Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Вместо предисловия
С разрушением идеалов планово-административной экономики общее направление экономической трансформации не вызывало сомнений. Было очевидно, что "переходить" надо от бюрократической системы к рыночной. Существует, однако, много вариантов рыночной экономики, и велика опасность “поскользнуться на кожуре от банана” - политическом аспекте перехода к рыночной экономике. При анализе проблем России или Индии, Латинской Америки или Африки вопрос состоял не в том, чтобы создать пакет разумных экономических мер, а в обретении правительством или государством политической воли для их осуществления. В результате во многих случаях появлялись "блокирующие" системы, получившие в наследство от обоих миров только худшее: старая экономика мертва, новая не может появиться. Посткоммунистическая Россия ярчайший тому пример. Публикация нашей книги особенно своевременна в свете потерпевшего неудачу проекта "демократических" реформ. Что придет им на смену, пока еще не ясно. То, что мы пытались осуществить в Москве - осознать, почему и как возникают подобные политические проблемы, и подумать над тем, как их преодолевать.
Академические исследования политических проблем дают ничтожно мало ответов на эти вопросы, поскольку они сконцентрированы на "нормальных" ситуациях. В политической экономии дискуссия в основном ведется вокруг (а) нормативной конституциональной теории и (б) описательном анализе политических процессов - таких как, например, поведение избирателей, правила принятия решений, политика групп давления и т.п. Экономисты также внесли значительный вклад в понимание того, как функционирует политическая система. Однако академические исследования опять-таки сконцентрированы на устойчивых режимах, но не на проблеме краткосрочных политических возможностей.
Конституционализм против демократии
Один из вариантов конституционализма берет свое начало из критики монархии и правления большинства. Результатом этого стало обсуждение, воплотившееся позднее в Конституцию США 1787 года. Отцы-основатели пытались соединить преимущества монархии и демократии, но без присущих им недостатков, в форме монархии (по существу, а не по форме), подконтрольной народу, и народа, подконтрольного монархии. Опасность абсолютизма должна была предотвращаться с помощью системы сдержек и противовесов, разделяющих власть между некоторым количеством конкурирующих центров; в то же время подразумевалось, что подобная система должна была предоставить правительственным органам достаточную степень независимости от “духа партии и фракции”. Суть этой посылки прекрасно разъясняют две нижеприведенный цитаты. Первая принадлежит перу А. Гамилтона: “... если правление находится в руках всего лишь нескольких людей, для большинства они станут тиранами; если власть принадлежит большинству, оно станет тираном для небольшого числа сограждан. Власть должна принадлежать обеим группам, эти группы должны быть отделены друг от друга, и такое разделение должно быть постоянным”. Точка зрения Дж. Медиссона была следующей: “Чрезвычайно важно то, что республика не просто должна охранять общество от тирании правителей, но охранять одну часть общества от несправедливости, чинимой другой его частью. Различные классы и граждане обязательно исповедуют различные интересы. Если большинство объединено общими интересами, права меньшинства будут в опасности. Существуют два способа противостоять этому злу: один - установить волю меньшинства, независимую от воли большинства (т.е. общества); другой путь - иметь в обществе множество различных групп граждан, что сделает невозможным и неосуществимым любое объединение большинства в несправедливых целях”. Таков был идеал создателей американского конституционализма: правительство должно быть достаточно слабым, чтобы не обуздывать свободу, но достаточно сильным, чтобы противостоять раздорам.
Британское же видение конституционализма более отчетливо сконцентрировано на концепции значимости правительства, основывающегося на согласии. Роль парламента - представлять важнейшие интересы в обществе и примирять их. Эта доктрина оправдывает постоянное расширение в 19 веке права на волеизъявление. Однако, подобно тому, как ограниченное избирательное право прокладывает дорогу всеобщему избирательному праву, старая идея о правительстве, основанном на согласии, заменяется доктриной о демократическом мандате - грубо говоря, идеей о том, что право решать, что должно делать правительству, принадлежит народу. Доктрина о верховной власти народных масс была воплощена в жизнь в связи с массовыми политическими движениями, ставившими своей целью достижение экономического и социального равенства. Подобные движения народных масс определяли интересы лишенного имущества большинства, а избирательное право (или конституция), созданные таким образом, чтобы предупредить действия правительства по удовлетворению упомянутых требований, расценивались как заговор в интересах меньшинства.
