Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
...If I offer you my soul
Will you carry me away?
I cannot be the only one
To be dehumanized again...
Вода. По капельке - единицы жизни. Утекают меж пальцев.
Ноги раскрашены красивым красным цветом, облеплены подсыхающей на морозе пленочкой, как второй кожей, как и руки до локтей, а выше - ажурные, кружевные узоры дырочек, завихрений, плеска капель.
Как же много воды.
- Твою мать! - раздраженно гаркнул кто-то за спиной.
Впрочем, не имеет значения. Ведь, как бы знакомо ни звучали слова, я все равно не знаю их значения. И я не знаю наверняка, чем провинилась перед этими людьми, кроме как самим появлением на свет, по той же причине.
Здесь все, совершенно все - незнакомое, места и явления, язык и традиции...
Только одно я узнаю здесь с той же болезненной остротой, что и дома. Человек. Эти существа здесь – точь-в-точь, как там, откуда я п пришла. Какая ирония. Даже в совершенно другом уголке Вселенной Человек остается Человеком.
- Парни, кажется, я убил своего брата! - весело воскликнул человек, каркающий смех тягучей остывшей кровью, бурлящей в разорванном горле мертвеца, непрестанно поскрипывал, как дробленый масляный ломоть сухаря, и чавкал, как грязь неразъезженной дороги. - Черт, неудобно даже как-то перед дамой... - к первому голосу добавился целый хор гогочущих плевков-усмешек, и, судя по всему, похабных комментариев и похвал.
Уже не имеет значения. Ничего.
Снег меленькими каплями мягко стелется по земле, незаметно и ненавязчиво. Голые ноги леденеют, тулуп и рваное платье – единственная одежда на ней, - уже совсем, совсем не греют. Некогда красивые, длинные рыжеватые волосы тугими клоками путанной шерсти обвисли вокруг исхудалого, бледного лица, разукрашенного сеточкой алых разводов, будто бы художником-миниатюрщиком нанесенных, а в кристально-голубых, неестественно посветлевших из грязно-синего глазах ступор и легкое недоумение. Только слезы снежинками лениво размывают багровые рисунки с щек, да губы, иссохшие, потрескавшиеся, бескровные - в непонимающем молчании безжизненно сомкнуты: крики закончились быстрее, чем ожидалось.
А у самых ног ее, промерзлых и израненных холодом и уличным мусором, медленно остывающее тело, безвольно раскинутые ноги и сжатые крепко на груди, пронзаемой льдистым холодным воздухом насквозь, белые костлявые пальцы. И лицо – успокоившееся, лишь с легким оттенком дружелюбного волнения. Джинсовая куртка потяжелела, розоватый иней цветочным мотивом расцвел на мокрой груди, из под курчавых, темных волос стелется багряное покрывало, тоненькое, шелковистое, зеркалом ползет под босые ноги и окружает островок мертвого и живого тела, все еще сцепленных руками, как маленькое, пока еще теплое соленое море.
Какой удачей должен обладать стрелок, чтобы так точно выстрелить и порвать аорту жертве? Попасть в того, в кого не целился.
Потому что стреляли в нее.
- Ну что, добилась, чего хотела, сучка?! – злость разочарования быстро сменяется воспоминаниями о ярости, более живом и горячем чувстве.
«Совсем мальчишка» - думается ей, хотя еще неясно, кто был старше. Просто она точно знает, что он не должен был умереть. Не так. Не сегодня. Не за нее.
«Погиб вместо меня… зачем же, зачем же…»
Она не может прекратить повторять про себя это. И с каждым разом все отчетливей эхом отзываются воспоминания о том, как много дней и ночей назад она уже говорила это, уже плакала также опустошенно и уже обнимала родное, обмякшее тело, жизнь в котором тлела с каждой секундой. И тоже она пыталась спасти, вливала в намертво стиснутые зубы кровь из неаккуратной раны на руке, шептала мольбы…
В этот раз порезы получились аккуратнее, хоть и неприятнее – на ладонях, но, когда из всего колющего оружия у тебя лишь меч, выбирать не приходится. И даже плескавшаяся в крови магия не помогла – слишком поздно.
