Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Архимандрит
Тихон (Шевкунов)
«Несвятые
святые»
и другие рассказы
Открыто являясь тем, кто ищет
Его всем сердцем, и скрываясь
от тех, кто всем сердцем бежит
от Него, Бог регулирует человеческое
знание о Себе - Он дает знаки, ви -
димые для ищущих Его и невидимые
для равнодушных к Нему. Тем, кто
хочет видеть, Он дает достаточно
света; тем, кто видеть не хочет,
Он дает достаточно тьмы..
Блез Паскаль
Содержание
Предисловие 5
Начало 9
В Печорах…………………………..... ……..… 21
Десять дней. Первые послушания ……………..26
В Москве ………………………………………...35
Отец Иоанн ……………………………………...39
Архимандрит Серафим 75
Вредный отец Нафанаил 83
Схиигумен Мелхиседек 105
Отец Антипа 115
Пещеры 121
Послушничество 129
О том, как мы уходили в монастырь 147
Про наших ровесников 153
Отец Гавриил 157
Великий Наместник 187
Августин 215
Что происходило в духовном мире в эти минуты? .... 255
Богословы 265
Проповедь в воскресенье 23-е по Пятидесятнице . . . .271
Про молитву и лисичку 279
Про Ангела Хранителя 283
Об одной святой обители 287
О самой прекрасной службе в моей жизни 289
Матушка Фрося 297
Подлинный рассказ матушки Фроси 303
Как-то в гостях у матушки 327
Свеча 331
В праздник Крещения вода во всем мирестановится святой 337
Отец Аввакум и псковский уполномоченный ..341
Черный пудель 349
Об одной христианской кончине 361
Теща маршала Жукова 375
Архимандрит Клавдиан 381
Смерть «стукача» 385
Вот такие истории происходят сегодня в Москве .... 389
Любовь Тимофеевна Чередова 393
Дочь митрополита 399
Как Булат стал Иваном 403
Предсказание отца Николая о монашестве 405
Глава, которую читателям, не знакомым с догматическим богословием, можно пропустить . . . .411
Отчитки 415
Слово на литургии на монашеском постриге.. 429
Повесть о епископе, впадшем в блуд 433
Мощи святителя Тихона 437
О нарушении церковного Устава,или О том, как мы с князем Зурабом Чавчавадзенарушали Великий пост 453
О том, что нельзя совмещать служениеСлову и заработок 461
Еще об одном нарушении Устава,или О том, как отец Рафаил оказался Ангелом ..469
Про кота 473
Андрей Битов 477
Преосвященнейший послушник 481
О глупых горожанах 521
Литургия служится один раз на одном престоле ……523
О том, как мы покупали комбайны 527
Василий и Василий Васильевич 541
Жизнь, удивительные приключения и смертьиеромонаха Рафаила — возопившего камня ..547
Приходской дом в Лосицах и его обитатели ..561
Случай на дороге 583
О смирении 589
Как отец Рафаил пил чай 599
Несвятые святые 627
Архимандрит
Тихон (Шевкунов)
«Несвятые
святые»
и другие рассказы
Издательство Сретенского монастыря
Москва, 2011
УДК 23/28
ББК 86.372
Рекомендовано к печати
Издательским Советом
Русской Православной Церкви
ИС 11-110-0992
Архимандрит Тихон (Шевкунов)
«Несвятые святые» и другие рассказы. — М.: Изд-во
Сретенского монастыря; «ОЛМА Медиа Групп», 2011. —
640 с.: ил.
ISBN 978-5-7533-0611-1
ISBN 978-5-373-00597-5
Издательский номер 11-10461
ISBN 978-5-7533-0611-1 © Сретенский монастырь, 2011
ISBN 978-5-373-00597-5 © ЗАО «ОЛМА Медиа Групп», 2011
Как-то теплым сентябрьским вечером мы, со всем молодые тогда послушники Псково-Пе- черского монастыря, пробравшись по пере ходам и галереям на древние монастырские стены, уютно расположились высоко над садом и над поля ми. За разговором мы стали вспоминать, как каж дый из нас оказался в обители. И чем дальше слуша ли друг друга, тем сильнее удивлялись.
Шел 1984 год. Нас было пятеро. Четверо рос ли в нецерковных семьях, да и у пятого, сына свя щенника, представления о людях, которые уходят в монастырь, мало чем отличались от наших что ни на есть советских. Еще год назад все мы были убеждены, что в монастырь в наше время идут либо фанатики, либо безнадежно несостоявшиеся в жизни люди. Да! — и еще жертвы неразделенной любви.
Но, глядя друг на друга, мы видели совершенно иное. Самому юному из нас исполнилось восемнад цать лет, старшему — двадцать шесть. Все были здо ровые, сильные, симпатичные молодые люди. Один
блестяще окончил математический факультет уни верситета, другой, несмотря на свой возраст, был известным в Ленинграде художником. Еще один ос новную часть жизни провел в Нью-Йорке, где рабо тал его отец, и пришел в монастырь с третьего курса института. Самый юный — сын священника, талант ливый резчик, только что завершил учебу в художе ственном училище. Я тоже недавно окончил сценар ный факультет ВГИКа. В общем, мирская карьера каждого обещала стать самой завидной для таких юношей, какими мы были тогда.
Так почему же мы пришли в монастырь и всей душой желали остаться здесь навсегда? Мы хоро шо знали ответ на этот вопрос. Потому, что каж дому из нас открылся прекрасный, не сравнимый ни с чем мир. И этот мир оказался безмерно притя гательнее, нежели тот, в котором мы к тому времени прожили свои недолгие и тоже по-своему очень счастливые годы. Об этом прекрасном мире, где жи вут по совершенно иным законам, чем в обычной жизни, мире, бесконечно светлом, полном любви и радостных открытий, надежды и счастья, испыта ний, побед и обретения смысла поражений, а самое главное, — о могущественных явлениях силы и по мощи Божией я хочу рассказать в этой книге.
Мне не было нужды что-либо придумывать — все, о чем вы здесь прочтете, происходило в жизни. Многие из тех, о ком будет рассказано, живы и по ныне.
Я крестился сразу после окончания институ та, в 1982 году. К тому времени мне испол нилось двадцать четыре года. Крещен ли я был в детстве, никто не знал. В те годы подобное случалось нередко: бабушки и тетушки часто кре стили ребенка втайне от неверующих родителей. В таких случаях, совершая таинство, священник произносит: «Аще не крещен, крещается», то есть «если не крещен, крестится раб Божий такой-то».
К вере я, как и многие мои друзья, пришел в ин ституте. Во ВГИКе было немало прекрасных препо давателей. Они давали нам серьезное гуманитарное образование, заставляли задумываться над главны ми вопросами жизни.
Обсуждая эти вечные вопросы, события про шлых веков, проблемы наших семидесятых-восьми десятых годов — в аудиториях, общежитиях, в об любованных студентами дешевых кафе и во время долгих ночных путешествий по старинным мо сковским улочкам, мы пришли к твердому убежде нию, что государство нас обманывает, навязывая
не только свои грубые и нелепые трактовки исто рии и политики. Мы очень хорошо поняли, что по чьему-то могущественному указанию сделано все, чтобы отнять у нас даже возможность самим разо браться в вопросе о Боге и Церкви.
Эта тема была совершенно ясна разве что для нашего преподавателя по атеизму или, скажем, для моей школьной еще пионервожатой Марины. Она абсолютно уверенно давала ответы и на этот, и во обще на любые жизненные вопросы. Но постепен но мы с удивлением обнаружили, что все великие деятели мировой и русской истории, с которыми мы духовно познакомились во время учебы, кому мы доверяли, кого любили и уважали,— мыслили о Боге совершенно по-другому. Проще сказать, ока зались людьми верующими. Достоевский, Кант, Пушкин, Толстой, Гете, Паскаль, Гегель, Лосев — всех не перечислишь. Не говоря уже об ученых — Ньютоне, Планке, Линнее, Менделееве. О них мы, в силу гуманитарного образования, знали меньше, но и здесь картина складывалась та же. Хотя, конеч но, восприятие этими людьми Бога могло быть раз личным. Но, как бы то ни было, для большинства из них вопрос веры был самым главным, хотя и наи более сложными в жизни.
А вот персонажи, не вызывавшие у нас никаких симпатий, с кем ассоциировалось все самое злове щее и отталкивающее в судьбе России и в мировой истории, — Маркс, Ленин, Троцкий, Гитлер, руко водители нашего атеистического государства, раз рушители-революционеры, — все, как один были атеистами. И тогда перед нами встал еще один во прос, сформулированный жизнью грубо, но опре деленно: или Пушкины, достоевские и ньютоны
оказались столь примитивными и недалекими, что так и не смогли разобраться в этой проблеме и по просту были дураками, или все же дураки — мы с пи онервожатой Мариной? Все это давало серьезную пищу для наших молодых умов.
В те годы в нашей обширной институтской биб лиотеке не было даже Библии, не говоря уж о тво рениях церковных и религиозных писателей. Нам приходилось выискивать сведения о вере по крупи цам из первоисточников то в учебниках по атеиз му, то в произведениях классических философов. Огромное влияние оказала на нас великая русская литература.
Мне очень нравилось по вечерам приходить на службы в московские храмы, хотя я мало что там понимал. Большое впечатление произвело на меня первое чтение Библии. Взял я ее у одного почитать у одного баптиста, да так все и тянул, не возвращая обратно — прекрасно понимая, что нигде больше
эту книгу не найду. Хотя тот баптист совсем и не настаивал на возвра щении. Он
несколько месяцев пытался меня обратить. В их молитвенном доме в Малом Вузовском переулке мне как-то сразу не приглянулось, но я до сих пор благодарен этому искреннему человеку, позволив шему мне оставить у себя его книгу.
Как и все молодые люди, мы с друзьями прово дили немало времени в спорах, в том числе о вере и Боге, за чтением раздобытого мною Священного Писания, духовных книг, которые как-то все же уму дрились найти. Но с крещением и воцерковлением большинство из нас тянули: нам казалось, что мож но вполне обойтись без Церкви, имея, что называ ется, Бога в душе. Все, может быть, так бы и про должалось, но однажды нам совершенно ясно было показано, что такое Церковь и зачем она нужна.
Историю зарубежного искусства у нас препода вала Паола Дмитриевна Волкова. Читала она очень интересно, но по каким-то причинам, возможно по тому, что сама была человеком ищущим, рассказы вала нам многое о своих личных духовных и мисти ческих экспериментах. Например, лекцию или две она посвятила древней китайской книге гаданий «И-Цзин». Паола даже приносила в аудиторию сан даловые и бамбуковые палочки и учила нас пользо ваться ими, чтобы заглянуть в будущее.
Одно из занятий касалось известных лишь узким специалистам многолетних исследований по спи ритизму великих русских ученых Д. И. Менделее ва и В. И. Вернадского. И хотя Паола честно пред упредила, что увлечение подобного рода опытами чревато самыми непредсказуемыми последстви ями, мы со всей юношеской любознательностью устремились в эти таинственные, захватывающие сферы.
Не буду углубляться в описание технических приемов, которые мы вычитали в ученых тракта тах Менделеева и узнали от сотрудников музея Вер надского в Москве. Применив некоторые из них на опыте, мы обнаружили, что можем установить особую связь с какими-то непостижимыми для нас, но совершенно реальными существами. Эти новые таинственные знакомцы, с которыми мы принялись вести долгие ночные беседы, представлялись по-разному. То Наполеоном, то Сократом, то недавно умершей бабушкой одного из наших приятелей. Эти персонажи рассказывали порой необычайно инте ресные вещи. И, к нашему безмерному удивлению, знали подноготную каждого из присутствующих. Например, мы могли полюбопытствовать, с кем это тайком гуляет до поздней ночи наш однокашник, бу дущий известный режиссер Александр Рогожкин?
И немедля получали ответ: «С второкурсницей Ка тей». Саша вспыхивал, сердился, и было совершен но ясно, что ответ попал в самую точку.
Но случались «откровения» еще более пора зительные. Однажды в перерыве между лекциями один из моих приятелей, особенно увлекавшийся этими опытами, с красными от бессонных ночей глазами кидался то к одному, то к другому однокаш нику и страшным шепотом выспрашивал, кто та кой Михаил Горбачев. Я, как и остальные, ничего не слышал о человеке с такой фамилией. Приятель объяснил: «Сегодня ночью мы спросили у „Стали на", кто будет править нашей страной. Он ответил, что какой-то Горбачев. Что за тип, надо выяснить!»
Через три месяца мы были огорошены извести ем, на которое раньше не обратили бы никакого внимания: кандидатом в члены Политбюро избран Михаил Сергеевич Горбачев, бывший первый се кретарь Ставропольского крайкома партии.
Но чем дальше мы увлекались этими захватыва ющими экспериментами, тем яснее ощущали, что с нами происходит нечто тревожное и странное. Без всяких причин нас все больше охватывали безотчет ная тоска и мрачная безысходность. Все валилось из рук. Неумолимое отчаяние овладевало нами. Это состояние нарастало из месяца в месяц, пока нако нец мы не стали догадываться, что оно как-то связа но с нашими ночными «собеседниками». К тому же из Библии, которую я так и не вернул баптисту, вдруг выяснилось, что подобные занятия не только не одо бряются, но, как там написано, прокляты Богом.
Но все же мы еще не осознавали, что столкнулись с беспощадными и до неправдоподобия зловещими силами, вторгшимися в нашу веселую, беззаботную
жизнь, от которых никто из нас не имел никакой за щиты.
Как-то я остался ночевать у друзей в общежитии. Мой сокурсник Иван Лощилин и студент с режис серского курса Саша Ольков уселись за свои мисти ческие опыты. К тому времени мы уже несколько раз давали зарок бросить все это, но ничего не мог ли с собой поделать: общение с загадочными сфера ми влекло к себе как наркотик.
На сей раз мои друзья возобновили прерванную накануне беседу с «духом Гоголя». Этот персонаж вещал всегда исключительно образно, языком на чала XIX века. Но сегодня он почему-то не отвечал на наши вопросы. Он жаловался. Стенал, сетовал, разрывая сердце. Рассказывал, как ему невыносимо тяжело. И главное, просил о помощи.
— Но что с вами происходит? — недоумевали мои друзья.
— Помогите мне! Ужас, ужас!.. — заклинало зага дочное существо. — О, как нестерпимо тяжело! Умо ляю вас, помогите!
Все мы искренне любили Николая Васильеви ча Гоголя и так же искренне думали, что беседуем именно с ним.
— Но что мы можем для вас сделать? — спрашива ли мы, от всего сердца желая помочь столь любимо му нами писателю.
— Помогите! Прошу, не оставляйте! Страшный пламень, сера, страдания... О, это нестерпимо, по могите...
— Но как? Как мы можем вам помочь?!
— Вы и правда хотите меня спасти? Вы готовы?
— Да, да, готовы! — горячо отозвались мы. — Но что мы должны сделать? Ведь вы в другом мире.
Дух помедлил и осторожно ответил:
— Добрые юноши! Если вы и вправду готовы сжа литься над страдальцем...
— Конечно! Скажите только — как?
— О, если так!.. Тогда я... Тогда я бы дал вам... яду...
Когда до нас дошел смысл этих слов, мы окамене ли. А подняв глаза друг на друга, даже при тусклом пламени свечного огарка, увидели, что наши лица стали белы как мел. Опрокинув стулья, мы опроме тью вылетели из комнаты.
Придя в себя, я сказал:
— Все правильно. Чтобы помочь ему, нам надо вначале стать такими же, как он. То есть... умереть!
— И мне все понятно, — стуча зубами от ужаса, проговорил Саша Ольков.— Он хочет, чтобы мы... совершили самоубийство.
— Я даже думаю, что вернусь сейчас в комнату и увижу на столе какую-нибудь таблетку, — добавил зеленый от страха Иван Лощилин.— И пойму, что мне ее обязательно надо проглотить. Или захочется броситься из окна... Они будут заставлять нас сде лать это.
Мы не могли уснуть всю ночь, а наутро отправи лись в соседний храм Тихвинской иконы Божией Матери. Больше мы не знали, где просить совета и помощи.
Спаситель... Это имя от частого употребления по рой теряет даже для христиан изначальный смысл. Но теперь это было для нас самое желанное и самое важное — Спаситель. Мы поняли, как ни фантасти чески это звучит, что на нас объявили охоту могу щественные неведомые нам силы и избавить от их порабощения может разве только Бог.
Мы боялись, что в церкви нас поднимут на смех с нашими «гоголями», но молодой священник, отец Владимир Чувикин, совершенно серьезно под твердил все худшие опасения. Он объяснил, что мы общались, конечно же, не с Гоголем и не с Со кратом, а с самыми настоящими бесами, демона ми. Признаюсь, это прозвучало для нас дико. Но в то же время мы ни секунды не сомневались, что услышали правду.
Священник твердо сказал: подобные мисти ческие занятия — тяжкий грех. Он настоятельно посоветовал тем из нас, кто не был крещен, не от кладывая, подготовиться к таинству и креститься. А остальным прийти к исповеди и причастию.
Но мы вновь все отложили, хотя с того дня больше никогда не возвращались к прежним
экспериментам. Началась подготовка к выпуск ным экзаменам, работа над дипломом, построение планов на будущее, снова вольготная студенческая жизнь... Но Евангелие я читал каждый день, и по степенно это стало настоящей потребностью. Тем более что Евангелие оказалось единственным ле карством, спасающим от тех самых мрака и отчая ния, которые время от времени возвращались, бес пощадно накатывая на душу.
Только через год я окончательно признался себе, что жизнь без Бога будет лишена для меня всякого смысла.
Крестил меня замечательный батюшка, отец Алексий Злобин, в храме Николы в Кузнецах. Со мной крестились полтора десятка младенцев и несколько взрослых. Дети так истошно орали, а батюшка произносил молитвы настолько нераз борчиво, что я ничего за эти полтора часа не понял.
Моя крестная, уборщица в этом храме, сказала:
— У тебя будет несколько очень благодатных дней, береги их.
— Как это — благодатных? — спросил я.
— Бог будет очень близко. Помолись, пожалуй ста, обо мне. У тебя, пока не растеряешь, будет очень действенная молитва.
— Какая молитва? — снова переспросил я.
— Сам увидишь, — сказала крестная. — Если смо жешь, поезжай обязательно в Псково-Печерский монастырь. Там есть старец Иоанн по фамилии Крестьянкин. Тебе бы хорошо с ним встретиться. Он все объяснит, ответит на твои вопросы. Но ког да приедешь в монастырь, сразу не уезжай, проживи не меньше десяти дней.
— Хорошо, — сказал я, — посмотрим.
Я вышел из храма и сразу почувствовал нечто осо бое. Даже остатки гнетущей безысходности и мрака начисто исчезли. Но я не стал слишком углубляться в новые ощущения, а сразу решил поделиться своей радостью с самым близким мне тогда человеком — нашим институтским наставником и замечательным сценаристом Евгением Александровичем Григорье вым. Мы учились у него в творческой мастерской, это был кумир всего нашего курса. Жил он у метро «Беляево», на окраине Москвы. Я не знал, дома ли он (телефоны тогда имелись не у всех), и решил по ехать в гости наудачу.
Долго, но тщетно звонил я в дверь его одно комнатной квартиры — Евгения Александровича не было. Расстроенный, я побрел к метро. И вдруг вспомнил про «благодатную молитву», о которой го ворила мне крестная. Я остановился, задрал голову к небу и произнес:
— Иисус Христос, Бог, в веру Которого я сегодня крестился! Больше всего на свете я сейчас хочу уви деть Евгения Александровича Григорьева, моего учителя. Я понимаю, что не должен по мелочам бес покоить Тебя. Но, если возможно, сделай это для меня сегодня.
Я спустился в метро с твердой надеждой увидеть Евгения Александровича и стал ждать поезд, из цен тра города. Когда пассажиры вышли из вагонов, я принялся напряженно выискивать своего препо давателя среди людского потока. Вдруг кто-то сзади похлопал меня по плечу. Это был Евгений Алексан дрович.
— Кого ты тут высматриваешь орлиным взо ром? — как сейчас помню его слова.
— Вас, — ничуть не удивившись, ответил я.
— Ну, тогда пошли, — сказал Евгений Александро вич.
И мы отправились к нему домой.
Я рассказал ему о том событии, которое произо шло в моей жизни сегодня. Евгений Александро вич выслушал внимательно. Сам он тогда еще был не крещен, но с уважением принял мой выбор. Ин тересовался деталями совершения таинства. Потом спросил, почему я принял такое решение.
— Потому что Бог есть,— ответил я,— я в этом убедился. И все, что в Церкви, — все правильно.
— Ты думаешь?..— недоверчиво заметил Григо рьев. — Знаешь, там много такого... разного.
— Наверное. Но зато там есть самое главное.
— Может быть, — сказал Евгений Александрович.
Мы зашли в магазин, купили бутылку «Столич ной», пару пачек сигарет, что-то поесть и до вечера просидели у него, обсуждая новый сценарий.
Возвращаясь домой, я вспомнил о том, что про изошло в метро, о своей молитве и о том, как я сра зу после нее встретил Евгения Александровича. «Совпадение или нет? — задал я сам себе вопрос.— Так просто не ответить. Но связь между событиями определенно есть. Хотя в жизни всякое возможно. А с другой стороны, со мной такого никогда раньше не случалось... Надо бы разобраться».
Через день, по совету крестной, я взял билет на поезд и поехал в Псково-Печерский монастырь.
Поезд Москва — Таллин прибыл на вокзал города Печоры Псковские около пяти часов утра. Трясясь в стареньком автобусе по пути к монастырю, я рас сматривал этот на удивление ухоженный западно-русский городок с небольшими красивыми домами с башенками и опрятными палисадниками. Печоры расположены всего в пяти километрах от границы с Эстонией. После революции и до 1940 года го родок находился на территории Эстонии, оттого и остался цел монастырь, да и уклад жизни не слиш ком изменился.
Вместе с другими пассажирами московского по езда я подошел к могучим крепостным стенам. Оби тель была еще закрыта, и пришлось подождать, пока сторож в положенный час отворит старинные окованные железом ворота.
Внутри монастыря неожиданно оказалось так уютно и красиво, что нельзя было не залюбовать ся. Все здесь создавало впечатление если не сказ ки, поскольку очевидно было явью, то чего-то уди вительного. По вымощенной булыжником дороге
я спустился на монастырскую площадь, по пути раз глядывая разноцветные монастырские корпуса, раз битые повсюду цветники с прекрасными розами. А церкви здесь были такие уютные и приветливые, каких я нигде больше не видел.
В главном соборе монастыря — пещерном храме Успения Пресвятой Богородицы — было почти тем но. Когда я вошел, два послушника в черных одеждах до пола и с волосами, собранными в косички, зажи гали лампады. Низкие выбеленные потолки тускло отражали свет, льющийся от лампад. Иконные лики в старинных окладах внимательно смотрели на меня.
В храм постепенно сходились монахи в своих мантиях и клобуках . Стекался и мирской народ. На чалась служба, которая прошла для меня на одном дыхании. Узнав, что скоро будет следующая литур гия и что приедет архиерей, я поднялся к Михай ловскому храму, расположенному на высоком хол ме, и отстоял еще одну службу.
Все поражало меня: и дьякона с распущенными длинными волосами и красивыми орарями по пле чам, и грозный наместник , и священники — пожи лые и молодые, лица которых были совсем другие, чем у людей в миру. И архиерей — огромный, очень старый, величественный в своих древних облачени ях, с мудрым и необыкновенно добрым лицом.
После окончания долгой службы монахи выстро ились по двое и со стройным пением торжественно направились в трапезную. А я вышел на монастыр ский двор и поинтересовался у богомольцев, как можно остановиться в монастыре. Мне объяснили, что следует обратиться к благочинному . Я впер вые слышал это слово и принялся твердить его про себя, чтобы не забыть. Когда монахи выходили из трапезной, я стал спрашивать у всех подряд, кто из них благочинный.
— Благочинный сейчас с Владыкой , но ты мо жешь обратиться к его помощникам — отцу Палла дию или к отцу Иринею,— посоветовали мне.
Я сразу признался, что никогда в жизни не запом ню таких имен. Какой-то монах смилостивился надо мной и проводил к помощнику благочинного, а тот отвел в келью для паломников.
Келья, куда меня поселили, находилась на первом этаже корпуса самого наместника монастыря, чьи покои располагались прямо над нами. По соседству, как меня сразу предупредили, жил строгий казначей по имени отец Нафанаил. Я заметил про себя, что было бы неплохо давать этим монахам имена попро ще. Хорошо что батюшку, которого мне предстояло здесь отыскать, зовут не так мудрено — отец Иоанн.
В просторной светлой келье стояли с десяток кроватей, старинные шкафы с деревянной резьбой, тумбочки, в общем все, чтобы отдохнуть и перено чевать. Народ здесь собрался разный, со всей стра ны, и отношения, как сразу было видно, устанавли вались самые добродушные и приветливые.
Мне объяснили, что утром и вечером все ходят на службы, а днем — послушания. Какие послуша ния — скажут. Может, колоть дрова, может помогать на кухне или на продовольственном складе, а мо жет, мести дорожки.
Вечером мы пошли на службу. На этот раз высто ять ее оказалось почему-то весьма тяжело. Служба все никак не заканчивалась и, к моему ужасу, про должалась больше четырех часов. Зато я разглядел людей, наполнявших храм. Преимущественно это были простые женщины, старше средних лет, реже мужчины. Но молилось и немало молодых людей, во всяком случае, молодежь здесь встречалась чаще, чем в московских церквях. И конечно — стран ники, юродивые, все те, кто составляет ни с чем
не сравнимый дух русского монастыря и посадского города вокруг него.
После службы все пошли на ужин. Монахов было человек пять, остальные, как мне объяснили, ели раз или два в день, так что трапезная наполнилась в основном послушниками и паломниками. Еду по дали не изысканную, но весьма вкусную. Специаль но поставленный инок громко читал жития святых. Вместе со всеми на трапезе присутствовал строгий казначей отец Нафанаил. Тогда ему было лет шесть десят пять. Сухонький, седой, он ничего не ел, а только присматривал за порядком и поправлял чтеца, если тот ошибался в ударении или произно сил неправильно какое-нибудь древнее византий ское имя.
По окончании трапезы все остались на местах и снова началась молитва — вечерняя. Потом все негромко запели что-то старинное и мелодичное и один за другим пошли прикладываться к кресту, который держал в руке иеромонах.
Выйдя из трапезной, я впервые увидел ночной монастырь. Он был необычайно красив. Фонари высвечивали дорожки и кроны деревьев, на корпу сах тоже мерцали фонарики. Все это делало ночь в монастыре не страшной, а загадочной и мир ной. Не хотелось идти в дом, но мне подсказали, что по ночам ходить по территории не принято. К тому же завтра рано вставать. Узнав во сколько, я здорово расстроился — надо же, в пять тридцать утра! Дома я никогда так рано не просыпался.
В полшестого, как и было обещано, меня разбу дил громкий звон колокольчика. «Молитвами свя тых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас!» Это будильщик, распахнув дверь нашей кельи,
заспанным голосом прочел положенную молитву и побрел дальше, будить остальных.
Как же тяжело и неуютно было подниматься в та кую рань, чистить зубы ледяной водой в большой умывальной комнате. Я уже сто раз пожалел, что приехал сюда, а еще больше — что пообещал Богу пробыть здесь целых десять дней. И кому нужны эти ранние подъемы? Богу? Нет, конечно! Нам? Тоже нет. Мучают сами себя!..
На улице было еще темно. Монахи в развеваю щихся черных мантиях молча поднимались по изви листой лестнице на высокий холм к Михайловскому собору. Паломники спешили за ними.
При свете лампад и свечей начался братский молебен. На нем все просили у Господа, Божией Матери и у покровителя монастыря преподобномученика Корнилия благословения на грядущий день. От лампады, висящей у чудотворной иконы, затеплили свечу в старинном фонаре. От нее в свою очередь зажигают огонь в печах на монастырской кухне. После братского молебна все слушали утрен ние молитвы и читали записки, поданные паломни ками о здравии и о упокоении своих близких. На конец те, кто не участвовали в дальнейшей службе, и я в их числе, пошли на завтрак.
Когда я увидел, чем здесь кормят паломников, на строение у меня поднялось. Рыбка, какую и в Москве- то не часто увидишь, соленые грузди, кабачки, каши — и гречневая рассыпчатая, и овсяная, все с жареным лучком. В общем, всего вдоволь. Потом я узнал, что в Печорах традиционно старались от души угостить трудников. Это шло еще со времен правления преды дущего наместника отца Алипия. И нынешний, архи мандрит Гавриил, сохранял этот обычай.
За завтраком монахи и послушники дружелюбно переговаривались, подшучивали иногда. Это мне очень понравилось, такой спокойной доброжела тельности я в миру не встречал.
В восемь часов мы, паломники, собрались на хо зяйственном дворе. Отец Максим, бригадир (так по-советски его здесь называли), прочел краткую молитву и стал распределять послушания. Мне он сказал корот ко: «Чистить пойдешь». Что такое «чистить», я не знал, но когда понял, то разозлился так, чуть не развернулся и не ушел совсем. Мне досталась чистка выгребных ка нализационных колодцев. Но я нашел силы сдержать ся и заставил себя надеть предложенную мне грязную одежду и сапоги, чтобы лезть в колодцы.
Не буду описывать весь этот день. Я провел его в вонючих ямах, до пяти вечера выгребая жижу по полам с песком и загружая ее в ведра.
Изредка, выбираясь из своего колодца подышать, я видел монахов, как мне казалось, праздношатаю щихся по монастырю и вспоминал лекции по атеиз му и рассказы о зажравшихся эксплуататорах в ря сах, лицемерах и ханжах, угнетающих доверчивый, простой народ. То есть в данном случае — меня.
Я тогда еще не знал, что у каждого монаха — не одно, а множество послушаний и что вся монаше ская жизнь состоит из труда и молитвы. Но это скры то от посторонних глаз. Монахи трудятся в кузнице, в столярных и плотницких мастерских, в пекарне, в библиотеке и в просфорне. Ризничий — убирает алтарь, снаряжает все необходимое к службе, чистит облачения и утварь. Кто-то ездит за продуктами, го товит еду на сотни человек — монахов и мирян. Дру гие трудятся в саду, в полях и на овощных складах. И так далее, и так далее. Не говоря уже о том, что все
участвуют в многочасовых богослужениях, а священ ники к тому же исповедуют людей, порой до глубо кой ночи, и выполняют еще массу других обязанно стей. Но, когда сидишь в канализационной яме, мир представляется мрачным и несправедливым.
Вечером я вновь стоял на службе и читал беско нечные имена в пухлых тетрадях-синодиках и поми нальных записках, что подсовывал мне старик-монах. О здравии, о упокоении... О здравии, о упокоении... Иваны, Агриппины, Петры, Надежды, болящие Ека терины, непраздные Анны, путешествующие Нико лаи как живые проходили перед моими глазами. Чувствуя ответственность, я старался не просто пере числять имена, но и как мог молился за них. Только в одном месте мне стало весело: это когда попалась за писка, написанная старушечьим почерком, с помино вением о здравии «заблудшего младенца Григория». Я так и представил себе этого зловредного младенца, который довел до отчаяния свою несчастную бабушку.
Как же мне хотелось домой! Еще восемь дней этой бессмыслицы! А тут еще никак не удавалось встретить ся с отцом Иоанном и решить с ним свои вопросы.
На следующий день меня поставили колоть дрова и складывать их в огромные поленницы, возвышав шиеся на хозяйственном дворе, как необычайные многоэтажные избы. Я никогда в жизни не чистил канализацию, не колол дров, не убирал за корова ми, не подметал булыжные мостовые. Так что впе чатлений к окончанию срока моего десятидневного пребывания в монастыре сложилось множество. Раздражения и усталости тоже. Вся эта «экзотика» сидела у меня в печенках.
Но все же я увидел незнакомый и поразивший меня мир. С отцом Иоанном мы повстречались на ходу,
на несколько минут. Тогда он показался мне обычным дедушкой, конечно, очень добрым, но совсем про стым и не слишком интересным. Вопросы мои к нему были, кажется, вполне дурацкими. Но отец Иоанн все же выслушал меня и, за отсутствием времени, по советовал обратиться к игумену Тавриону. Я в кото рый раз с унынием отметил, что нипочем не запом ню это имя. Однако на вопрос, который меня тогда особенно волновал — о кино, можно ли им заниматься и как Церковь к нему относится, — отец Иоанн дал со вершенно неожиданный ответ. Он сказал тогда:
— Ведь кино — это язык. Им можно провозгла сить: «Распни, распни!» А можно и прославить Бога.
Я сразу это запомнил и подумал: а ведь «дедушка» не так уж и прост...
Откуда же мне было знать, что этот человек определит всю мою судьбу, станет одним из глав ных открытий в моей жизни и навсегда останется образцом христианина, монаха и священника.
А тогда этот старичок на прощание тепло обнял меня, благословил и наказал непременно еще раз приезжать в обитель, в возможности чего я сразу очень усомнился. Одного раза в Печорах, казалось мне, будет более чем достаточно.
За день до отъезда я наконец с трудом вспомнил имя священника, к которому мне посоветовал об ратиться отец Иоанн, — игумен Таврион — и нашел его. Он оказался невысокого роста монахом лет со рока, с высшим образованием (я понял замысел отца Иоанна — в тогдашнем состоянии мне требовались «умные беседы»). Отец Таврион отнесся ко мне очень снисходительно. Он серьезно отвечал на мои многочисленные вопросы, а под конец беседы посо ветовал читать Священное Писание и святых отцов, утром и вечером молиться по молитвослову, регуляр но исповедоваться и причащаться и главное — найти духовника. Отец Таврион подарил мне молитвослов с Псалтирью — настоящую драгоценность по тем временам — и тоже пригласил приезжать.
Я выдержал все десять дней — ранние подъемы, послушания, нескончаемые службы с кричащими то и дело под ухом бесноватыми. Не могу сказать, что я сожалел о потерянном времени. Однако в по следний день всей душой стремился в Москву.
Прощались со мной очень тепло. По благослове нию наместника казначей выдал мне на дорогу це лых тридцать рублей. Я получил еще и сумку со вся кой вкусной стряпней. Зайдя помолиться в храм, я с мимолетной благодарной грустью, но и с радост ным предвкушением возвращения в Москву вышел из обители.
И тут произошло то, что повергло меня в настоя щий шок. Когда, впервые за десять дней, я оказался
за монастырскими воротами, первым чувством, охва тившим меня, было неудержимое желание — бросить сумки и стремглав бежать назад! Такого я от себя никак не ожидал. Сделав над собой огромное усилие, я медленно пошел к автовокзалу, с каждой минутой понимая, что оказался совершенно в другом мире, совсем не в том, который оставил десять дней назад.
Был ранний вечер. Обычные люди шли по улице. Навстречу мне попался парнишка, который на ходу жевал пирожок и закусывал яблоком. Помню, в ка кой ужас повергла меня эта заурядная картина. Я не мог понять: почему? И наконец догадался, что за эти дни так привык приступать к еде, только по молившись Богу, что человек, уплетающий что-то дорогой, показался для меня чем-то немыслимым.
Из кинотеатра выходила молодежь. Кто-то гром ко хохотал. Влюбленные парочки, обнявшись, прошли мимо меня. Все было совершенно нормаль но, кроме того, что я почему-то чувствовал себя здесь безмерно чужим.
В купе со мной ехали две девушки и парень, мой ро весник. Я забрался на верхнюю полку, а они тем вре менем достали еду и вино. Явно предвкушая веселую поездку, они стали настойчиво зазывать меня в свою компанию. Еще десять дней назад я бы, не раздумывая, присоединился к ним и мы бы прекрасно провели вре мя. Но теперь, что-то пробормотав в ответ, я забился в угол на своей полке и всю дорогу под веселые упреки моих спутников и их призывы спуститься на грешную землю читал непонятые мне славянские слова из мо литвослова, подаренного отцом Таврионом. Нет, я ни на секунду не осуждал этих ребят и, сохрани Бог, не считал себя праведником, а их грешниками. Я даже не думал об этом. Просто все стало другим.
И действительно — все стало другим. Не знаю, что произошло, но мир потерял для меня весь интерес и привлекательность. То, что еще вчера казалось желанным и ценным, теперь открылось если не как бессмысленное (я не дерзал многое так называть), но совершенно далекое. Я не узнавал себя. И друзья тоже меня не узнавали.
Вернувшись в Москву, я вдруг с удивлением об наружил, что все десять дней не только не курил, но и не вспоминал о своей многолетней привыч ке. И это притом, что обычно я выкуривал в день не меньше двух пачек сигарет.
Единственное место, где я чувствовал себя хо рошо, был храм. Ни друзья, ни развлечения, ни же ланная когда-то работа — ничто не касалось моего сердца. Даже книги, даже любимые Достоевский и Толстой не задерживали внимания. Я понял, что совершенно изменился. А может, безнадежно ис портился для этого, столь любезного для меня рань ше, мира. Открылась другая жизнь, по сравнению с которой все, прожитое мною за двадцать четыре
года, не шло ни в какое сравнение. То есть я ис кренне любил тот старый мир, жалел его, сопережи вал ему от всего сердца!.. Но как раз в сердце и было дело — оно уже принадлежало не старым заветам, а новому, открывшемуся так нежданно таинствен ному и непреодолимому завету человека с Богом.
По доброму совету отца Тавриона я открыл для себя творения святых отцов. Они ошеломили меня. Обиднее всего казалось, что мы, обладая та ким несравненным сокровищем ничего не знаем о нем.
Передо мной открылся целый континент вели ких авторов, которые столетиями копили опыт иного познания жизни, нежели то, что давали луч шие умы философской мысли и гении классической литературы. Исаак Сирин, Иоанн Лествичник, авва Дорофей, Иоанн Златоуст, наши Игнатий (Брянча нинов) и Феофан Затворник, Тихон Задонский, вся эта великая
духовная громада — законное наследство, которое так долго от нас скрывали.
Уже через месяц служба в церкви стала для меня понятной, церковнославянские слова — глубокими и наполненными смыслом. Утренние и вечерние молитвы — желанным временем, а причащение и ис поведь — потребностью.
Вскоре я снова приехал в Печоры. И с тех пор стал бывать там, как только позволяли обстоятель ства. Кино потеряло для меня всякий интерес, что, думаю, было и для него не большой потерей. Чест но говоря, я просто отрабатывал время, обязатель ное после окончания института. Мои руководители сетовали, глядя на это, но скоро поняли, что ниче го изменить не смогут. Выполнив текущую работу на киностудии, я получал недели две свободного времени, садился в поезд и уезжал в монастырь.
Что же меня так притягивало в нем? В первую очередь — люди. О них я и хочу рассказать.
Я впервые увидел архимандрита Иоанна (Крестьянкина) в 1982 году, когда
приехал в Псково-Печерский монастырь. Тогда, ка жется, он не произвел на меня особого впечатле ния: такой очень добрый старичок, весьма крепкий (в ту пору ему было только семьдесят два года), веч но куда-то спешащий, даже суетливый, неизменно окруженный толпой паломников. Другие насельни ки монастыря выглядели гораздо строго-аскетич нее и даже солиднее.
Обычно перед началом вечерней службы из брат ского корпуса Псково-Печерского монастыря вы летала странная процессия. Молодой монастыр ский эконом отец Филарет, подхватив под руку отца Иоанна, почти бегом тащил его за собой, так что тот еле поспевал за своим келейником. Вслед за ними немедленно устремлялась толпа паломни ков, поджидавших батюшку на улице. Так, все вме сте, они неслись через монастырский двор. Мона шеские мантии и клобуки развевались, батюшка то и дело спотыкался, задыхался от бега, впопыхах все же пытаясь благословить кого-то из паломников и чуть ли не ответить на какие-то вопросы. Отец Фи ларет на это страшно сердился, кричал своим прон зительным фальцетом то на батюшку, то на палом ников, иногда даже отгонял их зонтиком. Наконец он проталкивал отца Иоанна в храм и побыстрее утаскивал его в алтарь.
Надо сказать, что делал это эконом совсем не по зловредности, а потому, что в холодное вре мя года отец Иоанн быстро простужался на улице. Когда же было тепло, батюшка рисковал вообще не дойти до храма: люди не отпускали его буквально часами.
Мы с друзьями-послушниками, день за днем на блюдая эту картину, от души хохотали, пока со вре менем до нас не стало доходить, что так потешно волочащийся за сердитым монастырским экономом отец Иоанн на самом деле — один из очень немногих людей на земле, для которых раздвигаются границы пространства и времени, и Господь дает им видеть прошлое и будущее, как настоящее. Мы с удивле нием и не без страха убедились на собственном опыте, что перед этим старичком, которого недо брожелатели насмешливо именовали «доктором Айболитом», человеческие души открыты со всеми их сокровенными тайнами, с самыми заветными стремлениями, с тщательно скрываемыми, потаен ными делами и мыслями. В древности таких людей называли пророками. У нас в Православной Церкви их именуют старцами.
Сам отец Иоанн никогда не называл себя стар цем. А когда ему что-то подобное говорили, толь ко в ужасе всплескивал руками: «Какие старцы?! Мы в лучшем случае — опытные старички». Он и до конца жизни, по глубочайшему своему смире нию, был в этом искренне уверен. Впрочем, равно как и многие, знавшие отца Иоанна, были убежде ны, что в его лице Господь послал им истинного старца, знающего волю Божию.
Да, это было самым главным — отцу Иоанну от крывалась воля Божия о людях. Это мы тоже поня ли далеко не сразу. Вначале казалось, что батюшка просто старый и очень мудрый человек. И как раз за этой пресловутой «мудростью» к нему и съезжа ется народ со всех концов России. И лишь позже мы с изумлением открыли для себя, что все эти ты сячи людей ждали от отца Иоанна вовсе не мудрого совета.
Советчиков от человеческого опыта на све те немало. Но люди, появлявшиеся перед отцом Иоанном, как правило, в самые трагические, пере ломные моменты своей судьбы, хотели услышать от него не то, как им поступить мудро, а то, как им поступать единственно правильно. Собствен но говоря, этим — познанием воли Божией — ста рец и отличается от всех остальных людей. Даже от прославленных мудрецов, интеллектуалов-богословов, даже от самых замечательных опытных священников.
Помню, когда я был еще совсем молодым послуш ником, ко мне подошел один из паломников-москвичей и поведал историю, свидетелем которой только что оказался. Отец Иоанн в окружении множества людей спешил по монастырскому двору к храму. Вдруг к нему бросилась заплаканная жен щина с мальчиком лет трех на руках.
— Батюшка, благословите ребенка на операцию! Врачи требуют срочно, в Москве...
Отец Иоанн остановился и сказал женщине сло ва, которые просто потрясли паломника-москвича:
— Ни в коем случае! Он умрет на операционном столе. Молись, лечи его, но операцию не делай ни в коем случае. Он выздоровеет.
И перекрестил младенца.
Мы сидели с этим паломником и сами ужасались от своих размышлений. А вдруг батюшка ошибся? Что, если ребенок умрет? Что мать сделает с отцом Иоанном, если такое случится?
Мы, конечно, не могли заподозрить отца Иоан на в вульгарном противлении медицине, встреча ющемся, хотя и очень редко, в духовной среде. Он неоднократно благословлял, а порой и настаивал на хирургических операциях. Среди его духовных детей было немало известных врачей.
С ужасом мы ждали, что будет дальше. Явится ли в монастырь убитая горем мать и устроит чудовищный скандал, или все будет именно так, как предсказал отец Иоанн? Судя по тому, что батюшка по-прежнему мир но продолжал свой ежедневный путь между храмом и кельей, нам оставалось лишь заключить, что старец, давая столь решительный совет, знал, что говорил.
Доверие и послушание — главное правило обще ния между православным христианином и его духов ным отцом. Конечно, по отношению далеко не к каж дому духовнику можно проявлять полное послушание, да и духовников-то таких единицы. Это на самом деле непростой вопрос. Случаются трагедии, когда нераз умные священники начинают мнить себя старцами и при этом повелевать, самонадеянно приказывать и, наконец, совершать абсолютно непозволительное в духовной жизни — подавлять свободу своих духов ных детей.
Отец Иоанн никог да не диктовал и не на вязывал свою волю.
Он бесконечно це нил человеческую свободу и относился к ней с каким-то осо бым благоговением.
Батюшка готов был уговаривать, увеще вать, готов был даже умолять об исполне нии того, что, как он знал, необходимо для обратившегося к нему человека. Но если тот упорно настаивал на своем, батюшка обычно вздыхал и го ворил:
— Ну что ж, попробуйте. Делайте как знаете...
И всегда, насколько мне известно, те, кто не ис полнял советов отца Иоанна, в конце концов горь ко в этом раскаивались. Как правило, в следующий раз они приходили к батюшке уже с твердым наме рением исполнить то, что он скажет. А тот с неиз менным сочувствием и с любовью принимал этих людей, не жалел для них времени и сил, всячески старался исправить их ошибки.
* * *
История о мальчике и об операции напомнила мне похожий случай, произошедший лет десять спу стя. Но закончился он совсем по-другому.
Жила в те годы в Москве необычайно интересная и своеобразная женщина — Валентина Павловна Ко новалова. Казалось, она сошла с полотен Кустодие ва — настоящая московская купчиха. Была она вдовой лет шестидесяти и директором большой продукто вой базы на проспекте Мира. Полная, приземистая, Валентина Павловна обычно торжественно восседа ла за большим канцелярским столом в своей конторе. Повсюду на стенах, даже в самое тяжелое советское лихолетье, у нее висели внушительных размеров бумажные репродукции икон в рамах, а на полу под письменным столом лежал большущий целлофа новый мешок, набитый деньгами. Ими Валентина Павловна распоряжалась по своему усмотрению — то отправляя подчиненных закупить партию свежих овощей, то одаривая нищих и странников, во множе стве стекавшихся к ее продовольственной базе.
Подчиненные Валентину Павловну боялись, но любили. Великим постом она устраивала общее соборование прямо в своем кабинете. На соборова нии всегда благоговейно присутствовали и работав шие на базе татары. Частенько в те годы дефицита к ней заглядывали московские настоятели, а то и ар хиереи. С некоторыми она была сдержанно почти тельна, с другими, которых не одобряла «за экуме низм», — резка и даже грубовата.
Меня не раз на большом грузовике посылали из Печор в столицу за продуктами для монастыря к Пасхе и к Рождеству. Валентина Павловна всегда особо тепло, по-матерински принимала нас, моло дых послушников: она давно уже похоронила един ственного сына. Мы подружились. Тем более что у нас всегда находилась общая тема для бесед — наш общий духовник отец Иоанн.
Батюшка был, пожалуй, единственным чело веком на свете, кого Валентина Павловна робела, но при этом бесконечно любила и уважала. Дважды в год она со своими ближайшими сотрудниками ез дила в Печоры, там говела и исповедовалась. В эти дни ее невозможно было узнать — тихая, кроткая, за стенчивая, она ничем не напоминала «московскую владычицу».
Осенью 1993 года происходили перемены в моей жизни: я был назначен настоятелем Псково-Печерского подворья в Москве. Оно должно было распо ложиться в старинном Сретенском монастыре. Для оформления множества документов мне часто при ходилось бывать в Печорах.
У Валентины Павловны болели глаза, ничего осо бенного — возрастная катаракта. Как-то она попро сила меня испросить благословение у отца Иоанна на небольшую операцию в знаменитом Институте Федорова. Ответ отца Иоанна, признаться, удивил меня: «Нет, нет, ни в коем случае. Только не сейчас, пусть пройдет время», — убежденно сказал он. Вер нувшись в Москву, я передал эти слова Валентине Павловне.
Она очень расстроилась. В Федоровском инсти туте все уже было договорено. Валентина Павлов на написала отцу Иоанну подробное письмо, снова прося благословения на операцию и поясняя, что дело это пустяшное, не стоящее и внимания.
Отец Иоанн, конечно же, не хуже ее знал, на сколько безопасна операция по поводу катарак ты. Но, прочитав привезенное мною послание, он очень встревожился. Мы долго сидели с батюшкой, и он взволнованно убеждал меня во что бы то ни ста ло уговорить Валентину Павловну сейчас отказаться
от операции. Он снова написал ей пространную депешу, в ко торой умолял и своей вла стью духовника благослов лял отложить операцию на некоторый срок.
В то время мои обсто ятельства сложились так, что выпало две свободных недели. Больше десяти лет у меня не было отпуска, и поэтому отец Иоанн благо словил съездить подлечиться на две недели в Крым, в санато рий. И непременно взять с собой Ва лентину Павловну. Об этом же он написал ей в сво ем письме, прибавив, что операцию она должна сделать потом, через месяц после отпуска.
— Если она сейчас сделает операцию, она ум рет...— грустно сказал батюшка, когда мы проща лись.
Но в Москве я понял, что нашла коса на камень. Валентина Павловна, наверное впервые в жизни, взбунтовалась против воли своего духовника. По следний раз она была в отпуске в далекой юности и теперь, кипятясь, сердито повторяла:
— Ну вот, что это еще батюшка надумал? Отпуск!.. А на кого я базу оставлю?
Она была всерьез возмущена, что из-за какой-то «ерундовой глазной операции» отец Иоанн «заводит сыр-бор». Но тут уж я решительно не стал ничего слу шать и заявил, что начинаю хлопотать о путевках в са наторий, а в ближайшее время мы едем в Крым. В кон це концов Валентина Павловна казалось смирилась.
Прошло несколько дней. Я по лучил от Святейшего благосло вение на отпуск, заказал две путевки (поздней осенью их несложно было найти) и по звонил на базу, сообщить Ва лентине Павловне дату нашего выезда.
— Валентина Пав ловна в больнице. Ей сегодня делают опе рацию,— известил меня ее помощник.
— Как?! — закри чал я.— Ведь отец Иоанн запретил!..
Выяснилось, что пару дней назад на базу заглянула какая-то монахиня. В миру она была врачом и, узнав об истории с катарактой, тоже не могла согласиться с решением отца Иоанна. Полностью поддержав Валентину Павловну, она взя лась испросить благословения на операцию у одного из духовников Троице-Сергиевой лавры и в этот же день такое благословение получила. Валентина Пав ловна, удовлетворенная, поехала в Федоровский институт, рассчитывая после быстрой и несложной операции через два-три дня отправиться со мною в Крым. Но во время операции с ней случился тяже лейший инсульт и полный паралич.
Узнав об этом, я бросился звонить в Печоры эконому монастыря отцу Филарету, келейнику ба тюшки. В исключительных случаях отец Иоанн
приходил к отцу Филарету и пользовался его теле фоном.
— Как же вы так можете? Почему же вы меня не слушаете? — чуть не плакал батюшка, услышав мой сбивчивый и печальный рассказ.— Ведь если я на чем-то настаиваю, значит знаю, что делаю!
Что мог я ему ответить? Спросил только, как мы можем помочь — Валентина Павловна до сих пор оставалась без сознания. Отец Иоанн велел взять из храма в келью запасные Святые Дары, чтобы, как только Валентина Павловна придет в себя, будь то днем или ночью, я без промедленья отправился исповедовать и причастить ее.
По молитвам отца Иоанна, на следующий день Валентина Павловна пришла в сознание. Родствен ники немедленно сообщили мне об этом, и через полчаса я был в больнице.
Валентину Павловну вывезли в вестибюль реа нимации на огромной металлической каталке. Она лежала под белой простыней — крохотная и беспо мощная. Увидев меня, она закрыла глаза и запла кала. Говорить она не могла. Но и без всяких слов была понятна ее исповедь. Я прочел над ней разре шительную молитву и причастил. Мы простились.
На следующий день ее еще раз причастил отец Владимир Чувикин. В тот же вечер она умерла. Хоро нили мы Валентину Павловну со светлым и мирным чувством. Ведь, по древнему церковному преданию, душа человека, который сподобился причаститься в день смерти, сразу восходит к престолу Господню.
* * *
Неразрывно связано с отцом Иоанном и все, что касается возрождения и становления монашеской жизни в нашем Сретенском монастыре. Осенью 1993 года, под праздник Иверской иконы Божией Матери, я приехал к отцу Иоанну в очень сложный для меня период жизни. Был я к тому времени уже иеромонахом московского Донского монастыря. Отношения мои с наместником монастыря архи мандритом Агафодором по моей вине настолько испортились, что я решительно не знал, что делать и как поступать. Отец Агафодор сам отправил меня в Печоры к духовнику, чтобы тот разрешил мои проблемы.
Батюшка долго утешал меня и призывал к мона шескому терпению. Он умел находить такие слова, а главное — его любовь к человеку, вера и надежда на Промысл Божий были столь велики, что люди, приезжая к нему даже с, казалось бы, самыми нераз решимыми проблемами, выходили из батюшкиной кельи исполненные не просто утешения, а новых сил к жизни. В этом была еще одна редчайшая осо бенность, присущая отцу Иоанну, — он говорил как имеющий власть от Бога давать жизненные силы и вести вслед за Христом.
Мы засиделись тогда довольно долго. Уже нача лась всенощная. Отец Иоанн, взглянув на часы, за торопился и отправил меня в храм, сказав, что ско ро подойдет и сам.
Вместе с молодыми монастырскими иеромона хами мы, уже облачившись, ждали акафист в древ нем пещерном алтаре Успенского собора. Вдруг к нам подошел отец Иоанн. Мы расстались с ним полчаса назад, но тут он сразу показался мне каким- то необычным — сосредоточенно-строгим. Не го воря ни слова, батюшка взял меня за руку и подвел в центр алтаря, к престолу. Здесь он сделал три
глубоких поклона, с благоговением приложился к Святой Трапезе и велел мне сделать то же. Потом, обратившись ко мне, он произнес:
— А теперь слушай волю Божию...
Никогда до этого я не слышал от отца Иоанна по добных слов.
— Ты вернешься в Москву и сразу пойдешь к Свя тейшему Патриарху,— объявил мне отец Иоанн.— Проси у него, чтобы он благословил тебя перейти из Донского в братию Псково-Печерского монасты ря. Проси Святейшего, чтобы он благословил созда ние подворья Псково-Печерского монастыря в Мо скве, и ты будешь строить это подворье.
Я не знал, что и сказать!.. С одной стороны, было отчетливо ясно, что вот сейчас, в эту самую минуту, меняется моя жизнь. И в то же время умом я пони мал, что сказанное батюшкой осуществить совер шенно нереально.
— Батюшка, — проговорил я, — но это невозмож но!.. Святейший совсем недавно объявил, что в Мо скве не будет открыто ни одного подворья епар хиальных монастырей. И настрого запретил даже обращаться к нему с подобными просьбами.
Здесь необходимо небольшое пояснение. К тому времени в Русской Церкви было возрождено уже триста шестьдесят монастырей, и с каждым месяцем их число увеличивалось. Немало из этих провинци альных обителей хотели иметь свои подворья в сто лице и так донимали патриарха, что Святейший на одном из собраний духовенства очень твердо предупредил, чтобы с подобными просьбами к нему впредь не обращались. Поскольку если начать раз давать московские храмы монастырям, то приход ских церквей в столице вообще не останется.
Все это я объяснил отцу Иоанну. Но тот даже бровью не повел.
— Ничего не бойся! — сказал он. — Иди к Святей шему и передай то, что я тебе сказал. Святейший все благословит. А затем, — тут батюшка продолжил уже совсем по-деловому, горячо и увлеченно: тебе пред ложат на выбор несколько храмов. Первый не бери! А из остальных выбирай, какой тебе приглянется, но только не гонись за большими и знаменитыми.
Пора было выходить на акафист.
— После службы жду тебя в келье! — велел ба тюшка.
Весь акафист и дальнейшую службу я только и переживал слова, сказанные отцом Иоанном, а по сле всенощной сразу примчался к нему. Батюшка еще несколько раз повторил мне то, что я услышал от него в алтаре, успокоил, ободрил и велел, не со мневаясь, поступать в точности так, как он говорит.
Отец Иоанн никогда не бросался великими и страшными словами, такими как «я скажу тебе волю Божию». Ни раньше, ни потом я таких слов от него не слышал. Поэтому воспринял сказанное мне более чем серьезно и, превозмогая страх, ре шил исполнить все точно, как сказал старец.
В Москве вскоре представился удобный случай встретиться с патриархом, и я, с замиранием серд ца, слово в слово передал Святейшему, что наказал мне батюшка: и о переводе меня в братию Псково-Печерского монастыря, и о создании монастыр ского подворья в Москве...
К моему удивлению, Святейший неожиданно нашел мысль о Псково-Печерском подворье очень своевременной и правильной. Оказывается, как раз в эти дни встал вопрос о введении особого погра ничного режима в городе Печоры, находящемся в трех километрах от недавно тогда образованной границы с Эстонией, и, соответственно, о возмож ном ограничении свободного доступа паломников в Псково-Печерский монастырь. Подворье, по мне нию патриарха, могло бы взять на себя обязанности помощи монастырю, если неблагоприятный для паломников пограничный режим будет введен. Свя тейший тут же поручил Владыке Арсению (Епифа нову) и протоиерею Владимиру Дивакову заняться подбором храма для подворья.
Первым местом, которое предложил для под ворья Владыка Арсений, был Покровский мона стырь, недавно переданный Церкви. Я съездил полюбоваться им, но, помня слова отца Иоанна, что от первого храма следует отказаться, сослался на действительный факт: Покровский монастырь для подворья слишком обширный.
Тогда Владыка дал мне еще два адреса: храма По крова Пресвятой Богородицы в Измайлово и Сре тенского монастыря на Лубянке. Измайловский собор показался мне уж больно большим и велико лепным, а Сретенский как раз таким, как говорил отец Иоанн. К тому же это был не просто храм, а мо настырь, закрытый в 1925 году, в котором так или иначе следовало возрождать монашескую жизнь. Я позвонил отцу Филарету в Печоры, и он соединил меня по телефону с батюшкой.
— Сретенский? Это тот, что за Трубной площа дью? — Батюшка отлично знал церковную Москву. — Его и бери!
Со дня открытия подворья ми нуло восемнадцать лет, но всег да — в дни радостей и испы таний — нас поддерживала молитва, благословение, а иногда и строгое взы скание отца Иоанна. Он передал нам множество своих икон, в том чис ле и любимую — Вла димирскую. Отец Иоанн благосло вил создание мо настырского издательства, семинарии, подсобного хозяйства.
Вообще, особенно в первые самые сложные годы, батюшка следил буквально за каждым шагом в возрождающейся обители. А по сле того как отпала тревога по поводу закрытия Печор для паломников, именно отец Иоанн благо словил просить Святейшего о преобразовании по дворья в Сретенский монастырь.
Братия Сретенской обители почитает батюшку отца Иоанна как старца, благословившего создание нашего монастыря, как своего молитвенника, ду ховного наставника и благодетеля. Каждый день мы возносим молитвы о упокоении его души. Его про поведи, письма и наставления — настольные книги братии обители, студентов семинарии и многих на ших прихожан.
Особо хочется вспомнить, как преображались, воскресали души людей от общения с отцом Иоан ном. Но трудно даже пересказать все, что происхо дило за те двадцать пять лет, что знал отца Иоанна. Хотя как раз утверждать, что я знал его, было бы, пожалуй, неверно. Отец Иоанн весь был одной по разительной и прекрасной тайной.
Иногда он открывался перед нами с такой нео жиданной стороны, что мы только диву давались. Как-то, например, я с великим удивлением услышал от него настоящую тюремную «зековскую» поговор ку. Да еще произнесенную батюшкой так обыденно и привычно, как бы между прочим, что я ушам сво им не поверил!
Как-то на глухой деревенский приход в ста кило метрах от Пскова к моему другу иеромонаху Рафаи лу приехал его племянник Валера. С первого взгля да видно было, что парнишка не отличался особой церковностью и заглянул к своему дядьке-священ- нику не для постов и молитв. Так оно и оказалось.
Валерка попросту скрывался от милиции. Он не дол го секретничал и в первый же вечер выложил нам все. В родном городе его обвиняли в очень тяжком преступлении, которое Валера, по его словам, не со вершал. И хотя с первого взгляда было видно, что гость — паренек лихой, мы ему поверили. Кстати, в конце концов его правота подтвердилась: в том злодействе, в котором его обвиняли, Валера заме шан не был. Мы повезли его в монастырь к отцу Иоанну — справиться, что с ним делать дальше. Батюшка
очень сердечно принял его. Но потом вдруг ска зал:
— А ведь пострадать тебе, Валерий, все-таки при дется.
— За что?! — возмутился Валерка.
Отец Иоанн поманил его пальцем и что-то по шептал на ухо. Валерка отшатнулся и ошеломленно уставился на батюшку. А тот попросил нас с отцом Рафаилом выйти из кельи, и они остались вдвоем.
Когда через полчаса отец Иоанн снова пригла сил нас, Валера сидел на диванчике — заплаканный, но впервые за все дни нашего знакомства умиро творенный и даже счастливый. А батюшка, закон чив исповедь, снимал епитрахиль и поручи. Отец Иоанн попросил нас помочь Валере три дня поговеть в монастыре, собороваться и причаститься. После этого батюшка благословил ему возвращать ся в Чистополь. «Зачем?» — недоумевали мы, но Ва лере отец Иоанн, видимо, все объяснил.
Прощаясь с батюшкой, Валера спросил:
— А как вести себя в тюрьме?
Вот тогда-то отец Иоанн и сказал, очень жестко:
— Все просто: не верь, не бойся, не проси.
А потом добавил, уже совсем по-другому, как обычно:
— Молись — самое главное. Там Бог близко. Ты увидишь!
Отец Иоанн знал, о чем говорил.
Донос на священника Иоанна Крестьянкина в 1950 году написали трое: настоятель московского храма, где служил отец Иоанн, регент того же храма и протодьякон. Они обвиняли отца Иоанна в том, что он собирает вокруг себя молодежь, не благословляет вступать в комсомол и ведет антисоветскую агитацию.
Отец Иоанн был арестован. Во внутренней тюрь ме на Лубянке он провел почти год в одиночной ка мере предварительного заключения. Во время до просов его жестоко пытали.
В период производства дознания подследствен ный Крестьянкин признал, что вокруг него и вправ ду собирается немало молодежи. Но, будучи пасты рем Церкви, он не может отогнать их и перестать уделять необходимого внимания. На вопрос о ком сомоле Крестьянкин также сознался, что не дает благословения на вступление в ряды этой орга низации, поскольку она является атеистической. Христианин в подобных сообществах состоять не может. А вот по поводу антисоветской пропаган ды заключенный свою вину отрицал, говоря, что его, как священника, деятельность подобного рода не интересует. За весь год Крестьянкин не произнес на допросах ни одного имени, кроме тех, которые
упоминались следователем. Он знал, что каждый названный им человек будет арестован.
Как-то раз батюшка рассказал нам о своем сле дователе. Они были ровесниками. В 1950 году обо им исполнилось по сорок лет. И звали следователя так же, как батюшку, — Иваном. Даже отчество у них было одинаковое — Михайловичи. Отец Иоанн го ворил, что каждый день поминает его в своих мо литвах. Да и забыть не может.
