Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Павлов Александр Валентинович, Галкин Валерий Терентьевич.
Тюмень, 1999
Рецензенты: Гильманов С.А. - д.педагог.н., профессор
Еманов А.Г. - д. истор. н., профессор
В данной работе в проблемной форме рассматриваются некоторые вопросы современной антропологии и философии культуры. В их числе выделяются: европейский разум, межцивилизационный период, взаимопонимание. Исследуется методология ментального портрета для анализа первобытной культуры. Раскрываются некоторые черты нынешней и древней первобытности.
Работа адресуется студентам высшей психолого-педагогической школы ТГУ, ВУЗов гуманитарного и социального профиля, а так же всем, интересующимся проблемами современной российской философии.
Оглавление:
Предуведомление
Часть 1. Шлифование зеркал
1.1. Недопонятый разум
1.2. Взаимопонимание
1.3. История современности
Часть 2. А была ли "первобытность", или это изнанка зеркала?
Послесловие
Предуведомление
Понять бы себя, как тревожат слова!
Как бьет по лицу обнаженье
души. Как опасны любые права
на горькое истины жженье.
В этой работе авторы попытались реконструировать первобытное сознание. По их мнению, оно скрыто, в современном как его неотъемлемая часть. Мы абстрагируемся от так называемого "варварского" характера первобытности. Мы считаем, что все ужасающее или потешающее сегодня, в первобытном мировоззрении обусловлено временем и обстоятельствами, вплетено в контекст своей эпохи и гармонично в ней. Все это не "детство человечества", не недоразвитость, а необходимость. Однако, мы от этого отвлекаемся полностью, нас интересуют те стороны древнего мышления, какие роднят его с нынешним и полагаем, что такой подход, по крайней мере, поможет лучше понять современность и кое в чем облегчить решение загадки первобытности.
Авторы понимают, что такая постановка вопроса, по меньшей мере, странна и нуждается в объяснении. Потребностью оправдать ход размышлений обусловлена структура данного исследования. Первая его часть посвящена методологическим вопросам, а во второй делается попытка очертить хотя бы контуры первобытности в ее древнем и современном вариантах. Реконструкция - большая и долгая дорога, читателю предлагается пока только первый шаг.
Конечно, реконструкция не является строгим методом, это скорее задача. Поскольку нашим предметом является мышление современного человека, понимаемое больше философски, чем психологически, а цель состоит в воссоздании его первобытной стороны, которую из-за ее специфичности порою называют "мифопоэтической", то нам поневоле пришлось прибегнуть к образам, метафорам, аналогиям. Поэтому и данную работу следует считать постановочной. Мы наблюдаем проблемную ситуацию и пытаемся ее сформулировать, или, хотя бы, выразить.
Область наших исследований относится к философии культуры и антропологии, поэтому все здесь сказанное характеризует в первую очередь всеобщую природу человека. Даже тогда, когда мы говорим об индивидуальности и о человеческом "Я", они имеют для нас всеобщее значение как природа человека и основание культуры.
Авторская позиция. Но авторы не могут и не имеют права отвлечься и от своего собственного личностного "я", подменив его философским. Причина в том, что поставленная задача заставляет их раскрывать не формальную, а содержательную сторону мышления. Мы разыскиваем в ней устойчивые образования, как бы архетипы, характеризующие человечность, именно так можно еще назвать "природу человека".
Мы знаем, что такое человек по своему внутреннему опыту и полагаем, что с тех самых пор, как только человек появился на земле, у него возникло качество человечности, и оно остается и будет неизменным до тех пор, пока существуют люди. Это качество объединяет всех людей друг с другом независимо от возраста, культуры, исторического периода или национальной принадлежности. В этом смысле, в нас самих продолжает существовать то же, что было и в первобытных людях, между нами и первобытностью протянута связующая нить.
Представление об этой нити и о самой первобытности можно получить, обращаясь к собственному внутреннему опыту. Надо понять первобытного человека по человечески. Для этого приходится прибегать к методологическим шагам феноменологии Э.Гуссерля. Нужно забыть, что такое конец XX века и увидеть мир как древний лес. Нужно найти предпосылки и, опираясь на них, представить, что мог разглядеть вокруг себя житель пещеры. А затем следует разместиться в этом мире и посмотреть, что произойдет с нашей душой, какой опыт мы при этом получим. Тогда мы поймем нашего великого предка, его магию, его мифологию, его образ жизни.
Но для этого необходима "личностная подстановка" нас самих в написанный нами текст. Мы оказываемся как бы его героями и философскими фигурами и тоже нуждаемся в том, чтобы нас поняли по человечески. Что-то мы можем сказать вполне рационально, на что-то другое только намекнуть. Третье мы и сами не знаем, но оно в нас присутствует и мы стремимся его выразить. Оно присутствует из-за неисчерпаемости предмета познания для рациональной мысли.
Мы провоцируем читателя на то, чтобы он нашел этот же опыт в своей душе и понял нас так же, как мы понимаем первобытность. Желающие могут посчитать это мистикой, но это и есть передача знания вместе с пониманием.
Есть знание, всем известно, что можно стать ученым, ничего не понимая в собственном знании. Знание мы приобретаем из практики общения с внешним миром, мы им овладеваем, проникая в объективную реальность. Но есть понимание, оно приходит изнутри, когда долго и сосредоточенно смотришь на схемы и таблицы, в которых обобщены твои эмпирические исследования. Смотришь и ждешь, когда из глубин души придет озарение и тебе все станет понятно. Пока оно не пришло, ты не понимаешь ничего даже в собственных схемах, но прекрасно же знаешь их! Один исследователь лихорадочно преподносит идею за идеей, а другой ждет всю жизнь, так и не поняв ничего. Третий же мудро и осторожно вынашивает годами две-три мысли, они-то и есть высокое оправдание его жизни.
Мы заранее извиняемся перед читателем за несколько провокационный характер наших рассуждений. Прекрасно понимаем, как они могут раздражать!
В эпоху, когда межчеловеческое и межкультурное взаимопонимание весьма затруднено, попытка обратиться к тем основаниям души, где все люди родственны друг другу от Бога или от природы уже этим оправдана. Если мы с таким трудом понимаем друг друга как цивилизованные люди, то быть может, это будет легче первобытным?
Методологический принцип. Если мы стоим на позициях всеобщего философского "Я", содержащегося в "я" личном, то нашим принципом является современность. Она служит сверхзадачей. В таком случае, познание и понимание первобытности как начальной эпохи предназначено для того, чтобы найти в человеческом самовосприятии историческую линию, объясняющую необходимость нашего существования, необходимость того, чтобы появилась современность со всеми ее радостями и проблемами, с достоинством и с уродством. Это значит, что первобытность понимается как "суперархетип" современного мышления. А в таком суперархетипе нас прежде всего интересует комплиментарность двух типов разума: современного и первобытного, их диалог, их совпадение и точки, в которых намечается различие. Архетип древнего человека, обнаруженный в современном мышлении, фактически есть его имя, но не внешнее имя, с помощью которого он мог общаться с членами своего рода, а тайное, скрытое имя, известное только ему и выражающее его сущностную сопричастность бытию, его положение в мире. Это имя для нас результат реконструкции. Направляясь к нему, можно реконструировать общую картину мира и человека, можно объяснять и многообразие фактов и знаний, накопленных сегодня антропологией и этнографией.
Философия работает следующим образом: она вычленяет из ментальности своего общества некие смутные и не проясненные представления, которые уже есть у людей. Найденное она превращает в осознанные идеи и концепции, пригодные для руководства в жизни, при необходимости и для преобразования жизни, если обнаруженное не устраивает.
Философ находит темные представления в собственном мышлении, с которым он ближе всего знаком. Такие представления есть у него, как и у других людей его времени. Обнаружив их, он получает возможность говорить от имени своих современников. В эпохи, подобные сегодняшней, российской, философствуют все, пытаются понять смысл происходящего, отыскать свое место в собственной стране. Мы философствуем, живем совместно, друг друга хвалим, ругаем, толкаемся локтями, как в переполненном троллейбусе, пробиваемся к своему месту. Ведется экзистенциальный диалог, в котором незаметно складываются и культура, и цивилизация, они такими будут, каковы мы сейчас. Правы древние, Сова Минервы вылетает в сумерки, а вечерние сумерки плавно переходят в утренние.
Иногда может показаться, что авторы топчутся на месте, постоянно возвращаясь к одним и тем же основаниям, особенно в первой части. Объяснимся. Попытка раскрыть первобытность изнутри нее самой обращает нас к стартовым условиям мышления. Первобытность не знает времени и пребывает в мгновении. Каждый раз, оказываясь перед новой стороной древнего ли разума, современного ли, мы вынуждены возвращаться к нашей природе и к той вспышке, которая некогда сделала нас людьми.
Первобытность скрыта везде: в науке, в искусстве, в политике, в производстве, просто в жизни. Она в основе разума. Как и сто тысяч лет назад, человек сегодня сидит у входа в пещеру и грезит о лучшем будущем. В его грезах встают огромные города и могучие машины, конечно же, они облегчат ему жизнь! Его мышление облекается в форму, мы называем эту форму разумом. Но стоит лишь мечте лопнуть, подобно мыльному пузырю, а так всегда и происходит с мечтами, как он приходит в себя и видит все ту же пещеру и тот же лес. Только он не может не мечтать, ведь, он же - человек, он надеется! Сложно увидеть современную культуру как первобытный лес. Уж очень многие разместились между нами, каждый привнес свое, замутнив чистое зеркало человеческой природы, каждый остро нуждается в понимании.
ЧАСТЬ I ШЛИФОВАНИЕ ЗЕРКАЛ
Со времен Спинозы работа со стеклом является благородным философским занятием. Шлифуя оптические линзы, мысль отрабатывает приемы познания мира, а зеркало позволяет разглядеть самого себя, всеобщее в природе своего мышления, свою человечность.
1.1. Недопонятый разум
Непознанность, ситуация, необычайность. Удивление, любопытство, воображение.
Однажды бородатый герой этой книги танцевал вальс с карточной дамой возле магазина Универсам, где граждане обычно покупали коровьи хвосты. На этот раз давали по талонам французский коньяк и у магазина выстроилась очередь.
- Дед! - Шумела очередь. - Купил бы лучше коньяк, колени растирать!
- Отстаньте! - Сказал старик. - Я знаю, что делаю!
- А ты! - Возмущалась очередь, обращаясь к даме. - Ты, хоть, понимаешь, с кем пляшешь? Купила бы лучше коньяк для примочек!
- Отстаньте! - Сказала дама, постукивая своей второй головой об асфальт. - Старик знает, что делает.
- А вон, милиционер идет! - Разъярилась очередь.
- И он знает, что делает! - Ответили танцоры.
- Знаете? - Грозно спросила очередь.
- Знаем!
- Ну, как знаете. - Сказала очередь и отвернулась, потеряв к событию всякий интерес.
Проблема разума
Разум, смысл и человек существуют именно тогда, когда они сами для себя являются проблемами и когда стремятся эти проблемы решить.
Предмет познается разумом. Даже используя мистический и иррациональный принципы как особые приемы не стоит отрицать разумности познания, такие приемы только расширяют возможности разума и подчиняются ему. Мы не прибегаем к оценочным суждениям, хорошо быть разумным или плохо, этот вопрос остается за пределами нашей работы. Мы всего лишь констатируем факт, что, если человек чем-то и отличается от любых других вещей мира, отличает себя от них со всей ясностью, отчетливостью, с картезианской самоочевидностью, то это способностью мыслить по-человечески разумно. Все остальное в нашей работе - анализ этой первоначальной истины, кажущейся нам непреложной.
Нас в данный момент не интересует проблема происхождения разума, трудовая теория представляется столь же правомерной, как и сакральная. Но вот что интересно: в чем состоит специфика самого человеческого разума, его особое качество "разумности"? Если мы попробуем раскрыть его архитектонику, хотя бы некие "элементы", если сумеем ответить на картезианский вопрос: "Как возможен разум человека", если сумеем обнаружить, когда человек разумен, а когда нет, может быть, тогда-то мы и сможем найти в современном разумном мышлении некий "пра-разум", "пред-разум" и понять, как возможна современная первобытность, какую функцию выполняет? Наша первоначальная гипотеза заключается в простом подозрении: ничто в мире не бывает зря. Если Гелиос некогда катал по небу огненную колесницу, значит, катает до сих пор и это зачем-то нужно.
Разум многообразен, есть мужской и женский, детский и взрослый, русский, китайский и американский. Свой разум характеризует европейское Новое время, другой у средневековья. В этих очерках речь пойдет о человеческом, индивидуальном разуме, потому что только в головах он и существует: в русских, армянских, японских, у старика, у подростка и нигде его нет за пределами людей. Вне нас только предпосылки и условия. Здесь главное - человеческая природа разума, которая в разных обстоятельствах отливается в различные культурные формы.
* * *
Откуда у человека разум, что это такое и зачем он вообще нужен? Конечно, есть И.Кант и Г.Гегель, Николай Кузанский и Фридрих Шеллинг. Конечно, разум, это - целеполагание и творческая познающая способность, он непосредственно усматривает сущностное единство явлений, скрытое за доступным рассудку внешним многообразием. - Правда?
Рассудок анализирует, классифицирует, калькулирует, это - бухгалтерский ум, его стихия - внешнее многообразие, его вершина - эмпирическая наука. А разум видит единство того, что скрыто за рассудочным анализом, его вершина - научная теория и философская концепция, синтез фактов, различаемых рассудком, схема, объединяющая и упорядочивающая эмпирическое многообразие вещей. - Правда?
Человек разумный живет во внутреннем мире природы вещей, а рассудочный - во внешнем мире проявлений этой природы. Короче говоря, рассудок, это - анализ, а разум - синтез. Рассудок - клеточка таблицы, а разум - таблица целиком, рассудок - закон, а разум - кодекс. Если природа разума синтетична и завершает труды погруженного в эмпиризм рассудка, если так, то это - скучно. Не понятно, с чего начинаются труды, с какого пра-мышления, хранящего в себе неизбежность и рассудка, и рационально понятого разума. Не понятно то существенное, устойчивое и необходимое, что скрыто в содержании разума, а не в его формальной стороне. А без содержания форма разума становится рассудком, пропадает, следовательно, предмет. Природа рассудка - внечеловеческая, у разума же она внутренняя.
Если разум неизбежен, то первобытное пра-мышление изначально разумно, хотя, может быть, и на свой манер. Если современный разум - превращенная форма такого пра-мышления, то оно существует в современном разуме как его основание. Что оно представляло из себя в древности и чем представляется сейчас?
Зачем понадобился разум человеку, который, благодаря способности к осознанию вдруг увидел свое отличие от всего, что только ни существует вокруг, узнал, что он - ограничен со всех сторон, что он безнадежно смертен. Человек увидел себя в мире поверхностей как в разветвленном многоярусном лабиринте. Улица - коридор, человек - тело, кукла с нарисованными глазами и волосами из пакли. Жизнь - путешествие от двери к двери, мир - балаганчик Александра Блока. Марионетки живут по правилам, каждое правило - веревочка. Человек - компьютер, а его сознание - программа. Когда человек обнаружил, что он ограничен в пространстве и времени, именно в момент этого открытия у него появился разум, а сам он стал человеком. Может быть, человек ошибается в подобном осознании?
* * *
Существует проблема: что такое человек, в чем его принципиальное, самое сущностное отличие от животного? Это проблема человеческого бытия: когда мы есть, а когда нас, на самом деле, нет, хоть нам и кажется, что мы живем.
Имеются и ответы на этот вопрос: деятельностная природа человека, социальная природа, трудовая природа, разум и т.д. Все эти ответы следуют из одной принципиальной методологической установки: некто берет людей (то есть, нас) рассматривает их как объект исследований, отчужденно, очистив от малейших примесей субъективности (она, как известно, противоположна объективному анализу), сравнивает, обобщает и получает научный результат - природа человека в труде или, скажем, в разуме. А что такое разум? Подходя так же объективно, можно найти лишь тот ответ, какой коротко очерчен выше.
И ответ такой становится по существу хорошо закамуфлированным абсурдом, не смотря на всю видимую его научность. Он выражает только поверхностные признаки разума, но не его сущность. Так хорошо разрабатывать теории искусственного интеллекта, но никак не живого. Ну, например, как разумному человеку подходить к разуму объективно? Ведь, это значит подходить объективно к самому себе! Объективность противоположна субъективности, следовательно, мы с самого начала считаем, что разум материален и является свойством объективной реальности, разумна траншея на стройке или камень на дороге, разумно спланирован город, разумно построен магазин, они разумны, хотя в них нет и примеси разума. Представление об объективности разума предздается двухтысячелетней историей развития европейской науки и философии, в частности, объективным идеализмом.
Разум материален, а материя по известному определению (действительно, научному) есть объективная реальность, данная в ощущениях и существующая независимо от сознания. Следовательно, если он объективен, то подлинно научное исследование разума возможно лишь тогда, когда исследователь стоит на позиции, в которой сам разума не имеет и противоположен ему. Чем же он ухитряется познавать?
Казалось бы, пустая фраза! Ну, что мешает нам исследовать разум так, как мы изучаем атом - шаг за шагом погружаясь в глубину вещей и т.д.? С атомом тоже не все просто, а с разумом и подавно. Такому пути познания препятствует то обстоятельство, что эта методология предполагает неисчерпаемость объекта, его внутреннюю бесконечность и как следствие бесконечность познания при бесконечно малом объеме знаний в каждый отдельный ограниченный момент, при абсолютном дефиците информации у конкретного разумного существа. По отношению и к атому, и к разуму это значит, что мы в сущности мало чего знаем, почти ничего не знаем. Да ладно, бог с ним, с атомом, хотя и тут не все просто. Но как же мы в таком случае мыслим и познаем, как мы практически владеем природой разума, используем ее, не зная, что это такое? Как ухватить предмет не снаружи, а изнутри, за самую сердцевину?
Позитивная наука имеет своим критерием практику, это, пожалуй, неоспоримо. То есть, она работает в логике: придумал - примени. Получилось на практике, значит, правильно придумал, а если не вышло, то - ошибся. Но как применить, когда мы не знаем эти объекты: и себя, и предмет, и практику? От абсурда спасает только то, что, не зная их, мы их, все-таки, применяем и получаем результат. Как мы это делаем, бог весть!
Поскольку делаем, то соответственно тому же принципу практики как критерия истины, есть и другой путь познания, какой мы используем интуитивно, закрыв на него глаза, вот он-то и спасает. Сразу оговорюсь, я не против науки, она себя доказала. Я только за то, чтобы не быть слепым и отчетливо понимать, что у каждого способа познания своя область применения, где действуют очень строгие правила и законы. Богу - богово, а науке - науково. Способы познания друг друга дополняют и являются эффективными только все вместе, это как бы в порядке развития средневековой теории двух истин.
Вернемся к примеру о трудовой природе разума. Что нужно обезьяне, чтобы съесть банан? - Протянуть лапу. А человеку надо получить образование, найти работу, купить и только потом вкусить от тропического плода. Если, и впрямь, человек произошел от обезьяны, то, наверное, от сумасшедшей. Не сойди она с ума, никогда бы не стала превращаться в нас.
Рождаешься, учишься в школе, в университете. Махнув рукой на все, осваиваешь денежную профессию сантехника и в свободное время пьешь водку, потому что все остальное бессмысленно. Махнув рукой на все, становишься банкиром и целую жизнь тянешь на себя рублевое или долларовое пространство, пересиливая других банкиров. А в свободное время играешь в гольф и теннис или пьешь водку, ибо это - то же самое. Махнув рукой на все, идешь в политику, становишься президентом и в свободное время пьешь водку. Можешь не пить, проживешь дольше.
В этом мире ты мудрым слывешь, ну и что?
Всем пример и совет подаешь, ну и что?
До ста лет ты намерен дожить, допускаю,
Может быть, до двухсот доживешь, ну и что?
(Омар Хайам)
Можешь не размахивать руками, но тогда ты много учишься, много думаешь и работаешь, становишься кандидатом, доктором, академиком, и вот - ты уже что-то понял, научился, как жить. Теперь ты умеешь большее, чем делать деньги, вещи и колбасу, большее, чем пить водку, но тебе уже за семьдесят и все поздно. Ты стал разумным, значит, опоздал жить? Ты научился писать гениальные стихи, выдающиеся картины, делать открытия. Но что значит твоя картина через миллионы лет, когда исчезает человечество и плавает она в безлюдном, бездушном, бесконечном космосе, что она такое, кроме как холст с пятнами красок? Или ты не научился этому, а дано тебе это было от рожденья, как Рафаэлю, Пушкину, Моцарту? Тогда всю жизнь шлифуешь разум, учишься его применять и все равно опаздываешь. Так, человек есть, или он себе только кажется?
Ты живешь для детей, но помнишь ли, как зовут твоего прадеда, прапрадеда? Ты знаешь его имя, а каков он как человек, может быть, он, и правда, живет в тебе. - Правда? Ты бескорыстен и живешь только для того, чтобы дети твои были счастливы, и их дети, и их правнуки. Ты очень желаешь им счастья. У тебя самого есть родители, они хотели того же, ты счастлив? "Ибо человек всегда остается в убытке...", - как говорит мудрая книга Коран.
Что изменилось бы, если бы ты не прожил свою долгую и деятельную жизнь, если бы тебя вообще не было? Но тогда, может быть, и в самом деле, нет различия между человеком и свиньей, комочком грязи на дороге, окурком сигареты, деревом, червем? - Возможно, но как быть с тем обстоятельством, что этого не хочется, что человек неизбежно осознает свое отличие и от свиньи, и от грязи, и от других людей и хранит свою душу как тайну, которую не может высказать? Не потому не хочется равняться с окурком, что этому препятствуют какие-то объективные законы, а не хочется, и все тут. Это нежелание проявляет волю быть человеком. Такую волю в XIX веке философы возводили в ранг мирового принципа (А.Шопенгауэр, Ф.Ницше).
Вероятнее, решая проблему разума, предпочтительно считать: мы наверняка можем судить только о разумности человека. Каждый из нас, познавая человека, считает, что разум свойственен именно ему, что именно "мое Я" есть та первичная данность и целостность, которая содержит в себе и субъективное, и объективное, и, в частности, разум.
И опять оговорюсь, эта позиция опасна, она при неразумном и бесчеловечном применении способна родить идеологию, позволяющую каждому подонку считать себя высшей ценностью. Да, человек разумен, но разумы бывают разные, и низкий, и великий, и подлый, и прекрасный. Познавать разум, это значит познавать мир и себя в нем, отвечать на вопрос, каков ты сам по своей природе, в чем твое бытие и создавать себя в соответствии с выбранным ответом.
* * *
Следовательно, решение проблемы разума есть самопознание и самоопределение человека в мире всеми возможными способами, в том числе, и научным, это - обретение бытия. Из этого и будем исходить, речь идет о месте и задачах человека ("Меня") в мире. Постановка вопроса о разуме человеком, разумно мыслящим и не требующим однозначных и одинаковых для всех объективных ответов, это - проблема смысла и поиска себе подобных, проблема совместного существования людей, которые при всех своих различиях, все-таки, являются людьми и проблема различения человечного и бесчеловечного в мире, в том числе и в социальной действительности. Все уходит в старую библейскую проблему добра и зла.
Разум рождает смысл, а он противостоит бессмысленности жизни. Философия служит его хранительницей, она дает умение быть разумным, не смотря ни на что. Только нужно ли это, быть разумным и жить осмысленно? - Такая жизнь - тяжелая. Разум либо есть, либо его нет. Рассудку можно научиться, усвоить, он - продукт социализации, результат воспитания, образования, усвоения культуры, он подобен программе, введенной в компьютер. Компьютер великолепно рассудочен, а разум может возникнуть или не возникнуть внезапным озарением в любом возрасте: и у младенца, и у старца.
Человек не всегда разумен. Разум, как греческий огонь и рожденный им Космос, мерами возгорается и так же, мерами угасает. Минуту назад у человека был разум, а сейчас - только сознание. Разум открывает такое величие, перед которым преклоняешься, понимая свою незначительность. Он обещает нам это величие, а когда уходит, остается лишь понимание незначительности и чувство обмана. Конечно, разум надо удержать, сохранить, взлелеять, но в глубине души, в самой ее природе тлеет обида, не понятно только, на кого, за что, да и что это такое, наша обида?
Обида дает опыт, то самое экзистенциальное состояние мыслящего существа, которое заставляет нас стремиться к разуму и желать смысла. Разум не ставит целей и не является простым теоретическим синтезом, это - способность искать выход из жизненного тупика. Когда понимаешь, что нет виноватых и обижаться не на кого, то видишь себя заблудившимся. Разум - поиск выхода, а смысл - неясный дорожный указатель, символ надежды.
Проблема бытия. Есть ли мы на самом деле, или нас нет вообще и мы только собственная опредмеченная иллюзия? В чем мы есть, а в чем нас нет? Как найти дорогу, ведущую к бытию и уводящую в сторону от небытия, не зная, что это такое? Обида провоцирует осмысленный и разумный поиск, подталкивает нас, но разума не рождает, только заставляет выбирать между разумным и не разумным, между осмысленным и бессмысленным. И выбирать приходится в собственной душе, потому что разум качество человеческое. К внечеловеческой действительности он отношения не имеет до тех пор, пока мы его там не находим как действительность, а не только как мечту, иллюзию, надежду. Можно загипнотизировать себя мечтой о всеобщей разумности мира, но лучше этого не делать. Лучше принимать мир таким, каков он есть, если он разумен, то - разумным, а если безумен, то - безумным.
Для человека разум - находка и потеря. Возможен ли он, не иллюзорны ли те неожиданные озарения, что достойны такого названия? Отвечать на этот вопрос приходится, начиная с необычайности, с того, что выводит нас за границы обыденного существования и пронизывает повседневность, как энергия, незримая для глаз. Беспричинное явление разума одному и его необъяснимое отсутствие у другого необычайно. Как ни сравнивай людей, нет даже намека на механизм разума, ни биологический, ни социальный, ни культурный механизм.
Необычайна же современность, воспринимаемая нами в момент пробуждения разума. Она по сути единственный значимый для людей повод философствовать. Из точки современности как из единого корня вырастают и жизнь, и смерть человека, они свойственны лишь разумному существу, все остальные, возможно, бессмертны. Не знающему, что такое разум, не переживавшему хотя бы раз его гибель, это безразлично, пока не прижмет, а потом - поздно. Как шутили древние: зачем бояться смерти? Пока мы есть, ее нет...
Самоизменение
Первобытное мышление вплетено в жизненный мир и тождественно ему. Все, что выходит за пределы жизненного мира выглядит необычайной силой. Жизненный мир одушевлен так же, как и само мышление. Мир изменяется, еще нет волшебных превращений, они появятся только на поздних этапах, с зарождением классических рабовладельческих обществ, и сказок о превращениях нет. Но все вокруг наполнено движением, и разум человека текуч и гибок. Его нельзя называть наивно диалектическим, как это принято говорить о древнегреческом мышлении, потому что он не поверхностен. Он различает поверхности, но они не играют первостепенной роли, он сразу ухватывает природу явлений. Их природа тождественна самой природе разума, она духовна. Меняется вещь - меняется и разум, а с изменением разума связано изменение вещи. Этот разум эволюционен, его принцип: "мыслю, значит, вижу". Потом он тысячелетия будет думать, как примирить свою эволюционность с научной метафизикой, и придумает диалектику. Его самоизменение будет прорываться сквозь толщу метафизических форм яркими и интуитивно ясными идеями.
Говорят, человек живет заботой, она и заставляет его быть человеком, изменяя самому себе. Так считает Мишель Фуко в его раннем постсоветском переводе. Изменяться, это - быть философом. Если мы договоримся, что философы, все-таки, люди, не смотря на издержки их производства, значит, добавлю, быть философом, значит, изменять философии.
Наверное, я поступлю в полном соответствии с замыслом Мишеля Фуко, если изменю этой максиме. В то время, когда все хотят устойчивости, велико желание быть изменчивым. Но когда все течет, нужны берега, плот, нужно хотя бы предчувствие дна в глубине реки. В одну и ту же реку нельзя войти дважды, но можно единожды (Полемика Гераклита с Кратилом. - Россия, 1997 год). В одну и ту же пропасть дважды не прыгают.
Забота о себе оказывается самоизменением, охватывающим все мое существо. Возможно, человеческое самоизменение имеет цель и смысл, а может быть и нет ничего подобного.
В первом случае, когда цель есть, я управляю плотом: ставлю парус, отталкиваюсь шестом от берегов, снимаю себя с мели, я направляюсь вперед. Я хочу доплыть, выплыть или просто утонуть, но чего-то хочу от реки, иначе, зачем вообще в нее входить! Пусть, хоть, хочу заботиться! Значит, устойчивое в жизни - цель, тот остров, на котором мои приключения прекращаются. Много было в истории таких островов: греческие "острова блаженных", где царствует свергнутый Кронос, или, может быть, буддистская "чистая земля", "Эдем" или остров "Утопия", открытый в житейских морях Ф.Бэконом, Итака с прекрасной Пенелопой.
Приключения кончились, я перестаю заботиться о себе, в этом больше нет смысла, значит, перестаю жить. Смерть, это - беззаботность. А если я не хочу беззаботности и не знаю ее, то живу осмысленно? Забота устойчива и самоизменению не подвержена, она - залог неизменности и вечности человека, понять бы только, что она такое.
Во втором случае, бесцельность и бессмысленность самоизменения превращает жизнь в сладострастно медленный, мазохистский способ самоубийства. Тогда не годится даже гордый совет Альбера Камю жить вопреки абсурду. Он не приемлем, этот совет, потому что жизнь вопреки абсурду требует, чтобы я в самом себе нашел точку опоры, позволяющую абсурду сопротивляться, что-нибудь не абсурдное, устойчивое. Бесцельность самоизменения, это - наслаждение, переживаемое пациентом в кресле стоматолога, это устойчивая, непрекращающаяся сладость зубной боли. Если нет ни цели, ни смысла, если земля под ногами не тверда, а плоть лишена формы, то и абсурда нет.
Зубная боль длится, от нее перекашивает лицо и каждый нерв похож на струну фортепиано, по ним молоточками выстукивают гениальную сонату бессмысленной жизни. Ах, великий шотландец Роберт Бернс! Бессмысленное длящееся самоизменение само оказывается абсолютной устойчивостью, которую уже невозможно нарушить. Все изменяется, река - по своим основаниям, а пловец - по своим мотивам.
Непознанность
Предмет познания неисчерпаем для рациональной мысли.
Я не знаю, что нас ждет впереди, грядущее необозримо. Река впадает в море, моря сливаются с океанами и наш человеческий плот выносит на простор. Можно плыть, оставаясь самим собой, можно тонуть и изменяться. Можно двигаться, сопротивляясь ветрам и течениям и, плывя, оставаться на месте, можно овладевать ветрами. Повернешь на северо-восток - будет остров, а на юго-западе - континент. Если плыть и оставаться самим собой, обязательно доберешься до берега, потому что у любого океана есть берега. Но выбор, все-таки, остается за нами: ждем мы чего-нибудь впереди или не ждем, хотим чего-то или нет, направляет нас желание или заставляет стоять на месте и бессмысленно созерцать глубину и бескрайность.
Бредут трое по пустыне: алкоголик и два наркомана: кокаинист и морфинист. Вдруг перед ними высоченная стена.
- Выпьем и обойдем! - Сказал алкоголик.
- Нет, понюхаем и перепрыгнем! - Предложил кокаинист.
- Нет, ребята, давайте уколемся, и порадуемся, какая она большая! - Воскликнул морфинист.
(О разных программах реформ. Русский анекдот первых лет после советский власти).
Абсолютная изменчивость оборачивается высшей неизменностью, врощенностью человека в мироздание. Самоизменение становится неизменностью, бесцельность - целью. Тогда я, человек, тождественен миру. Я - микрокосмос и весь мир в превращенной форме пребывает во мне. Он же - макрочеловек, он - я в моем истинном бытии (это уже почти метакодика по Анаксагору или Кузанцу). Пробудившись от иллюзий и став Буддой, я обнаруживаю себя Космосом! А тогда от меня в мире нет никаких тайн, нет ничего необычайного, я никогда не окажусь в ситуации, заставляющей переживать очевидную непознанность своей жизни и своего положения в мире, попадать в тупики.
Значит, мне нечему удивляться, это экзистенциальное состояние оказывается невозможным! Если нечему удивляться, то передо мной не стоит никаких проблем, мне нечего решать и ничего решать в принципе не надо. Даже вопрос о выборе снят еще до его постановки. Тогда зачем разум? - В нем нет необходимости. Разум, оказывается, не характеризует человеческое бытие. А так как я нахожу себя разумным и принимаю это как свою природу, то, следовательно, разум - мое небытие, ошибка мироздания. Он - воздушный пузырек в бесконечной океанской толще, вечно выталкиваемый в никуда? Правда, став Буддой, я и Космоса никакого не найду, это, должно быть, удивительно!
Разум есть осмысленная активность сознания. Человеческая природа без разума уже не является человеческой. Но в чем же, в таком случае, человеческое бытие, если мой разум ошибочен, что я такое есть на самом деле, без всякого самообольщения, самообмана, без иллюзий? Идиот вселенной? Что такое человеческая жизнь, которой я наделен: тюрьма за кармические грехи? Психиатрическая больница? Испытательный полигон? Стройплощадка человека совершенного? Или, все-таки, школа, в которой я должен научиться быть человеком разумным?
Разум нужен для того, чтобы решать свои проблемы, если я разумен, то они у меня есть. Если есть проблемы, значит, я удивлен, я все-таки влип в ситуацию. Если удивлен, то жизнь моя необычайна и полна тайн, я глазами вижу непознанность своей жизни. Любая вещь неисчерпаема для рациональной мысли и я, как вещь мира неисчерпаем для самого себя. Опять древняя, библейская интуиция, первая ситуация, в которую попали люди, была изгнанием из Эдема, весь ворох человеческих проблем связан с этим.
Я живу вместе с непознанностью, и когда я иду по улице, то это не значит, что идет та моя часть, которую я знаю, а то, что я не знаю, как бы топчется на месте. Напротив, это значит, что я иду целиком. Когда я говорю, в каждом моем слове запечатана вся бездна моего существа, она выражается интонациями, оговорками, оттенками смысла. Без этой глубины мои слова всего лишь пустые звуки, они бесконечно беднее петушиного крика. Сколько бы я пустых слов ни сказал, я знаю, что все слова на свете одной души вовек не создадут.
В начале было слово.
Я сказал
немало слов
и грустных, и веселых,
но я ошибся:
все слова на свете
одной души вовек не создадут.
Нет, был в начале крик,
а он рождал слова!
Я помню, я кричал,
но только эхо
мне возвращало:
- Тише, не шуми!
И я просил чего-то?
Я кричал,
должно быть, слишком громко?
Я бестактен.
Простите мне нечаянный порыв,
клянусь,
я буду мудрым, словно глыба,
чувствительным как муха на стекле.
У Блока поучусь, не у Рабле,
и про любовь сложу тринадцать строчек,
а может быть еще одну - про спорт.
Но есть ответ:
Тоска была в начале!
Глупа та жизнь, которой суждено
в иронии разыскивать свободу,
ворчать на безответственность богов
и кукиш им показывать в кармане.
В начале боль была!
Болело тело
земли,
болело небо, голова, цветы, моря, деревья -
все болело
как рана от удара топором.
Я тосковал, не в силах боль облегчить,
и я кричал и говорил слова:
- Уйди, мгновенье, ты - невыносимо!
Так начиналась суета сомнений
и исчезала радость суеты.
Тогда я вычислял, и вычисленья
приобретали зримые черты:
Рождался мир с душистой юной кожей
как яблоко, счастливый, золотой,
как лес тысячедуший, непогожий,
рыдающий осеннею бедой.
Какая малость... Кончилось, заглохло.