Тем не менее, претензии народа на власть не разрешили споры по конституциональным вопросам. Для либералов демократический деспотизм был приемлем не более, чем монархический. Доктрина же демократического мандата предполагает наличие в качестве дополнительного условия двух внутренне не совместимых факторов: идеи о том, что демократический процесс - как правило, “подсчет по головам” - приведет к ясным и четким решениям, и, во- вторых, что последние будут олицетворением общественного блага или выражением общественного интереса. Каковы бы ни были исторические примеры применения демократических процедур в небольших людских сообществах, история человечества насчитывает немало ярких примеров тому, что представительная демократия - единственный тип правления, пригодный для общества значительного масштаба, не раз служила причиной глубокого раскола в нем по большинству волнующих правительство проблем. Более того, в тех случаях когда удавалось мобилизовывать большинство для проведения определенных действий, почти всегда можно было быть уверенным в том, что это большинство- искусственно создано и мало связано с интересами общества или даже разумными интересами околдованного демагогическими манипуляциями большинства - это были попытки ударить железным кулаком по интересам меньшинства. Наконец, в основном в не столь далеком прошлом, доктрина демократического мандата оспаривалась как внутренне противоречивая. Для народа, в отсутствие конституционализма как такового, не было путей для осуществления контроля за действиями правительства (включая и требование перевыборов), что отметалось апостолами демократического мандата.
Начало 20 века дало примеры “демократических излишеств” (образцом которых можно считать фашизм), что привело к компромиссу между конституционализмом и демократией. Народы обрели право выбирать правительство из числа конкурирующих политических партий, но при выполнении своих предвыборных программ правительства были ограничены рамками конституциональных правил, разработанных в целях лимитирования власти. Таким образом, главным стражем “постоянной воли” общества становится конституция , а не народ, и в той или иной степени такого рода отношения между демократией и конституционализмом присущи большинству современных государств.
Дескриптивная политическая наука изучает “политику”, которая своим расцветом обязана именно вышеуказанным правилам. Пожалуй, политику можно определить как модель “ ударим- по- рукам”. Все общества внутренне разделены. Политика же - это процесс в котором конфликтующие интересы примиряются, а правительство в таком конфликте становится брокером, или менеджером, Политика - непрерывная война между интересами и классами, которая при отсутствии политики стала бы явной и насильственной. С этой точки зрения, политика - это то, что цементирует общество, или же, в крайнем случае, способствует мирному сосуществованию внутри государства, а в более широком смысле - между государствами. Послевоенный европейский неокорпоратизм может рассматриваться как институциональное продолжение и приложение политической модели “ударим-по-рукам” к экономической политике и индустриальным отношениям.
Великодушный деспотизм против выбора, сделанного обществом
Удивительно, но факт - до недавнего времени главенствующие экономические концепции не несли в себе никакой модели политики. Классические воззрения А. Смита и его последователей, на которых основывалась концепция ограниченного государства и свободных рынков, заключалась в том, что правительство само по себе есть выразитель узаконенных интересов или обязано подчиняться этим законным интересам. Эта идея, в свою очередь, породила в начале нынешнего столетия молчаливое допущение теории о “великодушном диктаторе”. В каком- то смысле это допущение просто провело демаркацию, обозначив профессиональные границы между экономикой и политикой, и освободило “чистых” экономистов, предоставив им возможность анализировать требования эффективности распределительной модели в рыночной системе. Что же до анализа формирования той или иной политической линии в условиях различных конституционных режимов, - это была задача политической науки, а не экономики. Подобная тенденция абстрагирования от политики была еще более усилена “Кейнсианской революцией”. Казалось бы, теоретически эта “революция” должна была бы вновь привязать политику к экономике, поскольку Кейнс и его последователи нагрузили правительство задачами по проведению дискреционной политики (докейнсовская теория отдавала подобные задачи во власть рыночных сил). На практике экономисты-кейнсианцы прописывали макроэкономические рецепты, основываясь на допущении, что они будут исполнены с величайшей точностью. Классическим тому примером стало профессионального консультирование правительства США в начале 60-ых, что привело к сокращению ставок налогов при Кеннеди и Джонсоне и расходных программ: в обоих случаях консультанты обосновывали свою точку зрения тем, что при необходимости программы эти могут быть легко развернуты на 180 градусов.
