Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
10
О ПЕРВОМ СТИХОТВОРЕНИИ ИЗ ЦИКЛА «КАРМЕН» А. БЛОКА
Цикл Кармен (1914) открывается восьмистишием, которое набрано курсивом и представляет собой пролог ко всему циклу:
Как океан меняет цвет,
Когда в нагроможденной туче
Вдруг полыхнет мигнувший свет,—
Так сердце под грозой певучей
Меняет строй, боясь вздохнуть,
И кровь бросается в ланиты,
И слезы счастья душат грудь
Перед явленьем Карменситы.
Как известно. Блок осенью 1913 года увидел в спек такле петербургского театра Музыкальной драмы Л. А. Дельмас, исполнявшую роль Кармен. Личное зна комство, перешедшее в страстную любовь, состоялось 28 марта 1914 года; пролог к Кармен датирован 4 марта — стихотворение, начатое еще в октябре 1913 г., окончено Блоком за две недели до встречи. В Записных книжках сохранилась запись от 14 февраля 1914 год а: «"Кар мен" — с мамой. К счастью моему, Давыдова заболела, и пела Андреева-Дельмас—мое счастье.» Сколько волне ния в этом дважды повторенном счастье! 5 марта Блок снова записывает — задним числом — события 2 марта:
«Я страшно тороплюсь в «Кармен». На афише Давыдова,
но я тороплюсь, весь день — тревога...
Беру 8-й ряд. Вхожу, когда уже началось, увертюра пропущена, уже солдаты на сцене, Хозе еще нет. Рядом оказывается (через даму) председатель общества поэтов. Я жду Кармен (Хозе — тот же, Микаэла — та же). Рядом садится паршивый хам — офицер, громко разговариваю щий с дамой. Выходит какая-то коротконогая и рабская подражательница Андреевой-Дельмас. Нет Кармен....
...Свет гасят, вступление к 4-му акту, я жду- Уже толпа, уже торреадор. Ее нет. Я решаю ждать Хозе. Вот и Хозе, ее нет, на сцене, бездарно подражая ей, томится
Давыдова. Я ухожу».
Таков протофакт: 2 марта 1914 года А. Блок сидит в восьмом ряду партера театра Музыкальной драмы и ожидает выхода актрисы, Л. А. Дельмас, исполняющей партию Кармен.
В стихотворении нет ни партера, ни восьмого ряда, ни «паршивого хама» — офицера с его дамой, ни «председателя общества поэтов», сидящего «через даму», ни Давыдовой, ни даже оркестра, уже исполнявшего увертюру. В стихотворении — океан, гром, молния, сердце... Оно говорит о страсти, потряса ющей все существо человека. Огромность любовного пе реживания выражает прежде всего слово-образ океан, от крывающее стихотворение,—с океаном сопоставлено сердце, человек. Сердце не сопровождено притяжатель ным местоимением «мое», отчего стихотворение приоб ретает большую обобщенность, широкий общечеловечес кий смысл.
Парадокс же тут в том, что Блок как бы утверждает: это судьба всякого смертного, ожидающего выхода Карменситы; подставим «мое» — стихотворение в корне изменится, и вовсе не потому, что будет нарушен размер — его ведь можно и сохранить (ср. вариант: Так дух мой под грозой певучей...), а потому, что общечелове ческое, чуть ли не космическое, уступит место индивиду альному. Дико? Конечно, дико, но тут действует особая логика,— логика поэтического искусства. Ланиты: это церковнославянское слово не слишком-то подходит к зрителю оперного спектакля, да и вообще человек сам о себе едва ли скажет, что у него ланиты, а не лицо (или «щеки»). Но Блок так сказать может — именно потому, что он опустил притяжательное местоимение, столь, ка залось бы, грамматически нужное.
Все стихотворение — одна фраза, устремленная к сво ему концу: Перед явленьем Карменситы. Явление здесь вместо «появление»,— в этом-то и смысл вещи. Слово яв ление для нас привычно в сочетании, которое послужило названием картины Александра Иванова — «Явление Христа народу». Вместо имени Бога у Блока — имя ис панской цыганки, прославленное Мериме и Бизе и при надлежащее хотя и пленительной, но очень земной, даже вульгарной женщине. Блок создал сложную поэтическую систему, в которой имя Карменсита (даже не «Кармен», а уменьшительное — испанская интимно-ласкательная форма этого имени!) — естественно воспринимается как имя богини. Такому восприятию способствует и гранди озность сравнения сердца с океаном, меняющим цвет, когда над ним полыхает молния, и отождествление ни как не названного ожидания влюбленного — с грозой, и высокие стерто-романтические слова и сочетания — сердце, слезы, счастья, которые настолько традиционны, что были бы лишены образности, если бы ее не возродил контекст (...сердце под грозой певучей/ Меняет строй..., слезы... душат грудь).