Лишь только ветер колотился в стекла
да осень приблудилась ко двору.
Бездомная летела в небо птица,
чтоб не дождем, а тучами напиться
и улетела в облаков дыру...
Когда я гляжу на другого человека, я могу еще представить его телом, но мое собственное тело для меня наполнено разумной мыслью, оно - мыслящее и жизнь моя - мыслящая жизнь, разумная и необычайная. Именно с этих позиций каждый из нас выступает в мире как индивидуальное существо. Стоит потерять необычайность и состояние непрерывного удивления, вместе с этой потерей пропадает разум, а человек становится идиотом вселенной, из него уходит его личная человечность, ему ставят двойку и исключают из школы.
Я живу целиком, объединяя своей жизнью все, что я знаю о себе и чего не знаю. Выпутываюсь из проблем, опираясь на собственное представление о смысле. Смысл направляет жизнь и превращает мышление в разум - в способ выбирать направление и решать проблемы.
Ситуация
Ситуация, это - очевидная необычайность жизни, обусловленная непрерывным сосуществованием с непознанностью.
Я живу как целое вместе с моей непознанностью, это значит, что я непрерывно наблюдаю и переживаю границы своих возможностей, присущих мне "здесь" и "теперь", нахожусь в ситуации. Ситуация рождается от непознанности, и превращает меня и мой мир в нечто необычайное. Я оказываюсь на самой границе ойкумены. Необычайность удивляет, а удивление ставит передо мною проблемы.
Сами для себя мы известны отчасти; понимаем себя целиком во всей нашей полноте, но знаем лишь в малой степени, однако, живем как целое. Мы понимаем себя потому, что наш внутренний мир дан нам непосредственно, он и есть то, что каждый из нас обозначает словом "Я". Нам понятно лишь то, что соотносится с этим "Я", соответствует ему и понятно лишь в том, в чем вызывает отклик "Я". Душа отзывается на внешний мир и этот отзыв мы зовем "пониманием". По-нять, означает "взять", "иметь" как свое.
Живем среди других: люди и не-люди - вещи, животные, растения, все это мы тоже знаем поверхностно, но, зачастую, уже и не понимаем. Они не даны в знании как целое. Что-то известно, что-то другое предугадываемо и додумываемо. Другие отражены в наших душах, в мыслящих жизнях, оставаясь Другими и выступая носителями тайн.
Другие отражаются в нас как носители тайн, это и наполняет нас таинственностью. Множество различных тайн объединяются нашей целостностью, интегрируются, кристаллизуются на основе нашего "Я" и превращаются в самообусловленную целостную Тайну нашей души.
И в душе поселяется абсолютная ясность и понятность моей самобытности, соседствуя с интегрированным образом Другого, хранящего огромную Тайну и превращающего эту Тайну в нашу таинственность от нас. Так "Я" становится одной неразрешимой ситуацией, родоначальницей всех человеческих проблем.
Другое выступает для человека миром, не тем, правда, большим миром, чьи синонимы Космос, Вселенная, но и не мирком обыденности. Это - мир человеческой жизни, состоящий из совокупности Других, напрямую вовлеченных в мою жизнь, известных мне, и из скрытой за ними Тайны. Центром такого мира являюсь "Я", эти миры у всех людей различны. Я не могу жить в мире, о котором не имею никакого понимания и раскрываю его тайну. Истина же состоит в том, что в своем мире я творец, подбираю его по своему вкусу: ссорюсь, мирюсь, расхожусь или дружу, соучаствую с другими, подчиняюсь им или сам диктую условия, но все это делаю я.
Вероятно, я предобусловлен сосуществующей со мною непознанностью, и выбор мой тоже предобусловлен. Но это лишь вероятность, непознанное нельзя знать. Поэтому я и возлагаю на себя ответственность за свой мир, и учусь нести свой крест, надеясь, что это не зря.
В самом деле, ведь для каждого предмета моего мира я тоже Другой и наполняю его тайной. Моя тайна возвращается ко мне, и получается, что это я лукаво улыбаюсь в ответ на обращенный мною ко мне же вопрос: "Кто ты?" Я раскрываю тайну и отвечаю на вопрос, интенционально проецируя свое самобытие, эту ясную и понятную область на Другого, как на символ. Я расшифровываю символ, и нахожу разгадку: "Мир", это - "Я". В глубине души, человек - ребенок, он доверчив и не может быть иным, его смерть является утратой доверия к Другому.
Я наполняю великую Тайну своей души собственной самобытностью. Тайна держит меня в напряжении, во мне есть и "Я", и мое Другое, они спорят между собой за меня, а мне предоставляют выбор: Быть собой или быть другим. Любая ситуация скрывает именно такую альтернативу.
Быть собой, значит, отказаться от другого: от вещей, людей, экономики, политики, родины, церкви, от счастья общения и от горя войны, но, зато быть собой, это - удержать и взлелеять разум как свое основание, а вместе с ним и тайну разума, его природу - дух. А быть другим, значить, все это сохранить, но отказаться от себя, от разума и от духа.
Отказаться? - Нет ли другой возможности, нельзя ли примириться, соотнести бытие собой и бытие другим? Где границы заповеди любви: к Богу, к ближнему, но и к врагу, любви, избавляющей от смерти?
Удивление
Воспользуемся еще раз гуссерлианским принципом "эпохе", запретим себе любые высказывания о прошлом на основе знаний, полученных сегодня и совершим личностную подстановку.
Представлю, будто я - пещерный человек и мой мир ограничен пещерой, ближайшей речкой, где я ловлю рыбу и соседним лесом, где я охочусь, а мои женщины собирают ягоды, грибы и коренья. А за границами моего леса далеко-далеко в синей дымке угадываются контуры неизвестности. Сегодня я знаю, что это - другой лес, за ними - горы, в небе - облака, под водой моей реки - дно, а над ним плавает пучеглазый окунь. Но это сегодня, когда я могу заглянуть в географический атлас, в справочник, спросить у соседа - опытного рыбака, а тогда, в предначальную эпоху?
В ту пору мой мир куполообразен, он окружен горизонтом, а в центре круга - Я. Куда бы я ни шел, этот круг перемещается со мной. И для меня теперь становится ясным, почему все чудеса приходят с неба, потому что оно начинается на уровне моих ног, там, где небо смыкается с землей. Ясно, почему они приходят из-под земли или из-под воды, потому что под эти поверхности я еще не умею заглянуть.
Я вижу неизвестное, откуда на меня обрушивается нашествие чужих племен, которые для меня не люди, потому что я их не знал, они - силы чудесные, и я должен сам быть силой, чтобы им противостоять. Они не люди, они - чужие, я их не знаю и звуков, издаваемых ими не понимаю. Оттуда приходит большое, мохнатое, бурое чудо, и взрыкивая, крадет рыбу из моей реки, нападает на моих женщин. Оттуда, из-под поверхности реки высовывается пучеглазая морда и смотрит мне прямо в глаза.
Мой мир есть мой дом, это - мое, это я сам, потому что каждая деталь дома от камня у входа до сломанной ветки в лесу полны для меня смыслом, имеют значение, понятны. А рядом происходит нечто непредсказуемое. И мой дом, который я хорошо знаю, порою ведет себя неожиданно. Я брат своему брату медведю и вправе рассчитывать, что, если поздней осенью попрошу у него шубу поносить, то он расстегнет пуговицы, снимет и даст. В самом деле, зачем ему зимой шуба, если он все равно спит в берлоге. Конечно, он поступит по-родственному, а он вместо этого бросается на меня и дерет когтями!
И тогда, видя необычайность своей жизни в собственном доме, я у костра воображаю такой мир, в котором всему неизвестному находится место: и рыкающему чуду, и синим контурам вдалеке, и подводному миру, и облакам, и злобе брата моего медведя. На основе известных мне деталей я конструирую целое, где и мне место есть. Я проецирую известное на неизвестное и вношу поправки, объясняя причины их вторжения в мой дом.
Конечно, я должен быть силой, прежде всего богатырем и рычащее чудо, рыча, прогнать дубиной. Но как быть с теми, что за рекой?
Понимая себя одушевленным, я представляю непознанное миром душ. Позднее это станет трансцендентным, духовным миром, сущностью, истиной, но это - позднее, когда появится философия и попытается удержать целостность мира, раскалывающегося на субъект и объект, это позднее, когда начнется эпоха религий. А сегодня мне мало физической силы, я должен иметь интеллектуальную силу шамана, чтобы вступать в общение с душами, населяющими непознанность.
Я богатырь, мне доступна сила медведя, но недоступны невидимые силы, живущие за рекой. Они, однако, доступны шаману. В этом мире душ находится и страна невидимых уже предков и у шамана там есть знакомства и связи.
Никто не знает момента своего рождения и смерти, человек воспринимает свою душу как нечто самое устойчивое. Он боится боли, увечья, болезни, он боится переезда в страну мертвых потому, что она необычайна для него. Так современный человек не сразу решается на переезд в незнакомый город, в чужую страну, перехода на работу в чужой коллектив. Но первобытность не боится самого момента смерти, потому что ничего подобного нет.
Человек снаряжает умершего в дальний путь и отправляет с ним контейнер с самыми необходимыми вещами: оружие, кухонная утварь, знаки отличия, заменявшие в давнюю пору документы, а самые гуманные племена отправляют с ним и жену, потому что не может человек без жены.
Душа способна жить самостоятельно от тела, таков основной принцип анимистической культуры. Этот принцип активно используется шаманом. В случае общественной необходимости он отправляет свою душу в командировку: с кем надо переговорить, кому надо - смазать губы салом (подмазать), поинтриговать, пройти по ведомствам, если очень нужно, добиться приема у Самого. В советские времена именно за этим ездили в министерство, сегодня для шаманской работы предназначены депутаты.
Первобытный человек есть сила, живущая в мире сил. И "Я" - богатырь и шаман - имею силу человека как единичного существа, но из непознанности обрушиваются племена, стада, засуха, косящая все деревья в лесу, землетрясения, колышущие все горы. Противостоять им, значит, у себя найти силу коллектива и мне становится нужной политическая воля вождя, его авторитет.
Богатырь, шаман и вождь - мощь, разум и воля, их мистика сохраняется по сей день. В ХХ веке уважение обеспечено могущественной биологической машине Шварцнегера, увешанного железными машинами для увеличения физической силы, деревенскому силачу, не знающему и не умеющему ничего, кроме как поднять одной рукой десять пудов. Уважение обеспечено не образованности, а разуму, пусть даже невежественному, но отчетливо различаемому, когда он есть. И уважение обеспечено воле, творящей и президентов, и воровские авторитеты, воле, даже если за нею не стоит ничего, кроме непреклонного "Я хочу".
Богатырь, шаман и вождь - первые фигуры мировой истории, позволявшие человеку быть силой, противостоящей одушевленным силам непознанного, того, что сегодня называют "природой". Почему же только противостоящей?
Первобытность не всю вселенною представляет одушевленной и не все вещи мира находятся в кровном родстве с человеком, но только те, что характеризуют его жизненный мир, а он невелик, он заканчивается у горизонта. Если горизонт совмещается с физическим препятствием, например, с берегом реки, с поверхностью земли, то мир заканчивается здесь, а все, что за его пределами - чужое, не такое, как Я, может быть, дружелюбное или нейтральное, а может быть, и враждебное.
Сегодня отголоски первобытного неба можно увидеть под куполом православного храма или мечети. За границами же мира современной первобытности чужие города, страны, культуры, подвалы домов, правительства государств.
Человек удивлен, наблюдая границы своего мира, он пребывает у-дива, у дэва, у дао, у деуса, у Зевса, у дзеус-питара, у юс-питера, у Юпитера, на тех границах, где угадывается действие необычайных сил.
В позднемифологическую эпоху, когда родились древнегреческие боги, персонифицированные и антропоморфные силы, когда выстроилась их иерархия, человек вступил в противостояние с богами и стал героем. Героизм характеризовал его всеобщую природу в течение всего периода античности.
Уже Космос, уже Логос и Рок, уже Аид с мрачным Гадесом. Мир все отчетливее распадается на две противоборствующие половины - свет и тьма, любовь и вражда, единство и множественность, разделенность вещей. Героизм трагичен, комичен и фаталистичен. В эту эпоху разум первобытности создает представление о смысле, о том, зачем он нужен. Проблема смысла ясна Платону: смысл жизни в том, чтобы воскреснуть, потому что называемое нами "жизнью", на самом деле, смерть, а жизнь там, где эйдосы, где высший и чистый полуденный свет (Зевс, в переводе с древнегреческого, свет).
Смысл характеризует разделенную эпоху, это попытка человека ответить для себя на вопрос: кто он такой и зачем он нужен? Смысл трояк, он предзадан нам, он одновременно, обусловлен нами и он - должное, то, что и как должно быть на самом деле.
Любопытство и воображение
Первая проблема, с которой, вероятно, встречается человек, окрашена любопытством. Скорее, любопытство и есть самая главная проблема, оно нерасторжимо привязывает меня к необычайности, к непознанным далям. И мне становится интересно. Это не тот интерес, каким мы его сегодня представляем, не элемент психики, пригодный для разработки абстрактных экономических или социологических теорий. Мой интерес есть мое любопытство, увлекающее все мое мышление, а иногда и меня самого.
Сидя в пещере у огня я воображаю, но это не поэтическая произвольность. Зная себя одушевленным, смутно чувствуя свою целостность и собственную индивидуальность, я стараюсь представить мир, охваченный мною, мир как мой дом, где все новое расставляю, словно посуду по полочкам. Мне ведь жить в этом доме! Если я буду не прав, то меня съедят.
Тогда рождается разум как мышление ситуационное, укорененное в необычайности и проблемное. Разум пограничен, то, что мы знаем в нем тождественно тому, чего мы не знаем, рациональное в нем соседствует с внерациональным. Он проблемен, это - такое мышление, которое ставит проблемы, одновременно решая их, и решает, обнаруживая новые проблемы. Его проблемой является порождающая его ситуация, он, следовательно, сам для себя проблема. Он указывает цель решения и, тем самым, останавливает изменение. Он отбрасывает необычайность и погружает человека в обыденность, где все решено и никаких проблем нет. А тогда, в обыденности он исчезает за ненадобностью и мы снова окунаемся в пучину, требующую разума. Никто не любит однобокости.
Разум - посредник, стол переговоров, это - мышление, удерживающее противников в союзничестве и не дающее им погубить друг друга.
Я живу действуя и бездействуя, все это проявляется в словах и поступках. Как разумно мыслящее и человечное существо я поступаю среди людей и вещей. Слова и поступки объективируют мое внутреннее содержание, и тогда человечность попадает в культуру, а я становлюсь ответственным. Я отвечаю за себя, следовательно, за всех, таких же как я, объединенных общей человечностью. Я отвечаю за саму человечность, значит и за человечество, и за мир, в котором оно живет.
Я отвечаю потому, что соучаствую с многообразием других в деле создания и человечества, и мира человеческой жизни из предзаданных условий. Не тем соучаствую, что своей могучей дланью творю Вселенную или глубокомысленно думаю о Великом, а тем, что торгую на базаре, строю дома, пишу стихи или преподаю в школе. И каждым шагом своим, каждым поступком, каждым отказом от поступка, каждым словом я демонстрирую кто я такой по своей истине, по своей сущности, ссорюсь, мирюсь, увлекаю других, сам увлекаюсь и вплетаю свой узор в общечеловеческий ковер жизни.
* * *
По внешним признакам, со стороны своей формы разумом является упорядоченное мышление. Содержание же его характеризуется взаимосвязанными понятиями: удивление, любопытство, воображение и т.п.. Такие понятия архетипичны и общечеловечны. Если разум упорядочен извне: традициями, обычаем, обрядом, обстоятельствами, образованием, то его источником служит общественное "Мы", наше "бытие другим", тогда это по природе своей социальный разум. А в том случае, когда он упорядочен изнутри: целью, смыслом, когда он самообусловлен, а следовательно, свободен, то основой выступает личное "Я", это индивидуальный разум, созданный человеческим "бытием собой".
Индивидуальное и социальное в действительном разуме всегда едины, "Я" легко превращается в "Мы", а "Мы" в "Я". Строго говоря, человек всегда идентифицирует себя как "Я", даже если этого местоимения нет в его словаре, как нет личного местоимения в древних языках, либо его значение понижено. Человек знает, что это именно он и отличает себя от богов, демонов, деревьев, медведей и других людей. Если его "Я" по происхождению есть родовое "Мы", он и к нему относится как к "Я", распоряжается им, не заботясь, откуда оно взялось.
Можно провести аналогию: когда человек покупает зеркало, в магазине за ним следят десятки глаз, а зеркало не велят трогать руками. Стоит же ему заплатить за покупку, глаза отворачиваются и он вправе распоряжаться покупкой по своему усмотрению, хоть разбить зеркало прямо у прилавка, теперь это - его зеркало. "Я" - источник субъективности, либо социального духа культуры, либо просто духа, внутренней необходимости и человечности его мышления, приходящей откуда-то из внекультурных глубин.
"Я" и "Мы" едины друг с другом в живом мышлении, но крайне важно, какое из этих двух местоимений для человека первостепенно, на каком он ставит ударение. Тогда "Я" либо подчиняет себе "Мы", либо само подчинено ему.
Для нас же в этой книге важно, что разум содержит в своей природе необычайность, встречу с тем, что вызывает удивление и находится за его пределами. Такая внеразумная сторона разума заставляет осознавать, дистанцироваться и разумно мыслить. Внеразумие не только внешнее по отношению к разуму, но и внутреннее для него. Именно это обстоятельство роднит разум цивилизованный с первобытным и позволяет человеку искать первобытность в самом себе, обнаруживать ее современные проявления.
Однако, обозначенная выше архитектоника разума заставляет прибегать к особому методологическому принципу, который мы и называем "личностной подстановкой". Дело в том, что ни традиционная логика, ни операционализированные методы не позволяют отчетливо представить мифопоэтическую структуру мышления, его дорациональную сторону, его духовность, из которой-то и выплескиваются интуитивно ясные идеи. Нужны феноменологические приемы. Первобытность слишком глубоко упрятана в личности, прежде чем увидеть в другом, ее надо сначала усмотреть в себе. Для этого же первобытного человека надо понять не интерпретируя в пространстве научный теорий, а так, как мы понимаем соседа по дому, просто по человечески.
1.2. Взаимопонимание
Субъект познания первобытности. Я и Другое. Межцивилизационный период. Эгоцентризм. Переосмысление. Взаимопонимание.
Когда герой этой книги постарел, он встретился с молодым. Встреча происходила возле продовольственного магазина, где граждане обычно покупали коровьи хвосты.
- Дед, сказал ему молодой, - как вы вытворяли эти ваши штуки? Ну, те самые, которые! - И молодой сделал пальцами фортель, обозначающий те штуки, о каких шла речь.
- Очень просто. - Ответил старик, поглаживая бороду и вынимая из кармана у молодого кошелек.
- Надо только, - продолжал он, снимая с руки молодого часы, - не волноваться.
- Надо быть - говорил он, снимая с молодого галстук и пиджак, - всегда хладнокровным.
- Надо, - поучал старик, освобождая молодого от рубашки и брюк, - хорошо знать психологию и понимать своих партнеров просто по-человечески.
- Необходимо также, - объяснял старый герой, развязывая шнурки на ботинках молодого, - ясно видеть, чего от тебя ждут и трезво оценивать свои шансы.
- И, наконец, важно, - заключил старик, сняв с молодого носки, - не суетиться, работать сосредоточенно и никогда не говорить о постороннем во время дела.
- Спасибо! - Сказал молодой, пожав руку старому шулеру. И ушел, поправляя очки.
- Не за что!.. - Сказал старик, пожав плечами, и ушел, закинув мешок за спину.
С точки зрения принципа личностной подстановки, для современности взаимопонимание важнейшая проблема. Для нашей же книги, это цель познания первобытности. Надо увидеть мир глазами другого человека, побывать в его положении. Вместе с этим, другие окружающие нас люди внутренне устроены не проще нас, их души многослойны. Что за слои там присутствуют? В данном случае, наш вопрос относится не только к предмету, но и к субъекту познания: кто эти люди, каковы мы сами, стремящиеся к пониманию?
Если субъект представляется как индивидуальное "Я", то в пространстве и времени он определен категориями "Здесь" и "Теперь". Где же и когда мы определены как люди, познающие современную первобытность? Предметом философии культуры и философской антропологии является всеобщая природа человека в ее отношении ко всеобщей природе жизненного мира. С точки же зрения всеобщей природы мы есть "современные россияне", мы принадлежим к культуре страны, переживающей межцивилизационный период. Следовательно, надо понять, кто мы такие сами, какими особенностями обладает наш разум, прежде чем мы направим его на первобытность. С каких же позиций мы познаем мир?
Субъект познания первобытности
В такие периоды истории каждый человек переживает качественную трансформацию культуры в стране. Так и мы в России от одной культуры уходим, другая же только нарождается, мы изменяемся, "выходим из себя", не зная, куда же, все-таки придем. Что за культура скрыта в наших преобразованиях?
Межцивилизационный период
Этим термином следует обозначить отличительные черты современной России. Межцивилизационный период может трактоваться как культурологический аспект социальной революции, понимаемой онтологически. В таком смысле, революция не субъективно направленное действие, а естественный процесс, идущий к не вполне представимому результату. Новая общественная культура ожидается не такою, какою кто-либо хочет ее видеть, а такой, какой она сложится в жизни всего многообразия россиян. Узкой стороной и одной из множества форм межцивилизационного периода выступает переходный, возможный только при наличии целей, программ, проектов социального переустройства и субъектов управления им.
Переживаемый нами период как одинаковая для всех ситуация обусловливает природу современного россиянина и его смысловое отношение к природе его жизненного мира. Следовательно, он способен стать предметом философии, трактующей современность. В нем и заключаются черты субъективности, обусловливающей способ интерпретации любой эпохи прошлого. Сама же интерпретация означает понимание и переосмысление прошлого в контексте современности.
Коротко очертим круг понятий, позволяющих теоретически представлять содержание российской современности.
Под культурой мы понимаем ценностное и смысловое содержание общего жизненного мира, сложившееся в экзистенциальном диалоге всего многообразия индивидуальных разумов.
Под цивилизацией, же здесь понимается принцип общественной упорядоченности, который проявляется через совокупность объективированных и общепринятых норм жизни и мышления в обществе: технологии, права, нравственности, науки, искусства, и т.п. норм и привычек общественной жизни человека. Эти нормы рассматриваются в единстве со средствами их воспроизводства: техникой, социальными институтами и т.д., а так же с ценностями, возникшими при их применении.
Логика такого представления проста, она заключается в переходе мысли от трактовки цивилизации О.Шпенглером как овеществленного духа к причинам овеществления: объективации и отчуждению, к К.Марксу. Затем наступает черед способа производства и технологии как причины объективации, и наконец, личностного их проявления в нормах.
Цивилизация - фрагмент социальной культуры, ее скелет, а значит, она вместе с культурой производна от экзистенции, точнее, от той ее стороны, которая соответствует природе человека, она складывается в совместной жизни людей. Проще говоря, цивилизация такова, какою ее представляют себе люди, живущие в ней. В массовом сознании России цивилизация долгое время была синонимом формации в понимании советского марксизма. Но одновременно она трактовалась и как совокупность материальных ценностей, то есть, в некоторой степени по Шпенглеровски. Поэтому советская цивилизация в действительности сложилась через объединение в одной упряжке коня с трепетной ланью: теории формации со Шпенглером. В таком качестве представление о ней унаследовано постсоветской Россией, в таком виде ее и следует изучать в отечественной культурологии.
Нормы - если воспользоваться принятой их классификацией на естественные и искусственные, упрощенно можно редуцировать к двум видам: а) исторически сложившиеся обычаи и традиции, б) правила.
Традиции и обычаи - субъективно усвоенные нормы, воспринимающиеся человеком как естественные, лично осмысленные и понятные, входящие в состав природы человека. К ним в наибольшей степени применима точка зрения В.Д.Плахова о нормах как субъективно присвоенных реальных мерах[1]. Подчиняясь им, на них не обращаешь внимания. Они понятны как воздух и как родная речь или как привычка, хлебая суп, пользоваться ложкой, а не ладонью.
Возможно, нас упрекнут в чрезмерно расширенной трактовке традиции. Мы исходим из словоупотребления, принятого сегодня в российских публичных выступлениях. Они влияют на содержание сознания, а через них и на интерпретацию терминов. Плач об "утраченных традициях" распространяется их сторонниками почти на всю систему устаревших норм. Они невольно подходят к традициям с экзистенциальных позиций и оценивают их по признакам привычности, осмысленности и понятности.
Правила - нормы, воспринимающиеся как искусственные для личности. Природа искусственных норм в данном контексте состоит не в том, что они напрямую создаются и предлагаются каким-либо субъектом, как нередко считают. Важнее, что они осознаются и воспринимаются как чужие, навязанные, их смысл ставится человеком под сомнение, он не понятен. Нужно ли голосовать на выборах, или это не имеет никакого значения? Следует ли, как было недавно привычно, обращаться в милицию за защитой от хулиганов? Какой смысл в только что принятом законе, в инструктивных актах, в уплате налогов? Вопрос о смысле указывает на проблему выбора: выполнять правила или нет.
Как отмечает Ю.В.Кудрявцев, если норма по любым причинам устарела (он это связывает с утратой общественной полезности), то хотя бы она и оставалась обязательной в силу нравственных или правовых предписаний и даже фактически исполнялась бы населением, результат ее социального действия будет отрицательным или, по меньшей мере, нейтральным (2. - С.74).
Зачастую правила деградируют не потому, что их не хотят выполнять, а лишь по той причине, что не могут это сделать. Идея автора правил не совпадает со сложившимися взглядами. Если авторитет автора высок, то правило выполняется людьми в соответствии с личным представлением каждого о его смысле. Пожалуй, в таком случае результат бывает даже хуже, чем если бы оно попросту игнорировалось. Лучшим примером подобных правил является действующее на сегодня налоговое законодательство и его исполнение населением. Даже самый законопослушный гражданин не способен взят в толк, почему он должен отдавать значимую для него денежную сумму на чуждые ему, а зачастую и неизвестные цели, почему для этого он должен, порою, двое суток выстаивать в очереди в налоговую инспекцию, как это бывает во многих городах!
Межцивилизационный период: эпоха качественной трансформации цивилизации, смена норм общественной жизни и мышления людей. Внешне он проявляется как распад тех средств, что воспроизводят привычную нормативную сторону общественной жизни, в частности, и социальных институтов (государство, право и т.п.). Во внутреннем опыте он характеризуется личностным обессмысливанием традиции и обычая, тем, что они превращаются в формальные правила жизни и, в силу своей обесцененности для людей, перестают выполнять нормативные функции, исчезают. Это конфликт возникших ранее привычек со способами их обеспечения. В этот период изменяется ценностная структура сознания, так что вся драма таких периодов разворачивается в душе.
Психологическая сторона эпохи для нас наиболее важна потому, что любая общественная культура не возводится целенаправленно, подобно заводу, а складывается эволюционно. Она вырастает из совместных стремлений населения жить по человечески и взаимной "притирки" друг к другу, из диалога, в котором меняются взгляды. В противном случае она обречена на деградацию и распад.
Цивилизация, по нашему мнению, неотъемлема от социальной культуры, это ее форма, придающая культуре целостность. Социальная культура - бурно волнующееся море, химическая реакция, кипящая вода, а цивилизация - берега и дно, законы реакции, физические законы кипения.
Межцивилизационный период составляет содержание современной России. Его философское значение в том, что в такие периоды происходит взрывоподобное, порою, насильственное освобождение человека от социальной культуры и норм цивилизации.
Государство больше человека не защищает, общественные институты его игнорируют, другие люди озабочены собою, народ рассыпается на отдельных людей. Привычные нормы права и нравственности, нормы познания, поведения, и даже технологические нормы производства перестают работать. Ранее не вызывавшие никакого сомнения обычаи становятся сомнительными, к ним уже нельзя апеллировать, определяя стратегию своей жизни, ими не воспользуешься даже для обоснования и оправдания своего поведения в быту. Социальный опыт сомнителен, науки подводят, приходится обращаться к собственному представлению о личном смысле поведения и жизни в целом, не смотря на то, что этот смысл может отличаться от взглядов других людей. Теперь доминирует культура повседневности, лишенная оснований во времени и в вечности.
Понятие межцивилизационного периода абстрактно, в действительности же он неразрывен с цивилизацией, вместе они составляют моменты устойчивости и изменчивости в любом обществе, как например, развитие костной системы ребенка, пока он не стал взрослым, как вообще изменение скелета человека. Цивилизация и межцивилизационный период - две взаимно оппозиционные характеристики современности. Поэтому любая цивилизация изначально заражена межцивилизационным периодом, а любой такой период рождает цивилизацию.
Межцивилизационный период как личная драма попавших в него людей характеризует их способ мировосприятия, а значит, он как условие познания должен быть преобразован в исследовательский принцип, и составить содержание современности, обеспечивающее трактовку первобытности.
Парадигма "Я" и "Другое"
В этой работе под парадигмой понимается такое представление о человеке, которое служит для социальной культуры предельным основанием. Это общепринятое, хотя не всегда осознаваемая идея человечности эпохи, общее понимание ответа на вопрос: что значит быть человеком в этой стране и в данное время, что значит, жить здесь по человечески.
Ход истории показывает, что представление о всеобщей природе человека меняется с течением времени. Начиная с античности и вплоть до XIX века в основании европейской культуры развертывалась субъектно-объектная парадигма. Проще говоря, человек становился как субъект своей жизни. Это приводило к особому типу культуры, господствующей по сей день. Такова, в частности, европейская культура, таковы культуры императорской и Советской России. Но с XIX века в недрах европейской культуры начинает созревать индивидуалистическая парадигма, заменяющая субъектно-объектные отношения на отношение "Я" и "Другой". Новая парадигма особенно заметна в ХХ веке, а в его межцивилизационные периоды она просто выходит на передний план.
Сравним эти парадигмы, чтобы отчетливее понять суть происходящих в России культурных изменений.
Субъект в сегодняшнем понимании, это - прежде всего человек как единичное, индивидуальное, отличное от других существо. Он является субъектом из-за того, что обладает душою, способностью различать вещи, чувствовать их и разумно мыслить о них, способен к свободному, активному и творческому преобразованию вещей. И только потом, вследствие общения мыслящих людей, в силу того, что они обмениваются своими знаниями, опытом мышления и учатся друг у друга, из-за этого возникают вторичные субъекты: народы и общества, науки и пр.
Активность субъекта всегда направлена на объект. Его разум - европейский периода нового времени, то есть, это мышление целенаправленное, ставящее и решающее проблемы и способное создавать средства их решения. Так европейская культура интерпретирует архетипы удивления, любопытства и воображения: удивление есть проблема, любопытство, это - средство, а воображение - цель. Творчество тоже интерпретируется по новоевропейски, не так, как в античности (внутреннее созерцание сущности и ее внешнее воспроизведение), не так, как в средние века (совпадение человеческого труда с божественным планом или отклонение от него), а как созидание принципиально новых ценностей, не способных появиться без участия человека. И свобода в сознании современной Европы не та, что в предшествующие эпохи. Сегодня свобода - самообусловленность человека, сопричастность природным и культурным условиям его жизни, прямое обладание ими. Чем больше условий твоей жизни тебе принадлежит, тем более ты свободен и тем более ты человек, ты соответствуешь новоевропейской человеческой природе (частная собственность, социальная защита, права человека, демократия и т.п.).
Действительное бытие любого субъекта принадлежит индивидуальности человека. Помимо нее ни один субъект не может ни мыслить, ни действовать, его мышление протекает в человеческой, а не какой-либо другой голове.
Объект - то, что субъект осознает, о чем мыслит и что преобразует, что отличает от себя. Он может размышлять о вещах, об идеях, о теоретических конструкциях, о других людях, о народах, все это - объекты его разумного мышления. В структуре объекта различаются: опытно воспринимаемые или теоретически сформулированные предметы прямого познания и собственно объекты - теоретически сконструированные представления о мире, в котором возможно существование предмета.
Особенность объекта заключается в его противопоставленности субъекту. Однако, противопоставление между ними складывается не по каким-либо объективным и непреложным законам, а потому что субъект сам отличает себя от объекта, не желая признавать его равенство с собой по принципу: "Я не такой же, как дерево или собака, я лучше, выше и более развит". Субъектно-объектное противопоставление оказалось одной из причин и европейского представления о "бремени белого человека" и восточной идеи "старшего брата" и советской "руководящей и направляющей роли КПСС".
Европа, с середины XIX по середину XX века проводя колониальную политику, не столько стремилась "эксплуатировать", сколько хотела "цивилизовать" отсталые народы", не смущаясь тем обстоятельством, что это могли быть Китай или Индия, которые на тысячелетия старше Европы. Европа могла из добрых побуждений бомбардировать Югославию, спасая ее от гуманитарной катастрофы и игнорируя очевидный абсурд этой ситуации. Советский Союз, устанавливая свои порядки в советском лагере, экспортируя свою цивилизацию в Азию или даже Америку, не так желал военной или политической победы над империализмом, как всерьез считал эти страны и даже США в чем-то отсталыми и искренне хотел их осчастливить коммунизмом, "поднять до своего уровня".
Раздвоение действительности на субъект и объект началось еще в первобытные времена, когда человек отделился от природной среды, осознал ее и противопоставил ей себя, то есть, стал отчужденным, свободным от природы, укоренившись по преимуществу в культуре. Завершилось это раздвоение в Новое Время. В течение истории менялись разные культурные эпохи. В каждую из них люди по-своему представляли субъект и объект, а иногда даже забывали, что именно они являются действительными субъектами. Однако разделение на субъект и объект фундаментально для любой современной практики и познания.
И в то же время, отделение человека от внешнего мира потенциально является условием не одной только субъектно-объектной парадигмы. Точнее, эта парадигма необходимый этап, но лишь один из этапов духовной истории человечества. Современная философия, развитие психологии, художественное творчество XIX - XX веков, все это указывает, что в недрах субъектно-объектной парадигмы уже зародились и развертываются иные принципиальные основания культуры. Значит, и сама культура трансформируется. Рано говорить о перспективах ее дальнейшей эволюции, но некоторые черты: индивидуализм, диалоговый характер можно констатировать как факт. Можно заметить и то, что индивидуализм и диалог не подменяют собой более древние социоцентристские и биоцентристские принципы культуры, а скорее служат принципами их переосмысления, придают им новое ценностное содержание.
Субъектно-объектную парадигму просто так отбрасывать нельзя, да это и невозможно. Она создала правила научного и философского исследований, которые ныне необходимо соблюдать, чтобы исследование не оказалось, по большому счету, бессмысленным. Однако, в ней уже можно обнаружить ранее неиспользовавшиеся резервы культуротворчества.
Строго говоря, по проблеме предмета познания европейская субъектно-объектная парадигма предоставляет нам альтернативу: предмет либо очевиден и дан в ощущениях, во внешнем опыте, либо непосредственно понятен и дан во внутреннем опыте человека. Эта альтернатива вытекает из картезианского принципиального сомнения, нацеленного на достижение несомненного как истины. Лишь на этой основе сегодня возможно теоретическое представление предмета.
В контексте современности философия становится индивидуалистической, даже острее, эгоцентристской. Субъектно-объектная парадигма, традиционно выражавшая природу европейца, в индивидуализме представляется отношением "Я" и "Другое", поглощающим субъект и объект и содержащим их в себе в качестве отдельных граней. "Я" и "Другое" богаче и конкретнее субъекта и объекта, это отношение раскрывается как "Я - Ты", на основе чего складывается культура дружбы и "Я - Он", создающее культуру вражды. В ней присутствуют "Я - Мы" как отношение к своим и "Я - Они" как отношение к чужим.
