Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Смерть
Три минуты назад жизнь выбилась из привычного ритма. Человек, идущий по мосту в эту пасмурную погоду, остановился на самой его средине. Дождь шел словно отовсюду, буквально сам воздух был пронизан водой и холодом. По-моему, такая погода и подталкивает людей на безумные поступки или, наоборот, заставляет слишком сильно задумываться.
Человек, облокотившись на перила, смотрел вниз. Вода в реке была очень грязной, а может просто казалась такой, отражая тяжелое серое небо. Он достал из кармана телефон и посмотрел на дисплей: часы показывали четверть седьмого. Человек еще немного покрутил телефон в руках, затем небрежно подкинул его, как подкидывают мяч при игре в лапту. Телефон полетел вниз и ударился об опору моста, разлетевшись на части. Только раздались внизу несколько едва различимых «бульк». Человек еще долго стоял, неотрывно глядя на быстро текущую воду, как будто ждал, что телефон хоть на миг покажется на поверхности.
Затем он достал из нагрудного кармана бумажник. Несколько купюр разного достоинства, пара кредиток, разноцветные дисконтные карты: в баню, фитнес-клуб, алкогольный и книжный магазины. Он стал внимательно их разглядывать, словно видел в первый раз. 5%, 10%, 15% и слово «скидка» - все это привлекало его внимание, но лишь на несколько секунд. Он аккуратно сложил все в одну стопку и с размаху бросил в реку. Подхваченные порывом ветра, несколько штук вылетели на дорогу. Остальные, словно кленовые вертолетики, опустились вниз, к воде. В кошельке не осталось нечего, коме денег. Человек положил его на асфальт и смелым, словно отточенным годами движением перелез через ограждение моста.
Он посмотрел вниз. «Где-то там мой телефон, мои карточки... Все, без чего я не мог обойтись еще вчера...» - подумал он. Мысль эта показалась настолько странной и наигранной, что... А раньше, когда он думал о людях, решивших покончить жизнь самоубийством (ведь каждый хоть раз в жизни думает об этих людях), он представлял себе именно такие мысли. Вернее, именно такие интонации и построение фраз. Сейчас эта мысль казалась чужой, посторонней. По крайней мере, он не верил, что может так сказать…
Человек выпрямился и наклонился вперед, держась за перила. Он увидел свой далекий размытый силуэт на беспокойной мутной поверхности, закрыл глаза и разжал руки. На секунду лицо обдуло ледяным ветром, затем последовал сильный удар: он приземлился на воду плашмя. «Я сломал ребра». - промелькнула мысль у него в голове, а сразу за ней и мысль о том, что он не умеет плавать.
Вода была обжигающе ледяной. Человек барахтался в ней, пытаясь выбраться. Это было не осознанное действие, инстинкт самосохранения, который он не пытался побороть... Некоторое время ему еще удавалось держаться на поверхности. Болели легкие, было сложно дышать. От ледяной воды ноги стало сводить судорогой, и уже через минуту он пошел ко дну. Вода заливала в рот, нос, была повсюду. Он чувствовал, как наполняются легкие. Перед глазами все почернело…
«Это все? Я умер? Почему здесь так темно? Где я?» – вопросы молниями проносились у него в голове, но ответы на них были уже не интересны. Впереди он увидел яркий свет, настолько сильный, что, казалось, больше вокруг нет ничего. Он плыл, летел на этот свет, и, когда достиг его, оказался в квартире, где провел большую часть жизни. В комнате была его мать, еще живая и здоровая. Она смотрела на него, улыбаясь, и он улыбнулся ей в ответ. Он не понимал, как здесь оказался, и почему все это происходит... Но вопросы таяли, рассыпались, едва успевая возникнуть. Ему было уже безразлично. Он просто смотрел.
Квартира исчезла, словно мираж, и на ее месте возникла безбрежная пустота, осязаемая бесконечность. Человек находился в этом пространстве, смотрел по сторонам и понимал, что смерть, которую искал всю свою жизнь и которую он обрел, совершив свой роковой прыжок, нечего не значит. Вернее, он для нее нечего не значит. Она есть и всегда будет, а все остальное бессмысленно. Когда эта мысль укрепилась в сознании, его наполнило ощущение свободы. Он был счастлив, и не мог найти причин этому счастью, потому что уже не искал их.
Через мгновение его не стало. Не стало в самом широком смысле слова. Все, что от него осталось - это страница в социальной сети, электронный почтовый ящик, бумажник с несколькими купюрами и тело, которое прибьет к берегу еще до того, как река замерзнет.
Не открывая дверей
Ночь. На кухне одной из стандартных хрущевок по столу ползают несколько тараканов. Стол обильно усыпан засохшими хлебными крошками, чайной заваркой и еще чем-то, практически не подлежащим идентификации.
В коридоре раздаются шаги. Сначала тихие, но с каждой секундой они становятся все громче. Когда кажется, что громче быть уже не может, шаги прекращаются. На смену им приходит звон ключей и царапанье ключом по металлу. Слышно, что попытки вставить ключ в замочную скважину - дело не самое легкое: ключ постоянно соскакивает. Но, вот - долгожданный щелчок, ключ радостно входит в замок, несколько поворотов, и дверь открывается нараспашку.
На пороге стоит мужчина в грязном черном пальто. Длинные спутанные волосы закрывает серая шляпа. Под пальто рваный, когда-то бежевый свитер крупной вязки, на ногах потертые серые брюки. Лицо его покрывает трехдневная щетина. Он сильно пьян.
От «усталости» он сползает спиной по стене и закрывает глаза. Некоторое время он сидит неподвижно, словно задремав, затем собирается с силами и начинает стягивать с себя ботинки. Они ему малы как минимум на полтора размера. Снимает он их очень тяжело, на опухшем лице отражается вся мучительность данной процедуры. Наконец, разделавшись с обувью, он с трудом встает, опираясь на стену, скидывает с себя пальто, бросает его на пол, проходит в кухню босыми ногами и щелкает выключателем.
От яркого света тараканы разбегаются. Мужчина делает вид, что не замечает их, проходит к холодильнику, достает оттуда початую бутылку водки и садится за стол. Табуретка, на которую он опускается, сильно расшатана, он с трудом балансирует на ней. Масляная краска на стенах облупилась и местами осыпалась. Шторы, еще недавно закрывавшие ветхое окно от сквозняков, теперь, оборванные, валяются в углу грязным комом. Мужчина поднимает голову вверх и видит потолок: просаленный, тусклый, а в районе газовой плиты даже немного закопченный. Он смотрит на этот потолок, и мыслей в его голове нет: то ли он настолько к этому привык, то ли просто уже разучился думать. Он наливает немного прозрачной жидкости в стакан, разлив столько же на стол, и выпивает, запрокинув голову назад.
В глазах его на секунду темнеет, как при резком перепаде давления. Когда пелена рассеивается, он видит, что рядом с ним за столом сидит женщина. На ней длинная элегантная черная юбка и черная блузка с красными вставками на воротнике и локтях. Черные смоляные волосы заплетены в тугую косу. Прямая как струна осанка и пронзительный взгляд. Она сидит рядом и смотрит на мужчину. Вернее, смотрит не на него, а словно за него, словно сквозь него.
Ни искорки сознания во взгляде мужчины не промелькнуло. Ни удивления, ни испуга. Он лишь некоторое время отсутствующе смотрит на нее, потом берет стакан, наливает в него водки и протягивает ей. Она легонько отталкивает стакан: тот падает на пол и разбивается. Осколки покрывают пол кухни. Мужчина с досадой смотрит на поблескивающие грани, затем переводит мутный взгляд на женщину, и вместо досады в нем появляется злость.
- Ты что же, тварь, делаешь!? - яростно ревет мужик, поднимаясь из-за стола.
Он уже готовится наброситься на женщину, но ее взгляд пригвождает его к месту. Он смотрит в эти бездонные черные глаза и словно проваливается в них…
Ему 19 лет. Свадьба. Он женится на самой красивой и самой доброй девушке на Земле. Она ждет от него ребенка. Они счастливы.
Вот он получает диплом инженера-автомобилестроителя, затем возвращается домой, где его ждет жена с маленькой двухлетней дочкой.
Вот приходит повестка из военкомата. Он не хочет ни от кого бегать. Это его долг.
Военная часть №НП 35-76 под Нижним Новгородом. «Жена последний раз писала месяц назад, странно…» - мысли пролетают перед ним. Они словно осязаемые, настолько острые, что ему кажется, будто он заново проживает жизнь. «Жена не отвечает на письма уже четвертый месяц… И никто не отвечает…»
Письмо от тестя: «…Катя умерла. Она сама хотела, чтобы ты ничего не знал. До последнего она надеялась на выздоровление, но болезнь оказалась сильнее ее…» - строки все еще горят у него в сердце, и пламя не становится слабее, но разрастается с каждой секундой...
Отпускают на неделю съездить домой на похороны. Пьет. Стоит у гроба, слезы текут по щекам. Она лежит вся в белом, молодая и красивая. Маленькая дочка стоит рядом с бабушкой и не понимает, что происходит: почему мама спит, почему здесь так много людей, почему все плачут. Дед берет ее на руки и уносит в сторонку в тот момент, кода гроб начинают опускать. Тесть с тещей подходят после похорон и говорят, чтобы он не беспокоился, что Маша поживет с ними до конца службы. Слезы застилают глаза. Он обнимает дочь. Она так похожа на мать, уже сейчас похожа...
Прощание... Поезд, запой, армия, запой, драка, дисбат. По решению военного суда «рядовой Виктор Петрович Газин приговаривается к трем годам...» - сухая судебная формулировка. Холод, снег, боль - три года пронеслись в безжизненной пустоте.
Его возвращают в часть, где он служил раньше, еще на один год. Он ведет себя смирно и спокойно, ни с кем не говорит, да и другие солдаты его избегают.
За месяц до долгожданного дембеля подхватывает воспаление легких, лежит в лазарете три месяца. Приходит письмо от тестя: «Маша пошла в первый класс». Ниже подпись неумелой детской рукой: «Папа, я люблю тебя», и рисунок, где они стоят вместе, взявшись за руки. Плачет, сворачивает письмо и кладет в нагрудный карман куртки.
Дембель. Поезд, водка, головная боль. Вот он уже в городе. Еще совсем молодой он стоял на этом перроне, рядом Катя с ребенком на руках. Они обнимались и клялись друг другу в вечной любви. На душе его становится тепло, но в это же мгновение морозный воздух ударяет его по лицу горстью мелких ледяных дробинок. Мужчина поднимает ворот кителя и шагает в сторону троллейбусной остановки. На календаре 28 декабря.
Он едет в троллейбусе и смотрит на улицы своего родного города. Темного, мрачного, но родного... Центральная площадь. Именно здесь он познакомился с Катей, потом первый раз поцеловал ее. Этот город весь состоит из воспоминаний, из самых лучших воспоминаний моей жизни… Но только ли? Известие о смерти, похороны, невыносимая боль и детский плач. «В этом городе слишком много воспоминаний...»
В квартире все по-старому, только мебель завешана белыми полотнами. Мужчина смотрит на отражение в зеркале. Заплывшее небритое лицо, шрам на подбородке. Он пытается вспомнить, где получил его. Перед глазами встает деревенский клуб, гарь, табачный дым, душный смрад тел, привкус крови во рту, драка, после которой его закрыли в дисбат. Да… Его порезали ножом…
Раздается телефонный звонок. Виктор удивлено поворачивается. Телефон снова звенит.
- Алло...- растерянно говорит он в трубку.
- Папа! Папа вернулся, - слышит он радостный детский крик, звук убегающих башмачков, и «Папа! Папа вернулся! Мой папа вернулся!» становится все тише. Потом раздаются глухие тяжелые шаги, скрежет телефонной трубки о стол:
- Витя? - слышится взволнованный хриплый мужской голос.
- Да!
От волнения он едва может говорить.
- С возвращением, сынок… Ждем тебя сейчас же у нас дома! Ты еще не забыл, где мы живем? Хотя, о чем это я? Я сейчас вызову тебе такси.
- Жду.
Он не знал, что можно еще ответить, но от этого сухого «жду» ему самому становится так мерзко и противно, что он достает из чемодана бутылку портвейна, купленную еще в Нижнем Новгороде, откупоривает ее зубами и прикладывается к горлышку.
Выйдя из ванной, он снова отхлебывает из бутылки, берет чистые вещи из комода и подносит их к лицу. Он почувствует едва уловимый запах ее духов, или ему просто хочется его чувствовать. За окном раздается автомобильный гудок. Он подбегает к окну: рядом с подъездом стоит машина, а рядом с машиной - его тесть с маленькой девочкой на руках, закутанной в шубку. Через минуту он уже бежит по лестнице вниз навстречу своей единственной дочери. Он падает перед ней на колени, обнимает, целует ее маленькое личико.
Практически всю дорогу едут молча … Маша, прижавшись к отцовскому боку, тихо дремлет.
- Как ты, сынок?
- Теперь хорошо… Теперь все будет хорошо…
Развал СССР. Работы нет. Он уже полгода не виделся с дочерью. «Ты, паршивец, когда к ней приходишь, должен быть трезв!» На требования отдать ему дочь Иван Семенович отвечает всегда одинаково и бескомпромиссно: «Вот когда устроишься на работу, перестанешь пить, вот тогда я ее тебе отдам, а сейчас - вон отсюда!»
В забытье проходит еще пять лет. Последний раз он видел дочь, когда ей было 13... Виктор набирает номер телефона:
- Иван Семеныч... - голос его дрогнул.
- Что? – сухо спрашивает дед.
- Я хочу сделать Маше подарок...
- Перестань пить, и она будет рада! – как всегда категорично отвечает тесть.
- Я хочу отписать на нее квартиру... - продолжает Виктор, словно не замечая этих слов.
- Так отпиши. - все так же сухо отвечает тот.
Нотариус, бумаги, подписи, просьба передать все документы Газиной Марии Викторовне.
Воспоминания прекращаются так же неожиданно, как и начались. Он все еще сидит за столом, а напротив него сидит женщина в черном. Несколько мгновений она еще смотрит на него, потом встает и направляется к выходу.
- Постой! - в отчаянии кричит мужчина. Он еще раз заглядывает в эти бездонные ледяные глаза, но уже не чувствует нечего, кроме страха.
В глазах снова темнеет. Он слышит, как ломается ножка табуретки, и чувствует, что падает на пол, отчаянно хватая ртом воздух. Дышать невозможно. Он только бьется на полу, точно рыба на суше, и хрипит. Через минуту хрип прекращается. Женщина еще некоторое время смотрит на безжизненное тело равнодушным взглядом, а затем выходит из квартиры, не открывая дверей.
Вечная дорога
Мышь вбежала в стену.
Незадача…
Промозглая осенняя ночь. На остановке рядом с круглосуточным ларьком на столе стоит пластиковый стакан с чаем. Чай горячий, и пар, быстро поднимаясь вверх, пропадает в холодном воздухе. «Ни на остановке, ни у ларька никого нет, а стакан стоит! Странно…» - подумал Никита. Он только что пришел сюда в надежде попасть на последнюю заблудившуюся маршрутку.
Стакан был полон и горяч, а на улице было холодно. Никита подошел к столику и обхватил стакан обеими руками. От дома, из которого он вышел, до остановки идти было минут двадцать, и он сильно замерз. Немного согрев руки, Никита отхлебнул чай. Тот оказался не только очень горячим, но и невероятно сладким. «Ложек шесть сахара. Чей же это все-таки чай?» - задумчиво пробормотал Никита. Дорого была уже пуста: ни маршруток, ни такси.
Никита закурил. Последняя сигарета в пачке сейчас, в три часа ночи была очень вкусной и долгожданной. Он стоял и смотрел в темноту, вспоминая: однажды он уехал на маршрутке в половине второго и был крайне рад этому, но сейчас… Сейчас уже три…
Неспешно прогуливаясь вдоль остановки, Никита заглянул за ларек и чуть не закричал. То, что он там увидел, было не чем иным, как лежащей на асфальте головой. Она смотрела куда-то в район Никитиных ног, из шеи текла кровь. Парень замер. «Кажется, я понял, чей это был чай…»
Оправившись от первоначального шока, он разом втянул четверть сигареты и оглянулся. Было тихо и безлюдно. Никита подошел ближе и заметил тело, лежащее вплотную к ларьку и абсолютно недоступное свету фонарей. На земле Никита заметил кошелек. Достав из кармана чистый носовой платок, парень поднял его и раскрыл, обнаружив внутри три новенькие бумажки, номиналом в сто рублей каждая. Он аккуратно достал их и засунул во внутренний карман куртки. Действия производились на автомате, Никита толком не понимал, что делает. И что самое главное - он забыл, что, раз чай еще горячий, значит тот, кто не дал бедняге его допить, может быть где-то рядом.