— Он все пальцы мне переломал! — с каким-то даже удивлением говорил батюшка, поднося к под слеповатым глазам свои искалеченные руки.
«Да, — подумали мы тогда, — молитва отца Иоан на, да еще всежизненная,— это не шутка! Было бы интересно узнать судьбу следователя Ивана Михай ловича, за которого так молится его бывший подследственный Иван Михайлович Крестьянкин».
С целью окончательного изобличения преступника следователь назначил оч ную ставку с тем самым на стоятелем храма. Отец Иоанн уже знал, что этот человек является причиной его ареста и страданий. Но ког да настоятель во шел в кабинет, отец Иоанн так обрадо вался, увидев собрата-священника, с которым они мно жество раз вместе
совершали Божественную литургию, что бросился ему на шею!
Настоятель рухнул в объятия отца Иоанна — с ним случился обморок. Очная ставка не состоя лась. Но отца Иоанна и без нее осудили на восемь лет лагерей.
Об одном из древних святых отцов было написа но, что он от избытка любви вообще забыл, что та кое зло. Мы, послушники, в те годы часто размыш ляли: почему, за какие подвиги, за какие качества души Господь дает подвижникам дарования прозор ливости, чудотворений, делает их Своими сотаинниками? Ведь страшно даже представить, что тот, перед кем открываются самые сокровенные мысли и поступки людей, будет другим, чем бесконечно милосердным к каждому без исключения челове ку, что сердце его не будет исполнено той могуще ственной, таинственной и всепрощающей любви, которую принес в наш мир Распятый Сын Божий.
А что касается тюремной истории отца Иоанна, то меня всегда поражало, как он отзывался о вре мени, проведенном в лагерях. Батюшка говорил, что это были самые счастливые годы его жизни.
— Потому что Бог был рядом! — с восторгом объ яснял батюшка. Хотя, без сомнения, отдавал себе отчет, что до конца мы понять его не сможем.
— Почему-то не помню ничего плохого,— гово рил он о лагере.— Только помню: небо отверсто и Ангелы поют в небесах! Сейчас такой молитвы у меня нет...
* * *
В келье, где батюшка принимал своих многочис ленных посетителей, он появлялся всегда очень
шумно. Отец Иоанн влетал — да-да, именно влетал — и когда ему было семьдесят лет, и восемьдесят, и даже девяносто. Немного покачиваясь от старче ской слабости, он бежал к иконе и на минуту, не об ращая ни на кого внимания, замирал перед ней, весь погружаясь в молитву за пришедших к нему людей.
Закончив это главное дело, он поворачивал ся к гостям. Охватывал всех радостным взглядом. И тут же спешил благословить каждого. Кому-то что-то шептал. Волновался, объяснял. Утешал, сето вал, подбадривал. Охал и ахал. Всплескивал руками. В общем, больше всего в эти моменты он напоми нал наседку, суетящуюся над многочисленным вы водком. И только совершив все это, он почти падал на старый диванчик и усаживал рядом с собой пер вого посетителя. У каждого были свои проблемы. За других не расскажешь, но я очень хорошо пом ню, с чем сам приходил к батюшке.
Отец Иоанн девять лет не давал мне благосло вения на монашеский постриг. Держал в послуш никах, поставив условие — дождаться благослове ния матери. Но мама, Царствие ей Небесное, хотя и благословляла служить Церкви в священническом сане, но не хотела, чтобы я шел по монашескому пути. Батюшка твердо стоял на условии — дождаться согласия матери. Говорил: если по-настоящему хо чешь быть монахом, проси этого у Бога, и Он управит все в нужное время.
Я тогда твердо ему поверил. И спокойно ждал, бу дучи сначала послушником в Псково-Печерском мо настыре, а потом — в Издательском отделе у митропо лита Питирима. И вот однажды, приехав к батюшке в Печоры, я рассказал ему между прочим, что скоро открывают Донской монастырь, который особо
любили москви чи. И тут отец Иоанн сказал:
— А ведь это пришло твое вре мя. Иди проси у мамы благосло вения. Думаю, теперь она не от кажет. А за то, что девять лет тер пел и не самочинничал, — увидишь, как Господь не оста вит тебя особой ми лостью. Будет тебе по дарок.
Потом батюшка стал рассказывать о Дон ском монастыре времен
своей молодости, о жившем там под арестом святом патриархе Тихоне, которого батюшка любил и по читал бесконечно. Рассказал и о том, как в 1990 году ему, отцу Иоанну, в этой самой келье, где мы сей час с ним беседуем, явился святой патриарх Тихон и предупредил о разделении, которое ждало Рус скую Церковь. (Так оно и случилось на Украине.)
В заключение отец Иоанн помолился перед сво ей келейной иконой Пресвятой Богородицы «Взы скание погибших» и велел мне торопиться домой. А получив материнское благословение, идти про сить постриг у Святейшего Патриарха.
По молитвам отца Иоанна, в этот раз мама неожи данно согласилась с моим желанием и благословила
меня иконой Божией Матери. А Святейший Патри арх Алексий II определил меня в немногочисленную тогда братию московского Донского монастыря.
Сбылись и слова отца Иоанна о «подарке». Так получилось, что наместник Донского монастыря архимандрит Агафодор два раза откладывал мой мо нашеский постриг из-за срочных отъездов по делам обители. Наконец он постриг меня в самый день мо его рождения, когда мне исполнилось тридцать три года, да еще с именем Тихон — в честь моего любимо го святого и покровителя Донского монастыря.
Многое еще можно вспомнить... Вскоре после смерти Валентины Павловны Коноваловой я ока зался в больнице. Болезнь была тяжелая, и отец Иоанн в письме, переданном мне через его духов ную дочь Настю Горюнову, разрешил, несмотря на Рождественский пост, есть в больнице и рыбу, и молочное. Друзья устроили меня тогда в хорошую клинику, в палате был даже телевизор. Немного придя в себя, я решил посмотреть телевизионные новости, которые не видел несколько лет. Потом включил интересное кино...
В этот же день, к вечеру, из Печор приехала На стя Горюнова и через медсестру передала мне новое письмо от отца Иоанна. Помню, я, лежа в постели, досматривал какой-то фильм и читал письмо батюш ки. В конце письма была приписка: «Отец Тихон, я благословлял тебе ослабить пост, а вот телеви зор смотреть не благословлял». Я кубарем скатился с кровати и выдернул телевизионный шнур из ро зетки. К тому времени я уже очень хорошо понимал, что такое не слушаться отца Иоанна.
Были у отца Иоанна и недоброжелатели. Одни, по каким-то им ведомым причинам, просто
не признавали его старческого служения. Но были и такие, что с гневом враждовали на него. Отец Иоанн с сердечной болью переносил их ненависть, напраслину, а иногда и предательство, но никог да не терял самой искренней христианской люб ви к ним. На всю жизнь остались у меня в памяти слова его проповеди, сказанной в Михайловском соборе Псково-Печерского монастыря в 1987 году: «Нам дана от Господа заповедь любви к людям, к на шим ближним. Но любят ли они нас или нет — нам об этом нечего беспокоиться! Надо лишь о том за ботиться, чтоб нам их полюбить!»
Один московский священник, бывший духов ный сын отца Иоанна, как-то обратился ко мне со страшной просьбой: вернуть отцу Иоанну епи трахиль, символ священнического служения, ко торую батюшка с благословением и напутствиями вручил ему перед рукоположением. Как заявил
этот священник, он разочаровался в отце Иоанне, поскольку тот не поддержал его церковно-дисси дентских воззрений. Каких только разобиженных, горьких слов не наговорил этот батюшка! Но сам он ни к чему не прислушивался: ни к тому, что отец Иоанн много лет провел в лагерях, ни к тому, что подвергался пыткам и не был сломлен, и уж кого- кого, а батюшку никто не может заподозрить в кон формизме.
С тяжелым сердцем я передавал епитрахиль отцу Иоанну. Реакция его меня поразила. Он перекре стился, с благоговением принял и поцеловал свя щенное облачение. И произнес: «С любовью отда вал, с любовью принимаю».
Позже этот священник перешел в другую юрис дикцию, там ему тоже не понравилось, потом в тре тью...
А вот другое свидетельство — воспоминания ста рого москвича, Адриана Александровича Егорова. Он пишет: «Большую часть пути я прошел совместно с покойным патриархом Пименом. Однажды я спро сил у него относительно духовника. И он мне сказал, что духовник, пожалуй, у нас один на всю Россию — это отец Иоанн». Сам патриарх Пимен в редкие при езды отца Иоанна в Москву всегда приглашал его к себе в Переделкино, и они подолгу беседовали.
Отец Иоанн с огромным благоговением, лю бовью и послушанием относился к церковному священноначалию. Осознание того, что истина на земле пребывает лишь в Церкви, была глубоко прочувствована им. Батюшка не терпел никаких расколов, никаких бунтов и всегда бесстрашно вы ступал против них, хотя прекрасно знал, сколько клеветы, а порой и ненависти ему придется испить.
Он был поистине человеком Церкви. Множество раз он наставлял нас действовать именно так, как решит Святейший, как благословит епископ, на местник.
Но все это совершенно не означало автоматиче ского, бездумного подчинения. Был случай, когда один из наместников монастыря и правящий ар хиерей убеждали батюшку преподать благослове ние на уже принятое ими решение, с которым отец Иоанн был принципиально не согласен. Начальству требовалось придать нужному им постановлению авторитет старца. Но огромный, почти столетний опыт церковной жизни (а Ваня Крестьянкин с че тырех лет стал прислуживать алтарником в храме) подсказывал отцу Иоанну, что ни к чему доброму такие способы управления не приводят.
Приступали к батюш ке серьезно, что называ ется, с ножом к горлу. Священники и монахи представляют, что та кое противостоять давлению правяще го архиерея и на местника. Отец Ио анн терпели во выдержал многоднев ный на тиск. Он почти тельно
объяснял, что не может сказать «благословляю» на то, что не находит согласия в его душе. Если же начальствующие считают необходимым поступить именно так, он безропотно подчинится их реше нию — они отвечают за него пред Богом и перед братией. Но он полагает, что в данном случае рас поряжение принимается по страсти. И благосло вить — дать свое «благое слово» на это — не может.
Обычно все, кто вспоминает отца Иоанна, пи шут, какой он был благостный, ласковый, добрый, любвеобильный. Да, несомненно, истинно, что человека, более умеющего выказать отеческую, 68 христианскую любовь, я не встречал во всей сво ей жизни. Но нельзя не сказать и о том, что отец Иоанн, когда необходимо, бывал настолько строг и умел находить такие слова обличения, после ко торых его собеседнику по-человечески не поза видуешь. Помню, когда я был еще послушником в Печорах, то услышал, как отец Иоанн сказал двум молодым иеромонахам: «Да какие вы монахи? Вы — просто хорошие ребята!»
Отец Иоанн никогда не боялся сказать правду невзирая на лица, и делал это в первую очередь для пользы своего собеседника, архиерей он был, миря нин или простой послушник. Эти твердость и духов ная принципиальность были заложены в душу отца Иоанна еще в раннем детстве, когда он общался с ве ликими подвижниками и будущими новомучениками.
Вот его ответ на один из моих вопросов в письме за 1997 год:
«А вот вам и еще один пример на аналогичную ситуацию из копилки моей памяти. Мне было тог да двенадцать лет, но впечатление было настолько ошеломляюще сильным, что и по сей день вижу все,
тогда происходившее, и помню всех действующих лиц поименно.
У нас в Орле служил замечательный Владыка — архиепископ Серафим Остроумов — умнейший, до брейший, любвеобильнейший, не счесть хвалебных эпитетов, что приличествуют ему. И жизнью своей он как бы готовился к венцу священномученика, что и произошло действительно. Так вот, в Прощеное воскресенье этот Божий архиерей изгоняет из мона стыря двух насельников — игумена Каллиста и иеро дьякона Тихона — за какой-то проступок. Изгоняет их принародно и властно, ограждая от соблазна остальных, и тут же произносит слово о Прощеном воскресенье и испрашивает прощение у всех и вся.
Мое детское сознание было просто ошеломлено случившимся именно потому, что все произошло тут рядом: и изгнание — то есть отсутствие проще ния, и смиренное прошение о прощении самому и прощение всех. Понял тогда одно только: что на казание может служить началом к прощению и без него прощения быть не может.
Теперь-то я преклоняюсь пред мужеством и му дростью Владыки, ибо урок, преподанный им, остался живым примером для всех присутствующих тогда, как видите, на всю жизнь».
Отец Иоанн всегда непоколебимо и радостно исповедовал драгоценную и очевидную для него ис тину: жизнь христианина на земле и жизнь Церкви Небесной связаны нерасторжимыми духовными нитями. Эта его вера трогательно подтвердилась и в великий для отца Иоанна, как и для всякого че ловека, час его смерти.
Батюшка отошел ко Господу на девяносто шестом году жизни. Случилось это в праздник, который лично
для отца Иоанна был особо важен,— в день памяти новомучеников и исповедников Российских. Многие из этих святых, отдавших жизнь за Христа в годы же стоких гонений XX века, были его учителями и близ кими друзьями. Да и сам он был одним из них. В день праздника новомучеников, утром 5 февраля 2006 года, после того как отец Иоанн причастился Святых Хри стовых Таин, Господь и призвал его к Себе.
* * *
Но даже после кончины отца Иоанна те, кому вы пало счастье общаться с ним, чувствуют его любовь, поддержку, молитвы и заботу, которые не оставляют нас и теперь, когда отец Иоанн уже в другом мире.
В 2007 году тезоименитство Святейшего Патри арха Алексия II пришлось на первое воскресенье
Великого поста, на праздник Торжества Правосла вия. Всю неделю до этого мы с братией Сретенского монастыря провели за незабываемыми богослужени ями первой седмицы поста. В субботу, после литур гии, стали съезжаться гости на именины патриарха. Время перед всенощной и после нее до самой ночи прошло в заботах по приему и расселению священни ков и архиереев, которые обычно останавливаются у нас, в Сретенском. Когда уже было невмоготу — так хотелось спать, я решил, что прочту положенные каноны и последование ко причащению утром. Но, к стыду своему, утром проспал, и вот уже ехал в храм Христа Спасителя на литургию, так и не совершив молитвы.
Два или три раза за двадцать лет моей священни ческой жизни мне приходилось служить не подго товившись. И всякий раз никакие оправдания или ссылки на обстоятельства, а тем более на усталость, не могли заглушить жестоких обличений совести. Но теперь я все-таки пытался убедить себя, что, в конце концов, хотя я и не прочитал необходимое правило, но всю неделю утром и вечером по многу часов был в храме. А в среду, пятницу и субботу — то есть последний раз буквально вчера — причащал ся и читал все последования и молитвы.
Уже облачившись и входя в переполненный ду ховенством алтарь храма Христа Спасителя, я даже припомнил, что и вообще — сегодня некоторые име нитые богословы утверждают, что правила ко при чащению совсем не так уж необходимы... Короче, кажется, мне уже почти удалось договориться с обли чающим меня внутренним голосом, как вдруг ко мне подошел митрополит Чувашский Варнава. Множе ство раз я видел этого пожилого, почитаемого всеми
архипастыря на патриарших службах, но ни разу с ним не общался. А тут митрополит сам подошел ко мне и благословил. Потом он сказал:
— Спаси тебя Господи, отец Тихон, за фильм о Печерском монастыре. Мне он очень понравил ся. Я ведь знал отца Иоанна пятьдесят лет и ездил к нему в Печоры.
Владыка имел в виду сделанный мною докумен тальный фильм о Псково-Печерском монастыре, где было много хроникальных кадров с отцом Иоанном.
— Знаешь, что сейчас вспоминается? — продол жал Владыка.— Ты, наверное, слышал о том, что когда отец Иоанн в пятидесятые годы служил на од ном деревенском приходе, однажды вечером, после всенощного бдения, грабители ворвались в его дом, связали и избили его. Так, связанного, и бросили умирать. Ты знаешь об этом?
— Да, Владыка, я знаю эту историю. Утром перед литургией прихожане нашли отца Иоанна и освобо дили его.
— Да, да, так оно и было! Отец Иоанн пришел в себя, поблагодарил Бога за испытание и за спа сение и пошел совершать литургию. А знаешь, что он сказал мне потом? Что это был единственный случай за всю его жизнь, когда он служил литургию без приготовления, без положенных последований и молитв. Ну, вот так... Иди с Богом!
Рядом стоял архимандрит Дионисий (Шишигин). Я подошел к нему и рассказал всю историю: и о моем нерадении, и о беседе с Владыкой Варна вой. Я исповедовался отцу Дионисию, и мы вместе с ним, ожидая начала службы, говорили о том, как велика милость Божия к нам и как неисповедим Промысл Божий.
Кто знает, чему мы были сейчас свидетелями... Или тому, как отец Иоанн из иного мира через Владыку вразумил «одного из чад своих неразум ных», как он однажды назвал меня в одном из пи сем. Или, быть может, мы встретили сейчас еще одного сокровенного подвижника и раба Божия, которыми не оскудеет Христова Православная Церковь до скончания века.
Отец Серафим был для меня самым загадоч ным человеком в Псково-Печерском мона стыре. Происходил он из остзейских баро нов. В тридцатые годы пришел в монастырь и отдал себя в послушание великому старцу иеросхимонаху Симеону.
Отец Серафим мало общался с людьми. Жил он в приспособленной под жилище пещере, очень сырой и темной. На службе стоял, весь углублен ный в молитву, низко склонив голову, изредка по-особому легко и благоговейно совершая крестное знамение. И по монастырю отец Серафим проходил всегда такой же сосредоточенный. Нам, послушни кам, казалось преступлением отвлечь его. Правда, иногда он сам коротко обращался к нам. Например, возвращаясь в келью с литургии, всегда давал про сфору дежурному на монастырской площади. Или как-то один послушник — Саша Швецов — подумывал о том, чтобы оставить монастырь. Отец Серафим неожиданно подошел к нему и, топнув ногой, стро го прикрикнул: «Нет тебе дороги из монастыря!»
Сам он, прожив здесь безвыходно шестьдесят лет, говорил: «Я даже помыслом не выходил из обите ли». В 1945 году его, правда, как немца выводили на расстрел наши солдаты, но потом передумали и не расстреляли.
Вообще, несмотря на замкнутость и суровость, отец Серафим был необычайно добрым, любящим человеком. В монастыре его все почитали и люби ли. Хотя и относились со страхом, точнее, с трепе том, как к человеку, живущему на земле с Богом, как к живому святому.
Помню свое наблюдение тех лет. Я некоторое время был иподьяконом у отца наместника архи мандрита Гавриила и заметил, что, когда отец Се рафим входил в алтарь, наместник поспешно под нимался ему навстречу со своего игуменского места и приветствовал с особым почтением. Больше он ни к кому так не относился.
Зимой и летом, ровно в четыре часа утра, отец Серафим выходил из своей пещерной кельи и ко ротко осматривал монастырь, все ли в порядке. Только после этого он возвращался в келью и рас тапливал печь, которую из-за пещерной сырости приходилось топить почти круглый год. Думаю, отец Серафим ощущал себя особым хранителем Пе чорской обители, а может, это и вправду было ему поручено. Во всяком случае, голос этого немецкого барона, великого монаха-аскета, прозорливого под вижника всегда был определяющим при решении самых сложных вопросов, которые вставали перед братией монастыря.
Отец Серафим редко произносил какие-то осо бые поучения. В прихожей его суровой пещерной кельи висели листы с высказываниями из творений
святителя Тихона Задонского, и тот, кто приходил к нему, часто довольствовался этими цитатами или советом отца Серафима: «Побольше читайте святи теля Тихона».
Все годы жизни в монастыре отец Серафим до вольствовался лишь самым малым. И не только в еде, во сне и в общении с людьми. Например, в бане он никогда не мылся под душем, ему хватало двух-трех
шаек воды. Когда послушники спросили у него, поче му он не использует душ, ведь там воды сколько угод но, он буркнул, что под душем мыться — все равно что шоколад есть.
Как-то, году в 83-м, мне довелось побывать в Дивеево. Тогда это было гораздо труднее, чем сейчас: поблизости находился закрытый военный город. Старые дивеевские монахини подарили мне части цу камня, на котором молился преподобный Сера фим Саровский. Вернувшись в Печоры, я решился подойти к отцу Серафиму и подарить ему эту святы ню, связанную с его духовным покровителем. Отец Серафим, получив этот неожиданный подарок, сна чала долго стоял молча, а потом спросил:
— Что я могу за это для вас сделать?
Я даже немного опешил.
— Да ничего...
Но потом выпалил самое сокровенное:
— Помолитесь, чтобы я стал монахом!
Помню, как внимательно посмотрел на меня
отец Серафим.
— Для этого нужно главное, — сказал он негром ко, — ваше собственное произволение.
О произволении к монашеству он еще раз ска зал мне через много лет, совсем при других обсто ятельствах. Я тогда уже был в Москве, на послуша нии у владыки Питирима. А отец Серафим доживал последний год своей земной жизни и уже почти не вставал. Приехав в монастырь, я зашел повидать старца в его пещерную келью. И вдруг он сам завел разговор о монастыре, о нынешнем положении мо нашества. Это было очень необычно для него и тем более драгоценно. Из того разговора я запомнил несколько главных мыслей.
Во-первых, отец Серафим говорил о монастыре с огромной, невыразимой любовью, как о величай шем сокровище:
— Вы даже не представляете, что такое монас тырь! Это... жемчужина, это удивительная драго ценность в нашем мире! Только потом вы это оце ните и поймете.
Затем он сказал о главной проблеме сегодняшне го монашества:
— Беда нынешних монастырей в том, что люди приходят сюда со слабым произволением.
Теперь я все больше понимаю, насколько глубо ко было это замечание отца Серафима. Жертвен ного самоотречения и решимости на монашеский подвиг в нас все меньше. Об этом, наблюдая за мо лодыми насельниками обители, и болел сердцем отец Серафим.
Наконец он произнес очень важную для меня вещь:
— Время больших монастырей прошло. Теперь будут приносить плод небольшие обители, где игу мен в состоянии заботиться о духовной жизни каж дого монаха. Запомните это. Если будете наместни ком — не берите много братии.
Таков был наш последний разговор в 1989 году. Я тогда был простым послушником, даже не мона хом.
Прозорливость отца Серафима не вызывала у меня и моих монастырских друзей никаких со мнений. Сам отец Серафим очень спокойно и даже несколько скептически относился к разговорам о чу десах и прозорливости. Как-то он сказал:
— Вот все говорят, что отец Симеон был чудо творец, прозорливый. А я, сколько с ним жил рядом,
ничего не замечал. Просто хороший мо нах.
Ноя не раз на сво ей судьбе испытал силу дарований отца Серафима.
Как-то летом 1986 года я про ходил мимо кельи старца и увидел, что он собирается сме нить лампу в фонаре на своем крыльце. Я принес табурет и помог ему. Отец Серафим поблагода рил и сказал:
—Одного послуш ник;! архиерей забрал в Москву на послу шание. Думали, что ненадолго, а он там и остался.
—Ну и что? — спро сил я.
—Ну и все! — сказал отец Серафим. Развернулся и ушел в свою келью.
В недоумении я пошел своей дорогой. Какого по слушника? Какой архиерей?..
Через три дня меня вызвал наместник архи мандрит Гавриил. Он сказал, что ему сегодня по звонил из столицы архиепископ Волоколамский Питирим, председатель Издательского отдела Мо сковского Патриархата.
Владыка Питирим узнал, что в Печерском монастыре есть послушник с выс шим кинематографическим образованием, и об ратился к отцу наместнику с просьбой прислать его в Москву. Срочно требовались специалисты, чтобы готовить кино - и телевизионную програм му к Тысячелетию Крещения Руси. Празднова ние намечалось через два года. Послушником, о котором шла речь, был я. Не помню в моей жизни дня страшнее. Я умолял отца Гавриила не отправлять меня в Москву, но он уже принял ре шение:
— Я из-за тебя с Питиримом ссориться не буду! — отрезал он в ответ на все мои мольбы.
Лишь позже я узнал, что возвращение в Москву было еще и давней просьбой моей мамы, которая надеялась отговорить меня от монашества. Отец Гавриил очень жалел ее и ждал повода отправить меня к безутешной родительнице. А жесткие фор мулировки были в его обычном стиле.
Конечно, я сразу вспомнил свой последний раз говор с отцом Серафимом о послушнике, об архи ерее, о Москве и бросился к нему в келью.
— Воля Божия! Не горюйте. Все к лучшему, вы сами это увидите и поймете,— ласково сказал мне старец.
Как же тяжело, особенно в первое время, было снова жить в Москве! И тяжело именно потому, что, просыпаясь ночью, я осознавал: поразитель ный, несравнимый ни с чем мир монастыря — с от цами Серафимами, Иоаннами, Нафанаилами, Феофанами, Александрами — далеко, за сотни ки лометров. А я здесь, в этой Москве, где ничего по добного нет.
Если бы в то время кто-то предложил назвать самого вредного человека в Печорах, то, без сомнений, услышал бы в ответ только одно имя — казначей Псково-Печерского монастыря ар химандрит отец Нафанаил. Причем в этом выборе оказались бы единодушны священники и послуш ники, монахи и миряне, коммунисты из печерского управления КГБ и местные диссиденты. Дело в том, что отец Нафанаил был не просто вредный. Он был очень вредный.
К тому времени, когда я узнал его, он представ лял собой худенького, с острым пронзительным взглядом, преклонных лет старца. Одет он был и зимой и летом в старую застиранную рясу с рва ным подолом. За плечами обычно носил холщо вый мешок, а в нем могло быть что угодно — и суха ри, пожертвованные какой-то бабкой, и миллион рублей. И то и другое в глазах отца казначея яв ляло чрезвычайную ценность, поскольку было по слано в обитель Господом Богом. Все это достоя ние отец Нафанаил перетаскивал и перепрятывал по своим многочисленным потаенным кельям и складам.
Финансы монастыря находились полностью в ве дении и управлении отца Нафанаила. А тратить было на что: каждый день в обители садились за стол до че тырехсот паломников и сотня монахов. Требовалось обеспечивать бесконечные монастырские ремонты, новые стройки. Да вдобавок — повседневные житей ские потребы братии, да помощь бедным, да прием гостей, да подарки чиновникам... И много чего еще. Как отец Нафанаил один справляется со всеми эти ми финансовыми проблемами, неведомо было никому. Впрочем, на его плечах лежало и все монастыр ское делопроизводство. А еще — составление устава для ежедневных длинных богослужений, обязанно сти монастырского секретаря, ответы на письма лю дей, обращавшихся в монастырь по самым разным вопросам. И наконец, он делил с отцом наместником труды по общению — как правило, весьма неприят ному — с официальными советскими органами. Все эти обязанности, от одного перечисления которых любому нормальному человеку стало бы плохо, отец Нафанаил исполнял с таким вдохновением и скрупу лезностью, что мы иногда сомневались, осталось ли в нем что-то еще, кроме церковного бюрократа.
Ко всему прочему на отце казначее лежала обя занность надзора за нами — послушниками. И мож но не сомневаться, что исполнял он это дело со свойственной ему дотошностью: подглядывал, высматривал, подслушивал — как бы мы чего ни со творили против уставов или во вред монастырю. Хотя, честно признаться, присматривать за послуш никами действительно требовалось: приходили мы из мира в обитель изрядными разгильдяями.
Была у отца Нафанаила еще одна фантастическая особенность: он всегда появлялся именно в тот мо мент, когда его меньше всего ждали. Скажем, увиль нет монастырская молодежь от послушания и рас положится где-нибудь на гульбище древних стен отдохнуть, поболтать, погреться на солнышке. Вдруг, как из воздуха, возникает отец Нафанаил. И, тряся бородой, начинает своим трескучим, особенно невы носимым в такие минуты голосом выговаривать. Да так, что послушники готовы сквозь землю провалить ся, лишь бы закончилось это истязание.
В своем усердии отец Нафанаил в буквальном смысле не ел и не спал. Он был не просто аскетом: никто, например, никогда не видел, чтобы он пил чай, — только простую воду. Да и за обедом съедал еле-еле пятую часть из того, что подавалось. Но каж дый вечер непременно приходил на ужин в брат скую трапезную, правда, лишь с той целью, чтобы, сидя перед пустой тарелкой, придирчиво наблю дать за порядком.
При этом энергия его была изумительна. Мы не знали, когда он спит. Даже ночью из окон его кельи сквозь ставни пробивался свет. Старые монахи го ворили, что в своей келье он либо молится, либо пересчитывает груды рублей и трешек, собранных за день. Все это несметное богатство ему еще надо было аккуратно перевязать в пачки, а мелочь раз ложить по мешочкам. Когда он заканчивал с этим, то начинал писать руководство и пояснения к завт рашней службе: никто, как отец Нафанаил, не раз бирался во всех особенностях и хитросплетениях монастырского уставного богослужения.
Однако даже если свет в его келье и выключался, это вовсе не означало, будто мы хотя бы на время
могли считать себя свободными от его надзора. Нет, ночь напролет, в любое мгновение, отец На фанаил готов был появиться то там то здесь, прове ряя, не ходит ли кто по монастырю, что было строго-настрого запрещено.
Помню, как-то зимней ночью мы, просидев до поздна в гостях у кого-то из братии на дне Ангела, пробирались к своим кельям. И вдруг в пяти шагах от нас из темноты выросла фигура отца Нафанаила. Мы замерли от ужаса. Но очень быстро с удивлени ем поняли, что на этот раз казначей нас не видит. И вел он себя как-то странно. Еле волочил ноги и даже пошатывался, сгорбившись под своим меш ком. Потом мы увидели, как он перелез через низ кий штакетник палисадника и вдруг улегся в снег, прямо на клумбу.
«Умер!» — пронеслось у нас в головах.
Мы выждали немного и затаив дыхание осторож но приблизились. Отец Нафанаил лежал на снегу и спал. Просто спал. Так ровно дышал и даже поса пывал. Под головой у него был мешок, который он обнимал обеими руками.
Мы решили ни за что не уходить, пока не уви дим, что будет дальше. Спрятались за водосвятной часовней и стали ждать. Через час мы, вконец за коченевшие, увидели, как отец Нафанаил внезап но бодро поднялся, стряхнул запорошивший его снежок и, перекинув мешок за спину, как ни в чем не бывало направился своей дорогой.
Тогда мы совершенно ничего не поняли. И лишь потом давно знающие казначея монахи объясни ли, что отец Нафанаил просто очень устал и захо тел удобно поспать. Удобно — в том смысле, что ле жа. Поскольку в своей келье он спал только сидя.
А чтобы не нежиться в кровати, предпочел поспать в снегу.
Впрочем, все, что касалось образа жизни пе черского казначея, было лишь нашими догадками. Вредный отец Нафанаил никого в свой сокровен ный внутренний мир не допускал. Да что там го ворить — он никого не пускал даже в свою келью! Включая всесильного отца наместника. Хотя это и казалось совершенно невозможным, чтобы на местник отец Гавриил куда-то в своем монастыре не мог войти. Тем более что келья казначея нахо дилась не где-нибудь, а на первом этаже дома, где жил наместник, прямо под его покоями. Конечно, мириться с таким положением вещей для хозяина монастыря было невозможно.
И вот однажды отец наместник после какого-то праздничного обеда, будучи в чудесном расположе нии духа, объявил отцу Нафанаилу, что не отклады вая идет к нему в гости попить чайку.
Несколько человек из братии, находившиеся рядом в тот момент, сразу поняли, что сейчас про изойдет нечто потрясающее ум, душу и всякое чело веческое воображение. Упустить возможность уви деть такое событие было бы непростительно. Так что благодаря свидетелям сохранилось описание этой истории.
Отец наместник торжественно и неумолимо дви гался по монастырскому двору к келье отца Нафана ила. А казначей семенил за его спиной и с великим воплем убеждал отца наместника отказаться от сво ей затеи. Он умолял его заняться чем-нибудь душе спасительным, полезным, а не праздными прогулка ми по ветхим, совершенно никому не интересным комнатушкам. Он красочно описывал, какой у него
в келье беспорядок, что он не прибирал в ней два дцать шесть лет, что в келье невыносимо затхлый воздух... Наконец, в полном отчаянии, отец Нафа наил перешел почти к угрозам, громко размышляя вслух, что ни в коем случае нельзя подвергать драго ценную жизнь отца наместника опасности, которая может подстерегать его среди завалов казначейско го жилища.
— Ну хватит, отец казначей! — уже с раздраже нием оборвал его наместник, стоя перед дверью кельи. — Открывайте и показывайте, что у вас там!
Несмотря на сердитый тон, заметно было, что отца наместника разбирает настоящее любопыт ство.
Осознав наконец, что теперь никуда не деться, отец Нафанаил как-то вдруг даже повеселел и, мо лодцевато отрапортовав положенное монаху «Бла гословите, отец наместник», прогремел ключами и отверз перед начальством заветную дверь, которая
четыре десятилетия до этого момента приоткры валась лишь ровно на столько, чтобы пропустить худенького отца Нафанаила...
За широко распахнутой дверью зияла полней шая, непроглядная тьма: окна в таинственной келье днем и ночью были закрыты ставнями. Сам отец На фанаил первым прошмыгнул в этот черный мрак. И тут же исчез, как провалился. Во всяком случае, из кельи не доносилось ни звука.
Отец наместник вслед за ним осторожно ступил за порог и, неуверенно крякнув, пробасил:
— Что ж у вас тут так темно? Электричество-то есть? Где выключатель?
— Справа от вас, отец наместник! — услужливо продребезжал из непроницаемой тьмы голос казна чея.— Только ручку протяните!
В следующее мгновение раздался душераздира ющий вопль отца наместника и какая-то неведомая сила вынесла его из тьмы казначейской кельи в ко ридор. Вслед за ним на свет стремительно вынырнул отец Нафанаил. В долю секунды он запер за собой дверь на три оборота и бросился к ошеломленному наместнику. Охая и ахая, казначей принялся сду вать пылинки и оправлять рясу на отце наместнике, взахлеб причитая:
— Вот незадача, Господи помилуй! Этот выклю чатель... к нему приспособиться надо. Сломался еще в шестьдесят четвертом, на Покров Божией Матери, аккурат в день, когда Хрущева снимали. Знак! Утром отвалился выключатель — вечером Никиту сняли! С тех пор я этот выключатель назад не возвращаю. И ни-ни, никаких электриков — сам все наладил. Два проводка из стены торчат: соединишь — горит свет, разъединишь — гаснет. Но приспособиться,
конечно, надо, это правда! Но не все сразу, не все сразу!.. Так что, отец наместник, милости просим, сейчас я дверку снова отворю, и грядем с миром! Теперь-то вы знаете, как моим выключателем поль зоваться. А там еще ох много интересного!
Но наместника к концу этой юродивой речи и след простыл.
При всем том отец Нафанаил был действитель но образцом послушания, писал длиннющие оды в честь отца наместника и Псково-Печерского мо настыря, а также сочинял нравоучительные стихо творные проповеди в пять листов.
* * *
Вредность отца Нафанаила простиралась и на могучее Советское государство, особенно когда оно слишком бесцеремонно вмешивалось в мона стырскую жизнь. Говорят, что именно отец Нафа наил дал особо тонкий совет великому печерскому наместнику архимандриту Алипию, когда даже тот пребывал в некотором затруднении от напора и гру бости властей.
Произошло это в конце шестидесятых годов. Как известно, тогда все граждане Советского Сою за должны были принимать участие в выборах. Ящик для голосования приносили в монастырскую трапезную, где после обеда братия под надзором наместника, недовольно ворча, отдавала кесарю кесарево.
Но вот как-то первый секретарь Псковского об кома КПСС узнал, что для каких-то там невежест венных монахов попущена нелепая льгота: они голосуют за нерушимый блок коммунистов и бес партийных в своем отжившем исторический век
монастыре, а не на избирательном участке. Первый секретарь возмутился духом и устроил своим под чиненным беспощадный разгон за попуститель ство нетрудовому элементу. И немедля распоря дился, чтобы отныне и до века чернецы приходили на выборы в Верховный Совет СССР как все со ветские люди — на избирательные участки по месту жительства!
Вот тогда-то, как говорят, отец Нафанаил и по шептал наместнику отцу Алипию на ухо тот самый до чрезвычайности тонкий совет.
В день выборов (а это было воскресенье) после праздничной монастырской литургии из ворот оби тели вышел торжественный крестный ход.
Выстроившись по двое, длинной чередой, под дружное пение тропарей монахи шествовали через весь город на избирательный участок. Над их голо вами реяли тяжелые хоругви, впереди, по обычаю, несли кресты и древние иконы. Но и это было еще не все. Как и полагается перед всяким важным де лом, в зале выборов духовенство начало совершать молебен. До смерти перепуганные чиновники пыта лись протестовать, но отец Алипий строго оборвал их, указав, чтобы они не мешали гражданам испол нять конституционный долг так, как это у них поло жено. Проголосовав, братия тем же чинным крест ным ходом вернулась в святую обитель.
Нет нужды объяснять, что к следующим выборам избирательная урна с раннего утра снова дожида лась монахов в монастырской трапезной.
И в то же время строго приглядывавший за нами отец Нафанаил всегда пресекал гласные проявле ния оппозиционности по отношению к государст ву и тем более — попытки диссидентства. Поначалу
это казалось нам чуть ли не возмутительным. Мы думали, что казначей просто лебезит перед властя ми. Но потом мы постепенно узнавали, что отец Нафанаил не раз и не два сталкивался с заслан ными в монастырь провокаторами или переоде тыми оперативниками. Но даже вполне понимая, что перед ним искренние люди, отец Нафанаил все же всякий раз обрывал столь любимое нами вольномыслие. И не только потому, что оберегал монастырь. А скорее потому, что берег нас самих от нашего же неразумия, фанаберии и молодой го рячности, замешанной на самой простой гордыне. Он не дорого ценил слова, даже самые героиче ские, и знал о советской власти и обо всем, что тво рилось в стране, не так, как мы — большей частью понаслышке да по книгам. Отец Нафанаил имел трезвое и очень личное отношение к советской власти хотя бы потому, что его отец, священник Николай Поспелов, был расстрелян за веру в три дцать седьмом году. Пройдя солдатом всю войну, отец Нафанаил стал послушником Великого На местника архимандрита Алипия и духовным сыном святого печерского старца и чудотворца иеросхимонаха Симеона. Оба они, увидев в нем человека кристальной честности и необычайно живого ума, сделали его в тяжелейшие годы хрущевских гоне ний на Церковь казначеем и секретарем монасты ря и поверили ему самые сокровенные монастыр ские тайны.
И еще к вопросу о советской власти. Как-то летней ночью я нес послушание дежурного на площа ди перед Успенским храмом. Звезды слабо мерцали на северном небе. Тишина и покой. Трижды гулко пробили часы на башне... И вдруг я почувствовал, что прямо у меня за спиной кто-то стоит. Я испуган но обернулся. Это был отец Нафанаил. Он смотрел в звездное небо. А потом задумчиво спросил:
— Георгий, что ты думаешь о главном принципе коммунизма?
Псково-Печерский монастырь. Успенская пло щадь. 1983 год. Три часа ночи. Звезды...
Не дожидаясь ответа, отец Нафанаил так же в за думчивости продолжал:
— Главный принцип коммунизма — «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Но — «способности», «потребности» — это ведь, как всегда, какая-то комиссия будет определять? А какая комис сия?.. Скорее всего — «тройка»! Вот вызовут меня и скажут: «Ну, Нафанаил, какие у тебя способности? Кубометров двадцать леса в день напилить сможешь! А какие потребности? Бобовая похлебка!.. Вот он и главный принцип...»
Хотя отец Нафанаил всегда старательно подчер кивал, что он не кто иной, как педантичный адми нистратор и сухой службист, даже мы, послушники, со временем стали догадываться, что свои духовные дарования он просто тщательно скрывает. Как это, впрочем, делали все настоящие монахи в обители. Отец казначей не был официальным монастырским духовником. На исповедь к нему приходили из го рода лишь несколько печерских старожилов да еще кто-то приезжал из далеких мест. Остальных он как духовник не принимал, ссылаясь на свою неспособ ность к этому занятию.
Но однажды он на мгновение приоткрыл сокро венную часть своей души. Хотя тут же опять спрятал ся за привычной строгостью и сварливостью. Я как- то провинился на послушании. Кажется, исполнил порученное мне дело весьма небрежно. За это сам отец наместник поставил меня на три дня убирать снег со всей Успенской площади. Я тогда порядком разобиделся. Да еще снег все шел и шел, так что к третьему дню я не просто устал, а еле ноги воло чил. Мне было так жалко себя, я так надулся на весь мир, что даже всерьез начал вынашивать план ме сти. Но какая может быть месть послушника на местнику? Масштабы совершенно несопоставимые. И все же, из последних сил работая лопатой, я взле леял в сердце следующую картину. Когда наместник будет проходить мимо меня на обед в братскую тра пезную, то наверняка язвительно поинтересуется: «Ну как у тебя дела, Георгий?» И тут я отвечу — ве село и беззаботно, как будто и не было этих трех каторжных дней: «Лучше всех, отец наместник! Ва шими святыми молитвами!» И тогда он поймет, что меня так просто не сломить!
Картина этой ужасной мести настолько согрела мое сердце, что даже среди непрекращающегося снегопада я почувствовал себя значительно весе лее. Когда рядом проходил отец Нафанаил, я даже разулыбался ему, подходя под благословение. В от вет он тоже очень приветливо осклабился и осенил меня крестным знамением. Я склонился поцело вать его руку и вдруг услышал над собой скрипучий голос:
— Так значит: «Лучше всех, отец наместник! Ва шими святыми молитвами?!»
Я так и замер, согнувшись, словно от радикулита. Когда же наконец решился поднять глаза на старца, то он смотрел на меня с нескрываемым ехидством. Но, заметив мой ужас, он уже с настоящей добротой проговорил:
— Смотри, Георгий, дерзость еще никого до доб ра не доводила!
И, перекинув свой мешок с миллионом, а может, с сухарями, заскрипел по морозному снегу к братско му корпусу. А я остался стоять разинув рот, и только смотрел, как болтается при каждом шаге оторванная подметка на башмаке казначея.
Ну, настоящий Плюшкин! Только святой.
Как сказал один почтенный питерский протоие рей: «Один год Псково-Печерского монастыря — это все равно что пятьдесят лет духовной академии». Другое дело, как мы эти уроки усвоили... Но это уже другой и, признаться, весьма горький вопрос.
Кстати, Плюшкиным отец Нафанаил был самым нешуточным. Кроме того, что он трясся над каждой монастырской копейкой, он исступленно кидался выключать все праздно горящие электрические лам почки, экономил воду, газ и вообще все, что можно было сберечь и поприжать.
И еще он строго бдел над вековыми устоями мона стыря и древними иноческими уставами. К примеру, он терпеть не мог, когда кто-то из братии уезжал в отпуск. Хотя лечебный отпуск полагался для тех, кому это было необходимо, отец Нафанаил все равно совершенно не принимал и не выносил этого. Сам он в отпуск, разумеется, за все пятьдесят пять лет пребывания в обители не ходил ни разу. Наместник архимандрит Гавриил тоже никогда отпуском не пользовался и косо смотрел на тех, кто приходил к нему с подобными просьбами.
Как-то, помню, наместник все же благословил поехать в летний отпуск одного иеромонаха. Благословить-то он его благословил, но деньги на до рогу велел получить у казначея.
Я тогда дежурил на Успенской площади и был свидетелем этой сцены. Началось с того, что собравшийся в отпуск иеромонах долго и впустую стучался в дверь кельи отца Нафанаила. Казначей, сразу поняв, о чем пойдет речь, затаился и не от крывал. Тогда батюшка решил брать отца казначея измором. Он присел на скамью поодаль и стал ждать. Часа через четыре отец Нафанаил, опасливо озира ясь, вышел на площадь, и тут его настиг отпускник с письменным благословением наместника выдать деньги на дорогу.
Увидев бумагу, отец Нафанаил замер, совершен но убитый, а потом с воплем повалился на землю и, задрав к небу руки и ноги (при этом под подрясни ком обнаружились драные башмаки и синие выцвет шие кальсоны), закричал во весь голос:
— Караул! Помогите! Грабят!!! Деньги им давай! В отпуск хотят! Устали от монастыря! От Матери Божией устали! Грабят! Караул! Помогите!!!
Бедный батюшка даже присел от ужаса. Иностран ные туристы на площади застыли в изумлении. Схва тившись за голову, иеромонах опрометью бросился в свою келью. А наместник, стоя на балконе настоя тельского дома, страшно довольный, взирал на всю эту картину.
Увидев, что опасность миновала, отец Нафанаил спокойно поднялся, отряхнулся от пыли и отправил ся по своим делам.
Особую радость нам доставляло, когда мы полу чали послушание помогать отцу Нафанаилу в про ведении экскурсий по монастырю. Как правило, ему поручалось водить каких-то особо важных персон. В наши послушнические обязанности входило лишь открывать перед посетителями и запирать за нами старинные засовы на тяжелых церковных дверях. Остальное время мы внимали отцу Нафанаилу.
А послушать было что. Отец Нафана ил был продолжате лем традиций своего учителя — архиман дрита Алипия, отста ивавшего монастырь и веру в Бога в годы хрущевских гонений.
Алипиевский дар муд рого, а порой и бес пощадного слова пе решел по наследству к отцу Нафанаилу.
В те атеистиче ские годы советские работники, приезжав шие в монастырь, ожидали увидеть кого угодно: мракобесов, хитрецов-хапуг, тем ных недочеловеков, но только не тех, кого они встреча ли на самом деле — своеобразно, но очень интересно об разованных умниц, необычайно смелых и внутренне свободных людей, знающих что-то та кое, о чем гости даже не догадывались. Уже через несколько минут экскурсантам становилось ясно, что таких людей они не встречали за всю свою жизнь.
Как-то, а это было в 1986 году, псковское пар тийное начальство привезло в монастырь высокого чиновника из Министерства путей сообщения. Он оказался на удивление спокойным и порядочным человеком: не задавал идиотских вопросов, скажем, о том, в каком корпусе живут жены монахов, не ин тересовался, почему Гагарин в космос летал, а Бога не видел. Но в конце концов после двухчасового общения с отцом Нафанаилом чиновник, поражен ный своим новым собеседником, все же выдал:
— Слушайте, я просто потрясен общением с ва ми! Такого интересного и необычного человека я не
встречал за всю свою жизнь! Но позвольте, как вы с вашим умом можете верить в... Ну, вы сами пони маете во что! Ведь наука раскрывает человечеству все новые и новые горизонты. И Бога там нет! Он, простите, просто не нужен. Вот в нынешнем году к Земле из глубин Вселенной приближается комета Галлея. И ученые, представьте, точно рассчитали весь ее маршрут! И скорость! И траекторию! И для этого, простите, никакой идеи Бога не нужно!
— Комета, говорите?.. Галлея?.. — затряс бородой отец Нафанаил. — Значит, если с кометой все под считали, то и Господь Бог не нужен? Н-да, понятно!.. А вот представьте — если меня поставить у желез ной дороги и дать бумагу и карандаш. Ведь я через неделю точно смогу сказать вам, когда и в какую сторону будут ходить поезда. Но это ведь не значит, что нет кондукторов, диспетчеров, машинистов?.. Министров путей сообщения? Ведь не значит? На чальство — оно везде нужно!
Но не всегда подобные беседы заканчивались столь же благостно. Однажды в монастырь при была экскурсия, состав которой нам назвали шепотом: дети членов ЦК. Не знаю, так ли это было, но молодые люди оказались весь ма невоспитанными.
Такая золотая москов ская молодежь середи ны восьмидесятых го дов, которую я очень хорошо знал. Моло дые люди то и дело прыскали от смеха, показывали пальцами на монахов и задавали те самые идиотские вопросы. Но делать было нечего, и отец Нафанаил повел их по монастырю.
Экскурсия нача лась с пещер. Там при входе есть крохотная келья с маленьким окошком. В этой келье в на чале XIX века подвизался затворник иеросхимо- нах Лазарь. Здесь же он и похоронен. Над могиль ной плитой висят его вериги и тяжелый железный крест.
— В этой келье двадцать пять лет подвизался в затворе иеросхимонах Лазарь, — начал свою экс курсию отец Нафанаил.— Я сейчас расскажу вам об этом удивительном подвижнике.
— А куда этот ваш Лазарь здесь в туалет хо дил? — громко поинтересовался один из юных экс курсантов.
Его спутники просто покатились от хохота.
Отец Нафанаил терпеливо дождался, когда они успокоятся.
— Куда в туалет ходил? Хорошо, я вам сейчас по кажу!
Он вывел озадаченных экскурсантов из пе щер и повел их через весь монастырь к скрыто му от посторонних глаз хозяйственному двору. Здесь, на отшибе, ютился старый нужной чулан чик. Выстроив экскурсантов пред этим заведени ем полукругом, как делают обычно в музеях, отец Нафанаил торжественно указал на него рукой и произнес:
— Вот сюда иеросхимонах Лазарь ходил в туалет! А теперь стойте и смотрите!
И, развернувшись спиной к изумленным моло дым людям, оставил их одних.
Когда те пришли в себя, старший группы разы скал наместника и выразил свое негодование слу чившимся. На что отец наместник ответил:
— Архимандрит Нафанаил доложил мне, чем вы интересовались. Именно это он вам и показал. Ничем больше помочь не можем!
Надо учитывать, что на дворе стоял 1984 год. А тогда все было не так просто. Могли случиться и серьезные неприятности. Но наместники Пско во-Печерского монастыря традиционно были силь ными людьми.
* * *
Умирал вредный отец Нафанаил необычайно тихо и смиренно. Когда врачи предложили поста вить ему сердечный стимулятор, он умолил отца на местника этого не делать:
— Отцы, представьте, — говорил он, — душа хо чет отойти к Богу, а какая-то маленькая электриче ская штучка насильно запихивает ее обратно в тело! Дайте душе моей отойти в свой час!
Я имел счастье навестить отца Нафанаила неза долго до его кончины и был поражен бесконеч ной добротой и любовью, исходившими от старца. Вместо того чтобы беречь последние оставшиеся для жизни силы, этот невероятно экономный во всем другом церковный скряга отдавал всего себя чело веку, которого лишь на несколько минут посылал к нему Господь Бог. Как, впрочем, поступал он всю свою жизнь. Только когда-то мы этого не понимали.
Два года я ежедневно после своих послуша ний читал Неусыпаемую Псалтирь. Это такая особая традиция, когда в монастыре не прекращают молитву ни днем ни ночью, попе ременно читая Псалтирь, а потом, по особым помянникам поминают множество людей о здравии и о упокоении.
Моя череда приходилась на поздний вечер — с одиннадцати часов до полуночи. На смену мне приходил схиигумен Мелхиседек. Он продолжал чтение Псалтири до двух часов ночи.
Отец Мелхиседек был удивительный и таинст венный подвижник. Кроме как на службах, его поч ти не было видно в монастыре. На братской трапезе он появлялся только по праздникам. Но и за столом сидел, склонив голову под схимническим куколем, и почти ни к чему не притрагивался.
Великая схима в Русской Церкви — это высшая степень отречения от мира. Принимая схимниче ский постриг, монах оставляет все прочие послуша ния, кроме молитвы. Ему, как и при монашеском постриге, вновь меняют имя. Епископы-схимники складывают с себя управление епархией, монахи- священники освобождаются ото всех обязанностей, кроме служения литургии и духовничества.
Отец Мелхиседек появлялся под сводами неболь шого и слабо освященного Лазаревского храма, где читали Неусыпаемую Псалтирь, всегда за мину ту до того, как часы на монастырской колокольне должны были пробить двенадцать. У царских врат он медленно клал три земных поклона и ждал, ког да я подойду. Преподав мне благословение, он зна ком отсылал меня, чтобы в одиночестве приступить к молитве.
За целый год он не сказал мне ни слова. В древнем монашеском Патерике рассказывается: «Три монаха имели обыкновение ежегодно приходить к авве Ан тонию Великому. Двое из них вели с ним душеспаси тельные беседы, а третий всегда молчал и ни о чем не спрашивал. После долгого времени авва Антоний спросил у него: “Вот ты сколько времени ходишь сюда и почему никогда ни о чем не спрашиваешь?” Монах отвечал ему: “Для меня, отец, довольно и смо треть на тебя”». К тому времени я тоже понимал, как необычайно мне посчастливилось, что каждую ночь я могу хотя бы видеть этого подвижника.
Но все-таки однажды я набрался смелости и дерз нул нарушить привычный ритуал. Более того, когда отец Мелхиседек, как обычно, благословил меня у царских врат, я отважился задать вопрос, с кото рым очень хотели, но не решались обратиться к нему, наверное, все послушники и молодые монахи в мо настыре.
История заключалась в следующем. Отец Мелхисе дек до принятия великой схимы служил в монастыре, как все священники, и звали его игумен Михаил. Он был искусным и усердным столяром. В храмах и в кельях у братии до сих пор сохранились киво ты, аналои, резные рамы для икон, стулья, шкафы, прочая мебель, сделанные его руками. Трудился он, к радости монастырского начальства, с раннего утра до ночи.
Однажды ему благословили выполнить для оби тели большую столярную работу. Несколько меся цев он трудился, почти не выходя из мастерской. А когда закончил, то почувствовал себя столь плохо, что, как рассказывают очевидцы, там же упал и — умер. На взволнованные крики свидетелей несча стья прибежали несколько монахов, среди которых был и отец Иоанн (Крестьянкин). Отец Михаил не подавал никаких признаков жизни. Все собрав шиеся в печали склонились над ним. И вдруг отец Иоанн сказал:
— Нет, это не покойник. Он еще поживет!
И стал молиться. Недвижимо лежащий монас тырский столяр открыл глаза и ожил. Все сразу за метили, что он был чем-то потрясен до глубины души. Немного придя в себя, отец Михаил стал умо лять, чтобы к нему позвали наместника. Когда тот наконец пришел, больной со слезами начал просить постричь его в великую схиму.
Говорят, услышав такое самочинное желание своего монаха, отец наместник, в свойственной ему отрезвляющей манере, велел больному не валять дурака, а поскорее выздоравливать и приступать к работе — раз уж помереть толком не смог. Но, как гласит то же монастырское предание, на следую щее утро наместник сам, без всякого приглашения и в заметной растерянности, явился в келью отца
Михаила и объявил ему, что в ближайшее время со вершит над ним постриг в великую схиму.
Это было так не похоже на обычное поведение грозного отца Гавриила, что произвело на братию чуть ли не большее впечатление, чем воскресение умершего. По монастырю разнесся слух, что на местнику ночью явился святой покровитель Псково-Печерского монастыря преподобный игумен Корнилий, которому в XVI веке Иван Грозный соб ственноручно отрубил голову, и сурово повелел на местнику немедленно исполнить просьбу вернувше гося с того света монаха. Повторюсь, это всего лишь монастырское пре дание. Но, во всяком случае, вскоре над отцом Михаилом был совершен схимнический постриг, и с тех пор он стал называться схиигуменом Мелхиседеком.
Отец наместник дал схимнику очень редкое имя в честь древнего и самого таинственного библей ского пророка. По какой причине наместник назвал его именно так, тоже остается великой загадкой. Хотя бы потому, что сам отец Гавриил ни на постри ге, ни во все оставшиеся годы так ни разу и не смог правильно выговорить это ветхозаветное имя. Как он ни старался, но коверкал его нещадно. Причем от этого у него всякий раз портилось настроение, и мы боялись попасть ему под горячую руку.
В монастыре знали, что в те минуты, когда отец Мелхиседек был мертв, ему открылось нечто такое, после чего он вновь восстал к жизни совершен но изменившимся человеком. Нескольким своим близким сподвижникам и духовным чадам отец Мелхиседек рассказывал, что он пережил тогда. Но даже отзвуки этого повествования были крайне необычными. И мне, и всем моим друзьям, конечно же, хотелось узнать тайну от самого отца Мелхиседека.
И вот той ночью, когда в Лазаревском храме я на брался смелости впервые обратиться к схимнику, то спросил именно об этом: что видел он там, отку да обычно никто не возвращается?
Выслушав мой вопрос, отец Мелхиседек долго стоял молча у царских врат опустив голову. А я все больше замирал от страха, справедливо полагая, что дерзостно разрешил себе нечто совершенно непозволительное. Но наконец схимник слабым от редкого употребления голосом начал говорить.
Он рассказал, что вдруг увидел себя посреди огромного зеленого поля. Он пошел по этому полю, не зная куда, пока дорогу ему не преградил огромный ров. Там, среди грязи и комьев земли, он увидел множество церковных кивотов, аналоев, окладов для икон. Здесь же были и исковерканные столы, сломанные стулья, какие-то шкафы. При глядевшись, монах с ужасом узнал вещи, сделанные его собственными руками. В трепете он стоял над этими плодами своей монастырской жизни. И вдруг почувствовал, что рядом с ним кто-то есть. Он под нял глаза и увидел Матерь Божию. Она тоже с гру стью смотрела на эти многолетние труды инока.
Потом Она проговорила:
— Ты монах, мы ждали от тебя главного — покая ния и молитвы. А ты принес лишь это...
Видение исчезло. Умерший очнулся снова в мо настыре.
После всего случившегося отец Мелхиседек полно стью переменился. Главным делом его жизни стало то, о чем говорила ему Пресвятая Богородица, — покаяние
и молитва. Плоды теперь уже духовных трудов не замедлили сказаться в его глубочайшем смирении, плаче о своих грехах, искренней любви ко всем, в полном самоотвержении и превышающих челове ческие силы аскетических подвигах. А потом и в за меченной многими прозорливости и в деятельной молитвенной помощи людям.
Видя, как он с совершенной отчужденностью от мира подвизается в невидимых и непостижи мых для нас духовных битвах, мы, послушники, решались обращаться к нему лишь в самых исклю чительных случаях. К тому же его еще и побаи- вались: в монастыре знали, что отец Мелхиседек весьма строг как духовник. И он имел на это право. Его неукоснительная требовательность к чистоте души всякого христианина питалась лишь вели кой любовью к людям, глубоким знанием законов духовного мира и пониманием, насколько непри миримая борьба с грехом жизненно необходима для человека.
Этот схимник жил в своем, высшем мире, где не терпят компромиссов. Но если уж отец Мел хиседек давал ответы, то они были совершенно необычны и сильны какой-то особой, самобытной силой.
Однажды в монастыре на меня обрушилась лави на незаслуженных и жестоких, как мне представля лось, испытаний. И тогда я решил пойти за советом к самому суровому монаху в обители — схиигумену Мелхиседеку.
В ответ на стук в дверь и на положенную молит ву на порог кельи вышел отец Мелхиседек. Он был в монашеской мантии и епитрахили — я застал его за совершением схимнического правила.
Я поведал ему о своих бедах и неразрешимых проблемах. Отец Мелхиседек выслушал все, непо движно стоя передо мной, как всегда, понурив го лову. А потом поднял на меня глаза и вдруг горько горько зарыдал...
— Брат! — сказал он с невыразимой болью. — Что ты меня спрашиваешь? Я сам погибаю!
Старец-схиигумен, этот великий, святой жизни подвижник и аскет, стоял передо мной и плакал от неподдельного горя, что он воистину — худший и грешнейший человек на земле! А я с каждым мгно вением все отчетливее и радостнее понимал, что
множество моих проблем, вместе взятых, — не стоят ровно ничего! Более того, эти проблемы здесь же и совершенно ощутимо для меня безвозвратно уле тучивались из души. Спрашивать еще о чем-то или просить помощи у старца уже не было нужды. Он сделал для меня все, что мог. Я с благодарностью поклонился ему и ушел.
Все на нашей земле — простое и сложное, малень кие человеческие проблемы и нахождение велико го пути к Богу, тайны нынешнего и будущего века — все разрешается лишь загадочным, непостижимо прекрасным и могущественным смирением. И даже если мы не понимаем его правды и смысла, если оказываемся к этому таинственному и всесильному смирению неспособными, оно само смиренно при открывается нам через тех удивительных людей, ко торые могут его вместить.
Есть в монастырях кроме Неусыпаемой Псал тири еще одна особая служба — чтение мо лебна с акафистами. Это когда к обычному молебну прибавляют службы тем или иным свя тым. Ни в древних уставах, ни в практике других православных стран такого, кажется, нет, только у нас, в России. Но народ к этим службам очень пристрастился, и акафистов в Печорах заказыва ли много, иногда по пятнадцать-двадцать, так что богослужение продолжалось порой больше трех часов.
Молодые монахи очень тяготились этими од нообразными, продолжительными службами. По нять их было можно: ведь акафисты предназначе ны для домашнего чтения и сочинялись они очень разными людьми — иногда великими церковными поэтами, а порой и благочестивыми провинциаль ными барышнями. Так что тексты акафистов, мяг ко говоря, не всегда совершенны. Молодые иеро монахи старались как-нибудь увильнуть от этих молебнов.
На их счастье, был в Печорах человек, который в любой момент готов был подменить такого об разованного собрата в исполнении служебной че реды. Звали его архимандрит Антипа. Пришел он в монастырь давно, после войны, с полной грудью боевых наград, и стал духовным сыном старца схиигумена Саввы, которому был предан, что называет ся, до гроба.
Несмотря на внушительный облик (а выглядел отец Антипа, как могучий старый лев с пламенно рыжей густой гривой), батюшка этот был удивитель но добр и всегда со всеми приветлив. Никто не видел его рассерженным или раздраженным. И это несмотря на то, что каждый день множество самых разных людей приходили к отцу Антипе на исповедь, за советом, а то и просто поговорить, отвести душу. За эту доброту многие стремились попасть к нему на исповедь. А он и рад — все грехи простит и своей священнической властью от них навеки разрешит! То-то было счастье!
Еще отец Антипа был начальником Неусыпаемой Псалтири. Если случалось, что кто-то из братии по болезни или по послушанию, а то и по нерадению пропустит свой час чтения, отец Антипа сам все ис полнит за него и никогда никого не упрекнет. Хотя у самого ночью было не меньше трех часов чтения Псалтири.
И все же отрадой отца Антипы были молебны с акафистами. Он прямо весь сиял на этих несконча емых службах и при этом обязательно добавлял еще и чтение трех-пяти синодиков, каждый — в добрый килограмм весом. Так уж он радовался и так глубоко чувствовал, сколь важны для живых и усопших цер ковные молитвы. Народ эти его службы очень любил.
Но вот пришел день, когда отец Антипа со свои ми больными ногами уже не мог больше подолгу сто ять на молебнах. Отец благочинный объявил, что архимандрит Антипа освобождается от исполнения этих треб.
Последнюю свою службу батюшка совершал со сле зами. Плакали и прихожане. Они жалели, что больше не будет на акафистах такого молитвенника. Не на шутку закручинились и молодые иеромонахи, сразу прикинув, сколько долгих молебнов им теперь при дется служить без отца Антипы. Радовались только послушники-пономари: среди священников больше не оставалось охотников читать акафисты да синоди ки так, что им конца-края не видно. И теперь послуш ники, наконец-то, вовремя будут поспевать на обед.