Эгоцентристское "Я" не абстрактно, оно не таково как "некий субъект". Про него нельзя сказать "типичное Я". Оно всегда принадлежит "Мне" и является "Я" отдельного индивида, его самоидентификацией. "Я", стоящее в индивидуалистическом философском тексте, скорее, похоже на пустую графу в анкете, куда каждому читателю предлагается подставить свое имя. Такое "Я" имел в виду Ф.Ницше, когда писал в "Ecce homo": Выслушайте меня, ибо я такой-то и такой-то и, прежде всего не смешивайте меня с другими![2]
Парадигма "Я" и "Другое" в корне меняет методологию, методы перестают быть обезличенными, потому что философское познание начинает совпадать с практикой жизни и требовать личностной подстановки. Философия раскрывается не только как "образ мышления" но и как "образ жизни", а главным трудом философа оказывается не книга и концепция, а скорее его жизненные принципы, жизнь в целом и он сам как личность, как "философская фигура" культуры.
Субстанцией культуры и цивилизации является внутренний мир человека, а человек в качестве индивидуального "Я", это - то, что каждый знает по своему внутреннему опыту и не нуждается в дальнейших разъяснениях. Поэтому цивилизация как предмет познания дана, в первую очередь, во внутреннем опыте.
Особенность парадигмы "Я" и "Другое" в том, что необычайность перестает быть социальным и становится индивидуальным переживанием. Непознанность уже не только окружает общество, располагается в космосе, в земных недрах или в атомном ядре. Она оказывается в самом человеке и в каждой вещи его многообразного окружения. Отношения между людьми превращаются в отношения символов, когда исчерпывающее познание себя и своего партнера становится невозможным. Но люди-то живут друг с другом и не потому, что им так хочется, а потому, что деться от совместного существования некуда. Даже в пустыне не избавишься от усвоенных знаний и навыков, от своей памяти и чисто человеческих интересов, обусловленных социально.
"Я" современного россиянина представляет собой его природу, идею того, что такое человек в современной России и что значит в ней "жизнь по человечески". Очутившись среди деградирующих ценностей, перед выпячивающейся материальностью бытия, в мире объективаций, в условиях диверсификации межгрупповых и межличностных связей, ослабления взаимопонимания и индивидуализации людей человек останавливается перед двумя важными для него проблемами.
Первая - проблема бытия, , или, как она проявляется - смысла всего, что с нами случилось, в том числе и собственных поступков в непонятных обстоятельствах, смысла жизни в целом. Мы обеспокоены, что на самом деле происходит, как найти себе место в новой и неожиданно чуждой для нас стране? Зачем творится все то, что творится?
В основе социальной культуры находится идея человека. Ее рациональным оформлением и выражением как проекта будущего, как перспективы становится идеал. Способом личного воплощения идеала является представление человека о его месте и роли в действительности, то есть, о смысле жизни. Качественное изменение идеи человека требует от людей найти принципиально новые идеалы и жизненные ориентиры.
Вторая же - проблема разума, лишившись смысла, он деградирует, и человек из существа разумного становится потребляющим, чем-то вроде животного в социальной природе как складе готовой продукции. Поиск места и смысла в жизни выступает способом спасти разум, личность и свое внутреннее содержание.
Разум предзадан двумя взаимно противоположными условиями: способностью внешнего мира нас удивлять, ставить в проблемную ситуацию и нашей способностью понять внешний мир, найти в нем смысл, то есть, разум, это - мышление, решающее проблемы.
Человек, повисший между цивилизациями, уже обладает разумом, хотя бы таким, какой сформировался в предыдущую эпоху. Разум заставляет придавать смысл обстоятельствам. Обстоятельства же со-бытийны, они формируются "Другими" в диалоге с нами. Следовательно, разум в поисках нашего смысла озабочен и смыслом Другого для нас. Изменение смысложизненной ориентации, навязываемое межцивилизационным периодом, настаивает на необходимости изменить тип разума, сделать его таким, чтобы новые условия бытия были для него естественными. Это значит, что меняется само представление о том, что такое человек и что считать человеческим в условиях новых, но идущих к неопределенному результату. Меняется всеобщая природа человека.
Базовая оппозиция эгоцентризма
Наше исследование разворачивается в русле эгоцентристской позиции, как бы возвращающей исследователя в эпоху начала становления разума, в первобытную эпоху всеобщего удивления. Такое возможно, конечно, только в контексте межцивилизационности, когда земля становится синей как апельсин, а луна - похожей на бревно, если смотреть с торца. Эту оппозицию можно сформулировать двумя концептами: "бытие Собой" и "бытие Другим", свойственных каждому человеку.
"Я" есть бытие другим, когда мое мышление подчинено "Другому". Казалось бы, это - "Я" мыслю, "Я", и впрямь, мыслю самостоятельно, но при этом в моей жизни как бы воплощается и бытие "Другого". Оно вытесняет "Мое" бытие собой. "Моя" мысль - государственная, партийная, этническая, научная, клерикальная. "Моя" мысль навязывается мне тоталитарной сектой, преступниками, прибегающими к услугам продажных психологов, телевидением, закладывающим в мою душу невысокие образчики массовой культуры. Это - они мыслят через мою голову, их бытие подчиняет меня. Свою жизнь я соизмеряю с их требованиями.
"Я" есть бытие собой, когда я освобождаюсь от бытия Другим, продолжая существовать. "Я" понимаю: вот эта мысль навязана мне традицией, а вот здесь я вижу вещи такими, каковы они есть, не опосредуясь традицией. Стремясь к бытию Собой, "Я" как бы вылущиваю свою самобытность из привнесенной со стороны кожуры.
Каждый из этих концептов лежит в основе своего концептуального ряда:
. Бытие собой - это присущий исключительно "Мне" дух, индивидуальная культура, "Мой" личный разум, смысл, опираясь на которые "Я" оцениваю собственное бытие другим, а с ним и все "Другое", стараясь понять: допускать его в свою душу или нет. Это - "Мое" личное переживание ситуации.
. Бытие другим - это "Мое" сознание, социальная культура, социальный разум, идеал, переживание ситуации "Мною" как социальным существом.
Обозначение позиции исследования
На основе так понятого различия "Я - Другое" можно выстроить три философские позиции:
. Биоцентризм - позиция человека, чье мышление подчинено природному, а для него - биологическому закону (позиция, защищающая "свой желудок", оправдывающая и обосновывающая мыслящую жизнь, нацеленную на удовлетворение биологических потребностей, на обладание материальной действительностью). Это и эгоистичное потребительство, и лелеющая свой порок наркомания, и неспособное справиться со своим характером хулиганство. Такую позицию демонстрируют расовые теории. Например, идеологема партии Русское Национальное Единство, заявляющей, что они мыслят не классово (марксизм), не космополитически или интернационально, (демократическое мышление), а биологически. Сходную стартовую позицию можно обнаружить у Ч.Ломброзо, З.Фрейда, Г.Спенсера и у других исследователей.
. Социоцентризм - позиция, исходящая из первичности и приоритета социального над индивидуальным: народа, государства, интеллектуальной или бытовой традиции, научной или философской школы. Он полагает, что человек живет осмысленно лишь тогда, когда он подчинен сложившейся в обществе социальной культуре, то есть традициям. В данном случае, безразлично, откуда берутся традиции: от Бога, от святоотеческого Предания или от объективных законов природы. Социоцентризм - позиция того, исследователя, кто предпочитает не познавать истину, а придерживаться взглядов школы, кто не выражает свое, а стремится соответствовать сложившемуся мнению.
. Эгоцентризм - позиция, исходящая из первичности и приоритета индивидуального над социальным, из того, что общество рождается из взаимоотношения людей, а не человек из взаимоотношения обществ. Жизнь осмысленна не тогда, когда она подчинена общественной культуре, а тогда, когда она эту культуру создает. Такова философия не учеников, а учителей, творцов и выразителей самостоятельных взглядов. Эгоцентристское - мышление, опирающееся на внутреннее понимание истины, на интуитивный акт озарения.
Вследствие того, что Россия переживает межцивилизационный период, что прервалась связь времен и людей, что человек в этот период освобождается от социума и оказывается предоставленным самому себе, мы в своих размышлениях о российской культуре стоим на эгоцентристской позиции, как вольно или невольно, любой из жителей современной России.
Эгоцентристская позиция - не привычный гуманизм, для нее наиважнейшим является непосредственная данность "Мне" моего разумного и человеческого мышления. Что же касается "Другого", то "Мне" еще предстоит найти с другим общий язык, когда я только и смогу знать, что "Он", "Другой" такой же как "Я", что "Его" представление о человечности совместимо с "Моим" и что в рамках этого представления мы с ним суть одно.
"Я" вынужден искать общий язык и нормы поведения не потому, что "Я" абстрактный человеколюбец, а потому, что "Мне" некуда деться от других людей, они сосуществуют со "Мною" в одно время, в одном месте, в России, в Европе, на планете Земля, живут по соседству, ездят в одном автобусе. Именно с ними "Мне" приходится толкаться локтями в час пик, желая доехать до своей остановки. "Я" вынужден вести с "Другим" экзистенциальный диалог для того, чтобы занимать свое место, продолжать жить и пользоваться удобствами совместного существования с "Другими", а они, в свою очередь, вынуждены это же делать со "Мною", считаться со "Мной" таким, каков "Я" есть.
Эгоцентристская позиция отчасти экзистенциализм, но это не экзистенциалистская теория, это - акт, момент творческого мышления, лежащий в основе любого действия. Это - вообще не теория и не философское направление, а позиция, например, Платона, когда он воочию увидел свою "пещеру", Декарта, когда он, сидя в печи, неожиданно понял "cogito ergo sum", Канта, пережившего озарение в тот момент, когда Д.Юм будил его от догматической спячки, Маркса, когда он набрасывал "Тезисы о Фейербахе" на первом попавшемся листке. Здесь и Хайдеггер, и Сартр, и П.Флоренский, но не платонизм, не картезианство, не кантианство, не марксизм.
Принципы исследования
Эгоцентристская позиция вынуждает к особому способу постижения действительности: не философская систематизация, а философствование - самовыражение, "проговаривание" и демонстрация того, что соответствует самой сущности, истине индивидуального мышления как акта творческой мысли, имеющего бытие в мгновении, а не во времени, рождающего время. Все мы волею судеб индивидуальны и этим "Моя" индивидуальность всеобща: актуально всеобща в отделенности от "Другого", в непонимании его, в межцивилизационности и потенциально всеобща в экзистенциальном диалоге, в стремлении преодолеть отделенность и межцивилизационность, завязать новые связи в рассыпающемся на глазах мире и понять "Другого", самому стать понятным для него, не теоретически понятным, а жизненно.
Эта позиция сходна с искусством, но в отличие от произвола художественного творчества, она является особым философским искусством рефлексии и концептуализации. Она рождает концепции не произвольные, а необходимые и всеобщие "Моею" всеобщностью и необходимостью. Такой концепцией, запечатленной в книге, в политическом выступлении, в любом поступке человек объективирует свое мышление, делая его зримым для "Другого".
Эта позиция - особая культура концептуализации, философское творчество, но как любая концептуализация, она имеет свои принципы:
а) Ситуационность
"Я" не воспринимаю ни мир, ни социум, ни народ, ни институт, я воспринимаю многообразие "Других", вовлеченных в мою жизнь, в мой жизненный мир и соучаствующих со мной в экзистенциальном диалоге. "Другие" - мое жизненное окружение. Они так же, как и "Я" индивидуальны. И "Мне" не важно, осознают они свою индивидуальность, или нет. "Я" делаю их индивидуальными уже тем, что осознаю свое от них отличие, теряю с ними взаимопонимание и неожиданно обнаруживаю себя в мире поверхностей, коридоров и стен, внешних тел.
"Другой" как внешнее тело непредсказуем, его поведение и отношение ко "Мне" непонятно. Он наглядно демонстрирует "Мне", что "Я" как существо индивидуальное стою перед частично непознанным миром, живу с этой непознанностью и пользуюсь тем, чего не знаю. "Я" на практике встречаюсь с Кантовской оппозицией "вещей-в-себе" и "вещей-для-нас". Переживание частичной непознанности, очевидная недопознанность "Моего" жизненного мира превращает мою жизнь в ситуацию. Ситуация же "Мною" и понимается как жизненная проблема.
Ситуация - столкновение необычайности, очевидной непознанности с обыденностью - с привычкой, традиционностью, угасающей понятностью. Ситуация есть обыденная необычайность или, может быть, необычайная обыденность. Это - "Моя" жизненная проблема и "Я" как индивидуальность, имеющая бытие "здесь" и "теперь", в мгновении, в определенном месте, "Я", решая эту проблему, мыслю ситуационно, то есть, обыденно-необычайно. "Я" в меру образован, отчасти культурен, владею некоторым количеством методов, приемов, навыков, знаний, но "Я" не знаю, откуда и как мне в голову приходят идеи, позволяющие оперативно решать "Мои" жизненные проблемы. "Я" называю источник творческого озарения духом и недоуменно, почтительно умолкаю, когда приходится отвечать на вопрос, что такое дух. "Я" не могу позволить себе сослаться при ответе на Юнга, на Маркса, Энгельса, на Гуссерля, на других, ибо их интерпретации для меня социоцентричны, они разрушают мою мгновенность, они учат о каком-то Духе вообще, материи как таковой, а "Я" имею дело не с "Духом вообще", а с "Моим" личным духом.
б) Современность
Мысля ситуационно, "Я" мыслю только о современности, только о тех "Других", с кем я веду свой экзистенциальный диалог. Ими способны стать коллега по работе, знакомая продавщица из ближнего магазинчика, гость, Платон и Достоевский, Сартр и Шекспир, чьи книги я частенько перечитываю, чьи биографии знаю лучше, чем свою, с кем спорю и над чем размышляю. Это и "Мое" идеальное представление о "Другом", кого во внешней реальности может быть и нет, но для "Меня" он существует.
Понятие современности распространяет "Мое" мгновение на время, а место на пространство, оно вовлекает в экзистенциальный диалог всю известную "Мне" историю человечества, из-за чего и Гамлет, и Декарт могут считаться нашими современниками.
Современность - система осмысленных межличностных взаимоотношений, устанавливаемых "мною" как их субъектом.
Современность, это - диалог и взаимопонимание как его сторона. Но чтобы сложившееся представление о диалоге могло характеризовать современность и встать в ряду методологических принципов ее анализа, диалогу, все-таки, следует приписать эпитет "экзистенциальный", подчеркнув этим диалоговое качество самой жизни среди людей.
Мы не можем обойтись без общества, без многообразия "Других" и это вынуждает вступать в экзистенциальный диалог, желая создать себе "место в жизни". Результатом массового порыва к смыслу становится доказательство каждым своего личного права на бытие среди других, а значит, взаимопризнание. Желающий найти (в сущности, создать) условия жизни, адекватные себе, в том или ином виде получает их. На этой основе складываются новые традиции, и рождается цивилизация, соответствующая тем, кто участвовал в ее создании от своего имени.
Заметим, что личностное самобытие не всецело совпадает с самооценкой и самосознанием, оно глубже. Поэтому стремление создать адекватные себе условия всегда ведет не только к ожидаемому результату, но и к неожиданным, в том числе и негативным для человека последствиям. Так желание богатства, наряду с деловой активностью, провоцирует преступность. Всеобщая природа действительного человека на сей день лишена этической самооценки, поэтому растущая из нее цивилизация развертывает весь содержащийся в ней спектр культурных форм, как положительных, так и тех, какие по мере их проявления оцениваются отрицательно.
Философское значение межцивилизационного периода заключается в проблеме глубочайшего изменения привычной жизненной ориентации и участия в общем экзистенциальном диалоге, проблеме изменения представления о человеке, трансформации разума, сознания, морали. Этот период вынуждает нас изменять самим себе, нашему внутреннему миру. Он касается всех, следовательно, и диалог имеет массовый характер, в него вступают и профессионалы, и непрофессионалы, вся страна начинает философствовать, определяя свою всеобщую природу.
в) Цельность
"Я" как человек, решающий жизненно важную для себя проблему ситуации и одновременно как современная индивидуальность есть цельное существо. Как таковой, "Я" не имею права игнорировать "Другого", "Я" над ним размышляю. Нельзя, иначе как в абстракции, отвлечься от своего социоцентризма.
Язык, все общепринятые нормы мышления становятся для "Меня" способом, которым я могу довести до других людей пришедшую "Мне" идею и стать понятным, доказать, объяснить и ввести эту идею в социальную культуру как частицу "Моего" внутреннего мира. Но не занимай "Я" эгоцентристской позиции, не было бы никакой идеи и нечего было бы объяснять и доказывать.
"Я" не мыслю только и исключительно индивидуально или только пользуясь общепринятыми средствами мышления (логикой, традиционными методологиями и пр.). "Я" мыслю как единое существо и мысль есть единый акт, в котором индивидуальное и социальное нерасторжимы, где понятное и непонятное слиты. Это обстоятельство влияет на результат мышления и действий.
Произнесенное слово, совершенный поступок, полученное, выраженное и обоснованное знание полны личностными чертами: ценностями, значениями, смыслами, информацией, они всегда несут личностный потенциал. А поэтому, они всегда и символичны, всегда выражают во вне меньше, чем в них содержится, всегда искажены относительно действительного смысла, какой мы им придаем, отступают от нашей истины. Ф.Тютчев писал: "Мысль изреченная есть ложь".- Эту фразу правомерно причитать и наоборот: "Лгут слова, выражающие мысль", не мы обманываем друг друга, а слова слишком бедны, сравнительно с человеческой цельностью и многообразием, они не могут не искажать.
Язык эгоцентристского философствования не столько понятиен, сколько концептуален в смысле средневекового концептуализма. Это - мышление не в понятиях, а в концептах: полутерминах - полуобразах, полуметафорах, как у Ницше, как Декартова "ясность и самоочевидность".
Каждый акт мысли и философского самовыражения человека двойственны, они содержат и экзистенциальный, и социальный, и биологический (хотя совсем не в значении расизма) аспекты, неразрывные друг с другом. Их взаимосвязь придает философской истине исключительно диалоговый характер.
г) Индивидуальность
Мышление ситуационное, современное и цельное - индивидуально. Даже закоренелый социоцентрист, чье мышление подчинено традициям или правилам научной школы, все-таки, мыслит сам. Научная школа не мотор с приводными ремнями и в голову человека не входят шланги, через которые школа вливает в личность свои идеи. Бытие школы принадлежит человеку, а бытие человека - ему самому.
Индивидуальность мышления означает его самостоятельность и локализованность, благодаря которым любое свое телесное действие человек связывает со своим внутренним содержанием: с мыслью, чувством, эмоцией, потребностью, страстью и т.д. Каждому предпослана социальная культура, в личном мышлении пребывают архетипы, но это - "Моя" культура и "Мои" архетипы, чье происхождение для "Меня" безразлично. В космосе действует закон всемирного тяготения, "Я", казалось бы, ему подчинен, но это "Меня" не волнует, потому что благодаря этому закону я способен ходить по земле. Любой общий закон лишь придает "Мне" определенность и является условием, позволяющим "Мне" быть тем, что "Я" есть "здесь" и "сейчас".
Принцип индивидуальности объединяет остальные характеристики эгоцентристской позиции в одно и превращает жизнь человека в "Мою мыслящую жизнь совместно с Другими".
Следовательно, концепция, разработанная с эгоцентристской позиции, это - выражение индивидуальной мыслящей жизни человека, ее внутренней необходимости. Дело такой концепции в том, чтобы через экзистенциальный диалог соучаствовать в общем процессе социокультурного творчества и позаботиться, чтобы на этот раз культура и цивилизация социума, в котором "Я" живу, имели для "Меня" личный смысл. Чтобы это была "Моя" культура, цивилизация, страна, планета, чтобы они не были для "Меня" так же пусты и безразличны, как Советская цивилизация в 70-е гг. XX века. Чтобы они не игнорировали "Мою" мыслящую жизнь, душу и разум.
Переосмысление
Переосмысление - фундаментальный методологический принцип эгоцентристской позиции. Жизненный мир человека полон тайн, он пронизан непознанностью. Человек в такой же степени недопознан и для самого себя. Однако он живет целиком, и когда ходит, то идет целиком, а не так, чтобы известная ему его часть шла, а неизвестная топталась на месте. И предметы своего мира он использует, беря их как целое.
Уже одно это обстоятельство превращает весь окружающий нас мир в сумму символов. Нам в принципе доступно их культурное содержание, то, которое создано либо привнесено обществом. По правде говоря, даже культурное содержание вещей открыто лишь в принципе, потому что нет на свете человека, исчерпывающе владеющего всеми формами социальной культуры: что-то давно забыто, а другое просто не попадает в поле зрения, не совпадает с интересами, как в поле зрения профессионального художника чаще всего не попадает физическое строение атомных ядер, тем не менее, присутствующих и в красках, и в кисти, и в полотне. Предмет действительного мира неисчерпаем для рационального мышления.
Тем более, от человеческого "Я" укрыто природное содержание окружающих вещей, которое неизвестно еще никому. При этом никакой роли не играет то обстоятельство, что это содержание будет изучено наукой через одну - две тысячи лет. Сегодняшний действительный человек вряд ли сможет воспользоваться знаниями отдаленного будущего. Зачем ему вечная игла для примуса!
Символизм окружающего мира усиливается еще и тем, что его ценностное, культурное содержание привносится в его предметы разумом, скрывающим в себе внеразумие. "Я" придает вещи ценностное содержание и тем самым вкладывает в нее собственный дух, неизвестный для "Я".
Человек вкладывает в окружающий мир душу, какая большей частью ему самому неизвестна. Но, ведь, в жизненный мир включены и другие люди, которые поступают с ним точно также. И тогда мы переживаем мир как целое, содержащее в себе таинственность природы, нас самих и других людей, участвующих в нашей жизни.
С таким миром следует обращаться уважительно хотя бы из чувства самосохранения. Амбиция, хамство, наглость способны его взорвать, отравив конфликтом, а вместе с ним взрывается и человеческая душа. Она начинает ненавидеть сама себя, лишается действительного культурного содержания. Ее культура оборачивается личным мифом, мечтой, надеждой, затем разочарованием и усталостью. Если разум устоит при распаде души, то он оказывается просто сухой рассудительностью, а человек превращается в компьютер. Мнимая культура уходит в небытие.
Следовательно, мы живем в своем мире, как будто бродим с китайским фонариком ночью по музею. Здесь луч фонарика высветил человеческое ухо, там - лошадиный хвост, и у нас в голове всплывает образ кентавра. Сначала мы видим непредсказуемость человеческого поведения, потом сбой в работе компьютера и на всякий случай даем компьютеру имя, подозревая в нем душу и способность нас злить и потешаться над нами. Конечно, мы не мажем компьютеру губы салом, как идолу. Но на всякий случай, интуитивно, иные домашние хозяйки называют ласковыми именами любимые стиральные машины и обращаются с ними не осторожно, как велит инструкция, а, скорее, нежно, даже если их нежность инструкции противоречит.
В наших душах в этот момент всплывает глубинный первобытный пласт, о котором мы не знаем ничего. Всплывает и показывает, что ему и всплывать не надо, он всегда был тут. Мы лезем в горы, идем в леса с рюкзаком для восхищения, или сбиваемся в кучу, наблюдая уличное происшествие, чтобы вновь пережить встречу с непознанным и удивиться. Удивление ввергает нас в первобытное состояние страха или праздника, заставляет осознавать или переживать освобождение.
Мы не вспоминаем древний опыт и не приобретаем новый, мы просто ведем себя так, как свойственно человеку во все тысячелетия, человеку, чьи тело и душа, мышление и разум сложились в геологических, биологических, климатических, гидрографических, космических и еще неизвестно каких условиях земли. Сложились в них и выросли, неся в своей природе их отпечаток. Определенность разуму задана условиями и планетарными, и культурными, уберите эту определенность, и разум лишится качества человеческой разумности.
Именно это обстоятельство и дает нам возможность понимать мир и людей по-человечески, до знания и помимо знаний приобретая опыт другого, находя этот опыт в самом себе. Но при этом, текст, рассчитанный на личностную подстановку читателя, на его творческое соучастие становится провоцирующим.
Символы окружения не расшифровываются лобовой исследовательской атакой. Они потому так и называются, что являются всего лишь знаками, лишенными определенного содержания. Значение в них следует вложить, взяв его в самом себе. Значение символа меняется в зависимости от того, кто его понимает. Так образ в зеркале меняется в зависимости от того, кто в него смотрится. Символ служит для человека намеком на его собственную душу, которую человек усматривает в символе как в хорошо отшлифованном зеркале.
Ранее мы называли характеристики межцивилизационного периода. Они связаны с отношением между "Мною" и "Другим". Некогда "Другое" господствовало, оно опутало "Меня" своими обычаями и обрядами, собственной традиционностью. "Я" в организме этой культуры представлял собой не более, чем клеточку, даже не орган. Органами были институты власти, права, познания и т.д. И социальный организм существовал во главе с высшими интеллектуальными и распорядительными органами: царем, президентом, сенатом, синодом, правительством, политбюро ЦК КПСС, МВД, КГБ, АБВГД.
Теперь "Другое" не господствует, а просто существует, "Я" освободился от него, как это произошло? Почему великий и исключительно прочно сработанный Советский Союз исчез без сопротивления от комариного чиха? Почему такая же судьба, кажется, у всех цивилизаций? Гражданские войны начинаются или не начинаются потом, они связаны с распадом цивилизации на множество людей, с анархией и попыткой ее прекратить, а сам акт освобождения - праздничен! В СССР праздничная атмосфера царила несколько лет, во Франции танцевали на месте разрушенной Бастилии. Межцивилизационность, даже когда она вплетена золотой нитью в прочный еще ковер цивилизации, это - праздник освобождения. Апофеоз праздника - анархия, за которой начинается отрезвление.
Сейчас не пойдет речи об экономических, политических и прочих причинах революций, такие теории есть, многие из них существовали еще в советские времена и позволяли надежно прогнозировать ход перестройки, они предупреждали о возможных опасностях, о грядущих бедах, но не смогли справиться с праздником. Эти теории просто не были услышаны. Речь пойдет о том, что начавшийся акт освобождения неотвратим. Она говорится об индивидуальной культуре мыслящей жизни в межцивилизационный период, о том, что такое "современный россиянин".
Это - человек, дистанцировавшийся, отстранившийся от социума. Он продолжает оставаться и индивидуальным, и социальным существом, но он переносит акцент со своего бытия "Другим" на свое бытие "Собой", то есть, переосмысляет социальную культуру на основе бытия собой. Переосмысление составляет и мышление, и культуру бытия человека в межцивилизационный период и методологию его философствования.
Бытие собой обусловливает экзистенциальную составляющую мышления человека, его индивидуальное переживание ситуации, а бытие другим - его сознание. Переосмысление, следовательно, изменение ценностей, переоценка содержания сознания, составляющая интеллектуальную сущность современного человека.
* * *
Итак, современный россиянин переживает ситуацию межцивилизационного периода. Контурно обозначенная выше методология переосмысления дает нашим соотечественникам надежду на преодоление этой ситуации и на формирование нового типа социальной культуры и российской цивилизованности. Мы надеемся понять друг друга и найти общий язык. При этом ни для кого не секрет, что складывающаяся сейчас культура в своих существеннейших чертах еще не известна. Мы можем утверждать, что в ее основе будет рыночная экономика, правовое государство и т.д., но кому уже сегодня известно, как будет у нас пониматься рыночная экономика и правовое государство через десять лет?
Ясно только то, что это будет российская модификация европейской культуры, что уже сегодня всеми нами совместно с мировой общественностью закладываются основы и будущей дружбы, и, не дай Бог, грядущих конфликтов. Ясно так же и то, какова внутренняя архитектоника современной российской ментальности, она такова:
Экзистенциальные состояния человека
Распад цивилизации характеризуется, на наш взгляд, тремя основными экзистенциальными состояниями: одиночеством, растерянностью и собранностью. Они выражают природу современного человека и выступают предпосылкой как разума, так и творчества культуры.
Кризис норм цивилизации проявляется распадом институтов и нарушением связи между людьми и поколениями, а, следовательно, эгоцентризацию индивидов. Между людьми и группами пропадает привычное взаимопонимание, все предоставлены самим себе, вынуждены думать своей головой и, принимая решение, опираться на собственный разум, даже если со стороны он кажется лишенным здравомыслия. Растет многозначность слов, увеличивается число языков, групповых сленгов, начинаются конфликты между группировками и поколениями.
Кстати говоря, авторы этой работы воспринимают себя эгоцентристами отнюдь не совсем по доброй воле. Один из них осознанно становится на такую позицию, хоть и понимает, что эгоцентризм, это - переживание философского озарения, этот акт чистого философского мышления больше нескольких часов в год выдержать нельзя. Все остальное - разработка, отработка, анализ, доказательство, аргументация и т.п. занятия, которые предназначены, чтобы донести до Другого полученную истину. Не проповедь, не гипноз, убеждение и т.п., а раскрытие озарения, чтобы Другой смог отшлифовать собственный опыт и понять озарение как свое внутреннее дело. Второй автор эгоцентрист по положению вещей, он знает и понимает свой предмет, но в силу общего взаимонепонимания и одиночества он оказывается в точно таком же положении и вынужден доказывать другим то, что для него очевидно.
Если цивилизация характеризуется в первую очередь нормами, и лишь во вторую - созданными на основе технологий ценностями, то межцивилизационный период главным образом совершается в человеческой голове, это - трансформация норм мышления, качественное изменение привычного уклада жизни, привычных до обыденности взглядов на нее и на свой мир.
Распад цивилизации СССР, высвобождение человеческой индивидуальности, утрата межчеловеческого взаимопонимания, необходимость думать своей головой, опираться только на собственный смысл делает нас одинокими.
а) Одиночество
Дело не в социальной защите, как ее понимает современная политика. Дело в том, что в межцивилизационный период общество как организм распадается и перестает защищать человека от мороза обезличенного мироздания. Каждый из нас оказывается как бы голеньким зимой в тайге, ну, может быть, в каменных джунглях. В джунглях, ясно, звери, в тайге зимой легче. А летом, голеньким?
Человек становится сущностно одиноким. Если он не нужен обществу, то общество еще меньше нужно ему. Мы попадаем в ситуацию выбора высших ценностей: что важнее, человек или общество? Начинается социальное расслоение по смысложизненным ориентирам. Каждый слой желает своей цивилизационной перспективы. Складываются несколько идеологий и различных образов жизни. Сегодня они представлены, условно говоря, "националистическими" и "демократическими" ориентациями, в основе которых две высшие ценности: социум и индивид. Появляется и промежуточная, центристская позиция, настаивающая на признании обеих ценностей равноправными. Все эти партии забывают про фундаментальное: Я хочу или не хочу! Про волю.
Противопоставление смысложизненных ориентаций выдает отношение человека к себе и своему внутреннему миру. Либо он отказывается от своей личности, разума, свободы и достоинства, от своего "Я", признает себя "ведомым" во имя надличностных интересов, тем самым, снимает с себя всякую ответственность за свою жизнь и поступки. Либо же приходит понимание того, что высшую ценность имеет не общество, государство или иные внешние для людей сферы жизни. Высшие ценности в самих людях, в их внутреннем мире: в душе, в разуме и т.д. Одиночество требует от человека признать себя и свою мыслящую жизнь, все, содержащееся в ней, высшей ценностью, оно хранит возможность чувства собственного достоинства. Это - основа личной свободы, которая, впрочем, угрожает и порабощением. Короче говоря, одиночество заставляет определиться в ценностях, но его требование можно не выполнять.
Человек одинокий - потенциальный созидатель, творец, а не рутинер, он активен как индивид, а не как представитель социальной силы. Мир его жизни, недавно обыденный и известный до деталей, вдруг поворачивается необычной стороной и перестает быть узнаваемым. Человек ставится перед необходимостью изучать, казалось бы, уже известное, заново знакомиться с недавними друзьями и пересматривать отношения с врагами. Ему приходится переоценивать ранее несомненные ценности и снова выбирать дорогу в жизни. Взрослый человек как бы возвращается в детство или в подростковый возраст.
Мир, ставший необычайным, проблематичен и удивителен, следовательно, он требует пробуждения личного разума, необходимого для решения проблемы, заставляет осмыслять. Мы вынуждены прикладывать усилия, на которые не каждый способен. То, что естественно и органично для ребенка, зачастую невыносимо для взрослого. Жизнь, оказывается, ставит в угол, треплет за ухо или снисходительно гладит по голове и предлагает конфету с елки, если мы встанем на стул и прочитаем гостям стишок. Обстоятельства оскорбляют людей своим отношением.
Как и всякое экзистенциальное состояние, одиночество - не эмоция, а сторона всеобщей природы. Одинок даже самый общительный человек, в его одиночестве скрыт потенциал личной самоценности, имеющий своей оборотной стороной взаимонепонимание людей. Поэтому одиночество в состоянии погубить малодушного, может заставить опустить руки, уйти от ответственности, от необходимости решать и действовать, спрятаться в анонимной практике партий, конфессий, группировок или превратиться в самодостаточную величину, занять позицию экзистенциального монолога, вещающего оратора. Но сильному одиночество - опора, он - соучастник творчества социального мира, он привносит в него свое "Я", даже если его "Я" позднее оказывается лишенным имени.
Каждый по-своему переживает межцивилизационный период как личную ситуацию. Мы по-разному реагируем на хамство обстоятельств, кто плачет, кто смеется, один засучивает рукава для драки, а другой для работы. Кто-то уходит от оскорбления в наркотическую эйфорию, другие - в виртуальные миры компьютера, в секты, в группировки, в партии, кто-то в петлю, а иные хамят в ответ. Все по-своему выбираются из болота и увертываются от летящих из окон бутылок и некоторым это удается.
Межцивилизационный период как вдруг открывшаяся необычайность жизни - ситуация, общая для тех, кто в нее попал. Несмотря на индивидуальные способы ее преодоления и разнообразие реакций, несмотря на различающие людей личные ресурсы разума, эта ситуация - фундаментальная проблема, а, следовательно, она становится и всеобщим основанием мышления.
Привычный, скучный до обыденности образ жизни советского человека неожиданно пропал, и наша собственная страна повернулась к нам новой своей стороной. Человек ложится спать в СССР, в городе Ленинграде на улице Героев Революции, а просыпается в другой стране (Россия), в другом городе (Санкт-Петербург) на улице Жертв Большевизма. Вчера его сосед был младшим бухгалтером на заводе, а сегодня он - Народный Депутат России и банкир (?).
Очевидная необычайность и нежданно обретенная свобода оборачиваются праздничным восторгом освобождения от старой бессмысленности и страхом неизвестности. Одиночество ставит нас перед тем открытием, что мы на самом деле не знаем и никогда не знали наш собственный жизненный мир, он, как предмет познания, неисчерпаем для рациональной мысли. Тогда страх перед возможной преступностью заставляет вооружаться и нападать первым, страх перед чужой группой заставляет сбиваться в свою, страх перед инфляцией провоцирует скупать продукты, а значит, и цены начинают расти. Инфляция становится реальностью, вынуждая паниковать и правительство, и депутатский корпус. Об этом снимаются фильмы и пишутся романы, страх включается в содержание природы человека.
Одиночество фундаментально тем, что заставляет видеть свое как чужое и самого себя как другого. В нем семена будущего, оно способно обернуться и гневом, и отчаянием, и блаженством безделья, и тупой неподвижностью, чувством безвыходности, тупика, неприподъемности груза проблем, и радостью от осознания возможностей. Оно ставит человека в положение, когда у него есть всего два варианта: быть самим собой и каждым поступком декларировать, кто он такой или отказаться от себя.
Привычные объективные ориентиры, еще недавно служащие надежной опорой для мысли, рушатся. Социальная культура уходит в лаборатории и кабинеты. Так во времена раннего средневековья она пряталась в монастырях и там ждала своего времени.
