Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
.Вс. Иванов
Рассматриваемый период обнимает время от продолжения консервативного победоносцевского до вовлечения священников в революцию и позднейших кризисов в отношении церкви к власти.
Первая русская революция 1905 г. возникла после длительного периода продолжавшегося огосударствовления церкви и в стране, где основное население всерьез было православным (сохранявшееся по деревням язычество, изучавшееся Блоком в студенческой работе о поэзии заговоров и заклинаний, продолжало древнее двоеверие, в которое составной частью входило православие). Поэтому и революция не могла не иметь религиозной окраски, скорее напоминавшей английскую революцию, чем французскую. Пример роли Гапона в ее начале при всей хрестоматийности поучителен (из многочисленных свидетельств очевидцев стоит отметить изображение Гапона в «Климе Самгине» в сцене в доме Саввы Морозова, представляющей, по сути, отрывок из достаточно откровенных мемуаров автора).
Глубоко религиозной была фигура Лейтенанта Шмидта – достаточно напомнить его заключительную речь на суде, близко к тексту воспроизведенную в поэме Пастернака (где этот персонаж – как бы предварительная проба анти-героя, далее превратившегося в Живаго; заслуживает внимания резко отрицательное отношение к герою поэмы у Цветаевой в переписке с Пастернаком: антигерой с христианскими идеалами противоречил взглядам автора «Лебединого стана»).
Речь «Голос крови» отца Павла Флоренского явилась протестом против казни Лейтенанта Шмидта (в ряду русских протестов против расправ она следует за речью Соловьева с призывом не казнить цареубийц, что обеспечило ему пожизненную свободу от профессорской деятельности и публичных лекций в России). Эта речь и распространение ее текста принадлежали к числу немногих проявлений политического братства, созданного Флоренским вместе с немногочисленными единомышленниками и просуществовавшего недолгое время. Вскоре от политической деятельности он отходит. Его аресты и в царское время, и после революции были знаком недоверия к нему властей. В период, когда Флоренский работает над вторым большим своим философским сочинением «У водоразделов мысли», отчетливо вырисовывается противостояние его «птолемеевского» мировоззрения тому, которое он обзывает «кантовским, коперниковским». Он сторонник того, в котором в основу кладется точка зрения Бога, а не стороннего наблюдателя. В искусстве пространственные образы определяются иерархическими ценностными соотношениями – обратной перспективой, а не прямой. В книге «Мнимости в геометрии» он предпринимает попытку реконструировать дантово пространство. Оно оказывается неэвклидовым, а именно римановым (позднее об этом пишут историки математики). Данте становится предшественником Эйнштейна.
В основе понимания Флоренским языка и других систем, толкуемых как языковые, лежит понятие символа и его частей – символизирующего и символизируемого. Позднее в этом увидят набросок общей семиотической теории, отчасти схожей с соссюровской. Науку Флоренский рассматривает как символическое описание.
Едва ли не полнее всего многообразный гений Флоренского раскрылся в его богословских филологических эссе, обнаруживающих тонкое понимание деталей греческих и старославянских текстов. В своем отношении к слову Флоренский одновременно и продолжатель многовековой традиции толкования священных текстов, и дитя своего времени: недаром он разбирает футуристические стихи как один из видов использования возможностей языка.
На грани мистического и поэтического постижения слова был во многих своих опытах Андрей Белый, отчасти в своих занятиях следующий Флоренскому, иногда не без его влияния (Флоренский – Белый 1991).Но, начиная с времени перед Первой мировой войной, с мистическим пониманием языка поэзии и глоссолалии (в том числе в мистических речах «глаголящих» сектантов) начинает у него взаимодействовать то раскрытие смыслов, к которому стремился Штейнер. Как и в других отношениях, наиболее крайние искания Белого оказываются близкими находкам Блока. Блоковская студенческая дипломная работа о поэзии языческих заговоров и заклинаний содержит параллели некоторым из заговорных формул, использованным в стихах второго тома лирики Блока («воля, всех вольнее воль, Не приневолит вольного, И болей всех больнее боль Вернет с пути окольного»), а позднее – Клюевым и Есениным. В этой работе Блока Роман Якобсон нашел тот образец заумной магической речи русалок, который с его слов узнал Хлебников, вставивший этот текст в свой собственный, Заумной речью занимается в лингвистической части «У водоразделов мысли» Флоренский.
