в противоречие друг с другом, а лояльности не совпадают, не накладываются друг на друга, наступает конфликт идентичностей. Можно привести множество тому примеров. Это поляк, который работает в какой-нибудь международной, транснациональной корпорации и служит интересам, не всегда совпадающим с польскими национальными интересами. Это женщина, которая служит в полиции, где доминируют мужчины. Это историк, который избегает освещения фактов, позорных для его народа. Это депутат парламента, который отстаивает интересы городка или местечка, откуда он происходит. Это аристократ, который из оппортунистических побуждений примыкает к левой партии. Это польский гражданин еврейской национальности перед лицом преступления, которое было раскрыто в поселке Едвабно.
Из ощущения коллективной идентичности и одновременно отдаленности, отличия от других групп может проистекать нечто большее - все более частые контакты с «нашими», нежели с «чужими», все более частое инициирование взаимодействий с членами «нашей» категории, нежели с представителями других категорий, все более редкий выход наружу, за пределы собственной категории. Точно так же и качество (содержательность, интенсивность) контактов, взаимодействия и социальных отношений внутри социальных категорий может приобретать особенный характер, отличаться большей интенсивностью, непосредственностью, в некоторых случаях интимностью. В дополнение к понятиям объективной и субъективной связи здесь можно еще ввести понятие поведенческой (бихевиористской - от англ. behavior - поведение) связи, выражающейся уже не только в установках, но и в реальных поступках и действиях. Когда объективная общность определенных черт, существенных для членов группы, выражается в коллективной идентичности и сопровождается контактами, взаимодействием и социальными отношениями внутри этой группы, мы говорим о появлении социальной группы. В иной формулировке, привязанной к понятию социальной связи, это может быть выражено следующим образом: социальная группа - это общность людей, между которыми существуют объективная, субъективная и поведенческая связи.
Феномен одновременного участия
Люди принадлежат одновременно ко многим группам. Одни участвуют в большем количестве таких групп, другие - в меньшем, но нет таких, которые могли бы ограничиться в своей жизни участием только в одной-единственной группе. Каждый человек является членом какой-нибудь семьи, какой-нибудь территориальной, локальной общности, какого-нибудь дружеского круга, какого-нибудь рабочего коллектива. Многие принадлежат к какой-нибудь церкви или к религиозной секте, к какому-нибудь классу в школе, к какому-нибудь товариществу, клубу, кружку, сформированному по интересам, к какой-нибудь спортивной команде, армейскому подразделению и т.п. Некоторым случается оказаться в тюремной камере, некоторым - в монастырской келье. Каждый социальный контекст, в котором развивается человеческая активность, имеет типичные для него группы, и люди перемещаются между ними на протяжении каждого дня, более длительного времени, измеряемого годами, или самого большого отрезка времени - всю их жизнь. Каждый человек имеет собственный, частный состав групп, в которые он входит.
Можно в этой связи также обратить внимание на историческую тенденцию - постепенное увеличение того набора, того «веера» групп, который становится доступным для отдельных людей. Это один из аспектов более широкого процесса социальной дифференциации, который, как на это указывал еще Эмиль Дюркгейм, является важнейшей тенденцией эволюции человеческих сообществ. В самом деле, в первичных, архаических обществах каждый отдельный человек был членом семьи, локальной (территориальной) общности и еще какой-нибудь религиозной группы. И всё. Сегодня число групп, к которым можно принадлежать, огромно. В одной только профессиональной сфере мы имеем тысячи разных групп работников, в политической жизни - сотни партий, блоков, фракций, в религиозной сфере - множество церквей, сект, конфессий, в сфере отдыха - десятки спортивных клубов, обществ коллекционеров, художественных коллективов и т.п. Что также характерно для современных обществ - это открытость возможного выбора между такими группа- ми. Необычайно увеличивается число групп, принадлежность к которым носит добровольный, а не принудительный характер: в такие группы мы вступаем, записываемся, присоединяемся к ним.
Если типичные для этих групп интересы и лояльности не совпадают или входят в противоречие друг с другом, а участие в одной группе требует выхода из других групп, люди испытывают то, что называется конфликтом участия. Наиболее типичным конфликтом такого рода является сегодня невозможность одновременно посвятить себя семье и работе. Другим примером может служить профессор - преподаватель юридических наук, который имеет свою адвокатскую контору и не в состоянии в равной мере обеспечить потребности и ожидания и студентов, и своих клиентов.
Организованные группы
Теперь мы должны сделать еще один шаг на пути ко все более сложным социальным общностям. Здесь речь идет о таких контактах и взаимодействиях между членами группы, которые, повторяясь и становясь регулярными, могут переродиться в нормативно регулируемые. Тогда между членами группы складываются такие социальные отношения, которые содержат некий императив взаимных обязательств и прав, при этом определяются социальные позиции, занимаемые членами такой группы, ас этими позициями увязываются и свойственные им роли. Как мы помним, это означает, что появилась социальная организация. Раньше, придерживаясь парадигмы действий, мы ввели это понятие в более абстрактном, атрибутивном значении, договорившись о том, что группы (коллективы) определенного типа имеют свои организации, характеризуются наличием организаций. Теперь мы можем придать понятию «организация» конкретный смысл, реальное наполнение, сказав, уже в соответствии с «групповой» парадигмой, что определенного типа общность людей - это социальная организация, или организованная группа. Такое понятие организации ближе обыденному сознанию, как, впрочем, и все другие понятия, сформулированные в рамках групповой парадигмы/Типичные организованные группы в этом смысле трудовой коллектив, промышленная корпорация, учреждение, школа, университет, суд, больница, политическая партия, симфонический оркестр и т.п. В этих случаях нормативное регулирование очень четко выражено, дифференциация статусов ясно обозначена, сеть прав и обязанностей выглядит однозначно, способы их исполнения формально определены. Однако существуют и такие группы, в которых организация, хотя и имеет место, но в гораздо более свободных формах, она не имеет столь четкого определения и реализуется скорее спонтанно. Примером, относящимся к другому полюсу организованных групп, является семья, импровизированный джазовый квинтет по степени организации значительно отличается от симфонического оркестра. Следовательно, можно сказать, что организованность - это динамичная черта, постепенно возрастающая или ослабевающая, проходящая целую шкалу различий от максимального до минимального уровня и формализации. Иногда согласно этому критерию проводится разграничение между формальными и неформальными группами.
К организованным группам можно также применить понятие социальной связи. Здесь мы уже подходим к концу последовательности все более усиливающихся связей: объективной, субъективной, поведенческой и, наконец, такой, которая выступает в организации. В этом последнем случае мы можем говорить о кооперативной связи, ибо ее сутью является разделение функций между социальными позициями и они оказываются востребованными друг другом, дополняют друг друга и только все вместе обеспечивают нормальное функционирование всей организации. Муж и жена в семье, профессор и студенты в университете, директор и работники фирмы, врач, сестры и пациенты в больнице -все это примеры такой взаимной необходимости, потребности друг в друге между ролями в организации. Невозможно представить себе исполнения одной роли без другой. Разве мог бы профессор читать в университете лекции, если бы не было студентов? Правда, во время студенческих забастовок в США в конце 1970-х годов некоторые профессора Колумбийского университета в Нью-Йорке демонстративно читали полные двухчасовые лекции в пустых аудиториях, но скорее был протест против забастовок и манифестация того, что студенты могут не приходить на лекции, но не могут отнять у профессоров их основного права на прочтение лекций. Эмиль Дюркгейм определял связь такого рода между дополняющими друг друга позициями понятием «органической солидарности», подчеркивая, что в отличие от примитивной «механической солидарности» она опирается не на сходство между людьми, а на различия между ними. Но только на такие различия, которые придают обоюдный смысл действиям и которые помогают всем вместе лучше достичь своих целей. Классической ситуацией, которая порождает такого рода «солидарность разных», представлялось Дюрк-гейму как глубокое разделение труда, типичное для современных обществ. Люди, исполняющие работу в соответствии со своей узкой специализацией, не являются в этих своих действиях самодостаточными, они не могли бы реализовать свои намерения и достичь своих целей, и общество в целом перестало бы функционировать, если бы одновременно с ними другие люди не выполняли бы свои частные функции, не решали бы свои специальные задачи. С еще дошкольных времен помнится мне стихотворение Тувима, которое великолепно иллюстрирует эту взаимную потребность и необходимость друг в друге разных специальностей: «Каменщик строит дома, портной шьет одежду, но разве он мог бы что-нибудь сшить, если бы у него не было дома? Да ведь и каменщик не вышел бы на работу, если бы портной не сшил ему штанов и фартука». Спустя несколько десятков лет после Дюркгейма подобную идею сформулировали Мертон и Лазарсфельд, исследовавшие форму дружбы. Наряду с уже упоминавшейся выше гомофилией, или дружбой между подобными, они выделяли гетерофилию - дружбу, которая коренится в различиях, дополняющих друг друга, в привлекающей обоих партнеров несхожести их вкусов, взглядов, сфер профессиональной деятельности, товарищеского окружения2.
Люди часто принадлежат к множеству организованных групп. Проблемы, с которыми они в этом случае сталкиваются, заключаются в диссонансах нормативного регулирования, навязываемого каждой из таких групп. Организации могут требовать от них достижения не совпадающих друг с другом целей при помощи таких способов поведения, какие невозможно согласовать друг с другом. На языке, связанном со сферой действий, мы говорили об этом выше как о ролевом конфликте. Примером из недалекого прошлого может служить дилемма, возникающая перед католиком, который вступает в коммунистическую партию. Другой пример - это ситуация, в которой находится судья, который одновременно является членом мафии. Оба эти случая, рассматриваемые как конфликт принадлежности к организациям, можно рассматривать также как конфликт статусов. Здесь мы можем еще раз убедиться в том, как оба языка социологического анализа, задействованные при анализе «действий» и при анализе «групп», соответствуют и дополняют друг друга. Безусловно, мы в данном случае говорим об одном и том же, только под несколько разными углами зрения, обогащая таким способом весь образ.
Типы общностей и динамика их кристаллизации
Описанные выше шесть разновидностей социальной общности можно представить в виде таблицы, которая наглядно показывает, насколько каждая последующая разновидность богаче по содержанию, соответствует большему числу критериев, выражает более сложное проявление социальной действительности;
Таблица 5. Формы общности
Социологическое понятие |
Определяющая черта |
|||||
множество единиц |
сходство черт |
сходство сущностно важных черт |
осознание общности и различий |
контакты и взаимодействия с подобными себе |
социальные отношения |
|
Популяция |
+ |
|||||
Статистическая группа ... |
+ |
+ |
||||
Социологическая категория |
+ |
+ |
+ |
|||
Социальная категория |
+ |
+ |
+ |
|||
Социальная группа : |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
|
Социальная -организация |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
Эту таблицу можно прочитать двояко. С одной стороны, просто как инструмент типологии разных, более простых и более сложных, общественных явлений, а с другой - как схему постепенной кристаллизации, услож- нения социальной общности, проходящей последовательные стадии от популяции через статистическую группу, социологическую категорию до социальной группы и социальной организации. И наоборот, как процесс разрушения, деконструкции, распада организаций и групп, как бы расплывающихся в категориях (социальной, социологической, статистической) и исчезающих в популяции. Выше, следуя за Марксом, мы описывали переход от «класса в себе», то есть только объективной социологической категории, формирующейся на основе общих интересов, к классу, обладающему «классовым сознанием», то есть к социальной категории. Теперь мы можем пойти дальше и посмотреть, как установление реальных связей между рабочими формирует из них социальную группу, способную к коллективному действию, и как в ее рамках формируется организация, разделяются функции, выделяется руководство, появляется политическое представительство. На этом этапе класс, по терминологии Маркса, становится «классом для себя». Так совершается полный цикл кристаллизации социальных классов.
Рассмотрим другой пример формирования группы совершенно иного характера и иного уровня. Несколько лет тому назад была подробно описана авиакатастрофа, случившаяся в Андах. Проследим этапы этой истории. Прежде всего, какие-то люди совершенно независимо друг от друга, руководствуясь разными мотивами и имея разные цели, покупают билеты на определенный рейс. Так из популяции выделяется статистическая группа пассажиров, которая называется «списком авиапассажиров» именно данного самолета: в этом списке столько-то человек, столько-то мужчин, столько-то женщин, столько-то взрослых, столько-то детей, столько-то иностранцев, столько-то граждан этой страны и т.п. Когда все эти люди вместе оказываются в самолете, возникает сходство ситуаций: им всем вместе начинает угрожать определенная потенциальная опасность, которую доводит до их сознания стюардесса, рассказывая, как вести себя в случае аварии; в их общих интересах оказывается спокойный и своевременный перелет, и у всех у них появляются одинаковые шансы на то, что перелет будет именно таким. Таким образом они превращаются в социологическую категорию. Осознание своей общности остается у них пока совершенно рудиментарным, невыраженным, нечетким: каждый погружается в свои дела, действует поодиночке, кто читает журнал, кто достает ноутбук. Но в определенный момент самолет вдруг начинает трясти, пилот объявляет о сильной «турбулентности». У людей появляется ощущение опасности, они осознают, что все вместе они замкнуты в этом металлическом резервуаре, что их объединяет общая судьба. В этот момент появляется, хотя еще в минимальной степени, субъективная связь: коллективная солидарность и коллективная идентичность. Пассажиры становятся социальной категорией. Более того, между ними завязываются контакты и взаимодействия: они начинают обмениваться мнениями, делятся своим беспокойством с соседями, рассказывают о каких-то известных им случаях авиакатастроф, вспоминают своих родных. Тем временем самолет падает и разбивается в горах. Чудом большая часть пассажиров остается в живых. Теперь взаимодействие усиливается: люди помогают друг другу выбраться из самолета, выносят раненых, расспрашивают членов экипажа, что случилось, что делать дальше. Появляется поведенческая связь, люди превращаются в социальную группу. Они находятся где-то высоко в заснеженных горах, в абсолютной пустыне. Им нужно перевязать раненых, соорудить что-либо, что позволит укрыться от холода, найти какую-либо еду, попытаться привести в действие радио и вызвать помощь, возможно, отправить кого-нибудь на поиски ближайшего человеческого жилья. Здесь обнаруживается и обретает актуальность прежде не имевшее никакого значения различие в профессиях остававшихся анонимными пассажиров. Среди них находится какой-то врач, какой-то плотник, какой-то повар, какой-то метеоролог, какой-то любитель-альпинист. Они делят между собой задачи. Появляется также кто-то, особенно хорошо владеющий собой, особенно влиятельный, решительный, активный, кто начинает руководить действиями, мобилизует пассивных, обрушивается на тех, кто уклоняется от обязанностей или впадает в панику. Так формируется простейшая организация, и группа уже становится организованной группой. И, несомненно, благодаря этому история кончается счастливо, обретает свой хэппи-энд. Группе удалось пережить в горах две недели, вызвать помощь и спастись.
Примером противоположного процесса может служить судьба школьного класса после сдачи экзаменов на аттестат зрелости или судьба бойцов армейского подразделения после окончания войны. Нормативное регулирование перестает быть для них обязательным, поскольку они уже не школьники, уже не солдаты, иначе говоря, они выходят из данной организации. Контакты и взаимодействие между ними становятся спорадическими или вообще прекращаются. Группа как таковая перестает существовать Какое-то время еще сохраняется идентичность «выпускников» одной школы или «однополчан» в рамках социальных категорий: «Мы из лицея имени Собесского», «Мы из полка Костюшки» и т.п. На какое-то время могут сохраниться определенные общие интересы, типичные для людей, получивших среднее образование, или бывших солдат (фронтовиков), но это уже не специфические интересы данных конкретных лицеистов или военнослужащих данной части, а интересы, включенные в гораздо более широкую социологическую категорию. В конце же концов, бывшие Друзья остаются только в данных статистики об окончивших школу или служивших в армии. Аналогичный процесс, несомненно, коснулся и пассажиров разбившегося самолета. После того, как их нашли, потеряла смысл и распалась спонтанно сложившаяся организация. Какое-то время еще продолжались взаимодействия, семейные встречи, торжества, связанные с наградами и медалями, врученными им властями и авиакомпанией за мужество и решительность. Потом еще сохранялись определенное осознание общности, поддерживаемое широкой кампанией в средствах массовой информации, популярность, статус героев. Но в конце концов и это исчезло, разве что остались некоторые общие интересы, связанные с исками, поданными о возмещении ущерба авиакомпаниям. Потом и эта связь прекратилась, остался только статистический список уцелевших пассажиров, каждый из которых живет своей жизнью, возвращается к своему нормальному существованию, растворяется в общей популяции.
Описанные примеры имеют полный, завершенный характер, охватывают поочередно все этапы группового становления: комплектации или распада. Но в действительности мы можем встретить различные отклонения от такой схемы. Не всегда бывает так, что социальная группа имеет и реальную, объективную общность каких-то признаков и черт, и субъективную, осознанную идентификацию или ощущение идентичности, и тесные и интенсивные контакты и взаимодействие. Не всегда эволюция идет в сторону формирования организованной группы. Может случиться и так, что группа формируется, опираясь только на сильно развитое в воображении ее членов представление об общности и идентичности, без действительного совпадения интересов или сходства каких-либо объективных условий. В современной социологии наций и этнических групп подчеркивается, что эти, надо сказать, весьма сильные, а по сути, как говорил британский историк Б. Андерсон, всего лишь «воображаемые сообщества», сконструированные идеологически, «внушенные людям» без достаточных реальных оснований3. Это не означает, что они малосущественны. В мире людей вера в общих предков, в кровное единство, в божественное предначертание, героические свершения, особую миссию народа и т.п., даже если все это абсолютно мифично, имеет вполне реальные последствия, поскольку она мотивирует реальные действия людей, например экспансии, захваты территорий, этнические чистки, истребительные войны, изгнания и депортации «чужих».
Может быть и наоборот: группа существует несмотря на отсутствие чувства общности, солидарности, лояльности и иных субъективных связей. Пример: группа заключенных, только что оказавшихся в одной камере. Интенсивные взаимодействия не сопровождаются никакими взаимными чувствами или ощущением коллективной идентичности. Конечно, эти чувства и ощущения могут развиться в ходе совместного пребывания в тюрьме, дополнить ситуацию и подвести ее таким образом под «разряд» типичной последовательности становления группы.
Важнейшие понятия и термины
Воображаемые сообщества - группы, в которых социальная связь имеет исключительно субъективный характер, а объективная и поведенческая связи отсутствуют.
Гетерофилия - отношения, основанные на дополняющих друг друга различиях: на привлекательных для обоих партнеров различиях склонностей, вкусов, взглядов, сфер профессиональной деятельности, товарищеского окружения.
Гемофилия - склонность к сходству, определяющая отношения с теми, кто близок нам, схож с нами возрастом, профессией, местом жительства, верой, взглядами, ценностями, мировоззрением.
Деконструкция группы - процесс распада группы через постепенную утрату социальных связей.
Доверие - ожидание благоприятных, выгодных для меня действий со стороны партнеров по взаимодействию или связанных системой социальных отношений.
Классовое сознание - ощущение общности интересов с членами своего класса, выявление и определение врагов, угрожающих этим интересам, и готовность к борьбе за осуществление целей, диктуемых этими интересами.
Коллективная идентичность - ощущение общности и идентификация себя с членами определенной группы, выраженная субъективно понятием «мы», Ощущение, которое сопровождается осознанием отличия этой группы от лиц, находящихся вне ее и определяемых понятием «они».
Конфликт идентичности - духовный разлад, внутреннее несогласие, вытекающие из одновременной принадлежности к группам, которые имеют различные и даже противоречащие друг другу цели и интересы и в то же время требуют однозначной идентификации, лояльности и увлеченности (активности, ангажированности) от своих членов.
Конфликт участия - ситуация, когда участие в одной из групп, к которой принадлежит человек, требует пренебрежения к другим группам, к которым он также принадлежит, или такая ситуация, когда интересы или требования лояльности, вытекающие из членства в разных группах, оказываются взаимно не совпадающими и даже противоречащими друг другу.
Кооперативная связь - ощущение общности, основанное на взаимной необходимости, потребности друг в друге членов группы, эта необходимость возникает для реализации индивидуальных или коллективных целей.
Кристаллизация группы - процесс формирования все более сложной социальной связи, который идет от популяции через статистическую, социологическую и социальную категории вплоть до социальной группы в полном значении этого понятия.
Культура цинизма - распространенный синдром недоверия и подозрительности, а также инструментальная трактовка других людей как объектов манипуляций.
Лояльность - обязательство не обмануть доверия того, кто оказывает тебе свое доверие.
Моральная связь - особое отношение, основанное на обязательном доверии, лояльности и солидарности по отношению к другим, входящим в категорию «мы».
Объективная связь - ощущение общности, вытекающее из сходства жизненной ситуации: места жительства, профессии, возраста и т.п.
Поведенческая (бихевиористская) связь - схожие или общие действия, предпринимаемые членами одной группы.
Разделение труда - появление все более отличающихся друг от друга и специализированных функций (прежде всего, профессиональных позиции и ролей), реализуемых (занимаемых и исполняемых) членами общества.
Родовая (видовая) природа человека - комплекс физических, биологических и психологических черт, общих для всех людей.
Солидарность - доброжелательность, готовность к сотрудничеству, поддержка и оказание помощи тем, кого охватывает категория «мы», то есть членам нашей группы или социальной категории.
Социальная группа - группа людей, в которой общность общественно значимых черт выражается в коллективной идентичности и сопровождающих ее контактах, взаимодействиях и социальных отношениях, проявляющихся внутри этой группы чаще и более интенсивно, чем с людьми вне данной группы, иначе говоря, совокупность людей, между которыми существуют объективная, субъективная й поведенческая связи.
Социальная категория - группа людей, сходных по какому-либо общественно значимому признаку и отдающих себе отчет в этом сходстве, а также осознающих свое отличие от других.
Социологическая категория - группа людей, сходных по какому-либо общественно значимому признаку, который определяет действительную близость и подобие жизненной ситуации, интересов, шансов.
Статистическая категория - группа людей, имеющих между собой сходства по какому-либо выбранному признаку и с этой точки зрения отличающихся от других.
Стереотип - односторонний, упрощенный, идеализированный образ собственной группы (автостереотип) и столь же односторонние, упрощенные негативные представления о чужих группах (в крайнем случае трактуемых как враждебные, как коллективный образ врага).
Субъективная связь - ощущение, чувство общности с членами группы, к которой принадлежит человек.
Рекомендуемая литература
64, 75, 85 (см. «Сто книг с моей книжной полки»)
Глава 9
Разновидности социальных групп
В результате проведенного выше анализа мы уже ясно видим, как необычайно разнообразны социальные общности, образуемые людьми, и наиболее важными среди такого рода общностей являются те, которые мы называем социальными группами. От семьи до нации, от спортивной команды до Церкви, от круга друзей до политической партии. Все это - группы. Перед лицом такого многообразия следующий необходимый шаг исследователя - это наведение некоторого порядка в хаосе явлений, а порядок означает разделение или по отдельным признакам и особенностям (классификация), или по комплексу разнородных признаков, обусловленных одной причиной, позволяющих выявить чаще всего встречаемые, «типичные» разновидности явления (типологию). Попробуем прежде всего провести аналитическую классификацию социальных групп по объективным и субъективным критериям, а затем представим определенные, выбранные таким образом синтетические образцы типологии.
Объективные критерии классификации
Основой, или критерием, классификации может служить огромное количество признаков. Американский социолог Роберт Мертон составил список такого рода признаков, характерных особенностей групп, и в этом списке оказалось 26 позиций1. Однако среди этих признаков существуют более и менее существенные: одни определяют такие различия между группами, которые всем очевидны, и эти признаки имеют действительно существенное значение для функционирования данных групп; другие же не имеют прямого отношения к сущности данных групп, к тому, что в этих группах происходят, и, как правило, всеми игнорируются. С этой точки зрения мы можем выбрать только восемь критериев классификации.
Первый, наиболее очевидный, продемонстрированный нами уже на примере сопоставления таких групп, как семья и нация, это численность группы. В данном случае терминология очень простая: группы бывают малыми и большими, разумеется, если определять этими понятиями крайние полюсы численности, между которыми существует целая шкала различий и средних величин. Наряду с семьей малыми группами являются круг друзей, круг соседей, группа играющих вместе детей, какая-нибудь уличная молодежная группировка или шайка, небольшая деревня или церковный приход, воинское подразделение типа отряда, рабочая бригада, исследовательская группа, парламентская комиссия, спортивная команда, заключенные в одной камере и т.п. А большие группы наряду с нацией или народами (этносами) - это, к примеру, Церковь (последователи одной мировой религии), политическая партия, армия, тюрьма, городской совет, парламент. Самым банальным последствием численности является то, что в малых группах люди, как правило, лично знают друг друга, во всяком случае могут по внешнему виду распознать друг друга и даже знают имена и фамилии членов такой группы. Их взаимодействия имеют самый непосредственный характер, чаще всего выражаясь в разговорах, беседах друг с другом. Они остаются в пространственной близости друг с другом, и благодаря этому их действия видны членам данной группы. Зато в более крупных группах люди уже не могут точно распознать друг друга, в лучшем случае знают членов своей большой группы только «по внешнему виду», как поется в одной песенке ансамбля «Червоны гитары». Примерами такой средней численности могут быть жители одного большого блочного дома или студенты одного факультета, обучающиеся одной специальности. Наконец, в больших группах люди уже становятся совершенно анонимными по отношению друг к другу. Скажем, жители Кракова, католики, политическая партия, польский народ - все это абстрактные общности, членов которых мы не только не знаем лично, но порой даже не представляем точно, сколько их; мы сталкиваемся с ними только посредством каких-либо представителей, образующих уже небольшие группы иного типа, к которым мы сами принадлежим; что же касается членов большой группы, то они рассеяны в огромном пространстве и просто невидимы (ни они сами, ни их дела) тем, кто вместе с ними входит в эту большую группу. И тем не менее, несомненно, они являются группами, ибо мы идентифицируем себя с ними и нередко весьма сильно чувствуем и переживаем свою принадлежность к ним, свою солидарность и коллективную идентичность.
На более сложные, отдаленные последствия численности групп на их функционирование указывал классик немецкой социологии XIX в. Георг Зиммель. Он утверждал, что вместе с увеличением численности группы кардинально изменяется характер явлений, которые происходят в группе2. По его представлению, наименьшая и простейшая группа - это так называемая диада, или просто два человека. Два человека - это уже группа, ибо здесь уже имеет место взаимодействие, партнеры думают о себе «мы», они четко отличаются от других пар. Когда к такой группе присоединится третье лицо, то есть когда она превратится в триаду, появится несколько качественно совершенно новых феноменов, никогда не выступающих в рамках диады. Во-первых, окажется возможным феномен коалиции, когда два члена группы вступят в более тесную связь между собой, изолируя при этом третьего или даже предпринимая против него какие-нибудь враждебные действия. Во-вторых, возможным окажется применение стратегии «разделяй и властвуй», когда один из членов группы старается поссорить или настроить друг против друга двух остальных, чтобы получить преимущества для себя и оказывать влияние на каждого из остальных по отдельности. В-третьих, возможной оказывается так называемая медиация, когда один из членов группы занимает нейтральную позицию по отношению к конфликту двух других, стараясь довести дело до разрешения этого конфликта, разъясняя противоборствующим сторонам, какие они несут расходы и потери, стараясь минимизировать различие между их позициями, указывая на платформу возможного согласия и демонстрируя преимущества предполагаемого примирения. В-четвертых, здесь возможна репрезентация, когда два члена группы доверяют третьему выполнить от их имени и за их общий счет какую-нибудь задачу. Наконец, в-пятых, возможно формирование большинства внутри такой группы и таким способом принятие общего решения в случае различия мнений. В таком случае два члена группы могут проголосовать так, что их голосов будет больше, они как бы перекроют один голос третьего члена группы. Конкретной и яркой иллюстрацией всех этих явлений могут служить так называемые «треугольники», о которых нам часто повествуют произведения художественной литературы, кинофильмы и драмы.
Диада (одна связь)
Триада (три связи)
Квадрат (шесть связей)
Пентагон (девять связей)
0~©
Рис. 3. Конфликтные ситуации в групповых структурах
Зиммель излагал свои соображения также по поводу дальнейшего увеличения численности группы и того влияния, какое эта возрастающая величина может оказывать на характер группы, на стиль ее действий, на качество про- исходящих в группе процессов. Он считал, в частности, что важная граница обозначается примерно там, где группа достигает 20 членов. До этого уровня возможны знакомство партнеров друг с другом, определенная интимность, непосредственность контактов, а когда число членов группы превышает два десятка, появляются анонимность, формализм, взаимодействия становятся опосредованными. Он указывал также на то, какие величины оптимальны для выполнения группой определенных задач. Например, группа такого типа, как комиссия или комитет, образованная для подготовки какого-либо предложения или решения какой-либо проблемы, действует лучше всего, когда она состоит из 7-9 человек. Это способствует тому, что каждый работает в полную силу, исключает всякого рода прогулы, уклонения от ответственности или выполнения своих обязанностей, облегчает достижение компромиссов, а благодаря нечетному числу членов позволяет в случае необходимости выявить мнение большинства и таким образом принять решение.
Второй критерий, по которому между социальными группами выявляются существенные различия, - это продолжительность их деятельности и соответствующая этой продолжительности прочность. Ясно, что бывают группы, существование которых основано на мимолетных контактах и недавних, непродолжительных знакомствах. Так, пассажиры, оказавшиеся в одном купе поезда, вступают в беседу, что-то рассказывают друг другу, в чем-то проявляют солидарность, над чем-то смеются, но поезд подходит к станции, куда они следуют, и группа распадается, срок ее жизни кончается. Или, скажем, лыжники вместе отправляются на экскурсию, организованную туристической фирмой. Они живут в одном пансионате, вместе учатся ходить на лыжах, вместе проводят вечера, выпивая пиво или играя в карты. Но все это продолжается одну неделю, и группа перестает существовать. На противоположном полюсе находятся группы, имеющие длительную продолжительность. Примером может быть группа студентов-однокурсников, которым предстоит несколько лет, до окончания учебы, постоянно встречаться, быть вместе, или группа сотрудников, много лет работающих вместе в одном учреждении. Довольно значительной прочностью, продолжительностью существования обладают, как правило, группы Людей, живущих в одном месте или по соседству друг с другом (локальные и соседские группы). По самой своей природе группой продолжительного действия (до самой смерти ее членов) является семья. А скажем, нация (народ) или Церковь (сообщество единоверцев) сохраняются в течение столетий.
В том случае, когда речь идет о прочных, существующих долгое время группах, мы сталкиваемся с интересным явлением: эти группы продолжают длительное время существовать, сохраняют свою непрерывность и идентичность, несмотря на то, что состав их членов постоянно меняется. Нация (народ) продолжает существовать, хотя умирают одни и рождаются другие граждане; Церковь продолжает существовать веками благодаря новым поколениям верующих, приобщенных к этой Церкви; университет может праздновать свое шестисотлетие несмотря на то, что за это время уже сменилось множество поколений его профессоров и студентов. Фирма может иметь долгую традицию своего существования, постоянно меняя своих работников - увольняя одних, набирая других. Футбольная команда может помнить еще довоенные времена своего существования, хотя с тех пор уже не раз сменился состав всех ее игроков и тренеров. Город может насчитывать несколько веков своей непрерывной истории, а число поколений обитателей этого города измеряется при этом несколькими сотнями. Также и семейная традиция, то есть продолжительность существования данной семьи, рода, фамилии, может измеряться несколькими поколениями, уходящими в глубь истории, а порой можно встретить генеалогическое древо, охватывающее гораздо больший отрезок времени. Как же это возможно, чтобы группа существовала, хотя она теряет прежних и обретает совершенно новых членов, причем все это происходит непрерывно?
Существуют два атрибута группы, которую можно считать прочной, существующей продолжительное время: своеобразный «депозитарий» такой группы составляют ее традиции, а гарантами непрерывности ее существования являются организация и культура. Именно они автономизируются, отрываются от конкретных носителей - тех или иных лиц и поэтому могут пережить этих лиц, существовать гораздо дольше. Как определял это классик французской социологии Эмиль Дюркгейм, они образуют некую область «социальных фактов» (по преимуществу не зависимых от индивидуальных проявлений). Правда, эти факты создаются, формируются, даже олицетворяются людьми, но в определенном смысле они оторваны от людей, существуют как бы над людьми. Обратим прежде всего внимание на то, что все группы такого рода являются организованными. Именно такая организация обладает как бы надличностной прочностью, продолжительностью существования, которая складывается из социальных статусов и из сети социальных отношений, где выступать, занимая те или иные позиции, входя в те или иные отношения, могут разные люди, в том числе и люди, приходящие на смену друг другу, действующие и до, и после друг друга. Университет, к примеру, сохраняется благодаря сложившейся еще в Средние века и окрепшей со временем организационной форме (структуре), которая, правда, подверглась модификациям, но не настолько, чтобы они затронули ее основной стержень. Зато группы, лишенные организации, существуют только то время, на протяжении которого их члены развивают свою деятельность, участвуют в жизни этой группы. Круг друзей не может существовать дольше, чем существуют сами эти друзья. Соседи остаются соседями только до тех пор, пока они живут вблизи, рядом друг с другом. Но существует еще и другая сфера надличностной продолжительности, или непрерывности. Ею обладают не люди, а именно те ценности и нормы, которые связаны с определенными организационными ролями, расписаны между ними. Это, в частности, типичные для той или иной организации, обязательные для нее взгляды, убеждения, вера. Это, наконец, кодифицируемая и передаваемая из поколения в поколение память о прошлом данной группы. Таким образом мы можем ввести теперь в наш анализ категорию культуры, которая содержит в себе и на которой как бы замыкаются все эти нормативные, символические и идеальные аспекты социальной жизни. Не входя пока в более детальные рассуждения, мы можем сказать, что длительность и непрерывность существования обеспечивает группам также присущая им культура. Так, университет существует в течение веков благодаря не только неиз- менной организации, но и тому, что он культивирует своеобразную этику, формирует и распространяет определенный тип знаний, который называется наукой, и охраняет от забвения свои прежние достижения.
Ясно, что люди по-разному трактуют и оценивают свое участие в группах мимолетных ив группах длительного существования. Точнее, в таких группах, в которых они не предвидят своего длительного пребывания, и в таких, в которых, как им кажется, они будут находиться очень долго. Первые из этих групп люди не принимают всерьез, не вкладывают в них в полной мере своих сил, не связывают с ними своих серьезных намерений и ожиданий. От таких групп короткой продолжительности люди также чувствуют себя относительно более независимыми, мало поддаются их влиянию. Так, с попутчиками по короткому путешествию или разовой экскурсии можно особенно не считаться, можно даже их игнорировать или изолировать себя от них. Иначе обстоит дело с коллегами по работе. Они окружают тебя в течение многих лет, много о тебе знают, твои отношения с ними более близкие, более интимные, ты проводишь в их присутствии значительную часть дня, их мнение имеет значение для твоей позиции в данном учреждении, ты должен стараться оправдать их ожидания, ибо иначе тебе будет трудно осуществить твои цели, связанные с твоей профессиональной деятельностью. Кроме того, прочные группы, группы длительного существования, становятся ареной твоей энергичной деятельности, приложения максимальных усилий, идентификации, лояльности, сферой реализации жизненных планов. Ярче всего это проявляется, конечно, по отношению к группам, которые можно назвать группами пожизненного действия, ибо человек принадлежит к ним до самой своей смерти. Такие группы нельзя оставить, выйти из них, как это видно на примере семьи или этнической общности (народа). Сюда относятся также такие группы, которым человек присягает в верности до конца своих дней. Примерами могут служить монашеский орден в той или иной религии; некогда к таким группам относились рыцарские братства. Но и здесь следует различать действительную продолжительность существования такой группы (и принадлежности к ней данного человека) и ту длительность, на которую рассчитывали, которую представляли себе ее члены, вступая в данную группу. Когда люди создают новую семью, вступая в брак, они, как правило, рассчитывают на длительное существование такой группы. И независимо от того, как сложится в дальнейшем судьба этой семьи, сами ожидания такого рода влияют на поведение партнеров, на их заинтересованность, определяют высокий уровень их идентификации, чувства своей принадлежности к данной группе. Однако ожидания такого рода формируются не только характером, разновидностью данной группы, но и типичными для данного обществе или данного времени представлениями о прочности и длительности существования групп такого вида. Если мы знаем, что в нашем обществе каждый четвертый брак кончается разводом, это с самого начала сеет в наших душах определенные сомнения и неуверенность в длительности того брака, в какой мы вступаем. И мы уже не так уверенно повторяем формулу супружеской клятвы «... И не покину Тебя до самой смерти». Здесь может начать действовать весьма характерный для социальной жизни механизм так называемого самосбывающегося, или самостимулируемого, процесса. Если я знаю, как много бывает разводов, я чувствую меньшую уверенность в прочности своего брака, вкладываю меньше сил и заинтересованности в укрепление этого семейного союза, не столь последовательно и полно идентифицирую себя со своей семьей, я оставляю себе - в воображении - некоторые возможные пути для отступления. Такое поведение партнеров, в котором ощутима слабость, как бы условность их отношения к браку, можно считать самым лучшим рецептом для того, чтобы супружеский союз действительно распался.
Прочность и продолжительность существования групп определенного типа, например трудовых коллективов или соседских общин, бывает в разных странах различной. Сравнения подтверждают выявленную тенденцию различной трактовки мимолетных и продолжительное время существующих групп. Скажем, японец воспринимает своих коллег по работе как чрезвычайно важную, прочную труппу, почти как свою семью. Поляк сохраняет гораздо большую дистанцию к своим сослуживцам, к персоналу того учреждения, в котором он работает, в какой-то мере воспринимая своих коллег и сотрудников как товарищей по несчастью. Откуда возникает такое различие? Среди прочих обстоятельств здесь имеет значение и то, что в Японии человек нередко получает работу до конца своей жизни, во всяком случае на очень длительный срок. Зато в Польше существует сильная производственная флюктуация, текучесть кадров, люди часто меняют не только место, но и характер своей работы. Я пишу «среди прочих обстоятельств», потому что, конечно, немалую роль здесь играют и другие обстоятельства: простота (или сложность) устройства на работу, удовлетворение от работы, заработок, уровень социального обеспечения и т.п. Кроме того, для поляка, особенно проживающего в деревне, хотя и не только, большое значение имеют среда, окружающая местожительство, местная или соседская община, символом прочности становится его дом или его квартира. Зато для американца, члена того общества, которое американский социолог Вэнс Пэкард (Vance Packard) называл «нацией кочевников», место его жительства не играет такой существенной роли, потому что он это место в течение своей жизни многократно по своему усмотрению меняет: Американцы легко ассимилируются в новых местах и без сожаления оставляют соседские общины и группы, завязывая в них временные контакты, которые могут показаться достаточно интимными и откровенными, но по сути остаются совершенно поверхностными, неглубокими. Все это не мешает их образу жизни, который подобен образу жизни людей, живущих в огромных автомобильных прицепах, словно на мгновение остановившихся где-то посреди непрерывного движения, перемещения в пространстве. Свой дом или свою квартиру они трактуют так же, как номер в отеле, снятый на какое-то время, который потом надо оставить. Я всегда удивлялся американским коллегам, которые, выезжая за границу на учебу или с лекциями, сдают кому-то по объявлению свой дом и нисколько не страдают от того, что целый год на их коврах играют чьи-то чужие дети, в их постели или в их ванне забавляется какая-то чужая супружеская пара.
Третье очень важное направление классификации групп - это способ рекрутирования членов, то есть именно то, как становится тот или иной человек членом данной группы. Существуют группы, к которым люди как бы предписаны, они становятся их членами независимо от собственной воли: или самим фактом своего рождения (так человек становится членом определенной семьи, расовой, этнической группы, нации), или в результате совершенного над человеком насилия, например ареста, заключения в тюрьму, в лагерь ссыльных, в воинское подразделение новобранцев, куда он «зачислен», «сослан» или, как говорят на солдатском жаргоне, «поставлен на довольствие». Уже сама по себе пассивная грамматическая форма таких определений свидетельствует о том, что действия здесь не носят добровольный характер. И напротив, существуют такие группы, в которые мы вступаем, куда мы записываемся, где находим себе работу, словом, группы, которые мы выбираем добровольно, по собственному решению: это разного рода товарищества, объединения, клубы, политические партии, спортивные общества и команды, учреждения (места работы), школы, круги друзей и т.п.
Среди этих других групп существуют свои различия: есть такие, в которые вступить проще, и такие, куда попасть значительно трудней. Что это значит «проще», «труднее»? Мы в данном случае имеем в виду существование особых условий, критериев, которым надо соответствовать, требований, которые надо исполнить, а также специальных процедур, которые надо пройти, чтобы быть принятым в группу. Так, для того, чтобы войти в студенческую группу, нужно сначала закончить школу, получить аттестат зрелости, а потом сдать вступительные экзамены в институт, пройти по конкурсу. Тот факт, что это удается только одному из десяти желающих, свидетельствует о том, как плотно прикрыты двери, за которым открывается присоединение к группе такого рода. Чтобы войти в группу пилотов авиалиний польской авиакомпании «LOT», нужно пройти соответствующую учебу, практику, «налетать» требуемое количество часов, пройти строгий медицинский контроль и отбор. Чтобы оказаться в национальной представительной футбольной лиге, нужно долго и хорошо играть, иметь большое количество забитых голов, попасться вовремя на глаза и понравиться тренеру, мучительно тренироваться, появляться на всех тренировках и сборах и т.п. Быть принятым в профессорский клуб Ягеллон-ского университета так же нелегко, как быть зачисленным в подразделение десантных войск «Гром». Мы знаем из кинофильмов и теперь, к сожалению, все чаще из прессы, как преступные группы заставляют тех, кто вступает в них, пройти очень жесткие испытания: нужно сначала кого-нибудь обокрасть, ограбить, а то и убить, чтобы доказать свою «профессиональную компетенцию». Долгий процесс проверки и отбора проходят те, кого во время войны зачисляют в подпольные, конспиративные группы. Гораздо проще вступить в политическую партию или, например, в Общество любителей Кракова: достаточно, как правило, только написать заявление. Нетрудно оказаться членом соседской общины: достаточно нанять квартиру в определенном месте, чтобы автоматически стать членом такой группы. Еще проще оказаться в группе людей, участвующих в какой-нибудь поездке или экскурсии: достаточно купить туристическую путевку. Группы, принадлежность к которым обусловлена строгими требованиями, особыми условиями и процедурами, называются эксклюзивными, или элитарными. Те же группы, в которые каждый желающий может сразу вступить, мы называем инклюзивными, или общедоступными.
Читая этот раздел книги, читатель наверняка испытает ощущение уже где-то виденного или подумает: «Откуда-то я уже это знаю». Ничего удивительного, ибо здесь мы снова повторяем только на языке «групповом», в контексте, имеющем отношение к социальным группам, те соображения и выводы, которые были сформулированы нами раньше, но в контексте «действий», на соответствующем тому контексту социологическом языке. Мы тогда говорили нечто весьма схожее о способах занятия человеком тех или иных социальных позиций: через «предписывание» к позиции или через достижение такой позиции, обращая внимание на то, что второе возможно или при помощи универсальных, доступных каждому человеку критериев, или при помощи частных критериев, которыми могут пользоваться только некоторые, а не все. Теперь мы повторяем это под иным углом зрения, обращая внимание на то, что именно смена точки зрения позволяет значительно обогатить образ, рассмотреть явление глубже.
Эксклюзивный или, напротив, инклюзивный характер группы имеет, само собой разумеется, большое значение для ее членов. Участие в эксклюзивной группе, присоединение к которой потребовало особых усилий, стараний, затрат, жертв (например, многолетней учебы), представляет для человека несравненно большую ценность. Он сильнее идентифицирует себя с такой группой, готов активно, горячо ее поддерживать или действовать ей во благо, готов к проявлению большего конформизма из страха потерять признание в глазах других членов этой группы или быть удаленным из нее. Как правило, группы такого рода отличаются также большей солидарностью и внутренней сплоченностью, чем те, в которые вступить может каждый желающий, так же как каждый желающий может легко выйти из них, и состав таких групп оказывается более случайным. Крайним вариантом представляется такая ситуация, когда привлекательность для человека какой-либо группы заключается в самой ее эксклюзивности. Участие в такой группе человеку, в принципе, ни за чем не нужно, не приносит никакой выгоды, не обеспечивает никаких особенно приятных контактов или взаимодействий. Его стремление вступить в такую группу продиктовано исключительно снобизмом, а удовлетворение, которое человек испытывает от участия в этой группе, заключается только в осознании того; что принадлежать к ней могут немногие, избранные.
Четвертый критерий, позволяющий различить виды групп, существенно отличающиеся друг от друга, касается интенсивности участия. Здесь речь может идти о трех несколько различных вещах. Прежде всего, о том, что в группе мы совершаем различные действия, осуществляем различные намерения и цели. Бывают группы узко специализированные, однофункциональные, в которых мы осуществляем только один вид деятельности. Такой характер имеют различные профессиональные группы, группы, возникающие для решения какой-либо одной определенной задачи, спортивные, физкультурные объединения, товарищества, сформировавшиеся по интересам, и т.п. Но существуют также и многофункциональные группы, члены которых руководствуются разнородными намерениями и стремлениями и действуют различными способами. Примером может служить семья или круг знакомых. В семье мы любим друг друга и ссоримся, ругаемся, ласкаем детей или наказываем их, ставя в угол, совершаем закупки, ремонтируем телевизор, устраиваем прием, приглашая гостей, моем посуду, рассчитываем семейный бюджет, выезжаем на каникулы. В кругу знакомых мы можем вести дискуссию о политике, играть в мяч, можем пойти в кино, можем поехать покататься на лыжах, можем заняться бизнесом. К совершенно противоположной категории, нежели такая многофункциональная группа, относится, например, тюрьма, в которой сосредоточена совокупность всех нюансов жизни, всей возможной активности заключенных, или больница, в стенах которой в период болезни как бы замкнута вся жизнь пациентов. Именно увеличение числа таких специализированных групп составляет определенный аспект той эволюционной тенденции к растущему структурному и функциональному разнообразию общества, о которой писал еще в XIX в. классик британской социологии Герберт Спенсер. Этой тенденции подчиняются в определенной мере также традиционные многофункциональные группы, такие как, например, семья. Когда-то именно в семье протекала вся жизнь ее членов: здесь совершалась активность, связанная с воспроизводством и продолжением рода, здесь же была сосредоточена производственная деятельность, религиозная жизнь, образование и обучение, отдых, развлечения и лечение. Со временем многие из этих функций перешли к специализированным группам или организациям, таким как предприятия, школа, Церковь, театр, больница и т.п. Однако и после этого в семье осталась значительно большая разнородность функций, чем в каждой из этих специализированных организаций в отдельности.
Иное сходное по типу разграничение можно провести по тому количеству времени и энергии - энергии физической, но также и суммы духовных, интеллектуальных вложенных сил, которое группа требует от своих членов. Есть такие группы, которые требуют непрерывного участия, постоянного присутствия, полной отдачи всех сил, максимального посвящения всего себя интересам группы, величайшей лояльности. Выразительными, хотя и совершенно различными примерами таких групп могут служить монашеский орден и мафия. Подобные требования могут предъявлять к своим работникам также современные промышленные корпорации, адвокатские конторы, консалтинговые фирмы, исследовательские лаборатории. В знаменитом фильме по повести Роберта Гришэма (Robert Grisham) «Фирма» вся жизнь молодого юриста в Америке подчинена его профессии, работе. Нечто подобное происходит с сотрудниками японских корпораций, которые, уйдя с работы, отправляются с коллегами в бары, где до позднего вечера обсуждают способы усовершенствования какого-либо производства. Профессиональные футболисты на сборах оказываются изолированными от всего мира и занимаются только тренировками или рассматривают игры своих противников на видеокассетах. Известный американский социолог Льюис Козер (Louis Coser) предложил для характеристики таких явлений забавный термин «прожорливые группы», имея в виду, что такие группы целиком «пожирают», съедают без остатка, заглатывают своих членов. Однако все же многие группы имеют иной характер, довольствуясь лишь частичным участием и умеренным приложением сил своих членов.