Но все же больше всех скорбел отец Антипа. Ведь он не только служил свой последний молебен, но и в будущем лишался возможности читать любимые акафисты. Дело заключалось в том, что книги с ака фистами (они так и назывались — акафистники) тогда в нашей стране не издавались, а в монастыре были только старательно переписанные прихожа нами толстые тетради с этими текстами. Драгоцен ные тетрадки хранились в специальном чемодан чике, а чемоданчик, прежде находившийся всецело в распоряжении отца Антипы, отныне переходил к другим священникам.
К концу этой самой грустной за всю жизнь отца Антипы службы в Михайловский храм вошла группа зарубежных туристов. Видимо, они были потомками русских эмигрантов, потому что, хотя и выглядели ухоженными иностранцами, но крестились и при кладывались к иконам правильно, как наши. Помо лившись, паломники засобирались уходить, но тут одна из женщин достала из сумочки какую-то книжку и, издалека показав ее отцу Антипе, положила на сту пеньку амвона перед алтарем.
Когда отец Антипа покидал храм, провожаемый рыдающими старушками, он вспомнил об оставлен ной книге. Кряхтя, наклонился, поднял ее и открыл. Это был акафистник на славянском языке, изданный в Брюсселе.
С тех пор и до самой смерти отец Антипа не расставался с этим томиком заменившим для него весь его драгоценный чемоданчик. Книга оказалась хоть и небольшой, но напечатанной на такой тон кой бумаге, что вмещала в себя, к радости старого батюшки, великое множество акафистов.
Бывало, этот огромный рыжий монах сидит, при мостившись на скамеечке, на Святой горке со своей книжкой и, надев большие очки, усердно молится.
Перед смертью отец Антипа слег. В монастыр ском лазарете его часто исповедовали и причащали, но в самый день смерти он нашел силы подняться. Взял крест с Евангелием и направился в пещеры — на могилу своего духовника. Здесь отец Антипа испо ведовался давно умершему старцу схиигумену Савве за всю свою жизнь и испросил его молитв в далекий путь. А потом вернулся в лазарет — умирать.
Когда я приехал из Москвы на его похороны, то с удивлением не нашел гроб там, где в Печорах все гда ставят новопреставленного для тридневной мо литвы перед погребением — в водосвятной часовне. Оказалось, что часовня на ремонте, а гроб с отцом Антипой в связи с этим разместили в пещерах, пря мо у могилы схиигумена Саввы. Даже смерть, как ни старалась, не смогла их разлучить. Здесь же его и похоронили.
Теперь отец Антипа и его духовник отец Савва вместе: и мощами — на земле, и духом — в Царствии Небесном.
Я говорю «мощами» не потому, что до церковно го прославления можно объявить кого-то святым, а просто — тело всякого умершего православного христианина в Церкви называют мощами. Хотя об этом мало кто знает.
Одной из удивительных особенностей Пско во-Печерского монастыря являются свя тые пещеры. С них шестьсот лет назад и началась обитель. Подземные лабиринты тянутся под церквями, кельями, садами, полями на многие километры. Здесь когда-то и поселились первые мо нахи. Под землей они соорудили храмы, здесь же, по древнему библейскому обычаю, хоронили в пес чаных нишах почивших братий. Лишь позже, когда число иноков увеличилось, монастырь принялся об устраиваться и на поверхности.
С тех давних времен пещеры стали называть «Бо гом зданные», то есть построенные, созданные Бо гом. Название это появилось не в силу природного происхождения пещер — впоследствии сами монахи значительно расширили разветвления подземных коридоров. А от того, что было замечено: тела по койников, приносимые сюда, сразу прекращают издавать свойственный мертвому телу запах.
К нашему времени в пещерах похоронено более четырнадцати тысяч человек — монахов, печерских жителей, воинов, защищавших монастырь в годы средневековых вражеских набегов. Гробы здесь не закапывают, а просто складывают один на другой в нишах и гротах. Но посетителей, бредущих со све чами по длинным лабиринтам, всякий раз поражает свежесть и чистота пещерного воздуха.
«Бог идеже хощет, побеждается естества чин» — есть такое церковное песнопение. Переводится оно примерно так: «Если Богу угодно, побеждаются за коны природы». А неверующие туристы покидают пещеры весьма удивляясь, но все же отказываясь ве рить своим глазам, а точнее, обонянию. Тем из них, кто пообразованнее, ничего не остается, как лишь глубокомысленно процитировать: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим муд рецам!»
С этими подземельями связано множество исто рий. Одна из сравнительно недавних произошла в 1995 году, когда в Печоры прибыл Борис Никола евич Ельцин. Показывал ему монастырь и, конечно, пещеры казначей архимандрит Нафанаил. Худень кий, седой, в истоптанных башмаках и дырявой ря се, он, освещая путь свечой, вел главу государства и его свиту по пещерам.
Наконец Борис Николаевич сообразил, что во круг происходит нечто непонятное, и выразил удив ление, почему здесь не ощущается запаха тления, хотя гробы с покойниками стоят в нишах, так что их даже можно рукой потрогать.
Отец Нафанаил объяснил президенту:
— Это — чудо Божие.
Экскурсия продолжилась. Но через некоторое время Борис Николаевич в недоумении повторил тот же вопрос.
— Так уж Господь устроил, — снова коротко от ветил отец Нафанаил. Прошло несколько минут, и президент при выходе из пещер прошептал старцу:
— Батюшка, откройте секрет — чем вы их мажете?
— Борис Николаевич, — отвечал тогда отец архи мандрит,— есть ли среди вашего окружения те, от кого дурно пахнет?
— Конечно нет!
— Так неужели вы думаете, что кто-то смеет дур но пахнуть в окружении Царя Небесного?
Говорят, этим ответом Борис Николаевич был полностью удовлетворен.
Во времена официального атеизма и в наши дни многие пытались и пытаются хоть как-то объяснить это загадочное свойство печерских пещер. Чего только не придумывали! Начиная с фантастического варианта, который пришел в голову Борису Нико лаевичу Ельцину: монахи ежедневно мажут четыр надцать тысяч покойников благовониями. И вплоть до гипотезы об уникальных особенностях местных песчаников, якобы поглощающих любые запахи. Эта последняя версия всегда была самой популярной. В советское время ее обычно и озвучивали перед туристами.
Старые монахи рассказывали, как Великий На местник Псково-Печерского монастыря архимандрит Алипий, управлявший обителью в годы хрущевских гонений, если ему приходилось водить делегации высокопоставленных советских работников в пе щеры, всякий раз прихватывал носовой платок, обильно смоченный одеколоном. Когда посетители начинали важно толковать про песчаники и про по глощения запахов, отец Алипий попросту совал им под нос свой платок, напоенный сногсшибательной советской парфюмерией. Да еще предлагал обратить внимание на цветы, благоухающие в вазах у могил почитаемых старцев.
— Ну что, — спрашивал он, — не хотите смирить ся с тем, что вы хоть чего-то в этой жизни не по нимаете? А если вам побывать при том, когда в пе щеры вносят покойника, и всякий раз совершенно исчезает запах тления, вы что бы сказали? Тоже что-нибудь бы придумали?
Простираются пещеры на многие километры, и какова их истинная протяженность, в монастыре не знал никто, даже наместник. Мы подозревали, что это было известно лишь отцу Нафанаилу и ар химандриту Серафиму, который дольше всех жил в монастыре.
Как-то мои тогда еще совсем молодые друзья, ие ромонахи Рафаил и Никита, раздобыли ключи от старого братского кладбища. В этой части пещер ного лабиринта не хоронили с 1700 года, и проход в него был закрыт железной дверью. Освещая путь свечными фонарями, монахи шли под низкими сво дами, с любопытством глядя по сторонам. Справа и слева в нишах стояли рассыпавшиеся от времени колоды, в которых прежде хоронили на Руси. В них желтели кости предшественников отца Никиты и отца Рафаила — братий монастыря. Через неко торое время следопыты набрели на полностью со хранившуюся закрытую колоду. Любопытство взяло верх, и, опустившись на колени, монахи осторожно приподняли тяжелую крышку.
Перед ними лежал игумен. Тело его сохрани лось совершенно целым, восковой желтизны пальцы сжимали на груди большой резной крест.
Только лицо было почему-то зеленым. Оправив шись от первого удивления, иеромонахи сооб разили, что причина столь странного явления — истлевшее покрывало зеленого цвета, которым по древнему обычаю закрывали лицо умершего священника. За несколько столетий ткань превра тилась в пыль. Один из монахов дунул: зеленое облако взви лось в воздух, и перед взглядами друзей открылось
не тронутое тлением лицо старца. Казалось, еще мгновение, он откроет глаза и строго взглянет на любопытных иноков, дерзнувших нарушить его свя той покой. Иеромонахи, осознав, что перед ними в нетленных мощах покоится неведомый миру свя той, так перепугались своей дерзости, что поскорее закрыли крышку колоды и бросились наутек в свой двадцатый век.
Мы, послушники, частенько ходили в пещеры, если случались какие-то серьезные проблемы: по просить у великих подвижников помощи. Мы опу скались на колени и, касаясь рукой гроба, просили у старца заступничества и вразумления. И помощь не заставляла себя ждать. Особенно мы донима ли своими просьбами старца Симеона, умершего в 1960 году и недавно прославленного в лике святых. А еще Великого Наместника архимандрита Алипия. Да и других старцев, которые один за другим после трудов земной жизни душой уходили к Богу, а телом в пещеры.
Еще одно знаменательное отличие и особое слу жение Псково-Печерского монастыря открылось только в XX веке.
Троице-Сергиева лавра, Оптина пустынь, Кие во-Печерская лавра, Соловки, Валаам, Саров были славны не только в России, но и во всем христиан ском мире. А Печоры Псковские многие столетия так и оставались не более, чем провинциальной мо нашеской обителью.
Однако в послевоенные годы, когда Церковь ста ла подниматься от послереволюционного разоре ния, неожиданно обнаружилось, что этот захолу стный монастырь избран Богом, чтобы нести свое особое и великое служение.
Вдруг оказалось, что единственным монасты рем на территории России, никогда, даже в совет ское время, не закрывавшимся, а значит сохранив шим драгоценную преемственность монашеской жизни, была именно Псково-Печерская обитель. До 1940 года монастырь находился на территории Эстонии, а после присоединения ее к СССР больше вики попросту не успели с ним расправиться — нача лась война. Позже, во время хрущевских гонений на Церковь, Великий Наместник архимандрит Алипий сумел противостоять гигантской государственной машине и не допустил закрытия обители.
То, что в монастыре не прерывалась духовная пре емственность, имело неоценимое значение. Недаром именно здесь, в Печорах, в советские 1950-е годы было возрождено старчество — одно из самых пре красных сокровищ Русской Церкви.
#bookmark12
Неповторимым и, быть может, самым счаст ливым временем монашеской жизни надо признать послушничество. Это потом у ино ка будут и духовные взлеты, и превосходящие всякое воображение события, которых мирской человек даже представить не может. Будут победы и пораже ния в невидимой аскетической брани, удивительные открытия — мира и самого себя. Но все равно — годы послушничества не сравнимы ни с чем.
Как-то у престарелого патриарха Пимена спро сили:
— Ваше Святейшество, вы достигли высшей сту пени церковной иерархии. Но если бы сейчас мож но было выбирать, кем бы вы хотели быть?
Обычно малоразговорчивый, погруженный в себя патриарх, не задумываясь, ответил:
— Послушником, сторожем на нижних воротах Псково-Печерского монастыря.
Если всеми почитаемый старец-патриарх даже и место послушничества в своих заветных, хотя и несбыточных мечтах выбрал, можно представить
его неподдельное желание вернуть ся в то давнее послушническое состояние, когда ты впервые каждое мгновение ощущаешь отеческую заботу всемогуще го Промысла Божьего. Это напоминает лишь светлую отраду беспечального дет ства: жизнь состоит из од них прекрасных открытий в новом — бесконечном и неизведанном мире. Кстати, две ты сячи лет назад апостолы, по сути, три года были самыми насто ящими новона чальными послушни ками у Иису са Христа. Их главным занятием было следовать за своим Учителем и с радостным изумлением откры вать для себя Его всемогущество и любовь.
Ровно то же самое происходит с послушниками наших дней. Апостол Павел сделал великое откры тие: «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же». Эти слова подтверждаются всей историей хри стианства. Меняются времена и люди, но Христос и для поколения первых христиан, и для наших со временников остается все Тем же.
Истинные послушники получают от Бога бес ценный дар — святую беззаботность, которая лучше и слаще всякой другой свободы. Таких истинных послушников мне посчастливилось видеть немало, причем пребывать они могли в любом звании — от монастырского трудника до епископа.
Как-то, вспоминает апостол Матфей, в середине лета где-то в Галилее ученики шли по тропинке между пшеничными полями за своим молодым Бо жественным Учителем. По пути все изрядно про голодались. Но это была не беда: апостолы на ходу принялись срывать колосья, растирали их между ладонями и ели спелые зерна. Но тут, как на грех, на их пути оказались законники-фарисеи. Они с бранью накинулись на изголодавшихся молодых людей. В глазах законников апостолы совершали ужасное преступление: день был субботний, а фа рисеи и книжники учили, что в субботу даже самый необходимый труд запрещен — с той похвальной целью, чтобы мысли человека не отвлекались от Бога. Но простосердечные ученики, не обращая на разгневанных фарисеев внимания, продолжали свою дорожную трапезу. В их душах были мир и сво бода. Они понимали, что нарушают совсем не Боже ственный закон, а лишь его нелепое человеческое толкование. Более того, — идя за своим Учителем, они как раз в точности исполняли заповедь общения с Богом и следования за Ним.
Упоительное ощущение безмятежного счастья и свободы, которую никто не может отнять, осозна ние предельной защищенности в этом мире, потому что Бог Сам взял тебя за руку и ведет к необычай ной, ведомой лишь Ему цели, — вот что составляет неповторимое состояние послушничества. Это со стояние проходит. Но, говорят, после долгих лет подвижничества оно возвращается в умноженной силе и в умудренном духе.
Мне несказанно повезло: четыре месяца я был дежурным именно в той сторожке у нижних ворот Псково-Печерского монастыря, о которой так меч тал патриарх Пимен. И могу сказать, что старый патриарх знал, о чем говорил: это действительно самое прекрасное место в мире!
Обязанностей у сторожа было немного: откры вать и закрывать ворота для проезда машин и телег с сеном да убирать за стадом коров, которые утром и вечером брели по вековой булыжной мостовой с монастырского скотного двора на пастбище и об ратно.
За время дежурств я перечитал множество инте ресных книг и от всей души полюбил одиночество. Правда, когда наступила осень и выпас закончился, мне дали новое послушание — трудиться на коров нике. Это уже было посложнее. В монастыре за чи стотой и порядком следят строго, и требовалось
быть внимательным — без задержки убирать навоз и снова подсыпать опилки. А то корова может лечь на навоз, вымя ссохнется, и коровка заболеет. В мо настырском стаде было тридцать пять буренок. Сена запасали вдоволь, так что производство навоза шло весело, исправно и круглосуточно — только поспе вай.
Как-то, помню, морозной зимней ночью, часа в четыре, я еле ноги волочил, глаза слипались, а коровы все — бух да бух! плюх да плюх!.. Наконец вроде выдалось затишье. Я повалился на видавший виды потертый диванчик и сразу задремал. Но скоро сквозь сон до меня донеслось требовательное: плюх-бух! Потом снова, настойчивее: бух-плюх!
Приоткрыв глаза, я увидел при тусклом свете электрической лампочки корову, которая стояла в своем стойле прямо напротив меня над кучей све жего дымящегося навоза и призывно помахивала мне хвостом. Еще бы ей не радоваться: поела души стого сена, поспала вдоволь, сделала свое дело и те перь ждет, когда я уберу. Но сил никаких не было! Коровка подождала-подождала и, шумно вздохнув, улеглась. Но прилегла, умница, правильно — на чис тые опилки, только хвост лежит в куче навоза и ки сточка по нему поигрывает туда-сюда. Кисточка все больше разбухает, но это ведь не вымя, корова не за болеет. К тому времени я, городской человек, это уже знал и со спокойной совестью снова провалил ся в сон.
Но наконец пришло время продирать глаза и браться за лопату. Я слегка подтолкнул сапогом ту самую корову, чтобы она поднялась и можно было под ней прибрать. А коровка совсем разыгра лась: с ноги на ногу переступает, хвостом широко машет, и вдруг, когда я наклонился, — хлоп меня прямо по лицу набухшей, отяжелевшей кисточкой хвоста! Мгновенно рот, глаза, нос, уши — все зале пило навозом! Сначала я был так ошеломлен, что даже замер от неожиданности и обиды. Но потом, не помня себя, изо всех сил замахнулся на корову лопатой и...
И тут вспомнил, что нам заповедано Христом подставлять другую щеку. Это если нас оскорбит че ловек. А тут — неразумная тварь. Лопата опустилась сама собой. Я утер навоз и слезы рукавом телогрей ки, повернулся к выцветшим бумажным иконкам на стене, перекрестился и, все еще плача от обиды, принялся за уборку...
Интересное, хотя и сложное послушание было в пекарне. Обычно на выпечку просфор к пяти ча сам утра из города приходили печерские старики — на помощь монахам и послушникам. Загодя, с ночи,
пекарь готовил тесто, а во время работы все молча трудились и слушали Псалтирь. Ее читал специаль но учиненный послушник или монах. Просфоры всегда пекутся под молитву.
Самое горячее время в пекарне — перед Пасхой. Надо напечь тысячи просфор на предстоящие две недели — Страстную и Светлую, когда все работы в монастыре откладываются для молитвы и празд ника. Еще нужно испечь артосы — особые большие пасхальные хлебы, требующие много труда. Причем изготовить их не только для монастыря, но и для архиерейского дома и всех храмов в епархии. А еще требовалось великое множество куличей на всю Светлую седмицу — и тоже не только для монасты ря, но и для архиерейского стола.
Мы заступали на работу в понедельник Страстной седмицы, рано утром, затемно. А выходили из пекарни на свет Божий только в Великий Четверг, к ли тургии. Спали урывками, по очереди, прикорнув у стола. Большим утешением было, когда келарь игумен Анастасий приносил послушникам банку аппетитных консервированных персиков, которые мы заедали горячим душистым хлебом.
Однажды эта пекарня просто спасла мне жизнь. В свой первый Великий пост в монастыре я забо лел, и очень серьезно. У меня началась двусторонняя пневмония. Самое печальное — я знал, что в Печорах мне не вылечиться. Это называется «резистент ность» — обычные антибиотики, которые можно было найти в монастырском лазарете или в город ской аптеке, на меня не действовали. Но я решил: лучше умру в монастыре, чем жить в миру. И никуда не поехал.
В день, когда я принял это решение, к воспале нию легких добавилось еще воспаление мышц. От боли я еле-еле поднимался с кровати. Но все-таки упрямо шел на послушание. Температура у меня ниже тридцати восьми не опускалась. В довершение ко всему, когда мы перекладывали тяжелые брев на, одно из них упало мне прямо на голову. Я тогда схватился за свою несчастную головушку и ушел за поленницу. В таких случаях одна дивеевская мо нахиня, матушка Фрося, говорила: «Ну вот! Люди на нас, и Господь на нас!»
Ну, погоревал я, погоревал, а потом встал и по шел дальше на послушание — носить бревна.
Спас меня старый монах, отец Дионисий. Увидев мое состояние, он взялся вылечить меня дедовским способом. Предпасхальная выпечка к тому времени была завершена. Отец Дионисий выложил сеном огромную остывающую печь и уложил меня прямо в нее. В печи было так томительно жарко, что от из неможения я быстро уснул. Когда же на следующий день проснулся, мокрый с головы до пят, то почувст вовал себя совершенно здоровым. Я просто вылетел из этой печи, как весенняя птичка, и в ночь как ни в чем не бывало стоял на светлой пасхальной заутрене.
* * *
Хотя послушаний было множество, но все же главным делом в монастыре была и остается молит ва. Вечером, после работ, мы отдыхали минут сорок и шли на службу. В будние дни она продолжалась часа четыре, а в праздники — больше пяти часов.
Начитавшись древних патериков, насмотрев шись на вдохновенное пастырство отца Иоанна, аскетическое благородство и прозорливость отца Серафима, подвижничество схиигумена Мелхисе дека, мудрость казначея отца Нафанаила, на отчит ки игумена Адриана и удивительную кротость отца
Феофана, восхищаясь еще многими неупомянутыми здесь печерскими отцами, мы, послушники, мечтали во всем подражать им. Даже проходя по монастыр ским коридорам мимо келий старцев, мы с благо говением и страхом замолкали: за этими дверями совершались невидимые битвы с древними силами зла, рушились и созидались вселенные!
Неумелое подвижничество наше было, может, и смешным, но чистосердечным. Не буду рассказы вать про многие наивные молитвенные «подвиги» тогдашних печерских послушников. Не хочу над этим посмеиваться даже по-доброму, потому что верю: Господь и эти, очень несовершенные ду ховные труды принимал и благословлял. Ведь Бог смотрит на сердце человека, на его намерения. А намерения юных послушников были искренни и чисты.
Стремление послушников к подвигам строго ре гулировалось духовниками и монастырским началь ством. Это необходимо, чтобы избежать прелес ти — гордостного и ложного мнения о самом себе. Вспоминаю, как строго одернул наместник архи мандрит Гавриил послушника, напоказ расхажива ющего по монастырю с четками. И наместник был прав. Сколько известно печальных случаев, когда люди начинают глупо и опасно актерствовать или самонадеянно, без смирения и должного руковод ства устремляются в исследование духовного мира.
Но все же опасение впасть в прелесть не превра щалось в монастыре в некий ступор духовной жизни. Напротив, за нами внимательно и зорко наблюдали, направляли к молитве и поощряли стремление к Богу. Помню, как я удивился, когда однажды в алтаре на местник совершенно неожиданно задал мне вопрос:
— Георгий, а ты по ночам молишься?
— Нет, отец наместник! Ночью я только сплю,— отрапортовал я.
Отец Гавриил неодобрительно посмотрел на меня:
— А зря. Ночью надо молиться.
Потом, лет через десять, те же слова сказал мне митрополит Питирим:
— Помни заповедь преподобного Иосифа Волоц кого: день для труда, ночь для молитвы.
Ночная молитва, как говорят, — особая сила мо наха. Однажды отец Иоанн, думаю, для того чтобы укрепить меня в выбранном пути и помочь хоть чуточку увидеть, что же такое духовный мир, бла гословил совершать особое молитвенное правило. И в основном ночью. Время отец Иоанн выбрал как раз такое, что мое общение с внешним миром ока залось сокращено до минимума. С двух часов дня
и до десяти вечера я нес послушание на коровнике, а вслед за этим всю ночь до утра дежурил на Успен ской площади. Отец Иоанн благословил мне испол нять особое правило Иисусовой молитвы, стараться занять ею ум и сердце и отбросить все посторонние мысли, даже весьма правильные и похвальные.
Удивительно, но если человек уединяется в мо литве и при этом, сколько может, ограничивает себя в еде, сне и общении с людьми, если не допу скает в ум праздных мыслей, а в сердце страстных чувств, то очень скоро обнаруживает, что в мире, кроме него и других людей, присутствует еще Кто-то. И Этот Кто-то терпеливо ждет, не обратим ли мы на Него внимание в нашей бесконечной гонке по жизни. Именно терпеливо ждет. Потому что Бог никогда и никому не навязывает Своего общества. И если человек продолжает правильно молиться (тут надо обязательно подчеркнуть — правильно, то есть не самочинно, а под началом опытного руко водителя), то перед его духовным взором открыва ются поразительные явления и картины.
Святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет:
«Силы и время употреби на стяжание молитвы, священнодействующей во внутренней клети. Там, в тебе самом, откроет молитва зрелище, которое привлечет к себе все твое внимание: она доставит тебе познания, которых мир вместить не может, о существовании которых он не имеет даже понятия.
Там, в глубине сердца, ты увидишь падение челове чества, ты увидишь душу твою, убитую грехом... уви дишь многие другие таинства, сокровенные от мира и от сынов мира. Когда откроется это зрелище, — при куются к нему твои взоры; ты охладеешь ко всему вре менному и тленному, которому сочувствовал доселе».
Ночь быстро проходила за назначенной отцом Иоанном молитвой и чтением Псалтири, а когда ум начинал скучать и отвлекаться, я принимался класть поклоны у входа в пещеры. При этом я как мог пытался поститься. Но есть очень хотелось! Поэтому я решил придумать такую трапезу, которая уж точно не возбуждала бы аппетита. Поразмыслив, я остановился на просфорах, размоченных в святой воде. Это было мое собственное аскетическое изоб ретение. Блюдо получилось очень благочестивое, но ужасно невкусное — скользкое и пресное. Но мне того и надо было. После небольшой тарелочки этого кушанья есть больше не хотелось. Отец Иоанн улыб нулся моей выдумке, но возражать не стал. Только строго наказал почаще приходить на исповедь и рас сказывать все, что произошло за день.
А происшествия действительно начались. Со вто рого или с третьего дня я почувствовал, что почти не хочу спать. Точнее, для сна мне хватало четы рех часов. Обычный общительный мой нрав тоже куда-то пропал. Хотелось побольше бывать одному. Потом один за другим стали вспоминаться похо роненные в памяти грехи, давно забытые случаи из жизни. Закончив дежурство, я бежал на исповедь. Удивительно, но от этих горьких открытий на серд це становилось хоть и печально, но непередаваемо мирно и легко.
Через неделю такой жизни произошло нечто еще более странное. Когда ночью, заскучав от долгих мо литв, я клал поклоны у входа в пещеры, позади меня вдруг раздался такой грохот, словно обрушились ты сячи листов громыхающей жести. От страха я замер на месте. А когда решился обернуться, то увидел все туже спокойную, в лунном свете площадь монастыря.
До утра я не отходил от пещер и молился святым угодникам, всякую минуту ожидая, что ужасный гро хот повторится.
На рассвете, в четыре часа из своей пещерной кельи на площадь, как обычно, вышел отец Сера фим. Я бросился к нему и, запинаясь от волнения, поведал о том, что со мной случилось.
Отец Серафим только махнул рукой и усмехнулся:
— Не обращай внимания, это бесы.
И, по-хозяйски оглядев монастырь, ушел к себе.
Ничего себе — «не обращай внимания»! Весь оста ток дежурства я провел, дрожа как осиновый лист.
Но еще более поразительный случай произошел на следующий день. Вечером я заступил на дежурство на Успенской площади и уже привычно начал читать про себя Иисусову молитву. Скоро я увидел, что ко мне идет наш послушник — Пашка-чуваш, известный хули ган, которого родители после армии отправили на пе ревоспитание в монастырь. Я загрустил, потому что Пашка направлялся ко мне с явным желанием о чем-то поговорить. А этого мне сейчас совсем не хотелось.
И вдруг где-то внутри себя я отчетливо услышал Пашин голос. Он задал мне вопрос, касавшийся очень важного дела, с которым Павел направлялся ко мне. И сразу, опять же внутри себя, я услышал ответ на его вопрос и понял, что именно это мне и нужно рас толковать Павлу. Голос Павла не соглашался и воз ражал. Другой голос терпеливо переубеждал его, под водя к правильной мысли. Таким образом, длинный, по крайней мере в несколько минут, диалог за одно мгновение промелькнул у меня в голове.
Пашка подошел, и я почти не удивился, когда он задал именно тот вопрос, который я уже слышал. Я отвечал ему словами, которые пронеслись в моем
сознании за минуту до этого. Наш диалог продол жался именно так, слово в слово, как он только что прозвучал в моей душе.
Это было потрясающе! Наутро я бросился к отцу Иоанну и спросил, что со мной было. Отец Иоанн от ветил, что Господь, по милости Своей, дал мне краеш ком глаза заглянуть в духовный мир, который скрыт от нас, людей. Для меня было ясно, что произошло это по молитвам отца Иоанна. А батюшка, строго наказав, чтобы я не возносился, предупредил, что это новое со стояние скоро пройдет. Чтобы постоянно пребывать в нем, объяснил он, необходим настоящий подвиг. В са мом прямом смысле слова. Какой? Каждый по-своему, кто как может, пытается сохранить эту загадочную связь с Богом. Миру кажутся безумными, несуразными, анекдотичными истинные подвижники духа, которые зачем-то уходят от людей в непроходимые пустыни, за лезают на столпы, становятся юродивыми, годами сто ят на коленях на камне, не спят, не пьют, не едят, под ставляют оскорбляющим другую щеку, любят врагов, вменяют себя ни во что. «Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли», — говорит о них апостол Павел.
В заключение отец Иоанн еще раз сказал, чтобы я не печалился, когда, очень скоро, это состояние уйдет, но всегда помнил о произошедшем.
В истинности слов отца Иоанна я убедился уже на следующий день. Несмотря на громадное впе чатление, которое не оставляло меня после удиви тельной беседы с Павлом, я вскоре как-то рассеялся мыслями, чего-то лишнего в трапезной поел, с кем- то немного поговорил, что-то нечистое допустил до сердца — и вот это не сравнимое ни с чем ощущение близости Бога неприметно растаяло.
А я остался с тем, что выбрало мое сластолюби вое и грешное сердце: со своим любимым горохо вым супом, увлекательной болтовней с моими заме чательными друзьями, с самыми разнообразными интересными мыслями и мечтами. Со всем этим. Но только без Него. Это было так горько, что у меня в душе сложилось стихотворение:
Мне грустно и легко,
Печаль моя светла.
Печаль моя полна Тобою,
Тобой, Одним Тобой...
Потом я спохватился, что вроде бы кто-то другой уже написал эти замечательные строки.
Лысый Пашка-чуваш через несколько лет ушел из монастыря, и его убили где-то в Чебоксарах. Цар ствие ему Небесное! Из остальных моих друзей — тогдашних печерских послушников — не многие остались на монашеском пути.
Вообще-то в монастырь мы в начале восьми десятых годов в конце концов не уходили, а сбегали. Думаю, нас считали немножко сумасшедшими. А иногда и не немножко. За нами приезжали несчастные родители, безутешные неве сты, разгневанные профессора институтов, в кото рых мы учились. За одним монахом (а он сбежал, уже выйдя на пенсию и вырастив до совершенно летия последнего из своих детей) приезжали сы новья и дочери. Они орали на весь монастырь, что сейчас же увезут папочку домой. Мы прятали его за огромными корзинами в старом каретном сарае. Дети уверяли, что их отец, заслуженный шахтер, выжил из ума. А он просто на протяжении тридцати лет день и ночь мечтал, когда сможет начать подви заться в монастыре.
Мы его прекрасно понимали. Потому что и сами бежали из ставшего бессмысленным мира — искать вдруг открывшегося нам Бога, почти так же, как мальчишки убегали юнгами на корабли и устрем лялись в далекое плавание. Только зов Бога был несравненно сильнее. Преодолеть его мы не могли. Точнее, безошибочно чувствовали, что если не от кликнемся на этот зов, не оставим всего и не пой дем за Ним, то безвозвратно потеряем себя. И даже если получим весь остальной мир со всеми его радо стями и утехами — он нам будет не нужен и не мил.
Конечно, было страшно жаль в первую очередь растерянных перед нашей твердостью, ничего не понимающих родителей. Потом — друзей и подруг. Наших любимых институтских профессоров, ко торые, не жалея времени и сил, приезжали в Печо ры — «спасать» нас. Мы жизнь готовы были за них отдать. Но не монастырь.
Нашим близким все это казалось диким и совер шенно необъяснимым. Помню, я уже несколько ме сяцев жил в монастыре, когда к нам приехал Саша Швецов. Было воскресенье — единственный сво бодный день на неделе. После чудесной воскресной службы и монастырского обеда мы, молодые послуш ники, лежали, блаженно растянувшись на кроватях, в нашей большой и солнечной послушнической ке лье. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился высокий парень, наш ровесник, лет двадцати двух, в фирменных джинсах и дорогущей куртке.
— А мне здесь нравится!— заявил он нам, даже не поздоровавшись, — Я здесь останусь!
«Вот поставят тебя завтра на коровник или ка нализацию выгребать, тогда посмотрим, останешь ся ты или нет», — позевывая, подумал я. Наверное, примерно то же пришло в голову всем, кто вместе со мной разглядывал эту столичную штучку, зале тевшую в древний монастырь.
Саша оказался сыном торгпредского работника, жил с родителями в Пекине, Лондоне и Нью-Йорке
и только недавно вернулся в Россию — учиться в ин ституте. О Ноге он узнал с полгода назад — немногое, но самое главное. И, видно, по-настоящему узнал. По тому что с того времени стал мучиться от полной бес смысленности своей жизни и неприкаянности, пока не набрел на монастырь. Сразу оценив, что нашел как раз то, что искал, он даже не стал сообщать о своем новом месте обитания родителям. Когда мы упрекну ли Александра в жестокости, он успокоил нас, сказав, что «батя по-всякому скоро меня отыщет».
Так и случилось. Сашин папа приехал в Печоры на черной «Волге» и устроил показательный скан дал с участием милиции и КГБ, с привлечением школьных друзей и институтских подруг — со все ми привычными для нас инструментами по вызво лению из монастыря. Продолжалось это довольно долго, пока отец в ужасе не убедился, что все напрас но и Сашка никуда отсюда не уйдет. Казначей, ар химандрит Нафанаил, пытаясь хоть как-то утешить московского гостя, ласково сказал ему: «Ну вот, от дадите своего сыночка в жертву Богу. Станет он пе черским иеромонахом, еще будете им гордиться...»
Помню, какой дикий вопль огласил тогда мона стырь:
— Никогда!!!
Это орал Сашкин папа. Он просто еще не знал, что отец Нафанаил был прозорливым, а то не стал бы так нервничать. Сашка действительно сейчас иеро монах. Причем единственный из всех нас, бывших в день его первого приезда в послушнической келье, кто остался служить в Псково-Печерском монасты ре. А Сашин папа, Александр Михайлович, через де сять лет стал работать со мной в Москве, в Донском монастыре, а потом и в Сретенском — заведующим книжным складом. На этой церковной должности он и отошел ко Господу, став самым искренним мо литвенником и искателем Бога.
В монастырской библиотеке я как-то наплел огром ную, старинную, на церковнославянском языке книгу под названием «Пролог». В ней оказались собраны множество поучений и историй из жизни христиан, начиная с евангельских времен и века до восемнадцатого. Составлялась эта книга по степенно, больше тысячи лет и была предназначе на для ежедневного чтения в храме и дома.
В VI веке в Константинополе, громадном горо де, лежащем у вод Босфора, с самыми прекрас ными на земле храмами, дворцами и домами из белоснежного мрамора, жили в царствование им ператора Юстиниана два молодых человека и одна девушка. Дети богатых патрициев, образованные, веселые, они дружили с ранних лет. Родители де вушки и одного из юношей еще при рождении своих детей уговорились, что их мальчик и девочка в бу дущем обязательно станут мужем и женой. Настало время, и счастливая пара обвенчалась. Их друг был шафером на свадьбе и тоже ликовал за своих друзей.
Казалось, ничто не предвещало несчастий, но че рез год после свадьбы молодой муж внезапно умер. Когда миновали сорок дней положенного траура, в дом к юной вдове пришел ее друг. Он преклонил перед ней колено и сказал:
— Госпожа! Теперь, когда дни сугубой скорби по зади, я не могу не открыть тебе того, о чем раньше не решался и намекнуть. Я люблю тебя с тех самых пор, как себя помню. День, когда я узнал, что твои родители и родители нашего покойного друга наме реваются сочетать вас браком, был самым страшным в моей жизни. С тех пор я даже в мыслях не дерзал мечтать о своем счастье. Ты знаешь, как искренне я любил твоего мужа и моего друга. Но вот произо шло то, что произошло... И сейчас я не могу не ска зать, что мои чувства стали еще сильнее, и я умоляю тебя стать моей женой!
Молодая женщина задумалась и сказала:
— Что ж... Такие решения надо принимать после долгих молитв и поста. Возвращайся ко мне через десять дней. Но все это время ничего не вкушай, пей только воду. Через десять дней я дам тебе ответ.
Ровно в назначенный срок юноша снова был в доме своей возлюбленной. Только теперь слуги внесли его на носилках, так он ослабел от поста. В просторной зале он увидел с одной стороны на крытый стол, ломящийся от яств, а с другой — ро скошное разобранное ложе.
— Ну что ж, господин, — обратилась к нему хозяй ка, — с чего мы начнем?
И она вопросительно указала ему на стол, а по том на ложе.
— Госпожа! — вымолвил молодой человек, — Про сти, но я должен сначала подкрепиться...
— Вот видишь, — сказала мудрая молодая женщи на, — как быстро ты готов променять меня на дру гую страсть... И в этом весь человек! Я тоже должна признаться, что давно люблю тебя. Но, зная жела ние родителей, я не нарушила послушания и стала супругой нашего с тобой друга. Его смерть очень многое открыла для меня. Как, оказывается, в на шей жизни все изменчиво и мимолетно!.. Что же мы предпочтем с тобой сегодня? Служить времен ному миру или вечному Богу?
Они уселись за праздничную трапезу. И здесь же приняли решение раздать свои имения нищим и следовать за Христом каждый в своем монастыре.
Безраздельным владыкой и хозяином Псково-Печерского монастыря в те годы был на местник архимандрит Гавриил. О его крутом нраве в церковных кругах до сих пор ходят легенды. А ведь прошло больше двадцати лет с тех пор, как он покинул Печоры и стал епископом на Дальнем Востоке.
Мне рассказывал келарь Псково-Печерского мо настыря игумен Анастасий: однажды, в конце семи десятых годов, на псковском рынке, куда отец Ана стасий обычно приезжал закупать продукты, к нему подошли двое военных. Они сообщили, что присла ны препроводить его, гражданина Попова Алексея Ивановича (так звали отца Анастасия в миру), в го родской военкомат.
Там священнику объявили, что приказом воен ного комиссара его, как военнообязанного, призы вают в армию на переподготовку сроком на шесть месяцев. С сегодняшнего дня. Обескураженного и расстроенного отца Анастасия посадили в каком- то кабинете и велели заполнять анкеты.
Вскоре в комнате появился человек в штатском. Он подсел к отцу Анастасию, предъявил ему удо стоверение офицера КГБ и без обиняков принялся склонять батюшку к сотрудничеству в обмен на от мену длительной поездки в военные лагеря. Расчет был простой: человек, ошеломленный новостью, что его надолго вырывают из привычной жизни, окажется сговорчивее.
Больше трех часов отец Анастасий как мог от бивался от уговоров и угроз. Беседа могла бы про должаться и дольше, но неожиданно в коридоре послышались крики, чьи-то решительные шаги, и в кабинет без стука ворвался наместник Пско во-Печерского монастыря архимандрит Гавриил. Громадный, в роскошной греческой рясе, с огром ной черной бородой, с настоятельским посохом,— он был вне себя от ярости. Офицер было вскочил, но отец наместник так свирепо рыкнул на него, что тот окоченел от ужаса. Схватив отца Анастасия за шиворот, словно Карабас-Барабас какого-нибудь Пьеро, отец наместник потащил его вон из военко мата. При этом он направо и налево грозил всем, кто попадался ему на пути, самыми страшными карами.
Как наместник узнал, что его келарь находит ся в военкомате, осталось неизвестным. И хотя за этим последовал такой скандал, что отцу наместни ку пришлось даже ездить улаживать дело в Москву, но в результате отец Анастасий ни на какие воен ные сборы отправлен не был и впредь его чекисты не беспокоили.
С наместником отцом Гавриилом, так же, как и с его предшественником — Великим Наместником архимандритом Алипием, псковские, а уж тем бо лее районные печерские власти считались всерьез.
Такое отношение само по себе было уникальным в советские годы. Архимандрит Гавриил вел себя с власть предержащи ми, конечно, не вызывающе, но в особых случаях не слишком цере монился. Он сумел поставить дело так, что один в монасты ре отвечал за ло яльность к власти.
И не допускал даже попыток со стороны сотрудников «орга нов безопасности» установить с кем-то еще свои специфиче ские контакты. Как ему удавалось прикрывать собой всю остальную братию — его дело.
Во всяком случае, мы и сегодня, спустя мно го лет, благодарны ему за это.
Мы, послушники, боялись отца намест ника пуще смерти. Да и осуждали его крепко, греш ным делом! И немало удивлялись, как благодушно относятся к нему старцы.
К отцу Иоанну (Крестьянкину) год от года приез жало все больше людей со всей страны. Порой они
жили в Печорах по нескольку дней, дожидаясь при ема у старца. Очередь к батюшке у братского корпу са выстраивалась с раннего утра до позднего вечера. Это не могло не встревожить соответствующие ор ганы, надзиравшие за монастырем. Давление на на местника, по всей видимости, было оказано нешу точное.
Однажды к мирно стоящей у братского корпуса толпе паломников вдруг подлетел отец Гавриил. Он наорал на несчастных, перепуганных людей и как коршун разогнал всех. Да еще вызвал плотника и велел заколотить дверь в комнату, где отец Иоанн принимал народ.
Несколько дней в Печорах только и говорили о том, что наместник заодно с властями не пускает народ Божий к старцам. Лишь сам отец Иоанн (ко торому от наместника досталось больше всех) был безмятежен. Да еще и нас успокаивал:
— Ничего, ничего! Я делаю свое дело, а отец на местник — свое.
И действительно, дня через три тот же монах-плотник, который по приказу наместника закола чивал дверь, вновь явился со своим ящиком, акку ратно выдернул гвозди, и отец Иоанн продолжил принимать народ, как и прежде.
Или вспомнить, например, самое прискорбное на моей памяти событие в монастыре, когда из оби тели ушли сразу десять монахов. Они написали патриарху письмо, в котором заявили, что поки дают монастырь в знак протеста против грубого, деспотичного поведения наместника, и требовали незамедлительно удалить архимандрита Гавриила из обители. Все эти монахи были в основном заме чательные молодые люди. Они поселились в Печо рах в домах прихожан и стали ждать ответа на свое послание.
Для наместника уход братии стал настоящим по трясением. Думаю, он понял, что сильно перебор щил с властным и жестким управлением. Во всяком случае, неприступный печерский наместник отпра вился в город на поиски монахов. Не без труда он разыскал их. Просил у них прощения. Уговаривал вернуться в обитель. Но монахи оставались непре клонны. Они требовали лишь одного: наместник должен быть удален из монастыря.
Вскоре в Печоры прибыла высокая комиссия из Патриархии с указом о снятии архимандрита Гаври ила с должности. Престарелый псковский владыка, митрополит Иоанн, созвал монастырский собор. Вся братия собралась в трапезной, и архиерей, при ехавший из Москвы, поставил вопрос об отношении к наместнику. Повисло тягостное молчание. И то гда первым слова попросил казначей архимандрит Нафанаил. Он зачитал написанное им обращение к патриарху — с просьбой оставить наместника в обители.
Московский архиерей удивился, но спросил, не хочет ли кто-нибудь еще подписать это послание. Снова повисло молчание. И вдруг с места поднялся самый почитаемый в обители старец, архимандрит Серафим.
— Где подписывать? — как всегда кратко спро сил он.
Подошел и поставил свою подпись. За ним под писали духовники и остальные монахи. Несколько монахов воздержались.
Эта история о так называемой «десятке» — ушед шей братии — еще долго с горечью вспоминалась в обители. Особенно тяжело было в первые дни по сле их ухода, когда на братской трапезе за столом зияли пустующие места.
Через много лет один из членов этой «десятки», иеромонах Антоний, сам ставший наместником Герасимо-Болдинского монастыря, так говорил, обра щаясь к своей не всегда усердной братии (монолог этот был напечатан в одной православной газете): «Нет на вас наместника Гавриила! Надо бы вам Гав риила хотя бы на месяц! Вы бы узнали, что такое мо настырь. Владыка Гавриил — не жадный, добрейший человек, любил дарить подарки, принимать гостей, но характер у него жесткий. И еще: владыка Гаври ил — человек глубоко верующий. Я вспоминаю, как он молился: службы были всегда насыщенные, тор жественные, продолжительные. А характер у него был, конечно, не мед. Впрочем, я считаю, что, если бы я попал в его шкуру, я поступал бы так же, как и он. Потому что по-другому нельзя было тогда по ступать».
Можно ли было на самом деле поступать так или нет, это, конечно, особый вопрос. Как говорил один мой знакомый врач «характер не лечится». И вслед за коротким относительным затишьем, наступив шим после ухода «десятки», всем в монастыре стало ясно, что наместник ничуть не изменился.
Для отца Гавриила, выбравшего монашеский путь в шестнадцать лет, храм и вообще Церковь были самым что ни на есть родным домом. И он абсолютно естественно ощущал себя в монастыре безраздельным хозяином и всевластным домопра вителем, поставленным на послушание наместни ка Самой Царицей Небесной, Покровительницей обители. Он очень по-своему, но остро и живо чувствовал ответственность перед Господом за мо настырь и за вверенную ему братию. А что думают о нем другие, его совершенно не интересовало. За тринадцать лет наместничества он ни разу не брал ни дня отпуска или выходных и держал всех в суровой узде. Хотя сегодня многие в Печорах вспоминают, что за этой его жесткостью и даже грубостью скрывалось по-настоящему отзывчивое сердце. Отец Гавриил, как впоследствии выясни лось, тайно помогал многим людям, без преувели чения, сотням печерян. Это теперь мы, тогдашние послушники, понимаем, что наместнику не было никакого интереса да и времени зловредно при дираться к нам, как тогда казалось. Попросту отец Гавриил не терпел расхлябанности, а еще боль ше — безответственности и небрежности в Божьем деле. Но все-таки характер у него и правда был, мягко говоря, не сахар.
В те дни, когда я усердно постигал премудрости ухода за коровами и телятами и совершенствовал технику уборки навоза, меня вызвал отец благочин ный и объявил, что с завтрашнего дня я становлюсь еще и иподьяконом у наместника архимандрита Гав риила.
Это прозвучало как гром среди ясного неба. Быть иподьяконом у наместника считалось самым страш ным послушанием в монастыре. Хотя обязанности иподьякона были совсем не сложными: во время бо гослужений помогать наместнику облачаться в свя щеннические одежды, держать пред ним Служебник с молитвами да подавать настоятельский посох. Но, зная грозную натуру отца Гавриила, все очень меня жалели. Отец Иоанн отправлял меня на первую службу, как провожают на войну. И действительно, ни один мой самый незначительный просчет не про ходил даром.
Итак, после ночной смены на скотном дворе я должен был привести себя в порядок перед литур гией и идти на послушание в алтарь. Но как я ни от мывался под душем, въевшийся запах коровника до конца отбить не удавалось.
— Фу, Георгий, ну почему от тебя все время несет этим навозом?! — всякий раз морщился отец намест ник, как будто не знал, что именно по его благосло вению я ночь напролет убирал за тридцатью корова ми, быком и десятком телят.
Он даже специально завел в алтаре бутыль с фран цузским одеколоном и обильно окроплял меня, пре жде чем я приступал к своим обязанностям.
Так что если иподьяконствовать я приходил, рас пространяя вокруг себя сугубо сельские ароматы, то в коровник после службы возвращался, напротив, источая тончайшие французские благовония, — к большому неудовольствию моих коров.
* * *
В одной древней монашеской книге рассказыва ется:
«Однажды старец взял сухое дерево, воткнул его на горе и приказал Иоанну ежедневно поливать это сухое дерево ведром воды до того времени, как дере во принесет плод. Вода была далеко от них. Утром надо было идти за нею, чтоб принести к вечеру. По истечении третьего года дерево прозябло и при несло плод. Старец взял плод, принес в церковь к братии и сказал им: приступите, вкусите от плода послушания».
Эта история произошла полторы тысячи лет назад в египетском монастыре во времена первого и велико го христианского монашества. Но и в последующие столетия, вплоть до наших дней, подобных примеров силы искреннего послушания — великое множество. Только сегодня духовники, если и будут требовать беспрекословного послушания, то в самых что ни на
есть исключительных случаях. И не столько потому, что теперь меньше истинных подвижников-старцев, а оттого, что нет истинных послушников.
Вообще, подлинный, а не притворный, разыгры вающий роль старца духовник всегда будет совето вать, убеждать, порой настаивать, но никогда не ста нет подавлять волю христианина. А от священника, который настырно требует беспрекословного послу шания во всем, и вовсе надо бежать, как от беса.
В Церкви различают то, что называется благодат ным духовным послушанием старцам и духовникам (если, конечно, это истинные старцы и духовни ки), и дисциплинарное, административное послу шание церковному священноначалию. Помню, как в некоторых случаях отец Иоанн и другие старцы посылали за ответом на какие-то вопросы к отцу на местнику, говоря, что через него, как через игумена монастыря, Господь откроет Свою волю.
Но есть ли у монашеского послушания границы? Как говорил отец Иоанн, священноначалия следует слушаться всегда и во всем. Вплоть до того, когда по веление, например, игумена, кажется непонятным, нелогичным, даже опасным для жизни. На свете есть только один повод, когда послушник может, и не просто может, а должен, оказать неповиновение, говорил отец Иоанн. Это если приказание проти воречит евангельским заповедям. Но такого, слава Богу, на моем веку не случалось.
А в остальном — и правда послушание до смерти. Бывало и такое.
Печоры представляли собой удивительно чистый и уютный городок, с особым укладом, сложившим ся за века вокруг древнего монастыря. Здесь счастливым образом сочеталась православная культура
церковной Руси и бытовая аккуратность соседней Эстонии. Помимо того что в Печорах — в отличие от большинства советских городов — было необы чайно опрятно и красиво, здесь даже в восьмидеся тые годы молодые люди, собиравшиеся по вечерам на скамеечках, вставали, когда мимо проходил по жилой человек. Основную часть печерян составляли люди верующие. Сквернословия на улицах нельзя было услышать. Двери в домах, отлучаясь, здесь, как правило, подпирали палочкой, а если и закрывали на ключ, то не таясь клали его под половичок.
Наверное, кому-то из руководящих товарищей все это показалось ненормальным. Чтобы испра вить ситуацию, в один прекрасный день в этом за поведном уголке решили разместить «химиков». Так в те годы называли уголовных преступников, которым после тюрем и лагерей надлежало прове сти еще несколько лет в спецпоселениях.
Эти «новоселы» сразу привнесли в жизнь города свои нравы. Начались драки, матерщина, поножов щина, невиданное здесь ранее воровство. Дошло до того, что грабители принялись кружить вокруг монастыря, обирая паломников.
Однажды несколько бандитов явились в мона стырь, к Святым воротам. Приставив нож к горлу сторожа отца Аввакума, они потребовали на следу ющий день принести им сто рублей. Аввакум со всех ног примчался к отцу наместнику.
— Что хочешь со мной делай, отец наместник, а я больше туда дежурить не пойду! — вопил дед.
Отец Гавриил лишь грустно взглянул на него и воздел руки к небу.
— Горе мне! — воскликнул он.— До каких дней я дожил! Монах может умереть на святом послушании — и отказывается от этого. Кто умирает на послушании, сразу восходит в Царствие Небес ное! Горе мне, до чего я дожил...
Эти слова пронзили старика Аввакума как мол ния.
— Прости, отец наместник! — вскричал он.—Я все понял! Да я за святое послушание... Благослови!
И, получив от отца наместника благословение, Аввакум решительно зашагал к Святым воротам — умирать.
Когда мы спросили, а что было бы, если бы Ав вакума и правда зарезали, отец наместник спокойно ответил:
— Мы бы его отпели.
Слава Богу, до этого не дошло.
И хотя, как стало известно, наместник предпри нял все меры для того, чтобы Аввакум остался жив и невредим, старый схимник, конечно же, не поте рял награды своей. Как говорили святые отцы, Гос подь принимает не только наши дела, но даже ис кренние намерения и решимость.
Дисциплинарное послушание наместнику в мона стыре для всех нас было безусловным и само собой разумеющимся. Именно, подчеркну, безусловным, сколь это ни покажется светским людям стран ным, глупым и нелепым. Даже у людей церковных такое прямолинейное послушание порой вызыва ет шок, возмущение, потоки гневных обличений. Целые тома исписаны на тему абсурдности и вреда послушания. Это не вина просвещенных авторов подобных сочинений. Просто они не понимают, что в монастырях своя жизнь, подчиненная особым законам. Цель и смысл этих законов далеко не все могут ощутить.
Рассказывают (это случилось еще до моего при хода в монастырь), как-то в обитель на праздник приехал недавно рукоположенный дьякон из Ленин градской духовной академии. Он был учен, важен и со снисходительностью посматривал на невеже ственных монахов провинциального монастыря.
У наместника в алтаре было любимое, необычай но красивое кадило, такое огромное, что мы назы вали его «вавилонской печью». В него вмещалось полведерка пылающих углей. Пользовался этим ка дилом отец наместник исключительно сам. Да оно и было таким тяжелым — металл, позолота, камни, цепи, — что только мощный отец Гавриил мог с ним справиться. Иногда, впрочем, под особое настрое ние отец наместник во время всенощной обращал ся, например, к отцу Иоанну:
— Отец архимандрит, совершите каждение!
Отец Иоанн, которому и поднять-то такое кадило было непросто, смиренно кланялся (это к вопросу о дисциплинарном послушании), брал это кошмарное
орудие и начинал кадить. Но очень скоро настолько уставал, что завершал каждение двумя руками, еле держа цепи.
Отца наместника это весьма веселило. А когда кто-то пытался высказать отцу Иоанну свое сочувст вие, тот с удивлением говорил:
— Что вы так возмущаетесь? Кому же меня и сми рять, как не отцу наместнику?
Но вернемся к питерскому гостю. Увидев вися щее в пономарке чудесное кадило, он возгорелся желанием сейчас же применить его в деле. Понома ри со страхом пояснили, что этим кадилом может священнодействовать только отец наместник. Ака демист поднял на смех глупых провинциалов и ре шительно приказал подать ему именно это кадило. Послушники-пономари, для которых выпускник ду ховной академии был почти небожителем, сдались.
И вот питерский дьякон предстал в алтаре, воз нося перед отцом наместником пылающую углями и дымящуюся благородным фимиамом драгоцен ную кадильницу. И торжественно произнес поло женное:
— Благослови, владыко, кадило!
Наместник по привычке занес было руку для бла гословения и... замер! Он просто не поверил своим глазам! Осознав наконец, что его любимое кадило посмел взять какой-то питерский дьяконишка, отец на местник тихим, леденящим кровь шепотом произнес:
— Тебе кто это дал?!
Дьякон замер с вознесенным кадилом. Лишь рука его затряслась так, что на весь алтарь раздался зло вещий звон драгоценных цепей.
— Брось его сейчас же! — повелел наместник.
Академист совсем окоченел от ужаса.
— Брось, кому говорят! — снова скомандовал на местник.
В алтаре на полу были расстелены ворсистые ковры. Кадило пылало добрым ведерком углей. Ака демист впал в предобморочное состояние. Было очевидно, что в Ленинградской духовной академии они такого не проходили. Отец наместник, не сводя с него глаз, поманил пальцем старого иеродьякона Антония и коротко скомандовал ему:
— Забери у него кадило!
Антоний выхватил кадило из руки питерца.
— Брось его, — велел наместник.
Ни секунды не раздумывая, Антоний разжал пальцы, и кадило с печальным звоном обрушилось на ковер. Пылающие угли тут же рассыпались, ко вер заполыхал. Стоящие вокруг бросились ладоня ми тушить огонь, ползая на коленях у ног наместни ка. А тот, в дыму и пламени, сверху величественно взирал на эту картину.
— Вот как надо исполнять послушание! — заклю чил наместник.
И, оборотившись к питерскому дьякону, бросил:
— А ты — вон из алтаря!
«И в чем здесь смысл? — спросят у меня. — Разве это не пример самого настоящего мракобесия, са модурства и деспотии? Разве о таком послушании говорили святые отцы?»
А мне и возразить-то нечего... Кроме разве того, что мы, монахи, и вправду какие-то ненормальные люди, если воспринимаем подобного рода вещи в целом как должное.
Однажды нечто подобное случилось и со мной. Но тогда уже сам отец наместник чуть не попла тился за им же воспитанное непреложное послу шание.
Как-то поздней осенью я неделю проболел и, придя на всенощную в алтарь, увидел на столике, где обычно располагались книги и личные предме ты отца наместника, новую для меня и очень краси вую вещь — старинный, в золоте малахитовый под свечник с толстой восковой свечой. Печоры — это русский Север, осенью здесь быстро смеркается. По этому наместник и принес подсвечник в алтарь — для чтения по книге положенных на всенощной молитв. Но для моих молодых глаз в алтаре было достаточно светло, и поэтому я сообразил обо всем этом слишком поздно.
В положенное время я, как обычно, взял Служеб ник и раскрыл его перед отцом наместником. Но он сказал мне:
— Возьми свечу.
Я послушно положил книгу и взял подсвечник, ожидая дальнейших указаний.
— Ну и что? — хмуро спросил наместник, досадуя на мою недогадливость.
— А что мне с ним делать? — наивно поинтересо вался я.
Отец наместник еще больше расстроился.
— Что-что... Вышвырни его на улицу!
До сих пор помню, как это восхитило меня тогда. Мгновенно вспомнились древние подвижники, ко торые по приказанию игумена за послушание года ми поливали сухие палки, бросались в море, шли по воде, выбрасывали в пропасть найденные на дороге слитки золота...
Я представил, как выбегу сейчас из храма и изо всех сил запущу этим драгоценным, но, конечно же, бренным, с точки зрения вечности, подсвечником о каменную паперть! И малахит зелеными брызгами разлетится в воздухе... Я так стремительно рванулся к двери, что наместник еле успел ухватить меня за подрясник.
— Ты что, сумасшедший? — испуганно спросил он, поспешно отбирая у меня антикварную вещь.
— Но вы же сами сказали! — удивился я.
Наместник оглядел меня действительно как ду шевнобольного и произнес:
— Георгий, не пугай меня. Зажги свечу. Разве не видишь, что здесь темно?
Наконец-то я понял, что мне следовало сделать. Сожалея, что не смогу исполнить настоящего древ него послушания, а заодно и стать свидетелем тако го зрелища, как малахитовый салют, я зажег свечу и, вздохнув, раскрыл перед отцом наместником книгу.
Уже упоминалось, что наместник совершенно не терпел, когда его приказания не выполнялись. Но вот загадка—на самом деле не всякие приказания
наместника мы исполняли, и даже напротив, по ступали порой совершенно противоположно. А он при этом нисколько не сердился и делал вид, будто ничего не замечает. Да и мы относились к такому ослушничеству совершенно спокойно, без малей ших угрызений совести. Скажем, разгневается на местник на какого-нибудь не понравившегося ему паломника или на глупого дерзкого туриста и закри чит, грозно указывая перстом:
— Схватить его! Выкинуть вон из монастыря!!!
Мы, разумеется, со всех ног кидаемся исполнять
приказание. А подбежав к несчастному, шепотом успокаиваем его и мирно препровождаем к воро там.
Наместник все это прекрасно видел и молчали во одобрял: и послушание исполнили, и с дурацким усердием не переборщили.
Вообще отец наместник прекрасно понимал, что нужно его монахам. А нужно им было лишь умноже ние веры и смирения. В древних монашеских пате риках описывается немало историй, как игумены монастырей доставляли даже совершенным инокам поводы для смирения и незлобия.
Как-то летом я дежурил на Успенской площади. Наместник в этот час, как обычно, вышел из своего дома, чтобы обойти монастырь. И тут к нему при близился какой-то незнакомый мне крепкий хлопец. Я услышал, что он просит принять его в обитель.
— А ты послушания исполнять готов? — строго спросил наместник.
— А как же, батюшка, любое!
— Неужели любое? — поинтересовался наместник.
— Так точно! Любое! — с жаром отрапортовал хлопец.
В это время через Успенскую площадь ковылял старень кий монах отец М.
— Ну, если ты и правда готов на любое послуша ние, то подойди к этому деду и поддай ему так, чтобы он улетел подаль ше! — велел наместник.
Вмиг хлопец подле тел к старому монаху и отвесил ему такого пинка, что старик рыб кой улетел на несколь ко шагов. Но тут же неожиданно резво вскочил и бросился хлопцу в ноги.
— Прости меня, грешного, сынок!
Прости! — чуть не пла кал монах, видимо, помыслив, что невесть чем разгневал молодого человека.
— Да подожди ты! — отмахнулся от него хлопец.
И снова предстал пред наместником, с готовно стью ожидая дальнейших приказаний.
Отец наместник с искренним изумлением огля дел хлопца с ног до головы.
— Н-да...— протянул он.— Ну ты, брат, и дурак!
С этими словами наместник достал из кармана
двадцать пять рублей:
— Вот тебе на билет. И поезжай-ка ты домой.
А отец М., поклонившись наместнику, снова, при храмывая, побрел своей дорогой.
Эта история вызвала в монастыре множество негодующих высказываний в адрес отца Гавриила. Но один, очень независимого нрава, уважаемый и образованный монах сказал:
— На самом деле вы ничего не понимаете. Вот сей час вы принялись осуждать наместника. А я не ста ну ни одобрять, ни осуждать его поступок. Судить о делах настоятеля — не моя мера. Конечно, у нас все любят и почитают отца М. Вы нередко слышите, как его хвалят, а при случае и ставят в пример. Все это отцом М. вполне заслужено. Но для него, как для монаха, — весьма не полезно.
Мы с интересом ждали, что он скажет дальше.
— С одной стороны,— продолжал наш собесед ник,— отец наместник совершил по отношению к отцу М. совершенно дикий поступок. Но с другой стороны, желал наместник этого или нет, он сде лал для отца М. самое драгоценное и полезное, что только можно сделать для монаха: подарил ему то, что в монастыре больше никто не дерзнет для него сделать — возможность для смирения. Он сделал это грубо? Да! Очень грубо? Согласен! Но помните историю про великого авву Арсения — того самого, который до ухода в монастырь был знатным вельмо жей при императорском дворе в Константинополе и даже воспитателем царских детей? Однажды игу мен в присутствии всей братии ни с того ни с сего отогнал почитаемого всеми авву Арсения от брат ской трапезы и даже не разрешил присесть за стол, а оставил стоять у дверей. И только, когда трапеза подходила к концу, бросил ему, как псу, сухарь. Бра тия монастыря потом спросила авву Арсения, что он чувствовал в этот момент? Старец отвечал: «Я по мышлял, что игумен, подобный Ангелу Божию, по знал, что я подобен псу и даже хуже пса. И это — правда! Потому он и подал мне хлеб так, как подают псу». Сам же игумен, увидев великое смирение Арсе ния, сказал: «Из него будет искусный инок».