Проблемы роли языка внутри православной церкви приобрели особую остроту на рубеже 1910-х годов в связи с делом имяславцев. Группа монахов на Афоне практиковала Иисусову молитву (состоящую из повторений имени Иисуса) в качестве основного средства достижения слияния с божеством. В русской православной церкви развернулась ожесточенная полемика между имяславцами – сторонниками этого направления и их противниками – имяборцами (сами термины и стоящие за ними понятия восходят к ранней византийской и славянской православной старине и имеют еще более древние праиндоевропейские прообразы, но им было придано новое значение в ходе разгоревшихся споров). Спор был живо воспринят и поэтами. Молодой Мандельштам не только посвятил стихотворение этому монашескому спору, но и в нескольких других стихотворениях коснулся «Божьего имени» и «блаженного слова». Под вероятным воздействием атмосферы тех лет темы метафизики имени занимают все больше места в трудах Флоренского и Лосева. Церковный спор завершился решением Синода, осудившего имяславцев. Сторонники течения, рассматриваемого как ересь, укрылись на Кавказе, где их тайные убежища сохранялись несколько десятилетий. Власти подвергали их жестоким преследованиям. В новое время при возрождении личной веры в России использование Иисусовой молитвы расширяется. Печатаются материалы споров имяславцев и имяборцев, приобретающие снова значимость. Напомним, что отзвуки этой практики слышны в популярных произведениях других культур, например, во «Френни и Зуи» Сэлинджера. В новейших исследованиях по истории суфизма обращено внимание на сходную полемику вокруг громкого и тихого зикра. В истории дальневосточного дзэн-буддизма отчасти похожую роль играло воспоминание об имени Будды (корейское yŏmbul, отказ от которого в деятельности таких видных буддистов ХХ в., как Ханам, типологически похож на позицию православных имяборцев).
Время перед Первой мировой войной было периодом напряженных исканий в русской религиозной философии. Спектр поисков был очень широким. Отчасти он определялся воздействием предшествующей русской и западноевропейской традиции, но и духом времени. Те философы, которые продолжали прежде всего традицию Соловьева, в своих построениях дальше всего уходили от ортодоксальной церкви и поэтому оказывались даже (как Бердяев) под угрозой тяжелого судебного преследования. Увлечение иррационализмом, сказавшееся в популярности в России Бергсона (ранние его работы все были переведены и вошли тогда же в русское собрание его сочинений), было видно у Лосского (о причинах его влияния на молодежь, мыслившую в категориях религиозной философии, дает некоторое представление описание Д.С. Лихачевым причин, по которым он студентом увлекся Лосским, Лихачев 2001). Такие авторы, как Карсавин, соединяли монашеские и церковные темы со стилистикой, изобличавшей их принадлежность Серебряному веку. В 1922 г. большая часть наиболее известных философов религиозной ориентации была вынуждена покинуть Россию с запретом возвращаться под угрозой смертной казни (описано Бердяевым в его мемуарной книге). Все отплывшие на этом корабле продолжили работу за рубежом. За немногими исключениями речь идет о развитии ранее ими намеченного или популяризации уже печатавшегося: Париж как центр русской религиозно-философской мысли вторичен, хотя можно заметить некоторые важные литературные и очные встречи, только в нем состоявшиеся: Шестова с Гуссерлем (очную; Хайдеггер тогда же Шестовым не был воспринят как оригинальный философ) и Кьеркегором (заочную – через века). Русский предэкзистенциализм Бердяева, Булгакова, Шестова оказал влияние на западную философию существования благодаря таким встречам. Из сочинений, в которых при богословской основательности в ненавязчивой форме выражен современный исторический опыт, глубоко прочувствованный автором, можно особо отметить книгу С. Булгакова об Апокалипсисе. Такие мыслители, как Ильин и Флоровский, развернулись благодаря работам в эмиграции.
В СССР несколько годами позже происходят аресты немногих оставшихся в России и продолжавших мыслить философов (Мейера, Алексеева-Аскольдова, Бахтина, Лосева, Флоренского, Шпета, Голосовкера), немногим, как Федотову и Иванову-Разумнику, удается уехать. Остались в живых и сохранили себя если не физически, то морально, после тюрьмы и ссылки единицы, как М.М. Бахтин.