Еще один аспект членства в группе - это строгость и мера контроля, который осуществляет группа над своими членами. Здесь речь идет о том, какой объем частной жизни и личной свободы остается за человеком, являющимся членом той или иной группы. Некоторые группы весьма жестко навязывают своим членам определенные правила поведения и категорически требуют подчинения. Они стараются установить такие правила в виде четко сформулированных регламентов, уставов, инструкций и т.п. Войсковое подразделение, группа заключенных, команда матросов на корабле в море - характерные примеры таких групп. Контроль может даже выходить за пределы действий человека внутри группы, распространяясь на другие сферы его активности, иногда охватывая всю его жизнь. Например, шпион (разведчик) должен докладывать своему начальству, как складывается его семейная жизнь, с кем он встречается, куда ездит, какие рестораны посещает. Также некоторые фирмы и корпорации порой вмешиваются в личную, семейную жизнь и отношения с товарищами своих сотрудников, организуя их свободное время, предлагая им развлечения, занятия с их детьми, в некоторых случаях, известных из кино и литературы, подбирая им партнеров, устраивая свадьбы, обставляя мебелью их квартиры и создавая аранжировку для интимной жизни. Заимствуя термин из области политических наук, некоторые социологи называли еще недавно группы такого типа тоталитарными (ибо как в тоталитарных системах государство вмешивается в частную жизнь граждан и полностью подчиняет ее своим правилам и своему контролю, так и здесь группы разного рода действуют аналогичным образом по отношению к своим членам). И снова историческая тенденция, судя по всему, идет к росту и расширению контроля, который распространяется на членов современных обществ. Это связано с развитием технических возможностей мониторинга разных проявлений активности, наблюдения над ними. Мощные базы данных, которые задействуются при банковских операциях, при выдаче кредитных карт, при регистрации граждан, при оказании медицинской помощи, при приеме на работу, при начислении пенсий, в системе социального обеспечения и т.п., создают уже определенную угрозу для анонимности и частной жизни, что позволяет некоторым социологам говорить о появлении «контролируемого общества» (surveillance society)3. Об этом предостерегал и Джордж Оруэлл в своей черной политической утопии. Осознание этой опасности все более возрастает, и, возможно, это является одной из причин всемирной популярности телевизионной программы «Большой Брат». Людям интересно увидеть, как это происходит, когда все, что делается и говорится, становится открытым для публичного обозрения. Они чувствуют, что в известной мере все мы уже сегодня похожи на тех персонажей, заключенных в доме «Большого Брата» с телевизионными камерами в стенах.
Пятый критерий классификации касается той выгоды, которую приносит отдельному человеку членство в группе. Некоторые группы оцениваются и трактуются отдельными людьми чисто инструментально, так что участие в них должно приносить какую-либо выгоду, выходящую за рамки самого участия. Группы должны в таком случае помочь реализовать какие-либо цели, направленные вовне, отличающиеся от целей самого по себе участия в группе. Так, в студенческую группу человек, как правило, вступает, чтобы чему-то научиться, получить диплом; в рабочую или какую-нибудь профессиональную, предпринимательскую группу он входит, чтобы заработать деньги, повысить свой жизненный уровень, свой престиж. Зато, когда мы сидим с друзьями и пьем пиво, или идем на поле поиграть в мяч, или выбираемся в дискотеку, мы руководствуемся автотелической (самодостаточной) мотивацией, ибо в таких случаях мы не хотим и не добиваемся ничего другого, кроме милого времяпровождения совместно с другими участниками этого процесса. Нам ничего другого не надо, только побыть вместе с другими, посмеяться, поболтать, развлечься. Такая мотивация имеет чисто социальный характер, выражает естественную человеческую склонность к тому, чтобы находиться в обществе других людей, в товарищеском кругу. Здесь надо вспомнить то наблюдение, которым мы поделились выше, когда вели речь о различии инструментальных и «самодостаточных» мотивов на социологическом языке, характерном для анализа «дел», поступков, поведения людей. С одной стороны, в философии и социологии постоянно присутствует некий идеал «труда, который не вызывает отчуждения», который становится не только средством заработка, но и полем творческой самореализации человека и удовлетворения. Эта мечта может быть реализована в определенных профессиях, например, связанных с трудом художника, артиста, литератора, ученого, священника (духовного наставника). С другой стороны, та же философия и социология обращают внимание на то, как определенные группы, действующие в «автотелическом» поле, могут быть использованы в инструментальных целях. Знакомства, контакты, дружбу все чаще завязывают для того, чтобы обрести влияние, вес, получить нужную информацию, завести нужные «связи», легитимирующие наше собственное положение, и т.п. В: крайнем случае интимность и незаинтересованность самым циничным образом имитируются и симулируются для того, чтобы использовать соответствующую группу в личных эгоистических целях. Вслед за Мертоном мы можем назвать это явление псевдообщностью (pseudo-Gemeinschaft), имитацией общности.
В современном обществе все более распространенным становится формирование нулевых групп, то есть таких, которые создаются исключительно для того, чтобы осуществить какой-нибудь конкретный проект, решить определенную задачу или проблему, достичь заранее поставленной цели, получить конкретный результат. Такие группы формируются из компетентных специалистов, вовлекаемых в дело только на период, требуемый для реализации поставленной задачи, потом эти группы распадаются. В этом случае мы имеем дело не только с инструментальной трактовкой (инструментализацией) уже существующей группы ее членами, но и с формированием группы заново, от самого начала и до конца, во всей ее полноте и целостности, исключительно для достижения поставленных внешних целей. Примерами могут служить различные комитеты, комиссии, «мозговые центры», экспертные группы, жюри каких-нибудь конкурсов. Задачи, которые ставят перед собой группы такого рода, диктуют способ их деятельности. Представим себе самое простое действие: уборку снега на улице или написание адресов на конвертах во время выборной кампании. Это такие дела, которые можно завершить тем быстрее, чем больше людей будет привлечено к работе. Спонтанно созданная группа как бы «скликает», созывает желающих реализовать поставленную задачу, состоит из таких «охотников», выполняющих идентичную, одинаковую работу; однако в силу того, что работают, совершая идентичные действия, многие люди, их усилия складываются вместе, дополняют друг друга, увеличивают общий эффект. Мы называем задачи такого рода кумулятивными.
Но существуют и другие задачи, при выполнении которых обозначается
граница, за которой присоединение дополнительных участников к группе становится нерациональным или невозможным. Допустим, нам нужно подтолкнуть и привести в движение автомобиль, мотор которого никак не заводится. Три-четыре добровольца выполнят такую задачу легко. Но если их окажется двадцать, они будут толкать друг друга, и им ничего не удастся сделать. Аналогичная картина возникает, когда нужно приготовить обед. Польская народная пословица великолепно выражает суть такой ситуации: «Где шесть кухарок, там нечего поесть». В обоих случаях мы еще имеем дело с кумулятивными заданиями, но с определенным образом ограниченными группами, формирующимися для их выполнения. Может быть и по-другому: дополнительное вступление в группу новых членов не дает никаких результатов. Предположим, группа должна прийти к какому-нибудь консенсусу, сформулировать общее мнение, принять общее решение. Действия членов такой группы выглядят совершенно иначе, чем действия тех, кто совместно очищал улицу от снега. Сначала каждый формулирует и излагает свое мнение, свою частную, отдельную позицию.
Затем начинается дискуссия, сопоставляются разные аргументы. Разные точки зрения сближаются. В случае необходимости дело доходит до голосования. Вспомним, что, по наблюдениям Зиммеля, группы такого рода не должны превышать 7-9 членов, иначе возобладает хаос и согласие окажется недостижимым.
Иной характер поведения в случае так называемых компенсирующихся задач. Скажем, судейская группа оценивает результаты фигурного катания или лыжного забега. Каждый дает свою индивидуальную оценку, действуя сам по себе, в одиночку, но в итоге формируется средняя оценка, сглаживающая, устраняющая крайности.
Еще один тип задачи можно назвать кооперативным: футбольная команда, которую можно рассматривать как целевую группу, ставит перед собой задачу забить гол в ворота противника. Если бы все члены команды бежали в одном направлении, к линии ворот противника, то есть действовали бы в парадигме кумулятивной активности, они никогда никакого гола не забили бы. В данном случае необходимы разделение функций и определенная стратегия кооперации и координации, которую перед матчем разрабатывает и предлагает игрокам их тренер. Каждый игрок на поле делает что-то свое, особенное, отличное от других, но все эти действия в их осмысленной взаимосвязи приносят общий преднамеренный результат. Другими примерами такого рода могут быть скрипичный квинтет, бригада судовых ремонтников, группа механиков, которая в несколько секунд заменяет колеса на соревнованиях «Формулы-1». Целевая группа, выполняющая разные, требующие координации действия, как правило, имеет лидера, который берет на себя функции координатора действий: это дирижер в симфоническом оркестре, председательствующий или модератор дискуссии на научном симпозиуме, капитан катамарана в регате «The Race» - все это примеры таких ролей. Существуют такие задачи, для выполнения которых группа выбирает, делегирует одного своего члена, представителя, действующего от имени данной группы в ее интересах. Так, шахтеры, собравшиеся на демонстрацию протеста перед зданием Сейма, посылают одного своего представителя с петицией к маршалу Сейма. Политическая партия выдвигает своего кандидата на выборах. Спор уличных банд решается тем, кто победит в схватке двух выбранных от этих банд представителей. Групповые задачи, решаемые одним из членов группы, которому делегируются соответствующие полномочия, мы называем дизъюнктивными (разделительными).
Есть еще один интересный вид заданий, для выполнения которых требуется, не только чтобы все члены группы выполняли свои «разделенные», частные функции, но и чтобы при этом интенсивность или темп общей деятельности были приведены в соответствие с возможностями самых слабых звеньев. Например, при экспедиции на Северный полюс или при восхождении на вершину Гималайских гор условием успеха является то, чтобы цели достиг и самый слабый из участников. В таких ситуациях тот, кого можно считать сильнейшим, кто может вырваться вперед и решать поставленную задачу в одиночку, без оглядки на отстающих, ничего не достигнет. Ему не хватит запасов, у него не будет необходимых продуктов, обеспечения, оборудования, поддержки, которую ему может обеспечить только вся группа. Точно так же и воинское подразделение, вступающее в действие, должно равняться на отстающих, ждать, каким-то образом торопить, подгонять их. Если их бросить, то все подразделение, в том числе и сильнейшие, передовые его члены, окажется малочисленным, рассеянным, останется без поддержки и легко будет ликвидировано врагом. Так же и бандитская группа, совершившая разбойное нападение и убегающая с места преступления, должна дождаться отстающих, ибо, если хотя бы один из них попадет в руки полиции, это будет представлять угрозу для всех остальных. Такого рода задания, исполнение которых требует учета самых слабых звеньев и соответствия возможностям отстающих, мы называем конъюнктивными.
Уже по тем примерам, которые мы привели выше, можно судить, что так называемые целевые группы бывают крайне разнородными, составляют огромное многообразие. Их структура и функционирование отражают ту степень сложности, какая определяется целями, задачами, поставленными ими перед собой. Некоторые задания могут быть технически очень простыми, например надписывание конвертов, другие, напротив, технически крайне сложными, например апробация нового лекарства. Бывают задания, которые требуют высокой общественной компетенции: открытости, готовности к дискуссиям, толерантности по отношению к противоположным мнениям и взглядам, умения прислушиваться к аргументации, большого авторитета и высокого уровня нравственности, а также взаимной доброжелательности, лояльности и доверия. Примеры тому: комитет, выделяющий гранты на исследовательские работы, или жюри музыкального исполнительского конкурса имени Шопена. А бывают и такие задания, при исполнении которых социальные достоинства членов группы не играют почти никакой роли. Например, при расчистке снега на улице или при попытках подтолкнуть автомобиль, который не заводится. Технические и социальные требования не всегда совпадают, не всегда соответствуют друг другу. Так, участники эстафетного забега или игроки футбольной команды выполняют задания очень высокого технического уровня, достижимого лишь в результате долгих, упорных тренировок. При этом характер взаимодействия внутри этих групп в первом случае ничтожно малый, а во втором - весьма сложный и высокий: передачу эстафетной палочки можно считать примером простейшего, элементарного взаимодействия, в то время как координация действий футболистов, каждый из которых занимает свою позицию, в единую действующую систему, способную к достижению цели -забиванию гола в ворота противника, требует выработки высокого уровня взаимодействия, единства, интеграции группы и соответствующей этики. Скажем, присяжные заседатели или альпинистская группа в Гималаях навязывают своим членами всей их совокупности высокие социальные критерии, и в этом они подобны друг другу. Но техническая сложность задания неодинакова: в сложном процессе судопроизводства она представляется более высокой, чем при штурме горной вершины.
Шестой критерий касается уровня организованности группы. Как мы помним, организованные, формальные группы (или «социальные организации» в реалистическом, а не в атрибутивном смысле этого слова). это конгломераты взаимосвязанных социальных статусов. В таких группах, следовательно, мы участвуем как некий безымянный, безличностный персонал, занимающий определенные позиции и выполняющий тем самым определенные роли. Наши личные особенности, достоинства и недостатки, если только они не связаны напрямую с выполняемыми ролями, не имеют для группы никакого значения. Когда, к примеру, я лечу самолетом, мне совершенно все равно, женат ли пилот, есть ли у него дети, посещает ли он церковь, собирает ли он марки или играет в гольф. Для меня важно только то, чтобы он хорошо вел самолет. Дирижеру оркестра дела нет до того, является ли гобоист в оркестре к тому же еще знатоком и любителем живописи, важно лишь то, чтобы он хорошо играл на гобое.
Организация, кроме того, имеет ту особенность, что она сохраняется, продолжает действовать, даже если сменится персонал. Берлинская филармония будет существовать и после того, как не раз сменятся играющие в оркестре гобоисты, а Ягеллонский университет в Кракове сохранится и после того, как уйдут на пенсию все ныне работающие здесь профессора.
Зато в неорганизованных, неформальных группах мы участвуем иначе, а именно всей полнотой своей личности, как люди, состоящие из духа, плоти и крови. Для круга моих друзей имеют значение все мои слабости, изъяны, увлечения, отклонения. Никто другой в этом кругу не мог бы меня заменить, а сама группа не сохраняется дольше, чем сохраняются в ней ее члены, она перестает существовать, если конкретные люди, составляющие эту группу, умирают или уходят из нее. Но такое разделение групп не всегда очевидно, его не всегда можно четко, однозначно провести. В организованных группах, то есть в группах анонимных, деперсонализированных, нередко возникают какие-то личные неформальные отношения между ее членами. Проникновение друг в друга признаков формальной организации и сети неформальных контактов весьма типично для многих организаций в современном обществе. В промышленных предприятиях эту особенность эмпирически выявил еще до войны Элтон Мэйо (Elton Mayo); в армии это было обнаружено исследованиями Самуэля Стауфера (Samuel Stouffer), проведенными во время Второй мировой войны; в школах эту особенность проследил Мартин Троу (Martin Trow); в городах - Уильям Ф. Уайт (W.F. Whyte); в сфере политики - Сидней Верба (Sidney Verba); в больницах - Гарольд Виленский. Отсюда могут вытекать двойственные последствия. Например, исследования Элтона Мэйо, проведенные в окрестностях Чикаго на заводах, производящих телефонные аппараты и станции, показали, что близкие контакты между работниками, выходящие даже за пределы их совместной работы, способствуют большей привлекательности для них рабочей группы, а также более высокой производительности труда. Аналогичные исследования Стауфера, проведенные в американской армии в годы Второй мировой войны, позволили сделать вывод, что хорошее самочувствие солдат и «боевая эффективность» воинских подразделений в значительной мере зависят от гомогенности их состава (когда солдаты призваны из одного штата, представляют одну и ту же расовую группу и т.п.), а также от добрых отношений и товарищеских контактов между однополчанами. Однако, с другой стороны, в учреждениях, в административных органах, в политических структурах такого рода частные контакты и связи ведут к возникновению группировок, разного рода клик и других патологических явлений: фракционности, коррупции, непотизма.
ФЕРДИНАНД ТЕННИС (1855-1936)
Немецкий социолог, один из основателей Германского социологического общества. Мировую славу ему принесла единственная его книга «Общность и общество» (Gemeinschaft und Gesellschaft, 1887). Эта работа Тенниса положила начало тому направлению критики современной общественной формации, которое до сих пор сохраняет свою актуальность и значение. Оно указывает на разрушение общности между людьми и на то, что социальные отношения приобретают все более инструментальный, расчетливый характер. Результатом этого процесса становится ухудшение качества жизни и утрата радости жизни. Человек, согласно Теннису, обладает «сущностной волей», что составляет его характерное отличие. Проявление этой воли толкает его к эмоциональным, спонтанным, автотелическим отношениям с другими людьми, что находит выражение в семье, в родственных отношениях, в дружбе, а также в отношениях между соседями внутри одной территориальной общины. Такие отношения имеют личный, интимный характер, основаны на ориентации и осуществлении общих ценностей, традиций, обычаев. Людей связывает общий для них образ мира и общность в реализации их целей. Важной человеческой потребностью является сохранение таких отношений и пребывание в них. Между тем в современном обществе господствует холодная, расчетливая «избирательная воля», опирающаяся на соображения выгоды. Выражением такой воли являются торговые отношения, происходящие в этой области переговоры, заключаемые контракты, а также типичные анонимные, развивающиеся на большой социальной дистанции, в условиях взаимной изоляции отношения между жителями больших городов - мегаполисов. Такие отношения имеют инструментальный, безличностный характер, выражают эгоизм, цинизм и даже жестокость партнеров, которые смотрят друг на друга только как на исполнителей определенных ролей, как на существа, которые могут быть объектом манипуляций. Отношения между людьми отрываются от местной почвы, развиваются во все более широком, глобальном пространстве, связывая находящихся далеко друг от друга и не знакомых между собой контрагентов. Таким образом общественный мир подвергается постепенной дегуманизации.
Все это имеет многосторонние социальные последствия. В частности, происходит моральная деградация: все более широко распространяются обман, мошенничество, господствующим становится правило, согласно которому цель оправдывает средства. Право теряет свою естественную опору на признанные в обществе традиции, обычаи и моральные правила, теперь людей надо заставлять исполнять закон, применяя жесткие санкции. Попытки обойти закон становятся общественно признанной добродетелью, а подонки, аферисты и преступники превращаются в массовом воображении в героев. Труд перестает быть потребностью, сферой самореализации человека, источником внутреннего удовлетворения, превращаясь в дело бизнеса, оправданное лишь постольку, поскольку оно приносит прибыль. Главными жизненными целями становятся карьера и финансовые успехи. А поскольку принципы такого рода получают всеобщее распространение, каждый человек чувствует угрозу со стороны других, живет в непрерывной конкуренции и неустанной борьбе с другими, в непрерывном ощущении неуверенности и риска.
Литература
Toennies F. Wslolnota i spoleczenstwo jako typy wiejzi miedzyludskich // Elementy teorii socjologi-cznych / W. Derczynski, A. Jasinska-Kania, J. Szacki (Red.). Warszawa: PWN, 1975. S. 46-65. Historia mysli socjologicznej / Szacki J. (Red.). T. II. Warszawa: PWN, 1981. S. 496-504.
Субъективные критерии классификации
Седьмой критерий классификации групп переносит нас в ту субъективную сферу, под которой мы имеем в виду субъективные отношения индивида к группе. Разумеется, сама принадлежность к группе - это объективный факт, свидетельством которого в формальных, организованных группах могут служить заявления о приеме, списки членов, членские билеты, а в неформальных группах - фактическое участие того или иного лица в групповой активности, контакты и взаимодействия с другими членами данной группы. Группы, к которым объективно принадлежит какой-либо человек, мы называем группами членства. Субъективное отношение индивида к таким группам может быть различным. Чаще всего это позитивное отношение, особенно в том случае, когда вступление в группу осуществлялось добровольно, вытекало из ее привлекательности для данного человека, а такая привлекательность могла иметь место и в случае инструментального отношения к группе (когда она помогает человеку достичь каких-либо его целей), и в случае «автотелического», незаинтересованного отношения (когда у него просто возникает потребность участия, товарищества и т.п.), и в случае аксиологического подхода (когда группа укрепляет, усиливает представления человека об определенных, признаваемых им ценностях благодаря контактам с людьми, ориентированными на такие же или подобные ценности). С привлекательными группами отдельный человек идентифицирует себя, солидаризируется, проявляет к ним свое доверие и лояльность. Явным признаком такой внутренней установки является готовность человека думать и говорить о членах такой группы с помощью категории «мы». При этом нередко появляется определенная идеализация группы ее членами. Так, шовинизм возникает тогда, когда самооценка своей группы ее членами оказывается по всем позициям и показателям (успехов, достоинств и т.п.) значительно выше, чем объективная оценка посторонних наблюдателей, а тем более оценка со стороны членов других подобных групп, которые в свою очередь начинают систематически занижать успехи и достоинства «чужой» группы по сравнению с собственной. Процесс этот, разумеется, имеет обоюдосторонний характер, приводя к явной деформации взаимных оценок группами, обладающими высокой сплоченностью и привлекательностью для своих членов. Субъективная идентификация с группой, к которой объективно принадлежит данный человек, - это самая что ни на есть естественная ситуация. Такие группы мы называем признанными группами членства. Когда такого рода идентификация становится широко распространенной среди членов группы, когда для всех или по крайней мере для подавляющего большинства членов группа становится их «признанной членской группой», мы говорим, что группе присуща высокая моральность. Сильное ощущение своей связи с группой, близкие отношения с другими ее членами, гордость за успехи этой группы, привязанность к ее эмблемам и символам - все это еще более усиливается, приумножается, когда становится осознанным всеми членами группы, частью их общего сознания. Такого рода мораль имеет огромное значение для функционирования и эффективности действий группы. Каждый болельщик знает, к примеру, какое фундаментальное значение это может иметь для футбольной команды, вероятно, гораздо большее, чем число играющих в ней «звезд».
Однако бывает и так, что человек не идентифицирует себя с группой, не солидаризируется с ней, не оказывает доверия, не проявляет и не чувствует по отношению к ней лояльности, хотя, несомненно, принадлежит к данной группе. Зачем же он в таком случае остается в такой группе? Иногда потому, что он не сам выбрал эту группу, а оказался «предписанным» к ней на всю жизнь, например, фактом своего рождения. Так бывает, например, в ситуации, когда семья распадается, переживает внутренний конфликт, становится для ребенка чем-то чуждым, но, даже если ребенок убегает из дома, он не может до конца разорвать все связи, которые определяют его объективную принадлежность к данной семье, к данной группе. Нечто подобное может происходить в группе заключенных, которая представляется осужденному человеку враждебным ему окружением, в котором он вынужден оставаться, пока не кончится срок его заключения. Нечто подобное может случиться с призванным на военную службу солдатом, для которого весь период его пребывания в армии - сплошная мука и несчастье, однако, пока не кончится срок его службы, он никак не может оставить ту воинскую часть, ту группу, в которой он не по своей воле оказался. Бывают и такие ситуации, когда человек присоединяется к той или иной группе, хотя и сам, и вполне добровольно, но только потому, что у него не было иного выбора: например, когда он, чтобы избежать положения безработного, занимает единственную предложенную ему вакантную должность на каком-нибудь предприятии, которое ему совершенно не нравится. Так бывает, если человек найдет дешевую квартиру и окажется в доме или районе в окружении чуждой ему, может быть, даже преступной среды, с которой он вовсе не хочет себя идентифицировать, но разорвать связи с этим окружением, с этой соседской группой, он уже никак не может. Ни в первом, ни во втором случае он не готов к тому, чтобы рассматривать группу, в которой он вроде бы добровольно оказался (группу сослуживцев, товарищей по нелюбимой работе, группу соседей) как объект собственной идентификации, доверия или лояльности. Случается и так, что группа, которую человек выбрал по собственной воле, по своему решению, в которую он вступил добровольно, уже не позволяет ему свободно выйти из ее состава. Примерами могут служить монастырь, религиозная секта, как, впрочем, и обычное супружество, освободиться от которого можно лишь посредством сложной, трудной и дорогостоящей процедуры, связанной с разводом. Когда группы такого рода теряют привлекательность для своих членов и становятся объектом отчуждения, люди тем не менее часто продолжают в них оставаться из-за тех трудностей, которые связаны с выходом из группы. Наконец, даже в открытых группах, выход из которых является совершенно свободным, например в политической партии, в каком-нибудь товариществе, в кругу друзей, люди могут оставаться против своего желания, но из опасения того, как на их уход прореагируют другие, из соображений чистейшего конформизма или в силу инерции. В силу этих и иных различных причин и поводов случаи, когда люди продолжают оставаться в группах, с которыми их уже ничего не связывает, то есть от которых они чувствуют себя отчужденными, оказываются далеко не редкими. В таких случаях складываются противоречивые ситуации, исполненные отчаяния и фрустрации, генерирующие напряжение и конфликты, ситуации в известном смысле неестественные. Хуже всего, конечно, бывает тогда, когда негативное отношение к группе распространяется среди большинства и даже всех ее членов. Общий низкий моральный уровень становится признаком кризиса группы, сигналом ее неизбежного распада. Представим себе футбольную команду, которая постоянно терпит поражения, выпадает из лиги. Игроки остаются в такой команде только в силу того, что они раньше подписали контракты, которые не могут нарушить. Низкий моральный уровень (от- сутствие привязанности, гордости за свою команду, позитивного отношения к ней) влияет и на игру, которая с каждым разом становится хуже и хуже, а это еще больше снижает моральный «тонус» команды, и так дело доходит до ее неизбежной ликвидации. Или возьмем пример из совсем другой области. Представим себе правящую политическую партию, которую большинство данного общества воспринимает как чужеродную, узурпаторскую. Такая партия отступает под натиском массовой оппозиции, разрешает проведение свободных выборов и проигрывает эти выборы. Членство в такой партии становится все более обременительным для тех, кто в ней еще остается, эти люди не проявляют ни солидарности, ни лояльности, ни доверия к своим товарищам по партии. Мы говорим в таком случае, что моральность внутри группы очень низкая. В результате партия распадается, ликвидируется. Недолгая история ПОРП после формирования Круглого Стола на выборах 1989 г. прекрасно иллюстрирует такую ситуацию.
Гораздо более естественной является ситуация, когда люди, у которых складывается негативное, враждебное, критическое отношение к своей группе, проявляется отвращение к ней, просто дистанцируются или изолируются от этой группы. Конечно, среди огромного количества групп, к которым мы сами не принадлежим и которые окружают нас в обществе, мы замечаем, как правило, лишь некоторые, представляющие для нас в нашем субъективном восприятии то или иное существенное значение, и в свою очередь из этих некоторых выделяется лишь часть, вызывающая у нас негативные эмоции.
Напомним, что в разделе, где мы анализировали общество с точки зрения человеческих действий, вслед за Джорджем Гербертом Мидом ( George H. Mead) мы пользовались понятием «значимые другие», имея в виду тех, кто для данного человека является субъективно важными партнерами его контактов и взаимодействий. Теперь мы можем использовать аналогичное понятие, рассматривая общество с групповой точки зрения. Мы можем вести речь о «значимых группах», имея в виду такие группы, которые человек выбирает среди множества различных групп, придавая им особенное субъективное значение. Большинство групп, с которыми мы сталкиваемся, оставляют нас эмоционально равнодушными и соответственно воспринимаются нами как нечто эмоционально нейтральное. Но существуют и такие группы, которые кажутся нам ужасными, которыми мы возмущаемся, брезгуем, которые мы высмеиваем, в которых мы ни за что на свете не хотели бы оказаться. Например, для болельщиков «Вислы» такой группой могут оказаться болельщики «Легии» или «Полонии», для католиков - сектанты-сатанисты, для многих горожан - парни с бритыми головами и бычьими шеями, для людей старшего поколения - распоясанные и орущие певцы рок-групп. Отвращение и враждебность тем больше, чем активнее группы такого рода навязывают нам свое присутствие, свои действия и нормы, чем чаще оказываются они в орбите нашей повседневной жизни. Значит, это происходит тогда, когда болельщики противоположного нашим симпатиям спортивного общества затевают уличные драки, когда множится число агрессивных сект, когда возрастает угроза со стороны преступных группировок, когда с телевизионных экранов идет непрерывная атака на нас со стороны молодежной «субкультуры». Мы стараемся держаться от таких групп подальше, не хотим иметь с ними ничего общего, подчеркиваем наше несогласие с их поведением или стилем жизни. В отношениях с группами, вызывающими негативную реакцию, (негативные референтные группы) прослеживаются две интересные закономерности. Первая - это склонность к формулированию стереотипов, а именно односторонних, упрощенных и обобщенных образов такой несимпатичной нам или враждебной группы, причем в этих образах недостатки такой группы всячески подчеркиваются и выделяются, а достоинства исключаются из поля зрения, все члены такой группы воспринимаются и оцениваются одинаково негативно, независимо от личных черт и индивидуальных качеств каждого из них в отдельности. От такого стереотипного мышления остается уже только один шаг до предвзятого отношения, предрассудков, направленных против какой-либо группы, что может спровоцировать оправдание действительной дискриминации, сегрегации, репрессий или в крайнем случае уничтожения, истребления, геноцида. Особенно многочисленные и яркие примеры такой эскалации враждебности дает нам история этнических, расовых, религиозных, национальных групп и отношений между ними.
Другую закономерность можно вывести из общего социологического закона, известного как закон Зиммеля-Козера (Simmel-Coser). Американский ученый Льюис Козер (Louis Coser) уточнил и эмпирически обосновал наблюдение классика немецкой социологии Георга Зиммеля, что внешний конфликт увеличивает внутреннюю интеграцию и сплоченность групп и всего общества. И вот что из этого проистекает. Негативная референтная группа - это такая группа, которая представляет для нас какую-либо угрозу, мы ожидаем с ее стороны исключительно злых, враждебных действий. Уже само по себе воображение такой угрозы независимо от ее реальности становится интегрирующей силой. Мы сплачиваем свои ряды для обороны от групп, вызывающих негативную реакцию, мы начинаем ощущать более сильную солидарность друг с другом, лояльность и доверие по отношению к собственной группе, мы сильнее и последовательнее себя с ней идентифицируем, мы готовы активнее участвовать в ее деятельности. Неслучайно этнические, религиозные, расовые, национальные стереотипы и предрассудки нередко становились предметом политических манипуляций, цинично направленных на укрепление сплоченности собственного общества. Откровенная пропаганда расизма и антисемитизма дает нам яркие примеры такой стратегии.
Но случается и противоположная ситуация. Какие-то группы представляются нам чрезвычайно привлекательными, достойными уважения, вызывают у нас восторг, хотя сами мы не принадлежим к этим группам. Они становятся предметом наших мечтаний и надежд, мы пытаемся установить с ними контакты, мы хотели бы быть принятыми в эти группы, быть признанными ими. Объективно не участвуя в этих группах, не принадлежа к ним, мы идентифицируем себя с ними субъективно, солидаризируемся с ними, испытываем чувства лояльности и доверия. Рассмотрим некоторые примеры. Маленький мальчик, которому хочется быть принятым в круг дворовых мальчишек. Лицеист (старшеклассник), который подделывает членский билет студенческого клуба (пропуск на свое имя в студенческий клуб). Незабываемые, созданные пером Бальзака или Пруса образы нуворишей, мечтающих проникнуть в аристократическую среду. Эмигрант, который хочет стать похожим на своих новых соотечественников, раствориться среди граждан той страны (новой Родины), где он нашел приют. Для всех этих людей группы, к которым они мечтают примкнуть и которые уже стали предметом их опережающей реальность самоидентификации, - это, как назвал их Роберт Мертон, «позитивные референтные группы.
Почему наше субъективное отношение к группам, как к тем, к которым мы принадлежим, так и к тем, к которым мы не принадлежим, причем одинаково и позитивное, и негативное, оказывается столь важным? Потому что группа, которая представляет для нас существенный интерес, которую мы наблюдаем или к которой себя причисляем, которую включаем в орбиту своего внимания или своей активности, начинает оказывать на нас определенное влияние, формирует характер нашего мышления и поведения. Относясь к ней субъективно, мы тем самым как бы открываем двери для ее воздействия на нас, даем ей возможность формировать нас. Прежде всего она поставляет нам те стандарты/которые позволяют производить сравнительную оценку наших собственных достижений, что может оказывать мобилизующее влияние на мотивацию нашего поведения и вытекающие из этой мотивации действия. Когда молодой ученый принимает за свою позитивную референтную группу заслуженный, прославленный коллектив исследователей, в который входят нобелевские лауреаты, это становится сильнейшим стимулом для его собственных усилий и может существенно способствовать его научной карьере. То, что американцы всегда стараются сравнивать себя с теми и подтягиваться до тех, кто стоит немного выше их, приноравливают свой шаг «к шагу господ Джонсов», как это определяет американская поговорка, является, возможно, одним из источников экономической динамики и успехов американского общества. Вслед за американским социальным психологом Джорджем Хайманом (George Hyman) мы назовем группы, выполняющие такую функцию, сравнительными референтными. Но существует и другая, более важная функция. Группы, с которыми мы себя идентифицируем, поставляют нам образцы, стандарты поведения, мы учимся на их примере, учимся тому, на что надо ориентироваться и что надо делать, то есть обретаем связывающие нас ценности и нормы. В таком случае мы говорим о нормативных референтных группах.
Предваряя детальный анализ процесса, к которому мы перейдем в следующей части данной книги, мы должны здесь и сейчас ввести понятие «социализация», или проще - формирование ментальности, установок, действий людей посредством общества (социума). В данном случае проводниками социализации являются группы, к которым мы проявляем субъективное отношение, не важно какое именно. Группы, к которым мы на самом деле принадлежим, осуществляют по отношению к нам реальную, действительную социализацию, склоняя нас к определенному конформизму, унифицируя (в рамках данной группы) наши взгляды и наше поведение через контакты, взаимодействия, общественные отношения с другими членами этой группы. Группы, к которым мы не принадлежим, подвергают нас социализации виртуально, включая наше воображение и вызывая в этом воображении представления о том, что в этих группах принято, что для них характерно, чего можно ожидать.
Конечно, самое сильное позитивное влияние в плане социализации оказывают на нас те группы, к которым мы принадлежим и с которыми мы себя
идентифицируем. Это может быть здоровая, правильно функционирующая
семья, круг друзей, тесная соседская или местная община, слаженный рабочий коллектив, любимая школа. Но подобным образом, а иногда даже более
сильно могут воздействовать на нас группы, членами которых мы не являемся, но к которым мы хотели бы принадлежать, с которыми мы связываем свои
идеалы, свои надежды. Эта типичная для «позитивных референтных групп»;
опережающая идентификация создает основы, как формулировал это Мертон, опережающей социализации. Ее предметом становятся прежде всего
простейшие для подражания, для наследования внешние атрибуты, бросающиеся в глаза символы, знаки принадлежности к группе. Маленький мальчик подражает манерам, повторяет слова, выражения старших дворовых мальчишек,
старается походить на них в одежде. Нувориш строит дворец, покупает каре
ту, нанимает лакеев, стараясь подражать родовой аристократии. Такие попытки
нередко обретают гротескный, крайне преувеличенный и смешной характер,
что вскрывает известная поговорка о людях, которые стараются «быть правее самого Папы». Только вслед за такой внешней атрибутикой опережающая социализация приносит свои, характерные для группы, ставшие образцом ценности, правила, убеждения, способы мышления, все то, что действительно свойственно группе, к которой мы хотели бы принадлежать. Труднее
всего оказывается освоить определенные тончайшие оттенки поведения, навыки, приобретаемые с детства, особенности лексикона, нюансы произношения, изысканную элегантность. Как говорит известная польская пословица, у
богатого бизнесмена часто «солома торчит из туфель». Овладение, если это
каким-то образом удастся, всеми секретами, всеми особенностями той жизни,
какую ведет группа, к которой человек стремится принадлежать, может стать
основанием действительной легитимации его «приема», его состоявшегося
вхождения в эту группу, но порой группа отторгает, отбрасывает, осуждает
такого рода старания и усилия, расценивая их как показные, искусственные
или нахальные притязания.
Особым, весьма интересным образом, а именно на основе контраста, оказывают на нас в плане социализации свое влияние также те группы, с которыми мы совершенно не желаем себя идентифицировать. Когда мы почему-либо вынуждены участвовать в группе, ценности которой мы не признаем и характер которой не одобряем, мы стараемся защитить нашу личную автономию, стараемся и мыслить, и поступать, и говорить как бы наперекор ожиданиям этой группы, наперекор правилам, принятым в ней. Взбунтовавшийся ребенок делает что-то назло своей маме; заключенный восстает против навязанной регламентации, создавая вместе с другими заключенными альтернативные правила «другой жизни», так называемой тюремной «грыпсеры» («блатной» иерархии, неписаных законов); разочаровавшийся член политической партии, хотя формально еще остается в ее рядах, начинает читать газеты противоположной ориентации. Этот процесс контрсоциализации может протекать и тогда, когда мы сами не принадлежим к группе, вызывающей у нас отвращение или представляющейся нам враждебной, то есть к группе, вызывающей негативную реакцию. Так, мы стараемся одеваться изящно, строго, элегантно, демонстрируя тем самым свое несогласие со стилей молодежной субкультуры; мы избегаем кожаных курток, кроссовок фирмы «Адидас» и белых носков, чтобы отличаться от бандитов и охранников; если приходится в поезде говорить по мобильному телефону, мы стараемся деликатно укрыться где-нибудь в туалете, чтобы нас не приняли за агрессивно оккупировавших купе, громко кричащих что-то в свои мобильники представителей «нового бизнеса».
Подводя итоги, представим классификацию групп с позиций меняющихся критериев объективной принадлежности и субъективного отношения к группе (табл. 6).
Таблица 6. Типы идентификации с группой
Субъективное отношение |
Объективное членство |
|
принадлежность |
отсутствие принадлежности |
|
Идентификация Солидарность : Лояльность |
Признанная нами группа членства |
Позитивная референтная группа |
Отвращение Дистанция Враждебность |
Отброшенная группа членства |
Негативная референтная группа |
?Социализация
L-Контрсоциализация
Реальная социализация
Виртуальная социализация
Синтетическая типология групп
Проведенная выше классификация групп была основана на том, что мы брали во внимание отдельные, единичные черты и признаки. Можно, однако, попробовать выявить такие сложные конгломераты характерных черт и признаков, в которых эти черты выступают все вместе и которые позволяют выделить наиболее важные формы социальных общностей, коллективов. В этом случае мы уже будем иметь дело скорее с типологией, чем с простой классификацией.
Очень важная противоположность двух типов групп - первичных и вторичных - была определена и выведена как закономерность одним из основоположников американской социологии Чарльзом Хортоном Кули (Charles Н. Cooley). Напомним, что мы уже использовали это разделение в социологической парадигме «действия», когда противопоставляли друг другу первичные и вторичные социальные отношения. Однако оригинальную формулировку этого различия мы найдем именно в «групповой» перспективе. Кули утверждал, что есть такие группы, которые имеют универсальный характер: мы обнаруживаем их в любом, даже наиболее экзотическом или самом примитивном обществе, а кроме того, мы легко найдем их исходя из жизненного опыта любого человека. Такой универсальной группой, имеющей фундаментальное значение, является семья, что, вне всякого сомнения, связано с биологическими особенностями человеческого рода, а именно с многолетним периодом достижения самостоятельности и зрелости, через который должен пройти ребенок. Каждый человек рождается в той или иной семье, долгое время остается в кругу этой семьи, а потом, как правило, создает собственную, новую семью. Каждый человек где-то живет и входит в контакт по месту жительства с какими-нибудь своими соседями или с местной общиной. Группа соседей - это вторая после семьи универсальная группа, которую отмечает Кули. Наконец, уже подросший ребенок входит в спонтанные, неформальные контакты с другими детьми, потом эти приятельские круги расширяются, чтобы перерасти в дружеские или товарищеские круги взрослых людей. В результате естественной, свойственной человеку склонности к общению, к товариществу, о чем писал, между прочим, цитированный нами выше Зиммель, оказывается, что и такие товарищеские группы, начиная с групп играющих вместе детей, в человеческом обществе всегда присутствуют, то есть имеют универсальный характер. Что общего имеют эти три вида групп (семья, группа соседей, круг друзей, или товарищей)? Прежде всего, они сравнительно небольшие, что позволяет членам этих групп лично знать друг друга и совершать взаимодействия «лицом к лицу», в непосредственной близости, часто в той форме, которую можно назвать интимной. Далее, эти группы - довольно прочные, существующие длительное время (семья среди них является наиболее прочной и длительной), следовательно, они имеют большое значение для своих членов. Они охватывают разнородную деятельность, то есть имеют многофункциональный характер, а также распространяются на широкую сферу жизни людей. Используя термин Козера, мы можем сказать в этой связи, что они являются «ненасытными», «прожорливыми». Они также довольно строго прослеживают, контролируют и нормативно определяют деятельность своих членов. Следовательно, в известной мере они являются «тоталитарными». Как правило, они являются объектом сильной позитивной идентификации, солидарности, проявления лояльности и доверия. Наконец, принадлежность к этим группам становится важным элементом идентичности человека. Кули называл группы такого рода первичными. Первичными они являются в нескольких смыслах. Во-первых, как мы уже сказали, они универсальны, то есть существуют в любом обществе и имеют отношение к любому человеку. Во-вторых, они оказываются первыми на жизненном пути человека, в процессе обретения им жизненного опыта: с такими группами человек сталкивается раньше всего, еще до того, как у него возникнут контакты с другими группами, например образовательными (школа), профессиональными (работа), религиозными. В-третьих, они оказывают сильнейшее влияние на человека в аспекте его социализации. Это вытекает уже из того, что они являются первыми, с чьей помощью или при чьем посредничестве общество как бы «добирается» до отдельного чело- века. Кроме того, их влияние проецируется на еще чистое, не сформировавшееся сознание ребенка - tabula rasa, а именно такое влияние бывает наиболее сильным. Многие направления в психологии согласны со взглядами, наиболее последовательно выраженными в психоаналитической теории, что ранние воздействия социализации являются самыми сильными и наиболее прочными. Сформировавшаяся в детстве именно в контексте первичных групп индивидуальность сохраняется дольше всего и обладает способностью сопротивляться позднейшим модификациям. Наконец, мы называем такие группы первичными потому, что сами люди рассматривают их как особенно важные в жизни каждого человека, принадлежат к числу «значимых» для него групп, становятся объектом наиболее сильной идентификации, той сферой, в которой человек находит для себя эмоциональную поддержку, опору, важнейшие ориентиры для определения собственной идентичности5.
Противоположностью первичных групп являются вторичные группы. Последние более многочисленны, менее спонтанны по своему генезису, основаны на определенной заинтересованности, сильнее формализованы, охватывают средние, сильнее специализированные контакты и взаимодействия, сохраняют большую анонимность отдельных участников, допускают глубокие различия во взглядах и понимании ценностей, присущих членам группы. Типичными примерами вторичных групп являются производственные коллективы, профессиональные группы, целевые группы, сформированные для решения определенной задачи, товарищества, созданные по интересам, увлечениям или по видам профессиональной деятельности, а также социальные организации разного типа.
Современное общество, в котором все более преобладают вторичные группы, которое все более явно предстает как безличностный, холодный мир корпораций, денег и большой политики, где отдельный человек переживает, как называл это польский социолог Станислав Оссовский, «комплекс лилипута», ощущение бессилия перед лицом абстрактных сил, решающих его судьбу, начинает проявлять ностальгическую печаль и стремление к возрождению первичных групп. Интересным проявлением этой тенденции становится формирование и быстрое широкое распространение групп, близких по своему характеру к первичным, хотя и не попавшим в выше приведенный «каталог» Кули. Таковы группы социализации, группы реабилитации, группы индивидуального тренинга, группы развития воображения, группы формирования восприимчивости, групповые предсупружеские консультации, группы коллективного психоанализа, терапевтические группы и т.п., где люди встречаются только для того, чтобы ощутить близость, установить личные связи друг с другом, проявить откровенность, открытость по отношению к другим, незаинтересованность, а следовательно, для получения того, чего так сильно им не хватает в их профессиональной, трудовой, а также официальной жизни. Проявлением данной тенденции можно считать также появление, особенно заметное в молодежной среде, многочисленных сект или квазирелигиозных групп (на- пример, таких, как группа «Новый век»), которые дают людям замену семейной или дружеской близости.
В чем-то схожую с этой типологию, построенную на ощущении двойственности общественной жизни человека, протекающей одновременно в частном, интимном, индивидуальном мире и в публичном, формальном, деперсонализованном мире, предложил и сформулировал за несколько десятков лет до Кули немецкий социолог Фердинанд Теннис в своей получившей широкую известность книге «Общность и общество». Это обозначенное в самом названии противопоставление имеет, по мнению Тенниса, исторический характер. Традиционные сообщества людей - родовые, племенные, патриархально-деревенские - жили и развивались, как он пишет, в рамках крепких, сложившихся территориальных общин, отличающихся такими признаками, как спаянность, высокая мера интеграции, согласованность в понимании ценностей, единство убеждений. Такие формы существования и быта, которые Теннис объединяет термином «общность» (Gemeinschaft), были, по его мнению, выражением собственной, исконно присущей людскому роду «сущностной воли», выражением тенденции к общению с себе подобными, врожденной симпатии к другим людям, к формированию среды. Современное общество, пережившее урбанизацию и индустриализацию, ведет к атомизации, к распаду общностей, формирует массы живущих самостоятельно, действующих независимо друг от друга, руководствующихся своими расчетами и интересами одиноких людей. Собственно, это и есть то, что Теннис определял термином «общество» (Gesellschaft). Группы, создаваемые людьми, например добровольные объединения или социальные организации, в этом обществе трактуются исключительно инструментально, полностью подчиняются соображениям о выгоде своих членов. Смысл их существования заключается в достижении каких-либо связанных с этой выгодой целей, что не имеет ничего общего с удовлетворением и радостью, какие можно получать от самого по себе участия в группе, общения с себе подобными. Да собственно говоря, участие в таких группах вообще не дает такого удовлетворения, не приносит никакой радости, а рассматривается только как жизненная необходимость6.
Теннис был одним из первых авторов, у которых уже вызывала сомнения та оптимистическая вера в прогресс, какой была пронизана социальная мысль XIX в.. Уже Маркс, а позднее Вебер отмечали, что современность несет в себе и некоторые потери. Теннис особенно болезненно переживал деградацию и исчезновение естественных общностей. Его концепция положила начало продолжающейся до наших дней дискуссии на тему «утраченной общности». Новый импульс этой дискуссии дало введение в конце века предложенного гарвардским политологом Робертом Путнамом (Robert Putnam) понятия социального капитала для обозначения сети спонтанных связей и взаимного доверия, которые являются условиями хорошего функционирования и современного общества. Проявлением богатого социального капитала является самоорганизация людей, создание многочисленных товарищеских групп, клубов, объединений, совместная мобилизация в целях выполнения каких-нибудь важных для коллектива задач, взаимопомощи, а также в целях отдыха, восстановления здоровья и сил, совместных развлечений, забавы. Такая богатая и густая сеть групп, формирующихся по инициативе снизу, составляла, по мысли Путнама, силу традиционной, Америки. Однако в наши времена, как утверждает Путнам, опираясь на основательные эмпирические данные, собранные на территории Соединенных Штатов, наступает распыление и истощение социального капитала. Многие группы типа общностей (Gemeinschaft) исчезают, близкие связи ослабевают, появляется мощный синдром недостатка доверия, или, как определял это другой американский автор Ричард Ставерс (Richard Stivers), формируется «культура цинизма». Используя литературную метафору, Путнам пишет, что в Америке уже начали «играть в одиночестве в кегли». Он говорит о популярной форме развлечений, которая в последнее время оказалась подверженной характерной эволюции. Прежде семьи, соседи, группы фермеров, жители небольших городков создавали команды игроков в кегли, проводили соревнования лиги, регулярно встречались такими полусамодеятельными группами. Теперь люди поодиночке приезжают в большие автоматизированные центры с инвентарем для игры в кегли и играют в одиночестве, их соперниками являются только механические устройства. Аналогичным образом прежде они встречались на представлениях, которые давали бродячие актеры или путешествующие театры, на ярмарках, на разного рода массовых праздниках и гуляниях. Теперь они сидят дома в своих квартирах и в одиночестве смотрят телевизор. Путнам определяет это как симптомы кризиса, который переживает современное общество. Что же касается возрождения, обогащения, дальнейшего развития социального капитала, то таковы в его теории императивы лучшего будущего7.
В какой-то степени подобный диагноз сформулировал задолго до Путнама польский социолог Стефан Новак, который ввел понятие «социологической пустоты». Он применял его для характеристики условий польского общества в период реального социализма. Автократическая и лишенная прочной общественной легитимации власть коммунистической партии приводит, по его мнению, к формированию сферы подлинных гражданских инициатив, спонтанных организационных форм, проявлений мобилизации, идущей снизу, ибо во всем этом возникает потребность. Прекращают свое существование общности, объединения «среднего» уровня, или «срединного» положения, находившиеся где-то между формальным и публичным уровнем власти, или политики, и частным миром - семьей, кругом друзей, миром, в котором люди все чаще ищут укрытия от экономических и политических реалий, которые не вызывают их одобрения, остаются им чуждыми. Позднее лидеры польской демократической оппозиции извлекли из забвения и использовали для характеристики этой социологической пустоты понятие гражданского общества. Они также выработали стратегию борьбы с режимом, в которой восстановление, реконструкция гражданского общества становилась условием свержения монополии автократического государства. Таким образом, в совершенно иных условиях, нежели те, в которых находится американское общество, и в связи с совершенно другими побуждениями и задачами получила свои очертания сходная проблема и было сформулировано то же самое утверждение, что без общностей типа Gemeinschaft, без групп, формирующихся по инициативе снизу, общество лишается чрезвычайно существенных и важных условий нормального функционирования.