Никита положил пустой кошелек на землю и вернулся туда, где стоял раньше. Голова продолжала смотреть на его ноги. Тогда парень стал ее рассматривать. Толи от недосыпа, толи от чего еще, он стоял столбом посреди остановки и рассматривал мертвую голову.
Она принадлежала мужчине лет пятидесяти: волосы с проседью, выстриженные под горшок, густая борода, суровые морщины на лбу. Охваченный любопытством, Никита опустился на одно колено и попытался заглянуть голове в глаза, но из-за тусклого света фонарей видно было плохо. Тогда он лег на землю, животом вниз, чтобы оказаться на одном уровне с ее лицом. Глаза у головы были голубыми - это первое что он заметил; голубыми и безжизненными, словно стеклянными. Никита даже на секунду подумал, что перед ним не настоящая человеческая голова, а подделка, бутафория, которую используют в кинофильмах. Некоторое время он просто лежал и смотрел на голову. И единственное, что он мог сказать наверняка, это то, что она ему нравится.
Никита поднялся на ноги. Сняв со спины рюкзак, он достал оттуда полиэтиленовый пакет и подошел к голове. «А сверху она выглядит как шерстяной пенек», - промелькнула в сознании очередная странная мысль. Он поднял голову к своему лицу. «Вот теперь и ты поднялась на меня посмотреть», - сказал он полушепотом, затем положил голову в пакет, аккуратно завернул и засунул в рюкзак.
Пройдя несколько остановок ради предосторожности, Никита подошел к жилому дому, посмотрел на адрес, сосчитал подъезды и набрал с мобильного номер такси:
- Доброй ночи, такси « Н….», диспетчер Марина, я вас слушаю, - раздался в трубке уставший женский голос.
- Здравствуйте! Мне бы машинку на улицу имени Крупской, дом №5, подъезд второй. Поеду на Мельничную, дом 112, – Никита говорил твердым, беззаботным голосом.
- Ваш заказ принят, стоимость поездки составит 180 рублей, машина будет подана в течение десяти минут, – отточенными формулировками говорила женщина.
- Спасибо.
Никита положил трубку и поднял лицо вверх.
Небо было темное, с редкими тусклыми звездочками. Никита с детства мечтал наблюдать за звездами. Когда он на них смотрел, ему всегда вспоминалось, как они с родителями поехали на Алтай, и какие там были звезды. Тогда он первый раз в жизни увидел Млечный путь. Ему было года четыре, и это единственное воспоминание из той поездки. Хотя… Нет. Еще он помнил, как они с мамой катались на лошадках: мама на большой лошади, а он на маленьком пони. Женщина, которой мама заплатила деньги, все время держала пони, на котором Никита сидел, под уздцы. Мальчику это не нравилось. Он хотел сам держать поводья, как мама, хотел сам управлять этой маленькой, но все-таки лошадью, хотел быть настоящим всадником. Это событие на всю жизнь отбило у него желание ездить верхом. Поначалу он до смерти ненавидел женщину, потом злился на маму, не разрешившую ему самостоятельно управлять, а затем ему перестала нравиться и сама лошадь: она казалась уже не такой красивой и, вообще, злой. А звезды красивые, и никто не может запретить на них смотреть. Нужно просто дождаться ночи и смотреть, сколько душе угодно.…
Воспоминания блуждали в его голове как большой пыльный ком, перекатывающийся из одного угла комнаты в другой. Тут зазвонил телефон: пришло SMS от таксопарка: «Зеленая девятка, номер 256, прибудет в течение пяти минут». Никита сел на бордюр и обнял обеими руками сумку, тяжелую и твердую.
Ему было приятно осознавать, что там лежит человеческая голова. Такого чувства он никогда не испытывал, да и описать это чувство невозможно. Ощущение, что у тебя в сумке лежит не просто часть человека, но часть, отвечающая за работу всего остального тела. Она лежит в сумке.…Если бы у него в сумке лежала, например, рука, нога или сердце, Никита не был бы счастлив. Это событие никак не изменило бы его жизнь. Да и не стал бы он класть в сумку такую гадость. А голова - это совсем другое дело… Никита сидел на бордюре и придавался мечтаниям, когда к дому подъехала машина и остановилась перед ним.
- До Мельничной? – спросил он у водителя, читая про себя автомобильный номер: м256нк.
Таксист кивнул. Никита обошел машину, сел на заднее сиденье, и автомобиль тронулся с места.
Рюкзак приятно давил на колени. Никита захотел поставить его на сиденье, но тут у него возникло острое желание взглянуть на голову. Он бросил опасливый взгляд на водителя: тот вел машину, молча глядя на дорогу. Засунув руки в рюкзак и нащупав пакет, парень аккуратно развязал его, но в машине было слишком темно. Тогда он достал из кармана зажигалку и чиркнул. Заднее сиденье озарил тусклый газовый свет, и Никита увидел голову. Сейчас она смотрела прямо на него.
- Чем ты там чиркаешь, парень? – оторвавшись от дороги, спросил таксист.
- Да вот, курить хочу, а нету… - суетливо отозвался Никита.
- Ну, так держи, – мужчина протянул ему сигарету.
Никита быстро запаковал голову обратно и подкурил. Водитель посмотрел на него в зеркало заднего вида и усмехнулся.
- Чего ты такой напуганный?
- Я? Да нет.… Все нормально…
Вопрос вернул Никиту к реальности. Он понял, что действительно боится. Боится того, что таксист или еще кто-нибудь может узнать о том, что у него в сумке голова.
- А что так быстро куришь? – таксист внимательно смотрел на него в зеркало.
Никита глянул на сигарету, четверть которой была углем.
«Вот черт! Он все понял! Он все знает! Но как? Как он догадался?» - вопросы беспорядочно мелькали в голове.
- Это я ему рассказала, - раздался тихий голос.
- Кто? – Никита вскрикнул от неожиданности.
- Ты что так орешь?! – вскликнул водитель. – Обдолбитесь всякой херней, а потом такси вызываете. Терпеть не могу наркоманов, всегда с вами проблемы, никак не можете спокойно и тихо доехать.… Все вам что-то мерещится… - рассерженно выпалил таксист.
«Черт! Да он прав.… Это просто бред, просто галлюцинация.… Но почему? Я ведь нечего не употреблял.… Когда не употреблял? А что я вообще сегодня делал? Почему я стоял на остановке? И эта голова…» Последнюю фразу Никита произнес вслух.
- Что - голова?
- Ничего - голова… Просто… Голова у вас очень красивая.… В волосах вся… - ответил парень.
«Черт возьми! Что я несу?! Какая голова! Какая красивая?! Он вообще лысый!».
Таксист сбавил скорость, съехал на обочину, вышел из машины и открыл перед Никитой дверь.
- Выходи! Мне проблемы не нужны!
- Почему? Вы обиделись на волосатую голову? Так это я просто... Просто я с детства лысых не люблю, вот и решил пошутить… - все эти нелепицы слетали у Никиты с языка, никак не касаясь головного мозга.
Мужчина схватил его за грудки и выкинул из машины. Никита был не очень крупным парнем, и единственное, что он успел, это крепко обхватить сумку обеими руками. Он упал на холодную, сырую землю. Таксист пару раз ударил его кулаком по лицу, залез к нему во внутренний карман и вытащил оттуда триста рублей.
- Счастливо оставаться!
Таксист в сердцах пнул Никиту ногой, сел за руль и обдал его доброй порцией выхлопных газов.
- И чего ты разлегся?! - раздался все тот же тихий голос.
Никита от неожиданности вскочил и начал крутить головой по сторонам в поисках источника звука. Но все тщетно: в зоне его видимости никого не было.
- Кто это?! - в панике закричал он в темноту.
Ответа не последовало.
Тогда он, упав на колени, заплакал. Голова болела невыносимо. Никита не понимал, что происходит. Было такое ощущение, что кто-то, забравшись под корку головного мозга, устанавливает там свои порядки, кардинально отличающиеся от тех, что были раньше. Он стоял на коленях и кричал, слезы текли по щекам. Эта истерика была настолько неописуемой и спонтанной, что он долгое время не мог прийти в себя. Просто стоял и кричал.
И тут с неба на него начали падать капли. Сначала медленно и редко. Через 10 секунд вода с неба лилась на Никиту упругими струями, бившими по лицу. Это его немного успокоило. От бессилия он упал на землю, упершись в нее ладонями. «Что со мной происходит? Ведь еще несколько часов назад все было хорошо! С чего все началось?»
- Все началось с Головы! - воскликнул он, схватив обеими руками рюкзак.
Вдруг, рюкзак зашевелился, задергался и с силой выпрыгнул у парня из рук. Никита в ужасе отполз на несколько метров. Рюкзак по-прежнему прыгал на одном месте. «Что за чертовщина?!» - звучало у него в голове.
- Никакая я не чертовщина! - послышался ответ. - Я - голова!
Голова у Никиты кружилась: все вокруг бежало и закручивалось в маленькие воронки, затем сливающиеся в одну большую воронку, а в средине этой воронки была голова: вся в волосах, глаза у нее были широко открыты, она смеялась, скаля желтые зубы.
- Что тебе от меня надо?! - воскликнул Никита и вдруг осознал, что находится на грани сумасшествия. - Хотя, на какой, к черту, грани? Никита! Ты больной! Форменный псих! - эти слова прозвучали у него в голове, но ему на них было абсолютно наплевать.
Он не хотел об этом думать, он хотел, что бы все это быстрее закончилось.
Никита сжал кулаки, вскочил на ноги и с яростью побежал на голову, но споткнулся и рухнул во что-то мягкое, холодное и склизкое. Вокруг и внутри стало тихо. Никита открыл глаза: он снова лежал в луже грязи. Обернувшись, он увидел рюкзак, валявшийся на земле. «Это об него я споткнулся… Ладно. Сейчас все хорошо. И мне надо идти домой…» Никита встал, повесил рюкзак на плечо и зашагал вдоль дороги. Машин не было. Никита достал из нагрудного кармана пачку красного «LM» и подкурил зажигалкой «Zippa», непонятно откуда взявшейся в кармане.
И тут, вдалеке, Никита увидел огонек, приближавшийся к нему с большой скоростью. Никита встал поближе к обочине, чтобы лихач не снес его. Когда парень оказался в свете фар, машина начала сбавлять скорость и, наконец, остановилась прямо рядом с ним. Стекла машины били темными, и Никита не мог разглядеть, кто сидит за рулем. Машина стояла, словно так оно и должно быть.
«Да что это за ночь такая?» - воскликнул Никита и в очередной раз рухнул на колени в изнеможении. Из машины вышел человек в длинном бежевом плаще. В руках он держал трость. Длинные светлые волосы прикрывала широкополая шляпа в цвет плаща. Никита поднял голову: лицо было мокрым от слез.
- Что вам от меня надо?! - вскрикнул он.
Мужчина продолжал стоять молча. Поля шляпы закрывали почти все лицо: Никита видел только острый, гладко выбритый подбородок незнакомца.
- Мне нужно то, что лежит у тебя в сумке, – тихим, но твердым голосом произнес мужчина.
- Ничего у меня нет!
Никита боялся, что мужчина найдет у него в сумке голову. Он боялся, что больше никогда ее не увидит.
- Брось это, парень! Ты знаешь, что лежит у тебя в сумке, я знаю, что лежит у тебя в сумке, и она знает, где и у кого она лежит. Так что не глупи, отдай мне ее.
- Нет! Она не хочет к вам, она хочет остаться со мной, ей со мной хорошо. Я люблю ее, а она любит меня! Вы не имеете права!
Вдруг Никита вскочил и побежал. Он думал о том, что не отдаст голову! Он думал о том, какие красивые у нее глаза. Он представлял, что когда он принесет ее домой, то поставит на самое видное место. Представлял, как познакомит ее с родителя, и как они будут ей рады. Он ведь ее любит, а значит и родители тоже ее полюбят. По-другому быть просто не могло.
Никита осознал, что бежит на месте. Вернее, бежит он нормально, а дорога стоит на месте. Сзади он услышал громкий смех, обернулся и увидел, что это мужчина словно держит его за невидимую веревку и смеется, запрокинув голову. Никита видел его белоснежные зубы, сияющие в свете придорожных фонарей. Он постарался бежать быстрее, но ничего не вышло: он по-прежнему оставался на месте.
Тогда он посмотрел на асфальт и увидел небольшого жука, переползающего дорогу. Он начал наблюдать за жуком. Жук, ощутив на себе взгляд Никиты, поднял голову и спросил:
- Пойдешь со мной?
- Я не могу. Меня держат…
- Ты просто падай на меня, а я тебя увезу.
- А не обманешь?
- Да что ты… Мы, жуки, никогда никого не обманываем. У нас есть кодекс чести, в отличие о людей, – сказал жук с невозмутимым гордым выражением, - Ну, так что? Летим?!
- Летим!
С этими словами Никита упал на жука.
Сначала показалось, что он его раздавил, но в следующее мгновение они уже летели над землей. Никита услышал крики, доносившиеся снизу, но ему было наплевать. Он летел!
- Жук! Ты здесь?
- Конечно! Где ж мне еще быть?
- А куда мы летим?
- Куда захочешь, – ответил жук.
- Ты только не обижайся, но я хочу домой.
- Да брось, какие обиды. Домой - так домой…
И жук, довольно круто развернувшись, полетел к дому Никиты.
- Это у тебя окно открыто?
- Да, у меня.
- Ну, тогда я напрямую…
Жук влетел вместе с Никитой в окно.
На часах было около полудня, Никита лежал в постели. Раздался пронзительный звонок. Парень вскочил и подбежал к телефону: звенел будильник. «Пора вставать…» - подумал он про себя. - «Стоп! А где мой рюкзак?». Никита оглядел комнату. Рюкзак стоял возле письменного стола.
«Голова! В нем ведь лежит голова!» Ночные воспоминания лавиной обрушились на него. Никита с опаской расстегнул молнию на рюкзаке и, засунув в него руку, начал доставать все, что там лежало: блокнот, «Третья штанина», ручка, пара музыкальных дисков, пачка сигарет и… все. «Головы нет», - задумчиво пробормотал он. - «Неужели это все было сном? Хотя, чем это еще могло быть…»
Последнее поражение
Закралась в голову мысль, будто во мне живут два человека: каждый со своим характером, мыслями, идеями… Доктор сказал бы, что это шизофрения. А какой доктор? Да любой! Даже уролог сказал бы мне, что это шизофрения. А зачем я пойду к доктору? Если только из-за той штуки на члене - шишковидное образование, которое периодически болит. Оказавшись на приеме у врача, я, естественно, не смогу не спросить его про эти диалогичные мысли, беспрестанно возникающие у меня в голове на протяжении уже двух лет. А доктор ничего не ответит; только выпишет очередную мазь, не желая вдаваться в подробности и, вообще, связываться с таким как ты.
Холодильник был пуст. Никита задумчиво вглядывался в белую пустоту. «Наверное, ему одиноко… Кот, будешь дружить с холодильником?» Кот неподвижно сидел на полу и смотрел на Никиту. «Молчание - знак согласия!» Он взял кота за шкирку, посадил на вторую полку холодильника и закрыл дверцу. «Вот теперь и холодильник полон, и коту весело».
Никита глянул на часы - было уже шесть. «Нет ничего лучше, чем утренний бодрящий душ! Хотя, кого я обманываю? Сейчас никакой душ мне не поможет… Только какое-нибудь дело может привести меня в чувство. Что-то интересное нужно, захватывающее! А новый день - это всегда что-то интересное… По-другому не скажешь. И чего же мне такого сделать?» Голова была пуста как холодильник до начала дружбы с котом. В любом случае, сперва - душ.
С трудом, настроив приемлемую температуру воды, он включил душ, разделся и залез в ванну. Никита старался не смотреть на «него». Все силы были направлены на то, чтобы не смотреть вниз. «А что, если там ничего нет? Вдруг оно рассосалось?!» - Никита с опаской посмотрел вниз. «Нет!» Эта штука все еще была там: теперь из нее сочилась кровь. «Черт! Зачем?! Зачем я посмотрел?!» У Никиты закружилась голова. Он медленно сполз по стене в ванну. Вода лилась на него майским дождем – большие теплые капли падали и смывали с его тела частички кожи и пот. Когда состояние вернулось в норму, парень вылез из ванны и обмотался полотенцем. «Пора что-то делать... А может мне покататься на электричке? Точно! Я уже лет десять не катался на электричке. Это то, что мне сейчас нужно!» Никита быстро натянул джинсы, кеды, футболку с Мориссоном и выскочил из дома.
