Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Практическое занятие по роману А.И.Герцена «Кто виноват»
Выполнила Аргунова Виталина, гр. РН-11
Суть диалогического конфликта сводится к тому, что противоположные (чаще всего взаимоисключающие) субъективные точки зрения сталкиваются на фоне самой действительности, обнаруживая перед ней свою односторонность и недостаточность и тем самым выявляя, косвенным образом, ее широту и неисчерпаемую сложность. Сталкиваемые точки зрения принадлежат персонажам, авторская позиция отграничена от них — только при этом условии диалогический конфликт может развернуться. Ю. В. Манн показывает, что такая схема повторяется в самых разных произведениях «натуральной школы» — с различным смысловым наполнением, но сохраняя свою основную структурную «формулу».
Во II главе второй части спорят Крупов и Круциферский. Любоньке отведена в их споре особая роль, близкая к роли арбитра (распределение ролей здесь отчасти напоминает «Обыкновенную историю» Гончарова). В IV главе той же части главной спорящей «стороной» является уже Бельтов, его оппонентами оказываются Крупов и учитель Бельтова Жозеф, о прежнем разговоре с которым герой здесь вспоминает. Далее, V глава начинается спором Бельтова и Любоньки, внезапно разрешившимся объяснением в любви. И наконец, в VI главе, перед самым концом романа, вновь сталкиваются точки зрения Бельтова и Крупова. Основной формой развертывания конфликта являются диалоги персонажей: именно в них он выражается прямо и открыто. Но прямыми столкновениями спорящих «голосов» дело не ограничивается. У Герцена нередко образуются конфликтно-диалогические смысловые связи между разными диалогами, и образуются они своеобразными тематическими перекличками: мотив, выдвинутый в споре одним персонажем, в каком-то более позднем диалоге переходит к другому, иногда к оппоненту первого, и получает благодаря этому новый смысл. Так, мысль о том, что человеку хорошо лишь тогда, когда он один и «сам себе довлеет», сначала высказывается Круповым в диалоге II главы второй части, но потом ту же мысль в ином контексте разовьет Бельтов, сообщая ей в диалогах IV и V глав глубокий и напряженный нравственно-философский пафос.
В авторском повествовании все три тенденции соседствуют, иногда даже переплетаются. А потом, в диалогах IV главы второй части они превратятся в три разные точки зрения (Круциферского, Крупова, Бельтова), которые вступят в полемическое противоборство. Иногда автор синтезирует враждебные в диалогах тезисы персонажей. Так строится в IV главе второй части авторская характеристика Дмитрия Круциферского, включающая в сложное единство многие объяснения и оценки, сопоставимые с точками зрения Любоньки и Крупова — с теми, которые еще недавно непримиримо сталкивались в споре, воссозданном II главой той же части. С борьбой мнений соотносится и сама объективная логика развития действия. Повороты и объективные итоги развития сюжета тоже подтверждают или опровергают, корректируют или дополняют точки зрения, сталкиваемые в диалогах персонажей. Нередко эти повороты и итоги сами оказываются предметом полемического обсуждения. В общем, диалогический конфликт развивается по мере того, как противоборство «голосов» внутри диалогов распространяет свое влияние за их пределы и вовлекает в свое движение некоторые другие компоненты романа.
Освещение изображаемых ситуаций оказывается, таким образом, двойственным, совмещающим социально-исторический и универсально-философский подходы к материалу. По мере того как эта двойственность превращается в норму (а на протяжении второй части «Кто виноват?» такая тенденция проявляется все более отчетливо), становится очевидной глубокая содержательность происходящего сдвига. Именно он приводит к тому, что антиномия «человек — среда», почти непоколебимо господствовавшая в первой части, постепенно утрачивает свое монопольное положение и свою первоначальную форму.
Система образов
Социальным кругам, властвующим в поместьях или в бюрократических учреждениях, Герцен противопоставил явно сочувственно изображаемых крестьян, демократическую интеллигенцию. В романе отчетливо выражена авторская симпатия к русскому народу. Писатель придает большое значение каждому образу из крестьян, даже второстепенному. Так, он ни в коем случае не хотел печатать свой роман, если цензура исказит или выбросит образ Софи. Герцен сумел в своем романе показать непримиримую враждебность крестьян по отношению к помещикам, а также и моральное их превосходство над своими владельцами. Любоньку особенно восхищают крестьянские дети, в которых она, выражая взгляды автора, видит богатые внутренние задатки: «Какие славные лица у них, открытые и благородные!»