Идеология? - Нет ее. Государственные интересы и цели? - Государство теперь даже географически другое, мы всем населением как бы эмигрировали из СССР в чужую страну. Экономисты? - Десять лет назад они прекрасно знали свое дело, но это были специалисты по экономике, базирующейся на государственной собственности и имеющие целью ее приумножение. А сегодня у них исчез предмет, нет в России этой науки, как нет и экономического единства. Наши экономисты - специалисты по межцивилизационным способам ведения хозяйства. Американские экономисты? - Что они понимают в бизнесе по-российски? Социология? - Тоже пропали и предмет, и цель. Политология?
б) Растерянность
Конечно, мы утрируем ситуацию, чтобы показать ее выпукло. Главное то, что межцивилизационный период - время растерянности, когда колесная мазь продается в посудной лавке, а за хлебом надо идти в обувной магазин.
Растерянность - осознание необходимости сделать выбор и принять решение при отсутствии для него объективных оснований. Это следствие непосредственного переживания непознанности своего жизненного мира. Куда следовало поместить деньги, чтобы сохранить их в дни обвальной инфляции 1992 г.? Как обратиться в суд с иском за моральный ущерб? Что такое адвокат не для предприятия, не для партии, а для рядового гражданина?
Одиночество и растерянность превращают взаимопонимание людей в насущную проблему. Причем понять нужно не на основе привычных норм, они распадаются, а просто "по-человечески", это должно быть межчеловеческое взаимопонимание одиноких людей.
В своей стране мы живем, как будто едем в переполненном автобусе, новые пассажиры стремятся занять какое-то место и толкаются локтями. Взаимопонимание рождает единое пространство общего смысла, дает ощущение перспективы и формирует не личный, а социокультурный субъект. Оно обеспечивает возможность ответить для себя на вопрос: что означает быть в России человеком и жить по-человечески, причем ответить так, чтобы ответ не заставлял нас вступать с другими в конфликт, убийственный и для нас, и для культуры.
В.Д.Плахов замечает, что объектом социальных норм выступает "усредненный" социальный тип человека Такой взгляд правомерен для устойчивого социального состояния, где есть этот тип. В межцивилизационные времена типичным является отсутствие типичности.
Данное обстоятельство углубляет представление об основании цивилизации. Социокультурный субъект является скорее не "типом", а идеей человека, мечтой о нем, прослеживающейся в хаосе межчеловеческих отношений, и уже в силу этого выступает его потенциальной природой. Не смотря на внерефлексивность такой идеи, с нею считаются, соотносят свои поступки, понимая, что игнорировать ее, значит быть высаженным из автобуса. Из поступков складывается жизнь в обществе, а тогда социокультурный субъект через посредство человеческой жизни создает цивилизацию, природа человека рождает новый культурный мир. Диверсификация связей при нарастании самобытности заставляет людей "приспосабливаться" друг к другу, и тех, у кого доминируют физиологические интересы, и тех, у кого преобладают духовные.
В развитой цивилизации типичность дополняется идеальным устремлением, ее нельзя рассматривать как среднестатистическую. Не типичность социокультурного субъекта, его как бы просторность для разнообразия индивидуальностей хорошо иллюстрируется той стороной социокультурного субъекта, какую в русской литературе в XIX веке принято было называть "героем нашего времени".
Разница между старой и новой цивилизациями оказывается в том, что старая просто утратила смысл и совместимость жизненных взглядов. Люди перестают понимать, зачем они живут именно так, как живут. Новая же цивилизация имеет личный смысл, если не для всех, то для большинства. Она имеет для "Меня" значение, это - моя страна, мой народ, моя культура. "Моя", а не чья-то чужая, это - "Мой" автобус.
В интересные времена цивилизация угасает. Следовательно, и сознание распадается, для которого она была формой, воспроизводящей тип разума. Наступает момент общественного безумия, которому позднее конечно найдут более благородное название.
Неожиданно появляются казаки (?). В конце ХХ века по улицам бродят растерявшиеся белогвардейские офицеры (?) и угрюмо смотрят по сторонам, словно некая сила занесла их на сто лет в будущее. Начинаются безумные войны по поводу: на каком языке говорить (?), какую молитву творить (?), какими деньгами расплачиваться (?). Какие гимны, какие флаги, какие вывески и слова?. Заварилась каша и доходит до кипения. Опустилась с неба большая ложка и помешивает, помешивает...
Время растерянности сводит общество с ума, но люди с ума не сходят, они просто становятся разумными по-своему и теряют взаимопонимание друг с другом. Пропадают привычные ориентиры, люди ищут ответ на вопрос, что с ними происходит, присматривают себе место в неизвестной России, взращивают в душе новый смысл жизни. Человек, конечно, тоже под угрозой, каждый такой период сопровождается ростом психических отклонений, наркомании, алкоголизма и их вплетенностью в ткань общественной культуры.
в) Собранность
Стремясь сохранить разум, люди преодолевают растерянность собранностью духа и мысли. Их растерянность обусловлена крушением привычных оснований выбора. Тогда они делают выбор, видится даже, что будто без всяких оснований, произвольно. Сделанный выбор объективируется в социальной культуре, и сам становится ее субстанцией. Собранность духом есть принятие решения без объективных оснований, по мотивам личного смысла. Не смотря на кажущуюся произвольность, когда идея овладевает массами, она, как говорил поруганный основоположник ленинизма, становится страшной силой. Из частных решений в ходе экзистенциального диалога складывается общее решение, меняющее направление культурной эволюции.
Возможность собраться духом обусловлена тем, что мы хотя и не знаем (в рациональном смысле слова "знание") самих себя и наш мир, но при этом прекрасно понимаем их. Наш мир и мы сами даны себе непосредственно, причем даны внутренним образом. Мы не знаем челночника на базаре, но прекрасно понимаем, почему он челночествует. Мы с младенчества вырастаем в этом мире, и когда мир начинает меняться, в самих себе находим его устойчивость и говорим, что на самом деле, в сущности ничего не изменилось. Когда рациональность отказывает, основа жизни становится внерациональной.
Человеческая внерациональность не спонтанный эмоциональный выплеск. Она контролируется человеком, если он отдает себе отчет и понимает смысл своих дел. Действуя, мы сохраняем целостность своего "Я", проецируем наше самопонимание во вне и воплощаем его в действия. Тогда поступок становится нашим поступком, а его результат - нашим репрезентантом, он представляет "Я" перед другими. Мы способны на межчеловеческое взаимопонимание, опираясь на понимание себя.
Распад цивилизации СССР, высвобождение человеческой индивидуальности, утрата взаимопонимания, необходимость думать своей головой, исходить только из собственного смысла делает нас одинокими. Одиночество - фундаментальное состояние, оно проявляется в ослаблении, а иногда и прямом распаде межчеловеческих связей и переживается как взаимное непонимание людей. Выход из одиночества требует прорыва за пределы поверхностей.
* * *
Идея собранности позволяет рассматривать прошлое человечества в его нацеленности на будущее. Провиденциализм как методологический принцип совсем не безнадежен, если предположить, что человек по своей природе существо ориентированное, а его ориентация заключается в стремлении к счастью. Находящий личное счастье в гибели погибает, а тот, кто видит его в жизни, выживает вместе со всеми остальными, от них и берет начало будущее.
Попытку первобытного человека преодолеть растерянность и собраться духом мы сегодня называем историей. Его прорыв состоит в борьбе за жизнь. Он осознает утрату в счастье и спокойствии, но видит и великое приобретение в осознании своей самоценности и самообусловленности, которой уже не хочется лишаться. Конечно, он не понимает величия такого дара, величие, и в самом деле, слово, не имеющее глубокого смысла, в нем почти нечего понимать. Но когда лиса догоняет зайца, ее не беспокоят угрызения совести, а заяц при этом чувствует все, что угодно, кроме несправедливости, свершающейся над ним. Людям же свойственно и то, и другое. Человек чувствует себя силой, и что важнее, он чувствует свою исключительность в мире, может быть, исключенность.
Собранность первобытного человека хорошо просматривается в мифологии. Конечно, писанная история коротка и не затрагивает действительной первобытности, но в образах мифологии можно получить намек и на более древние обстоятельства.
Изгнанные из Эдема прародители сначала раскаивались, потом смирились. Их дети взбунтовались. У ворот Эдема не зря поставили ангела с огненным мечем, кто его поставил, видимо, знал будущее, понимал, что без огненного меча стремление людей вернуться назад не сдержать. Вкусив от древа познания, прародители на радостях забыли о древе жизни!
Меча тоже не хватило, потребовался потоп. В потопе спаслись многие, не один только Ной. Кто выплыл с Божьей помощью, а другие и сами по себе, история всех древних народов начинается с выплывших прародителей, но не все ведут ее от Ноя.
Гильгамеш, гонимый тоской, искал траву бессмертия, добрался до островов блаженных, получил информацию и нашел траву на дне океана, но устал. Нырнуть на дно, взять бессмертие и выплыть, это - тяжело, это - первый вполне средневековый подвиг. Гильгамеш задохнулся под водой и когда достиг поверхности и, хрипя, глотнул воздуха, у него в глазах стояли красные круги. Он доплыл до отмели, прополз еще немного и забылся, потерял сознание.
Гильгамешу бессмертие нужно было для друга и для себя. Ему вообще не нужно было бессмертие, он не знал, что это такое, он в первый раз в истории человечества увидел смерть. Он просто хотел жизни для друга и для себя, он хотел воскресить Энкиду. Во время забытья траву бессмертия у него украл вездесущий в мифологии змей. Змей стал бессмертным, а человек, как уверяет Коран, опять остается в убытке. Сидхартха Гаутама стал Буддой после того, как в первый раз увидел смерть.
Видимо, очень стремились люди назад, если по прошествии тысячелетий пришел некто, о ком твердили, что он обещает спасение от смерти.
И собрались уцелевшие после потопа, много их было, и начали искать древо жизни, и не нашли его. Может быть, древо жизни было мифическим, может быть смыло его в волнах потопа вместе с Эдемом, но в их души закралось подозрение, что забрали Эдем вместе с бессмертием на небо и стали они строить Вавилонскую башню.
А потом пришел тот, кто сказал: "Аз есмь альфа и омега", звали его Йеху, что в переводе на церковнославянский значит Грядый, тот, кто еще придет, кто будет в будущем и родилась история, в конце которой ожидалось воскресение из мертвых и жизнь будущего века. История выступила уже вполне писанной и реконструируемой собранностью первобытного человека, в растерянности осознавшего себя исключительным или исключенным.
Дальше о Европе, чья история известна лучше всего. В своей истории она сменила несколько типов культур, с различными представлениями о человеке и о том, что является человеческим. Первобытно-мифологическая эпоха считала первостепенным человеческим качеством силу: физическую мощь богатыря, моральную силу шамана и силу рода, представленную в воле вождя. Человек - тот, кто умеет выжить в противостоянии с одухотворенной природой.
Античность представляла человека как трагикомического героя, фаталиста, противостоящего богам и року. Великий Геракл страдал от нанесенной ему обиды: сын Зевса в результате дворцовых интриг родился не царем, а рабом у мелочного и тщедушного царька. Он должен был чистить загаженные за века Авгиевы конюшни, таков один из его подвигов. Он был любимым объектом для шуток богини Атэ, и потому стал безвинным убийцей своего воспитателя, потом своей семьи и, наконец, великого мудреца и врачевателя, своего лучшего друга кентавра Хирона.
Медея, жена Ясона, только заподозрив, что у его мужа, утонувшего в государственных делах, появилось желание взглянуть налево, не нашла лучшей мести, кроме как убить своих и Ясона детей. Эдип совершил преступление кровосмешения, не подозревая об этом, над ним простер руку тот же рок, что и над Лотом. И оба оказались виновны. Это - мотивы древнегреческих классиков, они, только что выйдя из первобытности, увидели мир поверхностей, те улицы и коридоры, которые так знакомы нам. Древние греки не остановились в развитии, начались Средние века.
Первобытный человек продолжал собираться силами. Средние века создали идею подвижника, стремящегося к недосягаемому Богочеловеческому совершенству и противостоящего дьявольскому началу. Это был святой. Подвиг святого со всех возможных человеческих точек зрения был бессмыслен, не зря в нем так уважалось юродство. Он мог носить вериги, стоять на столпе и класть по тысяче поклонов в день и так десять лет подряд (столпник). Он мог молчать всю жизнь (молчальник), но не был бессмысленным по большому счету.
Симеон Юродивый начинал так же, как Заратустра у Ницше, но продолжил иначе. Проотшельничествав пару десятилетий, он вернулся к людям, чтобы врываться в женские бани, плевать в церкви и надругаться над иконами. Он был бы смешон, если бы к нему горожане не относились серьезно и с глубоким уважением. Симеон своей жизнью и избирательным непотребством показывал условность и бессмысленность культурных символов. Бог не в том и не в этом, не в этом тот, кто придет (Грядый) и избавит от смерти, обид и унижения.
Культура Возрождения выросла на идее человека гениального, универсального, достигшего совершенства и обладающего им как потенцией, но противостоящего другим людям. Первобытный человек, кажется, здесь нашел нечто чрезвычайно важное. Он нашел самого себя как самоценность и самообусловленность, он стал овладевать культурой. Может быть, он, и впрямь, ученик, только не на человека разумного, а на Бога, может быть, Грядый, это он сам через века и тысячелетия?
Век Барокко ответил на вопрос, что такое гениальность, это - разум, противостоящий неразумию, но разум - метод, понимаемый как упорядоченность познания, как повторяемость и верифицируемость. Просвещение расшифровало методический разум как воспитанность и образованность, возникло представление об энциклопедистской человечности.
Начиная с XIX века, в основании культуры сформировалась идея абстрактного человека, противостоящего абстрактному социуму и конкретности действительных человеческих существ. Ни одна из этих идей не канула в прошлое безвозвратно. Передаваясь из поколения в поколение и трансформируясь в последующих культурных эпохах, они вместе характеризуют природу современного человека.
Возможно, человек - ученик на Бога. Но, начиная с Возрождения, небеса над его головой стали закрываться. Четырехмерное пространство средневековья превратилось в трехмерное. Двумерное и обратимое время Средних веков стало одномерным и необратимым. С эпохи Возрождения все становится иным.
Небеса закрываются Бэконовской полезностью. Проблема смысла жизни в принципе не решается без предчувствия вечности и бессмертия. Однако, закрывшиеся небеса заставляют нас искать смысл жизни в культуре, как подводники в плавании видят смысл своей жизни в плавучести лодки, в запасе воздуха, пищи, воды и энергии.
Смысл человеческой жизни не находим без бессмертия или, хотя бы, без вечности. В чем же заключается культурный смысл, если нет предначертанного? - В пользе, в спорте, в моде, в игре, в провокации, в помощи? Смысл искусства заключается в искусстве, а смысл науки - в науке, ну, хотя бы, в практике! Но зачем?
Первобытный человек собирается духом для прорыва, и в этой его собранности рождается история.
* * *
Мы назвали лишь несколько взаимосвязанных экзистенциальных состояний: одиночество, восторг - страх, растерянность - собранность. Эти и подобные состояния характеризуют одно из измерений нашего портрета. Другое измерение открывается через представления о "Другом".
Что является "Другим" для человека цельного, индивидуального, переживающего ситуацию, но такого, о каком мы рассуждаем, выделяя преимущественно и рассматривая в качестве предмета только две его черты: 1) современный 2) россиянин. Имплицитно мы ввели два этих ограничения, давших предметность. "Современный россиянин" - абстракция от действительной индивидуальности людей, населяющих сегодня просторы России.
Указание на Россию определяет бытие предмета в быстро и качественно изменяющемся социокультурном пространстве. Он как субъект культуры живет "здесь". Следовательно, "Другое" для современного россиянина, прежде всего, другие социальные культуры, сосуществующие с Россией: европейская, арабская, китайская и т.п. Представление о различии сосуществующих цивилизаций появляется при сопоставлении свойственных разным народам норм жизни. С одной стороны - европейская самообусловленность разумного человека, с другой стороны китайская обусловленность извне - традицией. С третьей стороны арабская обусловленность представлением о боге и, значит, теократия, зависимость от церкви, а с четвертой стороны - российская самообусловленность повседневностью и здравым смыслом.
Указание на современность определяет бытие предмета во времени. Он живет "теперь". Но определение во времени через "современность" трансформирует само время, превращая его в "мгновение" и распространяя мгновение на историю. Следовательно, "Другое" - социальные культуры, расположенные исторически и прямо либо опосредованно связанные с исследуемой культурой, либо сосуществующие с ней во времени. Поэтому, "Другое" можно расшифровать. Если речь идет о России, то ее "Другое" в прошлом и в будущем. В прошлом это - Советский Союз, Досоветская Россия, Петровская, Московская, Татарская, Киевская Русь и т.д.
Историческая расположенность культур не ограничивается одним прошлым, она включает в себя проекцию на грядущее: надежды, мечты, затем идеал, пока лишь предчувствуемый, созревающий, вынашиваемый в душах и весьма разнообразный, для каждого свой. По мере выхода из межцивилизационного провала, утомляющего своей творческой напряженностью, идеал вырисовывается все отчетливее и все определеннее становится субъектом социальной культуры, носителем социального разума. Таким идеалом когда-то был абстрактный разум в период европейского Просвещения, таков и абстрактный человек Советской поры или нынешних Америки и Европы.
Конечно, двойная определенность предмета недостаточна, она лишает изучаемую культуру объема. Ясно, что, например, европейская культура имеет свою историю и свое место, что в ментальность европейских народов и культур входит образ России, что все это опосредованно проникает в российское сознание и содержится в нем. Ронсар, конечно, более значим для Франции, чем для России, но в российском сознании есть образ эпохи Ронсара и Франция предстает перед нами как культура, создаваемая, в том числе, и Ронсаром.
Есть в психологии понятие аттитюда, подробно разработанное Д.Н.Узнадзе и его школой. Практически аттитюд означает то, что граждане России имеют дело не с действительной европейской культурой, а с образом Европы в своей культуре, а европейцы встречаются не с Россией, а с собственным представлением о России. Может быть, поэтому у них бытует миф о загадочной русской душе, а у нас - миф о таинственной удачливости Европы. Что касается нашего исследования, то мы стремимся решить две задачи: одна из них - исследование первобытности, действительно содержащейся в современной нашей природе, а вторая - реконструкция образа первобытности, свойственного нашей межцивилизационной культуре.
Первобытность присуща человеку во все времена уже потому, что он всегда стоит в начале новых эпох. Однако на первый план она выступает в межцивилизационные периоды, тогда и превращается в доминирующую форму разума. Исследование первобытности и ее понимание означает переоценку и переосмысление прошлого и настоящего через призму одиночества, растерянности и собранности как экзистенциальных состояний.
Такие состояния характеризуют собой начальный акт разумного мышления в любую эпоху, они и роднят друг с другом нашу современность и первобытность. С них начинается переживание себя и границ собственного мира как сил. Богатырь, шаман и вождь - вечные фигуры человеческой культуры. Временами, они засыпают, это происходит тогда, когда в разуме преобладает социальное начало, а индивидуальное оттесняется на задний план. Когда они засыпают, из культуры уходят одиночество, растерянность и собранность. Вместе с ними угасают чувство необычайности жизни, удивление, любопытство, воображение. Конечно, нет страха, забывается обида, но утрачивается и праздничный восторг освобождения, уходит творческий импульс и связанная с ним жажда жить.
Социальный разум, правда, торжествует, но индивидуальный вырождается за ненадобностью. Общество как бы остается разумным: порядок крепнет, образование и наука процветают, а человек при этих благах перестает быть разумным существом. А так как общество состоит из людей, то расцвет социального разума оказывается недолгим. Общество соскальзывает в новый межцивилизационный провал и все возвращается на круги своя.
Первобытный человек просыпается от грез и обнаруживает, что он по прежнему сидит у входа в пещеру, смотрит на голубую дымку за рекой у самого горизонта, а чудеса будущей цивилизации ему всего лишь привиделись в мечтах о счастье и спокойствии.
Зажав ладонями виски
- Ку-ку, мой друг, живу, покуда
себя рисую, как эскиз
углем на обороте чуда.
Взаимопонимание
Встречаются двое новых русских, бывших одноклассников. Один в красном пиджаке, пальцы веером и с золотой печаткой, только что вылез из шестисотого, по счету, "мерседеса". Другой в пиджаке потертом с оборванным рукавом, небрит и держит сеточку с пустыми бутылками, несет сдавать. Произошел разговор:
- Здравствуй, Вася!
- Здравствуй, Петя!
- Что с тобой, Вася, заболел, может, помощь нужна? Почему ты плохо выглядишь?
- Понимаешь, Петя, я уже неделю ничего не ел!
- Вася, это ты зря! Это ты брось! Так и заболеть можно, и умереть! Ты, Вася, заставь себя, пересиль! Съешь, хоть, что-нибудь! Ты, например, знаешь, как вкусен омар с белым вином в ресторанах Парижа!
(Русский анекдот 1993 г. о любви)
Нас интересует взаимопонимание, оно - единственный достойный выход из межцивилизационного периода, с него начинается цивилизованность, как в первые времена. Только понимающие друг друга люди способны создать прочную основу своей совместной жизни, структуру, порядок.
Понимание, конечно же, лишено объективных законов, оно - то, что люди вполне субъективно считают пониманием. Поэтому задача этого маленького раздела заключается в уяснении для себя как современного россиянина, что может быть взаимопониманием, какой вариант перспективен для дальнейшей нашей жизни в качестве людей.
В данной работе нас интересует не понимание как интерпретация, транспозиция, редукция к понятиям исторического периода и т.д., не понимание как теоретическая процедура, а конкретный межчеловеческий акт взаимного понимания. Как мы все это делаем? Как оно возможно, какова его внутренняя природа, необходимость, обеспечившая этот странный акт "понимания Другого" в его конкретности, бесконечном многообразии, неисчерпаемой для рационального познания глубине, то есть, по человечески.
Мы изначально понимаем Другого как одушевленное и индивидуальное существо, игнорируя то обстоятельство, что по канонам науки мы с очевидностью воспринимаем только его телесность либо должны соглашаться с традиционностью или обычностью его с нами со-бытия. В традиционности и обычности индивидуальность угасает. Мы даже не всегда в состоянии побывать на месте Другого и обзавестись его опытом и, тем не менее, понимаем.
Однако наука и философия требуют концепции, придется быть теоретиками. И все-таки, подчеркнем сначала, мы не собираемся объяснять механизм понимания Другого, мы хотим немного прояснить вопрос о том, как оно возможно, о его предпосылках.
Понятно, что личность обусловлена, помимо культуры, телесно-биологическими и духовными предпосылками, от них тоже никуда не деться. Однако, феномен взаимопонимания, хоть и связан с биологическими и духовными составляющими, проявляется в сфере культуры Только там, а не в телесном общении мы способны понимать.
Личность трояка, она есть дух, тело и культура. С одной стороны, она - биологический индивид и духовная индивидуальность, она - "Я", отлитое в "Теле". "Я" - рационально не определяемый субъект, его невозможно определить по той причине, что оно само определяет и познает, оно есть - "Я", фонтанирующее откуда-то из глубины и отливающееся в культурных формах, само себя определяющее и ограничивающее.
С другой стороны, через механизмы общения, образования, воспитания и т.п., короче, социализации, личность наполнена Другим. Поясним: человек может обозначать, и обозначает себя как "Я" и только "Я", пусть даже с маленькой буквы, вежливое "я". Но он может обозначить себя и как "русский", "гражданин США", "бизнесмен", "член КПРФ", тем самым, принимая предложенные ему традиции, обычаи, законы, уставы и программы, благодаря которым, он есть уже не "Я", а "Мы", личностная форма бытия социума. Социум как носитель законов и традиций превращает "Я" в родовое существо и лишает его индивидуальности. В действительности любой из людей и "Я", и "Другой" одновременно. Важно понимать, на чем мы делаем акцент в своей душе: на "Я" - тогда мы свободны по отношению к "Другому", способны выбирать, принимать или не принимать его в качестве ценности и самостоятельно формировать мир своей жизни. Если же акцент ставится на "Другом", тогда мы от него зависимы, он сам нас формирует в качестве личности. И в этом случае мы оказываемся способны принимать других в качестве полноценных личностей лишь тогда, когда они такие же, как мы: русские, граждане США, бизнесмены и члены КПРФ. "Другой" становится критерием оценки.
Итак, личность есть бытие собой и бытие другим. Тогда взаимопонимание мы вправе определить как единство бытия собой и бытия другим через соотнесенность со всеобщей природой человека в культуре или вообще через соотнесенность с его природой. Такая версия позволяет считать, что "Я" понимает "Другого" потому, что "Другой" есть часть моего внутреннего мира. Он встречается с "Я" в моей собственной душе. "Другой" понятен потому, что он есть "Я", а я сам себе понятен, хотя с научной точки зрения и не известен. Фраза: "Я сам себя не понимаю" - либо кокетлива, либо абсурдна. По-нятость, обладание своим "Я", тождественность с ним является предпосылкой всякого понимания, как бы пред-пониманием.
Предпосылкой ситуации, в которой необходимо взаимопонимание является встреча. Но тогда перед нами целых три проблемы:
1. Как происходит такая встреча?
2. Кто такой "Другой" во "Мне"?
3. Что значит наше с ним единство?
Как происходит такая встреча?
"Я" есть человек живой, действующий, грешный и отличающийся всеми теми чертами, что и любой человек на земле. "Я" живу в "Мире", населенном "Другими". Но этот Мир представляет собой всего лишь то, что "Я" знаю о нем. Следовательно, мой Мир узок сравнительно с некоей гипотетически угадываемой и ожидаемой Вселенной, он - мир моей жизни.
Этот Мир состоит из "Меня" и самых разных "Других" - вещей, людей, животных, растений и т.п. Каждый из нас, живущих в этом Мире для рациональной мысли неисчерпаем, но жить с ним и практически действовать с ним "Мне" приходится как с целым, игнорируя неисчерпаемость. Ведь, если я иду, то иду целиком, а не так, чтобы известная "Мне" "Моя" часть шла, а неизвестная топталась на месте. Если "Я" ем яблоко, то ем его целиком, кроме огрызка, а не так, что ем лишь известное, а неизвестное выплевываю. Таким образом, "Я" живу в Мире предметов, о которых бесконечно больше не знаю, чем знаю.
"Моя" встреча с Другим становится встречей с непознанным. И когда я со всей очевидностью обнаруживаю необычайность своей жизни в недопознанном мною Мире, тогда попадаю в ситуацию, которую в дальнейшем способен осознать в виде проблемы. Бытие в ситуации есть жизнь в полуизвестном.
В ситуации первой встречи "Другой" представляется "Мне" символом, которому я должен придать содержание познанием. Однако, до акта познания "Другого" я уже пред-понимаю его, проецируя на него свой внутренний мир вместе с "Я". И мы это делаем всегда, даже в ходе научного познания, и после него, потому что наука рациональна и ее предмет неисчерпаем. В этом смысле, мы всегда находимся в ситуации первой встречи с "Другим". Всякое же научное понятие либо абстрактно, либо двойственно и содержит в себе строгую определенность термина вместе с проекцией нашего таинственного "Я", с интуитивным предпониманием и пониманием.
Кто такой "Другой" во "Мне"?
Мы живем вместе с людьми, правда, не всегда потому, что хотим этого. Чаще потому, что деваться некуда, но человек живет с людьми с самого рождения. "Другой" неотъемлем от нашей личности. Мы находимся в ситуации первой встречи с людьми разных поколений и предметами, которые созданы либо нашими предками, либо современниками, либо нами, и каждым в соответствии со своим вкусом и пониманием.
Наше взаимодействие с людьми, экзистенциальный диалог заставляет нас всех приспосабливаться друг к другу, притираться, сосуществовать, до всякой рациональности усваивая на основе собственного жизненного опыта, что с людьми надо обращаться по человечески, иначе самим же будет плохо.
В обществе в силу сложной цепи общений и опосредований складывается всеобщее представление о том, что такое человек данной культуры, "свой". Эта идея человека интуитивно предугадывается каждым. Все стремятся соответствовать ей, иначе рискуют вступить в конфликт со всем миром. А, стремясь соответствовать, люди и создают эту идею человека как предпосылку собственной жизни, как ее регулятивный принцип, некий фактор смысложизненной ориентации.
На самом деле таких представлений не одно, а несколько и они-то выступают субъектами социальной культуры. Находясь в диалоге между собой, они побуждают каждого из людей жить в соответствии с ними и своей жизнью создавать культуру определенного типа. Плохо, когда таких идей слишком много, общество начинает идти в разнос, культура попадает в межцивилизационный период. Плохо, когда их слишком мало, культура вытесняется цивилизацией, но это уже другая история.
Идея человека выступает основанием нашей личности как слепка культуры, она и есть "Другой" в нас. Следовательно, понимание Другого есть наше соответствие всеобщей природе человека.
Однако, после того как мы выделяем представление о человечности в особый субъект культуры, становится очевидно, что разные культуры находятся друг с другом в диалоге как в пространстве, так и во времени. Работает механизм преемственности. Друг по отношению к другу они тоже "Я" и "Другой", хотя это не духовное, а культурное "Я".
В таком случае, личность современного человека устроена как матрешка, она обладает сложной архитектоникой, включающей в себя основные человеческие типы всех минувших культурных эпох и всех сосуществующих с нами культур и цивилизаций. Схематично ее можно представить в виде своеобразного "кубика Рубика", где каждая последующая эпоха является предыдущей, преломленной через новые материальные и культурные условия, а человеческий облик любого народа складывается в ходе его экзистенциального диалога со всеми сосуществующими с ним народами.
Природа современного человека состоит из человеческих природ всех сосуществующих и предшествующих культур как витраж из разноцветных стекол разных форм. Природа человека включает в себя мечты, надежды и идеалы, обещающие будущие изменения. А факторами, приводящими в систему все это разнообразие, служат история собственного народа и ситуация индивидуальной жизни.
Рис. 1. Архитектоника личности современного человека
К сожалению, ментальность разных эпох в развитии указанных здесь цивилизаций недостаточно изучена. Ясно, однако, что эти эпохи по времени не совпадают. Если первобытно-мифологическая культура касалась всех, то античность была только в Европе, да и применение термина "средневековье" для, например, Китая, весьма условно. Однако любая эпоха создавала свое представление о человеке, вошедшее в личности современных людей. Так что, современный россиянин отчасти европеец, отчасти китаец, а где-то араб. Да и гордые европейцы с американцами тоже отчасти китайцы, а другой частью арабы и россияне. Конечно, у каждой цивилизации на первом месте стоит своя история, преломляя и усваивая культурные истории соседних народов. Путь реконструкции представлений о человеке в Европе контурно был намечен в разделе о собранности. Он как бы выражает доминанту в личностных типах современных европейцев, и в превращенной форме относится ко всем остальным, в том числе и к россиянам.
Вернемся, однако, к идее ситуации. Историческая и культурная типология не достаточно полно характеризует личность современного человека. Конечно, в зависимости от ситуации, в которую он попадает, он способен выступить то первобытным силачом, то античным героем, то энциклопедистом эпохи Просвещения. Однако жизненное содержание личности придает значение совокупности тех ситуаций, в которые она непосредственно попадает. Следовательно, взаимопонимание должно обусловливаться не только той структурой всеобщей природы человека, какая предпослана историей и соседствующими культурами, но и современной своей стороной.
Мы полагаем, что для каждой цивилизации возможно выделить типичную структуру современных ситуаций, выступающих для личности конфигуратором или, иначе говоря, системообразующим фактором. Она превращает всю совокупность исторических типов личности в один тип - современный.
Важно то, что понимание современного россиянина предполагает реконструкцию его всеобщей природы на основе переживаемых сегодня экзистенциальных состояний. Что такое восторг первобытного человека, страх в Московской Руси, одиночество по древнегречески, растерянность араба периода зарождения ислама или собранность китайца эпохи Цинь. Перечисленные экзистенциальные состояния должны быть пропущены через всю изображенную выше пространственно-временную модель типов личности. Такая процедура позволяет теоретически описать то, что мы все переживаем и понимаем ныне непосредственно.
Что значит наше единство с Другим?
То есть, что такое взаимопонимание и как оно возможно, если суммировать сказанное выше. Как возможно взаимопонимание, когда каждый одинок, и отличает себя от другого, когда для другого он символичен и недопознан, когда воспринимается поверхность вещей, а не их сущность? До сущности приходится додумываться, она умозрительна.
Взаимопонимание связывают с единством языка, обычаев и традиций. Но в межцивилизационный период социальная культура редуцируется к дифференциации (в трактовке Ж. Деррида). Традиции угасают, и даже сам язык становится разнообразным, в нем возрастает вес частных значений, и все тоньше оказывается слой общих. Все больше одиночества, непознанности, символичности, произвольности, недопонимания.
Если сравнивать только некоторые эмпирически проявленные стороны цивилизаций, то в советские времена, наряду с русским и другими национальными языками существовал еще блатной жаргон. Всего лишь через десять лет после формального распада Советского Союза мы имеем то же самое, но к ним еще второй блатной жаргон, сленг молодежи и отдельно подростков, особый язык хакеров, бизнесменов и т.д. Человеческое одиночество оборачивается взаимонепониманием социальных групп как по возрастным, так и по другим критериям.
Дифференциация препятствует привычному способу взаимопонимания как редукции к похожести, теперь для него нужно дополнительное основание - различие. Каждый желает быть понятым правильно, однако, кто же хочет быть понятым до конца, до самых тайников? Стремясь понять Другого, должны ли мы лезть ему в душу? Желая быть понятными, мы, на самом деле хотим быть не узнанными, а признанными и принятыми.
Принцип неисчерпаемости предмета для рациональной мысли заставляет в самую структуру понимания ввести непонимание, осторожность, тактичность, скромность. Это как бы свободный отказ познавать и понимать из боязни причинить вред и из желания сохранить собственную свободу и самобытность индивидуального "Я", как бы "этический агностицизм". Принцип же априорности самопонимания требует понимать другого как себя и находить в нем себя, а в себе - его. Проще говоря, вопрос о взаимопонимании следует в первую очередь адресовать себе, и лишь потом другому. Действительное, живое понимание "Другого" обязательно включает и подчиняет себе непонимание.
Взаимопонимание может трактоваться как обнаружение в основании собственного мышления всеобщей природы современного человека, состоящей в своеобразном "сходстве-различии", в комплиментарности, взаимодополнимости людей.
Человек одинокий, индивидуальный, свободный и творческий, изначально обладающий самобытным разумом, такой человек принципиально тактичен в отношениях с Другими. Он противоречив, потому что одиночество утомительно, он страдает от неизбывности, но желает сохранить внутреннюю самобытность как высшую ценность для себя и другого. Он понимает, что может удержать самобытность лишь тогда, когда оставляет за другим право быть самим собой и хранить свою тайну. Его жизненная позиция - диалог. Любая форма монолога и самодостаточности (интеллектуальная, политическая, хозяйственная и пр.) для него противоестественна. В жизни они означают диктатуру, принуждающую других быть похожими на диктатора, они - зависимость, оскорбительность, унизительность, и потому неприемлемы.
"Почему я хуже своего босса, только потому что он - босс? - Извините, мой босс вовремя и удачно крутанулся в то время, пока я пытался спасти страну от бреда проводимых реформ. Я, конечно, глуп, что занимался этим, но и мой босс не умнее". Есть известная американская формула: "Если ты такой умный, то почему у тебя так мало денег?" Отвратительная формула, она означает, что у человека разум, как и у червяка, коренится в желудке. Не знаем, как другие, но мы-то не желаем быть червяками. Ну, не хочется, осознание своего отличия от червяка заставляет человека не желать этого, если он не человекообразный червяк по своей природе. Есть еще не менее омерзительная формула: "Это - твои проблемы!" Это - твои проблемы, мама! Конечно, это - твои проблемы, сынок!
Таким образом, первая черта межчеловеческого взаимопонимания - сохранение за партнерами права быть самими собой и защита такого же права для себя. Но при всем сказанном, надо быть людьми. А быть или не быть человеком - свободный выбор.
