Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Зачем европейцам интеграция?
Юрий ШЕВЦОВ
Сегодня уже практически никого не надо убеждать в том, что европейская интеграция — это процесс устойчивый и выгодный европейцам. Даже белорусский президент регулярно признает это и утверждает, что сближение Беларуси с Россией является своеобразным аналогом создания Европейского союза на западе континента.
Между богом и человеком
Однако до сего дня у нас распространено мнение, что успех европейской интеграции и сама евроинтеграция — это прямое следствие меркантильных соображений европейцев. Дескать, ради увеличения своего достатка и комфорта европейцы идут на отказ от всей полноты своего суверенитета в пользу своего “союзного центра”. На первый взгляд так оно и есть. Ведь что мы обычно знаем о нынешней Европе? — Четыре принципа евроинтеграции, закрепленные в Маастрихтских соглашениях 1991 года: свобода перемещения в рамках ЕС капиталов, товаров и услуг, рабочей силы, информации, что скоро у них будет единая валюта. Знаем, что ЕС развернул широкомасштабную программу строительства коммуникаций на своей территории и на прилегающих пространствах. Причем через Беларусь должны пройти самые важные для объединенной Европы трансконтинентальные артерии. Наконец, мы в последнее время узнали, что в ЕС существуют ограничения на экспорт извне тех или иных товаров, скажем, белорусского текстиля.
В нашем обыденном сознании евроинтеграция воспринимается просто: Европа создает свой Советский Союз или свои Соединенные Штаты. Как говорит президент: все в мире объединяются, чтобы жить лучше. Это кажется правдоподобным. Особенно если мало задумываться о том, что действительно происходит западнее Бреста. Однако если задуматься поглубже, то перед нами неизбежно встанут вопросы. Например, неужели меркантильный интерес у людей может быть настолько высок, чтобы поднимать на бесконечные митинги в пользу присоединения к ЕС молодых сербов и болгар? Бросать молодежь под дубинки их полиции и кулаки агентов спецслужб? Неужели какие-то экономические выгоды могут заслонить в глазах французов или шведов столь дорогие им совсем недавно принципы национального суверенитета и государственной самостоятельности? Ведь не может быть, чтобы от полного национального суверенитета отказывались столь крупные народы, как итальянцы или немцы, после того как они все вместе выдержали противостояние в годы “холодной войны”, в условиях, когда присутствие США на континенте падает, когда нет никакой внешней силы, принуждающей европейцев делать это.
Неужели великие интеграционные процессы могут разворачиваться на основе бездушных алчных идей выгоды и комфорта? Неужели империи могут создаваться слабыми духом и неспособными к самопожертвованию глупыми народами?
Каждая цивилизация — это по большому счету просто форма организации людей для того, чтобы обеспечить развитие той или иной системы ценностей. Скажем, в Древнем Египте считали, что главное — это хорошо подготовиться к жизни после смерти. И готовились к смерти всю жизнь. Вся мощь государства, всей цивилизации временами уходила на строительство абсолютно нефункциональных с нашей точки зрения пирамид. А потом приходили завоеватели-варвары, и на сотни лет истощенная строительством пирамид страна попадала под их власть.
Или, например, считали монголы, что главная ценность на земле — это взаимовыручка и помощь нуждающемуся, и Чингисхан вел войны абсолютно ему с геополитической точки зрения ненужные, ради наказания тех народов, которые хотели жить иначе. В Западной Европе, например. Европейцы, кстати, проиграли монголам. Монголы просто не стали забирать Европу как ненужную им, удовлетворившись фактом военной победы как формой наказания за склонность европейцев к тому, что монголы считали аморальным, — к вероломству прежде всего.
Или наши совсем недавние коммунисты. Зачем они создали Советский Союз и Восточный блок вообще? Ради того, чтобы пьянствовать на цэковских дачах? Были, конечно, и такие. Но в основном-то Советский Союз был нужен коммунистам как рычаг для тем или иным способом свершения мировой революции. То есть целью существования СССР было, как правило, не удовлетворение нужд его граждан, а распространение с помощью советских людей на весь мир коммунистической системы ценностей.