Мы могли бы назвать подобную точку зрения на государство “техническим”. Если бы выработка государственной политики сводилась к чистой науке, сама политика стала бы лишним звеном, может быть, за исключением использования ее для убеждения или принуждения населения делать то, что требует данный политический курс или план. Самым ярким образцом проведения такой политики был СССР, и именно в Советском Союзе “технический” подход к формированию проводимой политики оправдывал подавление открытой политики западного типа. Но, как бы то ни было, концепция “великодушного деспотизма” лежала в основе множества стратегий развития стран третьего мира, и множество диктаторов - популистов и генералов - неоднократно экспериментировали с этой идеей, что привело к ее разрушению.
Три феномена, не так давно получивших свое развитие в современной экономике, восстановили в прежнем виде - еще более жестко - классическую идею Адама Смита об ограниченном правительстве и свободных рынках. Важнейшим из указанных трех феноменов стала теория “общественного выбора”. Она берет свое начало в анализе тех стимулов, с которыми сталкиваются рационально мыслящие избиратели, политики и чиновники, и далее утверждает, что подобные стимулы вряд ли приводят к политическим действиям, умножающим общественные блага (что, в принципе, есть ничто иное как современная интерпретация споров 18-ого века о том, что претензии неконтролируемой монархии или электората на олицетворение или категоризацию генерального общественного интереса суть мошенничество). Во-вторых, теория “государственных товаров” подразумевает , что производство государством товаров и услуг следует ограничить пределами производства тех из них, которые ценны для общества и не могут быть поставляемы (или в значительной мере недопоставляются) в условиях рынка. Наконец, для того чтобы показать неэффективность попыток внедрения кейнсианской экономики для сбалансирования последствий действия рыночных механизмов даже на короткий промежуток времени, была разработана теория “рациональных ожиданий”. Кстати, известное замечание, высказанное М. Тетчер: ”Нельзя вычерпать рынок” имеет свои корни в этой теории.
Сходным образом современная экономическая и политическая теория стремится ограничить сферу политического выбора. Это привело к возобновлению интереса к созданию конституций с ограниченным правительством и свободным рынком.
Политика аномальных ситуаций
В рамках указанной традиции отсутствовали какие-либо серьезные дискуссии на тему политики в условиях “аномальной ситуации”, оставляли без внимания вопрос о том, какая форма правления в наибольшей степени пригодна для чрезвычайной ситуации. В свое время Макиавелли утверждал, что “... те республики, которые в момент опасности не могут найти прибежище в диктатуре, будут уничтожены в момент возникновения величайшей опасности...”. Под такой опасностью принято понимать гражданские волнения или войну с иностранным государством, но раньше к этому добавлялись природные катаклизмы - голод, чума, наводнение. В эпоху Великой депрессии демократические правительства зачастую действовали, руководствуясь чрезвычайными властными полномочиями, а в некоторых странах, в особенности в Германии, демократия была ликвидирована. Б. Крик заметил, что “... всегда существуют огромные практические трудности, связанные с принятием решения о том, настало ли время для введения чрезвычайного положения, но эти трудности носят практический и процедурный характер - они не уничтожают реальное различие между временем политики и временем суверенитета”. Суверенитет здесь означает значительную концентрацию власти для принятия решений и действий, направленных на преодоление чрезвычайной какой бы то ни было ситуации и “замораживание” “нормальной” политики на время действия такой ситуации.
