Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
ArialLiberationSerif BoldLiberationSerifLiberationSerif Bold ItalicLiberationSerif Italic
Annotation
Перед вами продолжение культовой повести Павла Санаева «Похороните меня за
плинтусом». Герой «Плинтуса» вырос, ему девятнадцать лет, и все называют его Раздолбаем.
Раздираемый противоречивыми желаниями и стремлениями, то подверженный влиянию
других, то отстаивающий свои убеждения, Раздолбай будет узнавать жизнь методом проб и
ошибок. Проститутки и секс, свобода, безнаказанность и бунт с одной стороны; одна-
единственная любимая девушка, образованные друзья и вера в Бога с другой.
Наверное, самое притягательное в новом романе Павла Санаева предельная искренность
главного героя. Он поделится с нами теми мыслями и чувствами, в которых мы боимся сами
себе признаться.
Павел Санаев
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЯТАЯ
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Выходные сведения
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
Павел Санаев
ХРОНИКИ РАЗДОЛБАЯ
Похороните меня за плинтусом-2
Посвящается моей жене Алене
ГЛАВА ПЕРВАЯ
11 августа 1990 года Раздолбай проснулся чуть раньше обычного в полвторого дня.
Солнце за окном было жаркое и белое. Над асфальтом Ленинградского проспекта висел
синеватый от грузовой гари воздух. Люди давно ходили по улицам, потели и устало вздыхали. А
Раздолбай только открыл глаза. От долгого, тяжелого сна его чувства как будто затупили чем-то
увесистым. Он полежал, понял, что заснуть больше не получится, и поплелся на кухню
затачивать отупевшие чувства крепким кофе.
На следующий день Раздолбаю исполнялось девятнадцать. Родители, точнее мать и отчим,
заранее сделали ему подарок и уехали на книжную ярмарку во Францию, чтобы утром бродить
в золотистом парижском тумане, днем удивляться магазинам, а вечером представлять книги
крупного советского издательства, директором которого отчим работал большую часть жизни.
Трехкомнатная квартира на Ленинградке вторую неделю была в полном распоряжении
Раздолбая, но радости от этого он не испытывал. Наливая кофе, он в который раз думал, что
свободная квартира это повод позвать друзей и девушек, пить шампанское, танцевать,
обнимать девушек на диванах в полутемных комнатах… Как получилось, что к девятнадцати
годам у него нет ни девушек, ни друзей?
Хотя Раздолбаю было без одного дня девятнадцать, выглядел он младше своих лет и был из
тех субтильных юношей, в которых есть что-то птичье. Это птичье в себе Раздолбай ненавидел
и панически боялся раздеваться на людях. На пляж он не ходил, в баню и бассейн тоже. В
военкомат ему пойти пришлось. Там его раздели и выставили в коридор, полный мускулистых
организмов. От смущения у Раздолбая пропал голос и, представ перед комиссией, он с трудом
пробулькал: «Призывник такой-то для прохождения медицинского освидетельствования
прибыл». Вонврачу это не понравилось. Он ткнул Раздолбая меж костлявых ребер заскорузлым
пальцем и пообещал отправить в Афганистан.
С Афганистаном опоздали уже, Михаил Трофимыч, выводят наш контингент,
напомнил краснолицый полковник, похожий на краба с этикетки дефицитных консервов.
Значит, погранцом в Таджикистан отправится. Им нужны доходяги собак кормить.
Полковник и военврач весело рассмеялись, а у «призывника такого-то» окончательно
пропал голос. В Таджикистан, как, впрочем, и в армию, Раздолбая не отправили из-за
бронхиальной астмы и хронического заболевания почек.
Родного отца Раздолбай не знал. По воспоминаниям матери, папа считался весельчаком, но
семейная жизнь и рождение сына засушили его веселость на корню. То и дело он впадал в тоску
и угрюмо молчал по несколько дней кряду.
Тоска-а-а… протянул как-то отец, глядя на ползающего в манежике Раздолбая и
сидящую рядом с книжкой мать. Вот же тоска беспросветная! Удавиться, что ли?
Ну удавись, ответила мать, не отрываясь от книжки.
Отец вышел из комнаты, снял на кухне бельевую веревку и, привязав ее к верхней петле
входной двери, сноровисто смастерил удавку.
Галь! позвал он. Поди сюда!
Зачем?
Ну поди, покажу чего.
Мать подошла. Отец накинул петлю на шею и, сказав: «Вот тебе!», повалился плашмя.
Веревка лопнула, как струна, придушенный отец врезался подбородком в ящик для обуви и
сломал себе челюсть. В больнице ему связали зубы проволокой, мать каждый день носила туда
бульоны и протертые супы, а когда челюсть срослась, подала на развод. Отец не возражал и с
тех пор не появлялся. Алименты, впрочем, он присылал исправно, и, сложив последние три
перевода, мать даже купила Раздолбаю на шестнадцатилетие фотоаппарат «Зенит».
До пяти лет они жили вдвоем. Мама уходила на работу и оставляла его с нянечкой
безответной старушкой, которую Раздолбай бил по спине деревянной лопаткой и обстреливал
из пластмассовой пушки разноцветными ядрами. Неприязнь объяснялась просто: путая причину
и следствие, Раздолбай думал, что мама уходит потому, что с ним должна побыть эта скучная
бабка. Недоразумение лишило бы старушку остатков здоровья, но мама объяснила, в чем дело, и
в заключение добавила:
Если я не буду ходить на работу, что мы будем жрать?
Слова «жрать» и «работа» слились было в сознании Раздолбая в одно целое, но тут
появился дядя Володя. Он женился на маме, перевез их в свою трехкомнатную квартиру в
районе метро «Динамо», а зарабатывал так много, что маме можно было ничего не делать и при
этом жрать сколько угодно. Работать мама, однако, не бросила. Она была музыкальным
педагогом, любила свое дело и на предложение сидеть дома с ребенком ответила отказом. На
работу она, впрочем, ездила теперь на такси. Расходы на транспорт превышали ее зарплату, и
дядя Володя со смехом говорил, что она единственный человек, который работает и еще за это
приплачивает.
Мамина «однушка» в Химках, где Раздолбай провел первые пять лет жизни, осталась
свободной. Дядя Володя предлагал сменяться на четырехкомнатную, но мама сказала, что пусть,
когда Раздолбай женится, ему будет где жить, и «однушку» стали время от времени сдавать.
Называли ее «та квартира». Небольшими деньгами, которые «та квартира» приносила в
семейный бюджет, мама очень дорожила. Она тяготилась зависимостью от мужа и ездила
иногда на метро, чтобы сберечь выданную на такси пятерку, или ходила по комиссионным в
поисках кофточки дешевле, чем в магазине. Сэкономив и отложив несколько рублей, она была
счастлива, словно заработала, и лелеяла свою заначку, чтобы потом истратить ее на сына.
Первое время Раздолбай относился к дяде Володе как к постороннему, и ему даже не
приходило в голову, что они с мамой живут в его доме. Но как-то мама и дядя Володя
поссорились, и Раздолбай крикнул из своей комнаты:
Мама, что бы там у вас ни было, я на твоей стороне!
Он хотел показать, что считает постороннего дядю заведомо неправым, и был уверен, что
дядя, сознавая себя чужим, согласится с этим и от мамы отвяжется. У дяди оказалось другое
мнение. В тот же вечер он провел с Раздолбаем воспитательную беседу, в которой объяснил, что
безответственно брать чью-то сторону, не вникнув в суть конфликта; что конфликта к тому же
нет, а есть проблемы, и решать их надо сообща, а не делиться на правых и виноватых, потому
что теперь они одна семья.
Беседа маленького Раздолбая не убедила. В его представлении, дядя Володя не понимал,
что они с мамой заодно и главные, а он один и вообще ни при чем. Чтобы вразумить его,
Раздолбай выбрал момент, когда отчим болел, и положил ему спящему под подушку заведенный
будильник. Он ожидал, что дядя Володя покорно засмеется, признавая августейшее право
шутить над собой подобным образом, но крепко получил по шее и побежал искать
заступничества у мамы. От нее Раздолбай получил еще сильнее, и так стало ясно, что дядя
Володя не посторонний и с этим нужно считаться.
Уважение дядя Володя завоевал позже, когда слова «жрать» и «работа» обрели в сознании
подросшего Раздолбая неразрывную связь, и он понял, что только благодаря отчиму они с
мамой живут в достатке и ни в чем не нуждаются. Впрочем, достаток не означал изобилие. Дядя
Володя считал, что детей нельзя баловать, и покупал Раздолбаю вещи строго по
необходимости одни хорошие джинсы, одни выходные кроссовки, единственный парадный
свитер. Магнитофон у него появился только в девятом классе, хотя многие ребята увлекались
записями еще в седьмом. Главным меломаном класса считался усатый мальчик со странной
фамилией Маряга. Он слушал неведомых Раздолбаю монстров рока на громоздкой аппаратуре с
большими черными колонками, и Раздолбай всегда испытывал к нему почтительную зависть
непосвященного. На первом уроке НВП их посадили за одну парту, и, рисуя на резиновой щеке
учебного противогаза готические буквы AC/DC, усатый фэн тяжелого металла невзначай
спросил:
Ну, как тебе родители аппаратуру не купили еще?
Нет, отчего-то виновато ответил Раздолбай.
Так ты потребуй!
Виноватый Раздолбай развел руками и издал смешок, который однозначно переводился
как: «У них потребуешь…»
Требовать чего-либо у родителей Раздолбай никогда не решался, а если приходилось
просить, всегда чувствовал, как потеют руки и сжимается от почтительности в голосе горло.
Решай судьбу раздолбайских желаний податливая мама, редкие просьбы не
сопровождались бы таким волнением, но главным в доме был дядя Володя, а перед ним
Раздолбай терялся и робел, как пигмей перед великаном. Он даже не смел называть своего
отчима на «ты», хотя тот просил об этом, и, стесняясь в то же время официального «выканья»,
вовсе избегал прямых обращений и глаголов с предательскими окончаниями. Приглашая отчима
к столу, он говорил «еда на столе» вместо «иди есть», а подзывая его к телефону, сообщал «там
звонят», вместо «возьми трубку».
Сложнее всего было говорить о дяде Володе в третьем лице или окликать его. Называть
приемного отца по имениотчеству казалось чересчур официальным, по имени панибратским,
а добавлять слово «дядя» к имени человека, с которым живешь в одном доме, с каждым днем
становилось все более неловко.
Дяди по улице ходят! Сколько я вам «дядей» буду? психанул однажды отчим,
услышав, как мама и Раздолбай называют его между собой «дядя Володя».
А как ему тебя называть? спросила мама.
По имени и на «ты».
Хорошо, согласился Раздолбай, но преодолеть барьер не смог. В тот же вечер
приемный отец услышал у себя за спиной вежливое покашливание вместо оклика и
обезличенную фразу: «Мама там блины с яблоками приготовила. Очень вкусные получились».
И что? с намеком спросил отчим, все еще не теряя надежды.
На столе стоят.
Трудности в общении не мешали дяде Володе считать себя настоящим родителем, и всякий
раз, когда Раздолбай поступал, по его мнению, некрасиво, он усаживал его перед собой и
проводил воспитательную беседу. Он умел в двух словах показать неприглядную сторону
любого поступка и делал это настолько спокойно и с юмором, что как бы ни хотелось
Раздолбаю оправдать себя, в конце концов он всегда признавал неправоту и сам же над собой
смеялся.
Больше всего дядя Володя стремился искоренить в Раздолбае эгоизм и собственно
раздолбайство. Эгоизмом отчим считал хроническое неумение думать о других.
Было шесть сосисок. Почему тебе четыре, маме две, а мне хер? спрашивал он, не
обнаружив в холодильнике ужина, на который рассчитывал.
Я думал, директоров на работе кормят! оправдывался
Раздолбай, не забывая обходить коварные «ты-вы».
Ты бы еще дверь на ночь запер, может, нас там и спать укладывают, говорил дядя
Володя, и Раздолбай, стыдливо хихикая, клялся следить отныне, чтобы еды в холодильнике
оставалось ровно на троих. Клятвы, однако, не мешали ему съесть на следующий день банку
соленых огурцов, припасенную мамой для новогоднего салата, или растащить блок мятной
жвачки, купленный отчимом для борьбы с сигаретным змием.
Раздолбайство приемного сына беспокоило дядю Володю больше, чем его эгоизм. До
восьмого класса он прилично учился, вовремя приходил с улицы, а в свободное время
кропотливо клеил модели самолетов или печатал в ванной нащелканные «Зенитом»
фотографии. К десятому классу он прочно утвердился на тройках, понятия не имел, что делать
после школы, а вместо фотографий и самолетов увлекся тяжелым роком и гулянием до
двенадцати ночи с Марягой, ставшим лучшим другом после появления у Раздолбая
двухкассетного магнитофона. Отчим забил тревогу. Чтобы подтянуть учебу, мама наняла
репетитора, но тот оказался мягким человеком и быстро превратился в приятеля за пять рублей
в час, который два раза в неделю болтал с Раздолбаем о жизни и делал за него уроки. Вскоре
Раздолбай уже с трудом решал простейшие задачи, а его сознание все больше заволакивалось
туманом от бездеятельности.
Раздолбай был не глуп, но совершенно безволен, и этим объяснялась произошедшая с ним
перемена. До восьмого класса учеба давалась относительно легко, и способностей хватало,
чтобы получать четверки, почти не занимаясь. Как только задачи усложнились и потребовалось
напрягаться, у него словно сгорели предохранители. Везде, где требовалось усилие, умирало
желание. Он хотел наверстать учебу, но вместо того чтобы заставить себя сосредоточенно
думать, легче было перестать хотеть и с помощью репетитора тянуть на тройках. Он начинал
отжиматься от пола, чтобы улучшить свою птичью фигуру, но начинание забывалось после
первой же боли в мышцах. Даже к самолетам пропал интерес, когда Раздолбай узнал, что
«гэдээровские» модели собирают «чайники», а настоящие коллекционеры покупают на
толкучке «правильные» модели завода «Огонек» и делают из них шедевры миниатюризации,
раскрашивая детали нитрокрасками с помощью аэрографа. Склеить «правильную модель» было
последним сильным желанием Раздолбая. Он нашел толкучку в «Детском мире» и купил там
коробку, с крышки которой дерзко скалился раскрашенный под акулу истребитель «Фантом».
Внутри коробки оказались грубые, плохо стыкующиеся детали, и корпус самолета пришлось
буквально лепить, заделывая щели размоченным в ацетоне пластиком. Обустройство
покрасочного цеха на балконе квартиры стоило Раздолбаю джинсов. Подключая компрессор
аэрографа к автомобильному аккумулятору, он залил обе штанины кислотой, и они развалились
на ногах, как рубища на мертвецах в клипе Майкла Джексона «Триллер», отрывок из которого
показывали в передаче «Международная панорама», иллюстрируя падение американских
нравов. Первое же включение аэрографа положило делу конец. Неудачно подобранный
растворитель краски разъел пластмассу, и крылья «Фантома» словно оплавились от выстрелов
фантастического бластера. Делать «правильные» самолеты оказалось так же трудно, как
наверстывать учебу, и последний волевой предохранитель выбило. Раздолбай купил новый
«Фантом» взамен испорченного и спрятал его в ящик стола, чтобы собрать когда-нибудь позже.
Собственное безволие угнетало Раздолбая, и от тяжелых мыслей он уходил на улицу. Там
забывалась горькая необходимость все время преодолевать что-то, и можно было весело сидеть
со школьными приятелями на лавке, курить и ждать, не пройдет ли мимо одноклассница по
кличке Цыпленок, к которой Раздолбай пылал безответной страстью. К двенадцати ночи он,
отдохнув душой, заедал зубной пастой запах курева, отплевывался щиплющей язык жижей и
шел домой, чтобы, подавляя зевоту, выслушать очередную воспитательную беседу отчима.
Дядя Володя переживал за приемного сына как за любимую команду, проигрывающую 2:1
в полуфинале. Он говорил, что Раздолбай находится в стадии продления детства и теряет
стартовые позиции; что нельзя стать кем-то, никем не пытаясь стать; что поздние гулянки
имеют дурное продолжение и что, не дай Бог, Раздолбай попробует выпить.
Я позволю себе ударить тебя только в одном случае если ты попробуешь спиртное,
заканчивал беседу дядя Володя и задумчиво добавлял: Может быть, я даже сломаю тебе руку.
Несмотря на угрозы отчима, спиртное Раздолбай попробовал и по достоинству оценил. В
середине десятого класса, когда родители уехали на три дня, он радостно откликнулся на
предложение четырех одноклассников распить на квартире Маряги бутылку медицинского
спирта. На закуску купили триста граммов любительской колбасы и две пачки пельменей.
Спирт перелили в большую бутыль, разбавили водой и долили терпким самодельным вином из
черноплодки. Пельмени дымились в большой миске, нарезанная кубиками колбаса
громоздилась на блюдце, а потеплевший спирт ждал первого тоста в чайных чашках с лиловыми
розочками. Брать рюмки Маряга запретил по конспиративным соображениям.
Рюмки пыльные, «черепа» в пять с работы придут, увидят чистые, сразу поймут, что
пили, объяснил он.
Раздолбай был единственным в компании, кого не ждали дома, и его не сдерживал страх
недостаточно заесть запах и быть пойманным. Он резво ушел в отрыв и очень скоро лежал в
ванной на приготовленной к стирке куче белья, цитируя дневник блокадницы Тани Савичевой,
запавший в память на давнем уроке истории.
Лека умер… Дядя Вася умер… Дядя Леша умер… Мама…
Говорить «мама умерла» Раздолбай из суеверного страха не стал и переиначил дневник по-
своему.
Мама осталась жива! крикнул он, попытавшись встать, но тут же повалился обратно,
увлекая за собой таз с замоченными лифчиками.
Пятый час, уводите его скорее! суетился Маряга.
Куда вести? Он идти не может!
Хоть на лестницу!
На лестнице овеянный сквозняком Раздолбай осознал свою беспомощность и жалобно
попросил:
Чуваки… Вы только не бросайте меня.
В то время антиалкогольная кампания пошла на убыль и в отделение милиции уже не
забирали за один только запах перегара, но Раздолбай был пьян настолько, что не стоял на ногах
и ничего перед собой не видел. Двое приятелей нацепили на рукава красные повязки дежурных
по столовой и, прикинувшись дружинниками, потащили его, безнадежно поникшего,
окольными путями к дому.
Вы меня не туда ведете, идиоты! отчаянно кричал Раздолбай, не узнавая дороги и
чувствуя, что полностью находится в чужой власти. Вы все пьяные, я один трезвый! Вы меня
сейчас заведете на окраину Москвы, нам там всем дадут пизды! Там лохи с кольями… Зачем вы
нас к ним ведете? Ну хорошо… заговорил он мстительным тоном восставшего, поняв, что его
никто не слушает, сейчас я словлю тачку! И посмотрим, кто быстрее у меня дома будет. Вот
тачка!
Раздолбай ринулся навстречу медленно ехавшим «Жигулям», но приятели вовремя
удержали его и спрятали в темной арке. «Жигули» были желтыми с синей полосой на дверях и
мигалкой на крыше.[1]
Стремительный бросок в арку стоил Раздолбаю потерянного в луже ботинка. Он ступил
разутой ногой в снежную кашу, расплакался и от жалости к себе заговорил с уменьшительными
суффиксами.
Холодно… Наденьте мне ботиночек, я не могу пешком по снегу ходить… Я хочу в свой
домик! Мой домик теплый!
Где мой домик?
Вот мост уже, сказал «дружинник», тащивший Раздолбая под правую руку. Сейчас
до него дойдем, а там домик твой.
Мост?! гневно крикнул заведомо несогласный Раздолбай, простирая руку в
пространство, в котором не видел ничего, кроме крутящегося хаоса. Ха-ха! Если это мост,
то я мудак!
С этими словами он указал именно на мост, тянувшийся впереди над путями железной
дороги, и родил этим любимый афоризм их компании. С тех пор, когда кто-нибудь не понимал
очевидных вещей, ему говорили: «Если это мост, то ты знаешь кто?»
Наутро Раздолбай пережил убийственное похмелье, но первая пьянка оставила у него
самые приятные впечатления. Ему понравилось цитировать дневник Тани Савичевой, падать в
ванну, не видеть моста, ничего этого не помнить и вспоминать потом с друзьями, как это было,
смеясь и держась рукой за болевшую от спирта печень. Первый раз за долгое время он был
счастлив. В скучной жизни, сплошь и насквозь состоявшей из постылой школьной рутины,
появилось что-то новое. Пьянка озарила серые будни, и воспоминания о ней на несколько дней
вытеснили грустные размышления о собственной никчемности, предстоящих выпускных
экзаменах и необходимости решать, что делать после школы.
Выпускные экзамены Раздолбай не сдал бы даже на тройки. Физика, химия и математика
стали неприступной твердыней, пробить которую не удавалось даже с помощью репетитора; по
литературе он не прочел и половины произведений; исторические даты и события утекали из
памяти, как вода сквозь крупное сито. Решив, что будет лучше, если сын сосредоточится на
поступлении в институт, мама добыла справку, по свидетельству которой аллергику-астматику
Раздолбаю запрещались в период весенне-летнего цветения любые нагрузки. Так бронхиальная
астма второй раз сослужила ему добрую службу и избавила от экзаменов, как в свое время от
армии. В аттестат попали оценки за последнее полугодие. Стройный ряд троек нарушали
четверка по английскому языку и насмешливая пятерка по начальной военной подготовке.
Мама Раздолбая очень хотела, чтобы сын поступил в институт, правда, совершенно не
представляя в какой. Но институт виделся ей обязательной, для мальчика из хорошей семьи,
ступенью, без которой дальнейшая жизнь не сложится.
«Поплавок» всегда надо за плечами иметь. Дорогу, что ли, в оранжевой жилетке чинить
пойдешь? говорила она. По английскому у тебя четверка, мог бы языком кормиться, но в
иняз не поступишь у нас там с дядей Володей никакой руки нет. В МАИ ездить близко, но ты
не технарь. Может, в историко-архивный? Или в Дружбы народов на филфак?
Зачем ему филфак? Литературу преподавать с тройкой в аттестате будет? вступил в
разговор отчим. Надо вперед думать куда он после института работать пойдет. Ты-то сам
чего хочешь?
Раздолбай молчал, как мелкая шпана на допросе рад был бы заложить подельников, но
ничего про них толком не знал. О том, что когда-то придется работать, он до этой минуты не
думал и думать не собирался. Работа была из области далекой «взрослой» жизни, а ему хотелось
хоть куда-нибудь поступить, чтобы еще на пять лет продлить беззаботную пору ученичества,
когда чувствуешь себя при деле, но всерьез ничего не делаешь. Одна досада чтобы куда-
нибудь поступить, нужно было хоть что-то выбрать, а Раздолбай даже не представлял, какие
бывают институты.
Господи, как же я его упустил! Что же я им не занимался совсем! почти застонал
отчим. Что тебе нравится делать?
Что ты лучше всего умеешь? Что у тебя получается?
Не знаю… сокрушенно вздохнул Раздолбай и, лишь бы от него отстали, выдавил:
Рисовать.
Рисовать? изумились в один голос отчим и мама, давно забывшие об увлечении,
которое он забросил еще в третьем классе.
У меня получалось.
И Раздолбай отправился в свою комнату, чтобы извлечь из-под кровати старый фибровый
чемодан, в котором хранились его детские рисунки.
Дружба с карандашами началась у Раздолбая в шесть лет, когда его положили в больницу с
подозрением на аппендицит. Тогда он увидел в игровой комнате выставку детских рисунков на
тему «Миру мир!» и решил добавить к ним что-нибудь от себя. Картинку «наш ответ
копеталистам» он нарисовал сразу после завтрака, а после обеда маму вызвала на разговор
больничная воспитательница со звучным именем Владлена Мартыновна.
Мне кажется, вам нужно серьезно заняться мировоззрением вашего мальчика, сказала
она и положила на стол рисунок с изображением «копеталиста» в цилиндре и длиннополом
сюртуке, карманы которого оттопыривали связки ракет. Такие «копеталисты» часто встречались
в газетных карикатурах, и в этом образе не было ничего крамольного. Но на рисунке Раздолбая
над головой «копеталиста» висела на ниточке огромная атомная бомба, а к ней стремительно
подлетал белый голубь с надписью «СССР» на крыльях. В клюве голубя были зажаты ножницы.
Вы понимаете, что ваш ребенок изображает наше миролюбивое государство
агрессором? пояснила воспитательница, понизив голос до полушепота. Видите, какая
здесь просматривается подоплека?
Ему шесть лет, что он может смыслить в таких вещах! испуганно запричитала мама.
Он, конечно, не смыслит. Но ваше дело сделать так, чтобы смыслил, а мое обратить
на это внимание. Думаю, мы друг друга поняли.
Владлена Мартыновна порвала рисунок крест-накрест и выбросила в урну, а мама неделю
страдала бессонницей, прикидывая, напишут ли из больницы письмо парторгу ее музыкальной
школы, или все обойдется, обошлось. За «подоплекой» никто не обратил внимания, что для
детского рисунка «наш ответ копеталистам» был на удивление хорош.
В следующий раз Раздолбай взялся за рисование в первом классе. Одноклассники играли на
переменах в пластмассовых индейцев, а у него подобных игрушек не было. Чтобы не быть в
компании лишним, он вооружился фломастерами и нарисовал в тетради сцену жестокого
убийства одинокого ковбоя тремя команчами. Ковбой успевал подстрелить одного команчи из
револьвера, но другие индейцы одновременно пронзали его грудь копьем и сносили голову
томагавком.
Зэкинско! в один голос воскликнули друзья, и за одну перемену Раздолбай стал
всеобщим кумиром.
Оказалось, что так рисовать в классе никто не умеет. В то время как художественных
способностей сверстников хватало только на грубое изображение «аэровафли» в мужском
туалете, Раздолбай с легкостью рисовал человеческие фигуры, лица и даже передавал мимику.
«Аэровафлю», впрочем, он тоже нарисовал, и туалет на верхнем этаже посетила вся мужская
часть школы, включая директора, который тут же распорядился закрасить художество побелкой
и провел суровое дознание во всех классах старше пятого. То, что грозный мужской орган,
летящий на перепончатых крыльях сквозь тучи, так мастерски изобразил первоклассник,
директору даже не пришло в голову.
Смекнув, что рисунки повышают его авторитет, Раздолбай стал выдавать что-нибудь
новенькое почти каждый день. После индейцев и ковбоев он рисовал пиратов, потом роботов,
потом гоночные автомобили и суперменов. В третьем классе он попробовал рисовать красками,
и удивил уже не только друзей, но и классную руководительницу, которая предложила ему
испытать силы в районном конкурсе. Считая, что в рисовании ему нет равных, Раздолбай
снисходительно согласился, написал свою лучшую акварель и, заняв четвертое место,
разревелся прямо на церемонии награждения. Напрасно его пытались подбодрить, объясняя, что
первые три места заняли восьмиклассники, занимавшиеся в изостудии. Привыкнув, что его
умение приносит моментальный успех, он был безутешен, после того как не попал даже в число
призеров. Значит, он не лучший! Значит, восторженные похвалы друзья расточали только
потому, что не видели никого способнее! Теперь они узнают, что есть кто-то лучше его, и чем
он сможет перед ними гордиться?! С того дня он перестал рисовать, а друзья не могли взять в
толк, почему душа компании и без пяти минут лидер класса стал вдруг тихоней и надолго ушел
в тень.
Схоронив свое творчество в старом фибровом чемодане, Раздолбай не думал, что через семь
лет эксгумирует его, пытаясь найти свое место в жизни. Он смахнул с чемодана пыль, щелкнул
замками из помутневшей латуни, поднял крышку и понял, что подставился.
Решаем серьезный вопрос выбор института, профессии, а здесь… досадовал он,
перебирая рисунки. Роботы с пулеметами, пираты с алебардами… Тьфу, детский сад! Только
«аэровафли» не хватает!
Картинки, рассчитанные на восторг первоклассников, не могли впечатлить родителей
настолько, чтобы они отнеслись к ним серьезно, это было понятно. Но еще понятнее стало
Раздолбаю, что ничего, кроме рисования, у него в жизни не получалось. Отступать было некуда.
Он нашел на дне чемодана карандаш и точилку, перевернул один из рисунков и за десять минут
набросал на чистой стороне листа портрет Александра Блока, гипсовый бюстик которого
прижимал к буфету стопку коммунальных счетов. Еще через пять минут его будущее считалось
решенным.
Год будет заниматься с правильным репетитором и поступит в Суриковский
институт, твердо заявил дядя Володя, пораженный, что приемный сын оказался способным
художником, а не конченым лоботрясом.
Володенька, а потом-то что? Портреты на Арбате писать? усомнилась в правильности
решения мама.
Потом пойдет ко мне в издательство. У хорошего художника при сдельном окладе до
трехсот рублей в месяц выходит.
Триста рублей показались маме огромной зарплатой, и больше она не сомневалась. Жизнь
Раздолбая снова стала определенной, но неожиданно одинокой. Друзья-одноклассники
поступали в институты сразу после школы и были заняты; кто не поступил, как Маряга,
отправились топтать кирзу. Раздолбай с огорчением обнаружил, что ему не с кем пойти гулять,
не у кого добыть новую магнитофонную запись. От скуки у него появилась привычка спать
допоздна, и он стал просыпаться далеко за полдень.
Вставай! Смотри, что творится! кричала ему мама, прикованная к утренним
телерепортажам со Съезда народных депутатов.
Раздолбай мычал и закрывался от ее голоса одеялом. Мама влетала в комнату, трясла его за
плечо и кричала:
…впервые прямой репортаж, как ты можешь не смотреть это?! Сахарова, гниды,
захлопали, так им другие врезали! Ты что, не понимаешь, что страна меняется?! Ленивый
нелюбопытный придурок! Спи! Всю жизнь проспишь!
И снова бежала к телевизору, чтобы через минуту истошно крикнуть:
Вот так! Сломали целку съезду! Правильно агрессивно-послушное большинство!
Раздолбай накрывался подушкой и продолжал спать. Ему было абсолютно неинтересно,
кого там захлопали, кому врезали и какому большинству что сломали. Он стал спать до двух, а
то и до трех часов дня, и мама больше не будила его. Два раза в неделю он занимался со
старичком-профессором, и тот не только научил его всему, что требовалось для сдачи
вступительных экзаменов, но и оказался потом председателем приемной комиссии. Он был
очень правильным репетитором, этот старичок, и в девяностом году Раздолбай поступил в
Суриковский институт, несмотря на конкурс двадцать человек на место.
11 августа 1990 года Раздолбай проснулся чуть раньше обычного, потому что подарком
родителей ко дню рождения была путевка в юрмальский дом отдыха «Пумпури», куда вечером
предстояло отправиться. Вообще-то он мечтал получить блок магнитофонных кассет и, услышав
про путевку, даже поморщился.
Что я там один делать буду? Без друзей, без компании?
Чего ты морду кривишь, как от уксуса? обиделась мама. Найдешь компанию там.
Дом отдыха композиторов интеллигентные люди приедут, не урлы какие-нибудь.
Я не люблю навязываться.
Я тоже не люблю! Сто десять рублей путевочка не нравится, сдам обратно.
Ладно, поеду, нехотя согласился Раздолбай, подумав, что в Москве у него друзей
тоже нет и перемена места хоть как-то развлечет его.
Сделаешь одолжение?
Пристыженный Раздолбай извинился, но все равно думал о предстоящей поездке как о
ссылке. И вот пришел день в эту ссылку отправиться.
Одной чашки кофе редко хватало, чтобы прояснить раздолбайскую голову после долгого
сна, и через несколько минут он обычно варил себе вторую. Помешивая ложечкой в турке, он с
тоской представлял, как две с лишним недели будет ходить один по пляжу, на котором все
равно не разденется, и смотреть на море, в котором не будет купаться. В один из дней он
попробует познакомиться с компанией местных латышей, и они скажут ему:
Ты, пар-ренек, отку-уда? Из Мас-сквы? На т-тебе звездюлей пач-чку!
И дадут ему звездюлей. Он вернется домой с подбитым глазом и скажет: «Нашел, мам,
компанию интеллигентные люди, не урлы. Были бы урлы убили бы».
Раздолбай перелил кофе в чашку, сделал большой глоток и вдруг… ощутил себя взрослым.
Это чувство возникло из ниоткуда, словно в эфире кто-то переключил канал, по которому
транслировалась его жизнь. Только что его мысли и чувства были такими же, как десять
школьных лет, и вот они отчетливо изменились, причем так резко, что он даже бросил
невольный взгляд в чашку не в кофе ли дело? Вся память прожитых лет в один миг
показалась ненужным балластом. Страх перед двойкой и радость новому самолетику, смущение
на призывной комиссии и воспитательные беседы отчима, школьная дружба и первая пьянка
всю эту рухлядь захотелось вышвырнуть вон из памяти, как плюшевые игрушки, с которыми он
играл до шести лет и которых застеснялся в семь. В одну секунду Раздолбай осознал, что его
привычная жизнь закончилась, и именно сегодня начнется новая жизнь неведомая и
заманчивая. Он мог даже назвать точный момент, в который она начнется, сегодня в 19:00,
когда тронется поезд МоскваРига.
Предстоящее путешествие перестало быть в тягость. В новом повзрослевшем сознании
появлялись новые мысли, и Раздолбай подумал, что первый раз в жизни отправляется отдыхать
на море один. Первый раз поедет один на поезде, первый раз будет самостоятельно жить в
гостиничном номере. Никто не запретит ему купить бутылку пива и свободно хранить ее в
холодильнике. Он сможет открыто оставлять на тумбочке сигаретную пачку. И кто знает,
случаются ведь приятные сюрпризы, вдруг ему доведется пережить романтическое
приключение. Не цепляться же за остатки хлама из прошлой жизни безмолвную любовь к
Цыпленку, которая сводилась к пылким взглядам в затылок и паре тщетных попыток пригласить
в кино.
До поезда оставалось пять часов. Это пустое время между двумя жизнями он скоротал,
послушав три альбома «Айрон Мейден» и двойной концерт «Джудас Прист», потом побросал в
сумку летний гардероб и вышел из дома раньше, чем требовалось. В прихожей ему попались на
глаза старые стоптанные кроссовки его школьная «сменка». Повинуясь неясному порыву,
Раздолбай схватил их и с наслаждением выбросил в мусоропровод. Смысл порыва он понял,
когда кроссовки зашелестели вниз в небытие: «Прощайте, старые кроссовки! Прощай, прежняя
жизнь изношенная и давно надоевшая!»
ГЛАВА ВТОРАЯ
Рижский вокзал обманул ожидания Раздолбая. Он приехал на полчаса раньше, представляя,
как будет носиться по многочисленным переходам в поисках своей платформы, но вокзал
оказался не похожим на столичный транспортный узел и скорее напоминал старинный
купеческий особняк, к которому подвели пару ниток рельсов. Не было ни суматошной толпы,
ни снующих носильщиков. Не ощущалось даже запахов угольного дыма и железнодорожной
смазки, что всегда витают над большими вокзалами и манят в путь. Раздолбай прошел через
полупустой зал ожидания и вышел на единственную платформу, где в скуке топтались десятка
два будущих попутчиков. Поезд еще не подали. Двое мужчин с комичной разницей в росте вяло
спорили возле урны, объединившей их общей целью выбросить докуренные бычки.
…отдыха-айте, пока пускаем. Скоро будет полный суверените-ет, без визы не сможе-
ете, вяло цедил высокий, как семафор, латыш.
Да кто вам разрешит визы эти? кипятился мужичок лет пятидесяти, рост которого
едва превышал стоявшую между ним и латышом урну.
Кто в Праге разреша-ал? В Румынии? Са-ами взяли. Свои деньги сделаем, будем в Евро-
опе.
Да кому вы нужны там?!
Все нас подде-ержат. В Юрмале будут отдыхать фи-ин-ны, шве-еды.
Финны у нас в тридцать девятом в Карелии отдыхали, а шведы под Полтавой!
взорвался мужичок и показал латышу фигу с таким чувством, словно судьба прибалтийского
суверенитета была в его власти. Вот тебе, видел?!
Отброшенный бычок рассыпался медными искрами, ударившись об край урны, и мужичок,
подхватив чемодан, засеменил вдаль по платформе. Латыш даже не проводил его взглядом.
«А ведь точно, они отделяются вроде бы, вспомнил Раздолбай. Мама еще говорила:
„Будь, сынок, осторожен. Назовут оккупантом уходи, не связывайся“. Смешные они! Кто им
позволит визы какие-то?»
Он усмехнулся наивности латышей и вернулся в зал ожидания, чтобы развлечься какой-
нибудь едой. В закутке вокзального кафетерия предлагали чай и бутерброды с потрескавшимся
сыром. В ларьке кооперативного кафе были свежие бутерброды с рыбой и кофе двадцать
копеек растворимый, девяносто копеек «экспресс». В первый день взрослой жизни хотелось
себя побаловать. Раздолбай взял «экспресс», нацеженный в картонный стаканчик из
грохочущей, как отбойный молоток, кофеварки, переместился к ларьку с газетами и тут же
снова полез в карман за деньгами пестрая обложка очередного номера «СПИД-Инфо»
привлекла его, как блесна голодного судака.
Ничто не интересовало Раздолбая так сильно, как девушки. Нарисуй он диаграмму своих
жизненных интересов, получился бы круг, из которого вырезали одну дольку. Эту дольку
железной рукой подчинял себе хэви-метал, а остальной круг полностью занимали грезы о
девушках.
В десять лет Раздолбай забрался под кровать в спальне мамы и дяди Володи, чтобы
вытащить заползший туда электрический луноход, и нашел свернутый в рулон календарь.
База, база, обнаружено послание инопланетян! доложил он, представляя себя на месте
пластмассового космонавта в луноходной кабине, и вытащил календарь на свет.
Послание инопланетян было таким мощным, что луноход забылся и чуть не пропал без
вести. Со страниц большого настенного календаря улыбались девушки, голые тела которых чуть
прикрывали полупрозрачные кружева. Раздолбай завороженно переворачивал глянцевые листы
и не мог понять, что с ним творится. Его взгляд намертво прилип к обнаженным выпуклостям и
округлостям, сердце колотилось, в груди стало горячо так, что спекалось дыхание, и все это
почему-то было бесконечно приятно. Мама звякнула на кухне кастрюлей, и Раздолбай
поспешно вернул календарь на место. Он понимал, что нашел нечто запретное, ему было очень
стыдно, но ни о чем, кроме девушек в кружевах, он не мог больше думать. Они словно
разбудили незнакомый до этого голод, утолить который можно было, только сожрав глазами все
двенадцать календарных листов. Стоило Раздолбаю остаться дома одному, как он бросился в
спальню, достал свою находку и вонзил в календарь жадный взор, как зубы в сочное яблоко.
Снова застучало сердце, нагоняя в груди жар. Незнакомый дурман ударил в голову,
размывая окружающее пространство, но делая фотографии в календаре осязаемо-четкими и
даже как будто выпуклыми. Раздолбай поедал эти фотографии взглядом, гладил пальцами
самую соблазнительную девушку, похожую на певицу Мирей Матье, и удивлялся, что странный
голод не отступает, а усиливается, как если бы он пил в жажду морскую воду. Ему хотелось
большего раствориться в этих страницах, впитать глазами не цветную бумагу, а живую
обнаженную кожу… Кожа в распоряжении Раздолбая была только своя собственная. Он
посмотрел на огромное зеркальное трюмо, стоявшее в углу спальни, и сердце его застучало
дизелем: он придумал, что сейчас Мирей Матье появится там, в этом зеркале, она будет петь,
и с нее, как будто случайно, свалится концертное платье.
Конечно, десятилетний Раздолбай мало походил на звезду французской эстрады, но ведь и
луноход на батарейках тоже был далек от реального космического аппарата фантазия
добавляла все, что нужно. Раздолбай разделся догола, стянул с кровати простыню и завернулся в
нее, заколов на плече маминой заколкой, чтобы получилось вечернее платье.
Уне вид амур! Ун ви пур саме! запел он и медленно двинулся к зеркалу, вздымая руки
на манер эстрадной дивы. По его замыслу, Мирей Матье забывала, что в ее одеянии нель зя
делать смелых движений, и должна была конфузливо уронить платье, представ перед ним
волнующе-обнаженной. С каждым шагом к зеркалу в висках Раздолбая все громче стучали
молотки. Сознание улетало, взгляд затуманивался, и ему даже не приходилось напрягать
фантазию, чтобы лицезреть в зеркале Мирей Матье, а не себя он ее на самом деле видел.
Унаррридарррья! грассируя, заголосил он и взметнул руки над головой. Простыня
скользнула вниз по плечам, ослепляя наготой, которую Раздолбай уже не воспринимал как свою
собственную, и…
Дальше, по задумке, простыне полагалось красиво ниспасть, обнажая талию Мирей Матье
и ее белоснежные ноги, но она вдруг зацепилась на уровне раздолбайского пояса и повисла на
чем-то, как полотенце на вбитом в стену гвозде. Раздолбай опустил глаза, недоумевая, откуда
там взялся гвоздь, а увидев, что это не гвоздь, удивился еще больше. Он мотнул бедрами, чтобы
«платье» все-таки упало, и в ту же секунду его словно ударили по пояснице дубиной.
Возбуждение, гудевшее высоковольтным проводом, взорвалось, как перезрелый бутон
недотроги, перед глазами полыхнуло, а в следующий миг у него как будто выдернули
позвоночник.
Охнув и перегнувшись пополам от резкой боли внизу живота, Раздолбай медленно
опустился на колени и обнял угол кровати, чтобы не упасть. Не понимая, что случилось и
почему его тело внезапно лишилось силы, он затрясся в панике.
Наверное это от холода… успокаивал он себя. Я разделся и незаметно замерз…
Сейчас я согреюсь, и это пройдет.
От страха у Раздолбая стучали зубы, и моментальную перемену настроения он тоже
приписывал холоду. Иначе как было объяснить, что затея с Мирей Матье, только что сводившая
его с ума, казалась теперь самым постыдным поступком в жизни, а девушки в календаре стали
вдруг безразличны и даже противны.
Не буду больше на них смотреть, говорил он себе, запихивая календарь обратно под
кровать. Что я вообще нашел в этих дурацких картинках?
До ночи Раздолбай продолжал ощущать неприятную слабость и беспокоился, не сломалось
ли что-нибудь у него внутри, но утром проснулся как ни в чем не бывало, и лишь остатки
вчерашнего стыда портили ему настроение. К следующему вечеру забылся и стыд, а еще через
день Раздолбай снова ощутил позывы теперь уже знакомого голода.
«Я только посмотрю. Не буду раздеваться, не замерзну, и ничего плохого не будет»,
решил он, когда родители вновь оставили его одного.
Все повторилось и без раздевания: жар в груди, стук в висках, дурман и неожиданный
взрыв, выдернувший силу из позвоночника и подкосивший ноги слабостью.
«Это не от холода! Это что-то другое! снова трепетал от ужаса Раздолбай. Не буду
больше делать это! Больше не буду!»
Его опять терзал мучительный стыд. Что-то внутри подсказывало, что он поступает
нехорошо и неприятные ощущения могут быть расплатой за дурной поступок. Ведь он
рассматривал нечто такое, чему вообще не положено быть у них дома. Зачем такой календарь
под кроватью родителей? Неужели дядя Володя тоже разглядывает его, а потом охает от боли и
слабости? Смотреть на девушек в кружевах было вредно Раздолбай понял это и поклялся
никогда больше этого не делать. Но прошло два дня, и голодный зов снова заставил его достать
«инопланетное послание» из-под кровати.
Календарь сделал его рабом удовольствия, за которое приходилось расплачиваться таким
стыдом и страхом, что через пару недель он решил от него избавиться и открыть дяде Володе
тайну своей находки, прикрывшись маской праведного возмущения.
Я тут луноход пускал… заговорил Раздолбай, оставшись с дядей Володей наедине,
он заехал под кровать… Я полез… Там такое… Я вообще не понимаю, как такое у нас в доме
оказаться могло!
Что там «такое» нашлось?
Я даже не знаю, как назвать это!
И Раздолбай достал из-под кровати календарь, нарочито держа его за уголок двумя
пальцами, как вопиющую мерзость.
Он весь дрожал, боясь, что дядя Володя станет страшно ругать его, но желание вырваться из
рабства девушек в кружевах было сильнее страха. Дядя Володя отреагировал неожиданно:
А я думал, куда он пропал! радостно воскликнул отчим, выхватывая календарь из
трясущихся рук Раздолбая. Привез из Финляндии своему заму Хараборкину в подарок и
найти не мог. Завтра ему отнесу.
Так календарь исчез из дома, и Раздолбай не горевал. Он быстро забыл разбуженный
девушками в кружевах голодный зов, опять вернулся к игрушкам и лишь однажды, когда
луноход снова заехал под родительскую постель, сочувственно подумал: «Я вот играю, а
Хараборкин там, наверное, охает и сгибается».
О том, что Хараборкин, возможно, не просто охает, а подвергается страшной опасности,
Раздолбай узнал следующим летом, отдыхая в пионерском лагере «Орленок». Над их отрядом
шефствовали старшие пионеры, и вечером у костра они поделились с подшефными большой
тайной. Оказалось, что несколько слов, которые Раздолбай считал просто ругательствами, на
деле обозначают конкретные части тела и одно действие. Действие это очень приятное, но
делать его разрешается только взрослым в публичном доме, куда можно позвонить, набрав
телефонный номер, зашифрованный буквами ЕЖЕВИКА.
А если я позвоню? спросил Раздолбай, задыхаясь от масштаба тайны.
Занято будет, объяснили пионеры, взрослые точно знают время, когда звонить. Да
и что толку, если попадешь туда, денег нет, делать это в нашем возрасте еще вредно.
Некоторые не могут дождаться становятся дрочерами.
Кем?
Ну, пялятся на какой-нибудь журнал или календарь с девками…
Раздолбай вздрогнул и отодвинулся подальше от огня, чтобы никто не заметил его
испуганных глаз.
…потом дергают там, балдеют. Спина высыхает от этого, их сгибает потом. Горбатых
видели? Были дрочерами.
Раздолбая сковал ужас. Сначала он испугался за себя, потом подумал, что не успел стать
дрочером, потому что вовремя сдал календарь дяде Володе, и испугался за Хараборкина.
Ему живо представилось, как сгорбленный заместитель отчима придет к ним домой на чай,
мама будет ахать и спрашивать, что с ним стряслось, а Раздолбаю придется отводить глаза,
чтобы не выдать своих тайных знаний.
«И предупредить не получится тоже стыдно… подумал он и стал себя успокаивать.
Хараборкин взрослый, все знает про это. Повесил календарь на стену, а сам в „Ежевику“ ходит.
Не станет он дрочером, обойдется!»
В тот вечер у костра неразрывную связку слов «жрать» и «работа» дополнили в сознании
Раздолбая еще три связанных воедино понятия стыд, страх и дрочер. А через несколько лет
стыд и страх стали для него постоянными спутниками.
Началось с того, что поздним зимним вечером Маряга позвал Раздолбая гулять на стадион
«Динамо». Место для прогулки было выбрано странное, но еще удивительнее было поведение
Маряги, который подходил к спортивным корпусам и зачем-то пристально изучал окна,
замазанные белой краской. На недоуменные вопросы приятель отвечал многозначительными
недомолвками и только возле огромного здания бассейна, найдя наконец то, что искал, открыл
цель прогулки.
Поход за сексом, не допер еще? хохотнул он и показал царапину в замазанном окне
женской раздевалки.
Раздолбай прильнул к царапине, увидел раздетых девушек, которые, не таясь, ходили на
расстоянии вытянутой руки, и его прижатый к стеклу глаз стал впитывать их наготу с
жадностью слона, опустившего хобот в прохладное озеро. Вдруг резкий свет фонаря ударил из
темноты. Маряга с криком «Шубись!» умчался вдаль по сугробам, как испуганный страус, а
разомлевший Раздолбай с перепугу полез на двухметровый забор, откуда его стянули за ноги
два сопящих милиционера в жестких серых шинелях.
Ну чего, отведем его в раздевалку, чтобы бабы ему там морду разбили? предложил
один.
Да он только рад будет! усмехнулся другой. Ты на морду эту блудливую посмотри!
У-у-у, рожа!
И милиционер сунул Раздолбаю под нос огромный красный кулак.
Тогда в спецприемник оформим. Посидит до утра с беспризорниками.
Не надо в спец… прием… ник… пожалуй… ста, взмолился Раздолбай и, пытаясь
отвести от себя постыдные подозрения, выдал алиби.
С его слов, тщательно записанных в протокол в опорном отделении милиции, выходило,
что он зашел на стадион, чтобы записаться в бассейн. Незнакомый парень постарше предложил
три рубля, если он постоит пять минут на шухере. Он согласился, и парень стал смотреть в
какое-то окно, а он просто стоял рядом и глядел по сторонам. Нервно теребя помпон шерстяной
шапочки, Раздолбай втирал свое алиби молодому милиционеру, который стаскивал его с забора,
и пытался ощущать себя бывалым рецидивистом. А потом в кабинет зашел милиционер
постарше с тремя звездочками на погонах. Он быстро прочитал протокол, глянул на Раздолбая
добрыми глазами и уточнил:
На шухере, значит, стоял?
Ага.
А чего он тебя на шухер поставил? Чего в окне-то смотрел?
Не знаю.
А ты сам не смотрел?
Нет, конечно! На шухере стоял, говорю же.
Так ты что ж, встал на шухер, не зная, что он высматривает?
Ну да.
Так это, милый, статья. В том окне касса. Парень вор, деньги хотел украсть, а ты
помогал.
Да какая касса?! Там раздевалка женская! завопил Раздолбай, оторвав от страха
помпон на шапке.
Ну вот, а говоришь, не смотрел, по-отечески улыбнулся милиционер с тремя
звездочками, порвал протокол и достал новый бланк. Будем говорить, как было, или оформим
как пособника грабежу? Помпончик-то подбери, Диллинджер.
Как рассказывал потом Раздолбай в классе: «Пока кололи простые менты держался. Но
потом пришел старший чин и выбил чистосердечное». Что было, то было чистосердечное
признание милиционер с тремя звездочками выбил по полной программе: с плачем и соплями,
обещанием так больше не делать, указанием царапины на окне и слезной просьбой не говорить
родителям. Только фамилию Маряги Раздолбай не назвал и до последнего стоял на том, что
познакомился с неизвестным парнем возле бассейна.
Поздней ночью Раздолбая проводили домой и сдали маме на руки. «Чистосердечное» мама
выбивать не умела, и Раздолбай с легкостью убедил ее, что всего лишь стоял на шухере, а в
раздевалку подглядывал один Маряга навредить ему мама не могла, а выглядеть придурком,
которого любой незнакомец может поставить на шухер, Раздолбаю не хотелось. Мама
посетовала, что «похотливый акселерат» мог втянуть ее чистого сына в грязь, но стыдить не
стала. Раздолбай отправился в кровать и там, когда тревоги отступили, подсмотренные в
раздевалке видения понесли его по волнам эйфории. Забывшийся на время голод проснулся
вновь, и с такой силой, что противостоять ему было невозможно.
«Я только один раз… один раз не считается, успокаивал себя Раздолбай. Я
перенервничал, имею право. Потом больно будет, но зато сейчас…» Больно в этот раз не было.
Он заснул со звездочками счастья перед глазами, и даже лед стыда, на миг коснувшийся его
сердца, сразу растаял от горячего восторга перед новыми ощущениями. Растаял он и во второй
раз, случившийся через несколько дней. А в третий раз не растаял и сковал сердце ледяной
печатью.
«Я стал дрочером! с ужасом думал Раздолбай, понимая, что новое удовольствие
подчиняет его себе и отказаться от него не получится. Я дрочер!»
С этого момента стыд, страх и голод преследовали его постоянно. Каждый раз,
расплачиваясь за мимолетное наслаждение долгими угрызениями совести, он давал себе клятву
прекратить постыдное занятие и некоторое время был уверен, что никогда больше к этому не
вернется. Но проходили дни, и голод кусал его сначала легонько, словно пробуя на вкус,
потом сильнее, а потом набрасывался и терзал, как ротвейлер белку. Обернуть этот голод вспять
был только один способ тот, за который каждый раз приходилось платить стыдом и страхом.
Мучительная борьба усилилась, когда по телевизору стали показывать «Ритмическую
гимнастику» в исполнении девушек, обтянутых цветными лосинами. Если раньше голод
удавалось держать на расстоянии по несколько недель, то теперь каждую субботу Раздолбаю
приходилось отбиваться от сокрушительного желания тайком включить в своей комнате
маленький переносной «Шилялис» и, усилив голод стократно, утолить его стократным же
блаженством в обмен на стократные переживания по поводу своего безволия, ущербности и
возможного вреда для здоровья. Иногда удавалось отбиться, загодя унеся «Шилялис» на кухню,
но в общем зачете голод убедительно одерживал верх.
Газета «СПИД-Инфо», первый номер которой вышел в год окончания Раздолбаем школы,
стала освободительным манифестом, положившим этой борьбе конец. Большая статья,
напечатанная на тонких страницах издания, не только развенчивала мифы о «постыдном
занятии», но и призывала заниматься этим чаще, чтобы «лучше познать себя и сделать первые
шаги в пробуждении зрелой сексуальности». Раздолбай возликовал, словно его избавили от ига.
Телевизор «Шилялис» стал включаться каждую субботу без угрызений совести, в тайнике за
шкафом появилась потрепанная половинка журнала «Пентхаус», выменянная на две
магнитофонных кассеты, а «СПИД-Инфо» стал любимым изданием, каждый номер которого
радовал, как очередная «металлическая» запись.
«Зрелую сексуальность» Раздолбай пробуждал активно и с легким сердцем, и только
невозможность узнать, как это делается на самом деле, все больше тяготила его. Он не раз
влюблялся в летних лагерях, но эти чувства не вели его дальше того, чтобы накрыть плечи
замерзшей девушки своей курткой или пригласить на танец. Одноклассница по прозвищу
Цыпленок за два года его любовных страданий даже не согласилась пойти с ним в кино. Стыдно
было признаться, но в свои девятнадцать лет Раздолбай ни разу не целовался. Он знал теорию из
книги «Что надо знать до брака и в браке», которую дал ему почитать все тот же «похотливый
акселерат» Маряга, но это было все равно что зачитываться правилами дорожного движения, не
имея возможности сесть за руль.
Желание узнать «как это на самом деле» доводило иногда до крайностей. Незадолго до
поездки в Юрмалу Раздолбай нагляделся на «Пентхаус» до того, что набил тряпьем свои
тренировочные штаны и майку и соорудил дородное чучело с огромными грудями, на каждую
из которых пошло по десять пар носков дяди Володи. Разгоряченная кровь била в голову, но все
же не так сильно, чтобы отключить разум. Раздолбай смотрел на лежавшее перед ним «тело»,
думал, что оно похоже на вырубившуюся в беспамятстве уборщицу из их подъезда, и сам не
верил, что будет сейчас это тело «любить». Но еще пара взглядов, брошенных на страницы
«Пентхауса», решили дело кровь вскипела, и недвижное тряпичное тело было полюблено.
Отстирывая потом свои тренировочные и возвращая в комод носки дяди Володи, Раздолбай
даже удивлялся, насколько переплюнул в нелепости свою давнишнюю выходку с «Мирей
Матье». Тогда ему было хотя бы десять лет, а теперь девятнадцать.
Вспомнив чучело из тряпья, Раздолбай в голос хохотнул посреди зала ожидания и закрылся
развернутым «СПИД-Инфо» от обратившихся в его сторону взглядов. До отправления поезда
оставалось двадцать минут, но состав до сих пор не подали. Он присел на свободную скамейку в
углу и углубился в чтение статьи про технику пролонгации.
«Может пригодиться, прикидывал он. Вдруг там, в Юрмале, получится с кем-нибудь
замутить. Везде пишут, что надо делать это долго, а я даже на чучеле из тряпок „отстрелялся“ за
несколько секунд. М-да… Техника сдавливания… Подумать о чем-нибудь постороннем, так-
так…»
Молодой человек, вы бы обложку такую свернули, дети здесь ходят. Да и вам самому
осторожнее с такой газетой быть следует, послышался вдруг мягкий мужской голос.
Раздолбай поднял взгляд и увидел перед собой тщедушного мужчину лет тридцати, одетого
в длинную черную хламиду, поверх которой была наброшена какая-то черная застиранная
жилетка. Длинные, с редкой проседью, волосы незнакомца были закручены на затылке в
хвостик и прикрыты сверху круглой черной шапочкой. Лицо усеивали редкие волоски, тщетно
пытавшиеся собраться в бороду. Голубые глаза смотрели по-доброму, но как-то странно.
«Чокнутый», решил сперва Раздолбай, но тут увидел, что черная хламида перепоясана
ремнем, на пряжке которого выбито изображение церковного креста, и понял, кто перед ним.
Существование попов, которые изредка встречались на улице или в метро, Раздолбай
считал необъяснимым феноменом. «Сколько лет объясняют людям, что религия это сказка,
которой цари до революции одурманивали народ, чтобы держать его в повиновении, думал
он, и надо же, до сих пор находятся чудики, которые продолжают всерьез разыгрывать этот
спектакль. Да это как если бы Деды Морозы с новогодних утренников продолжали весь год
ходить в длинных красных шубах, кричать „хо-хо-хо!“ и обещать подарки. И еще требовали бы
считать себя настоящими Сантами!»
Чем вам, милый человек, не нравится моя газета, с подчеркнутой до издевки
вежливостью поинтересовался Раздолбай. Тщедушный попик отчего-то вызвал в нем
раздражение, и хотелось немножко поглумиться над ним.
Первый раз вижу газету с таким срамом на всю обложку, искренне удивился
попик. Это что ж, у нас теперь издают такое?
Издают, вон в ларьке лежит. И почему «срамом»? Отличная девушка, по-моему. Не
находите? усмехнулся Раздолбай и нарочито сунул попику под нос обложку с грудастой
блондинкой, между раздвинутых ног которой было написано «Разбуди первобытную похоть».
Попик отвел глаза и даже как будто вздрогнул.
И что там пишут? осторожно спросил он.
Про секс пишут. С кем, как… куда… Раздолбай усмехнулся снова. Ему нравилось,
что попик смущается и кажется еще более дремучим девственником, чем он сам.
Зачем же вы греховную газету читаете? Искушаете себя. Начитаетесь, будете об этом все
время думать. Не о Боге, не о вечной жизни…
Вы мне еще про чертей со сковородками расскажите! раздраженно перебил
Раздолбай, заметив через окно, что на платформу заползает желто-синий хвост
железнодорожного состава. Пора было идти к своему вагону, но напоследок хотелось оставить
за собой веское слово и пригвоздить попика за всех обманутых и угнетенных народных предков.
А вообще… Советуете думать о вечной жизни? уточнил Раздолбай, подхватывая
сумку с пола.
Хотя бы не забывать.
Я читал тут про технику пролонгации это чтобы дольше делать то, что вы
искушением называете. Вот пишут… Раздолбай ткнул пальцем в статью и зачитал вслух:
«…в момент приближения оргазма подумайте о чем-нибудь постороннем, что вас охладит».
Можно, я о вечной жизни в этот момент подумаю?
Попик, казалось, потерял дар речи, а довольный собой Раздолбай сложил газету,
демонстративно глянул на часы и, не оборачиваясь, зашагал к поезду. Он даже удивлялся,
почему этот безобидный человечек вызвал в нем такую злость и желание унизить его. Да, этот
тщедушный чернец был из тех, кто дурил народ в прошлом; да, он посягнул на любимую газету,
но было что-то еще… чуть ли не личные счеты. И тут Раздолбай вспомнил факт, который
совсем стерся из его памяти, в далеком детстве мама и бабушка его крестили.
Вспомнилось, как он ползал по полу, собирая пластмассовые ядра для своей пушки, и мама
вдруг взяла его на руки и очень серьезно сказала, что в воскресенье они поедут к бабушке в
Подольск, и там его окрестят. Раздолбай обрадовался, решив, что его ждет внеочередной день
рождения, но в Подольске мама привела его в церковь, где было страшно, как в замке злой
колдуньи. В полумраке горели свечи, с картин в золоченых рамах сурово смотрели бородатые
старики, сморщенные старухи кололи взглядами глубоко запавших глаз, а одна из них стала
шикать и шипеть на маму за то, что та забыла надеть на голову платок. Раздолбай расплакался и
взмолился, чтобы его скорее вывели из этого жуткого места. На крыльце церкви к ним подошла
бабушка мамина мама, которую Раздолбай видел редко и почти не знал. Бабушка сказала, что
крещение это большой секрет и не надо делать это при всех. Они отправились к ней домой, и
вскоре туда явился сухенький седой старичок, похожий на доктора. Он точно как доктор открыл
небольшой чемоданчик, но вместо белого халата достал оттуда какой-то расшитый золотом
фартук. Бабушка и мама велели Раздолбаю во всем слушаться старичка, и тот произвел над ним
малопонятные и малоприятные действия, похожие на медицинскую процедуру. Его ставили
раздетым в таз, поливали водой, отрезали прядь волос, шептали какие-то слова, заставляли
повторять что-то… Наконец старичок повесил ему на шею маленький крестик на витой тесемке
и покинул дом, запихнув свой золотистый фартук в чемодан и странно помахав на прощание
сложенными в щепотку пальцами. Крестик Раздолбай сразу же попытался снять. Во-первых, на
нем был череп, который неприятно напоминал о смерти; во-вторых, было ясно, что во дворе
этот крестик сразу же засмеют. Но бабушка категорически потребовала оставить крестик на
шее, объяснив, что теперь Раздолбай раб Божий и Господь Бог с неба видит все его действия.
Тут Раздолбай всерьез испугался и снова стал плакать. Получалось, что его заманили, сделали
без его ведома рабом, и теперь какой-то старик сверху будет постоянно следить за ним?
Шагая к своему вагону, Раздолбай вспоминал, как плакал тогда и кричал: «Я не раб! Не
раб!», а бабушка с мамой ругались и о чем-то спорили. Вот за что ему хотелось отомстить
попику! За тот детский страх. Пусть мама на следующий день разрешила снять крестик, и он
даже забыл, куда подевал его; пусть в школе он узнал, что все это суеверия, и красноармейцы
проливали кровь, свергая царя и белогвардейцев, чтобы все жили свободными, не верили попам
и не чувствовали себя рабами, но тогда он здорово натерпелся.
«Надо было сильнее обломать этого чудика! размахивал он воображаемыми
кулаками. Надо было сказать: „Можно я перед приближением оргазма представлю вас в этой
черной шапочке?“»
Желая придумать что-нибудь еще более остроумное, Раздолбай специально раскручивал в
себе злость, но веселые желтые вагоны рижского поезда напоминали, что впереди приключения
новой взрослой жизни, и злость глохла, как плохой мотор в стужу. Детские обиды и страхи не
хотелось тащить с собой, их нужно было вышвырнуть следом за стоптанными кроссовками.
Раздолбай представил, что нажимает где-то в голове маленькую черную кнопочку такую же,
как обнуляла счетчик на его двухкассетнике. Прием сработал. На его лице сама собой расцвела
радостная улыбка, а когда поезд тронулся, счетчик жизни отсчитывал уже новые цифры.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«Что бы мне сейчас хотелось?» спросил себя Раздолбай, решив, что с момента
отправления поезда приключение началось и пора получать удовольствия.
«Сигарету и пиво», тут же нашелся ответ.
Затянуться после нескольких глотков пива ароматным дымом фирменной сигареты
считалось у Раздолбая одним из высших наслаждений, но он сомневался, стоит ли предаваться
ему в первые же минуты поездки, и стал вспоминать другие радости. На ум ничего не шло.
Магнитофона с собой не было, «пробуждать зрелую сексуальность» в поезде казалось
неудобным, а другие удовольствия были Раздолбаю неведомы. Признав, что выбора нет, он
достал из чемодана пачку «Мальборо», ловко утянутую из портфеля дяди Володи незадолго до
поездки, прихватил «СПИД-Инфо» и двинулся в вагон-ресторан.
«Учитель, ты велел нам грузить лед, и мы работали до полудня, но один ящик открылся, и
среди льда мы увидели белый порошок. Не наркотики ли это?» бубнил переводчик, вторя
персонажу китайского боевика, который показывали в вагоне-ресторане на подвешенном к
потолку «Рубине».
«Да, это наркотики, продолжал бубнить переводчик теперь уже за учителя. Вы же
понимаете, что, продавая лед, не заработаешь на безбедную старость. Держите язык за зубами, и
я хорошо заплачу вам».
За первым столиком в ресторане сидели двое парней чуть старше Раздолбая.
Учитель дикий король! прокомментировал один из них. Открыто толкает
наркоту ящиками.
Да уж, не то что мы с тобой, подхватил приятель. Я представляю, как менты
повязали бы нас в ГУМе с твоими джинсами, а ты говорил бы им: «Да, это „Левис“. Вы же
понимаете, что на стипендию не поедешь в Юрмалу».
Приятели захохотали так, словно в этой шутке скрывался понятный им одним и очень
остроумный смысл.
«Веселые ребята», подумал Раздолбай, усаживаясь через два стола от них.
Учитель и ученики в фильме обменялись еще несколькими репликами, после чего началась
такая драка, что экран старого «Рубина» не выдержал и замельтешил зелеными полосами.
Шутники отпустили по этому поводу еще пару комментариев, из которых до Раздолбая
долетели слова «…король в диком просере», и снова засмеялись на весь вагон. Раздолбай
позавидовал им. Ему тоже хотелось бы сейчас шутить на пару с каким-нибудь своим другом, но
сигареты и «Курземское» пиво, которое принес официант, были его единственными
компаньонами. Бросив на веселых приятелей еще один взгляд, он заметил, что те косятся в его
сторону. Отгораживаться сосредоточенным изучением сигаретной пачки у него получалось до
тех пор, пока к взглядам не добавилось перешептывание.
«Может со мной что-нибудь не так?» насторожился Раздолбай.
Из-за стола пересмешников снова раздался взрыв хохота, после чего один из парней
поднялся и направился прямиком к Раздолбаю.
Любезный, позволите нарушить на секунду ваше уединение и задать вопрос?
витиевато заговорил он, усаживаясь напротив.
Допустим… уклончиво ответил Раздолбай, быстро оценивая весельчаков и пытаясь
понять, чего от них можно ждать. Оба выглядели старше года на два. Тот, что подсел к нему,
угрозы не представлял. Он был полноват, а его бледное добродушное лицо казалось бы
изнеженным, если бы не массивная нижняя челюсть. Такая челюсть подошла бы фашистскому
агрессору с плаката сороковых годов, но никак не мягкотелому парню, который скорее всего не
дрался даже в детском саду за лопатку. Его приятель, оставшийся за столом, казался опаснее.
Сразу было видно, что он крепыш и способен размолотить в падаль кого угодно. На грубоватом
веснушчатом лице крепыша выделялись очень светлые глаза с черными зрачками-иголками, и
эти иголки насмешливо покалывали Раздолбая издали. Решив, что над ним хотят подшутить, он
насторожился и приготовился искать в каждом услышанном слове двойной-тройной смысл, но
незваный собеседник спросил прямо, хоть и замысловато:
Будет ли вам интересно отложить чтение своей номенклатурной газеты и расписать с
нами на троих партию в «кинга»?
Перспектива стать добычей поездных катал показалась Раздолбаю такой абсурдной, что он
даже не удивился странному слову, которым назвали его «СПИД-Инфо». Он уже открыл рот,
чтобы отказаться, но собеседник словно прочитал его мысли.
Я понимаю, что предложение сыграть в поезде в карты выглядит дешевой разводкой, но
мы не предлагаем играть на деньги или на что-то еще. Просто дико хочется перекинуться в
«кинга», нужен третий партнер, а проводница нам компании не составит.
Соседям в купе предложите.
Мы едем в «СВ». Я дико извиняюсь за навязчивость, но еще раз уверяю на деньги мы
играть не будем и никакой опасности нет. Или вам интереснее смотреть кино про учителя,
которого дико отоварили собственные ученики?
Мне? Нет… Почему на «вы»?
Наследственная вежливость в общении с незнакомыми людьми. Прадед по матери был
графом. Как только познакомимся, будем совершенно дико на «ты». Меня зовут Мартин.
Лютер Кинг?
Я думаю, ты стотысячный человек, который так шутит. Первым был мой отец, когда
ему показали метрику. Самое смешное мама даже ни фига не знала, кто такой Лютер
Кинг. Просто услышала такое имя, и был март. Продолжить историю моего детства или
все-таки дико в «кинга»?
В «кинга», немедленно согласился Раздолбай. Он уже понял, что ему ничего не
грозит, и радовался возможности провести вечер в новой компании.
Мартин поднялся из-за стола и кивнул своему товарищу-крепышу.
Боец согласен? оживился тот. Пусть берет свое пивчанское у нас в купе дососет.
Друг никак не отвыкнет от казарменных манер, извиняюсь за его солдафонскую
лексику, предупредительно сказал Мартин, а крепыш протянул Раздолбаю руку и
представился:
Валера.
Когда роспись «кинга» пошла на пятый круг, Раздолбай знал о своих новых приятелях все,
что можно выведать ненавязчивыми вопросами. Валера и Мартин действительно были на два
года старше и дружили со школы. Когда они назвали институты, в которых учились, Раздолбаю
показалось, что голос у него вот-вот сорвется на писк от чувства собственного ничтожества
Мартин закончил третий курс МГИМО, а Валера первый курс иняза, отслужив перед этим
танкистом в Германии. Оба института воплощали недосягаемость, и студентов, которые там
учились, в кругу Раздолбая считали кем-то вроде рок-звезд известно было, что они есть в
природе, но лично их никто никогда не встречал.
Сложно туда, говорят, поступить… промямлил уважительно Раздолбай.
В танкисты? усмехнулся Валера, в манере которого было оборачивать слова
собеседника в шутку при любой возможности.
В иняз.
Блат, дикий блат, подтвердил Мартин.
Про блат молчи лучше. А то пока одни защищали дальние рубежи Родины… Валера
замялся, придумывая шутку поостроумнее, но Мартин подхватил и закончил вместо него:
…другие пользовалась дикими привилегиями, но регулярно присылали «одним»
номенклатурный коньяк.
Слово «номенклатурный» Мартин вставлял в речь так же часто, как слова «дикий», «дико»
или «совершенно дико», и Раздолбай решил наконец выяснить, что это значит.
Слушай, я так давно живу с этим словом, что перестал задумываться о смысле, который
в него вкладываю, ответил новый друг. Прилипло оно давно, когда мы отдыхали в одном
хорошем пансионате. Пансионат был номенклатурный, мы номенклатурно там отдыхали, и все
хорошее с тех пор стало называться «номенклатурным». Как-то так.
Я бы все понял, если бы ты еще объяснил, что такое «номенклатурный пансионат».
Пансионат для «номенклы» кажется, от ВЦСПС или УПДК. Сейчас мы едем в еще
более номенклатурный совминовский дом. Придешь к нам в гости, почувствуешь себя
«номенклой» все поймешь.
Чтобы не выглядеть дураком, Раздолбай не стал больше ничего уточнять, хотя смысл
объяснения ускользнул от него, как если бы Мартин говорил по-английски, употребляя много
незнакомых слов.
Снова раздали карты. Посмотрев прикуп, Мартин заказал не брать «кинга», с третьего хода
умудрился сам же его забрать и обиженно изрек:
Вы дикие короли. Впарили номенклатурного «кинга» мне, я теперь нахожусь в
совершенно диком просере.
Старичок, карты как жизнь, такая тебе выпала фишка, пустился в рассуждения
довольный Валера. Вот я в армии играл ночью в подсобке в карты, пил с бойцами
присланный тобой коньячок. Прапор застукал, сказал, что завтра все пойдут на говно. Идти в
свинарник и грести большой лопатой свиное говно не лучшее занятие для мирового
интеллекта, но я решил, что раз жизнь бросает мне такую фишку пойду на говно, как стоик.
Но утром в часть приехал помощник прокурора, спросил, кто хорошо знает немецкий язык. В
итоге я поехал на «Мерседесе» в чистый дом переводить документы, а все остальные пошли на
говно. Будь готов принять плохую фишку стоически, тогда рано или поздно выпадет хорошая.
Мудовая рабская психология фатализма, отрезал Мартин. Фишка должна всегда
быть такая, какую хочешь.
А-а, так ты хотел «кинга» забрать?
Валера и Раздолбай засмеялись, а Мартин вдруг не на шутку завелся.
Я играю, чтобы расслабиться, поэтому не контролирую игру так, как свою жизнь. Если
хочешь, чтобы я относился к этому серьезнее, то я могу.
Ладно, боец, не заводись. Кто сдает?
Сдавать была очередь Раздолбая. Раскидав карты на троих, он отложил две штуки на
середину стола в прикуп.
Чаю попроси, пожалуйста, попросил Мартин Валеру, которому предстояло
заказывать игру.
Валера выглянул в коридор, чтобы позвать проводницу, и в эту секунду Мартин быстро
подсмотрел и прикуп, и его карты.
Ты чего? удивился Раздолбай.
Тихо.
Валера вернулся за стол. Мартин сохранял полную невозмутимость. Раздолбаю не хотелось
выдавать Мартина и, возможно, ссорить приятелей, но еще больше не хотелось нечестно играть.
Давайте пересдадим, сказал он, я сдал неровно.
Ровно, ровно у всех по десять.
Пересдадим!
Раздолбай бросил свои карты на стол и смешал их с прикупом.
Что за дешевое чистоплюйство? разозлился Мартин.
Карты подсмотрел, что ли? догадался Валера.
Да. Хотел тебе показать, как играть, если карты жизнь. А ты… Мартин обратился к
Раздолбаю, объясни, что тебе лично мешало молчать. Ты что дико правильный король?
Просто не хотел нечестно.
Ты за честность всегда?
Раздолбай задумался. Мартин не раздувал ссору, а как будто хотел выяснить его позицию,
чтобы завести мудреный разговор «за жизнь». Мудреные разговоры «за жизнь» Раздолбай
любил, поэтому решил отвечать серьезно.
В детстве врал иногда, конечно. В милиции, например, когда в женскую раздевалку
подсматривал и меня поймали. А так за честность всегда.
То есть ты считаешь, что сейчас поступил честно, и всегда сделал бы точно так же? И
сам бы в чужие карты никогда не взглянул?
Не взглянул бы.
Хорошо, а если бы мы играли на деньги и ты проигрывал?
Все равно.
А если бы деньги нужны были на операцию твоей маме, которая без нее умерла бы?
Мартин, зачем такое предполагать?
Я просто спрашиваю ответь. Представь, что мы играем на большие деньги, которые
нужны тебе, чтобы спасти мать. Другой возможности их достать у тебя нет. Ты проигрываешь и
случайно получаешь возможность незаметно подсмотреть карты. Ты этого не сделаешь?
Раздолбай опешил. Мягкотелый Мартин превратился вдруг в сгусток энергии и обрушился
на него с таким натиском, что уйти от неудобных вопросов было невозможно, а соврать, чтобы
выглядеть в лучшем свете, значило перечеркнуть собственное утверждение, что всегда надо
быть честным.
Ради мамы подсмотрел бы, наверное, нехотя признался Раздолбай.
Значит, в иной ситуации ты готов сам поступить нечестно, но сейчас мешаешь
поступать так мне и считаешь себя при этом дико порядочным. Что это, как не дешевое
чистоплюйство?
Но ты же не на деньги для мамы играешь! почти взмолился растерянный Раздолбай.
Ладно, что ты на него насел? примирительно сказал Валера. Пересдавай.
Не надо пересдавать. Ты затронул жизненную философию и дико обломал мне
расслабленную игру. Если наша игра это жизнь, проигравшим вы меня не увидите.
Мартин взял листок с записанными очками и разорвал его на четыре части.
Утверждать, что я в просере, вы не можете, так как теоретически я мог бы еще
отыграться. Но закончим про чистоплюйство. Если в одной ситуации ты поступаешь честно, а в
другой готов честность преступить, не будет ли самым честным признать это перед собой, не
корчить из себя порядочного и всегда поступать, как выгодно? Скажи мне.
Мартин снова обращался к Раздолбаю, который пребывал в полной растерянности. Он
привык к простым понятиям, что есть хорошо, а что плохо, и никогда не сталкивался с такой
казуистикой. Он знал, например, что его отчим дядя Володя порядочный человек. Когда он
продавал свою «шестерку», восстановленную после аварии, то честно говорил покупателям, что
в ней было разбито, и в итоге продал машину дешевле, чем было возможно. Но это были не
последние деньги, и лишних пятьсот рублей ничего не меняли в их жизни. А если бы меняли?
Если бы от этих денег зависела жизнь мамы? Стал бы дядя Володя говорить правду тогда?
Мартин замкнул в сознании Раздолбая какие-то цепочки, и привычные ориентиры обрушились.
Он отчетливо понял, что если бы жизнь мамы зависела от полученных за машину денег, то дядя
Володя скорее всего стал бы врать. А если бы не стал, то Раздолбай заявил бы ему, что
принципы для него дороже маминой жизни, и смертельно с ним поссорился. Получалось,
порядочность условна, а раз так выходило, что Мартин прав, и честнее всего признаться себе
в этом сразу. Какой смысл держаться за принципы, если знаешь, что в определенных
обстоятельствах нарушишь их все равно?
Допустим, я с тобой соглашусь… заговорил Раздолбай, со страхом чувствуя, что вот-
вот откроет тайну, которая испортит его мнение о себе самом и об окружающих людях.
Представь, что я оставил на вешалке пиджак, в котором лежат пять тысяч. Мы с Валерой на
минуту вышли. Ты возьмешь деньги?
Не возьму пять, не возьму десять, не возьму сто, потому что у меня нет в них нужды и
они ничего не изменят в моей жизни, ответил Мартин. Но если бы на вокзале в Риге я
должен был отдать пять тысяч, которых у меня нет, или иначе меня убьют уголовники, то я взял
бы их из твоего пиджака. Станешь уверять меня, что ты бы не взял и выбрал смерть?
Не знаю… Я бы у кого-то занял…
Представь, что ты и так занял, продал все, что было, и собрал пять тысяч. Ты везешь их в
Ригу, чтобы отдать бандитам, которые убьют тебя, если ты им не привезешь. По дороге на
вокзал тебя обокрали в метро, и ты заметил это только в вагоне. Теперь украсть самому твой
единственный шанс. Пять тысяч торчат из моего пиджака. Утром без денег смерть. Ты
возьмешь?
Наверное, возьму, но постараюсь потом как-то вернуть… юлил Раздолбай, из
последних сил цепляясь за остатки принципов.
Потом вернуть будет дико поздно. Представь, что эти деньги я вез маме на операцию, о
чем рассказал тебе за чаем. Ты точно знаешь, что без них она умрет, но если ты не украдешь
их тебя самого убьют завтра утром. Я вышел из купе. Твои действия?
Мартин обладал большой силой внушения, потому что Раздолбай ощущал себя так, словно
в самом деле находился перед суровым выбором смерть или кража, влекущая смерть кого-то
другого. Он не мог отмахнуться и перевести все в шутку он должен был дать ответ, но не
способен был ответить даже самому себе, и от этого в его душе что-то разламывалось на
колючие рваные части. Он словно окаменел, на висках выступила испарина.
Похоже, ты грузанул бойца, вмешался Валера и дружелюбно хлопнул Раздолбая по
плечу. Представь, что я одолжил тебе пять штук, и расслабься.
Не надо сводить к фиглярству психологический опыт, жестко сказал Мартин.
Человек считает себя порядочным, а я хочу помочь ему понять свою суть. Можешь тоже
включиться и подумать над выбором вместе с ним.
Над каким выбором? Украсть у тебя пять штук или получить перо от бандитов? Украду,
конечно! Мама твоя перекукует без операции все равно она меня не любит, говорит, что я
тебя приучил к водке.
К водке приучил дико. Но все-таки подумай серьезно.
Я серьезно. Все эти балансы давно известны умри ты сегодня, а я завтра; порядочный
человек тот, кто ради малой выгоды не сделает большой подлости, и так далее. Сам знаешь,
что в подобной ситуации любой человек украдет.
Я хочу, чтобы он в этом честно признался.
Раздолбай молчал в ступоре. Поддавшись внушению Мартина, он действительно
представлял себя на пороге смерти, но признаться вслух, что он украдет деньги, обрекая на
гибель чью-то мать, значило сломать внутри себя какой-то зубчик, без которого весь
внутренний механизм будет работать не так, как прежде. Он не мог сломать его. Это казалось
даже страшнее смерти, потому что смерть была выдуманным условием игры, а зубчик был
совершенно реальным и даже ощущался где-то в области сердца.
Я… Я… выдавил Раздолбай, ругая себя, что пошел в незнакомую компанию, где ему
устроили такую душевную пытку. Я не знаю.
«Не знаю» не ответ. Украдешь или нет?
Все, баста! резко сказал Валера. Позвали человека в гости, нечего его прессовать.
Ты предлагаешь надуманную ситуацию, в которой никто никогда не окажется. Долг, бандиты,
мать, пиджак… Все равно такого не может быть.
Я могу предложить другую ситуацию, в которой реально оказывались миллионы людей.
Ответишь мне честно, как бы ты поступил в положении, которое я сейчас опишу, и будем
считать тему закрытой откроем бутылку номенклатурного шампанского, начнем дико
кутить.
Давай валяй, Фрейд хренов.
Тридцать седьмой год. Нас с тобой привезли ночью в лубянский подвал. Тебя в один
кабинет, меня в другой. Тебе дают подписать свидетельство, что я готовил покушение на
вождя. Не подпишешь вышка. Ты знаешь, что в другом кабинете передо мной положили
точно такое же свидетельство против тебя. И, внимание! Ты знаешь, что под угрозой смерти я
готов украсть из кармана пиджака пять тысяч, и значит, принципы для меня не дороже жизни.
Твои действия?
Да ну, это херня какая-то, заартачился Валера, не желая поддаваться внушению
Мартина.
Это реальная ситуация, в которой были миллионы людей. Я предлагаю тебе представить
это и сказать, как бы ты поступил.
Я с тобой пил-гулял, а ты, значит, подписал бы на меня доносец? с прищуром спросил
Валера, пытаясь съехать на шутовстве.
Ты не знаешь, подпишу я или нет. Ты знаешь только, что я украл бы из чужого пиджака
пять тысяч, а значит, можешь предполагать.
Ну и катись на лесоповал, раз ты такой гандон!
То есть ты подписал бы?
Ну, ты же на меня подпишешь!
Ты этого не знаешь, в том-то и дело. Ты только предполагаешь это на основе того, что
под угрозой смерти я могу украсть.
Но ты сам говорил только что «любой человек в подобной ситуации украдет», значит, и
ты тоже. Стало быть, в отношении принципов порядочности мы с тобой совершенно дико
равны, и я тебя спрашиваю сидя в кабинете следователя в тридцать седьмом году, подписал
бы ты под угрозой вышки свидетельство против меня, зная, что я в этот момент делаю точно
такой же выбор? Только давай честно, не пытаясь казаться лучше, чем есть. Мы же все тут дико
правильные короли, верно?
Валера задумался. Насмешливые искры ненадолго погасли в его светлых глазах, отчего они
стали безжизненными, но тут же вспыхнули вновь.
А я скажу: дяденька следователь, все напишу как есть!
Дайте только сперва протокол моего кореша почитать. Интересно, что он про меня
накляузил.
Такой возможности нет.
А ты за гражданина следователя не решай! Вот привезут нас в подвалы, там и увидим,
какая возможность есть, а какой нет!
Раздолбай засмеялся. Насмешка Валеры словно разбила чары, которыми опутал его
Мартин, и он даже удивился, что всерьез терзался каким-то надуманным выбором.
Моделировать этические дилеммы с тобой ни фига невозможно, обиженно сказал
Мартин. Впредь отказываюсь вовлекать тебя в серьезные беседы и выходить за рамки
номенклатурного веселого трындежа. Но чтобы не терять плодов нашей небесполезной
дискуссии, предлагаю напоследок еще один выбор. Мартин снова обратился к Раздолбаю.
Представь такой вариант: пока ты решаешь, украсть из моего пиджака пять тысяч или умереть
завтра от рук бандитов, к тебе подходит следователь, случайно оказавшийся в поезде, и обещает
уладить проблемы с долгами, если ты подпишешь маленькую бумажку протокол, по
которому Валере светит условный год. Подпишешь, и малознакомый чувак, с которым ты даже
не доиграл партию в «кинга», поимеет немного проблем, зато ты останешься жив и не придется
красть деньги, косвенно убивая этим чужую мать. Украсть-умеретьподписать выбирай.
После остроумного ответа Валеры размышлять над «этическими дилеммами» Мартина не
хотелось, а хотелось тоже шутить, по возможности еще более остроумно.
Я скажу следователю: «Таки что вам этот мелкий кагтежник Валера? Есть гыба
покгупнее!» заговорил Раздолбай, изображая персонаж еврейского анекдота. Сдам ему
бандитов, которые ждут меня в Риге, и таки не надо будет ничего красть.
Ха, боец, дай пять! засмеялся Валера и подставил
Раздолбаю ладонь, по которой тот радостно хлопнул. А то он хитрый, договорился со
следователем ловить в поезде лохов на живца. У него и пять штук-то в пиджаке фальшивые,
ментами помеченные. Хорошо, ты не взял!
Таки я сгазу просек эту фишку! Какой фгаер оставит в пиджаке башли, котогыми
спасают больную маму?
Оседлав волну веселого балагурства, Валера и Раздолбай пустили в адрес Мартина еще
десяток безобидных шпилек, которые тот принимал молча, с видом непопираемого достоинства.
Когда юмор шутников иссяк и каждая новая острота стала получаться глупее предыдущей,
Мартин покачал головой и снисходительно молвил:
Дикие короли.
Хватит умничать, доставай шампаня! потребовал Валера.
Шампаня дико. Но прежде чем нырнуть с вами в пучины бессмысленного кутежа, хочу
все-таки оставить за собой последнее слово в единственной за сегодня полезной теме.
«Как он все-таки странно разговаривает», подумал Раздолбай, не желая терять веселую
волну, на которую настроился вместе с Валерой, и предвкушая, как вспенит эту волну
шампанское.
Запомни ситуацию, которую я тебе описал, про деньги, бандитов и следователя с
протоколом, очень серьезно продолжал Мартин, обращаясь к одному Раздолбаю. Подумай
над ней, когда будет время. Ответ нужен только тебе. Найди его, запомни и вспоминай, когда
захочешь выступить где-нибудь «честным человеком». Может быть, тогда твой сегодняшний
поступок с картами не будет казаться тебе проявлением совершенно дикой порядочности.
Мартин, ты какой-то максималист, ответил Раздолбай, ощущая себя кроликом,
выработавшим иммунитет против удавьего гипноза. Хочешь сказать, что если в такой
экстремальной ситуации я выберу не умирать, а украсть или подписать бумагу, то нет вообще
никакого смысла соблюдать порядочность в обычной жизни?
А какой смысл? Я знаю про себя, что в такой ситуации я украду или подпишу. Это более
серьезное этическое преступление, чем смотреть в чужие карты, а удерживаться от маленького
зла, зная, что способен совершить большое, есть, на мой взгляд, то самое дешевое
чистоплюйство, в котором я тебя упрекнул. По-моему, это самое честное отношение к себе и к
жизни. Можете мной теперь номенклатурно ужасаться, я же открываю шампанское, и начинаем
дикий кутеж.
Пробка хлопнула, шампанское вспенилось в стаканах из-под чая, и волна балагурства
подхватила всех троих. Вместо заумных «этических дилемм» посыпались шутки, анекдоты и
смешные истории из жизни, которых у Валеры и Мартина было множество. В двенадцать ночи
Раздолбай вспомнил, что его завтрашний день рождения уже можно праздновать, и это стало
поводом принести из вагона-ресторана еще пару бутылок шампанского.
Когда хлопнула третья пробка, Раздолбай был влюблен в своих новых приятелей. Ему
казалось, что никогда в жизни он не находился в такой веселой, интересной компании. Он
подстроился под стиль общения Мартина и Валеры и быстро научился «великому искусству
веселого трындежа», в которое Валера посвятил его, когда они пошли курить в тамбур.
Если рассказывать друг другу, кто в каком институте учится и кто какой фильм смотрел,
это иссякнет за полчаса и станет скучно, объяснял Валера. Главное, уметь весело говорить
ни о чем. Это как теннис: один делает смешную подачу, другой стремится отбить так, чтобы
стало еще смешнее, и нагромождается веселый абсурд.
Как с темой про следователя, когда мы застебали Мартина?
Да, да, да! Ты воткнул тогда.
Раздолбаю нравилось, что он «воткнул». Мартин и Валера были старше, но у него
получалось общаться с ними на равных. Несколько раз ему удавалось делать хорошие «подачи»
для шуток, а пару раз он так удачно отбивал «подачи» Валеры, что тот с хохотом хлопал его по
плечу и приговаривал: «Боеец!» Раздолбаю хотелось закрепить дружбу, сделать так, чтобы в
Риге они сошли с поезда одной компанией, а не разошлись на перроне, обменявшись
холодными кивками, как случайные попутчики. Он использовал любую возможность, чтобы
усилить расположение к себе, и, когда Мартин предложил выпить по стакану чая, чтобы «дико
осадить номенклатурный хмель», вызвался этот чай организовать, несмотря на то что
проводница легла спать, а вагонный титан давно погас. Ветер эйфории сорвал в пьяной
раздолбайской голове все якоря, и, насобирав по вагонам деревянные вешалки, он
собственноручно растопил ими титан, с хрустом ломая полированные деревяшки напротив купе
с надписью «начальник поезда». Безрассудство себя оправдало когда перепачканный сажей
Раздолбай гордо принес кипяток, Валера одобрительно сказал:
С таким бойцом доедем, даже если дрова в паровозе кончатся.
Дикий король! согласился Мартин.
Чай действительно осадил хмель, а с ним и веселую волну.
В третьем часу ночи всем захотелось спать, и Раздолбай отправился в свой вагон с
ощущением, что первый день взрослой жизни прошел как нельзя лучше. Мартин и Валера
сказали ему на прощание: «Встретимся на перроне», а значит, предлагали продолжить дружбу.
Перебираясь из вагона в вагон и освежаясь в грохочущей прохладе между тамбурами, Раздолбай
радостно улыбался, и только в дальнем уголке души что-то неприятно царапало… Ах да
«этическая дилемма»! Где этого Мартина научили такой зауми, в МГИМО, что ли? Раздолбай
вспомнил, как терзался, и пожалел, что холод тамбуров согнал с него остатки хмеля.
Неразрешимый выбор начал грызть его снова, и больше всего мучил вопрос, которым Мартин
огорошил в конце, зачем удерживаться от маленького зла, если знаешь, что способен
совершить большое?
Как просто было до сегодняшнего дня считать себя хорошим парнем! Раздолбай всегда
знал, что не возьмет чужое, не будет отбивать чужую девушку, не станет доносить, не взглянет в
чужие карты… Но Мартин заставил посмотреть на жизнь другими глазами, и вдруг выяснилось,
что возможны ситуации, когда от хорошего парня не останется следа.
«Я украл бы деньги, если бы знал, что в Риге меня убьют за долг, думал Раздолбай.
Подписал бы протокол против Валеры, если бы меня привезли в подвал и пригрозили вышкой. А
раз так не мелочь ли, в самом деле, смотреть чужие карты? Зачем упираться в „принципы“,
если знаешь, что их сдует в случае большой угрозы? Не честнее ли, как сказал Мартин,
отбросить мнимую „порядочность“ и всегда поступать как хочется?»
Эти мысли до рассвета мучили Раздолбая под стук колес и разноголосое храпение трех
попутчиков. И только первые лучи солнца, пробившиеся золотыми вспышками через
клеенчатую купейную штору, принесли ему спасительную мысль все это понарошку! Никто
не собирается убивать его за долг, никто не повезет в подвал. И пусть вопросы Мартина загнали
его в ступор, таких дилемм никогда не будет в жизни, а значит, принципы лучше сохранять.
Очевидно ведь, что быть хорошим парнем приятнее, чем плохим!
Поверив, что жизнь будет к нему добрее, чем дилеммы Мартина, Раздолбай вернул покой и
уснул сном человека, который с боем спас от поругания свое честное имя. Проснулся он от
выкриков проводницы:
Labrit, cenijami pasazieri! Celamies, atbraucam! Riga! Labrit…[2]
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Первое, что порадовало Раздолбая, когда он открыл глаза, свежая голова, в которой
бродили приятные воспоминания о вчерашнем кутеже с новыми друзьями, но не ощущалось
даже намека на боль. Поезд уже стоял на перроне. Плотная клеенчатая штора была поднята кем-
то из торопливо собирающихся попутчиков, и яркий солнечный свет заливал купе, отражаясь от
асфальта перрона и серых стен вокзального здания. Сонливость отлетела вмиг, и, хотя на часах
было немногим больше десяти утра, Раздолбай поднялся с такой легкостью, словно давней
привычки вставать за полдень никогда не было. Спал он не раздеваясь, поэтому подхватить
сумку и ринуться по узкому вагонному коридору к выходу было делом нескольких секунд.
Следующим приятным открытием стал необыкновенно прозрачный рижский воздух.
Казалось, до этого дня мир виделся через пыльные окна, которые протерли вдруг влажной
губкой. Раздолбай никогда не видел над головой такого ярко-синего неба и таких ярко-белых
облаков и не предполагал, что эти простые вещи могут так радовать. Он шагал по платформе,
будто на пружинках, и даже не мог вспомнить, когда последний раз ощущал себя настолько
счастливым.
Валера и Мартин, как обещали, ждали его около выхода в город и заулыбались ему издали,
как близкому товарищу.
Боец, твое вчерашнее геройство лишило нас утром кофе, сообщил Валера.
У проводницы случился дикий невруб, когда она обнаружила в титане железные
крючья, подхватил Мартин. Ее латышский мозг не допускал мысли, что кто-то мог топить
ночью вешалками, и она решила, что отвалились какие-то детали печки. Вместо кипятка всем
предложили номенклатурную воду «Буратино», но пить с утра это пойло оскорблять свой
кишечник. Держи, это тебе.
Мартин протянул Раздолбаю небольшой металлический предмет.
Номенклатурная зажигалка «Зиппо» с автографом Гельмута Коля. Вез продать за
десятку и пропить, но бабки есть, а у тебя день рождения.
Польщенный Раздолбай поблагодарил и в поддержание «веселого трындежа» вспомнил
судьбу зажигалки, которая была у него в восьмом классе.
Мне так нравилось ею все поджигать, что на труде я подпалил однокласснику сзади
халат. Трудовик зажигалку забрал, в дневнике написал: «За грубое нарушение дисциплины 1.
Зажигалкой „Ронсон“ поджигал халат Суслову».
Представляю, как начальник поезда передал бы тебя вчера на руки ментам с
формулировкой: «Зажигалкой „Зиппо“ с автографом Коля поджигал в титане вешалки!» тут
же отбил подачу Валера.
Все трое засмеялись и, продолжая перебрасываться темой вешалок и зажигалок, двинулись
к остановке такси.
Нам в Яундубулты, а тебе дальше, в «Пумпури», сказал Мартин. Запомнишь наш
дом отдыха когда захочешь, приедешь в гости.
Или вы ко мне.
Наш пансионат номенклатурнее, так что у нас покайфней. Хотя если у тебя там будут
водиться качественные человеческие самки, то приедем однозначно.
Выражение Мартина покоробило Раздолбая, но от мысли, что в доме отдыха могут
оказаться девушки, небо стало казаться ему еще синее, облака белее, а солнечный свет теплее и
ярче. В машине он прикурил от подаренной зажигалки и снова подумал, что никогда не
чувствовал себя таким счастливым.
Крепенькая «Волга», не знавшая за годы своего таксомоторного труда ни соли, ни слякоти,
попетляла по рижским улочкам, промчалась по вантовому мосту, похожему на гигантскую
арфу, и выехала на магистральную трассу, которая через двадцать минут перешла в узкое шоссе,
обжатое с обеих сторон стенами высоких красноствольных сосен. Еще несколько километров, и
такси остановилось около массивной железнокаменной ограды с такой внушительной
проходной, что пришлась бы впору не пансионату, а ракетному заводу.
Запомни ворота. Любому водиле назовешь «совминовский дом» все знают. Приедешь,
скажешь: «К Покровскому», это я, напутствовал Мартин, расплачиваясь с таксистом.
Давай, боец! До встречи.
Мартин и Валера вытащили из багажника чемоданы и растворились за толстыми стеклами
проходной.
Серьезные у тебя друзья, уважительно пробасил таксист. Простые люди не
отдыхают здесь.
«Волга» пробежала еще несколько минут по той же дороге и подкатила к пансионату
композиторов «Пумпури». Глядя на белоснежное четырехъярусное здание, похожее на
океанский лайнер, Раздолбай мысленно благодарил маму и обзывал себя придурком, который
чуть было от всего этого не отказался.
Новая взрослая жизнь щедро рассыпала радости. Раздолбай купил в баре пансионата
бутылку пива и, выпив ее на балконе уютного номера-пенала, отправился изучать обстановку.
Пансионат казался пустым. Никого не было в большом зимнем саду с настольным теннисом,
никто не играл в огромные напольные шахматы с фигурами в половину роста, никому не
приносили мороженое в летнем кафе. Раздолбай приуныл, представляя, как придется одиноко
бродить по этим пустым помещениям, но тут послышалось характерное цоканье кто-то начал
вяло играть в пинг-понг.
В зимнем саду неумело перекидывались шариком два персонажа двухметровый худой
очкарик и кудрявый брюнет с огромным носом и нарочитыми бакенбардами. Раздолбай никогда
не стал бы знакомиться с такими типами, давно усвоив, что начинка видна по обертке, и люди,
похожие на клоунов, как правило, клоунами и являются, но кроме этой парочки в пансионате
как будто никого не было.
Привет, уимблдонцы, сказал Раздолбай, подпустив в голос подобающую в общении с
клоунами развязность. Чё-то пусто здесь. Кроме вас, что ли, не отдыхает никто?
Так все на пляже, ответил очкарик таким гнусавым и гулким голосом, словно говорил
в граммофонную трубу.
А вы чего?
Да мы так… Не загораем.
Поболтав с клоунами настолько нейтрально, чтобы при следующей встрече можно было,
едва кивнув, разойтись, Раздолбай узнал, что они отдыхают здесь вторую неделю. Очкарика
звали Яник, а брюнета с бакенбардами Яша. Молодежи кроме них в пансионате не было, да и
сами они уезжали по домам через два дня.
Не повезло тебе. Поиграем с тобой пару дней в карты, а потом будешь тут один со
старперами вешаться, прогундосил Яник.
Раздолбай подумал, что скорее стал бы вешаться в компании с граммофоноголосым
Яником, но предложение сыграть в карты радостно принял делать больше все равно было
нечего.
Обертки клоунов оказались обманчивыми, и начинки таили в себе сюрприз. Сев
расписывать с Раздолбаем «кинга», Яша и Яник сразу сказали, что просто так не играют и надо
поставить хотя бы десять копеек очко. Считая себя неплохим игроком, Раздолбай смело
согласился и к концу партии проигрывал клоунам больше пяти рублей двухнедельный
сигаретный бюджет. Оставался шанс немного сократить потери на отыгрыше, но, когда Яша
начал сдавать карты, за панорамными окнами зимнего сада возникло какое-то движение и
послышались голоса, похожие на птичий гомон. Большая компания молодежи, из которой
взгляд Раздолбая сразу выхватил двух высоких девушек, проследовала в сторону моря.
А вы говорили, тут одни старперы, удивился Раздолбай.
Это компания Миши Мороза, отчего-то обреченно сказал Яша. Они сами по себе,
никого не принимают.
И они не здесь живут, а на дачах, добавил Яник.
Девушки там, кажется, интересные.
Девушки интересные факт, еще более обреченно согласился Яша. Можем тебя
познакомить, только все равно не примут.
Вы их знаете?
Знаем, конечно. Миша с нами в ЦМШ учился, и в «консу» мы поступали вместе. Только
его, считай, без экзаменов взяли, а нас завалили. Он же крутой типа лауреат всех конкурсов.
Они все в этой компании под его дудку пляшут, делают только то, что он хочет.
Лауреат конкурсов мало интересовал Раздолбая, а вот двух высоких девушек он захотел
разглядеть получше. Карты стали неинтересны, и, хлопнув об стол пятирублевкой, он
потребовал вести его в компанию Миши Мороза сию секунду.
Это знакомство тебе ничего не даст, объяснял Яша по дороге на пляж. Костяк этой
компании сам Миша и два его лучших друга Андрей и Барсук. Миша с четырех лет
отдыхает летом с родителями на одной и той же даче в Меллужи, и Андрей с Барсуком с ним
еще на трехколесных велосипедах катались. К ним, бывает, прибьются два-три человека новых,
но они все равно их на расстоянии держат.
А девчонки?
Они рижанки вроде, тоже на дачах живут. Мы их не знаем. Миша видеокамеру привез,
заразил Андрея с Барсуком идеей снять фильм. Андрей под это дело притащил целый девичник,
и вот они каждый вечер с этой камерой носятся, снимают «ужастик».
Что, прямо настоящий фильм делают?
Да нет, откуда? Миша скрипач хороший, но не Хичкок ни разу. Бегают с клыками
пластмассовыми, изображают вампиров, орут чего-то. Хотя весело потом чай у них дома
пьют, ржут.
А вас чего не позвали? Из Яника бы отличный вампир вышел, съязвил Раздолбай,
представив, как долговязый очкарик с пластмассовыми клыками крикнул бы своим
граммофонным голосом что-нибудь вроде: «Не убьете Носферату!»
Очень мне надо по его указкам бегать! возмутился Яник. Он привык с детства, что
вокруг него все вращается, и в друзьях у него те, кто на это согласен. А я сам по себе, меня
место в свите бесит.
Яник, Миша лауреат пяти конкурсов, выступает в серьезных залах может
требовать к себе уважения, остудил приятеля Яша и стал объяснять специально для
Раздолбая. Дело в другом. Мы Мишу хорошо знаем и в Москве нормально общаемся. Но
здесь его лучший друг Андрей, а он в этой компании типа «серый кардинал» и чужих людей
начинает жестко стебать и выдавливать. Мы тусили вначале с ними, но из-за Андрея чуть не
дошло до драки. Закапывать лучшего друга Миши в песок не хотелось, так что выбрали не
связываться.
Яник и Яша начали вспоминать нанесенные Андреем обиды, но Раздолбай их уже не
слушал. Он думал, что легко сумел подружиться с такими непростыми ребятами, как Валера и
Мартин, а раз так, в компанию какого-то скрипача-режиссера он уж как-нибудь вотрется.
Асфальтовая тропинка вывела из редкого соснового леса и уперлась в песчаный холм, за
которым слышался плеск волн и выкрики чаек. Увязая кроссовками в песке, они поднялись на
гребень холма, увидели впереди спокойное серое море, спустились и оказались в песчаных
дюнах, поросших невысоким кустарником. Сочетаясь с рельефом дюн, кустарники
образовывали подобия кабинетов под открытым небом, в которых, скрываясь от морского ветра,
ютились небольшие компании кто с картами, кто с пивом и гитарой, кто с маленькими
детьми. В одном из таких природных укрытий расположилась и компания Миши.
Двух высоких девушек Раздолбай приметил сразу коротко стриженная блондинка и
брюнетка с копной длинных вьющихся волос, рассыпавшихся по плечам, сидели спиной к нему
на бревнышке, до блеска отполированном песчаными ветрами, и молча наблюдали, как щуплый
Миша носится между кустарниками с видеокамерой и объясняет двум парням, что надо делать.
Барсук, выбегаешь из этих кустов, хватаешь Андрея сзади за горло и валишь. Потом
снимем, как ты впиваешься.
Клыки надевать? уточнил добродушный толстяк, названный Барсуком.
Нет, наденешь на крупный план.
Пусть сейчас наденет! У него же хавальник бегемотский разинет случайно, спалится,
что без клыков, возразил Андрей.
Миша сразу согласился, и Раздолбай подумал, что он вовсе не такой деспот, каким
описывал его Яша.
Авива, где Авива?!
Я здесь, откликнулась худенькая девушка с темными покорными глазами.
Выбежишь из-за тех кустов, будешь кричать.
Как?
В ужасе. Давайте репетицию!
«Артисты» начали разыгрывать сцену. Барсук валил Андрея на песок, Авива в ужасе
кричала, Миша выбирал, откуда лучше снимать, все относились к этому серьезно, словно
снимали настоящее кино, и, даже подшучивая друг над другом, не переходили грань, за которой
дело превратилось бы в баловство. Раздолбай бегло изучил всю компанию. Миша был
непререкаемым лидером. Очень серьезный взгляд и лицо с глубокими складками делали его
иногда похожим на маленького старичка или гнома, но живость мимики и бешеная
жестикуляция выдавали энергичного мальчишку. Шастая туда-сюда со своей камерой, он
напоминал мультипликационный персонаж, который умудряется быть в нескольких местах
одновременно. Улыбчивый увалень Барсук был объектом добродушного подтрунивания, и, судя
по его реакциям, эта роль давно стала для него привычной. Андрей, похожий по-голливудски
точеным лицом на спасателя Малибу из дурацкого сериала, которым добивали двухчасовые
боевики на трехчасовых видеокассетах, казался в компании самым старшим и невозмутимым.
Он послушно выполнял все, что требовал Миша, но делал это с таким видом, словно оказывал
ему по дружбе услугу. Время от времени он остроумно подшучивал то над Барсуком, то над
девушками, но в адрес Миши не пошутил за все время ни разу.
Девушек в компании было пять. Кроме худенькой Авивы, в съемках сцены были заняты
Инна и Карина, которым Миша велел бегать на заднем плане, изображая удирающих в ужасе
прохожих. Обе девушки были симпатичными, но ничем не примечательными. Раздолбай
мельком посмотрел в их сторону и снова впился взглядом в спины блондинки и брюнетки,
сидевших на бревнышке. Желая разглядеть лица девушек, он чувствовал непонятный страх,
который объяснял боязнью разочароваться.
«Окажутся страшными, и зачем, спрашивается, я шел в эту компанию?» говорил он себе,
понимая в то же время, что боится чего-то другого.
Словно почувствовав его взгляд, блондинка обернулась и приветливо улыбнулась ему.
«Хорошая улыбка, большая грудь», не разочаровался Раздолбай и удивился, почему же
ему до сих пор страшно.
Заметив движение подруги, обернулась и брюнетка.
«Пропал, погиб!» сверкнуло в голове Раздолбая.
В ту же секунду он понял, чего боялся: потерять свободу, потерять покой, потерять себя
именно это случилось в момент, когда он увидел лицо девушки и моментально влюбился.
Загорелое лицо брюнетки, обрамленное каштановыми локонами, оказалась не просто красивым,
а красивым настолько, что Раздолбай словно осыпался. Подобных девушек он видел до этого
только в кино или на календаре, предназначенном Хараборкину, и считал их обитательницами
мира грез, но никак не реальной жизни. И вот существо из грез материализовалось в нескольких
шагах от него, окинуло его равнодушным взглядом зеленых миндалевидных глаз, поджало
пухлые губки и отвернулось.
«Пропал, пропал, пропал! билось в голове Раздолбая в такт галопирующему пульсу.
Она даже не улыбнулась мне!»
Миша закончил снимать сцену, и Яша с Яником повели Раздолбая в гущу компании. По
тому, как холодно их встретили и какие колкости обрушил на них Андрей, было понятно, что
для друзей Миши они абсолютно чужие. Из гордости Раздолбай не стал бы стремиться
растопить лед, но что значила гордость, когда сердце захлопнулось в капкане? Он собрал все
свое остроумие, излучал обаяние изо всех сил, и ледяная броня поддалась. Сначала на него
обратили внимание, потом посмеялись над его шуткой, потом Миша не поленился рассказать
про свой фильм и описал следующую сцену, с которой возникли сложности.
У нас Диана должна встать ночью с постели в гостинице, выйти на балкон и увидеть на
улице вампира. Андрей сегодня ходил в три гостиницы, нигде не разрешили снимать.
Дом композиторов похож на гостиницу? осторожно спросил Раздолбай.
Похож в принципе.
Так снимайте у меня в номере. Я один живу. Диана это кто?
Диана это я, пропела-промурлыкала девушка-брюнетка.
«И имя, и голос с ума сойти!» отчаянно подумал Раздолбай, чувствуя, что капкан
сжимает его сердце еще сильнее.
В Дом композиторов, который все называли «компиками», отправились плотной гурьбой, и
Раздолбай на правах принимающего хозяина на время перехватил лидерство. Он шагал рядом с
Мишей в центре компании, сыпал шутками и тайком поглядывал в сторону Дианы, пытаясь
понять, становится ли она к нему хоть чуть-чуть благосклоннее. Боясь выдать свой интерес, он
развлекал всех ради нее одной и разбрызгивал обаяние фонтаном, рассчитывая, что на нее
попадут капли, способные зажечь первую симпатию. Капли падали мимо Диана ни разу не
задержала на нем взгляд, ни разу не улыбнулась ему лично.
Администратор пансионата не хотел пускать ораву посторонних, но красноречие Раздолбая
пробило и этот заслон. Он стал врать, что Миша снимает фильм для Берлинского фестиваля,
который покажут по немецкому телевидению, и немцы, увидев на экранах замечательную
Юрмалу, обязательно поддержат стремление латышей ввести у себя визы. Эта околесица
околдовала администратора-латыша он заулыбался, махнул рукой, и вся толпа, кроме Яши и
Яника, которые потерялись где-то на полдороге, проследовала к Раздолбаю в номер.