Все остальное у всех цивилизаций, в сущности, одинаково: придворные интриги, борьба честолюбцев, мздоимцев, талантов и бездарей, тяжелая работа на производстве и рискованная служба в армии и полиции, поддержка науки и образования и так далее. Это и в Древнем Египте, и в нацистской Германии, в современной Европе и даже у каких-нибудь племен в Полинезии — было, есть и будет. Просто не все строят пирамиды, атомные реакторы и космические корабли.
Есть закон человеческих сообществ: чем больше людей находится в рамках одного геополитического организма, тем более мощной и специфичной является идеология этого сообщества. Так и с Европой: в основе европейского единения лежат не столько меркантильные соображения, сколько общая идея, идеология, система ценностей, воплотить которую в жизнь и должен Европейский союз.
Идея единой Европы никогда и никем не скрывалась. Это — свобода. Или, говоря более привычным у нас диссидентским слэнгом, права человека.
Что это значит — свобода или права человека в современном их западном понимании? Проще всего прочитать Декларацию прав человека, принятую в свое время конгрессом США. Духовные ценности заокеанской сверхдержавы в основе своей совпадают с ценностями послевоенной Европы, хотя есть и некоторые отличительные нюансы. Говоря упрощенно, права человека или свобода в западном понимании — это право человека самостоятельно определять свои отношения с Богом и с обществом, право каждого человека на счастье и успех, право построить свою жизнь так, как он сам считает нужным, если только желания человека не наносят непосредственного вреда окружающим. Это право определять свою жизнь без посредников.
Врагов у новой Европы предостаточно
Подобная система ценностей противоречит, например, коммунистическому пониманию смысла существования СССР как орудия для свершения всемирной революции (например, путем распространения влияния Советского Союза на всю планету). Не укладывается в европейское понимание свободы представление исламских фундаменталистов о Коране и исламе как духовной основе общества. Или любых христианских клерикалов, полагающих, что между Богом и человеком может быть посредник, имеющий право определять за личность, где добро и зло, влезать с помощью каких-то внешних инструментов (государственных органов, например) в человеческую душу и хозяйничать там.
Тем более вне современного понимания свободы находятся мечты многих правых интеллектуалов об этнических ценностях как базовых ценностях европейских народов и о единой Европе как иерархии таких самодостаточных этносов-наций. Именно такую иерархическую Европу во главе с наиболее “полноценным в расовом смысле” народом — немцами пытался построить в свое время Гитлер.
Понятие свободы — выше этноса и национального государства, хотя и не противостоит ни этническим, ни государственным убеждениям разных людей. Человек может быть свободным, оставаясь немцем или белорусом, католиком, протестантом или православным. Человек просто должен преобразовать все ценности и традиции в духе свободы. Говоря проще, свободный человек не будет мешать свядомаму белорусу развивать белорусский язык и историческое самосознание, но воспротивится попытке подправить свою историю в сторону создания необходимого в данный момент по политическим соображениям лживого мифа. Свобода в европейском понимании несовместима с ложью.
Во имя свободы как новой, более высокой стадии развития национальных культур и идут европейцы на интеграцию. Обратите внимание, как долго в ЕС не принимаются восточноевропейские страны. Какая настороженность относительно них царит на Западе. И разве Запад не имеет права на такую настороженность? Кто сжигал заживо турок в Германии в 1990 году? Западные немцы? Нет, к сожалению, сжигали иностранцев в основном восточные немцы, а западные выходили на многосоттысячные демонстрации протеста. Что повлекло бы за собой принятие в ЕС, например, Польши в 1992 году? За счет программ выравнивания Польша получила бы резкий толчок к экономическому росту. Но этот толчок оправдал бы в глазах избирателей, в глазах польского общества тех же клерикалов. Тогда бы в этой стране не только были бы запрещены аборты, но и клерикальные партии неизбежно вовлекли бы Варшаву в борьбу за права католиков в Беларуси и на Украине с Россией. Польские (римско-католические) меньшинства на территориях постсоветских славянских государств были бы активно использованы в интересах польских национал-клерикалов, и мы бы все получили свои маленькие карабахи и трансильвании в условиях, когда за польскими движениями стояла бы вся мощь НАТО и ЕС.