Важнейшие понятия и термины
Аддитивные задачи - такие задачи, быстрота и успешность решения которых прямо зависят от числа участников.
Вторичные группы - группы, в состав которых входит множество членов, в большинстве своем остающихся анонимными по отношению друг к другу; между членами таких групп существуют формальные, опосредствованные отношения, способствующие осуществлению задач, возникающих в узко специализированных сферах деятельности.
Группы, существующие до конца жизни - такие группы, из которых человек практически не может выйти или в которых такой выход крайне затруднен.
Диада - группа из двух лиц, пара.
Значимые группы - группы, которые человек отбирает среди множества различных групп, к которым он принадлежит и которым он субъективно придает наибольшее значение.
Инклюзивные группы - открытые группы, куда принимаются все желающие.
Контрсоциализация - ситуация, когда человек культивирует и практикует действия, правила, взгляды, противоположные тем, что приняты в той или иной группе, от которой данный человек старается дистанцироваться, поскольку эта группа является для него негативной референтной группой.
Кооперативные задачи - задачи, выполнение которых требует разделения функций, сотрудничества (кооперации) и координации отдельных, специализированных действий, что в свою очередь, как правило, требует руководства.
Конъюнктивные задачи - задачи, при решении которых темп и интенсивность действий должны быть соотнесены с возможностями самых слабых участников и приспособлены к ним.
Локальные общности, или общины - коллективы людей, живущих на одной общей территории, группы, в рамках которых люди, как правило, лично знают друг друга и совместно осуществляют действия, составляющие значительную часть их жизненной активности; члены таких групп решительно идентифицируют себя с ними и считают свою принадлежность к такой группе основой или важнейшим элементом собственной, индивидуальной идентичности.
Многофункциональные группы - группы, члены которых предпринимают самые различные виды деятельности.
Ненасытные (прожорливые) группы - группы, которые требуют от своих членов максимальной отдачи всех сил, непрерывного участия, полного посвящения себя делу, неподдельной, глубокой лояльности.
Негативные референтные группы - группы, вызывающие у человека отвращение, группы, от которых он старается дистанцироваться, держаться как можно дальше, утверждая при этом взгляды и пользуясь правилами поведения, противоположными тем, что приняты в таких группах.
Нормативные референтные группы - группы, в которых человек получает (из которых он черпает) нормы и ценности, формирующие и предопределяющие его действия.
Однофункциональные группы - специализированные группы, члены которых занимаются только одним видом деятельности.
Опережающая социализация - освоение правил и взглядов, а также способа и стиля жизни тех групп, к которым человек, еще не являющийся членом этих групп, очень хотел бы принадлежать; при этом он надеется достичь своей цели, заранее принимая и одобряя все отличительные особенности этих групп.
Первичные группы - небольшие, неформальные, спонтанно возникающие группы, между членами которых существуют непосредственные контакты и взаимодействия, при этом члены таких групп знают (узнают) друг друга и предпринимают самые разнообразные совместные действия, нередко ради самих этих действий, приносящих людям удовлетворение.
Позитивные референтные группы - группы, с которыми человек себя охотно идентифицирует, нормативные стандарты которых старается воспринять, стремясь стать полноправным членом таких групп.
Референтные группы - группы, с которыми человека связывают субъективные «виртуальные» отношения, хотя сам он к этим группам не принадлежит.
Социализация - процесс формирования и кристаллизации образа мыслей и действий людей, предопределяемый влиянием общества.
Социальный капитал - связи, основанные на доверии, лояльности и солидарности, выражающиеся в формах самоорганизации и самоуправления, главным образом в рамках добровольных объединений.
Социологическая пустота - пустое пространство между публичной сферой политики и частной, личной жизнью семьи, которое обычно заполняют добровольные объединения разного рода.
Сравнительные референтные группы - группы, с которыми человек сопоставляет свои достижения, уровень жизни, меру власти, свой престиж и т.п.
Тоталитарные группы - группы, которые контролируют всю жизнь своих членов и вмешиваются в эту жизнь, в том числе в сферы, никак не связанные с членством в группе, включая личную жизнь.
Триада - группа из трех лиц, «треугольник».
Целевые группы - группы, специально созданные только для решения какой-либо проблемы или претворения в жизнь какой-либо конкретной практической цели.
Эксклюзивные группы - замкнутые группы, вступление в которые обусловлено очень строгими требованиями, требует преодоления трудных барьеров.
Рекомендуемая литература
1, 64, 69, 75, 85, 87 (см. «Сто книг с моей книжной полки»)
Глава 10
Культура
как социологическое понятие
Теперь мы приступаем к рассмотрению третьей перспективы, с которой социологи анализируют общество. До сих пор мы характеризовали перспективу «действия» и «группы». Третью перспективу назовем культурной.
В современной социологии этот подход имеет огромное значение, некоторые даже считают, что доминирующее. Несомненно, в последние десятилетия XX в. наблюдался огромный рост внимания и интереса к культурным аспектам социальной жизни, что нашло выражение не только в том, какое серьезное значение придается культурологическому измерению во всех социологических анализах и исследованиях, но и в бурном развитии и распространении тех специальных подразделений и областей социологии, которые занимаются культурой: социология культуры (или родственные ей культурная антропология, этнология и этнография), социология средств массовой информации, социология искусства, социология науки, социология религии, социология нравственности или имеющая особый теоретический статус культурология. Среди социологических бестселлеров последних лет бросаются в глаза названия книг, посвященных типично культурным феноменам, таким, как доверие, мода, стереотипы, стиль жизни, вкусы, нравы, обычаи и т.п. В нашем анализе мы останемся на высоком уровне абстрагирования, не вникая в конкретную проблематику различных видов культуры, попытаемся охарактеризовать само понятие культуры и те теоретические категории, которые с ним непосредственно связаны.
Разнообразие способов жизни и «социальные факты»
Понятие культуры сформировалось как результат наблюдений над двумя сферами, охватывающими самые фундаментальные особенности общественной жизни. Первая - это огромное разнообразие способов жизни людей, то есть в самом общем и широком смысле разнообразие культур, которое можно про- следить в разных исторических эпохах, а также в нынешнем времени - в разных областях земного шара. Историки, которые все больше отходят от традиционного канона политической, или «событийной», истории, обращаясь к изучению экономической, или социальной, истории, включают в сферу своих интересов также повседневную жизнь людей в давних столетиях: их обычаи и нравы, верования и убеждения, строительство и технику, искусство и просвещение, мифологию, магию и религию. И повсюду они наблюдают необычайную изменчивость и сильнейшую разнородность. Социальные антропологи, исследуя примитивные и слабо развитые общества, сохранившиеся до наших дней в окружении доминирующих форм современной культуры, обнаруживают и показывают нам, как различно может протекать социальная жизнь в разных областях мира даже в одно и то же время. Они обычно сосредотачивают свое внимание на самых крайних, резких контрастах, но о такой разнородности свидетельствует также повседневный, обыденный человеческий опыт, который складывался из впечатлений путешественников, эмигрантов, а позднее и туристов, которые, посещая чужие страны, постоянно сталкиваются с изумляющими их отличиями другого мира от их собственного. Там, в этом другом мире, люди иначе выглядят, иначе одеваются, что-то иное едят, иначе работают, живут в иных домах, поклоняются иным богам, придерживаются иных правил, по-другому здороваются и прощаются, иначе относятся к своим детям и своей семье, чему-то иному учатся, иначе отдыхают и празднуют и т.д. Ныне благодаря средствам массовой информации это знание и ощущение культурного плюрализма становится все более широко распространенным. Ежедневно у себя дома благодаря телевидению или интернету мы «виртуально» сталкиваемся с самыми далекими от нас культурами. Литература, публицистика, журналистские репортажи снабжают нас информацией о различных экзотических способах жизни, о связанных с ними верованиях, обычаях. Все чаще мы уже непосредственно на наших улицах встречаем представителей чужих культур - бизнесменов, туристов, беженцев, эмигрантов. И все чаще мы сами путешествуем по миру как в интересах дела, в профессиональных целях, так и просто для удовольствия.
Культурные различия не только охватывают повседневную жизнь и быт, но и оказывают существенное влияние на функционирование социальных групп, на их организации, институты. Оказывается, что одни и те же организационные формы, господствующие в современном мире, например капитализм в экономике или демократия в политике, совершенно по-разному проявляются и действуют в контексте разных культур. Еще Макс Вебер придавал большое значение типичному для западной культуры комплексу ценностей, который он определял как «Эг/х капитализма» и связывал с господствующей в этом мире протестантской религией. Многие объясняли экономический успех стран Дальнего Востока после Второй мировой войны своеобразным синдромом «азиатских ценностей». Некоторые исследователи ищут источник современной катастрофы, переживаемой современной Африкой, в диссонансе между институтами капитализма и демократии, с одной стороны, и традиционными племенными культурами, с другой. Одним из объяснений тех трудностей, с которыми встречаются в своем экономическом и политическом развитии посткоммунистические страны, является очевидное противоречие между глубоко укоренившейся здесь культурой реального социализма и вызовами современной рыночной и демократической культуры. Но даже в меньшем масштабе, на сравнительно более узкой шкале, сравнивая, к примеру, итальянский и шведский капитализм или демократию Греции и Англии, мы сразу заметим, как различны эти явления. Международные корпорации уже давно открыли, какое большое значение для бизнеса имеет его «локальное окружение». Политики, которые становятся участниками международных переговоров, также никогда не могут абстрагироваться от локальных условий, от местного «политического климата». Последнее метафорическое определение относится прежде всего к культурным отличиям, к своеобразию культуры.
Вывод из этих исторических наблюдений и современного опыта очень прост: не существует единого человеческого общества - существует лишь множество сообществ, каждое из которых создает естественный и очевидный для себя своеобразный способ жизни. Более того, в одном и том же сообществе особенные, характерные способы жизни передаются по наследству от поколения к поколению, в силу чего формируется надличностная продолжительность, то есть прочность явлений, выходящая за пределы жизни отдельных членов сообщества. В то же время появляющиеся в этих сообществах новшества, вводимые инновации приводят к изменениям, которые в наше время приобретают явный форсированный характер.
Другая составляющая, взятая за основу при формулировании категории культуры, заключается в учете участия в процессе формирования культуры обычных, простых людей, живущих в данном обществе. В их повседневном окружении постоянно появляются некие новые люди, с которыми они устанавливают контакты, входят во взаимодействия, завязывают общественные отношения. Люди всегда жили в окружении «других людей». Более того, со стороны этих «других» исходили импульсы, которые приводили к определенному ограничению свободы их собственной деятельности и активности. Они не всегда могли поступать так, как им хотелось бы, не всегда могли говорить то, что думали, да что там, бывало, они даже не смели подумать о каких-то вещах тем или иным образом. Почему? А потому, что в окружении других так не принято было поступать, говорить и думать. Это окружение проявляло более или менее категорическую и решительную готовность требовать от своих членов следования принятым нормам и способам действий, речей, стандартам мышления. С точки зрения индивида это выглядело таким образом, будто существует некая внешняя по отношению к ней реальность, с которой постоянно сталкивается и должен считаться каждый, кто мечтает осуществить свои чисто индивидуальные намерения или желания. Отдельная личность, таким образом, теряет некоторую часть своей свободы, оказывается под прессом тех требований и ожиданий, которые предъявляет к ней и возлагает на нее общество. Здесь не идет речь о требованиях и ожиданиях, предъявляемых каким-то конкретным лицом, о каком-либо специально оговоренном долге, повинностях или обязательствах, например, по отношению к данному партнеру, с которым заключается какой-либо контракт, даже шире - речь не идет об обязанностях, вытекающих из определённого характера социальных отношений.
Дело здесь в том, что у человека возникает некое общее ощущение, что все общество - анонимное, безличностное, плюралистическое окружение - требует или ждет от него именно данного поведения (поступка, слова, образа мыслей) и не примет, не одобрит, не поймет другого.
Классик французской социологии Эмиль Дюркгейм для определения этого ощущения, получающего всеобщее распространение, ввел понятие «социальных фактов», называя так те особенные проявления социальной реальности, которые формируются и формулируются обществом, появляются в пространстве межличностных отношений и отличаются от явлений (установок, образов, фактов), рождаемых индивидуальными переживаниями, личной психикой отдельного человека. Эти «социальные факты», по теории Дюркгейма, имеют три отличительные особенности. Во-первых, они являются общими для всего общества, разделяемыми его членами, при этом, созданные обществом, они принадлежат ему в Целом, составляют своего рода общую, коллективную «собственность». Во-вторых, для каждого члена группы они являются внешними, ибо он сам их не создает, а получает их готовыми со стороны, он так или иначе сталкивается с ними, ощущая их как внешнюю данность. В-третьих, они оказывают на членов группы своеобразное принудительное воздействие, рекомендуя или навязывая им одно и запрещая другое. В качестве примеров «социальных фактов» Дюркгейм приводил религию, нравственность, обычаи, законы и т.п.
ЭМИЛЬ ДЮРКГЕЙМ (1858-1917)
Основоположник французской социологической школы, до сих пор сохраняющей свое огромное влияние. Один из первых социологов, который органично соединял высокую теорию с последовательными и глубокими эмпирическими исследованиями. Самыми важными его трудами являются книги «О разделении общественного труда» (1893), «Правила социологического метода» (1895), «Самоубийство» (1897), «Элементарные формы религиозной жизни» (1912). Подлинным предметом социологии он считал «социальные факты», то есть нормативные установки, убеждения, правила, принятые обществом в целом, которые являются «внешними» для отдельных членов общества и оказывают на них принудительное воздействие, обязывая поступать и жить по этим правилам. Главные сферы, в которых выявляются «социальные факты», - это мораль, религия, право. Это все то, что сегодня мы назвали бы сферой культуры. Поэтому неудивительно, что современная социология культуры постоянно ссылается на Дюркгейма и обращается к его наследию. В тесной связи с тем значением, которое он придавал социальным фактам, Дюркгейм внимательно исследовал процессы социализации и социального контроля, в ходе которых вырабатываются, реализуются, исполняются, проверяются жизнью соответствующие правила. Дюркгейм считал, что человек родится всего лишь биологическим существом, а становится человеком, только осваивая культуру.
Хотя социальная реальность по сути своей нематериальна, ее можно исследовать «как природу», то есть подходить к изучению социальных фактов как реальных вещей, в своего рода объективной перспективе, оторванной от субъективных моментов, изучать их на основе эмпирического наблюдения. Социология морали (нравственности) - это совсем не то же самое, что морализаторство, а социология религии - это не теология. Исследователь должен не только беспристрастно регистрировать социальные факты, но и искать причины, чтобы их объяснить, выявлять их функции, чтобы иметь представление о последствиях их действия для развития социальных общностей.
Свои методологические принципы и правила Дюркгейм применил в прославивших его эмпирических сравнительных исследованиях самоубийств. Именно в этой связи он сформулировал понятие аномии, или нормативного хаоса, что означает ослабление и разрушение социального регулирования и может привести человека, лишенного жизненных ориентиров, к самоубийству или к иным отклонениям от нормы.
Исследуя феномен социальных изменений, Дюркгейм продолжал традицию теорий эволюции, считая ключевым моментом социального развития постепенное разделение труда, разделение и специализацию функций, выполняемых в обществе отдельными индивидами. Старые, традиционные общества он рассматривал как пример механической солидарности, при которой социальные связи основаны на сходстве трудовой деятельности, образа жизни, окружения. Современное же общество создает, по его определению, органическую солидарность, при которой социальные связи опираются на чувство взаимной потребности, а глубоко дифференцированные действия и роли взаимно дополняют друг друга.
Литература
Durkheim Е. Zasady metody socjologicznej |Правила социологического метода]. Warszawa: PWN, 1968.
Durkheim Е. Elementarne zasady zycia religijnego [Элементарные формы религиозной жизни]. Warszawa: PWN, 1990.
Durkheim E. О podziale pracy spolecznej [О разделении общественного труда]. Warszawa: PWN, 1999-
Szacki J. Durkheim [Дюркгейм]. Warszawa: Wiedza Powszechna, 1964.
Tarkowska i? .Durkheim [Дюркгейм] // Encyklopedia Socjologii. T. I. Warszawa: Oficyna Naukowa, 1998. S. 114-151.
Szcepaaski J. Socjologia: rozwoj problematyki i metod [Социология: развитие проблематики и методологии], Warszawa: PWN, 1969. S. 301-325.
Szacki J. Historia mysli socjologicznej (История социологической мысли). Т. I. Warszawa: PWN, 1981. S. 400-468.
Понятие культуры
Все люди живут по-разному, но в границах каждого общества существует определенный, свойственный членам данной группы способ жизни, формирующий те образцы действий и мыслей, которые становятся обязательными для всех. Внешняя гетерогенность, разнородность между разными обществами и внутренняя гомогенность, однородность, определяющая единство действий и мыслей внутри каждого такого общества, - таковы две константы, которые связывает между собой и объединяет понятие культуры. Американский социальный антрополог Клайд Клакхон (Clyde Kluckhohn) собрал более двухсот различных дефиниций культуры, которые составили целый том. Сам он определял культуру как исторически сложившуюся систему способов жизни, которые склонны разделить все члены данной общности (данной социальной группы). Однако для наших целей мы можем принять более простую формулировку, которую предлагает американский социолог Роберт Бирстедт (Bierstedt): «Культура - это все то, что люди, как члены общества, делают, думают и все, чем они владеют»1.
Первый важный элемент этого определения заключается в предупреждении «... как члены общества». Дело в том, что человек может что-то делать, думать и чем-то обладать, что касается только его лично, составляет его собственный, неповторимый, индивидуальный, частный мир. Например, у меня может быть какая-нибудь странная привычка, мне может нравиться что-нибудь необычное, скажем стоять по утрам на голове или пить кофе с лимоном. Я могу подумать о ком-нибудь, кто мне близок, назвав его мысленно «Поросеночек». Я могу носить в кармане плюшевую обезьянку как талисман на счастье. Все это нельзя считать элементами культуры, ибо ни стояние на голове, ни питье кофе с лимоном, ни обращение к человеку «мой поросеночек», ни ношение в кармане обезьянки не являются принятыми в обществе, распространенными. Такого рода манеры или обычаи я не почерпнул в своем окружении, я не делаю этого под давлением, скорее всего, я это сам выдумал и спонтанно, сам по себе, что-то такое говорю или делаю. Но рассмотрим другие примеры: рано утром я завязываю галстук, надеваю куртку, завтракаю с помощью вилки и ножа, разговариваю с женой по-польски, еду на работу в автомобиле. Здесь я во всем наследую, использую принятые в обществе способы действий, формы одежды, еды, речи, типичные для нужных действий инструменты, ничего этого я не выдумал и не сконструировал сам, я пользуюсь только тем, что нахожу в моем окружении, в обществе. Это все уже элементы культуры.
Общество, о котором в данном случае идет речь, может быть очень различным по своей численности и виду. Мы уже говорили, что хотя понятие общества обычно ассоциируется с государством или нацией (народом) (польское общество, французское общество), однако в социологии оно употребляется в более абстрактном смысле - для обозначения группы людей любого уровня, от круга друзей до всех жителей планеты Земля. Точно так же и понятие «культура», которое чаще всего представляется как национальная культура (польская, французская), обычно относится к своеобразным способам и эталонам жизни группы любого уровня, от семьи до человечества. Все группы создают более или менее сложную, собственную групповую культуру. Каждая семья имеет какие-то свои особенные традиции, обычаи, формы обращения друг к другу, прозвища, символы, вещи, связанные с семейной памятью. Определенные, характерные обычаи формируются в местной, локальной общине. Обычаи иного характера - в Церкви. Другие, свои обычаи, формы мы встречаем в той фирме, где мы работаем, в спортивном клубе, членами которого являемся, в политической партии, к которой принадлежим. Весьма характерные, особенные культурные очертания имеют некоторые профессиональные группы: военнослужащие, врачи, адвокаты, ученые, железнодорожники, шахтеры, аграрии и т.п.; в таком случае речь идет об элементах культуры, присущих той или иной профессиональной среде. Несомненно, однако, что самое большое богатство проявлений культуры в территориальных общностях, племенах, этнических группах, нациях. Эти группы, вообще, определяются по признакам их внешнего культурного отличия от других и внутренней культурной общности; их просто невозможно как-то обозначить, назвать их существенные характерные черты вне культурного аспекта, а именно таких моментов, как общий язык, общие обычаи, общие ценности, общие стереотипы и предрассудки и т.п. Существуют также и наднациональные культуры, например культура европейская, культура западная, культура азиатская, культура Латинской Америки, исламская культура. Несомненно, существуют также определенные культурные характеристики, общие для всего человечества, например то, что все люди живут в семьях и все верят в каких-либо богов.
Из всего этого множества культур, от наименьших до самых крупных, которые сопутствуют всем проявлениям социальной жизни, выделяется узкая сфера человеческой неповторимости и абсолютной оригинальности. Даже в тех примерах, которые мы привели выше, граница между действиями индивидуальными, исключительными и действиями, продиктованными определенной культурой и регулируемыми этой культурой, довольно расплывчата. Достаточно установить, что, к примеру, я стою по утрам на голове потому, что являюсь членом клуба последователей йоги, а обращаюсь к жене «мой поросеночек» потому, что в моей семье существует традиция давать родным прозвища по наименованию животных, и мои действия уже не будут абсолютно индивидуальными, а окажутся выражением определенных эталонов культуры, принятых в группах, к которым я принадлежу.
Огромное множество уровней и форм различных обществ, являющихся носителями разного рода культур, предопределяет то, что культуры накладываются друг на друга, проникают друг в друга самыми различными способами. Национальные культуры многих европейских стран, кроме собственных, свойственных им особенностей, имеют также сходные элементы общей европейской или общей христианской культуры. Региональные культуры, например горская или кашубская культуры в Польше, безусловно, остаются под влиянием общенациональной польской культуры. Так же и профессиональные культуры, кроме характерных для той или иной профессиональной среды эталонов жизни, содержат в себе определенные качества, почерпнутые в общенациональных культурах. Например, если мы возьмем круг ученых или круг бизнесменов, то увидим, что каждый из них по мировой шкале имеет свои, своеобразные (общие для всех членов данного круга и отличающие их от другого круга) привычки, обычаи, стиль жизни, формы работы и контактов, этику, и тем не менее он будет несколько иначе, каждый раз по-своему функционировать, скажем, в Англии, в Германии, в Нигерии или в Польше. Если мы посмотрим на этот процесс наложения культур друг на друга с точки зрения отдельного человека, то он будет означать одновременную принадлежность к разным культурам. Мы уже описывали этот феномен, однако в другом кон- тексте и другим социологическим языком, когда вели речь о множестве социальных позиций, занимаемых одновременно одним и тем же лицом, и позднее, когда указывали на одновременное членство каждого человека во множестве социальных групп. Теперь, рассматривая проблему в «культурологическом» контексте, мы понимаем, что способ жизни каждого человека оказывается одновременно под влиянием и давлением многих разных культур. Когда-то в этой связи было принято говорить о «перекрестном влиянии». Надо еще раз повторить: мы постоянно говорим об одном и том же, ибо социальная жизнь едина. Но мы говорим об этом на разных языках, в разных парадигмах: то «действия», то «группы», а теперь «культурной», и только в этих разных парадигмах, с разных сторон мы можем в полной мере выявить сложность и многозначность социальной жизни, социальной действительности.
Рассмотрим пример такой одновременной принадлежности отдельного человека многим культурам разного уровня. Определенные собственные обычаи, символы и традиции имеет его семья. Свои способы поведения, одежду, речь имеет то объединение лыжников, в котором он проводит обычно свой отпуск. Как житель Кракова, он оказывается под влиянием богатой, исторически сложившейся культуры этого города. Как профессор Ягеллонского университета, он оказывается в сфере той особой культуры этого научного центра, которой свыше 600 лет. Как поляк, он является наследником всей национальной польской культуры, включая и ее богатство, и все характерные для нее стереотипы и предрассудки. Как католик, он остается под влиянием католической культуры. Как европеец, он чувствует своеобразие этой культуры по сравнению с американской или азиатской. В известном смысле он принадлежит также к космополитической культуре всего человечества, признавая, к примеру, универсальный характер прав человека или поддерживая экологическое движение.
Так же, как социальный статус отдельного человека оказывается где-то на пересечении различных позиций, которые он одновременно занимает, так же, как его групповая идентификация становится результатом его одновременной принадлежности к разным группам, так и его культурная идентичность формируется в результате наложения разнообразных культурных влияний, которым подвержен отдельный человек. Возможна, конечно, такая ситуация, когда эти влияния действуют в одном и том же направлении, взаимно усиливая друг друга. В таком случае идентичность человека обретает признаки монолита, а его идентификация с культурой оказывается полной и безусловной. Но возможна и такая ситуация, когда различные культурные влияния по сути своей не совпадают друг с другом. Тогда возникает своего рода культурный диссонанс, а в итоге - лишенная цельности разбитая идентичность. Весьма рельефно такой результат можно наблюдать на примере эмигрантов: они еще находятся под влиянием отечественной культуры, в которой сформировались и с которой сохраняют контакты, и в то же время уже подвергаются сильному давлению другой культуры, той страны, в которой они теперь живут. Противоположная картина связана с положением аборигенов в колониальных странах, в которых навязанная извне, чужая культура существенно не совпадает и было воспитано и носителем которого еще является поколение их родителей. Родители не понимают прелести рок-музыки так же, как дети не понимают очарования венских вальсов; родители осуждают сексуальную свободу, дети бунтуют против традиционного, консервативного ригоризма; родители читают Сенкевича, а дети - Ольгу Токарчук. Другие факторы имеют индивидуальный характер. В сознании индивида обострению культурного восприятия способствует описанный выше культурный диссонанс, ощущаемый этим индивидом под влиянием неоправдавшихся культурных ожиданий. Решающее значение здесь, однако, имеет уровень последовательного и глубокого постижения культуры в результате процессов социализации, к рассмотрению которых мы скоро обратимся. В полной мере удавшаяся, законченная социализация приводит к тому, что собственная культура становится органичной частью человеческой натуры, его «вторым Я», что означает абсолютную автоматизацию конформизма. В таких случаях нам просто не приходит в голову, что можно было бы поступить иначе, чем того требует культура. Зато, когда социализация оказывается неполной или неудачной, в отношении культуры возникает отпор, неприятие, сопротивление, нонконформизм. Человек начинает искать альтернативы. И он находит их в преступных антикультурах, в социальных движениях антикультурного характера, в религиозных сектах, в альтернативных общественных утопиях и т.п.
ПЬЕР БУРДЬЕ (1930-2002)
Главная фигура современной французской социологии. Создатель оригинальной теории общества, вытекающей из богатого множества его эмпирических исследований самой разнообразной тематики. Важнейшие его книги - «Набросок теории практики» (1976), «Различение» (1980), «Нищета мира» (1993), «Практические смыслы. К теории действия» (1994).
Общество, согласно его теории, складывается из «практик» -наблюдаемых способов действий индивидов и коллективов Каждая из такого рода «практик» - это не простая реализация культурных правил и не результат индивидуальной импровизации, а нечто среднее между тем и другим. Такая практика является «стратегическим действием», посредством которого в границах своих культурных воззрений, своих знаний и доступных им средств люди решают свои жизненные проблемы, нередко нарушая правила: При этом действуют люди всегда в условиях неуверенности, а образцы поведения, которые им предлагаются, всегда оказываются в чем-то ущербными, несовершенными и исполненными внутренних противоречий.
В практиках находит выражение присущий группам своеобразный «габитус» (habitus -наружный вид, внешний облик организма) - полуавтоматический, не до конца осознанный стиль действий, сформировавшийся в результате прежнего, в том числе самого раннего, жизненного опыта. Он закодирован в мышлении, а также в телодвижениях, физических возможностях и навыках человека. Ни одно существенное изменение в обществе не происходит без преобразования этого «габитуса», который отличается особенно сильной инерцией.
Первый раздел культуры, а именно тот, который определяет способы действий, мы называем нормативной культурой. Многие авторы считают, что культурные правила - нормы и ценности составляют основной костяк культуры. Такой взгляд мы находим, например, у Флориана Знанецкого, который огромное значение придавал «ценностно-нормативной системе» общества, а также у Толкотта Парсонса, который считал, что решающим моментом для идентичности и стабильности общества является «консенсус относительно ценностей». В сфере нормативной культуры находятся описания действий, свойственных данной культуре, принятых в ее рамках, но вместе с тем и действий, не характерных для нее или запрещенных в ней. Характеристика действия здесь связана с понятием долженствования или, напротив, запрета. Иначе говоря, она базируется на нормативных образцах. Примеры в позитивном плане: старших надо уважать, человек должен быть пунктуальным, надо возвращать долги. Примеры негативного характера, построения на основе отрицания или запрета: нельзя бить детей, не следует разговаривать по мобильному телефону в самолете, нельзя превышать разумной скорости, когда едешь в автомобиле.
Другой сегмент культуры, который мы называем идейной культурой, охватывает принятые в обществе убеждения, взгляды, идеи, стандартные символы и определяет тем самым характерные способы мышления, устанавливает те смыслы событий и явлений, разделение которых становится обязательным. Раньше для определения этой сферы использовался термин «символическая культура», и некоторые авторы рассматривают этот сегмент культуры как центральный. Например, Клиффорд Гирц (Clifford Geertz) определяет культуру как систему значений и символов, регулирующих общественную деятельность. В этой сфере идейной, или символической, культуры также проявляется определенный фактор долженствования и запрета: следует признавать то, что составляет своего рода общую мудрость общества, господствующие в этом обществе верования, преобладающие убеждения, и нельзя думать иначе. Например, нужно уважать научные аргументы и не следует верить в волшебные чары; нужно признавать медицинскую науку, а не обращаться к знахарям; нужно считаться с принципами демократии и нельзя пропагандировать расизм.
Третий сегмент культуры, охватывающий все объекты, которыми мы владеем или обычно пользуемся в нашем обществе, мы называем материальной культурой. Сюда относятся предметы и инструменты, придуманные, созданные, сконструированные человеком - мебель, дома, мосты, машины, автомобили и т.п., а также модифицированные и преображенные объекты природы - засеянные поля, сады, реки с регулируемым течением и обустройством берегов и т.п. По отношению к этому третьему сегменту культуры применяют иногда термин «материальная, или техническая, цивилизация». Но более правильным, пожалуй, является более широкое определение цивилизации как своеобразного комплекса элементов не только материальной, но также идейной и нормативной культур. Цивилизация в таком ее понимании охватывала бы своеобразный комплекс материальных предметов, конструктивных идей или инженерских замыслов, реализованных в этих пред- метах (иначе говоря, технологий), а также всего, что относится к умению правильного пользования такими предметами и технологиями (то есть практической компетенции). В этом смысле мы говорим, например, о цивилизации автомобильной, имея в виду не только множество автомобилей, но и существование уже в течение более чем столетия определенной конструктивной идеи или схемы автомобиля, по сути со времен создания «Форда Т», дорабатываемого и совершенствуемого только в отдельных деталях, а также распространенных и признанных правил управления автомобилем или правил дорожного движения, которым более или менее строго подчиняются все водители автомобилей.
«Анатомия» культуры
Независимо от того, имеют ли составные части культуры нормативный, идейный или материальный характер, их следует различать по степени сложности. Самая малая, простейшая ячейка культуры, или, условно говоря, «культурный атом», называется культурным элементом. Галстук в мужском костюме, поклон с приподниманием шляпы, заповедь «не убий» или миф о Прометее - таковы первые пришедшие на ум примеры культурных элементов, или штрихов культуры. Более сложные комбинации, в которых группируются культурные элементы, однородные с точки зрения их содержания или функционирования, мы называем культурными комплексами. Способы одеваться, приветствовать, «Декалог» (десять христианских заповедей), греческая мифология - все это примеры культурных комплексов. Наконец, о культурных конфигурациях, представляющих собой наиболее сложный вид культурных структур, мы говорим в тех случаях, когда различные в плане содержания и функционирования элементы культуры как бы собираются вместе, группируясь вокруг какого-либо центрального объекта. Часто такую роль играет материальный объект или определенное устройство, оборудование, снаряжение. Культурная конфигурация, сосредоточенная вокруг автомобиля, - это и автострады, и бензоколонки, и эстетика (дизайн) в конструировании, и правила дорожного движения, и различные технологии, и мастерство и компетенция водителей, и многие другие составляющие. Аналогично, культурная конфигурация, возникающая вокруг компьютера, охватывает и различные системы программирования, и интернет, и компьютерные игры, и характерный принятый язык, и новые правила коммуникаций (своего рода «нравственность» сети), и навыки пользователей, и множество других элементов. Также центром культурной конфигурации может быть и определенная идея. Так называемая научная цивилизация опирается на определенную концепцию познания на основе научного метода. Иногда конфигурация возникает вокруг определенной ценности. Например, потребительская культура, или так называемый «консьюмеризм», основана на культе материальных предметов и технических устройств и на стремлении к обладанию ими.
Культурная конфигурация функционирует правильно, когда все ее элементы гармонично взаимодействуют друг с другом. Однако случаются такие ситуации, когда между этими элементами возникает асинхронность, несовместимость или дисгармония. Один из примеров такого рода, описанный американским социологом Уильямом Огборном, - это культурный лаг (запаздывание)2. В этом случае один элемент конфигурации как бы не поспевает за другими, оказывается недостаточно развитым или не в полном объеме присутствующим. Так, когда строительство автостоянок и автострад не поспевает за лавинообразным увеличением числа автомобилей, мы имеем дело именно с таким культурным запаздыванием в сфере конфигурации, связанной с автомобилизацией. Когда новое лекарство, способное обеспечить перелом или рывок в системе лечения, не может использоваться и применяться из-за отсутствия соответствующих правовых норм, мы имеем дело с культурным запаздыванием в медицинской конфигурации. Другие примеры обнаруживаются там, где не хватает необходимой культурной компетенции, практического умения использования или употребления элементов культуры. Когда навыки, компетенция или дисциплина водителей оказываются не соответствующими возрастающим требованиям более интенсивного дорожного движения, мы говорим о культурной некомпетенции в этой сфере. Или когда рост книжной продукции и печатной периодики сопровождается углубляющейся так называемой функциональной неграмотностью, то есть неспособностью к пониманию и интерпретации простейших указателей, мы также имеем дело с примером культурной некомпетенции, в данном случае в сфере читательской культуры. Особый случай представляет использование определенных объектов культуры в каких-либо иных целях, нежели те, для которых эти объекты были изначально предназначены. Когда компьютеры служат для украшения помещений в офисах и учреждениях, когда люди покупают книги, чтобы они служили декорацией в их квартире, и потому подбирают цвет обложки к цвету ковра, то есть когда эти предметы (компьютеры, книги) вместо свойственных им функций, связанных с коммуникациями, просвещением и т.д., выполняют чисто символические функции, связанные с обеспечением снобистских интересов, мы также имеем дело с одним из вариантов культурной дисгармонии.
Культура одного и того же общества редко представляет собой некий монолит. Возьмем, к примеру, национальную культуру. Несомненно, определенные ее содержательные части формируют остов культуры, или, как нередко говорят, ее «главный нерв», словом, то, что определяет ее специфику и идентичность. Но рядом с этим существуют различные варианты и другие формы обычаев, языка, символики, используемых объектов и т.п., определяющие различия между регионами. В таком случае мы говорим о существовании определенных субкультур в рамках национальной культуры. Но могут появиться и какие-нибудь анархистские или нигилистские группы, для которых повсеместно признанные национальные традиции и святыни становятся предметом насмешек, осуждения и игнорирования. Их можно определить в таком случае как контркультуру, имея в виду их противостояние национальной культуре «главного нерва». Или другой пример: культура научной среды имеет определенные характерные черты, например своеобразную научную этику. Но в ее рамках свои особые качества проявляют, например, группы математиков, или группы физиков, или группы философов. В таком случае мы имеем дело с научными субкультурами. В научной среде может также появиться группа, ставящая под сомнение основные каноны научности: саму идею научной истины, познаваемости мира, эмпирического метода познания. Примером может служить так называемый методологический анархизм в естественных науках или постмодернизм в общественных науках. Такие явления можно также отнести к категории контркультуры, иначе говоря, к оппозиции по отношению к научной культуре «главного нерва».
Культурные универсалии
Чрезвычайно сложные по своей внутренней структуре культуры сильно отличаются друг рт. друга. Возникает вопрос, имеет ли эта разнородность культур абсолютный характер или в различных культурах выявляются некоторые общие элементы. Социальные антропологи и социологи с давних времен были заняты поисками таких культурных элементов, которые имели бы всеобщее распространение, встречались бы в любом человеческом сообществе, иначе говоря, занимались поисками культурных универсалий. Теоретически источники таких универсалий могли бы иметь двоякий характер. Во-первых, универсалии могли бы появиться в разных обществах параллельно, независимо друг от друга как выражение некоторых универсальных потребностей или императивов, проистекающих из самой природы человека или человеческих сообществ, коллективов. Во-вторых, они могли бы появиться в процессе некоего культурного обмена, проникновения или распространения отдельных культур в более широких ареалах. В этом втором случае можно говорить о культурной диффузии, результаты которой будут уже не столько культурными универсалиями, сколько проявлениями универсализированного культурного партикуляризма, то есть распространением вширь того культурного содержания, которое первоначально сформировалось в границах одной, особенной партикулярной культуры.
Когда мы ставим вопрос о культурных универсалиях в точном смысле этого слова, мы можем искать их в двух направлениях. Во-первых, в таких сферах социальной жизни (или социальных контекстах, в соответствии с терминологией, введенной нами в гл. 1 книги), которые начиная с самых древних и ранних, первичных сообществ поддаются наиболее полному, тщательному и детальному культурному регулированию. При этом, как правило, указывается, что такими сферами являются семья, религия и межличностное общение (ведь язык - это необычайно сложная система культурных правил, касающихся взаимопонимания между людьми).
Однако очевидно, что в этих однотипных по своей сути сферах проявляются огромные различия в деталях. Существует множество форм семьи и способов семейной жизни. Столь же несомненно огромное множество идей, касающихся потусторонней жизни, представлений о Боге, религиозных ри- туалов, правил совместной жизни единоверцев. Наконец, мы обнаруживаем невероятное разнообразие естественных языков, отраженное в мифе 6 Вавилонской башне. Так можно ли рассчитывать на выявление каких-либо универсалий на этом конкретном уровне, существуют ли какие-либо конкретные культурные элементы, присущие всем областям, встречающиеся всегда и везде?
Американский этнолог Джордж Мэрдок (George Murdock) пытался в межвоенный период собрать в архиве Университета в Лос-Анджелесе информацию на темы исторических и современных, примитивных и переживших модернизацию культур. Этот гигантский проект привел его к выводу, что существуют только две общие культурные установки, которые присутствуют во всех исследованных обществах: правило «не убий» и запрет на кровосмешение (англ. incest), то есть на сексуальные отношения с самыми близкими родственниками. Если сохранение жизни является очевидным императивом биологического существования и прочности общества, то менее ясна причина, по которой возникло столь же универсальное осуждение кровосмешения. На эту тему написано много томов. Некоторые авторы искали этому биологическое объяснение, указывая на неблагоприятные генетические последствия и осложнения, вызываемые кровосмешением. Другие (а для нас это как раз более интересно) пытались выяснить причины этого явления в социальном контексте. Кингсли Дэвис (Kingsley Davis) утверждал, например, что отношения такого рода подрывают естественную и неукоснительную иерархию власти и влияний в семье, ибо интимность сексуальных отношений оказывается в противоречии с подчинением детей родителям, младших старшим и т.д. Скрещивание интимных отношений с отношениями власти и подчинения приводит к дезорганизации и хаосу. Аргументами, подтверждающими правоту Дэвиса, могут служить многие примеры из области, выходящей за границы семейных отношений, когда речь уже не может идти о кровосмешении, но складываются аналогичные ситуации. Я имею в виду нередко выявляемый в художественной литературе, фильмах, телевизионных сериалах и театральных спектаклях сюжет, касающийся тех драматических последствий, к которым приводят интимные отношения между людьми, обладающими властью, и подвластными им: между секретаршей и ее начальником, учеником и учительницей, студенткой и профессором, медицинской сестрой и врачом, рядовой служащей полиции и комендантом полицейского участка3.
Независимо от того, ограничимся мы необычайно скупым перечнем универсалий, составленным Мэрдоком, или попытаемся его немного расширить, несомненным фактом останется то, что естественная, вытекающая из ситуации, складывающейся внутри общества, и побуждаемая этими внутренними причинами универсализация культур проявляется в крайне ограниченной, минимальной сфере. Зато необычайно богатым оказывается реестр схожих, подобных друг другу явлений культуры, возникающих в результате контактов между культурами. При таком контакте культурные элементы подвергаются диффузии, как бы переплывают из одной культуры в другую, оказываются заимствованными, унаследованными, навязанными со стороны другой культуры, смешанными с элементами собственной культуры. Можно выделить несколько типичных ситуаций, в которых происходят такого рода контакты. Первая - это подчинение более слабого общества более сильным, в результате происходит посредством силы или убеждения внедрение доминирующей, господствующей культуры и ликвидация локальных культур. Практика колониализма, а также процессы христианизации, например, в Латинской Америке или в Африке дают тому множество примеров. Из более близкого нам исторического опыта можно вспомнить политику германизации и русификации на польских землях, эта политика носила именно такой характер, причем введение языка рассматривалось, и совершенно справедливо, как ключевой момент в навязывании Польше культуры стран, совершивших ее разделы. Иной характер обретает ситуация смешения культур в многонациональных сообществах, где многочисленные группы эмигрантов вносят свой культурный вклад, подвергающийся сложной, главным образом стихийной, обработке. Классическим примером такого рода является «американский плавильный тигель», в котором формируется своеобразный культурный сплав.
Третий вариант культурных контактов имеет более опосредствованный характер, ему совсем не обязательно сопутствуют завоевания или физические контакты между разными обществами. Он реализуется посредством своеобразного перетекания, обмена культурными духовными ценностями и продуктами через рынок и средства массовой информации. Этот процесс иногда характеризуют как культурный империализм, отмечая, что его особенное усиление сопровождает эпоху глобализации. Глобализация представляет собой чрезвычайно сложное явление, и мы посвятим ее рассмотрению специальную главу, но уже предваряя этот анализ, мы можем сказать, что одним из проявлений глобализации является распространение во всемирном масштабе так называемой западной культуры, главным образом в ее американском обличий. Независимо от того, происходит ли принятие этой культуры по причинам ее привлекательности или дело здесь в тех экономических рычагах воздействия, которые стоят за этой культурой и обеспечивают эффективный маркетинг, рекламу, пропаганду, результатом этого процесса оказываются униформизация и вместе с этим регресс локальных культур. Одинаковые продукты в одинаковых супермаркетах, одинаковые номера в одинаковых отелях, одинаковые машины на одинаково переполненных улицах, одинаковые гамбургеры в одинаково устроенных ресторанах Макдональдса, одни и те же голливудские фильмы в однотипных кинозалах, одни и те же хиты на радиоволнах и в дискотеках, одинаковые адидасы, джинсы, майки, одинаковые, хотя и «национальные» издания «Плейбоя» и «Пентхауза», одинаковые свободные нравы, все более вызывающая «неформальность» в манерах, одежде, одинаковые мании по поводу «равноправия полов» и «политической корректности» и, наконец, один английский язык, все более последовательно исполняющий роль универсального средства общения и взаимопонимания. Когда-то польские крестьяне, эмигрировавшие в Америку, переживали там культурный шок, который так выразительно описали У. Томас и Ф. Знанецкий. Сегодня они чувствовали бы себя в Америке как дома. Да к тому же им и не надо эмигрировать, так как «Америка» уже въехала в их собственные деревни.
От этноцентризма к «политической корректности»
К разнородности или, напротив, униформизации культур можно относиться по-разному. Сталкиваясь с отличием или чужеродностью культуры, люди нередко занимают этноцентристскую позицию. Это убеждение в исключительной, особой ценности их собственной культуры и даже в ее превосходстве над другими культурами. Как эгоцентризм в индивидуальном масштабе является концентрацией человека на самом себе, стремлением мерить все остальное своей меркой, соотносить с собственными интересами, так и этноцентризм в общественном масштабе - это концентрация внимания на собственной группе, оценка других обществ по ее критериям, соотношение всего, что происходит в мире, с собственными групповыми интересами, притязаниями и требованиями. Когда критерии собственной культуры применяются к оценке способа жизни других обществ, очень просто дойти до удивления, неприятия, осуждения и враждебности. Может также появиться стремление к навязыванию другим собственной культуры, разумеется, «в их же интересах», «ради их пользы». Ибо ведь «наше» заведомо лучше всего чужого.
Противоположная позиция - это культурный релятивизм. Это восприятие множества и разнообразия культур и признание того, что способы действий и мышления, характерные для разных обществ, можно понять только в их собственном, специфическом контексте правил, символов, значений и ценностей. Культурный релятивизм - это определенная констатация фактов, составляющая противовес той слепоте, какая свойственна этноцентризму, однако еще не содержащая никаких оценок, ограничивающаяся утверждением культурного плюрализма. Толерантность - это уже нечто большее, ибо она уже включает в себя выявление ценностей разной величины и силы. В самой слабой своей форме она означает пассивное принятие как некой данности разнообразия, различий, разнородности культур, с признанием за каждой из этих культур права на существование и на отличие от других. В более сильной своей форме она означает активное утверждение культурного разнообразия, в котором видится не только неизбежность, но и позитивные ценности, которые необходимо активно поддерживать и укреплять. Такую форму толерантности мы находим в широко пропагандируемой сегодня идее культурно го плюрализма (или в английской версии мультикультурализма), которая определяет основу деятельности международных организаций (ООН, ЮНЕСКО и др.). В несколько ином виде она выступает в интеграционной стратегии Европейского Союза, который декларирует свое стремление стать «Европой наций», то есть именно поддерживать, а не нивелировать богатство национальных традиций и черпать силу в культурном разнообразии стран, вступающих в этот Союз. Идея толерантности обретает порой и еще более сильную форму, которая, в свою очередь, уже может вызывать некоторые сомнения. Дело в том, что среди идеологов крайнего либерализма появился взгляд, предусматривающий не только разнообразие, но и равноценность разных культур. В этом случае отбрасывается возможность каких бы то ни было ценностных сравнений культур друг с другом, более того, утверждается, что каждая культура имеет такую же ценность, как и любая другая культура. С этих позиций недопустимой оказывается критика местных нравов, обычаев, образа жизни, верований или практик. Точно так же недопустимой становится и апология какой бы то ни было культуры. Термины, определяющие более низкий и более высокий уровень культурного развития, что-либо, что можно считать «худшим» или «лучшим», отсталым или прогрессивным, примитивным или продвинутым, варварским или цивилизованным, не имеют права на существование в лексиконе сторонников так называемой политической корректности, их заменяет одно-единственное понятие «другие». Более того, не только оценка, но и презентация любой культуры, согласно этике сторонников этой позиции, должна проводиться так, чтобы обеспечить каждой культуре равное место, равную трактовку. В «Энциклопедии культур мира», недавно появившейся в Америке, где особенно выразительно и последовательно претворяется концепция «политической корректности», с аптекарской точностью отмерено одинаковое количество страниц и для культуры французской, немецкой, английской, и для культуры зулусов или австралийских аборигенов. Точно так же и в истории литературы столько же места уделяется Италии и Монголии, России и Сьерра-Леоне, а в истории музыки симфонии Бетховена трактуются примерно так же, как мелодии мексиканских mariachi. Здесь благородная идея толерантности доведена до крайности, и, как это часто бывает с крайностями, она переродилась в свою собственную карикатуру.
