Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
АКАДЕМИЯ НАУК УКРАИНСКОЙ ССР
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ
Е.И.ГОЛОВАХА
А.А.КРОНИК
ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ
ВРЕМЯ
ЛИЧНОСТИ
КИЕВ
НАУКОВА ДУМКА
1984
В монографии предложена причинно-целевая концепция психологического времени, на основе которой исследуются различные формы переживания прошлого, настоящего и будущего, психологический возраст, механизмы временной саморегуляции личности.
Для научных работников, преподавателей, студентов вузов.
Ответственный редактор
Л. В. Сохань
Рецензенты
В. А. Роменец,
В. Е. Хмелько,
М. И. Алексеева,
В. И. Паниотто
Редакция философской и правовой литературы
0304000000-020
М221(04)-84
22-84
© Издательство «Наукова думка», 1984
ОГЛАВЛЕНИЕ
________________________________________________________________________________
ВВЕДЕНИЕ
________________________________________________________________________________
Познать время и овладеть временем — это задачи, решение которых имеет важнейшее значение для развития человеческой культуры, общества и личности. Современные достижения науки и техники открыли возможности точного измерения времени. Однако достаточно ли календарей и самых совершенных хронометров для рациональной организации и использования времени в практической деятельности и повседневной жизни? Во многом — да. Благодаря таким свойствам хронологического времени, как равномерность, непрерывность, необратимость, возможна синхронизация событий, происходящих в природе и обществе, четкая фиксация их последовательности и длительности. Но не всякое время может быть сведено к хронологии. И прежде всего это относится к времени человеческой жизни. Именно о времени жизни, его отражении в переживании личности, о способах его измерения и регуляции — эта книга.
Само понятие «хронологическое время», которое прочно вошло в современную науку, могло бы показаться тавтологическим в ньютоновскую эпоху, породившую концепцию абсолютного времени, определяющего единый временной характер протекания любых процессов независимо от их содержания и измеряемого с большей или меньшей точностью. В результате этого картина исторического прогресса в отношении человека ко времени рассматривалась лишь в связи с совершенствованием измерительных средств — от примитивных клепсидр и солнечных часов древнего мира, огненных хронометров и монашеских четок средневековья до все более точных механических часов, от многообразия календарей, обусловленных культурно-историческими традициями, до единого рационального общечеловеческого календаря.
То, что казалось очевидным и неопровержимым для науки одного исторического периода, превращается в сложную и волнующую проблему на новом этапе развития научного знания. В значительной мере это относится к постановке и решению проблемы времени. По мере развития конкретных научных дисциплин все более ощутимые сбои стал давать, казалось бы, вечный и неизмененный хронометр вселенной — абсолютное ньютоновское время. Совершенный Эйнштейном переворот в физике заставил мир прислушаться к ускоряющимся и замедляющимся собственным часам движущихся систем, а дальнейшее развитие физики элементарных частиц, квантовой механики поставило вопрос о возможности нарушения считавшихся ранее универсальными свойств времени на уровне микромира [Мостепаненко, 1974]1.
Универсальная хронология оказалась недостаточным средством развития научного знания о временном функционировании систем и в тех отраслях науки, где исследовались макроуровневые процессы в неживой природе. Возникла необходимость в изучении специфики геологического времени, в разработке системы и единиц его измерения [Косыгин и соавт., 1974], а также в создании собственных временных шкал для измерения географических процессов [Харвей, 1974, 407].
Развитие эволюционной теории, генетики, физиологии подготовило почву для изучения биологического времени как собственного времени биосистем, обусловленного спецификой пространственной среды их функционирования и закономерностями развития живой природы [Вернадский, 1966]. Подтверждением концепции биологического времени стало открытие биологических часов — физиологических процессов, задающих ритм жизнедеятельности организма (только в человеческом организме насчитывается до, 100 различных биологических часов) [Чуприкова, Митина, 1979, 16]. Результаты многочисленных исследований в данной области позволяют говорить об объективном характере биологического времени и его неоднозначной взаимосвязи со временем физическим [Багрова, 1980, 13].
Как природный организм человек подчинен закономерностям биологического времени, однако решающая роль в формировании отношения человека как личности ко времени принадлежит социальным детерминантам: структуре и содержанию времени человеческой истории и конкретного общества, времени социальных групп и слоев, в которые включена личность, а также ее собственному времени, в котором под воздействием указанных факторов и индивидуальных особенностей жизненного пути образуется сложная взаимосвязь событий прошлого, настоящего и будущего. Собственным временем обладают физические объекты (для земной коры, например, это время ее эволюции, формирования различных слоев), живые организмы (время жизненного цикла индивида или популяции), однако собственное время в социальном смысле — это не только условие человеческой жизнедеятельности, но вместе с тем и ее продукт, живая ткань самореализации субъекта. Собственное время субъекта имеет особую меру, обусловленную его содержанием, и не сводимо к «формальному течению времени» [Иванов, 1977, 137]. Следует иметь в виду, что собственное время личности интегрирует в себе как объективные временные отношения (природные и социальные), так и субъективное отражение этих отношений в процессе восприятия изменений, оценки длительности и последовательности событий, переживания отдельных свойств времени, формирования целостного отношения личности ко времени ее жизни. Субъективная сторона собственного времени личности является предметом психологического исследования, тогда как объективные социально-временные отношения личности, ее бюджет времени, а в более широком масштабе «бюджет жизни», находятся в сфере интересов социологов и экономистов. Таким образом, собственное время личности в психологическом аспекте — это субъективное время, данное в переживании. Однако в наиболее общем значении — это социальное время, в той мере, в какой содержание человеческой психики является освоенным в практической деятельности социальным опытом. В связи с этим категория социального времени выполняет важнейшую методологическую функцию при изучении собственного времени личности в его субъективном аспекте.
В чем же заключается специфика социального времени, каковы временные закономерности исторического процесса, общественного и индивидуального бытия человека? Уже более ста лет эти вопросы находятся в сфере внимания философов, социологов, историков, культурологов, психологов. Интерес к ним постоянно возрастает под влиянием динамики социальных процессов в современном мире. В западной философии с именами Кьеркегора, Дильтея, Гуссерля, Бергсона, Хайдеггера, Сартра связан глубокий переворот в понимании времени не просто как физического условия человеческой жизнедеятельности, а как внутренне организующего фактора, определяющего для субъекта целостность его жизненного процесса, динамическое единство прошлого, настоящего и будущего в сознании и деятельности.
В феноменологии, философии жизни, экзистенциализме акцент ставится не на существовании человека во времени, а на существовании времени в человеке как субъекте собственного жизнеосуществления. Благодаря усилиям представителей этих философских школ «бог времени Хронос» вынужден был покинуть свое привычное место и поселиться в беспокойном жизненном потоке. Хроносу пришлось претерпеть серьезные трудности и неопределенность положения, поскольку выраженный иррационализм побеспокоивших его философов оказался камнем преткновения в научном решении проблем человеческого времени. При попытке их решения возникают непреодолимые препятствия, когда исследование осуществляется в обход объективных законов общественного развития. В этом плане показательна позиция известного французского историка Ф. Броделя, который призывает к интеграции гуманитарных наук в поиске общих закономерностей социального времени и вместе с тем противопоставляет время в социологии и истории [1977, 117, 138]. В целом, несмотря на интересные разработки отдельных аспектов проблемы социального времени, эта категория не выполняет общеметодологическую функцию, поскольку ни субъективизм, ни социологизаторский или биологический редукционизм как преобладающие течения общественной мысли на Западе не позволяют раскрыть общие закономерности времени истории и культуры, времени общества и личности [Гайденко П. П., 1969, 1965; Лой, 1978].
Впервые собственно социальное содержание категория времени приобретает в созданной К. Марксом теории общественного производства. Живой человеческий труд, как показал К. Маркс, именно во времени обретает собственную меру, а его продукты — меру стоимости. В марксистской социальной теории подчеркивается ключевая роль фактора времени в развитии общества и личности. «Точно так же общество должно целесообразно распределять свое время, чтобы достичь производства, соответствующего его совокупным потребностям, — писал К. Маркс, — подобно тому как отдельное лицо должно правильно распределять свое время, чтобы приобрести знания в надлежащих соотношениях или чтобы удовлетворять различным требованиям, предъявляемым к его деятельности» [т. 46, ч. 1, 117], В связи с проблемой распределения времени в условиях различных общественных формаций основоположники марксизма-ленинизма исследовали характер взаимосвязи рабочего и свободного времени и указали исторический путь всестороннего раскрытия сущностных сил человека в процессе коммунистического преобразования общества на основе все более полного освоения свободного времени.
Время как общественное богатство в процессе социальной жизнедеятельности превращается в индивидуальное богатство личности в том случае, когда общество способно обеспечить справедливое распределение времени для развития и самореализации своих членов, когда личность способна открыть во времени нечто большее, чем всеобщий и безразличный к реальному жизнеосуществлению «механизм», единообразно заводящий часы индивидуального существования. В условиях развитого социализма, наряду с расширением объективных возможностей творческого освоения времени личностью, важными становятся воспитание у человека сознательного отношения к времени, умение видеть перспективу, рационально использовать рабочее и свободное время [Материалы XXVI съезда КПСС, 1981, 137, 200]. Эти характеристики, будучи неотъемлемой чертой личности нового, социалистического типа, являются залогом инициативности, организованности и деловитости в работе — качеств, от степени развития которых, как подчеркивалось на ноябрьском (1982 г.) Пленуме ЦК КПСС, зависит полнота использования интенсивных факторов экономического развития [Материалы..., 1982, 27]. Следовательно, научная разработка проблемы времени в ее социальном и личностном аспектах имеет не только большое теоретическое, но и непосредственно практическое значение.
Социальное познание прошло долгий путь, прежде чем выкристаллизовалось ясное понимание того, что для круговращения небесных тел и движения общественных процессов не существует единой универсальной временной меры. И если в масштабе античной и средневековой вечности или бесконечного абсолютного времени Ньютона «временность» индивида может восприниматься лишь в качестве ограниченности возможностей его самореализации, то в масштабе неограниченного времени общественного прогресса оптимальная реализация жизненного времени становится для человека условием преодоления собственной ограниченности. Поэтому развитие марксистской теории социального прогресса находится в тесной связи с дальнейшим исследованием социального времени, его различных уровней и масштабов. В исследованиях советских ученых и зарубежных философов-марксистов достаточно широко представлены различные стороны проблемы социального времени. На рубеже 60—70-х годов появился ряд крупных работ по проблеме социального времени в социологическом аспекте [Болгов, 1970; Елизарьев, 1969; Зборовский, 1974], главным образом в связи с изучением бюджета времени. Активно разрабатывается категория исторического времени в исследованиях философов, историков, культурологов [Грушин, 1961; Гуревич, 1969; Есипчук, 1978; Лосев, 1977; Поршнев, 1974]. В последние годы опубликованы монографии [Лой, 1978; Яковлев, 1980; Яценко, 1977], в которых определена специфика общефилософского подхода ко времени как форме социального бытия и категории человеческого сознания. Рассмотрены также вопросы времени индивидуального бытия, собственного времени личности во взаимосвязи его объективных и субъективных компонентов [Сэв, 1972; Яковлев, 1980].
Таким образом, современному уровню научных знаний о природе и обществе соответствует представление о том, что временные закономерности различных процессов обусловлены качественными характеристиками этих процессов, что хронологическое время, отражающее равномерные циклические процессы в физических объектах, является условной мерой для развивающихся систем, в том числе и социальных, с присущим им собственным временем, соответствующим специфике практической деятельности и сознания людей. Следовательно, особый характер приобретает и время психических процессов, время в восприятии, переживании и сознании человека, которое получило название субъективного, или психологического. Однако, если это время обладает собственными свойствами, отличительными от тех, которые мы привычно фиксируем во времени хронологическом, то в чем они проявляются и каким образом могут быть обнаружены?
Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к примеру: проследив за полным оборотом секундной стрелки, каждый наблюдатель сделает вывод о том, что прошедшее за этот период время исчисляется шестьюдесятью секундами, или одной минутой. Вывод правильный для всех, кто имеет точный хронометр и умеет с ним обращаться. Теперь же попытаемся отмерить одну минуту, не глядя на часы, или оценить в хронологических терминах небольшой временной интервал неизвестной нам длительности, то есть обратимся к внутренним часам, механизм которых заключен в определенных психических процессах, а циферблат — в субъективных шкалах переживания времени. Оказывается, отмеривание и оценка интервалов (методы исследования, используемые в нашем примере) обнаруживают достаточно устойчивую тенденцию несовпадения объективных временных интервалов и субъективных данных. Одни испытуемые склонны переоценивать длительность интервалов в пределах минуты, при этом, отмеривая, как правило, более короткие, чем заданные, промежутки времени; для других испытуемых характерна противоположная тенденция — недооценка, а также отмеривание больших интервалов [Рубинштейн, 1946, 266; Лисенкова, 1968]. Следовательно, для одних людей небольшие интервалы времени субъективно растягиваются, а для других — сжимаются, и это, по-видимому, объясняется существованием относительно устойчивых индивидуально-психологических единиц отсчета времени. Некоторые исследователи в связи с этим говорят о существовании собственного эталона времени — «индивидуальной минуте», являющейся достаточно устойчивой величиной, свойственной каждому конкретному лицу и отражающей индивидуальные особенности отсчета временной длительности [Моисеева, Сысуев, 1981, 104].
До сих пор речь шла о так называемых пустых интервалах времени безотносительно к деятельности индивида и его психическим состояниям. Многочисленные исследования, однако, обнаруживают связь между субъективной длительностью времени и характером деятельности испытуемых, их отношением к последней, уровнем мотивации и эмоциональным состоянием. Были установлены общие закономерности: чем выше уровень активности и мотивации, чем больше интереса вызывает работа, чем более целостной, интегрированной является задача, тем относительно короче при прочих равных условиях кажется длительность времени [Фресс, 1978]. Надежность полученных данных служит основанием для постановки вопроса о специфической природе и свойствах психологического времени. Вместе с тем полученные результаты, на наш взгляд, не слишком впечатляющи, поскольку они касаются лишь одного аспекта проблемы психологического времени — восприятия и оценок длительности интервалов, как правило, не превышающих нескольких минут. Однако данным аспектом проблема субъективного времени не исчерпывается. Не менее существенным является другой, связанный со всей полнотой переживания времени и отражающий содержание духовного мира индивида, формирующегося в мире социальных отношений. Благодаря этому время в сознании людей «летит» или «тянется», может быть «обретенным» или «потерянным», «сжатым» или «растянутым», «счастливым» или «недобрым», «организованным» или «хаотичным», «застывшим» или даже «текущим вспять». Такого рода характеристики времени широко представлены в художественных произведениях и в наших обыденных высказываниях. В психологии они практически не исследовались, хотя в ряде работ по истории культуры показано, как под воздействием концепций времени, свойственных различным историческим эпохам и культурам, формируется специфика и многообразие индивидуальных переживаний времени [Гуревич, 1971; Лосев, 1977; Лихачев, 1979].
Приведенные выше результаты психологических исследований касались лишь одного, наиболее ограниченного масштаба психологического времени — ситуативного, в котором осуществляется непосредственное восприятие и переживание коротких временных интервалов. На основе закономерностей, проявляющихся при возникновении и смене непосредственных форм переживания времени в различных жизненных ситуациях, в сознании человека может сформироваться определенная система обобщенных временных представлений, являющаяся своеобразной концепцией времени личности в масштабе ее жизни. Это — биографический масштаб, который задается временем жизни в целом, т. е. хронологическими границами индивидуального существования человека и его представлениями о наиболее вероятной продолжительности своей жизни. В основе этого представления лежат такие факторы, как средняя продолжительность жизни человека в конкретных социально-исторических условиях, продолжительность жизни старшего поколения семьи, состояние здоровья и общее, оптимистическое или пессимистическое, умонастроение человека. Время жизни задает границы индивидуального жизнеосуществления, но кроме «времени для жизни» у человека есть и «время жить» [Сэв, 1972, 481], которое связано с реальным использованием «времени для жизни» и является не абстрактной продолжительностью жизненного процесса, а собственным временем личности. Концепция времени личности отражает психологические закономерности, обусловленные реальным использованием времени жизни.
В биографическом масштабе суждения об отдельных переживаниях времени в интегративном виде распространяются на жизнь в целом или на ее отдельные этапы. Примерами такого рода суждений являются распространенные в обыденном сознании высказывания о скоротечности молодости, о том, что время с годами движется все быстрее; концептуальное отношение ко времени в биографическом масштабе может выражаться в идиоматической форме, например, в суждениях типа «прожил много, да пожил мало» и т. п. Глубина концептуального осмысления времени2 зависит от общего уровня развития индивида, содержания его духовного мира. В связи с этим существенно различаются концепции времени взрослого и ребенка, представителей различных социальных общностей, культур и исторических эпох [Кон, 1978а, 287—294].
Индивидуальная жизнь в сознании человека не ограничивается рамками непосредственного существования, она рассматривается также и в историческом масштабе, когда события, происходящие до рождения индивида, и те, которые произойдут после его смерти, вовлекаются в сферу временных отношений и выступают условием формирования личностной концепции и непосредственных переживаний времени. Наиболее традиционной формой осознания времени в историческом масштабе является представление о генеалогической преемственности, когда в качестве прошлого индивид рассматривает жизнь своих предков, в качестве настоящего — собственную жизнь, а в качестве будущего — самостоятельное существование детей, внуков и т. д. Таковы принятые в традиционных культурах способы усвоения временных отношений прошлого на основе изучения детьми их родословной вплоть до двадцатого поколения [Туви, 1980, 27]; в средневековье этой же цели служили разветвленные генеалогические древа феодальной знати. Временные отношения исторического будущего в аспекте генеалогической преемственности объективно включались в деятельность человека посредством системы экономического наследования и субъективно усваивались в той мере, в какой родителям была небезразлична дальнейшая судьба их потомства. В наиболее широком плане психологическое время личности в историческом масштабе — это освоение индивидуальным сознанием временных отношений и закономерностей человеческой истории, в результате которого историческое будущее предстает в глазах индивида как его собственное будущее, как возможность преодоления ограниченности времени индивидуальной жизни.
В определенных случаях различные масштабы психологического времени совмещаются. Так, может возникнуть ситуация, в которой личность переживает время в масштабе истории, если эта ситуация порождена переломными событиями общественной жизни. Это — ситуация подвига, героического поступка, решающего революционного действия, когда человек отчетливо осознает, что исторический процесс осуществляется и в его собственном времени и пространстве, «здесь» и «сейчас». Исторический масштаб совмещается с индивидуальной концепцией времени в сознании выдающихся представителей культуры определенной эпохи. Ярким примером может служить Гете, который, по его собственному признанию, «стал для себя историчным» [1969, 4], то есть время собственной жизни рассматривал как время истории, ибо ясно осознавал историческое значение своих произведений, поступков, мыслей. И наконец, совмещение ситуативного и биографического масштабов происходит в критических жизненных ситуациях, когда в переживании нескольких минут или часов укладывается время всей человеческой жизни. Такую ситуацию по собственным переживаниям перед казнью описывает Достоевский: «Выходило, что остается жить минут пять, не больше. Он говорил, что эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживет столько жизней, что еще сейчас нечего и думать о последнем мгновении...» [1982, 65]. Аналогичные переживания перед выполнением смертельно опасного боевого задания испытывает герой произведения Хемингуэя «По ком звонит колокол»: «Может быть, это и есть моя жизнь, и вместо того, чтобы длиться семьдесят лет, она будет длиться только сорок восемь часов... Странно, что такое слово, как «сейчас», теперь означает весь мир, всю твою жизнь» [1968, 287].
Таким образом, три выделенных выше масштаба психологического времени — ситуативный, биографический, исторический — взаимосвязаны. Некоторые, наиболее значимые для индивида ситуации, сопровождающиеся специфическими формами переживания времени, приобретают статус жизненно важных событий, которые становятся вехами на жизненном пути человека. Их содержание определяет основное содержание человеческой жизни, а взаимосвязь — отношения длительности и последовательности, принадлежности к прошлому, настоящему и будущему — временную структуру жизни, на основе осознания которой формируется индивидуальная концепция времени. В свою очередь, сопоставление собственной жизни с масштабами истории, вплетение ее в событийную цепь исторического процесса накладывает особый отпечаток и на ситуативные переживания времени, и на концепцию времени личности в целом. В связи с этим в последующих главах данной монографии рассмотрены историко-культурные основы и психологические механизмы переживания и концептуального осмысления времени личностью.
Авторы поставили перед собой задачу раскрыть механизмы, лежащие в основе тех свойств психологического времени, которые пока еще не стали предметом научного исследования. Предпринята попытка теоретически обосновать один из подходов к построению теории психологического времени личности и на его основе разработать методы экспериментального исследования. Такая теория должна не только систематизировать содержательные характеристики психологического времени, но и определить количественные корреляты этих характеристик: единицы измерения и соответствующие показатели временных отношений длительности и последовательности, прошлого, настоящего и будущего, а также указанных выше свойств психологического времени. В настоящей работе исследование в основном сосредоточено на психологическом времени личности в биографическом масштабе, или в масштабе времени жизни, поскольку личностная концепция времени в интегрированной форме отражает и специфику индивидуальных переживаний времени в ситуативном масштабе, и представления личности о времени ее жизни в масштабе историческом.
Проблема психологического времени в масштабе человеческой жизни получила теоретическое обоснование в работах П. Жане, Ш. Бюлер, К. Левина, С. Л. Рубинштейна, Б. Г. Ананьева. В последние годы интерес к ней постоянно возрастает, увеличивается количество теоретических и эмпирических исследований в данной области. Вопросы, связанные с содержанием этих исследований, специально рассмотрены в главе, посвященной становлению и развитию научного подхода к проблеме психологического времени.
Принятый в психологических исследованиях и ставший традиционным общетеоретический подход к изучению механизмов восприятия и осознания личностью времени можно назвать «событийной концепцией психологического времени», согласно которой особенности психического отражения человеком времени, его скорости, насыщенности, продолжительности зависят от числа и интенсивности происходящих в жизни событий — изменений во внешней среде (природной и социальной), во внутреннем мире человека (мыслях и чувствах), в его действиях и поступках. Однако в рамках событийной концепции в ее исходном виде не получили удовлетворительного решения такие фундаментальные проблемы, как определение границ и содержания психологического настоящего, взаимосвязь прошлого и будущего, субъективная обратимость течения времени, механизмы формирования определенных временных свойств психической деятельности.
В данном исследовании авторы показывают, что ответы на указанные выше вопросы могут быть получены путем анализа событий не самих по себе, а в их взаимосвязи. В соответствии с предлагаемой нами «причинно-целевой концепцией психологического времени» особенности отражения личностью временных отношений в масштабе жизни определяются ее представлениями о характере детерминации одних значимых жизненных событий другими. Эмпирическая проверка этой концепции осуществлялась на основе специально разработанного нами метода (каузометрии), с помощью которого возможно измерение и регуляция психологического времени личности.
Основные концептуальные положения и методы исследования, представленного в монографии, были разработаны авторами совместно. Отдельные разделы написаны: введение, гл. 1, 2 (§ 1) — Е. И. Головахой; гл. 3, 4 — А. А. Кроником; гл. 2 (§2), 5, 6, заключение — совместно. Авторы выражают искреннюю благодарность Н. В. Паниной за ряд ценных рекомендаций, Л. С. Финкелю и Ю. И. Яковенко, оказавшим большую помощь в математической обработке эмпирических данных, О. С. Чичкевич, взявшей на себя труд по подготовке таблиц и рисунков, а также рецензентам, работа которых способствовала совершенствованию текста монографии.
ГЛАВА I
СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ НАУЧНОГО ПОДХОДА К ПРОБЛЕМЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ВРЕМЕНИ
________________________________________________________________________________
«На Человеке-Горе оказалось еще два кармана... Из правого кармана спускается большая серебряная цепь; она прикреплена к диковинной машине... Мы полагаем, что это либо неизвестное нам животное, либо почитаемое им божество... Этот предмет он называет своим оракулом и говорит, что он указывает время каждого шага его жизни».
Дж. Свифт, «Путешествия Гулливера»
На протяжении длительного исторического периода от цивилизаций древности до Нового времени в искусстве и философии предпринимались попытки осмыслить закономерности человеческого времени, рассмотреть их в сложном переплетении событий и судеб людей. Человек жил во времени своей эпохи и стремился объяснить особенности переживания времени и определить отношение к нему в духе этой эпохи. В зависимости от конкретных культурно-исторических условий время могло выступать и в форме безропотного принятия предначертаний судьбы в ожидании благоприятных возможностей, открываемых временем, и в форме активного деятельного наполнения времени собственным жизненным содержанием.
До середины XIX в. о времени как факторе человеческой психики было известно только то, что по этому поводу высказывалось в философских и художественных произведениях. Как правило, суждения носили умозрительный характер и по сути являлись афористически выраженным обобщением обыденного опыта. Их основное содержание заключалось в том, что время — индивидуальная ценность, потеря его невосполнима, а течение неравномерно и зависит от характера и возраста человека, его поступков и особенностей жизненных ситуаций. Главное же для индивида — уметь правильно распоряжаться временем, не растрачивать его на пустые занятия, не отставать от времени и не опережать его, согласовывая темп своей жизнедеятельности со «скоростью» времени. Об этом говорили Гесиод и Платон, Сенека и Марк Аврелий, Данте и Монтень, Гете и Франклин, Достоевский, многие другие выдающиеся философы и художники различных эпох и народов3.
Отдельные наблюдения, в которых фиксировалась зависимость переживания времени от конкретных жизненных ситуаций, например замедление времени при ожидании или неравномерность его течения в зависимости от масштаба происходящих событий, не становились и не могли стать (в силу ограниченности научных представлений о психических явлениях) предметом теоретических обобщений, раскрывающих природу психологического времени.
Пытаясь понять сущность и закономерности человеческого времени, мыслители прошлого сталкивались с ситуацией, которую наиболее ярко описал на рубеже 4—5 вв. Августин: «Что обыкновеннее бывает у нас предметом разговора, как не время? И мы, конечно, понимаем, когда говорим о нем или слышим от других. Что же такое, еще раз повторяю, что такое время? Пока никто меня о том не спрашивает, я понимаю, нисколько не затрудяясь; но, как скоро хочу дать ответ об этом, я становлюсь совершенно в тупик» [Антология..., 1969, 586].
Трудности в понимании природы времени в целом и психологического в частности не могли остановить процесс накопления фактов и наблюдений, которые к моменту формирования психологии как самостоятельной науки являлись достаточно устойчивым элементом духовной культуры, стимулировавшим поиск научных методов исследования психологического времени. Анализу истории и современного состояния научных исследований психологического времени посвящена данная глава.
1. Постановка проблемы в философии и психологии
Впервые психологические закономерности переживания человеком времени были строго сформулированы Кантом. В истории философии с именем Канта связана концепция трансцендентальной идеальности времени как априорного условия чувственного созерцания. Такое понимание времени является достоянием «критического» периода философии Канта. Его оценке в свете современных естественнонаучных и социальных знаний уделено достаточное внимание в советской философской литературе [Аскин, 1966; Лой, 1978, и др.]. Ценные же для понимания психологического времени идеи Канта еще не стали предметом специального анализа. В своих ранних произведениях он подчеркивал, что отношение ко времени и его переживание находятся в зависимости от характера деятельности различных субъектов: «Потребность во времени есть нечто относительное, узнать и понять которое можно, лишь сравнивая величину предполагаемого дела со скоростью его исполнения. Поэтому один и тот же промежуток времени, который для одного рода существ кажется лишь мгновением, для другого может оказаться весьма продолжительным временем, в течение которого благодаря быстроте действий происходит целый ряд изменений» [1963, 255].
Хотя Кант использовал это положение для доказательства более тонкой духовной организации существ, обитавших, по его предположению, на других планетах, имеющих более высокую, чем у Земли, скорость суточного вращения, оно, как показало дальнейшее развитие психологии, имеет реальный человеческий смысл. Во-первых, само понятие «потребность во времени» открывает диахронный аспект исследования человеческой деятельности, поскольку ориентирует на анализ длительности и последовательности необходимых для достижения какого-либо результата действий, а это означает, что потребность в определенном предмете для своей реализации предполагает наряду с постановкой цели и выбором средств также и формирование потребности во времени, которая и выступает исходным моментом, влияющим на особенности дальнейшего использования и переживания времени в процессе деятельности. Во-вторых, предложенная для измерения величины данной потребности формула (прямая зависимость от объема необходимых действий и обратная — от скорости их исполнения) определяет принципиальную возможность психологической «растяжимости» времени, проявления существенных различий в индивидуальном переживании равных по хронологической длительности, но разнонаполненных деятельностью интервалов. Эту закономерность можно представить в следующей форме: чем выше напряженность деятельности, тем больше единиц психологического времени в одном и том же хронологическом интервале или же, по образному выражению А. П. Чехова: «Если хочешь, чтобы у тебя было мало времени, то ничего не делай» [1980, 79]. В «Антропологии» Кант распространяет данную закономерность на переживание времени в масштабе человеческой жизни и дает «информационную» интерпретацию тому парадоксальному, на первый взгляд, факту, что человек, томившийся от скуки на протяжении большей части жизни, которому каждый день казался слишком длинным, в конце жизни жалуется на краткость жизни в целом. Кратковременность прошедшего объясняется отсутствием впечатлений, сохранившихся в памяти бездеятельного человека. Таким образом, прошедшее время «сжимается» по мере уменьшения информативности воспоминаний о прожитых годах. Время, однако, может и «растягиваться». В связи с этим Кант выдвигает интересную гипотезу о том, что в психологическом времени человек может и должен прожить значительно больше, чем по числу лет, именно в этом он видит путь к удовлетворенности жизнью: «Множество отрезков времени, которые выделяются в последний период жизни разнообразными и переменными работами, возбуждают у старика представление о том, будто он прожил гораздо больше времени, чем по числу лет; наполнение времени планомерно усиливающейся деятельностью, которая имеет своим результатом великую, заранее намеченную цель, — это единственно верное средство быть довольным жизнью и вместе с тем чувствовать себя пресыщенным ею» [1966, 477].
Таким образом, насыщение будущего значимыми целями является предпосылкой насыщения настоящего деятельностью, что в свою очередь приводит к наполненности прошлого информативными воспоминаниями. Так, согласно Канту, достигается полнота переживания человеком времени и вместе с тем удовлетворенность жизнью. Это становится возможным на основании способности воспроизводить прошедшее и будущее в настоящем в процессе «ассоциации представлений прошедшего и будущего состояния субъекта с его настоящим состоянием... чтобы то, чего уже нет, соединить в связном опыте с тем, чего еще нет, посредством того, что существует в настоящее время» [1966, 419]. Взаимосвязь прошлого, настоящего и будущего Кант (в соответствии с присущим его философской системе пониманием времени как субъективной реальности) рассматривал лишь применительно к человеческому опыту, к психологическим механизмам индивидуального сознания. Для него не существует проблемы соотношения объективного и субъективного (психологического) времени, а лишь проблема соотношения времени в различных формах восприятия явлений. Поэтому последовательная научная концепция психологического времени не могла быть создана Кантом, хотя его конкретные наблюдения и выводы, касающиеся специфики субъективного отражения времени, имеют ценность и в настоящее время. Достаточно указать на продуктивную разработку проблемы потребности во времени как важнейшего компонента психологического времени [Сэв, 1972, 480—481], пространственной трехмерной интерпретации психологического времени, которая впервые появляется именно у Канта как сосуществование временных модусов [Моисеева, Сысуев, 1981; Яковлев, 1980; Cottle, 1976]. И наконец, Кант впервые предпринял попытки научного объяснения проблемы изменения субъективной скорости времени в различных условиях функционирования психики, связав ускорение или замедление времени с разнообразием или монотонностью деятельности [1966, 398—399].
В решении вопроса о соотношении прошлого, настоящего и будущего Кант следует за Августином, который посредством субъективизации времени, его отождествления с протяженностью человеческого духа пытался преодолеть свойственное античной философии представление о том, что прошлого уже нет, будущего еще нет, а реален лишь момент их взаимоперехода — настоящее. Августин считал необходимым признать пребывание прошлого и будущего в настоящем, их сосуществование. В связи с этим он употреблял понятия «настоящее», относящееся к вещам «прошлого», «настоящее», относящееся к вещам «будущего», и «настоящее», относящееся к вещам «настоящего» [Антология..., 1969, 587]. Каждому из этих временных модусов соответствовал определенный психологический механизм: воспоминание, ожидание, созерцание, благодаря взаимодействию которых время предстает как целостность в сознании человека. Кант с этой же целью соотносит способности вспоминать и предвидеть как условия формирования временной связи восприятий настоящего [1966, 418—419].
Глубокое диалектическое обоснование идеи временного единства психики находим у Гегеля при анализе им проблемы перехода субъекта в процессе познания от стадии чистого созерцания к формированию представлений. Как известно, Гегель критиковал субъективизм Канта в понимании пространства и времени и рассматривал пространственность и временность присущими вещам самим по себе, однако в самом «звучании» этих слов усматривал указание на ограниченность материальных форм, которая преодолевается в процессе самореализации духа. «Познающее мышление, — подчеркивал Гегель, — не задерживается на этих формах, а постигает вещи в их понятии, содержащем внутри себя пространство и время, как нечто снятое» [1956, 250]. В связи с этим пространственность и временность, открывающиеся субъекту на стадии чистого созерцания, выступают формами внеположности духа. Однако, когда созерцание переходит в представление, оно не становится только прошедшим, в снятом виде оно присутствует и в настоящем. Гегель иллюстрирует эту мысль следующим примером: «я это видел» в немецком языке буквально значит «я имею это виденным». В связи с этим он приходит к выводу, что данными словами «выражается отнюдь не только прошедшее, но вместе с тем и настоящее; прошедшее является здесь лишь относительным, — оно имеет место только при сравнении непосредственного созерцания с тем, что мы в данный момент имеем в представлении» [1956, 253]. Важнейший момент здесь — указание на относительность прошлого, с одной стороны, как уже прошедшего и невозвратимого, а с другой — как реального, снятого в настоящем содержания сознания и деятельности человека.
Хотя диалектика последовательности и сосуществования интерпретировалась Гегелем идеалистически, она стала одним из источников формирования марксистских взглядов на специфику структуры человеческой жизнедеятельности, на время как «пространство человеческого развития» [Маркс, т. 16, 147].
Марксистский анализ диалектики необходимости и случайности, возможности и действительности позволил рассмотреть соотношение прошлого, настоящего и будущего в их реальной взаимосвязи, преодолеть крайности механистического детерминизма и телеологизма в решении данной проблемы. Объективный характер этой взаимосвязи обусловлен тем, что прошлое и будущее действительны не в памяти и воображении субъекта, а в том, что материальные процессы, осуществленные в прошлом, определяют предметность настоящего, которое содержит реальные возможности направленного становления в будущем. Поскольку диахронная картина действительности, формирующаяся в сознании субъекта, определяется не его произволом, а прежде всего объективными условиями и содержанием практической деятельности, открывается возможность научной постановки проблемы временного единства человеческой деятельности и сознания. Таково решение марксистской теорией проблемы целеполагания: цель как идеальный, желаемый образ будущего обретает действительность в настоящем в той мере, в какой возможна ее реализация в конкретных условиях жизнедеятельности субъекта.
Таким образом, раскрывая взаимосвязь объективного и субъективного в социальном времени на основе понимаемого диалектически единства социального и индивидуального, марксистская философия создает предпосылки для решения проблемы психологического времени, являющегося, с одной стороны, разновидностью времени социального, обусловленного объективной структурой и содержанием социальной деятельности индивида, а с другой — временем, обретающим конкретную форму и специфические свойства благодаря функционированию психологических механизмов, связанных с познавательными и эмоционально-волевыми процессами, актуализирующимися в сознании под воздействием психологических состояний и достаточно устойчивых индивидуально-психологических свойств личности. Марксистский подход к постановке и решению проблемы психологического времени в дальнейшем нашел конкретное воплощение в работах советских психологов.
Разработка проблемы социального и психологического времени в философии, становление психологии как самостоятельной науки подготовили почву для развития конкретно-научных исследований временных отношений в психике человека. Следует также отметить, что к моменту возникновения первых психологических лабораторий усилиями физиологов [Гельмгольца, Дондерса, Экснера и др.] было доказано: психологические процессы характеризуются определенным временем реакции, которое включает время проведения нервного импульса как физиологический компонент и время задержки ответа на стимул, обусловленное механизмами переработки информации, поступившей в мозг. Был создан специальный прибор — хроноскоп Гиппа, фиксировавший время реакции испытуемых на раздражители с точностью до тысячных долей секунды [Ярошевский, 1976, 215—217]. Эти исследования оказали существенное влияние на первые шаги экспериментальной психологии, в рамках которой были предприняты попытки связать закономерности, выявленные при измерении времени реакции, со спецификой различных психических процессов. Работы Н. Ланге по анализу двигательных и сенсорных реакций показали зависимость продолжительности времени реакций от уровня психической деятельности; измерение времени реакции в ассоциативном эксперименте использовалось Гальтоном и Вундтом для изучения мыслительных процессов, поскольку предполагалось, что различия во времени, необходимом для установления тех или иных словесных ассоциаций, позволяют судить об особенностях формирования представлений, соответствующих различным типам ассоциаций. Хотя эвристические возможности хроноскопических исследований оказались крайне ограниченными при изучении высших психических функций, благодаря им время прочно утвердилось в молодой психологической науке как существенный фактор психической деятельности индивида и стало объектом экспериментального изучения. Однако анализ времени реакции не привел непосредственно к постановке проблемы психологического времени, поскольку в его основе лежало традиционное представление о времени как чистой хронологической длительности, выступающей внешним количественным эквивалентом внутренних процессов.
Специфические закономерности психологического времени стали наглядно проявляться при экспериментальных исследованиях слухового восприятия. Давно было замечено, что, хотя последовательные элементы звукового ряда не могут быть одновременно представлены в сознании индивида, тем не менее это не сказывается на целостности восприятия мелодии или определенного ритма. Опыты с метрономом, проведенные в лаборатории Вундта, показали, что в актуальный объем сознания входит не один звуковой элемент, а некоторый ряд, образующий целостный слуховой образ. Продолжая эти эксперименты, Титченер пришел к выводу о том, что альтернатива последовательности и одновременности, существующая в физическом времени, должна быть пересмотрена применительно ко времени психологических процессов. Действительно, несколько единиц звукового ряда последовательны в том смысле, что идут друг за другом в определенном порядке, доступном восприятию, вместе с тем они одновременны, поскольку образуют целостную структуру слухового образа. В связи с этим Титченер выдвигает предположение о существовании двух измерений психологического времени — последовательности и одновременности, образующих единое временное поле определенной длительности.
Научная постановка проблемы психологического времени уже на первом этапе развития психологии как самостоятельной науки потребовала изучения генезиса временных представлений в их связи с формированием пространственных представлений. Попытка английских ассоционистов во главе со Спенсером обосновать первичность временных отношений в эволюции пространственно-временной структуры человеческого сознания не получила широкого признания. Более убедительной была позиция тех психологов, которые считали, что временные представления исторически и онтогенетически формируются на основе пространственных. М. Гюйо приводит многочисленные аргументы в пользу данной концепции в монографии «Происхождение идеи времени», сыгравшей значительную роль в изучении времени как психологической проблемы. «Желать подобно Спенсеру построить пространство с помощью времени, — пишет М. Гюйо, — следовательно, впасть в противоречие с истинными законами эволюции, ибо, напротив, лишь с помощью пространства мы приходим к представлению времени» [1899, 24]. В дальнейшем пространственный характер первичных временных представлений был подтвержден в психологических и культурологических исследованиях. Так, Ж. Пиаже показал, что сравнительные оценки времени движения двух объектов у детей младшего возраста формируются не на основе объективного соотношения длительностей этого движения, а посредством сопоставления скорости их движения или протяженности отрезков пространства, пройденных объектами за данное время [Piaget, 1966]. Лишь постепенно в сознании ребенка формируется абстрактное представление о длительности безотносительно к пространственным измерениям движения различных объектов [Мардер, 1974, 97].
Анализ временных отношений в структуре мифологического сознания также свидетельствует о пространственности временных понятий, свойственных традиционным культурам [Гуревич, 1972, 84]; эти пространственные представления до сих пор сохраняются во временной лексике [Стеблин-Каменский, 1976, 43].
Было бы, разумеется, неправильно, исходя из вышесказанного, считать, что специфика психологического времени может быть сведена к пространственным представлениям. Психологическая наука второй половины XIX в. сделала важный шаг в исследовании психологического времени как самостоятельной научной проблемы. Практически неисследованным, однако, оставался вопрос об уровнях и масштабах индивидуального времени. Эксперимент как объективный метод изучения психики применялся в лабораторной ситуации и был направлен на выявление элементарных механизмов восприятия, памяти, внимания. Хотя и в этих условиях проявлялась специфика времени психических процессов, это было лишь время непосредственного, ситуативного переживания. Методов же изучения социально-культурного содержания и структуры сознания личности, за исключением различных модификаций интроспекции, не существовало, а потому было невозможно экспериментально обосновать или опровергнуть выведенные в процессе самонаблюдения закономерности психологического времени личности в масштабах, выходящих за пределы непосредственного переживания, и раскрыть механизмы, лежащие в основе этих закономерностей.
В изучении общих закономерностей психологического времени не было открытий, речь шла скорее о новых формулировках известных истин. Хотя П. Фресс считает, что в этот период были открыты следующие законы: «Чем больше стареешь, тем короче кажется время» (Джемс) и «Всякий раз, когда мы обращаем наше внимание на течение времени, оно кажется длиннее» (Вундт) [1978, 115, 123], однако указанные закономерности в несколько иной формулировке мы встречаем в работах Канта [1966, 475—477]. Существует мнение, что Джемс впервые обратил внимание на тот парадоксальный факт, что отрезки времени, не заполненные впечатлениями, тянутся очень медленно, но при воспоминании о них кажутся быстро промелькнувшими, тогда как время, заполненное разнообразной деятельностью, проходит незаметно, но в дальнейшем оценивается как весьма длительное [Джемс, 1905, 239]. И здесь приоритет принадлежит Канту, предполагавшему, что такого рода явления можно объяснить различиями в количестве впечатлений, сохранившихся в памяти о разнонаполненных событиями интервалах времени.
М. Гюйо выдвигает гипотезу о том, что длительность субъективно измеряется количеством (а не хронологической продолжительностью) ощущений, и в доказательство приводит данные наблюдений над измерениями длительности сновидений, которые могут быть хронологически весьма кратковременными, а субъективно оцениваться как более продолжительные, что, по его мнению, связано только с количеством событий, составляющих содержание сновидения [1899, 57]. Исходя из этого, он делает справедливый вывод о том, что механизмы субъективного измерения длительности нельзя считать априорными, в чем усматривает решающий аргумент против априористской концепции времени Канта [1899, 58]. Однако, как мы видели, Кант также связывал оценки длительности с количеством впечатлений, что не мешало ему считать время априорной формой чувственного созерцания. Противоречивость позиции Канта в постановке проблемы времени общеизвестна, однако в данном случае она свидетельствует о том, что Кант-ученый не всегда следовал за Кантом-философом. Это позволило ему в области исследования психологического времени обнаружить закономерности, к которым более чем полстолетия спустя пришли психологи.
Почему же психология того периода, достаточно четко уяснив специфику психологического времени в сравнении со временем физическим, оказалась не в состоянии сделать шаг вперед в открытии новых закономерностей и исследовании механизмов формирования временных переживаний и концептуальных представлений личности? Главная причина заключалась в том, что в сфере исследования психологии личности господствовал субъективный метод, сторонниками которого были Вундт, Титченер, представители вюрцбургской школы, твердо убежденные в том, что иных путей изучения человеческого сознания, а следовательно, и осознания личностью временных отношений, не существует. Хотя в психологии начал утверждаться объективный метод исследования психической деятельности, его возможности были ограниченными, поскольку фиксируемые в эксперименте связи между актами сознания и поведения индивида не подкреплялись теоретическим осмыслением этих явлений с позиции диалектического единства внешних форм активности и внутренних психических процессов, формирования психики в практической деятельности человека. В силу этого некоторые попытки материалистического объяснения особенностей переживания времени человеком на основе анализа объективных физиологических процессов и двигательной активности человека (И. М. Сеченов) не могли получить широкого распространения в психологии того периода.
В результате того что психологи-экспериментаторы не смогли объяснить механизмы формирования временных представлений личности, в конце XIX — начале XX в. широкое распространение приобрели концепции времени, выдвинутые Дильтеем и Бергсоном. Позиции этих философов сходны в том, что «оба противопоставляют время как реальность, фиксируемую внутренним чувством и данную непосредственно, «абстрактному времени» математики и естествознания» [Гайденко П. П., 1969, 241]. Такой подход сыграл важную роль в окончательном утверждении идеи о нетождественности физического времени и времени, данного в переживании. Однако различие это усматривалось в том, что время в физическом смысле есть абстракция, реально же оно лишь как феномен жизни и сознания. Дильтей и Бергсон отрицали возможность объективного рационального познания времени. Проникнуть в его сущность человеку помогает, согласно Бергсону, творческая интуиция, основанная на единстве механизмов памяти и восприятия, в результате чего формируется переживание длительности: «мгновение настоящего, будучи всегда переходом, неуловимой границей между непосредственным прошлым, которого уже нет, и непосредственным будущим, которое еще не наступило, обратилось бы в простую абстракцию, если бы именно не существовало подвижного зеркала, беспрерывно отражающего восприятие в виде воспоминания» [Бергсон, 1915, 105].
Для Дильтея главным в проблеме времени было познание не связи прошлого и настоящего как чистой длительности, а социально-культурного, исторического содержания этой связи. Поэтому он считал, что время не может быть познано в рамках объяснительной психологии, построенной по образцу естественных наук, поскольку она стремится «конструировать такие великие длительные связи, как пространство, время, причинность из некоторых ею изучаемых элементарных процессов ассоциации, слияния, апперцепции» [Дильтей, 1980, 273]. Постигнуть время как «живую связь души» в ее становлении и развитии возможно, по его мнению, лишь в рамках описательной психологии. Если в объяснительной психологии уместен экспериментальный метод, то описательная психология может быть построена на основе метода «понимания», предусматривающего «понимание чужой человеческой душевной жизни», а также «пользование предметными продуктами психической жизни».
Кроме интуитивизма Бергсона и философии жизни Дильтея, проблема времени в его человеческом смысле и содержании активно разрабатывалась в феноменологии Гуссерля и экзистенциализме Хайдеггера. Важнейшим моментом этих концепций была окончательная субъективизация времени, отождествление его единства в прошлом, настоящем и будущем с временным единством сознания [Лой, 1978; Гайденко П. П., 1965]. Феноменологизация времени отчетливо проявилась в западной психологии, когда предметом исследования в ней стало психологическое время личности в масштабах, выходящих за пределы ситуативного переживания. Само понятие «горизонт бытия» как характеристика временности сознания сыграло важную роль в разработке понятий, отражающих основные характеристики психологического времени в биографическом масштабе: временная перспектива, временной кругозор, временная ориентация личности.
2. Современная проблематика исследований: от ситуативного масштаба — к биографическому
Первые десятилетия XX в., казалось бы, подтвердили скептическое отношение Дильтея к возможностям объяснительной психологии в исследовании проблемы времени. Начатые в прошлом столетии исследования по восприятию и оценке длительности коротких интервалов, задаваемых стимулами различной модальности, продолжались. В связи с этим удалось установить, что диапазон непосредственно воспринимаемых длительностей не превышает двух секунд, в нем существуют зоны качественно различного восприятия, причем недооценка или переоценка длительности зависит от модальности стимула, его параметров и особенностей предъявления [по: Фресс, 1978, 100—106]. Экспериментальные исследования, как правило, не выходили за пределы минутных интервалов, для изучения которых использовались классические методические процедуры: вербальная оценка, сравнение, воспроизведение и продуцирование.
Изучение микроинтервалов психологического времени имело несомненную ценность для психологической теории и практики. Исследования в этом направлении позволили выделить факторы, воздействующие на восприятие и оценку длительности коротких интервалов: влияние возраста, психологических свойств и состояний индивида, содержания деятельности, выполняемой в экспериментальной ситуации, характера предъявляемых стимулов.
В последующие десятилетия интерес к данной проблематике постоянно возрастал, появились работы обобщающего характера [Fraisse, 1957; Элькин, 1961; Ornstein, 1970], в которых содержится обзор многочисленных исследований по проблеме психологического времени в указанных масштабах, а также формулируются основные теоретические выводы, которые все же касаются весьма ограниченного круга временных переживаний человека.
Ныне психологи-экспериментаторы большие надежды связывают с разработкой методов, позволяющих оказывать активное воздействие на течение субъективного времени в гипнотическом состоянии, при использовании лекарственных средств, а также в тех лабораторных исследованиях, где применяются часовые механизмы с ускоренным или замедленным ходом — метод «кажущихся (иллюзорных) длительностей». Благодаря последнему удалось установить, что представление о длительности интервала является существенным фактором, воздействующим на психические процессы. Так, в одном из экспериментов по запоминанию слов у одной группы испытуемых часы шли вдвое быстрее, чем в действительности, а у другой — вдвое медленнее. Хотя между запоминанием и воспроизведением для обеих групп объективно прошло 1,5 часа, субъективно в первой группе время равнялось 45 минутам, а во второй — 3 часам. Оказалось, что во второй группе уровень воспроизведения слов был значительно ниже, чем в первой. Аналогичные результаты были получены при изучении зависимости социальной перцепции от субъективной длительности [Albert, 1978]. Эти данные подтверждают важнейший для психологии вывод о том, что психологическое время не является искаженным отражением объективного времени, а выступает собственным временем психических процессов, поскольку именно представленная в сознании (а не объективная) длительность воздействует на содержание памяти, социальной перцепции и других процессов, в частности потребности в пище [Schachter, Gross, 1968].