До вокзала он ехал на троллейбусе. Хороший, размеренный транспорт. Он никогда не спешит, так самодостаточно движется из пункта «А» в пункт «Б». Кажется, что троллейбусам ничего вокруг не интересно. Даже кондуктору не интересно подходить к Никите, чтобы потребовать оплатить проезд. Она мирно посапывает на своем сиденье с надписью «Место кондуктора». Народу в троллейбусе не было: никому не нужен был транспорт в половине седьмого утра в воскресенье. Кроме Никиты. Ему он сейчас был жизненно необходим - способ, оружие, с помощью которого он доберется до своей цели - до электрички. Улицы, мелькавшие за окнами, были пусты.
На одной из остановок зашли двое: парень и девушка. Проигнорировав кондуктора, они сели в двух рядах от Никиты. Он начал их разглядывать. Парень был очень запуганный и нервный. Девушка выглядела вызывающе. С надутыми губами, с кожей, немного подгоревшей в солярии, со своими длинными кудрявыми, черными волосами она вызывала не однозначные чувства и желания. Никита наблюдал за ними и в один момент понял, что девушка находится под действием каких-то препаратов: ее движения были порывистыми и дерганными, отрешенный взгляд направлен куда-то сквозь троллейбусную крышу. Парень был полностью трезв и очень волновался.
- Что ты готов сделать для того, чтобы я тебе дала? – услышал Никита. Парень конфузливо покраснел, как школьник, наклонился к девушке и начал ей что-то быстро и тихо говорить на ухо. Видно было, как он боялся, что ничего не получится и все его старания пропадут даром. Один вопрос подверг опасности все! И теперь он что-то страстно шептал ей на ухо, а она пошло смеялась. Вскоре они вышли. Никита поехал дальше. Оставалось всего три остановки.
На железнодорожном вокзале даже в это время все было оживленней, чем где-либо еще. Возле остановки стояли таксисты, пили кофе, курили и разговаривали о вчерашнем матче, а Никита направился кассам и встал в очередь за двумя людьми. Ничего не скажешь – дачники. Две сумки с помидорной рассадой, пакет с едой, из которого выглядывал старый совдеповский термос. Но Никите была интересна только электричка, стук ее колес и захватывающий вид из окна. Над кассой висело табло с расписанием поездов. Никита поднял голову и начал его внимательно изучать. «Далекоглазово» - ему понравилось это название. «Отправляется как раз через полчаса» - подумал он.
Купив билет, Никита вышел на улицу, зашел за угол вокзала, достал пачку красного LM и подкурил зажигалкой «Zippa». Настроение было приподнятое. Ожидание казалось очень сладким. С каждой затяжкой сигареты Никита все больше убеждался, что ему всего 23 и жизнь удалась. Если конечно не вспоминать про ту шишку. Но Никита про нее и не вспоминал: он думал только о железной дороге, по которой сейчас поедет. Он смотрел куда-то вверх, небо было озарено солнцем, облаков практически не было и голубое небо наполнялось безмятежностью и спокойствием. Медленным хромым шагом к Никите подошел старый, смрадно пахнущий мужчина.
- Извини... Можно вопрос? – раздался хриплый голос.
- Нет, – не поворачивая голову, ответил Никита.
- Сигареткой не угостите? – продолжал бомж.
- Ты что не понял? Нет! Вали отсюда!
Никита повернулся. Его всегда раздражали незнакомцы, пытавшиеся с ним заговорить.
- У вас мелочи не найдется?
Бомж был пьян. Никита почувствовал дикую ненависть внутри себя. Он нащупал в кармане болт, который носил в там уже несколько лет, обхватил его и с размаху ударил бомжа по лицу. Тот упал. Он молча лежал на земле, из носа текла кровь.
- Че, сука? Мелочи тебе надо?! Ненавижу!
Никита с размаху ударил лежащего на земле человека ногой по голове. Голова дернулась, бомж что-то замычал.
- Че, Сука? Не нравится? Мне тоже не нравится, что ты ко мне подошел! Мне не нравится твоя вонь!
Он еще раз пнул его по голове с размаху. Никита чувствовал, как кед пружинит о грязную голову бомжа.
- Ненавижу таких, как ты!
Никита разбежался и прыгнул на голову старика. Теперь вместо лица у него было кровавое месиво, а на асфальт из затылка вытекала кровь. Он уже не мычал. Никита затянулся бычком и огляделся - никому не было дело. «Пора на электричку, пока никто не опомнился и не вызвал мусоров…» - парень быстрым шагом зашел в здание вокзала.
На табло было написано, что электричка до «Далекоглазово» подошла на третий путь. Никита поспешил. На перроне было мало народу. Он зашагал вдоль электрички, заглядывая в окна и выискивая максимально пустой вагон. Но из окон открывался не полный обзор, и Никита зашел в первый вагон. Был довольно пусто, и он решил, что продолжать поиски бессмысленно. Тогда он сел на скамейку, по направлению движения, и начал разглядывать людей, стоявших на перроне и загружавшихся в поезд «Владивосток - Москва». Все какие-то взволнованные, торопливые, они впихивались в эти металлические коробки. Никита взглянул на небо за окном - ярко голубое, солнечное и невероятно чистое. Счастье от предвкушения поездки переполняло его. Никитины мысли прервала электричка, начавшая двигаться. И тут он обнаружил рядом с собой мужчину средних лет. Тот дремал, закинув голову назад, и сопел. «Чертовы люди! Электричка практически пустая, а он сел рядом со мной! Как это объяснить?» Никита встал и, пройдя немного по проходу, сел на свободную лавку. В вагоне было еще несколько человек. Они все дремали. «Сонное царство в семь утра».
За окном мелькали двух- и трехэтажные домики. Еще пара станций - и электричка выехала за город. Вагон продолжал оставаться полупустым. Только две женщины вошли на очередной небольшой станции и сели недалеко от Никиты. Под стук колес они рассказывали друг другу об огурцах, помидорах и текущей крыше, которую надо починить, а мужика хорошего днем с огнем не сыщешь... Их голоса смешивались со звуками поезда и превращались в какую-то песенку с не очень разборчивым мотивом, как на старом граммофоне с поцарапанной пластинкой. Звуки вводили Никиту в медитативное состояние. Он закрыл глаза, и перед ним моментально возникла картинка: он как «настоящий мужик» чинит крышу этим дамам. Никита встал с лавки, вышел в тамбур и закурил. Он смотрел на лес, мелькавший за окнами, и тут ему на глаза попался рычаг с надписью «Стоп».
«О! Стоп-кран…» Тут же в голове у него возникло воспоминание из детства о том, как он с отцом едет куда-то на электричке. Он еще очень маленький - года три. Отец для чего-то дергает стоп-кран. Потом они бредут по лесу, сидят у костра. Папа рассказывает ему, что существует огромное количество миров вроде нашего, и что то, чему его будут учить в школе - неправда. Но Никита не должен будет спорить, а то его выгонят из школы, так же как и папу выгнали с работы. Они сидели у костра и смотрели на звезды, а Никита думал об этих нескончаемых мирах, и о том, что он очень маленький. Когда они вернулись домой, мама плакала. Папа пытался объяснить ей, что хотел устроить мне приключение. Она только смотрела на него и плакала. Потом обняла и поцеловала в лоб. Никита не понимал, что происходит. Ночевать в лесу ему не очень понравилось: там было холодно. Хотя ради того, чтобы смотреть на звезды, можно было и померзнуть. Вскоре после этого мама сказала, что папа тяжело заболел и его положили в больницу, что он пробудет там долго и что ездить к нему нельзя, так как это очень серьезная больница и туда пускают только больных. Сначала Никита плакал и скучал, но потом все забылось….
Вторым ярким воспоминанием из детства было то, как он пошел в первый класс. Первого сентября, когда все матери радуются, что их дети повзрослели и пошли в школу, его мама стояла и плакала, утирая слезы белым папиным платком, на котором она вышила две буквы - П.И. Буквы были очень красивыми. Как мама говорила - с вензелями. Никита и сейчас помнит этот платок и слезы матери.
Никита почувствовал жар между пальцев и от неожиданности даже вскрикнул, обжегшись бычком.
- Чертово детство… Ничего не понятно…- пробормотал он, и хотел было пойти обратно в вагон, но его остановил голос.
- А что с твоим детством было не так?
Никита обернулся. За его спиной стоял невысокий старик с густой бородой.
- Да все… Если бы в нем все было хоть немного по-другому, может и жизнь моя была бы другой… Может меня бы не беспокоили головные боли, если бы я тогда не упал с качели и не получил сотрясение мозга…. Если бы не пил этот проклятый фенобарбетал…
Никиту снова захлестнул жар воспоминаний.
- Но ты ведь понимаешь, что все так, как оно быть должно, – улыбнулся старик.
- Конечно, понимаю… Но что, если бы я не пил эту херню? Может, у меня с головой сейчас было бы все в порядке! Может, я мог бы свободно общаться с женщинами…
- Это проблема не в таблетках, а в тебе. Ты куда едешь? – поинтересовался дед.
Никита поднял на него глаза, словно выйдя из транса.
- В Далекоглазово, – бросил Никита.
- В Новое или Старое?
- Даже не знаю… В то, до которого можно доехать на этой электричке.
- Это Новое, а я вот в Старом живу. Выхожу я через две остановки. Меня там будет брат встречать, а от станции еще двенадцать верст. Приглашаю в гости. - подмигнул дед.
Никита не знал, как расценивать это предложение. Он достал сигарету из кармана и подкурил. Дед ему казался безобидным, да и поехал он на этой электричке только для того, чтобы что-нибудь случилось, какое-нибудь приключение. И вот, приключение к нему пришло.
- Пожалуй, приму я твое предложение.
Старик расхохотался, пожал Никите руку, обнял его и похлопал по спине.
- Как тебя зовут?
- Меня зовут дед Василий, – глаза его светились от счастья.
- Никита.
Ему не нравилась реакция деда, но было уже поздно. Он принял правила игры, и отступать нельзя, а то сожрут…
Никита курил. Дед разглядывал его, а он разглядывал деда. Довольно непонятная и неоднозначная ситуация.
- С кем ты живешь? – неожиданно вырвалось у Никиты.
- Один живу. Старуха моя уж давно померла… Дети в большом городе живут.
- В большом - это где? В нашем?
- Да, что ты, разве наш город можно назвать большим? Это так, деревня с высотными домами. А мои сыновья живут в Ленинграде. Вот это город, так город.
Никита сразу вспомнил свою не очень удачную поездку туда.
- А я не люблю Питер…
- Я тебе разве про Питер говорю? Я тебе про Ленинград!
Дед смотрел на Никиту как на дурака. Никита, в свою очередь, смотрел также на деда.
- Ну, все! Наша остановка.
Дед лихо выпрыгнул из тамбура, парень последовал за ним. На улице светило яркое солнце, Никита прищурился и оглядел пустой перрон.
- А где твой брат? - спросил Никита
- Видимо, не успел подъехать вовремя... - задумчиво протянул дед, доставая из кармана смятую пачку «Примы» без фильтра.
- И что теперь делать? Ждать?
- Да нет, зачем ждать. Пойдем навстречу, вдруг ему помощь нужна, или случилось что... - голос у старика был взволнованным.
Они спустились с перрона и зашагали по извилистой проселочной дороге.
- А он так часто?
- Первый раз... Он довольно серьезный человек, и если сказал, что встретит, то встретит. - дед пристально вглядывался в линию горизонта.
Никита чувствовал себя не в своей тарелке.
- Может машина сломалась? – задумчиво пробубнил он.
- У него нет машины. - бросил дед. - Только лошадь да телега.
Никита не знал, что на это ответить. Он только попытался представить, что может случиться с лошадью и телегой... Если конечно не волки напали. Но это предположение он озвучивать не стал: оно показалось абсурдным. Быстрым шагом они шли по дороге и молчали, но тут дед остановился как вкопанный. Никита сделал несколько шагов вперед и обернулся. Старик стоял, задрав голову вверх. Никита тоже поднял голову и увидел, что недавняя безмятежность в небе сменилась небольшими тучками, а дальше, по левую сторону от них, в небе висела огромная, грозовая туча.
- Надо поторопиться, она нас скоро накроет. - сказал дед и зашагал еще быстрее, так, что Никита по началу, даже не поспевал за ним, пока не вошел в ритм.
Дед уже почти бежал, когда с неба упала первая капля.
- Сколько еще идти?
- Километров пять осталось... - озабочено сказал дед. - Здесь охотничья избушка недалеко есть - в ней укроемся от дождя.
С этими словами дед свернул с дороги в лес. Никита последовал за ним. Трава была высокой, почти по грудь, и сильно затрудняла движение. Никита практически сразу увидел избушку, стоявшую метрах в ста от опушки. Старик с силой дернул дверь на себя, и она со скрипом отворилась.
- Ну, чего стоишь? Заходи.
Никита зашел в сени, загроможденные какими-то коробками и ящиками, загораживающими проход к двери в саму избу. В доме было одно небольшое окно, стоял грубый деревянный стол и три табуретки. Рядом со столом находилась печка-буржуйка, труба которой уходила в форточку, большой шкаф у стены и напротив двери - высокая трехъярусная кровать. Дед достал из шкафа свечи и два мешка, на одном из которых было написано «Соль».
- Принеси из сеней дров. - сказал дед.
Никита послушно пошел в сени. На улице было очень темно. Он с трудом отыскал рубленые березовые полена, занес их в дом, и бросил у печки.
- Мы здесь надолго?
- До тех пор, пока дождь не кончится. В поле сейчас находится опасно. - задумчиво протянул дед, подкуривая папиросу от только что зажженной свечи, после чего встал на колени перед открытой печкой, положил туда кусок коры, несколько щепок и поджог.
Никита внимательно наблюдал за этими действиями. Сейчас его спутник уже не казался ему стариком. Теперь можно было сказать, что ему около сорока пяти лет, хотя тогда, в электричке, меньше семидесяти Никита бы ему не дал.
- Сколько вам лет? - вырвалось у Никиты.
Дед только лукаво улыбнулся, но ничего не сказал. Тогда Никита повторил свой вопрос.
- А сколько ты мне на вид дашь? - спросил тот.
- В том то и дело, что мне ничего в голову не приходит. - соврал Никита.
Дед усмехнулся и снова нечего не сказал. Никита не стал продолжать расспросы.
На улице гремел гром, сверкала молния, вода по стеклу лилась сплошной стеной. Никита сидел молча и ел гречневую кашу с солью. Дед к этому моменту уже доел, курил и смотрел в окно.
- Очень вкусная греча. - сказал парень, поставив пустую тарелку на стол.
- На здоровье. - ответил дед, не оборачиваясь.
Никита встал из-за стола и потянулся. Вдруг ему неимоверно захотелось спать.
- Можно я немного посплю?
- Спи. Все равно дождь еще несколько часов идти будет…
Старик так и не наградил парня своим взглядом. Тогда Никита вскарабкался в одежде на второй этаж кровати, накинул на себя какую-то дерюгу и моментально уснул.
***
Никита стоял на берегу небольшой таежной речки, текущей мерно и спокойно. Вода отражала кроны повисших над ней деревьев словно зеркало. Вода такая чистая и прозрачная. Что меня занесло сюда? Я не знаю. Что мне здесь делать? Куда мне идти? Я знаю, что я один, что положиться мне не на кого. Да даже если бы подошел ко мне сейчас человек и сказал: «Слушай, Никита! Я готов помогать тебе во всех начинаниях и задумках, готов делать за тебя часть работы и выполнять все, что ты считаешь нужным» - я бы бежал от этого человека. Может, именно это и привело меня сюда, в чащу леса, к этой реке с неизвестным названием? Да и есть ли у реки название? Есть ли вообще хоть у одной реки название? Ведь, вода - она одна… Одинаковая везде. Правда в какой-то больше соли, в другой больше рыб, но сути это не меняет. Вода несет жизнь, и это единственное, что мне сейчас нужно. Мне нужна жизнь. Настоящая жизнь, а не то, что все люди этим словом называю. Мне нужен толчок, чтобы упасть в эту реку, чтобы я смог держаться на поверхности без спасательного круга, чтобы быть! Чтобы жить…. Даже если воды будет слишком много…
Он поднял голову к небу и увидел большую черную птицу, кружившую неподалеку. Он долго смотрел, прищурив один глаз и пытаясь разглядеть ее, но все тщетно: она была слишком высоко, а Никита - слишком слеп… Парадокс жизни заключается в том, что ты закидываешь удочку в один водоем, а достаешь из него абсолютно не то, чего ожидал. Вот хотел ты получить много денег, а хрен там: у тебя появилась девушка, ты ее любишь, и она тебя, кажется, любит, и деньги ей вовсе не нужны. Да и ты со временем уже перестаешь врать себе о том, что они тебе нужны, и постепенно забываешь про то, чего когда-то так страстно желал. А бывает и наоборот… Птица, забери меня отсюда! Подними меня вверх над всем этим миром! Я хочу лететь! Мне больше не нужны ни любовь, ни деньги, ничего мне больше не нужно! Теперь мои желания обусловлены только жизненной необходимостью. И что же является жизненно необходимым для меня? Я сам этого не знаю…. Но ведь и эти желания не несут никакого смысла: подобно другим, они обусловленные человеческим восприятием мира. А я сейчас хочу просто взлететь высоко-высоко и унестись далеко-далеко, туда, где нет ничего. Туда, где я буду свободным как эта река, которая лениво течет и наполняет собой океан.