Зачем рождаться ведьмой, зачем столько жить и бороться, если нельзя спасти всего одну жизнь?
- Что случилось? Наша подруга не рада? – язвительным ядом чужой голос заливал воздух, но эти едкие плети слух ее едва ли тревожили.
Как же много это алой воды.
Кораблики снежинок мерно текут по ровной глади, наливаются сочным ярким цветом, а потом – в водовороте трещин и колдобин утопают в водопаде меж решеток водостока. Чистый снег и невинная кровь сливаются воедино где-то в канализации.
«Этот мальчишка, милый мальчишка…»
Она знает, как влияют на окружающих ей подобные; одни люди влюбляются, другие, не сумев преодолеть собственной порочности, желают просто завладеть телом. Мальчик не был исключением. Мальчик ее полюбил, так верно и крепко, что, несмотря на все улики, подозрения, обвинения – не оставил. Защищал, безрассудно и зря.
Никогда еще Габия не ненавидела себя так сильно.
- Говорил я ему не связываться с тобой. Чего еще ожидать от… такой? – одобрительные комментарии сыпались со всех сторон в поддержку главаря. Сам же он, раззадоренный свежей кровью, решил однако же попридержать свой норов и сперва всласть наговориться, ощутить себя героем дня. Куда денется эта девка из окраинного двора, окруженного почти двумя десятками людей, что ее уж точно не пропустят?
Габия знала, что именно пошло не так, теперь ясно видела всю цепочку, как шаг за шагом становилось ясно, что ей не прижиться тут. Ясно – но для стороннего наблюдателя. У нее же и выбора не было: куда могла податься никому неизвестная девчонка, что говорит на странном языке и за образцы ДНК которой врачи готовы были пойти на крайние меры? Только к кому-то достаточно наивному и добродушному, кому-то, кто встретил ее до очернения клеветой, кому-то, кто разглядел в ее простом, но странно притягивающем облике что-то светлое, до боли знакомое, но уже почти забытое...
И теперь он замер у ее ног.
- Надеюсь, ты довольна и мы можем продолжить нашу беседу, - со злобной лаской бормочет человек и тут затылок Габии обжигает холодная сталь.
«Не выстрелит, он явно хочет чего-то большего. Но ударит не задумываясь»
- Отвечай, кто ты такая?! Кто послал тебя сюда?!
Ты ведь не простая ведьма, ты была среди тех, кого звали милосерднейшими, великодушнейшими…
Так посмотри на свое милосердие! Посмотри, что делает оно с теми, кто есть вокруг тебя!
- Говори!
Кто платит за твое великодушие?
Шорохи щебня и треск льда незаметны – не так, как мертвый, каменный холод израненных пальцев, алыми пятнами плывущих перед мутным взором, солеными кольями вонзающихся в лицо, губы…
- По-плохому я всегда успею с тобой разобраться… - хищно шепчет мужчина на ухо, змеей твердая рука вьется в миллиметре от волос, сталь давит на голову. Терпения человека не хватает, но он прилагает все усилия, чтобы запугать свою жертву сильнее, хотя и так видит – она беззащитна, разбита, - …а после – и мои друзья...
Калеными железными иглами взрывается сознание и ворох воспоминаний волной окатывает дух, затерявшийся где-то вне тела. Вместе с привкусом чужой крови во рту на язык капают слова, скатываются в горло, растворяются в теле, напоминая, рассказывая, как нужно их произносить…
- Он был невиновен...
Слова неслышным потоком, тонким и хилым, врываются в грохочущий проклятиями и бранью воздух.
- Что? – опешивший мужчина подавляет инстинкт самосохранения: ему все кажется, что он прекрасно знает, с кем имеет дело.
Его голос словно становится слышен яснее и четче, будто бы Габия, наконец, вынырнула из под толстого слоя воды, в которой все звуки отдаленным гулом смешивались в единый шум перестука сердца и давящий пульс густеющей, замирающей крови. Она понимала слова, все до последнего, словно сама же и вкладывала их в уста, и соленым, тошнотворно сладким привкусом на языке в ее воспоминаниях растворялись чужие…
Белое.