Одним из наиболее продуктивных направлений исследования времени в непосредственных условиях жизнедеятельности личности являются эксперименты и опросы, связанные с изучением точности временных суждений, их соответствия объективной хронологии. Здесь был выявлен ряд интересных фактов: точность временных суждений связана со статусом в структуре межличностных отношений [Goldstone et al., 1963]; городские жители более точны в оценках, чем сельские [Lowin, 1971]; пунктуальность не во всех культурах рассматривается как необходимое качество личности, и само понятие пунктуальности как соблюдения точности во времени наполняется конкретным содержанием в зависимости от социокультурных условий [Levine, West, Reis, 1980]. Исходя из полученных данных, можно утверждать, что степень совпадения субъективных оценок времени с объективными хронологическими показателями является переменной, зависящей от условий социальной макро- и микросреды личности.
Хотя исследований психологического времени в ситуативном масштабе и на сравнительно коротких (от миллисекунд до нескольких часов) интервалах много, они дают весьма ограниченное представление о том времени, в котором живет только человек, обладающий сознанием долговременной перспективы, охватывающей годы, десятки лет, а порой и столетия, и столь же долговременной ретроспективы — определенной временной последовательности событий прошлого. Одним из важнейших моментов эволюции психики является расширение границ временной ориентации. У животных они находятся в пределах, обусловленных актуальной для удовлетворения потребностей ситуацией, тогда как в сознании человека могут быть представлены интервалы времени, выходящие далеко за пределы его жизни.
Объявив время жизни человека и время его истории запретной зоной для психологии, ориентированной на объективные методы исследования, иррационалистическая философия тем самым воспрепятствовала научной постановке и решению тех проблем, которые она сама выдвинула в качестве важнейшего направления развития гуманитарной мысли, всей духовной культуры. Однако в 20—30-х годах XX ст. в психологии происходит поворот к изучению социально-культурного содержания психики, к исследованиям личности в широких масштабах социальной жизнедеятельности. В этот период на Западе возникают концепции, основанные на историческом и биографическом подходах к изучению человеческой психологии, закономерностей ее функционирования во времени. Прежде всего отметим проведенные П. Жане исследования социальной функции памяти человека в связи с особенностями психологического времени. Жане убедительно показал, что буквальное хронологическое воспроизведение в памяти последовательности и длительности событий (при реминисценциях) нарушает нормальное течение психических процессов в настоящем, являясь формой психопатологии памяти. События, которые охватывают длительный хронологический период в прошлом, должны быть в обобщенном виде представлены в памяти, которая в данном случае выполняет свою социальную функцию, формирующуюся в процессе исторического и онтогенетического развития психики [Жане, 1979]. Исходя из этого, становится очевидным, что в содержание времени психических процессов объективная хронология включается, опосредуясь социальной значимостью событий, что и определяет специфику психологического времени личности.
Большое значение для изучения психологического времени личности в биографическом масштабе имели работы Ш. Бюлер, под руководством которой была комплексно исследована проблема жизненного пути личности. Исходным для Бюлер было представление о врожденном стремлении человека к самоосуществлению, которое обусловлено жизненными целями и ценностями личности и наполняется различным содержанием на разных возрастных этапах жизненного пути [Bühler, 1959]. Бюлер специально не рассматривает проблему психологического времени личности, однако проведенный ею анализ временной структуры жизненного пути в его различных измерениях, а также анализ основных событий жизненного пути, жизненных целей личности и психологических оснований возрастной периодизации подготовил почву для принципиальной постановки в психологии проблемы разномасштабности психологического времени, его специфического содержания, механизмов и закономерностей, проявляющихся в биографическом масштабе.
Главная заслуга в этом принадлежит К. Левину, который поставил вопрос о существовании единиц психологического времени различного масштаба, обусловленных масштабами жизненных ситуаций и определяющих границы «психологического поля в данный момент». Согласно Левину, это поле включает в себя не только теперешнее положение индивида, но и его представления о своем прошлом и будущем — желания, страхи, мечты, планы и надежды. Все части поля, несмотря на их хронологическую разновременность, субъективно переживаются как одновременные и в равной мере определяют поведение человека. В эмпирическом аспекте такой подход оказался достаточно продуктивным, стимулировав исследования временной перспективы личности4.
В теоретическом отношении он имеет одно очень существенное ограничение. Психологическое время, понимаемое в рамках концепции поля, утрачивает фундаментальное временное отношение — отношение последовательности событий и становится поэтому несопоставимым с другими уровнями времени, соответствующими физическим, биологическим и социальным процессам. Психологическое время у Левина по сути отождествляется с феноменальным полем сознания, и одновременно соприсутствующие в нем прошлое, настоящее и будущее теряют свою качественную определенность, растворяясь в «психологическом поле в данный момент».
Левин первым среди психологов построил пространственно-временную модель, в которой сознание и поведение индивида рассматривались сквозь призму долговременной перспективы и разносторонних характеристик индивидуального жизненного пространства. Причем во времени он выделял зоны настоящего, ближайшего и отдаленного прошлого и будущего, а в пространстве — уровни реального и ирреального (основанного на фантазии). Рассматривая развитие различных измерений психологического поля индивида в процессе онтогенеза, Левин указывал на то, что жизненное пространство новорожденного не имеет временных измерений; в раннем детстве происходит дифференциация психологического прошлого и будущего, однако почти не дифференцированы уровни реальности и фантазии. В дальнейшем происходит расчленение ближайших и отдаленных зон прошлого и будущего, реальных и желаемых, но возможных лишь в фантазии событий прошлого и будущего. Как подчеркивает Левин, это подтверждается возрастными особенностями детской психологии: «У детей младшего возраста правда и выдумка, восприятие и фантазия менее расчленены, чем у более старших детей» [Lewin, 1964, 245].
Идеи Левина оказали заметное влияние на последующее развитие исследований психологического времени личности. Аналогичное временной перспективе понятие «временной кругозор» вводит П. Фресс, рассматривая его как интегративную характеристику развития временных представлений личности, формирующихся в процессе социальной деятельности. В этом смысле развитый временной кругозор является показателем освоения личностью временных отношений [Fraisse, 1957].
В целостной временной перспективе прошлое, настоящее и будущее могут быть представлены в различном соотношении. Причем в различных культурах и социальных условиях может доминировать ориентация на прошлое, настоящее или будущее [Doob, 1971, 54]. При исследовании доминирующих временных ориентаций был обнаружен важный, на наш взгляд, факт, заключающийся в том, что ориентация на настоящее не подразумевает озабоченность человека только текущим моментом, но, скорее, определяет заботу о прошлом и будущем в равной мере [Cottle, 1976, 46]. Для эмпирического изучения этой проблемы применялись как методы прямого опроса, так и специальные методики: «метод временной линии» — отмеривание на линии отрезков, соответствующих определенным временным зонам, а также «циклический тест», в котором прошлое, настоящее и будущее требовалось представить в виде окружностей произвольного диаметра. Авторы данных методик применяли их также для анализа субъективной длительности временных интервалов, выходящих за пределы времени, непосредственно переживаемого в лабораторной ситуации [Cohen, 1964; Cottle, 1976].
В последние годы особую популярность приобрели исследования временной перспективы, связанной с будущим человека, так называемой будущей временной перспективы, под которой понимается «...способность личности действовать в настоящем в свете предвидения сравнительно отдаленных будущих событий» [Cottle, Klineberg, 1974, 16]. В общем смысле будущая временная перспектива — это временной порядок ожидаемых личностью в будущем каких-либо событий. Для ее исследования используются традиционные процедуры, типа методики «неоконченных предложений», когда испытуемые должны завершить предложения, ориентирующие на будущие планы и стремления (например, «Я надеюсь...» и т. п.) [Nuttin, 1980]. Тот же принцип используется и в методике «неоконченных рассказов», хотя она имеет более выраженный прожективный характер, поскольку испытуемые должны завершить рассказы, предполагая будущую перспективу их персонажей. Для оценки перспективы в данном случае используется такой показатель, как временной масштаб событий, избранных испытуемыми для завершения рассказа. Применяются также и прямые методики, когда, например, испытуемых просят назвать десять ожидаемых ими в будущем событий с возможными сроками реализации; при этом длительность перспективы измеряется медианным временем всех названных событий [Rabin, 1978].
При исследовании временной перспективы было установлено, что на ее диапазон и событийное содержание воздействуют такие факторы, как уровень интеллекта и тревожности личности. В связи с этим анализ временной перспективы личности стал применяться в клинической психологии для диагностики психопатологии и выявления эффекта психотерапевтического воздействия. Интересные данные были получены в последние годы при изучении возрастной динамики будущей временной перспективы. Применив метод «временной линии» (требовалось отложить отрезки, характеризующие настоящее, индивидуальное и историческое прошлое и будущее личности), Т. Коттл обнаружил, что при переходе от детства к зрелости последовательно возрастает удельный вес исторического прошлого и будущего в сознании индивида, причем 20-летние испытуемые указывали втрое больший диапазон будущего по сравнению с прошлым, тогда как в более зрелом возрасте это соотношение уравновешивалось [Cottle, 1976, 104—105].
В результате исследования будущей временной перспективы был выявлен феномен «нереалистического оптимизма». Молодые люди (студенты) должны были оценить вероятность того, что те или иные позитивные и негативные жизненные события, представленные в стандартных экспериментальных списках, произойдут в будущем в их личной жизни; затем требовалось дать оценку вероятности тех же событий в жизни их товарищей по учебе. Оказалось, что испытуемые в целом склонны более высоко оценивать свои личные шансы (по сравнению с оценками будущей перспективы сверстников) относительно позитивных жизненных событий и значительно ниже — относительно негативных [Weinstein, 1980]. «Нереалистический оптимизм» рассматривается автором указанной работы как явление, характерное для молодого возраста, что может служить подтверждением и определенным развитием идеи Левина относительно развития пространственно-временной структуры сознания личности как последовательной дифференциации с возрастом ее реального и ирреального уровней.
Следует подчеркнуть, что эмпирические исследования временной перспективы принципиально ничего нового не внесли в теорию психологического времени личности по сравнению с концепцией, разработанной Левиным. Общей их чертой является феноменологизм в понимании субъективных временных отношений, а также анализ отдельных статистически значимых зависимостей между параметрами временной перспективы и личностными характеристиками без попытки их теоретического обобщения и создания на этой основе оригинальных концепций. Теоретическая ограниченность наглядно проявляется и при изучении основных временных понятий. Так, прошлое, настоящее и будущее рассматриваются как абстрактные, содержательно изолированные объекты временной ориентации личности, не раскрывается механизм их взаимосвязи в психологическом времени, которое, в свою очередь, выступает лишь как хронологический диапазон событий, утрачивая при этом собственное содержание как время переживания и осмысления человеком собственной жизни.
Попытки раскрыть специфику временных отношений в биографическом масштабе предпринимаются в рамках исследований психологии жизненного пути личности, в основании которых лежат работы Ш. Бюлер. Рассматривая жизненный путь личности сквозь призму качественного содержания различных возрастных этапов жизни, исследователи стремятся найти закономерности формирования временных переживаний и концепций в зависимости от таких факторов, как возрастные границы и событийная специфика данных этапов. Здесь был установлен существенный факт, заключающийся в том, что в сознании членов различных социальных групп представлен определенный временной порядок (своеобразное «расписание») основных событий жизни, причем отставание от этого расписания субъективно рассматривается как жизненный неуспех [Neugarten, Hagestad, 1976]. Это означает, что представление о будущих событиях жизни, само будущее время человека не является чистым феноменом индивидуального сознания, а обусловлено объективными факторами социальной среды личности.
Таким образом, вполне правомерным является рассмотрение будущих (еще не происшедших) событий жизни в единой реальной связи с прошлыми (уже происшедшими) событиями, направленное на изучение реальной взаимосвязи прошлого, настоящего и будущего в структуре психологического времени.
В результате сравнительного анализа временных отношений личности на различных этапах жизненного пути был обнаружен своеобразный цикл, который характеризует особенности освоения личностью времени: первоначальное отсутствие действенного контроля над временем в детстве сменяется овладением временной перспективой в зрелом возрасте и вновь сменяется в старости осознанием того, что время не принадлежит человеку [Kastenbaum, 1966]. В целом с возрастом, и особенно старением, человек все глубже и острее переживает течение времени, и проблема времени, его быстротечности приобретает большое значение [Socialization.., 1979].
Наиболее популярным в исследовании возрастной динамики переживания времени является метод «метафоры времени», представляющий собой процедуру оценки испытуемыми степени соответствия их представлениям о времени метафор типа «дорога, ведущая через холм», «спокойный неподвижный океан», «скачущий всадник» и т. п. (в предъявляемом для оценки списке 25 метафор). Методика была разработана Р. Кнаппом, который первоначально использовал ее при исследовании мотивационных процессов. Как выяснилось, индивиды с более высоким уровнем мотивации склонны выбирать для оценок времени метафоры, отражающие скоростные, динамические характеристики [Knapp, Gurbutt, 1958]. С помощью этого метода удалось установить, что молодые люди склонны употреблять статичные метафоры, а пожилые — скоростные для характеристики временных переживаний. Это явилось экспериментальным подтверждением того, что с возрастом субъективное течение времени ускоряется [Wallach, Green, 1961].
В переживании времени достаточно определенно проявляется не только возрастная, но и половая дифференциация. В методике Р. Кнаппа наряду с «метафорами времени» предъявлялись для оценки и «метафоры смерти» — «ухмыляющийся палач», «понимающий врач» и т. п. Kaк оказалось, мужчины с гораздо большим эмоциональным неприятием относятся к смерти, которая вызывает у них ассоциации, проникнутые страхом и отвращением. Для женщин же характерным является «комплекс Арлекина», при котором смерть представляется загадочной и в чем-то даже привлекательной фигурой [Back, 1974, 205]. Проблема отношения человека к смерти интенсивно исследуется в рамках психологии жизненного пути личности. Представление человека об ожидаемых сроках смерти рассматривается как существенный регулятор его концепции времени. Человеку неизвестен срок его смерти, однако он должен распоряжаться своим временем исходя из того, что оно не безгранично. Когда в лабораторной ситуации ему задается вопрос «Как Вы будете проводить время, если узнаете, что Вам осталось жить шесть месяцев?», оказывается, молодые люди хотели бы втрое чаще полностью изменить стиль жизни по сравнению с пожилыми, которые склонны посвятить свое время внутренней духовной жизни [Kalish, 1976, 487]. Отношение к смерти — это вместе с тем и отношение личности к жизни в ее целостности, во взаимосвязи прошлого, настоящего и будущего. Поэтому его исследование является важным условием познания психологического времени, в особенности психологического возраста, который выступает мерой психологической реализации времени жизни личности.
Время жизни характеризуется неравномерным течением, оно зависит от особенностей жизненного пути и его субъективного отражения личностью. Равные в чисто хронологическом смысле периоды времени жизни обладают различным событийным содержанием, которое определяет особенности субъективного отношения к этим периодам времени. Подтверждают эту мысль данные, полученные в исследованиях по методике «график жизни».
Испытуемым предъявлялась расчерченная на клетки таблица, где нижняя горизонтальная линия, маркированная по десятилетиям, соответствовала времени жизни (от рождения — до 80 лет). Требовалось провести линию, соответствующую содержанию жизни испытуемого с реальными или предполагаемыми подъемами и спусками. При сопоставлении линии жизни с последовательностью основных жизненных событий обнаружилось, что линия шла вверх, когда происходили или ожидались положительные события, спуски же были связаны с негативными событиями в жизни испытуемого [Back, Morris, 1974, 219].
Неравномерность течения субъективного времени может определяться и тем, что в различных условиях жизни фактор времени имеет различную ценность для индивида. В определенных жизненных ситуациях может существовать избыток или дефицит времени для реализации индивидуальных планов. Как показывают исследования, в ситуациях дефицита субъективная ценность времени возрастает, а его течение переживается как ускоренное [Wallach, Green, 1961, 71].
В исследованиях временной перспективы личности и временных отношений в структуре ее жизненного пути накоплен богатый эмпирический материал. Однако более или менее целостная теория психологического времени личности, которая могла бы получить признание в психологической науке, в настоящее время еще не создана. Многие ученые причину этого видят в изначальной антиномичности времени, в загадочности его природы, ссылаясь при этом на авторитетные суждения выдающихся мыслителей прошлого. Один из наиболее продуктивных исследователей-экспериментаторов в этой области С. Голдстоун вынужден был признать, что «после десяти лет исследований и почти десяти тысяч испытуемых, загадок человеческого временного функционирования накопилось значительно больше, чем решений» [по Doob, 1971, 5]. Дело здесь, разумеется, не в особой таинственности проблемы времени, а в ошибочности исходных методологических принципов ее исследования — феноменологизме и эмпиризме.
В 70-х годах появились две работы, претендующие на общетеоретическую постановку проблемы психологического времени [Doob, 1971; Cottle, 1976]. Автор первой монографии «Модели времени» Л. Дуб предпринял попытку обобщить многочисленные факты, обнаруженные в предшествующих исследованиях, на основе разработанного им понятийного аппарата. Рассматривая временной потенциал личности, он выделяет в нем временную мотивацию, информацию и ориентацию, на взаимосвязь которых оказывают воздействие культурные, личностные и биологические процессы. Временной потенциал актуализируется в сознании человека в форме временных суждений. Специфику психологического времени Л. Дуб связывает с формированием первичных (спонтанных, феноменологических, не имеющих рационального объяснения) и вторичных (возникающих при переоценке первичных на основе опыта, интуиции, рефлексии или ссылки на определенные объективные стандарты) временных суждений. В терминах первичных и вторичных суждений рассматриваются проблемы субъективного счета и оценок времени, временных стандартов и стимулов, субъективного настоящего, прошлого и будущего. Разработанная понятийная схема является, на наш взгляд, абстрактным теоретическим конструктом, малопродуктивным для развития теории психологического времени. Во многих случаях ее применение только затрудняет понимание известных фактов. Так, например, факт актуализации в сознании фактора времени при необходимости достижения цели на «языке», принятом в монографии, получает следующую интерпретацию: «Временной мотив возникает или временная информация обнаруживается, когда временное суждение или информация имеют инструментальную ценность для достижения цели» [Doob, 1971, 97].
Т. Коттл в книге «Воспринимаемое время» ставит перед собой задачу исследовать прошлые, настоящие и ожидаемые в будущем переживания времени, которые во взаимосвязи определяют временной горизонт личности [Cottle, 1976, 1]. Он выделяет две основные временные концепции, интегрирующие временные переживания человека: 1) линейная — переживание чистой длительности в духе Бергсона; 2) пространственная — переживание времени в трех измерениях, которыми являются прошлое, настоящее и будущее, пересекающиеся в индивидуальном сознании. Эти концепции, по мнению Т. Коттла, конкурируют в сознании человека, так же как конкурируют и различные типы ориентаций на прошлое, настоящее, будущее или их взаимосвязь. Эмпирические исследования субъективной длительности, временной доминанты, ценности времени направлены на выявление и дальнейший анализ факторов формирования временных концепций (пол, возраст, уровень интеллекта и тревожности, социальные роли и культурные ценности). Не останавливаясь подробно на анализе этой работы, отметим лишь существенный факт, что, несмотря на полученные интересные данные, которые уже частично приводились выше, убедительно обосновать правомерность выделения двух конкурирующих индивидуальных концепций времени в ней не удалось. Книга Т. Коттла интересна прежде всего в методическом плане, поскольку в ней разработаны новые методы эмпирического исследования психологического времени личности.
Отметим, что именно с методической стороны исследования психологического времени личности в западной психологии представляют определенный интерес для советских психологов, занимающихся проблемой времени, которая не только имеет теоретическое значение для дальнейшего развития психологии личности и социальной психологии, но и находит непосредственный выход на решение практических задач формирования личности нового типа. Одной из главных характеристик такой личности является рациональное использование времени жизни, широкая и разносторонняя жизненная перспектива, формирование которой должно быть основано на познанных закономерностях и механизмах психологического времени в масштабе, включающем основные жизненные цели человека.
Объективно человек осваивает временные отношения в практической деятельности, субъективно — в познании, где формируется и поэтапно развивается концепция времени, связывающая воедино представления о прошлом, настоящем и будущем, об отношениях длительности и последовательности событий жизни и воздействующая на текущие временные переживания, оценки и суждения личности. В связи с этим марксистские принципы детерминизма, развития, единства сознания и деятельности, на основе которых ведется изучение личности в советской психологии, являются методологической базой исследования психологического времени в биографическом и историческом масштабах. В культурно-исторической школе советской психологии, в работах С. Л. Рубинштейна и Б. Г. Ананьева эти методологические принципы нашли глубокое развитие, в результате чего проблема психологического времени получила необходимое теоретическое обоснование. «Субъективно переживаемое время, — подчеркивал С. Л. Рубинштейн, — это не столько кажущееся, в переживании якобы неадекватно преломленное время движущейся материи, а относительное время жизни (поведения) данной системы — человека, вполне объективно отражающее план жизни данного человека. В концепции времени отражается теория детерминации процесса» [1973, 305]. В приведенном высказывании обратим внимание на следующие принципиальные моменты понимания природы субъективного времени: во-первых, оно адекватно отражает план жизни человека, во-вторых, концепция времени отражает детерминационные отношения жизненного процесса. С. Л. Рубинштейн поставил принципиально вопрос о том, что психология личности должна исследоваться в единстве ее структуры и динамики, сквозь призму пространственно-временной картины человеческой жизни в ее объективном содержании и субъективных проявлениях, среди которых существенную роль ученый отводит времени жизни, представленному в переживании личности. Исходное методологическое основание для постановки проблемы субъективного времени С. Л. Рубинштейн справедливо видит в уровневой природе пространственно-временных отношений, каждый уровень которых обретает свою специфику в «становлении новых уровней бытия, новых способов существования» [1973, 295].
Эти идеи нашли дальнейшее теоретическое развитие в работах советских исследователей, посвященных человеческому времени как комплексной научной проблеме и объекту психологического исследования.
Так, А. Аарелайд [1978] рассматривает психологическое время в общей структуре временных отношений как сложное системное образование, включающее в качестве высшего уровня концептуальное, личностное время, которое формируется на основе осознанного отражения времени, позволяющего человеку осуществлять целесообразное управление собственной деятельностью в ее временной упорядоченности.
Если А. Аарелайд отводит определяющую роль в формировании личного переживания времени «следам минувших событий» [1978, 277], т. е. индивидуальному прошлому, то К. А. Абульханова-Славская способность чувственно-деятельного освоения индивидом времени связывает прежде всего с тем, что он «предвосхищает, организует события, рассматривая их с точки зрения будущего» [1977, 175]. В этом плане интересна попытка определения специфики временной структуры сознания личности посредством понятия «временная транспектива», отражающего взаимосвязь ретроспективных и перспективных моментов индивидуального бытия, особенности «сквозного видения» из настоящего в прошлое и будущее [Ковалев, 1979, 15]. Теоретическая постановка проблемы личностного времени в психологическом аспекте приводит к выводу о необходимости ее специального исследования, исходным моментом в котором станет понимание существенного обстоятельства: вся совокупность отношений личности находит специфическое выражение во временной организации и качественных временных изменениях [Абульханова-Славская, 1980; Ковалев, 1979]. Для обобщенной характеристики сознательной временной организации жизнедеятельности личности весьма перспективным представляется использование понятия «жизненная программа личности», отражающего совокупность магистральных жизненных целей человека [Сохань, Кириллова, 1982, 234].
Наряду с методологическим аспектом исследования проблемы времени в советской психологии развивается и экспериментальное направление, в рамках которого изучаются проблемы восприятия и оценки времени в норме и патологии, формирования временной структуры поведения на психофизиологическом и личностном уровнях. При изучении коротких интервалов времени были получены данные, обнаруживающие влияние эмоциональных состояний и индивидуально-типологических свойств личности, условий и содержания деятельности на восприятие времени [Элькин, 1961; Лисенкова, 1968; Коробейникова, 1972; Чуприкова, Митина, 1979; Моисеева, Сысуев, 1981]. Большой интерес представляют исследования особенностей переживания времени и возраста в гипнотическом состоянии. Так, В. Л. Райкову удавалось внушать высокогипнабельным испытуемым глубокую регрессию возраста, вплоть до появления у них рефлексов, характерных для новорожденных [1970, 225]. Л.П.Гримак [1978; 195—196] обнаружил существенные изменения самочувствия испытуемых при внушении им измененного (замедленного или ускоренного) хода времени. В результате исследований было обнаружено, что в состоянии гипноза испытуемые осуществляли более точный отсчет времени, чем в условиях бодрствования [Элькин, Козина, 1978].
Пространственно-временная организация целостной нервно-психической деятельности человека исследовалась (в основном на клиническом материале) Н. Н. Брагиной и Т. А. Доброхотовой [1981]. В их работе детально рассматривались пароксизмальные расстройства восприятия времени, данные в непосредственных субъективных ощущениях больных (ускорение, замедление, растягивание, остановка, обратное течение времени и др.), а также влияние функциональной асимметрии головного мозга на формирование пространственно-временной структуры психики человека. Авторы пришли к важному в методологическом отношении выводу о том, что «человек живет и функционирует не только в пространстве и времени реального физического, социального мира, а еще в своих личных, индивидуальных пространстве и времени, зависимых от него, им же обусловленных, без него невозможных, но объективно реальных так же, как объективно реально существует сам субъект» [1981, 149].
Данный вывод важен для обоснования такого понимания психологического времени личности, при котором оно рассматривается как реальный объект исследования, обладающий определенной структурой и функциональным содержанием. Субъективность временных переживаний, как подчеркивал С. Л. Рубинштейн, отнюдь не означает их иллюзорность, «кажимость» [1973, 305]. Следовательно, психологическое время — это реальное время психических процессов, состояний и свойств личности, в котором они функционируют и развиваются на основе отраженных в непосредственном переживании и концептуальном осмыслении объективных временных отношений между событиями жизни различного масштаба. При этом биографический масштаб психологического времени соответствует временным отношениям между основными событиями жизненного пути личности.
В связи с изучением жизненного пути личности в советской психологии нашли глубокое развитие исследования возрастной динамики психической деятельности человека на различных этапах жизни. Эти исследования были осуществлены большим коллективом психологов под руководством Б. Г. Ананьева, который сформулировал принцип гетерохронности развития психических функций индивида, сыгравший важную роль для создания теории возрастной периодизации человеческой жизни, изучения взаимосвязи возраста и психологического времени. Возраст при этом рассматривался Б. Г. Ананьевым в качестве основного понятия временной структуры жизнедеятельности личности, поскольку «возраст человека всегда есть конвергенция биологического, исторического и психологического времени» [1977, 226]. Гетерохронность развития психических функций индивида в зрелом возрасте порождает значительные трудности при поиске психологических оснований возрастной периодизации, при попытке однозначного определения психологического возраста. В связи с этим правильной представляется постановка вопроса о том, что один и тот же человек может находиться одновременно на разных возрастных уровнях, определяемых различиями в развитии тех или иных психических функций [Роменец, 1978, 396]. При такой постановке вопроса особым возрастным срезом на уровне субъективных представлений личности о собственном возрасте (его соответствии или несоответствии хронологическому возрасту) является «психологический возраст личности», понимаемый нами как интегративная мера субъективной реализованности личностью психологического времени в биографическом масштабе.
В последние годы проводятся исследования психологического времени в его связи с формированием личности. В работах по этой проблеме рассматриваются: типология временной перспективы личности [Орлов, 1978; Чудновский, 1980], особенности использования времени личностью в норме и патологии [Рубинштейн, 1976], психологическое время как фактор формирования отношений личности в коллективе [Маслова, 1978]. В указанных исследованиях были представлены результаты, в целом свидетельствующие о том, что психологическое время выполняет существенную функцию в регуляции сознания и поведения личности.
Таковы первые шаги в данной области. Дальнейшее продвижение во многом зависит от разработки адекватных методов исследования, а также от прочного концептуального фундамента.
ГЛАВА II
ОСНОВАНИЯ ПРИЧИННО-ЦЕЛЕВОЙ КОНЦЕПЦИИ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ВРЕМЕНИ ЛИЧНОСТИ
________________________________________________________________________________
«Мы должны принять к сведению, что существуют мысленные структуры, которые характеризуют психологическое время так же, как геометрия характеризует пространство».
Дж. Коэн, «Гуманистическая психология»
Способы, с помощью которых может быть построена психологическая теория, различны. Можно начать с некоторых наиболее общих философских абстракций, на основе которых воздвигнуть стройный теоретический конструкт. Такой путь всегда прельщал истинного теоретика, ориентирующегося на образцы интеллектуальных творений в логике и математике. Иной путь — это анализ внутренне прочувствованного, пережитого любым человеком субъективного опыта, анализ, обусловленный назревшей потребностью понять, что стоит за этим опытом, что отражает он, как влияет на жизнь человека. Эти пути дополняют друг друга. Первый позволяет ввести новую теорию в систему имеющихся научных знаний и сделать ее положения сопоставимыми с уже известными. Второй изначально наполняет теоретические положения живым человеческим содержанием, близким и необходимым каждому человеку, задумывающемуся над тем, что лежит в основе феноменов его внутреннего мира и переживаний других людей.
В исследовании природы психологического времени мы стремились использовать достоинства как одного, так и другого способов построения теории. В соответствии с этим сущность предлагаемой причинно-целевой концепции раскрывается посредством анализа соотношения причинности и времени в современной науке, а основные понятия концепции вводятся и обосновываются в ходе решения одной из наиболее загадочных и волнующих человека проблем — специфики и взаимосвязи его прошлого, настоящего и будущего.
1. Время и причинность в философии, истории, культуре
При всем своеобразии физических, биологических, социальных временных отношений в них есть нечто принципиально общее, коренящееся в самой природе времени как фундаментальной формы существования материи на всех ее уровнях. Не является исключением и психологическое время, поскольку динамическая структура психической деятельности человека в целом и его сознания формируется в системе временных отношений объективного (природного и социального) характера как их отражение и субъективная трансформация. Поэтому разработка концепции психологического времени личности требует определенного методологического подхода к пониманию общей природы времени.
Наиболее общая философская постановка проблемы времени связана с двумя альтернативными подходами — субстанциональным и реляционным. С точки зрения субстанционального подхода время представляет собой некую абсолютную сущность, не связанную ни с какими материальными системами; реляционный подход рассматривает время как вторичную сущность, производную от структуры взаимодействия материальных систем [Молчанов, 1979, 63—64]. В истории науки был период, когда всеобщее признание имела субстанциональная концепция абсолютного времени Ньютона. Современной научной картине мира более соответствует реляционная концепция времени, получившая обоснование в теории относительности Эйнштейна. Хотя субстанциональный подход еще сохраняет определенные позиции в рамках некоторых современных физических концепций, предполагающих существование материальных частиц времени, он полностью противоречит уровневой дифференциации временных отношений в физических, биологических и социальных процессах, поскольку не допускает зависимости времени от структуры и уровней материального взаимодействия. Представление о специфике временных отношений различных уровней вполне соотносится с реляционным подходом, предполагающим, что длительность, последовательность и направление событий, происходящих в различных процессах, зависят от содержания этих процессов.
Таким образом, концепция психологического времени личности в своей основе с необходимостью содержит реляционный подход к пониманию природы времени, поскольку в противном случае субъективное время может быть рассмотрено лишь как искаженная в восприятии индивида внешняя хронология, целиком обусловленная субстанциональным содержанием времени.
В наиболее общем виде реляционный подход связан с таким способом объяснения временных явлений, как фиксация изменений, происходящих в определенном процессе. При этом любое изменение в процессе рассматривается как событие: отношения «до» и «после» между событиями определяют топологические свойства времени, а количественные характеристики событий — метрические свойства. Последовательность и направление времени обусловлены порядком следования событий в определенных процессах, тогда как «измерение времени состоит в подсчете событий» [Zwart, 1976, 50]. Следовательно, единицей анализа временных свойств выступает соотношение между событиями. Это соотношение может быть понято как «чистое», безотносительное к другим формам связи временное отношение, и тогда время определяется такими характеристиками, как порядок и количество сменяющих друг друга событий. Именно данный подход является общепринятым в психологии при объяснении механизмов субъективной скорости времени. В связи с этим обратимся к известному факту, подтвержденному в психологических исследованиях — субъективная скорость времени увеличивается с возрастом, а в старости движение времени кажется ускоренным по сравнению с более молодым возрастом. Однако этот вывод не распространяется на сравнительно короткие интервалы времени в пределах одного дня [Фресс, 1978, 123]. Возникает странная ситуация: время в целом движется быстрее, а каждая отдельная минута, час и день проходят не быстрее, чем раньше. Это противоречие, на первый взгляд, снимается, когда механизм субъективной скорости времени традиционно связывают с количеством впечатлений, которые как бы растягивают интервал времени, замедляя его скорость. Если повседневных событий у пожилого человека не меньше, чем в молодые и зрелые годы, то и время в этом масштабе сохраняет постоянство. Но из повседневных забот значительно реже, чем в молодости, рождаются яркие впечатления, оставляющие след в памяти, да и вероятность открыть или обрести в жизни что-либо новое с возрастом уменьшается. Поэтому более масштабные единицы времени (недели, месяцы, годы) сменяются с возрастающей скоростью.
Но если допустить, что такой «событийный» механизм действительно регулирует субъективные переживания скорости времени, то он не объясняет другой психологический феномен: не заполненный событиями интервал времени в настоящем тянется очень медленно, но когда он уходит в прошлое, то кажется мгновенно промелькнувшим. Как видим, отсутствие событий в одном случае (в прошлом) действительно ускоряет время, но в другом (в настоящем)— замедляет его5. Следовательно, «событийная» концепция, главной предпосылкой которой является определяющая роль количества событий в оценках интервала, обнаруживает несостоятельность в решении одной из ключевых проблем психологического времени. Для объяснения с точки зрения этой концепции двух рассмотренных выше феноменов необходимо было в первом случае прибегнуть к противопоставлению закономерностей, проявляющихся в различных масштабах времени, а во втором — противопоставить механизмы переживаний настоящего и прошлого. В том, что различные масштабы и модусы психологического времени не тождественны и обладают определенной спецификой, сомнений нет, однако объяснение их специфики невозможно без анализа взаимосвязи и взаимоперехода ситуативного и биографического масштабов, прошлого и настоящего в целостной временной структуре, определяющей общие закономерности и механизмы психологического времени личности.
Переживание скорости времени формируется в связи с различными оценками длительности интервалов. И если противоречия возникают при попытке объяснить эти оценки количеством событий, заполняющих интервал, то при исследовании последовательности этих событий в том виде, в каком она представлена в индивидуальном сознании, нет иного пути, кроме выхода за пределы оценок событий самих по себе. Основной вопрос здесь в следующем: может ли в психологическом времени нарушаться объективная хронологическая последовательность событий прошлого?
При ответе на этот вопрос мы сталкиваемся с другим ограничением «событийной» концепции временных отношений применительно к психологическому времени личности. Объективная последовательность событий, происшедших в жизни личности, не всегда является «подлинной» последовательностью событий, раскрывающей особенности жизненного пути в понимании самого человека. Об этом убедительно свидетельствует высказывание Гете: «При изложении своей жизни, неустанно продвигающейся многоразличными путями, нам не раз приходилось разобщать события, протекавшие одновременно, дабы придать им должную наглядность, и, напротив, воссоединять другие, смысл которых проясняется лишь при сведении их воедино...» [1969, 481]. Существует закон «хронологической несовместимости», используемый в эпических повествованиях, по которому одновременные события, происходящие в разных местах, даются как последовательные. Такова, по-видимому, логика событий, отраженная в сознании создателей эпических произведений.
Следовательно, порядок событий в психологическом прошлом автоматически не определяется их хронологической последовательностью, но имеет собственные закономерности, объяснить которые в рамках чисто «событийной» концепции временных отношений без учета их содержания невозможно. Действительно, такой критерий, как количество событий, для объяснения топологических свойств времени неприменим. Если же предположить, что в психологическом времени последовательность событий определяется их содержанием (в результате чего хронологически последовательные события оказываются психологически одновременными, или наоборот), то эти содержательные критерии необходимо выделить для научного обоснования закономерностей временной последовательности на индивидуально-психологическом уровне.
Вернемся в связи с этим к концепции К. Левина, который считал, что психологически одновременными являются все события прошлого и будущего, независимо от их хронологической последовательности, если они включены в «психологическое поле в данный момент», т. е. присутствуют в феноменальном поле индивидуального сознания. Однако в том и состоит ошибочность феноменологизма в понимании природы времени, что он противопоставляет объективные и субъективные временные отношения, игнорируя их взаимосвязь, обусловленную отражением в сознании личности объективной временной структуры ее жизнедеятельности. Поэтому поиск критериев изменения хронологической последовательности событий в психологическом времени не может основываться на их изначальной психологической одновременности как элементов феноменального поля сознания. Учитывая то обстоятельство, что события могут иметь различный масштаб, определяющий их значение в жизни человека, можно было бы воспользоваться критерием разномасштабности событий для объяснения особенностей отношений последовательности и длительности в психологическом времени. Это обстоятельство ясно осознавал и Левин, когда говорил о необходимости учета различных масштабов психологического поля для правильной интерпретации принципа одновременности событий, входящих в поле соответствующего масштаба [1980, 138].
Примером использования критерия разномасштабности событий для объяснения их последовательности в психологическом времени может служить следующее предположение: «Существуют вещи, которые могут происходить только в определенные периоды человеческой жизни. Поэтому только крупные периоды и являются четко упорядоченными. Но внутри каждого из этих периодов события легко поддаются перегруппировке» [Эфендиева, 1980, 156]. Данное предположение согласуется с нашим обыденным опытом, а также с результатами исследования, в котором было показано, что подъемы и спады на графике, отражающем, по мнению испытуемых, основные этапы их жизни, по времени совпадают с такого рода событиями, которые оказывают существенное позитивное или негативное воздействие на положение человека в профессиональной, семейной и других сферах социальной жизнедеятельности [Back, Morris, 1974, 219]. Таким образом, можно утверждать, что в структуре психологического времени масштаб события определяется тем влиянием, которое оно, в представлении человека, оказывает на его жизнь в целом и на ее основные сферы. И поскольку наиболее значимые в биографическом масштабе события служат своеобразными «вехами» в сознании человека, отделяющими один этап жизни от другого, то и последовательность их фиксируется в психологическом времени соответственно объективной, тогда как менее значимые события данной закономерности не подчиняются. Вспомним, что объяснение субъективного ускорения времени с возрастом также требовало различения повседневных событий и тех, которые в силу своей значимости воздействовали на оценки длительности больших интервалов времени.
Следовательно, закономерности психологического времени [Асеев, 1981; Головаха, Кроник, 1982а] связаны со значимыми событиями. Чем менее значимо событие, тем меньшее влияние оно оказывает на формирование обобщенных оценок длительности и последовательности.
В определенном смысле содержание единичного события, взятого изолированно от других, характеризует не временное, а пространственное отношение человеческой жизни, поскольку указывает на те изменения, которые произошли во внешнем и внутреннем (психологическом) пространстве личности. Хотя данное событие имеет некоторую длительность и хронологическую локализацию, вне сопоставления с предыдущими и последующими событиями его значимость как элемента психологического времени не может быть определена, даже если известно его содержание.
Индивидуальное пространство и время взаимосвязаны, но в психологических исследованиях необходимо учитывать их специфику. В таком случае пространственные отношения будут представлены на синхронном срезе человеческой жизни в ее различных сферах. Сравнив два таких среза, произведенных в разное время, мы получим картину происшедших за данное время пространственных изменений жизни индивида. Можно было бы допустить, что определенное количество срезов, взятых через равные интервалы времени на протяжении всей жизни, создают репрезентативную картину жизненного пути личности. Однако использование такого метода без учета субъективных представлений личности о времени ее жизни позволяет получить лишь ряд пространственных характеристик жизненных ситуаций, расположенных в хронологическом порядке, но не связанных с закономерностями психологического времени. В результате из поля зрения исследователя могут выпасть периоды жизни, хронологически короткие, но являющиеся продолжительными в субъективном плане. Кроме того, полученные срезы, как правило, не будут совпадать с переломными, этапными для самого человека периодами его жизни, последовательность которых, как указывалось выше, определяется наиболее значимыми событиями. Поэтому вопрос о критерии значимости событий в психологическом времени приобретает принципиальный характер для исследования проблемы жизненного пути личности. Если пространственными характеристиками события выступают его внутренняя структура и содержание, определяющие те изменения, которые в результате данного события происходят во внешнем и внутреннем мире субъекта, то временные характеристики события могут быть выведены только исходя из его взаимосвязи с другими событиями. При этом значимость события в структуре психологического времени будет определенным образом соотноситься с тем, насколько тесно данное событие связано с другими. Неудачи «событийной» концепции при объяснении ряда временных феноменов обусловлены, на наш взгляд, тем, что события рассматривались в ней как изолированные единицы психологического времени. И хотя исследователям приходилось учитывать разномасштабность событий для преодоления возникавших противоречий, иного критерия, кроме чисто хронологической длительности интервалов, соответствующих событиям разного масштаба, в рамках этой концепции они найти не могли. Но если исходить из того факта, что в сознании человека находят отражение связи между теми событиями, которые уже произошли в жизни, и теми, реализация которых предполагается в будущем, то можно выдвинуть следующую гипотезу: значимость события в психологическом времени определяется совокупностью его связей с другими событиями.
Прежде чем приступить к проверке данной гипотезы6, необходимо раскрыть конкретное содержание понятия связь применительно к событиям человеческой жизни и обосновать правомерность анализа психологического времени на основе межсобытийных связей. Наиболее ярким примером связи между событиями является их общность, обусловленная принадлежностью к одной сфере социальной жизнедеятельности. Так, например, закономерно следуют одно за другим события семейной жизни (знакомство, регистрация брака, рождение ребенка и т. д.) и профессиональной деятельности (овладение профессией, первое рабочее место, повышение квалификации и т. д.). О том, что наличие такого рода связей влияет на последовательность событий в психологическом времени, свидетельствует наблюдение Ж. Пиаже, на которое ссылается в своей работе П. Фресс: «...Нам нетрудно восстановить в памяти очередность событий нашей жизни, относящихся к какому-либо одному ряду явлений, таких, например, как личная жизнь, карьера, политические события, происходившие в то время, и т. п. Однако разнородные события мы сможем упорядочить, лишь прибегнув к определенным умственным конструкциям: использование ориентиров и учет порядка следования и интервалов между событиями» [1978, 94]. Почему же во втором случае последовательность событий не столь четко представлена в сознании индивида? Дело в том, что события одной сферы, как правило, воздействуют друг на друга, т. е. предшествующее событие выступает причиной последующего или последующее событие было той целью, ради которой произошло предыдущее. Фиксируя в сознании эти причинно-целевые связи, индивид воссоздает последовательность событий одной сферы, тогда как события, взятые из разных сфер, могут подобных связей не иметь. Это требует соответствующих конструктивных операций, которые, на наш взгляд, состоят в анализе сложных причинно-целевых «цепочек», приводящих от одного события жизни к другому. В случае, когда таких связей между событиями нет, их последовательность во времени может быть нарушена.
Предложенный подход позволяет исследовать прошлое, настоящее и будущее в их взаимосвязи, представляющей собой всю совокупность причинно-целевых отношений между событиями жизни. Особенности отражения личностью этой взаимосвязи определяют структуру ее психологического времени в целом и ее отдельные элементы — события, значимость которых в таком случае обусловлена совокупностью причинно-целевых связей, их конкретными качественными и количественными характеристиками.
Причинно-целевой подход к исследованию психологического времени личности имеет определенные теоретические основания. Укажем прежде всего на философскую и естественнонаучную традицию, в соответствии с которой топологические свойства времени связываются с характером причинно-следственных отношений. Основателем причинной концепции времени принято считать Г. Лейбница [Рейхенбах, 1962, 41]. Лейбниц полагал, что, поскольку причина предшествует следствию во времени, то и последовательность явлений идентична во временном и причинно-следственном ряду. Причинная концепция временных отношений нашла развитие в философии Канта. Однако Кант, в отличие от Лейбница, различал естественную причинность, совпадающую с временной последовательностью, и причинно не обусловленную свободную деятельность чистого разума, который, не будучи подчиненным естественному ряду явлений, а потому и не подчиняясь течению времени, обладает способностью «самопроизвольно начинать ряд событий» [1964, 492]. В итоге Кант приходит к антиномии естественной и свободной причинности, в основе которой лежит вечная проблема необходимости и свободы воли. Для нас в его подходе наиболее существенным является четкое понимание того факта, что разрушение причинно-следственных связей неминуемо влечет за собой разрушение временных отношений между событиями.
И в современной сциентистски ориентированной философии предпринимаются попытки построить причинные концепции, объясняющие временной порядок, одномерность и необратимость времени [Рейхенбах, 1962; Грюнбаум, 1969]. Фактором, стимулирующим развитие причинной теории времени в ее современных вариантах, стала теория относительности, в рамках которой была установлена физическая реальность временного интервала, разделяющего событие-причину и событие-следствие, что обусловлено ограниченностью скорости передачи сигнала. В связи с этим Г. Рейхенбах пишет, что тот «кто отрицает причинную теорию времени, кто настаивает на том, что временной порядок имеет смысл независимо от причинного, тот вынужден отрицать физическое значение лоренцевых преобразований, и теория относительности становится для него игрой символов» [1962, 42]. Причинное обоснование временных отношений, опирающееся на теорию относительности, можно найти и в работах советских исследователей [Александров, 1959]. Но существует также мнение, что временные отношения не могут быть непосредственно сведены к причинным, хотя причинность следует рассматривать в качестве одного из существенных коррелятов направления времени [Аскин, 1977, 107]. При этом высказываются сомнения в том, что теория относительности является достаточно убедительным обоснованием причинной теории времени, поскольку временной порядок служит необходимым условием причинного и является поэтому более фундаментальной формой отношений [Мостепаненко, 1969, 62]. Однако на вопрос, в чем состоит сущность временных отношений в том аспекте, который выходит за пределы их единства с причинно-следственными отношениями, ответа в рамках реляционной концепции нет. В связи с этим вряд ли можно считать конструктивной точку зрения, согласно которой временные отношения изначальны, самодостаточны и не могут быть поняты посредством любых других форм отношений, поскольку при любом объяснении такого рода всегда неявно используются временные понятия [Уитроу, 1964]. Речь должна идти не о том, чтобы полностью свести временные отношения к причинным, а о том, чтобы обнаружить в причинном ряду закономерности, которые могут быть связаны с определенными свойствами времени. Как подчеркивает Ю. Б. Молчанов, «причинность и следование событий во времени столь неразрывно связаны друг с другом, что не имеет смысла выводить их друг из друга. Это разные стороны одного и того же отношения. Только отношение следования событий во времени выражает не реальные причинные связи, а возможность их установления» [1975, 109]. На основании того факта, что между двумя событиями существует отношение последовательности, мы можем предполагать наличие между ними причинно-следственной связи. Однако такой вывод может быть и неправомерным, поскольку «после этого» не всегда означает «вследствие этого». Но обратное предположение будет справедливым, значит, совокупность причинных связей события определяет его положение в структуре временных отношений, существующих в той системе, которая в процессе своего функционирования порождает данное событие.
Исходя из этого, рассмотрим специфику временных отношений в социальных системах. Когда историк приступает к анализу исторической реальности, он прежде всего обнаруживает неупорядоченную совокупность событий различного социального масштаба. И то обстоятельство, что данные события могут быть расположены в определенной последовательности благодаря известной хронологии, оказывается недостаточным основанием для выведения закономерностей следования этих событий в историческом времени. Можно пытаться вывести эти закономерности из сходства событий, происходящих в различное время, как это делал еще Плутарх [1939, 301] в поисках повторяющихся фаз исторического процесса. Можно вовсе отказаться от идеи исторической закономерности и видеть смысл истории в скрупулезном воспроизведении исторических событий как неповторимых фактов социального бытия в их хронологической последовательности. Однако такого рода исторические концепции противоречат идее социального развития и реальности исторического времени, в котором события расположены не воспроизводящимися циклами, как это представляется в концепциях Шпенглера и Тойнби, и не в уникальном ряду социальных изменений, согласно воззрениям представителей так называемого событийного направления буржуазной историографии.
Историк должен не только знать содержание и хронологическую последовательность событий, но и видеть причины, которые порождают данную последовательность и определяют различную длительность фаз исторического процесса. В силу этих закономерностей само время истории приобретает свойства, отличающие его от времени физических процессов [Гумилев, 1970; Поршнев, 1974]. Чтобы раскрыть исторические закономерности и объяснить специфику исторического времени, необходимо от событий социальной действительности, от отдельных поступков и действий людей перейти к анализу причинно обусловленной взаимосвязи событий и взаимодействия социальных субъектов. Таково требование принципа детерминизма к историческому исследованию, получившего глубокое обоснование в марксистской теории социального познания. Причинное объяснение является традиционным методом исследования исторических процессов. Однако в домарксистский период развития исторической науки этот метод интерпретировался с идеалистических позиций и использовался главным образом для поиска субъективных предпосылок тех или иных явлений социальной жизни. Исторический материализм показал, что причинами социальных изменений в первую очередь выступают объективные факторы, связанные с социально-экономическими основами общественной жизни. Благодаря этому принцип детерминизма приобрел ключевую роль в понимании человеческой истории как объективного процесса.
Основанный на принципе детерминизма причинный анализ событий раскрывает специфику исторического времени и позволяет посредством познания прошлого объяснить настоящее [М. Блок, 1973, 25—26].
Если перед исторической наукой стоит задача раскрыть объективные причинно-следственные связи в структуре социального времени, то предметом психологического исследования в этом плане выступают отраженные в сознании личности причинно-целевые связи между событиями ее жизни. Для обоснования этого положения обратимся к анализу развития временных представлений личности в историко-культурном аспекте.