Иначе представляются позиции, формирующиеся перед лицом все более усиливающейся униформизации культур, связанной с наступлением глобализации. Здесь в оппозиции к космополитическим установкам оказываются установки на защиту и сохранение местных идентичностей. Самые резкие новые формы протеста против глобализации, которые мы характеризовали как новейшую третью волну социальных движений, пока концентрируются _ главным образом на экономических проблемах, но с уверенностью можно сказать, что в недалеком будущем они соединятся с поднявшимся еще раньше, хотя и не в столь бурных формах, движением в защиту местных культур. Утверждение или отрицание глобализации зависит, как нам кажется, от нескольких моментов. Во-первых, этот процесс будет по-разному приниматься в странах, откуда исходит культурная экспансия, и в странах, куда она проникает извне. Американец не может иметь что-либо против того, что английский язык оказывается продвинутым до ранга мирового языка, хотя бы потому, что этот процесс освободит его от необходимости изучения иностранных языков. Но иначе смотрит на это Франция, где принимаются даже специальные законы в защиту французского языка. Китаец не будет протестовать против того, что китайская кухня распространится во всем мире, но сторонники собственных кулинарных традиций в других странах могут воспринять этот процесс как угрозу. Диктат итальянской моды во всем мире не будет раздражать итальянца, но может вызвать протест у любителей собственного, местного фольклора в других странах. Во-вторых, существенным моментом является экономическая, политическая и военная мощь той страны, которая становится центром культурной экспансии: если эта мощь будет вызывать достаточно сильное ощущение безопасности и значительности, то в этой стране можно будет обойтись и без настойчивого подчеркивания культурной идентичности и отличия. Зато слабые или зависимые страны ищут силу и защиту в культуре, всячески оберегая ее своеобразие. В-третьих, существенная разница возникает между профессиональными кругами. В некоторых профессиональных кругах сам характер их деятельности, их работы навязывает некий «надлокальный» подход, международное видение. Они становятся естественными пропагандистами и реализаторами глобализации. Примерами могут служить круги международного бизнеса, финансов, среда, связанная с функционированием средств массовой информации, а также творческая среда, круги спортсменов, ученых. Но есть и такие профессиональные группы, работа которых имеет четко выраженную местную оценку; таковы, например, шахтеры, аграрии. В-четвертых, определенную роль может играть также место проживания. Теоретики так называемого урбанизма, понимаемого как своеобразный, городской образ жизни (и отличающегося тем самым от ру-рализма - культуры сельских общин, аграриев), давно указывали на то обстоятельство, что именно города являются колыбелью космополитичных, надлокальных, транснациональных позиций, в то время как деревенская жизнь определяет ограничение кругозора до чисто локальных дел и определенный провинциализм мышления. Наконец, в-пятых, важными могут быть и чисто индивидуальные предпосылки и установки. Для тех, у кого сильно развита потребность в обеспечении своей безопасности, важным оказывается сходство, «привычность» ситуаций, в которых они оказываются. Это именно им адресованы рекламные обращения администрации отелей «Шератон», подчеркивающие, что и в Пекине, и в Варшаве, и в Париже, и в Каракасе путешественник найдет такие же, одинаково мебелированные номера, такую же самую ванную и такой же бар в отеле. Это именно такие, ищущие безопасности американские туристы толпами валят в Макдональдс на Пьяцца ди Спанья в Риме, в то время как на любой соседней улочке они могли бы найти прекрасные итальянские ресторанчики. Таким же образом поступают и некоторые поляки, которые ищут за границей колбасу в магазинах и пельмени в столовых. Зато другие ценят новые впечатления, необычный опыт, новации, оригинальность, отличия, экзотику. Для них униформизация и, как это называет Джордж Ритцер (George Ritzer), «макдональдизация» невыносимы, они соответственно ищут локальную аутентичность, колорит, особенные вкусы, нравы. Именно такой смысл всегда имел туризм, который по самому своему определению означает посещение других, чужих стран. Естественно, он существенно меняет свой характер, когда эти чужие страны становятся все более похожими друг на друга.
БРОНИСЛАВ МАЛИНОВСКИЙ (1884-1942)
Знаменитый польский социальный антрополог. Большую часть своей жизни, связанную с профессиональной деятельностью, он провел в Великобритании, США и на Полинезийских островах, на территории которых проводил полевые исследования. Он оказал сильное влияние на социологическую мысль, особенно на так называемую функционалистскую школу. Наиболее значительными его произведениями являются «Аргонавты западной части Тихого океана» (1922), «Преступление и обычаи в диком обществе» (1926), «Сексуальная жизнь диких племен северо-западной Малайзии» (1929), «Научная теория культуры» (1944).
Культуру Малиновский считал основным стержнем социальной жизни, рассматривая ее как совокупность всего социального наследия: «оборудование, учреждения, материальные достижения, технические процессы, идеи, обычаи, традиции, ценности», а также мифы, магия и религия. Культура, по его представлению, имеет четыре характерные особенности: она образует определенную целостность, она интегрирована внутри этого целого, ее элементы выполняют своеобразные, свойственные им функции и она представляет инструментальный аппарат, обеспечивающий реализацию человеческих потребностей. Антропология должна сосредоточиться на анализе функций: ее целью является выяснение сущности антропологических фактов посредством анализа той роли, какую они играют в интегральной системе культуры, а также в обеспечении потребностей членов общества.
Люди в своих действиях руководствуются потребностями двоякого характера: первичной, связанной с их биологической природой, и вторичной, связанной с их общественной сущностью, с тем, что они живут в обществе вместе с другими людьми. Потребности людей удовлетворяются при посредстве определенных институтов, организаций или коллективов людей, объединенных общими задачами, общими нормами и располагающих общими техническими средствами. Каждый институт, каждая организация такого рода складывается из следующих компонентов: изначальные основы (поставленные цели, главные ценности), личный состав, нормы (технические или обязательные), материальное оборудование, действия, предпринимаемые персоналом, и реально исполняемые функции. Первичным потребностям соответствуют организации первичного характера: те, что обеспечивают людей Продовольствием; институты, охраняющие семью, родственные связи, брак и воспроизведение человеческого рода (рождаемость); организации, обеспечивающие охрану и защиту перед лицом различных угроз для жизни людей в данном обществе. Вторичным потребностям соответствуют институты права, экономики, образования и политические структуры. Смысл каждого такого института понятен только в контексте той своеобразной целостной системы, в которой он существует и действует.
Культурные перемены имеют экзогенный характер, проистекают из контактов, соприкосновений, столкновений или конфликтов с другими, отличающимися от данной культурами. К примеру, первичные культуры оказываются под сильнейшим воздействием европейской цивилизации. Нарушение гармонии культуры имеет временный, переходный характер, ибо культуре свойственна тенденция к восстановлению равновесия и обретению целостности.
Литература
Malinowski В. Dziela [Собрание сочинений]. Т. 1-10. Warszawa: PWN, 1998-2001.
Paluch A. Malinowski [Малиновский]. Warszawa: Wiedza Powszechna, 1981.
Flis M. Malinowski [Малиновский] // Encyclopedia Socjologii. T. II. Warszawa: Oficyna Naukowa, 1999- S. 156-159.
Szacki J. Historia mysli socjologicznej [История социологической мысли]. Т. II. Warszawa: PWN, 1981. S. 695-711.
Культурная традиция
Иногда культуру определенной группы определяют как наследие. Этим подчеркивается важная особенность культуры - она имеет свои корни в прошлом. Культура не создается мгновенно, она является своего рода накоплением, итоговым продуктом человеческой активности длительное время. Она передается из поколения в поколение, сохраняя значительную преемственность и постоянство. Образцы деятельности, способы мышления, типичные объекты и средства, с которыми мы имеем дело в нашей повседневной практике, не придуманы нами самими. Самое большое, что нам иногда удается, это несколько модифицировать их, однако в значительной мере мы получаем их в готовом виде из прошлого. Это накопленное культурное достояние иначе называется традицией.
Это понятие может иметь три разных трактовки4. В самом широком смысле традицию понимают как все, что было раньше, связывают ее со всем прошлым данного общества. В более узком понимании, с которым мы имеем дело значительно чаще, традиция включает в себя только те элементы прошлого, которые оказывают непосредственное влияние на современность, иначе говоря, это прошлое, присутствующее в современности. Наконец, в самом узком смысле традиция - это только такие элементы прошлого, которые оказываются выбранными, особенным образом выделенными ныне живущими людьми.
Как же это возможно, чтобы прошлое присутствовало в современности? Иначе говоря, каковы те механизмы, посредством которых осуществляется продолжение и наследование культурной традиции?
Если дело касается материальной культуры, то этот вопрос представляется довольно простым: объекты или материальное оборудование, инструментарий просто имеют свою физическую прочность, продолжительность существования. Нас окружают дома, церкви, мосты, дороги, предметы мебели, построенные когда-то в прошлом. Нас окружают преображенные человеком возделанные поля, леса, сады, огороды, реки, искусственные озера - всему этому когда-то был придан такой облик. Некоторые из материальных объектов могли за это время сменить свои функции, свое назначение. В таком случае они представляют собой так называемые культурные пережитки. Бронислав Малиновский иллюстрировал это таким примером: дрожки на улицах большого города - это уже не транспортное средство, а развлечение для туристов или романтически настроенных влюбленных.
Идейная культура продолжается во времени иначе, через память, сохраняющую идеи, убеждения, взгляды, утверждения, символы, язык. Сам человек помнит то, что он познал, чему научился. Но посредством коммуникаций с другими людьми он может чрезвычайно расширить это поле знаний, а именно узнать у них все, что они знают, о чем они думают. Наконец, посредством определенной фиксации или регистрации идеи, прежде всего в письменной форме, но теперь также и с помощью электронных средств, можно создать по сути неограниченное поле информации, доступной человеку, как иногда говорят; «для обогащения всего человечества».
Нормативная культура, то есть образцы адекватного и правильного поведения, сохраняется во времени посредством механизмов двух видов. В сформулированном дискурсе, в языке ценности и нормы могут подлежать запоминанию: передаваться устно, а также обретать некие прочные «прописные» истины, начертания на «скрижалях» истории или коды, такие, например, как библейские десять заповедей, рыцарский кодекс чести, уголовное право. Кроме того, они могут сохраняться в продолжительных, постоянных, повторяющихся практиках. Действия людей имеют склонность к инерции, то есть к повторению в форме, подобной той, в какой они совершались прежде. Если прав был Габриэль Тард (Gabriel Tarde), люди имеют склонность к тому, чтобы наследовать, подражать, имитировать действия других людей. Английский социолог Томас Коннертон (Thomas Connerton) подчеркивал особенное значение ритуалов, то есть четко формализованных, стандартизованных практик, для переноса во времени нормативных образцов. Сферой, особенно богатой ритуалами, является религиозная традиция, проявляющаяся в густо насыщенных символикой обрядах, церковных праздниках, в ритме литургического года и т.п. Множество ритуалов заключено в играх, забавах, танцах, церемониях, связанных с инициацией определенных новых ролей (например, мореплавателя, воина), а также в переломных, знаковых моментах человеческой биографии (крестины, дни рождения, конфирмация, свадьба и т.д.). Во всех этих случаях нормативная культура сохраняет свою прочность и продолжительность не столько посредством запоминания правил, сформулированных в определенном дискурсе, сколько посредством их реальной, повторяющейся реализации.
Вся совокупность тех процессов, в ходе которых человек воспринимает окружающую его культуру и превращает ее в свою собственную культуру, называется социализацией. Особый вид социализации представляет аккультурация, то есть восприятие и освоение культурных норм, отличных от тех, какими данный человек обладал прежде. Это может совершаться, к примеру, в результате культурного контакта. Понятие социализации, или аккультурации, мы одинаково распространяем на стихийные попытки, пробы, ошибки, вербальное обучение (воспитание, внушение), а также на приучение посредством тренинга к определенным действиям. Культура наследуется при посредстве ее носителей, индивидов, которые, осваивая содержание культуры (интернализуя его), оказываются способны передавать эти культурные нормы другим в процессе социализации или требовать их исполнения от других с помощью так называемого социального контроля. Оба эти процесса - социализации и социального контроля - будут нами подробно проанализированы в после
дующих главах.
Самое узкое понимание традиции выделяет из всех присутствующих в современности реликтов прошлого только некоторые. В этом случае мы смотрим в прошлое с точки зрения нынешних потребностей, ожиданий, стандартов и в этом свете выбираем некоторые объекты, идеи и нормы как особенно подходящие. Иногда критерием выбора становится сама древность, старинность определенных объектов или идей. Вскрытые археологами руины, возраст которых измеряется веками, представляют ценность уже в силу самой своей давности. Рисунки в пещере Ласко ценятся не столько в силу эстетического, сколько в силу хронологического фактора, их древности. При этом возраст объектов оказывается относительным. Разные общества имеют разные, свои собственные временные горизонты, в которых давность объектов или явлений становится сама по себе привлекательной. В молодых обществах, с короткой историей и плоским временным горизонтом, сравнительно недавние объекты могут рассматриваться как древние памятники. В обществах, имеющих долгую историю и глубокий временной горизонт, благородную ценность могут обрести вещи только очень давнего происхождения. В Америке предметом музейной ценности может стать стул времен Великой депрессии 1930-х годов; в Италии он должен был бы относиться ко временам Римской империи.
В итоге такого обращенного в прошлое выбора, проводимого на основе различных современных критериев, только некоторые здания становятся памятниками, которые подлежат охране и превращаются в объекты паломничества туристов. Только некоторые предметы мебели попадают в антикварные магазины. Только некоторые картины украшают стены музеев, только некоторые музыкальные сочинения исполняются в филармониях, только некоторые книги включаются в каноническую хрестоматию польской литературы, только некоторые доктрины входят в учебники философии, и только некоторые сим волы появляются на национальных знаменах. Точно так же только некоторые обычаи, нравы, моральные образцы и правовые нормы рассматриваются как достойные уважения, считаются героическими, воспринимаются как вечные идеалы.
Традиция в этом самом узком смысле, в этой наиболее узой сфере играет весьма значительную роль в процессе социализации. Она заключает в себе квинтэссенцию того, что с современных позиций признается в культуре наиболее ценным. Такие культурные явления, как правило, более притягательны, имеют наибольшую силу воздействия на социализованных адептов, порождают наиболее сильную идентификацию с наследуемой культурой.
Выборочный принцип при формировании культурной традиции в крайних случаях может приводить к конструированию или созданию видимости традиций, фактически никогда не существовавших, то есть к приписыванию абсолютно современным объектам, идеям или взглядам давней генеалогии. Английский историк Джордж Хобсбаум приводит как пример развитую и якобы древнюю традицию шотландских горцев, включающую и особый костюм, и характерный колорит клетчатых тканей, и многочисленные геральдические символы, и народные мелодии, заключая, что все это вымышлено и изобретено в XVIII в. как предмет забавы двух скучающих британских аристократов. В этом случае традиция создана буквально из ничего5. Не столь крайняя форма аналогичных тенденций заключается в реконструировании традиции, то есть в использовании определенных реальных фактов прошлого, преображенных в совершенно ином контексте и новым способом. Отели в бывших монастырях, как, например, отель «Хилтон» в Будапеште или «Капуччини» в Амальфи, виллы с фасадами средневековых замков или в колониальном стиле, «античная мебель», сходящая с фабричных конвейеров, костюмы в стиле ретро, автомобили, стилизованные под автомобили 1930-х годов, - все это примеры таких культурных реконструкций.
Однако и такая сконструированная традиция подлежит процессу социализации, передается так же, как и подлинная традиция. И свое влияние на действия людей она оказывает таким же образом. Вспомним знаменитую «теорему Томаса»: «Если люди рассматривают некоторые ситуации как реальные, то они реальны в своих последствиях»6. Искусственные, вымышленные традиции, включаясь в цикл передачи из поколения в поколения и проходя таким образом через несколько поколений, обретают патину времени, знак подлинности и давности. Попытки указать на их искусственное, недавнее происхождение вызывают обиду и воспринимаются как святотатство.
Создание культуры
Культура продолжается, сохраняет постоянство, прочность, передается по наследству. Но в то же время культура постоянно изменяется, и где-то в прошлом она имеет свои истоки и начала. Каждый элемент культуры когда-то образовался, имеет свой генезис. Культура, как и все остальное в общественном мире, является творением, продуктом деятельности людей.
Людей - это значит, кого же? Кто является субъектом этого культурного творчества? Возвращаясь к тому анализу, какой мы произвели в гл. 7 книги, мы должны указать как на основной способ создания культуры на массовые действия. Там мы приводили пример, связанный с характером естественного языка, который создается и изменяется в процессе коммуникативных действий огромных масс людей, которые говорят и пишут. В обычных, повседневных беседах, разговорах появляются новые обороты речи, новые слова, они усваиваются, накапливаются на протяжении длительного времени, и таким образом формируется без каких-либо специальных намерений собеседников весь сложнейший национальный язык. Особую роль в этом процессе играют взаимные заимствования или подражания - своего рода культурная диффузия между существующими независимо друг от друга языками. Ярким примером может служить массовое появление англицизмов в польском языке последнего десятилетия. Возьмем другой пример: угроза СПИДа побуждает многих людей к ограничению сексуальной свободы, к воздержанию. Они это делают независимо друг от друга, руководствуясь собственными опасениями. Но на массовом уровне это приводит к изменению образа жизни, со временем генерирует новые нравственные образцы и моральные императивы. Сравнение молодежи эпохи «сексуальной революции» 1960-х годов с современным поколением молодежи свидетельствует о глубоких культурных изменениях.
Культурные изменения могут происходить также в развитии коллективного поведения. Американский социолог Ральф Тернер (Ralph Turner) сформулировал теорию выявления социальных норм в толпе. Он выявил, как в процессе спонтанного и хаотичного поведения в толпе наступает своего рода «взаимное приспособление друг к другу участников», их действия оказываются подобными, похожими друг на друга, так что в конце концов вырабатываются очень простые, рудиментарные правила поведения, к которым все начинают приспосабливаться, причем «другие» люди, сами не участвовавшие в данных ситуациях, берут на вооружение эти правила и приводят их в исполнение. Дальнейшая стандартизация таких правил происходит в рамках прочных составляющих культуры, типичной для больших скоплений людей. Посмотрим, например, как похоже, почти одинаково ведут себя люди, составляющие аудиторию на концерте рок-музыки: эти руки, взметнувшиеся вверх, раскачивающиеся в такт музыки тела, характерные возгласы и выкрики. Здесь мы уже имеем дело не со спонтанной реакцией зрителей, а с поведением, регулируемым правилами, которые уже сложились, кристаллизовавшись из прежних спонтанных реакций. В этом убедится каждый, кто захотел бы в этой ситуации вести себя иначе. Он, несомненно, ощутит на себе то принудительное воздействие, которое Дюркгейм описывал как признак «социальных фактов» (иными словами - культурных примеров и стандартов).
Многие социальные движения предпринимают целенаправленные усилия к тому, чтобы осуществить культурные изменения. Некоторые из этих движений - реформаторские, или, как называл их Нейл Смелзер (Neil Smelser), «ориентированные на нормы», ставят перед собой ограниченные цели, а именно изменение каких-либо социальных норм или признанных в данной культуре способов действий. Примером может служить движение анонимных алкоголиков, направленное на воздержание (в местах, где принято пить). Другие радикальные, или по терминологии Смелзера «ориентированные на ценности», движения ориентированы на кардинальное изменение самих целей, которые люди ставят перед собой, предпринимая те или иные действия. Примером может служить движение, направленное на охрану природы (в местах, где природа подвергается уничтожению). Новейшая волна антиглобалистских движений ставит перед собой наряду с доминирующими экономическими требованиями также определенные культурные цели. Особое значение в этих движениях имеет протест против потребительской идеологии во имя более высоких целей бытия.
Творческая активность, приводящая к формированию культуры или изменениям в культуре, может предприниматься организованными группами. Выразительным примером действий, непосредственно и сознательно направленных на изменение стиля, вкусов, образцов, могут служить кампании, проводимые фирмами, диктующими моду, дизайнерами новых автомобильных серий, производителями пива или студиями звукозаписи. В целом, мода по самой своей природе - это такая область, в которой образцы, стандарты и правила, нередко строго обязательные, никогда не появляются спонтанно, а являются результатом целенаправленных манипуляций. Иной, более опосредствованный характер носит механизм культурного влияния, исходящего из административных или правительственных центров. Они редко предпринимают непосредственные реформы культур, зато часто действуют в этом направлении при решении других задач. При формировании новых институциональных структур происходит такое изменение контекста человеческих действий, в силу которого естественная реакция адаптации влечет за собой изменение обычаев, нравов, традиций, правил или ценностей. Например, введение в Польше в 1989 г. капиталистической рыночной экономики постепенно приводит к полному изменению культуры труда, а формирование демократических политических институтов - к перелому в сфере политической культуры. Утверждение новых культурных образцов может также стать целью пропагандистской кампании в средствах массовой информации, которые стремятся непосредственно оказать влияние на сознание людей и преобразовать это сознание по-новому.
Наконец, надо обратить внимание на такой чрезвычайно эффективный способ формирования и модификации культуры, каким является деятельность выдающихся индивидов: новаторов, первооткрывателей, изобретателей, мыслителей, моральных авторитетов, религиозных пророков, писателей или художников. Без них не было бы культуры. Сам процесс, в результате которого индивидуальные культурные инновации падают на «благодатную почву», получают распространение, материализуются в объективной реальности, обретают прочность, оказывается настолько сложным, что его анализ мы отложим и посвятим ему специальную главу.
Важнейшие понятия и термины
Аккультурация - процесс врастания человека в культуру, отличающуюся от той, в которой он был воспитан (которую он освоил в процессе социализации).
Диффузия культуры - перетекание культурных элементов или целых культурных комплексов и конфигураций между различными культурами.
Доминирующая (господствующая) культура - преобладание одной культуры над другими, вытекающее из предлагаемого этой культурой особо привлекательного образа жизни, или утверждаемое военной или экономической силой теми, кто представляет эту культуру, или осуществляемое посредством навыков и технологий, пропагандируемых или внедряемых на основе маркетинга представителями этой культуры, а возможно, на основе сочетания всех этих моментов. Результатом такого процесса является односторонняя культурная диффузия, а также эрозия локальных культур.
Идейная культура (или символическая культура) - характерная для данного общества совокупность убеждений, взглядов, верований, а также значений, связанных с явлениями и предметами, лучше всего закодированных в языке.
Контркультура - образ жизни, осознанно и целенаправленно противопоставляемый господствующей в данном обществе культуре.
Конфликт поколений - вариант культурного конфликта, обостряющегося в период быстрых культурных изменений, при котором младшее поколение осваивает культурные образцы и взгляды, отличающиеся от образцов и взглядов, типичных для старшего поколения.
Культура - весь совокупный образ жизни, характерный для данной группы, в которой аккумулируется все, что люди как члены данного общества «делают, думают», и все, чем они «обладают» (образы действий, мыслей, материальное обеспечение).
Культурная амальгамация - смешение элементов, происходящих из разных культур, приводящее к формированию своеобразной новой культурной системы.
Культурная идентичность - уникальный для каждого человека комплекс почерпнутых из разных источников культурных элементов и сущностей, с которыми он себя идентифицирует, реализуемый в жизни этого человека.
Культурная конфигурация - сочетание различных культурных элементов, сконцентрированных вокруг одного объекта, идеи или ценности (например, автомобильная культура, научная цивилизация, потребительская культура).
Культурная некомпетенция - недостаток знаний, умения, навыков и рефлексов, необходимых для использования новых технических устройств, а также для освоения новых способов мышления и новых образцов отношений между людьми или форм организации.
Культурная традиция - накопленное, исторически унаследованное культурное достояние данного общества.
Культурное самосознание - способность отделить культурные правила от повседневной, рутинной практики, что позволяет рассматривать собственный образ жизни только как один из возможных, а не абсолютно правильный; эта способность составляет важнейшее условие принципа релятивизма и толерантности.
Культурные пережитки - элементы культурной традиции, которые полностью утратили и изменили свои первоначальные функции.
Культурные универсалии - черты культуры, встречающиеся во всех известных сообществах как исторического прошлого, так и нашей современности.
Культурный лаг (запаздывание) - несинхронные ступени развития различных составляющих культурной конфигурации (например, отсутствие законодательного регулирования, позволяющего использовать уже совершенные научные открытия или технические инновации).
Культурный диссонанс - противоречие между культурными сущностями - нормативными ожиданиями, способами мышления, стилями потребления, предлагаемыми человеку разными культурами, к которым он одновременно принадлежит.
Культурный империализм - навязывание господствующей культуры в региональном, континентальном или глобальном масштабе.
Культурный комплекс - важная совокупность культурных элементов общего содержания или общего функционального назначения.
Культурный контакт - установление взаимодействия и социальных отношений между группами, живущими в рамках отличающихся друг от друга культур.
Культурный конфликт - антипатия, враждебность или борьба между контактирующими группами различного образа жизни, диктуемого их культурой.
Культурный партикуляризм (и его проявления во множественном числе) - исключительные, «экзотические» образы жизни, поначалу ограниченные рамками только одной конкретной культуры.
Культурный релятивизм - осознание огромного разнообразия культур и исторической обусловленности культурных различий.
Культурный остов - центральные, главные для данной культуры ценности, идеи или объекты, имеющие решающее значение в выявлении ее своеобразия.
Культурный элемент - самая малая (элементарная) выделенная составляющая культуры (правило, идея или объект).
Материальная культура - характерная для данного общества совокупность объектов -инструментов, устройств, жилья, одежды, продуктов питания, средств связи, хозяйственных животных и т.п.
Нормативная культура - совокупность характерных для данного общества правил поведения - норм и ценностей.
Перекрещивающиеся давления - одновременное давление различных, накладывающихся друг на друга и не совпадающих в своих сущностях культур, в границах которых живет человек.
Ритуалы - индивидуальные или коллективные способы действий, совершаемых согласно точно и формально установленному сценарию, которому должны соответствовать все участники этих действий, находящиеся под сильным давлением
Рурализм - своеобразный образ жизни - комплекс правил, идей и устройств, характерный для деревенских жителей.
Социальные факты - включенные в сферу сознания и формирующие нормы поведения сущности, которые проявляются в обществах и оказывают на членов этих обществ принудительное воздействие, ограничивающее какие-либо их действия или принуждающее их к каким-либо действиям.
Субкультура - особенности образа жизни меньших групп, проживающих в сфере действия более широкой, признанной членами этих групп культуры, имеющей более высокий статус, иначе говоря, различные субкультуры - это «вариации», образующиеся вокруг общего культурного ствола.
Толерантность - понимание и принятие культурных отличий и даже рассмотрение их как ценностей, обогащающих репертуар образов жизни.
Транснациональная культура - образы действий, мыслей и материального обеспечения, общие для региональных, континентальных сообществ и даже для всего глобального сообщества (например, европейская культура, исламская).
Урбанизм - своеобразный образ жизни - комплекс правил, идей и устройств, характерный для городских жителей.
Цивилизация - комплекс материальных предметов, конструктивных идей или инженерных решений, реализованных в этих предметах (иначе говоря, технологий), а также умение адекватно пользоваться ими (практических компетенций).
Этноцентризм - убеждение в бесспорном, не подлежащем сомнению характере способа жизни собственной группы и даже в особой, исключительной ценности собственной культуры и в ее превосходстве над другими культурами.
Рекомендуемая литература
18, 26, 27, 28, 33, 36, 52, 58 (см. «Сто книг с моей книжной полки»)
Глава 11
Ценностно-нормативная система
Уже в концепции «социальных фактов» Дюркгейма, предвосхищавшей дефиницию понятия культуры, было выявлено, что главной чертой этих «фактов» оказывается принудительное воздействие, давление на человека. Спустя много лет после Дюркгейма, исходя из совершенно иных предпосылок, создатель теории психоанализа Зигмунд Фрейд (Freud) определил, что природа и культура находятся в оппозиции. При этом культуру он рассматривал как силу внешнюю, навязанную извне и ограничивающую природные импульсы и инстинкты. Большинство определений культуры подчеркивают, что она ориентирует на правильный, ожидаемый в данном обществе образ жизни, описывает то, как люди должны поступать, что может не совпадать с тем, что они хотели бы делать и как они поступают на самом деле.
Неудивительно, что многие авторы считают правила или образцы поведения культурным остовом. Среди многих концепций человека, которые мы приводили выше: homo socius, homo politicus, homo economicus, homo ludens, homo reciprocus и т.д., имеет место и такая, согласно которой человек - это существо, руководствующееся правилами, а от животных его более всего отличает именно то, что он обладает культурой, прежде всего блоком правил, определяющих внешние границы для его собственной индивидуальной активности.
Сфера культурного регламентирования очень широка. Она охватывает все три элемента принятой нами дефиниции культуры: «то, что люди делают, то, что они думают, и то, чем они обладают». Общество навязывает человеку обязательные образцы мышления, например в зависимости от эпохи требует от него мышления мифологического, религиозного или научного. В еще более узком смысле образцами мышления, типичными для нашего времени, являются такие принятые, утвердившиеся понятия, как демократия, равенство, либерализм, или в некоторых кругах «политическая корректность». Культура также определяет и подсказывает человеку, что нужно читать, какие фильмы смотреть, какую музыку слушать, а творческим людям - в каком стиле писать, как создавать фильмы, как сочинять музыку. Более того, культура вмешивается даже в наши сны. Мало кто признается публично, к примеру, что видит эротические сны. А ведь этот сегмент культуры, которую мы определили как идейную культуру (или иначе, общественное сознание), явно имеет принудительный аспект. Мы подчеркивали также, что принудительное значение оказывается связанным с объектами материальной культуры, при этом, когда речь заходит о том, «что носят», «в чем ездят», «в каких домах живут», «какую мебель покупают», людям диктуется тот выбор, какой они должны сделать, а производителям указывается, что они должны шить, какие делать автомобили, как строить дома, какую проектировать мебель.
Однако главным предметом социального регулирования являются действия. И правила, которые касаются того, «что делается» («что мы делаем»), гораздо в большей мере, чем того, «что мы думаем» и «чем мы обладаем», мы рассматриваем как особый центральный сегмент культуры, отделяя его от общественного сознания и стилей материальной культуры. В настоящей главе мы проведем более детальный анализ этого центрального сегмента культуры, в котором сконцентрированы правила, касающиеся людских действий. Для его обозначения в социологии используются разные термины: «социально-нормативная система», «нормативная структура», «регулируемая подсистема», «система поддержания образцов». Отталкиваясь от работ классика польской социологии Флориана Знанецкого, мы будем говорить о ценностно-нормативной системе.
Нормы и ценности
Поскольку культурные правила касаются действий людей, нам следует вспомнить некоторые идеи и понятия, введенные нами в первых главах книги в парадигме действия. Там мы характеризовали действие как двучленный комплекс, включающий, с одной стороны, определенные средства, способы, методы поведения, а с другой - цели, к которым должно привести использование этих средств, способов или методов. Мы говорили об инструментальной, волюнтаристической, утилитаристской или теологической модели действия. В сущности любое действие теоретически можно разложить на такие две составляющие, хотя в действительности такое разделение может и не выступать столь отчетливо (хотя бы в действиях, связанных с понятием самоцели, когда цель действия заключается в самом способе данного действия, например при товарищеском общении и беседе).
Представление о двучленном характере действия позволяет разделить правила на два вида. Правилам, или регулированию, может подлежать выбор средств, способов или методов действия. Но регулирование охватывает также цели, на которые направлено действие. Правила, предметом которых являются способы или методы действия, средства, используемые для достижения цели, называются культурными нормами. Они устанавливают, что должны делать люди. А правила, предметом которых являются цели действия, называются культурными ценностями. Они определяют, какие цели являются достойными, правильными, истинными. Формулируя это несколько иначе, можно сказать: ценности указывают на то, к чему люди должны стремиться, а нормы - на то, как люди должны достигать этих целей. Примерами ценностей, типичных для нашего времени, то есть принятых, утвердившихся в нашей культуре целей действий, могут быть: уровень жизни, состояние, слава, образование, физическая подготовка, здоровье. А примерами норм, содержащих рекомендации принятых, признанных способов достижения этих целей, являются хорошая школа, напряженная работа, упорная тренировка, последовательное продвижение по службе (карьера).
Надо подчеркнуть, что предлагаемое разделение в известной мере условно, это вопрос конвенции, главным преимуществом которой является аналитическая простота. Существуют и другие способы понимания и различения норм и ценностей. В частности, ценностями часто считаются некоторые фундаментальные, высшие правила, касающиеся вещей наибольшего значения, а конкретными импликациями этих ценностей являются нормы, регулирующие более простые и приземленные дела. В таком случае отношение данных понятий (ценности и нормы) приобретает иерархический характер, а в нашей трактовке они стоят в одном ряду, на одном уровне и обозначают определенную логическую последовательность человеческих стремлений (стараний достичь своей цели) и результатов (этих стараний).
Сила регулирования
Культурные правила, как нормы, так и ценности, могут содержать меньший или больший груз обязательности. Иначе говоря, с ними могут быть связаны более сильные или более слабые общественные ожидания относительно правильных адекватных действий. Выделим прежде всего культурные императивы, а именно категорические требования определенного способа поведения или определенной цели. Они могут быть сформулированы двояко: в позитивном плане как приказы и в негативном плане как запреты. Первым отвечают те общественные ожидания, которые можно выразить словом «надо» (или «должен»), а вторым - те ожидания, которые можно выразить словом «нельзя» или «невозможно» («недопустимо»). «Водитель автомобиля должен ехать с правой стороны дороги» - это пример указующей нормы. «Водитель не может ехать во встречном направлении по улице «с односторонним движением» - это пример запретительной нормы. То же самое касается ценностей. «В наши времена каждый человек должен получить образование» - это ценностное (аксиологическое) указание, наказ. «Нельзя затрагивать и унижать достоинство другого человека» - это ценностный запрет.
Культурное правило может содержать и более слабое напряжение фактора обязательности - не приказывать и не запрещать, а только допускать определенное поведение или определенную цель. В таком случае мы говорим о допуске, о разрешении. Соответствующие общественные ожидания выражаются словом «можно» или «допустимо». Положительным образом сформулированное разрешение указывает, что, если кто-либо желал бы поступать данным об- разом, ничто ему не мешает, однако действие такого рода не является обязательным. «Здесь можно курить» - это условное разрешение курить тем, кто хотел бы это делать. Это совсем не приглашение курить, не навязывание действий, связанных с пагубной привычкой. То же самое легализация гомосексуальных браков явно представляет собой допущение такого нетипичного образа жизни, но вовсе не навязывает, не рекомендует его, не требует, чтобы все люди выбрали данную «сексуальную ориентацию». То же самое относится и к ценностям. Холостой образ жизни не является, запрещенной целью, даже несмотря на то, что создание семьи так или иначе является признанной ценностью. Так же, к примеру, не вызывает протеста поведение человека, который транжирит деньги, хотя акцентированной добродетелью представляется бережливость. Потребление и все, что связано с потребительским образом жизни, даже в идеологии антиглобалистских движений, не выступает как запретная цель или запрещенная ценность, это представляется как нечто, что вовсе не надо запрещать, но по крайней мере не надо пропагандировать и утверждать.
Разрешения могут быть сформулированы также не прямо (не в позитивной форме), а как производные от запретов. Четкое формулирование запретов означает, что любой иной, кроме запрещенного, способ поведения или иные, кроме запретных, цели являются допустимыми. Так, в отношении юридических правил считается, что разрешено всё, что не запрещено законом (что вовсе не означает, будто это «всё» рекомендуется или навязывается). Запрет на превышение скорости 60 км в час не говорит о том, с какой скоростью надо ехать (лишь бы только эта скорость не была больше, чем 60 км в час), а тем более не вынуждает никого непременно ехать на автомобиле. Десять заповедей, указывая на то, чего не должны, не могут делать христиане, очерчивают четкую границу, за которой остается широкое поле, в каком они могут действовать свободно, по своей совести и своему разумению.
Наконец, последний тип правил носит еще более свободный характер. Мы называем их рекомендациями, советами или преференциями. Они указывают, какое поведение было бы особенно достойно признания, подчеркивая при этом, что ни от кого нельзя требовать и никого нельзя заставлять поступать именно таким образом. Это выражается словами: «Хорошо было бы, чтобы...». Здесь речь идет об образцовых поступках, идеальном поведении и даже о героических действиях, о подвигах. Правила формулируются как своего рода моральные указатели с надеждой, что по крайней мере некоторые люди им последуют, однако без давления, без насилия. В Германии на автострадах, где вообще нет запретов и ограничений скорости, встречаются, однако, знаки, указывающие рекомендованную скорость. Дорожная полиция вовсе не ожидает, что все последуют этим рекомендациям, и не собирается наказывать тех, кто превышает эту рекомендованную скорость, она только взывает этими указателями к сознательности водителей. В университете было бы желательно, чтобы все студенты получали отличные оценки («пятерки»), но совершенно очевидно, что ничего страшного не случится и с теми, кто получает «четверки» или «тройки». Нравственный идеал ориентирован на действия, которые носят харизматический, филантропический характер или совершаются во благо других. Но никто не рассчитывает на то, что так будут поступать все люди, и ничего плохого не ожидает при этом, скажем, эгоистов или скупердяев. Обязательность в правилах такого рода, а именно в рекомендациях или преференциях, содержится в самой слабой мере.
Важным симптомом другого вида обязательности, которую содержат наказы, запреты, разрешения и преференции, является общественная реакция, которая встречает тех, кто следует правилам такого рода или не нарушает их. В социологии такая реакция называется санкциями, и их детальный анализ будет темой гл. 17 нашей книги. Пока достаточно сказать, что эти санкции выступают как наказания и награды. Посмотрим, какие санкции применяет общество в целях укрепления своих культурных правил. Не выполняя указания, не следуя наказу, можно, в общем-то как правило, ожидать наказания. Так случается с теми, кто не платит налогов, не отправляет своего ребенка в школу, не приводит свою собаку к врачу для прививки. Однако, выполняя указание, следуя наказу, человек, по сути, не может надеяться на награду. Исключением является ситуация, когда следование наказу де-факто бывает столь редким, что требует особого выделения. Так бывает, когда телевидение премирует тех, кто своевременно оплачивает абонемент, или студент может рассчитывать на похвалу, если он до первого ноября запишется на следующий академический год.
Когда мы не подчиняемся приказу (указаниям, наказу), нас ожидает наказание. Дорожная полиция нас оштрафует или сделает предупреждение (заметку в правах) за превышение скорости, суд осудит за кражу, друзья отвернутся от нас за неверность или проявление нелояльности. В случае серьезных нарушений наказание будет объявлено публично. Судебные приговоры широко освещаются в печати. Публичные наказания применялись не только в Средние века. До сегодняшнего дня такая практика встречается, например, в Китае, а в Америке, этой колыбели либерализма, казнь Джорджа Маквея, виновного в смерти более ста человек, наступившей в результате террористического акта в Оклахоме, транслировалась по кабельному телевидению. В этом случае речь идет о достижении двух результатов. Во-первых, о наглядном, максимально выразительном доведении до сознания людей сути соответствующего правила, то есть того, что запрещено. Как заметил в несколько парадоксальной форме Эмиль Дюркгейм, преступники играют неоценимую роль в определении для других людей добра и зла, границ допустимых действий и в мобилизации моральной восприимчивости. Во-вторых, чтобы подтолкнуть к размышлениям возможных кандидатов на совершение подобных поступков, убедительно показать им, к чему приводит нарушение запрета, насколько не только не оплачивается связанный с ним риск, но страшнее оказываются потери. Юристы называют такую функцию судебных наказаний общепревентивной, поскольку она более ориентирована на других, нежели на самого преступника. Когда мы следуем указаниям, нас не ждет ничего плохого, но мы не можем и рассчитывать в этом случае на особые вознаграждения. Никакой симметрии по отношению к описанной выше ситуации здесь не возникает, и когда вновь повсюду нарушаются заповеди и наказы, то сам факт последовательного исполнения их не может принести нам ни похвалы, ни признания, ни славы, но, напротив, часто приводит к неприязни, которую только может вызывать наивный чудак, недотёпа. Посмотрите, как реагируют водители, когда кто-либо тормозит, увидев знак ограничения скорости, как смотрят прохожие на тех, кто на пустой улице ждет у перехода, пока зажжется зеленый свет, или что думают студенты о том, кто не сдал экзамена, хотя запросто мог списать у товарища то, чего не знал.
Когда мы пользуемся явно выраженным разрешением (признанием допустимости) своих действий, то это не вызывает общественной реакции, ни позитивной, ни негативной. В таком случае наше действие воспринимается и определяется как нейтральное для общества, не приносящее ни вреда, ни пользы. Предвосхищая наши дальнейшие рассуждения, заметим, однако, что действия, допускаемые и разрешенные правилами одного рода, например юридическими, совсем не обязательно являются разрешенными другими правилами, например моральными или связанными с традициями и обычаями. Вступая в гомосексуальный брак там, где такие браки легализованы, его участники не встретят негативной реакции со стороны права, но их может ожидать осуждение общественности, поскольку браки такого рода не соответствуют моральным традициям и обычаям данного общества, в рамках которого все еще действует соответствующий запрет.
Наконец, в случае рекомендаций и преференций не соответствующие им, обычные, ничем не выделяющиеся действия не вызовут негативных санкций. Общество как бы принимает негласное соглашение о том, что нельзя ни от кого ждать и требовать совершенства или геройства. Зато соответствие преференциям и идеалам приносит, как правило, весьма существенные и ощутимые награды. Солдат, который спас тонущего ребенка, получает более высокий чин, продвижение по службе. Прохожий, который помешал угону автомобиля, получает вознаграждение от полиции. Бизнесмен, пожертвовавший крупную сумму жертвам наводнения, пользуется хорошей славой. В специальной телевизионной программе показывают «обыкновенных необыкновенных». Лучшие студенты получают повышенные стипендии от правительства. Героям ставят памятники, их воспевают в стихах и поэмах. Придание особой известности, популярности тем, кто максимально отвечает общественным ожиданиям, вознаграждение этих людей общественным признанием и славой исполняют весьма важную социальную функцию. Во-первых, наглядно, выразительно, на персональных, конкретных и потому хорошо понятных примерах выявляются общественные идеалы. Во-вторых, показывается, что идеалы такого рода не являются утопиями, что их можно претворить в жизнь. Наконец, усиливается рациональная мотивация и возрастают намерения к достижению идеалов, поскольку ясно выявляется их связь с конкретными, имеющими определенное измерение выгодами.
Двойная относительность
Социальные нормы становятся обязательными в определенных условиях. По отношению к каждой из норм можно задать вопрос: в каких ситуациях она становится обязательной и кого она обязывает? Следовательно, каждое правило является относительным в ситуационном и в персональном плане. Иначе говоря, оно содержит также условия или границы возможности его применения. Иногда такая относительность представляет собой нечто очевидное, явное, что содержится уже в самой формулировке нормы. Нередко, однако, норма намечает мнимую границу, или порог, который только предполагается, являясь неким признанным, принятым, выявляющимся из более широких принципов или иных правил. Некоторые авторы в таком случае используют термин «контекст норм».
Рассмотрим сначала примеры ситуационной относительности. «При пожаре нужно звонить по телефону 998» (естественно, что при отсутствии пожара такой звонок или сигнал тревоги рассматривается как хулиганский поступок, подлежащий наказанию). «В случае опасности следует сорвать стоп-кран». Такая надпись в поезде имеет еще продолжение и уточнение: «Беспричинное использование стоп-крана влечет за собой ответственность», что явно указывает на то, что одно и то же действие в зависимости от ситуации может быть или востребовано, или запрещено. Ситуационную обусловленность могут иметь также разрешения. «После набора самолетом высоты пассажиры могут пользоваться своими персональными компьютерами», - сообщают нам в самолете. То же самое действие запрещается в момент старта и приземления самолета. В иных случаях ситуационная относительность не указывается прямо, а предполагается. Уголовное право утверждает: «Убийство человека подлежит уголовной ответственности.:.» Но к этому правилу добавляется предпосылка, вытекающая из общих принципов современного законодательства: «Если убийство не совершено человеком, который находился В состоянии необходимой самообороны или высшей необходимости». Дорожный кодекс запрещает езду в черте города со скоростью выше 60 км в час. Но это правило сопровождает посылка, вытекающая из другого предписания: «Если автомобиль не является привилегированным транспортным средством, например машиной скорой помощи в момент совершения акции по спасению жизни», «Водитель, по вине которого произошел несчастный случай, должен оказать помощь пострадавшему». То, что в данной ситуации, является категорическим требованием, наказом, в иной ситуации, например по отношению к водителю, который только проезжает рядом с местом дорожно-транспортного происшествия, в которой он никак не участвовал, может быть преференцией. Было бы хорошо, если бы он остановился, но никто не подвергнет его наказанию и в том случае, если он равнодушно проедет мимо.
Теперь рассмотрим примеры персональной относительности. Правило может прямо заявлять, к кому оно относится: «Детям до 12 лет вход запрещен» - для всех других вход открыт, разрешен, следовательно, запрещение превращается для них в разрешение. Или «Места для инвалидов» - по отношению к другим, кто хотел бы занять эти места, разрешение превращается в запрет. Такого рода явные дополнения, выделяющие определенные группы в отношении каких-либо правил и допусков, весьма характерны для расовой или этнической дискриминации и сегрегации. «Только для белых» - гласили надписи в передней части автобусов на Юге Соединенных Штатов еще долгое время после отмены рабства. «Только для немцев».- можно было прочитать на дверях ресторанов в период оккупации. Чаще всего, однако, персональная относительность, многие юридические правила, положения законов касаются только собственных граждан страны. Они сопровождаются негласной, неписаной предпосылкой: «Если только ты не являешься гражданином другого государства». Уголовный кодекс гласит: «Кто подвергает опасности жизнь других людей, подлежит ответственности...» Но за этим кроется предполагаемое исключение, вытекающее из общих правил и предписаний: «Если человек вменяем, то есть способен отдавать себе отчет в значении своих действий и владеть собой». «В Великий сочельник нельзя есть мяса». Совершенно очевидно, хотя нигде это прямо не сформулировано, что данный запрет касается только верующих христиан. Выше мы говорили о том, что так называемые преференции, или правила, указывающие на образцовое поведение, не являются категорическими требованиями, подлежащими исполнению, а только выражают определенные пожелания. Но и это, оказывается, может зависеть от той личности, к которой данные правила относятся. Прохожий, который стал свидетелем уличной кражи и, не чувствуя себя героем, отходит подальше в сторону, всего лишь не выполняет те требования, которые соответствуют гражданскому идеалу, не более того. Но если точно так же поступает полицейский, он нарушает свой долг, не выполняет основных служебных обязанностей и за это должен быть строго наказан. Когда врач равнодушно проходит мимо старушки, которая, потеряв силы, упала на улице, он нарушает профессиональную этику. И хотя было бы хорошо, если бы все люди руководствовались бы внутренним импульсом - желанием непременно оказать помощь другим, все же человек, который не является врачом, не остановился, чтобы помочь, не нарушил в этой ситуации установленный запрет, а только оказался не соответствующим высшему идеалу. И, напротив, сосед, который спас ребенка, вытащил его из объятой пламенем квартиры, заслуживает славы героя, но пожарник, который сделал то же самое, всего лишь достойно выполнил свою профессиональную обязанность. Следовательно, преференции также подлежат в определенных границах и сферах персональной релятивизации. То, что для одних является подвигом, для других может быть профессиональным требованием, наказом.
Обратим внимание на то, что такая относительность носит не личностный, а видовой характер. Применение к действию того или иного правила, смена квалификации правил (с запрета на разрешение, с преференции на наказ и т.п.) или применение исключительных правил никак не касаются конкретных личностей, они зависят только от категории людей: в приведенных нами примерах это были дети, инвалиды, негры, немцы, врачи, полицейские, пожарные и т.п. Вспомним, что в гл. 4 и 5 книги речь шла в таком случае о социальных позициях (статусах). Таким образом, мы видим, что правила принимают различный характер в зависимости от социальных позиций тех, кто эти правила нарушает или этими правилами руководствуется. Вскоре мы обратимся к более детальному анализу этой тесной связи между культурными правилами и социальными позициями.
Комплексы правил: процедуры, институты, роли
Культурное правило с его двумя разновидностями - нормами и ценностями - представляет собой самый малый, простейший элемент, своего рода атом ценностно-нормативной системы. Однако правила не выступают изолированно, в отрыве друг от друга. Напротив, они связываются, объединяются друг с другом, интегрируются в более крупные целостные структуры. На самом низком уровне интеграция может касаться связей норм и ценностей. Способы поведения людей могут быть тесно связаны с поставленными целями. Работа и заработок, учеба и образование, лечение и здоровье, выезд к морю и отдых. Такие цепочки связей норм и ценностей, регулирующие типичный способ достижения цели, называются процедурами. Часто случается подчинение нескольких норм или целой серии норм одной ценности.
В более широком масштабе интеграция правил происходит вокруг данной сферы общественной жизни, подлежащей регулированию. Вспомним уже неоднократно используемое нами понятие социального контекста, то есть различных сфер социальной жизни, в которых люди реализуют некие важные социальные функции: рождение и воспитание детей, производство и распределение товаров, отдых и развлечение, поддержание физической формы и охрана здоровья, согласование и координация коллективных целей и т.п. Такой набор правил, связанный с определенным социальным контекстом, который способствует реализации аналогичных важных социальных функций, мы будем называть институтом.