«Она у меня в гостях! ликовал Раздолбай, когда Диана села на его застеленную
кровать. Я привел ее к себе!»
Он думал, что влюбился до предела, но через минуту разверзлись новые глубины любовной
пропасти, и Раздолбай полетел в такую бездну, какой не мог даже вообразить.
Так, Диана, в чем ты будешь спать? спросил Миша, пряча собственное смущение за
грубоватым напором.
А что, мы прямо с раздеванием снимать будем? растерялась Диана.
Ну, ты просыпаешься, встаешь с постели и выходишь на балкон. Ты в одежде
собираешься спать, как после пьянки?
Я никогда так не напиваюсь. И всегда сплю в маечке или в ночнушке, объяснила
Диана, кокетливо мурлыкая.
У тебя там есть маечка?
Маечка у меня «там» есть.
Ну все! Давай раздевайся, ложись будем снимать.
И все будут стоять смотреть?
Все выйдут, конечно. Кто-то один останется включать музыку. Барсук, давай мафон.
Так как кино снималось примитивными средствами и звук писался микрофоном камеры,
надо было, чтобы в момент пробуждения Дианы кто-то включал запись тревожной музыки.
Миша выбрал для этой цели Раздолбая, чтобы администратор дома отдыха не придрался вдруг,
почему комната используется без хозяина. Все вышли в коридор. В номере остались Раздолбай с
магнитофоном, Диана и Миша с камерой.
Отвернетесь или будете пялиться на мою маечку? промурлыкала Диана.
Раздолбай отвернулся, но от услышанного шороха его бросило в жар. Он слышал, как
Диана раздевалась, как она сбросила с кровати покрывало и забралась в постель. В ЕГО постель!
После команды «начали» оба считаете про себя до пяти. На счет пять ты просыпаешься и
подходишь к балкону, а ты включаешь музыку, объяснил Миша и взял камеру на изготовку.
Раздолбай с магнитофоном на коленях спрятался за тумбочкой, чтобы не попадать в кадр,
но сам при этом видел комнату как на ладони. Миша погасил верхний свет, оставив гореть
ночник, и скомандовал «начали».
«Раз, два, три… начал считать Раздолбай, и ему казалось, что на счет пять его сердце
выскочит от восторга. Пять».
Из включенного магнитофона послышалось шипение, и голос Андрея отчетливо произнес:
«Жопа!» В коридоре грянул гомерический хохот.
Та-ак, Андрей с Барсуком в своем репертуаре, засмеялся Миша, отматывая
испорченный дубль.
Андрей, задыхаясь от смеха и вытирая слезы, вошел в номер и протянул Мише
магнитофонную кассету.
Извини, чувак, не мог удержаться. Вот кассета с музыкой.
Давайте больше не портить. Без монтажа снимаем, я могу предыдущую сцену стереть. И
не шумите за дверью!
Все, все, чувак, извини… Уйдем на другой этаж.
Снять сцену не могли долго. Каждый раз, когда на счет пять включалась музыка, или
Раздолбай, или Диана, или сам Миша начинали давиться хохотом. Несколько раз Диане
удавалось встать и дойти до балкона, но в этот момент в музыке звучал самый тревожный
пассаж, и он спускал смеховой курок для всех троих. Можно было сказать, что они с этой
сценой мучились, но для Раздолбая это были самые приятные минуты в жизни красивая
девушка ходила по его номеру полураздетой, ложилась в его постель, звонко смеялась,
встряхивая копну пушистых волос… Он рассматривал ее фигуру, втайне желая найти какой-
нибудь изъян, чтобы любовь не растерзала его насмерть, но фигура была безупречной как у
девушек с календарей. Когда съемка закончилась, Раздолбай словно вынырнул из теплого
молока и, как ни старался, не мог скрыть огорчения.
Чувак, не вешай нос, подбодрил его тихонько Барсук. Сейчас мы уйдем, ляжешь в
кровать, вспомнишь, кто там лежал, у тебя вскочит… Только потолок не забрызгай.
Раздолбай ухарски хмыкнул в ответ, но сам ощущал беспомощность. Он был ухарем,
только листая «Пентхаус». Влюбившись по-настоящему, он вознес объект любви на такой
пьедестал, что мог лишь взирать на него снизу с благоговейным трепетом, и шутку про
«забрызгивание потолка» посчитал кощунством. Он знал, что когда все уйдут, он ляжет в
постель, хранившую тепло Дианиного тела, и будет прокручивать снова и снова все, что
впитали его глаза, но в этих мыслях не посмеет даже сдернуть с плеча Дианы бретельку майки.
Эй, на землю спустись! дернул его за рукав Андрей. Люди с тобой прощаются.
Раздолбай очнулся, пожал протянутую лапищу Барсука и хотел обворожительно
улыбнуться Диане, но улыбка получилась заискивающей. Диана ответила вежливым кивком и
вышла, унеся с собой счастье этого волшебного вечера. Миша Мороз попрощался с Раздолбаем
неожиданно крепким для тщедушного скрипача рукопожатием.
Спасибо тебе за помощь, сказал он, если хочешь, приходи завтра к нам в гости. Я
обычно до шести занимаюсь, потом мы что-нибудь дотемна снимаем, потом дома пьем чай. Но
завтра Диана уедет в Ригу, а она у нас главная актриса, так что сразу после шести будем тусить.
За тобой кто-нибудь из компании придет, приведет к нам.
Раздолбай ликовал. Приглашение Миши означало, что он почти внедрился в компанию, и
оставалось еще раз произвести хорошее впечатление, чтобы закрепиться наверняка. Для этого,
правда, необходим был кураж, который улетучился, как только Миша сказал про завтрашнее
отсутствие Дианы, но Раздолбай верил, что ради будущих встреч сумеет быть искрометным.
Первый день в Юрмале завершился. Он не просто принес много радостных впечатлений
это была новая жизнь, для которой даже хотелось придумать название. В обычной жизни почти
все было скучно, предсказуемо и относилось к категории «надо», а не «хочется». Эта жизнь
тянулась, как бесконечный подъем в гору, и всегда определялась кем-то другим школой,
родителями, расписанием вступительных экзаменов.
Новая жизнь летела в лицо, будто Раздолбай мчался с горы на велосипеде, и радовала
чувством абсолютной свободы.
«Своя жизнь! придумал он. Это будет называться „своя жизнь“».
Радуясь удачному названию, а еще больше тому, что «своей жизни» было впереди целых
восемнадцать дней, Раздолбай погасил свет и забрался в постель. Как только его голова
коснулась подушки, запах легких духов тонкой змейкой вполз в его ноздри и впился в сердце.
«Ну, это уже слишком!» испугался он, ощутив, что падает в любовь еще глубже, хотя
думал, что достиг в этой бездне дна.
Он провел рукой по подушке, и под пальцами у него оказался длинный каштановый волос.
Понимая, что это глупо, но, не желая себя сдерживать, он свил его в колечко и поцеловал.
«Влюбился… Влюбился по уши…» шептал он про себя, замирая, как на качелях.
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Влюбился!» первое, что подумал Раздолбай, пробудившись утром. Жить с новым
чувством было так интересно, словно всю жизнь до этого перед глазами крутился какой-нибудь
скучный фильм про колхозников и вдруг запустили приключенческое кино.
«Своя жизнь! радовался Раздолбай, слетая с кровати, как подхваченная ветром
пылинка. Своя жизнь!»
Ощутив себя позавчера взрослым, он только теперь понял, что это на самом деле значит.
Быть взрослым это жить «своей жизнью»: свободной, непредсказуемой, освещенной
влюбленностью. Своя жизнь превращала в приключение даже такую простую вещь, как завтрак.
В огромной столовой с обращенными на лес панорамными окнами одновременно
позвякивали десятки ножей и вилок, и, казалось, этот звонкий шелест способен зарядить
энергией вместо завтрака. Раздолбай хотел поесть в одиночестве, наслаждаясь воспоминаниями
о вчерашнем вечере, но Яша и Яник помахали ему с углового столика, и пришлось к ним
присоединиться.
Твои вчерашние пять рублей за «кинга» мы даже поделить не успели. Я из-за тебя
проиграл свою долю Янику, издали заговорил Яша с подобострастными нотками.
Почему из-за меня?
Ну, ты совершил невозможное втерся в компанию Миши. Даже Андрей тебя не
стебал.
А вы что, спорили, примут меня или нет?
Я был уверен, что тебя отошьют. Как девочки?
Девочки хорошие. Раздолбай старался ответить равнодушно, но его лицо
непроизвольно расплылось в блаженной улыбке.
Он запал! Яник, он запал на кого-то! На кого, на темненькую? Колись!
Темненькая ничего.
Не желая обсуждать с клоунами свои чувства, он скомкал тему и стал выпытывать у Яши с
Яником, чем еще можно развлечься в Юрмале, кроме игры в карты. Узнав, что ничем другим его
временные приятели не занимались, он оставил их «вешаться со старперами», а сам поехал в
гости к Мартину и Валере.
Совминовский пансионат охраняли на проходной два строгих отставника в форменных
фуражках. Таким не получилось бы навешать лапшу про съемки фильма для Берлинского
фестиваля могли бы и солью пальнуть. Отставники долго изучали список отдыхающих, куда-
то звонили, требовали у Раздолбая документы и спорили между собой, считается ли
студенческий билет удостоверением личности, или это картонка не солиднее проездного.
Наконец отставник постарше вынес вердикт:
Институт художников? Пусть идет художник.
Раздолбай прошел через хромированный вороток и, восторженно повторяя про себя «своя
жизнь», зашагал по туевой аллее к белому зданию с колоннадой и стеклянным куполом на
крыше.
«Номенклатурно!» первое, что подумал он, оказавшись в огромном бронзово-кожано-
мраморном вестибюле.
Словечко из лексикона Мартина всплыло само собой. Все в этом пансионате было больше,
качественнее и основательнее, чем в «компиках»: вместо паркета ковры на мраморе, вместо
полотняных занавесок бархатные портьеры. Даже фигуры напольных шахмат были вырезаны
из такого дерева, что походили на антикварные статуи.
Вам что-нибудь подсказать? спросила дама-администратор с величественной статью
оперной певицы.
Я к Покровскому.
Двести седьмой номер, но посмотрите сначала в бассейне они заказывали на
двенадцать сауну.
«Сауна!» встрепенулся Раздолбай, пугаясь, что придется раздеться.
Сауна и маленький круглый бассейн располагались на последнем этаже под куполом,
который был виден с аллеи. Белые лежаки, бирюзовый кафель и тысячи солнечных бликов,
плясавших на воде в унисон с солнечными зайчиками на мозаичных стенах, складывались в
картинку, похожую на кадр из фильма про Джеймса Бонда, в подобных интерьерах агент
частенько расправлялся с приспешниками злодеев. Роль Бонда мог бы смело примерить на себя
крепкий Валера, который шел в плавках по бортику бассейна, держа в руке бутылку
шампанского, а на роль приспешника идеально подходил мягкотелый Мартин, развалившийся
нагишом на маленьком островке с тремя искусственными пальмами. Хлопок и пробка,
перелетев бассейн, угодила «приспешнику» точно в голову.
О-хо-хо! загоготал Валера, который всегда радовался любому поводу повеселиться.
Девиантность твоего поведения указывает, что известное изречение про аристократов,
дегенератов и шампанское является истинным, как обычно, с достоинством и витиевато
отреагировал Мартин, отбрасывая пробку в воду.
Я слишком аристократично засветил тебе в кумпол?
Дикий король.
Да лишь бы весело было! Плыви сюда накатим. И пробку вылови не свинячь.
Попрошу без нотаций.
Привет, бойцы! залихватски крикнул Раздолбай.
Хо-хо, боец! обрадовался Валера и тут же вложил ему в руку пластиковый стаканчик.
Налить шампанское он не успел, потому что Мартин бросил в него наполненную водой
резиновую шапочку. Шапочка чиркнула Валеру по плечу, а ее содержимое выплеснулось на
Раздолбая, повергая его в острый приступ фобии. Некоторое время ему удавалось делать вид,
что ходить в мокрой одежде для него естественно, но внятно объяснить, почему он не хочет
раздеться и войти в сауну, так и не получилось.
Да я не люблю… мне и так жарко… я тут посижу, побухаю… лепетал Раздолбай.
Хорош пыхтеть. Сбрасывай рубашку с могучих плеч и пошли париться, задорно
призвал Валера.
Беззлобная ирония обезоружила Раздолбая. Поняв, что мокрая рубашка все равно не
скрывает его тщедушную конституцию, он залпом выпил стакан шампанского, разделся и
пошел в парную, как на расстрел, ожидая, что пули насмешливых взглядов вот-вот вопьются
меж его птичьих лопаток. Взглядов не было. Худоба, из-за которой он досыта наглотался
школьных колкостей, была безразлична новым приятелям, и за это он еще больше проникся к
ним дружескими чувствами.
Попарившись в сауне, Раздолбай прыгнул в бассейн, выпил стакан шампанского, еще раз
попарился, еще раз прыгнул, выпил два стакана и обнаружил себя до предела счастливым.
Солнце грело через прозрачный купол, сауна и бассейн сделали тело невесомым, а душа
ликовала от того, что рядом такие замечательные друзья, каких никогда раньше не было.
«Своя жизнь! жмурился Раздолбай от счастья. Своя жизнь!»
Как твой номенклатурный Дом композиторов? поинтересовался Мартин.
Качественные человеческие самки есть?
Выражение неприятно царапнуло сердечный тайник, в котором со вчерашнего вечера
хранилась драгоценная влюбленность в Диану, но строить из себя рыцаря Раздолбай не стал. Он
мечтательно закатил глаза и дал понять, что по части «человеческих самок» в Доме
композиторов все отлично.
Порвал кого-нибудь? уточнил Валера.
Влюбился.
Влюбился? Ты дикий король, надо за это выпить! обрадовался Мартин, разливая по
стаканам вторую бутылку шампанского. Кто она? Сколько лет?
Семнадцать.
Ты что, серьезно влюбился в семнадцатилетнюю телку? Не король ни фига!
Почему?
Потому что влюбленность в молодых телок приносит одни пиздострадания и ноль
практических движений возвратно-поступательного характера. Я это давно понял и теперь
имею дело только с разведенными от двадцати пяти. Мой совет не увлекайся и найди кого-
нибудь постарше.
Раздолбай опешил, словно в него попала еще одна шапочка с холодной водой. Он
поделился своим тайным счастьем, а Мартин презрел его, как в далеком детстве презрели
старшие ребята пластмассовый пистолет, которым он решил похвастаться во дворе. Обиднее
всего было то, что он сам устыдился своего чувства, как устыдился тогда своей примитивной
игрушки, увидев стальную копию кольта, громко стрелявшую капсюльными пистонами.
Она красивая, выложил Раздолбай последний козырь.
Слушай, тут нет Гумберт-Гумбертов, чтобы пускать слюни от недосформированных
прелестей. Хочешь красиво поехали с нами в конце отдыха в Ригу. Снимем апартаменты в
«Латвии», возьмем достойных блядей будет красиво, как в «Ночных грезах Далласа».
Раздолбай не понял, о каких «гумбертах» идет речь, но ему стало совершенно ясно, что
Мартин врет и хочет казаться опытнее, чем он есть. Такой вывод он сделал, услышав про
«Ночные грезы Далласа».
В девятом классе у Маряги появился видеомагнитофон. Иногда он приглашал к себе
небольшую компанию, брал со всех по три рубля и показывал фильмы, которые затмевали все
виденное раньше в кинотеатрах. Даже «Пираты ХХ века» и «Спасите Конкорд», которые
Раздолбай смотрел по три раза, померкли перед похождениями Рембо, Бондианой и кровавым
буйством обожженного Фредди Крюгера. Однажды Маряга потребовал с гостей двойную плату
и таинственно сказал, что покажет такое, перед чем померкнет и Фредди Крюгер. Для чего-то
он включил в комнате свет, хотя был солнечный день, и предупредил, что если вдруг люстра
погаснет, то он будет выбрасывать видеомагнитофон в окно.
Менты вламываются иногда, выкручивают перед этим пробки, чтобы кассету не могли
достать и можно было узнать, что смотрели, пояснил он.
Прикол будет, если ты выкинешь видак, а это всего лишь пробки выбило! посмеялся
тогда Раздолбай.
Прикол будет, если я не выкину, и за это посадят, серьезно ответил Маряга и включил
«Ночные грезы Далласа».
Начало фильма не впечатляло. Двое мужчин долго ехали куда-то на спортивной машине,
болтая ни о чем, и приехали во двор засаженного цветами особняка. Навстречу им вышли две
женщины в вечерних платьях. Смотреть стало интереснее. Женщины были красивыми, и от них
веяло чем-то необычным таким, чего никогда не было в обычных актрисах. Мужчины и
женщины поднялись на второй этаж, взяли по бокалу вина и опять стали говорить ни о чем.
Можешь эту тягомотину сразу в окно выкинуть, без милиции, снова пошутил
Раздолбай.
Маряга хмыкнул и перемотал кассету вперед. Когда он повторно включил воспроизведение,
Раздолбаю показалось, что его хлестнули по глазам плеткой. Зрелище было настолько
невероятным, отталкивающим и волнующим одновременно, что он буквально подпрыгнул на
диванной подушке, издав нечленораздельное «облнихусе». А в следующую секунду резкий
дверной звонок заставил подпрыгнуть уже Марягу. Он метнулся к аппаратуре и вырвал кассету
из магнитофонного зева раньше, чем успел сработать механизм выброса. Магнитофон вцепился
в пленку, как собака, у которой попытались отнять кость, и потащил ее, словно жилы.
Видеокассеты были на вес золота. С ними обращались бережно, словно с хронометрами, и
удивительно было видеть, с какой яростью Маряга выдергивал пленку из магнитофонной пасти
и как бесцеремонно запихивал потом размочаленный ленточно-пластмассовый ком в китайскую
напольную вазу. Звонок повторился. Маряга вставил в магнитофон лежавших наготове «Тома и
Джерри» и открыл дверь отцу, который вернулся с работы раньше времени. «Ночные грезы» так
и остались покоиться в китайской вазе. Вытряхнуть кассету наружу было невозможно, потому
что она оказалась шире горлышка вазы, и Маряга не раз потом удивлял этим чудом гостей,
вспоминая историю про старушку, которая во время пожара вынесла с четвертого этажа
трехстворчатый шкаф.
Зрелище, хлестнувшее Раздолбая по глазам, долго не отпускало его. Снова и снова перед
его мысленным взором прокручивались раскрытые губы и черные чулки, снова и снова звучал в
ушах томный выкрик «more». Его жгла мечта испытать что-нибудь подобное самому, но он с
грустью понимал, что такого, как в «Ночных грезах», у него никогда не будет. В мире, где они
живут, нет открытых спортивных машин и особняков в цветах, нет таких красивых женщин,
которые ждут гостей с бокалом вина в руке и черными чулками под вечерним платьем. Все
это иллюзия кино, вроде похождений Рембо или робота-убийцы из будущего. И вдруг
Мартин на полном серьезе заявляет: «Поедем и устроим так, как в „Ночных грезах Далласа“».
Да это все равно что сказать: «Смастерим себе ножи на пальцах и зарежем кого-нибудь во сне,
как Фредди Крюгер!»
Можно подумать, ты так уже делал, насмешливо уточнил Раздолбай.
Делал, конечно, спокойно ответил Мартин.
Как в «Ночных грезах Далласа»?
Слушай, я вижу в твоем взгляде дикое желание поймать меня на вранье, хотя я не
хвастался перед тобой похождениями, а пригласил участвовать. Захочешь, у тебя тоже так
будет.
Ладно, поедете грезить в Далласе, я с вами, усмехнулся Раздолбай. Вранье Мартина
казалось ему очевидным, но выводить его на чистую воду он не хотел, чтобы не портить
дружбу.
А почему все надо сводить к банальному пореву за бабки? вмешался Валера.
Прежде чем завалить из двух стволов привязанного к дереву кабана, всегда приятно побродить с
ружьишком по лесу. Кроме твоей семнадцатилетней пассии там еще есть телки?
Желая поразить Мартина с Валерой красотой Дианы и поквитаться таким образом за
насмешливое отношение к своим чувствам, Раздолбай пообещал устроить им в ближайшие дни
случайную встречу с Мишиной компанией где-нибудь на пляже.
Только учтите чужих они к себе не принимают и не вздумайте западать на Диану
она моя, предупредил он.
Ну, это мы поглядим, старичок, усмехнулся Валера и озорно подмигнул.
Раздолбай хотел возмутиться и напомнить Валере песню про друга, который «уйдет с
дороги, таков закон», но тут раздался громкий стук в дверь.
Четвертый час! У вас сауна до двух, вы что там себе думаете?! послышался голос
администраторши.
Обслуга охамела. Надо лечить, сказал Мартин, плотнее запахиваясь в простыню, и
громко крикнул: Заходите смело, здесь все одетые! Зачем из-за двери кричать?!
Вы что себе позволяете, на полтора часа баню задерживаете! закричала
администраторша, вваливаясь в помещение бассейна.
А почему вы позволяете себе повышать голос на представителей сената? невозмутимо
поинтересовался Мартин.
Какого сената? Что ты мне тут рассказываешь?
Римского сената. И будьте любезны на «вы».
Молоко еще не обсохло на «вы» с тобой разговаривать. Выметайтесь по-быстрому и
доплачивайте семь рублей.
Ладно, пойдем, пробурчал Валера, но Мартин решил иначе. Он свил в кольцо
гирлянду пластмассовых цветов, водрузил получившийся венок на голову и вскарабкался на
стол, перебросив край белой простыни через плечо на манер тоги.
Не узнаешь Октавиана Августа? строго спросил он администраторшу.
Что за безобразие?
А так?
Мартин сбросил простыню на пол и застыл в позе статуи. Валера прыснул со смеху, а перед
глазами Раздолбая замелькали картинки скандала с участием грозных отставников в фуражках.
Но администраторша потеряла дар речи. Шлепнув губами, словно выброшенная на берег рыба,
она попятилась к выходу.
Приготовьте жалобную книгу! Спущусь к вам через час, оставлю запись о хамском
поведении в отношении гостей! крикнул ей вдогонку Мартин, сходя со стола царственно,
словно с пьедестала. Плебс охренел совсем. Надо строить, иначе по-западному даже в
номенклатурных пансионатах не будет.
Ладно, Март, не перегибай, сказал Валера, я понимаю, что количество
шампанского перешло в качество и ты ощущаешь себя диким патрицием, но не надо вот
этого плебс-шмебс.
Я корректно ответил на открытое хамство и даже не сказал коронную фразу «ты у меня
потолчешься в приемной». В чем дело?
Ладно, проехали.
Ты что, дико правильный и тебя коробит так называемое пренебрежение к людям?
Может быть.
А ты вспомни наши этические дилеммы в купе. Представь, что мы потерпели крушение
и сидим в спасательной шлюпке, а эта туша лезет в нее из воды, грозя нас перевернуть. Думаю,
ты первый выкажешь ей пренебрежение, дико огрев по башке веслом. Или не так?
Мы не в шлюпке.
Вот это и есть главный секрет твоего отношения к людям напяливание на себя
лицемерных приличий, которые слетят при первой реальной опасности. Если я не боюсь дико
посылать эти приличия в жопу в обычной жизни, а ты боишься, то не надо завидовать мне и
пытаться порицать с мнимых гуманистических позиций, маскируя на самом деле свою
ущербность.
Да какую ущербность?!
Стыд за постоянное лицемерие, от которого ты не можешь избавиться из страха стать
парией.
Конечно, куда нам до вас патрициев. Все, Октавиан, брейк. А то перейду сейчас от
этических дилемм к жесткому физическому воздействию, и посмотрим, кто станет ущербным, а
кто нет.
Готовность набить морду человеку, пригласившему тебя на халяву в номенклатурный
пансионат, выдает в тебе натуру, стоящую выше условностей, и за это я тебя дико люблю. Мир!
Мартин чокнулся с Валерой остатками шампанского, выпил и величественно направился в
парную. Валера стал сосредоточенно собирать в пакет пластмассовые стаканчики и прочий
мусор, а Раздолбай, почувствовав, что в дружбе его новых приятелей образовалась трещина,
решил не обременять их своим присутствием и заспешил в «компики». Расстались на том, что
он устроит Валере и Мартину случайную встречу с компанией Миши и познакомит их с
девушками.
На обратном пути Раздолбая сокрушала растерянность. Он ехал в гости к новым друзьям,
чувствуя себя взрослым и наслаждаясь «своей» жизнью, а уезжал от них раздавленный чувством
неопытности. Так ощущал бы себя жонглер, привыкший управляться с тремя шарами и вдруг
взявший в руки пять мячей и два обруча. Раздолбай вынужден был признать, что не может
общаться с новыми друзьями на равных строить витиеватые фразы с мудреными терминами
и цитатами, свободно говорить о девушках… А главное, он совершенно потерял ориентиры, что
есть хорошо, а что плохо!
Дилеммы Мартина снова крутились у него в голове. Он не мог поверить, что новый
приятель прав и доброе отношение людей друг к другу, которое Раздолбай всегда считал
нормой, на самом деле всего лишь притворство, сохраняемое до поры до времени. Но даже
сегодняшний опыт показывал, что это именно так. Ему казалось, что Валера относится к нему
подружески, и на просьбу не посягать на Диану он ожидал простого товарищеского ответа:
«Конечно, о чем речь!» Вместо этого Валера ехидно улыбнулся и сказал «поглядим». А что бы
он сделал, если бы Раздолбай пытался залезть к нему в шлюпку? Потеснился бы, вспомнив
дружбу, или врезал веслом? А сам Раздолбай, если бы сидел в такой шлюпке, смог бы ударить
Валеру? Или протянул бы руку, чтобы перевернуться с ним вместе утонуть, зато с чистой
совестью?
Эти вопросы разрывали Раздолбаю голову. Он вдруг понял, что жил раньше в тепличном
детском мирке с плакатиками «Айрон Мейден» на стенах, а теперь взрослая жизнь будет
сталкивать его с разными людьми, и когда-то придется решать «этические дилеммы» не в сауне
под шампанское, а на самом деле по-настоящему делать выбор, бить кого-то веслом или
тонуть вместе с лодкой. Как он поступит? По принципу «умри ты сегодня, а я завтра», как
говорил Валера? Но тогда Мартин прав! Честнее сразу отбросить лицемерные приличия, не
притворяясь перед собой. Зачем удерживаться от маленького зла, зная, что способен совершить
большое?
Поймав себя на том, что он опять зацикливается на мыслях, которые не давали ему заснуть
в поезде, Раздолбай попытался избавиться от них испытанным способом снова стал убеждать
себя, что это всего-навсего игры для ума, и никакие «этические дилеммы» в реальности ему не
грозят прожил ведь он до девятнадцати лет без неразрешимых выборов, проживет как-нибудь
и дальше. Смятение улеглось. Беспокойный вопрос «А если?!» вздымал еще некоторое время со
дна души илистые облака тревоги, но когда он подошел к своему номеру и увидел, кто стучит в
его дверь, волна ликования вмиг прогнала мысленную муть. К нему в комнату стучалась Диана.
Стучи громче, может, он спит, посоветовал Раздолбай, стараясь быть остроумным.
Ой, привет! растерянно засмеялась Диана. Миша вчера обещал, что за тобой кто-
нибудь зайдет. Никого кроме меня не нашлось все заняты.
Я рад, что это ты.
Он заглянул Диане в глаза, стараясь понять, отзовется ли его намек заинтересованным
взглядом. В зеленом миндале Дианиных глаз мелькнула досада. «Я ей не нравлюсь!»
отчаянно подумал Раздолбай. Он собрал в кулак весь запас имевшегося остроумия и гвоздил
этим кулаком Диану всю дорогу до Мишиного дома в надежде высечь из нее хоть одну искру
встречной симпатии. Она оставалась доброжелательной, но отстраненной: смеялась, охотно
рассказывала про компанию Миши и про свою роль в его вампирском фильме, но смотрела на
Раздолбая так, словно он был стеклянным, и кусты за его прозрачным телом были интереснее,
чем его персона. Проводив его до маленького двухэтажного домика на одной из юрмальских
улиц, она объяснила, почему не сможет присоединиться к компании.
Я буду играть в школьном концерте первого сентября, надо подготовиться, а пианино у
меня здесь совершенно расстроенное.
Если ты сейчас уедешь, я буду еще расстроенней, чем твое пианино, снова намекнул
Раздолбай на свою влюбленность.
Это зря, я тогда ничего не смогу на тебе сыграть, промяукала Диана и уплыла по
узкой асфальтовой дорожке в сторону железнодорожной станции.
Он проводил ее тянущимся, как жвачка, взглядом и спросил себя, можно ли истолковать ее
прощальные слова в свою пользу? Решив, что очень даже можно, воспрянул духом и бодро
толкнул железную калитку, ведущую во двор Мишиного дома.
«Надо стать в этой компании своим, настраивался он, иначе с ней не сблизиться».
Миша встретил его со скрипкой и смычком.
Привет! оживленно приветствовал он Раздолбая, крепко пожимая его руку. Ты
извини, Диана рано тебя привела, мне еще надо позаниматься часок.
Так уже почти шесть.
Ну да, я обычно до шести занимаюсь, но сегодня чуть дольше придется надо финал
концерта Брамса добить.
Может на фиг Брамса?
Нет, нельзя, мягко, словно оправдываясь, сказал Миша, но за этой мягкостью
послышалась давняя непоколебимая привычка пресекать любые попытки посягать на свое дело.
Только теперь до Раздолбая дошло, откуда взялась большая бурая мозоль на Мишиной шее.
Сначала он принял ее за кожную болезнь или поджившую ссадину, но теперь понимал, что это
именно мозоль от бесконечного прикладывания к одному и тому же месту тыльной стороны
инструмента.
«Сколько же часов надо прижимать к шее хрупкую деревяшку, чтобы образовался такой
рубец? уважительно подумал Раздолбай. Сколько раз приходилось говорить „нет, нельзя“
в ответ на бесчисленные соблазны сходить в кино, погонять в футбол, посмотреть телик?»
Его всегда восхищали в людях качества, которых у него не было, но которые он хотел бы
иметь. Способность целенаправленно достигать чего-то была главным из этих качеств. К своим
девятнадцати годам Раздолбай не мог назвать ни одного дела, которым занимался бы
достаточно долго, чтобы достичь результатов. Единственным делом, в котором он относительно
преуспел, можно было считать рисование, и только благодаря этому занятию он не считал себя
полным неудачником и не впадал в самобичевание. Но рисунки получались легко, не требуя
постоянных усилий, и ни один из них не отнял у него больше нескольких часов
необременительного труда. Он забросил бы и рисование тоже, если пришлось бы создавать
большую картину, требующую долгой возни.
«Интересно, смог бы я, как Миша, рисовать каждый день с утра до вечера? подумал
Раздолбай, когда со второго этажа Мишиного дома стали раздаваться скрипичные трели. И
как бы я рисовал, потратив на это столько же сил и лет?»
Миша снова и снова повторял у себя в комнате один и тот же пассаж, и даже
неискушенный в музыке Раздолбай слышал, что это не просто механическое разучивание, а
поиск наиболее точного исполнения. Мысленно приложив это упорство к собственному
занятию, он представил, как часами стирал бы и восстанавливал какую-нибудь деталь в
карандашном эскизе, и содрогнулся.
«А ведь Диана тоже музыкант, вспомнил он. Учится в музыкальной школе,
занимается каждый день на фортепиано, почти как Миша. Специально поехала из Юрмалы в
Ригу, чтобы провести вечер не в веселой компании, а за инструментом».
Впервые в жизни он ощутил что-то вроде преклонения перед своими сверстниками. Дядя
Володя часто пенял ему на отсутствие трудолюбия, но кроме самого отчима, пропадавшего на
работе сутками, перед глазами Раздолбая примеров не было. Школьные друзья так же, как он,
мучились с учебой и искали «своей жизни» гуляния, рок-музыки, приятного общения.
Конечно, все понимали, что в далекой взрослой жизни их ждет работа, но на то и взрослая
жизнь, чтобы в ней кончилось все хорошее. Само слово «трудолюбие» казалось дурацким. Как
можно любить то, что мешает отдыху и приятному общению, не понимал никто из приятелей. И
вот появился друг, трудолюбие которого было наглядным сорок минут подряд из окна
второго этажа доносилась одна и та же скрипичная трель. И любимая девушка уехала, чтобы
весь вечер сидеть за клавишами. Раздолбая захлестнуло чувство никчемности. Он вдруг
подумал, что если не обременит себя хоть чуть-чуть какими-то регулярными занятиями, то не
сможет общаться с Мишей и Дианой на равных.
«Попробую каждое утро рисовать, решил он. Сяду на балконе, возьму пивка… Нет,
без пивка! Сяду на пару часов, набросаю какие-нибудь эскизы. Они будут заниматься музыкой,
я буду честно говорить, что рисую, и будем на одном уровне».
Салют! послышался знакомый голос, и из-за высоких кустов белых роз, которыми
был плотно засажен участок перед Мишиным домом, появился Андрей. Что там, лауреат
хреначит еще?
Брамса добивает.
Какой Брамс? Бузить пора! Морооооз!
Недовольный Миша выглянул из окна.
Еще минут двадцать!
Какие двадцать минут, ты задолбал! Дианы нет, снимать некого рижскую бузу делать
надо. Добивай Брамса по-быстрому, вот так брамс, брамс, и пошли. Все на море ждут.
Сейчас! Посидите пока.
Миша снова исчез у себя в комнате, и скрипичные трели возобновились.
Бесполезняк, сказал Андрей, присаживаясь рядом с Раздолбаем на садовую лавку,
пока сам не закончит, хрен вытащишь.
Рижская буза это как? спросил Раздолбай, чтобы поддержать разговор.
Рижская буза круто! хохотнул Андрей. Сейчас он выйдет с камерой увидишь.
«Рижской бузой» оказалось развлечение, которому вся компания предавалась, когда по
каким-то причинам невозможно было продолжать съемки фильма. Суть состояла в том, чтобы
разыгрывать случайных прохожих и снимать это на камеру. В прошлую «бузу» Андрея
нарядили в женское платье и поставили на дороге ловить машину. А еще раньше спрашивали у
людей, как они относятся к отделению Латвии от СССР. Увидев настоящую камеру, прохожие
начинали на полном серьезе давать интервью, не смущаясь ни юным возрастом
«корреспондента», ни тем, что неподалеку стоит хихикающая компания. В этот раз идей для
бузы ни у кого не было.
Может, еще раз Андрея телкой нарядим, предлагал Барсук. Ему шли сиськи из
яблок.
Второй раз тупо.
А если «купи кирпич»?
Тупо совсем.
Раздолбай смекнул, что настал его звездный час.
Пошли по улице, сказал он. Включайте камеру, будем записывать обращение в
защиту африканских страусов.
Жители Юрмалы были доверчивыми людьми, а видеокамера настраивала их на серьезный
лад.
Понимаете, в Африке много шоссейных дорог строят, проникновенно говорил
Раздолбай прохожим, страусы пугаются грузовиков, по привычке прячут голову в песок, а
там асфальт. В результате разбивают головы. Что вы по этому поводу думаете?
Жалко птиц! отвечали прохожие. Асфальтовые дороги ограждать надо, чтобы
страусы там не бегали.
А защитными касками нужно их снабжать, как думаете?
Кого?
Страусов. Маленькими такими касочками.
Ну, если поможет, касочками тоже можно. Это и дешевле, наверное, чем шоссе
ограждать.
Можете обратиться от имени жителей Латвии к африканскому правительству с
требованием снабдить такими касками всех страусов?
Ну, если это поможет, давайте, конечно.
Рижская компания валялась на траве от хохота, слушая, как жители Латвии требуют
обеспечить страусов касочками, а Раздолбай мгновенно завоевал репутацию «лучшего
бузотера». Довершив дело сольным вечером анекдотов, он окончательно стал своим и получил
законное право приходить к Мише без особого приглашения. С этого дня он мог находиться
рядом с Дианой каждый вечер.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Две недели в Юрмале пролетели, словно день в увеселительном парке. После завтрака
Раздолбай час сидел на балконе с карандашом и бумагой, делая сам перед собой вид, что рисует,
днем веселился в гостях у Мартина и Валеры, а вечером встречался с рижской компанией,
чтобы наслаждаться созерцанием Дианы. Двинуться дальше созерцания Раздолбай не мог. Он
никогда не ухаживал за девушками, не умел добиваться расположения и даже не мог
определить, какая у него в отношении Дианы цель. Конечно, он хотел от нее взаимности, но как
эта взаимность может быть выражена, было вне его представления. Он общался с Дианой в
гвалте большой компании, посылая иногда намеки, полные «тайного смысла», любовался ею
украдкой и следил за ней краем глаза, подсчитывая, сколько раз она бросит взгляд в его сторону.
О том, чтобы побыть с ней наедине, он даже не помышлял. Пределом его мечтаний была
возможность проводить Диану поздним вечером до ее дачи, когда вся компания расходилась по
домам, но это право, еще до появления Раздолбая, прочно закрепил за собой Андрей. И хотя он
не называл Диану своей девушкой и никто не видел, чтобы они хоть раз обнялись или
поцеловались, их считали парой, и Раздолбай прекрасно понимал, что попытка между ними
втиснуться обречена на провал.
Мартин и Валера в компании Миши так и не появились. Приехав к ним в третий раз,
Раздолбай застал их в компании двух девушек из соседнего пансионата и еще раз подумал, что
опытность его номенклатурных друзей скорее всего напускная. По его оценке, наслаждаться
обществом пары таких коряг мог только Робинзон в день возвращения с острова, а Мартин и
Валера воодушевленно жонглировали остроумием и вели себя так, словно бьются за внимание
первых красавиц.
Да-а, голод не тетка, ехидно сказал Раздолбай, когда коряги отправились восвояси.
Случайное знакомство с моей тусовкой когда будем устраивать? Посмотрите хоть на телок
нормальных.
Телки для порки и телки для общения два разных стада, вальяжно отозвался
Мартин. В твоем птичнике по-любому никто не даст и не оценит уровень предлагаемой
беседы. А это были зрелые номенклатурные девицы с филфака, которые втыкают в веселый
трындеж и дико от него тащатся. Нормальные телки будут у нас тридцатого, когда я закажу в
«Латвии» апартаменты. Едешь с нами «грезить в Далласе»?
Конечно, договорились уже! усмехнулся Раздолбай, по-прежнему не воспринимая
слова Мартина всерьез.
Зрелые филфаковские девицы повадились приходить каждый день, и одна из них,
походившая фигурой на метательницу ядра, стала кидать на Валеру слишком долгие взгляды.
Мартин, завязывай приглашать их, ультимативно потребовал Валера. А то
хиханьки-хаханьки, но так ведь и в объятиях медведицы очутиться недолго.
Ты ни фига не король не отвечаешь за тех, кого дико приручил, и не знаешь
Достоевского, ответил Мартин.
Достоевский-то здесь при чем?
А при том, что это ведь тоже женщина и даже дико пикантная.
На словах «дико пикантная» Мартин разразился гомерическим хохотом и долго не мог
успокоиться. Филфаковских девиц он продолжал принимать с удивительным радушием и даже
пригласил их в лучший юрмальский ресторан. Там, после двух бутылок «Сибирской
крепенькой» и медленного танца под песню «Яблоки на снегу», шансы Валеры попасть в
объятия медведицы стали пугающе реальными, и под предлогом подышать воздухом он
предательски дезертировал. Мартин остался с девицами один, после ужина проводил их в
родные пенаты и был приглашен в номер попить «Бейлис». Что было дальше, осталось в тайне.
Наутро Мартин вернулся в скверном настроении, на вопросы не отвечал и только к обеду изрек
наконец туманную фразу:
М-да, я все-таки не Карамазов-старший.
В тот же день отставники в фуражках получили наказ пускать к Покровскому только друга-
художника, а всем остальным говорить, что он уехал.
Август подходил к концу. Миша закончил свой вампирский ужастик и, арендовав на вечер
единственный в Юрмале видеосалон, устроил премьеру. Конечно, фильм получился
любительским, но история молодого бизнесмена, получившего в наследство особняк, где по
ночам собираются вампиры, увлекала с первой сцены. Двухэтажный «особняк» Миши мог
оставить в наследство разве что станционный смотритель, Андрей в роли бизнесмена и Барсук в
роли вампира играли как в школьном спектакле, но интрига раскручивалась, и каждые
несколько минут хотелось узнать, что будет дальше. Главным украшением фильма была
коварная соблазнительница, королева вампиров Диана. Красивая, как всамделишная
кинозвезда, она исполняла свою роль так, словно где-то училась этому, и когда в кадре была
только она, или хотя бы молчали все остальные, фильм даже становился похожим на
настоящий. Раздолбай любовался Дианой то на экране телевизора, то в зрительном зале через
ряд от себя, и это двойное воздействие распалило его страсть вдвое против прежнего. Чувствуя,
что теснящееся в груди чувство разорвет его, если не найдет выхода, он решил выбрать момент
и признаться Диане в любви.
После премьеры Миша принимал такие похвалы и поздравления, какие не часто сыпались
на него после концертов, но почему-то грустил. Когда все пошли на море, он замедлил шаг и
оторвался от компании. Раздолбай пошел рядом с ним. Ему хотелось называть Мишу своим
другом, но он считал, что друзьями становятся только после доверительного разговора по
душам, и момент для такого разговора показался ему удачным.
Чего тухлый такой? подстраиваясь, спросил он.
Не знаю… Снимали, снимали, и вот все кончилось. Когда отыграешь концерт,
знаешь, что через несколько дней другой концерт будет. А нового фильма, наверное, не будет
уже.
Почему?
Ну, это вроде развлечение было, но все равно надо было всех завести, на целый месяц
увлечь. И я видел, что в последние дни все уже больше «рижской бузы» хотели. Такого куража
больше не будет. Хорошее лето было, самое лучшее. Грустно, что кончилось.
Знал бы ты, как мне грустно, сказал Раздолбай и без предисловий поведал о своих
чувствах к Диане.
Миша удивленно хмыкнул.
Я, конечно, видел, что она тебе нравится, она всем нравится, но чтоб так терзаться…
Неужели настолько влюбился?
Настолько. Как ты думаешь, Миш, у них серьезно с Андреем? Есть надежда какая-
нибудь?
Какая тебе надежда? Все равно ты в Москву вернешься.
Ну и что?! вспыхнул Раздолбай, показывая накал чувств. Я бы мог иногда
приезжать.
Так влюбился, что из Москвы готов приезжать? Ну, тогда, может быть, надежда есть. Ты
не думай, Андрею она не нужна. Ему двадцать два года, а ей семнадцать. Ну, запудрил он ей
сейчас мозги, она им увлеклась. Лето кончится, они друг про друга не вспомнят. А тут ты
приедешь. Она девочка легкомысленная, у нее голова закружится. Неужели действительно готов
приезжать?
Готов.
Здорово. Хотя, по-моему, зря. Она девочка, конечно, симпатичная, но таких чувств не
стоит, мне кажется. Что-то в ней мещанское есть, низменное. И потом она все равно уедет.
Куда?
В Америку или в Лондон. Тут многие собираются уезжать. Родители Дианы уже
документы на следующий год готовят.
Так это через год. Конечно, приезжать надо, а то она следующим летом опять с Андреем
будет! убежденно сказал Раздолбай и задал главный вопрос: Как думаешь, имеет смысл ей
сейчас признаться?
Высказав свое намерение вслух, Раздолбай так испугался, что сердце заколотилось у него в
горле, как проглоченный воробышек. Он бы мог спокойно уехать домой, унося в душе теплые
воспоминания о приятном чувстве, но теперь, ответь Миша утвердительно, от признания стало
бы не отвертеться.
Он даже пожалел, что спросил совета, и хотел, чтобы Миша отговорил его.
Сложно сказать, стоит ли признаваться, задумчиво ответил Миша. Если бы ты в
Риге жил, наверное, лучше было бы не спешить пригласил бы ее просто в кино или в театр.
Но если ты из другого города к ней приедешь, надо ее как-то подготовить. Знаешь, я бы
рискнул. Тридцатого я всех соберу на прощальные шашлыки, гулять будем до утра там
выберешь момент и все скажешь ей. Ответит тебе что-нибудь хорошее будешь к ней смело
ездить, а получится плохо ну так уедешь домой и забудешь о ней.
Воробышек в горле трепыхнулся и замер, превратившись в неприятный комок страха перед
отсроченным, но неизбежным риском. Подобное состояние охватывало Раздолбая однажды в
школе, когда двоечники из параллельного класса обещали избить его после уроков. Вспомнив,
что страх уменьшился, когда на перемене удалось договориться о заступничестве друзей-
старшеклассников, Раздолбай решил и теперь привлечь на свою сторону группу поддержки,
попросив Мишу пригласить на прощалку Валеру и Мартина.
Я не против, но все зависит от того, будет ли с нами в этот день папа, замялся
Миша. Если он уйдет пусть приходят. Если останется, сам понимаешь, к тебе он уже
привык, а их не знает совсем.
Мишин папа был знаменитым на весь мир пианистом. Каждый вечер он уходил в
концертный зал Дома композиторов, где стоял хороший рояль, и несколько часов занимался.
Возвращался он за полночь измотанный и раздраженный, и если к его приходу в доме оставался
кто-нибудь из Мишиной компании, то он говорил всего одно слово «закончили». Это
значило, что пора немедленно разбегаться, чтобы маэстро мог приготовиться ко сну. Готовился
он долго и засыпал только с берушами и в наглазниках.
Нервический характер Мишиного отца объяснялся удивительным парадоксом великий
пианист люто ненавидел играть на рояле. Это стало делом его жизни под давлением мамы,
которая даже подкладывала ему пятилетнему куриные яйца под рояльный стульчик, убеждая,
что он «высиживает цыпляток» и поэтому не имеет права вставать. К моменту, когда мама
умерла, верить в цыпляток маэстро давно перестал, но менять профессию было уже поздно
слишком хорошо у него получалось, чтобы забросить. Полдня Мишин папа проводил в
депрессии, приговаривая «Эх, не по профессии я пошел», потом брал волю в кулак и
отправлялся на свою Голгофу. К вечеру он разыгрывался, и искушенные в музыке отдыхающие
собирались иногда перед закрытой дверью концертного зала, чтобы восторгаться виртуозным
исполнением Бетховена или Рахманинова. Горе им было, если они не успевали уйти и
попадались исполнителю на глаза.
Маэстро на дух не переносил посторонних, которыми были все, кого он видел меньше
десяти раз в жизни, и, разумеется, Мишины друзья когда-то выводили его из себя. Но
постепенно он к ним привык и даже пил иногда вместе со всеми чай. Огромный и грузный,
всегда всклокоченный и угрюмый, в редкие дни он превращался в милейшего человека, много
шутил, смеялся и рассказывал интересные вещи. Метаморфоза объяснялась просто в эти
редкие дни Мишин папа позволял себе не играть. По случаю прощалки он наверняка устроил бы
себе выходной, но и в добром настроении не потерпел бы у себя в гостях двух незнакомцев.
Скажи мне заранее, если он уйдет, попросил Раздолбай, убежденный, что
присутствие Валеры и Мартина придаст ему храбрости.
В день прощалки воробышки трепыхались у Раздолбая в горле с самого утра. Он
представлял, как дождется темноты и приведет Диану к укромной лавочке под раскидистым
кустом сирени, что рос на заднем дворе Мишиного дома. Там они сядут рядом, и он скажет, что
хочет сообщить ей кое-что важное. Вернее, сначала скажет, а потом они сядут. Или сначала
скажет, а потом пригласит к лавочке. Нет, так можно спугнуть. Сначала пригласит, потом
скажет, а потом они сядут рядом. Дальше фантазировать становилось совсем страшно, и чтобы
дар речи не предал его в последний момент, Раздолбай разучивал свое признание наизусть.
Диана, тут такое дело… Влюбился я, и не на шутку, в тебя то есть, и, не считая ваши
отношения с Андреем серьезными, хотел бы, если так можно выразиться, наставить ему
«рога», снова и снова повторял он, обращаясь к мысленному образу Дианы.
Дальше он предполагал замереть и ждать ответа, от которого его сердце или вознеслось бы
к вершинам ликования, или грянулось бы оземь, разлетевшись на черепки. На черепках
Раздолбай заранее планировал сплясать танец демонстративного кутежа, чтобы никто не
увидел, как он страдает, и именно для этой цели ему нужны были рядом Валера и Мартин.
«Пожалуйста, ну пожалуйста, порепетируйте что-нибудь заковыристое!» мысленно
умолял он Мишиного папу.
Маэстро пришел в Дом композиторов к обеду мрачный, как проигравший картежник.
Итальянские антрепренеры пригласили его сыграть в нескольких городах программу Листа, и
это значило, что выходные отменялись надолго.
Не по профессии я пошел, вздохнул знаменитый пианист, закрываясь в концертном
зале, и не успел он горестно склониться над роялем, как Раздолбай помчался в совминовский
пансионат за своей «группой поддержки».
Мартин и Валера повели себя в новой компании предупредительно и дружелюбно. Они
помогали растапливать угли для шашлыка, нанизывали на шампуры мясо, охотно слушали
других и не стремились много говорить сами.
Отличные чуваки, чего ты их раньше не звал? удивлялся Андрей.
Когда на столе появились две бутылки «Советского шампанского» и бокалы на тонких
ножках, Мартин выдал первую номенклатурную тираду.
Не советую открывать шампанское так быстро, пусть постоит, сказал он Барсуку,
когда тот принялся откручивать витую проволочку на бутылке. Эпикурейцы учили, что ни
одно удовольствие нельзя получать сразу. Его надо ждать с вожделением, и тогда ты всегда
сможешь дико обламывать свое ненасытное эго, склонное к пресыщению, и будешь король.
Барсук, речь которого состояла из простых односложных фраз, застыл на месте.
Ой, как вы интересно говорите! воскликнула Диана. Можно еще раз, я про эго не
поняла.
Обычно я не повторяю дважды, чтобы не тормозить поток жизни, но ради твоей редкой
красоты сделаю исключение. Ненасытное эго, склонное к пресыщению, надо дико обламывать,
чтобы не терять к удовольствиям вкус.
Здорово сказано! искренне восхитилась Диана.
«Кадрится, гад!» подумал про себя Раздолбай и метнул в Мартина испепеляющий
взгляд.
Кроме того, я советую поменять эти номенклатурные бокалы на пластиковые
стаканчики. Судя по выделке, это западные бокалы, и пить из них «Советское шампанское»
вопиющая несовместимость формы и содержания. Конечно, если отбросить излишнюю
иррациональность, мы могли бы закрыть на это глаза, но я считаю, что иррациональность
отбрасывать нельзя, потому что, уступив себе однажды, мы уступим себе во всем и дико
совершенно пролетим.
О-бал-деть, тихо сказала Диана.
Судя по выделке, кто-то откровенно выделывается, намекнул Раздолбай, продолжая
испепелять Мартина взглядом.
Прости. Если ты считаешь, что мое скромное мерцание грозит затмить чью-то
ослепительную яркость, то я готов уйти в тень, с достоинством ответил Мартин и, отбросив
иррациональность, налил в свой западный бокал молдавское вино из пакета.
Пст-пст, позвал он за собой Раздолбая, уходя с бокалом в дальний угол сада.
Объект твоего вожделения действительно очень красивая девушка, сказал он, когда
Раздолбай проследовал за ним. И отнюдь не глупа. Редкая аномалия для семнадцати лет.
Сегодня у нас должно кое-что решиться, со значением поделился Раздолбай.
Это хорошо. Желаю тебе насытить свои высокие порывы, потому что потом будем дико
предаваться низменному, и, таким образом, тебе выпадает редкий шанс совершенно дико
удовлетворить весь спектр чувственности. Сегодня едем покорять Даллас, не забыл?
Ладно, Мартин, пошутили и хватит.
Я забронировал на эту ночь апартаменты за семьдесят рублей в сутки и не шучу ни фига.
Поедем после этой прощалки в Ригу, возьмем качественных продажных женщин и устроим
дикую порку.
Раздолбай смотрел на Мартина с недоверием. Он сам любил в детстве приврать и
рассказывал, например, что собирает во дворе автомобиль. Если слушатели были доверчивыми,
то Раздолбай смелел и доходил в рассказах до гонок с гаишниками, от которых он уходил на
своем автомобиле со скоростью двести. А если автомобиль требовали показать, то он вел
скептиков к тайнику, где хранилось несколько деталей с автосвалки, и говорил: «Вот, видите,
сколько собрал уже!»
Раздолбай был уверен, что новый приятель блефует, и хотел его на этом поймать.
Когда на двор опустились ультрамариновые сумерки, а пузырьки выпитого шампанского
заиграли у всех в крови, в шутках и разговорах появилась фривольность. Все понимали, что
никто ни к кому даже не прикоснется, но старались казаться соблазнителями и
соблазнительницами, используя любой повод, чтобы намекнуть на свою искушенность. Стоило
Авиве вспомнить между делом, что ей понравилось кататься на лошадях, как Андрей томным
голосом проворковал:
О, как я люблю лошадей. Как они теплыми влажными губами берут с ладони сахар.
У лошадей сухие губы, возразила Авива.
У тех, которым давал сахар я, были влажные.
То есть давать им в губы сахар было намного легче! рубанул с плеча Валера, сделав
намек таким прозрачным, что все вокруг поморщились.
Мартин молча сидел в уголке с бокалом, благодушно поглядывая на всех, словно на детей в
песочнице, а Раздолбай боролся с целой стаей воробышков у себя в горле удачный момент
позвать Диану к лавочке под сиренью мог возникнуть в любую секунду.
Интересно, в сухие губы лошадям сахар дольше давать, чем в мокрые? дожал тему
Андрей.
Кстати, по поводу «дольше давать»! встрепенулся
Раздолбай, решив, что пора бы и ему вставить лыко в строку. Читал я в Москве на
вокзале «СПИД-Инфо». Изучаю, значит, статью про технику пролонгации, сверяюсь типа с
научными светилами, тут слышу голос: «Зря вы, молодой человек, такой срам читаете».
Смотрю, передо мной поп. С бородой, в шапочке, все дела. Зачем, говорит, греховную газету
читаешь? О чем вместо вечной жизни думаешь? Я говорю, да вот думаю, что мне представлять,
чтобы отдалять оргазм, но теперь знаю буду представлять вас в этой черной шапочке.
Все рассмеялись. Андрей даже подавился шашлыком.
Только Миша бросил на Раздолбая странный взгляд и сказал не столько ему, сколько сам
себе:
Ну, вообще-то это зря.
Что зря?
Зря ты оскорбил священника.
Да ладно, Миш, пусть знает, что если приставать не к бабкам, а к нормальным людям, то
можно быть посланным.
Вообще-то нормальным людям стоило бы как раз к ним прислушиваться.
В смысле? удивился Раздолбай, не веря, что умный серьезный Миша может
поддерживать старушечьи суеверия.
Смысл в том, что наш друг, по-моему, дикий клерикал, подал вдруг голос Мартин, в
глазах которого заблистал проснувшийся интерес. Я правильно понимаю, что
номенклатурная книжка под названием Библия является для тебя авторитетом?
Слушай, мы пьем-отдыхаем, давай не будем об этом, отмахнулся Миша.
Но это же самые интересные темы для общения бытие, метафизика. Не весь же вечер
изображать из себя диких казанов и клеопатр. Я без подколок, мне правда любопытно, чем эта
книга отличается для тебя от других мифов?
Миша помолчал, словно подбирая слова, и очень просто ответил:
Тем, что это не миф.
А что?
Я считаю, что все так и было.
Шутки и смех смолкли, и все посмотрели на Мишу, словно он ляпнул неожиданную
глупость.
Какое место ты считаешь исторически достоверным? Про создание человека на шестой
день творения или про змея с яблоком? иронично поинтересовался Мартин.
Я не хочу это обсуждать.
Я не собираюсь глумиться над твоей верой, я хочу просто подискутировать и почерпнуть
что-то для себя. В Библии, например, сказано, что на третий день была сотворена земля, а на
четвертый созданы были на тверди небесной светила и звезды. Тебе не приходило в голову, что
эти строчки прямое доказательство того, что Библия писалась людьми? Будь она
Божественным откровением, там как минимум говорилось бы не про небесную твердь, а про
какой-нибудь «безбрежный океан небесный». Люди, не имевшие понятия об устройстве
вселенной, дико удивлялись бы, как это так, но потом слетали бы в космос и сказали да,
действительно безбрежный океан, Божья книжка не врет. Я уж не говорю о том, что возраст
звезд превышает возраст Земли, это научный факт, и будь номенклатурная Библия в самом
деле от издательства «Всевышний и компани», создание звезд полагалось бы ставить хоть на
день раньше сотворения земной тверди.
Ни один человек не объяснит тебе достоверно происхождение космоса откуда это
взялось и как это может быть бесконечным, нехотя согласился Миша на разговор. Никто
даже не в состоянии эту бесконечность вообразить. И ты хочешь, чтобы людям древности
писали про космос? В Ветхом Завете много аллегорий, и я не думаю, что все надо понимать
буквально. Когда я говорил, что все так и было, то имел в виду Новый Завет.
А-а! понимающе закивал Мартин. Ты веришь в историю про сына Бога,
родившегося от земной девы, который совершил много хороших дел, воскресил мертвого, был
предан, принял мученическую смерть и вознесся? Я правильно понимаю?
Да, я в это верю.
Отлично! Правда, я говорил про Геракла. Сына бога Зевса и смертной женщины,
который освободил из Аида Алкестиду, был предан своей женой, взошел на костер и вознесся на
номенклатурный Олимп. Зевс и Геракл тоже были реальными персонажами? Тебе не кажется,
что эти мифы собраны из одного конструктора? Только один миф остался в литературном
наследии, а другой насадили мечом Римской империи и заставили в него слепо верить, чтобы
держать баранов в повиновении, вот и вся разница.
Я ни у кого не в повиновении и не верю слепо. Я не был две тысячи лет назад в
Иерусалиме и не видел тех событий своими глазами. Я верю, что было так, не потому, что
прочитал об этом, а потому, что сегодня, когда с этим соприкасаюсь, то чувствую, что все это
живое и влияет на жизнь.
Что влияет?
Евангелие.
Кабзда вечеринке, вздохнул Барсук. Мороза пробило на умняк, можно
расходиться.
Барсук прав, согласился Миша. Все отдыхать хотят, Мартин, закроем тему.
То есть ты отказываешься от шанса просветить заблудшую душу? не унимался
Мартин. Вдруг, я сомневающийся грешник, приведенный к тебе, чтобы услышать слова,
которые исправят мою жизнь? А ты замыкаешься и стыдишься эти слова сказать. А как же:
«Отец мой небесный постыдится тех, кто меня постыдился»?
Я не стыжусь, просто, по-моему, это не всем интересно.
Мне очень интересно, вмешался Раздолбай. Его изумляло, что Миша верит Библии, и
он хотел найти какое-нибудь простое объяснение этой странности. Услышать, например, что
Библия хороший талисман и помогает играть концерты.
Давайте встретимся втроем в Москве, я расскажу все, что знаю, уклонялся Миша.
А может быть, никакого «потом» не будет? Может быть, мне суждено дико погибнуть
по дороге в Москву, и ты лишаешь мою душу последней возможности склониться в правильную
сторону? Я не ерничаю. Я искренне хочу понять некоторые вещи, настаивал Мартин.
Хорошо, какие?
Ты говоришь Евангелие живое. Что это значит? Ты живешь, как там предписано?
Стараюсь.
То есть ты постишься, не ешь скоромного по средам и пятницам?
Ты путаешь Евангелие и церковный устав. Смысл не в том, чтобы поститься, а в том,
чтобы жить по совести и развивать в себе любовь к людям. А пост это упражнение,
помогающее отстраниться от себя и сделать голос совести чуть громче. И да, конечно, я это
упражнение использую.
Украсть это против совести?
Конечно!
Можно я приведу тебе одну ситуацию? Представь, что ты в ней оказался, и скажи, как
бы ты поступил. Приглашаю всех. Это интереснее, чем про лошадей с сахаром.
Мартин рассказал про пиджак с деньгами в купе поезда и про бандитов на перроне. Помня
свою растерянность при первом столкновении с этой дилеммой, Раздолбай с интересом ждал,
как из нее будут выпутываться другие.
А в чем подвох? нисколько не растерялся Андрей. Украсть лучше, чем уехать в
холодный морг. Кто-то иначе думает?
У человека мать умрет. Деньги на операцию были, напомнил Раздолбай, радуясь, что
согласие Андрея на умозрительное воровство как будто очищает от такого же воровства его
самого.
А у меня мать умрет от горя, если меня бандиты убьют.
Что мне, чужая мать важнее своей? Я что-то не так отвечаю, есть другие варианты?
Нет, это самый очевидный ответ, но мне любопытно мнение номенклатурного
евангелиста.
Раздолбай с любопытством смотрел на Мишу. В отличие от Андрея он выглядел
озадаченным.
Знаешь, это очень сложная ситуация, сказал он, подумав. Очень, очень сложная. Я
не знаю, хватило бы у меня сил устоять, но я точно знаю, что не должен был бы красть деньги.
Я позволю себе усомниться и предположить, что это дикая фарисейская отговорка, за
которой ты прячешь страх разрушить свои иллюзии.
Что здесь фарисейского?
Выставлять себя праведником у мангала с пивасиком, зная, что в реальности тебе ничто
не грозит, начал заводиться Мартин.
Ты обрисовал ситуацию, я дал не тот ответ, который ты ждал. Это фарисейство сразу?
распалился в ответ Миша. Я не праведник и не сказал, что точно не стал бы красть. Это
тяжелый выбор. Но я понимал бы, что если Бог привел меня в такую ситуацию, то для того,
чтобы испытать. И неправильно провалить экзамен ради отсрочки конца, который все равно
неизбежен. Потом придется или остаток жизни вымаливать прощение, или ждать другой
подобной ситуации, чтобы пересдать экзамен. Самым правильным было бы уйти в какой-нибудь
дальний тамбур и молиться всю дорогу, чтобы Бог дал силы устоять против соблазна и сохранил
жизнь. И если бы он счел мою жизнь достойной, то ситуация разрешилась бы сама собой.
Бандитов арестовали бы на перроне до моего приезда, или еще что-то. Но как я сказал, много
веры и воли надо, чтобы сдать такой экзамен, и я не смею утверждать, что наверняка сдал бы
его. Знаю только, что правильнее всего не красть и всю дорогу молиться. А смог бы я сам…
Типичная для христианства рабская позиция! перебил Мартин. Ничего не делай,
покорись, молись Бог все устроит.
А что еще можно сделать? Ты же не оставил варианта заработать деньги, сыграв в
вагоне-ресторане на скрипке! Безвыходная ситуация условие твоей задачи, а в таких
ситуациях молитва не покорность, а самое сильное действие. И молитва не нытье покорного
раба. Чтобы она была услышана, нужно определенным образом жить, а это как раз много сил
требует и отнюдь не рабских.
Кем услышана? скептически поинтересовался молчавший до этого Валера.
Христом, Аллахом, Кришной? У всех народов были свои боги. Все считали своего бога самым
правильным и сносили бошки тем, кто почитал другого. По мне, так самый классный бог это
Один. Знай, руби супостата мечом, а убьют сразу в Валгаллу. Оооодииин! заревел
Валера. Можно Одину молиться в тамбуре?
Ну, Одина точно нет, неуверенно вмешалась в разговор Диана.
Ты бы это викингам рассказала, обрубил Валера и насел на Мишу, который от его
простых замечаний растерялся сильнее, чем от дилеммы Мартина. Все религии способ
подавить естественный страх смерти и убедить себя, что «там что-то есть». Древние тюрки
вождей хоронили вместе с женами, солдатами и оружием, чтобы они, воскреснув, могли этим
пользоваться, и верили в это, как ты в Евангелие. В чем разница? Почему Иисус да, а Один
нет? Почему надо чтить, кого там… Николая Угодника и не чтить Осириса?
Или Гора, он еще более внушительный парень был. Голова орла это не шутки,
напомнил Мартин.
Ну, если мы все к балагану свели, дальше говорить не о чем, растерялся Миша.
Никто не балаганит! заверил Мартин. Подняли дико интересную тему, хотим
докопаться до истины. Ты считаешь истиной Евангелие, но, согласись, родился бы ты в Иране,
ты чтил бы Коран. Родился бы в Индии, считал бы истиной Бхагават Гиту и верил в Кришну.
Родился бы при викингах в Норвегии, Валера прав, поклонялся бы Одину и его копью Гунгнир.
Тебе не кажется, что если о каком-то предмете так много субъективных истин, то это говорит об
отсутствии объективного предмета?
Если бы ты родился в Замбии, то жил бы сейчас в лачуге и не вел бы здесь этих
разговоров, парировал Миша с резкостью, которая указывала на желание скорее закончить
спор. Я не знаю, зачем Бог приводит разных людей к разным религиям, может ему так
нужно. Может быть, он привел бы меня в мечеть, если бы ему нужен был еще один
мусульманин, не знаю. Я читал и Коран, и Бхагават Гиту, и Евангелие как исторические тексты.
Евангелие показалось мне ближе, но я все равно изучал его как литературный памятник. Потом
случайно попал в церковь. Не важно как отдельная история. Наши споры бесполезны, потому
что это пустое мудрствование. Евангелие это практика, и без духа, который есть в церкви,
оно молчит, как партитура Баха без скрипки. Чтобы партитура стала музыкой, надо водить по
струнам. Чтобы поверить, что Евангелие истинно надо начать с помощью церкви себя
менять, и тогда появятся доказательства. Я это попробовал, и вы можете привести мне сто
теоретических доводов, почему это миф, я не смогу согласиться, потому что знаю свои
ощущения. Ты не убедишь человека, который втыкал в розетку лампочку и видел, как она
светится, что электричества не существует. Можем умничать на эту тему до утра, и все это
будут размышления пятилетних детей о физике. Вера это практика и ощущения, а не споры у
мангала.
Твои ощущения это религиозный экстаз, на который в церкви все специально
рассчитано, возразил Валера. Ладан, свечи, пение.
Я разве говорил про экстаз? Ощущения разные, не всегда приятные, и возникают не
только в церкви.
А про эти номенклатурные ощущения знает комсомольская организация
консерватории? спросил Мартин с напускной строгостью.
Нет, смущенно усмехнулся Миша.
Что, типа дико хитрый колобок, от всех укатился? Тебе рассказать, кому и куда
докладывают священники о твоих визитах? Могу даже сказать, на каком этаже расположен
отдел, где хранится твое досье.
Я езжу в церковь в глухой деревне, думаю, там не докладывают. И сейчас это уже все
равно, хотя я понимаю, что лет пять назад мог бы стать из-за этого невыездным. Не знаю,
хватило бы у меня духа пожертвовать из-за церкви карьерой, но точно знаю отказался бы от
церкви, стал бы очень несчастен.
Там что, действительно такие пиздатые ощущения? глумливо поинтересовался
Валера.
Как жить и не жить, ответил Миша, будто не заметив его тон. Ладно, хватит об
этом.
Слава Богу! воскликнул Барсук и театрально перекрестился.
Разлили по бокалам еще одну бутылку шампанского. Андрей и Барсук попытались снова
настроить компанию на веселый лад, но Мартин и Валера, хоть и закончили словесный
поединок с Мишей, никак не могли успокоиться, словно драчуны, которых оттащили от
противника раньше, чем он грохнулся с разбитым носом. Продолжения спора хотелось и
Раздолбаю. Сначала Мишино решение дилеммы ему понравилось. Пусть слово «молиться»
звучало глупо, Миша опирался на твердую основу, и это внушало уважение. Но основа
строилась на том, что где-то наверху есть Сверхсущество, которое слышит обращения и за
правильное поведение готово помочь.
Если такого существа не было, Мишина позиция оказывалась заблуждением, а верность
принципам под угрозой смерти напрасной жертвой ради этого заблуждения. Ответ на вопрос
«Есть ли на свете Бог?» делал его решение или самым верным, или бессмысленным, и после
замечаний Валеры и Мартина он, казалось, не смог бы утвердительно ответить на этот вопрос и
доказать это. Не имея аргументов, чтобы отстаивать свою правоту, он ссылался на какие-то
загадочные ощущения, которых никто кроме него не испытывал, и вел себя, как шахматист,
сметающий с доски фигуры в ответ на грозящий мат. Только абсолютная убежденность, с
которой он говорил, мешала Раздолбаю признать его проигравшим. Он хотел проверить эту
убежденность на прочность и, выпив бокал шампанского, поспешил вернуть разговор в прежнее
русло, забыв на время о скамейке под кустами сирени.
Миша, вот ты говоришь, вера это практика. В чем практика? спросил он. Ходить
в церковь, свечки ставить?
Свечки ставить, поклоны бить все это, по-моему, попытки заработать себе страховку
от костлявой, ответил вместо Миши Валера.
Практика не в обрядах, а в том, чтобы избавляться от своих духовных изъянов,
ориентируясь на внутренний голос, который всегда знает, как правильно поступать, возразил
Миша.
А слышать голос не шизофрения? подала голос Симона, решив поддержать
разговор.
Ну, это не настоящий голос, спохватился Миша. Ты слышишь как бы сам себя, но
это… не ты. Это как будто другой ты, который гораздо мудрее тебя и знает все правильные
ответы. А тебе только надо найти силы его послушаться.
Барсук и Андрей переглянулись. Андрей многозначительно понюхал содержимое
шампанской бутылки.
Хорошо! обрадовался Раздолбай, плотоядно потерев руки. Как твой всезнающий
«внутренний голос» решит ситуацию: представь, что ты в шлюпке спасаешься с тонущего
корабля с Андреем и Барсуком. Мест больше нет, борта вровень с водой. И тут подплываем
мы я, Валера и Мартин. Хотим залезть к вам, хватаемся за борта. Что ты будешь делать?
Отбиваться веслом или тонуть вместе с лодкой?
Не сомневаясь, что загнал Мишу в угол, Раздолбай победно глянул по сторонам, поймал на
себе одобрительный взгляд Мартина и вспомнил фразу из фильма про Шарапова и Жеглова:
«Вот так! Врежь-ка ему еще, Промокашка!»
Я предложил бы третий вариант, ответил Миша, почти не задумываясь. Сначала
вам троим плыть за лодкой, а потом меняться с нами, чтобы плыли мы, а вы отдыхали. Так был
бы шанс спастись всем.
Раздолбай опешил. Он помнил свои терзания и считал, что сразу пробьет Мишину
убежденность, но услышал ответ, который вынужден был признать самым правильным. Мартин
попытался возразить и замялся, не сумев сразу подобрать аргументы.
Ну, хорошо… ммм… Ладно… Примем твой дико человеколюбивый вариант, нашелся
он наконец. А тебе не кажется, что, теряя время на то, чтобы меняться местами, ты
уменьшишь общие шансы и погубишь всех, вместо того чтобы спасти некоторых? Допустим, не
доплывешь в нужное время в точку, через которую проходит рейсовый теплоход.
Или, наоборот, окажусь на пути этого теплохода благодаря задержкам. Бог скорее
поможет тем, кто протягивает ближним руку, а не тем, кто топит их, пытаясь спастись.
Ты дико подкованный религиозный мракобес! со смехом воскликнул Мартин.
Прости, что наседаю, но мне правда интересны твои ответы. Твое решение прекрасно, только
скажи, ты действительно считаешь его реальным или признаешь, что это прекраснодушный
идеализм?
Я пытался бы предложить этот вариант, ответил Миша, словно оправдываясь, но
сам, да, сомневаюсь в его реальности. Если бы все были верующие тогда да, а так… скорее
всего драка.
Мороз, мы-то в лодке, не забывай! напомнил Андрей. Ты бы нам хоть помог
отбиться?
Скорее, пытался бы остановить и убеждал бы принять вариант, о котором сказал.
Ты чего, дурак, что ли? возмутился Барсук. Они бы нас потопили на фиг!
Отбиваться надо.
Зачем?
Спасаться.
Какой смысл в таком спасении? Бить и топить людей, чтобы выгадать несколько лет
отсрочки, но знать, что на твоей жизни пятно, за которое придется ответить?
Где? На Страшном суде? скептически хмыкнул Валера.
Считай так.
Вот здесь и зарыт главный вопрос! воскликнул Мартин. Суть твоей веры
упование на загробную жизнь, и это имело бы смысл, если бы она действительно существовала.
Но я думаю, все получится по словам известного душеведа Вотрена лица праведников сильно
вытянутся, когда Бог отменит им Страшный суд. Не будет ни кущей, ни гурий, ни ангелов с
цитрами. Впрочем, и котлов с маслом тоже. Борьба со страхом смерти единственное
назначение религий вообще и христианства в частности, так что легенда о номенклатурном
Христе мало чем отличается от баек про лодку Харона. Признай, что вера в его воскресение
ничем не отличается от закапывания в могилу оружия и кухонной утвари, отбрось это, и все
твои установки про любовь к ближнему посыплются, потому что исполнять их всегда будет себе
в ущерб.
Зачем отбрасывать то, что является основой? не согласился Миша.
Затем, что эта основа ложная! запальчиво насел на него Мартин. Я готов поверить,
что твой дикий Христос действительно существовал и говорил властям много дерзких вещей, за
которые угодил на крест, только вечная жизнь тут совсем ни при чем, потому что это миф. Я
понимаю, что ты будешь до последнего держаться за иллюзию воскресения, обещанного твоей
любимой книжкой, но тогда вопрос считаешь ли ты себя достойным воскресения по
заданным в этой книжке критериям? Ты ведешь себя, как там предписано?
Стараюсь, растерянно ответил Миша, смятый натиском.
Что значит «стараюсь»? Типичная христианская манера врубать задний ход! Мы, типа,
предлагаем соблюдать законы, которые соблюдать невозможно, но будем их соблюдать на
полшишечки, а Бог простит по нашей немощи. Ты женат?
Нет.
Девственник?
Слушай, Мартин, ты перегибаешь, по-моему, вмешался Андрей.
Я за него волнуюсь. Если он не женат и не девственник, то по законам своей книжки
он блудник и подлежит геенне огненной.
Мартин, давай ты не будешь меня обличать, смутился Миша.
Мне ли тебя обличать?! Моя совесть половая тряпка. Я просто спрашиваю, была ли у
тебя девушка?
Я не хочу отвечать.
Почему? Если девственник, не стесняйся по твоему учению этим гордиться надо. А
если ты с кем-то спал, не женился и Евангелие для тебя закон, то ты блудник, а блудникам
воскресение не светит. Согласись с этим, и выпьем за твою погибшую душу.
Зачем ты ведешь этот разговор? начал раздражаться Миша. Чего ты хочешь
добиться? Я же вижу, что это не интерес, а желание подловить на чем-то.
Да, я дико хочу подловить тебя на том, за что ненавижу всех клерикалов, согласился
Мартин. На лицемерии.
В чем лицемерие?
В попытке проповедовать и навязывать людям то, что невозможно в принципе
соблюдать, и самим ни фига не исполнять этого. Человек жестокий зверь, способный ради
выгоды на все. Законы и приличия держат его в рамках, но рамки летят к черту, когда решается
вопрос крупного ништяка или угрозы жизни. Таковы мы все, и я первый. Я знаю, что сдохну,
как все, но не думаю об этом, потому что хочу жить в кайф. Я способен на все ради хорошего
куска, который этот кайф обеспечит, и не накручиваю на себя лицемерные покрывала. Но есть
другие людишки, которые меня бесят. Они хотят того же, что я, но при этом дико боятся смерти
и цепляются за древнюю книжонку, которая обещает им вечную жизнь. Книжонка при этом
налагает ограничения, которые никто не может выполнить и не выполняет, но на это есть
номенклатурная уловка Бог, дескать, милосердный, он простит. Что это, как не вопиющее
лицемерие?
Есть люди, которые стараются жить, как там предписано, и живут.
Вот я и спрашиваю у тебя простую вещь живешь ли так именно ты? Потому что если
ты не девственник, то призыв к евангельским предписаниям звучит в твоих устах лицемерно.
Или исполняй сам, или не призывай. Ты спал с женщинами?
В Мишином саду стало неуютно, словно подул холодный ветер и белые розы превратились
в черные колючие коряги.
Все понимали, что вот-вот могут прозвучать какие-то слова, после которых вечер будет
безнадежно испорчен.
Спал или нет?
С нами разве заснешь, попыталась пошутить Диана.
Никто не засмеялся. Миша беспомощно молчал. Раздолбай поставил себя на его место и
подумал, что признаться при всех в девственности смог бы только под пистолетным дулом.
Да и то бы соврал.
Мороз, не трахался, так и скажи! усмехнулся Барсук. Поедешь со мной в Лиелупе,
там отличные безоткатные телки на раз мужиком станешь. Я тебя звал как-то, но ты на
скрипке пиликал.
Барсук, заткнись! оборвал Андрей. Давайте заканчивайте свой тупорылый спор, а
то всю прощалку угробите. Разливай!
А можно мы закончим, когда к чему-то придем? требовательно попросил Мартин.
Я пришел в гости и имею право на свои полчаса интересного общения. У нас происходит
идейный диспут, который меня дико увлек. О чем пойдет разговор, если мы закончим? О телках
в Лиелупе и лошадиных губах? Подарите мне еще пять минут, и я заткнусь на весь вечер. Итак,
судя по упорному молчанию, с женщинами ты не был. Но тебе около двадцати. Ты дрочишь?
Диана засмеялась. Авива фыркнула и поперхнулась пивом. Миша с укором посмотрел на
Раздолбая, как бы спрашивая: «Кого ты привел?», а Раздолбай опять подумал, что в
Мартине есть что-то гипнотическое. Как еще было объяснить, что он столько времени гнул
свое, не вызывая ни у кого протеста, и даже вогнал в ступор хозяина вечера?
Чувак, по-моему, ты перестал вписываться, сказал
Андрей, первым очнувшись от гипноза, и деликатно прихватил Мартина за плечо.
Что я такого спросил? Мы люди, у нас инстинкты. Когда есть с кем, я трахаюсь. Когда
не с кем, беру проституток. Когда нет проституток дрочу. Это нормально, и я не навешиваю
на себя «бремен неудобоносимых», чтобы ради мифической вечной жизни от этого
отказываться. Не навешиваю, а главное, не предлагаю навесить другим. Но наш друг говорит,
что он это на себя навесил. Утверждает, что, следуя великому учению, он не украдет деньги в
отчаянной ситуации и не станет биться за место в шлюпке. Я сомневаюсь в его словах, но у
меня нет возможности проверить его в экстремальных обстоятельствах. Вместо этого я хочу
узнать, насколько он искренен в мелочах, ибо «неверный в малом и в большом неверен». Кто
это сказал, Михаил, не помните? В связи с этим один простой вопрос как насчет малакии?
Михаил, вы дрочите?
Андрей потащил Мартина за рукав.
Все, тебе пора.
Руки убери от моей рубашки, строго потребовал Мартин.
На выход!
Руки убери, а то я эту рубашку потом неделю стирать буду.
На выход, я сказал!
Андрей грубо толкнул Мартина.
Эй, полегче! вмешался Валера, хватая Андрея за руку.
Ты тоже руку убери! огрызнулся Андрей. А то я свою рубашку потом вообще
выкину!
Андрей попытался грубо тащить Мартина, Валера стал удерживать Андрея, и получилось,
что Валера и Андрей сцепились друг с другом, а оказавшийся между ними Мартин спокойно
стоял, загадочно улыбаясь.
Валите отсюда оба! злобно пыхтел Андрей, тщетно пытаясь справиться с более
сильным Валерой.
Не пойду никуда, мне здесь дико по кайфу! заявил Мартин и, выскользнув из круга
сцепленных рук, плюхнулся на скамейку.
Тебе лучше уйти, попросил его Миша.
А где же христианское всепрощение? Где другая щека?
Если я ебну тебя по морде, ты простишь меня?
Он не успеет тебя простить, потому что сейчас ты пойдешь отсюда на хуй! в
бешенстве заорал Андрей и потащил
Мартина со скамьи. Валера опять стал его удерживать. Остальные растерянно
расступились, не зная, что делать.
Андрюша, сквернословить не по-христиански, напомнил Мартин, которого
окружающая возня только веселила.
Мне по хую, я не верующий!
Михаил, ваш лучший друг безбожник и сквернослов!
Обратите его к святой вере!
На выход!
Никуда не пойду.
Поел, попил? До свидания! рычал Андрей, силясь поднять Мартина.
Пил ваше пиво, ел ваши шашлыки и дико ебал вас всех в рот! Вот так я пришел на вашу
прощалку! Хо-хо-хо!
Андрей не выдержал и сильно ударил Мартина кулаком в плечо. Валера, не задумываясь,
занес кулак, чтобы ударить Андрея, но на его руке повис Миша.
Перестаньте, хватит! взвизгнула Диана.
Валера, не раздумывая, схватил Мишу за кисть и резко вывернул.
Рука! Рука! отчаянно вскрикнул Миша не столько от боли, сколько от испуга за свои
пальцы.
А ну, вон отсюда! послышался разгневанный бас.
Все застыли, как будто над садом грянул оглушительный гром. Не замечая извилистой
дорожки, прямо по клумбам, раздвигая кусты белых роз, к месту потасовки шагал отец Миши.
Взбешенный маэстро был страшен. Его огромная фигура надвигалась как локомотив. Схватив
Мартина и Валеру за отвороты рубашек, он волоком потащил их к калитке. Присмиревший
Валера, чувствуя неправоту, не сопротивлялся и покорно шел туда, куда вела его мощная длань
музыканта.
Мартин же повис тряпичной куклой, превратившись в тяжелый груз, и голосил во все
горло:
Вот оно гостеприимство благочестивых христиан! Хо-хо! Волоком, волоком взашей!
И ведь за что? За правду, лицемеры поганые! А если я за правду гоним, то кто блаженнее
гонимый или гонители? Будет мне еще за ваше обличение награда. А если не прав, так, может
быть, я заблудился во мраке? И вы душу мою заблудшую не хочеши просвятити, а взашей
изгнаше! По вашей вине гореть мне в геенне огненной, так и знайте! Но за такую вашу вину я в
кипящей лаве по горло на ваших плечах стоять буду! Хо-хо-хо!
Пошел вон! гаркнул Мишин отец.
Сударь, что за фамильярность! холодно осведомился Мартин. Я потомок
графского рода и не потерплю, чтобы меня вышвыривали как смерда. За такое на дуэль!
Изволите драться на швабрах или на пистолетах с присосками?
Задыхаясь от ярости, Мишин отец буквально вышвырнул Валеру и Мартина за калитку и с
грохотом ее захлопнул.
Ты у меня в приемной потолчешься, пообещал на прощание Мартин, с достоинством
поправляя порванную рубашку, и посмотрел через ограду в глаза Раздолбаю.
Тот прирос к траве, словно ему за шиворот пустили ежа. Во взгляде Мартина читался
простой требовательный вопрос: «Ты с нами?» Неразрешимый выбор, призрак которого пугал
Раздолбая с тех пор, как он узнал об «этических дилеммах», встал перед ним в полную силу.
Уйти с Мартином и Валерой после того, что они устроили, значило поссориться со всей
рижской компанией, не признаться в любви Диане и потерять дружбу Миши. Остаться
значило отдалиться от друзей, с которыми хотелось продолжить общение в Москве, и не
принять участие в захватывающем «Далласском» приключении. Даже если Мартин блефовал,
обещая «грезы», посмотреть, что из этого выйдет, было интереснее, чем допивать кислые капли
испорченной прощалки. В голове Раздолбая заметались два спорящих голоса:
Останься, или Миша обидится навсегда!
С кем интереснее дружить с Мартином и Валерой или с этим правильным
музыкантом?
Мартин и Валера не правы!
Это не повод терять их.
Я так и не признался Диане!
Все равно с ней ничего не получится.
Как же поступить?
Поступай, как хочется. Это последний день отдыха, тебе ведь хочется приключения!
Чувствуя себя предателем, Раздолбай едва заметно кивнул
Мартину, повернулся к Мише, но сказать: «Я их привел, мне, наверное, лучше уйти с
ними», так и не успел.
Вон отсюда все! потребовал Мишин отец. Немедленно!
Возражать маэстро никто не решился. В течение минуты вся компания, потупив взгляды,
растворилась в ночи, и никому даже не пришло в голову продолжить посиделки в другом месте.
Раздолбай скомкано извинился перед Мишей, затравленно кивнул Диане и поспешил по темной
ночной улочке следом за Мартином и Валерой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Что я дико оскорбительного сказал? удивлялся Мартин, когда полупустая маршрутка
мчала их троих в Ригу по широкой ночной трассе. Вот я спрошу у тебя, Валера, ты дрочишь?
Это что, повод выкручивать мне руки и толкать в грудь?
Мы были в гостях в чужой компании. И на фиг ты устроил на пьянке теологические
дебаты, я не понимаю вообще, раздраженно ответил Валера. Хочет человек верить в
мифы его право. По-моему, ты конкретно напрашивался и напросился.
Слушай, спасибо за дикую поддержку!
А ты ждал, что я буду сокрушаться, какие они твари? Ты был не прав.
С отцом нехорошо получилось, добавил от себя Раздолбай. Он известный пианист,
лауреат.
Зачем напоминать мне это постыдное вышвыривание? возмутился Мартин. Таких
лауреатов мой прадед велел сечь на конюшне за плохую игру на ужине, а так как упразднения
сословных различий я не признаю ни фига, то считаю себя оскорбленным нижестоящим по
крови и собираюсь…
Март, хватит нести бред! оборвал Валера.
Ты что, тоже хочешь ссоры, я не пойму?
Нет. Но я тебя давно знаю и, когда ты несешь бред, я говорю, что ты несешь бред.
Ну, хорошо, с твоего позволения я дико заткнусь.
Мартин отвернулся и стал сосредоточенно смотреть на мелькающие за окном фонарные
столбы, с верхушек которых били в асфальт снопы желто-розового света. Раздолбаю не
хотелось, чтобы разлад друзей испортил веселое приключение, и он решил отвлечь их внимание
на себя.
Больше всех, между прочим, я пострадал, начал он. У меня важный разговор был
намечен, должно было кое-что решиться.
Ничего бы с твоей Дианой не решилось, перебил Мартин. Обрушиваться на телку с
признаниями, не прощупав ее метасигналами, верный способ спугнуть.
Какими сигналами?
Теми, которыми ты передаешь свое отношение, помимо слов. Например, я говорю
Валере, что готов дико заткнуться и якобы уступаю, но по моим интонациям он должен понять,
что не прав ни фига он сам. Сейчас мы еще обменяемся многозначительными взглядами и
покажем друг другу, что мы дико доминантные самцы, тщетно пытающиеся подавить один
другого на протяжении долгих лет. Ну, давай!
Мартин и Валера посмотрели друг на друга с наигранным высокомерием и захохотали как
от веселой, понятной только им двоим, шутки. Разлад был исчерпан, а Раздолбай в очередной
раз подумал, что его новые друзья самые интересные люди, которых он встречал в жизни.
Ты наверняка выделял Диану из всех, намекал на свою симпатию, продолжал
Мартин. Для телок эти жесты смысл жизни, и она все давно поняла. Теперь тебе надо
показать, что она не просто нравится тебе, а ты готов ее завоевывать. И показать это без слов.
Когда это показывать, если у меня обратный билет на завтра?
Твой номенклатурный билет можно сдать и уехать через день. Послезавтра первое
сентября приди утром к ее школе, встреть ее с цветами. Она покажет ответными сигналами
свое отношение. Если будет в восторге действуй дальше, а если смутится забудь о ней и
бери в оборот новую телку. К слову о метасигналах, я, пожалуй, признаю, что зря
задоминировал сегодня твоего скрипача. Завтра подумаю, как это исправить, и прошу меня
извинить, если вел себя дико скотски.
Последние слова были подкреплены искренним взглядом, и Раздолбай перестал
переживать, что, поехав с Мартином и Валерой, стал как будто соучастником безобразия в
гостях у Миши.
К высотной коробке гостиницы «Латвия» в центре Риги они подъехали на волне
привычного балагурства. «Своя жизнь!» восторженно отстукивало сердце Раздолбая, гоняя по
пружинистому телу счастливую кровь. Мартин забрал у него московский билет и попросил
администратора поменять его на день позже. Обмен лишил Раздолбая последней потрепанной
пятирублевки, но Мартин легкой рукой одолжил ему пятнадцать рублей, напутствуя, что букет
любимой девушке нужно дарить самый шикарный, а если все сложится хорошо, то может
понадобиться и ресторан.
Скоростной лифт вознес их на предпоследний этаж. Таких номеров, как снял на эту ночь
Мартин, Раздолбай никогда не видел и даже не предполагал, что такие бывают. В огромной
гостиной с окнами во всю стену могли устроить танцы человек двадцать. Комнату при желании
можно было разделить специальной раздвижной ширмой-гармошкой на два равных помещения
с раскладными диванами, а за распашными дверями обнаружилась отдельная спальня с
широкой двуспальной кроватью.
Я думаю, никто не будет возражать, что, оплатив номер, я имею право занять
номенклатурную спальню безо всяких жребиев на камень-ножницы-бумага и прочей фигни?
уточнил Мартин.
Никто не возражал.
Тут пластинки есть! изумился Раздолбай, обнаружив в буфете коллекцию
дефицитных дисков. «Смоуки», «Бони М», Челентано, «Роллинг Стоунз»… Я фигею, что не
утащил никто!
Близость к Западу благотворно действует на приличия постояльцев, объяснил
феномен Мартин. Ставь «Бони М», будем дико заливаться винищем под «Багаму Маму».
Мартин достал из мини-бара четыре маленьких бутылки вина, а Раздолбай поднял
полированную крышку притаившейся в углу радиолы и бережно поставил на резиновый круг
пластинку, извлеченную из конверта с фотографией знаменитого черного квартета.
Малиновки заслышав голосок, припомню я забытые свида-анья! послышалось из
динамиков «Ригонды».[3]
Раздолбай оторопело взглянул на кружок в центре диска.
«ВИА „Верасы“» было написано черным по красному. Решив, что кто-то перепутал
конверты, он стал искать пластинку «Верасов», рассчитывая обнаружить «Бони М» под ее
обложкой, но такого диска в буфете не было.
Прошу тебя, в час розовый… неслось из радиолы.
Ты издеваешься дико? спросил Мартин, разливая вино.
Раздолбай остановил проигрыватель и вытащил пластинку из конверта «Аббы» в руках у
него оказались «Песни Александры Пахмутовой». Вместо «Смоуки» в конверте лежали «Сказки
братьев Гримм», под обложкой Челентано скрывался Юрий Антонов, но забавнее всего был
диск, прятавшийся в красочном конверте, «Роллинг Стоунз». Решив повеселить компанию,
Раздолбай демонстративно показал, что достает пластинку из обложки «Роллингов» и поставил
ее на проигрыватель.
…опровергнут один их главных мифов, созданных реформистами-идеологами,
послышалась знакомая шамкающая речь Брежнева. Обещания создать общество всеобщего
благоденствия потерпели очевидный провал. Тяжкое бремя легло на плечи народных масс…
Мартин и Валера захохотали.
Рост дороговизны неумолимо сокращает реальные доходы населения. Усилился идейно-
политический кризис в обществе… невозмутимо продолжал Леонид Ильич. Разрушены
элементарные нормы нравственности…
Это круто, слушай! веселился Мартин. Представь, если бы Брежнева с Джаггером
поменяли реально. Мик вышел бы на трибуну съезда и с огоньком задвинул про нормы
нравственности.
А Брежнева вывели бы на сцену под руки, и он сказал бы: «Dear comrades, I cant get no
satisfaction»,[4] развил шутку Валера.
Мартин, Валера и Раздолбай от души посмеялись, голос Брежнева убежденно заявил, что
«такое общество не имеет будущего», и потонул в овации. Раздолбай наудачу достал из
конверта последнюю пластинку, и к его удивлению, «Арабески» не подменили. Объяснение
этому нашлось, стоило перевернуть диск от края до края тянулась глубокая рваная царапина.
Есть одна непокоцаная сторона «Арабески» с Midnight Dancer! радостно сообщил
он. Мы дикие короли!
Считай, что это наш стратегический арсенал, а сейчас надо быстро накатить и идти на
дело, сказал Мартин и загадочно добавил: Я думаю, всем понятно, что, если мы хотим это
делать, по-русски нам говорить нельзя?
Что делать? удивился Раздолбай, считая, что они и так уже прекрасно проводят время,
веселясь в роскошном номере с четырьмя чекушками вина и половиной хорошей пластинки.
Телок снимать. Забыл, зачем мы здесь?
Раздолбай недоверчиво усмехнулся, но тут Мартин открыл бумажник и пересчитал
несколько бело-зеленых бумажек с портретами посередине и остроугольными цифрами по
углам. Это произвело на Раздолбая такой эффект, как если бы они весь вечер шутили, что
пойдут грабить кассу, и вдруг Мартин достал настоящий обрез и стал заряжать его патронами.
Вмиг стало понятно, что затея осуществляется основательно и всерьез. Доллары Раздолбай
видел только в кино и прекрасно знал, что из-за этих денег могут возникнуть серьезные
неприятности. В восьмом классе дядя Володя дал ему оставшуюся после командировки бумажку
в пять финских марок, и он решил найти для нее более достойное применение, чем хранить в
коробочке с иностранными монетами, например, попробовать купить сигареты в
интуристовском баре. Не зная, хватит ли пяти марок на пачку, Раздолбай выложил мятую
купюру на барную стойку и, заикаясь от неуверенности, спросил бармена: «Скажите, можно у
вас на это что-нибудь купить?» Бармен испуганно глянул по сторонам, сгреб бумажку в кассу и
заговорщицки прошептал: «Я ничего не видел». Испуг был неподдельным, и поняв, что он
совершил оплошность, которая могла повлечь понятых, протокол и людей в сером, Раздолбай
вылетел из бара как из перегретой бани. Насколько сильно может нагреться баня за стопку
американских долларов, он боялся даже представить и, глядя на Мартина, как на факира,
играющего со змеей, почтительно уточнил:
За это ничего не будет?
Конечно, будет, поэтому будем косить под диких иностров. Немецкий у нас с Валерой
свободный, так что будем бундесами из Гамбурга.
Я только по-английски и не очень… сконфузился Раздолбай.
Будешь прибившимся к нам венгром, успокоил его Валера. Венгерский все равно
не знает никто. Мы между собой по-немецки и по-английски с тобой и с телками.
Спросят, кто мы и зачем приехали, запомни представители «Сименса», продаем
свободной Латвии Automatisches Melksystem, напутствовал Мартин Валеру.
Automatisches Melksystem?! Может, компьютеры?
Чем беспонтовей, тем убедительнее.
«Автоматише мелксистем» это что? спросил Раздолбай, чувствуя себя
мальчишкой, которого старшие ребята приняли играть в шпионов.
Автоматические доильные агрегаты, но тебя это не касается. Ты отбился дико пьяный от
группы венгерских туристов, и мы познакомились с тобой в баре «Зилупес». Хлопни бутылку
винища до дна, а то у тебя глаза затравленного совка, ты даже на сбросившего оковы
социализма венгра не похож ни фига.
Раздолбай залпом допил винную чекушку и заулыбался.
Теперь нормально, одобрил Мартин. Запомни пару фраз: «Ин болдок модер вадек.
Сэрэтэм кирандульми».
Это что такое?
Не важно, вставляй время от времени. Пошли.
В баре на верхнем этаже гостиницы было многолюдно.
Тихая музыка, позвякивание бокалов и разноязычные голоса сливались в приглушенный
мягкими коврами шум, приятный для слуха, как легкий морской прибой. Мартин вошел в бар
первым, и метрдотель в смокинге, словно копьем, остановил его строгим взглядом.
Einen Tisch fuer drei, bitte,[5] сказал Мартин на чистейшем немецком.
Нихт шпрехен дойч, заулыбался метрдотель, тут же превращая копье взгляда в
ласковое опахало. Do you speak English?[6]
Yes, English no problem, ответил Мартин с легким немецким акцентом и обратился к
Валере: Diese Balten! Die würden Probleme mit deutschsprachiger Bedienung haben eben falls wir
sie besetzt hatten![7]
Die sind doch schon seit einem Jahr unabhängig.[8]
Unabhängig, mein Arsch![9]
Сэрэтэм кирандульми! вставил Раздолбай, чтобы не отставать от друзей и добавил
как можно развязнее: Oh, theres a good table in the corner![10]
Метрдотель проводил их к угловому столику, оставил меню и почтительно удалился.
Ну, и где телки? шепотом спросил Раздолбай, озираясь вокруг.
Psst! Dont speak this barbarian language in this place! прошипел Мартин: Dont you
see?[11]
Раздолбай снова посмотрел по сторонам. Он понимал, что они пришли в бар искать
проституток, и ожидал увидеть вульгарных девиц, похожих на героинь фильма «Интердевочка».
Не представляя, как можно получать удовольствие от общества таких падших созданий, он
сразу решил для себя, что весело поиграет в иностранцев, немножко приобщится к тайнам
жизни, а если Мартин и Валера действительно поведут в номер каких-нибудь размалеванных
хабалок, то сразу отойдет в сторону, сославшись на любовь к Диане. Разглядывая посетительниц
бара, он пытался найти среди них возможных проституток, но видел только симпатичных,
красиво одетых молодых женщин без грамма лишней косметики. Некоторые были в вечерних
платьях и походили на иностранок.
Yes, you are staring at them,[12] подсказал Мартин.
That womans?[13] переспросил Раздолбай, забыв от удивления английскую
грамматику.
Он был уверен, что друг ошибается. В ответ на предложение пойти в номер такие девушки
могли только врезать пощечину и позвать метрдотеля, который вытолкал бы их из бара в шею.
Ему даже захотелось, чтобы так и произошло, здорово было бы увидеть, как с Мартина слетят
манеры всезнающего покровителя.
Go ahead! Bring them here,[14] подстрекательски сказал Раздолбай.
Мартин встал и направился к бару. Попутно он пытался улыбаться сразу всем девушкам
одновременно, но те даже не смотрели в его сторону.
No chance,[15] шепнул Раздолбай.
Поговорив о чем-то с барменом, Мартин крикнул Валере издали:
Guenter nehmen wir doch kein Bier, wie die Aasgeier! Nehmen wir Asti Mondoro als
Intellektuellen![16]
Сразу несколько посетительниц бара бросили взгляд в его сторону. Мартин устремился
обратно и по дороге остановился около двух девушек в вечерних платьях. Что он говорил,
слышно не было, но, к удивлению Раздолбая, девушки приветливо заулыбались. Через минуту
высокая брюнетка, похожая на цыганку, и симпатичная сероглазая блондинка уже сидели с
ними за одним столиком.
Is English the only language you speak? German? Hungarian?[17] спрашивал Мартин,
разливая по бокалам принесенное официантом шампанское.
German very little. English and a bit of Italian,[18] с готовностью ответила блондинка.
My English is small, пожаловалась брюнетка. Un-derstand good, speak bad.[19]
Сэрэтэм кирандульми… It is so sad that you dont speak Hungarian! [20] наигранно
посетовал Раздолбай.
Этот молодой наш, что ли? тихо сказала брюнетка на ухо подруге, и возмущенный
Раздолбай, забыв, что должен не понимать по-русски, выпалил:
No, I am from Hun…[21]
Мартин ткнул его кулаком в бок и уточнил у блондинки:
What did she say?[22]
Is your friend Russian?[23]
No, Hungarian. We picked him yesterday in «Zilupes» bar. He was drunk like a fish, lost his
group.[24]
I was not drunk enough to love a fish! Little-little…[25] засмеялся Раздолбай. Ин
болдок модер вадек.
Мадьяры, мадьяры, вы братья мои, я с вами ваш русский брат,
продекламировала блондинка и положила руку Раздолбаю на колено. This is a poem of my
fathers friend. Means that Hungarians and Russian are brothers. My father was a student when he
read this in public. He got four years in prison for that, and his friend too.[26]
Did they break a copywrite or something?[27] удивился Раздолбай, которого от
прикосновения легкой теплой руки блондинки затрясло как от электрического провода.
I guess, she is talking about nineteen fifty six. You dont know your own history. Soviet tanks
in Budapest, dont you remember?[28] пояснил Валера.
Oh, I was born much later![29] спохватился Раздолбай, так и не поняв, почему кого-то
посадили за стихи о народном братстве и при чем тут советские танки. Рука блондинки ввела
его в состояние блаженного оцепенения, и это было единственное, что его волновало.
Спроси, эти немцы «дедероны» или «бээрдоны»? снова шепнула брюнетка блондинке
на ухо.
Are you from West Germany or East?[30]
Oh, West of cause! Hamburg, с достоинством ответил Мартин. We are selling here
automatisches Melksystem… Hm, a system for milking cows.[31]
Great! восхитилась блондинка и решила, что пришло время представиться. My
name is Albina.
I am Stella, назвалась брюнетка.
Мартин усмехнулся.
Girls, I come here very often and know the reality. Tell me your real names, because I dont
like this doggy nicknames like Stella, Izolda, Michelle… Dont fuck my mind, I bet you are Natasha
or Lena.[32]
You know! расхохоталась блондинка. My real name is Olya.[33]
My name is Geula, нехотя призналась брюнетка. Sorry, we have strange names in
Latvia. Fuck…[34] как сказать, пусть меня лучше Стеллой зовут?
She prefers to be called Stella? перевела Оля-Альбина.
ОК, I see, покивал Мартин и без предисловий выдал фразу, которую, похоже,
заготовил давно: Well, Olya and Stella-Geula, we are the best German fuckers, come to our room,
money no problem.[35]
Раздолбай чуть не зажмурился. Ему так хорошо было за столом пьянеть от шампанского
и свежего запаха волос блондинки, которая по-прежнему держала у него на бедре свою
электрическую лапку, и вдруг Мартин словно врезал им всем доской по морде. Сейчас девушки
встанут, поджав губы, и уйдут, даже не оборачиваясь. Но девушки засмеялись.
Нормальный подкат, сразу к делу! Hundred dollars a night is OK for you?[36]
Absolutely! And I am ordering half dozen of Asti Mondoro in the room.[37]
«Своя жизнь» вспенилась и понесла Раздолбая горной рекой. В номере он вдохновенно
шутил, рассказывал на английском «венгерские» анекдоты и, видя, как охотно смеются девушки
и как сверкают от шампанского их глаза, воодушевлялся еще больше.
You didnt say what is your name? [38] сказала Оля, присаживаясь рядом с ним на
подлокотник кресла и дотрагиваясь до его плеча.
Кржемилек! ляпнул он, не зная ни одного венгерского имени.
Мартин метнул в его сторону безумный взгляд, но девушки не нашли в названном имени
ничего странного.
I will call you Milek, OK? сказала Оля, обворожительно улыбаясь. Milek, there are
three boys here and only two girls. Do you want us to call a third girl here?[39]
На Раздолбая накатила волна парализующего страха. Представляя «интердевочек» падшими
вульгарными созданиями, он заранее отвел себе в этом приключении роль стороннего
наблюдателя и теперь глядел на симпатичную девушку, манившую своей доступностью,
вспоминал волнительное прикосновение ее руки и понимал, что очень хочет быть не
наблюдателем, а участником. Хочет, но боится до одури. Подобное чувство он испытывал, когда
оказывался в бассейне, и желание научиться плавать сталкивалось со страхом прилюдно
раздеться и показать свое неумение. Только водная гладь не влекла его так сильно, как глубокий
вырез Олиного платья, а не уметь до девятнадцати лет плавать было не так стыдно, как
оставаться девственником.
I dont know… I am in love… A have a girl in Hungary… [40] забормотал Раздолбай,
удивляясь, что совсем не чувствует никакой любви. Страх и желание разрывали его, и, чтобы
вырваться из этой ловушки, он бросился к радиоле:
Lets dance![41]
Заводная песня «Арабески» о полуночном танцоре подхватила всех, и даже противник
танцев Мартин стал неуклюже топтаться в центре комнаты, подпевая и расплескивая из бокала
шампанское. Валера и Раздолбай скакали как бабуины, а Оля, войдя в раж, улеглась спиной на
закрытую радиолу и, согнув ногу в колене, стала играть на ней, как на электрогитаре. Ее
длинное платье задралось и обнажило обтянутое чулком бедро до того места, где за широкой
черной резинкой белела кожа. Раздолбай впился глазами в это зрелище, и восторженные мысли:
«Своя жизнь! Песец, как круто!» взрывались у него в голове фейерверком до самого конца
песни. Мартин снова наполнил бокалы шампанским, смахнул один из них на пол и, подобрав
отколовшуюся ножку, зашелся гомерическим хохотом:
Len… Len… Leningrad glass factory! Look, now we are pouring Western champagne in
Soviet glasses![42] веселился он.
Валера и Раздолбай тоже захохотали, словно это была неистово смешная шутка, Оля с
Геулой посмеялись за компанию, и все опять начали танцевать. Третья песня оказалась
медленной, и девушки слились в парном танце. Раздолбай вспомнил, что на школьных
дискотеках танцующих друг с другом девушек полагалось «разбить», и хотел уже пригласить
Олю на танец, как вдруг Геула развернула ее спиной к себе и в одно движение расстегнула
молнию на ее платье. Платье распалось на две половинки, оголяя плечи, и через мгновение
упало на пол. Оля невозмутимо переступила через него, сделав два шага на своих высоких
шпильках, и продолжила танцевать, оставшись в черных чулках, лифчике и каком-то поясе.
Ошеломленный Раздолбай словно влетел лицом в стеклянную перегородку.
I told you it would be like «Night dreams of Dallas», засмеялся Мартин, хлопая его по
плечу. Intourist girls in Riga are the best![43]
Мартин подошел к Оле, взял ее за руку и беззастенчиво оторвал от Геулы.
Lets go.
Where?
To the sleeping room, where else?[44]
Оля со смехом высвободилась из его объятий и подошла к столу, чтобы допить свой бокал
шампанского. Раздолбай замечал, что раздетые люди кажутся иногда ниже своего роста, но
Оля, оставшись без платья, стала как будто выше. Допив шампанское, она подступила к
Раздолбаю и игриво спросила:
Are you sure you dont need a company?[45]
No, I am OK, ответил он, изо всех сил заставляя себя смотреть ей в глаза.
Are you absolutely sure? еще раз спросила она и, вытянув указательный палец, три раза
обвела острым кончиком длиннющего ногтя вокруг его сердца, словно хотела его вырезать.
Сердце всколыхнулось и забилось таким мощным насосом, что в два удара согнало в низ живота
всю кровь.
I am… absolute… OK, пролепетал Раздолбай, еле держась на ногах. Для головы крови
теперь не хватало, и он почти терял сознание.
As you wish.[46]
Оля взяла Мартина за руку и увлекла за собой в спальню. Валера тем временем сноровисто
разложил диван и стал перегораживать гостиную ширмой-гармошкой. Последнее, что увидел
Раздолбай, прежде чем раздвинутая шторка отсекла его, оставляя одного на половине комнаты,
была Геула, снимающая через голову платье.
Раздолбай сел за опустевший стол и вылил в свой советский бокал остатки западного
шампанского. Он чувствовал себя счастливым и несчастным одновременно. Счастливым,
потому что последние два часа были самым вкусным куском в его жизни, и несчастным, потому
что смелости у него хватило только на то, чтобы облизать этот кусок по краям. И теперь он
черной завистью завидовал Валере и Мартину, которые наедались этой лакомой жизнью
досыта, и судя по доносившимся из-за тонкой перегородки звукам, наедались жадно. Сколько
угодно он мог убеждать себя, что любовь к Диане ценнее, чем сомнительная «company» из
гостиничного бара, но обмануть подлинные желания не получалось больше всего ему сейчас
хотелось «компании», а если точнее, компании Оли, которую увел Мартин. Почему-то ему
казалось, что он ей понравился, и думать об этом было приятнее, чем о цветах для Дианы. Что
цветы? Нервотрепка, безнадежный жест, чтобы хоть как-то выразить свои чувства. Любовь ли
это? Что в этой любви было приятного? Восхищение красотой, неутоленная жажда внимания,
взгляды, полунамеки… Диана ни разу не прикоснулась к нему, ее глаза не горели, когда он
шутил или что-то рассказывал. По степени удовольствия сегодняшний вечер в разы превосходил
две недели его романтических воздыханий, а если бы он не боялся оказаться на месте
Мартина… Раздолбай вспомнил прикосновение острого ногтя к своей груди, и его спина стала
сама собой выгибаться, как подсушенный жарой ломтик сыра. Он ненавидел свою неопытность
и корил себя, что не может преодолеть барьер, отделяющий его от самого желанного
наслаждения. Если бы это был барьер брезгливости, как он ожидал вначале, или каких-нибудь
принципов, он бы не злился, но он знал, что его удерживает только страх. Он мечтал преодолеть
его и когда-нибудь так же смело, как Мартин, взять за руку полураздетую девушку и
скомандовать: «Пошли в спальню».
Допив шампанское, Раздолбай послонялся по своей половине комнаты, выключил свет и
лег на предоставленный ему короткий диванчик. Заснуть он не мог. Из-за тонкой перегородки
доносились стоны и оханья, а перед закрытыми глазами мелькали отпечатавшиеся в памяти
видения разгоряченные лица, блестящие девичьи глаза, нога в черном чулке, переступающие
через упавшее платье шпильки… Иногда Раздолбай проваливался в дрему, и тогда видения
оживали, перенося его в круг танцующих девушек, горящие глаза которых были обращены к
нему. Он ждал, когда они разденутся, но раньше этого просыпался от боли в затекшей шее,
ворочался на своем коротком ложе и снова ненадолго задремывал… Проснувшись в очередной
раз, он услышал, что Валера и Мартин ожесточенно спорят на немецком.