Время в сознании и поведении человека приобретает конкретное психологическое содержание как элемент культуры, уровень развития которой определяет доминирующую в обществе «концепцию времени». «Человек не рождается с «чувством времени», — подчеркивает А. Я. Гуревич, — его временные и пространственные понятия всегда определены той культурой, к которой он принадлежит» [1971, 159]. Чтобы понять особенности переживания и концептуального осмысления времени индивидом определенной культурно-исторической эпохи, необходим анализ проблемы понимания времени в рамках этой эпохи.
В современной науке утвердилось представление о двух основных концепциях времени — циклической и линейной. Если циклическая концепция преобладает в культуре аграрных цивилизаций и генетически является одной из наиболее древних форм понимания времени (как вечного круговорота), то окончательное утверждение линейной концепции (однонаправленной «стрелы времени») обусловлено развитием промышленного производства, доминированием городского образа жизни и, соответственно, уменьшением роли сезонных сельскохозяйственных циклов в жизнедеятельности общества.
С. Б. Крымский выделяет три последовательно формирующиеся культурно-исторические временные доминанты: 1) время в древних аграрных цивилизациях — циклическое, замкнутое, совпадающее с вечностью, несопоставимое с конкретными отрезками прошлого, настоящего и будущего; 2) время в картине мира, сформированной христианским мировоззрением,— отведенный человеку интервал между началом и концом света, ограниченное линейное время в пределах одного гигантского цикла; 3) время, приобретающее смысл с дальнейшим развитием цивилизации, — небольшой промежуток настоящего — мгновение [1980, 48].
Хотя генетически эти типы времени и соответствующие им временные масштабы, названные эоном, эсхатоном и хрононом7, формируются на последовательно сменяющих друг друга стадиях развития цивилизации, в процессе развития культуры возможны различные композиции типов и масштабов времени (полифония времени), образование сложных и неоднозначных временных концепций. Прогресс человеческой цивилизации связан с развитием и обогащением общекультурной концепции времени, и главное здесь — возможность устанавливать «связь времен», способность человека овладеть временным богатством прошлого, настоящего и будущего в их единстве, и тогда даже небольшой отрезок времени, отражающий культурно-историческую связь эпох, приобретает смысл и значение [Крымский, 1980, 48—49]. Рассмотренная выше типология отражает основные этапы развития культурно-исторических концепций времени, под воздействием которых формируется временная структура сознания и поведения индивида.
Содержание и последовательность смены данных концепций могут быть рассмотрены с точки зрения специфики представлений о причинности, присущих различным этапам развития культуры. Концепция времени древних цивилизаций в своей основе содержит мифологическое время. Даже в период расцвета древнегреческой цивилизации мифология сохраняла доминирующую позицию в духовной культуре, а мифологическое время являлось основным источником формирования временных представлений [Лосев, 1977, 38]. Какими же свойствами обладало это время? Прежде всего отмечается «пространственность» времени в мифологическом сознании. Мифологическое прошлое вневременно и целиком присутствует в настоящем [Стеблин-Каменский, 1976, 51]. Общение с прошлым, которое в современной культуре представляется возможным только в опосредованной форме, осознавалось как живое, непосредственное общение с предками, которые, хотя и ушли от своей общности, но ушли не безвозвратно во времени, а переместились в пространстве из одного (посюстороннего) мира в параллельный, где ныне и пребывают. Будущее также присутствовало в настоящем, поскольку существовала твердая уверенность в предопределенности будущих событий, и в связи с этим даже «конец света» в мифологии описывался как нечто реально происходящее. Возможность непосредственного контакта с будущим казалась настолько реальной, что сновидения воспринимались как живой образ будущего, и ни одно значительное дело не предпринималось, если сон истолковывался негативно, или предсказание прорицателя, оракула, авгура не благоприятствовало его исходу.
Между событиями прошлого и будущего в пространственном времени мифологического сознания преобладали структурные, а не причинно-следственные связи. Здесь не было порождения событий в порядке их следования, а была взаимосвязанная пространственная структура, где все события независимо от их временной локализации в равной мере действительны. Для мифологического времени в целом характерна «нераздельность причин и следствий во временном потоке, поскольку сам временной поток мыслится в мифологии как нераздельная в себе цельность, которая сама для себя и причина, и цель» [Лосев, 1977, 33]. Пространственность времени обусловлена нераздельностью причинно-следственных и целевых отношений на ранних этапах развития мышления. Об этом свидетельствует анализ исторических форм развития языка и ранних этапов развития мышления в онтогенезе [Маслиева, 1980, 26—27]. Цикличность времени также является следствием несформированных в сознании причинных отношений. «Первобытная причинность, — подчеркивает О. М. Фрейденберг, — может быть названа антикаузальной. Одна мысль повторяет другую, один образ вариантен другому; различие их форм создает кажущееся разнообразие» [1978, 23]. Постоянное возвращение к одним и тем же событиям, мыслям и образам определяется тем, что в условиях практически неизменного образа жизни в сознании не вычленяются связи порождения, но актуализируются отношения тождества и рядоположности, лежащие в основе цикличности и пространственности мифологического времени.
На более поздних стадиях развития мифологии события начинают выстраиваться в определенные причинно-обусловленные ряды, где события одного ряда имеют причинно-следственные отношения, но они не связаны с событиями другого рода. В каждой из этих причинных цепей можно установить отношения последовательности событий, но между событиями различных рядов временные отношения были неопределенными. Таково время эддических мифов [Стеблин-Каменский, 1976, 47], а также время в ранних летописях и былинах [Лихачев, 1979, 255].
Таким образом, освоение каузальности и дифференциация в сознании причинных и целевых отношений могут быть рассмотрены в качестве важнейшей предпосылки формирования представлений о последовательности и направлении времени. Однако причинность связана не только с топологическими, но и с метрическими характеристиками времени, формированием хронологии. Так, в древнегреческой культуре время как длительность соотносится не столько с абстрактными хронологическими единицами, сколько с заполняющими определенный интервал событиями, отсюда, как подчеркивает В. П. Гайденко, «пренебрежение к размещению происходящего во времени, которое было свойственно как греческой поэзии, так и в какой-то степени историографии» [1969, 89]. Время эпоса обладает определенной длительностью, сжимается или растягивается в зависимости от насыщенности событиями [Лихачев, 1979, 263].
В связи с этим можно предположить, что ранние представления о времени основывались на «событийной» концепции, в рамках которой, как указывалось выше, события фиксируются в качестве единиц отсчета времени. Но в событийном времени представлен ряд внутренне не связанных пространственных изменений, которые оцениваются неадекватно реальному жизненному процессу в его длительности и последовательности изменений. Отдельные события ничего не говорят о времени действия. M. M. Бахтин называл такое событийное время авантюрным и на примере хронотопа греческого романа показал, что «моменты авантюрного времени лежат в точках разрыва нормального хода событий, нормального жизненного причинного или целевого ряда» [1975, 249]. Время как непрерывная длительность и хронологическая упорядоченность событий формируется по мере освоения общественным сознанием причинно-целевой концепции временных отношений.
В современной общекультурной концепции времени короткие хронологические интервалы приобретают масштабность в силу того, что в них находит отражение прежде всего не собственное событийное содержание, которое само по себе может быть насыщенным или сравнительно пустым, а связь событий. Чем глубже нам дано понять причины происходящих в настоящее время событий, т. е. связь прошлого и настоящего, и чем теснее происходящее связано с поставленными целями и ожидаемыми результатами, т. е. с будущим, тем больший смысл приобретает текущий момент настоящего, через который проходит вся сложная структура причинно-целевых связей. В чисто событийном ряду время движется скачками от одного зафиксированного события к другому, «перепрыгивая» через значительные хронологические интервалы и не оставляя следов, тогда как в причинно-целевом ряду оно течет в хронологическом русле, конкретно-историческая «ширина и глубина» которого определяется структурой причинно-целевых связей между событиями. Поэтому последовательность смены культурно-исторических концепций времени может быть понята следующим образом: от статичного событийного времени древности к динамической причинно-целевой структуре временных отношений современной культуры. В этой последовательности эсхатологическая концепция времени средневековья является промежуточным звеном, поскольку в ней время «вытянуто» в одну линию, направленную от сотворения мира к его предопределенному концу, само же причинно-целевое отношение между этими двумя полярными событиями отражает не реальную всемирно-историческую связь, а является иллюзорной формой освоения временных отношений в масштабе истории.
Формируясь под воздействием культурно-исторических концепций времени, индивидуальные временные представления также характеризуются определенной динамикой, что находит выражение в отношении ко времени, присущем представителям различных исторических эпох. Главным принципом индивидуального отношения ко времени в древности и средневековье был принцип «своевременности». Поскольку время не во власти человека, он должен терпеливо дожидаться благоприятного момента, посланного судьбой, и тогда действовать с должной решительностью. Возрождение выдвинуло новый принцип, смысл которого в том, что следует не ждать, а ловить момент, не упускать время. Но и этот принцип оказывается недостаточным для человека современной культуры, который стремится если и не «остановить мгновение», то до предела раздвинуть его границы, чтобы в мгновении могло реализовываться всестороннее жизненное содержание, живая связь прошлого, настоящего и будущего в биографическом и историческом масштабах.
Освоение нового масштаба времени требует эксперимента, поиска, который не всегда приводит к истине. Уже более столетия эксперимент с человеческим временем проводит искусство, создающее новое концептуальное время, соответствующее ритму жизни современного общества. Этот эксперимент во многом связан с возвратом к концептуальным схемам далекого прошлого (к мифу, эпосу, сказке), а следовательно, с разрушением причинных оснований времени. При этом обнажаются многие противоречия современной жизни в ее различных временных измерениях, однако не раскрывается главное — возможность рационального освоения временных отношений. В научных исследованиях также представлен только событийный подход к проблеме психологического времени. Однако событийная концепция времени генетически является наиболее ранней формой освоения временных отношений. Этот уровень, по-видимому, представлен в индивидуальном сознании, и поэтому такой критерий, как количество событий, происходящих во времени, определенным образом связан с закономерностями психологического времени. Однако концепция времени человека современной культуры основывается прежде всего на отражении структуры причинно-целевых связей между событиями его жизни.
Характерно, что в современных философских концепциях времени все более отчетливо проявляется необходимость выделения специфики временных отношений на различных уровнях, в том числе и на уровне человеческой деятельности и сознания [Каган, 1982], и вместе с тем — необходимость определения тех уровней причинных отношений, которые обусловливают эту специфику [Fraser, 1978]. Общая философская постановка проблемы при этом связывается с такой сущностной характеристикой времени, как «величина связи, величина зависимости событий, их определения и самоопределения» [Трубников, 1978, 113]. О том, что отражение временных и причинно-следственных отношений в сознании индивида взаимосвязаны, свидетельствуют и результаты исследований каузальной атрибуции — одного из наиболее новых и перспективных направлений социальной психологии, в рамках которого параметр времени и временная перспектива рассматриваются как существенные факторы формирования представлений личности о причинах и следствиях определенных событий [Kelly, 1973; Miller, Porter, 1980]. Таким образом, рассмотренный выше подход к исследованию психологического времени имеет определенные теоретические предпосылки и был положен нами в основу причинно-целевой концепции, ключевые понятия которой изложены в следующем параграфе, а эмпирическая проверка осуществлена при решении проблем удаленности событий, переживания времени и психологического возраста личности.
2. Психологическое настоящее, прошлое, будущее: основные понятия и единицы измерения
Вопрос о соотношении прошлого, настоящего и будущего — один из наиболее острых и дискуссионных в проблеме времени. Понять время — это прежде всего понять природу настоящего, и если мы «не сможем ответить на вопрос, чем физически бытие событий настоящего отличается от бытия событий прошлого, которые были столь же реальны когда-то, но нереальны сейчас, проблема времени так и останется проблемой, то есть вопросом, на который нужно дать ответ» [Молчанов, 1979, 67].
Мыслители античности, за исключением элеатов, видели в настоящем лишь неуловимый момент, отделяющий прошлое от будущего, но уже Августин распространил настоящее на прошлое и будущее, не находя практически чего-либо во времени, не обладающего статусом настоящего. В современной науке альтернатива «одномоментного» или «размытого» настоящего в ее различных вариантах сохраняется как оппозиция дискретного и континуального подходов, а «вопрос о становлении (настоящем, «теперь») является наименее разработанным» [Жаров, 1980, 88]. И если в рамках некоторых физических концепций времени (статических) настоящее рассматривается не более чем факт субъективного опыта, в отличие от объективных временных отношений последовательности и длительности, то для психолога именно возможность и сам факт возникновения такого опыта представляют главную проблему в раскрытии механизмов психологического времени.
Понимание природы психологического настоящего существенно зависит от того, на каком уровне осуществляется анализ психических явлений. С точки зрения психофизики диапазон настоящего — перцептивный момент — тождествен максимальному интервалу времени, измеряемому десятками миллисекунд, при котором еще невозможна адекватная оценка последовательности двух простых сигналов [Шляхтин, 1977; Багрова, 1980, 16]. При изучении восприятия длительности выделен интервал, в течение которого еще возможно непосредственное восприятие длительности простого сигнала. По данным разных исследований этот интервал равен 2—12 секундам [Doob, 1971, 102]. Именно этот факт, по мнению П. Фресса, дал основания для вывода о существовании психологического настоящего [1978, 100].
Исследования психологического времени в его микромасштабах основаны, как правило, на явном или имплицитном предположении о существовании индивидуальных «квантов» физического времени, являющихся единицами времени психологического. Однако для характеристики своего настоящего человек пользуется такими понятиями, как настоящий период жизни, настоящий этап, настоящее время, длительность которых далеко выходит за пределы микроинтервалов, используемых в психологических исследованиях механизмов психологического настоящего. Так, в эксперименте Т. Коттла по методике, названной им «инвентарь длительности», испытуемым предлагалось заполнить пробелы в предложении: «Настоящее, я думаю, продолжается от _________ до _________». Единицы времени испытуемый выбирал из стандартного списка: секунды, минуты, часы, дни, недели, месяцы, годы. Распределение используемых единиц оказалось бимодальным. С точки зрения одних испытуемых, настоящее измерялось секундами, других — месяцами и годами. В связи с этим автор выделил два типа субъективного настоящего: «мгновенное» и «расширенное» [Cottle, 1976, 39—40]. Таким образом, в масштабах времени жизни настоящее охватывает значительные интервалы прошлого и будущего в чисто хронологическом смысле; следовательно, многочисленные события, происходившие, происходящие и те, которые будут происходить, приобретают единый временной статус событий настоящего. В этом случае трудно понять, в чем, например, временное единство случайной и уже забытой позавчерашней встречи со знакомым и предстоящего через месяц выполнения ответственного производственного задания, если оба эти события попадают в один хронологический интервал, определяемый человеком как настоящее.
Эти трудности в понимании приведенных данных связаны с условиями эксперимента, согласно которым настоящее требовалось определить в хронологических единицах независимо от его событийного наполнения. Учет последнего позволяет применить иной подход к определению границ психологического настоящего. Мы осуществили его в исследовании, проведенном на 35 испытуемых (от 22 до 30 лет) по следующей методике.
Предлагалось назвать 10 событий настоящего и как можно точнее (год, месяц, число, час, минута) указать время начала и окончания каждого из них. Понятие «настоящее» для испытуемых предварительно не определялось и каждый вкладывал в него тот смысл, который соответствовал его представлениям. Испытуемым предлагалось следующее определение понятия «событие»: любое объективное изменение в условиях Вашей жизни, изменение в Вашем поведении, действиях и поступках, изменение в Вашем внутреннем мире (мыслях, чувствах, переживаниях и т. п.)8.
Испытуемые назвали 345 событий, из которых 263 (76 %) датировались таким образом, что можно было точно установить локализацию начальной и конечной даты в прошлом или будущем (по отношению к 24 % событий этого сделать не удалось, так как одна из дат либо отсутствовала, либо указывалась с недостаточной определенностью). Из 263 событий большинство (78 %) имели начало в прошлом, а предполагаемый конец — в будущем, т. е. находились в процессе реализации. У 18 % событий начало и конец находились в прошлом, а у 4 % — в будущем.
Что касается хронологической длительности событий, измеряемой разностью конечной и начальной дат, то оказалось, что она варьирует в очень широком диапазоне от нескольких минут до десятилетий (табл. 1).
Таблица 1. Хронологическая длительность событий психологического настоящего
|
Интервалы времени, |
События, % |
|
час |
7 |
|
Час сутки |
10 |
|
Сутки неделя |
13 |
|
Неделя месяц |
8 |
|
Месяц год |
22 |
|
Год десятилетие |
21 |
|
Десятилетие |
19 |
|
Итого |
100 |
Из табл. 1 видно, что 62 % событий (большинство) длятся более месяца, а 40 % — годы и девятилетия.
Таким образом, можно сделать два вывода. Во-первых, хронологическая длительность событий психологического настоящего крайне разнообразна. Во-вторых, большинство событий находятся в процессе как бы становления, т. е. их реализация уже началась, но еще не завершилась. Исследование выявило противоречие между пониманием события как определенного изменения, более или менее значительного перелома в привычном течении жизни9 и отражением в сознании личности этого изменения как растянутого порой на долгие годы и десятилетия процесса. Детальный анализ событий с точки зрения их качественного содержания показал, что противоречие это мнимое. Большинство событий фактически содержало два разделенных временем изменения в жизни человека, первое из которых было отражено в сознании как начало названного испытуемым события, а второе — как его окончание.
Обратимся к примеру. В качестве события настоящего нередко называлась «работа на предприятии». Начало его датировалось моментом прихода на предприятие, а окончание — датой предполагаемого перехода на другую работу или даже выходом на пенсию. Структура этого события включает в себя следующие элементы:
1) событие-начало — приход на работу — как изменение в профессиональной сфере жизнедеятельности;
2) обусловленный начальным событием период профессиональной деятельности на данном предприятии;
3) событие-окончание предшествующего периода и одновременно начало нового периода профессиональной деятельности или ухода от нее.
Таким образом, начальное и конечное — элементарные события с необходимостью связаны друг с другом как начало и конец единого однородного процесса. Эти три элемента образуют некое составное событие, которое испытуемый называет: «работа на предприятии». Содержание и временная структура данного события представлены на рис. 1.
Рис. 1. Временная структура составного события.
Из рисунка видно, что это составное событие находится в процессе реализации и принадлежит психологическому настоящему, несмотря на то что первое элементарное событие в данном случае полностью реализовано, а второе абсолютно не реализовано. Очевидно, что статусом настоящего обладает лишь процесс перехода от первого события ко второму, который собственно и является «работой на предприятии».
Понимание проблемы психологического настоящего как диапазона, ограниченного началом и концом одного события и пересекающего момент хронологического настоящего, в целом соответствует представлениям о «событийной» природе настоящего, т. е. зависимости его длительности от длительности событий — изменений в протекании процессов различного содержания и уровня. Событийный подход в отличие от «квантового» отвергает хронологическую константность настоящего и ставит его в зависимость от событий, имеющих различное содержание и длительность. В этом случае «настоящее всегда соотнесено к какому-либо наличному состоянию, событию, и длительность этого события, состояния, определяет «размеры» настоящего, причем в каждом конкретном ряду событий это определение специфично» [Аскин, 1966, 85].
В соответствии с событийным подходом можно объяснить причины субъективного отнесения к настоящему событий независимо от их длительности. Однако нерешенным остается вопрос: как быть с событием, начало и конец которого принадлежат хронологическому прошлому или хронологическому будущему, а само событие переживается настоящим? (рис. 2). Таких событий в нашем эксперименте оказалось 22 % — каждое пятое, что никак нельзя объяснить случайностью. Чтобы выяснить, почему составное событие K, все элементы которого принадлежат прошлому, может быть отнесено к психологическому настоящему, обратимся к примеру.
Рис. 2. Временная структура составных событий:
1, 2 — событие-начало и событие-конец составного события K;
3, 4 — событие-начало и событие-конец составного события L.
Одна из участниц эксперимента в числе событий настоящего назвала «замужество», точно указав даты его начала и окончания, интервал между которыми составил около трех месяцев. Считая данное событие составным, предположим, что элементарным начальным событием было знакомство с будущим супругом или объяснение в любви, или предложение выйти замуж, а конечным — день регистрации брака. Все элементы составного события принадлежат хронологическому прошлому, само же оно названо «настоящим». Среди 10 событий настоящего названо также «рождение ребенка», дата начала и окончания этого события была указана одна и та же. Следовательно, данное событие является элементарным и полностью принадлежит хронологическому будущему. Таким образом, выделим три элементарных события: первыми двумя, предположительно, являются знакомство с будущим супругом и регистрация брака, а третьим — рождение ребенка, все они определенным образом могут быть связаны друг с другом (рис. 3).
Объективный характер связей может быть различным. Так, связь между первыми двумя событиями является причинно-следственной (s1,2) — произошла «регистрация брака» (2) потому, что было «знакомство» (1), т. е. событие 1 выступает причиной, а событие 2 — следствием. Подобные причинно-следственные отношения могут существовать между событиями 1 и 3, 2 и 3 (s1,3; s2,3). В этих случаях «регистрация брака» (2) и «рождение ребенка» (3) являются прямым и косвенным следствием «знакомства» (1). Детерминация может иметь и обратное направление, при котором отношения между событиями складываются по типу цель — средство. В этом случае событие 2 будет целью, а событие 1 — средством ее достижения (s2,1), т. е. «знакомство» происходило для того, чтобы в последующем состоялась «регистрация брака». Событие 3 также будет выступать в качестве цели, по отношению к которой события 1 и 2 являются средствами, т. е. в результате «знакомства» и «регистрации брака» стало возможным «рождение ребенка» (s3,1; s3,2).
Причинные и целевые отношения представляют два противоположных по своему направлению типа межсобытийных связей. В отношениях «причина—следствие» предшествующие события детерминируют последующие, а в отношениях «средство — цель» последующие события являются детерминантой предшествующих. Хотя в хронологическом времени постановка цели всегда предшествует выбору средства, тем не менее в сознании человека событие-цель как бы проецируется в тот отрезок времени, который хронологически расположен за моментом реализации события-средства. Здесь можно провести аналогию между временным проецированием цели и пространственным опредмечиванием зрительного образа, который опознается человеком не как отпечаток предмета на сетчатке, а как сам предмет, локализованный в определенной области физического пространства.
Рис. 3. Полная структура межсобытийных связей:
K — замужество; 1 — знакомство с будущим супругом; 2 — регистрация брака; 3 — рождение ребенка;
s1,2, s1,3, s2,3 — связи типа «причина — следствие», s2,1, s3,1, s3,2 — связь типа «цель — средство».
На рис. 3 видно, что различные причинные и целевые связи обладают неодинаковым временным статусом. s1,2 и s2,1 связывают элементарные события хронологического прошлого, а связи s1,3, s3,1, s2,3, s3,2 — прошлого и будущего. Поэтому связи первого типа, принадлежащие целиком прошлому, мы будем называть реализованными, а связи второго типа, которые проходят через момент хронологического настоящего,— актуальными (реализующимися). Третий тип связей характеризует причинные и целевые отношения между событиями хронологического будущего. Эти связи назовем потенциальными, такая связь возможна, например, между событиями 3 и 4 (см. рис. 2).
Не все из выделенных возможных связей между событиями 1, 2, 3 могут иметь место в рассматриваемом случае. Не обязательно также и то, что все реально существующие связи адекватно осознаются личностью. Однако определенная картина межсобытийных связей всегда представлена в сознании человека в той мере, в которой он способен осознавать истинные потребности и мотивы, цели, средства и результаты своей деятельности, связав их в целостное представление о логике собственной жизни, которое Б. Г. Ананьев называл субъективной картиной жизненного пути [1977, 222].
Попробуем представить все же, какова может быть субъективная картина межсобытийных связей в рассматриваемом нами случае (рис. 4).
Рис. 4. Возможная субъективная структура межсобытийных связей (обозначения те же, что на рис. 3).
Подобная структура связей отражает возможное видение распространенной жизненной ситуации: знакомство привело к регистрации брака — s1,2, который был заключен для того, чтобы в будущем родился ребенок — s3,2. Ребенок родился потому, что произошло знакомство — s1,3 и был зарегистрирован брак — s2,3. Сравним эту структуру межсобытийных связей с полной структурой всех связей, изображенной на рис. 3. В структуре на рис. 4 отсутствуют две целевые связи (s2,1 и s3,1). Это говорит о том, что при знакомстве первоначально не предполагалось ни заключение брака, ни рождение ребенка. Следовательно, в субъективной картине межсобытийных связей можно выделить одну реализованную связь — s1,2 и три актуальных — s2,3, s3,2, s1,3.
Мы подходим к ключевому моменту наших рассуждений. Несмотря на то что события 1 и 2 принадлежат хронологическому прошлому, они еще не утратили своей актуальности, поскольку связанное с ними событие 3 находится в хронологическом будущем. Чтобы определить степень актуальности конкретного события для личности, необходимо рассмотреть структуру его связей, которую будем называть полем события.
Поле элементарного события — это множество всех причинных и целевых связей, которые данное событие, с точки зрения самой личности, имеет с другими элементарными событиями. Основными количественными характеристиками поля являются его насыщенность, актуальность, реализованность и потенциальность.
Насыщенность поля — это общее количество входящих в него причинных и целевых связей.
Актуальность, реализованность, потенциальность поля — это соответственно доли актуальных, реализованных или потенциальных связей в общей насыщенности поля.
Возвратимся к рассматриваемому примеру. На рис. 4 отражены лишь фрагменты полей элементарных событий 1, 2, 3. Однако для лучшего понимания предлагаемых ниже гипотез предположим, что на рисунке представлено полное поле каждого события, т. е., с точки зрения субъекта, нет больше событий, которые находятся в дополнительных причинно-целевых связях с событиями 1, 2, 3. Тогда поле события 1 включает в себя лишь причинные связи s1,2 и s1,3, которыми данное событие связано с событиями 2 и 3. Связь s1,2 является реализованной, а связь s1,3 — актуальной. Следовательно, насыщенность поля события 1 равна двум связям, а его актуальность — ½, или 50 %.
Поле события 2 включает реализованную причинную связь s1,2, актуальную причинную связь s2,3 и актуальную целевую связь s3,2. Следовательно, насыщенность этого поля равна трем связям, а актуальность — 2/3, или 67%.
Что касается поля события 3, то его насыщенность равна трем связям, а актуальность — 100 %.
События 1, 2 являются элементами составного события K, а все их связи (s1,2, s1,3, s2,3, s3,2) образуют поле этого составного события. Насыщенность данного поля равна четырем связям, а актуальность — 75 %.
Вспомним теперь о парадоксальной ситуации отнесения к психологическому настоящему событий, целиком принадлежащих хронологическому прошлому или будущему. На основе проведенного анализа сформулируем гипотезы, позволяющие объяснить эти факты.
1. Чем выше степень актуальности события, тем выше вероятность отнесения события к психологическому настоящему.
2. Чем выше степень реализованности события, тем выше вероятность отнесения события к психологическому прошлому.
3. Чем выше степень потенциальности события, тем выше вероятность отнесения события к психологическому будущему.
С точки зрения первой гипотезы понятно, что событие K (замужество), актуальность которого равна в рассмотренном примере 75 °/о, имеет большую вероятность отнесения к психологическому настоящему, чем к прошлому. В еще большей мере понятно, почему возможно отнесение к настоящему будущего события 3 (рождение ребенка), поле которого имеет максимальную актуальность (100%).
Для более полной иллюстрации всех сформулированных гипотез рассмотрим еще один пример структуры межсобытийных связей (рис. 5). Согласно выдвинутым гипотезам к психологическому настоящему с большей вероятностью будут отнесены события 3 и 1 (A3 = 67%, A1= = 60 %). Событие же 2, несмотря на то что хронологически оно произошло позже, чем событие 1, должно быть отнесено к прошлому, поскольку утратило актуальность и имеет максимальную реализованность (R2 = 100 % ). В психологическое будущее, вероятнее всего, попадут события 5 и 4, потенциальность которых равна соответственно 100 и 67%.
Рис. 5. Структура межсобытийных связей:
1, 2, 3, 4, 5 — элементарные события;
А — актуальность, R — реализованность, Р — потенциальность.
Для проверки первой из сформулированных гипотез — о связи между психологическим настоящим и актуальностью событий — мы провели следующий эксперимент.
28 испытуемым — инженерам в возрасте от 22 до 31 года (16 мужчин, 12 женщин) — предлагался стандартный список из 10 событий. Список был составлен на основании предварительных опросов, проведенных на подобном контингенте лиц. В него входили наиболее типичные события, спонтанно упоминаемые всеми или большинством опрошенных: 1 — первая любовь, 2 — самая интересная встреча в жизни, 3 — переход на новое место работы, 4 — окончание института, 5 — рождение первого ребенка, 6 — самое серьезное разочарование, 7 — получение собственной квартиры, 8 — женитьба, замужество, 9 — повышение в должности, 10 — начало работы. Список был, по возможности, сбалансирован так, что включал три события (1, 4, 10), принадлежащие хронологическому прошлому, три события (3, 7, 9), принадлежащие, вероятнее всего, хронологическому будущему, и четыре события (2, 5, 6, 8), отнесенность которых в хронологическое прошлое или будущее не могла быть определена экспериментатором априори, у каждого из испытуемых она могла быть своя.
Эксперимент проводился в форме группового опроса и включал пять этапов.
Первый этап. Получив список, испытуемый отмечал четыре события, которые он мог бы назвать «событиями своего настоящего». Как и прежде, понятие «настоящее» не определялось, и каждый мог вкладывать в него собственный смысл. Что касается понятия «событие», то экспериментатор подчеркивал, что речь идет об элементарных событиях, т. е. о конкретных, относительно мгновенных изменениях в жизни, а не о каких-либо длительных периодах.
Второй этап. Испытуемый указывал точную (для прошлых) или предполагаемую (для будущих) хронологическую дату (год, месяц) каждого события. После этого события переписывались в хронологической последовательности от первого (1) до последнего (10).
Третий этап. По отношению к последнему событию (10) испытуемый указывал в списке те предшествующие события, которые, с его точки зрения, являются причинами последнего. Число возможных событий-причин не лимитировалось. Испытуемый указывал все события, относительно которых он мог бы сказать: «Данное событие —• одна из причин события 10». Аналогичным образом указывались причины событий 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2. В результате такого «причинного анализа» выявлялись представления индивида о причинно-следственных отношениях между событиями его жизни.
Четвертый этап. По отношению к хронологически первому событию (1) испытуемый должен был указать в списке те последующие события, которые являются, с его точки зрении, целью (или одной из целей) данного. Число возможных выборов не лимитировалось, и испытуемый указывал все события, относительно которых он мог сказать: «Данное событие — одна из целей события 1». Аналогично указывались цели событий 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9. Проведение «целевого анализа» позволяло выявить представления индивида о межсобытийных- отношениях типа «цель — средство».
Пятый этап. Испытуемый, как и в начале эксперимента, должен был отметить четыре события, которые он мог бы назвать «событиями своего настоящего». Экспериментатор указывал, что эти события могут отличаться от ранее названных, и что испытуемый должен отметить именно те события, которые ему кажутся «настоящими» в данный момент.
На основании полученных ответов 280 анализируемых событий (по 10 от каждого из 28 респондентов) были разделены на три группы: в первую группу вошли 93 события, названные «настоящими» и в начале, и в конце эксперимента; во вторую — 32 события, названные «настоящими» лишь в одном случае; в третью— 158 событий, ни разу не включенных в число «настоящих». Для каждой группы вычислялась средняя актуальность входящих в нее событий. Исходными данными для определения актуальности служили ответы респондентов относительно датировки событий и причинно-целевых отношений между ними. Как и предполагалось, при переходе от третьей группы событий ко второй и первой, средняя актуальность событий существенно возрастает — от 30 % до 42 и 45 % (различия крайних групп значимы при р<0,001). Таким образом, гипотеза о связи между актуальностью события и вероятностью его отнесения к психологическому настоящему подтвердилась.
Исследование обнаружило еще один важный факт, свидетельствующий о несостоятельности квантовой интерпретации психологического настоящего. Если бы «квант настоящего», задаваемый индивидуальными особенностями личности либо начальной и конечной датами реализующегося составного события, действительно существовал, то события психологического настоящего непосредственно следовали бы друг за другом, образовывая некоторую сплошную, целостную цепочку «настоящих» событий. Другими словами, согласно квантовому подходу любое элементарное событие, находящееся в хронологическом интервале между двумя другими элементарными событиями психологического настоящего, также должно принадлежать психологическому настоящему. В действительности это было не так.
У большинства опрошенных события их настоящего хронологически следовали не друг за другом, а чередовались с событиями «ненастоящего». Гипотетические «кванты» оказывались как бы «пористыми» — между событиями настоящего нередко находилось несколько событий, к настоящему не принадлежащих. Это явление, которое мы назвали феноменом парциального настоящего (от латинского partialis — частичный), может быть выражено в разной степени в зависимости от того, из скольких отдельных «частей» (порций) состоит психологическое настоящее личности. В условиях проведенного эксперимента максимальная дробность настоящего равна четырем (каждое из 4 событий «настоящего» отделено друг от друга «ненастоящими» событиями); минимальная дробность равна единице (события настоящего следуют друг за другом, как и предполагается квантовым подходом).
Феномен парциального настоящего имел место у большинства респондентов как в начале эксперимента — при анализе событий, названных «настоящими» до их датировки, так и в конце эксперимента — при анализе событий, названных «настоящими» после их датировки, хронологического упорядочивания и причинно-целевого анализа (табл. 2). Датировка и хронологическое упорядочивание привели к небольшому увеличению случаев квантового настоящего, однако общее число лиц с квантовым и парциальным настоящим значимо не изменилось. Это особенно примечательно, так как свидетельствует, что феномен парциального настоящего обусловлен не просто возможным отсутствием осознанных хронологических датировок, а причинами иного рода.
Таблица 2. Дробность психологического настоящего на различных этапах эксперимента
|
Этапы эксперимента |
Дробность психологического настоящего |
Всего респондентов |
|||
|
1 |
2 |
3 |
4 |
||
|
Квантовое |
Парциальное |
||||
|
До датировки событий |
11 |
11 |
5 |
1 |
28 |
|
После датировки событий |
13 |
8 |
6 |
1 |
28 |
Дополнительные данные, подтверждающие реальность феномена парциального настоящего, были получены в исследовании, проведенном на 45 испытуемых (21 мужчина и 24 женщины в возрасте от 22 до 32 лет) по следующей методике: испытуемые называли 10 наиболее важных событий своей жизни, датировали их и относили к прошлому, настоящему или будущему. Количество событий, относимых к настоящему, в данном случае не лимитировалось. Всего испытуемыми было названо от 1 до 6 событий настоящего, в среднем — 3,4. Лишь у 22 из 45 человек события настоящего хронологически следовали друг за другом, у остальных они чередовались с событиями прошлого и будущего. События настоящего при этом располагались в самых различных точках хронологической оси, порой на многие годы отстоящих от момента проведения исследования, тогда как события прошлого и будущего могли располагаться в непосредственной близости к данному моменту.
С точки зрения причинно-целевой концепции в обнаруженном феномене нет ничего неожиданного, поскольку принадлежность события к психологическому настоящему зависит не от хронологической локализации, а от удельного веса актуальных связей в поле данного события. Естественно, что актуальность хронологически более отдаленных событий может быть выше актуальности событий менее отдаленных. Это и приводит к возникновению парциального настоящего, к чередованию «настоящих» и «ненастоящих» событий, к парадоксам типа «прошлое после настоящего» или «будущее до настоящего».
Причинно-целевой подход позволяет преодолеть многие трудности, с которыми сталкиваются квантовый и событийный подходы. Прежде всего это касается вопроса о единице измерения психологического времени личности. Напомним, что при квантовом подходе таковой является относительно константный для индивида интервал физического времени, а при событийном — событие, длительность которого (разность между конечной и начальной датами) определяет диапазон психологического настоящего. Согласиться с таким пониманием единицы психологического времени не позволяют экспериментальные факты, которые свидетельствуют, во-первых, об отсутствии каких-либо индивидуально-устойчивых хронологических границ психологического настоящего в биографическом масштабе, во-вторых — о возможности отнесения в психологическое настоящее событий, и начало и конец которых принадлежат хронологическому прошлому или будущему, в-третьих — о парциальности психологического настоящего. Первый и третий из этих фактов противоречат квантовому подходу, второй — событийному.
Согласно же причинно-целевому подходу, единицей психологического времени является не интервал физического времени, не событие само по себе, а межсобытийная связь типа «причина — следствие» или «цель — средство». При этом единицей психологического прошлого выступает реализованная связь между двумя событиями хронологического прошлого, единицей психологического настоящего — актуальная связь между событиями хронологического прошлого и будущего, единицей психологического будущего — потенциальная связь событий хронологического будущего. При таком подходе вопрос о поиске устойчивых «квантов» психологического настоящего попросту снимается как не имеющий смысла, поскольку в причинно-целевых отношениях могут находиться события, сколь угодно далеко отстоящие друг от друга в хронологическом времени. Становится понятной и возможность принадлежности к настоящему событий, казалось бы полностью принадлежащих прошлому или будущему.
Такое понимание единицы психологического времени предъявляет определенные требования к методам его эмпирического исследования. Во-первых, исследование психологического времени в биографическом масштабе должно основываться на диагностике и анализе представлений личности о причинно-целевых зависимостях между элементарными событиями своей жизни, т. е. на исследовании субъективной картины ее жизненного пути. Во-вторых, выявляемая в ходе диагностики субъективная картина жизненного пути должна быть достаточно репрезентативной по отношению к реально имеющейся у личности и адекватно отражать наиболее существенные характеристики структуры межсобытийных связей. В-третьих, процедура диагностики должна быть достаточно оперативной и стандартизованной, а полученные данные — надежными, чтобы быстро и точно выявлять субъективную картину жизненного пути того или иного человека в форме, сопоставимой с результатами других людей.
В соответствии с данными требованиями нами был разработан специальный метод — каузометрия, особенности которого описаны в следующей главе.
ГЛАВА III
КАУЗОМЕТРИЯ — МЕТОД ИССЛЕДОВАНИЯ СУБЪЕКТИВНОЙ КАРТИНЫ ЖИЗНЕННОГО ПУТИ И ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ВРЕМЕНИ ЛИЧНОСТИ
________________________________________________________________________________
«Теперь жизнь представляется мне в виде капелек времени, которые бегут-тикают одна за другой, как часы, как вода, их можно сосчитать, как монетки».
X. Онетти, «Бездна»
Метод, рассмотрению которого посвящена данная глава, разработан в ходе операционализации основных понятий причинно-целевой концепции психологического времени. Предлагаемое название происходит от латинских слов causa (причина10) и metrum (измерение, мера) и отражает непосредственную диагностическую задачу — выявить представления личности о характере причинных и целевых связей между событиями ее жизни. Каузометрию можно отнести к классу биографических методов, имеющих давние традиции в истории психологической науки [Рыбников, 1930; Логинова, 1975]. Однако в отличие от традиционных биографических методов, направленных лишь на ретроспективное описание происшедших в жизни событий, цель каузометрии состоит в диагностике целостной субъективной картины жизненного пути, включающей в себя как происшедшие, так и предстоящие, ожидаемые и планируемые человеком события.
1. Процедура опроса
Каузометрический опрос проводится в индивидуальной форме, занимает 40—60 минут и состоит из следующих этапов: биографическая разминка; формирование списка событий; датировка событий; причинный анализ межсобытийных отношений; целевой анализ межсобытийных отношений; обозначение сфер принадлежности событий. Рассмотрим содержание каждого этапа.
Биографическая разминка
Исследователь (интервьюер) знакомится с обследуемым (респондентом), пытается установить с ним достаточно доверительные отношения, пробудить интерес к исследованию, активизировать процесс осмысления им своего жизненного пути, стимулируя размышления о личном прошлом, настоящем, будущем.
Говорить о жизни одновременно и легко, и не просто. С одной стороны, нет, казалось бы, ничего ближе и доступнее человеку, чем собственная жизнь, с другой же — эта жизнь всегда нечто сокровенное и далеко не с каждым можно и хочется говорить о ней. Для преодоления эффекта «защиты биографии» [Логинова, 1975] существует немало способов — от психоаналитической беседы до приема «встречной откровенности» [Психодиагностические методы..., 1976, 223]. Подобные приемы не всегда, однако, представляются корректными с этической точки зрения.
Одна из особенностей каузометрии состоит, как мы увидим, в том, что, давая возможность исследовать жизненный путь, она не предполагает в качестве обязательного условия снятие «защиты биографии» и достижение полной откровенности личности. Необходим лишь некоторый «минимум доверия», достаточный для того, чтобы в присутствии исследователя просто подумать о своей жизни. Именно этот «минимум» следует завоевать в ходе разминки.
Необходимо заинтересовать опрашиваемого в возможных результатах исследования. Важно объяснить опрашиваемому, что в исследовании он выступает не столько в роли испытуемого, сколько в роли эксперта по вопросам собственной жизни. В ходе исследования он в синтетическом и целостном виде сможет осмыслить свою жизнь, прошлое и будущее, сделав картину более ясной, чем она есть сейчас. Опыт работы с каузометрией показывает, что наряду с диагностической метод может выполнять и формирующую функцию, помогая человеку адекватнее оценить пройденные этапы жизненного пути, лучше осознать собственные планы и намерения.
Если имеется возможность, биографическую разминку лучше проводить за день-два до основного исследования, чтобы у опрашиваемого сформировалась готовность к участию в исследовании и чтобы он имел возможность внутренне подготовиться к нему, самостоятельно подумав над своим прошлым и будущим. Приведем ориентировочный текст инструкции биографической разминки, которым мы пользовались в исследовании.
«Меня зовут (...). Я представитель Института философии АН УССР. Провожу исследование того, как разные люди воспринимают свое прошлое, настоящее и будущее, как они переживают и оценивают время своей жизни. Исследование имеет чисто научные цели. Для участия в нем нам нужны люди зрелого возраста, имеющие определенный жизненный опыт, склонные к раздумьям над собственной жизнью, способные трезво ее оценивать. Прошу Вас помочь в этой интересной и важной работе. Если Вы не возражаете, я хотел бы встретиться с Вами в удобное для Вас время, для интервью, которое займет у нас около часа. Вам предстоит выступить в несколько необычной роли — эксперта по вопросам собственной жизни и проанализировать разные события своей жизни. При этом Вам не нужно будет сообщать мне ничего, о чем Вы не хотели бы рассказывать. Меня интересуют прежде всего лишь некоторые формальные особенности того, каким Вы видите свое прошлое, настоящее и будущее. Участие в исследовании может оказаться полезным и для Вас. Вы сможете детально и без спешки заняться анализом своей жизни, в результате чего Вам будет легче найти решение собственных жизненных проблем».
После получения согласия на участие в исследовании опрашиваемому предлагается выполнить подготовительное задание — так называемый «циклический тест времени» [Cottle, 1976, 85].
Инструкция. «С помощью трех кругов попробуйте изобразить на бумаге свои представления о времени. Круги обозначают прошлое, настоящее и будущее. Расположите эти круги так, чтобы они выражали Ваши переживания взаимосвязи Вашего личного прошлого, настоящего и будущего. Вы можете использовать круги разной величины. Обозначьте, какой круг соответствует прошлому, какой — настоящему, какой — будущему».
Помимо самого поверхностного описания структуры временных представлений личности, этот тест выполняет также разминочную функцию: вводит человека в ситуацию исследования, выполняя роль «пускового толчка» для размышлений над собственной жизнью как целым.
Формирование списка событий
Цель данного этапа — сформировать исходный достаточно полный список наиболее важных, с точки зрения опрашиваемого, элементарных событий его жизни, включая события хронологического прошлого и будущего. В нашем исследовании список состоял из 15 событий. Такое число событий образует 210 межсобытийных отношений (n2— n), что, как будет показано ниже, является вполне репрезентативным для характеристики всей структуры межсобытийных отношений в жизни человека, доступно для их анализа с помощью техники попарных сравнений, а также позволяет осуществить количественную обработку получаемых в исследовании данных, удовлетворяющую статистическим критериям надежности. Удлинение списка событий представляется нецелесообразным, поскольку делает последующую работу опрашиваемого слишком длительной и утомительной, вследствие чего снижается надежность первичной информации. Уменьшение же списка резко снижает репрезентативность выявляемой структуры межсобытийных отношений и тем самым — надежность выводов, полученных после обработки первичной информации.
Формирование списка событий начинается с детального объяснения значения понятия «событие».
Инструкция. «Итак, приступим к основной части нашей беседы. В ходе ее Вам нужно будет проанализировать некоторые события Вашей жизни. Чтобы мы правильно понимали друг друга, давайте договоримся о значении самого слова «событие». Событием мы будем считать любое изменение в Вашей жизни. Это может быть изменение в природе или в обществе, в Вашем внутреннем мире (мыслях, чувствах, ценностях), в Вашем состоянии здоровья, наконец, в Вашем поведении, действиях и поступках на работе, в семье, в общении с друзьями и т. п. Итак, любое изменение — это событие. Причем, говоря «событие», мы всегда будем подразумевать некоторое конкретное изменение, происходящее мгновенно или достаточно быстро. Такие конкретные изменения будем называть элементарными событиями или просто событиями. Если же речь будет идти о каком-либо длительном периоде жизни, то в этом случае элементарным событием будет либо качало данного периода, либо его конец».
После того как интервьюер убедился в том, что опрашиваемый понимает слово «событие» как элементарное изменение в жизни, он просит опрашиваемого выделить и обозначить на отдельных карточках 15 наиболее важных событий его жизни. Для облегчения работы опрашиваемого и последующего контроля надежности метода не следует сразу просить выделить все 15 событий. Лучше вначале попросить указать пять самых важных событий, затем — еще пять и, наконец,— последние пять.
Инструкция. «Представьте себе всю свою жизнь. Попытайтесь увидеть ее целиком — от рождения и до смерти. В Вашей жизни было много событий, много еще впереди. Попробуйте найти (для самого себя) пять самых важных, по Вашему мнению, событий своей жизни. Учитывайте, что это могут быть и уже прошедшие события и те, которые Вы ожидаете в будущем. Постарайтесь также учесть изменения в самых разных сферах. (Можно напомнить, что это могут быть изменения в природе, обществе, внутреннем мире, здоровье, семье, работе, общении и т. п.). Название каждого события запишите на отдельной карточке; формулировка названия может быть любой. Вы можете написать само содержание события или, если Вам удобнее, обозначить его каким-либо условным словом, символом, рисунком. Главное требование — чтобы Вы сами хорошо помнили, какое событие обозначено на той или иной карточке, поскольку Вам еще нужно будет работать с ними».
Опрашиваемому предлагается пять пронумерованных карточек (№ 1—5), на которых он пишет названия событий в той последовательности, в которой они приходят ему в голову. Затем интервьюер предлагает следующие пять карточек (№ 6—10) и просит написать на них еще пять самых важных событий. И наконец, предлагается написать еще пять событий на карточках № 11—15.
Благодаря нумерации карточек можно легко восстановить последовательность написания событий, что пригодится при обработке и анализе данных.
Датировка
Опрашиваемый должен указать на карточках реальную или предполагаемую дату каждого события.
Инструкция. «Укажите, пожалуйста, максимально точную дату (год, месяц, если возможно, число) каждого выделенного Вами события. Если событие уже произошло, вспомните, когда именно. Если речь идет о 6удy-щем событии, поставьте на карточке предполагаемую дату. Учтите, что каждое написанное Вами событие должно быть тем или иным конкретным изменением. Поэтому каждое событие должно иметь лишь одну дату, соответствующую тому, когда это изменение произошло или произойдет. В том случае, если написанное Вами событие обозначает некоторый длительный период, имеющий начало и конец, подумайте еще раз, что конкретно Вы имели в виду, выделяя данное событие — его начало или конец,— и укажите соответствующую (начальную или конечную) дату. Можете также изменить формулировку данного события на более конкретную с тем, чтобы в дальнейшем Вы легко могли его вспомнить».
Если опрашиваемый затрудняется датировать будущие события, интервьюер может предложить следующее: «Исходите из того, что данное событие действительно произойдет, независимо от того, хочется Вам этого или нет. А теперь попробуйте отгадать, когда именно?»
После датировки всех событий опрашиваемый упорядочивает их в хронологической последовательности, проставляя около каждого события соответствующий хронологический номер. Интервьюер вместе с опрашиваемым должен обязательно проверить точность хронологической нумерации. Если два события имеют одну и ту же дату, необходимо либо уточнить их, либо выяснить, какое событие произошло раньше, а какое позже. Событий с одинаковыми датами и хронологическими номерами быть не должно.
Датировка событий помимо своей основной функции выполняет существенную методическую роль. В ходе датировки внимание опрашиваемого еще раз обращается на то, чтобы каждое событие было элементарным. Кроме того, если в дальнейшем опрашиваемый случайно забудет, какое именно событие обозначено тем или иным условным символом, он сможет вспомнить это, зная конкретную дату события.
Причинный анализ
Предшествующие этапы были лишь подготовительными к анализу межсобытийных отношений, являющемуся главной целью каузометрического исследования. Этот анализ начинается с выявления представлений опрашиваемого о причинно-следственных зависимостях между событиями его жизни. Перед проведением причинного анализа карточки складываются так, чтобы последнее событие (15) находилось сверху, а первое (1) — снизу. Опрашиваемый откладывает верхнюю карточку в сторону (рис. 6а) и начинает анализировать все имеющиеся отношения последнего 15 события со всеми 14 предшествующими.
Инструкция. «Мы переходим к главному этапу исследования. Вам нужно будет подумать над каждым событием и ответить на вопрос: Почему оно произошло или произойдет? Начнем с события 15. Оно имеет много причин, некоторые из которых, возможно, содержатся среди названных Вами и предшествовавших ему во времени событий. Можете ли Вы, к примеру, согласиться с утверждением, что событие 15 произойдет потому, что было (будет) событие 14»? Речь идет не о том, что событие 14— единственная причина события 15, а лишь о том, что между ними существует причинно-следственная связь. Меня интересует при этом только Ваше личное мнение, субъективное представление о наличии или отсутствии отношения «причина — следствие» между событиями 14 и 15. Отвечать нужно «да», если причинно-следственная связь есть, или «нет» — если таковая отсутствует».