Разве мало примера хорватов, которые громили сербов и мусульман, пользуясь таким западным тылом? Конечно, можно понять югославскую ситуацию — здесь конфликт был неостановим по внутренним причинам, и взаимные этнические чистки, возможно, явились единственным средством урегулирования ситуации в регионе надолго. Как произошло в Восточной Европе после выселения немцев, белорусов, украинцев и поляков из большинства спорных местностей. И тем не менее, пример хорватов показателен. Без предварительного и искреннего принятия восточноевропейскими нациями или, скажем, Турцией европейской системы ценностей, основанной на принципе свободы, их интеграция в ЕС опасна для Европы.
Ассимиляция европейских народов в народы свободные еще далеко не завершена. Даже те из них, которые входят в состав ЕС, еще нуждаются в длительном совершенствовании своей духовности и традиции в новом духе. Например, как быть с Грецией, где православие является государственной религией и где церковь не отделена от государства? Или с Великобританией, у которой есть Ольстер? Или с Испанией и Италией, которым предстоит пережить всплеск сепаратизма, освобожденного от репрессивного давления национального государства? Едва Испания более-менее урегулировала свои взаимоотношения с басками и Каталонией, как в Италии вспыхнуло в прошлом году движение за вступление северных провинций в состав ЕС отдельно от южных.
Европейская интеграция — это расширение сферы действия принципа свободы на самые разные европейские народы и самые неожиданные сферы человеческого существования. Кстати, именно потому, что Европа немеркантильна, а духовна, не может найти общего языка с ней Александр Григорьевич. Европе проще понять ирландцев, которые воюют с английскими войсками в Ольстере, чем белорусского президента с его панславизмом. Ведь ирландцы воюют за свое самосохранение в целом в рамках нынешних европейских ценностей, а Беларусь способствует становлению совершенно иной, враждебной Европе ценностной системы координат. Даже если в Минске и дальше не будет ни одного трупа в столкновениях милиции с демонстрантами, а в Ольстере все будет залито кровью, белорусская тема будет стоять на первых местах в сводках западных информационных агентств. Проблема нынешнего Минска на Западе — это проблема неприятия Западом сегодняшней цивилизационной ориентации Беларуси.
Нам может нравиться или не нравиться принцип свободы. Президенту этот принцип, похоже, не по вкусу. Иначе он смог бы найти на Западе свою духовно-идеологическую нишу и не допустить возникновения единого фронта неприятия его личности и политической практики всеми значимыми политическими силами в Европе и всем общественным мнением. Однако в любом случае нам придется считаться с Европой, ибо именно понятие свободы породило феномен рынка как экономической системы Запада, и в частности Европейского союза.
Свобода создала рынок
Именно так: не рынок породил демократию и возможность построения общества, исповедующего принципы защиты прав человека. А общество, полагающее себя свободным, породило рынок как наиболее комфортную для себя экономическую систему. Когда-то в детстве мы все увлекались романом Даниэля Дэфо “Робинзон Крузо”. Мы обычно как-то больше обращали внимание на приключенческую сторону этой эпопеи. А ведь для европейской цивилизации этот роман — одна из базовых книг, поясняющих, почему человек свободный предпочитает именно свободный рынок, а не какую-то иную экономическую систему.