Всеобщая природа человека, творимая людским многообразием, мозаична, она не общее место, одинаковое во всех людях, а общечеловеческий портрет, сложенный из множества разноцветных стеклышек, дополняющих друг друга и взаимно комплиментарных. Этот портрет пишется разными красками, а не одной и у него много соавторов.
Однако всеобщая личностная самобытность ставит перед людьми проблему общения при отсутствии рациональной предсказуемости партнеров. Строго говоря, мы не знаем, как они себя поведут, ведь мы хоть и стараемся понять другого, но отказываемся его изучать по этическим соображениям. Это чревато конфликтом и саморазрушением. Опасность конфликта снимается взаимным доверием между партнерами и их обоюдной обязательностью.
Об этических соображениях, ставящих границы нашему выбору, стоит сказать особо. Традиционная субъектно-объектная парадигма предлагает для познающего ума две гносеологические установки: оптимизм и пессимизм, иначе называемый "агностицизмом". Каждая из них по своему оправдана, здесь не уместно приводить примеры и доказывать правоту обоих точек зрения. Наше исследование занимает промежуточное положение, это "этический агностицизм". Он не нами придуман, в истории существовали мыслители, примыкавшие к такой позиции, как существовали всегда эгоцентристски настроенные основатели философских учений. Они все разделяли следующую точку зрения: "все можно познавать, но не все нужно познавать. Все можно делать, но не все нужно делать". Всякий человек имеет право на глупость, но не каждый этим правом пользуется!
Взаимоприятие людей, признание ими права на самобытность друг друга и взаимное доверие делает их комплиментарными. "Я" осознаю ценность другого и его смысл для себя не в том, чем другой на "Меня" похож, а именно в том, чем он отличается, в чем обладает качествами, мне не свойственными. Так стоматолог и сантехник ценны друг для друга не тем, чем похожи, а тем, чем различны. Смешен был бы зубной врач, подходящий к водопроводному крану с бором, но и сантехник был бы смешен и глуп, если бы полез в свой больной зуб с электродрелью.
Таким образом, взаимопонимание, содержащее своей неотъемлемой стороной непонимание, обладает чертами взаимного приятия, доверия, обязательности и дополнимости индивидов, оно становится бытием в экзистенциальном диалоге, а сам диалог определяет всеобщую природу современности.
* * *
Горизонт временами темнеет, тучи наползают на отсыревшую глубину. Первобытный человек поднял голову и заметил, что серое небо абстракций опять бороздят молнии. Земля стала синяя как апельсин, это удивляло. И земля, и небо за горизонтом безвидны и пусты, там бездна и над нею тьма, а здесь они выплыли из небытия как зримые и твердые формы.
Прошел человек, вознося хвалу своему невидимому Богу. Прошел другой с копьем, а за ним третий, сосредоточенно глядя под ноги. Может, и впрямь хватит объяснять мир и пора заняться делом?
1.3. История современности
Природа человека. Смысложизненные ориентиры Нового времени. Польза, спорт, мода, игра, провокация, искренность
Повод для рассуждения
Когда герой этой книги был добрее, он любил ездить в поездах дальнего следования. Однажды ночью он сидел в зале ожидания на буфетной стойке и читал роман Достоевского. Он так увлекся романом, что не видел ничего вокруг, кроме небритого человека в мятом зеленом плаще и огромной коричневой шляпе. Человек сидел на бочке с пальмой и смотрел на автора статьи. После очередного заявления репродуктора об опоздании прибытия, человек встал и направился к автору. Старый и опытный герой сунул руку в карман и нащупал там два рубля. Но как он ошибался!
Человек подошел ближе и сказал:
- Милостивый государь, я вижу, вы читаете Достоевского?
- Да, читаю. - Пробурчал герой.
- Вы, наверное, любите Достоевского?
- Да, люблю.
- Достоевского надо читать. Он писал хорошо потому, что любил людей. Без этого он не смог бы так глубоко постичь человеческую душу. Вы понимаете Достоевского?
- Конечно! - Ответил наш герой.
- Достоевского понимают только те, у кого душа чистая, кто умеет сострадать. Его любят хорошие люди. Вы, наверное, тоже любите людей?
- Да. - Заметил герой.
- Тогда не откажите в любезности дать мне два рубля!
И они поняли друг на друга.
История, это - исторические мышление: осмысленное, целенаправленное, всеобщее. Она возникает в первобытной собранности духом.
После ритуала, похожего на языческий, они поднимаются в горы. Иногда увечатся, бывает, и гибнут, потому что это опасное занятие. Уцелевшие продолжают движение вверх. Зачем?
Если их спросить, они не найдут объяснения, но будут говорить про крепкую дружбу, почти братство туристов. Там, перед опасностью гор действительно присутствует чувство особой значимости своего мастерства, уместности и нужности, хотя нет там сверхъестественной дружбы и сплоченности. Эта радость несоизмеримо мала, сравнительно с опасностью. Они будут говорить про испытание себя, поднимаясь уже сотый раз, и значит, испытав девяносто девять раз и этим не удовлетворившись. Скажут про необходимость вырваться из рутины обыденности, пережить чудо новизны, хотя все это они уже видали. Еще начнут твердить про здоровый образ жизни. Могут даже и песню спеть, хорошую.
Зачем они поднимаются вверх? - Чтобы восхититься и пережить удивление. Вос-хищение, предложение неведомой силе похитить их, увлечь и вознести в глубину небес. В таком предложении скрыто желание раствориться, утратить себя. Это инстинкт смерти или безумная надежда на возможное обретение? Откуда у людей такое стремление к высоте, особенно распространившееся в XX веке? К высоте любой, даже не особенно высокой. Что им нужно, высота или глубина?
Здесь угадывается и отголосок Вавилонской башни, и Иона, жаждущий чрева кита, и подводное плавание Гильгамеша, и путешествие средневековых странников в поисках Небесного Иерусалима, завершающееся костром. Здесь и тяга к хорошей книге, к мудрой картине, к тонкой музыке, к глубине высоты, вырывающей нас за пределы жизненного мира. Среди туристов действительно непропорционально много поэтов если стилистически и не изысканных, то, зачастую, все же мудрых и проникновенных, но и изысканных до непотребства тоже. Здесь и гибель, духовное вырождение тех, кто не знает и не желает ничего подобного. Откуда?
- Если соль утратила силу: чем сделаешь ее соленою?
- Слезами.
О человеческом и бесчеловечном
Существуют теории смыслов, в этой статье большей частью используется феноменологическое представление, согласно которому смысл интенционален. Смысл обнаруживается тогда, когда человек угадывает во внешних предметах себя, свою природу. Тогда он как бы составляет с этими предметами одно целое. Смысл яблока в том, что оно вкусное, смысл нефти в том, что из нее делают бензин. Но что угадывает в самом себе человек, глядя в небеса и глубины? А предназначение?
Смысл вещей состоит в человеке, что-то в них находящем. Наполняя смыслом высоту, мы осмысляем самих себя, стремимся соответствовать своей природе, своему бытию. А предназначение?
Идея смысла появилась в философии почти одновременно с самой философией, первым, кто разработал смысложизненную концепцию, был, пожалуй, Платон. Смысл двойственен, в нем находят предназначение и одновременно это полагаемый, а порою, и творимый личностью смысл предмета. Яблоко предназначено для вкушания и любования, нефть для удовлетворения потребности в горючем. А для кого же имеет смысл сам человек, кому он нужен? Ведь явно недостаточно считать, что люди просто есть, что они ни зачем и нужны, лишь самим себе. Этого недостаточно, прежде всего, людям. Мало кому хочется быть бессмысленным и по большому счету абсурдным существом, окруженным пустотой.
Итак, смысл вещей заключается в личностной интенции человека и в предназначенности вещей. Но есть и третья сторона, обнаруживаемая в смысле анализом. Она обусловлена классическим различением сущего и должного. Каков мир есть и каким он должен быть, чтобы человек чувствовал себя в нем "по человечески"? Смысл как должное становится мечтой, надеждой, потребностью. В ходе экзистенциального диалога должное превращается в общекультурные идеалы, личностные интенции и предназначения оборачиваются общими ценностями. Если понимать под культурой совокупность ценностей и идеалов, то она складывается в осмыслении людьми своего мира. Без смысла нет культуры.
Но как быть, когда сам субъект смысла не имеет никакого смысла в своей жизни? В этом случае, культура лишается основания и становится похожей на культуру бактерий или растений. Она оказывается искусственной средой, бутылью гомункулуса, подводной лодкой в глубине бездонного и безповерхностного океана, ее обязательно раздавит абсолютное и бесконечное давление.
Кто интенционально обусловил смысл человека, кто нас предназначил и сравнивает, какие мы есть и какими должны быть? Попросту говоря, есть ли смысл в жизни? К этой проблеме мы относимся иронично, видимо, потому, что ирония - форма свободы, она освобождает от вопроса, на который мы не в силах найти ответ, она принижает значение вопроса. Но вопрос от этого не исчезает и сам собой не решается. Мы это понимаем, вероятно, лишь к старости, когда оборачиваемся назад и думаем, не зря ли мы жили. Я вынужден утверждать, что в центре проблем бытия и истины находится проблема смысла жизни. Когда мы имеем его, культура развивается, когда мы его утрачиваем, культура гибнет. Какой смысл мы находим в самих себе, такова и культура.
Кто находит в жизни смысл, тот и живет, остальные просто гибнут. Их гибель увлекательна, они предлагают жить для себя, во имя детей или Родины, для гор, и это кажется правомерным. В такой жизненной программе таится глубокое убеждение, что больше жить не для чего, значит, и незачем. За границами их жизненного мира расширяющаяся пустота, способная вовлечь в свою орбиту всех, уничтожить человечество, если оно вдруг поймет, что надо не жить, а выживать вопреки абсурду существования. Надо просто как можно дольше продержаться в жизни и обеспечить базу для других поколений или уйти от них. Но зачем, если достоверно известно, что жизнь завершается неизбежной пустотой, окончательным небытием и для потомков, и для всего человечества?
Тот, для кого нет пустоты за пределами СССР, Европы, США и т.д., называет это "Высшим" и прирастает к Высшему душой. Он тоже не знает зачем, но понимает, убежден, что жить надо, что в самой жизни есть высший смысл, и она никогда не кончается, потому что мыслящая жизнь человека связывает его с тем, что выходит за рамки зримого мира.
Видать, и высший смысл неоднозначен. Можно быть в нем, имея его как внутреннюю необходимость, как основание собственного качества человечности. Можно однако и сочинить его самому, всей душой уверовав в продукт своего воображения. Сочиненный смысл способен создавать и партии, и церкви, направлять судьбы народов и двигать (подвигать) в горы.
Бытие в смысле указывает на предназначение, составляющее суть нашей человеческой воли. Я хочу, в двадцать лет я желаю, а в пятьдесят лет я хочу знать, чего я хочу.
Предназначение - нить, связывающая с основной задачей жизни и с тем, откуда мы эту задачу получили. Мы живем, порою, не зная о своей осмысленности, не думая о ней, а жизнь эта может оказаться и бытием, и выживанием.
Бытие человека, истина его жизни есть предназначение. Человек обладает бытием и смыслом по природе своей, не имея их, он не имеет и человеческой природы. Он только обликом человек, но не сущностью. Он воспитан, идеологически подкован, он душою сросся со всеми правилами и обрядами, с институтом церкви, партии, народа и др., и пр., и т.д. (но не и т.п.?). Он прекрасно образован, укоренен в традициях, имеет развитое сознание, но лишен разума, смысла и бытия.
Смысл, это внутренняя энергия разума, а не сознания, то, что направляет человека к цели. Смысл заставляет чувствовать проблемность собственной жизни. Не в поиске смысла состоит проблема жизни, а в его наличии. Мы живем тогда, когда недовольны собой и своими действиями. Это значит, что мы ставим перед собою цели, а достигнув их, обнаруживаем их никчемность и живем дальше. Но в погоне за целью, мы наполняемся смыслом, связывающим нас с тем, что всегда ускользает от взора и уводит в глубину, где прячется высшее. Мы ли формируем себя, нас ли нечто формирует, подготавливая к недосягаемому?
Да дождь и снег, да ветер - вечный жид,
да каркающий крест вверху кружит,
да женщина на камушке сидит.
Да комаром звенящая тоска,
да облаков замшелые бока,
да в небе утонувшие века...
(Йорик, цит., как бы, по памяти)
Высший смысл не однозначен, потому что не однозначен человек, у него есть свобода выбора. У него есть этот тонкий странного происхождения страшный инструмент, с помощью которого он укрепляет свою природу, человеческую либо бесчеловечную.
Человек убеждается в своем материальном, бездуховном происхождении и невольно разрывает нить предназначения. Теперь он в свободном плавании. Он сам выбирает дорогу из бесконечного числа равнозначных путей, обнаруживает иллюзорность целей и отсутствие задач и останавливается в растерянности. Сознание есть, а разума и смысла нет.
Но я, ведь, способен осознать бессмыслицу такого существования, обнаружить свою природу в духовности, а не в материальности и продолжить путь. В духовности сущность смысла, а смысл же - ее проявление.
Дух - смысл - разум. Дух как внутренняя необходимость разума наполняет душу и через жизнь создает ее человеческие культурные формы: традиции, обычаи, обряды, ритуалы, весь объем ценностей и значений, все, что объединяет людей в нации, религиозные общины и т.п. И опять перед нами развилка, требующая свободы выбора. "Направо пойдешь - коня потеряешь, налево пойдешь - жизни лишишься".
Во всем общественном организме дух присущ лишь человеку. В культуре же воплощены ценности, созданные людьми на основе их природы, человеческой или бесчеловечной. Культура, это - продукт и расцветающего, и угасающего разума. Она творится разумом, а воспроизводится сознанием. Сознание же, лишенное разума и данного разумом созидательного импульса долго не живет. Примешь за смысл очевидную, легко находимую духовность культуры и попадаешь в плен все той же материальности существования.
Культура - проблемная духовность, сомнительная, она нуждается в непрерывной подпитке из глубин разума живого человека. Каждое поколение создает ее заново. А если поколение вязнет в традициях, обычаях и институтах, оно превращает культуру в пустую и бездуховную сумму норм угасающей цивилизации. И опять мы не живем, а выживаем.
Человечное и бесчеловечное в людях, это значит, осмысленное и бессмысленное, живое и мертвое, бытие и его иллюзия. Кто я по своей природе? - Такова, вероятно, фундаментальная задача, которую человек должен решить в течение жизни. Для себя он должен ее решать, а не для других, не стоит навязывать другим свои решения. Смысл жизни в том, чтобы соответствовать своей природе, собственному предназначению и интенционально полагать эту природу в культуру.
Для выживающих "вера" только слово, он видит лишь поверхность вещей и живет в мире как в бесконечном разветвлении коридоров. Он уходит в лабиринт, подобно неизвестным греческим героям, рискнувшим пуститься на поиски Минотавра без путеводной нити. Для них за каждым углом неожиданный Минотавр. Они сражаются, им, пожалуй, невозможно объяснить, что это бессмысленно.
Живущие же в слове "вера" угадывают глубину, которую не надо прояснять, потому что поверхности нет. Поверхность вещей всего лишь граница, за которой скрыто нечто такое, что делает их жизнь мыслящей и никогда не завершающейся. У них за поверхностью бесконечный простор без подвальной тьмы космоса, где свет.
Я чувствую вес души
и запакован в мир
как воздуха пузырек
в тесную плоть реки.
Люблю судьбы поперек,
живу вдоль тоски,
или, лицо расцарапав в кустарнике дня,
думаю: "Все это для..."
Иммануил Кант узаконил раздвоенность предзаданного и полагаемого, различив трансцендентное и трансцендентальное, то есть, априорное для разума, приходящее из иного мира, дорога к которому проложена внутри нас, а дверь в которое - неосознаваемое, трансцендентное человеческое "Я". И трансцендентальное - полагаемое самим человеком, созданный либо воплощенный им мир культуры. Культура тоже априорна, но ее априорность вторична по отношению к "Я".
Человеку как бы предлагается выбор: жить для культуры или для неизвестной трансцендентности. Быть ли ему предобусловленным, самому обусловливать свою жизнь или искать способ сочетания обоих направлений, памятуя, что ничего в мире не бывает зря и если есть "Я", если есть культура, то они оба для чего-то нужны. В хоровых песнях туристов у костра, кстати говоря, есть что-то от воя, настолько древнее и глубокое, что к культуре уже отношения, кажется, и не имеет, по крайней мере, к сегодняшней.
Так или иначе, но без корреляции смысловых, и сильнее скажу, смысложизненных ориентаций разных людей между ними невозможно взаимопонимание, а значит, не возможна никакая цивилизованность. Из-за этого данное рассуждение приобретает некоторую актуальность в России.
Совпав и укоренившись во всеобщей природе человека, смысложизненное единство множества людей придает любой осознанной перспективе общественного развития характер идеала. Идеал - не сама перспектива, не утопия и не рассчитанное будущее. Все это становится идеалом лишь тогда, когда понимается людьми, когда в перспективе находится смысл. Либо обнаруживается тот смысл, что запрограммирован "свыше", либо угадывается смысл человека свободного, самообусловленного, создающего себе жизненный мир по своему образу и подобию, либо находится какое-то сочетание первых двух. Идеал коллективен, а смысл индивидуален, трудно сказать "идеал жизни", звучит неуклюже, а "смысл жизни" вполне приемлемое словосочетание.
В каждую эпоху и смысл жизни, и идеал связаны со свойственным эпохе представлением о человеке. Анализ европейской культуры по этому признаку складывается в следующую картину сменяющих друг друга эпох. Первобытная культура представляет человека как силу, противостоящую другим силам мира в борьбе за жизнь. Античная культура первостепенным находит в человеке начало героя, противостоящего богам и року. Для средних веков идеал человека заключается в святом подвижничестве, в стремлении к недосягаемым на Земле Небесам и в противостоянии с низменным, дьявольским корнем.
Для Возрождения человек - универсален, он гений, в котором высшее уже составляет его природу, потенциально присуще и нуждается не в достижении, а в развертывании, актуализации и воплощении. Новое время, начиная с века Барокко, считает истинно человеческим началом разум как предметно ориентированное и методическое мышление, приносящее пользу. Эпоха Просвещения задается вопросом: как обрести разум, и находит ответ в образовании и воспитании, там человек, это - энциклопедист. XIX -и XX века выступают с идеалом абстрактного человека, довольно разностороннего, но соответствующего различным, в первую очередь, технологическим стандартам: физиологические нормы, стандарт обуви, одежды, условий труда, жизни, размер заработка, рациональные нормы питания, отдыха, здоровья и т.д. Реальный человек, конечно, не может всецело уместиться в такие нормы без деформаций, но способен втиснуться в них, ущемляя духовность.
Если представить такую эволюцию графически, сознавая, конечно, иллюстративную условность подобных графиков, то получается следующее (см. рис.2)
В данном графике ось абсцисс представляет некую природу человека действительного, то, что роднит всех людей на земле во всех странах, культурах и во все эпохи, то, что предзадано человечеству изначально как человечность. А ось ординат выражает степень соответствия идеи человека в различные культурные эпохи этой "предельной" природе.
Рис. 2 Линия эволюции природы человека
О человечности как природе человека
Говоря о природе человека, я имею в виду предобусловленность каждого индивида, такую предобусловленность, которая глубоко личностна и внутренняя, но при этом любого из людей направляет к человеческому бытию и заставляет нас по своему опыту отличать человеческое от нечеловеческого.
Когда философия говорит о своем предмете как о предпосылках мышления, когда она рассуждает о применении принципа всеобщности своего предмета, понимая под этим обращение мышления к его предпосылкам, она, на мой взгляд, вникает в человечность как в действительную человеческую природу.
Человек, это - тот, кто по самому себе знает, что такое "человек" и не нуждается в доказательствах и логических дефинициях. Человек дан самому себе непосредственно как существо телесное, одухотворенное и обладающее сознанием - индивидуализированной формой общественной культуры. В этом его природа, его человечность, выступающая всеобщей формой индивидуальной жизни. Эта форма, будучи наполненной конкретным содержанием культурной эпохи, норм цивилизации и жизненных ситуаций превращается в действительность отдельного человека. По такому признаку человек отличает себя от того, что лишено любой из этих трех граней человечности, от бестелесного, бездуховного, либо несознательного - бескультурного.
Смысл в контексте абстрактной человечности выступает способом связи всех ее трех сторон. А точнее, это - форма ориентации духа как субъекта на телесное или культурное в человеке, форма сочетания и взвешивания телесного и культурного. Дух, нацеленный на культуру - разум, нацеленный же исключительно на телесное, он становится внеразумием. Это - абстрактно-всеобщее соотношение качеств человечности. Конкретную же действительность они приобретают в игре ситуаций, наполняющих культуру телесностью, окультуривающих тело и заставляющих человека быть существом разумным лишь отчасти, выбирающим между разумом и внеразумием в своем отношении к культуре общества, к биологической, физической, космической своей природе. Смысл присущ нам в форме разума. Лишенный же смысла разум перестает быть самим собой, он становится рассудком, частью сознания, социальной составляющей души, объективной и материальной по отношению к индивидуальности человека. Рассудку можно научиться, а разуму - нет, его приходится выбирать, непрестанно искать и удерживать.
А затем человек отличает себя детальнее от представителей других культур, цивилизаций и от людей с иным жизненным опытом. И здесь часто делается ошибка, когда в человеческом качестве отказывается тем, кто по своей природе именно человек, хотя и отличный от нас.
Природа человека, содержащая дух, тело и сознание концентрируется в индивидуальном "Я" и составляет внутреннюю необходимость человеческого существа. Утрата одной из этих трех частей лишает нас качества человека.
Однако с человечностью мы встречаемся только в самом себе, любой другой воспринимается нами как существо, прежде всего телесное, затем живущее в соответствии с нашим представлением о человеке и почти никогда он не воспринимается как духовное. В этом состоит трагичная особенность культуры Нового Времени, построенной на субъектно-объектных отношениях, где обе стороны абстрактны друг от друга.
Поэтому в обществах последних четырех столетий оказалась возможной простая альтернатива: либо мы воспринимаем человека как бездуховно материальное и социальное существо и, зная за собой духовность, чувствуем свою исключительность, дающую нам право на монолог, презрение, попытку диктата, то есть, на конфликт. Либо наше отношение к нему религиозное, мы верим, что другой - человек, доверяем ему, стараемся его понять по самому себе, добиваясь диалога, равенства, взаимоприятия, предупреждающих конфликт. Верим в народ, в Родину, в церковь, в партию, в доброго царя, секретаря или президента и в этой вере ошибаемся, не видя в них функции социальной материи.
Человек всегда проблема, но адресовать ее следует только самому себе: человек ли "Я", существую ли "Я" на самом деле в этом качестве, или мне только кажется, что "Я" есть. И тогда диалог и взаимопонимание нас самих делает людьми, а если мы, и впрямь, люди, то способны только на диалог и взаимопонимание с другим. В этом человеческое бытие. И наоборот, монологическая, презрительная, диктаторская позиция отделяет людей друг от друга и от мира, значит, лишает духовности и превращает в материальных существ, обеспечивает наше небытие в качестве людей.
Действительность человека сочетает в себе равную возможность его бытия, и небытия, возможность эта реализуется при решении проблемы личного выбора. Мы всегда сочетаем в себе бытие и небытие, но следовало бы понимать, что эти термины пусты без предикатов. Главное, в качестве кого мы хотели бы обладать бытием и небытием? - В качестве людей, духов, материальных объектов или социальных штампов?
В природе человека содержится невыразимый остаток, то, что в культуре не воплощается и составляет источник недопонятости, неизбывности живого, мыслящего, индивидуального человеческого существа. Именно этот остаток заставил лучших философов минувших эпох и наших дней говорить о духе, о трансцендентном и об экзистенции. Без него распространенные в современной литературе категории "духовность", "духовная жизнь" и т.д. становятся бессодержательными, бессмысленными словами, набором звуков.
Напомню, что философия строгий способ познания, она всегда имеет предметность, фиксируемую либо во внешнем, либо, главным образом, во внутреннем опыте.
Люди ограничены местом и временем жизни. Но живут они совместно друг с другом, этот факт приходится принимать как одну из предпосылок любых рассуждений. Сосуществуя, они определяют границы себе и другим, когда осознают другого. Понимая же другого, они принимают эту границу как условие своего бытия и определенности в качестве человека. Люди находятся в непрерывном экзистенциальном диалоге друг с другом. Диалог всегда двойственен, в нем есть различие сторон, способное дойти до конфликта, до вражды и превратить любого человека и даже народ в изолированную особь. В нем есть и сходство партнеров, которое в абсолюте становится их совпадением, игнорирует личностную ограниченность, убивает индивидуальность, а значит, и живую духовность.
Мера диалога людей - их взаимопонимание как комплиментарность индивидов, оно обеспечивает общность различного, говоря на языке русской философии - соборность. Общность есть группа, общество, народ и т.д. Стремление понять другого выражает желание занять в обществе свое место, стать личностно индивидуальным в социологическом значении слова "личность".
Направленность на монолог и конфликт разрушает целое, рассыпает общность на единицы. Ориентация же на взаимопонимание заставляет каждого участника этого процесса проецировать свое представление о человеке на других и осмыслять их по-своему. Другой может не соглашаться, противиться чужому представлению о нем, но если он тоже стремится к взаимопониманию, то, сохраняя в самобытности само-бытие, в небытийственных, недуховных сторонах своей личности идет на компромисс.
И тогда многообразие индивидуальных представлений о том, что такое человек, обилие взглядов, каждый из которых опирается на частный опыт самобытия, интегрируется в общую мозаичную картину. Она изображает всеобщую природу человека, всеобщую для культурной эпохи, культурного региона и для всех принадлежащих к ним индивидов. Такая всеобщая природа есть принцип философской антропологии и предмет философии культуры, когда она выступает интегрированным субъектом совместного культурного творчества. Она субъект в тех случаях, когда воплощена в личностном сознании и в нем служит формой индивидуального разума.
Впрочем, замечу, что всеобщая природа человека как социальный образ может стать предметом и "философии бескультурья", "антиантропологии", если остается неразумным сознанием.
Возвращаясь к графику
Всеобщая природа человека как субъект культуры выступает субстанцией идеала, причиной, источником, материалом и т.д. согласованного движения людей к тому, что они считают высшим. На графике можно заметить, как постепенно отдаляется идеал человека от действительности и как он после Возрождения поворачивает назад. "Будущее", похоже, обещает нам совпадение идеала с действительностью, но что это за культура трудно судить.
Сопоставим два смысложизненных представления: Средние века и Новое время, они находятся по обе стороны от Возрождения как точки поворота.
Средние века
(бодрый разум)
Проблема Высшего требует пространственно-временной определенности. В человеческой культуре представления о пространстве и времени играют большую роль. Они позволяют воспринимать некий порядок жизни и жить, подчиняясь ему. Пространство и время организуют жизнь не только с помощью политического и иных институтов, но и через обычай, через традиции они формируют структуру повседневности.
Самое главное в том, что они не самостоятельно создают такую структуру как мистифицированные сущности. Упорядоченность жизни люди создают через собственное соучастие в общем творчестве своей природы, через молчаливый и неосознаваемый их экзистенциальный диалог друг с другом. Люди попросту живут, представляя себе, как это следует делать "здесь" и "сейчас", каким, по их мнению, является порядок жизни. И порядок возникает вместе с пространственно-временной структурой культуры. Пространство и время как абстрактная форма мирового порядка становятся общими ценностями и предъявляют свои требования.
Средневековое представление о пространстве и времени зарождается еще в первобытности, развивается в античные времена. Именно тогда высшим со всей несомненностью было небо, а низшим - земля людей. Хаос родил Урана и Гею и, в конце концов, появился Зевс, населивший землю героями, среди которых жили люди. Идея высшего дошла до наших дней, например, в совершенно неопределенных "признаках" прогресса как движения от низшего к высшему. Только сегодня критерии низа и верха уже утрачены, потому и непонятно, что такое исторический прогресс и куда он движется.
Прежде всего, пространство Средних Веков четырехмерно, наряду с привычными для нас длиной, шириной и высотой ему присуще дополнительное измерение: "от низшего к Высшему". Существование такого измерения выдается, например, обратной перспективой в средневековой живописи, благодаря которому картина не является произведением искусства, а сама живопись - не искусство в сегодняшнем понимании, а скорее ремесло, родственное ремеслу плотника или стекольщика. Те прорубают и застекляют окно во двор, а художник делает такое же окно в Царство Божие. Художник откликается на "общественный заказ", выдающий всеобщее понимание людьми себя как непрерывно находящихся под Высшим взором.
Время не видится линейным и необратимым. Все дело в том, что это еще не абстрактный измерительный инструмент, это - длительность человеческой жизни, в нем значителен субъективный момент. Человеческое "Я" не знает своего рождения и физической смерти. Оно, следовательно, никогда не бывает в "завтра" и никогда не было "вчера", для него продолжается непрерывное "сегодня". Следовательно, жизнь есть цепь взаимосвязанных мгновений, объединяющихся в одно длящееся мгновение, из которого, благодаря вере, открывается или не открывается дорога в вечность, в Высшее.
Мы видим три измерения времени: прямое, обратное и как бы "перпендикулярное". Прямое - структура обыденной жизни, направленность в ускользающее завтра. "Перпендикулярное" - из каждого мгновения жизни возможен выход не в следующее мгновение, а сразу в вечность. "Уверуй, и спасешься!" - Утверждает Высший средневековый принцип. Спасешься, пусть даже в последний момент к тебе пришла вера. "Завтра" более таинственно, чем Высшее.
Прямое время движется от настоящего к будущему, никогда не имея "вчера". Средневековье как может понимает и пунктуально выполняет Евангельскую максиму, требующую предоставить мертвых делам мертвецов. Бог есть Бог живых. В жизни, чтобы сделать новый шаг, следует отбросить то, что было. Минувшее попросту отбрасывается, оно не прямое субъективное переживание, а совокупность подпирающих человека мертвых условий, жизненных условий, которые человек находит уже готовыми, - скажут позднее К. Маркс и Ф. Энгельс.
Все, создаваемое человеком в своей жизни сразу уходит назад и превращается в такое мертвое материальное условие. К будущему течет прямое, материальное время. А навстречу ему движется время обратное, идеальное: от будущего к настоящему.
Представим себе мастера, собирающегося строить дом, делать колье или меч. У него в мышлении существует образ меча, завершение которого он относит в таинственное "завтра" на два месяца вперед. Он последовательно готовится к встрече с мечом: достает железо, дрова, разжигает огонь в кузнечном горне, качает меха, кует, правит, шлифует. Но он при этом всегда остается в настоящем. А образ меча, того, что недавно был впереди, на его глазах постепенно приближается и принимает зримую форму. "Завтра" пришло в "сегодня", будущее спустилось к нам. "Аз есмь Альфа и Омега", Бог тот, кто был и будет среди нас, формула, заставляющая иудеев напряженно ожидать машиаха, а христиан ждать непременного второго пришествия Христа. Уже у древних греков материя понимается как чистая возможность появления вещей, а творит вещи идея.
Любопытно, но мировоззрение иудаизма, а за ним и христианства ожидает именно пришествия будущего. Иегова (или, правильнее, Йеху) - одно из обозначений Бога - в переводе означает: "Тот, кто придет", или по-церковнославянски "Грядый". Я не ставлю знак равенства между христианством и иудаизмом, не смотря на генетическое родство, христианство имеет свою отчетливо различимую специфику. Однако обе эти влиятельные религии повернуты в ожидание будущего века.
Средневековье же - культура, в которой языческий материал перерабатывается и принимает христианский облик. В поисках Высшего, мы можем опуститься в предшествующий античный мир с его богами, героями, роком и раздвоением на материю и эйдосы. В глубине античности можно углядеть первобытность с ее переживанием неведомой и необычайной силы, превосходящей человека. Можем вспомнить библейскую лестницу Иакова, и движение к Земле Обетованной первые еще мифологические зародыши идеи истории и исторического прогресса. Можем обратить внимание, что истина иудаизма - "эмет" - означает в переводе "так будет!", а истина христианства - "аминь" означает "да сбудется!". От первобытности до средневековья включительно человечество жило в непосредственном контакте с Высшим, хотя и понимало его по разному.
Впервые Высшее подверглось критике в эпоху Возрождения, когда мир стал Универсумом, а человек - гениальным микрокосмосом, содержащим в себе не дорогу к Высшему, а его самого как потенцию. Человек становится существом универсальным. Для эпохи Возрождения, христианской по своей религиозной ориентации, представление о человеке как образе и подобии Божьем принимает вполне современный облик. "Я" уже сейчас несу в себе образ Божий, а что касается подобия, то это "мой" смысл жизни, я должен своими трудами уподобиться Ему.
Для Средних Веков и Возрождения евангельский принцип "Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный" одинаково актуальны и значимы. Но в средневековье Божественный смысл недосягаем, достичь его можно, только опираясь на истинность веры и с Божьей помощью, человек слишком слаб, чтобы самостоятельно дойти до такой вершины. В эпоху же Возрождения высокий смысл потенциально вполне достижим трудами и усилиями человеческими, ведь "Я" изначально, по своей природе гениально и поставлено на особое место в мироздании. Даже если "Я" не дойду, то проложу для других очередной участок этого маршрута. Небеса приблизились.
Человек в эту эпоху лишь тогда является человеком, когда он гений и универсальное существо. Тот, кто не сумел раскрыть в себе потенцию гениальности, не человек, он выдавливается культурой. Но вместе с этим обостряется проблема индивидуальной неизбывности. Ведь, каждый ясно чувствует, что может не дойти. В основании культуры лежит идеал гения, но нет идеала "Меня", конкретного человека. Людей много и все они различны, а культура отсекает индивидуальное многообразие и оставляет в качестве человеческого эталона только общие места, в которых все похожи один на другого. Все - гении, не смотря на то, что есть поэты, ювелиры и политики. Люди разные, но гениальны все на один манер, каждый должен стать и поэтом, и ювелиром, и художником, и архитектором, и политиком и т.д. как Бенвенуто Челлини или Леонардо да Винчи, каждый должен стать универсальным. "Все содержится во всем!" - Формулирует общий принцип эпохи мыслитель раннего Возрождения кардинал Николай Кузанский.
Новое Время
(уставший разум)
Как пройти весь путь и развернуть скрытый в нас потенциал гениальности? Для последующих поколений в идеале Возрождения ясно все, кроме одного: что такое, быть совершенным, как стать действительным гением?
Ответы на эти вопросы начинают даваться в Новое Время. Как известно, это эпоха революций: промышленных, индустриальных, научных, политических. Думается, что ее человеческий смысл заключается в том, что природа человека как основание культуры все более гуманизируется и принимает облик абстрактной человечности. Конечно, и "герой", и "святой", и "гений" тоже абстрактны от действительного человеческого существа. Но в отличие от них, "абстрактный человек", пройдя этап теоретического разума XVII века и просвещенческого энциклопедизма, усвоив их опыт, стал нам ближе и понятнее. Он превратился в систему таких норм жизни, которые, и впрямь, позволяют действительному человеку жить на земле, а не стремиться в небесные выси. Земля стала благоустроеннее, а небеса дальше.
Как и всякая парадигма, абстрактный человек имеет бытие в душах действительных людей. Он является нашей привычкой к определенному порядку жизни, к тому, что мы считаем правильным, соответствуюшим правилам, правде и другим эталонам, указывающим, как следует жить. Он незрим, неосознаваем, но всегда присутствует в культуре, проникая в нее из наших убеждений через практические действия.