Рис. 6. Расположение карточек с событиями при причинном анализе:
а — перед анализом причин события 15; б — после ответа на первый вопрос; в — перед анализом причин события 14.
Ответив, респондент откладывает карточку № 14, как это показано на рис. 6б, и переходит к ответу на следующий вопрос: «Является ли событие 13 одной из причин события 15»? Точно так же анализируются отношения события 15 со всеми остальными событиями, вплоть до 1-го.
После того как респондент проанализировал все отношения события 15, он переходит к анализу отношений события 14 с предыдущими. Аналогичным образом он анализирует затем причины событий 13, 12, ..., 2. Каждый последующий цикл причинного анализа требует все меньших усилий, поскольку число анализируемых отношений уменьшается. В результате на каждый новый цикл затрачивается все меньше времени, и респондент легко втягивается в ситуацию исследования.
Таблица 3. Образец протокола причинного и целевого анализа
|
События-следствия |
||||||||||||||||||
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
8 |
9 |
10 |
11 |
12 |
13 |
14 |
15 |
||||
|
События-цели |
1 |
+ |
+ |
+ |
+ |
0 |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
0 |
+ |
+ |
+ |
1 |
События-причины |
|
|
2 |
0 |
+ |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
+ |
0 |
+ |
0 |
+ |
0 |
0 |
2 |
|||
|
3 |
0 |
+ |
+ |
0 |
0 |
+ |
0 |
+ |
0 |
0 |
0 |
0 |
+ |
0 |
3 |
|||
|
4 |
+ |
0 |
+ |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
+ |
0 |
0 |
+ |
+ |
0 |
4 |
|||
|
5 |
0 |
0 |
0 |
0 |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
0 |
+ |
+ |
+ |
0 |
5 |
|||
|
6 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
+ |
0 |
0 |
+ |
6 |
|||
|
7 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
+ |
0 |
+ |
0 |
+ |
0 |
7 |
|||
|
8 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
+ |
0 |
+ |
0 |
+ |
0 |
8 |
|||
|
9 |
0 |
+ |
+ |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
9 |
|||
|
10 |
0 |
0 |
0 |
+ |
0 |
0 |
+ |
+ |
+ |
0 |
0 |
+ |
+ |
0 |
10 |
|||
|
11 |
0 |
+ |
+ |
0 |
0 |
0 |
0 |
+ |
+ |
0 |
0 |
+ |
+ |
+ |
11 |
|||
|
12 |
0 |
0 |
0 |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
0 |
12 |
|||
|
13 |
0 |
0 |
0 |
0 |
+ |
0 |
0 |
0 |
+ |
0 |
0 |
+ |
+ |
+ |
13 |
|||
|
14 |
0 |
0 |
0 |
+ |
0 |
0 |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
+ |
0 |
14 |
|||
|
15 |
0 |
0 |
+ |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
+ |
0 |
+ |
0 |
+ |
0 |
15 |
|||
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
8 |
9 |
10 |
11 |
12 |
13 |
14 |
15 |
||||
|
События-средства |
Для регистрации ответов интервьюер пользуется протоколом, образец которого представлен в табл. 3. По строкам и столбцам этой матрицы располагаются хронологически упорядоченные события, представленные соответствующими номерами. Для регистрации результатов причинного анализа отводится треугольная часть матрицы, которая расположена над главной диагональю — клетки 1,1; ...15,15. В этом случае столбцы матрицы содержат события-следствия, а строки — события-причины. Ответы фиксируются в соответствующих клетках матрицы знаком « + », когда есть причинно-следственная связь, или знаком «0» — когда ее нет. Например, +, стоящий на пересечении 13 строки и 15 столбца, обозначает, что событие 13 является, по мнению опрашиваемого, причиной события 15; 0, располагаемый клеткой выше, свидетельствует об отсутствии причинно-следственной связи между событиями 12 и 15. В 14 столбце + обозначаются все причины события 14, в 13 — причины события 13 и т. д. Диагональные клетки матрицы (связь события с самим собой) остаются пустыми.
Целевой анализ
На этом этапе выясняются представления опрашиваемого о наличии между событиями его жизни связей типа цель — средство. Для целевого анализа карточки с событиями составляются так, чтобы сверху находилось событие 1, а снизу — 15. После небольшого отдыха начинается анализ целей события № 1.
Инструкция. «Только что Вы проанализировали возможные причинно-следственные отношения в Вашей жизни. Однако между событиями существуют отношения и другого типа — одно событие может выступать целью или средством по отношению к другому. Сейчас Вам нужно будет рассмотреть каждую пару событий и ответить на вопрос, является ли одно из них целью, а другое средством достижения этой цели.
Начнем с события 1. Отложите, пожалуйста, в сторону соответствующую карточку и подумайте над тем, для чего это событие произошло, какие цели Вы преследовали, совершая его. Конечно, по отношению к некоторым событиям этот вопрос может не иметь смысла, однако в ряде случаев он вполне оправдан. Можете ли Вы, к примеру, согласиться с утверждением, что «одной из целей события 1 было событие 2» или, другими словами, что «первое событие произошло для того, чтобы смогло произойти второе»?
Отвечать можно только «да» или «нет», причем в зависимости от того, что представляется Вам более верным с сегодняшней точки зрения. Если, к примеру, в момент свершения события 1 Вы не считали его средством достижения события 2, а теперь, оглядываясь назад, видите, что оно все же было целью, в которой ранее Вы не могли или не хотели себе признаться, то в этом случае следует давать ответ «да», т. е. «событие 2 — одна из целей события 1».
Ответив, респондент откладывает карточку с событием 2 в сторону и переходит к ответу на вопрос «является ли событие 3 одной из целей события 1?» Аналогичным образом анализируются отношения события 1 с событиями 4, 5..... 15.
Окончив целевой анализ события 1, респондент переходит к анализу события 2. Он рассматривает отношения этого события со всеми последующими, отвечая каждый раз на вопрос: «Являются они целями события 2 или нет?» Подобным же образом анализируются цели событий 3, 4, ..., 14. Как и в ходе причинного анализа, интервьюер должен следить за тем, чтобы ни одно из отношений не было пропущено.
Ответы фиксируются интервьюером в части протокола, расположенной под главной диагональю (см. табл. 3). Теперь столбцы матрицы соответствуют событиям-средствам, а строки — событиям-целям. Ответы обозначаются « + », если есть связь цель — средство, или «0», если ее нет. Например, + , стоящий на пересечении 4 строки и 1 столбца, обозначает, что событие 4 является целью события 1, а стоящий клеткой ниже 0 свидетельствует, что событие 5 не является целью события 1.
Обозначение сфер принадлежности
Поскольку смысл событий опрашиваемый мог сохранить в тайне, обозначая его любым, понятным лишь одному ему условным символом, содержательная сторона жизненного пути может оказаться для исследователя полностью утраченной. Чтобы этого не произошло, после окончания причинного и целевого анализов респондента просят указать, к какой сфере жизни принадлежит то или иное событие.
Инструкция. «Наша беседа подходит к концу. Благодарю Вас за участие. Ваши ответы для нас очень важны, надеюсь, что они не очень Вас затруднили. Для анализа результатов всего исследования, в котором кроме Вас принимают участие много других людей разных возрастов и профессий, нам необходимо иметь также некоторые сведения о самих событиях. Просмотрите, пожалуйста, карточки и на каждой из них укажите, к какой сфере жизни принадлежит соответствующее событие».
В зависимости от целей исследователя респонденту может быть предложена та или иная классификация событий. Мы пользовались следующей: О — изменение в обществе, П — в природе, Ц — в мыслях, чувствах, ценностях, 3 — в состоянии своего здоровья, С — в семье и быту, Р — изменения, связанные с работой, образованием, общественной деятельностью, Д — изменения в сфере досуга, общения, хобби. Ознакомившись с предложенной классификацией11, опрашиваемый указывал на каждой карточке буквенный код сферы, желательно одной, к которой принадлежит данное событие. В случае затруднения он мог написать обозначения нескольких сфер, обязательно указав на первом месте ту, которая является ведущей.
После обозначения сфер принадлежности интервьюер переносит в протокол информацию о дате и сфере каждого события или, если опрашиваемый не возражает, берет у него сами карточки. Интервьюер может выяснить также интересующие его объективные биографические сведения. На этом процедура опроса завершается.
Опыт проведения каузометрических опросов позволяет дать несколько практических советов.
1. Для опроса следует выбирать тихое, спокойное место, не связанное у опрашиваемого с какими-либо ассоциациями, задающими определенное направление его размышлениям над жизнью. Поэтому лучше не проводить опрос дома у опрашиваемого или у него на работе, а выбрать нейтральное помещение.
2. Во время опроса опрашиваемый выступает в роли эксперта по вопросам собственной жизни, в которых нет никого более компетентного, чем он сам. Интервьюер должен приложить максимум усилий для того, чтобы опрашиваемый именно так понял свою роль в исследовании.
3. Интервьюеру необходимо занимать нейтральную, но вместе с тем доброжелательную позицию и воздерживаться от оценочных суждений. Обсуждение неизбежно возникающих в ходе опроса жизненных ситуаций и проблем следует отложить до завершения опроса, иначе оно может внести искажения в ответы опрашиваемого.
4. Среди выделенных событий могут оказаться и весьма неприятные, анализ которых вызовет внутреннее сопротивление опрашиваемого, вплоть до нежелания его продолжать. В этом случае интервьюеру необходимо в максимально корректной форме убедить опрашиваемого в том, что он может поставить себя «выше ситуации», напомнив ему, что сейчас он выступает в роли эксперта, которому необходимо трезво оценить отношения в своей жизни. Не следует опасаться отрицательных последствий, напротив,— объективация опрашиваемым представлений о своей жизни может выполнить даже психотерапевтическую роль и помочь человеку лучше справиться с жизненными трудностями.
2. Надежность первичной информации
Итак, в ходе опроса интервьюер получил от опрашиваемого сведения о сферах принадлежности, реальных и предполагаемых датах наиболее важных событий его жизни, о характере межсобытийных отношений. Насколько надежна полученная информация? Отражает ли она относительно устойчивые представления человека об особенностях своего жизненного пути или случайные, подверженные ситуативным влияниям мнения и оценки? Насколько полно в этой информации представлена субъективная картина жизненного пути личности?
Устойчивость
Вопрос об устойчивости имеет два аспекта: первый касается устойчивости сформированного респондентом списка событий, второй — устойчивости его суждений о характере межсобытийных отношений. Первый аспект имеет отношение к содержательной стороне жизненного пути, косвенно он будет рассмотрен несколько ниже при анализе репрезентативности результатов исследования. Второй в большей мере связан с формальной стороной жизненного пути и имеет непосредственное отношение к возможности использования метода для диагностики механизмов психологическою времени. Рассмотрим его более подробно.
Для определения степени устойчивости суждений респондента о характере межсобытийных отношений с каждым участником исследования (30 человек от 28 до 42 лет) проводился повторный опрос на следующий (иногда второй-третий) день12. Респонденту возвращались карточки с указанными им событиями (карточки хранились у интервьюера в запечатанном, если того желал респондент, конверте) с просьбой еще раз проанализировать причины и цели каждого события. Процедура причинного и целевого анализа была идентична первоначальной. Ответы фиксировались интервьюером в прежнем протоколе, но так, чтобы первоначальные ответы самому интервьюеру видны не были. Последнее было предпринято, чтобы избежать артефактов, связанных с «эффектом предубежденности экспериментатора» [Шихирев, 1979, 179].
Сразу же после окончания второго опроса интервьюер сравнивал первоначальные и повторные ответы и проводил еще один, на этот раз избирательный опрос, в ходе которого респондент анализировал лишь те межсобытийные отношения, по поводу которых были даны противоречивые ответы. Его просили еще раз ответить, есть ли между соответствующими событиями причинная (целевая) связь.
На основании результатов такой тройной проверки для каждого респондента вычислялись две группы показателей устойчивости (воспроизводимости) ответов:
а) первичная устойчивость — процент ответов, совпадающих при сравнении результатов второго опроса с первым;
б) вторичная устойчивость — процент ответов, совпадающих при сравнении результатов третьего, избирательного опроса с первым, т. е. то, как часто в спорных случаях окончательные (третьи) ответы совпадали с первоначальными.
В каждую из названных групп входило по три показателя, соответствующих первичной или вторичной воспроизводимости первоначальных данных: отдельно причинного, целевого анализа, их обоих вместе. В итоге для каждого респондента было получено шесть показателей устойчивости. Характеристики их распределения в исследуемой выборке из 30 человек приведены в табл. 4 (во всех случаях распределение значимо не отличалось от нормального).
Таблица 4. Статистические характеристики показателей устойчивости исходных данных каузометрического опроса
|
Устойчивость |
Среднее арифметическое, % |
Стандартное отклонение |
|
Первичная: причинный анализ целевой анализ в целом Вторичная: причинный анализ целевой анализ в целом |
86 91 88 40 40 40 |
8,2 8,2 7,8 18,0 25,2 16,0 |
Приведенные результаты свидетельствуют о высокой степени устойчивости первоначальных суждений респондентов. В среднем лишь в 12 % случаев повторные ответы отличались от первоначальных. Первичная воспроизводимость ответов при целевом анализе несколько выше, чем при причинном. Это указывает на то, что отношения «цель — средство», как правило, больше осмысливаются, чем отношения «причина — следствие».
В случае рассогласования между первоначальными и повторными ответами предпочтение чаще отдается повторному (около 60 % случаев) ; это имеет место и в причинном, и в целевом анализе. Если учесть, однако, что третий опрос проводился сразу же после второго, и сделать поправку на лучшую сохранность в памяти респондента его вторых ответов в сравнении с первыми, то приведенные данные свидетельствуют, скорее, о том, что в случае одинаковой сохранности ответов предпочтение отдавалось бы любому из них приблизительно с равной вероятностью. Следовательно, можно сделать вывод, что представления человека о межсобытийных отношениях носят вероятностный характер, т. е. ответы «нет связи», «есть связь» — это лишь полюсы непрерывного континуума от полной уверенности в отсутствии причинных или целевых зависимостей (вероятность ответа «да» равна нулю) через «зону сомнений» до полной уверенности в их наличии.
Данный вывод имеет принципиальное значение. Он коренным образом меняет саму интерпретацию показателей устойчивости, превращая их из меры надежности первичной информации в способ измерения субъективной вероятности («веса», интенсивности) каузальных связей. Поэтому, если первичная воспроизводимость конкретного ответа оказывается низкой, это указывает не столько на его невысокую надежность, сколько на среднюю степень субъективной интенсивности соответствующей связи. Например, если респондент, анализируя отношение между i-м и j-м событиями, в первом случае назвал i-e событие причиной j-го, а во втором и третьем не назвал, то субъективная интенсивность, «вес» причинной связи sij = 1/3 = 0,33. В случае, когда связь указана в первом и третьем опросе, sij = = 2/3 = 0,67.
Основываясь в дальнейшем на таком понимании устойчивости ответов, рассмотрим вопрос об их репрезентативности.
Репрезентативность
В идеале, полученные в ходе опроса ответы должны с максимальной полнотой отражать представления личности о своем жизненном пути — событиях жизни и отношениях между ними. Этот идеал, конечно же, недостижим. В жизни происходит множество разных событий — прошлых и будущих, больших и малых, внешних и внутренних — и учесть все их невозможно не только практически, но и теоретически. Вместе с тем для диагностики механизмов психологического времени в биографическом масштабе такой исчерпывающий учет всех жизненных событий не является обязательным. Если исходить из того, что психологическое время является отражением причинных и целевых связей между событиями, то основным условием надежности диагноза выступает полнота учета именно этих связей, а не событий самих по себе. Поэтому главное — чтобы в опросе были учтены события, имеющие причинные и целевые связи; события же, не имеющие таких связей, могут быть упущены без особого ущерба для диагноза.
Более того, могут быть упущены также события, имеющие небольшое число связей с другими событиями. Необходимо лишь, чтобы выявленная в опросе картина причинно-целевых отношений в наиболее существенных чертах соответствовала полной структуре межсобытийных отношений, имеющих место с точки зрения опрошенного. Это требование является требованием репрезентативности исходных данных опроса.
Стремясь сделать результаты опроса достаточно репрезентативными, мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией: в опросе должны быть учтены лишь те события, которые имеют достаточно много связей с другими событиями, но такие события, включенные в причинно-целевую сеть, могут быть выявлены лишь после анализа результатов самого опроса. Может показаться, что эти трудности преодолимы путем проведения широкого пилотажного исследования, выявления наиболее взаимосвязанных событий и последующей стандартизации списка событий, предлагаемого в диагностическом исследовании. Это вполне возможный путь, однако он дает частичное решение, обоснованность которого широко варьирует применительно к жизни каждого конкретного человека. Представления людей о характере отношений даже между одними и теми же событиями весьма индивидуальны, и события, связанные, с точки зрения одного человека, как причина и следствие или как цель и средство, с позиции другого человека и в его жизни, могут не иметь друг с другом никаких зависимостей.
Можно предложить другой способ достижения репрезентативности, который в отличие от вышеизложенного применим к результатам опроса каждого конкретного респондента и направлен на обеспечение их «априорной» репрезентативности. Этот способ основан на предположении, что степень включенности события в субъективную сеть межсобытийных связей отражается в сознании человека в форме переживания им значимости данного события. Иными словами, чем больше связей имеет данное событие, тем более значимо оно с точки зрения самой личности. И чем более значимо событие для человека, тем в большей мере, с его точки зрения, оно влияет на другие события или зависит от них, выступая по отношению к ним причиной или следствием, целью или средством. Незначимые же события — это такие, которые слабо связаны с другими событиями, порой являются даже изолированными, случайными, или, пользуясь выражением M. M. Бахтина, «авантюрными» [1975, 237].
Если сформулированная гипотеза о прямой зависимости субъективной значимости события от степени его включенности в межсобытийную сеть верна, то решить задачу репрезентативности методически не так сложно. Нужно лишь, чтобы опрашиваемый называл при формировании списка событий наиболее значимые, с его точки зрения, события своей жизни. Тем самым он будет выявлять наиболее включенные в межсобытийную сеть события, т. е. как бы «вытаскивать» наиболее «густые», насыщенные связями узлы этой сети. Благодаря этому полученная в опросе система межсобытийных связей окажется достаточно репрезентативной, несмотря на сравнительно небольшое число событий.
Правомерность подобного подхода к определению репрезентативности была проверена следующим образом.
Напомним, что во время опроса респондент называл не все 15 событий сразу, а блоками — по 5 событий в каждом. Причем в первый блок входили наиболее важные события его жизни, во второй — следующие 5 событий, и наконец, в третий — последние 5 из наиболее важных событий. Тем самым субъективная значимость событий в первой пятерке была выше, чем во второй, а во второй — выше, чем в третьей.
Чтобы установить иерархию событий по значимости внутри каждого блока, мы просили респондента после написания первых пяти событий расположить их по степени важности в его жизни с его собственной точки зрения. Аналогичным образом респондент проводил ранжирование событий двух следующих пятерок. В итоге была получена иерархия всех 15 событий по степени их субъективной значимости у каждого респондента в отдельности.
Степень включенности события в систему межсобытийных связей определялась на основе данных, полученных в ходе первоначального, повторного и третьего опросов. Для каждого респондента была составлена итоговая каузоматрица (табл. 7), в клетках которой записаны вероятности причинной или целевой связи между соответствующими событиями.
Мерой включенности i-го события в сеть является относительная сумма элементов і-го столбца и i-й строки матрицы. Так, если и в первом и во втором опросах респондент считает рассматриваемое событие следствием и целью всех предшествующих, а также причиной и средством всех последующих, то степень включенности данного события будет максимальной и равна 100 %. Если же событие ни разу не называлось в числе причин, следствий, целей или средств, то его включенность равна нулю. Промежуточные между 0 и 100 значения соответствуют разной степени включенности (в %)·
Итак, для каждого человека мы имели две ранжировки событий: по степени субъективной значимости и по степени включенности в межсобытийную сеть. Согласно предложенной выше гипотезе обе ранжировки должны совпасть, т. е. самые значимые события должны быть наиболее включенными. Мерой их сходства может служить коэффициент ранговой корреляции Кендэла, который мы вычислили для каждого респондента в отдельности.
Результаты проверки оказались следующими: у 7 респондентов из 30 субъективная значимость и включенность были достоверно связаны друг с другом (р<0,05), у 18 — корреляции слабо положительны, у 5 — обнаружена даже слабая тенденция к отрицательной связи. Особенно примечательны два респондента: у первого иерархия событий по значимости почти полностью совпадает с их иерархией по включенности (τ = 0,74, р<0,001), а у второго с ростом включенности значимость событий имеет тенденцию к снижению (τ = —0,33, р<0,10). Попытаемся разобраться в возможных причинах неполной подтверждаемости исходной гипотезы.
Ожидая получить высокие положительные корреляции во всех индивидуальных случаях, мы неявно предполагали соблюдение двух весьма «жестких» условий: во-первых, что опрашиваемый абсолютно адекватно осознает реальную личную значимость событий; во-вторых, что он искренне отвечает интервьюеру, какие события для него более важны, а какие — менее. Что касается второго условия, то его можно считать в основном соблюденным, поскольку содержание событий респондент мог сохранить в тайне, благодаря чему возможное влияние «социальной желательности» на оценку значимости событий было существенно ослаблено, если не полностью сведено к нулю. Косвенно это подтверждается отсутствием значимых различий в средних коэффициентах корреляции у мужчин (τ = 0,23) и женщин (τ = 0,17), что при влиянии «социальной желательности» могло бы иметь место хотя бы в силу того, что интервьюером во всех случаях являлся мужчина [Рабочая книга социолога, 1977, 415].
Соблюдено ли было первое условие? Можно ли с уверенностью утверждать, что человек во всех случаях отдает себе отчет в том, какие события для него реально более значимы, а какие — менее? Конечно же, нет. С того времени как в психологии возникла проблема бессознательного, стало очевидным, что реальная значимость событий для человека и осознаваемая далеко не всегда совпадают. Более того, в результате действия различных механизмов «психологической защиты» реальная значимость нередко «сопротивляется» попыткам ее осознания личностью, а сама личность — возможностям этого осознания [Бассин, 1969, 124—125; Соколова, 1980, 28—37]. Поэтому даже будучи мерой субъективной значимости, включенность события в межсобытийную сеть являлась бы ею лишь на неосознанном уровне, следовательно, попытки обнаружить во всех случаях высокие положительные корреляции включенности с осознанными оценками важности события заранее были обречены на неудачу13.
На правомерность такого объяснения указывают результаты небольшого интервью, проведенного с каждым респондентом после завершения каузометрического опроса. В интервью выяснялось отношение к гипотетическим «психологическим часам», дающим возможность постоянного внешнего контроля (со стороны самого человека) степени реализованности своей жизни, определялось наличие потребности в этом контроле, наличие или отсутствие «внутреннего сопротивления» по отношению к нему.
Инструкция. «Представьте себе, что изобретен прибор, назовем его «психологическими часами», глядя на который Вы всегда можете узнать, насколько реализовались Ваши жизненные ожидания и планы, все, что Вы ждете от жизни, и все, что считаете возможным получить от нее. Стрелка этих своеобразных часов покажет 100 %, если все ожидаемое уже реализовалось, 0 % — если еще ничто не реализовалось, и любое промежуточное значение в зависимости от степени реализации. В отличие от обычных часов в этих часах ход стрелки был бы обратим. К примеру, если у Вас вдруг произойдет переоценка ценностей, если вы разочаруетесь в сделанном или расширите свои планы и ожидания, стрелка «поползет» назад и покажет, что Вы реализовались сейчас меньше, чем ранее.
Таблица 5. Ответы, полученные в интервью «Часы»
|
№ |
Первая группа |
τ |
№ |
Вторая группа |
τ |
|
1 |
Не хотел бы. Зачем они мне? Что бы я с ними делал? Если стоили бы дешево, приобрел бы. В зависимости от цены. Вообще-то иногда посмотреть интересно. |
+.55 ** |
1 |
Иметь бы хотела, но носить на руке — нет. Поставила бы в шкаф. Когда хотела бы, смотрела. Всегда — страшно. Прятала бы от себя. |
+.08 |
|
2 |
Хотел бы для саморегуляции. Иногда мы делаем не то, что надо. Пускаемся в мелочи, иногда лень. Это подстегивало бы. Думаю, что мог бы сделать больше, а так время иногда останавливается. |
+.45 * |
2 |
Иметь не хотел бы, так как и сам знаю и не хочу еще это узнавать. |
+.13 |
|
3 |
Хотел бы иметь и приобрел бы для самоконтроля. |
+.11 |
З |
Иметь не хочу, дабы не знать, что уже 80 % или еще 20 %. |
+.26 |
|
4 |
Не хотел бы, не понимаю для чего они мне нужны, и так сам знаю. |
+.41 * |
4 |
Не хочу и не буду, не нужны они мне даже в шкафу. Не хочу знать, что меня кто-то, что-то, как-то обтикивает. |
+.35 |
|
5 |
Хотел бы. Я страдаю от того, что необъективно оцениваю свои возможности. Мне они необходимы для коррекции. «Страусовая политика» мне не нужна. |
+.74 *** |
5 |
Хотел бы, чтобы при первых опытах общения с ними забросить их куда-нибудь подальше. Но не выбросить. Чтобы можно было найти. Знать это хочется. Обладание ими вынудит затратить много усилий на бесплодные поиски оптимального варианта. Испытывал бы болезненное желание смотреть, но есть опасения, что они станут выше меня. |
+.50* |
|
6 |
Да, хотел бы. Для регулирования повседневного поведения, чтобы идти по графику. Регулярно смотрел бы. |
+.36 |
|||
|
7 |
Хотел бы с удовольствием и без опасения. Желательно бы иметь часы по разным сферам. Их было бы очень приятно иметь и планировать. Раскрыли бы истинные возможности и помогли в переориентации. |
+.14 |
6 |
Не хотела бы этого знать. Если бы много реализовалось, жить было бы неинтересно. Если много надо реализовать — могла бы опустить руки. Лучше этого не знать и об этом не задумываться. Таким образом создаю внутренний комфорт. |
-.33 |
|
8 |
Хотел бы. Иногда надо подвести итоги, назад оглянуться, в будущее посмотреть. Оценить свой жизненный путь очень трудно. Вряд ли они могут быть полезны. Но любопытно и интересно. |
+.36 |
7 |
Не хотела бы ни за что и никогда. Знать бы не хотела... И вообще все это неприятно. Время — это среда, в которой надо жить, а не о которой думать. |
-.13 |
|
8 |
Не хотел бы, так как упала бы мотивация. Не уверен, что самооценка правильна, именно поэтому и не хочу, боюсь часов. |
-.06 |
|||
|
9 |
Не хотела бы. Мне они не нужны, так как сама знаю, что нужно когда делать. |
+.28 |
9 |
Не хотела бы. Лучше не знать, чем знать — не будет комплексов. |
+.43 * |
|
10 |
Не хотела бы. Расстроилась бы, так как склонна к идеализации. |
+.17 |
|||
|
τ — коэффициент ранговой корреляции Кендэлла между включенностью события в межсобытийную сеть и субъективной оценкой его важности. |
11 |
Нет. Зачем? Предпочитаю не знать. |
+.10 |
||
|
Уровни значимости: *** — p < 0,001 ** — p < 0,01 * — p < 0,05 |
12 |
Не хотел бы. Они меня бы сильно угнетали, так как я несобранный. Угнетали бы, если бы было отставание, если бы ход был нормальный — расслабляли бы. Я вообще не люблю часы. |
+.03 |
||
|
13 |
Не хотела бы. Вдруг бы они мне сказали, что у меня все реализовано. Мне бы стало все скучно, так хоть надежда есть на то, что не реализовано. Я бы их выбросила; если все реализовано, зачем жить дальше. |
+.17 |
|||
|
среднее значение τ |
+.38 |
среднее значение τ |
+.13 |
В момент достижения всех Ваших главных целей она бы резко «прыгнула» вперед — к отметке близкой 100 %. Словом, часы меняли бы свои показания в зависимости от Ваших ожиданий и оценок, а также Ваших реальных достижений. Хотели бы Вы иметь такие часы? Почему?»
Анализ ответов позволил выделить две полярные группы. В первую группу (9 человек) вошли лица, которые либо считали, что такие средства самоконтроля были бы для них крайне полезны и могли бы помочь в поисках оптимального стиля жизни, либо, без сопротивления отнесясь к самой идее использования средств внешнего самоконтроля, считали, что лично они уже обладают чем-то подобным в своем внутреннем мире или попросту в них не нуждаются. Во вторую группу (13 человек) вошли те, кто независимо от наличия или отсутствия потребности в самоконтроле не хотели бы отдавать себе постоянный отчет в степени реализованности своей жизни, мотивируя это, как правило, тем, что «лучше этого вовсе не знать». В табл. 5 приведены ответы представителей каждой из выделенных групп; рядом с каждым ответом стоит индивидуальное значение коэффициента корреляции между включенностью события в межсобытийную сеть и оценкой важности события со стороны данного человека.
Сравнение коэффициентов корреляции у представителей разных групп обнаруживает весьма существенные различия. В первой группе 4 из 9 корреляций оказались статистически достоверными, во второй — лишь 2 из 13. Средний коэффициент корреляции в первой группе +0,38, во второй группе +0,13 (разница в средних значима при р<0,05). Анализ содержания ответов представителей второй группы обнаруживает четко выраженную тенденцию к достаточно сильной «психологической защите» по отношению к жизненной информации, которая может оказаться неприятной или привести к нежелательным последствиям. Все это подтверждает мысль о том, что причиной низких коэффициентов корреляции в индивидуальных случаях, действительно, может являться неадекватное осознание человеком реальной значимости событий своей жизни.
Это не значит, однако, что первоначальная гипотеза о зависимости между включенностью и значимостью события обречена на недоказуемость. Ее можно проверить и другим способом, при использовании которого уравновешиваются и нейтрализуются индивидуальные различия в точности осознания, а зависимость между значимостью и включенностью проявляется как бы в «очищенном» от влияния побочных, искажающих факторов виде.
Из всех названных в ходе опроса событий были взяты лишь те, которые при ранжировке по значимости оказывались на первом месте (30 событий — по одному у каждого респондента). Для этих событий вычислялся средний показатель включенности в межсобытийную сеть. Аналогично определялись средние показатели включенности следующих по значимости событий: вторых, третьих, четвертых... и т. д., вплоть до пятнадцатого. Общая зависимость средней включенности события от его рангового места в субъективной иерархии значимости изображена на рис. 7. На этот раз картина почти полностью совпадает с теоретически ожидаемой. Коэффициент корреляции между включенностью и значимостью достигает очень высокого уровня: τ = 0,79 при р<0,001 (корреляция по Спирмену равна 0,90). Если вспомнить смысл показателя τ, то согласно полученному значению в 89,5 % случаев более значимое из любых двух событий оказывается и более включенным в межсобытийную сеть14. Наличие столь тесной связи подтверждается и результатами сравнения средней включенности в трех группах событий: занимающих в иерархии значимости места с 1 по 5, с 6 по 10, с 11 по 15.
Рис. 7. Средние показатели включенности в межсобытийную сеть (ω) событий разной степени субъективной значимости (z).
Средние показатели включенности равны соответственно 0,31, 0,26, 0,23 (различия в средних между крайними группами достоверны на 0,1 %-ном уровне).
Обратим внимание также на тот факт, что зависимость средней включенности от рангового места события хорошо аппроксимируется уравнением линейной регрессии. Анализ уравнения показывает, что при сохранении линейной зависимости уже 36-е по значимости событие будет иметь нулевую включенность, т. е. окажется «авантюрным», не связанным с другими событиями (ω = 0,0 при z = 35,8). А это значит, что увеличение числа событий сверх 35 не добавит ни одной даже самой слабой причинной или целевой связи, и структура межсобытийных связей окажется полностью исчерпанной. Таким образом, если бы опрос проводился на базе списка из 35 событий, то в нем были бы представлены практически все причинные и целевые связи.
Принимая это во внимание, рассчитаем среднюю степень репрезентативности картины межсобытийных связей, выявляемой при анализе списка из 15 событий в случае соблюдения условия линейности. Она будет равна удельному весу суммы обнаруженных при опросе связей в общем количестве связей, которые могут быть обнаружены при анализе 35 событий. Как показано на рис. 7, репрезентативность равна 67 %, т. е. при анализе 15 событий выявляется 2/3 всех причинных и целевых связей, имеющих место, по мнению человека, между событиями его жизни. Эти связи, отражая основные «линии жизни» человека и являясь как бы «каркасом» его субъективной картины жизненного пути, позволяют достаточно точно судить об общих свойствах структуры межсобытийных связей.
Данный вывод имеет статистический характер и непосредственно относится лишь к исследуемой выборке в целом. Он ограничен также тем, что сделан в предположении сохранения линейной зависимости между включенностью и значимостью при дальнейшем увеличении списка событий. Посмотрим, насколько он применим к каждому респонденту в отдельности независимо от соблюдения условия линейности.
С помощью специальной программы обработки15 на ЭВМ был проведен анализ изменения числа связей по мере увеличения длины списка событий. На первом цикле подсчитывалась сумма причинных и целевых связей (с учетом их вероятностей), имеющих место между двумя наиболее важными, с точки зрения того или иного респондента, событиями. На втором цикле определялась сумма связей между тремя наиболее важными событиями, на следующем — между четырьмя, и т. д., вплоть до подсчета суммы связей между всеми пятнадцатью событиями. После этого сумма связей между всеми пятнадцатью событиями принималась за 100 % и по отношению к ней вычислялся удельный вес связей, полученных на каждом из предшествующих циклов (нормировка была предпринята для того, чтобы сделать более сопоставимыми результаты отдельных респондентов).
Рис. 8. Пример изменения количества межсобытийных связей по мере увеличения числа значимых событий в подматрицах разной размерности.
Приведем конкретный пример. На рис. 8 отражено изменение количества межсобытийных связей по мере увеличения числа значимых событий у одного из респондентов. Между двумя наиболее важными событиями связей не оказались. Добавление третьего по важности события привело к возникновению двух разных по вероятности связей с уже имеющимися двумя событиями. Четвертое по важности событие не дало дополнительных связей с более важными, а дальнейшее увеличение числа событий с 5 до 10 каждый раз приводило к их появлению. Но уже начиная с одиннадцатого события, последующее удлинение списка ни к чему не привело — сумма связей осталась прежней. Не исключено, конечно, что за пределами списка еще существуют менее значимые события, способные дать дополнительные связи; однако, глядя на рисунок, вряд ли можно согласиться с мыслью, что их добавление приведет к существенным изменениям.
Мы привели этот пример как наиболее выразительную иллюстрацию случая почти полной репрезентативности исходных данных каузометрического опроса. О ней можно говорить в том случае, когда 100 %-ная насыщенность каузоматрицы причинными и целевыми связями достигается уже при учете не всех пятнадцати событий, а хотя бы четырнадцати. Таких случаев было у нас 6 из 30 возможных. Общая же картина распределения индивидуальных показателей сходства подматриц из 14 событий с полными каузоматрицами представлена в табл. 6. Распределение скошено и имеет сильно выраженную моду в районе 95 — 100 %, указывающую что у 14 человек насыщенность подматрицы либо полностью совпадает с насыщенностью всей каузоматрицы (6 человек), либо отличается от последней не более чем на 5 % (8 человек). Следовательно, почти для половины респондентов можно говорить об очень высокой репрезентативности полученных от них данных. В отношении остальных остается довольствоваться лишь средним показателем репрезентативности, рассчитанным выше на основе анализа уравнения линейной регрессии.
Таблица 6. Распределение индивидуальных показателей «сходство полной каузоматрицы с подматрицей из 14 событий»
|
Сходство полной каузоматрицы с подматрицей из 11 событий, % |
Количество респондентов |
|
95—100 90—94 85—89 80—84 75—79 70—74 ……… |
14 8 2 3 2 1 0 |
|
Итого |
30 |
Завершая рассмотрение вопроса о репрезентативности, наметим некоторые возможные пути ее дальнейшего повышения.
Во-первых, опрос может проводиться на основе стандартизированного списка событий с возможностями внесения корректив (замен, добавлений, удалений) со стороны респондента. Такая процедура может ослабить эффект «психологической защиты», если в список включить выявленные в ходе предварительного пилотажа «незамечаемые» события — такие, включенность которых в межсобытийную сеть высокая, а осознанная оценка значимости низкая.
Во-вторых, решающее значение представляет проведение методических экспериментов с более длинными списками событий (вплоть до 30—35). Чтобы уменьшить число возникающих при этом парных сравнений, одна группа испытуемых должна проводить лишь причинный анализ, а другая — лишь целевой. В результате сравнения степени насыщенности каузоматриц разной размерности можно будет выяснить точную репрезентативность данных в каждом из видов анализа в отдельности и определить оптимальную для разных целей длину списка событий.
В-третьих, процедура причинного и целевого анализа может быть не сплошной, а выборочной, при которой респондент должен анализировать лишь некоторые межсобытийные отношения. При разработке принципов выборочного опроса и конкретных планов его проведения помощь может оказать предложенный В. И. Паниотто [1980] метод множественных сравнений, который позволяет осуществить парные сравнения большого числа объектов (80 и более). Адаптация этого метода к каузометрическому опросу могла бы намного расширить возможности последнего.
3. Представление результатов
Результаты опроса могут быть представлены двумя способами: таблицей межсобытийных отношений (каузоматрицей) и графом межсобытийных связей (каузограммой). С обеими мы имели возможность бегло познакомиться ранее, теперь же рассмотрим их более подробно.
Каузоматрица — это таблица межсобытийных отношений, которая составляется на основе обобщения протоколов причинного и целевого анализов в одном или нескольких опросах. По строкам и столбцам этой таблицы располагаются упорядоченные в хронологической последовательности события так, что первая строка и первый столбец соответствуют первому событию, а последняя строка и столбец — последнему событию.
Элементами каузоматрицы являются показатели причинной или целевой связи между i-м и j-м событием, которые обозначаются символом sij. В том случае, когда с респондентом проводится лишь один опрос, показатель sij принимает значение либо 0 (связи нет), либо 1 (связь есть), а сама каузоматрица идентична протоколу опроса. Когда же на базе тождественного списка событий проводится несколько (2—3) опросов, показатель sij· представляет собой относительные частоты соответствующих связей. В нашем исследовании им присваивались значения:
0,0 — отсутствие связи и в первом, и во втором опросах (в третий, выборочный опрос анализ данного отношения не включался);
0,33 — наличие связи лишь в одном из первых двух опросов и ее отсутствие в третьем;
0,67 — наличие связи лишь в одном из первых двух опросов и ее наличие в третьем;
1,0 — наличие связи и в первом, и во втором опросах (в третий опрос анализ данного отношения не включался).
Веса (частоты) причинной связи записываются в клетках, расположенных над главной диагональю матрицы. Событие, обозначающее i-ю строку, является в данном случае возможной причиной всех последующих событий; событие, расположенное в j-м столбце, выступает возможным следствием всех предшествующих. Элемент sij обозначает уверенность опрашиваемого в том, что i-е событие является причиной j-го, а j-е событие — следствием і-го.
В клетках матрицы, расположенных под главной диагональю, записываются веса целевой связи. Событие, обозначающее строку, выступает теперь возможной целью всех предшествующих, а «событие-столбец» — возможным средством всех последующих. Элемент sij, соответствует уверенности опрашиваемого в том, что j-е событие является средством достижения і-го, а і-е событие — целью j-го.
Пример 1. В табл. 7 приведена каузоматрица, полученная от одного из респондентов в результате тройного причинного и целевого анализа. Рассмотрим одно из будущих событий, пусть это будет «творческая работа» (№ 11). По мнению респондента, она наступит вследствие «женитьбы» (s1,11 = l), «работы в редакции» (s2,11 = l), «поступления в университет» (s3,11 = 0,67) и «окончания университета» (s9,11 = l); сама же послужит одной из причин «перемены места жительства» (s11,13 = 0,33), «совместной творческой работы» (s11,14 = l) и «материального благополучия семьи» (s11,15 = l). Для того чтобы «творческая работа» началась, были «работа в редакции» (s11,2 = l) и «поступление в университет» (s11,3 = l), ожидается «получение комнаты» (s11,8 = 0,67) и «окончание университета» (s11,9 = =1). В свою очередь «творческая работа» станет средством достижения «уравновешенности» (s12,11 = 0,67), «совместной творческой работы» (s14,11 = 1) и «материального благополучия семьи» (s15,11 = l). Аналогичным образом можно описать связи любого другого события.
Каузоматрица удобна для вторичной обработки данных и вычисления различных эмпирических индексов, К ней могут быть применены методы матричного анализа с их реализацией на ЭВМ. Вместе с тем каузоматрице недостает простоты и наглядности, что успешно преодолевается путем построения каузограмм.
Каузограмма — это графическое изображение межсобытийных отношений, общей структуры причинных и целевых связей, выявленных в ходе каузометрического опроса16. Она содержит наглядную информацию о значимости (реальной и осознаваемой) событий, об их хронологической последовательности и локализации во времени жизни, об отношениях между событиями.
Перед построением каузограммы вычисляется степень включенности каждого события в межсобытийную сеть. Включенность i-го события (ωi) равна сумме элементов і-го столбца и i-й строки каузоматрицы, деленной на теоретически максимально возможную сумму элементов:
где n — число событий; sij, sji— вероятности межсобытийных связей.
После этого на листе бумаги откладываются координатные оси: горизонтальная ось указывает дату каждого события, вертикальная — степень его включенности в межсобытийную сеть. Каждое событие отображается на плоскости кружком, в середине которого записывается номер данного события. События, связанные друг с другом как причина и следствие, соединяются стрелкой, идущей из прошлого в будущее: причина → следствие. События, связанные друг с другом как средство и цель, соединяются стрелкой, идущей из будущего в прошлое: средство ← цель.
Рис. 9. Каузограмма (соответствующую каузоматрицу см. в табл. 7).
Пример 2. Выше изображена каузограмма (рис. 9), отражающая субъективную структуру межсобытийных отношений, имеющих место с точки зрения респондента, каузоматрица которого представлена в табл. 717. Анализируя теперь событие «творческая работа» (№ 11), можно легко найти основные причины данного события (№ 1, 2, 9), его следствия (№ 14, 15), средства (№ 2, 3, 9) и цели (№ 14, 15).
Таблица 7. Пример каузоматрицы
|
События |
События-следствия |
|||||||||||||||||||
|
Дата |
Название |
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
8 |
9 |
10 |
11 |
12 |
13 |
14 |
15 |
||||
|
1972. IX |
Женитьба |
События-цели |
1 |
1 |
1 |
1 |
0,67 |
0 |
0,67 |
0,67 |
1 |
1 |
1 |
0 |
0,67 |
1 |
0,67 |
1 |
События-причины |
|
|
1973. III |
Работа в редакции |
2 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
1 |
0 |
0,67 |
0 |
0 |
2 |
|||
|
1974. IX |
Поступление в университет |
3 |
0 |
1 |
0,67 |
0 |
0 |
0,67 |
0 |
1 |
0 |
0,67 |
0 |
0 |
1 |
0,67 |
3 |
|||
|
1976. IV |
Рождение ребенка |
4 |
1 |
0 |
0,33 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0,33 |
1 |
0 |
4 |
|||
|
1979. VI |
Знакомство |
5 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0,33 |
0,67 |
1 |
0,67 |
0,33 |
0 |
1 |
1 |
1 |
0,33 |
5 |
|||
|
1981. VII |
Турпоход |
6 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0,33 |
6 |
|||
|
1981. IX |
Аспирантура жены |
7 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0,33 |
0 |
1 |
0 |
1 |
0 |
7 |
|||
|
1982. IV |
Получение комнаты |
8 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0,33 |
0 |
1 |
0 |
1 |
0 |
8 |
|||
|
1982. VI |
Окончание университета |
9 |
0 |
1 |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
1 |
1 |
1 |
1 |
1 |
9 |
|||
|
1982. VII |
Занятия с ребенком |
10 |
0,67 |
0 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0,33 |
0,67 |
1 |
0 |
0,67 |
0,33 |
1 |
0 |
10 |
|||
|
1982. IX |
Творческая работа |
11 |
0 |
1 |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0,67 |
1 |
0 |
0 |
0,33 |
1 |
1 |
11 |
|||
|
1983. VII |
Уравновешенность |
12 |
0 |
0 |
0 |
0,33 |
1 |
1 |
1 |
0,67 |
1 |
0,67 |
0,67 |
0,33 |
1 |
0 |
12 |
|||
|
1985. IV |
Перемена места жительства |
13 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
0 |
1 |
0,67 |
1 |
13 |
|||
|
1996. IX |
Совместная творческая работа с женой и ребенком |
14 |
0 |
0 |
0,33 |
1 |
0 |
0 |
1 |
0,67 |
1 |
0,67 |
1 |
1 |
1 |
0 |
14 |
|||
|
2000. I |
Материальное благополучие семьи |
15 |
0 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
1 |
0,67 |
1 |
0 |
15 |
|||
|
дата опроса: 5—6 VI 1981 г. опрашиваемый: ... интервьюер: ... |
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
8 |
9 |
10 |
11 |
12 |
13 |
14 |
15 |
|||||
|
События-средства |
При построении каузограммы в реальном масштабе хронологического времени возникают трудности, связанные с тем, что даты нескольких событий и их включенность могут быть очень близки друг к другу. Эти трудности снимаются при построении стандартной каузограммы, в которой по горизонтальной оси равномерно располагаются хронологические номера событий, а по вертикальной — их ранговые номера в иерархии включенности. Информация о точной дате и степени включенности записывается рядом с хронологическими и ранговыми номерами. В середине кружка записывается название или сфера принадлежности соответствующего события.
Рис. 10. Пример стандартной каузограммы.
Пример 3. На рис. 10 изображена стандартная каузограмма структуры межсобытийных связей у одного из респондентов. В ней четко выделяются три автономные группы событий: «внутренний мир — Ц и работа — Р», «семья — С», «семья и здоровье — СЗ». Эти группы строго иерархизированы; субъективная значимость резко снижается от первой к третьей. Имеются также два «авантюрных события (12 и 15), не связанные ни с одним из Других.
Стандартная каузограмма легче для построения и удобнее для сравнения результатов разных людей. Ею лучше пользоваться в случае, когда основной интерес представляет лишь структура межсобытийных связей, а не расположение событий и связей в реальном масштабе хронологического времени. Каузограммы могут стать более наглядными, если причинные и целевые связи обозначать разным цветом, яркость которого зависит от вероятности соответствующей связи; события же обозначать геометрическими фигурами (круг, треугольник, квадрат) в зависимости от ведущей сферы принадлежности.
После построения каузоматрицы и каузограммы вычисляются количественные показатели, позволяющие диагностировать особенности субъективной картины жизненного пути у обследуемого человека. В частности, отдельные события могут быть описаны и сопоставлены в аспекте их общей и актуальной значимости для личности, принадлежности к психологическому прошлому, настоящему и будущему, «стартовой» или «финишной» роли в жизни. Некоторые из этих показателей мы рассмотрим в следующих главах при анализе различных феноменов психологического времени личности.
ГЛАВА IV
УДАЛЕННОСТЬ СОБЫТИЙ В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ВРЕМЕНИ
________________________________________________________________________________
«Мне было десять лет в ту пору, а кажется, это было совсем недавно... С того дня прошло тридцать с лишним лет!»
Дзюн Таками, «Прожилки на листьях»
После путешествия по методическим лабиринтам каузометрии вернемся к теории и продолжим поиски тех механизмов, которые порождают многочисленные парадоксы психологического настоящего, прошлого и будущего, делая давно минувшее близким и недавним, а только вчерашнее — «канувшим в лету», приближая далекое будущее столь близко, что оно становится неотличимым от сегодня и сейчас. Теперь мы обладаем не только теоретическими догадками, но и средствами их эмпирической проверки, вселяющими надежду, что ключи к тайнам психологического времени все-таки будут подобраны. Теперь мы сможем вступить в его владения и как бы изнутри увидеть сложную механику возникновения того, что именуется концептуальным осмыслением и переживанием времени. И первое, что попытаемся выяснить — это механизмы оценки человеком временной удаленности событий.
Лексика, которой мы постоянно пользуемся при оценке удаленности тех или иных событий от данного момента, являющегося исходной точкой отсчета, многообразна. В русском языке насчитываются десятки слов и словосочетаний для обозначения различных оттенков и направлений временной удаленности: полузабытые «намедни» и «давеча», сказочные «незапамятные времена» и постоянно употребляемые «давно» и «недавно», «скоро» и «нескоро» со всеми переходами от одного к другому. Мы так привыкли к этим словам, что редко обращаем внимание на логические парадоксы, встречающиеся при пользовании ими. А такие парадоксы возникают почти на каждом шагу. Предвкушая желанную встречу, мы говорим, что скоро увидимся, и тем же «скоро» обозначаем приближающуюся зиму, хотя встреча состоится через день, а до зимы — почти месяц. Не смущаясь собственной нелогичностью, мы говорим, что расстались совсем недавно, а весна кончилась очень давно, а ведь в астрономическом времени и то и другое произошло одновременно. Вспомним цветаевское: «Встретились мы с ним, как если бы расстались вчера. Живя не временем, времени не боишься. Время не в счет; вот все мое отношение к времени» [Ежегодник..., 1977, 184]. Да, мы не боимся его настолько, что позволяем себе не только приближать и удалять его, но даже произвольно переставлять местами предшествующее и последующее, порою говоря о первом — недавно, а о втором — давно.