***
Когда Никита проснулся, он не помнил ни своего сна, ни этих мыслей. Он сел на кровати, свесил ноги вниз, и потянулся. В доме было темно: свечи догорели. Он посмотрел в окно: дождь кончился, и на улице тоже было темно. Когда глаза привыкли, парень огляделся. Старика в доме не было. Никита спрыгнул с кровати, вышел на улицу и обошел дом, но никого не нашел.
- Дед! - крикнул он.
Но никто не ответил. Тогда он крикнул еще раз. Ответа все также не последовало. «Странно... Куда он мог деться? Ведь не мог же он уйти без меня?» Никита направился к дороге. Трава была мокрой от дождя, и он практически моментально промочил ноги. На дороге тоже никого не оказалось.
- Дед! - крик разлетелся по всему полю, но результатов это не принесло.
У Никиты возникло непреодолимое желание попасть в эту деревню. Он твердым уверенным шагом направился по дороге в сторону далеких черных силуэтов. «Чертов дед. Кинул меня одного в этой жопе! Вот я сейчас приду и вмажу ему по самое не балуйся! Так люди не делают! Так с людьми не поступают!» Неимоверная ненависть бушевала в нем. Он проклинал деда и представлял, как он с ним разделается, когда найдет. Погруженный в эти мысли, он и не заметил, как дошел до окраины деревни. Никита подошел к ближайшему дому и толкнул калитку. Та без труда открылась, но во дворе никого не было. Собачья будка была пуста. Никита подошел к дому и хотел, было, постучаться, но увидел, что на двери весит большой амбарный замок. «Никого нет дома...» Потом он зашел в еще один двор и в другой, но картина везде была неизменной: ставни на окнах и замки на дверях. «Странно...» - подумал парень. - «Где же все...?»
- Дед! Выходи! - во все горло крикнул Никита, но ему снова никто не ответил.
В почтовом ящике возле одного из домов он увидел газету: «ГКЧП потерпело поражение! Слава Российской армии!» «Да уж... Свежий номер…» - пробормотал он себе под нос. Пройдя по всей центральной улице и заглядывая практически в каждый дом, Никита вышел к кладбищу. Покосившиеся надгробные кресты и проржавевшие оградки, низкие холмики с красными звездами. Раньше они с мамой жили у кладбища, и в детстве он очень любил там гулять. Кладбище было большим, но Никита знал, что самое раннее захоронение было в 1903 году, а самый старый человек, который был похоронен на этом кладбище, был рожден в 1836 году. Оказавшись здесь, он словно окунулся в детство, и уже предался было воспоминаниям, но вдруг замер, прочитав очередную надгробную надпись: «Полубояров Иван Георгиевич, 1956-1996» - фамилия, имя, отчество и год рождения его отца. Фотографии не было. Никита упал на колени перед могилой и заплакал. Слезы текли ручьем словно дождь, который прошел несколько часов назад. Никита не мог себя контролировать. Он кричал:
- Отец! Двадцать лет! Отец! - кричал Никита.
И тут он почувствовал резкую боль в районе паха. От боли слезы из глаз брызнули еще сильнее, лицо покраснело.
- АААААААААА!!!!
Такой боли он никогда не испытывал: она просто сгибала его пополам. Он уже был уверен, что умрет, он был готов к этому, он уже молился о том, чтобы сдохнуть и не испытывать этой боли, как вдруг все прекратилось. По телу пробежали приятные спазмы. Никита перевернулся на спину: у него не было больше сил шевелиться. Он лежал на спине и смотрел на хмурые облака, затянувшие все небо.
Долгое время он лежал без движения, считая себя мертвым, но капля воды, упавшая с неба привела его в чувства. Он поднялся и посмотрел на могилу.
- Здравствуй, папа. И прощай...
Он подошел ближе и поцеловал перекрестие.
В беспамятстве Никита дошел до железнодорожной платформы, сел на электричку и вернулся домой. Там все было как всегда. Ничего не изменилось. Он открыл холодильник, из которого тот час же выпрыгнул ошалевший кот и, галопом пробежавшись по квартире, забился под диван.
Свобода
На пол упал человек. Упал он от сильного размашистого удара по лицу. Сквозь густой дым он увидел склонившееся над ним потное небритое лицо.
- Запомни, тварь! Ты здесь не нужен! Ты вообще нигде и никому не нужен! И матери твоей, суке мертвой, тоже не нужен! Сдохла она, как последняя шлюха! И все здесь об этом знают! А теперь вали отсюда!
Виктор окунулся лицом холодный и мягкий сугроб напротив бара, где он вот уже несколько часов топил свое горе в стакане. Ему было холодно, он с трудом поднялся. Ноги его практически не держали, он огляделся по сторонам: было уже темно, людей на улице не было. Он похлопал по карманам в поисках телефона. Это действие было скорее механическим, чем осознанным, так как, не найдя телефона, он просто побрел в сторону остановки. Холодный ветер обдувал лицо, глаза слезились.
Остановка была пуста, транспорта практически не было. Виктор встал у самой дороги и вытянул руку вперед. Изредка мимо проносились автомобили, не проявляя к нему ни малейшего интереса. В голове гулял ветер. Не было ни желаний, ни чувств, ни боли. Пять часов назад у него умерла мать, но он не знал, что с этого момента прошло пять часов. Он был рядом с ней, когда ее сердце перестало биться. Теперь на всем белом свете остался только один человек, которого он любит, - его маленькая дочка. Ради нее ему нужно жить дальше. Но сейчас он, пьяный, стоял на остановке и ни о чем не думал, даже о ней.
Рядом с ним остановилась серая восьмерка. Виктор открыл дверь.
- До второй Поселковой…
Он не видел водителя, перед глазами почему-то было совершенно темно.
- Сколько? – раздался в темноте голос.
- Триста, - громко сказал он, боясь, что водитель может не услышать.
- Садись! – послышалось в ответ, и Виктор и на автомате залез в машину.
Он сидел с закрытыми глазами. «Она была шлюхой! И мы все об этом знаем! Шлюхой! Шлюхой! ШЛЮХОЙ!» - звенело в ушах. Он ненавидел тех, кто это говорил. Особенно, он ненавидел того человека, которого однажды застал с матерью.
Виктор тогда решил зайти к матери после работы и еще на площадке услышал крики:
- Ты блядь, Оля! Ты просто грязная шмара!
Он в спешке открыл дверь своим ключом. Мама рыдала, бессильно опустившись на стол, над ней возвышался мужик с большим пивным пузом - он был пьян.
Мужчина замахивается и ударяет мать по лицу, она падает на пол, продолжая рыдать. В этот момент Виктор с размаху бьет обидчика в лицо, валит на пол и начинает пинать его ногами.
- Нет! Витюша! Не надо! – кричит женщина.
Она пытается закрыть мужчину своим телом.
- Не надо, Витюша! Я люблю его!
Из разбитой губы у нее течет кровь, смешиваясь со слезами.
Вскоре после этого мама серьезно заболела. Врачи обнаружили злокачественную опухоль. Они сказали, что болезнь развивается очень быстро и надеяться можно только на чудо. Виктор кормил мать таблетками, а она смотрела на него и слабо улыбалась. Оба понимали, что это конец, но не хотели в этом признаваться, а тем более говорить про это. Он уговорил ее на химиотерапию. Она со всем соглашалась и смотрела на него с жалостью. Она понимала, что Виктор еще очень молод, понимала, что меньше чем четыре года назад он потерял жену, а теперь потеряет мать… Она боялась, что он не выдержит такого удара, но уже не боялась смерти. Она была спокойна и просыпалась каждое утро с полной уверенностью, что это ее последний день на Земле, а когда засыпала, была уверена, что не проснется. Ночью ее начинали терзать ужасные боли в желудке, она кричала. Тогда Виктор бежал к ней в комнату, приносил очередную горсть обезболивающего, и боль не тревожила ее до самого утра, когда пускалась в ход очередная порция таблеток.
Виктор обнаружил себя смотрящим в окно: они уже практически подъехали к дому.
- А ты знаешь, я служил! - сказал он водителю.
- Я тоже, и что? – равнодушно отозвался тот.
Виктор достал из внутреннего кармана куртки кошелек и извлек оттуда последние три сотни. В тепле салона его сильно развезло, он в беспамятстве добрался до квартиры, открыл дверь и прошел на кухню, освещенную тусклой лампочкой. На столе стояла эмалированная кастрюля с недоеденной картошкой, рядом с ней – початая бутылка водки. Виктор отхлебнул из горла и сел на табуретку.
Он вспомнил, как в детстве сидел на этой самой табуретке и ел суп, а мама сидела у окна и читала ему какую-нибудь книжку, которую он приносил с большой книжной полки. Он очень любил, когда мама ему читала: приятным ласковым голосом и с такими интонациями, на которые он сам бы никогда не был способен. Каждый раз, когда он заслушивался, мама замолкала, строго глядела на него и говорила: «Витюша! Кушай суп, а то читать перестану». Это была самая страшная угроза на всем белом свете. Он мигом возвращался к тарелке, а мама несколько секунд смотрела на него, улыбалась, и вновь начинала читать.
Здесь все о ней напоминало. Слезы наворачивались на глаза от одной мысли, что ее больше нет рядом…
Раздался звонок в дверь. Виктор не обратил на это никакого внимания.
- Олька! Открывай! Трахать тебя пришел!
Виктор сжал кулаки.
- Олька! Блядь! Открывай!
Виктор, как ни в чем не бывало, взял в руки большой кухонный нож, подошел к двери и отворил ее. На пороге стоял тот самый мужик, который тогда ударил мать, он был очень пьян. Не обращая внимания на Виктора, он, не разуваясь, быстрым шагом прошел в комнату матери.
- Все, блядь! Сейчас я тебя оттрахаю! Век помнить будишь!
Виктор молча закрыл дверь на замок и последовал за ним.
- А где Олька? – возмущенно спросил мужчина, не оборачиваясь.
- Умерла, – тихо ответил Виктор.
- Че? - мужик обернулся.
В следующий момент в его живот вошел нож. Затем еще раз, еще, еще и еще. Виктор бил со всей силы. Он не помнил, сколько раз ударил. Он бил до того момента, пока кулак, сжимающий рукоять, не погрузился в окровавленные лоскуты.
С каждым ударом Виктор чувствовал освобождение, словно с каждым ударом он сбрасывает с себя оковы материнских запретов. Это было для него настоящим счастьем.
- СВОБОДА! - он смеялся.
Картина карандашами
Раздался резкий, пронзительный звонок. Охранник открыл тяжелую металлическую дверь, из-за которой вышел человек. На нем были черные рваные штаны, грязные туфли и серая поношенная куртка.
На улице только начиналась весна. Из проталин выглядывали мокрые комья земли. Человек поднял голову вверх: небо было голубым и чистым, с небольшими перистыми облачками. Лицо обдувал приятный весенний ветерок. Человек достал из кармана куртки сигарету и подкурил.
Он смотрел вокруг и не мог поверить, что эти страшные пять лет позади: они казались ему вечностью, и это на самом деле было так. Он сделал глубокий вдох и направился по тропинке к трамвайной остановке.
«Дочка, наверное, сейчас совсем большая, в школу ходит…» - подумал он. Мысли о дочери – единственное, что спасало его в трудную минуту. Потом он думал о своей матушке, на похоронах которой он так и не побывал, о ее могиле, на которой он никогда не был. Бывший тесть организовал похороны. Он писал, что мама лежит на Северо-восточном кладбище. Писал он редко, а ему вообще запретил писать, так как не хотел, чтобы внучка узнала, что ее папа убил человека и теперь сидит в тюрьме.
Человек стоял на трамвайной остановке. По дороге проезжали большие дорогие автомобили, какие он раньше видел только в кино. Ему было страшно. Столько на свете поменялось, столького он уже не знает. Человеку, выпавшему из социума, вернуться обратно очень сложно. Он чувствовал себя потерянным. Люди вокруг казались ему чужими, не такими как раньше. А возможно он и сам уже был не тем человеком.
В трамвае как всегда было много свободных мест. Человек сел на переднее сиденье, чтобы не видеть глаз людей, которые, как ему казалось, устремлены только на него. Казалось, что все они знают, кто он, откуда едет и что он натворил тогда в пьяном угаре. Он смотрел в окно. Все улицы были ему знакомы. Вот только там, где раньше была булочная, теперь магазин сотовых телефонов, а там где, была аптека, теперь обувной. Многое изменилось за пять лет.
Подойдя к своему дому, человек поднял вверх голову. Свое окно он узнал сразу. Все окна были чисто вымытыми и свеженькими, а его было грязным и облупившимся. Он подошел к двери, но открыть ее не смог: за пять лет жильцы сменили обычный замок на кодовый. Человек снова достал из кармана сигареты и закурил в ожидании случайного прохожего. Долго ждать не пришлось: вскоре из подъезда выбежал мальчишка и опрометью бросился за угол дома. Человек с трудом успел поймать дверь. Он бросил окурок, зашел в подъезд и поднялся на один пролет вверх.
Его сразу окутали знакомые запахи, было страшно подниматься. Он все еще продолжал стоять на первом пролете, пока одна из дверей не отрылась, и из нее не высунулось старое морщинистое лицо.
- Вы к кому, молодой человек? - спросила старуха строгим голосом надзирателя.
- К себе.
Страх исчез моментально, словно его и не было. Человек быстрым шагом начал подниматься по лестнице. Бабка что-то ворчала вслед, но он уже не слушал. Он весь был переполнен предвкушением. Подойдя к своей старой двери, он некоторое время смотрел на нее, словно вспоминая что-то, а потом привычным движением вставил ключ в замочную скважину и провернул два раза. Дверь распахнулась, он вошел. Очередная серия запахов обрушилась на него. Это было величайшим счастьем - оказаться дома. Он прошел в зал и без сил упал на диван.
«Все… Я дома!» - вполголоса сказал он. - «А что дальше? Куда дальше?» Он хотел позвонить дочери и даже набрал номер, но, услышав строгий голос тестя, не смог нечего сказать и бросил трубку. «Что я ему скажу? Здравствуйте, папа, я вернулся? Нет… Это уже было! Я должен встать на ноги, добиться в жизни чего-то! Чтобы меня приняли как равного, а не так…»
Он открыл дверцу шифоньера и достал с полки пожелтевшую от времени рубашку, штаны и носки. Переодевшись, он накинул на плечи свою старую кожаную куртку и вышел из дома. Идти ему было некуда, и он решил прогуляться по улице. Он шел не спеша, солнце светило в лицо, был отличный день. Мысли сыпались на него как из рога изобилия. До тюрьмы он по-настоящему не ценил свободу. Даже когда он вернулся из дисбата, ощущения были не те. Все, что было раньше, было словно игрой, а вот сейчас начинается новая настоящая жизнь.
За всеми этими мыслями он не заметил, как довольно далеко ушел от дома. Он остановился, оглянулся и закурил. Привычка оглядываться сложилась у него года четыре назад. Он оглядывался даже тогда, когда и смысла оглядываться не было. Сейчас ему уже нечего не угрожает. Он смотрел на серый девятиэтажный дом и вдруг вспомнил, что здесь живет его друг детства. Когда-то давно, еще до тюрьмы, он перестал с ним общаться, а сейчас уже и не помнил, почему…
Человек подошел к подъезду и начал вспоминать номер квартиры. «56… 55… 59… 58…» - лихорадочно перебирал он в голове. Он попробовал позвонить во все квартиры, всплывавшие в памяти. «А Руслан дома?» – спрашивал мужчина и сразу чувствовал себя маленьким мальчиком, зовущим друга погулять во двор. Только в одной ему ответил раздраженный мужской голос: «Я не знаю. Звоните в квартиру Руслана».
Человек отошел от двери. Он помнил этаж и расположение квартиры и решил подождать. На этот раз прохожих не было минут двадцать, и он докуривал уже вторую сигарету, когда дверь ему открыла молодая красивая девушка. Он пропустил ее вперед и зашел следом. Девушка то ли жила на нижних этажах, то ли испугалась незнакомца, но стала подниматься по лестнице. Хотя человека это не интересовало: он зашел в лифт, нажал нужную кнопку, и кабина со скрежетом поползла вверх.
Дверь была все той же, только теперь на стене рядом с ней появился звонок, а то раньше приходилось громко стучать. Она практически сразу отворилась: на пороге стоял Руслан. Он некоторое время смотрел на человека, не узнавая его.