Разночинцы и духовно родственный им Бельтов постепенно занимают в романе определяющее место, что придает произведению явно выраженную, его обогащающую интеллектуально-психологическую окраску. Образом Круциферского Герцен вслед за Пушкиным и Гоголем ставит проблему «маленького» человека. Круциферский, сын губернского лекаря, по случайной милости мецената, кончил Московский университет, хотел заниматься наукой, но нужда, невозможность существовать даже частными уроками заставили его поехать на кондицию к Негрову, а затем стать учителем провинциальной гимназии. Это скромный, добрый, благоразумный человек, восторженный поклонник всего прекрасного, пассивный романтик, идеалист, спиритуалист, изолировавшийся от «проклятых» вопросов, от боевой интеллектуальной атмосферы своего времени. Дмитрий Яковлевич свято верил «в действительность мира, воспетого Жуковским, и в идеалы, витающие над землей», а все явления жизни объяснял духовным, божественным началом. В практической жизни это беспомощный, всего боящийся ребенок. Смыслом жизни стала его все поглощающая любовь к Любоньке, семейное счастье, которым он упивался. А когда это счастье стало колебаться и рушиться, то он оказался морально раздавленным, способным лишь молиться, плакать, ревновать и спиваться. Образом Круциферского Герцен развенчивает свой былой юношеский романтизм, а также увлечение романтизмом и идеалистической философией значительной части русского общества 30-х годов. Фигура Круциферского приобретает трагический характер, определяемый его разладом с жизнью, его идейной отсталостью, инфантильностью.
Доктор Крупов и Любонька представляют новую ступень в раскрытии типа разночинца. Крупов — материалист. Несмотря на косный, глушащий все лучшие порывы провинциальный быт — Семен Иванович сохранил в себе человеческие начала, трогательную любовь к людям, к детям, чувство собственного достоинства: «в глазах его еще попрыгивали огоньки». Отстаивая свою независимость, он пытается по мере сил приносить людям добро, не разбирая их чинов, званий и состояний. Навлекая на себя гнев власть имущих, пренебрегая их сословными предрассудками, Крупов идет в первую очередь не к знатному, а к наиболее нуждающемуся в лечении. Через Крупова автор иногда высказывает собственные взгляды о типичности семьи Негровых, об узости человеческой жизни, отданной лишь семейному счастью. При всем том Герцен подчеркивает ограниченность его материализма — «медицинского», т. е. метафизического.
Психологически более сложным предстает образ Любоньки. Внебрачная дочь Негрова от крепостной крестьянки, она с раннего детства оказалась в условиях незаслуженных обид, грубых оскорблений. Все и всё в доме напоминали Любови Александровне, что она барышня «по благодеянию», «по милости». Притесняемая и даже презираемая за свое «холопское» происхождение, она чувствует себя одинокой, чужой. Каждодневно ощущая оскорбительную несправедливость по отношению к себе, она возненавидела неправду и все то, что теснит, давит свободу человека. Сострадания к крестьянам, родным ей по крови, и испытываемому гнету, вызвали в ней горячее к ним сочувствие. Находясь все время под ветром нравственных невзгод, Любонька выработала в себе твердость в отстаивании своих человеческих прав и непримиримость к злу в любых его видах. И вот явился Бельтов, указавший, кроме семейного, возможности и другого счастья. Любовь Александровна признается, что после встречи с ним она изменилась, возмужала: «Сколько новых вопросов возникло в душе моей!.. Он открыл мне новый мир внутри меня». На редкость богатая, деятельная натура Бельтова увлекла Любовь Александровну, разбудила ее дремавшие возможности. Бельтов был изумлен ее необыкновенной даровитостью: «Те результаты, за которые я пожертвовал полжизнью, — говорит он Крупову, — были для нее простыми, само собой понятными истинами». Образом Любоньки Герцен задолго до Чернышевского ратует за эмансипацию женщины, за ее права на равенство с мужчиной. Убежденная в чистоте и святости дружбы, а потом и в возникающей любви к Бельтову, она с горечью упоминает людей, пытающихся забросать эту дружбу и любовь грязью. Любовь Александровна нашла в Бельтове человека во всем ей созвучного. Для нее стало ясно, что, раз встретившись, «совсем врозь они идти не могут». Ее истинное счастье с ним. А на пути к этому счастью кроме морально-правовых норм, общественного, мнения, стоит Круциферский, умоляющий не покидать его, и их сын. Любовь Александровна знает, что счастья с Дмитрием Яковлевичем у нее уже не будет. Но, подчиняясь обстоятельствам, жалея слабого, гибнущего Дмитрия Яковлевича, вырвавшего ее из негровского гнета, сохраняя для своего ребенка семью, она по чувству долга остается с Круциферским. О ней очень верно сказал Горький: «Эта женщина остается с мужем своим — человеком слабым, чтобы не убить его изменой».