Наш собеседник помолчал немного и продолжал:
— Вот так, через непонятное, загадочное для мира смирение, и только через него, христианин приближается к одному из двух своих самых глав ных открытий в жизни. Первое из этих открытий состоит в том, чтобы узнать правду о самом себе, увидеть себя таким, каков ты есть на самом деле. По знакомиться с самим собой. А это, поверьте, очень важное знакомство. Ведь огромное число людей так и проживает век, не узнав себя. Мы ведь имеем лишь те или иные представления и фантазии о са мих себе — в зависимости от наших тщеславия, гор дыни, обид, амбиций. А истина, сколь горьким нам это ни покажется, такова, что мы «несчастны, и жал ки, и нищи, и слепы, и наги»... Помните эти слова из Апокалипсиса? Это открывается лишь через еван гельский, предельно честный взгляд на себя. Если хотите, это и есть истинное смирение. Оно ничуть не унижает человека,. Напротив, прошедшие через испытание этой последней и страшной правдой ста новятся святыми. Теми прозорливыми, пророками и чудотворцами, которыми вы так восхищаетесь.
— А второе открытие? — спросили мы. — Вы сказа ли о двух главных открытиях в человеческой жизни. Первое — познакомиться с самим собой. А второе, в чем оно?
— Второе? — улыбнулся монах. — Вы знаете о нем не хуже меня. Эту истину Церковь терпеливо напо минает нам на каждой без исключения службе: «Хри стос — истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своея Матери и всех святых, помилует и спасет нас, яко Благ и Человеколюбец».
Мы от души поблагодарили нашего собеседника.
Прощаясь с нами, он сказал:
— Но если кто-то из вас станет игуменом, не взду майте даже помыслить подражать отцу Гавриилу и подобным образом смирять братию! У нашего на местника к этому делу особая харизма, — усмехнув шись, добавил он.— А благодарить надо не меня, а отца М. за тот урок смирения, который он нам всем преподал. Помните, как в древнем патерике один подвижник ответил на вопрос, как можно стать на стоящим монахом? Этот великий подвижник взял свою мантию, бросил на землю, истоптал в пыли и сказал: «Если человек не смирится вот таким об разом, он не станет монахом».
* * *
Если человек не смирится, он не станет мона хом. Ему не откроется Бог — Такой, Какой Он есть, не в книжках и рассказах других людей, а познанный на собственном опыте. И бесцельно пройдут годы и де сятилетия. В осуждение будут самые высокие духовные саны — священство, игуменство, архиерейство.
Вскоре после того как митрополит Питирим за брал меня в Москву, мои отношения с архимандритом Гавриилом стали складываться не лучшим образом. Причиной тому послужил фильм, который я несколь ко лет снимал в Псково-Печерском монастыре.
Митрополит Питирим купил для издательства редкостную в те восьмидесятые годы любительскую видеокамеру. Я брал ее с собой в Печоры, чтобы за печатлеть неумолимо уходящую в вечность жизнь монастыря и в первую очередь старцев. Через мно го лет из отснятых тогда материалов был сделан фильм о Псково-Печерском монастыре.
Но однажды (то ли кто-то наговорил отцу на местнику, то ли эта мысль сама пришла ему в голо ву) архимандрит Гавриил решил, что я, по заданию патриарха, выискиваю в монастыре всякого рода недостатки и передаю Святейшему отснятый ма териал. Как ни обидно мне было услышать такое, как ни пытался я объяснять, что у меня и в мыслях ничего подобного нет, но мои приезды в обитель — даже просто к отцу Иоанну — стали превращаться в серьезную проблему. Тут-то я и припомнил много численные рассказы о жестокости и своенравии на местника, жалобы на его подозрительность.
Мои обиды и угрюмые помыслы, разумеется, не спо собствовали улаживанию наших отношений. Вскоре архимандрита Гавриила сделали епископом на Дальнем
Востоке, но и это ничего не изменило: дошло до того, что мы с ним еле здоровались, встречаясь на службах в Москве, о чем я со стыдом вспоминаю. Кем был я, а кем он — епископ Церкви Христовой?! Однако, как бы то ни было, из песни слова не выкинешь...
Прошло три года. Я спокойно приезжал в монас тырь уже при других наместниках. А вот в судьбе епископа Гавриила произошли изменения.
Священники на Дальнем Востоке были совсем дру гими людьми, нежели печерские монахи. О беспре кословном послушании, к которому привык владыка Гавриил в монастыре, здесь говорить было весьма сложно. И вот однажды в храме какой-то священник затеял весьма дерзкую перепалку с владыкой Гаврии лом. Тот, по своему обычаю, грозно пресек его. В Печорах это было в порядке вещей. Но здесь батюшка пришел в ярость и с выражениями, далекими от цер ковнославянского языка, схватил один из богослу жебных предметов, острое копие,— и пошел с ним на своего архиерея. Надо знать владыку Гавриила: он, как я представляю, хоть и был немало удивлен, но ничуть не испугался. За шиворот выволок дерзко го священника из храма и спустил его с лестницы.
Священник написал жалобу в Патриархию и даже обратился к светским властям. Снова была создана патриархийная судебная комиссия, но на этот раз все обернулось строгим церковным приговором. Влады ка Гавриил был отстранен от управления кафедрой и запрещен в священнослужении на три года.
Суд над ним проходил в Москве. В день, когда было объявлено решение, я, сам не зная, чем эта за тея обернется, приехал в гостиницу, где остановил ся владыка Гавриил. Все-таки он был моим первым наместником, принявшим меня в монастырь, и мне
было не по себе от мысли, что в такую тяжелую ми нуту все, может статься, оставили его — правого или виноватого. Мне вспомнилось то доброе, что было связано с отцом наместником, и я решил хоть как-то (непонятно, правда, как) поддержать его.
Я разыскал его номер и уже собирался постучать, но вдруг услышал из-за дверей громкий разговор, точнее, настоящую перебранку. Я уже было решил сбежать подобру-поздорову, но дверь шумно рас пахнулась, и из номера вышли два человека, чем-то до крайности недовольные. Вслед за ними появился владыка Гавриил со словами:
— Вон отсюда, мерзавцы, пока я вас с лестницы не спустил!
«Начинается! — подумал я. — Видно, на Дальнем Востоке у него вошло в привычку спускать с лестни цы. В Печорах, помнится, такого не было. Сейчас, чего доброго, и за меня возьмется!»
— А ты что тут делаешь?! — грозно спросил влады ка Гавриил, заметив меня.
— Просто пришел вас навестить, — испуганно про лепетал я.
Владыка мрачно оглядел меня с ног до головы.
— Ну, заходи, — сказал он, пропуская меня в номер.
Мы просидели с ним до позднего вечера. Владыка
уже никуда не торопился. Он заказал в номер бутылку коньяка и какую-то еду. Мы вспоминали Печоры, вла дыка рассказывал, как он открывал храмы в своей да лекой епархии. Рассказал он, что два человека, только что столь неучтиво выставленные им из номера, были представителями какой-то альтернативной «церкви», называющие себя «катакомбниками». Узнав, что епи скоп Гавриил отстранен от должности, они пришли к осужденному и, естественно, обиженному архиерею
с предложением стать епископом в их «церкви». На что владыка Гавриил им ответил:
— Ну уж нет! Я в нашей Церкви крестился, здесь стал монахом, священником, епископом. Может, конечно, и плохим епископом, если Церковь меня запретила. Но в этой Церкви я родился, в этой Церкви я и умру! Поэтому...
Далее последовала та самая и, конечно же, совер шенно неподходящая для архиерея тирада о мерзав цах и о спуске с лестницы, невольным свидетелем которой я оказался.
* * *
Владыка уехал в Хабаровск. Мы из редка переписывались. В пись мах он открылся для меня с совершенно неизвестной стороны. Одно из писем на чиналось словами из Псал тири, которыми царь Да вид с благодарностью обращался к Богу в мо мент самого тяжелого испытания в своей жизни: «Благо мне, яко сми рил мя еси!» Это было по разительное письмо. Но, кажется, в су ете и кругово роте дел я так и не ответил на него.
Спустя три года с владыки Гавриила было снято запрещение, и его направили епископом в город Благовещенск.
Я к тому времени уже служил в Сретенском мона стыре. Приезжая в Москву по делам, владыка стал останавливаться в нашем монастыре, чему я и бра тия были искренне рады. Один раз владыка Гаври ил съездил и в Печоры. Рассказывают, на его службу собралось множество людей. Как водится, забыты были все старые обиды. Некоторые монахи и при хожане плакали, подходя к нему под благослове ние. Растроган был и владыка. Больше он в Печоры не приезжал.
У нас в Сретенском нередко стали останавливать ся и священники из Благовещенской епархии. Как- то я не удержался и спросил у них, каков их архиерей. Добрый или грозный?
— Самого он очень добрый... Но — такой грозный!
Дальше последовали рассказы, из которых я окон чательно заключил, что характер не лечится.
Много лет спустя я сопровождал Святейшего патриарха Кирилла в поездке на Дальний Восток. В Южносахалинск на службу к Святейшему приехал и владыка Гавриил. Ему уже исполнилось семьдесят лет. В мою бытность в монастыре, помнится, ему было чуть больше сорока. После патриарших служб и официальных встреч мы собрались небольшим кру гом на ужин. Присутствовали несколько священников и один молодой епископ. Был и владыка Гавриил.
Атмосфера за столом сложилась теплая и брат ская. Вспоминая о прошлом, я решился спросить у владыки Гавриила, как он жил, когда был в запре щении. Все, в том числе и молодой епископ, с ин тересом ждали, что же расскажет владыка. Ведь
каждый понимал, что жизнь не проста и с любым из нас может случиться всякое. От сумы да от тюрьмы, как говорят, не зарекайся. Владыка не стал уходить от ответа и рассказал свою историю просто и совер шенно не красуясь.
После решения Синода о запрещении он вернул ся в Хабаровск. За несколько месяцев истощились все его средства, и он пытался устроиться в своей бывшей епархии то пономарем, то сторожем. Но новый архиерей не разрешил священникам брать прежнего епископа на работу в храмы и даже не ве лел пускать его в алтарь. Все эти годы владыка Гав риил подходил ко Святому причащению, как и его прихожане, вставая в очередь к Чаше. Сложив кре стообразно руки, он называл священнику свое имя: «Епископ Гавриил» — и причащался Христовых Таин. В эти годы, как рассказывал владыка, для него очень важны были любовь и поддержка его паствы, а еще письма, которые он получал от тех, кто знал его прежде, и в первую очередь от архимандрита Иоанна (Крестьянкина).
Работу владыка тоже нашел у своих прихожан: с весны до поздней осени он полол и охранял их ого роды, располагавшиеся на каком-то острове на Амуре, неподалеку от Хабаровска. А зимой жил на заработан ные летом деньги.
Потом я спросил:
— Владыка, вы прожили удивительную, интерес ную жизнь. Были молодым послушником в Одесском монастыре, когда там подвизался великий старец схиигумен Кукша. Жили в Святой Земле, трудились секретарем Русской Миссии в Иерусалиме. Долгие годы возглавляли Псково-Печерский монастырь, ежедневно общались со старцами, имена которых
долго и перечислять. Потом создавали Дальнево сточную епархию. Теперь вы епископ в Благовещен ске. Какое время для вас было самым счастливым? Владыка задумался и наконец ответил:
— Самыми счастливыми были годы, которые я жил в запрещении. Никогда в моей жизни Господь не был так близко! Вы, может быть, удивитесь, но поверьте, что это именно так. Конечно, когда меня вернули к священнослужению и направили в Благо вещенск, мне было очень радостно и приятно. Но та молитва, а главное, та близость Христа, которые я пережил на моих огородах, не сравнимы ни с чем. Это и было лучшее время моей жизни.
Потом он снова помолчал и сказал:
— Братия! Не бойтесь наказа ния Господня! Ведь Он наказы вает нас не как преступников, а как Своих детей.
Больше он ничего не доба вил. Но, навер ное, не только я, но и все мы, мо лодые и не очень молодые священ ники, сидевшие тогда с владыкой за одним сто лом, запомнили эти слова на всю жизнь.
Говоря о себе, Великий Наместник Псково-Печерского монастыря отец Алипий во всеуслы шание провозглашал: «Я — советский архи мандрит». И охотно подтверждал это высказывание и словом и делом.
В начале шестидесятых годов в монастырь — с за данием отыскать повод для закрытия обители — прибыли члены областной комиссии. Расхаживая по монастырю, они увидели паломников, обраба тывающих грядки и цветники, и тут же приступили к отцу Алипию:
— А на каком основании эти люди здесь работают?
Советский архимандрит отвечал им:
— Это народ-хозяин трудится на своей земле!
Вопросов больше не последовало.
В другой раз из Пскова с теми же целями была прислана еще одна — теперь уже финансовая — ко миссия народного контроля. Наместник осведомил ся, кем уполномочены прибывшие лица.
— Мы представляем финансовый орган, кото рый...
Отец Алипий перебил их.
— У меня только один начальник — епископ Псковский Иоанн. Поезжайте к нему за разрешени ем. Без этого я вас к финансовым документам не до пущу.
Проверяющие удалились, а через несколько ча сов Псковский архиерей позвонил отцу Алипию и смущенно попросил допустить контролеров для проверки.
— Звонок к делу не пришьешь, Владыко. Пришли те мне телеграмму, — ответил отец Алипий.
Вскоре поступила и телеграмма. Когда народ ные контролеры вновь предстали перед отцом наместни ком, тот, держа телеграмму в ру ках, спросил:
— Скажите, а вы коммуни сты?
— Да, в ос новном ком мунисты...
— И полу чили благо словение у епи скопа?
У Псковского Владыки? Н-да... Пошлю-ка я сейчас эту телеграмму в обком партии...
На этом финансовая проверка монастыря была завершена.
Иван Михайлович Воронов — так звали архиман дрита Алипия до пострига — четыре года воевал на фронтах Великой Отечественной и прошел путь от Москвы до Берлина. А потом еще тринадцать лет держал оборону Псково-Печерского монастыря, за щищая его от государства, за которое когда-то про ливал кровь.
И на той, и на другой войне отцу Алипию при шлось сражаться не на жизнь, а на смерть. Тогдашне му Первому секретарю ЦК КПСС Никите Хрущеву во что бы то ни стало нужна была великая победа. Не меньшая, чем Победа его предшественника, чьей славе он мучительно завидовал. Для своего триумфа в грядущих битвах Хрущев остановил выбор на тыся челетней Русской Церкви и, объявляя ей войну, тор жественно пообещал перед всем миром, что скоро покажет по телевидению последнего русского попа.
Вскоре были взорваны, закрыты, переоборудова ны под склады и машинно-тракторные станции ты сячи соборов и храмов. Упразднена большая часть высших духовных учебных заведений. Разогнаны почти все монастыри. Множество священников оказались в тюрьмах. На территории России дей ствующими оставались лишь две обители — Троице- Сергиева лавра, вынужденно сохраняемая властями как церковная резервация для показа иностранцам, и провинциальный Псково-Печерский монастырь. Здесь против могущественной силы атеистического государства выступил Великий Наместник. И, что самое прекрасное, он победил!
В те годы вся гонимая Русская Церковь следила за исходом этого неравного поединка. Вести из Печор передавались из уст в уста, а позже участники и оче видцы тех событий записали свои свидетельства.
Вот лишь некоторые хроники этих, давних уже, сражений.
Зимним вечером в кабинет отца Алипия вошли несколько человек в штатском и вручили официаль ное постановление: Псково-Печерский монастырь объявлялся закрытым. Наместнику предписыва лось уведомить об этом братию. Ознакомившись с документом, отец Алипий на глазах у чиновников бросил бумаги в жарко пылающий камин. Остолбе невшим посетителям он спокойно пояснил:
— Лучше я приму мученическую смерть, но мона стырь не закрою.
К слову сказать, сожженный документ являлся постановлением Правительства СССР и под ним стояла подпись Н. С. Хрущева.
Историю эту описал очевидец — преданный ученик Великого Наместника архимандрит Нафа наил.
Сам я отца Алипия в живых не застал. Но вести речь о Псково-Печерском монастыре, не упомянув о нем, попросту невозможно.
* * *
Мне повезло — я застал многих монахов, жив ших при Великом Наместнике. А еще — известных художников, писателей, ученых, реставраторов из Москвы, Ленинграда, Риги, собиравшихся в те годы в его гостеприимном доме. Для них он навсегда остался примером бесстрашного духовного монаха- воина, идеалом взыскательного и любящего отца.
Несмотря на всю прагматичность и даже под черкнутую приземленность отца Алипия, его крепкую практическую сметку, блестящее, часто весьма резкое остроумие, поразительную наход чивость, многие современники (в том числе и мо нахи высокой подвижнической жизни) почитали его как святого. Архимандрит Серафим, обладав ший в монастыре безусловным авторитетом, уже после смерти отца Алипия искренне удивлялся монахам, мечтавшим о далеких паломничествах к местам подвигов великих святых: «Что далеко ездить? — недоумевал он. — Идите в пещеры, там мощи отца Алипия».
Господь не любит боязливых. Этот духовный за кон как-то открыл мне отец Рафаил. А ему, в свою очередь, поведал о нем отец Алипий. В одной из проповедей он говорил: «Мне приходилось быть очевидцем, как на войне некоторые, боясь голод ной смерти, брали с собой на спину мешки с суха рями, чтобы продлить свою жизнь, а не сражаться с врагом; и эти люди погибали со своими сухаря ми и не видели многих дней. А те, которые снима ли гимнастерки и сражались с врагом, оставались живы».
Когда пришли отбирать ключи от монастыр ских пещер, отец Алипий скомандовал своему ке лейнику:
— Отец Корнилий, давай сюда топор, головы ру бить будем!
Должностные лица обратились в бегство: кто знает, что на уме у этих фанатиков и мракобе сов?!
Сам же наместник знал, что отдает подобные приказы не на воздух. Однажды, когда в очередной
раз пришли требовать закрытия монастыря, он без обиняков объявил:
— У меня половина братии — фронтовики. Мы во оружены, будем сражаться до последнего патрона. Посмотрите на монастырь — какая здесь дислока ция. Танки не пройдут. Вы сможете нас взять толь ко с неба, авиацией. Но едва лишь первый самолет появится над монастырем, через несколько минут об этом будет рассказано всему миру по «Голосу Америки». Так что думайте сами!
Не могу сказать, какие арсеналы хранились в монастыре. Скорее всего, это была военная хит рость Великого Наместника, его очередная гроз ная шутка. Но, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. В те годы братия обители, несомнен но, представляла собой особое зрелище — больше половины монахов были орденоносцами и вете ранами Великой Отечественной войны. Другая
часть — и тоже нема лая — прошла ста линские лагеря.
Третьи испыта ли и то и дру гое.
«Побеждает тот, кто пере ходит в насту пление», — го ворил отец Алипий, и сам в точности сле довал этой стра тегии. Именно в те годы, каждый день сражаясь за мо настырь, наместник вос становил из руин могучие крепостные стены, отреставрировал находившиеся в запустении храмы, безупречно профессионально рас крыл древние фрески, привел в должный вид насто ятельский и братские корпуса. Будучи сам художни ком, он спас от продажи за границу произведения русских и зарубежных живописцев. В его огромной коллекции были Левитан, Поленов. Перед смертью отец Алипий безвозмездно передал эти шедевры в Русский музей. Наконец, он насадил по всей оби тели такие дивные сады, цветники и вертограды, что монастырь превратился в одно из самых пре красных мест в России. Для человека, первый раз оказавшегося в Печорах — независимо от того, паломником он был или экскурсантом, — обитель представала как дивный, восхитительный мир,
что-то совершенно нереальное, в окружении нека зистой советской действительности.
Но главным подвигом отца Алипия было устрое ние старчества в Псково-Печерском монастыре.
Старчество — удивительное явление еще и по тому, что не пребывает на одном месте, скажем, в каком-то конкретном монастыре. Оно странству ет по земле, неожиданно расцветая то в заволжских скитах Северной Фиваиды, то в Белобережской пу стыни в брянских лесах, то в Сарове, то в Оптиной. А в середине XX века оно нашло для себя приют в Псково-Печерской обители. И отец Алипий чутко уловил этот загадочный путь. Как самое драгоценное сокровище он берег и умножал старчество в своем монастыре. Наместник сумел добиться разрешения на переезд в Печоры из Финляндии великих валаам ских старцев. Принял после тюрем и ссылок опаль ного иеромонаха Иоанна (Крестьянкина) — его тогда тайно привез в монастырь епископ Питирим (Неча ев). Приютил отца Адриана, вынужденного покинуть Троице-Сергиеву лавру. При отце Алипии возросло целое поколение старцев-духовников, про некото рых рассказывается в этой книге. В то время создать и сохранить такое было настоящим подвигом.
* * *
В те годы остервенелой антирелигиозной пропа ганды представления о монастырях у большинства наших сограждан были совершенно дикими. Поэто му отец Алипий не удивлялся, когда ему задавали самые вздорные вопросы. С добродушным юмором, неотразимо доходчиво он приоткрывал перед людь ми их простодушие и неразумное доверие грязной лжи и нелепым измышлениям.
Как-то группа экскурсантов, искренних советских людей, остановила отца Алипия на пороге храма. В порыве праведного гнева они потребовали расска зать правду об эксплуатации высшим духовенством простых монахов, о притеснениях и вообще — об ужа сах монастырской жизни, вычитанных ими из газет. Вместо ответа отец Алипий загадочно спросил:
— Слышите?
— Что — слышите? — удивились экскурсанты.
— Что-нибудь слышите?
— Слышим, как монахи поют.
— Ну вот! Если б худо жили, то не запели бы.
Коммунист, гость из Финляндии, в присутствии
своих советских друзей задал отцу Алипию фирмен ный вопрос атеистов того времени:
— А не объясните ли вы, почему космонавты в космос летали, а Бога не видели?
Отец архимандрит участливо заметил ему:
— Такая беда может и с вами случиться: в Хель синки бывали, а президента не видели.
Те, кому довелось в те годы побывать в Печорах, особо вспоминают знаменитые появления Вели кого Наместника на балконе его настоятельского корпуса. Появления эти могли быть самыми разны ми. Порой, особенно по весне, галки и вороны так досаждали отцу Алипию своими истошными кри ками, что он выходил на балкон с пистолетом и па лил по птицам, пока те в панике не разлетались. Пистолет был, конечно, не боевой, просто мастер ски сделанный пугач. Но вся картина — солнечное утро в монастыре, отец наместник на балконе, хо рошо поставленной рукой целящийся из внуши тельных размеров пистолета, — все это производи ло на зрителей неизгладимое впечатление.
Но конечно же не только этим запоминались вы ходы Великого Наместника на его любимый балкон. Еще более глубокие ощущения возникали у посетите лей монастыря, если они становились свидетелями бесед отца Алипия, когда он, свесившись за перила, вел разговоры с собравшимися внизу людьми.
Балкон был обращен на монастырскую площадь. С него отец наместник мог в погожий денек любо ваться своим монастырем, общаться с народом, а за одно и присматривать за порядком.
Внизу на площади сразу собиралась толпа палом ников, экскурсантов и жителей Печор. Дискуссии о вере или просто общение с отцом Алипием мог ли длиться часами. Всякий раз при этом наместник не упускал возможности помочь тем, кто обращался к нему с житейскими просьбами. И хотя тогда дей ствовал категорический запрет на то, что называ ется церковной благотворительностью, отец Али пий поступал в этом вопросе лишь так, как считал необходимым.
Вот что вспоминает архимандрит Нафанаил:
«Отец Алипий всегда помогал нуждающимся, раз давал милостыню, много просящих получали от него помощь. За это немало пришлось ему претерпеть. Отец Алипий защищался словами Священного Писа ния о необходимости оказывать дела милосердия и утверждал, что дела милосердия не могут быть за прещенными, это неотъемлемая часть жизни Святой Православной Церкви».
А вот воспоминания дьякона Георгия Малкова, тогда молодого филолога, часто приезжавшего в Пе чоры: «Заповедь о любви к ближнему архимандрит Алипий стремился исполнить в своей собственной жизни. Многие больные, неимущие, а также каким- либо образом материально пострадавшие нередко получали от него посильную, а порой и немалую по мощь.
Под балконом его наместничьего дома часто ви дели калек, убогих, самых разных обойденных судь бой людей. И наместник, несмотря на постоянные запреты властей, помогал им чем мог: кого кормил, кого лечил, кому помогал деньгами, а когда под ру ками их не было, шутил: “Еще не готовы — сохнут! Приходи-ка, раб Божий, завтра!”
В некоторых случаях размеры помощи были весьма значительными: наместник помогал заново отстроиться погорельцу, а при падеже скота давал денег на покупку коровы. Узнав однажды, что непо далеку, в Изборске, у известного местного худож ника П. Д. Мельникова по несчастной случайности сгорел дом, он отправил ему довольно крупный по тем временам денежный перевод: «Хоть на пер вое время».
«Отец Алипий имел удивительный дар слова,— вспоминал отец Нафанаил. — Не раз приходилось слышать от паломников: “Поживем еще недельку, может, услышим проповедь отца Алипия”. В сво их поучениях он поддерживал унывающих, уте шал малодушных: “Братья и сестры, вы слышали призывы об усилении антирелигиозной пропаган ды, вы головы не вешайте, не унывайте, это зна чит — им туго стало”; “Страшное дело — примкнуть к толпе. Сегодня она кри чит: „Осанна!“ Через четыре дня: „Возьми, возьми, распни Его!“ Поэтому там, где неправда, „ура“ не кричи, в ладоши не хлопай. А если спро сят почему, отвечай: „Потому что у вас неправда“. — „А почему?“ — „Потому что моя совесть подсказывает“. — „Как узнать Иуду?“ — „Омочивый руку в солило, тот Меня предаст“,— сказал Спаситель на Тайной Вече ри. Ученик дерз кий, который хочет срав няться с учи телем, с на чальником,
занять первое место, первым взяться за графин. Старшие еще не завтракали, а малыш уже облизы вается, уже наелся. Растет будущий Иуда. На двена дцать — один Иуда. Если старшие не сели за стол, и ты не садись. Сели старшие, садись по молитве и ты. Старшие не взяли ложку, не бери и ты. Стар шие взяли ложку, тогда возьми и ты. Старшие на чали кушать, тогда начинай и ты”».
Но не все беседы у балкона были столь мирными и умилительными.
Как-то Псковскую область посетила сановная и очень влиятельная дама — министр культуры Фурцева со свитой столичных и областных чи новников. От этой дамы в те годы трепетали многие, и не только деятели культуры. Как водит ся, ей устроили посещение Псково-Печерского монастыря. Но отец Алипий, зная о ее деятель ности от своих друзей-художников и о патологи ческой ненависти министерши к Церкви, даже не вышел ее встречать — экскурсию провел отец Нафанаил.
Высокая делегация уже направлялась к выхо ду, когда Фурцева увидела наместника, стоявшего на балконе и беседовавшего с собравшимися внизу людьми. Дама решила проучить этого, дерзнувше го не выйти ей навстречу монаха. А заодно — и пре подать областному руководству наглядный урок, как следует решительно проводить в дело полити ку партии и правительства в области противодей ствия религиозному дурману. Подойдя поближе, она, перебивая всех, крикнула:
— Иван Михайлович! А можно задать вам вопрос?
Отец Алипий досадливо посмотрел на нее, но все же ответил:
— Ну что ж, спрашивайте.
— Скажите, как вы, образованный человек, ху дожник, могли оказаться здесь, в компании этих мракобесов?
Отец Алипий был весьма терпелив. Но когда при нем начинали оскорблять монахов, он никогда не оставлял этого без ответа.
— Почему я здесь? — переспросил отец Алипий. И взглянул на сановную гостью так, как когда-то всматривался в прицел орудия гвардии рядовой ар тиллерист Иван Воронов. — Хорошо, я расскажу... Вы слышали, что я на войне был?
— Ну, положим, слышала.
— Слышали, что я до Берлина дошел? — снова спросил отец наместник.
— И об этом мне рассказывали. Хотя не пони маю, какое это имеет отношение к моему вопросу. Тем более удивительно, что вы, советский человек, пройдя войну...
— Так вот,— неспешно продолжал отец на местник.— Дело в том, что мне под Берлином... оторвало... (здесь Иван Михайлович Воронов высказался до чрезвычайности грубо). Так что ничего не оставалось, как только уйти в монас тырь.
После повисшей страшной тишины раздался женский визг, потом негодующие восклицания, кри ки, угрозы, и члены делегации во главе с важной дамой понеслись по направлению к монастырским воротам.
Через час наместника уже вызывали в Москву. На сей раз дело пахло нешуточными проблемами. Но на все вопросы отец Алипий спокойно и обстоя тельно отвечал:
— Мне был задан конкретный вопрос. И я на него так же конкретно и доступно — чтобы наша гостья наверняка поняла — дал ответ.
Так или иначе, но на сей раз все обошлось. Это был единственный случай, когда отец Алипий счел возможным употребить подобное оружие.
Этот знаменитый и, мягко говоря, нетриви альный ответ в дальнейшем стал причиной раз ного рода сплетен и догадок. Савва Ямщиков, известный реставратор и искусствовед, пользо вавшийся добрым расположением отца Алипия, рассказывал:
«Меня спрашивали: почему такой красивый мужчина ушел в монастырь? Вот, говорят, он был тяжело ранен, потерял возможность продолжения рода... Как-то он сам коснулся этой темы и сказал мне: “Савва, это все разговоры пустые. Просто война была такой чудовищной, такой страшной, что я дал слово Богу: если в этой страшной битве выживу, то обязательно уйду в монастырь. Пред ставьте себе: идет жестокий бой, на нашу передо вую лезут, сминая все на своем пути, немецкие тан ки, и вот в этом кромешном аду я вдруг вижу, как наш батальонный комиссар сорвал с головы каску, рухнул на колени и стал... молиться. Да-да, плача, он бормотал полузабытые с детства слова молитвы, прося у Всевышнего, Которого он еще вчера трети ровал, пощады и спасения. И понял я тогда: у каждо го человека в душе Бог, к Которому он когда-нибудь да придет...”»
* * *
Власти изощрялись как могли, пытаясь любы ми способами уничтожить монастырь. Однажды решением Печерского Совета у обители в один день были отобраны все сельскохозяйственные земли, включая пастбища. Стояло начало лета. Коров только что выгнали на выпас, но теперь несчастную скотину пришлось снова вернуть в стойла.
В те же дни по распоряжению из Москвы обко мовские работники привезли в монастырь боль шую делегацию представителей братских комму нистических партий. Угостить, что называется, русской стариной. Сначала все шло спокойно. Но когда «дети разных народов», умиляясь ти шиной и красотой обители, бродили между клум бами с распустившимися розами, вдруг со скри пом распахнулись хозяйственные ворота и оттуда с ревом вылетели ошалевшие от свободы все три дцать монастырских коров и огромный бык: отец Алипий дал команду к заранее подготовленной операции.
Мычащие, с задранными хвостами, ошалевшие от свободы животные устремились к клумбам, по жирая траву и цветы, а представители международ ного коммунистического движения, оглашая мо настырь воплями на разных языках, забились кто куда. Обкомовские работники бросились к отцу Алипию.
— Не взыщите,— вздохнув, сказал им отец на местник. — Очень уж скотинку жалко! Теперь других пастбищ у нас нет, вот и приходится пасти их внут ри монастыря.
В тот же день монастырю были возвращены все пастбища.
Как об одном из самых тяжких испытаний отец Нафанаил вспоминал день, когда в монастырь был прислан указ, запрещающий служение панихид в пе щерах. Это означало прекращение доступа в пещеры,
а потом и закрытие монастыря. Указ был подписан Псковским епископом. Но, несмотря на это, отец Али пий распорядился служить панихиды по-прежнему.
Узнав об этом, городские власти примчались в мо настырь и осведомились, получил ли отец Алипий указ от своего правящего архиерея. Отец Алипий от ветил утвердительно.
— Почему же не выполняете? — возмущенно спро сили чиновники.
На это отец Алипий отвечал, что не выполня ет указа, потому что он написан под давлением и по слабости духа.
— А я слабых духом не слушаю, — заключил он.— Я слушаю только сильных духом.
Служение панихид в пещерах не прерывалось.
Война против монастыря не прекращалась ни на день. Псковский писатель Валентин Курбатов вспо минал: «К приезду очередной государственной комис сии по закрытию монастыря архимандрит Алипий вы весил на Святых вратах извещение, что в монастыре чума и в силу этого он не может пустить комиссию на территорию монастыря. Во главе комиссии была председатель областного Комитета по культуре Анна Ивановна Медведева. Именно к ней и обратился отец Алипий:
— Мне своих-то монахов, дураков, извините, не жалко. Потому что они все равно в Царствии Небес ном прописаны. А вас, Анна Ивановна, и ваших на чальников пустить не могу. Я ведь за вас на Страш ном Суде и слов-то не найду, как отвечать. Так что простите, я вам врата не открою.
А сам — в очередной раз на самолет и в Москву. И опять хлопотать, обивать пороги и в очередной раз побеждать».
Как настоящий воин всегда безошибочно опре деляет врагов, так и отец Алипий был неприми рим к сознательным разрушителям. Но с просты ми людьми он вел себя совсем иначе, даже если те, по неразумию, не ведали, что творили.
Это может показаться странным после расска занных здесь историй, но главным в жизни отца Алипия, по его собственным словам, была любовь. Она-то и являлась его непобедимым и непостижи мым для мира оружием.
«Любовь, — говорил Великий Наместник, — есть высшая молитва. Если молитва — царица добродете лей, то христианская любовь — Бог, ибо Бог и есть Любовь... Смотрите на мир только сквозь призму любви, и все ваши проблемы уйдут: внутри себя вы увидите Царствие Божие, в человеке — икону, в зем ной красоте — тень райской жизни. Вы возразите, что любить врагов невозможно. Вспомните, что Иисус Христос сказал нам: “Все, что сделали вы лю дям, то сделали Мне”. Запишите эти слова золотыми буквами на скрижалях ваших сердец, запишите и по весьте рядом с иконой и читайте их каждый день».
Однажды вечером, когда монастырские ворота были давно закрыты, к отцу наместнику прибежал перепуганный сторож и сообщил, что в монастырь ломятся пьяные военные. (Позже выяснилось, что это были выпускники Псковского десантного учи лища, бурно праздновавшие окончание родного учебного заведения.) Несмотря на поздний час, молодые лейтенанты требовали незамедлительно открыть им все храмы монастыря, устроить экскур сию и дать разобраться, где прячут своих монашек окопавшиеся здесь попы. Сторож с ужасом пове дал, что пьяные офицеры уже раздобыли огромное бревно и в эти минуты, используя его как таран, выламывают ворота.
Отец Алипий удалился в свои покои и вернулся в накинутом на рясу военном кителе с рядами бое вых орденов и медалей. Закутавшись поверх мундира в монашескую мантию так, чтобы регалий не было видно, он направился вместе со сторожем к Святым воротам.
Еще издалека наместник услышал, что мона стырь штурмуют не на шутку. Подойдя, он велел сторожу открывать засовы. Через мгновение толпа разгоряченных лейтенантов, человек десять, вле тела в обитель. Они угрожающе сгрудились вокруг закутанного в черную мантию старика-монаха, на перебой требуя показать монастырь, не устанавли вать на советской земле свои церковные законы, и не скрывать от будущих героев общенародное музейное достояние.
Отец Алипий, склонив голову, выслушал их. А по том поднял взор и скинул мантию... Лейтенанты вы тянулись и онемели. Отец Алипий грозно оглядел всех и потребовал у близстоящего офицера его фу ражку. Тот покорно отдал ее монаху. Отец Алипий убедился, что на внутренней стороне околыша, как и положено, нанесена чернилами фамилия офице ра, и, развернувшись, направился к своим покоям.
Протрезвевшие лейтенанты поплелись за ним. Они бормотали извинения и просили вернуть фу ражку. Молодые люди уже начинали догадываться, что впереди у них серьезные неприятности. Но отец Алипий не отвечал. Так юные офицеры дошли до дома наместника и в нерешительности останови лись. Наместник открыл дверь и жестом пригласил всех войти.
В тот вечер он допоздна просидел с ними. Уго стил так, как мог угощать только Великий Намест ник. Сам провел лейтенантов по монастырю, по казывая древние святыни и рассказывая о славном прошлом и удивительном настоящем обители. На последок он по-отцовски обнял каждого и щедрой рукой одарил молодых людей. Те смущенно отка зывались. Но отец Алипий сказал, что именно эти деньги, собранные их бабками, дедами и матерями, пойдут им на пользу.
Это был, конечно, особый случай, но отнюдь не единичный. Отец Алипий никогда не терял веру в силу Божию, преобража ющую людей, кем бы они ни были. По свое му опыту он знал, как много вчерашних го нителей Церкви ста новились тайными, а то и открытыми христианами — мо жет быть, именно благодаря грозным словам правды и об личения, которые им приходилось слышать от отца наместника.
Спустя месяцы, а по рой и годы вчераш ние враги возвра щались к отцу Алипию уже не ради при теснения
монастыря, а чтобы увидеть в Великом Наместнике свидетеля иного мира, мудрого пастыря и духовни ка. Ведь без страха произнесенная правда, какой бы горькой и поначалу непонятной она ни казалась, навсегда остается в памяти человека. И будет обли чать его до тех пор, пока он не примет ее или не от вергнет навсегда. То и другое — в полной власти каждого.
* * *
В своих письмах епископу Псковскому Иоанну архимандрит Алипий докладывал: «Газетные ста тьи переполнены незаслуженными оскорблениями и клеветой в адрес честных, добрых и хороших лю дей, оскорблениями матерей и вдов погибших во инов. Вот их “идеологическая борьба” — изгнание сотен и тысяч священников и клириков, причем самых хороших. Сколько их приходит к нам со сле зами, что нигде не могут устроиться хотя бы на мир скую работу. У них жены и дети не имеют на что жить».
Вот заголовки центральных и местных изданий того времени: «Псково-Печерский монастырь — очаг религиозного мракобесия», «Аллилуйя впри сядку», «Нахлебники в рясах», «Лицемеры в рясах».
А вот еще одно послание к Псковскому епископу. В нем отец Алипий описывает очередное происше ствие:
«Во вторник 14 мая сего 1963 года эконом игумен Ириней организовал, как и во все прошлые годы монастырской жизни, поливку и опрыскивание монастырского сада дождевой и снеговой водой, которую мы собираем благодаря нами сделанной запруде около беседки за крепостной стеной. Когда наши люди работали, к ним подошли шесть муж чин, потом еще двое; у одного из них была в руках мерка, которой они разделяли бывшую монастыр скую огородную землю. Он стал ругаться на рабо тающих и запрещать качать воду, говорил, что это вода не ваша, приказывал прекратить качать. Наши люди пытались продолжить работать, но он подбе жал к ним, схватил шланг и стал его вырывать, дру гой — с фотоаппаратом — стал фотографировать на ших людей...
Эконом сказал этим неизвестным людям, что пришел наместник, идите и объясните все ему. По дошел один из них. Остальные стояли поодаль, фо тографируя нас; их осталось трое.
— Кто вы и что от нас требуете? — спросил у них я.
Этот человек в шляпе не назвал своего имени и чина, а сказал мне, что мы не имеем права на эту воду и на эту землю, на которой стоим. Я добавил:
— Не смеете дышать воздухом и не смеете греться на солнце, потому что солнце и воздух и вода — все и вся ваше, а где же наше? — И переспросил его: — Кто ты и зачем пришел?
Он не сказал своего имени.
Я ему сказал:
— Я, Воронов Иван Михайлович, гражданин Со ветского Союза, участник Великой Отечественной войны, и мои товарищи, которые живут за этой сте ною, ветераны и инвалиды Отечественной войны, многие — потерявшие руки и ноги, получившие тяже лые ранения и контузии, поливали эту землю своей кровью, очищали этот воздух от фашистской нечи сти; а также мои товарищи, живущие здесь, тружени ки заводов, фабрик и полей, старые инвалиды и пен сионеры, старые отцы, потерявшие своих сыновей в боях за освобождение этой земли и этой воды, и все мы, проливавшие свою кровь и отдававшие свои жизни, не имеем права пользоваться своей землей, водой, воздухом и солнцем — всем тем, что вырвали у фашистов для себя, для своего народа? Кто вы? — снова спросил я.— И от чьего имени вы действуете?
Они стали лепетать, называя райкомы, обкомы и т.д.
Уходя от нас боком, человек в шляпе сказал: “Эх... батюшка!”
Я ответил, что батюшка я— для вон тех людей, а для вас я — русский Иван, который еще имеет силу давить клопов, блох, фашистов и вообще всякую нечисть».
* * *
«В начале 1975 года у отца Алипия был третий инфаркт, — рассказывал на проповеди в годовщину памяти Великого Наместника архимандрит Нафа наил.— Память смертную он имел заранее. Заранее был изготовлен ему гроб, по его благословению, и стоял у него в коридоре. И когда его спрашивали: “Где твоя келья?” — он показывал на гроб и говорил:
“Вот моя келья”. В последние дни его жизни при нем находился иеромонах отец Феодорит, он еже дневно причащал отца Алипия и как фельдшер ока зывал ему медицинскую помощь. 12 марта 1975 года в два часа ночи отец Алипий сказал: “Матерь Божия пришла, Какая Она красивая, давайте краски, рисо вать будем”. Краски подали, но руки его уже не мог ли действовать, сколько тяжелых снарядов он этими руками перетаскал к линии фронта в Великую Оте чественную войну. В четыре часа утра архимандрит Алипий тихо и мирно скончался».
В те годы к отцу Алипию, советскому архиманд риту, имевшему верных и преданных помощников и в военных кругах, и в высоких властных кабинетах, приезжало множество художников, ученых, полити ков, писателей. В жизни некоторых из них он принял самое деятельное участие — и не только лишь мате риальное, а в первую очередь как священник, духов ный пастырь. Но и они — люди самых разных, вели ких и обычных судеб — тоже духовно укрепляли его. В архиве архимандрита Алипия в Псково-Печерской обители хранится фрагмент рукописи А. И. Солже ницына. Это небольшая молитва и принцип жизни, которому всегда следовал и сам Великий Наместник:
Как легко мне жить с Тобой, Господи!
Как легко мне верить в Тебя!
Когда расступается в недоумении
или сникает ум мой,
когда умнейшие люди
не видят дальше сегодняшнего вечера
и не знают, что надо делать завтра,-
Ты ниспосылаешь мне ясную уверенность,
что Ты есть и Ты позаботишься,
чтоб не все пути добра были закрыты.
На хребте славы земной
я с удивлением оглядываюсь на тот путь,
который никогда не смог изобрести сам,-
удивительный путь через безнадежность,
откуда я смог
послать человечеству отблеск лучей Твоих.
И сколько мне надо будет, чтоб я их еще отразил,-
Ты даешь мне.
А сколько не успею - значит,
Ты определил это другим.
Зта история произошла в 1986 году. Меня бук вально месяц назад перевели из Псково-Пе черского монастыря в Москву. Архиепископу Питириму, руководителю Издательского отдела Мо сковского Патриархата, рассказали, что в Псково-Пе черском монастыре, на коровнике, есть послушник с высшим кинематографическим образованием. Как раз в этот год государственные власти наконец раз решили Церкви подготовку к празднованию Тыся челетия Крещения Руси. Срочно понадобились спе циалисты: впервые предстояло показывать жизнь Церкви по телевидению, снимать фильмы о Право славии. Вот я и попался под руку.
Для меня переезд обратно в город, откуда я несколько лет назад уехал в Псково-Печерский мо настырь, был настоящей трагедией, но мой духов ник отец Иоанн сказал: «Послушание превыше все го. Будь там, куда тебя поставило священноначалие». И все же, оказавшись в Москве, я пользовался любым случаем, чтобы хотя бы на денек вернуться в люби мую обитель.
И вот однажды мне позвонил игумен Зинон, монах-иконописец, живший тогда в Псково-Печер ском монастыре, и очень взволнованно, ничего не объясняя по телефону, попросил, чтобы я сроч но приехал в монастырь. Не помню уж, под каким предлогом отпросился я у Владыки Питирима, но на следующее утро был в Печорах, в келье отца Зинона.
Что же рассказал отец Зинон? Под большим сек ретом он поведал мне, что несколько недель назад с гор в Абхазии, из тех мест, где на нелегальном положении вот уже несколько десятилетий тайно жили монахи, вынужден был спуститься в мир один инок. И он находится в серьезной опасности.
Монахи нелегально жили в горах под Сухуми давно, еще с первых лет советской власти. Они на всегда уходили от мира в труднодоступные горные районы, укрываясь от властей мирских, а иногда и церковных. Среди них было немало настоящих подвижников, искавших уединения ради общения с Богом, непрестанной молитвы и созерцания. Дру гие уходили, протестуя против государственной и церковной неправды, рвали свои советские пас порта, боролись против экуменизма, соглашатель ства, словом — против всего того, о чем глухо роп тал тогдашний церковный народ.
Года три назад мне довелось побывать в этих горах. По благословению духовника Троице-Сергиевой лавры архимандрита Кирилла и лаврского благочинного архимандрита Онуфрия мы с друзья ми тайно перевозили туда на нелегальное положе ние одного монаха из Троице-Сергиевой лавры. Это особая история, но, во всяком случае, я хоро шо знал и дом дьякона Григория в Сухуми на улице
Казбеги, с которого начиналось почти всякое путешествие к кавказским вер шинам от легальной жизни в нелегаль ную, и два-три при станища, где по доро ге в горы христиане укрывали монахов.
По крутым горным тропам, от одной кельи к другой, пут ники продвигались в труднодоступные и необычайно краси вые места, где жили подвижники.
Власти, конечно, нещадно монахов преследовали. Их вы лавливали, сажали в тюрьмы, но они все же про должали жить здесь и были для многих одним из об разов непокорившейся Церкви.
Так вот, отец Зинон рассказал, что один из этих монахов вынужден был спуститься с гор, а затем оказался в Печорах. Это был еще совсем молодой человек — двадцати двух лет. Звали его Августин. Я слышал о нем от монахов в Сухуми, но сам нико гда не видел. Когда ему было четыре года, его мать стала монахиней. Она ушла в горы и взяла ребенка с собой. Мальчик был воспитан среди подвижни ков и в восемнадцать лет пострижен в монашество. Жил он в келье вместе с матерью, воспитывался
под руководством горных старцев и не помышлял о том, чтобы оставить свое пустынное уединение.
Но вот однажды, когда он работал где-то на гор ных террасах в огороде, а мать хлопотала по хозяй ству, на их келью набрели абхазские охотники. Они были пьяны и бесцеремонно потребовали от мате ри Августина приготовить им еду. Женщина, ко торая понимала свое бесправное положение (вер нувшись в деревню, охотники могли донести о ней и сыне властям), собрала им на стол. Но незваные гости, наевшись и изрядно выпив, стали домогать ся к этой женщине. Тогда она сказала им, что лучше пусть они ее сожгут, чем надругаются. И обезумев шие от вина и страсти охотники облили ее кероси ном и подожгли...
Августин издалека услышал страшный крик своей матери. Он бросился к келье и увидел ужасающую картину: его мать, охваченная пламенем, мечется по их убогой хижине, а охотники, протрезвев, в па нике гоняются за ней, пытаясь сбить огонь. Увидев вбежавшего в дом человека, охотники еще больше перепугались и бросились прочь. Августин наконец потушил горящую мать. Она была уже при смерти. Августин перенес мать в ближайшую деревню, в дом их друзей, но ей уже ничем нельзя было помочь. Мо нахиня умерла, причастившись Святых Христовых Таин и завещав сыну не мстить за себя, а молиться за ее несчастных убийц.
Но охотники, придя в себя после всего случив шегося, встревожились не на шутку. Монахиней или не монахиней была эта женщина, легально она жила в горах или нет, но они понимали, что в слу чае огласки им придется по закону отвечать за убий ство. И тогда они начали охоту на единственного свидетеля, то есть на Августина. Узнав об этом, стар цы, руководившие жизнью молодого человека, ска зали ему: «Они тебя все равно найдут. Лучше тебе спуститься с гор. Подвизайся где сможешь, но здесь они тебя убьют».
Августин послушался их совета. Вначале ему помогли добраться до Троице-Сергиевой лавры. Но жить там без паспорта было слишком опасно. И тогда его направили в Псково-Печерский мона стырь.
Дело в том, что в Печерском монастыре уже жил один монах, спустившийся с гор. Он был очень стар, провел в горах больше сорока лет, а когда сильно заболел, старцы благословили ему лечиться в миру. Псково-Печерский наместник архимандрит Гавриил, тогдашний грозный и всесильный власти тель Печор, сжалился над ним и нашел способ через областные власти, милицию и КГБ добиться разре шения для больного монаха, не имеющего никаких документов, беспрепятственно проживать в мона стыре. Даже паспорт ему справили с помощью отца наместника. Так он и жил в богадельне, в Лазарев ском корпусе монастыря.
В надежде на такую же помощь отец Зинон, к ко торому привезли Августина, подвел молодого мо наха к отцу наместнику. Но тот, видимо, был в этот момент сильно не в духе. Лишь взглянув на Августи на, он гневно закричал: «Какой это монах? Водят тут всяких бродяг и жуликов! В милицию его!» Отец Зинон еле успел утащить растерявшегося и испуган ного Августина в свою келью.
— У-у, этот Гавриил — чекист! — сокрушался отец Зинон. — И как я додумался повести к нему этого ан гела?
А о том, что юный монах — просто равноангель ское существо, отец Зинон рассказывал совершен но потрясенно:
— Ты представить не можешь, что это за человек! Он ест в день не больше, чем пятилетний ребенок. Глаза — чистейшие, ангельские. Непрестанно пре бывает в молитве!
Отец Зинон даже прибавил:
— Это единственный настоящий монах, которо го я встречал за свою жизнь.
Конечно, сказал он это сгоряча, в сильном огорчении от грубого приема отца наместника. Но как бы то ни было, по его словам, все, кто ви дели Августина, были по-настоящему поражены. Жаль, что в эти дни в монастыре не было братского духовника архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Он мог бы как никто другой дать правильный совет, что делать дальше с этим удивительным юношей-мо- нахом.
Я спросил, где сейчас отец Августин. Оказалось, отец Зинон после инцидента с наместником отпра вил его от греха подальше из Печор в Москву к сво им духовным детям — Владимиру Вигилянскому и его жене.
На следующий день, вернувшись в столицу, я по знакомился с этой супружеской четой. Сегодня отца Владимира Вигилянского знают многие — он руководит пресс-службой Патриарха. А тогда он был просто Володей, научным сотрудником Инсти тута искусствознания, и жил со своей женой Оле сей и с тремя маленькими детьми в писательском доме на проспекте Мира. Их соседями были такие знаменитости, как Булат Окуджава, космонавт Ле онов, спортивный комментатор Николай Озеров.
Именно в квартире Вигилянских на девятом этаже, как особую драгоценность, и укрывали отца Авгус тина. Мне, конечно, не терпелось его увидеть.
И вот наконец в комнату зашел, словно человек из другого мира, молодой монах с длинными, рас пущенными по плечам волосами и с огромными синими-синими глазами. Мы поздоровались с ним особым, принятым у горных монахов образом. Оле ся и Володя с восхищением смотрели на нас. Мы уселись за стол, и я стал расспрашивать его об об щих знакомых, живущих там, у высокогорной реки Псоу,— об отцах Мардарии, Оресте, Паисии, ма леньком отце Рафаиле. Августин отвечал немного словно и спокойно: он знал этих людей с детства. Закончив разговор, он ушел в свою комнату.
А мы остались под удивительным светлым впе чатлением от этой встречи и под тяжестью неразре шимого вопроса: что же сделать, чтобы ему помочь? Напомню, на дворе был тысяча девятьсот восемь десят шестой год. Если его, человека в подряснике (а в светской одежде он выходить на улицу катего рически отказывался), не имеющего документов, остановит для проверки милиция, он будет сразу задержан. Как объяснили Володе Вигилянскому зна комые юристы, отца Августина в первую очередь «пробьют» по всем нераскрытым за последние лет пять уголовным делам от Калининграда до Влади востока. И надо отдавать себе отчет: при желании на него удобно будет списать не одно тяжкое пре ступление.
При мысли, что этот монах-подвижник, ничего не понимающий в мирской жизни ангел-маугли, воспитанный в горах на книгах святых отцов, ока жется в камере предварительного заключения или в нашей армии, куда двадцатидвухлетний здоровый молодой человек попал бы по-всякому, мы приходи ли в ужас! А если произойдет самое страшное и он окажется в тюрьме — чистый, безгрешный подвиж ник, всю свою юную жизнь отдавший Богу?..
В течение нескольких дней мы судорожно пыта лись найти выход из этого положения. Владимир ездил советоваться с лаврскими духовниками. Мы привлекли своих друзей, у которых были знакомые юристы. Кто-то пообещал задействовать даже Аллу Пугачеву — на случай, если надо будет вызволять Ав густина из милиции...
А отец Августин жил своей жизнью. Молился в своей комнате, которую мы сразу стали называть кельей, и ждал нашего решения. Наблюдая за ним, я заметил, насколько порой разные традиции суще ствуют в обычных монастырях и в горных кельях. Например, я вдруг случайно увидел, что отец Ав густин носит под подрясником священнический крест с украшениями.
— Откуда он у тебя? Или ты тайный священник? — спросил я, зная, что и такое иногда бывает.
— Нет, я не священник, — отвечал Августин. — Это мой старец, умирая, благословил мне свой крест. И велел, когда я буду священником, носить его уже открыто. А до этого времени его крест будет меня хранить.
Или у него было красивое кадило, и он каждый день кадил свою келью, для чего просил нас достать уголь и ладан. Такого в наших монастырях я не ви дел. Или — как-то я предложил ему вместе почитать кафизмы и был очень удивлен, что отец Августин делает немало ошибок. Я даже чуть было не осудил его — монаха, так плохо знающего Псалтирь. Но по спешно одумался, догадавшись, что в абхазских го рах его попросту некому было учить правильному церковнославянскому языку.
Так проходили дни. И вот постепенно мы стали замечать, что отец Августин меняется. Точнее, на зывая вещи своими именами, портится в нашей ком пании! Мы-то ведь, в отличие от него, были далеко не ангелами. А как написано в Псалтири: «С препо добным преподобен будеши, с мужем неповинным неповинен будеши, со избранным избран будеши, а с со строптивым развратишися». Последнее было как раз про нас: мы каждый день наблюдали плоды нашего пагубного влияния. Скажем, как-то после долгого обсуждения всевозможных планов по спа сению отца Августина, так ни к чему и не придя, мы решили хотя бы полакомиться мороженым. Орехо вое мороженое за двадцать восемь копеек неожи данно так понравилось нашему монаху, что он съел подряд пять порций, а потом стал каждый день по сылать Володиного сынишку Нику в ближайший киоск. Отказать ему было неудобно, и мы с ужасом наблюдали, как самым настоящим образом соблаз нили отца Августина: он мог есть это проклятое мо роженое двадцать четыре часа в сутки!
Мальчик Ника теперь вырос, закончил институт и служит дьяконом, но очень хорошо помнит, как со слезами каялся, что скармливал горному подвиж нику немереное количество мороженого.
Или, например, у Олесиного брата был магнито фон. И вдруг мы видим, как Августин подсаживается к нему и они вместе слушают «Битлз»!.. Это поверг ло нас в тягчайший шок. Мрачные и беспомощные, мы вновь и вновь собирались на совет в квартире Вигилянских. К тому времени к нашей компании присоединились супруги Чавчавадзе, Елена и Зураб, и игумен Димитрий из Троице-Сергиевой лавры (те перь он архиепископ Витебский).
Последним ударом лично для меня стал случай, когда отец Августин вдруг радостно закричал с бал кона:
— Смотрите, Николай Озеров!
Я был потрясен. На балконе соседской кварти ры этажом ниже действительно стоял легендарный спортивный комментатор и, добродушно посмеи ваясь, кивал узнавшему его монаху. Но дело было не в этом.
— Какой Николай Озеров? Ты-то откуда знаешь? Какие тебе — Николаи озеровы?! — заорал я, утаски вая его с балкона.
Тут же все объяснилось: отец Августин нашел подшивки «Огонька» и часами, в одиночестве ко ротая время, по многу раз просматривал журналы в своей келье.
Я понял, что надо безотлагательно, как можно скорее избавить непорочного монаха от нашего об щества. Иначе нам прощения не будет.
Среди всех этих невеселых событий вдруг пришло и решение. Его нашел мой друг Зураб Чавчавадзе. (Он и его супруга Елена и сегодня прихожане нашего Сретенского монастыря.) Зураб предложил отвезти отца Августина в Тбилиси к Грузинскому патриарху Илие.
Это была действительно прекрасная идея. Те, кто жил в Советском Союзе, помнят, что Грузия оста валась во многом особой территорией внутри на шей огромной страны. Там возможно было многое, о чем нельзя было даже подумать, скажем, где-нибудь в Псковской области, в Сибири или на Дальнем Вос токе. Например, «натурализовать» человека, выпра вить ему документы. Тем более что отец Августин всю свою сознательную жизнь прожил на канонической
территории Грузинского Патриархата. Сам Зураб несколько лет служил у Святейшего Илии иподьяко ном. Патриарх уважал древний род князей Чавчавадзе, и Зураб был уверен, что патриарх Илия захочет и сможет помочь нам, и сделает то, что было практи чески невозможно в Москве.
* * *
Итак, отвергнув сомнительный вариант с покупкой фальшивого паспорта, а также другой, связанный с на деждой на понимание и милость со стороны государ ственных органов, и третий, по которому мы и даль ше бы без конца прятали отца Августина по квартирам, решено было остановиться на поездке в Грузию. Отец Августин, помолившись, согласился. Оставалась толь ко одна загвоздка: чтобы поехать на неделю в Грузию, мне требовался веский довод. Рассказывать моему ру ководителю Владыке Питириму историю о подполь ном монахе Августине я не считал возможным, чтобы не ставить ответственного церковного иерарха, по стоянно находившегося под наблюдением спецслужб, в затруднительное положение.
И тут мне пришла на ум мысль — в рамках програм мы подготовки к Тысячелетию Крещения Руси снять фильм о единстве Церквей Грузии и России. Надо сказать, что чиновники из Совета по делам религий - надсмотрщика над церковной жизнью — несколько раз настойчиво просили меня сделать экумениче скую ленту. Воспитанный в Печорах на монашеском решительном антиэкуменизме, я категорически от казывался от всех их предложений. Но сейчас у меня созрел план представить фильм о церковном един стве Грузии и России как экуменический и получить поддержку Совета и в поездке, и в съемках.
Сценарий я написал за ночь. Образы в фильме были такие: символы России — пшеница и хлеб, сим волы Грузии — виноград и вино. Русский крестья нин вспахивает землю, сеет зерно, жнет, собирает снопы, молотит, мелет муку... В Грузии — крестья нин виноградную косточку в теплую землю зарыва ет, вырастает лоза, потом собирают гроздья, мнут виноград ногами в огромных чанах... Все это очень красиво и, чувствуется, ведет к какой-то очень важ ной цели. И, наконец, она проясняется: высшая цель этого древнего и великого труда — литургия, Хлеб и Вино, святое возношение Евхаристии! Вот — истинное наше единство!
Владыке Питириму сценарий очень понравился, и он, при своем умении, быстро убедил чиновника Совета по делам религий, что наконец-то будет сни маться долгожданный экуменический фильм. Хотя будь чиновник пообразованнее, он бы понял, что никакого отношения к экуменизму этот сценарий
не имеет, ведь Русская и Грузинская Церкви — Пра вославные, а экуменизм подразумевает общение с инославными.
Но главное — вопрос с поездкой в Грузию мгно венно уладился. Хотя тут же возник другой: прежде чем ехать в Грузию, надо было срочно снять уборку хлеба в России. Иначе пришлось бы ждать целый год, до будущего урожая. Здесь-то и была проблема. На дворе — начало сентября, и в центральной по лосе, не говоря уже о юге страны, весь хлеб давно собрали. Я позвонил в Министерство сельского хо зяйства, чтобы узнать, где сейчас еще убирают пше ницу. Но там, на беду, меня приняли за проверяюще го и отрапортовали: зерновые на всей территории Советского Союза успешно собраны и засыпаны в закрома. Как я ни упрашивал открыть хоть один захудалый, нерадивый колхоз, где сейчас можно снять уборку пшеницы, сотрудники министерства стояли насмерть и клялись, что такого безобразия они никогда бы не допустили. Наконец мне повезло: в редакции газеты «Сельская жизнь» надо мной сжа лились и сообщили, что, по их данным, единствен ное место в СССР, где еще убирают хлеб, это Сибирь, а точнее, один из районов Омской области. И если вылететь туда буквально сегодня, то можно успеть.
В тот же вечер мы с оператором (которого звали, как сейчас помню, Валерий Шайтанов) примчались в Домодедово и там сумели сесть на ближайший самолет в Омск. А Зураб Чавчавадзе тем временем должен был купить билеты на экспресс до Тбилиси, который отправлялся через два дня. Тогда при по купке железнодорожных билетов, в отличие от ави ационных, не требовали паспортов, и мы могли не бояться за Августина.
В Омске, предупрежденные Советом по делам религий, нас уже ждали с известием, что в трехстах километрах от города есть хозяйство, где еще день или два будут убирать пшеницу. В этот дальний кол хоз на архиерейской «Волге» нас повез водитель Омского архиепископа Максима — дьякон Иоанн. Самого архиерея в городе не было. Недавно реше нием Синода его перевели в одну из белорусских епархий. А в Омск был назначен архиепископ Фео досий из Берлина. Как говорили тогда, «в Сибирь на покраснение». Но он, видимо, «на покраснение» не торопился и в город пока не прибыл. Так что всю церковную власть для нас в Омской епархии пред ставлял дьякон Иоанн, он же наш водитель.
Мы с Шайтановым отлично все сняли — и необо зримое пшеничное поле на закате, и налитые коло сья, и дружную уборку комбайнами, и ток, и золоти стые зерна, и радостные, красивые лица крестьян...
К вечеру мы, довольные и усталые, мчались на архиерейской машине в Омск, чтобы ночью вы лететь в Москву. Завтра вечером предстояла поезд ка в Тбилиси. Шайтанов дремал на заднем сиденье, а мы с дьяконом болтали обо всем на свете. Когда все темы были исчерпаны, дьякон попросил:
— Пожалуйста, поговори со мной еще о чем-нибудь, а то я усну за рулем.
Я понял, что ему просто хочется послушать какие-то столичные истории, и не стал отказывать отцу дьякону в этом удовольствии. Я рассказывал подряд все, что вспоминалось из московской цер ковной жизни, пока наконец не поведал о том, что недавно вокруг Владыки Питирима крутился жулик, который выдавал себя за сына последнего импера тора. Дьякон оживился:
— И у нас такое тоже бывает — жулики! С год на зад в одном храме объявился парнишка-сирота. Баб ки его приютили. Он стал помогать — дрова колол, подсвечники чистил, научился пономарить, читать на клиросе. В такое доверие вошел к настоятелю и старосте, что они ему даже передали деньги — за платить взнос на Фонд мира. Это было как раз в их престольный праздник. Мы с Владыкой в тот день отслужили там всенощную, а наутро приезжаем к литургии — а церковь ограблена! Этот парнишка и деньги церковные украл, и крест взял с престола, и еще много чего...
— Неужели даже с престола взял? — поразился я.