В эту систему включен и синтаксис: величавая, медли тельная фраза, начинающаяся с двух придаточных (Как..., Когда...), усложненная, замедленная деепричаст ным оборотом (...боясь вздохнуть) и параллельными од нородными членами (И кровь..., И слезы...), движется к своему завершению, к имени Карменсита,— пока оно не произнесено, это имя остается загадкой для читателя, который ожидает любого другого слова, только не это го,— скажем, имени Афродиты. В систему включены и звучанья слов. Так в трехсложном океан преобладают открытые гласные звуки (А — А),— на него падает два стиховых ударения и оно поддержано гласными в слове меняет; в первом стихе получается вокалический ряд: А^ А-Е-А-Е-А-Е-Е, который дает звуковой образ безгранич ного простора, а необычный эпитет нагроможденной про тивоположен слову океан скоплением согласных, и к тому же в нем запрятан гром (нагроможденный), сопро вождающий вспышки молнии, о которой пойдет речь в третьем стихе, причем и молния, не названа прямо, а дана косвенными музыкально-словесными средствами. Неожиданность и торжественность заключительного сти ха выражена и средствами ритма: стих с четырьмя уда-реньями сменяется стихом иного темпа, подчеркнутым двумя пиррихиями:
И слезы счастья душат грудь
Перед явленьем Карменситы.
Зритель слушает оперный оркестр,—может быть, увертюру (под грозой певучей),— и ожидает выхода певи цы. Таков один план стихотворения. Любовь грандиозна, как первобытные стихии природы — океан, гроза с гро мом и молнией,—и всеобъемлюща, как вера; ожидание любимой женщины равно состоянию религиозного экста за, ожиданию чуда, явления Бога простым смертным. Сопоставление стихий природы с внутренним состоянием человека усилено и повторением глагола меняет, от носящегося к обоим мирам:, внешнему и внутреннему. А само «изменение» выражено еще и средствами поэтичес кой интонации: придаточное предложение, с которого начинается пролог, охватьгвает не все четверостишие, а лишь три стиха,— четверостишие с перекрестными риф мами сломано, последняя его строка отнесена к следую щей синтагме, к главному предлйжению: так ритмико-синтаксически, да еще с помощью единственного в сти хотворении enjambement, выражена идея: меняет строй.
Любовь — религия. Эта мысль проходит через всю ли рику Блока, начиная от Стихов о Прекрасной Даме, где любимая женщина отождествлялась с Богом и вселенной:
Все бытие и сущее согласно
В великой, непрестанной тишине.
Смотри туда участно, безучастно,—
Мне все равно — вселенная во мне.
Я верую, и чувствую, ц знаю,
Сочувствием провидца не прельстишь.
Я сам в себе с избытком заключаю
Все те огни, какими ты горишь.
Но больше нет ни' слабости, ни силы.
Прошедшее, грядущее — во мне.
Все бытие и сущее застыло
В великой, неизменной тишине
(17 мая 1901)
Вселенная во мне — это центральная формула Блока, которая в его раннем творчестве осуществлялась с извес тной абстрактностью, а в Кармен получила наиболее полное и художественно совершенное выражение. Про лог к циклу Кармей — стихотворение о том,, что в душе влюбленного живет и вся вселенная, и все духовное на следие человечества; вспомним, что, согласно Блоку ...только влюбленный /Имеет право на звание человека (Когда вы стоите на моем пути..., 1908).