Робинзон Крузо у Даниэля Дэфо постоянно ищет Бога, стремится жить в соответствии с совершенствующимся собственным пониманием Божественной воли. Жизнь Робинзона на острове — это постоянный поиск Истины и нахождение ее. Герой Дэфо тяготится в мире прежде всего каким-то внешним человеческим, небожественным вмешательством в свои дела. Для подобного мировоззрения рынок — это оптимальная возможность свести свои отношения с окружающими людьми до уровня отношений цен и себестоимости, до объективных рыночных законов, которые воспринимаются как природные, то есть как созданные не людьми, а Богом.
Такой человек и есть человек свободный.
Ему проще взять на себя ответственность за других людей, чем терпеть зависимость от человека. Свободный человек стремится уйти хоть в Сибирь, хоть в прерию, хоть на необитаемый остров, но не зависеть от воли и прихоти других людей. Это не анархизм ненавистника государственной системы как таковой. Это — стремление быть сильным и независимым, быть зависимым только от Бога или в другой формулировке — от природы. Это стремление быть не слабым, опекаемым государством, а сильным и самостоятельным. Принцип свободы на уровне масс-культуры хорошо виден по голливудским фильмам. Там герой обычно стремится не изменить государственную систему, если она его напрямую не касается, а построить свой мир вне ее. Государство оставляется для слабых, кто не может сам себя обеспечить. Именно потому свободные общества очень активны в своем расширении. Вероятно, потому духовный идеал Голливуда — постоянно расширяющийся “фронтир” — граница, где живут свободные, хоть и пьющие, ковбои. Европа, конечно, не Америка, но принцип свободы порождает идею своего “фронтира” и здесь. Скажем, в виде расширения национальных демократий через свои границы до уровня ЕС, а Европейского союза — за счет новых членов все далее на Восток.
Между сильными свободными людьми на периферии всегда возникают отношения купли-продажи — рынок то есть. Ибо отношения подчинения в рамках некоей организованной системы — это уже не отношения людей полностью свободных. А где рынок — там и свободная конкуренция. Собственно рынок — это просто война по правилам, которые устанавливают для себя эти самые свободные люди. Иногда правила эти очень жесткие, иногда — не очень и сильно сглажены разными социальными программами. Но рынок не может существовать в несвободном обществе, например в обществе криминальном, где отношения между людьми базируются на принципе силы. Без идеологии свободы рынок быстро вырождается в борьбу нескольких кланов между собой. И тогда никакие преимущества рыночных систем уже не действуют.
Расширение принципа свободы на новые страны и народы — это есть расширение на эти страны и принципа рынка. Создание огромного поля свободы в Европе — это создание огромного рынка.
Именно потому в основе экономических программ ЕС лежит не идея создания машины по строительству неких грандиозных сооружений типа Беломорканала, а идея расширения емкости европейского рынка за счет самых различных программ и приемов. Емкий рынок должен привлечь к себе новые инвестиции со всего мира, а главное — открыть новые возможности для всех игроков на его расширившемся пространстве. Емкость рынка — это и есть та граница свободы, тот “фронтир”, на которой максимально возможно проявление свободы личности. Европейский союз неизбежно будет расширяться. Либо породит внутри себя такую же мощную бюрократическую систему, которую породила в свое время прекратившая быстрый рост вширь Россия в виде большевиков. Сегодняшнее повсеместное недовольство в Европе брюссельской бюрократией, как бы та ни была необходима Европейскому союзу, — тому подтверждение.
Рынок породил технический прогресс
Мир не существовал бы, если бы свобода и емкость рынка как оценка реальной свободы в данной стране зависели бы только от территориальных или демографических факторов. Планета у нас маленькая, и хоть продолжается демографический взрыв — проблема требует иного, нетерриториального решения. К тому же любая экономическая система влечет за собой нагрузку на природу. Хорошо, что древние египтяне не строили вместо пирамид плотины на Ниле, а то, вероятно, их цивилизация погибла бы из-за аварий на этих плотинах гораздо раньше. Чем мощнее экономика, тем сильнее давление человека на природу. Выходом из этого положения для свободного общества стала идея технического прогресса. Заметьте, промышленный переворот в Европе начался только после сокрушения в XVI веке в некоторых странах клерикальных режимов, которые сдерживали свободу.
