Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Дмитрий Емец
Мост в чужую мечту
ШНыр – 3
Издательский текст http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=2472495
«Мост в чужую мечту»: Эксмо; М.; 2011
ISBN 978-5-699-49430-9
Аннотация
Когда-то давно самые первые ныряльщики, люди, умевшие проникать в другой мир – «двушку», построили подземное хранилище. Туда заточали элей – опасных существ, мечтающих поработить наш мир. Шли века, постепенно о тайнике все забыли. Все, кроме самих элей, ставших его единственными хозяевами. Раз в пять лет ворота хранилища отпирает магический ключ, похожий на маленькую серебристую змейку. Правда владелец артефакта при этом всегда погибает...
Найдя необычный браслет, Яра сначала не придала этому особого значения: просто взяла, надела и забыла. Пока однажды девушка не поняла, что научилась читать мысли людей и управлять их поступками. Отказаться от нового дара оказалось не просто. А в обмен за него цепочка в виде змейки потребовала у девушки ее жизнь.
Дмитрий Александрович Емец
Мост в чужую мечту
Дорожные знаки разведчика
Всегда помните, что и без нас много желающих обидеть и оскорбить, причинить зло, а нам надо научиться для начала хотя бы жалеть всех, стараться ежедневно хоть немного отбавлять от огромной горы человеческого страдания и прибавлять к малому холмику человеческой радости.
Я часто задавал себе вопрос: а что же такое, собственно, есть «Я», и понимал, что это единственный лучик… даже не лучик – мотылек света, залетевший в темную и забитую всевозможной дрянью каморку моего сознания. Мотылек, который мог впорхнуть только извне, поскольку здесь внутри у него нет никакого логического обоснования. Он тут чужой. Но не улетать он должен, не сбегать, а навести порядок, что для мотылька безумный труд, поскольку ему приходится ворочать лапками неподъемные глыбы.
МАТЕРИАЛЫ ПО ПРОЕКТУ С КОДОВЫМ НАЗВАНИЕМ: «Операция «Опора»
Секретно
Доступ: Гай, Белдо, Тилль, Долбушин, их заместители, руководители оперативных подразделений.
Уважаемые господа!
Как Вам известно, помимо значительного числа зарядных тайников, Москва охраняется четырьмя шныровскими базами – СЕВЕР, ВОСТОК, ЮГ и ЗАПАД. Расположенные в географически уникальных точках, базы мешают нам контролировать город.
Захват даже одной такой базы позволит нарушить уникальность шныровской защиты, однако из-за мощи охранных закладок открытый штурм не представляется возможным. База может быть атакована не раньше, чем закладка окажется вынесенной за пределы ее территории кем-либо из шныров и попадет к нам в руки.
Недавно мы потеряли одного из наших лучших телепатов-слухачей Каролину Мухину (протокол вскрытия тела и последующего считывания памяти, подписанный фельд. А. Уточкиным, см. в прил. № 1). Перед вами – последний из осуществленных ею перехватов.
В каждом предлагаемом Вашему вниманию отрывке беседуют два голоса. Первый принадлежит, предположительно, руководителю ШНыра. Личность второго говорящего в каждом случае разная. Однако есть основания предполагать, что все собеседники имеют отношение к шнырам недавнего набора.
Именно они, как не имеющие достаточного опыта, могут быть максимально полезны в захвате закладки.
Дальнейшая расшифровка звукового перехвата станет возможной при проведении повторного допроса трупа Каролины Мухиной. Однако уже сейчас, на основе анализа характеров шныров нового набора, мы можем определить объект для проведения операции «Опора».
Приложение № 1.
– Каким образом из круга сделать квадрат?
– Радиус круга, диаметр? Пространство какое имеется в виду? Одномерное? Многомерное?
– Просто круг. И просто квадрат.
– Э-э… Тогда не знаю!
– Хорошо, спасибо. Иди! (Визг.) Нельзя ли смотреть под ноги? Ты наступил на Октавия!
– Простите!
– Я буду прощать, когда ты на меня наступишь! А сейчас у императора прощения проси!
– Каким образом из круга сделать квадрат?
– Ну не знаю… взять круг и шарахнуть об пол разика четыре. А?
– Я правильно тебя понимаю: ты предлагаешь силовое решение проблемы?
– Силовое?.. А, ну да!..
– Каким образом из круга сделать квадрат?.. (Долгая пауза.) Рина, ау! Я, между прочим, с тобой разговариваю!
– Простите, я задумалась!.. Значит, мы берем круг и… А что нам надо? Квадрат?
– Хочешь, чтобы я повторила вопрос в третий раз?
– Извините! Я сейчас что-нибудь придумаю!.. А нельзя просто попросить его?
– Кого попросить? Круг?
– Ну да. Круг! Он же добрый, мягкий, он поймет!
– А квадрат грубый. Он бы не понял?
– Вы ловите мои мысли на лету!
– Каким образом из круга сделать квадрат?
– Из какого круга? Взглянуть можно?
– Минуту… У меня пропал лист с заданиями!
– В прозрачной такой папке-файле?
– Да. Ты ее взял???
– Ча?! Мамой клянусь, в глаза не видел!
– Но ты же сказал: в прозрачной папке?
– Кто сказал? Я? Это вы сказали!
– Молодой человек! Каким образом из круга сделать квадрат?..
– Я парализован! У вас такие красивые глаза!
– Приятно слышать. Более того: хочется верить!
– Так верьте! Что вам мешает?
– Мне мешает, что двенадцать с половиной минут назад ты то же самое сказал девушке, которая показала тебе мой кабинет. А до нее еще двум. Слово в слово. Надо проявлять больше воображения.
– Вот засада! А вы откуда знаете?.. Ой, простите! Так что, вы говорите, нужно сделать с прямоугольником?
С уважением,
Феликс (Дидрих) Кречковский,
начальник отдела стратегического планирования
Внизу черной ручкой резолюция Гая:
К операции «Опора» приступить немедленно.
Глава 1
ЗМЕЙКА
Рина остановилась.
– У меня прекрасный план! Давай ты будешь меня всегда любить!
– А ты? – спросил Сашка с надеждой.
– Э, нет! Это уже твой план! Давай мы вместе будем любить меня!
Ветер налетал порывами. Вдоль длинных домов и по проспектам невозможно было идти – сбивало с ног, хлестало по лицу. Эля, бывшая подруга дочери Долбушина Ани – та самая, которую Долбушин когда-то грубо сгреб за шею зонтом и отбросил за загородку, – пряталась от ветра и хитро лавировала, передвигаясь двориками. Сделав очередной поворот и вынырнув у мусорных баков, она внезапно увидела толпу. Не особенно большую, человек в тридцать, но обеспокоенную. Ощущалось, что стряслось нечто серьезное. Было это напротив длинного и массивного сталинского дома недалеко от метро «Сокол». Эля немного поколебалась и подошла.
Люди полукругом сгрудились под окнами первого подъезда, не заходя на заваленный снегом газон. Эля осторожно пробилась в первые ряды и остановилась рядом с бойким молодым человеком, который все время вертелся и подпрыгивал. Из подъезда выскочил мужчина в тренировочных брюках и накинутой на плечи дубленке.
– Милицию вызвали?
– Да уж как уж где уж! Вас, конечно, ждали! – колкостью ответила старушонка в лисьей шапке.
Эля с жадным испугом вглядывалась в снег. Она чувствовала, что разгадка рядом, на газоне, но по-прежнему не замечала ничего особенного. Разве что странной формы палку, обмотанную синей тряпкой. Эле потребовалась почти минута, чтобы понять: синяя палка – торчащая из сугроба нога.
Подъехала «Скорая». На газон пошел врач – усталый, средних лет, с черными усами и седой щетиной на подбородке. Из-под полушубка выглядывал короткий голубоватый халат. Зябко ежась от снега, который лез ему в брючины, врач неохотно дошел до лежащего человека. Наклонился, посмотрел внимательно, но трогать не стал.
– Вы его отройте! Может, укол поможет? – засуетился бойкий молодой человек.
– Поучи, поучи… – кисло ответил врач. – Откуда он сиганул?
– Похоже, с четвертого, – молодой человек ткнул пальцем вверх.
Эля задрала голову. Рама на четвертом этаже была распахнута. Пузырилась от ветра плотная фиолетовая штора.
– Самоубийца небось. Ласточкой специально прыгал. И трезвый, кажется, – буркнул врач.
После «Скорой» приехали два молодых милиционера. Эти тоже покрутились, посовещались, стали кому-то звонить, с кем-то спорить. Тогда один отправился в подъезд, а другой вместе с санитаром и помощниками из толпы выволок из снега человека, голова которого от сильного удара смотрела за спину.
На мужчине был бордовый халат с широким поясом. На шее – тесная серебряная цепочка. Раздутое, перекошенное лицо. Правый глаз вмят. Левый, широко распахнутый, с ненавистью смотрит на толпу. Но страшнее всего ухмыляющийся, чем-то очень довольный рот.
Эля вскрикнула, но не от ужаса, как остальные, а потому что узнала. Однажды они встречались на «Гоморре». Маг-одиночка Антон Лей – некогда правая рука Белдо, а ныне отколовшийся ведьмарь, с которым лишний раз не связывался сам Гай.
Подъехала третья машина – закрытая бортовая «Газель». Тело погрузили на складные брезентовые носилки. Санитар, придерживавший носилки сзади, высоко задирал колени, стараясь наступать в чужие следы. Толпа расступилась. Эля замешкалась. Милиционер прикрикнул на нее. Отодвигаясь, Эля увидела, как тесная серебряная цепочка, отстегнувшись с шеи мертвеца, соскользнула в грязноватый снег рядом с ее ногами. По снегу живой змейкой цепочка скользнула к левому ботинку Эли и коснулась его. Ступню обожгло несильной, сразу прошедшей болью, точно ее кольнули краем ледяной сосульки. От неожиданности Эля взвизгнула и высоко подпрыгнула.
Бойкий молодой человек, бросив свой край носилок, уставился на ее ботинки.
– И чего орать? Там же ничего нету! – сказал он удивленно.
Эля наклонилась и поняла, что он прав. И правда ничего. Снег и асфальт. Цепочка-змейка таинственно исчезла.
* * *
Тому, кто никогда не получал псиоса, не объяснишь, что это такое. Это радость больше радости. Наслаждение превыше любых наслаждений. После псиоса неинтересно есть мороженое, потому что псиос вкуснее. Глупо обнимать любимого человека в парке, потому что псиос нежнее. Неинтересно слушать шум моря, и лежать на солнце, и читать книги, и слушать музыку. За всяким другим счастьем нужно куда-то идти, совершать какие-то действия и как-то его заслуживать, псиос же дает любое счастье сразу – только пожелай.
Правда, чтобы получить псиос, надо выполнять самые разные поручения, иногда сомнительные, но ведь шоколад тоже не дают в магазине даром. К тому же псиос абсолютно безвреден. Если употреблять его правильно, невозможно умереть. Многие, правда, умерли, причем на глазах у Эли, но только те, кто употреблял его неправильно. Эля глубоко в этом убеждена.
Эле шестнадцать. Ну, может быть, «половина семнадцатого», как она иногда говорила. От псиоса она зависела полтора года, но ей казалось, что целую вечность.
Началось все просто. К Эле на улице стал приставать какой-то псих. Эля не знала, куда от него деться. Прямо хоть кричи. И тут рядом, точно выпорхнув из мечты, остановился белый микроавтобус, разрисованный райскими цветами. За рулем сидел чернобородый мужчина с золотой серьгой в ухе, а в салоне обнаружились ласковый старичок и две смешливые дамочки. Они втянули Элю в автобус и захлопнули дверь перед носом у ненормального, который все никак не мог уняться. Бежал за ними и кричал что-то. Автобус поколесил по району и подвез Элю до самого дома.
Эле понравилось, что и старичок, и обе женщины веселые, ничем ее не грузят и безобидные. К тому же все трое буквально затапливали любовью. Никогда в жизни Эля не ощущала себя такой нужной. Каждая ее шутка вызывала смех. Каждая жалоба на жизнь – искренний ужас и сочувствие. Когда она случайно содрала себе кожу на пальце камнем от кольца, они втроем чуть не передрались за право капнуть на ссадину йоду. Хотя ранка была – лизнул и забыл. Через пять минут Эле казалось: она знает старичка с минуты рождения.
Так состоялось ее знакомство с Белдо. Они обменялись телефонами, а через пару дней Дионисий Тигранович позвонил, приглашая Элю на выставку. Одна из дамочек, Влада, рисовала картины, которые видела во сне. Эля поехала. На выставке оказалась целая толпа гостей. В картинах Эля ничего не поняла, хотя они, по словам Белдо, были «вещие», зато возле стены стоял невысокий гибкий мужчина с черными вьющимися волосами до плеч и мятым, как приспущенный шар, лицом. Он был мрачным и Эле понравился меньше щебечущего старичка.
Эля решила, это скульптор, потому что он подвел ее и еще двух молодых людей и одну девушку к оплавленному серебряному кубу. Вслед за остальными Эля коснулась его лбом, после чего черноволосый поощрительно потрепал ее по щеке и коснулся волос. Так Эля впервые узнала, что такое псиос. Потом она сама искала этих встреч и ради них готова была на что угодно. Правда, встречи выдавались редко. Когда раз в две недели, а когда и раз в месяц. Довольно быстро Эля научилась различать псиос, получаемый из разных источников. Псиос, который давал Гай, был самым сильным, ярким, первичным. Псиос же, который она получала от Дионисия Тиграновича, бывал сильно разбодяжен. То ли хитрый старичок мудрил с ним, то ли дело было в том, что Белдо получал его опосредованно – от Гая. И всегда он внимательно посматривал на грудь Эли и на ее живот и спрашивал, как она себя чувствует, будто Эля ждала ребенка.
В один из дней на «Гоморре» Эля случайно встретила и того психа, от которого ее спас Белдо. Психу она была глубоко безразлична. Он ее даже не узнал. Его, как и саму Элю, интересовала исключительно доза псиоса. Встречала она и тех троих, которых Гай подвел к серебряному кубу с нею вместе. Один парень занял важную должность в представительстве крупной компании и, толстенький, важный как пингвин, разъезжал на алой спортивной машине. Девушку окружала толпа поклонников. Элю это забавляло: девушка, на ее взгляд, была «серенькая». Второй парень куда-то исчез. Эля случайно узнала, что он умер.
– Что-то с сердцем! Ах, молодость, молодость! Не берегут себя! – ответил на ее вопрос Белдо.
Он сочувственно цокнул языком, потрепал Элю по голове, и через пять минут она ни о чем не помнила, наполненная жгучим псиосным счастьем.
* * *
История с выбросившимся из окна Антоном Леем произвела на Элю жуткое впечатление. Она ощутила себя выбитой из колеи и поехала домой. От матери она ушла давно по совету Белдо, попросту исчезнув без всяких объяснений, и снимала комнату у женщины средних лет. За комнату не платила и за еду тоже. Это делал Дионисий Тигранович, хотя Эле порой казалось, что тут какой-то другой обмен. Хозяйка квартиры делала звездам эстрады маникюр и была гадалкой, но без дара. Пророчествами ее снабжала Млада.
Эля жила на пятом этаже в доме рядом с «Речным вокзалом». Дом был панельный, так называемая «ленинградка»2
, с отличной слышимостью. Когда кашляли на втором этаже, на четвертом нервно стучали по батарее, желая кашляющему скорейшего выздоровления.
Эля без всякого желания съела холодную картофелину в мундире; симулируя чистку зубов, сунула в рот сухую зубную щетку и рухнула в кровать. Ей срочно требовалась перезагрузка, которую мог дать только сон.
Легла она рано, часов в пять вечера, а проснулась среди ночи от того, что ногам холодно. Некоторое время боролась, поджимала ноги, натягивала одеяло. Ощущение зябкости не уходило. Не вставая, нашарила на стене выключатель. Привычно зажмурилась, зная, что острый электрический свет надавит на глаза. Почувствовала, как за веками стало розово. Ага, значит, лампочка горит! Теперь осторожненько… еще осторожнее размыкаем веки, выдвигаем себя из ночи.
За окном даже не рассвет. В пятиэтажке напротив горит вертикальная линия лестницы над козырьком подъезда, и ни единого освещенного окна. Хоть бы одно – не было бы так одиноко.
Ногам было неуютно. Эля провела по ступням ладонью и вскрикнула, ощутив на пальцах нечто чужеродное. Засохшая грязь. Эля трусливо ковырнула ее. Снаружи грязь подсохла, но внутри, под коркой, оставалась жидкой. Земля была насыщенного черного цвета.
В ванную Эля шла босиком. Ступни ставила боком, чтобы не оставлять на линолеуме следов. Залезла в ванну, пустила воду, направила душ вниз. Теперь Эля видела, что грязь не только на ступнях. И на коленях, и на локте, и на пижаме – всюду пятна.
«Бред! – подумала Эля, не давая себе до конца удивиться, потому что тогда сознание перемкнуло бы окончательно. – Я что, на улицу выходила босиком? Где я ухитрилась грязь найти? Промерзло все на полпальца. Дубняк жуткий».
Она уже вылезала из ванны, когда заметила у стока нечто блестящее. Эля наклонилась и схватила – это была исчезнувшая цепочка Антона Лея, которая ползла по снегу. Эля пугливо толкнула ее пальцем. Змейка не шевелилась. Массивная, скорее всего серебряная. Можно носить на шее, а можно как браслет. Никаких особых украшений, только с одного края в серебро вплавлены два маленьких красных камня.
В дверь ванной заскреблись, точно пришла шкодливая кошка.
– Элечка! Я волнуюсь! С вами все хорошо? – сказали в самую щель.
Эля поспешно зажала кулак, пряча цепочку. Щелкнула шпингалетом. У двери стояла хозяйка квартиры в наспех наброшенном халате. Ее глазки были выпуклыми, как у мыши.
– Все отлично, Эмилия Максимовна!
– А почему вы закрылись?
– А что? Нельзя душ принять?
– Да, Элечка! Но среди ночи?! – в ужасе от такой самодеятельности хозяйка запахнула на груди халат. Она все на свете ухитрялась делать трагически. Даже суп глотала так, словно травилась навеки.
– А среди чего можно? Посреди города? – Эля проскочила мимо нее в комнату. А то увидит грязь на пижаме и тогда вообще не отстанет.
Она стояла у своей двери, прильнув к ней ухом, и слушала, как Эмилия Максимовна шуршит в коридоре. Ходит, недовольно разговаривает сама с собой. Потом заглядывает в ванную, дергает штору, проверяет, не спрятался ли кто. Нерешительно приближается к двери, касается ручки, стоит и дышит. Эля ждала, пока она постучит, но хозяйка не стучала.
– Да уйди ты! Сгинь, пожалуйста! – одними губами, беззвучно, попросила Эля.
Ей было так скверно, что душу выворачивало наизнанку. А потом вдруг обожгло ладонь. Жар распространился по пальцам, скользнул к запястью и перешел в легкое покалывание. Внутри ладони, между костями, что-то зашевелилось. Это было отвратительно. Эля едва не завизжала.
Гадалка кашлянула, неуверенно завозилась и, наконец решившись, ушла в свою комнату. Сгинула, исполнив желание Эли.
Эля разжала пальцы. С ужасом уставилась на ладонь. У нее на глазах цепочка, ставшая серебристой змейкой, проползла сквозь кисть руки и уютно устроилась на запястье. Эля трусливо тронула ее пальцем: обычный браслет. Не осталось ни крови, ни раны, ни других следов.
Эля легла в кровать. Приняла позу эмбриона. Закрыла глаза. Ей хотелось выключиться и дотянуть до момента, когда снова получит псиос. Она пообещала себе, что теперь будет тратить его очень бережно. Никаких наслаждений, после которых ощущаешь себя прогоревшей головешкой. Хватит скатываться по наклонной! Надо устроить жизнь, найти другую квартиру или пусть комнату, но нормальную, поступить в институт. Эля давно обещала себе, что все так и будет, но сразу после прикосновения к ее лбу сухого пальца Гая теряла над собой контроль и откладывала до следующего раза. А потом все опять повторялось.
Во второй раз она проснулась через час. Если это можно назвать «проснулась». Дикая боль сбросила ее с кровати. Обхватив колени, Эля сидела на полу, раскачивалась и хрипела. На уровне солнечного сплетения что-то медлительно ворочалось. Казалось, во внутренности забрался крот и, выбираясь наружу, копает ход. Дико больно. Эля не могла даже крикнуть и позвать на помощь.
Ей пришло в голову, что это снова та змейка, которая вползала ей в руку, но нет… Вот она, лежит на полу, рядом с опрокинутым стулом. Спокойно, как неживая.
Снова страшная волна боли. Кусая руки, Эля ползала по полу и больше ни о чем не думала. Наконец непонятное существо перестало ворочаться внутри. Боль временно отступила. Залитая холодным потом, Эля подползла к телефону, к которому тянулся шнур зарядника.
Кому звонить? «03»? Но едва ли «Скорая» поможет. Эля торопливо отыскала в контактах номер Белдо, единственного, кто, как ей казалось, о ней заботится. Остальным она не нужна. Они даже имя ее не старались запомнить.
Старичок ответил сразу, хотя времени было пять утра. Голосок у него свежий, точно огуречным рассолом промытый. Никакой досады, удивления – он действительно рад ее слышать. Эля ощутила покой и умиротворение.
– Мое сердце с тобой, родная! Что стряслось?
– Мне дико больно… Внутри что-то шевелится… Что-то живое! – Эля взвизгнула, испугавшись того, что сказала. Порой истина полностью доходит, когда ее выскажешь.
– Все пройдет, родная! Доверься мне! Все пройдет!
– Ничего не пройдет!!! Я умираю! Это все змейка! Я не брала ее: она сама в меня вползла! – с ненавистью крикнула Эля.
Белдо что-то залепетал. Эля почувствовала его растерянность.
– Какая змейка?
– Я была на «Соколе», когда он выбросился из окна… Случайно… Я подошла, а там толпа и…
– Кто выбросился?
– Вы его знаете… Он был на выставке. Неприятный такой, грубил всем… И вам тоже.
– Антон Лей? – быстро спросил старичок.
– Да! Его браслет пополз по снегу и… – Эля взвизгнула, потому что змейка, поняв, что говорят о ней, шевельнулась на полу.
– Ты сейчас где? – в трубке что-то зашуршало. Эля поняла, что, разговаривая с ней, старичок мечется по комнате, одновременно пытаясь одеваться.
– На «Речном»! Вы же сами меня поселили!
– А-а, да-да, помню! У Эмы! – перебил Белдо. – Жди нас! Никуда не уходи! Мы едем! Я дышу на твои заплаканные глаза, родная!
– Мне больно! Там что-то живое!
– Все будет хорошо! Верь мне!
Эля нажала на отбой и доплелась до кровати. Скорее бы приехал. Боль свернулась калачиком, но легкое, прощупывающее шевеление в животе продолжалось.
И тут мобильник снова зазвонил. Она схватила его. Опять Белдо! О ней думали, заботились!
– Алло! – торопливо крикнула Эля.
Ей не ответили. После третьего по счету «алло!» она поняла, что старичок и не думал ее набирать. Просто телефон, не поставленный на блок, нажался в кармане халата. Она услышала, как Белдо крикнул кому-то:
– Буди Птаха! Живее! У нее проклевывается эль!
– Рано! Девчонка у нас недавно! Он не успел бы созреть! – зевнула Млада и тотчас взвизгнула. По звукам в трубке Эля догадалась, что старичок, не помня себя, хлестнул ее полотенцем или свитером.
– Ты что, оглохла? Шевелись, коровища! Уточкина зови, кого хочешь! Я сам ей брюхо потрошить не стану! Мне противно!.. Чего застыла, крокодилища? Мне что, тебя укусить? Плюнуть в тебя?
– Ай, не надо! Почему эль проклюнулся так рано?
– Почему-почему? Вот любопытная лошадища! У нее змей Антона Лея! – в голосе старичка послышалась отдышка. Размахивая свитером, он утомился.
Кто-то ахнул. Эля предположила, что Влада. Только она способна на такие пронзительные звуки.
– Где она его взяла? Антон же умер!
– Умер! Как бы не так: умер! Убил себя! Не захотел продержаться несколько дней! Будет знать, как держать у себя ключ от эльбника и ни с кем не делиться! Последние месяцы Лей совсем совесть потерял! Возомнил себя сильнее Гая!
– Но почему ее эль?..
– Да потому! Змей растревожил эля, заставил его проклюнуться раньше времени! Где мои носки? Я тебя спрашиваю! Носки где, говорю? Не смей трогать мои ноги! Я сам прекрасно могу одеться! – закричал он на Владу.
Видимо, Млада позволила себе улыбочку, потому что старичок завопил и на нее тоже:
– А ты что застыла столбом? Нечем заняться, только пломбы скалить? Звони Тиллю, ворона!
– Ночь же! Он спит, – всполошилась Млада.
– А мне безразлично! Меня будят – пусть разбудят и его! Пусть пришлет кого-нибудь за телом! Сколько ехать до «Речного»?
– Минут тридцать. Ну двадцать пять по пустым дорогам.
– Пусть присылает через час! Я не хочу, как в прошлый раз, возить в своей машине труп! Мне, между прочим, противно!
Голоса в трубке остались, но приглушенные, неразличимые. Дионисий Тигранович скинул халат, не вытащив телефона из кармана.
Эля сидела, распахнутыми глазами глядя перед собой. Лунная полоска отливала на металлической рамке репродукции Брейгеля. «Я не хочу, как в прошлый раз, возить в своей машине труп!» – звучал у нее в ушах капризный голосок Белдо.
Эля не помнила, как оделась. Хаотично хватала вещи и беспорядочно совала в чемодан. Старалась не шуметь, чтобы не разбудить хозяйку. Чемодан вышел таким тяжелым, что Эля едва его подняла. Все это время она беззвучно плакала.
Под ногой у нее что-то звякнуло. Цепочка-змейка. Лежит и вяло шевелится. Эля секунду подумала, наклонилась и подняла ее.
«Тебе нужно это ? А вот не получишь!» – подумала она про Белдо.
Закончив собираться, Эля бесшумно выскользнула в коридор и вздрогнула от неожиданности. Хозяйка стояла прямо перед ней и в темноте делала что-то с ее дверью. Увидев Элю, она вскрикнула и отступила на шаг. Посмотрев на то место, которого касалась хозяйка, Эля увидела старый шпингалет. Когда-то прокрашенный вместе с дверью, шпингалет залип и давно не работал. И вот теперь хозяйка дергала его в темноте.
– Что вы делаете, Эмилия Максимовна?
– Ничего… Куда вы ночью, Элечка?.. Я никуда вас не пущу! Останьтесь!..
Хозяйка говорила вежливо, но Эля видела, как ее губы вытягиваются в трубочку. Не выпустит! Не касаясь друг друга, они кругами ходили по коридору. Эля пыталась прорваться к входной двери, а хозяйка оттирала ее. Тяжеленный чемодан Эля держала двумя руками у груди, отгораживаясь им. Откуда она знает? Может, Млада, спохватившись, перезвонила?
– Вернитесь к себе, Элечка! Вы никуда не пойдете! Утром, только утром!
Дождавшись, пока хозяйка окажется спиной у открытых дверей, Эля с силой толкнула ее чемоданом. Гадалка провалилась в комнату. Развернув чемодан боком, Эля перекрыла узкий коридор, подперев дверь. Сделано это было вовремя. Дверь вздрагивала от ударов. Эля выскочила на лестницу, сбежала по ступенькам. Ее догоняли дикие крики.
Задыхаясь, она мчалась темными дворами. Обогнув дом, выскочила на улицу. Метров за триста скользили квадратные фары одной из первых маршруток. Выбежав на дорогу, Эля, как бешеная, замахала руками. Водитель, немолодой, кислый мужик, как-то странно смотрел на нее, пока она лезла в пустую машину. Потом перевел взгляд на ее ноги.
– Отряхиваться будем? Домой тоже грязь несем?
– Едем, едем! – крикнула Эля.
Шоферу не понравилось, что его торопят. Он демонстративно убрал ладони с руля и откинулся на спинку.
– Командовать мамой будешь на кухне!.. За проезд!
Рука Эли потянулась к карману и зачерпнула пустоту. Деньги остались в куртке. Куртка – в квартире. И это в декабре. И как она не почувствовала холода?
Наблюдая, как она панически, по второму разу, обхлопывает карманы джинсов, водитель барабанил пальцами по спинке сиденья. Эля поняла, что церемониться с ней он не будет и бесплатно не повезет.
– Финансовые трудности? А кому сейчас легко?..
«Да что же это? Почему все так гадко? А вот не выйду! Пусть силой выволакивает!» – решила она и, готовая разрыдаться, упала на сиденье.
Эля ощутила, как змейка хищно шевельнулась в кармане и через кожу скользнула в ногу. Боли она не чувствовала – и вообще не испытывала ничего, кроме щекотного ощущения прохлады, которая распространялась по артерии.
– Сто рублей! – сама не зная зачем, Эля протянула руку.
Сердце колотилось. Она была уверена, что ее сейчас вышвырнут из маршрутки. Водитель сомкнул пальцы на пустом месте. Ворча, что выручки еще нет, выдал сдачу с несуществующей сотни. Потом тронулся. Они доехали до перекрестка, когда наперерез на красный светофор скользнул разрисованный микроавтобус Белдо.
Птах гнал как на пожар. Водитель маршрутки не успел ругнуться, а автобус был уже метрах в ста.
– Пьяный, что ли? По сторонам надо смотреть! Когда не нужны – их тут как сельдей! – буркнул водитель, явно имея в виду гаишников.
Эль, заточенный в животе у девушки, запоздало отозвался болью. Змейка, давно покинувшая руку и проникшая глубже, обвивалась вокруг него, тревожила и покусывала дряблую личинку, прогоняя ее. Один хищник не желал делиться добычей с другим.
Эля всего этого не знала: для нее сейчас важна была только страшная боль, центр которой находился в животе.
У метро Эля вывалилась из маршрутки и долго стояла в щели между двумя киосками. Ей было холодно и страшно. Справа на леске качались подмороженные бананы, а слева на сетчатой загородке висели елочные гирлянды и маски. Тепло одетые продавщицы, медлительно шевелясь в своих стеклянных клетках, раскладывали товар. Мимо скользили здоровые сытые люди, спешившие на работу. И только она, одна, никому не нужная, жалась между киосками, как больная собака.
Снова сильный приступ боли. Убедившись, что на нее никто не смотрит, Эля задрала свитер. На животе ниже солнечного сплетения находился фиолетовый кровоподтек размером с ладонь. Кожа вздувалась. Под ней кто-то шевелился. Немного погодя на ладонь к Эле выползла серебристая змейка. Эля закрыла глаза. Она ничему не удивлялась и не искала причин.
«Надо скорее в больницу… Сначала избавиться от этой дряни, а то подохну!» – Эля так и подумала – не «умру», а «подохну».
Одернув свитер, Эля обшарила взглядом небольшой базарчик у «Речного вокзала». Выскользнула из укрытия и быстро пошла, сильно кренясь вперед. На плече болталась оторвавшаяся от связки серебристая нитка елочного дождя. С Новым годом, солнце! С новым счастьем!
Глава 2
ТОЧКА «ЗАПАД»
Надо желать отдать все и себя тоже. До капли. Тогда и получишь все. Я это разумом понимаю, порой почти осязаю, но… Как меня отдашь, когда я мелкий, как чайная чашка, и даже этого жадничаю?
Сашке в щеку попала горошина, по которой кто-то щелкнул ногтем. Сашка терпеливо вытер лицо.
– Больше так делать не надо! Мне не нравится! – предупредил он и продолжил спокойно есть. Еще одна горошина врезалась ему в лоб. Он поднял голову. Напротив беззвучно скалился Макар.
Сашка молча встал, подошел к Макару и сунул его лицом в тарелку с молочной кашей. Каша забурлила. Жабры у Макара отсутствовали.
Выждав немного, Сашка отпустил его. Топить Макара в каше не входило в его планы. Макар вскочил, замахал руками. Тарелка подлетела и разбилась.
– Ча такое? Ты что, озверел? Я чуть не захлебнулся! – заорал Макар.
– Я предупреждал.
– Кого ты предупреждал? Это не я! Это она! – Макар ткнул пальцем в Рину.
– Не ври! – поморщился Сашка, знавший, что Макар всегда врет.
Рина смущенно кашлянула.
– Хмык-хмык! Это и правда я! – робко призналась она.
– ТЫ?
– Тсс! – зашипел Даня, толкая Сашку на его стул. – Кавалерия!
От преподавательского стола к ним быстро шла директриса ШНыра. Самой ссоры она не видела – мешали кирпичные колонны.
– В чем дело, Макар? Твои вопли слышны даже в пегасне!
Надо отдать Макару должное, доносчиком он не был.
– Да все в норме! – сказал он, отряхиваясь. С волос во все стороны летела гречка. – Я каждое утро купаюсь в каше. От этого волосы, типа, лучше растут.
Кавалерия наклонилась, разглядывая осколки.
– Ты разбил тарелку!
– Ну и ча? Другую куплю!
– Прекрасно. И сколько, по-твоему, она стоит?
– Да дешевле грязи!
Кавалерия подняла брови.
– Проблема в том, что я не отслеживаю, почем нынче грязь. Два дежурства по кухне!
– Спасибо, что не выдал! – шепнул Сашка, когда Кавалерия вернулась за свой стол.
– А ча мне твое спасибо? Бойся меня! С меня одна подлянка! – мрачно предупредил Макар.
Сашка пообещал бояться. Пока Макар переругивался с Сашкой, Рина смотрела на их десятку и не в первый раз пыталась понять: почему именно они оказались в ШНыре той осенью. Зачем их призвали пчелы? Ведь, если задуматься, многие весьма далеки от идеала. Даже более – от того, что принято считать обычным психическим здоровьем в усредненной норме. Макар, при котором лучше не доставать ценных вещей. Даня в амплуа скромного гения; Кирюша со своим вечно пританцовывающим лицом; ершистая честолюбивая Фреда; Алиса с тараканами в голове, обожающая рассуждать о суициде, но падающая в обморок даже при виде капельки крови; сомнамбулическая Лена; «звонькающая» Лара, у которой телефон разряжался за день. И Влад Ганич – уж вообще человек-загадка. Даже сегодня утром ухитрился так нагладить свои брюки, что муха могла бы отрезать лапку, просто переползая через складку.
После завтрака опять начались лекции. Занимались то все вместе, то по пятеркам. Потом в пегасню. Там вкалывали до потери пульса. Вычистить – оседлать – убрать денник – принять коня у старшего шныра – прогулять – расседлать – насухо вытереть – перебрать все крупные перья, тщательно следя, чтобы нигде не осталось льда или сосулек. Это было дико тяжело, зато давало незаменимый опыт. Даже ленивая Алиса могла уже тычком вразумить охамевшего Фикуса, когда он начинал дуть брюхо или пытался кусаться при попытке затянуть подпруги.
Нырками пока не пахло, хотя полеты мало-помалу начинались. Правда, скучные. Пегов давали самых спокойных. Два старших шныра взлетали вместе с новичком, буквально конвоируя его. Несколько кругов вокруг ШНыра без вылета за его пределы – и посадка.
Сашка издергался, не зная, к кому обратиться, чтобы ему разрешили нырки. Кавалерия молча играла бровями. Кузепыч пыхтел и многозначительно скреб висок толстым, как черепаховый панцирь, ногтем. Суповна моментально переключала энергию Сашки в полезное русло, вручая ему швабру и жалуясь на натоптанный пол.
Пользуясь моментом, Сашка сунулся к Максу, когда тот, разложив на лавке шнепперы, учил их скоростной стрельбе. Правила были простые: стрелять в консервную банку с десяти шагов стальными шариками, перезаряжаться и снова стрелять. Времени на выполнение упражнения – минута. Больше шести дырок в банке – «отлично». Шесть – «хорошо». От шести до четырех – «удовлетворительно». Торопыга Макар ухитрился перезарядиться целых десять раз. Правда, так спешил палить, что попал только дважды.
Макс встряхнул простреленную банку. Раздался звук детской погремушки.
– Не я р-решаю, к-кто ныряет! Я главный по пы… пальбе и мы… мордобою!
Сашка потянул на себя зарядный рычаг шнеппера.
– Спорим, мне разрешат нырки в ближайший год? – запальчиво спросил он.
Макс перестал трясти банку.
– Никаких сы… споров! – сказал он с испугом.
– Почему?
– Э-э… Всегда нужно, чтобы проигравший мог культурно отступить, не уронив л-лица. З-знаете… э-э… Родиона?
Все культурно промолчали, так что сложилось впечатление, что Родион никому не известен.
– Однажды мы п-поспорили, можно ли съесть д-дохлую кошку. Он сказал, что запросто, если ей не больше суток, потому что это тоже ми… мясо. А я сказал, что этого не надо де… де…
Сашка начал открывать рот, собираясь подсказать.
– …потому что там ты-трупный яд! – обошел коварный слог Макс. – Он согласился, но я стал доспаривать, и он… н-назло мне ее сварил. А до этого д-держал в ледяном ручье в про… проточной воде… А надо было не до-до-до…
– Не доедать? – пошутил Сашка.
– Не д-доспаривать! – Макс с неожиданным раздражением вырвал у Сашки шнеппер. – А ну не целься в м-меня! Сколько раз говорить, ба-балда!
Во втором часу новички были в пегасне. Тут царил Ул. Царство Макса закончилось вместе с арбалетами.
– Кышни отседа, будь френдом! Не трогай лошадь за нос! – жизнерадостно орал кому-то Ул.
– Вообще-то это храп!
– А мне по барабаниусу! Всю жизнь называл это «нос», и ни один пег не возразил!.. И вообще, у тебя не куртка! У тебя поперденчик! Настоящая куртка должна быть во! – Ул гулко стукнул себя кулаком по груди. Его голос раскатывался где-то у входа.
Сашка чистил тощую, но вполне уже бодрую Азу, одновременно следя, чтобы добрая Рина не совала ей ни яблок, ни сухарей. После болезни у Азы прорезался волчий аппетит, но Суповна с Кавалерией не советовали ее перекармливать, опасаясь, что опухнут копыта. Аза этого не знала и постоянно попрошайничала.
– Нельзя! Потерпи! – Сашка оттолкнул морду Азы, потянувшуюся к его карману.
С видом оскорбленной принцессы Аза вытянула правое крыло – пока сложенное – вверх. Осторожно расправила, едва не коснувшись потолка, потом так же осторожно сложила и то же самое проделала с другим крылом. Точно в тесном проходе кто-то открыл и закрыл новый зонт.
Рина несла воду и ударилась коленкой. Сказала: «Ауч!» Даня посмотрел на нее серьезно, без укора. Осмысливал место слова «ауч!» в структуре русской семантики. Анализировал наполнение. Потом стал задумчиво смотреть на Лару.
Выковыривая крючком гравий из копыта Икара, Лара кокетливо жаловалась стоящему рядом Кирюше: «Прямо не знаю, кому позвонькать? Все по третьему разу обзвоньканы!» Потом внезапно вспомнила, что у Тони, у которой она год назад отдыхала на даче, сегодня день рождения. Лара немедленно позвонила Тоне:
– Чего так долго не снимала? Угадай, кто это! А чего ты вся такая?.. А, спишь!.. Я звоню поздравить тебя сама знаешь с чем и пожелать сама знаешь чего!.. Почему в марте?.. Ты что-то путаешь: у тебя в декабре! А, ну ладно, отдыхай!
Вдохновленный Ларой, Кирилл схватился за телефон и тоже стал «звонькать», показывая, какой он успешный. Девушек, по его представлению, у него было десятка два, но почти все не знали, что они его девушки. Не исключено, что если какая-нибудь девушка проехала бы с ним три станции в метро, а потом вышла, то Кирюша утверждал бы, что его бросили. Если же из вагона первым выскочил бы Кирюша, он бы счел, что стал инициатором разрыва.
Ворота лязгнули. Кирилл поспешно спрятал мобильник.
– Герр комендант пришел! – шепнул он.
По проходу крабьей походкой пробирался Кузепыч. Послышался близкий вопль. В соседнем деннике влюбленный толстячок Рузя выкручивал Насте руку, пытаясь у нее что-то отнять. Наста кусалась.
Кузепыч остановился. Запыхтел:
– Отставить! Что за игры? Вы что, взбесились?
– Запретите ей! Она сухарь под лошадь уронила, подняла и ест! – Рузя жалостливо разглядывал прокушенный палец.
– Сунулся? – щелкая зубами, хищно спросила Наста.
– Ну и пусть ест! Что ты ребенку мозги компостируешь, елки страшные? Я всю жизнь с пола ел и только здоровее становился, – хмыкнул Кузепыч, поворачивая голову к Кирюше. – Эй, новый набор! У вас практика в городе! Всем быть у автобуса через пятнадцать минут!
– Так точно, коменданте Кузепыч! – отрапортовал Кирюша.
Кузепыч вопросительно моргнул. Кирюша таращился на него нахальными глазами вежливого хама. Попробуй придерись.
– Ул! – окликнул Кузепыч.
Из денника Эриха высунулась голова Ула. Утром одноглазый пег сослепу залетел в заросли и всадил в себя столько колючек, что поджимал уши и бил задом, не давая их вытаскивать. Новички и средние шныры не рисковали к нему соваться, и за дело пришлось взяться Улу.
– Ул! Тебе доброволец нужен? Блещет разговорчивостью! – Кузепыч кивнул на Кирюшу.
– Нам общительные нужны! – одобрил Ул. – Видишь кучу обледеневших опилок?
– Нет, – поспешно соврал Кирюша.
– Ну ты прямо Белдо: в будущее заглядываешь. Тогда будь хорошим шныром: наколдуй, чтобы и другие тоже не видели!
Кирюша издал тоскливый стон саможаления и, взяв совковую лопату, отправился колдовать. В который раз его изнеженное, приученное к дивану и компьютерному стулу тельце отдувалось за болтливый язык.
Когда Кирюша отколдовался, две пятерки шныров пошли по главной аллее к выездным воротам.
Вокруг все звенело. Вечером прошел снег с дождем, ночью ударил мороз, и теперь каждая маленькая веточка оказалась закована в ледяной панцирь. То и дело внутри стволов что-то постреливало: стрелял один ствол, и тотчас с другой стороны откликался другой. Каждое слово эхом разлеталось по ледяному тоннелю.
Рина нагнула ветку и подо льдом разглядела набухшую уже сейчас, с зимы, заботливо приготовившуюся к весне почку. Она стала осторожно обгрызать лед, освобождая и отогревая почку, стараясь не ранить ее. Сашка увидел, что она делает, нагнул к себе соседнюю, с хрустом сломал, сунул в рот и плюнул.
– Как ты можешь это есть? Кисло! Древесина какая-то!
– Нечуткое ты существо! – вздохнула Рина.
– Ага, есть немного, – признал Сашка.
Остальные уже собрались у новенького микроавтобуса Кузепыча, который тоже покрывала толстая корка льда. Кузепыч прыгал вокруг, искал хотя бы одну незамерзшую дверь, которая согласилась бы открыться. Первым сдался багажник. Кузепыч извлек щетку и начал войну со льдом.
– Значит, так, елки страшные! – сказал он новичкам. – Пора показать вам, что такое «шныровская точка». Начнем с ближайшей. Со временем покажу и другие.
В дороге Кузепыч ввел всех в курс дела. «Точек» – или, по-другому, опорных пунктов – у шныров было четыре. Пункты располагались в разных районах Москвы и назывались просто: «Север», «Юг», «Запад», «Восток».
Сюда шныры пробивались, если нужно было срочно спастись от берсерков или укрыть от гиел раненого пега, когда он не дотягивал до ШНыра. Снаружи они выглядели невзрачно – кирпичные сараюшки с шиферными крышами, окруженные глухим забором. Не то электроподстанции, не то склады, не то гаражи. В общем, ничего интересного. В городах полно похожих строений. На них никто никогда не обращает внимания.
Микроавтобус Кузепыча вел себя, как скаковая жирафа в знойных тундрах Норильска. Он то разгонялся на коротком отрезке до космических скоростей, то резко тормозил. Перед Москвой они залипли в пробку. Машины в пробке переговаривались нервными, истеричными гудками. Кузепыч попытался схитрить и выехал на пешеходную дорожку, тоже забитую машинами. Его не пускали, огрызались. Микроавтобус гудел в ответ тонким, неожиданно высоким голосом. Сашка подумал, что машины, как лошади. Их интересуют самые простые понятия: «Я главная! Уйди, сейчас лягну! Я поскачу первой!.. Нет, я главная!» А то, что внутри сидят люди, их, в общем, не волнует.
У Рины змейкой поползли детские воспоминания. Как она сидит на заднем сиденье автомобиля и кричит папе: «Чего ты стоишь? Поезжай на красный!» Папа почему-то не едет, только улыбается. Рина негодует, кричит еще громче, размахивает руками. Ей кажется логичным: если пешеход идет на зеленый, то машины должны ехать на красный. Как же папа не понимает таких простых вещей?
СТОП! Разве у них была тогда машина? Машина появилась позже, когда в жизни Мамаси возник Артурыч!
Наконец они куда-то доехали. Кузепыч остановил микроавтобус и долго вел всех лесопарком по заметенной аллее. Алиса промочила ноги и начала скулить.
– Посмотри на мои ноги и выруби звук! – мрачно посоветовала ей Фреда.
Алиса посмотрела на ноги Фреды. Под хлипкие осенние туфли были поддеты два шерстяных носка. На носках висели ледяные бороды.
– А где твои?..
– Ботинки? Бинт изжевал. Поставила сушить, где не надо. Новые завтра дадут.
– А ты бы резиновые сапоги…
– Чтобы у меня пальцы примерзли? Под резиновые сапоги носок не лезет! Топай, я сказала!
Они остановились возле приземистого кирпичного строения, обнесенного забором. Окон у него было три, все узкие, как бойницы. Через такие удобно стрелять. Кузепыч достал ключ.
– А вот и точка «Запад», она же «Лебедь». Находится рядом с родником «Царевна-лебедь». Вон там Химкинское водохранилище, а там река Химка, – пояснил он, воюя с замком на воротах. – Двигаться строго за мной! С дорожки не заступать! Коней, если случится, тоже вести строго по дорожке!
– Почему?
Кузепыч объяснил, что опорные точки начались со спасительных кругов, которые были устроены первошнырами и располагались в лесах вокруг Москвы. Их закладывали в разных местах на случай, если настигнут ведьмари. Огораживался участок, пряталась закладка, а вокруг расставлялись ловушки. Еловая иголка, весящая как железнодорожный состав. Примагничивающая песчинка. Капля, в которой может утонуть слон. Чуть менее опасна «ловушка философа».
Человек, угодивший в такую ловушку, не может переключиться с той мысли, которая посетит его первой. Крикнешь ему: «Лови птичку!» – и берсерк два года потом думает: «Почему птичка? Где птичка? Какая птичка? Что он этим хотел сказать? Нет ли тут скрытого смысла? Почему птичка, а, положим, не бабочка? Не символ ли это? А если символ, то чего?»
Сейчас ловушек вроде меньше, искусство их изготовления утрачено, но все равно нет-нет, а кто-нибудь нарвется.
Сашка с Риной двинулись следом за Кузепычем, наступая строго в его следы.
Кузепыч обернулся и критически посмотрел на их ноги.
– Некоторые вообще зайчиком прыгают, – непонятно заметил он.
Рина вежливо улыбнулась, оценив попытку Кузепыча пошутить.
Внутри точка «Запад» выглядела скорее по-деловому, совсем не романтично. Единственное помещение с денниками на двух пегов, несколькими раскладушками и железной печкой-буржуйкой, возле которой валялось с десяток поленьев. В углу помещался большой армейский ящик. Кузепыч отщелкнул два замка и открыл его. Обнаружились саперная лопатка, нож, шнеппер с запасом пнуфов, сухое горючее, спички, десяток банок консервов и заряженная нерпь .
В центре ящика лежал не очень большой, с два кулака, камень, похожий на кусок угля. Даня потянулся к нему. Клешня Кузепыча сомкнулась на его запястье. Даня безнадежно дернулся. Рука была в тисках. На коротких пальцах Кузепыча грозно синели буквы слова «КУЛАК».
– Ай, мне больно!
– На тебя муха сядет – тебе уже больно!.. Выносить запрещено! Только по особому распоряжению Кавалерии!
– А почему нельзя? – растирая запястье, жалобно спросил Даня.
– Закладка охраняет точку «Запад». Пока она здесь, ведьмари, грустный пень, не сунутся! Четыре пункта, и в каждом уникальная закладка. Ни одной повторяющейся! Если на карте четыре точки между собой соединишь – получится, елы-палы, квадрат.
В голосе Кузепыча прозвучали почти детское удивление и радость. Особая радость, кузепычевская, ворчливых оттенков. Он словно говорил: «То есть я, конечно, доволен, но все равно ворчать не перестану, чтобы как-нибудь кто-нибудь не воспользовался моей радостью и не вышло бы какого непорядка».
– А какие у нее свойства? – спросил Сашка.
– У нее их много. Главное, что это очень сильная закладка. Одна из четырех, охраняющих Москву. Вытащили ее первошныры. Ни одному из современных шныров с двушки ее не доставить, хоть бы он и откопал ее каким-то случаем. Силенки не те… Ну а самые интересные возможности такие, например: она может вскрывать замки, стены, кладку, все, что угодно, а потом восстанавливать их за собой.
Макар моргнул.
– То есть как? Можно просунуть закладку в банкомат, взять пачку денег и вытащить руку обратно? – спросил он быстро.
– Ну ты, паря, жук! – хмыкнул Кузепыч. – А как ты деньги будешь брать? Если выпустишь закладку, она так и останется в банкомате, и твоя рука, веселый пень, тоже…
– А другие свойства? – спросила Рина.
– Что «другие»?
– Вы сказали «у нее их много»?
– А… – Кузепыч, вспоминая, наморщил складки кожи на лбу. – Это ж «Лебедь»? Ага! Значит, это она убеждает! А то вечно я путаю!
– В чем убеждает?
Кузепыч предостерегающе покосился на Даню, точно намекал, что повторять за ним не стоит, и опустил на закладку свою тяжелую лапень. Другую лапень сунул в бездонный карман и загреб десятка полтора монет.
– Мелочь очень вкусная! В ней навалом витаминов и этих… минералов, грустный пень! – пропыхтел Кузепыч.
Сашка посмотрел на монеты на ладони Кузепыча (три из них были совсем новые, а другие довольно захватанного вида), и ему внезапно до боли захотелось отведать свежей монетки. Сашка понял, что ничего не ел с утра. Он буквально чувствовал, с каким наслаждением будет ее глотать. А ведь еще и минералы! И витамины!
Сашка протянул пальцы к новым монетам, но его опередили. Макар уже набивал себе монетами рот. Кирилла, который пытался помешать ему, он боднул лбом в грудь так, что Рина услышала костяной отзвук. Пришлось Кириллу ограничиться пятью рублями, которые он сунул за щеку.
Кузепыч убрал лапищу с закладки.
– Отбой глотать мою мелочь! Зарплаты еще не было, грустный пень! – заявил он.
Кирилл выплюнул себе на ладонь пять рублей и разглядывал их с тупым ужасом, пытаясь понять, какая сила заставила его сунуть эту дрянь в рот. На монете блестела слюна с примесью шоколада. Кирюша вечно носил в кармане конфетки.
Макар икнул.
– А я две свои уже проглотил! – сказал он.
Кузепыч ухмыльнулся.
– Ну оставь себе!.. А то тут некоторые распускают слухи, что я никогда ничего никому не дарил! Все, новички! Собираемся! Точки «Юг», «Север» и «Восток» покажу в январе, а то пробки дикие. Все за покупками выкатились.
Глава 3
ГДЕ ДЕВУШКА НА КРОВАТИ С КОЛЕСАМИ?
– Этот человек заразен.
– Почему заразен?
– Ему все равно, во что верить, только бы ни во что не верить.
Возле метро Рина попросила Кузепыча притормозить и выскочила вместе с Сашкой.
– Мы Улу обещали Родиона навестить! – пояснила она.
Последние десять дней Родион лежал в Склифе, где у Кавалерии был знакомый врач из бывших шныров, ушедший еще до первого нырка. Нога у Родиона заживала плохо. Был передавлен нерв, и Родион говорил, что не чувствует большого пальца. Колешь иголкой – и ничего. Сам он относился к этому с иронией, как настоящий шныр. Однако Кавалерия с Суповной его иронии не разделяли, и Родион был сослан в Склиф на долечивание.
В Склифе он устроился неплохо. Прыгал на одной ноге по палате или, скучая, выцеливал из шнеппера лампу дневного света. Говорили, что загадочным пациентом увлеклась молоденькая медсестра и по десять раз на день приходила с градусником, но Родион отнесся к ней как к боевому товарищу, и частое измерение температуры прекратилось. Зато уколы девушка теперь делала Родиону от всей души, так, что даже врач смущался и говорил: «Маргарита, ну ты полегче! Он нам живой нужен!»
В Склиф Сашка и Рина приехали поздно. Время посещений закончилось, и пустили только Рину, да и то не раньше, чем она сто раз мило улыбнулась и согласилась надеть бахилы. Сашку же задержал строгий пожилой охранник, заявив, что нечего тут толпами шляться. Не бульвар.
– Раньше была? Куда идти, знаешь? – спросил охранник у Рины.
Рина на всякий случай соврала, что была и знает. Потом прошла за стеклянные двери и сразу заблудилась. Куча лестниц, множество переходов, и никто ничего не объясняет. Рина сама не поняла, как оказалась в дальней части корпуса, где находились технические помещения, гудели холодильники и было множество закрытых дверей.
Она уже собиралась вернуться, как вдруг в одном из коридоров послышался шум. Два медбрата везли каталку, на которой лежала по подбородок укрытая простыней девушка. Одно из передних колес каталки вихляло так, что казалось, будто каталка прихрамывает. За каталкой, то забегая вперед, то останавливаясь, чтобы взглянуть на лицо пациента, спешила женщина-врач с круглым обеспокоенным лицом.
Рина прижалась к стене, пропустила их, а потом пристроилась сзади, решив, что они выведут ее к лифту. Так и случилось. Каталку вкатили в кабину, куда проскочила и Рина.
Она стояла сбоку от каталки. Девушка, укрытая простыней, находилась от нее на расстоянии вытянутой руки. Сине-бледная, с прокушенной губой, кривящаяся от набегавших волн боли. По нетерпеливым движениям медбрата, который несколько раз с силой нажал на кнопку этажа, Рина поняла, что медики боятся не успеть.
Рина испытывала смущение, что вот она, здоровая лошадь, стоит рядом с больным, возможно, даже умирающим человеком. Она то быстро переводила на девушку взгляд, то делала вид, что разглядывает кнопки. Девушка на каталке, не отрываясь, пристально смотрела ей в лицо. В глазах, кроме боли, были удивление, вопрос и еще что-то. Обида?
«Виновата я, что ли, перед ней?» – подумала Рина и, ободряюще улыбнувшись девушке, отважно сказала:
– Привет!
Девушка улыбнулась. Это была страшная улыбка, сквозь гримасу боли.
– Ты меня не помнишь?
– Нет. А мы знакомы? – удивилась Рина.
Лифт остановился. Двери открылись. На этаже, придерживая капельницу, стоял высокий старик, а рядом с ним медсестра. Для одной кабины народу было многовато. Рина попыталась размазаться по стене, чтобы занимать меньше места, но только выдала себя.
– Ты что, читать не умеешь? Это служебный лифт! Совесть потеряли! – закричала на Рину сопровождавшая старика медсестра.
Рина стала выходить, виновато оглядываясь на каталку.
– Подожди!.. Возьми! Избавься от него! – внезапно услышала она шепот.
Из-под простыни высунулась тонкая рука и что-то быстро сунула Рине. Двери лифта закрылись. Огоньки этажей на табло поползли вверх.
Рина разжала пальцы. На ладони у нее лежал ключ с биркой, похожий на те, которыми запираются вещевые ящики в магазинах. Бирка красная, из пластика, с закругленными углами и цифрой «62».
Пока Рина суетилась и бестолково носилась по Склифу, пытаясь найти ту, чьего имени она не знала и кого могла описать только как «девушка с серыми глазами», прошло немало времени. Рина знала, что лифт проехал выше, но на каком этаже он остановился, забыла посмотреть.
Прошел час. Рина уже отчаялась, когда в одном из коридоров наткнулась на каталку. Проверяя, Рина толкнула ее вперед и немного провезла. Так и есть! То самое «прихрамывающее» колесо! Она еще не отпустила каталку, когда дверь неподалеку открылась и вышла знакомая Рине круглолицая докторша.
Рина бросилась к ней.
– А где девушка? Тут была, на кровати такой с колесами? – крикнула она.
Круглолицая остановилась и неприязненно уставилась на Рину. Рина старательно улыбалась. Она не понимала, что в ней может вызывать такое раздражение.
– А вы ей кто? Сестра? Подруга?
– Подруга, – ухватилась за подсказку Рина.
– Хм… подруга… Она в операционной. Ниже диафрагмы у нее огромная полость. Так-то, подруга! – круглолицая быстро взглянула на Рину. Голос у нее чуть потеплел.
На прокачанный литературной классикой слух Рины, полостью была какая-то штука, имевшая отношение к морозам и к ямщикам. А диафрагма – это вообще из области фотографирования.
– Пустота. Объемом литра на два… На ушиб она не жаловалась? Странно, что она пришла к нам только сейчас – боли должны были быть страшнейшие. Лекарств никаких не принимала? Сильное болеутоляющее? Наркотики?
– Не знаю, – торопливо ответила Рина. – А почему наркотики?
– Анестезия на нее не действовала. Такое с наркоманами бывает… А эти ваши родственники, где они? Уехали? – голос у докторши снова стал резким.
– Какие родственники? – не поняла Рина.
Круглолицая ей не поверила. Она надвигалась на Рину, и той приходилось пятиться.
– Можно было хотя бы перед операцией воздержаться от выяснения отношений? Непонятный старик, голосящие тетки! Пытались ее увезти, притащили с собой какого-то непонятного нетрезвого человека в медицинском халате! Кричали на нее, довели до слез! Ее готовят к операции, а они на десять минут выгнали всех из палаты, непонятно, что с ней делали, а потом оставили этого истукана!
– Какого истукана?
– А вон! – круглолицая решительно вытолкнула Рину на пересечение коридоров.
У двойной двери, ведущей в операционную, на банкетке сидел здоровенный мужик с лицом типичного берсерка. Его правая рука была упрятана в большой желтый пакет. Даже не обладая большой фантазией, можно было сообразить, что там далеко не бутерброды.
Прежде чем берсерк повернул голову, Рина скользнула к лестнице.
– Эй!.. Как тебя… подруга! Ты куда? – удивленно крикнула ей вслед круглолицая докторша.
Сашка ждал Рину внизу. Он стоял рядом с пожилым охранником, который поначалу казался таким строгим, и помогал ему разгадывать кроссворд.
– Маршал Наполеона! Пять букв! – издали крикнул он Рине.
– Белдо! – мрачно пошутила Рина.
– Не! – удивился Сашка. – Чего ты? В Белде разве пять букв?
Рина молча схватила Сашку за рукав и поволокла его за собой.
На сей раз прикормленный кроссвордами охранник Сашку не задерживал. Он объяснил, как добраться до отделения, так что Родиона они нашли быстро. Он лежал, накрытый с головой одеялом. Из-под одеяла видна была только закованная в гипс нога. Сашка сделал шаг к кровати, и тотчас к его шее, чуть ниже затылка, приставили что-то холодное. Сашка угадал шнеппер. Скосив глаза, он увидел одну босую ногу и одну поджатую, точно в белом валенке.
– А где ты гипс второй взял? – спросил Сашка.
– Это мой. Я в нем сюда приехал, – мрачно ответили ему.
– А тут новый наложили? Везет тебе! – неосторожно брякнул Сашка и тотчас схлопотал по уху рукоятью шнеппера. Потирая ухо, Сашка запоздало припомнил обстоятельства, при которых судьба осчастливила Родиона гипсом.
Родион допрыгал до кровати и плюхнулся на одеяло.
– Пришлось подстраховаться! Я видел на автостоянке Тилля. Он приезжал с четверкой берсерков, – объяснил он.
– А не Белдо? – удивилась Рина.
Родион молча посмотрел на нее. Рина прикусила язык. Чтобы спутать Тилля с Дионисием Тиграновичем, надо удариться не ногой, а головой.
– Тилль внутрь не заходил. Потоптался и уехал, но «берики» остались.
– Одного я, кажется, видела… – Рина быстро рассказала Родиону о девушке на каталке. Об одном умолчала – о ключе с красной биркой и цифрой 62.
Родион кивнул.
– Странная история… Должно быть, это из-за нее Тилль приезжал. На каком она этаже?.. Ночью Лехур на сутки заступает – он выяснит, как и что…
– Лехур?
– Алексей Юрьевич. Хирург, – нетерпеливо ответил Родион.
Рина сообразила, что Лехур – и есть бывший шныр. А что Алексей Юрьич стал Лехуром – ничего странного. Шныры вечно все сокращают.
– Через главный вход вам лучше не выходить. Берики могут узнать! Сматывайтесь через приемное! – распорядился Родион, когда они прощались.
Глава 4
ВЕТКА О ДВУХ КОЛЮЧКАХ
Человек постоянно составляет список тех, на кого можно орать. Это золотой запас его психологического здоровья. И почему-то во главе этого списка всегда те, кто его любит.
Мама в пятнистой шубке выдергивала из снега мальчика, будто морковь из грядки.
«И в кого ты такой нетерпеливый? Смирно стой! Опять весь изгваздался!» – кричала она, не отдавая себе отчета, что сама только что непонятно зачем дважды обежала вокруг машины и несколько раз вытащила и спрятала ненужный телефон.
Яре всегда интересно было наблюдать, как родители общаются со своими детьми. Кричат на них, одергивают, толкают. При этом Яра всякий раз обнаруживала, что больше всего родителей злят те недостатки, которые повторяют их собственные. Толстых пап-пингвинчиков, например, выводит из себя, что их сыновья не могут сесть на шпагат и плохо играют в футбол. Может, дети даны нам, чтобы мы могли посмотреть на себя со стороны?
Ул и Яра сидели у подъезда на железной трубе и ждали Афанасия, за которым заскочили по дороге после прогулки по городу.
– Слушай, – сказала Яра. – Я поняла вдруг, что никогда тебя не спрашивала… Как ты оказался в ШНыре?
– Как все… былиин… на маршрутке привезли! А дальше ножками.
– Я не о том. Что послужило причиной того, что к тебе прилетела пчела? Ты никогда не задумывался?
Ул хмыкнул, и Яра поняла, что, конечно же, задумывался. Да и всякий шныр, наверное, хоть раз задавал себе этот вопрос.
– У меня есть двоюродная сестра.
– Которая Ася? – Яра, разумеется, уже знала всех его родственников.
– Угум. У Аськи в пятницу отчетный концерт, а они как раз в среду на новую квартиру переехали. В четверг перевозят пианино, и – чик! – оказывается, грузовой лифт еще не запущен, а чтобы в обычный лифт пианино впихнуть, его надо пилой распилить. А нас трое: я, парень этой самой Аськи и дворник из Узбекистана… В общем, поверишь или нет, мы это пианино на двадцать второй этаж пять с половиной часов перли. Дворник дезертировал этаже так на четырнадцатом… Как вспомнишь, понимаешь, что все остальное в моей жизни рядом с этим пианино просто ерунда. А потом, как я его впер, смотрю, у меня по шее пчела ползет! Наглая такая! Я ее давил, давил…
– А к парню сестры пчела не прилетела? – спросила Яра.
Ул ухмыльнулся:
– А чего к нему лететь-то? Он ныл все время. А когда ноешь, сам себя нытьем вознаграждаешь.
– А о чем ты думал, когда пер?
– Да ни о чем. Как бы допереть… – Ул задрал голову.
Форточка над ними брызнула стеклом, и на газон свалился табурет.
Мама в пятнистой шубке и ее непятнистый мальчик перестали давать друг другу концерты и разом вскинули головы.
– А на каком Аф этаже? – обеспокоилась Яра.
– Чудо, былиин! Откуда табуретка прилетела, видела? По-моему, очевиднее подсказать невозможно, – удивился Ул.
– Надо что-то делать!
Ул усмехнулся. Когда Яра благородно говорила: «Что-то надо делать!» – делать обычно приходилось Улу. Он неохотно поднялся и, прихватив из сугроба воткнувшийся в него табурет, пошел в подъезд. Яра рысцой побежала за ним.
Дверь на втором этаже была нараспашку. Ул увидел спину Афанасия, который, повторяя что-то успокоительное, придерживал за руки встопорщенную маленькую старушку. Заметив Ула, старушка с писком вырвалась, кинулась по коридору и заперлась в туалете.
– А-а-а-а-а! – закричал Афанасий, колотя в дверь. – Что ты наделал? Не надо, Нина Матвеевна! Отнимите у нее телефон! Любой ценой! Аа-аа!
Из-за двери слышалось бойкое бормотание.
– А чего такое-то? – спросила Яра.
– Да она вызывает всех подряд! Пожарных, ФСБ, милицию, «Скорую»!.. Рассказывает, что у нее трупы под диваном, взрывчатка на антресолях, а ее саму захватили в заложники и пытают!.. И главное: убедительно говорит! Откройте дверь, Нина Матвеевна! Вам же хуже будет! В психушку заберут!
– А ну-ка, отойди! – решительно велел Ул.
Использовав льва , он легко снял дверь с петель, забрал у старушки телефон, бережно отнес ее в комнату и усадил в кресло. Дальше в дело включилась Яра, захлопотала с чаем и лекарствами, и через полчаса Нина Матвеевна уже мирно спала.
– Все! Теперь до утра!.. А там уж не моя забота: Рузя дежурит! – с облегчением сказал Афанасий. – И почему шныры вечно должны всех опекать? Откуда сваливаются все эти ненормальные, увечные, несчастненькие? Э?
– Обычная история. Бабка в очереди. А подходящую закладку не могут выудить вторую неделю. И все это время бабку приходится опекать, – пояснил Ул.
– Все равно глупо! Молодых психов завались, а закладку тащим для бабки, – разглядывая прокушенный палец, буркнул Афанасий.
Ул строго взглянул на него.
– Да все я отлично знаю! Не мы решаем, кого, когда и как. Сто раз слышал! – буркнул Афанасий. – Думаешь, легко с этой партизанкой целые сутки просидеть? Она меня самого нервным сделала! Вон, глаз дергается!
* * *
До «Планерной» они добрались за час. Город был засыпан снегом. За троллейбусными дугами по заточенным в ледяной футляр проводам ползли синие молнии.
– Как поживает Гуля? – спросила Яра.
– Нормально, – кисло ответил Афанасий. – Недавно выиграла комплект дорогущих кастрюль! Тяжелые, как утюги. И мы их перли. По дороге устали и начали раздавать… Так, вообрази, многие не брали. Москвичи во всем подозревают подвох. А самую большую кастрюлю мы запустили в Москву-реку. С моста. Думали: она пробьет лед. Ничего подобного – тогда льда уже сто лет не было.
– Подарил бы Суповне! Она была бы счастлива! – с сожалением сказала Яра.
Афанасий даже остановился, пораженный этой мыслью.
– Во! Сразу видно: женское мышление! – воскликнул он восхищенно. – Но, увы, всякая хорошая мысля всегда приходят опосля! И вообще: во мне живет неблагодарная свинья!
– Ну и пусть живет! Не ковыряй ее! – посоветовал Ул.
– Ты не понимаешь. Если б она только жила, а она все время хрюкает! – пожаловался Афанасий.
Яра и Ул улыбнулись, но кисло. Разговор не клеился. Афанасий ничего не мог понять и напрягался. Он ощущал себя третьим лишним на празднике жизни. Влюбленные, если разобраться, скучнейшие люди для окружающих.
– Ул! – начала Яра, когда они в подмосковной маршрутке ехали в Копытово. – Помнишь, ты проспорил мне одно желание? Скажи, пожалуйста…
– Пожалуйста! – сразу согласился Ул.
– УЛ!
– Ничего не знаю! Ты просила сказать «пожалуйста»! Желание исполнено, – заявил Ул.
Сказал, а сам вопросительно следил за Ярой глазами. И она, разумеется, прекрасно это чувствовала.
– Сегодня? – спросила она.
Короткий шрам на верхней губе Ула дрогнул.
– Хорошо. Сегодня вечером.
– Чего вечером? – влез Афанасий. Он сидел впереди, рядом с водителем, и все время оборачивался.
– Вечером и узнаешь! – пообещал Ул.
– А почему вечером? Что, сейчас нельзя?
– Можно и сейчас. Но лучше вечером, – таинственно ответил Ул.
В ШНыр они пришли в середине ужина. Кто-то из средних шныров – скорее всего, Наста, которая вечно все нарушала, – впустил в столовую жеребенка Дельты и спрятал его под столом. Вместо того чтобы сидеть тихо, жеребенок вскидывал голову и бился снизу в столешницу. Наста и те, кто был с ней вместе за столиком, изо всех сил делали вид, что ничего не происходит, хотя после каждого такого «буха» тарелки подлетали на полметра.
Ул и Яра за стол садиться не стали и сразу, как были, в куртках, прошли к столу Кавалерии. Та вопросительно подняла на них глаза.
– Вообще-то в помещении принято раздеваться! – заметила она.
– Мы хотим… – начал Ул. Он осекся, кашлянул, приобретая внутренний разгон, и решительно закончил: – Ну это… расписаться!
Кавалерия осторожно опустила ложку на стол. Потом приподняла ее, проверяя, не осталось ли на полировке пятна, и подложила под ложку салфетку.
– Это не по адресу. Ближайшее отделение ЗАГСа находится в Копытове. Но лучше всего по месту прописки, – заметила она.
Ул жалобно оглянулся на Яру. Во все сложные моменты рупором становилась именно она.
– Вы не поняли! – торопливо заговорила Яра. – Бумажки мы сами оформим. Ул хочет сказать, что мы с ним хотим вступить в шныровский брак.
Кавалерия вскинула брови:
– Отлично! Вы люди взрослые. Запретить вам я не могу. Но все же очень надеюсь, что вы раздумаете. Потому что это будет шныровский брак.
– Мы не раздумаем, – уверенно сказал Ул.
Кавалерия вздохнула.
– Я подумаю. Давайте вернемся к этому разговору после Нового года! – сказала она и, считая, что вопрос исчерпан, потянулась за хлебом.
Ул с Ярой переглянулись и остались у стола.
– Ну в чем дело? Неужели нельзя подождать две недели?
Яра с ласковой улыбкой наступила Улу на большой палец ноги, включая звук.
– Мы хотим сегодня. Как раз в этот день у Яры познакомились родители, и нам бы хотелось… – послушно начал Ул.
Кавалерия рывком встала, за ручку на шлейке подхватив с пола Октавия. Тот ощутил недовольство хозяйки и зарычал на Ула, болтая лапами в воздухе.
– Вы знаете, как это происходит? Когда-нибудь своими глазами видели?
Яра мотнула головой:
– Нет. Но мы читали.
Короткая косичка Кавалерии хлестнула, как тигриный хвост.
– Мало ли кто что читал? Читать, что волки съели человека, и видеть, как его съели, – разные вещи!.. В первом случае зеваешь. Во втором – долгие годы не можешь спать. Вы в курсе, что в последние годы в шныровский брак вступали только однажды – те двое, залипшие на выходе из двушки ? Они оказались неготовы! А сколько в них было горячности, сколько пыла!
– С нами такого не случится, – упрямо сказала Яра.
– В таком случае позвольте вас поздравить! – голос Кавалерии согрелся, но сразу охладел. – Что обычно говорят новобрачным? «Ярослава и Олег! У вас все будет отлично и легко, розы, поцелуи в парке и дети в розовых комбинезонах!» А надо говорить: «Радости радостями, но чаще у вас будет все плохо, нудно и тяжело. С каждым годом в каждом из вас начнут открываться все новые недостатки, а терпения и любви окажется катастрофически недостаточно. Вас ждут испытания, но если вы постараетесь – до крови и пота, то сможете выстоять и останетесь вместе». Если вы ожидаете чего-то другого, лучше сейчас повернуться и быстро-быстро разбежаться.
Ул и Яра слушали Кавалерию хмуро, как злую фею, которая притащилась из чулана и отрабатывает программу отковыривания позолоты от чужих иллюзий.
– Мы останемся вместе, – повторила Яра.
Кавалерия и не ожидала другого.
– На все готовы? Уверены в своих чувствах? Настаиваете? Прекрасно!
Яра была убеждена, что Кавалерия куда-то пойдет, но директриса осталась на месте. На укороченной нерпи вспыхнула рука со скипетром. В пальцах у Кавалерии Яра увидела рдяную ветку, покрытую длинными, как у шиповника, колючками.
– С двушки , – пояснила Кавалерия. – Почти у второй гряды. Ближе не растет.
Ул и Яра жадно разглядывали ветку.
– Сжать нужно сильно. До крови. Никаких клятв при этом произносить не нужно. Это излишнее, – жестко продолжала Кавалерия.
– Сжать и все? – спросил Ул.
– Да. Никаких формальностей, сборов через сберкассу и прочего. Вы – и ваши чувства – будете испытаны. Когда и как, не знаю. Шныровский брак состоится, если оба пройдут испытание. Никто не сломается, не предаст, не отвернется.
Яра сглотнула, неотрывно глядя на колючки. Они казались ей все длиннее и острее.
– А если кто-то не пройдет? – спросила она.
– Тогда один из вас умрет. Причем более достойный.
– А почему?
– Потому что достойный! И потому что это шныровский брак! – невозмутимо пояснила Кавалерия.
Первым, оглянувшись на Яру, руку за веткой протянул Ул. Колючки коснулись ладони. Пальцев он пока не сжимал. Ждал.
– Надеюсь, ветка одноразовая, – напряженно пошутил он.
– Одноразовая. С пятнадцатого века с каждым годом все одноразовее и одноразовее, – кисло подтвердила Кавалерия. Ощущалось, что брак двух старших шныров не вызывает у нее ни малейшего восторга, а только озабоченность.
– Готовы? Не раздумали? – не услышав столь желаемого «нет», Кавалерия вздохнула: – Ну тогда! Раз… Два…
Яра первой стиснула пальцы, одновременно закрыв глаза. Боль оказалась терпимой. Две колючки вонзились в ладонь. Она сжимала пальцы все сильнее, чувствуя, как капли крови текут по ладони, и боясь взглянуть на них.
«Я люблю Ула! Я люблю Ула! Я люблю У…» – повторяла она, как ей казалось, про себя. Но губы все же шевелились.
– Я уже в курсе!.. Спасибо за разъяснения!.. – услышала она голос Кавалерии и, спохватившись, открыла глаза.
Кавалерия улыбалась. Правда, без всякой веселости.
– Достаточно! Ветку можно отпустить!
Пальцы они разжали одновременно. Ветка упала на пол. Разглядывая кровь на ладони, Ул деловито зализывал ранки языком.
– И что? Все? – спросил он. – Нигде не расписываться? Кольцами не меняться? Шампанское не открывать?
– Совершенно верно, – без тени иронии подтвердила Кавалерия.
– А поцеловаться?
– Можете, – спокойно разрешила Кавалерия.
Ул оторвал язык от ладони.
– Засада, былиин!.. Я похож на вампира! А можно потом?
Кавалерия пожала плечами:
– Это была не моя идея.
– Я думала, длиннее будет, – удивленно заметила Яра.
– В этом можешь не сомневаться. Это только начало. – Кавалерия посмотрела на капли крови и добавила: – Причем наименее болезненное . Все прочее будет происходить уже само собой. Без моего участия и без магических веток. Сроков я тоже не знаю. Неделя, месяц, два месяца. В конце этого периода вы или станете одним целым, или кто-то останется в одиночестве.
В столовую вбежали Рина и Сашка и бросились к столику Кавалерии. Запыхавшиеся, с мороза. Щеки у Рины были как свекольным соком натерты. Только глаза блестели, а сверху пестрая шапка со смешными собачьими ушами.
– Мы из Склифа! Там полно ведьмарей и… – начала Рина и вдруг наклонилась: – Ой! У вас палка какая-то упала!
– Нее-е-т! Брось! – запоздало крикнула Кавалерия.