Буржуазные исследователи очень часто видели причину трагедии Бельтова в его абстрактно-гуманитарном воспитании. Но было бы ошибочно понять образ Бельтова лишь как нравоучительную иллюстрацию того, что воспитание должно быть практическим. Ведущий пафос этого образа в другом — в осуждении социальных условий, погубивших Бельтова. А между тем он заключал в себе «страшное богатство сил и страшную ширь понимания». Это человек, «призванный на великое, необыкновенный человек; из его глаз светится гений». Но что же мешает развернуться этой «огненной, деятельной натуре» на благо обществу? Несомненно, наличие крупного родового поместья, отсутствие практических навыков, трудового упорства, недостаточность трезвого взгляда на окружающие условия, но главное, социальные обстоятельства! Страшны, античеловечны те обстоятельства, в которых лишни, не нужны благородные, светлые люди, готовые на любые подвиги ради общего счастья. Безысходно мучительно состояние подобных людей. Их правый, негодующий протест оказывается бессильным.
Но этим не ограничивается общественный смысл, прогрессивно-воспитательная роль образа Бельтова. Его взаимоотношения с Любовью Александровной — энергичный протест против собственнических норм брачно-семейных отношений. Во взаимоотношениях Бельтова и Круциферской писатель наметил идеал такой любви, которая духовно поднимает и растит людей, раскрывая все заложенные в них способности.
Бельтов среди «лишних людей»
Сюжет романа «Кто виноват?» не повторяет тех чисто любовных отношений, на которых построены «Евгений Онегин», «Герой нашего времени». Здесь выдвинуто не имя, не отдельная судьба, а соотношение разных судеб. В этом смещении сюжетосложения нельзя не видеть одной из замечательных черт «натуральной школы». Все большие и малые фигуры написаны в плане биографий. Эти повторы и должны выделить крупно идею о крепостничестве как главном зле. «Се проблемы семьи, брака, положения женщины, русской интеллигенции, защиты личности служат выражением этой основной идеи.
Роман начинается не с героя, а с фона, с судьбы угнетенного существа, Любоньки. «Меня ужасно занимают биографии всех встречающихся мне лиц, - писал Герцен. - Кажется, будто жизнь людей обыкновенных однообразна, - это только кажется: ничего на свете нет оригинальнее и разнообразнее биографий неизвестных людей... Вот поэтому-то я нисколько не избегаю биографических отступлений: они раскрывают всю роскошь мироздания...». «Физиологии» отдельных людей дают понятие о «физиологии» общества. И здесь есть лермонтовское кредо - внимание к истории души, даже самой маленькой. С той разницей, что личность здесь не противопоставляется неизмеримо более широкой истории народа. Из этих душ и состоит сам народ.
У Лермонтова сгруппировано пять эпизодов вокруг одного героя, у Герцена - несколько биографий вокруг общего принципа. У Лермонтова - эпизоды, у Герцена - жизнеописание. В «Герое нашего времени» все служит раскрытию образа центрального героя, в «Кто виноват?» - принципа жизни; у Лермонтова - упор на психологию, у Герцена - на «общественную физиологию», социологию. У Лермонтова все ответы сконцентрированы в заглавии романа; у Герцена все движется к разгадке, и лишь в конце выясняется законность вопроса, поставленного в заглавии романа.
Белинский упрекал автора за то, что у него сюжет о трагическом герое сошел на избитую колею, и Бельтов идеализирован. Суть романа в показе новых общественных порывов героя, в попытках практического дела. В Печорине, этой каменистой почве, ничего не растет, была только жажда дела. Теперь этого уже недостаточно. Как герой середины 40-х годов, Бельтов пытается не презирать людей, а установить с ними общие интересы. В этом новизна образа, дальнейшее развитие типа героя времени.