- Одеяло, скорее! Тут человек!
Колючее, холодное.
- Да как она тут оказалась? И выжила?!
Вьется в воздухе и бьет в лицо.
- Я не знаю, что ты сделала им, но тебе лучше уходить. Ты понимаешь меня?..
Кудрявый мальчишка, что нашел меня, очень взволнован, но я не могу ему ответить и глупо таращусь на него, сидя на больничной койке.
- …А я сказал, что ее необходимо срочно поместить в изолятор! – где-то в другом конце коридора из-за дальних дверей слышится звон и треск стекла. - Вы хоть представляете, какие могут быть последствия?!
- Ты можешь остаться у меня, - паренек смотрит ласково, улыбается дружелюбно… и встает вплотную к двери, не позволяя выйти. – Точнее, я тебе очень советую остаться у меня.
- Вы посмотрите-ка, наша немая говорить научилась! Исцелилась! Ну не чудо ли, парни?
- И откуда ты такая взялась?..
Он с каждым днем повторяет эту странную фразу все чаще и с каждым разом – все глупее и шире улыбаясь. Дурак.
- Ну, раз мы не можем говорить, то я предлагаю такой выход…
Он смущенно ухмыляется, смотрит как-то странно. И в руках – замызганная тетрадь с парой простых карандашей с облезшей пятнами краской.
- Что ж, раз одна твоя ложь раскрылась, займемся и остальным...
- Это рисунок, понимаешь? Ри-су-нок!
А я упрямо тычу пальцем в само изображение и повторяю незамысловатое слово еще раз.
- Vi… Vilkas? - неловко произносит он. - Что это значит? Это язык алхимии?.. – вдруг он хмурится, присматривается с куда большим вниманием к картинке. - Постой-ка… Волк? А откуда ты знаешь, как они выглядят? Их две сотни лет уже никто не видел…
- Спрячься и не выходи! – скрипучие двери пыльного старого шкафа ударяют по рукам. - Это мой брат… он не очень хороший человек… - парень заметно взволнован и с каждым мгновением тревога в его взгляде возрастает, - …и тебя ему лучше не видеть, а то он… - паренек сглатывает тугой ком в горле, облизывает нервно испещренные трещинами сухие губы и явно представляет что-то очень неприятное, - …он может…
Входная дверь сотрясается, петли звенят и вздрагивают.
- Неблагодарный засранец, ты откроешь или нам выбить эту чертову дверь?!
- Сколько тебе нужно еще смертей, чтобы рассказать правду?!
- Облавы из-за шайки из Фриз-сити теперь и на окраинах… - где-то в углу ругнется один из товарищей говорящего – воры не лекари, аккуратно и бережно перевязывать раны не их ремесло. - Трое наших полегло.
Скрип, грохот, снова брань…
- Эй, поглядите, кого я нашел!
- Она больна, не может говорить… - мальчишка загораживает собой, с какой-то упертостью, смешанной с мольбой, обращается к главарю. – Мы уйдем, а ты оставайся в этом доме, как в своем.
Улыбка человека складывается в оскал и он безбоязненно, горделиво подходит.
- Ты оставишь больную девушку на улице? – елейным тоном тянет он, пронзая презрительным взглядом того, кого когда-то звал братом. В ответ – гнусавые протяжные смешки, глумливый хор сподручников. - Знаешь, я, в какой-то мере, тоже врач и, думаю, смогу позаботиться о ней как подобает…
Мне сразу не понравился этот тип, и не только тем, что пытался то ли убить, то ли изнасиловать...
- Эта чертовка говорит на языке аристократов!
...а тем, что слишком внимателен.
- А ее оружие – знаешь, у кого такое же?! У солдат Джагары!
Неправда, конечно, но разве такое отребье разбирается в оружии? Длинный клинок – значит, не из своих.