Реакция у Сашки была, как у мангуста. Он понял только, что Рина взяла нечто, что таит опасность. В прыжке он сбил ее с ног и рванул ветку к себе, ощутив обжегшую пальцы боль.
– Порезался… А чего такое-то?
– Ничего! Ты меня тоже порезал! – Рина открыла ладонь. На подушечке большого пальца алела длинная неглубокая царапина, быстро наполнявшаяся кровью.
Кавалерия взяла у Сашки ветку. Осторожно, двумя пальцами. Острая вспышка серебристой руки на укороченной нерпи , и ветка исчезла.
– А чего это была за палка-то? – запоздало спросил Сашка.
Кавалерия страшными глазами уставилась на Ула и Яру. Если бы взглядом можно было заморозить или обратить в пыль – все это несомненно произошло бы с ними.
Возникла томительная пауза, нарушаемая звуками хвоста Октавия, когда он ударялся о кожаное плечо Ула. Сашка, ничего не понимая, вертел головой.
– Так что это за ветка?
– Кто-то с двушки притащил. Нет чтобы закладки искать, так они пока все деревья не переломают – не успокоятся, – объяснил Ул.
– А-а. Ну да… есть такой момент… – разочарованно протянул Сашка.
Глаза у Кавалерии погасли. Она встала, взяла Рину под руку, отвела ее в сторону и стала внимательно слушать про Склиф и берсерков. Верный Сашка маячил рядом в качестве группы поддержки, пока Суповне не понадобилась грубая мужская сила для переноски стола.
Первым побуждением Рины было умолчать про ключ с красной биркой, но без него рассказ не имел бы необходимой внутренней связи. Она отдала ключ Кавалерии, и та взяла его. Октавий втянул носом воздух и завыл с коротким взлаем.
– Успокойтесь, Император! На истерику команды не было! – Кавалерия подозвала Яру. Рина с тоской наблюдала, как ключ с биркой падает к Яре на ладонь.
– А?.. – вопросительно начала Яра.
– Подробности вот стоят, – показав на Рину, Кавалерия повернула голову ко входу.
Между кирпичными колоннами наблюдалась оживленная возня. Сашка и Вовчик тащили громоздкий стол.
– А этот убирайте! – распорядилась Суповна. Пораженная школа наблюдала, как из столовой уносят преподавательский стол и на его место водружают новый, длиннее прежнего на добрый метр.
Поздним вечером Ул и Яра пошли в пегасню, к Азе. Стекла пегасни запотели изнутри. По обе стороны от ворот высились огромные кучи обледеневшего снега.
– Обормот Витяра! Льва использовал! – сказал Ул, вспомнив, кто сегодня был дежурным.
– Откуда ты знаешь?
– Можешь представить себе человека, который без льва забрасывает снег на четыре метра?
Яра отрешенно кивнула. Она стояла у ворот, не заходя в пегасню, и, сняв перчатку, ногтем ковыряла на воротах краску. Ул понял, что она чего-то ждет. Явно не рассказа об обормоте Витяре.
– Чудо, былиин, с этой веткой! Не сочти меня циником, но я ничего не почувствовал! Как-то быстро! Укололись палкой и – женаты!.. Нет чтоб Мендельсона какого-нибудь забацать, речугу, там, произнести про социальную значимость брака… – заявил Ул смущенно. С Ярой он всегда был откровенен, раз и навсегда решив, что откровенность лучше любой лжи, пусть правильной, уместной и мудро взвешенной.
Яра молча смотрела на него. Кто-то, задираясь, сильно толкнул Яру сзади в центр спины. Не ожидая этого, она упала в снег. За ней стоял жеребенок Дельты. Грива щеточкой, задорная метелка хвоста и крылья, но не светлые, а соломенного оттенка, ближе к краю коричневеющие…
Яра лежала на снегу, перевернувшись к небу лицом, а жеребенок тыкался ей в лицо влажным носом и пофыркивал.
– Подвинься! Я тоже хочу, чтобы меня пропылесосили! – потребовал Ул, торжественно укладываясь рядом.
Его желание было немедленно исполнено.
Разумеется, без внутренних шныровских сплетен не обошлось. Хотя Кавалерия ничего и не афишировала, но она же ничего и не скрывала, считая и то и другое одинаково вредным. Когда Ул и Яра сжимали ветку, рядом появилась кухонная девушка Надя, подошедшая вытереть стол. Не поднимая глазок, Надя вытерла стол и тихо растаяла. А к концу ужина новость облетела весь ШНыр.
Сплетни пошумели-пошумели и затихли еще до ночи. В конце концов, для ШНыра не было никакой новости в том, что Ул и Яра вместе. Куда больше все удивились бы, если бы они разлучились.
* * *
В комнате девчонок-новичков было не соскучиться. Рина ловко, как кошка, прыгала по кроватям. Она сама не понимала, что с ней. Восторг превращал ее в наполненный газом воздушный шар. Мелькали пристегнутые к ноге ножны. Алиса, которой она мешала спать, гонялась за ней, размахивая подушкой. Потом, обессилев, опустилась на пол.
– Слушай, ты можешь не орать? – взмолилась она плачущим голосом.
Рина удивленно остановилась:
– Кто орет? Я не ору, я радуюсь!
– Ночью??? А повод? Ну скажи: чему ты радуешься?
– А что, нужен повод? А если без повода?
– Придушите ее кто-нибудь, чтобы она не радовалась! – простонала Фреда.
Сама она никогда не признавалась, что ей хорошо. Говорила «сносно». А то скажешь «хорошо», и решат, что тебе в ШНыре нравится. Притворяться недовольным выгоднее.
Лара вставила в розетку зарядник мобильника.
– Да влюбился человек. Чего вы к нему лезете? – спросила она.
Рина коленом налетела на спинку кровати и не почувствовала боли. Потом уставилась на Лару. Та была в ночнушке, с маской крема на лице. Лара была уникальна тем, что ляпала то, о чем другие только думают. Если Наташа Ростова не удостаивала быть умной, то Лара не удостаивала быть хитрой. Да и вообще, в Ларе каждый день открывалось что-нибудь новенькое.
Она была проста, как слово «ах!». Очень средняя школа таинственно ухитрилась протечь сквозь ее мозг, не затронув его. Достигнув шестнадцати лет, Лара считала, что мороз в холодильник передается «по электричеству». Хряк и кабан у нее были разные животные, не исключено, что враждебные друг другу. «Неужели» она писала в три слова, а «нож» с мягким знаком. При этом не сказать, чтобы у нее была такая уж дырявая память: она помнила всю мировую эстраду, кто на ком женился и кто кого бросил за последние десять лет.
Лара была помешана на здоровье. Патологически боялась сесть на что-нибудь холодное. Утверждала, что девушка не должна закидывать ногу за ногу, потому что это неприлично, а через пять минут травила анекдоты, от которых Кузепыч покраснел бы, как институтка.
Но при этом – чудо из чудес! – в Ларе было море любви и заботы к малознакомым людям. Когда у Оксы умерла бабушка, Лара единственная из всех новичков плакала с ней вместе и обнимала ее, хотя прежде Оксу едва знала. Это тронуло даже Суповну.
Ночью с Риной по кентавру связался Родион. Сообщил, что операция, длившаяся девять часов, закончилась. Девушка так и не очнулась после наркоза.
– Что с ней? Есть какие-нибудь прогнозы? – спросила Рина.
В трубке послышался короткий смешок. Родион, как всегда, не отличался сентиментальностью.
– Главное, не отбросить лыжи в ближайшие трое суток. Это и будет главный прогноз. Так сказал Лехур.
* * *
Под утро на расчищенной дороге на Копытово появился черный внедорожник. Он остановился на пригорке в полукилометре от ворот ШНыра и сразу погасил фары. С переднего сиденья выскользнул секретарь Гая Арно и услужливо распахнул дверь.
Оказалось, трудился он напрасно. Человек, находившийся на заднем сиденье, даже не попытался выйти из машины. Сидел и молча, со смесью ненависти и тоски, смотрел на ШНыр. Арно различал только темный, точно из картона вырезанный плоский силуэт.
Арно растерянно топтался рядом. Ноги мерзли: он был в легких туфлях. Чутье опытного подхалима подсказывало: сейчас выгоднее молчать. Он так и застыл у двери, не рискуя ни закрыть ее, ни открыть шире.
Прошло минут десять, Гай подал голос:
– Холодно!
Арно торопливо захлопнул дверь. Вернулся на свое место. Джип тронулся. За ним, прилипнув к бамперу, следовала машина с арбалетчиками. Кондиционер торопливо согревал воздух.
– Что Белдо? Не нашел змея Антона Лея? – спросил Гай.
Секретарь мотнул головой, забыв, что с заднего сиденья движения его головы не видны. Но Гай каким-то образом понял, что ему ответили.
– Скверно, – отозвался он.
Арно моргнул. Ему ничего не нужно было объяснять. Подземное хранилище элей – загадочное и страшное место, устроенное некогда первошнырами. Иногда его называют еще «главной ошибкой первошныров». Первоначально хранилище строилось как место заточения тех вылупившихся элей, которых первошныры по какой-либо причине не могли уничтожить. Например, если эль сохранил телепатическую связь со своим выжившим инкубатором, и смерть эля привела бы к смерти инкубатора.
Прошли века, и давно утратившая связь со шнырами тюрьма элей постепенно стала их главной крепостью в человеческом мире, идеально защищенной от вторжения, идеально экранированной от какого-либо воздействия, вредного для вылупившихся личинок. Даже рядом с хранилищем срок жизни личинок значительно продлевался.
Первое время шныры еще помнили о ней, но потом в один страшный год погибли разом все оставшиеся первошныры и все, кроме одного, старшие шныры. Несколько лет, пока не подросла смена, ШНыр в буквальном смысле выживал, превратившись в осажденную крепость. Многие из новичков и средних шныров, не выдержав испытаний, перебежали к ведьмарям. Другие сомкнулись и выстояли, сохравнив главное – нырки. Память о хранилище была утрачена вместе со многими другими знаниями, став сугубым достоянием ведьмарей.
Хранилище – единственное место, где эли – не вызревшие еще в опекунов или не обладавшие способностями к опекунству – могут существовать в чужом мире, который, несмотря на все их попытки, так до сих пор и не стал их собственностью. Во всех других местах эли или высохли бы, или превратились бы в желе, как выброшенная на берег медуза.
Дверь хранилища – значительной силы артефакт, изменивший своей сущности. Слишком долго он общался с элями и не устоял. Открывается дверь раз в пять лет, при этом хранитель ключа обязательно гибнет. Тело пожирают ворота, которые становятся мягкими, расползаются, как туман. Ключ отпирает их, впуская личинки в хранилище.
Конечно, пять лет – срок немалый, и не все личинки способны продержаться так долго, но все же большинство выживает. Сократить его нет никакой возможности: это связано и с циклами артефакта, который не может, преображаясь, отпирать хранилище чаще, и с тем, что иначе ведьмари не успевали бы находить новых хранителей ключа, которые, разумеется, чаще всего не подозревают, какое счастье ждет их в финале.
Но в этот раз что-то пошло не по схеме. Антон Лей, пронырливый и вечно себе на уме, узнал, какая судьба его ждет, и убил себя.
У Эли змейка тоже не задержалась. Теперь непонятно, где она и у кого. Без змейки же невозможно поместить в хранилище тех молодых элей, что выходят из гибнущих инкубаторов. А на поверхности условия не те. В конце концов, наш мир пока не похож на болото . Многие проклюнувшиеся эли погибнут. Эльбы будут в бешенстве. Как те, что в болоте , так и новые, в самом хранилище. А когда эльбы в бешенстве – можно ожидать чего угодно.
– Ищите!.. У девчонки не было времени толком его спрятать! Обшарьте квартиру, проследите каждый ее шаг. Ох, не завидую тому, кто получит эту цепочку…
Через затемненное стекло машины Гай смотрел на лес, за которым спрятался ШНыр. Он помнил время, когда лес был дубовым и без разрывов тянулся до теперешнего Бульварного кольца. Теперь дубов осталось немного. В основном березы, ели, клены. Да и деревья так себе, больные, второй сорт. Лес меняется. Все в мире меняется. От мельницы у речки осталось три или четыре камня. Сколько же лет прошло?
– Девчонка еще жива? – неожиданно спросил Гай.
– В коме, – торопливо ответил Арно. – Нам успели вовремя позвонить. Уточкин извлек у нее эля перед самой операцией. Хоть Долбушин и жалуется на расходы, держать информаторов в каждой крупной больнице – выгодно.
Гай заставил себя отвернуться от окна. Опустил тяжелые веки, перерубая воспоминания ножом гильотины.
– Интересно, Долбушин знает? Хотя какая разница?.. Звони Белдо! Пора начинать операцию «Опора»! – велел он.
Арно долго мялся, прежде чем отважился спросить. Этот вопрос тревожил аккуратного секретаря давно. Он любил ясность.
– Проклюнувшихся и выживших элей гораздо больше, чем тех, кто способен стать опекунами. Зачем нужны остальные? Эли же… э-э… не очень сентиментальны… – спросил он с ужимкой мудрой обезьянки, быстро почесывая правой рукой за левым ухом.
Гай оглянулся. Арно стало жутко: из темноты машины на него смотрели неподвижные, горящие глаза.
– Лишних эльбов не бывает. У каждого своя функция, роль или задача. Но большинство из них откроются не скоро. Когда они населят наш мир, – разомкнув губы, неохотно ответил Гай.
Глава 5
КЛЮЧ С КРАСНОЙ БИРКОЙ
Действовать всегда нужно на пределе любви и заботы, расширяя их границы. Не ожидать, что ты станешь тащить человека, сломавшего ногу, и тебя будет зашкаливать от человечности. Ты будешь думать про себя: «Да хоть бы ты сдох, боров толстомясый!» – но при этом тащить.
Яра вертела в руках ключ с биркой. Рядом на стуле сидел Ул и старательно притворялся мыслящим. В шаге от них пыхтел Макс, добиваясь от своего однозарядного арбалета равномерного натяжения тетивы.
– Вспоминай, муж мой, вспоминай! Ты же всю Москву знаешь! – требовала Яра.
Ей нравилось называть Ула «муж». Она все утро экспериментировала, как ей больше нравится – «муж» или «мой муж». В конце концов она остановилась на самом длинном и потому самом приятном для языка варианте «мой мушшш».
Макс оторвался от своего арбалета.
– Т-такие би-би-би… – начал он.
Ул с Ярой вежливо ждали, пока Макс не перестанет бибикать. Он же, понимая, что может бибикать до бесконечности, вывернулся по-другому:
– …кы… ключики не то в «Сы… стольнике», не то в «Пятнашке»! У меня мать рядом с таким м-магазином живет!
– Ну вспомнил, наконец! – одобрил Ул.
Они пролистали справочник. В Москве оказалось сорок «Стольников» и тридцать «Пятнашек». Это были сетевые продуктовые магазины. В основном они располагались у метро и в жилых кварталах.
– Семьдесят магазинов! Сдохнуть можно! Надо хотя бы определиться, «Стольник» это или «Пятнашка». Тогда мы сразу отбросим половину. Я мигом! – Яра просительно протянула руку к нерпи Ула.
Тот спрятал руку за спину и заявил:
– Низзя!
Телепортировать с двумя нерпями запрещалось правилами ШНыра. Если бы Кавалерия или Кузепыч застукали их, неделя дежурства по пегасне была бы обеспечена – причем как для того, кто отдал свою нерпь , так и для того, кто ее выпросил. Правда, запрет порой нарушался. Очень уж удобно смотаться в один конец, использовав зарядку одного сирина , а обратно вернуться на другом.
– Не будь занудой! Макс не скажет. Правда, Максик?
Максу захотелось пошутить, что он скажет.
– Сы… сы… сы… – начал он.
Ул и Яра переглянулись. К тому времени, как Макс одолеет коварное слово, Яра вернется.
– Ладно, шныруйся скорее! – вздохнул Ул.
– Я мухой!.. Одно крыло тут, одно там! Счастливо, мушшшшшш!
Яра коснулась сирина . Ул привычно закрыл глаза, чтобы его не ослепило. Потом стал дожидаться Яру.
Прошло десять минут. Потом двадцать… Потом полчаса… Яры не было. Макс давно с тревогой смотрел на Ула, который метался по комнате, как тигр по клетке. Он знал, что телепортация до ближайшего «Стольника» заняла бы секунды две. Еще три минуты, чтобы посмотреть, какие там бирки, и вернуться. Ну пять минут от силы… А они даже не знают, в какой район Москвы Яра перенеслась. Где ее теперь искать?
– А если там пы… перерыв? – решился утешить его Макс.
– В сетевых магазинах перерывов нет! – отрезал Ул и стал звонить по телефону. Мобильник Яры откликнулся тут же, на столе, на расстоянии вытянутой руки. Она его, разумеется, забыла. Попытался связаться с Ярой по нерпи Макса – никакого ответа, хотя обе нерпи – и его, и Яры – были заряжены под завязку, включая кентавров .
В голову лезли мысли одна страшнее другой. И как он мог ее отпустить? Яра слишком спешила, чтобы грамотно провести телепортацию. А вдруг она вмуровалась в бетон площадки для паркинга, а над ней – возможно, в сантиметре от ее разметавшихся волос и застывшего в немом крике рта – ходят семейные пары с тележками и всерьез обсуждают, возможны ли в природе обескакавленный шоколад и обезжиренное сало?
* * *
Яра все делала по правилам. При телепортации, не отвлекаясь, старательно представляла площадку у метро «Войковская». Вот трамвай делает петлю, вот фигурная ограда парка, а тут появится она.
А потом была вспышка. Множество крошечных шариков собралось вместе, вновь образовав то, что Яра считала своим телом, – и ни ограды, ни трамвая. Яра лежала в непонятно откуда взявшемся железном ящике и шарила руками по стенкам. Вокруг была темнота. Кромешная. Хоть бы искра где какая: ничего. Яра шарила, но нигде не нашла ни одного зазора. Ни подлезть, ни протиснуться – она в плену.
Яра отчаялась. У нее не получалось даже сесть, потому что лоб немедленно врезался в твердую железную преграду, которая находилась над ней. Чего она ни передумала за эти мгновения! Какие только кошмарные мысли не пришли ей в голову! И что она в ловушке ведьмарей, которые поставили пространственный перехватчик. Или ее оглушили и заживо похоронили в стальном гробу, а теперь где-то над ней Тилль грустно сворачивает коньячной бутылке пробочную шейку и говорит Долбушину: «Ну как твое ничего, Альберт? А мы тут с детишками елочку вчера нарядили».
Что делать? Использовать вторую нерпь и телепортировать? Но телепортировать, ничего не видя, с потерей ориентации, – самоубийство. Связаться с Улом не получалось. Кентавр , как Яра ни старалась, не срабатывал. Что-то его экранировало.
Яра закричала – и по этому звуку поняла, что смертельно напугана. Ощущение страха пришло после крика и было мерзостным. Что-то дохлое впрыснулось ей в сердце.
И тут произошло необъяснимое. Железный гроб задрожал, качнулся и поехал. Яра дернулась, в панике замахала руками, и на нее свалилась огромная, покрытая инеем коробка. Не понимая, что это, Яра боролась с ней, будто с врагом. На запястье у нее вспыхнул лев . Должно быть, не задумываясь, она коснулась его. Коробка лопнула, и на Яру хлынули ледяные слитки. Один из них больно царапнул по щеке, и Яра, ощупав, поняла, что это мороженое.
Значит, она материализовалась в грузовичке-холодильнике для перевозки продуктов, который разгружался у метро «Войковская». Яра часто встречала такие грузовички. Их кузов разделялся на несколько секций, открывавшихся сбоку. Теперь грузовичок ехал на следующую точку. Использовать льва , чтобы взломать контейнер изнутри, Яра не стала. Во-первых, водитель не обязан платить за ее глупость, а во-вторых, металл есть металл. Лев дает силы, но не гарантирует, что, разрывая жесть, ты не рассечешь себе вену на руке. Только бы не задохнуться, но воздуха пока хватало. Вроде можно не беспокоиться.
Яра лежала на коробках и грызла мороженое. К сожалению, брикеты были твердые – зубы сломаешь. Через четверть часа фургончик стал притормаживать. Куда-то заехал, сдал задом, остановился. Яра услышала звук отодвигаемого запора. Молодой, в синем фирменном комбинезоне экспедитор увидел Яру, которая, щурясь от света, протягивала ему бумажку от мороженого.
– Сколько с меня за одну порцию?
Не без труда отделавшись от экспедитора, которого раздирали два противоречивых желания: сдать ее в милицию и пригласить на свидание, Яра огляделась. Если раньше она была у «Войковской», то теперь фургончик переместил ее к «Речному вокзалу». Люди оглядывались. На ее шныровской куртке гремел лед. Казалось, будто куртку облили водой, а потом подержали на морозе.
Она хотела связаться с Улом, чтобы успокоить его, но в глаза неожиданно прыгнули красные буквы магазина «Стольник».
– Еще один? Хотя их же целая куча! – Яра толкнула вертящуюся дверь.
И сразу в глаза бросились ящики, в которых торчали такие же, как у нее, ключи с красными бирками. Нужный ряд оказался с краю, у второго выхода из магазина, рядом со стойкой для рекламных газет.
Некоторые были закрыты, некоторые распахнуты настежь. Ящик с цифрой «62» оказался заперт. Яра подумала, что человек, положивший в него вещи, находится где-то в торговом зале. Как бы он ее здесь не застукал! Покосившись на толстого охранника, который метрах в пяти от нее вытрясал бесконечное количество чипсов из ранца у краснощекого школьника, она быстро сунула руку в карман. Достала ключ, вставила его и повернула.
Случилось невероятное: ключ подошел. В огромной Москве из десятков сетевых магазинов она нашла тот самый с первого раза! Вот и не верь после этого в чудеса.
Яра оглянулась. Охранник, вытрясавший мальчишку, да и сам мальчишка смотрели на нее. Возможно, это была реакция на ее грохочущие ледяные доспехи, но лучше не рисковать. Чем скорее она уйдет, тем лучше. Яра торопливо всунула руку в ящик и стала шарить.
Почти сразу ладонь наткнулась на что-то металлическое. Яра с ее мальчишеским рядом ассоциаций решила, что это велосипедная цепь. Нет, не цепь, а тяжелая змейка с яркими, близко посаженными глазами-камнями. Голова змейки смыкается с ее хвостом, точно она стремится пожрать саму себя. Надо же! Браслет не из дешевых, хотя и несколько мрачноватый. Яра торопливо зажала змейку в руке и быстро пошла к выходу. Кто-то догнал ее и схватил за плечо:
– Минуту! Ты уверена, что это твое?
Яра увидела грузную женщину в форменной рубашке и с рацией. Лицо… ну а чего она хотела от ее лица?.. Пианисты в консерватории, в магазине охранники. Яра мысленно застонала, что не заметила даму раньше. Ни один мужчина не отследит и пятой части того, что бросится в глаза женщине. Мужчина обратит внимание на пистолет в руке грабителя, на марку машины, а женщина – на цвет глаз в прорези маски. Или на то, что жена пришила ему нижнюю пуговицу нитками не того цвета.
– А что такое? – спросила Яра, чтобы потянуть время. – Ну да, мое! Я положила утром.
Она поняла, что совершила тактическую ошибку. Не стоило подходить к ящикам сразу, да еще в обледенелой куртке и без вещей в руках. Правильнее было зайти в магазин, купить какую-нибудь мелочь, а к ящику подойти на обратном пути, уже на выходе. А теперь, что бы она ни сказала, тетка ей не поверит: у нее глаза как буравчики. Весь мир для нее достоин тюрьмы. Она одна по эту сторону решетки.
– Утром? – недоверчиво спросила женщина с рацией. – А вот врать не надо! Ты в курсе, что тут не камера хранения? Составим акт – заплатишь штраф!
К ним подошел охранник, который отвлекся от вытряхивания чипсов из рюкзака воришки. Мальчишка воспользовался ситуацией и удрал.
– В чем дело? – спросил охранник сурово.
«Думай-думай, голова! Ну пожалуйста! Помогите мне кто-нибудь!» – мысленно взмолилась Яра и внезапно ощутила холодный укол в ладонь.
– Вы меня помните? Вы дядя Рома. Вы дежурили у нас в школе. Тут, недалеко, у «Байкала»! – сказала Яра так уверенно, будто кто-то подсказал ей эти слова.
Охранник издал горлом холостой звук. Точь-в-точь сторожевой пес, который, бросившись лаять на появившегося из-за угла человека, опознал хозяина.
– И чего теперь: в ладошки хлопать?.. Помнишь – не помнишь!.. Отпусти ее, Ир! И больше на ночь чтобы не оставлять!.. Ты не подумай, что жалко. Нам за это по шее дают! – проворчал он, отворачиваясь.
Его напарница отпустила Яру, и та быстро пошла к выходу. Уже у дверей она услышала, как женщина с рацией насмешливо обратилась к охраннику: «Дядя Рома, а дядя Рома! Отпусти тетю Иру поставить чайничек!»
На улице Яра прислонилась плечом к телефонной будке. Сверху вниз бежали нацарапанные буквы: «Гимли – ты сволочь! » «Почему Гимли? Разве это не гном? Кто может любить гнома? С другой стороны, кто мешает гному быть сволочью, особенно если его никто не любит?» – запутанно подумала Яра.
У нее кружилась голова. Вопросов больше, чем ответов. Откуда выскочили нужные слова? Она не могла знать, что охранника зовут Рома, и представления не имела, откуда в Москве взялся «Байкал». Что за «Байкал»? Кажется, есть такой кинотеатр. Первой мыслью было, что вмешалась русалка: но нет, и на ее нерпи и на нерпи Ула обе русалки сохранили полный заряд.
«Я струхнула и захотела как-то выкрутиться. Любой ценой. Вот и выкрутилась», – мрачно подумала Яра.
Прохладная змейка сквозь кожу выскользнула на ладонь, свернулась и ртом захватила кончик хвоста. Яра безошибочно ощутила, что ошейнику хотелось бы оказаться на ее шее и прильнуть к теплой бьющейся жилке.
Иди, куда я тебя поведу! Тебе будет хорошо! Иди за мной!
«Ну уж нет!» – подумала она, и по сирину на нерпи Ула вернулась в ШНыр. Материализовалась она на привычном месте – на асфальтовом круге в нескольких метрах от микроавтобуса Кузепыча. Этот круг был надежно «пристрелян» со всех точек Москвы. Шныры телепортировали сюда лет четыреста, до всякого асфальта. Ходить здесь строжайше запрещалось, а оставлять какие-либо предметы и подавно. Как-то Вовчик забыл в круге велосипед, и потом кисточкой «пони», самой маленькой, которая нашлась в канцелярском магазине, красил въездные ворота в ШНыр.
Яра провела рукой по куртке и убедилась, что во время телепортации куртка оттаяла. Обычная история, вся лишняя вода осталась на «Речном». Можно сказать, что само слово притянуло. По аллее навстречу Яре, взволнованно мерцая ушами, бежал похожий на слоненка Витяра и голосил:
– Люди, где вы, люди? Дайте мне людей!
– А разве я не людь? – поинтересовалась Яра.
Витяра остановился. Тупо посмотрел на нее. Протер глаза, посмотрел еще раз.
– От ты дуся!!! А тебя все ищут!
– Меня? Зачем?
– Думают: ты в бетон вмуровалась просто-навсего! А ты вотанная – целенькая!
Оттолкнув Витяру, Яра помчалась к ШНыру. Про змейку она не вспоминала. Та браслетом обвивала запястье и так присосалась к пульсу, что казалась продолжением руки. Потому защита ШНыра ее и пропустила.
Яра знала, что Ул сейчас ее убьет, и продумывала первые слова, которые ему скажет. От первых слов зависит многое. Лучше не оправдываться, не прыгать жалобным зайчиком, а спросить что-то ошеломляющее и не в кассу. Ну, например: «Ты не брал череп коня вещего Олега?»
– Олега? Какого Олега? – переспросит Ул.
Он всегда настораживается, когда звучит его паспортное имя. В их не до конца оформившемся мире знаков и полутонов, том мире, который существует только между ними двумя, это знак недовольства.
Глава 6
МОЛЧИТ КАК РЫБА ОБ ЛЕД
Самые большие гадости совершаются всегда из лучших побуждений. Из худших побуждений делаются максимум средние гадости.
После звонка Родиона Рина не пыталась уснуть. Ей было тревожно и как-то по-особенному пакостно. Точно она долго оттирала стол, а потом кто-то протащил по нему за хвост обмазанного мазутом дохлого кота. Рине захотелось чем-то отвлечься. Она обложилась подушками и, стараясь, чтобы монитор не отблескивал в окне, включила ноутбук.
Где есть лошади, там будут и мухи. Где работают мобильные телефоны, туда проползет и вездесущий паук Интернета. Рина влезла в свой профиль в социальной сети и просмотрела сообщения. Два от бывших одноклассников и одно от кого-то неизвестного. Она почти удалила его, но прежде зачерпнула глазом.
ЛИКВИДАЦИЯ КОНЮШНИ ВО ВЛАДИМИРСКОЙ ОБЛАСТИ
В связи со сменой собственника конюшня переоборудуется под свиноферму. 30 декабря сорок две лошади отправляются на мясокомбинат. Их можно выкупить по мясной цене.
Сейчас в конюшне находятся:
1) Молодые кобылы 4–6 лет, все с Башкирского к/з, масти разные (рыжие, вороные).
2) Русский тяжеловоз, кобыла 9 лет, должна ожеребиться через месяц, масть рыже-чалая, есть документы.
3) Годовалый жеребчик, б/п, рыжий.
4) Орловская рысачка, кобыла, масть серая, 7 лет (мать Красная Заря, отец Сумасшедший Норвежец).
5) Помесь тяжеловоз-дончак, годовичок, жеребец.
6) Дончак с документами, жеребец, 165 см в холке, 17 лет, гнедо-рыжий.
7) Русский тяжеловоз, жеребец, годится в упряжь и под седло, мягкая рысь, 14 лет, игреневый с белой проточиной.
+ Много других лошадей. Могут использоваться в прокате и на сельхозработах. Животные в запущенном состоянии, ухаживать некому.
Зоотехник Александра Леонидовна: телефон +7(9**)***-**-**
От волнения Рина сильно отогнула крышку ноутбука, и где-то пропал контакт. Ей пришлось долго качать крышку вперед-назад, прежде чем монитор вновь зажегся. Она задыхалась. Ей надо было куда-то бежать, что-то делать. Оставаться в бездействии она не могла. Некий гад, толстым пальцем тыкая в кнопки калькулятора, посчитал, что лошади не приносят дохода. А если и приносят, то не такой, как свиньи. День или ночь, дождь или ветер, лето или зима – свинья ест, греет брюхо под электрическими лампами и наливается жиром. Так за чем дело стало? Сдадим лошадей на мясокомбинат – и да здравствует всеобщее свинство!
А сейчас, разумеется, дела заброшены. Конюхи разбежались – кому охота ухаживать за будущей колбасой? Лошади стоят голодные, нечищенные, в денниках грязь. Один зоотехник пытается что-то сделать, но что удастся в одиночку?
Рина кинулась к Кавалерии. Ночь – не ночь, какая разница! Конечно, Кавалерия ее поймет, иначе быть не может.
В комнате у Кавалерии она никогда раньше не бывала, но представляла, где это находится. В коридоре было холодно. Низом гуляли вечные сквозняки. ШНыр отапливался неважно. Кузепыч утверждал: дело тут не в батареях, а в плохо положенных плитах, но это мелочи. Через пятьдесят-шестьдесят лет все равно все снесут и перестроят. А пока Кузепыча греет мысль, что его тогда на свете уже не будет и заморачиваться придется другому.
Вот и комната Кавалерии. Рина постучала. Никакого ответа. Она постучала решительнее, и дверь вдруг подалась. На всякий случай окликнув: «Доброе утро! Это я!» – Рина вошла. Узкая, маленькая комнатка была пуста. Ничего лишнего. Небольшой шкаф. Кровать тщательно заправлена: ни одной складки на покрывале. По центру стола – банка из-под оливок, полная карандашей. Тут же рядом и железная коробка с пастелью. Бумаги, правда, не видно.
«Неужели она рисует?» – подумала Рина.
Единственной вещью, не имевшей отношения к ШНыру, была черно-белая фотография в рамке. Мужчина держал на плечах мальчика и улыбался. Хорошо улыбался: и губами, и глазами, и морщинками у глаз. Мальчик таращился и был серьезен.
Ни к чему не притрагиваясь, Рина осторожно подалась назад, вышла из комнаты и притворила за собой дверь.
На улице было морозно. Снеговик, вылепленный с вечера Рузей, стоял перед окнами у Насты. В его правой руке-ветке тоскливо обвисал лопнувший шар. Скорее всего, простреленный из шнеппера той же Настой. Рядом притулился продавленный стул. На деревянной спинке кто-то издевательски написал помадой:
Вчера на этом самом месте Рузя толстенький сидел
И неподвижно, страстно, нежно на Насточку свою глядел.
Рина пошла искать Кавалерию по большому кругу, через площадку у ворот. После недавнего снегопада серые пятна на бортах микроавтобуса проступили совсем отчетливо. К грязи Кузепыч относился философски: утверждал, что зимой мыть машину опаснее, чем не мыть. У него целая теория существовала, что старая грязь охраняет от новой, служа защитным слоем.
Кавалерию Рина нашла в пегасне. Ветер качал вставленный в кольцо керосиновый фонарь, которым иногда по старой памяти еще пользовались. Кавалерия седлала Цезаря для нырка. В соседнем проходе Кузепыч, не то вставший рано, не то вообще не ложившийся, ремонтировал раздвижную дверь в денник Митридата. Дверь была новая, но у нее уже сформировалась нехорошая привычка падать наружу.
Рина подбежала к Кавалерии и, стараясь быть подробной, рассказала о лошадях, которых сдадут на мясо.
– Ноут у меня в ШНыре! Я сейчас! – Рина повернулась, готовая мчаться за телефоном зоотехника. Она была убеждена, что Кавалерия будет звонить прямо сейчас, не дожидаясь рассвета.
– Тпрру! – окликнула ее Кавалерия.
Рина остановилась.
– Мне не нужен телефон.
– А когда? – не понимая, спросила Рина. – Утром? После нырка?
Кавалерия перестала разбирать на ладони ремни уздечки. По тому, как она опустила руку, Рина поняла, что разговор предстоит неприятный.
– Просто для полной ясности. Мы не можем взять этих лошадей в ШНыр. Даже если найдем деньги, чтобы выкупить, – не можем, – осторожно подбирая слова, сказала Кавалерия.
– Почему?
– Причин несколько. Первая: нам негде их поставить.
– У нас десять свободных денников! Ну девять! – навскидку брякнула Рина.
– Они для жеребят, которые родятся. Или для тех пегов, которых выращивают на нашей базе на Дону!
– Но можно же что-то построить! Хотя бы наспех! До весны, а там будет проще.
– Сорок две лошади, – задумчиво повторила Кавалерия. – Сорок две. Нам не потянуть. Мы не должны распыляться. Наша задача – нырять и готовить смену тем ныряльщикам, которые придут на смену погибшим. ШНыр существует, пока кто-то ныряет и достает закладки. Иначе все утратит смысл. Проход на двушку закроется, а наш мир сольется с болотом .
Рина задохнулась. Она не верила, что слышит это от Кавалерии, которая всегда служила ей примером. С нее она лепила себя. Теперь же все рушилось.
– И одного жеребенка нельзя? Годовичка?
Кавалерия медлила отвечать, внимательно глядя на нее. В глазах у нее дрожало нечто неопределимое.
– Потому что у него крыльев нет, да? Потому что он не летающий? Потому что проще найти уважительную причину, чем что-то сделать? Да? Скажите «да»! Тогда я сама скажу: да-да-да!
Рина врезалась плечом в загудевшие ворота и вырвалась из пегасни. За спиной обрушился ее мир.
Кавалерия стояла, слушая гул вибрирующих ворот. Затем рывком вскинула тяжелое седло на спину нетерпеливо переступавшего Цезаря и затянула подпруги.
– Кузепыч, скажи мне что-нибудь гадкое! Или лучше сделай! – попросила она.
Завхоз, он же «герр комендант», моргнул белесыми ресницами. За все годы, что он провел в ШНыре, это была самая странная просьба, которую он выслушивал от начальства.
– Зачем?
– Для отрезвления… Если я увижу эти сорок лошадей – я их возьму. И всех больных собак, которых натаскает Наста, и сдыхающего осла из Теплого Стана, с которым фотографируют детей у метро. Но во что тогда превратится ШНыр?
– Колька бы понял. А она – нет. Зеленая еще… – отозвался Кузепыч.
Кавалерия всхлипнула. Это был странный, незнакомый, совсем не ожидаемый от нее звук.
– Когда он ушел, я полгода спала с его свитером. Обниму его и лежу с ним, как медвежонок со шкурой матери…
Кузепыч плоскогубцами почесал нос. На носу осталась черная полоса смазки.
– Ну это… хм… того… что я, не помню, что ли, как ты убивалась! – смущенно пробасил он. – Напрасно ты не сказала ей, что мы все равно пристроили бы лошадей. Пусть не к нам, пусть куда-то. Не бросили бы, грустный пень! Мало ли бывших шныров, сохранивших любовь к коням. А есть у них крылья, нету – это уж дело четвертое.
Кавалерия упрямо дернула головой.
– Я думала: сама догадается, что не бросим. Но мне хотелось ее охладить: не переношу всю эту самонакрутку в духе оскорбленного благородства… А потом рассердилась, как кричать начала! Если человеку хочется быть обиженным на весь мир, он обычно других не слушает… Ладно, счастливо, Кузепыч! Пора мне!.. И не надо больше никаких слов, а то в болоте застряну.
Кузепыч понимающе кивнул. Он смотрел, как Кавалерия готовится к нырку. Поверх шныровской куртки она натянула светлый овечий тулуп и из худенькой женщины превратилась в плотную кубышку. Из-под поднятого ворота торчали белый нос и два островка щек.
Цезарь тревожно покосился на непонятное существо, но запах тулупа был ему знаком – и он успокоился. Кавалерия вывела его из пегасни. Было слышно, как копыта проскальзывают по луже, превратившейся в каток. Проехав на Цезаре несколько кругов и немного прогрев его, Кавалерия решительно подняла коня на крыло.
По мнению большинства шныров, Цезарь был жеребец глуповатый. Он не нюхал цветы, как Аза, и не ржал тревожно, как Икар, задирая к небу ищущую полета морду. Его интересовали исключительно кобылы и возможность посамоутверждаться. Конечно, не со Зверем, которого он боялся патологически. Однако когда в седле Цезаря оказывалась Кавалерия, жеребец умнел, становился послушным и пластичным.
Рассвет был зимний, бессолнечный. Казалось, за тучами незаметно включают тусклые лампы. Облака, фиолетовые, свалявшиеся, как старые одеяла, жались к земле. Со ста шагов ничего не увидишь. Кузепыч вернулся в пегасню и продолжил ремонтировать раздвижную дверь в денник Митридата.
Однако работа не клеилась. Какая-то мысль не давала ему покоя. Кузепыч достал допотопный мобильник, служивший предметом издевательства большинства средних шныров, и толстым пальцем потыкал кнопки. Ответили ему не сразу.
– Кузепыч?! Знаешь, который сейчас час? – голос был заспанный, но сохранявший начальственность.
Кузепыча эта начальственность ничуть не смущала.
– Ранний… – просопел он. – Наведи для меня справки!.. Кто во Владимирской области отправляет на бойню сорок две лошади? Чья эта блестящая идея, сморкучий пень?
«Здрасте», «до свидания» и «спасибо» Кузепыч не говорил. Это как минимум экономило всякий раз три слова. Где-то там, в ночи, напряженно искали карандаш.
– А конкретнее? Район, название хозяйства? Да у нас любая область – с европейское государство!
– Если б я все знал – ты бы спал, – кратко ответил Кузепыч.
Человек в телефоне хмыкнул. Он ценил откровенность.
– Порядок в танковых войсках! Найдем!
– Ты уж поищи, грустный пень! Очень прошу, поищи!
Кузепыч спустил допотопный мобильник в карман и вновь занялся дверью. Человек с начальственным голосом перезвонил через пятнадцать минут. Кузепыч быстро что-то записал.
– Так я и думал. Мир тесен! Как добрые люди, так, грустный пень, вечно одни и те же… – проворчал он.
– Помощь нужна? – забеспокоился «порядок в танковых войсках».
– Не-а. Сами разберемся!
Кузепыч дал отбой. Потом, позванивая ключами, открыл стоящий в углу громоздкий сейф, который беспокойные руки юных шныров давно обклеили вкладышами из жвачки.
В сейфе обнаружились бейсбольная бита и обрез серьезного карабина с переделанной рукоятью. Шнепперы Кузепыч не уважал. Равно как и телепортации.
Через кентавра он связался со ШНыром и с кем-то коротко переговорил. Через десять минут в пегасне появилась хмурая девица Штопочка и, ни слова не говоря, стала седлать громадного Зверя. Подпруги она затягивала так, будто хотела порвать жеребца надвое. Зверь полез было с зубами, но получил по храпу так, что осел на задние ноги.
– Зин, ну ты аккуратнее! Животная все-таки! – сказал Кузепыч с укором.
Девица Штопочка молча плюнула на бетон окурок «Беломора». Вместо ремня ее куртку несколько раз опоясывал длиннейший бич.
Сам Кузепыч выбрал Бинта.
– Давненько я не летывал… а то все машина, машина… – сообщил он Бинту, подходя к нему с седлом.
Ковыряя мизинцем в зубах, девица Штопочка наблюдала, как завхоз старательно седлает мерина.
– Это табуретка. С нее даже свалиться нельзя! – сказала она презрительно.
– Ну и замечательно. Ты не представляешь, как меня обрадовала, грустный пень! – обрадовался Кузепыч.
* * *
Выбежав из пегасни, Рина помчалась в сторону, противоположную ШНыру. Неслась по сугробам напролом, временами проваливаясь по колено. В ботинках хлюпал снег. Как ни хороши неубиваемые берцы, все же это не охотничьи сапоги. Небо оставалось темным, но снег уже подсвечивался изнутри. Он был голубоватый, с отдельными темными островками.
Куда она несется, Рина не задумывалась. Мысль была одна: подальше от ШНыра, от этого мерзкого места, где все притворяются добренькими, а на деле врут, врут, врут… Добежав до ограды, Рина перевалилась на другую сторону. В сугроб упала лицом, рукавами зачерпнув снега по самый локоть. Снег растекался по шее, отдельными ручейками просачиваясь к позвоночнику. Это охладило ее пыл. Рина сидела на корточках и дышала на озябшие ладони. Перчатки она, разумеется, забыла, а мороз стоял крепкий.
Впереди темнел знакомый пень. Рина узнала место. Если отсюда по глубокому снегу спуститься в овраг, то на дне будет ведущая к Копытову «пьяная дорога». «Пьяной» она называется потому, что летом, в сухую погоду, по ней срезают выпившие водители, не рискующие проезжать мимо поста ДПС.
Сейчас дорога заметена, но по ней можно добраться до рощи, где на отвернутом от Копытова лесистом склоне холма стоит строительный вагончик. Он так тщательно запрятан и окопан землей, что увидеть его можно с единственной точки. Притащили его, используя львов, Ул, Сашка и Афанасий, а маскировать помогали Макс и Кузепыч, участие которого придало вагончику не то чтобы официальность, но некую легальность.
В вагончике, согреваемый железной печкой, долго сохраняющей тепло, проживает террорист. В ШНыр и вообще в приличное общество вход ему заказан. Имя террориста Гавр.
Когда по обледеневшему склону Рина добралась до вагончика, было почти светло. Гавр, для которого понятия «день» и «ночь» были глубокой абстракцией, услышал ее издали и царапал дверь изнутри. Рина дернула ручку на себя и сразу, зная, что сейчас произойдет, животом бросилась на пол вагончика. И вовремя. Пытаясь облизать ей зловонным языком щеки, над ней пронеслась огромная туша. Не успела затормозить, зацепила Рину задними лапами и кубарем прокатилась по склону. То ли Гавр не учился на ошибках, то ли ему нравился сам процесс, но процесс повторялся раз за разом. Не успевай Рина уклоняться, она кувыркалась бы вместе с ним.
Гавр примчался секунд через тридцать – хлопая крыльями, как курица, весь в снегу, запыхавшийся и довольный. Высунув язык, он пытался добраться до Рины, которая, зная его привычки, укрылась между печкой и стеной. Выступы у печки были острые, и Гавру непросто было просунуть морду.
За осень Гавр отъелся и стал с молодого льва. Причем размеры следовало умножить на сплошной восторг и вагон глупости. Соразмерять силы он не умел. Гавру казалось, что сбросить человека с откоса и напрыгнуть сверху – забавная шутка. Такая же забавная, как прихватить зубами шею, не прокусывая ее, и оторвать хозяина на полметра от земли. Или смотаться ночью на ферму под Зырянку (всего-то сорок километров напрямую), насмерть перепугать нетрезвого сторожа, разрыть скотомогильник и прилететь утром довольным жизнью, пахнущим негашеной известью и с коровьей головой в зубах.
Отсиживаясь в щели между ребристым боком печки и стеной, Рина обшаривала карманы, отыскивая Обезьяна. Неужели потеряла в снегу? Обливаясь холодным потом, нашла его завалившимся за подкладку. Дешевая пластмассовая игрушка, но Рина не променяла бы ее на слиток золота.
– Я очень находчивая сегодня! Целый день что-то теряю, а потом нахожу, – объяснила она Гавру.
Между досок забился большой сухарь. Рина вытащила его. Осмотрела. Плесень была с одной стороны. Рина отскоблила ее и сунула сухарь в рот, представляя, как микробы в панике пакуют вещички и сматываются.
– Объедаю Гавра! Докатилась! – вздохнула она.
Симулируя напряженную работу мысли, Гавр свесил морду набок и капнул слюной. Убедившись, что он не собирается калечить ее своими восторгами, Рина выбралась из укрытия.
– У нас дела! Ты готов? – спросила она, наклоняясь за седлом.
Седло для гиел всегда поражало Рину легкостью. Оно весило втрое меньше конского, но размерами почти ему не уступало. Каркас и слой кожи. Зато стремена тяжелее конских. Массивные, литые, с шипами наружу, которые можно использовать как шпоры. Шипы, по просьбе Рины, напильником счесал Сашка: Рина представить себе не могла, что захочет вогнать их в бока Гавра.
Обнаружив, что Рина взяла седло, Гавр сообразил, что предстоит полет. От восторга он завертелся на месте, и ей опять пришлось укрываться за печкой. Молодые гиелы как дети – никакого соображения. Хочешь на улицу, так постой минуту на месте, пока тебя застегнут.
Наконец Гавр был оседлан. Прежде чем взлететь, Рина засучила рукав. Гепард на укороченной нерпи был покрыт изморозью. Согревая, она подышала на него и потерла другим рукавом. Гепард засиял. Рина запрыгнула в седло, поймала дерганый ритм мыслей Гавра и принялась художественно бредить, создавая образы. На юг летела стайка котлет, предводительствуемых безголовой курицей-гриль. «Гавр нас не поймает! Гавр – бестолочь!» – вопили котлеты и, издеваясь, поворачивались жирненькими боками. Курица-гриль хлопала коротенькими крылышками и в полете садилась на шпагат.
Рина сама была голодна – образы выходили убедительные. А что до логики – кто сказал, что она нужна гиеле? Гавр заскулил от нетерпения и рванул. Рина чудом усидела в седле, вцепившись в переднюю луку.
– Теперь кто бы мне объяснил: в какую сторону Владимирская область? – проворчала Рина.
Правда, Владимирская область была вторым пунктом ее следования. Прежде Рина собиралась навестить родник Царевна-лебедь. Чтобы проникнуть в конюшню, которую она представляла себе закрытой, ей нужна была соответствующая закладка.
Рина натянула на лицо колючий шарф.
Глава 7
СЕРДИТЫЙ СОБСТВЕННИК С ДОБРОЙ УЛЫБКОЙ
Странная штука, грустный пень! Чужие обязанности все почему-то с первого раза запоминают, а свои редко когда с десятого.
Москва со спины гиелы и Москва, которую топчешь ножками, – два абсолютно разных города. Рина и раньше об этом догадывалась, но окончательно уверилась, когда, летая в серых облаках вокруг Химкинского водохранилища, искала точку «Запад». Снизу город представляется правильным или хотя бы стремящимся к логике, и лишь сверху видишь, что это нагромождение косо стоящих зданий, путаных улиц, заводских территорий, бесконечных крыш и забитых машинами дворов. Даже у водохранилища, где, по идее, любое строительство запрещено, бардак страшенный. Лишь девятое по счету кирпичное строение оказалось тем, что она искала.
Не подумав, Рина направила Гавра через бетонную ограду и крайне удивилась, когда Гавр налетел на незримую преграду и кувыркнулся в сугроб. Преграда существовала только для гиелы. Сама Рина от резкого толчка вылетела из седла и, перелетев забор, распласталась на снегу.
Долго она лежала неподвижно, не решаясь шевельнуться. Она не забыла, что Кузепыч рассказывал о ловушках первошныров. Попадешь в одну из них, и все. До дорожки шагов пять. Рина осторожно двинулась вперед.
«Проскочу! Тут близко!» – успокаивала она себя.
Рина проползла, как ей показалось, метров пятьдесят, а дорожка не стала ближе. Напротив, отдалилась.
«Все ясно! – подумала Рина. – Та же штука, что с забором в ШНыре. Надо в противоположную сторону!»
Она повернулась и поползла. Через несколько минут, когда она так замерзла, что не смогла бы сжать руку в кулак, Рина снова обернулась. Дорожка вообще исчезла. Вместо этого справа вынырнула заброшенная собачья будка, в которую какой-то шутник – Рина уверена была, что Ул, потому что это был его почерк, – засунул плюшевую собаку и приковал ее цепью.
Рина зарычала на плюшевую собаку, встала и пошла зигзагами, наудачу, надеясь выйти если не к дорожке, то хоть куда-то. Шарф, закрывавший лицо, обледенел. Со стороны казалось, что у Рины выросла борода. Каменный сарай оказывался то справа, то слева. Но ближе он не становился – это точно.
Неожиданно Рина вновь оказалась у бетонного забора. Точка «Запад» давала ей шанс убраться подобру-поздорову.
– Гавр, ты цел? – крикнула Рина в щель между бетонными плитами.
Ворчание с другой стороны забора, прыжки и царапающие звуки доказали, что Гавр не только жив, но и: а) здоров; б) растерян; в) скучает.
Просунув в щель руку с нерпью , Рина позволила Гавру коснуться ее мордой и тотчас создала продвинутый глюк: двадцать здоровенных взрослых гиел, реющих в воздухе. Очень голодных. Зашкаливающе сердитых. Ищущих Гавра для более близкого знакомства. Задирая морду, Гавр стал поспешно зарываться в снег. Через полминуты Гавра смогла бы найти только сама Рина, да и то не сразу.
Рина стояла у забора и держалась за него, боясь отпустить. Отпустишь, а потом, возможно, еще три часа к нему не подойдешь. Так и станешь вечно болтаться между будкой и штабелем с досками. Внезапно безо всякой связи Рине вспомнилась странная фраза Кузепыча: «Некоторые вообще зайчиками прыгают!»
Тогда она приняла ее за неудавшуюся шутку, а теперь…
Рина торопливо запрыгала к крыльцу. Зайчиком. Это оказалось непросто из-за глубокого снега. Восемь прыжков, десять. Выдирая ноги из сугробов, Рина сбилась с дыхания, но главное не в этом! Крыльцо определенно приближалось! Несколько прыжков, и она достигла каменного сарая. Как элементарно! Но ведь сама-то не додумалась!
Ключ лежал под ступенькой. Хозяйственность Кузепыча проявилась и тут: ключ прятался от ржавчины в закрытой банке, завернутый в промасленную тряпочку. На выключатель, чтобы не отсырел, была нахлобучена разрезанная пластиковая бутылка.
Не тратя времени попусту, Рина поменяла свою шныровскую куртку на сухую, отыскала башлык, шерстяные носки, перчатки, компас и подробную карту-километровку. Ножом вскрыла банку холодной тушенки. Ела она тоже ножом, хотя знала, что, окажись рядом Мамася, лекция на тему: «Как едят психически здоровые люди» была бы обеспечена.
Когда на донышке остался только белый, желейно дрожащий жир, Рина позвонила зоотехнику Александре Леонидовне. По телефону Рина обычно говорила осмысленно и производила на собеседника впечатление более вменяемого человека, чем была на самом деле. Ну это, конечно, если не видеть, что в паузах, пока ей отвечают, она облизывает нож, пытаясь достать языком провалившийся внутрь рукоятки кусок тушенки. Узнав адрес, Рина взяла из ящика закладку. Рука ее дрогнула, когда она увидела под закладкой толстый слой пыли. Сколько же ее не выносили отсюда и даже просто не вынимали из ящика!
«И ведь не в сейфе лежит! Любой шныр может прийти и взять», – подумала Рина.
Тут, как и в других делах шныров, на первый план проступало абсолютное доверие. Даже, как часто казалось Рине, избыточное и опасное доверие. Вроде как с Адамом и Евой. Зачем яблоко в раю висело в свободном доступе? Небольшая решеточка вокруг дерева с пропущенным током, минимальные меры предосторожности, и человек до сих пор сидел бы в раю. Но ведь это было бы уже совсем не то.
Рина сдула с закладки пыль.
«Ничего… Верну еще сегодня!.. Подумаешь!» – успокоила она свою зачесавшуюся совесть. Разумеется, Рина прекрасно понимала, что выносить закладку нельзя. Этим она оставляет пункт без прикрытия и нарушает уникальность шныровской защиты, выстроенной за несколько столетий до ее рождения.
Никакому современному шныру такую закладку в наш мир не внести. Силенки не те… Кажется, так говорил Кузепыч.
«А как я иначе открою двери?.. Ну хорошо, двери можно и русалкой . Тут проехали, не оправдание. Но едва ли лошади одни. Почти наверняка кого-нибудь встречу. И как я без закладки смогу убедить сторожа или хозяина конюшни отдать мне лошадей?» – подумала Рина, вспоминая, как Макар с Кирюшей давились мелочью, а Сашка чуть слюни не пускал, что с ним не поделились.
Она не сомневалась, что пока ее рука на закладке, новый собственник конюшни будет пламенеть любовью к лошадям. Но стоит ей убрать руку, как лошади из его глаз исчезнут. А вытеснят их свинки, надежно нахрюкивающие килограммо-рубли.
Тревожная мысль остановила ее на пороге. Мощи закладки хватило, чтобы не пустить Гавра за бетонную ограду. Сможет ли Гавр перевозить закладку на себе? Рина в замешательстве огляделась и обнаружила старый чемодан, покрытый толстым слоем пыли. Внутри чемодан был обит жестью и выложен слоем фольги. Положив в него закладку, Рина закрыла его.
Гавр лежал в сугробе. Увидев Рину, он подскочил метра на три: ей даже показалось, будто снег взорвался. Мокрый нос ткнулся Рине в губы и обиженно отпрянул. Казалось, Гавр шокирован и пытается сказать: «Гром и молния! Она ела тушенку! Она, эта несчастная хозяйка, а не я!!!»
– Да помню я о тебе! Держи! – Рина вытряхивала на снег содержимое захваченной с собой банки. Гавр проглотил тушенку вместе со снегом и жадно вылизал землю на полметра вокруг.
Рина забралась в седло и пристроила чемодан на коленях. Видимо, закладка обретала полную силу внутри охранного круга первошныров, потому что для Гавра чемодана не существовало – пустая банка из-под тушенки гораздо интереснее. Вскоре Рина мчалась метрах в ста над шоссе. То, что у нее географический кретинизм, Рина просекла давно, поэтому до Владимира решила добраться вдоль автомобильных дорог – как на машине, только быстрее и без пробок.
Снега и шоссе. Шоссе и снега. И ветер. Пару раз Рина все же сбивалась, потому что дороги внизу начинали непредсказуемо ветвиться, причем значительно чаще, чем это отражала карта. Часа через два вконец замерзшая Рина увидела впереди город. Начинался он постепенно, с отдельных застроенных островков, и густел к центру.
Рина снизилась. У центрального вокзала (определила по путям и вагонам) увидела длинную перетяжку: «Дорогие владимирцы! Вместе встретим Новый год!» – и представила огромный, на треть города стол и одинокую Суповну, которая бегает туда-сюда с кастрюлями.
Теперь нужно искать конюшню. У Рины имелся неплохой ориентир – тридцать километров от Владимира и два километра от трассы. Туда она и направилась. Остальное Гавр сделал сам. Он во что-то всмотрелся и, вытянув шею, устремился к длинному одноэтажному строению с железной крышей, рядом с которым было огороженное и истоптанное поле. По полю бродила непривязанная кобыла с жеребенком. Жеребенком Гавр и заинтересовался.
Рина поспешно коснулась его шеи гепардом и стала искать аргументы, которые выглядели бы убедительно для гиелы.
– Ты не должен его трогать! Он… несъедобный! И вообще маленький! И невареный… и… да сказано тебе: «Нельзя!» Не суйся!
Гавр продолжал целеустремленно лететь к жеребенку. Он был близко, когда Рине удалось создать убедительный образ: три орущих Макса с вилами. Гавр не сразу включился, откуда взялись Максы, да еще в таком количестве, но все же нападать благоразумно раздумал и сел на краю выгона, ближе к конюшне. Рина заметила, что он то и дело оглядывается на ворота и рычит, складками собирая кожу на морде. Это ее удивило.
– Жди меня! – велела она Гавру и пошла к помещению.
Ворота были закрыты, но сбоку отыскалась небольшая дверь, через которую конюхи ходят сами и выводят лошадей, когда у них нет желания возиться с воротами, выстуживая помещение.
Прислушалась. Да, лошади тут. Сомнений нет. А вот на месте ли сторож? Доставая из чемоданчика закладку, Рина внезапно осознала, что цель у нее размытая. Точнее, вообще нет цели. Выпустить лошадей из конюшни – это да. Но как она одна сможет угнать огромный табун, что будет с ним делать и куда потом его денет, она понятия не имела.
Рина коснулась двери закладкой. Напряглась, ожидая искр или вспышки, но окованная железом дверь уступила ее руке, точно была голограммой. Правда, пропустила она только руку. Лоб Рины и ее плечо остались с внешней стороны. Сил протиснуться у Рины не было, хотя она и ощущала, что дверь не совсем затвердела.
«И что дальше? Как я ее открою?» – растерялась Рина, бестолково шаря в воздухе.
Чьи-то пальцы цепко сгребли ее за запястье. И вопрос, что делать дальше, решился сам собой. Понимая, что если закладку сейчас отнимут, то дверь мгновенно отвердеет и она останется без руки, Рина вцепилась в камень мертвой хваткой. Кто-то выкручивал Рине руку, ногтями раздирая кожу, а потом ее грубо продернули внутрь. Рина ощутила холодную липкость расступившегося металла.
Она лежала на грязной соломе вниз лицом. Потом рывком села. Закладка валялась у двери. Рина уронила ее во время падения. Нерпи на руке больше не было. Ее сдернули, бесцеремонно обрезав шнуровку. Укороченная нерпь перекочевала к Младе, чьи длинные ногти оставили след и на руке. В конюшне горело несколько электрических ламп. В полутьме покачивались лошадиные морды.
Рядом с Младой Рина разглядела Владу и Белдо. Дионисий Тигранович был укутан, как маленький мальчик: в перчатках, шапочке, двух курточках и с шарфиком. Птах сидел на перевернутом ведре, поблескивая золотой серьгой в ухе. Его красное, будто испеченное лицо говорило, что, поскольку руля поблизости нет, лично он ни во что вмешиваться не собирается.
– Именно та курочка, которую мы ждали! Было послано всего одно письмо – и идеально попало в цель. Самый адресный спам в мире! Ну разве я не гений? И ведь никто, никто не признает! – довольно кудахтал Белдо.
Рина стала шарить глазами, вспоминая, где у нее шнеппер, и сообразила: в рюкзаке. Рюкзак остался снаружи, рядом с пустым чемоданом. Дионисий Тигранович забрал у Млады укороченную нерпь и умиленно зацокал языком, разглядывая гепарда .
– Ах-ах-ах! Какая редкостная удача! Ах-а-ах! Не совсем, значит, я прогневил небеса! Младочка, Владочка, полюбуйтесь, какое чудо!
Рина бросилась на Белдо, но ее перехватили Млада и Влада, сильные, как две ведьмы. Впрочем, почему «как»? Все, что Рина смогла, пнуть одну из них по голени тяжелым ботинком. Влада взвыла, запрыгала на нетронутой ноге и, шипя, кольнула Рину каблуком-шпилькой. Однако тяжелые ботинки всегда дадут шпилькам фору, и Влада убедилась в этом уже после второго удара.
Видя, что поединок затягивается, Белдо обернулся и негромко окликнул кого-то.
Сквозь низенькую дверь, ведущую в служебные помещения конюшни, вошел Тилль. Его сопровождали два берсерка и красавец юноша Евгений Гамов. Млада и Влада отскочили, перепоручая Рину берсеркам. Тех пинать бесполезно. Рина перестала лягаться, чтобы ей не проломили топорищем череп. На джентльменское отношение к пленным надеяться было глупо. Ул утверждал, что у берсерков на весь коллектив один гуманизЬм, да и тот они давно променяли на псиос.
– Младочка, Владочка! Я вам не говорил? А вот и новый собственник земли! – с умилением представил Дионисий Тигранович.
Тилль с интересом уставился на Рину. Складка кожи на жирном лбу сомкнулась и сразу разгладилась.
– О! Мир тесен? – удивленно произнес он.
– Мир не тесен. Это ты слишком широк, Ингвар!.. – хватая его за руку, торопливо залепетал Белдо. На старческих губах взрывались младенческие пузыри.
Тилль понимающе ухмыльнулся.
– Где нерпь ?
Дионисий Тигранович уклончиво заулыбался. Нерпь он еще раньше сунул Птаху.
– Да что там нерпь ? Сколько у нас этих нерпей ! Взгляни-ка лучше на закладку! – сказал он самым естественным голосом.
Тилль кивнул одному из берсерков – невысокому крепышу с залысинами. Тот взял закладку сперва щипцами, а потом, немного посомневавшись, голой рукой. И – ровным счетом ничего не произошло. Бахвалясь, берсерк подбросил закладку на ладони. Рина смотрела на него, затаив дыхание. Если бы ее не держали, она бросилась бы на берсерка в тщетной надежде отобрать у него закладку.
Как он сумел это сделать? Нет, понятно, что он берсерк, а берсерков эли не опекают. Кровь не идет у них из ушей при приближении к зарядной закладке, как это случилось бы с любым из форта магов. Но все же? Ведь на точку «Запад» ни один ведьмарь не мог проникнуть? Так? Однако Гавр тоже нес закладку на спине и остался цел.
Последние сомнения отпали. Закладка обретала охранную силу только на территории точки «Запад». А она, Рина, вынесла ее оттуда! Нарушила уникальность защиты ШНыра! Открыла ведьмарям доступ к периметру, охраняемому четырьмя точками.
Она ощутила себя мерзко. Так мерзко, что если бы можно было отмотать время назад для того только, чтобы дать самой себе в лоб, она бы это, не раздумывая, сделала.
– Проверь ее! – велел Тилль.
Берсерк просунул руку с закладкой сквозь стену. Рина услышала его восхищенный выдох.
– Любой сейф теперь наш!
Тилль молча забрал у него закладку. Рина подумала, что «наш» можно смело заменить на «мой». И еще почувствовала, что Евгений Гамов внимательно смотрит на нее, покусывая соломинку. Черные кудри шевелились от сквозняка. Закладка его не интересовала.
Тилль, переглянувшись с Белдо, достал телефон и отошел к воротам. Самого разговора Рина не слышала, только отдельные слова. Потом вернулся к Белдо.
– Командировка закончилась. Нас ждут в Москве, – сообщил он, прикусывая крупными зубами сигарету.
– А ее? Берем с собой? – Дионисий Тигранович посмотрел на Рину.
Тилль мотнул головой:
– А зачем? Она больше не нужна… Вы двое! Когда мы уедем… э-э… уберете девчонку.
Тилль умел подбирать кадры. Крепыш с залысинами деловито кивнул. Другой берсерк, гигант с глуповатым лицом, осклабился.
– А что делать с конюшней? – спросил крепыш у Белдо.
Дионисий Тигранович кокетливо махнул ручкой:
– А я откуда знаю? Это пусть владелец решает. Он же тут вроде свинок хотел разводить.
Судьбу конюшни Тилль решал дольше, чем судьбу Рины. Все-таки в нее были вложены деньги. Рина же досталась им бесплатно.
– Конюшня застрахована. Поджигай!
– И лошадей? – уточнил крепыш.
– Лошади тоже застрахованы, – владелец уже шел к выходу.
За ним гуськом последовали Млада, Влада и водитель Птах. Белдо немного замешкался, посмотрел на Евгения Гамова и коснулся его плечика тонкими пальчиками.
– Женечка! Я тебя умоляю: проследи, чтобы ей было небольно! Ведь все-таки девушка. Живой человек! – попросил он, точно об одолжении, и, ойкая, торопливо убежал.
Евгений Гамов выплюнул соломинку. Вскоре Рина услышала звук работающих моторов. Прежде машины были укрыты под летним навесом для кормов, поэтому Рина и не заметила их сверху.
Громадный берсерк подтолкнул Рину.
– Ну пошли, что ли… Чего тут пачкать? – сказал он с жалостливой брезгливостью.
Рина смертельно устала, замерзла, шарф обледенел. Чувства выцвели и съежились. Ей хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Бежать было бесполезно.
Ее вывели через боковую дверь. Первым шагал дурковатый берсерк, тащивший Рину за шарф, как за поводок. За ним – крепыш с залысинами. Евгений Гамов замыкал, разглядывая ногти. Казалось, его крайне волнует их чистота. А вот то, что Рине сейчас проломят голову, тревожило явно меньше.
Шагов через двадцать они остановились. Выглянувшее солнце сверкало на железной крыше. Сияло ярко – больно смотреть. Все утро небо было хмурое, а тут вдруг распогодилось.
Берсерки переминались с ноги на ногу, решая, кто будет убивать Рину.
Гамов перестал разглядывать ногти и озаботился шерстяной шапочкой. Надел ее, поправил, убрал внутрь непослушную прядь. И правда, когда у тебя такие кудри, волосы надо беречь. А то отморозишь волосяные луковицы и на следующую фотосессию явишься лысый, как коленка.
– Ты гаденыш! – выкрикнула Рина в смуглое лицо Гамову. – Тоже мне, нашелся принц красоты! Петрарку переводит, паркуром занимается, на скрипочке пиликает!
Гамов вздрогнул и внимательно посмотрел на Рину. Казалось, он пытается понять, когда и где она смогла узнать о нем так много. Тогда, на Болотной площади, она была под мороком. Впрочем, присутствовало во взгляде его и что-то еще, не совсем понятное Рине. Загадка.
– Ты пустое место, понял? Ничтожество! За дозу псиоса всех удавишь! – снова крикнула Рина.
Евгений горестно кивнул, признавая справедливость упреков. Потом протянул руку и пальцем в трех местах легко коснулся груди громадного берсерка. Казалось, он робко пытается обратить на себя внимание. После первого тычка берсерк недоуменно хохотнул, после второго стал багроветь, а после третьего глаза у него выпучились. Пытаясь зачерпнуть легкими воздух, он схватил себя левой рукой за горло и, уже не багровея, а синея, опрокинулся назад. Рина повалилась с ним вместе, потому что шарф он так и не выпустил.
Крепыш с залысинами отскочил и выхватил из-под куртки топор. Сразу стало ясно, что он мастер. Когда топором работает дилетант, за каждым ударом всегда следует остановка, а потом новый замах. Крепыш же работал вообще без провалов.
Гамов пятился, не находя возможности для атаки. Берсерк теснил его к стене конюшни. Там у Гамова не осталось бы маневра для отступления, и его легко было бы достать.
– Что, парень? Седла не хватает? Говорят, ты первый в пилотаже?.. – крикнул крепыш и прыгнул вперед.
Гамов едва уклонился от топора, скользнувшего у него над головой.
– Аль! – крикнул он и, вскинув руку, растопырил пальцы.
Берсерк ухмыльнулся. Неужели мальчик надеется ручкой защитить череп? А не будет бо-бо? Топорик он, знаешь ли, железненький! За спиной послышался странный звук. Берсерк стал недоверчиво поворачиваться, но опоздал.
Гиела-альбинос, с розовыми крыльями, пульсирующими жилками, спрыгнула с чердака конюшни, где пряталась до того, и лапой сломала берсерку шею. Мгновенно, без лишних движений. Рина и не подозревала, что гиелы могут атаковать вот так – без рычания и предупреждения.
Потом так же беззвучно гиела метнулась к Рине. Явно не для того, чтобы отогреть своим дыханием. Рина увидела, что губы у гиелы черные, а кожа на груди желтоватая. Сверху вниз пробегают две редкие струйки шерсти. Надо же, а со стороны гиела кажется совсем голой!
Рина завизжала.
– Назад! Не трогать! – Гамов сжал пальцы и отвел руку в сторону.
Альбинос перешагнул через Рину, не коснувшись ее, повернулся, опустился на задние лапы и замер как изваяние.
– Молодец, Аль! – Гамов сунул руку в карман и бросил гиеле остро пахнущий кусок прикормки. Аль поймал на лету.
Рина дергала шарф, пытаясь освободить его из руки гиганта. Потом торопливо отползла на четвереньках, задержавшись, чтобы вытянуть из кармана у берсерка свой нож-выкидушку.
– Ты его убил? – спросила она Гамова.
Евгений опустился на колени и поднес ухо к ноздрям гиганта. Ко второму берсерку, со сломанной шеей, он и подходить не стал. Тут все было ясно.
– Дышит. Через час очнется.
– Зачем ты мне помог?
Гамов отряхивал колени, медля с ответом.
– Я не гаденыш!
– Ты спас меня, чтобы доказать, что ты не гаденыш? – удивилась Рина.
Гамов наклонился. Рина думала: для того, чтобы помочь ей встать, – и собралась ударить его по руке, но ничего подобного. Гамов поднял свою шапочку, свалившуюся во время боя с берсерком, и стал отряхивать от снега. Он был очень огорчен, что на шапочку, оказывается, наступили.
– Примерно так.
Рину добило это «примерно».
– Ну спасибо тебе большое!
– Свое «большое спасибо» ты говоришь таким тоном, словно оно карликовое, – миролюбиво заметил Гамов. – Почему бы тогда не говорить: «Карликовое тебе спасибо»?
– Да нипочему! Лилипутское тебе пожалуйста! – проворчала Рина.
Гамов перестал отряхивать шапочку и настороженно обернулся. По снежному полю к ним огромными прыжками несся Гавр. Подбежал и, грудью прижавшись к земле, зарычал на Аля. Тот не шевельнулся. Даже глаз к Гавру не повернул. Только углы рта поползли вниз.
Однако Евгений усмотрел в поведении своей гиелы что-то опасное для Гавра, потому что снова вскинул сжатую руку.
– Сидеть! Не трогать малявку! – приказал он.
Рина облегченно вздохнула. Ей бросилось в глаза, что Гавр в сравнении с Алем выглядел хрупким угловатым подростком. И сам был меньше, и в размахе крыльев проигрывал, и клыки короче на целую фалангу пальца.
– Как ты его назвал? Малявка? Он бы твоего бройлера все равно порвал! – с обидой за Гавра сказала Рина.
Евгений надел шапочку. У того берсерка, которому предстояло очнуться, зазвонил телефон. Гамов наклонился, методично обшарил карманы и вытащил трубку. Звонил Тилль, видимо, интересуясь, почему они так долго возятся. Не снимая, Гамов подбрасывал телефон на ладони. По его озабоченному лицу Рина видела, что решение спасти ее возникло у любителя паркура стихийно. И что делать дальше, спаситель смутно себе представляет.
– Ты втянула меня в неприятности… – произнес Гамов, невыносимо растягивая слова.
– И что ты собираешься предпринять?
– Исправить ошибку. Ты грохнула берсерков, а я тебя… Как план? – спросил он, улыбаясь.
– Лучше не бывает, – признала Рина.
Гамов вздохнул. Молодая гиела продолжала рычать. Гамов протянул к ней ладонь, соблюдая безопасную дистанцию. Гавр не укусил, но угрожающе щелкнул зубами и подался назад.
– Где ты взяла это чучело? У нас вроде такого не было! – сказал Евгений.
– А тебе не все равно? – с вызовом ответила Рина.
Гамов шагнул в сторону, пытаясь посмотреть на Гавра сбоку. Но тот, шипя, поворачивался с ним вместе и угрожающе распахивал крылья.
– Не хочешь – не надо. И так все вижу, – успокоил гиелу Гамов и с удивлением, даже с недоверием спросил: – Он что, с седлом? Ты на нем прилетела?
– Нет, на поводке привела! – вспылила Рина.
Гамов хмыкнул:
– Недурно для шныра, если ты, конечно, не врешь. А почему на уздечке нет контактов электрошока?
– А тебе что за дело? Сняла, – буркнула Рина и… у нее похолодела спина. Она вспомнила, что уникум остался у Белдо. Как она будет без гепарда управлять Гавром?
Евгений сумел отвлечь внимание молодой гиелы и сбоку взглянул на его морду.
– Сняла? Не верю! Если б сняла – остались бы следы. У гиел с электрошоком всегда по два ожога в углах губ. Не видела?
Рине никогда не приходилось сталкиваться с ведьмарскими гиелами так близко. У Гамова опыт явно был больше.
– Сволочи! – согласилась она, жалея гиел.
Гамов разглядывал ее насмешливо. Зрачки то сужались, то начинали блестеть. Затем Рина в очередной раз имела счастье наблюдать, как бедный Гамов борется со своими кудрями, не желающими мириться с шапочкой.
– Почему сволочи? Практики. Чтобы гиела слушала тебя с электроусами, нужно две вещи: полетный опыт около года и… никогда не поворачиваться к гиеле спиной. И повиноваться тебе будет любая гиела. Чтобы гиела слушалась без усов, ты должен ее вырастить, выкормить с пипетки. Тратить на нее по двенадцать часов несколько лет подряд. И повиноваться будет только одна гиела. Я вот знаю своего Аля семь лет.
Рина прикинула, что Гамову на вид лет восемнадцать. И семь лет у него уже своя гиела… Надо же! Он что, с ясельной группы в ведьмари завербовался?
– Значит, ты шнырка! – продолжал любитель паркура.
– Сам догадался или подсказал кто? – хмуро отрезала Рина.
Гамов поморщился:
– Я не о том… У вас девушка есть в ШНыре… Лицо такое… глаза грустные… а здесь вот лоб…
Он пошевелил пальцами, мучительно пытаясь ухватить что-то невысказанное, спрятавшееся за словами. Учитывая, что лицо, глаза и лоб есть у каждой девушки, только Рина способна была узнать человека по приведенной характеристике.
– Наста? – сказала она безошибочно.
– Наста? Так вот как ее зовут! – обрадовался Гамов. – Как она?
– Нормально. Не болеет, – проворчала Рина, которую Наста недавно вытянула хлыстом, когда она попыталась напоить разгоряченного Фикуса, успокоив себя, что он особо и не вспотел.
Телефон снова зазвонил. На этот раз у другого берсерка. Стараясь не смотреть на его неестественно заломленную шею, Рина наклонилась за трубкой. Она была убеждена, что звонит Тилль, но на дисплее высветилось «Женушка » и тут же рядом снимок – спокойное, милое, очень домашнее лицо.
Рина выронила трубку. Телефон проломил хрусткую стенку сугроба и продолжал звонить в снегу, подсвечивая его изнутри. Рина смотрела, и у нее не стыковалось, как у страшного берсерка с залысинами, который хотел убить ее и едва не зарубил Гамова, могла быть даже не «жена», а «женушка». Странные существа люди.
– Что ты собираешься делать с лошадьми? – выводя ее из задумчивости, спросил Гамов.
– А? Что?.. Выпустить! Пусть хоть так!
Заставив себя выкинуть из головы берсерка, Рина помчалась в конюшню и поочередно стала открывать денники, выпуская лошадей. Две двери с наиболее ценными конями были заперты. Придя ей на помощь, Гамов додумался вставить в зазор край лома и дернуть, используя лом как рычаг.