- Ни хрена себе, кто пришел… - голос у него был крайне удивленный. – Тебе чего?
- Я… Это… В гости… Давно не виделись… - растерянно ответил человек.
- Ну, заходи. Повезло, что ты меня застал. Я сейчас не здесь живу. Просто отец вчера накуролесил, мне участковый позвонил, попросил приехать. Ты как сам-то? Слышал, тебя закрыли.
- Да. Было дело, - слабо улыбнулся человек.
- Ты чего стоишь? Раздевайся, проходи, чувствуй себя как дома. Ну как всегда, короче! - Руслан заржал. – Чай? Извини, что ничего серьезного не предлагаю, просто ничего нет.
- Да ладно. Я же к тебе пришел, а не к еде.
- Это радует, – улыбнулся Руслан. – Ты проходи в мою комнату, а я чай поставлю.
Человек прошел в комнату и сел в кресло. Все было по-старому. Даже плакат «Pink Floyd» висел на старом месте. Через несколько минут Руслан вернулся с двумя чашками.
- У тебя есть сигареты? – спросил Руслан.
- Да… Последние две как раз.
- Я сейчас вообще-то не курю, бросил несколько лет назад.
- Ясно. А я еще сильней начал, - ответил человек.
Некоторое время они сидели в полном молчании.
- Слушай, друг, - начал Руслан. – Я прям очень рад, что ты зашел… Но вот поговорить нам абсолютно не о чем…
- Это да…
Человек все понимал, и от этого понимания слезы подступали к горлу.
Раньше он и с Русланом были лучшими друзьями. А теперь?
- Но я, в любом случае, рад, что ты зашел.
Серое небо
Чиркнула зажигалка, и порошок в ложке закипел. Была глубокая ночь, за окном стеной лил дождь.
- Ну, че? Давай! – раздался голос.
- Не… Погодь… Еще немного… Вот! Все! Готово! – ответил второй голос. Первый дрожащими руками опустил тонкий инсулиновый шприц в ложку и набрал полтора куба жидкости.
- Ты и мне набери! - сказал второй голос.
- А я тебе и набрал. - доставая из кармана второй шприц, огрызнулся первый.
- А ты себе не много ли набрал? – возмущенным голосом спросил второй, видя что его друг набрал в этот шприц два куба жидкости.
- Ага. Давай, заори еще здесь. Чтоб мусоров вызвали. Или тебе в прикол в мусарне под кайфом сидеть? – спокойным тихим голосом ответил первый.
- Ну, че? Давай! – глаза у второго горели в предвкушении.
Первый достал из кармана куртки медицинский жгут и обмотал им свою руку чуть выше локтя.
- Давай! Давай! Кулачком работай!- приговаривал второй.
- Да знаю я! Не первый год замужем! – первый был очень напряжен, – Чертовы вены! – тихо выругался он.
Вены ни как не появлялись. На лбу у него выступил пот.
- Вот… Вижу! - с азартом заядлого игрока прошептал второй и вставил иглу в руку первому.
- Контроль! Контроль возьми! – прошептал первый.
В шприц влилась кровь и частично смешалась с жидкостью. Через пол секунды она медленно направилась обратно вену. Первый сполз по стене на пол.
- Кайфуй, мой друг… Кайфуй! – тихим голосом сказал второй, сел рядом с ним, снял с его руки жгут и обмотал ей свою руку. Вены появились довольно быстро.
- Дурачок… - усмехнулся второй, – с двумя кубами-то я себе оставил.
Он аккуратно ввел иглу в вену. Контроль, затем впрыснул окровавленную жидкость обратно. Он чувствовал, как жидкость течет по венам. Он закрыл глаза. Голова закружилась. Он почувствовал, что упал.
Он стоял посреди осеннего пшеничного поля. Только он был уже совсем взрослым, высоким, красивым, с хорошо слаженной фигурой. Запах пшеницы кружил голову. Он огляделся: кругом было одно сплошное поле. Тогда он поднял голову вверх: небо было затянуто серыми тучами. Дима глубоко вздохнул. Воздух был неимоверно свежим и чистым. Вдруг, он услышал пронзительный свист и повернулся в сторону, откуда, как ему показалось, раздался звук. Метрах в десяти позади себя он увидел деревянный дом. Тот был как с картинки: и красивые резные ставни, и крыша, покрытая соломой, с широкой белой трубой. Диме показалось, что этот дом ему знаком с самого детства, и он направился к нему. Но как ни старался, он никак не мог дойти до дома: расстояния между ними не уменьшалось. Тогда он побежал, побежал изо всех сил, так быстро, как только мог, но все было тщетно. Он упал и ударился лицом о порог. Двери были открыты. Дима встал, постучал кулаком по косяку и зашел. Дом был светлым, в углу стояла белая печка, рядом с ней висели ясли, в которых спал младенец. За столом у окна сидела молодая девушка, вся в белом. Дима не видел ее лица: она сидела к нему спиной. Он обошел стол, но ситуация не изменилась: она все так же сидела к нему спиной. Диму обуял страх. Это было как в детском кошмаре. Он хотел понять, что это за женщина, но никак не мог собраться с мыслями. Ему казалось, что раньше он ее очень часто видел.
- Света? – неожиданно вырвалось у него.
Девушка обернулась.
- Да, Света, – она улыбнулась, – И как же это ты меня узнал? – спросила она, подходя ближе.
- Не знаю… Просто Света… - у него пересохло в горле.
- Ты был таким хорошеньким… - сказала она, подойдя к яслям, – Ты был таким безобидным. Я думала, что ты вырастешь мне помощником, опорой… А ты… Что же ты, Димочка, с собой сотворил?
- Что я сотворил? Нечего я не творил! Это вообще не я! Это Сашка сделал, друг мой! Пусть он и сидит! Слышишь? Это не я! Я не виноват! – Дима уже кричал.
- Успокойся, Димочка. Я не полицейский и не прокурор и даже не твоя совесть, которую ты мастерски обманываешь уже несколько лет. Каждый раз говорить, что эта доза уж точно последняя, да и вообще: она меньше, чем была в прошлый раз…
Дима сидел на полу, обхватив руками за голову.
- А ты помнишь, как я тебя первый раз отвела в садик? Ты тогда очень плакал и просил, чтобы я не уходила. Ты тогда меня еще мамой назвал, а не Светой. Потом… Я думала, что мои вчерашние слезы - это отражение твоих детских слез. Я думала, что ты мне так мстишь, не специально, конечно… Это твое подсознание. Но, Димочка? Разве я так сильно тебя обидела? Что я такого сделала, что ты сотворил со мной это?
- Заткнись! Замолчи! Замолчи, старая! Я тебя ненавижу!
У него вздулись вены на шее, глаза были бешенные.
– Ты своей любовью мне всю жизнь поломала. Я сюда уходил от тебя, а теперь ты меня и здесь достала! Уходи! Это мой мир! – Дима говорил все это сквозь зубы, на губах сбилась пена, глаза налились кровью.
- Почему это я старая? Я теперь снова молодая. И живу так, как мне того хочется. А самое главное: у меня снова есть ты…
- Нет! Меня у тебя нет! И никогда не будет! Я не твой!
Дима набросился на девушку и сбил ее с ног. Она ударилась спиной о подоконник, и они, перевалившись через него, вывалились в открытое окно.
Последним, что почувствовал Дима, был ветер, обдувающий лицо, и сильный удар о сырой асфальт возле подъезда.
Кончилось детство
Приближался мой день рожденья. Я сидел за столом и ел суп, который приготовила мне мама. Сам готовить я не мог, потому, что, как говорила моя мама, был еще слишком маленьким. «В рост ты вымахал будь здоров, а умишком еще слаб». - говорила она. Я соглашался, тем более что особого желания готовить у меня не было.
Мама была очень старенькой, и порой, сидя вечером в кресле перед телевизором, она начинала грустить, а иногда даже плакать. Я не знал, в чем дело. Я пытался выведать у нее, почему она плачет, но она нечего не говорила, только смотрела на меня заплаканными глазами и обнимала. Нам вместе было хорошо.
Гулял я редко, чаще всего на балконе. Дворовые дети, завидев меня, бросали все свои дела и что-то мне кричали. Я не понимал что, но понимал, что что-то обидное. Тогда я начинал ощущать в себе какую-то непонятную перемену. Мама называла это злостью. Я не понимал, что означает это слово, но в такие моменты я словно переставал быть собой…. Я не понимал, почему эти дети смеются надо мной. Мама говорила, что они просто глупые, даже глупей меня. А дразнят они меня из завести, потому что у меня есть дом, а у них нет. Они дворовые дети, и живут они во дворе.
Это было правдой: каждый раз, когда я смотрел в окно или выходил на балкон, во дворе было очень много детей. Они бегали по улице, что-то собирали. А я не мог так играть, потому что у меня очень болели ноги. Даже когда я стоял минут пятнадцать на балконе, они начинали очень сильно болеть, и я несколько часов мог проваляться на диване, отдыхая. «Ну что, маленький? Нагулялся?» - спрашивала мама. - «А я тебе как раз супчика приготовила…»
Я ел суп и смотрел телевизор. Там показывали всякие интересные передачи про животных, про растения, про здоровье. Мне они очень нравились, и я даже отмечал их в программке карандашиком. Каждый раз, когда мама приходила домой и приносила свежую газету, я доставал оттуда новую программку и принимался отмечать те передачи, которые я хотел бы посмотреть на следующей неделе. После того, как я заканчивал, мама брала у меня программку, просматривала то, что я там отметил, и вычеркивала те передачи, которые мне смотреть будет не интересно. Порой, если мне нравилось название передачи, я начинал с ней спорить. Тогда она рассказывала, что это очень скучная передача, где за столом сидит седой мужчина и говорит. Пока она это рассказывала, мне уже самому становилось не интересно, и я соглашался с ней. Мама, видимо, знала и видела все передачи, которые идут по телевизору.
Вот так мы и жили с мамой до тех пор, пока нам не пришла телеграмма. Мама говорила, что люди пишут друг другу телеграммы, когда хотят о чем-то срочно сообщить друг другу. Мне было очень интересно, кто и о чем хочет нам срочно сообщить. Видимо, весть, которая была написана в телеграмме, была не очень хорошей, так что, прочитав ее, мама заплакала. Я подошел к ней и взял из ее рук потертую бумажку. Я бы, наверное, прочитал, что там написано, если бы умел читать, но я для этого был слишком глуп.
Утром мама встала очень рано и начала к чему-то готовиться. Меня разбудил запах пирожков. Я не любил рано вставать, но сейчас я почувствовал какую-то тревогу внутри и вышел из своей комнаты.
- Мама, что ты делаешь?
Мама быстрым шагом подошла ко мне, обняла и поцеловала в щеку. Я чувствовал ее холодные слезы у себя на щеке.
- Мама, почему ты плачешь?
- Ох, Ванечка… - охрипшим от слез голосом начала мама. - В телеграмме, которую мы вчера получили, было написано, что умерла моя мама. И теперь мне надо ухать к ней на похороны.
Я не очень понимал, что значит «умерла» и «похороны», и вообще я не думал о том, что у моей мамы тоже есть мама.
- А что такое смерть? – спросил я.
Слово мне было очень знакомо.
- Это когда люди…. – мама задумалась, – перестают существовать в этом мире и уходят жить к Боженьке на небо.
- А я, что, тоже поеду?
Мне почему-то стало очень интересно.
- Нет, Ванечка. Ты останешься сторожить дом. Я оставила тебе покушать. - сказала она и показала на поднос, где котором лежало много-много пирожков.
- А когда ты вернешься?
- Завтра утром… Приеду на первом автобусе.
Мне стало страшно. Я никогда не оставался один в квартире ночью. Мама накрыла поднос несколькими кухонными полотенцами, подошла к телевизору и выдернула его из розетки. Она всегда так делала, когда выходила из дома. А включать его сам я боялся, потому что думал, что он взорвется. Мама всегда говорила, что телевизоры сделаны так, что если дети не слушаются родителей и включают их, то они врываются. Она оделась и вышла в прихожую, я последовал за ней.
- Если что случится, сразу же стучи в стенку. Я оставлю тете Маше ключи, и она будет тебя проведывать. Если что, она придет и поможет тебе.
Мама поцеловала меня в щеку и утерла платком слезы.
Дверь захлопнулась. Я слышал, как мама звонит в соседнюю квартиру и что-то говорит соседке, потом стук туфель на лестнице. Я стоял у двери до тех пор, пока не перестал слышать этот стук.
Было раннее утро, я не знал чем себя занять. Сон уже прошел. Я достал из ящика стола несколько листков бумаги, цветные карандаши и принялся рисовать. Мама говорила, что я очень хорошо рисую, говорила даже, что был один художник, который рисовал точно так же, как и я, и прославился на весь мир. Но я не очень хотел быть художником.
Я сидел на балконе на полу. Мне нравилось там сидеть, так как наш балкон был обтянут светлой пластмассовой пленкой, за которой меня не было видно дворовым детям, а я мог за ними наблюдать через дырочки. Я смотрел на них и думал: «Как же они так живут, во дворе? Почему у них нет дома? Где их родители?»
В обед все дети куда-то разбежались, и я решил подкрепиться. Я с трудом встал, ноги у меня затекли. Я добрел до кухни, где меня ждали мамины пирожки, взял стакан, налил в него воды, поставил на стол и принялся обедать. Я чувствовал себя совсем взрослым. Я один дома и на всю ночь. Вся квартира в моем распоряжении. И тут я услышал, как отрывается дверь.
- Ванюша, ты здесь? – раздался голос тети Маши.
- Да! Я на кухне! – ответил я с набитым ртом.
В кухню зашла тетя Маша в цветастом переднике поверх старого халата.
- Как ты себя чувствуешь? – родительским тоном спросила она.
- Хорошо. Вот, пирожки ем. - улыбнулся я.
- Чем занимался?
- Рисовал.
- Молодец! – улыбнулась тетя Маша, – Ваня, я сегодня уже не зайду, у меня дела появились… Ты ведь мальчик взрослый. Справишься один?
- Конечно, справлюсь, – ответил я.
Мне не очень хотелось, что бы она еще приходила.
- Ну, вот и славно, кушай тогда! - сказала тетя Маша, поцеловала меня в лоб и вышла из квартиры.
Пирожки были остывшими и уже не очень вкусными, поэтому я решил перенести их на балкон, чтобы было интересней есть. Детей по-прежнему не было. Я сел на коврик и начал наблюдать за проходящими мимо людьми в щелку. Но это оказалось совсем не очень интересно, ведь они просто шли по своим делам и быстро пропадали из виду. А с детьми было интересно. Они бегали, кричали… Я очень хотел поиграть с ними, но мама меня не отпускала. Она говорила, что я слишком мал для этого, да и ножки у меня слабые для игр.
И вот из подъезда выскочил мальчишка, в руках у него был футбольный мяч. Для меня это означало только одно: я сейчас стану свидетелем настоящего футбольного матча. Как-то раз мы с мамой пошли в гости к ее друзьям. Один мужчина сидел перед телевизором и смотрел футбол, он что-то громко кричал и размахивал руками. Я сел рядом с ним и тоже начал смотреть. Из правил футбола я практически нечего не понял, мама быстро забрала меня, отвела в большую комнату и посадила за стол.
Мы отмечали праздник, взрослые разлили по фужерам какой-то напиток, а мне налили сок, и мы все чокнулись. Это был единственный случай, когда мне доводилось такое делать. Не знаю, почему, но мне понравилось. На столе было очень много еды, и вся она была неимоверно вкусной. Я все ел и ел до тех пор, пока меня не вырвало прямо на стол. Мы с мамой практически сразу ушли. Она тогда на меня сердилась и даже сказала, что я глупый и не умею себя вести за столом. Больше мы не ходили в гости.
Мальчишки, которых стало уже много, забрались в хоккейную коробку, соорудили ворота из четырех кирпичей: по одному кирпичу на каждую штангу ворот, и началось действие. Они бегали, кричали, пинали мяч. Такие матчи были самыми увлекательными событиями в моей жизни. Ничего интересней я не видел даже по телевизору.
Я увлеченно смотрел матч и ел пирожки. И тут что-то произошло.
- Славик! Домой!
Мальчик схватил мяч, попрощался с друзьями и убежал в дом. Солнце уже садилось. «Странно… Куда ушел этот ребенок, если дворовые дети живут во дворе…» Вскоре, все остальные дети тоже разбежались по домам. Я был в шоке. «Как мама могла так ошибаться? Как она могла не знать, что все эти дети живут дома, а не на улице!?»