Преход от коммунизма к капитализму, или более в более общем виде, от экономике статичной к рыночной породил множество аномальных ситуаций. Все подобные ситуации предлагали политической системе экстраординарные задачи, некоторые из которых со всей определенностью можно отнести к чрезвычайным. Общепринятая точка зрения предполагает, что строительство демократии и строительство рыночной экономики должны идти параллельно и что в действительности на пути к свободе эти процессы взаимно усиливают друг друга. Однако, хотя оба этих фактора и обладают огромной значимостью, связь между ними не всегда очевидна, во всяком случае, в каждой из временных точек их развития. На самом деле, начиная с 1991 г., посткоммунистический опыт России предполагает возможность выбора - может быть трагического выбора - между строительством демократии и осуществлением четкой и последовательной программы реформ. С одной стороны, можно утверждать, что ничто не должно стоять на пути демократизации, поскольку лишь практическое применение демократической политики может сделать необратимым укоренение демократии, особенно в стране, которая привыкла к многовековому деспотическому правлению. С другой же стороны, с той же долей уверенности можно утверждать, что нельзя питать надежду на укоренение демократических принципов при разрушенной экономике, и, следовательно, если демократы не смогут действовать как деспоты, если того потребует ситуация, они будут сметены с лица земли деспотами, ненавидящими и презирающими демократию. Ну а если демократия - препятствие на пути осуществления экономической реформы, а блокирование экономических реформ сводит на нет демократию, что надо делать в этом случае?
Возможно, необязательно, что подобный выбор будет трагическим. Макиавелли противопоставлял древнеримскую “конституционную диктатуру” тирании, или узурпированной власти. Опасность в том, что первая может вести ко второй, и особенно рискованно искать прибежища в тирании в момент рождения конституционного строя . Тем не менее, конституционная диктатура, которая может быть определена как временное замораживание “нормальной” политики, конституционно введенная в действие в целях осуществления согласованной программы чрезвычайных мер, возможно, станет единственным путем выхода из критического положения в России в период экономических реформ и позволит избежать установления тирании.
В сегодняшней России конфликт между конституционностью и экономической реформой настолько уникален, что можно оспаривать ценность компаративистского анализа. Один из ответов заключается в том, что, когда бы общество ни испытывало потребности в радикальной реформе для создания жизнеспособной экономики, с большой долей вероятности можно предсказать появление блокирующих политических систем. Общее представление о политической блокировке, следовательно, может быть использовано для оттачивания взглядов на эту проблему не только российской политической элиты, но и иностранных экономистов и международных организаций, дело которых- давать рекомендации правительствам разных стран, пытающимся провести экономические реформы. Иными словами, настоящий сборник статей представляет собой политэкономический подход к проблеме политической реформы.
Сравнительный анализ именно политических блокировок может помочь подтолкнуть российских реформаторов к более эффективным политическим действиям. Порой западным наблюдателям кажется, что российские реформаторы словно бы парализованы структурными методами анализа, что можно скорее отнести к наследию марксизма, чем к реальным возможностям, открытым для них. Так, например, разобщенность реформаторов во время думских выборов 1993 и 1995 гг., которая невольно способствовала созданию блокирующей системы, срывавшей их попытки в течение последних пяти лет, не была структурно предопределена. Подобная разобщенность в основном стала результатом личного соперничества лидиров этих сил. Во многих странах мира смелые и многобещающие политические лидеры преодолели “структурные” препятствия на пути реформ с помощью мобилизации общественной поддержки для их программ реформ, и сегодня эта проблема встает для российских реформаторов.
Такой подход оставляет без внимания убедительный аргумент, что “... с учетом коммунистического наследия, возможно, для российских проблем и не существует никаких “решений”. Все должно развиваться естественным путем, хотя это утверждение звучит слишком ясно. Такая точка зрения, однако, чрезмерно отдает детерминизмом: поскольку всегда возможно вмешательство человека в предположительно неизбежные события.