– М-да. Незаметным взломом это не назовешь, – вздохнул он, отпрыгивая, чтобы спастись от рухнувшей секции.
Молодые башкирские кобылы покидали конюшню с охотой. Хоть их и скверно кормили последние дни, запас энергии у них сохранился приличный. Старые кони, в основном тяжеловозы, из денников не выходили. Отворачивались. От недокорма они потеряли интерес к жизни и только шевелили ушами. Огромные морды были тоскливы и бородаты.
Полностью конюшня опустела, когда Рина догадалась впустить Гавра. Учуяв запах гиелы, самые дряхлые кони вспомнили, что и они не разучились скакать.
– «Были когда-то и мы рысаками…» – тихо сказала Рина.
Она стояла на крыльце и, щурясь от снежного блеска, смотрела на скачущих по полю коней. Кони неслись к лесу, проскальзывая в провал сломанного загона.
Рина, потная и уставшая, с ладонью, распоротой гвоздем – не так уж просто взломать шесть денников и выпустить четыре десятка коней, – провожала их взглядом, ощущая тошноту от собственной беспомощности. Что ожидает этих выпущенных лошадей?
Они или вернутся к конюшне и будут бестолково тыкаться мордами в ворота, прося впустить их, или замерзнут. В чем смысл такой мнимой свободы? Или она ожидает, что башкирские кобылы в январские морозы уйдут в леса и, утопая по брюхо в снегу, станут глодать кору и кормиться рябиной?
А бездарно потерянная закладка с «Царевны-лебедь»? А укороченная нерпь с уникумом ? Сразу две потери огромной ценности! Не слишком ли большая цена за необдуманный поступок?
Рядом кто-то закашлялся. Гамов тоже взмок и, кажется, начинал простужаться.
– Нам пора! – позвал ее Гамов.
– Я никуда не пойду!
– Нужно. Через пару часов здесь будут берсерки. Мы не можем драться со всем фортом Тилля.
– А лошади?
– Что-нибудь придумаем… Я позвоню кое-кому из друзей. Среди моих знакомых есть люди с большими возможностями. У многих из них свои лошади. Они их не бросят. Я обещаю.
Рина внимательно посмотрела ему в глаза и поверила. Кажется, он действительно хочет помочь. Будем надеяться, что слова не окажутся только словами.
Гамов негромко свистнул и, подняв руку, соединил пальцы в кольцо. Аль, до того сидевший неподвижно, с силой оттолкнулся задними лапами и распахнул крылья. Не успела Рина спросить, каким образом Гамов собирается оказаться на спине уже летящей гиелы, как он пробежал несколько метров, ухватился за стремя и, легкий, ловкий, как гимнаст, вскочил в седло.
Теперь настала очередь Рины показать, на что она способна. В ожидании этого Гамов нетерпеливо нарезал круги у нее над головой. Рина подошла к Гавру, который, не представляя, чем себя занять, атаковал длинную самодельную щетку. Он укусил ее четыре раза подряд, а щетка до сих пор не издохла. Гавр недоумевал и просительно поскуливал, умоляя ее поспешить. Его самооценка занижалась на глазах.
– Гаврик, а Гаврик! – взмолилась Рина жалобным голосом. – Полетели, а?
Гавр отвлекся на Рину. Щетка, дождавшись этого, коварно упала ему на нос. Гавр зашипел и укусил щетку в пятый раз, попутно размышляя, не лучше ли улепетнуть, если щетка сильнее.
– Ну я тебя прошу, а? Гаврик, пожалуйста!
Убедившись, что для Гавра ее «пожалуйста» окрашено, мягко скажем, в фиолетовые тона, Рина с громким визгом прыгнула и животом повалилась поперек седла. Гавр от неожиданности упал, но сразу вскочил, захлопал крыльями и взлетел. Рина едва успела принять вертикальное положение и вставить ноги в стремена.
На Гамова она даже смотреть боялась. Гавр дергался вверх-вниз, как клюющий поплавок, а вместе с ним «клевала» и Рина. Она сама не понимала, как держится в седле. Самый буйный пег не идет ни в какое сравнение с гиелой, способной на все – даже на перевороты в воздухе.
Рина ожидала чего угодно. Без гепарда Гавр неуправляем, а что в мозгах у гиелы – пусть и любящей тебя, – порой не знает и сама гиела. Гавр пронесся над крышей конюшни и неожиданно для Рины спокойно пристроился в хвост Алю. Рина не сразу разобралась, что это обычная иерархия гиел. Следуй за вожаком и не мути! Вздумай Гавр обогнать Аля, ему пришлось бы познакомиться с его зубами.
Когда полчаса спустя примчались Кузепыч и буйная девица Штопочка, берсерков уже не было. Гигант очнулся, доплелся до машины и увез тело напарника с собой. Двери конюшни Кузепыч и Штопочка нашли распахнутыми. Из сорока двух лошадей десять вернулись и вопросительно заглядывали в ворота. Тут же мелькала и взволнованная молодая женщина в короткой дубленке, примчавшаяся из соседней деревни. Как выяснил Кузепыч, зоотехник Александра Леонидовна, работавшая здесь при прежних владельцах. Объявление в Интернете она дала по собственному почину. Бедняга даже и не знала, что реакция ее, равно как и реакция Рины, изначально была просчитана. Все это было частью операции «Опора».
– Ну и где эта Рина? – вопросительно прогудел Кузепыч.
Девица Штопочка шмыгнула носом и свернула ненужный бич.
А Рина и Гамов были уже далеко. Рина убедилась, что в ее методе летать вдоль шоссе не было открытия. Так поступали и ведьмари. Хотя у Гамова, как она обнаружила позже, имелся и дорогущий японский навигатор, подарок мамы на первое бритье. Но он ленился им пользоваться.
Они не видели, как на шоссе, моргнув поворотником, остановился белый микроавтобус, разрисованный африканскими цветами. Из автобуса выбрался аккуратно одетый старичок и задрал голову. Видно, опекун что-то шепнул ему. Млада и Влада топтались рядом. Млада тоже смотрела в тучи, а Влада поправляла чулок.
Вскоре к ним присоединился и Тилль. Его сверкающая машина подъехала задним ходом.
– Дионисий! Если собрались останавливаться – могли бы позвонить! Мой водитель не каждую секунду смотрит в зеркало!
– Ах-ах-ах! У телефона столько кнопочек! – извинился Белдо, впившись глазками в тучи.
Тилль недоверчиво хмыкнул и тоже стал смотреть на небо. Между облаков мелькнули две гиелы, летевшие одна за другой. Первая гиела была альбиносом.
Старичок промокнул глазки платочком.
– О, эти юные сердца! Это благородство чувств! – сказал он умиленным голосом. – Знаете, Ингвар, когда вы велели своим костоломам убить девочку, у меня прямо сердце екнуло и куда-то упало! Я едва устоял на ногах. Перед глазами все черным-черно!.. На миг я подумал, что вы могли не узна…
Тилль посмотрел своими заплывшими глазками на прильнувшую к груди розовую ладошку великого страдальца.
– Сердце не там… – доброжелательно пропыхтел он.
– Как не там? Вы будете учить меня анатомии? – розовея узелками на щечках, вспыхнул Дионисий Тигранович.
Свое право болеть он всегда защищал до последней капли слюны.
– Можете мне поверить, Дионисий! Я когда-то учился на медика. Проходил практику, в том числе и в морге. Там, где вы хватаетесь, в лучшем случае отдается межреберная невралгия. В армии так ловят симулянтов.
Белдо злобно буркнул, что свое тело он знает лучше, а болячки и подавно, но тему поспешил замять и ладошку с груди убрал.
Тилль полез за пачкой сигарет. Она оказалась пустой, и он, смяв, бросил ее на дорогу. Белая гиела давно уже скрылась в облаках, а бестолковый Гавр мелькнул еще пару раз, не понимая, что в тучах можно отлично прятаться.
– Теперь понятно, почему мои берсерки не отвечают. Ваш Гамов их ухлопал. Надо было предупредить его, что девчонку никто всерьез трогать не собирается. Я одного не пойму: вы с этим молодчиком заранее договорились?
– Отнюдь! По-вашему, мне нужно трогать цифры, чтобы сказать, что один и один будет два? Я слишком хорошо знаю мальчишку! Он не мог поступить иначе! – обиженно сказал Белдо.
В груди у Тилля что-то заклокотало. Иногда он так смеялся: при неподвижных, почти не растянутых губах. Звук жил где-то ниже, в огромном брюхе и мощной груди бывшего спортсмена.
– Круня! Пророчество о десяти!.. Вы хотите оказаться как можно ближе к любому из десятки, потому что ТУ ЗАКЛАДКУ они достанут вместе! А уж где Гамов – там и контроль над девчонкой! – сказал Тилль.
– Ничего не знаю! Попробуйте в мои годы помотаться полдня в машине! Если б еще дороги, а то какие-то волны. У меня дико болит голова, – сердито пожаловался Белдо.
– Да? – заинтересовался Тилль, касаясь его запястья. – С головной болью не шутят. А как именно она болит? Характер боли? Прерывистый? Ноющий? Локализация?
– Паяц! – пробормотал Белдо.
Он вырвал у Тилля руку и, оттолкнув Младу, полез в микроавтобус.
Глава 8
ПРОСТИТЕ ЗА НАВЯЗЧИВОСТЬ: ПОЗВОЛЬТЕ ВАС УГРОБИТЬ!
Книга – это деревце. Сажаешь и начинаешь терпеливо поливать. И стараешься не показывать никому, не выдергивать из земли, чтобы проверить, пустило ли оно корни. А то ведь не пустит.
Фреда проснулась рано. Лежала и разглядывала трещину в штукатурке. Настроение у нее было, как ни странно, хорошее. Хотелось общаться. Услышав снизу плеск, она приподнялась на кровати и увидела Лену. В белой ночнушке, похожая на снежную гору, Лена мыла в тазу голову.
– А чего не в душе? – спросила Фреда.
– Там лягушками пахнет и маньяки всякие в двери барабанят, – не отрывая от таза лицо, объяснила Лена.
– У моей кровати, конечно, самое место болото разводить!
Фреда спрыгнула с кровати и потянулась – сухая, ловкая, легкая, как воробей. Когда Фреда запрыгивала на коня – особенно на крупного, вроде Фикуса, – тот долго не мог понять, есть у него что-то на спине или это просто муха села. И лишь когда начинались вопли и удары пятками, все вставало на свои места. Фредино существование в мире признавалось миром как состоявшееся.
Лена посмотрела на нее, скосив глаза, чтобы не вытаскивать волосы из таза.
– Худая ты! Везет! – вздохнула она, начиная обычную человеческую игру в «дай мне то, чего у меня нет, чтобы я снова могла хотеть то, что у меня было раньше».
– А-а, – отозвалась Фреда рассеянно. – Ерунда!.. У меня и глаза могли быть голубые.
– Почему?
– Моя мама была влюблена. Дико влюблена. В человека по фамилии Гмыза. Он был дикий красавец! Спортсмен, лучший на курсе, глаза как тарелки и все такое.
– Она вышла замуж?
– Нет. Как можно выйти замуж за человека по фамилии Гмыза? Чтобы самой стать Гмызой? Она вышла замуж за папу.
– А у папы какая фамилия?
– Виноградов.
– Хорошая фамилия, – осторожно признала Лена.
– Главное, оригинальная! – отрезала Фреда.
– А что с Гмызой стало? Он не утопился с тоски?
Фреда фыркнула так, что из пегасни, расположенной далеко от корпуса, ей откликнулось несколько непарнокопытных.
– С такими фамилиями не топятся! Он был начальником ГАИ, теперь предприниматель. А мы деньги кучками раскладываем, чтобы до получки хватило!
Это опять камень в адрес бедного папы Виноградова. Лена закончила ополаскивать волосы. Выпрямилась, нашаривая полотенце. Фреда ощутила шевеление зависти. У нее таких волос нет, не было и не будет. А кто в этом виноват? Три-четыре, детки! «Па-па Ви-но-гра-дов!»
Минут через десять зашевелились и остальные.
Проснулась Лара – красивая даже в заспанном состоянии – и сразу принялась «звонькать» маме. Это у них был утренний ритуал. Мама у Лары работала бухгалтером. По телефону мурлыкала, любила шоколад и кошек, была полновата, добра и сентиментальна. С папой они жили душа в душу. «Чьи это маленькие ручки?», «Куда ходили эти маленькие ножки?», «Что твое пузико хочет скушать на ужин?» – ворковали они, трогая друг друга за ручки, хотя прожили вместе двадцать лет. Это с одной стороны. А с другой: слово «заплАчу» мама читала как «заплачУ» и цифру вроде 834.692.216 могла запомнить с первого раза.
Вильнув хвостиком маме и сообщив, что ночью ей ничего не снилось, Лара секунды две помучилась напряжением мозга и сделала еще один звоночек – первому из своих поклонников. Так как это происходило регулярно, ее соседки по комнате успели изучить их всех.
Первый в рейтинге был парень-офисник. Рина однажды случайно видела его в Копытове, куда он притащился против всех правил. Поблескивающий очочками, с быстрой захлебывающейся речью, целеустремленный, ласковый и одновременно безжалостно-жесткий. «Мой любимый» Лара говорила, проглатывая «л». Получалось «мой убимый». Лару это веселило. Очень быстро из «убимого» она стала дразнить офисника просто «Покойником».
Общение с загробным миром в лице Покойника отняло у Лары минут пять. Прервав его на самом интересном месте, она стала гоняться по комнате за молью, хлопая ладонями. Лара не могла спокойно видеть ни одно насекомое, чтобы не попытаться его уничтожить. Если в комнате зудел ходя бы один комар, она охотилась за ним до середины ночи, прыгала с кровати на кровать, визжала и мешала всем спать.
Свесила ноги с кровати Алиса и, ни на кого не глядя, зашлепала умываться. Утром она была всегда пасмурная. Могла убить даже за слово «привет!», поэтому к ней не лезли.
Фреда подняла с пола валявшееся одеяло и забросила его на пустую кровать второго яруса:
– А эта где? Которая Рина?
– Отгадай! Первый вариант: Ее Высочество с Сашкой. Второй: у пегов с Сашкой. Третий: у гиелы с Сашкой… – отозвалась Лара.
Не успела она договорить, как в дверь постучали, и в комнату просунулось лицо Сашки.
– Рина не здесь? – с беспокойством спросил он.
– Вариант четвертый. Ринка непонятно где! – сказала Лена, насмешливо глядя на Лару.
Сашка стал связываться с Риной по нерпи , и ему внезапно ответил Белдо – вкрадчивый и ласковый, как продавец парфюмерии.
– Кого тебе, мой милый? Риночку? К сожалению, не могу ее позвать. Но если она появится, обязательно скажу, что ты звонил! На словах что-нибудь передать?
Сашка с рычанием отключился, решив, что произошел магический сбой. Потом попытался связаться снова, но Белдо больше не отвечал. Заряжать захваченные нерпи ведьмари не могут, но воспользоваться кентавром , пока в нем еще остался заряд, – вполне.
Сашка бросился в столовую. Он пребывал в таком беспокойстве, что не заметил, что в столовой творится что-то непонятное. Старшие шныры, как взволнованные пчелы, роились небольшими группами. Многие столы пустовали. Сашка безуспешно отыскивал Кавалерию, потом Кузепыча.
Из начальства наличествовала одна Суповна. В чаду кухни она разрубала мороженых кур таким чудовищным топором, что не всякий берсерк решился бы с таким разгуливать. Сашка даже не вспомнил, что собирался попросить у Суповны железную кружку, чтобы можно было в комнате подогревать чай. Младшие шныры достаточно изучили старушенцию и усвоили, что первая реакция на любое предложение у Суповны всегда негативная. Например:
– Суповна, можно я возьму котелок? Меня Кузепыч за ним послал!
– Да пусть он им подавится! Штоб он у него в глотке застрял! Все забирайте, все ломайте, хоть на ручку дверную нагадьте, ничего мне не надо! – начинала вопить она с надрывом. Пока Суповна вопила, до нее постепенно доходила суть просьбы, и она спокойно заканчивала: – Вон тот серый возьми, он попрочнее будет! Но чтобы вернули потом!
Выскакивая из кухни, Сашка наткнулся на Ула и Яру. Оба были в шныровских куртках, с мороза. Длинная царапина на лбу у Ула сочилась кровью.
– Рина пропала! По ее нерпи мне ответил Белдо! – крикнул Сашка.
Ул и Яра повернулись к нему.
– На рассвете ведьмари захватили точку «Запад». «Царевна-лебедь» больше не наша, – соображая что-то, сказала Яра.
– Это невозможно! Там охранная закладка!
– Была закладка, – Ул взял кусок хлеба и промокнул кровь с пореза.
– «Царевну» надо отвоевать! Собираем людей! – крикнул Сашка.
Его удивило, что Ул и Яра не тронулись с места.
– Бесполезно. В лучшем случае захватим никому не нужную будку.
– Почему?
– Закладки нет… Кто-то из наших вынес закладку за пределы точки! – Яра, морщась, отобрала у Ула окровавленный хлеб.
– И нерпь Рины у ведьмарей, – размышлительно добавил Ул.
Кузепыч вернулся в ШНыр после полудня. На вопросы не отвечал. Сразу отправился к Кавалерии, но, оказалось, та еще не вернулась из нырка.
Бинт, которому давно не приходилось совершать такие перелеты, выглядел своим собственным чучелом. Зато Зверь под Штопочкой даже не вспотел. У конюшни он немедленно набросился на замешкавшегося Митридата и был усмирен дикими воплями нежной девушки Штопочки.
Рину искали, но не нашли. Разве что обнаружили, что вместе с ней пропал и Гавр.
Сашка не выдержал. Помчался к роднику «Царевна-лебедь», надеясь узнать что-то о Рине. Шныров там уже не было. На границе расчищенной от снега аллеи он заметил припаркованную старенькую праворульку.
Возле машины толклись четверо – два скучающих берсерка и парень из форта Долбушина, читавший электронную книгу. Дама в мужской ушанке, с лицом умным и породисто-тонким, сидя на крыше машины в позе лотоса, делала дыхательную гимнастику. «Боевая ведьма из форта Белдо», – определил Сашка.
Именно «ушанка» первой учуяла Сашку, и все четверо, как по команде, настороженно уставились на него. Берсерки сунули руки под куртки. Парень из форта Долбушина уронил электронную книгу в сугроб и, злясь больше на свой испуг, чем на Сашку, стал стирать с нее снег.
Поначалу Сашка держался метрах в сорока, зная, что с такого расстояния из шнеппера в него не попасть, а потом, решившись, стал понемногу подходить. Здесь, в московском лесопарке, немало гуляющих. Собачники, мамочки с колясками. Нападать на него ведьмари не станут. Особенно здесь, у ворот захваченной точки «Запад».
«Четверка», выжидая, наблюдала, как он подходит. Сашка прошел половину разделявшего их расстояния, когда случайно узнал одного из берсерков. Как-то тренер возил их «на смотрины» в один известный столичный клуб. Там в зале тренировался и этот мужик – тогда действующий боксер, постепенно вытесняемый молодыми. Бывший боксер – это уже диагноз. Печень болит, сетчатка отслаивается, таблетки глотает вагонами. Но перед соревнованиями собирается и выходит на ринг. А потом снова начинает рассыпаться.
И вот теперь этот боксер настороженно разглядывал Сашку, держа руку под курткой. Интересно, что там? Шнеппер? Топор? Хотя одно другого, разумеется, не исключает. Сашка понял, что боксер его не узнал. Он был намного старше Сашки, а взрослые люди подростков не запоминают.
Тем временем долбушинский клерк окончательно оторвался от электронной книги. У него произошло полное забвение буковок.
– Что тебе надо, шныр? – крикнул он петушиным голосом.
– Рина у вас?
Сашкин вопрос повис в пустоте. Ведьмари переглянулись. Либо о Рине никто из них не знал, либо имелся приказ ничего не говорить. Сашка больше склонялся к первой версии: откуда рядовым ведьмарям знать по именам всех младших шныров?
Боевая ведьма и тут оказалась самой сообразительной.
– Ты ищешь девушку, которая отдала закладку? Она у нас!.. Ей хорошо. Много счастья, никаких страданий, никакого одиночества! – сказала она певуче.
– Она перешла к вам? – не поверил Сашка.
Ведьма улыбнулась.
– Рано или поздно это делают все шныры. ШНыр – кузница ведьмарей. А почему это тебя так волнует? Она тебе нравится? – голос ведьмы дрогнул.
Сашке казалось: она шарит по стеклу, отыскивая брешь. Эля у нее на плечах он не видел, но знал, что он здесь – обмотанный серыми бинтами, липкий, мудрый и вкрадчивый.
– А вам какое дело?
– Ты невежлив, – без обиды отозвалась ведьма. – Я пыталась объяснить: если хочешь быть с Риной, отрекись от ШНыра! Отрекись от пчелы! Слова могут быть любыми. Важен маленький нюанс: сердце должно хотеть того же, чего хотят уста.
– Я подумаю… Но вначале хочу поговорить с Риной! Устройте мне с ней встречу!
Ведьма усмехнулась. Перехитрить ее было невозможно.
– Э, нет! Никаких сделок! Если ты с нами – она твоя. Если нет – ступай прочь!
Пока она говорила, еще трое ведьмарей полукольцом приближались к Сашке. Ненавязчиво так. Сашка безошибочно ощутил, что решается его судьба. Чем-то это напоминало охоту собак за курами на даче. Секунду назад все были вроде друзья, курочка и песики, но вот куриная голова уже в лопухах.
Жадный взгляд ведьмы разглядывал Сашкину нерпь . За нее можно получить немало псиоса. И за куртку. И за мертвого шныра. Гай скупиться не будет, раз уж шнырик сам сунулся. Сашка пятился, пытаясь сохранить на лице подобие улыбки. Эх! Не стоило подходить! Теперь по-хорошему явно не разбежаться.
Долбушинский клерк держался впереди. Он подпрыгивал, поигрывал плечами, раскачивался и вел себя как задиристый дилетант. Берсерки держались отрешенно, даже бровью не вели, но Сашка и так видел: если надо – рвать будут зубами.
Ладонь Сашка держал рядом с рукояткой шнеппера. Один выстрел у него есть. А вот перезарядиться он не успеет. Клерк снова стал рваться вперед. Неймется человеку! Сашка намеренно спровоцировал его, качнувшись навстречу. Ушел от размашистого удара и ответил четкой двойкой. Клерк рухнул лицом вперед, не успев понять, что произошло. Мгновенный нокаут. В другое время Сашка бы его подстраховал, но теперь было не до того. Отскочив, он вырвал шнеппер и прицелился в ближайшего берсерка.
– Назад!
Берсерки обменялись быстрыми взглядами. Потом одновременно потянули из-под курток шнепперы и навели на Сашку. На валявшегося клерка оба едва взглянули, но все же Сашка отметил, что берсерков он слегка удивил.
Боевая ведьма укоризненно цокнула языком:
– Может, все-таки передумаешь?..
Сашка отвлекся, и напрасно. Ей требовался визуальный контакт. Пошевелив пальцами, ведьма ударила ладонью по воздуху. Сашка выронил шнеппер и упал. Попытался встать и снова свалился. Небо менялось местами со снегом, а сам Сашка вертелся, будто в центрифуге стиральной машины. А ведьма все шевелила пальцами, точно плела паутину.
Стоя на четвереньках, Сашка видел, как к нему, лениво убирая шнеппер и извлекая из-под куртки топорик, направляется один из берсерков. Тот, что не боксер. Аллея опустела, а единственная гуляющая парочка была так далеко, что казалась несуществующей.
И тут произошло необъяснимое. Берсерк-боксер ударил ведьму. Без размаха, но в полную силу. Одним ударом смел ее с крыши машины, как мешок с мусором. Сашка порадовался, что никогда не встречался с ним на ринге. Класс боя, конечно, несопоставимый.
И сразу же наваждение исчезло. Сашку больше не вертело.
– Бежим! Чего застыл? – заорал кто-то за спиной у Сашки.
За деревьями стояла Яра. Она дернула Сашку за рукав и вместе с ним понеслась по снегу. Первые двадцать шагов Яра волокла его за собой, как трактор. Ее нерпь сияла львом . Потом лев погас, и Сашка побежал сам, потому что Яра в обычном своем состоянии не занималась переноской тяжестей.
Вслед им выстрелили из шнеппера. Сашка увидел, как стальной шарик вспахал березовую кору. Догонял их только один берсерк. Боксер остался на месте, переводя отупелый взгляд со своей руки на валявшуюся на снегу ведьму. Долбушинский клерк слабо ворочался на снегу. Шагов через пятьдесят берсерк стал отставать, оглядываться и вернулся к «Лебедю». Бетонного забора отсюда было не видно. Только деревья, а между ними голубоватый, с грязнинкой, снег.
Яра остановилась. Она была раскосая, раскрасневшаяся от бега, как-то особенно, по-дикому, красивая. Шнеппер она почему-то держала в левой руке, а на правую то и дело поглядывала. На ладони была красная точка.
– Ты ранена? – забеспокоился Сашка.
– Чушь! – Яра быстро спрятала руку в карман.
Сашка вспомнил, как летела с крыши машины ведьма. Странно. Неужели берсерк узнал его в том мальчишке из зала?
– Зачем он ее ударил?
– Понятия не имею! – резко ответила Яра. – Скажи спасибо, я догадалась, где тебя искать! Будто мало нам одной Рины!
Сашка не мог смотреть ей в глаза. Было в них что-то настойчивое, чужое.
– Ты какая-то не такая! – сказал он осторожно.
– Уши, что ли, ослиные выросли?
– Нет. Не выросли… – признал Сашка. Дело в чем-то другом. Но вот в чем? Этого он понять не мог.
Телепортировать невозможно: нерпи у Сашки и Яры разряжены. Обратно они ехали в автобусе, который тащился по пробке к метро так медленно, что Сашка раз пять видел на тротуаре одного и того же человека в смешной рыжей шапке с хвостами, который то отставал, то обгонял их, когда автобус останавливался. Под конец человек в рыжей шапке стал узнавать Сашку и помахал ему рукой.
С Ярой они всю дорогу не разговаривали. Пытались, но безуспешно, как два слепых и глухих человека, которые ищут друг друга на огромном футбольном поле.
Каждое человеческое слово – ключ, открывающий другого человека. Сашкины ключи не подходили Яре, а Ярины – Сашке. У них были разные ячейки и разный рисунок. Сашка думал о Рине. Яра… сложно сказать, о чем.
Рана на ладони давно не зудела. Змейка свернулась вокруг запястья. На морозе она быстро выстудилась и теперь грелась, прижимаясь к коже. Пила пульс, ловя отдаленные удары сердца.
Порой змейка смелела и просовывала узкую головку в синеватую жилку пульса. И тогда Яра начинала слышать мысли Сашки и тех, кто ехал с ними в одном автобусе. Чужие мысли звучали, как лишенное интонаций бормотание. Казалось, их озвучивал гнусавый, страдающий застарелым насморком переводчик.
Яра с Сашкой стояли в конце автобуса настолько близко к стеклу, что видели размытый свет «стопов», когда водитель нажимал на тормоз. Недалеко от них восседала громкая грузная дама. В первобытном обществе она наверняка стала бы «вождихой», потому что и здесь, в автобусе, усиленно всех строила. Рядом, на уступленной ей «восьмушке» сиденья, притулилась худенькая девушка с кокой в руках. В ее глазах застыл немой и вечный вопрос: «И зачем меня родили? Мир такой страшный!»
«Было бы забавно, если бы толстуха вылила коку себе на голову», – мимолетно подумала Яра, закрывая глаза. Воображение услужливо нарисовало ей, как это происходит. Вот она протягивает руку, вот забирает у девушки бутылку…
Страшный вопль отвлек Яру от ее мыслей. Открыв глаза, она увидела, что «вождиха» яростно мотает головой, а во все стороны разлетаются темные брызги коки.
Все случилось так же, как с боксером и ведьмой. Правда, на этот раз Яра напугалась намного больше. В прошлый раз поступок ее был осознанным. Ей пришлось заставлять змейку и преодолевать сопротивление сознания берсерка.
Теперь же все произошло само собой. Она слилась со змейкой в единое целое, так, что непонятно, где заканчивается змейка и начинается Яра. И главное: ей начинало нравиться всесилие. Наконец-то она может делать то, что считает справедливым. Разве это не значит быть настоящим шныром?
Туман рассеивался. Яра все лучше понимала силу змейки и ее преимущества. Опасная штука, если она попадет в руки человеку, не способному себя сдерживать. Но она-то сможет! Как-никак опытный шныр! Она другая, не такая, как все. Уж она-то не позволит артефакту ведьмарей подмять себя! На миг Яру наполнило самодовольство, но она поспешно его отогнала.
Вечером Яра отправилась в пегасню. Она давно собиралась попросить Ула снять у Эриха подкову с переднего левого копыта. Ей казалось, в последний раз его неудачно подковали и он прихрамывает. У самой Яры были слишком слабые руки, чтобы расковать жеребца. А вот Ул – другое дело. У него пальцы железные.
И вот теперь Яра стояла у навесного шкафа, в котором утром дальновидно спрятала инструменты, скромно прикрыв их тряпкой, чтобы не бросались в глаза, и понимала, что кто-то тут уже побывал. Тряпка на месте, смотри на нее и радуйся, а ни напильника, ни клещей – ничего. Средние шныры как белки. Дай им что-то в лапки – и никогда потом не найдешь крайнего. Каждый будет клясться, что положил на место, а после него их зацапал кто-то другой. Яра сердито ударила ладонью по дверце шкафа.
За спиной у Яры кто-то деликатно кашлянул. Яра обернулась и, ойкнув, взяла себя в руки. В шаге от нее стояла Кавалерия.
– Ну как дела? Нашла что-нибудь?
– Да нет, пусто! Кто-то вытащил! – нажаловалась Яра.
– А ключ?
– Да какой тут ключ! Тут никакой ключ не спасет! – раздраженно ответила Яра.
– Плохо, очень плохо. Тревожит меня эта история. А то забыла тебя сразу спросить!
Кавалерия озабоченно повернулась и пошла. Яра смотрела на ее удаляющиеся лопатки, продолжая праведно негодовать. И только когда Кавалерия вышла из пегасни, до Яры дошел смысл ее последней фразы. Она соврала Кавалерии, думая, что та задает вопрос про инструменты. Кавалерия же спрашивала про ключ с красной биркой.
Яра метнулась следом, но, пробежав шага два или три, неуверенно остановилась. Нет, она не будет говорить сегодня. Конечно, Кавалерия должна узнать о змейке, но… лучше вначале разобраться самой. Что изменится за ночь? Или за две? Главное, что змейка не у ведьмарей!
Змейка осторожно вытащила острую мордочку из ее пульса.
Глава 9
«ЧОКНУТЫЙ НЫРЯЛЬЩИК»
Когда-нибудь все мы пожалеем, что мало страдали, как недопеченный пирог жалеет, что мало простоял в печи.
«Закладка… За… кла… дка…» – бормотала Рина, вздрагивая вместе со спиной Гавра и его то проваливающимися, то опускающимися крыльями. Слово проворачивалось на языке, как отпавший кусок зубной пломбы – уже чужое, уже ненужное, уже не твое. Как ногти, которые равнодушно выбрасываешь в мусорное ведро, хотя минуту назад они были частью твоего тела, входили в «Я» как составной элемент его телесности.
Когда человек сделал что-то плохое или неумное, например, сболтнул лишнее и повредил другу, ему скверно. Но если увеличить дозу вины в тысячу раз, допустим, ты открыл лишнее врагу на войне и из-за твоего языка погибла дивизия, наступает оглушенность. Сознание отключается, откладывая вину до того момента, когда сможет ее осознать.
«Заклад… кладка… клад… лад… ад…» – шептала Рина.
Мысли смерзались. Потерянная укороченная нерпь с уникумом и закладка из пункта «Запад» сливались в нечто единое, страшное, лежащее на душе, как слипшийся ком позавчерашней каши, забытый на дне кастрюли.
Рина потеряла шарф в сотне километров от Москвы. Он обледенел от ее дыхания, и она решила перевязать его. Замерзшие пальцы слушались плохо, и вырванный ветром шарф умчался куда-то. Странно, что Гамов услышал, как она вскрикнула. Обычно звуки во время полета сразу сносятся. Гамов развернул Аля и бросил его вниз. Мелькнули сложенные черные крылья гиелы, и прильнувший к седлу, почти слившийся с ним всадник. Аль падал камнем: лишь кончики кожистых крыльев управляли полетом.
И Гамов, и шарф скрылись где-то внизу. Гавр, не видя, за кем следовать, начал дурить и попытался повторить отвесное пике. Рине пришлось вопить и дергать его за уши, чтобы он образумился.
«Не успеет!» – подумала Рина про Гамова, но тот уже вынырнул из «слепой» зоны. Гавр, для которого это стало неожиданностью, едва не перевернулся в воздухе. Евгений пронесся рядом, толкнув ее воздухом, и, точно лассо, набросил ей на шею шарф.
Вскоре, когда Москва просматривалась в отдалении как плоское серое пятно, окруженное белыми дымами от труб котельных, Гамов повернулся в седле и, махнув рукой, стал снижаться. Гавр, не спрашивая у Рины разрешения, последовал за Алем.
– Негодяй ты! Мог бы хоть у меня спросить! Вдруг я против? – буркнула Рина в шарф.
Рина узнала место. Они были недалеко от ШНыра, но не со стороны Копытова, а ближе к другому шоссе, название которого Рина вечно путала. «Соберусь когда-нибудь машину водить – выучу! А так чего мозг засорять?» – говорила она Сашке. Тот, любивший четкие и определенные знания, не понимал такой приблизительности.
Гамов сел у недостроенной бензоколонки. Место было подходящее. И с дороги незаметно, и можно укрыться за длинным одноэтажным строением, вдоль которого проходят островки заправок. Гавр, едва Рина спрыгнула у него со спины, сразу принялся носиться короткими куриными перелетками, то вспрыгивая на бетонные опоры навеса, то купаясь в снегу. Аль, как более мудрый, не позволял себе стихийных движений. Сложил крылья и по бензоколонке ходил полугиеной-полульвом, заглядывая в затемненные окна кассы.
«Налетался! Теперь ищет, чего бы съесть!» – подумала Рина. Она понадеялась, что сторожа на колонке нет, иначе впечатления ему обеспечены.
Гамов поочередно поглядывал то на Рину, то на Гавра.
– Выносливый, а ведь в силу еще не вошел!.. Пару раз он чуть тебя не сбросил! – заметил он.
– Ты бы меня поймал, – легкомысленно ответила Рина.
– Сомневаюсь. Девушки падают обычно быстрее шарфов. И в грунт зарываются глубже. И просто на уровне совета: когда гиела психует – закрывай ей глаза! Чем угодно: ладонями, платком.
– Зачем?
– Когда гиела не видит, она перестает кувыркаться. Правда, может начать кусаться. Тогда надо выбирать, что в данный момент лучше.
Рина смотрела на крепление для шнеппера на бицепсе Гамова и понимала, что ее мнение об этом парне постепенно меняется. Гамов начинал ей нравиться. Вот только одна мысль давно тревожила ее.
– Тебе приходилось стрелять в шныров? Стрелять, чтобы попасть? – резко спросила она.
Гамов, помедлив, качнул головой:
– Нет. Я всеми правдами и неправдами избегал патрулирований. Тилль пытался посылать, но с Белдо всегда можно договориться… Он прикроет.
– Почему ты не?..
– Мне было бы слишком просто… Угадай точку выхода, а дальше как в тире… И девушек много… Я не хочу!.. Да пошли они все… – буркнул Гамов и, желая закрыть тему, стал показывать Рине метательные ножи. Их было два, и фиксировались они на ножнах отличного боевого ножа, который вызвал бы нездоровый интерес у любого патрульного в московском метро.
Рина наклонилась, коснувшись штанины.
– Давай на скорость! Раз, два, три! – предложила она.
Рука Гамова неуверенно двинулась к ножнам, но хищная выкидушка Рины уже блестела у его горла.
– Неплохо! – одобрил Гамов.
– Ерунда! Ты даже не попытался его достать! Да и нож у тебя на фиксаторе, – Рина великодушно защелкнула выкидушку.
Гамов отстегнул от пояса ножны.
– Держи!
– Зачем?
– Ты победила! Давай меняться!
Рина жадно разглядывала нож. Отличный клинок, с синеватым волнистым лезвием многослойной ковки, с именным клеймом мастера, острый, как бритва. У нее никогда такого не было и никогда не будет. С одной стороны, она рада была получить нож Гамова, а с другой…
– Твой дороже. У меня обычная китайская штамповка.
– Ничего, – усмехнулся Гамов. – Там, где я взял этот, найдутся и другие. В крайнем случае, еще раз слетаю в Берлин.
– Что ты собираешься делать дальше? – спросила Рина.
– А ты? – ответил вопросом на вопрос Гамов.
– Я полечу в ШНыр.
– А я… ну, тоже полечу куда-нибудь, – не очень уверенно сказал Гамов.
Рина вспомнила, что к ведьмарям он вернуться не сможет. В ШНыр ему тоже дорога заказана. Куда тогда?
– Тебе что, в Москве негде жить? – озабоченно спросила она.
– Мы в основном живем за городом. У нас там есть… э-э… домик, – сказал Гамов с такой упреждающей скромностью, что небольшой домик вырос в представлении Рины до размеров дворца.
– Значит, туда?
Гамов задумчиво погладил кожу ее шныровской куртки.
– Там отец. Гай ему не простит, если он меня примет, а у отца с Гаем дела… Ну ничего: есть у меня одно местечко. Ты Ботанический сад хорошо представляешь?
В Ботаническом саду Рина бывала многократно. И на роликах каталась, и на велосипеде, и пешком. Но Родион долго втолковывал им на занятиях по ориентированию, что для шныра «хорошо представлять» место – это знать каждый камень, куст, бордюр, каждую кучу старых досок, под которые можно забиться. Этим же она похвастаться не могла.
– Плохо, – сказала Рина.
Гамов кивнул.
– Со стороны ВВЦ есть старые голубятни. Как-то я заметил, что одна из них заброшена. Поставил сигнальные нитки, прождал пару месяцев… Да, так и есть: даже близко никто не подходил. Потом оборудовал ее слегка, очень скромно. Короче, если буду нужен – ищи меня там.
Аль, лежащий рядом с Гамовым, вскочил и издал предупреждающий скрежет. Между тучами скользили три едва различимые точки – гиелы.
– Это нас ищут? – заволновалась Рина. На уставшем Гавре, да еще без гепарда , ей от берсерков не уйти.
Гамов мотнул головой:
– Не нас. Слишком высоко, чтобы что-то увидеть. Думаю, шнырика перехватывают! Кто-то из ваших из нырка выходит!
– Откуда ты знаешь?
– А чего тут знать? Эта группа основная, а где-то там, выше, перехватчик. Когда пег выйдет из нырка, эти трое будут его отвлекать. И заодно постараются прижать к земле. Тем временем пикировщик камнем падает вниз. Если высота приличная, он набирает такую скорость, что пегу от него не уйти. Конечно, есть вероятность, что шнырик увернется, но если сделать все правильно, то…
– …на одного шнырика будет меньше, – закончила Рина подозрительно мирным голосом.
Гамов настороженно посмотрел на нее и прикусил язычок.
Внезапно Рину зацепила крылом невеселая мысль. Гамов помог ей и теперь не может вернуться к своим. Шныром ему тоже не стать, и он это знает. Он лишился всего и не скулит. Спокойно дарит ей ножи, хотя на сердце у него наверняка кошки скребут.
Так кто же лучше – она или Гамов? Она же на блюдечке принесла ведьмарям закладку, лишилась нерпи с уникумом – и со спокойной совестью возвращается в ШНыр, считая себя достойной. И надеется еще, что ограда ШНыра ее пропустит! Не наглость ли?
Аль снова заскрежетал. На этот раз его морда была повернута в другую сторону. Задрав голову, Рина увидела еще трех гиел, спешивших присоединиться к остальным. Гиелы летели со стороны Кубинки.
– Две четверки берсерков в небе! Надо же! На обычного шныря… кгхм… столько не выпускают. Ну или, может, закладка особо ценная? – Гамов свел большие и указательные пальцы в рамку и попытался заключить в них обе тройки гиел.
– Перехватчики где-то там! Значит, шныр появится оттуда! – заявил он и ошибся, потому что ныряльщик материализовался гораздо ближе. Рина узнала Цезаря. Всадника было не разглядеть, но Рина и так не забыла, кто седлал Цезаря сегодня на рассвете.
Казалось, крылатый жеребец врежется в лес. Они сближались чудовищно быстро. Но над вершинами, подчиняясь команде, Цезарь расправил крылья и скользнул под защиту снежного поля. Над белым полем с темными островками леса и кучей желтоватых проплешин и ручейков буланый жеребец был почти не заметен. Цезарь летел не по прямой, а зигзагами, вплетаясь в общий рисунок поля и стараясь не оказаться над его одноцветной частью.
– Отмороженный какой-то ваш шнырик! Так опасно из болота вышел: чудом по земле не размазался! Смотри, гиелы его не заметили! – восхищенно воскликнул Гамов.
Рина прикинула, что Кавалерия, скорее всего, будет пролетать рядом с ними. Она направляется в ШНыр, и недостроенная бензоколонка у нее на пути.
– Тебе лучше уйти! Прямо сейчас! – шепнула она Гамову.
Не прощаясь, он животом прыгнул на седло, свистнул и унесся, сразу скрывшись из виду.
«Хорошо зимой иметь гиелу-альбиноса!» – подумала Рина.
Кавалерия появилась там, где две линии электропередачи сплетали свои судьбы и провода, чтобы дальше течь вместе. Она летела сразу над ними на такой малой высоте, что рисковала задеть их копытами Цезаря. Зато провода надежно защищали ее от атак снизу, да и сверху ни один ведьмарь не решился бы спикировать, отлично понимая, что произойдет, если крылья гиелы заденут два провода разом.
Рина выскочила, замахала руками, закричала. Гавр тоже решил поучаствовать. Он вертелся вокруг и издавал звуки ржавой двери. Вначале морду повернул чуткий Цезарь, а потом и Кавалерия взглянула, проверяя, что насторожило коня.
Конечно, рассуждать об эмоциях человека, лицо которого едва различаешь, невозможно, но по тому, как Кавалерия раздраженно провела перчаткой по лицу, Рина догадалась, что восторгов ожидать не стоит.
Минуту спустя директриса спрыгнула с Цезаря в метре от Рины и сразу стала затягивать подпругу. У Цезаря опали бока. Он был весь в мыле. Жеребец храпел и прижимал уши: чуял близость Гавра.
– С ума сошла! Ведьмари рядом! Сядешь впереди меня: Цезарь выдержит! – сухо велела она Рине.
Кавалерия выглядела измотанной. Кожа желтовато-белая, глаза с красными прожилками, сухие, потрескавшиеся губы. «Две четверки берсерков! Интересно, какую закладку она принесла?» – удивилась Рина.
– Так ты садишься или нет? – нетерпеливо повторила Кавалерия, заметив, что Рина вопросительно смотрит на седельную сумку.
– Я не могу. Я не одна! – смущенно объяснила Рина.
Не успела Кавалерия спросить, с кем она, как ее «вторая половинка», выскочив непонятно откуда, принялась рычать на Цезаря. Издали. Получить копытом в лоб «второй половинке» совсем не хотелось.
– Спокойно, Цезарь! А ты отведи гиелу подальше! Не видишь, что творится с жеребцом? – велела Кавалерия Рине.
Рина стала с криками бросать в Гавра снегом. Тот на всякий случай спрятался за недостроенной бензоколонкой и оттуда шипел на Цезаря. Удерживая взволнованного жеребца, Кавалерия всматривалась в изрытый снег.
– Здесь было две гиелы! Та другая – взрослый самец. Знаешь, что такое укус гиелы? Давно не видела распухших трупов?
Рина промычала что-то невразумительное.
– И где твоя нерпь ? Сколько раз повторять: не выходить из ШНыра без нерпи ! Жду тебя у себя в кабинете!
Кавалерия ослабила поводья и единственный раз коснулась жеребца шенкелями. Взрывая копытами снег, под которым чернела земля, Цезарь проскакал десяток метров, оттолкнулся и взлетел.
В третий раз за сегодня сесть в седло Гавра Рина не решилась. Все мужество из нее выветрилось во время прошлого полета, когда Гавр надумал кувыркаться. Вздыхая, она вытянула из брюк ремень и, ощущая себя маленькой девочкой, которая на колготках ведет здоровенную псину, на ремне потянула Гавра в сторону Копытова.
Глава 10
«ПАКУЙ ЧЕМОДАНЫ!»
Порой человек разумом доходит до необходимости что-то изменить в себе, потому что все – тупик. Но в тот момент, когда он понимает, что он в тупике, он почему-то круто поворачивает и пятится назад. Так и рыба. Доплывает до стенки аквариума и притворяется, что никакого аквариума нет. Плывет обратно. Ей так выгоднее. И спокойнее.
Когда, оставив Гавра в сарае, Рина вернулась в ШНыр, ее ждали, и притом без оркестра. Еще не дойдя до ШНыра, она уже ловила на себе любопытные взгляды. Две средние шнырки, шушукаясь, скользнули к Зеленому Лабиринту – островку лета, со всех сторон окруженному снегами. Разгребавшие снег дежурные упорно не смотрели на Рину – слишком упорно. Она поздоровалась: ей ответил только один, и то неразборчиво.
«Знают? Но как? От кого? Откуда?.. Про уникум точно не могут знать», – тревожно запрыгали мысли. Чувство вины, ослабевшее на минуту, когда ограда пропустила ее, навалилось вновь.
Рина упрямо задрала голову и шла подчеркнуто независимо. Это было безумно сложно, потому что ноги у нее были чугунные, а усталость навалилась вдруг так, что хотелось лечь на снег и тихо-мирно помереть.
В любом человеческом коллективе найдется человек, который любит сообщать неприятные новости. Такого хлебом не корми, дай только поделиться, что такого-то накрыли ведьмари, кого-то отчислили, а такую-то бросил парень. В ШНыре такими переживальщиками-доброхотами работали кухонные шныры – Надя и Гоша.
Надя встретила Рину на крыльце и сразу ознакомила ее с основными событиями дня. Рассказ Нади сопровождался яркими жестами, закатыванием ланьих глаз и многозначительными недоговорками в стиле: «Точку «Лебедь» (изматывающая пауза) захватили. Сашку убили… (томительное молчание) ну, во всяком случае, могли убить!..»
Выпалив все это, Надя жадно уставилась на Рину: сканировать реакцию. Рина вымокла с головы до ног: Гавра ей пришлось тащить лесом, где снега было по пояс.
– Ты не все знаешь, Надя! У меня забрали нерпь . С уникумом . Она у Белдо. И закладка тоже, – сказала Рина, чтобы поскорее от нее отделаться.
Надя зажмурилась, глубоко вдохнула, что-то пролепетала и исчезла. Рина знала: к тому времени, как она переоденется, о пропаже уникума и нерпи будут знать даже недотравленные тараканы в кухне у Суповны, за которыми та недавно гонялась с топором для разделки мяса.
Рина пошла сразу в комнату. На кровати валялась Алиса и лениво переругивалась по телефону с мамой. Ругались они не в полную мощь, из чего вытекало, что обе вполне довольны друг другом. На Рину Алиса покосилась безо всякого интереса и повернулась к ней спиной.
Слышно было, как в телефонном динамике мама кричит:
– Я тебя, дорогая моя, хочу предупредить: я вас выследила и написала заявление! Скоро всю вашу шайку посадят!
– А я хочу предупредить: у тебя скоро деньги на телефоне закончатся. А еще ты через месяц станешь бабушкой! – буркнула Алиса и, повесив трубку, спешно отключила телефон, пока мама не перезвонила.
– Кошмар! На мою маму никакие штуки Кавалерии не действуют! Непрошибаемая! – пожаловалась она, обращаясь не к Рине, а к стене.
Рина торопливо искала сухую одежду.
– Она и правда выследила, где ШНыр?
– Разумеется, нет. Это наш семейный блеф. Да и вообще, я проверяла: адрес ШНыра невозможно записать. Или бумага сгорает, или чернила сразу выцветают.
– Что, серьезно?
– У меня что, дикция плохая?
– Выплюнешь подушку – будет хорошая, – Рина взяла стопку сухой одежды и поплелась в душ. С выжатого лимона не спрашивают лимонада. Даже почему он такой желтенький, уже не интересуются.
Вернувшись в комнату, Рина залезла под одеяло, укрылась с головой и отключилась. Сквозь сон она угадывала рядом суету, чувствовала, как ее трясут, различала Сашкин голос, и голос Ула, и еще чей-то, но не открывала глаз. Наконец ее оставили в покое.
Проспала она четырнадцать часов и проснулась от ощущения, что щека лежит на чем-то скользком и теплом. В ужасе она завопила и села в кровати. Оказалось, Сашка притащил из столовой тарелку с пюре и поставил у подушки. Во сне Рина повернулась…
– Спасибо тебе, Саша! – очень эмоционально сказала Рина, немного подумала и, успокоившись, добавила: – Ну, в общем, действительно спасибо!
Сашки в комнате давно не было, поэтому благодарность не достигла конечного потребителя.
С улицы донеслись крики. Рина подошла к окну и увидела на крыльце Суповну. Вначале она решила, что Суповна орет на Горшеню, маячившего в кустарнике, но та кричала на котов, которые просачивались в ШНыр, несмотря на хитрый забор.
– Чтоб вы на мыло пошли, сволочи такие! Чтоб на вас омолаживающую косметику испытывали! Все кругом изгадили! Арбалет возьму и всех к ядреной бабушке кончу! – орала Суповна и, вспыхивая соколом , швыряла в котов холодными котлетами.
Усиленные уникумом , котлеты летели, как заряды из баллисты. Если котлета попадала в кота, кот переворачивался в воздухе. Коты не обижались, смыкались вокруг котлеты, и та исчезла.
Когда Рина вышла из комнаты, в коридоре ей встретился недоубитый Гоша. Некогда он написал две эпиграммы на Кузепыча, одна из которых была запечатлена фломастером в мужском туалете, и поэму в две тысячи строк. По этому случаю Гоша считал себя поэтом и ко всем прочим поэтам относился снисходительно. «Сашка Пушкин и Мишка Лермонтов давно не катят! Вот Сережка пока еще катит, хотя и он отстой!» – утверждал он. Под Сережкой имелся в виду, скорее всего, Есенин.
– О, Катерина! Уникум! – приветствовал он ее.
Рина пожелала узнать, какой уникум имеется в виду.
– Ты о чем?
Гоша сочувственно зашмыгал носом:
– Выгоняют тебя! Пакуй чемоданы!
Если он и ожидал какой-то реакции, то не дождался. Реакция у Рины часто бывала отсроченной. Душа часто бывает как колено: ударишь сегодня, а болеть будет завтра.
Чемоданов Рина паковать не стала. Все ее имущество поместилось в рюкзаке. Собираясь, она не плакала, но вещи швыряла так, что даже Фреда с Алисой эвакуировались в коридор.
В Рине сталкивались две волны. Первая заставляла ненавидеть и винить себя, другая, встречная, валить все на ШНыр.
– Так… – повторяла Рина, швыряя в рюкзак ботинок.
– …мне… – добавляла она, ударом кулака заталкивая пайту.
– …и надо! – заканчивала она, дергая шнур, чтобы намертво затянуть рюкзак.
И все начиналось снова.
– Мне… – повторяла Рина, обламывая зубную щетку, потому что она не вбивалась в уже завязанный рюкзак.
– …на все… – продолжала она, вместе со щеткой ломая и ноготь, потому что пластик треснул совсем непонятно – узкой полосой.
– …плевать!!! – без слез выла она в ставший ненавистным потолок.
Алиса и Фреда подслушивали у дверей.
– Мне казалось, у нас в комнате главный псих я! – изумленно прошептала Алиса.
– Я тоже думала, что ты! – согласилась Фреда.
Рине было плохо. Все потеряно – худшие опасения оправдались. Жить она будет у Мамаси, это ясно. Но как быть с Гавром? Рина медленно шла по ШНыру, мысленно прощаясь с ним. И в этом коридоре она никогда больше не будет, и в тот не ступит, и никогда не увидит закрашенного крана на батарее и глиняной головы Горшени, который, скучая в заснеженном парке, вечно заглядывает в окна.
С рюкзаком она явилась в кабинет Кавалерии. Директриса ШНыра сидела в «ругательной» части кабинета. Над ней висела узкая картонка, на которой тушью было выведено:
«Жалость к себе скоро оборачивается безжалостностью к другим».
Рина застыла у дверей. Так они и стояли: две грозовые тучи – одна в дверях, другая за столом.
– Когда? – спросила Рина, глядя не на Кавалерию, а на висевший на стене портрет Митяя Желтоглазого.
Глаза у Митяя на портрете были не желтые, а скорее серые. Лицо молодое, с румянцем, и редкая бородка, как у двадцатилетнего иконописца.
– Чего когда? – подняла брови Кавалерия.
– Уходить. Но имейте в виду: я хочу попрощаться с пегами. Ясно?
Директриса посмотрела на ее рюкзак, лежащий у ноги. Потом на прыгающие губы.
– Мне-то ясно, – невозмутимо признала она.
– Чего вам ясно? – Рина не пыталась быть вежливой. Вежливость хороша для случаев, когда есть время размазывать кашу по тарелке.
– Наломала дров и уходить?
Подаренный Гамовым нож сорвался с пояса и упал. Рина даже не наклонилась его поднять.
– Так значит… вы меня не выгоняете?
Кавалерия покачала головой:
– Когда ребенок, расшалившись, разобьет одну тарелку – его можно прогнать в другую комнату. Но если он перебьет вообще всю посуду – мудрее дать ему веник и заставить убраться.
Рина расплакалась. Плакала она неумело, точно скулил щенок: не так призывно-громко, как Лара («Эй, мужское население Земли, ослепли? Девушка страдает!»), не так надрывно, как Алиса («Всех покрошу – одна останусь!»), и не с такой досадой, как Фреда («Опять не пустили в генералы, ну ничего: на коленях приползут, умолять будут!»).
Кавалерия не стала вскакивать и обнимать ее. Это было не в ее стиле. Все же она подошла и мягко коснулась плеча Рины.
– Иди распаковывайся! Гепард не первый уникум , оказавшийся у ведьмарей. Армию убивает не поражение, а бегство. Человека растаптывает не ошибка, а отчаяние, – негромко сказала она.
Рина больше не плакала. Но на нее напала икота.
– А… ик… закладка?
Кавалерия отошла к окну, озабоченно выглянула в него и, параллельно думая о чем-то другом, сказала:
– Что ты желаешь услышать? Будто ничего страшного? Увы, страшно. Закладка у ведьмарей. «Царевна-лебедь» потеряна. Внешний охранный периметр, образованный четырьмя точками, нарушен… Гиелы не боятся больше летать над нашими зарядными закладками. Раньше это их хоть как-то сдерживало… К сожалению, милая, простить кого-то и исправить последствия его действий – далеко не синонимы.
Рина уставилась в пол. Чувство вины вновь навалилось на нее. Ей казалось, внутри ее точат десять тысяч древесных жучков.
– А как быть с нерпью ? – выдавила она.
– Нерпь тебе выдадут другую. Я понимаю, что Кузепыч будет не в восторге, но жизнь – не сладкий пирог, а строгий баланс радостей и гадостей. Но, когда разберешься, что все к лучшему, гадостей становится меньше, – Кавалерия усмехнулась.
Рина хотела поблагодарить, но опять икнула.
– Теперь тебе придется учиться ездить на Гавре без гепарда . Это сложнее, но и полезнее. Не забывай переодеваться, когда идешь после Гавра к пегам. Лучше заведи для каждого свою одежду… Кстати, кто тебе сказал? – внезапно спросила Кавалерия.
– О чем сказал? – не поняла Рина.
– Что тебя выгоняют.
Рина смущенно молчала. Ей не хотелось никого закладывать.
– Значит, Гоша. Он один был рядом, когда мы с Кузепычем спорили, как с тобой поступить, – безошибочно определила директриса.
– Нет, это не Гоша, но…
Кавалерия досадливо поморщилась и махнула рукой.
– Марш отсюда! Надоело слушать вранье! Найди Сашку и успокой его! Его страдающая тень надоела мне еще вчера!..
Вечером, когда шныры-первогодки укладывались спать, их потревожили ужасные скребущие звуки. Казалось, внизу кто-то пилит железную бочку. Все прильнули к стеклу. Под окнами с лопатой бродил непризнанный гений Гоша и с омерзением к физическому труду сгребал с дорожки снег.
* * *
До завтрака Рина заскочила к Сашке. На двери у мальчишек очень мелко, чтобы не бросалось в глаза Кузепычу, фломастером было написано: «Ферма по производству свиней неблагодарных» . Почерк, кажется, Данин. Да и высота тоже его, потому что пишут обычно на уровне глаз, а тут надпись располагалась у дверной коробки.
– Привет! – сказала она Сашке.
Он ответил открытой и радостной улыбкой, которая сразу сделала ненужными все тяжелые объяснения.
Весь день они провели в пегасне. Рине казалось: Сашка просто чудо. Она любила и его, и ШНыр, и даже бездонную лужу, в которую, проломив лед, провалилась ботинком. Небольшая, но яркая радость: Ул великодушно позволил им то, чего не позволял никому, – проехаться на Азе.
Новички и средние шныры уже смотрели на Рину без досады и орали на нее, как на свою, когда она забыла запереть денник Митридата и он удрал в проход. Шныры не умеют дуться долго. Слишком хорошо всем известно, что любое затаенное раздражение легко может задержать в болоте .
«Ну что, былиин, отлегло от сердца? У нас всегда так. Если шныры не убили тебя сразу – считай, что ты прощен!» – улыбаясь, подытожил Ул, помогая Рине спрыгнуть с Азы.
Правда, существовало нечто, царапавшее совесть Рины. Сашке очень понравились ее новые ножи. Он в них буквально влюбился. Вышел на улицу и минут двадцать метал в деревянный щит у пегасни. Ножи летали как перышки. Мягкие, насосавшиеся влаги доски они пробивали насквозь. Рина выжимала улыбку и понимала, что не может сказать Сашке, откуда эти ножи у нее взялись. Одна ложь прицепом потянула за собой другую. На вопрос Сашки, где ее прежняя выкидушка, Рина брякнула, что потеряла.
Вечером после разговора с Кузепычем Макс умчался куда-то, прихватив с собой трех средних шныров, Оксу и решительную барышню Штопочку. Произошло это в столовой, и там же всезнающий Гоша сообщил Рине, что Макса послали отдавать лошадей.
– Каких лошадей? – спросила она по инерции и тотчас, еще до ответа Гоши: «Здрасте! Твоих!» – все поняла.
А Гоша уже торопился вывалить подробности. Нашелся человек из Мурома, родной брат одного из друзей Кузепыча, который согласился продержать лошадей до весны. Помещение у него вроде есть, кое-какие возможности тоже, проблемы только с кормом и с тем, как доставить лошадей на новое место. Но вроде как Кузепыч нашел выход.
– А ведьмари? – спросила Рина, вспоминая страшный приказ Тилля сжечь коней.
– Да вроде как не возбухают. Приехали на двух машинах, покрутились. Один сам любителем лошадей оказался. Бегал, ловил, даже руку поранил, – с наслаждением сообщил Гоша.
Рина вздохнула. Последнее время она ничего уже не понимала. Ни в шнырах, ни в ведьмарях, ни в самой себе. А еще меньше, откуда ведьмари могли так хорошо узнать ее, что именно ей забросили удочку с этими лошадьми во Владимирской области? Или все дело в уникуме, который был именно на ее укороченной нерпи ? Но все равно это ровным счетом ничего не объясняло.
Глава 11
МЕРКУРИЙ И ВАДЮША
Мы часто путаемся со словом «любовь». Тащить в ветеринарку кусающуюся от страха уличную псину с гниющей ногой – это любовь. Жить с надоевшим до тошноты спившимся родственником и стараться, чтобы он хотя бы не замерз, – тоже любовь. А остальное – это так, слюнообмен!
Следующее утро началось с обычного обмена мнениями. У Алисы и Фреды оказались одинаковые зубные щетки – зелено-белые, примерно одинаковой степени изношенности.
– Ты опять спутала мою щетку, слепая! Не собираюсь болеть сифилисом! – заорала Алиса. Ее оружием был истерический наскок.
Страдала Фреда сифилисом или нет, в данном случае значения не имело. Удар достиг цели. Фреда начала медленно наливаться сизой кровью. Она заводилась не так быстро, зато была злопамятной и могла месяцами пилить за мелкий промах.
Рина лежала в кровати и без удивления слушала перепалку. От Яры она знала, что когда новичок приходит в ШНыр, из него с дикой силой начинает переть грязь. Оно и понятно: пока человек пребывает в комфортных условиях, живя в вате и кушая мармелад, он вполне может казаться себе хорошим. А тут поишачь в пегасне, походи в мокрых ботинках, поживи в одной комнате с четырьмя такими же живоглотами – сразу узнаешь сам о себе массу нового.
Алиса и Фреда еще некоторое время покричали, потом успокоились и рука об руку отправились в столовую. За ними потянулись Лара, Рина и Лена, лениво заплетавшая на ходу тяжелую косу. Кирюша подкрался к Лене сзади и, используя пальцы как ножницы, сделал вид, что отрезает ей волосы. Лена только зевнула и, по-матерински оглядев Кирюшу, застегнула ему пуговицу.
– Не прыгай так, а то ножку подвернешь! – сказала она.
Уже две недели все шныры-новички сидели вдесятером, сдвинув столы и заняв пространство между колоннами. Кавалерия отнеслась к этому спокойно. Она уже привыкла, что младшие и средние шныры вечно устраивают со столами всякие перестановки.
Завтрак прошел в шныровских традициях. Та же суета дежурных, те же фокусы Макара, достававшего Даню; те же наушники в ушах Кирилла; та же продуманная и всех опережающая ленца движений Лены.
Из кухни доносились вопли, будто там кого-то резали. Это Суповна объясняла Гоше и Наде их прямые обязанности.
– Суповна на них орет, – сказал Кирилл.
– Она всегда орет, – отозвался Даня.
– Она что, чего-то за ними знает?
– Внимайте интонации, господа! Она орет профилактически. Опыт показывает, что каждый средний шныр хоть в чем-нибудь да виноват.
Влад Ганич не присаживался. Пчелкой перелетал от стола к столу, шептался и комбинировал что-то с теми из средних шныров, которые начали нырять самостоятельно. Не так давно Влад открыл для себя, что на двушке есть не только закладки, на которые посягать нельзя. Всякие мелкие предметы, приносимые оттуда – кусочки коры, траву, хвою, семена цветов, – оказывается, можно успешно выменивать на шоколад, растворимый кофе, чипсы, новые носки и прочие подобные вещи.
Рина заметила, что Кузепыч, всегда очень обстоятельный при поглощении пищи, сегодня то и дело отвлекался и посматривал на дверь. Кавалерия дважды появлялась в столовой и исчезала. Среди старших шныров царило оживление. Кроме того, преподавательский стол был накрыт на четверых.
Рина начала бросать горошины в Яру, чтобы привлечь ее внимание и узнать, в чем дело, но тут в столовой в очередной раз появилась Кавалерия. С ней вместе шли двое незнакомых Рине мужчин.
Первый был маленького роста, похожий на гнома. Заросли спутанной бороды, черной с легкой проседью. Громадный красный нос. Плечи такие, что в ширину он казался больше, чем в длину. И огромные детские голубые глаза, неожиданные на таком устрашающем лице.
«Натуральный цыган! Рубахи красной не хватает», – подумала Рина.
Его спутник был смешной, порывисто передвигающийся молодой человек лет тридцати. Полноватенький, немного смахивающий на выбритую морскую свинку или пингвинчика Лоло из старого мультика. Одет он был необычайно тщательно. Особенно кокетливо выглядела желтая, попугайских оттенков куртка. То и дело молодой человек останавливался и зорко оглядывался, точно проверял: не смеется ли кто над ним.
В тишине громко и бестактно прозвучал вопрос Фреды:
– А это кто?
Кавалерия и два неизвестных человека мельком оглянулись на Фреду. «Цыган» улыбнулся. «Пингвинчик» мнительно задергал подбородком, внося Фреду в памятную книжечку.
К столу новичков подбежал Витяра:
– От ты дуся! Вы что, не знаете? Это же просто-навсего Вадюша и Меркурий Сергеич!
– Че? – озадачился Макар. – Шныры?
– И еще какие! Преподаватели! Попали в телепортационную ловушку и полтора года провели на острове. Островок – просто-навсего вулкан, но с Меркурием где угодно выживешь. Кавалерия смогла найти их только сейчас, когда отыскала нужную закладку.
«Вот оно что!» – Рина вспомнила две четверки гиел, которые пытались перехватить Кавалерию на выходе из нырка. Так вот какую закладку ведьмари так усиленно пытались не пустить в наш мир. Она одна могла вернуть Вадюшу и Меркурия Сергеича из места заточения. Скорее всего, первыми о ценности закладки пронюхали эли, когда Кавалерия проходила болото, и через опекуна заставили Гая шевелиться.
– А! – откликнулась Лара, любящая мыслить отдельными звуками. Мысли же у нее были такие: «О!», «Уй!», «Э!», «Уди!» и другие подобные. – А неприличный вопрос можно? – продолжала Лара. – А этот, молодой, он…
– Не женат! – насмешливо влез Кирюша, знавший всю шахматную последовательность мыслей богини.
Но – о чудо! – вместо е2–е4 богиня сделала внезапный ход конем:
– …что преподает?
Витяра схватился за ухо и прокрутил свою красную баранку на пол-оборота.
– Вадюша? Философию и историю ШНыра.
Лара не уважала мужчин «вумных» профессий. Они сразу сказывались на фигуре.
– Какой-то он напуганный, – сказала она неожиданно зорко, хотя Вадюша выглядел вполне браво.
Витяра оглянулся на преподавательский стол. Опасался, что могут услышать.
– Вадюша – неныряющий шныр, – прошептал он.
– Что? Вообще никогда не нырял?
– Нырял. Но его сбили, он потерял пега и веру в себя.
– А Меркурий ныряет? – спросила Рина.
– Еще бы! Не хуже Кавалерии! – с гордостью сказал Витяра, умевший радоваться за других не меньше, чем за себя. Редчайшее качество, даже в ШНыре.
– А преподает что?
– Боевой пилотаж.
Рина невольно вспомнила Гамова.
– Разве боевой пилотаж не у берсерков? – спросила она удивленно.
Витяра так возмутился, что отпустил ухо, и оттопыренная верхушка медленно приняла прежнее положение.
– От ты дуся! У берсерков! А у кого ведьмари почерпнули саму идею боевого пилотажа?
– Теперь понятно, почему осенью занятия такие кривые были. Кто попало заменял что придется. Ну что ж… посмотрим, что изменится! – деловито сказала Фреда и, прежде чем откусить, подвергла ломоть хлеба строгой инспекции.
* * *
Фреда как в воду глядела. Прежняя «кривизна» шныровских занятий объяснялась тем, что преподавать было некому, и Кавалерии действительно приходилось заменять кого угодно кем попало.
Уроки Меркурия Сергеича и Вадюши начались со следующего дня. Грустный Вадюша, неныряющий шныр, преподающий философию и историю ШНыра, оказался помесью романтика и зануды. Алиса уверяла, что его пчела свалилась в коньяк, после чего и выбрала Вадюшу.
Вадюша был скромняга, окружавший себя ореолом таинственности и выдумывающий сердечные победы. Он покупал кучу спортинвентаря, которым никогда не пользовался. Знакомясь с новыми ученицами, каждой говорил: «Фреда? Фреда – мое любимое имя! Лена? Надо же! Лена – мое любимое имя… Рина? Нет, ну бывает же такое! Обожаю имя Рина!»
Еще Вадюша был обидчив настолько, что при нем нельзя было улыбнуться: он моментально принимал это на свой счет и мрачнел. Лекции давал под диктовку. И горе тому несчастному, который не помнил имени какого-нибудь первошныра или в дате переставлял две крайние цифры.
Слово «женщины» Вадюша произносил так: «Дженьтьщини». Когда выходил из себя, заламывал руки и начинал стонать: «Гады-гады-гады!» На столе у него лежала пачка розовых бумажек, на которые он записывал разные дела.
Но существовали и плюсы. На каждое занятие Вадюша непременно приносил вкусный подарочек, который поедал с учениками в последние десять минут урока.
– Вот я принес вам зимнее чудо – арбуз! Конечно, от арбузов бывает холера, водянка, размывание кальция и засор кишечника, но с другой стороны… – говорил он в понедельник.
Во вторник его речь звучала так:
– Вот я принес вам шоколад! Конечно, от шоколада случаются ожирение, приступы астмы и кофеиновая зависимость, но с другой стороны…
– Ну как можно быть таким придурком? – простонала Алиса после очередного занятия.
– Для тебя придурок каждый, кто пытается найти с тобой общий язык, – сухо отрезала Фреда.
Ей Вадюша нравился. Рина подозревала, что Фреда, как и Вадюша, считает трагедией, если от полей тетради не отступили одну клетку, а Кику Златовласого назвали Кузей Златоносым.
Меркурий Сергеич был полной противоположностью Вадюши. Первое занятие он провел на поле у пегасни, а учеников рассадил на вкопанных шинах. И хотя шел снег, сам Меркурий был без шапки, в расстегнутой шныровской куртке. И мало тревожился, что Лара обкручена шарфом до глаз, а Кирюша свалился с обледеневшей шины и ушиб копчик. На бороду преподавателя садился снег. Ближе к губам он таял, а по краям покрывался льдом. Через несколько минут борода уже звенела. Зрелище фантастическое.
Говорил он хрипло, коротко, по существу, помогая себе рубящими движениями ладони. Паузы делал грозные. Красный нос мерцал, как вызревшая среди снежной равнины одинокая клубника.
– Боевой пилотаж для шныра. Способ выжить. Или задирай ручки. Или втыкайся головой в бетон. Они готовы. Вы нет.
– Почему нет? – возмутился Сашка.
Меркурий ткнул в него каменным пальцем.
– Ты из болота . Пег в желтой пене. У тебя озноб. Желудочные судороги. Часто рвота. Желание: сдохнуть. А их четверо. Свежие гиелы. Выход.
– Перестрелять! – подал голос Макар.
– Бесполезно. У тебя – шнеппер. Двадцать метров. У них арбалеты. Бьют дальше.
– Улететь!
– На тот свет. Гиелы маневреннее. У них больше соображения в голове. Что может пег.
Новички не сразу поняли, что это вопрос. Вопросительных и восклицательных интонаций Меркурий не признавал.
– У пега выше скорость горизонтального полета. Площадь крыльев больше, – выпалил Даня.
Меркурий зазвенел бородой. Сорвал сосульку и отбросил. В сосульке остался толстый черный волос.
– Чушь. Твой пег загнан. Поставь на копыта. Упадет. А ты – лететь, – презрительно ответил он.
Других вариантов не было.
– Пег. Если заслужили. Доверяет человеку безоговорочно. Понимает. Сам по себе он обречен. Согласен раствориться. В вашей воле. Умножается на человека. Это шанс.
– А гиела?
– Гиела. Редко доверяет. Слушается или голой боли. Или инстинктов. Гиела умнее. Но не умножается. Потому что не верит.
Меркурий помолчал, позволил мысли впитаться и четко, точно вбивая гвозди в головы учеников, продолжал:
– Запомнили. Гиела атакует снизу, сверху или сбоку. Никогда со стороны морды или хвоста. Причина?
– Морда кусается, а зад лягается, – вспомнила Рина вечную присказку Ула.
– Верно. Гиела перед вами. Не разворачивайте пега. Не успеете. Направляйте на гиелу. Если пег доверяет – послушается.
– Да не! Глупо таранить! – недоверчиво отозвался Макар. – А зубы? А топор? А шнеппер?
Меркурий перестал ходить взад и вперед и внезапно кинул в лицо Макару свою перчатку. Макар, не ожидавший этого, не успел защититься и от неожиданности упал с шины.
– Почему не кусался. Топором не размахивал. Из шнеппера не стрелял. Перчатка легкая. Летит медленно. Пег. Восемьдесят три метра. В секунду. А вес. Сам знаешь, – сказал Меркурий с укором.
Макар, не отвечая, тер лоб. Шныровский принцип, что шишки человек понимает лучше, чем слова, действовал и тут.
– Завтра. Практика. Уход от преследования. Перемещение по карте. С учетом рельефа местности. Избежать боя. Не подвергать закладку опасности. Подвиды боя. Один на один. Шныр против двойки ведьмарей. Против четверки ведьмарей. На сегодня – все.
Меркурий повернулся и пошел, ни с кем не прощаясь. Рина помчалась следом. Вместе они шли до самого ШНыра. Сашка, верный ее спутник, брел позади – ему не хватало ширины расчищенной дорожки.
Рина вспомнила день, когда она с земли наблюдала, как выныривает Кавалерия.
– А шныр против двух четверок ведьмарей? Такое мы проходить будем?
– Опыт. Единственное заметить первым. Попытаться ускорить пега. Изменить точку выхода. Все, – отрубил Меркурий, обозначая конец каждой фразы рубящим движением.
– А бывает такое, что шныры нападают на ведьмарей?
– Дураки. Да. Родион, – без улыбки подтвердил Меркурий.
– А бой-девица Штопочка?
– Зверь безбашенный. Штопочка тоже. Слышала историю Штопочки.
– Нет, – торопливо сказала Рина.
– Дедушка-циркач. Пьяница и брюзга. Задира. Отовсюду гнали. А в цирке народ не сахар. Умел работать бичом и метать ножи. Перед смертью слег. Не мог дотянуться до столика. Нужна сигарета или рюмка – доставал бичом. Не проливал водку. Не ронял сигарету. Штопочка росла с ним с шести месяцев. До пятнадцати лет. В школу не ходила. Была ассистентом. Стояла у щита. Бросал в нее ножи. Сшибал с головы яблоко бичом. Даже не моргала.
Меркурий Сергеич остановился у ступеней ШНыра. Возникла неловкая пауза, какая обычно бывает перед прощанием.
– А у вас дети есть? – неожиданно брякнула Рина.
Вопрос не до конца прозвучал, а Рина уже почувствовала, что он не к месту. Небесные глаза Меркурия потемнели, как штормовое море.
– Взрослый сын. Устроен. Всем доволен. Благополучен, – отчеканил он.
– А пеги?.. Он не?.. – выдохнула Рина.
– У него машина. Машина удобнее пегов. Можно оставлять поседланную. Под окнами. На любое время.
Меркурий Сергеич постучал о ступеньку носком ботинка, отряхивая отсутствующий снег, и скрылся за дверью ШНыра. Рина вспомнила, что утром она видела Меркурия в конюшне. Он обнимал морду Митридата и дышал ему в ноздри. Для человека, безумно любящего лошадей, больно быть отцом человека, который к ним равнодушен.
* * *
Суповна была скрытая пиратка. Проявлялось это в любви к платкам диких расцветок. Зная это, шныры на все возможные праздники дарили Суповне все новые и новые платки. При этом старались найти поинтереснее – с черепами, с костями или, на худой конец, с надписью «МИРНЫЙ АТОМ».
Сегодня, когда она подозвала к себе Сашку, на Суповне был платок с укуренным хиппи, за которым Гоша телепортировал чуть ли не в Турцию.
– Эй, малый, сгоняй на дальный склад! Одна нога там, другая обратно! Вот список! – велела старушка.
Сашка знал, что на складе у Кузепыча хранились продукты, которые Суповна отказывалась держать в кухне, чтобы не загромождать.
Сашка по списку отобрал и сложил в рюкзак продукты. Закинув рюкзак за спину, собрался уходить, когда услышал доносившиеся от двери голоса. Кавалерия разговаривала с кем-то, в ком он с запозданием узнал Вадюшу. Сашка замешкался, а потом ему стало неловко: решат еще, что подслушивал. И чтобы так не подумали, Сашка остановился, оперся рюкзаком о полку и… действительно оказался в положении подслушивающего.
– Мы били из лука чаек. Они там повсюду. Смотрит на тебя и ничего не соображает – жалко даже. Никогда не думал, что у них такое противное мясо. Единственный способ их есть: закоптить. Хотя это старые… Молодые бывают ничего, – Вадюша сидел на коробке и из банки ел тушенку, вытаскивая ее ножом. Хотя прошло немало времени, бедняга все никак не мог наесться.