Впрочем, Блок не отождествляет любовь с христиан ством — он даже, скорее, спорит с ним. В потрясающем письме к Л.А.Андреевой-Дельмас от 20 июня 1914 года Блок писал: ...Из бури музыки — тишина,— нет — не тишина; старинная женственность,— да,— и она, но за ней — еще: какая-то глубина верности, лежащая в Вас; опять, не знаю, то ли слово: "верность"? Земля, природа, чистота, ЖИЗНЬ, правдивое лицо жизни, какое-то мне -незнакомое; все это все-таки не определяет. ВОЗМОЖ НОСТЬ СЧАСТЬЯ, что ли? Словом, что-то забытое людь ми, и не мной одним, но всеми христианами, которые превыше всего ставят крестную муку; такое что-то про стое, чего нельзя объяснить и разложить. Вот Ваша сила— в этой простоте. В этом письме повторены мо тивы стихотворения Как океан меняет цвет...: «Земля, природа, чистота, жизнь...» — такой же космический размах любовного переживания, такое же напряженно-экстатическое ожидание счастья (И слезы, счастья ду шат грудь — Возможность счастья. Ср. то же слово в приведенной выше дневниковой записи); наконец, такое же сопоставление с христианской религией, но — пол емическое, так что не столько со-, сколько противопос тавление: христианство аскетично, оно сулит «крестную муку» и отвергает «возможность счастья».
Сколько бы мы ни привлекали дополнительных фак тов и прозаических текстов для проявления блоковских стихов, сколько бы ни растолковывали отдельных оборо тов, лексических, стилистических или ритмических осо бенностей стихотворения, мы никогда не создадим смыс лового эквивалента его непосредственной деятельности. Достаточно сказать, что стихотворение посвящено ожи дания чуда, и вся его структура представляет собой имен но ожидание; уже говорилось о конструкции фразы-за гадки, разрешение которой дано лишь в самом конце:
...слезы, счастъю.душат грудь — перед... Перед чем? ...пе ред явлением... Явлением чего? И слово неожиданное, как чудо, слово, несочетаемое с предыдущим, возникающее как бы из пустоты: ...Карменситы. Структура стихотво рения, конструкция фразы становится образом, то есть непосредственной действительностью идеи.
В поэзии все — образ, все — непосредственная дей ствительность чувства, содержания. В этом — главное эстетическое своеобразие поэтического искусства, его отличие от прозы.
АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ М. ЦВЕТАЕВОЙ «ИМЯ ТВОЕ — ПТИЦА В РУКЕ...» И
Стихи к Блоку (1916—1921) — цикл из шестнадцати стихотворений; характерно для Цветаевой, что первое из них (1916) посвящено имени Блока, самому его звучанию:
Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке.
Одно-единственное движение губ.
Имя твое — пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту.
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.
Имя твое — ах, нельзя! —
Имя твое — поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век.
Имя твое — поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, глубокий глоток,
С именем твоим — сон глубок.
Три строфы, логически сменяющие друг друга: в пер вой — описание фонетического и даже графического соста ва слова Блок (Имя твое — пять букв — оно писалось с твердым знаком, Блокъ); во второй — сравнение звуков этого имени со звуками природы; в третьей — эмоциональ ная ассоциация (звук поцелуя). Цветаева дает всесторон нюю семантизацию слова, поясняя даже чисто фонетичес кий факт билабиальности звука б (Одно-единственное дви жение губ...) и характер звука л („льдинка на языке). Три сравнения второй строфы, поясняющие звуковой комплекс блок, раскрывают вместе с тем и образный мир блоковской поэзии: камень, упавший в воду пруда (усадебная атмосфе ра, безмолвная природа), щелканье ночных копыт (важ нейшая тема Блока: Над бездонным провалом в вечность, Задыхаясь, летит рысак, или Вновь оснеженные колонны или Вон счастие мое на тройке В серебристый дым унесь но), щелканье курка (трагизм блоковского «страшного мира»). Третья строфа, содержащая, в сущности, призна ние в любви, связывает звучание имени поэта с поэтичес ким миром его Снежной маски. Стихотворение завершает ся словом глубок, содержащим все звуки имени поэта и рифмующим с ним. Так осмысляется комплекс звуков Блок, приобретающий в сознании Цветаевой глубокую за кономерность.
АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ М. ЦВЕТАЕВОЙ «КТО СОЗДАН ИЗ КАМНЯ, КТО СОЗДАН ИЗ ГЛИНЫ...»
Свой собственный характер, и женский, и поэтичес кий, Цветаева склонна объяснять своим именем, но не просто звучанием, как было выше, а главным образом этимологией имени,— кстати, вполне реальной: «Мари на» значит «морская».