У меня возникло непреодолимое желание рассказать маме об этом открытии, но я вспомнил, что ее нет дома. Тогда я решил, что надо спуститься вниз и расспросить детей об их доме, чтобы уже с доказательствами рассказывать это маме. «Но как мне это сделать? Ведь у меня нет ключей?!» И тут я вспомнил, что некоторое время назад мама потеряла ключи, и ей пришлось ходить с запасными. А я, когда она была на работе, нашел ключи за обувной полкой. Я тогда положил их в свой тайник, а когда мама вернулась с работы, забыл ей про них сказать.
Сняв с себя домашнюю одежду, я открыл шкаф и достал из него свой красивый джинсовый костюм, который мне купила мама. Я его очень редко надевал, в основном, когда выходил на улицу, а это случалось очень редко. Перед зеркалом я аккуратно расчесал волосы. Вдруг я увидел на полке мамины духи. Я осторожно открыл бутылек, закрыл глаза и поднес его к носу. Запах был просто великолепный. Я очень любил это запах, запах мамы. Я набрызгался и вышел на балкон. На улице было уже совсем темно, детей не было. Я расстроился… «Куда же я пойду? К кому я пойду?».
И тут я увидел, что в маленьком скверике между домами, стояли какие-то люди. В руках у них светились красные огоньки. «Наверное, это и есть эти дворовые дети. Они греются об эти огоньки, чтобы не замерзнуть!». Я понял, что просто обязан поговорить с ними. Я взял один из пирожков и махом его проживал. Ноги уже начинали болеть. Единственное, что могло мне сейчас помешать, это отсутствие ключей в моем тайнике. Я осторожно начал водить рукой за телевизионной тумбочкой пока не почувствовал пальцами рук металлический холод. «Ура!» Я аккуратно достал ключи и отряхнул их от пыли. И тут на меня напал страх. «А вдруг я потом не смогу открыть дверь? А вдруг мама узнает? Страшно! А вдруг это мой единственный шанс выйти из дома, вдруг я больше никогда не смогу выйти один из дома? Нет! Нельзя упускать такого шанса! Я же все-таки мужчина!»
Я зашнуровал свои кроссовки, взял трость, с которой иногда выходил на улицу с мамой, и подошел к двери. Руки дрожали… Я вставил ключ в замочную скважину и несколько раз провернул его. Дверь отворилась, и я увидел темный подъезд. Мне снова стало страшно. Перебарывая это чувство, я вышел из квартиры, тихонько закрыл дверь и спустился вниз. Внизу была домофонная дверь. Как ее открыть, я не знал, и некоторое время водил по двери руками в поисках шпингалета или крючка, как у нас в ванной, но нечего подобного не нашел. Мое внимание привлекла маленькая красная лампочка. Я начал нажимать ее, но эффекта не было. Мне нравилось, как огонек то пропадает, когда я закрываю его пальцем, то появляется снова. Я начал щупать возле этого огонька и нащупал небольшую кнопку, после нажатия на которую, дверь запищала. Я толкнул ее, и меня обдул свежий ночной ветер.
Ноги болели. Сделав несколько шагов, я решил, что зря вышел. Я представил, как буду карабкаться с больными ногами наверх, если уже сейчас мне тяжело стоять. «Дети мне помогут…» - промелькнула мысль у меня в голове. - «Они ведь такие сильные, здоровые. Что им стоит помочь мне подняться? А я их конфетами угощу!» - я представил, что все именно так и будит. Я представил, что сейчас я подойду к ним, мы поговорим, посмеемся, а потом они отведут меня домой, и я усну. А утром приедет мама, и я ей похвастаюсь своими ночными приключениями. Я медленно зашагал к скверу.
Там было несколько мальчиков и девочек. Так как на лавочках было мало места, девочки сидели на коленках у мальчиков, в руках у них были эти «согревающие» горящие палочки. Я подошел к ним. Сначала они меня не видели, но потом одна из девушек пристально посмотрела на меня:
- Эй, смотрите! Это же Ванька-дурак.
Все обернулись. Я не ожидал, что произведу такой эффект. Откуда-то все эти люди знают, как меня зовут…
- Я с этим дурачком в начальной школе училась.
Я смотрел на девочку, которая это сказала. Лицо ее мне было знакомо, но я не помог понять, откуда.
- А почему он дурак? - спросил высокий парень в белой майке.
- Его отец-алкаш его со шкафа уронил, когда тому лет семь было, теперь он дурак. Уже лет двадцать как дурак.
Я не понимал, о чем она говорит.
- Че, Иван-дурак? Приключений захотелось? – сказал один парень и вышел вперед.
В темноте сквера я не мог его толком разглядеть.
- Да… - почему-то мне стало страшно и захотелось плакать, – а еще у меня ножки болят…
Дворовые дети смеялись.
- Ножки болят? У нашего Ванечки болят ножки, нет, вы это слышали?
Парень подошел практически вплотную ко мне.
- Да… Проводите меня, пожалуйста, до квартиры…
Я очень хотел домой.
Парень с улыбкой обернулся к своим друзьям, те смеялись. Он толкнул меня, и я практически чудом смог устоять на ногах. Мне стало очень обидно, из глаз потекли слезы.
- Ты смотри, этот даун плакать умеет! – крикнула какая-то девушка и засмеялась.
- Давай, Женек! Гаси этого имбецила! России такие дебилы не нужны, – крикнул другой женский голос.
Я попытался бежать, но ноги подкосились, и я упал. Я лежал на холодной земле. Парень подошел ко мне и присел на одно колено.
- Ну, че, Ванечка, тебя быстро убить или медленно?
Вся жизнь пронеслась у меня перед глазами, я даже вспомнил лицо той девочки, вспомнил что ее зовут Надя Климова и то, что в школе мы с ней сидели за одной партой… В горле пересохло настолько, что я не мог издать ни звука. Парень встал с колен и с размаху ударил меня по голове ногой. В ушах зазвенело, висок болел. Потом последовал еще один удар, и еще и еще один. Последнее, что я видел, это людей, столпившихся вокруг и кричавших что-то вроде: «Так ему и надо, ублюдку! Очистим город от помоев».
Я думал, что я умер. Я даже начал представлять смерть, как мне о ней рассказывала мама. Но как-то все не представлялось. Я почувствовал на своем лице прохладную струю воды и ощутил неприятный запах. Я открыл глаза. Женя стоял и писал мне на лицо. Я чувствовал на губах солоноватый вкус, стало противно, и меня моментально стошнило на землю.
- Жека! Ты смотри, что этот упырь делает! - воскликнул парень в белой майке.
Он с силой ударил мне по спине чем-то тяжелым.
- Все! Пора его кончать. Повеселились и ладно, - Женя посмотрел на людей, потом на меня. Потом опять на людей, снова на меня.
- Дотащите его до дерева, - сказал он.
Я был в метрах пяти от сквера. Мне в лицо уткнулась камера.
- Улыбочку, Ванька-дурак. Твоя мамочка-евреечка тебя больше не увидит, – сказала знакомая девочка.
Я перестал бояться. Сейчас я и правда думал только о своей маме, которая вернувшись с похорон, очень рассердится, что я ушел из дома, и теперь буду жить у Боженьки на небе.
Жизнь прекрасна
Дима стоял на улице, подняв лицо к небу. На него падали большие, тяжелые капли, а он стоял. Он первый раз видел это серое, низкое, питерское небо. Пятнадцать минут назад он вышел из вагона поезда, прошел по зданию Ладожского вокзала и теперь стоял под проливным дождем. Питер был точно таким же, каким он себе его представлял: холодным, дождливым, вдохновляющим. Мимо, не замечая его, проходили люди, укрывшись под широкими зонтами. Диме было плевать на людей, не замечающих этого прекрасного небо.
«Надо ехать…» Перед поездкой он записал несколько вариантов, где можно остановиться. Встав под козырек вокзала, он расстегнул рюкзак и достал блокнот с номерами телефонов. «Общежитие, проживание: 120 рублей в сутки… Похоже на развод, но все же…» Он набрал номер.
- Алло, говорите, – в трубке раздался женский голос с явным среднеазиатским акцентом.
- Эээ… Здравствуйте… - Дима немного растерялся. – Я хотел бы у вас остановиться.
- Подъезжайте. Улица Римского-Корсакова, 61, станция метро Сенная, – сообщил усталый голос.
- Скоро буду. До свидания.
В трубке послышались короткие гудки. Дима проговорил про себя адрес и записал его в блокнот.
Возле здания вокзала промоутеры в синих дождевиках раздавала рекламные буклеты, на которых сзади была изображена карта метрополитена. До Сенной площади надо было проехать всего четыре остановки. Дима спросил у проходившей мимо женщины, как добраться до метро. Та, на удивление Димы, остановилась и довольно подробно объяснила, как пройти. Он поблагодарил женщину, натянул на голову капюшон толстовки, включил музыку на плеере и двинулся в указанном направлении.
В вагоне метро Дима занял место у стены. В голове у него крутилось много мыслей. У него было две причины приехать в Питер. Первая - желание оторваться от маминой юбки, к которой он прилип, почувствовать себя взрослым. Как говорил Алехин: «Быть взрослым - это значит жить в чужом городе». Вот и он так же хотел сбежать, уползти, скрыться от всех. И он уже сбежал, осталось только укрепиться. Здесь начнется его новая, интересная, незабываемая жизнь. Вторая причина сидела глубоко внутри. Он старался о ней не думать, а когда все-таки ловил себя на этой мысли, то гнал ее прочь. Пусть это звучит глупо, но он хотел попробовать те виды наркотиков, которые нельзя было достать в их городе. В их городе вообще мало что можно было достать, ну а если и удавалось, то дико разбавленным и дорогим. А здесь, в городе, где с этим не было никаких проблем, можно было сполна насладиться чудесами современной химии. Дима корил себя за эту мысль. Он не хотел думать о наркотиках, тем более, что прошло уже больше чем полгода, как он последний раз в клубе употребил «S…». Правда некоторое время назад он пил сироп, но в это как то вылетело у него в тот момент, как это бывает…
У него никогда не было привязанности к наркотикам. Как он сам когда-то для себя определил, у него была лишь потребность в уходе от этих проклятых реалий жизни, в которых надо что-то делать и что-то решать. Уже полгода он только курил сигареты и временами выпивал, но не сильно, потому что знал: если выпить много, то недолго снова «съехать». Он ехал и думал, о том, что проблема кроется скорее в его мировоззрении, в его понимании и ощущении мира вокруг себя. Мигнул свет и Дима вышел из вагона.
Дождь кончился, отставив после себя мокрый асфальт и лужи по обочинам, на которых стояли старые проржавевшие автомобили. Диму поразило их количество. Они стояли, а люди шли мимо. Здание на Римского-Корсакова, 61 было высоким и очень старым, как и все вокруг. Дима нажал на кнопку звонка и прислушался. За дверью была тишина. Он постоял некоторое время и снова нажал на звонок. Вдалеке он услышал приближающийся шорох детских ног. Дверь распахнулась. На пороге стоял маленькая таджикская девочка, лет десяти от силы.
- Вы заселяться? – спросила она своим звонким детским голоском.
У нее были большие, черные, озорные глаза, угольно-черные подстриженные под каре волосы и смуглая гладкая кожа. Говорила она абсолютно без акцента.
- Да… - растерянно ответил Дима.
- Так заходите! Или вам нравится?
- Что нравится? – не понял Дима.
- На улице стоять! – сказала девочка и засмеялась, продолжая выжидающе смотреть на незнакомца.
- Нет… - вся эта ситуация вводила Диму в ступор.
- Так заходите! - сказала она, снова засмеялась и сделала жест рукой, предлагая войти.
В холле горела тусклая лампочка, но и этого освещения хватало, чтобы увидеть обшарпанную и местами облупившуюся краску на стенах. Девочка зашагала по коридору, Дима последовал за ней. Коридор был темный и длинный.
- Сейчас я вас отведу к маме, и она вас оформит.
Дима молчал. Он увидел небольшую комнатушку, в которой с трудом помещался большой открытый шкаф с документами, письменный стол и управляющая довольно внушительных размеров.
- Новый жилец? – спросила она у девочки, оглядев Диму с ног до головы.
-Да.
- Покажи ему двадцать шестую комнату, а потом ко мне, – женщина продолжала пристально смотреть на Диму, – Съем жилья у нас минимум на 10 дней, стоимость суток проживания 120 рублей. Также мы делаем прописку на срок проживания.
- Хорошо, – не успел Дима этого сказать, как женщина уже опять углубилась в какие-то документы.
Комната, в которую Диму привела девочка, была большой и светлой, окна выходили на канал Грибоедова. Единственным минусом было количество возможных жильцов комнаты: в ней стояли семь двухъярусных кроватей. «Зато, вроде, не развод…» - подумал Дима. Ему было все равно, где жить. Главное - это крыша над головой и возможность поспать.
- Меня устраивает, – уже более уверенным голосом сказал Дима, вновь оказавшись в комнате управляющей.
Она улыбнулась и попросила паспорт для оформления. Процедура заняла буквально несколько минут.
- Я пока к вам никого не буду подселять, но через три дня у меня бригада приезжает, и они, скорее всего, будут жить в вашей комнате.
Дима кивнул. Сказать было нечего. Женщина передала ему листок бумаги и ключ от комнаты и подъезда.
В комнате было светло и пусто. Дима выбрал самую лучшую койку на его взгляд: у окна на втором ярусе. Стекла были грязными, в тусклых разводах, но это даже придавало особый колорит обстановке. Приведя себя в порядок, Дима познакомился с несколькими работягами из секции, которые сидели на кухне и пили горькую. Он выпил с ними за знакомство одну рюмку и отправился гулять. Он шел по городу и смотрел на дома. Все они были уникальны, каждый был красив по-своему.
- Извините, – обратился он к девушке, шедшей навстречу, – а где здесь Нева?
Девушка внимательно на него посмотрела, улыбнулась и, нечего не сказав, показала рукой направление. «Значит, все верно…» - подумал Дима. Он шел, и улыбка не сходила с его лица. Он был счастлив.
На улице было совсем темно, когда Дима повернул на Невский и закурил сигарету. На проспекте уже практически никого не было. Он посмотрел на часы: 23:45.
- Хорошо я погулял… - сказал он полушепотом. «Надо на метро спешить, а то закроется…» Дима быстрым шагом направился к входу с большой буквой «М» сверху. Довольно быстро добравшись до Сенной, Дима медленно побрел к общаге.
Настроение было странным: он был опустошен, одинок и в тоже время невероятно счастлив. Он думал о девушке, с которой расстался перед тем, как уехать. Он до сих пор любил ее. Причиной разрыва послужила его последняя выходка под сиропом. Катя ушла на пары, оставив Диму одного в квартире отсыпаться. Проснувшись, он нашел в сумке три бутылька «Туссина» и решил их сразу оприходовать. Когда девушка вернулась из института, то застала его мочившимся в большой керамический горшок с живой пальмой. Но дело даже не в ней и ни в этом расставании. А в том, что, действительно, проблемы есть… Он шел по дороге в общежитие и думал о ней.
В кармане осталась одна сигарета,
Потрачен последний жетон на метро,
Иду сквозь каналы, мосты и аллей,
А ты уже спишь, наверно, давно…
Эти строчки сами пришли Диме в голову, он несколько раз повторил их про себя, потом несколько раз вслух, чтобы запомнить.
Мужики на кухне все еще пили, и Дима решил присоединиться, тем более, что настроение располагало. За бутылкой водки он узнал, что им в бригаду требуется штукатур, и что он, по словам мужиков, «пацан нормальный и как раз подойдет для такого дела». Дима возразил, что не умеет штукатурить, на что получил ответ, мол: «Мы сами раньше нечего не умели! А теперь!?» Не самые обнадеживающие слова, но ведь это было единственным реальным предложением о работе, которая была нужна в самое ближайшее время.
Штукатурить оказалось не самым трудным занятием. Первые дня два он, конечно, слышал много матов в свой адрес от бригадира, но потом «руки встали на место», и дело пошло. Обещали заплатить за объект 35 000 рублей, работы было еще на неделю. Эти деньги Диму устраивали, при желании можно было снять квартиру в среднем за 25 – 30 тысяч, и не в самом плохом районе. Весь день он штукатурил, а весь вечер пил с мужиками. Это была однообразная, механическая жизнь. Он сам это понимал, но словно влился в механизм, стал с ним одним целым. Работа, еда, водка, сон, работа - так на протяжении нескольких месяцев. Объекты менялись, дел было много.
Дима очнулся на третий день пьянки, бригада взяла недельный перерыв и уже три дня пила в общежитии с редкими вылазками на свет божий за водкой и пельменями.
«Черт! Что я здесь делаю?!» Это было словно ударом по затылку. Дима огляделся вокруг: на кроватях лежали пьяные, спящие тела. Он встал, голова болела как никогда. Он прошел на кухню, где его встретил мужик из соседней комнаты, собиравшейся на работу. В отличие от остальных, он работал дворником и практически не участвовал в празднике жизни, царившем у них на этаже.