Технический прогресс обязательно стимулируется в обществах свободных. Ибо раз принцип свободы — это принцип в основе своей религиозный, то есть запрещающий убийство в ходе конкурентной борьбы, то и свободным конкурирующим обществам ничего не остается, как совершенствоваться в технологическом уровне. Особенно если прямое пространственное расширение в силу разных причин замедляется. Скажем, как было в России и Америке, когда эти страны вышли к Тихому океану в конце XVIII — начале XIX века.
Каждое техническое нововведение в производство, каждая новая технология, увеличивающая производительность труда, влечет за собой увеличение емкости рынка, открывает новые пространства для свободной конкуренции. Например, переход людей от каменных орудий труда к металлическим позволил освоить огромные пространства для земледелия и увеличить численность человеческого населения.
В рамках евроинтеграции запланировано несколько мощных программ по повышению уровня развития в ЕС технологии, науки, образования. Во-первых, один из четырех базовых принципов Европейского союза — свободный обмен информацией. Это значит, что информационные сети типа Интернет должны беспрепятственно развиваться. Более того, в ЕС предполагается создание целой сети линий волоконно-оптической связи как одного из приоритетных направлений для инвестирования. Между прочим, вероятно, самый важный трансевропейский проект этого типа — линия волоконно-оптической связи Берлин—Москва — должен пройти через РБ. Ее строительство идет полным ходом.
То есть одна из главных целей европейской интеграции — это стимулирование научно-технического прогресса. Без науки и образования нет свободного человека. Овладение наукой, получение наиболее качественного образования — это сегодня и всегда в свободном обществе один из самых важных залогов степени своей свободы. Если у вас начальное образование — ваш жизненный выбор в целом невелик. Что называется, космонавтом вы не станете, в лучшем случае полетите в космос в качестве подопытного животного. Если у вас среднее образование — вас уже могут взять в белорусскую милицию и вы можете там дослужиться до сержанта. А на производстве — вам нечего соваться в конкуренцию на очень прибыльном ныне рынке, например компьютерных программ и биотехнологий. А вот если у вас высшее образование — вам открыт путь не только на должность офицера белорусской милиции, но и куда угодно еще...
Уровень науки и образования обеспечивает степень свободы на рынке не только отдельной личности, но и целых социумов, например наций. Если у евреев в России более высокий средний уровень образования, чем у русских, то и нечего удивляться, что они в Москве столь влиятельны.
Европейская интеграция должна закрепить за европейцами самый высокий в мире уровень научного прогресса и образования. Пусть турки и арабы торгуют на улицах европейских столиц сосисками и джинсами. Главное — чтобы молодые французы, немцы и, дай Бог, белорусы изобретали новые технологии их производства. Создание технологий для поточного производства дает доход несоизмеримо больший, чем продажа готового продукта в розницу.
Если мы отстанем от Европы в этом, то никакие МТЗ и МАЗы нас не спасут от второсортности на своем собственном континенте. А как же нам не отстать, если Беларусь практически никак не интегрируется в западное, европейское научно-образовательное пространство, а остается в рамках все более деградирующего пространства России? Конечно, пробиваться на Западе болезненно и сложно, но именно там нам светит перспектива, а на Востоке мы себя просто законсервируем на его более низком, чем в Европе, уровне конкурентоспособности.
