Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Ф. Ницше. О сверхчеловеке
Придя в ближайший город, лежащий за лесом, Заратустра нашёл там множество народа, собравшегося на базарной площади: ибо ему обещано было зрелище - плясун на канате. И Заратустра говорил так к народу:
Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти.
Что сделали вы, чтобы превзойти его?
Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорей вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?
Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.
Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас ещё осталось от червя. Некогда были вы обезьяной, и даже теперь ещё человек больше обезьяна, чем иная из обезьян.
Даже мудрейшие среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я велю вам стать призраком или растением?
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке! Сверхчеловек- смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли! И заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Они отравители, всё равно, знают ли они это или нет.
Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие, от которых устала земля: пусть же исчезнут они!
Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер, и вместе с ним умерли и эти хулители. Теперь хулить землю самое ужасное преступление, так же как чтить сущность непостижимого выше, чем смысл земли.
Некогда смотрела душа на тело с презрением: и тогда не было ничего выше, чем это презрение, - она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Так думала она бежать от тела и от земли.
О, это душа сама была ещё тощей, отвратительной и голодной; и жестокость была вожделением этой души!
Но и теперь ещё, братья мои, скажите мне: что говорит ваше тело о вашей душе? Разве ваша душа не есть бедность и грязь, и жалкое довольствие собою?
Поистине, человек - это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он - это море, где может потонуть ваше великое презрение.
В чём то самое высокое, что можете вы пережить? Это - час великого презрения. Час, когда ваше счастье становится для вас отвратительным, также как ваш разум и ваша добродетель.
Час, когда вы говорите: “В чём счастье моё! Оно - бедность и грязь, и жалкое довольствие собою. Моё счастье должно бы было оправдывать своё существование!”
Час, когда вы говорите: ”В чём мой разум! Добивается ли он знания, как лев своей пищи? Он - бедность и грязь, и жалкое довольствие собой!”
Час, когда вы говорите: ”В чём моя справедливость! Я не вижу, чтобы был я пламенем и углём. А справедливый - это пламень и уголь!”
Час, когда вы говорите: “В чём моя жалость! Разве жалость - не крест, к которому пригвождаются каждый, кто любит людей? Но моя жалость не есть распятие.”
Говорили ли вы уже так? Восклицали вы уже так? Ах, если бы я уже слышал вас так восклицающими!
Не ваш грех - ваше самодовольство вопиет к небу; ничтожество ваших грехов вопиет к небу!
Но где же та молния, что лизнёт вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить вам?
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он - эта молния, он - это безумие!
Пока Заратустра так говорил, кто-то крикнул из толпы:
“Мы слыхали уже довольно о канатном плясуне; пусть нам покажут его!” И весь народ начал смеяться над Заратустрой. А канатный плясун, подумав, что эти слова относятся к нему, принялся за своё дело.
Заратустра же глядел на народ и удивлялся. Потом он так говорил:
Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над пропастью.
Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращённый назад, опасны страх и остановка.
В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель.
Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту.
Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по другому берегу.
Я люблю тех, кто не ищет за звёздами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою, а приносит себя в жертву земле, чтобы земля стала некогда землёй сверхчеловека.
Я люблю того, кто живёт для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели.
Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его землю, животных и растения: ибо так он хочет своей гибели.
Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель есть воля гибели и стрела тоски.
Я люблю того, кто не бережёт для себя ни капли духа, но хочет всецело быть духом своей добродетели: ибо так, подобно духу, проходит он по мосту.
Я люблю того, кто из своей добродетели делает своё тяготение и свою напасть: ибо так хочет он ради своей добродетели ещё жить и не жить более.
Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель есть больше добродетель, чем две, ибо она в большей мере есть тот узел, на котором держится напасть.
Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздаёт её: ибо он её постоянно дарит её и не хочет беречь себя.
Я люблю того, кто стыдится, когда игральная кость выпадает ему на счастье, и кто тогда спрашивает: неужели я игрок обманщик? - ибо он хочет гибели.
Я люблю того, кто бросает золотые слова впереди своих дел и исполняет всегда ещё больше, чем обещает: ибо он хочет своей гибели.
Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и искупляет людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей настоящего.
Я люблю того, кто карает своего бога, т.к. он любит своего Бога: ибо он должен погибнуть от гнева своего Бога.
Я люблю того, чья душа глубока даже в ранах и кто может погибнуть при малейшем испытании: так охотно идёт он по мосту.
Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает самого себя, и все вещи содержаться в нём: так становятся все вещи его гибелью.
Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: т.к. голова его есть только утроба сердца его, а сердце его ведёт к его гибели.
Я люблю всех тех, кто являются тяжёлыми каплями, падающими одна за другой из тёмной тучи, нависшей над человеком: молния приближается, возвещают они, и гибнут, как провозвестники.
Смотрите, я провозвестник молнии и тяжёлая капля из тучи; но это молния называется сверхчеловек.