- Она шпионка и ее следует передать людям Оакама!…
Даже вырвавшись из крепких объятий ценой изорванной одежды, даже забрав из чужих рук меч, выхода нет и бежать некуда. Только белесый квадрат окна и заметенного снегом ржавого изгиба пожарной лестницы, обрывающейся задолго до земли...
- Габи, беги!
…только краткий полет в белой мгле ветра и странное понимание того, что такой прыжок – теперь далеко не предел этого тела…
- Может быть, убивать по одному человеку за предложение?..
А потом слов не было. Только паника загнанного в угол зверя, только беспорядочные броски и ответные выстрелы, скользящие над кожей, ведь если взять живой не удастся – такую можно и убить, - вскрики, стоны и ступор от боли, ядовитыми клыками змеи впившейся куда-то в руку. И только после – зов, толчок и страшное понимание того, что последовавший выстрел действительно был последним.
- Что ты там шипишь?!
Габия глубоко вздохнула, воздух свистящим мощным потоком протиснулся сквозь сомкнутые зубы. Человек не видел ее лица, острозубой кривой улыбки, выражавшей отнюдь не радость - лишь подавляемую боль, не видел глаз... Глаз, сменивших нежный голубой цвет скорбного разочарования и отчаяния осознания на ядовитый, наливающийся изумрудной зеленью цвет пробуждающейся ярости.
- Он был невиновен!
Он не успел испугаться, не успел даже сработать рефлекс и прогреметь выстрел, как мужчина одним беззвучным движением оказался впечатан в крошеный щебень и ломанный асфальт в десяти шагах от девушки. Захлебнувшись спазмическим безголосым вскриком, он остался лежать, понемногу заметаемый снегом, едва шевелясь от боли.
- Теперь слышно?!
Бордовой тенью она застыла над трупом: главаря смела лишь движением руки и никто из его товарищей не имел понятия, каким образом ей это удалось. Но зато все, как один, мешкать не стали.
- Стреляйте, кретины!..
Чередой взрывов отдались выстрелы, свист пуль утопал в треске и лязге ложных мишеней – стен, металлолома. А затем вдруг оказалось, что один человек уже упал с разодранной ногой, другой покосился от сильных, до крови, ударов в бок, таких, что слоновьими бивнями в осколки сбитые ребра протаранили плоть и носами сгинувших кораблей зияли из плюющих желчью и мелкими обрывками слизистых внутренностей дыр. Ловчее змея скользя в поднятой стрельбой пыльно-снежной пурге, цель умудрялась исчезать из виду, будучи совсем, совсем не незаметной. Потому никто не отследил, в какой миг она подобралась к тяжеловесу, парой минут ранее вырвавшему у нее из рук меч. Зато, когда человек с диким ревом, обратив на себя внимание сотоварищей, с разворота саданул нападавшую, казалось, сразу по всему телу рукой с зажатой в ней винтовкой, остальные воодушевленно стали браниться и уже собрались было подойти поближе, пока есть шанс, и добавить чертовке от себя, да не успели. С безразличием сплюнув густой ком крови, она вскочила с нечеловеческой скоростью; противник лишь восторженно неприлично ругнулся и, расценив, что одним-двумя ударами вполне сможет переломить девчонке позвоночник, замахнулся. Словно что-то помимо лезвия, крепче и острее стали, следовало за клинком, меч быстрым точным движением рассек хладный металл дула винтовки, крепко сшитые швы кожаной куртки, туго натянутую на напряженные, сжатые мышцы светлую кожу, разрисованную шрамами, с треньканьем перебираемых струн порезал вены и артерии, щедро плеснувшие, как лопнувшие пакеты с краской, мощными струями крови, от давления незаметно разошлись капилляры, по каплям выдавившие из себя соком растекшиеся по телу и одежде струйки, с корундовым скрипом чуть треснули ровные половинки песочно-белесой кости. Человек с искренним изумлением смотрел на укатившуюся куда-то под ноги товарищам руку даже падая на колени.