- Чего ж, ты, Дима, так пьешь? Молодой ведь еще совсем. Ладно, эти старые дураки пьют, им терять нечего… А ты?
- А что, если мне тоже?
- Что тоже?
- Тоже терять нечего?
- Ну… Да брось! Это ты себя можешь так обманывать. Смотри… А то так и сдохнешь с этими алкашами в гадюшнике, – сказал мужик и вышел из кухни.
Дима посмотрел на часы: начало седьмого утра. Слова мужика растворились в утреннем похмелье. Утолить жажду было нечем, и Дима набрал в стакан воду из-под крана. Общага еще спала. Дима прошел в комнату и достал из сумки пачку анальгина. «Я уже практически два месяца в Питере, а толком города не видел!» - эта мысль вонзилась в мозг, как острый столовый нож. Он выпил две таблетки, снова вышел на кухню и закурил. Ему хотелось какого-то движения, какой-то суматохи, событий, чего-то нового, а не просто пить. Он бродил по этажу и не знал куда приткнуться, на часах только дошло семь. Тогда он лег на свою кровать, чтобы немного вздремнуть и хоть как-то убить время, и моментально отключился.
Разбудил его пьяный крик одного из строителей, который пытался найти вчера заначенную, по его словам, бутылку. Все его уверяли, что никакой бутылки не было, что они все вчера вместе выпили, но тот продолжал орать, что они ее выпили, когда он уснул. Дима посмотрел на часы: было двенадцать. «Вот теперь уже и погулять можно». Дима спрыгнул с кровати и, не обращая внимания на истошные вопли соседей по комнате, принялся одеваться.
- А ты куда это намылился? – обрушился на него обезумивший «искатель».
- Пойду, прогуляюсь! Не вечно же тебя слушать, – спокойно ответил Дима.
- Дим, не в службу, а в дружбу, купи пиваса … - с заискивающей интонацией обратился к нему мужик, который уже несколько минут сидел, уставившись в стену, и теперь словно очнувшийся.
- Конечно, – сказал Дима, он хотел максимально быстро уйти оттуда.
Когда он спускался по лестнице, то все еще слышал крики разъяренного мужика. В магазине он купил семь с половиной литров пива и направился обратно в общежитие. Благо, магазин был совсем рядом. На лестнице было тихо. Он открыл дверь на этаж, но и там стояла тишина, слышался только звук шипящего масла на кухонной сковороде. Дима зашел в комнату. Все сидели на кроватях. Крикун сидел на полу, зажимая рукой окровавленный нос. Дима равнодушно посмотрел на него и поставил пиво у ног мужика, просившего его купить. Тот посмотрел на парня и молча кивнул. Дима кивнул в ответ и молча вышел из комнаты. «Теперь можно и погулять…»
День был на удивление теплым и солнечным. Дима шел, как ни в чем не бывало. Его теперь не восхищали все эти здания, памятники, каналы… Все это казалось ему серым и безжизненным. Так же, как и в родном городе. Когда долго находишься в одном месте, вся его красота куда-то улетучивается, приедается, сходит на нет. Конечно, вспоминая родные хрущевки, он иногда устремлял удивленный взгляд на лепнины балконов и разномастные капители, но всего лишь на несколько секунд, а потом опять - серость, серость, серость.
Он сходил в Эрмитаж. Удивительно, но билет для граждан России стоил всего 100 рублей. Он ходил по залам, рассматривал экспонаты, картины, предметы быта. Больше всего ему понравились картины Генри Мура. Он провел в его зале более двух часов, разглядывая полотна. На входе в музей стояло еще две статуи, выполненные этим художником - они ему тоже очень понравились. Выйдя из зала Мура, он сразу наткнулся на черный квадрат Малевича. Он некоторое время смотрел на него, пытаясь понять. Ему показалось, что Малевич рисовал картины, а потом просто закрашивал их черной краской в виде квадрата, чтобы скрыть истинный смысл, чтобы люди внутренним взором увидели, что там нарисовано. Он еще несколько минут посмотрел на квадрат, но так нечего и не увидел и не почувствовал.
На Невском играли музыканты. Парень и девушка с ярко-салатовыми волосами бегали с шапками и собирали у людей деньги. Дима засунул руку во внутренний карман куртки, достал полтинник и бросил в шапку. Зеленоволосая шляпница улыбнулась и слегка наклонила голову. Дима пошел дальше.
В общежитие он не хотел. «Черт возьми! А я ведь так толком и не видел ночного Питера!» Дима зашел в магазин, купил несколько банок энергетика и пачку сигарет. Солнце уже почти опустилось, когда Дима подошел к Авроре. Он чувствовал, что это самые лучшие моменты его жизни. Пусть Питер стал уже не совсем таким, каким бы он хотел его видеть, но дело не в городе, а скорее в нем самом.
Дима сидел на лавочке недалеко от Невского. Людей на улицах уже не было, была глубокая ночь. Он сидел и читал книгу, которая непонятным образом оказалась у него в рюкзаке. Света от фонаря вполне хватало. Мимо прошли два парня и остановились у лавочки напротив.
- Вы не против, если мы здесь сядем? – спросил один из них.
Он был невысокого роста, темноволосый, в светлой кожаной куртке и голубых джинсах. В руках у него была банка пива.
- Да, что вы! Конечно, не против.
Парни нечего не ответили и сели на лавочку. Второй был немного пухлым и сильно смахивал на гопника. В руках у него тоже была алюминиевая банка.
- А вы не боитесь, что менты? - неожиданно вырвалось у Димы.
- Что - менты?
Парни переглянулись.
- Ну, вы пьете… центр города…
Дима уже материл себя в душе за то, что начал разговор.
- Так здесь же меньше двенадцати градусов, - сказал парень в белой куртке.
- Просто в городе, откуда я родом, в центре даже с закрытым пивом пройти нельзя.
- А ты откуда?
Парни снова переглянулись.
- Из Омска.
- А Омск - это где? В Белоруссии? - недоуменно спросил толстый.
- Нет. Это Россия… Сибирь, – добавил Дима.
- Ну, не знаю. У нас, если у тебя есть прописка, ты не в говно и если ниже двенадцати градусов, то нечего не имеют права сделать.
Дима не знал, что на это ответить.
- И как тебя сюда из Сибири занесло? – не унимался толстяк.
- Наверное, как и всех. Захотелось что-то поменять в жизни…
- Меня Саша зовут, – сказал парень в белой куртке, подошел и протянул Диме руку. – А это мой корефан - Витек.
Витек кивнул и отпил из банки. Дима пожал руку сначала Саше, потом Вите.
- Вы местные? – спросил он у парней.
- Да… Самые местные что и ни наесть… - сказал Витек и почему-то засмеялся.
- Слушайте, ребята! – начал Саша. - Может быть, прогуляемся до Думской?
- А что на Думской?
Диме не хотелось куда-то сейчас идти. Он порядком устал, но в глубине души понимал, что не может упустить такой момент.
- На Думской ДВИЖНЯК! – ответил толстый и снова засмеялся.
- Ну пошли… А далеко? Просто я сегодня находился…
- Да нет, тут буквально пара кварталов.
Думская и правда находилась совсем рядом. Подходя к ней, Дима услышал довольно громкую музыку, на подобии блэк-метала. На подходе к клубу, из которого доносилась музыка, стоял парень и, опершись на колонну, извергал из себя мутную жижу. Парни шли, не обращая на это ни какого внимания. Практически у самого клуба стоял парень, в ногах у которого на коленях стояла девушка и активно работала головой. Было очень много народа. Дима попытался прикинуть, сколько же их здесь? Он вспомнил толпу, которая постоянно приходила на митинги, посвященные тридцать первой статье конституции. Там собиралось человек двести, но омская толпа была значительно меньше этой. Все бегали, шумели, танцевали. Двое здоровых лысых мужиков выталкивали из клуба какого-то невменяемого парня, который орал что-то бессвязное и отплевывался пеной. Ребята прошли мимо клуба и сели на парапет напротив, где разместилось много всякого разношерстного народа. Диме было дико не по себе. Ему вспоминались голливудские фильмы про самые злачные места Нью-Йорка. Он смотрел на это все с выпученными глазами и не понимал, куда он попал.
Тут к ним подскочил какой-то парень в широкой толстовке и кепке как у репера.
- Будешь? - он обратился к Саше и протянул ему бутылку с прозрачною жидкость.
- А что это? – лениво отозвался тот, взяв бутылку в руки.
- Вода! - усмехнулся репер.
- Ну, раз вода, тогда выпью.
Саша улыбнулся, немного отпил и протянул бутылку Вите. Витя проделал туже операцию и протянул бутылку Диме. Последний посмотрел на бутылку с недоверием, но все же отхлебнул немного. Жидкость была безвкусна, но оставила после себя слабую горечь на небе.
И тут все поплыло. Дима практически не чувствовал ног, он был словно в фильме с замедленной съемкой.
- Поедешь? - услышал он Сашин голос через туман.
- Да брось ты! Конечно, поедет! Не оставлять же его здесь.
Душный автомобиль. Пустые улицы мелькают за стеклом.
Дима немного пришел в себя, когда они стояли у стальной двери.
- Бля… Заебись, – протянул Витя.
Он прижался к бетонной стене, растопырив руки и ноги. Дверь открылась, и из квартиры вывалился парень с косяком в зубах.
- Ооо! Чуваки! – расплылся он в улыбке и тут же настороженно добавил, указывая на Диму, - А это что за хмырь?
- Он наш! – заплетающимся языком выговорил Саша.
- Ага! И уже готовый, как я вижу!
- К чему готовый? – Дима поднял голову.
Он не мог собраться с мыслями, он слышал все урывками и не мог уловить из сказанного ни цели приезда, ни объяснения того, что с ним происходит.
- К празднику жизни! – ответил парень и заржал.
Диме показалась, что этот смех мог бы его здорово напугать, но не сейчас. Сейчас ему было безразлично и очень лениво. Они прошли в квартиру. Это была старая коммунальная квартира, видимо, выкупленная кем-то, так как двери во все комнаты были открыты и повсюду были люди. Кто-то блевал, кто-то пил, кто-то слушал музыку и курил марихуану.
- Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!
На Диму накинулась какая-то девушка небольшого роста. Она запрыгнула прямо на него и начала целовать в губы.
- Бля! Карина! Прекрати…
Парень, открывший дверь, отлепил девчонку от Димы и велел ей идти спать. Девушка ушла, скорчив перед этим недовольную рожу.
- Но я ведь его люблю… - попыталась она возразить напоследок, но парень этого уже не слышал.
Они прошли в небольшую комнату и сели на пол.
- Че? Кто первый? – спросил Витя, потирая руки.
- Как знаешь, инициатива ебет инициатора!
Саша положил руку на плечо товарища.
- Ну что ж… - Витя закатал рукав и обтянул плечо жгутом. Хозяин квартиры протянул ему наполненный шприц.
- Слушай! А давай лучше этого сначала… А то он, мне кажется, скоро уже совсем размажется по полу, – Витя кивнул на лежащего на полу Диму.
- Давай! - Саша приподнял Диму и обмотал ему руку жгутом.
- Кулаком работай! Работай кулаком!! – кричал хозяин.
Дима очнулся и не понимал, что происходит: над ним стоял волосатый небритый парень и кричал, очень громко и пронзительно, так, что он чувствовал его крик всеми клетками своего тела, мозг от этого крика разрывался на куски. Дима с яростью начал сжимать и разжимать кулаки.
- О! Все… Пошла, родимая.
Хозяин вонзил иглу в Димину вену и впрыснул яд.
Все вокруг снова закружилось, на Димином лице появилась улыбка. Он чувствовал неимоверное счастье. Теперь он целиком и полностью любил Питер. Он любил всех почти так же, как и та дикая девчонка в коридоре. Он понимал только то, что жизнь перед ним сейчас словно остановилась, чтобы дать ему лучше разглядеть ее. Он смотрел на нее и видел, как она прекрасна.
Восемь
Я так люблю своего папу. Он у меня самый веселый на свете. Он очень часто шутит, смеется, играет со мной в прятки, в жмурки, в догонялки. Я практически всегда его побеждаю. Мне очень весело с моим папой. Он говорит, что, когда я вырасту, то стану чемпионом мира во всех видах спорта. Я очень люблю своего папу, а он любит меня.
Иногда он приходит домой с работы очень грустный. Тогда он запирается на кухне, и мама запрещает мне туда заходить. А сама заходит, кричит на папу, проклинает его и все на свете, а потом выходит, садится на кресло и, закрыв лицо ладонями, начинает тихо плакать. Когда папа выходит из кухни, то становится очень веселым. Он обнимает маму, целует ее в красные мокрые щеки, в губы, в лоб, что-то шепчет ей на ухо. Потом вытирает слезы, улыбается и целует снова. Я подбегаю к ним и крепко-крепко обнимаю их за ноги: выше я просто не достаю - еще маленький. Но я подрасту - день рожденья у меня совсем скоро. Вот так мы и живем.
***
Приближался мой восьмой день рожденья. Когда мы с мамой заходили в магазин, я первым делом направлялся в детский отдел. Там на высоких полках стояло множество красивых новеньких игрушек. Больше всего мне нравились трансформеры. Я представлял, что я - командир армии, и что мои доблестные солдаты спасают человечество от монстра, собравшегося поработить планету. Или, наоборот, что я сам - тот трансформер, который нападает на плохих людей, захвативших власть на Земле, что я пришел освободить всех людей уничтожить зло. Так я мог часами стоять перед витринами и фантазировать, ведь никакого трансформера у меня пока еще не было… Была только армия солдат, которой не с кем было воевать. Папа сказал, что купит мне любого трансформера, которого я себе захочу. Мне нравился большой зеленый: он мог превращаться в самолет и в дракона. Он был моей мечтой, моим новым героем.
***
Вот и наступил день моего рождения. Утром я надел красивую белую рубашку и голубые джинсы. Я надевал их только в самых торжественных случаях: на первое сентября, на Новый год или в день Победы, когда вместе с другими ребятами стоял на линейке перед школой и поздравлял ветеранов. Она рассказывали нам о том, как победили фашистов.
К двум часа должны были прийти гости. Мама суетилась на кухне, а папы дома не было. Он встал рано утром и ушел по делам. Я на него сначала обиделся, но потом сообразил, что он, скорее всего, пошел за подарком, и я в ожидании встал у окна. Я смотрел на большие капли, наперегонки скользящие по стеклу, и от мысли, что папа сейчас придет с тем самым трансформером, у меня все внутри сжималось.
Я все стоял у окна, когда в дверь позвонили: это пришли мои дядя, тетя и их дочка - девочка с длинными светлыми косичками. Она была на два года меня старше, вечно задирала нос и вообще была очень противной. Взрослые не догадывались о нашей с ней взаимной неприязни, выражавшейся в презрительных взглядах и молчаливом бойкоте. Я уже не помню, почему мы с ней перестали разговаривать, это было очень давно…
Я продолжал стоять у окна, когда вдруг увидел отца: он шел по двору и нес в руках большую коробку.
- Трансформер! - воскликнул я и побежал открывать входную дверь. Но папы почему-то не было. Я стоял на площадке и прислушивался: не открылась ли входная дверь. Но она не открывалась.
- Ваня, иди мыть руки! - позвал мамин голос. Я послушно закрыл дверь и направился в ванную. Минуты ожидания отца были самыми долгими в моей жизни. Я даже Нового года так не ждал, как его появления. Когда я вышел из ванной, отец раздевался в прихожей. Я стал смотреть по сторонам, ища глазами ту большую коробку, которую он нес по двору. Но ее не было.
- А где трансформер? – на глазах у меня навернулись слезы. Папа опустился на одно колено, потрепал меня по макушке и подмигнул. Он всегда так делал, когда мы шли гулять, а мама давала наставления, что мне можно, а что нельзя. «Ты ему мороженое только не покупай. Он вот только выздоровел!» - говорила мама. А папа подмигивал и всегда мне его покупал, но говорил, что это должно остаться в тайне. Я быстро уяснил это правило и уже не расстраивался, когда мама мне что-то запрещала.
Вот все собрались за столом. Мама переоделась в нарядную длинную юбку и белую блузку с вышивкой. За столом сидел дедушка, тетя, дядя и их противная дочь. Первым слово взял дедушка. Он встал, зачем-то похлопал себя по карманам клетчатого пиджака, и начал поздравлять. Он говорил о том, как они с бабушкой меня любят, о том, что я уже совсем большой, что мне нужно хорошо учиться, быть здоров и радовать родителей. Мне это было совсем не интересно, но я стоял, слушал и улыбался. Под конец дедушка пожал мне руку и поцеловал меня своими старыми сморщенными губами. Не самое приятное чувство на свете, но я сумел сдержать нервный смешок.