Habe doch nein gesagt, dann ist es nein![47] твердо сказал Валера, и на этом Раздолбай
заснул окончательно.
Проснулся он от громких голосов друзей.
…я все-таки не понимаю, почему ты отказался меняться? возмущался Мартин. Мы
им все равно заплатили за ночь и могли иметь по две качественных самки за один прайс.
Я не отношусь к телкам как к станку, даже если им заплатил.
Прошу прощения за подробность, но платил им я.
Я тебе верну.
Дело не в деньгах, я вчера угощал. Просто, не дав мне
Геулу, ты уменьшил мое возможное удовольствие наполовину.
Дикое свинство с твоей стороны!
Кржемилек проснулся, заметил Валера пробуждение Раздолбая. Как спалось, боец?
Хреново, прокряхтел Раздолбай, разминая одеревеневшую шею. То шея затечет, то
хуй встанет. Телки ушли?
Нет, ждут тебя в ванной принимать вместе душ, посмеялся Валера. Натягивай
штанищи и пошли на завтрак, а то через десять минут кончится.
После завтрака Мартин попросил Раздолбая съездить к Мише и передать ему посылку.
Огромная корзина с фруктами и бутылкой шампанского должна была, по его убеждению,
загладить вчерашний скандал. На вложенной в корзину открытке с видом вантового моста было
написано: «Все, что мы видели от твоего дома, это большой плюс. Все, что твой дом видел от
нас, это большой минус. Минус на плюс дает ноль, но мы хотим, чтобы остался плюс, и
поэтому дико извиняемся!»
Посылку Раздолбай повез с радостью. Он сам хотел поехать к Мише, чтобы извиниться, и
посылка виделась ему гарантией прощения на случай, если Миша все же обиделся. Сам бы он
такой жест не придумал, а если бы и придумал, то не имел бы средств осуществить его.
Забираясь в электричку с тяжеленной корзиной, он понял вдруг, чем его одновременно
привлекал и раздражал Мартин. Раздолбай часто слышал выражение «уметь жить красиво», но
никогда не понимал его смысла. Мартин это выражение олицетворял. Одолжить деньги на
цветы для Дианы, заказать в гостинице шикарный номер, отправить малознакомому человеку
корзину фруктов все это было для него так же естественно, как для Раздолбая вставить в
магнитофон кассету с тяжелым роком. Желая перенять это умение, Раздолбай тянулся к
Мартину, а сознавая, насколько его собственные возможности ничтожны, раздражался и хотел,
чтобы новый друг ударил лицом в грязь. Вчера он до последнего надеялся, что «грезы в
Далласе» не состоятся и Мартин попадется на вранье. Вышло наоборот, и теперь следовало
признать, что его рассказы о других похождениях тоже скорее всего были правдой. Например,
Мартин говорил, что время от времени летал на выходные в Берлин, где номенклатурные
знакомые из правильных органов провозили его в западную часть города «походить по
магазинам и подышать свободным воздухом».
«Надо учиться у него так жить, думал Раздолбай, снова и снова прокручивая в памяти
вечеринку в апартаментах. Берлина, конечно, мне не видать, и многого другого тоже, но хотя
бы чуточку… Здорово, что мы познакомились!»
Радость Раздолбая по поводу знакомства с Мартином категорически не разделял Миша, и
даже корзина с фруктами не изменила его отношения.
Я их, конечно, извиняю, но плюса у нас не получится, так что пусть остается ноль,
сказал он, прочитав открытку. За корзину спасибо, только отвези им ее обратно. Я не
девушка, чтобы от этого растаять, и видеть их больше никогда не хочу. И тебе, кстати, не
советую.
Брось, Миш! запротестовал Раздолбай, недовольный тем, что Миша считает себя
вправе судить, с кем ему дружить, а с кем нет. Повели себя по-свински, согласен, так
извинились же!
Дело не в свинстве. Если бы твой Мартин просто напился, покричал матом или
подрался, я бы все понял бывает. Но он странный. Даже не странный, а очень плохой и
опасный.
Что в нем такого опасного?
Как тебе сказать… Миша поколебался, думая стоит ли заводить разговор. Чтобы
объяснить, нам придется вернуться к вчерашней теме. Понимаешь, много людей хулят веру по
незнанию: «А вот попы дремучие, бабки, суеверия…» Они про это ничего не знают, и Библия
для них китайская грамота.
Опять ты про это!
Подожди, скажу. Так вот, многие хулят по незнанию, а он знает, причем знает очень
хорошо, я вижу это. И хулит с ненавистью, провоцирует, понимает, на что давить. Это очень
странно, я таких людей не встречал даже. Не дружил бы ты ним, ничего хорошего из этого не
получится.
Миш, прости, но ты, кажется, сгущаешь краски, ответил Раздолбай, взвешивая на
одной чаше весов Мартина и красивую жизнь, а на другой Мишины суеверия. Я твое мнение
уважаю, но как ты можешь всерьез ко всему этому относиться?
К чему?
Ну, к Библии к этой, к тому, что Мартин там что-то хулит. Я тоже считаю, что все это
древний миф. По-твоему, я тоже опасный, будешь советовать не дружить со мной?
Ты считаешь так по незнанию и не обливаешь помоями.
Да ладно, что я про это не знаю?! начал заводиться Раздолбай, чувствуя, что Миша
садится на любимого конька и сейчас начнет занудствовать.
Какой сейчас год?
Тысяча девятьсот девяностый, что за вопрос?
Тысяча девятьсот девяностый с какого момента?
С нашей эры.
А с чего началась наша эра?
Миш, ты меня экзаменовать будешь? Я не помню, у меня с историей не очень. Сначала
считали до нашей эры, потом стали считать с нашей, обнулили в какой-то момент.
Странно, что ты не знаешь, но в учебниках этого, кажется, правда нет. Я тебе открою
секрет отсчет нашей эры идет со дня рождения Христа. Тебе не кажется, что из-за мифа не
стали бы обнулять летоисчисление?
Не кажется, буркнул Раздолбай, переживая, что оказался перед Мишей таким
невеждой. Решили сделать это религией и поменяли эру.
Кто решил?
Ну, жрецы какие-нибудь, цари. Кто решал, во что людям верить надо.
Христианство триста лет пытались искоренить. Римляне сохраняли завоеванным
народам все их верования и ставили в Пантеон всех богов, какие тогда были. Только самых
мирных христиан бросали почему-то ко львам. Не год, не десять лет триста. Но чем больше
их убивали, тем больше их становилось. Рим в конце концов стал христианским, и тогда
поменяли календарь. Что это за миф, с которым триста лет не могла справиться самая великая
империя мира и который победил ее? Может быть, это нечто большее?
Не знаю… смешался Раздолбай, поняв, что он в самом деле ничего не знает, а значит,
спорить с более образованным Мишей бесполезно. Я пытался это когда-то читать, но было
смешно. Женщина из ребра, змей с яблоком… Миш, я не знаю, почему в это поверил Рим,
может быть, потому, что науки не было, но ты же не хочешь, чтобы я сегодня всерьез принимал
эту чушь?
Хочешь, прогуляемся пешком до Майори? предложил Миша. Я вечером уезжаю,
надо забронированный билет выкупить, заодно поболтаем. Я тебе расскажу, как вижу это.
Ну, давай, согласился Раздолбай, желая понять, почему умный человек верит сказкам.
Ты, наверное, думаешь, как получилось, что я, современный человек, поверил в
сказки? прочитал Миша его мысли, когда они пошли вдоль длинного прямого шоссе. До
Майори было несколько километров, и он начал разговор неспешно: Я согласен, любой
человек сегодня споткнется, читая про голос из горящего куста, преломление хлебов или
воскрешение мертвых. Все это читается как древние мифы, и упоминания чудес, которые по
идее должны вызывать восторг и укреплять веру, современных людей отталкивают.
Ты сам в это веришь или нет?
Давай не забегать вперед, я хочу тебе все последовательно рассказать. Думаю, многое в
этих преданиях рождено людской фантазией и закрепилось, а какие-то чудеса вполне могли
быть. Голос из горящего куста сегодня может устроить любая киностудия, а представь, как бы
это восприняли древние люди.
Тогда не было киностудий, и некому было это устраивать.
А вот это как раз вопрос, было кому или не было! Тут надо понять, земное бытие это
все, что есть, или невидимый для нас высший мир существует в действительности. И это самый
важный вопрос, потому что если кроме земной жизни ничего нет, то живи, как хочешь. А если
есть, то надо быть дураком, чтобы не пытаться узнать, как в этот высший мир попасть, и не
стремиться к этому. Согласен?
Если там что-то есть, умрем попадем. Сейчас-то зачем думать об этом?
А кто тебе сказал, что если ты не будешь об этом думать сейчас, то потом тебя туда
пустят?
Ты мне про ад и рай говорить будешь?
Нет. Все, что я сейчас скажу, глупость и мои личные фантазии. Я тебе изложу некую
модель, а потом мы эту модель отбросим как пустую фантастику, но она поможет нам двигаться
в разговоре дальше. Готов?
Ну, давай, Брэдбери.
Сначала скажи, откуда, по-твоему, взялись люди?
Произошли от обезьян, которые развились из более примитивных форм. Дарвин
подробно писал про это, ответил Раздолбай, довольный, что знает хотя бы фамилию Дарвина.
Я не буду спорить, хотя идея, что жизнь зародилась сама собой, подобна идее, что если
свалить в огромную коробку миллионы радиодеталей и долго трясти, то сам собой соберется
радиоприемник. Но если признать, что для возникновения жизни нужна созидательная воля, то
мы придем к существованию Бога сразу, а я все-таки хочу изложить свою модель. Допустим,
материалисты правы и жизнь на земле развилась сама по себе. Но тогда логично предположить,
что таким же образом она могла сама собой развиться еще на какой-то планете, верно?
Могла в принципе. В инопланетян, кстати, я верю скорее, чем в Бога.
Отлично! Представь, что эти инопланетяне обогнали нас в развитии на сто тысяч лет.
Они колонизируют другие планеты, создают новые миры. У них нет агрессии, они испытывают
друг к другу чувство братской любви, ими движет желание созидания и творчества. У них нет
смерти, потому что каждая личность с момента рождения подключена к специальному
компьютеру, который записывает чувства, мысли и опыт, чтобы в случае гибели можно было
перенести эту личность в запасное тело.
Ну, это совсем фантастика!
Ты имел дело с компьютерами?
В школе набивал что-то на «Бейсике».
Но ты знаешь, что можно записать на дискету информацию в тысячу страниц и
перенести с одного компьютера на другой. Теперь представь, что два компьютера в разных
местах соединены по радио и с одного на другой можно отправить огромный объем
информации напрямую, безо всяких дисков.
Все исказится после такой передачи.
Но мы же про инопланетян говорим, предположим, они могут. А теперь представь, что
радиосвязь соединяет не два компьютера, а суперкомпьютер инопланетян и твой мозг.
Ведь личность это просто информация. Знания, впечатления, опыт по сути, это
записанные в памяти байты. Если бы некий сканирующий луч постоянно считывал эту
информацию и отправлял ее на суперкомпьютер…
Хорошо, я понял. Допустим, у высшей цивилизации такое возможно.
А теперь представь, что эта цивилизация находит нашу планету несколько тысяч лет
назад. Они видят нашу неразвитость, страдания, войны, жалеют нас и думают что, если мы
дадим этим бедолагам шанс на лучшую жизнь? Они запросто могут наводить на людей
сканирующие лучи, копировать их личности на компьютер, а после смерти переселять в новые
тела на специально приготовленной планете. Одна проблема достойных личностей почти
нет! Все живут тщеславием, жаждой власти, злобой, плотскими удовольствиями. Если
переселять всех как есть, то специально приготовленная планета станет второй Землей. И тогда
инопланетяне дают землянам закон, чтобы переселять лишь тех, кто будет исполнять его.
Клонишь к тому, что Бог это инопланетяне?
Нет, я же сказал, что это модель, которую мы отбросим, просто дослушай. Проходит
время, и выясняется, что люди соблюдают закон плохо. Их животное начало берет верх,
духовного развития не происходит, приготовленная планета почти не заселяется. Тогда на
землю отправляют посланника, внедрив в тело верной закону земной девы эмбрион
представителя своей расы. Посланник приносит новые заповеди и специальный обряд
крещение. Теперь к сканирующему лучу подключают лишь тех, кто проходит этот обряд.
Личность подключенного человека сохраняется на компьютере высшей цивилизации для
будущей жизни, а связь с мозгом делается двухсторонней, чтобы человек слышал в себе «голос
бога» и мог нравственно развиваться. Каждый, кто прилагает усилия к этому развитию и
соблюдает заповеди, переносится после смерти в новое нестареющее тело на райской планете.
Все, что я сейчас наплел, полная ересь, но скажи, разве такая модель не возможна в теории?
Очень фантастично, но если допустить существование доброй развитой цивилизации, то
возможно вполне, признал Раздолбай.
Если земная жизнь, как ты говоришь, возникла сама по себе, то зарождению другой
цивилизации на сто тысяч лет раньше ничто не противоречит звезд и планет множество.
Представь и такой вариант: жизнь миллионы лет назад зародилась на другой планете, развилась
в цивилизацию, а на земле была создана этими инопланетянами искусственно. Представь, что
инопланетяне сотворили землян незнающими зла. Сразу подключили их к своему
сканирующему лучу и компьютеру, сделав бессмертными. Но один из инопланетных ученых
возмутился как так, мы тысячи лет развивались, чтобы побороть свою злобу и победить
смерть, а эти людишки получат все хорошее на халяву? Нет уж, пусть проходят наш путь! И вот
этот ученый тайком приводит земную женщину к терминалу компьютера и говорит ей: «Ваш
разум не полноценен, вы не можете свободно выбирать между злом и добром, как мы. Загрузи
эту программу, и сканирующий луч, подключенный к вашему мозгу, полностью уравняет вас с
нами». Женщина соглашается, и первые люди, не имея тысячелетнего опыта проб и ошибок,
скатываются к злу, раздавленные свалившейся на них свободой выбора. Эксперимент испорчен,
ученого наказывают изгнанием, а людей отключают от компьютера, сделав смертными, и
оставляют жить на земле без попечения. И только через много лет руководитель эксперимента,
сжалившись над своим творением, отправляет к людям посланника, который возвращает им
сканирующий луч в обряде крещения. Такая модель имеет право на существование? Если
допустить, что высокоразвитая цивилизация существует.
Имеет, но ты ведь придумал это, и мы знаем, что никакой высокоразвитой цивилизации
нет.
Почему ты уверен, что ее нет?
Потому что никто никогда этих инопланетян не видел.
Тысячи лет до изобретения микроскопа никто не видел микробов. Их тоже не было?
Хорошо, нехотя согласился Раздолбай, жалея, что у него нет знаний Мартина,
которые помогли бы разгромить Мишу. Сканирующий луч, копирование личности… Если бы
я увидел такой фантастический фильм, то не сказал бы, что это чушь, но в реальности все не
так, и ты знаешь это.
Конечно, не так. Но представь, что тебе нужно донести эту фантастику людям, живущим
в тринадцатом веке до нашей эры, когда писался Ветхий Завет. Какой компьютер, какая
загрузка программы? Ничего более сложного, чем яблоко и змей люди не могли понять! И две
тысячи лет назад никто не понял бы Иисуса, начни он объяснять, что обряд крещения
подключает человека к сканирующему лучу, который копирует личность в какой-то там
компьютер. Повторяю, все эти фантазии полная ересь! Я просто хочу показать, что модель,
изложенная в понятных тебе терминах, непостижима для людей древности. А реальность
намного сложнее этой модели, и если бы всеведущий ангел открыл нам сейчас тайны
мироздания, то мы поняли бы не больше, чем ветхозаветные люди про сканирующий луч и
компьютеры. Я думаю, что никаких инопланетян нет, и земная жизнь это предусмотренный
создателем бытия гумус. Человек рождается здесь, как семечко, чтобы вырастить из себя
духовное существо, предназначенное для жизни в нематериальном мире, а вырастит он его или
так и сгинет здесь, зависит от его свободной воли. Этот нематериальный мир нам дано
почувствовать, но понять так же невозможно, как древним людям физику. Попробуй, например,
постичь вечность. Что это такое бесконечно долгое время или его отсутствие? Сказочность
Библии меня не смущает. Там описано, что человек обрел свободу выбора между добром и злом,
склонился к злу и доступ к вечной жизни оказался для него закрыт. Так ли важно, как именно
это случилось из-за фрукта, компьютерной программы или другой какой-то непостижимой
вещи? Наука все равно не может проникнуть в нематериальный мир и описать его, так пусть он
остается описанным сказочными понятиями. Надо понимать содержание, а не спотыкаться об
форму.
С чего ты взял, что этот нематериальный мир вообще существует? Если о нем говорится
только в книге, которую ты сам называешь сказочной, а других подтверждений нет, почему не
признать это выдумкой?
Потому что других подтверждений как раз много. И я не могу признать это выдумкой,
потому что сам эти подтверждения получал. Рассказать, как я вообще оказался в церкви?
Да, меня это больше всего удивляет.
У меня папа много гастролирует, ты знаешь. Все мое детство они с мамой постоянно
уезжали куда-то, и я оставался с бабушкой. Бабушкина квартира у нас в том же доме на три
этажа ниже. Я перебирался туда, а дома у мамы с папой обычно никого не было. И вот, когда
мне было семь лет и они в очередной раз уехали, у нас с бабушкой сломался телевизор. А тогда
показывали первый раз «Мушкетеров», мы хотели посмотреть и пошли наверх к родителям. В
гостиной там стоит рояль, папа дома занимается, поэтому сразу во время ремонта сделал
мощную звукоизоляцию. Телевизор можно включить на полную громкость, а в прихожей уже
совсем ничего не слышно. И вот представь, смотрим мы телевизор, па-ра-па-ра-порадуемся,
вдруг дверь в комнату открывается, и на пороге стоит мужик. За его спиной еще двое. Немая
сцена мы не понимаем, кто они, а они явно не ожидали увидеть нас. Но лица у них, как
сказать… Сразу ясно, что не чай пить пришли.
Воры?
Да. Мы поняли это потом, когда увидели, что замок взломан. А сначала не понятно
было. Бабушка растерялась, спрашивает: «Вы к кому?» А мужик, который зашел первым,
достает в ответ охотничий нож и направляется к нам. Молча и так целенаправленно, словно
решил зарезать курицу. От него до нас шагов семь две секунды. Я тогда впервые понял, что
такое остановилось время. Мне казалось, он к нам плывет, как в замедленной съемке. А у
папы над роялем висит большая икона Богоматери ему в Греции подарили. И вот бабушка
хватает меня в охапку, падает перед этой иконой, крестится и кричит: «Матерь Божья,
заступись, спаси, сохрани, помилуй!» Все, что успела сказать. Я эти слова до сих пор помню,
столько в них было ужаса и мольбы. Нож остановился в сантиметрах от нас, словно мужик на
что-то наткнулся. Постоял секунду, развернулся, сказал «уходим», и все вышли, словно их не
было.
Когда Миша рассказывал эту историю, его слега трясло от волнения, и хотя это волнение
передавалось Раздолбаю, он не спешил соглашаться, что чудесное спасение было
вмешательством высших сил.
Хочешь сказать, это чудо? Может, он в последний момент пожалел вас.
Нет, само по себе это ничего не доказывает. Были случаи, особенно в революцию, когда
люди молились, закрывались иконой, а их вместе с иконой топором рубили. Но я после этого
задумался, что это вообще могло значить, стал задавать бабушке вопросы. Бабушка, чтоб ты
понимал, не дремучая старуха, а профессор военной медицины. Она ничего не ответила.
Отвезла меня в деревню к священнику, которого знала с войны, и вот с ним мы поговорили.
Ну и, конечно, он заманил тебя в церковь. Тебе семь лет было, а они всю жизнь учатся
людей дурить.
Никто меня никуда не заманивал, просто пообщались. Я ему наш случай рассказал, он
мне рассказал с войны много случаев. Он работал хирургом в полевом госпитале, через это стал
верующим, потом священником. Как так, говорит, попадает снаряд в окоп, всех в фарш, а один с
легкой контузией? И именно у этого одного в кармане молитва «Живый в помощи вышнего» на
листочке.
Совпадение.
Один раз совпадение, два раза совпадение, а таких и других подобных случаев
тысячи. Чем больше узнаешь о них, тем больше убеждаешься, что Бог есть, но сомнения все
равно мешают. Я с этим священником общался несколько лет, а покреститься решил всего два
года назад, после того как произошел еще один случай.
Опять воры чуть не зарезали?
Нет, я выступал в конкурсе, результаты которого были заранее известны. Я не входил
даже в призеры и играл для «массовки». А главным призом был год владения скрипкой
Гварнери, о которой я даже мечтать не мог. Сам не знаю, как получилось, но в какой-то момент
я про себя сказал: «Господи, вот бы мне этот инструмент!»
И жюри пересмотрело результаты, чтобы наградить тебя?
Нет, скрипку получила японка, родители которой были спонсорами.
В чем тогда случай?
Помнишь, я говорил, что общение с Богом это двусторонняя связь. Ты слышишь в
себе его голос, который похож на твои собственные мысли, только слышны они как бы со
стороны. Так вот, когда я подумал: «Господи, вот бы мне этот инструмент!», то в следующую
секунду я услышал внутри: «Дано будет!»
Просто тебе так сильно ее хотелось.
Хотеть и чувствовать «дано будет» не одно и то же. Мне, например, очень
понравилось снимать кино, и я хотел бы снять настоящий фильм, но я чувствую, что этого не
произойдет. А скрипка была для меня недостижима, как Луна, но я почему-то слышал: «Дано
будет» и не мог эту мысль прогнать. А потом я случайно познакомился с той японкой, и это
была моя первая серьезная любовь, первая и единственная девушка. Мы хотели пожениться, но
все расстроилось, потому что ее родители были против. Мы остались друзьями, она помогает
мне с концертами, и ту скрипку по ее просьбе позже передали мне. Я с ней сейчас выступаю.
Жиголо! рассмеялся Раздолбай. Отобрал скрипку у бывшей девушки.
Это скрипка фонда «Сони». Ее каждый год дают новому владельцу, так что у девушки
забрали бы все равно, как и у меня со временем заберут. Важно другое этот голос,
шепнувший внутри «дано будет», убедил меня покреститься.
У тебя не вера получается, а какая-то сделка, скривился Раздолбай. Дали
скрипку значит, Бог есть. Что теперь, будешь «Мерседес» просить?
Ты не понял. Я покрестился не из-за скрипки, а потому что голос, которому я, получив
скрипку, стал доверять, советовал это сделать. Бог часто делает чудесные подарки, чтобы
человек склонился к вере, но суть общения с ним не в просьбах, а в том, чтобы изменять себя.
Богопричастность это двухсторонняя связь. Ты все время слышишь в себе вот здесь ты
поступил неправильно, вот это в тебе плохо, вот так больше не делай… Я еще один пример
приведу, хотя не знаю…
Миша помялся, преодолевая внутренний барьер, и наконец решился:
Ладно, раз уж мы откровенничаем, скажу. Помнишь, Мартин спрашивал про малакию?
Про что?
Ну… про это… Миша сделал кистью руки возвратно-поступательный жест.
А-а, мы онанисты, народ плечистый! засмеялся Раздолбай, хлопая его по плечу.
Можно подумать, сам никогда этого не делал.
Ну, делал иногда… Когда телки долго не было.
Вранье будто проступило у Раздолбая на лбу, и он стал торопливо оправдываться:
А что в этом такого? В «СПИД-Инфо» пишут, что это полезно даже!
Я тоже думал, что ничего позорного в этом нет. И сейчас так думаю обычная
разрядка. Но вот интересно, после крещения у меня было потрясающее чувство. Ощущение, что
тебя очень-очень любят. Как в детстве, когда тебя прижимает мама и ты знаешь, что ты
самый любимый. Голос Бога внутри слышался так отчетливо казалось, можно спрашивать о
своем будущем, просить, о чем хочется. Было чувство абсолютной защищенности, чистоты,
счастья. С каждым днем после крещения эти ощущения слабели, но сохранялись. А потом я
решил… разрядиться, и в один миг все рухнуло. Счастье ушло, возникла досада, как бывает,
когда зальешь новые брюки соусом, голос отдалился…
Ты просто внушил себе чувство вины.
Нет, потому что виноватым я себя не считал. До сих пор думаю, что это
физиологическая потребность, от которой организму никакого вреда. Только Бог, как
выяснилось, полагает иначе и отдаляет от себя за это, ослабляя чувство богопричастности. К
счастью, после исповеди и причастия все восстанавливается.
После чего?!
Не знаешь, что такое исповедь?
Ты что, идешь в кабинку и говоришь там священнику, простите, я…
Раздолбай повторил возвратно-поступательный жест, который делал Миша.
Примерно так, только кабинок в православной церкви нет. Кабинки у католиков.
«Бедный, зомбированный чувак не может даже подрочить спокойно!» ужаснулся про
себя Раздолбай, но вслух сказал:
Миш, я многое могу понять, но это перебор явный.
Если у тебя это вызывает досаду, не делай этого. При чем тут священник?
При том, что полнота богопричастности не вернется без его разрешительной молитвы.
Миша говорил еще что-то про энергию, которая дается священнику в рукоположении,
снова вспоминал «сканирующий луч» и объяснял, что молитва священника стирает все
нехорошее в «базе данных», Раздолбай ничего больше не слушал. Миша стал ему понятен, и
он пропускал его слова мимо ушей, как детскую чушь.
«Талантливый скрипач, хороший парень, но двинулся на Библии, думал Раздолбай,
поддакивая невпопад. Я бы тоже, наверное, двинулся, если бы меня пытались зарезать, но
есть все-таки пределы двинутости. Фантазировать, как устроен мир, и пытаться толковать
Библию это даже круто. Но сообщать какому-то попу, что ты дрочер клиника!»
…поэтому держусь, сколько могу, стараюсь к этому больше не возвращаться,
продолжал Миша, не замечая, что Раздолбай кивает, глядя сквозь него. Когда срываюсь, хочу
скорее попасть на исповедь. Я знаю, что со стороны это дико, но приходится выбирать
минутное удовольствие или радость богопричастности. Сам факт, что такой выбор существует,
для меня уже доказательство Бога.
Какой Бог? Ты себя просто настроил так, ответил Раздолбай, поймав нить разговора.
Я себя настраивал, что в этом нет ничего плохого. Это не мой настрой, не мной
установленный выбор.
Долго воздерживаться вредно, знаешь об этом?
Зачем долго? Женюсь, и все будет нормально.
Эта дикость стала последней каплей в чаше терпимости к чужим взглядам, и Раздолбай
решил выказать все, что думает о Мишиной «вере».
Миша, я к тебе очень хорошо отношусь, и все, что ты рассказал, было интересно,
заговорил он, стараясь не раздражаться. Если честно, я думаю, вся твоя
«богопричастность» навязчивая привычка. Я так в третьем классе счастливые номера на
машинах высматривал. «Двадцать три тридцать два мое счастье!» Если раз в день такой
номер не находил, боялся, что может плохое случиться двойку получу или заболею. Забыл
про это на каникулах, потому что в пионерлагере машин не было. Меня тоже в детстве
крестили, и никаких прекрасных чувств я не помню. Мокро было, холодно и неприятно.
Никакого «голоса» в себе я не слышал.
«А кто вчера говорил тебе, что Мартин и Валера не правы?» мелькнула мысль, но
Раздолбай не обратил на нее внимания.
Может быть, ты привык игнорировать этот голос, и он умолк? предположил Миша.
Ничего я не игнорирую. Я тоже иногда сам с собой спорю, но это борются мои мысли и
нет там никакого «голоса свыше». Ты говоришь: «Женюсь, все нормально будет». Жениться
надо не потому, прости, что дрочить нельзя и терпеть не получается. Люди в тридцать лет
женятся, в тридцать пять, пока нагуляются и дозреют. А если ты до тридцати своего человека не
встретишь, так и будешь мучиться?
Я не думаю, что до тридцати лет ждать придется. Мне кажется, я своего человека очень
скоро встречу.
А если нет?
Внутренний голос говорит, что это произойдет очень скоро.
Да мало ли что он говорит вообще?!
Жалко, что ты меня совсем не понял.
Раздолбай заметил, что голос Миши похолодел, и испугался, как бы его резкие замечания
их не поссорили.
Извини, если наговорил лишнего, может быть, я не прав, примирительно сказал он и
добавил, чтобы вернуть Мишино расположение: Знаешь, если у тебя есть Библия, я бы взял
почитать. Я давно ее листал, вдруг после нашего разговора увижу там что-то новое.
На даче есть, напомни, когда вернемся, ответил Миша и так глубоко задумался о чем-
то своем, что последние минуты до Майори они шли совершенно молча.
Обратно ехали на электричке. Красные стволы сосен, облитые солнечным золотом,
мелькали за вагонными окнами и настраивали непринужденно вспоминать приятные моменты
отдыха. К теме религии Миша больше не возвращался, и когда на даче он достал из тумбочки
большую черную книгу, Раздолбай даже не понял, что он ему дает.
Держи, ты просил почитать. Не потеряй ни в коем случае, это очень ценное издание к
тысячелетию крещения.
А-а, ну да… Спасибо! сообразил Раздолбай.
Корзину забери, не забудь. Скажи Мартину, что я оценил номенклатурный жест, но еду
сегодня в Москву, и у нас много сумок. Кстати, ты ведь тоже сегодня едешь. Мы не на одном
поезде?
Я поменял на завтра. Признание-то вчера сорвалось.
Раздолбай многозначительно подмигнул.
Ах, ты! Все-таки решил дожать. Ну, давай, удачи. Расскажешь потом в Москве.
Телефонами обменялись, не пропадай. Рад был с тобой познакомиться.
Миша крепко пожал Раздолбаю руку, как бы заверяя его в будущей дружбе, и на этом они
расстались.
«Самое потрясающее лето в жизни! думал Раздолбай, снова любуясь мелькающими за
окном электрички соснами. Влюбился, нашел новых друзей, кайфовал от „своей жизни“!»
Воспоминание о вчерашнем приключении полоснуло по сердцу сладкой бритвой.
Раздолбай потасовал в памяти поблекшие видения черных чулок и шпилек, а потом решил
скоротать остаток пути до Риги за чтением Библии. «Авраам родил Исаака, Исаак родил
Иакова…» перечисление древних мужских имен, которые смешно сочетались со словом
«родил», показалось ему неинтересным, и он открыл книгу на середине. «Просите, и дано будет
вам, ищите и найдете, стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий
находит, и стучащему отворят», прочитал он и вспомнил рассказ Миши о скрипке. «Вот так
все просто! недоверчиво усмехнулся он. Попрошу сейчас „Мерседес“, и появится? Хотя
зачем „Мерседес“, если у меня даже прав нет…
Что бы я на самом деле хотел?»
Диану, тут же ответил он сам себе.
Что именно ты от нее хочешь?
Не заметив, что он задал этот вопрос во втором лице, Раздолбай начал оформлять свое
желание.
Что я хочу от нее, в самом деле? Чтобы в ответ на завтрашнее признание она сказала, что
я тоже ей нравлюсь.
Чтобы радовалась моим приездам. Чтобы следующим летом я провожал ее до дачи вместо
Андрея. Все это, но этого недостаточно, что-то еще…
Видения черных чулок и шпилек наложились на чувство влюбленности, и то, о чем еще
вчера он не решался даже фантазировать, стало единственным по-настоящему сильным
желанием.
Я хочу, чтобы Диана стала моей первой девушкой! Хочу, чтобы у меня с ней произошло
то, что делали вчера в номере
Валера и Мартин! Хочу, чтобы у меня все было так, как у них вчера в гостинице, только по
настоящей любви! горячо пожелал Раздолбай и отправил свое желание в пространство.
«Теперь надо, как Миша, услышать в себе „дано будет“ и верить, что все сбудется»,
подумал он, но услышал в себе другое.
Не нужна тебе Диана, эхом разнеслась в сознании мысль. Не нужна, не нужна, не
нужна…
Как это, не нужна?! запротестовал Раздолбай, не понимая, как можно было
настраивать себя на одно, а подумать другое. Еще как нужна! Я люблю ее!
Не нужна, не нужна, не нужна!
Ерунда какая-то! разозлился он. Как может возникать мысль, что она не нужна,
если я больше всего хочу этого? Действительно, такое ощущение, что сознание раздвоилось…
Знаешь что, «второй голос», заткнись-ка ты, потому что ты никакой не «Бог», а мой
собственный страх. Я хочу ее, одновременно боюсь этого, и возникает такая мысль. Заткнись,
понял! Дано будет, ну!
Сознание перестало раздваиваться. Мысль, что Диана не нужна, больше не появлялась, но и
мысль «дано будет» не возникала, как ни пытался вызвать ее в себе Раздолбай. Оставались
только желание, страх неудачи и полная неизвестность. «Свихнуться можно, если такие
разговоры вести с собой, подумал он. Миша вот уже и свихнулся. Опасно с этим играть,
можно до настоящих голосов допрыгаться думать одно, слышать в себе другое. Пошли они,
эти мракобесы!»
Раздолбай захлопнул Библию и засунул ее в корзину между бутылкой шампанского и
толстой связкой бананов. Если бы Миша не предупредил, что книгу надо вернуть, он оставил бы
ее в электричке, и теперь думал, как спрятать ее в гостинице, чтобы ни в коем случае не
попасться с ней на глаза Мартину.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Сначала Раздолбай хотел спрятать Библию в шкафчик пожарного шланга, как поступал с
сигаретами, чтобы родители не обнаружили их в кармане куртки, но ценность книги и данное
Мише обещание не потерять ее предполагали более бережное обращение, чем с пачкой
«Родопи». Побродив по коридорам гостиницы в тщетных поисках надежного тайника,
Раздолбай в конце концов завернул книгу в газету и отдал ее на хранение администратору.
Другу сюрприз на день рождения купил, не хочу, чтобы нашел раньше времени,
пояснил он.
Избавившись от компромата, Раздолбай подхватил фруктовую корзину, которая здорово
надоела ему за весь день, и поднялся на свой этаж. Мартина он увидел, как только раздвинулись
двери лифта, выйдя в коридор в одних трусах и растянутой майке, тот оскорблено кричал в
спину горничной:
Принесите жалобную книгу, а остальное не ваше собачье дело!
Что случилось? удивился Раздолбай.
Зашла некстати и много хамить стала. Люмпен совковый распустился вконец вместо
того чтобы делать уборку, начинает учить жизни. В любой цивилизованной стране за это
выставили бы вон, а я даже жалобную книгу получить не могу. Скрипач пренебрег презентом?
Очень кстати!
Мартин взял из фруктовой корзины персик и, откусив от него половину, вернулся в номер.
Раздолбай вошел следом и в первую секунду подумал, что они ошиблись дверью. Номер
выглядел так, словно в нем проводили ремонт. Пол, мебель и местами даже оконные стекла
сплошь покрывал тонкий слой белой пудры. Этой же пудрой была осыпана брошенная на кресло
одежда Мартина. Стеклянный столик был разбит вдребезги, и его осколки валялись на полу
вперемешку с окурками и пеплом из расколотой пепельницы.
Что… Что здесь случилось? спросил потрясенный Раздолбай.
Хотел сделать весело.
Кому?!
Валере.
Валера появился в следующую минуту и был шокирован сильнее, чем Раздолбай, потому
что ходил в бар за сигаретами и покидал чистый прибранный номер.
Боец, твою мать, что ты сделал?!
Валдайскую шутку.
Оказалось, Мартин и Валера ездили в дом отдыха на Валдае и там развлекались, обрушивая
на приятелей клубящиеся облака углекислоты из огнетушителя. Углекислота вырывалась из
раструба с оглушительным шипом, рассеивалась в воздухе и не оставляла следов. Когда Валера
отлучился, Мартин нашел в шкафу огнетушитель и вспомнил эту шутку. Он решил сделать
пробный пуск, но вместо углекислоты из раструба вырвалось облако порошка. От
неожиданности Мартин выронил огнетушитель на столик, разбив его, а порошок рассеялся по
комнате и опустился тонким слоем на все поверхности. Мартин разделся, чтобы вытряхнуть
одежду, и тут в комнату постучали. Думая, что это Валера, он открыл дверь, но это была
уборщица, которая забыла положить новое мыло.
Так и не положила, кстати, оскорблено закончил Мартин. Начала обзывать меня
свиньей, грозить выселением… Дерьмо! Новое мыло сейчас дико по кайфу было бы.
Ладно, надо убирать это быстро! деловито сказал Валера.
Не кипиши, для этого есть специальные люди. Повесим на дверь номенклатурную
табличку «уберите комнату» и пойдем ужинать.
Март, это перебор. Боец, помогай!
Валера зашел в ванную и вынес оттуда намоченные полотенца. Одно он бросил под ноги
Мартину, другое дал Раздолбаю, а третьим стал вытирать белую пудру с мебели. Пудра
оказалась водоотталкивающей и упорно не желала покидать насиженные поверхности.
Раздолбай включился в помощь. Мартин стоял, скрестив руки на груди, и взирал на лежавшее у
его ног полотенце с брезгливым недоумением.
Давай, бизнесмен, шевелись! поторопил Валера. Окурки собери с пола.
Может, мне еще на улице их собрать? взорвался вдруг
Мартин. Я не буду ни фига шевелиться, потому что здесь существуют уборщицы,
которые должны отработать деньги, заплаченные за этот номер. И предлагаю тебе перестать
демонстрировать при посторонних свою дикую правильность.
Я этой правильностью наелся еще вчера.
Какая «правильность»? начал злится Валера. Ты погром устроил!
Я что, разбил зеркала, бросил в ванну телевизор и помадой вчерашних шлюх расписал
матюгами стены? Когда Мик Джаггер громит в отелях апартаменты, его целуют в жопу и пишут
об этом в таблоидах. Кит Мун одних только унитазов в гостиницах на полмиллиона взорвал.
Ты не Джаггер.
Тебя мой статус не устраивает? Будь я Джаггером, ты рассказывал бы всем, как круто со
мной кутить и громить отель, но раз я всего лишь твой друг, можно отчитывать меня как
школьника и заставлять убирать пол? Так? Признайся! Почему-то бить по моему самолюбию
стало последнее время твоим любимым занятием. Вчера ты взял сторону той компании,
прекрасно зная, что драку начал не я. Сейчас ты предлагаешь мне подбирать окурки и
презрительно бросаешь «шевелись, бизнесмен». Что будет завтра? Шнурки завязать попросишь?
По-моему, ты не в себе.
Нет, просто меня взбесила твоя «правильность». Может, перед малознакомыми людьми,
как, например, перед ним, Мартин указал на Раздолбая, ты и сойдешь за «правильного»,
но я слишком хорошо знаю, что правильность эта деланая. Когда на Валдае ты заблевал
коридор, тебя не смущало, что это убирали другие. Но сейчас почему-то нужно изображать себя
диким джентльменом и навязывать мне приличия. Хотя бы со мной будь таким, какой ты есть!
А ты не веди себя слишком свински!
Тебе что, очень неудобно из-за меня?
Да, неудобно!
Что ж ты ездишь со мной отдыхать? Так номенклатурно, что неудобства по фигу?
Все, достал!
Валера швырнул на пол мокрое полотенце и подхватил свой чемодан.
Бабки верну потом, сказал он Мартину, стараясь на него не смотреть, и вышел из
номера.
Боец, что за дикие обиды?! Я просто… крикнул Мартин вдогонку, но его перебила
хлопнувшая дверь.
Раздолбай растерянно мялся посреди комнаты. Он считал, что Валера прав, но не хотел
вмешиваться в чужие отношения и переживал, что ссора друзей между собой лишила его
дружбы с одним из них. Валера был ему симпатичен, но уйти из номера следом за ним казалось
ненужным позерством.
Зря вы так, сказал он Мартину. Поссорились из-за фигни.
Это не фигня, а лицемерие, которое я ненавижу. Когда он бухой и веселый, то может
шутки ради поссать в чужом подъезде, и ему это дико в кайф. Но сейчас почему-то надо
выставлять себя комильфо. Не было бы здесь тебя, он бы так не выпендривался. Мне убраться не
западло, я показной правильности не люблю.
Мартин опустился на корточки и стал собирать в руку рассыпавшиеся окурки. Раздолбай
продолжил вытирать мебель. В дверь постучали.
Вот он король. Дверью хлопать горазд, но куда он денется?
Вместо Валеры на пороге номера оказался худощавый мужчина в деловом костюме и
круглых очках, делавших его похожим на филина.
Was soll es sein, sehr geehrter Herr?[48] осведомился Мартин.
Разрешите войти? строго потребовал мужчина.
Verstehe kein Russisch. Sprechen Sie Deutsch?[49]
Сэрэтэм кирандульми! крикнул из комнаты Раздолбай, решив, что раз Мартин
заговорил по-немецки, то ему тоже следует повторять вчерашнюю роль.
Все они понимают! послышался голос горничной. Русская морда, пусть не
придуривается, свинья! Весь номер загадили, сволочи, посмотрите!
Ich verstehe gar nichts… Я нье знай этот жьенщин… Wo drängen Sie sich nach, sehen Sie
denn nicht, ich bin nicht angezogen?[50]
Мужчина, закованный в броню костюма, двинулся на полуголого Мартина как танк,
отодвинул его в сторону и вошел в номер.
Та-ак, протянул он, оглядев комнату.
We are going to clean it, dont worry, [51] все еще цеплялся за образ иностранца
Раздолбай.
Я главный администратор отеля, отчеканил мужчина. Вы заплатите сейчас за
разбитый стол, заплатите штраф в размере суточного проживания и покинете гостиницу в
течение получаса.
Ich bin ein Vertreter der Firma Siemens. Wir bieten Melkan-lagen an.[52]
Bieten Sie Ihre Anlagen in einem anderen Hotel an. Und kein Wort mehr auf Deutsch oder ich
spreche lettisch und rufe die Polizei damit man es Ihnen übersetzt. Alles klar?[53]
Сколько стоит стол? спокойно спросил Мартин, переходя на русский.
Сто рублей.
Это чешское говно тянет на сорок, а ваша кляузница будет счастлива вылизать комнату
за десятку. Я дам вам пятьдесят рублей под расписку, или вызывайте милицию, а я вызову
представителя компетентных органов, который, в свою очередь, задаст пару вопросов.
Не надо меня пугать.
Я не пугаю. Я предложил полтинник, и больше у меня все равно нет. А в том, что
представитель валютного контроля приедет в течение часа, можете не сомневаться.
Расписка об отсутствии претензий? уточнил администратор после секунды раздумий.
Через полчаса они стояли в сквере перед гостиницей. Мартин укладывал в чемодан
целлофановый пакет с одеждой, испачканной порошком из огнетушителя, а Раздолбай тщетно
пытался впихнуть в свою маленькую сумку сверток с Мишиной книгой, после чего махнул
рукой и положил ее в корзину с фруктами.
Этот филин стопудово имеет долю от местных шлюх, и можно было его нахлобучить, но
мы сами косили тут под иностров, платили телкам баксами, так что гнать волну могло быть себе
дороже, говорил Мартин, словно оправдываясь. Разошлись достойно, но я отдал ему
последние деньги. Теперь мы дикие короли: в последний день стоим на улице без копейки, и
утреннее бухло начинает меня отпускать. Надо дико догнаться!
Он достал из корзины бутылку шампанского, хлопнул проб кой и стал отпивать
маленькими глотками прямо из горла.
У меня остались пятнадцать рублей, которые ты вчера дал, напомнил Раздолбай.
Слушай, ты дикий Рокфеллер! Но сильно секвестрировать твой бюджет ни фига нельзя,
потому что тебе надо купить цветы и, возможно, выступить диким королем, иначе зачем ты
вообще остался. Снимем рублей за пять какую-нибудь халупу и на мелочь купим плюшек
пожрать. Ужинать и завтракать будем фруктами, после которых совершенно дико просремся.
Мартин сделал еще глоток из бутылки и протянул ее Раздолбаю.
Хлебни и начинай втыкать, какой контрастной бывает жизнь.
Номер за пять рублей они сняли в гостинице «Baka». Девушка-портье провожала их до
двери и щебетала извиняющимся голосом:
У нас вообще-то все номера хорошие, с удобствами, этот пятирублевый с умывальником
один такой. Но весь сервис доступен! Утюжок у администратора, заказ по меню из ресторана,
приготовление и доставка в номер чая…
Приготовление чая в кайф, может быть, мы попросим.
А скажите, где у вас в Риге можно поиграть в гольф?
Вопрос Мартина вогнал девушку в полную растерянность, и она откланялась с
заискивающим смехом.
Лучший способ не терять лицо, когда твой статус в дискаунте, это серьезно
интересоваться элитным сервисом и дико сбивать этим с толку, объяснил Мартин Раздолбаю,
который ничего не понял, но уважительно покивал.
Пятирублевый номер оказался комнатой два на три метра с парой продавленных кроватей,
единственной тумбочкой и покрытой ржавыми разводами раковиной в углу. Больше в нем
ничего не было. Даже вешалки.
Мартин принюхался.
Номер в этой «Каке» следовало назвать номером с писсуаром, а не с умывальником.
Заказ по меню в пролете. Официанта в такой номер звать стыдно и заказывать нам все равно не
на что. Слушай, мы для них дико выгодные постояльцы! В этом номере кроме номенклатурных
тараканов наверняка никто не живет, но тараканы вряд ли заплатят им пять рублей. Тараканы
дерьмо, живут и ни фига не платят.
Может, сходим в «Латвию», оставим Валере записку? предложил Раздолбай. Вдруг
он вернется, а нас там уже нет.
Валера не пропадет. У него в отличие от нас есть бабки, и ужинать сегодня он будет
котлетой по-киевски, а не бананами-грушами.
Может, найдем его, займем денег?
Предлагаешь пойти на поклон к человеку, который хлопнул дверью?
По-моему, ты его обидел больше, чем он тебя.
Слушай, я знаю, что перегнул палку и наговорил резких вещей. Но это не спонтанный
выплеск, а давно копившееся раздражение. Ты же не знаешь предыстории. Родители Валеры
мелкие пешки в Совмине, без влияния и связей. Если бы не мой отец, в иняз бы он не поступил
и по хорошим пансионатам не ездил. Я не говорю, что он должен лизать мне руки. Он
борзый независимый пацик, который ведет себя на равных, даже если не может быть на равных
по статусу, и мне это в нем нравится. Но на равных это не значит пытаться взять верх. А он
все время пыжится меня нагибать, и это дико бесит. У меня с начала года серьезная дилемма
доучиться и получить диплом или бросить институт и пойти в бизнес. Я с ним посоветовался
как с другом, а он стал ерничать и говорить, что это понты. Когда он сегодня выдал: «Шевелись,
бизнесмен, собирай окурки!», у меня реально рухнула планка. Ни фига извиняться не буду!
Хочет продолжать дружбу пусть извинится сам и включает впредь голову.
Но ты же не всерьез думаешь бросить институт ради какого-то бизнеса? удивился
Раздолбай.
А что тебя удивляет?
Ну, какой бизнес, Мартин? Бизнес в Европе, в Америке, а у нас фарцовка. Или ты
хочешь бросить МГИМО, чтобы варить джинсы?
Не знаю пока. Может, и джинсы.
Ну, это глупость полная! У тебя крутой институт закончишь, устроишься на хорошую
работу. А бросишь останешься потом не у дел.
Не у дел я как раз могу остаться, если потеряю еще год в институте. Ты просто не
понимаешь… Лед тронулся. Тронулся, хотя этого почти никто не знает.
Какой лед, о чем ты?
Извини, не могу в это посвящать.
Мартин многозначительно замолчал, а Раздолбай подумал, что Валера прав все это,
конечно, понты, и разговоры про мифический бизнес такой же способ добавлять себе
значимости, как спрашивать у портье гостиницы «Baka» про игру в гольф. Раздолбай с трудом
спрятал скептическую ухмылку и поспешил перевести тему, пока Мартин не заметил, что он
его раскусил.
Слушай, что за чувак взорвал унитазов на полмиллиона?
Кит Мун, барабанщик The Who. Ты же слушаешь рок, я думал, ты знаешь.
Я слушаю, но биографий не знаю почти.
Ну да, у нас их не издают. Кит Мун был известным дебоширом и придумал себе
фишку съезжая с гостиницы, бросал в унитаз петарду и дико совершенно взрывал его. Мог
вернуться в отель с полдороги, убедив шофера, что забыл нечто важное, забежать в номер,
выбросить в бассейн телевизор и сказать: «Вот теперь поехали!» Знаешь, чем отличается
свободный мир от нашего? Там за это помнят и будут помнить, а у нас упекли бы в психушку и
забыли.
Раздолбай хихикнул, представив, как взрывает унитаз в отместку за то, что их выгнали из
апартаментов «Латвии».
Знаешь, иногда я веду себя дико свински, но это не моя сущность, задушевно
продолжал Мартин. Ты не представляешь, сколько мне приходится пахать в институте, как я
хожу по струнке, взвешивая каждое слово, чтобы сойтись с нужными людьми. Если время от
времени не выстегиваться, можно дико совершенно свихнуться. Всю жизнь думаешь одно,
говоришь другое, делаешь третье… В какой-то момент хочется врубить Кита Муна и дико что-
нибудь разнести. Но для этого надо быть миллионером. Может, когда-нибудь стану.
Ну да, займешься «бизнесом», не удержался Раздолбай от подколки.
Тебя опыт Валеры не научил ничему? вспыхнул Мартин.
Да я просто…
Спокойной ночи.
Хотя до ночи было еще долго, Мартин не разговаривал с Раздолбаем пока не лег спать.
Только, погасив свет, он снисходительно буркнул:
Ладно, я на тебя не обиделся.
Пищалка будильника разбудила Раздолбая в половине шестого. Встать так рано он решил,
чтобы успеть найти школу Дианы. Где она находится и как до нее добраться, он не имел
понятия и знал только название центральная музыкальная школа имени Эмиля Дарзиньша.
Съев на завтрак пару яблок из фруктовой корзины, Раздолбай проверил в кошельке отложенные
на цветы деньги, покрепче завязал шнурки и вышел из гостиницы, как в открытый космос.
Пустые улицы утренней Риги заполнял плотный туман, в котором неприветливо мигали
желтые огни светофоров. Холодная сырость сразу забралась под ветровку и стала шарить по
телу нахальными лапами. Поджарые бездомные собаки изредка пробегали по тротуарам и,
казалось, были единственными живыми существами в городе.
«У кого спрашивать? Куда идти?» думал растерянный Раздолбай, не решаясь отчалить от
надежного берега отеля.
«Шшшх», «шшшх» послышался издалека шорох метлы.
По этому звуку Раздолбай отыскал в соседнем квартале дворника. Тот объяснил, что школа
находится в Задвинье и ехать туда нужно на троллейбусе, который еще не ходит, а потом на
трамвае до конечной. Городских окраин Раздолбай остерегался, с тех пор как побывал в дальнем
московском районе Теплый Стан. Он приехал в гости к приятелю, с которым познакомился в
лагере, и позвонил ему из таксофона, чтобы тот встретил. Телефонная трубка оказалась
намазана гуталином, из будки Раздолбай вышел с черным ухом, и какая-то шпанистая компания
стала забрасывать его кусками асфальта с криками: «Мочи Белого Бима!» Он бросился бежать в
метро, кто-то попытался зацепить его за ногу хоккейной клюшкой, и, удрав, он радовался, что
пробыл в этом недружелюбном месте совсем недолго. Задвинье представлялось ему чем-то
вроде рижского Теплого Стана, только еще более опасного. Страшные истории про ненависть
латышей к русским оккупантам забылись в уютной Юрмале, но вспомнились на сумеречных
улицах пустынной Риги. Двигаясь перебежками, Раздолбай в самом деле ощущал себя
безоружным, отбившимся от своего патруля оккупантом, который зачем-то ищет приключений
в глубине вражеской территории.
Трамвай привез его в Задвинье в семь утра. Туман рассеивался, открывая кривые горбатые
улочки и какие-то мрачные бревенчатые строения. Бездомные собаки бегали здесь не в
одиночку, а стаями. Редкие прохожие излучали угрозу.
«Будут бить, никто ведь и не заступится», думал Раздолбай, озираясь в поисках
цветочного ларька.
Букет гладиолусов он купил на маленьком рынке, прилавки которого выстроились вдоль
трамвайного круга.
Где здесь школа имени Дарзиньша? спросил он у продавщицы.
Идите вон туда прямо. Напрямик через пустырь, мимо летного училища пройдете, и
сразу школа будет.
Приблизившись к пустырю, Раздолбай увидел, что ему придется пройти в опасной близости
к ржавым гаражам, возле которых курили несколько парней в расстегнутых синих кителях.
Они все-таки будущие летчики, а у меня цветы, подбодрил он себя и пошел с
чувством, что незримые снайперы берут в прицел его оккупантскую голову.
На середине пустыря его окликнули по-латышски. Он не отреагировал.
А ну, парниш, постой! крикнули по-русски с акцентом.
Раздолбай замер. Мысленно он уже удирал, перепрыгивая канавы и лужи, но в последний
момент испугался, что его может увидеть Диана. Бегство с букетом гладиолусов представилось
таким нелепым, что, взвесив за и против, он выбрал остановиться. В конце концов, быть
избитым курсантами в летных кителях было не так постыдно, как уворачиваться от камней с
вымазанным гуталином ухом. Двое будущих летчиков неспешно подходили к нему, трое
докуривали у гаражей, глядя в его сторону.
Постой, парниш, постой, говорил окликнувший его курсант. Откуда здесь такой
будешь?
Из Пумпури.
От страха Раздолбай ответил с таким вызовом, словно Пумпури затмевал дурную славу
Бронкса и Гарлема вместе взятых. Летчики насторожились.
Пумпури?.. Здесь что делаешь?
В гости приехал.
Ну, чтоб мы тебя здесь больше не видели. Понял?
Понял.
На этом будущие пилоты посчитали свою миссию в борьбе с оккупантами выполненной,
побросали бычки и отправились овладевать летным делом. Раздолбай подумал, что после
пережитого страха сможет преподнести Диане цветы с безбоязненной легкостью, но стоило ему
увидеть на крыльце школы копну ее пышных волос, как предательские воробышки снова
затрепетали в горле. Он подскочил к ней, словно уличный грабитель, и неуклюже сунул букет
прямо ей в щеку.
С первым сентября! выпалил он, заливаясь краской.
Ой! Не может быть! Откуда? Ты же вчера должен был уехать, воскликнула
потрясенная Диана.
Остался тебя поздравить.
Спасибо… Я в шоке!
Диана понюхала гладиолусы и нервно рассмеялась:
Нет, я просто в себя не могу прийти!
Оценив ее реакцию как восторженную, Раздолбай предложил встретиться после школы.
Ну, хорошо… растерялась она. Если не скучно будет гулять здесь четыре урока,
можешь проводить меня домой. Ну, ты все-таки даешь надо же так поразить!
Четыре урока он отсчитывал в кафешке возле трамвайного круга. Школьные звонки
долетали через пустырь, напоминая звон рассыпавшейся на улице мелочи, и чтобы не упустить
момент, Раздолбай все время посматривал на часы. Скоротать время помогла подшивка старых
«Крокодилов» и купленная на сдачу с гладиолусов ватрушка с творогом.
Диана жила недалеко от школы, и несколько трамвайных остановок, что они прошли
вместе, стали их первым свиданием. В общении с девушками у Раздолбая был только один
прием без устали сыпать шутками. Если девушки хохотали, он считал, что вызывает у них
симпатию; если реагировали как на плохого клоуна сворачивал представление и говорил
себе: «Не очень-то и хотелось». Диана смеялась неохотно. Всю дорогу она сохраняла на лице
натянутую улыбку и думала о чем-то своем. Когда пришло время прощаться, Раздолбай
запаниковал. Он чувствовал, что не пробился через вежливое безразличие, а значит, блуждания
в утреннем рижском тумане и страхи на пустыре оказались напрасными.
Я хочу сказать тебе одну вещь… выдавил он, понимая, что если просто чмокнет
Диану в щечку и скажет «пока», то она забудет о нем, как только завянут подаренные
гладиолусы.
Я тебя слушаю.
Не здесь. Разговор минут на десять. Сядем?
Они прошли на детскую площадку и сели на крошечную скамейку.
Я вся во внимании, кокетливо сказала Диана, выпрямив спину и положив руки на
колени, как примерная школьница.
В общем, так… начал Раздолбай свой отрепетированный монолог. Кокетство
отбрось и слушай серьезно. Влюбился я, и не на шутку, в тебя, то есть. И, не считая ваши
отношения с Андреем серьезными, хотел бы, если так можно выразиться, наставить ему «рога».
Я могу приезжать иногда в Ригу, так что расстояние здесь не помеха. Ну, а там видно будет.
Он с облегчением выдохнул и вопросительно посмотрел
Диане в глаза.
Я должна что-то ответить?
Ну да, я сказал разговор на десять минут, а мы и одной не поговорили. Твой ход.
Ладно, тогда я хожу, вздохнула Диана и заговорила размеренно, нараспев, словно
читала ребенку сказку. Любовь и влюбленность разные вещи, и как можно полюбить
человека за две недели, общаясь только в компании, мне не понятно, говорила она. То, что
в тебе зарождается чувство, я заметила давно, но уверен ли ты, что это любовь, а не просто
вспышка слишком сильной симпатии? Подумай хорошо, потому что от этого зависит, что я тебе
отвечу.
Была бы только симпатия, я уехал бы вчера домой и не сидел бы здесь.
Значит, ты уверен, что это любовь… Тогда слушай. Никаких «рогов» Андрею наставлять
не надо. В моем возрасте и при моей занятости, а мне сейчас надо очень много заниматься, я ни
о чем серьезном думать не могу и не хочу. Наши отношения с Андреем основаны на симпатии и
не больше. Он мне нравится, я ему нравлюсь, у нас много общего и есть о чем поболтать, но это
не роман. Мне нравится легкая свободная жизнь, без каких-либо обязательств, кроме своих
обязательств перед музыкой, и на эту легкую жизнь времени почти нет. Если у таких людей, как
ты, все идет от чувств, то у меня все идет от ума, и чувствам своим я не поддаюсь никогда,
потому что однажды поняла, как сильно они мешают мне в жизни. Если бы вдруг Андрей начал
ко мне что-то такое испытывать, то я первая отдалилась бы и прекратила с ним общение. Теперь
о моем отношении к тебе. Когда я вижу перед собой нового человека, то сразу чувствую, что он
собой представляет, и это определяет мое отношение к нему, которое уже никогда не
изменится. Ты показался мне человеком остроумным, веселым, с которым приятно быть в
компании, но не больше. Я отношусь к тебе очень хорошо и хотела бы относиться так дальше,
но для этого ты должен свою любовь ко мне перечеркнуть. Иначе я, зная, что не могу и не хочу
отвечать взаимностью, буду отдаляться от тебя, вплоть до полного отчуждения. Конечно, очень
приятно, что ты способен приезжать из Москвы, но лучше не надо. Если ты будешь приезжать
специально ко мне, то я буду ощущать неловкость, потому что все равно не смогу тебе ничем
ответить.
Так в каких же отношениях мы расстанемся?
В хороших, если ты забудешь о своем чувстве ко мне и об этом разговоре. Можешь
иногда звонить, с удовольствием поболтаю с тобой просто так.
На этом Диана поднялась со скамейки и с напускной официальностью протянула
Раздолбаю руку. Он подыграл, скрывая горечь за шутовством, и прощальное пожатие
получилось таким, словно они фиксировали для журналистов заключенную деловую сделку.
Потом Диана подхватила сумку и скрылась в темноте подъезда.
И все-таки я бы тебя завоевывал! крикнул вслед Раздолбай, чтобы не признавать
поражение.
Для этого тебе пришлось бы подавать мне во фраке завтрак, так что лучше не надо!
долетел в ответ смеющийся голос.
Неудачное признание перечеркнуло радость каникул, подобно тому, как последняя кислая
вишня перечеркивает послевкусие съеденных до нее спелых ягод. В гостиницу Раздолбай
вернулся с таким выражением лица, словно провалил без права пересдачи важный экзамен.
Мартин лежал на кровати и листал Библию.
Привет! сказал он, отрываясь от книги. Представляешь, нашел в корзине с
фруктами. Наверное, продавец бананов подбросил.
Это я… Миша мне дал… залепетал Раздолбай, смущаясь, как если бы мама нашла за
шкафом половинку «Пентхауса». Вы на прощалке говорили об этом, захотел больше узнать.
Библия литературный памятник, и каждый культурный человек должен ее знать.
Стыдиться нечего, если не впадать в маразм и не верить буквально байкам про номенклатурного
парня, воскресшего после креста. А что у тебя такой вид, словно ты сосал у быка? Диана
бросила цветы в урну?
Почти, ответил Раздолбай и рассказал о поездке в Задвинье.
Сам все испортил! воскликнул Мартин, услышав о признании. Надо было уехать,
как будто она ничего для тебя не значит, а через пару недель свалиться как снег на голову. Ну
ничего, зато она сама подсказала, как завоевать ее.
Как?
Подать ей во фраке завтрак.
Так это же шутка!
А ты отнесись к ней серьезно достань фрак и подай завтрак. Она дико выпадет в
осадок, а ты, ни слова не говоря, уедешь и пропадешь. Удивлюсь, если после этого она не
позвонит тебе сама.
Она сказала, что чувствам не поддается, и потом Андрей…
Что Андрей? Мою лучшую любовницу встречает с работы муж, но это не мешает мне
дико пороть ее встояка прямо у нее в конторе в обеденный перерыв. Все они думают, что не
поддаются чувствам и держат себя в узде. А ты смело схвати эту узду и потащи ее в стойло.
Завтрак подашь под колпаком, как на подоконнике.
Раздолбай бросил взгляд в сторону окна и увидел блестящий куполообразный колпак,
накрывавший поднос.
Я так дико хотел есть, что загнал вокзальным барыгам свои часы, пояснил Мартин.
Хватило на две пожарских котлеты оставил одну тебе.
Раздолбай поднял колпак, увидел под ним котлету в маслянистых сухариках и чуть не
захлебнулся слюной.
Мартин, спасибо! Неудобно съедать твои часы, но…
Забудь. Лежа в этом клоповнике, я принял окончательное решение бросать институт и
идти в бизнес, так что часы все равно придется покупать более номенклатурные.
По-прежнему считая разговоры про бизнес понтами, Раздолбай промолчал за котлету он
был готов простить Мартину даже планы стать императором.
Погуляв остаток дня по городу, они приехали на вокзал.
Мартин рассчитывал встретить в купе Валеру и помириться с ним, но попутчиком в СВ
оказался незнакомый военный как выяснилось, Валера поменялся с ним билетами, чтобы
уехать более ранним поездом. Поняв, что лучший друг обиделся не на шутку, Мартин
помрачнел и без церемоний предложил Раздолбаю отправиться в свой вагон.
Я потерял близкого товарища и для общения дико закрыт, пояснил он. Запиши
наши телефоны, попробуй навести мосты. Может быть, выпьем втроем, и все будет нормально.
Проклятая нетерпимость к лицемерию в который раз выходит мне боком.
Оставшись на обратном пути в одиночестве, Раздолбай не скучал. Поверив, благодаря
Мартину, что борьба за Диану только начинается, он с удовольствием развлекал себя
фантазиями о сюрпризах, которыми будет покорять ее до следующего лета.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Вернувшись в Москву, Раздолбай с порога поругался с мамой, которая принялась
отчитывать его за пропуск первого сентября. Он пытался врать, что уронил куртку с билетом в
море, а других билетов на тридцать первое число не было, но мама не унималась.
Как можно таким безответственным недорослем быть?! бушевала она. Майку с
«Айрон Мейденом» привезла тебе из Франции, которую ты просил, не получишь!
Ну, оставь себе, полы мыть, огрызнулся Раздолбай и ушел к себе в комнату, хлопнув
дверью.
Маму Раздолбай любил. Он помнил, как она дарила ему, маленькому, сначала каких-то
плюшевых зверей, а потом машинки; помнил, сколько ласковых слов слышал от нее в детстве.
Чтобы выразить свою любовь, он часто устраивал генеральные уборки, помогая содержать в
чистоте дом, и даже готовил иногда обеды. Но класса с восьмого, когда появилась потребность
жить «своей жизнью», мама из самого любимого человека превратилась в противостоящую
силу. Из-за нее приходилось заедать пастой курево, она ругалась из-за поздних приходов с
улицы. За время юрмальских каникул Раздолбай совсем отвык от контроля, и мамино
посягательство на свободу злило его, как неожиданный ошейник.
«Взять бы ключи от „той квартиры“ и свалить туда! думал он. Только вернут со
скандалом, да и жить на стипендию не получится».
Учиться он отправился на следующий день. То, что на курсе у него не будет друзей, ему
стало понятно еще на вступительных экзаменах. В мастерскую подобрались девять
разновозрастных парней и девушек, для описания которых подошло бы слово «чухонцы».
Жидкие бородки, усы, прыщи, «конские» хвосты немытых волос и хиппарские фенечки
сливались в единый образ неряшливости, отталкивающий, как грязная тряпка. Конечно,
Раздолбай одергивал себя за спешное суждение о людях по внешности, но позже, когда он узнал
сокурсников хорошо, неприятное впечатление только усилилось.
Дуча ты титан! хвалил бородатого авангардиста Дучинского импрессионист
Олесин с очками в семь диоптрий. Архитектоника великолепная, цвета отвал башни.
Кандинский отдыхает!
Дуче и чифирь не помогает уже! говорил тот же Олесин в курилке девушкам Саше и
Маше, которые творили под псевдонимом Sаша and Gлаша и обещали превратить себя в
мировой бренд. Композиция плоская, палитры нет. Мертвечина, а не искусство, говно
полное!
Sаша and Gлаша кивали и уверяли Олесина, что его импрессионизм следующая ступень
после Ренуара, причем не одна, а прыжок через две как минимум.
Олесинское убожество даже на Арбате выставлять стыдно, делились Sаша and Gлаша
с Раздолбаем. От самоубийства его только ноль зрения спасает сам не видит, какое дерьмо
рисует. Оценили, кстати, твои работы. Графика сумасшедшая молодец!
Раздолбай польщено улыбался и представлял, какими помоями поливают его Sаша and
Gлаша в компании Олесина и Дучинского. Общение с одногруппниками он свел к
приветственным кивкам утром и прощальным отмашкам после занятий, за что прослыл
высокомерной бездарностью, работы которого все единодушно считали мазней.
Через неделю занятий Раздолбай мечтал о встрече с Мартином или Валерой как о глотке
воздуха. Мартину он задолжал, и для встречи с ним надо было дождаться стипендии, а Валере
позвонил в первый же выходной.
Зовешь меня пить-гулять, боров? ухарски уточнил Валера. Сейчас казаки со
шпорами надену, поедем кутить, бросать лобстеров в оркестр!
Валера приехал на старенькой рыжей «копейке» и стал смешно рассказывать, как
ремонтировал стартер у гаражного мастера Василия Терентьевича. У Валеры был дар весело
говорить о бытовых вещах, вплетая остроумные сравнения, и Раздолбай с удовольствием
смеялся, слушая, как Василий Терентьевич «издевался над стартером, словно доктор Моро над
животным».
«Бросать лобстеров в оркестр» приехали в маленькую пиццерию, где у Валеры был
«прикормленный» администратор, который всегда держал для него столик. Раздолбай сразу
вспомнил «великое искусство веселого трындежа» и азартно отбивал любую подачу товарища.
Пицца с грибами… вслух прочел Валера в меню.
С галлюциногенными? тут же ляпнул Раздолбай, лишь бы врезать ракеткой.
Хорошо бы. Кстати, в Мексике отношение к таким грибам священное. Говорят, с их
помощью можно Бога видеть.
Давай насобираем поганок, будем продавать в пакетиках с фотографией бородатого
парня и надписью «Call Me».
Отличная мысль! Предложим твоему скрипачу продавать их около церкви и говорить:
«Ребята, все, что вам там рассказывают, полная фигня! Вот пакетик, звоните Верхнему
Парню по горячей линии».
Раздолбай веселился от души, радуясь, что у них так здорово получается перебрасываться
шутками, и старался превзойти себя:
А прикинь, Верхний Парень наблюдает за нами на таких специальных экранах, и с ним
херувимы сидят, смотрят нас, как «Санта-Барбару».
Валера закивал и выдал целый спектакль в лицах:
Вот поэтому я говорю главное жить весело! А то херувимы возмутятся скажут:
«Что за дерьмо крутят? Смотреть скучно! Дайте лучше прошлый сезон, где они в Риге блядей
брали». Думаю, в тот вечер херувимы к экранам прильнули не оторвать. Верхний Парень так
грозно: «Что эти безбожники устроили, уж не блядей ли выписали? А ну-ка, сейчас я их,
засранцев, молнией!» А херувимы такие: «Не надо, дяденька Бог, дай досмотреть, пожалуйста!
Они хоть и бесстыдники, но очень уж весело пьют-гуляют!» И мы такие ту-ду-дум, ту-ду-
дум!
Валера постучал ладонью по тыльной стороне сжатого кулака.
А херувимы у экранов: «О-о-о!»
Он замахал прижатыми к плечам ладонями, изображая крылышки, и так смешно показал
восторженного херувима, хлопая белесыми ресницами, что Раздолбаю пришлось вытирать
салфеткой выступившие от смеха слезы.
Да, в Риге весело было, согласился он. Ты, кстати, с Мартином помириться не
думал? Он намекал, что хочет «навести мосты».
Боец, Мартин пусть откачивает свое дерьмо, а не мосты наводит. Я дружил с ним десять
лет, но последний год было горько есть и жалко кинуть. Больше всего его заботит собственный
«имидж» и «номенклатурность». Так было всегда. В школе, например, он таскал на уроки блок
«Мальборо» и как бы случайно ронял его, чтобы все видели. Я к этому привык и у нас было
много веселых приключений, но в последнее время меня стали доставать намеки на его
мифическое превосходство. Он ведет себя так, словно я обязан ему по жизни и недостаточно
признаю это.
Может быть, из-за того, что он помогал тебе в институт поступить?
Он так сказал? Я поступал с золотой медалью и сдал вступительные на пять. Отец
Мартина действительно звонил декану, но только чтобы узнать о моем зачислении. Если он
считает, что я поступил благодаря звонку папаши, это объясняет его позицию благодетеля, но я
в благодетелях не нуждаюсь, и если мне навязывают отношение свысока, то посылаю сразу. И
потом, мириться нам сейчас все равно нет смысла я через неделю уезжаю.
Куда?
В Германию. Второй курс буду учиться от иняза в университете Гейдельберга. Не вечно
же прозябать в этой тундре.
Раздолбай растерянно булькнул соком, дунув через соломинку, и загрустил. Не успел он
порадоваться общению с новым другом, как выяснилось, что это общение прерывается на
долгий срок. После пиццерии Валера подвез его домой и сказал на прощание в обычной для себя
шутливой манере:
Давай, боец, неси без меня знамя питья-гулянья так, чтобы у херувимов жопа
заворачивалась. Может быть, я тебе когда-нибудь позвоню. А если не позвоню, помни
главное, нам в славный день Рагнарек оказаться в одной лодке с Одином.
Нести знамя в одиночку у Раздолбая получалось плохо. Миша один раз пригласил его в
гости, но там они весь вечер пили чай в компании мизантропически-мрачного папы и смотрели
какую-то классическую мелодраму. На «свою жизнь» такие посиделки не тянули, и небожители
у экранов наверняка дремали от скуки. Фантазию про херувимов, которые наблюдают на
экранах за веселыми похождениями землян, Раздолбай в красках рассказал Мише, возвращая
Библию, и тот сразу насупился.
Вообще-то это богохульство, сказал он, смягчая голос, чтобы в нем не звенели
обвиняющие нотки.
Что богохульство? Весело жить? сразу напал Раздолбай, стремясь вывести
«зомбированного» приятеля из равновесия.
Нет, пренебрежительно говорить о высших силах.
Миш, ну где доказательства, что эти силы есть? В Библии написано? Там еще, кажется,
написано, что надо глаз вырвать, если на женщину смотришь. Это, по-твоему, тоже правильно?
Это образ, но смысл правильный.
Вот поэтому я не могу всерьез относиться к этой книге, потому что она требует
противоестественных вещей. Прекраснее любви и секса в мире вообще ничего нет, а твое
христианство предлагает от этого отказаться.
Христианство не запрещает секс. Прелюбодеяние это измена жене или связь только
ради плотского удовольствия, а все, что касается настоящей любви, там приветствуется. На
женщин не следует смотреть с вожделением, чтобы не разрушать любовь к своей
избраннице, смысл в этом. Это как инструкция «не подвергайте электронику воздействию
влаги». Если ты любишь Диану и хочешь завоевать ее для чего-то серьезного, Бог не против
этого, а только за. Ты можешь его о помощи попросить, а вместо этого превращаешь все в
шутовство и сам себя этой помощи лишаешь.
Как я могу просить его о помощи, если не уверен, что он есть?
А ты попробуй, заодно узнаешь.
Раздолбай не стал говорить, что уже пробовал просить Диану с Библией в руках и услышал
внутри себя странный ответ: «Диана тебе не нужна». В Бога он по-прежнему не верил, и ответы
Миши ни в чем его не убеждали. Он вспоминал, как, любя Диану, пожирал глазами девушек,
приглашенных в апартаменты «Латвии». Тот вечер был одним из самых ярких в жизни, и
любовь к Диане никуда потом не делась. «Мише этого не понять, он бы Олю в чулках увидел
упал бы в обморок и помчался после этого на свою исповедь. Зомби!» думал Раздолбай. Он
уважал друга за фанатичное служение музыке, но в вопросах жизнеустройства стал считать его
недалеким книжником.
В конце сентября в институте выдали стипендию. Сорока рублей могло хватить на четыре
магнитофонных кассеты, двенадцать ужинов в пиццерии или один перелет в Ригу туда-обратно.
Раздолбай отложил две десятки на покорение Дианы в специально приготовленную коробку, на
внутренней стороне которой вывел слегка переиначенную строчку из песни «Айрон Мейден»:
«Love is a razor and I am walking the line of this silver blade».[54] Эту строчку ему нравилось
считать своим девизом. Пятнадцать рублей он приготовил, чтобы вернуть Мартину.
Слушай, ты дикий король, отдаешь долги! воскликнул Мартин с таким восторгом,
словно давно поставил на этих деньгах крест. Предлагаю пойти сегодня в номенклатурный
кооперативный ресторан «У Камина», где мы эти бабки дико совершенно прокутим вместе.
Спустить столько денег за один вечер казалось Раздолбаю безумным расточительством, но
они все равно предназначались Мартину, и ему было решать, как их тратить. В назначенное
время у его подъезда остановилось странное такси. Это была красная «Волга» с черными
шашечками и наглухо затонированными стеклами. В недрах плюшевого салона, раскидав по
сиденью полы черного плаща, словно усталые крылья, восседал Мартин.
Слушай, ну я дико рад тебя видеть! сказал он, приглашая внутрь жестом цезаря.
Ресторан «У Камина» проявил свою кооперативную сущность с порога. Раздолбай редко
ходил в кафе, но всегда замечал, с каким надменным видом принимают заказ официанты.
«Оборзел ты, парень, по ресторанам ходить и меня, взрослого человека, гонять на
посылках», было написано на их лицах.
Кооперативные официанты суетились вокруг Мартина с Раздолбаем так, словно встречали
заграничных послов.
Молодые люди, проходите, вот, у самого камина для вас лучший столик, лебезил
бородатый мужчина, похожий на профессора НИИ. Сейчас принесу меню, пока будет
готовиться заказ, можете посмотреть фокусы. У нас сегодня народный артист выступает,
покажет вам прямо за столиком волшебство. Пять рублей с человека.
Волшебство по кайфу, согласился Мартин. У меня к вам просьба: сюда будут
звонить, просить Орловского зовите меня, покажу волшебные чаевые.
Ваше слово закон, сударь.
Чего он так распинается? неприятно удивился Раздолбай.
Не распинается, а ведет себя сообразно нашему статусу. Сейчас ты увидишь цены в
меню, поймешь, что простые люди сюда не ходят. Это один из немногих ресторанов, куда тебе
могут номенклатурно звонить, поэтому я здесь часто ужинаю.
Разве твоя фамилия Орловский?
Орловский псевдоним для бизнеса. Я уже месяц занимаюсь делами, не хочу, чтобы
меня вычислили и рэкетнули в подъезде.
Что за бизнес?
Пока мелочь компьютеры. Настоящие дела будут года через два, а это так для
опыта, развлечений, аксессуаров. Купил вот себе часы.
Мартин приподнял манжет помятой рубашки и показал круглые черные часы, похожие на
обычный «Полет».
Что в них особенного?
IWC. Стоят четыре тысячи долларов, я взял за шесть тысяч рублей.
Раздолбай посмотрел на Мартина как дедушка на внука, мастерящего из ведра
искусственный спутник земли. Он очень хотел высказать все, что думает о понтах, вранье и
позерстве, но вспомнил, как мало у него друзей, и всего лишь назидательно произнес:
Мартин, часы не могут стоить как «Жигули».
Часы могут стоить как десять «Жигулей», возразил Мартин и добавил, словно
оправдываясь: На такие не заработал пока.
Этого Раздолбай уже не выдержал. Он набрал воздух, собираясь объяснить, что не может
больше слушать откровенную чушь, но в это время профессорского вида официант подошел к
их столику.
Меню, уважаемые. И вас, господин Орловский, к телефону просят.
Мартин сорвался с места и величественно прошел к барной стойке, на которой стоял
большой дисковый аппарат.
Орловский слушает, сказал он, схватив трубку, похожую на увесистую черную
гантель. Да, Сурен Араикович, предложение меня интересует. Какая там графическая карта?
Мм… Объем памяти какой? Винчестер? Что значит, нет? Сурен Араикович, предлагать партию
компьютеров без харддисков все равно, что продавать автомобили без мотора. Вы что,
всерьез думаете сбыть свой хлам за такие деньги? Я готов забрать три «Амстрада» за половину
вашей цены, и поверьте, я знаю рынок, это очень хорошее предложение. Хорошо, подумайте.
Мартин направился обратно к столику, но с полпути вынужден был вернуться, потому что
телефон снова задребезжал, и бармен, поднявший трубку, позвал:
Орловского к телефону!
Наблюдая, как Мартин громко просит «найти пассажиров на три „Амстрада“» и
посматривает при этом по сторонам, Раздолбай все больше проникался уверенностью, что эти
звонки спектакль для окружающих. Он даже подозревал, что в ресторан звонит один и тот же
приятель, с которым
Мартин заранее договорился. Один взгляд в меню заставил его поверить и в компьютерный
бизнес, и в часы за шесть тысяч. Пятнадцати рублей, потратить которые за один вечер он считал
мотовством, в этом ресторане едва хватило бы на салатик.
Карп в сметане, сорок восемь рублей… прочитал он, не веря своим глазам.
Да, да, советую брать карпа, он здесь дико вкусный! воскликнул Мартин, возвращаясь
к столу. К нему отлично пошло бы «Пино Гриджио», которое предлагают здесь по бокалам,
но я ни фига не уверен, что вместо него не нацедят молдавский шмурдяк, так что будем брать
французское в закрытой бутылке. Почтеннейший!
Пока Мартин делал заказ, Раздолбай мысленно складывал в уме цифры и боролся с
желанием зажмуриться от ужаса. Ему казалось, что этот ресторан какое-то немыслимое
грабительское недоразумение, и в него вот-вот ворвутся милиционеры, чтобы всех арестовать.
Удивительно было, что существует место, где ужин стоит как шесть билетов на самолет, но еще
удивительнее было то, что есть люди, готовые платить такие деньги, и один из этих людей
близкий друг.
Ну, и как твой компьютерный бизнес, выгодный? осторожно поинтересовался
Раздолбай, начиная думать, что напрасно считал Мартина болтуном.
Довольно-таки неплохой. В нашей тундре компьютеры дикая диковина и платят за
них в разы больше, чем они стоят на Западе. Если сегодня сведу между собой нескольких людей
и у них все выгорит, заработаю тысяч пять. С прошлой сделки купил часы, в этот раз, наверное,
банально пропью. Еще Остап Бендер говорил, что в этой стране большие деньги не на что
тратить, кроме нэпмановского жранья, и я, кажется, начинаю понимать его.
Я этого понять не могу! возмутился Раздолбай. Часы за сто пятьдесят моих
стипендий это даже не бред, это… Не может такого быть! В них телевизор и видак должны
быть встроены, и то дорого!
Теперь настала очередь Мартина посмотреть на Раздолбая как на ребенка.
Часы не бред, а опознавательный знак статуса, менторски объяснил он. У нас
мало кто в этом разбирается, но прошаренные короли эту тему считывают и сразу понимают по
часам твой уровень сколько ты стоишь и стоит ли иметь с тобой дело. Я не хочу просрать
хорошую сделку из-за того, что на руке у меня в момент переговоров окажется какое-то дрянное
говно.
А если я возьму твои часы и на переговоры пойду? недоумевал Раздолбай. Со мной
будут дело иметь?
Часы это штрих имиджа, до которого надо вырасти, иначе по тебе сразу поймут, что
ты взял их поносить или украл. Для тебя это сто пятьдесят стипендий, для меня несколько
звонков разным людям, и по нам это видно. Часы на самом деле не дорогие, это стипендии твои
дико маленькие.
Орловского к телефону! крикнул бармен.
Мартин снова направился к черному аппарату, а Раздолбай остался наедине с
растерянностью и обидой. Он сомневался, что какие-то «прошаренные короли» занимаются
такими глупостями, чтобы определять уровень человека по часам, но последние слова Мартина
задели его за живое. Получалось, что одни те же часы, не важно, сколько они реально стоили,
могли одного человека возвысить, а другого выставить жуликом или дешевкой. Звучало это
абсурдно, но Мартин, похоже, искренне в это верил и при этом относил себя к первой категории
людей, а Раздолбая ко второй.
Низкого же он обо мне мнения! злился он, в третий раз наблюдая как Мартин,
оперевшись на барную стойку, говорит о каких-то «адаптерах» и «конфигурациях». Прав был
Валера достал он своей «номенклатурностью». Наварил на случайном компьютере рублей
пятьсот шальных денег и выделывается. Часы сотни две стоят, а он за дурака меня держит,
рассказывает байки, чтобы крутым выглядеть.
Загадайте карту, послышался над ухом вкрадчивый голос.
Раздолбай повернул голову и увидел склонившегося над ним мужчину лет пятидесяти,
который силился приветливо улыбаться через впитавшуюся в лицо усталость. Мужчина был
одет в потрепанный черный фрак, и Раздолбай догадался, что перед ним обещанный фокусник.
Дама червей, назвал Раздолбай первое, что пришло в голову.
Любите светловолосую девушку? предположил фокусник, присаживаясь за стол.
Не угадали. Девушка темноволосая, но не пиковую же даму загадывать.
Действительно, зачем вам старуха? Поищите у себя в заднем кармане брюк.
Раздолбай не заметил, чтобы фокусник приближался к нему после того, как он назвал
карту, и подумал, что если найдет в кармане червовую даму, то посчитает фокус эффектным.
К своему изумлению в заднем кармане тесных джинсов обнаружилась целая колода карт.
Тяните любую, с улыбкой предложил фокусник.
Раздолбай вытянул из середины колоды первую попавшуюся карту это была дама
червей.
Как вы это сделали? Я же сам… опешил Раздолбай, но фокусник не дал ему
опомниться. Молниеносно забрав колоду из его рук, он бросил ему на ладонь три игральные
кости небольшого размера.
Загадайте число от одного до шести.
Шесть.
Сожмите кулак изо всех сил.
Раздолбай сжал руку.
…учтите, Сурен Араикович, если вы передумаете, то заплатите неустойку и останетесь
без выхода на Москву! долетел голос Мартина.
Раздолбай покосился в сторону бара.
Не отвлекайтесь! Бросьте кости на стол.
Из разжатой руки на скатерть упал один большой кубик, смятый по краям так, словно был
вылеплен из пластилина и сдавлен. Не веря своим глазам, Раздолбай пощупал кубик
пальцами он был абсолютно твердым.
У вас слишком сильные руки, с улыбкой пояснил фокусник. Попробуйте еще раз.
Раздолбай засмеялся и снова сжал кубик, пытаясь ощутить кожей какие-нибудь
превращения.
Бросайте.
Ничего не почувствовав, он разжал кисть и бросил на стол два одинаковых кубика. Они
были больше трех первых, но меньше смятого, твердые и идеально ровные. На всех гранях
кубиков чернели четыре точки.
Я шесть загадывал.
Ну и что?
На кубиках четыре.
Разве?
Раздолбай снова посмотрел на стол. Кубики лежали на прежних местах, но на каждой
грани было теперь по шесть черных точек.
Как вы это делаете?! воскликнул он, восторгаясь мастерством артиста, который
возносился в его глазах до уровня настоящего волшебника.
Фокусник невозмутимо пожал плечами. За стол вернулся Мартин.
Продавил условия сделки. Если перезвонят, считай, что я дикий король, довольно
поделился он.
Посмотри, что человек делает! восхищенно призвал Раздолбай.
Разговоры Мартина про бизнес казались ему детским лепетом по сравнению с чудесами,
которые на глазах творил немолодой усталый мужчина в потрепанном фраке.
Фокусник? уточнил Мартин. Знаете, нам сейчас принесут еду, и мне придется
попросить вас уйти. Я жду важных звонков и хочу съесть до этого хотя бы половину своего
карпа. Свои пять рублей вы получите. Я видел, что вы успели развлечь моего друга.
Артист покивал, покорно поднялся из-за стола и на прощание улыбнулся Раздолбаю
озорной улыбкой.
Время не подскажете? спросил он Мартина.
Мартин дернул рукав рубашки и растерянно уставился на открывшееся запястье. Вместо
IWC на его руке красовались детские пластмассовые часики с белочкой на циферблате.
Раздолбай захохотал на весь ресторан глупый вид Мартина подарил ему счастье
почувствовать себя отомщенным.
Ваши, наверное, вот эти, смущенно сказал фокусник, доставая IWC из внутреннего
кармана фрака.
Дома сверю серийный номер с паспортом, если расходится будете доказывать в суде,
что не всучили мне фальшак, всерьез пригрозил Мартин, снимая часы с белочкой с таким
видом, словно они могли навредить карме.
Ну что вы, если уж подменять, то «Ролекс» или «Филипп Патек», усмехнулся
фокусник и откланялся.
Дикий король, недовольно процедил Мартин, укладывая на колени накрахмаленную
салфетку. Прости, если помешал тебе радоваться волшебству, но сейчас начнется
сумасшедший дом. Хотя я привык уже не считать деньги, еда в этом ресторане слишком
дорогая, чтобы есть ее остывшей, хочется все-таки наслаждаться.
Наслаждаться у Мартина не получилось. Как только официанты торжественно водрузили
на стол два больших блюда с пухлыми рыбинами, бармен снова позвал Орловского к телефону,
и от бара Мартин больше не отходил. Кто-то звонил ему, кому-то перезванивал он сам. Иногда
он успевал подойти к столу, отщипывал кусочек рыбы и с этим кусочком во рту возвращался к
прерванным разговорам. В какой-то момент к большому черному аппарату перекочевали бокал
с вином и тарелочка с оливками. Услужливый официант подливал вино
Раздолбаю за столиком, а потом нес бутылку к телефону, чтобы наполнить там бокал
Мартина. Слышались загадочные фразы: «купим сорок мегов на свой кэш», «слабая оперативка
сойдет ламерам», «это говно апгрейду не подлежит». Когда бутылка вина закончилась, а от
карпа Раздолбая остался похожий на расческу скелетик, звонки наконец прекратились.
Эти легкие деньги так тяжело даются, что, кажется, будто их зарабатываешь,
страдальчески изрек Мартин, присев за стол и поковыряв вилкой тугую тушку остывшей
рыбы. Ужин в просере, зато провернул королевскую сделку. Какие у нас дальнейшие планы?
Домой, наверное.
Домой не котируется. Я долго не мог понять, что напоминал мне фрак этого
номенклатурного фокусника, и наконец вспомнил. Как твоя Диана? Ты уже подал ей завтрак?
Нет.
Тогда, может, в Ригу?
Раздолбай угрюмо хмыкнул.
Я не прикалываюсь, серьезно продолжал Мартин. Сейчас семь часов, такси ждет
на улице, и мы успеем на десятичасовой самолет. Ночью достанем фрак, утром ты привезешь ей
завтрак, и сразу обратно.
Я к таким авантюрам не готов, вздохнул Раздолбай, представив, как это было бы
здорово и, жалея, что Мартин всего лишь шутит.
Если ты из-за денег, то расходы я возьму на себя, и ты ничего не будешь должен.
Нет, я так не смогу.
Послушай, я только что сделал несколькими звонками пять тысяч рублей, и мне гораздо
приятнее доставить другу радость, чем раздать это бабло на чай всяким дебилам. Считай, что я
просто хочу развеяться, и ты даришь мне повод, который я готов оплатить. Ну, так как?
Поехали! согласился Раздолбай с вызовом.
Он был уверен, что они никуда не полетят, и предложение Мартина такая же рисовка,
как разговор на весь ресторан о компьютерах. Номенклатурный приятель покажет себя легким
на подъем благодетелем, а в машине вспомнит про важные дела, о которых «случайно забыл», и
привезет его вместо аэропорта домой. Но домой к Раздолбаю они заехали только за паспортом.
Мам, я в гости ненадолго! бросил Раздолбай на бегу, все еще не сомневаясь, что затея
Мартина шутка, и в аэропорту их ожидает подвох, из-за которого все сорвется.
В Шереметьево он подумал, что подвох элементарно прост. «Билетов на сегодняшнее число
нет на все рейсы» гласила безграмотная табличка над окошком кассы, и, судя по ее
запыленному виду, сегодняшнее число тянулось не меньше года.
Ты знал? усмехнулся Раздолбай.
Политика «Аэрофлота» заключается в том, чтобы дико обламывать людей, которым
номенклатурно вздумается куда-нибудь полететь, ответил Мартин, уверенно направляясь к
кассе. Билетов на сегодняшнее число никогда не бывает, но есть способ летать «на
подсадке», с помощью которого дико обламывается «Аэрофлот». Два билета до Риги на
ближайшее число, пожалуйста!
Оказалось, что с купленным на любое число билетом можно подождать, когда закончится
регистрация на нужный рейс, и, если в самолете оставались места, был шанс получить одно из
них в порядке живой очереди. Называлось это летать «на подсадке».
Главное, чтобы не было льготных талонов, объяснял Мартин возле регистрационной
стойки. Диспетчер выдает их по каким-то уважительными причинам, которых никто не
знает, и дебилы с талонами дико бесят, когда идут без очереди и занимают у тебя под носом
последнее место. В такие моменты я всегда представляю, что самолету суждено разбиться, и
дебил с талоном не обломал мой вылет, а дико спас мне жизнь. Наверное, по кайфу не попасть в
такой самолет. Будешь потом ощущать себя дико избранным.
Раздолбаю не нравилось то, что говорил Мартин, но он не возражал и только благостно
улыбался, наслаждаясь «своей жизнью». Очередь на подсадку состояла всего из трех человек, и
вскоре они оказались в салоне Ту-154.
Мартин, ты дикий король! восхищенно прокричал
Раздолбай, когда самолет вырулил на взлетную полосу и турбины неудержимо потащили
его вперед.
***
В первом часу ночи они ввалились в гостиницу «Рига», горланя немецкую песню. Фляжка с
коньяком, которую Мартин извлек из кармана плаща сразу после взлета, пробудила в Раздолбае
феноменальную способность к языкам, и он уверенно подхватывал не только припев «трынк
ной айне флашен», но даже некоторые строчки куплета. Швейцар угрожающе двинулся им
навстречу. Мартин сходу вложил ему в руку десятку и поинтересовался, где в это время суток
можно поиграть в гольф.
Швейцар ответил, что в гольфы играть не получится, потому что галантерейные магазины
закрыты, и проводил их к стойке администратора, почтительно забегая то справа, то слева.
Идем в ресторан поужинаем и достанем тебе фрак, распорядился Мартин.
За суточный прокат фрака он предложил метрдотелю двадцать рублей и паспорт Раздолбая
в залог. Метрдотель был дородным мужчиной среднего роста, а Раздолбай худосочным
верзилой, и примерка фрака в подсобном помещении ресторана превратилась в клоунаду, над
которой Мартин хохотал до пеликаньего клекота. Его веселость настроила метрдотеля на
несерьезный лад, но Мартин вовремя спохватился и объяснил, что Раздолбай потомок
древней латышской знати из Европы, завтра на утреннем приеме должен быть представлен
именитым родственникам, а багаж с прекрасным фраком от Раскини потеряли косорукие
дебилы из «Аэрофлота».
Я вам сочувствую, вошел в положение метрдотель, но, к сожалению, ничем не
могу помочь. Если только… У нас по средам играет струнный квартет, и виолончелист похож
на вашего приятеля сложением. Я дам вам номер.
Уговаривать виолончелиста расстаться на день с единственным концертным костюмом
Мартину пришлось долго. Пока он распинался перед ним по телефону из номера, Раздолбай
сбегал к общему телефону на первом этаже и позвонил маме. Реакция на известие: «Мама, я в
Риге!», сопровождаемое дурацким смешком, была предсказуемой пришлось выслушивать
нотацию об идиотизме и безответственности. Раздолбай понимал, что сказав «я в гости
ненадолго», а потом, позвонив ночью из другого города, он нарушил неписаный кодекс
отношений с родителями, но опьянение «своей жизнью» было слишком сильным, чтобы
признать неправоту. Маму хотелось осадить и, вспомнив поговорку «любовь оправдывает все»,
Раздолбай решил, что получит индульгенцию, открыв истинную цель своей поездки.
А если я влюбился? вызывающе бросил он в трубку.
Поборов стеснение, он первый раз в жизни намекнул маме, что его сердцем завладела
девушка, и рассчитывал на мгновенное прощение. «Ну, если влюбился, тогда понятно. Если
влюбился другое дело», ожидал он услышать.
В кого влюбился? Что ты городишь?! набросилась мама с удвоенной силой. Ты
что, к шлюхе какой-то поперся?!
Раздолбай взвился, словно ему ткнули в ухо спицей.
Мам, зачем говорить такое?! Ты радоваться должна, что у тебя сын не кобель, как
некоторые, а способен на такие чувства, чтобы в другой город летать! с обидой прокричал он.
Я знаю, что говорить! Чтобы завтра же был дома или на порог не пущу! пригрозила
мама и бросила трубку.
Раздолбай злился, словно щенок, которого потаскали за шкирку, а за ответное рычание
обещали вышвырнуть. Конечно, он понимал, что мама не захлопнет перед его носом дверь, но
чувство зависимости угнетало. «Не разрешу гулять, заберу магнитофон, не пущу к
телевизору…» эти воспитательные инструменты были привычными для подчиненного
положения, в котором он жил, сколько себя помнил, но с недавних пор это положение стало
неудобным, как тесная не по размеру одежда.
Будет у меня когда-нибудь вся жизнь «своей жизнью», или так и придется терпеть
это? кипятился Раздолбай, возвращаясь в номер. Может быть, тоже бросить институт и
пойти в бизнес? Мне часы за шесть тысяч не нужны, я бы на такие деньги на «той квартире» три
года жил, а не дали бы ключи снимал бы что-нибудь.
Грезы о самостоятельной жизни вспыхнули перед глазами Раздолбая и тут же погасли. Он
знал, что не бросит институт, но не потому, что стремился научиться чему-то. «Суриковка»
давала пять лет понятной определенности, и, чтобы отказаться от уютной колеи ради манящей,
но рискованной свободы, нужна была воля, которой у Раздолбая не было.
«Несмотря на „закидоны“, Мартин все-таки дикий король», подумал он, ощущая под
ногами мягкий ворс гостиничного ковра и вспоминая, кому обязан сегодняшним
приключением.
Король вышел навстречу из-за угла и царственно махнул рукой, приглашая следовать за
собой.
Черный фрак ждет, такси внизу, сообщил он. Будешь покорять свою Диану в
образе номенклатурного Дориана Грея.
Утром следующего дня, облачившись во фрак ресторанного виолончелиста, Раздолбай
сервировал завтрак в замызганном подъезде панельной пятиэтажки в Задвинье. Над головой у
него билась в предсмертных вспышках умирающая лампа дневного света, за спиной было
написано «Толянас пидорюгас», а где-то наверху просыпалась любимая девушка.
Раздолбай налил в стакан апельсиновый сок, разложил закуски из гостиничного ресторана
на стальном подносике и накрыл сервировку металлическим колпаком. Колпак и подносик
Мартин выцыганил у метрдотеля, пообещав, что введет его в круг светлейших латышских
династий. На втором этаже хлопнула дверь. Раздолбай испугался, что это вышла Диана, но по
лестнице спускался пожилой мужчина, помятый, но аккуратный вид которого предполагал в
нем ученого или педагога на пенсии. Увидев человека во фраке, мужчина вздрогнул так, словно
встретил оборотня, и прошмыгнул мимо, пронизывая Раздолбая взглядом, в котором
убийственный интерес мешался с лютым страхом задать хотя бы один вопрос.
Сэрэтэм кирандульми, зачем-то сказал Раздолбай.
Ne saprot… совсем растерялся мужчина и поспешил прочь.
Раздолбай перебросил через левую руку салфетку, взял накрытый колпаком подносик и
вслух выматерился. Только теперь он сообразил, что не знает номер квартиры Дианы и даже
этаж. Поставив поднос на лестницу, он бросился вдогонку за пенсионером.
Простите! крикнул Раздолбай, настигнув мужчину на выходе со двора. У вас в
подъезде живет девушка, я хочу сюрприз сделать и не знаю квартиру. Диана зовут, волосы такие
длинные…
Мужчина заулыбался, освобождаясь от неразрешимой тайны, но не смог ничего подсказать
и только виновато пожал плечами. Раздолбай схватился за последнюю ниточку.
Она пианистка!
Мужчина кивнул и сказал, что каждый вечер прямо над ним играют на «клавикордах».
Раздолбай побежал обратно в подъезд.
Первое, что бросилось ему в глаза, пугающая пустота на месте, где он только что
оставил драгоценный сюрприз.
Взгляд метнулся в сторону и уперся в грузную тетку в плюшевой «олимпийке» и пижамных
штанах, которая с ловкостью официантки со стажем взметала подносик с металлическим
колпаком над разинутой пастью мусоропровода.
Стойте, мое! взревел Раздолбай.
Ненормальный! Пугаешь так… Я мусор выбрасывала, думала валяется.
Не считая нужным вступать с теткой в общение, он выхватил у нее свою драгоценность,
снова перекинул через руку салфетку и поспешил к квартире Дианы. Дверь оказалась открытой.
От неожиданности он замер на пороге, и в это время в коридоре появилась растрепанная Диана
в ночнушке. Увидев «Дориана Грея» во фраке, она взвизгнула и спряталась в ванной.
Вам что тут нужно?! послышался грозный окрик тетки в пижамных штанах.
Мам, это ко мне в гости! крикнула Диана из-за двери.
Причитая: «Какие гости в полвосьмого утра?» и «Кто этот сумасшедший в костюме
трубочиста?», мама Дианы проводила сконфуженного Раздолбая на кухню и предложила
растворимый кофе. Эффект появления получился смазанным, но Раздолбай был доволен, что
авантюра все-таки удалась, и предвкушал, как Диана оценит его выходку. Помня напутствие
Мартина «дико засунуть пылкость чувств под фалды фрака», он готовился широким жестом
поднять блестящий колпак над подносом, сказать какую-нибудь витиеватую фразу и тут же
ретироваться.
Диана появилась на кухне, когда Раздолбай дожевывал пряник.
Откуда ты взялся? Так рано, не предупредив… Что это на тебе… Фрак? Боже мой, мама,
он во фраке!
Ехал с приема герцогини Виндзорской и подумал, что, раз уж я при параде, надо завезти
тебе завтрак ты же намекала на это.
Я? Да… намекала, растерялась Диана, не вполне понимая, о чем речь, и тут он поднял
колпак, открывая бокал с апельсиновым соком, сырную тарелку и тарталетки.
Ты безумец! Ты это действительно сделал!
Отметив про себя, как вспыхнули у Дианы глаза, довольный Раздолбай взглянул на часы,
сказал, что его пароход отчаливает, и спешно покинул квартиру.
Ты чокнутый! кричала Диана вслед счастливым голосом. Нельзя все понимать
так буквально! Спасибо тебе за сюрприз!
Правильное ухаживание тот же бизнес, наставлял Мартин, когда самолет нес их
обратно в Москву. Ты делаешь так, что партнер чувствует себя должником, позволяешь ему
немного отдать и снова увеличиваешь долг так до тех пор, пока единственным способом
погасить векселя станет порево. Произойти это должно само собой, долг нельзя требовать. Ты
признался ей в любви и затребовал этим огромный долг отвечать на твои чувства. Она при
этом ничем не была обязана и поэтому дико шарахнулась. Сейчас ты сделал красивый жест и
уехал. Она должна тебе немножко хорошего отношения. Если ты дико не противен ей, скоро
она тебе позвонит.
Сама? удивился Раздолбай.
Долг будет ее мучить, а другого способа его отдать у нее нет. Не вздумай звонить сам!
Этим ты напомнишь ей о долге и одновременно лишишь ее возможности отдавать. Не
позвонит считай, что эта разработка в просере, начинай новую. А если позвонит, поговори
чуть-чуть и прощайся первым пусть почувствует, что вернула долг не сполна и еще
немножко должна. Потом выжди время и огорошь ее выходкой круче этой.
Куда круче-то?!
Не знаю. Ты хочешь ей дико вдуть, а не я. Делай изредка жесты, после которых она все
больше будет тебе должна, и когда расплатится поцелуем, считай, что осталась четверть
полпути. Проект долгосрочный, но насадить ее на кукан цель стоящая. А пока прямо из
аэропорта можем поехать в Ясенево отпороть пару «мартышек». Моя давняя знакомая живет
сейчас вместе с подругой, я звонил, они будут рады, если мы дико вторгнемся в их девичий быт.
Не первый сорт, как рижские проститутки, но для качественной порки сойдут. Ты как?
Раздолбай вытаращился на Мартина так, словно у него изо рта стали выпрыгивать лягушки.
Только что он учил его, как завоевывать любовь, и вдруг, не меняя тона, заговорил о каких-то
«мартышках».
Мартин, я Диану люблю, напомнил он, напуская на себя благородство.
Люби, я что отговариваю? Просто вокруг Дианы ты будешь нарезать круги год, а сгонять
дурняка надо независимо от романтических воздыханий. Надо или нет?
Надо, конечно, согласился Раздолбай, испугавшись, что Мартин заподозрит в нем
девственника.
Страх выдать свою неопытность преследовал его постоянно. Стоило кому-то завести
разговоры о похождениях, он всегда напускал на себя бывалый вид, но внутри съеживался,
боясь, что опыт, ограниченный чтением «СПИД-Инфо», читается у него на лице. Спрашивая
«Надо или нет?», Мартин как бы подразумевал естественную для всех нормальных мужчин
практику, и Раздолбай боялся, что, отказавшись «сгонять дурняка», вызовет подозрения или,
чего хуже, вопросы. Кроме того, его соблазняла возможность пожить еще немножко «своей
жизнью» и не ехать сразу домой навстречу маминой ругани. «Никто меня не заставит ничего
делать. Скажу потом, что они мне не понравились, и все», настраивался он.
«Мартышки» представлялись Раздолбаю парой пэтэушниц, живущих в полупустой
квартире, стены которой завешаны плакатами попсовых групп. Он живо представлял, как они
поставят купленное Мартином вино на колченогий стол посреди комнаты, а со стен на них
будут смотреть слащавые A-Ha, Modern Talking и New Kids on the Block. К его удивлению,
жилище «мартышек» оказалась шикарнее, чем квартира дяди Володи. Мартин нажал кнопку
звонка, девичий голос крикнул из-за двери «Заходите, мы переоденемся», и они прошли сначала
в облицованную искусственным камнем прихожую, а потом в просторную гостиную, в которой
из-за обилия ковров, драпировок и покрывал тонули все звуки. Раздолбай завистливо зыркнул на
серебристый чемодан мощного двухкассетного «Шарпа» с тремя «топориками» на эмблеме и на
телевизор с большим экраном, под которым приветливо мерцал индикатором матовый
видеомагнитофон.
«Мартышки» номенклатурно устроились, шепнул он Мартину, падая на мягкий
диван.
Неплохо, но до уровневой номенклатуры, как до Луны. Мама в ГУМе работает,
замаскировать конуру под дворец для нее предел, ответил Мартин и по-хозяйски достал из
ящика серванта штопор.
Пуча, я вино открою пока! крикнул он так, чтобы его было слышно в дальнем конце
квартиры.
Пуча? удивился Раздолбай.
Пучкова и Киселева, я зову их Пуча и Кися. Пуча моя, с Кисей можешь
попробовать… быстро прошептал Мартин, и тут в комнату вошли девушки.
Они отличались в лучшую сторону от пэтэушниц, которых воображал Раздолбай, но
назвать их красивыми было сложно. Забавным казалось то, что они напоминали ухудшенную
копию Оли и Геулы Пуча была жгучей миниатюрной брюнеткой, а Кися полноватой
сероглазой блондинкой с прической куклы из «Детского мира». Подобных девушек можно было
часто встретить среди продавщиц или парикмахерш. Единственным бесспорным достоинством
Киси была завораживающе большая грудь, верхние половинки которой выглядывали из
расстегнутой на две пуговицы блузки, и это зрелище сразу притянуло взгляд Раздолбая
всесильным магнитом.
Мартин давно знал обеих девушек и с легкостью завел с ними переброску подколками и
намеками, позволяя Раздолбаю созерцательно сидеть в сторонке. Из двухкассетника тихонько
зашептала Sade. Пуча разрешила курить в квартире, и «своя жизнь» незаметно взлетела на
уровень, выше которого Раздолбай мог поставить разве что вечеринку в апартаментах «Латвии».
Ничего большего ему не хотелось только слушать музыку, выпускать через ноздри
ароматный, как духи, дымок «Ротманс» и заглядывать иногда в вырез Кисиной блузки, выбирая
моменты, когда на ней норовила расстегнуться третья пуговица. За эти взгляды ему было
немножко стыдно перед своим чувством к Диане, но Sade не зря шептала: «Is it a crime?»[55]
А что это наш второй гость молча в углу сидит? вывел его из медитативного
состояния вопрос Киси.
Музыку слушаю.
С нами тебе неинтересно?
Кися в упор смотрела на Раздолбая серыми, чуть навыкате, глазами, и у него возникло
странное чувство, будто ему в лицо уперлись бильярдным кием.
Почему? Интересно… Я вас слушаю.
Нас или музыку?
Раздолбай нехотя включился в разговор и через некоторое время с удивлением обнаружил,
что рассказывает Кисе про новую волну британского тяжелого металла, а она внимает ему с
хорошо подделанным интересом. Больше того, в комнате они остались вдвоем Мартин с
хозяйкой квартиры незаметно выскользнули. Раздолбай заерзал от волнения, вспоминая о
музыкальных группах все подряд. О чем говорить наедине с девушкой, он не знал, и потерять
оседланную тему значило для него зависнуть в неловком молчании. Когда он дошел до
откусывания Оззи Осборном головы летучей мыши, Кися пересела со своего кресла на диван,
так что оказалась на расстоянии вытянутой руки, и снова стала смотреть на него в упор.
Раздолбай смешался, комкая свой рассказ, словно зажеванную в магнитофоне пленку.
Забыл, о чем говорил? насмешливо спросила Кися.
Нет, просто…
Просто что?
Бильярдный кий Кисиного взгляда снова уперся Раздолбаю в лицо, и говорить под его
прицелом было решительно невозможно. К тому же расстегнутый воротник блузки был
слишком близко, и притяжение, которое раньше манило только взгляд, теперь норовило
примагнитить Раздолбая всего целиком. Как этого не показать, было единственным, о чем он
мог думать.
Ты что-то замолк.
Раздолбай напряг волю и продолжил рассказ о сценических причудах великого и ужасного
рокера. Кися, не отводя пристального взгляда, слушала с насмешливой полуулыбкой.
Зачем ты мне это рассказываешь? спросила она, когда он снова стал терять мысль.
Ну, как… Тебе интересно вроде…
Мне нет.
Но ты же слушала.
Я думала о своем.
Извини.
Зачем ты извиняешься? Мужчинам не идет извиняться.
Извини… что извиняюсь.
Сбитый с толку Раздолбай замолчал, укоряя себя, что выглядит таким жалким.
Чего тебе сейчас хочется? спросила Кися, когда молчание стало невыносимо
тягостным.
В смысле?
В прямом. Что тебе сейчас хочется больше всего?
Ну, не знаю… покурить.
Покурить тебе сейчас больше всего хочется? А если честно?
Кися, ты странные вопросы задаешь! Что значит хочется? Допустим, мне хочется
«Мерседес».
Раздолбай сделал движение, чтобы встать с дивана, но Кися задержала его.
Подожди. Выполни одну мою просьбу посиди пять минут, не двигаясь, и скажи мне
честно, чего тебе больше всего хочется.
Раздолбай откинулся на диванную спинку. Больше всего ему хотелось повалить Кисю на
диван и схватить ее за грудь. Признаться в этом он боялся даже себе, а Кися как будто
специально провоцировала его на такой ответ.
Давай вина выпьем, придумал он наконец.
Я не хочу.
А я хочу.
Выпей, но не верю, что ты больше всего этого хочешь.
Раздолбай плеснул себе полбокала и сделал глоток.