Потенциал государства и политическая блокировка
В центре внимания настоящего сборника находится политика экономических реформ, и ей присущ свежий взгляд на анализ переходных экономик. Концепция “политических блокировок” тесно связана с идеей “потенциала” государства, рассматриваемой в World Bank Development Report за 1997 г. В исследовании Мирового Банка содержится бесспорное утверждение о том, что успешное экономическое развитие соотносится с эффективным государством, а неудачное развитие- с неэффективной госмашиной. Однако интересно задаться вопросами “Что есть эффективность?” и “ Почему одни государства более эффективны, чем другие?” Отчет Мирового Банка содержит заключение о том, что для более эффективного развития государства должны увеличивать свой “потенциал”, определяемый как их способность предпринимать и реализовывать коллективные действия, что достигается более высоким уровнем соответствия между тем, что они могли сделать, и целями, которые они наметили, и во- вторых, “приданием государственным институтам “второго дыхания”.
Политическая блокировка - специфический пример уменьшения потенциала государства. Определяющая черта политической блокировки - снижение последовательности и власти в деятельности государства до такого уровня, при котором граждане теряют веру в то, что государственная политика может быть эффективной или что действия правительства могут улучшить ситуацию. На языке экономистов недостаточность власти переводится как недостаточность доверия. Люди не верят обещаниям и угрозам правительства, потому что нет веры в то, что государство заинтересовано в том, чтобы сдержать свое слово. Люди действуют так, как будто предлагаемые кнут и пряник - блеф, что соответственно делает применение кнута и пряника безрезультатным.
Так, например, Скидельский и Кларк утверждают, что наличие самого факта, что правительство идет на выборы, может сделать политику угроз набором пустых деклараций. Это может происходить в ситуации, при которой успех проводимой политики зависит от действий других лиц, будь они предприниматели, работодатели, менеджеры или же биржевые игроки. Такова базовая модель, часто используемая в теоретико-игровом подходе к выработке политики. В контексте же современных российских реалий, правительственные заклинания о применении жесткой бюджетной политики к государственным предприятиям расценивались ( и до сих пор расцениваются) руководителями этих предприятий как не заслуживающие доверия. Именно поэтому у руководства госпредпрятий отсутствуют стимулы к более эффективной работе.
Политически блокированные системы
В рамках общего видения проблемы каждый доклад данной книги анализирует конкретный случай блокированной политики реформ для того, чтобы продемонстрировать, как система блокируется и как она может быть разблокирована. Возможность разблокирования системы дается кризисом системы, главной формой выражения которого на уровне правительства становится финансовый кризис государства - структурная тенденция, сводящаяся к тому, что его расходы растут быстрее, чем доходы. Цель реформы - реструктурировать экономику таким образом, чтобы ликвидировать этот макроэкономический дисбаланс. Программа последовательных экономических реформ включает такие взаимосвязанные элементы, как структурная перестройка и макроэкономическая стабилизация. Главным шагом в этом направлении становится введение жестких бюджетных ограничений, что одновременно уменьшает темпы роста бюджетного дефицита и заставляет закрывать или реструктурировать убыточные компании и чрезмерно щедрые системы социальной защиты. Однако возникновение кризиса автоматически не гарантирует рост потенциала государства: например, насущно необходимые реформы могут быть отложены на долгое время, если есть возможность получить иностранные займы, или же блокировка может длиться достаточно долго, чтобы государство разрушилось само по себе. История дает нам множество примеров обоих вариантов развития.
Большинство статей настоящего сборника затрагивают взаимоотношения между финансовым кризисом, экономической реформой, политической блокировкой и условиями разблокирования. Так, М. Домбровски использует финансовое положение государства как уникальный индикатор прогресса в экономических реформах для случая переходных экономик. Автор доказывает, что в центрально-европейских странах и государствах Балтии, которые первыми провели реформы, фискальный кризис был сравнительно менее глубоким.