Что все это? Прихоть воображения, игра фантазии, недостаток логики, издержки эмоциональности или особые временные отношения, имеющие такое же право на статус реальности, как и отношения в хронологическом времени? Поискам ответов на этот вопрос посвящена данная глава.
1. Функции временной лексики
Наличие того очевидного эмпирического факта, что временная лексика реально используется самым различным, порой противоречивым образом, позволяет выделить в ней две самостоятельные функции: во-первых, традиционно отмечаемую и общепринятую в языкознании функцию ориентировки в хронологическом времени, во-вторых, функцию ориентировки во времени психологическом. Выполняя обе эти функции, одно и то же слово, обозначающее то или иное временное отношение, является полисемичным по своему значению, то есть имеет различные, несводимые друг к другу смысловые оттенки. Даже такое слово, как «завтра», может обозначать и «день следующий за сегодняшним» [Ушаков, 1935, 909], и гораздо более удаленный и неопределенный отрезок времени, когда речь идет, к примеру, о «завтра» науки. Но если эту полисемию еще можно объяснить влиянием контекста, задающего различные временные масштабы, то большинство наречий времени типа: давно, недавно, нескоро... являются уже «доконтекстно размытыми», т. е. относительно их в принципе нельзя выделить строго очерченные границы хронологического времени, которые соответствуют данным словам.
Многозначность естественной временной лексики создает немало трудностей во взаимопонимании между людьми, без достижения которого невозможна эффективная совместная деятельность, структурированная и протекающая в хронологическом времени. Это привело к необходимости создания «строгих» языков времени, включающих в свой состав однозначно понимаемые термины, основанные на выделении и возможности измерения разномасштабных единиц хронологического времени: секунда, минута, час, сутки, неделя, год и т. д. [Клименко, 1965]. Благодаря этому ориентация во времени упростилась и у разных людей стала более согласованной. На фоне столь ясных лексических средств временной ориентации остается загадочным, почему все же сохранилась нестрогая временная лексика, вносящая, казалось бы, только путаницу в осознание личностью временных отношений, помехи в общение и совместную деятельность.
Проще всего было бы предположить, что естественный язык времени со всеми своими «давно» и «недавно», «только что» и «вскоре», «теперь» и «сейчас» — это не успевший изжить себя архаизм, словесный рудимент, некогда необходимый, но уже бесполезный, или в лучшем случае — недостаточно надежное и точное средство оценки времени, которым приходится иногда пользоваться в силу отсутствия более точной информации или более надежных измерительных средств.
Это было бы действительно так, если бы хронологическое время было единственной временной реальностью. Но поскольку кроме него существует еще время психологическое, единицы измерения которого не сводимы к часам и минутам, человеку могут стать необходимы иные средства временной ориентации, способные отобразить разнообразие свойств этого времени. Такая необходимость возникает всякий раз, когда мы задумываемся не о том, что вокруг, а о том, что внутри, когда остаемся наедине со своим прошлым и будущим, и чувствуем это прошлое либо безвозвратно потерянным, либо «вратами к... будущему достижению» [Рерих, 1979, 341]. И именно здесь естественный язык времени оказывается как нельзя более кстати, позволяя осознать и выразить то, что на языке хронологических терминов было бы бессмыслицей или логическим абсурдом. Да и дела нет до кажущегося кому-то абсурда, если полтора года действительно «так похожи на полтораста», если «прошлое и давно пережитое наскакивает на сегодняшний и даже завтрашний день», если кажешься сам себе «моложе прежних лет», если чувствуешь «время как собственную жизнь, как дыхание, поднимающееся и опускающееся» [Шагинян, 1980, 403, 297, 692, 371]. Естественный язык времени подчиняет собственным законам язык строгой хронологии, создает на его основе неожиданные, парадоксальные и вместе с тем интуитивно понятные временные образы, являющиеся зачастую единственно возможным средством выражения реальности психологического времени. Ему не хватает собственного материала, и он не только трансформирует хронологические термины, но и переплавляет в формы времени любые попавшиеся под руку, чем-то близкие ему реалии, узнает себя в них и тогда время видится то «галопирующим всадником» или «господином с тросточкой», то «безбрежным океаном» или «снующим челноком», или даже «окровавленным убийцей» [Knapp, 1960]. Метафоры времени многообразны, но и их не всегда хватает для передачи всего того, что переживается человеком.
Мы удовлетворяемся, как правило, удачно найденным словом или временным образом, не отдавая себе отчет о природе самого переживания, воплощенного в этих формах. Подгоняемые минутной стрелкой и листками календаря, мы торопимся успеть за «бегом времени», упуская зачастую «свой час» в этой погоне, надеясь, что он никуда не уйдет, что его еще можно вернуть, но обнаруживая вдруг, что уже поздно, и то, что казалось рядом, так и не родилось или умерло в далеком прошлом. Психологическое время мстит за себя, за то, что мы не замечаем его, за то, что часто изменяем ему, слишком увлекаясь часами и минутами. Остановимся, чтобы все же прислушаться к его словам, научиться понимать его язык, ибо у «исследуемой реальности есть еще и язык в самом широком смысле этого слова, и она никоим образом не дана познанию вне его» [Зинченко, Мамардашвили, 1977, 111].
Лексическая шкала удаленности
Понятие «временная удаленность события» содержит указание на то, что данное событие отделено от какого-либо другого события, являющегося точкой отсчета, некоторым, большим или меньшим, интервалом времени. В случае, если отношения между событиями анализируются в хронологическом времени, речь будет идти о хронологической удаленности, при анализе психологического времени — о психологической удаленности. Частным случаем удаленности является отношение между рассматриваемым событием и событием, происходящим «сейчас», в некоторый подвижный, меняющий свою локализацию «данный момент времени»; преимущественно этот вид удаленности анализируется ниже.
Для передачи различных градаций удаленности естественный язык обладает богатыми лексическими средствами. Простейшими из них являются наречия времени — своего рода «метки» на шкале субъективной удаленности событий в прошлое или будущее. Два базисных слова — давно и скоро,— используемые в разных сочетаниях с другими словами, задают лексическую шкалу от «очень давно» до «очень нескоро», границы которой могут быть расширены путем еще больших степеней (очень-очень...), а внутренние градации конкретизированы (рис. 11).
Лексика удаленности не имеет однозначно очерченных хронологических границ; более того, даже точка отсчета —· сейчас — на практике означает промежуток времени иногда со значительной длительностью, сильно меняющейся в зависимости от обстоятельств [Есперсен, 1958, 302]. Тем не менее мы интуитивно чувствуем ее временную нагрузку, благодаря чему постоянно пользуемся ею, причем не только наедине с собой, но и в общении с другими людьми. Несмотря на отсутствие конвенциально закрепленных хронологических границ, мы в принципе понимаем смысл, вкладываемый другим человеком в слова: давно и недавно, скоро и сейчас. И чем ближе нам этот человек, чем сильнее его жизнь переплетена с нашей, тем прозрачней нам этот смысл, тем меньше ошибок мы совершаем в его прочтении.
Наречия времени — ненадежный инструмент для ориентации в хронологической удаленности, но для этих целей существует лучшее средство — часы и календари. Наречия времени не всегда, однако, дают точные ориентиры и в психологической удаленности, но чтобы найти лучшие, необходимо ясное понимание того, отражением каких количественных характеристик психологического времени являются лексические шкалы удаленности.
2. Единицы измерения психологической удаленности
Мы уже неоднократно подчеркивали, что с точки зрения причинно-целевого подхода единицей анализа психологического времени является межсобытийная связь. Было выделено три типа таких связей: реализованные — соединяющие события хронологического прошлого, потенциальные — связывающие события хронологического будущего, и актуальные — связывающие события прошлого с событиями будущего. Каждое событие, в зависимости от удельного веса в его событийном поле тех или иных связей, характеризуется разной степенью реализованности, потенциальности и актуальности, что обусловливает вероятность его отнесения в психологическое прошлое, будущее или настоящее.
Гипотеза о связи между модусами психологического времени и характеристиками событийного поля, сформулированная в гл. II, уже содержит в себе идею о единицах измерения психологической удаленности, поскольку отношение «давно — сейчас — нескоро» отличается от отношения «прошлое — настоящее — будущее» лишь большей дифференцированностью каждого временного модуса, а лексическая шкала удаленности — большей дробностью, соответствующей различным градациям удаленности событий в прошлое или будущее. Это позволяет предположить, что лексическая шкала, выполняя функцию ориентировки в психологическом времени, служит для оценки реализованности и потенциальности события. Данная наиболее общая формулировка конкретизируется в двух следующих гипотезах.
1. По мере увеличения степени реализованности элементарного события оно должно оцениваться все более и более удаленным в психологическое прошлое.
2. По мере увеличения степени потенциальности элементарного события оно должно оцениваться все более и более удаленным в психологическое будущее.
Рис. 12. Механизмы формирования оценок удаленности: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 — элементарные события.
Для того чтобы сделать более ясным смысл этих гипотез и вытекающих из них следствий, обратимся к конкретному примеру. Рассмотрим возможную субъективную структуру межсобытийных отношений, изображенную на рис. 12. Представленная структура обозначает, что, по мнению человека, причиной и средством достижения 3-го события является 1-е, причиной и средством 5-го события — 2-е, а причинами 8-го события — 2-е, 3-е, 7-е. Допустим, что эта структура является полной, т. е. число событий ограничивается восьмью, а число межсобытийных связей исчерпывается имеющимися. Исходя из этого, определим реализованность и потенциальность каждого события:
где Ri и Pi — реализованность и потенциальность i-го события; ri, ai, pi — количество реализованных, актуальных, потенциальных связей в поле i-го события.
Упорядочим теперь события хронологического прошлого по степени их реализованности, а события хронологического будущего — по степени их потенциальности (от большей к меньшей). В итоге получим две последовательности: 1, 3, 2 — для событий прошлого; 7, 8, 5 — для событий будущего. Реализованность 4-го события и потенциальность 6-го будем считать неопределенной, поскольку они вообще не имеют ни одной связи.
Согласно сформулированным гипотезам первая последовательность будет соответствовать удаленности событий в психологическое прошлое, а вторая — в психологическое будущее. То есть наиболее удаленным в прошлое (психологическое) будет наиболее реализованное событие (1), наименее удаленным — наименее реализованное (2), удаленность события 3 будет промежуточной. Наиболее удаленным в психологическое будущее будет наиболее потенциальное событие 7-е, затем 8-е, а наименее удаленным — 5-е. Что касается 4-го и 6-го событий, то, если эти события являются элементарными, они будут находиться как бы вне психологического времени и поэтому говорить об их удаленности в этом времени не имеет смысла. Если бы пришлось оценить все восемь событий с помощью лексической шкалы удаленности, то оценки могли бы быть приблизительно такими, как на рис. 12. Обратим внимание на 2-е и 5-е события (одно в хронологическом прошлом, другое в будущем), разделенные значительным интервалом, но, несмотря на это, оба имеющие оценки «сейчас». Небезынтересны также результаты сопоставления лексических оценок с хронологической удаленностью в каждой паре событий. Возьмем хотя бы 2-е и 3-е события: событие 2 хронологически более удалено в прошлое, чем событие 3, однако оценки их психологической удаленности обратные — соответственно «сейчас» и «давно». Такие рассогласования хронологической и психологической удаленности будем называть инверсиями удаленности. Они обнаруживаются также при сравнении 7-го и 8-го событий.
Рассмотренный пример является иллюстрацией трех следствий, вытекающих из сформулированных выше гипотез.
1. Об одинаковой удаленности. Если два элементарных события имеют одинаковую степень реализованности (потенциальности), то они будут одинаково удалены в психологическое прошлое (будущее) независимо от различий в их хронологической удаленности.
2. Об инверсиях удаленности. Если одно элементарное событие более реализовано (потенциально), чем второе, то оно будет более удалено в хронологическое прошлое (будущее) независимо от большей хронологической удаленности второго события.
3. О неопределенной удаленности. Если какое-либо элементарное событие имеет нулевую включенность в межсобытийную сеть, то его удаленность в психологическом времени будет неопределенной.
Таким образом, согласно сформулированной гипотезе и ее следствиям психологическая удаленность событий обусловлена особенностями структуры причинных и целевых связей и не зависит непосредственно от удаленности событий в хронологическом времени. Так, если бы при неизменной структуре межсобытийных связей интервал между датами событий и моментом хронологического настоящего увеличился или уменьшился в два раза, то психологическая удаленность событий осталась бы прежней.
Рис. 13. Динамика оценок удаленности при изменении субъективной структуры межсобытийных связей:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 — элементарные события.
Посмотрим, как изменилась бы психологическая удаленность при прежних хронологических интервалах, но на фоне изменившихся представлений личности о причинах и целях событий своей прожитой жизни. Обратимся снова к рис. 12. Пусть, переосмыслив заново свое прошлое, человек пришел к выводу, что причиной третьего события является не первое, а второе; второе же событие было предпринято не для пятого, а для достижения четвертого и третьего. Переосмыслилась также роль четвертого события. Теперь обнаружилось, что оно является возможной причиной пятого и восьмого. Возможной причиной пятого события стало также первое. Новая структура межсобытийных связей, соответствующая новым представлениям, изображена на рис. 13. Там же указаны для сравнения прежние и новые значения реализованности и потенциальности событий, и возможные прежние и новые оценки их психологической удаленности.
После внесенных корректив реализованность и, соответственно, оценки удаленности должны несколько измениться. То, что было «сейчас», станет «давно» (событие 2), а то, что было «очень давно», приблизится и станет «не очень давно» (событие 1). Третье событие отдалится в «очень давно», 4-е событие из «вневременья» переходит в «недавно». Переосмысление прошлого повлияет и на оценку удаленности одного из ожидаемых событий — восьмого, которая еще более отдалится в будущее за счет исчезновения у него одной актуальной связи.
Описанная динамика оценок психологической удаленности позволяет понять причины их относительной независимости от хронологической удаленности событий. Механизмы формирования этих оценок столь гибки, что на их основе могут возникать сжатие и растяжение времени, инверсии и склейки хронологически разновременных событий, их выпадение из времени и возрождение в нем — феномены, неоднократно описанные в художественной литературе, но еще не получившие удовлетворительного научного объяснения. Меньше всего при этом повезло инверсиям, само существование которых сводит на нет любые попытки выведения отношений удаленности в психологическом времени из хронологической удаленности. Именно поэтому эмпирическую проверку предложенных гипотез мы начнем с выяснения того, насколько часто возникают инверсивные отношения и в какой мере они могут быть объяснены различиями в реализованности и потенциальности оцениваемых событий.
3. Инверсии удаленности
В исследовании приняло участие 30 человек (15 мужчин и 15 женщин) в возрасте от 28 до 42 лет, имеющих высшее или неоконченное высшее образование. С каждым из них был проведен тройной каузометрический опрос, процедура которого описана в предыдущей главе. Параллельно с опросом предлагалось выполнить ряд дополнительных заданий, связанных с диагностикой переживаний времени. Сразу же после формирования списка событий опрашиваемого просили оценить их удаленность.
Инструкция: «Оцените, пожалуйста, степень удаленности каждого из названных Вами событий. Воспользуйтесь для этого следующей системой оценок:
|
—5 — очень давно —4 — давно —3 — не очень давно —2 — недавно —1 — совсем недавно 0 — сейчас, теперь. |
+5 — очень нескоро +4 — нескоро +3 — не очень скоро +2 — скоро +1 — очень скоро |
Выберите ту, которая в данный момент кажется Вам наиболее подходящей для оценки удаленности того или иного события. Ориентируйтесь при этом именно на свое субъективное чувство удаленности, а не на реальное время осуществления данного события. Выбрав наиболее подходящее слово, запишите его цифровое обозначение на карточке рядом с событием. Оценив удаленность данного события, переверните карточку и отложите ее в сторону. Не пытайтесь сравнивать оценки разных событий, нас интересует то, каким Вам кажется именно данное событие без его сопоставления с остальными».
После того, как удаленность всех событий была оценена, опрашиваемый оценивал их эмоциональную привлекательность по шкале: + 2— очень приятное событие, +1 — приятное, 0 — безразличное, —1 — неприятное, —2 — очень неприятное. Это задание, кроме своей основной функции, выполняло роль буфера между предшествующими ему оценками удаленности и последующей датировкой событий. К тому времени, когда опрашиваемый приступал к датировке событий, он уже нередко забывал первоначальный смысл оценок удаленности, так как информация, о ней и о привлекательности событий записывалась рядом и в сходной форме. Кроме того, чтобы датировка не зависела от оценок удаленности, в инструкции к датировке специально указывалось, что надо давать максимально точную оценку.
Таким образом, от каждого человека было получено по две временных оценки на каждое из 15 событий. Первая оценка соответствовала удаленности, вторая — хронологической дате события. В соответствии с этими оценками события были упорядочены по их психологической и хронологической удаленности от момента проведения эксперимента в прошлое и будущее. Анализ обеих форм удаленности в каждой паре событий показал, что они часто не совпадали друг с другом. Событие, которое произошло раньше другого, далеко не всегда оценивалось как более отдаленное от данного момента, чем второе событие. Аналогичная картина наблюдалась и в оценках будущего.
Общая картина распределения частоты инверсий по всей выборке опрошенных представлена в табл. 8. Как видим, инверсии удаленности — случай нередкий. В большем или меньшем количестве они были обнаружены у каждого человека, а во всей выборке — в 14 % случаев (257 инверсий из 1780 возможных; 101 инверсия у мужчин, 156 — у женщин; 170 — в оценках событий прошлого, 87— будущего).
Таблица 8. Распределение индивидуальных показателей «частота возникновения инверсии»
|
Частота возникновения инверсии, % |
Количество респондентов |
|
1—5 6—10 11—15 16—20 21—25 26—30 31—35 36—40 . . . . . . |
6 6 6 7 1 1 2 1 0 |
|
Итого |
30 |
Частота возникновения инверсий является простой и удобной мерой для диагностики степени зависимости оценок удаленности от хронологического времени. Чем меньше инверсий, тем более зависим человек в своих оценках от реальной хронологии, чем больше инверсий, тем более он «оторван» от нее. По числу инверсий можно судить, следовательно, какая функция временной лексики является у данного человека ведущей — функция ориентировки в хронологическом времени или в психологическом. Проиллюстрируем сказанное тем, как относятся к возможности контроля психологического времени люди, у которых ведущей является та или иная функция временной лексики. Приведенные ниже описания составлены на основании анализа ответов, полученных в интервью «Часы» от двух полярных групп опрошенных. Первая группа состоит из шести человек, число инверсий у каждого из которых ничтожно мала (2—3 %) и не превышает вероятности случайной инверсии в том случае, если бы в своих оценках опрашиваемый ориентировался лишь на хронологическую удаленность событий. Во вторую группу входят пять человек, у каждого из которых инверсии наблюдаются более чем в 20 % случаев.
Отношение к «психологическим часам» у представителей первой группы можно охарактеризовать как внешнее, «наивно-вещное» с оттенком любопытства или искренней заинтересованности. Эти часы воспринимаются как некая осязаемая вещь, которую, по словам самих респондентов, можно «приобрести в зависимости от цены», «носить на руке» или «поставить в шкаф», «забросить куда-нибудь подальше» или вовсе «выбросить». Вещь эта является внешней по отношению к самой личности, она дополняет возможности человека, давая ему иногда полезную, иногда вредную или бесполезную, но всегда новую информацию о самом себе.
Отношение к «психологическим часам» во второй группе принципиально иное. Они воспринимаются как извлеченные изнутри самого человека. «Они есть во мне» — наиболее выразительная формулировка подобного отношения, содержащаяся в ответе одного из респондентов. Поэтому приобретение «внешних часов» не дает принципиально новой информации, а лишь подтверждает («сам знаю») или корректирует показания внутренних психологических часов. Воображаемые внешние часы видятся не столько диковинной вещью, сколько объективированным «Я», а поскольку такая объективация не всегда желательна, от нее можно отказаться, дабы сохранить внутренний комфорт.
Приведенные описания вещного и объективированного отношения к психологическим часам, характерные для лиц с низкой и высокой частотой возникновения инверсий удаленности, показывают, что необходимым условием инвертированных оценок является преобладание у человека внутренней ориентации на психологическое, а не хронологическое время18. Такая ориентация и обусловливает использование лексической шкалы удаленности в роли средства ориентации в психологическом времени. Выясним теперь, в какой мере имеющиеся инверсии могут быть объяснены различиями в реализованности и потенциальности оцениваемых событий.
С этой целью были проанализированы все 257 обнаруженных инверсий. В каждом случае вычислялись и сравнивались реализованность (прошлых) или потенциальность (будущих) событий, находящихся в инвертированных отношениях друг с другом. Первоначальные результаты показали, что лишь 131 инверсия (51 %) хорошо объяснялась с точки зрения проверяемой гипотезы, т. е. из двух инвертированных событий более удаленное в психологическое прошлое (будущее) оказывалось и более реализованным (потенциальным).
Отрицательный результат иногда более продуктивен, чем положительный. Он стимулирует поиски и в конечном счете приводит к неожиданным находкам. Это и произошло в данном случае после анализа инверсий отдельно у мужчин и у женщин. Оказалось, что исходная гипотеза имеет преимущественно «мужской» характер, позволяя объяснить 59 % инверсий у мужчин и лишь 46 % У женщин (различия значимы при р<0,05). Хотя разница в 13 % не особенно велика, она заставила нас более внимательно отнестись к анализу индивидуальных различий и, временно отступив от норм выборочного исследования, отдать предпочтение исследованию типа N = 1 [Dukes, 1965]. Мы выделим теперь несколько «чистых случаев», на примере которых покажем действие качественно различных механизмов формирования оценок психологической удаленности.
В качестве таких «чистых случаев» будут рассмотрены индивидуальные оценки удаленности, полученные от двух участников исследования — наиболее ярких представителей группы лиц, у которых преобладала ориентация на психологическое время. Условимся в дальнейшем называть их Константин и Людмила. Константин дал наибольшее число инверсий среди мужчин (23), Людмила — среди женщин (25). Оба они приблизительно одного возраста (42 и 41 год); имеют широкий круг разнообразных интересов, выходящих далеко за пределы их основной (педагогической) работы. Анализ полученных ответов мы начнем с оценок Константина, ибо они хорошо объясняются исходной «мужской» гипотезой.
Инверсии у Константина. В числе 15 наиболее важных событий своей жизни Константин назвал 11 событий прошлого и 4 — будущего, оценив удаленность и указав дату каждого из них следующим образом:
|
Хронологический номер события |
Удаленность |
Дата |
|
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 |
—3 Не очень давно —3 Не очень давно —2 Недавно —1 Совсем недавно —4 Давно —3 Не очень давно —2 Недавно —1 Совсем недавно —3 Не очень давно —2 Недавно —4 Давно +1 Очень скоро +2 Скоро +5 Очень нескоро +4 Нескоро |
1939 1953 1956 1958 1961 1962 1963 1967 1969 1972.III 1972.VI 1982 1983 1985 1990 |
Сопоставление оценок удаленности с хронологической удаленностью событий от даты опроса (1981.IV) обнаруживает инверсии в 23 парах событий: 1—5, 1—11, 2—5, 2—11, 3-5, 3-6, 3-9, 3—11, 4-5, 4-6, 4-7, 4-9, 4-Ю, 4-11, 6—11, 7-9, 7—11, 8-9, 8-10, 8-11, 9-11, 10-11, 14-15. В 22 парах оценки удаленности соответствуют хронологической удаленности событий, в 11 — оценки одинаковы. Таким образом, если не учитывать случаи одинаковых оценок, которые могли быть обусловлены недостаточной дифференцированностью лексической шкалы, то инверсии возникают даже чаще, чем совпадения с хронологией. Это свидетельствует о независимости психологической удаленности, особенно в прошлое, от хронологической удаленности событий. Наиболее выразительно это проявляется в оценках 4-го и 11-го событий. «Знакомство с книгами Фолкнера и Хемингуэя» (4) произошло в 1958 г. и оценивается «совсем недавним», а происшедшая полтора десятилетия спустя «встреча с океаном» (11) находится в «давно».
Таблица 9. Инверсии удаленности, показатели реализованности и потенциальности событий у Константина
|
№ п/п |
Инвертированные пары событий |
Оценки удаленности |
Теоретически ожидаемая удаленность |
Можно ли объяснить инверсию |
|||
|
I |
II |
I |
II |
I |
II |
||
|
Прошлое |
Прошлое |
Реализованность |
|||||
|
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 |
1 1 2 2 3 3 3 3 4 4 4 4 4 4 6 7 7 8 8 8 9 10 |
5 11 5 11 5 6 9 11 5 6 7 9 10 11 11 9 11 9 10 11 11 11 |
—3 —3 —3 —3 —2 —2 —2 —2 —1 —1 —1 —1 —1 —1 —3 —2 —2 —1 —1 —1 —3 —2 |
—4 —4 —4 —4 —4 —3 —3 —4 —4 —3 —2 —3 —2 —4 —4 —3 —4 —3 —2 —4 —4 —4 |
71 71 100 100 54 54 54 54 50 50 50 50 50 50 60 62 62 85 85 85 55 91 |
67 95 67 95 67 60 55 95 67 60 62 55 91 95 95 55 95 55 95 95 95 95 |
Нет Да Нет Нет Да Да Да Да Да Да Да Да Да Да Да Нет Да Нет Да Да Да Да |
|
Будущее |
Будущее |
Потенциальность |
|||||
|
23 |
15 |
14 |
+4 |
+5 |
16 |
13 |
Нет |
|
Количество объяснимых инверсий Количество необъяснимых инверсий Процент необъяснимых инверсий |
17 6 74 % |
Приведем показатели реализованности и потенциальности событий в каждой инвертированной паре, вычисленные на основе проведенного Константином причинного и целевого анализа межсобытийных отношений. Эти показатели в их сравнении с оценками удаленности представлены в табл. 9. Как видим, 17 из 23 инверсий полностью объясняются различиями в реализованности (потенциальности) событий. Возвращаясь к паре 4—11, можно обнаружить, что событийное поле «знакомства с книгами...» (4) реализовалось лишь на 50 %, в то время как у «встречи с океаном» (11) реализованность почти вдвое большая — 95 %. Поэтому еще чреватое будущими следствиями «знакомство» приближается к психологическому настоящему, а почти исчерпавшая себя «встреча» отдаляется в давнее прошлое. Что касается шести инверсий, оставшихся теоретически необъяснимыми, то было бы большой наивностью надеяться объяснить все инверсии, учитывая эмпирические ограничения и случайные факторы, которые могут оказать влияние на оценки удаленности.
Итак, приведенные данные позволяют сделать вывод о том, что в рассмотренном случае в основе инверсий удаленности лежат различия в реализованности и потенциальности событий, обусловленные особенностями субъективной структуры межсобытийных связей. Этот вывод полностью согласуется с гипотезой о природе отношений удаленности в психологическом времени.
Инверсии у Людмилы. Из 15 событий 13 Людмила указала в прошлом, 2 — в будущем. Оценки удаленности и даты событий были следующими:
|
Хронологический номер события |
Удаленность |
Дата |
|
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 |
—5 Очень давно —5 Очень давно —4 Давно —1 Совсем недавно —2 Недавно —4 Давно —4 Давно —5 Очень давно —5 Очень давно —5 Очень давно —2 Недавно —3 Не очень давно —1 Совсем недавно +4 Очень нескоро +1 Очень скоро |
1946 1949 1958 1962 1964 1968.V 1968.VII 1970 1973 1975 1979.V 1979.VI 1981.II 1982 1984 |
У Людмилы больше инверсий, чем у кого-либо из остальных опрошенных (25): 24 инверсии имеют место в прошлом, 1 — в будущем. Инвертированными оказались следующие пары событий: 3—8, 3—9, 3—10, 4—5, 4—6, 4—7, 4—8, 4—9, 4—10, 4—11, 4—12, 5—6, 5—7, 5—8, 5—9, 5— 10, 5—12, 6—8, 6—9, 6—10, 7—8, 7—9, 7—10, 11—12, 15— 14. Особенно много инверсий дало 4-е событие — «мое общение», происшедшее за 20 лет до опроса и тем не менее оцениваемое «совсем недавним». В отличие от Константина лишь треть имеющихся инверсий (8 из 25) может быть объяснена у Людмилы различиями в реализованности (потенциальности) событий — гипотезой, оказавшейся адекватной в предыдущем случае. Не станем утомлять читателя числами, показывающими сколь безуспешны были попытки объяснить особенности временных оценок женщин исходя из «мужской» гипотезы, а опишем механизмы, позволяющие понять собственные причины инверсий у Людмилы.
4. Временные децентрации
До сих пор мы исходили из неявного допущения, что человек оценивает психологическую удаленность событий, принимая за точку отсчета момент хронологического настоящего. Именно этот момент, считали мы, является своего рода личным временным центром, по отношению к которому межсобытийные связи интерпретируются как реализованные, актуальные и потенциальные и образуют психологическое прошлое, настоящее и будущее личности. Момент хронологического настоящего выступает, таким образом, критерием актуальности межсобытийных связей. Всегда ли оправдано это допущение?
Будь это так, трудно было бы понять, почему, несмотря на многочисленные призывы, переходящие в различных формулировках из столетия в столетие, столь сложно «жить моментом», «сегодняшним днем», «настоящим». Конечно, это нередко удается и тогда:
Мой наступивший день
Вовсю сияет,
Я в нем живу,
Я растворяюсь в нем...
(Лисянский)
Но ведь поэзия полна также тоски по прошедшему или предчувствия будущего, и для многих близкими могут оказаться строки Тютчева:
На мне, я чую, тяготеет
Вчерашний зной, вчерашний прах!..
или Бальмонта:
Желаньем томясь несказанным,
Я в неясном грядущем живу...
Жить в настоящем, прошлом, будущем — не только поэтические образы. Приведенные высказывания отражают доминирование у человека той или иной временной ориентации — эмпирически наблюдаемый факт, который исследователи иногда кладут даже в основание психологической типологии личности [Бергсон, 1979, 74; Манн, Зайглер, Осмонд, 1977; Rabin, 1978, 296; Ковалев, 1979, 19], выделяя при этом людей, ориентированных на прошлое, настоящее, будущее или на их единство. Вместе с тем «жить в прошлом» или «жить в будущем» фактически означает превращение психологического прошлого или будущего в настоящее, и в этом смысле человек всегда живет в своем психологическом настоящем.
Взаимопревращения модусов психологического времени друг в друга возможны, на наш взгляд, благодаря наличию у человека особых механизмов временной децентрации — способности взглянуть на свою жизнь с любой временной позиции, с любого хронологического момента своей жизни, порой даже — с точки зрения момента, выходящего за границы собственной жизни. Такая децентрация предполагает возможность отделения личного временного центра от момента хронологического настоящего и перенос этого центра в любой иной момент хронологического прошлого или будущего. Временные децентрации проявляются в таких высказываниях человека о своих текущих событиях, как: «этого я и ждал» или «будет о чем вспоминать». В первом случае личный временной центр смещен в хронологическое прошлое, вследствие чего текущее событие может переживаться как будущее («ждал»); во втором случае временной центр смещен в хронологическое будущее, и событие может переживаться уже прошедшим («вспомнить»). Пожалуй, наиболее ярким примером временной децентрации является мысленное перенесение временного центра в момент, который будет предшествовать биологической смерти и, как результат такого переноса — предвосхищение интегральной оценки всего своего жизненного пути с точки зрения этого последнего момента жизни. Проиллюстрируем сказанное известными словами Н. Островского, в которых отчетливо выражена подобная децентрация: «Самое дорогое у человека — это жизнь... И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества» [1967, 622—623].
В общепсихологическом аспекте временные децентрации сходны с детально описанными Пиаже децентрациями в восприятии — изменение центра перцептивного пространства и в мышлении — способность к переходу от одной частной точки зрения к другой [1969, 128, 196]. Децентрации Пиаже связаны преимущественно с процессами познания пространственных отношений между объектами или временных отношений в ситуативном масштабе. С децентрациями в биографическом и историческом масштабах сходны «интроспективные перевоплощения», описанные на материале литературного творчества [Грузенберг, 1924, 87—104].
На наш взгляд, они являются одним из основных в проблематике психологического времени. Благодаря механизмам временной децентрации человек способен к «объемному видению» каждого момента жизни с точки зрения любого другого момента, к целостному осознанию своего жизненного пути, к расширению своей «временной картины» и осмыслению собственной жизни в историческом контексте. Поэтому специальное исследование закономерностей формирования механизмов временной децентрации в онтогенезе могло бы во многом обогатить психологию. Указанные механизмы рассмотрены ниже лишь в связи с непосредственно интересующим нас вопросом об отношениях удаленности в психологическом времени.
Децентрации коренным образом могут изменить временной статус разных межсобытийных связей. Актуальные по отношению к хронологическому настоящему связи могут переживаться реализованными, если человек «живет в будущем» или ненадолго мысленно ушел в него; актуальные связи могут превращаться в потенциальные, если человек «живет в прошлом». В свою очередь реализованные связи могут актуализироваться за счет смещения временного центра в хронологическое прошлое или даже переживаться как потенциальные, если человек «остался в своем далеком прошлом». Так, воспоминание может стать столь ярким, что затмит собой текущие события, реализованные связи актуализируются и из единиц психологического прошлого превратятся в единицы психологического настоящего. Аналогичные превращения происходят в момент «мечты и надежды», когда актуализированные потенциальные связи из психологического будущего переходят в фонд психологического настоящего. Таким образом, благодаря децентрациям единицы психологического прошлого, настоящего и будущего утрачивают свою устойчивость и трансформируются друг в друга.
Изменение временного статуса межсобытийных связей может привести к изменениям в степени актуальности, потенциальности и реализованности событий и тем самым — к изменению оценок психологической удаленности. Обратимся к примеру. Пусть субъективная структура межсобытийных связей у какого-либо индивида имеет вид, изображенный на рис. 14, и тождественна структуре, изображенной ранее на рис. 13. Рассмотрим возможные варианты локализации личного временного центра на оси хронологического времени: совпадение временного центра с моментом хронологического настоящего (рис. 14, б), смещение в хронологическое прошлое (рис. 14, е) и в хронологическое будущее (рис. 14, а). Сравним степень реализованности — потенциальности каждого события и возможные оценки их психологической удаленности. Как видим, смещение временного центра привело к существенным изменениям. При
Рис. 14. Динамика оценок психологической удаленности при временных децентрациях:
а — смещение личного временного центра (ЛВЦ) в хронологическое будущее;
б — совпадение личного временного центра с хронологическим настоящим;
в — смещение личного временного центра в хронологическое прошлое.
смещении в прошлое реализованные связи вовсе исчезли, и события 1 и 2 стали принадлежать к «сейчас». Событие 4, относящееся к хронологическому прошлому, парадоксальным образом стало принадлежать психологическому будущему и оцениваться как «нескоро». Парадоксы обнаруживаются и при смещении временного центра в будущее. При этом в «очень давнее» прошлое отдаляются не только хронологически прошедшие события, но и предстоящее событие 5. Таким образом, временные децентрации деформируют оценки психологической удаленности и чреваты парадоксами вроде «воспоминаний о будущем» и «предвосхищений прошлого». Эти парадоксы знакомы писателю, поэту, неоднократно демонстрировались театром, кино и телевидением [Богомолов, 1977], описаны они и в научной литературе. Взаимопревращения психологического прошлого, настоящего и будущего проявляются в феноменах «уже виденного» и «никогда не виденного», «двухколейности переживаний», «вспышке пережитого», «хронологическом регрессе», проанализированных Н. Н. Брагиной и Т. А. Доброхотовой [1981, 112—144]. Хотя авторы исследовали эти переживания преимущественно в клинике, они возможны, на наш взгляд, не только в патологии, но и в норме. Феномен «уже виденного», при котором человек, находясь в новой, незнакомой для него обстановке, испытывает ощущение, что все это уже было, уже видено, пережито в прошлом, возникал, наверное, у каждого. И. А. Гончаров, описывая сон Обломова, отмечал: «На человека иногда нисходят редкие и краткие задумчивые мгновения, когда ему кажется, что он переживает в другой раз когда-то и где-то прожитой момент» [1963, 512]. Столь же не необычны и другие перечисленные феномены. Даже «вспышка пережитого» — актуализация и вторичное переживание фрагментов прошлой жизни под влиянием электрической стимуляции коры головного мозга — имеет свои прототипы в нормальном состоянии, когда, увлекаемые «потоком сознания», мы уходим в мир воспоминаний, полностью отрешаясь от интересов сегодняшнего дня. Различие между нормой и патологией состоит, видимо, не в частоте или диапазоне временных децентрации, а в степени их обратимости. Если нормальный взрослый человек, переместив свой временной центр в прошлое или будущее, без особого труда может вернуть его в момент хронологического настоящего, то при патологических нарушениях такой возврат затруднен. Это приводит к необычайной «застойности» многих переживании времени, их отрыву от наличной жизненной ситуации.
Возвратимся к анализу динамики оценок удаленности под влиянием временных децентраций. Вряд ли можно надеяться экспериментально обнаружить восприятие событий хронологического прошлого как «скорых» или «нескорых», а событий хронологического будущего — как «давних» или «недавних». Во всяком случае в нашем исследовании мы не получили ни одной такой оценки. В силу внутренней противоречивости, с точки зрения здравого смысла, они, скорее всего, будут отбрасываться испытуемыми. Быть может лишь в гипнотическом состоянии удалось бы выявить подобные парадоксальные ответы19.
Рис. 15. Возникновение «необъяснимой инверсии» в результате временной децентраций:
а — совпадение личного временного центра (ЛВЦ) с моментом хронологического настоящего;
б — смещение личного временного центра в хронологическое будущее; R — peaлизованность, Ρ — потенциальность.
Вместе с тем децентраций позволяют понять, почему далеко не все обнаруженные нами инверсии удалось объяснить гипотезой о связи оценок удаленности со степенью реализованности (потенциальности) событий. Дело в том, что децентраций могут привести к возникновению таких инверсий, которые были бы невозможны в условиях совпадения личного временного центра с моментом хронологического настоящего и неизменной структуры межсобытийных связей. На рис. 15 изображена ситуация, в которой может появиться «необъяснимая инверсия». Если человек центрирован на хронологическом настоящем (рис. 15, а), то психологическая удаленность событий 1 и 2 соответствует их хронологической удаленности. Стоит же сместить временной центр в будущее (рис. 15, б), как 2-е событие становится более реализованным, чем 1-е, и возникает инверсия в оценках их удаленности, необъяснимая, если исследователю не известно наличие децентрации. Следовательно, исходная гипотеза связи оценок удаленности с реализованностью (потенциальностью) может подтвердиться лишь при отсутствии временных децентрации. Другими словами, чем больше человек ориентирован «на настоящее», чем меньше у него временных децентрации, тем с большей вероятностью имеющиеся у него инверсии могут быть объяснены исходной гипотезой. Пока это лишь теоретический прогноз. Попытаемся проверить его на полученном нами фактическом материале. Опрошенным лицам предлагалось оценить свои временные ориентации с помощью трех биполярных семибалльных шкал:
Инструкция. «С помощью предлагаемых шкал попытайтесь оценить свои переживания времени в настоящий период Вашей жизни. Если Вы в наибольшей степени согласны с утверждением, приведенным на одном из концов шкалы, обозначьте Ваш ответ следующим образом:
или
Если Вы в одинаковой мере согласны с обоими утверждениями, поместите Вашу отметку в середине шкалы:
Промежуточные между крайней и срединной оценки соответствуют большему или меньшему согласию с тем или иным утверждением».
На основании полученных оценок определялась степень выраженности ориентации на настоящее, прошлое, будущее.
Возможная максимальная оценка каждой из ориентаций равна 14 баллам и соответствует следующим ответам: максимальная ориентация на настоящее —
максимальная ориентация на прошлое —
максимальная ориентация на будущее —
Минимальная выраженность каждой ориентации равна 2 баллам; ей соответствуют ответы, противоположные приведенным.
Для каждого респондента был подсчитан также процент «объяснимых инверсий», то есть удельный вес инверсий, которые можно было объяснить исходной гипотезой, в общем количестве имеющихся у респондента инверсий (технику вычислений см. в табл. 9).
После этого были вычислены коэффициенты линейной корреляции между процентом объяснимых инверсий и выраженностью ориентаций на прошлое, настоящее и будущее у всех опрошенных, у мужчин и женщин в отдельности (табл. 10). Полученные коэффициенты невысоки, но их общая тенденция соответствует ожидаемой. По мере усиления ориентаций на настоящее значимо возрастает процент «объяснимых инверсий» во всей выборке. Различий между мужчинами и женщинами в этом отношении нет (более низкая значимость коэффициентов корреляции в сравнении с выборкой в целом, несмотря на то что сами коэффициенты несколько выше, связана с меньшей величиной подвыборок). Это подтверждает мысль о том, что условием адекватности исходной гипотезы является совпадение личного временного центра с хронологическим настоящим, а причиной неадекватности являются временные децентрации, связанные с ориентацией на прошлое и будущее. Конечно, полученные результаты не являются прямым доказательством влияния децентрации на оценки удаленности, поскольку шкалы временной ориентации не позволяют диагностировать локализацию временного центра в каждом отдельном случае оценивания, что необходимо для строгой проверки. Возможно, это и обусловило невысокие значения коэффициентов корреляции.
Таблица 10. Коэффициенты корреляции между временными ориентациями и процентом «объяснимых инверсий»
|
Респонденты |
Временные ориентации |
||
|
на прошлое |
на настоящее |
на будущее |
|
|
Вся выборка Мужчины Женщины |
—0,25 +0,20 —0,40 * |
+0,33 ** +0,34 * +0,39 * |
—0,09 —0,38 * —0,04 |
* — p < 0,10; ** — p < 0,5.
При одинаковом влиянии ориентаций на настоящее у мужчин и у женщин наметились любопытные различия во влиянии ориентаций на прошлое и будущее. У мужчин процент «объяснимых инверсий» имеет слабую тенденцию к снижению по мере усиления ориентаций на будущее (r = —0,38), а у женщин — с усилением ориентаций на прошлое (r = —0,40). Следовательно, в нашей выборке мужчины склонны были к большей актуализации психологического будущего, а женщины — прошлого.
Проведенный теоретический анализ и полученные факты позволили внести существенные дополнения в первоначальную формулировку гипотезы удаленности. Теперь она выглядит так: по мере увеличения степени реализованности (потенциальности) элементарного события относительно личного временного центра оно должно оцениваться все более и более удаленным в психологическое прошлое (будущее).
При такой формулировке становится понятным, почему исходная гипотеза не была подтверждена во всех случаях. Мы здесь не контролировали локализацию временного центра, а исходили из априорного допущения, что он всегда совпадает с моментом хронологического настоящего.
Достаточно ли указанных дополнений для объяснения различий в степени подтверждаемости исходной гипотезы у мужчин и у женщин? Напомним, что большинство мужских инверсий можно было бы объяснить и без введения понятия «личный временной центр», у женщин же объяснимых инверсий было значимо меньше. Думается, это обусловлено тем, что смещения временного центра в хронологическое прошлое или будущее приводят κ оценкам удаленности, в различной степени отличающихся от оценок, которые имели бы место при совпадении центра с хронологическим настоящим. Децентрации в прошлое, видимо, сильнее деформируют первоначальные оценки удаленности, чем децентрации в будущее. Это связано уже с тем, что реализованных связей было больше, чем потенциальных (соответственно 34 и 25 %, различия значимы при р<0,01). Следовательно, неконтролируемые актуализации психологического прошлого могли встречаться чаще, чем актуализации психологического будущего. Это и привело к большему числу инверсий в оценках прошедших событий, чем предстоящих (соответственно 170 и 87 инверсий), а также к большему числу необъяснимых инверсий (соответственно 90 и 42). Если же учесть большую выраженность у женщин, в сравнении с мужчинами, децентрации в прошлое, то вероятность возникновения «необъяснимых инверсий» у женщин становится еще выше, что и было обнаружено в действительности (84 необъяснимые инверсии у женщин, 41 — у мужчин).
Наше предположение о большей «чувствительности» отношений удаленности к актуализациям прошлого, чем будущего, созвучно мысли H. H. Брагиной и Т. А. Доброхотовой об асимметрии «индивидуального времени» в зрелом возрасте. Согласно их наблюдениям, эта асимметрия проявляется в таких оппозициях при переживаниях прошлого и будущего, как: известность — неизвестность, определенность — неопределенность, дискретность — непрерывность, обратная — прямая связь с настоящим. Для нас существенна последняя характеристика: чем более актуально в сознании настоящее, тем более подавлено прошлое и тем более очерчено будущее [Брагина, Доброхотова, 1981, 172]. Если это так, то ориентация на будущее, скорее, сходна с ориентацией на настоящее, а ориентация на прошлое отлична от нее. В результате этого смещения в прошлое существенно искажают «видение» жизненных событий и чреваты более выраженными деформациями временных отношений.
Таблица 11. Инверсии удаленности, показатели реализованности и потенциальности событий у Людмилы
|
№ п/п |
Инвертированные пары событий |
Оценки удаленности |
Фиксированный ЛВЦ |
Подвижный ЛВЦ |
||||||
|
Теоретически ожидаемая удаленность |
Можно ли объяснить инверсию |
Теоретически ожидаемая удаленность |
Можно ли объяснить инверсию |
|||||||
|
I |
II |
I |
II |
I |
II |
I |
II |
|||
|
Прошлое |
Реализованность |
Реализованность |
||||||||
|
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 |
3 3 3 4 4 4 4 4 4 4 4 5 5 5 5 5 5 6 6 6 7 7 7 11 |
8 9 10 5 6 7 8 9 10 11 12 6 7 8 9 10 12 9 8 10 8 9 10 12 |
—4 —4 —4 —1 —1 —1 —1 —1 —1 —1 —1 —2 —2 —2 —2 —2 —2 —4 —4 —4 —4 —4 —4 —2 |
—5 —5 —5 —2 —4 —4 —5 —5 —5 —2 —3 —4 —4 —5 —5 —5 —3 —5 —5 —5 —5 —5 —5 —3 |
82 82 82 81 81 81 81 81 81 81 81 80 80 80 80 80 80 77 77 77 81 81 81 67 |
63 76 93 80 77 81 63 76 93 67 77 77 81 63 76 93 77 76 63 93 63 76 93 77 |
Нет Нет Да Нет Нет Нет Нет Нет Да Нет Нет Нет Да Нет Нет Да Нет Нет Нет Да Нет Нет Да Да |
21 21 21 18 18 18 18 18 18 18 18 22 22 22 22 22 22 53 53 53 43 43 43 53 |
37 62 81 22 53 43 37 62 81 53 77 53 43 37 62 81 77 62 37 81 37 62 81 77 |
Да Да Да Да Да Да Да Да Да Да Да Да Да Да Да Да Да Да Нет Да Нет Да Да Да |
|
Будущее |
Потенциальность |
Потенциальность |
||||||||
|
25 |
15 |
14 |
+1 |
+4 |
11 |
12 |
Да |
0 |
12 |
Да |
|
Количество объяснимых инверсий |
8 |
23 |
||||||||
|
Количество необъяснимых инверсий |
17 |
2 |
||||||||
|
Процент объяснимых инверсий |
32% |
92% |
Анализ временных децентраций был необходим для выяснения причин «необъяснимых инверсий». Попытаемся снять с них покров таинственности, едва не поставивший нас в тупик при проверке исходной гипотезы. Обратимся вновь к разбору оценок удаленности у Людмилы. Этот случай — наиболее выразительная иллюстрация взаимосвязи необъяснимых инверсий и временных децентраций, поскольку почти все имеющиеся у нее инверсии (23 из 25) удалось объяснить при условии смещения временного центра в каждом случае оценивания. Оказалось, что, оценивая то или иное событие, Людмила мысленно «переносилась» в момент, непосредственно следующий за данным событием (если оно принадлежало хронологическому прошлому) или предшествующий данному событию (если оно принадлежало будущему). Удаленность каждого события оценивалась с характерной лишь для него временной позиции. Отчасти это проявлялось даже во внешнем поведении — взгляд устремлялся вовнутрь, Людмила погружалась в состояние, подобное медитации, и отрешалась от ситуации опроса настолько, что нередко приходилось торопить ее с ответом, напоминая необходимость оценить данное событие. При переходе к оценке следующего события картина повторялась: «уход в раздумья» — напоминание — «возвращение к реальности». (Похожим образом вели себя многие женщины, поведение мужчин чаще напоминало четкий и быстрый ответ ЭВМ на информационный запрос).
В табл. 11 приведены показатели реализованности и потенциальности событий в каждой инвертированной паре. Эти показатели рассчитывались на основании каузометрического опроса двояким способом: во-первых, исходя из предположения о совпадении личного временного центра с моментом хронологического настоящего (фиксированный ЛВЦ), во-вторых, исходя из предположения о смещении временного центра к последующему (для событий прошлого) или предшествующему (для будущих событий) хронологическому моменту в каждом случае оценивания (подвижный ЛВЦ). Приведенные данные не оставляют, думается, сомнения в природе инверсий у Людмилы — почти все они могут быть объяснены механизмами децентраций.
Выяснив природу инверсий у Людмилы, мы провели аналогичный анализ инверсий удаленности по всей выборке с тем, чтобы определить, в какой мере допущение о подвижном временном центре «работает» у остальных респондентов. Оно оказалось гораздо более универсальным, чем мы ожидали. С его помощью удалось полностью объяснить 70 % всех имеющихся инверсий, причем процент «объяснимых инверсий» особенно высок был у женщин — 77 % (табл. 12).