Перед той катастрофой, которая надолго приостановила движение философской мысли в России, молодежь была увлечена расширившейся после революции и несколько лет сохранявшейся широкой возможностью обсуждений. Примером относительно долго существовавшей полулегальной Академии была Вольфила, история которой освещена в нескольких недавних публикациях. Из кружков, менявших местопребывание и конкретные темы занятий, но сохранявших основной набор участников, более других известен бахтинский, откочевывавший ненадолго в Невель и Витебск, но потом возобновившийся в Ленинграде. Сообразно интересам молодого М.М. Бахтина сфера рассматриваемых проблем расширялась (скажем, в сторону психоанализа, когда готовилась книга «Фрейдизм»), но некоторые принципы и критерии обсуждений сохранялись. Игровая сторона кружка, сказавшаяся и на до сих пор многих занимающей подмене имен авторов написанных его участниками книг, была подмечена Вагиновым в «Козлиной песни». Бахтинская теория карнавала отчасти выросла на основе особенностей поведения петербургской интеллигентной среды тех лет, о которых вспоминает Д.С. Лихачев, говоря о значении шуточной стороны в тех докладах Космической Академии, за участие в которых расплачивались самым нешуточным лагерем. Проблема роли смеха и иронии оказывается одной из главных для этого времени. Острота в ее салонной и публицистической форме для высших слоев общества и анекдот как форма массовой культуры оказываются важнейшим оружием в «немой борьбе». Режим в самых беспощадных формах расправляется с любыми чертами несерьезного к себе отношения.
Из не уехавших на Запад православных философов, которые еще в какой-то мере продолжают работу, больше всего в конце 1920-х годов делают о. Павел Флоренский и Лосев. В энциклопедии «Гранат» Флоренский печатает краткое изложение своей философии, содержащее противопоставление энтропии в термодинамическом смысле и противоположного ей начала («эктропии», то, что двадцатью годами позже назовут «информацией» в статистическом смысле), с которым связывается культура и культ. В переписке с Вернадским Флоренский выдвигает понятие пневматосферы, дополнительное по отношению к ноосфере Вернадского и Тейяр де Шардена; он вкладывал в нее представление о различных результатах духовной деятельности, на материальной стороне которых, например, на красках на иконе, запечатлевается и символизирующая природа знака.
Ранние философские книги Лосева по своей тематике (в частности, относящейся к языку и именам, рассматриваемым в духе имяславцев) близки к «У водоразделов мысли» Флоренского. Лосев изучал символику чисел, в особенности «четырех», в контексте идей Платона.
Преддверие музыковедческой мысли нового времени можно видеть в его книге о музыке как предмете логики. Роман Якобсон в своих автобиографических разговорах с Поморской отмечает, что у Лосева можно найти систему двоичных противопоставлений, предвосхитившую открытия структуралистов. Перекличку с новейшей гуманитарной наукой можно видеть и в его работе о мифе. В предисловии к книге, вышедшей перед его арестом, Лосев отвергал возможность сговора с властью. Перед арестом он совершает тайный постриг. Он поплатился тюремным заключением, из которого возвращается полуслепым и готовым к уступкам.
В своих воспоминаниях Лихачев объясняет истовую религиозность своего поколения в молодости тем, что к нему принадлежавшие решительно встали на традиционную иосифлянскую точку зрения, противоположную комромиссу, на который шел Сергий (еще больший сговор с властью, предложенный живой церковью, нашел мало сторонников, хотя его следы можно увидеть в художественной прозе этих лет). Интересную параллель представляет попытка примирения с советской властью, предпринятая в самом начале 1920-х годов в российском буддизме (об этом свидетельствует, в частности, небольшая брошюра, анонимно изданная по-русски одним из высоких лиц буддийского мира). В 1927-28 гг. Хамба-Лама (церковный глава северного буддизма- ламаизма) уходит из этого мира (оставаясь нетленным, о чем свидетельствуют находки и экспертизы последних лет). В начале 1930-х годов все ламы и Дандарон (тогда совсем еще мальчик, в котором по знакам и признакам угадали воплощение Будды) были арестованы (освобождены и реабилитированы после смерти Сталина, но Дандарон за продолжение своей проповеди арестован в брежневское время и погибает в заключении). Созданный Щербатским Институт буддийской культуры разгромлен, многие его сотрудники были арестованы и погибли в заключении, архив Щербатского после его смерти разграблен.
Одна из наиболее замечательных творческих личностей православной церкви пианистка М.В.Юдина говорила мне, что после ареста Флоренского, который был ее духовником, не оставалось никого в официальном священстве, с кем бы можно было продолжать духовное общение. Она ушла в катакомбную церковь. Роль этой церкви, удачность ее конспирации и причины исчерпания ее возможностей (из-за нерешенности вопроса епископской преемственности), как и роль отдельных ее деятелей (в частности, епископа Марка, погибшего в заключении, все товарищи по которому высоко ценили его поведение) еще должны быть поняты.
Кроме традиционной русской православной церкви продолжала еще действовать старообрядческая. К ней относилось и несколько монастырей, сохранявшихся втайне в сибирской тайге до середины 1940-х годов, когда были предприняты боевые действия для их уничтожения (мне об этих событиях рассказывали двумя десятилетиями позже очевидцы в деревнях на Енисее, в частности, на острове Комса).