Голос у Вадюши звучал иначе, чем на уроках. В нем не было напускной важности. Сашка не в первый раз убеждался, что преподаватели тоже люди, особенно когда вылезают из учительских доспехов.
– Я другого не пойму… Как вы вообще оказались в том тоннеле? – спросила Кавалерия. – Последний раз на связь Меркурий выходил с «Площади Революции». Вы ничего не сказали толком.
– А что мы могли сказать из метро? Меркурий вспомнил, что в тех местах были тайные тоннели первошныров. Если предположить, что метро где-то пересеклось с их ходами… Вы когда-нибудь бывали в тех тоннелях?
– Не люблю Подземье. Мне хватает неба, – строго перебила Кавалерия.
– Я тоже больше не буду любить Подземье! – пообещал Вадюша. – Мы поднялись в город, отжали железную дверь и спустились через вентиляционную шахту. Метров триста пришлось ползти на животе. У Меркурия был с собой фонарь. Мы пробились в шныровский тоннель, и тут стали происходить непонятные вещи… Эх, надо было сразу вернуться!
– Вы что-нибудь чувствовали? – быстро спросила Кавалерия.
– Ощущение болота : затхлость, гниль, наплывы жутких мыслей. Ну а потом мы попали в ловушку. Все произошло мгновенно. Думаю, мы замкнули ее на себя, и она исчезла. Ловушка была одноразовая, – с досадой сказал Вадюша.
Кавалерия присела на корточки, оказавшись на одном уровне с Вадюшей. От Сашки ее отделял стеллаж, доверху заставленный ящиками.
– Болото под Москвой? Такого не может быть! Чтобы попасть в болото , надо нырнуть!
Вадюша ножом тронул отогнутую крышку банки. Жесть издала смазанный струнный звук.
– А у меня другое из головы не идет. Тоннели первошныров выглядят заброшенными, но не совсем. Кто-то там регулярно бывает, – сказал он.
Глава 12
ЦАРАПИНА НА САПЕРКЕ
У любящих людей обиды друг на друга тоже случаются. Только они мгновенно перегорают в огне любви. Чем она ярче, тем любая обида мизернее. Что значит для огромного пылающего костра стакан воды? А для хилого костра он может быть губителен.
Бутерброд посмотрел на Ула укоризненным колбасным зраком. Ул посмотрел на него и сунул в сумку. Здесь, на двушке, есть обычно не хотелось. Только пить. Все равно болото на обратном пути вытряхнет из тебя все, что возможно. Так что лучше уж с едой вообще не связываться.
Ул просто лежал на траве и отдыхал. Отточенная, как ятаган, саперка, резавшая землю как масло, была воткнута в глинистый склон у ручья.
Это был первый нырок, когда Ул отдыхал. Смотрел в небо. Там, в Подмосковье, была зима, то холод, то сырость и грязь, а тут все зеленое, и теплый ветерок касается лица. Не верится, что такое возможно.
Здесь, на двушке, у Ула всегда возникало ощущение сверхреальности. Он не пытался сформулировать его для себя как понятие – принимал как данность. Мир здесь имел особенную плотность, весомость, бессмертие, и они возрастали тем больше, чем дальше шныр прорывался от границы к центру двушки . Даже здесь, относительно недалеко, всего лишь у первой гряды, предметы, принесенные Улом из человеческого мира, – сумка, саперка, холщовый пакет с бутербродами (полиэтиленовый сразу бы расплавился) – казались менее реальными, чем трава, земля, деревья, небо. Осязаемыми, вполне настоящими, но все равно какими-то не такими, неплотными, фальшивыми. Двушка не выталкивала их, но ясно подчеркивала их чужеродность.
Аза – это был первый ее нырок после болезни – благодарно паслась рядом. Все же Ул стреножил ее и надел на крылья фиксирующий ремень. На двушке Аза может перестать в нем нуждаться. Это ее мир. Здесь нет гиел, болезней, изгородей из ржавой колючки, тесного денника. А ведь Азе скоро придется возвращаться туда, где всего этого предостаточно.
Неподалеку синели Скалы Подковы. Сегодняшнюю закладку он будет искать там. Нырок был рядовым. Ул не ожидал сюрпризов. Мальчик шести лет не различает запахов, не чувствует вкуса и температуры. Недавно залпом выпил кипяток, обжег пищевод. Сейчас в больнице. Нужна алая закладка, любая – подойдет даже слабая: ягода, гриб, плод, цветок, мох. Неважно, что попадется первым. Ул любил алые закладки. Нет такой дотошной возни, как с синими. Взял – и в сумку.
Ул решил, что часик поваляется – пускай Аза попасется на хорошей траве, – а потом полетит к Скалам Подковы. А то в ШНыре что ее ждет? Три строительные каски овса и порция сена, которое из-за сырой погоды невозможно толком просушить.
Ул лежал и думал о Яре. Последние дни она какая-то странная. Вроде и ласковая, и все время с ним, но в ней что-то отрешенное, чужое. Сегодня перед нырком Ул случайно поймал на себе ее взгляд. Испытующий, острый. Страшно, когда на тебя так смотрит человек, который давно тебя знает и который соединен с тобой навеки.
А вчера Яра неожиданно ударила Бинта. Конечно, Бинт не сахар. И хитрит, и работать не желает, и хватить исподтишка может, но все же раньше Яра руку на него никогда не поднимала. Правда, она быстро успокоилась, а Бинт и удивиться толком не успел. Ну оно и понятно. Бинтяра не Аза – его шлепком не обидишь. Его надо лопатой обижать.
Ул задремал. Спал он не особенно долго, едва ли больше получаса. Двушка не позволяет расслабляться. Отдохнуть – да, но никакой лени или провисания. Ул вытер со лба пот. Что такое? А, ясно! Это такой тонкий намек, что пора отправляться к гряде. Ул послушно встал и внезапно ощутил, как защемило сердце. В сознании была ясность, которая наступает только сразу после сна и потом исчезает, вытесненная дневной суетой, одебелевшая от еды и случайных псевдоважных забот.
Он повернул лицо к ветру и почувствовал, как тот шевелит ему волосы. Ул понял, что даже во сне думал о Яре. Только мысли эти ушли в сон, как уходит под землю река, чтобы вынырнуть потом из земли в другом месте. И это будет та же река, но уже процеженная глиной и очищенная песком. Так прояснились и мысли Ула.
– Если Яра не выдержит испытания, пусть я один все понесу! Пожалуйста!.. А потом и она… когда-нибудь. А пока пусть я! – попросил он.
Слова эти вырвались сами. Непонятно кому адресованные, они оторвались от самого сердца, будто вывернувшегося наизнанку. И в бесконечной краткости прозрения Ул понял, что услышан. Несколько секунд спустя он ни о чем уже не помнил.
Фыркая, как лошадь, умылся в ручье, потом подхватил саперку и побежал к Азе. Хватит! И так много времени потеряно: пора искать алую закладку.
* * *
Змейка прорастала в Яре постепенно. Первые дни Яра носила ее как браслет. Если змейка и вползала под кожу, то не чаще, чем Яра сама прибегала к ее услугам. Она была вкрадчива, тиха, незаметна, как приживалка, которая не стала пока своей в доме и потому осторожничает. Вскоре Яра принимала помощь змейки как нечто само собой разумеющееся.
Зачем вопить через всю столовую, узнавая у Насты, расковала ли она Лану? Достаточно на мгновение скользнуть к Насте в сознание, и ответ будет получен мгновенно. Если же не расковала – достаточно немного изменить течение мыслей Насты (подкинуть один-два внешне случайных образа), и она умчится расковывать посреди ужина, в то время как в разговоре ее надо уламывать часа два, и то результат сомнителен.
Никогда в жизни у Яры не было столько друзей. Она всегда немного дичилась людей, а тут вдруг к каждому ей подсказали верный ключик. Оказалось, чтобы люди тебя любили, долгих речей не надо. Достаточно нескольких ключевых слов или прикосновения. Одному взъерошить волосы, другого, затюканного, обнять, третьему крикнуть: «Швеция победила 3:2!» («Ух! Откуда змейка знает счет?»), а у серой, незаметной, чуть злобненькой девочки похвалить прическу.
И шныры потянулись к Яре. Две средние шнырки поссорились за право сидеть с ней рядом. Только Ул поглядывал на нее задумчиво, с невысказанным вопросом в глазах. Да и Кавалерия, пожалуй, стала чуть прохладнее.
«Как змейка может находиться в ШНыре? Как наша защита ее пропускает?» – задумывалась иногда Яра и понимала, что дело не в змейке. Змейка сама по себе ничто, просто смычок, которому, чтобы воспроизвести звук, нужна скрипка. Змейка лишь усиливает и проращивает то, что есть в самой Яре.
«Ничего! – успокаивала себя Яра. – Будем рассуждать логически: разве я приношу ШНыру вред? Открываю ведьмарям секреты? Ничего подобного! Заставляю лентяев старательнее чистить пегов. Ободряю неуверенных в себе людей. Исправляю – ну самую чуточку! – чужие мысли… Ну не все, конечно, а вредные».
Змейка стала ее собственностью. Ее правом самой определять, что добро и что зло, не принимая ничьих советов. Ее обузданной опасностью. Ее контролируемым всесилием. Ее любимой опасной игрушкой.
Но все же совесть у Яры была нечиста. Ее мучило то, что она неоткровенна с Улом и Кавалерией. Привыкнув жить прозрачно, без завонявшихся затончиков в душе, она теперь ощущала в себе такой затончик. Яра несколько раз собиралась идти к Кавалерии и обо всем ей рассказать, но всякий раз ее что-то останавливало.
«Я хочу быть полезной… а Кавалерия… она притормозит!.. Не поверит, что артефакт ведьмарей может служить свету! А ведь может, может!.. И потом, ее наверняка заинтересует, почему я молчала так долго… Знаю я все эти охлаждающие взглядики, этот жест, как она выдергивает очки из кармана жилета… Ну хорошо, даже пусть обойдется! Но браслет у меня точно отберут. А потом? Положит она змейку в стол, и что дальше?»
Шли дни. Однажды посреди ночи Яра проснулась оттого, что задыхалась. Змейка поднялась ей в шею и стояла в артерии, перекрывая доступ крови в мозг. От ужаса Яра дико заорала. Змейка торопливо выскользнула из ее тела и целый день послушно пролежала под подушкой, не претендуя даже на роль браслета. Видно, и сама жалела, что поспешила. Вечером Яра взяла ее и вернула на запястье: без змейки казалось как-то непривычно. Люди опять перестали ее понимать: она твердит им одно, безусловно правильное, а они артачатся, тормозят и делают другое. Бедлам!
Еще через день Яра поняла, что змейка начинает с ней разговаривать . Это была не речь, а нечто иное. Яра ощущала, как сквозь шум и помехи ее сознания, сквозь пульсацию крови и дневные заботы пробивалось порой что-то из прошлого.
Яра увидела школьный класс в весенний день и островки солнца на линолеуме, разделенные рамой на правильные четырехугольники. В островках солнца – осколки. В углу у раковины заплаканная девочка прижимает к разбитому носу запачканную мелом тряпку. Нос ей боднул толстый мальчик, а она, чтобы его не наказали, сказала, что ударилась сама. Автоматически получилось, что и дорогой стеклопакет разбила она, потому что одноклассник, протаранивший ее лбом, потом влетел и в него.
И вот девочка наказана и за свой нос, и за стекло, а этот мальчик, кстати, ей совсем не нравится, так что любая романтическая версия исключена. Да и вообще мальчик давно убежал домой и никогда потом не угрызался по этому поводу. Вырос, стал втрое толще и учится сейчас на юриста, на третьем курсе. Эту историю Яра знала назубок и со всеми продолжениями. Вот только девочку с разбитым носом никогда не видела со стороны, потому что девочка была она сама.
И вот змейка спрашивала у Яры: согласилась бы она и теперь поступить так же? Яра хотела брякнуть, что нет, потому что в ней жила старая досада, но вдруг в картине, которую так ярко, словно мазок на холст, бросила ей змейка, увидела неточность. Мелкую, но заставившую задуматься.
В тот раз, когда маленькая Яра прижимала к разбитому носу тряпку, она ощутила сильную боль у глаза. Что-то оставшееся незамеченным выползло из тряпки, обожгло ее и сразу исчезло. Яра помнила, как схватилась за щеку. Ей было страшно и дико больно. Эта же девочка-двойник не схватилась. Почему?
Расхождение было ерундовое, но Яре оно не давало покоя. До вечера она вымучивала себя, припоминая малейшие детали, а на другой день, когда Ул ушел в нырок, собралась и отправилась в единственное место, где могла получить ответ.
Под Москвой есть город Электросталь. Когда смотришь на него со спины пега, видны одни заводы. Но Яра редко смотрела на Электросталь сверху. Чаще добиралась на электричке. А сегодня телепортировала, потому что забыла расписание.
Яра материализовалась в полутора метрах над землей, и ей сразу пришлось падать, потому что силы притяжения никто не отменял. Впрочем, Яру это не смущало. Она всегда телепортировала с запасом, потому что лучше чуть-чуть свалиться, чем чуть-чуть застрять.
Дом, возле которого она находилась, за десять лет почти не изменился. Разве что для утепления его заковали в псевдомраморный доспех на уголках и каркасах. А в остальном все то же. Те же надписи на железной двери подъезда, тот же медлительный, уставший лифт, который, доставив человека на этаж, долго испытывает его терпение, прежде чем открыть двери. Яра поднялась на шестой этаж и пальцем ткнула в знакомый звонок.
Ей открыла БаКла – бабушка Клава – широкая и очень бодрая, в канареечном халате и зеленых мягких тапках. БаКла стояла на пороге и, не пуская Яру в квартиру, внимательно всматривалась в ее лоб.
– Как ты себя чувствуешь? Голова больше не болит?
– Нет! – торопливо ответила Яра.
Года два назад она случайно пожаловалась БаКле на головную боль и теперь всякий раз об этом жалела. В тот раз она забыла, что, когда она была маленькой, БаКла, как пчелка, облетала врачей и повсюду собирала отрицательные диагнозы. Если кто-то из докторов говорил, что Яра здорова, БаКла начинала его люто ненавидеть и больше к нему не ходила. Разумеется, вскоре это привело к естественному отбору: рядом с ними остались только те доктора, кто соглашался получать от БаКлы шоколадки и считать Яру опасно больной.
БаКла потащила Яру на кухню, налила ей огромную тарелку горячего борща и вручила ложку.
– Привет, дед! – радостно поздоровалась Яра.
Напротив нее за столом сидел дедушка ВикСер – Виктор Сергеевич. ВикСер – полная противоположность БаКле. Он добрый, смешной и сухонький. БаКлу любит, Яру любит, на работе всех любит. И без халтуры любит, на полную катушку. Ни о ком никогда плохо не отозвался. Все у него хорошие люди. Если же о каком-то человеке никак нельзя сказать, что он хороший, тогда ВикСер говорит, что он несчастный. Иногда Яра не понимает, как в нем, таком тощем, помещается столько любви. Вокруг позвоночника она, что ли, обматывается?
Еще ВикСер носит с собой желтенькие таблеточки в длинном стеклянном пузырьке с крышкой, которые называет «пентрицитинчик». Когда кто-то волнуется, или плачет, или давление, ВикСер моментально достает их и услужливо предлагает:
– Пентрицитинчику?
Как-то Яра попыталась найти такое лекарство в медицинском справочнике, но безуспешно. «Пентрицитинчик» есть только у дедушки. В остальных местах явные подделки.
Яра послушно глотала борщ, а БаКла постоянно подливала ей половником и повторяла, что от Яры «остались одни глаза» и неплохо бы ей пройти полное обследование.
– Я здорова!
– Это ты думаешь, что здорова. Все так думают до полного обследования! – с торжеством воскликнула БаКла.
Яра мысленно застонала. У БаКлы слишком живое воображение. Все представленное она воспринимает как свершившуюся реальность. Так, например, вообразив однажды, что Яру выгнали из школы, она связалась с плохой компанией, подсела на иглу и умерла, она принялась в голос рыдать и швырять в мойку посуду. И неважно, что живая и здоровая Яра при этом спокойно читала в соседней комнате.
За едой Яра молчала и старательно загребала гущу. При БаКле вообще ничего сказать нельзя: она сразу начинает развивать бурную деятельность. Убедившись, что Яра ничего не рассказывает и лечиться не собирается, БаКла с досадой обрушилась на ВикСера, раздирать которого в клочья она уже сорок четыре года считает главной супружеской обязанностью.
ВикСер грустно вздыхал, рассеянно улыбался Яре и мечтал поскорее удрать в свой контейнер на строительном рынке, торгующий водопроводными кранами и пластиковыми трубами. Контейнер такой маленький, что в нем работают только двое – сам ВикСер и его школьный друг БорБор (Борис Борисыч), тишайший и добрейший человек, вечно говорящий о своей даче.
За всю жизнь БорБор и ВикСер ни разу не поссорились. Когда сердятся, то говорят друг другу грустными голосами: «Виктор, я тебя не понимаю!» или «Борис, ты сегодня сам себе противоречишь!»
Когда ВикСер окончательно собрался в свой контейнер, Яра улизнула с ним вместе, расцеловав БаКлу в румяные щеки. Внизу под окнами ВикСер достал щетку и стал сметать снег с грузовой «Волги»-«санитарки». Удобная машина, когда все время приходится возить трубы.
– Дед! Помнишь тот год, когда я тут училась?
– Ну, – ВикСер скребком счищал лед с лобового стекла.
– А когда я пришла домой с разбитым носом? Было такое?
ВикСер перестал скрести лед и выпрямился. Воспоминания разложены у него по ящичкам, как шаровые краны, в одном ему известном порядке.
– Пришла она! Как же! Я сам тогда тебя привез! У нас тогда «девятка» была инжекторная. Хорошая машина, только в багажник ничего не лезет. А чего такое?
– Ты не помнишь, меня в тот день кто-то кусал?
ВикСер засмеялся. Лицо у него покрылось непредсказуемыми морщинами.
– А ты забыла? Ну дела! Всю щеку раздуло, а она не помнит! Да БаКла с тобой все больницы города объехала! Требовала, чтобы тебя положили! А тебя не кладут, и все тут! Обычный, говорят, пчелиный укус. Нечего нагнетать! Ну и злилась же она!
– ПЧЕЛИНЫЙ?
– Ну да. Хотя подумаешь, так откуда в марте пчелы? Разве психованная какая проснется раньше времени… – подтвердил ВикСер и снова стал скрести лед. За ночь лобовое стекло покрылось панцирем.
Обратно Яра добиралась на электричке. Зарядить в Электростали нерпь было негде. Размещение по подмосковным городам зарядных закладок еще только входило в планы шныров.
Яра смотрела на ползущие за окном вагона снега. Змейка ее не тревожила, понимая, что сейчас лучше не соваться.
«Неужели моя пчела нашла меня уже тогда… а потом исчезла на долгие годы? Выходит, пчела находит шныра в момент поступка? А потом ждет, пока он готов?» – думала Яра.
* * *
Вечером Яра ждала возвращения Ула у пегасни. Она мерзла и дула на руки. Ей было тревожно. Она знала, что Ул вот-вот должен вернуться из нырка. А он все не возвращался. Меркурий Сергеич возился с новичками. Сегодня начиналась практика боевого пилотажа – правда, пока на земле и на нелетающих пегах.
Шныры-первогодки выводили лошадей из пегасни. Икар, обычно само смирение, сегодня капризничал. Не позволял затягивать подпругу и хватал Алису зубами. Алиса психанула и ответила ему тем же: укусила Икара за шею. Икар жалобно заржал, страдальчески вытянув морду. Алиса отплевывала шерсть.
К Алисе подошел Меркурий и молча остановился рядом. Алиса перетрусила. Она знала, что и Ул, и Родион уже погнались бы за ней с первым, что попало им в руку. Меркурий же отнесся ко всему спокойно. Все же Алиса выбрала атаку как лучший способ защиты.
– Я смертельно устала! А этот урод издевается! – заорала Алиса.
– Когда кто-то злится. Устал не смертельно, – заметил Меркурий и назначил Алисе тридцать приседаний.
Сашка и Макар переглянулись. Тридцать приседаний – это мелочи. Кавалерия за такое назначила бы пять дежурств.
Но Алиса осталась Алисой. Смириться с наказанием, даже с самым пустяковым, для нее нереально. Она стала корчить рожи, плеваться и получила еще двадцать приседаний. Алиса присела и эти двадцать, ужасно ругаясь и шипя.
– Садист старый! Гном! Найди себе Белоснежку! – так, чтобы было слышно, прошипела она. Бросила повод Икара и, смешно подпрыгивая, как трясогузка, умчалась к ШНыру.
Даня и Кирилл стали шепотом спорить, вылетит Алиса из ШНыра или нет. Однако Меркурий предпочел сделать вид, что слова относились не к нему.
– В чем дело. Уведите Икара. Остальные – по коням, – скомандовал он.
Яра вернула Икара в пегасню.
– Выведи мне Митридата, – крикнул ей вдогонку Меркурий.
Икар грустил, что ему не дали пробежаться. Привычная последовательность действий нарушилась. Вернувшись с Митридатом, Яра подвела его к Меркурию. «Гном без Белоснежки» улыбался, поглядывая на дорожку, по которой умчалась Алиса.
– Пока она приседает. Это ничего. Не застыла как глина, – сказал он, не объясняя, о ком идет речь. Яра сообразила и сама.
– А что будет плохо? – спросил Сашка.
– Плохо, если однажды откажется. Приседать. Это будет ее конец. Как шныра. Многие так сломались. Сказали «я больше не могу!» и отвердели. На этом. Хотя на самом деле сил у них полно.
Меркурий вскочил на Митридата, и жеребец, приплясывая, понес его по полю, ломая подмерзшую корку на нетронутом снегу. За ним, гикая, скакали новички. Первыми, конечно, Рина, Сашка и Макар. Замыкал Даня на бородатенькой Лане.
– Эй, шестиногая лошадь! С другой стороны заходи! Не тормози! – крикнул ему Кирилл.
Рина засмеялась. И правда казалось, будто у Дельты шесть ног. Стремян Даня не уважал. Его огромные ступни почти касались снега. Вчера Меркурий обучал падать с коня, обвязывая наездников кордой и сдергивая на скаку. Проще всего оказалось, как ни странно, Дане. Он просто сшагивал с коня, а при случае, как пошутил Меркурий, мог и «Перешагнуть. Через. Лошадь».
Правила были несложными. Девять новичков пытались загнать Меркурия Сергеича и коснуться его. Это означало бы их победу. Меркурий лавировал на Митридате, гикал, откидывался назад, нырял за крыло, заставлял жеребца пятиться – и всякий раз оказывалось, что новички только мешают друг другу.
Минут через двадцать вошедший в азарт Сашка, подбадриваемый воплями Рины, ухитрился коснуться Меркурия, прыгнув на него с седла. Это было не по правилам, но лошади подустали, и тренер заявил, что на сегодня хватит.
Когда Меркурий прохаживал разгоряченного Митридата, Яре захотелось заглянуть к нему в сознание. Хотя бы на мгновение. Желание было сильным, авантюрным. Прежде Яра никогда бы на такое не решилась, но теперь…
Змейка привычно скользнула в ладонь.
Яра приготовилась. По предыдущим опытам она знала, что это похоже на нырок в воду с вышки. Отталкиваешься, короткий полет, а потом тебя, как пузырьки воздуха, окружают чужие мысли. Хаотичные, часто оборванные. Маленькие пузырьки – быстро рассеивающиеся мысли-однодневки (пойти, купить, что-то кому-то сказать). Вытянутые в цепочку прозрачные пузырьки, которые ходят по кругу, как поезда по Кольцевой линии, – долгоиграющие мысли-стремления. Поступить в институт, выучить греческий язык. И, наконец, огромные слипшиеся пузыри с мутью внутри – то, что мучает человека давно. Туда лучше не соваться, иначе чужая страшная мысль может затянуть тебя и уничтожить.
Змейка скользила в крови у Яры, готовая к прыжку. Яра мысленно слилась с ней, позволила змейке нырнуть и…. внезапно обнаружила, что потеряла равновесие. Колючий снег щиплет щеки и забивается за ворот. Яра привстала и увидела змейку. Она невинно притворялась браслетом. Яра поняла, что змейка оказалась бессильной. Меркурий для нее неуязвим. Она не смогла найти малейшую лазейку и проникнуть внутрь, поэтому Яру и отбросило. Прежде такое случалось только с Кавалерией.
Впервые за все время, что у нее была змейка, Яра усомнилась в ее могуществе. Если змейка может все – почему Меркурий для нее закрытая книга? О том, чтобы подзеркаливать Кавалерию, Яра даже не задумывалась. Что-то подсказывало ей: змейка окажется бессильной.
Глава 13
ВАЖНАЯ ШИШКА НА НЕВАЖНОМ ДЕРЕВЕ
Трудолюбив тот, у кого не бывает лишнего времени.
Дней за пять до Нового года в ШНыр приехал Лехур – врач из Склифа. Маленький, аккуратный, поблескивающий очочками. И машина у него такая же: маленькая, аккуратная, без единой снежинки, и это при том, что припаркованный рядом автобус Кузепыча напоминал гигантский сугроб.
Защита ШНыра пропустила Лехура, ведь в свое время он ушел отсюда, так и не взяв закладки. Даже пчела у Лехура осталась и жила где-то в шныровском улье, изредка – в важнейшие моменты жизни – навещая хозяина.
Кавалерию Лехур отыскал в Зеленом Лабиринте. Снег, долетавший досюда, таял еще в воздухе, точно Лабиринт покрывал невидимый прозрачный купол. На лбу у Лехура выступила испарина. Он расстегнул куртку. Кавалерия щелкала секатором, ровняя живую изгородь.
Рина, Сашка и Макар пыхтели с саперными лопатками, старательно окапывая корни. Октавий бегал между ними, лаял и производил суету. Недавно Сашка сделал вид, что очень его испугался, и это погрузило Октавия в пучину иллюзий на свой счет.
Макар вытянул из земли дождевого червя и притворился, что сейчас его проглотит. Он надеялся напугать Рину, но она спокойно сказала:
– Не съедай все, оставь мне половинку!
Лехур повернул умное очкастенькое лицо к центру Лабиринта, где, как он знал, находился каменный фонтан с закладкой, дающей жизнь ШНыру. Сотни бабочек порхали вокруг, присаживаясь то на один цветок, то на другой. Лехур подумал, что в движениях бабочек нет человеческой логики. В плане экономии жизненной энергии каждой бабочке было бы мудрее сесть на один цветок, основательно подкрепиться, а потом уже перебираться на соседний. Причем желательно пешком. Тут же был веселый хаос перемещения, когда, едва коснувшись цветка, бабочка сразу срывалась и неслась дальше. Одна из бабочек вырвалась за границу Лабиринта и оказалась в снежном поле под дубами. Недоумевая, сделала петлю, на секунду присела на кору дуба и, спохватившись, вернулась в вечное лето.
– Хорошо тут! Только здесь и понимаешь, где настоящее счастье! – произнес Лехур, как карамельку, обсасывая давнишнюю мечту.
Кавалерия продолжала размеренно щелкать секатором. Лехуру казалось: каждый щелчок ее ножниц отсекает по одной надежде.
– Демагогия, Алешенька, демагогия! Хорошо там, где нас нет. Останься ты в ШНыре, настоящее счастье было бы для тебя в другом месте!
Лехур улыбнулся.
– Ты все такая же! А ведь мы были в одной пятерке!
Рука Кавалерии дрогнула. Она отстригла больше, чем было надо.
– А теперь осталась я одна. Женя и Кира погибли. Ты ушел. Юрик переметнулся к ведьмарям и через три года спрыгнул с Крымского моста. Ни у них не сумел быть, ни у нас, – сказала она грустно и тотчас, не давая себе зарыться в воспоминания, жестко добавила: – Как девушка? Ей лучше?
Лехур оглянулся на Рину, Сашку и Макара, точно спрашивал, можно ли говорить при них. Кавалерия кивнула.
– Как раз о ней я и хотел побеседовать. Элю хотели перевести. У нас таких долго не держат. Не тот профиль. Я бывал у нее каждый день, но… никаких улучшений.
– А берсерки?
– Высиживают мух… – Лехур усмехнулся. – Так медсестры стали их припрягать. Тележку катнуть, выключатель починить, двери перевесить. Мужской работы на этаже хватает.
– И они соглашаются?
– А куда они денутся? Скромный бытовой шантаж. Чайник можно поставить только у старшей медсестры.
– Здраво! – признала Кавалерия. – Удалось что-то узнать о девушке? Фамилия? Адрес? Родственники?
– Она поступила без документов. Врачу «Скорой» назвала свое имя, и все. Но я просмотрел вещи, в которых ее доставили. И вот что нашел во внутреннем кармане!
Лехур протянул Кавалерии мятую фотографию.
– Не представляю, чем это может помочь. Ни подписи, ни имени, ни даты, – сказала та, взглянув на снимок.
– Можно мне? – Макар давно не притворялся, что копает, и вертелся поблизости.
Кавалерия пожала плечами и передала ему фотографию.
– О, псина! Надо же! – Макар повертел снимок и, не зная, что с ним делать, сунул Рине.
Рина мельком взглянула на него и хотела вернуть, но что-то заставило ее посмотреть на фотографию повторно. Молодая женщина обнимала собаку, похожую на английского спаниеля. Вначале Рину заинтересовала собака, и лишь потом она взглянула на женщину. Не узнать ее было нельзя. С фотографии на Рину смотрела Мамася, но Мамася, которой Рина не знала. И прически у Мамаси она такой не помнила. И спаниеля, если на то пошло, у них тоже никогда не было!
«А если это Мамася до моего рождения? Та, которой я не помню? Да нет, не может быть! Мамася родила меня в двадцать!.. Я видела ее на фотках. Совсем девочка, щеки как у хомяка. А тут она такая, как сейчас! Ну, может, чуть моложе… И откуда фотография у Эли?»
– Не надоело смотреть на эту тетку? Я понимаю, если б она в купальнике была, а то… – подал голос Макар, обожавший все опошлять.
Ручка саперки врезалась Макару в живот.
– Прости, пожалуйста! Меня нервирует, когда мне заглядывают через плечо, – извинилась Рина.
Кавалерия с Лехуром ничего не заметили. Озабоченно переговариваясь, они углубились в Зеленый Лабиринт. Мысль о Мамасе не давала Рине покоя. Разумеется, в мире встречаются похожие люди, но чтобы настолько…
За обедом Рина подошла к Кавалерии и сказала, что хочет отпроситься.
– В Московию? – уточнила та.
– В нее самую, – признала Рина.
– Важное дело или эмоции?
– Э… Важные эмоции.
Краткое хмыканье подтвердило, что объяснения приняты.
– Когда вернешься?
– Не знаю. Наверное, завтра. Разрешаете?
Зная, что на них сейчас устремлены десятки любопытных глаз, которым интересно, отпустят Рину или нет, Кавалерия вилкой разровняла пюре и написала на нем: «Да».
– Только оставь в ШНыре нерпь . Тебе же будет спокойнее, – добавила она уже словами.
Рина расшнуровала нерпь и положила ее на стол перед Кавалерией. Нерпь , которую Кузепыч вручил ей взамен потерянной, казалась ветхой. Множество трещин на коже. Края обтрепаны, хотя и тщательно прошиты толстой ниткой. Кентавр быстро терял заряд, даже если им не пользовались. На сирине и на соседней русалке – глубокая борозда. Кавалерия провела пальцем по борозде и, удивленно вскинув голову, посмотрела на Рину.
– Кузепыч дал?.. Не говорил, чья она?
– Уже моя.
– А чьей была раньше?
– Нет.
– Ну и хорошо.
Кавалерия убрала нерпь со стола и движением головы дала Рине понять, что больше ее не задерживает. Рина поскорее выскользнула из столовой. У нее созрел план, который правильный Сашка ни за что бы не одобрил. Она собиралась полететь в Москву на Гавре. Без нерпи , без гепарда .
Правда, у Мамаси Гавра не оставишь. Артурыч явно будет не в восторге. Животных он любит только по телевизору, да и то сразу переключает, когда по другой программе начинается выпуск новостей. И Рина решила, что залетит в Ботанический сад к Гамову, оставит Гавра в обществе гиелы-альбиноса Аля, а сама на городском транспорте доберется до Мамаси.
Почти не надеясь, что Гавр станет слушаться, Рина захватила с собой телескопическую удочку и пару куриных ножек со следами гречневой каши. Она вспомнила, что Ул как-то рассказывал о погонщиках ослов: «Есть босоногий погонщик – одна штука, и упрямый осел – одна штука. И вот первая упомянутая штука привязывает на длинную палку морковь и держит ее перед глазами у второй упомянутой штуки. Осел идет за морковью, и никак не может сообразить, почему она все время далеко».
Не напрасно же она все время называла Гавра упрямым ослом?
Гавра удалось оседлать после обычного ритуала скатывания кувырком с горы и короткого броска за печку, чтобы спастись от его зловонных нежностей. А потом начались обычные прыжки и петли. Лететь по прямой Гавр отказывался: его переполняли жизненные силы. С удочкой и куриными ножками все получилось не так уж гладко. Гавр оказался сообразительнее своего гипотетического собрата и где-то на полдороге к Москве разобрался, что, если без предупреждения врезаться во что-нибудь твердое, например в дерево, то куриную ножку вполне возможно достать.
Когда четыре часа спустя Рина все же добралась до окраины Ботанического сада и увидела сверху крыши старых голубятен, она даже обрадоваться этому не сумела. Ей казалось: они облетели всю Москву и Подмосковье, потому что прямых путей Гавр не признавал и поводьев слушался приблизительно. Чтобы направить его на юг, Рине приходилось направлять его на север. Тогда из упрямства Гавр летел за запад, но тут его настигало подозрение, что от него добивались именно этого, и он – опять же, доказывая, что главный тут он, – летел на юг.
Наконец Гавр плюхнулся в сугроб, захлопал крыльями и, как пес, стал вертеться на месте, протаптывая площадку, чтобы лечь. Он тоже подустал от своего упрямства. Было темно. Вдоль дороги, метрах в двухстах, тянулась цепочка фонарей. Между некоторыми натянули обвитые лампочками перетяжки: город готовился к Новому году.
«Вот же место тихое! Едва ли зимой тут людно», – подумала Рина.
Она сняла седло и, держа его в руках, направилась к голубятням, окруженным общим забором. Летом забор обвивал декоративный виноград, и сейчас кое-где еще висели смерзшиеся мелкие ягоды. Протоптанная дорожка вела только к одной голубятне. Рядом валялся занесенный снегом остов ржавой кровати. В сугробе торчала лопата. Рыжела от ржавчины дверь. Рина постучала, не исключая, что прилетела не туда и ей откроет парочка уединившихся с бутылочкой пенсионеров.
Но тут послышалось глухое ворчание. Одновременно в ноздри ударил запах большого зверя, который находился очень близко. Дверь распахнулась. Вначале Рина увидела нацеленный ей в лицо арбалет, а потом ее сбили с ног. Над ней нависла слюнявая морда Аля. Поставив ей на грудь лапы, он вжимал ее в снег.
Рина завизжала. Скончаться можно от одного запаха. Интересно, а если гиелу кормить свежими продуктами, она и тогда будет вонять? Или по зову души станет разрывать помойки и скотомогильники?
– Назад, Аль! – приказал кто-то.
Гиела неохотно отошла. Гамов наклонился и помог Рине подняться:
– Надо было позвонить! Я же не знал, кто ко мне ломится!
– У меня нет твоего телефона!
– Традиционно женская отговорка! – проворчал Гамов.
Аль, грозно рыча, обнюхивал Гавра. Тот вел себя как щенок. Переворачивался, подставлял живот и скулил. Рине стало противно, что он так пресмыкается. Никакого самоуважения.
– Они подружатся. Уже подружились, – сказал Гамов.
– Откуда ты знаешь?
– Аль до сих пор его не убил.
– Для тебя это признак?
Гамов присел на корточки, чтобы удобнее было наблюдать за гиелами.
– Для меня да. Я знаю Аля. Всех, кто ему не нравится, он сразу рвет. Опять же – у Гавра и Аля есть общая черта. Оба изгои. Другие гиелы их никогда не примут.
– Ты серьезно?
Гамов выбрал снег почище, осторожно снял с него корочку и укусил ее белыми зубами.
– Аля – потому что он альбинос, а Гавра – потому что вырос не с гиелами, а с человеком. Аль, между прочим, тоже. Собственная мать пыталась его разорвать, когда увидела, какого он цвета.
– Но это же нечестно!!!
Гамов пожал плечами:
– Мы говорим не о честности в нашем представлении, а о гиелах… Заходи, а то я замерз!
Рина переступила порог. Не верилось, что она в голубятне. Крыша была стеклянной, как в зимнем саду. Потрескивал огонь в камине. На диване лежала скрипка. Ноты заменял мерцающий компьютерный монитор, занимавший треть стены. На шкуре белого медведя висели два шнеппера и штук шесть мощных арбалетов. Рина достаточно разбиралась в арбалетах, чтобы понять: все это – ручная работа. Баланс мастерства и современных технологий. Никаких скрипучих блоков и железных крюков, натягивающих тетиву. Если Гамов и был ценителем старины, то не в этом смысле.
– Неплохо ты устроился! Я-то представляла: он живет в холодной голубятне. Кашляет, кутается в тряпочки. Пьет талую воду из ржавого чайника. Греет руки, поджигая щепочки в тазике, – сказала Рина.
Гамов ухмыльнулся:
– Люблю все красивое! От того, что я окружу себя уродливыми предметами, мир не станет лучше.
Рина настороженно покосилась на него. После встречи на Болотной площади в Школе психического развития она усвоила, что адресация к всемирному счастью – тревожный колокольчик.
– А что ведьм… э-э… – начала Рина, но, заметив, что Гамов стал поднимать брови, торопливо поправилась: – Твои друзья не ищут тебя?
– Мои, как ты выразилась, друзья ищут Аля. Ну и меня за компанию. Знают, что он забияка, и на рассвете запускают на малых высотах самых наглых самцов. По квадратам. Ждут, что Аль начнет охранять территорию и выдаст себя, – ответил Гамов спокойно.
– И?..
– Как видишь, пока не нашли.
Рина сняла один из арбалетов и прицелилась в стену. Надо же, какой легкий! И мощный! Ее собственный шнеппер показался ей нелепой детской игрушкой.
– Получила мой нож, а теперь на арбалет заришься? – проницательно спросил Гамов.
– Слишком громоздкий. Да и в нырок с таким не п-пойдешь: расплавится, – заявила Рина, подумав, что именно это сказал бы Макс. Она даже заикнулась на том месте, где заикнулся бы он. Способность к подражанию у нее была потрясающей.
Одним движением она натянула рычаг, вложила болт и стала искать глазами, во что выстрелить.
– Не надо! Железо в голубятне тонкое! – предупредил Гамов.
– Правда? – не поверив, Рина потянула курок.
Спуск оказался возмутительно легким. Ложе чуть дернулось, и в стене на уровне головы Рины появилась дыра размером с кулак. Сразу потянуло холодом.
– Ой, прости! Ну ничего! Повесишь какую-нибудь картину! – посоветовала добрая девочка Рина.
– Девятьсот шестьдесят долларов, – без особой жадности в голосе сказал Гамов.
– Где?
– Уже нигде. Столько стоил болт со сменным разрывным наконечником и сбалансированным оперением. Ну и плюс нелегальная провозка через три границы.
– Давай найдем! – предложила Рина.
Евгений дернул углом рта.
– Не надо! Этот тип болтов мне разонравился. Давно собирался расстрелять их и заказать новые.
Рину грызла совесть.
– Может, все же поискать?
– А чего искать? Там напротив детская площадка, а болт с самонаведением, – зевнул Гамов.
Похолодев, Рина рванулась к двери и лишь на улице запоздало поняла, что это была шутка. Аль по снегу носился за Гавром, опрокидывал его и притворялся, что перегрызает горло. Гавр же притворялся, что распарывает ему живот когтями задних лап. Милые такие игры на свежем воздухе. Рина подумала, что вполне можно зачеркнуть слово «голубятня» и написать мелом «гиелятня».
Когда она вернулась, Евгений затыкал дыру в стене шерстяным носком. Он делал это с таким унынием, что Рине расхотелось его убивать.
– Надеюсь, носок стоит не девятьсот долларов? – поинтересовалась она ехидно.
– Меньше. Носки я купил у бабки рядом с метро.
Рина разочаровалась.
– Разве миллионеры так делают? За каждым носком они должны ездить в Париж, чтобы в него вшивали стразы.
Гамов еще смеялся, когда Рина внезапно спросила его:
– Ты все еще думаешь о Насте?
Гамов стал серьезным.
– Какой ответ тебе нужен? Честный? Честный мужской? Или честный ответ в редакции для женщин?
Рина запуталась в обилии правд бедолаги Гамова. С ее точки зрения, правда могла быть только одна. Все другие – варианты обмана или, хуже того, самообмана.
– Давай уж все три! – сказала она.
– Все три – перебор. К тому же они, по сути, смежные. Выбирай один.
– Тогда… м-м… ну просто честный!
– Честный: я сам до конца не разобрался. Конечно, все это представление с цветком – глупейшая мелодрама по сценарию Белдо. Дионисий Тигранович отмазывал меня от патрулирования и позволял жить по свободному графику, а я… тоже кое-что делал для него.
– Так, значит, ты не?..
– Не перебивай! Я очень скоро разобрался, что девушка была под действием артефакта, менявшего ее внешность. Недавно я спрятался в Копытове, так, из любопытства, и видел ее… настоящую. Не поверишь, сразу узнал. Она смешная… нелепая… встопорщенная… такая вся… ну словно с гранатой под танк… Но я почему-то все время о ней вспоминаю. Мне неловко, и совестно, и жалко ее, и тревожно… Понимаешь, ее глаза… они действительно страдают.
Реакция Рины была сама женская: переводить все стрелки на себя. Хоть про Клеопатру говори, хоть про судьбы крестьянок в средневековой Греции.
– А мои глаза? Не страдают, что ли? – возмутилась она.
Гамов тактично не дал прямого ответа.
– Ты царь-девица. Екатерина Третья и последняя…
Рина надулась. Это она-то не мученица? Сейчас она ему покажет! И вообще где гарантия, что Гамов не скормил ей правду в редакции для женщин? Глаза страдающие! Очень уж красиво, вроде той истории с астрой. Рина собралась было вернуться к откапыванию других вариантов ответа, но тут ей попались на глаза часы. Кошмар! Если она хочет попасть сегодня к Мамасе и что-то успеть, то…
– Ладно, мужская правда! Я пошла! Гавра оставлю у тебя до завтра. Не против?
– Против.
– Что, совсем? – испугалась Рина.
Гамов смягчился.
– Ну так и быть, пусть остается!
У Рины мгновенно произошло переключение сознания. Она была как кошка – пусти ее в дом, и уже непонятно, кто тут хозяин.
– А приручать его и не мечтай! – ревниво продолжала она.
Гамов медленно покачал головой:
– Приручать? Зачем? Не имею ни малейшего желания, чтобы меня укусила чужая гиела!
– А если Гавр не укусит?
– Тогда меня порвет Аль.
– АЛЬ?
– Он очень ревнив. Я даже седло чужое не могу взять, – смущенно буркнул Гамов.
Добираясь на маршрутке до метро «Владыкино», Рина размышляла о том, что всякая привязанность оплачивается частицей собственной свободы. Не смешно ли? Великолепный Гамов морскую свинку не может погладить, чтобы не вызвать ревности своей гиелы. И кто после этого кого приручил?
* * *
Артурыча не было. Он уехал куда-то далеко за детским кремом и шампунями. Заказов перед Новым годом было много, и он то и дело мотался туда-обратно. Мамасю Рина застала с завязанным горлом и с банкой варенья.
– Я болею и утешаю себя! – Мамася ногтем наметила на щеке место, куда ее поцеловать. – Клюй сюда! Здесь не заразно!
Рина послушно клюнула, куда было указано. Мамася сидела в кресле, обложенная рукописями, и ластиком стирала карандашную правку.
– Слушай! – сказала Рина задиристо. – Я тут фотографию одну нашла. Не взглянешь?
Мамася посмотрела.
– Бедный снимочек! И что ты с ним сделала? В стиральной машине прокрутила?
– Я о не том. Это ты?
Мамася с грустью провела рукой по щеке.
– Конечно, три года назад я была симпатичнее. Но все же не скажу, что сильно изменилась.
– А собака на фото чья?
Мамася уставилась на Рину с глубоким недоумением.
– Ку-ку! Забыла Ладу? Она прожила у нас двенадцать лет! Ты ее насквозь прорыдала, когда она умирала.
– М-м-м… А ну да! – Рина торопливо набила рот сосисками.
Притворяться голодным удобно. Можно жевать и, когда тебя о чем-нибудь спрашивают, виновато показывать на рот. Рина через силу глотала сосиски и испытывала глубочайшее недоумение. Из всех углов лезла куча мелких несоответствий. Как она могла забыть Ладу? И почему помнит многое из того, чего никогда не происходило? Нелогично и глупо!
Мамася ходила по кухне и обиженно дергала себя за шарфик.
– Слушай! Я так не играю! Ты ничего не помнишь! Таинственно молчишь! На вас там что, опыты ставят? Мы что: поменялись ролями? Я твоя юная мать, ты моя старая мудрая дочь?.. Это меня выводит из себя!
– И хорошо! – ответила Рина рассеянно. – Если выводит, значит, ты подошла к границе своего терпения и есть возможность ее расширить.
Мамася от удивления перестала душить себя шарфиком и подозрительно уставилась на нее:
– А это откуда?
– Александр Блок! Из писем, – не моргнув глазом произнесла Рина. Она надеялась, что Блок, не имевший к цитате никакого отношения, не пристукнет ее на том свете за мистификацию.
У Рины с третьего класса сохранилась привычка прикрываться великими именами. Например, брякнет очевидную глупость: «Дети могут есть шоколад вместо обеда и вытирать грязные губы о шторы» – и, смутно ощущая, что ее суждению не хватает ссылки на авторитет, добавляет: «Так говорил поэт Михаил Лермонтов». Но таким цитатам никто не верил.
«Бредить не надо!» – заявляли ей.
К старшим классам Рина стала цитировать хитрее. «Выдающийся педагог Макаренко считал, что в исключительных случаях детям может быть позволено есть шоколад вместо обеда и вытирать грязные губы о шторы», – произносила она канцелярским голосом. Спорить с Макаренко Мамася не решалась. И вообще труды выдающегося педагога знала недостаточно.
– Что, серьезно? – пугливо спрашивала она и тотчас выдвигала коронный женский аргумент: – Так ему небось жена стирала!
А потом ночью Рине снился Макаренко. Педагог грустно смотрел на нее добрыми глазами и грозил худым пальцем.
Мамася обошла Рину вокруг, приглядываясь к ней, как приглядывается скульптор к своей слегка изуродованной работе.
– У тебя новые привычки! Ты кого-то копируешь!.. Надеюсь, нож хотя бы на месте?
Рина закатала штанину.
– Невероятно! – воскликнула Мамася. – Нет ножа!
– Ну не совсем нет… Он переехал, – Рина со вздохом подняла свитер, показывая ей гамовский нож, висевший на поясе.
– О! Какой-то новый! А знаешь, старенький мне больше нравился… У него ручка была темненькая, как раз в тон твоим джинсам, – наивно сказала Мамася.
Рина подошла к окну. В темном стекле отсвечивали кухня, лампа на потолке, она сама и Мамася. И тут же слабо мерцала луна, существующая с ними в одной плоскости. Казалось, Мамася разгуливает не по кухне, а носится по воздуху среди звезд, идет к луне и открывает ее вместе с посудным шкафчиком. Рине вспомнилось обычное ее детское требование, когда полная луна нагло пробивала тонкие шторы: «Выключите луну! Я спать хочу!»
Рина закрыла глаза, вспоминая, есть ли у нее мобильный Родиона.
– Что ты делаешь сегодня вечером? – спросила она у Мамаси.
– Болею, киса! Болезнь, дорогая моя дочь, это когда кто-то отравлен микробами и человеческой неблагодарностью! – с пафосом произнесла Мамася.
После того как Рина забыла их собаку, Мамася считала необходимым все ей разжевывать.
– Болеть интереснее в такси! Можно расселить своих микробов по всему городу, а потом приходить к ним в гости! – заявила Рина.
– А платить таксисту? Да мне тридцать страниц править, чтобы он руль свой полчаса покрутил! – переполошилась Мамася.
– В Склиф можно приехать и бесплатно. Тем более что ты болеешь.
– Тьфу-тьфу-тьфу! – заплевалась Мамася. – А что там, в Склифе?
– Моя подруга. Составишь мне компанию? А то тревожно одной.
Всю дорогу до Склифа Рина рисовала ногтем черточки на запотевшем заднем стекле такси. Водитель, жизнерадостный молодой мужик из Подмосковья, травил бесконечные анекдоты. Мамася из вежливости смеялась.
Рина переживала, правильно ли она поступает, что хочет показать Мамасе Элю. Чего она ожидает от этой встречи?
Часы посещений закончились, но Родион встретил их рядом со столом охраны. Он был с чужим костылем, не подходящим ему по размеру, и смешно прыгал на здоровой ноге.
– Родион – Мамася. Мамася – Родион, – представила Рина.
Мамася без восторга уставилась на колкую, как ежиные колючки, щетину на подбородке у Родиона. С молодыми людьми она всегда становилась задиристой.
– Ты же говорила «подруга»? – с вызовом спросила она.
– Современная медицина творит чудеса, – не задумываясь, брякнула Рина.
Родион посмотрел на Рину прозрачным от бешенства взглядом. Повернулся и, для равновесия размахивая костылем, запрыгал к лифту. В тесной кабинке они оказались притиснутыми друг к другу.
– Не сутулься! – велела Мамася. – А вы, молодой человек, нажмите, наконец, какую-нибудь кнопку!
Молодой человек послушался, и лифт начал подниматься.
– А как берсерки? Они нас пропустят? – спросила Рина у Родиона, когда они стояли у входа в отделение.
Родион оглянулся на нее, ножичком умело вскрыл шкаф и сдернул с плечиков белые халаты. Два вручил Мамасе и Рине, третий надел сам.
– Как миленькие! Уважение к медицине у каждого в крови! – объяснил он, натягивая марлевую повязку. Мамасе повязки не хватило, но Родион сказал, что это неважно. У Мамаси, в отличие от них с Риной, «нормальное лицо».
– А если не пропустят? – засомневалась Рина.
– Ну если кто-то не уважает медицину, тогда…
Родион многозначительно качнул пакетом, который держал в руке. В нем угадывалось нечто увесистое. Рина поставила бы на двухзарядный шнеппер.
Проскочив мимо медсестры на посту, они прошли по длинному коридору. После небольшого зимнего сада в три пальмовые кадки, на каждой из которых было истерично написано краской: «Это вам не плевательница и не сливалка для чая! » – Родион решительно повернул налево и, вопросительно оглянувшись на два пустых стула, толкнул дверь.
Проскользнув за ним, Рина и Мамася оказались в пустой палате. Каталку из нее вывезли, и остался один аппарат. Его ни к чему не подключенные трубки болтались в воздухе, как щупальца спрута. Рина смотрела на темный монитор и боялась произнести слово «умерла».
– Ее… отключили, да? – спросила она, слыша свой голос со стороны. Сознание опаздывало за событиями.
– Кто вы такие?
В палату заглядывала темноволосая медсестра – та самая, мимо которой они проскочили. У нее было лицо феи с отпиленными крыльями – доброта под вечной мерзлотой недоверчивости.
– Мы врачи! – сказала Рина.
Фея с отпиленными крыльями насмешливо разглядывала детский костыль в руке у Родиона и треснувший у него на спине халат.
– Марлевые повязки надевают белой стороной внутрь, врачи! – сказала медсестра и серьезно предупредила: – Уходите! Иначе вызываю охрану!
– Хорошо-хорошо! – Рина поспешно схватила ее за рукав. – Мы хотели узнать: где девушка, которая тут лежала? Скажите, и мы уйдем!
Медсестра скользнула взглядом по Рине, посетила глазами вывернутую повязку Родиона и успокоилась взглядом на Мамасе.
– Забрали ее, – ответила она устало.
– Кто забрал?
– Тип какой-то приезжал сегодня днем. Важная, должно быть, шишка!.. Заведующий отделением попытался с ним спорить, так он зонтом своим в пол как стукнет!.. Взяли ее, на свое оборудование переключили и увезли.
Глава 14
ЧЕЛОВЕК С НИЗКИМ КРИБОМ
Только Тот, Кто сотворил небо и землю, знает, что такое истинная красота. Когда мир подойдет к своему завершению, красота будет явлена. При этом красотой окажутся совсем необязательно безрукая Венера или картины Леонардо. Будет явлена доселе скрытая красота – рисунок какой-нибудь средневековой девочки на песке, давно смытый волной; слова, которые старый монах сказал в одиночестве своей кельи, или музыка, сыгранная в лесу безвестным скрипачом. Будут явлены доселе безвестные прекрасные поступки, совершенные людьми, имена которых ничего не говорят миру.
Все же известные картины, книги и статуи, возможно, даже в первой тысяче не окажутся.
Афанасий десять минут прождал Гулю на «Красных Воротах», полчаса на «Таганке» и, наконец, около часа у кошмарной головы Маяковского на «Лубянке», напоминавшей отрезанную голову профессора Доуэля. И все это ожидание он перенес без малейшего внутреннего ропота.
Рядом с головой Маяковского, пошатываясь, стояли два юных человека – ровесники Афанасия. Один все время заваливался, причем в самую непредсказуемую сторону. Нос у него был разбит. На спине – следы подошв. Товарищ поднимал его, прислонял к стене и напутствовал:
– Ты, главное, Витек, держись, а то заметут!..
И Витек держался, закусив губу, точно его должны были расстрелять. Афанасий смотрел на них вначале брезгливо, а потом, случайно увидев в витрине свое осуждающее отражение, подумал:
«Вот я такой весь якобы положительный, а начнется война, и они – уж не знаю с чего – возьмут да и кинутся с гранатой под танк. А я, весь такой благородный, хитрить, может, буду, трусить и вилять. Мало ли какая гадость во мне поднимется? Так что я тогда сейчас волну гоню?»
Некоторое время спустя молодые люди уплелись навстречу дальнейшим приключениям, Афанасий же остался ждать Гулю и мерзнуть. Он переминался с ноги на ногу, согреваясь, шевелил пальцами, и попутно соображал, где ближайшие зарядные закладки.
Пожарная машина на ул. Вавилова;
Будка во дворе старого дома за Садовым кольцом;
Вышка с подзорной трубой в Серебряном Бору;
Заброшенные швартовочные площадки на Москве-реке, похожие на бетонные ступеньки, в обмелевшем рукаве в Строгине.
Еще где-то во дворах есть старые качели. Если поднести нерпь к бетонному основанию, она засияет так ярко, что ослепит секунды на две. Вот только дорога к качелям бестолковая. До нотариальной конторы, затем в подворотню, потом вдоль забора у сберкассы и за гаражи. Да где же эта Гуля?
Афанасий подпрыгнул, надеясь согреться. Он достаточно знал Гулю, чтобы требовать от нее в нужное время оказаться в нужном месте.
Сознание у Гули было порхающее, мотыльковое. К примеру, сегодня все получилось так: Гуля честно стремилась на «Красные Ворота» и из дома выехала вовремя, но по пути вспомнила, что собиралась купить билеты в театр. Не добравшись до касс, спохватилась, что ей нужен самоучитель живописи, и помчалась в книжный. До книжного она почти добралась, и даже увидела издали его красные буквы, но тут из подворотни на нее, предательски подкравшись, напрыгнуло кафе. В кафе она вновь вспомнила про Афанасия, но уходить было поздно, потому что она сделала заказ. Одним словом, виновата во всем оказалась официантка, которая ползала как улитка.
– Бедненький! Замерз! У тебя такой красненький, такой жалкий носик!.. – запричитала Гуля, бросаясь к Афанасию.
Смешная, маленькая, одета она была в обычном своем капустном стиле. Из-под короткой курточки торчал длинный свитер, из-под свитера – юбка, из-под юбки – шерстяные гетры разного цвета.
– Спасибо! Так и было задумано! – скромно поблагодарил Афанасий и сдернул с перерубленной шеи Маяковского свой длинный шарф.
– Ты дуешься, мой принц! Не дуйся! Я же тебя люблю! – Гуля схватила его за руки и стала дуть ему на пальцы.
– Я проинформирован, – машинально отозвался Афанасий, размышляя, есть ли разница между «Я же тебя люблю» и «Я тебя люблю». Первая фраза казалась ему шаткой.
А Гуля все дула на его пальцы. Он радовался, что этого не видят ни Ул, ни Родион. А то… Ну, в общем, понятно, какой реакции можно ожидать от этих циников.
– Я сидела в кафе и представляла: вдруг тебя у меня украли? И знаешь, мне стало так страшно, так холодно, так пусто!
Согрев Афанасию руки, Гуля стала завязывать ему шарфик и застегивать молнию на куртке. Куртка была не шныровской, обычной. Афанасий покорно разрешал себя теребить, позволяя Гуле реализовывать материнский инстинкт. Интересно, что бы Гуля сказала, если бы узнала, что последнюю ночь он провел в выкопанном убежище под корнями ели?
С возвращением Меркурия Сергеича в ШНыре возобновились занятия по выживанию. Каждый обязан был одну ночь в неделю проводить в лесу в экстремальных условиях: без еды, часто без огня, с минимумом вещей. Мало того: Меркурий отправлял Горшеню искать укрывшихся и, если кого найдет, разрушать их убежища. Спрятаться от Горшени чудовищно трудно. Чаще ты просыпался часа в три ночи в снежной траншее, которую затаптывал увлекшийся гигант с глиняной головой.
– Вот так всегда! Шныр сидит в холодной яме, дрожащий, простуженный, и жует кусочки брючного ремня. А ведьмари ищут его на снегоходах, тепло одетые, в «алясках», пьют коньяк и жрут шоколад, – стонал Рузя.
– Ну так и топай к своим ведьмарям! – орала на него Наста.
Она уже неделю бросала курить и была бешеная. Бой-девица Штопочка смолила «Астру» и утверждала, что лучший способ завязать – вымочить фильтр сигареты в молоке, высушить и закурить.
Нередко в такие «экстремальные» ночи Афанасий сбегал из шныровского парка (пусть себе Горшеня ищет), телепортировал в Москву и шатался по городу. Освещенная фонарями Москва, холодная и ветреная, наполнялась странным ночным народом, днем точно не существующим и, вероятнее всего, отсыпающимся. И ночью в воздухе носилось гораздо больше мыслей – ярких, тонких, интересных. Казалось, небо приближалось к земле. Афанасий, как существо ментально тяготеющее, это совершенно определенно ощущал.
Москва была для него деревенькой, известной со всеми ее подворотнями. Когда он уставал, то сворачивал в тихий дворик и лежал на холодной детской горке. Такие горки, кажется, специально созданы, чтобы смотреть на небо и мечтать.
До утра он шатался по улицам, изредка забредая в круглосуточную общепитину, где обитали круглосуточные общепиты и, чем-то воровато булькая, грелись дорожные рабочие. К открытию метро продрогший Афанасий обязательно стоял у какой-нибудь станции в теплом потоке воздуха, пробивавшегося с той заветной стороны. Рядом с ним толпились бомжи, лыжники, любители электричек, студенты, у многих из которых оказывался разбитый нос или фонарь под глазом. Так они и ждали, образовывая единое метробратство. За минуту до открытия с той стороны появлялся зевающий милиционер и начинал тянуть вверх железные рамки.
– Пойдем чего-нибудь выиграем! Но, чур, не автомобиль! Не желаю больше неприятностей! – жизнерадостно предложила Гуля.
Они обошли три киоска. Гуля перебирала в руках все билеты по очереди, ругала организаторов лотереи за мухлеж и шла дальше. Выигрышный билет отыскался лишь в четвертом по счету киоске.
– Вот в этом – стиральная машина. Тебе нужна? – шепотом предложила Гуля.
– Не особо.
Но Гуля все равно купила билет и подарила молодой цыганке, которая, обкрутившись до носа платком и крестясь не с того плеча, притворялась нищей старушкой.
– Напрасно. Они на пакетах стирают снегом, – сказал Афанасий.
Он вспомнил, как в марте или начале апреля он шел по лесу и вышел к цыганскому табору. Прямо между соснами стояли шатры из полиэтилена. Две пестрые цыганки, наклонившись, делали с одеждой что-то непонятное. Афанасий не сразу понял, что стирают, и стирают именно снегом.
– Давай посидим где-нибудь! – предложил Афанасий.
Через низкую арку они вошли во двор. Здесь, в арке старинного дома, у давно снятых ворот, Афанасий с умилением остановился возле чудом уцелевшего крюка.
– Догадайся, зачем это? – потребовал он у Гули.
Гуля не смогла догадаться, что доставило Афанасию несказанное удовольствие.
– Лошадей привязывать! Понимаешь: лошадей! – с торжеством объявил он.
Афанасий вспомнил, что Макс просил узнать про Нину, и спросил у Гули, как она поживает.
– Прекрасно, но отдельно от меня, – поджав губы, ответила Гуля.
– Это как?
– Я с ней временно смертельно поссорилась. Примерно на две недели. Я не могу общаться с человеком, у которого такой низкий КРИБ!
– Это что еще? – озадачился Афанасий.
– Коэффициент радости и благодарности. Вот кому-то подарили старый велосипед, а у него радости на сто «Мерседесов». Значит, КРИБ высокий, сто. А ей подари сто «Мерседесов», а у нее радости будет на один самокат. Значит, ее КРИБ – одна сотая. Понял?
Афанасий оторвал еще одну сосульку, угостил Гулю и стал размышлять, какой КРИБ у него. Сто или одна сотая? Вдруг тоже одна сотая? Вот было бы скверно.
Во дворе им толком посидеть не удалось: хозяйственная старушка производила выбивалкой такие оглушительные звуки, что закладывало уши. Они снова вышли через арку, и тут вдруг Гуля сделала нечто странное. Притянула Афанасия к себе, обхватила его шею и поцеловала. Несколько секунд продержала так, вцепившись крепко, как клещ, а потом торопливо потащила за киоск.
– Прости… Пришлось! Иначе бы меня узнали! – задыхаясь, объяснила она.
– Кто?
Через стекло киоска Гуля показала на две удаляющиеся спины. Первая была широкая, как одиноко странствующий шкаф. Другая – узенькая, виляющая, в вельветовом пальто со множеством украшений: беличьих хвостиков, вышивок, перламутра.
– Из моего форта. Первый – телохранитель шефа Андрей.
Андрея Афанасий не забыл. Зато его спутника встречал впервые.
– А второй?
– Тлен. Гадус редкостный. Интересно, куда они?
– А не все равно?
– Мне – нет, – мотнула головой Гуля. – Они же никогда не дружили! Пошли за ними, а? Только осторожно!
И Гуля выскользнула из своего укрытия. Афанасий не подозревал, что она такая азартная. Они шли за Андреем и Тленом метрах в двадцати. Следить в толпе было не особенно сложно. Громадная спина Андрея указывала направление, как парус. Все же Гуля и тут ухитрялась мудрить: купила яркий журнал и, чуть Андрей оборачивался, присаживалась на корточки, накрывая голову журналом. Эдакий читающий грибок, проросший на зимних улицах.
– Лучше уж снова… – начал Афанасий.
Гуля вопросительно повернула к нему раскрасневшееся от мороза лицо. Он торопливо осекся и поспешно спросил:
– А кто этот Тлен?
– У него тоже дар. Искать чужую беду и пользоваться ею. Чуть что – у него колокольчик в голове звонит.
– Как это «пользоваться бедой»?
– Да запросто. В разные моменты человек готов отдать многое за малое. Полцарства за коня. Десять лет жизни за глоток воды. Любимого человека за билет на самолет. Он эти движения души ловит и совершает выгодные сделки.
Андрей и Тлен остановились, и Гуля сразу нырнула за рекламный щит.
– Но это же все фикция! Про многое за малое! – недоверчиво сказал Афанасий. Ему вспомнилось, что Наста путает слово «фикция» с другим похожим и говорит «фигция».
– Что фикция? Полцарства?
– Ну полцарства, допустим, реальная вещь. А десять лет жизни? А любимого человека? Как их отдашь?
– Была бы готовность, а отдать можно все! – заверила его Гуля.
Но Афанасий продолжал сомневаться.
Тлен и Андрей добрались до арбатских переулков и свернули к огороженному многоэтажному дому. Афанасий узнал его: здесь жил Долбушин. Правда, в последний раз он прилетал сюда ночью и на пеге.
На парковке стоял яркий автомобиль частной реанимации. Андрей постучал в стекло. Вышел высокий мужчина в комбинезоне. Они о чем-то коротко переговорили. Потом мужчина открыл боковую дверь и, наклонившись, первым нырнул внутрь. Через минуту они с Андреем вынесли из фургона носилки. Рядом, придерживая кислородные трубки, бежал Тлен. Они дошли до подъезда и скрылись.
Гуля сердито пнула ограду. Она надеялась узнать больше.
Они гуляли до вечера. Потом Афанасий проводил Гулю домой. В подземном переходе у метро зарядил нерпь . У шныров существовало правило, запрещающее пользоваться нерпью возле закладок. Слишком большое искушение: использовал – сразу пополнился. Рано или поздно это привлекло бы внимание ведьмарей.
Афанасий поднялся в город, сел на ящик и связался с Улом. Призрачная фигура его приятеля возникла перед ним. Ул брел куда-то по глубокому снегу. Это ощущалось по медлительности, с которой он переставлял ноги.
– Король без королевства вызывает одинокого орла! – приветствовал его Афанасий.
– Здорово, Собрат Собратыч! Чего тебе?
Лицо у Ула было пасмурное. Афанасий не стал сразу расспрашивать, чем он огорчен, а рассказал ему о Тлене и о неизвестном человеке, которого внесли к Долбушину.
– Да знаю я этого Тлена! Такой фрукт, что прямо овощ! – неохотно отозвался Ул.
– Откуда знаешь?
– Слышал от Вадюши… Он года за три до нас в ШНыре был. Присвоил закладку в четвертый нырок… Синяя закладка с каким-то редко встречающимся даром. Кажется, поиск засыпанных снегом людей по малейшей искре сознания. Для спасателя в горах предназначалась. А у Тлена от нее язва на щеке. Он ее и кремом мажет, и кожу пересаживал, и операции пластические, но все равно, по сути, живым разлагается. Воняет так, что жуть.
– И ничего нельзя сделать?
– Что тут сделаешь? Это красные закладки любому подойдут. А многие синие – для одного человека во всей Вселенной. Как на чужую позаришься, да еще использовать будешь криво… – Ул махнул рукой. – У Долбушина Тлен вроде сыскаря! Может, этот парень на носилках без сознания, а они надеются что-то у него вынюхать?
Ул отвечал в кентавра , а сам все шел и шел. Призрачная фигура перебирала ногами в воздухе, оставаясь на месте. Афанасий чувствовал, что цели у Ула нет, а он ходит просто для того, чтобы ходить.
– У тебя все? – спросил Ул.
– Нет. Тебя что-то мучает?
– Меня? Так себя ненавижу, что табуретку бы об себя сломал, – отозвался Ул.
– Это Кузепычу не понравится. Скажет: порча шныровского имущества. А чего такое-то?
– Да чудо, былиин… Сам не знаю, что со мной! – кисло отозвался Ул. – Но когда я думал, что Яра… ну что она не вернулась, погибла… я шнырил лучше. А теперь я счастлив, но шнырю хуже.
Афанасий недоверчиво хмыкнул:
– Чего ты на себя наговариваешь? Ты же трижды в неделю ныряешь!
– Это – да. Есть такое дело, – согласился Ул. – Но я стал себя беречь. Понимаешь? Раньше я не боялся. Мне нравилось встречаться с ведьмарями. Радовался, когда гиелы меня засекали, а я отрывался. А теперь я осторожничаю и по сто раз оглянусь, чтобы не попасть под гиел. И это омерзительно!
– Но ты же ее любишь? – удивленно спросил Афанасий.
– Люблю, былиин. Что да, то да, – согласился Ул. – Но сейчас я вообще не о том!.. Ну пока! Возвращайся скорее!
Он опустил руку. Кентавр на запястье у Афанасия погас.
Глава 15
СТАРУШЕЧЬЯ КОНФЕТКА, ИЛИ БУДНИЧНЫЙ ПОТОК ПОЗИТИВА
Человек, доколе делает зло, не может делать добра, но может делать лишь зло под личиною добра.
Влада, одна из «ворон» Белдо, сидела на диване, полировала ногти на ногах и разговаривала по телефону. В трубке звенел высокий женский голос:
– Владочка, это Леся! Мы познакомились у Вышинских. Вы меня не забыли?
– Ну да, конечно! – отвечала Влада так, что непонятно было, забыла она или нет.
«Трубка» правильно поймала интонацию и засуетилась:
– Владочка, как же так? Мы же отвозили вас домой! А до этого завозили к нам на Волоколамку!
– А, да-да! – вспомнила Влада. – Вы блондинка с темными бровями и доброй улыбкой! Что я могу для вас сделать?
Голос Леси умильно всплеснул, точно дворняжка вильнула хвостом.
– Я слышала, вы можете посоветовать! Нас четверо: я, муж и двое деток. Я мечтаю о гармоничных отношениях. Мужу хочется похудеть. И с бизнесом у него неважно!.. Кризис!.. Ну а детки пусть растут здоровыми и успешными! Какая же мать этого не желает?
Влада закрыла глаза, припоминая квартиру этой Леси. Что-то такое в пастушеском стиле, с соломенными драпировками, цветочками, желтым диванчиком.
– Карандаш есть? Пишите, Леся!.. Кровать у вас стоит в неудачной зоне. Ее лучше сместить ближе к окну – это укрепит семейные отношения. Мужу следует ложиться ближе к стене. Он спит в пижаме? А вот это плохо! Купите ему пижаму – розовую, красную, белую, но обязательно одноцветную! Она увеличит будничный поток позитива. На столике у кровати поставьте вазу с водой или лучше аквариум с рыбками. Лампа в спальне должна быть круглой и бумажной – она вытянет на себя нежелательную энергию. В детской можно ничего не менять, там все прекрасно. Только время от времени зажигайте черную свечу в геометрическом центре комнаты. Детки будут здоровы. Ну вот и все. Я ответила на ваш вопрос?
– Владочка! Вы сокровище! Мне так неудобно! Сколько мы вам должны? – засуетилась «трубка».
– Никаких денег! Они все испортят! – оборвала Влада. – Сколько, вы сказали, лет вашим детям?
– Четырнадцать и шестнадцать.
– Да-да, я их помню!.. Мальчик и девочка! Ну да поможет вам Вселенная!
В комнату, прихрамывая, вошел Белдо. Лицо у него было капризное, ищущее, к чему придраться. Влада торопливо сбросила звонок и сорвалась с дивана.
Дионисий Тигранович отмахнулся от нее, как от мухи. Сел и ногтями начал страдальчески скрести шею. Всю ночь ему снилась белая курица. Белдо с вечера хотел увидеть вещий сон и мысленно заказал его своему опекуну, а видел только белую курицу, которая шмыгала туда и сюда. Сдохнуть можно!
– Кто это звонил? – кисло поинтересовался глава форта магов.
– Потенциальные инкубаторы… Я забросила удочку и дня три прождала звонка. Тетка – беспокойная дурочка по бегательному типу, муж – тюфяк, но дети ничего, живенькие. Нам подойдут!.. Если не сразу подсядут на псиос, эли, которых мы им подселим, сумеют развиться в эльбов! – торопливо сообщила Влада.
Белдо перестал скрести шею. Влада поняла, что он все услышал и запомнил. Правда, это не помешало ему простонать:
– Ах-ах-ах! Разве обязательно грузить меня этим сейчас? Мне сейчас ни до чего!
Он прилип лицом к стеклу и внезапно оборвался на середине фразы. Внизу, в старомосковском дворике, остановились две машины. Высыпавшие из первой арбалетчики мгновенно оцепили вход в подъезд.
– Гай приехал!.. Без звонка! Где Млада? Живо пиджак, дурища! Что глазами хлопаешь? – заверещал Белдо.
Через минуту Гай был наверху. Легкий и стремительный в движениях, он опередил арбалетчиков. Млада и Влада суетились в коридоре. Гай, не оглядываясь, прошел мимо них и, кивнув Белдо, исчез в дальней комнате. Дверь захлопнулась перед носом у охраны, Млады и Влады. Даже секретарь Гая Арно не был пропущен. Сделав вид, что не обижен, Арно плюхнулся на диван и капризно потребовал кофе. Демонстрируя усердие, Млада и Влада побежали на кухню, где Млада плюнула в сахар, а Влада в стаканчик. Обе «вороны» терпеть не могли Арно.
Гай стоял в крошечной комнатке Белдо, куда тот никогда никого не пускал. В углу моргала огоньками розовая елочка. На старушечьем трельяже лежали карты Таро, а рядом – фарфоровая чашечка с кофейной гущей и надкусанная шоколадная конфетка. Белдо взволнованно крутил пуговки пиджачка. Он ощущал, что начальник не в духе.
– Ну-с, что молвите, буй-тур Дионисий Тигранович? Не имеете желания со мной побеседовать? – с ускользающим выражением спросил Гай.
«Неужели узнал про укороченную нерпь ?» – переполошился Белдо.
Вот уже несколько дней он пытался использовать уникум . Начал с малого. Купил в зоомагазине ангорского кролика. Долго гладил за ушами. Потом осторожно касался гепардом . Пытался услышать мысли. Затопить слабенькое травяное сознание своим интеллектом и заставить повиноваться.
Дела шли не очень. Точнее, они начинали идти не очень, когда Белдо касался кролика гепардом . До этого он гладился послушно, но в момент контакта с уникумом точно с ума сходил. Вчера кролик задрожал. Сегодня прокусил Дионисию Тиграновичу руку до крови.
Белдо не понимал, в чем дело. Винить себя ему не хотелось. Наконец, решил, что кролик слишком глупый. Травоядное оно и есть травоядное! Велел Младе избавиться от него и раздобыть собаку. Может, с собакой пойдет проще.
– Ну, Дионисий Тигранович! Я жду! Может, молчание и знак согласия, но я предпочитаю связную речь! – поторопил Гай.
– По-моему, пока все неплохо, – пролепетал глава форта магов. – Мы захватили точку в Химках и получили сильную закладку. Это хороший удар по позициям шныров. Их защитный периметр нарушен. Наши гиелы снова могут перемещаться над всеми районами Москвы. Точность предсказаний моих гадалок увеличилась примерно в полтора раза…
– Ваши гадалки меня не волнуют… Антон Лей был вашей правой рукой! – резко прервал его Гай.
Несмотря на окрик, Белдо почувствовал облегчение: значит, про уникум Гай не знает. Он быстро посмотрел на свою правую руку и пошевелил пальчиками. Тем самым он мило и ненавязчиво намекал, что его правая рука всегда существовала независимо от Антона Лея и его достоинств.
– О чем вы думали, когда доверили ему ключ от эльбника? Каждую неделю у нас умирают инкубаторы! Мне некуда помещать проклевывающихся элей! Мой опекун в бешенстве! Я не могу спать ночами: у меня жуткие головные боли!
Гай осекся, спохватившись, что проговорился. Получилось, что он случайно признал: опекун наказывает его, Гая, как младенца. Белдо быстро взглянул на хозяина. Глаза у того опухли, как у окуня. Белдо был поражен. Впервые за долгое время Гай не выглядел грозным, уверенным, довольным собой. Вкрадчивая гибкость пантеры исчезла.
– Проклевывающиеся эли иногда бывают жизнеспособны, – дурковато проворковал Белдо. Он знал: Гай никогда не простит тому, кто хоть раз увидел его слабым.
Гай в бешенстве толкнул коленом столик, на котором у Дионисия Тиграновича лежали пудреницы и кремы.
– Жизнеспособны лишь те, которые могут быть опекунами! Остальных нужно помещать в хранилище! Эльбы в бешенстве: прошло пять лет, приближается срок открытия, а ключ у чужака! И этот чужак – я в этом уверен! – шныр.
– Почему шныр? – встревожился Белдо.