Таблица 12. Процент «объяснимых инверсий» при условии фиксированного и подвижного личного временного центра
|
Респонденты |
Фиксированный ЛВЦ — совпадение с моментом хронологического настоящего, % |
Подвижный ЛВЦ — приближение к оцениваемому событию, % |
Значимость различий |
|
Вся выборка Мужчины Женщины |
51 59 46 |
70 60 77 |
p < 0,01 незначимы p < 0,01 |
|
Значимость различий между мужчинами и женщинами |
p < 0,05 |
p < 0,01 |
Сравнение процента «объяснимых инверсий» при фиксированном и подвижном временном центре обнаруживает существенные различия, особенно у женщин, где он возрос с 46 до 77 %. Большинство же мужских инверсий в равной степени объясняются как при фиксированном, так и при подвижном центре. В целом же процент «объяснимых инверсий» увеличился с 51 до 70 %. Это позволяет сделать вывод о большей развитости механизмов децентрации у женщин. В оценках удаленности женщины занимают, по всей видимости, более «приближенную» к рассматриваемому событию позицию, а мужчины — как «приближенную», так и «отстраненную».
Подведем некоторые итоги. Начав анализ отношений психологической удаленности с предположения о совпадении личного временного центра с моментом хронологического настоящего, мы пришли к необходимости введения понятия «временные децентрации», а затем и к выводу о подвижности временного центра. В ходе анализа исходная гипотеза конкретизировалась, становилась все более адекватной реальным фактам. Мы внесем в нее последнее дополнение, после которого итоговая формулировка гипотезы будет таковой: по мере увеличения степени реализованности (потенциальности) элементарного события относительно личного временного центра, локализация которого может различаться при оценке разных событий, данное событие должно оцениваться все более и более удаленным в психологическое прошлое (будущее).
Мы не ошиблись, все еще пользуясь термином «гипотеза». Хотя ее разнообразной проверке была посвящена вся глава, преждевременно было бы говорить об окончательном доказательстве. Речь шла о ее теоретическом обосновании, о демонстрации эвристических возможностей, о поиске средств и путей ее эмпирической верификации. Все это лишь подступы к решению проблемы удаленности в рамках причинно-целевой концепции психологического времени.
Проблема удаленности заслуживает пристального внимания не только с чисто теоретической, но и с практической точки зрения. Хотелось бы подчеркнуть ту большую мотивационно-регулятивную роль, которую оценки психологической удаленности выполняют в повседневной жизни. Являясь, по существу, отражением актуальной значимости того или иного события, они могут давать мощный энергетический заряд, действенный стимул к жизни, когда, стремясь к достижению своих главных жизненных целей и воспринимая свое прошлое как трамплин для их реализации, человек, несмотря на трезвое понимание того, что годы, а быть может, десятилетия отделяют его от победного триумфа, чувствует близость желанного, уверен в том, что оно «скоро» наступит. Чувство удаленности может и расслаблять, и тогда, ничего не предпринимая для достижения планируемого, живя с мыслью, что грядущее «еще нескоро», мы незаметно для самих себя теряем шанс за шансом и лишь констатируем, как «еще нескоро» превращается в «могло бы случиться».
Мотивируют оценки не только будущего, но и прошлого. Перебрасывая мосты из прошлого в будущее, отдавая себе отчет в последствиях и целях своих поступков, мы все же «приостанавливаем мгновение». И события многолетней давности, воспринимаемые как «сейчас» или «совсем недавно», могут либо заставлять краснеть, либо не давать погрязнуть в суете мелких дел и забот. С другой стороны, мысленно отсекая все связи прошлого с событиями своего будущего, иногда удается как бы начать жизнь заново, «забыв себя прежнего», чувствуя, что то, что было — было «очень давно» и возврата к нему нет.
Природа психологической удаленности неразрывно связана со степенью реализованности и потенциальности событий. При переходе с уровня отдельных событий и их взаимосвязей на уровень целостного жизненного пути эти характеристики предстают уже в ином виде — в переживании человеком реализованности всей своей жизни, на основе которого возникает феномен «психологического возраста» и формируется самооценка личностью своего возраста в целом.
ГЛАВА V
СВОЙСТВА ВРЕМЕНИ В ПЕРЕЖИВАНИИ ЧЕЛОВЕКА
________________________________________________________________________________
«Во времени живя, мы времени не знаем.
Тем самым мы себя самих не понимаем.»
П. Флеминг, «Размышление о времени»
Формы переживания времени личностью многообразны. И, может, одним из исторически первых было чувство собственной беспомощности перед могуществом времени, что находило свое воплощение в его обожествлении. Таким оно предстает в памятнике древнеиндийской культуры «Атхарваведе»: «Время! Оно простирается во все существования. Оно шествует как первый бог... Временем послано и существует все, что было и что должно быть». Идея всемогущего и беспощадного времени проходит сквозь философию и искусство различных эпох и народов. «О Постум! Постум! — восклицает Гораций,— льются, скользят года». «Все, что мы видим вокруг, пожрет ненасытное время», — сокрушается Сенека. А спустя столетия Байрон напишет: «Уходит все, а Время нудит: «Пора, умри» — и замкнут круг». И наконец, в XX веке находим следующие строки у Ахматовой:
Что войны, что чума? Конец им виден скорый;
Их приговор почти произнесен.
Но как нам быть с тем ужасом, который
Был бегом времени когда-то наречен?
Но не страхом единым откликается время в человеке. Оно может открываться и совсем иными гранями. «Счастливейшее переживанье раннего детства — это медленность времени, протяженность в нем, не ведающая конца» [Шагинян, 1980, 8]. Более дифференцированным становится переживание времени в зрелые годы. «Есть у меня свой собственный словарь, — отмечает Монтень, — время я провожу, когда оно неблагоприятно и тягостно. Когда же время благоприятствует, я не хочу, чтобы оно просто проходило, я хочу овладеть им, задержать его» [1979, т. 2, 307].
Когда подобно Монтеню мы пытаемся овладеть временем, властвовать над ним, его сложность и многоликость раскрывается с особой полнотой. Именно благодаря богатству и разнообразию свойств времени в переживании человека тема времени становится одной из центральных в искусстве XX века. В современной художественной литературе, музыке, живописи, в киноискусстве время становится не только предметом художественного описания, но и объектом творческого эксперимента, направленного на раскрытие глубинных временных свойств и отношений, проявляющихся в сфере сознания и деятельности человека [Иванов, 1974]. «Пока философы спорили о реальности времени, — пишет Н. К. Гей, — о субъективном или объективном его существовании, литература не просто говорила да или нет, а стремилась проникнуть внутрь временного потока и постичь его внутренние свойства и проявления, делала все, чтобы представить каково оно, это время — прерывистое или непрерывное, упругое или тягучее, плавное или скачкообразное, связано с ходом реальных событий или нейтральное «пространство» для них» [1975, 220]. О том, что перечисленные свойства переживаемого времени это не плод художественного воображения, а реальные психологические явления, свидетельствует, в частности, не совсем обычный эксперимент, в котором предлагались для сравнения две записи одного и того же музыкального произведения в исполнении Петрова и Шаляпина. Требовалось оценить время исполнения в обоих случаях. Оказалось, что «у слушателей Петрова «психологическое время» немногим больше физического, а у Шаляпина — бесконечно больше» [Борисовский, 1979, 101]. Слушатели даже приблизительно не смогли оценить время звучания голоса гениального певца, несколько минут превратились для них в неизмеримо большой интервал времени внутреннего, психологического20. Следовательно, ограниченность времени в хронологическом смысле может быть преодолена благодаря особому свойству психологического времени. Для иллюстрации других его свойств обратимся к произведению Д. Гранина «Картина». В переживании одного из его героев привычное, казалось бы, рабочее время предстает в следующем виде: «Никогда еще время в этом кабинете не двигалось так медленно. Оно растягивалось, разрывалось на мелкие события, а в промежутках оно останавливалось» [1980, 129].
Итак, время может растягиваться, разрываться и даже останавливаться, а переживания его ограниченности или неограниченности, растяжения или сжатия, цельности или разорванности — это психологическая реальность, описать и образно представить которую способно искусство. Однако определить закономерности возникновения и механизмы формирования свойств психологического времени — это задача научной психологии.
В связи с этим в данной главе изложены результаты исследования основных свойств времени в переживании человека и предпринята попытка объяснения механизмов их формирования с точки зрения причинно-целевой концепции.
1. Шкалы и факторы переживания времени
Поставленная проблема мало изучена в психологии. «Ученые, — подчеркивают В. П. Зинченко и М. К. Мамардашвили, — предпочитают временную протяженность психического оставить искусству, которое, впрочем, неплохо справляется с нею» [1977, 110]. Поэтому в тех случаях, когда временные переживания становятся предметом научного анализа, исследователи обращаются прежде всего к художественным образам. Так, ставший популярным в американской психологии «тест метафор времени» включает 25 словосочетаний, выделенных при анализе различных метафорических определений времени в поэзии и прозе [Knapp, Gurbutt, 1958; Knapp, 1960]. Однако эти метафоры представляют собой некоторые единичные временные образы и сами по себе еще не раскрывают природу тех свойств психологического времени, о которых шла речь выше.
Чтобы выделить эти свойства, мы обратились к анализу наиболее распространенных эпитетов, употребляемых в художественной литературе и искусствоведении при описании времени в переживании человека. Был составлен первичный список из 17 пар противоположных по значению характеристик, который лег в основу конструирования биполярных семибалльных шкал. В этом списке время описывалось через такие характеристики: «течет медленно — течет быстро», «пустое — насыщенное», «плавное — скачкообразное», «сжатое — растянутое», «однообразное — разнообразное», «цельное — раздробленное», «непрерывное — прерывистое», «беспредельное — ограниченное», «содержательное — бессодержательное», «замедляется — ускоряется», «пассивное — активное», «приятное — неприятное», «слабое — сильное», «запланированное — стихийное», «бесконтрольное — контролируемое», «организованное — неорганизованное», «неосмысленное — осмысленное». После двух идентичных предварительных опросов, проведенных (с интервалом в 10 дней) среди 22 взрослых респондентов с целью выяснения того, насколько доступны эти шкалы пониманию респондентов и насколько устойчивы шкальные оценки, первичный список был сокращен до 10 основных шкал переживания времени — наиболее доступных для понимания, несинонимичных, устойчивых и, как подтвердило дальнейшее исследование, имеющих хороший разброс индивидуальных оценок (табл. 13). Эти шкалы, сконструированные по типу шкал семантического дифференциала Осгуда, использовались в дальнейшем исследовании.
Таблица 13. Статистические показатели шкал переживания времени
|
Шкалы |
Устойчивость шкальных оценок * |
Стандартное отклонение шкальных оценок |
|
|
Предварительный опрос (22 чел.) |
Основной опрос (30 чел.) |
Дополнительный опрос (63 чел.) |
|
|
Течет медленно — течет быстро Пустое — насыщенное Плавное — скачкообразное Приятное — неприятное Непрерывное — прерывистое Сжатое — растянутое Однообразное — разнообразное Организованное — неорганизованное Цельное — раздробленное Беспредельное — ограниченное |
0,50 0,59 1,50 1,05 1,58 1,30 1,71 0,45 1,40 1,05 |
1,76 1,52 1,75 1,34 2,11 1,86 1,87 2,09 2,08 1,91 |
1,44 1,42 1,74 1,71 1,87 1,63 2,01 1,44 1,87 1,90 |
* В качестве показателя устойчивости приведена величина средней арифметической ошибки, вычисляемая по формуле [Саганенко, 1979, 58]:
где Ν — число респондентов, , — оценки по анализируемой шкале l-го респондента в I и во II опросах соответственно
Основное исследование было проведено на 30 респондентах (15 мужчин и 15 женщин в возрасте 28—42 лет), участвовавших также в каузометрическом опросе. Каждому опрашиваемому предлагалось оценить свои переживания времени в настоящий период жизни по 10 основным шкалам, предъявляемым в следующей форме21 (текст инструкции аналогичен приведенному на с. 133):
|
течет медленно |
|
течет быстро |
|
пустое |
|
насыщенное |
|
плавное |
|
скачкообразное |
|
приятное |
|
неприятное |
|
непрерывное |
|
прерывистое |
|
сжатое |
|
растянутое |
|
однообразное |
|
разнообразное |
|
организованное |
|
неорганизованное |
|
цельное |
|
раздробленное |
|
беспредельное |
|
ограниченное |
Основной опрос проводился в индивидуальной форме. Кроме того по этим же шкалам был проведен групповой опрос, в котором анкетные листы заполнялись одновременно всеми респондентами, находящимися в одной аудитории (63 человека: 50 мужчин и 13 женщин в возрасте 22—40 лет, все с высшим образованием). В табл. 13 приведены показатели разброса индивидуальных оценок по результатам основного и дополнительного опросов.
Структура полученных шкальных оценок исследовалась с помощью факторного анализа22. Результаты факторизации приведены в табл. 14 отдельно по данным основного и дополнительного опросов. Факторизация результатов основного опроса позволила выделить 3 главных фактора, которые могут быть названы: «континуальность — дискретность времени», «напряженность времени», «эмоциональное отношение к диапазону времени». Как видно из табл. 14, эти факторы воспроизводятся и в дополнительном исследовании, хотя их вес в общей факторной структуре несколько иной. Так, наибольший вес у респондентов основного опроса имеет фактор дискретности времени, который обусловил 38 % общего разброса оценок; в дополнительном же опросе он занимает третье место по своему вкладу, а наиболее весомым становится фактор напряженности времени (39 %). Причины этих различий могут быть связаны и с формой проведения опросов (индивидуальная — в основном, групповая — в дополнительном), и с различиями в возрастно-половой структуре респондентов, и, возможно, с тем, что в основном опросе участвовали лица преимущественно с гуманитарным образованием, а в дополнительном — с техническим. Выяснение причин различий в факторной структуре оценок требует специального репрезентативного исследования, для нас же в данном случае важен вывод о принципиальной общности факторов переживания времени. Эти факторы — степень дискретности, напряженности и эмоциональное отношение к диапазону времени — являются основными координатами пространства переживаний времени, специфическими базисными свойствами психологического времени личности. Рассмотрим более детально их содержание.
Таблица 14. Факторные нагрузки шкал переживания времени (по результатам основного и дополнительного опросов)
|
Шкалы |
Факторы |
|||||
|
Континуальность — дискретность времени |
Напряженность времени |
Эмоциональное отношение к диапазону времени |
||||
|
Основной опрос |
Дополнительный опрос |
Основной опрос |
Дополнительный опрос |
Основной опрос |
Дополнительный опрос |
|
|
Плавное — скачкообразное |
0,76* |
0,56* |
—0,02 |
0,36 |
0,04 |
0,16 |
|
Непрерывное — прерывистое |
0,75* |
0,71* |
—0,12 |
—0,05 |
—0,33 |
—0,01 |
|
Цельное — раздробленное |
0,73* |
0,42* |
—0,35 |
—0,14 |
—0,05 |
—0,64* |
|
Однообразное — разнообразное |
0,66* |
0,28 |
—0,05 |
0,73* |
0,33 |
—0,24 |
|
Течет медленно — течет быстро |
0,54* |
—0,07 |
0,49* |
0,63* |
—0,12 |
0,23 |
|
Сжатое — растянутое |
—0,24 |
—0,19 |
—0,73* |
—0,60* |
—0,37 |
—0,41* |
|
Пустое — насыщенное |
0,31 |
—0,09 |
0,64* |
0,69* |
—0,16 |
0,20 |
|
Организованное — неорганизованное |
0,21 |
0,23 |
—0,62* |
—0,64* |
0,52* |
—0,01 |
|
Приятное — неприятное |
0,27 |
—0,08 |
—0,04 |
—0,41* |
0,79* |
0,67* |
|
Беспредельное — ограниченное |
—0,38 |
—0,18 |
0,30 |
—0,10 |
0,69* |
0,59* |
|
Вклады факторов, в % |
38 |
19 |
24 |
39 |
23 |
24 |
|
Номера факторов по величине вклада |
1 |
3 |
2 |
1 |
3 |
2 |
* — p < 0,01.
Фактор континуальности-дискретности времени
Как видно из табл. 14, содержание этого фактора задается преимущественно следующими шкалами: «плавное — скачкообразное», «непрерывное — прерывистое», «цельное — раздробленное», «однообразное — разнообразное». Дискретное время — это время скачкообразное, прерывистое, раздробленное, чаще разнообразное; континуальное — время плавное, непрерывное, цельное, с тенденцией к однообразию.
Сама возможность переживания времени дискретным еще раз подтверждает, что такие, казавшиеся сравнительно недавно универсальными, свойства времени, как его монотонность и непрерывность [Тугаринов, 1978, 12], являются лишь частными характеристиками физического времени на уровне макромира. Они не могут быть применены при описании времени в физике элементарных частиц [Мостепаненко, 1974, 220], а также при характеристике специфически личностных форм его переживания. В связи с этим безосновательным представляется утверждение автора одного из интересных в целом исследований проблемы причинности: «Можно определенно сказать, что никто не представляет себе прерывного времени, да в этом и нет необходимости» [Перминов, 1979, 172—173]. В свете полученных нами данных ближе к истине находится мысль В. В. Налимова: «Даже при внешнем взгляде на парадоксы времени легко уловить, что большая часть из них связана с пресловутым противопоставлением непрерывного дискретному» [1979, 247].
Выделенный нами фактор дискретности времени созвучен фактору, описанному ранее в одном из исследований, проведенном по методике «метафоры времени» [Knapp, Gurbutt, 1958]. Авторы выделили фактор, один из полюсов которого включал в качестве основных следующие метафоры: «низка бус», «разворачивающаяся веревка», «горящая свеча». Эти метафоры выражают непрерывность, монотонность, плавность времени, поскольку указывают прежде всего на однородность описываемых явлений. Второй полюс фактора определяют две метафоры: «галопирующий всадник» и «скала Гибралтара». Связь первой из них с дискретностью (скачкообразностью и прерывистостью) времени очевидна. Что касается второй метафоры, то сам образ скалы Гибралтара, символизирующий глубокий обрыв, резко прерывающий материк и фиксирующий границу между землей и водной стихией, с большой поэтической силой выражает ощущение дискретности в целом, в том числе и дискретности времени.
Фактор напряженности времени
Структуру этого фактора определяют шкалы: «сжатое — растянутое», «пустое — насыщенное», «организованное — неорганизованное», «медленное — быстрое». Напряженное время — это время сжатое, насыщенное, организованное, достаточно быстрое; ненапряженное — растянутое, пустое, неорганизованное, медленное (табл. 14).
Этот фактор, как и предыдущий, имеет свой аналог во втором факторе, выделенном с помощью метафор времени и получившем название «фактор потребности в достижении». Один из полюсов последнего включает метафоры: «быстро ткущееся полотно», «ускоряющийся поезд», «галопирующий всадник», «убегающий вор», «струя в полете», «стремительный водопад», «ураган». На втором полюсе располагаются: «громадное небесное пространство», «спокойный неподвижный океан», «лестница, ведущая вверх», «дорога, ведущая через холм». При сопоставлении содержания факторов напряженности времени и потребности в достижении отчетливо проявляется смысловая близость, если не тождественность соответствующих шкал и метафор. Однако, на наш взгляд, термин «напряженность» точнее отражает временное содержание этого фактора, чем термин «потребность в достижении». Происхождение последнего, неудачного во временном аспекте названия связано с тем, что соответствующий ему фактор дал высокую корреляцию с тестом, измеряющим уровень потребности в достижении [Knapp, Gurbutt, 1958, 429].
Переживание напряженности — ключевая проблема психологии времени, поскольку с ним связаны загадки растяжимости времени, его субъективной скорости и событийной насыщенности. Ниже мы подробнее остановимся на анализе возможных механизмов этих феноменов, здесь же приведем лишь некоторые факты, свидетельствующие об онтологической реальности фактора напряженности в переживании времени.
Фактор напряженности времени играет большую роль в художественной литературе и кинематографе. Построение сюжета требует постоянного изменения темпа и ритма происходящих событий. Это достигается предельным сжатием или растяжением действия, его логической организацией или интуитивным разобщением отдельных сюжетных линий, что порождает переживания времени как более или менее напряженного.
Роль этого же фактора в развитии отношения ко времени в истории культуры подчеркивает М. П. Абрамсон: «Когда темп жизни делается напряженным (подчеркнуто нами.— Е. Г., А. К.), люди начинают замечать, как быстро и неумолимо бежит время, и стремятся предельно полно использовать его» [1979, 28]. Скорость («бежит время»), насыщенность («предельно полно») и организованность («использовать его») — это и есть три из четырех шкал, составляющих содержание одного из полюсов фактора напряженности.
Связь соответствующих шкал переживания времени с фактором напряженности в целом находит подтверждение и в некоторых эмпирических исследованиях. В частности, гипнотическое внушение ускоренного времени приводит к состоянию повышенного внутреннего напряжения, тогда как при внушении замедленного времени появляется ощущение раскованности, запаса «свободного» времени, своеобразная «нирвана» [Гримак, 1978, 196].
Можно предположить, что переживание напряженности времени является одним из продуктивных оснований типологии индивидуальных временных концепций. На одном полюсе будут находиться люди с динамической концепцией, в которой время предстает сжатым, быстрым, насыщенным, организованным; это — люди, живущие в «потоке времени», остро ощущающие его «пульс». Для других, напротив, свойственна статичная концепция — времени растянутого, стоячего, свободного от суеты, пустотного, а потому не нуждающегося в организации. Это — концепция преимущественно восточной традиции, в которой
Сквозь разрывы текущего времени
ты видишь вечность,
как сквозь разрывы в тучах — синее небо.
(Таками)
О возможности разделения этих двух концепций по критерию «напряженность времени» свидетельствуют данные исследований, согласно которым жителям небольших городов США присуща статичная («замедленная») концепция времени, а жителям крупных американских городов — динамичная («поспешная») концепция, в основе которой лежит необходимость наполнения времени «лихорадочной активностью» [Kluckhohn, 1954]. И здесь, как видим, скорость («поспешная»), насыщенность (наполненность), организованность (активность) — то есть слагаемые фактора напряженности — выступают основанием разделения индивидуальных концепций времени.
Фактор эмоционального отношения к диапазону времени
Данный фактор определяют главным образом две шкалы: «приятное — неприятное», «беспредельное — ограниченное» (см. табл. 14). На его полюсах — переживание времени неприятно-ограниченным или приятно-беспредельным. Само сочетание этих шкал основывается, вероятнее всего, на глубинных переживаниях человека, связанных с осознанием конечности индивидуального существования и вместе с тем с неистребимой потребностью в бессмертии. В начале главы мы уже говорили об отрицательном эмоциональном состоянии, возникающем у человека при осмыслении преходящности времени. По сути своей преходящность времени, его мимолетность и есть исчерпывание времени жизни в биологически заданных его пределах.
Связь ограниченности времени с трагедией человеческой жизни можно встретить уже в древнейших литературных произведениях. Так, в «Илиаде»: «Ныне ты вместе — и всех краткосрочней и всех злополучней». И наоборот, обретение индивидуального бессмертия считалось величайшей наградой, которую боги могли дать смертным. Эти же мотивы встречаем в «Дхаммападе»: «Один день жизни видевшего бессмертную стезю лучше столетнего существования человека, не видящего бессмертной стези» [1960, 78].
Спектр отрицательных эмоций, связанных с переживанием ограниченности времени, весьма широк. Это и страх перед временем, и молчаливая печаль, и гнев, направленный против человеческого бессилия перед смертью. Что касается взаимосвязи беспредельности времени и положительных эмоций, то не в этом ли сочетании один из источников доминирующего положительного эмоционального фона в детстве и юности, не ведающих еще реальной ограниченности времени для осуществления всех надежд и стремлений. В качестве иллюстрации приведем строки средневекового китайского поэта Тао Юань-мина:
Вспоминаю себя полным сил в молодые годы.
Хоть и радости нет, а бывал постоянно весел.
Неудержной мечтой унесен за четыре моря...
Но это лишь начало стихотворения. Продолжение его отражает переживание «неприятно-ограниченного времени» на более поздних этапах жизни:
Чередой, не спеша, исчезали лета и луны.
Те желанья мои понемногу ушли за ними.
Вот и радость уже не приносит с собой веселья
А пути впереди так ли много еще осталось?
Перекликаются с этими чувствами и слова Монтеня: «Время покидает меня, а без него и радость не в радость» [1979, т. 2, 215].
По-видимому, решающую роль в переживании ограниченности времени играет глубина будущей временной перспективы. Не случайно подлинный оптимизм присущ и индивидам, и социальным группам, которые согласуют свои устремления с отдалённой исторической перспективой. В связи с этим интересными представляются данные опросов, обнаруживающих большую глубину осознания будущего у представителей социалистических и развивающихся стран по сравнению с представителями развитых капиталистических стран [Sande, 1972]. В литературе также можно найти данные о связи между глубиной будущей перспективы и оптимистической оценкой человеком своих возможностей, силой «Я» [Rabin, 1978, 304].
Рис. 16. Факторное пространство переживаний времени.
Таким образом, осуществленная выше интерпретация результатов факторного анализа позволяет сделать вывод о существовании трех основных свойств психологического времени личности: степень дискретности, напряженности и эмоциональная оценка диапазона времени. Эти факторы, по данным нашего исследования, являются независимыми, следовательно, любое переживание времени может быть формально представлено в виде точки или некоторой области в трехмерном пространстве, координаты которого соответствуют значениям того или иного фактора (рис. 16). Подобным способом представленное факторное пространство, или, образно говоря, «сфера временных переживаний», позволяет понять возможность сосуществования тех временных феноменов, которые на первый взгляд могут казаться взаимоисключающими. Приведем, например, следующее наблюдение. Когда человек попадает в новую для себя ситуацию, скажем, в другую страну, он получает большое число разнообразных впечатлений и в первые дни ему кажется, что время тянется очень медленно [Elton, Messel, 1978, 89]. Но вспомним у А.С.Пушкина:
Однообразен каждый день,
И медленно часов теченье.
При сопоставлении этих переживаний бросается в глаза сочетание в первом случае медленного хода времени с разнообразием, а во втором — с однообразием. В действительности же обе эти комбинации возможны в сфере временных переживаний, поскольку шкала «однообразное — разнообразное» входит в фактор дискретности времени, а шкала скорости — преимущественно в фактор напряженности.
Рассмотрим теперь возможные механизмы формирования некоторых из выделенных свойств времени.
2. Механизмы растяжимости и прерывности психологического времени
Поиск механизмов переживания рассмотренных выше свойств времени может вестись на различных уровнях: в ситуативном, биографическом, историческом масштабах. Во введении уже указывалось, что основные психологические исследования сосредоточены на изучении восприятия и оценки временных интервалов в ситуативном масштабе (как правило, в пределах нескольких секунд или минут). Полученные результаты касались в основном закономерностей переоценки или недооценки таких интервалов. Попытки связать эти данные с переживаниями скорости времени, его сжатости или растянутости (т.е. с компонентами напряженности времени) наталкиваются на серьезные трудности. «Очень нелегко установить эквивалентность между терминами, представляющими длительность, скорость и оценки времени» [Doob, 1971, 39]. В силу этого некоторые исследователи считают, что такие «расплывчатые», по их мнению, характеристики, как время «ускорилось», «замедлилось», «летит», «остановилось», не следует использовать при интерпретации данных, полученных в процедурных экспериментах [Чуприкова, Митина, 1979, 17—18]. Если эти слова и справедливы, то лишь отчасти — по отношению к тем процедурам, которые традиционно применяются при изучении ситуативного масштаба времени (отмеривание, вербальная оценка и т. п.). Но переходя к изучению более широкого масштаба — биографического — без этих «расплывчатых» характеристик не обойтись, поскольку именно они, как показано нами выше, позволяют представить многообразие реальных временных переживаний, отнюдь не сводимых только к переоценкам или недооценкам длительностей. Найти механизмы этих переживаний в биографическом масштабе — значит найти корни многих серьезных проблем, встающих перед человеком, пытающимся осмыслить собственную жизнь и ее временную структуру. Это необходимо и для того, чтобы не исчезали бесследно прожитые годы, как у одного из героев М. А. Шолохова: «Так и прожил десять лет и не заметил, как они прошли. Прошли как будто во сне. Да что десять лет! Спроси у любого пожилого человека, приметил он, как жизнь прожил? Ни черта он не приметил!» [1969, 31].
С точки зрения рассмотренной нами в первых главах событийной концепции психологического времени объяснить такого рода переживания можно отсутствием запоминающихся жизненных событий. Одна из попыток подобного объяснения содержится в работе Ю.А.Шрейдера [1976, 168]. Согласно его позиции, субъективное увеличение или уменьшение длительности времени связано с количеством выборов, осуществляемых субъектом в определенный период физического времени. Автор не указывает путей проверки этой гипотезы, а неоперационализированность самого понятия «выбор» применительно к человеческой жизнедеятельности даже у сторонников предложенной гипотезы вызывает обоснованное сомнение в ее верификации [Башкирова, 1976, 188]. Но главное даже не в том, что пока еще неоперационализировано понятие «выбор» (оно — лишь одна из разновидностей событий внутреннего мира человека), а в принципиальной ограниченности событийного подхода в целом. Напомним, что его недостаточность проявилась уже при исследовании проблем психологического настоящего.
До сих пор речь шла о попытках объяснить механизмы формирования переживаний, являющихся компонентами фактора напряженности времени. Что касается факторов дискретности и эмоционального отношения к диапазону времени, то каких-либо гипотез, непосредственно касающихся их механизмов, мы в литературе не встретили.
С позиций причинно-целевой концепции механизмы возникновения различных форм переживания времени в биографическом масштабе следует искать в особенностях субъективной структуры межсобытийных отношений. Исходя из этого, попытаемся определить конкретные параметры этой структуры, связанные с переживаниями «сжатого — растянутого», а также «непрерывного — прерывистого» времени. Выбор именно этих шкал в качестве объектов теоретической интерпретации обусловлен двумя обстоятельствами. Во-первых, они имеют наиболее высокие средние (по основному и дополнительному опросам) факторные нагрузки по соответствующим им двум ведущим факторам — напряженности и дискретности времени (см. табл. 14). Во-вторых, соответствующие этим шкалам переживания прерывистости и растяжимости времени наиболее часто упоминаются в тех литературных источниках, которые были проанализированы нами в процессе работы над проблемой психологического времени личности.
Гипотеза о механизмах растяжимости времени
Затрагивая проблему субъективной длительности различных интервалов времени, советские исследователи нередко приводят известные строки С.Я.Маршака:
Мы знаем: время растяжимо,
Оно зависит от того,
Какого рода содержимым
Вы наполняете его.
И хотя эти слова стали уже хрестоматийными, трудно удержаться от соблазна воспроизвести их еще раз. Ведь поэт не только констатирует факт растяжимости времени, но и на уровне художественного обобщения дает такое объяснение этому явлению, с которым при наиболее общей постановке проблемы нельзя не согласиться. Действительно, по результатам факторизации, шкалы «сжатое — растянутое» и «пустое — насыщенное» входят в структуру одного фактора — напряженности времени. А значит, содержимое времени определенным образом связано с его психологической растяжимостью. Однако причины существования этой связи так и останутся загадкой, пока не будет известно, «какого рода содержимое» приводит к сжатию или растяжению времени.
Поскольку в причинно-целевой концепции содержание психологического времени определяется особенностями структуры межсобытийных отношений, то и отдельные временные переживания должны быть объяснены исходя из особенностей этой структуры. В предыдущей главе была сформулирована и проверена гипотеза о механизмах оценивания удаленности событий в прошлое и будущее, согласно которой степень актуальности события определяет его приближение к моменту «сейчас». Напомним, что степень актуальности — это удельный вес актуальных причинных и целевых связей в поле данного события. И чем более актуальны события, тем в большей степени они концентрируются вокруг «сейчас», делая прошлое «недавним», а будущее — «скорым», сжимая настоящее в переживании личности. Но низкая актуальность событий отодвигает их в «давнее» прошлое или «нескорое» будущее, растягивает психологическое время. И когда мы спрашиваем человека о его переживаниях времени в настоящем, можно предположить, что ответы относительно сжатости — растянутости времени будут основываться на механизмах суммарной оценки актуальности всех событий, их приближенности к личному временному центру. Здесь можно провести аналогию с восприятием пространственной удаленности: в глубоком горном ущелье пространство кажется сжатым, а на открытой равнинной местности — растянутым.
Таким образом, гипотеза о механизмах растяжимости психологического времени такова: чем больше актуальных связей в общей структуре межсобытийных отношений, тем более сжатым переживается время, и, наоборот, — чем их меньше, тем более растянутым оно будет переживаться.
Для проверки гипотезы на базе данных основного опроса был вычислен коэффициент линейной корреляции между удельным весом актуальных связей в общей структуре межсобытийных отношений23 и оценками респондентов по шкале «сжатое — растянутое». Как и предполагалось, он оказался значим: —0,38 (p<0,05). Его не очень высокое абсолютное значение вполне естественно, учитывая, что в ходе каузометрического опроса мы не контролировали локализацию личного временного центра и априорно допустили его совпадение у всех респондентов с моментом хронологического настоящего. Но, как было показано в предыдущей главе, механизм децентрации может смещать личный временной центр в хронологическое прошлое или будущее и тем самым изменять удельный вес актуальных связей.
Рассмотрим теперь различия в общей картине распределения событий по степени их актуальности у тех респондентов, которые оценили время сжатым (шкальные оценки 1, 2, 3), и у тех, кто оценил его растянутым (оценки 5, 6, 7). На рис. 17 видно, что у лиц с «растянутым временем» распределение событий по актуальности резко поляризовано, моды этого распределения располагаются в зонах минимальной актуальности: у лиц с «сжатым временем» эта тенденция выражена намного слабее (различия между распределениями значимы при р<0,01 по критерию χ2). Эта картина напоминает приведенную выше аналогию с различиями в восприятии «сжатого» горного и «растянутого» равнинного ландшафтов.
Исходя из того, что гипотеза нашла эмпирическое подтверждение, на ее основе можно в новом ракурсе рассмотреть некоторые известные психологические феномены. Так, согласно «эффекту неоконченного действия» лучше запоминаются незавершенные действия, чем завершенные [Зейгарник, 1981, 23]. Причины этих различий состоят, на наш взгляд, в следующем. У неоконченного действия его «начало» лежит в прошлом, а «окончание» возможно только в будущем. Следовательно, между ними может существовать актуальная причинная или целевая связь. Если она существует, то «начало» и «окончание» действия, обладая высокой степенью актуальности, психологически приближаются к моменту «сейчас», а потому и лучше запоминаются, чем реализованные (неактуальные) оконченные действия.
Другой феномен, который также может получить новое осмысление,— это парадоксальное переживание предстоящего события как непосредственно осуществляемого. Левин приводил наблюдение из юридической практики, когда заключенные, которым сообщали о досрочном освобождении из лагеря за хорошее поведение, совершали попытку к побегу за несколько дней до освобождения [Зейгарник, 1981, 60]. На наш взгляд, столь неадекватные поступки связаны с тем, что, после того как заключенным сообщали о предстоящем освобождении, у них в сознании формировалось множество новых актуальных связей: «досрочное освобождение — следствие всех моих примерных поступков». В силу этого резко возрастала актуальность события «освобождение», и оно переживалось как происходящее «сейчас», то есть время предельно сжималось в переживании, и человек совершал хронологически несвоевременный поступок.
Описанный механизм растяжимости времени позволяет не только объяснять различные психологические переживания и феномены, но и открывает перспективу временной саморегуляции. Так, человек, испытывающий напряженность от чрезмерно сжатого времени, может снять это напряжение, сознательно отвлекаясь от многих «суетных» мыслей о том, «почему» и «для чего» совершаются в его жизни те или иные события, тянущиеся из прошлого в будущее. Этот «рецепт» был интуитивно найден давно: «Возбужденные страстью попадают в поток, как паук в сотканную им самим паутину. Мудрые же, уничтожив поток, отказавшись от всех зол, странствуют без желаний» [Дхаммапада, 1960, 118]. Разумеется, в этом высказывании абсолютизируется одна сторона проблемы саморегуляции. Ее другой стороной является, напротив, человеческая потребность в «сжатом», продуктивном времени, а следовательно, в сознательном насыщении его актуальными событиями и связями. «Время есть делание. Время есть мысль... Если обсуждаются истинные ценности человечества, то прежде всего для обращения с ними нужно будет время, прекрасно наполненное» [Рерих, 1974, 396].
Однако и на этом «напряженном» пути человека могут подстерегать опасности в том случае, когда его сознание целиком поглощено одними актуальными связями, а реализованные и потенциальные связи отсутствуют. Такое состояние может быть охарактеризовано как «абсолютное становление»: прошлые события — трамплин для будущего, будущие — целиком обусловлены событиями прошлого. Это — ситуация «горения», полной поглощенности делами и заботами, требующими непосредственного решения и действия. Чтобы достигнуть подобного состояния, человеку необходимо отказаться от тех событий будущего, которые еще не полностью подготовлены в мыслях и действиях минувшего, то есть отказаться от мечты, грез и фантазий. Кроме этого он должен забыть или переосмыслить устоявшиеся отношения между событиями прошлого, видя в них только средства или причины будущих свершений. Таким образом, чрезмерно сжатое, напряженное время сопутствует активной деятельности, насыщенному настоящему, однако его никогда не хватает на то, чтобы остановиться хотя бы на миг, оглянуться назад или не спеша поразмыслить о том, что, может быть, никогда и не произойдет, но могло бы случиться. Не отдавая себе отчета в отдаленных (неактуальных) последствиях своих поступков и решений или отказываясь от анализа уже пройденного, человек рискует попасть в ловушку «злободневности», в которой он всегда будет испытывать цейтнот, независимо от того, каким реальным временем располагает. Разжать эти «тиски» способны воспоминания и мечта, которые, насыщая время реализованными и потенциальными связями, оптимизируют степень его напряженности и делают время более растянутым в переживании человека.
Гипотеза о механизмах прерывности времени
Проблема прерывности человеческого времени с особой остротой отражена в таких словах: «Порвалась дней связующая нить. Как мне обрывки их соединить?». Чтобы ответить на вопрос, поставленный Гамлетом, необходимо определить истоки возможной прерывности времени и найти механизмы, лежащие в основе переживания его непрерывности.
Прерывность и непрерывность легко ассоциируются в сознании с определенными пространственными характеристиками. Мы говорим о прерывной и непрерывной линии, о глубоких обрывах (вспомним «скалу Гибралтара») или о непрерывности водной глади. Если, например, дорога ведет за горизонт, создается впечатление ее непрерывности, на если в поле зрения виден конец дороги, a за ним — места нехоженые, впечатление будет противоположным — прерывающегося пространства.
Используя этот пример, можно провести аналогию между переживанием пространства и времени. Во времени тоже есть своеобразные «маршруты» — от одного события к другому. Они могут быть протяженными, связывающими хронологически отдаленные друг от друга события, или короткими — между событиями, близкими во времени. Приведенная аналогия позволяет в первом приближении сформулировать гипотезу прерывности: чем менее протяженными в хронологическом времени являются актуальные межсобытийные связи, тем более прерывистым переживается время. Для окончательной формулировки необходимо сделать некоторые уточнения и ввести новые понятия.
В биографическом масштабе максимальная протяженность актуальной причинной или целевой связи равна хронологическому интервалу между рождением и смертью, т. е. ожидаемой продолжительности жизни. Поскольку ожидаемая продолжительность жизни у людей разная, мы будем пользоваться показателем «относительной хронологической протяженности связи» (d):
d = t/ОПЖ,
где t — хронологический интервал между двумя связанными друг с другом событиями, ОПЖ — ожидаемая продолжительность жизни (в годах)24. Показатель d указывает, насколько протяженна данная связь в сравнении со временем жизни в целом. Он позволяет сделать сопоставимыми связи у людей с различной ожидаемой продолжительностью жизни. Это необходимо потому, например, что для человека, ожидающего прожить 50 лет, связь длиной в 10 лет субъективно столь же протяженна, как связь в 20 лет для ожидающего прожить 100 лет.
Второе уточнение касается того обстоятельства, что одинаковые по протяженности связи могут различаться по своей вероятности, то есть по степени уверенности человека в том, что одно событие является причиной или целью другого. Этим различиям также можно найти пространственный аналог. Маловероятная связь подобна неизведанному пути, а связь с высокой вероятностью — проторенной дороге. И если две дороги равны по протяженности, то более непрерывной будет, видимо, та, которая более изведанна, на которой меньше препятствий, временно или окончательно прерывающих путь. Следовательно, для понимания природы прерывности необходимо учитывать не только протяженность связи, но и степень уверенности (вероятности) в ее наличии.
Исходя из вышесказанного, дадим окончательную формулировку гипотезы прерывности: чем меньше относительная протяженность и вероятность актуальных межсобытийных связей, тем более прерывистым переживается время.
Проверка этой гипотезы осуществлялась на основе каузометрических данных и оценок по шкале «непрерывное — прерывистое», полученных от 30 респондентов основного опроса. Соответствующий гипотезе каузометрический показатель, условно названный нами «сила актуальных межсобытийных связей» (F), подсчитывался по формуле
где di — относительная протяженность і-й актуальной связи, аi — вероятность (вес) i-й актуальной связи, m — количество актуальных связей у данного респондента.
Коэффициент линейной корреляции между «силой связей» и степенью прерывности времени оказался отрицательным и достаточно значимым: —0,47 (р<0,01). Направление корреляции соответствует предполагаемому — прерывность возрастает с уменьшением силы актуальных связей, т. е. их вероятности и относительной протяженности. Теоретическим ожиданиям соответствуют и различия в силе связей у лиц с непрерывным (шкальные оценки 1, 2, 3) и прерывистым (шкальные оценки 5, 6, 7) временем. У тех, кто переживает время непрерывным, сила актуальных связей вдвое больше (F=8,9), чем у тех, для кого время прерывисто (F=4,4).
По нашему мнению, степень прерывности времени является существенным индикатором временной интегрированности личности, ее сознания и жизнедеятельности. Это предположение основано на том, что люди с непрерывным временем, с одной стороны, более цельно и масштабно осмысливают свою жизнь, а с другой — более уверены в том, что события, происходящие в их жизни, не случайны, а детерминированы прошлым и будущим. Возможно, именно такие люди и принадлежат к числу «самоактуализирующихся личностей», которым, согласно исследованиям А. Маслоу, свойственны: приподнятость над мелочами, широкий горизонт, дальняя временная перспектива [Палей, Магун, 1979, 94].
Показательно также, что в клинической практике описан феномен полной прерывности, «остановки времени» у некоторых больных с поражением правого полушария. В переживании этих больных время «как будто прервалось», у них возникает «впечатление перерыва жизни» и при этом «они обычно указывают, что иначе (более слабо) переживают или вовсе не переживают себя и весь окружающий мир» [Брагина, Доброхотова, 1981, 112—113]. С точки зрения «гипотезы прерывности», именно фиксируемая больными утрата актуальных переживаний, а следовательно, распад актуальных связей ведет к полному прерыву времени. Это еще одно свидетельство того, что временная дезинтеграция личности является проявлением резкого снижения силы актуальных межсобытийных связей.
Возвратимся теперь к вопросу Гамлета: «Как нити времени соединить?» Все дальнейшие планы и действия Гамлета являются ответом на этот вопрос, а сам ответ совпадает с тем, который мог бы быть дан в соответствии с гипотезой о прерывности времени. Чтобы время стало непрерывным (соединились его нити), необходимо «повременить», не спешить с реализацией тех целей, уверенность в осуществлении которых еще не созрела. Так, Гамлет, отсрочив главную свою цель (месть за отца) и обретя уверенность в ее достижении, преодолевает мучившее его чувство прерывности времени.
Однако этот способ не единственный и вряд ли является наилучшим во всех ситуациях. Другим способом временной саморегуляции является постановка новых, отдаленных целей, осознание дальних последствий, ясное понимание того, что в казавшемся далеким и почти забытым прошлом скрыты условия и средства осуществления событий будущего. Возникающие при этом «сильные» актуальные связи найдут отражение в переживании непрерывности времени. Высшей формой проявления этой непрерывности является чувство преемственности времени, когда источники и результаты собственных свершений человек видит не только в биографическом, но и в историческом прошлом и будущем.
Выход в исторический масштаб времени предполагает вынесение значимых для человека событий жизни за ее биологические пределы. В этом случае не рождение и смерть являются, с точки зрения самого человека, исходным и завершающим моментами его жизненного пути, а события, происходящие в жизни предшествующих и последующих поколений. Содержание таких личностно значимых «исторических событий» может быть самым разным. У одних это события генеалогического порядка — деяния и заветы прадедов, достижения детей и внуков, у других — вдохновляющие поступки выдающихся людей прошлого или признание и благодарная память потомков. Но в любом случае осознание исторического масштаба своей жизни расширяет временной кругозор личности, насыщает ее психологическое время «сверхсильными», уходящими в историческое прошлое и будущее, но, тем не менее, актуальными связями. Такие связи, соединяя события, разделенные порой столетиями, формируют переживание культурно-исторической значимости собственных идей, действий, поступков. Тем самым смерть перестает быть событием, которое при одной мысли о нем (децентрация!) полностью отсекает все актуальные связи, прерывая психологическое время личности. Это позволяет понять, почему, несмотря на то что с каждым годом смерть все ближе, время может переживаться человеком как непрерывное. Известно, что интерес к истории у большинства людей с возрастом усиливается, возрастает и чувство ответственности перед будущими поколениями. «На склоне своих зрелых лет, когда все мы немножко «мистики», задумываемся над тем, что далеко за «горизонтом» жизни, за самой жизнью» [Шагинян, 1980, 217]. Подтверждается это и психологическими данными, обнаруживающими смену доминирующей индивидуальной временной концепции — «эгоцентрической» на «историоцентрическую» — по мере перехода от юности к зрелости [Cottle, 1976, 105].
Следовательно, именно формирование и осознание удаленных в историческое прошлое и будущее актуальных межсобытийных связей является действенным механизмом, компенсирующим прерывность времени жизни как физического времени и рождающим чувство преемственности, без которого утрачивается необходимая эмоциональная основа смысла индивидуального существования.
ГЛАВА VI
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ВОЗРАСТ ЛИЧНОСТИ
________________________________________________________________________________
«А разве дивно, братья, старому помолодеть?»
Слово о полку Игореве
Чтобы узнать возраст человека, можно задать ему два вопроса, ничем, на первый взгляд, не отличающихся по смыслу: «Сколько Вам лет?» и «Каков Ваш возраст?» Но если в первом случае будет получен однозначный количественный ответ (при условии, что человеку известна дата его рождения и нет никаких оснований ее скрывать), то во втором правомерен встречный вопрос: «Какой возраст: хронологический, биологический, социальный, психологический?»
Постановка, такого вопроса обусловлена принятым в современной науке полиизмерительным подходом к изучению возраста как дифференцированной меры времени человеческой жизни. Такой подход предполагает отдельное измерение биологического, социального и психологического возраста, поскольку хронологический возраст является «скудным индексом каждого из этих трех измерений» [Neugarten, Hagestad, 1976, 36].
При дифференцированном измерении возраста в биологическом, социальном и психологическом аспектах прежде всего возникает проблема множественности нормативных критериев, в соответствии с которыми возможно получение интегративных возрастных показателей. Наиболее остро эта проблема встает при исследовании психологического возраста [Кон, 1978б, 80]. Значительные трудности в данной области связаны с тем, что измерение психологического возраста в его современном понимании как интегративного показателя психического развития индивида требует комплексного исследования возрастной динамики психических функций, поиска критериев сопоставления отдельных показателей, полученных при изучении различных уровней психической деятельности. В настоящее время в психологической науке нет достаточно надежных критериев сопоставления отдельных показателей психологического возраста. По данным специальных исследований, это в значительной степени обусловлено гетерохронностью (разновременностью) функциональных и личностных изменений на протяжении жизни индивида, причем гетерохронность имеет как внутриличностный, так и межличностный характер [Ананьев, 1980, 198].
Конкретное методическое решение находят лишь частные вопросы измерения психологического возраста. Здесь прежде всего должны быть названы тесты умственного (интеллектуального) возраста, которые позволяют определить коэффициент умственного развития индивида, оценивающий различия между умственным и хронологическим возрастами [Психологическая диагностика, 1981, 41]. Наиболее известными методами измерения умственного возраста являются шкалы Стэнфорд-Бинэ и Векслера, нашедшие широкое применение в практике. В 20—30-х годах в советской психологии разрабатывались конкретные методы измерения так называемого педагогического возраста, мерой которого служил средний уровень знаний школьника определенного хронологического возраста [Блонский, 1934, 53—54].
В настоящее время исследования психологического возраста актуализируются в связи с разработкой проблемы жизненного пути личности и необходимостью психологического обоснования возрастной периодизации индивидуальной жизни.
1. Самооценка возраста
При постановке проблемы возраста, которая принята в психологии, практически неисследованным остается вопрос о субъективном отношении человека к собственному возрасту, о том, каким образом объективная хронологическая мера времени жизни трансформируется в самооценку возраста, определяемую в сознании личности на основе обобщенного отражения особенностей жизненного пути в целом и его отдельных этапов. Чем, например, можно объяснить тот факт, что пожилой человек чувствует себя молодым? «Я была молода в свои восемьдесят пять лет, — пишет М. Шагинян. — Я была так молода, что казалась самой себе моложе прежних двадцати лет» [1980, 692]. Какой механизм лежит в основе того, что хронологический возраст иногда полностью утрачивает значение во внутреннем мире человека, когда в шестьдесят он чувствует себя тридцатилетним и, живя этим чувством сам, не находит внутренних различий в ощущении возраста между шестидесятилетними и тридцатилетними [Сноу, 1981, 156]. Но преждевременно психологически состарившиеся люди могут и в тридцать лет ощущать себя шестидесятилетними.
Во внутреннем чувстве возраста есть много нюансов, которые связаны с переживанием времени. Время может казаться безвозвратно утраченным, и тогда возникает ощущение, будто «жил меньше своего возраста» [Гранин, 1975, 107]. И часто мы оцениваем возраст человека, ориентируясь не на количество лет, которые он прожил, а на собственное внутреннее ощущение, основанное на представлениях о его личностных качествах. Иллюстрацией такого рода оценок может служить следующий литературный пример: «Похвастал я старостью, а ты, оказывается, старее меня умом на десять лет» [Чехов, 1978, 279].