— А главное,— тут дьякон совсем разволновал ся,— подрясник мой украл! Я, дурак, его в храме после всенощной оставил. А какой подрясник был! Пуговицы к нему мне Владыка из-за границы при вез. Какие были пуговицы! Никогда больше таких
у меня не будет. Если с одной стороны на них посмо треть, они зеленым переливаются, если с другой — красным...
«Да, любят некоторые представители нашего ду ховенства такие щегольские штучки, — размышлял я, уже не слушая дьякона. — То пояс расшитый в пол живота, то вот теперь пуговички... Пуговички...»
Мне вдруг припомнилось, что совсем недавно я где-то видел подрясник как раз с такими забавны ми пуговичками... Но где, на ком? И вдруг я совер шенно отчетливо вспомнил: такие пуговицы были на подряснике... отца Августина. Я тогда еще очень удивился: горный монах — и в таком «модном» под ряснике. Но на мой недоуменный вопрос отец Ав густин ответил тогда очень просто:
— Какой подрясник благодетели пожертвовали, такой и ношу. В горах магазинов нет.
Я тогда еще каялся про себя: «Вот — опять осу дил!.. Пуговицы, видишь ли, не те!»
Но все же — не для чего-нибудь, а так, чтобы раз веять мимолетно нашедшую глупую мысль, я спро сил у дьякона, как выглядел этот парнишка-сирота, унесший из храма и крест с престола, и подрясник. И по мере того как отец Иоанн охотно его описы вал, я медленно сползал с сиденья. Он описывал Ав густина!..
Я не верил своим ушам. Перебив дьякона, я поч ти закричал:
— А мороженое он любит?!
Водитель с удивлением взглянул на меня и отве тил:
— Любит? Да дай ты ему сто порций, он все их слопает! Бабки над ним смеялись, что он за мороже ное мать родную продаст.
Поверить в это было совершенно невозможно!
— Подожди, — сказал я, — а что он еще украл в храме?
— Что еще украл? — переспросил дьякон. — Сей час припомню, нас по этому делу месяца два в ми лицию таскали. Взял он кадило — золотое, архие рейское...
— С бубенчиками? — прошептал я.
— С бубенчиками. Орден князя Владимира вто рой степени — настоятель получил в прошлом году. Так... еще что?.. Деньги, три тысячи,— собирали на Фонд мира. И крест с украшениями.
— А как выглядел крест? Были у него какие-то по вреждения?
— Насчет креста — не знаю. А тебе это зачем?
— А затем, что, кажется, этот сирота в твоем под ряснике сейчас сидит у меня в Москве!
Теперь пришел черед удивляться дьякону. Я как мог рассказал ему всю историю, и попросил как мож но быстрее доставить меня к тому священнику, чей храм был обворован. У священнического креста, по словам Августина, благословленного ему старцем, была одна особенность: подвеска из зеленого камня наполовину отколота.
Священник сначала даже не хотел говорить с нами: так он был запуган во время следствия. Ведь его подозревали в воровстве из собственного хра ма. Но в конце концов он описал украденный крест. Камень на подвеске был отколот...
Ночью я возвращался самолетом домой. Но спать, конечно, не мог. Единственное место во всем Советском Союзе, где до вчерашнего дня убирали пшеницу, — Омская область. Единственным челове ком, который с охотой рассказывал об этом воре, был мой водитель-дьякон. Да и то оттого, что никак
не мог забыть свои драгоценные пуговички. И по тому еще я имел возможность все это от него услы шать, что старый Омский архиерей уехал в другую епархию, а новый еще не прибыл — иначе возил бы отец дьякон не московского мальчишку-послушника, а своего Владыку. Да и как мне вообще пришел в голову этот сценарий с вином и хлебом? Неуже ли только для того, чтобы прилететь сюда и все уз нать?..
Но что я вообще знаю? И в чем уверен? Кто такой Августин? Злодей, за которым могут быть убийства, кровь, насилия? Или все это — бесовская прелесть?! И наш Августин — настоящий монах и подвижник, человек, который знает моих знакомых и любимых горных монахов: отца Паисия, отца Рафаила...
Чем дольше я размышлял обо всем этом в ту бес сонную ночь, глядя в черное звездное небо за иллю минатором, тем яснее для меня становилось: в да лекий сибирский город из Москвы меня привела всесильная рука Промысла Божия! И ничто, ничто не было случайным!
Теперь яркими всполохами для меня станови лись понятны странности Августина: его плохое чте ние на церковнославянском, его священнический крест, архиерейское кадило, любовь к мороженому, восторг по поводу встречи со знаменитым спортив ным комментатором Николаем Озеровым и многое другое. А мы изо всех сил во всем этом странном и непонятном его оправдывали! Да еще и боялись — как бы не осудить! А может быть, именно за боязнь осуждения Господь так чудесно открывает нам прав ду? И может быть, еще потому, что было бы слиш ком ужасно, если бы мы с Зурабом Чавчавадзе все же отвезли его к патриарху Илие и тот поручился бы за него и помог оформить документы. Как бы мы подвели патриарха, страшно даже представить!..
И вновь, опять и опять, я возвращался к навязчи вой мысли: что же это за человек? Почему он скры вается? Почему все время около Церкви? Какие на самом деле за ним тянутся преступления? И хотя разум подсказывал: все, что я узнал в Омске, где был впервые в жизни и провел всего лишь сутки,— правда, сердце отказывалось в это верить. Слишком чудовищными и невозможными были бы и наше ра зочарование, и его, Августина, коварство.
Необходимо было еще раз спокойно и до конца во всем убедиться. Я припомнил, что Августин расска зывал, как жил перед приездом в Печоры в Троице-Сергие- вой лавре. Сразу по приле те в Москву я распрощался со своим кинооператором и из аэропорта на такси помчался в Загорск.
Я хорошо знал тогдаш него благочинного лавры архимандрита Онуф рия , замечательно го монаха и духов ника, который несет сегодня послушание митрополита Черновиц кого и Буковинского. Когда я расска зал ему всю историю,
он сразу припомнил, что какой-то довольно странный молодой иеродьякон из Омской епархии, по описаниям похожий на Ав густина, действительно жил в лавре месяца три на зад. Отец Онуфрий пригласил своего помощника иеромонаха Даниила (он сейчас архиепископ в Ар хангельске), и мы подробно расспросили его. Он-то как раз и опекал тогда омского гостя.
Отец Даниил рассказал, что в начале лета в лавру приехал никому не известный, совсем молоденький иеродьякон из Омской епархии. Он назвался от цом Владимиром. По дороге его обокрали, поэтому у него не было ни документов, ни денег, а из обла чения — лишь подрясник. Сердобольные лаврские монахи сжалились над собратом. Его отвели в мона стырскую рухольную, где быстро подобрали подхо дящие клобук, рясу и мантию. Так что спустя пол часа гость предстал перед наместником лавры уже в полном монашеском облачении. Ему благослови ли пожить в лавре, пока он будет восстанавливать документы.
Отец Даниил говорил, что это был обычный молодой монах, но с некоторыми странностями. Впрочем, как многие молодые провинциалы, кото рых архиереи рукополагают в столь юном возрасте. У него, к примеру, был орден князя Владимира — очень высокая награда, которой нечасто удостаива ются и маститые протоиереи. На недоуменный во прос по этому поводу он ответил, что его наградили орденом за восстановление храма в Омской епар хии. «Совсем молодой, а уже успел такое большое дело сделать!» — восхищались монахи. Но более всего удивляло отца Даниила то, что иеродьякон совсем не участвовал в богослужениях, а скромно стоял где-то в уголочке. А когда предлагали послу жить, отказывался, ссылаясь на недомогание или на свое недостоинство предстоять перед престолом. В конце концов лаврские монахи, заботясь о духов ной жизни юного собрата, решительно настояли, чтобы он служил воскресную литургию.
— И он служил?! — в один голос спросили мы с от цом благочинным.
— Служил,— отвечал отец Даниил,— правда, не у нас в лавре, а в соседнем приходском храме. Но что это была за служба?.. Вот уж действительно ар хиереи в епархиях рукополагают совсем не обучен ных кандидатов. Ну ничегошеньки не знал! Ни как облачение надеть, ни как на ектенью выйти. Все пришлось делать вместе с ним. У нас в семинарии с такой подготовкой не то что до рукоположения, до экзаменов бы не допустили!
Тут уж мне стало совсем не по себе. Служить, причащаться священническим чином, не будучи рукоположенным... Это просто не вмещалось в со знании.
— А куда он потом делся? — спросил отец Онуф рий.
— С документами у него как-то не получалось. Жа ловался, что затягивают омские бюрократы. Спра шивал, нельзя ли как-то сделать документы здесь, в Загорске, и даже кого-то нашел. Но ничего в конце концов не вышло. Прожил он в городе около меся ца, снимал угол у каких-то бабушек. Я подружился с ним, помогал чем мог. А потом он уехал в Абха зию, в горы. Очень он интересовался жизнью пус тынников, все время о них расспрашивал. Кстати, около месяца назад я получил от него открытку. Он сообщает, что благополучно добрался до Сухуми,
но в конце довольно странная приписка: «А теперь у меня новая кличка — Августин».
* * *
Итак, ситуация, с помощью Божией, становилась все более понятной. Некий человек, предысторию которого мы не знаем, появляется в Омске. Там выдает себя за сироту и восемь месяцев живет при храме. Затем совершает ограбление, после чего приезжает в Троице-Сергиеву лавру, где представ ляется иеродьяконом Владимиром. Пытается как-то добыть себе документы, а когда это не получается, отправляется в Сухуми. Жизнь горных монахов, вне советского официоза и, что особо важно и прин ципиально, безо всяких документов, по-видимому, очень заинтересовывает его. Но, побывав среди от шельников, он быстро понимает, что долго в таких аскетических условиях (да еще и при полном от сутствии мороженого) не выдержит. И тогда, услы шав о действительно произошедшей трагической истории монаха Августина, он решает выдать себя за него. А еще ему становится известно, что намест ник Псково-Печерского монастыря архимандрит Гавриил, несмотря на свою репутацию жесткого деспота, не только заботливо принял спустившего ся с гор больного монаха-старика, но и, обойдя все препоны, оформил для него паспорт.
Он выезжает в Печоры. Там вначале все идет как по маслу — монахи верят в его легенду и горячо берутся ему помогать. Но тут происходит осечка: единственным человеком, который сразу же его раскусил — «Какой это монах? Это жулик! В мили цию его!» — оказывается тот самый «недуховный», «зверь» и «деспот» архимандрит Гавриил. Как потом объяснил мне отец Иоанн (Крестьянкин), Матерь Божия, Небесная Покровительница Псково-Печер ской обители, духовно открыла отцу Гавриилу, как Своему наместнику, что это за человек. Между тем добрые иноки, возмущенные жестокостью мракобеса-наместника, спасают «Августина» из его когтей и спешно отправляют в Москву. А дальше мы всё уже знаем.
Но конечно же далеко не всё! Нам неизвестно главное — кто такой Августин на самом деле? Что он делал до того, как оказался в Омске? И на что решится, когда поймет, что нам открыта правда о нем? А вдруг у него есть оружие? А что если, когда мы разоблачим его, он схватит ребенка — например, четырехлетнюю Настю, дочку Володи, — приставит к ней пистолет или нож и скажет:
«Ну, ребята, по играли, а теперь будете делать то, что я скажу!»
Но, несмотря на неопровержимые доводы, я до конца так и не верил, что наш отец Августин — лжец и преступник! Отец Августин, которого мы успе ли полюбить, с которым вместе молились, пили чай, спорили, обсуждали духовные вопросы? Быть может, это какое-то страшное наваждение? Все го лишь череда поразительных совпадений, и я, грешник, осуждаю чистого, неповинного человека? Эти сомнения ни на мгновение не оставляли мою несчастную голову. Наконец я пришел к твердому решению, что не могу обвинять его ни в чем до тех пор, пока сам полностью не буду во всем убежден. Как это случится? Но, если уж Господь открыл то, что стало известно за последние два дня, Он откро ет и остальное!
Вечером нас ждал поезд в Тбилиси, а в Издатель ском отделе лежало письмо от Владыки Питирима патриарху Илие, где архиепископ просил оказать мне помощь в съемках фильма «Евхаристия».
Я обзвонил своих друзей, которые принимали участие в судьбе отца Августина, и попросил их со браться у Володи Вигилянского сегодня вечером, чтобы в последний раз все обсудить перед поездкой.
Я уже знал, что буду делать. Когда мы вместе с Ав густином, соберемся и рассядемся за столом, я со общу, что только что прибыл из Омска. А сам буду внимательно следить за реакцией отца Августина. Потом я предложу послушать историю о том, как в Омске десять месяцев назад появился молодой че ловек, как он пришел в церковь и назвался сиротой. Расскажу, как над ним сжалились, помогли с жильем и работой, как он вошел в доверие к настоятелю и старосте, и как потом безжалостно обокрал храм, унес утварь, собранные прихожанами деньги и даже взял крест, и не откуда-нибудь, а со святого престо ла! Все начнут охать и ахать, выражать негодование по поводу такого кощунственного поступка. А я про должу.
— Вот еще одна история, — скажу я. — Один чело век приезжает в Троице-Сергиеву лавру и выдает себя за иеродьякона, не будучи рукоположенным. Больше того, он дерзает служить литургию!
Здесь, конечно, все будут просто потрясены! А я снова продолжу, по-прежнему наблюдая за Ав густином:
— А вот еще история. Один человек приехал в горы, туда же, где и ты подвизался, отец Авгус тин. И, узнав немало подробностей о жизни ино ков, стал выдавать себя за горного монаха, чтобы замести следы своей прошлой жизни и попытаться получить документы на чужое имя. И, представьте, героем всех этих историй является один и тот же человек!
Кто-то обязательно воскликнет, скорее всего Олеся или Лена Чавчавадзе:
— Так кто же это?
А я обращусь к Августину:
— Отец Августин, как ты думаешь, кто же это?
Здесь уж не выдать себя будет невозможно!
— Кто?.. — еле шевеля губами, переспросит Авгу стин.
И тут я отвечу, как следователь Порфирий Пет рович в «Преступлении и наказании» у моего люби мого Достоевского:
— Как кто? Да это ты, отец Августин! Больше и некому!
Здесь уж, по его реакции, все сразу должно стать понятным, скрыть свои чувства будет просто невоз можно!
До сбора приглашенных друзей оставалось два часа. Войдя в квартиру Вигилянских, я сразу пред ложил отцу Августину съездить со мной на такси в Издательский отдел за письмом к патриарху Илие. Тот с радостью согласился прокатиться на машине и заодно посмотреть издательство.
Тут мне пришла в голову мысль, что после разоб лачения ему, возможно, удаться сбежать и он снова будет совершать преступления в Церкви. Поэтому я предложил:
— Отец Августин, давай сфотографируемся! И Оле се с Володей оставим фотографию на память.
Он, подумав, нехотя согласился. А я взял и зачем- то брякнул:
— Да и если милиция нас задержит, не надо будет пленку тратить — сразу снимемся в профиль и анфас.
Сказал и тут же пожалел об этом. Августин взгля нул так недобро, что мне стало не по себе. Как мог, я перевел слова своего глупого тщеславия на шут ку. К счастью, это удалось. Августин разрешил нам сфотографироваться с ним, хотя время от времени недоверчиво поглядывал на меня. Он явно начинал тревожиться.
Улучив минуту, пока он собирался, я отвел Во лодю на кухню и, закрыв за собой дверь, шепотом сказал:
— Августин, скорее всего, не тот человек, за ко торого себя выдает! Вполне возможно, он какой-то страшный преступник! Я не шучу. Мы с ним сейчас уедем, а ты срочно обыщи его вещи, вдруг там ору жие или что-то такое.
Володя вытаращил на меня глаза и с минуту не мог произнести ни слова. Потом он открыл рот:
— Ты соображаешь, что говоришь?! Ты сумасшед ший? Как ты вообще представляешь, чтобы я — и обы скивал чужие вещи?
— Слушай! — сказал я. — Брось свои интеллигент ские заморочки! Все слишком серьезно. Речь может идти о жизни твоих детей.
Наконец Володя начал что-то понимать. Не го воря больше ни слова, я прихватил отца Августина и уехал с ним на такси в Издательский отдел.
По дороге мы о чем-то болтали, потом поели мо роженого — я хотел дать Володе побольше времени. А когда вернулись, хозяин квартиры предстал перед нами белый как мел. Я быстрее пово лок его на кухню, а Августину крикнул, чтобы он встре чал гостей.
На кухне Володя еле прошептал:
— Там докумен ты на имя како- го-то Сергея (Володя на звал фа милию), крест
напрестольный, деньги — две с половиной тысячи рублей, орден князя Владимира... Что вообще про исходит?!
— Оружие есть? — спросил я.
— Оружия нет.
В прихожей раздался звонок. Это приехал игумен Димитрий из Троице-Сергиевой лавры. Мы слыша ли, как его встретил Августин и как они прошли в гостиную.
Но даже несмотря на новые находки, мне все равно до конца не верилось в реальность происхо дящего. Это было поразительно! Я поделился сво ими ощущениями с Володей. Он, который своими глазами только что видел и документы, и крупную сумму денег, тоже не в состоянии был поверить, что Августин не тот человек, за которого себя выдает.
Приехали Зураб и Лена Чавчавадзе.
Когда мы с Володей вошли в гостиную, все были в сборе. Детей мы отправили гулять.
— Ну и что ты нас собрал? — недовольно спросил игумен Димитрий. Ему пришлось ехать из лавры.
Я взглянул на отца Августина. И сразу понял: он обо всем догадался и все — на самом деле правда! И еще я понял, что если сейчас начну свою историю со следователем Порфирием Петровичем, то ситу ация будет разворачиваться именно так, как я и на мечал, вплоть до «Да это ты, отец Августин! Больше и некому!» С соответствующей реакцией и Августи на, и остальных присутствующих. И вдруг мне стало его по-настоящему жалко. Хотя, признаться, было и еще одно чувство — торжество. Торжество охот ника, который видит, что еще мгновение — и добы ча у него в руках. Но это чувство было явно не хри стианским.
Поэтому я, отбросив все задуманное и так тща тельно отрепетированное, обратился к нему с од ним лишь словом:
— Сережа!
Он смертельно побледнел.
Что тут началось!.. Все вскочили на ноги, и все кричали:
— Какой Сережа?! Что тут происходит?! Вы, оба — немедленно всё объясните!!!
Только мы с ним сидели и молча смотрели друг на друга. Когда наконец все немного успокоились, я обратился к нему:
— Сегодня утром я вернулся из Омска. Там я полу чил последние, недостающие факты из твоей исто рии. Самое правильное, что я должен сейчас сделать, это набрать номер 02 — и через пять минут здесь будет милиция. Но все же мы даем тебе последний шанс. Ты видел, как искренно мы старались тебе помочь. Если ты сейчас расскажешь всю правду, — с самого начала и до конца — мы, может быть, решим снова тебе помочь. Но если ты солжешь хоть одним сло вом, я тут же снимаю трубку и звоню в милицию. Мне не надо объяснять, что в этом случае тебя ждет. Сей час все зависит только от тебя.
Сергей молчал долго. Мои друзья тоже молчали и изумленно смотрели на него, своего любимого «горного монаха», «ангела-маугли»... А я с замирани ем сердца в этой полной тишине ждал его решения.
Потом он сказал:
— Хорошо, я все расскажу. Но с одним условием: если вы гарантируете, что не сдадите меня в милицию.
— Гарантия у тебя, Сергей, теперь только одна — твоя абсолютная честность. Как только я увижу, что ты врешь, сюда приедет милиция.
Он опять надолго задумался. Видно было, что он лихорадочно высчитывает, можно ли ему как-то выкрутиться или хоть что-то выиграть. Наблюдать за этим было настолько неприятно, что улетучива лись последние остатки жалости к нему.
— С чего начать? — наконец спросил он, вопроси тельно взглянув на меня.
В вопросе был явный подвох. Он хотел прощу пать, что я действительно знаю.
— С чего хочешь. Можешь — с того же Омска. Можешь — с Сухуми. А можешь — и с твоих похож дений в лавре. Но лучше давай с самого-самого на чала!
По тому, как он с досадой опустил голову, я с об легчением понял, что попал в цель. Хотя и послед ними патронами — больше ведь у меня в запасе ниче го не было.
И Сергей стал рассказывать.
Он был преступником, мошенником, вором. Во ровал с детства, а в восемнадцать лет укрылся от неминуемой тюрьмы, попав под призыв в армию. Но там его сразу заприметил бойкий начальник полкового склада, и они вместе стали с усердием распродавать армейское имущество. Среди их кли ентов был, между прочим, и соседний батюшка, за нимавшийся ремонтом полуразвалившегося храма. В те годы купить на нужды церкви стройматериа лы без особой санкции уполномоченного Совета по делам религий было невозможно, и батюшка, по обыденным советским привычкам того времени, закупал у Сергея и кирпич, и цемент, и доски. Сер гей иногда приходил к священнику домой и был по- настоящему тронут его искренней добротой и уча стием, отцовской заботой о «солдатике». А еще его
удивляло, что батюшка трудится не для себя — жил он бедно, — а для храма, для веры.
Но однажды в полк нагрянула ревизия. Очень быстро Сергей сообразил, что друг-начальник, что бы уцелеть, сдаст его с потрохами. И, недолго думая, он прихватил выручку, сел на первый попавшийся поезд и поехал куда подальше. Поезд привез его в Омск. Идти было некуда, и вдруг он вспомнил о добром батюшке. Сергей разыскал храм и, назвав шись сиротой, обрел сытое и надежное пристанище на долгие месяцы. Бабушки нарадоваться на него не могли. А сам Сергей понемногу входил в церковный быт, узнавал новые для него слова и выражения, удивлялся неведомым ему добрым и доверчивым от ношениям между людьми.
Но все же по весне, истомившийся среди омско го пожилого церковного люда, Сергей замечтал о воле. А тут еще старуха-староста, которая называ ла его внучком, в знак полного доверия поручила оплатить ежегодный взнос... Он украл деньги, хотя
уже знал, что это с огромным трудом, по копеечке, собранная дань для Советского фонда мира. Захва тил из храма все, что ему понравилось. И пустился на свободу.
Погуляв от души несколько дней, он чуть не уго дил в милицию и со страху снова бросился к веру ющим, к этим чудакам, доверчивым и странным людям, которых ничего не стоило обвести вокруг пальца.
Он приехал в древнюю Троице-Сергиеву лав ру, назвался иеродьяконом Владимиром и сам уди вился, как быстро оказался в полном монашеском облачении, да еще окруженный приятной, хотя и несколько утомительной, дружеской заботой. Однако его надежды достать здесь новый паспорт не оправдывались. Более того, жить в просматрива емом насквозь милицией и КГБ Загорске станови лось все опаснее.
— Но как же ты дерзнул служить литургию? — спросил я.
Мне это действительно хотелось понять. И к то му же, полезно было показать ему, что я знаю даже такие детали.
— Ну, а что мне было делать? — уныло прогово рил Сергей. — Монахи все настаивали: «Как же так, ты иеродьякон, и не служишь?» Ну и я...
— Ужас! — воскликнула Олеся.
Сергей вздохнул и продолжил свой рассказ.
Узнав, что в нашей стране есть место, где живут безо всяких документов, где тепло и вольно, он по ехал в Сухуми. За полтора месяца пребывания на Кав казе он обошел немало горных келий и скитов. Его, назвавшегося иеродьяконом Владимиром и при везшим весточки и поклоны от лаврских монахов,
провели туда, куда не допускали многих, рассказали о том, о чем мало кому рассказывали. Но оставаться в горах Сергей, конечно, даже и не думал. Зато здесь он узнал о том, что печерский наместник помог од ному из монахов, спустившемуся по болезни с гор, оформить документы. Узнал он и о трагедии монаха Августина...
Все остальное нам было известно.
Когда Сергей закончил свою историю, я отпра вил его в «келью». А мы остались. И вновь перед нами встал вопрос, тот же, над которым мы мучи лись последние две недели: что нам с ним делать? Только теперь уже исходя из совершенно новых об стоятельств.
Когда в начале нашей сегодняшней беседы я ска зал Сергею, что в любой момент могу вызвать ми лицию, я говорил неправду. Сдавать его в милицию было нельзя ни в коем случае! И не только потому, что Сергей в дальнейшем мог рассказать следовате лю, как мы более чем серьезно решали вопрос о по купке для него фальшивого паспорта. Это мелочь. Главная опасность заключалась в том, что этот че ловек, побывав в горах, узнал все основные пути перехода от легального положения в Церкви к неле гальному. Он был знаком с матушкой Ольгой и дья коном Григорием из Сухуми и знал об их связях почти со всеми тайными кельями. Побывал в гор ных приютах, разузнал пути к старцам, прожившим в горах многие десятилетия. Правоохранительные органы немало бы посулили ему за такую информа цию. Но и отпустить его сейчас просто так, с глаз долой — из сердца вон, было тоже невозможно: он наверняка снова отправится промышлять по хра мам-монастырям.
На следующий день мы поехали в лавру просить совета у самых авторитетных духовников. Отцы приходили в ужас от нашего рассказа, поражались путям Промысла Божия, но конкретного решения так и не предлагали.
Положение становилось все более тупиковым. А тут еще и наш герой, почувствовав, что мы на ходимся в нерешительности, понемногу освоился, почувствовал себя увереннее, снова стал посылать детей за мороженым. Тем более что для них и при них он по-прежнему был отцом Августином.
И вот через некоторое время для нас стало оче видным, что из всей этой истории все же есть вы ход. Причем один-единственный. Заключался он в том, что Сергей должен был сам измениться. При нести перед Богом покаяние и прийти в милицию с повинной. И шансы, что все может произойти именно так, были, как это ни странно, немалые.
Сергея глубоко поразил Промысл Божий в исто рии с его разоблачением. Он понял, что на пути жизни перед ним предстала всемогущая, непости жимая сила Божия. И в ней ему явился любящий и спасающий Христос. Мы видели, что, несмотря на все свои проблемы, Сергей переживал настоя щее духовное потрясение. Да и почти год жизни в православной среде, подчас очень наивной и до верчивой, но все же ни с чем не сравнимой, тоже оказал на него влияние.
Он всерьез задумался. И вот, после долгих бесед, после исповеди в лавре у архимандрита Наума, чему мы были несказанно рады, он решил принять нака зание за свои грехи.
Но и решив, он, помнится, все тянул. Мы с Зу рабом уехали снимать наш злополучный фильм
в Грузию, потом вернулись, а он все так и жил у Вигилянских. Когда все же собрался с духом, долго и совсем уж трогательно прощался с детьми и в кон це концов уехал, прихватив, не спрашивая разумеет ся, пару духовных книг и старинный Молитвослов. По новопечатным книгам, как он говорил, ему тяже ло молиться. Еще через неделю позвонил и сказал, что идет сдаваться.
Спустя месяц в Москву приехал следователь во енной прокуратуры. Поскольку все украденное Авгу стином хранилось у меня, следователь и жил в моей квартире, чтобы не тратиться на гостиницу. Это был старший лейтенант примерно моего возраста. По его просьбе я провел его по всем главным московским магазинам, где он накупил на свою лейтенантскую зарплату подарков для жены, набил две авоськи коп ченой колбасой, растворимым кофе и блоками сига рет «Мальборо». Конечно же он рассказал про Авгус тина, то есть про Сергея. Оказалось, что тот ведет себя в следственном изоляторе «чудно»: не материт ся, не играет в карты. Молится. Поэтому уголовники дали ему кличку Святой. Она так и сохранилась за ним все годы заключения. Со следствием Сергей со трудничал и вины своей не скрывал.
Вскоре состоялся суд, и его по совокупности соде янного осудили на восемь лет общего режима. Все годы заключения Олеся и Володя помогали Сергею. Посы лали деньги, книги, продукты. Даже, по его просьбе, выпуски «Журнала Московской Патриархии».
* * *
А через восемь лет Сергей снова появился в Мо скве. Мы с радостью приняли его и долго вспомина ли о прошедшем.
Перед нами был другой человек — как гадарин- ский бесноватый, когда Господь изгнал из него ле гион бесов! Бесы вошли в свиней, свиньи ринулись со скалы в море, и все прежнее — обманы, преступ ления, коварство — все было потоплено в глубокой пучине, все забыто...
Он снова жил у Вигилянских. Дети — Николай, Александра и Настя — подросли и уже знали ис тинную историю своего чудесного друга, «горного монаха» отца Августина. Хотя горькая правда и вы звала у детей настоящее потрясение — они долго плакали, — но случившееся в конце концов только укрепило их веру. Они сказали, что любят Сережу так же, как любили когда-то отца Августина.
Через год Сергей неожиданно сообщил, что принял монашеский постриг с именем Владимир в архиерейском доме одной из провинциальных епархий. Вскоре его рукоположили во иеродьяко на, затем во иеромонаха и поручили восстанавли вать приход.
Признаться, мы воспринимали происходящее с ним не без тревоги. С одной стороны, мы, конеч но, были рады за него, а с другой — иногда к этой радости примешивался настоящий страх. Я к тому времени был уже иеромонахом Донского монасты ря. Как-то отец Владимир, приехав в Москву, зашел ко мне в гости. В столицу он прибыл на дорогой по тем временам иностранной машине, как сам пояс нил, «по делу к спонсору».
Я решился серьезно поговорить с ним. Разго вор был непростой и долгий, но мне показалось, что он меня услышал. Я напомнил ему о том, как Сам Господь Иисус Христос Своим особым Про мыслом открыл ему новое познание мира. Как
заботливо вел ко спасению, учил живой, не книж ной вере. Говорил, что сейчас, когда он стал на стоящим монахом и священником, есть огромная опасность ложной успокоенности, пагубного са модовольства, когда внешнее благополучие мо жет стать причиной большой беды и даже гибели. «Когда скажут вам: “мир и безопасность”, тогда внезапно придет на вас пагуба» — предупреждает всех нас Христос.
Ведь с принятием монашества и священного сана в нашей жизни изменяется очень многое, но не все. Гнездящееся внутри древнее зло всегда будет пре следовать нас и никогда не оставит попыток снова вкрасться и овладеть своей главной целью — нашей душой. И лишь мужественная борьба со злом ради удивительной и для многих непонятной цели — чи стоты нашего сердца — оправдывает нас перед Бо гом. Но если этой борьбы Христос не видит, то Он отходит от такого священника, монаха, мирянина и оставляет его наедине с тем, что тот сам упорно избирает для себя. А выбор этот всегда один и тот же — никогда не насыщаемая гордыня и стремление к удовольствиям мира сего. Проходит время, и рано или поздно эти страсти оборачиваются к оставив шему Бога человеку своей истинной, ужасающей стороной.
Тогда вздымается Геннисаретское озеро, и из пучины на берег начинают вылезать давно утонув шие, полные ярости свиньи и кидаются на несчаст ного, который сам сделал выбор между ними и Бо гом. Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, при дя, находит его незанятым, выметенным и убранным;
тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого.
Так, к несчастью, произошло и с Августином- Сергеем-Владимиром. В 2001 году мы прочитали в газетах, что иеромонах Владимир, который слу жил в одном из провинциальных городов и был тес но связан с местной преступной разгульной, совер шенно невозможной для монаха компанией, найден зверски убитым в своем доме.
Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего уби енного иеромонаха Владимира!
Что такое случайность? Почему кирпич па дает на голову именно этому прохожему — одному из тысяч? Подобного рода глубо комысленные размышления волнуют человечество тысячелетиями.
Однажды троице-сергиевский благочинный архимандрит Онуфрий и духовник лавры архи мандрит Кирилл поручили мне помочь перевести на Кавказ в горы, туда, где уже многие годы на не легальном положении подвизаются монахи-отшельники, одного из иноков лавры, иеродьякона Рафа ила (Берестова). Это был монах совсем маленького, детского росточка, без бороды, с тоненьким голо сом и простодушный, воистину как ребенок.
Заговорщическим шепотом отец Рафаильчик поведал мне, что по благословению отца Кирил ла вынужден бежать в горы, потому что в оди ночку борется с экуменизмом. На косяке дверей своей кельи в лавре он прибил листовку с над писью:
«ПОЗОР ЭКУМЕНИСТАМ!!!»
Я тоже никакого расположения к экуменизму не испытывал и потому взялся ему помочь, хотя и сильно сомневался в реальности нависшей над от цом иеродьяконом чрезвычайной угрозы. Да еще такой, что надо было бежать из монастыря.
— За мной наверняка устроят отчаянную погоню, чтобы заточить в каземат! — страшным шепотом по ведал мне Рафаил. Он изъяснялся горячо, образно и весьма высоким стилем.
В «каземат» я, честно говоря, тоже не очень по верил. Кому нужен маленький иеродьякон?
Отец Рафаил был еще и художником. Кроме личных вещей, он собирался взять с собой в горы принадлежности для иконописи, мольберт, краски, а также запас иконных досок. Я понял, что одному мне не справиться, и решил позвать с собой друга, Сашу Швецова, который в это время был на побыв ке у родителей в Москве. По благословению отца Кирилла к нам присоединился еще один молодой человек — выпускник Московской духовной акаде мии Константин. Теперь его зовут игумен Никита, и служит он в Брянской епархии.
На железнодорожном вокзале в Сухуми нас встретили дьякон Григорий, угрюмого вида лохма тый человек, и его супруга матушка Ольга — полная ему противоположность, очень заботливая и при ветливая. Мы остановились в их доме на улице Казбеге. Как оказалось, здесь часто находили приют те, кто тайком направлялся в горы к монахам.
Отцу Рафаилу не терпелось побыстрее добрать ся до горных келий, но все оказалось не так просто. Матушке Ольге позвонили из Загорска и предупре дили, что по городу уже ходят слухи, что иеро дьякон Рафаил отбыл в Сухуми и готовится уйти
в горы, где живут вольно от советской власти, без всяких паспортов, прописок и регистраций. А если об этом говорили в Загорске, то, значит, скоро ста нет известно и местным властям. Так оно и случи лось. Православные в Сухуми трудились на разных постах, поэтому на следующий же день мы узнали, что в сухумскую милицию поступила установка за держать опасного преступника иеродьякона Рафа ила (Берестова), который намеревается перейти на нелегальное положение, может заниматься анти советской деятельностью и ведет образ жизни туне ядца.
Я весьма удивился, что тревожные предчувствия маленького отца Рафаила оправдывались. А сам он, хотя вроде и готовился к такому повороту событий, узнав об открытой на него охоте, так перепугался, что уж совсем как ребенок в страхе забился под кро вать и никак не хотел вылезать. Мы со смехом пыта лись его оттуда вытащить. В общем, роль грозного злодея и страшного государственного преступника, на которого объявлена целая милицейская облава, отцу Рафаильчику совершенно не подходила.
Но, как бы то ни было, поход в горы пришлось отложить. Мы посоветовались с гостившим в Суху ми у духовных детей печерским игуменом Адриа ном, и тот наказал ждать, пока бдительность мили ции ослабеет. Нашей молодой троице — послушнику Саше Швецову, академисту Константину и мне — это было лишь на руку. Целую неделю мы только и дела ли, что купались в море да загорали, пока наконец эта вопиющая праздность не ввела в самое мрачное раздражение хозяина дома отца Григория.
Как-то, подняв нас спозаранку, он торжествую ще объявил, что для бездельников сладкое время кончилось. Наконец-то и для нас нашлась работа. День был на редкость солнечным и жарким. Ласко вое море плескалось неподалеку. Чего-чего, а рабо тать совсем не хотелось. Но делать было нечего, и после завтрака мы поплелись вслед за отцом Гри горием через весь город к месту, которое он опреде лил нам для трудовых подвигов.
Это оказалась самая окраина Сухуми. Дьякон привел нас к полуразрушенному кирпичному дому, который накануне купил за бесценок, и велел ак куратно разбирать эти руины, чтобы из кирпичей можно было сложить пристройку для летней кухни. Работа предстояла долгая, тяжелая и, в буквальном смысле, пыльная.
Мы отбивали часть стены, потом откалывали кирпич за кирпичом, очищали их от старого ссох шегося цемента и аккуратно складывали для по грузки в машину. Задав нам работу, отец Григорий сразу повеселел. Он повязал голову большим белым платком, отчего окончательно стал похож на боро датого разбойника, оседлал свой мотоцикл и уехал за грузовиком, посулив, что вернется через пять ча сов.
Все пять часов мы уныло разбирали высокую стену и сложили целую гору очищенного кирпича. Было невыносимо жарко. Мы обливались потом, це ментная пыль разъедала тело с головы до ног. В тре тьем часу дня появился на грузовике отец Григорий. К нашему счастью, он решил позаботиться о нас и привез десятилитровый бидон воды, чтобы мы все-таки успели заготовить его кирпичи, прежде чем умрем от жажды.
Напившись, я поспешил усесться в единственное место, где была тень, — под полуразобранную стену.
Тени хватало ровно на одного человека, и я как раз уместился в ней. Но счастье продолжалось недолго. Дьякон окликнул меня, и пришлось нехотя оставить прохладное место. Уже не помню, что велел мне сделать отец Григорий, какую-то мелочь, но, когда я снова направился к теньку, там уже блаженствовал академист Константин. Я потоптался-потоптался, но даже пристроиться рядом было негде. И отошел в сторонку.
В это время^Константин заметил, что Саша Шве цов тянет уже четвертую или пятую кружку воды.
— Эй, ты так все выпьешь! — закричал акаде мист.— Оставь хоть немножко!
Но тот, не обращая на него внимания, демонст ративно наливал следующую порцию. Константин бросился к нему, вырвал кружку, а хитрый Саша, уступив посуду без боя, подлетел к заветной стене и плюхнулся в тень.
Мы с завистью смотрели на него. Но и Саше не пришлось долго наслаждаться. Дьякон Григорий, увидев, что мы опять бездельничаем, зарычал:
— Да вы там прохлаждаетесь?! Быстро грузить кирпич! Я водителю заплатил только за час. И не буду из-за вас отдавать еще три рубля!
Мы послушно поплелись исполнять указание. А отец Григорий сам подошел к заветной тени и, до вольный, уселся под стеной.
Дальше все произошло в одно мгновение. Мы та скали кирпичи в грузовичок, когда раздался оглуши тельный грохот. Обернувшись, мы увидели, что над местом, где только что сидел отец Григорий, подни мается плотная туча пыли. Стена неожиданно обру шилась. Когда мы подбежали, то сквозь мутную за весу разглядели несчастного дьякона, засыпанного грудой битого кирпича. Меня тогда поразила по вязка на его голове: на наших глазах она из белой превращалась в алую. Это было как в фильмах про красных командиров, и первое, что пришло в го лову: «Кто же успел его так быстро перевязать?» И тут же сообразив, что это набухал кровью платок, которым были перехвачены волосы отца Григория, я бросился к нему.
Отец дьякон был без сознания. Мы бросились освобождать его от кирпичей. Водитель грузович ка умчался за «скорой помощью». Врачи приехали через полчаса. Осмотрев отца Григория, они хмуро буркнули, что все очень плохо, и сразу повезли его на операцию. После случившегося отец Григорий восемь месяцев пролежал в разных больницах, пере нес несколько операций, но долго еще не мог ни слу жить, ни просто вернуться в свое прежнее состояние.
В этот же вечер мы — Константин, Александр и я — задались вопросом: почему именно отец Григо рий оказался под стеной в тот момент, когда она об рушилась? Ведь каждый из нас хотя бы несколько ми нут, но сидел под ней. Почему же она рухнула именно на дьякона? И что же такое происходило в духовном мире, что наши Ангелы Хранители под любыми предлогами оттаскивали нас от этого проклятого ме ста? Или все произошедшее — просто случайность?
Эти вопросы так перебудоражили нас, что мы пошли за ответом к отцу Адриану. Батюшка задумал ся и ответил:
— Я не смогу ответить на ваш вопрос. Скажу толь ко (это не тайна исповеди и не секрет), что отец Григорий уже несколько лет служит литургию, не исповедуясь. И я сам, и священники его храма много раз говорили ему, что это плохо закончится.
Но отец Григорий лишь махал рукой: «Не обяза тельно. Потом поисповедуюсь». И все откладывал да откладывал исповедь. А я ждал, что с ним беда случится. Такими вещами шутить нельзя.
Через несколько дней мы, получив наконец бла гословение отца Адриана, вышли в горы, таща на себе тяжеленные рюкзаки с вещами отца Рафаила. Провести нас вызвалась местная монахиня лет со рока, удивительно сильная, взвалившая на свои пле чи самую тяжелую поклажу.
Шли мы только ночью, в лунном свете караб каясь по крутым горным тропинкам, цепляясь за камни и ветви рододендрона. А днем останавлива лись в монашеских кельях, чтобы не попасться на глаза охотникам.
Мы видели медвежьи следы и следы оленей. Ели вкусный горный мед. Мы познакомились с горны ми монахами. Некоторые из них были настоящими подвижниками. Мы беседовали с ними, помогали в ремонте келий, построенных из расщепленных топором стволов деревьев.
У одной очень доброй старой схимницы нам пришлось прожить пару дней: в округе бродили охотники. За эти два дня мы слопали весь запас продуктов, принесенных монахиней на зиму. Мы не хотели ее объедать, но от горного воздуха на нас, молодых людей, напал такой зверский аппе тит, что мы ничего не смогли с собой поделать и как заведенные метали консервы, жареную кар тошку и какие-то каши. Кроткая монахиня толь ко успевала для нас готовить.
Она ни слова не сказала, но по сле нашего ухо да, как мы со стыдом потом уз нали, вынуждена была спуститься с гор и снова за готавливать про визию на зиму.
Наконец, на шестой день пу ти, у горного ру чья мы встретили иеромонаха Паисия, друга отца Рафаила, молодо го, веселого и уче ного монаха, уже несколько лет жившего здесь.
— Паисий!!! — пронзительно закричал маленький Рафаильчик и бросился к нему вброд, через ручей.
Так закончилась эта история. Мы перенесли через стремительный поток вещи отца Рафаила и, простившись, отправились в обратный путь, доро гой рассуждая, отчего и зачем в нашей жизни вдруг появились эти горы, новые люди и все эти необыч ные приключения.
Как-то к отцу Иоанну подошел молодой чело век, выпускник Духовной академии, и, пред ставляясь, между прочим заявил: «Я бого слов».
Отец Иоанн очень удивился и спросил:
— Как — четвертый?
— Что — «четвертый»? — не понял академист.
Отец Иоанн пояснил:
— Мы в Церкви знаем трех богословов: первый — Иоанн Богослов, апостол и любимый ученик Спаси теля. Второй — Григорий Богослов. И третий — Си меон Новый Богослов. Только им Святая Церковь за всю свою двухтысячелетнюю историю решилась усвоить имя «Богослов». А вы, значит, четвертый?
Но все же кому и как Господь посылает духовную мудрость? На самом деле, чтобы быть богословом, совершенно не обязательно носить рясу и заканчи вать Духовные академии. «Дух дышит, где хочет!» — пораженно восклицает апостол Иоанн.
Однажды мы с хором нашего Сретенского мона стыря были на Дальнем Востоке, на военной базе Стратегической авиации. После службы и концерта офицеры пригласили нас на ужин. Эта православ ная служба была в далеком военном городке первой за многие годы. Понятно, что люди смотрели на нас с интересом, как на что-то диковинное. Перед тра пезой мы, как обычно для христиан, прочли молит ву «Отче наш». С нами молился и крестился всеми уважаемый генерал. Часа через два, ближе к концу застолья, офицеры обратились к нему:
— Товарищ генерал, вот мы видели, что вы кре стились. Мы вас уважаем. Но не понимаем. Навер ное, вы успели подумать о многом, о чем мы еще не думали. Скажите, за прожитые годы вы поняли, что самое главное в жизни, в чем ее смысл?
Ясно, что такие вопросы задаются только после того, как люди хорошенько, по-русски, посидели за столом и прониклись взаимным доверием и добро желательностью.
И генерал, настоящий армейский генерал, немного подумал и сказал:
— Главное в жизни — содержать сердце чистым перед Богом!
Я был потрясен: по глубине и богословской точности такое мог сказать только настоящий незаурядный богослов — мыслитель и практик. Но, думаю, армейский генерал об этом не догады вался.
Вообще, нашего брата священника многому мо гут научить, а то и пристыдить далекие, казалось бы, от богословских наук люди.
Во время переговоров о воссоединении с Русской Зарубежной Церковью архиепископ Германский и Великобританский Марк признался мне, что в Рос сии с ним произошел один случай, который заставил его поверить, что духовные изменения в нашей стране
— это не пропаганда, а реальность.
Как-то он ехал с одним священником на автомо биле по Подмосковью. Владыка Марк — немец, и для него было непривычно, что при наличии на трассе знаков, ограничивающих скорость до девяноста ки лометров в час, машина неслась со скоростью сто сорок. Владыка долго терпел и наконец деликат но указал водителю-священнику на это несоответ ствие. Но тот лишь усмехнулся наивному просто душию иностранца и заверил его, что все в полном порядке.
— А если остановит полиция? — недоумевал Вла дыка.
— С полицией тоже все в порядке! — уверенно от ветил пораженному гостю священник.
Действительно, через какое-то время их оста новил сотрудник ГАИ. Опустив стекло, священник добродушно обратился к молодому милиционеру:
— Добрый день, начальник! Прости, торопимся.
Но милиционер никак не отреагировал на его приветствие.
— Ваши документы! — потребовал он.
— Да ладно, брось, начальник! — заволновался батюшка. — Ты что, не видишь?.. Ну, в общем, торо пимся мы!
— Ваши документы! — повторил милиционер.
Священнику было и обидно, и стыдно перед го стем, однако ничего не оставалось делать. Он про тянул милиционеру права и техпаспорт, но при этом не удержался и едко добавил:
— Ладно, бери! Ваше дело — наказывать, наше — миловать!
На что милиционер, окинув его холодным взгля дом, проговорил:
— Ну, во-первых, наказываем не мы, а закон. А ми луете не вы, а Господь Бог.
И вот тогда-то, как говорил Владыка Марк, он понял, что если даже милиционеры на российских дорогах теперь мыслят подобными категориями, то в этой непостижимой умом стране все снова из менилось.
Проповедь в воскресенье 23-е по Пятидесятнице
6/19 ноября 1995 г.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Сегодня за литургией Церковь приводит нам на память рассказ евангелиста Луки о со бытии, свидетелем которого апостол стал в малень ком рыбацком городишке — об исцелении Госпо дом Иисусом Христом женщины, почти двадцать лет страдавшей от неизлечимой болезни.
Произошло это исцеление как-то странно: Иису са Христа теснило множество народа, все хотели от Него — кто избавления от хвори, кто какого-нибудь чуда, кто сам не знал чего. Среди неимоверной тол чеи Господь, обернувшись, вдруг задал Своим уче никам странный вопрос:
— Кто только что прикоснулся ко Мне?
Ученики удивились:
— Народ со всех сторон нещадно теснит Тебя, все норовят хоть на мгновение завладеть Твоим внима нием. А Ты говоришь: кто прикоснулся ко Мне?
Христос отвечал, что все это так, но среди давки и толкотни Он почувствовал, что Его Божественная сила вдруг изошла к одному из людей.
И тогда женщина, стоявшая поблизости, со сты дом призналась, что это она дотронулась до одежд Учителя. Со стыдом — потому что, по иудейским за конам, она считалась нечистой по причине своей женской болезни и не должна была дотрагиваться до людей, дабы не осквернить их. А призналась — потому что с того мгновения безошибочно почув ствовала: болезни в ней больше нет! В ответ на это Христос обратил к ней слова, которых было доста точно, чтобы объяснить случившееся чудо и учени кам, и женщине, и нам с вами:
— Велика вера твоя! Иди с миром!
Так во все времена переплетаются смиренная и всесильная вера в Бога и гроша ломаного не стоя щие временные человеческие законы, ложный стыд и боязнь людского осуждения.
Все вы, братья и сестры, конечно, помните, как два месяца назад мы праздновали шестисотлетие со бытия, в честь которого основан наш монастырь, — Сретения Владимирской иконы Божией Матери, избавления Москвы от нашествия хана Тамерлана. Какой это был праздник! Тогда из Третьяковской галереи к нам в монастырь на один день была при несена древняя чудотворная Владимирская икона Божией Матери, главная святыня Руси.
В крестном ходе, начавшемся в Кремле и за вершившемся здесь, в Сретенском монастыре, участвовали более тридцати тысяч человек. Лил сентябрьский дождь. Святейший Патриарх и сонм духовенства в насквозь мокрых облачениях медлен но шли вслед за иконой, а люди стояли вдоль улиц и когда великую святыню проносили мимо них, опу скались на колени — в лужи, на мокрый асфальт — никто не глядел куда.
Был уже третий час ночи, когда наконец послед ний человек из огромной очереди, растянувшейся на несколько километров, вошел в наш храм и по клонился святыне. В опустевшей церкви перед воз вышающейся на постаменте чудотворной иконой
остались лишь те, кто обеспечивал ее доставку и со хранность: ученые-искусствоведы из Третьяковской галереи, сотрудники администрации города, высо кие милицейские чины. Все стояли в молчании. Рас крывшаяся за эти часы картина народной веры была для них ошеломляющей.
Мы с братией в последний раз сделали перед ико ной земные поклоны. Потом приложились к свя тыне, и я сказал чиновникам:
— Вот сейчас — единственный шанс в вашей жизни, когда в такой день и в таком месте вы може те подойти к великой иконе и помолиться Царице Небесной. Через несколько минут икону увезут в му зей. Я все понимаю: вы люди сановные, но не упус тите этой возможности.
Чиновники поглядывали друг на друга, переми нались с ноги на ногу, смущенно улыбались, но не сходили с места. Думаю, каждый из них, будь он здесь один, с радостью поклонился бы этой древ ней великой святыне, попросил бы у Матери Божи- ей о самом сокровенном. Но теперь, как говорится в Евангелии, страха ради иудейска, все стояли слов но деревянные.
И вдруг один высокий милицейский чин, с ли цом, мгновенно покрасневшим, как советский флаг, неожиданно выступил вперед. Он сердито крякнул, сунул свою фуражку какому-то майору и, поднявшись по ступеням к иконе, неумело положил перед ней три поклона. Громко чмокнул в бронированное стекло и стал что-то усердно шептать Матери Божией. Еще раз грузно поклонился до земли и, пятясь, спустился вниз. Выдернул фуражку из рук разинувшего рот ми лиционера и, мрачно оглядев всех, отошел от всех в сторону.
— Молодец, товарищ генерал! — сказал я. — За та кое Матерь Божия вас никогда не оставит, — И обер нулся к музейным работникам: — Все, увозите икону.
Прошла неделя. Мы собрали на праздничную тра пезу тех, кто принимал участие в подготовке нашего праздника — братию, многочисленных сотрудников монастыря, чиновников, наш хор. Просто чтобы всех поблагодарить. На трапезу пришел и тот самый генерал.
— А вы знаете, со мной ведь тогда чудо случи лось! — сказал он, поднимая тост.
И поделился тем, что с ним произошло.
Когда ночью в храме генерал услышал предло жение подойти к чудотворной иконе, он, как и все, поначалу просто испугался. Рядом стояли люди его положения и даже те, от кого он зависел. Но как раз в те дни генерала посетила беда: его старшая се стра, жившая во Владимире, попала в автомобиль ную катастрофу, у нее раздробило обе ноги. Там же, во Владимире, ей сделали многочасовую операцию, одну ногу собрали и уложили в гипс. Предстояла но вая операция — на второй ноге, с длительным нар козом. Но сестра генерала была уже очень пожилой женщиной, и врачи боялись, что больное сердце может не выдержать этого испытания.
В ту ночь генерал, решившись, подошел к иконе Божией Матери и прошептал Ей:
— Матерь Божия, мне ничего не надо, у меня все есть. А вот сестра... У нее завтра операция. Я боюсь, она не выдержит... Помоги ей!
На следующее утро генерал позвонил во влади мирскую больницу, чтобы узнать, как проходит опе рация. Однако ему сказали, что никакой операции не было. На его недоумение врачи ответили, что утром, перед тем как везти женщину в операцион ную, ей сделали последний рентгеновский снимок, на котором вдруг обнаружилось, что раздроблен ные кости ноги расположены именно так, как им и следует, чтобы правильно срастись. По-видимому, ночью больная как-то счастливо повернулась, ко сти выстроились самым удачным образом, и меди кам оставалось только, не теряя времени, наложить гипс.
То, что мы слышали сегодня в евангельском чтении об исцеленной женщине, произошло две тысячи лет назад на окраине Римской империи, в захолустном галилейском городке Капернауме. А история с милицейским генералом и его сестрой — два месяца назад у нас в России.
Евангельские события представляются многим чудесной, но несбыточной сказкой. Возвышенной, красивой, делающей человека — да что там челове ка — человечество! — лучше. Но все же — сказкой...
Но это не так! Апостол Павел сделал когда-то ве ликое открытие — такое важное, что его надо креп ко помнить каждому из нас. Ведь это только кажет ся, что открытия происходят лишь в физике или в медицине. Так вот, апостол Павел обнаружил важ нейший, основополагающий закон нашего мира. И сформулировал его так: «Господь Иисус Христос вчера и сегодня и во веки — Тот же»!
Что можно к этому добавить? Только одно, древ нее и радостное: Аминь!
В Египте, где в глубокой христианской древно сти было много великих монастырей, один монах дружил с неученым бесхитростным крестьянином-феллахом. Однажды крестьянин ска зал монаху:
— Я тоже почитаю Бога, сотворившего этот мир! Каждый вечер я наливаю в миску козьего молока и ставлю его под пальмой. Ночью Бог приходит и вы пивает мое молочко. Оно Ему очень нравится! Ни разу не было, чтобы в миске хоть что-нибудь осталось.
Услышав эти слова, монах не мог не рассмеяться. Он добродушно и доходчиво объяснил своему при ятелю, что Бог не нуждается в козьем молоке. Одна ко крестьянин упрямо настаивал на своем. И тогда монах предложил в следующую ночь тайком просле дить, что происходит после того, как миска с моло ком остается под пальмой.
Сказано — сделано: ночью монах и крестьянин за таились неподалеку и при лунном свете скоро увиде ли, как к миске подкралась лисичка и вылакала все молоко дочиста.
Крестьянин как громом был сражен этим откры тием.
— Да,— сокрушенно признал он,— теперь я ви жу — это был не Бог!
Монах попытался утешить крестьянина и стал объяснять, что Бог — это Дух, что Он совершенно иной по отношению к нашему миру, что люди по знают Его особым образом... Но крестьянин лишь стоял перед ним понурив голову, а потом заплакал и пошел в свою лачугу.
Монах тоже направился в келью. Но, подойдя к ней, он с изумлением увидел у двери Ангела, пре граждающего ему путь. Монах в страхе упал на ко лени, а Ангел сказал:
— У этого простого человека не было ни воспита ния, ни мудрости, ни книжности, чтобы почитать
Бога иначе, чем он это делал. А ты со своей мудро стью и книжностью отнял у него эту возможность. Ты скажешь, что, без сомнения, рассудил правиль но? Но одного ты не ведаешь, о мудрец: Бог, взирая на искреннее сердце этого крестьянина, каждую ночь посылал к пальме лисичку, чтобы утешить его и принять его жертву.
Ангелы Хранители не только внушают нам благие помыслы к вечному спасению, они действительно охраняют нас в житейских обстоятельствах. Слово «Хранитель» — совсем не аллегория, это драгоценный опыт многих поколе ний христиан. Недаром, например, в молитвах о путешествующих Церковь призывает нас просить у Господа особого попечения Ангела Хранителя. Да и правда, где, как не в путешествиях, исполненных порой непредвиденных опасностей, нам необходи мо особое попечение Божие.
Лет, наверное, тринадцать назад мы с нашим прихожанином Николаем Сергеевичем Леоновым, профессором-историком, генерал-лейтенантом раз ведки, который на протяжении многих лет участво вал в телевизионной передаче «Русский дом», были в Псково-Печерском монастыре. Там Николай Сер геевич впервые познакомился с отцом Иоанном (Крестьянкиным), который не просто произвел на него огромное впечатление, но, как сам Леонов рас сказывал, своими молитвами очень ему помог.
Николай Сергеевич в те годы только входил в жизнь Церкви, и у него возникало много вопро сов. В частности, он просил меня разъяснить учение Церкви об ангельском мире, об Ангелах Хранителях. Я очень старался, но, несмотря на всю деликатность Николая Сергеевича, чувствовал, что он разочарован моими неумелыми объяснениями. Мне было досадно, но оставалось только положиться на помощь Божию.
В Москву из Псково-Печерского монастыря мы вы ехали ранним летним утром, напутствованные отцом Иоанном. Дорога предстояла длинная, и перед отъез дом я попросил механиков из монастырского гаража осмотреть машину и долить масло в мотор.
Мы быстро мчались по пустой дороге. Сидя за ру лем, я не отрываясь слушал рассказ Николая Сергее вича об одной из его дальних командировок. Эту исто рию Николай Сергеевич давно обещал мне поведать. В жизни я не встречал более интересного рассказчика, чем Николай Сергеевич. Его всегда слушаешь затаив дыхание. Так было и на этот раз.
Но вдруг я поймал себя на странной мысли, что вот сейчас, сию минуту, с нами происходит что-то особенное. Машина шла обычным ходом. Ничто — ни приборы, ни ровное движение автомобиля, ни запахи в салоне — не вызывали тревоги. Тем не менее мне все больше становилось не по себе.
— Николай Сергеевич, кажется, что-то происходит с машиной,— сказал я, решившись перебить своего спутника.
Леонов — очень опытный водитель с многолетним стажем. Внимательно оценив обстановку, он заверил меня, что все в порядке. Но моя необъяснимая трево га от этого не прошла, а, напротив, с каждой секундой только усиливалась.
— Наверное, нам надо остановиться, — наконец сказал я.
Николай Сергеевич снова внимательно по смотрел на приборы. При слушался к работе двигате ля и, удивленно взглянув на меня, снова повторил, что, с его точки зрения, беспокоиться не о чем. Од нако когда я и в третий раз, в полном смятении, стал твердить, что нам необходимо остановиться, Николай Сергеевич согласился.
Едва мы затормозили, из-под капота машины клуба ми повалил черный дым.
Мы выскочили на дорогу. Я открыл капот, и из мо тора вырвалось масляное пламя. Николай Сергеевич схватил с заднего сиденья свой пиджак и забил им огонь. Когда дым развеялся, мы разобрались, в чем дело. Меха ники в монастыре залили в двигатель масло, но забыли закрыть крышку. Она так и лежала рядом с аккумулято ром. Из открытого отверстия масло всю дорогу лилось на раскаленный мотор, но по причине большой скорости дым и запах проносились под колесами машины, и мы в закрытой кабине ничего не чувствовали. Еще километр- два пути — и все могло бы закончиться трагически.
Когда, приведя машину в относительный порядок, мы медленно возвращались в монастырь, я спросил Николая Сергеевича, нужны ли ему дополнительные разъяснения по поводу Ангелов Хранителей и их уча стия в нашей судьбе. Николай Сергеевич ответил, что на сегодня вполне достаточно и этот догматический вопрос им вполне усвоен.
Об одной святой обители
История, которая может войти в будущий «Пролог»
Где-то в глубине России перед революцией был монастырь, о котором по округе ходила сквер ная молва, что монахи здесь — сплошь лентяи да пьяницы. В Гражданскую войну в городок, рядом с которым находился монастырь, пришли больше вики. Они собрали жителей на рыночной площади и туда же под конвоем пригнали монахов.
Комиссар громко обратился к народу, указывая на чернецов:
— Граждане, жители города! Вы все лучше меня зна ете этих пьяниц, обжор и бездельников! Теперь их вла сти пришел конец. Но чтобы вы до конца поняли, как эти тунеядцы столетиями дурачили трудовых людей, мы кладем на землю перед ними их Крест и их Еванге лие. Сейчас, на ваших глазах, каждый из них растопчет эти орудия обмана и порабощения народа. А потом мы отпустим их, пусть убираются на все четыре стороны.
В толпе захохотали.
И вот, под улюлюканье народа, вперед вышел игу мен — грузный мужик с мясистым испитым лицом и красным носом — и сказал, обращаясь к своим мо нахам:
— Ну что ж, братия, жили как свиньи, так хоть умрем как христиане!
И ни один из монахов не сдвинулся с места. Всех их в тот же день зарубили шашками.
В советское время не было, пожалуй, более ужасающего символа разорения Русской Церкви, чем Дивеевский монастырь.
Эта обитель, основанная преподобным Серафи мом Саровским, была превращена в страшные ру ины. Они возвышались над убогим советским рай центром, в который превратили некогда славный и радостный город Дивеево. Власти не стали унич тожать монастырь до конца. Они оставили развали ны как мемориал своей победы, памятник вечного порабощения Церкви. У Святых врат обители был водружен памятник вождю революции. С воздетой к небу рукой он встречал каждого приходящего в ра зоренный монастырь.
Все здесь говорило о том, что к прошлому возвра та нет. Столь любимые по всей православной Рос сии пророчества преподобного Серафима о вели кой судьбе Дивеевского монастыря, казалось, были навсегда попраны и осмеяны. Нигде, ни в ближних, ни в дальних окрестностях Дивеева, действующих храмов не осталось и в помине — все были разорены.
А в некогда прославленном Саровском монастыре и в городе вокруг него располагался один из самых секретных и охраняемых объектов Советского Сою за под названием «Арзамас-16». Здесь создавалось ядерное оружие.
Священники если и приезжали на тайное палом ничество в Дивеево, то скрытно, одевшись в свет ское платье. Но их все равно выслеживали. В тот год, когда мне довелось в первый раз побывать в разрушенном монастыре, двух иеромонахов, при ехавших поклониться дивеевским святыням, аре стовали, жестоко избили в милиции и пятнадцать суток продержали в камере на обледенелом полу.
В ту зиму замечательный, очень добрый монах из Троице-Сергиевой лавры, архимандрит Вонифатий, попросил меня сопроводить его в поездке в Дивеево. По церковным уставам, священник, от правляясь в дальний путь со Святыми Дарами — Те лом и Кровью Христовыми — должен непременно брать с собой провожатого, чтобы в непредвиден ных обстоятельствах вместе защищать и хранить великую святыню. А отец Вонифатий как раз и со бирался в Дивеево, чтобы причастить обретавших ся в окрестностях монастыря старых монахинь — последних доживших до наших дней со времен еще той, дореволюционной обители.
Путь нам предстоял поездом через Нижний Нов город, тогдашний Горький, а оттуда на машине в Ди веево. В поезде батюшка всю ночь не спал: ведь у него на шее на шелковом шнурке висела маленькая даро хранительница со Святыми Дарами. Я спал на соседней полке и, время от времени просыпаясь под стук колес, видел, как отец Вонифатий, сидя за столиком, читает Евангелие при слабом свете вагонного ночника.
Мы доехали до Нижнего Новгорода — родины отца Вонифатия — и остановились в его родитель ском доме. Отец Вонифатий дал мне почитать доре волюционную книгу — первый том творений святите ля Игнатия (Брянчанинова), и я всю ночь не сомкнул глаз, открывая для себя этого поразительного хри стианского писателя.