– Потому что всякий другой не смог бы сопротивляться так долго! Змейка зазвала бы его в Подземье и привела к воротам! – отчеканил Гай.
– А если убить у ворот кого-нибудь другого? – застенчиво вертя пуговку, предложил Белдо.
Гай повернул его за плечи и подтолкнул к двери. От его губ отлетали желтоватые шарики слюны:
– Валяйте, дорогой мой! Вы еще здесь? Можете укокошить там весь свой форт! Ворота сожрут тела, но не откроются. Открыть их может единственное существо в мире – ЗМЕЙКА!
Белдо сочувственно зацокал языком.
– Помните, я предлагал уменьшить срок? Пять лет слишком долго.
– Не нам решать, – быстро сказал Гай. – Пять лет – срок, названный самими опекунами. Если уменьшить его – тайна перестанет быть тайной. Сейчас хранилище посещается лишь два раза в десятилетие человеком, который никогда потом не выходит наружу!
– А если охранять его?
– Хранилище? Берсерками? А кто, болото вас побери, будет сторожить хранилище от самих берсерков? Ваши бешеные гадалки? Где эли – там и псиос! А источник псиоса должен быть только один! Надеюсь, вам это понятно, уважаемый Дионисий Тигранович?.. Сейчас о хранилище знают только четверо: вы, я, мой секретарь и Долбушин! Даже Тилль не в курсе: он слишком жаден. Даже тот, кто хранит ключ, узнает о нем лишь за несколько минут до смерти! Ясно вам это, старый лис?
Белдо редко видел Гая таким раздраженным. Дионисий Тигранович подумал, что дело пахнет керосином. Он схватился за сердце и стал разваливаться на глазах. С трудом дополз до дивана и опрокинулся, царапая ногтями обивку.
– Я очень старый. У меня нету сил… А мое давление? Знаете, что ощущает человек с пониженным давлением? – стонал он.
Гай разглядывал его с холодной издевкой:
– В прошлый раз вы жаловались на повышенное давление! Записывайте свои показания, Дионисий Тигранович! Я выдаю вам псиос на весь ваш форт! Изрядную часть его вы прикарманиваете. С чего бы вам страдать?
– Ах, если бы вы знали!.. У меня изношенный организм! – пролепетал Белдо.
– Так напрягите вашего опекуна! Пусть подлатает!
– Что вы, Гай? Что вы? Мой опекун… он попросит чего-нибудь взамен! – привставая и озираясь, точно их могли подслушать, пролепетал Белдо.
– А… так вы еще и торгуетесь? Ну хватит! Будем искать змейку! Где девчонка? Пора выпотрошить ее мозг!
Белдо перевернулся на спину и стал вытряхивать из пузырька желтые таблеточки:
– Вы про Элю? Она у Долбушина! Альберт забрал ее вчера.
Гай взял со столика пшикалку, брызнул себе на ладонь и с интересом понюхал. В комнате запахло дезодорантом. Чуткий Белдо верно уловил, что про девчонку Гай знал и без него. Обычный его метод: получать одни и те же сведения из разных источников, а после сопоставлять.
– Как тесен мир! Как девчонка, так обязательно у Долбушина! Никогда не слышал, чтобы девчонка была у Тилля или у вас, Белдо! В чем дело, Дионисий? Опасаетесь, она очнется и доест вашу конфетку?..
Белдо меланхолично ковырялся с пузырьком.
– Мне сказали, будто Альберт приставил к девчонке Тлена.
Гай одобрительно приподнял края рта.
– Ну хоть что-то! Кстати, у меня тоже есть новость!
Белдо несколько замедлился с таблеточками. Опасался прослушать.
– Мой опекун убежден: змейка размывает сознание шныра. Скоро она позовет его, и он откликнется на зов. Пусть не с первого раза, но придет к хранилищу. Там она убьет его и откроет ворота. Хотя, надеюсь, у нас получится забрать змейку раньше и передать кому-то из своих. Так будет безопаснее.
– Как мы ее заберем? Мы не знаем, у кого она.
– Мы – нет. Но эльбы ощутят ключ, когда шныр пойдет в нырок. Они закроют болото , и… шныру придется вернуться. Нам останется только следить, кто из шныров не сможет пройти на двушку .
– Закроют болото ? Разве такое возможно? – жадно спросил Белдо.
– Надолго нет. Но эльбы заполнят проход липкой пеной, они способны выделять ее, и тоннель будет казаться закрытым. Пег откажется нырять, и шныр вынужден будет вернуться. А мы будем его ждать…
Гай потянулся, закинув назад руки. Черные кудри блестели. Порой люди пугались: они окликали юношу, а к ним оборачивался пожилой мужчина со складчатым, в приспущенных бугорках лицом.
– Но отвлечемся немного от змейки… – весело произнес Гай. – Порадуйтесь со мной немного, Дионисий Тигранович! Вы же знаете, что Тилль следит за Долбушиным, а потом присылает мне распечатки?..
– Ах! Какой цинизм! – фальшиво ужаснулся Белдо, параллельно соображая: не намекает ли Гай, что берсерки Тилля следят и за ним тоже.
– В последней распечатке сообщалось, что Долбушин ездил в Копытово и сидел там в машине. Надеялся, как видно, встретить свою дочь, если она пойдет в магазин.
– Родительские чувства! – шмыгнул носиком Белдо.
– Вероятно. Я, признаться, часто думаю: почему пророчество Круни связано именно с дочерью Альберта? В чем логика двушки , в конце концов? Она странная девушка. То жалела птичек и зверушек, то устраивала дикие истерики. Утром ей не нравились устрицы и черная икра, а вечером ела черствый хлеб и спала на полу.
– Типичная шизофреничка! – с бабьей интонацией сказал Белдо.
– Не завидуйте, Дионисий!.. Еще она занималась легкой атлетикой. Пятое место по Москве в беге на три километра. Но от дома до школы ее возили на машине. У нее, видите ли, уставали ноги пройтись десять минут пешком.
– Она училась в школе?
– О, да!.. Но это такая школа, где в классе пять человек, а учитель ходит на цыпочках. Наш дорогой Альберт сильно навредил своей дочке, пытаясь давать ей только самое лучшее… Счастливо, Дионисий Тигранович! Все хорошее рано или поздно заканчивается. Наше общение в том числе.
Провожая Гая, Белдо выскочил за ним на улицу. Окруженный бдительными арбалетчиками, тот уже садился в машину, когда во дворе нарисовалась замученная Млада, тащившая на веревке грязную лохматую дворнягу. Псина, которую она приманила на кусок колбасы, отказывалась признавать свое счастье и, скуля, пыталась улизнуть.
Белдо зашипел на Младу, замахал руками, но Гай заметил пса и с интересом уставился на него:
– Что на вас нашло, дорогая моя? Вы же всегда ненавидели животных!
Млада жалобно посмотрела на Дионисия Тиграновича, трусливо пролепетавшего, что пес нужен им для гаданий.
– На песьих потрохах? Бобы больше не устраивают? – удивился Гай. – Ах, Дионисий, Дионисий! Договаривайтесь-ка лучше с вашим опекуном, и не будете ошибаться в предсказаниях!
Когда машина Гая уехала, взбесившийся Белдо ущипнул Младу.
– Ай! Вы же сами велели найти собаку! – пискнула она.
– Ты что, не видела, что здесь Гай? Подождать не могла? У-у, выдра!
Млада плакала. Собака выла. Влада тихо злорадствовала. Дионисий Тигранович успокоился. Он велел втащить собаку в квартиру и отправился за гепардом .
– Двери закрыла? Отпусти веревку!.. Ути-пути! Хороший сладкий песик! Иди к папочке! – сахарным голоском засюсюкал Белдо и без предупреждения коснулся пса гепардом . Он надеялся, что пес подчинится и будет лизать ему руки, но в бедной, воющей, запуганной дворняге проснулся дикий зверь. Она рванулась и повисла у Белдо на указательном пальце.
Млада и Влада засуетились, забегали, колотя пса чем попало. Зубы дворняге удалось разжать далеко не сразу. Все это время Белдо безостановочно визжал на разные лады. Порой получалось даже музыкально. Пинками псину вытолкали на лестницу, где дюжий Птах спустил ее по ступенькам.
«Вороны», охая и ужасаясь, дули Дионисию Тиграновичу на пальчик, выслушивая в ответ проклятия. Влада лила перекись, Млада капала зеленку. Птах советовал уколы от бешенства, но уколов Белдо смертельно боялся, и собаку торопливо признали здоровой. Лишь час спустя Белдо утомился плеваться и истерить и позволил себя успокоить.
Он смотрел на свой замотанный палец и, постукивая им по краю стола, думал:
«Так вот в чем дело! Когда я слышу мысли этих вонючих животных, они слышат мои! Значит, мне надо научиться их любить!»
Мысль про «любить» была мимолетной и почти случайной, но в тот же миг Белдо был сброшен со стула. Удар, нанесенный ни рукой, ни палкой, а изнутри его существа, был так силен, что несколько секунд Белдо не мог вдохнуть. А когда смог – заплакал от настоящей, а не выдуманной боли. Он лежал и дышал в ковер. Никогда в жизни собственный опекун не наказывал старичка так жестоко.
Лишь два часа спустя Белдо пришел в себя настолько, что перестал нуждаться в помощи Млады и Влады. «Вороны» были поражены. Привыкнув к постоянным симуляциям, они впервые столкнулись с неподдельным страданием и оказались совершенно к нему не готовы. Если обычно Белдо требовал обмахивать его веером и вышибал из рук воду, если ее принесли не в его любимой чашке, то теперь он бодал ковер и не мог разжать зубов.
Наконец Белдо стало лучше. Он перестал скулить, выгнал «ворон» и заперся у себя в комнатке, обещав проклясть всякого, кто хотя бы ноготком поскребется в дверь. Он стоял у стены и смотрел на фотографию своей мамы, умершей двадцать два года назад. Эта исключительная женщина, раздражительная, властная, но одновременно очень умная и несчастная, потратила всю свою жизнь на то, чтобы удушить и себя, и сына своей любовью, которая на самом деле была выродившимся и запутавшимся инстинктом. Дионисий был очень нежным сыном. Глупо считать ведьмарей отрицательными во всем. Они могут быть и добры, и заботливы. Недаром каждого из них, за исключением, пожалуй, берсерков Тилля, когда-то выбрала золотая пчела.
Закончив смотреть на маму, Белдо повернул ее лицом к стене (с фотографией у него были сложные отношения), лег на коврик, закрыл глаза и стал наводить в голове порядок.
Белдо вспомнил юность, когда он частенько бывал на двушке, – простую радость, ветер, свет, которые могли без усилия растворить все то, что мучило его сейчас. Как легко и хорошо тогда дышалось! Каким свежим и прекрасным казался мир! Но больше и выше всего был растворяющий свет, в котором эльбы, когда ты проходил обратно болото , казались просто слизняками – нелепыми, нестрашными. Сети их представлялись жалкими гнилыми нитками, страшными лишь поскольку, постольку сам ты слаб и падок на наживку.
Сейчас Белдо боялся. Смертельно боялся и ненавидел неяркий свет так же сильно, как эльбы, с которыми он давно сросся и чьими возможностями давно пользовался. Но все же ощущение двушки , которое было у него когда-то в юности, не отпускало его, и старичок заплакал бессильными холодными слезами. Потом потрогал их пальцем и вытер рукавом. Они были ему неприятны – мелкие и дрожащие, точно вчерашний бульон.
– Надоело! Все надоело! – сказал Дионисий Тигранович, жалея себя.
Про эльбов Белдо думал гораздо больше, чем любой другой из ведьмарей. Прочих заботило только, что у эльбов можно что-то урвать. Дионисию же Тиграновичу порой приходило на ум, что хотя нет ничего лучше кредитов, но, увы, не потому ли они везде и предлагаются так назойливо, что в конечном счете их приходится возвращать? Белдо, как человек неглупый, не верил в благотворительный сыр имени Мышеловки и смертельно боялся чем-то прогневить своего опекуна.
Разумеется, эльбам нужно только одно – их мир. Уничтожившие свой и неспособные пробиться на двушку , эльбы могут прорастать только сюда. Со временем люди будут уничтожены поголовно, хотя, возможно, и не все сразу. Некоторых оставят, чтобы они помогали постепенно сокращать численность остальных и подгонять планету под те параметры, которые нужны эльбам. Первое время этих помощников, возможно, будут даже подкармливать псиосом. Другая проблема эльбов – климат. Сейчас он губителен для многих из них, оттого и нужно хранилище, но только до тех пор, пока тоннель соединяет наш мир с двушкой . Обрежь эту пуповину, нарушь связь, прекрати поступление закладок, и наш мир задохнется так же, как задохнулось болото .
Много, очень много наблюдений скопилось у Дионисия Тиграновича. Например, о том, что глупо искать у эльбов эмоций в нашем понимании. И уж тем более у элей. Это ровная неспешная сила, убивающая постепенно, без каких-либо эмоций, днем и ночью, на закате и на рассвете, в дождь и в зной. Эльбы не постигаемы человеческим рассудком. Они не страдают от обжорства, не имеют пола, не желают юных стройных тел, безразличны к машинам и домам, равнодушны к золоту. Для них это нечто вроде комбикорма, который бросают свиньям, чтобы поменьше хрюкали и побольше жирели.
Вполне возможно, что и эльбы все разные. Какие-то строже, какие-то мягче, кто-то дает много псиоса, кто-то мало. Но что это меняет? Для эльбов наш мир – птицеферма. А разве справедливо говорить, что на птицеферме работают одни психопаты, которым нравится сворачивать курам шею? Напротив, там немало хохотушек, романтически настроенных бухгалтерш и добродушных здоровяков. Однако это не мешает фурам-холодильникам каждый день грузить тысячи мороженых тушек.
Вот и собственный эльб Белдо относился к нему как будто неплохо, даже очень гуманно. Был щедр и устраивал многие его дела. Но все равно старичок боялся, что однажды утром хозяин подумает нечто вроде: «Что-то наша пеструшка стала нести мало яичек!.. Жаль, хорошая была курочка!.. Ну да что поделаешь, ничего не вечно под луной!»
Одна надежда оставалась у Дионисия Тиграновича. Как скрипач привыкает к скрипке, так и сросшийся с ним за долгие годы эльб привык к его телу, рефлексам, образу его мыслей. Вместе они единое целое. Никакой другой инкубатор – пусть даже молодой, сильный и неглупый – не заменит Белдо. У эльба уйдут десятилетия, чтобы так же срастись с ним, а раз так, то, возможно, эльб предпочтет продлить старичку жизнь лет так до… Дальше все упиралось только в мечту. В конце концов, прожил же Мокша Гай несколько столетий, да и теперь еще, если будет надо, свернет шею любому из берсерков Тилля.
А там кто знает? Возможно, когда-нибудь эльбы придут к выводу, что Гай не справился и организации нужен новый глава. И кого тогда поставят на место Гая? Не Тилля же? И уж точно не самоуверенного щеголя Долбушина, до сих пор считающего, что его несправедливо изгнали из ШНыра. Эти мысли успокоили Дионисия Тиграновича.
Он бодренько встал, проверил, хорошо ли задернуты шторы, и достал из книжного шкафа альбом старых голландских гравюр. Белдо наскоро пролистал его и остановился на изображении толстого, сомнительной наружности, трактирщика, который, согнувшись в поклоне и откинув ручку, приглашал зрителя в свое заведение.
Дионисий Тигранович мило улыбнулся хозяину, обладателю самого сизого в мире носа, и, протянув руку, двумя пальчиками осторожно открыл ящик нарисованного буфета, изображенного чуть выше левого плеча трактирщика. Ящик оказался неожиданно вместительным. Пятое измерение, что ни говори. Белдо упрятал туда укороченную нерпь с гепардом и, задвинув ящик розовым, с белым полукружьем, ноготком, вернул альбом в шкаф.
Глава 16
СНОВА ШНЫРОВО!
Жизненные испытания на безоблачное существование я не променяю. Потому что от испытаний я улучшаюсь, а от радостей наглею.
Рузя мыслил медленно, но прочно и в правильном направлении. После трехмесячных раздумий он пригласил наконец Насту на свидание, и она неожиданно для себя пошла, потому что в тот день ей было совсем тошняво.
– Поехали в Москву! Моя мама очень хорошо готовит. И еще она мечтает познакомиться с тобой, – сказал Рузя, дергая ворот, точно тот его душил.
Наста подумала, что для первого свидания знакомство с мамой – малость перебор. Даже с хорошо готовящей. К тому же Наста недавно окончательно сбрила брови, а там, где они были прежде, начертила зеленкой две дуги.
– Может, не надо? Твоя мама придет от меня в шок, – предположила она.
Рузя затосковал.
– И как ты меня ей описал? Девушка со щетиной на голове? Почти не курящая и уже не пьющая?.. Не порти маме Новый год! Пойдем лучше в Копытово прошвырнемся.
– А мама?
Наста торжественно пообещала, что, если к лету у нее отрастут волосы, она одолжит у кого-нибудь юбку, насобирает ромашек, прополощет рот одеколоном и тогда уже отправится к маме тестировать ее кулинарные способности.
Рузя вздохнул и уступил. Такая уж у него была привычка. Вначале он говорил: «Ни в коем случае!» – а потом сдавался.
После обеда они пошли в Копытово, которое, как и все Подмосковье, оживленно готовилось к встрече Нового года. По этому случаю в местный магазин привезли десять ящиков водки, двадцать ящиков пива и ящик петард. На железной двери висело объявление, сообщавшее, что: «Мы рады вам ежедневно с 8.00 до 22.00 ».
Объявление скрыто намекало, что после 22.00 здесь никому уже не рады и, если начнешь ломиться в дверь, тебе могут настучать по печени.
Рузя шагал рядом с Настой, томился, вздыхал и попеременно предлагал Насте то сосисочку, то печенье, то огурчик, то бутерброд с сыром.
Наста смотрела на Рузю и ощущала грусть, что он так мало стыкуется с ее мужским идеалом. Наста вспомнила своего папу, тяжелого на руку сотрудника по охране особо важных объектов. Неизвестно, чем папа занимался на службе, потому что он никогда о ней не рассказывал, но домой всегда приходил уставший и злее волка.
К тому времени, когда он должен был вернуться, опытная мама выставляла на стол горячую картошку, капусту и рюмочку, всегда налитую строго до определенной черты, а сама с маленькой Настой пряталась в комнату. Они стояли у двери и, не дыша, слушали, как папа топает по коридору к своей картошке. Потом надо было выждать минут десять и смело заходить на кухню. Папа становился уже добрым, шутил, хохотал. Но горе, если картошка заканчивалась и вместо нее на стол подавались, допустим, макароны. Папа терпеть не мог пищевого разнообразия.
А тут нежный и всепонимающий Рузя! Нет картошки – и не надо!
– Может, все-таки хочешь чипсов? – с надеждой предложил Рузя.
Пока Наста хрустела чипсами и переводила девичье счастье в пищевой эквивалент, Рузя увидел местного деятеля маршрутных перевозок дядю Толю, менявшего колесо у «Газели». И как истинный шныр кинулся ему помогать и почти сразу сунул ладонь под домкрат.
Громкий визг стал знаком того, что помощь окончена и дальше спасать надо самого Рузю. Наста моментально перестала жалеть себя и переключилась на сотоварища. Поддерживая стонущего поклонника под локоть, она отбуксировала его в фельдшерский пункт.
Четверть часа спустя обнадеженный Рузя с забинтованной рукой и Наста возвращались в ШНыр. На душе у Насты больше не скребли кошки. Вся ее тоска переработалась в заботу о Рузе, которого она обнимала за плечи, чтобы он не упал. Рузя морщился – не столько от боли, сколько от удовольствия.
– Хочешь шоколадку? Ну, может, котлетку? – предлагал он голосом тяжелораненого.
Случайно Наста взглянула на свою левую руку. Фигурки на нерпи , заряженной сегодня утром, сияли с обычной яркостью. Все, кроме одной.
– У меня погас сирин ! Странно! Я же вроде не… – удивилась она и потребовала у Рузи: – Ну-ка, покажи свою нерпь !
Рузя послушался.
– И у тебя не горит! Ты сегодня сирином пользовался?
– Нет, – сказал Рузя.
– Скверно! Бежим! – сказала Наста и сосредоточенно рванула к ШНыру.
В ШНыре Насту встретило снежное облако, катившееся к ним от деревьев. Когда облако увеличилось, Наста разглядела, что это круглолицая Окса. Гикая и колотя пятками громадного Аскольда, она гнала его по глубокому снегу. Аскольд скакал грузной рысью: для галопа он был слишком массивен. В ШНыре поездки на Аскольде называли «покататься на тракторе».
– У тебя сирин горит? – издали крикнула Наста.
Окса перестала понукать Аскольда, и трехлеток с величайшей готовностью остановился. Окса посмотрела на нерпь. Сирин погас и у нее.
Толстячок покосился на Оксу и быстро улизнул: не хотел, чтобы его видели с Настой. Рузя был скромен и не любил внутришныровских сплетен.
– О мать моя, Анастасия! Попала ты, несчастная! – запричитала Окса созерцая трусливо удаляющуюся спину Рузи. – К сердцу женскому твоему Рузя ключ нашел! Теперь он будет вечно ломать себе конечности, обжигаться кислотой, путать стиральный порошок с солью – и так до тех пор, пока у вас не станет девятеро детей! О мать моя! Плачет сердце мое, на тебя глядючи!
Наста прищурилась:
– Ты сегодня того… Финта не трогала? На ослике не каталась?
– А то как же! Почистила его с утра! Вечно он зачуханный!.. О где, скажите, совесть в этом мире! Люблю негодяя! Младость мою с ослами провожу! В навоз их мои слезы капают!
Наста хмыкнула. Вовчика она терпеть не могла. Он казался ей похожим на собачку. Освоил один способ ухаживания и всякий раз его прокручивает. Разве что хвостиком не виляет, роковой мужчина! И как Оксе не надоест? Кажется, будто двух человек заклинило на одной игре: один вечно смотрит на сторону, другая бегает за ним и страдает, получая удовольствие от того, что любит негодяя.
Оставив Оксу и дальше излагать свои муки белым стихом, Наста кинулась в ШНыр. Через пять минут она убедилась, что сирины погасли вообще у всех. Попытки зарядиться от главной закладки в Зеленом Лабиринте ни к чему не привели. Остальные фигурки пылали, яркими вспышками сбрасывая излишний заряд, сирины же оставались тусклыми.
* * *
Ночь может считаться ночью при двух условиях: когда темно и когда не орут. В ШНыре орали всегда долго. Озверелый Кузепыч метался по этажу и наказывал всех дежурствами, но и это не помогало. Все бегали, не могли улечься, путали комнаты. То Макар прятался у девчонок под кроватью, чтобы в полночь всех перепугать. То Даня в половину второго вспоминал, что ему нужен конспект по истории ШНыра, то Лара решала помыть голову, ломала кран и устраивала в коридоре запруду.
Те, кто должен был с утра нырять, вопили, что им мешают отдохнуть. Другие кричали, что им тоже мешали, поэтому нечего качать права. Кто хочет спать – бери спальник и мотай в пегасню.
Ближе к утру все заснули. Одна Рина сидела с ноутбуком и все никак не могла выпутаться из паутины Интернета. Когда же, наконец, получилось, в дверь забарабанили. Некоторое время Рина прождала, не проснется ли кто-нибудь еще. Как бы не так! Все дрыхли как суслики.
– Меня не кантовать! Завтрак! Утренний отдых! Обед! Дневной отдых! Потом адмиральский час! Ужин и личное время! – сквозь сон отчеканила Фреда.
Рина захлопнула крышку ноутбука, спрыгнула с кровати и открыла. В коридоре, держа в руке свечу, стояла Суповна. Закутанная в козий платок, с плечами ярмарочного борца, с редким пушком на подбородке, она внушала суеверный ужас.
– По… посуды нет! – испуганно заикнулась Рина.
Суповна покачала головой и поманила ее за собой.
– Куда? Зачем? Я не шумела! Я сидела в Интерне…
Не слушая, Суповна повернулась и быстро пошла, кутая пламя свечи в ладони. Свет на этаже нигде не горел. Рина на всякий случай проверила, отбрасывает ли Суповна тень. А то мало ли, какие могут быть варианты.
– Я босиком, – спохватилась Рина, но Суповна не позволила ей обуться. По лестнице спустились на первый этаж и недалеко от кухни повернули в узенький коридорчик.
Рина видела его и прежде, но считала, что он служит для хранения котлов и списанных из больницы ведер, подписанных краской: «Из инфекционного отд. не выносить! ». Перешагивая через хлам, они прошли несколько шагов. Рина наступила босой ногой на мокрую тряпку. Между пальцами заквакала сырость.
Суповна толкнула низкую дверь и приглашающе обернулась. Рина оказалась в маленькой комнате, о существовании которой не подозревала. На стене был ковер с попугаями. На подоконнике пылал алый подсолнух, выращенный из семечка, которое кто-то из старших шныров принес Суповне с двушки . Под ногами – длинный белый половик в красную полоску. На столе в коробке лежали перламутровые пуговицы, нитки, очки в футляре, лупа и порезанные четвертушки бумаги. У окна, частично перегораживая его, стоял массивный шкаф, чем-то напоминавший саму Суповну.
На тахте кто-то лежал, укрытый с головой пледом. Суповна кашлянула в кулак. Кашель у нее был такой, будто кто-то крикнул «угу!» в бочку и, отскочив, застыл с невинным лицом.
Человек под пледом зашевелился, сел. Рина узнала Кавалерию. Недовольная, что ее застали спящей, глава ШНыра поправила волосы. Рина поняла, что Кавалерия заснула случайно, послав Суповну за Риной.
Из рукава у директрисы сонно выползла золотая пчела. Заработала крыльями, но взлетать не стала, а перебежала к воротнику и скрылась.
– Как съездила в город? – спросила Кавалерия.
– Нормально, – ответила Рина, размышляя, что подходит под понятие нормы. Что они с Мамасей позавчера впустую съездили в Склиф? Или что потом проболтали всю ночь, как две подружки, так, что непонятно, где мать и кто дочь?
Кавалерия свесила ноги с тахты.
– Не понимаешь, почему встреча ночью? Я хотела поговорить наедине!.. Нерпь у тебя с собой?
Рина полезла во внутренний карман. Печатая на ноуте, она обычно стягивала нерпь , потому что та, ерзая по руке, натирала кожу шнуровкой.
– Когда шныра будят, он первым делом должен зашнЫроваться и только после этого обуться. Однако я вижу, что в данном случае не было сделано ни первого, ни второго, – Кавалерия насмешливо взглянула на ноги Рины.
Рина застенчиво спрятала одну босую ступню за другую, вдвое уменьшив степень своей босоногости. Потом стала надевать нерпь , помогая себе зубами. Ужасно неудобно, когда шнуровка на запястье. Приходится ослаблять затяжку, просовывать руку, потом затягиваться, но все равно шнурок где-нибудь обязательно провисает.
Первой не выдержала Суповна.
– Да хто так шныруесся?.. Глаза б мои не глядели! А ну ходь сюда! Я тя зашнырую! – громовым голосом крикнула она и, шлепнув Рину по пальцам, яростно затянула шнурки. Рина подумала, что довольная жизнью Суповна была бы даже не из области фантастики, а из области готической мистики. Или психоделического сюра.
– Сирин не горит. Это из-за меня? – сказала Рина.
Кавалерия не стала ее утешать:
– Из-за точки «Запад». «Царевна-лебедь» была важным пунктом нашей внешней обороны. Поэтому сирин и отключился.
– И что теперь?
– Мы лишены возможности телепортировать. Другие возможности нерпи пока сохраняются.
– Но почему он отключился сегодня? Закладку же я вынесла еще тогда? Это надолго?
– За пророчествами – к Белдо! – резко ответила Кавалерия. – Три оставшиеся точки не способны прокачивать весь объем энергии. Телепортация требует ее больше всего.
– Вы по-прежнему не хотите меня выгнать? – съежившись, спросила Рина.
Кавалерия усмехнулась.
– Это, конечно, все решит. Выгоним тебя – и ведьмари на радостях вернут нам закладку и точку… Да и, боюсь, дело не только в «Царевне». С болотом тоже что-то творится. Оно меняет форму и цвет. Я бы сказала: расширяется, одновременно приобретая рыхлость. Доступ на двушку усложнился.
Кавалерия зябко закуталась в одеяло. Белел кончик носа.
– Происходит нечто странное с артефактами и закладками. То сильные всплески магии, то угасание. Гиелы и пеги ведут себя необычно. Такое ощущение, будто где-то под городом кипит котел со злом, причем центр этого зла находится в ШНыре… Вычислить его нельзя, так как зло связано с кем-то из шныров.
– Со мной? – с ужасом спросила Рина.
Суповна и Кавалерия переглянулись. Кавалерия улыбнулась.
– У тебя явная мания величия! Тебе кажется, кроме тебя, другого источника у мирового зла нет… Ты не приносила в последнее время в ШНыр ничего необычного?
– Только выносила, – вздохнула Рина, вспомнив гепарда .
– Вот и я о том же… Все же, если что-то заметишь, дай мне знать.
Рина кивнула. Потом вскинула голову.
– Ну! – поощрила Кавалерия.
– Я вспомнила о закладке на двушке , которую мы не смогли взять. Последняя закладка Митяя Желтоглазого. Он доставил ее на границу двушки , но не стал проносить через болото . Почему? – спросила Рина.
– Нам это неизвестно. Может, опасался, что берсерки перехватят. А может, для этой закладки не наступило время. Мы ничего не знаем о последних часах Митяя.
– А вы могли бы ее принести? Возможно, сирины снова заработали бы, появись в ШНыре сильная закладка, – с надеждой предложила Рина.
– Сомневаюсь, что мне это по силам. Разве что в зоне поступка, да и то не факт, – задумчиво ответила Кавалерия.
– В зоне поступка? – непонимающе переспросила Рина.
– Поступок – это когда до крайности, до боли, до невозможности наступишь на себя. Так наступишь, что, кажется, и дышать нельзя. Иногда в жизни человека бывает один поступок, иногда несколько. Но и один – немало.
Рина попыталась это представить.
– А если я сейчас… ну, в окно прыгну? Поступок?
– Это истерия. Она не в зоне поступка. Когда ты окажешься в зоне поступка, то сразу ощутишь. Сейчас говорить об этом бесполезно!
Почувствовав, что разговор окончен, Рина двинулась к двери.
– Погоди! Как там Сашка поживает? – остановила ее Кавалерия.
Рина внутренне напряглась. Она смутно улавливала, что вопрос Кавалерии не связан с простым любопытством. Не мешала же она, в конце концов, бой-девице Штопочке заправляться пивом до помутнения в глазах или Насте курить ночью в коридоре, наблюдая, как дым утекает сквозь треснутое стекло.
– Вечером поживал хорошо. На здоровье не жалуется. Делает успехи в освоении шныровских дисциплин, – дежурным голосом отчеканила Рина.
– Физкультурных или умственных?
– Физкультурные ему даются лучше! – голос у Рины потеплел.
Она вспомнила, как вчера днем Сашка, увязая в снегу, заманивал Гавра в сарай, а эта хитрая морда коварно скалилась, зная, что сосиски, которую Сашка якобы достает из кармана, у того нет. Наконец Рина сумела отыскать затоптанный в сугроб куриный сустав. Она закинула его в сарай и, когда Гавр от жадности кинулся туда, захлопнула дверь. Привычный ритуал «Прости, Гаврик, но нам пора!» был соблюден.
Уловив в голосе Рины потепление, Кавалерия облегченно улыбнулась.
– Береги его, потому что… ну просто береги!
– Это он пусть меня бережет! Я хрупкая девушка! – отозвалась Рина, не ощущавшая потребности беречь здоровяка.
Суповна пошла проводить Рину. Повариха топала рядом, и в глубине ее огромной груди что-то клокотало, точно в закипающей кастрюле. Рина жалась к краю лестницы, стараясь не наступать на холодные ступени полной ступней. Внезапно Суповна повернулась к ней всем корпусом.
– В вилке у него, ишь, мармишель застряла! – заорала она с такой яростью, что Рина зажмурилась. – Для второго отдельную тарелку требует… итить твою митить!.. в разные брюхи идеть! Вот буду все в одну ложить. Жрать захотят – слопают!
«О чем это она? Чего она от меня хочет?» – подумала Рина с ужасом.
Но, оказалось, никаких претензий лично к ней у Суповны нет. Просто у нее наболело, и она общается.
– А Валерка скоро себя угробит!.. Я ей грю: вылежись! А она нет, все ей нырять надо! Ну сдохнешь и дохни себе! Кому легче будет? – прокричала Суповна чуть тише и, отвернувшись, затопала дальше.
Рина набралась храбрости.
– А спросить можно? Вы когда мою нерпь шныровали, кривились. Почему? Чья она раньше была? – спросила она у спины Суповны.
Старуха заплевалась:
– Да чтоб она сгинула! Обалдел Кузепыч!.. Я ему в глаза утром скажу: ты что, рожа наглая, делаешь? Что дитю дал? Нет у тебя нерпи другой – так свою дай, а эту себе оставь!
– А эта чья?
– Чья-чья! Да это ж первая нерпь Мокши Гая! Он в последний нырок без нее отправился, так уж случилось. А как закладку взял, там уж его защита и не пропустила. Так и остался без нее!
Рина уставилась на нерпь , потом стала срывать ее, помогая себе зубами. Суповна железными пальцами ухватила ее на ухо.
– А ну отставить! Я ее шныровала-шныровала! Нерпь -то чем виновата? Нормальная она, все работает. Не дури!
Глава 17
ДВЕ ЗАКЛАДКИ В ОДНОМ КАМНЕ
Скажу и не ошибусь: дружить нынешние молодые люди не умеют. Дружба не успевает созреть, как все обрывается близостью, за которой нет ни дружбы, ни тем более любви.
Макар вернулся за полчаса до наступления пятницы. Двигался он осторожно, как беременная женщина. Двумя руками придерживал майку, которая сильно топорщилась на животе. Подойдя к окну, Макар отпустил майку. На подоконник хлынул крупно нарезанный черный хлеб.
– Главное в жизни что? Хавчик! Хавайте, короче! – великодушно разрешил он.
– Ты где был? – с подозрением спросил Даня.
– А тебе, длинный, что за дело? Дают – бери!
Макар рассовал всем хлеб, после чего извлек из кармана солонку явно столовского происхождения.
– Налетай! – предложил он, задирая голову и соля разжеванный хлеб у себя во рту. – Без соли не фонтан!.. Если Суповна возбухнет, дежурные по кухне обещали подтвердить, что солонку длинный упер!.. Понял, длинный, ты упер!
Даня судорожно задышал, откинулся назад. На глаза у него навернулись слезы.
– Я так больше не могу! Я его удушу, как Геркулес льва! – взвизгнул он и, расставив руки, бросился на Макара.
Сашка едва успел втиснуться между ними и плечом оттереть «Геркулеса» от «льва». Макар успокоился, съел десять кусков хлеба, забрался под одеяло и объявил сам себе ночь. Едва Макар уснул, Влад Ганич приблизился к его кровати и, аккуратно присев, чтобы не нарушились сладки на выглаженных брюках, стал разглядывать ботинки Макара.
– Занятно! Были черные шнурки, а стали белые, – сказал Ганич елейным голоском.
– Ну, значит, новые купил. Чего такое-то? – Кирюша лежал на кровати с плеером, и голос у него был, как у всех плеерщиков, орущий. Бедолага считал, что ему нужно перекрикивать музыку, которую, кроме него, никто не слышал.
– Тогда и ботинки новые, – сказал Ганич еще более сладко.
– Да не… ботинки вроде те же… – задумчиво протянул Сашка.
– Це-це! Такие же, только пара абсолютно новая!.. Вот что я вам скажу: присматривайте за своими карманами!..
Когда ШНыр погрузился в сон, в коридоре одиноко цокнул шарик. Яра, сидевшая на столе для настольного тенниса, спрыгнула и, крадучись, пошла по коридору второго этажа. Пропустив с десяток дверей, она остановилась у одной, двустворчатой. Прислушалась, наклонилась и стала разглядывать замок. Самый обычный, комнатный, не особенно сложный. Яру заботило другое. Она накрыла замок ладонями, так, чтобы не падал свет, и глянула одним глазом, проверяя, нет ли зеленоватого свечения. Свечение отсутствовало. Яра облегченно вздохнула. Она опасалась, что замок имеет антирусальную защиту.
Яра проскользнула в комнату и осторожно прикрыла за собой дверь. Лунный свет пробивался в незашторенное окно. Справа угадывались длинные ряды стеллажей. Это была библиотека ШНыра. Включать свет Яра не решилась. Используя русалку , она вызвала тонкий луч света и стала пробираться по узкому проходу между двумя крайними стеллажами.
Вскоре она оказалась у деревянного шкафа, подписанного «Только для преподавателей !», и, не рискуя использовать русалку , просунула в щель лезвие перочинного ножа. Используя нож как рычаг, отжала дверцу. Внутри лежало несколько старинных книг и толстый рукописный фолиант, составленный из десятков тетрадей, которые постепенно, по мере заполнения, вклеивались под тканевый переплет. В тетрадь заносились краткие сведения об умерших ведьмарях. Читать ее было трудно – куча более поздних вклеек, зачеркиваний и вдобавок попытка вести тетрадь по алфавитному принципу.
Абакумов Никита 27.03.1971—31.12.2003. Покинул ШНыр 20.05.1998. Победитель конкурса «мистер Атлетика» 1998 и 1999 гг. Взял закладку силы. Умер от ожирения. Вес в момент смерти 417 кг.
Абыкина Анна 01.04.1935—13.05.1953. Инкубатор, убита элем.
Адыгов Максим 12.05.1951—30.03.1972. Покинул ШНыр 14.11.1967, закладка первенства. Разбился на мотоцикле.
Адиноченко Всеволод 24.09.1954—25.12.1969. Инкуб., устойчивая псиосная зависимость, убит элем.
Ажарова Стефания 09.08.1995—28.05.2011. Покинула ШНыр 14.04.2010, закладка неотразимой красоты. Обстоятельства смерти неизвестны.
Айно Эдуард род. прим. в 1601 – умер в 1870 г. Выкрал закладку долголетия. Умер от тоски. Последние семьдесят лет не выходил из своей комнаты.
На первую страницу Яра потратила десять минут, такой сложный был почерк. Прикинув, сколько времени уйдет на всю тетрадь, Яра едва не взвыла: тут до утра не управиться. Свет русалки тускнел. Нерпь разряжалась. Яра шарила по карманам в поисках фонаря, когда кто-то сказал:
– Неправильно! Надо было русалкой. Переплета коснуться. Тогда бы вспыхнули буквы и горели всю ночь… Провести вам практикум по пользованию русалками . Никто ничего. Не знает. А ведь на нерпи даже яичницу можно изжарить. Если с умом.
Яра испуганно обернулась и увидела Меркурия Сергеича. Поразительно, как этот массивный человек сумел приблизиться так беззвучно. Яра растерялась, начала что-то путано объяснять. Меркурий нетерпеливо махнул рукой. Забрав тетрадь, коснулся переплета своей русалкой. Буквы мгновенно осветились.
– Абакумова помню. Худой. Мерз все время. Но толковый. Костер с обломка спички. В дождь, – отрывисто сказал Меркурий. Подняв забытый Ярой нож, он большим пальцем потрогал истончившееся от многократных заточек лезвие.
– Хороший ножик. В поездах. Колбасу резать.
– Это ВикСера. Моего деда… А почему Айно жил так долго? Я посчитала: двести семьдесят лет! – растерянно спросила Яра.
– Какой Айно.
Яра показала запись. Меркурий проворчал: он, мол, не аксакал, чтобы помнить человека, родившегося в начале семнадцатого века, но потом сообразил, о ком речь:
– А, этот. Утраивающая закладка для двоюродного брата. Умер от чахотки в двадцать три года. Брат. С закладкой прожил бы. Шестьдесят девять.
– А Айно прожил бы. Девяносто. Без утраивающей закладки. Ясно, – подсчитала Яра. С Меркурием она тоже невольно начинала говорить рублеными фразами.
Меркурий пролистал фолиант. То и дело взгляд его, грустнея, замирал на какой-нибудь строке, и Яра понимала, что он знает тут многих.
– Я вот о чем думаю. Взял человек закладку, а потом пожалел об этом… Неужели конец? Ну в ШНыр ему не вернуться – понятно. Но хоть что-то? Как-то? – спросила Яра.
– Трудно. Отказаться от всего. Нужна. Чудовищная воля. Отречься. Редко бывает. Почти никогда, – Меркурий захлопнул книгу и вернул в шкаф. – Теперь скажи. Ты взяла ее. Зачем.
Яра пошевелила пальцами на ногах. Говорить или нет? Меркурию она доверяла, но готова ли она к откровенности? Ведь даже для Ула это пока тайна.
– Я подумала… вдруг где-то здесь есть о змейке? Артефакт такой. Ну что кто-то умер из-за нее и все такое… – путано объяснила она.
Меркурий Сергеич выставил вперед ногу.
– Книга артефактов. В свободном доступе. Некоторые тома пропали. Кто-то прихватил с собой. Мы не проверяем чемоданы. Когда кто уезжает. Из ШНыра.
– Уже смотрела. Про змейку-браслет там ни слова.
Ощущая в крови дразнящий азарт, Яра вскинула руку. Провела по волосам. Она могла показывать запястье сколько угодно – все равно ничего не увидеть. Едва появился Меркурий, змейка скользнула под кожу.
– Змейка-браслет. Зачем тебе, – Меркурий нахмурился. Яра почувствовала, что упоминание змейки его насторожило и обеспокоило.
– Да так. Слышала, – сказала она торопливо.
– Слышала. Хм. Лишнее это. Мало ли кто что. Слышал. Иди. Библиотеку я закрою.
Меркурий продолжал сопеть. Громадный красный нос втягивал воздух, как помпа. Яра послушно пошла к двери, спиной выражая печаль и укоризну.
– Подожди, – велел Меркурий.
Яра с готовностью остановилась.
– Слушай! Лет тридцать назад один мой друг. Возвращался из нырка. Его подстерегли. Залепили болт сюда вот, – Меркурий потянул было палец чуть ниже сердца, но раздумал и заложил руки за спину. – Куртка выдержала, но. Выкинуло из седла. Шлепнулся в мелкое болотце. Ведьмари обыскали его. Добивать сразу поленились.
Меркурий искоса взглянул на Яру. Та жадно слушала.
– У друга была с собой. Редкая закладка для. Умирающей девчушки.
– Редкая?
– Две закладки проросли. В одном камне. Когда очнулся. Берсерки ссорились. Из-за. Закладки. Тут появился человек. Молодой. Заявил: забирает закладку себе. Один берсерк хотел выстрелить. Не успел. От руки молодого. Отделилась серебристая змейка. Пролетела по воздуху. Убила одного берсерка. И сразу второго. Пронизала их головы. Вернулась к хозяину. Он забрал закладку. Ушел. А мой друг. Пополз в ШНыр. До этого он притворялся. Мертвым, – Меркурий говорил отрывистей, чем обычно.
Яре давно ясно было, кто этот друг Меркурия. Да он особенно и не таился.
– А что с девчушкой?
Меркурий провел согнутым запястьем по носу, словно желал смять его.
– Опоздали. Он очень долго полз. До ШНыра. Никакой связи. Нерпь разряжена.
Яра поняла, почему Меркурий так сердился всегда, когда видел у кого-то погасшие нерпи .
– А змейка?.. – спросила она.
– Мой друг слышал. Тот молодой скоро погиб. Змейка была у другого. Потом и он исчез.
Меркурий вывел ее в коридор, притворил дверь библиотеки и проверил, хорошо ли она закрыта.
– Спокойной. Ночи! – сказал он.
* * *
Вечером Яра пошла в Копытово. Дел у нее там не было, но хотелось подумать. Думала же она всегда на ходу, точно протаптывала мысли ногами. Было темно. Самые короткие дни в году. Яра шагала по укатанной, расчищенной дороге, по которой за четверть часа до нее проехал трактор. По краям дороги выше человеческого роста лежал счищенный смерзшийся снег.
Впереди на дороге лежало нечто, похожее на раздавленную собаку. Яра подошла, увидела, что это не собака, а пустой пакет, но все равно ощущение чужой гибели осталось, и долго на душе у нее было противно.
Змейка быстро вращалась вокруг запястья, скользя по коже. Яра остановилась и, потянув рукав шныровской куртки, стала смотреть на браслет.
«Много власти и – жуткая смерть! И каждый думал, что он особенный. Его она не убьет. И все ошиблись», – сказала она себе.
Решив расстаться со змейкой, Яра стащила браслет и положила его в колею от тракторной шины. Не веря, что ее могут бросить, змейка стала слепо извиваться. Подползла к ноге Яры, отрывая от снега плоскую голову. Яра отскочила. Постепенно движения змейки замедлялись, становились вялыми и неуверенными. Двигаться она могла, только согреваясь живым теплом, а еще лучше – в человеческой крови. Наконец змейка остановилась, сомкнулась кольцом и, укусив себя за кончик хвоста, застыла браслетом.
Взревел гудок. В грудь Яре ударили толстые, как бревна, лучи света. Яра отскочила, спиной врезавшись в снежный накат. Она так и не поняла, что ее спасло: удачливость или реакция. В лицо швырнуло колючими брызгами из-под колес. Мимо пронесся грохочущий лесовоз. Яру обдало вонючим выхлопом. В удаляющейся кабине мелькнуло белое кривляющееся лицо. И не одно, человек пять. Выглядывают, орут что-то. Копытовские подростки. Дождались, пока отец или старший брат примут на грудь, взяли его машину, набились в кабину как сельди и гоняют по проселкам, где нет постов.
Яра животом бросилась на дорогу, отыскивая змейку, вдавленную в снег шинами тяжелого грузовика. Где же она? Что-то кольнуло в пульс – и Яра поняла: змейка нашла ее сама. Она впустила змейку в свое сознание и резко прокрутила воображаемый руль в одну сторону, потом в другую. Несколько секунд Яре казалось, что ничего не происходит. Потом лесовоз вильнул, в потоке ледяных брызг вспахал двухметровый сугроб, в панике рванулся и врезался в снег.
Заднюю часть грузовика занесло. Лесовоз под прямым углом воткнулся в сугробы, надежно закупорив узкую дорогу и закинув задравшийся прицеп на снежную шапку. Яра прикинула: без помощи второго грузовика теперь никак не обойтись. Так и будут торчать тут. На миг все стихло, а потом из кабины послышались запоздалые вопли. Послушав их, Яра убедилась, что пострадавших нет, кроме незадачливого водителя, на которого набросилась вся взбешенная орава.
Она повернулась и пошла в Копытово. Казалось, змейка улеглась под сердцем, уютно свернулась и греется. Захоти Яра избавиться от нее сейчас, ей пришлось бы вскрывать себе грудную клетку. Но она не стала бы этого делать – к змейке она испытывала благодарность.
«По-моему, я порю горячку… – подумала Яра. – Один и тот же меч может быть и злом, и добром, смотря в каких руках окажется. А если так: змейка убила тех хранителей потому, что они не умели ею пользоваться. Требовали денег, удовольствий, власти… А если я буду использовать ее по-шныровски? Ведь защита-то ШНыра ее пропускает? Так или нет? Значит, змейка не то чтобы явное зло, но что-то слитое со мной, часть меня… Да и вообще – она просто средство».
* * *
Копытово начиналось постепенно. Граница была неотчетливой. Вначале в бескрайнем поле всплывал ржавый автобус-призрак, без стекол, много раз горевший. Железо можно было отрывать от него руками – ни на какой лом не возьмут. Как-то Ул и Яра пережидали здесь ливень. Дальше, метров через пятьсот, из снега рядами торчали спинки старых кроватей, деревянные столбики, обкрученные колючей проволокой, и листы жести. Это огороды.
Одному из них забором служил перевернутый лозунг: «Дорогие копытовцы и копытовки! Поздравляем вас с…» Дальше все обломано. С чем поздравляют, осталось неизвестным.
За огородами лежала большая площадь, вымощенная бетонными плитами, – бывшая строительная база. В одном из ее ангаров день и ночь истерически визжали циркулярные пилы – лесопилка. Деревья притаскивали трактором, ночами, и тут же торопливо свежевали и разделывали, как говяжьи туши.
Вдоль площади стояли пятиэтажки. Яра шагала им навстречу, и ей казалось: она вдвигается в потусторонний мир. Неосвещенные окна домов синхронно вспыхивали чем-то синеватым, меркли, снова вспыхивали. Яра понимающе улыбалась: она знала, что это женская часть Копытова смотрит сериалы.
На пустой автобусной остановке Яра увидела прижавшуюся друг к другу парочку – замерзшую, с сизыми щеками, с потрескавшимися от поцелуев губами. Яра подумала, что отличает их с Улом от этой парочки? Да и отличает ли хотя бы что-то?
И сразу, точно из ниоткуда, пришла мысль:
– Да, Ул хороший, замечательный! Но неужели на всю жизнь? Ты стоишь большего!
Выдав себя, змейка шевельнулась под сердцем.
– А ну пошла вон! – строго приказала ей Яра.
Змейка послушно выползла на запястье и застыла браслетом.
– И чтоб я больше этого не слышала! – повторила Яра. Но сама почувствовала: повторила дрябленько, без большой убежденности в голосе.
Яра дошла до магазина. Шагнула в тепло и яркий свет. Остановилась. С мороза и темноты магазин показался раем, а продавщица, стоявшая на стремянке и развешивающая разноцветные фонарики, – феей. На подоконнике грустила кадка с алоэ. Года два назад алоэ украсили как елку. И вот прошла куча времени, а на нем все так же поблескивали три маленькие игрушки и спадал, шевелясь от сквозняка, серебряный дождь.
– Чего тебе? – «тыкнула» фея, спиной угадывая относительную невзрослость Яры.
Яра задумчиво покосилась на шоколад, но решила, что одна шоколадка ее не спасет. Да и денег в обрез.
– Банку сгущенки!
Продавщица неохотно стала спускаться.
– Все, что ли?
– И строительный гвоздь! – Яра вспомнила, что забыла нож в комнате. Она опасалась: продавщица покрутит пальцем у виска, но та понимающе усмехнулась:
– Для банки? Не извращайся! Сама открою!
На обратном пути Яра выпила всю сгущенку, хотя под конец та замерзла и не текла. Сладкое она любила до невозможности. Ул как-то проверил: Яра может съесть одну за другой четыре большие шоколадки. Причем нормально съесть, не ставя рекорды и не принуждая себя.
После сгущенки Яре захотелось пить, и она решила это очень просто: слепила снежок и откусывала от него, как от яблока. Перемахнув ограду ШНыра в том почти официальном месте, где с другой стороны была протоптана дорожка, условно считавшаяся секретной, Яра пошла по аллее.
Было темно. Ветви деревьев скрещивались на сиреневом небе. Она дошла до сарая-склада, когда за высокой, с выгнутой спинкой скамейкой качнулась тень.
– Тут он! Попался! Пли! – завопил кто-то, и на Яру обрушился град. Бросали от души, усиливая броски львом . Яра пригнулась, заслоняясь руками. Она знала, что такой снежок и из стоящего боком ящика вышибет доску, особенно если слеплен от души.
Обстрел продолжался недолго. Последний снежок пронесся у виска и вдребезги разбился о кирпичную кладку.
– Надо же! Стоит! Кидали-кидали, а стоит! – удивился кто-то.
Яре в лицо уперся луч фонаря.
– Сейчас кто-то схлопочет! – пообещала она, не видя, кто ее слепит.
Луч фонаря стыдливо заметался.
– Выходи! Хуже будет! Вы львов истратили! А я сейчас своим львом скамейку возьму и наугад шарахну! – безошибочно уловив слабину, потребовала Яра.
– Так это ж Яра!.. – запоздало озадачилась темнота и трусливо исторгла на дорогу три фигуры. Первая оказалась Рузей, вторая – Витярой, третья – Вовчиком.
Витяра не мог без ужимок. Он то подпрыгивал, то всплескивал руками, то приседал, дергая себя за ухо-баранку. Вовчик прятался за широкую спину Рузи, выталкивая его вперед как жертвенного барана. Из этого Яра заключила, что давать по мозгам в первую очередь следует именно Вовчику. Другие потерпят. Она шагнула к Вовчику и, ловко выудив его из-за Рузи, двумя пальцами цепко ухватила за красивый нос.
Вовчик жалобно заругался, дальновидно не вырываясь. Послушав его с полминуты, Яра утвердилась в мысли, что в доме у Вовчика с детства жили три маленьких человечка. Одного звали Уйди, другого – Отстань и третьего – Отвянь.
– Короче! – потребовала Яра, задирая нос Вовчика дырочками к небу. Вовчик кратко взвыл и на глазах окультурился.
– Так это ты! А мы думали – он!.. – гнусаво наябедничал Вовчик. Ему было обидно, что за нос дергают его одного, а Витяра спокойно стоит рядом и сияет угрями.
– Кто «он»? – потребовала объяснения Яра.
– Ауч! Да повадился тут какой-то еду со склада таскать. Вот мы и решили его подкараулить, кекса этого… Ауч!
Яра отпустила нос.
– Кыш отсюда!
Вовчик торопливо отпрыгнул.
– Ты только Улу не говори, что мы тебя снежками! – взмолился он.
– Почему?
– Ну Ул, он, понимаешь, не учитывает некоторых моментов…
– По шее может дать! – предельно упростил лопоухий Витяра. – Ну все, пока! А этого фрукта мы все равно подкараулим! Пусть так и знает!
Витяра и Вовчик умчались, а грустный Рузя все стоял и, как печальный пингвинчик, глазел на Яру. Она помахала у него перед глазами ладонью.
– Эй, проснись! Чего тебе надо?
– Мы в тебя снежков сорок кинули! Очень близко! И ни разу не попали! – пораженно сказал Рузя.
Яра оглянулась. Стена сарая вся была в белых точках. В каких-то местах пятна сливались. Непонятно.
– Странновато… – признала она. – Ну что вам сказать? Цельтесь в другой раз лучше.
– Да мы вроде хорошо целились, – Рузя повернулся и, поскрипывая снегом, побрел через сугробы.
Глава 18
ТАЙНА СТАРШЕГО СЫНА
Каждый человек похож на улитку в ракушке. Заперся в своем домике и ждет, пока на него кто-то дохнет, чтобы он вылез. А никто не дышит – все в своих норках сидят и того же ждут.
Незадолго до Нового года Яра вышла из своей комнаты и без особой цели побрела по коридору. Изредка навстречу ей попадались красноглазые и сморкающиеся средние шныры, вяло перефутболивающие друг другу недолеченную простуду. Простуда была противная, без температуры, но с диким кашлем и многометровыми соплями.
В гостиной второго этажа кипела радостная суета. Лара отмахивалась веником от пыли и чихала. Фреда разгуливала с крошечной тряпочкой и произносила речь, суть которой сводилась к тому, что все делают все неправильно.
Сашка и Кирилл двигали диван. Штангу они закатили под теннисный стол, а сам стол прогнали к стене. Окно было распахнуто. Кто-то лежал на подоконнике животом и дурным голосом орал во двор:
– Ты что, слепой? За толстый конец привязывай!
Так орать могли только двое: Макар и Фреда. Ноги были мужские.
Яра подошла к окну. Внизу она увидела Даню и Влада Ганича. Они обвязывали веревкой срубленную пушистую елочку. Елочка показалась Яре знакомой. Кажется, раньше она росла напротив кухни.
– Это я нашел! – гордо сообщил Макар, за веревку начиная затягивать елку наверх.
– Это любимая елка Суповны. Она ее бульоном поливала! – вспомнила Яра.
При одном звучании грозного имени Макар мгновенно изменил показания:
– Это он нашел! Вот этот длинный! Я ему говорю: «Не трожь!», а он: «Руби да руби!» Зверь! Никакого уважения к зеленым этим… посаждениям! – заявил он, ткнув пальцем в Даню.
Даня от негодования побурел и стал подпрыгивать на газоне, пытаясь дотянуться до Макара.
В конце концов решено было елку не прятать и следы не заметать. А перед Суповной извиниться и подарить ей что-нибудь утешающее.
– Например, фартук с черепами и скелетами! – предложил Сашка.
– Лучше с вишнями! – поправила осторожная Лена.
– У нее этих фартуков миллион!
– Значит, дарить надо именно фартук! Не промахнешься! Хочешь узнать, чем человек дорожит, вспомни, чего у него много, – сказала Лена.
Пушистую елочку через окно втащили в гостиную. Она оттаивала, роняла снег, дышала свежестью и смолой. Казалось, вместе с елкой в ШНыр пришел Новый год и стоит на пороге, добродушно покашливая в красную рукавицу.
Крестовины, чтобы установить елку, у них не имелось, но Сашка с Риной ухитрились засунуть спил елки в центр блина от штанги. Оказалось в самый раз, пришлось только слегка подтесать.
Ларе надоело подметать, и она стала хвалить красавца актера, которого раскручивали по ТВ.
– Он такое чудо! У него хорошая энергетика!
– Ты эти штучки ведьмарские брось! Хорошо, Кавалерия не услышала. Хорошая энергетика – в розетке! – весело сказала Яра.
Она смотрела на Рину, как та двигается, как смеется, как толково работает ножом, и память ей щекотало смутное воспоминание. Ей чудилось: когда-то она встречалась с ней и была ей другом. Но где? Когда? Память, некогда затертая фельдшером Уточкиным, вернулась к Яре, но она не совсем еще ей доверяла. Остались пятна, и в этих пятнах, как в черных дырах, скрывалось много важного.
Глазастая змейка тоже оживилась. Яра чувствовала, как она скользит по запястью, тесно обвивая его.
Нарядить елку сразу не получилось. Шнырам-первогодкам пришлось мчаться на лекцию к Вадюше.
– Знаете, какая у Вадюши фамилия? Бизюкин. Вслушайтесь: Би-зю-юкин! – с наслаждением произнесла Алиса.
– Откуда ты знаешь?
– Видела у Кавалерии в блокноте. Би-зю-ю-юкин! Надо будет на доске написать, ненавязчиво так: Вэ. Бизюкин.
Утро у Яры выдалось свободное. Она увязалась за младшими шнырами и, чтобы не мешать, села на дальнюю парту. Уроки у Вадюши начинались всегда одинаково. Он входил в класс, высоко вскинув голову. Так высоко, словно надеялся прочесть на потолке: «Вы гений! » Однажды действительно прочитал и потом орал весь урок, пытаясь найти виновного. Даже вызвал Кавалерию, но она, посмотрев на потолок, пожала плечами:
– Вадюша! Но что я могу сделать? Вы же правда гений!
Поздоровавшись, Вадюша проходил к своему столу и принимался нервно поправлять все, что на нем лежало. Линейку, банку с карандашами, мел. Как-то раз Макар ради эксперимента все свалил в кучу, изменив обычный порядок вещей – и Вадюша не начал урока, пока всего не перетрогал и не разложил по местам. Макар и Сашка тогда переглянулись с полным взаимопониманием, и Рина ощутила, что стол у Вадюши будет завален теперь всегда.
Сегодняшний день не стал исключением. Макар постарался на славу. Полировка вся в разводах мела от тряпки. Розовые бумажки для записей растрепаны. Из пяти карандашей в стакане три поломаны.
Вадюша пришел в ужас и потребовал чистосердечно признаться, кто поломал его карандашики. Потом переточил их все, тщательно вытер стол и, успокоившись, сказал:
– Вам же хуже! Вы сами себя обокрали!
– Не смогли получить новых знаний? – сладким голоском уточнила Алиса.
– Нет. Похитили у себя время от контрольной! – с торжеством пояснил Вадюша. – Лекции сегодня не будет. А теперь начинайте писать!.. Перед каждым на столе лежит схема Московского метрополитена. Предположим, что время в пути между любыми двумя ближайшими станциями две минуты. Любой переход – три минуты. Ваша задача проложить оптимальный маршрут, чтобы за самое короткое время побывать на всех станциях метрополитена. На станциях можно не выходить.
– А-а… – начал Даня.
– Не «а-а», а первый вопрос контрольной! На логику и ориентацию в пространстве! Второй чисто шныровский. В тайге заблудились отец и два сына. Голодают, еле бредут. Отец тяжело заболевает. Понимая, что ему не выжить, просит ружье. Стреляет младшему сыну в ногу, легко ранит его и умирает. Зачем?
– Садюга потому что! Не любил, может, парня? «Помни, сынок, батю!» – сразу отозвался Макар.
– Все прозрения в письменной форме! – отрезал Вадюша.
Младшие шныры начали торопливо писать. С первым вопросом все было более или менее понятно. Отличалась только тактика. Сашка проезжал все линии поочередно, Кирилл сложно пересаживался в центре, Рина моталась по Кольцевой с короткими вылазками по веткам, а Даня разработал такую сложную схему, что сам запутался. К тому же у него неожиданно оказался неохваченный аппендикс.
Со вторым вопросом разногласий вышло значительно больше.
«Отец хотел, чтобы старший сын использовал младшего в качестве продовольствия, так как двоим выжить нереально. Опять же хотел, чтобы дети разозлились и съели его первым», – писал Влад Ганич.
«Налицо сложный фрейдистский комплекс! Старший сын ассоциируется у этого человека с самим собой, в то время как младший…» – строчила Фреда.
Сашка измял зубами колпачок ручки, после чего на странице появилось:
«Ранение в ногу легкое. Но идти будет нельзя. Подсказка тут: «младшему». Почему отец выстрелил в младшего? Его тащить легче, потому что старший сын сильнее».
Макар пытался списывать, но списать реально было только у Алисы, сидевшей рядом. Алиса же начертила через весь лист крупными буквами: «Не хочу морщить мозг! »
Пока младшие шныры разбирались с вопросами, Вадюша с видом цербера прохаживался между рядами.
– Ты что тут делаешь? – с подозрением спросил он у Яры.
– Сижу. А что, нельзя?
– Если просто сидишь, тогда можно, – разрешил Вадюша.
Из любопытства Яра позволила змейке скользнуть к нему в сознание, но долго там не задержалась. В мыслях у Вадюши было как в провинциальном музее: редкостный бардак сочетался с исключительным внешним порядком. И снова Яра мучительно поглядывала на Рину.
«Где же я ее видела? Когда? Почему у меня ощущение, что я знаю ее лет сто?.. Или это оттого, что она очень родной мне человечек?» – думала она.
Едва истекло время, Вадюша мгновенно собрал листки, не позволив Рине дописать до точки последнее предложение.
– Раньше надо было думать! – заявил он и высунул на миг кончик языка.
Рина с тоской подумала, что он полный псих. Хотя в ШНыре таких хватает. «Нормальных, здоровых, довольных собой людей ищите среди ведьмарей!» – много раз повторяла Кавалерия.
После занятий у Вадюши надо было тепло одеваться и идти в парк, где у пегасни, на шинах, их собирал Меркурий. Яра шла рядом с Риной, возле которой крутился верный Сашка. Он напоминал Яре большого пса, не понимающего, почему он должен любить одиночество, когда у него есть хозяйка.
– Слушай… – спросила она у Рины. – А ты раньше… ну, до нашего знакомства… в кино никогда не снималась?
– Не снималась. А что? Есть предложения?
– Такое ощущение, что я тебя видела. Может, в телешоу? Никогда не участвовала?
Рина засмеялась.
– Шутишь? Если бы Мамася увидела меня в телешоу! Или вообще у телевизора! Представляю себе ее лицо: «Моя дочь деградантка!» Слушай, давно хотела тебя спросить: что с тем ключом?
– С каким? – быстро переспросила Яра.
– Ну как! Помнишь, Кавалерия передала тебе ключ с биркой? Ну, от девушки из Склифа? Там было что-нибудь в ящике?
Браслет заметался. Змейка больно куснула Яру в самый пульс.
– Да так, ерунда всякая… ничего интересного… – торопливо ответила Яра и, невпопад улыбнувшись, повернула к ШНыру. – Счастливо! Мне после обеда нырять!
* * *
Меркурий ждал новичков у вкопанных покрышек. Он был бодрый, краснолицый, в лыжной шапке. На бороде опять лед. «Привычка пить. Воду из ведра. Борода мокрая. Шагнешь за порог. Сразу замерзает», – объяснял он.
– Сегодня. Никаких пегов, – сообщил Меркурий.
– Ура! – воскликнула Фреда.
– Рано ура. Марш-бросок семь километров. Ночевать в лесу. Без спальников. Температура детская. Минус двадцать два.
– Нас не предупреждали! – торопливо выпалила Алиса.
Меркурий цокнул языком:
– Когда предупреждаешь. Половина группы. Заболевает. Напрягите воображение. Вы далеко от ШНыра. Вас обстреляли. Пег ранен. Сели в глухом лесу. Связи нет.
– Можно я останусь? Меня сразу убили! А, господа? Из арбалета мне попали в голову! – заявил Даня.
Меркурий внимательно посмотрел на него:
– Пусть так. Только не убили. Ты упал с высоты. У тебя перелом позвоночника. Товарищи тебя тащат.
Меркурий шагнул к Дане, пригнул его к себе и нерпью коснулся лба. Полыхнула и сразу погасла русалка . Даня упал лицом в снег.
– Господа! Я понимаю, что многие мне не поверят, но я не могу шевелить ногами! – крикнул он, беспомощно задирая голову.
– Не надо считать меня. Зверем. Это. На шесть часов, – успокоил его Меркурий. – Поднимайте его. Надо успеть до темноты построить убежище.
Сашка с Макаром свалили два молодых дерева, соорудили носилки и погрузили на них Даню. Вскоре оказалось, что нести его надо вчетвером. Вдвоем нереально. Влад Ганич хотел забастовать, но подумал, что еще один раненый с переломом позвоночника никому не нужен. Или того хуже – Меркурий велит привязать его на ночь к дереву и заявит, что это сделали коварные берсерки, чтобы выпытать две главные шныровские тайны: что кладет Суповна в перловку и почему Кузепыч такой жмот.
Семь километров они тащились четыре часа и добрались до места едва живые и вымокшие по пояс. Сашка никогда бы не подумал, что такое возможно. Даня и тот был весь в снегу, потому что его многократно роняли. К тому же Даня оказался невыносимым раненым. Он то извинялся, то произносил нечто вроде:
– Господа! Мне дико неудобно, что я утомляю вас однообразными просьбами, но вы привязали меня к носилкам, а у меня дико чешется нога!
Вечером, когда они сидели у костра и в случайно найденной консервной банке топили снег (откуда у сбитого шныра взяться котелку?), Сашка спросил у Меркурия, зачем отец прострелил сыну ногу.
Меркурий отломил от бороды сосульку.
– Старая шныровская загадка. Ей сто лет. Что ты написал.
– Ну чтобы тащил.
– Верно. Из тайги одному не выйти. Сыновья у этого человека ссорились. Жили недружно. А так старший будет тащить младшего. Это их сблизит. Они не разлучатся. Потом.
* * *
Яра стояла перед Эрихом и гладила его по пропаханной шрамом морде. Широкогрудый жеребец фыркал и чуть поджимал уши.
– Мой бедный! Любимый! Бедный! – нежно повторяла Яра, успокаивая его.
Любить нечастных было частью ее натуры. Ул часто шутил, что в старости, когда все внуки вырастут, он подарит Яре кошку без лапок, чтобы она не скучала.
Но до старости нужно еще дожить. Эрих же был несчастен уже сегодня и сейчас. Потеряв глаз, он стал недоверчив, зол, дик. Никого не подпускал со «слепой» стороны, пугался любого случайного звука, шарахался и однажды едва не сломал Яре ногу, притиснув ее к воротам. Другие жеребцы – Цезарь, Митридат, Зверь – не делали Эриху никаких скидок, а при случае могли и лягнуть, пользуясь преимуществом. Один Икар жалел его. Подходил, клал на круп морду и, казалось, грустил с ним вместе.
Кавалерия отговаривала Яру нырять на Эрихе, но та упрямилась.
– Это мой конь! Его ранили из-за меня! Я не могу его бросить! – говорила она.
– Не надо никого бросать. Не ныряй на нем! А если он неточно войдет в тоннель? Испугается чего-то в болоте ? Если гиела подберется со слепой стороны?
– Это мой конь. Понимаете: мой! Мы с ним одно целое, как Ул одно целое со своей Азой, – упрямо твердила Яра.
Сама Кавалерия не привязывалась к определенной лошади и летала на многих. Говорили, потому, что несколько лет назад у нее пал красавец Фаталист – лучший из жеребцов ШНыра, уходивший в нырок как ласточка, с короткого разгона. Пал молодым, от укуса гиелы, когда снаружи казалось, что и раны никакой нет – лишь небольшая царапина на крупе.
От Фаталиста были Цезарь, Зверь и Икар, причем самый чуткий, пластично нервный и многообещающий для нырков Икар покалечился жеребенком. До сих пор Кавалерия закрывала глаза, когда при ней Икар раскидывал единственное свое огромное, сказочно прекрасное крыло и безуспешно пытался взлететь, беспомощно загребая воздух культяпкой другого.
Успокоив Эриха, Яра оседлала его и вывела из пегасни. Конечно, на жеребца безопаснее сесть сразу и жестко контролировать поводьями (вдруг затеет с кем-нибудь грызню), но по здравом размышлении Яра решила пожалеть свои коленки.
Прогрев Эриха сначала шагом, а затем на неспешной рыси, Яра перевела его в галоп и, припустив поводья, толкнула шенкелями. Эрих взлетел, сделав это немного неуклюже, с небольшим креном в сторону слепого глаза. Он теперь всегда так взлетал. Уцелевший глаз давал мозгу обманчивую картинку.
Не спеша покидать защищенные пределы ШНыра, Яра сделала на жеребце несколько кругов. Жеребец шел ровно, мощно, крыльями, как веслами, зачерпывая ледяной воздух.
Именно в этот момент Яра вспомнила, что забыла оставить в комнате змейку. По шныровской привычке, ставшей для нее естественной, как чистка зубов, она проверила все: заколки, одежду, выгребла из карманов мелочь, выложила телефон. Никаких полимеров, пластика, синтетики. Двушка не терпит даже вискозы в одежде. Только чистый хлопок или кожа.
Все предусмотрела, умница, а вот браслет как-то выскользнул у нее из мыслей. Похоже, в тот момент, как она мельком взглянула на запястье, змейка была у нее в крови.
«Шляпа я, шляпа!»
Яра заметалась, не зная, что делать. Возвращаться, притворившись, что забыла что-то в пегасне? Или не возвращаться? Возвращаться – плохая примета. Эриху не понравится. Пеги любят определенность. Лететь так лететь, а то пропадет настрой. К тому же оставить змейку совсем непросто. Как можно спрятать то, что способно проползти сквозь камень? То, что постоянно двигается и может найти себе нового хозяина? Например, Штопочку, или Витяру, или Оксу, или мало ли кого еще. Это и стало главным аргументом.
«Но ведь защита ШНыра ее пускает? Значит, возможно, через болото тоже проскочу. Ладно, рискну », – подумала Яра без энтузиазма и стала вспоминать задание. «Синяя закладка для человека неглупого, самолюбивого, эгоистичного, но утратившего веру в себя до полного ужаса перед внешним миром. Случай тяжелый, без закладки его никак не разрулить», – сказала Кавалерия.
Но и закладка подойдет не всякая. Нужно прочувствовать, когда Яра ее коснется. Если закладка просто даст веру в себя, оставив самолюбие и эгоизм, то это будет танк, едущий по трупам. Может, потеря веры в себя для этого человека вообще выход?
Обычно Яра не задавала Кавалерии вопросов. Делала и не ошибалась, потому что вера не ошибается. А тут, должно быть, змейка подтолкнула ее разбираться, почему нужна именно эта закладка.
– Он просил, – коротко ответила Кавалерия.
Яра удивленно моргнула. Просить Кавалерию о закладке невозможно: всем старшим шнырам известно, что не Кавалерия решает, кому и что давать. В противном случае главной в мироздании была бы Кавалерия, что мало походило на истину.
– Он просил не меня! – угадав, о чем она подумала, сказала Кавалерия. – Может, в Зеленом Лабиринте или даже мысленно? Не знаю.
И вот теперь, кружа над крышей ШНыра, на которой кто-то забыл яркое красное ведро, Яра пыталась угадать, кто просил о закладке (не Вадюша ли?) и, главное, кого.
Убедившись, что Эрих повеселел и наполнился азартом полета, Яра стала набирать высоту. Она делала это плавно, чтобы не утомить жеребца раньше времени. Эрих горячился, чувствуя, что его придерживают, но Яра вела себя как опытный тренер, знающий, что если конь сейчас переработает, то на обратном пути будет как выжатый лимон и не сможет уйти от гиел.
Холодный воздух обжигал легкие, и она натянула на лицо шарф, чтобы дышать через него.
Может, и правда завести респиратор с мембраной, как у ведьмарей? Никакой наледи, отличный обзор, нет сухого застарелого кашля, по которому скоро можно будет узнавать шныров в московском метро. Правда, на двушке респиратор обязательно расплавится, и обратно придется возвращаться без него. Опять же, кто сказал, что страдания и вообще всякие неудобства не являются частью пути шныра?
Поднявшись так высоко, что здание ШНыра можно было накрыть монетой, Яра сделала круг и огляделась. Небо было ясное, стыло-прозрачное. Видимость отличная, до самой Москвы. Никакой возможности укрыться в тучах и остаться незамеченной. Ну и ладно! Пока она под охраной главной закладки ШНыра. Сунься сюда гиела – точно в стену кирпичную влетит и покатится с переломанными крыльями.
Яра поискала глазами берсерков и нашла. Одна четверка жалась к земле и россыпью неспешно уходила на юг, в сторону базы ведьмарей. Яра предположила, что это «отработавшие» на утомленных гиелах: у этой партии закончилась смена. Потрудились ребятки, налетались, пора и честь знать. Прибудут на место и, бросив своих гиел дежурным, неспешно выпьют кофе. Поболтают, получат заслуженную дозу псиоса и, довольные друг другом, посмеиваясь, пошучивая и похлопывая друг друга по плечам, разъедутся по домам.
Другая, прилетевшая им на смену четверка держалась выше Эриха, со стороны солнца, в надежде, что солнце будет слепить Яру и она не сразу их обнаружит. Все было неспешно, расчетливо. Никакой особой страсти или нетерпения. Ведьмари делают свою работу строго по учебнику. Все продумано до малейшей детали.
Атаковать ее сейчас мешает защита ШНыра. Но едва Яра выйдет за очерченный главной закладкой охранный круг – а для нырка ей придется это сделать, – гиелы начнут по одной пикировать сверху в надежде перехватить ее прежде, чем жеребец наберет нужную скорость.
Выстрел из шнеппера, быстрый удар легким топориком, попытка укуса. Если гиела промахивается или меняется траектория нырка, берсерк мгновенно отворачивает и выходит на горизонтальный полет, чтобы не мешать следующему в цепочке.
Яра продолжала набирать высоту. Берсерки не дергались, зная, что высоко она подниматься не станет. Нет смысла утомлять коня, да и не в космос же ей, в конце концов, от них прятаться? Пег тяжелее гиелы. Ему нужен плотный воздух для опоры крыльев и много кислорода для дыхания.
Зная, что у берсерков есть с собой бинокли – оснащены-то они отменно! – Яра показала им пустые руки. Мол, не ныряла еще, закладок нету, нечего вам, добрые дяди, утруждаться.
Конечно, и за сбитого шныра можно получить немало псиоса, но все же если шныр окажется с закладкой, премия перехватившей его четверки увеличивается многократно. В ответ один из ведьмарей помахал Яре желтым платком. Это был призыв сдаваться и обещание, что ее не тронут.
Яра знала даже процедуру сдачи. Шныр – струсивший, раненый, на измотанном пеге или просто желающий сохранить жизнь – переводил пега в горизонтальный полет, снижал скорость и прижимал его к земле. Его на превосходящей высоте окружали три гиелы – одна справа, одна слева, одна над ним – и гнали к базе ведьмарей. И все – никуда не деться. Все козыри – высота, скорость и вооружение – у врага. При попытке изменить направление полета давали предупредительный выстрел из шнеппера и одна из гиел проносилась совсем близко, пугая пега. Если шныр смирялся и снова брал курс на базу ведьмарей, его не трогали. Если упрямился – получал топориком по затылку, а пега с разодранным гиелами горлом находили потом в лесу.