- Скоро зима наступит, поэтому бабушка связала тебе вот эти теплые носки, перчатки и шарф. Носи, внучек, на здоровье.
Дедушка протянул мне пакет. Я поблагодарил его, пожелал бабушке скорейшего выздоровления, хотя толком не помнил, как она выглядит. Она лежала в больнице уже не один год, и меня к ней никогда не возили.
Следующим меня поздравлял дядя от лица своей маленькой семьи.
- Иван! – торжественно начал он, – Мы с тетей Ирой и Дашей желаем тебе успехов в учебе… - и он еще долго что-то говорил, а я мог только стоять и улыбался. Он все говорил, а я только и думал, что о трансформере. Я думал о том, мог ли я ошибиться. Мог ли я перепутать папу с каким-нибудь другим мужчиной с коробкой? Дядя достал из кармана джинсов две бумажки достоинством в сто рублей каждая, протянул их мне и пожал руку. Я искоса взглянул на Дашу: она переводила недовольный взгляд с отца на купюры, а когда заметила, что я на нее смотрю, показала мне язык. Никто из взрослых этого почему-то не заметил. Я поблагодарил дядю, тетю и даже сказал спасибо этой противной девчонке.
Тут встали папа с мамой. Их я слушал очень внимательно, стараясь не пропустить не единого слова. Я весь замер в ожидании.
- Ванечка, сыночек. Ровно восемь лет назад мы с папой стали самыми счастливыми людьми на земле: у нас появился ты. Теперь ты вырос, стал сильным, ты стремишься к знаниям, – мама улыбнулась и выразительно посмотрела на папу.
- А, сейчас! - улыбнулся отец и вышел в коридор.
Я очень надеялся, что не ошибся, что это именно папу я видел во дворе. И, вот чудо! На пороге появился отец, а в руках у него была та самая коробка. Мама улыбалась. Я подбежал к ним и обнял обоих где- то в районе коленок.
- Мамочка! Папочка! Это мой самый лучший подарок! Спасибо вам, что вы меня родили, иначе бы я не смог сейчас поиграть в трансформеров.
- С днем Рожденья, сын! – сказал папа. Мама смущенно смеялась, а я смотрел на коробку. На ней был изображен тот самый трансформер. Я посмотрел на Дашу и скорчил ей рожу.
Мы сидели за столом, ели и пили. Взрослые пили вино и водку, а нам с противной Дашей налили газировку «Буратино». Папа пил больше всех, а мама все время подталкивала его локтем в бок. Она была очень не довольна, и с каждым тостом лицо ее становится все более и грустным. Она пыталась улыбаться, когда я на нее смотрел, но улыбка эта была натянутой и какой-то болезненной. Потом был шоколадный торт «Чебурашка». Мы с мамой смотрели мультфильм, но мне больше понравилось про Матроскина, дядю Федора и Шарика, а еще про Незнайку.
Вот начались танцы. Дядя принес с собой небольшой кассетный магнитофон. Играла веселая быстрая музыка, под которою хотелось бегать и прыгать. Все танцевали. Я не умел танцевать, но мне это очень нравилось, поэтому я просто по-всякому болтал руками и ногами. И тут папа подхватил меня на руки и начал кружить.
- Гена, осторожней!
- Да все в порядке,…
У меня закружилась голова. Папа посадил меня сверху на шифоньер.
- Гена! Сними его! Он же упадет! – строгим голосом сказала мама. Папа проигнорировал ее слова и налил себе полную рюмку водки. Я сидел наверху и смотрел на танцующих людей, на взволнованную маму, на пьющего отца. У меня очень кружилась голова, но мне нравилось сидеть и смотреть на всех сверху. Потом вдруг стало темно, я почувствовал, что падаю.
- Пошел прочь, свинья! – кричала мама. - Сына мне угробил, подонок…
Я открыл глаза. Передо мной были незнакомые лица.
- Следи за пальцем, - сказал человек в белом халате и начал водить пальцем перед моим носом, но я не смотрел на него.
Очень болела голова. Я закрыл глаза.
- Срочно госпитализировать… – услышал я словно через глухую стенку.
Я чувствовал, как меня подняли и куда-то понесли, слышал, как плачет мама, чужие голоса. Я все время чувствовал ее руки на своей голове, слышал ее охрипшее дыхание. Но я не думал об этом. Единственное, чего мне сейчас хотелось, это поиграть со своим новым красивым трансформером.
Самое жизненное кино
Дима лежал на полу. Все вокруг кружилось: стены, потолок, предметы, мысли. Он лежал и вспоминал Питер. Как мужики из общаги купили ему билет на поезд, напоили и погрузили в вагон. Если бы они просто отдали ему билет, то через полчаса Дима бы уже обменял его на деньги, на которые еще через полчаса была бы куплена очередная доза яда. Отправив его домой, они сняли с себя ответственность за его жизнь. Они боялись, что однажды утром проснутся и увидят окоченевший труп наркомана.
Теперь он почти дома. По крайней мере, в своем городе. Лежит на полу какой-то квартиры. В последнее время все квартиры стали для него какими-то. Варить, колоться, спать, изредка есть, клянчить деньги у прохожих и дальше по кругу. Дни пролетали перед глазами как кадры киноленты. Казалось, что он в любой момент может сказать «нет», остановиться, выйти из кинотеатра. Казалось, что за стенами душного темного зала его ждет хорошая работа, счастливая мама, чистая одежда, молодая красивая жена.
Дима возвращался домой, когда мать уходила на сутки. Возвращался, разумеется, не один: каждый раз приводил с собой новых друзей. Он видел, как она стареет: с каждым разом все больше седых волос и морщин.
Несколько раз мать заставала их, но нечего поделать не могла, просто выходила на балкон и плакала. Это было единственное место в доме, куда не распространялся отвратительный запах бензина вперемешку с ацетоном или растворителем.
Он лежал на полу, вокруг все по-прежнему кружилось.
- Димон! – раздался голос в пустоте. – Димон! Ну и хер с тобой, – голос утих.
«Мы были настоящими!» Пронзительная мысль привела в чувство. Дима огляделся. В комнате стоял душный смрад. Повсюду валялись пустые бутылки и окурки.
- Очухался? – спросил с дивана Жека.
- Да, - сонно пробормотал Дима, почесал глаз и поднялся с пола.
- Надо сваливать, батя скоро вернется, - озабоченно пробормотал Женя и тоже встал.
- А девчонки когда ушли? – спросил Дима минут через пятнадцать, когда в голове немного прояснилось.
Он зашел на кухню, где Жека уже тщательно отмывал кастрюлю, в которой совсем недавно варилось их «счастье».
- Они часа полтора как свалили. Сказали, что сегодня тоже не прочь с нами потусить.
Дима довольно улыбнулся.
- А где тусить будем?
- Я им сказал, что у тебя.
- У меня? – удивился Дима. – Вот черт знает… У меня мать может быть дома…
- А позвонить?
- Если позвоню, то она сделает все возможное, чтобы я не попал в квартиру. Вообще удивляюсь, как она еще замки не сменила…
Дима задумчиво смотрел куда-то в потолок.
- Да все норм будет. По-тихому все! Как всегда!
- Это я знаю… Но запах… Соседи сразу спалят…
- И че? Ментам один хрен - все равно. Они не приедут, если мы буянить не будем, - усмехнулся Жека, продолжая тереть несчастную кастрюлю. - Ну, давай! Кислоты, тем более, на один раз осталось! Сваримся, а потом тормознемся…
- Ладно! - Дима улыбнулся.
- Молоток! Сразу бы так… Бля…
Радость сползла с Жениного лица и на смену ей пришла озабоченность. Железная входная дверь с грохотом распахнулась.
- Чем тут опять воняет?! - раздался в коридоре мужской крик.
- Надо валить…
Женя бросил кастрюлю в раковину, схватил пакет и сгреб в него все, что было на столе. Дима направился было в комнату, но получил увесистый толчок в грудь, потерял равновесие и растянулся посреди кухни.
- ВЫ ЧТО ТУТ ОПЯТЬ УСТРОИЛИ?!
Женин отец был крупным мужчиной лет пятидесяти пяти с пышными усами и добродушными голубыми глазами, но сейчас его лицо искажала злоба. Он схватил Жеку за грудки и отшвырнул к стене, как тряпичную куклу. Тот едва устоял на ногах.
- Вон отсюда! – проревел мужчина.
Женя не смотрел на отца: ему было плевать, что тот скажет и что сделает, он лишь хотел как можно быстрее уйти.
- А ты, паршивец, чего разлегся? Тебе персональное приглашение нужно?
Дима кое-как поднялся с пола, добрался до прихожей, быстро натянул кроссовки и вышел на лестничную площадку. Из квартиры доносилась ругань и крики, затем глухой удар о стену и какая-то возня.
- Чтобы духу твоего здесь не было, и барахло свое все забери!
Женя вышел на площадку, одной рукой зажимая окровавленный нос, а другой судорожно сжимая пакет. Под бранные выкрики они с Димой вышли на улицу.
Мелкий холодный дождь не прекращался уже пару дней. Он то расходился, то затихал, но небо по-прежнему оставалось затянуто тяжелыми серыми тучами.
- Ломать начинает… - нервно заметил Дима.
До его дома оставалось еще около часа ходьбы.
- Меня тоже…
- Ты все забрал?
Женя нечего не ответил, только помахал пакетом, который нес в руках.
Они поднялись на пятый этаж серой панельной хрущевки. Поворачивая ключ в замке, Дима надеялся, что дома никого не будет. Сегодня им повезло. Дверь легко распахнулась, в квартире было тихо. Жека сразу направился на кухню, а Дима прошел в зал и включил телевизор.
Прошло больше часа. Картинки на экране сменяли друг друга. Дима машинально жал на кнопку переключения каналов и оцепенело таращился куда-то в пространство перед собой. В таком состоянии он проводил большую часть времени с момента, когда его отпускало, и до момента, когда в вену входила игла. Для него больше ни в чем не было смысла: ни в телевизоре, ни в алкоголе, ни девушках, которые с радостью раздвигали ноги после укола. Время вокруг него текло медленно и уныло.
- Скоро? – крикнул он Жеке на кухню, наконец, выйдя из транса.
- Нормально… - отозвался озабоченный голос. – Девчонки не звонили?
- Нет…
Дима только сейчас осознал, что девушек еще нет, а ведь они для такого были просто необходимы.
- Чертовы бабы… А они точно придут?
- Да куда они денутся?! – ухмыльнулся Женя, заходя в комнату. – У них выбора, по-моему, нет, - он заржал.
Дима посмотрел на него и слабо улыбнулся. Лицо у него было красным, на лбу уже выступили капли пота.
- Терпи, братишка, еще мальца осталось…
Дима нервно кивнул в ответ и, когда товарищ вернулся на кухню, лег на пол. Так почему-то было легче.
Он смотрел в потолок. Мысли роились перед глазами точно мухи. Вот одна подлетела совсем близко и уселась ему на нос… Жизнь – это фильм. Фильм от первого лица, который ты смотрит каждый день. Фильм, в котором ты лишь молчаливый зритель. Ты не в ответе за плохой сценарий, отвратительные декорации и бездарную игру актеров. «Кино, так кино» - пронеслось в голове.
Резкий звук привел в чувство. Дима открыл глаза и увидел над собой довольную морду Жени.
- Готово? - он взволнованно вскочил на ноги.
- Ага, - Женя улыбнулся и протянул ему пустой шприц.
У Димы дрожали руки, но он все же набрал полтора куба темной жидкости и посмотрел на Жеку.
- Чертовы бабы!
Прошло двадцать минут. Женя большими шагами мерил комнату, не зная, куда себя деть. Дима старался сидеть спокойно, но ничего не получалось: внутри все клокотало.
Раздался стук в дверь. Дима настороженно подошел к двери и посмотрел в глазок. За дверью стояла его мать: лицо взволнованное, взгляд испуганно обегает дверь. Собрав последние силы, он отпер дверь.
- Дима… - голос матери звучал глухо и обреченно, она смотрела в его остекленевшие красные глаза. - Дима, я… Чем это пахнет?
Не дожидаясь ответа, она быстрым шагом направилась в кухню. Жека бросился за ней. Дима запер дверь.
- Прекратите! Дима, что ты с собой творишь? Убирайтесь вон и гадость свою заберите!
Она разом смахнула все, что было на столе, на пол, бутылек с кислотой разбился. Женя с размаху ударил ее по лицу.
- Ты что делаешь? Дима, помоги! - она кричала, вырываясь из Жекиных рук. – Отпусти меня, подонок.
Дима безучастно наблюдал за борьбой, опершись о дверной косяк.
- Димон, помоги, чего стоишь? … - голос Жени был крайне возбужденный.
Дима схватил мать за ноги, они втащили ее в комнату и кинули на диван. Женя еще раз ударил ее по лицу, потом прижал всем телом к дивану и начал раздевать. Дима вышел на балкон и закурил. Он слышал лишь звуки ударов, перемежающиеся приглушенными криками: «Твари! Подонки! Отпустите меня!»
Внутри у него что-то екнуло, но желание быстро перебило это чувство. Ощущение неправильности, чувство того, что что-то пошло не так… Дима слышал, как скрипит старый диван, и вспоминал, что когда был маленьким, они с мамой часто спали на этом диване вместе. Вспоминал, как прижимался к ней, когда ночью ему снился страшный сон.
Мать кричала, а он курил. «Димиочка! Помоги!» Вот скрип прекратился. Балконная дверь отворилась: из комнаты вышел красный потный Женя. На шее у него были сильные царапины.
- Твоя очередь…
Дима молча кинул бычок в пепельницу и зашел в комнату. Мать лежала на диване абсолютно голая, захлебываясь слезами. Он увидел только что выступившие синяки у нее на руках и начал раздеваться.
Все только начинается
А вот мои похороны. Сейчас средина сентября, но почему-то идет снег. Смотрю на себя: я лежу в большом прямоугольном деревянном ящике. Вокруг стоит много людей. Они смотрят на меня и плачут. Сильнее всех плачет моя мама. Наверное, она зла на меня, за то, что я ушел жить к Боженьке. Она стоит у самого ящика и держит меня за руку. Без перчаток, а ведь на улице уже холодно. Руки покраснели от мороза и ветра, которые, почувствовав свою власть, гуляют по всему кладбищу. Мне не нравится это кладбище: оно новое и на нем нет еще ни одного дерева.
Когда-то мы с мамой уже были на кладбище. Мне понравилось. Там было много деревьев и красивых памятников, а здесь что? Только поле и ветер. Мне не нравится.
Какой-то мужчина подходит к маме, берет ее за плечо и отводит в сторону. Другой мужчина в смешной одежде начинает что-то говорить. Он ходит вокруг меня, и в руках у него болтается что-то вроде дымящейся чашки. Он ходит по кругу, болтает этой странной штукой и все говорит, говорит… А иногда кажется, что поет. Мне это тоже не нравится. Если на небе все так поют, то я уже не хочу идти к Боженьке.
Я смотрю на других людей, стоящих вокруг. Большинство из них я не знаю. Наверное, это мамины друзья. Незнакомцы тоже плачут. Может, я их просто не помню? А может они пришли поддержать маму и плачут только из жалости к ней или потому, что так принято. Да, скорее всего последнее… Зачем еще плакать?
Четверо крепких мужчин берут красивую деревянную крышку и закрывают ей ящик, в котором я лежу. Раздается пронзительный крик: это мама. Она подбегает к ящику и обхватывает его обеими руками. Из глаз текут слезы, скатываясь по глубоким морщинам прямо на красную ткань.
Я хочу подойти к ней и обнять, но не могу, словно что-то мне мешает. Мне остается только смотреть. Четверо мужчин опускают ящик в вырытую в земле яму. На дне проступает какая-то мутно зеленая жижа, и ящик опускают прямо в нее. Мама плачет. Холодный, обжигающий ветер бьет ее по лицу. Мне ее почему-то не жалко. Я просто смотрю.
Люди начинают подходить к моей могиле и кидать туда по горсточке земли. Небольшие замерзшие комья ударяются о крышку и рассыпаются. Мама стоит и плачет. Люди вытирают руки о свежий белый снег. Мужчины начинают закидывать яму землей. Мама стоит и смотрит. Слезы больше не текут, они словно закончились…
Когда яму закопали, на образовавшемся сверху холмике поставили деревянный крест с табличкой «Иван Федорович Пристолов 15.09.1986/12.09.201». Подходят люди с венками и большими красивыми букетами и начинают их укладывать на свежий холмик из земли. На каждом венке завязаны черные ленточки с надписями. Я не могу прочитать, буквы разбегаются в разные стороны… Вот мужчина уводит маму в автобус. Я вижу это с высоты.
Я поднимаюсь все выше, меня словно что-то тянет. И когда люди внизу становятся неразличимы, я поднимаю голову вверх и понимаю: «Все только начинается».