Наутро мы отправились в Дивеево. Путь нам предстоял около восьмидесяти километров. Отец Вонифатий постарался одеться так, чтобы в нем не могли узнать священника: тщательно подобрал полы подрясника под пальто, а свою предлинную бороду спрятал в шарф и воротник.
Уже смеркалось, когда мы приближались к це ли нашей поездки. За окном автомобиля в вих рях февральской вьюги я с волнением различал высокую колокольню без купола и остовы раз рушенных храмов. Несмотря на столь скорбную картину, я был поражен необыкновенной мощью и тайной силой этой великой обители. А еще — мыслью о том, что Дивеевский монастырь не по гиб, но живет своей непостижимой для мира со кровенной жизнью.
Так и оказалось! В захудалой избе на окраине Дивеева я встретил такое, чего не мог вообразить даже в самых светлых мечтах. Я увидел Церковь, всегда побеждающую и несломленную, юную и раду ющуюся о своем Боге — Промыслителе и Спасителе. Именно здесь я начал понимать великую силу дерз новенных слов апостола Павла: «Все могу в укрепля ющем меня Иисусе Христе!»
И еще: на самой прекрасной и незабываемой церковной службе в моей жизни я побывал не где-нибудь в великолепном кафедральном соборе,
не в прославленном седой древностью храме, а в рай центре Дивееве, в доме № 16 по улице Лесной.
Точнее, это был даже не дом, а старая банька, приспособленная под жилье.
Впервые очутившись здесь с отцом Вонифатием, я увидел комнатенку с чрезвычайно низким потол ком, а в ней десять старух, ужасно древних. Самым младшим было, по крайней мере, далеко за восемь десят. А старшим, совершенно определенно, боль ше ста лет. Все они были в простых старушечьих одеждах, в обычных платочках. Никаких ряс, мо нашеских апостольников и клобуков. Ну какие они монахини? «Так, простые бабки», — подумалось бы мне, если бы я не знал, что эти старухи — одни из са мых мужественных наших современниц, истинные подвижницы, проведшие в тюрьмах и лагерях дол гие годы и десятилетия. И несмотря на все испыта ния, лишь умножившие в душе веру и верность Богу.
Я был потрясен, когда на моих глазах отец Вони фатий, этот почтенный архимандрит, настоятель храмов в патриарших покоях Троице-Сергиевой лав ры, заслуженный и известный в Москве духовник, прежде чем благословить этих старух, встал перед ними на колени и сделал им земной поклон! Я, чест но говоря, не верил своим глазам. А священник, под нявшись, принялся благословлять старух, которые, неуклюже ковыляя, по очереди подходили к нему. Видно было, как искренне они радуются его приезду.
Пока отец Вонифатий и старухи обменивались приветствиями, я огляделся. По стенам комнатуш ки, у икон в древних кивотах тускло горели лампа ды. Один образ сразу обращал на себя особое внима ние. Это была большая, прекрасного письма икона преподобного Серафима Саровского. Лик старца
светился такой добротой и теплом, что не хотелось отрывать взгляда. Образ этот, как я узнал после, был написан перед самой революцией для нового дивеевского собора, который так и не успели освя тить и чудом спасен от поругания.
Тем временем стали готовиться ко всенощ ной. У меня дух захватило, когда монахини стали выкладывать из своих тайных хранилищ на грубо сколоченный деревянный стол подлинные вещи преподобного Серафима Саровского. Здесь были келейная епитрахиль преподобного, его вериги — тяжелый железный крест на цепях, кожаная рука вица, старинный чугунок, в котором саровский ста рец готовил себе еду. Эти святыни после разорения монастыря десятки лет передавались из рук в руки, от одних дивеевских сестер другим.
Облачившись, отец Вонифатий дал возглас к на чалу всенощного бдения. Монахини как-то сразу воспрянули и запели.
Какой же дивный, поразительный это был хор!
— «Глас шестый! Господи, воззвах к Тебе, услыши мя!» — возгласила грубым и хриплым старческим голосом монахиня-канонарх. Ей было сто два года. Около двадцати лет она провела в тюрьмах и ссыл ках.
И все великие старухи запели вместе с ней:
— «Господи, воззвах к Тебе, услыши мя! Услыши мя, Господи!»
Это была непередаваемая словами служба. Го рели свечи. Преподобный Серафим смотрел с ико ны своим бесконечно добрым и мудрым взглядом. Удивительные монахини пели почти всю службу наизусть. Лишь иногда кто-то из них заглядывал в толстые книги, вооружившись даже не очками, а огромными увеличительными стеклами на дере вянных ручках. Так же они служили и в лагерях, в ссылках и после заключения, возвратившись сюда, в Дивеево и обосновавшись в убогих лачу гах на краю города. Все было для них привычно, а я действительно не понимал, на небе нахожусь или на земле.
Эти старухи-монахини несли в себе такую ду ховную силу, такую молитву, такие мужество, кро тость, доброту и любовь, такую веру, что именно тогда, на этой службе, я понял, что они одолеют все. И безбожную власть со всей ее мощью, и неве рие мира, и самую смерть, которой они совершен но не боятся.
Хозяйкой домика на Лесной улице в Дивеево, где хранились вещи преподобного Серафи ма, была схимонахиня Маргарита. Только долгие годы никто не знал, что она тайная монахи ня и схимница. Все звали ее матушкой Фросей или просто Фросей, хотя она была ровесницей века: в 1983 году, когда я впервые приехал в Дивеево, ма тушке как раз исполнилось восемьдесят три года.
Тайное монашество возникло во времена послед них гонений на Церковь в XX веке. Монах или мо нахиня, принимавшие тайный постриг, оставались в миру, носили обычную одежду, часто работали в светских учреждениях, но строго исполняли все монашеские обеты. О постриге, так же как и новом имени должен был знать только духовник. Даже причащаясь в обычных храмах, эти подвижники на зывали свое мирское имя.
Тайным монахом был, например, знаменитый русский философ академик Алексей Федорович Ло сев. В постриге его звали монах Андроник. Обычно на всех фотографиях академик Лосев запечатлен
в какой-то странной черной шапочке и в очках с огромными линзами. Такие очки Алексей Федо рович носил, потому что после нескольких лет лаге рей на Беломорско-Балтийском канале почти ослеп. А странную черную шапочку надевал не оттого, что, как все думали, опасался простуды. Это была ску фья — единственный предмет из монашеского об лачения, который монах Андроник позволял себе носить всегда.
После войны наступил иной период церков ной жизни: начали открываться храмы, монасты ри. Смысл новых постригов в тайное монашество стал утрачиваться. И вот тогда-то в полной мере проявился известный закон, гласящий, что исто рия повторяется сначала как трагедия, а затем как фарс.
В церковной среде ходят истории, как на литур гии какая-нибудь женщина, вся в черном, решитель но расталкивает смиренную толпу прихожан, чтобы быть первой к причащению, и, называя свое имя, громко объявляет: «Тайная монахиня Лукерия!»
Митрополит Питирим рассказывал анекдот, который в пятидесятые годы тоже ходил в цер ковных кругах. Московская дама приходит в гости к знакомой. Та за столом раскладывает пасьянс. Взволнованная гостья шепчет: «Марья Петровна! Марья Петровна! Я никому не должна говорить, это такой секрет, такой секрет! Но вам скажу... Вчера я приняла тайный постриг с именем Кон кордия!» Хозяйка невозмутимо кладет карту и от вечает: «Ну и что ж из этого? Я уже второй год, как в великой схиме!»
А о матушке Фросе все думали, что она просто бывшая монастырская послушница. И если любо пытствующие задавали вопросы на тему монашест ва, матушка отвечала, причем совершенно честно, что когда-то сподобилась быть послушницей в Ди- веевском монастыре.
Она вынуждена была открыть свое монашеское имя только в начале девяностых годов, по благо словению игумении Сергии, настоятельницы воз рожденного Дивеевского монастыря, куда матушка Фрося перебралась за три года до кончины.
А до этого она оставалась просто Фросей. При чем относилась матушка сама к себе весьма скепти чески и даже порой пренебрежительно.
Как-то в Издательском отделе мы выпустили очень красивый иллюстрированный журнал, посвя щенный преподобному Серафиму и истории Дивеевского монастыря. Это было первое подобное из дание в советское время. При ближайшей оказии я привез показать этот журнал матушке Фросе. Он был такой глянцевый, современный, сверкающий яркими красками, что казался чем-то инопланет ным в убогой избенке на Лесной улице.
Но матушке журнал очень понравился. Она при нялась рассматривать картинки и с любопытством перелистывать страницы.
— Ох, батюшка Серафим! — всплеснула она рука ми, увидев красивую икону преподобного.
— Матушка Александра, кормилица! — это она узнала портрет первой начальницы дивеевской об щины Агафьи Семеновны Мельгуновой. Матушка Фрося прекрасно знала всю без малого двухсотлет нюю историю Дивеева.
— А это?! Николай Александрович! Мотовилов!
Наконец матушка открыла последнюю страни цу, и перед ней предстала ее собственная фотогра фия. На секунду она лишилась дара речи. А потом, всплеснув руками от искреннего возмущения, вос кликнула:
— Фроська! И ты здесь?! У, глаза бесстыжие!
Еще в ту, первую мою поездку в Дивеево с отцом
Вонифатием матушка Фрося, прощаясь, совершен но по-простому обратилась ко мне с просьбой при ехать, чтобы подремонтировать крышу и сарай. Я обещал непременно это исполнить и летом вер нулся в Дивеево, прихватив с собой двух друзей.
Мы поселились в сарае на сеновале и днем занимались ремонтом, а по вечерам бродили по разрушенному монастырю, молились с этими удивительными мо нахинями и слушали ни с чем для меня не сравни мые рассказы матушки Фроси.
Она рассказывала истории о старом Дивеево, о том, как все долгие десятилетия советской вла сти Дивеевский монастырь жил под руководством батюшки Серафима — то в тюрьмах, то в лагерях, то в ссылках. Или вот как сейчас — вокруг разрушен ной обители. Видно было, что она хотела передать все хранившееся в ее памяти, чтобы это не умерло вместе с ней.
Подлинный рассказ матушки Фроси
записанный мною на магнитофон и тщательно перепечатанный лишь с самыми небольшими исправлениями
Когда была я еще маленькая, зародилось у меня желание такое: не хочу я замуж идти!
Отец частенько выпивал. Бывало, как не вер нется засветло, знай — ночью придет со скандалом. И вот мы с мамой и ждем, дрожим...
Слышим, батюшки, «хлоп!» Калитка... Отец идет пьяный.
Приходит.
— Давай ужин! — когда бы ни пришел.
Мама дает ужин...
Понравилось, не понравилось — бросит тарелкой в маму!
Я поглядела-поглядела на все это и говорю:
— Царица Небесная, сохрани Ты меня от этого замужа! Была у нас соседка, Улита. У ней два пальца где-то оторвало. Я и думаю: «Господи, хоть бы мне что-нибудь оторвало, чтоб не брали замуж! А то ведь хочешь не хочешь — отдадут!»
Я все только Царицу Небесную просила: «Матерь Божия, Ты меня устрой». Но никому ничего не гово рила. Только маме.
Потом пришло время: мой двоюродный брат Гриша да тетя, отцова сестра Марья, собрались ухо дить в монастырь. В Саров, в Дивеево. Они постар ше меня были. А я молодая еще.
Я к ним:
— Возьмите и меня!
Они не хотят меня брать.
А я: «Царица Небесная, Матерь Божия! Уж если они меня не возьмут сейчас — все равно убегу!»
Такое у меня было настроение. Не хочу жить в миру.
Те уж собираются, а я вся дрожу: «Батюшка Сера фим, помоги!»
В одно время мама и отец отдыхали — какой-то небольшой праздник был. И вот мама, хоть и боится сказать, а все-таки говорит:
— Ты знаешь, отец, ведь Маша едет в монастырь и Гриша...
— Ну и что?
— А давай мы и Фросю с ними проводим...
Отец говорит:
— Ты что, с ума сошла?
И — замолчали...
А мама тоже боится много сказать. Отец строгий такой был.
Молчат.
Отец молчал, молчал, да вдруг и говорит:
— Фрось, ты слыхала, что мать сказала?
— Слыхала...
— А ты как же?
Я говорю:
— Я не против. Согласна...
Ну и все. И молчок.
Я только вся дрожу: «Царица Небесная, решает ся моя судьба! Батюшка Серафим, помоги!»
Но отец задумался. Все же страх Божий в нем был. И, никому ничего не говоря, решил он вот что.
У нас было три телочки. Отец их берег. В семье три девки на выданье — всем надо по корове. Рань ше так было — отдают девку замуж, а с ней и корову в приданое.
И вот отец взял корову, которую наметил на мою долю, и повез ее на ярмарку. Продавать. А после рас сказывал:
— Загадал я,— говорит,— просить за твою тел ку двойную цену. Дадут — отпущу тебя в Дивеево. А на смех поднимут — сидеть тебе дома.
Приезжает. Глядит — на ярмарке скотины полны ряды.
Ну и встал он крайним.
— Огляделся, — рассказывает, — чего там наша те лочка? Здесь и не такие есть! Но только я оглядел ся, вдруг гляжу, бежит какой-то старик — в зипунке, шапка набекрень. Ни к кому, ни к чему не присма тривается, не спрашивает — сразу ко мне. «Хороша у тебя телочка! — говорит. — Сколько стоит?» Я сра зу ничего и не сообразил, да так двойную цену и вы палил — двадцать четыре рубля! Двадцать четыре!!! А красная цена той телочке была — двенадцать руб ликов. А старичок, тот даже обрадовался. Никакого слова не сказал: что там дорого или как. «Давай!» — говорит. И хлоп-хлоп по рукам!
Увел старичок телочку.
Ошеломлен отец был. Стоит, держит в руках деньги.
Вернулся домой. Молчит. Ужинать стал. Мама подает ему, а отец спрашивает маму:
— Ну как, Маша в Дивеево едет?
Мама ему:
— Едет...
— А Гриша в Саров?
— Едет...
— А Фрося?
Мама вся задрожала.
— Это уж как ты...
Отец посмотрел на маму и говорит:
— Собирай!
И поехали мы втроем. Пятого мая. Год — пятна дцатый.
* * *
Ну, приехали мы в Дивеево... Так мне это место понравилось! Чистота везде, порядок. Никто зря ничего не делал. Из келий прямо в церковь мосточ ки были устроены. Хорошо было, да! А петь-то — уж это как Ангелы пели! Певчих много было. Хватало из кого выбрать — целая тысяча сестер! Послушание мне дали на хуторе, на речке Сатис — за телушками ходить. Там и жили.
Тетя моя, Маша, правда, скоро домой уехала. Не осталась здесь жить. Ведь наш монастырь-то ка кой был? Никакой рубашоночки, никакого лохмота казенного не давали, а что из родительского дома взяла, то и носи. Да и брат Гриша из Сарова года че рез полтора ушел.
Как-то разочек, правда, Гриша на Сатис ко мне заехал. Да и то не ко мне, а куда-то они проезжали насчет сена. Увидал Гриша меня при телках, в ла потках, и усмехается:
— В лаптях? А я бы их не надел!
Так и сказал! Монахов-то во все казенное одевали, даже в сапоги. Он и загордился. А как же, интересно, он богачом себя показал? Дал мне один гривенничек!
Монашки потом смеялись: вот, говорят, богач сестре гривенничек дал. Ох, Господь с ним... Ну, гордость его обуяла! Не было ему, наверное, судьбы... Да и то ска на него напала — не стал жить в монастыре, уехал и даже мне не сказался. А меня — Господь укрепил! Да...
Только вот, когда Гриша-то приехал домой да ро дителям рассказал, как я в лаптях да как мне трудно там жить, мама-то и расплакалась. Сели они за стол, а Гриша взял хлеб в руки и говорит:
— Вот где Царство Небесное! А там его нет!
Это вроде как ситный хлеб — Царство Небесное!
А мама еще шибче расплакалась.
А он, Гриша, ведь еще и монашеской жизни не ви дал. Послушанье нес он нетрудное: в калашной хлеб пек. А как, бывало, архиерей приезжает, так он все с посохом стоял. Волосы у него эдакие были длин ные, волной до плеч! А враг-то и смутил. Но не по нимал Гриша этого. Да...
А потом вот что, ребята, я вам скажу, уж прости те меня Христа ради! Вы собираетесь в монастырь? А? Собираетесь... Тогда вот — первое вам: не суди те ни монахов, ни начальников. Только будешь су дить — не вживешься. Сразу вылетишь!
Приезжал недавно к нам из Загорска, из лавры, такой Василий, иеродьякон. Я от него услыхала — он судит монахов: неправильно они живут. Это не так да другое. Я говорю:
— Ух, ты погоди-ка! Ты сам,— говорю,— не бу дешь в монастыре жить.
Так и случилось! Ушел он из лавры. Да... Вот за поведь какая: видишь грех какой за каким там мона хом или иеромонахом или начальник неправильно что делает, твое дело — внимания не обращай! От вернись и не гляди ни на кого! Пусть они себе гре шат. Как батюшка Серафим говорил: «Пусть живут до времени, едят наш хлеб. А придет время, Господь Сам их выкинет». Вот этого — осуждения — бойтесь. Не судите! Дело не наше — Господь Сам их испра вит.
А то ну мало ли у кого какая слабость? Дело не твое. Не гляди на него. Не судья ему никто. Вот так! А Гриша был такой — всех судил: «Это неправильно! Другое — не то! Третье — не се! Вот как бы надо!» А это что за монах? А Господь его — ширк! И выки нул из монастыря. А ты — хочешь жить по-Божьему, живи сам.
Только как блаженная старица Агаша, бывает, скажет: «На каждом шагу молись: Царица Небес ная, сохрани мое девство, не лиши Царства Небес ного, не лиши меня святой Твоей обители!» Тогда утвердишься — и жив будешь. Врагов-то ведь много со всех сторон.
Где-то я видела картинку: преподобный Сер гий — а вокруг такие страшные звери, всякие кро кодилы около него. А он стоит и молится. Видели такую? А что это за крокодилы? Знаете? Это — бесы да человеческие страсти! Но молитва всех спасает. А судить будешь — нигде не уживешься, это — Богу мерзко. Сам за собой гляди!
А теперь я уже вот как молюсь: «Царица Небес ная, подходит и смерть... Не оставь!» Только Она, Владычица, помогает и сохраняет всех, где бы ты ни был. В тюрьме была, в ссылке. И только все повто ряла: «Взбранной Воеводе победительная!» Только так молилась, и Господь сохранил.
* * *
Жили мы тогда на Сатисском хуторе. Земли у нас было много, кто-то пожертвовал. И скотины было много. Я там телят и пасла.
Однажды взяли к нам одну телочку из Сарова. Хотели у нас завести таких коров. Там они были се дые, здоровые такие! А у нас — какие-то красненькие, небольшие. Эту телочку саровскую очень берегли. Два года нельзя, значит, ее было пускать в большое стадо. Только на третий год.
И вот, когда этой телочке года два еще только было, услыхала она большое стадо за рекой — коровы реве ли. Моя-то телочка и разбушевалась! Всполохнулась вся — и туда, к ним, к большому стаду. А это запрещено!
Я за ней бросилась! Бежала, бежала, а она—бух в реч ку, в Сатис, и поплыла. А он глубокий, Сатис-то. Телка переплыла на ту сторону и бежит к большому стаду.
А я на берегу! Упала на коленки и кричу:
— Батюшка Серафим! Ты что, не видишь, что ли?! Телка-то убежала!
Вот таким тоном заругалась я на преподобного! «Не видишь, что ли?!»
И что ж вы думаете? Телка сразу — раз, и стала. Как вкопанная. Потом попятилась и мало-помалу повернулась и побрела обратно. Как будто кто ее тащил! Вошла в реку и поплыла сюда потихонечку.
На берегу я ее на веревку взяла. «Эх ты, охальни ца, замучила меня!»
Только я воображаю, что это батюшка Серафим ее остановил!
Потом она больше не поднималась. А уж после от нее такая телочка хорошая была! Ну а вскоро сти уж нас оттуда выгнали, с Сатиса...
Да... То было страшное время. Тогда война боль шая была, а потом царя свергли. Революция. Вы этого не захватили, не знаете.
Сам монастырь вначале не трогали, а хутора грабили. Пришли и нас грабить. Привелось и нам
пострадать. И кто же грабил? Свои села поднялись. Свои села! Ломасово, это в шести километрах от Сатиса. Мы мужиков и баб из этого села так и звали — «ломасы». Что же они захотели? Нас разграбить и все забрать!
Но нам раньше стало известно, что это будет. Предупредили. Из монастыря к нам на Сатис при слали рабочих, чтобы ночью гнать коров в мона стырь. А то назавтра их не будет — заберут! Вот мы всю ночь — ой, батюшки, всю ночь! — стадо вели! А с коровами намучились! А с телятишками-то!.. Какие маленькие — были там и по пяти дней, — тех на телегу положили. Коров много, и телят было много.
Потом потеряли дорогу, идучи по лесу. А лес непроходимый. Эх и намучились! Думали, что недол го, а тут километров, пожалуй, двадцать было. А мы еще объезжали усадьбу, в ней Лажкин, барин, жил. Там у него был винный завод. Его уже начали гра бить. Со всех округ полезли, пьют все! Потопились несколько, залезли в чаны. Погорели многие. Без властие стало, вот и лезли все кто куда.
Да... Коровы-то едва бредут, а маленькие телишки устали, попадали. Что было — я не могу поза быть! Но все же пришли к Дивееву кое-как. В семь часов. У нас обедня поздняя, а мы — с коровами сюды. Все стадо вогнали на конный двор. Все-таки всех в целости привели. Ну а потом нам матушка игуменья приказала вернуться. Чайку мы попили и пошли.
Мы с подругой моей, с Пашей, всю ночь и день не спамши, шли-шли... И так устали — больше сил нет! Давай посидим... Сели мы, значит, прямо на дороге и враз задремали. Сколько мы спали, не знаю. Потому
что очень усталые были. И вот подъезжает, значит, до нас мужичок на телеге. Он нам кричал, кричал, чтоб мы с дороги сошли, а мы и не слыхали, хоть раз дави нас! Спим. Что же он сделал? Как хлестнет нас кнутом! Мы испугались: «Господи Иисусе Христе, да где ж мы?!» Кругом лес, и мы ничего не понимаем — испугались.
— Дяденька, скажи Христа ради, где мы? Куда мы попали?
Он ругается! Проехал... Ну и Бог с тобой!
Мы посидели. Насилу опомнились. Откуда мы идем, куда? Потом глядим, а мы как раз уж недалеко от усадьбы, где «ломасы» Лажкина-то грабят и вин ный завод. Видно, и мужичок туда на телеге ехал. Смо трим: и жаровни тащат, и скалки, и все, что у Лажкина было в дому. Мы уж той дорогой не пошли — убьют нас. Как же — монашки... Слышим, кричат: «Сейчас пойдем к черничкам!»
Мы скорее к своим! Сестры нас уже ждут.
— Как же вы так долго?
Мы все рассказали: как плутали, как задремали, как дошли. И что к нам грабить сейчас придут.
Только рассказали, слышим, сестры кричат:
— «Ломасы» пришли! С красным флагом!
Ворвались. Много их! У нас там была житница —
они к этой житнице.
— Давай ключи!
Пришла к ним старшая наша.
— Хорошо, сейчас дам. Чего вам нужно?
— Все нам нужно! Все! Весь хлеб заберем! Давай все что есть!
Она, матушка, думала, отстоит... Какой тебе!..
Отперли. А там у нас — и пшено, и крупа была, и мука... Стали им по мере насыпать. Да разве они будут ждать — по мере?
Вытолкали они нас да сами стали сыпать. Отняли все!
Один дяденька влез прямо в сусек, в муку. Вот страсть-то! И смех и грех! Весь белый! Насыпают мешки.
А потом слышим: «бах-бах» — стрельба идет! Что ж такое? Глядим туды, а там, значит, вертянские мужи ки поднялись, пошли на защиту монастыря, отгонять этих «ломасов».
Мы кричим:
— Караул! Убивать нас будут!
А вертянские нам:
— Что вы, дуры, кричите? Не вас будут убивать, а вон тех!
Да никого не убили, слава Богу. Только кверху постреляли. Но разогнали все-таки этих «ломасов». А уж утащили они сколько всего!.. Такая была гра беж!.. Прости, Господи...
Осень стояла. Октябрь. В семнадцатом году. Да, холодно уже было...
Уж у нас были запасены грибочки, капуста — все для зимы.
Вот как сейчас вижу: один мужичок залез в по греб, вытащил кадушечку так ведерочка на два. Очень уж мужичку кадушечка понравилась. Были в ней только самые хорошенькие грибочки отобра ны. Так что ж он? Вывалил грибы и, лапти не жалея, топ-топ, потоптал их, грибы эти! Чтоб никому не до стались! Да грибы ему и не нужны, ему кадушечка нужна.
А еще какой-то татарин там был. Ему тоже каду шечка приглянулась, только другая, а в ней помидо ры.
— Это что такое? — спрашивает.
А у нас одна сестра, мордовочка, была, смешли вая:
— Это, — говорит, — у нас лекарство!
— Какое?
— А когда корова завшивеет, мы этим лекарством корову моем.
Вот так и сказала! А он поверил. Не понимал, что такое помидоры.
Было у нас много посуды для молока — стеклян ная, хорошая. О Господи! Один паренек залез на чердак, видит там эти бутыли. Наклал в мешок. По лесенке — стук-стук — одна об одну побил. На дво ре высыпал! «Еще знаю, где взять». Еще пошел.
И пьяные были все! Понабрали вина на заводе у Лажкина. Что творили — нельзя рассказать! Пря мо у нас на дворе один такой мужчина — валяется без памяти. Си-иний! Опился!.. Господи, прости нас, грешных!
А потом явилась какая-то... это... власть.
Власть явилась, человек четырнадцать вроде. Они у нас на большой кухне заседание сделали. Ре шали, как со спиртом быть. «Если, — говорят, — все как есть оставить, люди не знаем что натворят!» Ду мали, думали и решили: давайте мы этот спирт вы пустим. Просто как воду, в землю. А другие говорят: «Так нельзя! Спирт — он везде нужен, он — лекар ство». А другие в ответ: «Нет, в это время нам его рядом с людьми держать нет возможности! Потому как народ много беды натворит пьяный!»
Но все же они порешили — и выпустили весь этот спирт. Из картошки его делали. На завод туды кар тошку возили и делали вино. Водку, белую такую. Только перед тем как вино в землю выпустить, при шла эта власть к нам и говорят:
— Бутылки у вас есть?
У нас были бутылки, большие, со святой водой. Мы показали.
— Что это в них у вас? — спрашивают.
— Святая вода.
Они и забрали бутылки. И вылили! На пол! Да им что, жалко, святую-то воду? А спирта себе понабра ли. А что осталось спирту — тот выпустили прямо в землю. В песок.
После того со всех сел ближние и дальние му жички да бабы съезжались и этот песок промыва ли. И пили, ребята!.. А на заводе сколько тогда му жичков потопилось!.. Один какой-то с ногами в чан упал, прямо как уголь сгорел в спирту! Много всего было...
Сатис-то весь разграбили, а нас выгнали. Да... Это когда было?.. Ну да, семнадцатый год, как раз начало революции.
А монастырь закрыли в двадцать седьмом... Тут такого страха-то уже не было. Потому что власть сделалась.
Все окрестные монастыри прежде разогнали, а нас пока не трогали. В Москве кто-то помог. Нам потихоньку сообщили: «Вы пока никуда не уходи те, держитесь». Устроили мы артель. И стали назы ваться не монастырем, а артелью. А уж в двадцать седьмом власти начали требовать с матушки игуме ньи сестринские списки, документы на всех.
А мы говорим:
— У нас нет никаких документов!
И правда, в монастырь-то нас принимали без до кументов. Хотя, конечно, считали нас, счет был. До революции сестер было больше тысячи. Я вот приехала уже в 15-м году. «Чья ты, откудова?» А в мо настыре из нашего села была Агаша, постарше меня.
— Я с одного села с Агашей...
— О, Агашина землячка!
Вот и все. Такой вот документ был: «Агашина землячка».
Старушки рассказывали: когда сестры жили еще с преподобным Серафимом, значит, лет сто пятьде сят назад, батюшка Серафим сестрам говорил: «При дет время, мои сиротки в Рождественские ворота как горох посыплются!» Мы, бывало, гадали: «Какие же это ворота будут? В монастыре таких ворот нет».
И вот в двадцать седьмом году подходит наш пре стольный праздник — Рождество Богородицы. В два часа — малая вечерня. Я тогда в звонарях была. По бежали мы звонить к колокольне. Только я берусь за замок — цап меня кто-то за руку сзади. Ах, батюшки — «Краснашапка»! Милиционер!.. И не видела, откуда он взялся. Схватился за замок и не дает, не пускает нас на колокольню.
— Стой! — говорит.
Я говорю:
— Как стой?! Уж нам время звонить!
— Вам, — говорит, — время. А нам — нет.
Певчие бегут, спрашивают:
— И чтой-то это вы не звоните?
А мы головушки повесили:
— Вон, «красна шапка» не дает!
Звонить на праздник не дали, а дали — семь дней на сборы.
В двадцать седьмом году это было. В сентябре. По старому стилю восьмого, а по новому — я не знаю. Рождество Богородицы, праздник, 8 сентября. Тут сестры и вспомнили:
— Батюшка Серафим говорил: «Сиротки мои в Рождественские ворота как горох посыплются!» Вот вам и Рождественские ворота.
Вспомнили слова преподобного!
Сестры потом попросили:
— Вы эти семь дней разрешите нам все докон чить. Значит, чтоб и службу служить, и звон.
— Ну, делайте как знаете.
Не отказали.
Через неделю мы ко всенощной отзвонили во все звоны! В последний раз! Отзвонили, отслужили... И как птички — кто куда. Вот так... А дождик лил! В дорогу... Господи, люди на нас, и Господь на нас! Царица Небесная!..
Да что ж поделаешь? Ведь невозможно, что они, власти эти, предложили — чтоб, значит, не надевать монашескую одежку! Ходите, как мирские. И чтобы икон не было, а поставить Ленина. На это никто не согласился!
В Тихвинской церкви хранилось все-все для но вого собора. Что там было, при нас еще стали выво зить. Ризы, кресты, ну всё-всё вывезли. А мужички, что пригнали с телегами, не радостны были: «Сюды мы везли с радостью, для нового собора, а сейчас невесело нам». Вот тут-то из мужичков некоторые, голову нагнувши, прямо плакали. Ну, жалко было! Они — только что поплакали, а что они могут сде лать против власти?
Матушку игуменью на второй день в тюрьму за брали. И пошли мы кто куда...
Архиерей один был при нас, тайно. Он нам ска зал:
— Из монастыря вас выгнали, но монашества мы с вас не снимаем.
Я не знаю, как люди, а монашки так рассуждали: «Все это — Божье наказание. Господь попустил для нас такую власть».
* * *
Тридцать седьмой год. Мы с монашками вокруг монастыря жили. Я — вот тут, на Калгановке. И на той стороне улицы еще были домики, там тоже жили монашки. А некоторые побоялись тюрьмы — замуж вышли... Помоги им, Господи!
Пришло время — в тюрьмы нас давай брать. В три дцать седьмом. Какая-то явилась «тройка» — судьи такие. Помню, небольшая такая была комната. Они сидят — такие большие мужчины. А нас двадцать че ловек сразу одних монашек милиционер привел.
— Ох, брат, как ты много привел!
— А я еще знаю, где взять.
— Ну что, девушки?
— Девушки...
— Как вас судить-то? Ну, в церкву ходили?
— Ходили.
— Пиши — «бродяги».
Такая наша вина была — «бродяги».
Повезли нас в Ташкент. Вагоны телячьи, сквоз няки везде. Вот в вагоне-то я и заболела. Я все плака ла: «Господи, — думаю, — за что в тюрьму-то? Тюрем щица!» Как-то мне было обидно, что я в тюрьме. Ну и плакала. Да и все плакали, наверное. Лицо от слез у меня было сырое. А потом, как пошел поезд, стал ветер, и у меня сразу голова простыла. И — «рожа»! Все у меня опухло. Привезли в Ташкент, а я уж ниче го не понимаю. В больницу положили. Но не помер ла, жива осталась...
Привезли нас в Ташкент, в чистое поле, а как ста ли освобождаться — целый город построили. Бес платные работники.
Такая была еще — генеральная проверка. Темный- темный коридор. По обе стороны стража с пиками стоит. Страх-то там какой был! Сколько охраны, соба ки лают! Господи, и чего они берегли такого добра-то, монашков? И вот этакой тропкой, через стражников, — проходи. Пройдешь, а в конце — обыск. Кресты снима ют! Господи, прости их! Матерь Божия... Милиционер крест содрал — ногами растоптал: «Зачем носишь?!»
И вот, когда сняли наши крестики, такое было чувствие — как все равно перед тобой стоит Сам Гос подь распятый! Как будто Сам Господь на Кресте терпит! Крестики сняли — такая обида!
А потом что же — как же без креста? В то время мы пряли узбекскую пряжу, вату. И были там такие вилочки — их маленько срезать, и будет крестик. Поделали мы крестики. Пошли в баню, с крестами. А там такие есть, начальству сразу докладывают:
— А монашки опять все в крестах!
Но тут уж не отбирали. Да и возьмете — мы себе что-нибудь другое найдем.
Но и Господь нас укреплял! Одна сестра дивеевская, она еще до нас здесь в тюрьме была, видит во сне батюшку Серафима. Батюшка сюда, в тюрь му, целый этап монашков гонит. И весело так гово рит: «Открывайте двери! Сестер вам веду!» Это — нас-то!
А до этого, на свободе еще, в Дивееве, была у нас блаженная, Марья Ивановна. Она при мне помира ла, вскоре как нас из монастыря выгнали. Мы все тогда у нее спрашивали:
— Мамашенька, когда ж мы в монастырь? Мы мо настырь ждем!
А она:
— Будет, будет вам монастырь. Мы с покойницей матерью казначеей скоро вас в этот монастырь вы зывать начнем!
И вы знаете, что она мне еще сказала?
— Только в монастыре этом вас будут звать не по именам, а по номерам. Вот тебя, Фрося, мы позовем с казначеей: триста тридцать восемь!
Триста тридцать восемь... Подивилась я, но за помнила. А когда в тюрьму взяли, такой номер у меня и был! Я помню этот свой номер — триста тридцать восемь. Да, она мне это сказала, Марья Ивановна, блаженная! Вот тебе и монастырь!
Что ж, такое было время... По-всякому прихо дилось. Поста больно уж не соблюдали. Господи, прости! Когда из костей что наварят... Но большой пост все-таки терпели. Водичка там или чего пост ное — берем. А скоромное не брали.
Но все-таки было хорошо, что нас много там было, монашков. Сорок человек. Какой праздник, мы на нарах сидим и чувствуем — Благовещение! Господи, помилуй, а теснота везде! Внизу — шпаны! Они там царствуют. А мы наверху. Нам еще лучше! Бог с ними! Были среди нас и певчие. Вот так, собе ремся наверху и тихонько запоем — «Архангельский глас».
Были такие, что и на память знали всё — и служ бу, и акафисты. Книги нам держать не пропускали. Книги забирали, да...
А вот в одно время ехали на пересылку. Долго еха ли. А в соседнем вагоне — шпаны. И больно уж разо дрались! Монашков отдельно везли. Эти шпаны все нары попереломали. И вот одну к нам сунули. Она вся была... ну... голая почти! Ничего на ней не было, так, чуток приодетая. Ни сумки у нее, ничего. А мо нашки все были с сумками. И рубашечка-сменочка, и сухарик, и что надо — все у нас было. А у шпанов — нет ничего. Жалко ее стало. У кого был какой кусо чек, покормили. Кто юбку, кто какой платочек — и одели ее во все. Ну ладно... Едем. Вот на одной остановке дверь открыл военный. Нас провожали не большевики, а военные, солдаты.
— Ну, сестры, как живете? — спрашивает.
— Все хорошо. Слава Богу!
— Может, кому чего нужно? Может, кто больной?
— Да ничего. Всё терпим!
А эта шпана и говорит:
— Гражданин начальник! А монашки Богу молят ся. Поют!
Он и говорит:
— Вот и хорошо! И ты с ними пой. Они за то и си дят. Пусть себе молятся.
На каждом вагоне — солдат. Сидит и караулит. Мы-то в вагоне, а охранник наверху. Там холодно. Он все ходит, притоптывает. Мы его так жалели! «Господи, мы в тепле, а ему там холодно, караулит нас!»
А как поезд тронется, солдат стучит нам:
— Эй, сестры! Запевайте «Барыню»!
А мы пели «Благослови, душе моя, Господа». Или там — обедню. Он всегда, как тронемся, хоть и не знает, как назвать, но стучал нам:
— Пойте «Барыню», не бойтесь!
Да... Господи, были и добрые. Всякие были...
Потом перевели нас, монашков, в приют к дитям. Там при тюрьме приют был. Мамки их сидели в лагере. А шпане нельзя было детей доверять. Они как разойдутся — убьют ребенка. Вот и брали туда монашков.
А нам там хорошо было! На Пасху, как уложим детишков, в двенадцать часов соберемся в этом... как его... забыла... не назову... В павильоне! Детки в этом павильоне днем играют. Мы там соберемся и запева ем тихонько: «Воскресение Твое, Христе Спасе...» и «Христос воскресе». Тихонечко так...
А медсестра и директор однажды услыхали. «Где же это такое пение? Как Ангелы поют!» Пошли и на ткнулись на нас.
— Так это вы тут поете?
Мы испугались! А директор была еврейка. Но ниче го никому не сказала.
— Ну ладно, только тихонько пойте.
А ведь приходилось и детей крестить. Ох, Госпо ди, прости, надо было это батюшкам рассказать! Когда купали, тогда их и крестили. Читали «Верую», еще другие молитвы, я уж забыла. По четыре ребен ка сразу крестили. А которые сильно больные, то по одному, а то зараза какая!
Вот так. А сколько там детей погибло!.. Много...
Оттуда мы и освободились.
Ох Господи Боже мой! Чего только не делали! Каких в жизни не было делов! И пряли, и ткали, и детей воспитывали! Монашки!..
Эх, тюрьма! Никого не щадит! Говорят, «кто не был — побудет, а кто был — тот не забудет!» Теперь вот еще бы мытарства пройти... Господи, помоги! Царица Небесная!.. Много я вам тут на болтала!..
* * *
Прощаясь и провожая нас, матушка останови лась, развязала платок и достала из-под ворота под рясника маленький деревянный крестик.
— А я его берегу! Он как-то у меня не потерялся. Крестик — заслуга из тюрьмы... Вот — простая деревяшечка. Я уж по-простому вам скажу... Если плохо скажу, не обессудьте!.. Вы все семьдесят лет в плену пробыли. Понимаете вы это, нет? Мы же в плену жили у советской власти. Это же плен! А дальше не знаю, что будет... Куда пойдет? Я только слыхала от одного человека, не скажу его имени, а только он сказал: «Кончилось царство Хамово!»
Прошло несколько лет. Как-то зимой мне, недавно рукоположенному священнику, надо было приехать в начинавшую тогда возрождаться Дивеевскую обитель. Закончив дела в монастыре, я сразу поспешил к матушке на Лес ную улицу. Но калитка у знакомого домика была заперта на большой замок. Это показалось мне странным. Ведь матушка никуда не выходила: ей к тому времени исполнилось уже девяносто два года.
Подобрав полы подрясника, я перемахнул через забор. На стук в дверь откликнулся голос матушки, она сообщила, что ее теперь запирают в доме и даже ключа не дают: посетителей так много, что идут они беспрерывно — с утра до вечера.
Но повидаться нам хотелось. Матушка открыла окошко, и я, как Ромео, проник в дом.
— Тихон! Я знаю, что ты уже поп! — это было первое, что сказала мне матушка. — Быстренько поисповедуй меня, а то я не могу у этих мирских попов исповедоваться.
После исповеди матушка усадила меня за стол и начала хлопотать. Поджарила яичницу, разогре ла картошку. И вдруг вынула из-под стола бутылку со спиртом. Мы дружили почти десять лет, и я даже представить не мог, что она способна прикоснуться к вину. А тут — чистый спирт!
— Ну как? — спросила она, заметив мое изумле ние.— Я тебя раньше не смущала, боялась, соблаз нишься. А теперь ты уж большой, священник — не осудишь. Это нам, старикам, надо, чтоб кровь ходила.
Она налила себе в стопочку граммов тридцать, предложила и мне и с удовольствием выпила нераз бавленный спирт. Это было для меня совершенно удивительно, но приоткрыло еще одну грань жизни великой монахини — жизни, простыми, «арифмети ческими» законами не постигаемой.
В заветном сундуке, среди прочих вещей пре подобного Серафима, у монахинь бережно хранилась маленькая свечка. Когда матушка Фрося доставала святыни, чтобы паломники могли им поклониться, свечка обычно была где-то в сто роне и ее никто не замечал. Как-то раз я спросил у матушки, что это за особенная свеча. И она расска зала мне такую историю.
Свеча эта хранится у сестер со времен препо добного. Он дал им ее перед своей смертью и ска зал: «Одна из вас с этой свечой будет встречать мое тело — его перенесут и упокоят в Дивееве. Ведь я мо щами своими не буду лежать в Сарове, а перейду к вам, в Дивеево».
После кончины в 1833 году преподобный был похоронен в Саровском монастыре. Там началось его почитание, туда устремлялись тысячи паломни ков со всей России. В 1903 году прошло прославле ние преподобного Серафима в лике святых, и его мощи положили в Сарове в Троицком соборе, в ве ликолепной раке. Православные люди слышали, конечно, о пророчествах преподобного Серафима, о том, что он перейдет своими мощами в Дивеево, но это казалось настолько непонятным, особенно после революции, когда мощи считались уничто женными, что пророчества удобнее было считать чисто символическими.
И еще матушка Фрося рассказала, что в 1927 году, накануне закрытия Дивеевского мо настыря, жившая здесь блаженная Марья Иванов на собрала в последний раз дивеевских сестер и, взяв заветную свечу, оставленную преподобным, зажгла ее перед всеми. А потом предрекла, что последняя из собравшихся здесь сестер, которая останется в живых, от лица всех монахинь — по чивших, замученных, убитых, но оставшихся вер ными Господу Богу, — будет встречать в Дивееве мощи преподобного Серафима вот с этой самой свечой.
Когда матушка Фрося рассказывала мне эту исто рию, в живых оставалось, наверное, десять дивеевских сестер. Год за годом их становилось все мень ше. Но остающиеся свято верили в исполнение пророчества. Наконец из почти тысячи живших до революции в Дивееве сестер матушка Фрося оста лась одна.
В 90-х годах началось возрождение Дивеевского монастыря, и матушка переехала из домика на Лес ной в келью. В 1990 году были найдены, казалось бы, навсегда потерянные мощи преподобного Се рафима Саровского. С величайшим торжеством, крестным ходом через всю Россию, святые мощи были перенесены в Дивеево.
Когда архиереи во главе с патриархом Алексием при стечении тысяч и тысяч людей под пение хоров вносили мощи преподобного Серафима в дивеевский храм, в дверях стояла послушница Фрося, схи монахиня Маргарита, в полном облачении и держа ла в руках зажженную свечу.
Скончалась матушка 9 февраля 1997 года, в день церковной памяти новомучеников и исповедников Российских. Она и сама была исповедницей и новомученицей. Как и отец Иоанн (Крестьянкин), кото рый тоже умер в этот праздник через пять лет.
В праздник Крещения вода во всем мире становится святой
История, которая может войти в будущий «Пролог»
У одного известного в России духовника спро сили, как он, проведя долгие годы в заклю чении, совершал там Божественную литур гию. Старец отвечал:
— Многие священники знали текст литургии наи зусть. Хлеб, хотя и не пшеничный, можно было най ти без труда. Вино приходилось заменять клюквен ным соком. А вместо престола с мощами мученика, на котором по церковным правилам положено слу жить литургию, мы брали самого широкоплечего из наших собратьев — заключенных священников. Он раздевался по пояс, ложился, и на его груди мы совершали литургию. В лагере все были мученика ми и исповедниками и в любой момент могли при нять смерть за Христа.
— А как же, батюшка, вы освящали воду в день Крещения? Ведь молитвы на Крещение читаются однажды в год и они очень длинные.
— А нам и не нужно было помнить эти молит вы. Ведь если хотя бы в одном месте Вселенной в православном храме совершается Чин великого освящения воды, то по молитвам Святой Церкви освящается и «всех вод естество» — вся вода в мире делается крещенской и святой. В этот день мы бра ли воду из любого источника, и она была нетленной, благодатной, крещенской. И как всякая крещенская вода, не портилась по многу лет.
Специалисты по антирелигиозной пропаганде совсем недавно утверждали, что крещенская вода годами не портится потому, что священники тай но опускают в чаши серебряные слитки, монеты, кресты. По этому поводу церковные острословы придумали такую загадку: «Сколько ионов серебра содержится в литре крещенской воды, если освя щение проводилось в проруби, вырубленной на се редине Волги, в месте, где ширина реки достигает километра, глубина — семи метров, скорость тече ния — пяти километров в час, а крест, которым де ревенский батюшка освящал воду, за бедностью хра ма, — деревянный?»
Как-то летом один из древних печерских ста риков, сторож монах Аввакум, заявил в тра пезной после вечерних молитв, что больше не будет пускать в монастырь неправославных. Хва тит! Ходят по обители то размалеванные дамочки-туристки под ручку с мужиками-безбожниками, от которых за версту разит табачищем, то комму нисты с баптистами, то новоявленные экуменисты, то мусульмане в обнимку с нехристями-жидами. Надо этому положить конец!
Братия не придала стариковскому ворчанию зна чения, но кто-то все же спросил:
— А как же ты отличишь, православный идет че ловек или нет?
Аввакум крепко задумался. Но ненадолго.
— А вот кто прочтет Символ Веры, того я и пущу! А нет — гуляй за воротами, нечего тебе делать в мо настыре!
Все посмеялись над его словами, да и забыли. Но на следующее утро, когда монахи расходились после службы по послушаниям, они с удивлением заметили, что в обители непривычно безлюдно. Бродят и крестятся на храмы благочестивые палом ники, знакомые бабки подходят под благословение, странники с узелками отдыхают после литургии, юродивый бегает вокруг колодца. А вот обычные докучливые толпы туристов куда-то исчезли. Про сто Святая Русь! Видно, правда отец Аввакум чудит, держит свое слово.
Так оно и было. С раннего утра, заступив на де журство у Святых ворот, отец Аввакум от каждого входящего требовал прочесть Никео-Цареградский Символ Веры, составленный отцами двух первых Вселенских Соборов в IV веке. Расчет был гениаль но прост: любой воцерковленный православный уж точно знает этот текст наизусть.
С полшестого до десяти часов утра ни у одного из пришедших в монастырь с Символом Веры про блем не возникало. А вот после десяти из Пскова подъехал первый туристический автобус. Само со бой, никто из советских туристов экзамен Аввакума выдержать не смог. Все только ругались да угрожа ли, стоя перед наглухо закрытыми воротами. Но для старого солдата отца Аввакума, закончившего войну под Будапештом, эти угрозы были просто смешны.
Подъехал еще автобус. Следом подоспели инту ристы... К полудню у ворот обители собралась ог ромная разгоряченная толпа. Ее-то и увидел из окна своей черной «Волги» приехавший в монастырь на обед к отцу наместнику главный псковский надзи ратель над всей церковной жизнью — уполномочен ный по делам религий по Псковской области Нико лай Александрович Юдин.
В монастыре фамилию уполномоченного все под черкнуто произносили как «Иудин». И не потому, что этот уполномоченный был хуже других. Про сто любой надзиратель за церковной жизнью сам по себе являлся символом внешнего порабощения Церкви. Справедливости ради надо сказать, что Николай Александрович был довольно добродуш ным человеком, много лет проработавшим в орга нах, но не ожесточившимся от избытка власти. Тем не менее он был полноправным хозяином и вер шителем судеб всех проходящих по его ведомству священнослужителей. Любого священника он мог по личному усмотрению лишить так называемой «регистрации», и тот уже не имел права служить в храме. И это лишь самое малое. Неприязнь упол номоченного совершенно спокойно могла кончить ся для батюшки набором всех тех неприятностей, которые имел возможность обеспечить этот кадро вый сотрудник КГБ тому, кого бы посчитал опас ным для советского строя. Поэтому все настоятели, не говоря уже о простых батюшках, являлись в ка бинет уполномоченного по первому вызову.
Все, кроме наместника архимандрита Гавриила. Он был единственным, к кому, если надо было ре шить какой-то вопрос, Юдин приезжал сам. Почему так происходило? Думаю, наместник смог себя так поставить. И еще, отец Гавриил был сильный и неза висимый наместник. И очень жесткий: если уж чего- то решал, то всегда этого добивался.
Правда, некоторые ядовито предполагали, что уполномоченный Юдин ездит в монастырь «на ко вер», потому как у наместника звание выше. Но это были просто злые языки. Хотя понятно, что в те вре мена наместники и настоятели не могли не иметь взаимоотношений с представителями государствен ной власти.
Увидев вопиющий непорядок в своем «хозяй стве», Николай Александрович Юдин сразу вышел из машины. Быстро во всем разобравшись, он реши тельно пробрался сквозь толпу к воротам и грозно забарабанил кулаком по старинным, окованным же лезом дубовым доскам.
— Кто там?! Ну-ка открывай сейчас же!
— Читай Символ Веры! — раздался из-за ворот грозный глас монаха Аввакума.
— Что?! — не поверил своим ушам уполномочен ный.— Какой еще Символ Веры? Открывай, тебе говорят!
— Читай Символ Веры! — все так же непреклонно донеслось с той стороны.
У Николая Александровича от возмущения пере хватило дыхание:
— Да ты кто такой?! Ты что себе позволяешь? Я уполномоченный! Я — Юдин! Открывай сейчас же, или пожалеешь!!!
— Читай Символ Веры!
Этот возвышенный диалог продолжался минут десять.
Наконец, взглянув на часы, уполномоченный сдался:
— Открой, прошу тебя! Я уже на целых четверть часа к вашему наместнику опоздал. Представляешь, как он меня сейчас встретит?
За воротами повисла пауза. Видно, отец Аввакум яв ственно представил себе, что ждет этого несчастного.
— Да, тебе не поздоровится...— с пониманием вздохнул он. Но тут же несгибаемо повторил: — Чи тай Символ Веры!
— Да не знаю я этот ваш Символ! — взмолился уполномоченный. — Что хоть это такое?
Отец Аввакум снова крепко заду мался и наконец принял решение.
— Ну ладно, так и быть. Повторяй за мной.
И из-за ворот до неслись древние ве личественные слова Никео-Цареградского Символа Веры.
— Верую! — воз гласил Аввакум.
— Верую... — за травленно озираясь на туристов, выда вил из себя уполно моченный.
— Во единого Бога Отца!..— тор жественно продол жил Аввакум.
— Во единого Бога Отца... — обреченно повторил Юдин.
— Вседержителя!
— Вседержителя...
— Творца небу и земли!
— Творца... небу и земли...
После того как уполномоченный Совета по де лам религий по Псковской области всенародно засвидетельствовал последний догмат, заключен ный в великой молитве: «Чаю воскресения мерт вых и жизни будущего века. Аминь», — ворота
приоткрылись и пропустили чиновника в монас тырский двор.
Испепелив взглядом своего инквизитора и вы ругавшись сквозь зубы, уполномоченный бросился к настоятельскому корпусу, где его в весьма раздра женном состоянии духа встретил отец наместник.
— Что ж это вы, Николай Александрович, опаз дывать решили? Я уж полчаса как вас поджидаю! — недовольно укорил он гостя.
— Да что обо мне?! — кинулся в атаку уполномо ченный.— Это у вас тут невесть что творится! По ставили психически больного на ворота. Никого не пускает — требует ото всех читать какой-то Сим вол Веры! Там на площади автобусы, туристы! Ино странцы!!! Представляете, какой скандал сейчас на чнется?
Тут и наместник заволновался. Он немедля по слал отца эконома разобраться и навести порядок, а Аввакума сейчас же доставить в наместничий ка бинет для расправы.
Когда Аввакум вошел в обеденную залу, уполно моченный усилиями отца наместника, а также с по мощью обильных яств и французского коньяка был несколько успокоен.
Увидев сторожа, отец наместник гневно при встал в креслах.
— Ты что там устроил?! Без благословения, само чинно порядки свои в монастыре наводишь?!
А вот самочиние — это действительно тяжкий грех для монаха. Отец наместник был здесь совер шенно прав. И Аввакум мгновенно этот свой грех осознал. Он решительно шагнул к столу и бросился отцу Гавриилу в ноги.
— Виноват! Прости, отец наместник!
— Убирайся вон, самочинник! — загремел над ним наместник и даже отпихнул Аввакума сапогом.
Уполномоченный мстительно торжествовал. Когда он уехал, наместник снова потребовал к себе Аввакума. Тот, лишь войдя, сразу повалился в ноги.
Но отец наместник вызвал его совсем не для вы говоров:
— Ладно, молодец! На вот, бери! — добродушно проговорил отец Гавриил и сунул Аввакуму бутылку «Наполеона».
В тот вечер Аввакум и еще несколько старых монахов, бывших солдат, с удовольствием попро бовали, что такое знаменитый наместнический коньяк.
Казалось бы, что интересного и важного мо жет произойти на освящении квартиры или дома? Но и во время такой скромной службы люди, пусть ненадолго, но все же предсто ят пред Господом Богом. А этого достаточно, чтобы для тех, кто пока еще далек от Церкви, порой вдруг открылись совершенно поразительные, неизведан ные горизонты.
В жизни каждого человека — однажды, а может быть, и несколько раз — но непременно произойдут события, которые, как ни старайся, с рациональной точки зрения истолковать невозможно. Впрочем, если уж очень хочется себя пообманывать, то мож но счесть подобные случаи невероятными совпаде ниями или даже болезненной фантазией. Правда, если у такой невообразимой истории были и другие свидетели, дело осложняется. Но и тут есть шанс представить все случившееся, скажем, как коллек тивную выдумку, химеру.
Но как бы мы ни старались объяснить, за быть, а еще лучше — высмеять этот наш личный загадочный духовный опыт, мы никогда не сможем до конца освободить свою память от властно во рвавшейся в наше обыденное существование иной реальности.
А дальнейшее — задумаемся ли мы над случив шимся или предпочтем сделать вид, что ничего не произошло, — это уже в нашей власти. Только вот душа человеческая, уже после нашей смерти, расставшись с телом и представ перед новым ми ром, не сможет упрекнуть никого в своей неосве домленности. Не сможет надуться как школьник: «Это мы не проходили! Это нам не задавали!» И проходили, и задавали. И все что надо, каждому по-своему, разъясняли.
Впрочем, при всей своей значимости, такого рода события порой бывают весь ма ироничными и да же забавными.
В 90-е годы все кому не лень насмеш ничали над нецер ковными людьми, которые с серьез ным видом выстаи вали службы в пра вославных храмах. Они прилежно, но неуклюже крести лись, невпопад кла нялись и явно мало что понимали в про исходящем.
Еще любили хорошенько высмеять тех, кто приглашал батюшек освящать дома и квартиры. «Мода!» — злословили в их адрес юмористы.
А мне, признаться, всегда отрадно было видеть этих «подсвечников», как саркастически честили их остряки. Радостно за них становилось потому что они, пусть и неловко, но представали пред Госпо дом Богом в усердии и смирении. А такое бесследно никогда не проходит. Даже самые неискусные бого мольцы обязательно получат от Бога особые духов ные дары, совершат лично им предназначенные от крытия, которых хохмачам-насмешникам и во сне не увидеть.
Был у меня добрый знакомый, Олег Алек сандрович Никитин, заслуженный уче- ный-энергетик еще времен Советского Союза. В 90-е годы он руководил круп ным предприятием по эксплуатации и ре монту линий дальних электропередач, рас кинувшихся от Даль него Востока до Ка лининграда. Олег Александрович и его коллеги были людьми чрезвычайно инте ресными, но в цер ковной жизни, мягко говоря, разбирались мало. Такие классические советские ученые и директора-производственники старой закалки. Но в храм они все же стали наведываться время от времени.
На службах эти товарищи стояли — столбы стол бами. Точно как пресловутые «подсвечники». Пых тели, обливались потом, но и не сдавались, хотя вы держать полтора часа богослужения было для них истинным подвигом.
Как-то Олег Александрович объявил своим дру зьям и знакомым, что приглашает всех на новосе лье — небольшая дача в Калужской области, кото рую он строил много лет, готова к приему гостей. Меня он попросил еще и освятить новое жилище. После освящения предполагалось дружеское засто лье. Я привез в подарок семье Никитиных старин ный самовар и деревенского варенья к чаю.
Надо сказать, что в головах большинства наших соотечественников царил тогда полный религиоз ный сумбур. Начиная от самого кондового атеизма вплоть до веры в газетные гороскопы и в инопла нетян. Дочь Олега Александровича, Елена, очень красивая, образованная девушка, даже всерьез увлекалась прикладной магией. В этом не было ничего удивительного после десятилетий государ ственного атеизма. (Хотя и до революции у нас в России подобных вещей, признаться, хватало с избытком.)
Когда я приехал на дачу к Олегу Александро вичу, первым, кто меня встретил, оказался кар ликовый черный пудель. Я очень люблю собак, но тут мне попалось на удивление злобное суще ство. Захлебываясь неистовым лаем, пудель бро сился на меня, попытался укусить за ногу и слегка ободрал подрясник, так что пришлось даже хоро шенько отпихнуть его ботинком. Хозяева были весьма удивлены поведением своего песика, и дочь Олега Александровича поспешила подхватить его на руки.
Я опасливо покосился на вырывающуюся из рук Елены, клацающую зубами в мою сторону со бачонку. И сразу предупредил, что, когда мы бу дем освящать дом, пса в помещении быть не долж но. И не только потому, что этот карликовый цербер мне сразу как-то не понравился. Просто есть такое церковное правило, о чем я и сообщил хозяевам.
— Очень странное правило, — обиженно сказала Елена. Истеричный пудель был ее любимцем.
— Собака считается нечистым животным, — хму ро разъяснил я.
Елена возмутилась еще больше.
— А кошки? Кошки тоже нечистые животные?
— Нет. Только собаки. Собаки и свиньи.
Это я, конечно, в сердцах добавил. Свиньи были нечистыми тварями давным-давно, еще во времена Ветхого Завета, а теперь православные с большим удовольствием ими питаются. Но уж больно меня разозлил этот избалованный пудель.
— Свиньи?! — воскликнула Елена. — Да как вы мо жете сравнивать!
Ее поддержала супруга Олега Александровича:
— Что же, теперь после вашего освящения и со баку в доме нельзя будет держать? — поинтересова лась она.
— Да нет же! Но есть причины, по которым в Церкви собака считается нечистым животным. Не мы эти правила устанавливали, и не нам их
отменять. Это совсем не означает, что вашего пу деля надо выгонять из дома. Но, во всяком случае, священнодействия при нем совершать не положе но. Так что на время освящения его надо будет куда-нибудь покрепче запереть.
— Но все-таки можно хоть как-то объяснить, отчего именно собака у вас в Церкви нечистая? — не унималась Елена. — Что за дискриминация? В дру гих эзотерических учениях такого нет. Это просто случайные и надуманные измышления.
— Ничего случайного не бывает,— ответил я.— А что касается эзотерических учений... Вы не за думывались, Елена, почему, например, при ваших особых увлечениях мистикой у вас в доме живет именно черный пудель?
— И что же здесь странно го?
— А хотя бы то, что как раз в виде черного пуделя Мефи стофель явил ся Фаусту.
— Кто, про стите, явился? Мефистофель?
— Именно он. Тот самый бес из рома на Гёте «Фауст». Гёте перело жил одну древ нюю западную легенду.
Когда Фауст решил заключить сделку с дья волом, Мефистофель заявился к нему в гости именно в образе черного пуделя.
— И вы всерьез говорите о Мефистофеле? В наше время?
— Для тех, кто опрометчиво увлекся игрой в дур ную мистику, Мефистофель будет актуален и в наше, и в любое другое время. На самом деле это очень опасные забавы. Тех, кто легкомысленно доверяет ся ему, Мефистофель жестко берет на крючок. Так что совсем недаром у вас в доме поселился черный пудель.
— Он не поселился. Я сама его купила в элитном московском клубе.
— Конечно. Но купили не болонку, не той терьера, не белого пуделька, а именно черного!
Гости собрались вокруг и с нескрываемым инте ресом вслушивались в нашу дискуссию.
Елена рассмеялась.
— Батюшка, вы шутите! При чем здесь Мефи стофель? Просто вы — православный священник, и вам не нравится, что люди особыми, возможно, неизвестными вам путями исследуют тайны духов ного мира. А сейчас вы придираетесь к моей соба ке. Вы, наверное, так перепугались, когда она вас чуть не укусила, что готовы нам рассказывать про чертей, про ад и сковородки. И Мефистофелем еще пугаете!
Спорить с девушкой было непросто. Но тут мне на помощь пришел Олег Александрович. Он подхватил визжащего пуделя под мышку и отво лок его в сарай. А я, не без внутренних сомне ний, занялся приготовлением к освящению. Сла ва Богу, в доме не было никаких эзотерических изображений, картин и символов. А то бы при шлось, как уже случалось, долго убеждать снять их со стен.
На освящении вместе с хозяевами присутст вовали и гости. Когда обряд был закончен, все собравшиеся почувствовали: в доме что-то неуловимо изменилось. Так всегда бывает после этого священнодействия. И мы с Еленой уже ме нее насупленно смотрели друг на друга. В завер шение все громко, хотя и нестройно, пропели Олегу Александровичу и его семейству «Многая лета».
Один из энергетиков, живших по соседству, попросил меня освятить и его дом. Я конечно же не отказал, а Олег Александрович предупредил только, чтобы мы поторопились: пора было садить ся за праздничный стол.
Выйдя в сад, я встретил запоздавшего на ново селье гостя. Водитель с трудом нес за ним какой-то огромный подарок, завернутый в белую про стыню.
Минут за сорок управившись с еще одним освя щением, я вернулся к Олегу Александровичу в пред вкушении обеда. Но, войдя в гостиную, застал странную картину: гости, испуганные и бледные, стояли молча. А на Никитиных — Олеге Александ ровиче, Галине Дмитриевне и Лене — просто лица не было.
Первая мысль, которая пришла мне в голо ву, — от свечей, зажженных на освящении, что-то вспыхнуло, случился небольшой пожар. Я в тре воге оглянулся, ища следы огня, и вдруг в углу комнаты увидел... Мефистофеля! Да, да, это был самый настоящий Мефистофель — искусная скуль птура из черного чугуна в половину человеческо го роста. Мефистофель был изображен в виде испанского гранда, при шпаге и с тонкой, глумли вой ухмылкой на устах. Рядом со скульптурой си дел черный пудель. Он самозабвенно терся боком о холодный чугун. У меня даже мурашки побежали по телу.