Кто создан из камня, кто создан из глины,—
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем- гроб и надгробные плиты... —
В купели морской крещена — и в полете
Своем — непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти?
Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной — воскресаю!
Да здравствует пена — веселая пена —
Высокая пена морская!
(1920)
Стихотворение, реализует смысл имени Марина, в этой реализации участвует каждый его элемент: наподобие волн сменяют друг друга полустишия, которые образуют строку четырехстопного амфибрахия (Кто создан из кам ня, кто создан из глины.... Кто создан из глины, кто создан из плоти...Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети..., и, наконец. Да здравствует трехстопного амфиб рахия. Фактором образности оказывается противопостав ление ритмико-синтаксических (интонационных) струк тур: симметричных, устойчивых, еще и усиленных в своей монументальной статической звукописью — и порывисто -динамичных от дробности вводных предложе ний и от «беззаконных» переносов:
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и надгробные плиты... —
В купели морской крещена — и в полете
Своем — непрестанно разбита!
В этой строфе сталкиваются суша и морская стихия как неподвижность и полет; противопоставляются два характера — не только общечеловеческих, но и социаль ных. Основа же всего образного строя г- во внутренней форме имени Марина.
Тема Марины у Цветаевой проходит через ряд ее сти хотворений. В одной из песен (И что тому костер осты лый...— 1920) развернута та же образность; каждая вто рая строфа (из восьми) оканчивается почти одинаковым двустишием: Я [или: дщерь], выношенная во чреве /не Материнском, а морском! Предпоследняя строфа, обра щенная к возлюбленному, гласит:
Когда-нибудь, морские струи Разглядывая с корабля, Ты скажешь: «Я любил—морскую! Морская канула—в моря!»
Фраза Я любил морскую синонимична другой: Я лю бил Марину. Это осмысление подхватил позднее П. Ан токольский, писавший в стихах, посвященных Цветае вой: Тебе, Марина, вестница моряны...
Двойное «конфликтное» осмысление имени: возни кает борьба, в итоге которой оказывается, что только одна мотивировка правильна,— другая же с негодовани ем отвергнута. В Стихах к Пушкину (1931) встречаемся первоначально, в стихотворении 1, с возведением имени поэта к словам, содержащим звуки уш: избушки, душ, пушка, уши (Как из душа, как из пушки Пушкиным по соловьям—Уши лопнули от вопля: «Перед Пушкиным во фрунт!») — это осмысление обывателей, для которых Пушкин выступает в роли пушкиньянца; их главный культ выражается в механическом твержении звуков имени (Пушкин — тога, Пушкин — схима, Пушкин — мгра, Пушкин ~ грань... Пушкин, Пушкин — имя Благо родное — как брань Площадную — попугаи...). В стихот ворении 4 имя Пушкина осмысляется иначе — через зву ки у, к, возведением к слову мускул:
Преодоленье Косности русской — Пушкинский гений? Пушкинский мускул На кашалотьей Туше судьбы — Мускул полета, Бега, Борьбы.
Снова возникает отрицаемое сочетание звуков уш (туше), поддержанное аш(а) (кашалотьей), но побежда ет повторенное мускул, которое уже в дальнейшем тек сте займет положение монопольное, подчиняя себе отвер гнутое звучание уш,— в последний раз это уш возникает в конце, в слове несокрушимый:
Пушкин — с монаршьих рук руководством Бившийся так же Насмерть, как бьется (Мощь — прибывала, Сила —росла) С мускулом вала Мускул весла.
Кто то, на фуру Несший: «Атлета Мускулатура, А не поэта»
То — серафима Сила — была:
Несокрушимый Мускул — крыла.
Значит, имя Пушкина объяснимо не через звуки уш, а через ук: конфликтом обоих звукосочетаний проявля ется замысел Цветаевой, которая в конечном счете возводит имя поэта к слову мускул и так истолковывает его.
Чувство родины —
основное в моем творчестве
С. Есенин
Сергей Александрович Есенин — истинный поэт России.
О чем бы ни писал Есенин, где бы ни был, судьба “страны березового ситца” всегда оставалась его радостью и болью.
Для Есенина Русь немыслима без ее тихой, неброской, но такой живой природы, которая не просто присутствует в его стихах — она дышит, радуется, плачет.