О трёх превращениях
Три превращения духа называю я вам: как дух становится верблюдом, львом верблюд и, наконец, ребёнком становится лев.
Много трудного существует для духа, для духа сильного и выносливого, который способен к глубокому почитанию: ко всему тяжёлому и самому трудному стремится его сила.
Что есть тяжесть? - вопрошает выносливый дух, становится, как верблюд, на колени и хочет, чтобы хорошенько навьючили его.
Что есть трудное? - так вопрошает выносливый дух; скажите, герои, чтобы взял я это на себя и радовался силе своей.
Не значит ли это: унизиться, чтобы заставить страдать своё высокомерие? Заставить блистать своё безумие, чтобы осмеять свою мудрость?
Или это значит: бежать от нашего дела, когда оно празднует свою победу? Подняться на высокие горы, чтобы искусить искусителя?
Или это значит: питаться желудями и травой познания и ради истины терпеть голод души?
Или это значит: больным быть и отослать утешителей и заключить дружбу с глухими, которые никогда не слышат, чего ты хочешь?
Или это значит: опуститься в грязную воду, если это вода истины, и не гнать от себя холодных лягушек и тёплых жаб?
Или это значит: тех любить, кто нас презирает, и простирать руку приведению, когда оно собирается пугать нас?
Всё самое трудное берёт на себя выносливый дух: подобно навьюченному верблюду, который спешит в пустыню, спешит и он свою пустыню.
Но в самой уединённой пустыне совершается второе превращение: здесь львом становится дух, свободу хочет он себе добыть и господином быть в своей собственной пустыне.
Своего последнего господина ищет он себе здесь: врагом хочет он стать ему, и своему последнему богу, ради победы он хочет бороться с великим драконом.
Кто же этот великий дракон, которого дух не хочет более называть господином и богом? “Ты должен” называться великий дракон. Но дух льва говорит “я хочу”.
Чешуйчатый зверь “ты должен”, искрясь золотыми искрами, лежит ему на дороге, и на каждой чешуе его блестит как золото, “ты должен!”.
Тысячелетние ценности блестят на этих чешуях, и так говорит сильнейший из всех драконов: “Ценности всех вещей блестят на мне.”
“Все ценности уже созданы, и каждая созданная ценность это я. Поистине, “я хочу” не должно более существовать!” Так говорит дракон.
Братья мои, к чему нужен лев в человеческом духе? Чему не удовлетворяет вьючный зверь воздержанный и почтительный?
Создавать новые ценности- этого не может ещё лев; но создать себе свободу для нового созидания - это может сила льва.
Завоевать себе свободу и священное «нет» даже перед долгом - для этого, братья мои, нужно стать львом.
Завоевать себе право для новых ценностей - это самое страшное завоевание для духа выносливого и почтительного. Поистине, оно кажется ему грабежом и делом хищного зверя.
Как свою святыню, любил он когда-то “ты должен”; теперь ему надо видеть даже в этой святыне произвол и мечту, чтобы добыть себе свободу от любви своей: нужно стать львом для этой добычи.
Но скажите, братья мои, что может сделать ребёнок, чего не мог бы даже лев? Почему хищный лев должен стать ещё ребёнком?
Дитя есть невинность и забвение, новое начинание, игра, само катящееся колесо, начальное движение, святое слово утверждения.
Да, для игры созидания, братья мои, нужно святое слово утверждения: своей воли хочет теперь дух, свой мир находит потерявший мир.
Три превращения духа назвал я вам: как дух стал верблюдом, львом верблюд и, наконец, лев ребёнком.
Так говорил Заратустра. В этот раз остановился он в городе, названным: Пёстрая корова.
О сострадательных
Друзья мои! до вашего друга дошли насмешливые слова:” Посмотрите только на Заратустру! Разве не ходит он среди нас, как среди зверей?”
Но было бы лучше сказать: «Познающий ходит среди людей, как среди зверей».
Но сам человек называется у познающего: зверь, имеющий красные щёки.
Откуда у него это имя? Не потому ли, что слишком часто должен был он стыдится?
О, друзья мои! Так говорит познающий: стыд, стыд, стыд - вот история человека!
И потому благородный предписывает себе не стыд других: стыд предписывает он себе перед всяким страдающим.
Поистине, не люблю сострадательных, блаженных в своём сострадании: слишком лишены они стыда.
Если должен я быть сострадательным, все-таки не хочу я называться им; и если я сострадателен, то только издали.
Я люблю скрывать своё лицо и убегать, прежде чем узнан я; так советую я делать и вам, друзья мои!
Пусть моя судьба ведет меня дорогой тех, кто, как вы, всегда свободны от сострадания и с кем я вправе делить надежду, пиршество и мёд!
Поистине, я делал и то и другое для всех, кто страдает; но мне казалось всегда, что лучше я делал, когда учился больше радоваться.
С тех пор как существуют люди, человек слишком мало радовался; лишь это, братья мои, наш первородный грех!
И когда мы научимся лучше радоваться, тогда мы тем лучше разучимся причинять другим горе и выдумывать его.