Хорошо, вина ты попил. Чего тебе теперь хочется?
А тебе?
Того же, чего и тебе.
Раздолбая пробил холодный пот.
Я не знаю, чего мне хочется.
Знаешь.
Тебя поцеловать, сдался Раздолбай и посмотрел на Кисю взглядом пойманной в
капкан мыши.
Так чего ты ждешь?
Отступать было некуда, и Раздолбай потянулся вперед. «Я ведь ее совсем не люблю, почему
же мне так приятно?» подумал он, касаясь губами неожиданно теплых и мягких губ.
Ты что, не умеешь целоваться? прошептала Кися.
Почему…
Раскрой рот.
Раздолбай повиновался, а дальше на его затылок словно пало дурманящее покрывало. Он
перестал думать, что и как он делает, и только в момент, когда его рука, скользнув под
расстегнутую блузку, сжала нежное полушарие, осознал себя словно со стороны и восторженно
подумал: «Ни хрена себе!»
Дурман плавал в крови, прогоняя стыд и смущение. Кися сняла с него рубашку, а он даже
не вспомнил, что панически боится раздевания.
Чего тебе теперь хочется?
Продолжать… пробормотал Раздолбай как во сне.
Я скоро вернусь.
Кися поправила на плече расстегнутую блузку и вышла из комнаты. Вскоре из ванной
послышался шум воды.
Боже мой, ЭТО сейчас произойдет! осознал Раздолбай, не столько с восторгом,
сколько с ужасом. Вот так, в первый день знакомства. С девушкой, которая мне даже не
нравится!
Раздолбай часто фантазировал на тему, как и при каких обстоятельствах с ним это впервые
случится. Он представлял, как обнимает любимую девушку за талию и говорит ей, что не может
больше скрывать своих чувств. Она отвечает, что тоже «что-то такое испытывает». Он целует ее
в губы и прижимает к себе крепче она говорит ему «да». На этом фантазия заканчивалась,
потому что мысленно делать с любимой девушкой то, что он видел в немецких фильмах, у
Раздолбая не получалось это было все равно, что фантазировать, как распить на двоих с
мамой бутылку водки. Таким образом, любовных фантазий всегда выходило две одна про
первый раз с любимой девушкой, которой последнее время представлялась Диана, а вторая
про немецкое кино с собой в главной роли. Сейчас эту роль предстояло сыграть наяву, и ужас
охватывал Раздолбая от мысли, какая бездна отделяет его от мускулистых дядек, кричавших:
«Ja! Ja! Ich schliessen, schliessen!»[56] Эти дядьки делали свое дело с такой же виртуозностью, с
какой дубасил своих недругов Брюс Ли, и если Раздолбай понимал, что на месте Брюса Ли у
него не могло быть шансов, то приходилось признать, что и на месте мускулистых дядек ему
тоже светило не много. Кися плескалась под душем, напевая «smooth operator», а Раздолбай
трепетал так, словно вместо Брюса Ли выходил драться против четверых амбалов.
Господи! невольно взмолился он. Только бы все обошлось и получилось
нормально!
И тут он услышал внутри себя мысли, трезвые и рассудительные настолько, что их можно
было ожидать от дяди Володи во время воспитательной беседы, но никак не от самого себя.
Вот ты целовался с девушкой, которую видишь первый раз в жизни и которая тебе
безразлична. Ты готовишься к тому, чтобы она стала твоей первой женщиной. Для чего тогда ты
летал в Ригу и устраивал этот цирк с фраком? Для чего просил: «Хочу, чтобы у меня это было
первый раз по настоящей любви»?
Одно другому не мешает, отмахнулся Раздолбай.
Первый раз бывает один. Значит, с Дианой уже не будет. Ты больше не хочешь этого?
Хочу, конечно! Но с Дианой неизвестно будет ли, а здесь наверняка.
Если будет здесь, ничего не будет с Дианой.
Раздолбай не сомневался, что ведет мысленный спор сам собой, но сразу понял, что именно
такой внутренний диалог подразумевал Миша, когда говорил про «голос Бога» внутри.
«Никакой это не „голос Бога“, а просто мой страх! подумал он. Я боюсь и сам себя
отговариваю, пользуясь Дианой как поводом. У нас с ней еще ничего нет, так что изменой это
считать нельзя».
Это измена твоему чувству. Вспомни, как в электричке ты обращался с просьбой дать
тебе Диану и говорил, что хочешь этого сильнее всего. Но вот подвернулся более легкий
вариант, и ты уже готов отказаться.
Можно подумать, если я откажусь сейчас, то с Дианой точно получится.
Да.
Раздолбай оторопел. В момент, когда он услышал в себе «да», внутри появилось чувство
абсолютной уверенности, что Диана действительно станет его первой девушкой. Это было не
предположение, а твердое знание, как если бы он положил в карман ключи от квартиры, и на
вопрос «что у тебя в кармане» уверенно отвечал бы ключи.
Это что… то самое, о чем говорил Миша… Дано будет? спросил он, допустив на
секунду, что обращается не сам к себе.
Да.
Вода в ванной стихла. Раздолбай понял, что Кися вернется с минуты на минуту, и
мысленно зашептал торопливо и сбивчиво, как если бы действительно улучил возможность
поймать за пуговицу посланника высших сил и донести до него свои мысли, пока их контакт не
прервался.
«Господи, я не смогу отказаться! Я хочу, чтобы первый раз было по любви, а не так…
Очень хочу! Но я не могу больше сходить с ума, думая, когда же у меня это случится. Вот явный
шанс, и у меня нет сил отказаться от него, ради того, что еще неизвестно будет ли… Господи,
если ты есть и я говорю с тобой, а не со своими мыслями, сделай так, чтобы мой первый раз был
с Дианой, а сейчас не надо! Но я не смогу отказаться, потому что сам не верю в то, что сейчас
говорю. Мне кажется, что я говорю сам с собой из-за страха. Я боюсь это делать, и именно
потому, что боюсь, я не хочу сейчас отказываться, чтобы не думать потом, что это был только
страх. Господи, если я говорю с тобой, пусть сложится так, что сейчас ничего не будет, а будет
потом по любви с Дианой. Если можешь мне ее дать, пусть это получится с ней, а сейчас не
надо. Но я не откажусь сам, не смогу… Устрой это, как можешь!»
Закончив это мысленное обращение, Раздолбай почувствовал, что его страх отступил. Он
словно переложил свое беспокойство на чужие, более сильные плечи и пребывал в
созерцательном настроении, воспринимая все отстраненно, как кинофильм.
«Теперь понятно, почему люди богам молились, подумал он. Вот я решил, что
обращаюсь к высшим силам, и успокоился. Все это, конечно, самообман вроде плясок вокруг
костра перед битвой, но помогает. Надо не заморачиваться и набраться с этой Кисей опыта.
Пригодится потом, если с Дианой получится».
Кися вернулась в комнату в коротком синем халатике с китайскими драконами. Раздолбай
взглянул на ее пухлые коленки с ямочками и внутренне поморщился в джинсах Кисины ноги
смотрелись лучше.
В таком халате на бои без правил выходить можно, пошутил он, чтобы скрыть
неловкость.
Сострил, да? уточнила Кися, присаживаясь не на диван рядом с ним, а в кресло
напротив.
Типа того.
Снова установилось молчание.
Почему больше не спрашиваешь, чего я хочу? первым заговорил Раздолбай.
А мне это уже не важно.
Иди сюда.
Зачем?
Ну, если незачем, тогда не иди, вздохнул Раздолбай.
Ему не нравилось играть в игру, в которой он все время чувствовал себя проигравшим,
потому что не понимал правил.
Кися молча сидела в кресле и неотрывно на него смотрела. Раздолбай видел, что под
халатом у нее ничего нет, но встать и подойти к ней не решался. Свое бездействие он пытался
оправдать вмешательством высших сил, которые удерживают его от близости без любви, но
прекрасно понимал, что держит его только собственная неуверенность.
«Я сам хотел, чтобы ничего не было, но не из-за моей же трусости… сокрушался он.
Как же я собираюсь соблазнять Диану, если даже к раздевшейся специально для меня девушке
пристать не могу?»
Раздолбай начал выдумывать мудреную фразу, которая начиналась словами: «Я понял, что
хочу сейчас больше всего, и я хочу этого, даже если тебе не важно…», но Кися вдруг откровенно
лизнула пальцы правой руки, пробралась ими за пазуху халата и, закрыв глаза, откинула голову
на спинку кресла. В мозгах Раздолбая дернулся какой-то мощный рубильник, и, не успев ни о
чем подумать, он ринулся вперед, словно вылетел из катапульты. Зависнув над Кисей, как
шмель над цветком, он стал выбирать место, куда приложиться губами, и наконец ткнулся ей в
шею.
Какой же ты… Буратино, засмеялась Кися, разворачивая его лицом к себе. В чем-
то я не права, что мне нравится таких соблазнять.
«Диана, прости!» обреченно подумал Раздолбай.
Смешавшись с Кисей губами, он направил жадную руку под полы ее халата, и в этот
момент в коридоре грянул резкий милицейский свисток. Раздолбай отпрянул, в испуге озираясь
по сторонам. Ему вспомнился эпизод из детства, когда он прильнул к стеклу диковинной
американской машины, чтобы посмотреть, какая у нее на спидометре максимальная скорость, а
машина взревела сигнализацией. На миг он подумал, что какая-то сигнализация включилась у
Киси, но тут же отбросил эту глупую мысль. Свисток повторился.
Кто-то пришел, испуганно шепнула Кися, и Раздолбай понял, что это не милицейский
свисток, а сбитый с настройки дверной звонок «Соловушка».
По коридору, кутаясь на ходу в простыню, на цыпочках пробежала Пучкова. «Соловушка»
снова заголосил постовым милиционером, вызывая тревожное чувство шухера.
Вика, я знаю, что ты дома, открой! послышался из-за входной двери старческий
женский голос.
Что у тебя случилось?
Ключи забыла, захлопнула дверь.
Сейчас, бабушка! Я из ванной… Подожди! крикнула в ответ Пучкова и заметалась,
как при пожаре. Пиздец! сдавленно крикнула она, бросаясь в комнату. Открывайте
окно, бутылки вниз… Пепельницу… Говорила, стремно курить в квартире! Кися, бери
полотенце, развеивай. Вино под диван! Ты… Пучкова схватила Раздолбая за руку и потащила
его из комнаты. Прячьтесь в туалете! Она войдет, я стукну выйдете из квартиры.
Пучкова затолкала Раздолбая в темную туалетную кабину и бросила туда же его рубашку,
ботинки и куртку. Снова заулюлюкала милицейская трель звонка.
Сейчас, бабушка, одеваюсь… ключи не могу найти!
Кися, вращая над головой кухонным полотенцем, как вентилятором, втолкнула в туалет
Мартина в расстегнутых брюках.
Может, не будем опускаться до водевиля? с достоинством спросил Мартин, но вместо
ответа ему под ноги полетели предметы его одежды.
Нельзя, чтобы она вас видела, меня родители и так шлюхой зовут, прошептала через
дверь Пучкова. Она в соседнем доме живет, дам ей запасные ключи вернетесь. Звоните
через полчаса с улицы. Сейчас, бабушка, открываю!
Дикое дерьмо, прокомментировал Мартин, натягивая в темноте рубашку. Почему
из-за какой-то бабушки, которой на том свете уже накрывают стол с тортом, я должен
прятаться, как любовник из анекдота?
Раздолбай радостно улыбался. Тягостная дилемма, как сохранить верность Диане и не
спасовать перед Кисей, разрешилась сама собой.
«Может, правда Бог есть? подумал он, замирая от восторга, как перед грандиозным
открытием. Я, конечно, понимаю, что это случайное совпадение, но получилось ведь точно
по моей просьбе!»
Из прихожей доносились неразборчивые голоса. Было слышно, как бабушка проходит по
коридору.
Кто у вас здесь? Почему накурено?
Сосед заходил с сигаретой.
В дверь туалета тихонько стукнули. Раздолбай осторожно отворил щелку и увидел, что
коридор пуст, а входная дверь приоткрыта. Он махнул Мартину рукой, и они тайком
выскользнули из квартиры.
Слушай, мы с тобой дикие короли открыли новый закон Мерфи, рассуждал
Мартин, когда они спускались по лестнице. Если чья-то бабушка может испортить порево, то
она дико его испортит.
Может, и к лучшему. Кися не впечатлила меня так, чтобы с ней дико пороться, в тон
Мартину отвечал Раздолбай, напуская на себя ухарский вид. По домам?
Ну, нет! У меня слишком дымит пень, чтобы я сразу сдался. Пошли, найдем телефон.
Ясенево такой номенклатурный район, что полчаса уйдут на то, чтобы разыскать будку.
Таксофоны они нашли возле здания районного магазина, который местные жители,
подсказывая дорогу, назвали «очагом культуры». Запасливый Мартин вытащил из кармана
плаща маленький кошелек, набитый двухкопеечными монетками.
В этой сраной тундре приходится таскать с собой черт знает что, посетовал он. В
любом западном городе на каждом шагу стоят номенклатурные автоматы с карточками.
Мартин зашел в будку, вставил двушку в щель на загривке аппарата и ткнулся пальцем в
голые цифры диска у телефона не было. Уничтожив таксофон презрительным взглядом, он
зашел в другую будку, но только затем, чтобы дотронуться до оборванного провода, у этого
телефона не было трубки.
По-моему, у меня сегодня плохой день, совершенно серь езно сказал он, протягивая
Раздолбаю монетку. Звони ты.
Раздолбай зашел в третью будку и, убедившись, что телефон исправен, под диктовку
Мартина набрал номер.
Нет, Натуль, не нашла конспектов, сказала Пучкова в ответ на его «Алло».
Какая Натуля? Это мы!
Натуль, экзамен скорее всего отложат, так что не готовься сегодня.
Бабка рядом, что ли?
Да.
Она уйдет или как?
Попробуй через час позвонить, я поищу получше. Но думаю, ты в другой раз будешь
сдавать.
Ладно, понял, у нас незачет, усмехнулся Раздолбай, радуясь, что сомнительное
приключение окончательно завершилось.
Машину в ясеневских закоулках ловили так долго, что когда остановился белый пикап
неотложки, Мартин отбросил номенклатурность и как дикий король уселся рядом с водителем,
невозмутимо хлопнув дверцей с красным крестом. Раздолбаю пришлось протискиваться в
фургон и умещаться на узком стульчике рядом с носилками. Ехали молча, словно с поминок.
Только во дворе Раздолбая Мартин повернулся назад и отодвинул матовое окошко в
перегородке.
Слушай, ну дикое приключение мы с тобой занесли в наш актив. Спасибо.
Тебе спасибо, ты это устроил.
Я только платил, но ты дал нам повод. Жаль только номенклатурная бабушка обломала
венчающий шпиль нашего праздника жизни. Бабушка дикое дерьмо, чтоб ее так у ворот в рай
обломали.
Когда Мартин уехал, Раздолбай вытащил из пожарного шкафчика в подъезде тюбик зубной
пасты и заел сигаретный запах. По наитию он понюхал рубашку и обнаружил, что она пропахла
Кисиными духами. Меньше всего ему хотелось объяснять маме, с кем он обнимался, поэтому,
открыв бак «Жигулей», стоявших возле подъезда, он потер по рубашке вывинченной пробкой и
стал пахнуть как таксист после круглосуточной смены. На возможный вопрос мамы «почему от
тебя пахнет бензином?» он заранее придумал ответить, что помогал заправляться приятелю, и
побрел домой, словно пес в конуру после резвой прогулки по лесу. Праздник с обломанным
шпилем завершился, «своя жизнь» на сегодня закончилась.
Где тебя носит? Ночь скоро, сутки дома не было! с порога заругала его мама.
Билеты только на вечерний самолет взяли.
Самолет… На какие деньги ты на самолетах раскатываешь?
Товарищ пригласил.
Товарищ тоже к этой бабе летал?
Мам, что ты говоришь такое?
Ничего! Рядом девушек нет? Надо найти такую шалаву, чтобы на самолетах мотаться?
Галчоночек, что ты себе позволяешь? Почему «шалава» сразу? заступился дядя
Володя.
А чем она так манит? Я скромная была, ко мне из других городов не летали. Летают к
тем, кто на передок полегче.
Ты в Евпатории отдыхала, я к тебе, скромной, два раза летал. Хватит парня смущать.
Пусть лучше смущается, чем алименты платит. Мне с этой Дианой все по голосу ясно.
По голосу? насторожился Раздолбай.
Звонила уже из Риги, кошкой мяукала. Завтра перезвонит.
Галя, можно тебя на минутку, требовательно позвал дядя Володя и закрылся с мамой
в комнате.
…а что он… почему к ней… долетел из-за двери возмущенный шепот мамы.
Оставив родителей спорить между собой, Раздолбай вбежал в свою комнату и сплясал
такой неистовый танец, что у него екнули внутренности.
Диана звонила! Фрак сработал! ликовал он.
Видишь, как ты рад. А если бы ты изменил своему чувству с той девушкой, эта радость
была бы испорчена, тихо проговорил знакомый внутренний голос.
Господи… благодарно подумал Раздолбай.
Да.
Я не могу поверить. Эти мысли… они мои и словно не мои… Господи, неужели ты есть
и помог мне?
Да.
Я говорю с тобой, а не с собой?
Да.
И ты всегда рядом, я всегда смогу обращаться?
Да. Да. Да.
На третьем «да» у Раздолбая сами собой брызнули из глаз слезы, и он повалился на кровать,
первый раз в жизни узнав, что такое плакать от счастья.
Бог есть! думал он. Бог есть и помог мне. Теперь я знаю, что на свете есть Бог.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Доброе утро, Бог! хотел сказать Раздолбай, проснувшись на следующий день, но
постеснялся. Вчерашняя эйфория скукожилась за время сна, и в существовании высших сил он
уже сомневался.
«Мало ли совпадений бывает, думал он. Я хотел, чтобы все само разрешилось, и так
вышло, но это ничего не доказывает. Да и голос этот тоже никакой не голос…»
Я здесь! напомнил о себе внутренний собеседник.
Конечно, здесь. Куда ты денешься, если я сам с собой говорю?
Раньше ты говорил себе что-то подобное? Например, когда хотел унизить священника на
вокзале. Сейчас бы я сказал тебе: «Не делай этого, потому что ты ничего про это не знаешь и не
имеешь права судить», а тогда у тебя и мыслей таких не было.
Священники суеверия.
Ты ничего об этом не знаешь.
Прикольно самому с собой общаться стало! усмехнулся Раздолбай.
Он и раньше вел мысленные беседы, обдумывая ту или иную проблему, но это было, как
играть в одиночку в шахматы, поворачивая доску туда-сюда. Теперь же за другую сторону как
будто играл опытный шахматист, каждый ход которого был неожиданностью.
С мамой помирись, потребовал этот непредсказуемый партнер.
Я с ней не ссорился.
Она переживает.
Сама первая накинулась.
Ты улетел, не предупредив, и она накинулась. Если бы ты сразу ей все рассказал…
Ладно, я поговорю. Но если она опять начнет пилить, пойдешь ты у меня со своими
«умными» советами знаешь куда! разозлился Раздолбай, не понимая, что с ним происходит.
Ему нравилось иметь внутренний голос, который обещает Диану, но совершенно не
хотелось, чтобы тот начал им командовать.
Голос в голове сильнее меня это к психиатру! сердился он.
А обращаться к этому голосу с просьбой дать Диану не к психиатру?
Это разное.
Просить можно только у того, кто сильнее. Хочешь просить, умей слушаться.
Ну, это уже слишком!
Внутренний голос, призывающий слушаться, показался Раздолбаю шагом к сумасшествию,
и он испуганно приказал ему замолкнуть. Голос исчез, словно его никогда не было. Сознание
Раздолбая снова стало единым, и все мысли принадлежали только ему.
Значит, я себя все-таки контролирую, успокоился он. Кстати, помириться с
мамой разумная мысль. Все равно я рано или поздно снова соберусь в Ригу, и надо ее к этому
подготовить. А про голос надо будет с Мишей поговорить. Нормально это вообще такие
диалоги вести, или можно раздвоение личности заработать?
Мама жарила у плиты оладья с яблоками. Дядя Володя уехал на работу, и момент для
разговора был подходящим.
Раздолбай пришел на кухню, заварил растворимый кофе и принюхался к душистому дыму
со сковородки.
Оладушки вкусно пахнут. Можно взять?
Бери, я же тебе пеку.
Мам…
Ну?
Ты про Диану зря плохо думаешь.
Я про нее вообще ничего не думаю много чести. Я про тебя думаю, почему таким
эгоистом растешь.
В чем эгоизм?
Ты знаешь.
Я тебе позвонил вечером, сказал, что я в Риге. Сразу предупредить не мог, потому что
уехал спонтанно. Товарищ предложил я согласился.
Что за товарищи такие, которые на ночь глядя в другой город увозят?
Мы про товарищей будем говорить или про мой эгоизм?
А это все вместе! Сам растешь недорослем безответственным и товарищей таких
выбираешь.
Раздолбай закатил глаза к потолку, с трудом удерживаясь, чтобы не наговорить маме
резкостей. «Спокойно…» снова напомнил о себе внутренний голос, и в памяти замелькали
фрагменты воспоминаний вот мама приезжает к Раздолбаю в летний лагерь и он мчится к
ней навстречу, чтобы с разбега обнять ее… вот она ласково называет его медвежоночком… а вот
дарит ему на десятилетие маленький сверток, в котором оказывается неказистая пластмассовая
коробочка с двумя кнопками. Раздолбай разочарованно жмет на одну из них, и из-под дивана
жужжащей черепахой выползает радиоуправляемый луноход на батарейках он восторженно
вокруг него прыгает, а мама смеется и целует его в макушку.
«Куда это все делось? с грустью подумал Раздолбай. Когда мама перестала быть
самым любимым другом? Тогда, когда, заглянув в дневник, сказала ледяным голосом:
„Поздравляю с первой тройкой“? Или когда после веселого дня рождения одноклассницы
встретила их компанию на ночной улице и при всех потащила его, пятнадцатилетнего, домой за
шиворот?»
Мам… начал он говорить, но в горле у него словно выросла преграда, в которую
уперлись тысячи слов. Он хотел сказать, что, несмотря на ссоры, все равно ее очень любит.
Любит больше всех, даже больше Дианы, потому что Диана пока еще совсем чужая, а ближе
мамы у него никого нет. Он сказал бы это, но преграда в горле не пускала слова, и они стали
прорываться через глаза непрошеными слезами, которые Раздолбай стыдливо поторопился
скрыть.
Я сейчас… буркнул он и пошел в ванную, чтобы умыться.
Через шум воды он услышал частые звонки междугороднего вызова, стряхнул мысли о
маме вслед за каплями воды с мокрых пальцев и бросился к телефону. Позвонила Диана.
Привет, исполнитель безумных желаний, сказала она со смехом. Я рассказывала
про твою выходку подружкам они просили передать, что ты их герой.
Счастливый Раздолбай хмыкнул и начал разговор, который давался ему с угнетающим
напряжением. Он не только не знал о чем говорить, но и каждой вымученной фразе придавал
такое значение, словно от нее зависело, будет ли Диана дарована ему сию секунду, или он
лишится ее навсегда. К счастью, она отвечала на его реплики долгими историями из жизни, и
пока она говорила, он успевал придумать, что сказать дальше.
Однажды в детстве я ехала в трамвае, и вдруг в него вошел трубочист, мурлыкала она
после того, как он выжал из себя сентенцию, что все безумные желания сбываются, если хорошо
загадать. Настоящий трубочист весь в черном и с инструментами. А в Латвии есть примета,
что если покрутить пуговичку у трубочиста и загадать желание, то оно сбудется. Я подошла к
нему и спросила: «Дяденька, можно я вас за пуговичку покручу?» «Девочка, а за что ты еще
хочешь меня покрутить?» спросил он. Я ему объяснила, в чем дело, и он разрешил. А потом,
когда собирался выходить, подошел ко мне и сказал: «Девочка, никогда не подходи к
трубочистам и не крути их за пуговицы, потому что желание все равно не исполнится».
Я открою тебе другую примету: чтобы желание исполнилось, надо покрутить за
пуговичку меня, разродился Раздолбай удачной, по его мнению, шуткой и посмотрел на
часы.
По наущению Мартина, разговор не должен был превышать десяти минут и закончить его
полагалось первым. При случае я предоставлю тебе такую возможность, а сейчас прости
пора мчаться в институт, выпалил он и повесил трубку, лишь только Диана промяукала:
«Тогда, пока».
«Для первого раза неплохо», похвалил он себя и спросил внутренний голос:
Ну, что скажешь?
С мамой все-таки помирись.
Ладно, я сейчас добрый.
Он вернулся на кухню и, поглощая яблочные оладья, сказал маме, что просит прощения,
если заставил ее волноваться, и не хочет, чтобы она считала его эгоистом.
Мам, вспомни, сколько раз я квартиру убирал, выложил он непобиваемый козырь.
Вы с дядей Володей уезжали, я всегда к вашему приезду чистоту наводил и обед готовил.
Эгоисты разве так делают?
Сыночек, я не говорю, что ты во всем эгоист, пошла на попятную мама. Просто
иногда совсем обо мне не думаешь.
Я-то прощу, а будешь потом с женой жить, она каждое твое безразличие на заметку
возьмет. Не успеешь оглянуться, и нет у вас никакой любви. Я же хочу, чтобы ты был счастлив,
чтобы у тебя хорошие отношения были. Вот и учись пока что на мне.
Если хочешь, чтобы у меня были отношения, зачем тогда про Диану говоришь плохо?
Мне просто странно, что ты к ней за тридевять земель сорвался, да так, что про мать
забыл. Я не спрашиваю, что там между вами случилось на отдыхе, но чувства чувствами, а
голову терять нельзя. Иначе ударишься потом сердцем так, что куски не склеишь. Я вот
волнуюсь за что.
Мам, ничего между нами не случилось. Просто понравилась девушка, и друг меня к ней
на день свозил. У меня денег не было, у него были, он это… премию получил на работе.
Ну, хороший друг.
Хороший. Прости еще раз, если тебя расстроил.
Я все поняла, сыночек, больше только не делай так. Всегда предупреждай заранее.
Сейчас подожди… Дам тебе тряпочку, которую из Франции привезла.
Мама сходила в спальню и принесла Раздолбаю сверток, в котором оказалась майка с
косматым страшилищем символом его любимой «Железной Девы».
Ух ты, с «Life after Death» рисунок[57] самый крутой у них! Мам, спасибо!
Раздолбай поцеловал маму в щеку и ощутил то самое чувство, с которым в десять лет
прыгал вокруг лунохода. Оказывается, ничего никуда не делось мама по-прежнему была
самым любимым другом, стоило только сделать шаг ей навстречу.
Ну, Бог, ты даешь! с улыбкой думал он по пути в институт. Сам бы я никогда не
начал этот разговор с мамой, ты подсказал. Неужели ты все-таки есть?
Конечно, есть, отозвался внутренний голос.
И если тебя слушаться, все будет получаться к лучшему?
Всегда.
Я буду! Мне понравилось.
Новое ощущение казалось Раздолбаю таким значимым, что его распирало желание с кем-
нибудь поделиться, и прямо из института он позвонил Мише, нарушив их уговор никогда не
тревожить его до вечера.
Миш, прости. Занимаешься?
Конечно. Что-то случилось?
Я в Бога поверил, решил тебе об этом сказать.
Ну, поздравляю… Как-то у тебя это неожиданно, хотя… так оно чаще всего и
происходит.
Я прямо чувствую, что он есть! Мысли в голове разделились, как ты говорил, на два
голоса. Один мой, а другой тоже мой, только мне кажется, что это он говорит моими мыслями.
У тебя было такое?
У меня это состояние все время, я с ним живу.
А это не опасно? Ну, там… раздвоение личности?
Нет. Это очень приятное чувство, с которым никогда не бывает одиночества. И этот
голос всегда подсказывает, как правильно поступать. Надо только, чтобы хватало сил его
слушаться, потому что иногда он очень трудных поступков требует.
Я понимаю! Сегодня я с мамой не хотел мириться…
Слушай, прости, давай ты в гости придешь, и мы поговорим об этом. Я все-таки
занимаюсь сейчас.
Конечно! Извини, что тебя оторвал.
Раздолбай повесил трубку и подумал, что раньше за такой скомканный разговор мог бы
обидеться. Теперь же мудрый внутренний голос словно подарил ему новую способность
подключаться к чувствам других людей. Он с легкостью поставил себя на место Миши и не
только не обиделся, но даже упрекнул себя за то, что не отложил звонок до вечера. Его
переполняло благодушие. В груди было тепло, словно кто-то ласковыми нежными ладонями
согревал сердце.
«Надо сделать какое-нибудь доброе дело, подумал он. Бог любит добрые дела, и если
я хочу, чтобы он помог мне с Дианой, надо сделать что-нибудь доброе. Когда я последний раз
это делал?»
Он порылся в памяти и растерянно обнаружил, что ни одного доброго дела не может
вспомнить. Иногда он помогал маме, но внутренний голос наотрез отказывался признать
добротой хождение в магазин и уборку квартиры, вменяя это в обязанности. Открытие
обескуражило. Раздолбай всегда считал себя добрым парнем и вдруг понял, что похож на
зануду, который претендует быть остряком, хотя за всю жизнь не смог никого рассмешить.
Желая это исправить, он стал прицельно выискивать повод открыть счет добрым делам и в
метро помог пожилой женщине поднять по лестнице тяжелую сумку.
С гордостью выложив свой поступок перед «внутренним Богом», он ждал одобрения, но
Бог поморщился, как нумизмат, которому предложили взять в коллекцию простецкий пятак.
Не делай ничего специально, услышал в себе Раздолбай. Диану ты получишь и так,
потому что просил ее.
А добрые дела?
Молчание.
Веря, что раздвоенные мысли это диалог с Богом, Раздолбай в то же время считал себя
дирижером этого диалога и попытался призвать голос к ответу, приложив мысленное усилие.
Бог оказался своевольным и если уж молчал, то молчал. Получалось только озвучить его от себя,
и в банальном высказывании: «Делай добрые дела просто так, и тебе зачтется» Раздолбай сразу
распознал собственные мысли, а не мудрый отклик свыше. Он еще раз попросил внутренний
голос подсказать, что делать, и вдруг осознал, что ему предоставлена свобода Бог не ждет от
него нарочитой доброты, ничего за нее не обещает и не ставит в зависимость от добрых дел то,
что уже обещано.
Ладно, представится случай, я себя проявлю, решил Раздолбай, перестав смотреть по
сторонам взглядом одержимого тимуровца.
С этого момента внутренний голос начал затихать. Сначала он прекратил вступать в диалог
первым и только отвечал на вопросы. Потом сам Раздолбай стал обращаться к нему все реже.
Восторг открытия «Бог существует!» тускнел под наносной толщей сомнений, и вскоре
Раздолбаю стало даже стыдно за свои порывы.
«Сам с собой разговаривал, а выдумал хрен знает что. Мартину сказать засмеет»,
думал он через неделю после того, как, проснувшись утром, хотел сказать: «Доброе утро, Бог!»
Когда затих внутренний голос, Раздолбай лишился уверенности, что у него получится
покорить Диану. Придумывая для нее новый сюрприз, он все время спотыкался об страх
приложить много усилий и ничего не добиться, но сдаться уже не мог. Красиво прилететь один
раз и сразу после этого отступить было совестно и перед ней, и перед собой, и даже перед
мамой, которая после доверительного разговора рано или поздно спросила бы: «Что с твоей
рижской девушкой?» Одну за другой он отбрасывал красивые, но трудозатратные идеи
постучаться к Диане в окно с лестницы пожарной машины и подарить цветы, арендовать в
старой Риге карету и встретить ее после школы, выучить латышский язык и обратиться при ней
к официанту… Наконец, он придумал нарядить тридцать первого декабря у двери ее квартиры
новогоднюю елку. Сюрприз показался ему сногсшибательным и в то же время не требующим
большого труда. Чтобы зря не надоедать, он решил до Нового года не появляться, а напоминать
о себе в оставшееся время придумал письмами. В библиотеке дяди Володи был
букинистический письмовник конца прошлого века с образцами челобитных
«превосходительствам» и «сиятельствам», и в романтическом разделе были собраны любовные
послания, написанные высоким старинным слогом. Раздолбай выдумал себе роль моряка,
уплывшего к далеким берегам на паруснике, и отправил Диане письмо, которое начиналось так:
«Милостивая сударыня! Вот уже третьи сутки наш трехмачтовый бриг бороздит просторы
Атлантического океана, и я даже не знаю, когда доведется ступить ногою на твердую землю.
Благодарю небеса, что наш капитан погрузил в трюм достаточное количество почтовых голубей,
кои способны будут время от времени доставлять Вам весточку…» Дальше следовала
переписанная из письмовника вязь про волнение-томление, и заканчивалось послание намеком
на чудный образ, который помогает «переживать однообразие морских будней средь свинцовых
волн». Постскриптумом Раздолбай пообещал привезти из-за океана «премилые безделицы от
аборигенов» и тут же стал ломать голову, на что эти безделицы покупать.
Он почти никогда не просил деньги у родителей. Карманную мелочь дядя Володя сам давал
ему с четвертого класса, и тогда же у него появился деревянный бочонок-копилка. Все, что
скапливалось в этом бочонке, шло на увлечение моделями самолетов. Завтраки в школе были
бесплатными, одежду и проездной покупали родители, и кроме как на самолеты тратиться было
не на что. Чем тяжелее становился бочонок, тем ближе был день, когда Раздолбай мог
отправиться в «Детский мир» и вернуться оттуда, счастливо поглаживая в пакете коробку с Ту-
144 или Су-7. Дорогие покупки, вроде фотоаппарата и увеличителя, мама оплачивала отдельно
от семейного бюджета, откладывая алименты, которые присылал для
Раздолбая родной отец. Из этих же денег она выдавала иногда пять рублей на пленку,
реактивы и фотобумагу. Несмотря на способности к рисованию, фотографировал Раздолбай
средне, но дядя Володя хотел, чтобы у него было как можно больше полезных навыков, и даже
приглашал в гости маститого фотографа, который открывал кое-какие секреты.
Зачем нужно больше пяти семи рублей в месяц, Раздолбай не знал, пока не начал
увлекаться хэви-металом и курить. Сигареты можно было таскать у дяди Володи и отжимать на
них немножко денег за счет сэкономленных фотореактивов, а вот чистые кассеты для
подаренного на шестнадцатилетие магнитофона стоили столько, что ни отжать, ни попросить
на них было немыслимо. Три рубля казались Раздолбаю предельной суммой, которую можно
единовременно принять из рук мамы, не чувствуя себя презренным мажором, а одна кассета
стоила в три раза больше. Раздолбай готов был смириться, что своей музыкальной коллекции у
него никогда не будет и придется выпрашивать записи у Маряги, чтобы только послушать, но
тут произошел случай, который не только помог ему обзавестись приличным количеством
собственных кассет, но и надолго подарил денежную независимость.
Стены комнаты Маряги были сплошь обклеены черно-белыми фотографиями зарубежных
рок-групп. Маряга собирал эти фотографии не один год, выменивая их у таинственных
знакомых, которых называл «мои кореша по металу», и они были предметом зависти всех
гостей. Каждый знал, что одна фотография стоит не меньше трешника, поэтому комната Маряги
воспринималась многими как распахнутая сокровищница. Новообращенному «металлисту»
Лехе Пуховлеву по кличке Пух стало в этой сокровищнице по-настоящему плохо. Он не мог
уйти, гладил фотографии пальцами и нешуточно задыхался, теребя воротник водолазки.
Дай! взмолился он наконец, глядя на Марягу взглядом голодной псины.
Маряга расхохотался.
Дай на один день! Я перефотографирую как-нибудь, а тебе за это… тебе дам… Я тебе
десять своих кассет отдам!
К удаче для себя Раздолбай присутствовал при этой сцене, и не зря дядя Володя хотел,
чтобы у него были полезные навыки.
Если надо, я за пару кассет могу хорошие копии сделать, ненавязчиво предложил он,
прикинувшись простачком.
Сделку заключили немедленно, скрепив парой стопок ликера, который Маряга привычно
отлил из бара своего папы. Фотографии были уложены в дипломат и бережно, как алмазное
колье, доставлены к Раздолбаю.
Испортишь хотя бы одну, заплатишь бабки и не дам тебе больше никакой музыки,
пригрозил Маряга.
Через день Раздолбай вернул фотографии в целости и сохранности. Маряга водрузил на
свою полку десять пуховских кассет, выбрал из них две самых потрепанных и небрежно
протянул Раздолбаю, а счастливый Пух вприпрыжку побежал превращать свою комнату в
копию Марягиной сокровищницы. Все были довольны, а больше всех Раздолбай. Маститый
фотограф давно научил его делать дубликаты фотографий, и получить полный дипломат
вожделенных для многих снимков было все равно, что добыть машинку для рисования денег. С
каждой фотографии Раздолбай отпечатал контактный негатив, с которого напечатал
позитивный дубликат для Пуха, и никто не мог запретить ему делать потом с этих негативов
бесчисленное количество копий на продажу.
За ценой Раздолбай не гнался. Фотографии шли у него в школьном туалете по рублю, и
вскоре каждый пионер, сэкономивший на мороженом, имел у себя дома сокровища, доступные
раньше только избранным. Понимая, что Маряга, узнав об этом, выбьет зуб или два, Раздолбай
говорил покупателям, что рок-группы на фотографиях запрещенные, и если их увидят, то
комсомола пионерам не видать и хорошей характеристики тоже. Угроза была недалека от
реальности, пионеры боялись и прятали снимки, как наркотики на таможне.
Дубликатами Марягиного достояния Раздолбай торговал целую школьную четверть. Он
заставил кассетами длинную полку, повесил на стену цветной плакат «Айрон Мейден», стал
покупать у таксистов Мальборо и совсем забыл, что такое брать деньги у родителей. Принимать
от мамы трояк, зная, что рублями и трояками набит пухлый конверт под матрасом, ему было
неловко. Деньги давали незнакомое раньше чувство свободы. Когда дома никого не было, он
доставал конверт, теребил пачку мятых купюр и наслаждался ощущением, что может прямо
сейчас, никого не спрашивая, пойти и купить себе все, что хочет. На самом деле в конверте
было не так много денег, но в шестнадцать лет желания Раздолбая не выходили за пределы
кассет, сигарет и пиццы в пиццерии, куда его все равно после шести вечера не пускали. Когда
все пионеры-металлисты завесили комнаты фотографиями и перестали их покупать, он даже не
огорчился, что денежная река иссякла. Кассет у него стало поровну с Марягой, цветной плакат
на стене приятно ласкал чувство избранности, а сигарет, если не тратиться на «Мальборо»,
можно было купить на пять лет вперед. Содержимое конверта удалось растянуть надолго, и
последние двенадцать рублей Раздолбай даже прихватил с собой в Юрмалу, присовокупив к
подаренной родителями сотне.
Поступив в институт, Раздолбай думал, что его благополучие продолжится за счет
стипендии, но не тут-то было. Покорение Дианы предполагало «свою жизнь» с полетами на
самолетах, номерами в гостиницах и «премилыми безделицами», так что стипендии на это не
могло хватить, даже если почти все откладывать. По подсчетам, один только новогодний
сюрприз обходился в девяносто рублей, и то если останавливаться в гостинице Baka. Раздолбай
ностальгически вздохнул, вспоминая, как пару лет назад приходил из школы с карманами,
полными денег. Теперь покупать черно-белые фотографии не стали бы даже лохи ценились
только цветные вырезки из журналов и фирменные развороты. Плакат «Айрон Мейден»
оторвали бы с руками за те же двадцать рублей, которые он когда-то стоил, но расставаться с
ним было жалко. Один раз его уже приходилось снимать со стены, чтобы обновить обои, и без
него в комнате стало одиноко, словно ушли хорошие друзья. Раздолбай мысленно перебирал
собственность, прикидывая, что можно продать. Магнитофон даже не рассматривался, за
продажу фотоаппарата мама устроила бы скандал, а больше ничего ценного у него не было.
Хотя…
Он полез под шкаф и вытащил коробку с железной дорогой. До увлечения самолетами это
была его любимая игрушка, и он мог часами лежать на животе, наблюдая, как поезд из
тепловоза и семи вагонов бегает по выложенному на полкомнаты овалу рельсов. Такие дороги
были предметом коллекционирования, так же как самолеты или копии автомобилей, и в закутке
«Детского мира» таилась нелегальная толкучка, где среди всего прочего покупали и обменивали
товары для железнодорожного макетирования. Рельсы и стрелки там спрашивали всегда и брали
охотно. Раздолбай стал пересчитывать, сколько у него рельсов, и сам не заметил, как разложил
железную дорогу на полу. Его словно перебросило в детство. Он вспомнил, как после игры
вытирал свои любимые вагончики носовым платком и раскладывал их по коробкам, словно по
колыбелям, счастливый, что у него есть такая игрушка. Пытаясь воскресить это чувство, он взял
в руки тепловоз и чуть не заплакал, представив, что больше никогда не сможет его запускать.
Господи, продавать или нет? обратился он к внутреннему голосу.
С глупыми ничтожными вопросами не обращайся ко мне, строго ответил голос.
От этой неожиданной строгости внутри себя Раздолбаю стало еще грустнее. Он поставил на
рельсы весь поезд, подключил трансформатор и отправил тепловозик в путь. Игрушечный
состав резво побежал вперед, но смотреть на него было почему-то абсолютно не интересно.
Раздолбай даже удивился, насколько бессмысленным показалось ему когда-то любимое
развлечение.
И так со всем в жизни будет, зачем-то шепнул внутренний голос.
Ну тебя на фиг! обозлился Раздолбай. И так грустно, а ты еще добавляешь.
Железную дорогу он решил продать и, сложив рельсы в целлофановый пакет, отправился в
«Детский мир».
Громадное здание, напротив которого высился памятник Железному Феликсу, Раздолбай
хорошо знал. Трудно было подсчитать, сколько раз он бывал здесь за время своего увлечения
самолетами. Модели продавали редко, и за каждой приходилось подолгу охотиться. Толкучка
коллекционеров была в закутке между колоннами, справа от огромных часов в виде терема,
висевших под крышей универмага и каждый час собиравших толпу детей с родителями. Дети со
скучающим видом смотрели на выезжавшие из терема фигурки, но родители почему-то верили,
что преподносят им невероятное диво и радовались за двоих.
Коллекционеры никак себя не обозначали, и непосвященный человек мог запросто пройти
мимо, даже не заметив, что пробирается через черный рынок. Только знающий взгляд выделял в
хаотичной толпе островок спокойных людей, которые никуда не спешили, никого за собой не
тащили и не пытались с отчаянием в глазах ориентироваться в лабиринтах громадного магазина.
Можно было подумать, что они встали отдохнуть, но сосредоточенные лица выдавали активную
занятость. То и дело к ним кто-нибудь подходил, что-то тихо спрашивал и получал такой же
тихий ответ. Иногда на миг открывался чей-нибудь дипломат и мелькали глянцевые бока
машинок или сине-желтые коробки с вагончиками. Раздолбай не раз наблюдал за этим рынком
и знал, что нельзя подходить со своим товаром к первому встречному. Нужно было поболтать с
парой знакомых, засветиться за своего и только тогда выкладывать, с чем пожаловал. К
новичкам относились здесь свысока, запросто могли нахамить и реальную цену ни за что не
давали. Знакомых у Раздолбая не было, поэтому он встал в отдалении и стал высматривать, с
кем можно внаглую заговорить как с приятелем.
Большинство коллекционеров были мужчинами лет за тридцать с повадками тертых
калачей, и подходить к ним запанибрата было чревато грубостью. Раздолбай искал кого-нибудь
ближе к своему возрасту и остановил выбор на парне лет двадцати с копной рыжих и таких
жестких волос, что казалось, на его голове растрепали моток медной проволоки. Парень
подпирал спиной колонну, поставив ногу на фибровый чемоданчик с битыми железными
углами, и вроде бы стоял просто так. С такими чемоданами обычно возвращались из армии
дембеля, но Раздолбай понимал, что это коллекционер, видя, как уважительно здороваются с
ним тертые калачи за тридцать. Он отвечал им приветливой улыбкой, и было в нем что-то
располагающее.
Привет, слушай, вот не думал, что тебя здесь встречу! радостно сказал Раздолбай,
подходя к парню и протягивая ему руку, которую тот машинально пожал. Помнишь меня?
Парень заулыбался.
Помню, конечно, заговорил он высоким скрипучим голосом, растягивая слова на
гласных. У Сережи память на лица феноменальная. Сережа помнит, что тебя никогда не
видел. Тебе как, надо чего или обознался просто?
От того что парень иронично говорил о себе во втором лице и смотрел хоть и насмешливо,
но дружелюбно, Раздолбай сразу почувствовал к нему симпатию.
Мне надо узнать, не нужно ли что тебе, а то вдруг у меня есть, сказал он, включая
бывалого, и пояснил: Я тебя по ошибке за друга принял, но, раз подошел, может, о делах
потрем?
О делах с Сережей потереть можно. Сереже все надо, если на этом навариться можно. У
тебя что?
Дорога шестнадцать миллиметров. Рельсы, стрелки.
Дорога, это тема! оживился парень. Дорогу я себе сам для души собираю. Рельсы
мне все время нужны. У тебя какие? А то немцы, суки, сначала гладкие шпалы вместо рифленых
делать стали, потом прямые поставлять прекратили, теперь взяли, объединились больше,
наверное, вообще никаких рельсов не будет.
У меня и круглые и прямые. Все рифленые.
Раздолбай достал одну рельсу и показал.
Ну, ты клад, слушай. Я у тебя все сразу возьму, даже торговаться не буду. Где ты их
откопал? Таких уже лет шесть не делают. По рублю за звено устроит?
Раздолбай не представлял, сколько стоят на толкучке рельсы, но знал, что сразу хорошую
цену никто не дает.
Я пойду еще поспрашиваю.
Да стой ты, елы-палы. Я же тебе сказал, что торговаться не буду. По двушнику за звено
даю, но это предел, потому что я на железке двинутый. Так тебе за них больше полторашки
никто не даст, можешь идти спрашивать.
Теперь было похоже, что цена реальная. Раздолбай принес с собой полсотни звеньев, и
денежная проблема решалась полностью. А ведь были еще вагоны и стрелки! Чтобы узнать на
них цену, Раздолбай решил познакомиться с Сергеем поближе.
Большой макет у тебя? спросил он, передавая пакет с рельсами в обмен на четыре
хрустящих четвертака.
Макетик у меня знатный на полкомнаты. Реки там, озера, мосты… Все свободное
время уходит, жаль только его мало.
Учишься, работаешь?
Какая учеба, смеешься, что ли? фыркнул Сергей. Учатся у нас только те, кому ума
не хватает. Главное, от армии откосить и деньги делать, если голова на месте. Работать
устроился приемщиком макулатуры книжку-то трудовую надо иметь. Работа на первый
взгляд для алкашей, но если голова нормальная очень даже хорошая работа. Шоферу с
типографии бутылку ставишь, он грузовик бумаги пригоняет. Продает нам по копейке за
килограмм. Что ему пять тонн, считай, полтинник треть зарплаты, плюс бутылка. А мы с
корешами эту типографскую бумагу разгрузим, расфасуем и как макулатуру по пять копеек за
килограмм оформим. Один грузовик две сотни в кармане, а у нас в день два-три грузовика
бывает.
Сергей оказался разговорчивым. Раздолбаю достаточно было время от времени
поддакивать, и речь его собеседника тянулась непрерывным скрипом, словно кто-то медленно
вращал тележное колесо.
Голова есть деньги будут. Главное качать «навар» с каждой мелочи. Ношу я,
например, японские часы так я их покупаю за сотню, полгода ношу, за полторы сотни кому-
нибудь впариваю. Потом другие часы покупаю. И так все видаки, кассетники… И дело-то,
если разобраться, не в деньгах, а в интересе всех этих сделок. Нравится доставать то, чего ни у
кого нет, и не просто доставать, а с выгодой. Я вот не понимаю, как люди на Западе живут?
Можно с тоски сдохнуть! Ну, какой интерес есть апельсины, если их на каждом углу продают?
А у нас поесть апельсинов это целый бизнес! Два ящика по знакомству купил, один за
двойную цену скинул, бабки отбил второй ящик бесплатный. Кушай на здоровье, друзьям в
больницу неси. Или какой у них интерес курить свое «Мальборо»? Это же просто курить и
ничего больше. А у нас курить «Мальборо» это статус. Простые люди «Мальборо» не курят,
у них зарплата десять раз на такси съездить. Чтобы курить «Мальборо», надо те же
апельсины ящиками продавать. Голову на плечах иметь надо, чтобы «Мальборо» курить! Хотя и
без головы можно… Карманники у нас ходят тут тоже «Мальборо» курят. Но они руками
работают, а не головой. Хорошо работают. Карман режут копейкой наточенной. Моментально.
У них ловкость такая шутки ради могут молнию с брюк вырезать. Продавщицы наши,
малолетки из ПТУ, получку обычно за чулок засовывают, а приходят домой нету. Понял? Из
чулок вырезать умудряются! У приятеля моего из «аляски» бумажник вынули, да еще карман
обратно застегнули на пуговку. Ну, у меня-то не вынут, я их всех в лицо знаю. Часто со стороны
вижу, как работают, глаз радуется. Ты бабки подальше спрячь, а то у них глаз наметан. Они кого
попало не трогают видят человека по лицу, если у него деньги есть. У кого с собой больших
денег нет, тот идет себе спокойно. А у которого в кармане «косой» лежит, тот за этот карман
так держится руки чешутся тиснуть, чтоб не держался. Ну и тискают. И держаться уже
приходится, чтобы дырку на месте кармана прикрыть, потому что оттуда вместо «косого» трусы
в цветочек торчат.
Сергей заразительно хохотнул и продолжил.
Бывают иногда на этих карманников рейды. Вот под аванс или в получку идет пара в
штатском. Они всех местных карманников в лицо знают. Раз, видят, к тетке пристроился.
Подойдут, а тот сразу изображает, что он онанист. Ну, онанист не онанист, а кошелек в
кармане улика. Туда-сюда, понятых. Правда, пока понятых найдут, кошелька на месте может
не оказаться, но бывает вовремя. Тогда заметут. Придется ментам в лапу давать, а потом всех
подряд шерстить отрабатывать. С рук не меньше, чем с головы, иметь можно, но сложнее.
Это же какая ловкость нужна! У них руки, как у шулеров. Знаешь, почему те все время новыми
колодами играют? Они трещинки на картах пальцами запоминают и, когда сдают, уже знают у
кого что. Хочешь научиться, кстати? У меня знакомый есть. За пять «косых» научит, будешь
потом с лохами играть, за месяц вернешь все деньги. Он мне предлагал, но я больше головой
люблю.
Вагоны для макета тоже с головой покупаешь? подтолкнул Раздолбай беседу в
нужное для себя русло.
Стараюсь, но с этим сложнее. Говорю же, я на железке двинутый, веду себя неадекватно.
Вот как с твоими рельсами мог тебя на рубль с полтиной прожать, но даже не заморочился.
Да и нельзя все бабками мерить, должно быть что-то и для души. На днях, прикинь, цистерну со
сторожевой будочкой за сороковник взял! Раньше таким цистернам красная цена была чирик,
но немцы стали их без будочек выпускать. Была цистерна с будочкой, а теперь точно такая же,
но без будочки некомплект. Некоторые гниды эти будочки отдельно по пятерке толкали.
Отдирали где-то и по пятерке. Потом они тоже кончились. Я комплектную цистерну с будочкой
увидел, перебил у всех цену, за сорокешник забрал. Знаю, что переплатил, а мне по фигу
десять раз эти бабки на чем-нибудь другом наварю, а цистерна на полке стоит радует.
Обычно я по чирику десять одинаковых вагонов беру один в коллекцию, пару на обмен,
остальные здесь по тройной цене скидываю. У меня в разных городах связи есть. Сейчас из
Свердловска прямо с торговой базы чемодан паровозов припер. Чуть грыжу не получил! Они
тяжелые, суки, там же свинец внутри, а носильщику не доверил. Зато продам пальцы сотру,
пока бабки сосчитаю. Продавать под праздники хорошо. Под Новый год приходишь
аккуратненько с чемоданчиком. Стоишь. Подходит дядя с карапузиком. Вагончики есть? Есть.
Открываешь чемоданчик, у карапузика глаза прр-рр во все стороны. Папа тоже рот разинет, за
кошелек держится. Скажет карапузику: «Выбирай». А тот пальцем это, это, это, это… Новый
год неудобно дитя обидеть. Отсчитает папа «красненьких», про себя проклянет все и отвалит.
А там уже другой карапузик на подходе, другой папа отсчитывать будет. Порой жалко их,
отсчитывают-то от зарплаты, небось.
Менты к чемоданчику не докапываются?
А чего менты? Менты нас не трогают знают, что все равно ничего не докажут. Я,
видишь, дипломатом из крокодиловой кожи не понтуюсь, как некоторые, чемоданчик у меня
неприметный, может, там носки-трусы грязные. Ну, даже подойдет мент, спросит: «Что это вы,
молодой человек, стоите здесь с чемоданом вагончиков?» Стою, друга жду меняться. «А не
продаете ли вы эти вагончики по тройной цене?» А двух свидетелей сюда! А
незаинтересованных! А с документами! Главное законы знать. Не найдет он таких
свидетелей, а если и найдет, не станут они два часа мурыжиться, пока он протокол составит.
Говорят, сейчас можно видеозапись использовать, но это на бумаге только. Вон, я под
телекамерой стою. Думаешь, там что-нибудь записывают? Если и был там видак, на нем уже
давно на какой-нибудь хате «Рэмбо» смотрят. Эта камера, чтобы дураков отпугивать. Умные
люди на такие вещи не реагируют, а очень умные и камеру эту открутят да загонят. Ментам,
пока сверху проверки нет, все до фени. А когда проверка туши свет. Забрали меня один раз и
с ходу валюту пришили. Еле отвертелся. Я такими делами близко не занимаюсь. Крупные
махинации, за раскрытие которых ментов сверху поощряют, кончаются однозначно заметут,
и не сразу поймешь, сколько дали. Я что помельче: часики, штанишки, аппаратурка. Ну, и
главное, конечно, для души рельсы, вагончики… Эх, показать бы тебе мой макет! Пять
станций там, депо, стрелок больше, чем на Москве-сортировочной. Полки все книжные
вагонами-паровозами занял. Мать почитать захочет цап рукой, а там вместо какого-нибудь
Толстого цистерны новые. Но разве она тронет чего? Она же знает, что я за вагоны убить могу.
Ты только не думай, я не тронутый. Тронутые это которые со своей коллекции ничего не
имеют, им от нее один вред. Тронутый придет домой, уставится на свои вагоны, на которые
каждый месяц ползарплаты спускает, и все. А мне от коллекционирования реальная польза я
с этого хорошо живу. По закону это вроде бы спекуляция и меня сажать надо, но
вдуматься менять надо этот закон. Каждый коллекционер, если он не тронутый, то он
спекулянт. Да любой увлеченный человек вынужден спекулянтом быть, иначе он на своем
увлечении разорится! Возьми, к примеру, музыку. Я не меломан, но когда с макетом вожусь,
люблю слушать хорошую запись на хорошей аппаратуре. Сколько аппаратура стоит, я вообще
молчу. У меня усилитель не выпендрежный, наш, советский, в магазине стоит шестьсот
пятьдесят рублей и четвертак сверху, потому что хрен купишь. Я спросил бы умников, которые
законы пишут, вы такие цены специально придумываете, чтоб людей спекулянтами делать и
сажать потом? Потому что на реальную зарплату музыку можно только из радиоточки
слушать «Говорит Москва, московское время вам пора на работу». Запись хорошая
значит, с пластинки. Любой пласт, если не считать говна, что «Мелодия» штампует, от
полтинника до сотки на «толчке» вроде нашего. Покупает себе продвинутый чел такой пласт,
сразу начинает его отбивать дает знакомым писать за пятерку. А теперь скажи, вот я с начала
года записал себе больше сотни пластов и за каждый по пятерке платил мне что, надо было
пятьсот с лишним рублей выкинуть, или у меня головы нет? Ставлю пару двухкассетников,
нахожу клиентов, у которых знакомых с пластинками нет, и по трешнику за сторону кассеты
гоню им. Я с макетиком для души вожусь, музыка играет, бабки капают. Ты, кстати, слушаешь
чего-нибудь? У меня список с собой, могу показать.
Хэви-метал.
Ну, это сейчас все слушают, этого добра навалом. Смотри.
Сергей вытащил из нагрудного кармана джинсовой куртки несколько сложенных вчетверо
тетрадных листов и протянул Раздолбаю. На листах каллиграфическим почерком были
написаны названия групп и альбомов. Многие ансамбли, которые Раздолбай знал по одному
диску, были представлены в этом списке полными дискографиями.
Ни хрена себе!
Хочешь чего-то отсюда давай кассету, давай трешник будет запись.
Раздолбай мысленно умножил на три все, чего бы ему хотелось, и побоялся никогда не
доехать до Дианы.
Трешник не знаю… промямлил он, теребя листок. Я все так спущу на музыку.
А ты тронутый, что ли? Зачем спускать, если поднимать можно? Найди лохов, у которых
нет знакомого с таким списком, и пиши им сам по двушнику. Можешь себе мой список
оставить и как свой показывать. Они выберут, ты к их двушнику рублевич добавишь, а дальше
твоя запись на тебя работать будет.
У Раздолбая захватило дух, словно Сергей распахнул перед ним кладовую с золотыми
слитками. Бывшие пионеры, а теперь уже комсомольцы, которым он продавал фотографии, еще
доучивались в его бывшей школе. Чтобы снова плыть в денежной реке, достаточно было прийти
со списком в школьный туалет и собрать там старых знакомых. Если дипломат с фотографиями
стал когда-то машинкой для рисования денег, то музыкальный список тянул на философский
камень.
Я смотрю, ты въехал, усмехнулся Сергей. Добро пожаловать в клуб спекулянтов.
Хотя мерзкое это слово… Почему спекулянт? Мы что, муку из-под полы в войну продаем?
Нормальное слово есть бизнесмен. Это же целое искусство! Когда человек хочет тебе
продать, у него в голове одно; когда купить другое; когда поменяться третье. Каждый
хочет тебя натянуть, а надо так вывернуться, чтобы извлечь максимум выгоды для себя и
натянуть другого. С вагонами хорошо молодых натягивать. У них одно на уме лишь бы всего
побольше. Он возьмет вагон из детской дороги по цене коллекционного и счастлив. Потом
разберется, и пойдет естественный отбор дурак со зла расколотит молотком, выбросит, а
умный подберет этому вагону красивую коробочку, продаст другому молодому с выгодой. Сам
это все проходил, со временем, видишь, до авторитета вырос. В нашем деле авторитет все
равно, что у музыканта руки. У меня даже имидж авторитетный, позаметнее остальных будет.
Ты здесь первый раз, а сразу ко мне подошел. Почему? Авторитет уловил. Цены на вагоны
иногда от одного моего слова зависят. Появится какой-нибудь простенький вагончик, которому
красная цена чирик, а всем я скажу, что это раритет и стоит такой вагон пятьдесят. Сам для вида
за полтинник куплю. И вот уже вокруг этих вагонов ажиотаж. А у меня дома припасено два
десятка этого шлака лежат тихонечко, ждут. Ну, это я так тебе хитрости рассказываю, потому
что ты железкой не увлекаешься, а мне хочется иногда поделиться с кем-нибудь, показать, как я
головой работаю. Ладно, держи мой телефон, звони насчет музыки. По железке, если что есть,
привози хорошо куплю, без натяга. Звони только несколько раз, чтобы застать. Я ведь то за
вагонами, то сюда, то на работу… Еще я поспать люблю. На работе выматываешься бумагу
таскать тюк туда, тюк сюда. Еще надо пару тюков домой затащить, чтобы потом как свою
макулатуру сдать. Так что давай, вызванивай.
Сергей пожал Раздолбаю руку и перестал его замечать, намекая, что общение закончено.
Раздолбай махнул ему на прощание и полетел к выходу, жалея, что телепортация существует
только на страницах фантастических книг и нельзя одним нажатием кнопки перенестись
сначала домой, а потом в бывшую школу, где как раз заканчивался последний урок.
Школу Раздолбай навестил на следующий день, прогуляв институт. Список Сергея
предсказуемо произвел среди комсомольцев фурор. Раздолбая хлопали по плечу, хватали за
руки, и он ощущал себя конкистадором, пришедшим одарить индейцев парой кремниевых
ружей в обмен на золото и соболиные шкурки. Майка «Айрон Мейден», надетая по такому
случаю, вызывающе скалилась в окружении синих школьных форм и добавляла ему
божественности. Самые нетерпеливые комсомольцы принесли кассеты и деньги, сбегав на
перемене домой, и перед глазами Раздолбая закрутился похожий на таксометр счетчик. Ни о
чем, кроме нового дела, нареченного бизнесом, он не мог думать. Вместо заданных в институте
графических этюдов он чертил диаграмму, вычисляя самые популярные записи, и подсчитывал,
сколько денег придется потратить на кассеты, чтобы эти записи как можно скорее появились в
его личной собственности. Список был размножен.
Двухкассетник работал не остывая. Каждый комсомолец получил скидку на две бесплатные
записи в обмен на нового клиента, а встречи с Сергеем стали почти ежедневными.
Ну, ты молодец, врубился в тему, хвалил тот, принимая очередные кассеты. У меня
таких, как ты, команда целая, но по столько никто не пишет. Наверное, сам музыку любишь, с
душой к делу относишься.
Раздолбай польщенно хмыкнул.
Правильно. Бизнесмен это спекулянт с душой вся разница. Обычным спекулянтам
важны только бабки. Они любую вещь в цифрах оценивают и кайфа от своего дела не получают.
Чтобы кайф получать, надо любить то, на чем бабки делаешь, поэтому некоторые продвинутые
спекулянты коллекционерами становятся начинают собирать то, чем спекулировали. У меня
знакомый был, спекулировал бухлом фирменным виски всякие, коньяки. Спекулировал и
коллекционировать начал. Большую коллекцию составил. А потом жена от него ушла, он и
спился не выходя из дому. А вот, кстати, и моя жена идет к нам. Юля, знакомься.
Признавая превосходство Сергея в бизнесе, в остальном Раздолбай считал своего нового
приятеля шалопаем, и наличие такого атрибута взрослой жизни, как законная жена, было для
него неожиданностью. Он еще понял бы, окажись она продавщицей-пэтэушницей из тех, кому
резали чулки магазинные карманники, но увидел что через толпу «Детского мира» к ним
пробирается миловидная шатенка с умным лицом профессорской внучки.
«Сейчас возьмет его за руку и потащит домой, отчитывая за возню с вагончиками»,
подумал Раздолбай, надеясь, что Сергей хотя бы окажется подкаблучником.
Я тебе «бутики» принесла, сказала вместо этого Юля, чмокнула Сергея в щеку и
передала ему пакет с бутербродами. Сколько можно без обеда стоять?
«Диана мне так не принесла бы», позавидовал Раздолбай.
Жена тоже показатель авторитета, похвастался Сергей.
Это замечание стало последней каплей в чаше недовольства собой, копившей мутные воды
в раздолбайском сердце, и поток самоуничижения смял его душевное равновесие. Вдруг он
осознал, что на всех своих новых друзей ему приходится смотреть снизу вверх. Миша был
фанатичным служителем музыки, которым он восхищался; рижанин Андрей опытным
ловеласом, на которого он мечтал быть похожим; Мартин и Валера знали о жизни столько, что
казались ему втрое старше, а шалопай Сергей мало того что жонглировал дорогими вещами, как
мячиками, так еще оказался любим красивой заботливой девушкой.
Раздолбаю не нравилось ощущать в себе зависть. Он знал, что это плохое чувство, и гнал
его, но под завистью, словно каменная плита под слоем дерна, обнаружилась другая эмоция,
которую было не пошатнуть, уязвленное самолюбие. Понимая, что всякого, кто смотрит на
других снизу вверх, ответно воспринимают свысока, Раздолбай предположил, что друзья
относятся к нему так же, как сам он относится к пионерам, покупавшим у него фотографии,
пренебрежительно. Конечно, никто этого не показывал, но ведь и он обращался со своими
покупателями подчеркнуто дружелюбно. Отношения людей представились ему ступенчатым
пьедесталом, на котором каждый занимал ступеньку выше или ниже другого, и кто на какой
ступеньке стоит, виделось всем отчетливо, словно пьедестал был зримым. Осознав, что друзья
стоят выше него, Раздолбай мучительно захотел до них дотянуться, но перепрыгнуть ступеньки
по собственному желанию было невозможно, словно к ним приписывала высшая сила.
Диана! схватился он за любимое имя.
Ему показалось, что если она станет его девушкой, то разницу можно будет перескочить
одним махом. Он не мог научиться играть на скрипке, поступить в МГИМО или чемоданами
продавать вагончики. Но если бы Диана подарила ему возможность говорить о себе «моя», то
право собственности на ее красоту сделало бы его равным со всеми, и любая зависть
разбивалась бы об спокойную мысль «зато у меня самая красивая девушка». Стоило ему так
подумать, как желание ответной любви перешло из хронической формы в острое воспаление.
В тот вечер новое письмо с борта трехмачтового брига растянулось на две страницы.
Раздолбай писал о суровых моряцких буднях и намекал, что под Новый год их корабль
остановится в порту Риги для пополнения камбуза. «Бороздить моря» оставалось больше двух
месяцев, и «голубиные весточки» Раздолбай принялся отправлять каждую неделю. По телефону
он Диане по-прежнему не звонил, но своего новогоднего визита ждал, как решающего
сражения.
Подарок ему помог выбрать Сергей. Елка с шариками была делом решенным, но ведь
нужно было и под елку что-нибудь положить.
Мне сейчас человек из Италии двадцать комплектов чумового белья привез лифчики-
хуифчики. Думал, как обычно, половину жене подарю, половину по двойной цене скину, но
могу тебе по себестоимости продать. Подаришь ей со словами «Хочу тебя в этом видеть» она
сразу твоя будет, предложил Сергей первым делом.
Раздолбай криво усмехнулся, подумав, что по части ухаживания за девушками его бизнес-
партнер полный чурбан, и попросил придумать менее скабрезный вариант.
Ну, хочешь, косметический набор за четвертной? В прошлом году брал полсотни, штук
пять до сих пор осталось. Можешь все забирать, кстати не прокатит с этой телкой, будет, что
другим подарить. Могу еще ананас подогнать. Кореш в Интуристе работает, по двадцатке
ананасами банчит. Реальный ананас, не консервы корона, чешуйки, все дела. Я все время у
него беру, когда тусы устраиваю.
Покупать за полстипендии фрукт казалось Раздолбаю транжирством, но он представил, как
изумится Диана, увидев настоящий ананас под елкой, и решил потратиться. Косметический
набор он взял сразу, а покупку ананаса отложил на декабрь, чтобы сюрприз не испортился.
Деньги от кассетных клиентов текли к нему исправно, и он видел в них единственный смысл
«идти по острию серебристого лезвия».
Пионеры передавали кассеты, сразу вкладывая в коробку четыре рубля, и однажды дядя
Володя застал Раздолбая за отделением зерен от плевел голодными руками он извлекал из
прозрачных футлярчиков рублевые купюры и подсовывал их под резинку, стягивающую пухлую
пачку.
Деньги? с тревогой насторожился отчим.
Отпираться было бесполезно, и Раздолбай не без гордости рассказал про свой бизнес,
упирая на то, что теперь самостоятельно зарабатывает.
В чем твоя работа? укорил дядя Володя. Магнитофон я купил, песни сочинили
музыканты, кассеты произвели японцы. Твой труд в чем?
Я клиентов нахожу, списки показываю.
Говно это, а не работа, понял? заявил отчим твердо, как умел. Если бы ты картины
рисовал, продавал хоть на Арбате, я бы слова не сказал. А это говно спекуляция. Запрещать
не буду, но мне это не нравится.
Больше дядя Володя к этой теме не возвращался, но взгляд, которым он обжег напоследок,
заставил Раздолбая вынимать деньги из кассетных коробок на улице и не включать магнитофон
на запись, когда отчим был дома.
В середине декабря Раздолбай купил ананас. Душистый чешуйчатый фрукт был теплым на
ощупь, и он клал его в сумку бережно, как живого котенка. Отношение к плоду было трепетным
не только потому, что достать его в студеной предновогодней Москве было почти невозможно.
Ананас предназначался Диане и как будто вобрал в себя любовь, которую Раздолбай к ней
испытывал.
Ананас… шептал он с мечтательной улыбкой и крепко прижимал к груди сумку,
чтобы его дар не раздавили в метро. Ананас…
Скрыть приобретение от родителей было невозможно, потому что холодильник в доме был
общим, и о грядущей поездке в Ригу пришлось сообщать заранее.
Я там ананас положил. Вы это… не съешьте случайно. Я на Новый год в Ригу еду, меня в
гости с ним ждут, сказал Раздолбай за ужином и напустил на себя кроткий вид, чтобы сразу
не напороться на родительские возражения. За эту нарочитую кротость дядя Володя дразнил его
иногда «дюдюськой-бебяськой».
Чего вдруг? ожидаемо возмутилась мама. Новый год домашний праздник. Я
утку с яблоками запекать собралась.
Ну, мам, я уже билеты взял. Тридцатого поездом туда, первого самолетом обратно.
Красиво жить не запретишь. Лучше бы на домашний стол добавил, чем на самолеты
тратиться. С девочкой, что ли, с этой встречать будешь?
В компании. Но она тоже будет.
Поближе девушку и компанию завести нельзя надо к черту на рога летать, деньги
тратить. Откуда у тебя деньги?
Раздолбай взглянул на дядю Володю и столкнулся с его пристальным взглядом, который
ясно велел помалкивать о кассетах.
Железную дорогу коллекционерам продал.
Ты идиот, что ли?! вскрикнула мама как от боли. Такая игрушка была чудесная,
осталась бы твоим детям. Зачем ты ради какой-то шалавы продал?
Галя! укоризненно одернул дядя Володя.
А что он творит?! Не спросил, не посоветовался, вынес такую вещь из дома, чтобы не
пойми кому башку вскруживать. Ананасы он покупает! Сейчас вышвырну этот ананас к черту!
Не вздумай! вскрикнул теперь уже Раздолбай и предупредительно выхватил ананас из
холодильника.
Вы с ума, что ли, сошли у меня оба?! рявкнул дядя Володя.
А зачем он так? заплакала вдруг мама так горько, словно разбилось что-то
любимое. Я ему ее покупала, деньги с зарплаты откладывала. Если он из нее вырос, мог бы
сберечь для своего сына. Что за беспечность эгоистическая?
Мам, если ты моих девушек будешь называть шалавами, у меня и сына никогда не
появится, отчеканил Раздолбай и демонстративно ушел из кухни. Ответ показался ему
остроумным и хлестким, и в счете с мамой он мысленно записал себе выигранное очко.
У-у… неодобрительно прогудел ему вслед отчим.
У-у… в тон отчиму загудел внутренний голос, напомнив о себе впервые за долгое
время.
Да идите вы оба! огрызнулся Раздолбай и закрылся у себя в комнате.
Мамины всхлипывания рвали ему сердце, но он не знал, как себя вести.
Несамостоятельность бесила его. Сергей мог свободно продать любую вещь из своего дома, хоть
видеомагнитофон, а ему закатили скандал за продажу детской игрушки, пылившейся несколько
лет под шкафом. И зачем было второй раз называть Диану шалавой? Жить с родителями под
одной крышей становилось с каждым днем неудобнее, словно повсюду возникали невидимые
углы.
Взять ключи от «той квартиры» и съехать! Деньги зарабатываю, проживу, подумал
Раздолбай, но тут же вспомнил, что двухкассетник считается домашней собственностью, а не
его личной, и чуть не завыл от бессилия он был зависим даже в своем «независимом
бизнесе».
Предновогоднее настроение в доме было испорчено. С отъездом в Ригу родители
смирились, про ссору не вспоминали, но односложные реплики, которыми они стали общаться с
Раздолбаем, сделали его жизнь неуютной, словно из члена семьи он превратился в соседа. Ради
примирения он был готов извиниться, только не понимал за что за проданную игрушку, за
отъезд на Новый год, за то, что у него появилась девушка?
Что вы с мамой такие хмурые ходите, совсем даже не говорите со мной? спросил он
отчима на третий день, не забыв принять кроткий вид.
А что ты дюдюську-бебяську включаешь, губки выпячиваешь? Сам не понимаешь, что
ли?
Не понимаю.
Дядя Володя прикрыл дверь, чтобы мама ничего не слышала, и тихо заговорил:
Пойми, мать ревнует. Это естественно, так должно быть. Потом это пройдет, а сейчас
она сама не понимает, что с ней. Ты уже лоб здоровый, должен к матери относиться, как к
дочери. Не спорить мудовую самостоятельность доказывать, а думать, как ее лишний раз не
задеть.
Она первая начала.
А ты не сдачи давать должен, а говорить себе вот такая у меня мама-дочка, я ее
люблю, что мне ей сказать такое, чтобы сердце ей согреть, а не ранить. Понял?
Попробую.
Подходящих слов Раздолбай не нашел.
Ну, давай, подскажи что-нибудь, где ты там? обратился он к внутреннему голосу.
Ответа не было.
«Как же я входил в это состояние, что мог сам с собой спорить и правильные вещи
подсказывать? недоумевал Раздолбай. Полезный был „глюк“, куда он пропал?»
Сам послал меня вместе с отчимом и спрашиваешь куда? отозвался голос.
Ладно, прости, больше не буду. Подскажи что-нибудь.
Разбирайся сам.
Бог, эй! Господи!
Тишина.
«Ну и разберусь. Отчим все толково сказал, справлюсь без голосов,» подумал Раздолбай
и отправился мириться с мамой.
Мам, дорога все равно была сломанная. Я ее продал людям, которые починить могут, а
сыну, когда родится, куплю потом новую, выпалил он скороговоркой, едва переступив порог
кухни.
Ты сначала зарабатывать сам начни, покупатель. Копейки в дом не принес, а из дома
вещь вынес, ответила мама обличительным тоном.
Да я… Раз так… Сейчас, подожди! задохнулся он и бросился к себе.
Выхватив из тайника под матрасом хрустящую пятидесятирублевку, он вернулся к маме и
звонко хлопнул купюрой об стол.
На тебе!
Что это? Где ты взял?
У меня свой бизнес.
Мама села на стул, словно у нее размягчились ноги.
Ты что, спекулянт?
Спекулянты муку в войну продают. Я людям пишу музыку.
Мама схватилась за голову, и Раздолбай с удивлением узнал, что это не просто поговорка, а
реальный жест смятения и отчаяния.
Ты идиот конченый! заголосила она, раскачиваясь из стороны в сторону. Если об
этих делах узнают, тебя из комсомола выкинут! «Суриковка» идеологический ВУЗ.
Вылетишь из ВЛКСМ, потом из института, с волчьим билетом пойдешь по жизни. Хочешь
судьбу и себе и нам испортить? Дядя Володя директор государственного издательства. Ему
надо, чтобы говорили: «У директора партпечати приемный сын спекулянт?»
Мам, что ты сгущаешь?
Забери деньги, завтра же верни всем людям, у кого брал! Я знала, что добра не будет от
этой музыки. Где эти кассеты? Сейчас заберу все, выброшу.
Мама поднялась со стула. Раздолбай метнулся наперерез, вихрем пролетел по коридору в
свою комнату и закрылся.
Когда в доме появился двухкассетник, мама стала бояться, что «воры вынесут технику», и
сама вызвала мастера, чтобы тот врезал замок в дверь комнаты. Этим замком Раздолбай с
радостью пользовался ночью, чтобы покурить в форточку, а теперь возможность запереться
спасала его сокровища.
Открой немедленно, слышишь! кричала мама. Как ты смеешь запирать дверь в
общем доме? Пусти сейчас же!
Ощущая себя разведчиком, который разбирает и прячет радиостанцию, когда в дверь
ломятся войска СС, Раздолбай сгребал кассеты с полки, укладывал их в чемодан и забрасывал
сверху трусами, носками и майками.
«Офигительно помирился! думал он. Сделаю Диане сюрприз и начну откладывать на
собственный двухкассетник. Надо отсюда сваливать!»
Кассеты удалось отстоять. Когда мама остыла, Раздолбай, словно пичуга, уводящая людей
от гнезда с птенцами, наплел ей, что знакомит людей, которые хотят записать музыку, с теми, у
кого эта музыка есть, а сам никому ничего не пишет и деньги ни с кого не требует.
Люди в благодарность иногда сами дают, что мне, отказываться? примирительно
говорил он.
А какое право ты имеешь с них брать? настаивала она на своем. Ты что, не
понимаешь, что это нетрудовые доходы?
Пришлось клятвенно пообещать, что знакомить он больше никого ни с кем не будет.
Учитывая, что он и так этого не делал, клятвопреступником он себя не считал, а вынужденное
вранье оправдывал маминой отсталостью. Бояться изгнания из комсомола за торговлю
«металлическими» записями стоило много лет назад, но странно было опасаться этого теперь,
когда секретари комсомольских ячеек заказывали Раздолбаю музыку, выбирая ее прямо по
списку запрещенных групп, разосланному из ЦК ВЛКСМ, и приговаривали: «О, Блэк Сэббат
насилие, религиозное мракобесие круто! Давай!»
Вторая ссора, как ни странно, улучшила атмосферу в доме. Подобно тому, как перед грозой
воздух становится густым и душным, а после грозы освежается и легко пьется, так и отношения
Раздолбая с родителями после перепалки из-за денег ожили и снова стали семейными, а не
соседскими. Когда он напомнил, что улетает в Ригу, мама не сказала ни слова, а дядя
Володя незаметно сунул ему в кулак десять рублей и шепнул:
Букет должен быть огромным.
Вечером тридцать первого декабря Диана подошла к телефону и услышала короткие
гудки Раздолбай позвонил ей с соседней улицы из автомата, чтобы убедится, что она дома.
Пушистая елка, игрушки и фигурки Санта Клауса с оленями были погружены в тикавшее
счетчиком такси. Ананас, как самую большую ценность, Раздолбай держал при себе в сумке.
Почему-то его преследовал страх, что таксист может уехать с его сюрпризом, и если елку с
игрушками он мог бы еще купить заново, то лишиться ананаса было для него все равно, что
оказаться в тылу врага с диверсионным заданием и потерять детонатор.
Подготовка сюрприза вообще напоминала Раздолбаю боевую операцию. Он втащил елку на
третий этаж, постелил перед дверью Дианы зеленый коврик и разложил на нем подставку-
треногу с воинственным лязгом, словно установил миномет. Еловый ствол был заранее
обструган и встал, как влитой. Картонная крышка слетела с коробки, открыв елочные игрушки
блеснувшие, будто снарядные носики. «Заряжай!» подстегивал себя Раздолбай, лихорадочно
украшая елку. Верхушка обострилась острием шпиля, превратившись в копье. Санта Клаус и
олени встали у основания треноги, как часовые. Вместо секретного донесения в бархатный
мешок на плече Санты скользнули косметический набор и поздравительная открытка, а
детонатор-ананас был бережно уложен в гущу еловых веток, как последняя деталь адской
машины. Оставалось нажать кнопку звонка и разнести чувства Дианы килотонным взрывом.
Раздолбай потер ладони и уверенно надавил кнопку. Представляя, какой вопль восторга Диана
издаст, увидев его сюрприз, он посмеивался и собирал в кулак выдержку, чтобы выглядеть
непринужденно.
Кто там? послышался из-за двери любимый голос.
Дед Мороз, ответил он, пугаясь частоты, с которой забилось сердце.
Ты?!
Диана открыла дверь, увидела наряженную елку и схватилась за дверной косяк, словно на
нее дунул вихрь.
Oh, my God! крикнула она почему-то по-английски. Oh, my God, fuck! [58] Ты
сумасшедший! Андрей, смотри, что он сделал?
Андрей?! опешил Раздолбай. Oh, my God, fuck! Fuck this fucking Андрей![59] Что он
тут делает?
Приве-ет, протянул Андрей, появляясь в глубине коридора. Решил переплюнуть
идею с завтраком во фраке?
Удалось, удалось.
Раздолбая словно контузило. Диана провела его на кухню и стала угощать чаем, Андрей
затаскивал сюрприз в квартиру, а он сидел за столом, беспомощно улыбаясь, и в ушах у него как
будто стоял звон, сквозь который он ничего не слышал.
Собранная в кулак выдержка без остатка тратилась на то, чтобы немедленно не сбежать.
Фига се, ананас где-то вымутил! удивился Андрей. Сейчас в гости поедем, под
винище хорошо пойдет.
В гости? жалобно переспросил он.
Ну да, мы всей шоблой у Барсука собираемся. Я как раз за Дианкой заехал, сейчас
втроем и поедем. Круто ты нагрянул вообще молодца!
Хотя Раздолбай считал Андрея соперником, тот проявлял по отношению к нему искреннее
радушие, и насупленно отмалчиваться было глупо. Он стал делать вид, что тоже рад его видеть
и вообще приехал ко всей компании, а не к одной только Диане. По дороге к Барсуку они
пересаживались с трамвая на троллейбус и снова на трамвай. Андрей привычно подавал Диане
руку, помогая ей сходить по ступенькам, и Раздолбай, чтобы не отдавать ему роль кавалера без
боя, спешил тоже подать ей руку со своей стороны. Диана не отвергала его и спускалась на
мостовую, поддерживаемая с двух сторон, как настоящая принцесса.
У Барсука собралась вся юрмальская компания, за исключением Миши. Боясь, что Диана
разглядит отчаяние в его глазах, Раздолбай старался не обмениваться с ней взглядами, а о том,
чтобы заговорить или дотронуться, даже не помышлял. В самолете он мечтал, как небрежно
примет ее восторг и станет героем, но после отчаянных попыток отвоевать у Андрея хотя бы
право подавать ей руку чувствовал себя обессилившим. Вернуть расположение духа он пытался,
накидываясь вином, и к моменту, когда Андрей с Барсуком стали закусывать его ананасом
водку, полностью анестезировался. В три часа ночи Андрей прошептал что-то Диане на ухо, она
кивнула, и оба направились в прихожую.
Я Дианкиной маме обещал доставить ее до четырех, так что сейчас на такси отвезу и
вернусь, сказал он, обращаясь ко всем, и подмигнул Раздолбаю: Поедешь со мной
провожать?
Раздолбай бросил на соперника затравленный взгляд и понял, что еще одного раунда за
право быть кавалером не выдержит.
Андрей, ну зачем вырывать человека из компании, сжалилась Диана. Отвези меня
быстренько и возвращайся. Всем пока!
Это было уничтожение.
Чтобы не чувствовать подступившей к горлу трясины, Раздолбай усилил винную анестезию
и к возвращению Андрея рухнул под стереосистему, символично сбив иглу проигрывателя на
песне Адриано Челентано Amore no. [60] Когда он очнулся, пора было ехать на утренний рейс.
Голова болела так, что он даже не мог подумать о разбитом сердце, и сладострастно отдаться
душевной боли у него получилось только в самолете после пары таблеток пенталгина.
Она меня не любит, и ничего у меня с ней не получится, расковыривал он сердечную
рану. Надо от нее отказаться и найти новую девушку. А как найти новую, если лучше Дианы
никого быть не может?!
Теперь, когда видения победных фанфар сменились призраками брошенных знамен и
разбитых обозов, Раздолбаю стало казаться, что Диана единственная девушка, которую
возможно любить. Ее образ словно выжег в сознании контур идеальной женщины, и никакой
другой образ в этот контур не вписывался.
Не хочу больше никого! Хочу Диану! А Диана меня не любит, не любит… терзался
он, находя в этом извращенное удовольствие. Любовь не принесла ему счастья, и он хотел
вдоволь напиться от этого источника хотя бы горем.
Таксист привез его в родной двор. Протягивая с заднего сиденья десятку, Раздолбай увидел
в зеркале свое отражение и подумал, что зеленое лицо с фиолетовыми кругами под глазами и
потухший взгляд могут спровоцировать со стороны родителей много лишних вопросов. Радуясь,
что на нем толстый пуховик, а не «аляска», он сел на дворовые качели и под скрип ржавых
подвесов стал предаваться грусти. Тем временем к его подъезду приковылял пьяный бомж. Эта
категория людей появилась недавно, и даже слово «бомж» многим приходилось
расшифровывать «без определенного места жительства». За исключением короткого периода
антиалкогольной кампании, пьяницы встречались на московских улицах всегда. Обычно эти
мятые, опухшие мужики лепились к районным магазинам «Вино» и на удалении от них
встречались так же редко, как зеленые мухи вдалеке от помойки. В детстве Раздолбай с
брезгливой опаской смотрел на эти винные сборища и говорил себе, что, когда вырастет, пить
ни за что не будет. Пьяницы в винных очередях казались ему потерянными, всеми
презираемыми людьми, но даже они по сравнению с появившимся во дворе бомжом выглядели
аристократами.
Мужчина лет пятидесяти медленно брел, держась за стену. Два раза он падал в зимнюю
солевую грязь и подолгу раскачивался на четвереньках, силясь встать. Рукава его грязной
телогрейки и мешковатые брюки насквозь вымокли. Землистое лицо огрубело настолько, что
напоминало лесной пень. Но ужаснее всего был едкий канализационный запах, который
разлетался от него на много метров вокруг.
«Как можно так опуститься? думал Раздолбай, морщась от вони, долетавшей даже до его
качелей. Хуже животного. Бродячие псы чище!»
Бомж добрался до подъезда, потянул дверную ручку и повис на ней, когда дверь открылась.
Побарахтавшись перевернутым тараканом, он наконец поднялся и вошел внутрь. Меньше чем
через минуту он кубарем вылетел обратно, а на пороге появилась жилица с первого этажа
рослая пожилая дама с огромной, как у сенбернара, головой, медоточивой улыбкой и склочным
характером.
Проваливай отсюда, вонючка! орала она, выталкивая бомжа торцом швабры. На
весь подъезд от тебя смердит!
Да я погреться…
Пить надо было меньше, было бы где греться! Пропил дом, нечего теперь людям вонью
мешать!
Я на пять минут…
Убирайся, или вызову милицию, чтоб тебе почки отбили!
Бомж покорно отошел от подъезда, поскользнулся на замерзшей луже и завалился в кусты.
Теперь он даже не пытался встать, а просто лежал, изредка ворочаясь. Телогрейка задралась,
открыв грязную синюшную поясницу.
«Замерзнет», подумал Раздолбай.
Ему никогда не приходило в голову помогать пьяницам, а тем более бомжам, но спокойно
смотреть, как беспомощный человек лежит голой спиной на снегу, показалось неправильным.
Он вспомнил, что в противоположном конце двора есть подсобное помещение под лестницей,
где дворники хранят метлы. Дощатая дверь подсобки не запиралась, и внутри наверняка было
тепло от коллекторных труб.
Эй! грубовато окликнул он бомжа, подходя к нему и морщась от вони. Эй, мужик!
Бомж не реагировал. Пришлось пересилить себя и подойти ближе.
Эй!
Чего тебе?
Хотите, я вас отведу в одно место, где согреться можно?
Куда?
Тут рядом подсобка есть. Там тепло.
Отведи.
Бомж с усилием поднялся на ноги, но его качнуло. Раздолбай поймал его за рукав. Мокрая
телогрейка выжала из себя смрадную жижу, похожую на мочу, и, разжав руку, Раздолбай
брезгливо отпрянул. Бомж снова завалился в кусты.
Помоги встать, попросил он, вытянув руку.
Раздолбай с опаской смотрел на грязную пятерню с черными вспученными ногтями.
Не смотри, брат, что руки грязные, бормотал бомж. Это чистые руки. Очень
чистые.
Вот, блин, ввязался… Эх, была не была, сказал себе Раздолбай и, задержав дыхание,
стал тянуть бомжа за руку.
Поднять его удалось, но идти он не мог, а тащить на себе вонючую тушу Раздолбай не
решался. Он оглянулся по сторонам и увидел крепкого парня лет двадцати пяти со спортивной
сумкой.
Брат, помоги мужика в подсобку увести! Замерзнет! крикнул Раздолбай, не слишком
надеясь на отзывчивость.
Спортсмен подошел без колебаний и, хотя был чисто одет, смело подхватил бомжа,
положив его другую руку себе на плечи. «Во, дает!» восхитился Раздолбай.
Давай отец, шевели поршнями, пошли, повелительно сказал спортсмен и сразу стал в
их компании главным. Куда его?
Вон туда, под лестницу, кивком указал Раздолбай.
Вдвоем вести бомжа было нетрудно, и они быстро пересекли двор.
А в рот его… бормотал пьяный.
В рот никого не надо, перебил спортсмен. Хорошо ментов не было, живо бы тебе
ливер отбили. Давай шевелись, а то отпустим, навернешься опять.
Шевелись, мужик! понукал Раздолбай нарочито грубо, чтобы не выглядеть рядом с
уверенным спортсменом дюдюськой-бебяськой.
Иду сынки, иду. Только вы не бейте, у меня все равно нет ничего.
Да кому ты нужен, бить тебя?
Раздолбай открыл дверь подсобки. Повеяло затхлым теплом и запахом влажных тряпок.
Прячьтесь тут, грейтесь.
Во, батя, тут тебе прямо пять звезд! одобрил спортсмен. Давай, отсыпайся, не фиг
лежать на улице.
Спасибо, сынки, спасибо! забормотал бомж и на четвереньках, словно пес в конуру,
влез в подсобку.
Раздолбай закрыл за ним дверь.
Спасибо, поблагодарил он спортсмена. Ему хотелось добавить что-нибудь еще,
вместе посокрушаться над несовершенством мира, но он только пробормотал: И ведь ничего
не поделаешь…
А не хрен тут делать! просто ответил спортсмен и, отряхивая рукав светло-серой
куртки, пошел по своим делам.
Раздолбай зачерпнул снег, чтобы тоже смыть грязь с ладоней, и в этот момент долго
молчавший внутренний голос отчетливо шепнул ему:
Только что ты сделал лучшее дело в своей жизни.
Да ладно, чего уж там… хотел отмахнуться Раздолбай, но его сердце словно
взорвалось, превратившись в огромную раскрытую чашу, и в эту чашу водопадом хлынуло
неведомое раньше счастье. Казалось, кто-то бесконечно сильный и добрый нежно прижимал его
к себе и проливал на него всю возможную любовь мира. Подобное чувство он испытывал в
детстве, когда его обнимала мама, но сейчас это ощущение было намного сильнее. От
неожиданных эмоций на его глазах сами собой выступили благодарные слезы. Он вспомнил, как
Миша рассказывал, что подобное чувство было у него после крещения, и растерянно спросил:
Это что такое… Неужели Бог?
Да.
Да ладно… засомневался он, снова отказываясь признавать, что источник
внутреннего голоса находится вовне. Просто я сделал что-то хорошее, и мне от этого
приятно.
Ну, смотри, загадочно ответил внутренний голос и как будто по-доброму рассмеялся.
Водопад любви усилился. Ощущение счастья, переполнявшее Раздолбая, взлетело к высшей
возможной точке и стало вдруг обжигать. Он словно уменьшился, превращаясь в букашку, на
которую лупой направляли солнечный луч, только вместо жара его жгло чувство неоплатного
долга.
Не надо, не надо! испугался он. Я этого не стою!
Мучительная эйфория продолжалась. Он был счастлив сверх меры и одновременно
терзался чувством собственной недостойности, как если бы в детстве пришел из школы с
двойками и в порванной куртке, а мама обняла его, поцеловала и подарила много новых
игрушек. Чтобы сократить пропасть между мизерностью совершенного поступка и
бесконечностью изливаемого за этот поступок счастья, ему захотелось немедленно сделать что-
то еще окажись на улице другой бомж, он бы стал искать теплое место для него тоже.
Принесу этому мужику поесть!
Дома он выхватил из холодильника кусок сыра и сделал три больших бутерброда.
Сейчас обедать будем, не перебивай всухомятку, сказала мама.
Я не себе… Там… товарищ просил, ответил он, заворачивая бутерброды в фольгу.
Потом он зашел к себе и достал из конверта под матрасом две десятирублевые купюры.
Понимая, что бомжу хватило бы трех рублей, чтобы ощутить себя богачом, он все-таки решил
дать ему двадцать. Если это в самом деле был лучший в его жизни поступок, то хотелось
довести его до совершенства.
Прихватив фонарь, чтобы светить в темноту подсобки, он поспешил обратно во двор.
Под лестницей было совсем темно, но сгустившееся там зловоние подсказывало, что
«товарищ» на месте. Раздолбай посветил. Бомж заворочался в углу на куче тряпья.
Кто тут? За что? сонно забормотал он, закрываясь рукой от света.
Я поесть вам принес. Возьмите, сказал Раздолбай, протягивая бутерброды.
Спасибо, спасибо… забормотал бомж, хватая еду.
И еще вот.
Он протянул деньги.
Спасибо, спасибо тебе. Спасибо!
Смущаясь от слишком истовой благодарности, Раздолбай поспешно закрыл дверь.
Ощущение счастья ошеломляло. Теперь он уже не чувствовал себя недостойным и наслаждался
эйфорией по праву.
За такой кайф я бы этих бомжей все время кормил, подумал он.
Нет, так больше никогда не будет, сказал внутренний голос.
Кто это все-таки говорит во мне?
Бог.
Хватит! рассердился Раздолбай сам на себя. Мне надоело самообманываться и
считать раздвоение мыслей «разговором с Богом». Я хочу или убедиться, что он действительно
есть, и тогда верить всерьез, или закрыть этот «театр двух актеров» у себя в голове.
Убеждайся.
Что у меня будет с Дианой?
Дано будет.
Ха-ха! После такого облома?
Да.
Вот и отлично! Ты сам это подсказал!
Помощь бомжу как будто дала ему право быть с Богом накоротке, и он решил ставить
условия, не церемонясь.
Давай так! Я уверен, что с ней уже ничего не получится, но если она станет моей первой
девушкой, я поверю, что ты есть. А если ничего не выйдет, то ты просто мои мысли.
Договорились, снова засмеялся внутренний голос и стремительно отдалился, оставив
Раздолбаю вместо горячего огня счастья маленький теплый уголек. До конца вечера этот уголек
тлел в его душе, напоминая о случившемся, а к утру погас.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
После Нового года перед глазами Раздолбая все время всплывала картина, которую он
однажды наблюдал на задворках районных гаражей. Два кобеля, рыжий и черный, увивались
вокруг пестрой дворняги и по очереди пытались на нее вскочить. Дворняга огрызалась на обоих
кобелей, но рыжему иногда позволяла себя обнюхивать. В конце концов рыжий кобель
запрыгнул на нее и заработал как швейная машинка, а черный бродил вокруг с капающей из
пасти слюной и глядел на их любовь обездоленными глазами. В черном кобеле Раздолбай
узнавал себя, и ему не хотелось больше ни устраивать сюрпризы, ни писать Диане
романтические письма с парусника. Если бы не желание убедиться, насколько можно верить
«голосу Бога», он стремился бы забыть о своей любви как можно скорее, но голос упорно
твердил «дано будет», и любовь ныла в сердце, как ревматическая кость, изо дня в день, из
месяца в месяц.
Он решил приехать к Диане последний раз на ее день рождения. Десятого августа, за два
дня до двадцатилетия самого Раздолбая, ей исполнялось восемнадцать, и поздравление казалось
удобным поводом сделать красивый жест.
«Устрою сюрприз типа той новогодней елки и приглашу куда-нибудь, сказал себе
Раздолбай. Пойдет со мной останусь в Юрмале до конца лета, а не пойдет… Ломанусь
оттуда в Гурзуф!»
Про Гурзуф ему рассказывал Сергей из «Детского мира», и с его слов, там творилась
вакханалия, перед которой меркли и «Ночные грезы Далласа», и даже «Калигула».
Телки со всех городов приезжают, сами на болт навинчиваются! уверял он. Я там
до женитьбы отдыхал с компанией, так мы расписание составляли утром у нас пермские,
вечером свердловские, ночью красноярские… С челябинскими в «каменное лицо» играли.
Пробовал? Мужики садятся вокруг стола голые по пояс снизу, одна телка под стол лезет, другая
на стол и должна угадывать, кому сосмандон делают. Писец смешно отвечаю!
Раздолбай рисовал в фантазии холодный Дианин отказ и мстительно представлял, как уедет
в Гурзуф и там будет составлять расписание, кому лезть под стол.
Жизнь поскучнела, когда любовь легла в дальний ящик. Мечта о Диане, как морковка перед
носом ленивого ослика, заставляла Раздолбая бодрее бежать по жизни, и когда эта морковка
отдалилась, у него словно загустела кровь. Он сонно отбывал пары в институте, нехотя рисовал
учебные этюды и лениво встречался со своими кассетными клиентами, зарабатывая десять
двадцать рублей в неделю, хотя при желании мог зарабатывать и сто. Так тянулись бы дни до
самого августа, если бы ничтожное событие не поменяло уклад жизни, подобно сценическим
декорациям в театре.
Время от времени мама посылала Раздолбая пройтись по гастрономам «купить что-нибудь,
если что-то будет». Поручение звучало так расплывчато, потому что с осени прошлого года
продукты совершенно исчезли из магазинов. Продавщицы выстраивали на пустых прилавках
пирамиды из рыбных консервов, а в ответ на раздраженные вопросы: «Когда что-нибудь
появится?» пожимали плечами и отворачивались. «Что-нибудь» появлялось неожиданно и
мгновенно привлекало многометровую очередь. Это могло быть молоко, мог быть сыр, могли
быть сосиски что угодно, но всегда что-то одно. Купить сразу несколько продуктов стало
невозможно, и чтобы еда в доме сохраняла разнообразие, приходилось обходить все районные
магазины и подолгу выстаивать то за колбасой, то за рыбой, то за сливочным маслом. Очереди
Раздолбай ненавидел и холщовую продуктовую сумку, которую вручала мама, был готов
забодать.
После новогодних праздников магазины выглядели совсем безнадежно, и даже пирамиды
из консервных банок уменьшились в высоту. По поручению мамы Раздолбай обошел
привычный маршрут из пяти гастрономов и только было порадовался, что нигде ничего не
«выбросили» и в очереди стоять не придется, как вдруг увидел возле дверей маленького
универсального магазинчика быстро собирающуюся толпу. В этом магазинчике могли
продавать что угодно, от войлочных тапочек до мышеловок, но ажиотаж толпы сигнализировал
о наличии съестного. Он подошел ближе. В дверном створе стояли большие алюминиевые
бидоны, из которых в разлив продавали подсолнечное масло. Люди занимали очередь с
трехлитровыми банками в авоськах, посылали родственников за посудой и так скандалили,
словно стояли не за маслом, а за местами в шлюпку «Титаника».
Куда лезешь вперед меня со своей банкой? Не видишь, стою!
С чем стоишь? У тебя руки пустые!
Сейчас жена принесет бидон.
Пока принесет, я себе десять раз налью.
Я тебе на башку налью твою наглую!
Если бы это была очередь за мясом, Раздолбай посчитал бы хлопоты оправданными, но
масло показалось ему не слишком ценным продуктом, и он прошел мимо.
Ты с ума сошел, не занял очередь?! набросилась на него мама. Масла
растительного полгода нет, я на сливочном жарю, все корками пригорает!
Я не знал, что оно нужное.
А надо интересоваться, а не соседом-иждивенцем жить в доме! Бери банку, беги,
покупай немедленно!
От слов «сосед-иждивенец» Раздолбай вздрогнул, словно у него перед глазами хлопнул
пистон. Это была колкая правда с некоторых пор он действительно ощущал себя в
родительском доме соседом. Отчим приходил поздно вечером и обсуждал с мамой бытовые
дела, которые решались без него.
Его ни о чем не спрашивали, с ним не советовались. Он переступил бы жадность и
пополнил семейный бюджет из конверта под матрасом, если бы за это его наградили
уважением, но знал наперед, что услышит «убери свои спекулянтские деньги». Если он был
членом семьи, то в чем заключалось членство? В том, что его посылали в магазин
бесцеремоннее, чем если бы он был посторонним?
Мам, будь я соседом, ты бы мне говорила: «Сходите, пожалуйста, за маслом, а не беги-
покупай», сказал он, напустив на себя вельможное достоинство, и ушел, хлопнув дверью.
Сам провоцируешь ссору, шепнул внутренний голос.
Господи, да если бы я жил отдельно и приходил в гости, мы бы не ссорились никогда!
воскликнул про себя Раздолбай.
Через два часа они принес наполненную маслом банку и поставил ее в прихожей с таким
видом, что будь в банке не масло, а молоко, оно бы моментально скисло.
Спасибо, буркнула мама, демонстративно не притрагиваясь к его добыче.
Поздним вечером с работы вернулся дядя Володя.
Есть хочу умираю! Если этот троглодит не сожрал последние сосиски, давай, что
осталось! гаркнул он, сбрасывая кожаное пальтище. Тяжелые фалды мотнулись над тумбой,
на которой стояла банка, и сбросили ее на пол. Стекло разломилось с глухим хрустом, и масло
хлынуло по паркету во все стороны. Пол убирали до утра, но масло впиталось в паркетные
трещинки, проникло под вытертый лак, и громадное жирное пятно распласталось по всей
квартире. Решено было вызвать циклевщика и отлакировать паркет заново.
О бронхиальной астме Раздолбай не вспоминал со времен военкомата и даже начал
забывать, что она у него есть. Циклевка пола напомнила, что диагноз был не только в
медицинской карте. В легких у него засвистело, каждые полчаса он хватался за ингалятор, а
ночью просыпался по несколько раз, мучимый сновидениями, в которых его душили.
Циклевка доконает его, озабоченно заметил дядя Володя. Может, он пока поживет
где-нибудь в другом месте?
Отправить его на «ту квартиру», чтобы перекантовался там? предложила мама.
С одобрения отчима мама выдала Раздолбаю комплект постельного белья и буднично
протянула ключи, к которым он давно тянул мысленные щупальца.
Я там… аккуратно… Все нормально будет… потупился он, пряча ликование, и
бочком выскользнул из дома, зная заранее, что уже ни за что не вернется.
«Та квартира» ласково обняла его запахом пустующего жилища, словно давно ждала.
Раздолбай зажег весь свет и медленно обошел свои новые владения. Однушка не знала ремонта с
того дня, как он здесь родился. Плитки линолеума на полу загибались углами вверх, как
ломтики засохшего сыра. Кран в ванной плевался ржавой водой. Сливной бачок не работал.
Обои в некоторых местах свисали со стен лоскутьями, обнажая пожелтевшие газеты,
служившие подложкой.
«Более полувека минуло с того дня, когда над нашей Родиной Ленин поднял знамя Великой
Октябрьской социалистической революции. Экономически могучая, политически монолитная,
несокрушимая Страна Советов уверенно смотрит в будущее», прочитал Раздолбай на
краешке старой «Правды».
«Офигенно могучая, подумал он, вспомнив, как стоял два часа за маслом. Хорошо,
что таких дубовых статей больше не пишут».
Раздолбай прошел на кухню и воткнул в треснувшую розетку вилку маленького
холодильника тот затарахтел как грузовичок. Погладив холодильник по облупленному боку и
осознав, что теперь это ЕГО холодильник, он заулыбался от счастья и обошел квартиру еще раз.
Старенькая мебель из клееной фанеры показалась бы кукольной на фоне финских гарнитуров,
которыми был обставлен дом дяди Володи, но теперь это была ЕГО мебель, и она радовала глаз.
Раздолбай застелил раскладной диван, обтянутый зеленым плюшем, забрался под одеяло и
погрузился в блаженное ощущение бытия в собственном доме.
«А ведь я сказал про себя: „Господи, если бы я жил отдельно!“, и в тот же вечер разбилась
банка, вспомнил он, но тут же засомневался: Ничего это не значит! Мало ли случается
совпадений? Вот если с Дианой получится, тогда… Тогда, может, и поверю, что есть этот Бог».
Дано будет, шепнул внутренний голос.
Вот и проверим.
К родителям Раздолбай наведался, когда пришло время записать несколько кассет. Запах
лака уже выветрился, но он все равно изобразил приступ астмы и напоказ подышал перед мамой
из ингалятора.
Все еще задыхаешься? удивилась она.
Душит немного, соврал он и поскреб горло, словно ослабляя несуществующий
галстук.
Пойдем ко мне, поболтаем, пригласил дядя Володя, пронизав его рентгеновским
взглядом.
В кабинете отчим взял со стола трубку, которую время от времени закуривал, пытаясь
распробовать, можно ли с ее помощью отказаться от сигарет, и стал ее сосредоточенно
набивать. Раздолбай смиренно ждал воспитательной беседы. Дядя Володя сопел, утрамбовывая
табак, и говорить не спешил. Только раскурив трубку и развесив по комнате пласты ароматного
дыма, он наконец процедил через трубочный мундштук:
Ну, что там у тебя?
Рисую, доложил Раздолбай, приняв соответствующий воспитательной беседе образ
дюдюськи-бебяськи. У нас сейчас техника маслом. На той квартире удобнее можно
краски смешивать… не боясь… мебель… испортить…
Под пристальным взглядом отчима он ослаб голосом, и заключительные слова прокапали
из него, как последние капли из перекрытого крана.
Я так понял, ты решил свалить туда насовсем?
Нет, просто… вам не мешать… краски…
Не надо мне тут про краски, перебил дядя Володя, обращая его сердце в падающий
камень. Я все понимаю. Тебе скоро двадцать, хочется самостоятельности…
Раздолбай не сомневался, что услышит сейчас «возвращай ключи», и заранее готовился
ловить падающее сердце, чтобы оно не разбилось в отчаянии.
Попробуй, поживи сам, неожиданно разрешил отчим. С матерью я договорюсь. Но
если у тебя там будет «хавера» разгоню к чертям.
Что будет?
Притон. Будешь собирать компании с вином разгоню, заберу ключи.
Раздолбай хмыкнул. Он, может, и хотел бы собирать компании, но делать «хаверу» было не
с кем. Миша все время занимался и не выпивал, Валера уехал, а приглашать в обшарпанную
однушку Мартина было не номенклатурно, и к тому же он куда-то пропал.
Этот человек больше не живет здесь, с холодком отвечала по телефону его мама. Я
передам, что вы звонили, если он объявится, но если вы не из тех, кто помогает ему
спекулятивно обогащаться, то сомневаюсь, что он с вами свяжется. Личные отношения для него
больше не существуют.
Заверив дядю Володю, что притона не будет, Раздолбай позволил нагрянуть в любое время
с инспекцией, и на этом воспитательная беседа закончилась. Отчим отложил трубку и закурил
сигарету, а Раздолбай поспешил в комнату, которую по привычке называл своей, чтобы записать
музыку клиентам. Двухкассетник приветливо блеснул глянцевыми боками. Раздолбай провел
пальцем по кнопкам и подумал, что магнитофон единственное, что привязывает его к
прежнему дому. Как бы хорошо ни было на «той квартире», разлука с музыкальными
сокровищами мешала ощутить переселение свершившимся.
Забрать бы тебя, тихо сказал он магнитофону и тут же почувствовал в комнате тонкий
сигаретный запах.
Дядя Володя стоял в дверях и молча наблюдал за ним.
Я это… Музыку послушать… смутился Раздолбай.
Как тебе лучше работается, с музыкой или без музыки? спросил отчим. Под
музыку лучше рисовать было бы?
Веселее, конечно…
Забирай, но чтобы через две недели принес картину.
Какую?
Маслом. Считай, что я тебе заказал ее за магнитофон.
Если бы Раздолбай не стеснялся проявлять по отношению к дяде Володе чувства, то он
бросился бы ему на шею и поцеловал. И дело было не в том, что ему дарили дорогую вещь,
которой он и так единолично пользовался. Переехав на «ту квартиру», магнитофон превратил
бы ее в настоящий дом и оборвал последнюю связь с домом прежним отчим отпускал его.
«Я ему такую картину нарисую, что у него трубка выпадет!» восторженно думал
Раздолбай.
Первый раз в жизни он рисовал с азартом. Любимым автором отчима был Достоевский, и
написать портрет Федора Михайловича Раздолбай придумал сразу. Два дня он провел около
памятника классику, набрасывая эскизы и стараясь, чтобы его портрет не походил на
каноническое изображение писателя из учебника. Карандашный рисунок получился
оригинальным и даже мастеровитым, а вот с маслом не задалось. Не зря козлобородый
профессор Епишин в сердцах говорил, что техника Раздолбая годится только для росписи
разделочных досок. Заботясь о сходстве, он не справился со светотенями, и портрет получился
таким мрачным, словно Достоевский сидел в погребе. К счастью, Раздолбай болтал с Марягой о
музыке не на каждом уроке литературы и помнил, что за какие-то выступления писатель сидел
в Петропавловской крепости. Он нарисовал в верхнем углу холста зарешеченное окошко и
добавил к портрету несколько световых бликов. В последний момент рука с кистью дрогнула, и
мазок лег не так, как ему хотелось. Схватив мастихин, [61] он хотел убрать краску, но вдруг
увидел, что от его ошибки портрет неожиданно ожил, и застывшее лицо приобрело выражение
возвышенного страдания.
Ух ты, это я сделал?! изумился он.
Впервые в жизни рисование подарило ему счастье созидания ценности. Вдруг в его руках
родился из небытия предмет, вызывающий к себе такое же почтительное отношение, как
внушала, к примеру, музыка, выходившая из-под смычка Миши. Каждый, кто слышал, как он
играет, сразу понимал, что место этого исполнителя в хорошем зале, а не со шляпой на улице. В
волшебном прыжке Раздолбай дотянулся до уровня, который восхитил его самого, и теперь
неотрывно смотрел на свою работу, не в силах поверить, что родившуюся ценность сотворил он
сам.