Иногда говорят еще более точно: институт в нормативном смысле, ибо, как и многие другие социологические категории, институт имеет множество значений. В повседневном обиходе мы используем это понятие в реалистической перспективе: идем в какое-нибудь учреждение, обращаемся в какую-нибудь инстанцию, чтобы решить свои проблемы, жалуемся на плохую работу какого-либо «института». Но наука всегда претендует на то, чтобы выйти за пределы обыденного мышления путем абстрагирования и обобщения. И так же, как в свое время мы отошли от рассмотрения организаций или структур в качестве определенных реальных объектов, придав им атрибутивное значение, в котором они предстают как определенные сложные особенности, характерные признаки, свойственные социальным объектам, нормативное понятие «институт» также отличается от обыденного предметного, отклоняясь от него в направлении большего абстрагирования. В таком смысле «институт семьи» - это уже не группа людей, живущих вместе под одной крышей, но набор таких норм и ценностей, которые регулируют эту особенно важную и универсальную сферу человеческой жизни: норм, касающихся правильных, достойных, порядочных или запрещенных досупружеских сексуальных отношений, ухаживания, сватовства, способа выбора партнеров, создания семьи, прав и обязанностей супругов, опеки над детьми и родительской власти, отношений с родственниками и родителями мужа и жены, наследования имущества и многих других важных для семьи дел и вопросов. Речь также идет о присущих, свойственных семье ценностях: о семейном счастье, гармонии, достатке, о появлении детей, их воспитании, достойной старости и т.п. Производственный «институт» - это не группа рабочих в фабричном здании, а набор характерных, присущих их деятельности экономических правил, то есть таких ценностей, как производительность труда, эффективность, успех, продвижение, качество, спрос, заработок, пенсия, честь фирмы, профессиональная гордость, или таких норм, как профессиональные обязанности и права, трудовая дисциплина, пунктуальность, добросовестность, ответственность и т.п.
Конечно, дело не обстоит таким образом, что правила всегда однозначно связаны только с одним институтом, что они как-либо жестко и точно разделены между разными институтами. Правда, существуют такие, можно сказать, специализированные или партикулярные (частные) правила, которые реализуются только в одном-единственном социальном контексте. Правила воинской муштры характерны для армии, правила допроса свидетелей - для суда и прокуратуры, запрет на плагиат - главным образом для науки, а запрет подвергать детей физическим наказаниям - главным образом для семьи. Но существуют и такие правила, которые появляются в различных контекстах, имеют общий, а порой даже универсальный характер. Правдивость, добросовестность, пунктуальность - это добродетели, важные и в семье, и на работе, и в политике, и в армии. Счастье или радость - это ценности, к которым стремятся люди, хотя и весьма различными путями, во всех сферах своей деятельности. В некоторых обществах универсальным правилом жизни может быть успех, понимаемый как достижение чего-либо большего по сравнению с тем, что имеют другие: более быстрой карьеры, более красивой жены, более разумных детей, более дорогого автомобиля, более просторного дома и более крупного банковского счета. А десять заповедей - это набор норм, которые находят применение не только в церкви, но и во всех сферах социальной жизни. Как видим, социальные правила формулируются на разных уровнях обобщения - от детальных, частных до универсальных.
Обратим внимание на то, что речь здесь идет об интеграции правил, о структурировании ценностно-нормативной системы в рамках одной культуры. Проблема универсализации или партикуляризации правил касается возможности их применения в разных институтах. Речь идет об общности правил, которые встречаются в разных институтах. Это совершенно иной тип и смысл универсальности по сравнению с тем, о котором шла речь, когда мы говорили о культурных универсалиях. Там речь шла об общих культурных сущностях (в том числе и правилах), обнаруживаемых в разных культурах, иначе говоря, о применимости некоторых определенных правил за пределами отдельных культур. Межкультурная универсальность - это нечто совсем иное, нежели межинституционная универсальность.
Другой способ интеграции разных культурных правил - это их концентрация вокруг одной и той же социальной позиции (статуса). К каждому, кто занимает какую-нибудь социальную позицию, адресованы своеобразные, характерные ожидания. Определен образец поведения, соответствующий этой позиции; известно, каковы намерения, каковы требуемые и допустимые действия, то, чего нельзя делать, а также идеальные, но не строго обязательные образцы действия. Все это становится обязывающим для каждого, кто данную позицию занимает независимо от его индивидуальных черт. Одни правила касаются священника-ксёндза, другие - политика, третьи имеют отношение к статусу ученого, четвертые - к статусу свободного художника; одними правилами следует руководствоваться, когда речь идет о подростках, другими - когда речь идет о пенсионерах.
Набор норм и ценностей, связанный с определенной социальной позицией, приписанный этой позиции и требуемый от каждого, кто эту позицию занимает, называется социальной ролью. Чтобы быть более точным, надо добавить: социальной ролью в нормативном смысле, ибо здесь проявляется многозначность этого термина. Порой роль определяется реалистическим образом как правило поведения, закрепленное у определенного человека. В том понимании роли, которое мы в данном случае предлагаем, речь идет о том, как должно протекать поведение человека, занимающего определенную социальную позицию. Его действительное, реальное поведение может совпадать с этим образцом, но может и отклоняться от него.
Понятие социальной роли, введенное в науку американскими социологами Ральфом Линтоном и Робертом Мертоном, как и множество других социологических понятий, происходит от метафоры. На этот раз оно переносит на социальную жизнь некоторые особенности, касающиеся поведения актера на театральной сцене. Что характерно для театральной роли? Прежде всего, то, что она возникает прежде, чем какой-либо конкретный артист начинает ее исполнять, она является для артиста уже существующим, данным фактом. Во-вторых, для него это факт внешний: он сам не создает эту роль, для него ее написал кто-то другой. В-третьих, она определяет для актера особый способ поведения, воплощается в том сценарии, которого артист должен придерживаться. Следовательно, она оказывает на его действия ограничивающее или насильственное влияние, актер обязан вписаться в роль. В-четвертых, актер должен освоить эту роль, прежде чем он сможет ее сыграть. В-пятых, одни актеры учат свои роли и играют их лучше, другие - хуже. Актеры имеют также большие или меньшие предпосылку собственные предназначения для ролей разного типа: одни склоны или созданы для комических, другие - для трагических ролей, одни соответствуют образу героев, другие - образу обычных людей. В-шестых, на сцене выступает, как правило, множество актеров, роли которых должны быть скоординированы друг с другом, ибо они осуществляют их совместно. В-седьмых, каждый актер играет на протяжении своей артистической карьеры множество разных ролей, более того, он может исполнять разные роли практически синхронно, отправляясь из театра на киностудию, а вечером -в кабаре. У него могут возникнуть трудности с переходом от одной роли к другой, если в театре он играет Гамлета, в снимающемся фильме - солдата Швейка, в телевизионном сериале - ксёндза Робака, а в кабаре - войта Кренчёлка.
Если мы перенесемся на почву социальной жизни и сравним (эти примеры) с нормативным понятием роли, то обнаружим аналогии по всем пунктам. Возьмем, к примеру, роль адвоката. Эта роль определена в культуре независимо от конкретной личности, исполняющей эту роль: для данного человека это будет готовая, внешняя (предлагаемая извне) и навязанная (жестко обязывающая его) роль. Прежде чем появиться в суде, адвокат должен научиться исполнению этой роли, изучить ее, что происходит на протяжении длительной учебы и адвокатской практики, требуемой для соответствующей аттестации; он должен также овладеть принципами и всеми тончайшими особенностями этики данной профессиональной среды. Разумеется, существуют более и менее успевающие ученики, лучшие и худшие адвокаты, такие, которым более соответствуют выступления по уголовным делам, в уголовных процессах, и такие, которые предпочитают гражданские иски и дела. Свою роль адвокат всегда исполняет в окружении других людей - судей, прокуроров, секретарей суда, клиентов, других адвокатов, и он должен координировать с ними свою деятельность. Жизнь адвоката не ограничивается его ролью в суде, он имеет также иные роли - семейные, исполняемые в кругу друзей, а иногда и политические, что может порой мешать исполнению профессиональной роли1.
Понятие социальной роли особенно часто и широко употребляется, когда мы ведем речь о системе нормативных ценностей, навязанных или предопределенных культурой. Снова обратимся к уже неоднократно обыгрываемому нами мотиву сложного, плюралистического и не всегда сплоченного или однозначного социального окружения, в котором живет человек. На языке той парадигмы «действий», в которой мы рассматривали данную проблематику, мы говорили в этой связи о плюрализме социальных статусов, на языке «групповой» парадигмы - о множестве групповых идентичностей, на языке «культурной» парадигмы - о множестве культур, с которыми сталкивается человек в поликультурном мире, а сейчас мы скажем о множестве правил, которые определяют действия человека уже в рамках каждой его единичной роли, а уж тем более в тех случаях, когда он одновременно исполняет несколько ролей. Часто встречающееся внутреннее несоответствие друг другу разных нормативных установок («ожиданий» того или иного способа действий от человека) приводит к различным проявлениям антиномии, амбивалентности и конфликтов в рамках одной роли, конфликтов между ролями, а также к проистекающей отсюда напряженности, которую человек должен так или иначе преодолеть. Мы уже писали об этом подробно в гл. 5 книги.
УИЛЬЯМ ГРЭМ САМНЕР (1840-1910)
Один из основоположников американской социологии, профессор Йельского университета. Отец так называемого «социального дарвинизма», или концепции, распространяющей провозглашенные Ч. Дарвином принципы эволюции на людские сообщества. Его книга «Народные обычаи» (Folkways, 1906) вошла в классику социологии. Собрание других его социологических сочинении было изда но посмертно в четырех томах под названием «Наука об обществе» (Science of Society, 1927).
Он трактовал социологию как науку о «социальной жизни», имея в виду все явления, сопутствующие созданию и функционированию сообществ людей. Он считал, что эти явления надо исследовать, применяя такие же объективные методы, как и при исследовании явлений природы. Это связано с тем, что все эти явления проистекают из четырех естественных человеческих чувств и потребностей: голода, полового влечения (секса), тщеславия и страха. Условия, способствующие реализации тех или иных потребностей данного круга, он определял как «интерес», подчеркивая, что интересы людей бывают разными, отсюда неизбежный конфликт интересов, жизненная конкуренция и борьба, в которой победителями оказываются сильнейшие. Важным фактором, определяющим остроту этой борьбы, он считал плотность заселения общественного пространства, соотношение между населением и территорией.
Для того чтобы беспрепятственно действовали законы эволюции (выживание сильнейших, естественный отбор и т.п.), поле борьбы должно быть свободно от вмешательства государства, поскольку такое вмешательство противоречит природе. Те, кто проигрывает в борьбе за выживание: безработные, бездомные, неграмотные, бедняки, нищие, сами в этом виноваты и не заслуживают ни помощи, ни сочувствия.
Каркас общества составляют социальные правила, нормативные образцы поведения, распространенные в этом обществе, которые Самнер называл народными обычаями (folkway). Они указывают, как следует поступать во всех жизненных ситуациях. Они постепенно усиливаются, проходя четыре стадии развития: сначала они являются только попытками удовлетворения потребностей, затем становятся тем, «что обычно делается», далее - тем, «что надо делать», и, наконец, «второй натурой», способом жизни, который принимается без размышлений. Благодаря тирании folkway, влияния которых никому не дано избежать, наступает общественный порядок. Высшая форма такого порядка - это моральное согласие, основанное на таких правилах, которые подчиняются высшим ценностям: добру и правде. Нередко они обретают вид сильно акцентированных, категорических запретов - табу.
Каждое общество имеет свою этику, или нормативный стиль, - комплекс характерных для данного общества обычаев и моральных правил. Они проистекают из местных традиций и не могут считаться лучшими или худшими по отношению к другим. Формирующееся и действующее законодательство может быть успешным лишь постольку, поскольку оно соответствует локальной, местной этике, не нарушает спонтанно сложившихся народных обычаев и моральных устоев. Государство может только поддерживать обычаи и моральные правила, но не может их изменять.
Литература
Sumner W.G. Naturalne sposoby postfpowania w gromadzie. Warszawa: PWN, 1995.
Ценностно-нормативные подсистемы: обычай, мораль и право
До сих пор мы говорили о различных формах, которые могут приобретать различные культурные правила, и о способах их включения в более крупные структуры - процедуры, институты и социальные роли. Однако структурирование ценностно-нормативной системы может происходить также на основе не формы, а самого содержания этих правил. Классик американской социологии Уильям Грэм Самнер первым ввел разделение правил на три типа: «народные обычаи, нравы и право»2. Сегодня мы говорим проще: обычаи, нравственность и право. Именно они создают три явно отличающиеся друг от друга подсистемы в общей ценностно-нормативной системе каждого общества.
Обычаи - это очень широкая шкала правил, сопутствующих нам в повседневной жизни, во всех ее проявлениях. Они определяют то, как мы одеваемся, как причесываемся, что и как едим, как здороваемся и прощаемся, во что играем, как проводим свободное время, где встречаемся с друзьями и т.п. Важной функцией обычаев является упрощение для человека его бытия, его жизни, придание этой жизни своеобразного автоматизма, освобождения человека от необходимости размышлять относительно возможного выбора и каждый раз принимать соответствующие решения в повседневных ситуациях в отношении банальных дел и вопросов.
На уровне общества обычаи являются тем, чем являются навыки на уровне индивидуальной психологии. Благодаря распространенным в моей культуре обычаям, я не должен каждое утро размышлять, имеет ли смысл завязывать на шее кусочек цветного материала, называемый галстуком, должен ли я, идя на работу, надеть костюм или пижаму, должен ли я съесть свой завтрак с помощью ложки, ножа и вилки или палочек, а может быть, руками; съесть ли мне овсяные хлопья с молоком, а может быть, кровяную колбасу с пивом; должен ли я протянуть руку знакомому, встреченному на улице, или потереться о его лицо носом; идти ли мне на обед с работы в час или в два часа; следует ли мне на Рождество наряжать елку, а может быть, пальму, а на Пасху поделиться с кем-нибудь крашеными яичками, а может быть, кокосовыми орехами. И так далее.
Такой рефлекторный автоматизм (не связанный с раздумьями, со специальным принятием решений), с которым мы подчиняемся обычаям, делает то, что последние становятся самыми незаметными из всех правил; только сталкиваясь с альтернативными обычаями, оказавшись перед лицом другой, отличающейся от нашей культуры, мы начинаем «видеть» эти правила и следовать им сознательно. Здесь сильнее всего проявляется наш закоренелый этноцентризм, убеждение в естественности наших обычаев и удивление по отношению к другим, отличающимся от наших обычаев, которые кажутся нам странными. Но именно здесь заявляет о себе сильнейший плюрализм и в высшей степени условный характер этих повседневных способов и образов жизни. В них нет ничего абсолютного, обязательного, универсального; каждое общество создает их по-своему. Туристическая литература и описания разных путешествий полны анекдотами, связанными с теми неожиданностями, поразительными вещами и неизбежными ошибками, какие поджидают нас в чужих странах, когда мы встречаемся с господствующими в этих странах обычаями, существенно отличающимися от наших.
Обычаи формируются спонтанно, снизу, на основе получающих широкое распространение и как бы объективизирующихся массовых действий. Обычаи не имеют своих создателей, которых можно было бы персонально идентифицировать. Как правило, обычаи не имеют также своей кодификации, хотя существуют здесь и исключения, например учебники хорошего тона (savoir-vivre). Мы не учимся обычаям каким-либо систематическим образом, скорее мы приобщаемся к ним путем имитации или тренировки в процессе социализации.
Дела, которые регулируются обычаями, имеют частный характер: это их характерная черта. Они касаются тех сфер жизни, которые с точки зрения интересов других людей им безразличны, не вмешиваются в их дела, не ограничивают их свободы, не угрожают им. Так, если я вместо галстука повяжу шнурок с бахромой, или съем на завтрак свиную отбивную, или начну петь в трамвае, или поцелую руку своего начальника, а на своем столе вместо обычного чая поставлю шоколад с кремом - все это должно оставаться моим частным делом. Если оно таким не является, то потому, что люди негативно реагируют на отличия, а мое поведение выбивается из нормы. Здесь, однако, негативные реакции будут спонтанными, неформализованными и относительно мягкими. Меня, к Примеру, высмеют, примут за чудака или эксцентрика, я стану предметом пересудов и анекдотов. Может быть, мне сделают какое-нибудь замечание или выговор. В некоторых случаях я могу оказаться в определенной изоляции, даже подвергнуться изгнанию из товарищеского круга.
Острота таких реакций в значительной мере зависит от уровня укоренившегося этноцентризма или, напротив, от меры толерантности. Это связано с тем, имеет ли культура гомогенный, монолитный характер или она плюралистична и разнородна. Во втором случае будет проще утвердиться толерантности, ибо люди здесь постоянно, ежедневно сталкиваются с отличиями, например, этнических, национальных или расовых культур. Этим можно объяснить исключительную толерантность американского многонационального общества, где даже на самое эксцентричное поведение никто не обращает внимания и никого оно не возмущает. Здесь сам фон настолько мозаичен и ярок, что ни одна краска на нем не поражает. И наоборот, более однородные в культурном отношении, монолитные общества сильнее привязаны к своим обычаям и следуют им более решительно и последовательно. То же самое, но в меньшей степени касается групповых культур, существующих в рамках каждого общества. Те группы, которые по характеру своей профессии имеют космополитический характер, члены которых часто вступают в контакты, выходящие за локальные границы, и идентифицируют себя с кругами международного уровня и состава, легче примиряются с отличиями обычаев, проявляют большую толерантность. Примерами могут служит артистическая, научная среда, круг журналистов. Зато те группы, профессиональная деятельность которых по своей природе локальна, как правило, гораздо менее толерантны. Таковы, например, аграрии, работники сельского хозяйства. Важным здесь может быть место проживания: в культурно многообразных городах или в сельских центрах, в деревнях. Важную роль играет также определенное образование, которое дает человеку по крайней мере теоретические представления о многообразии обычаев в различных людских сообществах в историческом прошлом и в наши дни.
В самых разных аспектах, с разных точек зрения отличаются друг от друга моральные нормы. Прежде всего, они касаются таких сфер жизни, в которых действия одного человека небезразличны для благополучия, счастья, здоровья, успеха других людей. Такие действия не могут оставаться частным делом, ибо они существенно затрагивают интересы других людей, вторгаются в сферу их автономии и свободы, могут причинить им боль, обидеть, ущемить их. Отдам ли я долг или нет - это не только мое личное дело, ибо ущерб понесет и тот, кто был моим кредитором. И если я лгу, это тоже не только мое дело, ибо обманутым окажется кто-то другой. Если я проявляю нелояльность по отношению к другу, если я изменяю своей жене, это тоже не только мое дело, ибо я злоупотребляю их доверием. Если я наношу обиду знакомому человеку, это не только мое дело, ибо я ущемляю его достоинство. И уж тем более, если я в кого-нибудь стреляю, это не мое частное дело, ибо я у этого другого человека отнимаю самую высокую ценность - его жизнь.
Таким образом, моральные нормы касаются наиболее фундаментальных отношений между людьми, «регулируя движение» в том межличностном пространстве, которое формируется в итоге коллективного образа жизни самого рода людского. Они наиболее сильно выражают общественную природу человека. По этой же причине они менее всего конвенциональны, ибо выражают определенные, общие для всех людей как представителей рода людского императивы коллективного образа жизни. Неслучайно такая всеобщая форма существования людей, какой является семья, охвачена таким сильным моральным регулированием.
Имея отношение к наиболее существенным делам, моральные нормы часто кодифицируются в вербализованных и формализованных этических системах, а также обосновываются и обретают легитимность через обращение к разуму (в светских философских доктринах) или к высшему существу (в религиозных концепциях). Иногда у них есть определенные авторы, реальные или мифические, философы, пророки, религиозные предводители. Так обстоит дело с категорическим императивом Канта, с десятью заповедями, с Горной проповедью.
Нарушение моральных требований и запретов вызывает гораздо более резкую реакцию общественности, нежели соблюдение или несоблюдение обычаев. Осуждение обретает более острые формы - от изоляции, публичной критики, товарищеского остракизма, изгнания из группы вплоть до самосуда. Ярким примером морального возмущения коллектива и все более строгих санкций может служить судьба Ягуси из «Крестьян» Владислава Реймонта. Санкции, как правило, выбираются и применяются спонтанно в процессе коллективного поведения. Примерами могут служить такие ситуации, когда люди отворачиваются от человека, которого они осуждают, если он оказывается в изоляции, если вокруг него возникают сплетни, если о нем формируется негативное мнение, в крайних проявлениях - коллективный самосуд. Иногда санкции могут быть результатом более четко направленных коллективных действий, например поджоги клиник-абортариев в США сторонниками движения в защиту зачатой жизни. Определенную роль в мобилизации и направлении общественной реакции в определенное русло могут играть также признанные авторитеты: ксендз, проповедующий с амвона, войт или староста, публицист, выступающий в печати, известный артист или политик.
Третий вид культурных правил - это право. Для его выделения наиболее существенным является не содержание регулирования, а способ этого регулирования. С этой точки зрения право имеет тройственную специфику. Во-первых, оно не формируется и не реализуется спонтанно, а намеренно устанавливается государством или от имени государства. Таким образом, право всегда связано с какой-нибудь политической организацией - от вождя племени и совета старейшин до современного парламента. Во-вторых, в соответствии с потребностями в однозначности, подлинности, точности информирования граждан, что рекомендовано, что запрещено и что только разрешено, право формулируется в письменной форме, публикуется и систематизируется в кодексах или собраниях инструкций. В-третьих, на страже права стоит особая система санкций, администрированных посредством специально созданных для этого органов правоохраны и правосудия, к которым относятся суды, прокуратуры, полиция, адвокатура, тюрьмы. Эти санкции отличаются тем, что применяются именем государства, которое пользуется монополией применения насилия, включая и физическое насилие, по отношению к своим гражданам, а также иностранцам, пребывающим на его территорию.
Правовому регулированию подлежит огромная сфера социальной жизни, от мельчайших вопросов в административных предписаниях до основных прав и обязанностей граждан в конституции. Право может вторгаться в сферу конвенциональных обычаев, включая в себя одни из этих обычаев (например, то, что ездить надо по правой стороне улицы, а не по левой, останавливаться на красный свет, а не на зеленый, или то, что военнослужащим положено ходить в зеленых мундирах, а не в черных костюмах, и носить конфедератки, а не шляпы) и противопоставляя себя другим обычаям (например, запрещая курить на работе или садиться на траву на газонах). Более сложными оказываются отношения между правом и моралью. Есть определенные области права, безразличные к морали, но существуют и такие, которые явно вторгаются в важные моральные сферы межчеловеческих отношений, например уголовное, семейное, наследственное право, определенные разделы гражданского права, регулирующие вопросы собственности. Когда правовое регулирование совпадает с моральными нормами общества, право получает усиленную этим соответствием легитимацию, и его значительно легче применять и исполнять. Зато, когда оно расходится с обязательными моральными нормами, господствующими в данном обществе, оно встречает сильный отпор. Самнер прямо говорил, что право без поддержки в морали не имеет шансов на реализацию. Пожалуй, в этом отношении он был слишком большим оптимистом. Он был в значительной мере прав, адресуя это положение демократическим системам, но мы-то знаем отлично, что в тоталитарных, автократических системах и при диктаторских режимах аморальность законов весьма часто встречалась. А в таком случае нельзя было обойтись без жесткого контроля, репрессий, разрастания аппарата насилия и всего того, что должно было охранять и силой внедрять в жизнь законы, вызывающие моральное сопротивление. Даже при демократическом строе может возникнуть расхождение моральных позиций между различными сегментами общества. В таком случае законы, которые нравятся одним людям, могут не одобряться другими людьми. Отсюда проистекают, к примеру, продолжающиеся у нас дискуссии о легализации смертной казни, об ужесточении карательных мер за преступления, о допустимости абортов и эвтаназии, о реституции частной собственности и т.п.
Кроме этой основной тройки обычай - мораль - право, существуют еще определенные отдельные группы правил, которые отличаются характерными содержательными признаками. Вспомним о двух из них: о художественном стиле и о моде. Художественный стиль - это собрание определяющих правил, касающихся не столько того, что хорошо, порядочно и достойно (этим занимается мораль), и не столько того, что принято и признано (это сфера обычаев), и не того, что требует государство (это область права, действия законов), но скорее того, что считается прекрасным. Он охватывает, таким образом, эстетические правила создания произведений поэзии и прозы, живописи, скульптуры, музыкальных сочинений и т.п. Иногда он проявляется спонтанно в коллективных действиях и поведении, не имея персональных создателей (как в случае, касающемся народного творчества, фольклора), в других же обстоятельствах возникает в итоге распространившихся подражаний какому-либо индивидуальному творению, поднятому до ранга художественного образца; иногда он может быть оформлен в виде творческого манифеста и даже пространной доктрины. Санкции, поддерживающие такого рода образцы художественного стиля, чаще всего имеют позитивный характер, выступают как признание в определенном кругу или более широкая слава, которая приходит к тем, чьи творения оказываются в парадигме установившегося стиля. Негативные санкции в этом случае - это неприязнь к традиционализму или к архаичности, или, напротив, к чрезмерному новаторству или авангардизму, ожидающая тех, чье творчество не соответствует канонам эпохи.
Другую интересную разновидность культурных норм представляет мода. Мода близка обычаю, ибо касается сравнительно поверхностных проблем: того, в чем мы ходим, что слушаем, какие смотрим фильмы, какие читаем книги. От обычаев мода отличается гораздо большей изменчивостью, а также гораздо более жестким давлением, которое она оказывает на своих последователей. Мода меняется сравнительно быстро, но в период, когда она царствует, она обретает монопольные права и категорически диктует требуемое поведение, дисквалифицируя всякое другое. В результате дело доходит до униформизации общества, правда, временной, непродолжительной, но на тот период, пока держится данная мода, весьма ощутимой. Таким образом, мода одновременно и примиряет весьма часто встречающиеся среди людей противоположные тенденции: с одной стороны, это стремление к переменам, ко всему новому, оригинальному, то есть к новаторству, с другой - это склонность к тому, чтобы поддаться конформистскому давлению общества. Это также, с одной стороны, стремление к тому, чтобы отличаться от других (тех немодных, которые и не знают, что уже не носят туфли на шпильках), а с другой - желания уподо- биться коллективу, войти в него, мимикрировать, как бы раствориться в нем, оказаться похожим на других (всех тех, кто следует моде и уже ходит на таких толстых пробках-подошвах).
Мода в отличие от большинства обычаев редко формируется спонтанно, снизу. Это скорее целенаправленное явление, навязанное центрами моды, рекламируемое и распространяемое всеми возможными средствами маркетинга и рекламы. Она представляет собой важную движущую силу в потребительской экономике, вынуждающую людей приобретать определенные товары, а спустя некоторое время выбрасывать эти товары и приобретать нечто новое.
Целостность и конфликтность ценностно-нормативной системы
Созданные из столь различных элементов, столь различной силы воздействия, различной продолжительности действия, различного содержания ценностно-нормативные системы редко отличаются цельностью и когерентностью. Здесь проявляются три исторические тенденции. Первая - это та, согласно которой образцы и общественные правила усложняются и все более различаются по мере эволюции или развития общества. В первобытных сообществах простейшие формы социальной жизни не требовали сложного регулирования. Вполне достаточным был «монолит обычаев», о котором писал Самнер. Еще в начале XX в. социальные антропологи открывали реликты таких первобытных сообществ и подтверждали исключительную простоту и когерентность проявляющихся там норм и ценностей. Так, например, Бронислав Малиновский описывал общество обитателей Тробриандских островов. Но в современном обществе дело обстоит совершенно иначе. Это общество оказывается гораздо более сложным; оно охватывает великое множество действий, контактов, взаимодействий, общественных отношений, профессий, организаций, групп, институтов и т.п. Следовательно, и нормативная культура, регулирующая такое общество, чрезвычайно сложна по своей природе. Другая историческая тенденция - это отход от первоначальной изоляции культур в сторону все более частых контактов между ними, взаимодействия, взаимовлияния и перемешивания. Насколько племенные сообщества островитян были буквально замкнуты в своих собственных мирках, а вместе с тем и в своем собственном мире правил - обычаев, установившихся традиций, настолько вместе е ростом и активизацией контактов, миграций, совершенствованием средств транспорта и коммуникаций нормативные культуры утратили свою однородность и в современном обществе превратились уже в конгломерат сущностей, необычайно перемешанных, происходящих из разных источников. Третья историческая тенденция - это возрастающее в ходе исторического процесса ускорение социальных изменений. Социальное окружение, в котором жили люди в примитивных или традиционных сообществах, менялось очень медленно. Не только в том смысле, что люди рождались и умирали в том же самом обществе, но и в том смысле, что даже через несколько поколений условия их жизни не подвергались значительным изменениям. Не менялись также сопутствующие им нормы и ценности. Ныне уже в пределах одной человеческой жизни общественное окружение подвергается фундаментальным изменениям. Темп инноваций во всех сферах оказывается колоссальным, он диктует постоянные изменения способа, образа жизни, а вместе с тем и изменения стиля жизни: обычаев, морали, права. В границах жизни одного поколения нормативная культура может основательно преобразиться, а наиболее сильно этот процесс проявляется в ходе революций, переломов общественного строя, принципиальных переворотов в технологии. Современного человека ежеминутно как бы бомбардируют правила совершенно разного происхождения: древнейшего, старого, нового и новейшего, регулирующие разными способами одни и те же проявления жизни.
Эти три тенденции ведут не только к разнородности, но и к внутренним противоречиям в ценностно-нормативной системе. Эти противоречия выступают в нескольких формах. Первая, на которую указывал Эмиль Дюркгейм в конце XIX в., была названа им аномией. Она касается целостности нормативной культуры. Это такое состояние, при котором нормативная система утрачивает стабильные внутренние связи и их заменяет хаос. Указатели действий - цели и используемые средства - становятся нечеткими, неоднозначными. Люди утрачивают ощущение того, что хорошо, а что плохо, что можно считать достойным, а что нет, к чему следует стремиться и чего следует избегать, какие методы допустимы, а какие запретны. Дезорганизация нормативной культуры означает дезориентацию членов общества. Это настолько болезненное состояние, что Дюркгейм видел в этом причины одной из разновидностей самоубийств, которую он называл аномийными самоубийствами.
Более узкое понятие аномии ввел в 1938 г. Роберт Мертон. Аномия, в его понимании, - это не любой нормативный хаос, а скорее специфическое расхождение между утвердившимися в данном обществе ценностями и институционализированными нормами, которые должны служить достижению этих ценностей. Речь идет о таких нормах, которые имеют реальные шансы применения. Ведь бывает и так, что культура через систему ценностей навязывает всем членам общества какие-либо общие цели. Например, в американской культуре - это материальный успех, высокий уровень жизни, счастливая семейная жизнь. Одновременно через систему норм указываются правильные способы достижения этих целей. Снова обращаясь к примеру американской культуры, скажем, что такими нормами являются получение образования, напряженная, подчиненная дисциплине работа, продвижение в профессии. Однако для определенных, притом значительных сегментов общества (например, для афро-американцев в Америке или представителей других этнических меньшинств) такие нормы могут оказаться нереальными, в том смысле, что доступ к образованию будет трудным, проявится профессиональная дискриминация, продвижение по работе будет ограничено определенным потолком, выше которого редко кому удается подняться. Для таких групп навязанные им ценности и реалистические нормы оказываются в противоречии. Именно это и есть состояние аномии. Мертон утверждал, что оно оказывает давление, стимулируя девиантную деятельность, то есть подталкивая людей к тому, чтобы они достигали те же самые, соответствующие общественным ожиданиям ценности альтернативными, не признанными в данном обществе способами3.
Третья форма противоречий внутри ценностно-нормативной системы - это уже хорошо известный нам ролевой конфликт - несовпадение общественных ожиданий, связанных с различными социальными позициями (статусами), которые одновременно занимает человек, например конфликт семейных и служебных обязанностей (рис. 4).
Четвертая форма - это конфликт в границах одной роли или в рамках одной социальной позиции, между сегментами роли, то есть между ожиданиями, исходящими от разных партнеров, членов социального круга, занимающих периферические по отношению к данной позиции статусы. Например, дирекция завода требует от рабочего повышения производительности труда, а его коллеги по бригаде - удержания рабочего темпа на установившемся обычном уровне (рис. 5).
Рис. 4. Конгломерат позиций и ролей («ипостаси» Яна)
Рис. 5. Партнеры роли (контакты каждого врача «как врача»)
Еще одно, пятое, противоречие возникает в рамках единичного сегмента роли, когда ожидания одного конкретного партнера оказываются внутренне неоднородными. Мы называем это амбивалентностью нормы. Например, пациент ожидает от врача личного проявления заботы, сочувствия к его страданиям, деликатности, но одновременно он хочет, чтобы его вылечили, для чего может потребоваться весьма болезненная и продолжительная терапия или рискованная операция, при этом врач должен выдерживать профессиональную дистанцию, сохранять хладнокровие.
Очередная, шестая, возможность - это конфликт между нормативными подсистемами, когда одно и то же поведение по-разному регулируется, например, правом и моралью. Здесь мы говорим о нормативной антиномии. Так называемый «малый уголовный кодекс», введенный в Польше сразу после войны, требовал, к примеру, доносить на членов своей семьи, что оказывалось в сильнейшем противоречии с моральными основами семейной лояльности и солидарности. Другой пример - это ситуация, когда мораль или право запрещает определенное поведение, глубоко укоренившееся в обычаях. Великобритания недавно была ареной острой публичной дискуссии на тему «охоты на лис» - массового обычая, связанного с жестокой травлей животного, на которого спускают собак. Давно запрещенные в Мексике петушиные бои до сих пор остались распространенным, хотя и укрываемым в тайне развлечением.
Другой тип антиномии может выступать в рамках единичной нормативной подсистемы, когда содержащиеся в нем правила требуют одновременно противоположных друг другу способов поведения: одни что-либо запрещают, а другие это же позволяют, хуже того - обязывают так поступать. Особенно часто встречается это в области права, когда огромное число и разнородность предписаний, установленных в разное время самыми разными органами, чрезвычайно затрудняет сохранение когерентности.
Все упомянутые выше случаи имеют место в границах одной культуры. Но мы также знаем, как велика разнородность культур, что не влечет за собой серьезных последствий только до тех пор, пока эти культуры изолированы. Однако, когда они входят в контакт, встречаются, сталкиваются друг с другом, например, в процессе завоеваний, миграций или глобализации, то легко становятся началом межкультурных конфликтов. Это весьма сильно касается нормативной сферы. В эпоху колониализма местные племенные обычаи приходили в резкое столкновение с правовыми правилами, навязанными администрацией страны-метрополии. Христианизация несла с собой моральные нормы, касающиеся, например, семейной жизни или сексуальных отношений, отличающихся от тех, что господствовали в местных религиях. Сегодня глобализация капиталистической культуры навязывает потребительские ценности и жажду материального успеха, что встречает отпор в традиционалистских обществах, вполне удовлетворенных привычным им, стабильным уровнем жизни.
Девятый тип противоречий проистекает из того, что в рамках одного общества и свойственной ему культуры могут действовать правила, происхождение которых относится к разным временам. Прочность одних норм и ценностей может быть большей, других - меньшей, но в каждый момент система нормативных ценностей складывается из элементов очень давних, просто давних, новых и новейших. Их содержание может не быть взаимно скоординированным. В таком случае мы говорим о нормативной асинхронности, выражением чего является анахроничность ныне уже не адекватного, но все еще существующего наследия прошлого, входящего в конфликт с Новыми способами жизни. Так, польский героико-романтический синдром, восходящий еще ко временам разделов Польши, может войти в конфликт с требованиями позитивистской «основательной работы», дисциплины, рациональности и эффективности - всего того, что требует жизнь в современном независимом государстве.
Еще одну, десятую, разновидность такого рода ситуаций и противоречий мы встречаем в границах одного общества, в котором на протяжении короткого отрезка времени происходят глубокие, радикальные и всесторонние изменения культуры. Тогда новые жизненные правила входят в противоречие с прежними нормами и ценностями, которые еще глубоко укоренены в памяти, в сознании, в повседневных навыках и привычках одних и тех же людей, одного и того же поколения. В таком случае появляется своеобразный дуализм некоторое время еще сосуществующих двух культур: старой и новой. Этот момент мы называем культурным диссонансом. Он сопровождает революции, смену социального строя, радикальные технические инновации и перевороты. В Польше он очень явно проявился в переломной ситуации 1989 г. В течение нескольких десятилетий складывалась нормативная система реального социализма. Один ее слой - официальных институтов и правил - формировался в результате пропагандистской, воспитательной деятельности, внедрения идеологических доктрин. Примерами могут служить провозглашение равенства и осуждение сильных различий в достатке или заработках или определение роли государства, которое должно заботиться о гражданах, выступать в роли их опекуна, и соответствующие претензии и ожидания граждан. Другой слой - неофициальных институтов и правил -образовался как спонтанная оборонительная реакция и адаптация общества по отношению к навязанным ему условиям жизни. Примеры такого рода - оппортунистическое правило «не высовывайся», согласие на какую угодно работу, пассивность в общественных делах. Таким образом, социалистическая пропаганда и социалистический габитус (используя термин, введенный французским социологом Пьером Бурдье) формировали своеобразный культурный синдром, который иногда называют homo sovieticus. Новые жизненные нормы привели к тому, что едва ли не в одночасье культурные ожидания подверглись изменениям диаметрального характера. Новая система с ее тремя институциональными основами - капиталистическим рынком, демократической политикой и свободой мысли - предлагала людям совершенно иные правила. Противоречия такого рода можно подытожить в виде ряда оппозиций (табл. 7).
Однако уже подчеркнутая нами выше инертность культуры, сохранность прежних, хотя уже и не адекватных норм и ценностей, обеспечивают то, что еще долгое время после столь радикальных общественных изменений мы наблюдаем постоянную напряженность и нормативные конфликты, что некоторые авторы рассматривают как причину более медленного, чем предполагалось, хода преобразований.
Таким образом, мы выделили десять разных проявлений отсутствия цельности ценностно-нормативной системы. Каждая из этих ситуаций в отдельности (а часто они еще накладываются друг на друга) ставит человека перед непростой дилеммой: как поступить, к чему стремиться? Имеющая внутренние различия, лишенная целостности культура не отвечает на эти вопросы однозначно.
Таблица 7. Культурный диссонанс
Некогда сформулированный в социологии взгляд, будто человек - это не что иное, как марионетка, которую культура дергает за ниточки, обнаруживает свою явную несостоятельность и неправомерность. Человек всегда оказывается перед необходимостью выбора, определения своего отношения к нормативным требованиям. Он всегда располагает определенным полем субъективной свободы, в котором по-разному может реализовать разнообразный репертуар действий, предлагаемых ценностно-нормативной системой. Рассмотрим теперь более пристально варианты отношения людей к культурным нормам и ценностям.
Приспособление к нормам: конформизм и девиация
Когда люди поступают в соответствии с правилами, которые касаются этих людей (то есть имеют отношение к их социальному статусу, к ситуации, в которой они действуют, и не отменяются в силу каких-либо особых обстоятельств), мы говорим, что люди поступают конформистски. Зато когда люди поступают не по этим правилам, вопреки им, мы говорим, что их поведение носит характер девиации (отклонения). В этом смысле конформизм и отклонение - объективные понятия, которые фиксируют совпадение или несовпадение поведения с заданным образцом, независимо от той мотивации, которая склоняет людей к такому поведению. Это также описательные термины, нейтральные, не включающие в себя ни позитивной, ни негативной оценки такого поведения.
Однако отличие конформизма от девиации определено в довольно грубой форме. Необходимы более тонкие критерии, нежели простая фиксация соответствия или несоответствия поведения человека предлагаемым правилам. Если мы вспомним, что, являясь обязательным объектом регулирования, человеческие действия, рассматриваемые в рамках утилитаристской, или телеологической, модели, могут быть расчленены на способы и цели, а относящиеся к ним правила - на нормы и ценности, то можно предвидеть, что люди к первым будут относиться не так, как ко вторым. В рамках одной и той же процедуры (или типичной связки норм и ценностей) они могут следовать определенным нормам, но отбрасывать соответствующие ценности или, наоборот, признавать ценности, но не соблюдать нормы. Такой подход создал основы для знаменитой типологии, предложенной в 1938 г. Робертом Мертоном4. Она включает в себя пять типов реакций.
Первая - это просто конформизм, или принятие всей процедуры как норм, так и связанных с ними ценностей. Примером может служить поведение тех американцев, которые стремятся реализовать свои мечты об успехе, высоком материальном уровне жизни и достатке путем получения профессиональной квалификации и дисциплинированной, старательной, напряженной работы. Оставшиеся четыре типа реакций представляют собой четыре варианта девиации, то есть отступления от правил. Одна из них, которую Мертон определил как «инновацию», - это принятие целей, диктуемых посредством получающих распространение ценностей, но поиск новых способов их реализации, отличающихся от предписанных нормативно. Это как бы частичное участие в процедуре, определяемой культурой как стремление только к заключающимся в ней ценностям, но отказ от норм. Так поступает обыкновенный преступник, у которого такие же жизненные цели, что и у порядочного гражданина: успех, богатство, благоденствие, но вместо того, чтобы много лет учиться и в поте лица трудиться, он хочет сократить свой путь к этим целям: ограбить банк, угнать машину, доставить и продать наркотики. Так поступает также тот студент, который имеет достойную и общую с другими, вполне принятую в данной культуре цель -получение высокой оценки, но вместо того, чтобы посещать лекции, работать в библиотеках, изучать предмет, он предпочитает списать ответ на экзамене у своего коллеги. Это, разумеется, однозначно негативные примеры. Но к этой категории отклонения относится также врач, который, чтобы спасти пациента, рискует применить новые, абсолютно не принятые в медицинскому кругу средства терапии. Или ученый, который в поисках истины разрывает с повсеместно принятыми нормами и парадигмами и оказывается инициатором «научной революции». Чтобы в эту форму девиации вписались не только негативные, но и противоположные по своей сути и оценке примеры, Мертон предлагает применять для этой формы нейтральный термин «инновация».
Противоположная ситуация, которую Мертон называет «ритуализмом», заключается в упорном сохранении определенных традиционных способов поведения или старательном следовании нормам при полном абстрагировании от целей, которые должны были быть этим традиционным способом достигнуты, то есть при игнорировании соответствующих ценностей. И здесь мы опять же имеем дело с частичным, как бы выборочным участием в процедуре, прописанной в рамках определенной культуры: приобщение только к предусмотренным в рамках этой процедуры нормам, но не к ценностям. Так поступает типичный бюрократ, готовя пространные отчеты, которые никто из его начальства не читает, а просто выбрасывает в корзину. Так поступает святоша, которая механически отбивает поклоны в церкви, а сама при этом обдумывает, как досадить соседке. Так поступают рабочие варшавской гуты, проданной итальянскому концерну, когда устраивают демонстрацию перед зданием сейма, требуя повышения зарплаты. Те формы протеста, которые имели смысл при социализме и приносили тогда определенный эффективный результат, теперь в новых условиях оказались неправильно адресованными и утратили свою цель. Но было бы ошибочно считать, что все случаи ритуализма имеют такой негативный оттенок. Следование определенным ритуалам, хотя и не способствующим уже достижению цели, к которой они должны были приближать человека, может обрести самостоятельную ценность, например способствовать внутренней интеграции определенной группы, подчеркивая ее идентичность.
Третий вариант девиации - это «отказ от участия», «выход из игры», или ретритизм (полное и пассивное отклонение). Это означает, что человек полностью отказывается от участия в предписанной культурой процедуре, как от заключающихся в ней норм, так и от соответствующих ценностей. Так поступают маргиналы, люмпены, наркоманы, алкоголики, которые по разным причинам игнорируют такие признанные ценности, как достаток, благосостояние или образование, а также отказываются от таких норм, как работа и учеба. Они оказываются в изоляции, за пределами общества и характерной для данного общества культуры. К такому положению могут привести также обстоятельства, в которых сам человек не виноват и которые он не намеревался создать. Таково во многих случаях положение безработных, которые де-факто потеряли возможность участия в принятой повсюду жизненной процедуре: это работа и заработок. В ином масштабе и ином контексте так поступает ученый, который отказывается от новаторских достижений, научной карьеры, прекращает исследовательскую работу, ограничиваясь только административной или преподавательской работой.
Четвертая форма девиации в понимании Мертона - это «бунт или мятеж». Это также полное отклонение, ноне пассивное, а активное. Это означает отбрасывание обязательных процедур со всем их багажом норм и ценностей, но вместе с тем и предложение альтернативных процедур: новых способов жизни, реализующих новые нормы и новые ценности. Когда молодежь бунтует против погони за деньгами и против гедонистического потребительства, против основанной на индивидуализме конкуренции, эгоистического карьеризма и атомизации общества, предлагая взамен возрождение интимных общностей, солидарности между людьми и творческих форм самореализации, это означает разрыв со всей господствующей капиталистической культурой. Выражением такого бунта являются различные контркультурные движения, секты, общины. Иногда такие поиски альтернативы идут в деструктивном направлении, но порой они создают основы новой культурной системы. Когда Рональд Инглхарт (Inglehart) замечает появление в мире новых процессов «постматериальной культуры», то оказывается, что она как раз и вырастает из различных форм бунта против переживающей стагнацию материальной культуры. Как замечает сам Мертон, то, что сегодня осуждается как ересь, может завтра стать основой новой культуры.
Таблица 8. Виды конформизма и девиации по Мертону
Отношение к образцу |
Тип регулирования |
|
норма, регулирующая средства |
ценность, регулирующая цель |
|
Конформизм |
+ |
+ |
Инновация |
- |
+ |
Ритуализм |
+ |
- |
Ретритизм |
- |
|
Мятеж |
Типологию Мертона можно расширить, добавив несколько дополнительных категорий, если принять во внимание субъективное отношение к культурным правилам и отделить его от объективного отношения. Не всегда ведь бывает так, что несоответствие правилу означает его неодобрение. Обычная преступность необязательно должна свидетельствовать об отрицании законного правопорядка, это всего лишь уклонение от такого правопорядка по отношению к самому себе для достижения какой-либо выгоды. И сам преступник возмутится и станет взывать к помощи полиции, если его кто-нибудь обокрадет. Из этого следует, что он вовсе не отбрасывает норму «не укради», он только сам себя от нее освобождает. Симптомом такого отношения к норме является стремление к анонимности, сокрытие факта отклонения от нормы. Каждый преступник мечтает совершить.«идеальное преступление», то есть такое, какое не будет раскрыто. Зато совершенно иной мотивацией руководствуется мятежник или революционер. В этом случае отклонение от нормы сопровождается полным ее порицанием, отбрасыванием традиционной культуры. Отклонение от нормы имеет смысл только тогда, когда оно открыто демонстрируется, ибо оно должно стать публичной манифестацией несогласия с существующими правилами, показать альтернативный способ жизни. От одежды, становящейся униформой панков, скинхедов или сатанистов, через их манифесты, уличный вандализм до террористических актов и акций самосожжения разворачивается целая гамма средств, которые должны демонстрировать радикальное противодействие. Такую форму отклонения, независимо от того, имеет ли она оттенок деструктивный, разрушительный или творческий, созидательный, мы называем нонконформизмом.
Конформизм также может иметь разные обличья. Следование правилам может сопровождаться общим убеждением, что правил надо придерживаться независимо от их сути, ибо не наше это дело оценивать их смысл и рациональность. Так поступает тот, кто скрупулезно придерживается буквы закона, ибо признает авторитет права и считает, что строгое следование предписаниям является правильным. Такую установку мы определяем как легализм. В интересных исследованиях были сделаны наблюдения, как люди переходят через улицу в ночную пору, когда уже нет никакого движения. Некоторые, видя перед собой красный свет, явно признавали за собой право рациональной оценки ситуации и, оглянувшись по сторонам и не видя никаких машин, спокойно, не ожидая изменения света, переходили улицу. А другие ждали пока не загорится зеленый свет. Эти другие как раз и были последователями легализма - «легалистами». Исследования показали, что их численность оказывается различной в разных культурах. Существуют такие общества, где заведомо все переходят улицу на красный свет. И существуют такие общества, где все ждут, пока не загорится зеленый свет. Это связано с общим престижем, или авторитетом закона, в данном обществе, хотя определенную роль здесь также играют моменты психологического предрасположения: конформизм, присущий данной личности, или, напротив, анархические тенденции. Хотя термин «легализм» непосредственно относится к сфере права, его можно распространить также на другие нормативные подсистемы. Когда, например, верующий человек следует всем божьим и церковным наставлениям, отказывая себе в праве какой бы то ни было оценки того, насколько осмысленными и оправданными являются, скажем, пост или исповедь, и подчиняясь исключительно авторитету церкви, - это тоже пример легализма.