Поэтому умываю я руку, помогавшую страдающему, поэтому вытираю я также и душу.
Ибо когда я видел страдающего страдающим, я стыдился его из-за стыда его; и когда я помогал ему, я прохаживался безжалостно по гордости его.
Большие одолжения порождают не благодарных, а мстительных; и если маленькое благодеяние не забывается, оно обращается в гложущего червя.
“И будьте чопорны, когда принимаете что-нибудь! Вознаграждайте дарящего самим фактом того, что вы принимаете!” - так советую я тем, кому нечем одарить.
Но я из тех, кто дарит: я люблю дарить как друг - друзьям. Но пусть чужие и бедные сами срывают плоды с моего дерева; это менее стыдит их.
Но нищих надо бы совсем уничтожить! Поистине, сердишься, что даёшь им, и сердишься, что не даёшь им.
И заодно с ними грешников и угрызения совести! Верьте мне, друзья мои: угрызения совести учат грызть.
Но хуже всего мелкие мысли. Поистине, лучше уж совершить злое, чем думать мелкое!
Хотя вы говорите: ”Радость мелкой злобы бережет нас от крупного злого дела”, но здесь не следует быть бережливым.
Злое дело похоже на нарыв: оно зудит, и чешется, и нарывает, - оно говорит откровенно.
“Гляди, я - болезнь” - так говорит злое дело, в этом откровенность его.
Но мелкая мысль похожа на грибок: он и ползет, и прячется, и нигде не хочет быть, пока все тело не будет вялым и дряблым от маленьких грибков.
Но тому, кто одержим чертом, я так говорю на ухо: “ Лучше, чтобы ты вырастил своего черта! Даже для тебя существует путь величия!“
Ах, братья мои! О каждом знают слишком много! И многие делаются для нас прозрачными, но от этого мы не можем ещё пройти сквозь них.
Трудно жить с людьми, ибо так трудно хранить молчание. И не к тому, кто противен нам, бываем мы больше всего несправедливы, а к тому, до кого нам нет никакого дела. Но если есть у тебя страдающий друг, то будь для страдания его местом отдохновения, но также и жестким ложем, походной кроватью: так будешь ты ему наиболее полезен.
И если друг делает тебе что-нибудь дурное говори ему: «Я прощаю тебе, что ты мне сделал; но если бы ты сделал это себе, - как мог бы я это простить!»
Так говорит всякая великая любовь: она преодолевает даже прощение и жалость.
Надо сдерживать своё сердце; стоит только распустить его, и как быстро каждый теряет голову! Ах, где в мире совершалось больше безумия как не среди сострадательных?
Горе всё любящим, у которых нет более высокой вершины, чем сострадания их!
Так говорил однажды мне дьявол: “Даже у бога есть свой ад- это любовь к его людям”.
И недавно я слышал, как говорил он такие слова: “Бог жертва; из сострадания своего к людям умер Бог”.
Итак, я предостерегаю вас от сострадания: оттуда приближается к людям тяжёлые тучи! Поистине, я знаю толк в приметах грозы!
Запомните также и эти слова: всякая великая любовь выше всего своего сострадания: ибо то, что она любит, она ещё хочет создать!
“Себя самого приношу я в жертву любви своей и ближнего своего, подобно себе” - так надо говорить всем созидающим.
Но все созидающие тверды. Так говорил Заратустра.
Любовь к одному есть варварство: ибо она осуществляется в ущерб всем остальным. Также и любовь к Богу.
“Я это сделал”, - говорит моя память. “Я не мог этого сделать”, - говорит моя гордость и остаётся непреклонной. В конце концов, память уступает.
Женщина научается ненавидеть в той мере, в какой она разучается очаровывать.
Стыдится своей безнравственности - это одна из ступеней той лестницы, на вершине которой стыдятся также своей нравственности.
Безумие единиц - исключение, а безумие целых групп, партий, народов, времён - правило.
Люди свободно лгут ртом, но рожа, которую они при этом корчат, всё-таки говорит правду.
Мы ненавидим ещё человека, коль скоро считаем его ниже себя, мы ненавидим лишь тогда, когда считаем его равным себе или выше себя.
Фамильярность человека сильнейшего раздражает, потому что за неё нельзя отплатить тою же монетой.
Бывает заносчивость доброты, имеющая вид злобы.
“Это не нравится мне”. - Почему? - “Я не дорос до этого”. - Ответил ли так когда-нибудь хоть один человек?
Чтобы жить в одиночестве, надо быть животным или богом, говорит Аристотель. Не хватает третьего случая: надо быть и тем, и другим - философом.
Это были ступени для меня, я поднялся выше их, - для этого я должен был пройти по ним. Они же думали, что я хотел сесть на них для отдыха...
Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Сочинения. В 2т. М.: Мысль, 1990. Т.2. С.8 – 11, 18 – 19, 62 – 64, 291, 293, 295, 302, 304, 305, 558, 562.