Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Ульяна Кривлякина.
Шоколадный батончик.
Помнится, мне было лет эдак тринадцать и я первый раз мучилась несбыточной влюбленностью. Тогда же, кстати, и вывелся мой вкус на мужчин - коренастых, насмешливо-высокомерных и совершенно недостижимых. И вот, в свои неоперившиеся тринадцать я прокрадывалась в раздевалку и находила его куртку, остро и резко пахнущую какой-то туалетной водой - он был тем, кто как раз одним из первых начинает сбривать юношеский пушок и опрыскивать себя какими-то мужскими ароматами, еще неуклюже подобранными отцом. Так вот, я пробиралась в общешкольную раздевалку, отгороженную от проходного коридора тонкой железной перегородкой, увитой какими-то узорами. По окончанию уроков дежурные через окошко передавали куртки, но кто-то пытался просунуть номерки между железными завитками, и вот тут-то можно было переполниться гордостью, дать одеться "своим" быстрее, чем всем остальным. Но меня все это не интересовало. Я пробиралась в раздевалку еще до прихода дежурных и безошибочно находила именно его куртку. До сих пор помню - она была ярко-красной, синтепоновой, нелепо дутой на рукавах. И вот я застывала, на какое-то время прижавшись лицом к вороту, в том месте, где ткань, должно быть, плотно обвивала шею и особенно хорошо впитывала запах. Потом я клала в его карман какое-нибудь угощение - шоколадный батончик или конфету. Мне казалось, что вместе с этим угощением я вкладываю свою любовь, по-детски пылкую и робкую одновременно, и он должен рано или поздно понять, почувствовать, чьи руки незримо касаются его в разорванном времени. Однако потом пришла весна и, постепенно, все перестали носить верхнюю одежду; так, что я не могла больше делать тайные передачки. Мне оставалось томиться и молча наблюдать, как его большое, красивое тело передвигается в проходах между парт, лицо прорезает высокомерная усмешка одним уголком - я вздрагивала от одной мысли, что, вот так вышагивая, он однажды может случайно дотронуться до меня.
И весной, в последнюю неделю перед каникулами мне казалось, будто я вся иссыхаюсь, вымучивая предстоящее прощание. "Три месяца, - думала я, - три долгих, ужасных месяцев, когда я не буду видеть его. И ведь никто не знает - возможно, осенью он уже не вернется, - переведется ли в другую школу, переедет ли, и мы уже никогда не будем вместе...". Я думала об этом как бы с легким мазохизмом, уверенная, что этого не произойдет и будет долгий поцелуй, когда мы увидим друг друга - все это мыслилось мне при том, что мы никогда не заговаривали друг с другом; он, пожалуй, даже не замечал меня. А я все смотрела на ветвистые тополя с глянцево-зелеными майскими листами - деревья тянулись в самое небо вдоль дороги к школе. И мне было даже как-то слишком горестно для такого глупого желторотика.
А потом наступило лето - солнечно-пляжное, озерное и сияющее улыбками. И было целое турне по большим городам - Питер, Москва и Владимир, и я никогда прежде не видела такой невозможной красоты. И возвращалась я в школу уже совсем другой - с легким намеком груди под водолазкой, с матово-янтарной кожей, с целой кучей сквозных событий в маленьком отделении летней дорожной сумки. Он тоже вырос еще больше, стал щетинистым и басистым, однако не екал больше во мне. Зимой я только мельком отметила - "Сменил-таки куртку, теперь у него черный пуховик-аляска, жаль" - и забыла.
Но сейчас я легко могу вспомнить шероховатую красную ткань, легкую сальную полоску на воротничке и этот терпко-сладкий, совсем не юношеский запах. Это будит во мне что-то щенячье, непосредственное, напуганное - когда свято веришь в ведьминскую силу заговоров, встаешь перед рассветом, чтобы прочитать, немного дрожа от возбуждения, таинственные строки приворота, вычитанного в каком-то дешевом журнале; а потом, в школе, пристальней вглядываться - ну, что, подействовало уже? И на подоконнике гадать на картах "Сивилла", купленных в киоске за сотню тенге - господи, это ведь двадцать рублей, а тогда казалось безумной суммой, приходилось экономить на обедах в столовой почти неделю.
Вся эта пора чистой любви и самого горького разочарования вплоть до ненависти - полна хлещущей и поверхностной силою гормональных псевдо-эмоций. Я думаю об этом несколько минут до рассвета, стараясь не упустить тот момент, когда солнце покажет округлый алый бок из-за крыш высоток напротив, и в этом молчании немного давлюсь едким дымом первой сигареты...