Наиболее отчетливо черты абстрактного человека проявились в XIX и XX веках. Именно он работает на предприятиях, в учреждениях, на полях. Его работа состоит в неукоснительном исполнении должностных обязанностей. Например, на заводе он производит продукцию в соответствии со стандартом. Даже если эта продукция не нужна, неудобна, убийственна, он будет ее производить, потому, что таков порядок. Он предоставит модельерам, имиджмейкерам и другим специалистам создавать моду на бессмысленную продукцию: жевательную резинку, баночное пиво или недолговечную и неудобную обувь. Он предоставит политикам создавать потребность в вооружении избыточной мощности и т.д. Модельеры и политики тоже абстрактны и воспроизводят его культуру.
Абстрактный человек работает, а действительный - трудится, производя не по моде, а по удобству. В Советские времена, он с риском для себя вынесет с завода обрезки, идущие в отход и на свалку, чтобы бесплатно облицевать соседям мебель. В США он может уволиться из крупной фирмы, чтобы завести собственное дело, пусть небольшое, но свободное, где он сам хозяин.
Абстрактный человек строит типовые дома и живет в них, а действительный человек перестроит свою квартиру в этом доме. Абстрактный человек общается с людьми своего статуса и его общение подчинено правилам этикета, интриги, политики. А действительный человек готов, зачастую, раскрыть душу случайному попутчику.
Абстрактный человек не миф, не легенда, не мистическое существо, он есть мы сами, те структуры нашей природы, которые укоренены в культуре, выросшей на основе научного метода и технологии массового производства.
От чего же он абстрактен? В предшествующие эпохи всеобщая природа человека была абстрактна от социальности ("разбойник"), от телесности ("святой"), в Новое время он становится абстрактным от духовности. Если в прошлые времена его угнетала материальная нужда, то сейчас угнетает нищета духа. Он утратил Высоту. Раньше, в Средние Века его смысложизненная ориентация была сдвинута в сторону предначертанного смысла, теперь она так же деформирована в сторону смысла полагаемого самим человеком. Из трансцендентной области смысл жизни переместился в трансцендентальную, от Высшего - в культуру. Целостность жизни все так же не достигнута, человек остается односторонним, плоским.
Но, ведь, смысл жизни, по меньшей мере, двусторонен. Он одновременно предначертан и индивидуален, он является местом и делом, какие указаны свыше, и в то же самое время, он - "мой личный смысл", место и дело, которые "Я" создаю себе в культуре. Предзаданная мне жизненная программа - "мое" дело и не так уж важно, откуда она взялась. Так человек, случайно и не по своей воле родившийся в Тюмени, Пекине или Чикаго именно их считает родиной, это для него личное, глубоко интимное, не смотря на ироническое, порою, к ним отношение. В точке человеческого "Я" личный и предначертанный смыслы совпадают вплоть до тождества.
Предчувствуя утрату Высоты, человек сделал ряд попыток найти себя в одной только посюсторонности. Так родились элитарные смысложизненные ориентации и массовые. Элитарные: наука для науки, искусство для искусства, так же и религия, и философия, и производство, и политика, и разбой, и знаменитый авантюризм мошенников у О¢Генри, старающихся исключительно во имя мастерства, "из эстетических соображений". И те, и другие ориентации вошли сегодня в плоть и кровь, но чего-то очень важного все равно не хватает. Корни есть, что бы ни утверждали критики современности, а вот Высшего - нет.
Рассмотрим подробнее массовые ориентиры. Вопрос остается тем же, каким он был во все века: что такое человек и как жить по человечески? Выскажу несколько предположений. Хочу заранее извиниться, следующий ниже список качеств абстрактного человека не классификация, а, скорее, наблюдение. Если бы удалось найти основание для классификации, список, вероятно, стал бы полнее и точнее. Вместе с этим, рассмотренный далее перечень: польза, спорт, мода, игра, провокация, искренность - пришел в мир с родом человеческим и будет существовать столько, сколько будет существовать человечество, люди всегда интересовались модой и играли в игры. Однако обратим внимание, именно в Новое время такие качества человеческой природы из обыденного, повседневного занятия превращаются в нечто, похожее на жизненный ориентир и пытающееся подменить собой смысл жизни. Это сказывается в чрезвычайном, порою взрывоподобном, массовом страстном увлечении ими, а иногда, в желании, в мечте и надежде. В названный исторический период они выходят на поверхность с такой энергией, что их уже невозможно игнорировать.
Польза
Во-первых, с самого начала буржуазной эпохи, жить по человечески, значит, жить полезно. Гениальность воплощается в науке, и наука должна быть полезной, эту формулу, создающую новую эпоху, предложит сэр Френсис Бэкон. Все должно быть полезным, заметит позднее этика разумного эгоизма. Научное познание - дело разума, значит, чтобы стать гениальным, надо быть разумным, а разум, это - метод, скажет другой философ раннего Барокко Рене Декарт. Homo sapiens, "человек разумный", в том значении, в каком мы сегодня представляем себе это определение человека, появился, вероятно, только в XVII веке.
Замечу, что и Бэкона, и Декарта, прежде всего, интересовали проблемы Богопознания, мудрено в XVI - XVII веках в католической Европе и в англиканской Великобритании было бы разделять другие, нехристианские ценности. Христианское мировоззрение было предпослано как "понятие исторического периода" Х.-Г. Гадамера.
Однако сочетание идей метода и полезности позднее приведет к рождению технологии массового производства как "метода извлечения пользы". Такая технология (по терминологии К. Маркса "способ производства") становится основанием новоевропейской цивилизации и формирует порядок ее жизни уже не на основе природного бытия людей, а на своем фундаменте. Действительно, как будто нечто высшее и незримое говорило через сочинения основателей европейского рационализма свои слова и на своем языке, неслышимом, но угадываемом и понятном.
Человек вошел в эпоху максимального отчуждения от природы вещей, он, наконец, отделился от нее и теперь может изучать ее объективно и преобразовывать практически. На каком основании возможно практическое преобразование объективного мира? Удалившись от природы, мы утрачиваем даваемое ею объективное основание практики. Следовательно, в качестве такого основания остается лишь субъективность. Именно в этот период начинаются поиски ее истоков: "чистый разум" И. Канта, "чистая субъективность" Э. Гуссерля и т.д.
Поиску природы субъективности предшествует идея пользы как синонима человечности. В период промышленных революций, вместе с нею появилась и идея практической потребности, причем подобные взгляды сразу укоренялись в общекультурном представлении о всеобщей природе человека.
Ньютон и Галилей сформулировали новое представление о пространственно-временной картине мира, более соответствующее идеям пользы, практической потребности и научного метода, чем средневековое. Пространство трехмерно, время одномерно и необратимо. Это чрезвычайно ценное для практики и практически ориентированной науки нововведение, оно позволяет измерять параметры вещей. Но при этом заметно, как закрываются небеса, и из культуры уходит представление о Высшем. Расстояние от вечности к мгновению невозможно измерить, они совпадают друг с другом. Высшее не дается в научном опыте, расстояние до него так же неизмеримо. Остается только переживание Высшего в особых случаях.
Рождается новая культура, постепенно ликвидирующая неизбывность человека как социального существа, но обостряющая его неизбывность в качестве существа индивидуального, содержащего в себе духовное начало. В Новое Время угадывается проблема, поиск разрешения которой через пару столетий подтолкнет людей именно в горы. Это проблема неизбывности в отношении к Высшему. Она состоит в том, что смысл жизни всегда двойственен. Если убрать хоть одну из двух - предназначение или самополагание - компонент, смысл в жизни пропадает. Он двойственен в силу двойственности (трансцендентное и трансцендентальное) мира индивидуальной человеческой жизни.
Человек тот, чья жизнь полезна, следовательно, жить по человечески, значит, извлекать и приносить пользу. Тезис кажется справедливым, однако какая польза в эстетическом наслаждении от осеннего леса, в красоте, в карточной игре, если она не коммерческая? А любовь - неужели только продление рода и физическое удовольствие? Какой прок в бескорыстном коллекционировании марок? А что толку в спортивном азарте и в победе, приносящей оловянную медаль, покрытую позолотой, кубок, куда ничего не нальешь и возможность постоять на "высшей ступеньке пьедестала почета", вознесенной над низшей примерно на метр! Неужели спортсмен стремится к лавровому венку, ведь, он единственный полезен, его можно положить в суп! На элитарном уровне спорт приносит деньги, а на массовом это сплошные затраты без малейшего шанса получить выгоду. Может быть, здоровье, заключающееся в обилии профессиональных заболеваний спортсменов? Может быть, престиж и уважение к спортсмену, уходящему в рэкетиры, к Тайсону, поедающему уши побежденных?
Спорт
Обратим внимание, на поистине революционную вспышку спортивных состязаний в XX веке. Еще в середине XIX в. о спорте как таковом никто не помышлял. Он был всего лишь развлечением. А уже в начале XX в. это эпидемия, а в середине века - пандемия: футбол, хоккей, олимпиады, массовый энтузиазм, ликование и отчаяние зрителей, счастье или трагедия в национальных масштабах. Видимо, книга Гиннеса и российская телепрограмма "Сам себе режиссер" ("Слабо!") явления родственные спорту.
Человек пересекает финишную ленточку. Он делает это не за деньги, еще меньше деньгами озабочены болельщики, но всем нужна победа! Победа в чистом виде. Спортсмен выражает желание человека быть первым, это означает, быть исключительным и индивидуальным. Болельщик не менее остро переживает победу, он приобщается к исключительности, он сам - победитель!
Победа в спорте бесполезна, но она личностна даже в командных играх. Национальные герои Лев Яшин, Борис Майоров, Пеле, каждый в команде-победителе узнается в лицо и известен по имени. Командные игры подчеркивают социальность и способность человека побеждать, занимая в команде свое уникальное место профессионала высшего класса. Командные первенства заставляют переживать социальный сюжет взаимодействия мастеров, целую интригу передачи эстафетной палочки, политику в отношениях лидеров и "паровоза" в велогонках, не менее сложную, чем в отношениях США и Ирака.
Личные первенства эстетичны. Рывок Власова, прыжок Бубки являются подвигами, их стремление к победе поднимает после тяжелых травм, и показывает желание человека не просто победить, но победить себя: слабость, усталость, болезнь.
Мода
Однако в спорте все спортсмены, кто же такой болельщик, напряженно следящий за футбольным мячом? Для болельщика мяч часто превращается в меч фанта. Откуда берется феномен Версаччи, чьи костюмы носят только миллионеры? Какую роль сыграл в России XIX века дон Хуан Висенте Боливар-и-Понте, основатель Боливии и освободитель Латинской Америки от колониальной зависимости? - Он ходил в шляпе, ставшей символом и получившей его имя. Чем славен на весь мир Альберт Эйнштейн, чьи теории и через полвека после его смерти способны понять немногие? Теории относительности тоже символичны. Почему была в моде философия Фридриха Ницше, до предела наполненная символами и метафорами и сама выступающая символом? Ф. Ницше понять не проще, чем А. Эйнштейна!
Это все - предметы моды. Она многогранна, и выражает идентификацию человека с тем, что на данный момент ярко демонстрирует какую-либо черту культурной человеческой природы.
Мода не только отождествляет людей, но и разделяет их, как заметил Г. Зиммель. Порою, она выполняет функцию социального протеста и заставляет русского интеллигента времен Николая I носить боливар в то время, когда он в России порицался, или молодежь пятидесятых годов надевать брюки дудочкой, а позднее, клеши с лампочками, преследуемые милицией и комсомолом. Именно в эти времена на передний план выходило человеческое стремление к личной свободе, характерное для эпохи Нового Времени. Модной была англо-бурская война, причем симпатии были на стороне буров. В России в ту пору пели романсы про Трансвааль, хотя буры - такие же колонизаторы, как и англичане. Возможно, оборотной стороной моды выступает романтика.
В XIX и XX веках мода выражает не только идентификацию людей друг с другом, но и стремление человека к индивидуальности и самобытности, ко всему, что характеризует гуманитарную сторону эпохи. Модными становятся и спорт, и игра, человеку свойственно играть и стремиться к победе. Мода указывает, что мы отныне именно общественную культуру считаем главной средой и сферой своей жизни, не биологическую природу, не духовность, а именно культуру.
Игра
Человечество всегда играло. Но стоит отличать игру как развлечение от игры как моды, а тем более, как от смысложизненного ориентира. XX век можно считать ее веком: спортивные игры, политические, военные. Отчаянное желание многих людей принять участие в телевизионных играх, совсем не от жажды покрасоваться на экране или обогатиться.
Конечно, в эпоху всеобщей выгоды последнее нельзя сбрасывать со счет, но главное - не в полезности игры. Думается, главное в том, что игра - предельное выражение свободы, пожалуй, эту мысль проводит в своих исследованиях игры Й.Хейзинга. Человек окончательно укореняется в культуре и отделяет себя от собственной духовной и биологической природы.
Культура продукт именно человека, законы, которым она подчиняется, устанавливаются людьми. Начиная тотальную игру, мы как бы окончательно констатируем тот факт, что небеса закрылись и теперь мы никому и ни зачем не нужны. Высшее покинуло нас, все отныне творится на земле. Можно думать, что с исчезновением высшего измерения из общественной жизни уходит исторический прогресс как движение к нему. Цель у истории пропадает, значит, общество останавливается на месте и распадается на одиноких, изолированных, "атомизированных" индивидов.
Разваливаются одна за другой колониальные империи. Страны объединяются и у них пропадают границы. Массовое переселение людей из одних стран в другие перетасовывает и размывает национальные культуры. История становится просто накоплением материальных ценностей и сменой технологий. Сам человек отныне телесное существо и воспринимает Другого, прежде всего как тело. Но по себе-то он знает, что есть душа и тогда подсознательно находит себя единственным ее носителем, одушевленным существом в окружении молчаливых или говорящих тел. Человек начинает требовать и принуждать.
Становится одиноко, и тогда появляются новые религии, где доминирует игровое начало, заметно возрастает игровая, обрядовая сторона традиционных религий.
Предельная свобода игры позволяет устанавливать собственные правила даже в биологической жизни: клонирование, смена пола, изменение внешности, проблема афтаназии, терроризм, немотивированные убийства в странах, достигших высокого уровня благосостояния, компьютерные миры, информационное общество как высшая форма всеобщей игры.
Однако свобода и игра пронизаны тщательно скрываемым отчаянием: нет смысла, значит, и вечности нет, Бога нет, бессмертия нет, жизнь непременно заканчивается абсолютным небытием. С момента закрытия небес, игра превратилась в массовый самогипноз, в желание отвлечься от неизбежной угрозы смерти и забыть про грядущее небытие.
Людям, оказывается, нужно Высшее и свобода от него не благо, а скорее, кошмар. Тогда они и поднимаются в горы.
Провокация
Первой формой такого стремления вверх становится провокация. Есть политические провокаторы, речь идет не о них. Нас интересует провокационный характер любой ситуации. Безобидна ли провокация, обидна, опасна, но она всегда вызывает любопытство. Одинокий субъект подобен Диогену, он желает друга равного, второго носителя души. Провоцируя, он ищет зависимости от духовного начала, скрытого не в космосе, а в другом человеке, хочет убедиться, что он не одинок, и что Высшее в жизни все-таки присутствует. А значит, он находится в поисках ответственности, без которой нет ни смысла, ни предназначения. Главная форма зависимости, нужная ему как свободному человеку заключается не в принуждении, а в добровольно возложенной на себя ответственности за что-нибудь, но лучше, за кого-нибудь.
Одна из форм провокации - любовь к зрелищам, что придает провокационный характер и театральной постановке, и дорожному происшествию. Столкнулись автомобили, и прохожий останавливается, оценивает эту ситуацию вслух, мимикой или жестом, а сосед смотрит не на аварию, а на него.
Провокационный характер имеет распространенный молодежный эпатаж, "приколы", бессмысленная и навязчивая реклама, ее много, она везде и она раздражает. Провокационны телешоу, скандалы, к которым приковывается общее внимание. Провокационен сам межцивилизационный период в России, вся общечеловеческая современность, вынуждающая людей определяться, демонстрируя свою природу. Любое нарушение обыденного хода жизни таково, поскольку заставляет нас быть самими собой и показывать, кто мы есть. Подневольно, насильственно, через тотальность провокации человек отдает культуре скрытое в нем духовное начало, хоть это для него и не большое удовольствие. Иногда он замечает духовность и в самом себе.
Есть, конечно, политические провокации, в них тоже можно рассмотреть эти черты, хотя они грубы и корыстны. Но обычно провокатор интуитивен, он сам не знает, что делает, он просто скажет слово и присматривается, прислушивается к реакции.
Провоцирующий заставляет провоцируемого раскрыться и показать себя как человека. Он хочет узнать, возможен ли диалог, возможно ли взаимопонимание, возникнет ли у него душевный отклик на поведение Другого, не на слова, а на жест, интонацию, на непроизвольную мимику или невольное выражение глаз. Пустая попытка, потому что она сделана одиночкой, тем, кто раскрывает Другого, сам, при этом, оставаясь закрытым для него. Поэтому результатом провокации зачастую бывает только безнадежный смех и раздражение.
Искренность
Высшее можно найти лишь в человеческой душе, именно там находится дверь, в которую следует стучать, чтобы тебе отворили. Но для этого надо самому быть раскрытым, уметь продемонстрировать свою духовность, из-за чего в век всеобщего телесного стриптиза становится страшно. Страшно, что тебя заденут, оскорбят, обманут, страшно не найти отклика в ответ на глубинную просьбу о духовной помощи и взаимопонимании. Может быть, умение понять, духовно откликнуться, раскрыться и называется любовью.
Так или иначе, но искреннее самораскрытие людей возвращает культуре духовное начало и превращает жизнь человека из интриги в молитву. В культуре искренность несоизмеримо важнее мастерства. Именно она превращает банальный детектив с не очень-то хорошо закрученной интригой в "Преступление и наказание", в "Братьев Карамазовых", в "Идиота". Именно ее угадываешь в стихах О. Мандельштама и в тоскливых картинах импрессионистов. Из-за одиночества современный человек идет в церковь, желая там обрести душевность других и Высшее, найти утраченный смысл.
Самораскрытие партнеров через их искренность по отношению друг к другу придает их совместному существованию значение взаимопомощи, духовного, а не телесного со-бытия. Материальная сторона взаимопомощи менее важна, она неизбежный результат духовной сопричастности и моральной поддержки. Главный же итог взаимопомощи состоит в обретении ответственности за духовность, свободно взятой на себя ответственности.
Postscriptum
Человек, в котором понимание Высшего все еще живо, воплощает его в культуре. Можно обнаружить произведения искусства и просто продукты культуры, в которых звучит отголосок вечности. Можно найти этот отголосок в иных поступках. Мы ошибаемся, считая Высшее культурным явлением, оно в культуру только проникает через человеческую жизнь.
К нашему веку разум устал от бессмысленности. Человек XX века - игрок, спортсмен, следящий за модой, старающийся жить полезно, непрерывно провоцируемый провокатор, в действительности же, при всей яркости своей жизни, нуждающийся в помощи, а порою и страдающий от собственного бессилия помочь. Он тот же самый первобытный человек, сменивший естественную пещеру в горе на искусственную в доме а костер на электроплиту. Он так же вглядывается в горизонт. Но если в предначальные времена он видел его, то теперь горизонт скрыт домами и фабриками, а в душе бьется затравленный смысл. Уставший разум теряет историческое мышление, вместе с этим из культуры уходит история и развитие останавливается. Мы опять плохо подготовились к экзамену.
Может быть, поэтому люди поднимаются в горы, за горизонтом, а в голливудских кинофильмах плохие парни всегда срываются с небоскребов вниз, хорошие же остаются наверху.
ЧАСТЬ II.
А БЫЛА ЛИ "ПЕРВОБЫТНОСТЬ" ИЛИ ЭТО ИЗНАНКА ЗЕРКАЛА?
Если хочешь снова стать ребенком,
победи и свою юность
Фридрих Ницше, Exordium
Существуют термины, судьба которых складывается весьма неудачно, ибо они становятся столь расхожими, что порой сложно докопаться до их истинного смысла. А ведь в "смысле" слова заложена причина его возникновения, причина, по которой люди начали этим словом пользоваться. Попробуем разобраться в причинах, по которым западному человеку понадобилось слово "первобытный". Попытаемся хоть ненадолго отвлечься от убеждения, что XIX век - это торжество истинного, то есть, научного знания над мракобесием, и одним из элементов победного шествия являлось раскрытие истинной истории человечества. Может быть, интерес к так называемой первобытности возник по каким-то иным причинам, может быть мы вкладываем неосознанно в этот термин совсем другое содержание. Начнем с изучения личности примитивного дикаря, первобытного предка, а точнее мы начнем с рассмотрения той модели дикаря, которая постепенно сложилась в научной литературе, и которой столь упорно придерживаются ученые. Каков он - дикарь?
Прагматизм первобытных людей подтверждается многочисленными археологическими и этнографическими свидетельствами, и ни у кого особо не вызывает сомнения. Любой из профессионалов (антропологов, археологов), имеющих дело с "живой" первобытностью, объяснит, что способности человека, воспитанного в первобытных традициях, в первобытном мифе, ничуть не меньше способностей современного человека. Эволюция человечества сотни тысячелетий творилась руками разумных существ, мышление которых, однако, казалось столь мало похожим на современное, что Люсьен Леви-Брюль (дотошный и глубоко мыслящий французский антрополог) назвал это мышление - пра-логическим, подчеркивая тем самым, его особую природу.
Между тем, найти общий язык с любым первобытным человеком несложно. Вы можете обнаружить массу общих тем для разговора, пока дело не коснется ключевых для любой мифологической системы[3] вопросов: сотворение мира, строение космоса, смысл жизни, структура личности. Именно в этих вопросах любое мышление, будь оно пра-логическим, логическим или же каким угодно другим, четко и бескомпромиссно заявляет о своих правах на описание и толкование бытия.
Первобытное мышление получило свое название по одной простой причине: считалось, что оно было "первым" типом сознания в истории человечества, и сам термин одновременно подчеркивал наличие "современного сознания", качественно отличного от первобытного. С некоторых пор стало весьма модным изучать первобытное мышление в чистом виде, сознательно дистанцируясь от него, подчеркивая, что подобное исследование имеет смысл лишь для того, чтобы показать совершенство современного мышления, историю его происхождения.
Любовь к истории - характерная черта XIX - XX века, и философии еще предстоит объяснить этот парадокс в жизни человечества, объяснить это удивительное стремление "оглядываться назад", столь несвойственное человечеству в предшествующие эпохи и ставшее навязчивой идеей с приходом цивилизации. Иногда создается ощущение, что мы изучаем свое прошлое не из досужего любопытства или антикварного интереса, а для того, чтобы разобраться в "истории болезни". Так психоаналитик копается в детстве невротика, пытаясь понять истоки болезненного раздвоения личности. (Одним из первых почувствовал болезнь Фридрих Ницше, прокричавший: "Бог умер!"). А одним из антибиотиков для исцеления стала антропология с ее кропотливым анализом первобытного мышления.
Не настало ли время показать, что подобная структура мышления характерна не только для первобытности, что в принципе не существует двух видов мышления у человечества (одного - первобытного, другого - современного), не зависимых друг от друга, сменяющих и отрицающих один другой. И, может быть, более корректным будет говорить о двух мифологических структурах, свойственных двум типам цивилизации?
Создается ощущение, что в основных глубинных побуждениях современные и первобытные люди не просто похожи, они одинаковы. И мы - такие же первобытные люди, а живем мы в современном первобытном обществе.
Поскольку первобытное мышление продолжает существовать и в нашем обществе, хотя и в неявном виде, постольку изучение его может носить и практический смысл: ведь это не просто некоторое явление в чистом виде, - оно расположено в глубинах подсознания человечества, и диктует его поступки как на индивидуальном, так и на коллективном уровне. Чем внимательнее мы проследим нюансы первобытного мышления, тем понятнее нам будут некоторые поступки наших современников.
В этом смысле мы не претендуем на роль "первооткрывателей темы". Философы, культурологи, психологи на протяжении ХХ века постоянно обращаются к проблеме глубинного единства мышления человека на различных стадиях своего развития. Скажем, ряд психоаналитических школ строят свои исследования на предположении о том, что сфера подсознания универсальна у всех людей во все времена. И именно это обстоятельство формирует похожесть культур. Таковы, например, школа аналитической психологии Карла Густава Юнга, школа трансперсональной психологии Станислава Грофа.
Термин "первобытное мышление" вошел в научный оборот в конце XIX - начале XX века. При этом подчеркивалось, что его не следует понимать буквально, ведь речь шла о тех народностях, с которыми вошли в соприкосновение белые завоеватели Нового Света и которые хотя и напоминали людей каменного века, но при этом жили не в древности, а рядом с ними.
Кстати, люди каменного века в некотором смысле не более первобытны, чем современные, ибо разум появился на Земле миллионы лет назад, а мы судим более-менее уверенно лишь о последних десяти тысячах лет жизни человечества. В конце концов, деление истории на первобытность, древность, средневековье, современность имеет значение только для профессионалов - историков, да и то, если только они придерживаются общего взгляда на историю как на некий единый мировой поток.
Любопытный парадокс! Очень часто суждения о ""древней", "настоящей" первобытности" являются результатом проекции моделей, полученных в результате исследования "современной первобытности", т.е. тех самых народов, которые стали объектом пристального интереса антропологов и сразу же получили массу уничижительных названий: "примитивные", "варвары", "дикари".
А еще чаще на древнюю первобытность просто-напросто переносятся современные чаяния и надежды, все, к чему стремится современный разум, получает свое обоснование, идеологическую и историческую подпитку там, в глубокой древности. Не в этом ли такое удобство рассуждений и "научных изысканий" о первобытности, которую никто не видел и не увидит своими глазами?
Пример тому - популярность археологии. Несомненна ее ценность как основного поставщика фактов для реконструкции первобытной до-письменной истории. Но любопытно, что как только доходит дело до интерпретации, то есть попытки осуществить глубинный прорыв в сущность древней культуры, так археологи превращаются в культурологов, философов, оккультистов.
Невозможно постичь мертвую культуру, да и есть ли в этом такая уж нужда? Под видом интереса к древности мы осуществляем оригинальную и гибкую попытку саморефлексии. И не настало ли время открыто сказать о том, что в нашем интересе к древности нами больше движет неосознанная тоска по цельности и гармонии, нежели краеведческое стремление устраивать из науки лавку древности.[4] Однако в любом случае понятие "первобытности" играет некую важную и до конца не понятную роль в функционировании современной культуры.
Первоначально подразумевалось, что первобытные люди "недоразвиты" до нас, им еще предстоит стать такими как мы, белые цивилизованные люди. Их следует изучать, описывать как забавный казус, диковинку, которую можно наколоть, как бабочку, на булавку. Правда, антропологи (особенно - эволюционисты) в XIX веке утверждали, что перед нами - чудом сохранившееся прошлое человечества, что все мы были такими: в шкурах, с бубнами, нечесаные и не знающие благ цивилизации. Это-то и заставляло умиляться: человечество - де прошло длинный путь славных свершений. Точно так же не очень умный, но весьма сентиментальный взрослый умиляется шалостям и парадоксальным высказываниям детского ума, не ощущая мудрости и свежести детского восприятия.
Лишь во второй половине XX века начались разговоры о том, что прогресс человечества заключается всего лишь в совершенствовании материальной сферы, что это - обычная смена одного уровня благосостояния другим, менее прочного более прочным, менее быстрого более быстрым и т. д. К тому же сопровождающегося потерями. Так, человек, взрослея, становится быстрее, выше, сильнее. Но меняется ли он сам, его дух?
О том, как архетипы перехитрили ученый мир
"Что все знают, то все и забывают; и если бы не было ночи, кто знал бы, что есть свет".
Фридрих Ницше.
Одним из распространенных терминов, во многом обязанных своим возникновением исследованиям по первобытности, является понятие архетипов, как неких изначальных, не называемых, "потусторонних" идей, которые неявно присутствуют в любой культуре, и к осознанию которых и сводится смысл человеческого бытия.
Архетипы: существовали до человека; передаются из поколения в поколение, хранятся в подсознании людей, пробуждают в человеке эмоции, такие как уважение, страх, поклонение; не зависят в своем бытии от бытия отдельной личности; имеют свои собственные законы и не повинуются законам индивидуальной психологии.
Архетипы настолько "нематериальны", что они долгое время не были предметом научного анализа. Однако наступил XIX век, и произошло постепенное "вторжение" в научный мир идеи архетипов, иррациональных по своему происхождению. Их приходилось рядить в научные одежды, иначе они вызывали насмешку. Их и сегодня приходится облекать в наукообразные формы.
Началось все с обостренного и труднообъяснимого на первый взгляд интереса ученого мира к проблемам происхождения человека и наиболее древних этапов его существования. Резко возрос уровень археологических и этнографических исследований, происходило накопление колоссального количества эмпирических знаний о сохранившихся первобытных народах. Видимо, это был апофеоз применения естественнонаучных методов в гуманитарной сфере: историки, философы получили в свои руки блестящие данные для основательной реконструкции древних эпох. Теперь можно было, казалось бы, с уверенностью построить простую и красивую схему эволюции человечества: от простого к сложному, от примитивного к совершенному. Получалось, что история человечества - это некоторым образом отрицание самого себя, своего прошлого, постоянного самосовершенствования. В этом убеждении и прошла почти вся первая половина XX века.
Особенно преуспели на ниве выстраивания эволюционной линии ученые - основатели и последователи английской антропологической школы (Тайлор, Фрезер, Лэнг и другие), которые объявили своей главной задачей добросовестное собирание фактов о первобытности. Назовем этот период стадией ревностного, дисциплинированного научного труда. Эволюционисты заявляли, что стремятся только к тому, чтобы собрать факты и их классифицировать. Они обнаружили однородность явлений с помощью сравнительного метода. Сопоставили первобытность с цивилизацией.
Однако, если разобраться глубже, то можно обнаружить парадоксальное явление: эта школа отрабатывала вполне определенный круг идей: они не искали объяснение в самих фактах, а навязывали его фактам. И этим объяснением была вера в "торжество человеческого духа". Фрезер, к примеру, подробно остановился на тотемизме, как одном из ключей к пониманию первобытного человека, а Тайлор стал знаменит своей теорией анимизма, согласно которой в основе всех религий и пра-религий лежит одно простое убеждение в том, что все предметы и явления окружающего мира одухотворены, и в этом смысле никакой разницы между современной и первобытной культурами нет. По сути дела впервые "серьезными" учеными обосновывалась идея сходства первобытности и современности, хотя они не ставили перед собой такой задачи! Антропологи демонстративно подчеркивали, что они - всего лишь добросовестные собиратели случайно сохранившихся фактов о прошлом человечества. Но тот же Тайлор весьма подробно толковал понятие "пережитки" в культуре, сетуя на мракобесие и суеверия его современников, как и положено передовому ученому - материалисту в эпоху торжества науки и разума над магией и сверхъестественным. Но при этом осторожно ставил вопрос: для чего в промышленной культуре функционируют ритуалы, абсолютно "первобытные" по своему происхождению и характеру? Может быть их значение глубже, чем простые "пережитки"? Но на этом эволюционисты останавливались.
Впоследствии его теория подвергалась критике теми, кто хотел выдвинуть собственное объяснение всего необъяснимого в функционировании культуры. Однако с вершины XX столетия мы можем сказать, что Тайлор и его последователи незаметно, сами того не желая, приучали научную общественность к тому, что при всех различиях культура протоцивилизации и цивилизации имеет не просто много общего, а практически единую структуру. Но все это пока что было в пределах стандартной научной этики, взятой из естественных наук, и ни у кого из рационально мыслящих людей не вызывало особой настороженности. А зря!
При всей своей наукообразности идеи эволюционистов весьма иррациональны по сути своей, так как в основе их лежит убеждение, что существует некое свойство, заранее заданное человечеству, и не зависящее от желания человечества, которое формирует похожесть культур как во времени, так и в пространстве.
Тем не менее, пока что все протекало в русле легальной науки, никакого оккультизма, идеализма, иррациональности и прочей ненаучной ереси не наблюдалось. Ведь антропологи - это по сути дела археологи, этнографы (у научного мира в воображении сразу же возникает ассоциативный ряд - "музеи, сокровища, пирамиды, клады") - люди понятные, доступные. Их рассуждения не вызывают отторжения у научной общественности. А между тем именно с их помощью идея архетипов начала проникать в мир. На этой стадии интерес к первобытности сыграл для проникновения идеи архетипов маскировочную роль.
Следом за эволюционистами - антропологами в науку ворвался Эмиль Дюркгейм (социолог) с учением о коллективных представлениях. Практически, это - первый открытый выход на сцену, хотя пока и в завуалированном виде, идеи архетипов. По его мнению в любом человеческом коллективе существует совокупность верований и эмоций, которые образуют определенную систему, имеющую собственную жизнь. Он подчеркивал, что коллективные представления не берутся человеком из его непосредственного опыта, а некоторым образом навязываются ему социальной средой.
При этом, правда, Дюркгейм очень невнятно объяснял, откуда берет социальная среда эти представления. Если коллективные представления - это просто сумма многовекового опыта, то у "древних" первобытных племен их практически не должно быть, ибо опыт их скуден и фрагментарен. Между тем, единомышленник Дюркгейма - Люсьен Леви-Брюль - показал, что в основе первобытного мышления лежит очень точный, жестко структурированный комплекс идей. Леви-Брюль также уходил от ответа на вопрос, откуда берутся такие странные на первый взгляд представления первобытного человека. Правда, и он при этом осторожно говорил о том, что эти идеи заданы человечеству. (Кем заданы? Или это - так называемый закон природы?)
Итак, сугубо мистическая идея архетипов пробивала себе дорогу с помощью авторитета и опыта социологов и вновь все было вполне легально. Социологи занимаются "изучением общества", "социальными явлениями" и тому подобным. Это понятно даже власть имущим, недаром социологи процветают в XX столетии. Научный мир спокоен, а это очень важно, ибо интеллектуальный террор научной общественности способен утопить любую идею "с душком" иррационализма. Ведь неприязнь к иррациональному - это не изобретение российских большевиков, такова была атмосфера всего мира науки XIX - XX веков. Считалось, что явления мира должны быть объяснены через самих себя или с помощью неких физических и биологических законов, все прочее - религиозное мракобесие. Яркий пример тому - теория антропогенеза, согласно которой предком Homo Sapiens является антропоморфная обезьяна, а появление разума - следствие мутации.
Итак, на следующей ступени необходимо было доказать, что коллективные представления (нечто, выглядящее извечным, универсальным) - это то, от чего зависит человек, его индивидуальная психика. Это было "доверено" медикам, психиатрам. Наиболее ярким из них был, пожалуй, Карл Густав Юнг. Хотя традиционно "отцом" современной психологии называют Зигмунда Фрейда. Но идеи Юнга более глубоки и универсальны, между тем как работы Фрейда рассматривают лишь частный случай.
Почти все труды Юнга насквозь мистичны. Он смело писал о путешествиях в иные сферы, об информации, идущей из других миров при помощи сновидений, он сопоставлял западную и восточные цивилизации, его идеи находятся в русле идей даосизма и Лао-цзы. Напиши все это кто-либо другой, и от него бы небрежно отмахнулись: оккультизм. Но здесь - работы опытного врача, который "всего лишь" лечит людей от неврозов. Фигура врача вызывает уважение даже у рядового обывателя, а уж тем более у научной общественности.
Юнг показал, что подсознание - это вместилище вечного, универсального. Люди обладают неощутимым в форме архетипов. Вся культура - порождение бессознательного (так и напрашивается - "божественного"). Ученый мир все-таки насторожился, но Юнг- хитрец. Он подчеркивает: "я всего лишь медик, лечу людей". И занимался он этим весьма успешно. А врач, как и археолог, понятен, ему доверяют и демократы, и диктаторы.
Вторая половина XX столетия - это усиление интереса к идее архетипов. Мистическая мысль стала научной догмой! Психологи, психоаналитики пользуются теорией для лечения больных. Культурологи вычленяют архетипы в изучаемых явлениях. Философы признают правомочность идеи. И все равно никто не отвечает на вопрос, откуда возникают архетипы?