Противоположностью легализма является негативизм, или, как иногда говорят, контраформизм. Он также является проявлением рефлекторного, без какого-либо осмысления, отношения к правилам: независимо от их содержания, только принимая во внимание их источник, человек отбрасывает, игнорирует эти правила. Часто встречающимся примером такого рода является поведение детей, вступающих в конфликт со своей семьей (родителями) или испытывающих отчуждение в школе: они поступают «назло» родителям, наперекор учителям, противоположно тому, чего от них ожидают и что им рекомендуют, приказывают или запрещают. Конфликт поколений может выражаться в манифестации непослушания старшим или в стилизации своего образа жизни в виде оппозиции по отношению к миру «предков». В ином масштабе так называемое гражданское неповиновение по отношению к непризнанной, чужой или навязанной власти - это нарушение всяких установленных ею законов, даже тех, которые не лишены здравого смысла. В более общем плане это явление со всей очевидностью выступает, когда речь идет о так называемых негативных референтных группах, о которых мы говорили в гл. 9. В типологии Мертона это явление часто связано с категорией «мятежа».
Последняя форма конформизма - оппортунизм. Это следование правилам несмотря на непризнание этих правил. Скажем, я считаю определенные нормы или ценности лишенными смысла, вредными, негодными, но несмотря на это я к ним приспосабливаюсь. Причиной такого поведения является страх возможного наказания, санкций, потери признания в группе, к которой я принадлежу, угроза изоляции.
Таблица 9. Действие и общественные правила
Установочный аспект |
Аспект действия |
|||
принятие (одобрение) правила |
неприятие (или недостаточное одобрение) правила |
|||
содержание |
источник |
содержание |
источник |
|
Несовпадение действия с правилом |
Общее отклонение (девиация) |
Нонконформизм |
Контраформизм (негативизм) |
|
Совпадение действия с правилом |
Конформизм |
Легализм |
Оппортунизм |
Может идти речь и об извлечении какой-либо выгоды. И это довольно частый вид поведения. Оппортунистами являются все, кто своевременно платит налоги, хотя считают их слишком высокими. Оппортунистом является неверующий человек, который тем не менее отправляется в воскресенье в церковь, ибо боится осуждения со стороны своих односельчан. Оппортунистом является трезвенник, который вынужден выпить с товарищами, ибо он не хочет испортить отношения с ними на работе. Оппортунистом является и тот, кто присоединяется к революционному движению, хотя идеи этого движения его нисколько не волнуют, он только хочет занять после революции хороший пост.
Важнейшие понятия и термины
Амбивалентность нормы - несовпадение, различие ожиданий, вытекающих из одной и той же нормы, диктуемых ею.
Аномия - состояние хаоса норм и ценностей, исчезновение однозначных указателей на то, как надо поступать.
Девиация (отклонение) - поведение, не совпадающие с общественными правилами (нормами и ценностями), имеющими отношение к данному человеку или к ситуации, в которой он действует.
Инновация - принятие целей, продиктованных распространенными ценностями, однако поиск новых способов для их реализации, отличающихся от предписанных нормативно. Это частичное участие в процедуре, указанной культурой, то есть принятие только заключенных в ней ценностей при отрицании и отбрасывании предписанных ею норм.
Институт - набор правил, связанных с определенным социальным контекстом, осуществляющий сходные, существенные социальный функции.
Контекст правила - четко обозначенные или принятые предпосылки, определяющие ситуацию и субъекты, к которым относится правило.
Конформизм - ситуация, когда люди поступают в соответствии с нормами, которые их касаются (то есть имеют отношение к их социальной позиции, к ситуации, в которой они действуют, и не перечеркнуты какими-либо особенными обстоятельствами).
Культурные императивы - категорические требования определенного способа поведения или осуществления определенной цели, признанные в данном обществе.
Культурные нормы - правила, предметом которых являются адекватные, ожидаемые, обязательные способы и методы действий, то есть средства, соответствующие поставленной цели.
Культурные ценности - правила, предметом которых являются добропорядочные, правильные, соответствующие цели действия.
Культурный дуализм (культурный диссонанс) - ситуация, возникающая после глубоких социальных потрясений и переломов, при которой прежняя и новая культуры сталкиваются и входят между собой в конфликт.
Легализм - буквальное и скрупулезное следование правилам (исполнение правил) безотносительно от их содержания, в соответствии с убеждением, что всегда надо приспосабливаться к обязательным условиям и принципам.
Мораль - набор норм и ценностей, нарушение которых сильно возмущает общественность, поскольку касается основных и универсальных проблем, сложившихся в отношениях между людьми, решение которых не может быть безразлично для партнеров, для их добра.
Мятеж - отбрасывание обязательных процедур со всеми их нормами и ценностями и в то же время предложение альтернативных процедур: новых способов жизни, реализующих новые нормы и ценности.
Негативизм (контраформизм) - безусловное, без каких-либо рассуждений, отношение к правилам, независимо от их содержания, отрицающее их, отбрасывающее их только в силу их происхождения из определенного источника.
Нонконформизм - демонстрируемая публично девиация, выражающая протест против обязательных норм или ценностей.
Нормативная антиномия - иное, даже противоположное регулирование одной и той же проблемы различными нормативными подсистемами (например, законодательством иначе, чем моралью) или различными нормами в рамках одной и той же подсистемы.
Нормативная асинхронность - сосуществование норм и ценностей, происходящих из разных исторических периодов.
Обычаи - правила конвенциального характера (основанные на договоренности), по сути безразличные для других (не затрагивающие их интересов, их благоденствия), спонтанно возникающие, касающиеся повседневного хода общественной жизни и относительно слабо санкционированные.
Оппортунизм - следование правилам несмотря на их неприятие (непризнание) и убеждение в их неправильности.
Партикулярные (частные) нормы - такие, которые можно реализовать только в каком-нибудь одном социальном контексте, которые выступают в рамках какого-либо одного института.
Персональная относительность нормы - определение, кого касается данное правило, через указание на позиции (или роли) лиц, подлежащих действию данного правила.
Право - система норм и ценностей, установленных, сформулированных и кодифицированных, на страже которых стоят специальные институты, располагающие возможностями государственного принуждения.
Превентивная мера - устрашающий в своем действии по отношению к потенциальным преступникам эффект публично приводимого в исполнение или объявляемого наказания.
Преференции - правила, предлагающие образцовые идеалы поведения, которого трудно, однако, требовать от всех и каждого.
Процедуры - нормы и ценности, регулирующие типичные способы достижения данных целей.
Разрешение - правило, допускающее, но не навязывающее и не требующее определенного способа поведения или способа достижения определенной цели.
Ретритизм - отбрасывание человеком всей предписанной в данной культуре процедуры -как заключенных в ней норм, так и ценностей.
Ритуализм - упорное следование определенным традиционным способам поведения при полном абстрагировании от целей, которые должен был осуществлять данный образ действий (способ поведения) или при игнорировании соответствующих ценностей.
Ситуационная относительность нормы - определение, в каких обстоятельствах правило оказывается обязательным, а какие обстоятельства исключают его применение.
Социальная роль - комплекс норм и ценностей, связанных с определенной социальной позицией, предписанный для данной позиции и требуемый от каждого, кто такую позицию занимает.
Социальные санкции - общественная реакция, карающая или вознаграждающая, на нормативно регулируемые действия, то есть на такие действия, с которыми связаны определенные общественные ожидания.
Универсальные нормы (межинституциональные нормы) - такие, которые оказываются применимы во многих социальных контекстах, входят в сферу многих институтов.
Ценностно-нормативная система - комплекс правил - норм и ценностей, касающихся всех проявлений общественной жизни, характерный для данной культуры.
Рекомендуемая литература
17, 17, 29, 54, 55, 100 (см. «Сто книг с моей книжной полки»)
Глава 12 Общественное сознание
Наряду с правилами, формирующими действия людей, культура содержит также идеи, формирующие их мышление. Социальная сущность человека заключается не только в том, что большинство действий не являются частными, а реализуют образцы, предлагаемые культурой, но и в том, что идеи, формулируемые людьми, не являются их личным вымыслом, а почерпнуты из данной культуры. Культура предоставляет людям готовые концепции верований, убеждений, взглядов. И культура предоставляет людям прежде всего фундаментальный инструментарий - то орудие, без которого было бы невозможно само мышление и формулирование каких бы то ни было убеждений. Таким орудием является язык. Эту главу мы посвящаем анализу данного сегмента культуры, который в свою очередь делится на элементы, внешние по отношению к каждому отдельному человеку и диктующие ему определенные идеи. Этот сегмент культуры мы называем идейной культурой. Другой, более традиционный термин, которым пользуются для его определения, - общественное сознание.
Язык - инструмент идеи
Когда мы думаем, мы пользуемся сокращенными обозначениями, представлениями, указывающими на определенные сложные состояния или явления. Прежде всего, мы пользуемся разного рода знаками. Когда мы слышим гром, мы предполагаем, что приближается гроза; когда мы видим собаку, которая рычит и показывает клыки, мы боимся, что она нападет на нас; когда мы видим, что кухонная плита стала красной, мы знаем, что она горячая, а когда краснеет человек, мы предполагаем, что он чего-либо устыдился. Связь между знаком и тем, что он означает, является естественной в том смысле, что она проистекает из каких-либо объективных закономерностей - методологических, зоологических, физических, биологических. При условии, что все знакомы с этими закономерностями, знак для всех будет иметь одно и то же значение.
Гораздо более сложным мысленным сокращением является символ. Связь между символом и тем, что он означает, не является естественной, не вытекает из какой-либо объективной закономерности или необходимости, а носит абсолютно условный, конвенциональный характер. Символ - это не что иное, как предмет, с которым мы имеем дело: рисунок стола - это не то же самое, что стол, а написанное слово «стол», «table», «mesa», «tavola» уж совсем, конечно, не похоже на стол. Но, когда мы читаем слово «стол», в нашем воображении возникает некая плита на четырех ножках. Более того, если мы скажем «стол» кому-нибудь, кто является человеком нашей группы, то и в его воображении возникнет точно такой предмет мебели. Каким образом это возможно? Связь символа с явлением или предметом, который он, этот символ, обозначает, является результатом определенной конвенции (условной договоренности, заключенного соглашения): мы так договорились, так решили, что сочетание именно данных четырех букв - «стол» - соединим в своем воображении с предметом мебели определенного рода. Кто так решил? Может быть, отдельный человек. Маленький ребенок может, к примеру, глядя на стол, называть его по-своему: «тол». Это его частная, индивидуальная конвенция. Родители в таком случае не поймут или с трудом поймут, о чем он говорит, ибо они не принимали участия в этой конвенции. Коммуникация, связь, взаимопонимание между людьми возможны только тогда, когда такие соотношения символов с объектами становятся общей конвенцией в данной группе, когда все ее члены «договариваются» между собой, что о мебели определенного рода они будут говорить посредством слова «стол». Иначе говоря, когда символам придается одно и то же значение, когда люди видят за этими символами те же самые предметы, явления или события. Такие общие символы, имеющие значения, одинаково разделяемые, понимаемые всеми членами группы, становятся достоянием данной группы, «социальными фактами» в том смысле, какой придавал этому понятию Дюркгейм. Иначе говоря, они входят в культуру.
Человеческое мышление имеет символический характер, оперирует такими сокращенными, конвенциональными, общими для данной группы обозначениями различных, полученных опытным ,дутем данных, явлений и событий, с которыми мы сталкиваемся. Сложная система взаимосвязанных символов, являющаяся достоянием определенной группы, - это и есть язык. Многие авторы считают способность к созданию и использованию символов, то есть обладание языком, определяющей чертой человеческого рода и главным секретом успехов и преимуществ.
Символы, которые мы используем, имеют различный характер. Это могут быть определенные материальные предметы, которым придается особенное значение: тотем как символ племени, флаг как символ нации, корона как символ монархии, крест как символ христианства - это, можно сказать, первые попавшиеся примеры. Объекты такого рода имеют исключительно символический смысл. Встречаются также и материальные предметы, которые имеют практическое применение, но в качестве своего рода дополнительного значения им придается также и символический смысл. Роскошный автомобиль, часы фирмы «Ролекс», обувь известной итальянский фирмы Gucci в определенных общественных кругах являются символами успеха и состоятельности. Мобильный телефон или персональный компьютер на столе до недавнего времени, пока они и приобрели всеобщего распространения, были символами особенной профессиональной активности и оборотистости. Роль символов могут исполнять определенные цветка: черный - символ траура, красный -символ коммунизма, зеленый - символ свободного пути, розовый - символ хорошего настроения. Часто в роли символов выступают жесты: склонение головы, взмах руки и т.п. В этих случаях мы говорим о языке жестов. Конвенциональное значение могут также иметь определенные позы, в которые встают люди, иногда их называют языком тела. Наклон тела вперед или поклон является символом уважения или, если дело происходит на театральной или эстрадной сцене, выражением благодарности за аплодисменты. Если человек оборачивается к другому спиной - это сигнал обиды, означающий, что разговор окончен. Человек хмурит лоб это выражает глубокую озабоченность. Если футболист прыгает, кувыркается, совершает стремительную пробежку в сторону трибун, то все это символизирует эйфорию, которую он переживает в результате забитого гола. Роль символов выполняют также пиктограммы, то есть схематичные изображения, в известной мере подобные тому, что они должны обозначать. В таком случае мы говорим о языке изображений, зрительных образов. Изображение самолета является указателем дороги к аэропорту, изображение ножа и вилки обозначает ресторан, изображение чемодана указывает на камеру хранения багажа, изображение письма в конверте - на почту. Такой тип символов особенно часто используют там, где оказываются вместе люди, являющиеся представителями разных культур; в таком случае можно рассчитывать на то, что им проще всего будет распознать пиктограммы, связав такие изображения с тем, что они должны обозначать. Однако важнейшим типом символов является слово - слова, произнесенные и написанные, то есть представленные в определенном порядке значки или звуки, которые имеют уже абсолютно, исключительно конвенциональный характер, а благодаря этому оказываются бесконечно богатыми, позволяющими обозначить все, что дает людям их опыт, вплоть до тончайших оттенков, все наиболее подробнейшие признаки и детали окружающего их мира. Сложное собрание слов (словарь), а также схем их связей между собой в более крупные единицы - фразы, тексты и т.п. (грамматика) -формирует язык в узком и точном значении этого слова язык устный и письменный.
Язык, как и культура, может быть связанным с группами разного масштаба. Чаще всего язык ассоциируется и совпадает с этническими группами, или народами. В таком случае мы говорим о национальном языке или, рассматривая вопрос в иной перспективе, о естественном (природном) языке, имея в виду язык, который образовался спонтанно в ходе долгой истории крупной территориальной общности людей и используется членами этой общности. Некоторые представления о нации основаны на том, что общность языка является существенным, определяющим данную нацию элементом. Однако, если мы даже допустим, что каждый народ создает свой язык, это вовсе не значит, что только народ является творцом своего языка. Язык формируется также группами иного рода, как меньшими, так и более крупными по сравнению с народом. Существуют своеобразные языки профессиональных групп или кругов: языки, принятые в среде юристов, ученых, духовенства, политиков, военных, спортсменов, журналистов. Существует особый молодежный язык, язык тюремный. Появляются языки, специально разработанные для определенных технических или профессиональных целей и используемые в определенных группах: например компьютерный язык, язык авиации, азбука Морзе, шрифт Брайля (система чтения для незрячих), корабельная сигнализация. Своеобразный язык имен, прозвищ, паролей, поговорок, оборотов речи может возникнуть в семье или в кругу друзей. А на другой стороне воображаемой шкалы упомянутый выше язык жестов или язык пиктограмм - оба они имеют наднациональный, более универсальный характер; именно поэтому они так удобны для туристов, оказавшихся в чужих странах. Также и «естественные» национальные языки могут обрести наднациональное значение, как это когда-то случилось с латынью, с французским языком, а ныне все более очевидно происходит с английским языком.
Язык - фундаментальная составляющая идеальной культуры. В обществе он выполняет несколько важных функций. Во-первых, он создает возможность регистрации мыслей, выводов, опытных данных, возможность записи знаний и информации и передачи этих знаний и этой информации последующим поколениям. В обществах, еще не имевших письменности (в дописьменных культурах), такую роль играл устный язык. Однако временной горизонт передачи сведений устным способом достаточно ограничен, скажем, речь может идти о передаче опыта от дедов к внукам. К тому же факты легко поддаются забвению, селекции, идеализации, «переиначиванию» или «переконструированию». В результате на протяжении нескольких поколений передаваемая устно информация оказывается в значительной мере деформированной, искаженной. Этот процесс можно сравнить с известной всем детям игрой в «испорченный телефон». Изобретение письменности означает огромный шаг вперед. Запись обладает значительно большей продолжительностью своего существования, значительно большей прочностью, чем память. Слышать мы можем только живых людей, а читать - также сообщения и свидетельства тех, кто уже давно умер. Следовательно, временной горизонт передачи знания или информации значительно расширяется: Шире становятся и пространственные границы. Люди могут уже не только слушать рассказ свидетелей того или иного события, находясь с ними в непосредственном контакте, но и читать, знакомясь таким образом с размышлениями и наблюдениями тех, кто живет в далеких странах, кого они лично никогда не знали и не встречали. Благодаря письменному языку знание может распространяться далеко за границы того места и того времени, в котором оно возникло, сформировалось. Письменный текст труднее изменить, исказить, модифицировать или деформировать, ибо всегда существует возможность проверить, проконтролировать, установить аутентичность этого текста.
Другая функция языка - это коммуникация между людьми. Как мы уже говорили, язык - это основное средство контактов и взаимодействий. Разговор - это стандартная, наиболее часто встречающаяся форма взаимодействия.
Аналогичную роль играет обмен корреспонденцией. Благодаря письменному языку люди могут общаться не непосредственно, «виртуально» с лицами, которых они лично совершенно не знают: с писателями, поэтами, журналистами, учеными. Без языка было бы невозможно разделение труда, сотрудничество, а также коллективные действия и множество других типичных для людского сообщества способов функционирования.
В-третьих, язык представляет собой очень важный фактор, определяющий внутреннюю солидарность группы и одновременно ее отмежевание от внешних групп. Возможность говорить на одном языке и понимать друг друга - это важный элемент коллективной (формирующейся в одной среде) или групповой идентичности, того ощущения, которое можно выразить словом «мы». Зато использование другого, отличающегося от «нашего» языка нередко оказывается определяющим для обозначения той границы, за которой находятся «чужие», то есть те, о ком мы думаем «они». Это, естественно, имеет место, когда речь идет о народах, этнических группах, различных регионах. Но тот же самый механизм мы встречаем и в группах иного рода. Тюремный жаргон как бы выстраивает зримую стену между заключенными, с одной стороны, и тюремным персоналом или всем внешним окружением, с другой. Жаргон школьников определяет барьер поколений, отделяющий их от родителей. Военный или полицейский жаргон подчеркивает суровые, «мужские», связанные с постоянным риском условия работы данных групп. Насколько это важно, свидетельствует тот факт, что для того, чтобы быть принятым в такие группы, нередко прежде всего требуется овладеть их стилем речи. Легитимацией идентичности, свидетельством принадлежности человека к группе и его лояльности по отношению к ней может служить постоянное употребление определенных ругательств или нецензурных выражений.
Наконец, в-четвертых, язык делает возможным осуществление типичных
для человека общественных устремлений, товарищеских или, как иногда говорят, стадных. Люди, как мы помним, обладают сильной автотелической (сводящейся к утверждению самоцели) мотивацией пребывания вместе с другими людьми. Встречи друзей, болтовня, обмен сплетнями, разговоры за едой,
беседы за кружкой пива, скандирование в толпе болельщиков, песни однополчан или песни патриотического характера, братания за пьянкой - все это происходит при использовании общего языка, доставляя участникам этих действий ощущение принадлежности к той или иной группе и охраняя их от одиночества, неприятного для человека.
От индивидуального сознания к общественному
С помощью языка, который представляет собой орудие, почерпнутое из арсенала культуры, мы формулируем идеи, убеждения, взгляды. Но это не означает, что все они автоматически становятся элементами культуры. Многие из них отражают наш частный опыт, составляют наши частные соображения, которые мы сохраняем для себя, не делясь ими с другими. Даже томик стихов, который мы прячем в ящике стола и никому не показываем, не становится элементом культуры. Ибо он не входит, как принято говорить, в «общественный обиход», не становится доступным другим людям.
Только тогда, когда определенные идеи, убеждения, взгляды будут обнаружены, заявлены публично, они обретают шанс войти в культуру. Но только шанс, ибо публичность недостаточна; нужно еще, чтобы эти идеи оказались признанными, принятыми другими членами более узкой или более широкой группы. Только тогда, когда их разделяют другие люди, когда они становятся предметом определенного консенсуса, они обретают статус «социальных фактов» по терминологии: Дюркгейма, или статус культурных фактов. Ибо только тогда они отрываются от тех, кто их сформулировал, становятся чем-то внешним по отношению к сознанию отдельных людей. Кроме того, только тогда они начинают в полной мере оказывать свое давление на членов группы как повсеместно и всеми признанные идеи, с которыми неловко не соглашаться. Они определяют то, во что люди данного сообщества верят, с чем считаются, что думают, как и о чем судят. Тогда они как бы возвращаются к отдельным людям, входят в их сознание, причем этими людьми являются уже не авторы данных идей, а все члены группы, которые принимают эти идеи как свои собственные, готовы агитировать за них и защищать их. Разумеется, мыслят, творят и формулируют идеи лишь единицы. Но, когда эти их идеи оказываются разделенными, принятыми, одобренными другими людьми, подлежат усвоению и согласию, они становятся образцами, возвышающимися над отдельными людьми, схемами мышления, которые в свою очередь начинают оказывать воздействие на мышление индивидов. Только в таком смысле можно говорить об общественном или групповом сознании, не имея в виду, конечно, будто общество или группа это мыслящий субъект.
Когда вырабатывается коллективный консенсус, для каждого отдельного члена группы особым и основным аргументом становится представление, что так же думают и многие другие те, с кем данный отдельный человек идентифицирует, отождествляет себя как с членами своей группы. И поскольку такую аргументацию задействуют все члены группы, она еще более усиливается от этого взаимодействия, благодаря чему распространенные в обществе взгляды обретают сильную инерцию, изменяются с трудом. Кроме того, они производят впечатление бесспорных истин, того, чему просто нет альтернативы, и, соответственно, поддаются догматизации. Только этим можно объяснить, почему некоторые убеждения сохраняются в общественном сознании на протяжении целых эпох, не претерпевая изменений даже при столкновении с очевидными фактами или опытными данными, противоречащими им. Дело в том, что они оказываются для людей объективизированными в смысле интерсубъективности («межсубъективности»), согласия с тем, что думают и считают все другие. А такой смысл объективности для людей порой имеет большее значение, чем тот, согласно которому объективность означает соответствие действительности, то есть тому, как все обстоит на самом деле.
Говоря о том, что сознание имеет социальный характер, мы указываем тем самым на то, что определенные идеи, взгляды, убеждения распространяются и объективируются в рамках определенных групп или сообществ. Но это могут быть группы очень разные по характеру и масштабу. Начиная от самой большой группы, глобального сообщества, можно предположить, что несмотря на огромное разнообразие человеческих сообществ современные средства телекоммуникации и коммуникации, а также огромная пространственная активность делают возможным формирование зачаточного глобального сознания, общечеловеческого, или, как некоторые говорят, планетарного. В этом контексте и смысле можно также понять тезис английского социолога Питера Уорсли (Peter Worsley), утверждающего, что только в эпоху глобализации человеческое сообщество, человечество как таковое стало определенной реальной целостной категорией. Наверняка такое глобальное сознание не является уделом всех людей, его распространение ограничено пределами интеллектуальных, научных, политических элит, студенческой среды, групп участников новых социальных движений. Оно выражается в озабоченности судьбами всей планеты. Такие проблемы, как перенаселение, исчерпание природных ресурсов, состояние экосферы, глобальное потепление, эндемические заболевания, массовое обнищание и бедность, конфликт «севера и юга», возможность атомного саморазрушения, входят в эту озабоченность. В этой области распространяются информации, диагнозы, теории, футурологические прогнозы, предложения, связанные с противодействием грозящей опасности.
Значительно более освоенной и более давней по своему историческому формированию ареной кристаллизации общественного сознания является национальная перспектива, то есть то пространство, в котором субъектами общественного сознания являются не все человечество, а нации, народы. Национальное сознание имеет свое стилистическое своеобразие - богатство символов, мифов, стереотипов и предрассудков. К тому же оно сильно насыщено эмоционально, объединяя патриотические и националистические чувства и страсти. Оно легко поддается догматизации, теряя ощущение рациональной дистанции по отношению к своей группе и отклоняя любую критику и корректировку. По содержанию оно охватывает прежде всего убеждения, касающиеся собственной этнической группы: ее генеалогии, действий, творений, традиций, побед и поражений, ее героев, а также ее нынешнего состояния. Ее потенции или перспектив будущего. Сюда входят также распространенные чувства тревоги, беспокойства, осознанные проблемы, критические мнения в отношении проводимой в настоящее время политики; а также программы совершенствования и исправления этой политики. Другой фрагмент национального сознания касается сравнительной оценки места или значения собственного народа в мире, среди других народов: в непосредственном соседстве, в рамках региона, континента, всего земного шара. Еще один фрагмент национального сознания включает в себя мнения о других народах, дружественных, конкурирующих или враждебных. С этим связаны взгляды на правильное установление отношений своего народа с другими народами, оценки намерений других народов, возможных угроз с их стороны, надежд на помощь и поддержку, а также представления о правильной, достойной международной политике.
Другой тип групп, вырабатывающих общее сознание, - это социальные классы. Согласно представлениям Карла Маркса и его последователей, например Дьёрдя Лукача (Lukasc), социальный класс становится вполне сформировавшимся кристаллизовавшимся только тогда, когда он обладает классовым сознанием. Это ощущение общей ситуации, в которой он оказывается в социуме, общей судьбы, общего несчастья, общих перспектив. Это также идентификация групп, ответственных или виновных в создании данной ситуации, и выработка стратегии борьбы за свои права. Наконец, классовое сознание охватывает образы других классов и производит их дефиницию в качестве союзников или врагов. Подобным образом рассматривал и оценивал специфическую ментальность социальных слоев Макс Вебер, включая их способы мышления, типичные идеи и убеждения в рамки более широкой категории -образа жизни. Ныне такой анализ слоев общества, прослоек или групп, объединяющих представителей одной среды, проводит, к примеру, Пьер Бурдье (Pierre Bourdieu). Важной эмоциональной составляющей сознания, сформировавшегося на основе классовой стратификации, является ощущение собственного достоинства, особенно типичное для высших слоев общества, для аристократии или элит.
Профессиональные категории и группы иногда отличаются также характерным групповым сознанием. Роберт Мертон представил детальный, тщательный анализ ментальности чиновников, бюрократии, Говард Беккер - среды джазовых музыкантов. Общими типичными убеждениями отличаются представители так называемых свободных профессий: адвокаты, артисты, врачи. Особые способы мышления характерны для работников науки. Многими исследованиями выявлен своеобразный синдром сознания среди профессиональных военных. Характерным эмоциональным фактором профессионального сознания является профессиональная гордость. В рамках определенных организаций, корпораций или фирм она приобретает характер гордости, связанной с конкретным прославленным местом работы, будь то Ягеллонский университет, или корпорация «Сони», или Торговый Банк и т.п.
Богатую и своеобразную ветвь общих верований культивирует Церковь или секта. Эти верования опираются на свойственную данной религии теологию, которая, когда речь идет о великих мировых религиях - христианстве, исламе, буддизме, конфуцианстве, оказывается богато разветвленной и сложной. Из самого характера религиозных идей, касающихся сверхъестественного бытия, находящегося за пределами земной реальности, следует их перенасыщенность символикой и метафорами, а их эзотеричность делает их недоступными для обыденного сознания верующих, требуя участия посвященных в тайны интерпретаторов и посредников - капелланов, священников.
Наконец, как и в случаях, связанных со многими другими социологическими категориями, общественное сознание может иметь отношение и к группам меньшего масштаба: объединение, клуб, локальная община, товарищеский круг, семья и т.п. Однако с учетом относительной ограниченности того, что может быть характерным для группового сознания на этом уровне, по сравнению с эманацией более общей сущности сознания более крупных и широких групп ценность анализа в данном направлении оказывается меньшей.
Разновидности общественного сознания
Общественное сознание кристаллизуется и выступает в самых различных формах. Первой из них является обыденное мышление, или так называемый здравый смысл, иначе говоря, распространенные в данной группе спонтанные, интуитивные суждения и представления. Они фиксируют разнообразный опыт, который члены данного общества получают в повседневной жизни. Они не являются ни упорядоченными, ни систематизированными, ни вытекающими логически одно из другого, более того, они часто содержат взаимоисключающие, противоречащие друг другу заключения. Они не выведены из какой-либо системы и не опираются на системную аргументацию. Часто они основываются на поспешном обобщении единичных фактов или на односторонней интерпретации событий. Но это не исключает того, что порой они весьма верно и точно отражают то или иное истинное представление об окружающем мире. Мы, однако, никогда не можем с точностью сказать, в какой мере они являются истинными, в каких границах можно ими пользоваться, ибо мы не знаем метода их проверки. Именно поэтому также трудно подвергнуть их сомнению или опровергнуть. Они являются постоянным, прочным, обладающим силой инерции и догматичным элементом коллективного фольклора. Много примеров такого рода мы найдем в народных поговорках и пословицах.
Другой формой общественного сознания являются широко представленные и развитые в каждом обществе, от примитивных до современных, идеи и представления о сверхъестественном, потустороннем мире и о загробной жизни. Как писал об этом Эмиль Дюркгейм, их предметом является сфера сакрального, таинственного, вызывающего трепет, уважение, изумление и страх и отличающаяся от сферы профанного, которая охватывает земные, обычные явления и события. Идеи сакральной сферы являются ответом на универсальную потребность, вытекающую из неуверенности, непрочности, непредсказуемости, непрозрачности человеческого существования, из особенно распространенного и вызывающего чувство страха опыта, связанного со смертью. К этой сфере мы относим мифы, магию, религию. Их характерной особенностью является то, что с самого своего возникновения они не подлежат и не поддаются проверке, их нельзя ставить под сомнение, поскольку они взывают к вере и опираются на веру. Это не утверждаемые, а заявляемые истины, и сила их заключается не в какой-либо аргументации, а в авторитете того, кто их устанавливает и «выдает на веру», то есть самого Бога, его земных обличий, посланников, пророков, наместников. Укрепление и усиление эти идеи обретают в развитых коллективных ритуалах, а также в мощном, укрепляющем в вере влиянии друг на друга верующих данной общины - в рамках одного культа, секты или Церкви.
Третья составная часть общественного сознания - это идеологии. Их отличает не столько особенное содержание, сколько та функция, которую они выполняют по отношению к определенным группам. Это такие комплексы или системы идей, которые создают обоснование, обеспечивают легитимность, поддержку каких-либо частных групповых интересов или утверждают груп- повую идентичность. Как правило, они содержат также определенные негативные представления и убеждения, касающиеся других групп, которые рассматриваются как представляющие угрозу для данных интересов или данной идентичности. Давая такое определение идеологии, мы вовсе не хотим заявить о ее истинности или ложности. Мы не разделяем типичной для марксизма позиции, согласно которой идеология - это «ложное сознание». Идеология в нашем представлении может содержать моменты истины или правильные представления (например, адекватно отражать героические события в истории данного народа, при этом такое описание событий становится элементом национальной идеологии). И все же инструментальная, направленная на легитимизацию групповых интересов роль идеологии делает ее особенно легко поддающейся всякого рода патологическим формам мышления - стереотипам, предрассудкам, идеализации, мимикрии, о чем речь пойдет особо. Группы, обретающие легитимность посредством идеологии, могут быть самыми разнообразными: от народов или этнических групп, вырабатывающих националистические идеологии, до социальных 1слассов с их классовой идеологией (известной также в марксистском учении как «классовое сознание»), социальных движений, социальных прослоек и групп, профессиональных категорий, наконец, фирм или даже семей с их собственной идеологией. Сегодня в контексте набирающего силу процесса глобализации все более реальной «группой» представляется все человечество, глобальное сообщество, а потому все большее значение приобретают идеологии, связанные с универсальными интересами, такие, как пацифизм, экология или защита прав человека.
Идеологические взгляды и убеждения выражаются различными способами. Прямо и непосредственно их формулируют политические программы, партийные заявления, манифесты, памфлеты, публицистика, иногда развитые доктрины. Такой характер имели, к примеру, революционные идеологии, лежавшие в основе великих революций: английской, французской, американской, российской, китайской. Однако идеологические функции опосредованно могут выполнять также другие результаты человеческой мысли. Самоутверждение, легитимизация собственных групп и «делегитимизация» чужих нередко проявляются в литературе (например, патриотические произведения «для укрепления сердец» провозвестников нашей романтической поэзии или произведения Сенкевича). Очень сильное идеологическое наполнение имеет театральное и киноискусство (например, польские военные фильмы или произведения Вайды от фильма «Пепел и алмаз» до «Человека из железа»). Особую область представляют сатира и искусство кабаре. Идеология бывает импликацией религии, иногда это консервативная идеология, утверждающая незыблемость существующих политических институтов или проявлений социального неравенства как явлений «данных от Бога» (например, католицизм в Средние века), но иногда это может быть революционная или реформаторская идеология, утверждающая несовместимость нынешнего политического или экономического строях божественным замыслом (например, церковная доктрина освобождения в Латинской Америке или более умеренная критика некоторых аспектов капитализма и потребительской цивилизации в так называемой «социальной доктрине католической церкви»). Идеологический аспект придается некоторым научным трудам, особенно в области исторической науки, в обществоведении и гуманитарных науках. Идеологические функции может выполнять также музыка (например, национальные гимны, патриотические песни, некоторые оперы, все творчество Шопена) и даже живопись или скульптура (например, исторические полотна Матейки или творчество мастеров соцреализма).
В силу своей тесной связи с жизненными интересами людских групп и их коллективной идентичностью идеология вызывает особенно сильные эмоции и мобилизует к действию. Она оказывается в основе многих проявлений коллективного поведения - бунтов, манифестаций, демонстраций. Она также является основной силой, интегрирующей социальные движения и придающей им ускорение в борьбе за социальные изменения. Из-за многочисленности групп и расхождения групповых интересов идеологии становятся ареной сильных столкновений и конфликтов. Несмотря на дважды прозвучавшие декларации о прекращении идеологических споров первой, которая содержалась в тезисе о «конце идеологий» в теории постиндустриального общества Даниела Белла, и второй - в заявлении о «конце истории» Фрэнсиса Фукуямы, выражавшем победоносные настроения после падения коммунизма, идеологические споры не уменьшаются по крайней мере за последнее время.
В какой-то мере близкой к идеологии является четвертая составляющая общественного сознания - общественное мнение. Это характерный для данной группы комплекс взглядов на общественные явления, то есть на дела, относящиеся к политической, экономической, общественной, международной и другим сферам. Сам этот термин ввел в обиход в 1930-х годах американский публицист Уолтер Липпман (Walter Lippman), который отмечал возрастающую роль прессы в создании и повышении прозрачности, обозримости публичной арены: в предоставлении гражданам информации о проблемах, выходящих за локальные границы, а также в распространении определенных схем или стандартов оценки этих событий. Благодаря этому граждане получают богатый материал для формирования собственных взглядов. Но происходит также и нечто большее: они начинают отдавать себе отчет в том, в какой мере их мнение имеет обособленный или исключительный характер, а в какой мере оказывается ареной широкого консенсуса. Это позволяет переломить ту ситуацию, то состояние, которое Гордон Олпорт (Allport) называл «плюралистическим невежеством» и которое оказывало парализующее воздействие на любую гражданскую активность. Только чувство общности, единства мнения склоняет людей к коллективным действиям или к политическому участию, что чрезвычайно важно для демократических обществ. Разумеется, в наше время такую роль, формирующую общественное мнение, гораздо успешнее и всестороннее, чем пресса, выполняет телевидение. Относительно новым феноменом, помогающим формировать общественное мнение и противодействовать «плюралистическому невежеству», является широкое распространение публикаций социологических опросов, зондажей общественного мнения. В них, как в зеркале, люди видят свой собственный коллективный портрет. Сама формулировка определенных проблем в поставленных вопросах и предлагаемых вариантах ответов мобилизует мысль, а информация о том, сколько сограждан думают так же, как мы, а сколько иначе, вызывает ощущение силы, когда мы оказываемся в большинстве, или мобилизует нас на защиту наших убеждений, когда мы оказываемся в меньшинстве.
Огромную область общественного сознания в современном мире занимает пятая составляющая - научное знание. Это такие убеждения и взгляды, которые мы оцениваем в категориях их истинности или ложности, требуя их обоснования при помощи систематически применяемой методологии, в ходе научных исследований. Современное мышление находится под сильнейшим влиянием науки, а научность, действительная или видимая, рассматривается как высшая нобилитация идеи, возведение ее в достойный, благородный ранг. Неудивительно, что научную легитимацию пытаются обрести взгляды и теории, не имеющие ничего общего с наукой. Характерный для наших дней чрезвычайно специализированный характер науки, эзотерические на первый взгляд проблемы, непрозрачная, непонятная для неспециалиста процедура исследований, профессиональный язык упрощают придание таким теориям научной видимости и вместе с тем затрудняют разоблачение научного шарлатанства в глазах широкой общественности. Сегодня мы наблюдаем расширение паранаучного сектора, особенно в тех областях, где наука дает ответы на какие-либо жгучие человеческие проблемы, потребности и надежды. Поэтому примеры такого рода чаще всего относятся к областям медицины, фармакологии, генетики, психиатрии, психологии, но также экономики и социологии.
Последний, чрезвычайно богатый, присутствующий и распространенный еще со времен примитивных обществ раздел общественного сознание формируют искусство (изобразительное искусство), литература и музыка. Они отвечают некоторым необычайно сильным человеческим потребностям в творчестве, в выражении своих эмоциональных переживаний и эстетических ощущений. Достаточно пройти по экспозиции любого из крупных многогранных по своим тематическим направлениям музеев, будь то Лувр, Прадо, Ватикан, Британский музей, или познакомиться с собранием какой-либо крупной библиотеки, чтобы понять, какой колоссальный объем времени, энергии, труда люди в течение многих столетий тратили на художественное творчество и какое большое значение творениям такого рода придавали те, кому они адресованы, кто их воспринимал, то есть широкая общественность. Homo creator (человек творящий) - это еще одно определение человеческой натуры, наряду с рядом уже упоминавшихся, тех, что выделяют какое-то важное свойство, некую истину, характеризующую человеческий род.
Некоторые художественные творения имеют дискурсивный характер, для их создания служит обычный, естественный язык; другие пользуются в качестве средства выразительности звуком или видимым изображением. В современном обществе благодаря появлению новых технологий фиксирования и передачи мыслей происходит своего рода взрыв - бурное развитие аудиовизуальных форм художественного творчества, связанных со сферами кинематографии, телевидения, рекламы, плаката, музыкальных записей, видеоклипов. Появляются совершенно новые эстетические каноны и новые формы восприятия этого искусства слушателями и зрителями. Некоторые авторы говорят о рождении новой «видеоцивилизации», вытесняющей цивилизацию слова.
Итак, как мы видим, общественное сознание, или идеальный аспект культуры, - это чрезвычайно богатая и сложная область. Она формируется в необычайно сложном взаимодействии двух процессов, которые можно условно определить как идущий снизу и идущий сверху. С одной стороны, происходит спонтанное формулирование идей, убеждений и взглядов обыкновенными людьми в ходе и при разных обстоятельствах их обычного, повседневного существования. Делясь этими идеями с другими, вступая в дискуссии, споры, выдвигая аргументы, защищая собственные взгляды и подвергая сомнению и критике противоположные взгляды, люди придают им надличностный, надиндивидуальный статус. Идеи входят в групповой обиход, становятся частью иных убеждений, укрепляются во взаимодействиях. Но очевидно, что люди различаются между собой по уровню и характеру своей мудрости, дальновидности, воображения, по способностям выражать свои мысли. Соответственно, некоторые в большей мере, чем другие, принимают на себя роль инициаторов или выразителей идеи, лидеров общественного мнения или творцов произведений искусства. Со временем выявляется профессиональная группа тех, кто творит, формулирует, выражает идеи и манипулирует общественным сознанием; это мудрецы, пророки, писатели, художники, идеологи. И тогда идущим
снизу процессам формирования сознания начинают сопутствовать процессы,
идущие сверху. В современном обществе именно процессы, идущие сверху,
становятся доминирующими. Общественное сознание все более явно превращается в арену деятельности специалистов, а массы общества выступают как реципиенты (слушатели, читатели, зрители - воспринимающая аудитория) неких профессионально сформулированных и преподнесенных идей: газет и программ телевидения, реклам и фильмов, представлений и зрелищ, книг и комиксов. Богатство всех этих интеллектуальных и эстетических предложений, бомбардирующих современное общество, а также легкость, с которой благодаря средствам массовой информации они добираются до публики, воспринимаются одними как прогресс и обогащение человеческого бытия, другими - как угроза самостоятельности человеческого мышления, приводящая к тому же к притуплению впечатлительности и размыванию критериев, позволяющих выявить подлинные ценности.
Патологии общественного сознания
Независимо от оценки этой новейшей тенденции надо отметить, что в сфере общественного сознания всегда имели место определенные патологические явления. Когда мы говорим «патологические», то имеем в виду, во-первых, ущерб и утраты в познавательном отношении, то есть распространение взглядов и представлений, упрощенных, схематичных, односторонних и просто ошибочных, а во-вторых, вредоносные последствия для общества - определенные идеи, вызывающие, например, социальное напряжение, конфликты и даже приводящие к разрушению общества. Как правило, оба эти обстоятельства выступают вместе.
Выделим три разновидности таких патологических явлений в общественном сознании.
Первая - это стереотипы1. Стереотип - это упрощенный, односторонний, крайне утрированный образ определенной группы, трактующий всех членов этой группы недифференцированно, независимо от их индивидуальных особенностей. Стереотип чаще всего формируется на основе каких-либо частных, единичных, случайных впечатлений, полученных от контактов с представителями группы; эти впечатления в дальнейшем обобщаются и без всяких к тому оснований переносятся на всю группу; наконец, затем они обретают обратную силу, их начинают использовать автоматически, без какого-либо критического анализа, применяя к каждому очередному представителю данной группы. При этом априори исключается возможность, что кто-либо, принадлежащий к данной группе, может иметь иные, отличные от стереотипа черты. Каждому приписываются те общие черты, какие вытекают из стереотипа, без каких-либо доказательств и без учета контрдоводов. Стереотипы, сгущая краски, утрируют различия между группами, игнорируя внутренние различия в пределах каждой труппы и распространяя мнимые общие признаки группы на каждого ее члена. Чаще всего стереотипы касаются признаков этнических, национальных и расовых групп. Примеров тому бесчисленное множество: представители скандинавской группы холодны, англичане флегматичны, французы - самые лучшие любовники, негры ленивы, китайцы - хитрые и ловкие, евреи не имеют себе равных в бизнесе и в делах, касающихся их интересов. Разумеется, стереотипы могут касаться и групп меньшего масштаба, например распространяться на краковян, отличая их от варшавян или жителей Познани, на шахтеров (в отличие, скажем, от аграриев), на врачей (в отличие от адвокатов) и т.п. Стереотип производит впечатление объективного знания, ибо сам по себе он еще не содержит оценочного момента. Он только утверждает некие обобщенные представления о характерных групповых чертах или признаках, не выражая их оценки.
Особая опасность стереотипов проявляется тогда, когда они содержат и распространяют негативные оценки описываемой группы, а также тогда, когда они представляют эти негативные черты как нечто неизбежное, непреодолимое, непоправимое, ибо связано с самой природой этой группы, такое, чего нельзя изменить даже независимо от добрых намерений и усилий отдельных ее членов. Так, считается, что черная раса ленива по своей природе, и потому ни один негр никогда не будет хорошим работником. Еврей по своей природе обманщики и озабоченные личной выгодой ростовщики, и потому ни одному еврею нельзя верить. Политики по самой природе их профессии это коррумпированная среда, и ни один политик не действует в интересах граждан. Такого рода негативные стереотипы мы называем предрассудками. И вновь самой часто встречающейся категорией оказываются расовые и этнические предрассудки, хотя встречаются также предрассудки региональные, профессиональные и групповые. Предрассудки формулируются в отношении чужих групп - иных, нежели наша группа, не таких, как мы. Но нередко им сопутствует противоположный стереотип нашей собственной группы, односторонне и обобщенно позитивный. Мы называем это групповым шовинизмом; его частной формой Считается описанное нами выше явление завышенной самооценки своей группы в сравнении с другими группами (aggrandizement effect). Поляки - народ исключительно толерантнтый, благочестивый и храбрый. Краковяне - это утонченная интеллектуальная и творческая среда. Женщины более чутки и более мудры, нежели мужчины. Наша фирма - самая лучшая в отрасли (порой даже если объективно она едва ли не на последнем месте).
Не говоря уже об ошибках познавательного характера, которым способствуют односторонность, выборность, склонность к тому, чтобы утрировать и сгущать краски, делать необоснованные обобщения, и все то, что есть общего у предрассудков со стереотипами, предрассудки содержат, особенно в связи с групповым шовинизмом, еще дополнительный элемент - эмоции антипатии, враждебности и отчуждения от других. А это приводит уже к более серьезным и опасным общественным последствиям. Во-первых, это может привести к самоотделению, изоляции от чужой группы, к увеличению социальной дистанции, к ограничению резерва совместно предпринимаемых действий, взаимодействий (например, к отказу от смешанных браков), а в конце концов, к полной сегрегации - изоляции, обеспеченной обычаями или законами: к полной супружеской эндогамии, разделению мест проживания, даже к возникновению замкнутых гетто, специально выделяемых территорий для снабжения и отдыха. Крайним проявлением сегрегации был так называемый апартеид в Южной Африке. Другой пример - это еврейские гетто в городах и местечках Восточной Европы перед Второй мировой войной.
Следующий шаг это уже не только пассивная изоляция или уклонение от контактов, но и активное худшее обращение с членами чужой группы - дискриминация. Дискриминация - это меньшие шансы получить образование, ограничения в профессиональной сфере, в приобретении имущества, в политических правах, меньшие возможности для престижного роста и для доступа к другим ценимым благам только на том основании, что кто-либо является представителем группы, являющейся предметом предрассудков, независимо от индивидуальной квалификации или заслуг этого человека. При появлении дискриминации начинает действовать своеобразный зловещий общественный механизм, который Роберт Мертон называл самосбывающимся пророчеством.
Допустим, мы примем предрассудок, согласно которому негры ленивы и не годятся для работы. Тогда, естественно, мы не будем брать негров на работу, предпочитая им белых работников. В результате негры станут безработными, и уже сам тот факт, что доля негров среди безработных будет во много раз превышать долю белых, станет рассматриваться как довод, будто негры не способны к работе. Или другой пример: допустим, в данном обществе существует стереотип женщины как домохозяйки и предрассудок, будто женщины не годятся для участия в политике. В таком случае женщин будут редко выдвигать в качестве кандидатов на выборах, еще более редко - выбирать, а тот факт, что парламент окажется преимущественно мужским, станет аргументом, усиливающим направленный против женщин предрассудок и укрепляющим мужскую мегаломанию.
Глубоко укоренившиеся предрассудки, которым сопутствуют сегрегация и дискриминация, могут переродиться в непосредственные нападки, атаки против дискриминируемых групп. Их члены становятся предметом нападок, издевательств, преследований, выселения, «этнических чисток», вандализма, физического насилия. Отсюда уже недалеко до экстерминации - уничтожения сначала отдельных членов, трагическими примерами чего могут служить погромы и суды Линча, а позднее и всей «чужой» группы, что предпринял, к примеру, Гитлер в качестве «окончательного решения» еврейского вопроса. Вообще, антисемитизм трагический пример эскалации от стереотипов через все промежуточные стадии до геноцида. Этот путь представлен в табл. 10.
Таблица 10. Шкала общественного отчуждения
Социологическое понятие (Отношение к другим) |
Определяющая черта (Шкала антипатии) |
|||||
обобщения, односторонность |
уничижительная оценка |
изоляция, уклонение. от контактов |
ограничение шансов |
враждебное насилие |
физическое уничтожение |
|
Стереотип |
+ |
|||||
Предрассудок |
+ |
+ |
||||
Сегрегация |
+ |
+ |
+ |
|||
Дискриминация |
+ |
+ |
+ |
+ |
||
Преследование |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
|
Экстерминация (устранение, уничтожение) |
+ |
+ |
+ |
+ |
Польский социолог в эмиграции Зигмунт Бауман представляет механизм массового уничтожения евреев нацистским режимом как результат двух процессов. С одной стороны, углублявшиеся антисемитские предрассудки, распространяемые нацистской пропагандой и включаемые даже в квазинаучные доктрины, продуцировали мотивацию для геноцида, а с другой - продолжительная сегрегация и изоляция этой социальной группы (связанная с обычаями, религией, наконец, чисто пространственная изоляция в гетто) исключала включение и действие моральных тормозов, элементарного импульса сочувствия, позволяя рассматривать евреев уже не только как «худших» и «чужих», но и вообще как нелюдей, истребление которых представляет собой только чисто техническую проблему, такую же, как очищение поля от сорняков или уничтожение насекомых2.