«С такой картиной можно и с Мишей на равных общаться, гордо подумал он. Надо
будет сфотографировать, показать ему».
Дядя Володя предсказуемо оценил портрет по высшей мерке.
Ах ты, собака! крякнул он, увидев скорбно-одухотворенное лицо Достоевского.
Вот чем ты заниматься должен, а не музыкой спекулировать.
За это не платят, хихикнул польщенный Раздолбай.
А что ты сделал для того, чтобы платили? Надо вкалывать, работать на имя, глядишь
лет через десять начнут платить. Зато будешь заниматься тем, к чему у тебя призвание, а не по
течению барахтаться сегодня одно, завтра другое. Давай мне еще другую картину рисуй.
Благодаря портрету, Раздолбай стал читать в глазах дяди Володи уважение и от этого даже
перестал съезжать при нем на дюдюську-бебяську, но другая картина так и не появилась. Азарт
ушел на Достоевского без остатка, и взяться за что-то новое ему не хватило решимости. Он
запечатлел свой первый успех, щелкнув портрет «Зенитом», и стал носить фотографию в
кошельке, чтобы при случае похвастаться знакомым.
Первым, кому он хотел доказать, что чего-то стоит, был Сергей, но приятель-спекулянт
неожиданно испарился. Он не появлялся в «Детском мире», хотя обычно даже грипп не мешал
ему регулярно приходить с чемоданчиком на свое место возле колонны, никто не поднимал
трубку на его домашнем номере, никто не знал, где он.
Случилось что-то, догадывался Раздолбай, отгоняя от себя злорадное словечко
«допрыгался».
Сергей не являлся настолько близким приятелем, чтобы переживать за него, но его
исчезновение было досадным. Музыкальный список пришлось сократить в несколько раз, и
денежный конверт резко перестал набирать пухлость, как обжора, севший на вынужденную
диету.
В середине весны Раздолбаю в два часа ночи позвонил Мартин.
Слушай, ты, король, свинтил от предков на свою хату! похвалил он. Твой старший
устроил дикий допрос, когда я просил дать номер. Отчего-то ему не понравился мой голос, и он
с пристрастием выяснял, зачем взрослому мужчине нужен во втором часу ночи одиноко
живущий юноша. По-моему, он заподозрил меня в дикой голубизне. Голубизна дерьмо.
Лучше бы он меня в сутенерстве подозревал. Ну, как ты сам вообще поживаешь? Как Диана
номенклатурная?
Пока никак. Я решил временно пропасть и сделать ей на день рождения последний
сюрприз. В августе собираюсь…
Прости, я дикая свинья прошу тебя что-то рассказывать, хотя совершенно не имею
времени слушать. У меня плотно закрутились дела по бизнесу, в ближайший час нужно сделать
двадцать звонков. Давай выкроим вечер, сходим поужинать. На Патриках открыли новый
кооперативный ресторан, я тебя дико приглашаю. Вместо мудового фокусника там поет джаз
номенклатурная негритянка, так что мой Вашерон будет в безопасности.
Я тебя совсем потерял, дома ты не бываешь, как тебя найти, если что?
Я сейчас в образе дико неуловимого Джо, и вовсе не потому, что меня на хер не надо
никому ловить. Дико наоборот, к сожалению. Ты меня не ищи, я тебя сам найду.
На этом Мартин снова надолго пропал, и только благодарная память об авантюрном полете
к Диане не давала Раздолбаю посчитать их дружбу потерянной.
Наступил август. Ко дню рождения Дианы Раздолбай купил пять маленьких медвежат,
которых придумал привязать к большим гелиевым шарам и развесить перед Дианиной дверью,
словно они сами прилетели ее поздравить. Каждому медвежонку он вложил в лапы карликовые
розы и свитки с поздравлениями, а чтобы они держались, стал пришивать их нитками. За этим
занятием его застал звонок мамы.
Сынок, как собираешься двадцатилетие праздновать? поинтересовалась она.
А что?
Чего ты со мной через губу разговариваешь?
Нитка во рту, пришиваю кое-что.
А-а… Одиннадцатого в ЦДРИ Слава Полунин выступает, «Асисяй», помнишь? Он же
уехал со своими «Лицедеями», и они сейчас гремят на весь мир. У них единственный спектакль
в Москве, как раз перед твоим днем рождения. Давай сходим вместе, это будет тебе мой
подарок.
Мам, я уже на девятое взял билет на поезд в Ригу. День рождения скорее всего там
отмечу.
Матери в планах красивой жизни места нет?
Упреки провоцировали Раздолбая на ответную вспыльчивость. Он хотел сказать, что мама
всегда в планах, только он не знает, на каком месте, но дремавший «голос Бога» немедленно
пробудился.
Ты ударишь ее своей «остротой» наотмашь, и будет ссора! раздался внутри
негодующий окрик.
Раздолбай запнулся и, мягко закончив разговор с мамой, решил разобраться с «Богом» так
обстоятельно, как если бы тот сидел напротив и ему можно было заглянуть в глаза.
Ты прав, маме хамить не надо, начал он мысленный диалог, стараясь походить
трезвостью суждений на дядю Володю. Только давай перестанем считать тебя «голосом
Бога» и признаем, что ты часть моего сознания. Может быть, ты лучшая часть! Но ты
это я, и я говорю сам с собой.
Ты обещал поверить, если с Дианой получится, напомнил голос.
Во-первых, еще ничего не получилось. А во-вторых, даже если получится, не хочу я сам
себе врать! разозлился Раздолбай. Я гораздо больше не верю, чем верю, и если мне
кажется иногда, что я говорю с Богом, то это скорее всего самообман. Я загадал про Диану,
чтобы разрешить сомнения, но это все равно, что монету подбросить. Я не хочу потом верить
в Бога, потому что монета упала так, а не иначе. Допустим, все сложится, и Диана станет моей.
Что мне после этого, читать Библию, соблюдать заповеди? Может, еще и в церковь с Мишей
ходить?
В церковь тебя никто пока что не гонит, а заповеди мог бы и соблюдать. Чем они тебе
неудобны? Какую ты стремишься нарушить?
Хотя бы «не прелюбодействуй»!
А ты что, дикий прелюбодей? ехидно спросил внутренний голос, вставив словечко
Мартина.
Пока нет, смутился Раздолбай. Но я хочу этого, буду хотеть и не собираюсь от
этого отказываться из-за какойто древней книжки.
Если бы Диана стала твоей, а в Москве появилась бы другая доступная девушка, ты
изменил бы?
Наверное, нет.
Почему?
Как-то это… неправильно.
Это и есть прелюбодеяние, и ты сам соглашаешься, что это плохо. Что тебя смущает
тогда?
Ну, я же не хочу, чтобы у меня за всю жизнь была одна женщина, даже если это Диана. Я
хочу много женщин. Хочу, чтобы как в Риге у Мартина с Валерой было, чтобы как в «Ночных
грезах Далласа», чтобы в «каменное лицо» играть…
Это нарушение, да, согласился внутренний голос.
Вот видишь! Не хочу я эту заповедь соблюдать, и не соблюдает ее никто, иначе «Ночные
грезы Далласа» никто не смотрел бы. Все эти заповеди лицемерие. Все равно придется в
жизни и с кучей женщин быть, и обманывать мало ли что еще.
Что значит «придется»?
Придется, потому что без этого не прожить, и все так делают. Это и есть жизнь, а не
древняя сказка с заповедями.
Нет скорее всего никакого Бога, но даже если есть все равно это после смерти
выяснится. А сейчас я сам с собой говорю и сам себе условия придумываю: «получу Диану
поверю, что Бог есть».
В то, что у тебя с ней получится, ты сам веришь?
В груди у Раздолбая заныло, словно его собирались бить.
Сколько раз внутренний голос шептал «дано будет», и все равно обладание Дианой
казалось не более вероятным, чем успешный прыжок через пятиметровую стену.
Не верю, честно признался он.
Зачем тогда эта затея с шариками?
Поставить точку. Поздравлю, приглашу куда-нибудь и все.
Значит, ты сам думаешь, что у тебя с ней не получится, а я говорю, что она станет твоей
первой девушкой. Не странно ли в разговоре с собой утверждать противоположные вещи?
Ну, это какая-нибудь тайная надежда говорит во мне.
Ты ведь не с тайной надеждой договаривался, что поверишь, после того как помог
нищему. Я обещал тебе Диану, и ты получишь ее, даже если это кажется невероятным. Только
доверься и делай, как я скажу.
Раздолбай устало выдохнул. Мысленный диалог потребовал такого напряжения, как если
бы он решал сложную математическую задачу. Но если в задаче можно было получить
однозначный ответ или хотя бы найти его на последних страницах учебника, то попытка
постичь природу внутреннего голоса оставалась безрезультатной. Раздолбай по-прежнему не
понимал было это раздвоением собственного сознания, голосом интуиции или в самом деле
гласом сверхмудрого советчика, пойманным из космоса антеннами души.
«Доверюсь! решил он. Сначала надо понять, стоит ли к этому голосу прислушиваться,
а потом разбираться, что это вообще такое».
Приехав в Ригу, Раздолбай купил в парке связку больших летающих шаров в виде сердца и
на такси повез их в Задвинье. Летом Диана большую часть времени проводила на даче в
Юрмале, но он сделал проверочный звонок и узнал, что она на городской квартире. Из
открытого окна третьего этажа доносились переливчатые звуки пианино.
«Даже в день рождения занимается. Опять, наверное, готовится к какому-нибудь
концерту», уважительно подумал он.
Отпустив шары тыкаться в потолок перед Дианиной дверью, Раздолбай подвязал к
ленточкам своих медвежат и расплылся в улыбке, увидев, каким праздничным получился его
сюрприз. На грязной лестничной клетке с облупленными стенами медведи-воздухоплаватели с
розочками в лапах выглядели сказочным чудом. Он нажал кнопку звонка и метнулся этажом
выше. Пианино в квартире умолкло, за дверью послышалось шебуршание.
«В глазок смотрит!» догадался он.
Возглас восторга сдетонировал в прихожей и выплеснулся через распахнутую дверь,
наполнив подъезд звонким гулом.
Выходи! Я знаю, что ты здесь! Кроме тебя, таких чудес творить некому! кричала
Диана.
Он спустился, сверкая победительной улыбкой, и затрепетал, увидев, что за прошедшие
восемь месяцев Диана стала еще красивее. Последние детские черты слетели, словно пыль,
сдутая мастером с вырезанной статуи, и от красоты девушки хотелось защититься, как от
радиации.
Куда ты пропал вообще? Не звонил ни разу, и вдруг… Я в смятении, не могу подобрать
слова… Спасибо! захлебывалась она, перемещая мишек-воздухоплавателей в квартиру.
Мучитель-препод назначил мне в день рождения переэкзаменовку, я сижу с утра как
прикованная, вечером пойду сдавать. Если тебе нечего делать, можешь посидеть у меня, потом
съездить со мной в школу. Я быстро сдам, и пойдем куда-нибудь праздновать.
«Вдвоем!» счастливо подумал Раздолбай, взглянул на Диану еще раз и, получив новую
дозу радиации, пораженчески запаниковал. Он представил, что его самые дерзкие мечты вдруг
сбудутся. Они останутся наедине, сбросят одежду… Она будет жечь его своей красотой, а он
топтаться перед ней на сброшенных брюках, прижимать к груди худенькие ручки, чтобы они не
казались нитками, и походить на пережившего засуху кенгуру.
Никогда у меня с ней не получится! Это невозможно! отчаивался он.
Дано будет, шепнул внутренний голос.
Да ну тебя, не смеши!
Диана проводила его в свою комнату и вернулась в гостиную к пианино. Пытаясь больше
узнать о ее жизни, Раздолбай стал пристально приглядываться к предметам, обитавшим в ее
личном пространстве. Вот на книжной полке два надорванных билета в театр интересно, кто
ее приглашал? Спектакль классическая «Чайка», наверное, кто-то из родителей. На
подоконнике потрепанный магнитофон и кассеты без коробочек какую она слушает музыку?
Кассет мало, они разбросаны и не подписаны какие-нибудь случайные записи. А вот в
кожаном чехольчике флакон духов, ароматом которых когда-то пахла его подушка вот бы
снова вдыхать этот аромат со своей постели… Желая напомнить себе тот запах, Раздолбай взял
флакончик, но тут же положил на место, услышав, что в квартиру кто-то вошел. По двум
спорившим голосам, мужскому и женскому, легко было догадаться, что пришли родители.
…узкий диван в гостиной, где твоя сестра спать будет? спрашивал отец.
А надо было съездить со мной в мебельный, когда я просила, и был бы широкий!
отвечала мать. Что ты мне предлагаешь, в гостиницу ее отправлять?
Звуки пианино стихли.
Мама, папа, у нас гость! сообщила Диана, и Раздолбай вышел под внимательные
взгляды родителей, словно под свет софитов.
Дианину маму он уже видел, когда устраивал первый сюрприз с завтраком, и теперь
понимал, почему она так переживала за свой неприбранный вид. Бежевый брючный костюм,
красные туфли на шпильках, завивка и макияж в таком виде она ходила покупать консервы
для оставшегося на даче кота. Отца Дианы Раздолбай видел впервые, и он его разочаровал.
Высокий, с признаками ранней старости, мужчина был милым, но сереньким и лишенным той
яркой мужской силы, которой Раздолбай восхищался в своем отчиме и мечтал иметь сам. Хотя
достаток семьи был заметно выше среднего, одет отец был в черную нейлоновую ветровку и
серый мешковатый костюм, а кондовые советские полуботинки, встав в один строй с изящными
женскими туфлями, сразу показали, кто в этом доме хозяин. За обедом, который мама Дианы
предложила Раздолбаю разделить с семьей, выяснилось, что папа еще и зануда. Он не мог
закончить ни одной мысли, прыгал с темы на тему и бесконечно тянул обстоятельный, но
зубодробительно скучный рассказ.
Я маме аккумулятор поставил заряжать вчера, а сегодня смотрю он не зарядился,
рассказывал он, жуя сосиску. Проверил клеммы все в порядке. Ну, на всякий случай решил
их подшкурить. Шкурка-то у меня в запасе осталась, я ее в прошлом году покупал, когда
машину подкрашивал. Хорошо подкрасил, до сих пор смотрю ничего не видно. А в гараже у
нас подкрашивали ребятам, так вылезает заплата, ни по цвету не совпадает, ни по фактуре. Так
вот, я шкуркой этой мелкой клеммы зачистил, вроде бы вольтметр больше отклонился, а сегодня
смотрю заряда нет. То ли банки перемкнуло, то ли пластины осыпались. Мы в институте
много этими аккумуляторами занимались, материальная база у нас хорошая была. Ректором-то
у нас была жена Микояна. У нас и спортзал был отличный, и бассейн. Я тогда на второй разряд
плавал. Время было физкультурное. Помню, поехали на сборы ГТО сдавать…
От спортивных сборов папа перешел к зимней рыбалке, на которой утопил в проруби
валенки, привезенные из Тулы, где жил его брат-библиотекарь, способный угадать книгу по
любой строчке, но мать перебила его и стала допытываться, когда он поставит наконец
купленную полгода назад стиральную машину.
Так она в ванной-то не становится, начал оправдываться отец. Хотя там
сантиметра два всего не хватает. Я думаю в стене углубление выдолбить, надо только способ
выбрать. Кувалдой сплеча нельзя треснуть может, а то и рухнуть. Надо по контуру
обозначить зубилом или даже высверлить, а потом стесать чем-нибудь.
Так стеши наконец! воскликнула мать и пригласила Раздолбая в союзники. За чеки
покупали в «Березке» хорошую машину, потом тащили через всю Ригу зачем? Чтобы я об нее
полгода в прихожей спотыкалась, а стирала руками?
Раздолбай понимающе покивал, но папа предложил войти в его положение тоже.
Так чем стесать, это подобрать надо… И потом я не знаю, будет ли там запас. Может,
эта стена всего два сантиметра? Начнешь выдалбливать и прорубишь… окно в сортир.
Хотите, я помогу? предложил Раздолбай. Диана до вечера занимается, а мне все
равно делать нечего.
Мать простерла в его сторону руки, как бы восклицая: «Вот человек!», а отец
недовольно крякнул.
Ну, давай тесать, помощничек, а то мне потом все мозги стешут, усмехнулся он и
полез на антресоль за инструментами.
Помогая папе, Раздолбай узнал множество ненужных подробностей обо всем на свете.
Ванная, где они плечом к плечу долбили бетонную стену, напоминала тюремную камеру, из
которой двое заключенных пытались совершить побег. Раздолбай орудовал долотом и думал,
что, если бы это была настоящая тюрьма, побег бы не получился. Совместное заточение с отцом
Дианы он выдержал бы несколько дней, а потом придушил бы его подушкой.
Папочка у меня прелесть, правда? смеясь, говорила Диана, когда они вышли наконец
из дома и направились к трамвайной остановке, чтобы ехать в школу. В детстве он был для
меня центром вселенной. Я утром просыпалась, первым делом думала, что сейчас увижу папу, и
бежала к нему в комнату. Готовила ему на выбор завтрак и писала «миню». Он вечером по
этому «миню» выбирал, а я утром готовила. Бегала за ним всюду хвостиком, слушала, разинув
рот.
Тебе правда интересно, что он говорит? не удержался Раздолбай.
Конечно, нет! А зачем надо, чтобы интересно было? Я его люблю, а что он говорит не
важно. Он без слов может бурчать что-нибудь, а я буду ему в рот смотреть, любоваться, как у
него губы шевелятся… Ой, наш трамвай!
До остановки было еще идти и идти, а трамвай уже шипел пневматикой, закрывая двери, и
успеть на него было невозможно. В шутку Раздолбай шагнул на рельсы и поднял руку, словно
останавливая такси. Он сделал это, чтобы повеселить Диану, и хотел в последний момент
отойти, но, к его изумлению, трамвай остановился возле них и приветливо распахнул дверцу.
Диана восторженно засмеялась, а Раздолбай ощутил такое всевластие, словно в кармане у него
появилась волшебная палочка. От нахлынувшей уверенности он стал сам себе нравиться и
заметил, что его самовосхищение передается Диане, зажигая в ее глазах лучистые искорки.
Никогда раньше она так на него не смотрела.
«Она мной восхищается!» ликовал он.
Пока Диана пересдавала экзамен, он томился возле школы и с волнительным холодком под
ложечкой обдумывал, куда ее пригласить. Желая быть неотразимым, он отверг простецкие
уличные кафешки и решил заказать шампанское с фруктами в баре гостиницы «Латвия». Это
казалось абсолютным шиком, к тому же был шанс кивнуть небрежно девушкам, знакомым по
прошлогодней эскападе, и вызвать у Дианы дополнительный интерес или даже ревность.
Ревновать, однако, пришлось ему самому.
День рождения и пятерка двойной повод праздновать! весело сообщила Диана,
выпорхнув из школы. Сейчас позвоним Андрею, придумаем, куда пойдем.
Восемь месяцев назад столкновение с соперником уже опрокидывало Раздолбая, и он сам
не мог объяснить, почему совсем не думал о нем в этот раз. Внутренний голос подбадривал изо
всех сил, но уверенность исчезла, и он снова примерил на себя шкуру черного кобеля,
созерцающегочужуюлюбовьнагаражныхзадворках.Настроениестало
раздраженномстительным, и ему даже хотелось, чтобы все стало еще безнадежнее например,
чтобы Андрей с Дианой начали при нем целоваться, а он язвительно говорил бы своему «Богу»:
«Ну что, получилось у меня? Дано было? Сам обещал, теперь давай, сам устраивай!»
Диана зашла в телефонную будку.
«Я сейчас в такой заднице буду со своими шариками и медвежатами!» злился Раздолбай.
Дано будет, твердил внутренний голос.
Нет, все пропало.
После недолгого разговора Диана вышла из будки с видом выброшенной из дома кошки.
Его нет.
Ну, и? уточнил Раздолбай, не веря, что дракон, летевший его склевать, просто исчез.
Мы договорились вчера, что я позвоню от школы, а его нет! Его папа сказал, что он в
каком-то походе с байдарками. Ничего не понимаю… Он меня даже с днем рождения не
поздравил!
Раздолбая распирало желание порвать призрак отсутствующего соперника на куски,
выставив его в глазах Дианы свиньей, но вместо этого он прикинулся воплощением сочувствия.
Не огорчайся, может, он спутал день, может, вернется к вечеру, стал он утешать.
Давай начнем праздновать, а потом еще позвоним.
В баре на последнем этаже «Латвии» он воодушевленно рассказывал, как прикидывался
иностранцем в компании Валеры и Мартина. Некоторые подробности, вроде ногтя, очертившего
по кругу его сердце, он благоразумно замалчивал, зато не скупился на смешные детали, которые
выдумывал на ходу. Слушая байку про администратора-филина, облитого Мартином из
огнетушителя, Диана хохотала до слез. Когда она смеялась, Раздолбай чувствовал свою власть,
но стоило смеху ослабеть, она смотрела словно сквозь него, и он понимал, кто притягивает ее
мысли.
«Что толку расшибаться перед ней клоуном, если она думает об Андрее? подумал он.
Сейчас она со мной, но он вернется, и все будет кончено».
Уезжай сегодня! потребовал внутренний голос.
«Тебя не поймешь, отмахнулся Раздолбай. То „дано будет“, то „уезжай“».
В следующий миг перед ним как будто развернулся написанный план. Авантюрный,
невозможный план, который давал шанс оторвать Диану от Андрея и приблизить к себе.
Слушай… Поехали со мной в Москву! озвучил он этот план, пугаясь собственных
слов.
Диана поперхнулась шампанским, а Раздолбай, поняв, что уже пошел ва-банк, стал
горячечно развивать свою идею.
Я знаю, ты театр любишь, а в Москве завтра потрясающий спектакль будет. Слава
Полунин приезжает с «Лицедеями», «Асисяй», помнишь? Сходим вместе, а потом…
Перестань, усмехнулась она.
Легче всего было сдаться и допивать шампанское, выдавливая из себя остатки смешных
историй, но внутренний голос толкал его вперед, как штыки заградительного отряда.
Ты даже не представляешь, от чего отказываешься! наседал он. «Лицедеи» на весь
мир гремят, это не какая-нибудь «Чайка» скучная. Я пойду обязательно, и ты можешь составить
компанию.
Ты разве не до конца лета приехал?
На один день тебя поздравить. Сегодня уеду в Москву, завтра на спектакль, а
послезавтра у меня самого день рождения, и я в Гурзуф поеду.
Ну, раз так… желаю хорошо отдохнуть и хорошего тебе спектакля, растерянно
сказала Диана.
Спектакль замечательный, завтра сама убедишься!
Последний московский поезд уходил через час. Раздолбай решил, что уедет на нем в любом
случае, а оставшееся время будет донимать Диану уговорами. «Ни секунды передышки!
Говори так, будто она согласна, только еще не знает об этом», подсказывал внутренний
голос.
У тебя правда двенадцатого день рождения? недоверчиво спросила Диана.
Да, ровно год назад я сюда первый раз приехал. Мне родители путевку в «компики» на
девятнадцать лет подарили, послезавтра двадцать. Сходим на спектакль, а потом начнем
вместе праздновать.
Ладно, пошутили, и хватит. Ты же знаешь, что я никуда не поеду. Давай лучше быстро
закажем что-нибудь сладкое, и я тебя провожу на вокзал.
Закажем в вагоне ресторане.
Диана нервно засмеялась.
Вот видишь! Ты уже прикидываешь, как это было бы здорово.
В твоей шутке что-то есть, не спорю, но ты сам знаешь, что нет смысла обсуждать это.
Почему?
Перестань.
Нет, правда, объясни, почему это невозможно.
Потому что нельзя так сразу, потому что не отпустит мама, потому что Андрей… Мы не
в тех отношениях, в конце концов!
Не в тех отношениях, чтобы я мог пригласить тебя в театр? Я же не виноват, что
спектакль в Москве! Андрей сам уплыл на каких-то байдарках, даже не поздравив тебя, а «так
сразу» в этом как раз весь кайф! Яркие впечатления выпадают на молодость, а молодость
бывает один раз. Потом работа, дети… Потом ты уже никогда так не съездишь, и тебе даже не о
чем вспомнить будет.
Не знаю про «потом», но сейчас я никуда не поеду точно.
Ты не можешь этого знать.
Как это я не могу знать, если речь обо мне?
Всему своя судьба. Может быть, тебе суждено уехать, но ты еще об этом не знаешь.
Я свою судьбу контролирую.
Я помню, как ты говорила, что у тебя все идет от ума и ты не поддаешься чувствам. Ну и
что ты будешь вспоминать в шестьдесят лет? Как у тебя была возможность испытать
приключение, а ты была такая разумная, что отказалась?
Хватит! Скажешь еще раз про Москву, провожать я тебя не пойду и прямо сейчас уеду в
Юрмалу.
Вызывающий взгляд Дианы стал острым, как кончик рапиры. Тело ее напряглось, и
Раздолбай видел, что она в самом деле готова демонстративно уйти, стоит ему произнести слово
«Москва». Внутренний голос посоветовал сделать шаг назад, чтобы потом атаковать снова. «Раз
ты такой умный, полагаюсь на тебя полностью. Подведешь больше не доверюсь», подумал
Раздолбай и продолжил изображать фаталиста.
Ты словно боишься, что я тебя все-таки уговорю или увезу силой, примирительно
сказал он. От меня вообще ничего не зависит. Суждено тебе никуда от Москвы не
денешься, а не суждено никуда не денешься из Риги. Я тебя даже звать больше не стану
будет, как будет. Пойдем, проводишь меня.
Внутренний голос как будто разматывал перед ним ленту, на которой дальнейший план
был расписан шаг за шагом, и, доверившись этому плану, Раздолбай чувствовал себя
волшебником, способным творить чудеса, просто веря в то, что они свершатся. Купить билет на
поезд в день отправления можно было далеко не всегда, но он шел к вокзалу, убежденный, что
эти билеты ждут его в кассе. Что же он трамвай остановил, а каких-то несчастных билетов не
купит!
Ну что, интересно проверить, суждено ли тебе ехать в Москву? спросил он, когда они
подошли к башне со светящимися часами, торчавшей маяком на вокзальной площади.
Лампочки часов показывали 20:41. Поезд отправлялся в девять.
Я знаю, что не суждено, равнодушно отозвалась Диана.
Раздолбай для нее уже уехал, и она видела перед собой пустую шелуху, отставшую от него
на девятнадцать минут во времени.
Это ты так думаешь, а мы проверим, что думает об этом судьба. До поезда двадцать
минут. Сколько шансов, что в кассе можно купить билет?
Я уйду! вскипела Диана, сердясь, что пустая шелуха продолжает давить на нее с
настойчивостью живого человека. Если ты приведешь меня к кассам, я уйду немедленно!
Неужели тебе не хочется испытать судьбу? Ты никуда не поедешь, договорились! Но
разве тебе не интересно узнать, суждено ли тебе было поехать? Ждал тебя билет на
приключение, от которого ты отказалась, или отказываться было не от чего?
Я не поеду, даже если будет десять билетов!
Не поедешь, решили уже. Давай только проверим, была ли у тебя такая возможность.
Он притащил Диану к кассе и наклонился к окошку.
В Москву на сегодня два билета есть у вас?
Кассирша застучала по клавишам. Раздолбай замер, словно перед ним крутилось колесо
рулетки, и шарик подкатывался к сделанной ставке.
Только плацкарт.
Давайте.
Он расплатился и помахал прямоугольником билета.
Видишь, оказывается суждено! Вот твое приключение.
Зря выкинул деньги. Все равно я никуда не поеду, тем более в плацкарте.
В поезде доплатим, поменяем на купе.
Сдай скорее!
Десять минут осталось, опоздаем на поезд.
Раздолбай схватил Диану за руку, поймав себя на том, что дотрагивается до нее впервые, и
потащил за собой. Она уперлась, и гладкие подошвы босоножек поехали по каменным плитам
пола.
Послушай! взмолилась она, осознав серьезность его намерений с таким ужасом, как
если бы ее пленили в игре казаки-разбойники и вдруг стали подвергать настоящим пыткам. Я
не могу никуда ехать, даже если захочу! Мне надо выяснить, что случилось с Андреем. Он мне
такой выходки не простит! Но если с Андреем я разберусь, то мама меня убьет точно. Если бы я
хоть предупредила ее… Но ее нет дома, она встречает сестру.
Где?
На вокзале.
Так мы тоже на вокзале, пойдем найдем ее!
Раздолбай понимал, что найти кого-то в толчее за десять минут невозможно, и рассчитывал
под предлогом поисков притащить Диану к своему поезду и силой затолкать в вагон.
Куда ты меня тащишь?! чуть не плакала она, когда он волок ее по переходу.
На перрон, искать твою маму! Найдем значит, судьба. Не найдем не судьба.
Он притащил ее к желто-синим вагонам. До отправления оставалось пять минут. Перрон
был заполнен отъезжающими и провожающими людьми, между которыми было трудно
лавировать, держась за руки, и Диана то и дело в кого-то врезалась. Раздолбай всматривался в
толпу, выискивая ее маму, но делал это затем, чтобы ни в коем случае с ней не встретиться.
Ему было очевидно, что мама положит авантюре конец, и он готовился, увидев ее, тут же
скрыть Диану за чьей-нибудь широкой спиной. Смутно помня лицо женщины, кормившей его
несколько часов назад домашним борщом, он ориентировался на бежевый костюм, и это его
подвело.
Мама! крикнула Диана, хватая за руку даму в оливковом платье.
Диана!
«Черт, прямо у нашего поезда! обреченно подумал Раздолбай. Как я проглядел?!
Зачем она переодевается по десять раз на дню?»
Мама, меня увозят в Москву! пожаловалась Диана.
С какой стати?
Завтра в ЦДРИ Полунин с «Лицедеями» выступает. Я предложил на день съездить,
начал оправдываться Раздолбай, которому не хотелось выглядеть дерзким похитителем.
Ну и прекрасно. Съезди, развейся, сказала мама так просто, словно речь шла о
соседнем дворе.
Подожди, как… Ты отпускаешь меня? растерялась потрясенная Диана.
А что? Экзамены ты сдала, у тебя день рождения. Молодость бывает один раз, должно
быть весело.
Он мне то же самое говорил!
Видишь, как мы с ним сходимся.
О таком союзничестве Раздолбай не мог даже помыслить.
Ночевать будешь у дяди Руслана, поняла? распорядилась мама. Позвонишь мне от
него, как приедешь.
Диана была близка к истерике.
Подожди, мама, ты серьезно, что ли? Посмотри, в чем я?! В марлевом сарафане и
босоножках!
Подберем тебе одежду, успокоил Раздолбай.
Вы сошли с ума! Оба!
Вы едете или нет? строго спросила проводница. Убираю подножку.
Едут, едут, ответила Дианина мама.
Раздолбай предъявил билеты. По составу уже пробежала предотправная дрожь, и им
разрешили войти не в свой вагон.
Потерявшая волю Диана поднялась по железным ступеням в тамбур, подталкиваемая в
спину услужливой рукой Раздолбая и напутственным взглядом мамы. Проводница накрыла
подножку металлическим люком.
Я что, действительно уезжаю?!!
Состав дрогнул и тронулся.
Если Руслана не будет, звони Новицким, остановишься тогда у них! прокричала мама,
делая несколько торопливых шагов за поездом.
Проводница стала оттеснять их в глубь тамбура, чтобы закрыть дверь.
Подождите! воскликнула мама, и на секунду Раздолбай подумал, что она опомнилась
и хочет выхватить Диану обратно.
Но мама рванула молнию на своей сумке, порылась внутри и протянула Диане с перрона
свою косметичку и баллон дезодоранта.
Малахольные пассажиры, пробурчала проводница, захлопнув наконец дверь.
Диана стала колошматить Раздолбая кулаками в грудь.
Она изображала ненависть и отчаяние, но в ее озорных глазах горел восторг.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Вагон, в который они вошли, оказался купейным, и, заплатив проводнице разницу с
плацкартными билетами, Раздолбай получил два свободных места, будто специально
приготовленных провидением.
Все, как ты предсказывал, обреченно усмехнулась Диана. Осталось только в
вагоне-ресторане поужинать.
Он снисходительно хмыкнул, объясняя эту обреченность тем, что она сдается на его
милость, и почувствовал себя укротителем, загнавшим в клетку пару бешеных пантер, одной из
которых была Диана, а другой сама Судьба. В Бога он теперь верил безоговорочно. То, что в
кассе оказались билеты, а в купейном вагоне два свободных места, можно было списать на
удачное стечение обстоятельств, но встреча с Дианиной мамой, которая с необъяснимой
легкостью разрешила им уехать, казалась ему таким невероятным событием, что он мог
объяснить его только вмешательством высших сил. Он считал, что обрел секрет, открывающий
путь к исполнению любых желаний, нужно как следует попросить и, когда внутри щелкнет
«дано будет», прислушиваться к внутреннему голосу и делать, как он подсказывает. Недобитый
скептицизм упрямился, возражая, что роль Бога могли сыграть интуиция и немного везения, но
Раздолбай прибавлял к последним впечатлениям прежний опыт, и перед ним складывалась
конструкция, в центре которой мог находиться только Бог и ничто иное. Он вспоминал, как
обращался к высшей силе, не желая, чтобы его первой девушкой стала Кися с пухлыми
коленками, и соблазнение сорвалось. Вспоминал, как взмолился: «Господи, если бы я жил
отдельно!», и в тот же вечер отчим разбил банку с маслом. Один-два случая могли быть
совпадениями, но три выстраивались в очевидную систему: Бог слышал его обращения,
выходил на ответную связь через «внутренний голос» и вмешивался в течение жизни как будто
случайными событиями.
Верить в Бога было приятно. Раздолбаю нравилось, что у него есть всемогущий
покровитель, мудрые советы которого он слышит внутри себя, и он готов был выполнять эти
советы с полным доверием. Но покровитель шепнул, что советов пока достаточно, и умолк где-
то под сердцем, оставляя его с
Дианой один на один.
Идем в вагон-ресторан? предложил Раздолбай.
Ужин под стук колес соединил их в первом доверительном разговоре. Если раньше Диана
лишь скупо отвечала на вопросы и смеялась над шутками, то теперь она расспрашивала его о
жизни и словно хотела понять, что за человек ее увез. Он рассказывал про учебу, живописуя,
какие придурки учатся с ним на курсе и как выгодно он от них отличается; нахваливал свой
кассетный бизнес, посмеиваясь над пионерами, клянчащими вожделенные записи; говорил, что
собирался рисовать в издательстве, но теперь сомневается в этом, потому что два десятка
записанных кассет приносят больше, чем недельный труд любого художника.
Любой художник и хороший художник большая разница, сказала Диана так
назидательно, словно по умолчанию относила его к «любым».
Я мог бы стать хорошим, заступился он за себя и предъявил в доказательство
фотографию написанного для отчима портрета.
Ему не нравилось считаться в глазах любимой девушки посредственностью даже в таком
деле, которым он собирался пренебречь, и он хотел показать, что мог бы достичь в этом деле
высот, если бы не выбрал более выгодное занятие.
И ты считаешь, что писать кассеты лучше? удивилась Диана, оценив портрет
Достоевского.
В любом случае выгоднее.
Не знаю… Я не могла бы восхищаться человеком, который пишет кассеты. Это пусто
ни труда, ни умения… Меня восхищают такие люди, как Миша. Я сама музыкант, знаю, что
такое каждый день горбатиться за инструментом, но столько заниматься, как он, надо быть
Титаном.
Ну, я же не завязываю с рисованием совсем, заюлил Раздолбай, досадуя, что Диана
говорит почти как дядя Володя и вот-вот устроит ему воспитательную беседу. Кассеты
писать, между прочим, не пустое дело. Нужно искать клиентов, писать списки… Но ты права,
конечно, рисовать сложнее, так что в Мишиной шкуре мне тоже бывать приходится. Ну, а ты?
Хочешь давать концерты, как он?
Не знаю, не уверена. У меня впереди такие перемены в жизни, что сейчас нельзя ничего
загадывать.
Какие?
Не важно… С тобой еду. Зачем ты меня вообще увез?
Хотел пригласить на отличный спектакль.
Не ври.
Правда.
Неправда, и любую неправду я вижу. Кто так приглашает? Запихнул в вагон, в чем была!
В Москве, наверное, холод, а на мне сарафан марлевый. Хорошо, мама косметичку дала. Мама у
меня ничего, да? Знает, что дочке в первую очередь надо дезодорант и косметичка. Зачем это
все? Что ты от меня хочешь?
Доверительный разговор превратился в допрос, и Раздолбай стал невольно оправдываться.
Мне было с тобой хорошо, не хотел расставаться.
А сейчас тебе хорошо со мной?
Да.
Опять врешь.
Почему?
Потому что ты напряжен, как на экзамене. Со мной многие так общаются, и я даже не
понимаю, ради чего люди себя мучают. Только Андрей со мной абсолютно свободен, и поэтому
ближе всех.
Раздолбай чуть не ляпнул «посмотришь спектакль вернешься к своему Андрею», но
внутренний голос остановил его и подсказал, что отвечать.
Андрей парень свободный, захотел в поход ушел, заговорил он, словно под
диктовку. Конечно, я напряжен! Не каждый день увожу девушек с одной косметичкой.
Думаю, во что тебя в Москве одеть, чем развлечь до спектакля. Но почему ты решила, что я от
тебя чего-то хочу? Я тебе говорил, в жизни важны яркие приключения, а что может быть ярче
такой спонтанной поездки? Было бы лучше, если бы ты сидела в день рождения дома, Андрею
названивала? У него в байдарке телефона нет.
Диана слушала с таким удивлением, словно он говорил именно то, что она хотела, но не
предполагала от него услышать.
Давай не будем обсуждать, плохо или хорошо то, что я увез тебя. Это уже случилось,
будем лучше думать, как провести это время весело. Еще по бокалу шампанского?
Ее согласие он счел капитуляцией. После нескольких глотков у них в крови вскипели
пузырьки, оставшиеся от выпитой раньше бутылки, и разговор снова стал доверительным.
Раздолбаю казалось, что они становятся ближе, но вместо радости он ощущал приближение
панического ужаса. Подобное чувство он испытывал в пионерском лагере, когда в знойный день
вожатый повел их отряд купаться на речку. Все радостно галдели, предвкушая удовольствие, он
напоказ веселился вместе со всеми, но каждый шаг по дороге к реке усиливал хватку паники,
сжимавшей его сердце, он не умел плавать и не знал водоема глубже домашней ванны. Войти
в широкую реку и плескаться хотя бы у берега было страшно до обморока, но остаться на
берегу значило попасть под обстрел насмешек, а это казалось еще страшнее. От волнения он
ничего не соображал и забрел в воду с часами на запястье и с кепкой на голове. На глубине по
грудь он подвернул ногу на склизкой донной коряге, окунулся с головой и, потеряв опору, стал
барахтаться и тонуть. Вожатый вытащил его на берег под гомерический хохот отряда, кепка
уплыла по течению, часы «Полет» навсегда остановились на отметке двенадцать сорок.
Страх по дороге к реке оказался предчувствием катастрофы, и такое же предчувствие было
у него сейчас в отношении возможной близости с Дианой.
«Как я буду с ней это делать? Я не умею, не знаю, как это! думал он, снова представляя
себя кенгуру, топчущимся на сброшенных брюках. Обнять, взять за грудь, потом языком
вокруг соска, как в фильмах… О, нет! Какой толк, что я видел фильмы? Соревнования по
плаванию я тоже видел, до того как в кепке в реку вошел!»
Перед его глазами живо нарисовалась картина превращения триумфа в фиаско. Два-три
прикосновения, и он ляжет рядом с раздетой Дианой мокрый и бессильный, а она посмотрит на
него и спросит: «Ради этого я уехала с тобой, в чем была?» И он, такой блистательный до этого,
так лихо вскруживший ей голову, стыдливо признается, что делает это первый раз. Потом об
этом узнает вся рижская компания, и его поднимут на смех.
Господи! взмолился Раздолбай. Ты говоришь «дано будет», и я начинаю верить, но
я не смогу сделать это, даже если будет дано! Я отказался тогда от возможности
потренироваться, помнишь? Просил тебя сделать так, чтобы первый раз было по любви, но я
боюсь этого и знаю, что не смогу. Если бы она сама… Господи, помоги мне! Сделай так, чтобы
она сама сделала первый шаг. Если она первой начнет, я хотя бы не буду бояться неудачи так
сильно.
Ну ты, брат, даешь! Может, еще ангела прислать, чтобы вместо тебя все сделал?
посмеялся голос. Не трусь, все сложится, как надо.
«Ладно… В поезде мы все равно ничего делать не будем, и до завтрашнего вечера можно не
волноваться. После спектакля возьму опять шампанского, предложу заехать ко мне, и там… О,
нет! Спокойно, спокойно… До этого еще почти сутки, не надо психовать раньше времени».
Получив поддержку «внутреннего Бога» и успокоив себя тем, что самое страшное начнется
не раньше, чем к следующему вечеру, Раздолбай вынырнул из панического омута и снова стал
обращать внимание на речь Дианы.
…мне было шесть лет, когда мы с мамой поехали в Польшу и оказались на концерте
Марты Аргерих, и я была в потрясении два дня! делилась она. Я думала: «Боже мой, кем
надо быть, чтобы так играть?» Ходила, словно пришибленная, а потом решила, что хочу так
тоже, и попросила записать меня в музыкалку. Ужас в том, что десять лет ушло на понимание
своего уровня и осознание, что Аргерих из меня никогда не выйдет. Ни-ког-да, понимаешь?
Он сочувственно покивал, представил, что она прочитала бы его недавние мысли, и с
трудом подавил смешок.
Мой потолок музыкальный педагог или средний аккомпаниатор, продолжала
откровенничать Диана. И чтобы понять это, скажу по-английски, ушло ten fucking years of
hard work![62]
У тебя хорошее произношение, удивился Раздолбай и не удержался от подколки:
Часто говоришь слово fuck?[63]
Я и говорю часто, и думаю про это часто. Чаще, чем надо на самом деле, и если бы не
дисциплина музыки, меня понесло бы уже черт знает куда.
Диана засмеялась хмельным смехом и вдруг посмотрела на Раздолбая так, что его
моментально бросило в жар. Взгляд, существование которого он предполагал только в фильмах
вроде «Ночные грезы Далласа», лизнул его, как язык пламени.
Чего ты покраснел?
Я? Нет… Разве?
Красный как помидор. Я что, как то не так посмотрела?
Не знаю… Как посмотрела?
Все ты понимаешь. Скажи… Она доверительно наклонилась и обожгла его тем же
взглядом еще раз. Тебе было бы интересно везти меня в Москву и приглашать в театр, если
бы ты точно знал, что я никогда больше вот так на тебя не взгляну?
Он молчал, жарясь под ее взглядом, как беспомощный кролик. В самых смелых фантазиях
он не мог представить, что сдержанная выпускница музыкальной школы, до которой он боялся
дотронуться, способна так сильно излучать уверенность в своей красоте и власти, полное
отсутствие стыда, готовность спустить с поводка любые желания и получить от этого
удовольствие, и еще что-то разнузданное, пьянящее сильнее шампанского.
Ммм… промычал зажаренный Раздолбай.
«Отвечай уклончиво! пришел на помощь внутренний голос. Дай понять, что тоже не
промах!»
Я сам могу так смотреть, и каждый день любуюсь таким взглядом в зеркале, так что
расслабься, ответил он как можно развязнее.
Хороший ответ! рассмеялась Диана, выключив свое бесстыжее излучение, словно
боевой лазер. Прости, я совсем пьяная. Ты заметил, что у меня хорошее произношение, а это
потому, что я напилась. Язык развязывается и легче выговаривать слова, поэтому, когда выпью,
всегда выпендриваюсь английским. Хочешь, почитаю Шекспира?
Думаю, не стоит.
А я почитаю! As an unperfect actor on the stage, who with his fear is put beside his
part…[64] стала она декламировать на весь вагон.
«Она что, меня насквозь видит?!» перепугался Раздолбай.
Or some fierce thing replete with too much rage, whose strengths abundance weakens his
own… his own… Все, my batteries are dead. Веди меня в compartment, Im gonna pass out and sleep
like a log.[65] Ни пижамы, ни ночнушки… Зачем ты меня все-таки увез, а?
Мы об этом говорили уже.
Я тебя, знаешь, как достану за это!
С шутками и смешками Раздолбай проводил Диану в купе. В узких вагонных коридорах ее
шатало от стенки к стенке, и он не раз доставил себе удовольствие, прикасаясь к ее плечам,
якобы для того, чтобы уберечь от ушибов. На нижних полках раскатисто храпели пожилые
тетки, похожие на колхозниц. Раздолбай помог Диане забраться наверх и порадовался, что ему
не придется оставаться с ней в темноте один на один. Смутивший его в ресторане взгляд маячил
перед ним как пятно от ослепления электросваркой и опять нагонял волны паники. Получалось,
что Диана была гораздо опытнее, чем он думал.
«Конечно, встречалась год с этим кобелем Андреем, который „абсолютно свободен“,
научилась от него выкрутасам, ревниво накручивал он себя. Куда я лезу вообще? По ее
взгляду понятно, что исполнить „Ночные грезы Далласа“ для нее все равно, что для меня
кассету переписать. Мне такой взгляд не изобразить ни перед каким зеркалом. Во мне, куда ни
ткни, сплошной стыд, страх и стеснение. Нет, я с ней не справлюсь… Надо было
потренироваться на Кисе и не заморачиваться никаким „Богом“».
Если бы не заморачивался, ты бы ее не увез, возразил внутренний голос.
Что толку, что увез? Я к ней не решусь притронуться.
Все дано будет.
Не верю.
Раздолбай посмотрел на Диану, которая, мгновенно заснув, безмятежно посапывала на
противоположной полке. Ее голова покоилась на подушке в каких-нибудь полутора метрах от
него, и если бы не пропасть до вагонного пола, ему казалось бы, что они лежат на одной
постели. Раздолбай потянул носом воздух, пытаясь уловить памятный запах духов, но
почувствовал чесночное дыхание храпевших внизу колхозниц. Они явно стрескали на двоих
пару кругов копченой латышской колбаски. Он подался вперед, держась за поручень, и завис
так близко от Дианы, что ощутил на своем лице ее сонный выдох. При желании он мог бы
коснуться губами ее щеки, но боялся этого и не представлял, как сможет делать что-нибудь
совсем откровенное.
«Отступлю, решил он. Никто ведь не заставляет меня к ней приставать. Схожу с ней
на спектакль и все».
С отказом от борьбы за главный приз паника разжала ледяную хватку, и сердце Раздолбая
облегченно затрепетало, наполняясь теплой спокойной кровью. Он накрылся одеялом и начал
проваливаться в сон, как вдруг недовольный внутренний голос снова заявил о себе:
Отказываешься от такой девушки, когда я твердо сказал тебе, что дано будет? Не хочешь
проверить до конца, можно ли мне верить?
Подумать что-либо в ответ Раздолбай не успел сон сморил его.
***
Москва встретила прибывший из солнечной Риги поезд серым небом, моросящим дождем и
шумным гулом, в котором как будто бесконечно настраивался разрозненный симфонический
оркестр. Диана ступила на перрон, зябко обнимая себя за плечи, и посмотрела на Раздолбая с
издевательской покорностью. «Привез в марлевом сарафане возись теперь», говорил ее
взгляд.
Заедем на минуту ко мне, утеплимся и поедем тебя кормить. Я тебя привез, я буду о тебе
заботиться, сказал он, вспомнив героя фильма «Девять с половиной недель», который
обещаниями заботы сводил героиню с ума.
Ослепить заимствованным блеском не получилось Диана тоже видела этот фильм.
Не так говоришь. Надо вот так: «Я буду заботиться о тебе», изобразила она, копируя
проникновенные интонации Микки Рурка.
Пять баллов! одобрил Раздолбай. Скажешь так еще пару раз, и мне придется
танцевать перед тобой, как Ким Бейсингер.
You can leave your hat on![66] спели они в унисон.
«А что, неплохо у меня с ней получается!» похвалил себя Раздолбай, галантно
распахивая перед Дианой дверцу свободного такси.
Ползти в час пик по пробкам пришлось бесконечно долго. Диана смотрела в окно, изучая
чужой город, а Раздолбай пытался рассказывать веселые байки о самых заметных зданиях,
которые они проезжали.
Останкинская телебашня, сообщил он, когда показалась гигантская серая игла. Я,
когда был маленьким, очень переживал, что в Америке есть небоскребы, а у нас нет. И
представлял себя американцем, которого везут по Москве, и он так презрительно на все
поглядывает, говорит: «Что это у вас в Москве такие низкие дома, ни одного небоскреба?» И тут
на горизонте бац, башня! Получай, сука! Каждый раз крутил эту фантазию, когда проезжал
здесь.
Около стадиона «Динамо» Раздолбай в лицах выдал историю «похода за сексом» в
компании Маряги. Себя он, разумеется, выставил таким ухарем, что даже угрюмый таксист
завистливо покачал головой.
С тех пор ты продвинулся дальше подглядывания в раздевалки? иронично
поинтересовалась Диана и, сама не ведая, погрузила Раздолбая в очередной приступ паники.
«Офигенно дальше! думал он зло. Задрочил пару журналов и трахнул чучело с
грудями из носков. Интересно, она догадывается, что я в этом деле ноль?»
Паника отступила, когда он вспомнил, что решил ограничиться посещением театра и не
приставать, но внутренний голос опять шепнул свое «дано будет», и от волнения Раздолбай не
смог больше ничего рассказывать. К счастью, после «Динамо» исчезли пробки, и до Химок они
домчались раньше, чем отсутствие поводов для разговора стало доставлять неудобство.
Переступив порог своего жилища, Раздолбай тут же споткнулся об загнутый уголок
линолеума.
Вот, значит, как ты живешь, протянула Диана, окидывая взглядом обшарпанную
прихожую.
Я знаю, ремонт нужен… смущенно признал он, заглаживая линолеум носком
ботинка. Но сейчас не до этого рисую много, плюс бизнес… Посиди, я тебе подберу
одежду.
Можно, я позвоню в Ригу?
Конечно!
Он проводил ее в комнату и усадил в единственное кресло, рядом с которым примостился
на тумбочке лопоухий телефон, метко прозванный заводом-изготовителем «Чебурашкой».
Мне надо поговорить одной.
Раздолбай кивнул и вышел на кухню. Подслушивать он не хотел, но включать в раковине
воду, чтобы заглушить долетавшие из комнаты реплики, не захотел тоже. Диана позвонила
Андрею. Разговор быстро перешел на повышенные тона, и его стало хорошо слышно.
…и ты что, просил отца наврать про какой-то идиотский поход, чтобы не видеть меня в
мой день рождения? Ну, спасибо тебе! Андрей… Андрей, слушай, я не знаю, что ты себе
надумал, но человек просто решил меня поздравить. Да какая разница, что он делал?! Ставить с
папой стиральную машину это свидетельство близких отношений? Ты в своем уме? То, что
тебе ляпнула мама, не имеет значения, надо было звонить мне и говорить со мной. Я не знаю,
зачем она так сказала, может быть, потому что к тебе так относится…
«Так вот почему мама легко отпустила ее! понял Раздолбай. Она не любит Андрея и
рада была их поссорить. А я какое-то вмешательство высших сил выдумал».
Андрей, слушай, давай не будем раздувать ссору на пустом месте. Надо встретиться и
поговорить. Сегодня не получится… Завтра скорее всего тоже. Ну, я… просто не совсем в
Риге. Диана издала нервный смешок. Я в Москве. Да… Так получилось. Слушай, я вообще
не хотела этого, просто так вышло, что моя мама… Она сказала тебе? Зачем ты тогда
спрашивал, где я? Ты что, меня на вранье думал словить? Ну, спасибо, что так обо мне думаешь.
Не знаю… Если так, я даже не знаю, что тебе еще сказать. Ну, если и тебе нечего… мне тогда,
наверное, тоже.
Разговор прекратился. Раздолбай предупредительно кашлянул и осторожно заглянул в
комнату. Он ожидал застать Диану в слезах, но она спокойно сидела в кресле, и только
напряженный взгляд, направленный в одну точку, выдавал ее нервозность. Раздолбай решил, что
пришло время рвать соперника на куски.
Прости, до меня долетели кое-какие фразы… вкрадчиво заговорил он. Я понимаю,
что у вас с Андреем близкие отношения, и все такое. Но тебе не кажется, что если человек
близок, он не должен обижаться непонятно на что? Ему надо было с тобой встретиться, обо
всем поговорить, все выяснить. Знаешь, что я думаю? Он просто по какой-то причине искал
повод для ссоры и воспользовался этим.
Да… задумчиво согласилась она. У него есть одна причина искать повод для
ссоры. Давай утепляй меня и пошли есть умираю с голоду.
Диану Раздолбай утеплил своим свитером и старыми мамиными брюками, синтетику
которых пятнадцать лет назад погрызла от безнадеги запертая в опустевшей квартире моль.
Обедать они поехали в «Макдоналдс» оазис чистоты и ярких красок, новейший
московский аттракцион, в который уже больше года ломилась многометровая очередь. Стоять
пришлось бы около часа, но Раздолбай показал себя пронырой и за пять рублей купил в очереди
два места возле самого входа. Ушлые пареньки с внешностью отчисленных пэтэушников давно
превратили эту очередь в источник заработка, внедряя в нее «засланных казачков», постоянно
переходивших из конца в начало. Взяв за правило забавлять Диану байками обо всем подряд,
Раздолбай рассказал о первых месяцах работы ресторана, когда очередь была в три раза длиннее
и загибалась вокруг сквера. Тогда все спешили попробовать настоящие американские
гамбургеры, считая, что долго фирменный уровень не продержится. Говорили гамбургеры
кончатся, и хваленый «Макдоналдс» станет кормить обычными столовскими котлетами,
вложенными в разрезанную булочку за три копейки. Но время шло, гамбургеры не кончались, и
ажиотаж убавился длиннее ста метров очередь бывала только по выходным, когда люди шли
целыми семьями.
Зародив у Дианы почтительное отношение к месту обеда, Раздолбай накормил ее бигмаком
и озадачился проблемой, которая требовала большей пронырливости, чем покупка мест в
очереди, за четыре часа нужно было добыть билеты на аншлаговый спектакль. Их могла
достать мама, обратившись к администратору театра, чьи книги по искусству издавал у себя
дядя Володя, но от маминого приглашения Раздолбай отказался и просить ее теперь помогать
казалось ему некрасивым. Пришлось положиться на опыт продажи вагончиков. Изучив толпу
перед входом в театр, Раздолбай выделил сутулого хмыря, на лице которого застыла деловитая
озабоченность, и без обиняков сказал ему, как принято у спекулянтов:
Билеты есть? Хорошо возьму.
Пятьдесят, процедил хмырь, глядя поверх его плеча.
По пятьдесят у тебя мореманы из Одессы возьмут, но их, видишь, нет сегодня, срезал
Раздолбай хмыря фразочкой Сергея. Двадцать пять.
Хмырь глянул на него с уважением и согласился на тридцать. Взятый из дома конверт
похудел на шесть красных червонцев, но восхищенный взгляд Дианы того стоил.
«Веду себя как крутой парень! самодовольно подумал Раздолбай. Может быть, все-
таки позвать ее после спектакля на чаек? О нет… Нет, нет, нет! На этом вся моя крутизна
закончится. Или позвать?»
Дилемма звать или не звать отравила ему все представление. «Лицедеи» веселили зал
трогательными ужимками, вызывали взрывы хохота, а он бесконечно крутил подкинутую в
сознании монету, ничего не видя и не слыша. Только в конце спектакля, когда артисты стали
перебрасываться со зрителями огромными надувными шарами, он словно прозрел и обрел слух.
В зале гремела овация, люди светились детским счастьем, а лицо Дианы озаряла такая улыбка,
словно ей было пять лет и она попала на кремлевскую елку.
Это был самый замечательный спектакль в моей жизни! крикнула она,
приблизившись к Раздолбаю, чтобы он услышал ее в шуме аплодисментов.
«Надо звать!» решил он, увидев ее восторженные глаза.
Словно узор из камушков, выкладывал он в уме витиеватое приглашение, но как только они
вышли из театра, Диана разметала все камушки, потребовав везти ее в Парк культуры. Он начал
объяснять, что ночью там гуляют «люберы» и велика вероятность на все оставшиеся деньги
купить кирпич, но оказалось, что она подразумевала станцию метро, рядом с которой жил ее
родственник дядя Руслан, всегда готовый приютить на ночь.
«Вот и конец истории», подумал Раздолбай, испытывая сожаление и облегчение
одновременно.
Но история только начиналась. Диана долго давила кнопочку звонка в квартиру дяди
Руслана, и уже по акустике звона, слышимого из-за двери, они догадывались, что дома никого
нет, так гулко и одиноко обычно звенели звонки в пустых помещениях.
Он что, с дачи не вернулся? ужаснулась Диана. Кошмар!
Слушай, я же не оставлю тебя на улице. Я обещал о тебе заботиться, я что-нибудь
придумаю, успокоил ее Раздолбай, снова складывая в уме камушки витиеватого
приглашения.
Что ты придумаешь?
Ну, можно поехать… На Воробьевы горы! Выпьем на смотровой площадке шампанского,
а потом вернемся к твоему дяде Руслану. Может, он за это время появится.
Он хотел сказать: «Можно поехать к одному приятному человеку и попить у него чаю, если
тебя не смутит, что приятный человек это я», но увидел, как насторожилась Диана, едва
услышав «можно поехать», и придумал Воробьевы горы, чтобы выйти из положения.
Затея оказалась удачной. Купленное у таксистов шампанское сделало свое дело, и к
одиннадцати часам Диана ходила по балюстраде смотровой площадки, декламируя во все горло
Шекспира. Раздолбай придерживал ее за руку и наслаждался теплым электричеством, которое
перетекало к нему через ее пальцы. Хотелось остановить этот высший момент «своей жизни» и
носить его с собой как фотокарточку, чтобы всегда можно было в него возвращаться.
So I, for fear of trust, forget to say
The perfect ceremony of loves rite,
And in mine own loves strength seem to decay,
O… something tra-la-la loves might! [67] продекламировала Диана во мрак, проколотый
миллионами огоньков ночного города, спрыгнула с балюстрады и почти упала Раздолбаю в
объятия.
Прямо какая-то сцена из фильма про любовь, со смехом сказала она, отстраняясь.
Надеюсь, ты ничего такого не думаешь?
Нет, конечно, смутился он, словно его поймали с поличным.
А почему ты не думаешь так? Я что, по-твоему, не похожа на героиню фильма?
Хмельная Диана вскинула испытующий взгляд, и бесстыжие лучи посыпались из ее глаз,
как будто против ее воли. Казалось, она даже не замечает, что своим взбесившимся оружием
расстреливает Раздолбая в упор.
«А ведь она вроде бы не прочь! подумал он. Конечно, если пригласить ее сейчас, то
можно спугнуть, но если бы этот Руслан так и не вернулся с дачи… О, если бы он не вернулся!
Только бы он не вернулся!»
Руслан внял мольбам, и в час ночи, когда они снова приехали к его квартире, звонок за
дверью звенел все так же гулко. Диана растерянно топталась на коврике с насмешливой
надписью WELCOME.
И что теперь делать? обескураженно спросила она.
«Не вздумай!» крикнул Раздолбаю внутренний голос, но он не послушался.
Эй, кто обещал о тебе заботиться? Один приятный человек готов предоставить тебе
ночлег и напоить чаем, если, конечно, тебя не смутит, что приятный человек это я,
выложил он свой узор.
Я ничего не поняла, скажи еще раз.
Могу предложить поехать ко мне, пояснил он и со страхом заглянул ей в глаза,
надеясь найти ободряющий отклик.
Взгляд Дианы погас. Если бы незримое строение близости, которое кирпичик за
кирпичиком складывалась со вчерашнего дня, было построено из настоящих камней, Раздолбай
услышал бы оглушительный грохот. Бесстыжие лучи ничего не значили, и, переоценив
доступность Дианы, он поставил их обоих в безвыходное положение. Сказать ему «да» она
оказалась не готова, и ночевка под одной крышей обрекала их на два одинаково плохих
варианта отчуждение после тщетного домогательства или расход по разным углам с видом
«не очень-то и хотелось». И то и другое означало мучительную гибель романтики, и романтика
предпочла мгновенную смерть.
Ну что ж, похоже, у меня нет выбора, тускло сказала Диана. Надеюсь, ты будешь
вести себя как джентльмен?
Конечно, вяло пообещал Раздолбай, прикидывая, что надеть маску «не очень-то и
хотелось» все же лучше, чем получить позорный отказ.
На пути через двор он еще надеялся, что из темноты вынырнет спасителем дядя Руслан,
который перехватит Диану и дарует погибшей романтике шанс воскреснуть, но Руслан так и не
появился. Раздолбай поймал машину и сел вместе с Дианой на заднее сиденье, понимая, что
прогулка на смотровой площадке была их вершиной, и теперь они стремительно летят с этой
вершины в разные стороны. До полной гибели их отношений оставалось полчаса дороги в
Химки.
«Что делать? Как спасти положение? сокрушался Раздолбай. Может, все-таки
дожать? Как говорил Андрей: „Нет бабы, которая не дает, есть парень, который плохо просит“».
Он легонько коснулся пальцами ее запястья. Если бы она сберегла это касание, он,
возможно, стал бы настраиваться «не быть джентльменом», но она отодвинула свою руку.
«Нет, она к себе не подпустит. К тому же какой из меня „дожимальщик“, я сам боюсь
этого, как той реки в лагере. Что же делать? Господи, помоги!»
Сам виноват, ответил внутренний голос. Положился на себя и не послушался.
Прислушался бы ко мне, я бы не разрешил приглашать ее домой ни в коем случае.
Ей негде ночевать. И кстати, если ты Бог, то именно ты создал ситуацию, что ее
Руслан куда-то делся. У меня не оставалось других вариантов.
Вариант был, и пока еще есть. Вези ее прямо сейчас в аэропорт и отправляй первым
самолетом в Ригу.
Что?!
Что слышал! Если вы приедете домой, наутро вам нечего будет друг другу сказать, и вы
будете ждать расставания как избавления. А если ты отправишь ее сейчас в Ригу, то будет
продолжение, причем она сама, да-да, именно сама, сделает первый шаг.
Раздолбая словно ошпарили кипятком. Он понял, что голос, независимо от того, был он
Богом или обострившейся интуицией, дает правильный совет, но последовать этому совету у
него не хватало решимости. Он словно залип в колее, края которой были выше его роста, и ему
легче было катиться по этой колее к предопределенной развязке, чем преодолеть инерцию. Но
голос умел быть настойчивым.
Скажи водителю ехать прямиком в Шереметьево, пока вы на проспекте! требовал
внутренний Бог. У тебя десять минут. Свернете с проспекта, будет поздно.
А вдруг это самообман, отговаривался Раздолбай. Может быть, дома все будет не
так плохо. Попьем чаю, поболтаем… Если повезу ее в аэропорт, она может обидеться.
Пусть лучше обидится, чем потеряет к тебе интерес.
В день вылета билетов не купишь.
Покажешь себя еще раз пронырой, отправишь ее на «подсадке».
Это глупость, хамство! Красиво увез, обещал заботиться, а потом выпихнул вон?
Именно так это пряник и кнут.
Я ее потеряю!
Сделаешь, как я велю, получишь новый шанс и убедишься, что мне можно верить.
Смалодушничаешь и ее потеряешь, и веру не обретешь. Скоро поворот с проспекта. Делай,
что я велю!
Простите, пожалуйста… дребезжащим голосом обратился Раздолбай к водителю.
В Химки сворачивать не надо. Едем прямо, в Шереметьево.
Зачем Шереметьево? Куда мы? встрепенулась Диана.
Я подумал, что лучше всего будет, если ты прямо сегодня полетишь в Ригу,
неуверенно объяснил Раздолбай.
Ты с ума сошел? Второй час ночи, я хочу спать.
Я тебя напою в аэропорту кофе.
Какой аэропорт? Какая тебя укусила муха?
Никто меня не кусал. Я хочу, чтобы ты сегодня вернулась в Ригу.
Ты обиделся на что-то?
Нет. Я обещал тебе показать спектакль, мы его посмотрели, и тебе надо возвращаться.
Разумеется, я не останусь здесь жить. Хочешь отвезти меня в аэропорт поедем
вечером, но зачем сейчас? Если я тебе мешаю, оставь меня в какой-нибудь гостинице. Что
случилось?
Абсолютно ничего. Так надо.
Кому надо? Тебе? А ты обо мне подумал? Я совершенно без сил, как я буду болтаться
еще несколько часов в дороге?
Раздолбай посмотрел на усталую Диану, которая в его растянутом свитере как будто
уменьшилась в размерах, и почувствовал себя самодуром, издевающимся над человеком почем
зря. Он и сам предпочел бы рухнуть спать, а не толкаться в очереди на «подсадку», усаживая ее
в самолет.
Ладно… сдался он. Если устала полетишь вечером.
Ну так что, куда в результате едем? уточнил водитель.
Едем, куда ехали домой, ответила Диана и отвернулась к окну.
Раздолбай почувствовал, что она стала бесконечно далеко от него, и набросился на свой
внутренний голос с упреками:
Что ты посоветовал? Стало только хуже!
Но ты ведь не последовал совету.
Она права! Это свинство по отношению к ней!
Ты должен был идти до конца.
Я не уверен, что твой совет правильный и тебя надо слушать!
Сейчас вы свернете с проспекта, и можешь считать ее потерянной навсегда.
Водитель перестроился в крайний ряд. Раздолбай с напряжением смотрел, как исчезают
под капотом последние метры асфальта, оставшиеся до черты, за которой изменить выбор
станет уже невозможно. Внутри его как будто натянулась до предела толстая басовая струна,
грозившая лопнуть и разорвать его на части. Терпеть ее натужное гудение становилось
невыносимо, но вдруг… в душе послышался новый голос. Не тот, что звучал раньше, а другой
тихий, добрый, не требовательный, как первый, а утешающий.
Осталось чуть-чуть. Машина свернет, и струна ослабнет, все кончится, шептал этот
голос. С Дианой ничего не вышло, но ты понимал это сразу, а «внутренний Бог» сбил тебя с
толку. Этот голос самообман. Не надо его слушать, он приносит только ненужное
напряжение. Потерпи немножко, последние метров двести… Выбор уже сделан. Сейчас он
станет окончательным, и ты перестанешь мучиться. Зачем вообще нужны были эти сложности?
Проще было отказаться от нее год назад.
Я слышал внутри «дано будет», и хотел испытать, можно ли верить этому голосу.
Конечно, нельзя! Он говорил «дано будет», а она даже не смотрит в твою сторону.
Я не выполнил последний совет.
Неужели ты думаешь, что если бы выполнил, то получил бы ее?
Если не выполню, то так этого и не узнаю.
Ты уже не выполнил! Смотри, водитель включил поворотник. Диана потеряна, ну и
пусть. Завтра она исчезнет из твоей жизни, но появится другая девушка. Кстати, можешь взять у
Мартина телефон Киси, она тебе обрадуется, и с ней будет не страшно. Потренируешься…
И не узнаю, что такое первый раз по любви. Не испытаю, надо ли прислушиваться к
внутреннему голосу. Не поверю, что моим внутренним голосом говорит Бог.
Нет никакого Бога!
Проверить это может быть даже ценнее, чем получить Диану.
Раздолбай нащупал в кармане ветровки двадцатикопеечную монету, сжал ее пальцами и
взмолился:
Господи, я верил, что слышу твой голос, но сомневался и сомневаюсь по-прежнему. Я
склоняюсь к тому, что это всего лишь мои мысли, но хочу развеять сомнения. Если ты есть, ты
можешь не только проникать в мысли, но и влиять на жизнь. Например, на исход жребия,
который я брошу. Я полагаюсь не на слепой случай, я полагаюсь на тебя! Если ты есть пусть
жребий выпадет так, чтобы у меня с Дианой все получилось. Пусть монета выпадет не случайно,
а по твоей воле! Решка везти в аэропорт, орел ехать домой. Господи, сделай выбор таким,
чтобы мой первый раз был с Дианой, и я больше не усомнюсь!
Он повертел монету в кармане, зажал ее в кулаке и, украдкой извлек руку. Включенный в
машине поворотник метрономом отщелкивал последние секунды возможности изменить выбор.
Он разжал кулак с покрытой блестками пота ладони на него таращилась решка.
Прямо! крикнул он водителю. Едем прямо, в аэропорт! Не сворачивайте!
Шофер испуганно вильнул рулем, возвращая машину на прямой курс, и недовольно
посмотрел на Раздолбая через заднее зеркало.
Ты что, издеваешься надо мной? возмутилась Диана. Не слушайте его!
Развернитесь, пожалуйста!
Едем в Шереметьево и точка, отрезал Раздолбай.
Жребий внушил ему уверенность, что он все делает правильно, и пусть даже сомнения
оставались, нарушить подсказанное монетой решение после пылкой мольбы, было для него все
равно, что пойти против Бога. Теперь он скорее позволил бы Диане выйти из машины и остаться
на улице, чем внял ее уговорам. В то же время, он чувствовал, что должен сгладить углы и как-
то обосновать свое странное поведение.
Понимаешь, я не знаю, почему так надо. Это словно предчувствие, заговорил он тихо,
чтобы не слышал водитель. Помнишь, я говорил, что если тебе суждено поехать в Москву, ты
от этого никуда не денешься, и все вышло именно так. Значит, я в этом кое-что понимаю,
верно? И сейчас я точно знаю, что надо ехать в аэропорт. Может быть, нам суждено в аварию
попасть, если мы завтра поедем. Сейчас я поддамся твоим уговорам, а завтра ты из-за этого
попадешь в больницу или чего похуже. Тебе это нужно?
Делай, что хочешь, мне уже все равно, ответила Диана и равнодушно отвернулась к
окну, в которое, молча, смотрела до самого Шереметьево.
Так же молча, они подошли к билетной кассе. «Билетов на сегодняшнее число нет на все
рейсы» по-прежнему пылилась за стеклом картонная табличка.
Ха-ха, мрачно сказала Диана.
Не волнуйся, через шесть часов будешь в Риге, пообещал Раздолбай, возлагая
надежды на «подсадку», и наклонился к окошку.
В Ригу на какое ближайшее число есть билеты?
Есть на сегодня, на семь часов.
Как на сегодня? Тут написано…
Тургруппа вечером сделала возврат.
Нам один нужен.
Давайте паспорт.
Паспорт… растерялся Раздолбай, чувствуя, как в его взгляде расплывается
предательская беспомощность. У тебя есть паспорт?
Откуда у меня паспорт, если ты увез меня без ничего?
Вера в покровителя осыпалась как пепельный столбик, а с ней и вся выстроенная за
последнее время конструкция.
Раздолбай ощущал себя так, словно вырядился на свидание, а его облили помоями. Он
бился в споре с двумя внутренними голосами, бросал жребий, переламывал ход судьбы, и все
ради того, чтобы, силком притащив Диану в аэропорт, узнать, что она не может никуда лететь
даже при чудесном наличии билета.
Простите, без паспорта можно как-нибудь? безнадежно спросил он кассиршу.
Документ с фотографией обязательно.
Экзекуция закончилась, вези меня спать, потребовала измученная Диана.
Раздолбай бросил взгляд на косметичку, которую она весь день таскала с собой вместо
сумочки.
Посмотри там.
Что смотреть, если я знаю, что все мои документы в Риге?
Посмотри на всякий случай.
Диана раздраженно открыла косметичку и с ерническим старанием стала перебирать
смешавшиеся в ней предметы.
Что у нас тут «на всякий случай»? Губная помада. Пудра. В пудренице нет паспорта?
Паспорт, ау! В пудренице нет. Дезодорант. Тушь… Салфетки все без фотографии, видишь? А
это что…
Она сунула руку в кармашек, пристеганный к внутренней стороне косметички, и вытащила
две светло-голубые картонки. Увидев на них фотографии и какие-то печати, Раздолбай чуть не
подпрыгнул.
Что это?!
Карточки покупателя мамина и моя.
Схватив картонку с Дианиной фотографией, Раздолбай просунул ее в окно кассы.
Подойдет?
Кассирша придирчиво осмотрела карточку и, ни слова не говоря, стала выписывать билет.
Раздолбай ликовал, чувствуя, как вера во всесильного покровителя восстает из пепла, снова
превращаясь в столп, на котором держится понимание жизни. Снова все стало ясно, как дважды
два Бог обещал Диану, подсказывал действия, которые вели к сближению с ней, и складывал
обстоятельства в пользу этого сближения. Раздолбай никогда бы не решился позвать ее в
Москву и не поверил бы, что это возможно, но он послушал голос Бога, и все сложилось так, что
в его сердце остался волшебный миг прогулки на Воробьевых горах. Теперь Бог велел отправить
Диану в Ригу. Жребий, билет и спасительный документ подтверждали, что это была воля свыше,
и Раздолбай твердо верил, что эта же воля приведет его к еще большему волшебству. Не для того
же Бог пообещал «дано будет» и столько уже для этого сделал, чтобы теперь их просто
разъединить!
В том, что Диана «дана будет» Раздолбай больше не сомневался. Ему даже показалось, что
он может предугадать замысел Бога на ход вперед, как постигший шахматные тайны игрок
предугадывает ходы партнера. В последний момент, предполагал он, Диана откажется лететь,
повиснет у него на шее и скажет, что «испытывает к нему что-то такое». Он ответит, что давно
испытывает то же самое. Они поцелуются и поедут к нему, объединенные молчаливым
согласием совершить то, чего он так давно ждет и боится. Только бояться теперь не придется,
потому что, отказавшись улететь и сделав, таким образом, первый шаг, Диана простит ему
любую оплошность.
Получив билет, он торжествующе сказал:
Как я обещал, через шесть часов будешь в Риге. Сколько раз уже все получалось так, как
я говорю?
Диана угрюмо промолчала, но ее холодность больше не смущала его. Он считал, что
владеет секретом, о котором она просто не знает все уже предрешено, и Бог приведет ее к
нему в объятия, точно так же, как привел в Москву, несмотря на все возражения. Знание этого
секрета веселило его, и отчаяние проигравшего сменилось куражом победителя. Откуда-то
вспомнились десятки смешных историй, и в закутке облезлого шереметьевского кафе он
искрометно бомбил ими скучающую Диану, пока не объявили посадку на ее рейс.
Ну что, мне пора, наверное, засобиралась она, отводя взгляд.
«Откажется лететь сейчас или возле зоны контроля? подумал Раздолбай. Пожалуй,
возле зоны. Меня туда не пустят, и у последней черты все случится».
Я тебя провожу, предложил он.
Возле стойки, где проверяли посадочные талоны, она развернулась к нему лицом.
«Вот сейчас… подумал он. Сейчас она скажет».
Ты все-таки ненормальный, сказала Диана. Ума не приложу, зачем ты так
поступил. Я даже не переоделась, лечу в твоем свитере.
Неужели, я разрешил бы тебе мерзнуть.
Эх, кто еще будет обо мне так заботиться?
«Сейчас… сейчас…» думал он.
Ладно, спасибо еще раз за спектакль… все было на самом деле здорово. И кстати, с
наступившим тебя днем рождения. Пока.
Даже не чмокнув его в щеку, она развернулась и ушла на посадку.
Это все? недоуменно обратился он к внутреннему голосу.
Ничего не закончено. Дано будет, уверенно ответил Бог.
«После всего, что было, я тебе верю», подумал он.
Домой Раздолбай возвращался с таким чувством, словно досматривал остросюжетный
фильм. Герой испытывал очередные трудности, но финал, по законам жанра, обязательно
должен был оказаться счастливым.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Свой день рождения Раздолбай до половины проспал. Обычно ему хотелось, чтобы этот
день сопровождался каким-нибудь ярким событием, которое впечатывалось бы в память словно
красочный слайд, и он всегда сокрушался, если вместо слайда получался блеклый оттиск.
Двадцатилетие, съеденное до середины сном, стало бы самым блеклым днем рождения из всех,
если бы не случилось всего того, что произошло накануне. Потянувшись на своем плюшевом
диване, Раздолбай с наслаждением перебрал в памяти слайды недавних впечатлений и подумал,
что после такого накала «своей жизни» желать сию минуту ярких событий будет излишеством.
Прикинув, что праздновать ему, кроме как с родителями, все равно не с кем, он решил
использовать остаток вечера, чтобы побыть хорошим сыном. Мама должна была оценить, что
отметить круглую дату он решил с ней, а знать об отсутствии выбора ей было не обязательно.
Покидая квартиру, Раздолбай забеспокоился, что пока он будет у родителей, ему позвонит
Диана. Отчего-то он верил, что после его выходки она обязательно позвонит ему сама. Сидеть
над телефоном казалось карикатурной глупостью, но если бы он не знал сдержанного характера
Дианы, то провел бы остаток дня рождения в обнимку со своим «Чебурашкой».
«Сегодня все-таки не позвонит, успокоил он себя, запирая дверь. Скорее всего завтра
или послезавтра».
Праздники с родителями перестали быть интересными Раздолбаю с тех пор, как пиво и
сигареты показались ему привлекательнее чая и шоколадок. Впрочем, роль хорошего сына
хорошо компенсировалась узнав, что Раздолбай празднует двадцатилетие дома, дядя Володя
заехал к знакомому завмагу и купил блок чистых кассет самый лучший подарок.
Растроганный Раздолбай начал отрабатывать роль домашнего мальчика во все старание, но
вдруг телефон прозвонил частой междугородней трелью. Мама протянула трубку:
Тебя.
«Не может быть! Она догадалась, что я у родителей!» задохнулся от счастья Раздолбай и
помчался к аппарату в другой комнате, чтобы уединиться. Но оказалось, что звонил Миша.
Привет, поздравляю! Извини, я совсем пропал, но здесь столько заниматься приходится,
что счет времени потерялся, послышался в трубке голос друга.
В другое время Раздолбай был бы рад этому голосу, но сейчас он испытывал
разочарование не к Мише он бежал, теряя на поворотах тапочки.
«Здесь» это где? спросил он с нарочитой бодростью, чтобы Миша не услышал
досаду.
Я тебе не говорил? Сколько же мы не общались… Я в Италии уже третий месяц. Папе
предложили место преподавателя во Флоренции, а я выиграл конкурс в Индианаполисе, и у
меня открылись такие возможности, что теперь даже не знаю, как быть. Первого сентября надо
возвращаться в консерваторию на второй курс, а мне менеджер в Европе концерты на год вперед
расписал. Теперь хожу, думаю то ли заканчивать «консу», то ли ехать в мировой тур
недоучкой.
Ну, если что-то начал, лучше, наверное, закончить, предположил Раздолбай,
завистливо подумав, что Миша, чего доброго, выберет мировой тур и недосягаемой ракетой
улетит от их формального равенства двух студентов.
Так-то оно так, но меня могут перевести здесь в скрипичную академию, и для карьеры
это даже лучше консерватории. Я бы вообще не сомневался, если бы не один момент. У меня
очень теплые отношения с моим консерваторским профессором, и если я от него уйду, он,
конечно, очень обидится. Больше, чем обидится. Громко звучит, но для него это будет удар в
сердце, я это очень хорошо понимаю.
Не преувеличиваешь?
Нет, я просто знаю, как учителя привязываются к любимым ученикам. Он меня вел с
четырех лет я для него не просто ученик, а дело, которое он шестнадцать лет делает и еще
четыре года собирается делать, чтобы довести до конца. Это будет предательство. А с другой
стороны, такой шанс, как мне выпал, бывает раз в жизни. Эх-х… Никогда таких дилемм не
было.
Дилемма. Это слово что-то напомнило Раздолбаю… «Этические дилеммы» Мартина! Тогда
это были просто головоломки, которые казались игрой, но вот Миша оказался в самой
настоящей «этической дилемме», и Раздолбай мог только порадоваться, что подобное
затруднение не выпало на его долю. «Упустить звездный шанс или предать близкого человека,
потратившего на тебя шестнадцать лет жизни, кошмар, а не выбор! думал он. Я бы с
ума сошел, если бы оказался в таком положении».
«Ты ведь открыл однажды способ всегда выбирать правильно, проснулся и заговорил
внутренний голос. Надо обращаться ко мне и полагаться на мой совет.
Что бы ты посоветовал?
Я не могу советовать для других, но если бы в такую ситуацию попал ты, я сказал бы
тебе не предавать.
И упустить шанс?!
А ты уверен, что, предав, смог бы этим шансом воспользоваться?
Ну нет! Я не настолько в тебя верю, чтобы в Мишиной ситуации отказываться от
карьеры. Диана, романтика это ладно, можно рискнуть. Но если бы передо мной стоял
Мишин выбор, то никаких „внутренних голосов“ я бы не слушал. И вообще, может быть, это
сейчас вовсе не Бог во мне говорит, а зависть, которая не хочет, чтобы Миша стал звездой, и
подталкивает отговаривать его от шанса? Интересно, насколько этому голосу верит сам Миша?»
Эти мысли пронеслись в голове Раздолбая раньше, чем пауза в разговоре стала слишком
долгой.
Миш, а помнишь, ты говорил про внутренний голос, который всегда знает, как
правильно? напомнил Раздолбай. Он тебе в этой дилемме что советует?
Миша вздохнул.
Голос… Знаешь, если бы не голос, все было бы проще. То, что мне предлагают, это
возможность всей жизни. Это стремительная карьера, и доучиваться три года в Москве, чтобы
потом эту возможность не получить, просто безумие. А потом я точно не получу ее, потому
что менеджерам интересен двадцатилетний лауреат конкурса, которого можно по горячим
следам раскрутить, а не выпускник Московской консерватории, который несколько лет назад
что-то где-то выиграл. Все это мой профессор понимает сам, и я надеялся с ним объясниться,
чтобы расстаться по-доброму… Мне то же самое и мама говорит, и отец… Только голос против.
А это не самообман?
Я этот голос слушал не один раз, и всегда получалось, что поступал правильно. Правда,
таких трудных дилемм никогда не было.
Да уж… Не знаю, что сказать. Я ведь тоже стал этот голос слышать и попробовал
поступить, как он советовал, хотя это казалось глупостью.
Да ты что? Как это было?
Забыв, что друг звонит из далекой страны, Раздолбай подробно рассказал о недавних
событиях от момента, когда внутренний голос подсказал ему позвать Диану в Москву, до
момента, когда тот же голос велел отправить ее обратно в Ригу.
Увез в Москву это сильно! проникся Миша. Но зачем было отправлять в Ригу
совсем непонятно.
Так голос советовал.
М-да…
Глупо выглядит?
Да вообще-то.
Вот видишь. Может, и тебе кажется, что голос говорит правильно, а со стороны это
глупость?
Это вряд ли. Если, конечно, мы с тобой понимаем под «голосом» одно и то же. Скажи,
ты когда с этим голосом говоришь, это для тебя что?
Ну, это как бы Бог. Я тебе звонил как-то, рассказывал об этом, но ты занимался,
наверное, уже не помнишь. Я его впервые услышал, когда попросил Диану, и внутри щелкнуло
«дано будет» так же, как у тебя со скрипкой. А потом я еще несколько раз к нему обращался,
и он вроде вмешивался, делал, как я просил.
А ты не хочешь пообщаться с одним близким мне человеком? Он, правда, не в Москве
живет, надо будет на электричке съездить, но тебе хорошо бы все это с ним обсудить.
Кто он такой?
Священник.
Раздолбай запротестовал так, как если бы Миша предложил ему выпить яд.
Миш, нет, ну зачем это вообще?!
Ты же сам сказал, что голос для тебя Бог. Значит, веришь.
Бог это то, что я внутри чувствую. Я об этом рассказываю тебе, как близкому другу,
но не собираюсь вываливать это какому-то дремучему священнику.
У него высшее образование, он хирургом был.
Да хоть авиаконструктором! Что он мне скажет? Как Иисус землю за неделю создал?
Пусть в это бабульки верят, а у меня свой эксперимент: если Диана станет моей значит, Бог
есть, и я с ним общаюсь. А если нет, то все эти «голоса» самообман, и не надо забивать этим
голову.
Это и опасно, что ты так думаешь. Понимаешь, Бог не волшебная палочка, не стол
заказов, где просишь и получаешь. Когда Бог посещает человека впервые, он с ним обращается
как с младенцем готов самые нелепые капризы выполнить, чтобы приблизить к себе, но
только для знакомства. А дальше это сложное общение, которое вообще не про исполнение
желаний, а про изменение души. Самому в этом общении можно сбиться и в такое болото зайти,
что придешь не к Богу, а совсем в другое место. Я видел самоучители игры на скрипке, но я же
понимаю, что без моего педагога я бы ничему не научился. Церковь нужна, чтобы…
Нет, Миш! Я считаю, что Бог это Бог, а церковь суеверия, перебил Раздолбай.
Ты историю не читал, что ли?
Не знаешь, как попы народ угнетали, заставляли царю подчиняться? Про крестовые походы
не слышал? «Овода» не читал?
Атомная энергия великое открытие, но японцам в Хиросиме не понравилось.
А это к чему?
Человек так устроен, что самое великое благо может обратить во зло.
Какое благо несла людям церковь? Ведьм на кострах жгли?
Нет, это как раз из области Хиросимы. Ладно… Священник, с которым я хотел тебя
познакомить, никого не жег, но если ты не готов, то не надо.
Почему ты его сам не спросишь, как тебе с профессором поступить?
Наверное, потому, что у него нет телефона, и потому, что я знаю, как он ответит. Выбор-
то мой на самом деле не сложный. Трудно через себя перешагивать.
То есть ты все-таки вернуться склоняешься?
Не знаю пока. Мучаюсь.
Разговор пошел бы на второй круг, но тут Миша спохватился, что межгород стоит бешеных
денег, и обходительно попрощался. Раздолбай еще раз примерил на себя его дилемму.
«Нет, я бы в таком положении послал внутренний голос куда подальше! подумал он.
Где вообще гарантия, что этот голос говорит правильно? Вот он велел отправить Диану в Ригу и
подсказывает, что это нас сблизит, а если я больше не увижу ее?»
Снова зазвонил телефон. Это был не междугородний звонок, и Раздолбай равнодушно
поднял трубку.
Здравствуй, Боров, здравствуй, мой хороший, услышал он вальяжно-развязный голос
Валеры. Похрюкиваешь там в своей кошаре? А я вот приехал из Германии в вашу тундру.
Хочу кутить страшно швырять лобстеров в оркестр, ссать на головы благодарных москвичей
и гостей столицы. Не устроить ли нам все это по случаю твоего дня рождения?
Раздолбай радостно загоготал. Встреча с Валерой обещала «свою жизнь», и роль хорошего
сына провалилась посреди бенефиса. Сказав родителям, что после долгого отъезда вернулся
хороший друг, он тотчас от них умчался.
С Валерой они встретились на Новом Арбате у входа в огромный ресторан, шумный, как
река Ангара, в честь которой его назвали. На дверях висела табличка: «Мест нет», но Валера
заложил швейцару за обшлаг пять рублей, и тот подобострастно расшаркался.
Вижу, вы ребята серьезные, проходите.
Друзья поднялись по узкой каменной лестнице в зал и оказались в эпицентре
оглушительного кутежа. Ансамбль на сцене наяривал песню про атамана, а люди за столиками
вздымали вверх кто стакан, кто графин, кто бутылку с водкой и хором подпевали «хэй, ой да
конь мой вороной!». Перед сценой отчаянно отплясывали очень взрослые люди. Казалось,
волшебник-шутник вселил в тела учителей души первоклассников и выпустил их на первые в
жизни танцы. Женщины мотали подолами трикотажных платьев, мужчины размахивали
снятыми галстуками, как ковбои лассо, и все вместе тоже вздымали вверх руки и голосили «хэй,
да обрез стальной!».
Молодые люди, коньяк, шампанское, водка, портвейн, вино сухое… начал
перечислять подлетевший официант, как только Раздолбай с Валерой сели за столик.
А поесть что можно у вас?
Значит, так… растерялся официант. Салат «Столичный» и котлета «Пожарская», я
сейчас посмотрю, кажется, одна осталась.
Ты уверен, что мы в правильное место пришли?! прокричал Раздолбай в ухо Валере,
кивая на лысого мужчину, который отошел от партнерши по танцу, уперся обеими руками в
каменную колонну и стал складывать под ней салат «Столичный».
Не уверен, но не знаю, где еще в тундре пьют-гуляют!
Здесь даже поговорить не получится!
Ладно… Я придумал, куда мы пойдем!
Валера поднялся из-за стола и жестом велел следовать за ним. Покидая зал, оба заметили,
что лысый мужчина отлип от колонны, вытер губы и возобновил танцы со своей партнершей.
Коллекционный паноптикум! сказал Валера, когда они вышли на улицу.
Херувимы, наверное, отпрянули в ужасе. Им сказали, что веселые бойцы опять встретились,
пить-гулять будут они крылышками бяк-бяк-бяк к экранам, а там в поле атаман, котлета
«Пожарская»… Полный трэш!
Так что ты придумал?
Ты, пацанчик, не ссы. Все будет путево.
Хотя Валера назвал его уничижительным словом, Раздолбай не обиделся. В тоне приятеля
было не высокомерие, а всего лишь обаятельная развязность, в ауре которой Раздолбай
чувствовал себя свободнее. Неосознанно он копировал нагловатые манеры Валеры и его стиль
общения, основанный на добродушном подтрунивании, и нравился себе таким больше, чем в
любом другом проявлении. Рядом с Валерой он как будто обретал настоящего себя и за это с
легкостью отдавал ему в мыслях титул лучшего друга.
Валера остановил частный «жигуль», сговорился о чем-то с водителем, и они помчались по
широкому Кутузовскому проспекту в сторону Триумфальной арки. Теплый летний воздух
шумным ветром врывался в щелку приоткрытого окна и бил Раздолбаю в лицо, заставляя
счастливо жмуриться. Лучший друг, своя жизнь! Вот бы еще ветер трепал волосы сидевшей
рядом Дианы… За Триумфальной аркой они свернули направо, пронеслись вдоль коробчатых
новостроек и уже медленнее поехали по узкой дороге, змеившейся через сосновый лес. Воздух,
врывающийся в окно, посвежел. Исчез придорожный мусор. Все вокруг как будто прибрело
более четкие очертания и стало неуловимо напоминать какую-то заграницу. На миг Раздолбаю
померещилось, что они едут по Юрмале казалось, еще немного, и за медно-золотыми
соснами заблестит серая, как слюда, гладь Балтийского моря.
Что это за дорога? Где мы едем? удивился он.
Рублевка, пацанчик. Херувимы про Беверли-Хиллз будут смотреть.
Беверли-Хиллз знаю, Рублевку первый раз вижу. Где здесь Николсон, где Шварценеггер?
Шварценеггера нет, но Мишу Горбачева можем встретить легко.
Раздолбай обратил внимание, что они проехали уже пятого постового милиционера, и
невольно присмирел.
Нет, правда, что здесь?
Правительственные дачи, пансионаты. Тундра так устроена, что все ништяки положены
кому надо и четким пацанчикам вроде нас ничего не остается кроме бухалова под «Столичный»
салат в быдлозагонах типа того, где мы были. После Европы на это невозможно смотреть, так
что придется добывать неположенный ништяк хитростью.
Заинтригованный Раздолбай предпочел больше ничего не спрашивать, и вскоре Валера
скомандовал водителю повернуть на одном из перекрестков. Впереди показались шлагбаум и
проходная. Выйдя из машины, они углубились в лес и, с хрустом ступая по опавшим сосновым
шишкам, пошли вдоль высокого забора из рифленого железа.
Здесь тот самый «номенклатурный пансионат», где мы отдыхали с Мартином,
объяснил Валера. Внутри я все знаю, но на проходной пять рублей за обшлаг не прокатят.
Забор упирается в реку там легко перелезть.
А если за жопу возьмут?
Потащат на Лубянку, будут загонять иголки под ногти.
Нет, правда.
Назовем фамилию Мартина, скажем, хотели его здесь найти.
Его что, здесь все знают?
Знают его батька. Не хотелось бы только действительно нарваться на Мартина.
Ты его за год не простил?
Дело не в прощении. Дружба возможна до тех пор, пока друзья принимают друг друга в
той роли, которую каждый для себя избрал. Последнее время Мартин стал напяливать на себя
роль какого-то незыбического бизнесмена и требовать к этому серьезного отношения. Я его в
этой роли принять не мог, его это бесило, а меня бесило то, что он бесится.
Он сейчас правда занимается каким-то бизнесом.
В тундре нет и не может быть бизнеса. Здесь возможна только фарцовка дефицитным
товаром, созданным мозгами и руками людей принципиально иного уровня, и весь здешний
«бизнес» это разновидность колхозного рынка. Просто одни торгуют мандаринами, а другие
компьютерами. А я мировой интеллект, меня уровень базарных торговцев не восхищает, и
относиться к этому серьезно я не могу.
«Ого, заявочка!» подумал Раздолбай, но решил, что позволит Валере играть выбранную
роль и просто спросил:
Что тебя привлекает тогда?
Работать мозгами в западной компании, что-то производить, улучшать.
Но это же невозможно.
Почему?
Для этого надо было там родиться.
Может, и Ломоносову надо было в деревне картошку сажать, если он там родился?
Границы условны. В той же Германии есть программа, по которой ты можешь обучаться за счет
компании, которая потом возьмет тебя на работу.
Ну, не знаю… Попробуй найти такую.
Я нашел уже банковское дело. Два года учебы, год стажировки в «Дойчебанке», и
можно будет получить вакансию. Придется только объяснить предкам, почему бросаю иняз, но
если не поймут это их проблемы.
Раздолбая кольнула игла зависти. В сравнении с вакансией в «Дойчебанке» место
художника в издательстве дяди Володи низверглось в его глазах до участи арбатского
портретиста. Ему захотелось немедленно предъявить Валере какое-нибудь достижение, чтобы
встать с ним вровень, но кроме любовной победы, заранее обещанной внутренним голосом, у
него ничего не было, и он решил рассказать об этом при первом удобном случае.
Около реки дерево наклонилось, видишь? привлек Валера его внимание. Сначала
на него, с веток на забор и на ту сторону. Обратно через проходную выйдем.
Часто здесь лазил?
Ну, не ставить же мне свою жизнь в зависимость от Мартина. Ездил сюда на бильярд.
Здесь такая хорошая бильярдная?
Здесь правильная бильярдная. В этом пансионате отдыхают люди, с которыми имеет
смысл знакомиться. Погонял шары, узнал что-то… Про учебную программу в Германии мне
сказал пацанчик, с которым я здесь играл. Его отец пресс-атташе. Понятно теперь?
Раздолбай посетовал про себя, что дядя Володя не только никогда не отправлял его в
«правильные» пансионаты, но даже внушал ему предубеждение против подобных мест. Так,
посылая его на лето в пионерский лагерь «Орленок», он говорил:
Не хочу тебя отправлять в блатные места, чтобы ты не испортился. В «Орленке»
хорошие простые ребята, нет никаких «мажоров», помешанных на тряпье. Будут у тебя там
нормальные друзья.
Ни с кем из «простых ребят» Раздолбай не сдружился, и другом стал теперь Валера, рядом с
которым он ощущал себя ребенком, узнающим от старшего брата секреты жизни.
Давай за мной, сказал Валера, начав карабкаться на дерево.
Раздолбай с легкостью повторил несложный маршрут, и вскоре они с видом законных
отдыхающих натирали мелом лаковые кии.
Ну, теперь ты докладывай, какое без меня херувимам кино крутил? спросил Валера,
разбив партию.
О-о-о, многозначительно протянул Раздолбай, надевая на себя маску мудреца,
постигшего тайны мироздания. С херувимами все не так просто, и я, пожалуй, советую тебе о
них не шутить.
А хули ты говоришь так хитро? Ксендзы тебя, что ли, обратали, как Паниковского?
Кого?
«Золотой теленок». Мужчина, читайте классику.
А-а… Нет, не ксендзы. Просто начал чувствовать связь с высшими силами, и кое-что
было обещано?
Вечная жизнь, наверное?
Нет, пока Диана.
И Раздолбай подробно рассказал Валере то же самое, что раньше рассказывал Мише.
Да, похоже, ты с Верхним Парнем на короткой ноге, согласился Валера. Попроси
его, чтобы мне в Германии хорошую вакансию дали.
Не уверен, что могу просить за других, ответил Раздолбай, приняв просьбу за чистую
монету.
А за себя можешь?
Ну вот, Диану попросил, чувствую «дано будет».
Несерьезные у тебя с Верхним Парнем отношения я просто в шоке, попенял
Валера, нацелившись на дальний шар. Можно было за вечную жизнь тему пробить, а ты
разменялся на телку. Ну ничего, придет время откидываться, надо будет подгадать так, чтобы
вместе, и бабки захватить с собой. Не знаю, правда, как их на тот свет пронести в жопе,
наверное. Придем к Святым Вратам, архангел скажет: «Так, уважаемые, а вас я не знаю!» Раз
ему из жопы тыщенку он такой сразу: «Вы, я вижу, ребята серьезные, проходите».
Раздолбай расхохотался, но тут же почувствовал в своем смехе неприятный привкус и
осадил себя.
«Наверное, нехорошо обращаться к Богу за помощью и смеяться над такими вещами»,
подумал он.
Что ты зарделся, как гимназистка при виде уха? залихватски спросил Валера, со
звоном вколотив дальний шар в лузу. Думаешь, прости, Парень посмеюсь чуток, а потом
покаюсь, отвешу тебе дома поклонов полновесных?
Я думал, мы об этом серьезно.
Что может быть «серьезно», боец? Разговоры про «голос Бога»? Ты эту бадягу бабушкам
на лавках втирай, а не мне мировому интеллекту.
Почему «бадягу»?
Я даже не знаю, что тебе на это ответить. Ты «Золотого теленка» не читал, а про
Фейербаха, Пелагача и Ницше, наверное, вообще не слышал? Почитай, потом поговорим с
тобой. А то сейчас ты живая иллюстрация к высказыванию одного американского пацика,
который сказал, что вдохновение от чтения Библии пропорционально невежеству читателя.
Валера ударил по другому шару, не забил и стал ждать ответного удара, но Раздолбаю так
хотелось достойно ответить на упрек в невежестве, что он потерял к бильярду интерес.
Слушай, я же не сказал тебе, что поверил во все эти яблоки, змей и древо познания,
заговорил он, смущаясь так, словно предложил взрослому человеку обсудить детские
глупости. Наверное, все было как-то иначе. Может быть, «древо познания» это
суперкомпьютер каких-нибудь высших инопланетян с запретной информацией, а «змей»
техник этого компьютера. Согласись, люди того времени все равно не поняли бы таких вещей, и
дерево с яблоком самые доступные для них понятия.
Ты сам это придумал?
Нет, это Мишина теория скрипача из Юрмалы, помнишь?
Так вот кто ксендз, который тебя обратал! То-то я помню, что подобный разговор был у
него на прощалке. Я его уважал за серьезное отношение к делу, а он тебе такую ахинею
впаривал?
Почему ахинею? У него получалось довольно складно.
Находить складные объяснения бредовым текстам не лучшее применение ума, хотя
некоторые зарабатывали этим на жизнь. Слушай, даже в аллегориях должна быть логика. Пусть
дерево это компьютер, а змей техник, но если ты великий всеведущий инопланетянин,
то надо сразу просекать фишку и не давать доступ к такому компьютеру пробному изделию под
названием человек двуногий. Сразу надо было херувима с пылающим мечом ставить, а не
задним числом, когда двуногие согрешили и пришлось этого херувима ставить, чтобы не
пускать их в Эдем. Это даже я понимаю не Бог всемогущий, а всего только мировой
интеллект. И потом, объяснять такую модель мира аллегориями имело бы смысл, если бы не
было других моделей. Почему не объяснить аллегорией Скидбландир корабль Одина,
который вмещал любое число воинов, складывался и убирался в карман? Может быть, это
Один инопланетянин, а корабль его летающая тарелка. Почему ты не обращался к Одину,
когда Диану просил?
Один твоя вера, засмеялся Раздолбай, признавая, что Мишиными аллегориями
можно и в самом деле оправдать любой миф. По мне, Библия все-таки убедительнее.
Ни фига не убедительнее! Просто Библия распространилась по миру шире, потому что
Христианство взяла на вооружение Римская империя, когда их многобожие перестало канать.
Они, наоборот, триста лет христиан гнали и ко львам бросали, вспомнил Раздолбай
познания, полученные от Миши.
Бросали, потому что никому не понравится, когда кто-то начинает ломать заведенный у
тебя порядок. Римляне сказали всем, кого покорили, верьте во что хотите, мы чужих богов
уважаем, а вы почитайте наших. Одни поклонялись Изиде, другие Митре, третьи богам Олимпа,
и все были довольны. Тут приходят какие-то оборванцы-христиане и кидаются в бычку есть
один бог Иисус Христос, а все остальные идолы, им поклоняться не будем. Римляне говорят:
минуточку, уважаемые, тут до вас был порядок к Митре налево, к Зевсу направо, и мы таким
порядком завоевали полмира. Хотите поклоняться своему Христу ради бога, но зачем на
уважаемых людей болт класть? Цезарь свой род прямиком от Венеры ведет, вот у нас храм в ее
честь построен. Или вам положить и на Цезаря? Положить, отвечают, и на Цезаря, и на храм. Не
было никакой Венеры, храм ваш идольское капище, а Цезарь демонопоклонник. Ну, раз вы
такие борзые, говорят римляне, идите ко львам, и пусть вам ваш парень на кресте помогает.
Скажешь, неправильно поступали? А представь, что ты вместо вступления в комсомол сказал
бы, что Ленин ваш гнилой труп, решения двадцать пятого съезда тебе по херу, а
коммунизм утопия и никто его никогда не построит.
Это круто было бы! засмеялся Раздолбай. Сейчас, кстати, нечто подобное уже
происходит. Ленин гнилой труп, конечно, не говорят, но Ленин-гриб даже по телевизору
было.
Это сейчас. А десять лет назад ты попал бы за такие речи в психушку и не поднялся бы
потом выше дворника в областном городе. Кстати, глядя на бардак, который сейчас творится, я
не уверен, что это было бы так уж неправильно. Римляне были не дураки понимали, что если
ниспровергать основы, на которых стоит государство, то рухнет и государство. Им этого, ясное
дело, не хотелось, поэтому христиан ко львам.
Ну а зачем же они потом взяли Библию на вооружение?
Не можешь победить возглавь. Хорошо быть в Риме господином и ходить в термы к
гетерам. Рабам и ремесленникам было довольно фигово, и когда пошел слух, что в Иудее
распяли парня, который воскрес и обещал всем небесное царство, где последние будут первыми,
они естественно на это клюнули. Таинственный культ, катакомбы… К языческим богам народ
охладел ничего нового, а тут свежая струя. За триста лет христиан стало реально много, и,
как сказали бы сейчас в западных странах, увеличилась электоральная база. Ну и главное, в
христианстве со временем появились очень заманчивые для государства фишки: «Рабы,
повинуйтесь господам со страхом и трепетом. Всякая душа да будет покорна властям, ибо
власть от Бога…» и все такое. Император, прикинув, что тема зачетная, для начала отменил
гонения. Перед этим разгромил своего соправителя, заявив, что видел в небе знамение креста.
Не странно ли для бога любви сказать вот тебе мое знамение, ты с его помощью замочишь
других парней в борьбе за власть? Так что, я думаю, все было наоборот сначала решили
опереться на христианство, а потом придумали историю про знамение. В Библии намешано
много римских учений Филон, Сенека, гностицизм. Все это причесали в четвертом веке под
личным руководством императора, добавили туда распятого парня и мифы зороастрийцев, а
потом еще двести лет переписывали. Дальше пошли эту веру насаждать, и понеслось. Медицину
объявили дьявольщиной, математику нечестием, бани запретили как языческий разврат
отсюда грязь и чума. В религиозных войнах перебили миллионы двуногих. Если эта религия от
Бога, он что не мог предвидеть, какое пойдет мочилово? А если предвидел, то он тогда ни фига
не милостивый, а реальный садист, и не понятно, за что ему поклоняться. Посмотри на культ
красоты античного мира и посмотри, к чему привело Христианство пятнадцать веков
грязного средневековья с инквизицией, когда девочку вешали рядом с матерью за связь с
дьяволом, а поводом были черные туфли на красной подошве. И с другой стороны откровенный
разводняк лохов на чудеса, когда по улицам носили кость мамонта и выдавали ее за руку
великана святого Христофора. Вот тебе все твое Христианство. Как говорил приснопамятный
автомеханик Василий Терентьевич, весь хуй до копейки. Будем наконец играть или будем
дальше заниматься твоим историческим образованием?
Раздолбай нехотя пошел вокруг стола, высматривая шар для удара. В голове у него
поднялся шум, похожий на радиопомехи. Он не мог возразить Валере, не имея и сотой доли его
знаний, но не хотел сдаваться, потому что, отказавшись от веры, отказывался и от помощи
высших сил, без которых обладание Дианой казалось ему невозможным.
Слушай, происхождение Библии не имеет значения, нашелся наконец он. Я не
верю, что там кто-то действительно воскресал, и все это скорее всего выдумки. Церковь
суеверия, и я сам это говорил Мише, когда он предлагал мне с каким-то священником
пообщаться. Просто так вышло, что, полистав Библию, я обратился как будто к Богу, а дальше
было все, как я тебе рассказал, внутренний голос, помощь свыше. Это ведь уже не древние
выдумки, а мой личный опыт, которым я делюсь с тобой.
Внутренний голос может быть твоей интуицией, а помощь свыше совпадениями.
Если ты просишь что-нибудь у Верхнего Парня и это случается, то это не значит, что без твоей
просьбы не случилось бы то же самое, и никак не доказывает, что Парень действительно
существует. Какой шар ты будешь сейчас бить?
Свояка в среднюю.
Один всемогущий, сделай так, чтобы он не забил!
Валера картинно поднял руки и начал что-то беззвучно шептать. Раздолбай понял его
уловку и стал тщательно целиться. Шар был не сложный, и он верил, что забьет его, но свояк
ткнулся в борт и замер в створе лузы.
Да, Один! Ты помог мне! закричал Валера, потрясая кием, словно копьем. Ну что,
разве твой промах не доказывает существование Одина? Я попросил получилось, как я
просил, стало быть Один есть!
Шансов, что я не забью шар, было больше, чем шансов встретить на вокзале маму
Дианы. У Миши не было никаких шансов получить скрипку, на которой он сейчас играет, но он
слышал внутри себя «дано будет» и получил ее.
Он что, из-за скрипки поверил в Бога?
Нет, поверил из-за другого, но я не уверен, что имею право это рассказывать.
Да мне по фигу, из-за чего он поверил каждый сходит с ума по-своему, а шансы могут
быть самые невероятные. Я в Гейдельберге пошел с другом-немцем в казино, и он научил меня
верному способу поднять бабок надо несколько раз ставить на один цвет и все время
удваивать ставку. Чистая математика даже если ты проиграешь пять раз подряд, то на шестой
выиграешь и с плюсом вернешь затраты. Мы стали играть на красное и просадили все, потому
что черное выпадало одиннадцать раз. Одиннадцать! Много было шансов на это?
Немного, признал Раздолбай, чувствуя, как вера в высшие силы начинает покидать
его.
Ваши отношения с Верхним Парнем ушли не дальше ритуальных плясок вокруг
наскального изображения мамонта. Одному телку подавай, другому скрипку. Ладно бы хоть
смысл жизни искали. Ты Библию-то всю прочел или только ту часть, где говорилось «просите и
обрящете»?
Признаться, что он читал всего несколько страниц, казалось Раздолбаю совсем позорным, и
он напомнил Валере про бильярд.
Если ничего больше не читал потерял не много, подытожил Валера, закатывая шар,
подставленный Раздолбаем. Рабская философия, призывающая подставлять другую щеку,
имела смысл для черни во времена Римской империи, потому что других вариантов вообще-то
не было или другую щеку, или меч в брюхо. Если в тебе есть боевой дух, советую все-таки
присмотреться к Одину. Он лишит тебя страха и боли будешь херачить всех только так.
Да я вроде не собираюсь никого херачить, смутился Раздолбай, прикидывая, не
расценит ли Валера такой ответ как отсутствие боевого духа.
Херачить, в том или ином виде, придется в любом случае. Жизнь борьба за
доминирование, и другого смысла в ней нет. Или ты сумеешь всех растолкать и набрать
ништяков, или тебя затопчут.
Я не думаю, что доминирование единственный смысл жизни.
А ты просто реальной жизнью еще не жил. Хотя даже в случае с твоей Дианой есть эта
борьба. Она тебе нравилась в Юрмале, почему провожал ее вечером Андрей? Ты поешь мне тут
про какой-то «голос Бога», а ты чувствовал себя достойным этой телки? Мог Андрея
задоминировать?
Раздолбай молчал, отводя взгляд и боясь, что Валера прочитает в его глазах правду,
которую он прятал сам от себя.
Упование на Бога это всегда слабость, отказ от свободы и рабская психология,
продолжал Валера. Полагаться на веру значит расписываться в нежелании брать жизнь в
свои руки и отвечать за нее. Надо просто вставать каждый день с готовностью кусать медведя за
жопу и делать что хочешь. Я никому не молился, ни у кого ничего не просил. Хотел найти
место в Германии и нашел, хотя шансов было не больше, чем у твоего Миши получить скрипку.
Я тебе говорил, он из-за другого поверил, сказал Раздолбай и, поколебавшись, решил
все-таки рассказать, как Мишу с бабушкой чуть не убили грабители.