Стихотворение “О красном вечере задумалась дорога...” — прекрасное подтверждение этому. Оно было написано в 1916 году и принадлежит уже к периоду творческой зрелости Есенина (хотя поэту не исполнился еще двадцать один год). Уже в первых строчках появляется образ дороги, столь часто встречающийся в русской лирике. Для Есенина он неразрывно связан с темой родного дома, гроздьями “горящей” рябины — всем тем, что оставил он в родном краю и о чем не мог забыть:
О красном вечере задумалась дорога,
Кусты рябин туманней глубины.
Изба-старуха челюстью порога
Жует пахучий мякиш, тишины.
Тихую задумчивость сельского пейзажа не нарушает даже сравнение “изба-старуха”. Напротив, оно придает ему оттенок сказочности, необычности.
Второе четверостишие, на мой взгляд, имеет очень большое значение. Есенин передает особую пору, столь знакомую деревенскому жителю: поздняя осень, холод, когда мечтается о теплой избе и запахе домашнего хлеба. Но здесь же появляется и образ “желтоволосого отрока”, с интересом смотрящего “сквозь синь стекла... на галочью игру”. Не себя ли, только на пять-шесть лет моложе, вспомнил Есенин, не свои ли полудетские впечатления представил он?
Следующие строчки привносят в стихотворение элемент таинственности. О ком же шепчет “тонкогубый ветер”, кто сгинул в тумане осенней ночи?
Сначала мне показалось, что здесь говорится о смерти как о естественном завершении жизненного бытия, но потом на ум пришли другие строчки: “Не жалею, не зову, не плачу...”. Думаю, что и в этом произведении речь идет о вечном движении жизни, о невозможности вернуться к себе прежнему, тому самому “желтоволосому отроку”:
Кому-то пятками уже не мять по рощам
Щербленный лист и золото травы.
Как это похоже на другие строчки, написанные шесть лет спустя и за три года до гибели:
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.
Однако в отличие от этих слов в анализируемом стихотворении нет подобной драматической завершенности: лирический герой еще не подошел к порогу своего увядания. Поэтому в последних строках стихотворения вновь возникает образ дороги как символ возвращения к родному очагу.
Многочисленные олицетворения, встречающиеся в этом стихотворении, свидетельствуют о горячей любви поэта к отчему краю, к родной природе, народной культуре. Как и в сказках, былинах, песнях, пейзажные образы у Есенина “задумываются”, “шепчут”, “ласкаются” и “вздыхают”. Они символизируют неразрывную связь лирического героя с живым, вечно обновляющимся миром природы, который всегда питал и одухотворял творчество великого поэта.
Кровью связанный с Россией, живущий ее думами и надеждами, Сергей Есенин принадлежит к плеяде великих художников слова, без которых невозможно представить ни русскую, ни мировую поэзию.
Анализ стихотворения С. Есенина «Гой ты, Русь, моя родная» (1914)
Тема родины - одна из главных тем в творчестве С.Есенина. Этого поэта принято связывать прежде всего с деревней, с родной для него Рязанщиной. Но из рязанской деревни Константиново поэт уехал совсем молодым, жил потом и в Москве, и в
Петербурге, и за границей, в родную деревню приезжал время от времени как
гость. Это важно знать для понимания позиции С.Есенина. Именно разлука с родной землей придала его стихам о ней ту теплоту воспоминаний, которая их отличает. В самих
описаниях природы у поэта есть та мера отстраненности, которая позволяет эту красоту острее увидеть, почувствовать.
Есенин вошел в нашу отечественную поэзию со стихами о деревенской Руси. За исключением последнего периода творчества, у Есенина почти нет лирики любви. Место любимой у поэта занимает Русь, родина, родной край, нивы, рощи, деревенские хаты.
Русь Есенина в первых книгах его стихов - смиренная, дремотная, дремучая, застойная, кроткая, - Русь богомолок, колокольного звона, монастырей, иконная. Русь Есенина встает в тихих заревых вечерах, в багрянце и золоте осени, в рябине, в аржаном цвете полей, в необъятной сини небес.
Уже в ранних стихах С.Есенина звучат признания в любви к России. Так, одно из
наиболее известных его произведений - "Гой ты, Русь моя родная..."
С самого начала Русь здесь предстает как нечто святое, ключевой образ стихотворения - сравнение крестьянских хат с иконами, образами в ризах, и за этим сравнением - целая философия, система ценностей.