Проникновение идеи архетипов в науку выглядит так, как будто идет формирование новой религии, или нового мифа, а вышеназванные имена - это предтечи по своим функциям. Без Иоанна Предтечи Христос невозможен. Интеллектуальная брешь пробита, теперь "идея овладевает массами".
Возможны четыре трактовки функции архетипов в культуре:
. это обобщенный опыт людей;
. это своеобразный феномен, который возникает при определенных условиях (как электричество в цепи);
. это проявление в людском разуме высших законов и знаний
. это продукт укорененности природы человеческого мышления в условиях Земли, ее биологии, биосферы, социокультурной среде, космическом окружении.
В любом случае архетип - это нечто сверх людей.
Весь мир - спектакль
Один из основных законов первобытной магии - это тождество изображения и оригинала, причем это - не свидетельство ограниченности ума или недостатка опыта. Первобытный человек иначе воспринимает мир, чем это делает, на первый взгляд, современный человек.
Вторгаться в давнюю (почти вечную) полемику о происхождении искусства - дело неблагодарное, однако отметим, что можно сформулировать некоторые положения, спорить с которыми не позволяет здравый смысл. Например, трудно поверить, что искусство может носить какой-то практический смысл, если не считать, конечно, того, что художник может продать свое произведение. Обычно к первобытности применяют положение т. н. трудовой теории, согласно которой искусство произошло в процессе обряда, а обряд-де призван обслуживать практические интересы охоты. Однако обслуживает искусство обряды своеобразно: создает копию воображаемого предмета, и оперирует с этой копией как с живой. Вообще-то, господа, это называется магией. Или колдовством, например. Согласитесь, весьма своеобразная трудовая теория, хотя для того, чтобы поверить в нее, нужно всего лишь назвать первобытных людей дикарями, варварами, то есть, недоумками, не понимающими того, что понимают господа археологи и антропологи, и все становится на свои места. Искусство имеет только один практический смысл: создание второй, волшебной, или иррациональной реальности, по поводу которой мы будем переживать не менее ярко, чем по поводу "реальной реальности".
Для первобытного человека в рисунке главное - связь с мистической силой (архетипом). Тождественность формы не представляет для них интереса.
Все проникнуто общей жизнью, непрерывной, похожей на волевую силу. Которую они сознают в себе самих. Таинственная сила. С ее помощью вещи оказывались связанными с человеком и между собой. Идея прерывности жизни. Отсюда - связь между видимым и невидимым, между живым и мертвым, осколком предмета и самим предметом. Видимо, это и есть то Откровение, которое дано людям в начале. Первобытное мышление может ощутить тождество единого и множественного, особи и вида, самых различных существ.
Для нас на первый взгляд в рисунке главное - сходство. Нас поражает и радует сходство, но не для этого рисуют портреты. На портрете художник стремится показать некие сущностные черты, которые ему видятся в этом человеке. Ему художнику только кажется, что он рисует сходство. Он рисует идею, а это и есть первобытное мышление.
В наше время люди, воспитанные в мифе под названием "наука - это наше Все", никогда не решатся вслух сказать, что изображения - живые, все скажут, что они - простые материальные воспроизведения предметов. Однако, на наш взгляд, это и есть первобытный мистицизм на новом этапе, в новой обертке. Посмотрите, как страна переживает о фильмах, о сериалах, как дело порой доходит до драк, словно это реальная "просто Мария" обижена подлецом Леонардо.[5] Получается, что это простое воспроизведение реальных отношений, матрица, но она такая же живая, и она будит воображение. Даже более сильно, чем "реальная реальность". Если не будет сериалов, люди будут придумывать эти сериалы в окружающей реальности: одна из сослуживиц станет несчастной, но честной Марией, красавец - инженер из соседнего отдела превратится в мерзавца, которому от женщин надо "только одно", толстая начальница хозяйственного отдела превратится в мудрую мать Терезу, вещающую истины. Иногда создается ощущение, что реальных людей не интересует реальность, если на нее не проецируется некая матрица (миф?), превращающая реальность в магическое колдовство.
Архетип ищет себе плоть и в миру, и в искусстве, при этом сила реакции людей на архетип одинакова! Мудрым является тот из наших современников, кто знает архетип (мистику, потусторонность) и умеет владеть им. Например, предвыборная кампания - это умение играть на нужных мифологемах в сознании обывателя, а значит совершать архетипические действия.
Посвящение в первобытном обществе дает группа родственников, то есть людей, душа которых сформировалась (родилась) от одного и того же отца - тотема. Посвящение идет и в современном социуме: дедовщина в армии, посвящение в уголовном мире, где все его участники исполняют роль "родственников по тотему". А роль тотема исполняет некий комплекс идей, смыслов, значимых для данной группы. Как и в первобытности идет привязка к нематериальному, трансцендентному, и естественно, что любой не прошедший посвящение, остается "салагой", изгоем, как и в первобытном обществе.
Итак, этот столь приметный в первобытном обществе механизм, в современности продолжает действовать, но на столь глубоком уровне, что только специалист может определить наличие основных этапов инициации в тех или иных коллективных действиях. Так, опытный механик по звуку определяет неисправность двигателя. Заметим, к примеру, что непосвященным был премьер-министр С. В. Кириенко. Он, вполне возможно, умнее, жестче и образованнее В. С. Черномырдина, но "тотемной группе" не дали поиздеваться над ним всласть, проверить его на прочность (в этом и состоит один из смыслов инициации). Он не стал своим в мире политиков, перескочив сразу через несколько ступеней. Разумом группа понимает, что Кириенко совсем неплох, как политик. Но первобытное сознание в них не позволяет, сопротивляется этому.
Можно ли сказать, что подобное явление тормозит прогресс? Не будем торопиться с ответом. Никакой талант не может отменить законов действия коллективных представлений, которые иррационально управляют людьми многие сотни тысяч лет. А жизнь уже не раз показывала человечеству, что игнорирование иррационального по непонятным нам законам приводит к краху. Первобытный шаман сказал бы так по поводу данной политической ситуации: непосвященный премьер и вызвал финансовый кризис, нельзя выбирать вождя, не прошедшего инициацию Но во главе должен стоять "дядька Черномор", как бы ни были сильны все его тридцать три богатыря. Разница нашей эпохи с первобытностью в том, что они называли свой тотем,
Хлеб наш насущный
(диалоги с критиками)
Жестокость есть видоизмененная и
сделавшаяся более духовной чувственность
Фридрих Ницше
Общим местом в преподавании истории (в школе или вузе) стал обязательный рассказ о том, как первобытные охотники перед охотой обязательно совершали ритуал, в ходе которого они плясали, пели и, самое важное, изображали будущую охоту на дикого зверя. Один из участников изображал зверя, надев его шкуру и подражая его повадкам, другие потрясали копьями (почему-то копья - обязательный атрибут рассказов о первобытности), и имитировали акт умерщвления. Эта навязчивая картинка настолько плотно вошла в сознание обывателя, что любые попытки разобраться в природе "охотничьих плясок" не приводят к успеху. Всем нравится верить в то, что дикари просто тренировались перед охотой, или, в лучшем случае, пытались перетянуть удачу на свою сторону. Но все не так просто.
Попробуем сначала перечислить некоторые важные аспекты промысловых ритуалов. Прежде всего магическое действие над дичью - это своего рода принуждение ее к появлению в нужном месте, в нужное время, своего рода назначение свидания "возлюбленной дичи". Магия требует экстатического состояния, а одним из обязательных компонентов этого является голод ("пост" в христианской терминологии). Недаром мы начинаем тревожиться, если не поедим, нам кажется, что усталость начинает обуревать нас. Замените слово усталость на слово "духи". Получается: "Голод помогает духам обуревать нас". Еда заглушает призывы духов, а охота невозможна без покровительства духов. Танец дополняет экстатическое состояние, амулеты (фетиши) концентрируют внимание.
Задача пляски - изобразить некую пантомиму из "доисторических" времен, когда боги изобрели охоту. Недаром во многих мифах говорится о том, что боги нарисовали людей и зверей, слепили их, словно скульпторы. Обычно говорят, что это перенесение приемов искусства на фантастический мир. Скорее наоборот, изображение - это попытка повторить деяния предка, и "создать" зверя. Изображения подобны оригиналу, а значит достаточно овладеть картиной, чтобы добиться расположения животного. Вслушаемся: "нужно добиться расположения животного", попросить у него разрешения убить себя. Абсурд! Зачем спрашивать разрешения? Кто же даст разрешение убить себя? Видимо, речь идет о чем-то другом, нежели о простом разрешении пострелять из лука.
Смерть высвобождает душу, происходит перераспределение невидимого мира, кусочки мозаики перемещаются, это весьма сложная процедура, это не под силу людям, ибо они еще не совершенные боги, они только в начале пути. Поэтому всякий раз нужно спрашивать разрешение, иначе в мире мертвых случится хаос. Ритуал вводит людей в состояние транса, из которого они не выходят во время всей охоты. Вот почему нельзя убивать "лишнего" зверя: возникнет путаница в духовном мире, и мир материальный может свернуться.
Как сложно даже современным столь развитым языком объяснять необъяснимое. Дикарь (за исключением шамана) не старался понимать, он старался чувствовать, и повторять то, чему учил шаман. Обязательно надо наделить силой оружие перед охотой (и войной, которая является разновидностью охоты). Оружие должно обладать важным качеством, а именно: не только разрезать видимую плоть зверя (или врага), но и отделять невидимую душу от тела, и тогда обычное копье превращается в волшебную палочку, которая превращает демонов в добрых духов. А племя получает плату - мясо или добычу.
- "НеНаучная фантастика! Как же они жили, дикари этакие? Хорошо, что современный человек не такой".
- "Вы уверены? А отчего это хороший, то есть удачливый, охотник дает имя своему ружью, и разговаривает с ним как с живым. Например, снайпер-килер целится в очередного нового русского и приговаривает: - "Ну, давай миленький, не подведи"!
- Ерунда! Это суеверия!
- А почему же столь суеверны солдаты? Они даже не знают основ шаманской техники, но все их поведение, привычки, манеры говорят о стремлении заключить договор с удачей, отвести от себя смерть, нежелание признавать материалистическо-атеистическую картину мира, согласно которой все в мире случайно, кроме нескольких "законов природы". И согласно этим законам "судьбы" нет, как, впрочем, и души.
- Конечно, нет! Есть только биоэнергетические импульсы коры головного мозга. А суеверия - это признак вялотекущей шизофрении.
- Скажите об этом солдатам в Чечне, которые не только оружие чистят, но и молитвы читают, которые сами и придумывают, оружие заговаривают. Человек не изменился, он все тот же первобытный дикарь, даже хуже, ибо днем он признает торжество науки, а во тьме (сна, войны, опьянения) кается за неверие свое.
Итак, чтобы парализовать стадо, на которое ты собрался охотиться, надо достичь "мистической связи со стадом" (прекрасная формулировка Леви-Брюля). Дух племени сливается с духом стада (впрочем, такое ощущение, что дух племени никогда и не разрывался с духом тотемного животного), возникало фантастическое ощущение, что ты охотишься сам на себя, ты бережно отрезаешь свою плоть, нежно перераспределяя высвободившиеся души по новым "квартирам". Поэтому нельзя слишком много убивать, а ровно столько, чтобы успокоить свою плоть. Ведь ты убиваешь не просто старшего брата, а самого себя.
Отсюда и представление, странное на первый взгляд, о том, что перед охотой надо сохранять сексуальный пост, требовать от жен соблюдения верности, запрещать женщинам стричь волосы во время охоты. Все - просто. Женщина зла, ибо она ограничивает, ибо она впитывает, ибо она захватывает. Секс - это занятие, во время которого отчетливо ощущается это свойство женского духа. Поэтому, чтобы компенсировать это непреодолимое качество женской души (забирать силы), с ней обращаются плохо, ей не дают любви, ее ограничивают. Ибо во время ритуала (а охота это - ритуал), женщина может разрушить всю ту конструкцию, которую строят мужчины трех ипостасей: воины-охотники племени, звери-тотемы, и духи-предки. Охота это слияние триединого в мгновенном экстазе, после чего из этого состояния любви нужно выходить постепенно и бережно.
- При чем же здесь современность? Для нас охота - это развлечение на природе, пережиток дикарских обычаев.
- Что значит пережиток? Если он пережил себя, то почему же он жив, а если он пережил свое время, то тем более, почему же он жив? Хороший охотник не возьмет жену на охоту, а хороший матрос, возьмет с жены слово не изменять ему, и не изменять свой облик, и возьмет с собой ее фотографию, чтобы сохранить неизменным ее облик. "Нельзя ничего менять, пока идет ритуал". Слова мы эти отучились говорить, а вот делать так мы никогда не отучимся.
- Просто мы еще не совершенны.
- Согласен, совершенными бывают только боги, да и то в пределах своей вселенной. Обычай кажется пережитком, когда он сохранил в себе излишнюю долю древней оболочки, ставшей тесной для ритуала. Сделайте оболочку более стильной и модной, и ощущение пережитка исчезнет. Гляньте-ка на фильм "Секретные материалы" - это же обычная сказка про драконов и витязя, но кто ж это признает. Все говорят: паранормальные явления! И успокаиваются: мы современные, мы не дикари первобытные. Только ведь в основе всего этого лежит привычный страх перед "миром мертвых", т.е. миром непознанных законов, которые являются частным случаем других законов, которые…
Вернемся-ка лучше в уютную и привычную первобытность. Итак, ритуал продолжается, охота прошла самую несложную стадию: стрельбу из лука, метание копья, вытаскивание сети, сражение с соседями из-за обиды, нанесенной нам и прочее. Теперь начинается самое сложное: нужно выйти из состояния экстаза. Даже горький пьяница знает, как сложно заставить себя не пить с понедельника. Что же говорить о доверчивых и веселых дикарях![6]
Главная забота после завершения собственно охоты (или войны) - очиститься, избежать мести со стороны общины убитых. Как бы правильно не производилась охота, все равно всех ее участников настигает ощущение скверны, чего-то неправильно сделанного. Любопытно, что частенько приходилось уродовать трупы убитых зверей или людей. Словно это помешает духу вернуться в тело и оживить то, что предназначено в еду, или то, что не должно больше угрожать войной. Над поверженным врагом надо глумится, чтобы посвятить его в "мертвые". Это своего рода обряд инициации, обязательным элементом которого является насмешка, издевательство над посвящаемым. Поэтому и над новоявленным покойником надо издеваться, чтобы помочь ему стать полноценным обитателем страны мертвых. Лейтмотивом всех культур первобытности проходит (порой едва заметно) тема сопричастности с покойным зверем или человеком.
Очиститься - значит порвать некую эмоциональную связь с тотемом или врагом, в котором ты находился в слиянии во время обряда. Очиститься - не значит "избавиться от грязи"[7], это значит прекратить состояние экстаза (сейчас это модно называть измененным состоянием сознания), войти в равновесное состояние. Ни один психоаналитик не отпустит вас домой после сеанса ребефинга, пока не приведет вас в норму (очистит вас от злых духов, сделает так, что духи не мстили вам).
Поэтому пока женщины варят в котле мясо, чтобы накормить детей, мужчины продолжают ритуал, снимая с себя чувство вины, чувство неловкости за содеянное. Все понятно современному человеку, именно поэтому охота сопровождается пьянкой ("Особенности национальной охоты"), поэтому солдаты пьют, хотя обычно все объясняется страхом смерти.
- Что ж, это понятней нам. Еще Юнг сравнивал современную и первобытную психологию. Шаман - это психолог, правда, недоучка, а племя - невротики, борющиеся с шизофренией с помощью наркотиков.
- Все не так. Психолог любыми путями пытается совместить несовместимое, а именно: научную картину мира и ненаучную картину души человека и души коллектива. В итоге он сам становится невротиком, что и заметно по трудам наиболее талантливых из них. Первобытный человек не нуждается в доказательствах существования духов, предков, тотемов и прочего. Он с ними дружит и общается. Еще у греков сохранилось это панибратское отношение к богам. Почитайте их мифы, они только что лицу не били своих богов (впрочем, Геракл занимался и этим, но он - маргинал), жили с ними чересполосно. Да и современный человек интуитивно живет также. И если действительно собирается жить в квартире, то всегда запускает в нее кота (не кошку! Кота!), а потом выгоняет его на улицу, и дом - чист. Хотя по жизни он летчик, или бизнесмен.
- Суеверия это! С этим бороться надо, а не изучать.
- Изучать - это и значит бороться, анализ - это уничтожение, поэтому наука вызывает уважение, но никогда не любовь. Любопытно, что с суевериями одинаково борются, как ученые, так и церковники любой конфессии, и те и другие уверяют, что есть только безликие законы, бездушные и безразличные.
- Уж не хотите ли вы сказать, что и у законов есть душа?
- А почему бы и нет? Если душа есть у кошки, то почему ее нет у закона? Первобытный человек законы персонифицировал, одухотворял, вот почему он столь беззаботен. Жизнь - это не постижение неких мрачных и жестоких законов, а веселое разгадывание загадок в виде знамений, примет, знаков. И предки, духи это - не бестелесные облачка, а конкретные звери, камни, соседи из-за гор. И война - это не борьба за независимость, а сложный, но важный ритуал, приносящий покой душе и радость телу.
Первобытный человек постоянно подчеркивает свое родство с животными. Открытия Ч.Дарвина стали в этом смысле некоторой разворачивающейся программой, старой первобытной программой, ибо ничего кардинально не изменилось в представлении человека о самом себе после утверждения палеоантропологов о его физическом родстве с обезьянами. Энергетика (дух) поступки одинаковы у тех и других. Животные чувствуют настроение человека, так же как и дети, которые в первобытном представлении это - ангелочки.
Итак, мы прикоснулись к одной из самых важных тайн первобытности в независимости от того, говорим ли мы о реальной или нашей внутренней первобытности. Мир живых и мир мертвых (или рациональный и иррациональный) растворены друг в друге (словно сахар в стакане с чаем), мы делим их в своем сознании только потому что мы - люди, произошедшие от богов (тотемных предков), и рано или поздно снова превращающихся в них. Поэтому все что происходит с человеком нужно тут же проецировать на мир духов: белка перебежала дорогу, что бы предупредить об опасности, начальник накричал, чтобы начала меняться судьба, собака завыла, чтобы известить о скорой смерти в поселке, война в Чечне началась, чтобы собрать в одном месте охотников и зверей. И так - бесконечно. Первобытность - есть непрерывный ритуал. А нам современным аборигенам мегаполисов страшно и скучно без ритуалов, нас раздражает жизнь без мистики, без вечного разгадывания тайн. И в этом смысле мы такие же первобытные охотники.
Ирреальность реальности
В темноте чувствуешь время иначе,
чем при свете.
Фридрих Ницше
Посмотрим, что же так привлекает внимание наших современников в так называемой первобытности.
Прежде большинство антропологов подчеркивают, что мышление первобытного человека иначе ориентировано, нежели современное. Его процессы протекают абсолютно иным путем, а именно: первобытный человек повсюду ищет мистические причины тех или иных событий, считает, что одно и то же существо может быть в разных местах одновременно, обладает полным безразличием к противоречиям, которых не терпит современный разум.
Реальность - мистична утверждает первобытный разум. Она перестала быть таковой для сегодняшнего человека, т.е. он не признает (по крайней мере на словах), что есть невидимое, неощутимое. Все можно изобразить, просчитать. В нашем мире все должно быть объектом эксперимента.
Сколь подробно, почти любовно описан археологами обычай сопровождать покойника в могилу чуть ли не со всем его имуществом! Традиционное истолкование этого расточительного обряда опирается на мнение самих носителей обряда, которые обычно дают стандартное объяснение о необходимости благоустройства души покойного в царстве мертвых. И вот здесь-то мы должны четко определиться в весьма важном вопросе, можем ли мы безоговорочно принимать их объяснения, как это зачастую делают антропологи? Если расспрашивать аборигенов тщательнее, глубже, пытаясь понять сокровенный смысл обряда, тогда они пожмут плечами и скажут, что поступают так из слепого повиновения божеству, который предписал им делать так, а они слишком невежественны, чтобы позволить себе рассуждать по поводу религии, которой повинуются безоговорочно.
Зато нам четко говорят, что был некто (тотемное животное, Моисей, Будда, Христос, даже "пророк" - З.Фрейд), кто сумел заставить их соблюдать законы, ритуал. Попробуем представить себе мотивы, по которым первобытный психолог - жрец заставлял паству совершать нелепые обряды, попробуем смоделировать ход его рассуждений, породивших страх стяжательства:
"Имущество, вещи, наследство притягивают к себе душу. Человек начинает всего бояться. Стяжательство - вредно. Быть богатым не плохо. Плохо гордиться тем, что ты богатый. Но как объяснить все это доверчивым и недоразвитым сородичам? И что же сделаю я - шаман каменного века, который получил Откровение (информацию о том как держать мир в равновесии), начну объяснять всем истины? Горячиться и брызгать слюной? Как приучить их к неосознанному страху стяжательства?"
Даже современные люди (и это после тысячелетнего христианства!) кое-как скрипя мозгами, понимают, что стяжательство - это болезнь. Что по каким-то неведомым законам богатство может принести болезнь и смерть. Нет уже надобности класть в могилу все имущество, включая жен, люди и так жертвуют деньги, создают благотворительные фонды.
Подчеркнем еще раз: любая вариация Откровения говорит: процветание - это хорошо, плохо - думать, что материальный мир - единственный. Это отягощает душу, она начинает болеть, метаться, умирать, тогда болеет тело, семья, народ. Со всем надо расставаться легко.
Так о какой душе заботился шаман? О душе умершего? (Это отдельная тема, скорее для профессионалов - медиумов, чем для философов) Шаман заботился о душах оставшихся людей. Наживайте все по - новой, раз вы - рабы вещей. Не зацепляйтесь душой за вещи умершего, пусть они исчезнут вместе с ним. Наверняка настоящий шаман так и объяснил бы вам этот ритуал, доверяй он вам. Но чаще вам скажут, что вещи будут сопровождать умершего на тот свет. А могилы - это клады имущества, отсюда возникает идея, что гробокопательство - зло. На это имущество - табу, запрет. Дело не в трупном яде, не в злых духах, а в том же стяжательстве. "На костях не построишь счастья".
Из-за таких "простых" объяснений, добросовестно записанных армией этнографов, прошлое кажется нам простым, примитивным; именно, поэтому в обыденном сознании слово "первобытный" стало синонимом неразвитости, своеобразным ругательством. Парадокс: сначала историки постарались доказать себе, что помимо истории существует первобытная до-история, затем они загипнотизировали этой идеей обывателя, а теперь уже обыватель не позволит историкам доказать ему обратное, а именно: первобытность сложнее и глубже, чем упростившаяся цивилизация, первобытность живет в нас и формирует наше сознание.[8]
Первобытность - словно сжатая до предела спираль, все скручено, смешано, разум, эмоции, мистика. "История - разворачивание спирали" - какой красивый образ! Сакральное и профанное делятся, становятся враждебными, не умея в то же время существовать друг без друга. Ведь они порождение единого, их взаимодействие придает тот необходимый запас энергии, который заставляет "спираль раскручиваться". Ядро делится, усложняется, а за счет этого спираль все раскручивается. Но наступит новый цикл, и они сольются в нашем сознании. А в нашем подсознании (снах, фантазиях, интуиции) они никогда и не делились. И в этом смысле мы - такие первобытные люди.
В первобытном обществе основные архетипы внушаются человеку при обстоятельствах, которые производят глубочайшее впечатление на сферу его чувств. Такова инициация, когда мальчик становится сознательным членом социальной группы.
Поразительно, с какой легкостью антропологи, а следом за ними и философы воспринимают и описывают явления первобытности. Казалось бы, все эти диковинки должны ставить в тупик цивилизованного человека. Однако ученые мужи с каким-то сладострастием и упоением взялись за детальное описание первобытной жизни, последовательно создавая, вылепливая образ благородного дикаря. Откуда такой интерес? Не покидает ощущение, что под видом исследования первобытности на самом деле они изучают какую-то часть себя, человеческой натуры. Легальная возможность открыто (т.е. научным языком) говорить о том, что вызывало насмешку у образованных людей XIX века. Фактически речь идет об исследовании самих себя, это - замаскированная рефлексия. Возьмем, к примеру, столетнюю полемику о тотемизме
Что такое тотемизм в понимании рядового историка, знающего первобытность по учебнику Першица - Монгайта - Алексеева? Это поклонение животному, которого боишься, от которого зависишь, мясо которого ешь. А поклоняешься для того, чтобы охота была успешной. Прекрасный пример переноса сегодняшней мифологии в первобытность, а именно: если и молимся, то лишь из практических соображений, все подчинено добыванию хлеба насущного.
А вот как поэтически описывает тотемизм Леви-Брюль: это - пламенное желание и острая потребность слиться воедино с "общим началом", это - страстный призыв к охраняющей силе. Красиво, не правда ли? Действительно, мы даже сейчас, живя в квартирах на десятом этаже, замечаем, что только зверь невозмутим и способен хранить молчание, словно зверь знает Истину. Мы смеемся, плачем, страдаем, а зверь - невозмутим. Не потому ли сознание первого человека нашло образ бога в звере. У бога нет внешности, зверь похож на бога гармонией, в которой состоит смысл жизни.
Память человека фиксирует в последующих жизнях только архетипическое состояние гармонии, равновесия. Поэтому мы не помним прошлых жизней, поэтому мы "помним" лишь ощущения, запахи, эмоции. Поэтому коллективные представления - священны, ибо здесь, в коллективном "Я" все ощущения усиливаются многократно. Для этого существует ритуал, где личность на краткое мгновение прикасается к "вечности", т. е., говоря научным языком, к ощущению архетипов. В ритуале архетипы драматизируются, их пытаются инсценировать, возникает эффект "эмоционального заражения". Все ритуалы характеризуются крайним нервным возбуждением, которое вызывается переутомлением, пляской, экстазом. Все это обостряет, усиливает эмоциональный характер архетипов.
Тотемизм шире, чем поклонение животным. Представьте себе, что все звери на Земле вымерли, исчезает ли тотемизм? Ни в коем случае: архетипическое сознание найдет нечто иное, куда и будет помещен соответствующий архетип. Хотя, наверное, точнее было бы сказать: куда и будет спроецирован архетип. Например, компьютеры, чем не предмет тотемизма. Разве не обращаемся мы с ними, как с некими непонятными невозмутимыми существами, которые вроде бы зависят от нас, но от которых, на самом деле, зависим мы сами. Тотемный зверь всегда был проводником между миром живых и мертвых, каналом, по которому люди получали благодать (равно - успех, удача), а мертвые получали энергию человеческого жертвоприношения. А теперь взглянем на новейший американский фильм "Матрица", который на наших глазах стал культовым, то есть, архетипическим фильмом. Компьютерная сеть здесь проводник между двумя мирами. Сменилась атрибутика, но принцип тотемизма остался прежним. Человек архетипический не может жить без проводника.
Получается, что рассуждения о первобытности это легальная возможность говорить о мистике.
Болезнь - источник силы
Ослабляя болезнь, вы ослабили больного, вы - не врачи, а шарлатаны!
Фридрих Ницше
"Все болезни - от нервов!"
Русская народная мудрость
Казалось бы, нигде столь явственно, на первый взгляд, не заметно отличие первобытного и цивилизованного человека как в отношении к болезням. Для нас болезнь - это несчастье, расстройство механизма, за которым неправильно ухаживают. Для дикаря - это благотворный знак, подсказывающий о состоянии духовной сферы, и прежде всего той его части, которая отвечает за соблюдение законов природы (имея в виду, что законы природы не ограничиваются законом всемирного тяготения). Секрет болезни скрыт в невидимом мире, всякая болезнь - это тоска, желание души (вернее той ее части, о которой пойдет речь в разделе "Другое начало"), и больные умирают только потому, что желание это не исполняется.
Поэтому столь важно прислушиваться к желаниям больного, ведь в них заключена воля духа-хранителя. Задача знахаря - распознать болезнь, постараться понять в чем состоит конфликт между двумя мирами, граница между которыми проходит в душе человека, а проводником через которую является личный дух-покровитель.
Излечение превращается в колдовство, то есть в действия, невидимые обычному зрению. Хотя принятие таблетки - с точки зрения обычного (первобытного) человека - тоже волшебство: проглотил маленький белый кружочек, и температура понизилась. То, что при этом происходит некая химическая реакция в крови больного - для большинства людей - скорее предмет веры, чем научного опыта. Результат есть - этого достаточно для человека. Попробуйте дать антибиотики дикарю, они ему не помогут в большинстве случаев, ибо они - не являются элементом его мифа о природе болезни и методах исцеления.
Точно также шаман не может исцелить горожанина: слишком велико сопротивление одного мифа другому. И тогда шаманам приходится рядится в одежды психотерапевтов, называть причины заболеваний психосоматикой, а своих единомышленников, к примеру, "школой трансперсональной психологии". Суть от этого не меняется, в основе этого все равно лежит вера в мистическую сопричастность двух миров - духовного и материального.
Болезнь - не просто расстройство связи между двумя мирами в душе человека. Первобытный философ додумывал все до конца и поэтому вполне логично задавался вопросом: а почему вдруг происходит расстройство? Если расстройство - это всего лишь поломка, тогда в мире нет ничего закономерного, и все происходит случайно. В том числе случайно заболевают, а затем и умирают те или иные люди. Но "ощущение закономерности" это один из самых мощных архетипов человеческой мифологии.
Человеку свойственно везде и во всем искать следствие проявления закона: или в воле божьей или третьем законе термодинамики. В этом он стал еще более первобытным, чем был в каменном веке. Дикарь воспринимает болезнь как "знак", "знамение", проявление таинственного закона, который с помощью болезни подталкивает человека к правильному поступку. И только сумасшедший человек думает, что он поскользнулся потому, что скользко. Первобытный человек внутри этого сумасшедшего начнет просчитывать, где и что он сделал неправильно, что именно в его мыслях, намерениях привело к столь жесткому уроку, как вывихнутая нога.
А если человек не сумел прочитать знаки, наступает смерть, которая никогда не бывает естественной в современном понимании. Вот как это описывает Леви-Брюль: "... туземец умирает от самой поверхностной раны, если только будет верить, что поранившее его оружие было заговорено и, следовательно, пропитано злыми чарами. Он ложится, отказывается от всякой пищи и угасает на глазах".
Кажется, в нашей культуре это называется "умереть от тоски", когда человек не хочет жить, и ищет любой повод для смерти. Но в понимании первобытного человека это и есть самая естественная смерть. Тогда колдун поступает правильно, он снимает самовнушение и болезнь, угроза смерти проходит.
Смерть носит насильственный и магический характер. Любая смерть - неестественна, ибо с годами человек должен совершенствоваться, то есть, постигать законы мира вокруг себя, но, поскольку человек ленив, то с возрастом он перестает соответствовать требованиям мира к себе, и тогда срабатывает закон природы и люди умирают. Тело умирает, потому что душа так и не усовершенствовалась. Так считают абсолютно все первобытные дикари. В этом - ответ на вопрос о бессмертии.
Сравним с современностью. Тело человека продолжает меняться медленно, неуклонно. У половины населения земли - искусственные зубы, сердца, почки, ноги, руки. Человек изменился? Нисколько. Моделируем дальше: изношенные органы заменяются совершенными искусственными, сначала почти все, а потом абсолютно все. Человек перестал быть человеком? Он будет умирать? Спросим об этом варвара внутри нас - и он ответит нам: человек может сменить полностью кожу, но ангела-хранителя сменить нельзя, и если вы не дружите со своим покровителем, не слушаетесь его советов (например, болезней), то вы все равно умрете. Люди ничего не могут поделать с этим, поэтому они с виноватой улыбкой, тайком снова и снова идут лечить свою язву к шаману, колдуну, знахарю, а самые стыдливые и гордые - к психотерапевту.
Современный человек также как и первобытный подозревает, что логика возникновения болезни лежит не в расстройстве функций организма, скорее расстройство - следствие неких причин. Оттого-то обыватель с таким интересом воспринимает книги подобные столь популярному изданию С. Н. Лазарева "Диагностика Кармы".
Другое начало - начало другого
Ты говоришь, чтобы я был твоим учителем: за что? Я - твоя веялка, а не тормоз
Фридрих Ницше
"Внутренний голос пропал!"
Жалоба соседа - алкоголика
Кто же они такие - вездесущие первобытные духи, которые то весело, то угрюмо общаются с людьми, вмешиваются в их жизнь. Может быть это - прообраз, уродливая пародия на вездесущность бога? А, может, вездесущность бога и духов - это две вариации одного и того же архетипа? Представим себе, что мы на мгновение увидели мир, окружающий нас, с помощью ясновидения (как первобытный шаман), то, наверное, испугались бы и восхитились одновременно, и стало бы уже неважно, что больше мы такого не увидим: ясновидение не открывается просто так. Впечатление, произведенное на человека необычными образами и картиной мира, остается навсегда. Отсюда - тяга к наркотикам, ибо в наркотическом трансе мир видится иным, "ясно-видимым" образом. Как много сказано о том, что подобное видение позволяет человеку по иному взглянуть на мир.
Однако культура цивилизации отрицает трансовые состояния, и культура общения с подобными образами почти утеряна, поэтому наркоманы не знают, что им делать с их видениями и знаниями, полученными в процессе наркотического транса. В первобытности шаман использовал подобные состояния для получения знаний, как о конкретной ситуации (болезни), так и о строении мира.
И все таки, осмелимся утверждать, что похожие явления - в нашем обществе - не просто пережитки. Религия и наука постарались четко разъединить духовное и телесное. Каждая из них дает человеку право на признание существования и борьбы двух миров: рационального и иррационального, людского и божественного. Деление мира, абсолютизация этого деления привела к появлению так называемого подавления: религия призывает подавлять плотское во имя духовного, наука отрицает духовное, называя его атрибутом материального. При всей разнице в терминологии суть остается та же: подавление одного ради другого.
Для первобытного же мышления двух миров нет: мистика действительна, действительность мистична, сверхъестественное естественно, природа метафизична, инь и ян всего лишь два принципа, два проявления одного единого. Думается, во всех первобытных культурах (явно) и цивилизованных культурах (скрытно) функционирует архетип, который мы назовем "другое начало". Он обычно понимается как некий гость тела, которого не касаются болезни и смерть, хотя наряду с ним есть и жизненное начало (душа, которая уходит в ад). Другое начало походит на ангела хранителя, на внутренний голос, на "реальное собственное Я" (К.Хорни), на "Id" (З.Фрейд), "учителя" (К.Кастанеда), бессознательное (К.-Г.Юнг) и т. д. Оно существует до жизни и после жизни человека. Личность не сводима к Другому Началу, личность сопричастна ему, Другое Начало обитает в личности. Т.е. личность в представлении первобытного дикаря - это одновременно Другое Начало и не-Другое Начало. А смерть - это прекращение сосуществования двух противоположных начал, двух союзников. Личность при этом исчезает, ведь она - соединение двух Начал (но не тела и разума, как мы иногда говорим сейчас, а двух частей души, личности, Ego). Но если личность может исчезнут, то Другое Начало не исчезает, оно переселяется в новорожденного.
Вот откуда - тоска в современном человеке, живущем с "широко закрытыми глазами". Только первобытный человек сознавал причины этой тоски, а современный - нет. Вечна и бессмертна не душа, не личность человека, а некое Другое Начало, которое не является и никогда не будет человеком.
Первобытные люди считают, что другое начало автономно, у него свои желания. Оно путешествует, а для человека это кажется - сном. Получается, что "дух" - это личный опыт человека, накопленная энергия, которая откладывается где-то (может это и есть "страна мертвых" или ад?). Поэтому можно оттуда черпать энергию (а что такое иначе молитвы? Просьбы, медитации?) Другое начало не подвластно даже шаману. Надо его слушаться, хотя с ним можно спорить, он любит это, и ее даже можно переубедить, но оно право всегда. Те, кто умеет в шуме внутренних голосов услышать голос другого начала - счастливы.