Непобедимое обаяние многообразия
Наконец, существует еще один принцип европейской интеграции, происходящий из свободы, — многообразие Европы. Люди свободные — это обязательно люди разные, хотя бы потому, что в процессе свободной конкуренции между ними кто-то становится сильнее, кто-то слабее, кто-то применяет одни методы для достижения победы в конкурентной борьбе, кто-то — другие, кто-то идет к Богу через одну церковь, кто-то — через другую. Единая Европа с самым большим в мире по емкости рынком — это обязательно Европа многообразная и многогранная. Принцип свободы способен выдержать на себе огромное количество мутаций своего воплощения в реальности. Пока в истории не было идеологии, способной поддержать жизнедеятельность столь большого количества разнообразных личностей и социумов. В каком-то смысле свободное общество — это и есть тот коммунизм, к которому стремились революционеры XIX — начала XX века. Именно в свободном обществе принцип максимального развития всех возможных творческих потенций каждой личности является главным двигателем дальнейшего его развития.
Европейская интеграция уже вовлекла в состав единой Европы пятнадцать государств. В ближайшие 5—7 лет в состав ЕС войдут еще как минимум четыре страны: Кипр, Чехия, Венгрия, Польша. Далее теоретически должна настать очередь Румынии, Болгарии, Словении, стран Балтии, Мальты. Затем — республик бывшей Югославии и Албании. В ЕС посредством поглощения Западной Германией уже оказалась бывшая ГДР. Не исключено, что в конечном счете присоединится к этому союзу и Норвегия. Рвется в состав союза также Турция, но пока неудачно. То есть в течение 10—15 лет Европейский союз может расшириться примерно в полтора раза по площади и населению. Причем емкость рынка и объем совокупного ВВП объединенной Европы, вероятнее всего, достигнут самого высокого уровня среди существующих на планете единых экономических пространств.
С ходу видно, что в ЕС нет и не будет четко выраженного центра в лице одной страны. Слишком малы относительно друг друга европейские страны. В Европе не так, как в СССР, где русские изначально были основным цементом и ядром Советского Союза. К примеру, германский потенциал к доминированию в ЕС уравновешивается Францией и Великобританией. В объединенной Европе просто не может быть одного четко выраженного культурного центра, доминирующего языка или конфессии. Изначально ЕС формируется как поликультурная по форме общность.
С другой стороны, процесс европейского единения раскрепощает на континенте миграционные потоки и процессы оформления различного рода культурных меньшинств. Ведь значение национального законодательства и национальных органов власти в Европейском союзе по мере углубления интеграции падает. Соответственно уменьшается тот политический и культурный пресс, который сдерживал в интересах господствующей культурной группы в каждой из стран развитие культурных меньшинств и миграцию в страну извне. Уже сейчас около 2 миллионов португальцев проживают в Европе за пределами национальной территории. В ЕС находятся также не менее 1 миллиона рабочих и беженцев из Югославии, а главное — не менее 10 миллионов мусульман, обладающих в странах ЕС самым разным юридическим статусом. Снятие границ на перемещение рабочей силы в рамках союза резко раскрепощает передвижения этой огромной массы иностранных рабочих и мигрантов. Мы это видим уже сейчас по себе: стоит получить Шенгенскую визу, как вам открыты сразу несколько ведущих европейских государств.
Вместо “Европы отечеств” приходит “Европа регионов”. Только в ЕС появляется возможность выжить у малых культурных групп типа лужицких сербов или корсиканцев, появляется возможность у этнических меньшинств избавиться от мощного политического пресса господствующих наций в своем государстве. Кстати, стоило возникнуть Европейскому союзу, как начался прогресс в разрешении конфликтов в Ольстере, на Корсике, в Стране Басков.
С другой стороны, небольшие дисперсные культурные группы типа кришнаитов, буддистов, разного рода сайентологов и экологистов получили возможность быстро распространяться на все страны и создавать свои действенные крупные объединения, которые могли бы представлять их интересы в масштабе всего союза. У культурных меньшинств появилась возможность к консолидации своих усилий на крупных проектах типа буддийских храмов в Европе, исламских культурно-религиозных центров или баптистских молельных домов и университетов.