— Что это?! — с ужасом прошептал я, вспоминая недавний разговор.
Судя по выражению лиц присутствующих, они тоже не забыли тему нашей беседы.
Оказалось, что запоздалый гость, которого я встретил по дороге — а им оказался Леонид Вла димирович Макаревич, руководитель громадного московского «Электрозавода», — привез в подарок на новоселье эту дорогую скульптуру знаменитого каслинского литья. Ее-то, завернутую в простыню, и принес за ним в дом водитель.
Когда Леонид Владимирович торжественно сдернул покрывало со своего замечательного подар ка, гости остолбенели. Их изумление и ужас только усилились, когда черный пудель, к тому времени уже выпущенный из своего заточения, вдруг подо шел к скульптуре, обнюхал ее и уселся рядом. Да еще стал ласково тереться боком о чугун, словно кошка. Такую картину я и застал, когда вошел в гостиную. Только Макаревич в полном недоумении в который раз спрашивал:
— Слушайте, да объясните же наконец, что про исходит?
Все вместе, дополняя друг друга, мы поведали изумленному Леониду Владимировичу эту стран ную историю. Сначала он заподозрил, что его ра зыгрывают, но в конце концов, должен был нам поверить — уж слишком взволнованны и искренни мы были. Да и поведение пуделя выглядило совер шенно поразительно.
Олег Александрович и вся его семья, извинив шись перед Леонидом Владимировичем, обра тились ко мне с просьбой забрать эту скульптуру и увезти ее куда угодно.
Макаревич пытался слабо протестовать:
— Но послушайте, товарищи! Это же просто сов падение!
— Да-да, конечно, совпадение! — горячо согла сился с ним Олег Александрович и, повернувшись ко мне, снова попросил: — Отец Тихон, очень вас прошу, заберите ее отсюда сейчас же.
Макаревич только руками развел.
Мы уложили скульптуру в багажник моей маши ны. У всех сразу улучшилось настроение, и мы усе лись за обед.
Возвращаясь домой, я как-то совершенно за был о скульптуре и еще пару дней возил ее по всей Москве. Наконец, я вспомнил, что за предмет находится у меня в автомобиле, и мы с моим дру гом, отцом Анастасием, поздним вечером отвез ли бронзового Мефистофеля к набережной Яузы и утопили в реке.
Нелепая, конечно, история. И какое-то со всем уж странное совпадение. Но только после этого случая Елена оставила свои увлечения эзо терикой. А Олег Александрович Никитин решил ходить в храм. Хотя и делал он это по какому-то своему, ему одному ведомому календарю и упрямо появлялся в церкви исключительно по праздникам Казанской иконы Божией Матери. Но об этом осо бый рассказ впереди.
Для священника его служение открывает нечто такое, что недоступно более никому. Не буду упоминать здесь о совершении Бо жественной литургии: происходящее у престола Божия в минуты Евхаристии — превыше всякого описания. Но и кроме литургии у священства есть такие исключительные возможности познания на шего мира и человека, о которых другие люди про сто не могут помыслить.
Врач и священник нередко присутствуют при последних минутах земной жизни христианина. Но священник — единственный свидетель послед ней исповеди. Речь не о том, в чем именно кается умирающий: грехи у людей, как правило, одни и те же. Но священник становится очевидцем, а зача стую и участником поразительных событий раскры тия таинства Промысла Божиего о человеке.
* * *
Древнее предание донесло до нас слова Христа: «В чем Я найду вас, в том и буду судить». В церковном народе издавна хранится вера, что если человек перед кончиной сподобится причаститься Святых Христовых Таин, то его душа сразу возносится к Богу, минуя все посмертные испытания.
Я нередко поражался, почему некоторые люди (и таких примеров хватает) могли всю жизнь посе щать храм, быть даже монахами, священниками или епископами, но обстоятельства перед их смертью вдруг складывались так, что они умирали без при частия. А другие в храм вообще не ходили, жили, что называется, неверующими, а в последние дни не просто являли самую глубокую веру и покаяние, но и, сверх всякого чаяния, Господь удостаивал их причащения Своих Тела и Крови.
Как-то я задал этот вопрос отцу Рафаилу (Ого родникову). Он вздохнул и сказал:
— Да, причаститься перед смертью!.. Об этом можно только мечтать! Я-то думаю, что если чело век всю жизнь прожил вне Церкви, но в последний момент покаялся, да еще и причастился, то Господь даровал ему это обязательно за какую-нибудь тай ную добродетель. За милосердие, например.
Подумав немного, отец Рафаил сам себя попра вил:
— Хотя — о чем мы говорим? Кто из людей может знать пути Промысла Божиего? Помните, у Исаии пророка: «Мои мысли — не ваши мысли, и ваши пути — не Мои пути». Мы порой так жестоко судим людей нецерковных! А на самом деле мы просто ничего не знаем...
Осенью 1994 года ко мне в Сретенский мона стырь приехал мой институтский товарищ Дмит рий Таланкин. Мы не виделись уже много лет. Дима принес печальную весть: профессор нашего института, великий актер и режиссер Сергей Федо рович Бондарчук находится при смерти. Дмитрий разыскал меня, чтобы исповедовать и причастить умирающего, который был еще и другом семьи Та ланкиных.
Я не встречался с Сергеем Федоровичем со сту денческих времен, но знал, что последние годы его жизни были омрачены отвратительной травлей, ко торую устроили замечательному художнику коллеги по кинематографическому цеху. Сергей Федорович стойко выдержал все. Бондарчук был не только раз носторонне одаренным, но еще и очень сильным, мужественным человеком. Однако здоровье его не обратимо пошатнулось.
Что касается духовной жизни Сергея Федорови ча, то, крещенный в детстве, он воспитывался и жил в атеистической среде, а на склоне лет сам пришел к познанию Бога. Но вероучение обрел не в Церкви, а в религиозных трудах Льва Николаевича Толсто го, перед гением которого преклонялся. Толстой, как известно, в конце XIX века предложил миру со зданную им самим религию. Несколько поколений русских интеллигентов пережили искушение тол стовством. У некоторых отношение к своему кумиру порой принимало форму настоящего религиозного почитания.
Дима рассказал, что в последние недели к фи зическим страданиям Сергея Федоровича приба вились еще и весьма странные, тяжкие духовные мучения. Пред ним как наяву представали образы давно умерших людей, прежних знакомых Сергея Федоровича — знаменитых актеров, коллег по ис кусству. Но теперь они являлись в самых чудовищ ных, устрашающих образах и истязали больного,
не давая ему покоя ни днем ни ночью. Врачи пыта лись помочь, но безуспешно. Измученный кошмара ми, Сергей Федорович пытался искать защиту в той самой толстовской религии. Но странные пришель цы, врывавшиеся в его сознание, лишь глумились и мучили его еще сильнее.
На следующее утро в квартире Бондарчуков меня встретили супруга Сергея Федоровича, Ирина Кон стантиновна Скобцева, и их дети — Алена и Федя. В доме царил печальный полумрак. Казалось, все здесь наполнено страданиями — самого умирающе го и его любящих близких.
Сергей Федорович лежал в просторной комнате с наглухо зашторенными окнами. Болезнь очень из менила его. Напротив кровати, прямо перед взором больного, висел большой, прекрасного письма пор трет Толстого.
Поздоровавшись с Сергеем Федоровичем, я при сел к его постели и сначала не мог не сказать ему, с какой благодарностью мы, выпускники разных факультетов ВГИКа, вспоминаем встречи с ним. Сергей Федорович благодарно сжал мою руку. Это ободрило меня, и я перешел к главной цели моего приезда.
Я сказал, что нахожусь здесь для того, чтобы напомнить о драгоценном знании, которое Цер ковь хранит и передает из поколения в поколение. Церковь Христова не только верит, но и знает, что смерть физическая — вовсе не конец нашего суще ствования, а начало новой жизни, к которой пред назначен человек. Эта новая жизнь бесконечна и открыта людям воплотившимся Богом — Госпо дом Иисусом Христом. Я поведал и о прекрасном, удивительном мире, бесконечно добром и светлом, куда Спаситель вводит каждого, кто доверится Ему от всего сердца. И о том, что к великому событию смерти и перехода в новую жизнь надо подгото виться.
Что касается устрашающих видений, так жестоко донимавших больного, здесь я без обиняков поста рался изложить учение и опыт Церкви о влиянии на нас падших духов. Современный человек с тру дом воспринимает эту тему. Но Сергей Федорович, видимо, на собственном опыте прочувствовал ре альность присутствия в нашем мире этих беспощад ных духовных существ и слушал очень внимательно. В преддверии смерти, когда человек приближается к границе между здешним и иным мирами, непро ницаемая ранее духовная завеса между ними ис тончается. Неожиданно человек начинает видеть новую для него реальность. Главным потрясением зачастую становится то, что эта открывающаяся ре альность бывает агрессивной и поистине ужасной.
Люди, далекие от Церкви, не понимают, что по при чине нераскаянных грехов и страстей человек ока зывается доступным для духовных существ, которых в Православии именуют бесами. Они-то и устраша ют умирающего, в том числе принимая облик неко гда знакомых ему лиц. Их цель — привести челове ка в испуг, смятение, ужас, в предельное отчаяние. Чтобы в иной мир душа перешла в мучительном со стоянии безнадежности, отчаяния, отсутствия ве ры в Бога и надежды на спасение.
Сергей Федорович выслушал все с заметным вол нением. Видно было, что многое он уже сам понял и осознал. Когда я закончил, Сергей Федорович ска зал, что хотел бы от всего сердца исповедоваться и причаститься Христовых Таин.
Прежде чем остаться с ним наедине, мне на до было сделать еще два важных дела. Первое из них было нетрудным. Мы с Аленой раздвинули тяжелые шторы на окнах. Солнечный свет хлы нул в комнату. Потом мы с домочадцами Сергея Федоровича на минуту вышли за дверь, и я, как мог, объяснил им, что безутешное горе и отчаяние родных усугубляют душевную боль умирающего. Переход близких в другую жизнь — конечно же событие печальное, но совершенно не повод для отчаяния. Смерть — не только горесть об оставляю щем нас человеке, но и великий праздник для хри стианина — переход в жизнь вечную. Необходимо всеми силами помочь ему подготовиться к этому важнейшему событию. И уж точно не представать перед ним в унынии и отчаянии. Я попросил Ири ну Константиновну и Алену приготовить празднич ный стол, а Федю — выставить лучшие из напитков, какие найдутся в доме.
Вернувшись к Сергею Федоровичу, я сообщил, что сейчас мы будем готовиться к исповеди и при чащению.
— Но я не знаю, как это делается, — предупредил Бондарчук доверчиво.
— Я вам помогу. Но только веруете ли вы в Госпо да Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа?
— Да, да! Я в Него верую! — сердечно проговорил Сергей Федорович.
Потом, вспомнив что-то, замялся и добавил:
— Ноя... я все время просил помощи у Толстого...
— Сергей Федорович! — горячо сказал я.— Тол стой был великий, замечательный писатель! Но он никогда не сможет защитить вас от этих страшных видений. От них может оградить только Господь!
Бондарчук кивнул.
Надо было готовиться к совершению Таинства. Но на стене перед взором больного по-прежнему, как икона, висел портрет его гения. Поставить Святые Дары для подготовки к причащению мож но было только на комоде, под изображением писателя. Но это представлялось немыслимым! Толстой при жизни не просто отказывался верить в Таинства Церкви: долгие годы он сознательно и жестоко глумился над ними. Причем с особой изощренностью — именно над Таинством при чащения. Бондарчук знал и понимал все не хуже меня. С его разрешения я перенес портрет в гости ную, и это стало вторым делом, которое было ис полнено.
В доме Бондарчуков была старинная, в потемнев ших серебряных ризах икона Спасителя. Мы с Фе дей установили ее перед взором больного, и Сер гей Федорович, оставив наконец позади все ветхое и временное, совершил то, к чему Господь Своим Промыслом вел его через годы и десятилетия. Бон дарчук очень глубоко, мужественно и искренне ис поведовался пред Богом за всю свою жизнь. Затем в комнату пришла вся семья, и Сергей Федорович — впервые после своего далекого детства — причас тился Святых Христовых Таин.
Все были поражены, с каким чувством он это со вершил. Даже выражение боли и мучения, не схо дившее с его лица, теперь исчезло.
Закончив с главным, мы накрыли прекрасный стол у постели больного. Федя налил всем понемногу красного вина и старого отцовского коньяка. Мы устроили настоящий безмятежный и радостный праздник, поздравляя Сергея Федоровича с первым причащением и провожая в таинственный «путь всея земли», который ему вскоре надлежало пройти.
Перед моим уходом мы с Сергеем Федоровичем снова остались наедине. Я записал на листке и по ложил перед ним текст самой простой, Иисусовой молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Никаких молитв Сергей Фе дорович не знал. И конечно, ничего более сложно го выучить уже не мог. Да в этом и не было нужды! Потом я снял со своей руки монашеские четки и на учил Сергея Федоровича, как по ним молиться.
Мы простились.
Прошло несколько дней. Мне позвонила Алена Бондарчук и рассказала, что состояние отца рази тельно изменилось. Ужасные видения больше не тревожили его. Он стал спокоен, но как-то явст венно отрешился от мира. Алена сказала, что часто видит, как отец лежит, подолгу глядя на икону Спа сителя, или, закрыв глаза, перебирает четки, шепча молитву. Иногда он прижимал к губам крестик на четках. Это означало, что физическая боль станови лась нестерпимой.
Прошла еще неделя. По приглашению заведу ющего нейрохирургическим отделением Москов ской областной больницы я с утра освящал опе рационные и реанимацию. Там-то и нашли меня Дима Таланкин и Федя Бондарчук. Оказалось, что Сергея Федоровича перевезли в Центральную кли ническую больницу и врачи объявили, что все мо жет произойти со дня на день. Со мной были Свя тые Дары для причащения больных, и мы сразу же поехали в ЦКБ.
Сергей Федорович нестерпимо страдал. Когда я подошел к нему, он приоткрыл глаза, давая по нять, что узнал меня. В его руке были четки. Я спро сил, хочет ли он причаститься. Сергей Федорович еле заметно кивнул. Говорить он уже не мог. Я про чел над ним разрешительную молитву и причастил. Потом у его кровати, на коленях, мы со всей его се мьей совершили канон на исход души.
В Церкви есть одно особенное молитвенное по следование, которое называется «Когда человек долго страждет». Эту молитву читают, если душа умирающего долго и мучительно расстается с те лом, когда человек хочет, но не может умереть.
Видя состояние больного, я прочел у его из головья эту молитву. В ней Церковь предает сво его сына в руки Божии и просит освободить его от страданий и временной жизни. Перекрестив Сергея Федоровича в последний раз, я простился с ним. Мы с Димой Таланкиным покинули боль ничную палату, оставив умирающего в окружении родных.
Как ни скорбно зрелище предсмертных страда ний, но жизнь берет свое. У нас с Димой с самого утра не было во рту ни крошки, поэтому мы решили заехать на Мосфильмовскую, домой к Таланкиным, пообедать.
На пороге нас встретили заплаканные родители Дмитрия — Игорь Васильевич и Лилия Михайловна.
Им только что позво нила Алена и сообщи ла, что Сергея Федо ровича не стало.
Здесь же, в квар тире, мы сразу отслу жили панихиду.
На этом историю о христианской кон чине замечательного человека и великого художника Сергея Федоровича Бондар чука можно было бы завершить. Если бы не одно более чем странное происше ствие, о котором нам с Дмитрием по ведали его родите ли. Честно говоря, я долго думал, стоит ли упоминать об этом. Не знаю, как воспри мут рассказ Дими ных родителей даже церковные люди, не назовут ли его фантазиями или просто совпадени ем... Но, в конце концов, эта история была и остает ся всего лишь сокровенным семейным преданием семьи Таланкиных, о котором мне разрешено на писать.
Бывают странные, но совершенно реальные со бытия в жизни людей — постороннему наблюдате лю они, скорее всего, покажутся случайностью или смешной нелепицей. Но для тех, с кем эти события произошли, они навсегда останутся подлинным от кровением, изменившим всю жизнь, все прежнее миропонимание.
Поэтому я все же оставлю хронику того дня без купюр. И повествование двух вполне здравомыс лящих людей — народного артиста Советского Сою за, режиссера Игоря Васильевича Таланкина и его супруги, профессора Лилии Михайловны Талан киной,— передам точно в таком виде, в каком мы с Дмитрием его услышали.
Итак, когда мы завершили первую панихиду по Сергею Федоровичу, родители Димы с расте рянностью поведали нам, что за несколько минут до того, как им позвонила Алена Бондарчук, про изошла непонятная и в высшей степени странная история.
Они сидели в комнате, еще не зная о кончине своего друга. Вдруг за окнами послышалось, все на растая, карканье ворон. Звук усиливался и стал поч ти оглушительным. Казалось, неисчислимая стая воронья пролетает над домом.
Удивленные супруги вышли на балкон, и им пред стала картина, подобную которой они раньше никогда не видели. Небо в буквальном смысле заслонила черная туча птиц. Их пронзительные крики были нестерпимы.
Балкон выхо дил прямо на лесопарк и на больницу, где, как знали Та ланкины, ле жал при смер ти их друг.
Бесчислен ное полчище неслось именно оттуда.
Это зрелище навело Игоря Васильевича на мысль, ко торую он вдруг с абсолютным убеждением высказал жене:
— Сергей умер только что... Это бесы отошли от его души!
Сказал — и сам удивился тому, что произнес.
Стая пронеслась над ними и скрылась среди туч над Москвой. Через несколько минут позвонила Алена...
Все произошедшее в тот день — и саму смерть Сергея Федоровича, и необычное явление, случившееся в минуту этой смерти,— Игорь Васильевич и Лилия Михайловна Таланкины восприняли как послание к ним их умершего друга. Разубедить их не могли ни друзья, ни мы с Димой, ни даже их собственный интеллигент ский скепсис. Хотя, насколько я помню, никог да больше супруги Таланкины не рассказывали о событиях, в которых угадывалась бы какая-то мистика. Мне довелось крестить их, и постепен но они стали христианами глубокой и искрен ней веры.
Прихожанка нашего монастыря Мария Геор гиевна Жукова, дочь знаменитого маршала Георгия Константиновича Жукова, как-то с печалью рассказала мне, что ее бабушка по матери, Клавдия Евгеньевна, которой исполнилось уже во семьдесят девять лет, не причащалась с самого дет ства. Беда была еще и в том, что Клавдия Евгеньевна уже несколько лет страдала старческим умственным расстройством. Доходило до того, что она не узна вала даже любимую внучку и, увидев Марию Георги евну, совершенно спокойно могла сказать: «Вы кто? А где же моя внучка? Где Маша?» Мария Георгиев на заливалась слезами, но врачи говорили, что это необратимо. Так что даже просто понять, желает ли Клавдия Евгеньевна исповедоваться и причастить ся и вообще захочет ли видеть в своей комнате свя щенника, не представлялось возможным.
Знакомые батюшки, к которым обращалась Ма рия Георгиевна, только руками разводили: при чащать старушку, не зная, верует ли она в Бога (всю свою сознательную жизнь Клавдия Евгеньевна
была членом компартии, атеисткой), никто не ре шался.
Мы с Марией Георгиевной долго размышляли над этой необычной ситуацией, но так ничего и не смогли придумать. В конце концов я не нашел ниче го лучшего, как сказать:
— Знаете, Маша, одно дело — наши человеческие рассуждения, а другое — когда мы придем к вашей бабушке со Святыми Христовыми Тайнами. Может, Господь каким-то образом Сам все управит. А боль ше нам и рассчитывать не на что.
Мария Георгиевна согласилась.
Но предложить-то я предложил, но, честно при знаться, сам мало верил в успех. А потому, к своему стыду, долго откладывал посещение больной: как-то не по себе идти со святым причастием к человеку, который, скорее всего, даже не поймет, зачем ты
в его доме появился. Кроме того, как всегда, возни кали срочные дела — то одни, то другие...
Наконец Мария Георгиевна проявила поистине отцовскую, жуковскую настойчивость. Да и мне ста ло стыдно за свое малодушие. В итоге в ближайшие дни мы решили осуществить два дела сразу: освятить маршальскую квартиру и попытаться исповедовать и причастить бабушку. Если она, конечно, сама этого захочет и правильно воспримет мой визит. Последнее было немаловажно: Мария Георгиевна предупредила, что бабушка может и рассердиться. И еще оказалось, что она совершенно не переносит людей в черной одежде. Час от часу не легче! Пришлось наспех шить белый подрясник.
Наконец мы отправились освящать квартиру мар шала Жукова и причащать его тещу. К слову, теща-то была непростая — пожалуй, единственная теща за всю историю человечества, чей зять (и какой зять! Георгий Константинович Жуков был чрезвычайно требовате лен к людям) выразил ей публичную благодарность на обороте титульного листа книги своих воспоминаний.
Признаюсь, не без страха, в белом подряснике, со Святыми Дарами в дарохранительнице, я вошел в комнату, где лежала в постели маленькая, сухонькая старушка, очень аккуратная и благообразная.
Робко оглядываясь на Машу, я подошел к крова ти и осторожно произнес:
— Э-эээ... Здрасьте, Клавдия Евгеньевна.
Бабушка смотрела в потолок рассеянным, отсут ствующим взглядом. Потом она медленно поверну лась ко мне.
И тут взгляд ее стал совершенно иным.
— Батюшка! — воскликнула она. — Наконец-то вы пришли! Как долго я вас ждала!
Я растерялся. Мне рассказывали, что старушка в глубоком маразме (назовем вещи своими имена ми), что она уже несколько лет как лишилась разу ма, и вдруг... В полном недоумении я повернулся к Марии Георгиевне.
Но если я испытывал удивление, то Маша и ее подруга, которую она пригласила на освящение квартиры, были просто потрясены! Мария Георги евна заплакала и выбежала из комнаты, а подруга объяснила мне, что ничего подобного — в смысле разумной речи — им не приходилось слышать от Клавдии Евгеньевны уже третий год.
Между тем старушка продолжала:
— Батюшка! Но что же вас так долго не было?
— Простите, пожалуйста, Клавдия Евгеньевна! — от всего сердца попросил я. — Виноват! Но вот сей час все-таки пришел...
— Да, да! И мы с вами должны сделать что-то очень важное! — сказала теща Жукова. И встрево женно добавила: — Только я не помню — что?
— Мы должны с вами исповедоваться и прича ститься.
— Совершенно верно. Только вы, пожалуйста, мне помогите.
Нас оставили вдвоем. Я подсел на стульчик к кро вати, и, с моей помощью конечно, Клавдия Евгеньев на на протяжении получаса искренне и бесстрашно исповедовалась за всю свою жизнь начиная с деся тилетнего возраста, когда она, еще гимназисткой, последний раз была у исповеди. При этом она обна ружила такую поразительную память, что я только диву давался.
Когда Клавдия Евгеньевна закончила, я пригла сил Машу и ее подругу и при них торжественно прочитал над старушкой разрешительную молитву. Она же, сидя в кровати, просто сияла.
Наконец мы причастили ее Святых Христовых Таин. Удивительно, но когда я начал читать поло женную пред причащением молитву: «Верую, Гос поди, и исповедую...», Клавдия Евгеньевна сама сложила крестообразно руки на груди, как это и по ложено. Наверное, на память к ней вернулись обра зы давнего детского причастия.
Мы дали бабушке просфорку, размоченную в свя той воде, и Клавдия Евгеньевна улеглась, спокойная и умиротворенная, с удовольствием пожевывая про сфорку беззубым ртом.
Мы взялись за освящение квартиры. Когда я с ча шей святой воды снова зашел в комнату Клавдии Евгеньевны, она вынула изо рта просфорку и при ветливо мне кивнула.
После освящения мы с Марией Георгиевной, ее сыном Егором и подругой сели за стол перекусить. За разговором прошло, наверное, часа полтора.
Собравшись домой, я зашел проститься с Клавдией Евгеньевной. Старушка по-прежнему лежала в кровати, но я сразу заметил, что с лицом ее что-то случилось. Левая половина как бы опала и была совершенно непо движной. Я кликнул Марию Георгиевну. Та бросилась к бабушке, стала спрашивать, что с ней, но Клавдия Евгеньевна не отвечала. Мы решили, что это паралич.
Так оно и оказалось. Слова покаяния на испове ди были последними, которые Клавдия Евгеньевна произнесла в своей жизни. Вскоре она скончалась. По благословению Святейшего Патриарха мы отпе вали ее у нас в Сретенском монастыре. Министерст во обороны выделило для похорон тещи маршала Жукова специальную военную команду.
В городе Старая Руса служил старый свя щенник архимандрит Клавдиан (Моденов). Было ему далеко за восемьдесят, но памятью он обладал феноменальной. Он не просто лично знал почти всех архиереев и многих священников Русской Православной Церкви, особенно старше го возраста, но мог точно сказать, когда у того или другого была хиротония* в священный сан, как звали у такого-то священника матушку, сколько тот или иной монах отсидел, по какой статье и в ка ких лагерях. Короче говоря, отец Клавдиан был, как это говорится, ходячей церковной энциклопе дией.
Как-то мы оказались с ним на престольном празд нике в Троице-Сергиевой лавре. Впереди нас нето ропливо шли два известных митрополита.
— Смотри, как важно шествуют эти мальчики! — заметил отец Клавдиан.
— Какие «мальчики»? — удивился я.
— Ну вот эти, впереди.
— Так это же архиереи, владыки!
— А для меня они мальчишки! — шутя сказал отец Клавдиан. — Я обоих водил вокруг престола на их священнической хиротонии.
Это означало, что отец Клавдиан был старшим священником на той, бывшей много лет назад, ли тургии, когда юных дьяконов, будущих архиереев, делали священниками.
Я уже говорил о том, что мы, послушники, весь ма скептически, с критикой относились к экумени ческой деятельности митрополита Нико дима (Ротова). Од нажды отец Клавдиан стал невольным сви детелем такого разго вора. Услышав наши осуждения и дерзкие слова, он в сердцах топнул ногой и гроз но повелел:
— Молчите! Вы ни чего не понимаете! Как вы можете судить об этом архиерее?
Умер отец Клавди ан на праздник Рож дества Пресвятой Бо городицы. В тот день он совершил Боже ственную литургию, а значит и причастил ся Святых Христовых Таин. Потом испове довал, отпевал.
Дома он, усталый, лег в кровать и по четкам наизусть помянул всех, кого знал за свою долгую жизнь — обычно он по памяти только за упокой перечислял имена около двух тысяч человек - это входило в его ежедневное молитвенное правило. Сделав это он позвал попрощаться своего воспи танника дьякона Василия Середу, но не дождался его и умер с четками в руках
Хоронили его в пещерах Псково-Печерского мо настыря. Он часто приезжал сюда помолиться и по беседовать с отцом Иоанном.
Преддверие смерти — странное и загадоч ное время в жизни человека. У кого-то, как у Сергея Федоровича Бондарчука, начина ет стираться грань между нашим и иным мирами. А люди, жившие подвижнической жизнью, порой обретают от Господа вйдение, которое им раньше было недоступно.
Жил в Псково-Печерском монастыре старый-престарый схимник отец Киприан. Ничем особенным он не выделялся, в монастырь из мира пришел уже в преклонном возрасте и, казалось, незаметно коро тал свой монашеский век. Было, правда, одно непри ятное обстоятельство: его подозревали в доноси тельстве на братию наместнику. Соответствовало это действительности или нет, не знаю. Может, у кого-то были основания так думать, а может, слухи возник ли из-за того, что Киприан вечно бродил по мона стырю, сгорбившись и шаркая ногами, и мог неожи данно появиться то там, то здесь. Во всяком случае, некоторые прямо называли его стукачом. Сам отец Киприан относился к этому вполне добродушно.
Незадолго до его кончины мы стали замечать за ним удивительные вещи.
Как-то наместник с утра уехал по делам. Я был поставлен дежурить на Успенской площади. В мои обязанности входило в том числе незамедлительно открывать небольшие воротца для подъезжающих машин. А автомобиль к Успенской площади мог подъехать, как правило, только один — наместника. Если дежурный опаздывал к воротам и наместнику приходилось ждать, разгон был неминуем.
Однако теперь, узнав, что наместник уехал во Псков, я решил сходить на коровник, где нес послу шание мой товарищ Сергей Горохов. Мы сидели на солнышке и о чем-то увлеченно беседовали, когда мимо нас своей шаркающей походкой, опираясь на палочку, проходил отец Киприан. Поравнявшись с нами, он вдруг остановился и, обратившись ко мне, прикрикнул:
— Эй, Георгий, беги скорее открывать ворота! Наместник возвращается, попадет тебе!
Мы с Сергеем недоверчиво переглянулись. О чем это он? Наместник недавно уехал, он и до Пскова-то еще не добрался. Никаких признаков приближения машины не было.
— Беги, беги, а то пропадешь! — снова прикрик нул отец Киприан и даже потряс своей палкой.
Хоть я и не поверил ему, но все-таки счел за бла го распроститься с моим другом и неспешно отпра вился к своему посту на Успенскую площадь.
Каково же было мое удивление, когда за спиной я вдруг услышал знакомый звук клаксона. Сомнений не было: машина наместника подъехала к нижним воротам монастыря и меньше чем через минуту будет на Успенской площади. Видимо, наместник
зачем-то спешно вернулся. Я бросился бегом и еле- еле успел пропустить машину через свои ворота.
Вечером в келье послушников мы спорили, ка ким образом Киприан мог узнать о возвращении машины наместника, которая к той минуте, когда схимник предупредил меня об этом, была киломе трах в двух от монастыря. Мои друзья вспомнили, что тоже начали примечать за отцом Киприаном подобного рода особенности.
Вскоре схимник слег, и мы пришли навестить его в Лазаревский больничный корпус. По правде говоря, мы ждали, что он, раз уж стал прозорливым, скажет нам что-нибудь особенно мудрое и важное. Но отец Киприан, глядя на нас добрыми глазами угасающего человека, только улыбался и повторял:
— Господь благословит вас, деточки мои!
Вот такие истории происходят сегодня в Москве
Олег Александрович Никитин был не очень церковным человеком. В этой книжке уже есть история об освящении его дома, о черном пуделе и о скульптуре Мефистофеля, по даренной ему на новоселье. Но долгие годы Олег Александрович усердно ратовал за возрождение одного разрушенного храма — Казанской иконы Божией Матери в Рязанской области. Почему именно эта церковь так ему приглянулась, сказать не могу. Но два раза в год — на летнюю и зимнюю Казан скую — он обязательно присутствовал на службе в этом разоренном сельском храме, куда мы, монахи Сретенского монастыря, приезжали служить литур гию. Несколько раз Олег Александрович исповедо вался здесь и причащался. Так продолжалось много лет, но дальше его воцерковление никак не шло.
В тот же праздник Казанской иконы Божией Ма тери Господь и забрал Олега Александровича из это го мира. 21 июля 2003 года, на летнюю Казанскую, Никитин почему-то впервые не приехал в храм на службу. Позвонил, сослался на неотложные
обстоятельства. Вечером того же дня нам сообщи ли, что Олега Александровича не стало: на трассе в Подмосковье его водитель не справился с управ лением.
Но я хочу рассказать историю, которой Олег Александрович удивил нас, его друзей, уже после своей смерти.
Спустя несколько месяцев после кончины он явился во сне своей дочери Елене. В этом нет ниче го особенного, но сон был столь отчетлив, что за помнился Елене до деталей.
Олег Александрович обратился к дочери с насто ятельной просьбой. «Пожалуйста, непременно пере дай от меня поздравление Демиртчану. У него сегод ня юбилей!» — настойчиво просил покойный Олег Александрович. Надо сказать, при жизни он никогда не забывал друзей и всегда звонил им в дни рождения.
«Какому Демиртчану?» — удивлялась и во сне, и проснувшись Елена. Как ни странна была вся эта история, все же они с мамой, Галиной Дми триевной, решили позвонить близкому другу и кол леге
Олега Александровича, быв шему заместителю мини стра энергетики Виктору Васильевичу Кудрявому. Тот сразу и без труда ответил на вопрос женщин, поскольку именно в эту минуту соби рался на торжества по слу чаю восьмидесятилетия их с Олегом Александровичем коллеги академика Камо Серобовича Демиртчана.
Просьба Олега Алексан дровича, разумеется, была исполнена. Виктор Васи льевич Кудрявый объ явил гостям, что имеет особое, очень важное поручение, и передал потрясенному юбиля ру поздравление от по койного Олега Александровича Никитина.
Вот такие истории происходят в сегодняшней Москве.
Когда мы начинали возрождать Сретенский монастырь, у нас возникла одна серьезная проблема: среди прихожан почти не было старушек. Все прихожане либо молодые, либо сред него возраста. Когда же в храме стали появляться первые бабушки, мы так возрадовались, что готовы были пылинки с них сдувать. Еще бы! Их появление означало, что старые москвичи признали наш мо настырь.
Среди этих бабушек пришла и Любовь Тимо феевна Чередова. В 1996 году мы торжествен но отпраздновали ее день рождения — сто лет! Но не это было главным. Любовь Тимофеевна оказалась последней дожившей до наших дней ду ховной дочерью настоятеля нашего Сретенского монастыря новомученика архиепископа Илариона. В 20-е годы она мужественно отправилась вслед за владыкой Иларионом в ссылку. Не смогла она пробраться лишь на Соловки, где владыка провел большую часть своих тюремных сроков. Она нахо дилась и среди тех, кто в 1929 году хоронил этого
мужественного и несломленного подвижника. Она сохранила глубокую преданность владыке Илариону и необычайное духовное единение с ним до кон ца своих дней.
Любовь Тимофеевна так и не вышла замуж. Была ли она тайной монахиней, не знаю, но вела она настоящую иноческую жизнь. Вполне возмож но, что владыка Иларион в те страшные для Церк ви годы постриг ее в монашество с обетом, что она никому и никогда об этом не скажет.
Любовь Тимофеевна не сомневалась в святости своего великого духовного отца и молила Господа, чтобы ей дожить до того дня, когда совершится его церковное прославление.
Пока Любовь Ти мофеевна была в си лах, она приезжала в монастырь. Мы по сылали за ней маши ну, а в храме сажали на стульчик, и так она молилась за ли тургией. Любовь Ти мофеевна прекрасно помнила службы вла дыки Илариона здесь, в этом храме, и мы почитали ее присут ствие в возрождющемся Сретенском монастыре как осо бое благословение нашего великого на стоятеля.
Несколько лет мы готовили материалы к канони зации священномученика Илариона и, надо сказать, боялись, что Любовь Тимофеевна не доживет до за ветного часа. Через какое-то время она уже не могла ездить в монастырь. Мы стали причащать ее дома. И всякий раз она с надеждой спрашивала, как идут дела с прославлением ее духовного отца. Ей шел уже сто второй год.
Тем временем в монастырском храме мы отре ставрировали небольшой придел и устанавливали в нем иконостас. Среди прочих икон был заказан и образ священномученика Илариона. Конечно, мы написали икону заблаговременно, еще до про славления, но по церковным правилам икона счи тается освященной, когда подписывается именем святого. Наша икона была пока без надписи и ждала часа, когда церковная власть утвердит почитание священномученика, нашего настоятеля и небесного покровителя. Как бы то ни было, когда иконостас установили, наш храм стал единственным в России, где была икона этого пока еще не прославленного, но очень почитаемого церковным народом новомученика.
Наконец, перед очередным заседанием Комис сии по прославлению святых, митрополит Ювена лий, ее председатель, сказал мне, что дело по про славлению архиепископа Илариона практически решено. На следующий день я приехал к Любови Тимофеевне и сообщил ей радостную весть.
— Я знала, что не умру, пока не узнаю об этом! — еле слышно сказала она.
Это было похоже на то, как в Евангелии старец Симеон дождался встречи со Христом и произнес: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко...» Через
несколько дней Лю бовь Тимофеевна отошла ко Господу.
Отпевать Любовь Тимофеевну Чередову привезли в Сре тенский монастырь, в тот самый малень кий придел, где мы только что заверши ли установку ико ностаса с образом владыки Илариона. Так что наша самая старая прихожанка лежала в гробу прямо перед образом сво его духовного отца. И если в 1929 году она была на отпе вании владыки, то теперь он своей иконой провожал ду ховную дочь «в путь всея земли».
11 февраля 1998 го да около одиннадцати утра, во время отпевания Любови Тимофеевны, в Но водевичьем мона стыре на заседании Комиссии по кано низации святых было
принято решение о передаче на Архиерейский Собор Русской Православной Церкви материалов по прославлению священномученика Илариона. Когда об этом радостном известии по телефону сообщили в Сретенский монастырь, гроб с телом Любови Тимофеевны под колокольный звон и пе ние «Святый Боже...» обносили вокруг собора.
Есть человеческие грехи, которые врачуются покаянием. А есть особые грехи — против Церкви. Они настолько могут разлучить че ловека с Богом, что даже не допускают его к пока янию.
Однажды, когда я служил в Донском монастыре, меня остановила возле храма средних лет высокая женщина.
— Батюшка, можно ли мне молиться за моего по койного отца? — спросила она.
— Конечно, можно! — бросил я на бегу.
Но потом все же остановился и на всякий случай уточнил:
— Простите, пожалуйста, а кто ваш отец?
— Мой папа был митрополитом, — ответила жен щина.
Это было сильно!
— Как — митрополитом? — изумленно переспро сил я. — А его имя?
— Митрополит Александр Введенский, — ответи ла женщина.
Это было еще сильнее. В Церкви хорошо помнят имя священника Александра Введенского. Он был одним из вдохновителей так называемого обновлен ческого движения в Русской Церкви в 20-30-е годы. Введенский и его последователи готовы были рево люционно менять основные правила и Устав Русской Церкви. На совести многих из них доносы в НКВД, содействие в репрессиях против православных ми рян, священников и епископов. Обновленцы учинили раскол в Русской Церкви, а грех раскола, по словам святителя Иоанна Златоуста, не смывается даже му ченической кровью.
Женщину, обратившуюся ко мне, звали Тамарой Александровной. Введенский женился во второй раз, уже будучи обновленческим «митрополитом», и в этом браке родились сын и дочь.
— Что я вам могу посоветовать? — сказал я в кон це концов женщине. — Вы дочь своего отца и, конеч но, не можете не молиться за него. Более того, это ваш долг. Но поминовение вашего отца на литургии невозможно. Он сознательно порвал с Церковью, и, на сколько известно, никакого покаяния и воссоединения с нею им совершенно не было. Но, еще раз, вы можете и должны поминать его дома, в частной молитве.
На том мы и порешили. Женщина потом не раз при ходила в монастырь. Она оказалась удивительно доброй и отзывчивой христианкой, много и самоотверженно помогала больным, бездомным, старикам. Думаю, это было самой действенной молитвой за ее отца.
Как-то раз она подошла ко мне с просьбой при частить ее престарелую мать, ту самую вторую жену Александра Введенского. Мы договорились, что на следующее утро я приду в храм за час до на чала службы, чтобы была возможность побольше
времени уделить для исповеди. Как сказала Тамара, ее мать никогда не причащалась в православной церкви и лишь в те годы, когда ее муж возглавлял об новленчество, участвовала в его службах, которые и Таинствами-то назвать невозможно.
Но наутро я прождал их зря. Позвонила расстро енная Тамара и рассказала, что, когда они с братом пришли за мамой, та натянула на голову одеяло и ка тегорически отказалась ехать. Хотя накануне, каза лось, готова была исповедоваться и причаститься. Зная, что у стариков могут быть всякие капризы, я ска зал, что все равно надо взять Святые Дары и причас тить ее дома.
Тамара с сожалением отказалась.
— Это невозможно, батюшка, — сказала она. — Вы не сможете войти к ней в квартиру.
— То есть как — не смогу?
— Ну просто не сможете!
— Но почему?
Тамара объяснила, что в квартире ее матери жи вут кошки. Причем, сколько их там, никто не знает. Кошки рождаются и умирают. Уже много лет старая женщина не позволяет сделать в своей квартире да же уборку. Переступить порог ее жилища решаются только сын и дочь.
Я мысленно содрогнулся, представив себе эту картину. Кроме того, была особая причина, по ко торой идти в этот дом совсем не хотелось: с детства у меня жестокая аллергия на кошачью шерсть.
Но Тамара нашла выход. Она сказала, что завтра перевезет мать в квартиру к своему брату и там ее можно будет спокойно причастить. На том мы и по решили. Но поздно вечером Тамара позвонила и со общила, что несколько часов назад ее мать умерла...
Как Булат стал Иваном
Жена Булата Окуджавы, Ольга, приезжала к отцу Иоанну (Крестьянкину) в Пско во-Печерский монастырь. В разговоре с батюшкой она как-то посетовала, что ее знамени тый муж не крещен и даже не хочет креститься — он равнодушен к вере.
Отец Иоанн сказал ей:
— Не печалься, еще крестится. Ты сама его окрес тишь.
Ольга была очень удивлена и только спросила:
— Как же я смогу окрестить его?
— А вот так и окрестишь!
— Но как же его назвать? Ведь Булат — имя непра вославное.
— А назовешь его, как меня, Иваном! — сказал отец Иоанн и заторопился по своим делам.
И вот спустя много лет Булат Окуджава умирал в Па риже. За несколько минут до смерти он сказал жене, что хочет окреститься. Звать священника было уже поздно, но Ольга знала, что в таких случаях умирающего может окрестить любой мирянин. Она лишь спросила мужа: «Как тебя назвать?» Он подумал и ответил: «Иваном». И Ольга сама окрестила его с именем Иоанн.
Только затем, стоя над ним, уже умершим, она вспомнила, что лет пятнадцать назад в Псково-Печерском монастыре ей говорил обо всем этом архи мандрит Иоанн.
В первый год после крещения я гостил на при ходе у моих новых друзей — отца Рафаила и отца Никиты. Хотя что к тому времени я стал часто бывать в монастыре, но сам о мона шестве не помышлял. Напротив, всерьез собирал ся жениться. Невеста моя была, наверное, самой красивой девушкой в Москве. Во всяком случае, многие так считали, и мне это, конечно, льстило. Дело шло к свадьбе. Так что я не только наслаж дался новыми впечатлениями от открытия духов ной жизни, но и мечтал о будущем счастье. Хо дил на рыбалку, вялил пойманную рыбу, валялся на солнышке и предвкушал, что совсем скоро нач нется новая жизнь — семейная. А кроме того, как уютно будет осенью посидеть где-нибудь в Замо скворечье, попить с приятелями пивка под рыбку, пойманную и завяленную собственными руками. За этими мечтами проходил день за днем теплого лета.
Как-то отцы Никита и Рафаил собрались съез дить в гости к старцу Николаю на остров Залит.
Старцу было уже около восьмидесяти лет, и большую часть жизни он священст вовал на рыбацком острове в Псковском озере. Я тоже решил поехать с ними, хотя и не без некоторого страха: все-таки про зорливый старец, все о тебе знает!
Но в первые же минуты знакомства с отцом Николаем страхи рассеялись. Батюшка оказался на редкость добрым и приветливым. Он заботливо принял нас в своей бедной избушке неподалеку от храма. Напоил чаем, чем- то угостил. Мои отцы уединились с ним для бесе ды и совета, а мне спрашивать у него было особо нечего.
Прощаясь, стали подходить к старцу под благо словение, и всех он с любовью напутствовал. Когда настала моя очередь, отец Николай неожиданно ухватил меня за чуб и начал то ли в шутку, то ли всерьез таскать меня за вихры и при этом приго варивать:
— Не пей, не пей! Нельзя тебе пить!
Надо признаться, что выпить, да еще в хорошей компании друзей, я в те годы и правда был не дурак.
Впрочем, догадаться об этом по моему виду было со вершенно невозможно: я выглядел много моложе своих лет. Но старец тем не менее продолжал свое. Потом он вдруг приподнял за чуб мою голову и вни мательно посмотрел мне в глаза.
— Ты монах? Нет еще? А хорошо бы тебе в монас тырь!
В монастырь?! Я не выдержал и просто расхохо тался ему в лицо! Ну и старик, что он говорит? Да у меня скоро свадьба! Я хотел было сказать ему об этом, но отец Николай прикрыл мне рот рукой, как будто и так знал каждое мое слово.
— Молчи, молчи! А хорошо бы тебе в монастырь!
Я снова рассмеялся.
— Да нет же!.. — начал я.
Но старец опять не дал мне ничего сказать.
— Смотри, Георгиюшка, когда будешь в монасты ре, случится у тебя искушение. Но ты не унывай!
И он стал подробно рассказывать мне про какое- то испытание, связанное с монастырским начальст вом и случившееся с неким монахом. Только спустя десять лет я понял, что речь шла обо мне. А тогда я лишь снисходительно слушал странные речи отца Николая. И воспринимал их не иначе как старче ские чудачества.
Наконец отец Николай благословил меня и от пустил с миром. Он проводил нас до пристани. Когда наша лодка отплыла, старец все кричал мне вслед:
— Георгиюшка, будь любвеобильным!
Это сложное и малоупотребительное слово вре залось в память. Так же, как и облик старца на бе регу с развевающимися по ветру седыми волосами, осеняющего нас вслед крестным знамением.
Отец Рафаил посоветовал мне серьезно прислу шаться к словам отца Николая, но я в ответ только усмехнулся. Да и забыл обо всем случившемся как о чем-то для меня непонятном.
Однако в Москве мои отношения с невестой вдруг как-то сами собой разладились, остыли, а по том и вовсе сошли на нет. Мы оба были даже рады этому. А у меня все чаще и сильнее стала возникать потребность съездить в монастырь, побыть там, помолиться, да и просто пожить. Через несколько месяцев я уже точно знал: ничто, кроме монастыря и служения Богу, меня в этой жизни не интересу ет. И с удивлением вспоминал слова отца Николая, к которому Господь потом приводил меня еще мно го раз.
Глава, которую
читателям,
не знакомым
с догматическим
богословием,
можно
пропустить
А какие старики были в те советские времена! Один мой знакомый-старообрядец расска зывал, как однажды его, сотрудника цен трального управления Древлеправославной Церк ви, направили в областной город — в Куйбышев или Свердловск, значения не имеет — по каким-то их со кровенным старообрядческим делам. Сначала, как и положено, мой знакомый направился в облиспол ком — нанести визит местному уполномоченному по делам религий.
Иван Спиридонович Толстопятое (так звали уполномоченного) усадил московского гостя у себя в кабинете и подробнейшим образом выспросил о цели его приезда, о состоянии дел в старообряд ческих согласиях. Дотошно поинтересовался даже южноамериканскими общинами. И лишь узнав все для себя необходимое, рассказал, как добраться до улицы Клары Цеткин, где располагалась местная беспоповская церковка.
Распрощавшись с Иваном Спиридоновичем Тол стопятовым, мой знакомый отправился в город и вскоре нашел эту улочку, а на ней покосившийся деревянный дом, переделанный в храм с луковкой и крестом. Рядом на завалинке сидел дед лет под девяносто, с аккуратной окладистой бородой и, как положено, в полукафтане. Дед грелся на солнышке и молился — тянул меж пальцев кожаную старооб рядческую четку — лестовку. Смотрел он на прибли жающегося незнакомца с полным, хотя и вполне благодушным, безразличием: на своем веку этот дед все перевидал.
— Здравствуй, отец! — поприветствовал его мой знакомый.
— Ну здорово, коль не шутишь.
— Аты, видно, здешний наставник?
— Вроде так, — не стал возражать дед.
— Ну и как вы тут спасаетесь? Народ-то в храм ходит?
— Старики ходят.
— А молодежь?
— А молодежь все больше по танцам да в кино.
— Н-да... А кроме вас и патриаршей Церкви, кто еще в городе есть?
— Да каждой твари по паре, — философски от вечал старик.— И мы, и никониане, и католики, и баптисты, и иудеи, и мусульмане... А над всеми нами — единый и неделимый — Иван Спиридоно вич Толстопятое!
Я только один раз побывал на отчитках у игу мена Адриана, но этого было более чем достаточно. В битком набитом храме раз давались отчаянные и в самом буквальном смыс ле нечеловеческие крики. Люди рычали, блеяли, визжали и кудахтали. А ругались так — хоть уши за тыкай. Иные крутились юлой и со всей силы гро хались оземь. Причем видно было, что они сами от себя такого совершенно не ожидали. Один ин теллигентный мужчина с перепуганным до смерти лицом носился по храму, хрюкал, как кабан, и в из неможении опустился на пол лишь после того, как его насильно подтащили к священнику и окропили святой водой.
Отчитка — это русское название экзорцизма, осо бый молебен, чин изгнания бесов. Происходящее жутко описывать, а присутствовать на подобных действах еще страшнее. Как это все выдерживал отец Адриан — не знаю.
Начинал отец Адриан свой монашеский путь в Троице-Сергиевой лавре. Там он тоже занимался отчитками, но скрыто, не на виду, в какой-то от даленной от туристических маршрутов церквуш ке. Рассказывают, что однажды в монастырь при ехали высокопоставленные советские работники и, на свою беду, захотели дотошно осмотреть все до стопримечательности без исключения. В том числе и храм, из которого доносились странные крики.
Делать было нечего, и монахи привели их в цер ковь, где косноязычный и с виду весь какой-то рас трепанный отец Адриан как раз читал заклинательные молитвы. Экскурсанты остолбенели, увидев валяющихся по полу людей, орущих дикими голо сами. Но представьте состояние высокопоставлен ных гостей, когда одна из прибывших с ними дам,
ответственный советский работник, вдруг зашипе ла, замяукала на весь храм, словно мартовская кош ка, покатилась по полу и в довершение всего заора ла такие непристойности, что и бывалые мужчины ничего подобного не слыхивали!
Позже эта дама снова поехала в лавру. Но теперь уже одна. Разыскала того самого косноязычного игу мена Адриана и задала ему единственный вопрос: что с ней было?
Батюшка Адриан, как человек простой, и отве тил ей попросту:
— В тебе бес сидит! От него твои беды.
— Но почему именно во мне?! — возмутилась дама.
— А это ты уж не у меня спрашивай, а вот у него! — и отец Адриан ткнул перстом в икону Страшного Суда, прямо в страшное изображение рогатого, омерзительного существа. Но, увидев, как поблед нела его посетительница, поспешил успокоить ее: — Да не убивайся ты. Может, Господь это попустил, чтобы тебя через болезнь к вере привести.
Отец Адриан как в воду глядел. Дама стала приез жать в лавру, исповедовалась за всю жизнь, причас тилась, и приступов беснования с ней больше не повторялось. Вскоре отец Адриан сказал, что боль ше ей на отчитки ходить не надо: вера во Христа, жизнь по заповедям Божиим, участие в Таинствах Церкви — все это изгоняет любую духовную нечисть из человеческой души.
Но у самого игумена Адриана после этого собы тия начались неприятности, поскольку дама своего нового отношения к вере скрывать не стала. Разра зился скандал, завершившийся тем, что под давлени ем властей наместник монастыря отправил игумена Адриана подальше, в провинциальный Печерский
монастырь, дабы ответственные советские товарищи могли спокойно ездить на экскурсии в Троице-Сер- гиеву лавру, попивать наливки с отцом экономом и глубокомысленно рассуждатьмол, «что-то такое в этой Церкви все же есть».
* * *
Отвлекусь. Помнится, как-то на проповеди один молодой еще архиерей, предавшись воспоминани ям о минувших годах, сказал, что церковные адми нистраторы его поколения отстаивали интересы Церкви в том числе и ценой своей печени. Сказал — и заплакал! То ли ему так было жаль себя, то ли вправду с печенью начинались проблемы.
Но я никогда не брошу в таких архиереев и ба тюшек камень. Во-первых, потому, что сам не без греха. А во-вторых, эти архиереи и священники, ублажавшие в церковных трапезных важных госу дарственных чиновников, уполномоченных по де лам религий и благотворителей, делали свое дело: они не просто брали на себя труд по необходимому хозяйственному и административному обеспечению церковной жизни, но и давали возможность отцам Иоаннам, Кириллам, Наумам, Адрианам нести свое служение, а миллионам прихожан и паломников при езжать в храмы и монастыри. Не бросайте, пожалуй ста, в них камни, они делали свое дело как могли.
В Троице-Сергиевой лавре был такой знамени тый келарь отец N. Его до сих пор с благодарностью вспоминает братия. Помнят не только его доброту и отзывчивость, но и то, что он брал на себя труды по общению с внешним миром, ограждая остальных монахов лавры от подобных попечений. Если шла на монастырь напасть в виде очередной проверки или визита сановных и капризных гостей или тре бовалось срочно решить сложный хозяйственный вопрос, все знали — отец N выручит.
* * *
Но вернемся к отчиткам. Позже, через много лет, мне рассказывали врачи-психиатры, как в до революционной России отличали психически боль ных от бесноватых. Врачи использовали простой способ: ставили перед больным несколько чашек с обычной водой и одну — с крещенской. Если па циент спокойно отпивал воду из всех чашек, его от правляли в больницу. Если же он отказывался пить из чашки со святой водой, начинал буйствовать, впадал в забытье, это уже было по ведомству экзорциста.
Отчитка или изгнание бесов — дело мало того что неспокойное, но и весьма опасное. Чтобы в этом убедиться, достаточно один раз попасть на подоб ный обряд. Впрочем, все это относится к настоящей отчитке. Потому что на них, без сомнения, нередко встречаются симулянты, кликуши или действитель но психически больные люди. Но бывают и особо отвратительные случаи — игра в «отчитку» со сто роны «исцелителя». Слава Богу, это встречается не часто. Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал о подобных субъектах: «Душепагубное актерство и печальнейшая комедия — старцы, которые прини мают на себя роль древних святых старцев, не имея их духовных дарований».
Бесы — как паразиты в теле человека. О них можно не знать, даже не верить в их существова ние, но они действительно паразитируют в душах и — незаметно для своих хозяев — управляют их мыслями и поступками. А те и понять не могут, по чему с ними происходят странные, дурные и несу разные вещи, а вся жизнь превращается в перевали вание из одной ошибки в другую. У Церкви есть все возможности к исправлению таких судеб. Да только дело в том, что исцелиться человек может, лишь из менив себя. Молитва священника — деятельная, но всего лишь помощь.
Разумеется, не все священники способны совер шать чин изгнания бесов. Отец Адриан был чуть ли не единственным в те, 80-е годы, кто брался за это дело. Кажется, был еще отец Василий в Васьк-Нарве в Эстонии.
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) скептически относился к этой практике. Не потому, что считал ее чем-то неправильным, но потому, что был убеж ден: тлетворное воздействие из духовного мира человеку необходимо исцелять личным покаяни ем, Таинствами Церкви и трудом по исполнению Христовых заповедей. Хотя он и не отрицал пользы, которую может принести участие в молебнах с заклинательными молитвами, но скорбел, что те, кто приходят на отчитки, хотят исцелиться, не прило жив собственного труда. А такого в духовной жизни не бывает.
* * *
Отчитка — это не только очень тяжелое, но и весь ма опасное дело. Как-то мне, послушнику, довелось быть на приходе у отца Рафаила на престольном празднике его деревенского храма, дне памяти свя тителя Митрофана Воронежского. Ко всенощной приехали несколько священников из соседних при ходов. Между ними был батюшка, удививший меня.
Во-первых, у него был полный рот золотых зубов. А во-вторых, когда мы укладывались спать в единст венной комнате — кто на кроватях, кто на полу, — он, сняв свой священнический подрясник, надел спе циально привезенный с собой особый белый подряс ник для сна. На мой недоуменный вопрос священник серьезно сообщил, что это я, мальчишка, могу спать в трусиках и в маечке, а он, священник, должен от ходить ко сну в подряснике. Вдруг именно в эту ночь будет Второе Пришествие Иисуса Христа? Что же, ему, иерею Божию, встречать Господа в трусах? Мне тогда понравилась такая его вера.
Еще интереснее было происхождение золотых зубов батюшки. Вообще-то у священников это ред кость. Ну ладно — один-два зуба, а тут полон рот... В общем, кто-то не удержался и спросил, откуда у него такая красота. И вот священник, усевшись с ногами на кровати в своем белом подряснике, при свете ночника поведал собравшимся свою историю.
В миру он заведовал областной киносетью. На этой высокой должности и позолотил от души себе уста. Нравилось ему так. Несмотря на род деятель ности, он был очень набожным. Жил вдвоем с ма менькой, и был у них духовник-старец где-то на глухом приходе в Белгородской области. Пришло время, и старец благословил ему готовиться к при нятию священного сана. Через год его рукоположи ли и назначили настоятелем в деревенскую церковь неподалеку от райцентра.
Так прослужил он десять лет. Похоронил ма меньку. Время от времени наведывался к своему духовнику и к старцам в Псково-Печерский мона стырь. Однажды из райцентра к нему привели бес новатую девочку. Сначала священник ни в какую
не соглашался совершить отчитку, заверяя, что не готов к такому великому делу. Но в конце концов мать девочки и прочая ее родня батюшку уговорили. Понимая, что дело предстоит серьезное, священ ник посвятил целую неделю посту и молитве и тогда только, впервые в жизни, совершил положенный чин. Девочка исцелилась.
Священник очень обрадовался. И за девочку, и за себя. За девочку потому, что дитя и в самом деле перестало мучиться, страдать за грехи родителей. А за себя — поскольку почувствовал, что и он не так прост!..
Прошло недели две. Как-то раз после обеда ба тюшка уселся в кресле у окошка и раскрыл обла стную газету ознакомиться с новостями. Дочитав увлекательную статью, он опустил газетный лист и... окоченел от ужаса. Прямо перед ним стоял — он. Тот самый, кого удалось изгнать из девочки. Просто стоял и внимательно смотрел батюшке прямо в глаза. От одного этого взгляда священник, не помня себя, выскочил в окно и бросился бежать напролом неведомо куда. Батюшка был человеком грузным и совершенно не спортивным, но начал он приходить в себя лишь пробежав несколько кило метров. Не заходя домой, он направился во Псков, занял у друзей денег и поехал к своему старцу-духовнику.
Для начала старец как следует отругал свое чадо за самочиние. К таким делам, как отчитка, нельзя приступать без особого благословения и молитв духовника. Этим наш священник само надеянно и легкомысленно пренебрег. Так же, как нельзя после временных побед, дающихся не за наши достоинства, а по благодати Божией
и молитвам Церкви, расслабляться, почитывать газетки, а особенно в глубине души тщеславить ся и умиляться своим несравненным духовным подвигам. Старец напомнил слова преподобного Серафима Саровского, что дьявол, если бы ему было попущено Богом, мог бы по ненависти своей мгновенно уничтожить мир. В конце беседы ста рец предупредил свое духовное чадо, чтобы тот был готов к новым испытаниям. Одним лишь ли цезрением врага человеческого рода его приклю чения не закончатся. Дьявол обязательно найдет время жестоко отомстить самонадеянному, но ду ховно весьма еще слабому батюшке, вступивше му неподготовленным в открытый бой с силами зла. Старец пообещал молиться и отправил его восвояси.
Минуло месяца полтора. Священник уже стал под забывать о случившемся, как вдруг однажды ночью к нему постучали. Священник жил один. На вопрос, кто пришел столь поздно и что посетителям надо, из-за двери ответили, что приехали звать его в со седнее село к умирающему — причастить. Батюшка открыл дверь, и на него сразу набросились несколь ко человек. Били его жестоко. Выпытывали, где он хранит деньги. Священник показал им все, кроме места, где хранил ключи от храма. Взяв, что смогли, злодеи напоследок клещами вырвали у батюшки зо лотые зубы.
Прихожане нашли своего священника еле жи вым. От боли во рту он даже не мог кричать, лишь стонал. В больнице батюшка провел несколько ме сяцев. А когда бандитов нашли и пригласили потер певшего для опознания, он, увидев их, не выдержал и заплакал как ребенок.
Но не зря говорят: время все лечит. Священник поправился и снова стал служить в своем храме. А прихожане, благодарные за то, что священник не выдал, где хранит ключи, и геройски сохранил невредимым их храм, собрали деньги батюшке на новые зубы, снова золотые. То ли вкус у них был такой, то ли священник уже не мыслил себя без зо лотых зубов.
* * *
Сам я только однажды брался за подобное дело. Но, конечно, не за отчитку, а лишь восполнил до конца Таинство крещения одного мальчика, сокращенное когда-то не известным мне священ ником.
Служил я в то время в Донском монастыре. Как- то ко мне пришел мужчина лет сорока, подпол ковник милиции Валерий Иванович Постоев. Он был неверующим и даже некрещеным, но, кроме как в Церковь, идти ему было некуда. С его един ственным десятилетним сыном Валерой творилось немыслимое. В присутствии мальчика стали заго раться вещи. Сами по себе. При появлении Валеры
горело все — холодильники, подушки, стулья, крова ти, шкафы. В гости семейство Постоевых уже не хо дило: пожар был обеспечен в течение двадцати ми нут. В школу мальчика по той же причине не пускали.
Валеру осматривали врачи и экстрасенсы, сотруд ники ФСБ и еще каких-то особо закрытых учрежде ний — все было бесполезно. В нескольких газетах вышли сенсационные репортажи с фотографиями мальчика и пожарищ. Но родителям было не до сла вы. На всякий случай они окрестили сына. Однако все вокруг горело по-прежнему. Отчаявшийся под полковник забрел в Донской монастырь — кто-то посоветовал ему помолиться у только что открытых мощей святителя Тихона. Здесь мы и встретились.
Я не мог взять в толк, почему после крещения пожары не прекращались. Пока не задал вопрос: сколько времени продолжалось крещение ребен ка? Подполковник ответил, что меньше получаса. Обычно крещение одного человека происходит гораздо дольше. И сразу стало понятно: священ ник, совершавший Таинство, пропустил особые, древние молитвы, которые в Церкви называют заклинательными. Их всего четыре, и некоторые из них довольно длинные. К сожалению, бывает, что священники, особенно, как сейчас говорят, модер нистски настроенные, пропускают эти молитвы, считая их ненужными. А именно в них Церковь властью, данной ей от Бога, просит об избавлении человеческой души от гнездящегося в ней древне го зла. Но нашим модернистам все это кажется ку рьезным и архаичным. Они боятся показаться несо временными и смешными в глазах прихожан. Хотя я ни разу не видел, чтобы при крещении это вызы вало хотя бы усмешку у людей даже малоцерковных.
Я написал про Валеру Постоева отцу Иоанну, и тот ответил, что надо восполнить непрочитанные над мальчиком заклинательные молитвы. Так мы и сделали в храме Донского монастыря. С этого дня пожары закончились. Подполковник Валерий Ива нович окрестился, а все его домашние стали наши ми прихожанами. Мальчик давно уже вырос и тоже стал майором милиции. Сейчас он преподает в Мо сковской высшей школе милиции и вспоминает о прошедшем по сохранившимся в семейном архи ве фотографиям квартирных пожарищ.
Слово на литургии на монашеском постриге в Сретенском монастыре
Верности ждет от нас Господь, верности, больше ничего. Верности Духу Божию. Вер ности нашей вере. Верности Христу.