Ну, здесь все вообще просто, усмехнулся Валера, двуногие склонны к мистицизму,
и у воров он развит особенно сильно. Если бы его бабушка упала перед глиняным истуканом
богини Кали и закричала бы: «Кали, всемогущая, покарай нечестивцев!» эффект был бы
точно такой же, а то и сильнее. Твоего Мишу, как артистическую натуру, это воткнуло, потом
совпадение со скрипкой, и готово дело бьет поклоны, говорит глупости, подсовывает друзьям
древние книжки. При этом сам наверняка многого не соблюдает. Я помню, как Мартин
зачмырил его на прощалке.
Он пытается не совершать плохих поступков. Сейчас ему предлагают контракт в Европе,
а он думает вернуться в Москву, потому что не хочет предавать своего профессора.
Во-первых, пусть сначала вернется. Во-вторых, мы когда-то в поезде говорили, что
этические поступки определяются количеством грузиков с одной и с другой стороны.
Порядочный человек тот, кто не сделает большой подлости ради малой выгоды, вот и все.
Значит, контракт в Европе для него недостаточно важен. Может быть, он сам этого контракта не
хочет, потому что боится не оправдать доверия, и придумывает отмазку. Если бы у него стоял
выбор предать этого профессора или загреметь на десять лет, я бы на него посмотрел. Пусть
пиликает на своей скрипке и не трындит, а ты молодой пацик, должен трепать девкам
мерлушку и не заморачиваться фигней, подгоняя реальные события под нужные тебе
доказательства. Представь, что я поверил бы в магическую силу числа четыре, нарисовал бы на
стене четверку и всю ночь стоял бы перед ней на коленях, умоляя помочь деньгами. Потом
пошел бы в то самое казино, сыграл на черное и выиграл одиннадцать раз. По твоей логике, надо
верить после этого в число четыре, но так ли велика сила этого числа на самом деле?
Раздолбай переживал разгром. Опора на всемогущего покровителя выскользнула из-под
него, словно донная коряга, и сомнения накрыли его с головой. Если раньше он чувствовал себя
рядом с Валерой младшим братом и хотел сравняться, то теперь он ощущал себя ничтожеством,
неспособным без костылей вымышленного Бога добиться любви, благодаря которой считал
свою жизнь чего-то стоящей. Опровергнув существование покровителя, Валера уничтожил
надежду на обладание Дианой и как будто отнял ее. Внутренний голос продолжал нашептывать
«дано будет», но прислушиваться к нему теперь казалось Раздолбаю слабостью.
«Валера нашел место в Германии сам, и я должен управлять жизнью сам, думал он.
Надо было не в аэропорт Диану везти, а на квартиру и задоминировать ее там… до потрепа
мерлушки!»
«Тогда ничего не вышло бы, а теперь получится, утверждал голос.
Да ну тебя. Ты голос слабости!»
В довершение разгрома Валера всухую выиграл у Раздолбая три партии в бильярд и,
собирая шары, напомнил:
У тебя день рождения сегодня. Чего ты уныло свесил хобот, как Иа-Иа?
Ну, не всем же прыгать и веселиться, подыграл Раздолбай, чувствуя себя
воплощением печального ослика.
Жалкое зрелище!
На этом «празднование» закончилось, и, перебрасываясь натужными шутками, они пошли
к проходной заказывать такси до Москвы.
Звонка Дианы Раздолбай больше не ждал. Лишившись веры в помощь высших сил, он
считал борьбу проигранной и пытался убедить себя, что безответную любовь надо забыть. Он
заставлял себя не думать о Диане, но она словно ходила вокруг него и упорно не желала
переселяться из настоящего в прошлое. К тому же на кресле остался марлевый сарафан, вокруг
которого клубились невидимые змейки ее запаха, и, не удержавшись от соблазна, Раздолбай с
наслаждением отдался им на растерзание. Змейки впились в его сердце, затмили разум, и, одной
рукой прижимая сарафан к лицу, другой он взорвал порох томивших его чувств.
«Да-а… мечтательно подумал он, когда рука с зажатым в ней сарафаном расслабленно
свесилась с дивана, случилось бы это на самом деле, я бы, наверное, был самым счастливым в
мире. А почему я решил сдаться? Только потому, что перестал верить в помощь свыше и в то,
что Диана позвонит сама? Что, кроме страха неудачи, мешает мне поехать в Юрмалу и
завоевать ее? Если я хочу взять жизнь в свои руки, надо не о „внутреннем голосе“ думать, а быть
готовым медведя кусать!»
С готовностью покусать медведя Раздолбай вскочил с дивана и пересчитал хрустящее
содержимое своего денежного конверта. На неделю в Юрмале хватало в обрез, к тому же
завоевание Дианы предполагало сюрпризы, поэтому «боезапас» требовалось пополнить. Если
бы удалось найти Сергея, десять чистых кассет, подаренных дядей Володей, сразу обогатились
бы свежими записями, которые можно было перезаписать клиентам, но телефон приятеля-
спекулянта по-прежнему не отвечал, а добывать без него свежую музыку Раздолбай считал
невозможным.
С начала восьмидесятых музыкальные спекулянты собирались по воскресеньям на одной из
подмосковных станций и шли в лес, где устраивали толкучку. Станции и даже направления
каждый раз менялись, и чтобы знать следующее место сбора, нужно было находиться в контакте
с Гансом или Окуляром самыми известными в музыкальной среде спекулянтами,
принимавшими решения. На толкучке менялись и продавались пластинки, значки, майки,
плакаты и фотографии рок-групп. Проблема была в том, что менять и торговать удавалось от
начала сбора до приезда милиции, а милиция приезжала почти сразу, устраивая иногда самые
настоящие облавы. Сергей со смехом рассказывал, как попал в такую облаву в начале весны и
милиционеры с овчарками и мегафонами цепью гнали металлистов по талому лесному снегу,
словно карательный отряд СС незадачливых партизан. Кто-то россыпью ронял дорогущие
фирменные значки, кто-то забирался от собак на елку и отмахивался от них пластинками
«Металлики», а Сергея в новом джинсовом костюме «Левис» загнали на оттаявшую пашню, где
он увяз в тракторной колее. Там ему вручили гвоздик и заставили расписаться на всех его
пластинках, стоимость которых превышала пятьсот рублей. То, что для Сергея было досадной
неприятностью, для Раздолбая стало бы катастрофой, поэтому обмен дисками представлялся
ему не менее опасным предприятием, чем торговля наркотиками. Со времени той облавы
прошло несколько лет, и, хотя по слухам толкучки металлистов больше не разгоняли,
приобщиться к этому миру Раздолбай все равно не решался. Для этого нужно было скопить
деньги на проигрыватель, завести знакомства, грамотно купить несколько дисков для обмена…
Будучи новичком, легко было схватить никому не нужные пластинки, которые потом пылились
бы в углу мертвым грузом, а то и вовсе стать добычей «кидал» и приобрести за семьдесят
рублей диск советской эстрады с переклеенным «яблоком». Нет, без Сергея новой музыкой
было не разжиться! Раздолбай начал названивать ему домой каждые полчаса, рассчитывая, что
рано или поздно он кого-нибудь там застанет, а между этими звонками набирал своих прежних
клиентов и сообщал, что если среди их знакомых появится начинающий «пионер», то он
запишет ему старую музыку с хорошей скидкой. На второй день непрерывного дозвона в доме
Сергея сняли трубку.
Алло, устало произнесла молодая девушка.
Здравствуйте! закричал Раздолбай, не веря, что ему ответили. Мне Сергей нужен,
скажите, я не ошибся?
Нет, не ошиблись. Я его жена.
А, Юля, привет! Можно Сергея к телефону?
Кто его спрашивает?
Это так… Приятель из «Детского мира», ты, наверное, не помнишь, мы вместе музыкой
занимались.
Мой Сережа сидит в тюрьме за валюту, так что больше не звоните сюда, отчеканила
Юля с такой обидой, словно это Раздолбай подбросил валюту ее Сереже, и повесила трубку.
«Вот тебе и бизнес-шмизнес! подумал оглушенный Раздолбай. Я ему завидовал, а оно
вон как вышло. Может, я и Мартину с Валерой завидую зря? Валера ничего в своей Германии не
найдет вернется, Мартина к Сергею отправят, а я… Что я? Закончу институт, устроюсь к
дяде Володе художником».
Раздолбай не злорадствовал, что его приятеля посадили, но что-то у него в душе
успокоилось. Все вокруг жили, двигаясь по колее, которая считалась правильной, школа,
институт, работа, зарплата. Выскочки вроде Сергея пытались эту колею обмануть и делали свою
жизнь недосягаемо соблазнительной, но за это подвергались молчаливому осуждению. Многие
втайне хотели бы жить, как они, и уезжать на месяц в Сочи, перепродав несколько пар джинсов,
но для этого надо было решиться носить на себе презрительное клеймо «спекулянт» и не иметь
уважения большинства окружающих, включая родителей. Любой отец с гордостью сказал бы,
что его сын отправился с геологами искать олово, но ни один бы не признался, что сын
перепродает в «Детском мире» вагончики или носится в подмосковном лесу с пластинками.
Когда с выскочками случались неприятности, к этому относились так, словно суровая длань
справедливости вмешалась и лишний раз доказала правильность единой для всех колеи. Именно
это чувствовал Раздолбай, узнав про арест Сергея, хотя по-человечески ему было жаль
товарища, да и свежей музыки было без него не достать. Он уже подумывал наплевать на
самостоятельность и занять у мамы рублей сорок до стипендии, как вдруг объявился
спасительный «пионер», точнее «пионерка».
Здравствуйте, меня зовут Саша, мне ваш номер дали друзья, представилась по
телефону незнакомая девушка.
Внимательно слушаю, мягко ответил Раздолбай, пытаясь по звонкому, как валдайские
колокольчики, голосу нарисовать облик незнакомки и наделяя его привлекательными чертами.
Мне сказали, что вы пишите музыку на кассеты.
Да, только… Вам, наверное, не объяснили я пишу тяжелую музыку.
Мне и нужна тяжелая. Запишите? Я вам несколько кассет принесу.
«Странная девушка, думал Раздолбай, отправляясь на условленную возле метро
встречу, такой приятный голос и тяжелая музыка? А вдруг, это новая любовь?»
Раздолбай представил, как увидит стройную девушку, похожую на вышедшую из леса лань.
Он увлечет ее тяжелой музыкой, не возьмет денег, и между ними вспыхнет симпатия, которая
вытеснит безответную страсть.
Здравствуйте! Вы это вы? прозвенели колокольчики за его спиной.
Он обернулся на голос, никого перед собой не увидел и медленно опустил взгляд. На
уровне его груди торчал хвостик рыжих волос, под которым, словно луковица, круглилось
веснушчатое лицо.
«Что за Чиполлино?» удивился он, пугаясь, как бы прохожие не подумали, что у него с
этой рыжей лилипуткой свидание.
Я Саша. Кассеты вам принесла, прозвенела девушка и для наглядности помахала
возле его пупка целлофановым пакетом.
«Не Чиполлино. Белочка-металлистка!» придумал прозвище Раздолбай, разглядев у
девушки два длинных, выпирающих вперед верхних зуба и значок группы «Лауднесс» на
лацкане джинсовой куртки.
«Лауднесс»? удивленно спросил он, чтобы начать разговор.
Ну да, мне нравится. Это странно?
«Лауднесс» не самая известная группа. Если ты их слушаешь, все известные у тебя
уже есть, наверное.
У меня ничего нет. Мне папа из Японии привез две кассеты «Лауднесс» и много чистых.
Я послушала, поняла, что это моя музыка. В ней сила, энергия мне это нужно. Запишите мне
самое лучшее?
Ну, если «Лауднесс» это все, что ты знаешь, тебя ждет много открытий, засмеялся
Раздолбай и смело зарядил три рубля за одну сторону кассеты, подумав, что папа из Японии не
пожалеет денег для своей Чиполлины, понимая, как мало утешений будет у нее в жизни. Он
угадал Белочка-металлистка радостно передала ему увесистый пакет и потащила из кармана
куртки стопку пятирублевок.
Стой, стой, ты чего? испугался он.
Так деньги же…
Заплатишь потом, и не свети на всю улицу. Сколько здесь кассет?
Раздолбай заглянул в пакет, увидел в нем десяток запечатанных в золото хромовых
«Макселлов» и даже присвистнул. «Золотой Макселл» стоил у спекулянтов в три раза дороже
обычных кассет, а если учесть, что обычные давно уже не продавались за официальные девять
рублей и стоили две цены, то Белочка легкомысленно вручала ему целое состояние.
Ты вообще знаешь, что это очень дорогие кассеты? уточнил он. Не боишься все их
отдавать? Ты меня все-таки совсем не знаешь.
Ну, я вижу, что вам доверять можно.
Давай на «ты». И забери половину. Я тебе для начала пять штук запишу вдруг не
понравится, мало ли.
Раздолбай распихал по карманам половину кассет, чувствуя каждую из них золотым
слитком, и сказал Белочке, что въезжать в тяжелый рок надо «от истоков», поэтому сначала он
запишет ей «родоначальников жанра», а более продвинутые группы позже. Белочка
простодушно рассыпалась в благодарностях, и ему стало неловко за то, что на самом деле он
хотел приберечь лучшую музыку напоследок, чтобы сотрудничество с единственной клиенткой
получилось как можно более длительным.
Ладно, запишу тебе на одну сторону последних «Пристов», чтобы сразу накрыло,
смилостивился он, складывая в уме приятные цифры.
На Белочке он заработал тридцать рублей. Она оказалась в восторге от музыки и рвалась
скопировать всю его коллекцию, но папа из Японии оказался прижимистым самураем и
разрешил ей записывать не больше трех кассет в неделю.
«Значит, еще восемнадцать рублей заработаю к двадцатому августа и сразу поеду на десять
дней в Юрмалу», прикидывал Раздолбай.
Его планы смешались, как песочная фигура под морской волной. Накануне очередной
встречи с Белочкой позвонила Диана.
Привет. Узнал? услышал он самый волнующий в мире голос.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Раздолбай говорил с Дианой по телефону всего несколько раз. Каждый разговор был для
него подобен прыжку в прорубь, и в первые секунды разговора он с трудом унимал дрожь
волнения. Теперь такая дрожь слышалась в голосе Дианы, а Раздолбай испытывал сладкое
ликование победителя. Он плюхнулся с трубкой на диван и проворковал, наслаждаясь тайным
смыслом понятной ему одному фразы:
Как не узнать хозяйку сарафана, с которым так приятно быть в обществе?
Диана дежурно усмехнулась.
Что ты вообще делаешь? Не собираешься ли к нам в Юрмалу?
Собираюсь, но не раньше двадцатого.
Это будет поздно.
В ее голосе Раздолбаю послышалась обреченность. Она помолчала и добавила:
Я помирилась с Андреем.
«Выбирает между ним и мной!» ахнул он про себя и осторожно спросил:
Ты хочешь сказать, что тебе надо решить для себя что-то важное?
Да, можно сказать, я вся в раздумьях.
И если бы я приехал раньше… Это повлияло бы?
Да.
Раздолбай чуть не закричал «Еду!», но вспомнил частушку про миленка в серых брюках,
которая заканчивалась словами: «Я миленку подмигнула, он бежит, как дурачок», и решил
набить себе цену.
У меня до двадцатого должны решиться кое-какие дела, так что я пока не уверен, что
смогу раньше. Если завтра у меня решится и я послезавтра приеду, еще не поздно будет?
Послезавтра нет.
Продолжать разговор не имело смысла. Все было понятно из нескольких слов, которые им
обоим не хотелось забалтывать пустяками, и они попрощались, как будто подвесив в воздухе
многоточие.
«До двадцатого всего пара дней, рассчитывал Раздолбай, один день вряд ли что-то
изменит, а лишние восемнадцать рублей не помешают. Да и Диана поймет, что у меня есть дела
поважнее ее, будет больше ценить».
«Ты что, дурак? отчетливо спросил вдруг внутренний голос.
Тебя я больше не спрашиваю.
Я тебе обещал, что она сама позвонит она позвонила. Ты во мне сомневаешься?
Совпадение.
Какое совпадение?! заорал голос внутри так, что если бы можно было его озвучить, то
в комнате задрожали бы стекла. Она твоя! Твоя, как было обещано! Не надо больше ее
покорять, ты все сделал, вступай в завоеванные права. Но если ты сейчас же не вылетишь к ней
первым самолетом, у тебя не будет с ней ничего!»
Раздолбай и не предполагал, что внутренний голос может быть таким требовательным.
Некоторое время он перечил ему, пытаясь доказать себе, что может ехать когда захочет, и сам
контролирует свою жизнь, но голос настойчиво заставлял его немедленно мчаться в аэропорт.
Сопротивляться не получалось. Голос не сдавался, не говорил: «Ну ладно, послезавтра успеешь
тоже». Снова и снова он с непреклонной твердостью повторял одно и то же: «Ты волен
поступать как хочешь. Можешь ехать завтра, послезавтра, можешь не ехать вообще. Я только
утверждаю не вылетишь немедленно, у тебя с ней ничего не будет».
Ладно… согласился Раздолбай, в конце концов это может быть не Бог, а
интуиция, как говорил Валера, а слушаться интуиции вовсе не признак слабости.
Ощутив такой прилив энергии, что его тело словно потеряло вес, он в считанные минуты
собрал сумку и вышел из дома. Будто специально, по тихой Химкинской улице медленно ехало
такси с зеленой лампочкой.
«Многовато все-таки совпадений», подумал Раздолбай, поднимая руку.
Двадцать минут дороги до Шереметьево он предавался мечтаниям.
«Знаешь, я поняла, что начала к тебе что-то испытывать, представлял он слова, которые
скажет ему Диана. Я давно решила для себя, что чувства мешают мне, и старалась от них
закрыться, но ты вспорол мою спокойную жизнь, как плавник акулы вспарывает море. С
Андреем я помирилась, но мы просто приятели, а ты нечто большее. После того как ты увез
меня в Москву, я думала о тебе все время…»
Раздолбай представлял, как выслушает все это с мерцающей на губах улыбкой и предложит
Диане встречаться вдвоем без компании. Несколько дней они будут ходить в юрмальские кафе и
гулять по взморью, а в один из вечеров он обнимет ее возле дачи и поцелует. С этого момента
они для всех станут парой, и когда-нибудь случится то, о чем даже мечтать в полную силу он
осмелился, только отдавшись сарафанным змейкам.
«Билетов на сегодняшнее число нет на все рейсы» как всегда предупреждала вечная
табличка над окошком шереметьевской кассы. Раздолбай хитро улыбнулся кассирше и сказал
ей, копируя Мартина, уверенным манерам которого пытался иногда подражать:
Я знаю, что политика «Аэрофлота» заключается в том, чтобы дико обламывать людей,
которым вздумается куда-нибудь полететь, но все-таки уточняю в Ригу на завтрашнее утро
точно билетов нет? Вдруг тургруппа возврат сделала?
Проще выражайтесь, молодой человек, и читайте, ответила кассирша, постучав
пальцем по табличке.
Вы бы ее освежили, что ли.
Купив билет на ближайшее число, Раздолбай направился к регистрационной стойке.
Шансов получить «подсадное» место было больше, если очередь за ним удавалось занять
задолго до регистрации, и он был уверен, что в одиннадцать вечера станет первым «подсадным»
пассажиром на утренний семичасовой рейс. К его изумлению, возле стойки уже маячили
четверо усталых людей: двое мужчин, которые вяло обсуждали введение в Латвии
национальной валюты, полная румяная женщина, похожая на повариху со школьного плаката
«Здоровое питание повышает успеваемость», и краснощекий толстяк лет семнадцати ее сын.
Ма, я ему объяснял, гопник прицепился ко мне на вокзале, начал беса гнать, что он
человека с одного удара убивает. Мне, типа, смешно стало, а гопник упоротый гнал свой
запорожняк… Вполголоса посвящал толстяк маму-повариху в какие-то свои тайны.
Простите! обратил на себя внимание Раздолбай.
Все четверо повернулись в его сторону.
В Ригу «на подсадку» стоит кто-нибудь?
Все в Ригу «на подсадку», паря, ответил краснощекий сынок. Со вчерашнего утра,
бляха, торчим здесь то мест в самолете нет, то с льготными талонами вперед нас прутся.
Какими талонами?
Диспетчер по транзиту выдает. Сначала с этими талонами подсаживают, потом
остальных.
Отпуска сейчас, все рейсы битком, добавила мамаша, устало вздохнув, за нами
будете.
Поняв, что шансов проторчать сутки в аэропорту больше, чем попасть в самолет, Раздолбай
забеспокоился.
«Господи, я должен улететь! взмолился он, но вспомнил, что решил быть хозяином
своей жизни, и устыдился нечаянного малодушия.
Валера, когда искал место в Германии, не кричал: „Помоги, Господи!“ упрекнул он
себя. Надо не к Богу взывать, которого, может, и нет, а бороться за место так, как если бы это
было последнее место в шлюпке на тонущем судне. Узнать, например, что это за льготные
талоны и всеми правдами и неправдами такой талон добыть».
В общем, алиби у меня было, что гопник сам начал, но следак сказал, что Леха
раскололся и будет давать показания… продолжал откровенничать с мамой толстяк, и хотя
Раздолбаю было интересно его подслушивать, он решил немедленно начать свою борьбу.
Я отойду на минуту. Если кто подойдет, скажете, что я за вами?
Заметано, паря.
Будочку диспетчера по транзиту Раздолбай нашел в дальнем углу зала.
Девушка, на Сыктывкар бронь можно снять? Или «на подсадку» талончик? Очень
надо! канючил в окошко похожий на геолога бородач.
Вывешены правила на стене, читайте! резанул металлом голос диспетчерши.
Только по срочным командировкам и на похороны с телеграммой о смерти, без этого никому
ничего не даю!
«Отправить, что ли, самому себе телеграмму, что умер дедушка? придумал
Раздолбай. Других шансов нет».
Почта в аэропорту работала круглосуточно, но молнию на свой домашний адрес он
получил бы только к утру, и затея с телеграммой отпала. Оставалось покорно стоять пятым в
очереди и лелеять надежду, что в самолете окажется достаточно свободных мест.
«Господи, только бы их было не меньше пяти! снова невольно обратился Раздолбай к
высшей силе, признавая, что его собственные возможности достичь цели исчерпаны.
Смешной ты парень, заворчал внутренний голос. То прыгаешь от радости, звонишь
Мише, кричишь: „Я поверил, я поверил!“ То чуть усомнишься, и я для тебя сразу самообман.
Попал в затруднение, опять зовешь Господи!
Я не зову, это привычное восклицание отчаяния.
Но ты же „Господи!“ восклицаешь, а не что-то другое.
Я бы рад был верить, если бы точно знал, что мысли, которые слышу внутри себя, не мои
же собственные. Поэтому я все время хочу тебя испытать. Помоги мне сейчас улететь, и если с
Дианой получится, я буду верить!
Я помогу, ты поверишь, а скажет тебе друг, что все это подпорки для слабаков,
будешь опять сомневаться, называть меня „интуицией“.
Не буду больше! Прости, Господи! Помоги улететь, пожалуйста!
Ты сказал пять минут назад, что не надо ко мне взывать, потому что меня, может, и нет.
Я не прав! Помоги, Господи, я в тебя верю!
А я в тебя нет».
На этом голос замолк, словно потерявший сигнал радиоприемник, и Раздолбай напрасно
посылал в пространство мольбы, ожидая услышать в ответ «дано будет» или «ты улетишь». Он
кричал в пустоту и удивлялся, что голос, который казался отщепленной частью собственного
сознания, может исчезнуть полностью.
В половине шестого началась регистрация. Раздолбай с завистью смотрел на длинную
очередь пассажиров с билетами и считал их невероятными счастливцами, хотя они всего лишь
побывали около касс задолго до вылета. В руках у девушки-контролерши был планшет с
нарисованным фюзеляжем самолета, разделенным на квадратики по числу мест. С каждым
зарегистрированным пассажиром контролерша зачеркивала один квадратик, и очередь делала
шаг вперед. Раздолбай пытался сосчитать количество незачеркнутых квадратиков и количество
людей в очереди, и у него все время получалось, что квадратиков меньше, чем пассажиров.
«Господи, я должен улететь! Помоги, Господи!»
Когда последний пассажир прошел регистрацию, на планшете остался единственный
незачеркнутый квадрат.
Кто «на подсадку», давайте билет! Есть одно место!
Я «на подсадку»! закричал какой-то растрепанный мужичок, которого никто раньше
не видел, и бросился к стойке.
Алло, гараж, тут вообще-то очередь! раздраженно крикнул сынок поварихи и показал
на Раздолбая: Вот за ним будешь.
Но мне талон дали, сказали, я могу без очереди… Мне на похороны!
Мужичок попытался протиснуться к девушке с планшетом, но двое мужчин те, которые
обсуждали валюту, сомкнули широкие спины и не пропускали его, делая вид, что не замечают.
Товарищ, звал мужичок, дергая одного из мужчин за рукав, пустите, пожалуйста, у
меня талон льготный. Товарищ!
Да пошел ты к чертовой матери! рявкнул мужчина. Посиди, как я, сутки в
аэропорту, тогда будешь лезть!
Отвлекшись на крик, мужчина потерял бдительность, и его недавний приятель протянул
контролерше свой билет.
Эй, ты что делаешь? Ты же за мной! взревел мужчина, хватая ушлого приятеля за
рукав. Девушка, не регистрируйте его, сейчас моя очередь!
Но контролерша уже переставила на билете дату и пригласила шустрого пройдоху
следовать на досмотр.
Морду бы тебе разбить, скотина! Чтоб ты не долетел! бушевал упустивший очередь
мужчина. На следующий рейс я первый, если кто сунется, башку отверну!
Мужичок с талоном не стал спорить и хотел встать за ним, но повариха и ее сынок в один
голос заявили, что он сам отказался от своей льготы, а раз так, то пусть на общих правах
становится в конец очереди.
Ну, вы-то хоть меня вперед себя пропустите, жалобно попросил мужичок
Раздолбая, у меня ведь талон. На похороны я лечу, отец у меня в Риге умер.
Раздолбай сочувствовал этому щуплому мужичонке на голову ниже его, который, несмотря
на лето, топтался в грязных зимних ботинках, застегнутых до середины молнии, но пустить его
вперед и уменьшить собственные шансы улететь ему не позволял инстинкт самосохранения.
«Умри ты сегодня, а я завтра», вспомнил он правило, которое провозглашал Валера, и
чуть было не произнес его вслух.
«Нельзя поступать несправедливо и в то же время просить Бога о помощи, неожиданно
вернулся внутренний голос.
Ну нет, я не настолько верю, чтобы так рисковать! запротестовал Раздолбай.
Пропусти его, если хочешь помощи, или ни о чем не проси».
Голову Раздолбая словно сдавила мигрень. Он чувствовал, что если проигнорирует
законную просьбу мужичка с талоном, то лишится права обращаться к высшим силам за
помощью, но ему не хватало веры положиться на эти силы всецело и перешагнуть инстинкт.
Дилемма разрывала его надвое, но тут снова вмешался краснощекий толстяк. Взяв мужичка за
плечо, он легонько встряхнул его и тихо сказал:
Скажешь еще раз про свой талон, я тебя в сортир отведу и попишу там, понял? Иди в
конец очереди и не возникай. Не пускай его, паря!
Мужичок горестно вздохнул и покорно встал за Раздолбаем. Все сложилось само собой, и
если бы Раздолбай не думал о высших силах, то он облегченно согласился бы с таким
положением вещей, но внутренний голос будто взорвался.
«Ты знаешь, что он должен стоять первым в очереди, упрекал внутренний Бог. То, что
его оттеснили, несправедливо, но ты рад пользоваться этой несправедливостью, потому что
она увеличивает твои шансы. Ты соучастник!
Мне тоже надо в Ригу! отбивался Раздолбай. Если я пропущу его, а в самолете
окажется четыре места, то я из-за этого не улечу.
Улетишь ты или нет зависит от Бога.
На Бога надейся, а сам не плошай!
Поступишь несправедливо на Бога надеяться не сможешь.
Ну и не буду надеяться, уеду на поезде! Я не собирался этим утром лететь, ты
потребовал!
Не улетишь сейчас с Дианой ничего не будет.
Ты мне ее обещал, вот и сделай, чтобы я улетел!
Ничего не сделаю, если не пропустишь этого человека.
А если бы это был не самолет в Ригу, а последняя шлюпка на корабле?! мысленно
завопил Раздолбай и представил эту картину».
Огромный океанский лайнер, задрав корму, погружался в черные, как ночь, волны. Белые
шлюпки, набитые людьми в спасательных жилетах, опускались на тросах и напоминали
облепленные красными муравьями кусочки сахара. Волны то и дело захлестывали эти кусочки,
смывая с них по несколько муравьев, но пассажиры, оставшиеся на палубе, все равно считали
тех, кто попал в шлюпки, счастливчиками. Воображение Раздолбая нарисовало последнюю
шлюпку, качавшуюся на балках. К ней вел узкий проход, и только поэтому люди стояли в
очереди, а не лезли друг на друга, обезумев от ужаса. Офицер из команды пропускал
пассажиров по одному и выкрикивал количество оставшихся мест.
«Шесть… Пять… Четыре…»
Раздолбай видел себя четвертым в очереди и представил, как мужичок, стоявший позади
него, просит: «Товарищ! Пропустите меня, пожалуйста».
«Ну нет! отрезал Раздолбай, поняв, что не уступил бы место в шлюпке ни за что на
свете, и адресовал внутреннему голосу непробиваемый, как ему казалось, довод: Ты хочешь
сказать, что потребовал бы от меня отдать жизнь ради этого нелепого мужика, который вдвое
старше меня?
Нет, не потребовал бы.
А если в шлюпке не надо уступать, то зачем уступать в очереди?»
На секунду Раздолбаю показалось, что голос получил шах и мат и разлад в душе вот-вот
прекратится, но внутренний Бог оставался непоколебимым.
«Не пытайся найти один ответ на все возможные ситуации, ответил он, слушай, что в
каждой ситуации подсказываю тебе я. Сейчас ты не в шлюпке, и я говорю: хочешь иметь шанс
улететь не будь соучастником несправедливости, пропусти человека.
Как можно увеличить свои шансы, уменьшив их?!
Ты не улетишь без моей помощи, а мне нужно доказательство твоей веры».
Раздолбай сдался. Лихорадочный внутренний диалог измотал его, и постичь природу этого
диалога становилось для него важнее, чем улететь. Умоляя Бога о помощи, он по-прежнему не
верил, что слышит именно его голос, и боялся сумасшествия, когда раздвоенное сознание
обращалось к нему во втором лице. Чтобы скорее обрести в себе мир, он решил пропустить
мужичка вперед и сказать «Богу» с вызовом:
«На, получай! Теперь, если не улечу, буду хотя бы знать, что тебя нет!»
Последним, что удерживало его от этого шага, было нежелание восстанавливать
справедливость только за счет себя. Ведь если бы мест в самолете оказалось не больше трех, то
мужичок так и остался бы в аэропорту, а его обидчики благополучно отправились бы в Ригу.
Как поступить, снова подсказал внутренний голос.
Знаете что, обратился Раздолбай к мужичку, вообще-то вы зря за мной встали.
Если у вас талон, вы должны стоять первым.
Я знаю, согласился мужичок и вздохнул, так они же не пускают.
А вы не обращайте внимания. Стойте со своим талоном, никого не слушайте. Потом
покажете его контролерше и пойдете вперед всех на подсадку.
Что, можно так?
Нужно.
Очередь взорвалась негодованием. Мужчина упрямо твердил, что все равно будет первым,
мамаша-повариха подняла такой крик, словно у нее срезали сумку, а розовощекий сынок тихо
процедил, что «справедливые» сидят у параши.
Я бы подождал, но мне до вечера надо. На похороны все равно опоздал, так хоть
помянуть с родными, жалился мужичок, тщетно пытаясь вызвать сочувствие.
Я тебя все равно не пущу, а будешь свой талон совать, забью тебе в пасть и
прокомпостирую! пригрозил в ответ мужчина.
Ссориться со всей очередью не входило в планы Раздолбая, и неизвестно, как развивались
бы события, но тут к регистрационной стойке подошли четверо мужчин в деловых костюмах.
Со льготными талонами есть кто-нибудь? спросил один их них с сильным латышским
акцентом.
Вот, он, сказал Раздолбай, указывая на мужичка.
Я… согласился мужичок, робко предъявив свой талончик.
Тогда мы за вами, у нас тоже талоны. Мы депутаты.
Спорить с четырьмя депутатами и угрожать им забиванием талонов в пасть никто не стал.
Мужичок стал первым в очереди, депутаты встали за ним, закрепив его право, а Раздолбай
оказался девятым.
«Теперь совсем без шансов», отчаялся он.
«Иди к диспетчеру, проси талон, шепнул внутренний голос.
У меня нет ни телеграммы, ни командировки.
Проси талон!»
Другой надежды не было. Вспомнив легенду, которая в свое время помогла ему провести
Мишину компанию в «компики», Раздолбай решил попытать счастья, прикинувшись
киношником и сказав что-нибудь вроде: «Здрасьте, я помощник режиссера, срочно вызвали на
съемки в Ригу, а билетов нет. У нас в три часа „мотор“, если не прилечу, меня уволят. Ах, вы же
знаете, как в этом кино все в последний момент!»
Заключительные слова он предполагал подсветить обезоруживающей улыбкой, а потом изо
всех сил просить высшие силы о помощи.
Я отойду еще раз? предупредил он мамашу-повариху и ее сына.
Звездуй, бросил, словно сплюнул, толстяк.
Возле диспетчерской будочки никого не было. Раздолбай напустил на себя обаятельную
развязность, которую предполагал в киношниках, наклонился к окошку и улыбнулся. Молодая
девушка-диспетчер ответила ему строгим вопросительным взглядом.
Здрасьте, я… начал Раздолбай, и вдруг слова легенды застряли у него в горле.
«Нельзя просить помощь свыше и врать, сказал внутренний голос.
Ну, это уже слишком! разозлился Раздолбай. Что мне тогда говорить?
Правду!»
Снова спорить с внутренним голосом у Раздолбая не было ни сил, ни времени.
«Испытывать, так испытывать до конца!» решился он и выпалил:
Девушка, скажите, вы верите в любовь?
Что? растерялась диспетчерша.
Понимаете, я был неделю назад в Риге и увез оттуда девушку, продолжал Раздолбай,
вкладывая в свою речь всю любовь к Диане и всю веру в помощь высших сил. У нее там есть
парень, но она, похоже, его не любит. Она пошла меня провожать на вокзал и уехала со мной, в
чем была в сарафане и босоножках. А сегодня вечером позвонила и сказала, что вся в
раздумьях. Я просто не могу теперь не приехать к ней, вы согласны?
Согласна, улыбнулась диспетчерша, и в ее строгом взгляде затеплился интерес.
Я стою «на подсадку» на рижский рейс девятым в очереди и готов хоть три дня стоять,
но она выбирает я или он, и завтра может быть поздно. Если вы не можете помочь что
поделать, но если можете помогите, пожалуйста, потому что от этого зависит, получится у
нас с ней что-нибудь или нет.
Добавить к сказанному было нечего, и Раздолбай замолк, ожидая ответа и готовясь
смиренно вернуться в очередь.
Когда будет заканчиваться регистрация, подойди, участливо ответила диспетчерша и
поспешно добавила: Но я ничего не обещаю!
Спасибо, девушка! вспыхнул он радостью.
Ничего не обещаю!
Обращение на «ты» показалось ему знаком благосклонности. Он снова поверил, что сможет
улететь, и с умноженным пылом стал обращаться к высшим силам с призывами:
«Господи, помоги мне получить талон! Господи, помоги улететь, пожалуйста!»
До начала регистрации на второй утренний рейс оставалось около двух часов. Ощутив
такую усталость, словно его желание улететь в Ригу было громадным камнем, который он все
это время непрерывно толкал в гору, Раздолбай вышел на улицу покурить. Вокруг суетились с
чемоданами и багажными тележками люди. Темными окнами пилотской кабины мрачно взирал
на них со своего постамента трудяга Ил-18. Раздолбай курил, вдыхая дым жадно, словно свежий
воздух, и прикидывал, не осталось ли у него неисчерпанных возможностей.
«Надо сделать этой девушке что-нибудь приятное, придумал он. Подарить ей цветы!
Розы!»
Цветочного магазина в аэропорту не было, а придорожные рынки в семь утра еще не
работали.
«Шереметьево-2!» нашелся Раздолбай и побежал на стоянку такси. До международного
аэропорта можно было домчаться на машине за десять минут.
В серых каменных джунглях Москвы Шереметьево-2 был таким же оазисом благополучия,
как магазины «Березка» или бары «Интурист» в гостиницах. Там радовали глаз непривычная
чистота и яркие рекламы, там по-особенному пахло, и тонкий пьянящий аромат всерьез
называли «запахом заграницы», хотя все понимали, что это всего-навсего устоявшийся запах
фирменных сигарет. Это место считалось в Москве единственным, где в любое время суток
работали кафе, и приехать туда ночью с компанией на машинах или на мотоциклах, чтобы
выпить кофе, считалось высшим тусовочным шиком.
«Где кофе ночью, там и цветы в семь утра!» надеялся Раздолбай.
Его надежда разбилась об зеленый фанерный щит, которым витрина цветочного магазина в
Шереметьево-2 была наглухо задраена. Даже в оазисе благополучия цветы продавались только с
девяти утра, и чтобы добыть букет до этого времени требовалось чудо.
«Вот еще один способ испытать высшие силы», подумал Раздолбай и, переходя от
человека к человеку, стал спрашивать у всех подряд:
Простите, где-нибудь цветы сейчас можно купить? Вы не знаете, тут цветы где-нибудь
есть поблизости?
Все отвечали ему недоуменным взглядом.
Где-нибудь в это время цветы можно достать? обратился он уже без надежды к
похожей на цыганку женщине, стоявшей в темном закутке возле неработающего лифта.
У меня есть цветы, тоном заговорщицы ответила женщина и сверкнула в полумраке
золотыми зубами.
Где? спросил он, непроизвольно переходя на шепот.
Здесь, ответила женщина, толкнув носком ноги большой фибровый чемодан.
Покажите, прошептал Раздолбай.
Он был уверен, что высшие силы привели его к спекулянтке, которая из чемодана торгует в
международном аэропорту цветами, пока закрыт ларек, и ликовал, считая, что свершилось чудо.
Но чемодан открылся, и вместо роз, хризантем и георгинов его глазам предстало мятое тряпье.
Женщина бережно вытащила из этого тряпья свернутое в плоский сверток полотенце и
разложила его на полу. Внутри оказались семь грязно-белых роз со сплющенными чашками.
Мне подарили, но если вам очень надо, я уступлю половину, сказала женщина с
видом благодетельницы.
Давайте три, согласился Раздолбай. Цветы выглядели неказисто, но выбирать не
приходилось.
Я вам ленточкой перевяжу, они сразу лучше смотреться будут. Сейчас, конечно, в такое
время не купите. Держите, молодой человек.
Удавив три цветка бумажной лентой, «цыганка-спекулянтка» вручила Раздолбаю ершом
растопырившийся «букет» и застыла в вежливом ожидании.
Сколько с меня? понятливо спросил он.
Ну, почем сейчас розы? Рубля по два? Пять рублей давайте, нормально будет.
Слишком радуясь удаче, чтобы оценивать цветы критически, Раздолбай отдал пятерку и
поспешил к ожидавшей его машине. Всю обратную дорогу он рассматривал букет и ломал
голову, зачем это приключение понадобилось. С одной стороны, вроде бы случилось чудо, с
другой безжалостный свет дня содрал с добытых роз последние остатки пристойности, и
дарить цветы, похожие на кладбищенский мусор, можно было только с целью оскорбить, но
никак не порадовать.
«Ладно бы я просто не нашел цветов, но ведь нашел, хоть это казалось невозможным!
Зачем Бог помогал мне, если эта помощь бессмысленна, не понимал Раздолбай, пытаясь
разгадать замысел высших сил, а может быть, диспетчерша оценит именно такие розы?
Увидит их, поймет, как трудно сейчас найти цветы, и, тронутая вниманием, поможет мне?»
Как вы думаете, это можно дарить? спросил он таксиста, чтобы тот бросил свою
лепту на весы сомнений.
Ну, если какой-нибудь опойке, то можно подарить, почему нет? засмеялся таксист.
Выйдя из машины, Раздолбай сразу отправил розы в урну и признался себе, что запутался.
Нелепый результат поездки никак не походил на помощь свыше, но списать его на собственную
глупость не позволял внутренний голос, уверявший, что все это зачем-то было нужно.
«Смотаться за цветами на такси, чтобы выбросить их в урну это было нужно?!
недоумевал Раздолбай.
Нужно! стоял на своем внутренний голос».
Возрожденная вера пошатнулась. Снова склоняясь к мысли, что «голос» это
расщепленное сознание, готовое оправдать любую глупость, лишь бы сохранить подпорку-Бога,
он вернулся к регистрационной стойке. За время его отлучки хвост «подсадной» очереди
увеличился вдвое. Появился новый пассажир с льготным талоном, и еще семь человек стояли
теперь за мамашей-поварихой и ее сынком-уголовником.
«Новый льготник это плохо, подумал Раздолбай, занимая свое место. Если бы
диспетчерша хотела мне помочь, она могла бы дать талон сразу, а теперь, даже если даст, я буду
седьмым, а не шестым».
Пассажир, стоявший за Раздолбаем, похлопал его по плечу:
Молодой человек, очередь вон там начинается.
Я занимал с вечера.
За кем занимали?
Вот за ними.
Краснощекий толстяк пристально посмотрел на Раздолбая и театрально удивился:
Первый раз вижу! Ма, он за нами занимал?
Нет, очень естественно ответила мамаша.
Не стоял он тут, не стоял! подтвердил мужчина, которого обошел приятель-пройдоха.
Да вы что! задохнулся Раздолбай и поймал взгляд мужичка в зимних ботинках.
Скажите им, что я занимал! Вы-то меня должны помнить!
Стоял он тут, робко вступился мужичок. Стоял за ними.
Его жалкое заступничество потонуло в хоре дружного возмущения. Мамаша-повариха
кричала, что лучше знает, кто за ней стоял, а кто нет, и ее зычный голос стал решающим. Под
возгласы «совсем обнаглел!», «стоял, тоже мне…» и «не пускайте его!» Раздолбая выгнали из
очереди. Мужичок пытался призвать в свидетели депутатов, но те заявили, что народу виднее, и
отвернулись. Пробормотав «нехорошо», мужичок виновато развел руками и больше не
возникал.
Не наглейте, молодой человек. Идите в конец очереди, чем вы лучше других?
порицательно сказала ему мамаша-повариха.
Раздолбай не верил случившемуся. До этого момента он считал, что подлости существуют
только в выдуманном мире Шекспира, где душат возлюбленных, и мелкая житейская подлость,
которую совершили по отношению к нему, обожгла его, как плетка. Место в очереди было
потеряно. Люди, которые первый раз его видели, охотнее верили трем солидным свидетелям,
чем одному затюканному мужичку, и их можно было понять. Но понять «свидетелей», которые
ничего не выигрывали, кроме копеечной мести, понять, как им не стыдно друг перед другом,
Раздолбай не мог. Он не пошел в конец очереди. Это было унизительно и бессмысленно.
Оставалось надеяться только на льготный талон и на семь пустых мест в самолете.
«Господи, помоги улететь! снова начал просить он, хотя после несуразной поездки за
цветами от его веры остался покосившийся остов. Я поверил тебе, когда ты потребовал
пропустить этого мужика, поверил, когда ты велел сказать диспетчерше правду… Что, все это
было напрасно? Ладно бы я просил помощи, ничего сам не сделав, но я все, что ты велел,
выполнил! Господи, прости, что я сомневаюсь и не верю абсолютно, но меня еще эти цветы
сбили с толку. Ты говоришь это было нужно, а, получается, нужно только затем, чтобы я
потерял очередь. Я совсем запутался. Вдруг все это игры моего сознания, и я говорю сам с
собой? Если я не улечу и не будет ничего с Дианой, я ведь больше никогда в тебя не поверю!
Это не угроза, кто я такой… Я сам чувствую, что верить лучше, чем не верить, но верить на
пустом месте я не могу. Вдруг эта хабалка и ее сынок улетят, а я не улечу из-за того, что
уступил очередь? Это будет значить, что жить надо по закону „умри ты сегодня, а я завтра“, и
хоть мне не нравится такой закон, ты же мне другого выбора не оставишь! Не оставишь просто
тем, что тебя, значит, нет!»
Начав с мольбы о помощи, Раздолбай сам не заметил, как заговорил со своим внутренним
Богом, будто с близким другом. Метания от веры к неверию надоели ему, и он хотел раз и
навсегда объясниться. Отдав мольбе столько сил и совершив два поступка против своих
естественных желаний, он чувствовал себя вправе рассчитывать на помощь и заранее знал, что
если не улетит, то окончательно решит, что никакой высшей силы не существует, прежние
случаи ее вмешательства совпадения и обращаться к Богу наивный самообман.
Объявили регистрацию. У стойки появилась контролерша с планшетом, подтянулись со
всех сторон пассажиры с билетами, застыли в напряженном ожидании «подсадные». Раздолбай
снова приплелся к будочке диспетчера по транзиту.
Как там, девушка, с Ригой, ничего не ясно?
Я же сказала, подойди, когда будет заканчиваться регистрация. Я все помню,
ответила диспетчерша, не отрываясь от клавиатуры компьютера и даже не удостоив его
взглядом.
Регистрация на второй рейс проходила быстрее, чем на первый. Раздолбай вернулся к
стойке посчитать места, заглянул в планшет контролерши и мрачно усмехнулся этот полет
выполнял маленький Ту-134, а не большой лайнер, и кресел в самолете было всего семьдесят.
«Не будет в нем семи пустых мест, на что я надеюсь? Дотерплю до конца, чтобы не думать
потом, что не сделано все возможное, и покончу с этим внутренним раздвоением»,
настраивался Раздолбай.
Ему казалось, он опустошен настолько, что, даже получив талон, останется равнодушным.
Ведь талон это не победа, а всего лишь продолжение борьбы. Придется снова беспокоиться,
скандалить с очередью, ждать «подсадки» на вечерние рейсы…
«Лучше бы я не получил никакого талона, чтобы прямо сейчас это кончилось», подумал
он, возвращаясь к окошку.
Давай паспорт, сказала диспетчерша, увидев его замученную физиономию.
Словно маленький салют заискрился у Раздолбая в груди он ошибался, думая, что
останется равнодушным! Диспетчерша молниеносно вписала его имя в какой-то серо-голубой
бланк и, вернув ему этот бланк вместе с паспортом, коротко приказала:
На регистрацию.
Раздолбай присмотрелся к полученной бумажке и не поверил глазам в руках у него был
не талон на подсадку, а настоящий билет на рейс. Он даже не подозревал, что такое возможно.
Борьба была кончена. Он летел к Диане.
Девушка, спасибо огромное… пробормотал Раздолбай, теряясь от того, что не может
найти достойные слова благодарности.
Бегом, пока регистрация не кончилась!
Раздолбай бросился к стойке.
Кто с талонами, есть одно место! услышал он издали возглас контролерши.
Мужичок в зимних ботинках шагнул было вперед, но Раздолбай с криком «Подождите, у
меня билет!» вручил контролерше чудом добытый бланк. Контролерша зачеркнула последний
свободный квадратик на планшете и объявила:
Рейс полный, кто «на подсадку» ждите следующего.
Билет взял, да? спросил мужичок, и в его голосе прозвучала не зависть, а восхищение.
Нет, это не билет… так… стушевался Раздолбай, пряча глаза.
Он с удовольствием испепелил бы очередь взглядом триумфатора, но триумф получился с
примесью горечи и даже стыда получилось, что у человека, которому он пытался помочь, он
сам же в последний момент отобрал единственный шанс успеть на похороны.
«Бог так распорядился значит, тебе нужнее, успокоил его внутренний голос и вдруг
добавил: До вылета полчаса. Подаришь диспетчерше цветы теперь, когда от нее ничего не
нужно?
Опять ехать в Шереметьево-2? испугался Раздолбай. Так рисковать?
Ты успеешь!»
Не доверять внутреннему голосу после совершенного чуда показалось неблагодарностью, и
он побежал на автостоянку.
Только теперь к нему пришло понимание, зачем нужна была первая поездка узнать
время открытия цветочного ларька и получить от жизни урок.
«Бог воспитывает меня, думал Раздолбай по дороге в международный аэропорт.
Дарить букет с целью добиться выгоды некрасиво, и первые цветы попались некрасивые, как
эта цель. Дарить в благодарность, когда ничего больше не нужно, красиво, и цветы я теперь
куплю красивые».
Все его сомнения отпали. Шаткая теория высших сил как будто сжалась в точку, и вера в
Бога казалась теперь простым житейским опытом, вроде знания, что огонь горячий, вода течет,
а бритва острая.
«Бог не подпорка в слабости, существование которой зависит от моего желания
пользоваться этой подпоркой или не пользоваться, пытался Раздолбай оформить это знание в
развернутую картину, Бог сам по себе. Он такая же реальность, как радиоволны, а я могу
только пропускать его голос через себя, обращаясь к нему и признавая над собой его волю.
Люди на самом деле марионетки. Но они не признают этого, отрицают Бога и пытаются
действовать по своей воле. Этих марионеток никто не ведет. Они путаются в веревочках, тратя
зря силы, упав, сокрушаются, и снова своевольничают, бестолково суетясь и наталкиваясь на
себе подобных. Намного проще жить, зная простой секрет нужно договориться с Богом!
Признаешь его высшую волю и натянутся невидимые нити; попросишь привести к желанной
цели и нити затанцуют, поведут, куда надо, избегая препятствий и создавая с помощью
других людей удобные обстоятельства. За это Бог потребует жить по велению внутреннего
голоса и может привести к ситуации, когда придется делать трудный выбор. Вот где дается
марионетке свобода! Поступит она вопреки внутреннему голосу ради своей тряпичной
выгоды и Бог ее оставит. Поступит правильно поведет дальше. А как правильно поступать
марионетка всегда внутри себя слышит, только часто уговаривает себя, что можно поступить
по-другому».
Вопреки всему, что говорил Валера, Раздолбай не считал теперь упование на Бога потерей
свободы или рабской психологией. Наоборот, признание над собой высшей воли казалось ему
подлинным обретением свободы. Люди, лишенные связующих с Богом нитей, по его мнению,
всегда оставались пленниками обстоятельств, хаотично помыкавших их жизнями. Истинной же
свободой была власть над обстоятельствами, которую, в представлении Раздолбая, получали
только доверившиеся Богу «марионетки».
«Вот я рискую, думал он, счастливый от того, что его ниточками управляет всемогущий
покровитель. Меня везут в машине, я на ситуацию не влияю. Малейшая задержка
проколотое колесо или гаишник прощай Рига! Любой человек сказал бы, что я спятил, поехав
за цветами за полчаса до вылета. А я верю, что успею, потому что внутренний голос мне сказал
это сделать, и значит, Бог ведет меня. Кто свободнее я или человек, который, полагаясь
только на себя, решил бы, что такая поездка безумие?»
Заплатив водителю, чтобы тот ждал его, Раздолбай бегом метнулся к цветочному ларьку.
Продавщица еще не открыла прилавок, но уже расставляла цветы по узким металлическим
ведеркам. Букет из семи ярко-розовых роз стоял на самом видном месте и просился в руки. С
розами в руках Раздолбай кинулся обратно такси не было.
Сука! выругался он, беспомощно озираясь в поисках другой машины, но тут издалека
послышался окрик:
Парень! Эй, парень! Я здесь стою!
Раздолбай увидел, что его машина припаркована в сотне метров от входа в аэропорт, и
бросился туда.
Там стоять нельзя, я отъехал, чтоб не цеплялся никто, пояснил водитель. А ты чего,
думал, я уехал?
Раздолбай не отвечал, задыхаясь. Бронхиальная астма беспокоила его редко, но от испуга и
стометровки, которую он маханул, как птица крылом, у него случился приступ.
Курить надо бросать, прохрипел он, отдышавшись.
Обратный путь незаметно пролетел в разговоре с таксистом о вреде курения, и меньше чем
за десять минут до вылета Раздолбай выскочил из машины у фасада Шереметьево-1. Девушка-
диспетчер, увидев в своем окошке вместо умоляющих глаз очередного безбилетника букет роз,
растеряла всю свою строгость.
Ой, спасибо… прошептала она, но тут же смутилась и закричала на Раздолбая так,
словно он был ее непутевым сыном: Сумасшедший! Бегом на рейс, опоздаешь!
Аэродромный автобус уже отвез всех пассажиров к самолету и вернулся за одним
Раздолбаем после долгих переговоров контролерши по рации. Вылет из-за него на несколько
минут задержали.
Нервов не хватает! Вот из-за таких раздолбаев мы на пенсию выходим в сорок пять
лет! отругала его бортпроводница.
Простите! Если хотите, я вам своих нервов отсыплю, благодушно ответил Раздолбай,
плюхнулся на свое место и провалился в сон раньше, чем самолет вырулил на взлетную полосу.
***
…температура в Риге плюс двадцать семь градусов. Желаем вам приятного отдыха и
снова ждем на борту нашего самолета, разбудил его дребезжащий в динамиках голос.
Турбины молчали. Последние пассажиры гуськом покидали салон. Раздолбай нашарил под
сиденьем сумку и, спросонья натыкаясь на спинки кресел, побрел к выходу.
Яркое солнце ударило ему в глаза с голубого неба, взбодрив, словно глоток кофе. Над
горячим бетоном аэродрома дрожал пропитанный керосином воздух.
«Своя жизнь!» восторженно подумал он, спускаясь по трапу. Огромный день, полный
волнующей неизвестности, начинался с красной строки.
Дача Дианы располагалась в тупичке узкой юрмальской улицы. Это был одноэтажный
садовый домик, обсаженный кустами белых и красных роз вперемежку с благоухающим
шиповником. Подходя к калитке, он ожидал услышать звуки старого пианино, на котором
Диана обычно до обеда занималась, но было тихо.
«Вдруг она спит, а я вломлюсь? Вдруг она будет мне не рада? Вдруг у нее Андрей?
заволновался он.
Дано будет, подбодрил внутренний голос и как будто подтолкнул его».
Раздолбай отворил калитку, прошел по мшистым каменным плиткам к дому и увидел, что
входная дверь приоткрыта. Затаив дыхание он перешагнул порог внутри никого не было.
Решив, что это хорошая возможность устроить сюрприз, он вытащил из своей сумки Дианин
сарафан, повесил его снаружи на ручку двери самой большой комнаты, а сам заперся изнутри на
ключ. Ему было так весело представлять изумление Дианы, что он даже не испытывал
неловкости от вторжения в чужой дом. Теперь оставалось ждать.
Комната, где заперся Раздолбай, оказалась спальней-гостиной, половину которой занимал
разложенный диван. Всюду были разбросаны Дианины вещи. На диване валялись небрежно
брошенные майки и юбки, на зеркальном трюмо громоздились цилиндрики косметики, под
столом отдыхали знакомые босоножки, все еще хранившие в трещинках кожи московскую
пыль. Находиться в окружении этих вещей было приятно. Казалось, Диана растворена в них, и,
лаская взглядом помаду, касавшуюся ее губ, или майку, которая обнимала ее тело, Раздолбай
как будто чуточку обладал своей любимой.
Обнаружив за обшитой вагонкой дверью просторную ванную, он решил умыться с дороги и
увидел на растянутой леске сохнувшее белье.
«Ну, это уже как то слишком…» устыдился он, отводя взгляд от кружевных трусиков.
Бессонная ночь в аэропорту напоминала о себе давящей усталостью, от которой умывание
не спасло. Готовясь весь день быть искрометным, Раздолбай прилег на диван, чтобы набраться
сил, и мгновенно выключился. Разбудил его оглушительный грохот. Хлипкая дверь сотрясалась
так, словно кто-то выламывал ее фанерное тельце, и гремела, как катившийся по лестнице
барабан. Со сна он испугался, что сотворил что-то страшное, и бросился открывать, путаясь в
руках и ногах. Диана стояла на пороге, и бесстыжие лучи струились из ее глаз.
Я знала, что ты приедешь! радостно выдохнула она.
Как теперь твои раздумья? поинтересовался Раздолбай, чувствуя себя графом
Калиостро и Казановой в одном лице.
Как, по-твоему? спросила она в ответ, шагнув прямо на него, и ему ничего не
оставалось, кроме как обнять ее.
«Целуй, дурак! подтолкнул внутренний голос. Сейчас или никогда!»
Раздолбай бережно отстранил ее волосы и ткнулся носом в пьяняще-ароматную щеку.
Уголок ее губ дрогнул под его губами. Он чмокнул этот уголок, страшась, что сейчас она станет
высвобождаться из его объятий, но она повернула лицо и сама смешала их губы в открытом
поцелуе.
«Погибаю!» подумал Раздолбай, ощущая, как поплыл под ним пол.
Весь мир сжался до крошечного пятачка, на котором они стояли. Раздолбай тонул в
дурмане, и ему казалось, что он готов стоять так вечность, но Диана отстранилась, разъединив
их губы настолько, чтобы можно было произнести слова, и тихо сказала:
Вообще-то лежа целоваться удобнее.
Одурманенный Раздолбай сделал несколько шагов назад, увлекая ее за собой, и сел на
диван. Она толкнула его в плечи, и они вместе повалились на упругий плюш. Ощутив на себе
тяжесть ее тела, он счастливо засмеялся. Снова смешались их губы, сомкнулись объятия. Он
гладил ее спину, и его ладони как будто изнывали от жажды. Ему хотелось выпить ее всю
целиком ладонями, губами, всем своим телом, но для этого им нужно было раздеться, а
предложить это у него не хватало решимости. Но Диана как будто читала его мысли.
Примем вместе ванну? шепотом предложила она, выныривая из-под его руки.
«Она все знает, все умеет, испуганно подумал Раздолбай. Сейчас она меня раскусит и
придется признаваться, что для меня это первый раз».
Диана скрылась за дверью ванной. Зашумела вода, послышался шорох одежды. Решив
скрывать свою неопытность столько, сколько получится, Раздолбай напустил на себя устало-
заинтересованный вид героя фильма «Девять с половиной недель» и пошел, как на экзамен.
Раздетая Диана стояла в пустой ванне, в которую набегала вода. На фоне белого кафеля
обласканное солнцем тело казалось не до конца раздетым, но тем более волнующим контрастом
выделялись на нем не знавшие загара островки. Раздолбай обжег глаза об розово-коричневые
кружки и темный, с отблеском, треугольничек, отпрянул взглядом и посмотрел Диане в лицо.
Она в упор расстреливала его своими бесстыжими лучами и улыбалась.
Будешь стоять или присоединишься?
Раздолбай как сомнамбула шагнул вперед.
Если что, в воду ложатся без одежды, напомнила она.
Перед его глазами вспыхнул зеленый свет. Забыв о стеснении, он вмиг сбросил одежду и с
выпрыгивающим из груди сердцем перешагнул бортик ванны. Словно волшебный кокон
соткался вокруг них, когда поцелуй снова соединил их губы. В этом коконе ушло стеснение,
пропали мысли, отступил страх. Раздолбай купался в океане эйфории, и секунды казались ему
бесконечными. Когда наполнилась ванна, они опустились в воду. Диана приподнялась над ним,
чтобы закрутить кран, и темный треугольничек, который теперь манил, а не обжигал взор,
оказался прямо перед его лицом.
«Как это красиво! О, как это красиво!» воскликнул он про себя и, сомкнув руки в
объятиях, прижал Диану к себе.
Много бесконечных секунд он плыл по волнам счастья, а потом градус эйфории начал
постепенно снижаться.
«Все-таки пора уже, наверное, как-то делать это…» тревожно подумал он, и Диана снова
прочитала его мысли.
Выходи за мной, шепнула она, прикусив его за ухо.
«Все умеет, все знает…» заныло у него в сердце.
Стряхивая с ног капли воды, Диана выбралась из ванны и завернулась в полотенце.
Я тебя жду, промурлыкала она, уходя в комнату, откуда вскоре послышался шелест
простыни и диванный скрип.
«Сейчас она меня расколет! Сейчас мы будем это делать, и она все поймет!»
запаниковал Раздолбай, но пути к отступлению у него не было, а если бы и был, то он ни за что
бы им не воспользовался.
Наскоро обмахнувшись полотенцем, Раздолбай вышел в комнату и увидел, что Диана
выгибается на застеленном диване, изображая кошку.
Мяу, позвала она, царапая ногтями плюшевый подлокотник.
Ррррр! подыграл Раздолбай и бросился рядом так, что простыня собралась под ним
складками.
И они начали это делать. Выражение «начали делать» крутилось у него в голове все время,
потому что начать они начали, но делать ничего не получалось. После долгой бестолковой
возни он ощущал себя папуасом, которому смеха ради дали надеть ботинки для горных лыж, и
не понимал, как Диана терпит его издевательства.
«Почему же не получается? паниковал он. Почему она не поможет мне? Неужели?..
Нет, не может быть! Она же встречалась с Андреем!»
Тут у него почти получилось, и Диана подавила болезненный стон.
«Она девочка! осознал Раздолбай с ужасом, который вмиг сменился восторгом.
Если она тоже делает это впервые, то ему нечего бояться неопытности! Они в равном
положении, и он даже в более выгодном, потому что сможет скрыть, что у него первый раз, а
она этого никак не скроет».
Осмелев, он стал действовать активнее. Еще более громкий стон боли слетел с губ Дианы,
но ее лицо отвердело в решимости, а руки, вместо того чтобы оттолкнуть Раздолбая, крепче
обхватили его шею.
«Поехали!» возликовал он, сливаясь с ней полностью, насколько возможно, и тут же
почувствовал, что миг ликования для него вот-вот кончится. Едва успев шевельнуться еще раз,
он поспешно ретировался, и мир вокруг взорвался мириадами хрустальных осколков.
Реальность еще не обрела в его глазах привычную четкость, а Диана уже встала с дивана и
потащила из-под него простыню. Заметив на белой ткани алое смазанное пятно, Раздолбай
понял, что его предположение подтвердилось, и принял покровительственный вид.
Я нарочно не стал дольше… Видел, что тебе больно, сказал он, стараясь, чтобы в
голосе не звучали оправдательные нотки.
Все было прекрасно, ответила Диана, чмокнув его в щеку, и унесла простыню в
ванную.
«Какая же она красивая! в который раз подумал он, провожая взглядом ее гибкую
спину. Как свободно ходит, нисколько не стесняясь… Словно какой-нибудь дикий зверь в
природе».
Чувствуя себя счастливым обладателем этой красоты, он стал ждать, когда Диана вернется,
чтобы уютно устроиться в его объятиях. Но Диана, выйдя из ванной, принялась деловито
перебирать белье в комодном ящике.
Хочешь, съездим в Майори пообедать? спросил он, предположив, что, сдав последний
бастион, она засмущалась, и новую возможность окунуться в океан эйфории придется отложить
на вечер.
Обед в Майори прекрасная идея, но, к сожалению, ничего не получится, ответила
Диана скороговоркой, в которой Раздолбаю послышался пугающий холодок.
Почему?
Я послезавтра улетаю, мне нужно собирать вещи, и столько еще всего сделать, что не
знаю даже, как все успеть.
Куда улетаешь? Надолго? насторожился он.
Насовсем, в Лондон. У мамы брат там живет три года, теперь мы едем с ней по вызову.
Под Раздолбаем как будто раскололся лед, и льдина, на которой он стоял, поплыла по
темной стылой воде дальше и дальше от оставшейся на берегу Дианы.
Но ты ведь будешь приезжать? спросил он, отчаянно надеясь, что его не отнесет
дальше возможного прыжка.
Нет, это навсегда.
Диана выбрала в комоде черную бельевую пару и спрятала волнующие светлые островки
под непроницаемой тканью.
Раздолбай осознал, что видел эти островки последний раз в жизни, и залепетал, пытаясь
выцарапать последние крошки ускользающего счастья:
Но если самолет послезавтра, ты ведь еще целых два дня здесь… Я могу поехать с тобой,
помогу тебе собраться…
Это совершенно лишнее. Я мыслями уже не здесь и не хочу портить нашу прекрасную
встречу своим отстраненным видом.
Почему обязательно отстраненным?
Потому что послезавтра под всей мой жизнью будет подведена черта, и начнется что-то
совершенно новое.
Диана говорила таким ровным голосом, что сердце Раздолбая стала рвать не только боль
потери, но еще какая-то ост рая тоска. Все было так, словно его действительно относило на
льдине, а Диана спокойно смотрела и даже не тянула к нему руки.
Ты хочешь сказать, под нашими отношениями она подведена тоже? спросил он,
готовясь услышать убийственное «да».
Пожалуйста, не надо ничего этого говорить. Ты сейчас все испортишь, попросила
Диана, и ее голос первый раз дрогнул.
Что я могу испортить, если ты даешь понять, что мы больше не увидимся?
Все было так красиво завтрак во фраке, елочка, наша поездка в театр… Пусть все так
останется в нашей памяти и не будет никакой горечи.
Тогда… пусть там хотя бы останется больше… выжал из себя Раздолбай и, вскочив с
дивана, протянул руки. Он хотел обнять Диану, ласкать ее так, чтобы она забыла про свой
отъезд или хотя бы опечалилась, призналась, что ей больно терять его, что угодно, только не
оставалась бы такой спокойной! Он коснулся ее плеч, и она тут же остановила его, легонько
упершись ему пальцем в грудь. Касание было невесомым, но он ударился об него, как об ствол
пистолета.
Почему? только и смог он выдавить.
Больше не нужно.
Тебе было со мной плохо?
Было идеально и лучше не могло быть. Пожалуйста, ничего не спрашивай, ты все
сделаешь только хуже.
Хуже? Думаешь, мне может быть хуже, чем сейчас? Я не понимаю, что происходит! Ты
сказала, что помирилась с Андреем, намекнула, чтобы я приехал. Я думал, ты выбираешь из нас
двоих.
Я выбирала.
Но если ты выбрала меня, это ведь что-то значит! Не проси не расспрашивать, я буду
расспрашивать, потому что хочу понять!
Сосредоточенно складывая разбросанные по комнате вещи, чтобы не смотреть ему в глаза,
Диана замурлыкала:
Я выбирала, и я очень не хотела, чтобы то, что произошло между нами, случилось бы у
меня с Андреем. Он взрослый человек, у нас была симпатия, были отношения. Если бы у нас
что-то произошло, это стало бы слишком серьезно. Мы оба знали про мой отъезд и не хотели
строить дом на песке. Я не представляю, как стала бы ему говорить: «Андрей, давай это
сделаем, и не бери в голову, что ты меня больше не увидишь». При той степени теплых чувств,
которые были между нами, это было бы очень тяжело, и не нужно ни мне, ни ему.
А мне сейчас, по-твоему, не тяжело? спросил Раздолбай, не веря, что после объятий и
поцелуев можно быть такой безразличной.
Ты не рад, что это было? вопросом ответила Диана и, подняв руки над головой,
прокрутилась перед ним в своем черном белье, словно балерина. У Раздолбая захватило дух, но
он чувствовал, что принадлежавшая ему только что красота теперь запретна.
Если ты не относилась ко мне серьезно… и не хотела с Андреем… не проще было
уехать, никого не выбрав?
Ну, я решила до отъезда… Боже мой, как это сказать, и зачем я говорю это… Решила
раскрыть свою женскую сущность, чтобы не делать это в чужом мире.
Раздолбай ощутил себя использованным хирургическим инструментом, отброшенным за
ненадобностью.
Ты что, использовала меня, как… как… Он запнулся, пытаясь подобрать самый
оскорбительный инструмент.
Не надо, ты сейчас окончательно все испортишь!
Я думал, ты ко мне что-то испытываешь.
Ты просто фантазер.
Диана пыталась окрасить сказанное слово утешительным тоном, но оно прозвучало
издевательски. Раздолбая окатило ледяным потоком ненависти. Он смотрел, как она натягивает
юбку, впитывая глазами последние кусочки доступной ему наготы, и думал, что ненавидит ее за
то, что она так красива и не принадлежит ему.
Я… Я тебя… продавил он через сжатое судорогой горло. Я очень тебя любил.
Слово «любил» прокололо в груди огромный, наполненный горячими слезами пузырь. Эти
слезы хлынули наружу, сметая волевые плотинки, которыми Раздолбай пытался их удерживать,
и, пряча позорный потоп от глаз Дианы, он бросился в ванную. Он едва успел включить шумно
забарабанивший душ, когда последнюю плотинку прорвало и плач грянул навзрыд. Раздолбай
ревел в голос, и ненависть заполняла его. Он ненавидел Диану за то, что она доставила ему
такую боль и сделала это с такой легкостью… За то, что сильна в своей красоте… За то, что
вольна быть с любым мужчиной, а он, наверное, никогда больше не прикоснется к такой
прекрасной девушке… За то, что улетает в сказочный Лондон к новой интересной жизни, а он
остается с выжженной пустыней на месте сердца… Он ненавидел ее за то, что она безжалостно
разбила не только настоящее и будущее счастье, но даже прошлое счастье волшебной прогулки
на Воробьевых горах, которое он считал надежно спрятанным в сокровищнице сердца, она
разбила, обратив в черепки иллюзий. Он рыдал в голос с подвываниями, тонувшими в
спасительном шуме воды, и вдруг его словно тронули за плечо. Сквозь плач и рвущуюся
пополам душу пробился утешающий внутренний голос.
«Послушай, я ведь предупреждал, что она тебе не нужна. Ты очень просил и получил ее
так, как было возможно.
Ты?! взревел Раздолбай. Заткнись во мне, проклятое раздвоение сознания!
Заткнись, чтобы я никогда больше не слышал тебя! Я жил без тебя нормально и никогда бы не
влез в эту историю, если бы не твое дурацкое „дано будет“!
Но ведь дано было.
Лучше бы этого никогда не было! Лучше бы я забыл ее на следующий день после
„прощалки“. Лучше бы моей первой девушкой стала нелюбимая Кися в своем идиотском
халате… Не хочу больше этого психоза, не хочу больше сам с собой спорить, не хочу этого
„голоса“! Не хочу, не хочу! Ты не Бог, потому что, если бы ты был Богом, ты не привел бы меня
к такой боли. Замолчи во мне, исчезни, пропади пропадом!»
Мысленно Раздолбай бросал эти слова в пространство с такой же силой, с какой раньше
просил Диану, а вслух повторял их шепотом, вяло шевеля распухшими от слез губами:
Я не могу… Не выдержу… Диана… О Господи, как больно…
Он плакал, пока не обессилел, и еще долго сидел в оцепенении на краю ванны,
облокотившись на раковину. Острая боль отступила. Остались только слабость и такая пустота,
словно жизнь вытекла вместе со слезами. Раздолбай умыл распухшее лицо холодной водой и
выглянул в комнату. Дианы не было. На столе лежала сорванная в саду белая роза, на стебель
которой были нанизаны маленький латунный ключ и сложенная пополам записка. Все еще
надеясь на жалкую подачку теплоты, Раздолбай развернул листок, мечтая увидеть в нем что-
нибудь вроде «Ты навсегда мой первый мужчина», но прочитал: «У меня нет времени тебя
ждать. Запри дверь и положи ключ под коврик».
Записка выжала последние остатки слез из лопнувшего в груди пузыря. Раздолбай умылся
еще раз, запер комнату, словно это было место преступления, где он вместе с сообщницей убил
самого себя, и поехал в аэропорт. Из Риги хотелось немедленно бежать, но сил стоять в очереди
«на подсадку» не было. Если бы в кассе не оказалось билетов на вечерний рейс, он поехал бы на
поезде, но, словно в насмешку над его утренними мытарствами, билеты из Риги в Москву
продавались свободно. В десять часов вечера он уже был дома. От вида друга-двухкассетника
пустыню на месте сердца как будто оросил дождик.
Только ты меня радуешь, сказал Раздолбай, погладив серебристый бок магнитофона и
видя в нем единственного утешителя.
Под канонаду «Металлики» он достал из шкафчика бутылку коньяка, подаренную на день
рождения Валерой, и стал методично выпивать по стопке на каждую песню. Раньше, чем
закончилась кассета, он уснул прямо в кресле и во сне видел веселую Диану, которая поливала
его своими бесстыжими лучами и куда-то звала. Он пытался пойти за ней, но что-то его не
пускало. Опустив взгляд, он увидел, что его нога привязана к батарее бечевкой. Рванувшись, он
попробовал освободиться, и где-то задребезжал звонок. Сигнализация! Звонки повторялись
громче и громче, и, вынырнув из густого, как кисель, сна, Раздолбай узнал трели своего
«Чебурашки». Телефонный аппарат стоял прямо под креслом.
Чтоб тебя… поморщился он, снимая трубку. Алло?
В Москве танки, нервно сказала мама, даже не поздоровавшись.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Сообщение мамы показалось Раздолбаю ерундой. Вспомнив вчерашний день, он окидывал
внутренним взором пепелище на месте своей души и считал, что никакие танки не смогли бы
произвести в ней такого опустошения. Чего нервничать? Танки как приехали, так и уедут, а
любви не вернешь.
Какие танки? Мне плохо… буркнул Раздолбай, злясь, что мама тревожит его из-за
каких-то глупостей.
Что, тебе плохо?
Голова болит.
Вот и хорошо сиди дома, не смей выходить на улицу!
Что, действительно так серьезно?
Ты недоумок?! сорвалась мама на крик. Говорю тебе, танки в городе, военный
переворот! Захоронись в квартире и чтобы носа не высовывал!
Мама повесила трубку. Голова Раздолбая включалась медленно, словно старый ламповый
компьютер, и тревожный смысл маминых слов доходил до него постепенно. Танки в Москве
означали что-то грандиозное. Раздолбай включил черно-белый «Темп», пылившийся в углу
комнаты с тех пор, как он ползал здесь со своей пластмассовой пушкой. По всем каналам,
которые принимал ископаемый аппарат, показывали «Лебединое озеро». Подобное бывало во
время траура по генсекам, но даже тогда балет оккупировал не больше двух-трех каналов, и хотя
бы один канал показывал какой-нибудь «Сельский час». Страшно было даже представить
событие траурнее смерти генсека!
Раздолбай не интересовался политикой. По обществоведению он едва вытягивал на тройку,
газет не читал, школьные политинформации прогуливал. Власть государства, в его понимании,
воплощали милиционеры, которых нужно было всячески избегать. Из обрывков сведений,
полученных в разное время из разных источников, в его голове сложилась к десяти годам
простая и понятная картина. Страна СССР, в которой ему повезло родиться, самая большая,
самая сильная и самая лучшая страна в мире. Они строят социализм общественный строй, в
котором нет богатых, не может быть бедных и никто никого не угнетает. В других странах одни
люди угнетают других, поэтому некоторые живут в роскошных домах и ездят на шикарных
автомобилях, а большинство влачит жалкое существование в каморках, перебиваясь с хлеба на
воду. Как живут в роскошных домах, Раздолбай представлял слабо, а про жалкое существование
знал очень хорошо из книги «Маленький оборвыш», которую задавали по внеклассному
чтению. Еще он знал, что давно при царе они тоже жалко существовали. Богачи и попы
угнетали народ заставляли работать на фабриках за гроши и строить железные дороги за
котелок каши. Так бы они прозябали по сей день, и Раздолбай тоже мог бы ютиться в подвале,
тачая сапоги для какого-нибудь помещика вместо учебы в школе, но явился Ленин и устроил
кровопийцам Октябрьскую революцию. Царя-гадину расстреляли, богачей выгнали, попам
перестали верить, и с тех пор советское общество неуклонно движется по пути мира и
прогресса. Некоторые страны последовали заветам Ленина и тоже выгнали своих богачей. Этим
странам СССР помогает созидать прогрессивную жизнь, отправляет туда врачей и ученых,
строит там современные заводы. Все люди давно присоединились бы к этим счастливцам,
построив социализм у себя, но есть США и НАТО, которые не дают это сделать, создавая
военную угрозу, международную напряженность и израильскую военщину. Ради того чтобы
сохранить богачей, НАТО и США мешают освободиться храбрым вьетнамцам и пакостят
свободным кубинцам. Они хотели бы разгромить светлый социализм навсегда, но Брежнев не
дает это сделать и крепит мощь Советской Армии, против которой никто не рыпается.
Армейскую мощь каждую субботу демонстрировали в программе «Служу Советскому Союзу»,
и Раздолбай с удовольствием смотрел эту программу, представляя, как НАТО все-таки
рыпнется, а смелые парни на серебряных самолетах и зеленых танках налетят и накостыляют
им по первое число.
Десятилетнему Раздолбаю и его школьным друзьям Брежнев казался единственной
гарантией того, что НАТО не посмеет напасть, и их даже не смущало то, что он с трудом
разговаривал. Они знали, что это великий человек, а великому человеку простительно шамкать в
старости. Иногда кто-нибудь начинал со страхом представлять, что будет, когда Брежнев умрет.
Это казалось невероятным умереть Брежнев не мог. Он был гарантом мира во всем мире и не
мог умереть, как не могло потухнуть солнце гарант тепла и света. Все понимали, что его
жизнь будут продлевать самые лучшие врачи, и, может быть, даже целые научные институты
работают, чтобы этот человек жил как можно дольше. С помощью новых открытий Брежнев
сможет жить и сто лет, и даже сто двадцать, но потом… потом все-таки умрет, и тогда начнется
война.
НАТО и США некому будет сдерживать от нападения на социалистические страны, СССР
придется за них вступиться, и хотя они, конечно же, победят, кому-то из них, наверное,
придется погибнуть. Впрочем, считали они, к тому времени, когда Брежневу будет сто двадцать
лет, им самим будет где-то по пятьдесят пять, и на войну их не призовут. Погибать придется
тем, кому в этот момент окажется восемнадцать двадцать, но эти ребята еще даже не
родились, так что сочувствовать им рано. На этом страшные мысли о смерти Брежнева
отступали, и небо снова казалось высоким и безмятежным.
А потом Брежнев умер, и ничего страшного не произошло. Через год умер его непонятный
преемник, еще через год непонятный преемник преемника, и, перестав бояться войны,
школьные друзья Раздолбая стали шутить, что любимое развлечение членов Политбюро
гонки на лафетах. Затем появился моложавый Горбачев, который бойко разговаривал без
бумажки и резво ходил без посторонней помощи, и в жизни начались перемены, названные
позже Перестройкой.
К тому времени Раздолбаю было уже четырнадцать лет, и у него накопилось много
вопросов, на которые не было ответов. Так, например, он не мог взять в толк, почему, если их
страна самая передовая, лучшую в мире игрушку электрическую железную дорогу делают
не они, а немцы? Почему польские и французские индейцы сделаны аккуратно и красиво
раскрашены, а индейцы Ростовской фабрики выглядят пластмассовыми блямбами? Почему
капсюльный «кольт» «made in USA» стреляет оглушительно, а советский пистонный пистолет
только дымно щелкает? Почему заграничные машинки красивые, а копии «Жигулей» и
«Москвичей» такие же угловатые куски железа, как их настоящие собратья? Без ответов на
эти вопросы казалось нелепым писать под диктовку комсорга Лени Бадина: «Прошу принять
меня в ряды ВЛКСМ, чтобы я мог наравне со старшими коммунистами развивать наше
прогрессивное общество». Раздолбай хотел даже отказаться от этой формальности, но мама
потребовала не быть «фрондирующим идиотом».
Вступай! Не примут потом из-за этого в институт поломаешь свое будущее, будешь
локти кусать! кричала она.
Раздолбай вступил, чтобы не ломать будущее, но «развитие прогрессивного общества» все
равно казалось ему смешной неправдой. Ему было непонятно, как можно считать их общество
прогрессивным, если все по-настоящему хорошее прорывается к ним из «непрогрессивного»
общества машинки, джинсы, хорошая музыка…
Лучшей музыкой в мире Раздолбай долгое время считал «Биттлз» и Челентано, но однажды
в «Международной панораме» заговорили о «западном мракобесии» и показали полуминутный
отрывок выступления группы KISS. Авторы передачи, видимо, рассчитывали, что советские
люди в ужасе отшатнутся от размалеванных монстров и будут весь вечер залечивать душевные
травмы прослушиванием Толкуновой, но получилось наоборот. На следующий день в школе
Раздолбая говорили только об этом фрагменте: «Ты видел? А ты видел? Ваще!» Именно тогда
Раздолбай подкатил к усатому меломану Маряге, которого до этого сторонился, и спросил, есть
ли у него KISS и может ли он дать послушать. Маряга дал ему кассету с концертной записью, и
Раздолбая захватило удовольствие, сравнимое разве что с разглядыванием девушек в кружевах.
Он слушал концерт по несколько раз в день и мучился новым вопросом почему в их
самой лучшей стране невозможно оказаться в такой же ликующей перед сценой толпе и так же
хором скандировать имя любимых исполнителей «Кисс! Кисс! Кисс!»? И чтобы солист крикнул
в ответ: «Next song is Love Gun!»,[68] и стадион взорвался бы этой невероятной музыкой, от
которой вибрирует каждая клетка тела. Почему эту музыку не только нельзя услышать на
стадионе, но даже на школьной дискотеке нельзя запускать для танцев?
То, что KISS нельзя запускать для танцев, было установлено опытным путем. На дискотеке
по случаю окончания восьмилетки Маряга поставил «I was made for loving you baby», [69] и
комсорг Леня Бадин бросился к магнитофону, словно к загоревшейся бензоколонке, чтобы
выключить песню на втором куплете. Марягу вызвали на комсомольское собрание. Он явился,
держась как молодогвардеец, и, не дожидаясь обвинительных речей, сам взял первое слово.
Я, конечно, понимаю, что, наверное, в чем-то не прав, раз меня вызвали, сказал он.
Но я подумал, что если весь класс брал у меня слушать эту кассету и многим, включая Бадина, я
делал запись, то нет ничего плохого в том, чтобы послушать всем вместе.
Дома слушать можно, объяснил сконфуженный Бадин, а дискотека публичное
место, и там запускать нельзя.
Почему нельзя, если все и так слышали?
Тексты, предположил один из активистов, откуда ты знаешь, что поет эта группа?
Может быть, они поют «убей всех вокруг», а ты не знаешь этого и заставляешь других под это
плясать.
«Убей всех вокруг» поет «Металлика», ответил Маряга, знавший многие тексты
наизусть. «Кисяки» пели: «Я был рожден, чтобы любить тебя», и не понимаю, почему под
это нельзя плясать. «Самоцветы» поют то же самое, их тоже включать нельзя?
Послышались смешки. Все стали вспоминать тексты советских ансамблей и придумывать,
за что можно их запретить. Собрание превратилось бы в балаган, но слово взяла отличница Лена
Островская.
Известно ли вам, отчеканила она, сверкая голубыми глазами и очками в тонкой
стальной оправе, что две буквы «S» в названии группы напоминают рунические символы на
касках эсэсовцев? Понятно ли вам, что, танцуя под эту музыку, вы оскорбляете память павших
отцов и дедов?
Маряга опешил, и, видя его растерянность, Лена пошла в наступление. Ее глаза и очки
сверкали, словно грани алмаза, а голос был такой же алмазной твердости. Она говорила, что
символика не бывает случайной, и фашистские руны в названии означают фашистскую
идеологию группы. Утверждала, что вся рок-музыка пропагандирует секс, стяжательство и
насилие, и пусть слова песен остаются для многих непонятными, их энергия проникает в
сознание и отвращает людей от служения общему делу. Заявляла, что сегодня все, как обезьяны,
будут прыгать под американскую песню, а завтра станут повторять за «Голосом Америки», что
у них плохая Родина. И так далее, и так далее.
Несмотря на отличную учебу, Лену считали дурой, но возразить ей по существу Маряга не
смог. Леня Бадин вынужден был сделать ему «комсомольское предупреждение», означавшее
исключение из рядов ВЛКСМ в случае любой оплошности, и записал это в протоколе собрания.
Оплошность Маряга совершил очень скоро. У него была пустая пулеметная лента, которую он
изредка носил на поясе поверх брючного ремня, чтобы круто выглядеть, и милиция задержала
его за «неподобающий вид». По дороге в отделение он сумел незаметно сбросить ленту в
решетку водостока и, сделав наивные глаза, стал спрашивать, какие к нему претензии.
Где она? Где пулеметная лента?! переполошились милиционеры.
А я ее вместе с пулеметом выбросил! пошутил Маряга, и в комсомольскую ячейку
пришел протокол с требованием «принять меры в отношении вызывающе недопустимого
поведения».
Леня Бадин скрепя сердце снял с лацкана Маряги красный флажок с профилем Ильича, а
Маряга шутил, что, сэкономив членские взносы, купит пару чистых кассет для пропаганды
секса, стяжательства и насилия. Когда пришло время поступать в институт и потребовалась
характеристика с места учебы, ему было уже не до шуток. Характеристику писала Островская, и
Маряга всерьез боялся, что ярлык «исключен из комсомола за несоответствие облику советского
человека» закроет ему дорогу в МАИ. Опасения оказались напрасными в разгар Перестройки
в характеристики уже никто не смотрел, и дорогу в МАИ Маряге закрыло плохое знание
математики, достаточное, впрочем, для службы в гарнизоне ПВО на Дальнем Востоке, где его
автоматически приняли в комсомол обратно.
Непонятная роль комсомола и странные запреты тоже были в копилке Раздолбайских
вопросов. Ему было очевидно, что более прогрессивным является общество, где KISS выступают
на стадионе, а с пулеметной лентой можно свободно ходить по улице, и он хотел понять,
почему его пытаются убедить в обратном. Дядя Володя был единственным человеком, с
которым он говорил на такие темы, и все ответы отчима начинались со слова «зато».
Зато ты бесплатно учишься в хорошей школе, а летом бесплатно ездишь в хороший
лагерь, отвечал дядя Володя. Зато, если заболеешь, тебя бесплатно положат в хорошую
больницу и, если нужно, сделают бесплатную операцию. «Там» с тебя за это сдерут три шкуры,
а если нет денег ложись-помирай. Зато у нас по городу можно спокойно гулять ночью, а в
Нью-Йорке или Чикаго тебя вечером разденут, а то и убьют. Зато у нас нет бедных, бездомных и
безработных, а «там» на улицах спят нищие.
Все эти «зато» Раздолбая не убеждали. Школу он считал ярмом, а не благом, и, будь его
воля, он бы в нее не ходил.
Больница была местом, куда не хотелось попадать, и не становилась привлекательной от
своей бесплатности. По поводу ночных гуляний дядя Володя и вовсе заблуждался, потому что не
бывал в Теплом Стане, не звонил там из телефонной будки и не уворачивался потом от кусков
асфальта. Да что Теплый Стан! Угрожающую скороговорку «Стой-бля-сюда-иди-кого-знаешь-
нах?» Раздолбаю приходилось слышать даже по дороге к дому. Он знал, кого надо, и после имен
Джан, Ульян, Толя Крылов вечерние встречи обычно заканчивались дружеским похлопыванием
по плечу, но иногда это не срабатывало. Однажды, в ответ на перечисленные имена-пароли,
какой-то белобрысый амбал рванул на груди рубаху, показав татуировку из двух скрещенных
топоров, и стал орать, что вчера откинулся, а Толю Крылова имел у параши. Раздолбай смекнул,
что находится в паре секунд от бесплатного попадания в хорошую больницу, и умчался через
дворы, слыша свист ветра в ушах и затихающий за спиной вопль «Стоя-я-ять, па-а-адла!». Он не
мог поверить, что по улицам Нью-Йорка ходят более опасные типы, чем амбал со скрещенными
топорами, и попрежнему не понимал, ради чего их жизнь делают серой, да еще заставляют
верить, что такая жизнь самая лучшая.
С появлением видеомагнитофонов, подаривших возможность смотреть недоступные
раньше фильмы, Раздолбай окончательно уверился в том, что их всех обманывают и лишают
множества прелестей. Он увидел, что жители мира, из которого эти фильмы пришли, отдыхают
в красивых барах, а не стоят в очереди к магазину «Вино», как жители «самой прогрессивной
страны». Узнал, что в том мире ездят на роскошных машинах и живут в красивых домах вовсе
не «некоторые», а очень даже много людей. Подметил, что нищие, о которых говорил дядя
Володя, «там» действительно есть, но они запросто пьют баночное пиво, доступное «здесь»
только дипломатам и спекулянтам. Однажды Маряга купил такое пиво у таксиста по цене трех
пачек сигарет, и они пили его целой компанией по глотку, да еще тянули потом жребий, кому
достанется пустая банка, чтобы поставить ее дома на видное место. И это признак передового
общества? Конечно, Раздолбай не согласился бы стать нищим ради баночного пива, и то, что в
их мире невозможно сделаться таким бедным, чтобы жить на улице без гроша в кармане,
казалось ему очевидным плюсом СССР. С другой стороны, в СССР нельзя было сделаться и
богатым, чтобы ездить на спортивной машине в гости к красивым женщинам, как в «Ночных
грезах Далласа».
Представляя себя в том мире, Раздолбай, конечно, видел свое место в спортивной машине, а
не в картонной коробке на улице и, просматривая у Маряги очередной фильм, с досадой
сетовал:
Ну почему они могут нормально жить, а мы нет?
Потому что у них капитализм, а у нас «совок», епта, отвечал Маряга, и его
красноречивое «епта» выражало все недосказанное.
К третьему году Перестройки ответы на вопросы Раздолбая стали появляться там, где их
меньше всего можно было ожидать, в газетах. Объявили Гласность, и в прессе стали
печататься статьи, которые несколько лет назад считались бы запрещенной литературой. Мама
Раздолбая зачитывалась этими статьями с таким восторгом, словно всегда считала, что земля
держится на трех китах, и вдруг получила в руки учебник по астрономии.
Вы послушайте! восклицала она, приглашая приобщиться Раздолбая и дядю Володю к
открывшимся тайнам. Система социалистического производства мертва по своей природе из-
за отсутствия конкуренции!
Чушь собачья, спокойно возражал дядя Володя. Я конкурирую с тремя
издательствами, и госзаказ дают за лучший проект. Не читай глупостей.
Ты не понимаешь! вскипала подкованная газетами мама. Госзаказ не
конкуренция. Был бы свободный рынок, все проявляли бы инициативу. А так ждут плана, и
мы по двадцать лет ходим в ботинках одной модели.
У тебя в шкафу сколько пар?
Я не про себя говорю, а про страну в целом. Мы за границу ездили привозили. Ты
наши магазины можешь сравнить с французскими?
С французскими я могу наши корабли и самолеты сравнить наши лучше.
Я корабли на ногах не ношу и самолетами не питаюсь, а мяса в магазинах нет. И вот
написано, почему у нас пустые полки… Мама выуживала из кипы разбросанной прессы
другую газету и зачитывала: «Косная система распределения несравнима по эффективности с
гибким механизмом предпринимательства…» Это серьезные люди пишут экономисты,
которым наконец говорить разрешили!
Дядя Володя призывал маму прекратить газетную лихорадку, объясняя, что Перестройка
подняла пену и писать статьи стали все, кому не лень, а Раздолбай уловил в маминых речах
созвучие собственным мыслям и несколько раз выступил в роли благодарного слушателя.
Фрагменты статей в мамином пересказе сформировали у него в уме новые представления о
жизни, под влиянием которых прежняя картина мира осыпалась, как старая мозаика. Он узнал,
что их страна никогда не была самой лучшей. Совершив Революцию, они сошли с естественного
исторического пути и отпали от Цивилизованного мира, где существуют демократия и
рыночная экономика с конкуренцией. При конкуренции все стремятся делать товары лучше,
чем у других, поэтому одежда, машины и магнитофоны получаются в Цивилизованном мире
такими качественными, а в магазинах всегда все есть. Основы демократии уже заложены
Перестройкой, но пока «ржавый социалистический локомотив не переведут на рыночные
рельсы», вещей и продуктов на полках не будет.
Метафора про ржавый локомотив понравилась Раздолбаю, и он стал ждать, когда Горбачев
прикажет стрелочникам перевести его, куда надо. Понятно было, что ждать придется долго, но
ради того, чтобы когда-нибудь влиться в Цивилизованный мир, стоило потерпеть. Тем более
жизнь и так начинала нравиться. По телевизору стали показывать интересные передачи, и
вечерний «Взгляд» с непривычно живыми ведущими, не похожими на биороботов из программы
«Время», казался олицетворением демократии. Любителей ходить с длинными волосами или
носить на поясе пулеметные ленты уважительно окрестили «неформалами», и милиция
перестала задерживать их за «неподобающий вид». В музыкальных программах начали
появляться зарубежные исполнители. Даже мечта побывать на рок-концерте стала реальностью,
и хотя «Черному обелиску» было далековато до «Джудас Прист», а после концертов толпу
«металлистов» конвоировали к метро внутренние войска, было понятно, что общество наконец-
то становится прогрессивным по-настоящему. В девятом классе Раздолбай съездил с Марягой в
Ленинград на концерт
«Скорпионс» и, возвращаясь обратно, мечтательно сказал ему в поезде:
Слушай, так, может, и у нас нормальная жизнь начнется?
Ни хрена не начнется все равно «совок», епта, ответил Маряга, и Раздолбай
согласился. Чем больше появлялось в жизни невозможных раньше вещей, тем понятнее было,
что этих вещей недостаточно и надо больше.
Теперь, узнав про танки и переключая телевизор с «Лебединого озера» на «Лебединое
озеро», Раздолбай вспоминал «Сказку о Золотой рыбке». Он догадывался, что случилось, они
все захотели слишком многого и перешли дозволенную грань. Сколько раз бывало, он слышал в
передаче «Взгляд» чересчур смелые, по его мнению, разговоры и ощущал себя соучастником
расшалившихся озорников. Казалось, еще немного, и строгие родители надерут уши, но
родители не вмешивались, отчего возникало подспудное беспокойство а вдруг, если
безнаказанно шалить дальше, то можно самим себе навредить? И вот «родители», похоже,
вмешались.
Раздолбай не знал, что происходит на улицах, и ему рисовались драматические картины.
Он представлял, как солдаты прикладами гонят ведущих «Взгляда», а милиционеры ловят на
улицах «неформалов» и жгут тиражи «СПИД-Инфо». Танки в его напуганном воображении
начали было стрелять из пушек по каким-то зданиям, но он тут же осадил фантазию, сказав
себе, что такого не может быть никогда и, вместо того чтобы выдумывать всякую жуть, надо
выйти из дома и осмотреться.
Нарушение маминого требования «захорониться» Раздолбай возместил осторожностью
из подъезда он выглянул так, будто в городе свирепствовали оккупационные изверги. Во дворе,
как обычно, трепетали на ветру клейкие листочки старого тополя. Старушка в доме напротив
сыпала из форточки крупу, на которую слетались голуби. Убедившись, что все спокойно,
Раздолбай вышел из дома и направился по тихой улице в сторону Ленинградского шоссе,
рассчитывая застать там какие-нибудь приметы больших событий. Около киоска «Союзпечать»
он увидел пятерых мужчин среднего возраста, которые, образовав тесный кружок, вместе
слушали радиоприемник. Посчитав это первой приметой, Раздолбай остановился поблизости и
прислушался.
«…Власть на всех уровнях потеряла доверие населения. Политиканство вытеснило из
общественной жизни заботу о судьбе Отечества и гражданина. Насаждается злобное глумление
над всеми институтами государства… доносился из приемника голос диктора, пытавшегося
походить на знаменитого Левитана. Воспользовавшись предоставленными свободами,
попирая только что появившиеся ростки демократии, возникли экстремистские силы, взявшие
курс на ликвидацию Советского Союза…»
Услышав чеканный голос, вещавший про злобное глумление и попранные ростки,
Раздолбай понял, что его первые догадки верны и «родители» действительно вмешались, чтобы
вернуть всех в эпоху, когда за включение рок-музыки на дискотеке вызывали на комсомольское
собрание. Он с тоской представил, как в институте появится своя Лена Островская, которая
будет сверлить окружающих алмазным взглядом и требовать: «Не смейте слушать „Дип Перпл“!
Это злобное глумление над культурой нашего Отечества! Вы попираете ростки служения
общему делу!»
Словно создавая легионы таких Лен колдовским заклинанием, диктор продолжал чеканить:
«…циничная спекуляция на национальных чувствах лишь ширма для удовлетворения
амбиций. Ни сегодняшние беды своих народов, ни их завтрашний день не беспокоят
политических авантюристов».
Пошли они на хер, лови «Эхо», сказал один из мужчин.
Хозяин радиоприемника завертел ручку настройки, и приемник, побулькав, настроился на
другой голос, говоривший не по-дикторски, а словно обычный человек в телефонную трубку
торопливо и сбивчиво:
«…сейчас колонны демонстрантов прибыли на Манежную площадь, их никто не разгонял.
На данный момент известно, что войска занимают отведенные им позиции в цент ре Москвы. У
Белого дома располагается бронетехника батальона Тульской дивизии ВДВ, и в то же время там
собрались несколько тысяч человек, к ним вышел Борис Ельцин. Он зачитал с танка
„Обращение к гражданам России“, в котором назвал действия комитета по чрезвычайному
положению „реакционным, антиконституционным переворотом“…»
Ни фига себе! Борзый чувак этот Ельцин! Кто он такой вообще? удивился Раздолбай,
пожалев, что не следил за новостями и впервые слышит фамилию храбреца, посмевшего
забраться на танк и зачитывать с него какие-то обращения. Наблюдать за событиями, не зная,
кто есть кто, было все равно, что следить за шахматной партией, не понимая правил игры, и
Раздолбай поспешил обратно домой, чтобы позвонить маме и обо всем ее расспросить.
Какое обращение зачитал Ельцин, откуда ты знаешь? всполошилась мама.
Люди радио на улице слушали.
Я же запретила тебе выходить!
Они около подъезда стояли, я просто из окна высунулся. По какому-то «Эху» сказали,
что демонстранты к Белому дому пришли.
Ну, разгонят всех к черту, не понимаешь, что ли? Не вздумай никуда ходить, если
саперной лопаткой по башке получить не хочешь.
Ладно. Так Ельцин это кто все-таки?
Президент России. Как можно таким Митрофанушкой жить?
Каким «Митрофанушкой»?
Все, не могу больше говорить с идиотом! Сиди дома, не смей носа высовывать!
Мама была на нервах, и на идиота Раздолбай не обиделся.
Тем более, узнав, что Ельцин президент России, он и в самом деле почувствовал себя
идиотом. Что значит президент?
А кто тогда Горбачев? А если Ельцин президент, то почему войска подчиняются не ему,
а какому-то непонятному комитету?
«Посмотрю вечером новости, решил Раздолбай. Не может быть, чтобы „Время“ тоже
заменили балетом».
До вечера он сидел дома тихо, как мышь, и даже не включал музыку, прислушиваясь к
уличному шуму не слышно ли выстрелов. Выстрелов не было. Только город шумел более
напряженно, и в его тревожном гуле Раздолбаю чудился рык танковых моторов и злой
гусеничный лязг.
Новостной выпуск начался предсказуемо. Диктор с каменным лицом зачитал «Обращение к
советскому народу», которое Раздолбай частично слышал по радио, и полный текст этого
обращения подтверждал «строгие родители» вернулись, озорству Перестройки пришел конец
и все хорошее, что появилось в жизни за последние годы, теперь отнимут, объяснив, что в
светлом социализме таким пагубным явлениям не место. Раздолбай понимал, что не станет
живого «Взгляда» и рок-концертов, исчезнет «СПИД-Инфо» из киосков и зарубежные
исполнители из «Утренней почты». Этого было жалко, но с такой потерей можно было
смириться. Как говорил приятель дяди Володи, вдребезги разбивший «Жигули» в день покупки:
«Не жили красиво, нечего и привыкать». Противно было другое: возвращение старой жизни
подразумевало воцарение прежней картины мира, в центре которой звездилось и колосилось
«самое прогрессивное общество», а чтить эту рассыпавшуюся мозаику было уже невозможно.
Если, подписывая заявление в комсомол, Раздолбай все-таки одергивал свое неверие и допускал,
что может чего-то не понимать, то сейчас он не мог представить, как будет слушать без
глумливой ухмылки что-нибудь вроде: «Завоевания Великого Октября проложили всему народу
путь к светлому будущему». И ладно бы только слушать! Придется ведь когда-нибудь и
повторять.
После дикторов показали членов комитета по чрезвычайному положению, и это был
первый сюрприз. Раздолбай ожидал увидеть настоящих «строгих родителей», которые отбирали
сладкое, но зато могли вывести в люди, а перед ним предстали шестеро скучных мужчин с
постными лицами гробовщиков, одетых в одинаковые серые костюмы. Таким персонажам было
место в голливудском фильме про Джеймса Бонда, но никак не в реальной жизни.
«И сладкое заберут, и в люди не выведут», подумал Раздолбай, подразумевая, что
«СПИД-Инфо» с рок-концертами запретят, а сыр с мясом в магазинах так и не появятся.
Отвечая на вопросы журналистов, гробовщики явно темнили, и подозрительнее всего была
тайна, куда делся Горбачев. Главный гробовщик, шевеля бровями, как автодворниками, мямлил,
что президент заболел, и напоминал двоечника, уверяющего, что учил, но забыл.
За гробовщиками появился военный с пугающей должностью «комендант Москвы», и его
внешность тоже была голливудской в полицейских боевиках такими изображали маньяков-
насильников. Комендант-насильник сказал, что войска с танками ввели для безопасности
москвичей, и это было уже совсем странно. Какая опасность угрожала москвичам, которые
неделю назад беззаботно пели «хэй, да обрез стальной» в ресторане на проспекте, где стояли
теперь колонны бронетехники, было непонятно. Не пьяных же по домам развозить пригнали
сотни танков! Краем уха Раздолбай слышал про какие-то волнения в Грузии и в местечке с
кашляющим названием Карабах, но если там действительно было опасно, то бронетехнику, по
его мнению, надо было отправлять туда, но никак не в Москву.
«Нет, здесь дело не чисто, предположил он. Убили серые гробовщики Горбачева.
Убили и ввели танки, чтобы никто не возмущался».
Тут же показали и танки. Грозные машины смотрелись на городских улицах словно
выставочные экспонаты, и так же относились к ним горожане. Дети забирались на броню и ели
вместе с солдатами мороженое, а взрослые обступали технику с почтительным любопытством и
как будто собирались спрашивать: «Сколько по трассе выжмет? А по бездорожью?»
Спрашивали, впрочем, другое для чего приехали и будете ли стрелять.
Не будем мы ни в кого стрелять, миролюбиво заверял молодой боец, показывая
пустую обойму. Вот, нет у меня патронов.
Раздолбай посмеялся над своими утренними страхами и над кликушеством мамы, которая
кричала про саперные лопатки, бояться было нечего. Даже если гробовщики что-то сделали с
Горбачевым, чтобы вернуть серую, как их костюмы, жизнь, они все равно оставались
законными советскими руководителями и пригнали свои советские танки, а не какую-нибудь
армию вторжения. Постоят эти танки столько, сколько руководители сочтут нужным, и
вернутся на базы.
Раздолбай думал, что сюрпризов больше не будет, но началось самое удивительное
показали сюжет о президенте Ельцине. Седой здоровяк с лихим чубом забрался на танк, назвал
ввод войск незаконным и смело призвал всех к забастовке. При этом в новостях подтвердили,
что он президент, и крупно показали подписанный им указ, отменяющий все указы
гробовщиков. Тут Раздолбай вконец запутался. Что это за президент, который не командует
армией и зачитывает указы с какой-то мятой бумажки в окружении небольшой кучки людей?
Да он просто смутьян! Президентом был Горбачев, но гробовщики в серых костюмах что-то с
ним сделали и забрали его президентство себе, подобно Горцам, которые забирали энергию
вечной жизни, отрубая головы другим Горцам. Пусть эти гробовщики казались неприятными
типами, но в глазах Раздолбая они были реальной властью, а непонятный Ельцин
самозванцем, которого он видел первый раз в жизни. И вот этот самозванец открыто призывал
всех к неповиновению и, чего доброго, к столкновениям с армией. Сказали ведь гробовщики и
их комендант-маньяк войска введены для спокойствия, чтобы не было беспорядков. Не надо
терять спокойствие, и войска уйдут это же так просто! Неужели смутьяна кто-то послушает и
начнет не повиноваться, не понимая, что войскам из-за этого придется остаться и, может быть,
даже применить силу?
Как ни странно, не повиноваться начали многие. Одни кричали в мегафоны о бессрочной
политической забастовке, другие, словно пионеры на сборе металлолома, тащили какие-то
громоздкие железки и складывали их в баррикады. Этими баррикадами из труб, арматуры и
бетонных блоков был уже перегорожен весь центр. Грузовики волоком тащили по асфальту
плиты для новых заграждений, а один из проездов перегораживал перевернутый самосвал.
«Это уже совсем глупость! возмутился Раздолбай. Самосвал государственный, кто за
него отвечать будет? Ельцин-смутьян призвал, водила-дурак послушался, а потом будет
отчитываться перед начальством и работать за этот самосвал полжизни. Этот „президент“
совсем, что ли, не соображает, к чему зовет? И куда смотрят гробовщики, если все это в
новостях показывают? „Брать в первую голову телеграф“ в школе не учили, что ли? Хотят,
чтобы люди не понимали, кого слушаться? Что вообще происходит?»
Чувствуя себя сбитым с толку, Раздолбай выключил телевизор и позвонил Валере. Он
решил погулять завтра в городе, чтобы все разведать, и хотя дети на броне танков внушали
чувство безопасности, гулять в компании с Валерой было бы спокойнее.
Ну, как тебе ситуация? сразу спросил Раздолбай, полагая, что Валера все знает и
объяснения не нужны.
Мудовая ситуация, но то, что у нас будет свой Тяньаньмэнь, я говорил еще год назад,
когда Горбачева с трибуны прогнали.
Кто прогнал? Какой Тяньаньмэнь?
Слушай, ты с другой планеты, что ли? Вообще ничего не знаешь? с раздражением
удивился Валера.
Я много знаю про то, что меня интересует, парировал
Раздолбай, обижаясь, что его все время тычут носом в невежество то мама, то лучший
друг.
Это про хэви-метал, что ли?
Будешь выеживаться или объяснишь нормально?
Мне такие вещи даже объяснять неудобно. То, что Земля вокруг Солнца вертится, ты
знаешь хотя бы?
Валера, заканчивай! Я ездил в Ригу, за новостями не следил.
Рига ближе Германии, почему я должен тебя просвещать? Ладно… Все на самом деле
просто Горбачев распустил стадо, стадо начало борзеть. В республиках его стали посылать,
на первомайскую демонстрацию пришли в прошлом году с плакатами, требующими его
отставки, и он как обосранный ушел с трибуны. А за год до этого подобное было в Китае. Там
тоже стадо оборзело собрались на площади, стали кричать: «Долой партию!» Ну, их
потерпели месяц, попросили по-хорошему разойтись, потом подавили танками, и все. Я
говорил, что рано или поздно то же самое будет здесь вот началось.
Ты хочешь сказать, эти баррикады и демонстрации подавят?
Однозначно подавят, пацанчик. Как матросиков в Кронштадте тра-та-та-та, и будешь
опять комсомольцем ходить, слушать на собраниях о разлагающем влиянии западной музыки.
Но это же кошмар!
Никакого кошмара раньше ходил, опять походишь. Кошмар будет, если этого не
сделать.
Ты издеваешься, что ли?
Абсолютно нет. Это ты думаешь только о себе и о том, что тебе слушать. А миллионы
людей думают, что им пожрать, и сходят с ума от пустых полок.
Так пустые полки, потому что распределительная система не работает. Был бы
свободный рынок… хотел блеснуть Раздолбай познаниями, но Валера перебил его:
Ты, пацанчик, не повторяй то, в чем ни хера не смыслишь! Система работала сорок лет
после войны и работала бы дальше. Тебе рассказать, как ее угробили тремя-четырьмя законами,
по которым теперь «бизнэсмэны» вроде Мартина скупают на предприятиях сырье для
кооперативов, а заводы-смежники сосут болт? Рассказать, как этими кооперативами нарушили
баланс наличных и безналичных денег? Это ни на один час разговор, и, боюсь, ты не знаешь
большого количества понятий. Я тебе объясню просто: давай подрежем тебе сухожилия на
ногах, вольем в вены три литра воды и заставим бежать кросс. Ах, не можешь! Ну, это у тебя
организм плохой. Понятная аналогия?
Какая связь между водой в венах и пустыми полками?
Вот я и говорю, что ты не знаешь большого количества понятий. Термин «денежная
масса» тебе говорит что-нибудь?
Мне нет, а ты откуда про это знаешь?
Книжки читал. Не повторяй то, что пишут в газетах, если в этом не разбираешься. Все
эти разговоры про свободный рынок фуфло для баранов. Объявили бы тридцать седьмой год,
я бы этими писаками занялся лично, мне пошли бы черный кожак и «наган». Правильно решили
этот бардак сворачивать, пока все не рухнуло окончательно.
Что должно рухнуть-то?
Все. Вообще все! Запад это соленый водоем, а мы пресный. Если плотину
расшатывать, то ее рано или поздно прорвет. То, что пресная и соленая вода, смешавшись, дадут
соленую воду, тебе объяснять не надо? Можно красиво писать, как лещам и карпам будет
вольготно житься в море, где резвятся тунцы, но правда в том, что если их туда выпустить, они
тупо сдохнут. Поэтому правильно будет поглушить самых борзых лещей динамитом и сберечь
водоем. Понятно изложил?