Безусловно, у принципа культурного многообразия свободного общества есть и отрицательные черты. Например, в разнообразном мире тяжелее противостоять организованной и спонтанной преступности. Преступность ведь также получила большие возможности для роста, чем те, которыми обладала ранее. Стало сложнее преодолевать разного рода идеологические инфекции типа культов сатанистов или разрушительных молодежных увлечений. Грозят конфликтами противоречия между местными националистами и набравшими силу инокультурными мигрантами и культурными меньшинствами, а также между просто европейскими традиционалистами и сторонниками нетрадиционных идеологических и культурных учений. Это последнее особенно хорошо видно на примере Франции, где остро стоит вопрос о сохранении французской культуры как белой и франкоязычной.
Кто сегодня самый большой враг евроинтеграции? Европейские ультраправые, представляющие интересы крупных наций. И это естественно, ибо принцип многообразия бьет прежде всего по устоявшимся культурно-идеологическим мирам, по крупным потерявшим мобильность нациям и идеологиям. Представьте себе, что Беларусь или Россия оказались в составе ЕС. Это значит, что сразу же встанут проблемы у сторонников возрождения Советского Союза и Российской империи. Им придется сдерживать свои порывы, насильственным путем подавить, скажем, белорусское культурное движение. В равных политических условиях проевропейский белорусский национализм Ходыки и Вечерки духовно сильнее устаревшего москвоцентричного национализма Баранкевича и Лукашенко. Недаром белорусский президент изо всех сил сдерживает как раз те формы общественно-политической жизни, которые являются в Европе нормой: оппозиционные СМИ, митинги и демонстрации, профсоюзы, неправославные конфессии. Допустить белорусскую оппозицию к СМИ — смерть для белорусского президента, ибо европейские духовные ценности и все, что за ними стоит, гораздо мощнее той ностальгической стариковской сентиментальности об ушедшем прошлом, на которой въезжает ныне в Москву наш президент.
Духовная граница России и Европы
Принцип разнообразия, вероятно, задает ту духовную границу, за которую не может перейти на Востоке европейская интеграция. Россия не может быть равноправной частью Европы, ибо она слишком велика, чтобы быть равной другим народам, и слишком нуждается во внутренней консолидации ради обеспечения своей стабильности в море азиатских проблем. Россия может быть надежным партнером ЕС, но не его составной частью. Россия — это особый мир, возможно, особая цивилизация. В рамках индустриального Севера Европа и Россия едины, но не более.
Иное дело, что бывшие западные окраины России — страны Балтии, Беларусь, Украина — не могут не стремиться хотя бы духовно в Европу. Ведь где еще они могут рассчитывать на столь необходимый им принцип многообразия? В России демократической или националистической прибалтам, белорусам или украинцам все равно придется служить в единой армии, учить русский язык ради лучшего понимания команд офицеров и воевать за цели, которые необходимы прежде всего русским как народу.
Европе не может быть нужна рухнувшая Россия. Поэтому геополитически Европой, в конечном счете, вероятно, могут быть признаны частью России любые территории, которые необходимы ей, чтобы выжить. Как это было в конце XVIII — начале XIX века. Но духовно чем сильнее будет становиться единая Европа, тем более будет усиливаться разрушительное для России притяжение к ЕС ее западных окраин, нуждающихся не столько в свободе духа, сколько в многообразии.
Наконец, именно многообразие есть та питательная среда, в условиях которой очень быстро расцветают таланты и особенно искусство. Единая Европа просто обречена быть красивой. Вот таким духовным и сильным, многообразным и красивым становится Старый Свет ныне.
Ради свободной Европы народы континента отказываются от своего прежнего узкого и самодостаточного понимания своего места в мире. И кто может вокруг Европы противопоставить хоть что-то всерьез обаянию свободы, которое превращает окраинный полуостров Евразии в самое привлекательное место на планете для инвестиций, поиска новых знаний и духовного творчества?