Таким образом, наряду с известными измерениями возраста существует также и особый аспект, связанный с его, субъективной оценкой, предполагающей действие глубинных механизмов обобщения временных отношений. Можно, предположить, что человек оценивает себя моложе или, старше хронологического возраста, исходя из более серьезных оснований, чем просто желание видеть себя в том возрасте, который кажется ему наиболее привлекательным, хотя и этот фактор необходимо учитывать. Какие же механизмы лежат в основе субъективных оценок возраста?
Прежде чем ответить на этот вопрос, проведем следующий мысленный эксперимент. Представьте себе ситуацию, в которой Вы неожиданно для себя узнаете, что возраст, зафиксированный в паспорте, свидетельстве о рождении или каких-либо иных документах, неверен, причем неизвестно, в какую сторону произошла ошибка — моложе Вы в самом деле или старше25. Представив себя в подобной ситуации, попытайтесь (ориентируясь на внутреннее ощущение своего возраста) ответить на вопрос: «Сколько Вам лет в действительности?» С уверенностью можно предположить, что Ваш истинный, «календарный возраст» далеко не всегда будет совпадать с оценкой, подсказанной внутренним чувством.
Для подтверждения данного предположения приведем результаты реального исследования, в котором приняли участие 83 человека с высшим образованием в возрасте от 21 до 44 лет (женщин — 40, мужчин — 43). Все они должны были провести на себе описанный мысленный эксперимент: представить, что не знают своего истинного календарного возраста, и ответить на вопрос: «Сколько Вам лет?», после чего сообщить экспериментатору год своего рождения.
Результаты показали, что лишь у 24 % опрошенных субъективная оценка возраста полностью совпадала с возрастом, определяемым по дате рождения, или отличалась от него с незначительной разностью (± 1 год). Большинство же опрошенных (55 %) считали себя более молодыми, чем это было в действительности; у 21 % опрошенных оценки возраста оказались завышенными, то есть они чувствовали себя старше. Средняя абсолютная разность между субъективной оценкой и реальным возрастом составила 4,2 года при разбросе от 21 года в сторону занижения своего возраста до завышения на 11 лет.
Здесь прежде всего привлекает внимание тот факт, что, оказавшись в ситуации, когда истинный хронологический возраст неизвестен (даже условно), большинство наших испытуемых значительно помолодели, то есть их собственная оценка возраста была ниже его действительного значения. О том, что заниженная самооценка возраста — реальный фактор сознания и поведения человека, свидетельствует следующее интересное наблюдение: «Разрабатывая рыночную стратегию и тактику по реализации модели «Мустанг», компания «Форд мотор» в качестве сегментационной базы избрала возраст покупателей. Модель предназначалась для молодежи, желающей приобрести недорогой спортивный автомобиль. Однако выпустив машину на рынок, администрация фирмы к своему удивлению обнаружила, что модель пользуется спросом у покупателей всех возрастов. Сам собой напрашивается вывод: объектом целевого маркетинга в этом случае должны быть не покупатели, молодые по возрасту, а «психологически молодые» люди» [Капустина, 1981, 99—100].
В нашем исследовании была обнаружена определенная тенденция, которая может быть обозначена как феномен консервации возраста и состоит в следующем. При отсутствии половых различий в адекватности самооценок отчетливо проявились различия между испытуемыми, принадлежащими к разным возрастным группам. Во-первых, с возрастом значительно увеличивается число лиц, оценивающих себя более молодыми, чем в действительности. Так, в группе до 30 лет таких оказалось 47 %, а в группе 30 и более лет — 73 %. Во-вторых, степень занижения собственного возраста в самооценках также значительно увеличивается: в группе до 30 лет средняя величина занижения возраста составила 3,6 года, а в группе свыше 30 лет — 8,3 года.
Приведенные данные свидетельствуют о несовпадении субъективной оценки и действительного возраста. В силу значимости этих различий и выраженной тенденции возрастной консервации это несовпадение не может быть интерпретировано как результат случайных ошибок. Какими же факторами оно может быть обусловлено?
Во-первых, можно предположить существование у человека некоторого «счетчика» годовых циклов психофизиологической активности26, на основании показаний которого формируются оценки собственного возраста. Идею подобного механизма можно проиллюстрировать таким примером. Если бы существовало дерево, обладающее самосознанием, то оно легко могло бы определить свой астрономический возраст по количеству зафиксированных в его стволе годовых колец. Заметим однако, что подобная оценка могла бы быть абсолютно точной только в том парадоксальном случае, когда дерево уже спилено, но тем не менее еще способно к непосредственному подсчету числа колец на собственном срезе. Эта аллегория позволяет понять, почему, даже в случае наличия у человека некоего биологического счетчика циклов годовой активности, показания этого счетчика не могли бы осознаваться с абсолютной точностью, ибо такое осознание предполагает принятие позиции внешнего наблюдателя по отношению к собственным внутренним процессам — наблюдателя, абсолютно независимого от содержания этих процессов. Поскольку это невозможно, то оценка показаний подобного биосчетчика всегда будет происходить с погрешностью, которая, возможно, и проявляется в несовпадении самооценок возраста и его объективной величины.
Второе возможное объяснение этого несовпадения может быть найдено в социальных факторах, обусловливающих оценку личностью собственного возраста. Таким фактором может выступить существующая в обществе система возрастно-ролевых ожиданий, предъявляемых к достижению личностью определенного статуса, соответствующего тому или иному возрасту27. С этой точки зрения самооценка возраста является результатом сопоставления личностью своих наличных достижений в различных сферах жизнедеятельности с предъявляемыми к ней возрастно-ролевыми ожиданиями. В случае, если достижения человека опережают социальные ожидания по отношению к нему, он будет чувствовать себя старше истинного возраста; если же человек достиг меньшего, чем от него ждут в данном возрасте, то он будет чувствовать себя моложе.
Таблица 15. Самооценка возраста в группах холостых (незамужних) и женатых (замужних)
|
Семейный статус |
Заниженная самооценка (моложе) |
Адекватная самооценка (соответствует) |
Завышенная самооценка (старше) |
Итого |
|
Холостые и незамужние |
17 |
5 |
5 |
27 |
|
Женатые и замужние |
3 |
7 |
4 |
14 |
|
Значимость различий |
p < 0,01 |
Незначимы |
Незначимы |
Действие этого механизма может быть проиллюстрировано результатами описанного выше исследования. Была подобрана однородная по профессиональному статусу группа молодых инженеров (41 человек), первый год после окончания вуза работающих на одном и том же предприятии. Опрашиваемые были приблизительно одного возраста 23—25 лет. Этот возраст является в настоящее время в нашей стране модальным возрастом вступления в брак [Харчев, 1980, 204], а следовательно, люди этого возраста испытывают определенные возрастно-ролевые ожидания к достижению ими соответствующего семейного статуса — вступления в брак и создания собственной семьи. В табл. 15 представлены результаты самооценки возраста у лиц с разным семейным статусом.
Как видим, в группе лиц, не достигших семейного статуса, соответствующего возрастно-ролевым ожиданиям (холостые и незамужние), доминируют заниженные оценки возраста (63 %). В группе женатых и замужних таких оказалось лишь 21 %, большинство же оценивают себя соответственно своему возрасту или несколько старше.
Таким образом, рассогласование между реальным возрастом человека и его самооценкой может объясняться закономерностями трансформации социально-временных отношений в жизнедеятельности личности.
До сих пор речь шла о внеличностных (биологических и социальных) объективных факторах формирования самооценок возраста. Но эти факторы не единственные, так как они определяют возраст лишь как меру прожитого времени жизни, меру прошлого. Однако время жизни личности — это не только прожитые годы, но и те, что предстоит прожить в будущем, представление о которых может выступать субъективным фактором, воздействующим на самооценку возраста. Каков же механизм этого воздействия?
Изменим условия предложенного выше мысленного эксперимента. Как и прежде, истинная дата рождения неизвестна, однако пусть читатель представит, что ему точна известно, сколько всего лет (от рождения до смерти) будет им прожито. В этом случае, дав какую-либо оценку своего возраста, он не только определит сколько лет уже прожито, но и сколько лет проживет в будущем.
Здесь мы оперируем понятием ожидаемая продолжительность жизни, которая включает в себя два слагаемых: прожитые годы как меру прошлого, и предстоящие годы как меру будущего. Теперь самооценка возраста выступает соотношением прошлого и будущего, т. е. мерой реализованности времени жизни. К примеру, если ожидаемая продолжительность жизни 70 лет, а самооценка возраста — 35 лет, то в последней отражена и степень реализованности, равная , то есть половине времени жизни. И здесь то, как человек относится к своему будущему, сколько лет он предполагает еще прожить, будет отражено и в оценке возраста как меры прошлого. Обращаясь вновь к мысленному эксперименту, можно проиллюстрировать это утверждение следующим образом. У двух человек с одинаковой ожидаемой продолжительностью жизни в 70 лет, но предполагающих в будущем прожить соответственно 30 и 25 лет, самооценка возраста будет равна 40 годам у первого и 45 у второго.
Эти рассуждения не так далеки от реальности, как могло бы показаться на первый взгляд. Во-первых, ожидаемая продолжительность жизни является действительным феноменом человеческого сознания. В исследовании, о котором уже шла речь выше, на вопрос: «Как Вы думаете, сколько лет вероятнее всего Вы проживете?» от всех опрошенных были получены ответы в диапазоне от 50 до 88 лет при средней оценке в 69,3 года (дисперсия — 9,4). Заметим, что эта средняя оценка почти полностью соответствует реальной средней продолжительности жизни в нашей стране [Урланис, 1978, 274]. Следовательно, ожидаемая продолжительность жизни представляет собой не произвольный мысленный конструкт, а отражает объективную картину продолжительности жизни. В исследовании не было обнаружено значимых возрастных различий: опрашиваемые в возрасте до 30 лет ожидали прожить в среднем 69 лет, а в возрасте 30 лет и старше — 69,4 года, что свидетельствует о независимости ожидаемой продолжительности жизни от возрастных различий в нашей выборке.
Учитывая этот факт, попытаемся объяснить феномен консервации возраста влиянием на самооценку возраста представлений личности о времени жизни в будущем. Напомним, что консервация возраста проявилась в более выраженной тенденции к занижению своего возраста в старшей возрастной группе в сравнении с младшей. Люди от 30 лет и более оценивали себя намного моложе (в среднем на 8,3 года) реального возраста, а у лиц до 30 лет занижение самооценки было более чем вдвое меньше, фактически это означает стремление к сохранению нерастраченным резерва будущего времени, что при неизменной верхней границе жизни может быть сделано только за счет принесения в жертву своего прошлого, т. е. уменьшения числа прожитых лет. Тем самым занижение самооценки возраста может быть обусловлено таким субъективным фактором, как стремление человека в условиях ограниченного общего времени жизни и объективно уменьшающегося с каждым прожитым годом будущего времени, притормозить реальный процесс его исчерпывания, заимствуя из неопределенного прошлого некоторое количество лет и как бы передавая их в фонд будущего.
Противоположная тенденция обнаруживается у престарелых малограмотных лиц, которые не могут точно определить свой возраст и в этой ситуации склонны его завышать. Данный феномен в демографии получил название «старческое кокетство» [Урланис, 1968, 24], а в геронтологии — «социальное долгожительство» [Крупник, 1982, 67].
Почему же на разных этапах жизни имеют место противоположно направленные тенденции в оценках возраста? Дело в том, что ранняя зрелость — это возраст, когда человек полон планов и, имея высокий жизненный потенциал, стремится к их реализации, следовательно, будущее приобретает здесь исключительную ценность. В связи с этим приведем мнение Г. Томэ, который характеризует обобщенного представителя данной возрастной группы — молодого взрослого «как возможно наиболее компетентного представителя вида «человек»» [1978, 187]. В старости же большинство жизненных планов уже реализовано или утратило свою актуальность, а наиболее продуктивные периоды жизни остались в прошлом. Поэтому именно прошлое приобретает для человека наибольшую ценность. «Если юноши все измеряют надеждой, то старики — прошлым» [Скалигер, 1980, 66]. Эта мысль подтверждается исследованием возрастной динамики эмоциональных процессов: в старости «ослабление аффективной жизни лишает красочности и яркости новые впечатления, отсюда — привязанность к прошлому, власть воспоминаний» [Трауготт, 1972, 311].
В результате доминирования ценности будущего в ранней зрелости и прошлого в старости происходит как бы «перекачивание» времени жизни из менее ценной его составляющей в более ценную. Как видим, направление этого субъективного перераспределения времени непосредственно связано со степенью реализованности времени на разных этапах жизни.
До сих пор мы пользовались понятием «реализованность» как мерой, устанавливающей соотношение лишь хронологического прошлого и будущего, т. е. количества прожитых и предполагаемых человеком лет жизни, показав, как это соотношение может влиять на самооценку возраста. Однако уже здесь мы вынуждены были прибегнуть к анализу ценностей прошлого и будущего, а следовательно, не только их чисто количественного соотношения, но и качественного содержания осуществленных и ожидающих своего осуществления жизненных планов и стремлений. И в последнем аспекте реализованность предстает в ином временном представлении — как реализованность собственно психологического времени, поскольку психологическое время рождается лишь там, где чистая хронология наполняется действиями, планами, воспоминаниями, т. е. событиями человеческой жизни.
Степень реализованности психологического времени является интегральным субъективным фактором формирования самооценки возраста. Здесь находят отражение и представления личности о наиболее вероятной для нее продолжительности жизни, и о числе прожитых и предстоящих лет, и, наконец, событийное содержание личного прошлого, настоящего и будущего. Наиболее простым способом реализованность психологического времени личности можно определить, задав вопрос: «Если все событийное содержание Вашей жизни (прошлого, настоящего, будущего) условно принять за 100 °/о, то какой процент этого содержания реализован Вами к сегодняшнему дню?» Подобный вопрос мы задавали 83 нашим респондентам. Ответы варьировали от 10 до 90 % при средней оценке 41 %. Коэффициент линейной корреляции между самооценками возраста и реализованности был равен: +0,47 (p<0,01). Наличие значимой положительной связи подтверждает мысль о том, что самооценка возраста и реализованность психологического времени находятся в функциональной зависимости. Вместе с тем невысокое значение коэффициента корреляции свидетельствует о том, что обе эти самооценки не могут быть сведены друг к другу, а следовательно, в основе формирования самооценки реализованности лежат собственные механизмы. Остановимся на их анализе более подробно.
2. Психологический возраст как мера реализованности психологического времени личности
Реализованность психологического времени определяется соотношением психологического прошлого, настоящего и будущего. Единицы измерения реализованности полностью производны от понимания сущности психологического времени, единиц его анализа и измерения. Здесь сразу же становится очевидной невозможность сведения психологического времени и, в частности, психологического прошлого личности к чисто хронологическим единицам. Это становится тем более явным, чем значительнее личность, чем более весомый вклад в историю и культуру она вносит. Это часто отмечают создатели биографий выдающихся исторических личностей. Так, один из биографов. В. И. Вернадского пишет: «Измерять длительность человеческой жизни годами, все равно, что книгу — страницами, живописное полотно — квадратными метрами, скульптуру — килограммами. Тут счет другой и ценится иное: сделанное, пережитое, продуманное» [Баландин, 1979, 29].
Однако и чисто событийные единицы не всегда оказываются адекватными для измерения реализованности психологического времени. Жизнь наполнена событиями от первого й до последнего вздоха, и потому подсчет числа событий ненамного будет отличаться от подсчета прожитых лет. Лишь принимая во внимание значимость событий для самой личности, мы сможем вплотную приблизиться к возможности измерения реализованности ее психологического времени. Тогда-то психологическое время и предстанет в собственном облике, не смешиваясь ни с хронологическим, пи с каким-либо иным. «В жизни человека внешнее и внутреннее время лишь условно совпадают; единственно полнота переживаний служит мерилом душе; по-своему, не как равнодушный календарь, отсчитывает она изнутри череду уходящих часов... Вот почему в прожитой жизни идут в счет лишь напряженные, волнующие мгновения, вот почему единственно в них и через них поддается она верному описанию» [Цвейг, 1960, 22]. Таким образом, адекватные единицы измерения реализованности психологического времени могут быть найдены лишь при учете значимости событий для личности.
На языке причинно-целевой концепции личная значимость события — это степень его включенности в межсобытийную сеть. Как было показано в предыдущих главах, единицей измерения значимости выступает причинная или целевая связь данного события с другими событиями жизни, а мерой реализованности события — удельный вес реализованных связей в поле данного события. Теперь же, говоря о реализованности психологического времени, мы перейдем от анализа отдельных событий на более высокий уровень — анализ целостной субъективной картины жизненного пути личности. Здесь межсобытийная связь предстает не только единицей значимости и реализованности события, но и единицей психологического времени в масштабах всей жизни, подобно тому как секунды и минуты являются единицами хронологического времени. Но в отличие от последних межсобытийная связь становится единицей времени, лишь будучи отраженной в человеческой психике. Именно в этом смысле «время — это мы сами... Каждый из нас, маленькие Хроносы, живем сделанным, созданным, почувствованным, переживаемым, а не часами и годами» [Шагинян, 1980, 371].
Три типа единиц психологического времени — реализованные, актуальные и потенциальные связи — лежат в основе формирования психологического прошлого, настоящего и будущего личности. Так, если бы мы смогли учесть все представленные в психике человека межсобытийные связи, то тем самым мы определили бы общую насыщенность его психологического времени. При этом сумма реализованных связей соответствовала бы насыщенности его психологического прошлого, сумма актуальных связей — насыщенности настоящего, а потенциальных — будущего. Реализованность психологического времени была бы равна удельному весу реализованных связей в сумме всех межсобытийных связей, то есть являлась бы относительной мерой психологического прошлого.
Переходя теперь с языка механизмов психологического времени на язык его феноменологии, можно предположить, что реализованность психологического времени осознается человеком в форме особого переживания своего «внутреннего» возраста, который в отличие от хронологического, биологического и социального может быть назван психологическим возрастом личности. Прежде чем рассмотреть его подробнее, необходимо сделать некоторые замечания.
Понятие «психологический возраст», как указывалось, нередко упоминается в научной литературе. Однако чаще всего оно ассоциируется с возрастом психических или психофизиологических функций, наиболее ярким примером чего является «интеллектуальный возраст», определяемый путем сравнения результатов решения человеком различных тестов со средними результатами в данной возрастной (хронологической) группе. Такое понимание возраста, несмотря на свою распространенность, представляется теоретически некорректным. Дело в том, что понятие возраста имеет вполне определенную временную нагрузку, являясь характеристикой длительности существования той или иной системы [Аскин, 1966, 88; Ананьев, 1980, 186] и выступая по существу мерой ее прошлого. Поэтому понятие возраста производно от понятия «время» и не может быть определено без понимания того, о каком времени идет речь и что выступает единицей измерения этого времени. Применительно к хронологическому возрасту дело обстоит просто. Так, когда речь идет о возрасте в 30 лет, то это значит лишь то, что в течение своей жизни человек совершил вместе с Землей 30 оборотов вокруг Солнца. Но определить тот же интеллектуальный возраст как действительно временную характеристику уже невозможно, ибо о каком времени идет речь, мерой какого прошлого является этот возраст — совершенно непонятно. Этот «возраст», точно так же, как и любой другой «функциональный возраст», есть лишь статистическая характеристика положения индивида в общем выборочном распределении, но отнюдь не его временная характеристика. Использование понятия возраста теоретически оправдано лишь в том случае, если оно носит именно временной смысл с возможностью измерения соответствующих ему единиц времени.
Что же касается вводимого нами понятия «психологический возраст личности», то этот возраст — мера психологического прошлого личности, подобно тому как хронологический возраст — мера его хронологического прошлого. Специфические особенности психологического возраста таковы. Во-первых, психологический возраст — это характеристика человека как индивидуальности и измеряется в ее «внутренней системе отсчета» (как интраиндивидуальная переменная), а не путем интериндивидуальных сопоставлений. Для того чтобы определить психологический возраст личности, достаточно знать лишь ее собственные особенности психологического времени. Во-вторых, психологический возраст принципиально обратим, то есть человек не только стареет в психологическом времени, но и может молодеть в нем за счет увеличения психологического будущего или уменьшения прошлого. В-третьих, психологический возраст многомерен. Он может не совпадать в разных сферах жизнедеятельности. К примеру, человек может чувствовать себя почти полностью реализовавшимся в семейной сфере и одновременно ощущать нереализованность в профессиональной.
Указанным характеристикам можно найти немало жизненных иллюстраций. Не останавливаясь на них, перейдем к описанию возможных способов диагностики реализованности психологического времени и психологического возраста личности.
1. Каузометрические показатели. Рассмотрим конкретный пример. Пусть, выделив 15 наиболее важных событий своей жизни и указав их даты, респондент провел причинный и целевой анализ межсобытийных отношений, результаты которого представлены в следующей каузоматрице (табл. 16). В каузоматрице цифрой 1 обозначены указанные респондентом причинные и целевые связи. Зная дату опроса — между 11 и 12 событиями — нетрудно определить, к какому типу принадлежит каждая связь. Реализованные связи указаны в левом верхнем прямоугольнике каузоматрицы, где содержатся элементы, соответствующие отношениям событий хронологического прошлого (1—11). Всего имеется 10 реализованных связей.
Таблица 16. Пример каузоматрицы для расчета показателя реализованности психологического времени
|
События-следствия |
||||||||||||||||||
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
8 |
9 |
10 |
11 |
12 |
13 |
14 |
15 |
||||
|
События-цели |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
События-причины |
|
|
2 |
0 |
0 |
0 |
1 |
1 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
1 |
1 |
0 |
1 |
2 |
|||
|
3 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
3 |
|||
|
4 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
4 |
|||
|
5 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
5 |
|||
|
6 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
0 |
1 |
0 |
1 |
6 |
|||
|
7 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
7 |
|||
|
8 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
8 |
|||
|
9 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
9 |
|||
|
10 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
1 |
0 |
1 |
10 |
|||
|
11 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
11 |
|||
|
12 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
1 |
0 |
1 |
12 |
|||
|
13 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
1 |
0 |
1 |
13 |
|||
|
14 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
14 |
|||
|
15 |
0 |
1 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
0 |
1 |
0 |
1 |
1 |
0 |
15 |
|||
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
8 |
9 |
10 |
11 |
12 |
13 |
14 |
15 |
||||
|
События-средства |
В правом нижнем прямоугольнике указано 6 потенциальных связей между событиями хронологического будущего (12—15). Актуальные связи содержатся в правом верхнем и левом нижнем прямоугольниках каузоматрицы, всего таких связей 14. Зная число разных типов связей, рассчитываем степень реализованности психологического времени (R) данного человека:
где r, а, р — количество реализованных, актуальных, потенциальных связей.
Таким образом, психологическое время у данного человека реализовано на 1/3. Каузометрический показатель диагностирует глубинные слои психологического времени, которые далеко не всегда могут адекватно осознаваться самой личностью28. Более осознаваемые уровни реализованности можно диагностировать с помощью ряда оперативных методик.
2. Оценивание пятилетних интервалов. Опрашиваемый должен оценить каждый пятилетний интервал всей своей жизни по степени насыщенности значимыми событиями (по 10-балльной шкале). Показатель реализованности определяется через соотношение суммарной степени насыщенности прожитой жизни к ожидаемой личностью степени насыщенности событиями жизни в целом.
Например, опрашиваемому 35 лет, считает, что проживет 65 лет. Оценка насыщенности пятилетий приведена в табл. 17. Суммарная насыщенность первых семи пятилетий (до 35 лет) равна 48 баллам, насыщенность всей жизни — 77 баллам, реализованность равна 62% (48/77).
3. Дихотомическое шкалирование жизненного пути. Опрашиваемый мысленно представляет себе основные события своей прошлой, настоящей и предполагаемой будущей жизни. После этого он должен разделить всю свою жизнь на две субъективно равноценные половины (по значимости и насыщенности) и найти то событие, которое является как бы вехой, отделяющей первую половину жизни от второй (это событие может уже произойти, а может лишь ожидаться в будущем). Данному событию соответствует точка 1/2 на субъективной шкале времени жизни. Аналогичным образом опрашиваемый делит пополам первую и вторую половины жизни, а полученные интервалы затем еще раз делит пополам. В итоге мы получаем от опрашиваемого 7 значимых событий его жизни, которым соответствуют точки 1/8, 2/8, 3/8, 4/8, 5/8, 6/8, 7/8 субъективной шкалы времени жизни от рождения (точка 0) до смерти (точка 1,0). Опрашиваемый может формулировать эти события в явном виде, а может лишь обозначить их условными терминами или символами, сохранив содержание в тайне. Каждому из названных событий опрашиваемый подбирает дату, когда оно произошло или предположительно произойдет [Кроник, 1981].
Таблица 17. Пример оценивания насыщенности пятилетних интервалов
|
Годы жизни |
Степень насыщенности значимыми событиями |
|||||||||
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
8 |
9 |
10 |
|
|
До 5 лет |
|
|||||||||
|
6—10 |
|
|||||||||
|
11—15 |
|
|||||||||
|
16—20 |
|
|||||||||
|
21—25 |
|
|||||||||
|
26—30 |
|
|||||||||
|
31—35 |
|
|||||||||
|
36—40 |
|
|||||||||
|
41—45 |
|
|||||||||
|
46—50 |
|
|||||||||
|
51—55 |
|
|||||||||
|
56—60 |
|
|||||||||
|
61—65 |
|
На базе полученных данных (точка субъективной шкалы, дата события) вычисляется степень реализованности психологического времени. В простейшем случае, если опрашиваемый в качестве первого события (точка 1/2) назвал «сегодня» или «эксперимент», то реализованность равна 50 %. Если же «сегодняшнее» событие названо не было, то оно локализуется на шкале психологического времени с помощью метода графической интерполяции между двумя ближайшими из указанных событиями. Точка локализации соответствует реализованности психологического времени. Для примера проанализируем протокол дихотомического шкалирования (табл. 18), полученный в ходе опроса одного из респондентов (возраст — 35 лет, всего ожидает прожить 75 лет). В качестве события, разделяющего жизнь пополам, он назвал «40-летие сознательной жизни (от первого воспоминания)». Затем указал события «университет» и «внук», которые, по его мнению, делят пополам соответственно первую (от рождения до «40-летия») и вторую (от «40-летия» до смерти) половины его жизни. Образовавшиеся интервалы в свою очередь были разделены пополам следующими событиями: «армия» (1/8), «дом» (3/8), «книга» (5/8), «пенсия» (7/8). После датировки всех событий оказалось, что ближайшими к опросу (1981, III) событиями являются «университет» и «дом», которым соответствуют точки 2/8 и 3/8 на шкале реализованности. Следовательно, к моменту опроса степень реализованности психологического времени находится в пределах от 25 до 37,5 %. Чтобы определить ее более точно, представим результаты опроса в форме индивидуального графика (рис. 18), который показывает зависимость реализованности от реального или предполагаемого возраста респондента при осуществлении различных событий. На рисунке показано, как, основываясь на форме этой зависимости и зная возраст респондента в момент опроса t, можно графически определить степень реализованности его психологического времени R. Для этого из точки t нужно поднять перпендикуляр до пересечения с прямой, соединяющей два ближайших к опросу события, и определить соответствующее точке пересечения значение R. В рассматриваемом примере реализованность равна 34 %.
Таблица 18. Пример дихотомического шкалирования жизненного пути
|
Реализованность психологического времени |
События жизни |
Возраст опрашиваемого в годах |
|
|
Название |
Дата |
||
|
7/8 6/8 5/8 4/8 3/8 2/8 1/8 |
«Пенсия» «Внук» «Книга» «40-летие» «Дом» «Университет» «Армия» |
2006, осень 1998 1995 1990, IX 1985, лето 1969, IX 1965, XI |
60 52 49 44 39 23 19 |
4. Самооценка реализованности. Этот способ диагностики наиболее простой. Он выявляет осознаваемую личностью оценку своей реализованности с помощью уже упоминаемого выше вопроса: «Если все событийное содержание Вашей жизни (Вашего прошлого, настоящего, будущего) условно принять за 100 %, то какой процент этого содержания реализован Вами к сегодняшнему дню?»
Описанные четыре методики определяют реализованность психологического времени личности на разных уровнях его осознания. Поэтому результаты, полученные при использовании разных методик, не обязательно должны полностью совпасть друг с другом. Вместе с тем они должны быть и достаточно близки, поскольку измеряют один и тот же психологический феномен. В табл. 19 приведены коэффициенты корреляции, показателей реализованности, полученные нами при валидизации этих методик на выборке 30 человек. Последовательность-применения методик была следующей: вначале проводился каузометрический опрос, затем — оценивание пятилетних интервалов, после него — дихотомическое шкалирование и, наконец,— самооценка реализованности.
Рис. 18. Пример графического представления результатов дихотомического шкалирования жизненного пути:
t — возраст опрашиваемого в момент опроса, R — реализованность психологического времени опрашиваемого в момент опроса.
Как видим, разные методики дают достаточно согласованные результаты. Отметим наличие значимых корреляций каузометрического показателя реализованности со всеми остальными. Это свидетельствует о том, что в основе переживания реализованности действительно лежат временные характеристики субъективной структуры межсобытийных отношений. Привлекает внимание "и достаточно высокая согласованность осознанных самооценок с показателями менее осознаваемых уровней. Это не значит, однако, что самооценкам реализованности можно всегда полностью доверять, не прибегая к их дополнительному контролю. Дело в том, что в нашем исследовании человек оценивал свою реализованность после длительного и тщательного анализа своей жизни, что могло обусловить высокие коэффициенты корреляции осознаваемых и неосознаваемых оценок. Если же самооценке не предшествует предварительный самоанализ, то она может оказаться и неадекватной.
Таблица 19. Коэффициенты линейной корреляции показателей реализованности психологического времени
|
Методика |
Каузометрический опрос |
Оценивание пятилетних интервалов |
Дихотомическое шкалирование |
Самооценка реализованности |
|
Каузометрический опрос |
— |
0,64 ** |
0,42 * |
0,66 ** |
|
Оценивание пятилетних интервалов |
— |
— |
0,61 ** |
0,87 ** |
|
Дихотомическое шкалирование |
— |
— |
— |
0,66** |
* — p < 0,05; ** — p < 0,01.
На основе каждой из четырех методик помимо показателей реализованности могут быть определены показатели психологического возраста личности. Для этого необходимо выяснить ожидаемую личностью продолжительность ее жизни, задав соответствующий вопрос: «Как Вы думаете, сколько лет Вы вероятнее всего проживете?» Показатель психологического возраста будет равен:
Например, если у человека, ожидающего прожить 75 лет, реализованность психологического времени по той или иной методике оказалась равной 33 %, то его психологический возраст можно найти таким образом: 75x0,33=25 лет. Психологический возраст будет тем выше, чем меньше человек ожидает прожить, и чем более реализовалось его психологическое время.
В табл. 20 приведены коэффициенты корреляции показателей психологического возраста, вычисленных на базе разных методик, с прямой самооценкой возраста в условиях мысленного эксперимента.
Приведенные данные свидетельствуют о том, что с самооценкой возраста коррелируют лишь более осознанные показатели психологического возраста. Что же касается наиболее глубинного — каузометрического показателя, то он весьма слабо коррелирует с самооценкой возраста. Учитывая тесные связи показателей психологического возраста друг с другом, вместе с тем можно предполагать, что влияние «каузометрического» возраста все же имеется, но оно; опосредовано процессами осознания. И лишь осознанная оценка психологического возраста является фактором формирования самооценки возраста в целом.
Таблица 20. Коэффициенты линейной корреляции показателей психологического возраста с самооценкой возраста
|
Методика |
Психологический возраст |
|||
|
Каузометрический опрос |
Оценивание пятилетних интервалов |
Дихотомическое шкалирование |
Самооценка реализованности |
|
|
Прямая самооценка возраста |
0,29 |
0,54 ** |
0,51 ** |
0,50 ** |
** — p < 0,01
Методы измерения психологического возраста личности позволяют определить количественные показатели субъективной реализованности жизни, на основе которых возможна качественная интерпретация соотношения психологического и хронологического возраста. Если по данным измерений человек чувствует себя значительно моложе своего хронологического возраста, это свидетельствует о том, что его представления о будущем чрезмерно оптимистичны, поскольку его планы и ожидания рассчитаны на больший диапазон хронологического времени, чем тот, которым он располагает в действительности. И наоборот, когда психологический возраст значительно превышает хронологический, это свидетельствует о неоправданном пессимизме, так как годы и десятилетия будущего оказываются «пустыми», незаполненными планами, надеждами, стремлениями. Поэтому выведенные показатели, на наш взгляд, с одной стороны, могут найти применение в психологической диагностике таких личностных характеристик, как уровень оптимизма — пессимизма, а с другой — могут способствовать рациональному планированию личностью времени в биографическом масштабе, его освоению и содержательному использованию.
3. Механизмы психовозрастной саморегуляции
«Как и большинство людей, Лосев не задумывался над природой времени. С годами ему все больше не хватало времени, ощущал он это не как нехватку его, а как обилие дел, все большую занятость. Зависело ли это от него самого и можно ли было бы повлиять на время своей жизни, то есть как-то увеличить его,— этого он не знал. Время было для него вместилищем всяких дел, а не временем его собственной жизни. Он не умел оторваться от сиюминутности, отстраниться, представить, как это все будет выглядеть через год, другой, и сейчас впервые ощутил, как это тяжело». Приведенная выдержка из романа Д. Гранина «Картина» [1980, 129] с предельной обнаженностью показывает глубокую внутреннюю потребность личности во временной саморегуляции, а также некоторые возможные способы этой саморегуляции. «Отстраниться», «оторваться» от «сиюминутности», «представить, как это будет выглядеть через год, другой» — все это не что иное, как примеры временных децентраций в биографическом масштабе, о которых уже шла речь в предыдущей главе. Однако благодаря механизмам децентраций происходит не только изменение реализованности и потенциальности отдельных событий, а соответственно и оценок их удаленности, но и изменение удельного веса психологического прошлого, настоящего и будущего в целостной субъективной картине жизненного пути и, тем самым — изменение психологического возраста личности.
Потребность в изменении своего психологического возраста возникает всякий раз, когда по каким-либо причинам человек недоволен своим наличным хронологическим возрастом. А такое бывает не так уж и редко. В детстве и юности он хочет казаться старше своих лет, а в ранней зрелости все с большей ностальгией начинает оглядываться на годы своей юности, старея же, мечтает о зрелых годах. Психологический возраст как мера субъективной реализованности психологического времени личности дает возможность в любом хронологическом возрасте выйти за пределы его «фатальной» определенности, изменить свое положение в возрастной градации. Возможности эти, однако, не безграничны. С одной стороны, в юности еще слишком мал отрезок хронологического прошлого для полной реализации значимых жизненных линий (причинно-целевых связей), а с другой — по мере старения все более исчерпываются резервы будущего, что ограничивает возможность насыщения его перспективными линиями. Об этом, в частности, свидетельствуют эмпирические данные, полученные в исследованиях возрастной динамики жизненной перспективы [Kastenbaum, 1966]. Указанные факторы накладывают объективные ограничения на возможность чрезмерного «отрыва» психологического возраста от хронологического.
Вместе с тем благодаря механизмам временной децентрации иногда удается «перехитрить» хронологический возраст, казалось бы, с неизбежностью прибавляющий одни год жизни за другим. Дело в том, что психологический возраст личности зависит не только от соотношения прошлого настоящего и будущего, не только от ожидаемой продолжительности жизни, но и от локализации личного временного центра на оси хронологического времени. И если при прочих равных условиях временной центр смещен в прошлое,, то тем самым уменьшается удельный вес психологического прошлого, а следовательно, и психологический возраст личности. Поэтому «жить в прошлом» — одно из средств компенсации процессов биологического и социального старения. Человек, уходящий в воспоминания прежних лет, актуализируя реализованные связи и события, одновременно молодеет в ощущении своего возраста. Характерное обоснование давал, к примеру, Эпикур необходимости занятия философией: «Для того чтобы, старея, быть молоду благами вследствие благодарного воспоминания о прошедшем» [Антология..., 1969, 354—355]. Механизм компенсации старения путем временных децентраций отчетливо проявляется в болезненном состоянии, когда человек пытается найти убежище в прошлом, все чаще возвращаясь к воспоминаниям детских лет [Харди, 1981, 80].
К иным эффектам приводят устойчивые децентраций в будущее. В этом случае удельный вес психологического прошлого увеличивается и, как это ни парадоксально, «живя в будущем», человек должен чувствовать себя старше, чем «живя в настоящем». Неадекватная «взрослость» подростка может быть объяснена именно тем, что, переполненный планами и надеждами, он весь устремлен в будущее, мысленно переживает их свершение и поэтому воспринимает долгий путь к намеченным целям уже почти реализованным.
Если при временной децентраций изменяется только точка обзора, с которой человек рассматривает свою жизнь, занимая при этом позицию пассивного наблюдателя, «не вмешивающегося» ни в содержание событий, ни в структуру межсобытийных связей, то активное творческое отношение к собственной жизни предполагает другой путь психовозрастной саморегуляции, который может быть назван реконструкцией субъективной картины жизненного пути личности. В том, что человек сам является творцом своего возраста, был убежден еще Монтень, который писал, что «мера жизни не в ее длительности, а в том, как вы использовали ее: иной прожил долго, да пожил мало; не мешкайте, пока пребываете здесь. Ваша воля, а не количество прожитых лет определяет продолжительность вашей жизни" [1979, т. 1, 89]. В единстве воли и знания личности о структуре собственного психологического времени заключен источник активной саморегуляции возраста.
Поскольку психологический возраст определяется прежде всего долей реализованных межсобытийных связей в их общей структуре, он может быть изменен личностью благодаря реконструкции этих связей — пересмотру будущей жизненной перспективы и переосмыслению роли прошлых событий, их влияния на настоящее и будущее. Так, психологическая «старость» может наступить для человека и в сравнительно молодом возрасте, когда он большинство наиболее значимых событий относит к прошлому и не видит в них причин и средств реализации значимых событий в будущем. В этом случае прошлое становится замкнутой, самодовлеющей системой, оторванной от будущего человека, его жизненной перспективы, а сам человек психологически увеличивает свой возраст, преждевременно приближаясь к старости, если не по хронологическому и биологическому возрасту, то по крайней мере по субъективному самоощущению. Как показывает проведенное нами исследование, измерение психологического возраста выполняет определенную психотерапевтическую функцию, помогая некоторым лицам осознать пессимистический характер их отношения к собственному времени жизни, преобладание в нем реализованных отношений по сравнению с актуальными и потенциальными. И здесь исключительно важно, чтобы, исходя из полученных данных о своем психологическом возрасте, человек мог сознательно изменять соотношение ретроспективных и перспективных элементов в субъективной картине жизненного пути, реконструируя причинно-целевые связи между событиями жизни так, чтобы они осознавались реальными условиями и предпосылками будущих достижений.
Но забвение прошлого и не имеющее глубоких оснований произвольное насыщение событиями будущего, мечты и радужные надежды, не подкрепленные реальными детерминантами в прошлом, означают психологический «инфантилизм», своеобразное детство в зрелости. Неадекватность такой психовозрастной позиции обусловлена тем, что у человека создается иллюзия неограниченности будущего, не соответствующая реальным возможностям индивидуального жизнеосуществления. Необходимо, чтобы человек ясно осознавал, что будущее как возможность превращается в действительность лишь в той мере, в какой оно было подготовлено всей прошлой деятельностью, теми событиями, которые становятся причинами и средствами, порождающими актуальные связи в структуре психологического времени. В этом случае реконструкция субъективной картины жизненного пути должна быть направлена на глубокое переосмысление самого событийного содержания будущего, чтобы среди этих событий в первую очередь были выделены те, которые действительно являются реальными ориентирами развития личности.
Исходя из вышесказанного, можно предположить, что наиболее адекватным направлением реконструкции, сознательно осуществляемой личностью, является приведение психологического возраста в определенное соответствие с хронологическим, что является существенной предпосылкой рационального использования личностью времени ее жизни. При этом следует учитывать, что речь в данном случае идет о зрелом этапе человеческой жизни. Что касается детства, пожилого и старого возраста, то здесь возможны иные механизмы рациональной регуляции психологического возраста, связанные со спецификой психологической организации личности на данных этапах жизни. Этот вопрос требует дальнейших специальных исследований.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
________________________________________________________________________________
Построение «теории личности «во времени» в противовес чисто структурным ее описаниям, абстрагированным от реального временного протекания ее жизненного цикла», остается одной из важнейших задач современного человекознания [Ананьев, 1977, 222]. Такая теория может быть создана лишь в ходе комплексного исследования, предполагающего анализ жизненного пути личности с учетом хронологического, биологического, социально-исторического и психологического времени. Жизненный путь, представляющий собой «временную разверстку» личности, проходит в ее изменяющемся жизненном мире, который в отличие от четырехмерного пространственно-временного континуума физического мира имеет гораздо большее число измерений, ни одним из которых нельзя пренебречь без ущерба для полноты анализа. Предпринятое в данной монографии исследование одного из наименее изученных измерений жизненного мира личности — ее психологического времени — является необходимым звеном в построении диахронной теории личности.
Траектория движения человека в его жизненном мире, его реальный жизненный путь обусловлены множеством объективных и субъективных факторов, существенное место среди которых занимает субъективная картина жизненного пути личности. Человек как развитая индивидуальность со своими ценностями, жизненными программами и ориентациями — не «бытие, брошенное в мир», а, скорее, человек, творящий свой жизненный путь и идущий по нему. Как писал А. Блок, «первым и главным признаком того, что данный писатель не есть величина случайная и временная,— является чувство пути... Только наличностью пути определяется внутренний «такт» писателя, его ритм» [1963, 369—370]. С полным основанием эти слова могут быть отнесены к любой личности, являющейся творцом своей жизни.
Важнейшим компонентом субъективной картины жизненного пути выступают представления личности о характере детерминационных отношений между происшедшими, происходящими и предстоящими событиями ее жизни. Отражаясь в сознании человека, эти отношения образуют сложную субъективную структуру межсобытийных связей, в которой то или иное событие может быть представлено либо как причина или следствие других событий, либо как их цель или средство.
Согласно предложенной в монографии причинно-целевой концепции психологического времени, основные свойстве последнего определяются особенностями субъективно» структуры межсобытийных (причинных и целевых) отношений. Единицей анализа и измерения психологического времени является межсобытийная связь. При этом единицей психологического прошлого выступает реализованная связь между двумя событиями хронологического прошлого, единицей психологического настоящего — актуальная связь между событиями хронологического прошлого и будущего, единицей психологического будущего — потенциальная связь событий хронологического будущего.
Основным методом исследования психологического времени в рамках причинно-целевой концепции является метод каузометрического опроса, на основе которого могут быть описаны основные характеристики субъективной картины жизненного пути личности. Этот метод позволяет определить наиболее значимые события жизни личности и степень адекватности их осознания, выделить основные сферы жизнедеятельности в их взаимосвязи, вскрыть индивидуальную специфику временных представлений личности о ее прошлом, настоящем, будущем. Возможности его применения не ограничиваются, на наш взгляд, решением тех задач, которые были поставлены в данном исследовании. Наиболее общей сферой применения каузометрии может стать прикладная психология личности, целью которой явилось бы оказание консультативной и психотерапевтической помощи человеку в осмыслении и решении им своих жизненных проблем. Это необходимо прежде всего потому, что субъективная картина жизненного пути выступает одним из существенных факторов психологической регуляции образа жизни личности. Особую роль в развитии образа жизни играют представления личности о будущем — ее цели в планы, стремления и надежды. Наличие четкой я осознанной жизненной перспективы дает человеку мощные стимулы к творчеству, рождает оптимистическое мироощущение. А узкая и односторонняя перспектива заранее обрекает человека на ограниченный диапазон жизненных проявлений, что чревато преждевременным «психологическим старением», в результате которого у личности исчезает интерес к будущему как полю самореализации. В связи с этим среди задач формирования и регуляции образа жизни существенную роль приобретает целенаправленная и научно обоснованная работа по формированию долговременных, содержательных и социально-значимых жизненных ориентаций.
Одной из возможных форм этой работы могло бы стать создание исследовательско-консультативной психологической службы по вопросам формирования и коррекции жизненной перспективы, а затем и по вопросам жизненного пути личности в целом. В задачи такой службы входило бы: 1) проведение массовых обследований молодежи на различных этапах формирования жизненной перспективы и прежде всего в период принятия ответственных жизненных решений (выбор профессии, поступление в учебное заведение, вступление в брак и т. п.); 2) выявление в ходе обследования лиц с деформированной жизненной перспективой и проведение с ними специальной психолого-педагогической и психотерапевтической работы, направленной на создание социально-значимых и реально достижимых жизненных программ, учитывающих интересы и возможности самой личности, ее индивидуально-психологические особенности; 3) оказание консультативной помощи людям, обращающимся за поддержкой и советом в трудные, иногда критические периоды своей жизни, когда происходит «ломка» сформировавшихся ранее планов и представлений о будущем; 4) проведение специальной социально-психологической подготовки лиц, вступающих в брак, и молодоженов с целью согласования их долговременных жизненных планов и перспектив; 5) широкая пропаганда конкретных образцов творческого отношения к собственной жизни, наиболее продуктивных, социально-ценных и приносящих максимальное внутреннее удовлетворение «вариантов» жизненного пути на примерах биографий современников, исторических личностей, персонажей художественных произведений.
Для решения исследовательских и диагностических задач могут быть использованы как известные в психологии биографические методы, так и техника каузометрии. Задачи формирования жизненной перспективы могут быть решены на основе данных, полученных при диагностике, с дальнейшим применением специально адаптированных методов социально-психологического тренинга. Кроме того, представляется необходимой разработка конкретных приемов и исследовательской техники моделирования значимых жизненных ситуаций, воспроизведение которых в условиях формирующего эксперимента позволило бы в определенной мере осуществлять контроль устойчивости выработанных жизненных ориентаций.
Эффект от деятельности подобной службы не ограничивался бы лишь помощью тому или иному человеку в решении им своих актуальных жизненных проблем. Поскольку речь идет о формировании представлений личности о своей жизни в целом, формы социальной отдачи службы могут быть весьма отдаленными и существенными: а) повышение творческой активности и продуктивности людей в избранных ими сферах деятельности; б) уменьшение стихийных и бессмысленных форм времяпрепровождения, ведущих к «застою» и деградации в развитии личности; в) стабилизация молодых семей на основе своевременного согласования жизненных планов и ориентаций супругов; г) расширение и обогащение жизненной перспективы личности и сближение ее в связи с этим с перспективой прогрессивного развития общества в целом.
Вопрос о масштабах и конкретных формах организации службы по формированию жизненной перспективы личности требует проведения специального социального эксперимента с участием психологов, социологов, представителей других отраслей современного человекознания.
Завершая изложение, меньше всего хотелось бы видеть завершенным само исследование. Проблема психологического времени всегда остается открытой, и, если удалось определить новые аспекты ее теоретического и эмпирического исследования, если понятия, гипотезы и методы причинно-целевой концепции дадут стимул к новым поискам, мы будем считать задачу данной книги выполненной.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
________________________________________________________________________________
Маркс К. Заработная плата, цена и прибыль. — Маркс К., Энгельс Φ. Соч. 2-е изд., т. 16, с. 103—155.
Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 годов. — Там же, т. 46, ч. 1, с. 3—559.
Материалы XXVI съезда КПСС—М.: Политиздат, 1981. — 223 с.
Материалы Пленума ЦК КПСС, 22 ноября 1982 г. — М.: Политиздат, 1982. — 30 с.
Аарелайд А. Категория времени в современной науке и проблема человеческого времени. — Изв. АН ЭССР. Обществ. науки, 1978, 27, № 3, с. 268—280.
Абрамсон М. Л. От Данте к Альберти. — М.: Наука, 1979. —174 с.
Абульханова-Славская К. А. Диалектика человеческой жизни (Соотношение философского, методологического и конкретно-научного под ходов к проблеме индивида). — М.: Мысль, 1977. — 224 с.
Абульханова-Славская К. А. Деятельность и психология личности. — М.: Наука, 1980. —336 с.
Александров А. Д. Философское содержание и значение теории относительности. — В кн.: Философские проблемы современного естество знания. М.: Изд-во АН СССР, 1959, с. 93—136.
Ананьев Б. Г. О проблемах современного человекознания. — М.: Наука, 1977. — 380 с.
Ананьев Б. Г. Избранные психологические труды. М.: Педагогика, 1980. —Т. 1. 230 с.
Антология мировой философии: В 4-х т. — М.: Мысль, 1969. — Т. 1. 576 с.
Ариес Ф. Возрасты жизни. — В кн.: Философия и методология истории. М.: Прогресс, 1977, с. 216—244.
Аристотель. Метафизика. — М.; Л.: Соцэкгиз, 1934. —347 с.
Асеев В. Г. Значимость и временная стратегия поведения. — Психол. журн., 1981, № 6, с. 28—37.
Аскин Я. Ф. Проблема времени. — М.: Мысль, 1966. — 200 с.
Аскин Я. Ф. Философский детерминизм и научное познание. — M.: Мысль, 1977. — 188 с.
Багрова Н. Д. Фактор времени в восприятии человеком. — Л.: Наука, 1980. —96 с.
Баландин Р. К. Вернадский: жизнь, мысль, бессмертие. — М.: Знание, 1979. — 176 с.
Бассин Φ. В. О «силе «Я» и «психологической защите». — Вопр. филосо фии, 1969, № 2, с. 118—125.
Бахтин M. M. Формы времени и хронотопа в романе. — В кн.: Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худож. лит., 1975, с. 234—407.
Башкирова Г. Б. «Сызнова бы начать...» — В кн.: Пути в незнаемое. (Писатели рассказывают о науке. М.: Сов писатель, 1976, с. 157— 192. Вып. 12).