Демократические критики чутко уловили своеобразие Бельтова по сравнению с Печориным. «Надобно ли говорить, - писал позднее Чернышевский, - что Бельтов совершенно не таков, что личные интересы имеют для него второстепенную важность? Но Бельтов еще не находит никакого сочувствия себе в обществе и мучится тем, что ему совершенно нет поля для деятельности».
Писарев отмечал: Бельтов - «человек мысли и горячей любви», подобные люди изображают собою «мучительное пробуждение русского самосознания».
И все правильнее и тоньше судили о Бельтове критики, которые стояли ближе к Герцену по времени.
Белинский подчеркивал гуманизм автора и созданного им героя, но одновременно указывал на субъективную тенденциозность Герцена, пытавшегося излишне героизировать Бельтова.
Бельтов интересен тогда, «когда мы читаем историю его превратного и ложного воспитания и потом историю его неудачных попыток найти свою дорогу в жизни». Однако дальнейшее развитие образа Бельтова Белинский признает ошибкой Герцена. «Во второй части романа, - писал критик, - характер Бельтова произвольно изменен автором». Далее Белинский поясняет: «В последней части романа Бельтов вдруг является перед нами какою-то высшею, гениальною натурою, для деятельности которой действительность не представляет достойного поприща... Это уже совсем не тот человек, с которым мы так хорошо познакомились прежде: это уже не Бельтов, а что-то вроде Печорина». Любопытно, что «прежнего Бельтова» Белинский считает «гораздо лучше» («Взгляд на русскую литературу 1847 года»).
Бельтов не только не знает, чем ему заняться, он не хочет в любом деле играть роль «чернорабочего». У него не хватает выдержки, его слишком привлекает внешняя сторона дела, хотя в благородстве порывов героя сомневаться не приходится.
Он хотел заняться медициной, но вскоре охладел. Его испугала разноголосица мнений в науке: как же я буду лечить людей? Достигать результатов мозольным трудом он не умеет.
И вдруг он вообразил себя художником: что я за чиновник, что я за ученый? Но и здесь «труд упорный ему был тошен», хотя было сделано все, чтобы Вольдемар походил на свободного артиста; стекла у окон завесили, он перестал стричь волосы и ходил целое утро в блузе. (Впрочем, иронически замечает автор, «этот костюм пролетария ему сшил аристократ-портной на Невском проспекте».) Ничего и из этого не вышло.
На чужбине он удивлял немецких специалистов многосторонностью своих интересов, французов - глубокомыслием суждений. Но сам он был никто и ничто.
Тут приходится говорить о гиперболах самого Герцена при всех критических интонациях его по отношению к герою.У Печорина тоже есть желание действовать, и он с жаром участвует в случайных мелких делах, которые подвертываются ему в жизни. Он демонстрирует свои незаурядные качества как человек умный, проницательный, храбрый. Бельтов не участвует даже в такого рода делах. «Кто виноват?» - менее драматический и более «разговорный» роман - безусловный проигрыш по сравнению с «Горем от ума». Но «примирение с действительностью» в смысле выбора хотя какого-нибудь полезного дела - безусловный шаг вперед в становлении героя романа из дворян. Герцен как бы жалеет своего героя: в тот момент, когда Бельтов опустился на крайнюю степень пассивности, автор начинает приподымать его, сохраняя за ним пресловутую «ширь понимания»... в любви.
Перед неудачной баллотировкой, когда провинциалы его «прокатили», Бельтов бродит по городу. Раздается колокольный звон в монастыре. Герцен придумал интереснейшую сценку, смысл которой, кажется, никем не прокомментирован. Этот звон напоминал Владимиру что-то давно прошедшее (т.е., может быть, русское вече, призывный набат «во дни торжеств и бед народных»), он пошел было на звон, но вдруг улыбнулся, покачал головой и скорыми шагами отправился домой. Да, час набатного колокола на Руси еще не пробил, герой горько улыбнулся на вдруг осенившие его мечты. Побежать было некуда, его никто не звал: обыватели шли молиться... Но готов ли сам герой на большое дело? Даже искоренение зла в канцелярии и баллотировка на дворянских выборах не состоялись. Или ему дана только «ширь понимания», богатство знаний, ассоциаций? Нет, он тем более не был готов к большим делам, если пасовал даже перед малыми. Эта субъективная немощь героя не оттенена автором. Наоборот, герой пошел домой, а Герцен с жаром восклицает: «Бедная жертва века, полного сомнением, не в N.N. (т.е. не в этом городе. - В.К.) тебе искать покой!»