Надо признать, ведьмари относились к сдавшимся гуманно. Никаких пыток и выдранных щипцами ногтей. Изредка случалось, кто-то из сдавшихся потом приезжал к ШНыру на дорогой машине, с красивой, кукольной внешности и с кукольными же глазами девушкой. Рассказывал, как ему хорошо, пытался выгружать из багажника коробки с шоколадом, зубную пасту, банки с растворимым кофе и прочим, чего вечно не хватало в ШНыре.
«Ты же понимаешь! Ну был бы я гниющий труп с проломленной головой? Кому от этого легче? А так я могу вот вам помогать… вот сигареты привез, вот стиральный порошок. Долбушин, он сволочь, конечно, но щедрая! Мелочиться не любит! Сколько хочешь денег попроси – даст! Хоть с сумкой спортивной приезжай! Треть московских банков контролирует. Адресок есть, невзрачная такая квартирка в Чертанове! Приезжаешь туда, тебе двойные железные двери открывают, а там на полках деньги! Заходи, бери! Они даже не отмечают, кто сколько взял! Только проверяют, чтоб не псиосный был! Тем нельзя!» – кричал он, хорохорясь и наваливая ящики один на другой.
Его слушали. Потом молча выносили из ШНыра спичечный коробок. Сдавшийся ныряльщик сразу сникал: даже не открывая коробка, он знал, что там внутри. Мертвая золотая пчела. Ее никто не убивал: умерла сама. Отныне ШНыр для него навеки закрыт. И нырки . И двушка . И нерпь не будет больше заряжаться.
Желтый платок продолжал мелькать. Крошечный, но определенно различимый. Зная, что на нее направлены бинокли, Яра сделала некий доступный для понимания знак. Берсерк спокойно спрятал платок. Он и не ожидал, что Яра сразу задерет ручки.
«Все равно чего-то не так… Ох! Тревожно мне!» – подумала Яра.
В поведении берсерков, будто привычном, было что-то настораживающее. Яра не могла объяснить, в чем это выражалось, но она всегда больше доверяла интуиции. Мозг просчитывает все последовательно: один, два, три, четыре. Интуиция же сразу просечет, что четвертый кубик лежит рядом с первым. А раз так, можно и не считать.
«Ну все! Пора! Чего я тяну?» – Яра перевела Эриха в горизонтальный полет и, держа его слепым глазом к гиелам, чтобы лишний раз не нервировать жеребца, позволила ему немного передохнуть. Оставаясь в охранном поля ШНыра, Яра сделала полукруг и неожиданно развернула Эриха мордой в сторону гиел. Те не ожидали такой наглости и растянулись, считая, что Яра будет нырять с другой стороны защиты, которую им пришлось бы огибать.
Яра дважды толкнула Эриха шенкелями. Он понял команду и сложил крылья. Ну а теперь поиграем, суслики! Земля начала приближаться, вначале медленно, затем все быстрее. Яра помнила, как это страшно поначалу. Ты смотришь на землю и видишь не нырок в целом, не болото , не момент перехода, а представляешь свои переломанные кости.
Даже и сейчас, далеко не в первый нырок, ей не по себе: вдруг она не сумеет довериться коню и стать с ним одним стремлением, единой мыслью? Из пикирования Эриху не выйти, крылья не раскинуть – перья сразу вывернет встречным ветром.
Посреди нырка, когда Эрих достиг предельной скорости, они вышли из-под защиты шныровского поля. Близко скользили гиелы, но Яра знала, что они не успеют. Земля близко: берсеркам опасно разгоняться.
И тут появился этот берсерк. Яра не поняла, откуда он выскочил. Ловкий, с плоским, опушенным редкой бородкой лицом, он ударил сверху, как кошка. Это ж надо было так угадать ее скорость, чтобы не опередить и не отстать! Он несся на параллельных курсах, вжавшийся в спину гиелы, чтобы его не секло ветром. Их разделяло метров десять. Внимательные глазки впились в Яру. Будь земля чуть дальше, он бросил бы гиелу наперерез, а теперь не успеть…
Почуяв своего, змейка-браслет выползла из рукава и ослепительно сверкнула на солнце. Берсерк увидел Яру. Изогнувшись в седле, будто вовсе не имел позвоночника, он вскинул шнеппер и выпалил с десяти шагов…
Глава 19
ЭРИХ
Для тебя «душа» – это родительный падеж от «примите душ». Или того похлеще: «Души его!»
Только когда ты действительно понимаешь, что ты ничто, у тебя появляется твердое основание, чтобы оттолкнуться от этого и стать кем-то.
Причина любой неудачи – малое хотение, жалость к себе и расслабленность.
Все камни, которые мы подбрасываем, – со временем обязательно к нам возвращаются. Но порой возвращаются не сразу, и мы не замечаем следственной связи.
Яра почувствовала, как что-то хлестнуло ее по голени, прошило брючину и ударило Эриха в потник. Несколько секунд назад стальной шарик легко прошил бы войлок. Но сейчас он застрял в нем, даже не оцарапав коня. Жеребец больше не принадлежал их миру. Он стал немыслимо плотным, прочным как алмаз.
Убедившись, что выстрел не достиг цели, берсерк азартно взвизгнул и безжалостно ударил гиелу разрядом тока. Синеватые искры разряда побежали по обледенелой шерсти на морде зверя. Рванувшись с угрозой выломать себе крылья, гиела пронеслась над вершинами и взмыла в небо.
Яра разглядела на передней луке три маленьких медных значка: волчьи головы. Каждая голова дается за шныра. Значит, это тот самый берсерк-ас, который осенью убил Игоря, а до него еще двух ныряльщиков. Этого берсерка сами ведьмари считают малость сдвинутым. Его кличка – Шаман, а единственная цель и одновременно главное удовольствие жизни – убивать шныров. Особенно Шаман любит безлунные ночи или дождливые дни, когда можно выскочить из тумана и выстрелить в упор.
Все эти мысли пронеслись у Яры в один короткий, бесконечно спрессованный миг. Эрих и слившаяся с ним Яра пронизали землю. Пропуская их, мир расступился, как стенка мыльного пузыря.
Впереди лежала рыхлая мясная накипь болота . Надо набирать скорость и бросаться в стремительный водоворот пены. Яра толкнула Эриха шенкелями, ускоряя его, но внезапно осознала, что не видит спирали стока. Единственный известный ей проход исчез. Болото лежало бугристой, страшно разросшейся массой, похожей на вытряхнутый из черепной коробки мозг.
Эрих стал замедляться. Вопросительно задирать морду. Как и Яра, пег ничего не понимал. Нырять некуда – не в эту же всепожирающую пену, отдельные брызги которой долетали уже и сюда? Бежали по шныровской куртке, соединялись в крупные, живые капли и, отрываясь, устремлялись назад – в болото .
– Надо возвращаться!
Яра плавно, чтобы не терять скорости, развернула Эриха и сразу увидела свой медленно удаляющийся круглый мир. Казалось, они с Эрихом, крошечные пылинки, висят рядом с огромным шаром. Сквозь отблескивающую стенку мыльного пузыря Яра видела далекую, точно в зеркале отраженную плоскую Москву, нитяные витки шоссе, каменную запятую Копытова. А вот и берсерки. Почему-то не улетают, а кружат рядом. Яру они сейчас не видят, но, безусловно, обнаружат, когда она вынырнет.
Яра не обманывала себя: встречи с ведьмарями не избежать. Они видели, где она нырнула, а раз так, то и точка выхода у нее будет прежней. Побывай она на двушке и проведи там несколько часов, тогда другое дело, миры сместились бы, и точка выхода поменялась, а так прошло слишком мало времени.
Эрих тоже заметил гиел и начал притормаживать. Яра попыталась его ускорить, но опоздала. Грудь жеребца толкнулась в стенку мира. Огромный мыльный пузырь спружинил, отбросив их. Яра чудом удержалась в седле. Больше всего она боялась потерять стремя. Удариться здесь ни обо что нельзя, никаких препятствий, тяготения нет. Но если она вылетит из седла – конец.
Сбитый с толку Эрих лихорадочно загребал крыльями, буксуя в дряблом воздухе. Чтобы вернуться, им не хватило скорости, а возможно, и решимости.
Теперь они летели рядом с преградой. Яра чувствовала, что жеребец начинает уставать. Тут дышать-то и то нелегко, а Эриху надо лететь. А как тут полетишь, когда крыло загребает не воздух, а вялый бульон? Значит, у них осталась последняя попытка. Если она и сейчас позволит Эриху замедлиться – им не пронизать стенки мира. Третьей попытки не будет.
«Я не нервничаю и не думаю о берсерках! Не тревожусь, что мы можем застрять… Я лечу!» – сказала себе Яра.
Она потянула левый повод и направила Эриха к болоту . Жеребец повиновался неохотно – видел, что тоннеля нет, и инстинкт отгонял его прочь. Тот же инстинкт подсказывал, что сквозь болото надо прорываться, а Яра осознанно замедляла его.
Взяв разгон побольше, Яра повернула Эриха к не пустившей их стенке миров. Берсерки были все там же. Один у земли, двое на средних высотах, а один ушел ввысь и подрагивает там, готовый для атаки. Что-то подсказывало Яре: тот самый Шаман, который в нее стрелял.
Яра сильно ударила себя по щеке, чтобы сосредоточиться и разозлиться. Хлопка не услышала – звуков в межмирье нет, – только отрезвляющую боль. Стала отчаянно разгонять Эриха. Теперь нельзя экономить силы. Или вместе застрянут, или вместе прорвутся. Огромные крылья жеребца работали мощно, без провалов. Кажется, конь понял, чего от него хотят. Плохо, что в таком ритме его надолго не хватит. Ну ничего, главное, чтобы выложился. Самое скверное: где бы Яра ни вынырнула, ей предстоит встреча с Шаманом, застывшим на контрольной высоте, откуда он сразу спикирует. Эх, жаль, невозможно вынырнуть сразу в ШНыре, под защитой Зеленого Лабиринта!
Приближаясь к преграде, Яра не выпускала Шамана из поля зрения. Для нее не существовало ничего, кроме крошечной точки. Остальных берсерков она выбросила из головы. Если она выйдет сразу на Шамана, другие не успеют набрать высоту. Во рту был металлический привкус. Кажется, кровь текла из носа, а Яра была уверена, что прокусила губу.
– Охотишься, гадина? – шептала она, не слыша своего голоса. – Игоря убил!.. А вот я теперь на тебя поохочусь!
Страх ее изменил вектор. Если раньше она боялась встречи с Шаманом, то теперь боялась, что материализуется выше и не встретится с ним. Эрих совершил невероятное. Разогнался как перед нырком в тоннель. Если прежде Яра опасалась, что он, вспомнив прежнюю неудачу, шарахнется в сторону, то теперь видела: Эрих идет на прорыв.
Столкновения с пузырем Яра не ощутила. Мгновенное натяжение – и, пронизав преграду, Эрих пронесся дальше. Теперь все происходило в обратном порядке. Эрих, все еще немыслимо плотный, но стремительно теряющий свою принадлежащую иному миру сверхреальность, вынырнул выше пары берсерков – в сотне метров перед Шаманом. Яра погнала его прямо на гиелу. До столкновения оставалось секунды три, не больше.
На мгновение Шаман растерялся. Еще бы – шнырка, которую он ожидал гораздо ниже, мчится на него. Достать шнеппер он не успевал, да и что теперь в нем толку? Берсерк закричал и бросил гиелу навстречу Яре, крича и размахивая томагавком на облегченной рукояти.
Яра поняла, что он надеется испугать Эриха. Если жеребец бросится в сторону, Яра погибла. Шаман легко нагонит ее и топориком раскроит ей череп. Чтобы Эрих не шарахнулся, Яра бросилась коню на шею и закрыла ему ладонью единственный глаз. Жесткая мокрая грива Эриха лезла ей в рот.
За мгновение до столкновения Яра не удержалась и взвизгнула, прижав лицо к потной шее коня. Эрих столкнулся с гиелой и пронесся дальше. Все длилось один миг, не больше. Яра не поняла, получился ли таран, или они только зацепили гиелу. Она хотела обернуться, чтобы выяснить, не гонится ли за ней Шаман, но не успела. Эриха стало кренить в воздухе. Яра повернула лицо и поняла, что произошло непоправимое. Правое крыло Эриха было надломлено ниже запястного изгиба. Или берсерк успел зацепить топориком, или это случилось при столкновении.
Разгружая пострадавшее крыло, Яра привстала на стременах и всем телом завалилась в сторону здорового крыла. Они стремительно теряли высоту. Внизу темнел полумесяц шоссе. Он был похож на улыбку маньяка, а скользящие через равные интервалы трейлеры – на зубья бензопилы.
Эрих то падал, то отчаянным усилием выравнивался, и тогда Яре начинало казаться, что шанс еще есть. Они не разобьются. Но тут сломанное крыло опять выгибалось от ветра, сдавливая нерв и причиняя Эриху боль – и вновь они начинали падать.
– Давай! Ну давай же! – как безумная кричала Яра. В отчаянии она сама порывалась размахивать руками, помогая Эриху лететь. Гибнуть из-за косточки крыла – какая несправедливость!
До ШНыра не дотянули – обрушились в лес. Над самыми вершинами Эрих сумел замедлиться, и метров двести они пронеслись, не теряя высоты. Яра восторжествовала было, что они спасены, но тут Эрих резко клюнул вниз, а навстречу им выскочило дерево.
Это была старая, потерявшая кору мертвая сосна-великан, ощетинившаяся голыми сучьями. Яра ошиблась, лихорадочно дергая повод влево. Со здоровым крылом Эрих, конечно, обогнул бы препятствие, но теперь команда Яры лишь сбила его с толку, поскольку правое крыло у Эриха, по сути, служило уже только для планирования. На полной скорости они врезались в мертвую сосну. Яру хлестнуло по куртке, вырвало из стремян и швырнуло в снег на склоне оврага. Это спасло ее. Метров тридцать она пролетела кубарем, счесывая курткой все встречающиеся мелкие препятствия. Потом вскочила и, не чувствуя боли, кинулась вверх по склону.
Эрих! Скорее к нему! В небе мелькнули силуэты гиел. Яра торопливо вжалась в снег. Чешут лес. Ищут. Но почему-то не там, где она упала, а в стороне. Один снизился, потом сразу взлетел и, крикнув другим что-то неразличимое, полетел в сторону Кубинки. Другие последовали за ним.
Яре было безразлично, почему берсерки прекратили искать ее. Довольно и того, что больше их можно не бояться. Увязая, она подбежала к сосне. Все ветви с одной стороны были счесаны. Можно было четко проследить, где они с Эрихом врезались в дерево и как падали. А потом Яра увидела и самого Эриха. Бросилась к нему, стала трясти, потом отпрянула.
То, что лежало на снегу, не могло быть ее Эрихом. Шея подломлена, рот приоткрыт, ноздри в кровавой пене. Под левой передней ногой торчит длинный сук. Другой его край, обломленный и острый, насквозь прошел сердце и уперся в потник. Яра достаточно знала анатомию, чтобы понять: Эрих умер мгновенно.
Она отстегнула подпругу и стащила седло. Зачем – и сама не знала. Возможно, ей казалось, что, сохранив седло, она сохранит какую-то часть коня. Стащив седло, сунула руку под потник. Долго разглядывала ладонь – скользкую от пота, в конской шерсти. Яра не плакала. Была как застывшая льдина. Зачем-то нашла в войлоке отверстие, оставленное выстрелом из шнеппера. А вот и стальной шарик, тот самый – поблескивает тускло, окутанный ворсинками войлока. Вот оно как бывает – шарик не убил, а убила проклятая елка-переросток!
Что-то холодное скользнуло по руке. Первой мыслью было, что она зачерпнула рукавом снег, но снег не сумел бы так быстро просочиться к локтю. Яра успела ухватить за хвост извивающуюся змейку. Красные глаза-камни таращились без выражения. Чешуйки были частью тусклыми, частью блестели. В этот миг Яра ее ненавидела. Она размахнулась и попыталась хлестнуть змейкой о мертвое дерево. Змейка ловко вывернулась, скользнула по отслоившейся коре и скатилась в снег. Яра несколько раз наугад топнула ногой. Конечно, не раздавила. Споткнулась и упала.
Начинало смеркаться. Заходящее за горизонт солнце напоминало апельсин. Еще бы ромбовидную наклейку «Марокко» – и пакуй его в ящик. С юга, со стороны стоянки трейлеров, где экскурсанты из проходящих туристических автобусов обычно выпускались на десять минут «в лесок», а остроумные средние шныры типа Вовчика напускали на них приставучего ослика Фантома, доносились сухие хлопки петард. У кого-то уже новогоднее настроение.
Яра запоздало и бесслезно заплакала, не понимая, как кому-то может быть хорошо, когда ей так плохо. Она повернулась и зашагала, сама не зная куда. Болела нога, оцарапанная при выстреле из шнеппера. Она шла, и шла, и шла, за стремя волоча за собой тяжелое седло. Седло нагребало снег, цеплялось за деревья. Без седла было бы куда проще, но Яра ни за что не согласилась бы с ним расстаться.
Она не винила ни себя, ни змейку, ни берсерка, ни сомкнувшееся перед ней болото . В сознании не осталось ни единой мысли. Оно защищалось пустотой. Птица не знает, зачем ей надо на юг. И не знает, что гонит ее весной с теплого юга на север, где лежит еще снег. Рождение птенцов? Едва ли она планирует это заранее. Да и родительское гнездо разорено зимним ветром. Несколько влажных палок – стоит ли лететь из-за них в такую даль. Но ведь летит же… Вот и Яра уподобилась птице. Ее вело стремление, лишенное мысли. Дойти до ШНыра. Донести седло. Но главное – дойти. Ей нужно в ШНыр. Там ее гнездо.
* * *
Гоша возвращался из Копытова. На ходу он жевал горбушку карельского хлеба, который продавался только в одном магазинчике, прозванном шнырами «за синей дверью». Существовали еще магазинчики «за красной дверью», «где всегда орут» и «У Вовы». Но они торговали местными белыми «кирпичами» и нарезанным черным. За спиной у Гоши подпрыгивал рюкзак с поваренной солью, дрожжами, майонезом и прочей мелочовкой, за которой и послала его Суповна. Склад складом, но всего не запасешь.
Гоша насвистывал, радуясь, что не попался на глаза местным «копытным», обещавшим подправить ему нос за то, что Гоша в прошлом месяце не согласился «быть мужиком» и не поделился с подвыпившей братией деньгами. Они бы сделали это сразу, но в Копытово очень вовремя заглянула за сигаретами девица Штопочка. Внешность и выражение лица у Штопочки были такие, что ее невозможно не заметить, особенно людям определенного круга интересов. Среди «копытных» ходили неясные, но выгодные для шныров слухи, что Штопочка кого-то когда-то замочила, но сидела недолго, потому что спрятала труп и ничего не смогли доказать.
Гоша переходил низкое место между двух возвышенностей, которое летом всегда заболачивалось и кишело комарами, когда что-то заставило его обернуться. С ближайшего холма, часто падая и с трудом поднимаясь, спускался человек. Гоша услышал крик и увидел, что человек машет ему рукой.
Гоша недоверчиво всмотрелся и не сразу, но узнал Яру. Вымокшую по пояс, без шапки, с кровавой запятой на оцарапанной веткой щеке. За собой Яра волокла седло. Не дойдя до Гоши десятка метров, она выпустила стремя, повернулась и легла на снег, обнимая седло.
Гоша подбежал к ней, смешно выдергивая из сугробов ноги.
– Пусть ищут в лесу. По моим следам, – отчетливо произнесла Яра и закрыла глаза.
Глава 20
ДИРЕКТОР НАД ЛУНОЙ
В человеке – не вообще в человеке, а во мне лично – катастрофический дефицит любви. Любить-то мы готовы, но только чтобы нас не бесили, не дергали, не злили, ни о чем не просили, не перегружали, не наступали на наши мозоли, вовремя оставляли в покое, давали нам больше, чем даем мы, или хотя бы столько же… Вот и приходится, зная это за собой, любить, сцепив зубы.
Яра очнулась в медпункте ШНыра, за ширмой, которую неугомонный Витяра украсил кошмарными зубастыми рожицами с ножками. Рожицы эти собирательно назывались «микробусы» и возникли однажды ночью, когда гриппующему Витяре попались на глаза ватные палочки и зеленка.
В розетке дружелюбно горел ночник, разгоняя ночь на маленьком участке вокруг себя. Яра лежала неподвижно и разглядывала окрашенную стену. Засохшие капли краски напоминали корабль.
«Парусник… – думала Яра. – Но куда он плывет? Или он уже повсюду приплыл?»
Со стула свисала цветастая шаль Суповны. Значит, Суповна побывала здесь и ушла. Яра слабо улыбнулась. Когда в позапрошлом году Гоша обварился кипятком и тут же, не отходя от кассы, подхватил тяжелое воспаление легких, каждый шныр рвался посидеть у его кровати. Суповна же только пофыркивала и, бормоча: «Авось не околеет!» – готовила макароны по-флотски. Болезнь затягивалась. Гоше становилось то хуже, то лучше. Обезболивающие не помогали. Ночью он кричал дурным голосом. Днем все время требовал, чтобы с ним кто-нибудь сидел.
Спустя неделю самые верные и заботливые друзья уже не рвались к больному и охотно уступали друг другу очередь дежурства. Спустя еще пять дней дежурство стало повинностью. На Гошу косились с раздражением, точно намекали: «Ты давай или выздоравливай, или того…»
Наконец наступил день, когда первый из друзей сдулся и жалобным голосом признался, что больше не может. Вскоре слили керосин и прочие жалельщики. И тогда наступил черед «злыдни» Суповны. Спокойно, без трагических гримас и закатывания глазок, даже без заметного изменения в качестве обедов она отдежурила у кровати Гоши две недели подряд, пока у него не случился кризис и он быстро не пошел на поправку.
– А ну марш чистить картошку! Не маячь тут! – рявкнула на него Суповна, когда бледный и ожогово-пятнистый Гоша впервые появился на кухне, собираясь благодарить старушку за спасение.
А Кавалерия потом, обнимая багровую и плюющуюся Суповну, сказала:
– Главное сокровище ШНыра – не закладка Зеленого Лабиринта, а вот она – Суповна! А потом удивляются, откуда в ШНыре Наста, Штопочка, Суповна и почему из него вылетел прекраснейший и нежнейший Дионисий Белдо.
За ширмой качнулась широкая бессонная тень.
– Ул! – тихо окликнула Яра, безошибочно догадавшись.
Ул бесшумно появился и присел на край матраса. Яра, продолжавшая смотреть в стену, ощутила это по сотрясению кровати.
– Почему ты не связалась со мной, когда все произошло? У тебя же был заряженный кентавр ! – спросил он глухо.
– Не знаю. Не связалась вот, – после паузы ответила Яра.
– Ты отморозила ноги! Суповна весь вечер тебе их оттирала.
Яре все было безразлично. Парусник на стене казался ей более реальным, чем Ул или собственные ноги. Он плыл куда-то, а ноги лежали неподвижно, накрытые щипучим одеялом.
– Нашли Эриха? – спросила она, толчком свешивая с кровати ноги. Слабость отбросила ее на подушку. Ул поддержал ее.
– Почему молчишь? Нашли или нет? – крикнула Яра.
– Да, – ответил он поспешно. – Успокойся! Нашли.
– Ему можно помочь?
По тому, как замялся Ул, Яра поняла, что чуда не произошло. Первое впечатление ее не обмануло. Эрих уже на двушке . Скачет по заливным лугам. Ну, во всяком случае, так утверждают некоторые шныровские апокрифы, признающие у пегов, а не только у человека, бессмертную душу.
– И еще кое-что… Мы нашли в лесу разбившегося берсерка. Метров четыреста на юг от Эриха, – сказал Ул.
– Шаман? – равнодушно спросила Яра. – Так вот кого искали ведьмари.
Ул пораженно наклонился к ней:
– Ты знала, что это Шаман?! Так это ты его?
– Я сшибла его Эрихом… – равнодушно ответила Яра. – А что его гиела?
– Была на последнем издыхании. Пришлось пристрелить, – замявшись, ответил Ул.
Яра снова легла и отвернулась к стене. Смотреть в любящие глаза Ула она не могла. Тошно. Хотелось, чтобы Ул ушел. Сесть бы на корабль и уплыть в глубь стены, туда, где качаются тени.
– Я себе никогда не прощу, – сказала она.
– Кого? Гиелу или Шамана?
– Эриха! Я могла поступить так, как Игорь. Спрыгнуть, когда он сломал крыло. Тогда он смог бы сесть в лес. Но об этом я не подумала!
Ул схватил ее за руку:
– Что ты говоришь! Куда прыгать? При чем тут ты? Эриха убило дерево!
– Эриха убила я!.. Не пожертвовала собой! А теперь уходи!.. Я хочу спать! – резко сказала Яра.
Ул пошевелил губами, точно хотел что-то ответить. Но сдержался, ободряюще улыбнулся и вышел. Яра угадала, что ушел не совсем, а устраивается на свободной кровати. Всего в медпункте их было три, и две не заняты.
– Пожалуй, я тоже отдохну часок! А то мне завтра нырять! – сообщил он из-за ширмы.
– Подожди! – всполошилась Яра. – Нырять нельзя!
Ул вернулся:
– Почему?
– Потому что некуда. Тоннеля больше не существует!
– А куда он подевался?
– Не знаю. Болото закрыло проход. И берсерки об этом знают!
– Ты уверена?
– Они ждали, пока я вернусь. Понимаешь: ждали! Значит, догадывались, что я не пройду.
Кавалерии они решили сказать обо всем завтра. Зачем дергать ее ночью? У нее и так круги под глазами. Уставший Ул уснул на соседней кровати. Из его небрежно брошенной на стул шныровской куртки выпал двуствольный шнеппер. Красный глаз ночника отблескивал на невзведенной дуге.
Во сне Ул дышал очень смешно. Каждый третий вдох был глубоким, с внутренним клекотом, потом пауза и два мелких, едва различимых вдоха-сопения. Не могучий шныр спит, а нелепый, едва выросший мальчишка.
Сердце Яры согрелось нежностью. Ей захотелось перелечь к Улу и прижаться к нему, спящему. Возле кровати Яра увидела свои высокие ботинки. Кто-то заботливо ослабил шнурки и набил всю внутренность газетами, чтобы они постепенно просыхали, не теряя формы и не съеживаясь. Яра засомневалась, что это сделал Ул, за обувью которого она следила всегда сама. Значит, Сашка тоже сюда приходил. Вот уж кто любит следить за обувью, курткой, шнеппером и вообще за снаряжением.
Свесив с кровати руку, Яра качнула правый ботинок. Интересно, а если вытащить из голенища газету, можно прочитать хоть пару строк? Глотанием газетных пустот Яра увлекалась мало, но если газета попадалась ей в необычном месте – в дачном туалете, на железном поддоне для розжига костра или, как сейчас, в ботинке, ее всегда почему-то пробивало на чтение.
Яра коснулась газеты и… вскрикнула. Что-то холодное нырнуло ей в рукав, а оттуда под кожу. Змейка! Яра сообразила, что, когда она растаптывала ее в снегу, та скользнула в ботинок. А ведь Сашку, когда он набивал голенище газетами и натирал его кремом, не тронула. Значит, ей нужна именно Яра! Она уже считала ее своей собственностью и не желала никого другого.
Яра чувствовала, как змейка скользит между костей, и не имела сил сопротивляться. Краткое ощущение свободы исчезло. Яра снова на коротком поводке. Пусть все будет так, как будет. Тоска навалилась на нее.
Звуки, издаваемые Улом, утратили всякое очарование.
«Да он храпит, как старый дед! Насморк надо лечить потому что, а не разносить по всему ШНыру вирусы!» – подумала Яра.
Ей расхотелось прижиматься к Улу. И читать дурацкую газетенку при свете ночника. Она снова легла и отвернулась к стене.
Даже с закрытыми глазами она чувствовала, как сквозь неплотно задернутые шторы в комнату заглядывает луна. Она была круглая, яркая, любопытная. Яре опять вспомнился средний шныр Игорь. Однажды в такую же лунную ночь она возвращалась из пегасни и внезапно ощутила, что на изгибе раздваивающейся сосны появилась лишняя деталь.
Это был Игорь. Он сидел на сосне и смотрел на небо. Яра простояла минут десять. Игорь не замечал ее. Его интересовала только луна. Яра не выдержала и запустила в него шишкой.
– О чем ты думаешь?
Игорь неохотно отделился от сосны и, гибко спружинив ногами, оказался рядом. Он выглядел смущенным.
– Я думал, что вот умру, и меня поставят директором над Луной. Должен же кто-то смотреть, чтобы она правильно вращалась, кратеры ничем не засорялись, ну и так далее, – признался он.
– Ты будешь хорошим директором, – заверила его Яра.
И вот теперь, когда луна столь беззастенчиво заглядывала в окно, она убедилась в том, что Игорь и правда стал хорошим директором Луны.
* * *
Жаворонок – это человек, который своим существованием отравляет утренний сон совы. Сова – это человек, который вечером никак не уляжется и доводит несчастного жаворонка, у которого слипаются глаза, до белого каления.
Рина же, по определению доброй Фреды, полная «психушка». Засиживаясь до середины ночи с ноутбуком и гомерически хохоча, она ухитрялась портить кровь жаворонкам. Утром же она опять вскакивала раньше всех и своими воплями приводила в отчаяние сов.
Вот и сейчас, поздним вечером, Рине хотелось бузить. Она разгуливала по комнате, всех будила и интересовалась зловещим шепотом: «Не спится?»
Наконец, объединившись, девчонки шваброй загнали ее в кровать. Рина смирилась, обкрутилась с головой одеялом, чтобы экран ноута не отблескивал, и, выдыхая в проделанное в одеяле окошко, принялась графоманить:
«Они скакали всю ночь. Весь их отряд погиб в схватке с людьми барона Камокля. Утром, когда пал конь, они встретили егеря королевской охоты. А потом из леса показался и сам белокурый король Луи и, милостиво улыбаясь, подскакал к ним. Луиза поняла, что он не забыл их танца в замке Пре де Фрю. Даже то, что ночью они увязли в болоте, в котором с виноватой улыбкой на добром лице утонула ее раненная стрелой няня Фредерика, не уменьшило привлекательности Луизы в глазах молодого короля.
Луиза сделала книксен – самый элегантный книксен в королевстве.
– Позвольте представить вам, Ваше Величество, моего великодушного спасителя! Кавалер ордена Серебряного Шлема, покровитель ордена Летающих Фей, первооткрыватель грозного животного «элефант», владетель всех неоткрытых земель восточнее Гардарики…
– Я знаком с маркизом дю Грацем! Но я не знал, что вы, сударыня, знакомы с ним! – юный король Луи неприязненно посмотрел на изрубленные латы ужасного человека, между пластин которых застрял палец старшего сына барона Камокля, украшенный скромным бриллиантом с перепелиное яйцо».
Рина быстро печатала, позволяя торопящейся череде букв вспыхивать на экране. Молодой король Луи в ее воображении все больше сливался с Сашкой, а маркиз дю Грац приобретал брутальные черты Гамова. Под конец это настолько разозлило Рину, что она выделила весь текст и поверх него жирно напечатала: «Фигушки тебе, а не мармелад!»
Снизу прилетело скомканное полотенце.
– Я тебя убью! – прошипела Фреда. – Ты мне спать не даешь! То ржешь, то сама с собой разговариваешь! Чем ты там вообще занимаешься?
– Э… ничем! Не обращай внимания!
Рина спрятала ноут под подушку. Заснула она быстро, но проснулась меньше чем через три часа. Сна ни в одном глазу. Она оделась и отправилась в пегасню. Ей хотелось посмотреть жеребят, потому что она слышала от Макса, что в январе за средними шнырами будут закреплять собственных лошадей. Пока, разумеется, это будут жеребята, едва вставшие на крыло. Ну а дальнейшее зависит, конечно, от самого шныра. Вырастит из молодого коня друга или их отношения останутся чисто формальными, как с прокатной табуреткой в городском парке, которой все давным-давно надоели.
Рина не была средним шныром, и ей самой жеребенок не светил, но все равно решила на всякий случай приглядеть кого-нибудь. Мало ли: вдруг жеребенок выберет именно ее? Говорят, такое случается, а с выбором жеребенка считаются все. Союз шныра и его коня неразрывен.
Конечно, Рина осознавала, что иметь и пега, и гиелу – малость жирновато, и дружить между собой они вряд ли будут, но все равно решила попытать счастья.
С Риной увязался разбуженный по дороге Сашка. По пути он подбирал палки и подшибал елки. Сашке нравилось, как они, возмущенно вздрагивая ветвями, роняют тяжелые снежные хлопья. Особенно Сашка радовался, когда снежная шапка падала на голову Рине. Это означало, что он правильно рассчитал место падения снега и скорость движения.
«Интересно, а Гамов тоже так развлекается? Или он малость перерос этот уровень?» – подумала Рина, когда вместо снега ей свалилась на голову палка. Про Гамова она вспоминала в последнее время регулярно и мысленно сравнивала его с Сашкой. При этом часто сравнения выходили не в Сашкину пользу.
Отвлекая Сашку от елок и палок, Рина заговорила с ним о жеребятах. О том, что Сашка тоже может приглядеть себе кого-нибудь. Заранее. Мало ли как сложится.
– Да я-то да! А ты, конечно, попытаешься оттяпать себе жеребца! – заявил Сашка.
– Почему? – спросила Рина.
– Ну не знаю… Сколько я вижу, девушки обычно выбирают жеребцов. Хотя кобылы и умнее, и послушнее, и дури в них меньше. Ул, например, выбрал кобылу.
– И что? В Азе мало дури?
– Ну Аза – да, с фокусами, но все равно жеребец был бы не лучше.
– Вот и выбирай себе кобылу! В юбке, – брякнула Рина.
Последнее добавление выскочило само собой. Рина спохватилась, но поздно. Она думала, Сашка обидится. Но он не обиделся.
– А я уже выбрал. Правда, юбок она не носит. Она их терпеть не может, – ответил он.
Они подошли к пегасне. Сашка, толкнувший плечом тяжелые ворота, насторожился и поднес палец к губам.
– Тсс! Слышишь?
Рина напрягла слух. К привычным звукам пробуждающейся пегасни, лошадиному фырканью и звяканью нетерпеливо толкаемых кормушек добавилось нечто новое. Казалось, где-то близко волк рвет зубами подушку. Рина подкралась к деннику, из которого доносился звук, и, держа руку у льва , осторожно заглянула сквозь решетку. В пустом деннике Эриха толстым голосом рыдала Наста. Рину она не замечала.
Все тут осталось так, как перед последним нырком Эриха. Денник не успели почистить. Вот следы навоза на подстилке, а вот консервная банка на веревке, с охотничьей дробью внутри. Банку подвесила Яра, потому что Эрих, запертый в пустом деннике, начинал дурить, тосковать, у него портился характер. А тут скучать некогда: толкаешь мордой банку и месяц за месяцем пытаешься понять, что же там внутри и откуда берутся звуки.
Страдание Насты казалось особенно сильным, потому что Эрих даже не был ее конем. Да, она седлала его, иногда проезжала, иногда чистила, но это же делали и другие. А плакала одна Наста. И плакала тайно.
Рина подала Сашке знак, чтобы он не подходил. Сама на цыпочках отошла к воротам, подняла и уронила пустое ведро. В деннике затихло. Через минуту, когда Рина и Сашка стояли возле жеребят, к ним подошла Наста, немного хмурая, но в целом обычная.
– Лошадят глазеете?.. А я тут гамно выгребаю… Вот этот с белой полосой на морде ничего – шустрый. Всех гоняет, и крылья пропорциональные. Редко так бывает: обычно они или вымахают, или отстают. Он от Гульды.
– А папашка кто? – спросила Рина.
– Разве непонятно кто? Я! – сказала Наста. – Ну и частично Зверь. Отличный жеребчик этот Гульденок, но лезет куда не просят. Опять вчера у него шуруп из копыта доставала.
Сашка ценил скрупулезную точность.
– Шуруп? Может, саморез?
– А мне по барабаниусу, как это называется! – заявила Наста, и из ее глубин проглянул Ул.
После завтрака были занятия у Вадюши, на которых премудрый муж потребовал изобразить карту России, отметив на ней те двадцать два населенных пункта, в которых есть посты шныров.
– А если я отмечу двадцать один, меня что, из ШНыра выкинут? – спросила Фреда. Даже хорошо относясь к Вадюше, она вечно нарывалась на конфликты.
– Нет. Но, по закону подлости ты когда-нибудь загнешься у забора двадцать второго пункта, не зная, что здесь смогла бы получить помощь, – пообещал Вадюша и подпрыгнул от восторга, представив, что все так и будет.
В результате Фреда отметила восемнадцать пунктов, Рина – десять, списывающий у нее Сашка – девять (чтобы подумали, что мыслил сам), Лена, Лара и Алиса – не больше пяти, да и те частично угадали, вслепую перечисляя самые крупные из известных городов.
Лучше всех справился Макар, который, дождавшись, пока Даня, сложив вдвое, соберется подписывать свою карту, незаметно подсунул ему собственный лист, где Россия изображалась незамкнутой колбасой с единственным городом «МаСкАвА». В результате Даня сдал карту Макара, а Макар, крупно написав на карте Дани круглую фамилию «Горошко», положил ее в общую стопку.
– Ну ча, братва?.. И устал же я! Жрать охота! – сказал он, потягиваясь.
Об обжорстве Макара – внешне, кстати, поджарого – в ШНыре ходили легенды. Говорили, он может съесть сто кусков хлеба. Однако Сашка, предпочитавший точные величины, устроил проверку и убедился, что Макар может съесть всего тридцать кусков черного хлеба с солью, да и то запивая чаем. «Вот так вот и создаются дешевые репутации!» – заявил присутствовавший на испытании Кирюша.
После обеда, перемыв на кухне свои двести тарелок дежурной нормы, Рина помчалась к Гавру. У Гавра она застала Сашку. Тот стоял на вершине холма и со свистом раскручивал на леске говяжью кость. За костью с яростным рычанием носился Гавр, который никак не мог сообразить, что можно остановиться и тогда кость, описав круг, сама к нему прилетит.
Заметив Рину, Гавр кинулся здороваться (читай: кувырком скидывать с горы), но кость оказалась привлекательнее, и он снова погнался за ней.
– Что ты делаешь с моим Гавриком? – хмуро спросила Рина. Она ревниво защищала свое право быть сбитой с ног и собрать со склона весь снег.
– Тихо! – ответил Сашка. – Смотри!
Продолжая раскручивать кость, он постепенно делал леску короче. Гавр, не замечая, продолжал носиться, сужая круги. Когда леска стала короткой, Сашка резко поймал кость и остановил ее. Гавр замер как вкопанный, от рвения осев на задние лапы. Его морда оказалась в считаных сантиметрах от ладони Сашки. Прежде чем Гавр что-то сообразил, Сашка быстро прикоснулся к его носу ладонью и убрал руку за спину.
Гавр запоздало клацнул зубами, выражая недовольство. Сашка бросил ему кость и с раскрасневшимся лицом повернулся к Рине.
– Уф! Ты видела? Уверен, через месяц он позволит себя тормошить!
Рине совсем не улыбалось, чтобы кто-то, кроме нее, тормошил Гавра.
– Глупость! Через месяц он случайно заденет тебя зубом и будет очень удивляться, созерцая твой раздувшийся труп, – заявила она.
Рядом кто-то трижды хлопнул в ладоши.
– Браво! Все так и будет! Более бредового способа приручения гиел я не встречал!
Рина и Сашка разом обернулись. Гавр перестал разгрызать кость и вскинул морду. На холм рядом с ними мягко опустилась гиела-альбинос. За мгновение до того, как лапы коснулись земли, со спины гибко спрыгнул юноша. Небольшой, но мощный арбалет у него в руках ненавязчиво смотрел в Сашкину сторону.
«Что он тут делает?» – встревожилась Рина. Хоть она и не сделала ничего дурного, но на душе было скользко. Исправная совесть судит не поступки, а намерения.
Гавр метнулся к Алю, но вспомнил, что у него есть кость, которую нужно охранять. Аль тоже нацелился на кость. Гавр припал к земле, угрожающе скаля зубы. Альбинос не стал тратить время на угрозы. Мгновенный прыжок, щелчок челюстей, встретившихся с челюстями Гавра – Рина услышала звук столкнувшихся зубов, – удар грудью, и Гавр покатился с горы. Почти сразу снова появился на холме, но над костью стоял теперь Аль, и Гавр, душераздирающе заскулив, уступил ему добычу.
– Прошу прощения! Ничего не могу поделать – инстинкты! – развел руками Гамов.
Сашка хмуро разглядывал Гамова. Память подсказала, что перед ним то самое «вселенское добро», которое победило абсолютное зло в школе ведьмарей рядом с памятником маньякам. Непонятно только, что это добро делает здесь – рядом со ШНыром и его Риной.
– Ну и как, по-твоему, надо приручать гиел? – неприязненно спросил Сашка.
– Ты правда хочешь знать или нужна тема для общения?.. – уточнил Гамов. – Гиелы приручаются либо со щенячьего возраста, вроде вашего Гавра, либо подавлением.
– Подавлением? – Сашка напряженно пытался понять, откуда «вселенское добро» знает имя ИХ гиелы.
– Не переспрашивай! Ты отлично слышал! Хочешь, чтобы Гавр тебя уважал, укуси его! – посоветовал Гамов.
– ЧЕГО?
– Очередной приступ глухоты? Это уже хроника! Укуси Гавра! Лучше за ухо, чтобы не набить рот шерстью.
– Зачем?
– Не бойся, не загрызешь! У гиелы своя психология: кто ее кусает – тот и главный!.. Видишь, как Гавр к моему Алю ластится? Чуть под снегом тоннель не роет. И никакой обиды за кость. К тебе он когда-нибудь так ластился?
– К нему – нет. Ко мне – да, – заявила Рина.
– Это потому что со щенячьего… Ты же небось шприцом его кормила, когда ему соска в рот не лезла. У меня был друг, занимавшийся с гиелами. Все мои наработки по дрессировке, объездке, приручению – от него, – голос Гамова погрустнел.
– А почему все в прошедшем времени?
– Он… погиб два года назад. Вытаскивал у задыхавшейся гиелы из горла катушку с нитками и – случайно укололся о глазной зуб. В гроб не входил – так распух… Так вот он утверждал, что всякий подросший кобель гиелы хоть раз попытается стать вожаком стаи. Тестовый такой наглеж. Тут надо четко поймать момент, или будет поздно. Мой друг в такие минуты кусал гиелу за ухо… Неслабо так кусал. Для гиелы это знак, что у стаи уже есть вожак!
Рина подумала, что и сам Гамов пытается сделать то же: построить Сашку и показать ему, кто тут вожак. Хорошо хоть за уши не кусает, честь ему и хвала! В том, как Гамов вел себя с Сашкой, Рина улавливала дразнящую агрессию по кошачьему типу. Он явно подстрекал Сашку, чтобы тот вспылил и можно было бы оказаться в положении защищающегося.
Такая чрезмерная психологическая гибкость Рине не нравилась. Ей казалось, что честнее гоняться за человеком с лопатой, чем так хитрить. Гамов, по врожденному дару подстраиваться, мгновенно уловил ее недовольство. Он качнул арбалетом, демонстрируя, что делает Сашке одолжение, и убрал его.
Рина подула на замерзшие руки:
– Тебе не холодно?
Гамов покачал головой. Он был в тонком комбинезоне на молнии, хорошо обрисовывающем его мускулистую и одновременно стройную фигуру. Странно, как в таком комбинезоне можно не замерзнуть в подмосковные минус двадцать да еще на сквозных ветрах.
– Термосерия, – Гамов оттянул на рукаве свой комбинезон. – Абсолютное прилегание. Аккумулирование человеческого тепла. Во всей Москве только три таких комбинезона.
– Почему три?
– Потому что я скупил ВСЕ. И доплатил, чтобы новых в ближайшие четыре месяца не завозили. Ненавижу, когда кто-то одет так же, как я, – с небрежным самодовольством сообщил Гамов.
– Что да, то да! Отличный комбинезон! – согласился Сашка. – Я как-то видел у одного худеющего дяди похожие подштанники. Они насасывали пот, расширялись и потом его грели. Пробежит по залу кругов двадцать, а потом у него штаны булькают.
Рина засмеялась. Евгению уточнение не понравилось, тем более что принцип сохранения тепла Сашка, видимо, угадал верно. Ощутив, что хозяин недоволен, Аль оторвался от кости и вопросительно уставился на Сашку. Он как бы спрашивал: «Хочешь, я его быстренько убью и ты не будешь огорчаться?»
– Привяжи свою гиелу! – резко потребовала у Гамова Рина.
– Зачем?
– Я ее боюсь!
– Ты не боишься Аля! Будем называть вещи своими именами: ты боишься за товарища шныря, – намеренно коверкая слово, ехидно сказал Гамов.
Все же он достал стальную цепочку, казавшуюся опасно тонкой, отвел Аля ниже по склону и пристегнул к рябине. Сашка пораженно наблюдал, с какой небрежностью Гамов тащит за загривок взрослую, бугрящуюся мышцами гиелу. Если Аль и упирался, то лишь потому, что кость осталась на снегу.
– Теперь довольна? – поинтересовался Гамов.
Рина заверила, что да. Ей было неуютно. Ситуация, когда ее делят двое мужчин, происходила с ней впервые в жизни. Она не обладала ни конфетной внешностью, ни губками бантиком, ни способностью кокетливо опускать глазки, жалобно спрашивая: «Васечка, ты же такой умный! А кто такой тангенс? Это вообще какого народа фамилия?»
В классе ее считали дикой и шарахнутой. Ходит с ножом, вечно подранная кошками, смотрит умными глазами, учителям не хамит, но и не заискивает. На уроках читает на телефоне, пряча его в учебниках, а из музыкальных групп уважает только какого-то Стравинского. Ну кто о нем слышал? Небось какая-нибудь попса!
– В прошлый раз ты у меня кое-что забыла! – Гамов сунул руку в карман.
Рина узнала свои перчатки – красные, с дыркой на безымянном пальце левой руки. Рина медлила их взять, и Гамов, пожав плечами, уронил их в сугроб.
– Это твои? – удивленно спросил Сашка.
– Э-э. Нет, – по инерции выпалила Рина.
– А чьи?
– Мамасины. Видишь дырку на пальце? Это оттого, что она вечно заталкивает туда мелочь.
Сашка моргнул.
– Так они твои или Мамаси?
– Изначально Мамаси, но забыла я.
Сашка наморщил лоб. Он ощущал, что они входят в область женской правды, когда все по отдельности вроде бы не ложь, но глобально картинка не складывается.
– Все равно не понимаю. Ты завираешься! – произнес он с досадой.
Рина вспыхнула. Гамов решил, что это подходящий повод, чтобы за нее вступиться.
– Эй! Может, ты перестанешь ее доставать? – с угрозой спросил он у Сашки. – Не волнуйся, детка! Он сейчас замолчит! Я воздействую на важнейшие энергетические точки: дзи, чжу и дзяо!
Гамов потянул палец к центру груди Сашки, чтобы повторить с ним то же, что когда-то проделал с берсерком, но внезапно качнулся вперед и растянулся на снегу.
Сашка озабоченно рассматривал кулак. У него была привычка неплотно сжимать пальцы. В перчатках это прокатывало, да там и не сожмешь плотно, а вот на улице можно серьезно травмироваться. В конце концов, наша рука тонкий и мыслящий инструмент. Она конструктивно не приспособлена, чтобы ее использовали как нокаутирующую кувалду.
Рина была поражена. Она считала, что у Сашки нет шансов. Он моложе Гамова, легче, не летал на гиеле, не стрелял с двух рук из арбалета. А тут Сашка стоит, а Гамов лежит и не двигается.
– Что ты с ним сделал? – завопила Рина.
– Ничего.
– Как ничего? А почему он не встает?
Сашка присел на корточки рядом с Гамовым и со знанием дела заглянул ему в глаза.
– Кармический гипноз. Я воздействовал на энергетическую точку «подбородок». Зубы целы. Минут через пять прочухается.
Глава 21
ДОБРЫЙ ЗНАХАРЬ
Перья пегов различаются по строению и функциям. Наружные перья, имеющие вид широких плотных пластин, называются контурными. Под ними располагаются пуховые. Контурные перья, находящиеся на поверхности крыла, называются маховыми. Они длинные, упругие и плотные, имеют форму вытянутой овальной пластинки, немного изогнутой по контуру тела. Маховые перья первого и второго порядка прикрепляются к кисти и предплечью. При этом маховые перья располагаются на крыле так, что их узкие части находятся поверх широких частей соседних перьев.
Аль рвался на привязи, пытаясь достать Сашку, но ему не хватало длины цепи. Молодая рябина гнулась, как удочка. Рина порадовалась, что вовремя потребовала его привязать. С Алем тонкая и мыслящая кувалда Сашки явно не справилась бы.
Рина врезалась в Сашку плечом, бросилась к Гамову и стала оттирать его снегом.
– Не так! – вмешался Сашка. – Переверни его на живот! Колено выше! Руку чуть вперед! Давай я сам…
Пока Сашка переворачивал Гамова, Рина изливала свое беспокойство в воплях:
– Зачем было его бить? Ручки чесались? Он спас мне жизнь! Понял ты? Тогда у ведьмарей, когда они меня накрыли!
Сашка убедился, что щеки Гамова розовеют.
– А почему ты мне сразу не сказала, что знаешь его?
Рина ненавидела оправдываться и сразу кидалась в атаку.
– Потому что ты стал бы злиться! А я, между прочим, не твоя собственность!
– А зачем ты врала?
– Ты меня заставлял!
– Я? Чем это?
– А тем! Вот этой твоей манерой поднимать брови и морщиться!
Гавр слушал, как они ругаются, задумчиво переводя морду с одного на другого, и то открывал, то закрывал пасть. Потом начал поскуливать.
– Все! – решила Рина. – Закругляемся! Не нервируй мне зверушку! У него хрупкая психика!
Пока Рина говорила, зверушка с хрупкой психикой обнаружила, что Аль привязан. Устроившись в метре от рвущегося Аля, зверушка небрежно развалилась на снегу и преспокойно принялась грызть кость. Изредка она поднимала морду и лукаво косилась на Аля, интересуясь: не надоело ли ему сердиться?
Аль захлебывался пеной. Глаза у него налились кровью. Он с такой силой рвал цепочку, что едва не задавился. Расправившись с костью, Гавр встал и потянулся. Тянулся он медленно, сперва каждой лапой по отдельности, а затем спиной и вытянутыми в струнку крыльями. Аля он при этом демонстративно не замечал. Закончив тянуться, подошел к лежащему Гамову, обшарил его носом и, обнаружив пристегнутую к бедру сумку с прикормкой для гиел, залез в нее мордой.
– Натуральный мародер! – сказал Сашка.
Несколько шариков просыпались на снег. Какая-то спрессованная химия: белки, жиры, углеводы – все в строгих пропорциях. Гамов, разумеется, не мог кормить Аля обычным мясом. Для него это было бы недостаточно технологично. Куда интереснее с экспресс-почтой получать пакеты из Швейцарии, где корм готовят в лаборатории под тройным контролем. А обычное мясо – кто его знает? Вдруг окажется на полпроцента жирнее, или в нем ехидно затаился и шевелит молекулярными цепочками какой-нибудь лишний белок.
Бедный Аль, конечно, как мог боролся с такой правильностью. При всякой возможности удирал и шастал по мусоркам, глотая пакеты с тухлятиной, плюща зубами консервные банки и тайком потроша носом памперсы.
Расправившись с кормом на глазах у Аля, Гавр деловито обнюхал лицо лежащего Гамова. Бьющий в нос запах молодой гиелы прочухивает лучше аммиака. Гамов рывком сел на снегу. Казалось, он пытается вспомнить, где он и что с ним. Вспомнил. Рука скользнула за пояс. В лоб Сашке уставился маленький арбалет. Болт был размером с палец, но с трехгранным наконечником.
– Я в тебя не стрелял! – быстро сказал Сашка.
– А мне плевать! Ты меня ударил!
– Я защищался!
– Ты не понимаешь! Ты ударил МЕНЯ!
Арбалет плясал в руке у Гамова. Он то начинал тянуть собачку, то ослаблял палец. Сашка ощутил, что с Гамовым дальше лучше не разговаривать. Он будет только накручиваться. Спасла положение Рина. Закричав на Гамова, она стала колотить его перчатками.
Гнев столкнулся с гневом. Женская истерика оказалась сильнее. Гамов пятился, закрывая сгибом локтя лицо. Потом опустил арбалет.
– Да идите вы оба! Хотел про уникум с ней поговорить, а она!.. – обиженно крикнул он и, увязая в снегу, направился к Алю.
Рина, замахнувшаяся, чтобы бросить ему в спину перчатки, остановилась:
– Про уникум ?
Неожиданно Гамов повернулся и уставился куда-то между Риной и Сашкой.
– Не двигайтесь! – потребовал он сквозь зубы.
– Почему?
Не отвечая, Гамов опустился на одно колено, вскинул арбалет и, используя ладонь левой руки как опору, выстрелил. Тусклая молния болта мелькнула в двух ладонях от груди Сашки. Он решил, что Гамов стрелял в него.
– Промахнулся! – сказал он презрительно.
– Не промахнулся, – заверил его Гамов.
Он бросился к Алю, отстегнул его и, показывая в заросли молодых елок, крикнул:
– Искать! И не трогать!
Белая гиела, пряча грязный живот, слилась с декабрьским снегом и мгновенно исчезла. Сашка готов был поклясться: вершины молодых елок раскачиваются сразу в двух местах. Это могло значить одно: кто-то удирал, а Аль догонял.
– А если бы ты сказал просто «искать»? Без «не трогать»? – спросила Рина.
– Аль бы просто нашел, – зловеще ответил Гамов.
Из леса донесся короткий призывный лай.
– Есть! – удовлетворенно произнес Гамов.
Он тщательно зарядил маленький арбалет, поднял с земли большой и стал спускаться с холма. Рина и Сашка последовали за ним. Рина безуспешно пыталась придержать Гавра. Тот носился кругами, таранил елки и осыпал ее снегом. Наконец они нашли Аля. Тот лежал в небольшой впадине, образованной корнями упавшей ели. Передние лапы вжимали в снег нечто, похожее на мешок. Изредка оно скулило и пыталось освободиться.
Держа наготове арбалет, Гамов приблизился. Свистом отозвал Аля и ногой перевернул лежащего на снегу человека. Они увидели испуганное, одутловатое лицо. Гамов опустил арбалет.
– Вот так встреча!
– Ты его знаешь? – удивилась Рина.
– Разумеется! Это фельдшер Уточкин!
Взгляд Уточкина быстро скользнул по лицу Гамова, а потом – мимолетно – по лицу Рины. Чувствовалось: он опасается не столько молодых людей, сколько гиелы. Казалось, Аль ждет лишь команды, чтобы наброситься.
– Уберите от меня зверюгу! – потребовал фельдшер.
Верхняя губа гиелы-альбиноса задралась, обнажив клыки. Аль подался вперед. Гамов успокаивающе опустил руку на загривок чудовища.
– Осторожнее! Он понимает некоторые слова! – предупредил он.
– Что он там может понимать? Обычная реакция на тембр голоса, – проворчал Уточкин, однако опасного слова повторять не стал. Вместо этого оглядел рукав дубленки, разорванный выше локтя.
– От твоей, между прочим, стрелы! Ты что, всегда палишь в людей, которые случайно мелькнут в кустарнике? – поинтересовался он у Гамова.
– Вы следили за нами? Зачем? – отвечал тот.
Фельдшер Уточкин облизал губы.
– А если не скажу? Что, будете меня пытать? – спросил он насмешливо.
Сашка с Гамовым переглянулись. И правда, как заставить Уточкина говорить?
Решение подсказал случай. Носившийся между елок Гавр, которого Рина то и дело отгоняла, бросая в него снегом, придумал новую игру. Он не нашел ничего забавнее, чем с разбегу наскочить сзади на фельдшера Уточкина и, сбив с ног, начать обнюхивать голову и шею.
Появление еще одной гиелы привело Уточкина в ужас. Вжатый лицом в снег, он дико завопил.
– Скажу, скажу!.. Уберите его!
Рина хотела стащить Гавра с фельдшера, но Гамов удержал ее.
– Погоди!.. Вначале ответьте: за кем вы следили? За мной или за ними?
– Меня послали искать девушку, которая сбила с седла берсерка!.. Он видел у нее… А-а! Уберите его!
– Искать Яру, что ли? – неосторожно выпалила Рина и, спохватившись, зажала себе рот рукой.
К счастью, Уточкин не расслышал. Он ворочался на земле и, вжимая в снег щеку, испуганно верещал:
– Это мерзкое животное меня лижет! У меня рана на лице! Может попасть слюна!
– Где там рана? Пара царапин! Хотя да, если попадет… – протянул Гамов, предвкушая подобный исход.
Все же Рина поймала Гавра за ухо и, стыдя, стянула с Уточкина. Фельдшер сидел в снегу и тупо смотрел на девушку, которая за ухо оттаскивает виновато рычащую гиелу.
– Зачем она вам? – спросил Сашка.
– Кто?
– Та, которая протаранила берсерка?
Глазки у Уточкина заметались. Губы попытались улыбнуться.
– Мне холодно! Надо согреться!
Рука фельдшера скользнула в карман желтоватой дубленки. Не исключая, что там окажется заряженный шнеппер, Гамов вскинул арбалет. Однако Уточкин предпочитал менее кровожадное оружие. Он извлек плоскую бутылочку и присосался.
– Так зачем вам девушка? – повторил Гамов, когда тот оторвал бутылочку от губ.
Уточкин вытер горлышко рукавом и предложил Гамову. Тот мотнул головой.
– И правильно! К чему тебе эта отрава? Я сам вот допью и брошу, – одобрил Уточкин. – Видишь ли… не каждый день у нас убивают опытных берсерков. Начальству… кгхм… интересно, как такое могло произойти. Вдруг у шныров появился профессиональный боец? А тут какая-то девчонка…
– А что он у нее видел? – перебила Рина.
– У кого?
– Вы начали говорить: «Он видел у нее…»?
– Не помню… Возможно, арбалет! Или закладку, – торопливо пробормотал Уточкин.
Он вновь попытался присосаться к утешающему горлышку, но так и не сделал этого.
Бутылочка выскользнула из разжавшихся пальцев. Опустив голову, фельдшер взглянул вниз. По его мягкому, вызывающему доверие лицу разлилось недоумение. Он сунул руку под дубленку и испуганно стал ощупывать живот. Покачнулся, схватился за Гамова и с перекошенным ртом осел в сугроб.
– Это конец! – прохрипел он. – Будьте вы прокляты! Чтобы вы сгнили живыми… чтобы…
– Может, хватит дурака валять? – раздраженно спросил Сашка.
Уточкин не слушал. Осыпал их проклятиями и раскачивался на четвереньках, бодая лбом снег и издавая звуки, какие бывают при рвоте. Сашка недоверчиво разглядывал его, пока не увидел на снегу кровь. Подхватив Уточкина под мышки, он попытался помочь ему сесть. Уточкин вырвался и вновь перевернулся на живот, согнув колени.
– Он прикончил меня из-за вас, – выкашлял фельдшер.
– Кто?
– Мой опекун… Побоялся, что проболтаюсь. Я не рассказал бы, но теперь… Будь он проклят! Будьте вы все прокляты!
Уточкин резко наклонился вперед.
– Вас надо в больницу!
Дряблое лицо Уточкина исказила ненавидящая ухмылка – внезапная и особенно страшная, потому что все зубы были в крови.
– Думаешь, я не знаю, какой диагноз мне там поставят? Внутреннее кровотечение! Спишут все на язву, жалкие бездари… Вскрытие тоже покажет язву! Что они понимают в эльбах? Да вы и не довезете меня… Через четверть часа я буду мертв.
– Мне очень жаль, – сказал Гамов.
Уточкин вытирал рот снегом. Кровь шла не переставая.
– Что толку мне в твоей жалости, щенок? Сдохни вместо меня – и тогда я поверю, что тебе жаль! – взвизгнул он.
Рина присела рядом на корточки.
– Что вы здесь делали? – спросила она тихо.
Уточкин вскинул голову, уставился на нее и, решившись, отбросил алый снег.
– Я же сказал: меня послали найти девушку. Но тебя не это должно волновать.
Рина насторожилась. Что-то подсказало ей, что сейчас Уточкин не врет.
– А что меня должно волновать?
– Ну слушай!.. Я не смогу назвать ни одного имени! Иначе он не даст мне договорить… Была молодая женщина… ее дочь подсела на псиос и ушла к… в один из фортов. Девчонку сделали инкубатором… Мать тосковала, на человека не была похожа… Глотала какие попало таблетки и запивала лекарствами! Волосы лезли из нее клочьями, как из старой шубы.
Пальцы фельдшера предостерегающе стиснули Рине запястье. Это было напоминание, чтобы она не вздумала спрашивать имен.
– Однажды ночью меня привезли к этой женщине… Ее нужно было поставить на ноги и подселить к ней девчонку… нашу… Я работал с женщиной целую ночь и несколько часов с девчонкой… Я сделал их матерью и дочерью…
Уточкин закашлялся. Глаза неотрывно, с торжеством и ненавистью смотрели на Рину.
– И… вы полностью стерли обеим память?
Кровавый рот презрительно дрогнул.
– Зачем? Я не менял ничего глобального, чтобы не вызвать сумасшествия и белых пятен. Знаешь, что такое стереть память? Человек чистый как лист – не может ни говорить, ни писать, не умеет есть ложкой… А сколько времени потребуется, чтобы воссоздать новые воспоминания? Я не могу представить каждый осенний лист, который видел мой пациент, и каждую лужу, в которую он влез в три года.
– Значит, основная память не затронута?
Фельдшер махнул рукой, перебивая ее. Он спешил, говорил взахлеб. Каждая минута отнимала у него жизнь.
– Вклейки… Простая подмена образов на наиболее важных участках. Новая школа, новый адрес, новое имя, новые отец и мать… Две-три сотни ярких заплат на основных магистралях. На первое время довольно. Но больше года такие латки обычно не держатся… Слишком много всяких мелочей… Любая старая игрушка или завалившийся за батарею носок могут воскресить в сознании цепочку взаимосвязей и все испортить…
Новый приступ боли заставил Уточкина согнуться. Он мычал, вжимаясь в снег. Сашка держал его за вздрагивающую слабую руку. Когда человеку плохо, не думаешь, кто он: ведьмарь, шныр или бывший палач. Страдание роднит.
– Ты не спросила главного, – глухо проговорил Уточкин в снег. – Кто была другая девушка… которую я сделал дочерью этой женщины!
Рина вспомнила фотографию Мамаси, которую она нашла у Эли.
– Я, кажется, догадываюсь… – проговорила она с усилием. – Я не пойму другого… Где ее настоящая мать?
Уточкин осторожно разогнулся, навалившись на Сашку. Потом выдернул у него руку.
– Пусть эти двое отойдут! – потребовал он.
Рина умоляюще оглянулась на Сашку и Гамова. Они послушно отступили. Уточкин пристально следил за ними. Убедившись, что они далеко, повернул к Рине лицо:
– Про мать не знаю! Никогда не встречал. Говорят, она умерла.
В памяти Рины стремительно пронеслись березы и фигурная ограда с четырьмя угловыми шарами. На крайнем шаре – следы голубиного помета. Так, значит, той женщины, от которой они с отцом тайком покупали мороженое, нет на свете… Той женщины? Почему она продолжает думать о ней как о «той женщине», а Мамасю считать матерью?
– А отец? Почему у девушки связано с ним столько воспоминаний?..
В глазах у Уточкина что-то сверкнуло. Порой ненависть легко принять за отвагу.
– Это потому что у девушки особый отец! Другого такого нет, уж можешь поверить!
– Кто он?
– Боюсь, услышат. Поднеси ухо ближе! – потребовал фельдшер.
Преодолевая брезгливость, Рина прижалась ухом к страшным, покрытым алой пеной губам.
– Твой отец ГАЙ! – прошептал Уточкин, нарушив свой же запрет не произносить имен.
Рине показалось: она ослышалась. Всего три буквы, но ощущение такое, что небо рухнуло и перевернулось, поменявшись местами с землей.
– Кто? Этого не может быть! – крикнула Рина.
Фельдшер не отвечал. Рина увидела, что кровь, бегущая из его рта, остановилась. Глаза остекленели. Снег падал в них и больше не таял.
Гамов подошел и двумя пальцами коснулся сбоку его шеи.
– Готов! А я, признаться, не до конца верил. Думал: мы отойдем, а он как рванет в лес… – сказал он, вставая и отряхивая колени.
Сашка не смотрел на Уточкина. Он не отрывал взгляда от лица Рины – потерянного и изменившегося.
– Что с тобой?
– Ничего.
– Что он тебе сказал?
– Чтобы ты от меня отстал! – сорванным голосом крикнула Рина.
Она повернулась и, увязая в снегу, побежала к ШНыру. Гавр, удивленно поскуливая, метался между Алем и Риной. Казалось, он выберет вожака. Потом все-таки выбрал Рину, взлетел и, хлопая крыльями, помчался догонять.
Сашка и Гамов переглянулись. Потом Гамов толкнул Сашку в плечо.
– Иди за ней! Ее лучше не оставлять одну. А ограда ШНыра меня все равно не пропустит, – решительно сказал он.
– А ты когда-то?.. – вопросительно начал Сашка.
– Разумеется, – презрительно перебил Гамов. – Но мне не понравилось. В душевой грибок на стенах, у преподов – мания величия. Загон для неудачников, которые тешат себя, что избраны бешеными шмелями. Хорошо, не пауками.
Сашку не обманул этот тон. В глубине он уловил скрытую обиду.
– Твоя пчела умерла? – спросил он.
– Ну да, – пожал плечами Гамов. – Причем она выбрала меня, когда у меня уже была своя гиела! Невероятно, да? Из ведьмарей и вдруг – в шныры! Единственный раз в истории. Самое смешное, у других пчела окочуривается сразу, а моя протянула долго. Полудохлая совсем, не летала, жила в коробке для каминных спичек. Я капал ей мед, но она отползала в дальний угол. Перестала двигаться только прошлой зимой. Но я и сейчас порой заглядываю – а вдруг?
Сашка нетерпеливо кивнул. У него был свой критерий оценки людей. Неважно, что человек говорит. Важно, что он делает. Собираясь бежать за Риной, Сашка оглянулся на лежащее на снегу тело.
– А как ты?..
– Разберусь. Земля застыла, но Аль роет, как трактор. Иди!
Сашка отбежал немного и обернулся. Любитель скрипок и гиел обшаривал карманы Уточкина. Сложно сказать, что он искал, но точно не деньги. Их он оставлял валяться на снегу.
– Эй! Минуту! Просто для взаимопонимания! – окликнул Сашка.
Гамов вопросительно поднял голову.
– Тебе лучше держаться от Рины подальше! Мы с тобой не друзья!
– Зачем озвучивать очевидные вещи? – вздохнул Гамов.
Расстегнув Уточкину дубленку, он стащил с его шеи цепочку. Сашка заметил, что на цепочке был стеклянный шар с мелким предметом внутри. Гамов раздраженно оглянулся на Сашку и, мельком поглядев шар на свет, переложил к себе.
Глава 22
НОВОГОДНЕЕ ОБРАЩЕНИЕ АЛЬБЕРТА ДОЛБУШИНА
Все человеческие неудачи в конечном счете упираются в недостаток воли и веры.
Чтобы человек развивался в правильном направлении, он обязательно должен о ком-то заботиться. Едва забота прекращается, начинается неконтролируемое сползание.
Волшебное слово не «пожалуйста». «Пожалуйста» – вежливое слово. Волшебное слово «надо!».
Счастье – это когда все вернулись из нырка и… все спят.
Долбушин заканчивал просматривать финансовый отчет за истекающий год, отмечая красным карандашом непонятные места, когда огромный, занимающий полстены монитор осветился. Появилось лицо Гая – полуспущенное, как вчерашний шар. Интересно, догадывался ли Гай, что на большом мониторе каждый мелкий дефект кожи виден отчетливо, как лунные кратеры в телескоп?
Рядом с Гаем переминался смущенный Белдо.
– Альберт, почему вы не в шапочке Санта-Клауса? Надо уважать традиции!
Долбушин промолчал.
– Хотите хорошую новость? Вам не суждено убить фельдшера Уточкина. За вас это сделал протеже Дионисия Тиграновича, – насмешливо продолжал Гай.
Долбушин резко нажал на красный карандаш, сломав грифель.
– Уточкин убит?
– Никаких сомнений. Мы нашли тело. Снег вокруг истоптан гамовской гиелой. Она же, кстати, его и зарывала. А, Белдо? Что скажете? Отогрели змею на старческой груди?
– Женя – прекрасный мальчик из очень хорошей семьи. Я в нем уверен! – поджав губы, произнес Белдо.
– Ну-ну, Дионисий Тигранович! Не переживайте! – успокоил старичка Гай. – Разумеется, мы доверяем вашей интуиции.
Долбушин взял блестящий ножичек и принялся точить сломанный карандаш.
– Кстати, Альберт! – продолжал Гай. – Эльбы в бешенстве. Что с девушкой? Тлен узнал, кому она отдала ключ?
– Пока нет, – отозвался Долбушин, не отрываясь от карандаша.
– Так поторопите его! Кстати, если вас заинтересует… уверен, что заинтересует… любопытная такая деталь… – голос Гая предупреждающе звякнул стеклом. – Рядом мы нашли следы второй гиелы и девушки. Узкие такие следочки. Шнырка с гиелой! Такое нечасто встретишь!.. Следы равной степени свежести. Видимо, гиелы играли вместе. Ну не буду вам мешать! Все-таки подумайте про шапочку Санты! Надо быть веселее!
Монитор погас. Несколько минут Долбушин сидел неподвижно, обдумывая слова Гая. Его дочь с Гамовым имеют отношение к смерти Уточкина. Их гиелы подружились, что следует из того, что они не разорвали друг друга. Значит, встречаются не в первый раз. А у парня плохая репутация. Во всяком случае, Долбушину не хотелось бы видеть его у себя в зятьях.
Когда, немного успокоившись, глава финансового форта снова начал точить карандаш, то обнаружил, что тот изломан на шесть частей. Удивленный, посмотрел на свои руки. Потом встал, взял зонт и вышел из кабинета.
* * *
Первым, на что Долбушин наткнулся в собственной гостиной, была елка. Украшенная гирляндами, она стояла у окна и моргала лампочками.
– Что – это – такое? – раздельно спросил Долбушин.
Телохранитель Андрей медлил с ответом. Елку сложно перепутать с арбалетом или с кухонным столом. Тяжелый зонт ударил по паркету.
– Я спрашиваю: что это? – нетерпеливо повторил глава финансового форта.
– Ну так же… елка!
– И что она тут делает?
– Завтра первое января! – осторожно ответил Андрей.
Долбушин прищурился:
– Считаешь, без елки я об этом не узнал бы? А когда тебе потребуется тонко намекнуть, что завтра Восьмое марта, ты повесишь у меня на двери портрет Розы Люксембург?
Андрей засопел. С чувством юмора у него было средненько. Правда, имелись две коронные шутки: одна для женской компании, одна для сугубо мужской, но к данному случаю ни одна из них не подходила. Что касается Розы Люксембург, то Андрей на всякий случай запомнил это имя, собираясь при случае узнать, из какого она форта.
Долбушин обошел елку вокруг. Наклонился и поднял простреленную из шнеппера пенопластовую Снегурочку. Прострелила ее на прошлый Новый год дочка Долбушина Аня. Она всегда любила Снегурочку меньше, чем Дедушку Мороза.
– Где ты ее взял? В ЕЕ КОМНАТЕ? – мрачно спросил Долбушин Андрея.
Телохранитель смутился.
– Там лежали все елочные игрушки! Вот я и подумал… – пробормотал он, из осторожности не произнося имени. Реакцию шефа на имя «Аня» невозможно было предугадать. Долбушин мог погрустнеть и, плеснув себе коньяка, отправиться в комнату смотреть фотографии, а мог прошибить зонтом дверь. Причем второй вариант вероятнее.
Долбушин заиграл желваками.
– А вот думать не надо! Все немедленно убрать! Палку с колючками – на помойку! – приказал Долбушин и, повернувшись, вышел.
– И это называется праздник! – проворчал Андрей. Ему хотелось запереться, шить одежду для куколок и смотреть боксерский матч, знакомый в мельчайших деталях. Настроение было скверное.
Его шеф – один из успешнейших людей планеты. Немало богачей немедленно отложат все дела и прилетят с другого конца света ради пятиминутной встречи с ним. А живут они скучно, серо, тухло. Не живут, а существуют. Никуда не ходят, у себя никого не принимают, кроме нескольких сомнительных личностей, которые выглядят так, что в любом ресторане их попросили бы заплатить вперед.
Порой Андрею хотелось все бросить и наняться сторожить чебуречную. Там хоть и платят меньше, зато жизнь кипит. Кто-то дебоширит, и его выкидывают за дверь, кто-то открывает глазом бутылку. Хоть бы берсерки Тилля, что ли, снова напали! Тут уж все понятно: вот враг, а вот ты. И один из вас лишний на этом концерте для тренькающих арбалетов.
Долбушин, как томящийся хищник, дважды прошелся по коридору и решительно толкнул зонтом одну из дверей. Он оказался в небольшой проходной комнате. Перед дверью на узком кожаном диванчике сидел пахнущий одеколоном Тлен.
В светлом пиджачке, в блестящих ботинках с узким носком, милый, застенчиво улыбающийся. Рядом стояла тарелочка с печеньками и лежал томик Мопассана с кокетливой розовой закладкой. На щеке у Тлена красовался свежий пластырь. Идеальный сотрудник самого лучшего в мире начальника.
– Ну что? – спросил Долбушин, не скрывая своего раздражения.
– Пока пусто! – поспешно ответил Тлен. – Никаких особенных мыслей. Особенно по интересующему нас поводу.
– А у сиделки?
Тлен смущенно осклабился:
– О! У нее мыслей предостаточно! И все они… э-э… Не стоило вам брать сиделку по рекомендации Тилля!
Долбушин молча распахнул внутреннюю дверь. На кровати сидела исхудавшая девушка в мужской пижаме, которая была ей велика – пижама принадлежала самому Долбушину, – и смотрела в окно. Рядом на стуле помещалась коротконогая мощная женщина с лицом барбоса. Увидев главу финансового форта, она рывком встала и вытянулась.
– Как она? – не скрывая неприязни, спросил Долбушин.
– В четырнадцать ноль-ноль был обед! – резким голосом доложила сиделка.
– Я не сомневаюсь, что у вас был обед. И что он до сих пор не прекращается, – Долбушин неприязненно втянул ноздрями колбасный запах. – Она ела что-нибудь?
– Так точно! – глаза сиделки таращились не моргая, как две пуговицы.
Долбушин подошел к девушке и остановился рядом. Она все так же смотрела в окно. Тогда он ладонями повернул к себе ее голову. Девушка повиновалась.
– Здравствуй, Эля! – сказал Долбушин.
Девушка не ответила. Взгляд ее не изменился. Эля больше не умирала, но ничему не радовалась. Была как растение. Часами могла смотреть в одну точку. Кормить ее надо было с ложки, и то она часто не глотала. Эля все забыла, потеряла все навыки, разучилась говорить.
Долбушин буравил Элю таким же взглядом, как до этого елку. Первоначально он забрал ее из больницы потому, что не доверял Белдо и Тиллю. Хотел держать руку на пульсе.
То, что Эля очнулась, начала сама дышать, и они смогли отказаться от системы, стало для Долбушина полной неожиданностью. Впрочем, аппарат до сих пор стоял в углу. Мало ли. Если раньше за девчонкой приглядывал один Тлен, то теперь Тилль подсунул свою сиделку. Долбушин принял ее, понимая, что подозрительный мясник не уймется. Не пусти ее, и вокруг дома толпами начнут шастать сантехники в золотых часах, с томагавками в замызганных сумках, а в телефоне все будет стрелять и попискивать.
– Ты меня слышишь? Эй! – повторил Долбушин.
Слышит она или нет, определить невозможно – хотя на громкие и резкие звуки Эля реагировала. На главу форта смотрели пустые глаза, в которых он видел только свое раздраженное длинное лицо.
Долбушин хотел уйти, но внезапно девушка скривилась от боли, схватившись за щеку, до которой он случайно дотронулся. У нее на щеке глава форта заметил расплывшееся фиолетовое пятно и гневно повернулся к сиделке:
– Это еще откуда?