История XX в., которая, кроме холокоста, принесла нам сталинские лагеря, массовые убийства «красных кхмеров» в Камбодже, резню племен в Руанде, уничтожение мусульман в Сребренице, этнические чистки в Косове, убедительно показывает, какая разрушительная сила может скрываться в ложных идеях и рольном общественном сознании. Откуда берется эта болезнь? Иногда спонтанно, снизу. Чаще всего, когда «чужие» угрожают экономическим интересам группы, составляют конкуренцию на рынке труда, проявляют какие-либо преимущества в способностях. Вызванная этим антипатия или зависть приводят к тому, что группу начинает раздражать отличающийся образ жизни, форма одежды, обычаи, религиозная практика чужой группы. Рождаются и начинают распространяться сплетни, будоражащие воображение рассказы, мифы о каких-то зловещих намерениях чужой группы. Особенно благоприятная атмосфера для ощущения групповой угрозы складывается в условиях экономического кризиса, ухудшения ситуации, снижения уровня жизни. Тогда реализуется сформулированная и экспериментально подтвержденная американскими психологами Доллардом и Миллером гипотеза «фрустрации-агрессии». Естественным объектом агрессии становится чужая группа. Так возникает предрассудок, нарастают конфликты.
Однако часто происхождение предрассудков не связано с движением снизу, а идет сверху. Стереотипы и предрассудки оказываются исключительно податливым материалом для целенаправленных манипуляций. Они становятся орудием циничной политики, когда поиски «козла отпущения» в обличье чужой группы выполняют уже несколько «полезных» функций. Во-первых, позволяет взвалить на плечи этой группы вину за все просчеты и неудачи власти, за трудности, какие переживает общество. Во-вторых, убеждение в некоей угрозе, исходящей от чужой группы, вызывает, согласно уже известному нам закону Зиммеля-Козера, более глубокую интеграцию собственной группы, стремление «сомкнуть ряды» и концентрацию вокруг лидеров, которые таким образом обретают дополнительную легитимность. В-третьих, конфликт, на котором концентрируется внимание группы, позволяет отвлечь ее внимание, заставить забыть о других проблемах, старательно укрываемых властями. Неслучайно за преступлениями, инициированными через стереотипы и предрассудки, часто стоят конкретные лица: Гитлер, Сталин, Пол Пот, Иди Амин, Караджич, Милошевич.
Изменим теперь масштаб анализа и посмотрим на интересующую нас патологию коллективного сознания в малых группах. Американский социальный психолог Ирвинг Дженис (Janis) выявил и описал синдром, который он назвал «групповым мышлением» (groupthink)3. Как мы уже говорили об этом раньше, сильные социальные связи между членами группы, групповая солидарность, взаимная лояльность и доверие или то, что мы иногда называем групповая мораль, оказываются чрезвычайно важны по двум причинам. Во-первых, все это увеличивает привлекательность группы для ее членов, поскольку приносит удовлетворение от самого по себе участия, принадлежности к данной группе, дает ощущение поддержки, укоренения, безопасности. Человек идентифицирует себя со сплоченной группой, рассматривает принадлежность к такой группе как важный элемент собственной идентичности. Во-вторых, сильные общественные внутренние связи в сплоченных группах мобилизуют людей к действиям, упрощают координацию между членами группы и тем самым увеличивают эффективность группы в той области, в какой совершаются ее коллективные действия. Как хорошо знает каждый тренер и каждый футбольный болельщик, чтобы победить, недостаточно приобрести наилучших спортсменов, надо еще из них сделать сплоченный, согласованно играющий коллектив, то есть собственно и создать в команде высокую групповую мораль. То же самое касается войскового подразделения, научно-исследовательского коллектива, группы альпинистов и любой другой группы, объединенной определенной задачей.
Дженис, однако, заметил, что существуют загадочные случаи, когда эти два вытекающих из сплоченности группы качества - привлекательность и эффективность действий - не совпадают, расходятся между собой. Группа может быть в высшей степени привлекательна для ее членов, они сильно идентифицируют себя с ней, принадлежность к ней рассматривают как важнейший момент собственной идентичности, а несмотря на это эффективность группы снижается, группа терпит неудачи и даже поражения. Дженис приводил примеры такого рода из области американской политики. Он тщательно и глубоко изучил обстоятельства, которые привели к катастрофическому по своим последствиям решению о вторжении на Кубу, в проливе Свиней, решению, которое было принято ближайшим окружением президента Кеннеди. Более поздний пример, очень похожий, - это решение о вскрытии сейфов политических конкурентов в отеле Уотергейт, принятой соратниками президента Никсона, которое привело в результате к его отставке. Более новый пример - это аннексия Кувейта, задуманная и предпринятая Саддамом Хусейном и кончившаяся его позорным военным поражением. Выходя за пределы политики, можно вспомнить также такой интересный для данной категории пример, как описанная в прославленном бестселлере Иона Кракауэра трагедия группы покорителей вершины Эвереста. Во всех этих случаях цельность, сплоченность принимающих решение групп была чрезвычайно высока. Как утверждает Дженис, она была даже чрезмерно высока, ибо оказывается, что и в этой области, когда чего-либо слишком много, то вроде бы явное добро и преимущество могут привести к катастрофическим результатам. Существует некий оптимальный уровень сплоченности, который обеспечивает успех группы. Ниже этого уровня наступает деморализация, а выше этого уровня групповая мораль оказывается чрезмерно сильной, группа - неспособной к эффективным действиям
Проще говоря, групповое мышление основывается на полной потере группой чувства реальности, что происходит в силу ее изоляции от окружения и замкнутости в собственном кругу. На синдром группового мышления влияют следующие элементы. Во-первых, иллюзия неограниченной силы и безнаказанности, дающая ощущение полной безопасности. Во-вторых, пренебрежение любыми потенциальными угрозами, предупреждающими сигналами, реальной информацией, поступающей из внешнего мира, в ходе рационализации, наступающей во взаимодействиях взаимно усиливающих членов группы. Таким образом, члены группы укрепляются в своих убеждениях, в своем групповом самодовольстве и дерзости. В-третьих, сказывается непоколебимая вера в свое моральное превосходство, в истинность собственных ценностей, справедливость целей или дела, во имя которого идет борьба. Одновременно происходит формирование стереотипов и предрассудков, касающихся оппонентов, противников и врагов, представляемых как воплощение зла, что должно оправдать применение против них любых, даже наиболее аморальных средств. В-четвертых, распространяется представление о лидерах внешних групп как о слабых, некомпетентных или совсем глупых людях, что дисквалифицирует их в качестве потенциальных партнеров возможных переговоров и компромиссов. В-пятых, сильное акцентирование лояльности по отношению к собственной группе в качестве высшей добродетели способствует проистекающей отсюда категорической недопустимости шагов в направлении конформизма. Отличие взглядов рассматривается как дело неинтеллектуальное, а моральное, в соответствии с чем каждый инакомыслящий, каждый диссидент рассматривается как недостойный отщепенец или предатель. В-шестых, начинает действовать самоцензура, которая останавливает перед выражением каких-либо сомнений или приведением контраргументов в страхе перед моральным осуждением со стороны группы, происходит внушение самим себе незначительной важности или несправедливости такого рода сомнений и контраргументов. В-седьмых, имеет значение появление наиболее рьяных самозваных цензоров, которые контролируют поток внешней информации и изолируют от него свою группу, а особенно ее руководителя, ограждая их от любых мнений, которые могли бы ослабить единомыслие и убежденность в своей правоте. В-восьмых, создается иллюзия полного единомыслия, основанная на предположении, будто молчание, навязанное самоцензурой, а также недостаток каких-либо иных суждений и мнений со стороны, успешно скрытых этими цензорами от своей группы, означает полное согласие всех членов с решениями или политикой группы.
В результате такой самонарастающей по напряжению и самоусиливающейся спирали в групповом мышлении совершается все более глубокая изоляция группы, и дело доходит до полного искажения представлений о внешнем окружении, в котором находится и действует эта группа, до абсолютно нереалистических оценок собственных возможностей и, в итоге, до действий, приносящих неудачу или поражение. Белый Дом президента Кеннеди недооценил основательности и силы сопротивления кубинцев, переоценив собственные военные возможности. Белый Дом президента Никсона недооценил роль средств массовой информации и общественного мнения в качестве «третьей власти» в демократических обществах, а также переоценил свои шансы скрыть, затушевать аферу и манипулировать органами правосудия. Окружение Саддама Хусейна недооценило активного вовлечения американских экономических интересов в Кувейте, а также не сумело адекватно оценить слабость собственной военной техники, приняв решение об аннексии Кувейта, которая закончилась военным поражением Ирака. А ослепленные своими прежними успехами руководители альпинистской группы недооценили последствий и возможностей погодных изменений и переоценили силы своих коммерческих клиентов-любителей, доведя дело до трагедии.
Важнейшие понятия и термины
Групповое мышление - полная утрата группой чувства реальности, переоценка собственных сил и возможностей действий, самодовольство и дерзость, что связано с чрезмерной сплоченностью и солидарностью внутри группы, а также с ее изоляцией от окружения и замкнутостью в собственном кругу.
Групповой шовинизм - представление об исключительных достоинствах собственной группы, которому сопутствует приниженная оценка других.
Дискриминация - меньшие шансы доступа к образованию, получению профессии, состояния, политических прав, престижа и других ценимых благ только на том основании, что кто-либо является членом группы, ставшей предметом предрассудков или негативных стереотипов, независимо от индивидуальной квалификации или заслуг этого человека.
Естественный язык - система символов, созданных спонтанно данной группой в длительном процессе исторической аккумуляции.
Знак - указатель определенного положения вещей, опирающийся на естественные закономерности, в силу которых он выступает вместе с этим положением вещей или предшествует ему.
Идеологии - системы идей, которые обеспечивают обоснование, легитимность, поддержку каким-либо частным групповым интересам или утверждают групповую идентичность.
Искусственный язык - система символов, целенаправленно сконструированных для обеспечения межличностной коммуникации в какой-нибудь специфической области.
Мораль группы - сильные социальные связи между членами группы, групповая солидарность, взаимная лояльность и доверие.
Общественное сознание - совокупность широко распространенных и принятых в данной группе взглядов, идей и убеждений, которые становятся образцами или схемами мышления, присущими членам этой группы, навязанными им посредством общественного давления.
Предрассудок - негативный стереотип, сильно эмоционально окрашенный.
Пиктограмма - изображение, рисунок, который в упрощенном графическом виде символизирует предмет или позицию, ассоциации (совпадение, сходство) с которыми мы рассчитываем найти в таком изображении.
Сегрегация - обеспеченная на основе законов или обычаев изоляция людей, принадлежащих к тем группам, которых касаются предрассудки и негативные стереотипы (главным образом, этнических или расовых меньшинств).
Символ - указатель на определенное явление или положение дела, основанный на принятой в данной группе произвольной конвенции.
Стереотип - упрощенный, односторонний, крайне утрированный образ определенной группы, в рамках которого все ее члены рассматриваются без различий, независимо от их субъективных, индивидуальных качеств,
Экстерминация - физическое уничтожение членов группы или целой группы, трактуемой посредством усиленно навязанных негативных стереотипов или предрассудков.
Язык - система связанных между собой символов, признанных в данном обществе (значение которых оказывается одинаковым для членов данного общества).
Рекомендуемая литература
2/9, И, 32, 40, 63, 89 (см. «Сто книг с моей книжной полки»)
Глава 13
Культура доверия
Проблематика доверия, рассматриваемая традиционно как область теологии, этики, философии человека или социальной психологии, входит в конце XX в. в круг интересов социологии. Это связано с отходом от господствовавшей долгое время институциональной, или структуралистской, парадигмы и перенесением акцента на «мягкие переменные», связанные с культурой, коллективной ментальностью, моралью, нюансами отношений между людьми.
Теории и теоретики доверия
Среди тех, кого можно считать предвестниками социологической научной теории доверия, можно назвать классиков социальной философии: Томаса Гоббса (Hobbes), Джона Локка (Lock), Адама Смита, Адама Фергюсона (Ferguson), a позднее - основоположников социологии, работавших в XIX в., Георга Зиммеля, Фердинанда Тенниса и Эмиля Дюркгейма. В социологии первой половины XX в. этой проблематикой занимались между прочим Толкотт Парсонс и Давид Рисман.
Однако только с конца 1970-х годов учение о доверии начинает развиваться как особое социологическое направление, а проводимые в этой области эмпирические исследования приобретают характер комплексных «исследовательских программ». Так, в 1979 г. Никлас Луман (Niklas Luhmann) публикует получившее широкую известность сочинение, в котором утверждает, что доверие является необходимым условием развития современных обществ из-за их сложности, непрозрачности, из-за неуверенности, охватывающей все более широкие сферы, и преобладающего риска1. В 1983 г. Бернард Барбер (Bernard Barber) проводит анализ значения и границ доверия в разных институциональных сферах - в политике, в экономике, в медицине и т.п., связывая понятие доверия с идеей опеки, институтом доверенных лиц и представитель- ства2. В 1984 г. Шмуэль Эйзенштадт (Shmuel Eisenstadt) и Луис Рониджер (Louis Roniger) исследуют основополагающую роль доверия в отношениях между патронами и клиентами от древних времен до наших дней3. В 1988 г. Диего Гамбетта (Diego Gambetta) публикует анализ явления доверия в контексте и на основе методологии многих научных дисциплин, а спустя пять лет издает монографию о функционировании доверия в сицилийской мафии4. В 1990 г. Джеймс Коулман (James Coleman) дает определение доверию в категориях развитой им «теории рационального выбора»5. Тем же путем идет в своих многочисленных работах Рассел Хардин (Russel Hardin)6. К традициям Лумана обращается Энтони Гидденс (Anthony Giddens), который рассматривает доверие как характерную составляющую фазы «поздней современности», делая упор на возрастающей сложности, неуверенности и риске7. В 1995 г. Фрэнсис Фукуяма проводит тщательный анализ доверия как необходимого фактора экономических трансакций, сохраняющего свое значение и в эпоху глобальной экономики8. В 1997 г. Адам Зелигман (Adam Seligman) предлагает интерпретацию доверия в качестве неизбежного результата возрастающего числа социальных ролей и их специализации, приводящей к расплывчатости и нечеткости ожиданий, связанных с ролями9. В 1999 г. Петр Штомпка публикует свою попытку синтетической формулировки социологической теории доверия10. Ниже мы изложим основы этой теории.
Доверие и недоверие: «ставки» на будущее
Как мы уже знаем из гл. 2 этой книги, все действия людей ориентированы на будущее и весь ход их становления и развития - это своего рода предвосхищение будущего. Результаты наших нынешних действий в значительной мере зависят от будущих, часто не зависящих от нас обстоятельств. На эти обстоятельства наряду с различными природными явлениями, не связанными с человеческой активностью, также влияют общественные события, вызванные действиями отдельного человека, коллектива, организации, института. Люди живут и действуют в мире, созданном в значительной степени другими людьми и их действиями. Эти другие люди, точно так же, как мы сами, свободны в определенных пределах и являются субъектами, способными выбрать действия разного рода. Заранее мы не можем знать, какие они примут решения и какие выберут действия. Всегда существует риск, что они предпримут действия, которые не всегда окажутся выгодными для нас, а, напротив, могут принести нам вред. Этот риск возрастает по мере того, как увеличивается число наших потенциальных партнеров, по мере того, как они становятся все более разнообразными, словом, когда наша социальная среда расширяется, усложняется, становится все менее прозрачной и все менее нами контролируемой.
Риска, создаваемого усложнением социальной среды, невозможно избежать, ибо для того, чтобы жить, мы должны вступать во взаимодействия с другими. Следовательно, мы должны постоянно участвовать в игре, делать ставку на те или иные будущие действия наших партнеров. Мы это делаем, проявляя доверие к ним или отказывая им в таком доверии. Доверие и недоверие - это своего рода ресурсы, капитал, который мы приводим в движение, делая свои ставки в этом непрерывном азарте контактов с другими людьми. Доверие позволяет нам уменьшить неуверенность и предположить, что другие будут поступать выгодно для нас или по крайней мере нейтрально. Мы можем тогда действовать более спокойно, более оптимистично, более свободно, думая, что мир лучше, чем он есть на самом деле. Противоположная ситуация возникает при недостатке доверия. В этом случае мы уже заранее предполагаем, что мир плохой, может быть, даже хуже, чем он есть на самом деле. Недоверие позволяет нам создать охранительные барьеры против возможных будущих угроз со стороны других людей. Само предположение, что другие будут действовать во вред нам, заставляет нас воздержаться от действий, выдержать дистанцию, быть бдительными и осторожными. Таким образом мы снижаем риск или возможную опасность, но ценой пассивности и потери той выгоды, которая, возможно, ожидала нас в случае вступления во взаимодействия, от которых мы отказались, И в первом, и во втором случае доверие и недоверие - это способы справиться с неясным будущим, в котором мы не уверены, сформулировав позитивные или негативные предположения (модели будущего) и соответственно совершив или не совершив те или иные действия. Итак, попробуем дать определение: доверие и недоверие - это своего рода ставки, сделанные в расчете на будущие действия других людей, в которых мы не уверены. Слово «ставка» в этом определении подчеркивает, что доверие - это не только созерцательная надежда, но основанное на такой надежде активное, ангажированное действие, принятие каких-либо решений, которые связаны с риском и которые уже нельзя будет изменить. Например, я верю, что эта женщина будет порядочной, верной женой, и я женюсь на ней. Я верю, что технический и летный персонал авиакомпании LOT имеет высокую квалификацию, и я сажусь в самолет этой компании.
Как и в казино, в жизни тоже можно играть смело, безоглядно или более осторожно, вступая в зону большего или меньшего риска. Наши «ставки», выражающие доверие, формируют шкалу градаций в зависимости от типа ожиданий, которые мы связываем с партнерами. Я предлагаю выделить три категории такого рода ожиданий.
Ожидания, связанные со сравнительно меньшими требованиями, можно назвать эффективными; они касаются инструментального характера действий, предпринимаемых партнерами. В данном случае мы ожидаем, что действия других людей будут основаны на правилах, что они будут в этом смысле правильными, что их можно предвидеть. Немного более сильным оказывается ожидание рациональности, или разумного расчета, в действиях других людей. Еще сильнее ожидания компетенции, высокого качества, успешности или результативности действий. Однако во всех этих случаях речь идет об определенной формальной особенности действий безотносительно от их содержания. В данном случае мы не берем в расчет ни то, кого эти действия касаются, ни то, какие намерения лежат в их основе.
Совершенно иначе обстоит дело в другой категории ожиданий, которые можно определить как аксиологические ожидания, касающиеся самой сути, качества действий, их правильности. Одаряя кого-либо доверием такого рода, мы ожидаем, что этот человек будет действовать адекватно, ответственно, справедливо, принципиально, честно. Это уже более крупная ставка, ибо людей высокой нравственности наверняка гораздо меньше, чем людей, действующих рационально. Грубо говоря, нарваться на подонка гораздо легче, чем встретить святого.
Наконец, третья категория охватывает опекунские ожидания (ожидания проявления чьей-то заботы или помощи), связанные с такими действиями, которые вслед за Ральфом Дарендорфом можно назвать «представительными »- или вслед за Бернардом Барбером - «доверенными» (исходящими от лиц, облаченных нашим высоким доверием). В этом случае мы рассчитываем на то, что другие будут бескорыстно заботиться о наших интересах, будут благородны, альтруистичны, готовы прийти к нам на помощь и будут нам помогать. Это самая крупная ставка, ибо благородных альтруистов еще меньше, чем людей принципиальных или действующих рационально. Таким образом, шансы поражения, проигрыша, выявления того, что доверие подвело нас и было напрасным, возрастают по мере того, как возрастают ставки, как все более максималистскими становятся наши ожидания и требования, адресованные партнерам, в соответствии с такого рода «шкалой доверия» - от опекунских через аксиологические к эффективным ожиданиям.
Противоположная логика руководит выражением недоверия. Самая малая и наименее рискованная ставка здесь - это предположение, что другие будут действовать эгоистично и корыстно, заботясь прежде всего о собственной выгоде, о своих интересах. Этот тип недоверия (или, может быть, реализма) представляется вполне оправданным, ибо люди на самом деле чаще всего руководствуются собственными интересами. Несколько преувеличенным, однако, является слишком пессимистическое ожидание того, что другие всегда будут действовать аморально, необъективно, прибегая к обману, лжи, оппортунизму. Ведь существуют и отдельные люди, и целые группы высокоморальных людей. Наконец, наименее обоснованным (почти патологическим, напоминающим проявление паранойи) является ожидание того, что другие будут действовать иррационально, случайно, хаотично. Ведь в конце концов в каждой группе людей, в каждом сообществе имеет место какой-либо тип общественного порядка. Следовательно, и шансы того, что наше недоверие окажется
необоснованным, повышаются по мере того, как мы все больше отказываем
нашим партнерам в том, что им присущи распространенные в обществе добродетели, то есть по мере перехода от опекунских через аксиологические к эффективным ожиданиям. :
Проигрыш в «ставках» первого и второго типа имеет абсолютно противоположные последствия и значения. Если другие не оправдают оказанного им доверия, это окажется деструктивным по отношению к нам, легко может привести к негативным обобщениям, всеобщему недоверию, распространению этого недоверия на других людей или на другие институты. Зато, если недоверие, которое мы проявили к другим, не оправдается, это станет для нас позитивным опытом, который может привести к обобщениям иного рода - к общему доверию, вере в разумность, справедливость других людей и институтов. Однако полной симметрии здесь, кажется, не существует. Чаще можно столкнуться с тем, что наше доверие оказалось напрасным, подвело нас, нежели с обстоятельствами, которые позволят переломить исходное недоверие. Даже отдельные действия, не совпадающие с нашими ожиданиями, могут привести к потере доверия, и, наоборот, нам нужно очень много серьезных и последовательных доводов, чтобы убедиться, что наше недоверие было необоснованным. Гораздо проще потерять доверие, чем обрести его, то есть сломать недоверие. Как говорит американский политолог Рассел Хардин (Russel Hardin), доверие -это хрупкое благо.
Доверие или недоверие и в своих сильных, и в своих слабых вариантах может быть направлено на разные объекты. Самый простой случай - это личное доверие по отношению к конкретным, знакомым нам людям. Несколько более абстрактный характер имеет позиционное доверие, направленное на определенные социальные роли, профессии, должности, властные структуры, независимо от того, кто конкретно эти должности занимает или эти роли исполняет. Каждый, кому выпала роль, наделенная общественным доверием (например, врач, адвокат, священник), обладает вытекающим из этого титула первоначальным «кредитом доверия», независимо от личных, субъективных особенностей этого человека. И напротив, каждый, кому выпадает роль, вызывающая общественное недоверие (например, «торговец», спекулянт, полицейский, политик), должен хорошо потрудиться, чтобы разрушить этот предварительный барьер подозрительности. Особый вид представляет собой коммерческое доверие, направленное на товары: продукты определенной марки, фирмы, происходящие из той или иной страны, - доверие, которое только опосредственно, косвенно касается тех, кто производит эти товары. Далее мы встречаемся с технологическим доверием, направленным на различные сложные технические системы (системы коммуникаций, телекоммуникаций, энергетические, информационные системы), которые все более неотвратимо формируют инфраструктуру нашей повседневной жизни. И это доверие имеет лишь косвенное отношение к тем конструкторам или операторам, которые изобретают, приводят в действие и обслуживают эти системы. Еще встречается институциональное доверие, обращенное к сложным организационным структурам, приводящим в действие многочисленные группы анонимных участников (например, к университету, к банку, к гильдии). Наконец, наиболее абстрактный вид доверия - это системное доверие, направленное в адрес целой социальной системы и ее участников (общественного строя, цивилизации, экономики).
Доверие и недоверие могут иметь выборочный характер, быть сосредоточенными только на определенных объектах или лицах (я доверяю своей семье, но не доверяю соседям; я доверяю врачам, но не доверяю адвокатам; я верю банкам, но не верю маклерским конторам; я верю в демократию, но не верю в рынок). Каждый человек имеет свой собственный баланс доверия -набор объектов и лиц, которым он доверяет и которым он не доверяет. В свою очередь, каждый объект и каждое лицо имеют своеобразный круг лиц, которые им доверяют или, напротив, питают к ним недоверие (для премьер-министра или президента страны, к примеру, может быть очень важно, каков расклад доверия и недоверия к нему среди различных слоев общества; для производителя автомобилей может быть важно, как выражается доверие к данной марке машин в различных профессиональных группах, к которым относятся потенциальные покупатели).
Однако доверие и недоверие могут иметь обобщенный характер, выступать в виде некоей господствующей «атмосферы», или «климата», как доверия, так и недоверия, придавая ту или иную окраску самой ориентации по отношению ко всем категориям объектов и лиц, независимо от их типа. Такое обобщенное доверие может быть присуще отдельному человеку (злые языки в таком случае называют его наивным или легковерным), но может быть и характерным признаком группы. Предвосхищая наши дальнейшие рассуждения и выводы, скажем, что в таком случае формируется «культура доверия» или, наоборот, «культура недоверия».
Обоснованность доверия или недоверия
Делая «ставки», выражающие доверие или недоверие по отношению к определенным лицам или объектам, мы мотивируем это различными обстоятельствами. Чаще всего берем во внимание определенные качества тех, кому адресуем свое доверие. В таком случае доверие, которое мы выражаем, является отражением той квалификации, какую имеют адресаты, заслужившие это доверие, отражением их достоинств, позволяющих им доверять (а точнее, отражением нашей субъективной оценки того, достойны ли они такого доверия на самом деле). Таким образом, в результате более или менее тщательных размышлений и расчетов, а иногда руководствуясь интуицией, мы устанавливаем, в какой мере те или иные лица или объекты непосредственно, сами по себе, заслуживают доверия или действуют в таком структурном или ситуационном контексте, который заставляет их поступать в соответствии с оказанным им доверием.
Имманентные критерии (касающиеся непосредственно объектов или лиц), принимаемые нами во внимание, бывают трех видов. Первый, относительно наиболее достоверный, - это репутация, то есть известная нам история прежних действий или последовательно и в различных ситуациях проявляющиеся качества, достоинства, связанные с нашими ожиданиями. Чем шире временной горизонт наших знаний, чем более разнообразных обстоятельств и ситуаций эти знания касаются, тем больше мы можем быть уверены в репутации данного человека или института и тем более обоснованной является экстраполяция нашего доверия в будущее. Другим критерием, более шатким, являются нынешние достижения, которые необязательно представляют весь профиль деятельности, могут иметь спорадический или случайный характер, а следовательно, дают меньше оснований для экстраполяции доверия в будущее. Наконец, третьим критерием, уж вовсе ненадежным, является внешний вид, физиономия, различные внешние реквизиты и символы, которыми пользуется то или иное лицо или институт (костюмы, галстуки, часы престижной фирмы у бизнесменов, лимузины у продавцов недвижимости, мраморные полы в банках, кожаные кресла в директорских кабинетах). Здесь мы имеем дело с самым крупным запасом средств для циничных манипуляций, и поэтому проявление доверия на столь непрочных основах чревато самым большим риском. Известны, и не только из фильмов о гангстерах, обманные инсценировки, призванные внушить доверие контрагентам, которые будут обмануты. В недавнее время такие средства весьма успешно использовали в Польше фальшивые «туристические фирмы», а также «банкиры» из Нигерии.
Другой вид критериев, уже не имманентных, а опосредствованных, которые могут быть, однако, более достоверны, - это характер структурного или ситуационного контекста, в котором действует лицо или институт, наделенные нашим доверием. Речь идет о том, что их поведение в таком случае находится под пристальным и успешным наблюдением и контролем, а в случае нарушения доверия этим лицом или институтом им грозят санкции, что является последствием данного мониторинга и контроля. Иначе говоря, вопрос в том, существует ли инстанция, вынуждающая действовать в соответствии с оказанным доверием и таким образом уменьшающая шансы произвола и превышения своих прав. Примеры таких инстанцийэто независимые суды, прокуратура, Конституционный суд, правозащитные организации, независимые средства массовой информации. Между прочим, демократическое общество тем и отличается от автократического режима, что делает граждан и тех, кто находится у власти, в равной мере ответственными за свои действия перед законом, одинаково обязательным для тех и других. Благодаря этому власть в демократическом обществе обладает более мощными резервами оказываемого ей априори доверия. Я могу доверять властям, когда знаю, что они подчиняются закону и каждый раз во время выборов подвергаются своего рода тесту на доверие. Так же я могу более беспечно довериться контрагенту, если знаю, что в случае чего на страже моих интересов окажется беспристрастный суд. Я могу также более беспечно довериться чиновнику, если знаю, что в случае чего смогу защитить свои права, обратившись с жалобой в администрацию или подав иск в суд по гражданским делам, а от возможного произвола этого чиновника и превышения им своих прав меня будут защищать правозащитные организации. Та же самая логика касается не только постоянных структур, но и сравнительно кратких, мимолетных ситуаций, в которых мне приходится действовать. Я с большим доверием куплю автомобиль в салоне крупной фирмы, чем у безымянного продавца на рынке автомобилей. Я с большим доверием подпишу контракт в нотариальной конторе, чем за столиком в ресторане. Мое ощущение собственной безопасности при встрече с незнакомыми прохожими на улице будет больше днем, нежели ночью, в центре города, нежели на его окраинах, и я проявлю большее доверие к верующим, собравшимся в костеле, чем к фанатам на футбольном стадионе.
Главное внимание научной литературы на темы доверия сосредоточено на рациональных, а иногда даже интуитивных, подсознательных расчетах. Оказание доверия трактуется здесь как простое определение надежности адресата или партнера, которого мы в своей оценке по разным указанным выше причинам считаем достойным доверия. И на этом теория рационального выбора останавливается. Но причины, по которым мы кому-либо доверяем или отказываем в доверии, не всегда и не только являются результатом рациональных расчетов. Могут существовать обстоятельства, склоняющие нас к доверию или недоверию, но не имеющие никакого отношения к качествам и особенностям тех лиц или объектов, которым мы оказываем доверие.
Независимо от качеств адресата или партнера важным, решающим фактором в вопросе оказания (или неоказания) ему доверия является наша собственная склонность, наша готовность оказать или не оказать доверия, наша личная доверчивость или недоверчивость. Здесь речь идет о такой постоянной индивидуальной особенности, которая в социологической литературе называется импульс доверия, или исходное доверие. Конечно, такая черта индивида не является врожденной, она формируется как результат благоприятной семейной атмосферы в период ранней социализации, а также позднейшего позитивного опыта в общении с другими. Так или иначе уже сложившаяся и укоренившаяся готовность оказывать другим доверие может существенно повлиять на рациональные расчеты, изменив их результат, а в крайнем случае дело может даже дойти до проявления наивности, легковерия, то есть действий, не совместимых с рациональностью и не реагирующих на предостерегающие сигналы. И напротив, неудачный опыт социализации, а также несчастливо сложившиеся позднейшие общественные отношения могут вызвать отчуждение, проявлением которого оказывается глубокая недоверчивость. И в этом случае также рациональные расчеты подлежат корректировке, модификации, а в крайних случаях полной ломке под давлением параноидальной подозрительности, глухой ко всем доводам, убеждающим в обратном.
Пока мы говорим об индивидуальных, психологических склонностях. Но тенденция к оказанию доверия или к отказу в доверии может приобрести групповой, общественный характер. Доверчивость или подозрительность могут стать «социальными фактами» в том смысле, какой имел в виду Эмиль Дюркейм, разделенными членами более широкой группы, внешними по отношению к каждому из них и оказывающими принудительное воздействие на их ориентацию по отношению к другим. Доверие или недостаток доверия становятся в таком случае социальным правилом, а не только личным делом, нормативным ожиданием, а не только индивидуальным выбором. Таким образом, мы подходим к третьему измерению доверия к культурному. Культурные правила, касающиеся доверия, - это сложно переплетающиеся исторические результаты коллективного опыта. Будучи свидетельством позитивного или негативного опыта данного общества в прошлом, они могут существенно изменить нынешние расчеты, а также индивидуальные склонности отдельных людей. В крайних ситуациях культурные императивы могут полностью проигнорировать все рациональные расчеты, свести на нет все рациональные аргументы, как, впрочем, и индивидуальные тенденции, противоположные этим культурным императивам.
Культурно мотивированное доверие или недоверие может иметь выборочный характер. Культурные правила могут требовать доверия или недоверия по отношению к объектам определенного рода. Например, поляки склонны считать, что заграничные автомобили заслуживают большего доверия, чем отечественные, и это мнение достаточно распространено. Точно так же они полагают, что следует верить служителям культа, но не верить политикам, что армия заслуживает доверия, а полиция - нет; что надо доверять американцам, а не русским; что более безопасно довериться белым людям, нежели чернокожим. Значение культурного фактора возрастает, когда дело касается абстрактных объектов: фирм, учреждений, социальных ролей, институтов, организаций, строев, наций - и проявляется наиболее сильно, когда мы имеем дело с позиционным, институциональным и системным доверием. Дело в том, что мало кто обладает достаточной информацией и компетенцией, чтобы самому рационально оценить, достойны или недостойны доверия такие необычайно сложные по своей структуре объекты. Тогда наиболее востребованной и нужной становится обобщенная, традиционная ориентация, приобретающая часто характер укоренившихся, прочных стереотипов и предрассудков.
Культурные стереотипы, однако, оказывают влияние не только на наше отношение к различным объектам и на наше выборочное доверие. Они могут требовать от нас обобщенного доверия или обобщенного недоверия, создавать «климат», способствующий доверию или недоверию по отношению ко всем объектам. Этот случай обобщенной, распространяющейся на все объекты культуры доверия или столь же обобщенной культуры недоверия (иначе говоря, культуры цинизма) особенно интересен и чреват последствиями.
Суммируя проведенный выше анализ, отметим, что обоснование доверия или недоверия может опираться на отношения двоякого рода. Когда мы делаем наши «ставки» относительно того, как другие люди поведут себя в будущем, опираясь на оценку их надежности, то такое отношение имеет эпистемологический характер. Мы можем оценивать их правильно, можем ошибаться. Эпистемологическая ошибка может привести к наивной, формирующейся вопреки фактам легковерности или, наоборот, к ничем не обоснованным, параноическим опасениям. Когда же основой нашего доверия или недоверия является личная предрасположенность или культурные правила, отношение имеет уже другой характер - не столько эпистемологическое, сколько генеалогическое. Нынешние ориентации, индивидуальные (личные) или разделяемые всей группой (культурные), вытекают из закодированных сложным образом прежних результатов личного или коллективного опыта. До той поры, пока нынешняя ситуация продолжает тенденции прошлого, наша ориентация оказывается обоснованной. Ошибка инерции появляется тогда, когда возникает значительный разрыв между современностью и прошлым, когда современность превращается в арену радикальных изменений. Тогда традиционное недоверие может сохраниться в новых условиях, из которых вытекает, что более обоснованным было бы доверие (как это происходит, например, в посткоммунистической Центральной и Восточной Европе). И наоборот, традиционное доверие может выступать в новых условиях, требующих уже гораздо большей осторожности и недоверчивости (как, например, в модернизованной после Второй мировой войны Японии). Цинизм и наивность - это две стороны такой генеалогической инерции. И здесь также проявляется отмеченная нами уже раньше асимметрия: гораздо легче уничтожить наследство доверия, чем победить недоверие, преодолеть его тяжесть.
ЮРГЕН ХАБЕРМАС (род. в 1929 г.)
Это ведущий интеллектуальный авторитет в современной Германии. Необычайно плодовитый теоретик во многих областях социальных наук, а также ангажированный политический публицист. В его огромной библиографии особенно выделяются: «Кризис легитимизации в позднем капитализме» (Legitimationsprobleme im Schpat-kapitalismus, 1973), «Теория коммуникативного действия» (Theorie des kommunikativen Handelns, 1981), «Философский дискурс модерна» (Der philosophische Diskurs der Moderne, 1985), «Фактичность и значимость» (Faktizitet und Geltung, 1992).
Согласно его теории, две краеугольные основы социальной жизни - это труд (тема Маркса) и межчеловеческая коммуникация. Труд управляется инструментальной рациональностью, которая имеет стратегический характер и нацелена на максимальную эффективность. В основе коммуникации - коммуникативная рациональность, стремление к взаимопониманию и согласованию взглядов, что может быть достигнуто путем открытых, честных дискуссий между равными партнерами («идеальная ситуация дискурса»). Принятие моральных норм или политических позиций должно также опираться на диалог и согласие всех, кого могут касаться последствия таких решений («дискурсивная этика»). Аналогично автономия нрава (закона) проявляется только тогда, когда законодательные процедуры и применение законов гарантируют объективное выражение мнения. Институциональные условия для процедуры достижения согласия обеспечивает демократия, а находящиеся за пределами институциональной зоны условия - развитая «публичная сфера», форум компетентной, точной и непредвзятой схватки аргументов.
Общество имеет два аспекта - «систему», которая складывается из институтов, и «жизненный мир», который складывается из спонтанных практик и значений, признанных членами группы. Восходящий к просветительский концепциям проект создания современного общества произошел из двух направлений, двух источников: а) через рынок, бюрократию, право «система» подлежала рационализации, инструментализации и установлению господства денег и власти; б) эти факторы вторглись также в «жизненный мир», способствуя его «колонизации» и разрушая естественные основы общности и идентичности. Поздний капитализм отличается также кризисом легитимизации, как политической, так и культурной, в то время как власть сосредоточилась только на прагматичном направлении в сфере макроэкономики. Неизбежные кризисы в этой области быстро расшатывают авторитет власти, снижают лояльность и ангажированность граждан, а также наносят урон их коллективной идентичности.
Новейшая фаза социального развития - это «постнациональная констелляция» и заложение основ «космополитической демократии»; формирование глобального общественного мнения и глобального гражданского общества. Главная дилемма - это создание коллективной идентичности в наднациональном масштабе. Здесь находится «другой шанс Европы», которая была колыбелью национальных государств, а ныне стоит на пути формирования континентальной федерации государств.
Литература
Habermas J. Teoria i praktyka: wybor pism. Warszawa: Panstwowy Instytut Wydawniczy, 1983,
Habermas J. Obywatelstwo a tozsamosc narodowa. Warszawa: Wydawnictwo IFiS PAN, 1993.
Habermas J. Teoria dziahnia komunikacyjnego. T. 1. Warszawa: PWN, 1999-
Habermas J. Postmodcrnizm a filozofia: wybor tekstow. Warszawa: Wydawnictwo IFiS PAN, 1999-
Habermas J. Filozoficzny dyskurs nowoczesnosci. Krakow: Universitas, 2000.
Kaniowski A., Szahaj A. Wokol teorii krytycznej Jurgena Habermasa. Warszawa: Prace Kolegium
Otryckiego, 1987.
Krasnod^bski Z. Ilobermas // Encyclopedia Socjologii. T. 1. Warszawa: Oficyna Naukowa, 1998.
S. 270-275.
Структурные источники культуры доверия
Создание санкционированного общего культурного «климата» доверия или недоверия имеет огромное значение для развития общества. Мы должны задуматься над причинами этого явления.
Первая категория существенных факторов - это историческое наследие, то есть вытекающая из прежних дел данного общества общая тенденция выражения доверия или недоверия различным объектам. Прежняя судьба может склонить общество к оптимизму, к выражению надежды и доверия или, наоборот, представить каталог поражений и неудач, настраивающий на пессимизм, подозрительность и недоверчивость.
Однако история только фон для современности. Решающую роль в генерировании доверия или недоверия играет нынешний структурный контекст. К этой, второй, категории структурных факторов можно отнести следующие. Во-первых, чрезвычайно важной оказывается нормативная стабильность или, напротив, нормативный хаос (аномия). Если система социальных правил, указывающих на достойные цели и соответствующие им средства человеческих действий, хорошо разработана и представляет собой цельное, прозрачное и легитимное явление, возникает ощущение порядка, возможности предвидеть, управлять процессами и чувство экзистенциональной безопасности. Уже этого самого по себе достаточно, чтобы появилось общее доверие инструментального эффективного типа - ожидание того, что система будет функционировать нормально, без сбоев, и что это будет касаться как системы в целом, так и отдельных институтов, ролей или личностей. Если к тому же суть правил, предлагаемых законодательством, моралью, обычаями, гарантирует справедливость, социальную безопасность, защиту граждан, права человека и т.п., формируется также общее доверие аксиологического или опекунского типа. И напротив, хаотичные, разобщенные, слабо подтвержденные правила (нормативная аномия) способствуют случайным и непредвиденным поступкам, создают ощущение анархии, неуверенности и угрозы. Общее инструментальное недоверие, восприятие абсолютной неэффективности системы вызывает в таких условиях естественную реакцию. Если к тому же суть правил воспринимается как несправедливая, аморальная или необъективная, возникает также недоверие аксиологического или опекунского типа, убеждение в преобладании зла и невозможности на кого бы то ни было положиться. Во-вторых, важное значение имеет прозрачность общественной организации или, напротив, неясность, скрытость политических и экономических структур. То, что мы знаем и понимаем, пробуждает доверие. Если процесс развития, смысл существования, основы действий, компетенция и достигаемые институтом результаты хорошо видны, легкообозримы и понимаемы, доступны контролю, мы чувствуем себя в безопасности и наделяем такие институты доверием. Замечено, к примеру, какое большое значение для формирования общего доверия имеет простота системы налогообложения. И напротив, если структура и функционирование институтов оказываются неясными, скрытыми, запутанными, малопонятными, естественной реакцией будет общее недоверие.
Третий фактор - это прочность социального порядка и, напротив, расплывчатость, временный, преходящий характер организаций и институтов. Если
социальная организация, структура институтов, а также цивилизационная и
техническая среда повседневной жизни оказываются прочными и неизменными или, в крайнем случае, подлежат постепенным, последовательным, заранее предвиденным изменениям, тогда ощущение экзистенциональной безопасности выражается в общем доверии. Зато когда происходит быстрое и радикальное изменение общества, совершается это стремительно и внезапно, без четкого направления и понятного смысла, экзистенциональная безопасность оказывается под вопросом, и появляется общее недоверие. История великих революций демонстрирует этот механизм разрушения доверия. Очень четко этот эффект проявился в посткоммунистических странах первой половины 1990-х годов, и лишь к середине 1990-х годов новая система начала понемногу «осваиваться» и обрела в ощущениях граждан некоторую нормальность.
Четвертый фактор - это подчинение властей законам или, наоборот, произвол, недостаточная ответственность государственных органов. Ограничение компетенции, процедурные рамки, надзор и контроль над чиновниками, множественность инстанций и возможность апелляции все это способствует созданию общего доверия. Этот эффект оказывается еще более сильным, если содержание решений, принимаемых властью, рассматривается как правильное, справедливое, направленное на благо граждан. И наоборот, власть волюнтаристическая, допускающая произвол, неограниченная, неконтролируемая, власть, действия которой нельзя предвидеть, пробуждает страх и, как результат, общее недоверие. Тем более, если содержание принимаемых такой властью решений рассматривается обществом как субъективистское, эгоистическое, не содействующее общественному благу.
Пятый фактор - это последовательная реализация прав и строгое исполнение прав граждан или, наоборот, бессилие, бесправность граждан и насилие со стороны власти. Когда существуют независимые институты, к которым можно апеллировать в деле защиты прав, оказавшихся под угрозой (суды, трибуналы, арбитраж), а также инстанции, которые неукоснительно
и строго заставляют исполнять обязательства (прокуратура, полиция), члены общества чувствуют себя в безопасности от произвола, превышения прав, обмана, преступности и проявляют общее доверие. Этот эффект еще более усиливается, если соответствующие институты действуют быстро, правильно, справедливо, руководствуясь общественными интересами. Если невозможность успешной реализации своих прав или превышение прав другими, также уклонение от обязанностей не сопровождается санкциями, то возникает чувство неуверенности, опасности, и мы реагируем на это общим недоверием. Еще хуже, когда соответствующие органы выглядят в глазах общественности действующими необъективно, коррумпированными, подкупленными.
Субъективные факторы культуры доверия
Описанная конфигурация структурных условий может сформировать культуру доверия или недоверия только тогда, когда она становится предметом восприятия и соответствующей реакции членов общества. В человеческом сообществе никакие структуры не действуют сами по себе, непосредственно, - их всегда приводят в движение действия людей; эти структуры остаются только своего рода арсеналом средств, к каким могут прибегать люди. Одни и те же структурные условия могут быть восприняты по-разному и вызывать различные реакции в зависимости от качеств тех людей, которые воспринимают эти условия и реагируют на них. В нашей теоретической модели в качестве третьей важной категории, детерминирующей процесс формирования доверия или недоверия, наряду с историческими и структурными факторами должны появиться субъективные факторы. Их можно упорядочить, разделив на две группы. С одной стороны, несомненно, существует синдром персональных особенностей и черт, способствующий созданию общего доверия, и синдром противоположный, склоняющий к недоверию. С другой стороны, это решают те общественные резервы, тот социальный капитал, которыми располагает человек или, наоборот, которых ему не хватает.
К первой категории - личных качеств - мы можем отнести высокие претензии, активность, оптимизм, ориентацию на будущее, успешность действий. Они формируют ту общую ориентацию общественной активности и продвинутое™, в которой общее доверие становится естественной составляющей. Наоборот, заниженные духовные потребности и претензии, пассивность, пессимизм, привязанность к прошлому, стремление сохранить статус-кво создают альтернативную ориентацию, которая увязывается с общим недоверием. К другой категории субъективных факторов - резервов, или капитала в широком его понимании, - относятся образование, доходы, контакты и знакомства («связи»), семейная поддержка, состояние здоровья, религиозность, духовность. Кажется, обладание такими резервами обеспечивает и предохраняет от возможных жизненных опасностей, в том числе и от плохо рассчитанного недоверия, которое может нанести человеку ущерб. Зато недостаток резервов такого рода означает, что риск, связанный с оказанием другим доверия, непомерно возрастает. Неоправданное, напрасно оказанное доверие может в данном случае привести к жизненной катастрофе, отсюда - сильнейшая склонность к общему недоверию как самозащитная реакция.
Описанную выше теоретическую модель можно представить в виде схемы (рис. 6).
Рис. 6. Генеалогия культуры доверия
Функции и дисфункции доверия и недоверия
Каково значение доверия и недоверия для функционирования общества и для действий граждан? Было бы явным упрощением последовать интуиции обыденного сознания, которая придает доверию исключительно позитивный, желанный смысл, а недоверию - однозначно уничижительный смысл. Различные формы доверия и недоверия, которые мы попытались выявить выше, создают сложный баланс функциональности и дисфункциональности как для всего общества, так и для отдельных его членов.
Самым важным здесь является то, обоснованы или не обоснованы доверие и недоверие. Здравый смысл подсказывает простое решение: разумно доверять надежным людям и не доверять тем, кто не достоин доверия. Доверие по сути своей включает момент выгоды (является функциональным) как для того, кто оказывает доверие, так и для того, кто этим доверием пользуется. Если я кому-нибудь доверяю, то мои действия по отношению к этому человеку становятся более открытыми, смелыми, спонтанными, включают в себя инновацию. Свободный от опасений, подозрений и осторожности, я не сдерживаю себя в инициативах, направленных на взаимодействие, не считаю нужным контролировать каждый свой шаг, постоянно следить за своим партнером, непрерывно заботиться о своей безопасности и все время проверять, какие он имеет намерения. Как говорят экономисты, «внешние расходы» взаимодействия значительно уменьшаются. Такую выгоду получает не только тот, кто оказывает доверие, но и тот, кому оно оказывается. Оказание доверия означает временное прекращение обычных, нормальных ограничений действия. Лица, организации, институты, которые получают «кредит доверия», освобождаются от необходимости проводить постоянный мониторинг и контроль, обретают более широкое поле для нонконформистских, инновационных, оригинальных действий, иначе говоря, получают большую свободу действий. Например, ученый, которому оказывается доверие, может рассчитывать на финансирование исследований, выходящих за пределы установленной парадигмы; известный политик может проводить непопулярные налоговые реформы; знаменитый журналист может выступить против господствующих стереотипов и предрассудков; выдающийся врач может применить новаторские методы лечения. В масштабе всего общества накапливающиеся примеры такого рода приводят к растущей мобилизации, активности, инновационное.
Однако позитивные функции может иметь также недоверие, но при условии, что оно эпистомологически обосновано. Недоверие по отношению к тем, кто его недостоин, само собой разумеется, рационально. В частности, оно позволяет избежать невыгодных действий, отвести от себя угрозу, подготовиться к тому, что возможно нанесение ущерба. Принципиальные оборонительные стратегии могут строиться на решении избегать контактов, на повышении бдительности, на том, чтоб «не сводить с партнера глаз», на стремлении установить контроль над его инициативами и поступками, на формальном обеспечении трансакции (это может быть требование поручительств, составление контрактов в письменной форме, привлечение свидетелей или нотариусов).