В России же не удалось преодолеть финансовый кризис, и наши российские авторы пытаются понять, почему. В исследовании Е. Гайдара рассматривается Россия как классическая блокированная система, в которой разрыв между государственными доходами и расходами изначально определялся гиперинфляцией. Последующая дефляция, однако, не восстанавливает равновесие из-за дальнейшего размывания налоговой базы, поэтому налоговые доходы продолжают уменьшаться быстрее, чем государственные расходы. Экономически обусловленная необходимость уменьшить государственные расходы вступает в противоречие с балансом сил внутри правительства и недостатком электоральной поддержки необходимости принесения дальнейших жертв. Для В. Мау, который проводит интересные параллели между латиноамериканским опытом, источник блокировки финансовых реформ - это финансовая олигархия, контролирующая деятельность правительства; в то же время Л. Полищук утверждает, что финансовая олигархия в большей степени заинтересована в погоне за чистоганом, чем в обеспечении прав на собственность. Автор предполагает, что ситуация придет к своему логическому завершению, когда олигархи будут хозяевами большей части национальной экономики. Наконец, А. Улюкаев указывает, что будущее развитие зависит от той политики и тех коалиций, которые могут быть созданы в чрезвычайный период. Временное “разрешение” настоящего финансового кризиса не принижает актуальности этих идей.
Идея кризиса как “спускового механизма” реформы в равной степени важна и контексте восточноевропейских реалий. Так, Скидельский и Кларк утверждают, что реформы Тетчер были вызваны к жизни кризисом “зимы недовольства” 1979 г., а Б. Гранвиль констатирует, что ситуация во Франции еще не настолько плоха, чтобы позволить проведение серьезных реформ.
В своем глубоком докладе Дипак Лал утверждает, что финансовые трудности стран Латинской Америки проистекают из их социально-экономической структуры, основанной на обширности их земель и типов культивируемых сельскохозяйственных растений. Все возрастающие доходы при производстве данных культур не позволили семейной ферме, как в Северной Америке, стать становым хребтом национальной экономики, создав вместо этого класс землевладельцев, манипулирующих государством для того, чтобы сохранить свои привилегии. Ключевым шагом в реформе этих экономик стало их открытие для свободной конкуренции. Эссе Д.Лала, а также доклады Л. Полищука и А. Улюкаева представляют “либеральную” версию политической блокировки - когда государство становится жертвой сил, исповедующих хищнические интересы.
Решения для снятия блокировок
Как указывается в World Bank Development Report, рост потенциала государства требует переосмысления его роли и нового укрепления его институтов. С этим трудно не согласиться, но что происходит в случае, когда политическая блокировка не позволяет переосмыслить роль государства?
Все представленные доклады в той или иной степени связаны общей темой - необходимость кризиса как средства открытия “окна возможностей” для реформ. Если обобщить вывод, проистекающий из различных докладов, представленных в данном сборнике, то, вероятно, он будет состоять в том, что есть хорошая и плохая новости. Плохая новость заключается в том, что обычно тяжелый кризис необходим для того, чтобы подтолкнуть процесс реформ. Хорошая новость - то, что при открытом “окне возможностей” и наличии достаточной смелости и политического умения становится возможным проводить реформы. Однако ничто из вышеизложенного не гарантирует, что экономическая реформа, как мы ее определили, будет иметь место и что она будет успешной. Экономики способны находится долгие годы в застое и одновременно не быть жертвами кризиса; “окна возможностей” могут закрываться столь же стремительно, как и открываться, а кризис может также стать “окном возможностей” и для реакционных сил.
Если быть оптимистом, то только что оформившееся соглашение между Б. Ельциным и коммунистами может быть интерпретировано как конституционная диктатура для преодоления текущего российского кризиса. Если признать, что оно ослабляет мертвую хватку олигархов по отношению к правительству, такое соглашение может привести к улучшению ситуации со сбором налогов - важному компоненту финансовой стабилизации. Пессимист же может вывести заключение о том, что такое соглашение - союз абсолютно несовместимых элементов и целей, при котором не может появиться никакой четкой и последовательной программы. Нынешний фискальный кризис приведет к обычной попытке спасти ситуацию с помощью печатного станка (новое назначение Геращенко на пост главы Центробанка - зловещий признак), что приведет к новому витку гиперинфляции. Прокоммунистическое правительство предпримет попытку установить контроль над ценами, возрождая таким образом экономику всеобщего дефицита. Эти события приведут к развитию огромного по своим размерам черного рынка, с которым, как и в прежние времена, государству не справиться. Таким образом, кризис, с неизбежностью влекущий за собой старые времена, даст реформаторам новое “окно возможностей” (при условии сохранения института выборов), или же кризис приведет к новым репрессиям. В равной степени, кризис может означать новую стадию в дезинтеграции российской экономики и коллапс российского государства. Можно с уверенность предсказать, что ближайшее время будет очень неспокойным. В таких обстоятельствах становится все более необходимым твердо верить в то, что политические лидеры смогут осознать возможные варианты развития событий и это будущее не есть предопределенность.