Тонкими, облегающими ножнами с фиолетовым отливом нежным полотном растекалась по клинку вода. Габия усмехнулась, глянула чернеющими глазами на самого дальнего противника и играючи, как кошка вильнувши хвостом, запустила оружие в воздух с силой точно звериной. Аккуратным колышком острие выдолбило в кирпичах неровное отверстие, тут же увлажнившееся поступавшей, как из трубки, жидкостью, мерно и потихоньку лившейся из нанизанного на клинок дергающегося тела. Ничего страшного, попала даже не в сердце, так, бок пропорола.
Всадить ответной стальной пчелой пулю в лоб или сердце девчонки по-прежнему оставалось сложно, только теперь уже по той причине, что сама цель исчезла; не сразу стали заметны в шепчущем ветре среди ловчей сети снежинок черно-золотые глаза.
- Что это?! Что происходит?!..
Но вот невидимая в белесой каше снегопада фигура стала стремительно приближаться к одному из людей и в следующую секунду белый ворох опрокинул на лопатки еще одного мужчину. Четырехлапая размазанная фигура тяжелым памятником давила на грудину жертвы ровно до того момента, пока в нее жгучим потоком не посыпали пули – тогда, оставив на память лишь глубокий укус то ли в шею, то ли в плечо и стынущий в морозном воздухе силуэт из опадающих снежинок, тварь вновь бросилась, уже на другого человека. Недоуменно-испуганно вскрикнувшая жертва острокостным мешком завалилась на расчерченную наплывами щебня и асфальта землю. Исполосованные багровыми лентами крови оскаленные клыки и холодный, как застывшее золото, пронзительно-безжалостный, опустошенно-равнодушный взгляд почти человеческих глаз – и после дождевыми каплями жертве в глаза плещет теплая, сладковатая поперву жидкость.
Окаменелые янтарные радужки угольных, черненых глаз и яркие неровные разводы, лоскутами мельтешившие в снежно-белом воздухе - вот и весь образ. И это существо металось под обстрелом снегопада, раскрывая крайне быстро в серо-белой мгле фонтаны и фейерверки цвета своих клыков, когтей, цвета мокрого пятна на раненной лапе, вскрывая их не поочередно, случайным вихрем проносясь то тут, то там, кидаясь без разбора на каждого, но точно, без лишних движений.
По окончании танца остался лишь один, безрадостно и обреченно ожидавший свою партнершу. Знал бы он, какая честь ему оказана - шанс настрадаться под вострыми когтями и тяжелыми ударами крепких лап такой ведьмы!
Волк подходил плавно, спокойно, не таясь. Не от кого уже прятаться.
Если позвоночник главаря и был цел, то режущая, как десяток кинжалов, боль в спине не проходила, сломанная нога и в лучшем случае вывернутое предплечье, промерзнув на ледяной земле, надежд на лучший исход не добавляли. Его товарищи тихонько постанывали, иные не откликались – неясно, мертвы или без сознания от страшных травм. Впрочем, кто с такими повреждениями долго жил, брошенный издыхать на окраине?
Желтые глаза неотрывно смотрели на лицо человека, из приоткрытой черной пропасти пасти скалистыми острыми уступами виднелись клыки, с кончика языка зверя все еще капала меленькими бусинками кровь, теряясь рябиновыми зернами в грязном снегу. Шкура тоже была красна, несмотря на все явные попытки зверя очистить себя от липкой жидкости. Пожалуй, именно этим этот волк отличался от прочих зверей - явной неприязнью к крови. По крайней мере, крови этих людей.
Черненые когти скрипнули по льду, белый зверь замер в пяти шагах от жертвы – расстояние для одного рывка.
- Пощади...
Белые уши навострились, оскал расширился, превращаясь в холодную ухмылку.
- ...Пощади...
Габия и сама не знает, откуда взялось это точное понимание процесса трансформации. Габия уже и не знает наверняка, что случилось с ней в этом мире. Она и не задумывалась об этом даже.