Человек постоянно чувствует свое мистическое единство с группой со зверем. Просто человек чувствует себя сопричастным тому, от чего он зависит, чем он порожден. Он смутно или четко ощущает, что в нем есть Гость, неведомый ему, непонятный, который гуляет сам по себе, но без которого жизнь становится трудно управляемой.[9] Энергию для жизни тела дает некая Лесная, Звериная душа, некий Тотем. Почему-то именно звериный дух дает энергию для тела, словно электричество для цепи.
Человек произошел от нечеловеческих тварей, (Теория Дарвина - возрождение этого представления) или от людей-зверей, отсюда - табу на поедание зверей определенного типа. Невидимый, неосязаемый дух одновременно присутствует во всех и в каждом. В наше время этот дух может "поселиться" и в компьютерах, и в машинах. А иначе как объяснить сложную процедуру - ритуал покупки автомобиля, "обмывания", многочисленных суеверий, связанных со всем, что окружает человека современного типа.
Человек переодевается в тигра и становится сопричастным тигру. Он обретает его качества, оставаясь человеком, и в этом его сила, устрашающая других людей.
Термин "душа" в применении к первобытности есть проекция современных представлений на мифическое прошлое. В христианской культуре жизнь души является, едва ли не самым главным, мифообразующим элементом. Поэтому ученый непроизвольно ищет следы души и в первобытных воззрениях, удивляясь непохожести их на наши. Между тем, как архаичный человек твердо признает существование гостя внутри личности человека, воспринимая гостя, как порой капризного, но мудрого покровителя. Этим и объясняется стремление услышать внутри себя голос, утешающий и поучающий жизни.
Сон внутри сна
Не смотрите на солнце! И луна достаточно светла для ваших ночных глаз.
Фридрих Ницше
Сон - в руку!
Бабушка у подъезда.
В каждой студенческой группе обязательно найдется хотя бы один, заявляющий, что он никогда не видит снов. Потом он нехотя соглашается, что, скорее всего, он их не запоминает, после чего начинает весьма яростно доказывать удивленному лектору, что сны - всего лишь воспоминания, а души никакой нет, и не успокаивается пока преподаватель не уверит его, что он и не настаивает на сновидениях: не видите, ну, и на здоровье! Поразительно то, что практически всегда в глазах у борца со снами появляется некая тоска. Человек хочет забыть то, что не дает ему покоя, что тревожит его привычную картину мира, в которой человек-машина зависит только от самого себя, своей аккуратности, сообразительности, ловкости. А признать независимое существование каких-то снов означает разрушить привычную картину мира. Впрочем, таких людей бывает не больше одного на тридцать других, которые не могут не думать о сновидениях, пытаются понять их смысл.
Первобытный человек вряд ли бы даже сумел понять, о чем идет в предыдущем абзаце, задав нам несколько недоуменных вопросов: чем собственно люди в сновидениях отличаются от людей вне сна, если не они разговаривают с вами во сне, то кто же говорит вам, если сон - это только воспоминание, то почему мы видим то, чего никогда в жизни не переживали и т. д.
Говорят, что "сон - это бог дикарей", именно там во сне он имеет счастливую возможность каждодневно входить в трансовое состояние, общаться с духом - покровителем, угадывать свою судьбу.
Все, что первобытный человек узнает во сне, для него также реально, как и то, что он видит наяву. Т.е. информация о мире духов для него идет отовсюду. Все - суть информация от сверхъестественного мира и какая разница, откуда она идет? Сон даже лучше, ибо он свободен от ограниченности материального мира.
Для него характерна страсть к пророческим снам, которым, как правило предшествует пост, сексуальный пост, уединение, самоистязание, что и приводит к возникновению временной способности к общению с высшей невидимой реальностью. Сновидение - это путь к обретению силы для первобытного человека.
Особенно важны сновидения для шамана. Сновидения легко описывать, но сложно сознательно вторгаться в течение сна, ощущать свою жизнь связанной со сновидениями. Для этого шаману требуется огромный внутренний контроль и уверенность. Всегда необходим помощник: вот почему шаманы всегда учатся у духов-помощников или у старых шаманов-мастеров. А они предупреждают, что открываться силе (мы назвали ее Другим Началом) и учиться видеть сны - опасная работа, которая может привести к смерти.[10] Позволив себе погрузиться в сновидческие процессы, человек изменяет свою индивидуальность и метафорически умирает.
Во сне, по мнению первобытного человека, происходит, помимо всего прочего, проявление сути человека, специфики конкретной личности. Ведь именно во сне проявляются все его страхи, слабые места, тайные желания. Остается лишь научиться читать символы сновидения и каждый получает прекрасную возможность доступа к залежам информации как о самом человеке, так и об окружающем мире. Главное, понять, что во сне мы путешествуем в мире духов, где не функционируют законы мира материального.
Почему же дикарь не видит разницы между двумя мирами? Ведь в мире материальном он не может летать или вырастать до гигантских размеров. Но следует понять, что речь не идет о шизофрении, и они прекрасно отличают два типа реальности: материальная, существующая только в одном мире, и духовная, присутствующая в обоих мирах. Отсюда - возникающее постоянно ощущение того, что реальность вне сна - это тоже сон, т. е. события дневного мира подчиняются тем же правилам, что и события ночного мира. И если во сне вы видите море, в котором обитает дракон, пытающийся утащить вас на дно, то и днем с вами могут произойти похожие события: появится что-либо в функции дракона (автомобиль, пытающийся сбить вас), чтобы привести вас к смерти.
И здесь заключено важное обстоятельство, помогающее понять первобытную логику (и такую же логику внутри нас): и дракон во сне, и дракон-автомобиль днем - это всего лишь знаки каких-то грядущих событий, знаки от Другого Начала, которое таким образом, забавляясь, играя с человеком, иносказательно подсказывает ему очередной ход в партии. Функция сна в первобытной культуре аналогична функции болезни: это всего лишь знамения, которые надо читать, как книгу, и не более того.
Ждать от каждого сна глубоких пророчеств - нелепо. Недаром первобытный человек отчетливо выделял для себя сны малые и большие, простые и провидческие. Современный человек поступает также, но интуитивно. Большинство снов он просто-напросто смотрит, как кинофильм, накапливая эмоции и информацию, и лишь иногда просыпается в поту и страхе, не в силах забыть то, что он видел.
Интересно, что большинство снов, рассказываемых студентами на занятиях по антропологии, относятся к большим, сакральным снам, символика которых глубока и напрямую выходит на первобытную символику. Запоминаются сны, которые бы древний человек назвал "шаманскими путешествиями", это сны, которые в первую очередь хочется понять человеку, которые страшно забывать, но страшно и помнить. И эти сны настолько однотипны, что перестаешь сомневаться в сакральности снов.
"Лес. Изба. Дворец. Храм. Старик. Старуха. Тишина. Лунная ночь. Ясный день. Кто-то сзади дышит в спину. Кто-то подгоняет. Оглянуться - значит умереть. Остановиться - значит умереть. Открываем дверь, входим, музыка едва слышна. Стол, еда, прекрасный цветок, чей-то внимательный любящий взгляд. Тоска, хочется плакать. Что-то нужно понять, мне говорят это ясным и четким голосом, но язык незнакомый, такого языка нет на свете. Начинаются роды, ребенок появляется на свет. Радость, счастье, восторг. Пробуждение, как смерть".[11]
Пожалуй современного человека в сравнении с первобытным отличает большая осторожность в следованиях знамениям сна, он стал более недоверчивым, и не бросается тут же исполнять то, о чем намекает сон. Первобытный же с легкой руки шамана сразу выполняет то, что ему советует сон.
Подобные сны относятся к разряду мифологических снов, у цивилизованных людей они все же крайне редки, так как наше сознание спрятано от архетипического разума, поэтому мифологические сны воспринимаются чаще всего как чуждый элемент. Но относительно первобытного человека это обстоятельство не действует, они чувствуют, что эти сны важны и несут в себе общий для всех смысл. Поэтому в первобытном племени сновидец всякий раз сообщает о приснившемся "большом сне" соплеменникам, по поводу чего может даже собраться специальный совет. Эти мифологические сны обладают свойствами, заставляющими людей инстинктивно рассказывать их, так как такие сны принадлежат не индивиду, а несут в себе коллективный смысл.
Итак, сны неистребимы в ткани культуры, они всегда будут будоражить воображение людей, даже если им окончательно докажут, что это всего лишь электрические импульсы мозга. Подавление сновидений, попытка игнорировать их потаенный смысл, как правило, в современном обществе приводят к тому, что "первобытный компонент" прорывается на свет в другом месте: у одних начинаются сны наяву, видения, им кажется, что они увидели умершего родителя и т. д.
Другие ударяются в пьянство, т. е. состояние, в котором можно "официально", с разрешения науки смотреть сны-видения, ведь бред пьяного никого не испугает. Проверьте себя: изреките что-нибудь необычное трезвым - и на вас посмотрят как на сумасшедшего, повторите то же самое пьяным и вас пожалеют, и скажут: Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
Третьи начинают искать легальные способы: например смотреть много кинофильмов, чтобы иметь возможность их обсуждать с сородичами, и невольно высказываться на тему, которая тревожит и является во снах. Психика современного человека стала изощренной, чтобы задавить первобытную откровенность и открытость, замаскировать ее под бред сумасшедшего, болтовню пьяницы, скандальные крики ревнивой жены.
Таков закон функционирования нашего подсознания: когда ему не дают высказаться, оно само находит пути к ушам, умам и сердцам людей.
Действие принципа "вызова-и-ответа"
или мифологический подход к истории[12]
Самые деятельные народы теперь -
наиболее утомленные! У них нет сил даже для лени.
Фридрих Ницше
Как известно, принцип "вызова-и-ответа" был сформулирован Арнольдом Тойнби, который, анализируя историю мировых цивилизаций, призывал: "Отрешимся от формул Науки и вслушаемся в язык Мифологии" [Тойнби, с.107], справедливо полагая, что историки применяют к исследованию истории методы, выработанные учеными-естествоиспытателями для исследования неодушевленной природы, а не таких явлений, как "культура" или "цивилизация". И далее Тойнби применил блестящий, на наш взгляд, прием, который мы назовем "мифологическим подходом к истории". В рамках данного подхода цель исторического исследования не сводится к точному и детальному описанию и типологии фактов существования той или иной цивилизации. История понимается как мифологическое описание, проекция мифологической матрицы на реальное бытие.
В результате развития общественной мысли XIX века сложилась ситуация, при которой термин "мифологическое" ассоциировался с термином "неправильное", "фантастическое". Подразумевалось, что существуют некие реальные, объективные методы, которые позволяют объективно отражать действительность. Если мы внимательно проанализируем любое историческое исследование, то обнаружим, что каждый исследователь a priori является сторонником той или иной заранее заданной схемы, то есть того или иного представления о том, что такое история, и каким образом нужно ее описывать, и, главное, анализировать. В этом смысле любая историческая схема является интеллектуальной спекуляцией, а доказательность многочисленных схем строится, в конечном счете, на вере, предшествующей знанию.[13]
Один из сторонников мифологического подхода к изучению истории писал: "Покамест история есть история (…) фактов, она (…) не есть история. Это - сырые материалы, которые при условии внесения в них каких-то совершенно новых точек зрения, могут стать историческими материалами. Все эти статистические таблицы и процентные исчисления никакого отношения как таковые к истории не имеют. Констатирование голых указов, распоряжений и постановлений; исчисление количества и характера податей и налогов; описание хода военных действий, колонизации, всякого технического оборудования, все это никакого отношения к истории не имеет, если эти факты берутся как факты, даже пусть в их причинной зависимости. История не есть природа и не развивается по типу природных процессов. (разрядка моя - В. Г.) Природа гораздо абстрактнее, проще и механичнее истории. И не история есть момент в природе, но всегда природа есть момент истории. Ибо никто никогда не воспринимает чистую, вне-историческую природу. На ней всегда лежит густой слой интуиций данной эпохи, и исключение их приводит не к природе как предмету обычного человеческого восприятия, но к природе как абстрактной формуле научной мысли. С такой формулой имеем дело не мы, но лишь наш рассудок. И глупо ставить рассудок в такое привилегированное положение, чтобы все остальное перед ним смолкло". [Лосев, с.145] [14]
Объективность, которую якобы придают истории методы естественных наук, весьма иллюзорна. Тем более, что основы научных построений также при желании можно представить лишь частным случаем мифологического сознания. Даже типология и классификация событий несет в себе начала мифологии (обычно это называется "научными принципами"), ибо историк группирует идеи согласно абстрактной схеме: это может быть идея прогресса (общественно-экономических формаций в историческом материализме), идея цикличности (рождение-умирание цивилизаций).
Сделаем необходимое отступление. Важным, хотя и подсознательным, элементом современного сознания является архаическое восприятие мира. Именно на основе первобытного мышления сформировалось столь своеобразное занятие человеческого разума, как историческое исследование. В мифологии обязательны два аспекта: профанное и сакральное ощущение времени. История, которую пытаются описывать профессиональные историки, разворачивается в профанном времени. То есть тем самым делается попытка отделить историю, как описание событий, от сакрального, священного времени.
Для архаического сознания исторические события представляют собой не более чем случайности, которые искажают от века существующий миропорядок. Еще греческая и римская традиция откровенно признает право историка на мифологическое описание событий. Затем ситуация резко меняется.
"Иудаизм и христианство узаконивают историю, придавая ей конечную цель (мессианизм) и потусторонний смысл (направление божественной воли). Если видеть смысл человеческой жизни в пути от греха к спасению и ждать воздаяния после смерти в меру заслуг (а еще лучше - божественного милосердия), то можно выдержать существование в истории. Но когда вера ослабевает, сознание неотвратимости конца и непоправимой уникальности каждого поступка налагает на человека такое бремя безысходного отчаяния и такую тяжесть ответственности, с которой едва ли может справиться человеческая психика". Поэтому человек продолжает жить в раю архетипов, пренебрегая историей, т.е. событиями, не имеющими исторического прообраза". [Элиаде, С.19]
Данное обстоятельство во многом объясняет необходимость так называемой "истории", как одной из функций коллективной психики человечества. Мы вынуждены признать, что простое перечисление событий прошлого делает это занятие бессмысленным, ибо, таким образом мы стремимся создать копию мира.
Своеобразие Тойнби состоит в том, что он не скрывал своих взглядов под видом наукообразности. Поэтому применение Арнольдом Тойнби такого странного на первый взгляд метода может оказаться весьма плодотворным, ибо оно дает новый (или хорошо забытый старый) ключ к пониманию истории. Он излагал историю языком мифологии: человечество - это набор цивилизаций, титанов, которые постоянно борются друг с другом за выживание. В ходе ответа на агрессию соседа, цивилизация может погибнуть, но может и выжить, перестроив периферийную часть своей культуры. История, таким образом, это постоянная мимикрия, подстраивание под соседей, система взаимных уступок.
Тойнби использует миф о столкновении двух сверхличностей, и тщательно анализирует тему столкновения двух сверхчеловеческих персонажей. И далее формулирует весьма важный принцип: "функция внешнего фактора заключается в том, чтобы превратить внутренний творческий импульс в постоянный стимул". [Тойнби, С. 107-109] При этом выделяется два основных типа внешних факторов - природный и враждебный этнос.
Тем самым А. Тойнби подчеркивал парадоксальное, на первый взгляд, явление в истории: враждебное влияние цивилизации на соседа оказывает на последнего положительное воздействие. Выиграть пострадавший народ может только после того, как он воспримет в себя часть культуры враждебного этноса.
Здесь мы имеем дело с иррациональным явлением, напоминающим архаичные ритуалы, объединенные принципом "дарообмена". В основе подобных ритуалов лежит один из кардинальных принципов пралогического мышления - мистическое сопричастие. Суть одного из вариантов дарообмена заключается в следующем: чтобы победить зверя, человек должен первоначально превратиться в зверя, которого нужно убить. Это - важнейший компонент первобытной психологии.
А. Тойнби описывает процесс распада единого западноевропейского суперэтноса в начале XX века, после первой мировой войны, как неизбежный результат исчезновения внешней угрозы в лице турецкой империи. В результате многовекового противостояния сформировалась турецкая нация, один из наиболее пассионарных этносов современности, принявшая в себя множество черт западноевропейской культуры. С другой стороны, западноевропейский суперэтнос вынужден был постоянно меняться.[15]
Похожий процесс ждал Россию в XX столетии. Угроза внешней опасности возникла вполне естественно как реакция на успехи в промышленном развитии конца XIX века. Но следует уточнить: противоборство шло на уровне суперэтносов, Западный мир вновь поднялся против Московии. Ведь русское государство вновь начало оказывать давление на западный мир, так же как в XVI веке. Тогда растущее московское государство начало оказывать давление на западный мир и в итоге западный мир создал внутри себя своеобразный восточный форпост - польско-литовскую унию, которая обрела жизненную энергию для сопротивления давлению православного христианства. [Тойнби, С.147]. В XIX веке давление со стороны России носило экономический характер, но реакция западного общества была весьма яростной. Две мировых войны имели своим результатом не только приостановление экспансии России, но и очередную вестернизацию российского общества. Однажды это уже произошло: именно так оцениваются реформы Петра Первого. Тойнби называет это "искусным ударом, нанесенным западному миру Петром Великим". [Тойнби, С.148]
Славянофильские рассуждения о самобытности России, призывы к сохранению неповторимости русской культуры всегда наталкивались и будут наталкиваться на реалии исторического процесса: два "титана" продолжают "притираться" друг к другу, и превращаться друг в друга. Очевидно, что и западный мир принимает в себя многие элементы русской культуры, ибо таково условие компромисса между непримиримыми суперэтносами.
Самобытность культуры этноса заключается не в количестве сохранившихся древних обрядов. Этнос существует до тех пор, пока он осознает себя таковым и обладает особым, ни на что не похожим стереотипом поведения. Сколько бы новых слов-заимствований ни принимал в себя русский язык, он остается русским. Другое дело, что именно язык чутко реагирует на состояние этноса, поэтому вестернизация заметна в языке более чем где бы то ни было.
Еще более парадоксальной видится мифологическая природа перестройки и распада СССР. Следуя логике наших рассуждений, мы должны признать, что эти два явления означают окончательное взаимное признание двух суперэтносов. Казалось бы перед лицом внешней опасности (холодная война) русский суперэтнос и его союзники должны сплотиться, но происходит обратный процесс. Если рассуждать в логике профанной истории, все описанное - абсурд и трагедия ослабевшего суперэтноса. Но мифологическое мышление не признает подобных противоречий, внешние события не оказывают влияния на архетипическую природу событий внешнего мира. Это выглядит так: мир находится в равновесии именно потому, что титаны сражаются друг с другом. Но по настоящему победить врага можно или превратившись в него, или превратив его в себя. Исчез первобытный антураж описываемого мифологического принципа, но механизм функционирования коллективного бессознательного остается прежним. И с точки зрения мифологического мышления все весьма логично: СССР распался потому, что угроза внешней опасности исчезла. А это в свою очередь случилось потому, что русский суперэтнос принял в себя достаточно элементов западной культуры, превратившись в этнос вестернизированный. На бытовом уровне мы наблюдаем это на протяжении всего XX века: западная музыка, западная литература. Естественно, что это не затронуло глубин коллективной психики русского этноса.
Именно поэтому столь неохотно воевали русские в первый год Великой отечественной войны. Только тогда, когда люди интуитивно почувствовали, что покушаются не на внешнюю сторону их культуры, а на ее глубинное, сакральное, мифологическое содержание, вялое сопротивление превратилось в ярость. Западный суперэтнос в очередной раз сыграл роль раздражающего внешнего фактора, стимулирующего, пробуждающего творческую энергию русского этноса. И с помощью этой энергии этнос вестернизировался настолько, что произошла выработка единых "смыслов" с Европой".
Разберем еще одну иллюстрацию мифологического подхода к истории. Исчезла ли структура жертвоприношений в жизни цивилизации? Война в представлении первобытной мифологии это - жертвоприношение богам, которые нуждаются в энергии человеческого ритуала. Есть только одно средство для исчезновения войн - замена их сильными и частыми ритуалами, сакрализацией обыденной жизни. Этим объясняется столь малое число войн в классической первобытности, ибо сознание первобытного человека насквозь сакрализовано. "Жертвоприношение" - это обыденное состояние первобытного человека.
Подавление иррационального - это то, что Тойнби образно называет "искушением дьявола". Уменьшение сакрального (иррационального) компонента в культуре русского этноса XIX века привело к двум страшным войнам, носящим ритуальный характер. Мы, историки, недостаточно еще изучили иррациональный характер этих войн, ведь социальные и экономические составляющие их могли вполне разрешиться мирным путем. Энергия страха и ненависти, выделенная при этом является самым мощным "жертвоприношением" в истории русского этноса.
При этом, согласно принципу "вызова-и-ответа" цивилизация меняется. Революция 1917 года имела в этом смысле одну цель: пробудить энергию крестьянского населения России, произошло замещение одной части этноса другой, всего за 70 лет состав основных субэтносов русской цивилизации почти полностью обновился. В ходе гражданской войны выявилась слабая энергетика дворянства, неспособного на ритуальные убийства, в отличие от их оппонентов, оказавшихся способными принести в жертву царя, а ведь известно, что жертвоприношение вождя, или верховного идола, одно из самых сильных средств в функционировании первобытного общества. Жизнь вождя - это состояние постоянной инициации, постоянного подтверждения своего статуса.
Одновременно идет нарастание страха перед наукой. Этнос интуитивно ощущает опасность абсолютно-рационального мышления, и в этом смысле перестройка, рыночная экономика, финансовый кризис - это неизбежные явления, ибо они тормозят давящее влияние рациональности, заставляют этнос искать иные пути выхода из кризиса, то есть (в первобытной терминологии) иной характер жертвоприношения.
Русский этнос в ХХ столетии пережил сильнейшее "искушение" - искушение рациональным. Небрежное, ироничное отношение к технике - это одна сторона проявления иррациональности. Одушевление техники, ритуализация приобретения техники - другая сторона. В этом - сильная сторона русского этноса, в этом проявление ритуализации обыденной жизни, в этом - иррационализация рационального в технотронной эпохе. [5]
"Хаос порождает из себя порядок" - гласят первобытные мифы. Развал СССР - это хаос, реакция на излишнюю упорядоченность, рациональность ХХ века. Но именно эта анархия породит новый порядок, основой которого будет равновесное состояние профанного и сакрального в культуре.
Мы отдаем себе отчет в том, что мысли, высказанные нами, вызовут неприятие у традиционалистов, с одной стороны, и славянофилов, с другой. Однако опыт великих предшественников, мыслителей не боящихся смотреть нетрадиционно на предмет своих исследований придает нам уверенности в себе. Нас давно уже удручало то, что история превращается в банальное краеведение, то есть аккуратное описание, типологию и поиски рационального объяснения любых даже заведомо иррациональных явлений. Мы считаем, что история изначально - это упорядочивание профанного. Набор архетипов не меняется с момента возникновения человечества, меняются лишь декорации. Вернадский подчеркивал, что биосфера - это единый живой организм. Юнг определил, что этот организм обладает единым разумом, и, главное, единым подсознанием, или коллективным бессознательным. Поэтому мы должны признать, что зачастую логика исторических событий не укладывается в жесткие схемы исторического материализма, что в основе их лежит, может быть, иная, иррациональная логика. Надежда на это придает нам смелости, а смелость внушает нам надежду.
Гадания
Свет мой зеркальце, скажи!
А. С. Пушкин
Вот - еще одно дерево в ткани человеческой культуры, корнями уходящее в первобытность. Дерево, которое не смог выкорчевать ни один лесоруб, ни один борец за чистоту сознания, будь то церковный поп, или атеист - большевик. Гадать любят все, гадают всегда и абсолютно все. Если не гадают, то загадывают или пытаются угадать. В любом случае - это попытка разузнать нечто непостижимое простым способом.
В сознании первобытного человека любое необыкновенное событие, явление и несчастье, знамением которого оно становится, соединены между собой обязательной связью, не поддающейся логическому анализу.
Но эти явления, которые играют иногда с трудом поддающуюся истолкованию роль предостережений, случаются очень редко, а мир, в котором живет человек - член общества низшего типа, содержит в себе бесконечное множество мистических связей. Некоторые из них постоянны и известны (сопричастность личности и ее тотема, связь между некоторыми животными и растительными видами). Но сколько других связей подобного рода возникает и исчезает, оставаясь неведомыми, тогда как они заслуживают величайшего внимания, и познание их имеет такой жизненный интерес! Но если связи не обнаруживаются сами собой, то, следовательно, необходимо заставить их проявиться каким-нибудь путем. Таков источник или по крайней мере один из главных источников гадания. Именно мистические элементы, так же как и их сочетания, невидимые, неосязаемые, недоступные чувствам, наиболее важны. Между тем необходимо быть о них осведомленными, этой цели и служит гадание.
Таким образом, гадание в обществах низшего типа - продолжение восприятия. Подобно тому как мы имеем инструменты для улавливания явлений, которые слишком тонки для нашего восприятия или для восполнения чувств, которых нам не хватает, подобно этому пра-логическое мышление употребляет первоначально и прежде всего сны, потом волшебную палочку ... и бесконечное множество других приемов для улавливания таинственных элементов и их сочетаний, когда они не проявляются сами собой. Потребность эта у них еще более настоятельна и властна, чем у нас. И в самом деле, наше общее представление о мире могло бы, в крайнем случае, обойтись без элементов, которые даны нам инструментами современной физики. Наше представление в основных чертах сложилось до того, как эти инструменты были изобретены. Гадание же абсолютно необходимо пра-логическому мышлению благодаря его внутренней структуре. Чем больше мистические элементы и мистические связи господствуют в коллективных представлениях, тем более необходимы мистические приемы для их обнаружения.
Дело в том, что гадание является одной из форм познания. Вот ключевые слова: "Но если связи не обнаруживаются сами собой, то, следовательно, необходимо заставить их проявиться каким-нибудь путем". Антропологи сосредоточились на описании гаданий, которые непохожи на наши и вызывают у нас смех. Но по сути своей гадание - это эксперимент. А эксперимент - это инструмент познания. Ставится эксперимент по выявлению связей. Очень необычное явление (комета) сразу же ставится в связь с чем-либо (неурожай). Рядовые совпадения анализируются, типологизируются. Иначе бы первобытный человек не говорил что-то вроде "обычно собака воет возле дома покойника.
Среди мистических связей, которые пытаются обнаружить, наибольший интерес имеют те, которые определяют будущее. Однако гадание имеет в виду прошлое в той же мере что и будущее.
Мистическая игра между засухой и дождем. Гадание служит, таким образом, продолжением восприятия. Точнее говоря, оно - антиципация, предварение восприятия. Пра-логическое мышление доверяет ему, по крайней мере, в той же степени, что и самому восприятию.
Переход от гадания к магии совершается незаметно. И то, и другое покоится на одних и тех же коллективных представлениях о мистических отношениях: гадание занимается главным образом обнаружением отношений, а магия - их использованием. На практике, однако, эти две категории целей объединяются между собой, так как магическое действие нуждается в знании мистических отношений, а обнаружение мистических отношений, к которому стремится гадание, предназначено для их использования. ...Все обряды ...носят магический характер.
Если разуметь под магической операцией всякую операцию, которая предполагает мистические отношения, приведение в действие тайных сил, то не окажется почти ни одного акта даже в относительно развитых обществах, который не носил бы в некоторой степени магического характера. Пока мышление более или менее подчинено закону сопричастности, виды и способы действия определяются этим же законом.
Возрождение времени
В темноте чувствуешь время иначе,
чем на свету
Фридрих Ницше
Наконец, обратимся к ритуалам, которые пронизывают ткань первобытной культуры всегда и везде. Речь идет о ритуалах, относящихся к циклу календарных, и выполняющих функцию "отмены" времени, "освежающих", "обновляющих" психику человека и коллектива. В любой системе (организме, механизме) с течением времени накапливается усталость, ибо система подвержена не только энтропии (потери энергии), но и накоплению того, что иногда называют отрицательной энергией, того, что тормозит развитие системы и приводит к ее старению и смерти. Психика человека и психика коллектива - такая же система, а значит подвержена как энтропии так и накоплению негативной энергии.
Уже в данной формулировке ясно, что современное мышление в этом смысле вряд ли особо отличается от древнего. Наверное, только люди, занимающиеся специальными психологическими медитативными практиками, способны приостановить энтропию, а также быстро освобождаться от накопленной негативной энергии. Большинству же обычных людей это недоступно, что приводит к неумеренному потреблению алкоголя, наркотиков.
Как же первобытная психика избавлялась от накопленного балласта? Этот механизм удачно назван Мирче Элиаде "возрождением времени". В основе его лежит постулат о том, что время - не линейно.
Наступает Новый год - это прежде всего отмена различных табу, которые накладывал на себя первобытный коллектив: например, отмена табу на новую жатву. Урожай объявляется съедобным и безопасным для всей общины. Все это предваряется изгнанием демонов шумом, очищением от грехов, постом, омовением, тушением огня.
Человеческая психика испытывает колоссальную неистребимую потребность в периодическом циклическом возрождении времени. В этот момент происходит упразднении истории, устранение накопленного, подведение черты, подведение итогов. Это - своеобразное расчленение времени, которое, оказывается, состоит из постоянно повторяющихся циклов, и нет ничего нового, кроме обновления времени. А обновление означает возврат к первоначалу, ко времени "ноль", к моменту творения. (Недаром Новый год в газетах и на почтовых открытках изображается в виде мальчика, которому старик передает власть над временем.)
Происходит отмена прошедшего года, сожжение ошибок. Люди осознают, а чаще делают это несознательно, что нужно вернуть "чистое" мифическое время. Поэтому перед новым годом возникает хаос, который является символом очищения от скверны (накопленной усталости). А затем происходит сотворение мира.
Вспомним фильм "Влюблен по собственному желанию" с Янковским в главной роли. Рефрен фильма: каждый логический блок фильма прерывается, обрамляется картинкой идущих в школу детей, они взрослеют, затем идут в институт, на работу, рожают детей, старятся. Вершина фильма, его финал, апогей: абсолютно иррациональные поступки главных героев, отмена всяких табу. И картина огромных часов, цифры приближаются к полуночи. Полночь, отмена времени. Времени - ноль. Герои заворожено смотрят на часы, говорят, что вот время исчезло. А потом все начинается с начала. Образ этот абсолютно архетипичен, ибо идея очищения через отмену времени, через возврат к Первоначалу, времени Откровения, чистоты и непорочности столь же древняя сколь древняя человеческая культура.
Послесловие
Первобытность клюет нас в спину, она не дает нам забыть о первоистоках, о причинах возникновения разума в человеческой оболочке. Первобытность не позволяет нам слишком увлечься наркотиком под названием "наука", наркотиком, который создает у человечества иллюзию господства и совершенства.
Совершенствование, а не совершенство - вот один из вариантов в пестрой мозаике смыслов человеческого существования. Первобытный человек внутри нас задремал, устав от времени, когда он был главным в личности каждого индивида. Но приходит время и он требует своего, он заставляет нас видеть мир совершенно другими глазами, и мы сначала пугаемся этого волшебного видения, затем насыщаемся им, обретаем новый смысл. И тогда дикарь засыпает вновь. До следующего путешествия.
* * *
"Сейчас в истории человечества такой этап, когда все усилия направляются на изучение окружающего нас мира и очень мало внимания уделяется человеческой сущности, которую составляет психика человека, хотя функции ее сознательной части исследуются со всех сторон. Однако самая сложная и неизвестная часть души, где рождаются символы, все еще, в сущности не исследована. Кажется невероятным, что хотя мы каждую ночь получаем оттуда сигналы, расшифровка получаемых сообщений кажется для подавляющего большинства людей слишком утомительной, чтобы беспокоиться об этом. Величайшее орудие человека - его психика - почти не является объектом размышлений, а зачастую в чем-то подозревается или презирается"
Карл Густав Юнг
--------------------------------------------------------------------------------
[1] Плахов В.Д. Социальные нормы: философские основания общей теории. - М.: "Мысль", 1985. - 252 с. Плахов В.Д. Традиции и общество: Опыт философско-социологического исследования. - М.: "Мысль", 1982. 220 с.
[2] Ницше Ф. Ecce homo. Как становятся самими собою. - Ф.Ницше. Соч. в 2 тт. Т.2. - М.: "Мысль", 1990.
[3] Мифологическая система - это образ окружающего мира, свойственный конкретному этносу, конкретной эпохе. Собственно говоря, разум проявляет себя в мифологиях.
[4] Написав эти строки один из авторов, сам археолог по специальности с ужасом начинает ожидать гневных филиппик от коллег в адрес ренегата. Но автор ничего не может с собой поделать! Бессмысленность археологии как поставщика фактов ко двору ее величества истории давно раздражала его (и думаю не только его). Надеюсь на великодушие коллег.
[5] В отличие от эстетов, ничего не имеем против сериалов, ибо понимаем их "практическую значимость" - они придают реальности мифологическое содержание. Просто в отличие от фильмов Бергмана, символы или мифологемы здесь читаются проще и
[6] Не верите? Почитайте мемуары путешественников, и вы увидите, как беззаботны и легки по характеру дикари, как они удивлены вечно озабоченными и раздраженными, куда-то спешащими и злыми цивилизованными людьми. Только не судите о первобытном человеке по работам этнографов-профессионалов: это - хирурги первобытности. Они расчленяют веселый и живой дух первобытности на дуальную экзогамию, левират и хозяйственно-культурные типы. Копаются во внутренностях, пытаясь понять "биоэнергетические потенциалы в коре головного мозга"
[7] Этот смысл привнесло в данное понятие христианство и иже с ним. Очиститься от греха, от неправильного поступка. Между тем как неправильных поступков не бывает, с точки зрения первобытного человека, ибо закон все сам отрегулирует. Не может же камень неправильно упасть, вбок, например.
[8] Всякий раз, когда авторы книги на лекциях пытаются апробировать данную идею на студентах различных гуманитарных факультетов, они сталкиваются с тяжелым недоумением аудитории, граничащим со стремлением поставить диагноз лектору. Всем привычнее думать, что мы - умные и красивые, а дикари - глупые и примитивные.
[9] "Царствие Божие - внутри нас" - ведущий тезис христианства. Но суть все та же первобытная, а именно - ощущение Другого Начала не где- то в пространстве, а внутри себя
[10] Не потому ли психоаналитки, последователи К. Г. Юнга, всегда боялись, что люди сойдут с ума, если войдут в неосознанное слишком рано?
[11] В данной компиляции использованы наиболее часто встречающиеся элементы снов из коллекции в более чем тысячи описаний. Эти же образы - в описаниях видений наркоманов.
[12] Впервые опубликовано в "Мозаика смыслов." Труды кафедры философии ТГУ. Вып. 2. Тюмень, 1999.
[13] Автор данной статьи в этом смысле не исключение. Но по крайней мере мы не считаем нужным, как большинство историков, называть то, чем мы занимаемся "наукой". Мы осознаем, что все историки занимаются по сути дела "игрой в бисер". Мы уверены, что все - суть миф. Но так же понимаем, что осознать свой миф, визуализировать и вербализировать его - означает потерять его. А это сложнее и беспощаднее, чем "наука".
[14] Столь длинная цитата оправдана не столько стремлением опереться на авторитет "корифея", сколько удовлетворением от общения с единомышленником. В этом специфика мифологической "игры в бисер": в ней нет линейной хронологии и последовательности изложения мыслей. Все они существуют изначально, длятся бесконечно в прошлое и будущее. Мифологический подход предполагает сакральное ощущение времени. В этом смысле цитирование - это общение единомышленников.
[15] Мы сознательно используем перекрестно терминологию А. Тойнби и Л. Гумилева, ибо сходство их концепций поразительно.
+++