Гой ты, Русь, моя родная
Хаты - ризах образа…
Для поэта родная деревня в России -это нечто единое, родина для него,
особенно в раннем творчестве, - это прежде всего родной край, родное село, то, что
позднее, уже на исходе XX века, литературные критики определили как
понятие "малой родины". С присущей С.Есенину-лирику склонностью одушевлять
все живое, все окружающее его, он и к России обращается как к близкому ему человеку: "Гой ты, Русь, моя родная».
Мир деревни - это как бы храм с его гармонией земли и неба, человека и природы. Стихотворение со строки «только синь сосет в глаза» обретают ноту щемящей грусти, со строки «как захожий богомолец» возникает образ странника, появляется чувство неприкаянности:
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.
Но затем чувство тихой щемящей грусти сменяется «девичьим смехом»:
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичьих смех.
Мир Руси для С.Есенина - это и мир крестьянских домов, в которых пахнет яблоком и медом», где «гудит за косогором на лугах веселый пляс», где радость коротка, а печаль бесконечна.
В природе поэт видит источник вдохновения, он ощущает себя частицей природы. Стихотворение — признание в любви к родной земле, стремление раствориться в ней:
Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех..
Поэтический язык стихотворения своеобразен и тонок, метафоры порой неожиданно-выразительны, а человек (автор) чувствует, воспринимает природу живой, одухотворенной.
Лирический герой - странник, который «как захожий богомолец» смотрит в родные поля и не может наглядеться, потому что «синь сосет в глаза».
Русь сравнивается в стихотворении с раем:
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
Отличительная черта стихотворения – потаенная грусть и щемящая жалость ко всему живому, прекрасному, к родине, к деревне.
В стихах Есенина, в некоторых мотивах, чувствуется сын земли, сын хаты, деревенский кудрявый парень, от ливенки и частушки пришедший в город со своими песнями, навеянными ивовой грустью, малиновыми зорями, овсом и рожью. Есть в них искренняя любовь к скирдам, к тополям и рощам, к коровам и кобылам.
Анализ стихотворения В. Маяковского «Послушайте!»
Стихотворение «Послушайте!» написано в 1914году.
В стихах этого периода внимательный читатель увидит не только фамильярные, насмешливые, пренебрежительные интонации, но и, присмотревшись, поймет, что за внешней бравадой - ранимая, одинокая душа. Цельность характера поэта, человеческая порядочность, помогавшая ориентироваться в главных проблемах времени, внутренняя убежденность в правоте своих нравственных идеалов отделяли В.М. от других поэтов, от привычного течения жизни. Эта обособленность рождала душевный протест против обывательской среды, где не было высоких духовных идеалов. Стихотворение-крик души поэта. Оно начинается просьбой, обращенной к людям: «Послушайте!» Таким восклицанием каждый из нас очень часто прерывает свою речь, надеясь быть услышанным и понятым.
Лирический герой стихотворения не просто произносит, а «выдыхает» это слово, отчаянно пытаясь обратить внимание живущих на Земле людей на волнующую его проблему. Это не жалоба на «равнодушную природу», это жалоба на человеческое равнодушие. Поэт как бы спорит с воображаемым оппонентом, человеком недалеким и приземленным, обывателем, мещанином, убеждая его в том, что нельзя мириться с безразличием, одиночеством, горем.
Весь строй речи в стихотворении «Послушайте!» именно такой, какой бывает, когда, ведется острая дискуссия, полемика, когда тебя не понимают, а ты лихорадочно ищешь аргументы, убедительные доводы и надеешься: поймут, поймут. Вот только объяснить надо как следует, найти самые важные и точные выражения. И лирический герой их находит.
Накал страстей, эмоций, переживаемых нашим героем, становится так силен , что иначе их не выразить как только этим многозначным емким словом-«Да?!», обращенным к тому, кто поймет и поддержит. В нем и обеспокоенность, и забота, и сопереживание, и надежда.....
Если бы у лирического героя совсем не было надежды на понимание, он бы так не убеждал, не увещевал, не волновался...Последняя строфа стихотворения начинается так же, как и первая, с того же слова. Но авторская мысль в ней развивается совершенно по-другому, более оптимистично, жизнеутверждающе по сравнению с тем, как она выражена в первой строфе. Последнее предложение вопросительное. Но, в сущности, оно утвердительно. Ведь это риторический вопрос ответ не требуется.