Бергсон А. Воспоминание настоящего. — Собр. соч.: В 5-ти т. — Пг., 1915, т. 4, с. 79—120.
Бергсон А. Две памяти. — В кн.: Хрестоматия по общей психологии: Психология памяти. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979, с. 61—75.
Блок А. А. Душа писателя. — Собр. соч.: В 8-ми т. — М.; Л.: Гослитиздат, 1963, т. 5, с. 367—371.
Блок M. Апология истории. — М.: Наука, 1973. — 232 с.
Блонский П. Н. Педология. — М.: Учпедгиз, 1934. — 356 с.
Богомолов Ю. А. Проблемы времени в художественном телевидении. — М.: Искусство, 1977. — 127 с.
Болгов В. И. Категория времени в социальном измерении и планирова нии и проблема экономии времени. — Социал. исслед. 1970, вып. 6, с. 7—71.
Борисовский Г. Б. Парадоксальность искусства и точные методы его исследования. — В кн.: Искусство и точные науки. М.: Наука, 1979, с. 88—112.
Брагина H. H., Доброхотова Т. А. Функциональные асимметрии челове ка. — М.. Медицина, 1981. — 288 с.
Бродель Ф. История и общественные науки: Ист. длительность. — В кн.: Философия и методология истории М.: Наука, 1977, с. 115—142.
Вернадский В. И. Время. Из рукописного наследства В. И. Вернадско го. — Вопр. философии, 1966. № 12, с. 101 — 112.
Гайденко В. П. Тема судьбы и представление о времени в древнегрече ском мировоззрении. — Там же, 1969, № 9, с. 88—98.
Гайденко П. П. Проблема времени в онтологии М. Хайдеггера. — Там же, 1965, № 12, с. 109—120.
Гайденко П. П. Категория времени в буржуазной европейской философии истории XX века. — В кн.: Философские проблемы исторической науки. М.: Наука, 1969, с. 225—262.
Гегель Г. Философия духа. — М.: Госполитиздат, 1956. — 371 с. — (Соч.; Т. 3).
Гей Н. К. Время и пространство в структуре произведения. — В кн.: Кон текст — 1974: Лит.-теорет. исслед. М.: Наука, 1975, с. 213—228.
Гете И. Из моей жизни: Поэзия и правда. — М., 1969. — 606 с.
Головаха Е. И., Кроник А. А. Жизненный путь и среда обитания чело века. — В кн.: Психология и архитектура. Таллин: Тал. пед. ин-т, 1983, с. 191—193.
Головаха Ε. И., Кроник А. А. К исследованию мотивации жизненного пути личности: техника «каузометрии». — В кн.. Мотивация личнос ти. М.: НИИ общ. педагогики АПН СССР, 1982а, с. 99—108.
Головаха Є. І., Кронік О. О. Психологічний час і життєвий шлях осо би. — Філос. думка, 1983, № 1, с 59—61.
Головаха Е. И., Кроник А. А. Пути организации психологической служ бы по вопросам формирования жизненной перспективы личности. — В кн.: Актуальные вопросы организации научных исследований проб лем коммунистического воспитания молодежи. М.: ВКШ при ЦК ВЛКСМ, 1982б, с. 119—121.
Гончаров И. А. Обломов. — M.: Худож. лит., 1963. —527 с.
Горький М. Часы. — Собр. соч.: В 30-ти т. М.: Гослитиздат, 1949, т. 2, с. 426—430.
Гранин Д. А. Картина. — Новый мир, 1980, № 2, с. 85—176.
Гранин Д. А. Выбор цели. — Л.: Сов. писатель, 1975. — 344 с.
Гримак Л. П. Моделирование состояний человека в гипнозе. — М.: На ука, 1978. — 272 с.
Грузенберг С. О. Гений и творчество. Л.: Изд-во П. П. Сойкина, 1924. — 254 с.
Грушин Б. А. Очерки логики исторического исследования. — М.: Высш. шк., 1961. — 214 с.
Грюнбаум А. Философские проблемы пространства и времени. — М.: Прогресс, 1969. — 590 с.
Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства. — М.: Наука, 1970. — 431 с.
Гуревич А. Я. Об исторической закономерности. — В кн.: Философские проблемы исторической науки. М.: Наука, 1969, с. 51—79.
Гуревич А. Я. Представления о времени в средневековой Европе. — В кн.: История и психология. М.: Наука, 1971, с. 159—198.
Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. — М.: Искусство, 1972. —318 с.
Гюйо М. Происхождение идеи времени. — Спб.: Знание, 1899. — 372 с.
Джемс У. Психология. — 5-е изд. — Спб.: Риккер, 1905. — 408 с.
Дильтей В. Понимающая психология. — В кн.: Хрестоматия по истории психологии. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980, с. 258—285.
Достоевский Ф. М. Идиот. — М.: Правда, 1982. — 368 с. — (Собр. соч.: В 12-ти т.; т. 6).
Дуэль И. И. Каждой гранью! — М.: Знание, 1981. — 192 с.
Дхаммапада. — М.: Наука, 1960. — 160 с. Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1975 г. — Л.: Наука, 1977. — 270 с.
Елизарьев Э. А. Время общества. Философский и социально-экономиче ский аспект. — Новосибирск: Наука, 1969. — 192 с.
Есипчук H. M. Историческая реальность как предмет познания. — Киев: Наук. думка, 1978. — 143 с.
Есперсен О. Философия грамматики. — М.: Изд-во иностр. лит., 1958. — 404 с.
Жане П. Эволюция памяти и понятие времени. — В кн.: Хрестоматия по общей психологии: Психология памяти. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979, с. 85—92.
Жаров А. М. Проблема времени, структура становления и неопределен ность. — Вопр. философии, 1980, № 1, с. 88—98.
Зборовский Г. Е. Пространство и время как формы социального бы тия. — Свердловск.: Юрид. ин-т, 1974. — 222 с.
Зейгарник Б. Ф. Теория личности К. Левина. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. —117 с.
Зинченко В. П., Мамардашвили М. К. Проблема объективного метода в психологии. — Вопр. философии, 1977, № 7, с. 109—121.
Иванов В. В. Категория времени в искусстве и культуре XX века. — В кн.: Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. Л.: Наука, 1974, с. 39—67.
Иванов В. П. Человеческая деятельность — познание — искусство. — Киев: Наук. думка, 1977. — 251 с.
Каган М. С. Время как философская проблема. — Вопр. философии, 1982, № 10, с. 117—124.
Кант И. Всеобщая естественная история и теория неба. — Соч.: В 6-ти т. М.: Мысль, 1963, т. 1, с. 115—262.
Кант И. Критика чистого разума. — Соч.: В 6-ти т. М.: Мысль, 1964 т. 3, с. 69—799.
Кант И. Антропология с прагматической точки зрения. — Соч.: В 6-ти т. М.: Мысль, 1966, т. 6, с. 335—588.
Капустина Н. Е. Теория и практика маркетинга в США. — М.: Экономика, 1981. — 160 с.
Катинас Г. С. Моисеева Н. И. Биологические ритмы и их адаптационная динамика. — В кн.: Экологическая физиология человека: адаптация человека к различным климато-географическим условиям. Л.: Наука, 1980, с. 468—515.
Клименко А. П. Существительные со значением времени в современном русском языке: Автореф. дис. ...канд. филол. наук. — Минск, 1965. — 19 с.
Ковалев В. И. Психологические особенности личностной организации времени жизни: Автореф. дис. ...канд. психол. наук. — М., 1979. — 25 с.
Кон И. С. Открытие «Я». — М.: Политиздат, 1978а. — 367 с.
Кон И. С. Возрастные категории в науках о человеке и обществе. — Социол. исслед., 1978б, № 3, с. 76—86.
Коробейникова Л. М. Восприятие времени в зависимости от сложности деятельности. — В кн.: Сенсорные и сенсомоторные процессы. М.: Педагогика, 1972, с. 225—236.
Косыгин Ю. Α., Сомин Ю. С., Соловьев В. А. Философские проблемы геологического времени. — Вопр. философии, 1974, № 2, с. 96—104.
Кримський С. Б. Культурно-історичні передумови функціонування категорії абсолютного. — Філос. думка, 1980, № 4, с 45—54.
Кроник А. А. К вопросу о диагностике «психологического возраста» личности. — В кн.: Психолого-педагогические аспекты формирования личности в учебно-воспитательном процессе. Киев: НИИ психологии МП УССР, 1981, с. 15—16.
Кроник Α. Α., Головаха Е. И. Психологический возраст личности. — Психол. журн., 1983, № 5, с. 57—65.
Крупник И. И. Структурно-генеалогическое изучение абхазского долгожительства. — В кн.: Феномен долгожительства. М.: Наука, 1982, с. 59—68.
Леви-Стросс К. Из книги «Мифологичные. I. Сырое и вареное». — В кн.: Семиотика и искусствометрия. М.: Мир, 1972, с. 25—49.
Левин К. Определение понятия «поле в данный момент». — В кн.: Хрестоматия по истории психологии: Период открытого кризиса. Нача ло 10-х — середина 30-х годов XX в. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980, с. 131—145.
Лисенкова В. П. Об индивидуально-типических особенностях оценки, отмеривания и воспроизведения времени человеком. — Вопр. филосо фии и психологии, 1968, вып. II, с. 139—144.
Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. — М.: Наука, 1979. — 358 с.
Логинова Н. А. Биографический метод в психологии и смежных науках: Автореф. дис. ... канд. психол. наук. — Л., 1975. — 18 с.
Логинова Н. А. Развитие личности и ее жизненный путь. — В кн.: Прин цип развития в психологии. М.: Наука, 1978, с. 156—172.
Лой А. Н. Социально-историческое содержание категорий «время» и «пространство». — Киев: Наук. думка, 1978. — 135 с.
Лосев А. Ф. Античная философия истории. — M.: Наука, 1977. —206 с.
Манн X., Зайглер М., Осмонд X. «Типы личности» конфликтуют... — Лит. газ., 1977, 3 авг., с. 13.
Мардер Л. Парадокс часов. — М.: Мир, 1974. —223 с.
Маслиева О. В. Становление категории причинности. — Л.: Наука, 1980. — 105 с.
Маслова Η. Ф. Категория времени и процесс формирования личности в коллективе. — В кн.: Психолого-педагогические проблемы коллекти ва и личности. М.: НИИ общ. педагогики АПН СССР, 1978, с. 37—45.
Моисеева Η И., Сысуев В. М. Временная среда и биологические рит мы. — Л.: Наука, 1981. — 127 с.
Молчанов Ю. Б. Причинность и детерминизм. — В кн.: Современный де терминизм и наука. Новосибирск: Наука, 1975, т. 1, с. 100—137.
Молчанов Ю. Б. Развитие и время. — Вопр. философии, 1979, № 12, с. 61-72.
Монтень М. Опыты. — М.: Наука, 1979. - Τ 1,2.
Мостепаненко А. М. Хроногеометрия и причинная теория времени. — Вопр. философии, 1969, № 9, с. 56—66.
Мостепаненко А. М. Пространство и время в макро-, мега- и микроми ре. — М.: Политиздат, 1974. — 240 с.
Налимов В. В. Вероятностная модель языка. — М.: Наука, 1979. — 303 с.
Орлов А. Б. Развитие склонности и «временная перспектива» личности. — В кн.: Основные проблемы общей, возрастной и педагогической пси хологии. М.: НИИ общ. педагогики АПН СССР, 1978, с. 6—9.
Островский И. А. Как закалялась сталь. М.: Худож. лит., 1967 (Б-ка Всемир. лит. Сер. 3; Т. 194), с. 419—748.
Палей И. М., Магун В. С. Психологические характеристики личности и предпосылки ее социальных потенциалов. — В кн.: Социальная пси хология. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1979, с. 90—106.
Панина Н. В. Социальный статус и стиль жизни личности. — В кн.: Стиль жизни личности. Киев: Наук. думка, 1982, с. 286—306.
Паниотто В. И. Метод множественных сравнений. — Социол. исслед., 1980, № 1, с. 140—149.
Перминов В. В. Проблема причинности в философии и естествознании. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979. — 223 с.
Пиаже Ж. Избранные психологические труды. — М.: Просвещение. 1969. —659 с.
Плутарх. Серторий. — Вестн. древн. истории, 1939, № 2, с. 301—316.
Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. — М.: Мысль, 1974. — 487 с.
Психодиагностические методы (в комплексном лонгитюдном исследова нии студентов). —Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1976. — 248 с.
Психологическая диагностика. — М.: Педагогика, 1981. — 232 с.
Рабочая книга социолога. — М.: Наука, 1977 512 с.
Райков В. Л. Психические резервы личности в гипнозе. — В кн.: II Междунар. коллоквиум по соц. психологии. Тбилиси: Тбил. ун-т, 1970, с. 224—227.
Рейхенбах Г. Направление времени. — М.: Изд-во иностр. лит., 1962. — 396 с.
Рерих Н. К. Из литературного наследия. М.: Изобраз. искусство, 1974. —536 с.
Рерих Н. К. Избранное. — М.: Сов. Россия, 1979. — 384 с.
Роменець В. А. Історія психології. — К.: Вища школа, 1978. —440 с.
Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. — М.. Учпедгиз, 1946. — 704 с.
Рубинштейн С. Л. Человек и мир. — В кн.: Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1973, с. 255—385.
Рубинштейн С. Я. Использование времени (фактическое и желательное) как показатель направленности личности. — В кн.: Эксперимен тальные исследования в патопсихологии. М.: НИИ психиатрии МЗ РСФСР, 1976, с. 245—253.
Рыбников Н. А. Автобиографии как психологические документы. Психо логия, 1930, 3, вып. 4, с. 440—458.
Саганенко Г. И. Социологическая информация: статистическая оценка надежности исходных данных социологического исследования. — Л.: Наука, 1979. —142 с.
Скалигер Юлий Цезарь. Поэтика. — В кн.: Литературные манифесты за падноевропейских классицистов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980, с. 50—70.
Сноу Ч. Лакировка. — Новый мир, 1981, № 5, с. 148—185.
Соколова Е. Т. Проективные методы исследования личности. — Μ.: Изд-во Моск. ун-та, 1980. — 176 с.
Сохань Л. В., Кириллова М. В. Жизненная программа личности как спо соб сознательной организации ее жизнедеятельности. — В кн.: Стиль жизни личности. Киев: Наук. думка, 1982, с. 228—255.
Стеблин-Каменский М. И. Миф. — М.: Наука, 1976. — 104 с.
Сэв Л. Марксизм и теория личности. — М.: Прогресс, 1972. —582 с.
Тихомиров О. К., Райков В. Л., Березанская Н. А. Об одном подходе к исследованию мышления как деятельности личности. — В кн.: Пси хологические исследования творческой деятельности. М.: Наука, 1975, с. 143—204.
Томэ Г. Теоретические и эмпирические основы психологии развития человеческой жизни. — В кн.: Принцип развития в психологии. М.: Наука, 1978, с. 173—196.
Трауготт Η. Η. Физиологический анализ изменений процессов познания в старческом возрасте. — В кн.: 9-й Междунар. конгр. геронтологов 2—7 июля 1972 г. Киев. Киев: Ин-т геронтологии АН СССР, 1972, т. 2, с. 310—312.
Трубников Η. Η. Проблема времени в свете философского мировоззре ния. — Вопр. философии, 1978, № 2, с. 111—121.
Туви Д. Мой народ Камби. — Вокруг света, 1980, № 5, с. 26—30.
Тугаринов В. П. Природа, цивилизация, человек. — Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1978. — 128 с.
Уитроу Дж. Естественная философия времени. — М.: Прогресс, 1964. — 431 с.
Украинцев Б. С. Самоуправляемые системы и причинность. — М.: Мысль, 1972. —254 с.
Урланис Б. Ц. История одного поколения. — М.: Мысль, 1968. —269 с.
Урланис Б. Ц. Эволюция продолжительности жизни. — М.: Статистика, 1978. —309 с.
Ушаков Д. Н. Толковый словарь русского языка. — М.: ОГИЗ, 1935. — Т. 1. 1565 с.
Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. — М.: Наука, 1978. — 605 с.
Фресс П. Восприятие и оценка времени. — В кн.: Фресс П., Пиаже Ж. Экспериментальная психология. М.: Прогресс, 1978, вып. 6, с. 88— 135.
Харвей Д. Научное объяснение в географии. — М.: Прогресс, 1974. — 504 с.
Харди И. Врач, сестра, больной: Психология работы с больными. — 4-е, изд. — Будапешт: Изд-во АН Венгрии, 1981. — 286 с.
Харчев А. Г. Брак и семья в СССР. — М.: Мысль, 1980. —367 с.
Хейс Д. Причинный анализ в статистических исследованиях. — М.: Фи нансы и статистика, 1981. — 255 с.
Хемингуэй Э. По ком звонит колокол. — М.: Худож. лит., 1968. — 752 с. (Собр. соч.:В 4-х т.; Т. 3). Цвейг С, Мария Стюарт. — М.: Изд-во иностр. лит., 1960. — 400 с.
Чехов А. П. Иванов —Соч. в 30-ти т. М.: Наука, 1978, т. 11, с. 219— 292.
Чехов А. П. Записная книжка I. — Соч. в 30-ти т. М.: Наука, 1980, т. 17, с. 7—106.
Чудновский В. Э. О временном аспекте гармонического развития лич ности. — В кн.: Психолого-педагогические проблемы становления личности и индивидуальности в детском возрасте. М.: НИИ общ. педагогики АПН СССР, 1980, с. 60-67.
Чуприкова Н. И., Митина Л. М. Теоретические, методические и приклад ные аспекты проблемы восприятия времени. — Вопр. психологии, 1979; № 3, с. 16—24.
Шагинян М. С. Человек и время: История человеч. становления. — М.: Худож. лит., 1980. —717 с.
Шихирев П. Н. Современная социальная психология США. — М.: Наука, 1979. — 230 с.
Шляхтин Г. С. Различение порядка и одновременности двух стимулов. — В кн.: Психофизические исследования. М.: Наука, 1977, с. 227—246.
Шолохов М. А. Судьба человека. — Собр. соч.: В 9-ти т. М.: Худож. лит., 1969, т. 8, с. 25—58.
Шрейдер Ю. А. Сложные системы и космологические принципы. — В кн.: Системные исследования, 1975. М.: Наука, 1976, с. 149—171.
Элькин Д. Г. Восприятие времени — М.: АПН РСФСР, 1961. —311 с.
Элькин Д. Г., Козина Т. М. Отсчет времени в состоянии сна и гипноза. — В кн.: Бессознательное: природа, функции, методы исследования. Тбилиси: Мецниереба, 1978, т. 2, с 136—140.
Эткинд А. М. Цветовой тест отношений и его применение в исследова нии больных неврозами. — В кн.: Социально-психологические иссле дования в психоневрологии. Л.: Ленингр. и психоневрол. ин-т, 1980, с. 110—114.
Эфендиева Н. М. Проблема времени в философии С. Кьеркегора. — Вопр. философии, 1980, № 5, с. 152—164.
Яковлев В. П. Социальное время. — Ростов н/Д.: Изд-во Рост. ун-та, 1980. — 158 с.
Ярошевский М. Г. История психологии. — М.: Мысль, 1976. — 463 с.
Яценко А. И. Целеполагание и идеалы. — Киев: Наук. думка, 1977. — 275 с.
Albert S. Time, memory, and affect: experimental studies of the subjecti ve past. — In: Study of time III, / Ed. by J. T. Frazer et al. New York: Springer — Verlag, New York Inc., 1978, p. 269—290.
Back K. W. Metaphors as test of personal philosophy of aging. — In: Nor mal aging II. Reports from the Duke Longitudinal Studies, 1970— 1973 / Ed. by E. Palmore. Durham (N. C.): Duke Univ. press, 1974, p. 201—207.
Back K. W., Bourque L. B. The life graphs: aging and cohort effect. — J. Ge rontol., 1970, 25, N 3, p. 249—255.
Back K. W., Morris J. D. Perception of self and the study of whole lifes. — In: Normal aging II. Reports from the Duke Longitudinal Studies, 1970—1973 / Ed. by E. Palmore. Durham: Duke Univ. press, 1974, p. 216—221.
Bühler Ch. Der menschliche Lebenslauf als psychologisches Problem. — Göttingen: Hogrefe, 1959. — 181 s.
Cohen J. Humanistic psychology. — London: George Allen and Unwin LTD. 1958. —206 p.
Cohen J. Psychological time. — Sci. Amer., 1964, 211, Ν 5, p. 116—124.
Cottle T. J. Perceiving time: a psychological study with men and wo men. — New York: Willey, 1976. — 267 p.
Cottle T. J. Klineberg S. L. The present of things future. — New York: The Free Press, 1974. —290 p.
Doob L. W. Patterning of time. — New Haven; London: Jale Univ. press, 1971. —472 p.
Dukes W. F. N = 1. — Psych. Bull. 1965, 64, N 1, p. 74—79.
Elton L., Messel H. Time and man. — Oxford etc.: Pergamon, 1978. — 114 p.
Fraisse P. Psychologie du temps. — Paris: Pres. Univ. France, 1957. — 326 p.
Frank L. K. Time perspectives. — J. Soc. Phil., 1939, 4, p. 293—312.
Fraser J. T. The individual and society. — In: Study of time III / Ed. By J. T. Fraser et al. New York: Springer, New York Inc., 1978. p. 419—442.
Goldstone S., Boardman W. К., Lhamon W. T., Fason F. L., Jernigan C. Sociometric status and apparent duration. — J. Soc. Psychol., 1963, 61, p. 303—310.
Jung C. G. On synchronicity. — In: Man and time / Ed. by J. Campbell, London: Routledge and Kegan, 1958, vol. 3, p. 201—211.
Kalish R. A. Death and dying in a social context. — In: Handbook of aging and the social sciences / Ed. by R. H. Binstock, E. Shanas, New York: Litton Educ. publ., 1976, p. 483—507.
Kastenbaum R. On the meaning of time in later life. — J. Genet. Psychol., 1966, 109, N 1, p. 9—25.
Kelly H. H. The processes of causal attribution. — Amer. Psychol., 1973, N 2, February, p. 107—128.
Kluckhohn F. R. Dominant and variant value orientations. — In: Kluckhohn C., Murray Η. Α., Sneider D. M. (eds.), Personality in Nature, Society and Culture. N. Y. Alfred A. Knopf, Inc. 1954, p. 342—357.
Knapp R. H. A study of the metaphor. — Journal of Projective Techniques, 1960, 24, p. 389—395.
Knapp R. H., Gurbutt J. T. Time imagery and the achievement motive. — J. Pers. Soc. Psychol., 1958, 28, p. 426—434.
Levine R. V., West L. J., Reis H. T. Perception of time and punctuality in the United States and Brasil. — J. Personal. and Soc. Psychol., 1980, 38, N 4, p. 541—550.
Lewin К. Field theory in social science. — New York: Harper & Row, 1964. —346 p.
Lowin Α., Hottes J., Sandler В., Bornstein M. The pace of life and sen sitivity to time in urban and rural settings: a preliminary study. — J. Soc. Psychol., 1971, 83, N 2, p. 247—253.
Miller D. T., Porter C. A. Effects of temporal perspective on the attribution process,— J. Pers. Soc. Psychol., 1980, 39, N 4, p. 532—541.
Natelson B. H., Haupt Ε. ]., Fletcher Ε. J. Temporal orientation and edu cation. — Arch. Neurol., 1979, 36, July, p. 444—446.
Neugarten В. L., Hagestad G. О. Age and the life course. — In: Handbook of aging and the social sciences / Ed. by R. H. Binstock, E. Shanas. New York: Litten Edu. publ., 1976, p. 35—55.
Nuttin J. Motivation et Perspectives d'Avenir. Leuven: Studia Psychol., 1980. —290 p.
Ornstein R. E. On the experience of time. — London: Pinguin, 1970.
Piaget J. Time perception in children. — In: The voices of time: Ed. By J. T. Fraser, New York: Braziller, 1966, p. 202—216.
Quispel G. Time and history in Patristic Christianity. — In: Man and Time / Ed. by J. Campbell, London: Routledge and Kegan, 1958, vol. 3, p. 85—107.
Rabin A. I. Future Time perspective and ego strength. — In: The study of time III. New York: Springer—Verlag New York Inc., 1978, p. 294.
Sande O. Future consciousness. — J. Peace Res., Oslo, 1972, N 3, p. 271—278.
Schachter S., Gross L. P. Manipulated time and eating behavior. — Soc. Psychol., 1968, 10, N 1, p. 98-106.
Socialization and the life cycle / Ed. by P. tin's press, 1979. — 411 p.
Wallach Μ. Α., Green L. R. On age and the subjective speed of time. — J. Gerontol, 1961, 16, N 1, p. 71—74.
Weinstein N. D. Unrealistic optimism about future life events. — J. Pers. Soc. Psychol, 1980, 39, N 5, p. 806—820.
Zwart P. J. About time: a philosophical inquiry into the origin and natu re of time. — New York: Amer. Elsevier, 1976. —266 p.
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
________________________________________________________________________________
Будущее (см. психологическое время)
Вечность 7, 55, 149
Возраст
— биологический 165, 174, 184, 185
— интеллектуальный 164, 174
— педагогический 164
— психологический (см. психологический возраст личности)
— самооценка 42, 164—172, 182
— социальный 163, 168, 169, 174, 184
— хронологический (астрономический, паспортный) 42, 163, 164— 167, 174, 175, 182—186
Возрастно-ролевые ожидания 168
Возрастные периоды
— детство 11, 23, 31, 33, 34, 150, 183, 184, 186
— зрелость 11, 33, 34, 42, 136, 162, 171, 183, 185, 186
— старость 18, 34, 35, 45, 153, 170, 171, 183—186, 189
— юность 11, 33, 35, 45, 150, 162, 183, 189
Воображение и фантазия 20, 31, 112, 159
Восприятие 10, 22, 26, 27, 40, 61,
128, 152, 153
Время
— абсолютное 3, 4, 7, 44
— биологическое 4, 42, 187
— геологическое 4
— жизни 3, 5, 10—12, 29, 39, 169, 186
— историческое 5, 6, 12, 42, 53 54 187
— мифологическое 23, 56, 67
— психологическое (см. психологическое время)
— рабочее и свободное 5—7, 142
— реакции 21, 22
— собственное 4, 5, 8, 11
— социальное 5—8, 21, 42, 187
— физическое 4, 25, 26
— хронологическое 3, 8, 112, 173, 187
— художественное 58, 142, 143, 149
Генеалогия 11, 162
Децентрации временные 122—139, 162, 177, 183, 184
Длительность 5, 9, 17, 23—28, 46, 57
Жизненная программа и планы 32, 40, 41, 171, 182, 184, 187—190
Жизненный путь 5, 12, 30, 34, 35, 47, 49, 63, 78, 86, 88, 164, 177— 179, 187
Закон
— возрастного ускорения времени 24, 35, 45
— заполненного временного отрезка 24, 46
— хронологической несовместимости 47
Интеллект и мышление 22, 32, 128, 164, 174
Интуиция 26, 37, 114
Каузальная атрибуция 60
Каузометрия
— биографическая разминка 77— 79
— датировка событий 77, 81, 82, 120
— каузограмма 103, 106—109
— каузоматрица 93, 103—106, 175, 176
— обозначение сфер принадлежности 77, 86—88
— основные показатели 106, 109, 116, 138, 155, 159, 160, 175, 176, 181
— причинный анализ 72, 77, 82— 85, 89, 103
— репрезентативность 76, 80, 91— 103
— устойчивость 88—91
— формирование списка событий 77, 80, 81, 103
— целевой анализ 72, 85, 86, 89, 103
«Квант» настоящего 73, 76
Консервация возраста 166, 167, 170
Концепции времени
— индивидуальная 10—13, 35, 38, 149, 150, 162
— квантовая 65, 73
— культурно-исторические 10, 15, 54—58
— линейная 38, 55
— причинная 51, 52
— причинно-целевая (см. причинно-целевая концепция психологического времени)
— пространственная 19, 38
— психологического поля 30, 31, 47
— реляционная 44, 45, 52
— событийная 14, 24, 45—50, 58— 60, 66, 75, 153, 173
— субстанциональная 44
— философские 6, 16—21, 25, 44, 45
— циклическая 55
— эсхатологическая 58
Кругозор временной 27, 31, 162
Лексика временная
— метафоры 35, 113, 143, 147, 148
— наречия 110, 113—116
— эпитеты 143, 144
Личность
— и временные ориентации 127
— и напряженность времени 149,
— и психологические часы 122
— и самоактуализация 161
— и формирование 189, 190
Масштабы психологич. времени
— биографический 10—12, 27, 48, 59,76, 91, 128, 152, 153, 159, 183
— исторический 11, 12, 59, 128, 162
— ситуативный 8—10, 12, 24, 29, 128, 152, 153
Методы исследования времени в психологии
— биографические 77, 189
— вербальная оценка 9, 27, 153
— воспроизведение 27
— временные линии 32, 33
— гипноз 28, 40, 41, 132, 149
— график жизни 36, 48
— дихотомическое шкалирование 177—180, 182
— инвентарь длительности 61
— интервью «часы» 95—98, 121, 122
— интроспекция 22, 25
— кажущихся длительностей 28
— каузометрия (см.)
— метафоры времени 35, 143, 147
— моделирование жизненных ситуаций 190
— мысленный эксперимент «самооценка возраста» 165, 166, 169, 182
— неоконченные предложения и рассказы 32
— отмеривание 9, 153
— оценивание пятилетних интервалов 177, 178, 182
— продуцирование 27
— самооценка реализованности 172, 179, 182
— события будущего 32, 33
— события настоящего 62, 72, 74
— сравнение 27
— хроноскопический 21, 22
— циклический тест 32, 79
— шкала удаленности событий 114,
— шкалы временной ориентации 133—135
— шкалы переживания времени 143—145
Мечта 30, 129, 158, 185
Мотивация 9, 35, 37, 140
Направление времени 45, 52, 55, 57; 58
Настоящее (см. психологическое время)
Оптимизм и пессимизм 10, 33, 151, 182, 185, 189
Ориентация временная 27, 29, 31, 38, 112, 122, 128, 133—136, 187—189
Осознание 95, 98, 103, 112, 162, 167, 177, 180—182
Память 18, 24, 26, 28, 29, 89, 131, 158
Парциальное настоящее 73—75
Перспектива
— будущая 32, 40, 151
— временная 27, 29—33, 36, 42
— жизненная 38, 183, 185, 189
Половые различия 35, 121, 123, 134—139
Последовательность и одновременность 5, 17, 20, 22, 29, 30, 45—51
Потребность 17, 19, 95, 148, 157, 158, 183
Причинность 26, 39, 44, 51—57, 76
Причинно-целевая концепция психологического времени
— гипотезы 50, 70, 92, 93, 115, 117, 135, 139, 155, 159, 160
— и квантовая концепция 75
— методы (см. каузометрия)
— прикладные аспекты 88, 182, 185, 188—190
— и событийная концепция 58, 59, 75
— теоретические предпосылки 43— 60
Продолжительность жизни
— ожидаемая 10, 159, 169, 170. 172, 177—181
— реальная 10, 170
Пространство и время 12, 19, 20, 23, 26. 31, 41, 49, 56, 67, 128, 155, 159, 160
Прошлое (см. психологическое время)
Психологический возраст личности
— единицы измерения 163, 172, 181
— методы диагностики 175—182
— определение 42, 174, 175
Психологическое время
— будущее 14, 19, 31—33, 56, 70, 75, 76, 110—140, 171, 175, 182—184
— единицы измерения 9, 10, 30, 50, 59, 75, 115, 129, 173, 174, 188
— инверсии удаленности 117, 119— 126, 132—137
— континуальность — дискретность 145—148, 151—154
— личный временной центр 127—130, 135, 155, 156, 184
— напряженность 145—152, 154а 155, 158 1
— настоящее 19, 20, 31, 32, 60— 76, 127, 172
— насыщенность 143—145, 154, 158, 174, 177, 178, 185
— обратимость 95, 131, 175
— определения 8, 21, 41, 51
— прерывность 142, 144—147, 154, 158—162
— прошлое 14, 31, 47, 70—75, 110— 140, 171, 172, 175, 184, 185
— растяжимость 9, 17, 18, 119, 144,1 148, 154—158
— скорость 14, 16, 19, 36, 41, 45, 143—145, 152, 153
— эмоциональное отношение к диапазону 145—147, 150—152
Психопатология 32, 33, 41, 42, 131, 161, 184
Пунктуальность и своевременность 28, 29, 59, 157
Реализованность времени 140, 169—181
Регрессия возрастная 40, 132
Ретроспектива 29, 40, 185
Саморегуляция
— и переживания времени 95—98, 157, 158, 161, 162
— и психологический возраст 182—186
— и удаленность событий 140
Связь межсобытийная
— актуальная 68, 75, 127, 129, 157, 158, 161, 162, 176, 186
— вероятность 90, 104, 160
— как единица анализа 50—54, 58, 66—75, 173, 188
— потенциальная 68, 76, 127, 129, 158, 176
— причинная 51, 53, 54, 66—68, 72, 82—85, 104, 107
— протяженность 159
— реализованная 67, 75, 127, 129, 158, 176
— сила 160—162
— целевая 51, 66—68, 72, 85, 86, 104, 107
Смерть
— и бессмертие 142, 150
— отношение личности 35, 36, 128, 162
Событие
— авантюрное 58, 93, 100, 109
— актуальность 69—70, 155—157
— включенность в межсобытийную сеть 92—94, 106—108, 173
— значимость 13, 14, 48—50, 92— 95, 99, 100, 107, 162, 173, 177, 185
— определения 62, 63, 80
— поле 69, 70, 115
— потенциальность 69, 115—119, 124, 130
— реализованность 69, 70, 115— 119, 124, 130, 173
— содержание 33, 36, 50, 71, 81, 87, 105, 109, 179
— составное 64—66
— элементарное 64, 66, 80, 82
Статус социальный 28, 168
Субъективная картина жизненного пути 68, 76, 78, 100, 173, 184—188
Транспектива 40
Хронология 4, 57
Целеполагание 18, 21, 161
Часы
— биологические 4, 167
— как измерительный прибор 3, 8, 28, 114
— психологические 9, 95—98, 122
Эмоции 9, 40, 111, 150-152, 171
Эффект неоконченного действия 157
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
________________________________________________________________________________
Аарелайд А. 39, 40
Абрамсон Μ. Π. 149
Абульханова-Славская К. А. 40
Августин 16, 19, 60
Александров А. Д. 52
Ананьев Б. Г. 13, 39, 42, 68, 164,
174, 187
Ариес Ф. 165
Аристотель 77
Асеев В. Г. 48
Аскин Я. Ф. 17, 52, 65, 174
Ахматова А. А. 141
Багрова Н. Д. 4, 61
Байрон Дж. 141
Баландин Р. К. 172
Бальмонт К. Д. 127
Бассин Φ. Β. 95
Бахтин M. M. 58, 93
Башкирова Б. Г. 153
Бергсон А. 6, 25, 26, 38, 127
Березанская Н. А. 132
Бинэ А. 164
Блок А. А. 187
Блок М. 54
Блонский П. Н. 164
Богомолов Ю. А. 131
Болгов В. И. 8
Борисовский Г. Б. 142
Брагина Η. Η. 41, 131, 136, 161
Бродель Ф. 6
Бэк К. 35, 36, 48
Бюлер Ш. 13, 30, 34
Вейнстейн Д. 33
Векслер Д. 164
Вернадский В. И. 4, 172
Волох М. 35, 36
Вундт В. 22, 24, 25
Гайденко В. П. 57
Гайденко П. П. 6, 25, 26
Гальтон Ф. 22
Гарбэт Дж. 35, 143, 147, 148
Гегель Г. 19, 20
Гей Н. К. 142
Гельмгольц Г. 21
Гесиод 15
Гете И. 12, 15, 47
Голдстоун С. 28, 37
Головаха Е. И. 14, 48
Гончаров И. А. 131
Гораций 141
Горький М. 122
Гранин Д. А. 142, 165, 183
Гримак Л. П. 41, 149
Грин Л. 35, 36
Гросс Л. 28
Грузенберг С. О. 128
Грушин Б. А. 8
Грюнбаум А. 52
Гумилев Л. Н. 54
Гуревич А. Я. 8, 10, 23, 54
Гуссерль Э. 6, 26
Гюйо М. 23, 24
Данте 15
Джемс У. 24
Дильтей В. 6, 25, 26, 27
Доброхотова Т. А. 41, 131, 136, 161
Дондерс Ф. 21
Достоевский Φ. Μ. 12, 15
Дуб Л. 31, 37, 61, 153
Дьюкс В. 123
Елизарьев Э. А. 8
Есипчук Η. Μ. 8
Есперсен О. 114
Жане П. 13, 29 Жаров А. М. 61
Зайглер М. 127
Зборовский Г. Е. 8
Зворт П. 45
Зейгарник Б. Ф. 157
Зинченко В. П. 113, 143
Иванов В. В. 142
Иванов В. П. 5
Каган М. С. 60
Кант И. 16, 17, 18, 19, 24, 25, 51
Капустина Η. Ε. 166
Кастенбаум Р. 34, 183
Катинас Г. С. 167
Квиспел Дж. 55
Кейлиш Р. 35
Келли Г. 60
Кириллова М. В. 40
Клакхон Ф. 150
Клименко А. П. 112
Клинберг С. 32
Кнапп Р. 35, 113, 143, 147, 148
Ковалев В. И. 40, 127
Козина Т. М. 41
Кон И. С. 11, 163
Коробейникова Л. М. 40
Косыгин Ю. А. 4
Коттл Т. 19, 32, 33, 37, 38, 61, 79, 162
Коэн Дж. 32, 43
Кроник А. А. 14, 48
Крупник И. И. 170
Крымский С. Б. 55
Кьеркегор С. 6
Ланге Η. Η. 21
Левайн Р. 28
Левин К. 13, 30, 31, 33, 47, 48, 157
Леви-Стросс К. 142
Лейбниц Г. 51
Лисенкова В. П. 9, 40
Лисянский М. С. 127
Лихачев Д. С. 10, 57
Логинова Н. А. 62, 63, 77, 78, 87
Лой А. Н. 6, 8, 17, 26
Лосев А. Ф. 8, 10. 56
Лоуин А. 28
Магун В. С. 161
Мамардашвили М. К. 113, 143
Манн X. 127
Мардер Л. 23
Марк Аврелий 15
Маркс К. 6, 7, 20
Маслиева О. В. 57
Маслова Η. Φ. 42
Маслоу А. 161
Мессел Г. 152
Миллер Д. 60
Митина Л. М. 4, 40, 153
Моисеева Н. И. 9, 19, 40, 167
Молчанов Ю. Б. 44, 52, 60
Монтень М. 15, 141, 151, 185
Моррис Дж. 36, 48
Мостепаненко А. М. 52, 147
Налимов В. В. 147
Ньюгартен Б. 36, 163
Ньютон И. 3, 7, 44
Нюттин Дж. 32
Онетти X. 77
Орлов А. Б. 42
Орнстейн Р. 27
Осгуд Ч. 144
Осмонд X. 127
Островский Н. А. 128
Палей И. М. 161
Панина Н. В. 14, 168
Паниотто В. И. 103
Перминов В. В. 147
Пиаже Ж. 23, 50, 128
Платон 15
Плутарх 53
Портер С. 60
Поршнев Б. Ф. 8, 54
Пушкин А. С. 152
Райков В. Л. 40, 132
Рейс Г. 28
Рейхенбах Г. 51, 52
Рерих Н. К. 112, 158
Роменец В. А. 42
Рубинштейн С. Л. 9, 13, 39, 46, 63
Рубинштейн С. Я. 42
Рыбников Н. А. 77
Рэбин А. 32, 127, 151
Саганенко Г. И. 89, 144
Санде О. 151
Сартр Ж. 6
Свифт Дж. 15
Сенека 15, 141
Сеченов И. М. 25
Скалигер Ю. 171
Сноу Ч. 165
Соколова Е. Т. 95
Сохань Л. В. 40
Спенсер Г. 23
Стеблин-Каменский М. И. 23, 56,
57 Сысуев В. М. 9, 19, 40
Сэв Л. 8, 10, 19
Таками Д. 110, 149
Тао Юань-мин 151
Титченер Э. 22, 25
Тихомиров О. К. 132
Тойнби А. 53
Томэ Г. 171
Трауготт H. H. 171
Трубников H.H. 60
Туви Д. 11
Тугаринов В. П. 147
Тютчев Ф. И. 127
Уитроу Дж. 52
Украинцев Б. С. 77
Урланис Б. Ц. 170
Ушаков Д. Н. 111
Уэст Л. 28
Финкель Л. С. 14, 145
Флеминг П. 141
Франклин Б. 15
Фрейденберг О. М. 57
Фресс П. 9, 24, 27, 31, 45, 50, 61
Фрэзер Дж. 60
Фрэнк Л. 30
Хайдеггер М. 6, 26
Харвей Д. 4
Харди И, 184
Харчев А. Г. 168
Хейджстэд Г. 34, 163
Хейс Д. 106
Хемингуэй Э. 12
Цвейг С. 173
Цветаева M. И. 111
Чехов А. П. 17, 165
Чудновский В. Э. 42
Чуприкова Н. И. 4, 40, 153
Шагинян М. С. 112, 141, 162, 164, 173
Шехтер С. 28
Шихирев П. Н. 89
Шляхтин Г. С. 61
Шолохов М. А. 153
Шпенглер О. 53
Шрейдер Ю. А. 153
Эйнштейн А. 4, 44
Экснер С. 21
Элберт С. 28
Элтон Л. 152
Элькин Д. Г. 27, 40, 41
Эпикур 184
Эткинд А. М. 95
Эфендиева H. M. 48
Яковенко Ю. И. 14, 100
Яковлев В. П. 8, 11, 19
Ярошевский М. Г. 21
Яценко А. И. 8
Евгений Иванович Головаха
Александр Александрович Кроник
_________________________________
ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ
ВРЕМЯ
ЛИЧНОСТИ
_________________________________
Утверждено к печати ученым советом Института философии АН УССР
Редактор В. П. КАМБУРОВА
Художник Е. А. ХОРОШИЛОВА
Художественный редактор А. В. КОСЯК
Технический редактор А. А. НАГОРНАЯ
Корректоры С. И. КРИМЕЦ,
Л. А. ПЕКУРОВСКАЯ, С. Е. БОТКИНА
Информ. бланк № 6053.
Сдано в набор 03.06,83. Подп. в печ. 08.12.83,
БФ 02032. Формат 84X108/32. Бум. тип. № 1. Лит. гарн. Выс. печ. Усл. печ. л. 10,92. Усл. кр.-отт. 11,24. Уч.-над. л. 12,95. Тираж 4600 экз. Заказ № 3—1470. Цена 1 р.
Издательство «Наукова думка». 252601 Киев 4, ул. Репина, 3.
Отпечатано с матриц Головного предприятия РПО «Полиграфкнига», 252057, Киев, ул. Довженко, 3 в областной книжной типографии, 290000, Львов, Стефаника, 11. Зак. 3135.
1 В ссылках на литературу, приведенную в затекстовом списке, указываются: фамилии авторов или начальное слово заглавия, если произведение описывается под заглавием; год издания или номер тома; страницы (курсивом).
2 Используемое нами понятие «концептуальное осмысление времени» специально анализируется В. П. Яковлевым [1980, 52].
3 Разумеется, все эти представления сформировались не сразу и были приняты не во всех культурах. Вопрос об их культурно-исторической обусловленности рассмотрим в следующей главе.
4 Временная перспектива, по мнению Левина, «включает психологическое прошлое и будущее на реальном и различных ирреальных уровнях» [1980, 139]. Сам термин был введен в научный оборот Л. Франком для характеристики взаимосвязи и взаимообусловливания прошлого, настоящего и будущего в сознании и поведении человека [Frank, 1939].
5 О законе «заполненного временного отрезка» см.: [Рубинштейн, 1946, 265—266].
6 См. гл. 3, § 2.
7 О понятиях «эон» и «эсхатон» см.: [Quispel, 1958]
8 В основе данного определения лежит понимание события как элемента жизненного пути личности [Логинова, 1978].
9 «События — узловые моменты и поворотные этапы жизненного пути индивида, когда с принятием того или иного решения на более или менее длительный срок определяется дальнейший жизненный путь человека» [Рубинштейн, 1946, 684]. «Событие — момент жизни, хотя может иметь подготовительную фазу и длительные последствия. Событие отличается дискретностью, ограниченностью во времени по сравнению с медленно эволюционирующими обстоятельствами жизни» [Логинова, 1978, 163].
10 Понятием causa обозначались и так называемые целевые причины, т. е. отношения целей и средств (causa finalis по Аристотелю [1934, 23]). В современной науке «каузальность» также используется при анализе отношений «цель — средство» [Украинцев, 1972].
11 Разработана на основе классификации событий, использованной Н. А. Логиновой [1975, 44—52].
12 Выбор столь небольшого временного интервала обусловлен рядом обстоятельств. Как правило, повторный опрос рекомендуется проводить спустя две-три недели после первого с тем, чтобы «респонденты... не могли по памяти "подтягивать» данные второго замера к предыдущему» [Саганенко, 1979, 52]. Для нас это оказалось, однако, нецелесообразным и практически неосуществимым. Перед нами стояла задача определить устойчивость суждений о межсобытийных отношениях на фоне одного и того же, тождественного по содержанию, индивидуального списка событий. Поэтому следовало найти оптимальный временной интервал, при котором респондент еще хорошо помнит содержание названных событий, но уже забыл свои первоначальные суждения о характере межсобытийных отношений. Учитывая ограниченный объем кратковременной памяти, интервал между опросами мог бы исчисляться даже минутами, поскольку в условиях однократного проговаривания каждого из 210 ответов на вопросы о причинных и целевых связях запомнить эти ответы практически невозможно. Недостаток лишь в том, что респондент может устать при первом опросе и будет невнимателен при повторном. Когда же второй опрос проводится спустя день-два, то фактор усталости снимается, содержание событий вспоминается достаточно точно, а первоначальные суждения о межсобытийных отношениях забываются.
Если бы второй опрос проводился через две-три недели, то к этому времени респондент успел бы не только забыть ответы на вопросы об отношениях, но и внести искажения в исходное содержание событий, а иногда даже забыть его, особенно в тех случаях, когда события обозначались условными символами.
13 Подобная ситуация хорошо знакома исследователям. Она нередко встречается при сопоставлении показателей, диагностирующих разные по осознанности уровни организации одних и тех же психических явлений [Эткинд, 1980].
14 Величина τ равна разнице между вероятностью того, что два события будут иметь одинаковый порядок как по включенности, так и по значимости, и вероятностью того, что у них будет наблюдаться различие в порядках по включенности и значимости:
где: p — количество совпадений пар рангов двух последовательностей; Q — количество несовпадений пар рангов двух последовательностей; n — количество рангов (в нашем случае n = 15).
15 Программа обработки составлена Ю. И. Яковенко.
16 Графы причинных отношений широко используются в современной математике и социологии [Хейс, 1981, 48—84]. Формальный язык и способы анализа этих графов развиты весьма основательно.
17 Данная каузограмма приведена в сокращенном варианте. В ней указаны только связи с максимальной (sij = 1) интенсивностью.
18 О подобных различиях и соответствующих им «часах» писал еще М. Горький: «Нет ничего на свете бесстрастнее часов: они одинаково правильно стучат и в момент вашего рождения, и в то время, когда вы жадно срываете цветы грез юности... Ничто, никогда не волнует их и не дорого им. Они равнодушны, и нам, если мы хотим жить,— нужно создавать себе иные часы, полные ощущений и мысли, полные действий, чтобы заменить эти скучные, однообразные, убивающие душу тоской, укоризненно и холодно звучащие часы» [1949, 426—427].
19 О возможности гипнотического смещения личного временного центра косвенно свидетельствуют эксперименты с внушением регрессии возраста, в которых репродуцировалось поведение взрослого человека даже в двух-трехлетнем возрасте [Тихомиров, Райков, Березанская, 1975].
20 Сравни с мыслью Леви-Стросса: «Прослушивание музыкального произведения в силу его внутренней организации останавливает текучее время; как покрывало, развеваемое ветром, оно его обволакивает и свертывает. Только слушая музыку и только в то время, когда мы ее слушаем, мы приближаемся к чему-то, похожему на бессмертие» [1972,
21 В соответствии с отметками на шкалах переживаний ответы респондентов оценивались по шкале от 1 балла (крайняя левая позиция) до 7 (крайняя правая позиция).
22 Программа обработки данных на ЭВМ составлена Л. С. Финкелем.
23 * Удельный вес актуальных связей (А) подсчитывается по формуле
где r, a, p — количество реализованных, актуальных и потенциальных связей (с учетом их вероятностей) в каузоматрице данного респондента.
24 Для определения ОПЖ респондентам задавался вопрос: «Как Вы думаете, сколько лет Вы вероятнее всего проживете?»
25 Подобная ситуация необычна для человека современной культуры, но еще в XVI—XVII вв. в Европе не требовалось особенно точно регистрировать дату рождения. Да и ныне в «африканских джунглях понятие о возрасте человека все еще достаточно смутно; оно не является чем-то настолько важным, что его следует помнить» [Ариес, 1977, 216].
26 О годовых «цирканнуальных циклах» см. [Катинас, Моисеева, 1980].
27 Используемое здесь понятие «возрастно-ролевые ожидания» введено Н. В. Паниной. Оно «означает нормы и требования, предъявляемые к индивидам, достигшим границ определенного возраста, и отражается в ожидании от них включения в круг определенных ролей, соотносящихся с данным возрастом и социальным статусом» [1982, 288].
28 При таком способе определения реализованности психологического времени предполагается также отсутствие выраженных и устойчивых временных децентраций. В случае наличия последних необходимы соответствующие коррективы при подсчете числа актуальных, реализованных и потенциальных связей.
PAGE 45