– С кровати упала! Это она сейчас спокойная, а то вертится как юла, – без смущения отозвалась та.
Долбушин недоверчиво прищурился. Засучив Эле широкие рукава пижамы, он внимательно оглядел ее руки. На правой, чуть ниже заклеенного пластырем следа от капельницы, он обнаружил синие следы пальцев.
– Это тоже с кровати? – спросил он у сиделки и вдруг без предупреждения вскинул к волосам правую руку. Эля отшатнулась. Зрачки у нее расширились от ужаса. Она определенно знала, что следует за замахом.
Долбушин поднял зонт и, его изгибом зацепив сиделку за шею, притянул к себе.
– Вы ее бьете! – спокойно произнес он.
– Никого я не бью! Отпустите меня! – крикнула сиделка испуганно.
– Вы ее бьете! – повторил Долбушин. – Признайтесь, и я вас отпущу!
Бульдожье лицо сиделки побагровело. Глаза налились кровью. Зонт причинял ей боль.
– А как тут сдержишься? Она ничего не соображает! Кормишь, а она кусается! Только переодела ее, а она вся изгваздалась… – злым голосом крикнула сиделка.
Долбушин спокойно убрал зонт.
– Это я и желал услышать! На сборы у вас пять минут. Через шесть минут мой телохранитель вас застрелит.
– Но Ингвар Бориславич приказал…
– С вашим хозяином я разберусь сам. Вам же в разговоре с ним не советую сильно искажать факты. И вообще лучше не попадайтесь ему на глаза… Ингвар не бьет женщин, он их убивает. Поспешите! Минута уже прошла!
Долбушин отвернулся. Негодующе бормоча, сиделка торопливо хватала вещи. Долбушин лично проводил ее до дверей. Когда он вернулся, Тлен вертелся возле девушки, жадно приглядываясь к ее лицу.
– А тебе что здесь надо? – спросил Долбушин.
– Мысли, много мыслей… Вы ее взволновали! Я смог проникнуть к ней в сознание! – возбужденно крикнул Тлен.
На миг Долбушину захотелось проломить Тлену голову ручкой зонта. Чтобы она треснула, как переспелая тыква, до самого пластыря.
– И?.. – спросил он любезно.
– Я сумел разобрать… она рассказала про змейку девушке… которую знала раньше… Это произошло в лифте… Я вижу лифт, скорее всего больничный…
– О чем они беседовали?
– Не знаю. Слов не слышу. Только образы.
– Опиши девушку, с которой она говорила!
– Совсем юная. Тонкая. Скорее всего, шнырка первого года, хотя и без куртки.
Долбушин подошел к двери и, зачем-то выглянув, тщательно прикрыл ее. Затем вернулся к Тлену.
– Откуда ты знаешь, что шнырка? И почему первого года? – спросил он с кривоватой улыбкой.
– Шнырка, потому что у нее нерпь . А первого года – из-за возраста. Средние шныры обычно старше. И вид у них более залихватский.
В голосе Тлена скользнула тоска. Он, когда вылетел, был именно средним шныром.
– Как она выглядит? Точнее! – потребовал Долбушин.
– Точнее пока не могу… Минуту!
Тлен подскочил к сидевшей на кровати Эле, опустился на четвереньки и снизу вверх, как собачка, заглянул ей в глаза. Что он увидел там, непонятно, но, видимо, не одно свое отражение. Очень смущенный, Тлен медленно встал и стал отряхивать колени, на которых было самое большее несколько пылинок.
– Ну?.. – нетерпеливо потребовал Долбушин. – Что за девушка?
Тлен заметил, что глава форта ненароком занял положение между ним и закрытой дверью. Умные глаза Тлена скользнули по рукояти зонта. Говорят, человек, получивший удар таким зонтом, умирает мгновенно.
– Простите меня!
– За что? – удивился Долбушин.
– Я, кажется, провалил задание.
– Это еще почему?
– Девушка стоит очень неудачно. Свет в лифте скверный… Нет, узнать ее невозможно. Никто бы с этим не справился! – удрученно опуская глазки, сообщил Тлен.
Долбушин пристально вглядывался в его лоб.
– Странно! Нерпь ты запомнил, а лицо нет, – недоверчиво сказал он.
– Да я-то что могу? Я смотрю глазами девушки, которая лежит на каталке. Рука с нерпью рядом, а лицо далеко, – правдиво пояснил Тлен.
– А про шныров-новичков?
– Робкая догадка. Нельзя исключить, что это была средняя шнырка. Или старшая. Или вовсе не шнырка… В конце концов, полно всяких браслетов, похожих на нерпи . Нет, она ее не запомнила. Мы взяли пустой след.
– Открывать тайну ключа тому, кого даже не запомнил? Не усматриваю логики! – холодно произнес глава финансового форта.
– Может, мгновенная симпатия? – робко предположил Тлен. – Иногда бывает: встречаешь человека и испытываешь к нему мгновенную симпатию. Хочется излить ему сердце, полностью, до дна!
Долбушин усмехнулся. Излить сердце, да уж! Да и скользкий умненький Тлен не доверил бы свои тайны даже собственному отражению в ванной.
– Хочешь сказать: с тобой такое случалось?
Тлен пригорюнился, печально потирая аккуратные ручки.
– Обычно я обуздывал это побуждение, – признал он. – А по поводу того, что я говорил прежде… думаю, что не буду ни с кем делиться этим бредом. Прошу простить меня и не наказывать! Я не справился.
Их глаза встретились, после чего Тлен печально уставился в пол. Несколько секунд, показавшихся Тлену вечностью, Долбушин размышлял. От мертвого Тлена пользы будет меньше, чем от живого. Да и Гай умен: выгнанная сиделка и убийство Тлена скажут сами за себя. Зонт еще постукивал по ладони, но Тлен с облегчением отметил, что напряженность спала.
Глава форта подошел к двери и открыл ее.
– Жаль, что у нас ничего не вышло… План был хороший!.. Ступай! Псиос выдадут тебе завтра.
Тлен изобразил на лице бесконечное счастье.
– И не удивляйся, если его окажется больше, чем ты ожидал. Всякий труд должен быть вознаграждаем, особенно неудачный. Иначе у людей не будет стимула трудиться дальше.
Тлен поспешно поклонился и шмыгнул к двери, но вездесущая ручка зонта Долбушина поймала его за плечо.
– Еще одно… не пытайся получить что-либо у Белдо или Тилля! Мне будет обидно и… не только мне!.. Ему тоже! – Долбушин качнул зонтом.
Когда от улизнувшего Тлена остался только слабый запах одеколона, а звук его рысящих ножек истаял на лестнице, Долбушин повернулся к Эле.
– А с тобой что теперь делать?
Эля сидела на краю кровати и смотрела в никуда. На обритой в Склифе голове темнела щетинка волос. На макушке – свежая безволосая проплешина с порезом: сиделка, как видно, пыталась разобраться с волосами, но или станок попался тупой, или девушка вела себя беспокойно.
«Она – помнит. И, значит, она опасна. Гай может прислать кого-то вместо Тлена. Удача, что Уточкин мертв. Но все равно лучше не рисковать».
Долбушин обошел кровать и, приблизившись к девушке сзади, занес зонт, собираясь несильно ударить Элю по затылку. Хватит слабого тычка. Она ничего не поймет. Это будет не убийство. Она почти растение.
Его остановили полоски на воротнике собственной пижамы и маленькая родинка на наклоненной шее девушки. Долбушин опустил руку.
– Нет, не могу… Попрошу Андрея – пускай застрелит! – сказал он вслух и вздрогнул от собственного голоса, неожиданно громко разнесшегося в полупустой комнате.
Долбушин сел рядом с девушкой и опустил подбородок на ручку зонта. Тупая боль отозвалась в затылке. Она сверлила мозг, но она же и отрезвляла. Главе форта казалось, что никто, кроме него, не способен вытерпеть половины этой боли. Так они и сидели – бледная девушка в мужской пижаме, выжившая вопреки всему, и высокий сутулый человек с замерзшей, но живой душой.
«Чудо, что она вообще уцелела. Один шанс из тысячи. Ее эль вышел раньше срока и погиб, не попав в хранилище».
– Все-таки непонятно, почему ты выбрала именно ее? – спросил Долбушин, обращаясь к Эле, будто она могла ему ответить. – Зачем вы опять пересеклись? Зачем она вообще тебя любила? Ты же псиосная!
Эля слушала. Слова были для нее просто звуками, то тревожными, то, напротив, успокаивающими. От тревожных она вздрагивала, от успокаивающих пыталась улыбнуться.
– И твою мать она считает своей! Нелепо… Разве какая-то женщина сможет… – Долбушин невольно оглянулся на пустую стену, на которой когда-то висела фотография его жены.
Эля неожиданно протянула руку, взяла с подоконника апельсиновую корку и стала ее облизывать. Долбушин вырвал у нее корку и швырнул на пол. У Эли задрожали губы. Секунду она, казалось, раздумывала, обижаться ей или нет, а потом громко заплакала.
Плач отрезвил Долбушина. Он стал совать ей корку обратно, но Эля не брала и отворачивалась. Долбушин тихо завыл, глядя в потолок. Потом встал.
– Все! Отбой! Я запрещаю тебе плакать! Считаю до двух, и…
Эля зарыдала громче, напуганная резким движением. Долбушин не стал считать до двух, поняв бессмысленность арифметики.
– Так это продолжаться не может! Твое поведение неконструктивно! – крикнул он срывающимся голосом и сам улыбнулся, почувствовав, как нелепо то, что он брякнул.
Эля перестала плакать. Только плечи дрожали. Воровато косясь на Долбушина, она вытащила из-под батареи сигаретный фильтр – сиделка тайком курила – и сунула в рот. Долбушин не забрал его, хотя санитария с гигиеной и пилили его тупой пилой.
Дождавшись, пока Эля проглотит фильтр, Долбушин поманил ее пальцем, как манят собачку на улице.
– Эй! Ты хоть что-то понимаешь? Иди сюда!
Он думал, она не отреагирует, но Эля поднялась и сделала к нему небольшой шажок. Долбушин скептически наблюдал за движениями своей пижамы, в которую, по странной причуде, была заправлена девушка. Потом взял пижаму под локоть и осторожно повел по длинному коридору.
Широкая спина Андрея грустно маячила у елки, когда в гостиную заглянул Долбушин.
– Что ты тут делаешь? Заняться нечем? – рявкнул он.
Андрей торопливо обернулся.
– Почти разобрал!.. Еще пять минут! – крикнул он и застыл, обнаружив рядом с шефом живую пижаму.
Стальной конец зонта строго щелкнул по паркету.
– Видишь ее? Возьми ее и…
«Застрели!»
– Займи, чем хочешь… Наряжай с ней елку, в конце концов! Не стой как дерево! Чего ты на меня уставился?
Долбушин отпустил рукав своей независимо стоящей пижамы, торопливо повернулся и вышел.
Глава 23
ОДИН ИЗ ДВУХ
Вот живет маленькая, добрая, бесхозяйственная девочка. Выходит замуж, начинаются взрослые заботы. Ей хочется все успеть, все сделать вовремя. Она выбивается из сил. У нее начинается синдром остервенения хорошей хозяйки. К ней боятся подойти: она дышит огнем. Но проходит лет пять, и постепенно привычные дела начинают делаться быстро, легко и с удовольствием.
Примерно такой же и путь начинающего шныра. Чем человек меньше себя жалеет, тем быстрее проходит его.
Была оттепель. Ветер свистал в проводах. Небо играло птицами. Исхудавший календарь готовился расстаться с последним листком. С крыши свисала рекордных размеров сосулька. На что уж Кузепыч зануда, но тут и он распорядился не трогать: интересно, насколько она вырастет и коснется ли земли. Уже сейчас сосульку можно было лизнуть, не особенно задирая голову.
По жилому корпусу шаталась девица Штопочка, задирала средних шныров и грозила уйти в ведьмари. Тоскующая душа билась в плотном теле, как медный язык внутри колокола. Штопочке и в ШНыре было тесно, и среди ведьмарей стало бы тесно. Она и там разнесла бы себя вдребезги и, ощущая это, мучительно искала себе какой-то укорот или ограничение.
– Иди-иди! Не толпись тут! – говорили Штопочке, ибо Штопочка имела талант толпиться и в единственном числе.
Штопочка вздыхала, выходила на улицу, шла к забору и, забравшись на него с ногами, грозила кнутовищем проносящимся на гиелах берсеркам:
– Эй вы! Оглохли? За пивом слетайте!
Ул стоял во дворе и из двухзарядного шнеппера целился в шишку на елке. Рядом Яра гладила кору яблони, осязала ее пальцами и одновременно целовала набухшие, так не вовремя изготовившиеся к весне почки.
Тренькнула тетива. Задетая шишка покачнулась, но осталась висеть. Ул выстрелил из другого ствола. Шишка опять выжила. Ул азартно запыхтел и, вложив стальной шарик, стал перезаряжаться. Яре был неприятен резкий звук тетивы. Он точно наждаком по барабанным перепонкам проводил.
– Может, прекратишь? Может, хватит? – спросила она раздраженно.
– Что прекращу?
– Вот это вот!
Ул приподнял одну бровь и опустил шнеппер.
– Я же не прошу тебя прекратить целовать почки. Вдруг и мне это не нравится? – буркнул он, не подумав.
Яра вспыхнула. Она посмотрела на Ула, и он показался ей самодовольным, отвратительным солдафоном. Змейка, извиваясь в крови, подтвердила, что так и есть.
– Тогда, может быть… – сердито начала Яра, замолчала и отвернулась.
Улу порой не хватало гибкости. Вот и теперь он задал самый глупый вопрос из всех, которые можно задать девушке:
– Чего ты злишься?
Этим он, во-первых, подсказал Яре, что она злится, а во-вторых, что, следовательно, у нее есть для этого повод.
– Ничего, – буркнула Яра.
Ул некоторое время подумал и, озабоченно насвистывая в стволы шнеппера, точно играя на дудочке, задал второй самый глупый из возможных вопросов:
– Ты меня любишь?
– Нет! – гневно выпалила Яра.
– Почему?
– Потому что ты об этом слишком часто спрашиваешь!
Ул снова задумался. Последний раз он спрашивал об этом месяца два назад… И уж, во всяком случае, гораздо реже, чем это делала сама Яра. Однако упоминать об этом Ул не стал. У девушек своя арифметика. Такая алгебра, что никакой химии не нужно – сплошная биология.
Неизвестно, как далеко зашла бы их ссора, но тут хлопнула дверь. На крыльце, ведущем в кухню, возникла Суповна с большой лоханью. Постояла, подышала морозцем и с чувством выплеснула в сугроб грязную воду.
Постучав кулаком по днищу лохани, Суповна хотела возвращаться, но заметила Ула и Яру.
– А-а, людоеды! Утро доброе, людоеды!
– Почему людоеды? – испугалась Яра.
– Ты котлеты на завтрак ела? А я, когда их вертела, руку порезала. Не выбрасывать же фарш! – Суповна махнула забинтованной ладонью. – Ярослава, ты сейчас не в пегасню?
– Нет, – Яра едва удержалась от горького уточнения: «А к кому мне в пегасню?»
– Ну и отлично! – одобрила Суповна. – Тогда руки в ноги и за мной! Кузепыч мешок рыбы привез! Чтоб у него руки отсохли! То не допросишься, а то нате вам, жрите! Надо перечистить, а я нож едва держу!
Яра послушно последовала за Суповной. Ул перезарядил шнеппер, прицелился в шишку, но неожиданно для себя перевел стволы и дважды выстрелил в солнце. Ему хотелось на ком-то сорваться, а солнце – большое, доброе, круглое – подходило для этого во всех отношениях.
– А если попадешь, что будем делать? Фонариком светить? – поинтересовался кто-то.
Ул обернулся. К нему подходил Афанасий, возвращавшийся после нырка.
– Как нырнул? Синяк? – спросил Ул.
«Синяком» старшие шныры между собой называли синие закладки.
– Неа, пустой.
– И у меня пусто, – буркнул Ул.
– С Ярой? – угадал Афанасий. – Утешься, старик! У меня бредовое предположение. Девушка капризничает, потому что ей важно проверить: готов ли мужчина к появлению младенца, который будет капризничать втрое больше?
Ул принял это к сведению.
– А когда взрослый половозрелый мужик капризничает? – хмыкнул он.
– Это он проверяет, готова ли жена к появлению в доме творческого человека. Поэта, композитора, художника и так далее.
Ул хмыкнул. За себя он был спокоен. Творческая гениальность ему не грозила.
– Хочешь хохму? – внезапно спросил Афанасий. – Помнишь чокнутую старушку, которая всех вызванивает?
– Нину Матвеевну?
– Ага. Кавалерия дала мне для нее закладку. На пятьдесят лет должна была бабка помолодеть.
– Дала ? – не поверил Ул. – Но зачем? Обычно она несет ее в Зеленый Лабиринт и…
– А тут дала. Только, говорит, ты у нее самой спроси, согласна ли она. Взял я закладку в пакет, чтобы рукой случайно не прикоснуться, и иду себе. Пальцы крестиком держу, чтобы берсерки меня по дороге не накрыли. Прихожу к бабульке, а она ни в какую: «Ох, мине пенсию плотить не будут! Ох, мине с инвалидности снимуть! Ох, меня соседи домой не пустют! Подумают, я террористка!» А я сдуру брякнул: «Не террористка вы, а аферистка!» Она на аферистку обиделась, на задвижку хлоп и опять всем подряд звонить, что ее убивают.
– Отказалась? – не поверил Ул.
– Наотрез. Кавалерия угадала. Но главное – что? Бабка ни на секунду не усомнилась, что какой-то там камень способен омолодить ее почти на полтинник! Вот ведь вера у человека!
* * *
Сердитая, как пятнадцать тысяч шмелей, старушенция готовилась к новогоднему ужину. Планы у нее были грандиозные: салаты семи видов, рыба, пирог. Рук не хватало. Несколько раз Суповна совершала короткие вылазки в коридор и, захватывая пленников, заставляла их трудиться. Кое-кто пытался улизнуть, но Суповна отговорок не принимала.
Следующей после Яры в заложники была захвачена Рина. Суповна поставила ее резать лук. Рине это было удобно: человек, режущий лук, легко может оправдать красные глаза.
– Не знаешь, у ведьмарей бывают дети? – дождавшись удобной минуты, спросила она у Яры.
– Я не занимаюсь промышленным разведением ведьмарей!.. А почему ты спрашиваешь?
– Просто так! – Рина, стуча ножом, крошила луковицу. – Так бывают?
– Думаю, да.
– А у Гая?
Яра попыталась повернуть голову, но Рина была под надежной луковой защитой.
– Кто его знает? Конечно, Гаю лет за четыреста, но мало ли?
Рина едва не отмахнула себе ножом полногтя, и собственный вопль избавил ее от необходимости чем-то оправдывать свое любопытство.
* * *
Расправившись с рыбой, Яра вернулась к себе в комнату. У всех в ШНыре было новогоднее настроение, у нее же на душе скребли кошки и выли гиелы.
Яра ходила по комнате, заблудившись в хаотично разбросанных предметах, и боролась с безволием, которое накидывалось на нее из пустоты. Безволие подстерегало ее не тогда, когда она с ним боролась, а когда отдыхала от борьбы. Малейшая расслабленность – и Яра понимала, что сидит, уставившись в стену. На крыше над ее головой, отгибаемый ветрами, гудел и выл лист металлочерепицы, который Кузепыч положил взамен отбитого шифера. Порой Яре казалось, что у листа есть душа. За годы, проведенные в ШНыре, Яра изучила все его интонации – от легкой и насвистывающей до визгливой и неприятной. По листу можно было предсказывать погоду. После визга и истерики он всегда замолкал, словно ему становилось совестно, а утром оказывалось, что и крыша, и весь ШНыр завалены десятисантиметровой шапкой снега.
Яра не знала, что с ней происходит. Она во всем сомневалась. Любит ли Ула. Хочет ли быть шныром, и вообще не просыпается ли в ее генах громовещательная БаКла.
«Это из-за Эриха! Или не из-за Эриха! Тошно мне!» – думала она.
Змейка шевелилась под сердцем, изредка выползая наружу и застывая браслетом. Порой Яре казалось, что она и змейка – одно целое.
До одиннадцати вечера Яра ходила по комнате. Потом отправилась искать Кавалерию. В кабинете не нашла, в пегасне тоже. Посмотрела в Зеленом Лабиринте, но и здесь Кавалерии не обнаружила, только под самшитом лежал ее забытый секатор. Яра наклонилась за ним, а когда распрямилась, ощутила, как что-то переменилось. Свет луны падал не так, как прежде. Яра вскинула голову. Над ней навис одетый в тулуп великан. Высоко покачивалась похожая на огромный горшок голова. Яра ощутила, что Горшеня чем-то очень недоволен.
– Я Горшеня – голова глиняная, пузо голодное! – проскрипел он.
– А я Яра – голова… э-э… костяная, пузо пока отсутствует, – с дрожью в голосе пошутила Яра.
Горшеня наклонился, сломавшись в поясе. Громадные руки с угрозой потянулись к Яре. Длинный рот распахнулся. Верхняя часть головы откинулась.
– Уходи! – велел Горшеня.
– Куда? Зачем?
– Яра должна уходить! Не должна быть в Лабиринте!
– Почему нельзя?
– Нельзя! – повторил Горшеня. Глаза-пуговицы золотились луной.
В следующий миг Яру оторвали от земли. Она вскрикнула, попыталась дотянуться до льва , но не успела. Длинные руки Горшени занесли ее над головой. Потом Яра ощутила, что ее бросают. Пролетев по дуге метров двадцать, она упала в кучу снега, который с утра сгребли с дорожек.
Барахтаясь, Яра выбралась из сугроба. Вскочила, задыхаясь от негодования. Это ни в какие ворота не лезет! Горшеня выбросил ее из Зеленого Лабиринта!
Первой ее мыслью было снова бежать в Лабиринт и разбираться со спятившим истуканом, но ощущение полета было свежим. А ну как и во второй раз выбросит?
Яра гневно отряхнулась. Ничего сломано не было, ушибов тоже не наблюдалось. Секатор Кавалерии по-прежнему оставался у нее в руке. Щелкая им, Яра направилась в ШНыр. Она была у больших камней, когда ее окликнули.
Яра увидела Кавалерию. В светлой дубленке с капюшоном, в выпуклых запотевших очках, с челочкой, она казалась грустной одинокой библиотекаршей. В руках Кавалерия держала еловую ветку и обвивала ее красной лентой. Рядом бегал Октавий.
– Как вы меня узнали? – удивленно спросила Яра.
Кавалерия сняла очки и подула на стекла.
– Никак! Я окликнула свои ножницы. Их я узнаю издалека.
– Я вас искала.
– Я догадалась. Ну, судя по тому, что ты нашла мой секатор… Говори!
Яра разглядывала красную ленту на ветке.
– Горшеня вышвырнул меня из Лабиринта! – негодующе выпалила она.
– А-а-а… Так это была ты! – спокойно откликнулась Кавалерия, пальцем проводя по воздуху.
– ВЫ ВИДЕЛИ?
– Глаза не самое сильное мое место. Я слышала звук.
– Он спятил! На людей бросается! А если в следующий раз он впечатает кого-то в стену?
Кавалерия пожала плечами.
– Тогда и будем принимать меры. Пока что на тебе ни царапины. Или я ошибаюсь? – резонно заметила она.
– Ну нет… Но все равно он сумасшедший!
– Возможно, – сухо согласилась Кавалерия.
Яре снова захотелось задать вопрос, который она задавала в день после гибели Эриха, когда Кавалерия пришла к ней в медпункт. Тогда они проговорили долго, едва ли не час. Слишком важно было понять причину.
– Почему болото не пропустило меня, но пропускает других?.. Ул ныряет постоянно, Афанасий, даже средние шныры. И ничего! Все проходят!
Кавалерия коротко и нетерпеливо выдохнула через нос. Только она умела издавать такие уникальные носовые звуки. Даже пеги – сами любители посопеть – и те порой откликались.
– Опять двадцать пять! Мы же обсуждали! Я бы испугалась, если бы тебя не впустила двушка . А болото пусть делает все, что ему угодно. Будь его воля, оно не впустило бы никого. Не болото вызвало ураган, пробивший тоннель, – мгновенно отозвалась Кавалерия.
Очки она теперь терла о рукав. Равномерные движения успокаивали Яру.
– Но тогда эльбы не смогли бы перехватывать закладки!
– Эльбы перехватывают их потому, что другого способа у болота убрать закладки из нашего мира нет. Пока существуют закладки – есть свет и жива надежда. Без них наш мир закиснет и лет через сто ничем не будет отличаться от болота . Границы размоются и…
Кавалерия махнула рукой. Договаривать ей не хотелось.
– Вы сами видели! Вначале болото ! А потом Горшеня не пустил меня в Лабиринт! Значит, есть за… – выпалила Яра и удивленно осеклась, поняв, что противоречит сама себе. Только что она утверждала, что Горшеня спятил, а теперь едва ли не согласилась с тем, что он имеет на это право.
Пока Яра говорила, Кавалерия внимательно вглядывалась в нее, точно ожидая чего-то. Хотелось бы Яре понять, чего.
– Я перестаю быть шныром. Я уже почти не шныр, а так… непонятно кто… – договорила она.
Кавалерия успокоенно кивнула. Яре показалось, что Кавалерия обрадовалась.
– Хорошо, что ты это сказала. Очень хорошо! – сказала она с облегчением.
– Почему? – не поняла Яра.
– Несколько раз за два десятилетия случалось, что люди вылетали из ШНыра за сущие, как нам казалось с Кузепычем, мелочи. Даже не за закладки. Ограда переставала впускать их, а через какое-то время умирала и пчела. И мы ничего не могли поделать. Но всех их отличало общее качество. Все они считали, что достойны быть шнырами и имеют большие заслуги.
Яра что-то промычала.
– Ты… не приносила в ШНыр ничего… постороннего? Никакого предмета? Артефакта? Хотя бы какой-то мелочи? – внезапно спросила Кавалерия.
Яра молчала, чувствуя, что если издаст хоть звук, то выдаст себя. Но и молчанием тоже выдаст. Откуда Кавалерия знает? Или только догадывается? Так и стояла точно истуканчик, ощущая свою полную беспомощность.
– В любом случае, – продолжала Кавалерия, глядя не на Яру, а на фиолетовые тучи, – даже если такой предмет и был пронесен кем-то, искать его я не собираюсь. Ограда пропустила его. А значит, мне, Кузепычу и Меркурию глупо быть мудрее древней защиты ШНыра. Как показывает практика, мы ошибаемся, а ограда нет.
– То есть что? Он может ее оставить? – не поверила Яра.
Кавалерия вздрогнула косичкой.
– Получается, что да. Непосредственно ШНыру эта вещь не повредит, но может повредить самому человеку. Законом не запрещается есть штукатурку. Но – не хочу навязывать свой взгляд на вещи! – те, кто регулярно ее ест, редко живут долго и счастливо.
Возникла неловкая пауза, прерываемая только скрипом снега. Яра переминалась на месте – скорее от волнения, чем потому, что мерзла.
– Как твоя пчела? Видела ее? – спросила Кавалерия.
«Откуда она знает?» – подумала Яра.
– Сама она не прилетала давно. Не знаю, может, из-за морозов? Но вчера я заходила в сарай. Я знаю, где Кузепыч прячет улей… Я постучала, подышала в улей. И она выползла ко мне.
– И…
– Проползла по руке, потом по шее и… заползла обратно. А вообще улей не спит. Шебуршатся там… Ринина матка… ну, короче, мне кажется, она всех строит. Наводит порядок.
– Есть в кого, – улыбаясь, сказала Кавалерия.
Яра присела на корточки, секатором водя по снегу. Кавалерия наблюдала за ее нерешительными движениями.
– Что еще? Не тяни! – проницательно спросила она.
Та обрадовалась, что сейчас темно и сложно разглядеть лицо. Пока она искала Кавалерию, у нее было много слов, оправданий, резонов, но теперь все они собрались в одну фразу:
– Можно отменить шныровский брак?
Кавалерия молча протянула руку за своим секатором.
– Что, вообще никак? – испуганно спросила Яра.
– Я просила вас не спешить! – сказала Кавалерия, но сказала устало, без негодования в голосе.
«Может, все не так страшно? – с надеждой подумала Яра. – Ну, в смысле, пугают на всякий случай, а потом окажется, что есть вполне себе нормальная лазейка».
– А если достать закладку… или… ну хоть как-то, я не знаю, – пробормотала она.
Кавалерия спрятала одни очки и достала другие, с более тонкими стеклами, с серебристой тонкой дужкой.
– Что, туго?
– Да, – подтвердила Яра. – Он такой… чужой. Не знаю… все не так как-то!
Кавалерия улыбнулась.
– Не буду оспаривать. Допустим, твои слова соответствуют истине. Даже предположим, что ты святая, а он исчадие ада. Но это ничего не меняет. Теперь вы с ним одно целое. А один в паре всегда работает на разрушение отношений.
– Что, всегда? – пораженно спросила Яра.
Ей странно было слышать такие слова от Кавалерии.
– Чаще всего. Иногда, правда, меняются ролями. Даже приблизительного равенства не бывает. Кто-то всегда тянет отношения, как трактор плуг. Если же трактор начнет вставать в позу и обвинять плуг, что тот еле тащится, все разлетится вдребезги. И это еще не самое скверное.
– А что самое?
– Испытание шныровского брака! Пока его не было. Ну, судя по тому, что вы оба живы.
Яра неосторожно шагнула в сугроб и черпанула ботинком снег.
Глава 24
АДСКАЯ ПЕСОЧНИЦА ДИОНИСИЯ БЕЛДО
Половинчатой верности не бывает. Или все, или ничего. Все равно, что Адам с Евой сказали бы: не вопрос, мы яблока есть не будем, а так – кожуру пожуем и выплюнем.
Говорят, существуют смежные таланты. Математика и музыка. Писательство и рисование. И вот сейчас, за три часа до Нового года, Рина сидела одна в пустой аудитории и вымучивала свой второй смежный талант. Рядом лежали скомканные листы. На каждом одно и то же: план огромной квартиры со множеством комнат. Квартира всплыла в памяти у Рины вчера ночью, когда она пыталась понять: соврал ей фельдшер Уточкин или нет.
Чем дольше она рисовала, тем сквернее становилось на душе. С памяти, точно оберточная бумага, сходили целые пласты. Рина видела ванную, похожую на маленький бассейн. Видела корешки книг библиотеки и небольшую, в три ступеньки, лесенку, позволяющую дотягиваться до верхних полок. Рядом отделенная прозрачной перегородкой тренажерная. Рина вспомнила легкую дрожь беговой дорожки и огромный монитор, служивший электронной мишенью для арбалета.
Пока Рина вспоминала, как арбалет выглядел и чем стрелял – не болтами же, – карандаш продолжал скользить по бумаге. А потом Рина поняла, что изобразила арбалет, причем вместе с державшей его рукой.
Рука была крупная, мужская. На внешней стороне ладони от мизинца до костяшки большого пальца тянулся длинный шрам, сохранивший следы иголки. Рина ощутила к этой руке нежность и теплоту, сменившиеся отвращением, когда она подумала, что это может быть рука Гая.
Она придвинула ноутбук, нетерпеливо разбудила его – этот лентяй опять скряжничал батарею и впал в спячку! – и начала печатать:
Уточкин врет, а если НЕТ????
Я жила в очень большой квартире!!!
У моего отца шрам на внешней части руки
мой отец???? ГАЙ??????????
Но почему Белдо и Тилль хотели убить дочь Гая? Или притворялись? Но тогда ПОЧЕМУ???
Постоянно думать об этом и не знать ответов было для Рины невыносимо. Она закрыла файл без сохранения, вернулась в комнату и торопливо начала одеваться. Шныровскую куртку, ботинки, даже страховочные наколенники. Обычно она их не носила, но теперь дело другое – ничем пренебрегать нельзя. Через плечо перекинула ремень сумки. В сумку сунула шнеппер. Перед этим пересчитала пнуфы – маленькие, похожие на репейник, шарики с колючками. Три доставленных с двушки мини-телепорта, позволявших отправить любого, в кого попадет пнуф, в Арктику, в заброшенную избушку. Хотя, пожалуй, заброшенной она уже давно не была. Шныры уже несколько десятилетий регулярно отсылали туда ведьмарей.
Внутри у Рины была тугая отчаянная решимость, которой она сама немного побаивалась и которую Мамася называла кратким ушастым словом «ослизм». После этого прицепным вагоном Мамася обычно добавляла слова, вызывающие у Рины зевоту: «Если ты не сломаешь своему характеру хребет, он сам сломает тебе хребет. Это тот случай, когда двоим ужиться невозможно – кто-то один должен умереть».
Не желая никого встречать, Рина распахнула окно и выпрыгнула в снег. Натоптанными тропинками метнулась к ограде ШНыра. За ее спиной с сухим треском взмыла ракета. Потом еще одна, трижды лопнув на разных высотах и распадаясь на мелкие, продолжавшие взрываться части, разом осветила весь корпус ШНыра и парк до Зеленого Лабиринта. Первой мыслью Рины было, что ее хватились и ищут, и, лишь услышав хриплое «Ура!» Штопочки и вопль Гоши, осознала, что причина куда прозаичнее – народ уже начинает праздновать Новый год.
Приемом, унаследованным от Ула, который, в свою очередь, одолжил его у любителей паркура, Рина с разбегу перескочила через забор и помчалась к гиеле.
Гавр был рад ее видеть. Так рад, что ей кувырком пришлось скатиться с горы, потому что она не успела увернуться вовремя. После его клейкого языка Рине пришлось долго плеваться и умываться снегом. Сопровождаемая поскуливающим от нетерпения Гавром, она отправилась за седлом. Тут выяснилось, что, скучая, Гавр изгрыз деревянный настил и вырыл под сараем котлован, достаточный, чтобы устроить на холме пулеметное гнездо и простреливать ведущую к Копытову дорогу.
– Ты давай, друг, определись, кто ты: птица, зверь или крот! – Рина заставила Гавра поднять крылья, освободив место для седла. Потом осторожно нырнула под живот и затянула подпруги.
– Лети к Алю! Понял: к Алю! Р-ррр! У-у-у-у! – не зная, как объяснить, Рина зарычала и заскулила, передразнивая сначала Аля, а затем Гавра. Потом упала на спину и начала болтать руками и ногами, как это делал Гавр, когда подставлял Алю живот.
Гавр развесил уши, дурковато вывалил розовый, цвета чайной колбасы язык и нетерпеливо завертелся, мешая Рине забираться в седло. Когда же она это сделала, разбежался, оттолкнулся задними лапами и взлетел.
Им навстречу двигалась морозная новогодняя ночь. Было в ней что-то легкое, радостное. Весело скользили машины по нитке шоссе. Глухо хлопали петарды. Далеко впереди мягко шевелилась живыми огнями Москва.
Рина, волновавшаяся, что Гавр начнет метаться и понесет ее неизвестно куда, вскоре успокоилась. Кажется, Гавр сообразил, кто такой Аль, и летел именно туда, куда требовалось. У гиел хорошая память. Им достаточно однажды где-то побывать, и дорога навсегда отпечатается в памяти. Каким образом гиелам это удается, для Рины всегда оставалось тайной. Как можно запомнить лес или поле, она понять могла, но как сориентироваться в сотнях тысяч московских крыш, да еще ночью?
Рина не успела толком отморозить щеки, а Гавр, сложив крылья, уже скользнул вниз, пронесся над Ботаническим садом и, сев в снег, стал фыркать и вынюхивать что-то в сугробе. Рина высвободила ноги из стремян. Над голубятней поднимался дымок. Ветер раскручивал его и, играя, разносил по ближайшим тучам.
Рина подошла к двери и хотела постучать, но дверь открылась прежде, чем она это сделала. На пороге стоял Гамов в шапочке Санта-Клауса. Во рту он, как сигару, держал длинную венгерскую сосиску.
– Аль тебя учуял! – пояснил он, отодвигаясь, чтобы впустить Рину внутрь.
Выскочивший Аль профилактически рычал на Гавра, который, вжавшись в снег, торопливо демонстрировал, как рад его видеть.
– Ты одна? – спросил Гамов, выглядывая наружу.
– Одной мне плохо летается… С Гавром.
– А-а, – протянул Гамов с облегчением. – Ну, про Гавра я знаю. А я думал, ты с этим своим…
Он осекся, из чего Рина сделала вывод, что много думать Гамову вредно.
– А он, между прочим, о тебе плохо не говорит! – с укором сказала Рина, не упоминая, что Сашка выстругал куклу для метания ножей и нежно называет ее «Гамов». – Ты Новый год-то встречаешь?
– В одиночестве. У меня нет даже хлеба. Никак не соберусь выбраться в магазин. Приходится намазывать черную икру на сосиски.
Рина посочувствовала бедняге.
– А елка есть?
Гамов оглянулся. Елка у него была как у папы Карло – нарисована маслом на куске старого холста. Правда, подарки, лежащие под ней, были настоящие.
Добрые родители подарили изгнаннику спутниковый навигатор, плоский термос с регулятором температур, полетные очки с затемнением и небольшую японскую катану. Катана была без украшений, простая с виду, но что-то подсказывало Рине, что это настоящая, от мастера, а не просто сувенир.
– Для тебя у меня тоже есть подарок, Катя!
– Катя – енто хто? Познакомишь?.. Я Рина.
Гамов молча протянул Рине пакет в розовой оберточной бумаге. Рине лень было возиться с многочисленными ленточками, и она рассекла их быстрым движением ножа, подумав мимоходом, что и нож, кстати, гамовский. Он окружает ее своими предметами, как шахматными фигурами.
– Ты первая девушка, которая так сделала! Обычно они пищат и развязывают эти ленточки ногтями по полтора часа, – одобрил Гамов.
– Для однолюба ты поразительно осведомлен.
– У меня есть двоюродные сестры.
– В Канаде?
– В Канаде они не прижились. А в Лондоне им показалось холодно. Теперь в Италии. Но откуда ты знаешь? – удивился Гамов.
– Да так. Ляпнулось по аналогии. Я представила, где бы я поселила твоих сестер, если бы я тебя придумала, – Рина одержала, наконец, победу над оберточной бумагой.
Внутри оказался плоский фонарь, который можно было крепить как наголовник. Рина стала искать, как его включить. Заметив, что фонарь смотрит ему в живот, Гамов шагнул в сторону.
– Ты чего?
– Маленькую кнопку я бы не трогал! – сказал он.
– Там что, лазер?
– Всего лишь автоматный патрон. Боевой, разумеется. После выстрела фонарь приходит в негодность… Я подумал: ты единственная девушка, которая это оценит!
Рина издала звук, средний между «угу» и «гм», и оставила маленькую кнопку в покое.
– Собирайся! – сказала она.
– Куда?
– Если я скажу, ты не полетишь.
Гамова это не вдохновило. Он печально посмотрел на елочку.
– Может, сначала встретим Новый год? Мне мама должна позвонить по скайпу. Она взбесится.
Рина невольно улыбнулась. У крутого супермена Гамова была мама, которая могла позвонить и выйти из себя, увидев, что сына нет на месте.
– А если тебя не окажется – она примчится?
– Да нет, едва ли. Она в Норвегии. У нее там семья.
В этом «у нее» Рине послышалась обида.
– А отец? – спросила она.
– Отец в Подмосковье, а его семья в Швейцарии… – сказал Евгений смущенно.
Рина убедилась, что Гамовы расползлись по всему миру, и одним атомным грибком их теперь не накроешь.
– А твои? – спросил Гамов.
– У меня их подозрительно много, – угрюмо ответила Рина.
– Много?
– Надеюсь, что тот папаша, которого мы навестим сегодня, нас хотя бы узнает.
Она была благодарна Гамову, что он не улыбнулся и отнесся к ее словам серьезно.
– А кто он?
– Неважно. Просто человек.
Гамов рухнул в кресло и стал ковыряться сосисочкой в черной икре.
– Для меня важно. Я не ночной бомбила, чтобы лететь, куда мне ткнут пальцем, – заметил он.
Впервые Ринино упрямство встретило уверенное сопротивление. Скрестив ноги, она уселась на ковер и, забрав у Гамова банку с икрой, стала есть ее пальцем.
– Возьми сосиску! – любезно угостил Гамов.
– На обкусанные сосиски у меня аллергия… И вообще, ты в курсе, что если сосиски закрутились винтом, они переварены?
Гамов смущенно улыбнулся. Его кулинарные таланты начинались между полками супермаркета и заканчивались у его же касс. Рина с вызовом доела икру и забросила банку в камин, наблюдая, как она темнеет. Так они просидели минут десять. Гамов натянул на глаза колпачок Санты и сделал вид, что дремлет.
– Тот человек в снегу, которого убил эльб… – неуверенно начала Рина.
– Уточкин! – подсказал Гамов.
– …знал меня раньше, до ШНыра… И не только меня, Элю тоже. Он сказал мне, что мой отец – ГАЙ, – с усилием выговорила Рина.
Она ожидала чего угодно, кроме того, что последовало. Гамов лишь вежливо моргнул.
– Прости, конечно, Рина, но… У Гая нет детей.
Женская реакция всегда строго противоположна ожидаемой. Если до этого Рина стыдилась, называя Гая своим отцом, то теперь рассердилась на Гамова, что он ей не поверил.
– Ты так близко знаешь Гая, что тебе известны все его тайны?
Гамов вытянул ноги поближе к огню.
– Нет, не близко. Но я давно в организации и кое-что усвоил. Человек с его степенью близости к опекунам детей иметь не может. Гай, по сути, не мужчина, а бессмертная мумия. Я подозреваю, если бы эльбы оставили Гая без защиты… ну, полностью… он рассыпался бы прахом за пару минут. Какие уж тут дети!
– Так, значит, Гай слабый?
– Гай? Ничуть! Мумия не мумия, а может многое. Например, хотя это не афишируется, он сильнее любого из берсерков Тилля. Его тело не боится ядов, быстро залечивает раны, у него ослаблено ощущение боли… Но вот дети! Вынужден тебя разочаровать: ты не его дочь. Уточкин тебя обманул.
Рина слушала Гамова, ощущая, как рот помимо ее воли растягивает счастливейшая улыбка. Трехбуквенная комбинация «Гай» не имела к ней никакого отношения! Какое облегчение!
– Но зачем? Какой смысл Уточкину меня обманывать? Он знал, что умрет.
– А что, перед смертью говорят всегда правду? Меньше смотри английские фильмы. Британцы обожают этот сюжетный ход. Уточкин солгал, но вот почему? Укус змеи из гроба? Последняя подлость? Попытка отомстить тебе, а заодно и нам всем?
– Но откуда тогда воспоминания, которые никуда не вписываются? О кофте, которой у меня никогда не было? Собака, которой я не помню? Фотография Мамаси у девушки из Склифа? А огромная квартира? Такой квартиры у простых людей не бывает…
– Ну мало ли! – сказал Гамов, утешая ее. – В сущности, в больших квартирах нет ничего необычного. Один друг моего отца скупил в Антверпене три верхних этажа в старинных домах по соседству и соединил их мостиками. Два мостика. Один в сорок метров, другой в сто десять. Хотел еще запустить дирижабль, но ему не позволили. Мелкие, узкие люди! Ну что плохого в том, что печальный человек в пижаме летит на дирижабле в ванную комнату… Кстати, приличная ванная у него действительно только одна! В этих старых районах ужасно скверно с водопроводными делами.
Рина слушала Гамова, думая о другом.
– У моего отца – шрам на левой ладони. С внешней стороны… Идет вот так… – она провела ногтем по руке, прочертив тонкую белую полоску.
– Шрам ты помнишь. А лицо?
Рина мотнула головой:
– Лицо затерто. Затирал, наверное, тот же Уточкин. А руку не тронул.
– Ну это понятно. Так глубоко в сознание он не полез… Хорошо! Летим!
– Куда? К Гаю? – спросила Рина.
Гамов не ответил. Он не спеша облачился в тесный, как для подводной охоты, комбинезон и такую же куртку с тяжелой молнией, идущей под самый капюшон. Единственное, с чем не стал расставаться – с шапочкой Санты. Деловито осмотрел седло, остался недоволен старой подпругой и перестегнул другую. Снял со стены тяжелый арбалет, зарядил и на ремне перекинул через спину.
– Отрада моей старости! – сказал он с нежностью. – Дульная энергия 400 джоулей. У пистолета Макарова, к слову сказать, триста сорок, у лука – пятьдесят, а у китайских магазинных, которые так любят телохранители Гая, не больше девяноста! Правда, они скорострельны, вот в чем плюс.
Другой арбалет со стены он протянул Рине. Рина мельком подумала, что, судя по тому, что Гамов поделился, отрадой его старости этот арбалет не является.
– У меня шнеппер! – сказала она.
Гамов замялся, подбирая вежливое слово.
– Шнеппер – это так… для самоуспокоения… В общем, он хорош, если бегаешь по этажам недостроенного дома и пытаешься запнуфить товарища за Полярный круг. Но стоит товарищу отойти на пятьдесят шагов – и он может спокойно шпиговать тебя арбалетными болтами без всякой угрозы получить сдачи.
Рина взяла арбалет. Он был меньше гамовского и позволял стрелять с одной руки, без упора. Правда, для шныра он был бы бесполезен. На двушку с таким не сунешься. Двушка не уважает ни композитных полимеров, ни нейлона, армированного стекловолокном.
– Мы к Гаю?
– Нет. Там нас пристрелят, и мы ничего не узнаем. Но почему бы не поздравить с Новым годом Дионисия Тиграновича? Он много знает.
Рина разглядывала Гамова, покачивая в опущенной руке арбалет.
– Почему ты мне помогаешь?
Гамов снова занялся молнией, хотя, на взгляд Рины, она была застегнута.
– А ты еще не поняла?
– Нет.
– Тогда будем считать: я помогаю тебе просто так.
Гамов толкнул дверь, впустив в голубятню ветер со снегом. Одни снежинки успели метнуться на улицу и спастись в круговом завихрении метели, другие же бросились навстречу каминному огню.
Оставленные вдвоем, Аль и Гавр не теряли времени даром и, рыча, перетягивали старый ватник. Заметив хозяина, Аль отпустил рукав и застыл с суровым видом. Видимо, считая, что гиеле его статуса играть с малышней несолидно. Гавр носился вокруг и дразнил. С дерева, никем не замеченный, за ними наблюдал исключительной мордатости кот. Кот не выдавал себя ни единым движением, заранее зная, что с ним будет, если гиелы его заметят.
Гамов едва слышно свистнул. Аль подбежал. Гамов почесал ему шею и стал стряхивать со спины снег, чтобы можно было седлать.
– Без стремян поедешь! – сказал он, покосившись на Гавра.
– Почему?
– Потому что их отгрызли… Думала, одних пегов надо расседлывать, если надолго бросаешь?
Рина бросилась к Гавру. Считая, что игра продолжается, тот носился кругами, толкал мордой, сбивал с ног, пробегал по спине и сразу останавливался, опасаясь, что может пропустить какую-то часть воплей. Мордатый кот осторожно спрыгнул с дерева и, брезгливо выдирая из снега лапы, отправился прятаться за гаражи.
– Дрессировка – великая вещь, – заметил Гамов, когда Рине удалось приманить Гавра на сосиску. Рина бросила на него бешеный взгляд.
– А что я такого сказал? Правда же: великая!.. Возьми у меня запасное седло. Оно лучше антиквариата! Твое я оставлю себе как музейный экспонат!
Пока Рина ходила за новым седлом, Гавр ухитрился пометить старое едкой струйкой. Гамов не стал создавать трагедии и назвал это «автографом предыдущего владельца».
Пять минут спустя они были в небе. Гавр держался за Алем как приклеенный. Выбрав точку между шеей гиелы и ее опускающимся крылом, Рина смотрела на освещенный город и думала, что если бы такое показали в кино, многие раскричались бы, что тут монтаж и компьютерное моделирование. Размытые тени, много случайных деталей, машины завалены снегом неравномерно, да и люди двигаются с подвисанием, как запрограммированные на определенный набор движений боты.
Гамов перемещался над Москвой с удивительным знанием не только города, но и мест, где гиелы не будут замечены. Он то поднимал Аля метров на триста и сливался с маревом, что всегда образуется над мегаполисом – смесь смога и слабых ночных облаков. Порой же бросал гиелу вниз и проносился над очерченным фонарями и фарами карандашом света, выше которого никогда не поднимается водительский взгляд. Пару раз, разнообразя полет, сажал зверя на брезентовые крыши трейлеров. Гавр, попугайничая, делал то же самое, и они неслись на грохочущей махине километр или два, после чего срывались и летели дальше.
Рина с завистью подумала, что в городе гиела даст пегу сто очков форы. Она маневреннее, смелее, авантюрнее. Попробуй посадить пега на едущий трейлер или пронестись между светящимися рекламными буквами на крыше небоскреба. И дело не в размахе крыльев – пег по сути своей тревожен и не любит ничего непривычного. Даже валяющаяся на снегу яркая тряпка может заставить его шарахнуться и понести.
Гамов повернулся в седле, махнул рукой и стал снижаться. Они сели на крышу двухэтажного дома недалеко от Садового кольца. На крыше когти гиел съезжали. Им не за что было уцепиться. Хитрый Аль угнездился на коньке, для равновесия раскинув крылья. Гавру же места не нашлось, и он продолжал ерзать лапами, сбивая вниз снег.
Двор был залит светом. Рина увидела аккуратную детскую площадку, рядом с которой стояла наряженная елочными игрушками березка. В этой наряженной березке ощущалась творческая рука Дионисия Тиграновича и двух его хлопотушек – Млады и Влады.
Гамов стащил с шеи арбалет, осмотрел его и сдул с прицельной прорези снег. На животе подполз к краю крыши и высунул голову.
– Машины вроде не видно, но все равно стоит проверить… Жди здесь, держи гиел! – прошептал он и нырнул вниз.
Рина вскрикнула. Ей показалось: Гамов сорвался. На четвереньках она подбежала к краю крыши и увидела Евгения уже на балконе, прильнувшим лицом к стеклу. По тому, как он забросил за спину арбалет, Рина поняла, что в квартире никого нет.
Пока Гамов искал, как ему вернуться на крышу, Рина из озорства забралась на кирпичную трубу. С внешней стороны дома, на дороге, сидела и чесала задней лапой грудь лохматая дворняга. Изредка она поднимала морду и равнодушно поглядывала на собравшиеся на светофоре машины. Рина подумала, что для собаки понятие дороги – условность. Водопойная тропа автомобилей. Еще большая условность и нелепость – колесо. Даже сбитая машиной, псина, должно быть, успевает удивиться величайшей несправедливости: почему через нее не захотели перешагнуть?
Над краем крыши появилось красное лицо Гамова. На четвереньках он резво перебежал к Рине. Аль с неодобрением посмотрел на четвероногого хозяина.
– Ты такой маленький, если на тебя смотреть с трубы! – Рину, как и Гавра, вечно тянуло задираться.
Гамов нахмурился. Хмурился он удивительно – без морщин. Кожа на лбу выпирала белым валиком, и от края бровей отделялось два маленьких островка.
– Слезай! Заметят!
– Кто заметит? Там никого нет!
– Уже есть! – на миг изменив своей четвероногости, Гамов показал пальцем туда, где Рина недавно разглядывала собаку. Дворняга исчезла. Во двор медленно въезжал тропически яркий микроавтобус величайшего мага современности.
Когда автобус скрылся в арке, Гамов наклонился и как-то неповторимо свистнул. Не складывая крыльев, Аль заскользил брюхом по крыше, свалился вниз и исчез. Рина поняла, что взлетел, когда увидела его метрах в ста от дома быстро набирающим высоту. Увидев, что его кумир удаляется, Гавр повел себя как истеричная поклонница. Закрутился на месте, заверещал, бестолково, как курица, захлопал крыльями и помчался догонять.
Не помня себя, Рина кошкой кинулась с трубы на спину Гамова.
– Что ты сделал? Как я его теперь верну? Я тебя прикончу!
Тот мягко перехватил ее руки.
– Тихо! Мы не могли оставить их на крыше… Тут слишком светло, а квартира Белдо сразу под нами. Потом я позову Аля, а Гавр прилетит с ним вместе.
– А если не прилетит?
– Прилетит! Ты плохо знаешь гиел.
За это Рине захотелось вообще столкнуть его с крыши. Возможно, она бы это и сделала, но Гамов перебежал к слуховому окну.
– Идем! Лучше перехватить их в подъезде! – пояснил он и резко, без замаха, ткнул локтем стекло. Рина не поняла, как ему это удалось, но стекло не выбилось, зазубрившись острыми кусками, а ровно выдавилось внутрь.
Гамов спрыгнул на чердак и помог спуститься Рине. Потом нырнул в темноту и зажег свет. Рина увидела, что чердак тянется через весь дом. Он был низковатым, со стреуголенным потолком. В полный рост можно было распрямиться только под коньком. Изредка попадались случайные предметы: то облупленный таз, то неожиданно новый горный велосипед, издевательски примотанный цепью к детскому горшку, то старый шкаф. Гамов ногтем царапнул высохший голубиный помет и хмыкнул:
– Постарайся ничего не уронить! И лучше наступай там, где идут балки! Под нами квартиры.
– Боишься провалиться к Белдо в комнату?
– Про «в комнату» не знаю, но топот над головой услышат… Кажется, здесь! Приготовься!
Гамов стащил с плеча арбалет и, рванув чердачный люк, спрыгнул. Рина, не раздумывая, последовала за ним. Прыгали они на площадку перед квартирой Белдо – туда, где с кокетливой грустью распластался канареечный, необъяснимой пушистости коврик Дионисия Тиграновича. Приземлились же почему-то в длинном, узком, без единого окна коридоре, тянувшемся в бесконечность. Рина услышала удивленный и сердитый возглас Гамова. Он упал неудачно и теперь лежал на боку, не выпуская арбалета.
Рина завертелась на месте, выцеливая нештукатуреные стены. Потом задрала голову. Люк, через который они спрыгнули, исчез. Над ними нависла такая же бетонная плита.
– Где мы? – крикнула она Гамову. Голос гулко разнесся в пустоте.
Гамов встал. Он прихрамывал. Озабоченно ощупывал колено. Вот она – обратная сторона хорошей спортивной подготовки. В прыжке его тело настраивало себя на определенную высоту, которая, увы, оказалась иной. Рина же падала мешком, без всякого расчета, потому и пострадала меньше.
– Все там же. У Белдо… Кто бы мог подумать, что дедушка так близко дружит с пятым измерением? Такой милый домик… Велосипеды на чердаке, тазики, так его растак! – буркнул Гамов.
– И что теперь?
Гамов опустил арбалет.
– Есть два возможных варианта развития событий. Первый: коридор тянется километров эдак на миллион, если не зациклен на круговую самоповторяемость, что исключает наличие конца как такового. Мы будем брести до глубокой старости, и, возможно, наши внуки дойдут, если Белдо позаботился о съестных припасах…
– А другой?
Гамов попрыгал на здоровой ноге. Ему не хотелось сразу расставаться с приятной мыслью о внуках.
– Другой вариант: Белдо иногда все-таки пользуется этим ходом, и тогда мы доберемся быстрее, – обнадежил он и захромал вперед.
Через четверть часа, начав всерьез нервничать, они дошли до открытой железной двери. Она была вроде люка, с резиновой прокладкой и колесной ручкой-рычагом. Шагах в десяти еще одна дверь – обычная, подъездная, где-то старомодная, обитая для тепла кожзаменителем, с желтым канареечным ковриком.
– Стой! – нервно приказал Гамов. – Не ходи туда!
Рина его не слушала. Желтый коврик! Она поняла главное: они почти у цели, вот она, квартира Белдо! Сейчас она узнает, кто ее отец! Она заставит сказать!
Гамов попытался задержать ее, но не успел. Пальцы скользнули по рукаву. Рина неслась, и до нее постепенно доходила странная вещь. Она давно должна была пробежать десять метров, а между тем дверь с канареечным ковриком не становилась ближе.
Рина остановилась и оглянулась на Гамова. До него был от силы один большой прыжок. Стоило ради этого столько времени бежать! Ругая пятое измерение, Рина хотела вернуться, но внезапно услышала несколько щелчков, слившихся в один.
– Не шевелись! Замри!
Рина застыла. Гамов стоял все там же, у двери-люка, и глядел на нее с ужасом, будто видел перед собой покойника.
– Не делай никаких лишних движений! Старайся не шевелить руками! И ни шагу! Слышишь: ни шагу!
– Почему?
– Посмотри направо! Так… теперь налево. Видишь что-нибудь?
Рина видела только стены.
– Отдушины! – подсказал Гамов. – Там самонаводящиеся арбалеты! Ты взвела их!
– Ничего я не взводила!
– Где-то здесь фотоэлемент. Я говорил тебе: «Стой!»
– А если пробежать?
– Не вздумай! Тут около пятидесяти арбалетов. Все на разных высотах, под разными углами прицеливания. Арбалеты упрощенной конструкции, не крупнее ладони. Тетива взводится давлением воздуха. Спуск синхронный. Ты бы сама все поняла, если бы хоть раз увидела.
– И?..
Гамов облизал губы.
– Продумано до мелочей. Эти арбалеты обязательно сработают. И обязательно попадут.
В тоне Гамова Рина безошибочно улавливала уклончивость. Он о чем-то умалчивал.
На лестнице зашаркали шаги. Появился Белдо в кокетливом серебристом пальтишке и мягких унтах. За ним Млада, Влада и Птах, навьюченные покупками, как мулы. Рина и Гамов смотрели на них, затаив дыхание. Точно что-то почувствовав, Дионисий Тигранович обернулся. Его глаза были устремлены на Рину. Она ожидала какой-то реакции, но Белдо поднял руку, почесал беленький носик и с невероятной ядовитостью изрек:
– Влада, кикимора лупоглазая! Что я тебе говорил? Не слышишь: индейка подгорает! Если кожица опять будет с корочкой, я нашепчу тебе на энергетическое поле, так и знай! Не будет тебе в жизни счастья!
Млада, чтобы навредить подруге, намеренно мешкала, открывая дверь. Первой в квартиру опрометью бросилась Влада: выключать индейку. За ней Дионисий Тигранович, стремившийся застукать ее у духовки с поличным. Последними вошли Млада и Птах. Щелкнул язычок замка.
– Он видел меня! Он совсем близко был!
– Он видел не тебя, а дверь напротив. Одностороннее пятое измерение, – пояснил Гамов.
– Если бы ты выстрелил…
– Он бы даже не почесался! Говорят тебе: все работает в одну сторону! – раздраженно повторил Гамов.
У Рины задрожало колено. Ужасно трудно стоять, не двигаясь, поставить же ноги удобнее она опасалась.
– Сделай что-нибудь! – умоляюще крикнула она.
Гамов сдернул с головы шапку Санта-Клауса.
– Я просил тебя подождать? Просил или нет?
Рина торопливо соображала. Она не могла поверить, что обречена.
– А если?.. – начала она.
– Никаких «если»! Говорят тебе: все просчитано! Я мог бы снять с себя комбинезон, набить его тряпками и бросить внутрь, чтобы арбалеты выстрелили в него. Мог бы пустить крысу, гиелу или собаку (хотя где мне их взять?), но и в них болты не полетят. Здесь куча всяких дополнительных датчиков! Арбалетам нужен человек! Кто-то один должен…
Гамов осекся. «Кто-то один!» Вот она – проговорка! Рине мгновенно стала ясна причина уклончивости Гамова и его смущения. «Кто-то один!» То есть он, Гамов, тоже бы подошел, если бы сделал шаг вперед! Однозарядным арбалетам нужен человек, любой.
Гамов смелый, но к жертве он не готов… В бою можно выжить за счет ловкости, ума или везения, а тут какой ум и какое везение? Выход из опасности не требует ни силы, ни спортивной подготовки, а лишь простой и однозначной жертвы. Шагнуть в тоннель и превратиться в утыканного болтами ежа. Вот и все.
Что-то зашуршало. В потолке открылись отверстия, сквозь которые хлынул белый песок. Не прошло и минуты, а он уже покрывал пол на высоту ботинка. Адская защита Дионисия Тиграновича любезно предоставляла выбор: умереть от песка или от арбалетов.
– У тебя где-то час! – Гамов сел, прислонившись спиной к стене, и уткнул лоб в колени.
Рина была бы благодарна ему, если бы он сказал «у нас». Но он сказал «у тебя!».
Глава 25
ОДНА ИСТОРИЯ НА ДВОИХ
Самая сложная наука – наука оставаться вместе.
Когда Сашка пришел звать Рину, его встретило распахнутое окно. Сашка вздрогнул. Он сразу догадался, что это может означать. Уж точно не здоровое желание проветрить комнату.
«Надеюсь, Карлсон хотя бы не забыл штанишки с пропеллером!» – подумал Сашка и выглянул наружу. На газоне четко видны были удаляющиеся к ограде голубоватые рытвины – следы.
Сашка бегом вернулся в свою комнату и стал торопливо утепляться. Макар валялся на кровати. Влад Ганич стоял перед зеркалом и, насвистывая, поправлял галстук. За его спиной маячил Даня и жалобным голосом возглашал, наверное, раз в сотый: «Господа, я понимаю, что проблема банальна, но… у кого-нибудь есть чистые носки?!»
– А ты выверни грязные наизнанку и используй повторно! – зевая, посоветовал Кирюша.
Даня проанализировал предложение и продолжил нытье:
– Господа! Вы бесчеловечны!
– Возьми у меня в рюкзаке! Не голоси! – буркнул Сашка.
Даня радостно подпрыгнул:
– Ты меня спас! Где взять? Не хочется все ворошить!
– Ищи! Не помню! – отмахнулся Сашка.
– Верхний клапан изнутри. Там, где блокнот и паста. Молнию не дергай – расползется! – зевнул с кровати Макар.
Кирилл застыл с открытым ртом, а Влад Ганич запутался в галстуке.
– Я же говорил! Он роется в чужих вещах!.. А я смотрю: у меня рубашка в чемодане не так лежит! – заорал он.
– Я тебя когда-нибудь убью! – предупредил Сашка.
Макар самодовольно ухмыльнулся, показав кастетную щель в белом заборе зубов. Он что-то сказал, но Сашка различил только «бойся меня!», остальное было заглушено надтреснутым звуком, донесшимся из коридора.
– К столу зовут! Корабельный колокол с линкора «Петропавловск»! Подарок ШНыру от Кузепыча! – всезнающий Кирюша выскользнул в коридор. За ним последовали Влад Ганич и вечно голодный Макар.
Даня задержался. Он шевелил пальцами ног, знакомя их с новыми носками.
– Маленькая у тебя нога. Сорок третий какой-нибудь? – кисло спросил он.
– А у тебя сорок пятый?
– Был. В восьмом классе… Эй, ты куда?
Сашка выглянул в коридор, потом подошел к окну и открыл.
– Захлопнешь за мной? – попросил он Даню и, не дожидаясь ответа, выпрыгнул на улицу.
Отбежав метров тридцать, оглянулся. В залитом светом проеме окна маячила фигура озадаченного Дани.
В пегасне Сашка застал только дежурную смену, которая употребляла чай под колбаску. Девица Штопочка, подозрительно красноглазая и красноносая, выясняла отношения со Зверем.
– Ты как на меня посмотрел, кобыла? На кого зуб поднял, кикимора? Забылся? – сипло интересовалась она и перла на него грудью.
Ужас всего ШНыра, к которому даже отчаянный Родион вошел бы с оглядкой, трусливо отворачивал морду. Он знал, что закончится все как всегда – вопли, потом кулаком в ребра, потом ему в шею виновато ткнется твердый лоб, а в финале дадут крепко посоленную корку.
Выяснив, что Рина в пегасню не заходила, Сашка помчался к Гавру. Дверь сарая была нараспашку. На ручке висел драный светлый плащ, который Рина обычно стелила Гавру. Плащ вяло шевелил рукавом, точно не был до конца уверен, протянет ли Сашка ему руку, чтобы поздороваться.
Сашка застыл на пороге. Всякий раз, как он не находил Гавра на месте, он безошибочно мог предсказать, что Рина попала в историю. Это был вернейший признак. «Где Рина?» – спрашивал он сам у себя. И сам себе хмуро отвечал: «В истории!»
Внизу под холмом, в Копытове, в небо тяжело поднялась яркая красная ракета. Зависла, лопнула и произвела на свет еще семь взвизгнувших ракет. Секундная пауза, а потом разом захлопали, завизжали, затрещали всевозможные пиротехнические чудеса.
Сашка смотрел и слушал, как наступает Новый год. Потом взглянул на свой телефон, на заставке которого Рина кусала Гавра. Хорошая фотография, если забыть, что и Гавр мог ответить тем же.
Телефон показывал 23.59. Часы, отставая, жили по прошлогоднему времени. Сашка подождал, пока они обнулятся и время начнется с нового листа. А потом совершил свой первый в этом году поступок – связался по кентавру с Риной.
Кентавр сработал, и тотчас Сашка увидел Рину. Казалось, она стоит тут же – в темноте пустого сарая. Контур ее тела был зеленоватым, как у призрака. Сашка не сразу разобрался, где она находится. Коридор или замкнутое помещение. Дверь вдали. И непрерывная рябь. Он не сразу понял, что это падает песок. Когда же сообразил, ему стало не по себе: песок покрывал Рину до пояса.
– Где ты? У кого?
Рина что-то ответила, наклонившись к своему кентавру . Наверное, даже крикнула, но Сашка ничего не услышал. Звуки проходили в одну сторону. Пятое измерение Дионисия Тиграновича создавало помехи, переводя связь в односторонний режим. Потому-то Рина и не могла связаться с ним сама.
– Я тебя не понимаю! Ты где?
Рина снова крикнула – и опять Сашка не услышал. Поняв это, она заставила себя успокоиться. Сомкнула губы – разжала – поднесла язык к верхним зубам – вытянула губы трубочкой.
– Не понял! Еще раз! Где ты?
Рина осторожно подняла руку, хотя Гамов и кричал, что арбалеты могут сработать, и, медленно открывая рот, пальцем стала вычерчивать по воздуху буквы.
– П?.. Нет? Б… Да, понял: «Б»! Г?.. Нет? Е?..
К тому времени как кентавр разрядился, в сознании Сашки отпечаталось звучное имя знатного куроведа.
* * *
Сашка заметался. Разряженный кентавр молчал. Сирин блокирован, но даже если бы блокировки не существовало, Сашка все равно не знал, где живет Белдо и куда телепортировать. Помнил только песок и неестественно замершую, точно примерзшую к полу Рину.
«Белды… Белдою… от Белды!» – крутилась в голове немудреная песенка. Так с легкой руки – или скорее с легкого языка Афанасия – главу форта магов называл теперь весь ШНыр.
Сашка рванул назад в ШНыр, влетел в столовую и примчался к преподавательскому столу в ту уютную минуту посленовогодья, когда Меркурий раскупоривал финским ножом небольшую пыльную бутылочку, Вадюша рассказывал Кузепычу о своих успехах у женщин, а Кавалерия кормила Октавия колбасой с вилки. Даже Суповна не хлопотала, а сидела тут же – довольная, в теплом новом платке и кофте с блестками.
Увидев Сашку, Меркурий перестал раскупоривать бутылку, а Кавалерия опустила руку с вилкой.
– Минуту! Отдышись! – велела она. – Мне нужен от тебя: а) предмет повествования; б) местонахождение предмета повествования; в) проблемы, с которыми столкнулся предмет повествования.
Сашка втянул носом воздух. Он бежал быстро, по дороге много раз падал и понимал, что вид у него маловменяемый.
– Рина у Белдо. Ее засыпает песком! – Сашка схватил Кавалерию за руку, чтобы куда-то тащить ее, и запоздало понял, что попал как раз в требуемую схему: предмет повествования – местонахождение – проблемы.
Калерия вежливо освободила запястье и, достав очки, водрузила их на штатное место на переносице.
– Одиннадцать минут первого… – сказала она со вздохом. – Ну что ж: одиннадцать минут отдыха у нас все же было! Не станем требовать большего!.. Меркурий Сергеич!
Меркурий встал и, топорщась бородой, жестом подозвал к себе старших шныров. Подбежали Ул, Макс и Афанасий. Яры в столовой не было, что заметно тревожило Ула.
– Со мной полетят. Макс и Ул. Приготовиться к бою! – приказал Меркурий.
Ул не стал задавать лишних вопросов. Только проворчал:
– Засада, былиин… а я со шнеппера тетиву снял. Аф, дашь мне свой?
– Бери! Ты знаешь, где он. А я продолжу битву с салатиками! – Афанасий успешно притворялся, что не обижен. Вечно так. Как диспут «Борьба со злом», так все прикидываются дико занятыми и суют его языком вперед. А как начинает пахнуть реальным мордобоем, так иди, Афанасий, отдохни.
Сашка догнал их у дверей:
– А я?
Меркурий оглянулся на него на ходу:
– Сиди. В ШНыре. Пока.
Ул остановился и ободряюще ткнул Сашку кулаком.
– Не обижайся, чудо! Четыре человека на пегах – это почти орда. Перебор.
– Я говорил с Риной по кентавру ! Я видел ее! Я должен лететь! – отчаянно крикнул Сашка.
Ул внимательно посмотрел на него. Он понял, о чем Сашка умолчал. Между словами вмещается порой больше, чем в словах.
– Хорошо. Приходи в пегасню через пять минут. Попытаюсь поговорить. На всякий случай будь готов.
Сашка забежал в комнату за шнеппером. Своего не нашел и схватил шнеппер Макара. Открывая окно, чтобы во второй раз за сегодня соскочить на газон, он представил, как изумлен будет Макар. Сам у всех все тащит, а тут – раз! – оставили его без шнеппера.
Сашка был убежден, что опередит и Ула, и Макса, и Меркурия, но застал их уже в пегасне. Ул решительно седлал Цезаря. Азу, как не совсем окрепшую, он решил оставить. Сашка издали услышал, как Ул громко объясняет Меркурию:
– Он парень ничего… надо взять… Понятно, что новичок, но пусть в деле себя покажет…
Сашка хлопнул воротами, чтобы не приближаться бесшумно, и подошел. Меркурий строго глянул на него из-под брюха Митридата.
– Ступай в амуничник за седлом. Возьмешь Дельту. Шнеппер с собой.
Сашка показал ему шнеппер.
– Отдай пока Максу. Не жмись ни к кому в воздухе. Пеги переломают крылья, – отрезал Меркурий. Глаза, как у лесовика, зыркнули из спутанной бороды.
Сашка оседлал старушку Дельту за рекордное время. Лошадь лениво жевала губами, фыркала и, вытягивая крыло, скусывала с перьев намерзший желтоватый лед. Лететь ей ужасно не хотелось – это Сашка заключил по тому, как она хитро прижималась к стенке, мешая затягивать подпруги.
Несколько минут спустя от пегасни взлетели четыре всадника. Меркурий, за ним – Ул и Макс, и последним на хитрящей Дельте – Сашка. Поначалу двигались медленно и на небольшой высоте: прогревали коней.
Ведущий группу Меркурий делал что-то непонятное. Он то снижался, то забирал в сторону от Москвы. Сашке, смотревшему сзади, казалось, что Меркурий ныряет, как поплавок. Ул и Макс послушно повторяли все за ним.
«Да что они делают? Мы же так никогда никуда не доберемся!» – с досадой подумал Сашка.
И лишь когда под ними мелькнула цепочка домов на окраине Копытова и Сашка поразился, как стремительно пронесся поселок, он понял, почему Меркурий Сергеич заставлял Митридата постоянно лавировать. Он пользовался ветрами и воздушными потоками, позволявшими лететь быстрее, меньше утомляя пегов.
Ярко освещенная Москва показалась сразу: плоское, вытянутое вдоль горизонта пятно света, не имевшее отчетливых границ. Но и появившись, Москва не начала приближаться, отчего создавалось впечатление, будто город отползает по мере того, как они к нему подлетают.
Мороз был крепкий. Свитера Сашка в спешке не поддел и спустя десять минут уже сидел на Дельте, как истукан. Вынырни из тучи берсерк на гиеле, он сумел бы только грозно моргнуть. Даже зубами щелкнуть проблематично: челюсти не разжимались. Шерсть старушки Дельты быстро покрылась изморозью. На крыльях в лунном свете поблескивали сливающиеся точки льда.
Над Москвой Меркурий Сергеич набрал высоту и держался на границе светового пятна. Никаких гамовских лавирований между вывесками и игр с грузовиками он себе не позволял. Где искать дом Белдо, ему было известно. Оглянувшись на Макса и Ула, он бросил Митридата вниз. Конь по привычке стал складывать крылья для нырка, но Меркурий остановил его и сделал снижение более плавным.
Видя, что полет подходит к концу, лентяйка Дельта проявила необыкновенную прыть и ухитрилась опередить Макса с Улом, опустившись на асфальт перед домом Белдо сразу после Митридата. Сашка никогда не садился на такой тесной площадке. Не угадав, когда копыта коснутся земли, он рано привстал на стременах. Собрался опускаться на седло, и в этот момент старушка Дельта стала на асфальт передними копытами и сразу задними. Не отпуская повода, Сашка перелетел через ее шею и неожиданно для себя оказался на ногах, хотя и с задранной курткой.
Меркурий молча сунул ему повод Митридата и, вытащив шнеппер, метнулся в подъезд. Вскоре к нему присоединились и Макс с Улом. Сашка остался во дворе с четырьмя конями. Удерживать всех разом оказалось нереально. Разгоряченный Цезарь напирал на Митридата и зубами пытался сорвать у него клок кожи с шеи. Митридат давно бы встал на дыбы и работал передними копытами как отбойником, но ему мешала тяжесть повисшего на поводе Сашки. Конь Макса – сильный, как бульдозер, мерин по кличке Белый Танец, недавно доставленный в школу из донских степеней, где у ШНыра была дополнительная конная база, в драку не мешался, зато так пятился, что ухитрялся волочить по асфальту не только Сашку, но и Цезаря с Митридатом.
Чтобы растащить коней, Сашке приходилось самому пинаться и бодаться, потому что руки у него были заняты. Хитрая Дельта ухитрилась вывернуться из уздечки. Она отошла от беспокойной компании шагов на десять и с интересом наблюдала за тремя (включая Сашку) существами мужского пола, которые объяснялись с помощью ног, зубов и копыт, и одним существом условно-мужского пола (Белый Танец), которое пыталось смыться из буйного общества.
О том, что происходит сейчас в подъезде Белдо, Сашка не имел ни малейшего представления. Да, по правде сказать, у него и времени подумать не было, потому что он старался поудачнее лягнуть Митридата, прежде чем тот отдавит ему ноги.
Пару минут спустя из подъезда вышел Макс. Остановился, с любопытством посмотрел на Сашку, который лбом бодал каменный бок Цезаря, а потом подошел и поочередно привязал коней к железной лестнице на детской площадке.
– Иди пы… поднимись! М-мы что-то ны… ничего пы-понять не м-можем, – заикнулся он.
– А мой шнеппер? – спросил Сашка.
Рот Макса дрогнул.
– Да какой там шы… шнеппер? Там пы… подгузники вы… всем менять надо… Вы… второй этаж и налево.
– А Рина? – Сашка бросился к подъезду.
Мелькнули истоптанные ступени. А вот и канареечный коврик… Сашка потянулся к дверной ручке и внезапно обернулся, сам не зная зачем. Увидел черно-белую плитку на полу и дверь напротив – с большим почтовым ящиком и фамилией жильца. Фамилия была «Вычухонцев».
«Почему же я оглянулся?» – удивился Сашка.
В квартире было шумновато. Меркурий Сергеич ширился у окна, своими гномьими плечами занимая четверть комнаты. Шнеппер в его ручище казался игрушкой. Ул, тоже с шнеппером, перекрывал вход в квартиру. Млада и Влада бегали между ними, как две всполошившиеся курицы, и что-то негодующе кудахтали. Рядом на полу тряс головой Птах, сгоряча получивший от доброго дяди Ула лбом в глаз.
Белдо, к слову сказать, не выглядел напуганным. Однако уже взвешивал, не поумирать ли ему чуток, и даже на всякий случай положил под язык таблетку. Сашка смотрел на него во все глаза. Грозный ведьмарь, о котором столько говорили в ШНыре, оказался субтильным молодящимся старичком с гусиной шеей и личиком обиженного пупса. Сашка же, признаться, представлял себе некоего Гэндальфа с метровой бородой и посохом, истекающим молниями.