Да уж, коменданту Москвы понравится. Ладно, пока никого не глушат, поехали завтра в
центр? Походим посмотрим.
У меня ночью самолет в Гамбург, если, конечно, границу не перекрыли.
То есть ты сам к тунцам сматываешься, а нам советуешь за плотиной жить? вспыхнул
Раздолбай, которого взбесило то, что Валера строит из себя «сталинского сокола» с билетом до
Гамбурга в кармане.
Я не сматываюсь, а еду учиться. Но если я хочу и могу работать на Западе, это не значит,
что мне насрать на тех, кто здесь остается.
А по-моему, тебе как раз насрать! У нас только стала начинаться нормальная жизнь, а
ты с хиханьками говоришь, что она сейчас кончится и мы будем опять на собрания ходить.
То, что понимаешь под нормальной жизнью ты, совсем не то, что понимают под
нормальной жизнью шахтеры, которым уже год жрать нечего. Что лучше, по-твоему, ходить на
собрания или чтобы несколько миллионов вымерло?
Да с чего ты решил, что кто-то вымирать будет?
Почитай историю, пацанчик. Не ту, что в учебнике для шестого класса, а ту, что в
серьезных книгах. О распаде государств почитай, о распаде империй. Это всегда война, всегда
кровь. Уже все трещит по швам, уже убивают людей в Тбилиси, в Армении, но ты же ничего
этого не знаешь, тебе это неинтересно главное, чтобы Диана дала. Она тебе дала, кстати?
Валера больно ткнул в открытую рану. На глаза Раздолбая словно упали очки с красными
стеклами, и он процедил, стараясь, чтобы его слова звучали как можно злее:
Я про нее в таком тоне говорить не хочу. А ты, пацанчик, определись или кожак с
«наганом», или билет до Гамбурга. Пока не определишься, можешь свои познания про
денежную массу запихнуть в жопу.
Ладно, все, у меня дела, бросил в ответ Валера и повесил трубку.
«На ровном месте поссорился с другом», с огорчением осознал Раздолбай.
То, что Валера приветствовал «сворачивание бардака», его возмущало. Он не мог поверить,
что товарищ может всерьез желать возвращения кретинизма с красно-белыми транспарантами,
но вынужден был признать баррикады скорее всего действительно подавят, людей разгонят, и
на собрания придется ходить.
«Валере-то что! Он будет работать в своем „Дойчебанке“, приезжать сюда раз в год в
блестящих ботиночках, рассказывать, что „там“ у него „Мерседес“», зло думал Раздолбай.
Все, кто уезжал «туда», вели себя именно так. Среди знакомых дяди Володи было
несколько человек, уехавших за рубеж, и все раз в году приезжали к ним в гости, одетые с
иголочки, смотрели на них сочувственно, как на больных, и с притворной небрежностью
рассказывали кто о машине, кто о большом доме, а кто об университете, в котором учатся
дети. Дядя Володя слушал таких гостей с непробиваемым равнодушием, а мама таяла от этих
рассказов и спрашивала потом дядю Володю, нельзя ли Раздолбая тоже отправить «туда»
учиться другие ведь своих детей устраивают, вдруг Раздолбай тоже выучится и как-нибудь
«там» зацепится. Дядя Володя отвечал, что будущее Раздолбая гораздо понятнее «здесь» и не
надо садиться на два стула, потому что и «там» себя не найдет, и «здесь» потеряется. Раздолбай
соглашался, но больше из-за лени. Он бы с удовольствием поехал «туда», но «здесь» все было
понятно и просто, а цепляться «там» казалось труднейшим делом. Теперь он ругал себя за лень
и думал, что вот Валера не поленился рискнул, поехал, нашел возможность учиться и теперь
летит в Гамбург. А он остается в Москве с танками на улице и комсомольскими собраниями в
будущем. Да еще с разбитым Дианой сердцем! Вспомнив Диану, Раздолбай начал было себя
жалеть, но город за окнами по-прежнему издавал тревожный гул, словно где-то под землей
пришли в движение огромные шестеренки, и жалеть себя в такой момент, сокрушаясь о
потерянной любви, показалось отвратительно жалким.
За ночь предчувствие грандиозных событий стерло боль переживаний словно ластиком, и,
вскочив утром с кровати, Раздолбай обнаружил на месте выжженной в груди пустоты бодрое
сердце, полное любопытства. Даже не позавтракав, он набросил ветровку с капюшоном, чтобы
защититься от моросящего дождика, и отправился гулять в центр.
До ближайшей станции метро он поехал на частнике, как поступал всегда, когда не хотел
терять время на ожидание автобуса. На Ленинградском проспекте были заметны первые
признаки событий вдоль обочины тянулась колонна военных грузовиков и
бронетранспортеров. Машины стояли на месте. За брезентовыми пологами кузовов были видны
вооруженные солдаты.
Что ж это творится-то? посетовал Раздолбай, приглашая к разговору водителя, чтобы
выведать его мнение.
А что творится? Давно пора этого «меченого» к ногтю прижать, отозвался
водитель. У нас бардак всегда был, но надо же и в бардаке хоть какие-то берега держать.
Зубной пасты купить не могу, солью зубы чищу это куда годится?
Так это разве Горбачев устроил, что ничего нет? Баланс наличных денег нарушился,
блеснул Раздолбай новыми познаниями.
Я не знаю, какой баланс, но «Жемчуг» раньше в каждом ларьке лежал, а сейчас поди
найди. В магазинах нет, а через границу с Польшей коробками, говорят, эту пасту везут, там
продают.
Кто везет?
Вот я и хочу, чтобы разобрались кто везет, где берет, и чтобы хорошо за это руки
отбили. И еще, чтобы разобрались, как так в магазинах печенья нет, а в лесу у меня сосед
гору этого печенья нашел, керосином облитую.
Может, зараженное какое-нибудь?
Вот пусть разберутся! Курево по талонам стало. Утюг сгорел, хотел новый купить на
полках ни одного. Ладно, сигарет скурили больше, чем выпустили могу понять, но утюги,
сука, где? Они ж рядами стояли раньше!
Водитель пустился в рассуждения, что бы он сделал, попади ему в руки Горбачев и
исправный утюг, но впереди показалась станция метро, и поездка закончилась.
Чрезвычайная ситуация ощущалась даже в подземном переходе. Стены были обклеены
сводками новостей, и возле каждой распечатки толпились люди, которые набрасывались на
буквы, словно голодающие на крошки хлеба. Все были в напряжении, но даже увальням,
топтавшим ноги окружающих в попытке подобраться ближе к тексту, никто не говорил резких
слов слишком громадными казались происходящие события, чтобы ругаться из-за толкотни.
Раздолбай приник к ближайшей листовке и стал читать, ощущая, что становится единым целым
со всеми, кто читал вместе с ним:
«…в Ленинграде многотысячные митинги против ГКЧП… На подступах к городу
остановлена дивизия ВДВ КГБ и Псковская дивизия… На сторону Ельцина перешли танковая
рота и подразделение десантников… Верные ГКЧП дивизии движутся к Москве…
реанимационные отделения института Склифосовского подготовлены для приема жертв…»
«Танковые роты, жертвы, реанимация что это будет? Война посреди Москвы?»
ужаснулся он и, оглянувшись на стоявших вокруг людей, прочел на их лицах тот же вопрос.
Чувство безопасности, оставшееся после вчерашних новостных кадров с детьми на танках,
сдуло холодным ветром, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы продолжить путь в
центр. В вагонах метро, прямо поверх надписей «не прислоняться», тоже были наклеены
листовки.
«Ко всем гражданам страны, ко всему мировому сообществу! Мы возмущены поведением
кучки авантюристов, самовольно захвативших власть в свои руки и стремящихся утвердить в
стране произвол, насилие и беззаконие. Так называемый комитет, пришедший к власти,
объявляем незаконным со всеми его решениями и распоряжениями. Обращаемся ко всему
народу, ко всем местным органам власти с призывом дать достойный отпор путчистам. Отстоим
нашу свободу!» читал Раздолбай с холодком под ложечкой.
Ему не нравились гробовщики, но он не мог понять, кто обращается «ко всему народу».
Самозваный президент Ельцин? Он видел его вчера первый раз в жизни и не понимал, почему
должен по его велению бросаться на танки. Он бы и не бросился, но, помня перевернутый
самосвал из вчерашнего репортажа, понимал, что найдутся желающие «дать отпор», а значит,
отделения института Склифосовского будут заполнены. Ради чего? Листовки призывали
отстаивать свободу, но Раздолбай и так ощущал себя свободным, и приезд своих советских
танков не казался ему порабощением. Он знал, что свободы не было при царе, когда тебя могли
продать другому помещику. Свобода могла быть утеряна, если бы советские танки не спасли их
всех от фашистов. А какую свободу призывают защищать листовки? Ну, закончится
Перестройка, прекратят показывать в «Утренней почте» зарубежную музыку, и станут они
снова жить так, как раньше, что с того? Да, придется ходить на дурацкие собрания и читать в
газетах дубовые лозунги, но разве это настолько невыносимо, чтобы кидаться под танк?
Ощущение растерянности и непонимания происходящего охватило его как в детстве, когда
вокруг него ссорились взрослые, и с этим ощущением он вышел на станции «Горьковская».
Поднявшись на поверхность, он сразу увидел несколько бронетранспортеров и два танка.
На броне боевых машин лежали букетики цветов, которые кто-то положил в знак мира.
Моросящий дождь прибил гвоздики к зеленой броне, и цветы смотрелись скорбно, словно их
возложили на могильные плиты. Танкам не нравилось казаться надгробиями, и они
протестовали, рыча моторами и выпуская клубы сизого выхлопа. На башнях сидели танкисты, с
ними заговаривали прохожие. Снова и снова повторялся вопрос против кого приехали и
будете ли стрелять. Танкисты добродушно отбрехивались: «Не будет никто стрелять. Нам
сказали сюда прибыть мы прибыли, а зачем кто знает? На всякий случай». Прохожие не
унимались, некоторые пытались убедить окружающих, что солдатам верить нельзя.
Сейчас у них приказа нет, а будет приказ стрелять, они всех вас поубивают. Всех! Иначе
в дисбат их сошлют, уверял собравшихся мужчина в пиджаке, надетом поверх тельняшки.
Не будут они никого убивать. Они хорошие сынки, я вижу, не верила женщина с
авоськой.
Возле гусеницы танка валялась намокшая листовка. Раздолбай наклонился и прочитал, не
подбирая:
«Солдаты и офицеры! К вам обращаются люди, прошедшие ужас сталинских
лагерей. Вас привели в Москву, как во вражеский город. На вас пытается делать
последнюю ставку потерявшая власть клика преступников, свергнувшая законное
правительство. Они не задумаются под видом наведения порядка отдать вам приказ
стрелять в народ и давить его танками…»
«Бред!» подумал Раздолбай и посмотрел на танкистов, пытаясь понять по их лицам, как
они ко всему этому относятся. Танкисты смотрели по сторонам с усталым равнодушием и,
кажется, вообще не понимали, зачем они здесь. Это были такие же ребята, как те, что гоняли в
футбол в химкинских дворах, и на свирепых душителей свободы они совсем не были похожи.
«Не будут они никого давить, успокоился он. Подержат их в Москве, сколько надо, и
вернут на базы. Кто вообще эти истеричные листовки пишет?»
Перестав бояться городской войны, Раздолбай вспомнил, что не завтракал. «Макдоналдс»
на Пушкинской был открыт.
Очередь по случаю приезда танков была меньше обычного, но все равно требовалось
постоять.
«Наших все-таки ничем не проймешь! усмехнулся он, вставая в хвост очереди. Ракеты
ядерные подлетать будут, а они встанут за чизбургерами, прикидывая, успеют ли до ударной
волны».
Предполагая, что «Макдоналдс» гробовщики тоже закроют и, возможно, это последняя в
его жизни возможность полакомиться солоноватыми котлетками, Раздолбай набил живот тремя
чизбургерами и вернулся на улицу. На Пушкинской площади ничего не менялось разве что
танкисты попрятались от дождя внутрь своих боевых машин, и танки мокли теперь
безмолвными бронированными монолитами. Немного потоптавшись на площади, Раздолбай
накинул капюшон и пошел вниз по Тверской в сторону Кремля. Привычного движения не было,
лишь изредка проезжали одиночные автомобили. Пешеходы не спешили по своим делам, а
переходили от толпы к толпе кто-то слушал радио, кто-то читал листовки, кто-то
прислушивался к словам ораторов, кричавших в мегафоны про свободу, которую надо
защищать, и баррикады, которые надо строить.
Ораторы с мегафонами показались Раздолбаю еще большими смутьянами, чем лихой
здоровяк Ельцин. Тот хотя бы назывался президентом, а эти никто и звать никак подойдет
милиция, отберет матюгальники, и поймут по-настоящему, что такое свобода и как жить без нее
пятнадцать суток. Призывы «давать отпор» Раздолбай считал смешными, но не по той причине,
по которой смешными казались засунутые под катки некоторых танков арматурные прутья. Он
смотрел на горожан, среди которых преобладали взрослые и пожилые мужчины, и понимал, что
запрет «Макдоналдса» и рок-концертов станет печалью только для него и его сверстников, а
большинство людей наверняка думают так же, как довезший его до метро водитель. И уж если
Раздолбай не считал чизбургер и «Черный обелиск» ценностями, достойными противостояния с
танками, то взрослые москвичи должны были презреть смутьянов с мегафонами и подавно.
«Покричат до усталости и разойдутся, думал он про ораторов. Все спокойно будет».
Он почти дошел до Манежной площади и собрался было спуститься в метро, чтобы поехать
к маме рассказывать, какой он герой и как все разведал, но тут из-за угла Тверской и Охотного
Ряда послышался шум, похожий на рев штормового прибоя. Шум приближался, и Раздолбай с
удивлением распознал в нем человеческие голоса, скандировавшие: «Долой хунту!» Ритмичные
тысячеголосые выкрики грохотали, словно удары молота, и можно было подумать, что по улице
движется кузнечный цех. Раздолбай даже оторопел, пытаясь представить, какая человеческая
лавина течет в его сторону. Через минуту всю ширину Тверской улицы заполнила огромная
колонна людей, спаянная бесконечно длинным полотнищем бело-сине-красного флага, которое
они несли, растягивая вдоль улицы.
«Ни фига себе! поразился Раздолбай. Где они такой флаг взяли? С утра сшили?»
Увидев такую массу людей под одним флагом, он понял, что рано понадеялся на
спокойствие. Он знал, что флаг это символ противоборства. Для того ведь и придумали
флаги, чтобы отделять своих от чужих. Красный флаг Раздолбай считал своим с детства. Он не
служил в армии, но знал, что если придется, этот флаг ему полагается защищать «до последней
капли крови», и это было единственное, к чему он относился серьезно, когда писал заявление о
приеме в комсомол. Красным флагом Раздолбай не раз гордился, когда полотнище с молотом и
серпом поднимали на олимпиадах. Красный флаг был на крыле космического челнока «Буран»,
стартом которого он любовался по телевизору, вытирая украдкой от родителей слезы гордости.
В центре значка «Гвардия», нарисованного на некоторых танках, тоже алел красный флаг, и это
была главная причина, по которой бояться этих танков или идти против них Раздолбай считал
абсурдным. Эти танки были наследниками машин, которым он с детства сопереживал, когда
смотрел военные фильмы, и причинить такому танку любой вред казалось равносильным
переходу на сторону тех, против кого сражались их железные предки.
К трехцветному флагу, который несли демонстранты, Раздолбай был равнодушен, как к
флагу какой-нибудь Ботсваны. Историю этого триколора он не знал, но замечал, что под ним
собирались люди, которые активнее всех ругали «задолбавший совок». Утверждение, что «совок
задолбал», давно стало общим местом, и никто против этого не возражал, но для того ведь и
начали Перестройку, чтобы ушло все «задолбавшее». Пусть это уходило не так быстро, как
хотелось, но ведь это не повод отрекаться от своего флага и собираться под непонятным
знаменем.
Огорченно полагая, что серые гробовщики вернут приметы прежнего времени, Раздолбай в
то же время считал громогласное нарекание советских руководителей «хунтой» таким же
дерзким вызовом, как выкрики неформалов «раз-два-три все лягавые козлы!» в адрес
милиции после рок-концертов. Он видел, как заталкивали зачинщиков кричалок в
зарешеченные автобусы, и не сомневался, что на «хунту» гробовщики в серых костюмах всерьез
обидятся. Они ведь русским языком объясняли, что войска введены для порядка. А что такое
шествие с непонятным флагом по центральной улице и выкрики «долой хунту»? Это не просто
нарушение порядка это вызов! Это такой «праздник непослушания», который ни одна
уважающая себя «хунта» терпеть не станет. Конечно, этих демонстрантов разгонят!
Долой хунту! Долой хунту! скандировала бесконечная колонна.
Ничего себе! удивлялся Раздолбай с невольным восхищением.
Люди все шли и шли, флаг тянулся и тянулся, и становилось понятно, что с легкостью
разогнать гигантскую массу людей, спаянных одним знаменем, невозможно. Это был не просто
вызов. Это выглядело так, словно две силы сходились на бой, и Раздолбай воспринимал это со
страхом, как детский кошмар, в котором он крошечный бегал по полю, а у него над головой с
грохотом соударялись гигантские железные шары. Бесконечная колонна, выбивавшая
тысячеголосым молотом «Долой хунту!», казалась Раздолбаю одним из таких железных шаров.
Второй «шар» прокатился по той же улице, как только колонна скрылась в лабиринтах
города длинной вереницей, проследовали один за другим окутанные сизой гарью колесные
бронетранспортеры и танки.
Против кого едете! Против кого пушки ставите! отчаянно кричал глядевшим из люков
танкистам какой-то старик, простирая вперед руку с зажатой в кулаке кепкой и почти бросаясь
под колеса машин. Танкисты отводили от него глаза, как от раздетого, и смотрели прямо перед
собой.
Узнав из разговоров в толпе, что колонна с флагом проследовала к Дому Советов на
Краснопресненской набережной, Раздолбай решил пройти туда по Новому Арбату и
посмотреть, что там творится. Даже если гигантские шары катились друг на друга, чтобы
столкнуться, он был уверен, что сможет, как в своем страшном сне, в последний момент из-под
них выскочить.
Просторный Новый Арбат был забит бронетехникой так плотно, что, казалось, десятки
боевых машин стоят в пробке. Небольшие танкетки смотрелись в этом странном заторе как
легковушки, а большие танки как грузовики. Двинуться техника никуда не могла, потому что
все свободное пространство проезжей части заполняли люди. Тротуар оставался относительно
свободным, и Раздолбай быстрым шагом направился в конец проспекта, где развилка дорог и
широкий мост сочетались в площадь, с которой Дом Советов хорошо просматривался.
Настроение людей на проспекте было таким же, как на Тверской. Одни клали на броню танков
цветы и просили танкистов не давить народ, другие убеждали окружающих, что народ
обязательно подавят. Там и тут работали радиоприемники, и до Раздолбая снова долетел
обрывок обращения ГКЧП.
«…страна погружается в пучину насилия и беззакония. Никогда в истории страны не
получали такого размаха пропаганда секса и насилия, ставящие под угрозу здоровье и жизнь
будущих поколений…»
«Пропаганда секса факт, согласился Раздолбай, мысленно перелистывая страницы
„СПИД-Инфо“. Не будь этой пропаганды, я бы до сих пор мучился чувством вины и считал
себя дрочером. Если меня этой газеты лишат, может, это в самом деле посягательство на
свободу?»
В ответ на его мысли, оратор с мегафоном воззвал со ступеней магазина «Мелодия» к
небольшой толпе, над которой развевался бело-сине-красный флаг.
Граждане! Нашу свободу хотят снова отнять! Создавайте комитеты гражданского
сопротивления! Фашизм не пройдет!
Фашизм не пройдет! Фашизм не пройдет! начала скандировать толпа.
«Они с дуба рухнули, какой фашизм?!» удивился Раздолбай и бросил взгляд на танк, из
водительского люка которого торчала голова веснушчатого паренька в шлемофоне.
Паренек устало курил и даже не обращал внимания на троих мужчин, с пыхтением
толкавших под гусеницу его машины обломок бетонного бордюра.
«Этот парень фашист что ли? недоумевал Раздолбай, переставая воспринимать
происходящее, как реальность. Я не сплю, но все это какой-то бредовый сон!»
До конца проспекта оставалась половина пути. Он сбавил шаг и стал прислушиваться к
тому, что говорят вокруг. Беспокойные голоса сообщали новости одна другой тревожнее.
Передавали слухи о сорока самолетах с верными ГКЧП бойцами, которые приземлились в
подмосковной Кубинке. Говорили о спецподразделениях КГБ, которые вот-вот начнут разгон
демонстрантов и штурм Дома Советов. Подсчитывали и сопоставляли силы. На сторону
Ельцина перешло не то десять, не то пятнадцать танков и батальон десантников. Дивизии,
которые двигались в Ленинград, остановили на подступах к городу, и они вроде бы перешли на
сторону демократов, но может, и нет. На стороне Ельцина казачьи формирования их
командующий отправился в конный полк «Мосфильма» за лошадьми и оружием будут
защищать президента. Снова и снова говорили о штурме, который начнется то ли днем, то ли
ближе к ночи, и все твердили будем стоять до последнего, иначе снова аресты и концлагеря.
Широкая развилка в конце проспекта была перегорожена баррикадами, самосвалами и
троллейбусами, развернутыми поперек дороги. Автокран с портретом Ельцина под щеткой
дворника выгружал на шоссе бетонные блоки из кузова грузовика с флажком-триколором над
кабиной. Длинная витрина, закрытая с внутренней стороны жалюзи, была обклеена листовками
и расписана лозунгами. «Забьем снаряд мы в тушку Пуго» прочитал Раздолбай и усмехнулся,
оценив каламбур. [70] «Защитники демократии» начинали нравиться ему своей решимостью и
присутствием духа, но он не мог разделить их порыв. Симпатизировать гробовщикам было
невозможно, но они олицетворяли давно заведенный порядок и находились в своем праве, в то
время как «защитники» были вопиющим нарушением порядка и сами вели ситуацию к
столкновению.
«Зачем лезть на рожон? не понимал Раздолбай. Ясно ведь, что не будет концлагерей!
Ну запретят газеты со статьями про свободный рынок и „СПИД-Инфо“. Неформалов постригут,
снимут с них цепочки, проверят на тунеядство. Вместо „Макдоналдса“ снова будет какое-
нибудь кафе „Лира“. Все это, конечно, неприятно, но как этому противостоять? Бросаться под
танки и швырять в них бутылки с бензином?»
Раздолбай прикинул, стал бы он бросаться под танк или поджигать горючей смесью
веснушчатого паренька в шлемофоне ради чизбургера с колой или права носить на поясе
пулеметную ленту, и ему стало даже смешно от такой нелепости. Он бы расхохотался в голос,
если бы витавшее в воздухе напряжение не пронизывало тело тревожными волнами.
Дом Советов был уже как на ладони. Баррикады вокруг него топорщились прутьями
арматуры, напоминая туши гигантских рыб с вывернутыми плавниковыми костями. Издали
было видно людей, которые разбирали брусчатку и по цепочке передавали камни куда-то вдаль.
В сквере перед зданием стояла огромная монолитная толпа. Доносились усиленные колонками
выкрики какого-то оратора «не допустим… только мы… нас не сломить…». Раздолбай хотел
подойти ближе и послушать, что там говорят, но вдруг со стороны гостиницы «Украина»
прибежали трое парней.
Идут войска на Белый дом! закричал один из них.
Танки идут на штурм! поддержал второй.
По толпе пробежало электричество. Гигантские железные шары из страшного сна
покатились друг на друга, и одному из них предстояло в этом столкновении рассыпаться. Шар,
закованный в броню, рассыпаться не мог, и значит, разлететься предстояло другому шару, и не
осколками, а обломками костей и кусками мяса. Раздолбай понял, что пора уходить. Ему стало
страшно, но не страх был причиной того, что он стремился поскорее покинуть центр города.
Если бы на Дом Советов двигались войска НАТО на «Абрамсах», Раздолбай считал бы людей на
баррикадах героями и полагал бы правильным остаться с ними, чтобы метнуть в один из танков
бутылку с бензином. Ему было бы в миллион раз страшнее, чем сейчас, и может быть, в
последнюю минуту он решил бы сбежать, но, сбежав, твердо знал бы, что поступил позорно.
Всю оставшуюся жизнь он ненавидел бы себя за трусость и восхищался бы теми, кто остался и
принял бой. Уходя сейчас, он не ощущал ни капли стыда. К Дому Советов двигались свои
советские войска под родным с детства красным флагом, и противостоять им казалось
Раздолбаю не доблестью, а сумасшествием. Он не понимал, откуда взялись эти люди с
триколорами и президент непонятно какой страны Ельцин, который призывает «давать отпор»
своей армии. Не понимал, почему гробовщики, обеспокоенные «безопасностью граждан»,
двинули боевые машины в спокойный город, где неделю назад перебрасывались шарами со
зрителями веселые клоуны. Не понимал, как люди, смотревшие на Новый год один и тот же
«Голубой огонек», смогут через несколько минут убивать и давить друг друга. Принять одну из
сторон было для Раздолбая все равно что выступить в драке на стороне мамы или дяди Володи,
случись им вдруг по какой-то безумной причине сцепиться друг с другом в смертельной
схватке. Он кричал бы от ужаса, хватал бы дядю Володю за руки, оттаскивая от мамы, и
удерживал бы кулаки мамы, чтобы они не попали в лицо дяди Володи, но не стал бы хватать
тяжелый предмет и бить дядю Володю по голове. Удержать и растащить в стороны сотни танков
и тысячи наэлектризованных людей он не мог и хотел одного чтобы никто не погиб ни с той,
ни с другой стороны, и чтобы толпа возле Дома Советов, танки и баррикады каким-то
волшебным образом исчезли. И пусть не будет больше «Макдоналдса», пусть придется всю
жизнь ходить на комсомольские собрания и слушать о тлетворном влиянии рок-музыки, пусть
эту музыку совсем запретят, и кассеты придется прятать в тайниках, как ленинскую «Искру», но
только бы никого не убили! Если бы Раздолбай не потерял веру во всемогущего покровителя, к
которому можно обращаться с любой просьбой, то он умолял бы его изо всех сил, но веры
больше не было, и оставалось только повторять про себя: «Только бы ничего не случилось!
Только бы не было никакого штурма и все разошлись по домам!»
От метро домой Раздолбай снова ехал на частнике. Он хотел рассказать водителю, что
вовремя ушел от Дома Советов, который начали атаковать, но в машине работал
радиоприемник.
«…дважды за сегодняшний день поступали сообщения о возможном штурме, но пока все
спокойно, и, видимо, за начало штурма защитники Дома Советов принимали передислокацию
войск», сообщил репортер.
Психику ломают, суки, со знанием дела сказал водитель. Сто раз будут
имитировать штурм, а когда люди от страха овощами станут, разгонят тепленькими.
Пусть лучше так, может, хоть никого не задавят, ответил Раздолбай.
Он вдруг почувствовал, что не хочет пережидать этот волнительный день один в пустой
квартире, и с полдороги попросил отвезти его на «Динамо» к родителям.
Ты с ума сошел приперся?! ужаснулась мама, увидев его на пороге.
Мам, там все спокойно. Я был в центре, видел, что происходит, успокоил ее
Раздолбай, чувствуя себя героем-разведчиком.
Ты идиот совсем! заголосила мама и залилась такими слезами, словно он явился без
ног или с обожженным лицом. Я же сказала тебе, сиди дома! Куда тебя понесло, когда
танковый переворот в стране? Ты у меня единственный сын, ты что хочешь, чтобы я твои
внутренности соскребала с асфальта?
Мам, успокойся, пожалуйста! Не будет никаких внутренностей. Там дети сидят на
танках, мороженое едят с солдатами. Я вышел на Тверской, осмотрелся было бы неспокойно,
тут же вернулся бы в метро. А там даже в «Макдоналдс» очередь стоит, как обычно. У Дома
Советов огромная толпа собралась, построили баррикады, часть танков перешла на сторону
Ельцина. Вот их вроде штурмовать собираются, но еще не начали. Люди говорят, будут
имитировать штурм, пока нервы не сдадут у тех, кто на баррикадах, и тогда разгонят.
Они там кретины, что ли, с баррикадами со своими? Сколько там народу? Что
говорят? Ужас и гнев мамы сменились интересом, теперь ей хотелось узнать подробности.
Довольный собой Раздолбай рассказал все, что видел, и еще раз подчеркнул свою
осторожность.
Как только пошли слухи про штурм, я сразу в метро и сюда.
Ну и правильно унес ноги! Незачем соваться, когда такие дела, похвалила мама,
знаешь поговорку: «Говорили Митеньке не трынди на митинге!» Господи, только бы не
подавили там никого!
Вечером с работы пришел дядя Володя. Его издательство находилось недалеко от дома, на
работу он ходил переулками, и что происходит в городе, представлял смутно. Раздолбай еще раз
выступил в роли информатора.
Детские игры все это, уверенно сказал дядя Володя.
Какие «игры», Володенька! Многотысячная толпа собралась! заголосила мама.
Ну, как собралась, так и разойдется. Сейчас посмотрим новости, узнаем, что там.
В программе «Время» снова показывали танки, облепленные мальчишками. Спокойные
доброжелательные солдаты давали интервью.
Какой у вас приказ? допытывался корреспондент.
Встать здесь и смотреть, чтобы не было беспорядков, отвечал добрый мужественный
майор. Я не вижу беспорядков здесь.
Такому майору можно было довериться, и предполагать, что он прикажет гнать
прикладами ведущих «Взгляда», было глупо. Показали репортажи из других городов. Исправно
работали заводы, труженицы швейной фабрики перевыполнили план. Ветераны труда говорили,
что относятся к чрезвычайному положению с пониманием и давно ждали чего-то подобного.
Снова показали коменданта Москвы. Он добавил к своему облику огромные квадратные очки и
стал похож на маньяка-насильника не из боевика, а из триллера. По словам коменданта,
большинство москвичей относились к войскам в городе спокойно, но отдельные лица пытались
организовывать митинги. В целях предупреждения беспорядков объявили комендантский час с
23:00 до 5:00 утра.
Раздолбай понимающе переглянулся с дядей Володей.
Я же говорил, что это все детские игры, сказал отчим. Вот они себе обеспечили
законный повод всех разогнать. Кто после одиннадцати часов на улице тот автоматически
нарушает закон.
Сегодня весь день имитировали штурм, чтобы их измотать.
И это могли делать, чтобы жертв не было. Завтра никаких баррикад не будет
посмотрите.
После новостей долго пили чай, предвкушая, что сумбурный кошмар закончится и к утру
все будет спокойно. Наэлектризованных любителей свободы угомонят, посадив на трое суток,
баррикады побросают в кузова самосвалов, и жизнь станет выздоравливать, как организм после
недолгой простуды.
За полночь в квартире задребезжал междугородний звонок.
«Диана! подумал Раздолбай, удивляясь, что по-прежнему на что-то надеется. Может
быть, границы действительно перекрыли и она осталась?»
Звонил опять Миша.
Привет, слушай, как вы там? У вас все в порядке?
Да, сидим, чай пьем. А что?
Ну, у вас там в Москве какой-то ужас происходит. Мы слушаем Би-би-си, у папы
гипертонический приступ, мама в истерике.
Ты про танки, что ли?
Ну да, они штурм начали. Прямо у американского посольства идет бой, несколько
человек убили, один танк подожгли.
Первый раз в жизни Раздолбай узнал что такое «подкосились ноги». Страшные видения
снова замелькали перед его глазами. Ночь. Тысячи людей с трехцветным флагом окружают Дом
Советов, словно корабль-ковчег, на котором надеются уплыть в какую-то иную жизнь. Фары
танков разрывают тьму, выхватывая нагромождения баррикад и искаженные отчаянием лица за
железной арматурой. Звонко барабанят по броне танков брошенные камни. Одно из орудий
отвечает выстрелом. Баррикаду разносит в прах, и арматура, которую складывали весь день,
копьями летит в тех, кто надеялся на ее защиту, протыкая животы и раздирая лица. Один их
танков поджигают бутылкой с бензином. Из люка выбирается веснушчатый паренек в шлеме, и
рассвирепевшая толпа забивает его камнями. Мокрая увядшая хризантема падает с брони на
землю рядом с мертвым лицом танкиста. Моторы танков отвечают взбешенным ревом, и
многотонная бронированная масса движется на тысячеликую массу людей. Крики, стоны и
хруст костей под гусеницами тонут в моторном рычании.
Это… это точно? хрипло спросил Раздолбай.
Мы слушаем уже полчаса. Танкам перегородили путь на Садовом, сейчас передают, что
слышны выстрелы… Еще один человек убит!
Ужас Раздолбая, вероятно, пополз от него холодными волнами во все стороны, потому что
мама и дядя Володя пришли из кухни и встали у него за спиной, хотя он не звал их, и молча
ловили каждый звук разговора.
Это кошмар, сказал он, мы думали обойдется.
Ну, теперь только полагаться на Бога.
На какого Бога, Миш? спросил Раздолбай, и его голос задрожал от неожиданной
злости. Ты всерьез думаешь, что он есть?
Ты же сам верил вроде.
Ну да, верил в херню, которую ты рассказывал, перестал он себя сдерживать и махнул
родителям рукой, чтобы они вышли из комнаты. Я во все это верил и просил одну вещь.
Просил даже не для того, чтобы ее получить, а чтобы проверить, правда ли все, что ты говорил.
Это самообман, Миша! Тебя в детстве пуганули, ты поверил и с тех пор подгоняешь все под
свою веру. Это все только в твоем сознании!
У тебя случилось что-то?
Случилось! Дано было! Дано, твою мать…
Из глаз Раздолбая потекли слезы, и он в голос расплакался, изумляясь, что боль потерянной
любви начала разрывать его в тот момент, когда жителей его города давили танками.
Сука, она меня использовала как открывалку! Дала и с улыбочкой сказала, что уезжает в
Лондон, а я фантазер.
И еще эта белая роза… на прощание положила мне. Сука, зачем эти красивые жесты?
Чтобы сделать больнее? Лучше бы ничего этого не было! Лучше бы я не слышал никакого
«голоса» и забил на нее год назад!
М-да… Мне кажется, у вас там сейчас более значимые события творятся.
Да эти события вообще пиздец! сорвался Раздолбай в истерику. Я не понимаю,
как это может быть, как потом люди жить будут? Какой «Бог» может быть, Миш? Как ты
можешь во всю эту хуйню верить, и другим советовать?
Я понимаю твое состояние, но ты все-таки лучше не говори так.
Как еще говорить, если все это обман?
В чем обман? Ты ее просил, и ты получил. Я тебе год назад говорил, что она собирается
уезжать, и если подумать она с самого начала была тебе не нужна, но ты настоял.
Миша сказал то же самое, что говорил Раздолбаю внутренний голос, и стал идеальной
мишенью для невымещенной обиды. В его лице внутренний голос словно обрел личность, и эту
личность, в отместку за боль, Раздолбаю захотелось отхлестать какими-нибудь резкими
словами.
Все это херня собачья! сказал он с нарочитой грубостью.
Я тебя еще раз прошу так не говорить, твердо попросил Миша. Я тебе говорил, что
Бог даже ненужные человеку желания может выполнить, чтобы его приблизить. Тебе сейчас шаг
вперед надо делать, а ты назад бросился.
Куда «вперед»? Спасибо твоему «Богу» сказать за такой облом? Я больше никаких
«внутренних голосов» не хочу слышать. Все это психоз и раздвоение личности! Случится такое
снова обращусь к психиатру, и тебе советую.
Зря ты так. Помнишь, я тебе говорил, что мне внутренний голос не разрешал предавать
учителя, и я разрывался между ним и карьерой? Я внутри слышал, что если не предам, то все
само разрешится к лучшему, но не мог в это поверить.
И вот я решил вернуться в Москву, стал вчера профессору звонить, чтобы он разрешил мне
приехать к пятому сентября, а не к первому, и тут ваши события. И он из-за них сам потребовал,
чтобы я остался в Италии и принял предложение менеджера. Видишь, как все разрешилось…
Миш, ты совсем охренел что ли?! взорвался Раздолбай, радуясь, что получил хороший
повод для резких слов.
У нас людей убивают, а ты говоришь, что у тебя все разрешилось к лучшему?
Ну да, я, наверное, не то ляпнул… смутился Миша,
я просто хотел показать, что меня голос не подвел даже в такой сложный момент, и тебе
тоже не стоит его отбрасывать.
Ну, ты молодец, тебя голос не подвел, оставайся со своей скрипкой в Италии. Твой
Бог молодец, устроил тебе все к лучшему, а мы тут с танками и кишками на улице. Ты
офигенно верующий, Миш! У тебя с мозгом плохо, ты реально больной парень!
Последние слова Раздолбай крикнул в запале. Он пожалел о них в ту же секунду, как они
сорвались с губ, но их было уже невозможно поймать в телефонных проводах за тонкий
змеиный хвост и вытащить обратно.
Знаешь, я твои нервы понимаю, но со мной так разговаривать нельзя, холодно сказал
Миша и повесил трубку.
«Зомбированный псих! обозленно подумал Раздолбай. Пусть остается в своих
иллюзиях».
Он понимал, что Миша пытался его поддержать, но ему удобнее было считать друга
эгоистом, видящим в чужой беде решение своей дилеммы, чем возвращаться к вере, которую за
перенесенную боль хотелось топтать. Еще он понимал, что в течение суток поссорился с двумя
лучшими друзьями, но в сравнении с боем в центре города это казалось мелочью.
Раздолбай готовил себя к тому, что завтра вскроется трагедия, после которой привычная
жизнь изменится навсегда, и боялся возненавидеть родной с детства красный флаг так сильно,
что даже фильмы про войну станут вызывать отвращение.
Утром он первым делом бросился к телевизору и сразу попал на новости. Уже по голосу
репортера было понятно, что страшной трагедии не произошло, а через несколько секунд
просмотра Раздолбая захлестнуло ликование войска выводили из города, в ночном
столкновении на Садовом кольце погибли всего три человека. После ожидания тысячных жертв,
узнать о трех погибших было облегчением. Раздолбай устыдился этого чувства и стал убеждать
себя, что трое погибших это не «всего», а тоже ужасно, но не мог прогнать мысль, что
гигантские железные шары должны были сокрушить в своем столкновении гораздо больше, и
забрать данью только троих было с их стороны чудом милосердия.
Показывали кадры ночного боя. Один бронетранспортер ворочался в западне из
троллейбусов, словно пойманный носорог, другой уползал в туннель, подожженный
бутылкой с бензином. Люди скандировали: «Убийцы!» слышались выстрелы. Крупно
показали лужи крови на асфальте, цветы и зажженные свечи. Увидев кровь, Раздолбай ощутил
неприятное любопытство, подобное тому, с которым он рассматривал разбитые в авариях
машины. Покореженные сиденья с бурыми пятнами виделись ему порогом, через который
неизвестные люди перешагнули в другой мир, и казалось, если приглядеться к ним пристальнее,
то можно разгадать неведомую тайну.
Ночные события комментировали очевидцы. По их словам, танки двинулись на штурм, но
путь им перегородили троллейбусами. Одной машине закрыли брезентом обзор, другую
подожгли, и ценой гибели трех смельчаков атака была отбита. Раздолбай удивлялся
нерешительности штурмующих, которые повернули вспять, потеряв две машины из нескольких
десятков, но радовался, что эта нерешительность спасла много жизней.
Казалось, бытие возвращается в привычное русло, но чем дальше Раздолбай смотрел
новости, тем яснее он понимал, что привычного русла больше нет. В эфире произносились
немыслимые вещи! Репортеры смело вешали на бывших правителей ярлыки, которыми раньше
клеймили только империалистов, «преступная клика», «предательская верхушка»,
«узурпаторы». Вечером в программе «Время» тот же диктор, который два дня назад говорил про
злобное глумление над институтами государства, с тем же выражением лица вещал теперь про
единодушное осуждение антигосударственного переворота и заверял, что авантюристы понесут
ответственность. Комендантский час отменили и маньяка в квадратных очках больше не
показывали, зато много показывали Ельцина. Теперь он выступал в огромном светлом зале под
овации и выглядел не как самозванец с мятой бумажкой, а как настоящий президент.
Телевизор излучал ощущение праздника, которому хотелось отдаться, но Раздолбай никак
не мог поверить, что грозные гробовщики в серых костюмах оказались кем-то вроде Тараканищ
из детской сказки.
Тараканища и есть! уверял дядя Володя. Они сигаретами людей не могли
обеспечить, с какой стати у них военный переворот получится?
Тараканища это вы точно подметили! с облегчением смеялась мама. А мы как
зайчики в трамвайчике в обморок попадали, в щели забились.
Раздолбай смеялся вместе с мамой, чувствуя себя одним из глупых зверьков, что бежали от
Тараканища в страхе, а по телевизору показывали все более немыслимые вещи. На следующий
день главным новостным сюжетом был снос памятника Дзержинскому. Бронзовую фигуру
человека, великую историческую роль которого Раздолбай изучал в школе, сдернули петлей за
шею, подняли на стреле крана, как висельника, и уложили на платформу гигантским бронзовым
трупом под свист и аплодисменты толпы.
Подземные шестеренки прочно зацепились по-новому, и махина жизни резво понеслась
вперед на новой скорости. Раздолбай не представлял, куда она мчится, но радовался, что
«хунта» проиграла, а значит «Взгляд», рок-музыка и «СПИД-Инфо» никуда не денутся. Только в
глубине души оставалось легкое, как опавший лепесток, недоверие к минувшим событиям
слишком просто они разрешились. Гигантские железные шары мчались друг на друга, чтобы с
грохотом столкнуться, и вдруг, за миг до чудовищного удара, превратились в два елочных
шарика, которые тихонько стукнулись, и тот, что был закован в броню, с тихим звоном распался
на несколько осколков, словно был уже давно разбит и потом склеен.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Первые несколько недель после августовских событий в воздухе было разлито ожидание
новой жизни. Все ждали, что скоро, со дня на день или в следующем месяце, начнется что-то
очень хорошее то, о чем давно все мечтали, но не могли получить из-за разных уродливых
препятствий, объединенных понятием «советская власть». Боясь пропустить начало этой новой
жизни, даже равнодушный к политике Раздолбай стал часто включать новости. Он смотрел по
телевизору, как радостные люди сбивают с фасадов таблички с буквами КПСС, и вспоминал
старый анекдот, который начинался словами «кончилась советская власть». Раньше в этом
месте полагалось смеяться, потому что бесконечность советской власти считалась всем
очевидной, но теперь анекдот стал реальностью, и смешно было от мысли, что невообразимые в
прошлом события совершаются с такой легкостью. Телевизионные репортеры ликовали так,
словно закончилось многолетнее иго и пришлые завоеватели, вдоволь натоптав сапогами,
убрались восвояси, поклявшись никогда больше не возвращаться. Радость лилась с экрана, и
трудно было не заразиться ею. Радовались и ждали хорошего все ведущие программы
«Взгляд», новый президент Ельцин, артисты, музыканты, неформалы все, кого по разным
заслугам показывали по телевизору, радовались и ждали новой жизни, которая никак почему-то
не начиналась. Полки в магазинах оставались пустыми, крупы и макароны все так же
продавались по талонам, и за ними нужно было выстаивать огромные очереди, на грязных
улицах по-прежнему валялся мусор, и, устав надеяться, что их мир вот-вот начнут делать таким
же нарядным, как мир видеофильмов, Раздолбай потерял к новостям интерес.
Августовская встряска заставила его забыть о Диане, но стоило бурным событиям чуть
размыться под капелью времени, и он стал вспоминать о ней постоянно. Потерянная любовь как
будто превратилась в заточенный кол, на который он то и дело натыкался сердцем, да так, что
становилось трудно вздохнуть. Время от времени он расправлял плечи и говорил себе, что
нельзя цепляться за девушку, потерянную навсегда, но в его памяти тут же вспыхивали слайды
счастливых минут, когда он видел рядом зеленые, с искоркой, глаза, и Раздолбай думал, что
красивее и желаннее Дианы ему никогда никого не встретить. Иногда он бродил по городу,
всматриваясь в лица девушек из толпы. Он ни с кем не пытался знакомиться, и всего лишь хотел
убедиться, что девушки, сравнимые с Дианой по красоте, существуют, а значит, есть надежда,
что утерянная любовь не останется в его жизни единственной. Пусть эта девушка будет с
парнем, пусть мелькнет на секунду в окне проезжающего троллейбуса не важно, только бы
увидеть ее! Тщетно. Иногда ему встречались девушки симпатичные, изредка красивые, но
такую красоту, чтобы сердце остановилось на несколько ударов, как было при первой встрече с
Дианой, ему не удалось увидеть ни разу.
Измучив себя мыслями, что любви у него никогда больше не будет, Раздолбай впал в
прострацию. В институт он ходил на автомате, первые лекции пропускал, задания выполнял
через силу. Вскоре навалилась зима с промозглым холодом, мокрым снегом и соляной кашей
под ногами, и он стал напоминать сам себе лягушку, которая мучительно хочет, но не может
погрузиться в анабиоз. Выковыриваться каждый день из теплой квартиры и трястись в автобусе
с заледенелыми стеклами было так муторно, что Раздолбай мнил это подвигом, сопоставимым с
прокладкой в вечной мерзлоте первой узкоколейки. Каменная, голодная, припорошенная снегом
Москва и впрямь напоминала какие-нибудь северные горы, по тропам которых зачем-то бродят
миллионы раздраженных, покашливающих людей, среди которых там и тут стали встречаться
оборванцы, теряющие человеческий облик. В один из вечеров Раздолбай увидел такого
оборванца возле своего подъезда. Тот забился в угол и дрожал, пытаясь с головой укутаться в
рваное пальто. Запах мочи и водочного перегара витал на несколько метров вокруг. Раздолбай
поморщился и вспомнил, как год назад тащил такого пьяницу под теплую лестницу и был
счастлив, что делает доброе дело для Бога.
«Много с тех пор изменилось, подумал он, проходя мимо. И в Бога больше не верю, и
всех таких теперь не перетаскаешь».
Утром возле подъезда стояла машина милиции, а лежавшее на подъездном крыльце тело
было с головой накрыто заскорузлым мешком, в котором угадывался развернутый половик.
«Ты ведь мог затащить его внутрь подъезда или позвонить в „скорую“», шевельнулся
слабый отголосок «внутреннего голоса», но Раздолбай приказал ему замолкнуть, не желая опять
впадать в нервное расстройство.
«Не надо мне угрызений совести из-за того, что замерз какой-то пьяница! твердо сказал
он себе. Пить надо меньше!»
К концу декабря ожидание новой жизни почти выветрилось. В подземных переходах стали
появляться листовки с крупными заголовками «Нас обманули!». На улицах слышались
разговоры в августе мы, конечно, победили, только где эта победа? Знамением новой жизни
не стало даже сообщение грустного Горбачева о своей отставке и спуск с кремлевского
флагштока красного флага, на месте которого торжествующим победителем заколыхался бело-
сине-красный триколор. Это событие бурно обсуждали по телевизору, но большинству людей
было важнее, когда появятся продукты. Поговаривали, что скоро правительство запустит какую-
то «шоковую терапию», и тогда прилавки заполнятся, но Раздолбай в это не верил. Он уже
свыкся с мыслью, что продукты исчезли навсегда, и с самого начала самостоятельной жизни
выработал способ решать проблему еды минимальными средствами. Раз в неделю он шел на
колхозный рынок и покупал курицу, которая стоила в три раза дешевле, чем такой же по весу
кусок мяса. Походив по гастрономам, можно было найти рис и купить на свои талоны два-три
пакета. Сварив курицу, Раздолбай заливал рис бульоном и ставил его в большом чугунном
горшке в духовку, а потом резал вареную курицу мелкими кусочками и перемешивал с рисом,
добавляя несколько специй получалась гора куриного плова. Горшок Раздолбай хранил в
холодильнике и разогревал плов небольшими порциями на завтрак и ужин хватало на всю
неделю. Обедал он чем придется: картошкой, пшеном, фасолью смотря что удавалось добыть.
На худой конец можно было обойтись булкой с чаем или сходить на обед к родителям. Дядя
Володя все еще получал в издательстве «спецпаек», и на тарелку макарон со шпротами в гостях
у мамы Раздолбай всегда мог рассчитывать. Как выглядят сыр, гречка или мясо он давно забыл,
и ему даже не верилось, что такие продукты когда-то продавались свободно.
Прошло еще некоторое время, и вдруг… Продукты появились в один день и сразу во всех
магазинах! Услышав про это, Раздолбай недоверчиво заглянул в первый попавшийся гастроном
и с удивлением обнаружил на полках ряды бутылок с молоком и кефиром, пачки сливочного
масла и брикеты плавленых сырков. В холодильных саркофагах лоснились поленья колбасы и
солнечно-желтые круги сыра. Рядом переливалась радужной шкурой какая-то рыба. Раздолбай
сглотнул слюну и с удивлением посмотрел на посетителей магазина вместо того чтобы
сметать продукты и создавать очередь, они бродили вдоль прилавков с оторопелым видом и как
будто знакомились с едой заново. Только посмотрев на ценники, он понял, в чем дело, все
стоило в десятки раз дороже, чем было раньше, и брать сто граммов сыра за деньги, на которые
несколько лет назад можно было купить сумку деликатесов, никто не решался. Не решился и
Раздолбай.
В первые дни наступившей наконец новой жизни магазины были похожи на выставки, куда
заходили вспомнить вид пищи из прошлого.
Плавленный сырочек, смотри-ка, тридцать шесть копеек стоил, а сейчас шесть
рублей, слышались голоса.
Чтоб им в глотку засунули такой сырок прямо в фольге!
Ой, простокваша, смотрите, раньше столько килограмм мяса стоил! Сколько же теперь
стоит мясо? Я даже смотреть боюсь.
Ну, знаете, лучше дорогое мясо, которое есть, чем дешевое, которого нету.
Вот и покупайте сами, если деньги печатаете, а мы не жулики.
На первопроходцев, отважившихся на покупки, смотрели как на врагов.
Миллионер проклятый! Чтоб у тебя кишки завернулись от этой жратвы! кричала
фронтовая бабушка с орденами в спину мужчине, купившему десяток сосисок, два пакета
молока и кусок сыра.
Успокойся, мать! поддерживал фронтовую бабушку дед-оптимист. Сказали же
нам будет шоковая терапия. Вот и будем в шоке дергаться, как подопытные собачки, пока не
сдохнем.
С того дня как в магазинах появились продукты по новым ценам, перемены стали заметны
повсюду, но выглядели они совсем не так, как представлял Раздолбай. Жизнь не становилась
красивее, радостнее и интереснее. Скорее, происходило то, о чем говорил перед отъездом
Валера, плотина разрушилась, и в их пресный водоем хлынула соленая вода, отчего
окружающий мир с каждым днем становился все более едким и неприятным. Люди-лещи и
люди-карпы метались по улицам как полоумные или, наоборот, ходили потерянными. По
малейшему поводу вспыхивали ожесточенные перепалки на улице, в магазине, в транспорте.
В автобусе, на котором Раздолбай возвращался домой, пожилая бабка попросила мужчину
лет сорока уступить ей место. В ногах у мужчины стояла громадная сумка с бутылками, и он
ответил, что вставать ему неудобно. Во времена, когда плотина стояла крепко, а вода была
пресной, такого мужчину осудили бы всем автобусом. «Наверняка ведь пионером был,
комсомольцем!» напомнили бы ему. В соленой воде новой жизни все происходило иначе.
Встань, уступи! Я ветеран, у меня книжка есть, требовала бабка.
Сдалась мне твоя книжка.
Меня ноги не держат!
А мне что твои ноги? Ездила бы в такси.
Это вы себе можете позволить миллионы тратить! Спекулянты! Вон, полная сумка
водки!
А тебя ебет моя сумка?!
Нахал! Хам молодой!
Тварь старая!
Мужчина, сидевший на одном сиденье с хозяином бутылок, поднялся и уступил свое место
возле окна, но чтобы занять его, бабке требовалось перелезть через сумку. Сделать этого она не
могла отекшие ноги, на которых не сходились молнии фетровых сапог, действительно
выглядели больными.
Подвинься к окну!
Не буду я никуда двигаться! Тебе надо, ты лезь!
Подвинься, хам! Я не могу через сумку лезть!
Пошла на хуй, а то башку отверну!!!
Хозяина сумки затрясло от бешенства, и он врезал кулаком по металлической перегородке
перед сиденьем с такой силой, что задрожал весь автобус.
«Не дай Бог, бабку ударит! Убьет!» подумал Раздолбай.
Окружающие наблюдали за происходящим молча. Молчал и Раздолбай. Настырная бабка
не унималась:
Подвинься, или пну сейчас бутылки твои.
Разорву, тварь! Разорву, если еще одно слово вякнешь!
Попробуй, скотина!
И тут окружающих прорвало.
Женщина, что вы привязались к человеку? Замолчите! потребовал какой-то мужик.
Вот тоже неженка нашлась, место ей уступите! Возмутилась пожилая женщина,
немногим моложе бабки. Если мы старые, а они молодые, что ж мы их по-всякому обзывать
должны? Разве они виноваты, что нас до такой жизни довели?
Успокойся, сынок, не обращай внимания! говорила другая женщина.
Раздолбай не верил происходящему. То, что все дружно заступались за хама, казалось ему
удивительным, но потом он понял, в чем дело, люди не могли больше терпеть
возмутительную сцену, но боялись выступить против агрессивного здоровяка, и им проще было
угомонить бабку, которая к тому же не вызывала симпатии. Скандал затих. Автобус проехал
несколько кварталов, и перед очередной остановкой бабка подалась к выходу. Тут же поднялся
со своего места и хозяин сумки.
«Писец бабке, грохнет на остановке!» испугался Раздолбай не столько за бабку, сколько
за себя.
Наблюдать через заднее стекло отъезжающего автобуса, как здоровый мужик избивает
семидесятилетнюю старуху, казалось ему невозможным, и он боялся, что ему придется
вмешиваться. Понимая, что в драке у него нет шансов, он лихорадочно думал, как отбить бабку,
не обратив гнев на себя, и одновременно надеялся, что вмешается кто-нибудь другой.
Мужчина с сумкой встал посреди остановки и явно стал поджидать. Бабка, не решаясь
выйти, топталась в дверях автобуса. Пассажиры, сходившие на этой же остановке, проходили
мимо. Один, второй, третий…
«Неужели придется мне? Это ведь даже не моя остановка!» ужасался Раздолбай, с
усилием проглатывая холодный голыш страха.
Рослый мужчина, вышедший из автобуса последним, проходя мимо хозяина сумки,
похлопал его по плечу:
Оставь ее в покое, не связывайся.
Да на кой она мне нужна? удивился скандалист. Я друга жду.
К нему действительно подошел приятель, и они вместе потащили тяжелую сумку во дворы.
Бабка выбралась из автобуса, а вздохнувшего с облегчением Раздолбая посетила вдруг мысль,
которая угнетала его потом не один день. Он знал про себя, что рискнул бы в последний момент
вмешаться. Избегая драки, он стал бы, наверное, прыгать вокруг, кричать, оттаскивать бабку в
сторону. Он вмешался бы, но только потому, что мужчина с сумкой, хоть и выглядел громилой,
был всетаки Лещом. Никогда и ни за что не решился бы Раздолбай вмешиваться, если бы на его
месте оказался Барракуда.
Барракудами Раздолбай называл людей, которые были единственными, кто чувствовал себя
в новой соленой жизни словно в родной стихии. До разрушения плотины их как будто не
существовало. Наверное, если продолжить аналогию с водоемом, они плохо переносили
пресноводье и жили, забившись глубоко в тину. Как только вода стала соленой, они выплыли и
зажили вволю, гоняя врассыпную Лещей и Карпов. Барракуды были, как правило, крепкими
мужчинами около тридцати или такими же крепкими парнями за двадцать. Чаще всего они
выглядели спортсменами, хотя встречались и увальни. Одевались Барракуды почти всегда в
черные кожаные куртки, иногда с тренировочными штанами, но могли носить костюм и пальто.
Объединял их между собой и отличал от остальных в первую очередь взгляд. Жесткий,
холодный взгляд, не ведающий растерянности. В глубине этого взгляда, столкнувшись с
которым хотелось немедленно опустить глаза и отойти в сторону, таилась загадка. Казалось,
Барракуды знают про себя некий секрет, который как раз и делает их морскими рыбами. Тайна
этого взгляда интересовала Раздолбая в Барракудах больше всего. Иногда он пытался
скопировать его перед зеркалом и лишний раз убеждался, что он всего-навсего Лещ, а если
учесть шестьдесят три килограмма веса, то щуплый подлещик.
Столкнуться с Барракудой было страшно. Они не дрались, как обычные Лещи, долго толкая
друг друга в плечи, выкрикивая угрозы и растягивая друг на друге одежду. Они сразу
уничтожали, и как это происходит, Раздолбай наблюдал дважды. Возле рынка, где он покупал
курицу, двое Барракуд подтащили какого-то упирающегося Леща к табачному ларьку, коротко
без разговоров разбили его головой стекло и крест-накрест порезали ему лоб одним из осколков.
Другой Лещ что-то не поделил с Барракудой в подземном переходе. Это был крупный Лещ,
решивший, что габариты послужат ему защитой. Он вступил в перепалку, а в следующую
секунду Барракуда ударил его головой об стену и стал возить лицом по белому рубчатому
кафелю, оставляя на нем красные разводы и брызги. Все это происходило в десяти шагах от
Раздолбая. Он в ужасе оцепенел, но это было еще не самое страшное. Упавшего на заплеванный
асфальт Леща Барракуда стал отмашисто, как по мячу, бить ногой в пах, выкрикивая на каждый
удар: «Пидор! Пидор! Пидор! Пидор!»
Какие-то женщины стали кричать «милиция!». Дуя в свисток, прибежал постовой.
Раздолбай подумал, что сейчас бандита станут заламывать, но Барракуда поднял руку с
растопыренной пятерней, как если бы хотел выдавить милиционеру глаза пальцами, и заревел
прямо ему в лицо:
Не лезь в наши дела! Никогда не лезь в наши дела, понял!
Милиционер замялся, не зная, что делать. Барракуда пинком толкнул окровавленного Леща
ему под ноги и процедил приказным тоном:
Убери это.
Постовой захлопотал возле бесчувственного тела, а Барракуда спокойно ушел в метро.
Увидев это, Раздолбай понял, что в столкновении с хищником не поможет даже милиция, и еще
раз вспомнил Валеру, который предрекал бедственное положение пресноводных после
разрушения плотины.
Один раз с Барракудой чуть было не столкнулся и сам Раздолбай. В конце февраля ударил
двадцатиградусный мороз, и он решил поехать из института на «частнике». По дороге водитель
заехал на заправку. Полчаса пришлось потратить на очередь, а когда они подъехали к колонке,
прямо перед ними вклинился рубленый американский «Крайслер». На редких иномарках,
породисто выделявшихся в потоке «жигулевских» коробок, ездили только Барракуды. Частник
вздохнул и бросил на Раздолбая взгляд, в котором читалось: «Против них не попрешь». Из
«Крайслера» вышел широкоплечий парень, одетый в черное кожаное пальто до земли. Оплатив
бензин, он вставил в бак заправочный пистолет, взялся за него и тут же зябко потер руки. На
старой колонке пистолеты были без фиксаторов, и железный рычажок нужно было все время
держать. Посмотрев по сторонам, парень направился к машине, в которой сидел Раздолбай,
открыл водительскую дверцу и буквально за шиворот вытащил водителя.
Что такое? Что я сделал? залопотал водитель.
Ничего не сделал, сейчас сделаешь, объяснил ему парень и подтащил к своей
машине. Заправляй!
Водитель взялся за ледяной пистолет и, перехватывая его то левой, то правой рукой, стал
заправлять «Крайслер», а парень стоял у него за спиной, грея руки в бездонных карманах.
Раздолбай представил, какое унижение пришлось бы ему испытать, окажись он на месте
водителя, и случайно посмотрел на Барракуду слишком пристально.
Проблемы какие-то? крикнул Барракуда издали. Подойти решить?
Раздолбай поспешно отвел взгляд и стал изучать царапины на стеклышке своих
электронных часов. Вскоре водитель вернулся, и, заправившись, они продолжили путь молча
и словно стыдясь друг друга.
Этот случай потряс Раздолбая сильнее, чем избиение в переходе. Он представлял, что у
него тоже была бы машина и любимая девушка, хотя бы та же Диана. Они заехали бы на
заправку, и на глазах у Дианы его потащили бы заправлять чужой автомобиль. Что делать?
Сопротивляться, спасая достоинство? А что стало бы с этим достоинством, когда его запинали
бы ногами, выкрикивая «пидор, пидор»? Откуда только взялись эти Барракуды и почему им
позволено так вольготно себя вести?! Неужели все милиционеры оказались Лещами и
растерялись в соленой воде?
Когда Раздолбай смотрел с Марягой видеофильмы и завидовал миру, где много красивых
кафе и нищие пьют баночное пиво, он не думал об опасности Барракуд, потому что им крушил
челюсти «Одинокий Волк» Чак Норрис. В соленой Москве редко встречались люди, похожие на
Чака, а если и встречались, то были они Барракудами. Баночное пиво теперь свободно
продавалось в ларьках стоило оно дороже курицы, и покупали его Барракуды. Нищие,
которых раньше не существовало, заполонили улицы. Пиво они не пили, а мальки Барракуд
часто отнимали у них собранные деньги. Красивые кафе открывались повсюду, но сидели в них
Барракуды, и заходить туда Лещам было опасно. Барракудам принадлежала вся новая жизнь.
Уделом же пресноводных было метаться в поисках скудеющего корма и спасать от хищников
свои хиреющие тельца. Раздолбаю не нравился такой удел, и поэтому он так хотел разгадать
секрет, таившийся в глубине барракудьих глаз.
Корм! Пока стояла плотина, Раздолбаю даже не приходило в голову, что до окончания
института придется работать. Его задачей было учиться, и, сдавая сессии без троек, он получал
повышенную стипендию, которой хватало на все мелкие нужды. Другое дело, что хотелось
курить фирменные сигареты, летать в Ригу и делать Диане сюрпризы, но для этого был
кассетный бизнес. Мама и дядя Володя называли это спекуляцией, да и самому Раздолбаю не
очень нравилось брать с людей деньги за музыку, но он успокаивал себя тем, что это временно и
после института у него будет хорошая работа в издательстве. Триста рублей в месяц, которые,
по словам дяди Володи, мог зарабатывать художник, казались ему огромной зарплатой.
Откладывая по сто рублей с получки, можно было за пять лет купить «Жигули», и Раздолбай
мечтал, как обязательно сделает это и почувствует себя окончательно взрослым. Куда теперь
утекли эти планы? Плотина рухнула, и стипендии стало хватать на десять булочек с творогом.
Если бы не последний музыкальный клиент Белочка-металлистка, которой он тоже устроил
«шоковую терапию», многократно увеличив цену, ему стало бы не на что покупать курицу и
пришлось бы проститься с самостоятельной жизнью, вернувшись к родительскому
холодильнику.
Стипендии и Белочкиных денег в обрез хватало на еженедельную курицу, рис и мелочи
вроде масла и специй. Сыр, мясо, сосиски все это лежало в гастрономах свободно, но иногда
Раздолбай думал, что лучше бы там, как раньше, ничего не было не приходилось бы, глотая
слюни, проходить мимо. Деньги у родителей он не просил, потому что до разрушения плотины
в этом не возникало надобности, а после нечего было просить. Зарплата дяди Володи
съежилась, и если бы не скудный издательский «спецпаек», родители сами не сводили бы
концы с концами. Грустно было на это смотреть, но вместе со своей зарплатой съежился и дядя
Володя. Всегда энергичный и громогласный, он вдруг поник, стал тише разговаривать и даже не
устраивал воспитательных бесед. Иногда он спрашивал, как учеба, но разговор на эту тему не
клеился. И отчиму, и Раздолбаю было понятно, что идея закончить институт и пойти работать в
издательство, разрушилась вместе с падением плотины. Понимала это и мама.
Что делать, куда же ему приткнуться? завела она разговор, когда однажды они все
вместе собрались за чаем.
Пусть закончит институт, а там видно будет, уклончиво ответил дядя Володя.
Что этот институт, Володенька? Ты это предложил, когда было живо твое издательство,
а сейчас все на ладан дышит.
Подожди, не хорони раньше времени. Сейчас изучим закон о приватизации, может быть,
переведем издательство в собственность.
Как в собственность?
Очень просто. Я директор, оформлю документы на себя, стану частным владельцем.
Будет наше семейное предприятие, сможем какие-нибудь детективы печатать.
Что ты говоришь, Володя? Какие ты документы оформишь? Хочешь, чтобы я передачи
носила тебе? Как это государственное издательство станет собственным?
Скоро не останется ничего государственного. Не то что издательства, а заводы, корабли
и порты станут частными.
Люди занимаются бизнесом, и я займусь.
Ты что, бизнесмен?
А почему бы и нет?
Раздолбай посмотрел дяде Володе в глаза. Они были теплыми, живыми, и в них не было
барракудьей тайны.
«Лещ!» подумал Раздолбай и поймал себя на мысли, что это слово пробило брешь, через
которую стало утекать уважение к отчиму.
Дядь Володь, знаешь, я, наверное, институт брошу, сказал он, даже не заметив, как
свободно перешел на «ты», хотя с детства не мог на это решиться.
Что за номера? удивилась мама.
Мам, ты сама только что сказала, что смысла нет.
Я сказала, переживая за тебя, но я не имела в виду, что бросать надо!
Подожди, может, у него есть мысли какие-то, остановил маму дядя Володя.
Допустим, бросишь, и что?
Не знаю. Но рисованием сейчас, похоже, ничего не заработаешь.
А что, все должно сводиться к деньгам? спросила мама с таким вызовом, словно
Раздолбай чем-то ее обидел.
А к чему еще? Больше не к чему.
Мне тебя очень жаль, если ты так думаешь.
На глазах мамы заблестели слезы, подбородок ее задрожал, и она прожгла Раздолбая
взглядом, который хорошо смотрелся бы в старом советском фильме, но в новой соленой жизни
выглядел смехотворным.
Мам, только не надо сейчас про высокие духовные ценности, ладно? усмехнулся
Раздолбай. Курицу я на них не куплю. Ты когда-то требовала, чтобы я в комсомол вступал.
Тебе подарить мой билет на память?
Ты как разговариваешь? возмутился дядя Володя.
А чего, нормально. Кстати, делать издательство собственностью это не спекуляция? А
то кассеты писать нехорошо, а документы на себя оформлять отличненько?
А пошел-ка ты вон! вспыхнул вдруг отчим, превращаясь в прежнего громогласного
дядю Володю.
Раздолбай осадил назад, уверяя, что «не хотел ничего такого сказать», но вечер был
испорчен. Мама плакала, что воспитала помешанного на деньгах урода, дядя Володя говорил,
что не позволит глумиться в лицо, и, высидев с родителями еще двадцать минут, чтобы не быть
выгнанным, Раздолбай ушел. В глубине души он понимал, что перегнул палку, но так приятно
было отомстить отчиму за презрение к своим кассетным занятиям.
«Думали, что самые умные? злился на родителей Раздолбай, шагая к метро. Не будь
спекулянтом, нетрудовые доходы… Был бы я спекулянтом, заработал бы на десять
магнитофонов, сейчас перепродал бы что-нибудь. Ну да, мог бы вляпаться, как Сергей. Так он за
валюту попал, а я бы валютой не занимался. И его скоро выпустят, наверное. Валюту
разрешили, вон даже обменники появились. „Помешанный на день гах урод“ спасибо,
мамочка! Если бы деньги у меня были, я бы не был на них помешанным!»
О деньгах Раздолбай думал постоянно, словно голодный о пище. Белочка-металлистка
каждую неделю давала ему три кассеты на запись и такими темпами должна была к лету
переписать всю его музыку. К тому же возле каждой станции метро стали появляться палатки
звукозаписи, из которых благодушные до идиотии «Скарпы» все время ныли про «Ветер
перемен». «Вас бы в такие перемены, придурки!» злился Раздолбай, слыша эту песню. Цена в
палатках была высокой, зато список новинок был огромным. Вдруг Белочка предпочтет
записывать свежие вещи, а не «въезжать в рок от истоков»? Деньги, где же брать деньги?
Каждый день он пытался придумать, как зарабатывать, и упирался в тупик. Открыть свою
палатку звукозаписи негде брать новую музыку. Работать на автосервисе надо уметь
крутить гайки, а не водить кисточкой. Выращивать в подвале шампиньоны нет подвала и
хлопотно. Заняться извозом нет прав, нет машины. Рисовать на Арбате это презирала
мама… Единственный раз ему показалось, что он на верном пути, когда его посетила идея
написать книгу. Возле станций метро появились книжные развалы, и торговля шла бойко. Лещи
и Карпы, объевшись в школах классиками с их «терзаниями маленького человека», с жадностью
набрасывались на яркие глянцевые книжки с названиями вроде «Сто шагов к аду» или «Уйти от
возмездия». Ради интереса Раздолбай взял полистать с прилавка одну из таких книг. «Тим
вскинул бластер, и струя плазмы аккуратно снесла крышку с черепа Стивенсона, прочитал
он. Обмякшее тело бывшего начальника экспедиции рухнуло на цветы радустилуса, и с этого
момента судьба Акмилонцев находилась в руках бывшего Гарнейского каторжника».
Скоро новый Гари Гаррисон будет, если интересует, подсказал услужливый продавец,
похожий на сотрудника НИИ, с которого сняли белый халат и выгнали на мороз прямо из-под
теплого нейтронного ускорителя. Вот еще хорошая книга, могу порекомендовать.
Раздолбай открыл предложенный томик на последней странице и прочитал: «Пока сдавали
карты, Хопкинс нежно поглаживал во внутреннем кармане рукоять „браунинга“. „Туз пик“,
хрипло провозгласил крупье. Шлепок карты слился с выстрелом, и девятимиллиметровая пуля
отправила в полет субстанцию, бывшую секунду назад самым гениальным мозгом Чикагского
Спрута».
Ну зачем же вы сразу конец открыли? огорчился продавец. Теперь вам будет
неинтересно читать, раз финал знаете.
Ничего, теперь я знаю кое-что более важное, многозначительно ответил Раздолбай.
В тот же день он бросился писать книгу. Ему казалось, что тексты про мозги и черепа он
сможет выдавать килограммами, а перспектива превращения издательства дяди Володи в
семейное предприятие обещала золотое дно.
Уж дядя Володя-то гонорарами не обидит, предвкушал он, разглаживая ладонью
первую страницу общей тетради.
Прежде чем выдумывать с нуля собственную историю, он решил потренироваться на
готовом сюжете и написать книгу по фильму «Терминатор». Хотя бы одну главу убедиться,
что у него получается. Вдохновленный видением глянцевых корешков со своим именем, он
моментально сочинил первую фразу: «Я суперкомпьютер Скайнет. Пока вы дремлете в своих
постелях в глубине ночи, мой электронный мозг уже спланировал ваше порабощение и начал
связываться с миллионом дронов, созданных вами для порабощения ваших ближних».
Казалось, дело и дальше пойдет так быстро, но, перечитав свой текст, Раздолбай
сморщился, как от кислятины.
«Почему „дремлете в глубине ночи“? засомневался он. Дремлют вечером или утром, а
ночью спят. Но „спите в глубине ночи“ слишком буднично. Может быть „дремлете в
предрассветной дымке“ или „дремлете в вечернем сумраке“? Вариантов множество, какой
выбрать и как точно знать, что он лучший? „Пока вы дремлете в своих постелях, окутанные
предрассветной дымкой…“ Черт, что за бред! „Пока вы дремлете в своих постелях, а солнце
медленно встает, разгоняя предрассветную дымку…“, „Пока ваши постели, окутанные
предрассветной дымкой, стерегут вашу ночную дрему…“, „Пока вечерний сумрак окутывает
ваши постели, настраивая на глубокий сон…“, „Пока мрак ночи подкрадывается, чтобы сменить
вечерний сумрак…“, „Пока ваши постели, окутанные вечерним сумраком, настраивают вас на
дрему…“ Проклятье! К тому же плохо два раза „порабощение“. И как это: „пока вы дремлете,
мой мозг спланировал“? Разве не правильнее сказать: „пока вы дремлете, мой мозг планирует“
или „мой мозг спланировал, пока вы дремали“? Миллион дронов слишком много, лучше
тысяча. Нет, тысяча слишком мало…»
Удачная на первый взгляд фраза посыпалась, как песок между пальцами, и бесконечное
перебирание слов казалось Раздолбаю утомительным жонглированием песчинками. К вечеру он
отвалился от письменного стола, устав так, словно разгрузил целый вагон с песком. Дрема,
дымка и вечерний сумрак играли у него в голове в салочки. Пол был усеян скомканными
листами с отбракованными вариантами, а в похудевшей тетради было наконец выведено: «Я
суперкомпьютер Скайнет. Пока мрак ночи стерег сегодня ваш глубокий сон, мой электронный
мозг спланировал ваше порабощение и подключился к сотням тысяч дронов, которых вы сами
собирались применить для обращения ваших ближних в рабство». Он несколько раз перечитал
родившуюся в муках фразу и даже залюбовался ею, как хорошим рисунком. Но рисунок
получался у него за полчаса, а здесь пришлось возиться целый день ради одного предложения,
при том что в книге таких предложений должна быть не одна тысяча.
«Нет, это не мое! ужаснулся Раздолбай, представив тысячедневное перелопачивание
словесного песка. Да и не хотел я никогда писать книг, так просто решил попробовать. Все-
таки рисование мне, наверное, ближе. Может, нет ничего зазорного в том, чтобы рисовать на
Арбате? Мама, конечно, относилась к этому так, словно это „дно жизни“, но то было до падения
плотины, а сейчас мы все немножко на дне, даже дядя Володя. Надо сходить разведать, сколько
стоит на Арбате портрет и сколько в день можно получить заказов».
Старый Арбат с уличными торговцами, художниками и рассказчиками анекдотов тоже
захлестнула соленая волна. На улице стало больше мусора, возле коммерческих палаток
кучковались малолетние Барракуды, но благодаря туристам, которые то и дело проплывали по
променаду, хлопая глазами, словно стаи каких-нибудь экзотических рыб из чужого моря,
атмосфера здесь была самой мирной в городе. Раздолбай прогулялся, присматриваясь к
этюдникам вероятных коллег.
Никто из уличных художников не рисовал лучше его, и почти все оценивали свои работы в
пятьдесят рублей.
«Четверть кило сыра, прикинул Раздолбай. Теперь надо узнать, сколько они в день
рисуют».
Это можно было спросить прямо, но он не верил, что конкуренту ответят правду, и
предпочел понаблюдать за несколькими художниками тайком. Лучший из них нарисовал за час
два портрета.
«В день, стало быть, можно рисовать портретов десять, прикидывал Раздолбай. Если
работать с двумя выходными, то за месяц получится… Одиннадцать тысяч!»
Он представил эту сумму у себя в руках, и по животу у него разлилось сытое чувство.
Полный холодильник еды, новые джинсы из коммерческого магазина, новинки из палаток
звукозаписи жизнь как раньше и даже лучше, вот что значило стать художником на Арбате, а
вовсе не оказаться на «дне»! Захотелось сию минуту притащить на променад этюдник, но он
понимал, что работа будет несовместима с учебой, и боялся бросать институт, не подготовив к
этому родителей.
«До каникул перебьюсь, летом начну работать, а осенью скажу: „Мам, я и так одиннадцать
тысяч зарабатываю, зачем эта учеба?“» подумал он.
Принятое решение принесло такой приятный покой, словно деньги были уже в кармане, и
Раздолбай даже решил себя побаловать, купив в ларьке банку самого дешевого пива. Оно
оказалось горьким, но факт покупки как бы предвещал, что жизнь налаживается.
***
Перебиться до каникул не получилось. Цены на продукты росли, как температура
лихорадочного больного, и к середине мая Раздолбаю пришлось готовить свой еженедельный
плов только из половины курицы. Белочке-металлистке оставалось записать последние десять
кассет, и на этом запас музыки исчерпывался, обрекая хилый денежный ручеек на высыхание.
Впереди была сессия, но грядущее безденежье волновало Раздолбая сильнее экзаменов. Он
не стал дожидаться, когда холодильник опустеет, а в бумажнике засвистит ветер, и в первый по-
настоящему теплый день решительно достал с антресоли старенький этюдник, заранее
купленный по дешевке у Sаши и Gлаши. За выбором одежды, подходящей уличному художнику,
его застал неожиданный звонок Мартина.
Слушай, я все-таки дикая свинья! с ходу заклеймил себя исчезнувший друг.
Обещал пригласить тебя на ужин и дико совершенно пропал. Ты не обижаешься?
Нет, рад тебя слышать.
Ты дикий король. Что ты делаешь, какие у тебя планы?
Начинаю одну работу, сегодня вроде как первый день.
Что за работа?
Так… замялся Раздолбай, на одиннадцать тысяч в месяц.
Ну, ты дичайший король, слушай! А не хочешь ли ты после работы составить мне
компанию и посетить одно номенклатурное мероприятие?
Какое?
Я тебе зачитаю заметку из «Коммерсанта». Слушай: «В саду „Эрмитаж“ в ночь с 16 на
17 мая будет дан супербал для богатых. Сценарий бала отразит основные моменты романа
„Мастер и Маргарита“, в сюжете которого есть все для современного бала деловых людей.
Весенний бал полнолуния начнется с сеанса черной магии и полного ее разоблачения. Для
сеанса готовится трюк с отрубанием живой головы. В роли профессора Воланда выступит Игорь
Кио, гарантирующий дождь из настоящих червонцев. В ресторане „У Грибоедова“ участников
ужина будут обслуживать лучшие представительницы Московской школы стриптизерок,
прикрытые лишь передниками. В полночь на всей территории Сада начнется вакханалия,
которую разыграют ведьмы, вурдалаки и прочая нечисть…» Хм, вакханалия по кайфу. «Строго
следуя Булгаковскому сюжету, устроители бала представят „шоу-парад диктаторов“, на котором
зрители увидят близнецов Ленина, Сталина, Гитлера и даже Калигулы. Место Маргариты пока
вакантно». По-моему, звучит заманчиво. Я считаю, что супербал для богатых нам, как диким
хайлайфистам, надо обязательно посетить. У меня есть два пригласительных, если ты готов, то в
девять вечера я за тобой заеду.
Возможность отдохнуть от соленой жизни и хотя бы на один вечер вернуть давно забытую
«свою жизнь» вскружила Раздолбаю голову. Он разволновался как перед свиданием и до
приезда Мартина считал минуты, бесцельно слоняясь по квартире. Начало своей арбатской
карьеры он без угрызений совести отложил на другой день.
Ровно в девять к нему во двор въехала длинная иномарка с покатым по-спортивному
задним стеклом. Увидев за рулем Мартина, Раздолбай почувствовал, что ему стало как будто
тесно в одежде, и с трудом совладал с эмоциями.
О, «Форд Скорпио»! озвучил он написанное на шильдике название так, словно ездил
на этом автомобиле сто раз, узнал его и радуется, что опять на нем поедет.
Потянувшись через салон, Мартин открыл ему пассажирскую дверцу. Раздолбай утонул в
кожаном кресле, поздоровался с другом за руку и присмотрелся, насколько тот изменился за
время, что они не виделись. Мартин всегда выглядел ухоженным, а теперь и вовсе расцвел,
словно растение, пересаженное из комнатного горшка на хорошую почву. Кожа у него стала как
будто плотнее и здоровее на вид, волосы блестели, глаза излучали веселость.
Дико рад тебя видеть, сказал он, и Раздолбаю послышалось, будто он с вызовом
спросил: «Ну, ты вообще понял?»
Первую минуту они ехали молча. Раздолбай был слишком впечатлен автомобилем, чтобы
говорить о чем-то другом, а сразу говорить об автомобиле значило выдать свое впечатление.
Одно дело, когда на шикарных иномарках раскатывали хищные Барракуды, и совсем иначе это
воспринималось, когда на такой машине приехал друг. Салон казался ему душным от ощущения
своей мизерности, зато улица за окном как будто переместилась в другое измерение и смотреть
на нее теперь полагалось сверху вниз. А еще Лещи на своих «жигулевских» корытах стали вдруг
казаться такими лещами-лещами…
Ну, как ты вообще поживаешь? Как твоя Диана? начал разговор Мартин.
Раздолбай ждал этого вопроса и ответил так, чтобы выставить себя в выгодном свете.
Если долго мучиться что-нибудь получится.
Ты вдул ей все-таки?
Да, было дело.
Ты дикий, совершенно дикий король!
Правда, летом это все кончилось она в Лондон уехала.
Она дико номенклатурная девица. Но я считаю, надо все равно радоваться. Это очень
жирная галка в твоем послужном списке.
Да уж, такая галка, что после нее впору закрывать список.
Ну-ну, не спеши зарывать свой ли́нгам. А как поживает твой дикий скрипач-клерикал?
Он не заразил тебя православием головного мозга?
Раздолбай хохотнул, подумав, что Мартин точно поставил Мише диагноз.
Не заразил, но пытался. Мы с ним, кстати, из-за этого поругались. Болтали на эти темы,
и когда я сказал, что это самообман, он договорился до таких вещей, что я его назвал чокнутым.
В августе людей танками давили, а он сказал, что для него это к лучшему. Бог ему это устроил,
чтобы он остался в Италии.
Раздолбай поймал себя на том, что, перевирая Мишины слова, он выставляет его в дурном
свете, но подробно излагать суть разговора и признаваться Мартину, что он год слушал в себе
«голос Бога», ему было стыдно. Еще он подумал, что раньше «внутренний голос» начал бы этим
возмущаться, и порадовался, что теперь ничего такого не происходит расщепление сознания
прошло, нервное расстройство закончилось.
Вот такие фанатики именем Бога людей жгли, отреагировал Мартин. Хорошо, что
он тебя не втянул, потому что это опасная штука. Сначала дает ощущение дикого
покровительства свыше, основанное на самом деле на банальной фрейдовской тяге к отцу, а
потом режет яйца и делает человека мерином. Из-за долбаного православия Россия всю историю
живет в дерьме, потому что эта религия и успех в жизни несовместимы. Ты не можешь изменять
жизнь к лучшему и богатеть, если тебе вбили в голову, что бедность это благо, а смысл
жизни номенклатурные страдания ради очищения от грехов, которые на самом деле
естественная человеческая природа.
Ну, я ничего такого себе не вбивал.
Слава Богу! сказал Мартин, и они вместе посмеялись над шуткой.
Кстати, подохший «совок» тоже наследие Византийского Христианства,
продолжал Мартин. Равенство, братство, коллективизм, а в итоге дикое иждивенчество
людской породы, которую мы в школе называли «историческая общность советский народ». Я
сейчас расширяю бизнес, нанимаю персонал и фигею от этой общности. Они же все привыкли,
что о них кто-то должен заботиться! Добрые дяди должны сидеть наверху и все время думать,
как сделать им лучше. Я пытаюсь объяснять, что заботиться больше никто никогда не будет, и у
них дикий невруб случается. Приходит человек наниматься, спрашивает: «А как это вы можете
платить мне только пять тысяч в месяц, если килограмм мяса стоит тысячу?» Отвечаю: «Мне до
балды абсолютно, сколько стоит мясо, потому что я продуктами не торгую. Рентабельность
моего бизнеса дает возможность платить вам не больше пяти тысяч, и вы еще должны доказать,
что будете за эти деньги пахать, потому что у меня таких, как вы, очередь». Знаешь, что на
это говорит мне?
Что?
Я же кандидат наук!
Мартин засмеялся, приглашая Раздолбая оценить юмор ситуации, но тому было не смешно.
Дядя Володя тоже был кандидатом наук и тоже приносил теперь домой около пяти тысяч
рублей, которых на двоих с мамой едва хватало. Когда он последний раз навещал родителей,
мама перебирала на кухне пакет манки, в которой завелись белые червячки. Раньше она не
задумываясь выбросила бы такой пакет в мусоропровод, а теперь, вооружившись пинцетом,
выуживала червячков по одному, чтобы приготовить дяде Володе на завтрак кашу.
«Форд» выскочил на Ленинградку, и Мартин придавил на газ. Мощный мотор быстро и
плавно разогнал машину до сотни, но скорость не ощущалась.
Сотка вообще не чувствуется! оценил Раздолбай, подумав, что восхищаться
автомобилем ему уже не претит.
«Фордешник» неплохая машина, но беспородная. Это разъездной рысачок, так я
обычно езжу на «семьсот тридцатой».
М-м, подавленно промычал Раздолбай, не понимая, о какой марке идет речь, но
догадываясь, что она должна быть еще лучше «Форда».
Было бы, конечно, по кайфу поехать на ней, тем более что там, в винном холодильнике,
лежит бутылка номенклатурного «Монтепульчано» прошлого года, которое ты мог бы
дрюнчить прямо сейчас, но обратно нас повезет мой водитель Фархад, а пускать его за руль
«Бэхи» все равно что позволять массажисту ласкать свою женщину. Так что придется
парковаться подальше, чтобы не светить этой жестянкой перед уважаемыми людьми.
Раздолбаю стало совсем душно, и несколько минут они ехали молча.
Давно ли ты видел Валеру? Что у него нового? начал Мартин новую тему.
Он летом уехал в Гамбург. Учиться банковскому делу, козырнул Раздолбай чужим
достижением, чтобы хоть как-то принизить недосягаемое превосходство Мартина.
Ох, Валера, Валера, с сожалением вздохнул Мартин, маленький бедный Растиньяк.
Кто?
Бальзаковский персонаж человек, мечтавший любой ценой выбиться в люди. У
Валеры комплекс достижения успеха, и это главная причина, по которой наша дружба дико
просралась.
Почему он «маленький бедный»?
Потому что, мечтая об успехе, он уехал отсюда в то время, когда нигде в мире нет
лучших шансов, и поехал туда, где их меньше всего. Ну, флаг ему в руки. Пусть кует свое
скромное бюргерское счастье.
Раздолбай бросил взгляд в окно на темный проспект. Они как раз проезжали район, где
жили родители. Бледные магазинные вывески тускло освещали асфальт, усеянный обрывками
газет и сигаретными пачками. Ссутулившиеся Лещи и
Карпы озабоченно спешили по домам. Возле коммерческих ларьков топтались с пивом
подрастающие Барракуды в кожанках.
Ты серьезно думаешь, что здесь больше шансов, чем в Гамбурге?
Я не думаю, я это знаю.
Мартин остановился на светофоре. К машине подбежала чумазая девочка лет семи,
похожая на одетую в плащ крысу, и мокрой тряпкой стала развозить грязь по лобовому стеклу.
Мартин посигналил и сделал прогоняющий жест.
Дядь, дай на мороженое, хрипло буркнула девочка, стукнув костяшками в стекло
водительской двери.
Денег нет, незатейливо ответил Мартин.
А сигарету.
Тоже нет.
Блядь… по-мужски выругалась девочка и пошла к другой машине.
Я дал бы ей денег, если бы мне действительно требовалось протереть стекло, но так как
у меня работает стеклоомыватель, в который с морозов залито пять бутылок номенклатурной
водки «Привет», я этого делать не собираюсь, прокомментировал Мартин. Вообще, когда я
вижу перед капотом таких детей, у меня возникает дикое желание нажать на газ и избавить их
от страданий. Тупые выродки, которые ничего не знают в своей жизни, кроме бухла, трахают
друг друга, и получается такой одушевленный кусок мяса. Я уважал бы любого человека,
пробившегося из грязи наверх, но этим никогда не пробиться в силу генетической ущербности.
Они обречены попрошайничать, на выклянченные деньги жрать водку и плодить в грязных
норах себе подобную мразь. Было бы гуманно стерилизовать их всех, чтобы не размножались,
потому что родить ребенка для таких тварей все равно что облегчиться от запора.
Пока Мартин высказывал это все с видом философа, Раздолбай мысленно отшатывался и
думал, что если бы в нем до сих пор звучал «внутренний голос», то он скорее всего потребовал
бы выйти из машины и уехать домой.
«Хорошо, что прошел этот психоз, умиротворял он себя. Каждый имеет право на свою
точку зрения, и портить вечер из-за того, что кто-то высказывается слишком резко, это
ребячество».
Они промчались по Тверской, выехали переулками на Садовое и снова остановились на
светофоре в ожидании стрелки. На тротуаре устало переступали копытами две лошади с
малолетними наездницами на спинах.
Дайте лошадкам на корм, поочередно просили девочки у редких прохожих.
Судя по тому, сколько эти лошадки насрали, на корм им дают изрядно, сказал
Раздолбай, кивнув на разбросанные по дороге комья, и порадовался, что первый раз за вечер
как-то сострил. Мартин вежливо посмеялся.
Стрелка зажглась, и они тронулись вперед, но тут из-за поворота показалась черная корма
огромного джипа, который толкали, упершись в капот, четверо Барракуд. Машину по встречной
полосе вытолкали на Садовое и стали разворачивать по ходу движения.
Подайте лошадкам на корм, обратилась к Барракудам одна из наездниц.
Давай, твои лошадки до заправки дотащат нас! Я им на мешок овса забашляю!
крикнул кто-то из хищников, развеселив остальных.
Раздолбай представил, как большой черный джип, похожий на карету волшебника, мчится
по улице, запряженный тройкой коней, и Барракуда в кожанке, высунувшись из люка,
нахлестывает кнутом мокрые от пота лошадиные крупы.
Вспыхнувший образ показался таким ярким, что захотелось при случае нарисовать его.
Девки зря отказались. У пацанов принято отвечать за базар, могли бы реально заработать
на мешок, а не клянчить, сказал Мартин, поворачивая под стрелку.
Вид улицы за поворотом заставил Раздолбая с изумлением податься вперед. Обе стороны
дороги были плотно заставлены иномарками, в лакированных кузовах которых празднично
отражались уличные фонари, и можно было подумать, что эту улицу целиком перенесли в
Москву из какой-нибудь мировой столицы. Раздолбай никогда не видел столько сверкающих,
красивых машин, собранных в одном месте, и даже не предполагал, что их так много в городе.
Он привык считать, что после падения плотины жить стало хуже, и вдруг воочию убедился, что
яркая жизнь все-таки началась, и вот она перед ним!
Мартин припарковал свой «Форд» в самом конце улицы, и пока они возвращались к
воротам сада, Раздолбай присматривался к выходившим из машин людям. Все они были,
разумеется, Барракудами, но излучали необычное для себя миролюбие, а не угрозу, и он вдруг
поймал себя на мысли, что ему приятно находиться рядом с ними. Исходившая от Барракуд
энергия как будто пропитывала его лещовый организм, и от этого он сам чувствовал себя
немножечко Барракудой.
«Может быть, если чаще бывать среди них, то получится разгадать их тайну?» подумал
Раздолбай, радуясь предпраздничному настроению, которое подогревалось тем, что многие
Барракуды были со спутницами.
Количество симпатичных девушек поражало его сильнее, чем обилие сверкающих машин.
Он столько раз тщетно бродил по улицам, высматривая красавиц, хотя бы отдаленно
сопоставимых с Дианой, и вдруг увидел их вокруг себя в таком числе, словно их собрали по
всему городу и свезли сюда так же, как иномарки. До Дианы они все-таки недотягивали, зато
все были нарядно одеты, волнующе цокали высокими шпильками и неуловимо напоминали
героинь памятного фильма про Даллас.
Чувствую себя в ночных грезах! восторженно сказал Раздолбай Мартину.
Вечерний сад, залитый светом тысяч золотистых лампочек, сиявших в листве деревьев,
смотрелся декорацией к сказке. По дорожкам бродили все те же Барракуды с нарядными
спутницами, между которыми сновали официанты в белоснежных рубашках, предлагавшие с
подносов тонконогие бокалы с шампанским. Один из таких официантов с поклоном подошел к
Раздолбаю и Мартину.
«Абрау-Дюрсо», господа.
Раздолбаю было неловко видеть, как ему кланяется человек вдвое старше его, но взять с
подноса бесплатный бокал шампанского и пойти, прихлебывая, по дорожке, освещенной
золотистым светом гирлянд, было так приятно, что на минуту он почувствовал себя
«господином».
Дикий кайф! выразил он восторг еще раз.
Мартин посмотрел на него отеческим взглядом.
В центре сада стояло какое-то блестящее приземистое сооружение, которое плотно
обступала толпа, и они направились посмотреть, что там такое. Сооружение оказалось
огромным старинным кабриолетом. Грушу клаксона поглаживал рукой в кожаной краге
водитель, одетый, как и подобает шоферу такого автомобиля, в кожаную крутку с
многочисленными ремнями. На голове водителя был такой же кожаный шлем, а его глаза
скрывались за большими стрекозиными очками. Толпа забрасывала автомобиль восхищенными
возгласами, кто-то со знанием дела объяснял, что это единственный отреставрированный
«Руссо-Балт», но Раздолбаю чудо-машина была безразлична. Он увидел в толпе трех девушек,
красота которых затмила красоту Дианы, и хотя все они держали под руку солидных Барракуд в
пиджаках, почувствовал себя избавленным от любовного отчаяния. Ему достаточно было
убедиться, что такие девушки существуют, и надежда снова когда-нибудь полюбить разогрела
его кровь давно забытым жаром.
Мартин! позвал он горячим шепотом.
Что?
Смотри, какие телки!
Ну, обычные модели.
Что значит «обычные»? Писец телки!
Для моделей это стандарт. Хотя блонда в белом платье с толстым боровом под руку
реально достойная.
Какие еще «модели»? Модели чего?
Телки-модели, из модельного агентства. Их заказывают для эскорта.
Ты что, хочешь сказать, они как те, в Риге?!
Нет, эскорт это чтобы все были в шоке, с какой телкой пришел толстый боров.
Проституция без секса что-то вроде безалкогольного пива.
Непохоже по их отношениям, что это за деньги, сказал Раздолбай, наблюдая, как
«блонда в белом платье» нежно смахивает уголком платка что-то прилипшее к губе своего
спутника. Судя по сигаре в его руке, это был обрывок табачного листа.
Конечно, нет! Она любит его за полметра жира на брюхе. Слушай, откуда мне знать? Я
не говорю, что все модели эскорт. Ты кивнул мне на этих коней, я сказал тебе, что это
модельный стандарт, а модельных коней часто используют для эскорта.
Кони погоняло для моделей?
Кони погоняло для всех телок такого уровня.
Шофер кабриолета гуднул в клаксон и завел мотор. Толпа расступилась, и в брешь
стремительной походкой вошел очень высокий молодой человек в полосатом костюме, похожий
манерами на Хлестакова, каким его изображали в театрах.
Похоже, номенклатурный устроитель бала, предположил Мартин.
Устроитель-Хлестаков встал на подножку, сверкающий «Руссо-Балт» медленно покатился,
и, приветственно помахивая гостям, устроитель стал совершать круг почета по дорожкам сада.
Ряженые ведьмы и черти припустили за машиной, вихляясь и размахивая руками. Попыхивая
трубкой, неторопливо прошел навстречу этой процессии двойник Сталина. Возле Мартина и
Раздолбая снова почтительно склонился официант с подносом, уставленным бокалами.
Своя жизнь! восхитился в очередной раз Раздолбай.
До сеанса магии с разоблачением оставалось время, и Мартин предложил посидеть в баре,
развернутом в одной из больших веранд. Раздолбай предпочел бы и дальше пить бесплатное
шампанское, но Мартин настаивал на виски и вызвался угощать. После долгих месяцев
прозябания в соленой воде хотелось быть пьяным и беззаботным. К тому же к барной стойке
Барракуды приводили девушек, которых можно было незаметно разглядывать, и, предвкушая
волшебный вечер, Раздолбай уселся за столик, с которого бар хорошо просматривался. Как
только официант принес круглые стаканы и бутылку виски, он торопливо налил по полстакана
себе и Мартину.
С тобой дико хорошо есть говно все вперед слопаешь, упрекнул Мартин.
А что такое?
Я не стал бы заказывать номенклатурный солодовый скотч, если бы у нас была цель
сразу нажраться.
Раздолбай пожал плечами и стал переливать содержимое стаканов обратно в бутылку, на
что Мартин взирал так, как если бы у него на глазах совершалась вопиющая непристойность.
Напомни при случае дать тебе урок этикета, сказал он, когда Раздолбай закончил
манипуляции и заново наполнил стаканы на несколько миллиметров.
Ладно… Ты лучше скажи, все эти кони почему я их никогда не видел на улице?
Потому что они ездят в тачках.
Но они же не проводят жизнь дома и в тачке, верно? Где они вообще… пасутся?
Мартин посмотрел на Раздолбая долгим изучающим взглядом, сделал смакующий глоток
из своего стакана и задал странный вопрос:
С какой целью интересуешься?
А то ты не понимаешь, захихикал Раздолбай и проводил плотоядным взглядом
высокую брюнетку в обтягивающем красном платье.
Ты хочешь от меня пару наводок или серьезный исчерпывающий разговор?
Лучше исчерпывающий.
А ты вообще доверяешь мне? Допускаешь, что я могу сказать глупость, сбить тебя с
толку, запутать?
Зачем тебе меня путать? Я думаю, у тебя больше информации, и прошу поделиться
вот и все.
Допустим, я поделюсь всем, что знаю, но давай решим, зачем тебе эта информация
для того, чтобы ты мог осуществлять некое желание, или для того, чтобы ты понимал реальную
картину жизни и формировал свои желания исходя из этого?
Мартин, сейчас ты меня точно путаешь! По-моему, это одно и то же.
Нет.
Мартин допил свою порцию виски и снова пронизал Раздолбая взглядом, от которого тот
заерзал на стуле. Чтобы выиграть время и лучше сформулировать ответ, он тоже осушил
содержимое своего стакана и взял бутылку, чтобы восполнить выпитое.
Можешь теперь плескать на два пальца, разрешил
Мартин.
А что с этикетом?
Этикет на хуй. Букет я распробовал, теперь будем херачить как люди.
Наливая виски и тщательно подбирая слова, чтобы не попасть в какую-нибудь ловушку,
Раздолбай ответил:
Давай так я хочу понимать реальную картину жизни, чтобы осуществить «некое
желание».
Слово «некое» он игриво выделил, чтобы сразу было понятно, о каком желании идет речь.
Ты ставишь мне сложную задачу, вздохнул Мартин.
Было бы это просто, я бы не спрашивал.
Не в этом дело. Представь, что тебе десять лет и ты строишь плот из досок, мечтая
совершить кругосветное плавание. Я могу подарить тебе компас и остаться твоим лучшим
другом, а могу объяснить, почему твой номенклатурный плот не отплывет от берега, и на этом
наша дружба, возможно, дико закончится. Вот в такое ты меня ставишь положение.
Намекаешь, что мое «некое желание» неосуществимо?
Да, если говорить об этом серьезно, то это так, припечатал Мартин и залпом
опорожнил стакан.
Почему?
Потому что если ты приходишь в контору, где продают яхты, и спрашиваешь «сколько
стоит?», это значит, что ты не можешь купить яхту. Если ты спрашиваешь, где пасутся кони,
значит ты вращаешься с ними на разных орбитах.
Орбиту сменить можно.
Вот смени сначала, тогда все само сложится.
Мартин пытался уйти от разговора, но с той секунды, как Раздолбай увидел трех красавиц
около «Руссо-Балта», он не мог думать ни о чем, кроме «коней».
Чтобы сменить орбиту, надо понимать, где она вообще проходит, не унимался он.
А тебе обязательно коней надо? Встречаются дико симпатичные студентки.
Ну, знаешь, после Дианы как-то… поморщился Раздолбай и постучал по бутылке
виски: Ты после этого будешь пить «Слынчев Бряг»?
«Слынчев Бряг», по-твоему, недостоин твоего хера? Тебе непременно подавай
«Хэннеси» двадцатилетней выдержки? загрохотал Мартин с такой неожиданной строгостью,
что Раздолбай испугался, не перегнул ли он, сравнивая любовь с дешевым болгарским пойлом.
Слушай, просто подскажи пару конских пастбищ, и закончим на этом.
Ты сам просил исчерпывающий разговор.
Я вижу, ты не в духе.
Хочешь эксперимент? спросил Мартин, как будто решившись на что-то.
Смотря какой?
Дико полезный психологический опыт. Я ему научился на одном тренинге, который
здорово прочищает мозги. Упражнение называется «Что ты хочешь?». Я буду ровно одну
минуту задавать тебе этот вопрос, а ты отвечать.
И в чем подвох?
Подвоха нет. Просто я буду задавать этот вопрос дико настойчиво. Как если бы мы были
в горах, ты сломал бы ногу и я тащил бы тебя к лагерю. Ты бы падал, кричал: «Оставь меня, я
больше не могу!» а я все равно бы тащил. Через десять вопросов ты захочешь меня послать, но я
не отстану и все равно буду спрашивать, что ты хочешь. Минуту тебе придется выдержать, зато
потом мы будем все знать о твоих желаниях, и сможем поговорить о смене орбит. Готов?
Раздолбай покопался в душе, проверяя, нет ли там чего-нибудь позорного вроде желания
изнасиловать Белочку-металлистку под «Джудас Прист», и, не обнаружив ничего крамольного,
с легкостью согласился.
Ну давай. Что я, минуту не смогу отвечать на простой вопрос?
Что ты хочешь?
Мартин требовательно посмотрел Раздолбаю в глаза, и тот сразу впал в ступор. Ему
казалось, что сейчас он естественным образом начнет высказывать красивые желания вроде:
«Хочу, чтобы мама не болела» или «Хочу, чтобы не было войны», а в голове крутилось одно
слово деньги, и признаваться в этом было почему-то стыдно.
Что ты хочешь? настойчиво повторил Мартин. Не молчи, говори!
Хочу, чтобы мама не болела, выдавил Раздолбай, краснея от того, как фальшиво
звучит голос.
Что ты хочешь? снова спросил Мартин, не реагируя на фальшь.
Чтобы не было войны.
Что ты хочешь?
Чтобы люди не болели.
Что ты хочешь?
Сейчас, подожди…
Что ты хочешь?!
Чтобы у всех наладилась жизнь…
Что ты хочешь?
Мартин бил своим вопросом как молотком, не давая времени подумать. Красивые желания
кончились, а признаваться в реальном вожделении Раздолбай все еще не решался.
Что ты хочешь?
Слушай, не так быстро!
Что ты хочешь? Говори!
Хорошую стереосистему, проигрыватель.
Что ты хочешь?
Иметь доступ к любым пластинкам.
Что ты хочешь?
Больше не знаю.
Что ты хочешь?!
Денег!
После того как истинное признание вырвалось, Раздолбаю стало легче, и он подумал, что
самая трудная часть эксперимента позади. Он ожидал, что Мартин похвалит его за искренность,
но тот продолжал бесстрастно допытываться:
Что ты хочешь?
Я сказал уже.
Что ты хочешь?
Денег.
Что ты хочешь?
Чтобы люди не болели.
Что ты хочешь?
Слушай, хватит!
Что ты хочешь?!
Темп, с которым Мартин повторял свой вопрос, не давал опомниться, и Раздолбай
чувствовал, что сейчас из него начнет вырываться самое сокровенное. Произнести вслух, что он
хочет денег, было стыдно, но все-таки терпимо, а вот признаться в желании обладать конями-
моделями было все равно что раздеться перед Мартином догола.
Что ты хочешь?
Стереосистему.
Что ты хочешь?
Минута не прошла еще?
Что ты хочешь?
Чтобы мама не болела.
Что ты хочешь?
Хорошую машину.
Что ты хочешь?
Чтобы был мир.
Что ты хочешь?
Мартин, я не могу…
Что ты хочешь?
Денег, я уже сказал.
Что ты хочешь?
Давай закончим!
Что ты хочешь?!
Хорошую машину.
Что ты хочешь?
Коней, телок!
Что ты хочешь?
Красивых телок, моделей.
Раздолбай чуть не плакал, чувствуя себя не просто раздетым, а выпотрошенным. Он
признался вслух во всех желаниях до единого, но, к его ужасу, Мартин даже не думал
останавливаться и, как обещал, тащил его своими вопросами на себе вперед, вверх, по
рыхлому глубокому снегу стыда и необходимости снова и снова повторять желания, от
примитивности которых самому становилось тошно.
Что ты хочешь?
Моделей.
Что ты хочешь?
Денег.
Что ты хочешь?
Красивых коней.
Что ты хочешь?
Не могу больше!
Что ты хочешь?!
Красивых телок.
Что ты хочешь?
Коней.
Что ты хочешь?
Денег и красивых телок.
Минута казалась бесконечной. Найти в себе хотя бы одно новое желание и разнообразить
ответы у Раздолбая не получалось, а прикрываться фиговым листочком красивых выдумок было
уже бессмысленно. Ему стало наплевать на стыд, на собственную примитивность, на то, что
подумает о нем Мартин. Как истощенный альпинист, способный думать только о шагах правой
и левой ногой, он безвольно повторял слова, обозначавшие пару его самых истинных
вожделений.
Что ты хочешь?
Денег.
Что ты хочешь?
Моделей.
Что ты хочешь?
Коней.
Что ты хочешь?
Красивых телок.
Что ты хочешь?
Денег и красивых коней.
Ну вот, теперь мы знаем твою жизненную мотивацию, удовлетворенно подытожил
Мартин, щелкнув кнопкой хронометра на своих посверкивающих часах.
Раздолбай поднял на него жалобный взгляд. Ему казалось, что, представ перед приятелем в
таком примитивном виде, он уронил себя в его глазах и с этой минуты Мартин станет
относиться к нему насмешливо. Но друг смотрел как врач, завершивший неприятный для
пациента осмотр и сказавший разрешительные слова «Ну вот и все, одевайтесь».
Ф-фух, ну и упражнение, выдохнул Раздолбай, наливая себе виски.
Вдруг его посетила мысль, что результат эксперимента очень даже не плох он доказал
силу своего желания обладать деньгами и конями-моделями, а значит, все это у него
обязательно будет.
Ну что, «доктор», какой вердикт?
Резать к чертовой матери твое желание пасти коней, пока оно тебя самого не
зарезало! рубанул Мартин.
Раздолбаю показалось, что в саду стало темнее.
Почему?
Мартин тоже плеснул себе виски и сделал пару глотков.
Запоминай: физиология, безопасность, привязанность, уважение, продиктовал он как
на уроке, пирамида Маслоу. Твои номенклатурные желания денег и телок естественны…
Он улыбнулся и как будто припомнил что-то. Все люди как люди любят деньги, но это
всегда было. Проблема в том, что эти желания указывают на твое положение в самом низу
пирамиды на уровне физиологии. Телки, которых ты хочешь, находятся там же и желают того
же денег и красивых вещей. Ты ведь хочешь именно красивых вещей, потому что «кони-
модели» это на самом деле вещи. А теперь скажи мне, могут ли друг друга накормить двое
голодных, находящихся у основания пирамиды?
Наверное, нет, вынужденно согласился Раздолбай.
Телки ищут удовлетворения своих желаний через покровительство. Чтобы привлечь их,
ты должен находиться в пирамиде потребностей выше их, и, как минимум, полностью
удовлетворить два первых уровня физиологию и безопасность. Причем удовлетворить
настолько, чтобы хватало на себя и на них. И здесь совершенно правильно твое первое
желание деньги, потому что в современном мире удовлетворение физиологии и безопасности
покупается, а не добывается номенклатурной дубиной и дико заточенным камнем. Уяснил?
Можно было сказать проще ты считаешь, что у меня нет денег, чтобы знакомиться с
такими телками. Но деньги такая вещь сегодня нет, завтра есть.
Мартин снова посмотрел на Раздолбая изучающим взглядом.
Мне хотелось бы закрыть эту тему. Ты уверен, что хочешь проговаривать ее до конца?
спросил он, помедлив.
В голосе Мартина звучало предостережение, но Раздолбаю хотелось узнать от него как
можно больше. Он признавал, что приятель лучше приспособился к новой жизни, и ему
казалось, что, выпытав у него все до донышка, он и сам сможет чувствовать себя комфортнее в
соленой воде.
Давай до конца, раз уж начали исчерпывающий разговор, ответил он и заверил:
Обещаю, наша дружба не кончится, даже если ты мой плот разобьешь.
В здание театра «Эрмитаж» гурьбой потянулись люди пришло время запланированного
сеанса магии.
Там вроде бы начинается номенклатурное шоу с разоблачением.
Мне интереснее разоблачения от тебя.
Тогда еще виски! В случае чего скажем, что плот разбили по пьяни, и дико потом
помиримся. Согласен?
Абсолютно.
За срывание всех и всяческих масок! провозгласил Мартин, чокаясь с Раздолбаем.
За срывание! поддержал пьянеющий Раздолбай, которому нравилось, как хмельная
волна качает его среди золотистых лампочек.
Они выпили до дна и одновременно поставили на стол пустые стаканы.
У тебя никогда не будет денег, чтобы удовлетворять физиологию и безопасность телок,
которых ты хочешь. Никогда буквально. Ни сегодня, ни завтра, ни в сорок лет никогда,
отчеканил Мартин, глядя Раздолбаю в глаза.