Русское сектантство, как и другие формы неофициальной религиозности, испытало подъем в период перед первой мировой войной. К этому времени относятся связанные с ним эпизоды в двух выдающихся романах- «Серебряном голубе» Андрея Белого и «Климе Самгине» Максима Горького. По авторитетному свидетельству Бердяева Белому удалось создать близкую к реальности картину описанной им секты. Хотя в новых исследованиях о Клюеве подвергается сомнению распространявшаяся легенда о его прямых связях с теми сектантами, которые стремились к установлению связей с Востоком (особенно Индией), отголоски этих настроений в его стихах несомненны. После предсмертной серии набросков Александра Иванова к проекту храма, объединяющего разные религии, в русском искусстве до этих стихов Клюева не было с такой силой выражено устремление к преодолению всех духовных различий между верами, гораздо более радикального, чем традиционный экуменизм. Вслед за теоретическим экуменизмом книги Владимира Соловьева «Россия и вселенская церковь» (по цензурным причинам изданной только за границей во французском переводе – “La Russie et l’eglise universelle”) начинаются первые шаги в сторону реализации всемирного объединения религий. С чисто антропологическим подходом у классиков русской этнографии – Богораз-Тана, Штернберга – можно сопоставить те соположения разных богов, которые многократно осуществлял Хлебников (в 1920-е годы его влияние обнаруживает Назым Хикмет в поэме, построенной по этому принципу).
При таком сверхшироком подходе к религии у Клюева в нее входит и большевизм, воспринимаемый в начале как новая вера:
Есть в Ленине керженский дух,
Игуменский окрик в декретах.
Для Клюева в те годы Ленин стоит в одном ряду с создателями «Поморских ответов». Поэт вскоре вынужден переменить взгляд на господствующую власть. Проблема марксизма как замены религии остается , но в плане политическом, а не духовном.
Кроме собственно религиозных течений, обозреваемых выше, в ту пору в России возникали и отдельные эксперименты, иногда не выходившие за пределы курьезов индивидуальной биографии, как у Розанова и Мережковского. Из попыток развития эзотерических групп мистического направления в двадцатые годы можно отметить последних розенкрейцеров , вскоре становящихся жертвами террора. К этой масонской ложе был причастен Зубакин, чей мистический энтузиазм на короткое время привлек молодого Эйзенштейна, позднее писавшего об этом раннем опыте только в ироническом ключе. К этой группе последних розенкрейцеров, поплатившихся тюрьмой за духовный поиск, принадлежал в молодости математик В.Налимов, после возвращения из заключения в 1960-е годы напечатавший несколько книг по философии языка.
Явлением, важным для духовной жизни России, но по своим корням восходящим к одному из самостоятельных продолжений модной на рубеже веков теософии Блаватской, была антропософия Штейнера. Как можно видеть из изданного отдельным томиком сборника его изречений о России, эта страна представлялась ему весьма важной для будущего Европы. Штейнер пытался на языке своего времени заново сформулировать главные вопросы мировоззрения. О Штейнере такие его последователи, как Андрей Белый, писали много (Андрей Белый 1917/ 2000), но наибольший интерес вызывает преломление образной стороны учения в символике романов Белого и в театральных опытах Михаила Чехова, развитых в эмиграции, где он вырабатывает теорию внутреннего жеста, возникшую под влиянием работ Штейнера на эту тему. В начале 1930-х годов в Москве почти все известные антропософы арестованы (ленинградские арестованы несколькими годами раньше и сосланы, как одаренный поэт Васильева, в свое время прославившаяся под именем Черубины де Габриак, а в середине 1920-х гг. создавшая в ссылке в Ташкенте замечательный цикл стихов, посвященный гениальному синологу Щуцкому, погибшему после ареста). На свободу вышли немногие, как вдова Белого К.Бугаева. Немногие из них продолжают посильную деятельность, как М.И.Баранович, в качестве машинистки перепечатавшая все не допускавшиеся до издания произведения Пастернака.
Оккультное направление, в эмиграции представленное главным образом Гурджиевым и Успенским, имело связи с современной наукой (иногда в популяризированной форме), но на первый план выдвигало мистические переживания.
Вл.Соловьев о трех путях развития мысли в России. Характеристика этих направлений.
В нескольких статьях, написанных перед самой его смертью, Владимир Соловьев наметил основные пути, по которым скорее всего пойдет русская мысль в будущем. В его пророческом даре не приходится сомневаться. Кажется целесообразным кратко обозреть реально достигнутое каждым из тех трех направлений, о которых он говорил.