В человеческом обличье она по-прежнему стояла на месте, по-прежнему босая, по-прежнему – в крови... и не чувствовала ни холода, ни жгучего неприятного ощущения стянутой пленкой засохшей жидкости кожи. На кончиках тонких, бело-красных пальцев, точно испачканных в каком-то лакомстве, светлячками сияли спокойным, тихим огнем бело-синие клубки чего-то едва ли материального, сотканного точно из воздуха. Человек видел, как минутой раньше с пальцев этой... с ее пальцев роем метнулись эти огоньки в разные стороны, маленькими клинками быстро разрезая воздух пространства, и впились в корчащиеся тела.
Габия нарочито игриво прорычала, тихо-тихо, и двинулась вперед.
Звякнул битыми осколками тончайший лед.
Мерзлыми лезвиями алые треснутые обломки облепили стопу, согреваясь, тая, стекая ручейками с подошвы и оставляя на израненной, перепачканной коже красноватые разводы. Жестокий взгляд уткнулся в алую лужицу под ногами, медленно заскользил к ее источнику. А затем в глазах вновь загорелся хрустально-голубой свет боли.
- Пощажу.
Испугаться такому тону человек не успел - перед лицом его маленькой звездой взорвался светящийся клубок белесого пламени, испещренного синеватыми прожилками, а следом расплылась черной лужей перед взором тьма, нефтяной пленкой обволакивавшая образы, мысли, воспоминания, расползаясь и стекая в самые дальние уголки сознания.
...Валд спешно возвращался из Фриз-сити, хотел предупредить Жозе о том, что его брат возвращается в город – надеется затаиться. Спешил он ровно до того момента, как, подъезжая к городу, услышал вдруг из дальних подворотен пронзительный женский крик. Кто-то звал на помощь. Второй раз за месяц спасать девицу из передряги ему не то чтобы хотелось, но удача предыдущей попытки внушила ему уверенность в том, что, даже если он не сможет ей помочь, то сам удрать точно успеет.
Уверенность растаяла, когда огромная белая псина, измазанная в крови и грязи, сшибла его с ног, выскочив из-за угла, словно целилась точно в него, затем перескочила через его голову и злобно оскалилась. Но не напала, а… стала загонять туда, откуда выбежала. Испуганно выставив руки и надеясь, что псина не бешеная и удар арматурой, валяющейся шагах в пяти, ее утихомирит, Валд поддался и медленно отполз за стену. Но, когда он уже почти ухватился кончиками замерзших пальцев за покореженный металл, животное удовлетворенно рыкнуло, сделало ложный выпад, заставив человека инстинктивно припасть к земле всем телом, и в один прыжок скрылось где-то за домом, на заснеженной улице.
А потом спешки не было: запыхавшийся, взмокший Валд развернулся на животе, поднялся на ноги и через миг с диким воплем упал на землю снова. Словно расцветшим раньше времени маком, дворишко был усыпан десятком-другим алых туш, стенавших, вздрагивавших, бормотавших что-то… и поодаль, накрытое тяжелым темным тулупом, легшим гробовой плитой на тело, алело знакомое лицо.
…Амнезия, шок, нарушение сознания – самые ничтожные травмы выживших обнаруженных. Те, кто помнил, что произошло, очевидно, подверглись еще большей психической атаке и все рассказывали, как «демон наслал на других проклятие беспамятства»…
Куда подевалась девушка, которую Валд с Жозе спасли от бури почти месяц назад, он ответить не мог. Наверное, с ней разобрались жесточе, чем с мужчинами…
Все это происходило где-то там, за границей сахарных краев заснеженного кратера, в котором еще недавно молоденький паренек с напарником обнаружили странное существо. Где-то там горевал единственный близкий друг по погибшему товарищу, где-то там немолодой врач, проиграв бой со своей совестью, уничтожил последнюю пробирку с образцами, за которые его начальник так яростно боролся. Где-то там – провидцы и алхимики путаются в объяснениях, доказывают, что способен к перемещению сквозь пространства лишь дух, где-то там - волки отправляются на поиски рая, где-то там - в томительном ожидании семья...
Только вот уже ничего этого не надо.
Слишком много воды. И это была последняя капля.