Раздолбай застыл, как будто ему медленно вливали в кровь яд, а Мартин продолжал
говорить:
Ты хороший парень. Ты один из моих самых близких друзей. Мы с тобой редко видимся,
потому что у меня другой круг общения, но я дико ценю твою дружбу, потому что после ссоры с
Валерой, ты единственный человек, которому нужны от меня не услуги и связи, а я сам. Тебе
нужны мои суждения, знания, веселый трындеж. Мне нужна твоя искренность, с которой ты все
это воспринимаешь и это все. Ты не пьешь со мной виски, думая, сколько еще нужно
соблюсти приличий, чтобы обратиться наконец с просьбой, ради которой ты со мной
встретился. Прости, что сказал тебе неприятные слова, но я говорю их ради твоей пользы. У тебя
никогда не будет нужного для коней количества денег не потому, что ты плох. Ты родился и
вырос в хорошей семье. Хорошей с точки зрения порядков, которые были. Ты жил по этим
порядкам. Если бы я предложил тебе открыть на твое имя западный счет, ты отшатнулся бы от
меня, как от вербовщика ЦРУ. Ты не знал, что среди людей, которые заставляли тебя жить по
этим порядкам, были те, кто отменяет их для себя. Когда твоей самой большой проблемой было
поступить в институт, они возили ювелирку через таможню. Ты наряжал Диане елочку, а они
открывали на Западе счета, на которые выводили партийные деньги. Вспомни наши этические
дилеммы. В ситуации выбора ты будешь оперировать категориями хорошо или плохо, а эти
люди оперируют категориями выгодно или нет. Если им будет выгодно закатать человека в
цемент и утопить в Москве-реке, то для них это хорошо, они это сделают.
«Вот что таится в глазах Барракуд!» сверкнула у Раздолбая мысль.
Деньги будут у этих людей, продолжал Мартин, у тех, кто отменял для себя
порядки задолго до того, как их отменили для всех, и у тех, кто решает для этих людей разные
вопросы. Ну и по мелочи у всяких бандосов и коммерсов.
Хорошо, а ты? оправился Раздолбай от удара. Разве ты отменял порядки или
закатываешь кого-то в цемент?
Я не закатываю никого в цемент, потому что это не выгодно для моей репутации. Есть
люди, для репутации которых подобные вещи выгодны, но я к ним не отношусь. Я не отменял
порядков, но я, скажем так… из тех, кто раньше других знал, что они дико отменятся. Поэтому
теперь я решаю некоторые вопросы, да.
Какие же, например? недоверчиво спросил Раздолбай. Мягкотелый Мартин не был
похож на человека, способного решать вопросы наравне с Барракудами, и попытка представить
его в тренировочных штанах и черной кожаной куртке могла вызвать только ухмылку.
Людям из пункта «А» в пункт «Б» нужно доставить по железной дороге некий продукт.
У меня двести десять вагонов я получаю дельту на перевозке.
Что значит «у тебя»?
Они мои.
Раздолбай попытался представить, сколько стоят двести десять вагонов, и не смог даже
предположить цифру. Он понимал, как можно покупать вагончики в «Детском мире», но
покупка настоящих вагонов была для него равнозначна покупке солнца.
Ты хочешь сказать, что продал столько компьютеров, что смог купить вагоны?
усомнился он.
Компьютеры это была мелочовка, которой я перебивался в ожидании, когда вагоны
можно будет перевести в собственность. Ну и завел за это время правильные связи. Не будь у
меня этих связей, меня бы за эти вагоны грохнули или просто не дали бы ничего возить.
Раздолбай вспомнил разговор с родителями. Дядя Володя тоже хотел перевести
издательство в собственность, а мама удивлялась, как это может быть.
Как можно сделать собственными… начал повторять Раздолбай мамин вопрос.
Можно было дико! развеселился Мартин, наливая себе еще виски. Это именно то,
о чем я говорил. Ты не просто не понимаешь, как работает механизм, ты даже не подозреваешь,
что есть какие-то шестеренки и маятники. Поэтому, кстати, ты дико искренний чувак, и за это я
дружу с тобой. Но, прости, если ты не модельный конь, за искренность тебе платить не будут,
так что прими дружеский совет не гоняйся за фантомами, которых тебе не получить все
равно. Живи в кайф на доступном тебе уровне, поднимайся в пирамиде, и найдется достаточно
неплохих телок, которых устроит твой уровень. Диане ты вдул пусть ее рога будут самым
красивым украшением твоей коллекции, но не пытайся еще раз допрыгнуть до этой планки. Это
получилось в той, другой жизни. Считай, что земное притяжение с тех пор дико выросло.
Раздолбай сидел молча, оглушенный приговором у него никогда не будет любви, и все
упирается в деньги!
Послушай, то, о чем ты говорил все эти возможности с маятниками и шестеренками,
это ведь только началось. Почему ты считаешь, что я опоздал навсегда? спросил он, ненавидя
свой задрожавший голос. Я что, по-твоему, не смогу добиться чего-то годам к тридцати?
Чего, например?
Ну… того уровня денег, который нужен.
Ты все-таки хочешь, чтобы разоблачение было полным, да? уточнил Мартин.
Уровня денег не добиваются. Добиваются уровня компетенции. Я допускаю, что к тридцати
годам ты сможешь разобраться в некоторых шестеренках, но тебя к ним уже не пустят, и решать
ты ничего не сможешь.
Есть, правда, еще один путь… Как писал старина Бальзак в романе про упомянутого нами
сегодня Растиньяка: «Этот мир надо завоевывать умением подкупать или блеском гения».
Если бы я видел на тебе подобный отблеск и в нашем упражнении ты хоть раз сказал бы,
что хочешь стать кем-то… Ты ведь, кажется, рисовал, да? Если бы ты сказал: «Я хочу стать
признанным художником» и маниакально повторял: «Я хочу написать гениальный холст и
продать его с аукциона», я не говорил бы всех этих слов. Но результат получился такой,
какой получился, и это не я ставлю тебе диагноз, а ты сам.
Какой диагноз?
Ты раздолбай. Это не оскорбление, это образ жизни. Раздолбаев в этой стране
миллионов сорок, если брать зрелых самцов, и все почти будут как-то жить. Но сорока
миллионов коней для всех нет, так что мечтать о них раздолбаю обрекать себя на танталовы
муки. Помнишь старика Тантала? Боги дико обломали его с водой и фруктами. Теперь я, с
твоего позволения, выжру стакан, потому что необходимость говорить тебе неприятные, но
спасительные вещи дико утомила меня.
Ощущение праздника, витавшее вокруг Раздолбая золотыми лампочками, исчезло.
Смотреть на волнующие фигурки «коней» и говорить себе: «У меня никогда этого не будет»
казалось ему равнозначным отказу от жизни.
«Я заработаю! думал он с ожесточением. Я буду сидеть на Арбате по десять часов без
выходных и зарабатывать тысяч двадцать! Вложусь во что-нибудь! Куплю проигрыватель!
Открою палатку звукозаписи!»
Не согласен! с вызовом сказал он Мартину. Пусть ты во многом прав, но я не могу
сказать себе: «Нет, это не для меня». Спорим, у меня будут кони?
Я не рекомендовал бы тебе со мной спорить.
Почему?
Ты знаешь, как я серьезно отношусь к подобным вещам карты, пари, рулетка… Для
меня это не игра, а воплощение жизненных законов, и, относясь к этому серьезно, я отдаю дань
уважения Судьбе.
Боишься проиграть?
Мне нечего тебе проигрывать, а ты можешь проиграть жизнь.
Ага-ха, нервно хохотнул Раздолбай, испугавшись того, как серьезно заговорил
Мартин. Проигравшего в цемент закатают?
Ты не врубаешься в шестеренки не только физической жизни, но и метафизической.
Заявляя: «Спорим, я возьму от жизни самое лучшее», ты бросаешь вызов Судьбе. Судьба за это
лишит тебя возможности получить среднее счастье и оставит два абсолютных варианта стать
победителем или неудачником.
Ну, это ведь мои проблемы, верно? Давай поспорим.
Ты представляешь, что такое поспорить по пьяни, что станешь олимпийским
чемпионом, положить на спорт жизнь и остаться без медали?
Или с медалью. Я не так пьян, как тебе кажется.
А я в говно. Не втягивай меня пьяного в серьезные игры с метафизическими
категориями.
Ты просто любишь всегда казаться правым. Спор абсолютно безобидный, и твой отказ
спорить доказывает, что ты не прав.
Очень зря ты берешь на слабо человека, который гиперответственно относится к спорам.
Ну так поспорь со мной! Слабо?
Мартин преобразился. Он подался к лицу Раздолбая так, словно хотел укусить его за нос, и,
доверительно понизив голос, спросил:
Ты готов, что спор будет не шутейным, а с настоящими ставками? Вызов бросил ты,
поэтому условия назначаю я, согласен?
Давай!
Ты должен будешь пригласить меня в ресторан на ужин и прийти с конем. Мы оба
понимаем, о каком уровне телок идет речь, так что варианты «просто симпатичная» не
прокатят. К моменту ужина ты должен будешь находиться с этой телкой в отношениях четыре
месяца. У телок может быть период транзитного вокзала, когда они встречаются с кем попало,
но долго транзит не длится, и четыре месяца это повод сказать, что она к тебе как-то
относится. У вас должны быть общие фотографии на ужине я их с удовольствием посмотрю.
Не приведешь коня ты проиграл. Откажешься от спора ты проиграл. Телку я пробью по
своим каналам, так что приведешь снятую проститутку ты проиграл. Принимаешь?
Смотря когда должен быть такой ужин?
Сколько тебе сейчас лет?
Двадцать.
Значит, ужин должен состояться до шестнадцатого мая две тысячи двенадцатого года. К
сорока годам с человеком все ясно, и если ты не приведешь коня до этого момента, я уверенно
поставлю на тебе клеймо «неудачник».
Раздолбай нервно засмеялся.
Мартин, ты пьян реально. Спорить на двадцать лет вперед? Конечно, я приведу за это
время коня.
Приведи.
На что спорим?
Я тебе подарю табличку с надписью «Победитель».
Поставишь на подоконник, будешь дико от нее кайфовать.
Офигенный приз!
Табличка будет из ста граммов чистого золота.
Мы серьезно спорим или продолжаем шутить?
Ты думаешь, владея тремя товарными составами, я не смогу подарить тебе табличку за
тысячу двести долларов, или сколько она к тому времени будет стоить? Можешь не
сомневаться.
Ну, допустим… с опаской принял Раздолбай ставку, поняв, что Мартин не шутит.
А что должен буду подарить я, если проиграю?
Ничего. Если проиграешь, у тебя над кроватью жирным черным маркером будет
написано «неудачник». Закрасишь надпись она вернется. Переедешь появится на новом
месте. Помнишь дико страшную сказку о Синей Бороде? Будет как с пятном крови на том
номенклатурном ключе.
Как это у тебя, интересно, получится?
Это уже моя забота.
Раздолбай замялся. Он думал заключить шутливый спор на бутылку шампанского, а
получалось какое-то зловещее пари, которое действительно казалось судьбоносным вызовом.
Надпись на стене и золотая табличка были всего лишь символами. На кон ставился путь к
отступлению, возможность сказать «не очень-то и хотелось», если бы «кони» остались
несбыточной мечтой. Заключая спор, Раздолбай не просто сжигал за собой мосты он делал
обладание красавицей мерилом жизни, и в случае неуспеха ему пришлось бы признавать себя
неудачником в первую очередь перед самим собой. С другой стороны, уклонение от спора
значило признание правоты Мартина и отказ от желанных девушек здесь и сейчас, в то время
как, приняв спор, можно было за них целых двадцать лет бороться.
Принимаю! азартно согласился Раздолбай, протянув руку.
Мартин крепко сжал его пятерню и стал высматривать, кто мог бы разбить.
«Вдруг я зря это затеял…» забеспокоился Раздолбай, но отступать было поздно по
дорожке сада, попыхивая трубкой, шел двойник Сталина.
Иосиф, пшить, пшить! позвал Мартин.
Сталин недоуменно поднял густые брови.
Иди сюда, не ясно, что ли?
Как ви со мной разговариваетэ? грозно спросил Сталин с грузинским акцентом.
Иосиф, не выебывайся, а то позвоню сейчас в твой Театр юного зрителя, или где ты там
подвизаешься, и пойдешь бутылки собирать. Понял меня?
Чтье ви такойе говорьитье? растерялся Сталин, путаясь в акцентах и выдавая что-то
вроде французского.
Не шучу ни разу. Сюда иди.
Стараясь сохранять генералиссимусовское достоинство, Сталин опасливо подошел к
столику.
Разбей спор, попросил Мартин, кивнув на сцепленные руки.
Так бы сразу и сказали, ребята, с облегчением сказал Сталин безо всякого акцента и
сплеча рубанул по рукам.
Можешь идти на заседание ревкома, разрешил Мартин, привет Каменеву.
Я пэрэдам, ответил Сталин, вернув правильный акцент, и удалился.
Послать Сталина изысканное удовольствие, но все-таки суррогат, посетовал
Мартин. Знал бы ты, как хочется иногда послать подлинных сильных мира.
Раз мы заключили спор, может, подскажешь теперь пару конских пастбищ, чтобы я имел
шанс выиграть?
Вот тебе вокруг, чем не пастбище?
Мартин кивнул в сторону барной стойки, возле которой в ожидании заказанного напитка
переминалась «блонда в белом платье». Ее толстого спутника рядом не было.
«Берет на „слабо“! подумал Раздолбай. Считает меня неспособным подойти к такой
девушке».
Желание доказать Мартину, что он ошибается в своих пророчествах, было сильнее робости,
и Раздолбай направился к блондинке. Ноги у него подкашивались, как будто укорачивая рост с
каждым шагом, и, подойдя к девушке вплотную, он ощущал себя карликом. От вида тонких
щиколоток, обтянутых ремешком изящных туфель, и стройной талии, облитой белым платьем, у
него чуть не случился обморок.
«Ебут же люди! думал он с отчаянной завистью. Где она, интересно, загорела в мае?»
Дождавшись, когда девушка возьмет у бармена коктейль и отойдет от стойки, Раздолбай
встал у нее на пути и выпалил заранее вымученную фразу:
Я совершил в жизни много глупостей. Может быть, сейчас я сделаю еще одну, но я хочу
попросить твой телефон.
Это действительно глупость, холодно согласилась блондинка.
Не больше, чем работать в эскорте, пошел Раздолбай ва-банк.
Блондинка вскинула на него серые льдистые глаза и сдержанно усмехнулась, как бы
отдавая должное.
У тебя есть более интересные предложения?
Не будем же мы обсуждать их здесь.
Я скажу тебе телефон. Запомнишь хорошо, не запомнишь твои проблемы.
Скороговоркой назвав номер, блондинка ушла к своему толстяку, который обнаружился за
дальним столиком, а Раздолбай поспешил на свое место, чтобы скорее, пока не забыл,
нацарапать заветные цифры на салфетке обгорелой спичкой.
Взял телефон! похвастался он.
Молодец, равнодушно отреагировал Мартин. За это время он почти допил бутылку, и
«молодец» прозвучало у него как «млаэц». Я дико устал насиживать здесь геморрой. Пойдем
сунемся на этот сеанс магии может нам перепадет пара червонцев.
Мартин подхватил со стола остатки виски и зигзагами направился в сторону здания театра.
Бутылка в руке придавала ему лихой вид подгулявшего морячка. Чтобы не отставать в лихости,
Раздолбай взял свой стакан и, нарочно повторяя зигзаги друга, последовал за ним.
Вход в театр им преградили двое громил, железобетонные груди которых обтягивали
черные куртки с надписями «security».
Шоу заканчивается, ребята, опоздавшим нельзя, пояснил один из них.
Простите, вы кто? осведомился Мартин.
Охрана.
Задача охраны обеспечивать отдых и удовольствие гостей. Я гость, а вы дико
совершенно обламываете мне удовольствие.
Такая наша задача.
Ваша задача не в том, чтобы меня обламывать, а в том, чтобы охранять мой отдых, в
случае если в зал попрется быдлота, чей вид может дико меня оскорбить.
Ладно, пойдем, попытался урезонить Мартина Раздолбай, но тот закусил удила.
Вы понимаете, что я могу сделать один звонок и вас отправят охранять сортиры на
Павелецком?! разошелся он.
Ну звоните.
Проводите меня к телефону!
Мы себе не враги.
Дерьмо… Ваше счастье, что мы не на Западе, где уже вовсю пользуются сотовыми…
Дикое свинство продавать билеты на самодеятельность дороже, чем в Ла Скала, и потом не
пускать. В Ла Скала, между прочим, опоздавших пускают.
Ладно, оставьте бутылку, и можете зайти, позволил один из охранников.
Не оставлю из принципа! Выбросить четверть бутылки «Гленфиддика» будет
оскорблением этого напитка.
Ну допивайте тогда.
Я допью… Но если упаду прямо здесь и заблюю ваши номенклатурные говнодавы,
передайте меня на руки моему водителю. Его зовут Фархад, он приедет в двенадцать.
Мартин встал за портьерой, и яркий свет фар проехавшего за окнами «Руссо-Балта»
высветил на тонком бархате силуэт горниста.
Слушай, ты король, дико выдерживаешь этикет! крикнул Раздолбай, заходясь от
смеха.
Тем временем представление закончилось, и Барракуды со спутницами повалили из театра.
Многие возбужденно мяли в руках десятирублевые купюры, смеясь и не веря, что с потолка так
запросто раскидали настоящие деньги. Кто-то в толпе рассказывал, что, по замыслу
устроителей, купюры должны были превращаться в этикетки от «Абрау-Дюрсо», но
себестоимость таких бумажек получалась двадцать пять рублей за штуку, и разбрасывать
настоящие десятки оказалось выгоднее. Когда последние зрители вышли из зала и столпились в
фойе перед узким выходом на улицу, Мартин вышел из-за портьеры с видом человека,
достигшего просветления.
Слушай, если пить из горла, «Гленфиддик» ни фига не отличается от «Слынчев
Бряга», икнув, поделился он. Может быть, это открытие поможет тебе заменять коней на
более доступных телок?
Мы уже поспорили.
Да, но тебе же надо будет как-то сгонять дурняка.
Узнав, что представление закончилось, Мартин пригрозил охранникам судом за нарушение
прав потребителя и потащил Раздолбая в ресторан «У Грибоедова». Туда их не пустил пожилой
швейцар, потевший в теплую майскую ночь в черной, с золотом, суконной шинели.
Вы члены Массолита? строго спросил он, загораживая дверь.
Мартин замер как вкопанный, постоял, соображая, и расхохотался.
Прелесть моя… ласково сказал он швейцару, разве членством определяется, какие
замыслы роятся в моей голове? Возьмите пять страниц Достоевского и все поймете… Ну? Я вам
подыграл?
Швейцар непонимающе смотрел на Мартина.
Членский билет Массолита есть, спрашиваю? повторил он.
Почтеннейший, во всякой игре должна быть мера. Что вы хотите, чтобы я еще вспомнил?
Не нам, не нам достанется ледяная кружка пива, о которой мы так мечтали!
Тебе только пива не хватает еще, пробурчал швейцар, не скрывая презрения.
Ну, вот этого я уже не потерплю! завелся Мартин.
Раздолбай дернул его за рукав, чтобы увести, но в это время к ресторану подошел
приземистый Барракуда в зеленом пиджаке, сшитом будто из бильярдного сукна. Выудив из
пиджачного кармана какое-то удостоверение, Барракуда показал его швейцару, и тот угодливо
отступил, пропуская его.
Уважаемый! окликнул Мартин. Бросаю к вашим ногам тысячу извинений! Что вы
ему предъявили?
Че, проблемы какие-то? угрожающе насупился Барракуда.
Проблема в отсутствии у нас дико люксового документа, который имеется у вас. Я хотел
узнать, каким счастьем мы себя обделили.
А-а… заулыбался Барракуда и протянул Мартину раскладное удостоверение, на
котором было золотом вытиснено «МАССОЛИТ».
Во, гляди, братан, ксивы они замастырили. Десять косарей стоила, столик только по
этим ксивам. Четкая ксива.
Честь по чести, оценил Мартин, разглядывая в удостоверении фотографию
Барракуды, рядом с которой было написано, что в ночь с 16 на 17 мая 1992 года он является
членом Массолита.
Поняли теперь? примирительно спросил швейцар. Документ надо предъявить, что
стол забронирован. А то претесь без документа, куда я вас пущу людям мешать.
Забрав у Мартина удостоверение, Барракуда зашел в ресторан. Через приоткрытую на
секунду дверь Раздолбай увидел прокуренное до молочного тумана помещение, в котором
между заставленными едой столами, извиваясь, танцевали две девушки. Как и было обещано в
газетной заметке, на них не было ничего, кроме передников.
Уважаемый, забыл, что документ у меня есть, сказал швейцару Мартин, доставая из
бумажника сторублевку. Такой документ действителен?
Сынки, я пустил бы, но вас там не посадят.
Постоим у бара.
Без удостоверения не могу пустить.
Гм… А если бы вам приказал товарищ Сталин?
Чего? посуровел швейцар.
Ну, вам сколько лет? Выправка военная… Сталин бы вам приказал пустить, что тогда?
Ты мне тут не заговаривайся. Сталин ему…
Иосиф! заорал Мартин, обернувшись к саду. Иосиф, иди сюда! Твой сатрап не
пускает нас в заведение общепита.
Сейчас я тебе устрою «Иосифа»! нешуточно разозлился швейцар и, приоткрыв дверь,
крикнул что-то в прокуренную глубину помещения. Из клубящегося тумана начал, подобно
Терминатору, вырастать огромный мужчина в форме охранника.
В приемной у меня потолчешься, бросил Мартин и потянул Раздолбая прочь.
Дерьмо! разбушевался он, когда они отошли. Жалкие ничтожные людишки
пестуют свою крупицу власти. Видел, как он раздул ноздри, услышав про Сталина? Держу пари,
он ради номенклатурных доносов лично выбивал людям зубы. Когда вижу таких
Наполеончиков, которым слаще халвы макать человека в кал…
Да ладно, никто нас никуда не макал, возразил Раздолбай, не чувствуя себя
ущемленным.
Не спорь со мной! Не спо-орь! Знаешь, чего я хочу?
Спроси меня. Сыграй со мной в игру «что ты хочешь». Не надо минуту все равно буду
отвечать одно и то же. «Что ты хочешь, Мартин?» спроси меня!
Мартин, что ты хочешь?
Я хочу быть Воландом!
Раздолбай прыснул со смеху.
А вот не смешно! Ни фига не смешно вообще! Ты же не знаешь, как это… Думаешь, так,
все круто… Знаешь, что такое «гаремное настроение»? Я тебе расскажу! Вот у тебя сделка…
Ты все согласовал, отправил вагоны в Челябинск и прилетел сам, чтобы лично получить от
бабая подпись и встать на погруз. Тебя встречает секретарша, проводит к бабаю. И тут он
говорит, что подписать не может, потому что ему не дал добро имярек, которому должен
разрешить имярек, а тому должен отмахнуть имярек, который не просто имярек, а первый
помощник у Самого. Сам ублюдок, трахающий школьниц. Реально школьниц! Я был у него в
доме приемов, видел выводок девочек, которые его ждали… С такими тонкими ручками,
ножками, костлявыми коленками… Фу, бля! Они ждали его, пили шампанское, звонили там
домой, говорили буквально «Мама, я у Светы, делаю уроки». И вот Сам должен дать
помощнику ответ насчет нашей цепочки, а для него она не то что не главный бизнес, а так…
услуга для каких-то своих людей, от которых ему надо что-то свое. И вот мы все, не последние
люди, сидим, как дешевые шлюхи, и гаремно ждем, когда Сам изволит дотрахать школьницу,
уделить время своему помощнику и дать ответ насчет нас. А он может про нас забыть! У него,
понимаешь ли, «великие дела», а мы пыль под ногами. Вагоны будут простаивать на путях, я
буду торчать в гостинице в вонючей Челябе, где кислотный дождь оставляет на ботинках
шанкры, торчать и думать а не послать ли мне в жопу всю эту деловую жизнь? Я, конечно, не
пошлю… Но я дико хочу быть Воландом! Я бы так стук-стук в приемную к Самому. Секретарша
мне ой, он сейчас занят! А я да ничем он не занят, и занят быть не может, потому что
ничего не смыслит в том, чем занимается. И ногой ему в дверь кабинета бах! Превратил бы
его в гусеницу, оставив человеческое сознание, и отправил в муравейник пусть почувствует
свое «величие». Что-то я так зол, что меня начинает отпускать… Не хочу, чтобы отпускало!
Пошли к бару.
Возле стойки Мартин сказал, что виски, допитое за портьерой, отбило у него вкус к этому
напитку на год вперед, и заказал текилу. Бросив в себя огненный глоток, Раздолбай посмотрел
на сад. Ему хотелось, чтобы его снова закачало на волнах праздника, как было в начале вечера,
но праздник словно подернуло тиной. На дорожках валялся мусор окурки сигарет и сигар,
смятые сигаретные пачки, осколки посуды. Почтительные официанты больше не подносили
гостям высокие тонконогие бокалы, а устало слонялись, похлопывая себя по бедру пустым
подносом в опущенной руке, или просто сидели и курили на лавках. Гости, которые не
отправились танцевать на дискотеку, ухавшую где-то за деревьями, разбрелись по газонам.
Сонные девушки покачивались как березки, держась за своих спутников-Барракуд, а Барракуды
выпивали друг с другом, разливая по пластиковым стаканам купленный в баре алкоголь, и
напоминали обычных уличных пьяниц. Двойники исторических личностей ходили как
неприкаянные свою долю внимания они исчерпали давным-давно. Только лампочки на
деревьях светились так же волшебно, и устроитель-Хлестаков снова совершал круг почета на
«Руссо-Балте», преследуемый свитой из ведьм и чертей, отдувавшихся, как новобранцы на
последних километрах утреннего кросса.
Раздолбай подумал, что веселье пошло на убыль, и тут же увидел зрелище, которое стало
олицетворением не убыли, а финала. Девушка в вечернем платье перегнулась через скамейку и
стала мучительно извергать из себя все съеденное и выпитое. Стройные ноги в лаковых туфлях
скребли по асфальту, словно копытца издыхающей лани, а смесь «Абрау» и тарталеток с
паштетом удивительным образом не выглядела омерзительной, будто красота девушки
облагораживала содержимое ее желудка.
У-угх, у-угх, у-угх, бля… стонала красотка.
Смотри, красивая телка даже блюет красиво, прокомментировал Раздолбай, толкнув
Мартина в бок. От легкого толчка локоть Мартина сорвался с опоры, он воткнулся плечом в
стойку бара и, как оказалось, проснулся.
Опа-па-па-па, воскликнул он и радостно засмеялся, меня все-таки опять накрыло!
Смотри, снова кивнул Раздолбай в сторону девушки на скамейке.
Светлокожая… Отшлепать по жопе пойдут красивые пятна, оценил Мартин и
повернулся к Раздолбаю, раскрыв объятия. Слушай, дико рад тебя видеть! Как у тебя вообще
дела?
Раздолбай захохотал над тем, как похоже Мартин изобразил, будто ничего не помнит,
Мартин расхохотался от того, что хохотал Раздолбай, и так они хохотали вдвоем, слабея ногами
и повисая друг на друге, пока смех не выдавил из их легких последние капли воздуха.
Отсмеявшись, Раздолбай заметил, что в центре сада началось какое-то движение.
Пошли туда…
Зачем?
Там что-то есть…
На ветвях?
На площади.
Пошли. Но все, что нам надо, есть у нас внутри. У тебя есть внутри то, что тебе надо?
Не знаю.
У меня есть. Я Воланд… Воланд! крикнул Мартин в лицо Калигуле, мимо
которого они проходили. Маслоу растечется маслом от такой потребности. Такая само-
нахуй-актуализация будет, что у него жопа завернется. Э-э-э-э, держи меня!
Раздолбай с трудом удержал падающего Мартина за руку и, выписывая синусоиды, они
пришли в центр сада, где ведьмы и черти готовили к запуску монгольфьер. В гондоле стоял
высокий бородатый человек в зеленом плаще, на плече которого топтался привязанный за лапу
голубь.
Ждите полной луны! Я разгоню тучи, и луна откроется! кричал бородач, вздымая над
собой руки.
Какой-то номенкалу… номелакурный колдун… сказал Мартин. Щас потягаюсь с
ним силищей!
Он тоже воздел руки над головой, но в этот момент его похлопал по плечу низенький
мужчина азиатской наружности.
Фархад? удивился Мартин. Ты что здесь делаешь?
Мартин Глебович, я за вами приехал. Вы велели вас в двенадцать забрать, скоро первый
час. Я тут уже двадцать минут вас ищу, ответил Фархад со смешным акцентом.
Забрать меня? Куда?
Домой, наверное.
У меня нет дома. Я вечный странник.
Я знаю, что ваш дом в гостинице «Украина», туда и поедем.
Ехать нет… Я хочу дико лететь! Сейчас выкину этого хуя в плаще и полетим с моим
Бегемотом.
Марин потащил Раздолбая к монгольфьеру, но под горловиной шара полыхнул огонь, и
аэростат начал медленно подниматься.
Готовьтесь к полнолунию! закричал колдун.
Опять от меня сбежала последняя электричка, заголосил Мартин, царапнув пальцами
по дну взлетающей гондолы.
Э-э, Мартин Глебович, да вы, кажется, перегуляли.
Я в говно! Прости меня, верный друг Фархад… я дико в говно. А ты вино какой страны
предпочитаешь в это время суток?
Э, я не пью вина Мартин Глебович.
У тебя Рамадан?
Рамадан не сейчас, Мартин Глебович. Я вообще не пью.
Эх, раз, Рамадан-чумодан… запел Мартин. У меня есть друг пишет музыку, как
Брайан Ферри. Тексты дикие… Чу-увак-человек, чу-увак человек-чумодан… Ладно, можете
меня увести.
Фархад и Раздолбай взяли Мартина в двух сторон под руки и повели его к воротам сада.
Фархад, хотя и чурка, но водитель классный, стал делиться с Раздолбаем Мартин,
нисколько не смущаясь присутствия самого Фархада. Водитель всегда должен быть чуркой.
Русских нельзя брать водителями… У меня было трое, выгнал всех… Русский тебя везет, у него
на морде все время такое выражение… Он дико оскорблен! Его учили, что все равны, а тут он
тебя везет. Русских брать нельзя! Фархад, я тебя люблю!
Мартин притянул Фархада к себе и поцеловал в макушку.
Я вас тоже очень уважаю, Мартин Глебович.
А почему ты называешь меня таким отчеством?
Это ваше отчество, Мартин Глебович.
Да? Тогда я буду называть тебя Алоизий… Алоизий Могарыч!
Ну зовите, если хотите.
Алоизий… Имя красивое, но квартиру ты у меня не отберешь. У меня ее нет, я в
«Украине» живу, а-ха-ха-ха… Шестьсот второй номер в «Украине» поди отбери!
Они подошли к машине. Мартин, достал ключи, открыл водительскую дверь и уселся за
руль.
Мартин Глебович, вам назад.
Назад? Назад?!
Слово «назад» привело Мартина в бешеный восторг, и он стал хохотать так, словно это
была немыслимо смешная шутка.
Алоизий, если я… если я сяду назад… как же я… поведу? выдавил он наконец сквозь
хохот.
Вы не поведете, Мартин Глебович, ответил Фархад, судя по невозмутимости,
привыкший к подобным сценам. Я поведу. Я для этого приехал. Я ваш водитель.
Мой водитель? Я Воланд, а ты, стало быть водитель Воланда. Не много ли на себя
берешь?
Садитесь назад, Мартин Глебович, я вас отвезу в «Украину».
Тогда буду курить, смирился Мартин, освобождая для Фархада водительское сиденье.
Похлопав себя по карманам и не найдя сигарет, Мартин вспомнил, что бросил, и попросил
закурить у Фархада. Тот предложил ему «Ту-134», но Мартин сказал, что свою «смерть на
взлете» он может курить сам, и Раздолбай отдал ему последнюю «Магну», которую Мартин
прикурил с фильтра.
Не судьба, Мартин Глебович. Бросать так бросать, засмеялся Фархад.
Уезжать, не покурив, Мартин категорически отказался и нетвердой походкой направился к
огромному «Мерседесу», в который неспешно погружались четверо Барракуд.
Молодые люди! Угостите папироской, поправиться, таксскать, бывшему регенту!
издали прокричал Мартин.
По лицам Барракуд стало понятно, что сейчас произойдет убийство. Они плотно обступили
Мартина, но Раздолбай даже не успел испугаться послышались реплики «ты чего попутал…
я партнер Ерина… совсем охуел… давайте звонить…», после чего Мартин вернулся, победно
сжимая в кулаке початую пачку «Кэмела», и плюхнулся на заднее сиденье.
Будь Прометеем, дай огня и… едь! сказал он Фархаду.
Фархад передал ему разогретый прикуриватель. Мартин прикурил, помахал
прикуривателем как спичкой и выбросил его в закрытое окно. Звякнув об стекло, гильза с
пурпурной сердцевиной укатилась под сиденье, Мартин счастливо захохотал, приговаривая:
«Так вот вы какие стеклышки у себя завели», а Фархад кинулся нашаривать прикуриватель на
полу и обжег об него пальцы. Вся эта нечаянная клоунада веселила
Раздолбая до слез, и он вдруг ощутил бесконечную благодарность к Мартину за то, что тот
устроил ему такой замечательный вечер. Казалось, тяготы соленой жизни позади и новая яркая
жизнь, которую пришлось ждать так долго, наконец-то началась и позволила потрогать себя за
краешек.
Чува-ак! ласково позвал Раздолбай.
Чу-увак-человек-чумодан, напел Мартин.
Чувак, спасибо за приглашение!
Чувак, дай пять!
Вместо пятерни Раздолбая Мартин шлепнул по кожаному подголовнику переднего сиденья,
и на этом они тронулись в путь.
Плавный ход «Форда» укачал Раздолбая сразу. Он заснул, уткнувшись лбом в стекло
передней двери, и проснулся, когда Фархад тормошил его за плечо в районе поворота на Химки.
Куда ехать вам? Мартин Глебович велел вас до Химок доставить. Химки вот, куда
дальше ехать?
Раздолбай обернулся Мартина в машине уже не было.
«И даже велел довезти… Как же с ним все-таки классно», подумал Раздолбай и
загрустил. Ему хотелось, чтобы вечер с «Фордом», шампанским и красивыми девушками в
вечерних платьях повторился как можно скорее, но, зная, как появляется и пропадает Мартин,
рассчитывать на скорую встречу не приходилось.
Передайте ему, что он мой друг. Пусть звонит чаще.
Я ему всегда рад. Здесь направо, сказал Раздолбай Фархаду и, чтобы не заснуть снова,
стрельнул у него штучку «Ту-134».
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Летим, Бегемот! кричал Мартин, оттягивая рычажок газовой горелки и поддавая в
жерло монгольфьера жаркий огонь.
Летим! кричал в ответ Раздолбай, бросая уголь в ревущий зев топки, установленной в
углу плетеной гондолы.
Монгольфьер летел над заснеженными горами, которые в ночной полумгле казались темно-
синими. Раздолбай бросал уголь изо всех сил, зная, что они с Мартином должны лететь быстро,
спасаясь от настигающей их опасности.
Догоняют! крикнул Мартин, указывая в сторону подсвеченного луной облака, на
фоне которого появились силуэты длинноклювых птиц.
Раздолбай схватил бинокль и направил его на горы в одной из расщелин зиял чернотой
железнодорожный туннель.
Он указал на него Мартину, тот рванул какой-то шнур, и монгольфьер стремительно
снизился. Поток воздуха подхватил шар, и они влетели в туннель, пахнувший на них запахом
болотной сырости. В отсвете пламени горелки они увидели две нитки стальных рельсов.
Раздолбай обрадовался, что им удалось спастись, но впереди показались огни надвигающегося
поезда. Мартин щелкнул кнопкой своего хронометра, и громкое тиканье заглушило
приближающийся стук колес. Монгольфьер стал как будто призрачным. Шар превратился в
клочья дыма, пламя горелки обрело вид туманности, а через полупрозрачное дно гондолы
Раздолбай увидел мельтешение железнодорожных шпал. В часах Мартина была какая-то
волшебная сила, и Раздолбай спокойно ждал столкновения с локомотивом, зная, что им ничего
не грозит. Он даже не зажмурился, когда плоский лоб метропоезда налетел на их монгольфьер.
Справа и слева промелькнули слившиеся в световые нити огни плафонов, и они рухнули на
сиденье. Монгольфьер исчез. Теперь они ехали с Мартином в метро, и никто из пассажиров,
сидевших напротив, не заметил их странного появления. Раздолбай с облегчением откинулся на
спинку сиденья, но вдруг почувствовал отвратительную вонь по вагону брела седая нищенка
в черном пальто, с которого капала грязная жижа.
Колдушка, испуганно шепнул Мартин.
Колдушка, колдушка, пронесся по вагону благоговейный шепот.
Пассажиры присмирели, словно первоклассники на уроке. Нищенка медленно двигалась по
вагону и пристально вглядывалась в лица. Когда она поравнялась с Раздолбаем, он чуть не
задохнулся от резкой вони, но не подал виду, чтобы не обижать загадочную старуху. Она
остановилась напротив него, наклонилась и грязными пальцами со вздутыми потрескавшимися
ногтями стала расшнуровывать на нем обувь. Раздолбай замер, парализованный страхом.
Действия колдушки пугали его, но еще больше он боялся оттолкнуть ее и навлечь этим
неизвестные последствия. Нищенка сняла с него правый ботинок, спустила носок и больно
ущипнула ногтями за ногу, содрав кожу. Выступила кровь.
«Теперь заражение!» оледенел Раздолбай.
Увидев его кровь, Мартин оторвал ноги от пола, поднял их перед собой и начал стучать
каблуком об каблук. Все пассажиры в вагоне последовали его примеру тоже подняли ноги и
стали стучать каблуками. Поднялся ритмичный шум, похожий на топот марширующей роты.
Никто ничего не объяснял, но Раздолбай сразу понял, что стучать каблуком об каблук это
единственный способ защититься от зла колдушки. Он торопливо надел снятый ботинок, поднял
ноги и увидел… что у него одного во всем вагоне БОТИНКИ БЕЗ КАБЛУКОВ!
Вскрикнув, Раздолбай проснулся на своем диване. Он спал прямо в одежде, но в изголовье
стоял стакан с водой и лежала таблетка цитрамона, которую он успел заблаговременно
приготовить, прежде чем отправился в полет на монгольфьере. Голова болела не сильно, но
цитрамон оказался кстати. Раздолбай разжевал кислую таблетку, вспомнил, отчего появилась
головная боль, и счастливо улыбнулся. Как же вчера было здорово чувствовать себя то
Барракудой, то господином, пить шампанское и виски в сиянии золотистых лампочек,
любоваться стройными нарядными девушками на высоких шпильках… Со дна памяти
всплывало еще одно смутное, волнующее воспоминание, но к нему цеплялась какая-то
противная муть не то ссора с Мартином, не то обида на него… ах да, спор. Глупость,
конечно, хотя с другой стороны… Он ведь нарочно поспорил, чтобы сжечь за собой мосты и не
отказываться от желания обладать красавицами-«конями» из-за робости. Если бы не спор, он бы
наверняка не решился подойти к блондинке в белом платье. Вот оно самое волнующее
воспоминание!
Раздолбай вытащил из кармана джинсов сложенную салфетку с номером. Он не чувствовал
себя влюбленным, но его будоражило ощущение, что «своя жизнь» вернулась и существование
перестает быть беспросветным барахтаньем в соленой воде. Телефон красивой девушки обещал
приятное томление, и покорять ее Раздолбай предполагал так же, как Диану, повесить под
дверь шарики с медвежатами, написать романтическое письмо, нарядить елочку… Он бы начал
с шариков прямо сейчас, но на это требовались деньги, а за время, пока он стал бы осваиваться
на Арбате, блондинка успела бы его забыть.
«Может быть, соврать Белочке-металлистке, что я уезжаю, и взять у нее сразу десять
кассет, чтобы записать все, что осталось? придумал Раздолбай. Папа-самурай, конечно
жмот, но, может быть, на один последний раз он ей выделит в три раза больше?»
Белочка согласилась, и в середине дня они встретились на обычном месте возле метро.
Надолго ты уезжаешь? спросила она, передав ему завернутый в пакет кирпичик
кассетного блока.
До осени. Но эти кассеты все равно последние запишу, и у тебя, считай, вся моя
коллекция.
Так мы что, больше и не увидимся?
Ну, не знаю… Новой музыки у меня пока не предвидится.
Жалко, я к тебе привыкла.
Раздолбаю меньше всего хотелось слышать от Белочки намеки на теплые чувства, и на его
лице само собой появилось такое выражение, что она поспешно добавила:
Я в том смысле, что привыкла обновлять музыку!
Ну, будешь в палатках звукозаписи обновлять. Там, правда, в два раза дороже, зато всего
много.
Ладно. Но если у тебя новые записи появятся, ты звони.
Там, кстати, в пакете для тебя кое-что есть. Увидела в газете статью, подумала, что, если ты
рисуешь, то тебе будет полезно.
Посмотрю, спасибо.
Внимание со стороны Белочки было Раздолбаю неприятно. Она являлась для него
клиенткой, и переходить эту границу ему не хотелось, чтобы не стало неудобно брать деньги. В
автобусе он нехотя достал из пакета сложенную пополам газетную вырезку, прочел и
воодушевился так, что немедленно перезвонил Белочке из дома, поблагодарил и пообещал
записать одну кассету бесплатно.
Газетная статья называлась «Зонтик над костром». В ней рассказывалось о конкурсе
живописи, организованном для молодых художников какими-то галеристами и меценатами. На
первом этапе все желающие должны были прислать фотографии своих работ для участия в
квалификации. Лучшие работы отбирались для большой выставки в Центральном доме
художника, и там, голосованием посетителей и специального жюри, выбиралась картина-
победитель, автор которой получал награду в пять тысяч долларов и возможность выставиться
на крупном международном аукционе. Пять тысяч долларов показались Раздолбаю
фантастической суммой. Сначала он размечтался, что с такими деньгами устроит множество
сюрпризов и покорит любого «коня», а потом впал в мелодраматическое настроение и
представил, как, поняв значимость простой человеческой доброты, оценит и полюбит Белочку.
Нервно хохотнув, он тут же подумал, что такой клюквы не позволяют себе даже в плохих
голливудских фильмах, и пусть Белочку любят парни из «Лауднесс», а у него эпохальный спор.
Он победит в конкурсе, завоюет сердце красавицы и выиграет пари, раз и навсегда доказав
Мартину, что чего-то стоит. Золотую табличку Мартин, ясное дело, зажмет, но это будет повод
подшучивать над ним и намекать, что он вовсе не такой крутой. Ну а Белочке в благодарность
можно будет сделать хороший подарок блок кассет, например.
Когда Раздолбая внезапно охватывала увлеченность, он на некоторое время забывал обо
всем. Образ джипа, запряженного тройкой, еще вчера показался ему отличной идеей для
картины, и, схватив приготовленные для Арбата карандаши, он незамедлительно принялся
набрасывать эскиз. Тверская улица, Кремль, взмыленные лошади композиция ярко
проецировалась на экран воображения, и он рассчитывал с легкостью перенести ее на бумагу.
Через несколько часов работы им овладело отчаяние. Он считал себя хорошим художником,
рисуя портреты и малофигурные композиции, но картина, на которую он замахивался теперь,
превышала его возможности. Она требовала точно выверенного искажения пропорций и
перспективы умения, которое их преподаватель по мастерству называл «рисованием глаз на
фоне гор». Должен был получиться сюрреалистический образ, в котором и кони, и джип, и
Кремль на заднем плане сжимались бы в одну дышащую энергией плоскость, и этот образ, так
отчетливо вспыхивающий в сознании, коверкался до неузнаваемости при попытке
воспроизвести его, как красивая мелодия в исполнении певца без слуха.
Испортив несколько листов бумаги и затупив карандаши, Раздолбай попробовал набросать
эскизы лошадиных морд, и здесь его поджидало еще большее разочарование у него не
получалось наделить коней эмоциями. Он хотел, чтобы коренник тройки был взбешенным
лидером, рванувшим всех за собой, но из-под карандаша выходила просто лошадь с
недовольным оскалом никакого бешенства, никакого лидерства.
«Даже эскиз не выходит! отчаивался он. Как же написать такую картину? Шерсть на
боках, блики в глазах… и все мазками, фактурами… У меня не получится!»
Он внимательно перечитал статью, надеясь отыскать какую-нибудь упущенную
подробность, которая облегчила бы задачу. Узнать, например, что на конкурс принимаются
небольшие карандашные портреты. Но нет «станковая живопись, холст, масло, предпочтение
масштабным работам…» А это что? Заявки на первый тур принимаются до 1 мая 1992? Срок
подачи кончился!
У Раздолбая отлегло с души. Если бы конкурс был в скором времени, он бы мучился,
сознавая, что недостаток умения лишает его судьбоносного шанса, и отсрочка в год обрадовала
его так, словно он уже выиграл. Никуда не торопясь, он нарисует эту картину к следующему
маю, а пока будет спокойно работать на Арбате. И мама не будет считать его «осевшим на дно»,
если он скажет ей, что в свободное время рисует картину для конкурса, где можно выиграть
пять тысяч долларов. Такие деньги даже Володя не заработает!
Тщетная возня с эскизами отбила охоту рисовать, и на Арбат Раздолбай не поехал и на
следующий день тоже. Вместо этого он записал Белочке две кассеты из десяти и, как кот вокруг
сметаны, ходил вдоль да около салфетки с телефоном блондинки, думая, позвонить ей сейчас
или позже, когда Белочка расплатится. Подумав, что глоточек «своей жизни» его взбодрит, он
решил не откладывать и, затаив дыхание, набрал номер.
«Черт, я ведь не сказал, как меня зовут, и у нее не спросил!» спохватился он в последний
момент, но трубку на другом конце провода уже сняли.
Алло? послышался отчего-то усталый женский голос.
Привет. Это летучая мышь с бала ста королей, которая подстерегла тебя возле бара,
выдал Раздолбай первое, что пришло в голову.
Кто?
Ну, ты дала мне свой телефон, сказала запомню хорошо, не запомню мои
проблемы. Я запомнил.
Удивительно.
Торопливое у нас получилось знакомство. Я даже не успел спросить, как тебя зовут.
Таня.
Раздолбай выдержал паузу, ожидая, что девушка тоже спросит у него имя, но она хранила
равнодушное молчание.
Не спросишь, как зовут меня? решился он намекнуть.
А зачем это мне?
Ну… Мы вроде познакомились, ты дала телефон.
Я думала, ты забудешь. Обычно все забывают, когда я так даю.
Значит, мне он был так нужен, что я запомнил.
Ну, и зачем ты запомнил его? Что ты можешь мне предложить?
Раздолбай растерялся. Он рассчитывал поболтать о жизни и выведать, где блондинка живет,
чтобы устроить ей, когда будут деньги, сюрприз с шариками, и лобовой вопрос выбил его из
седла.
Я тебе не могу сейчас ничего предлагать, потому что, если я предложу, это уже не будет
сюрпризом, выкрутился он.
Сюрпризы я люблю. Только сначала хочу понять, кто ты вообще такой и каких
сюрпризов от тебя ждать. Расскажи в двух словах, чем занимаешься?
Обрадовавшись, что к нему проявили наконец интерес, Раздолбай с подчеркнутым
достоинством ответил:
Я художник.
М-м… Выставляешься, продаешься?
Конечно, как бы я жил иначе, соврал он, думая, впрочем, что не врет, а забегает
вперед.
Ну и сколько тебе это приносит?
Чтобы выглядеть солиднее, Раздолбай посчитал, сколько можно выжимать с Арбата, если
сидеть там без выходных, и, небрежно ответил:
В месяц около пятнадцати тысяч.
Пятнадцать тысяч чего?
Ну, наверное, не старых калош. Рублей, конечно.
Таня фыркнула.
Пятнадцать тысяч рублей вообще не деньги. У меня в месяц на одно «Перье» столько
уходит.
Какое перье, страусиное что ли? удивился Раздолбай, подумав, что красотка говорит о
каких-нибудь перьевых украшениях.
Я от тебя сейчас в осадок выпаду! расхохоталась Таня, и в ее голосе первый раз
прозвучало что-то вроде интереса к разговору. «Перье» вода минеральная!
Вода?! Зачем пить воду на пятнадцать тысяч?
Мне нравится.
Ну не знаю… По-моему, воду можно пить обычную, а пятнадцать тысяч потратить
разумнее.
Это если их всего пятнадцать. Если шестьсот, то все равно.
Шестьсот? усомнился Раздолбай. У кого это в месяц может быть шестьсот тысяч?
Слушай, ты вообще странный. Ты вчера был на мероприятии, ты что, машин не видел?
Шестьсот тысяч это деньги, которые мне дают просто так. Это на самом деле фигня
полная всего пять тысяч долларов. Подумай, сколько стоят машины, и пойми, что люди
купили их не на последние деньги. «У кого может быть шестьсот тысяч», передразнила
она. Как ты вчера туда затесался? Тебя привел кто-то?
Привел Воланд, с трудом подобрал ответ огорошенный Раздолбай. И машин я не
разглядел. Мы на воздушном шаре прилетели, сели прямо в центре сада.
Ну, молодцы. Слушай, если полетишь на своем шаре в город, можешь пролететь через
Кутузник, сигарет завезти? А то подруги вчера были, скурили все.
Могу, наверное.
Я курю только ментоловые. Заедь в «Садко», возьми блок «Мальборо» или «Мор».
Раздолбай поперхнулся так, словно сам затянулся каким-нибудь самосадом блок
ментоловых сигарет стоил больше, чем он тратил на себя в месяц, а Таня просила об этом как о
сущей мелочи.
Давай, я тебе лучше несколько раз завезу по пачке, нашелся он. Будет повод
несколько раз увидеть тебя.
Да с чего ты решил, что мне надо тебя несколько раз видеть? разозлилась Таня. Не
можешь привезти блок, на хуй ты мне тогда звонишь вообще?
Раздолбаю как будто врезали трубкой по уху. Ему казалось, что красивая девушка должна
быть утонченной натурой, в разговоре с которой надо тщательно подбирать слова, и вдруг эта
девушка выругалась с простотой самосвального шоферюги. Понимая, что теперь никаких
шариков и романтических писем быть не может, он растерянно промямлил:
Я тебе зачем-то звоню, потому что ты зачем-то дала мне свой телефон.
Ну, я дала, чтобы ты отвязался, а тебе что, непонятно, что нет смысла звонить? Тебе
обязательно быть посланным?
Нет, посланным я быть не люблю.
Ладно, все ты меня затрахал, я жду важных звонков.
Услышав гудки отбоя, Раздолбай бессильно плюхнулся на диван. У него было такое
чувство, словно он готовился к боксерскому бою, от которого зависела жизнь, настраивался,
тренировался с грушей, а противник приехал на танке, навел на него дуло, и руки в перчатках
сами опустились вдоль тела.
Утром его окрыляла уверенность, что, став арбатским художником, он вернет «свою
жизнь», но разговор с Таней показал, что эта участь действительно дно, причем такое, с
которого никуда не допрыгнуть. Пятнадцать тысяч на минеральную воду тратят девушки,
овладеть которыми он поспорил с Мартином! Можно, конечно, предположить, что Таня такая
одна и другие девушки живут скромнее, но все вчерашние красавицы были неуловимо похожи
между собой манерами, одеждой, выражением глаз. Все они были с одинаковыми
Барракудами, и вряд ли, если одна пьет «Перье», другие соглашаются на водопроводную воду.
Раздолбай до дрожи испугался заключенного пари, поняв, что уже проиграл его. Десять
тысяч он считал хорошим заработком, пятнадцать очень хорошим, пятьдесят огромным,
шестьсот тысяч непостижимым. Тратить столько казалось таким же неприличным абсурдом,
как если бы во времена жизни в пресной воде, когда триста рублей были высоченной зарплатой,
а на «Жигули» копили несколько лет, кто-нибудь буднично заявлял бы, что проживает половину
«Жигулей» в месяц, а триста рублей это на «Боржоми». Таня сказала, что эти деньги ей
«просто дают». Кто мог столько давать? Толстый Барракуда? Сколько же зарабатывает и тратит
он сам? Миллион? Два? И как небрежно она сказала: «…всего пять тысяч долларов»! Приз,
который казался Раздолбаю гигантским, ради которого он собирался год писать трудную
картину это «всего пять тысяч»… Мартин прав он совсем не понимает устройства жизни
и заключил спор по глупости. Надо признать ошибку и отменить дурацкое пари, пока оно его не
«зарезало». Черт с ними, с этими взбалмошными «конями»! Не признавать же себя
неудачником, если не можешь зарабатывать абсурдно непостижимые деньги и неприлично их
тратить!
Раздолбай так хотел скорее избавиться от удавки заключенного спора, что его память,
лихорадочно заработав, отыскала в угаре вчерашнего вечера ключ, как найти Мартина.
«…я в „Украине“ живу… Шестьсот второй номер в „Украине“ поди отбери…» вспомнил
он куражливую околесицу «Воланда».
Схватив телефонный справочник, Раздолбай нашел телефон гостиницы и позвонил
администратору.
Девушка, с шестьсот вторым номером соедините меня!
Кто проживает в шестьсот втором?
Покровский.
Минуточку, соединяю.
Послышались долгие гудки.
«Мартин, прости, ты был прав! заранее подбирал слова Раздолбай. Я действительно
не понимаю шестеренок жизни и заключил наше пари по пьяни. Давай, как друзья, отменим
этот дурацкий спор или переменим условия. Считай, что я проиграл, и проспорил бутылку
виски».
Трубку никто не брал. Решив дозваниваться каждый день, Раздолбай включил «Айрон
Мейден», чтобы вернуть присутствие духа, и возвратился к занятию, за которым его позавчера
застигло приглашение на бал. Одежду для уличной работы надо было все равно выбрать, ведь
каким бы дном не казалась теперь доля арбатского художника, это была единственная
возможность обрести под ногами почву пусть без «коней», но хотя бы с баночным пивом и
свежей музыкой.
Для работы Раздолбай подобрал старые джинсы, которые не жалко было испачкать, и
немнущуюся фланелевую рубашку. Еще ему хотелось придумать какую-нибудь артистическую
деталь, и, покромсав ножницами отслужившее свой срок пальто, он перекроил его в подобие
сюртука. Наряд получился странный, и ходить в нем по улице Раздолбай постеснялся бы, но для
костюма арбатского рисовальщика такую одежду можно было считать даже экстравагантной.
Чтобы не привлекать внимание по дороге, он надел обычную ветровку, а сюртук из пальто повез
с собой в отдельном пакете вместе с этюдником и складным стульчиком.
Все места на Арбате казались занятыми. Раздолбай приезжал сюда на разведку в марте,
когда стояли холода, и художников тогда было немного. С наступлением тепла они словно
расплодились и сидели группками через каждые тридцать сорок метров. Подсесть со своим
этюдником к какой-то группе казалось Раздолбаю наглостью, да и смысла внедряться в
окружение конкурентов он не видел.
«Как я там рассчитывал две картины в час, десять в день? усмехнулся он. Хорошо,
если за весь день три нарисую».
Выбрав место между двумя отдаленными друг от друга группами, Раздолбай установил
этюдник, разложил стульчик и переоделся в свой экстравагантный сюртук. Художники в одной
из групп обратили на него внимание. Двое пошептались, один усмехнулся.
«Хорошо смеется тот, кто смеется последним, огрызнулся он про себя. Нарисую
парочку портретов сразу перестанут хихикать».
Без дела он просидел час. Наконец какая-то женщина подвела к нему маленькую девочку.
А чего у вас образцы не выставлены? спросила она.
Какие образцы?
Ну, рисунки ваши. У всех сразу видно, кто чего может, а у вас ничего нет.
Боюсь распугать конкурентов своей гениальностью.
Так прямо гениальностью?
Проверьте сами оцените.
Ну хорошо, засмеялась женщина. Садись, Машенька. Ой, а куда же к вам сесть?
Машенька растерянно смотрела по сторонам, и Раздолбай с испугом осознал, что по
неопытности взял с собой только один стул, не подумав, куда будет сажать позирующих
клиентов.
Садитесь на мое место, нашелся он. У меня особая гениальная техника рисую
на корточках.
Это был самый трудный портрет, который довелось рисовать Раздолбаю. Сидя на
корточках, он с трудом держал равновесие, рука с карандашом моталась из стороны в сторону, а
спину жгли насмешливые взгляды конкурентов, которые, конечно, потешались над его
мучениями. Он боялся, что его первый уличный опыт окончится позором, но страх неудачи
умножал старание, и рисунок получился на удивление удачным.
Смотри, Машенька, как похоже, порадовалась женщина.
Ага, прямо я!
Сколько с нас?
Пятьдесят рублей.
А чего это вы такой гениальный художник и меньше всех просите? У всех вокруг
восемьдесят.
Раздолбай вспомнил, насколько выросли с марта все цены, и догадался, что художники за
это время тоже повысили стоимость работы.
Ну, давайте восемьдесят, я не откажусь.
Нет уж, сказали пятьдесят, вот вам пятьдесят.
Женщина вручила Раздолбаю хрустящий зеленый полтинник, подхватила рисунок с
этюдника и повела свою девочку кататься за сто рублей на пони.
«Сука-пони в два раза больше меня заработает! зло подумал Раздолбай, желая невинной
лошадке неудержимого поноса. Ну ладно, за следующий портрет возьму как положено».
Он сел на свой стул, вытянув затекшие ноги, и стал ждать очередного клиента. Вместо
клиента к нему не спеша подошел художник, отделившийся от группки, в которой на него сразу
обратили внимание.
Уважаемый, ты вообще кто? бесцеремонно спросил он.
Я? Художник.
Вижу, что художник, только не знаю тебя.
Я вас тоже не знаю, давайте знакомиться.
На хрен мне с тобой знакомиться, если тебя через пять минут тут не будет?
Раздолбай смерил взглядом хамоватого конкурента. Это был типичный Лещ, тощий и
сутулый, одетый в армейский камуфляж, который смотрелся на нем так нелепо, что обрезанное
пальто Раздолбая выглядело вершиной артистического шика. Бояться такого неказистого типа
было нечего, но, догадываясь, что за ним наверняка стоят Барракуды, с которыми полагается
делиться заработком, Раздолбай ответил:
Буду я здесь или нет, все равно не вам решать, верно?
Давайте, я поговорю с теми, кто решает, тогда и понятно будет.
Ну, сейчас к тебе подойдут.
Художник развернулся и быстро ушел в направлении ближайшего переулка. Готовясь к
неприятному общению, Раздолбай поискал взглядом милицию. Двое постовых стояли шагах в
двадцати от него и внушали некоторое спокойствие. Перечить Барракудам Раздолбай в любом
случае не собирался и, понимая, что явился на чужую поляну со своим лукошком, был настроен
подчиниться любым разумным условиям. Ощущение себя «немножечко Барракудой»,
оставшееся после бала, все еще циркулировало по его телу в гомеопатической дозе, и он не
сомневался, что сумеет договориться.
Трое Барракуд выплыли из переулка и целенаправленно пошли к нему. Черные кожаные
куртки, спортивные штаны униформа хищников сразу выделяла их в толпе пресноводных.
Всем троим было лет по двадцать переодеть в солдатскую форму, получились бы герои
исчезнувшей передачи «Служу Советскому Союзу». Раздолбай поднялся со стульчика, всем
видом показывая, что готов к мирному разговору.
Один из Барракуд едва заметным движением прихватил свои штаны за лампасы и
поддернул их кверху.
«А вот это нехорошо…» насторожился Раздолбай, вспомнив, у кого замечал подобный
жест. Такое движение иногда делал перед дракой Чак Норрис.
Предчувствие оказалось верным. Подойдя вплотную, Барракуда подпрыгнул мячиком и с
вертушки врезал ногой по этюднику. Удар оказался такой силы, что потертый деревянный
ящичек с грохотом разлетелся на куски, усеявшие арбатскую мостовую в радиусе нескольких
метров. Раздолбай завис во времени, стремительно перебирая варианты: звать милицию, бежать,
пытаться сохранить достоинство и разговаривать? Постовые, услышав удар и треск дерева,
повернулись в их сторону, но тут же нашли какие-то важные дела в противоположном
направлении.
«Лещи позорные», подумал про них Раздолбай.
Бежать было еще возможно, но на лицах Барракуд читалось, что они сделали
предупреждение и бить пока не хотят. Выбрав третий вариант поведения, Раздолбай придумал
фразу, которую посчитал достойной, и сказал с таким безучастием, словно разлетелась не его
вещь, а бесхозная деревяшка:
Хороший удар, но Чак Норрис бы так не сделал.
Чего, бля? набычился каратист-Барракуда.
Чак Норрис сначала спросил бы что-нибудь.
Чего у тебя спрашивать? Тебя здесь уже нет.
Ладно, ребят, я понимаю, что надо, наверное, платить за место. Я в принципе готов…
Не надо тебе ничего платить, чучело, просто пиздуй быстро. Увижу здесь опять,
следующий удар будет в голову.
По глазам Барракуд было ясно, что еще одна ответная реплика сделает сохранение
достоинства невозможным. Раздолбай сложил стульчик, подхватил пакет с ветровкой и,
стараясь не сутулить спину, пошел в сторону метро. Подбирать с мостовой рассыпавшиеся
карандаши, бумагу и темперу он не стал, чтобы не выглядеть жалким.
«Деньги! Где же брать деньги?!» думал он, истратив возле метро заработанные
пятьдесят рублей на хот-дог и стаканчик кофе.
Крах единственной надежды на заработок оглушил его, и, кроме денег, он не мог думать ни
о чем ни о «конях», ни о споре с Мартином, ни о нанесенной Барракудами обиде. Путь на
Арбат был закрыт. Наверное, можно было все же договориться и стать своим среди местных
художников, но, поняв, что никаких десяти тысяч уличным рисованием не заработать,
Раздолбай поставил на этой идее крест. Дома в ящике стола у него оставались семьсот рублей,
да еще Белочка-металлистка должна была заплатить тысячу восемьсот за последние записи. На
три-четыре недели денег должно было хватить, а потом наступало абсолютное безденежье, и
пришлось бы возвращаться к родителям. Об этом Раздолбай не хотел даже думать. Он не
представлял, как, познав свободу курить на балконе, ни перед кем не отчитываться и
«пробуждать сексуальность», открыто листая на диване «Пентхаус», он опять всего этого
лишится и будет заедать курево зубной пастой, а с журнальчиком запираться в ванной, когда
дома никого нет. К тому же он надеялся, что рано или поздно у него появится девушка хотя бы
вроде Киси, и отсутствие свободы стало бы тогда еще в сто раз тягостнее.
«Деньги! Мне нужны деньги!»
От отчаяния Раздолбай стал присматриваться к столбу, который был так плотно обклеен
различными объявлениями, что напоминал майский шест. Среди заголовков «сдаю», «продаю»,
«меняю» встречались и заголовки «работа».
«Требуется няня, 3000 в месяц… Сварщик в бригаду для сезонных работ… Рабочий на
шиномонтаж, оплата сдельная… Маляр-штукатур, хм тоже в принципе художник»,
заинтересовался он, приглядываясь к объявлению. Маляр-штукатур требовался для ремонта
военного городка в Бурятии, и платили за это четыре тысячи.
«Дворник в ЖСК… Водитель-профессионал на фуру… читал Раздолбай дальше.
Бухгалтер на фирму, двадцать тысяч в месяц ого! Требуется компьютерная грамотность,
большой опыт работы черт, не подходит… Вязчик породистых собак не хочу даже
узнавать, сколько платят! А вот обучим за месяц востребованной профессии. Курсы
массажистов, ознакомительный урок бесплатно. По крайней мере хоть что-то, можно
съездить разведать».
Курсы массажистов находились на Киевской в десяти минутах езды на метро, и
ознакомительный урок начинался через час. Раздолбай решил не откладывать разведку и прямо
со своим складным стульчиком поехал по указанному в объявлении адресу.
Поплутав по дворам, он нашел курсы в подвале панельной пятиэтажки. «Хорошая работа
для вас» было написано на синих картонных стрелочках, развешанных вдоль стены бесконечно
длинного коридора, под низким потолком которого тянулись отопительные трубы. Напротив
стрелочек висели старые плакаты по гражданской обороне. «Зарин, зоман, фосген…
поражающие факторы ядерного взрыва», читал Раздолбай узнаваемые со школы слова.
Знакомые картинки, на которых люди в противогазах и защитных костюмах восстанавливали
разрушенные дома, казались ему воплощением оптимизма.
«Было время верили, что сможем противостоять зарину и ядерному взрыву, а теперь
непонятно, от чего все рушится», подумал он.
В конце коридора оказалось небольшое помещение, где стояли несколько старых парт. На
стене висела меловая доска, и помещение походило бы на класс какой-нибудь захудалой школы,
если бы не массажный стол, стоявший посередине. За партами сидели чуть больше десяти
человек разного пола и возраста. Объединяло всех одно въевшееся в лицо выражение
безнадежности.
«Неужели у меня такой же вид?» испугался Раздолбай.
На ознакомительное? сразу понял преподаватель, одетый в синий спортивный
костюм с надписью «Буревестник» во всю спину.
Да.
Садитесь к окну.
Раздолбай сел на одинокий стул возле подоконника и опустил глаза. Ему не хотелось,
чтобы кто-нибудь прочел в них: «Я студент Суриковского института, планировал стать
художником в крупном издательстве, но не смог устроиться даже рисовальщиком на Арбате, и
вот я здесь».
Итак, кто напомнит тему прошлого занятия? бодро обратился
преподаватель-«Буревестник» ко всему классу.
Поглаживания, подала голос полная пожилая женщина с пухлыми водянистыми
пальцами.
Правильно, поглаживания. Быстро повторим усвоенный материал и перейдем к
следующему разделу похлопывания.
«Похлопывания-поглаживания, неужели я в самом деле буду все это делать?! Я же блевану,
если мне придется поглаживать такую вот тетку с первой парты! ужаснулся Раздолбай, но
тут уже образумил себя: Если я через четыре недели не начну зарабатывать, то придется
вернуться к родителям, или даже блевануть нечем будет».
Ученики курсов погладили столешницы парт, показав «Буревестнику», какие бывают
поглаживания, открыли тетради и стали записывать перечень похлопываний. Из-за ближней к
Раздолбаю парты послышалось перешептывание двух мужчин лет сорока:
Слушай, а ты в курсе, сколько вообще массажист в месяц поднимать может?
Если в медцентр устроиться, то немного, и вакансий там сейчас почти нет. Если при
сауне, то можно хорошо поднимать. Сейчас пацаны конкретные, когда парятся, могут и десять
баксов кинуть.
Больше Раздолбай ничего не слышал и остаток занятия провел в прострации, представляя,
как ему придется массировать Барракуд с Арбата, которые, расколошматив его этюдник, кинут
ему за хорошие поглаживания десять баксов. С другой стороны, десять баксов это тысяча
двести рублей, и в месяц получится… Нет! Пусть будет меньше денег, но лучше найти работу в
медцентре!
Когда полуторачасовая лекция закончилась, «Буревестник» дал Раздолбаю заполнить
анкету и записал его в новую группу, начинавшую занятия со следующего понедельника.
Стоило обучение шесть тысяч рублей, и хотя таких денег у Раздолбая не было, он
рассчитывал занять их у родителей. По словам «Буревестника», найти работу в медцентре было
не так уж и сложно, платили там от восьми тысяч, и, значит, вложение в учебу полностью
окупалось. Заниматься нужно было три раза в неделю, и в конце июня Раздолбай мог получить
сертификат массажиста.
«Надо будет не шесть, а восемь тысяч занять у родителей, размышлял он по дороге
домой. До июня учиться, потом недели две на поиск работы, к тому же платить сразу не
будут… Придется даже десять тысяч занять, иначе не продержаться. Надеюсь, мама выделит из
заначки, я ведь отдам потом».
Вагон метро заполняли усталые люди с потухшими глазами и опущенными плечами.
Раздолбай посмотрел на них и еще раз подумал, что ликвидаторы зарина на плакатах
противохимической обороны выглядели оптимистичнее. Что же произошло с жизнью, что она с
каждым днем становится все более едкой, словно над ними и впрямь распыляют какое-то
ядовитое вещество. Он вспомнил, как всего год назад жил абсолютно счастливо набивал
конверт под матрасом полученными за кассеты деньгами, летал в Ригу, мечтал о любимой
Диане; знал, что у него в жизни все хорошо, а будет еще лучше закончит институт, пойдет
работать к дяде Володе, накопит на «Жигули»… Какие сдвинулись шестеренки, что вместо
приключенческого кино под названием «Своя жизнь и Юрмала» ему крутят какую-то
нескончаемую драму «На дне»?
Раздолбаю стало жалко себя до слез за свою лещовую долю, и только присутствие вокруг
других унылых Лещей удерживало его от того, чтобы заплакать.
Раздумывая, стоит ли говорить маме, для чего он просит взаймы, Раздолбай поднялся на
свой этаж, отпер дверь квартиры и… замер на пороге, парализованный неожиданным испугом.
В кухне за столом сидел человек. Даже если бы он был знакомым, Раздолбай испугался бы,
потому что не ожидал встретить кого-то за запертой дверью, но испуг получился намного
сильнее от того, что крупный мужчина лет сорока пяти, сидевший за кухонным столом, был
абсолютнейшим незнакомцем. Когда ошеломляющая волна страха схлынула, Раздолбай
рванулся было на лестницу, чтобы помчаться за милицией, но потом подумал, что вор не стал
бы так спокойно сидеть и присутствие таинственного гостя должно иметь какое-то безобидное
объяснение.
«У мамы есть, наверное, второй ключ. Это какой-то знакомый родителей, пришел ко мне
по делу, предположил он. Почему только без предупреждения?»
Услышав шум в прихожей, мужчина оторвал взгляд от журнала, который читал, и
посмотрел на Раздолбая.
«Барракуда! сразу определил он, увидев его глаза. Нет… Хуже!»
Взгляд мужчины казался неприятнее взгляда давно уже привычных хищников. В нем не
было совсем ничего живого, и на Раздолбая как будто целились два серых фотоэлемента.
Долго вас пришлось ждать, с подчеркнутой вежливостью обратился к Раздолбаю
мужчина. Я уже грешным делом думал сам себе чаю налить.
Кто вы? Как вы ко мне вошли?
Ну… Войти не проблема, не надо меня пугаться. Я работаю с вашим хорошим другом
Мартином Глебовичем Покровским.
Вот оно что, с облегчением вздохнул Раздолбай, не понимая только, зачем коллега
Мартина вошел без разрешения, а главное как он это сделал. Сейчас я вам тогда налью сам
чаю.
Буду вам очень признателен.
Как вы ко мне зашли? Я что, забыл дверь запереть? Можно было позвонить сначала.
Давайте плясать от печки. Меня зовут Сергей Вадимович, и я, как уже сказал, работаю с
вашим другом Мартином Глебовичем Покровским. Решаю для него, так скажем, вопросы
юридического и правового сопровождения. Поскольку Мартин Глебович любит, чтобы все было
оформлено законно, он просил меня составить договор о вашей с ним сделке.
Сделке? У нас не было сделок.
А ваш спор?
Это? Да… Просто… Мне в голову не приходило называть это сделкой, растерялся
Раздолбай. Я даже не понимаю, как можно оформить договор на спор?
Правильнее будет сказать, оформить спор в виде договора. Я вам покажу, документ у
меня с собой.
Сергей Вадимович открыл стоявший под столом дипломат и достал из него скрепленные
степлером листы.
Изучайте.
Прежде чем взять бумаги, Раздолбай пристально изучил самого Сергея Вадимовича. Глаза-
фотоэлементы не выражали ровным счетом ничего, и вежливое, корректное обращение
сочеталось с этим взглядом, как бархатная подушечка с револьвером. В движениях мужчины
чувствовались уверенность и спокойствие. В то время как Лещи суетливо метались в соленой
воде, а движения Барракуд пронизывала нахрапистая развязность, пластика этой незнакомой
рыбы была удивительно расчетливой. Казалось, ни одно движение не расходует больше сил, чем
требуется.
«Акула… подумал Раздолбай. Нет, акула тупая, а он очень умен. Мурена!»
Сходство с Муреной добавляли Сергею Вадимовичу и черты лица нижняя челюсть, чуть
выступающая вперед, и пятнистая кожа, покрытая загаром, который отказывался прилипать к
некоторым, как будто давно обожженным местам.
Читать будете? напомнил Сергей Вадимович, протягивая листы.
Да, конечно, спохватился Раздолбай.
Он ожидал шутки краткого непритязательного текста, излагавшего суть спора. Увидев
несколько страниц юридической казуистики, он совсем потерялся и стал бегло сканировать
документ, ничего в нем не понимая:
«…общество с ограниченной ответственностью с одной стороны… физическое
лицо с другой стороны… заключили сроком на двадцать лет… в случае
невыполнения… жилплощадь ответчика станет площадкой для размещения арт-
объекта…»
Какого еще арт-объекта? забеспокоился Раздолбай.
Сергей Вадимович достал из кармана толстый черный маркер и столбиком поставил его на
подоконник.
Давай проще, задушевно сказал он. Мартин Глебович человек… эксцентричный. Я
всю эту хренотень писал, потому что он мне за это платит, но в двух словах объясню просто. Не
выполнишь то, о чем вы договорились, я приду к тебе домой, как пришел сейчас, и тихо, без
шума сделаю надпись это и есть «арт-объект». Потом буду наведываться, увижу, что стер,
напишу снова. Вы поспорили, я это оформил в юридический договор. Умно это, не умно
значения не имеет, для меня это работа. Сейчас подпишешь, и я тебя избавлю от своего
общества. Понятно?
Я ничего не подпишу! перепугался Раздолбай, которому Сергей Вадимович начал
внушать ужас. Одно дело было в шутку поспорить с другом, и совсем другое дело
подписывать какую-то юридическую бумагу в присутствии пятнистого человека со взглядом
василиска, который запросто вошел в запертую квартиру. Я сейчас позвоню Мартину, он вам
скажет, что это шутка.
Раздолбай бросился к телефону, набрал номер «Украины» и попросил соединить его с
шестьсот вторым номером. Он боялся, что Мартина опять не окажется на месте, но после
нескольких томительно-долгих гудков тот поднял трубку.
Март, привет! затараторил Раздолбай. Слушай, тут у меня твой человек Сергей
Вадимович. Я вообще удивлен таким поступком, мы не договаривались, что ко мне будут
входить с отмычками.
Мы договорились, что у тебя появится надпись. Я пока все-таки не настоящий Воланд,
чтобы она могла появиться силой дикого колдовства, поэтому показал, как это будет.
Проспоришь придет он, или другой человек вроде него, и напишет в твое отсутствие.
Мартин, это фигня какая-то! Такого уговора не было! Это называется… вторжение в
частную жизнь, кажется! Это преступление вообще-то.
Преступление или нет, об этом поговори с Сергеем, он юрист.
Я не буду подписывать эту бумагу. Это несерьезно!
Нет, бумага это серьезно как раз. Несерьезно оставить это без бумаги, чтобы через
двадцать лет ты с хиханьками говорил мне, что все это была ерунда и мы ни о чем таком не
спорили. Я был вчера в говно, но к бизнесу, картам и пари я отношусь внимательно даже в
коматозном состоянии. Я предупреждал тебя вчера несколько раз не надо со мной спорить,
если не готов к ставке. Ты поспорил, Сталин разбил. Спор заключен, и визит Сергея это
просто юридическое оформление.
Я не буду ничего подписывать!
Тогда это будет считаться отказом от спора. Надпись появится, как только ты уйдешь из
дома, и это будет тебе жизненным уроком.
Ты мне угрожаешь, что ли?
Я учу тебя основе понятий, первое из которых отвечать за свои слова.
Да иди ты на фиг со своими бандитским понятиями! Мы друзья или кто? Если ты со
мной так поступишь, я тогда вообще не знаю, что о тебе думать!
Мне грустно будет, если ты плохо обо мне подумаешь, потому что мы друзья, но я
предупреждал, что ты бросаешь вызов не лично мне, а Судьбе. Можешь думать обо мне что
угодно, но с момента заключения спора действуют высшие механизмы, и в данном случае я
всего лишь дико покорное орудие.
Да пошел ты со своими механизмами на фиг!
Раздолбай бросил трубку. Его трясло. Он приложил руки к лицу и, ощутив, что оно пылает,
прижал ладони к оконному стеклу, чтобы хоть немного охладить ими щеки.
«Сволочь, а не друг! бесился он. Как я мог хорошо про него думать? Он не Барракуда,
не Мурена, он Осьминог! Послать надо этого Сергея Вадимовича вместе с его документами.
Я у себя дома, он ко мне вломился и что-то от меня требует. Пригрожу милицией, если что
убегу. Крушить он у меня дома ничего не станет, а напишет свою дурацкую надпись замажу
потом, и все».
Охлаждая щеки ладонями, Раздолбай направился обратно на кухню. По пути он незаметно
отпер входную дверь, чтобы в случае агрессивного поведения заплывшей к нему в дом Мурены
ломануться на площадку и задать стрекача по лестнице. Сергей Вадимович как ни в чем не
бывало снова листал журнал.
Значит, так… заговорил Раздолбай, раскручивая в себе маховик дерзости. Я
поговорил с Мартином. Мы вчера напились, придумали какую-то глупость это наши с ним
дружеские дела. Никаких документов я подписывать не буду, и прошу вас покинуть мою
квартиру.
К сожалению, не смогу покинуть без подписи.
Хотите, чтобы я милицию вызвал?
Сергей Вадимович вздохнул, вытащил из внутреннего кармана бордовое удостоверение и в
развернутом виде положил его на стол.
Министерство безопасности Российской Федерации. Полковник, прочитал Раздолбай.
Он капитулировал сразу, сдулся, как развязанный в основании шарик. Как-то само собой
стало ясно, что Сергей Вадимович полковник настоящий, а почему полковники специальной
службы не защищают дома, а проникают в них по просьбе эксцентричных Осьминогов, об этом
надо спрашивать у тех, кто придумал новые правила соленой жизни. Понятно было и то, что
документ составлен Сергеем Вадимовичем предельно грамотно, и от подписи этого документа
никуда не деться. Да и неправильно будет, на самом деле, отказываться от подписи… Они с
Мартином действительно поспорили, и Сталин разбил, а Мартин предупреждал, даже
отговаривал… Раздолбай сам настоял на этом споре, мечтая сжимать в объятиях «коней» и
полагая, что вернее добьется этого, если отрежет себе путь к отступлению. Да, он сделал это по
глупости, не зная, что «кони» могут выпивать воды на пятнадцать тысяч, но, как говорится, «не
зная броду, не суйся в воду», особенно если эта вода «Перье». Теперь делать нечего
придется подписывать, и будь что будет. В конце концов, двадцать лет большой срок. Можно
подписать, а там как в притче про Ходжу Насреддина или шах умрет, или осел. Не хотелось
бы только этим ослом оказаться.
Дайте, я прочту внимательно, хрипло попросил Раздолбай.
Свой глазок смотрок, странно усмехнулся Сергей Вадимович и придвинул к нему
документ.
Раздолбай стал читать, не разбирая слов, и зацепился за первую же строчку.
Почему Мартин с ограниченной ответственностью, а я нет? Мы на равных спорили!
спросил он и по взгляду Сергея Вадимовича понял, что сморозил глупость.
Мартин Глебович заключил договор между вами и своим ООО обществом с
ограниченной ответственностью, чтобы можно было использовать наши бланки и печать,
спокойно растолковал Сергей Вадимович.
Ну, я так и подумал… смутился Раздолбай и, не рискуя больше ничего спрашивать,
пробежался по договору до конца.
Все было записано так, что не подкопаться. Формулировка «девушка, сопоставимая, на
взгляд трех незаинтересованных лиц, с профессиональной моделью из модельного агентства
высшей категории» выглядела тяжеловесной, но простора для толкований не оставляла. Сразу
было понятно, что это за девушка Кисю в халате с драконами не подсунешь.
Ладно, вроде все правильно, смирился Раздолбай и нехотя поставил подпись на трех
экземплярах договора. Он чувствовал себя так, словно над ним совершили незначительное, но
опасное насилие, от которого можно ждать непоправимых последствий в будущем что-то
вроде удара медленной смерти в кунг-фу. Чтобы как-то возразить этому, он поднял на Сергея
Вадимовича неуверенный взгляд и обиженно сказал:
Целый полковник и такой ерундой занимаетесь. Мне вот сегодня бандиты на Арбате
этюдник разбили, а милиционеры в сторону отвернулись.
Ты что это, вроде как предъяву кидаешь мне за то, что я тебя защищаю плохо?
уточнил Сергей Вадимович, и в его серых фотоэлементах проскочила живая искра.
Нет, не предъяву. Просто.
Просто был у бабушки такого роста, усмехнулся полковник и, наклонившись к
Раздолбаю, доверительно сказал ему в самое ухо: Слушай, красапет, я вас, баранов долбаных,
пас двадцать лет жизни вам не нравилось. Теперь колупайтесь со всем этим говном сами.
На этом Мурена щелкнул замками дипломата, в котором скрылись два подписанных
договора, и направился к выходу.
Соглашение будет у Мартина в сейфе. Не объявишься до двенадцатого года, к тебе
придут.
Кто, вы?
Не знаю, я могу не дожить. Кто в то время у Мартина вопросы решать будет, тот и
придет.
Почему вы можете не дожить? Вам вроде лет не много, обеспокоился Раздолбай,
подумав, что с Муреной он уже познакомился и лучше увидит еще раз его, чем какого-то
другого полковника.
Серые фотоэлементы Сергея Вадимовича неожиданно потеплели.
Детеныш, блин, ты хоть понимаешь, что можешь из-за этого пари в какую-нибудь дурь
влететь? Давай, я тебе прямо сейчас напишу на стене. Мартину покажешь, потом сотрешь, а я
приходить не стану будешь спокойно жить.
Соблазн освободиться от спора был велик, но Раздолбай почувствовал, что если увидит у
себя на стене условленную надпись, то она будет травить его всю оставшуюся жизнь, даже если
он заклеит ее другими обоями. Черные буквы станут из-под обоев испарять свой яд, как если бы
их написали каким-нибудь смертоносным анчаром.
Нет уж, поспорили так поспорили, ответил он и закрыл за Сергеем Вадимовичем
дверь.
Оставшись один, Раздолбай ощутил облегчение пополам с обреченностью, словно ему
вынесли суровый приговор, но с отсрочкой на двадцать лет. Только теперь, подписав документ,
он понял слова Мартина о вызове. Спор получился не о том, будет ли у него красивая девушка.
Это был спор, сможет ли он плавать в новой соленой воде как рыба или станет одним из
побирающихся крошками донных рачков, в которых на глазах превращались все бывшие
пресноводные. Он вспомнил «Американскую трагедию», которую брал полистать из-за
броского названия. Книгу он не дочитал, но в предисловии говорилось о разоблачении
капиталистических нравов и ущербном буржуазном сознании героя. С той поры прошло меньше
года, и вот Раздолбай сам был в шкуре главного персонажа той книги, мечтая о месте в обществе
и утонченных красавицах. Только дяди, который мог дать место на фабрике, у него не было.
«Надо выкарабкаться! Надо выбраться наверх!» настраивал он себя, решив не сдаваться.
Он понимал, что работа массажиста может стать только первой ступенькой лестницы, по
которой ему необходимо взойти. Но куда ведет эта лестница? Какие ступени могут быть
следующими? Издательство дяди Володи умерло, рисованием ничего не добиться… Как
подниматься, если в соленой жизни Лещам не осталось никаких возможностей?
«Надо стать Барракудой! увидел Раздолбай единственный выход. Беспощадным
хищником, который знает, к чему стремится, и готов ступать по головам. Что делал бы
Барракуда, если бы начинал массажистом? Скопил бы деньги, откладывая каждый рубль,
открыл бы салон и собственные курсы, нанял других массажистов выжал бы из них все,
чтобы вложить деньги еще в несколько салонов…»
Раздолбай представил, как тетка с водянистыми пальцами просит «прибавить хотя бы сорок
рубликов, потому что совсем нечем платить за квартиру и детки не ели».
«Рентабельность моего бизнеса не позволяет платить вам больше, мысленно ответил
Раздолбай тетке, получая удовольствие от своей жесткости. Я вам не ЦК КПСС, которого
больше нет, чтобы думать о ваших детках. Зачем вы рожали их, если понимали, что не сможете
прокормить? Не хотите работать за эти деньги, проваливайте мои курсы каждый месяц
выпускают десятки таких, как вы. Я через все это прошел, сам с этого начинал».
Думать, как Барракуда, Раздолбаю понравилось. Он взглянул на себя в зеркало, и ему
почудилось, что в его лещовых глазах появился барракудий отблеск.
«Надо все время крутить в голове такие мысли, сказал он себе. Быть Барракудой надо
учиться! Теперь осталось выпросить у родителей взаймы десять тысяч, а если откажутся, то и
здесь проявить себя Барракудой. Вырвать эти деньги, выгрызть, выцарапать! Потребовать так,
чтобы отказать не посмели!»
Пробуждая в себе хищника, Раздолбай позвонил домой.
Сыночек, здравствуй, обрадовалась ему мама.
Барракуда чуть не растаяла у Раздолбая внутри, но он взял себя в руки и, поболтав для
приличия о домашних делах, перешел к делу:
Мам, у меня к тебе серьезный вопрос. Можешь дать взаймы десять тысяч на два месяца,
я тебе потом верну по частям.
Что у тебя случилось? испугалась мама.
Ничего не случилось, не бойся, я в карты не играю. Деньги нужны для дела.
Какого еще дела?
Так ли важно какого? Я знаю, что эти деньги у вас есть, и твердо обещаю вернуть. Что
еще нужно?
Что ты со мной говоришь таким металлическим голосом?
Нормальным.
Я такого разговора не приемлю. Это немаленькие деньги, которые я так просто дать не
могу, и тем более ничего не собираюсь давать, если не могу получить простой ответ.
Услышав, что мамин голос тоже металлизируется, Раздолбай смягчил тон.
Мам, я у тебя разве часто деньги просил? Я прошу не на веселье, не шмоток купить. Мне
нужны деньги, чтобы… научиться одной профессии.
Какой профессии?
С ней можно будет найти работу.
Ты учишься в институте, только второй курс заканчиваешь. Куда ты сейчас сорвешься в
другое место, чтобы всю преж нюю учебу насмарку? Нет денег самостоятельно жить значит,
возвращайся! Я ключи тебе дала, чтобы ты астмой не страдал, пока лак выветривался, а ты с
концами свалил.
Раздолбай задрожал от обиды и негодования, но решил не отступать какой же он
Барракуда, если сникнет от первого же отказа?
Дядя Володя дома?
Дома, а что?
Я хочу с ним поговорить.
А что с ним говорить по этому поводу, если я уже все сказала тебе?
По вопросу денег все равно решаешь не ты.
Ты не многовато берешь на себя?
Дай мне дядю Володю, ты мне уже все, что могла, сказала.
По грохоту в мембране, Раздолбай понял, что мама швырнула трубку на стол. Послышались
повышенные голоса судя по всему, родители обсуждали, как Раздолбай не прав.
«Ни за что не вернусь к ним!» подумал он.
Дядя Володя подошел к телефону.
Ну, что ты доводишь мать?
Я не довожу. Попросил взаймы денег, чтобы пойти учиться.
На кого?
Это так важно?
Ты что, не понимаешь, что если не скажешь, то никто тебе ничего не даст?
На массажиста, нехотя признался он.
Не понимаю, удивился дядя Володя, выкинуть все, что умеешь, и пойти в обслугу?
То, что я умею, никому не нужно. И я не собираюсь ничего выкидывать, буду рисовать в
свободное время. Чехов был врачом, и ничего книжки успевал писать.
Ну, между врачом и массажистом есть разница.
Если такая, как между мной и Чеховым, то это неплохо.
Неплохо для массажиста или неплохо для Чехова?
Раздолбай засмеялся, и дядя Володя тоже.
Ладно, считаю на этой шутке разговор оконченным. Завязывай с мудачеством,
возвращайся домой. Вместе будем решать, как тебе жить.
Дядя Володя поставил точку не терпящим возражений тоном и положил трубку. Ярость и
отчаяние вспенились в крови Раздолбая бешеной газировкой. Он ни за что не хотел
возвращаться к родителям. И дело было даже не в том, что ему дорога была свобода курить и
валяться на диване с «Пентхаусом». Больше всего он боялся, что отчим-Лещ и мама-Плотва
помешают ему стать Барракудой. Даже если они дадут деньги на учебу и смирятся с его
работой, при них он не сможет открыть массажный салон. Мама станет мучить его упреками,
что он «испортился», «говорит металлическим голосом», стал «помешанным на деньгах
уродом». Отчим будет говорить глупости, что он эксплуатирует людей. Живя с родителями, он
вырастит из себя чахлую беззубую Барракуду, которую загрызут другие, а это даже хуже, чем
оставаться Лещом. Нет, возвращение к родителям это проигрыш, и все из-за каких-то жалких
десяти тысяч!
Деньги! Где же взять деньги?
Вариант занять у Мартина Раздолбай даже не рассматривал. После визита Мурены он стал
для него почти врагом, а врага можно было только побеждать, но никак не просить о помощи.
Оставалось что-то продать. Раздолбай обвел взглядом полупустую комнату, и взгляд, словно
стрелка компаса, остановился на стопке Белочкиных кассет. Хромовые «Макселлы»,
запечатанные в золотую пленку смотрелись как слитки.
«Нет, нет… Это невозможно! Я такого никогда не сделаю, погнал Раздолбай
испугавшую его мысль, и тут же сам себя спросил: А почему? Не убийство же это, в самом
деле».
В голове Раздолбая заметались два голоса, но не как раньше, когда один из голосов был
мудрее. Оба голоса были его собственными оба кричали от неуверенности и пытались один
другого переубедить.
Этого нельзя делать! Это кидок, воровство, подлость! убеждал один голос.
Разве она от этого умрет? Повесится? возражал другой. Нет ведь, она махнет
рукой, скажет: «Папа еще купит».
Продать эти дорогущие кассеты в любую палатку звукозаписи получится почти десять
тысяч.
Деньги будут гореть у меня в руках.
Погорят и погаснут я потрачу их на дело.
Она хорошо ко мне относилась, дала вырезку из газеты.
Для нее эти кассеты развлечение, для меня пан или пропал.
Нет, нет, это очень плохой поступок!
Я ЗНАЮ, что поступок плохой и не собираюсь убеждать себя в обратном, жестко
прижал Раздолбай свой второй голос. Это «этическая дилемма», но дело не в том, что
пришло время поступать по принципу «умри ты сегодня, а я завтра». Не в том суть, что мне
позарез нужны деньги и нет иного способа их достать. Дело гораздо важнее! Я решил, что не
хочу быть придонным рачком и должен стать Барракудой.
Для Барракуд не существует «этических дилемм», они руководствуются выгодой. Они
могут в Москве-реке утопить, если им это выгодно. Как же я собираюсь стать таким, как они,
если не могу совершить даже такую мелочь? Да я ДОЛЖЕН ЗАСТАВИТЬ себя это сделать! Это
Лещи не смеют совершать таких поступков, а чтобы стать Барракудой, Леща надо в себе убить!
Если я хочу жить Барракудой, мне придется увольнять людей, отказываться от сделок,
вышвыривать использованных партнеров, мало ли что еще… Даже если бы у меня были десять
тысяч, это полезно было бы совершить только ради того, чтобы Леща истребить в себе! Для
настоящего Барракуды и вопросов бы таких не возникло продать или продавать. Если я об
этом задумываюсь, это лишнее доказательство того, что до Барракуды мне еще далеко. А вот
надо заставить себя! Не думать, Барракуда я или нет, а поступить, как Барракуде положено.
Отбросить метания, заставить себя это сделать, и пусть это будет мне посвящением. Зачем
сейчас удерживаться от маленького зла, зная, что, став Барракудой, ПРИДЕТСЯ раньше или
позже совершать зло большее, иначе ничего не добиться?
Второй голос как будто сдался. Раздолбай, сгреб все десять кассет в пакет и вдруг…
бессильно опустился на диван, чувствуя, что совершить задуманное ему мешает какой-то
предохранитель в районе сердца и выломать этот предохранитель у него не хватает сил.
«Даже этого не могу… Даже этого…» отчаялся он и расплакался так, словно ему было
десять лет и это у него какой-нибудь злой парень отобрал дорогие кассеты.
«Я не Барракуда… Я не Барракуда, и мне никогда им не стать! плакал он, уткнувшись в
подушку. Я жалкий Лещ, рачок, раздолбай… Мартин был прав, когда сказал, что у меня
ничего не будет! Лучше было согласиться с Муреной и сдаться. Все равно я получу на стену эту
проклятую надпись, так лучше было получить ее сегодня и привыкнуть к ней, чем видеть ее в
будущем так отчетливо, словно она уже здесь! Как же так вышло?!»
Раздолбай пытался понять, в какой момент проиграл свою жизнь. Год назад он был
счастлив, учился, любил, набивал карманы деньгами, которых хватало, чтобы делать сюрпризы
в Риге. Он не сделал ни одной ошибки, способной пустить жизнь под откос, не полез грабить
ларек со шпаной, не ввязался в пьяную драку, не попробовал наркотики. Чем он провинился, что
его захлестнула соленая вода с Барракудами, и этим Барракудам принадлежит все деньги,
кафе, девушки? Барракуды будут жить как в «Ночных грезах Далласа» и ездить на спортивных
машинах к красивым женщинам, а он даже не сможет стать массажистом, потому что родители
отказались дать ему десять тысяч. От обиды на жизнь Раздолбай стал рыдать в голос и
выкрикивать обвинения.
Почему ты не родила меня Барракудой? обращался он к мысленному образу мамы.
Тебе трудно было найти крепкого мужика, чтобы я пошел в него, а не вырос глистой в
шестьдесят килограммов? Трудно было отдать меня в детстве на какое-нибудь дзюдо или
самбо?
А ты! Ты не мог отправить меня в правильный пансионат, как папа Мартина, чтобы у
меня появились нужные знакомства? выл он, укоряя дядю Володю. Зачем было отправлять
меня в идиотский «Орленок»? Чтобы я «не испортился»? Ну и зачем я теперь такой
«непорченый»? Что я могу делать в этой соленой воде? Что ты сам теперь можешь?
За упреками к родителям посыпались упреки к себе. Перед глазами Раздолбая парадом
прошли все его непобеды заброшенные отжимания от пола, несобранный истребитель
«Фантом», тщетная попытка написать книгу, скомканные листы с конскими мордами…
Раздолбай осознал, что за всю жизнь не довел до конца ни одного дела, ничего по-настоящему
не умеет, ничего не знает. Мартин и Валера с легкостью вплетали в свою речь каких-то
Растиньяков, Танталов, Гумберт-Гумбертов что это все такое, вдруг этого стыдно не знать?
Он отстал навсегда, и от убийственного клейма на стене ему никуда не деться. Так пусть же ему
будет хуже, раз он такой слабак и бездельник! Пусть он получит заслуженное!
Миша станет солистом в Италии, Валера банкиром в Гамбурге, Мартин будет
владельцем поездов, а он получит надпись «неудачник» на стену, потому что не может даже на
массажиста выучиться, не имея сил продать чужие кассеты.
Раздолбай снова мысленно потянулся к предохранителю на сердце. Он пытался вырвать его
с мясом, расшатывал, но чувствовал, что от этого лишается жизненных сил и словно
истончается. Получалось так, будто жизнь была бензобаком с высоким уровнем топлива, и,
расшатывая предохранитель, он создавал в этом баке течь, отчего уровень уменьшался, отнимая
у него уверенность, что он будет жить долго.
Почему?! Господи, ну почему я даже этого не могу сделать?! невольно спросил он,
удивляясь, что обращается к тому, в кого больше не верит, и спрашивает о том, чего адресат
обращения никак не сможет одобрить. Почему? Почему?!
Потому что я не позволяю тебе, ответил тот самый голос, который он просил
заглохнуть и никогда больше не появляться.
«Опять это раздвоение сознания, опять психоз! испугался Раздолбай так сильно, что
вскочил с дивана и забыл про свои слезы. Молчи! Не хочу опять „Бога“ в голове, из-за
которого буду сходить с ума!»
Раздолбай закружился по комнате. Он чувствовал, что голос, который привел его однажды
к самой сильной душевной боли, снова овладевает им.
Ты не Барракуда и никогда им не будешь, но это не единственный путь, твердо и даже
сурово заговорил голос. У тебя есть дело, способности, которым ты никогда не уделял
должных усилий. Ты сам думал когда-то, что если бы рисовал столько, сколько играет на
скрипке Миша, то у тебя получалось бы намного лучше. Если бы ты приложил к своему делу
десятую долю его труда, то нарисовал бы «Тройку» так, что она могла бы выиграть конкурс, но
ты бросил, едва начав. Ты еще не проиграл жизнь, но у тебя остался единственный шанс
картина, которую ты придумал. Ты попробовал и увидел свое бессилие научись! Забудь про
массажные курсы. Пойди к своему педагогу по мастерству, договорись об уроках.
Чем я буду за них платить? На что жить? вступил Раздолбай в диалог, не в силах
заглушить голос и снова допуская, что общается с высшей силой.
Продай магнитофон.
Это самое дорогое, что у меня есть!
Самое дорогое это жизнь, которую ты почти проиграл и за которую должен дать
последний бой. У тебя нет на эту битву двадцати лет, есть три года до конца учебы время
пошло. Ты должен нарисовать картину, которую придумал, настолько хорошо, насколько
возможно. Массажные курсы отвлекут, не позволят сосредоточиться, а ты должен выжать все,
на что способен. Если продашь магнитофон, этого хватит на целый год собранного труда, учебы
и частных уроков.
Лучше я продам свои кассеты, а не чужие, и окончу курсы на эти деньги, нашел
выход Раздолбай.
Эти курсы не для тебя. Пойдешь на них сломаешь руку, пригрозил голос.
Психоз, психоз! запаниковал Раздолбай, пытаясь прогнать пугающую мысль, но чем
активнее он ее гнал, тем отчетливее слышал внутри себя сломаешь руку, сломаешь руку,
сломаешь руку.
Раздолбай запротестовал, не желая, чтобы голос навязывал ему свою волю. Он пытался
убедить себя, что это самовнушение, и если он сам себе внушил страх сломать руку, то сам же
может и «развнушить», но ничего не получалось. Голос набрал такую мощь, что противостоять
ему он был не в силах и понял, что ходить на курсы не сможет. Даже если с ним ничего не
случится, он будет жить в постоянном страхе, ожидая, что сломает руку, и в конце концов
захочет сломать ее, потому что лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
Я двинулся! паниковал он. Я вообще ничего не могу! Не могу даже победить
собственный психоз.
Ты знаешь, что это не психоз, возражал голос. Психоз если бы голос звучал как
голос, а ты слышишь чувством, которое заложено специально для этого. Вспомни, сколько раз
ты обращался ко мне и получал помощь отселился от родителей, увез Диану в Москву, смог
улететь в Ригу… Ты обещал поверить, если Диана станет твоей первой девушкой. Теперь, когда
боль утихла, скажи разве ты предпочел бы, чтобы твоя просьба осталась невыполненной?
Хорошо… сдался Раздолбай, решив покорно выслушать все, что голос предложит.
Допустим, я продам магнитофон… Только допустим! Вдруг я продам, потрачу время, и ничего
не получится?
Верь, как ты верил, что успеешь купить цветы и вернуться на самолет. Я говорю тебе,
что это надо сделать, поэтому не сомневайся.
А вдруг эта картина будет никому не нужна? Вдруг я не выиграю никакой конкурс?
Картина твой последний шанс выиграть жизнь. Забудь про конкурс. Ты должен
рисовать столько же, сколько играет Миша, и отдавать этому столько же сил. Ты должен
нарисовать «Тройку» и превзойти себя, иначе…
Неожиданно Раздолбаю захотелось доставить самому себе душевную боль, сделав
странную вещь глупую, но символичную. Он упрямился, говорил себе, что это «психоз», но
желание было таким сильным, словно не он его контролировал. Чувствуя себя марионеткой,
которую тянут за ниточки, он подошел к ящику стола и вытащил из него коробку с
«Фантомом», отложенным, чтобы «собрать когда-нибудь позже». Полюбовавшись картинкой на
коробке, он взял из того же ящика бутылочку с растворителем и вынес все это на балкон.
«Зачем я делаю это?» удивлялся он сам себе.
Вспомни, сколько раз ты отказывался от всего, что требовало усилий, отвечал
голос. Сделай это, и пусть тебе будет больно. Поставь на сердце ожог, чтобы он не давал тебе
отказаться от исполнения начатого.
Повинуясь не себе, а голосу, Раздолбай облил коробку с самолетом растворителем и поджег
зажигалкой. Пластмассовые детали задымили черным дымом с хлопьями и стали сворачиваться
в угольные капли, которые падали на балконный кафель одновременно со слезами из глаз
Раздолбая. Он плакал не потому, что ему жалко было увлечения детства самолетика, который
так и не довелось собрать. Он плакал, потому что видел, что так будет гореть его жизнь, если он
не выиграет битву, которую голос требовал начать сегодня же.
Вспомни, как ты мечтал «склеить настоящую модель», безжалостно говорил голос.
Смотри теперь, как «Фантом» сгорает фантомом, и знай, что если не напишешь «Тройку», так
же сгорит все в твоей жизни, включая мечты о «моделях-конях», которыми ты грезишь сейчас.
Ладно… допустим, ты Бог, и я положусь на тебя еще раз, смирился Раздолбай,
боясь опять довериться непонятной игре разума, которая может снова привести к боли и
разочарованию. Я сжег увлечение детства, как ты велел, я продам магнитофон своего
лучшего друга. Мне жалко продавать его так, что переворачивается все внутри, но, чтобы
испытать тебя еще раз, я готов сделать, как ты велишь. Только вдруг я доверюсь тебе, но ни к
чему не приду? Вдруг напишу картину, но не заработаю денег, не покорю никаких «коней», не
выиграю спор с Мартином?
Пока ты не написал «Тройку», я не могу обещать тебе ничего. Ничего, кроме одной
вещи.
Какой?
Последние слова, прозвучавшие от имени голоса, резонансом зацепили в душе Раздолбая
струну, от вибрации которой у него сами собой хлынули из глаз слезы безбрежной
необъяснимой благодарности. Эти слова целебным пластырем покрыли все ожоги на сердце. Их
захотелось собрать в горсточку и носить на груди, как оберегающий от всего талисман. Слова
было четыре:
Я тебя не оставлю.
ОКОНЧАНИЕ
В КНИГЕ
«ХРОНИКИ РАЗДОЛБАЯ-2»
«Спор на балу Воланда»
Выходные сведения
УДК 821.161.1-31
ББК 84 (2 Рос=Рус)6-44
С18
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения
правообладателя запрещается.
Санаев, Павел
С18 Хроники Раздолбая. Похороните меня за плинтусом-2 : [роман] / Павел Санаев.
Москва: ACT, 2013. 480 с.
ISBN 978-5-17-077940-6 (С.: ПС)
(Оформление: Александр Шпаков)
ISBN 978-5-17-079313-6 (С.: ПС-2)
(Оформление: Андрей Ферез. На обложке использована работа художника Сергея
Алибекова)
УДК 821.161.1-31
ББК 84 (2 Рос=Рус)6-44
© Санаев П.
© ООО «Издательство АСТ»
Литературно-художественное издание
18+
Павел Санаев
ХРОНИКИ РАЗДОЛБАЯ.
ПОХОРОНИТЕ МЕНЯ ЗА ПЛИНТУСОМ-2
Роман
Зав. редакцией Л.А. Захарова
Редактор Н.С. Кочарова
Технический редактор Т.П. Тимошина
Отв. корректор И.М. Цулая
Компьютерная верстка С.Б. Клещёв
Подписано в печать 29.04.2013.
Формат 84×108/32. Усл. печ. л. 25,2
С.: ПС. Тираж экз. Заказ №
С.: ПС-2. Тираж экз. Заказ №
Общероссийский классификатор продукции
ОК-005-93, том 2; 953000 - книги, брошюры
ООО «Издательство ACT»
127006, г. Москва, ул. Садовая-Триумфальная, д. 16, стр. 3, пом. 1, комната 3
По вопросам оптовой покупки книг обращаться по адресу:
г. Москва, Звездный бульвар, д. 21, 7-й этаж
Тел.: (495) 615-01-01, 232-17-16
notes
Примечания
1
Окраска милицейской машины 80-х.
2
Доброе утро, уважаемые пассажиры! Поднимаемся, приехали! Рига! Доброе утро… ( латв.)
3
Марка радиолы устройства, совмещавшего радиоприемник и проигрыватель виниловых
дисков.
4
«Дорогие товарищи, я не могу достичь удовлетворения» (англ.). Строчка из хита «Роллинг
Стоунз».
5
Будьте добры столик на троих, пожалуйста.
6
Говорите по-английски?
7
Ох, эти прибалты! У них были бы проблемы с немецкоговорящей обслугой, даже если бы
их оккупировали мы!
8
Они уже год независимы.
9
В жопе их независимость!
10
О, вон хороший столик в углу!
11
Тссс! Не говори здесь на этом варварском языке. Не видишь что ли?
12
Да, ты на них пялишься.
13
Те женщин? (искаж.)
14
Ну, давай, приведи их.
15
Без вариантов.
16
Гюнтер, не будем пить пиво как жлобы! Закажем «Асти Мондоро», как интеллигентные
люди!
17
Вы только по-английски говорите? Немецкий? Венгерский?
18
По-немецки чуть-чуть. По-английски и немного по-итальянски.
19
Мой английский маленький. Хорошо понимать, говорить плохо (искаж.).
20
Так жаль, что вы не говорите по-венгерски!
21
Нет, я из Вен…
22
Что он сказал?
23
Ваш приятель русский?
24
Нет, венгр. Подцепили его вчера в баре «Зилупес». Напился, как свинья, отбился от группы.
25
Не настолько я напился, чтобы любить свинью! (Игра слов, построенная на том, что
Раздолбай не знает идиоматических выражений.) Чуть-чуть…
26
Это стихотворение написал друг моего отца. Значит, что венгры и русские братья. Мой
папа был студентом, когда прочитал это стихотворение публично. Получил за это четыре года
тюрьмы и его друг тоже.
27
Он что какие-то интеллектуальные права нарушил?
28
Похоже, она говорит про пятьдесят шестой год. Ты не знаешь своей истории. Советские
танки в Будапеште, забыл?
29
О, я родился намного позже!
30
Вы из Западной Германии или из Восточной?
31
Конечно, из Западной. Мы продаем здесь доильные агрегаты.
32
Девушки, я сюда часто приезжаю и знаю реалии. Скажите свои настоящие имена, потому
что я не люблю эти собачьи клички вроде Стелла, Изольда, Мишель… Не парьте мне мозги! Вы
наверняка Наташа и Лена.
33
Ты знаешь! Меня зовут Оля.
34
Меня зовут Геула. Простите, у нас в Латвии странные имена. Черт…
35
Я понял. Ну ладно, Оля и Стелла-Геула, мы лучшие немецкие ебари, пошли к нам в номер,
деньги не проблема.
36
Сто долларов за ночь вас устроят?
37
Абсолютно! И я закажу в номер полдюжины «Асти Мондоро».
38
Ты не сказал, как тебя зовут?
39
Я буду звать тебя Милек, ладно? Милек, здесь у нас три парня и только две девушки.
Хочешь, мы позовем сюда третью девушку?
40
Я не знаю… Я влюблен… У меня девушка в Венгрии…
41
Потанцуем!
42
Лен… Лен… Ленинградская стекольная фабрика! Смотрите, теперь мы наливаем западное
шампанское в советские бокалы!
43
Я тебе говорил, что будет, как в «Ночных грезах Далласа». Интуристовские девушки в Риге
самые лучшие!
44
Пошли.
Куда?
В спальню, куда же еще?
45
Ты уверен, что тебе не нужна компания?
46
Как хочешь.
47
Я сказал нет, значит, нет!
48
Что вам угодно, уважаемый господин?
49
Я не понимаю по-русски. Говорите по-немецки?
50
Я ничего не понимаю… Куда вы идете, не видите, что я раздет?
51
Мы сейчас все уберем, не волнуйтесь.
52
Я немецкий представитель компании «Сименс». Мы продаем доильные агрегаты.
53
Будете продавать свои агрегаты в другой гостинице. И перестаньте говорить по-немецки,
или я заговорю по-латышски и вызову полицию, чтобы вам перевели. Все понятно?
54
Любовь это бритва, и я иду по острию этого серебристого лезвия.
55
Разве это преступление?
56
Да, да! Я кончаю, кончаю!
57
Альбом группы Iron Maiden 1985 года.
58
О, Боже мой! Боже мой, черт возьми!
59
О, Боже мой, черт возьми! Черт побери этого чертового Андрея!
60
Нет любви.
61
Мастихин инструмент живописца, широкий плоский нож в виде лопатки с изогнутой
ручкой.
62
Десять долбаных лет тяжелой работы.
63
Долбиться (эфм.).
64
Как тот актер, который, оробев, теряет нить давно знакомой роли…
65
Как тот безумец, что, впадая в гнев, в избытке сил теряет силу… силу… Все, у меня сели
батарейки. Веди меня в купе, я сейчас вырублюсь и буду спать без задних ног.
66
Можешь оставаться в шляпе (англ.). Строчка из хита Джо Кокера, под который танцевала
героиня фильма «9,5 недель».
67
Так я молчу, не зная, что сказать,
Не оттого, что сердце охладело.
Нет, на мои уста кладет печать
Тут что-то трам-пам-пам… любви нет предела!
68
Следующая песня «Орудие любви!».
69
«Я был рожден, чтобы любить тебя» самый известный хит группы.
70
Лермонтовская строчка «Забил снаряд я в пушку туго» переиначена с использованием
фамилии члена ГКЧП, министра внутренних дел СССР Б.К. Пуго.