– Врываться в мое личное пространство! В новогоднюю ночь! Ни в какие рамки не лезет! Надо же соблюдать, наконец, паритет! Сражаться только в воздухе, как положено уважающим себя цивилизованным противникам! – восклицал он и, как крыльями, всплескивал широкими рукавами шелкового халата.
– Где Рина? В квартире ее нет, – в голосе Ула слышалось нетерпение.
– Какой Рино? Младочкой клянусь… и вот Владочка не даст соврать: нету у нас никакого Рино! – суетился Белдо, правдиво стукая себя кулачком в грудь.
Меркурию надоело первым.
– Дионисий. Закрой. Рот, – негромко приказал он.
Белдо перестал хлопотать и быстро скосил на него глазки.
– Дионисий. Ты меня. Знаешь.
– Ах, никого я не знаю! Никого! Я больной человек! – пронзительно вскрикнул Белдо, но все же Сашка ощутил в его голосе тревогу.
– Мы не уйдем отсюда. Без девочки. А если девочка погибла. Суну тебя головой. В ближайшую зарядную закладку. Своими руками, – так же спокойно закончил Меркурий.
Белдо сунул под язык еще одну таблетку. На этот раз без актерства.
– Послушайте, шныры! Нельзя же так! Где я вам возьму вашу Рину? С чего вы решили, что она у меня?
– Кентавр показывал стены и песок! И вашу дверь! – сказал Сашка.
Белдо занервничал:
– Песок? Да что у меня тут: пустыня?.. Как давно это было?
– Минут сорок назад!
Охая, Белдо пальцем отодвинул нацеленный в него шнеппер Ула и, бормоча: «Ах, уберите, умоляю, эти ваши железочки, молодой человек!» – торопливо зашаркал к двери.
– Не улыбайся. Он тебя дурачит. Я его знаю. Разберет шнеппер. С закрытыми глазами, – сказал Меркурий, заметивший на губах Ула снисходительную усмешку.
Дошаркав до двери, Белдо обернулся к Меркурию и, дружелюбно крутя у него на груди пуговицу, сказал:
– Перемудрили! Ах, молодость, молодость! Зачем было через крышу лезть? Пришли бы культурно по лесенке. Тихо, мирно, дружелюбно…
Меркурий вырвал у него свою пуговицу.
– Где. Они. Убью.
– Ах! Я и забыл, что у меня «карман» есть… Младочка, будь ясным солнышком, принеси мне молочка! Только, посмотри, пожалуйста, на дату. Чтобы не просроченное. Я тебя знаю. Ты не бережливая! Ты жадная!
Со стаканом в руках Дионисий Тигранович вышел на площадку. Уставился зоркими глазками в пустоту и вдруг плеснул молоко. Сашка увидел, что оно растеклось по незримой преграде, которая задержала его, но не задержала Ула, уже стоявшего по ту сторону.
Не позволяя молоку стечь, поэтический старичок быстро начертил похожий на каракатицу знак.
– Так… Арбалеты вроде отключили… «Карман» сейчас закроется… Сущая малость, конечно, протечет… ну, может, пару машин, – проворковал он и внезапно отпрыгнул, спасаясь от хлынувшего из ниоткуда песка. Замешкавшийся Ул был сметен с ног и появился не сразу – задыхающийся и без шнеппера.
– Засада, былиин! Тяжесть такая – хребет ломает! И дышать нечем! Я думал: конец! – прохрипел он.
Меркурий Сергеич схватил Белдо за ворот и, встряхивая его, сказал:
– Предупредить. Нельзя. Было.
– Отпусти халат! Лучше поищи свою Рину! Найдешь: скажи, чтобы в другой раз стучала! Нормально потому что в гости ходить надо… не через крышу! – плаксиво потребовал Белдо.
Песок покрывал всю площадку. С одной стороны куча была пологой – часть песка отхлынула на лестницу. Сашка и Ул торопливо рыли. Меркурий придерживал Дионисия Тиграновича, рвавшегося помогать раскопкам своими охами.
Наконец Ул и Сашка вытянули наружу почти задохнувшегося человека в комбинезоне. Он кашлял и, переворачиваясь на живот, отплевывал песок. Сашка узнал его.
– Гамов! Где Рина?
– Кх-х… Нигде, – с трудом выговорил задохнувшийся.
– Как нигде?
Гамов долго кашлял. Потом с усилием ткнул рукой в пустоту.
– Я ее телепортировал!.. Песка было по грудь… Она кричала… хотела даже, чтобы арбалеты ее… я боялся: она действительно это сделает… было очень страшно…
– Телепортировал? Как?
Гамов тыльной частью руки провел по губам.
– На стене заметил щит. Предположил, что он работает как простейший односторонний телепорт. Бросил его Рине. Она коснулась чеканки и исчезла. А щит засыпало песком… А потом песок хлынул и на меня.
Кашель снова стал сотрясать его.
– Где Рина сейчас? – дождавшись паузы в кашле, спросил Ул.
– Не знаю.
– Как не знаешь?
– Это был старинный телепорт… Откуда мне знать, куда он ее перенес?
Ощутив, что Гамов не врет, Ул решил взяться за Белдо.
– Куда вы ее дели? Телепортации закрыты! Ты отлично знаешь, что вы отключили нам сирина !
По тому, как вспыхнули и торопливо стали равнодушными глазки старичка, Ул понял, что сболтнул лишнее: Белдо не догадывался обо всех последствиях потери точки «Запад».
– Це-це-це! У меня действительно хранился щит-телепорт! Подарок друга на юбилей. К сожалению, он действительно односторонний. Поэтому я к нему никогда не прибегал и даже перевесил его в «карман»!.. А то еще перенесешься, а потом кукуй где-нибудь на острове, – Дионисий Тигранович с кротким ехидством скосил глазки на Меркурия.
Тот схватил Белдо за ворот и потащил в квартиру. Тут Млада и Влада захлопотали над красавцем Гамовым и куда-то увели его. Птах сидел уже на подоконнике и смотрел во двор, где к железной лестнице были привязаны четыре пега. Белый Танец вздумал расправить крылья, и они распахнулись, как паруса, залитые лунным светом. Круглая унылая спина Птаха расправилась, точно от прикосновения к мечте.
– Что теперь будет с Риной? – в горле у Сашки было сухо. Голос скрипел.
Меркурий Сергеич посмотрел на свою ручищу, комкавшую халат Белдо.
– Если телепорт односторонний. Никакой обратной связи.
– А она не могла… – Сашка запнулся, боясь выговорить эти слова: – Распылиться? Или…
– Залипнуть в кладке, – угадал Меркурий. – Не исключено! Но если телепорт средневековый. Имеет настройку на важное место. Иначе зачем. Создавать его.
Сашка дернул себя за ворот.
– Попить есть?
Белдо выдрался из рук Меркурия и отлучился к шкафчику.
– Конечно-конечно! Младочка каждый день ходит на источник! Прекрасная вода, вымывает все токсины… У меня, знаете ли, со студенчества гастрит… Питаешься чем придется, всухомятку, а в один прекрасный день организм говорит тебе: хватит! Пора меня любить! Заботиться обо мне!
Убаюканный журчанием его голоса, Сашка потянулся за чашкой.
– Дай! Мне! – Меркурий вырвал у Белдо чашку, понюхал, расширив крылья носа, и, деловито оглядев комнату, вылил воду в цветок.
– Нельзя это пить. Умрешь. Через четыре часа.
– Ах! – ужаснулся Белдо. – Нет, вы слышали, что он сказал? Младочка, посмотри мне в глаза, не бойся! Ты ничего постороннего не наливала в синенький графинчик? Нет? А то вечно вы с Владочкой ссоритесь, травите друг друга! Нельзя же так! Надо быть добрее!
Сашка пошел в ванную, напился из-под крана, вернулся, решительно забрал у Ула саперку и вышел на площадку. Ул и Меркурий удивленно переглянулись.
– А мальчик-то с зубками! – со знанием дела прокомментировал Белдо и опять принялся ругать Младочку.
Оставив Меркурия Сергеича следить за Белдо, Ул последовал за Сашкой. Тот рыл как экскаватор. Песок летел во все стороны. Не прошло и минуты, как саперка обо что-то звякнула. Сашка вытащил арбалет Гамова. Отложил и продолжил рыть. Вскоре саперка звякнула повторно. В этот раз трофеем Сашки стал выгнутый предмет, одновременно похожий на щит и большое восточное блюдо. Чеканка изображала охотника, подкрадывающегося к оленю. Олень занимал центр и был гораздо рельефнее охотника.
Разглядывая щит, Сашка наклонился и подобрал арбалет Гамова. Саперка ему мешала. Ее он сунул под мышку. Ул понял, что он задумал, только когда Сашка обернулся.
– Чудо, былиин! Не надо! Ты не понимаешь, что…
Сашка ровно положил ладонь на оленя и раздвинул пальцы, прислушиваясь к ощущениям. Ничего не происходило. Он надавил сильнее. Острая голубая вспышка ослепила Ула. Щит упал на песок и, как с горки, покатился по ступенькам.
– Дальновидный – аж жуть! И что дальше? Саперку мою с собой взял… Ни аптечки, ни фляжки! Он ее что, арбалетом будет глушить, а саперкой закапывать? – сердито буркнул Ул.
Он походил по площадке, посопел, поскреб пальцами шею. На первом этаже открылась и закрылась дверь. В проем лестницы выглянула любознательная физиономия. Ул наклонился и поднял щит. Физиономия смотрела на него беспокойными глазками и готовилась, если потребуется, удирать.
– Дурдом – это дурашкин домик! Зажмурьтесь! Будет много света! – объяснил Ул любознательной физиономии и положил ладонь на оленя.
Глава 26
РЕЛЬСЫ, ВЕДУЩИЕ В НИКУДА
Почти каждому действительно хорошему человеку, которого я знаю, хоть в чем-то плохо. От А. – ушла жена, как-то особенно подло предав его, у В. – нет детей, у С. – старая полунормальная мать, которую не оставишь больше чем на два часа, D. – одинок и нагружен так, что, когда мне хочется себя пожалеть, я стараюсь о нем вообще не вспоминать. Специально пытался найти хоть одно исключение – не нашел.
Яра проснулась от холода. Она лежала на чем-то жестком и не могла понять, почему так темно. Обычно хоть какой-то свет, но в окно пробивался. Фонарь, что ли, на улице перегорел? Она попыталась свесить ноги с кровати, но оказалось, свешивать их некуда. Где бы ни находилась сейчас Яра, на кровать это никак не походило. Яра испуганно вскочила, споткнулась и повалилась на непонятное, ледяное…
«Где я?»
Схватившись за нерпь , Яра нашарила русалку . Да будет свет! Вырвавшийся луч ударил в стену, пугливо ткнулся в потолок, заметался и, вырвавшись на простор, скользнул вдоль рельсов.
«Что это? Метро?»
Она понятия не имела, как оказалась в этом тоннеле. Заснула в комнате, а проснулась в Подземье. Зная, что русалка не фонарь и надолго ее не хватит, Яра торопливо скользнула лучом сверху вниз, освещая себя. Ага, шныровская куртка, ботинки! Что-то плоско толкнуло ее по колену. Саперка. Что ж, хоть что-то! Куда бы она ни шла этой ночью, подготовилась она неплохо. Грудь куртки покрыта высохшей грязью. Причем грязь, скорее всего, не отсюда. Посветив под ноги, Яра убедилась, что лежала на сухом месте.
Немного позже Яра обнаружила, что ладони содраны в кровь. Мышцы рук болят. На внутренней стороне пальцев – следы ржавчины.
Яра попыталась связаться со ШНыром по кентавру , но он выдавал дикие помехи. Вместо Ула кентавр связал Яру с зеркалом в ванной известного телеведущего, конфетного красавчика, который пинцетом тащил из носа волосок, одновременно переругиваясь с женой, которая, куда-то опаздывая, колотилась в дверь с противоположной стороны. Увидев Яру, телеведущий уронил пинцет и стал заглядывать за зеркало, подозревая, что коварная поклонница пробила стену его квартиры.
Яра поспешно отключилась, чтобы не терять заряда. Хотя в теории она знала, что кентавр может связывать с зеркалами, на практике такое получалось впервые. Пока не погасла русалка , Яра быстро пошла вдоль рельсов. Она была уверена, что рельсы хоть куда-то, но приведут.
Она шла, и луч света качался с ней вместе. В глаза Яре бросались ранее пропущенные странности. Она давно здесь, а ее не догнал ни один поезд. И дрожи в рельсах нет. Яра опустилась на колени и ухом припала к рельсам. Тишина.
И почему нет высоковольтного короба, питающего поезда? И где резиновая оплетка – толстые тусклые удавы кабелей? То, вдоль чего она идет, больше смахивает на узкоколейку, по которой лет пятьдесят никто не ездил.
Русалка постепенно начала тускнеть, однако прежде чем она окончательно погасла, узкоколейка без предупреждения оборвалась. Луч уткнулся в сплошную кирпичную стену. Яра ощупала кладку. Что тут скажешь? Раствора не жалели.
Посветив под ноги, Яра увидела разбитую бутылку и рядом змеящуюся бумажку, оказавшуюся магазинным чеком пятилетней давности. Значит, кто-то здесь бывает. Это успокаивало, но не особенно. Пять лет ждать, пока кому-то еще захочется выпить здесь, Яра не собиралась.
«Значит, ошиблась. Значит, надо было в другую сторону!»
Она развернулась и, спотыкаясь, побежала обратно. Русалка погасла. Пространство стиснулось. Лишь слабо мерцающие лев и кентавр охраняли Яру от полного мрака.
«Зачем я пришла сюда?»
Яра начала лихорадочно обшаривать карманы, надеясь на малейшую подсказку. Фольга от шоколада, проездной на метро. В нагрудном кармане неожиданно обнаружился телефон. Ура! Сеть, конечно, отсутствовала, но хоть один островок света! Пусть маленький, но, если батарея полная, хватить должно надолго. Яра сняла блокировку и посмотрела последние звонки.
Журнал звонков
Ул (96)
Кавалерия (12)
Меркурий (5)
Дом, любимый дом (2)
Макс (1)
Вадюша (2)
Родион (1)
Рина (4)
Кузепапыч (12)
«Забавно! – с грустью подумала Яра. – По звонкам человека можно отслеживать рейтинг его ценностей».
Как только не изощрялись старшие и средние шныры, обзывая Кузепыча в своих телефонах: и Куземамыч, и Кукузюкыч! Однажды Витяра нарвался – посеял в столовой свой телефон, Кавалерия подобрала, а тут как раз звонит Куземордыч.
Последний звонок от Ула был 1 янв. в 00.51. Потом еще три звонка от него же в 00.55, 00.57 и в 1.01. Все без ответа.
«Значит, он меня искал, а я не снимала. А дальше, похоже, сеть уже пропала! » – поняла Яра. И еще осознала, что сегодня первый день Нового года.
– Ну с праздником тебя, Снегурочка! – сказала она себе и села на рельсы.
Она просидела около часа и одеревенела так, что у нее пропали все мысли. Желание жить съежилось и стало похоже на курицу в глубокой заморозке. Пытаясь согреться, Яра начала приседать, размахивать руками.
Потом снова села и снова ждала. Дважды ей казалось, что она слышит звуки. Яра вскакивала и начинала орать сорванным голосом. Ничего и никого. Сбитая с толку, Яра приложила ухо к стене. Где-то в глубине шахты жила мелкая дрожь. Минуты на две все стихло, и снова стена задрожала.
Где-то там метро! Но где? И как к нему пробиться?
Яра поняла, что сидеть на одном месте не имеет смысла. Она замерзнет. Воздух в тоннеле не был затхлым. Ощущался ветерок. А раз есть ветерок – есть и движение воздуха.
Теперь Яра шла вслепую, ориентируясь по рельсам, и лишь изредка, проверяя себя, включала экран телефона. В какой-то момент, когда экран только-только погас и Яра была слегка ослеплена, плечо врезалось во что-то твердое. Ощупала. Еще одна кирпичная стена. Хорошо, она шла медленно и не расшибла лицо.
Рельсы привели ее в никуда. Что ж, никуда – это тоже адрес, причем пугающе определенный.
– Ул! Да где же ты? Спаси меня! – жалобно обратилась она к кентавру . Он опять выдавал помехи. На сей раз ей не удалось увидеть даже телеведущего. Теперь Яра и ему обрадовалась бы.
Раскачиваясь на корточках, Яра постукивала себя пальцами по вискам. Трогала череп. Ощупывала выступы скул. Соприкасалась большими пальцами у носа. Где-то там, на малом пространстве, между двумя ее ладонями, находился мозг. Сожми голову чуть сильнее, усилив руки львом , и все… Вот глупость! И лезет же такое в голову. Она не может быть там! Мозг – только передатчик. Распределитель движений по телу. Душа – то начальное, беспокойное, вечноживое – нажимает на клавишу рояля, и где-то слышится звук. Если клавиша сломана или струна оборвана, то звука нет. Но это не значит, что душа не нажимает.
Темнота сосала ее, как леденец, трогала сырыми пальцами лоб, дразнила глаза памятью голубоватого свечения русалки . Просидев некоторое время в полном отчаянии, Яра встала и, не жалея батареи, начала кирпич за кирпичом освещать стену. Никаких утешительных открытий – такая же кладка с давно высохшим раствором. Яре бросилось в глаза, что часть кладки более свежая. Значит, кто-то приходил сюда, проломил дыру, прошел на ту сторону, а потом снова заложил стену за собой. Или, может, с этой стороны заложил, когда возвращался? Не разберешь…
Яра некоторое время проискала лом или кирку, которыми пробивали дыру в прошлый раз, но надежда быстро растаяла: их явно приносили с собой. Все, что она обнаружила, – это обломки старых кирпичей, которых оказалось куда больше, чем она ожидала. Кажется, стену пробивали не раз и не два.
Змейка трижды выползала из ее руки, бешено извиваясь, протискивалась между кирпичами и, возвращаясь, приглашала Яру за собой. Яра попыталась вбить в щель саперку, но смогла отколоть только небольшой кусок раствора. Присев на корточки, она щекой, а после и начавшим слезиться глазом ощутила сквозняк. Это ее обрадовало, хотя куда больше она обрадовалась бы свету.
«Я ослица! Зачем я разрядила русалку? С русалкой я прошла бы сквозь стену!»
Пытаясь понять, где заканчивается кладка, Яра задрала руку с телефоном и различила, что в потолке темнеет лаз. Правда, до лаза метра четыре. Не допрыгнешь.
«А ночью я как сюда попала? – спросила себя Яра и сама себе ответила: – Да так и попала! Свалилась в этот лаз! Или в другой, похожий!»
Теперь Яра действовала лихорадочно. Надо шевелиться, пока она не выбилась из сил и не страдает от голода и жажды. Телефон повесила на шею, радуясь, что есть шнурок. Избавилась от всех лишних предметов. Запретила себе думать о неизвестном.
«Шевелись, лошадка!» – сказала себе Яра и стала думать, как ей подняться до лаза. Некоторые планы она отсеивала сразу, другие пыталась воплотить.
«А если я пробью стену львом ?» – спросила себя Яра.
Она потянулась ко льву , но отдернула пальцы. Лев , конечно, сделает ее сильной, но крошить кирпич, как печенье, она не сможет. Саперка тоже не подойдет: ручка сломается после первого же мощного удара. Лезть по стене? Сомнительно. Не ногтями же цепляться!
Нет, льва она трогать не будет. Это последнее средство. Прошел час, а Яра сидела у кирпичной стены. Ей все чаще приходилось повторять себе: «Шевелись, лошадка!» – но лошадка, увы, почти не шевелилась. Мир сузился до освещенного экрана телефона. Яра понимала, что нужно перестать мучить аккумулятор, но не могла остановиться – и постоянно нажимала клавишу «снять блок».
Сознание спешно копало себе норку, чтобы спрятаться от бесконечного ужаса ситуации. Яра перечитывала старые эсэмэски Ула. Нельзя сказать, чтобы они были особенно нежные. Чаще всего: «Ты где?», «Позвони!» и один раз «У тебя какая-нить деньга есть?»
Собравшись с духом, Яра начала писать прощальную эсэмэску. Когда-нибудь Ул, конечно, найдет разряженный телефон, найдет способ его включить и прочитает:
«Ул, прости, что не сберегла нашу любовь. Первым умереть должен был достойный, но, волей случая, умерла недостойная. Возможно, так оно и лучше. Прощай!»
По непонятной причине у Яры упорно не ставился финальный восклицательный знак. Вместо него выскакивал верхний апостроф. Она рассердилась, ударила телефоном по колену и внезапно осознала, что с прощальным письмом она смешна. Бороться надо и болтать лапками, а не писать всякую муть!
«Сохранить сообщение?» – предложил телефон.
Яра нажала «нет». В ту же секунду во мраке что-то упало. Несколько секунд было тихо, а потом Яре послышались размытые звуки. Они становились то громче, то затихали. Осветить экраном Яра не смогла: далеко. Подходить не решилась. Ее охватил дикий животный ужас. В памяти всплыла легенда о диггере-призраке, пожирающем шныров и через ноздри высасывающем у них мозг. Обычно это рассказывали с хохотом, но сейчас у Яры выветрился весь юмор.
– Эй! – прошептала Яра так тихо, что и сама себя не услышала. – Эй!
Эхо вернуло ей заблудившийся голос. Телефон выскользнул, упал и открылся. Яра знала за ним такое гадкое свойство: уронишь – и все потом отдельно: крышка, симка, батарея. Яра поспешно опустилась на колени и принялась шарить по полу. Крышку и симку отыскала быстро. Батарея куда-то откатилась. Не позволяя себе паниковать, Яра ощупывала пол вначале беспорядочно, а затем последовательно, чтобы не пропустить ни одного участка.
Пальцы что-то нащупали. Она обрадовалась, но сразу поняла, что это не батарея, а какой-то другой мелкий предмет. Сунув его в карман, Яра продолжила поиски. Батарея нашлась лишь минуту спустя. Она прислонилась к стене и коварно стояла столбиком.
Яра вставила ее в телефон и включила его. Потом достала ту непонятную вещь, что теперь лежала у нее в кармане. Это оказалось зеркальце от пудреницы, на которое кто-то когда-то наступил. Вспомнив о телеведущем, с которым кентавр соединил ее именно через зеркало, Яра попыталась использовать стекло как приемник. Схватила зеркальце и стала тереть о кентавра , шепотом повторяя:
– Ул! Помоги мне! Пожалуйста, помоги!
Она твердила это как безумная, ничего не помня, ничего не слыша. Мрак давил со всех сторон. Жуть захлестывала, комом вставала в горле и там встречалась с загнанным сердцем. Дышала Яра часто, через нос. При этом понимала, конечно, что это полный бред. Чтобы сработало, другое зеркало должно находиться у Ула в руках: он же заглядывает в него в основном после драки или после падения с лошади, проверяя, можно в таком виде показываться в город или лучше отсидеться.
– Ул! Пожалуйста! Услышь меня! Уу-у-у-уу-л!
Последнее слово Яра почти провыла, представив на своем месте здоровенную тоскующую дворнягу.
– Надо сказать: «О великий У-у-ул! Я, жалкая несчастная женщина, нуждаюсь в тебе и ничего без тебя не могу!» – неожиданно подсказало зеркало глухим потусторонним голосом.
Яра находилась в том пограничном состоянии рассудка, когда советы разговаривающих зеркал воспринимаются всерьез.
– О великий Ул… – начала Яра и осеклась.
– Дальше! – поторопило зеркало.
– Я, жалкая несчастная жен… – Яра случайно заглянула в стекло. Вскрикнула. В сетке разбегающихся трещин отражалось жуткое, озаренное потусторонним светом лицо.
– Кто это? – трусливо спросила Яра.
– Дух зеркала! Повторяй!
Гнусавость голоса и то, что он исходил не из зеркала, насторожили Яру. Она обернулась. За ее спиной стоял Ул и, зажимая себе нос, чтобы оставаться неузнанным, освещал свою широкую физиономию зажигалкой.
Она бросилась к нему. Шныровские куртки прижались друг к другу, на миг вновь став единым драконом. Одним из тех драконов, о которых говорили, что их нет, до тех пор, пока они действительно не исчезли.
– Как ты меня нашел? – счастливо выдохнула Яра.
Ул хмыкнул в темноте.
– Отличный вопрос! Вообще-то я надеялся у тебя узнать. Кстати, как ты здесь оказалась? Довольно странно, знаешь, провалиться непонятно куда и встретить любимую девушку.
Яра удивленно отстранилась, не выпуская, на всякий случай, руки Ула. Слишком ужасно было снова остаться одной в темноте.
– Как? Ты тоже не знаешь, где мы?
– Мы вместе! – успокоил ее Ул, пытаясь сообразить, как случилось, что и Яра не знает, где они находятся.
– Но это хотя бы Москва? – продолжала допытываться она.
– Надеюсь. Хотя про координаты неплохо бы спросить у одностороннего телепорта в избушке у Белдо… А ведь старичок-то знал, куда переносит телепорт! Ох, лукавый старичок!.. Скверно, былиин: никто не догадался взять с собой фонаря! Эти-то ладно, но чтобы я! – выругал себя Ул.
– Эти ?
Ул повел зажигалкой по кругу. Из темноты выплыли два белых лица. В меру заботливых. В меру участливых.
– Рина? Сашка?
– Угу в смысле ага! – подтвердил Ул. – Я свалился на них, когда они здоровались. Теперь они вот глазеют, как мы здороваемся. Так что мы в расчете.
Минуту спустя Ул уже внимательно оглядывал стену.
– Конечно, можно бы и наверх, – задумчиво протянул он. – Встанем друг другу на плечи. Двое вылезут. Втянут остальных.
– Как втянут?
– Друг педагогов – брючный ремень. Два ремня, думаю, найдутся.
– И у меня, – подала голос Рина.
– Значит, три. Уже нормальная длина… Все же стеночка интересная. Зачем ее то ломать, то вновь отстраивать? Беспокойство ручек?
– Может, метрополитеновцы? – предположил Сашка.
– Занятные нынче пошли метрополитеновцы. Взгляни-ка сюда! – Ул поднес зажигалку к одному из кирпичей, осветив то, что прежде просмотрела Яра.
– Шныровский знак! – обрадовался Сашка. – Значит, тут были шныры!
Ул цокнул языком.
– Шныровские знаки используют не только шныры.
– А кто еще?
– Бывшие шныры. Ведьмари. Кстати, значение этого знака: «Осторожно! Опасность!»
– Думаешь, стоит посмотреть, что они там прячут? – быстро спросила Яра.
Под сердцем что-то шевельнулось. Яра ощутила сухой жар нетерпения. Это было нетерпение змейки, но оно так слилось с ее собственным и усилило его, что Яра не стала разбираться, где заканчивается чужое желание и начинается свое.
Она еще помнила, что была безумно рада Улу, но решила, что это радость спасения. «Окажись на месте Ула другой, я обрадовалась бы ничуть не меньше!» – решила Яра.
В голову ей полезла всякая абракадабра. Ну что, например, есть существительные, которые не образуют уменьшительно-ласкательных. Например, мясник – мясничок, палач – палачичок. Не звучит! Да и «Ульчичок», если разобраться, слово из той же группы. Все у этого «Ульчичка» в голове по полочкам! Оно, может, и неплохо, но хочется порой авантюры, риска, полета!
В сердце у Яры раскачивались точные аптекарские весы. На одной чаше весов был ШНыр с капризными пегами, тошнотой после нырков и вечными недосыпами. Тут же, подперев щеку рукой и непрестанно повторяя «былиин», сидел Ул. Другую чашу Яра представляла пока смутно, и именно поэтому она была прекрасна, как клубничное мороженое. Там, сплетаясь в восьмерку, клубилась змейка, рождая десятки привлекательных образов, почерпнутых частично из детских мечтаний Яры, частично из фильмов и «глянцевых» представлений о жизни.
И чтобы получить все это, надо было поскорее оказаться по ту сторону стены.
– Пробейте, пожалуйста, стеночку, Олег Иваныч! Будьте такой добренький! – сказала Яра сладким голосом.
Ул моргнул. Он не сразу сообразил, кто такой Олег Иваныч. Надо чаще заглядывать в паспорт. Обращаться, так сказать, к первоисточникам.
Глава 27
СЧАСТЛИВОЕ НАЧАЛО СКОРОГО КОНЦА
Человек все меньше способен наступить на себя и заставить себя что-либо сделать. К нему едва мизинцем прикоснешься, попросишь пакет за триста метров до бака дотащить, а он уже орет: «Ой, не могу! Ой, далеко!» Такого человека и завоевывать не надо. Только покажи ему по телевизору пистолет, а он уже и сдался.
Лома они так и не нашли. Неожиданно Сашка сказал великую в своей простоте вещь:
– А что? Рельс разве не подойдет?
Здоровенные гайки, скрепляющие рельсы со шпалами, Ул отвернул пальцами. На это израсходовалась половина его льва . Раскачав рельс, Ул стал ударять по стене. После пятого удара кладка отозвалась глуховатым звуком. Снизу вверх пробежала трещина. Еще несколько ударов – и кирпичи стали вылетать.
Ул отбросил рельс. Точнее, уронил его себе на ноги, потому что действие льва закончилось.
– Идем! Кажется, можно пролезть! – озабоченно сказал он, расшатывая мешавший кирпич.
Сашка подсвечивал ему зажигалкой. Он же первым нырнул в щель, слегка ободрав куртку. Яра последовала за ним. Змейка безошибочно подсказывала, что ей туда.
– Ну потопали, что ли… Поглядим, куда нас Белдо затащил!
Вытащив нож, Ул нацарапал на стене стрелку и пошел, считая шаги. Рельсы скоро закончились, потянулся древний тоннель с каменными, хорошо сохранившимися сводами. Дважды им попадались наполненные водой выбоины. В первую Ул провалился до пояса. Выходы на верхние ярусы встречались часто, но без ступеней – просто узкие кирпичные трубы.
Ул так и не сумел ничего в них разглядеть – зажигалка все же не огнемет. Для него было важнее, что язычок пламени не шевелится. А раз так, все закончится или земляной пробкой, или фундаментом дома.
Каждые двадцать пять шагов Ул останавливался и царапал очередную стрелку, а рядом с ней цифру: 1, 2. Пока коридор не ветвился, можно было не умничать, но Ул ценил последовательность и рациональный подход.
К тридцатой стрелке они услышали шум падающей воды. Теперь Ул двигался осторожно. То и дело опускался на четвереньки и ощупывал подозрительные места, не хотел сорваться в коллектор.
– А нельзя быстрее? – нетерпеливо спросила Яра, в груди которой металась змейка.
– Можно. Но для этого надо иметь сто рабов, чтобы толпой пускать их вперед, – ответил Ул, наклоняясь, чтобы осмотреться.
Он увидел глубокую, ничем не закрытую воронку-колодец. Сразу за ней начинались ступени. Ул обрадовался, но преждевременно. Ступеней оказалось всего восемь. Дальше тоннель разветвлялся. Вправо уходил широкий коридор из рыжеватого кирпича. Влево лаз – тесный, местами обвалившийся. Там, где он начинался, углем было написано: «Туда!» и стрелка.
– Верим? – Ул поднес к стрелке зажигалку.
– Да! – торопливо ответила Яра. Она чувствовала, что змейка верит. И не только верит – знает.
С каждым шагом лаз становился теснее и грязнее. Макушка цепляла осыпавшиеся своды с крупными камнями. Строители тоннеля не вытаскивали их, а окапывали для удобства прохода. Ноги наступали то на рыхлую глину, то на остатки деревянного настила. Все время ощущался небольшой устойчивый наклон. Ул упорно останавливался и каждые двадцать пять шагов рисовал стрелки. Яра едва сдерживалась, чтобы не вцепиться в его руку зубами. Вот зануда! Если бы Ул был Алисой в Стране чудес, он чертил бы стрелки, даже падая в кроличью нору!
Тоннель отчетливо забирал вправо. На деревянных столбах, подпиравших своды, дрожала плесень. Наконец они оказались в тесной пещере, из которой было три выхода. В центре стоял соляной столб. Ул поднес к нему зажигалку, крутанул колесико, вгляделся. Внутри столба был отрубленный человеческий палец, показывающий на один из проходов.
– Тоннель-то, может, и первошныровский. Но шуточки явно не нашенские! Чего нам по подсказкам ведьмарей ходить? А, Яра? – окликнул Ул. Порой он нуждался в женском мнении, чтобы иметь собственное.
Никто не отозвался.
– Яра! Ты где?
Ул повернулся, провел зажигалкой круг. В полумраке белели два лица.
– Она ушла! – отозвалась из темноты Рина.
Тоннель, на который показывал палец, больше напоминал узкую щель. Ул пробирался на четвереньках. Воздух был спертым. Трижды Ул окликал Яру, один раз услышал неясный звук. Кто-то полз по тоннелю, опережая его метров на пятьдесят.
– Тревожно мне! Что-то гадкое должно случиться! Я интуичу! Интуитю… – прошептала Рина.
– Ты лучше ползи! – посоветовал Сашка.
Ул работал руками, как поршнями. Зажигалка, которую он держал в зубах, упала в воду. Ул схватил ее. Долго дышал на мокрое колесико, прежде чем отважился повернуть. Зажигалка была с капризами, способная на фокусы. Наконец, повернул, от лишнего усилия едва не оставшись без ногтя. Голубоватый огонек потянулся к потолку, высвечивая рыжеватые камни.
– А вроде и без нее все видно! – неожиданно сказала Рина.
Ул оторвал большой палец от колесика. Десяток метров, и он убедился, что может разогнуться. Свет был неживой, мерцающий, льющийся от стен и пола. Сашка с Риной по очереди выбирались из тоннеля. Ул слышал их удивленные возгласы.
Они стояли в гулком зале с высоким полукруглым потолком. Именно сюда выходил узкий тоннель-лаз. Скорее всего, раньше существовали и другие тоннели, но сейчас все они были заложены.
Зал разделяла на две половины пустая каменная чаша-бассейн.
– Сыро как! – Рина услышала отзвук своего голоса где-то высоко, у отдушин.
Не ответив, Сашка предостерегающе схватил ее за руку и ткнул пальцем в дно бассейна.
По сухому дну медленно ковыляли фигуры. Казалось, кто-то собрал много мертвых медуз, перемолол в мясорубке, ровным слоем расстелил на бинтах и вылепил шаткие, лишенные лиц тела. Их были сотни. Они толкали друг друга, карабкались, теснились, точно пингвины. Движения карликов были замедленными, неуклюжими. Попадались и высохшие неживые фигуры, застывшие, как статуи, или лежащие. Прочие равнодушно переползали через них.
Край бассейна, выходящий к невысоким массивным воротам, был пологим. Карлики могли подниматься по нему, толпясь у ворот, что некоторые и делали. Другой край – высокий и крутой. Карлики, словно зная это, даже и не подходили к нему, предпочитая тесниться по центру чаши, где их было больше всего.
«Эли ! – очумело подумал Ул. – В Подземье! Эли! Вот чудо, былиин!»
Было жарко. Ул потянул молнию куртки. Пытаясь сообразить, как карлики вообще оказываются здесь, он вскинул голову и увидел на потолке желоб, без резкого уклона шедший сверху. Все ясно. Где-то в городе у ведьмарей есть им одним известная точка. Они привозят туда эля, вылупившегося из инкубатора, и спускают его по желобу. Эль оказывается в бассейне, в обществе себе подобных, и ждет… вот только чего? Этого Ул не понимал, хотя и улавливал, что где-то схема дала сбой. Если бы сбоя не было – откуда тут взяться мертвым элям?
Подтверждая теорию Ула, что эли попадают в бассейн сверху, из желоба скатилась раздавленная медуза. Ударилась о дно, зашевелилась и начала медленно отвердевать, принимая форму карлика.
«Зачем они тут? Смысл? Зачем ведьмарям накапливать вылупившихся элей в одном месте? Логика? Но раз накапливают, значит, объяснение есть?»
Ул торопливо вспоминал все, что знал об элях. Все, что рассказывал Меркурий. Все, что видел сам.
«Эль может жить или паразитируя в инкубаторе, или как опекун, или, если недотягивает до опекуна, то… Вот оно – это третье «или»! Перед ними!»
Рина неосторожно вскрикнула, выдавая себя. К ним повернулось сразу несколько пустых лиц. Ул ощутил дуновение, точно узкая струйка холодного воздуха скользнула по волосам. В следующую секунду он понял, что Сашка – да, Сашка! – подкрался к нему сзади и хочет застрелить его из арбалета Гамова. Ул закричал, отпрыгнул, вскинул руку, готовый развалить Сашке голову ударом саперки. За спиной у него никого не было. Сашка стоял совсем с другой стороны, рядом с Риной, и удивленно смотрел на него. Арбалет болтался у него за спиной, на ремне.
Ул провел рукой по лицу. Проклятое наваждение! А если бы Сашка правда оказался рядом? Удержал бы он саперку? На Ула дохнуло безошибочным ощущением близости болота . Конечно, это болото было слабее того, что закупоривало проход на двушку , но зато находилось близко. И не защищали крылья пегов.
– Не слушайте мыслей! Никаких! – крикнул Ул. – Закройте глаза! Заткните уши! Скорее!
Предупреждение запоздало. Ула никто не слышал. Рина раскачивалась, протягивая в пустоту руки и умоляя кого-то остаться. Сашка таращился пустыми глазами и тоже раскачивался. Что им мерещилось, Ул не знал, но явно не отдых на побережье. Подскочив к Сашке, он отвесил ему затрещину. Потом еще одну. В глазах Сашки возникла тень понимания.
– Глаза закрой! Держи Рину! Какую бы чушь она ни несла, как бы тебя ни проклинала – держи и не отпускай! – велел ему Ул.
Сашка заторможенно кивнул, но потом сбил Рину с ног с такой решимостью, что Ул понял: не отпустит, чего бы та ни делала. Забыв о Сашке и Рине, Ул занялся поисками Яры.
Увы, закрыть глаза и уши он не мог. Его атаковали бредовые мысли. То ему казалось, что в кармане у него загорелся одеколон (какой одеколон? откуда ему там взяться?) и для того, чтобы он погас, нужно срочно откусить себе язык. Или что у камней выросли зубы, и эти зубы пожирают его ноги. Временами навязчивые образы отступали, а вместо этого Ул с внезапной ясностью осознавал, что Аза до сих пор такая слабая потому, что Кузепыч ночами пускает ей кровь и пьет ее стаканами.
Ул знал, что если начнет задумываться и отражать весь этот бред логикой, эли его одолеют. Надо просто отсеивать все, что бы ни сыпалось. Эли сужали круги. Еще бы – начали с полной чуши про горящий карман (то есть вообще ничего о нем не знали и бомбили наугад), а уже через минуту раскрутили его сознание настолько, что пронюхали про беспокойство Ула за Азу и о существовании Кузепыча – и это при том, что Ул как будто и не беседовал с ними.
Стараясь не думать о Кузепыче, что он проклятый упырь, Ул шарил глазами, отыскивая Яру. И наконец увидел ее на узком мостике, который тянулся через бассейн к воротам.
– Яра-а-а-аа! – крикнул Ул так отчаянно, что это «а-а-аа!» переродилось в звериный рев.
Яра остановилась, и Ул понял, что она его слышит. На шее у Яры поблескивала живая шевелящаяся змейка-ошейник. В этом ошейнике Ул с удивлением узнал браслет, который несколько раз видел у Яры на запястье.
Но хуже всего другое: на темных, прокопченных воротах отчетливо прорисовывался пылающий контур человеческой фигуры. Казалось, металл раскален докрасна. Сейчас Яра войдет в контур и перестанет существовать. Нельзя коснуться этого и выжить. Неужели Яра этого не видит?
– Яра-а! – снова крикнул Ул.
Яра стояла, ожидая, что он скажет дальше. Ее выставленная вперед левая нога нетерпеливо подрагивала. Ул чувствовал: она готова побежать. Ему ее не догнать. Он далеко, а ворота близко. А если чудом и догонит, возня на мостике, у которого нет даже перил, неминуемо закончится падением. Эльбы навалятся на них дряблой обволакивающей массой, и он не сможет отсекать их атаки. Кто знает: какими будут его последние минуты?
Возможно, Ул задушит Яру, считая, что душит, скажем, Тилля. Возможно и другое. Ул на всю жизнь запомнил, как хохотал полуживой, покрытый язвами ведьмарь из форта Белдо, к шее которого присосался эль. Высушенному старцу казалось, что его окружают смеющиеся девушки, осыпающие его цветами, и он пустыми деснами вцепился в руку Улу, когда тот попытался содрать с него эля. Так и умер с деснами, сомкнутыми на ладони Ула, окруженный девушками, существовавшими для него одного.
– Что тебе надо? Говори – и я пойду! – крикнула Яра.
Ул хотел закричать, чтобы Яра возвращалась, но понял, что это бессмысленно. Она не вернется. Не захочет. Бывает, в самые важные, ключевые моменты жизни знания приходят сами. Мгновенно. Как вспышка. Вот и в этот миг Ул ясно понял вдруг, что Яра и эта дрянь, обвивающая ее шею, сплетены воедино. Удавка, змейка, или чем бы ни было это существо, контролирует ее мысли и поступки! Иначе Яра не шла бы в пылающий контур. Отпрянула бы. Бросилась назад.
Но все же Яра остановилась, когда он ее окликнул. Значит, воля не полностью подавлена. Ее личность еще имеет право решения. Змейка, несмотря на все свои усилия, не смогла получить над ней полный контроль.
– Там смерть! – крикнул Ул.
Яра грустно покачала головой, будто разговаривала с безумцем.
– Там жизнь! Настоящая жизнь! Там цветут вишни, и ветер играет лепестками садов. Ты ничего не видишь и не слышишь. Ты слеп! Скажи: ты видишь то, что вижу я? Не обманывай!
Ул осторожно втянул ноздрями запах болота . Если бы перед носом у него валялась разложившаяся собака, она пахла бы вчетверо приятнее, чем «вишневые сады» Яры.
– Я не вижу, но верю тебе! – подтвердил Ул, понимая, что с Ярой сейчас лучше не спорить. Лучше пусть говорит, чем идет.
Яра удовлетворенно улыбнулась и повернулась к нему.
– Эли – наши друзья! Они безобразны, но у них добрые сердца! Они смеются и поют серебряными голосами! Когда я отомкну ворота, они превратятся в принцев и принцесс, кентавров, единорогов и драконов! Их заточил волшебник!
Будь минута более подходящей, Ул ляпнул бы, что бабушке больше не наливать. Но сейчас это могло все испортить. «Раз Яра несет всю эту чушь, значит, эли добрались до ее детской мечты», – подумал Ул и, толком не зная, что сказать, неосторожно брякнул:
– Ни в кого они не превратятся. Нет там никого! Гниющие отбросы!
Лицо у Яры стало упрямым. Он знал это выражение.
– Ты сам увидишь, как они прекрасны! Я покажу тебе! Готов ли ты к чуду?
– Подожди! Подожди! – умоляюще крикнул Ул, заметив, что она двинулась вперед.
Яра снова остановилась. Ул осторожно перевел дух. Своей неосторожной фразой он едва всего не погубил. Змейка шевелилась на шее у Яры. Тело должно слиться с воротами. Но Яра стояла и разговаривала, и змейка ничего не могла с этим поделать. Ползти к воротам самой? Но это ничего не решит. Воротам нужна жертва.
Эли проявляли нетерпение. Им не терпелось превратиться в принцев и принцесс. Даже те, что утратили форму и походили на раздавленные куски мяса, подползали к пологому склону. Когда ворота откроются, начнется давка.
Разговаривая, Ул незаметно приближался к Яре, пока не оказался у самого начала мостика, шагах в десяти от нее. Ощутив, что Яра начинает нервничать, он остановился, опустил глаза и заметил на мостике яркую точку. Первой мыслью было, что кто-то уронил новую монету, и она отблескивает. Но потом он увидел, что монета перемещается. Это была золотая пчела. Она не летела – воздух тут был полон испарений, – но медленно и целеустремленно ползла к Яре.
– Хорошо, – произнес Ул, взвешивая каждое слово. – Они превратятся… Я не спорю! Но ты больше не придешь ко мне. Ты не вернешься. А я люблю тебя! Слышишь, чудо былиин, люблю!
На лице у Яры появилось грустное выражение человека, который услышал то, что хотел, но слишком поздно.
– Ты так редко говорил это! Из тебя все надо вытягивать клещами. Любое чувство. Ты несчастный технарь! На день рождения ты даришь комбинированную отвертку, а не цветы!
«Цветы завянут за день, а хорошая отвертка прослужит лет пять», – подумал Ул и торопливо пообещал:
– Я обязательно подарю цветы! Целую кучу цветов!
Яра поморщилась:
– Не надо! Я иду туда, где цветут магнолии и виноград обнимает голые стволы платанов.
«В прошлый раз были вишни. Быстро же там меняется климат», – мелькнуло в мыслях у Ула.
Яра сделала шаг.
– Подожди! – отчаянно крикнул Ул. – Вспомни! Ты моя жена! Мы с тобой в шныровском браке!
Яра растерянно застыла. Улу казалось: она роется в памяти. Змейка билась на шее, как безумная. То ныряла в тело через артерию, то высовывала острую головку наружу.
– Да, правда! Но мы поспешили. Я больше не люблю тебя! Теперь должен умереть самый достойный. И поэтому я решила уйти, чтобы не ушел ты.
Улу показалось: он поймал эльбов на несостыковке. Пусть мелочь, но все же.
– Минуту! Ты решила уйти, чтобы спасти эльбов! Чтобы они превратились в кентавров! А теперь говоришь про меня.
Яра провела рукой по лицу. Она путалась. Ул понимал причину. Тут, на мостике, испарения болота особенно сильны. Как Яра вообще до сих пор держалась? Не возомнила себя мотыльком или солнечным лучом, который должен пролететь в замочную скважину? Должно быть, сказывался шныровский опыт. Сколько раз она ныряла на двушку . И каждый раз ей дважды приходилось проходить болото .
– Да, точно… Я хочу их расколдовать… Ты же видишь: их целый народ… Кентавры, единороги и… кто там еще? – спросила она растерянно.
– Принцы! – торопливо подсказал Ул, заметив, что Яра начинает нервничать.
И снова слова его оказались некстати.
– Не просто принцы! Принцы в маленьких золотых коронах! – капризно поправила Яра. – А говорил, что там никого нет! Эгоист! Прекрасно все видишь!
– Но если эгоист я, тогда достойная ты! Значит, убивать себя, чтобы спасти меня, не надо! – парировал Ул.
Яра покачнулась, с трудом устояв на краю мостика. Пчела была от нее метрах в двух. К сожалению, ползла она медленно. Яра ее пока не замечала, зато пчелу прекрасно видела змейка. Острая головка металась, то настороженно поглядывая на пчелу, то снова поворачиваясь к воротам.
– Эгоист – не эгоист. Ты опять говоришь о себе! – сказала Яра больным голосом.
Ул, стоявший у начала мостика, оглянулся. Сашка с закрытыми глазами и заткнутыми ушами сидел на спине у Рины, которая старательно пыталась укусить его за ногу. Ну оно и хорошо: пока девушка кусается, она хотя бы не разговаривает. Чем меньше лишних звуков, тем лучше.
За спиной у Сашки висел арбалет Гамова. Именно в этом Ул и хотел убедиться. Он опасался, что Сашка мог оставить его у мертвой руки, решив, что с арбалетом не протиснуться в тесный тоннель. Ул подбежал к Сашке, торопливо сдернул арбалет и потянул рычаг на себя, удивившись мощи тетивы и одновременно легкости ее взвода.
Тетива, болт и спусковой механизм были в грязи, но Ул знал, что арбалет сработает. Гамов, догадывающийся, что оружие редко используется в идеальных условиях, не стал бы выбирать капризную модель.
Ул вскинул арбалет, быстро прицелился в змейку и, поняв, что не выстрелит, опустил его. Малейший промах, и болт попадет в Яру. То, что Ул взял арбалет, не укрылось ни от Яры, ни от змейки. Яра с негодованием уставилась на его руки.
– Немедленно положи котенка! Зачем ты тянешь его за лапу? – недовольно воскликнула она.
Все же Ул ощутил в голосе у Яры беспокойство. Это был страх змейки. Человек, в которого попадет такой болт, умрет мгновенно. От мертвой Яры змейке не будет никакого толку, как и от бросившегося из окна Антона Лея. Всего этого Ул, разумеется, не знал, но почувствовал, что арбалет – аргумент сильный.
– Он же орет! Ему больно! Ты что, слабоумный? – продолжала негодовать Яра.
– Может, хочешь его погладить? Тогда иди сюда! На! – невинно предложил Ул, протягивая ей арбалет.
– Да, хочу! – легко согласилась Яра.
Она повернулась, чтобы идти к Улу, но вдруг погрозила ему пальцем и захохотала.
– Ты бредишь! Вдыхаешь испарения болота и бредишь! Это никакой не котенок! Это мой ботинок. Зачем ты гладишь мой ботинок?
Золотая пчела доползла до ноги Яры. Змейка заметалась и, откинув назад голову, с размаху погрузила ее в шею девушки. Яра дернулась, посмотрела вниз и, заметив пчелу, громко взвизгнула. Потом подпрыгнула и подошвой тяжелого ботинка попыталась раздавить золотую пчелу.
Ул знал, что пчела уцелеет. Пчелы и не такое выдерживали. Но все равно смотреть, как шныр давит собственную пчелу, невыносимо. Он рванулся к Яре. Хлипкий мостик качнулся. Яра всплеснула руками, отчаянно сохраняя равновесие. Мгновение казалось: она устоит. У Ула отлегло от сердца, но тут Яра отчаянно рванула воздух ладонями, точно пыталась плыть, и сорвалась в бассейн к элям. За ней золотой искрой упала пчела.
Яра лежала на камнях, а над ней толстым одеялом копошились эли. Наваливались рыхлыми телами, переползали. Временами, когда между элями возникал зазор, Ул видел лицо Яры – пустое и отрешенное. Ул не представлял, насколько сильно она ушиблась. Высота для шныровской куртки не критическая, да и затылком она не ударилась, хотя и падала спиной вперед. Первым побуждением Ула было спрыгнуть вниз, но он понял, что это неверный шаг. Слишком много элей. И без того в мыслях у него точно суп кипел: всплывали дикие образы и бредовые откровения, вроде того, что Кузепыч на самом деле женщина, а главная закладка внутри Зеленого Лабиринта съедобна и надо скорее бежать, пока ее не съели.
Ул бросился на живот. Лег на мостик, протягивая руку. Если бы Яра встала, она дотянулась бы до его руки.
– Яра! Очнись! Яра-а-а!
Яра открыла глаза. Ул не знал, видит она его или нет. Он кричал, но Яра не отзывалась. Рыхлый молодой эль устроился у нее на груди. Змейка шипела на него.
На спину Ула что-то заползло. Он ощутил дряблую слизь, и ему мучительно захотелось молочного пломбира в стаканчике, того самого, с отслаивающейся вафлей, из детства. Вот только, чтобы получить пломбир, требовалась сущая мелочь: отпилить себе ногу. Решив, что ему хватит и одной ноги, Ул машинально потянулся за ножом, но, приподнимаясь, обнаружил, что на спину ему влез эль. Ул сбросил его в бассейн, попутно обнаружив, что по мостику от ворот к нему медленно ковыляют еще два.
В того, что двигался первым, Ул выстрелил из арбалета. Болт оказался с разрывным наконечником. Первого эля он пробил насквозь и взорвался уже во втором, проделав в груди дыру размером с футбольный мяч. Сброшенный в бассейн эль приподнялся. Ул увидел, как края раны обрастают паутинками, которые, слепо шевелясь, ищут противоположный край, чтобы стянуть рану.
– Яра! Руку! – заорал Ул. – Не тяни!
Глаза Яры были устремлены на его ладонь, но Ул не был уверен, что она видит именно руку. Кто знает, какие образы посылает ей молодой эль, которого она даже не пыталась стряхнуть.
Неожиданно молодой эль дернулся, как от удара током, и, свалившись с Яры, стал торопливо отползать. Ул решил, что его прогнала змейка, но заметил на груди у Яры золотистую двигающуюся точку. Пчела! Эли боятся укусов золотых пчел! Не отвлекаясь на других элей, то и дело переползавших через Яру, пчела деловито ползла к змейке. Та сделала резкий выпад, но пчела отползла, и голова змейки отдернулась, готовясь к новой атаке. Ул сообразил, что змейка боится укусов пчелы, но пользуется тем, что та не может летать. Хочет ударить ее тяжелой головой прежде, чем та коснется ее своим жалом.
Ул видел, что голова змейки мелькает, нанося быстрые удары, а пчела, увертываясь, пытается прорваться к шее Яры, вокруг которой обвит хвост змейки.
Глаза у Яры постепенно становились осмысленными. Она села и огляделась. Ул понял, что это заслуга пчелы. Змейка не успевает одновременно сражаться с пчелой и контролировать Яру.
Эли на дне бассейна заволновались. Отовсюду они ковыляли к Яре, выстреливая паутинки – такие же, как в болоте . Поначалу паутинки тонкие, слабые, и оборвать их легко. Потом по паутинке начинают катиться крошечные шарики – мысли элей. С каждой новой мыслью, принятой человеком, паутина становится толще, и наконец наступает момент, когда даже крыло пега не может оборвать ее.
Ул понял, что пора спешить.
– Вспомни Эриха! Вспомни его крылья! – крикнул он.
Яра, вся покрытая паутиной, как пухом одуванчика, подняла к нему лицо.
– Эрих! – снова повторил Ул.
Он ощущал, что в этом слове спасение. Мертвый пег и теперь продолжает оберегать Яру. Может, и правда, что он пасется теперь на двушке , за недосягаемой грядой, незримый и вечный?
– Эрих!
Яра начала медленно поднимать руку, разрывая паутину, которой налипло столько, что бесполезно было отсекать каждую нить по отдельности. Только осознать, что ты слаб и сам ничего не можешь, нуждаешься в помощи. И тогда придет белоснежное крыло.
Ул ждал, боясь спугнуть ее. Видя, что Яра тянет к Улу руку, змейка перестала сражаться с пчелой. Переползла с шеи на запястье и, вытянувшись, грозила Улу фехтующими движениями узкой головы. Она коснулась пальцев Ула, и он испытал такую боль, точно кто-то с медлительным наслаждением продернул иглу с ниткой внутри его костей. На мгновение Ул ослеп, оглох, онемел. У него исчезло ощущение времени. Он перестал ориентироваться в пространстве.
Внутри у него все сжалось в ожидании нового прикосновения узкой головы и страшной боли. Ни о чем другом он думать сейчас не мог. Где находится Яра, Ул не знал. Может, рядом, а может, в соседней галактике. Что-то задело его пальцы. Ул напрягся, готовый закричать, но боль почему-то медлила. Зрение постепенно возвращалось. С ощущением времени по-прежнему было плохо, и Ул не удивился бы, скажи кто ему, что с того момента, как змейка хлестнула его в первый раз, прошло два миллиона лет.
Глаза торопливо, строго по списку, докладывали Улу, что изменилось в мире.
Он увидел, что по-прежнему лежит на мостике.
Что Яра тянет к нему руку.
Что на шее у змейки сидит золотая пчела и жалит ее. Змейка свалилась с Яры, стала вертеться и биться, пытаясь избавиться от пчелы. Воспользовавшись тем, что змейка оставила Яру в покое, Ул схватил ее за запястье и потянул наверх. Он помогал себе другой рукой, тянул коленями, спиной. Какая же она все-таки тяжелая, эта любимая девушка, со всех сторон облепленная элями. Ногти у Ула посинели.
Если бы Яра хоть немного ему помогала, а не стояла столбиком, бормоча про заколдованных принцесс! Чем больше элей нависало на ней, тем больше разрасталось волшебное царство. У принцесс появлялись фрейлины, кучеры, лакеи. Яра вежливо здоровалась с каждым новоприбывшим.
– Перестань! Дотянись до моей шеи! Я тебя вытащу! – прохрипел Ул.
– А они? – жалобно спросила Яра.
– Их я вытащу потом, – пообещал Ул.
Яра капризно надула губы:
– Вытащи их первыми! Они плачут! Возьми этого маленького! Это наш младшенький! Вылитый ты!
Ул покосился на жирного старого эльба. Если тот дотянется до него своим отростком, не исключено, что Ул и сам признает его своим сыном.
– Эрих! Очнись! Вспомни Эриха!.. – крикнул он.
Яра попыталась сосредоточиться. Мысль катастрофически ускользала. Единственный Эрих, которого она вспомнила, был Ремарк, который мало того, что Эрих, но еще и Мария.
И снова на помощь Улу пришла золотая пчела. Покинув змейку, она упала Улу на голову, выпуталась из волос, деловито юркнула под ворот и, совершив путешествие по руке, выбралась из рукава. Когда Ул увидел пчелу в следующий раз, она была уже на запястье у Яры и быстро ползла по руке, то и дело касаясь ее концом брюшка, в котором было спрятано жало.
Яра вскрикнула. Жало у золотых пчел не отрывается после укуса, как у обычных пчел, что дает им ряд преимуществ.
– Она меня укусила! – крикнула Яра.
В следующую секунду она подпрыгнула и, ухитрившись использовать как опору голову самого упитанного эля, по руке Ула вскарабкалась на мостик. Она стояла на мостике и с ужасом смотрела на серебристую змейку, которая быстро ползла по дну бассейна к воротам, чтобы оттуда по мостику добраться до Яры. Яра же – в кратком отрезвлении от пчелиного укуса – почувствовала, что в ней самой нет ничего, что могло бы сопротивляться змейке. Она впустит ее, та вползет, и вновь все станет как прежде: ненависть к Улу, тяжелое раздражение, желание самой определять, что добро и что зло. И – смерть у пылающих ворот. Иного просто быть не может.
Но, что самое пугающее, Яра убедилась, что пчела не собирается мешать змейке. Спокойно сидит у нее на нагрудном кармане и чистит крылья.
Яра бросилась к Улу:
– Видишь ее? Сделай что-нибудь!
Ул знал, что змейку ничего не остановит. Ни русалка на нерпи , ни лев , ни атомная бомба. Она бессмертна. Но Ул почувствовал и другое. Существует нечто, чего одолеть змейка не сможет, как не смогла одолеть пчелу.
Ул прижал к себе Яру, позволив курткам вновь стать единым целым.
– Ты мне нужна, чудо былиин! – сказал он, ощутив в словах особую внутреннюю силу. Слова – всякие слова – должны быть продолжением этой силы, иначе они станут ненужными и слабыми. А раз так, то зачем они? К чему?
Яра попыталась обернуться.
– Она ползет! Я слышу, как она шуршит!
Ул пальцем коснулся ее губ:
– Ни слова! Доверься мне! Все будет хорошо! Отныне ей придется иметь дело с нами обоими, а с двумя ей не справиться!
Ул и сам не мог сказать, откуда он все это знал. Но понимал и чувствовал, и знание это жило в нем. Ул ощущал, что в их отношениях с Ярой изменилось что-то неуловимое, невыразимое словами. Причем изменилось мгновенно и тайно для него.
До этого они были двумя отдельными людьми, пусть и нежно друг к другу относившимися, пусть и шествующими по одной дороге. Стали – одним человеком. Отныне они для двушки – одна плоть, одна мысль, одно стремление. И пока они вдвоем, их не одолеть.
Видимо, и Яра ощутила нечто подобное. И не хуже Ула поняла, что это значит: шныровский брак состоялся. Испытание колючей ветви осталось позади.
– Послушай! – сказала Яра беспомощно. – Но почему так? Я же его не выдержала! Это ты выдержал!
Ул вспомнил про свою просьбу на двушке . Смешную, как ему казалось тогда, и наивную. Просил у ветра. Но от всего сердца просил, так что казалось, будто оно вывернулось наизнанку. И был услышан.
– Можно же пронести груз за двоих. Значит, наверное, и испытание тоже можно… Чудо былиин, да люблю я тебя! Какая разница! Сейчас я тебя тяну, а потом, может, ты меня будешь с ложечки кормить… Никто не знает! – сказал Ул, не заботясь о словах.
Яра поймет и так. Потому что они – одно. И Сашка с Риной тоже одно, хотя, возможно, им предстоит пройти еще длинный путь, чтобы окончательно понять это и почувствовать. Их главные испытания еще впереди.
Змейка, ползущая по мостику к ноге Яры, наткнулась на невидимую преграду. Слепо ткнулась в нее в одном месте, в другом и, извиваясь, торопливо поползла прочь. Ул быстро перезарядил арбалет Гамова, догнал змейку, прицелился и выстрелил. Стрелял он без всяких снайперских выкрутасов: почти в упор, только бы не промазать. И не промазал. Болт Гамова ударил змейку в центр туловища и буквально пригвоздил ее к мостику.
– Вот тебе! Прикончил! – торжествующе воскликнул Ул.
Радовался он рано. Змейка легко освободилась от болта и торопливо соскользнула к эльбам. Ул решил, что ее не догнать, но в этот момент рядом послышался звук спускаемой тетивы. В бассейне что-то остро полыхнуло. Эли поспешно расползались, чтобы не оказаться в центре гаснущего сияния.
Сашка опустил шнеппер.
– Кажется, попал. Да, попал! – сказал он неуверенно.
– У тебя что, был пнуф? Ты ее телепортировал? – Ул схватил его за плечи.
– Ну да! А что, не надо было? – забеспокоился Сашка.
– Почему не надо? Чудо былиин! Хорошо, что он у тебя был!
Ул заглянул в бассейн, увидел сотни разом обернувшихся к ним элей, и, поняв, что сейчас произойдет, схватил Сашку за рукав.
– Яра! Бери Рину! – крикнул он и, пригнувшись, бросился к тоннелю.
Яра метнулась к Рине и потащила ее следом – подальше от бассейна со взбешенными элями. Им вслед неслись сотни паутинок. Те из них, что успевали коснуться курток, отпускали неохотно. Тянулись, путали нити. Обрываясь же, рождали бредовые образы. В тоннеле уже Рина зубами попыталась вцепиться в ухо Сашке. Он заорал. Рина отпрянула, вытирая губы.
– Прости! Я думала: яблоко!
– Где яблоко? У меня вместо уха яблоко? – Сашка, морщась, ощупывал ухо.
– Я же сказала: прости! – огрызнулась Рина.
Простить Сашка согласился, но потребовал отодвинуться от него подальше. Они проползли по темному лазу и остановились только у соляного столба с рукой. Здесь эли не могли уже достать их.
– Она погибла? – спросила Рина, стирая грязь с ладоней.
– Кто? Змейка?.. Нет. Но если пнуф сработал, то она в Арктике.
– И что теперь будет? – спросила Рина.
– Не знаю… Найдет нового хозяина… или хозяйку… И рано или поздно вернется. Хотя оттуда вернуться непросто.
– А если уничтожить ворота? Атакующую закладку? А? – предложил Сашка.
Ул представил, с каким удовольствием он бросил бы атакующую закладку в бассейн.
– С Кавалерией надо посоветоваться. А вообще идея хорошая!
Сашка огляделся. Зажигалка Ула была потеряна, но у Сашки оставалась неистраченная русалка .
– Должен быть выход. Наверх! Я чувствую!
– Кому он должен-то? – кисло отозвался Ул.
Подземью он не доверял, чем отличался от Родиона, любившего катакомбы едва ли не больше неба. Тут все какое-то тесное, сдавленное, переплетенное, как клубок спутанных ниток.
Но все же Сашка угадал. Он же и нашел ход. Он вел из второго тоннеля и был завален гниющими досками, которые так насосались влаги, что с них капало. Не жалея курток, пробрались на животах по узкому лазу, который завершился вентиляционной решеткой. Ул выбил решетку локтем.
Толстые кабели, свивая змеиные гнезда, ныряли в люки. Лопасти вентиляторов медленно проворачивались в гнездах, шевеля бородами пыли. За блочной стеной что-то загрохотало, затряслось, загудело. Оглушенная, Рина присела, обхватив руками голову. В зазорах бетонных плит пронесся твердый луч света, и все исчезло.
– Выбрались! – сказала Рина.
Ул укоризненно обернулся, и Рина, спохватившись, прикусила язык. Она вспомнила шныровскую примету, что делом хвалятся, когда оно завершено. Мало ли как все сложится. Любая сварная дверь, закрученная снаружи на болт, – и все надежды насмарку.
Они шли вдоль трясущейся блочной стены, за которой через равные промежутки проносились поезда. Дважды попадались электрические шкафы, а один раз железный ящик с надписью «Кислород» и желтым предупреждающим кругом.
Это был явный запах удачи. Метров через четыреста Сашка споткнулся о ящик с инструментами. На ящике сидел электрик и с философской неспешностью созерцал внутренности открытого щитка. За его спиной лежал уверенный четырехугольник света…
Глава 28
«ГУЛЬДЕНОК»
Понятие «простить» входит в понятие «любить» как обязательное условие. И неважно, насколько кто не прав. Любовь без прощения – одна бесконечная отговорка.
Яра проснулась и долго лежала, не открывая глаз. Потом все же открыла, ощутив теплый солнечный луч, щекотавший лицо. В этом луче были надежда и жизнь. Яра почувствовала себя пустой автомобильной батереей, к которой подключили два несущих жизнь провода.
Если бы только не… Но это не оставалось.
«Эрих ! – подумала она. – Эрих, Эрих !»
Смерть жеребца лежала у нее на сердце, как громадный камень, который она хотела, но не могла отвалить. Этот камень закрывал источник радости, мешая ему изливаться. У нее теперь был Ул, но не было коня, погибшего, как она считала, по ее вине. На холме со стороны реки, где шныры хоронили пегасов, появился еще один валун.
На нем ни имени, ни даты. Только надпись: «Прости меня! »
* * *
Яркий солнечный день. Снег сиял так, что слепил. Весь ШНыр, исключая Суповну, которая с увлечением травила мышей, чтобы после триумфально выложить их на газетке, стоял у пегасни и чего-то ожидал.
– От ты дуся! Да скоро? – в третий раз восклицал Витяра.
Он с таким оживлением вертелся на месте, что утрамбовал площадку в снегу. Стоять с ним рядом и то беспокойно. Нервничал не только Витяра. Рина с трудом сдерживала нетерпение.
– А сколько их будет? – спросила она.
– Два, – пояснил Витяра. – Остальные моложе семи месяцев… Их нельзя! Я уже в третий раз пролетаю! В третий!
– А сколько можно?
Вопрос, заданный без задней мысли, вывел Витяру из себя.
– От ты дуся! Пролетать? Да сколько угодно! Знаешь, сколько шныров не имеют собственного пега? – веская пауза и неожиданное продолжение: – И я не знаю!
Сегодняшнее утро было особенным. ШНыру представляли жеребят, которым предстояло обрести хозяев. Причем хозяина, по обычаю ШНыра, выберет сам жеребенок.
Многие приготовились очень плотно. Карманы у Витяры раздувались от сахара. Гоша, помимо сахара, припас ржаной хлеб. Вовчик обрызгался где-то купленным спреем, в инструкции на который сообщалось, что он привлекает непарнокопытных. Непарнокопытных он, возможно, и привлекал, но бескопытных, к которым относились все люди, отпугивал. К Вовчику нельзя было приблизиться на десять шагов.
Наконец ворота пегасни открылись. Кузепыч и прыгавший в гипсе Родион (не усидел-таки в Склифе) выпустили двух жеребят. Один жеребенок был Гульды. Другой – Афродиты. Жеребята находились в том возрасте, когда их отнимают у кобыл. С семи-восьми месяцев маленьких пегов гоняют на корде, а еще полгода спустя начинается заездка, приучение к уздечке, седлу, короткие пролетки. Но это все будет делать тот, кого выберет юный пег…
Афродита стала поворачиваться в тесном проходе и едва не размазала Кузепыча по кирпичной стенке. Тот хлопнул кобылу по крупу.
– Куда? Вот я тебя!
Афродита шарахнулась. Жеребенок, струсив, побежал за ней, выпрыгивая из снега высоко, как кузнечик. Кузепыч стоял и, сунув в карманы большие пальцы, провожал его взглядом.
– Ишь ты, мышиный жеребчик! – добродушно проворчал он и, наклонившись, оглушительно свистнул в два пальца.
Жеребенок с кобылой унеслись на луг, по которому плавали дружелюбные фыркающие тени. Кузепыч смущенно оглянулся и сунул руки в карманы.
– Господа! Я понимаю, что мы все давно привыкли! Но лошади с крыльями! Это же мистика! – ошеломленно сказал Даня.
– Угу в смысле ага! Мы все тут сплошь мистики! – согласился Ул, сплевывая через тележку. – А теперь обрадуй меня, старика! Убери навоз с прохода, а то ботинками растащат! Вон там лежит волшебная лопата, которую чародей Кузепыч купил у магического таджика в сказочном подземном переходе!
Кирилл стоял рядом с Макаром. Макар смотрел на жеребят, как пятилетний мальчик на пожарную машину. Лицо у него расслабилось, подобрело, даже жесткий рот перестал тянуться в ниточку. Бульдожья складка на лбу разгладилась, превратилась в незагорелую белую полоску.
Кирюша неосторожно шевельнулся, попав к Макару в поле зрения. В ту же секунду лицо Макара стало неприятным и циничным.
– Ча зыришь, сладкий? Глазки давно с шилом не дружили?
Кирюша забеспокоился и поспешил переключить его мысль в безопасное русло:
– Как тебе пеги?
– Да никак! Ча я, лошаков не видел?
Меркурий Сергеич заарканил кобыл и отогнал Афродиту и Гульду от жеребят. Маленьких пегов поместили в загон.
– Сейчас подманивать будут… Сюсюкать… Корки с солью совать… Не понимает народ… – произнес кто-то за спиной у Рины.
Она оглянулась и увидела Вадюшу, одетого в короткое пальто канареечного цвета. Шныровских курток Вадюша не уважал.
– Чего не понимает?
– Жеребенок не может ошибиться! Когда угодно, но не теперь. Сегодня он выберет того, кого надо. Хоть ты мешок сухарей принеси – не подкупишь!
– Почему? – неосторожно спросила Рина, забывшая, кого спрашивает.
Вадюша выставил вперед ножку.
– Видишь ли… – начал он, закладывая руки за спину. – Существует восемь различных теорий, однако в целях экономии времени остановлюсь на четырех самых правдоподобных. Основную гипотезу озвучил первошныр Асмус Двуносый… нет, нос у него был один, но подозревают, что в бою он был разрублен надвое и потом неправильно сросся…
Пока Вадюша ораторствовал, в загон спрыгнул Гоша и замер у линии, которую Кузепыч прочертил на снегу сапогом. Заходить за линию и гоняться за жеребятами запрещалось. Таких участников сразу выгоняли. Гоша зачмокал. Затем стал бросать ржаной хлеб, чтобы, подбирая его, жеребята постепенно оказались рядом. Жеребята хлеб подъедали, но к Гоше никто не подошел.
Последний кусок хлеба у Гоши забрал Кузепыч и сунул себе в рот.
– Свободен!.. – сообщил он.
– Надо же! Кузепыча приручили! Кузепыч взял хлеб из рук! – громко хокнув, произнесла Фреда.
После Гоши в загоне перебывали Окса, Рузя, Наста и кухонная девушка Надя. Надю жеребята знали лучше всех: каждый день она приносила им что-нибудь из своей пищевой вотчины. Жеребята и сейчас помчались угощаться, но за черту ни один из них не перешел и коснуться себя не дал.
– Дурилка! Дурильник! Дурила! – весело восклицал Родион, когда очередной неудачливый претендент покидал загон.
– Ну что? Еще желающие есть? А то я голодный! – вслед за хлебом Кузепыч успел съесть яблоко и горсть сушек.
Рина оглянулась на Витяру, но тот замотал ушастой головой, показывая, что его черед пока не настал.
– Кто у нас там еще был? Вовчик, что ли? Где, грустный пень, этот деятель? – гаркнул Кузепыч.
Стали искать Вовчика.
– А вон он! – девица Штопочка, сидевшая на столбе ограды, ткнула пальцем на луг.
Первый красавчик ШНыра зигзагами улепетывал по заснеженному полю. За ним, азартно поджав уши, гнался ослик Финт. Цель Вовчика была достигнута: одно непарнокопытное его спрей уже привлек.
Наконец все средние шныры закончились, включая Витяру, который покинул загон в слезах. Кузепыч с ежовым звуком поскреб пальцами щетину.
– И чего делать будем?
Кавалерия посоветовалась с Меркурием Сергеичем. О чем они совещались, Рина слышать не могла, но Вадюша догадывался.
– 1643-й. 1856-й. 1911-й! – тоном справочника сообщил ей на ухо.
Рина понятия не имела, что означают эти цифры, но тут Кавалерия поднесла к лицу нерпь. Русалка сработала, усиливая звук:
– Последний раз подобная ситуация произошла в 1911 году. Тогда жеребята тоже не выбрали никого из средних шныров, и было принято решение допустить к конкурсу младших и старших шныров! Я считаю, что и сегодня мы можем воспользоваться опытом наших предше…
Самая хорошая реакция оказалась не у Рины, а совсем неожиданно – у Лары. С громким визгом она кинулась с ограды в загон.
– …допустить новичков к жеребятам, – машинально договорила Кавалерия.
– Ути мои крошки! Идите к мамочке! – восклицала Лара.
В тесных джинсах, в куцей, очень идущей ей куртяшке, она смешно прыгала у черты и, повизгивая, как поросенок, умоляюще протягивала руки.
– Жаль, я не жеребенок. Я бы пошел к мамочке! – шепнул Сашке Кирюша.
Суровый Кузепыч позволил «мамочке» поголосить секунд сорок, после чего прогнал ее из загона. После Лары счастья безуспешно попытали Даня и Кирилл. Настала очередь Фреды. Скрестив на груди руки, она подошла к черте и произнесла сухим голосом:
– Я вас слушаю, лошади! Что вы можете мне предложить?.. Так и я думала, что ничего!
Алиса от выбора жеребенка отказалась, вызывающе заявив, что скоро собирается выметаться из ШНыра. Она твердила об этом постоянно, но никаких решительных действий пока не предпринимала. Хотя, казалось бы, чего проще? Сел в Копытове на маршрутку, и ты в Москве.
Рина с Сашкой тоже побывали в загоне, но, увы, жеребята их не выбрали. Рина объяснила все тем, что утром она заглядывала к Гавру и от ее куртки пахло гиелой. Сашке тоже не повезло. Хотя жеребята подошли к нему, а один даже с любопытством понюхал снежок, который Сашка ему протягивал, этим все и ограничилось. Коснуться ни одного из них, не заступив черты, Сашка не сумел.
Зато неожиданно удача улыбнулась Макару. Ни на что не надеясь, он негромко свистнул, не вытаскивая из карманов руки, и жеребенок Афродиты – светло-серая «в гречке» кобылка неожиданно подбежала к нему. Ткнулась мордой в щеку, пытаясь понять, где находится источник свиста, и вновь отскочила к безопасному центру загона.
– Нашла. Хозяина. Поздравляю, – спокойно сообщил Меркурий, наблюдая, как Макар, скрывая свою радость, с подчеркнутым равнодушием поплевывает в снег.
Остался один молодой пег – жеребчик с белой полоской на морде, сын Гульды.
– Ну что, – поторопил Меркурий. – Кому. Гульденка. Неужто ничейный. Будет. Старшие шныры, ау.
Яра спрыгнула в загон. Не за жеребятами, а чтобы увести Витяру, решившегося на вторую попытку. Забыв все правила, тот гонялся за жеребенком Гульды, швырял в него сахаром и, краснея ушами, вопил:
– От ты дуся! Я все прощу! Просто скажи: чем я тебе не нравлюсь? Скажи и уходи навеки!
«Гульденок» никаких объяснений не давал, только удирал. Яра поймала Витяру за плечи и, успокаивая, повела с собой.
– Опять меня не выбрали! Но почему? Рано еще? А когда не рано? – твердил тот, кусая губы.
Кто-то догнал Яру и сильно толкнул ее между лопаток. Яра удивленно обернулась, думая, что это Кузепыч хлопнул ее своей клешней. Но это был не Кузепыч.
За Ярой стоял жеребенок Гульды и, готовый отпрянуть, тянул к ней морду.
2 «Л е н и н г р а д к а» – дом типового проекта, похожий на «хрущовку», но с другим устройством коридора.