Располагая стихи «лесенкой», он добился того, что каждое слово становится значимым, весомым. Рифма В.М. -необычайная, она как бы «внутренняя», чередование слогов не явное, не очивидное-это белый стих. А как выразительна ритмика его стихов! Мне кажется, ритм в поэзии Маяковского-самое главное, сначала рождается он, а потом уже мысль, идея, образ.
Некоторые думают , что стихи В.М. надо кричать, надрывая голосовые связки. У него есть стихи для «площадей». Но в ранних стихах преобладают интонации доверительности, интимности. Чувствуется, что поэт только хочет казаться грозным, дерзким, уверенным в себе. Но на самом деле он не такой. Наоборот , М. одинок и неприкаян, и душа его жаждет дружбы, любви, понимания.
В этом стихотворении нет неологизмов, столь привычных для стиля В.М.. «Послушайте!»-взволнованный и напряженный монолог лирического героя. Поэтические приемы, используемые В.М. в этом стихотворении, на мой взгляд, очень выразительны. Фантастика («врывается к богу») естественно сочетается с наблюдениями автора над внутренним состоянием лирического героя. Ряд глаголов: «врывается», «плачет», «просит», «клянется»-передает не только динамику событий, но и их эмоциональный накал. Ни одного нейтрального слова, все очень и очень выразительны, экспрессивны, и, мне кажется, само лексическое значение, семантика глаголов-действий указывает на крайнюю обостренность чувств, испытываемых лирическим героем. Основная интонация стиха не гневная, обличительная, а исповедальная, доверительная, робкая и неуверенная. Можно сказать, что голоса автора и его героя зачастую сливаются полностью и разделить их невозможно. Высказанные мысли и выплеснувшиеся, прорвавшиеся наружу чувства героя, бесспорно, волнуют самого поэта. В них легко уловить ноты тревоги («ходит тревожный»), смятения.
Огромное значение в системе изобразительно-выразительных средств у В.М. имеет деталь. Портретная характеристика Бога состоит всего лишь из одной-единственной детали-у него «жилистая рука». Эпитет «жилистая» настолько живой, эмоциональный, зримый, чувственный, что эту руку как бы видишь, ощущаешь в ее венах пульсирующую кровь. «Длань» (образ, привычный для сознания русского человека, христианина) органично, абсолютно естественно заменяется, как видим, просто «рукой».
Мне кажется, в очень необычной антитезе, в словах антонимах (антонимами они являются только у В.М., в нашем привычном, общеупотребительном лексиконе это далеко не антонимы) противопоставлены очень важные вещи. Речь идет о небе, о звездах, о Вселенной. Но для одного звезды «плевочки», а для другого-«жемчужины».
Лирический герой стихотворения «Послушайте!» и есть тот «кто-то», для кого без звездного неба немыслима жизнь на Земле. Он мечется, страдает от одиночества, непонимания, но не смиряется с ним. Отчаяние его так велико, что ему просто не перенести «эту беззвездную муку».
Стихотворение «Послушайте!»-развернутая метафора, имеющая большой иносказательный смысл. Кроме насущного хлеба, нам нужна еще и мечта, большая жизненная цель, духовность, красота. Нам нужны звезды -«жемчужины», а не звезды-«плевочки». В.М. волнуют вечные философские вопросы о смысле человеческого бытия, о любви и ненависти, смерти и бессмертия, добре и зле.
Однако в «звездной» теме поэту чужд мистицизм символистов, он не думает ни о какой «протянутости» слова к Вселенной, но В.М. ни в коей мере не уступает поэтам-мистикам в полете фантазии, свободно перебрасывая мост от земной тверди к безграничному небу, космосу. Безусловно, такой свободный полет мысли был подсказан В.М. в ту эпоху, когда казалось, что человеку подвластно все. И независимо от того, в какие тона окрашены астральные образы, сатирические или трагические, его творчество проникнуто верой в Человека, в его разум и великое предназначение.
Пройдут годы, утихнут страсти, российские катаклизмы превратятся в нормальную жизнь, и никто не будет считать В.М. только политическим поэтом, отдавшим свою лиру лишь революции. На мой взгляд, это величайший из лириков, и стихотворение «Послушайте!»-истинный шедевр русской и мировой поэзии.