Роберт Скидельский
Е. Гайдар
Вступительное слово
Дорогие друзья! Сегодня, вспоминая дискуссии конца 80-х годов, предшествовавшие началу рыночных реформ в Восточной Европе и на территории бывшего Советского Союза, даже трудно себе представить в какой мере собственно политэкономические проблемы находились на периферии обсуждения. В центре внимания были вопросы макроэкономической политики, стабилизации, приватизация, проблема открытия экономики. Все, что связано с собственно политэкономической проблематикой почти не обсуждалось или обсуждалось вскользь. Тому было несколько причин. Одна из них - факт существования в рамках социалистической действительности дисциплины, которая называлась политическая экономия.
Это была очень интересная, немножко смешная дисциплина, которая распадалась на две части. Первая из них почти полностью была посвящена изучению одной, правда, очень глубокой книги - “Капитала” К.Маркса. Вторая часть была более забавна, она называлась политэкономия социализма, и там изучались вещи, о которых сегодня нельзя вспоминать без улыбки: основной экономический закон социализма, суть которого состояла в том, что целью социализма является наиболее полное удовлетворение потребностей и всестороннее развитие личности и т.д., исходный закон социализма, суть которого состоял в том, что при социализме все происходит планомерно и т.д. Занятость нормальной политэкономической ниши своеобразной теологической дисциплиной, конечно, была фактором, который сдерживал развитие современной политэкономии в странах бывшего социализма. Второй фактор был связан с тем, что политическая элита относилась к политическому процессу, как к вещи сакральной. Если об экономике еще можно было легально говорить, то там, где экономика пересекалась с политикой, - это уже было предельно опасно и за гранью дозволенного. Даже в лучших книгах, написанных при социализме и о социализме, - а я убежден, что лучшей книгой, написанной при социализме и о социализме, остается “Экономика дефицита” профессора Я. Корнаи - даже там собственно политэкономические проблемы затрагивались вскользь и только намеком. Но главной причиной было то, что отсутствовала, собственно эмпирическая база, связанная с выборами, политическим процессом, взаимодействием политического процесса и экономики. Все это было за рамками той реальности, которую мы могли изучать. Были сформулированы некоторые небезынтересные гипотезы. Одна из них о том, что свободу у бюрократии придется выкупать, была выдвинута в Польше профессором Винецким. Гипотеза эта для России оказалась на редкость точной, но в общем, все-таки, это были скорее догадки, чем исследования. За последние годы исследователи и практики реформ убедились в том, что неизмеримо проще выработать разумную экономическую политику для постсоциализма, чем реализовать ее на практике, потому, что на пути между выработкой и реализацией политики стоит очень не простой политический процесс, в значительной степени влияющий на экономическое развитие постсоциалистических стран.
Постепенно сформировался блок исследований, посвященных взаимосвязи экономики и политики в переходных обществах. И мы сегодня собрались здесь для того, чтобы обменяться мнениями по этому вопросу, рассказать о результатах работ, которые ведутся в России, в других странах. Сегодня в интегрированном мире все взаимосвязанно, и мы оказались частью того либерализационного процесса, процесса деэтатизации, который идет с начала 80-х годов. В этой связи, изучая политэкономические проблемы постсоциалистического перехода, мы не должны проходить мимо того блока интересных исследований, которые посвящены деэтатизационным проблемам в мире. Надеюсь, что у нас состоится серьезное и интересное обсуждение. Спасибо.