Увеличивающиеся «внешние расходы» трансакции в таком случае себя оправдывают. Со стороны партнера, которому мы в принципе отказываем в доверии, наши оборонительные стратегии могут получить исправительный, поучительный эффект, повышающий его надежность и сделать его более ответственным в будущем. Бракодельство, обман, вероломство просто могут перестать «оплачиваться».
Таким образом, как доверие, так и недоверие функциональны при условии, что они обоснованы эпистомологически. Зато дисфункциональными они становятся тогда, когда не имеют достаточных эпистемологических оснований. Нерациональная халатность и наивность приносят вред тем, кто доверяет недостойным людям. Халатность проявляется, когда, не получив необходимой информации о партнере и действуя слепо, человек подписывает контракт и дает аванс незнакомой фирме. Наивностью является игнорирование им невыгодной ему информации (например, при покупке на улице за бесценок украшений у подозрительного продавца). Столь незаслуженно оказанный кредит доверия будет наверняка цинично использован против того, кто такое доверие оказал (фирма исчезнет, а бриллиант окажется стеклом). Гораздо реже встречаются случаи, когда незаслуженно оказанное доверие само по себе вызывает чувство обязательности по отношению к тому, кто так благородно и порядочно поступил, и оказывает влияние, которое можно назвать исправительным, способствующим ресоциализации. Чаще распространенная халатность и наивность придают больше смелости обманщикам и только искушают их, углубляя таким образом патологию такого типа.
Однако столь же дисфункциональным оказывается необоснованное не
доверие. Отказывая в доверии тем, кто его заслуживает, мы приносим вред и
себе, и им. Нерациональные, параноидальные страхи и опасения, игнорирующие всякие доводы противоположного характера, парализуют наши действия, исключают шансы потенциально выгодных взаимодействий, ограничивают спонтанные, свободные, открытые контакты с другими. Это ведет к изоляции, к формированию дистанции, к пассивности. С другой стороны,
достойный доверия партнер, обнаружив наше недоверие, чувствует обиду,
ощущает несправедливость нашего поведения, и его сожаление может перерасти в антипатию или во враждебность по отношению к нам. Такую реакцию со стороны партнера мы начинаем рассматривать как дополнительный довод его «ненадежности», что еще больше укрепляет нас в нашем недоверии. Инициативы превращаются в порочный круг нашего углубляющегося
взаимного отчуждения. В масштабе социума примеры такого рода, накапливаясь и увеличиваясь, могут привести к растущей разобщенности, к разрушению социальных связей и к кризису общностей. Необоснованное недоверие оказывается дисфункциональным не только для партнеров, но и для всего общества.
До сих пор мы говорили о доверии и недоверии, трактуя их как основанную на расчете оценку, как отражение, адекватное или искаженное, особенностей, свойств тех объектов, к которым оно обращено. Несколько иначе проблема функциональности представляется в тех случаях, когда доверие и недоверие трактуются как культурные ориентации и по отношению к отдельным выбранным объектам, и в плане обобщенной «культуры» доверия и недоверия. Доверие или недоверие в таких случаях не имеет эпистологического обоснования, в лучшем случае оно сформировано на генеалогической основе. О «культуре доверия», как и о «культуре недоверия», нельзя сказать, обоснованы они или безосновательны. Они являются своего рода свершившимся фактом, появляющимся в обществе в результате уникального стечения исторических причин, структурных и субъективных обстоятельств. Однако, раз появившись, они вызывают дальнейшие, дополнительные последствия - функциональные и дисфункциональные. В том случае, когда они проистекают из достаточно богатого и однозначного опыта прошлого, как культурно закодированное доверие (когда этот прошлый опыт был позитивным), так и культурно закодированное недоверие (когда этот опыт был негативным), конечно, понятны и справедливы. Но насколько они функциональны и являются ли функциональными - это уже зависит не от исторического прошлого, а от конкретной, нынешней общественной ситуации. Функциональность обоснованного прошлым опытом общего доверия или недоверия имеет, конечно, смысл, только если прошлый опыт будет неизменно увеличиваться в будущем и не подвергнется сомнению. Тем временем в общественной жизни случаются радикальные, фундаментальные, революционные изменения. В такие времена прежний опыт становится анахроническим. Однако культура, в правилах которой был закодирован прежний опыт, характеризуется высоким уровнем инерционности, она всегда отстает от изменений в других сферах - экономической, политической, геополитической. В результате культурные правила (стереотипы, предрассудки), навязывающие недоверие по отношению к определенным народам, этническим, расовым группам, элитам, правящим группам и т.п., в новой ситуации становятся необоснованными. Их существование по инерции, вопреки новому опыту противоположного значения, делает невозможным использование шанса, созданного социальными изменениями, консервирует враждебность, дистанцию, изоляцию, отчуждение. Следовательно, это инерционное существование оказывается общественно дисфункциональным.
Точно так же новая ситуация может привести к тому, что прежний позитивный опыт, формирующий традиции доверия по отношению к определенным объектам или лицам, окажется уже неактуальным. Следовательно, культурные правила, требующие доверия по отношению к определенным институтам, группам или социальным ролям, могут стать неадекватными в новой ситуации. Их инерционное существование вопреки новому, явно противоположному опыту подавляет необходимый критицизм, неизбежный скептицизм, а также делает невозможным приведение в движение оборонительных стратегий, реформаторские, революционные или оппозиционные действия. Следовательно, оно тоже является социально дисфункциональным.
Несомненно, появление культуры доверия оказывается выгодной, благоприятной для общества ситуацией. Оно способствует открытым, спонтанным действиям инновационного характера, поднимает уровень мобилизации, активности, свободы общества, стимулирует интенсивность взаимодействий, усиливает социальные связи, приводит к формированию шкалы общностей и тем самым к развитию потенциала самореформирующегося общества, его субъективности. Распространенная культура доверия оказывает обратное действие на свою собственную структурную обусловленность, повышая нормативную стабильность, прозрачность социальных организаций, прочность общественного строя (порядка), ответственность властей, соблюдение прав и обязанностей. Таким образом приходит в движение спираль самоподтверждающегося, укрепляющегося и расширяющегося доверия, что имеет позитивное значение.
Противоположная картина складывается в случае распространения культуры недоверия, даже если оно оправдано исторически. Культура недоверия, приводя к демобилизации, пассивности, осторожности, к оппортунизму, к увеличению социальных дистанций, к отчуждению, снижает субъективный потенциал общества, его способность к творческому, инновационному саморазвитию и самосовершенствованию. Более того, она действует противоположно, оказывая усиливающее влияние на патологические структуры, которые и были причиной возникновения культуры недоверия. Таким образом, еще более усиливаются состояние нормативной аномии, непрозрачность, скрытность социальной организации, нестабильность общественного порядка, произвол властей, бессилие граждан, нарушение прав и неисполнение обязанностей. В результате приходит в движение негативная спираль, приводя ко все большему углублению всеобщего недоверия.
Предпосылки для практики
Поскольку культура доверия является желанным состоянием, постольку возникает, естественно, вопрос: можно ли ее сформировать и как это сделать, и, напротив, можно ли исключить, уничтожить синдром недоверия, приносящий ущерб, и что для этого надо сделать? Представленная выше теория доверия позволяет наметить направление возможных практических действий, особенно важных тогда, когда, как это проявляется в нашем обществе, прежние драмы и судьбы оставили глубоко закодированные следы и комплексы недоверия. Единственно, что наверняка никак нельзя изменить, -это история. Историческое наследие, включающее в себя традиции доверия и недоверия, мы должны принять как данность. Объектами, на которые мы можем направить свои усилия, могут быть только составляющие нашей современности. А это именно то, что в нашей модели мы определили как структурные факторы, контекст, в котором развивается общественная жизнь. Каждый из выделенных нами пяти структурных факторов может стать объектом политической программы. Последовательная нормотворческая активность и упорядочение существующего законодательства, раскрытие тайн социальных организаций - механизмов функционирования экономики и политики, создание ощущения стабильности и перспективности экономических процессов и политических предприятий, всесилие закона и ответственность властей всех уровней, развитие институтов, охраняющих гражданские права и общественный порядок, полная реализация прав и строгое
исполнение обязанностей - таковы некоторые слагаемые стратегий, которые позволяет выработать наша модель. Это то, что относится непосредственно к сфере политики.
Остается еще более сложная область, которая относится непосредственно к деятельности и возможностям субъектов, членов общества. С одной стороны, речь может идти об увеличении резервов, «капитала», граждан - их образования, доходов, связей внутри общностей, состояния здоровья, семейной поддержки, духовности. Все это относится к своеобразному полюсу безопасности, которая позволяет смело и открыто, с доверием относиться к другим. Особое направление деятельности - это формирование разными способами активности, общественной заинтересованности, оптимизма, высоких претензий, ориентации на будущее. Ну, и наконец, надо противодействовать возможным патологиям со стороны семьи, чтобы обеспечить благотворные условия ранней социализации, а также развивать разного рода программы, нацеленные на повышение нравственности общества, чтобы уменьшить шансы нарушения доверия, с которым могут встретиться люди в дальнейшей их жизни. Только тогда появятся шансы создания «импульса доверия» как постоянного индивидуального признака.
Словом, культура доверия имеет тем большие шансы, чем более богатым, обеспеченным становится общество и чем более воспитанными, порядочными оказываются люди. В то же время в процессе стремления и приближения к такому, в полной мере недосягаемому, всегда утопическому идеалу создание культуры доверия через формирование благоприятного для нее структурного контекста само по себе может оказаться важным действенным фактором.
Важнейшие понятия и термины
Баланс доверия - характерный для данного человека или институтов ряд объектов, к которым проявляется доверие, а также ряд субъектов, которые выражают свое доверие к этому человеку или институтам.
Доверие - выраженное в действии, предпринятом в отношении партнера, ожидание, что его реакции окажутся для нас выгодными, иначе говоря, сделанная в условиях неуверенности ставка на партнера в расчете на его благоприятные для нас ответные действия.
Импульс доверия - индивидуальная диспозиция, развитая в разной мере у разных людей, склоняющая их к выражению доверия априори.
Институциональное доверие - доверие по отношению к крупным организациям и через эти организации к массам анонимных функционеров и представителей таких организаций, исполняющих в них различные социальные роли.
Коммерческое доверие - выраженное в решении произвести покупку убеждение в отсутствии брака или подделки, в качестве и годности товаров, а косвенно в добросовестности и компетентности их производителей.
Культура доверия - всеобщее доверие, охватывающее всю группу и трактуемое как обязательное правило поведения (климат или атмосфера доверия в обществе).
Культура недоверия (культура цинизма) - распространенная и обобщенная подозрительность по отношению к людям и институтам, заставляющая постоянно следить за ними и контролировать их действия в страхе перед обманом, превышением своих прав, ложью, недоброжелательностью, заговорами, тайными действиями.
Личное доверие - направленное на конкретных, известных нам лиц.
Общее доверие - готовность к действиям, основанная на ожидании априори, что большинство лиц и институтов будут действовать в наших интересах.
Плавные изменения - трудные для эмпирической фиксации, но чрезвычайно важные факторы социальной жизни в области культуры, групповой ментальности, общественного сознания, коллективной идентичности, межчеловеческих связей, эмоций, общественных настроений и т.п.
Позиционное доверие - направленное априори к каждому, кто занимает определенную, достойную доверия социальную позицию (исполняет определенную роль).
Представительские действия (доверительные) - Такие действия, которые предпринимаются от имени других людей и направлены на защиту их интересов.
Репутация - известная нам история прежних действий данных лиц или институтов, последовательно и в разных ситуациях раскрывающих свои достоинства, являющиеся предметом наших ожиданий, эффективность, рациональность, добросовестность, благородство и т.п.
Риск - вероятность негативных последствий действия, предпринятого в условиях неуверенности.
Системное доверие - ощущение экзистенциональной безопасности, основанное на убеждении в эффективности, добропорядочности, справедливости общественно-политической системы или строя, в котором мы живем.
Технологическое доверие - вера в прочность, надежность, эффективность технических систем, окружающих нас в современном мире, использование которых является необходимым условием нашей жизни, несмотря на то, что тайны их функционирования нам неизвестны; косвенным образом это также доверие к конструкторам и операторам этих систем.
Рекомендуемая литература
44, 62 (см. «Сто книг с моей книжной полки»)
Глава 14
Социальное неравенство
Проблемы социального неравенства очень близки повседневному, обыденному сознанию и чувствам людей. Обычные люди, которые, как мы уже не раз подчеркивали, всегда в известном смысле являются социологами, с древнейших времен замечали и переживали, что одни люди не равны другим. Это выражалось разными способами: в восприятии и определении существующих различий в качестве справедливых или несправедливых; в светских и религиозных идеологиях, которые обосновывали, оправдывали или, напротив, опровергали, критиковали существующее неравенство; в политических доктринах и программах, которые или акцентировали неизбежность неравенства и даже утверждали его полезные социальные функции или, напротив, формулировали идеи равенства, требования выравнивания жизненных шансов; в развитых философских концепциях, включающих поиски источников неравенства в основополагающих признаках человеческого рода или в социальных условиях его существования; в этических теориях, трактующих равенство и неравенство как моральные категории (ценности). Проблема неравенства и несправедливости была той темой, вокруг которой формировалась почва для массовых бунтов, социальных движений, революций. Все это свидетельствует о том, что неравенство представляет собой чрезвычайно важный признак, отличительную черту человеческого сообщества.
Неравенство людей и социальное неравенство
Тот факт, что индивиды, отдельные, конкретные люди не равны другим, -банальная истина, очевидный факт. Уже при рассмотрении социальных групп мы приводили мысль Клайда Клакхона (Clyd Kluckhohn) о том, что люди с одной точки зрения похожи на всех других людей, с другой - только на некоторых людей, наконец, с третьей точки зрения - не похожи ни на кого другого, исключительны и неповторимы. Каждый из нас имеет много признаков именно третьего типа. Люди бывают высокого и низкого роста, худые и толстые, более умные и более глупые, способные и тупые, старые и молодые. Каждый человек имеет неповторимый состав генов, неповторимую биографию и неповторимый склад личности. Это очевидно. Однако не о таком неравенстве идет речь, когда мы говорим об социальном неравенстве. Не такого, личного неравенства касаются те широко распространенные общественные чувства, убеждения и доктрины, о которых говорилось выше. Не с такими проявлениями (личного) неравенства борются социальные движения революции. Речь идет только о социальном неравенстве, то есть о неравенстве, имеющем социальные, а не индивидуальные признаки и особенности. А самыми важными из этих социальных признаков для человека являются характер групп, к которым он принадлежит, характер позиций, которые он занимает (или характер ролей, которые он исполняет).
Таким образом, социальное неравенство касается не индивидуальных особенностей, а тех косвенных признаков, которые делают похожими друг на друга только определенные группы или определенным образом выявленные в социальной структуре социальные статусы. Иначе говоря, социальное неравенство имеет отношение к той ситуации, в которой проявляется неравенство людей не по каким-либо их физическим признакам, а на основе их принадлежности к разным группам, на том основании, что они занимают разные социальные статусы.
Однако не каждое различие такого рода должно означать неравенство. То, что определенные группы отличаются от других, нужно отделить от представления о неравенстве между ними. Так же и то, что определенные статусы различаются между собой, отличаются друг от друга, еще не значит, что они находятся в отношениях неравенства. И большинство групп и статусов, с которыми мы встречаемся в обществе, свидетельствуют прежде всего о различиях, дают нам право говорить о разнице между ними. Студенческая группа отличается от спортивной команды, рабочая бригада - от войскового подразделения, семья от группы приятелей. Статус студента иной, чем статус агрария, статус врача отличается от статуса учителя, статус летчика - от статуса моряка. Чтобы можно было говорить о неравенстве, должно иметь место нечто большее, чем простое различие. Иначе говоря, с членством в определенной группе или с занятием определенной позиции должен быть связан определенный момент неравенства, обеспечивающий более простой и легкий или, напротив, более трудный доступ или, по крайней мере, неравные, большие или меньшие, шансы доступа до определенных, ценимых в обществе благ.
Источники социального неравенства
Что же представляют собой эти общественные блага? Это все то, о чем люди мечтают, обладание чем отвечает каким-либо их потребностям или претензиям, приносит им удовлетворение. Кроме того, это такие вещи, обретение которых не является простым, беспроблемным, ибо их просто недостаточно для всех желающих. Иначе говоря, это блага, к которым все стремятся и запасы которых ограничены. Три вида таких благ являются наиболее важными: материальные блага (богатство), власть и престиж.
Обладать материальными благами люди стремятся прежде всего потому, что эти блага необходимы для удовлетворения элементарных, основных и универсальных жизненных потребностей (питание, одежда, укрытие и т.п.), иначе говоря, имеют естественную ценность. Во-вторых, обладание этими благами определяется требованиями культуры, которая выявляет объекты, достойные обладания, то есть придает им культурную ценность. Культура может также определить само обладание этими благами как автономную ценность, независимо от пользы, которую приносят эти блага и способы их использования. Так, то, что человек должен одеться, вытекает из естественной потребности, но то, что он должен одеться в костюмы фирмы Джорджи Армани, уже культурная потребность, а то, что нужно иметь в платяном шкафу более десятка костюмов, которые человек вообще не носит, представляет собой культурную фетишизацию самого обладания. Современные общества, проникнутые потребительской идеологией, могут служить прекрасным примером этого давления, созданного культурой, - усиленного стремления к обладанию. Ценность материальных благ основана также на том, что они помогают овладеть другими ценностями, к которым стремятся люди, а также обрести власть над другими людьми или славу. Как говорят циники, купить можно все - дело только в цене.
Материальные блага ограничены по своим запасам, как говорят экономисты, представляют собой «редкие блага» не только потому, что их никогда не хватает на всех, но прежде всего потому, что по мере удовлетворения потребностей культура диктует людям все более возрастающий уровень требований и претензий вплоть до той автономной претензии - жажды обладания, которую никогда нельзя в полной мере насытить. Материальные блага ограничены не только абсолютно, ибо их число может кончиться, но прежде всего относительно - по отношению к постоянно возрастающим потребностям в них. Запас того, что людям доступно, никогда не может «угнаться» за тем, чего бы они хотели. Когда люди получают возможность удовлетворить свои элементарные, естественные материальные потребности, на место прежних приходят новые, более высокие потребности, претензии, желания и стремления. Несомненно, это особенность самой человеческой природы - люди никогда не бывают вполне довольны, не могут остановиться, всегда стремятся иметь больше того, что они уже имеют. Некоторые считают, что именно в этом тайна непрерывной динамики и экспансии человеческого рода, другие с сожалением говорят о человеческой мании обладания.
Другим всеми ценимым благом является власть, господство, влияние на других людей. Зачем это нужно людям? Отчасти по автотелическим причинам, как самоцель: обладание властью дает ощущение силы, преимуществ, мощи, значения, а также ощущение собственной безопасности. Но более важны инструментальные причины: власть можно обменять на иные блага, прежде всего экономические, власть дает более высокие шансы получить доступ к редким, высоко ценимым людьми материальным благам, обеспечивая более высокие заработки, большие возможности манипуляции, лучшую информированность, возможности установления личных контактов, а также шантажа и коррупции. Власть, вообще, просто приносит выгоду. Чем более абсолютный характер она имеет, тем легче обменять ее на деньги. Экстремальным и наиболее выразительным доводом этого могут служить судьбы разных диктаторов, чьи банковские счета в Швейцарии, открываемые, как правило, тогда, когда они уже теряют власть, насчитывают миллиарды долларов, которые редко возвращаются к ограбленным этими диктаторами соотечественникам. Недавно обнаружилось, что Президент Филиппин Эстрада в течение примерно двух лет своего правления, прежде чем его низвергли, сумел положить на свои счета 80 млн долл. Власти, которые имеют пожизненный срок (такое нередко случается в разных регионах мира), имеют значительно большие возможности.
Власть по самому своему определению есть редкое благо, она может существовать лишь постольку, поскольку лишь некоторые люди обладают ею по отношению к другим, этой власти лишенным. Должны существовать те, кто правит, и те, кем управляют; те, кто отдает приказы, и те, кто эти приказы выполняет; те, кто имеет влияние, и те, кто подвержен влиянию других. Весь смысл, вся ценность этого блага в том и заключаются, что все пользоваться им не могут. Власть можно иметь только над кем-то, по отношению к кому-либо другому. Если бы все люди имели власть, власть по самому своему определению не существовала бы.
Третье благо, которое люди также всегда и везде ценят и которое также является редким, - это престиж - уважение, социальное признание, принятие, восхищение, слава. Люди придают этому большое значение по двум причинам. Первая связана с изложенной выше концепцией «зеркального Я». Люди вырабатывают мнение о самих себе, присматриваясь к тому, как их ценят другие. Повышение самооценки приносит удовлетворение само по себе как явление автотелическое. Поэтому людям нравится, когда другие их хвалят, встречают аплодисментами, приветствуют, бросают им цветы, приходят от них в восторг. Но престиж имеет также инструментальную ценность, ибо является благом, которое можно обменять на другие. Репутация влияет на шансы найти хорошую работу и высокий заработок. Слава позволяет выдающимся спортсменам или артистам диктовать высокие цены на свои выступления, заключать рекламные контракты, приносящие им прибыль, выдающимся писателям получать высокие гонорары, ученым, имеющим высокие звания, требовать для себя высокой зарплаты в университетах, в которых они работают. Престиж может быть также обменян на власть. Именно поэтому так заботятся о собственном престиже, о доверии со стороны общества, о том, чтобы их признали, политики, особенно в демократических государствах, где они должны время от времени переизбираться и выигрывать на выборах, то есть предстать в определенном отражении общественного признания.
Престиж - это также редкое благо, поскольку сама идея престижа основана на том, что некоторые рассматриваются как лучшие и ценятся выше, чем другие люди. Если бы все были знаменитыми, то знаменитых не было бы вообще. Престиж представляет ценность в глазах людей потому, что существуют избранные и рядовые люди, существуют прославленные, выдающиеся музыканты, певцы, ансамбли и т.п. и рядом те, кто играет в каких-нибудь пожарных депо или на сельских хуторах; существуют ученые с мировым именем и преподаватели провинциальных школ, выдающиеся политики и рядовые бюрократы.
Эти три блага - богатство, власть и престиж - более всего делят людей, становятся важнейшими генераторами социального неравенства. Но люди дорожат и другими ценностями, которые оказываются в обществе неравно распределенными. Одной из таких ценностей является образование. Ценность образования вытекает в свою очередь из двух обстоятельств. Во-первых, из самого по себе удовлетворения от обладания им, из автотелического самоудовлетворения, связанного с тем, что знание отвечает на типичный для людей импульс любознательности. Во-вторых, однако, образование имеет существенную инструментальную ценность, дополняющую все три названные выше основные ценности, точнее помогающую в достижении этих ценностей. Образование в современном обществе является одним из важнейших и признанных механизмов увеличения собственного состояния - обретения лучшей работы, более высоких заработков, более высокого уровня жизни. Образование существенно помогает обрести власть (хотя, конечно, не является ни единственным, ни обязательным условием этого). В теории лидерства обращают внимание на важную разновидность власти - «экспертную власть».
Обладание специализированными знаниями, более полной по сравнению с той, что у других людей, информацией, лучшей ориентацией в делах, имеющих существенное значение для всей социальной группы, образует один из критериев выделения в группе лидеров, а также важный фактор легитимизации уже полученной власти. Именно эти данные позволяют носителям власти оказывать влияние на других, манипулировать подчиненными, проводить эффективную политику. Среди известных политических деятелей были и такие, которые отличались исключительно высоким уровнем образования в области экономики, политологии, права: германский канцлер Эрхард, британский премьер Вильсон, французский президент Жискар д`Эстен, президент США Клинтон. Еще чаще можно встретить выдающихся экспертов на более низких, оперативных уровнях власти. Неслучайно многие (в значительном числе!) министры в современных правительствах имеют профессорские звания. Образование, особенно в тех случаях, когда мы понимаем его широко, не только как формальное, «книжное» обучение, но и как тренировку практических навыков и способностей, является ключевым условием обретения престижа и славы. Очень редко появляются таланты, которые можно назвать абсолютно самородными, от рождения гениальными. Но даже и в таких случаях, чтобы добиться известности и общественного признания за выдающиеся достижения, нужно развивать способности упорным трудом: много лет учиться, если речь идет о знаменитом враче или адвокате, многие годы упражняться, если речь идет о прославленном пианисте или оперном певце, бесконечно тренироваться, если речь идет о выдающемся спортсмене, и т.п.
Что в этом случае оказывается ограниченным и редким? Учреждения, организации, воспитательные и образовательные институты, обеспечивающие доступ к знаниям и навыкам. Школы и университеты, библиотеки и читальни, лаборатории и места адвокатских стажировок, спортивные и тренировочные центры, бассейны и стадионы. Ограничения касаются также индивидуальных физических и психических возможностей, мотивации и энергии, которые позволяют человеку освоить и использовать только минимум того капитала знаний и навыков, который потенциально присутствует в данном обществе в данную эпоху. Однако мотивация и мобилизация сил для получения образования - это не только индивидуальное дело одного человека: они также становятся объектом культурного регулирования. Общества различаются тем значением, которое они придают образованию как ценности, тем давлением, которое они оказывают, придавая значение обучению, чтению, посещению театров, музеев и т.д. Это важный аспект того феномена, который французский социолог Пьер Бурдье называл «культурным капиталом и которым в разной степени овладевают члены разных групп. Сравним проживающую в небольшой деревне семью крестьянина с проживающей в большом городе семьей врача, адвоката или профессора.
Благом, к которому все и всегда стремятся, является также здоровье и хорошее физическое состояние. Безусловно, это ценность автотелическая, имеющая значение сама по себе: хорошее самочувствие - источник сильного и полного удовлетворения. Но это также и условие для обретения всех остальных ценностей: богатства, власти, престижа и образования. Как правило, болезнь или физическая неполноценность делают невозможным обретение этих ценностей, во всяком случае значительно усложняют их использование. Как и в случае с образованием, тем, что здесь можно считать ограниченным и редким, являются учреждения, организации и институты, которые занимаются охраной здоровья и физическим состоянием человека: больницы и поликлиники, аптеки и реабилитационные центры, профилактические центры, учреждения для массового спорта и отдыха. Неодинаковыми, сильно различающимися по своей полезности или вредности для здоровья являются условия труда и проживания. Наконец, разные общества и группы оказывают различное культурное давление на поддержание физической полноценной формы и здоровья человека, придают неодинаковое значение таким средствам, как гимнастика, физические упражнения, правильное питание, периодические медицинские осмотры и исследования, здоровый образ жизни, гигиена и чистота, состояние окружающей среды и т.п. В этом заключается один из смыслов того, что мы называем уровнем физической культуры данного общества. Например, очень ярко выделяется в этом плане американская культура, особенно калифорнийская, где все это выражено в максимальной степени. Подобную картину мы можем встретить и в скандинавских странах. Перефразируя Бурдье, мы можем сказать о присущем этому обществу капитале физической культуры.
Социальная стратификация
Все блага, или ценности, о которых мы говорили выше: богатство, власть, престиж, образование и здоровье, имеют иерархический характер. Ими можно обладать в большей или меньшей степени. От самых высоких до самых низких уровней разворачивается целая шкала градаций, или иерархия. Существуют, как известно, иерархии богатства - от миллионеров до бездомных, иерархии власти от императоров до рабов, иерархии престижей - от идолов до ничтожеств, иерархии образования - от ученых с высокими званиями и степенями до безграмотных, иерархии здоровья и физической кондиции - от победителей олимпийских игр до инвалидов. На таких шкалах сравнения можно найти место отдельным людям. Более того, можно посчитать, сколько людей окажется на каждом таком уровне иерархии. Тогда мы получим определенные статистические категории, например: очень богатых, богатых, состоятельных, людей среднего достатка, бедных, наибеднейших. Можно делать это еще точнее, устанавливая какие-либо количественные пределы заработка. Я предлагаю говорить в таком случае о стратификационных слоях.
Однако не только отдельные люди могут отличаться друг от друга различным положением на том или ином уровне соответствующих иерархий, но и социальные группы или статусные группы независимо от того, кто персонально в эти группы входит или какие позиции занимает. Определенная социальная локализация - групповая или ситуационная - будет обеспечивать каждому, кто принадлежит к той или иной группе или занимает ту или иную позицию, более высокое или более низкое место на каждом уровне иерархии. Иначе говоря, это будет обеспечивать группам больший или меньший доступ к востребованным, но редким благам и ценностям. Группы и позиции различаются между собой тем, какой они имеют доступ (или шансы доступа) к богатству, власти, престижу, образованию и здоровью. Макс Вебер сказал бы, что они обладают (и различаются между собой) разными жизненными шансами. Только в этом случае разница между отдельными людьми становится структурным социальным неравенством, реальным общественным феноменом, а не статистическим артефактом.
Я предлагаю использовать термин «социальная стратификация», или разделение на социальные слои, только для описания групповых или статусных, но не индивидуальных различий в приближений к ценимым общественным целям. Каждое благо, или ценность, из пяти представленных в нашем исследовании имеет свою собственный уровень стратификации. Группы и позиции занимают определенные уровни, определенные места на каждой из таких иерархий. Например, в стратификации по уровню доходов врач окажется на более высоком уровне, чем сестра милосердия. В стратификации относительно власти директор будет расположен на более высоком уровне, чем рабочий. Престижный телеведущий займет более высокое место, чем учитель. Но существуют ли эти системы стратификации сами по себе, независимо друг от друга? Уже при описании отдельных благ, входящих в эту стратификацию, мы упоминали, что одни из них могут иметь вспомогательное значение в обретении других благ. Богатство может обеспечить власть и престиж. Власть может помочь получить состояние, а также обрести престиж. Престиж может оказать влияние и на процесс достижения власти, и на получение высоких заработков и доходов. Если происходит такое взаимодействие, его результатом может оказаться такая ситуация, в которой одна и та же группа или позиция примерно одинаково расположены на всех трех уровнях стратификации. Так, Президент Соединенных Штатов - это позиция, которая связана с высокими доходами, большим состоянием, с огромной властью и значительной славой. В таком случае мы должны говорить о совпадении; параметров стратификации. Однако гораздо чаще мы имеем дело с примерами определенной дисгармонии между системами стратификации, что основано на различии мест, которые занимает одна и та же группа, различии уровней, на которых она оказывается в разных системах стратификации. Профессор университета в Польше имеет высокий престиж, средний уровень доходов и небольшую власть, политик, наоборот, - высокие доходы и власть, но чудовищно низкий престиж, футболист - неплохой престиж, высокие доходы и никакой власти, полицейский - большую власть, ничтожный заработок и низкий престиж. Комбинаций такого рода может быть множество. В таком случае мы говорим о расхождении (несовпадении) параметров стратификации.
Такое расхождение может иметь различные последствия. Среди членов данной группы или лиц, занимающих данную позицию, это может вызвать ощущение определенного диссонанса или своеобразно понимаемой несправедливости. Например, человек может рассуждать таким образом: я такой богатый, так многого достиг, а люди показывают на меня пальцами и называют меня «выскочка» или «нувориш». Или другой будет рассуждать следующим образом: у меня такое высокое положение в правительстве, такая высокая зарплата, я езжу на автомобиле марки lancia, а люди, услышав мою фамилию, стучат по лбу или вертят пальцем у виска. Некоторые рассуждают иначе: мол, нельзя иметь все сразу, рассматривают высокое положение на одной системе иерархии как своего рода компенсацию за низкое положение на других системах иерархии. Например, профессор университета может себе сказать: правда, я немного зарабатываю и власть у меня небольшая, но зато я принадлежу к престижной элите. Такая мысль немного успокаивает, отвлекает от обид и огорчений. Именно это обстоятельство, но совсем в иных целях и намерениях берет, вероятно, на свое вооружение и принимает во внимание правительство, когда обсуждается вопрос о повышении профессорских ставок или когда оно расточает профессорские звания, наделяя ими научных сотрудников, еще не имеющих достаточного опыта и квалификации. Вероятно, при этом действует следующая логика рассуждений: поскольку профессора имеют высокий престиж, то пусть они этим и довольствуются, а поскольку молодые научные работники так мало зарабатывают, то дадим им вместо денег профессорские звания.
Социальные слои
Существуют и другие черты, признаки, которые позволяют поставить разные явления на близкие или те же самые уровни стратификационной иерархии: сходный образ жизни, вкусы и пристрастия, обычаи и нравы, религиозные практики, идеологические взгляды, развлечения и т.п. Например, богатые люди по своему образу жизни и мышления похожи на других богатых людей, и этот образ жизни и мышления - совершенно иной, чем у бедных людей. Богатые люди строят себе похожие друг на друга резиденции, ездят в автомобилях сходных марок, одеваются у тех же самых «законодателей моды», отдыхают на тех же самых островах и постоянно едят лососину, запивая ее шампанским. По многим параметрам сходным оказывается образ жизни политиков или менеджеров. Особый характер имеет повседневная жизнь звезд телеэкрана, кино или музыки. Обычные люди лишь робко, краешком взгляда проникают в этот мир с помощью иллюстрированных еженедельников.
Обратим внимание, что сходство как бы сопутствует целостности тех групп или позиций, которые представляют отдельные индивиды. Богатые люди создают определенную, реальную социальную среду, довольно цельную группу, сплоченную общность, несмотря на то, что входят в такую общность и врачи, и адвокаты, и бизнесмены, и политики, и представители телевидения, и мафиозные боссы из Прушково. Сходство в уровне состоятельности получает выражение в сходных интересах (например, в желании защитить себя от налогов).
Сходство в потребительских возможностях находит выражение в сходном образе жизни. А сходство, как мы помним из теории «механической солидарности» Дюркгейма, является сильным группообразующим фактором. Соответственно этому между людьми, обладающими таким сходством, формируются определенные социальные связи, товарищеские контакты, возникают взаимодействия и устанавливаются даже более прочные общественные отношения, прежде всего инструментальные, связанные с обеспечением так называемых деловых интересов. Иного характера связи, особенности быта, вкусы в потребительской сфере характеризуют, скажем, среду менеджеров или так называемые «руководящие кадры». И опять же иной характер все это обретает у той широкой группы людей так называемого среднего класса, занятых в разных сферах производства и иной профессиональной деятельности, требующей высокого образования и квалификации, а также выступающих в роли предпринимателей, имеющих собственные небольшие фирмы или предприятия, обеспечивающие им достаточный, хотя и не элитарный материальный уровень жизни. Такие сплоченные общности - группы, разновидности определенной среды, комплектуемые из людей, имеющих приблизительно одно и то же положение в иерархиях, в системах социальной стратификации, независимо от их иной групповой принадлежности или иных занимаемых ими позиций, мы называем социальными слоями. Макс Вебер использовал по отношению к ним понятия «классы» и «сословия». В данном контексте «слои» - это не только статистические общности похожих друг на друга с какой-либо точки зрения лиц, но и реальные, в значительной мере интегрированные, сплоченные социальные общности, цельные группы, новые формы структурализации общества.
Социальная мобильность
Люди меняют свои социальные позиции, а также свою групповую принадлежность. Когда они перемещаются между позициями и группами, находящимися на разных уровнях стратификационных иерархий, мы говорим о социальной мобильности, точнее, о вертикальной мобильности, что позволяет отличить этот процесс от перемещения людей в пространстве, от миграций, путешествий, туризма, выездов на работу, которое мы называем горизонтальной мобильностью. Об этой второй форме мобильности мы уже говорили раньше. Теперь попробуем определить важнейшие аспекты вертикальной мобильности, непосредственно связанной с социальным неравенством.
Самым простым примером вертикальной мобильности может служить продвижение по службе, что означает обретение более высокой профессиональной позиции или вхождение в более высокую профессиональную группу по сравнению е той позицией, которую ныне занимает данный человек, или с той группой, к которой он принадлежит в данное время. Школьный учитель, который получает предложение работы в университете; журналист, который становится министром, - таковы примеры изменения человеком своей профессиональной принадлежности, смены ее на такую, которая приносит более солидный заработок, более высокий престиж, а во втором случае также дает больше власти. Чаще всего примеры такого служебного продвижения встречаются в рамках одной профессиональной группы, в которой обычно имеют место несколько уровней иерархии. Ассистент, который переходит на должность адъюнкта; референт, который становится начальником отдела, - это первые попавшиеся примеры такого рода. Последовательность таких продвижений образует феномен, который мы называем карьерой. Обращаясь к примерам, которые мы только что привели, заметим: ассистент - адъюнкт - доцент - профессор - это одна схема карьеры; референт - начальник отдела - директор - это схема другого рода. Разумеется, направление изменений может быть противоположным, люди могут терять прежние, более высокие позиции и переходить в состав групп, занимающих более низкие уровни в системе стратификации. Работник, которого уволили и который стал безработным; руководитель отдела, которого в виде дисциплинарного наказания понизили в должности и сделали референтом - таковы примеры деградации, которая иногда заключается в полном выходе человека из состава данной профессиональной группы, а иногда ограничивается только понижением его позиции в пределах данной группы. И здесь также имеет место некоторая последовательность. Когда кто-либо утрачивает более высокую позицию, которую он занимал в различных общественных контекстах, например теряет работу, вынужден оставить клуб, членом которого он был, оказывается исключенным из спортивной команды, разводится и т.п., мы говорим, что он «катится вниз».
Во всех выше приведенных примерах речь шла о продвижении вверх или о падении отдельного человека в системе существующих, постоянных, прочных стратификационных иерархий. Однако мобильность может заключаться также в перемещении целых групп на тех же самых уровнях стратификации, а также в изменении самой стратификационной иерархии, благодаря чему те же самые группы или позиции вдруг оказываются на иных, чем прежде, уровнях, более высоких или более низких, то есть подлежат продвижении вверх или деградации.
Рассмотрим сначала первый случай. Профессиональное продвижение может охватить целую социальную категорию. Это было характерно для сельского населения в период модернизации: мигрируя в города, сельские жители занимали там, как правило, более высокие с точки зрения заработка и престижа профессиональные позиции, проникая в среду рабочего класса. В Польше после Второй мировой войны таким же образом, несомненно, наметилось профессиональное и образовательное продвижение крестьян. Мы можем также вести речь о продвижении целого поколения, когда в какой-либо исторический момент открываются возможности более быстрого продвижения, обретения более высокой социальной позиции для людей примерно одного возраста. В таком относительном значении, имея в виду ускорение нормального темпа роста и продвижения, следует трактовать понятие «продвижение молодежи». Дело в том, что из самой природы развития человеческого общества следует, что молодежь всегда участвует в том или ином продвижении, переходя к активности взрослых людей, к профессиональной работе, к созданию собственной семьи и т.д.
К изменению относительного положения данной группы может привести также изменение самой шкалы стратификации. Это обычно происходит как результат глубоких и радикальных социальных изменений, революций, переворотов, приводящих к установлению нового строя, а также технологических и цивилизационных переломов. Тогда определенные профессиональные группы или иные круги могут обрести доступ к более высоким заработкам, к власти или престижу. В то время как другие, наоборот, потеряют свое привилегированное положение. Это очень ясно проявилось в Польше в переломной ситуации 1989 г. Приведем только два примера. Установление капиталистической, опирающейся на частную собственность рыночной экономики увеличило, к примеру, шансы той среды, которую формируют юристы: она обрела огромное поле деятельности в сфере торговли, биржевой деятельности, в гражданских делах, в делах, связанных с наследством, налогами, переходом имущества из рук в руки, в арбитраже, в консультациях, связанных с приватизацией, в подготовке уставов новых объединений и предприятий, а также в связи с переменами в законодательстве. И напротив, часто говорят о пауперизации интеллигенции, государственных служащих, работников бюджетной сферы (государственных институтов). Они утратили свою прежнюю, относительно более высокую (по сравнению с другими) материальную позицию, а отчасти также прежний запас власти и престижа.
Все описанные выше перемещения и изменения могут происходить в различных масштабах: в границах жизни одного человека, одного поколения, в гораздо более длительном, охватывающем несколько поколений историческом периоде. Соответственно, мы можем говорить о внутрипоколенческой и межпоколенческой мобильности. Для межпоколенческой активности особенно характерным является продвижение в образовательной сфере, что так явно проявилось в Польше после Второй мировой войны: деды с начальным образованием, родители со средним и дети с высшим образованием. Или другой пример: продвижение в профессиональной сфере: родители - деревенские жители, занимаются сельским хозяйством, а сын - инженер или врач. Межпоколенческая активность - типичное явление в среде эмигрантов, отправившихся в другие страны в поисках работы и заработка: как правило, в новой стране они обретают шансы радикально улучшить свою жизнь. Огромное число подобных примеров дают нам Соединенные Штаты Америки. Какой-нибудь бедный деревенский житель азиатского происхождения в первом поколении открывает там ресторанчик (как это часто делают китайцы и индусы) или занимается продажей овощей и зелени (как вьетнамцы), но своих детей он уже посылает учиться в университет, и во втором поколении эти люди оказываются представителями медицинской или научной элиты. Отец великого американского социолога, труды которого мы не раз цитировали, Роберта Мер-тона был эмигрантом из Европы, столяром по профессии, а сын его уже принадлежал к высшей, избранной научной и культурной элите Америки; в свою очередь сын Роберта Мертона получил в 1998 г. Нобелевскую премию за достижения в области экономики.
Американские примеры наталкивают нас на то, чтобы рассмотреть такие общие социальные условия, которые способствуют мобильности. Дело в том, что США являются типичным открытым обществом, в котором индивидуальное или групповое продвижение не только возможно в широкой области, но и оказывается «культурно востребованным», ожидаемым, общественным требованием. Именно здесь постоянно случаются карьеры «от чистильщика сапог до миллионера». Я сам столкнулся с историей молодого эмигранта из Сербии по фамилии Йованович, который работал курьером в большой нью-йоркской издательской фирме Harcourt Brace. Сегодня эта фирма уже называется Harcourt Brace-Йованович, ибо бывший курьер сумел пройти через все ступени профессионального овладения тайнами издательского дела и стать совладельцем фирмы. Карьера одного из богатейших финансистов мира Джорджа Сороса тоже начиналась несколько десятилетий тому назад с эмиграции из Венгрии.
На другом полюсе находятся общества, которые называются закрытыми; Они исключают или во всяком случае в огромной степени ограничивают возможности социальной мобильности. Таким было феодальное общество, где многоступенчатая иерархия, от монархов, магнатов через вассалов и вплоть до зависимых крестьян, представляла собой окаменелую структуру, а каждое отдельное сословие было закрыто, недоступно для проникновения в него представителей других сословий. Трудно представить себе, чтобы крепостной крестьянин мог оказаться при королевском дворе. Сегодня нечто подобное можно наблюдать в Индии, где переход человека из одной касты в другую чрезвычайно ограничен, а для низших каст, так называемых «неприкасаемых», это абсолютно невозможно. Термин «каста» уже принято употреблять не только по отношению к этой конкретной ситуации, но шире - как определение любого замкнутого сословия, замкнутой группы, принадлежность к которой четко ограничена кругом людей) и войти в этот круг можно только по праву рождения.
Разумеется, между моделями открытого и закрытого общества, которые являются только «идеальными типами» и нигде не выступают в таком чистом виде, где-то посередине между этими крайними полюсами размещается целая гамма различных ситуаций. Системы стратификации этих явлений могут иметь достаточно гибкий характер, допускающий возможность перескочить через некоторые промежуточные уровни. Но могут быть и очень строгие системы стратификации, требующие четкого; неукоснительного прохождения всех ступеней. Симптомом первого типа стратификации является стремление взять во внимание выдающиеся достижения отдельного человека, а симптомом второго типа - жесткое требование «выслуги лет», соответствующего уровня доходов или жизненного опыта. Поучительно в этом плане сравнить Соединенные Штаты и Японию. Насколько в США выдающиеся результаты работы обеспечивают возможность быстрого, «скачкообразного» карьерного продвижения, настолько в Японии жесткой является необходимость пройти в установленные отрезки времени все ступени профессиональной карьеры, чтобы только потом достичь вершины в этой иерархии. Такая разница может выявиться и независимо от культуры, а в зависимости от той профессиональной области, в которой разворачиваются соответствующие процессы. Можно сравнить, к примеру, артистическую карьеру, в которой победа на каком-нибудь важном музыкальном конкурсе сразу даже перед самыми молодыми людьми открывает возможность выступать на лучших сценах и крупнейших эстрадах мира, и научную карьеру, в которой, как правило, надо пройти через все ступени, для которых предусмотрены определенные сроки.
В рамках различных профессиональных сфер отдельные группы отличаются друг от друга степенью эксклюзивности, то есть жесткостью критериев и процедур, которые требуются и исполняются для того, чтобы допустить в соответствующий круг новых членов. Иногда появляются особые организации или институты, стоящие на страже «врат», через которые надо пройти, чтобы оказаться в более высоком элитарном кругу. Эти институты занимаются селекцией кандидатов, рассчитывающих на продвижение, с помощью сложных экзаменационных процедур; такую роль играют, например, специальные медицинские комиссии, коллегии адвокатов, научные советы на факультетах университетов, государственные экзаменационные комиссии, через которые надо пройти для назначения на более высокую административную должность, комиссии сейма, организующие разного рода слушания, например заседания, на которых предстают и отвечают на вопросы кандидаты на должности послов, и т.п. В демократических обществах вхождение в политическую элиту обусловлено сложной процедурой выборов, в которой роль отбирающей инстанции берут на себя все граждане-избиратели.
Социальная мобильность - это та сфера, в которой особенно ярко выступают характерные для данного общества стереотипы, предрассудки и дискриминация. Крайней формой является полное исключение какой-либо группы, которая лишается всяких шансов на продвижение. Так, например, определенным группам эмигрантов или беженцев может быть отказано в праве получить работу. Более часто встречается ситуация, для которой характерна частичная дискриминация, проявляющаяся в трех формах. Первая - для определенных социальных групп закрывается возможность продвижения на самые высокие позиции независимо от того, какой области это касается. Создается своего рода барьер возможных достижений, и преодолеть этот барьер представители данных социальных групп не могут. Исследования показывают, что несмотря на всю открытость американского общества там де-факто существует определенный барьер продвижения для этнических и расовых меньшинств. Подтверждением такого положения является то, что случающиеся исключения трактуются как нечто невероятное и получают широкую публичную известность. Судья американского Верховного Суда Кларенс Томас, шеф организации Национальной безопасности госпожа Кондолиза Райс или Государственный секретарь Колин Пауэл имеют такую широкую известность отчасти именно потому, что являются представителями чернокожего населения Америки на высшем уровне власти, куда афроамериканцы попадают чрезвычайно редко. Имена других судей или министров (белых, занимающих столь же высокие должности) гораздо менее известны. Другой формой частичной дискриминации является профессиональная сегрегация. Например, фактические преграды, закрывающие доступ к определенным профессиям для женщин, все еще достаточно очевидны несмотря на все успехи эмансипационного и феминистского движений. Третья форма - это недоступность или крайне ограниченный доступ для определенных этнических и расовых меньшинств к чрезвычайно важным «каналам мобильности», к тем способам и процедурам, посредством которых можно выйти на более высокие позиции. Как мы уже отмечали, таким каналом, типичным для современных обществ, является образование. Соответственно, и ограничение образовательных шансов становится весьма типичным проявлением дискриминации. Углубление имущественного неравенства, усиление бедности лишают возможности получить образование, которое требует больших денежных затрат, недостатки культурного капитала также уменьшают шансы успешной сдачи экзаменов. Показательно, что после того как власти Калифорнии приняли решение об исключении каких-либо прерогатив при приеме в университеты представителей меньшинств (так называемая affirmative action), их доля среди студентов резко снизилась. В лучших университетах, например в Гарварде, число черных американцев совсем ничтожно.
Отключение от определенных каналов мобильности часто приводит к поискам альтернативных. Иногда это методы, имеющие культурное и правовое признание, например карьера в профессиональном спорте, где осуществление своих надежд и удовлетворение своих карьерных претензий в непропорционально высокой мере находят представители афроамериканского населения Америки. Баскетбол, профессиональный бокс, американский футбол, в несколько меньшей степени бейсбол и легкоатлетика - это области, в которых доминируют черные. Сегодня в гольфе, в котором до недавнего времени белые держали монополию, наиболее значительные результаты имеет и наиболее высокие награды получает негр Тайгр Вудс. Другой такой областью является популярная музыка, джаз, сэул (soul), рок, рэп и иные виды, в которых доминируют этнические меньшинства. Наряду с такими альтернативами продвижения, имеющими культурную и правовую акцептацию в обществе, имеют место, естественно, также нелегальные и отвергаемые культурой методы: торговля наркотиками, уличные грабежи, автомобильные кражи (угоны автомобилей), проституция, или шире - организованная преступность, в которой участие дискриминируемых меньшинств составляет чрезвычайно высокий процент.