Сегодня в нашей обители особый праздник — совершилось появление в этот мир нового монаха. В евангельском рассказе, который мы слышали се годня, Господь поставил перед Собой ребенка и ска зал: если не обратитесь и не будете как дети, не вой дете в Царство Небесное.
Всякий монах после пострижения — перед Госпо дом как ребенок, безгрешный, перед которым откры вается новая жизнь. Только от самого монаха теперь зависит, сможет ли он остаться таким же чистым сердцем, как стоявший перед Спасителем ребенок. А по Преданию мы знаем, что тем мальчиком был будущий святой Игнатий Богоносец, претерпевший мученичество за Христа и оставшийся верным Ему, несмотря ни на что. Или человек изберет другое — и бу дет верным лишь своим желаниям, которые возведет в закон для себя и для всего мира. И захотев перехит рить всех, в результате обманет лишь самого себя...
Верности ждет от нас Господь. И от тебя, брат наш монах N! Именно верности. Монашеским обе там. Послушанию. Верности в смирении. Верности в том, чтобы более всего на свете возлюбить Спа сителя нашего Господа Иисуса Христа и никого и ничто в этом мире не предпочесть Ему.
Если ты выполнишь этот свой завет с Богом, ко торый дал сегодня на постриге, то многие люди че рез тебя смогут прийти ко спасению и к вечности. Если же, избави Бог, сердце человеческое и сердце монаха будет обращено к самому себе, если верности Богу мы не соблюдем, то произойдет самое страш ное, что может быть с нами, — бессмысленная жизнь монаха. Ничего страшнее этого нет!.. Но вот — тебе даны все оружия помощи и победы.
Господь ободрил тебя удивительными словами, ты слышал на постриге. Все мы молились за тебя. Перед тобой открыается особый путь, полный борь бы, искушений и в то же время особого, не сравни мого ни с чем смысла, радости и счастья, непости жимых миру.
Дай Бог всем нам, братья и сестры, сохранить верность своему призванию. Ведь обет верности касается не одних только монахов. Господь, пишет святой Ефрем Сирин, ищет не монаха или миряни на, не ученого или простеца, не богатого или бед ного, а только сердце, жаждущее Бога, исполненное искреннего произволения быть верным Ему и Его заповедям! Дай Господь нам понимания этой верно сти. Она делает нашу жизнь осмысленной. За такую верность Христос подает Своим ученикам радость, силы и мужество для преодоления искушений, ко торым должно встретиться на нашем жизненном пути. Аминь.
P. S. Этот монах ушел из обители через пять лет. В Церкви нет никаких принудительных меха низмов, чтобы удержать человека в монастыре. За без малого двадцать лет у нас в Сретенском было три таких случая с нашими постриженика ми. Когда говорят, что это совсем немного отно сительно других монастырей, мы не верим. Даже одно такое происшествие - трагедия для монасты ря, но в первую очередь для самого монаха, изме нившего своим обетам.
Этих людей бесконечно жаль. Церковные уставы предписывают не погребать их на хри стианском кладбище, вменяют в самоубийц. Их браки Церковью не признаются. Мне доводи лось читать богословские объяснения подоб ным уставам и канонам, но всегда казалось, что они слишком жестоки. Но как-то, однажды услы шав не богословское объяснение, не параграф из древних канонов, а всего лишь маленькое четверостишие, я вдруг понял, что церковные правила лишь констатируют состояние, в кото рое ввергает себя монах, отрекшийся от избран ного им пути. Конечно, Господь милостив и для всех есть покаяние, но вот как подвел итог сво ей жизни профессор философского факультета МГУ, автор книг по античной философии Ар сений Чанышев. Он не был монахом. И каяться в нарушении обетов, данных Богу, ему не было никакой нужды. Но он был сыном монаха... Вот это четверостишие:
Я - сын монаха, плод греха.
Я - нарушение обета.
И Богом проклят я за это:
К чему ни прикоснусь - труха.
В одном византийском городе жил епи скоп, которого очень любил народ. Но однажды произошло ужасное: по своей слабости или по легкомыслию, да еще, конечно, и по наущению дьявольскому, этот епископ впал в блуд.
В воскресный день, когда весь город собрался на Божественную литургию, епископ вышел перед народом, снял с себя омофор, знак епископского до стоинства, и сказал:
— Не могу больше быть вашим епископом, ибо я впал в блуд.
Сначала воцарилось молчание. А потом по всему храму раздались рыдания. Люди стояли и плакали. Епископ тоже плакал, опустив голову перед своими прихожанами. Наконец люди немного успокоились и сказали:
— Что же теперь делать? Мы все равно тебя лю бим! Поэтому облачайся и служи литургию, ты оста ешься для нас епископом и пастырем.
На это епископ ответил:
— Благодарю вас за великодушные слова, но я действительно не могу больше быть епископом. По уставам святых отцов, епископ, который согре шил таким грехом, недостоин приступать к совер шению Божественной литургии.
Народ отвечал ему:
— Мы не знаем всех ваших уставов. Наверное, они очень правильные и важные. Но мы полюбили тебя за те годы, которые ты служишь в нашем горо де. Всякое бывает в жизни. Надевай свое облачение и служи. Мы тебя прощаем.
Епископ горько усмехнулся:
— Вы-то простили меня... Но ни сам я себя никог да не прощу, ни Церковь меня не простит. Нет мне оправдания перед Богом. Поэтому расступитесь — я пойду в пустыню плакать и каяться о своих гре хах.
Однако народ только плотнее сомкнулся и не до зволил епископу даже сойти с амвона.
— Нет! — настаивали люди. — Ты — наш епископ, облачайся и служи!
Так продолжалось до позднего вечера. Народ был непреклонен, и несчастный епископ не знал, что ему делать. Поняв наконец, что люди его не от пустят, он сказал:
— Ну что ж, быть по-вашему! Но останусь я толь ко при одном условии. Сейчас вы все выйдете из храма, а я лягу на паперти. И каждый из вас вернет ся, попирая меня ногами, чтобы все знали, какой я грешник и чего стою.
Теперь уже епископ не поддавался на уговоры, и народ вынужден был смириться. Все покинули храм, а епископ лег на пороге, и каждый из его при хожан, от старого до малого, с ужасом, а многие
и со слезами вошли в церковь, попирая архиерея ногами.
И вот, когда последний горожанин оказался вну три храма, все услышали глас с неба: «Многого ради смирения прощается ему грех его!»
Иподьяконы облачили епископа в священные одежды, и он служил Божественную литургию.
Одной из загадок церковной жизни в совет ские времена была судьба мощей святого пат риарха Тихона, похороненного в 1925 году в Малом соборе московского Донского монастыря. В 1946 году на панихиде у его гробницы митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) с грустью произнес: «Мы молились сейчас только над могилой Святейшего. Тела его здесь нет».
Для подобной уверенности были все основания. То, что останки патриарха Тихона могли быть унич тожены, никого не удивляло: если православные от носились к почившему главе Русской Церкви как к святому, то ненависть к нему со стороны больше виков была исключительной даже на фоне остерве нелого советского богоборчества. В списке врагов советской власти, опубликованном в одном из но меров газеты «Известия», патриарх Тихон значился под номером один.
По слухам, в 1927 году, после закрытия Донского мо настыря, власти, опасаясь, что мощи патриарха станут предметом поклонения, извлекли его гроб из могилы
и сожгли в крематории. По другим сведениям, останки Святейшего были тайно вывезены монахами и упокое ны на Немецком (Введенском) кладбище в Лефортове. Сторонники третьей версии утверждали: понимая, что власти могут надругаться над останками патриарха, монахи вскоре после погребения перезахоронили их где-то в некрополе Донского монастыря.
Эти предположения переросли в настоящую убеж денность, когда в 1932 году предводитель поддержива емых советской властью церковных раскольников-об- новленцев «митрополит» Александр Введенский вдруг появился перед своими почитателями в ар хиерейских одеждах в которых москвичи сразу узнали облаче ния, сшитые специ ально для патриарха Тихона на знамени той фабрике купцов братьев Оловянишниковых. В них же па триарха Тихона и хо ронили.
И все же надежда, что мощи любимого всей Церковью патри арха однажды будут найдены, оставалась.
* * *
Когда стала воз рождаться монаше ская жизнь в Донском монастыре, одной из
первых просьб, с которой немногочисленная тогда братия обители обратилась к своему настоятелю пат риарху Алексию II, было прошение о поисках мощей святителя Тихона. Святейший с радостью благосло вил нас на эти труды. Если бы мы тогда знали, с каки ми происшествиями это будет связано и как прекрас но все закончится!
Вскоре представилась удобная возможность. На чался ремонт в Малом соборе Донского монастыря. Храм закрыли на несколько месяцев, и в это время как раз бы и начать поиски... Но по разным поводам они откладывались, и вот ремонт был уже завершен. В храме возобновились службы, время оказалось упущенным. А если сказать честно, патриаршим благословением мы тогда легкомысленно и весьма глупо пренебрегли, ссылаясь на разные «причины и обстоятельства». За что и поплатились. Причем очень скоро. Хотя, как и всегда, Господь сами наши ошибки управил к общему вразумлению и к торже ству Своего верного святого новомученика патри арха Тихона.
Был ноябрь 1992 года. Наместник, архимандрит Агафодор, закончив с ремонтом, отправился в слу жебную поездку и оставил меня в монастыре за стар шего. Забот было бы не особенно много, если бы не досадный конфликт с какими-то странными людьми, свалившимися на наши головы. Они пред ставлялись священниками и мирянами Русской За рубежной Церкви, хотя никакого отношения к ней, как впоследствии выяснилось, не имели. Со скан далами и бесчинствами они во что бы то ни стало пытались устроить в монастыре свои богослужения без благословения патриарха. Мы уговаривали, уве щевали их как могли и наконец, поняв, что ничто
не помогает, решительно выставили незваных го стей за ограду. Но те затаили злобу.
18 ноября отмечался день, когда в 1918 году на Поместном Соборе святителя Тихона избрали Патриархом Всероссийским (на него, одного из трех кандидатов, пал тогда жребий). Я прихвор нул, но все же служил в тот день литургию, а потом и панихиду: это была еще и годовщина смерти отца Рафаила. Вообще 18 ноября — для меня какая-то необычайная дата. В 1988 году в этот день разбился отец Рафаил, а в 1993-м умерла Валентина Павловна Коновалова, «московская купчиха», духовная дочь отца Иоанна. История, о которой я рассказываю, тоже произошла 18 ноября. Но это к слову.
На литургии я впервые в своей священнической жизни заготавливал запасные Святые Дары для при чащения больных. Хотя по церковным правилам это делается в Великий Четверг, но накануне ночью ко мне приехал мой друг, скульптор Вячеслав Ми хайлович Клыков, с просьбой срочно причастить и соборовать заболевшего знакомого. Однако выяс нилось, что в нашем храме запасных Святых Даров нет. Их, оказывается, никогда здесь и не готовили.
Слава Богу, с приятелем Клыкова все обошлось благополучно. Ночью я соборовал его, а наутро больного причастил священник из другого храма. Чтобы больше подобного не случалось, я под руко водством нашего старенького иеромонаха отца Да ниила подготовил запасные Святые Дары и поста вил их в специальном ковчеге на престоле.
После вечерней службы меня пришел навестить мой друг Зураб Чавчавадзе с банкой малинового варенья. Мы пили чай, когда позвонил дежурный и с тревогой сообщил: у ворот стоят несколько
пожарных расчетов, и их командир уверяет, что они должны срочно заехать в монастырь — тушить какой-то пожар.
— У нас что-то горит? — удивился я.
— Нет, конечно! — успокоил меня дежурный.— Это у их командира, наверное, внутри горит...
Я все понял. Неподалеку от нас располагалась пожарная часть, руководство которой дружило с от цом Агафодором. Один из офицеров был большой любитель посидеть с батюшкой за столом, пофило софствовать о жизни. Однажды в период такого философско-алкогольного обострения он уже рвался в монастырь среди ночи. Теперь, видимо, история повторялась.
Я повесил трубку, но через минуту снова раздался звонок. Дежурный сообщал, что пожарные не уни маются. Это было уже чересчур. Пришлось нам с Зу рабом одеваться, а мне еще и потеплее кутаться по сле малинового варенья и идти разбираться.
— Что случилось? — крикнул я, чтобы было слыш но за воротами.
— Пожар! У вас пожар! — донеслось оттуда.
— Может быть, что-то повеселее придумаете?
— К нам поступил вызов!
— Это какая-то ошибка, можете сами убедиться, — ответил я, приоткрывая ворота.
У монастырских стен действительно стояли две пожарные машины с полными расчетами. Несколь ко человек в блестящих касках вошли в монастырь. Они сами были в недоумении.
— Позвонила женщина, мы думали, от вас. Сказа ла: в Донском пожар, срочно выезжайте.
Чтобы окончательно убедиться, что произошло недоразумение, я предложил вместе пройтись по монастырю. Мы направились к центральной пло щади. Стояли уже поздние сумерки, но все было от четливо видно. Обычные тишина и покой, ничто не вызывало тревоги.
— Вот видите, — улыбнувшись, обратился я к по жарным.
И в этот момент в окнах Малого Донского собора полыхнула яркая вспышка, раздался звон разбиваю щихся стекол и из оконных рам вырвалось оранже вое пламя с клубами черного дыма.
Пожарные бросились к своим машинам. Мы с Зу рабом замерли разинув рты, а потом как сумасшед шие закричали:
— Пожар!!! Пожар!!! — И кинулись к храму.
Мимо нас с ревом промчались пожарные маши ны, но храм уже полыхал вовсю. В оконных проемах бушевал огонь, дым мрачным клубящимся столбом поднимался в московское вечернее небо.
Не буду долго описывать эту страшную ночь. Только в третьем часу пожарные разрешили нам войти в храм. То, что предстало нашему взгляду, было поистине ужасно. Черные стены и потолок, обуглившиеся кивоты, иконы, все залито водой, нестерпимый запах гари...
Один из пожарных позвал меня за собой в глубь храма и по пути озвучивал свои первые выводы о причине возгорания. Огонь возник, как он ут верждал, прямо у надгробия патриарха. Поскольку стены в храме были выкрашены горючей масляной краской, пламя распространилось моментально.
— А вот это действительно странно, — сказал по жарный, указывая на иконостас.
Деревянные тябла и иконы хотя и почернели от копоти, но даже не обуглились. Иконостас полностью сохранился. Я с замиранием сердца вошел в алтарь и увидел, что здесь тоже, кроме копоти, ничего затронуто не было. Когда я вернулся к офи церу, тот объяснил мне свое недоумение.
— Рядом с иконостасом все выжжено, а сам он почему-то цел. Он же деревянный, не из металла?
— Очень старое дерево.
— Как же он не сгорел? Удивительно...
Тут я вспомнил и сказал:
— А!.. Мы же утром поставили на престол Святые Дары!
— Поставили что?
Я попытался объяснить. Офицер вежливо выслу шал и, откашлявшись, спросил:
— Вы всерьез считаете, что это имеет какое-то от ношение к сохранности дерева от огня?
— Не знаю. Просто я констатирую, что утром мы поставили на престол Святые Дары.
— М-мм... Понятно, — недоверчиво протянул офи цер.— Впрочем, такое случается иногда. Все вокруг горит, а какие-то предметы остаются. В нашем деле чего только не бывает.
В тот же день началось следствие. Оказалось, что очаг возгорания действительно возник у са мой гробницы святителя Тихона. Окошко здесь всегда держат приоткрытым, и, как предположили следователи, злоумышленник бросил в окно про стейшую бомбу с зажигательной смесью. Стены, выкрашенные масляной краской, сразу занялись, огонь стал распространяться по храму. При этом у преступника было достаточно времени, чтобы выйти из монастыря незамеченным, с последними посетителями.
Выяснились и обстоятельства, благодаря кото рым пожар так быстро обнаружился. Одна из на ших прихожанок, живущая напротив Донского монастыря, имела обыкновение читать вечерние молитвы на балконе. Она-то и увидела вспышку в окне храма и сразу позвонила в пожарную часть.
Спустя день мы служили в сгоревшем соборе все нощную под память Архистратига Михаила. Хор пел «Хвалите имя Господне», я совершал праздничное каждение, а люди, стоя среди родных, почерневших от копоти стен и обгоревших до головешек кивотов, не могли сдержать слез. Переносить службу в дру гом монастырском храм мы не хотели — нельзя было допустить людей до мысли, что это тяжелое испыта ние — просто игра слепого случая и Господь не об ратит наши смятение и скорбь в радость, торжество веры и надежды на непостижимый для нас всебла гой Его Промысл. Именно об этом я и говорил в тот вечер в проповеди перед нашими прихожанами.
Надо было опять приступать к ремонту в храме. Меньше недели мы прослужили здесь после рестав рации, и вот, во второй раз представлялась недавно упущенная нами возможность начать поиски мощей святителя Тихона.
Мы снова обратились к Святейшему, и он под твердил свое благословение на раскопки, наказав лишь действовать аккуратно и осмотрительно. Мы понимали его тревогу. Кое-кто вообще уговаривал патриарха не разрешать поиски, поскольку воз можность обнаружения останков святителя весьма мала. А вот если распространится слух, что мощи патриарха Тихона искали и не нашли, тогда, пред упреждали осторожные советчики, проблем не обе решься. Раскольники и недоброжелатели Церкви сразу пустят слух, что святитель Тихон сам не захо тел пребывать своими мощами в патриаршей церк ви. Но, слава Богу, патриарх Алексий твердо сказал: если мы обретем мощи, будет великий праздник; если же их там нет, мы ни от кого не станем этого скрывать.
Людей, совершивших поджог, так и не нашли. Братия монастыря и некоторые прихожане пред ставляли себе, кто бы это мог быть, но даже как-то жалели их и в душе предали на милостивый суд Бо жий. Тем более что сегодня, по прошествии вре мени, видно, насколько промыслительно было по пущено это злодеяние. Именно в период второго, затянувшегося ремонта Малого Донского собора и были обретены мощи святителя.
Вечером в праздник Сретения Господня мы со вершили молебен у гробницы святителя Тихона и приступили к раскопкам. Об этом знали немно гие: Святейший Патриарх Алексий II, несколько монахов, два старца — архимандрит Кирилл из Свя- то-Троицкой Сергеевой лавры, архимандрит Иоанн из Псково-Печерского монастыря и те, кого мы по просили нам помочь: Вячеслав Михайлович Клы ков со своими подмастерьями и художник Алексей Валерьевич Артемьев. Руководил нами ученый-ар хеолог Сергей Алексеевич Беляев. Он принимал участие в обретении мощей преподобного Амвросия Оптинского, занимался раскопками в Дивееве и на Херсонесе.
Сначала мы сняли надгробие. Его мрамор по сле пожара стал почти коричневым. Углубившись сантиметров на тридцать, обнаружили массивную мраморную плиту с надписью: «Святейший Тихон, Патриарх Московский и всея России». Именно таков был в начале двадцатаго века титул русских патриархов. Находка нас весьма воодушевила. Мы стали копать дальше и на глубине около метра уви дели то, что искали, — каменный свод склепа. Взяв шись за работу с утроенной энергией, к утру мы аккуратно расчистили весь склеп. Когда из свода удалось вынуть несколько камней, я просунул заж женную свечу в образовавшееся отверстие и загля нул внутрь. Склеп был пуст. Свет свечи выхватил лишь пыльные клоки старой паутины.
Когда я объявил об этом своим друзьям, все в изнеможении опустились кто куда и, понурив шись, сидели некоторое время молча. Потом один за другим бросились проверять: вдруг я ошибся, может, в обширном склепе остались хотя бы частицы мощей или щепки гроба, обро ненные при вскрытии могилы патриарха? Одна ко ничего-ничего не было... Оправдывались наши худшие опасения.
Немного придя в себя, мы решили хотя бы за документировать размеры и состояние склепа. Но когда кто-то стал измерять его длину, прут дли ной два метра неожиданно полностью ушел и впра во, и влево. То же произошло и с восьмиметровым прутом. Мы поспешили обследовать подземное сооружение и вскоре поняли, что обнаружили не склеп, а часть отопительной системы храма — каменных труб, расположенных под полом, по ко торым проходил горячий воздух от печи. На месте могилы патриарха калорифер значительно расши рили, так что действительно образовывалось по добие склепа. Да и кладка здесь выглядела новой по сравнению с другими частями каменной под земной трубы. Возможно, это действительно был разоренный склеп. Но, может быть, могила распо лагалась намного глубже. А то, что мы обнаружи ли, представляло собой ложный склеп, устроен ный, чтобы сбить с толку большевиков и навести их на мысль, что гроб с телом патриарха уже изъят и где-то перезахоронен.
А тут еще отец Даниил привел одного старич ка, который утверждал, что ему якобы доподлин но известно святитель Тихон похоронен пятью метрами восточнее известной его гробницы. Мне ния разделились, и наутро мы отправились к Свя тейшему — испрашивать благословения, как посту пать дальше. Выяснив все подробности, патриарх благословил продолжать поиски на том же месте.
Наконец уже ближе к ночи перед нами пред стал настоящий склеп патриарха. Сомнений в этом не было. Он являл собой мощное сооружение, по крытое огромной плитой, на наше счастье, ока завшейся не цельной, а состоящей из нескольких
массивных каменных секций. Мы подняли одну из этих глыб. Я лег на живот и опустил свечу внутрь. Помню, меня неожиданно поразил аромат весенней свежести, исходящий из подземной усыпальницы. Все сгрудились вокруг. Передо мной был тонкой, изысканной резьбы дубовый гроб, описание кото рого я хорошо знал. На нем лежала мраморная та бличка. При мерцании свечи я прочел: «Патриарх Московский и всея России Тихон».
Мы не верили своему счастью. Отец Агафодор сразу ушел звонить патриарху Алексию. Было уже поздно, около полуночи, но только что закончи лось заседание Священного Синода. Минут через двадцать Святейший был в Донском. К его приезду мы подняли остальные плиты над склепом и встре чали патриарха праздничным колокольным звоном. В полночь он звучал как на Пасху.
Трудно передать, какие чувства испытывали мы в ту ночь, стоя у открытой могилы святителя Тихо на. Не верилось, что все закончено и мощи перед нами. Наверное, такое же чувство было у патриарха Алексия. Потом он сказал мне:
— Все-таки следует посмотреть, здесь ли мощи?
Я надел епитрахиль, потому что к мощам можно
прикасаться только в священной одежде, и спустил ся в склеп. Поддев гвозди и приподняв резную крыш ку гроба, я с замиранием сердца вложил внутрь руку. Пальцы мои ощутили сначала ткань, потом плечо...
— Здесь!!! — закричал я что есть силы.
— Все! Назад, назад! Закрывайте скорей! — услы шал я сверху взволнованный голос патриарха.
Это произошло 19 февраля, а спустя три дня в мо настырь приехали Святейший Патриарх, члены Сино да, духовники Троице-Сергиевой лавры архимандрит
Кирилл и архимандрит Наум. Когда подняли обвет шавшую крышку гроба с осыпающейся на глазах резь бой, перед нами предстали нетленные мощи святителя Тихона, покрытые бархатной патриаршей мантией.
Еще через несколько дней мы омыли святые мощи по древнему чину, облачили их в новые свя тительские одежды и уложили в специально из готовленную раку. На патриархе были те самые знаменитые облачения, сделанные на фабрике Оловянишниковых. Мы потом еще долго ломали головы, каким образом эти же облачения оказались у лжемитрополита Введенского.
Несмотря на то что в склепе была очень высо кая влажность, тело патриарха Тихона, пролежав в земле шестьдесят семь лет, сохранилось почти полностью. Примечательно, что одна из панагий — наперсных икон, символов архиерейской власти, покоившаяся на груди святителя Тихона, была сделана из кости мамонта,
но полностью превра тилась в прах. Остался только серебряный оклад. Нам тогда невольно вспомнилась строка из Псал тири: «Хранит Господь вся кости их». Хотя сохранились не только кости святого патриарха, но и большая часть тела. А также вели кий патриарший пара ман, четки, монашеский параман, нательный кре стик, драгоценная золотая панагия, подаренная еще в бытность патриарха архи епископом Ярославским духо венством и прихожанами этой епархии.
Обнаружилась даже ветка вербы (святи теля Тихона хоронили на Вербное воскресенье) и флакончик с благоухающим розовым маслом, ко торое возливали на тело патриарха перед погребе нием.
* * *
Через некоторое время наш археолог Сергей Алексеевич Беляев все-таки докопался и до разгад ки, почему на лжемитрополите Александре Введен ском оказались патриаршие облачения. На фабри ке Оловянишниковых их сделали не одно, а два. Теперь то из них, которое действительно принад лежало святителю Тихону, выставлено в музее мо сковского Донского монастыря.
О нарушении церковного Устава,
или О том, как мы с князем Зурабом Чавчавадзе нарушали Великий пост
В 1998 году префект Центрального округа Москвы, в котором расположен наш Сре тенский монастырь, Александр Ильич Му зыкантский рассказывал мне о своей поездке в Гроз ный и о том, в каких ужасных условиях пребывает там уже немногочисленная к тому времени право славная община. Мы с братией монастыря испроси ли благословения у Святейшего Патриарха Алексия на сбор помощи для церкви Грозного и за три дня доверху набили огромную грузовую машину продук тами, медикаментами и одеждой. Наши прихожане принесли к тому же немало денег, мы добавили еще из монастырских средств, и получилась приличная по тем временам сумма. Было трогательно видеть, как люди отдавали порой самое необходимое и по читали радостью для себя хоть чем-то помочь своим собратьям.
Александр Ильич Музыкантский через прави тельство Москвы сумел договориться с правитель ством Масхадова, тогдашнего главы Чечни, о нашей поездке и о раздаче к Пасхе помощи грозненским христианам. Евгений Алексеевич Пархаев, дирек тор патриарших софренских мастерских, передал для разбомбленной и разграбленной церкви Гроз ного все необходимое для богослужения.
Выезд был назначен на понедельник Страстной седмицы. За день до отъезда я сообщил о предстоя щем путешествии своему другу Зурабу Михайловичу Чавчавадзе и попросил, если со мной что-нибудь слу чится, позаботиться о моей маме. Но Зураб заявил, что непременно отправится со мною. Как я его ни уговаривал, как ни убеждал, что ему, мужу и отцу, никак нельзя рисковать собой, князь был непрекло нен. Он даже сослался на то, что его прапрабабуш ка княжна Нино Чавчавадзе в конце XIX века была похищена черкесами, но вскоре освобождена. Мол, это хороший знак для успешной поездки. В конце концов мне пришлось согласиться, и мы с моим вер ным другом, попросив молитв Святейшего Патри арха Алексия, отца Иоанна (Крестьянкина) и дру гих печерских старцев, отправились в Грозный.
Картина перед нами предстала ужасная. Разбом бленный Грозный лежал в руинах, мы не встретили ни одного целого многоэтажного дома. Нам еле-еле удалось выпросить разрешение провезти через че ченскую таможню несколько бутылок кагора для службы в храме — в Ичкерии действовал запрет на алкоголь. Слава Богу, все благополучно обошлось и с деньгами, которые я провозил тайком, обвязав вокруг тела. Эти средства требовались прежде всего для раздачи русским грозненцам: ведь они вот уже несколько лет не получали ни зарплаты, ни посо бий, ни пенсий. Часть денег предназначалась свя щеннику, другая — для матерей, которые разыскива ли по Чечне своих сыновей, попавших в плен.
Остановились мы в расположении группы офи циального представителя Президента России в Чеч не. Это был небольшой участок за аэропортом «Се верный»: две старые деревянные казармы. В первой находилось официальное представительство России в Ичкерии. Здесь жили несколько генералов и офи церов; тут же поселили и нас с Зурабом. Во второй казарме размещались шестьдесят омоновцев. Их задачей, как мне объяснили, было в случае нападе ния противника продержаться пятнадцать минут, пока офицеры уничтожат шифровальные машины и документы.
Встретили нас очень тепло. Сопровождать Зу раба и меня было поручено одному из наших офи церов, но руководство честно предупредило, что в сложном случае этот офицер мало чем сможет по мочь, разве что героически умереть за нас. По при казу Масхадова к нам приставили еще четверых вооруженных чеченцев. На тревожный вопрос, на дежна ли эта охрана, нам ответили, что если они не продадут нас по дороге, то все будет в порядке. Мы с Зурабом, чтобы зря не перенапрягаться, ре шили считать это шуткой.
До позднего вечера мы развозили продукты и вещи, раздавали деньги. Часть еды и лекарств пе редали в детский дом. В разрушенном храме Архи стратига Михаила встретились со священником от цом Евфимием и договорились о службе через два дня, в Великий Четверг. На литургию должны были собраться несколько сотен остававшихся христиан со всего Грозного. Государство бросило их на про извол судьбы. То, что они пережили за эти годы, трудно поддается описанию. Мы были счастливы, что хоть чем-то можем помочь им.
Степень ненависти после войны была такова, что русским иногда запрещали даже разбить ма ленький огород, чтобы иметь хоть какое-то пропи тание. Пока мы ходили по городу, мой подрясник
оказался изрядно заплеванным, но мы с Зурабом старались этого не замечать, чтобы не спровоциро вать худшее.
Чтобы решить еще несколько вопросов, нам с Зу рабом предложили переночевать не в Российском представительстве, а где-то в городе и без сопро вождающего офицера. Офицер был, разумеется, категорически против, но мы с Зурабом решили положиться на волю Божию и на порядочность со провождающего нас представителя правительства Чечни. Офицер предупредил, что снимает с себя вся кую ответственность, и вынужден был уехать. А нас повезли куда-то на окраину Грозного в частный дом.
Конечно, было тревожно. Но все обошлось. Нас приняли приветливо в большой чеченской семье, главой которой был влиятельный здесь человек — выросший в России инженер из Иванова. Во время долгой ночной беседы нам открылась и другая сто рона этой трагедии, которая касалась множества простых чеченских семей. Мы разрешили почти все наши вопросы. Далеко за полночь, отчистив мой за плеванный подрясник и крепко помолившись, мы с Зурабом уснули крепким сном.
Наутро, а это была Великая Среда, мы с той же группой чеченской охраны пустились в обратный путь по разрушенному городу. Наши охранники вы глядели сегодня более доброжелательно. Видимо, на них произвело впечатление, что мы не побоя лись ради дела заночевать в незнакомом доме.
Только поздним вечером, усталые после множе ства приключений (среди которых, к сожалению, была и часовая погоня за нашей машиной каких-то непонятных даже нашей охране боевиков), мы при были в аэропорт «Северный», на российскую базу.
Подходя к казарме, мы с Зурабом предвкушали, как попьем горячего чайку с хлебом, почитаем за хваченное из Москвы Последование Страстного Четверга, потом правило ко причащению и зава лимся спать до утра. Если бы мы знали, что нас ждет в казарме!..
В дверях нас с нетерпением встречали два офи цера. Они крепко обняли нас и сказали, что воен ные, которые уже не надеялись увидеть нас живы ми, узнав, что мы целы, невредимы, приготовили нам торжественную встречу.
Переступив порог казармы, мы просто окамене ли: огромный стол посреди казармы был уставленн неимоверным количеством яств. Здесь были и ды мящиеся куски баранины, и жареный поросенок, и заливная рыба... Рядом на этажерке, на видном месте, стояла бумажная иконка в раме, а перед ней горела парафиновая свеча — хозяева сделали для нас все, что только могли. Мы с ужасом смотрели то на гастрономическое изобилие, то на обрадован ных нашим возвращением офицеров, которые, об ступив нас, наперебой приглашали к столу.
— Я не могу... Я никогда в жизни не нарушал Ве ликий пост! — прошептал Зураб.
Что было делать? Начать объяснять строгости Страстной седмицы? Прочесть этим людям, поста равшимся для нас от всего сердца, лекцию о том, что не только мяса — постного масла сегодня нель зя вкушать по церковным уставам? Признаться, мы с Зурабом даже в страшном сне такого представить не могли... Но мы оба чувствовали, что все наши совершенно правильные объяснения будут сейчас несравненно грешнее перед Богом, чем это негадан ное для нас нарушение поста.
Эта долгая и прекрасная, исполненная истинной христианской любви трапеза запомнилась нам с Зу рабом на всю жизнь.
В последующие годы нам с братией монастыря не раз приходилось бывать в Чечне и в других воен ных гарнизонах, и, если поездка выпадала на время поста, мы всегда заранее усердно просили учиты вать наши гастрономические ограничения.
О том, что нельзя совмещать служение Слову и заработок
Однажды мы с Колей Блохиным, известным сегодня православным писателем, а тогда только что вышедшим из лагеря политиче ским преступником (Коля отсидел пять лет по 139-й статье за незаконное производство и распростране ние православной литературы), решили подзарабо тать денег.
Это было в 1988 году. Коля предложил напеча тать репринтом (разумеется, нелегально) Библию с иллюстрациями Доре. Эта книга много десятиле тий не переиздавалась в России и, конечно, была нужна. В этом смысле дело это было правильное.
С другой стороны, за тираж в тысячу экземпля ров можно было получить приличную по тем време нам сумму денег, которые бы и мне, и Коле не поме шали. Это мы тоже прекрасно понимали. И в этом смысле это было никакое не благочестивое, а самое настоящее меркантильное предприятие.
Библию с иллюстрациями Доре ни в одной би блиотеке на руки не выдавали. Я рассказал владыке Питириму о нашей идее, и тот, как издатель, сразу
загорелся, несмотря на опасность подобного пред приятия в то время. Он передал мне роскошный том из своей домашней библиотеки, предупредив, что книга очень дорога ему, поскольку принадле жала его покойному отцу-священнику. Я клятвенно заверил владыку в сохранности книги и на неделю передал ее Коле для пересъемки.
Через неделю я позвонил Николаю и справился, как дела. Он отвечал, что требуется еще три дня. Но через три дня он огорченно сообщил, что есть проблемы и нужна еще неделя. Через неделю все по вторилось: книгу Николай не возвращал. Между тем владыка Питирим поинтересовался, может ли он за брать Библию и когда будет тираж.
Я орал на Колю в телефонную трубку минут десять, но тот, прошедший тюремные допросы и «пресс-хаты», объяснил мне как маленькому, что он все понимает, но, кровь из носа, нужна еще неде ля и книга вернется к архиерею в целости и сохран ности.
Через неделю Коля книгу не вернул.
Я был в отчаянии и не знал, как смотреть владыке в глаза. Чтобы хоть как-то понять, что происходит, я пошел к нашему общему с Колей другу — Виктору Бурдюку, который отбывал с Колей тюремный срок по одному делу.
— Да он ее продал! — уверенно сказал Виктор, вы слушав мой рассказ.
— Как продал?! Это же невозможно!
— Еще как возможно. Продал, а деньги сейчас пропивает. То-то я смотрю, он запил. И все коньяк, коньяк!..
Надо сказать, мы все знали об этой слабости на шего друга. Если уж он брался за бутылку, то остановить его ничто не могло. Особенно после пяти лет лагерей.
Виктор вошел в мое ужасное положение, и мы вместе бросились к Николаю. Коля всегда был че ловеком правдивым и сразу во всем покаялся. Он продал архиерейскую Библию в тот же день, когда получил ее от меня. Точнее, через сорок минут. Этого времени хватило, чтобы доехать до Кузнец кого моста и там получить за книгу пятьсот рублей на известном московском «черном рынке» у магази на «Букинист». На мой отчаянный вопрос, зачем он это сделал, Коля лишь пьяно отвечал, что бес попу тал. Виктор Бурдюк ни о чем его не спрашивал. Он знал своего друга гораздо лучше меня.
Положение складывалось поистине катастро фическое: купить такую книгу было практически невозможно. Да и на какие средства? Даже если где-то посчастливится найти экземпляр, он будет стоить, как говорили знающие люди, не меньше по лутора тысяч рублей. Такая сумма была для меня со вершенно запредельной. Не говоря уже о том, что владыка Питирим сразу поймет: это не книга его отца... И все же я бросился к московским ростов щикам, но впустую: мне просто нечего было зало жить.
Через три дня в понедельник я должен был пред стать перед владыкой, тянуть дальше было нельзя. И тогда я купил билет на поезд и поехал в Печоры к отцу Иоанну, благо впереди были выходные.
Однако в Печорах я был сражен известием, что отец Иоанн затворился в келье и уже несколько дней никого не принимает. Это известие раздави ло меня. Как, в такой трудный момент не удостоить меня ни единым словом?
В отчаянии я поехал на приход к отцу Рафаилу и поведал ему о своем несчастье.
И тут мне повезло: отец Рафаил был человеком, не унывавшим никогда и ни при каких обстоятель ствах. Уныние он считал самым глупым из семи смертных грехов. Для начала он жестоко высмеял мое маловерие и напомнил, что я забыл самое про стое и известное всем средство — начать читать мо литвенное правило о потерянной вещи.
Его слова меня просто сразили. Как же я мог за быть?! Ведь прекрасно известно, что есть проверен ный способ, правило совсем простое: читай 50-й пса лом царя Давида и Символ Веры — и вещь найдется.
Кстати, не так давно это правило мне очень пригодилось: Ирина Владимировна Крутова, жена Александра Крутова, главного редактора журнала
«Русский дом», купила новый автомобиль. Я его освятил, а на следующий день машину украли. В ми лиции сказали, что эта модель относится к числу самых угоняемых и, скорее всего, машину уже раз бирают на запчасти. Но Ирина, в отличие от меня, сразу вспомнила об особой молитве. Она только усмехнулась на слова милиционеров и стала читать это самое правило. Через день машину благопо лучно нашли, только замок зажигания был вырван с корнем.
А я об этой молитве позабыл! Больше того, ко нечно же прав отец Рафаил: от отчаяния и мало верия я вообще запамятовал, что надо обратиться не к Вите Бурдюку, не к букинистам, не к москов ским ростовщикам, а к Самому Господу Богу, и больше ни к кому! Но отец Рафаил обо всем этом вовремя мне напомнил. Вечером, на всенощной, и на литургии, и в вагоне поезда, по пути в Москву, я все время не переставая читал «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей» и «Верую во еди- наго Бога Отца, Вседержителя», пока не уснул под утро в купе под стук колес. Господь еще так устро ил, что я оказался в купе один и мог спокойно по молиться.
А наутро, когда я прямо с вокзала приехал в Из дательский отдел Патриархии, меня ждал там Виктор Бурдюк. С книгой! Завернутой в атласную ткань и совершенно не поврежденной. Той самой, принадлежавшей владыке, доставшейся ему от отца-священника. Как Виктор нашел ее, он расска зывать не стал. Да и я, глядя на его усталое лицо, не расспрашивал. Потом по некоторым признакам я догадался, что Виктор призвал на помощь каких- то своих знакомых из прежней, тюремной жизни.
Я передал книгу владыке Питириму. Он, слава Богу, даже не упрекнул меня — вот настоящие бла городство, снисходительность и христианская лю бовь!
От радости я сразу позвонил отцу Рафаилу.
— Вот видите, Георгий Александрович, как Гос подь близок к нам! — вдохновенно произнес отец Рафаил.
Еще бы мне было не видеть!
Коля Блохин благополучно пропил пятьсот руб лей, и наши отношения вернулись на круги своя. Только книги я с ним больше не затевал печатать. Лишь те повести, которые он написал в тюрьме, я потом опубликовал в нашем монастырском изда тельстве.
С тех пор я прочно усвоил: нельзя одновремен но служить Богу и мамоне. Что правда, то правда. Если же не пытаться это смешивать, то Господь Сам пошлет все необходимое в нужное время. Таков не только мой опыт. В похожую историю попал как- то один мой друг. Только ставки в его случае были гораздо более серьезными. Поэтому, когда время от времени я звоню ему и говорю: «Хочешь спасти душу и заработать миллион?» — а он отвечает: «Да-а!» — оба мы понимаем, что это всего лишь шутка.
Еще об одном нарушении Устава,
или О том, как отец Рафаил оказался Ангелом
По правилу святых апостолов, священ ник, ударивший человека, подлежит каноническому наказанию и запреща ется в священнослужении.
Произошло это в 1977 году. Отец Рафаил был тогда совсем молодым иеромонахом, недавно рукоположенным в Псково-Пе черском монастыре. Однажды, солнечным летним утром он в самом прекрасном расположении духа вошел в Успенский пещерный храм — служить ли тургию. Однако первыми, кого он там увидел, были три пьяных хулигана. Один из них под хохот при ятелей, прикуривал папироску от лампады у иконы Божией Матери.
Дальнейшее, по словам отца Рафаила, он пом нит смутно. Как потом рассказывали прихожане, свидетели этой сцены, молодой иеромонах сгреб веселого курильщика в охапку (а отец Рафаил об ладал совершенно выдающейся физической си лой), выволок его на улицу, на паперть храма, и на нес такой удар, о котором до сих пор вспоминают очевидцы... И в этот момент отец Рафаил пришел в себя.
Словно в замедленном фильме, он увидел, как несчастный хулиган отделился от земли, воспарил над папертью и, грохнувшись оземь, остался недви жим...
Насмерть перепуганные товарищи бросились к нему и, озираясь на отца Рафаила, за руки пово локли приятеля прочь от храма, к монастырским воротам. А отец Рафаил, осознав, что произошло непоправимое и он теперь не сможет служить ли тургию, схватился за голову и опрометью бросился в келью отца Иоанна, своего духовника.
Отец Иоанн в этот час совершал монашеское мо литвенное правило. Ворвавшись без стука в келью к старцу, отец Рафаил рухнул перед ним на колени.
В отчаянии он поведал о своем преступлении и стал умолять простить ему этот грех и сказать, что же ему теперь делать.
Отец Иоанн внимательно выслушал и сурово от читал своего воспитанника:
— Ты что ко мне под епитрахиль лезешь? Это не ты ударил, это Ангел!
Но все же прочел разрешительную молитву, бла гословил отца Рафаила и отправил его служить ли тургию.
Что и говорить, любят у нас обсудить и покри тиковать священников. Поэтому для меня было весьма неожиданным, когда однажды, в ту пору когда я еще служил в Донском монастыре, ко мне подошел наш прихожанин по имени Нико лай и сказал:
— Теперь я понял: самые лучшие, самые великие, самые терпеливые и прекрасные люди на свете — это священники!
Я удивился и спросил, что это вдруг навеяло ему такие мысли.
Николай ответил:
— У меня живет кот. Очень хороший, умный, красивый. Но есть у него одна странность: когда мы с женой уходим на работу, он забирается в нашу постель и, простите, гадит в нее. Мы всячески пы тались его отучить: упрашивали, наказывали — все бесполезно. Наконец мы соорудили даже целую баррикаду. Но, когда я вернулся домой, то увидел, что баррикада раскидана, а кот снова пробрался в постель и сделал там свое грязное дело. Я до того разозлился, что схватил его и просто отлупил! Кот так обиделся, что залез под стул, сел там и запла кал. По-настоящему! Я впервые такое видел, у него слезы катились из глаз. В это время пришла жена и набросилась на меня: «Как тебе не стыдно? А еще православный! Не буду с тобой даже разговаривать, пока не покаешься у священника за свой зверский, гадкий, нехристианский поступок!» Мне ничего не оставалось делать, да и совесть обличала, — на утро я пришел в монастырь на исповедь. Исповедо вал игумен Глеб. Я отстоял очередь и все ему рас сказал.
Отец Глеб, очень добрый, средних лет игумен из Троице-Сергиевой лавры, временно служил то гда в Донском монастыре. Обычно он стоял на ис поведи опершись на аналой и, подперев бороду кулачком, выслушивал грехи прихожан. Николай
подробно и чисто сердечно поведал ему свою печальную историю. Он старал ся ничего не утаить, поэтому говорил дол го. А когда закончил, отец Глеб помолчал немного, вздохнул и проговорил:
— Н-да... Нехоро шо, конечно, полу чилось!.. Вот толь ко я не понял: этот копт , он в универси тете учится? Там что, общежития у них нет?
— Какой «копт»? — переспросил Николай.
— Ну тот, который у вас живет, про которого ты сейчас рассказывал.
«И тут до меня дошло, — завершил свою историю Николай, — что отец Глеб, который был слегка ту говат на ухо, десять минут смиренно выслушивал мой бред про копта, который зачем-то живет у нас в квартире и гадит в нашу постель, которого я звер ски избил, а он залез под стул, сидел там и плакал... И тогда я понял, что самые прекрасные и непости жимые, самые терпеливые и великие люди на све те — это наши священники».
Однажды, приехав по делам в Патриархию, я зашел к своему другу протоиерею Влади миру Вигилянскому, пресс-секретарю Свя тейшего.
Только мы сели попить чайку, как к нам присо единился архиепископ Рязанский Павел — ему надо было скоротать время до встречи с Патриархом. Вскоре у отца Владимира зазвонил мобильный теле фон, и он вышел в коридор, чтобы не мешать нам своим разговором. Когда же вернулся, то выглядел весьма удивленным и рассказал, что звонил его зна комый, писатель Андрей Битов. Сам отец Владимир до священства был известным журналистом, чле ном Союза писателей.
Андрей Георгиевич Битов когда-то крестился в Грузии у батюшки, которого звали по-грузински мамао Торнике и к которому часто ездила московская интеллигенция. Но после этого в церковь особенно не ходил. Зато его покойница-мать стала глубоко ве рующим человеком. Она скончалась около года на зад. И вот сейчас Битов звонил отцу Владимиру как раз по поводу своей матери. Она приходила к нему минувшей ночью.
Битов весь день пребывал под впечатлением это го сновидения и в конце концов решил посовето ваться со знакомым священником. Дело в том, что мать во сне была очень строга. Она сказала сыну:
— Андрей, ты должен обязательно сделать то, что я тебя сейчас попрошу. Тебе надо исповедовать ся и причаститься.
— Но мне сложно исповедоваться у наших свя щенников, для меня это всегда проблема, — затянул обычную в таких случаях песню сын.
«Российская интеллигенция не изменяет себе даже во сне!» — с восхищением успел подумать я.
А отец Владимир продолжал свой рассказ.
Явившаяся во сне мама Битова была непреклонна.
— Ты должен поехать в Рязанскую область. Там есть старый монах, архимандрит,— сказала она твердо и назвала редкое и очень древнее имя, ко торое Андрей Георгиевич тут же во сне и забыл.— Обязательно исповедуйся у него и причастись!
На этом видение закончилось. Утром Битов про снулся, но все, что произошло с ним во сне, креп ко отпечаталось в памяти. Кроме ужасно редкого и древнего библейского имени монаха, к которому ему теперь почему-то надо было ехать. Битов долго размышлял. Все это казалось ему странным и несерь езным. Однако мать была так настойчива... В конце концов он решил позвонить священнику Владимиру Вигилянскому — своему давнему знакомому.
Отец Владимир, выслушав рассказ Андрея Геор гиевича, сказал:
— Постарайся вспомнить имя этого архиманд рита.
— Никак не могу. Помню, что живет он в Рязан ских краях. А имя какое-то ветхозаветное.
— Наум? — спросил отец Владимир, имея в виду известного духовника из Троице-Сергиевой лавры.
— Н-нет, не Наум...
— Ну тогда Авель! — заключил отец Владимир.— Других старцев с ветхозаветными именами у нас вроде нет.
— Точно Авель! — обрадовался Битов. — А ты от куда знаешь?
— Отца Авеля многие знают.
— А где он служит? — поинтересовался Битов.
— В Иоанно-Богословском монастыре под Рязанью.
— Поразительно!.. И мама говорила, что мне надо ехать к монаху Авелю в Рязанскую область!
— А вдобавок у меня в кабинете сейчас сидят два человека, — продолжал отец Владимир. — Один — это архиепископ Павел, он как раз управляет Рязанской епархий, а второй — архимандрит Тихон, у которого скит под Рязанью. И он только что рассказывал, как недавно навещал отца Авеля. В общем, тебе, Анд рей, Сам Бог велел как можно быстрее собираться и ехать. И наконец-то исповедоваться и причастить ся. А то, что твоей маме даже пришлось прийти к тебе, поверь, это не шутки!
— Да знаю я, знаю... — отозвался Битов. — Только все это как-то странно...
Отец Владимир тем временем продолжал:
— Я попрошу владыку Павла, тебя примут в мона стыре и отведут к отцу Авелю. Машиной туда ехать из Москвы — меньше трех часов. Договорились?
— Конечно!..
Он собирался в путь несколько месяцев, а когда миновало полгода, отец Авель отошел ко Господу.
17 сентября 1999 года в Вашингтоне умер русский епископ Василий (Родзянко).
На самом деле Владыка Василий просто дождался часа, чтобы отправиться в путешествие, к которому усердно готовился всю жизнь. Владыка частенько пытался об этом рассказать, но его по чти никто не понимал. Собеседники предпочитали пропускать его слова мимо ушей или сочувственно талдычили какие-нибудь благоглупости вроде: «Да что вы, Владыка, вам еще жить да жить! Бог мило стив...» Но сам Владыка с нетерпением и живым ин тересом предвкушал это путешествие.
Вообще-то он и при жизни был заядлым путеше ственником. Я бы даже сказал, что именно это было его настоящим призванием, и больше того — обра зом жизни.
Началом его странствий, без сомнения, стало появление на свет в 1915 году в родовом поместье «Отрада» младенца, которому в дальнейшем и над лежало стать епископом Василием, но которого до поры до времени нарекли Владимиром. Дедом
новорожденного по отцовской линии был предсе датель Государственной думы Российской империи Михаил Владимирович Родзянко. А мама происхо дила из древнего рода князей Голицыных и Сумаро ковых. Да и вообще, многие знатные русские семьи состояли в близком или дальнем родстве с этим но ворожденным рабом Божиим.
Следующее серьезное путешествие Владыка пред принял в 1920-м, когда ему было пять лет от роду. Дорога предстояла неблизкая: по суше и по морю, через Турцию и Грецию — в Сербию. Причина это го вояжа была вынужденной — семью бывшего пред седателя Государственной думы новые властители России в живых оставлять не собирались. Родзянки осели в Белграде, где будущий Владыка и вырос.
С учителями ему повезло. Кроме того что в Югославии собрался цвет русской эмиграции, его непосредственными воспитателями были иеромонах Иоанн (Максимович), который через тридцать лет стал знаменитым архиепископом Сан-Францисским, а еще через тридцать — про славлен как святой в Русском зарубежье, и великий первоиерарх Русской Зарубежной Церкви митро полит Антоний (Храповицкий). Это были такие гиганты духа, которые не могли не оказать на сво его воспитанника самого сильного и благодатного влияния.
Но прежде будущему Владыке достался еще один, не менее важный, воспитатель. Его он тоже запом нил на всю жизнь. Это был гувернер, бывший офи цер Белой армии. Никто, кроме маленького Воло ди, не знал, что этот гувернер каждый день избивает и мучает мальчика — настолько искусно, что следов пыток не оставалось. Этот несчастный офицер лютой, последней ненавистью ненавидел Михаила Васильевича Родзянко — деда своего воспитанника, считая его виновником гибели России. Выместить свою боль на деде гувернер не мог, и расплачивать ся приходилось внуку.
Спустя много лет Владыка вспоминал: «Моя мать незадолго до кончины сказала: “Прости меня, что я по недосмотру дала мучить тебя, когда ты был ребенком”.— “Мама, это было по Промыслу Божиему,— отвечал я.— Не будь того, что случилось со мной в детские годы, не стал бы я тем, кем явля юсь сейчас...”»
Когда Владыка находился уже в преклонных летах, в одном из странствий Господь привел его в Царское Село. Владыке благословили совершить здесь литургию в храме Феодоровской иконы Божией Матери, том самом, который был детищем императора Николая II и который любила вся цар ская семья. После завершения службы Владыка вы шел к народу и принес покаяние за вину, к которой так пронзительно ощущал себя причастным с само го детства, лишь потому, что был внуком любимого им деда. Владыка тогда сказал:
— Мой дед хотел только блага для России, но, как немощный человек, он часто ошибался. Он ошиб ся, когда послал своих парламентариев к Государю с просьбой об отречении. Он не думал, что Государь отречется за себя и за своего сына, а когда узнал это, горько заплакал, сказав: «Теперь уже ничего нельзя сделать. Теперь Россия погибла». Он стал невольным виновником той екатеринбургской тра гедии. Это был невольный грех, но все-таки грех. И вот сейчас, в этом святом месте, я прошу проще ния за своего деда и за себя перед Россией, перед ее народом и перед царской семьей. И как епископ, властью, данной мне от Бога, прощаю и разрешаю его душу от этого невольного греха.
* * *
В Югославии Родзянки осели надолго. Влади мир вырос в доброго, высокого и очень красивого юношу. Он получил блестящее образование, полю бил чудесную девушку, которая стала его женой, и в двадцать пять лет был рукоположен в священ ника в Сербской Церкви. Когда началась война, отец Владимир Родзянко бесстрашно участвовал в Сопротивлении. Так же бестрепетно он остался в Югославии после прихода к власти коммунисти ческого правительства, хотя многие белые эми гранты, в первую очередь из тех, кто был на особом счету у советской власти, покинули эту страну. Отец Владимир служил священником на сербском при ходе и считал невозможным бросить свою паству. Даже под угрозой тюрьмы или расстрела.
Расстрелять его не расстреляли, но в лагерь, ко нечно, посадили. На восемь лет. А лагеря у Тито были не менее страшные, чем в СССР. К счастью, Тито скоро поссорился со Сталиным и, чтобы хоть как-то досадить своему бывшему патрону, назло ему выпустил из югославских лагерей всех русских эмигрантов. Так что Владыка просидел в югослав ских тюрьмах только (или правильно сказать — це лых) два года. Прямо из лагерей он снова пустился в странствие.
Сначала он оказался в Париже, у своего духов ника архиепископа Иоанна (Максимовича). Потом в Лондоне, где стал служить в сербском православ ном храме. Здесь же, в Лондоне, на радио Би-Би-Си,
отец Владимир начал вести свои церковные пере дачи на Россию, из которых несколько поколений граждан СССР узнавали о Боге, православной вере, об истории Церкви и своей страны.
Прошли годы, и отец Владимир овдовел. Цер ковь благословила его принять монашество, в кото ром он получил новое имя — Василий и архиерей ский сан. И теперь уже епископ Василий отправился в очередное путешествие — в Америку. Там он при вел в Православие тысячи протестантов, католиков и просто ни во что не веровавших людей. Но, как это нередко бывает, пришелся не ко двору — не столь ко своей энергичной деятельностью, сколько тем, что с открытым забралом выступил против одной могущественной, но совершенно неприемлемой в Церкви группы — лобби, как принято говорить. В результате Преосвященнейший епископ Василий
был отправлен «на покой», то есть на ничем не обе спеченную, безденежную пенсию.
Но и это маловдохновляющее событие стало для Владыки продолжением столь желанных для его сердца странствий и поводом к новым подвигам. В те годы как раз открылась возможность поездок в Россию. Это было давней и страстной мечтой Владыки, и он с восторгом устремился в святую для него родную землю.
К тому времени и относятся некоторые истории, свидетелем и участником которых мне довелось быть.
* * *
Владыка Василий появился в моей жизни и в жизни моего друга скульптора Вячеслава Ми хайловича Клыкова как удивительная и нечаянная радость.
Это было в 1987 году. Приближался памятный день убиения царской семьи, 17 июля. Нам с Вячес лавом Михайловичем очень хотелось совершить па нихиду по Государю, но в те годы это представляло почти неразрешимую проблему. Прийти в москов ский храм и попросить священника отслужить за упокойную службу по Николаю II было, само собой разумеется, немыслимо. Все прекрасно понимали, что об этом сразу станет известно и на священника обрушатся неприятности, самой незначительной из которых будет увольнение из храма. Совершать службу на дому нам тоже не хотелось: на панихиду хотели прийти многие наши друзья.
Как раз в эти дни Вячеслав Михайлович Клыков закончил монументальное надгробие Александру Пересвету и Андрею Ослябе — воинам-схимникам, которых преподобный Сергий направил в войско Димитрия Донского на Куликово поле. Это над гробие после долгого сопротивления властей было установлено на могиле схимников в бывшем Симо новом монастыре, где в советское время располо жился завод «Динамо».
И тут мне пришла в голову мысль: поскольку официальное разрешение на освящение надгробия Пересвету и Ослябе уже получено, то мы можем во время освящения совершить и панихиду по цар ской семье. Конечно, за нами обязательно пришлют кого-нибудь присматривать, Но соглядатаи вряд ли разберутся в богослужебных тонкостях — для них все происходящее будет одной долгой и непонят ной церковной службой.
Вячеславу Михайловичу эта идея очень понрави лась. Теперь дело было за малым — найти священ ника, который согласился бы рискнуть. Потому
что риски, конечно, все равно оставались. Пусть и не очень большие. Но если кто-то из соглядатаев поймет, что происходит на самом деле... Об этом, признаться, мы старались не думать. Но и подвер гать опасности знакомых батюшек нам совсем не хо телось.
И тут кто-то из знакомых обмолвился, что в Мо скву на днях прилетел из Америки епископ Василий (Родзянко). Многие из нас слышали об этом Владыке, знали о его церковных радиопередачах по «вражьим голосам». Посовещавшись, мы пришли к выводу, что лучшего кандидата для служения панихиды по цар ской семье нам не сыскать! Во-первых — белоэми грант. Во-вторых, для него как для иностранца риск был меньше, чем для наших батюшек. «Конторка Глу бокого Бурения», так называли тогда КГБ, ему особо ничего сделать не должна. Скорее всего... Как мини мум, ему легче будет вывернуться — все-таки америка нец, убеждали мы себя. Да и вообще, как говорилось в несколько циничном, но популярном стишке тех времен: «Дедушка старый — ему все равно». В конце концов, других вариантов у нас просто не было.
В общем, в тот же вечер мы с Вячеславом Михай ловичем были в гостинице «Космос», где остано вился Владыка Василий с паломнической группой православных американцев.
Владыка вышел к нам в гостиничный холл... и мы были сражены! Перед нами предстал необычайно красивый, с удивительно добрым лицом, статный, высокий старик. Точнее, без всякой иронии или сентиментальности, благообразный старец, как вы ражались в старинные времена. Таких архиереев мы еще не видели. В нем угадывались другая Рос сия и утраченная культура. Это был совершенно
иной архиерей, нежели те, с которыми нам доводи лось общаться. Не то чтобы наши были хуже, нет! Но этот был и правда — совсем другой архиерей.
Нам с Вячеславом Михайловичем сразу стало стыдно за то, что мы собирались подвергнуть его — такого большого, доброго, беззащитного и довер чивого — опасности. После первого знакомства и нескольких общих фраз мы, еще не переходя к главной теме, извинившись, отошли в сторонку и договорились, что настойчиво будем просить Вла дыку хорошенько подумать, прежде чем соглашать ся на наше предложение.
Для разговора мы втроем вышли прогуляться на улицу, подальше от гостиничных микрофонов. Но только лишь Владыка услышал о цели нашего ви зита, он в восторге остановился посреди тротуара и, вцепившись в мою руку, будто я намеревался убежать, не просто выразил согласие, но горячо заверил нас, что мы посланы ему Самим Господом Богом. Пока я потирал локоть, прикидывая, боль шой ли синяк образовался у меня под рукавом, все объяснилось. Оказывается, Владыка уже лет пять десят, с тех пор как стал священником, каждый год неизменно служит в этот день поминальную службу по царской семье. А на этот раз, оказавшись в Мо скве, он уже несколько дней ломает голову, где и как в Советском Союзе ему отслужить эту панихиду. И тут мы — со своей благочестивой авантюрой. Вла дыка увидел в нас не больше не меньше как Ангелов, посланцев небес! А на предупреждения об опасно сти он только досадливо рукой махнул.
Оставалось еще несколько вопросов, которые Владыка Василий разрешил молниеносно. По древ ним церковным канонам, епископ, приехавший в чужую епархию, не может совершать богослуже ние без благословения местного правящего архие рея, а таковым для Москвы являлся сам Патриарх. Но Владыка сообщил, что как раз накануне Святей ший Патриарх Пимен разрешил ему служить в Мо скве так называемые частные требы — молебны и панихиды. Именно это нам и требовалось. Еще для службы нужен был хор. Оказалось, что поч ти все паломники, приехавшие с Владыкой, поют в церковных хорах.
Ранним утром в день памяти убиения царской семьи мы встретились у проходной завода «Дина мо». Собралось около пятидесяти наших с Клы ковым друзей и еще два десятка американцев. Это были в основном православные англосак сы, которые разговаривали только по-английски и по-церковнославянски. Надо было что-то срочно придумать: если те, кому поручено присматривать за нами, поймут, что на территории завода по явились иностранцы, это создаст дополнительную головную боль. Поэтому пришлось для верности до полусмерти запугать наших американских едино верцев подвалами Лубянки и строго наказать ни под каким видом не открывать рта, иначе как для пения панихиды. Кстати, когда Владыка стал служить, они действительно составили очень неплохой хор и пели всю службу наизусть, почти без акцента.
Представители администрации завода и еще какие-то мрачноватые люди проконвоировали нас по длинным коридорам и переходам к месту за хоронения Пересвета и Осляби. У меня сердце за мирало, когда я видел, с какой подозрительностью люди в штатском поглядывают на статного архие рея и на его перепуганную, молчаливую, но все-таки очень не похожую на советских людей паству. Одна ко все обошлось.
Клыковское надгробие Пересвету и Ослябе было необычайно красивым — аскетически-строгим и ве личественным. Мы начали с освящения, а потом, как и договаривались, незаметно для официальных лиц перешли к панихиде. Владыка служил с таким чувством, а его прихожане пели так самозабвенно, что все прошло словно один миг. Владыка не произ носил слов «император», «императрица», «цесаре вич», а просто помянул сначала воинов Андрея Ос лябю и Александра Пересвета, а затем — убиенного Николая, убиенную Александру, убиенного отрока Алексия, убиенных девиц Ольгу, Татьяну, Марию и отроковицу Анастасию, а также имена своих и на ших усопших близких.
Кто знает, возможно, люди в штатском все по няли. Совсем не исключаю этого. Но никто из них не подал вида. Прощаясь, они поблагодарили нас. И, как нам с Вячеславом Михайловичем показалось, совершенно искренне.
Когда мы вышли из заводской проходной и снова оказались в городе, Владыка Василий вдруг подошел ко мне и крепко-крепко обнял. А потом произнес слова, которые навсегда остались в моей памяти. Он сказал, что до конца жизни будет благодарен мне за то, что я сделал для него сегодня. И хотя я со вершенно не понимал, что же такого особенного сделал, слова Владыки были очень приятны.
Действительно, Владыка всю свою оставшуюся жизнь относился ко мне самым милостивым об разом, что стало для меня одним из драгоценных и незаслуженных даров Божиих.
* * *
В те годы для нас только открывалась правда о государе-страстотерпце и его семье. Книги, при возимые из-за границы, рассказы старшего поколе ния православных христиан — вот откуда мы узна вали о новомучениках и исповедниках Российских.
Что касается императора Николая II и его семьи, как раз в те годы шли бурные споры о нем. Некоторые очень уважаемые мною люди более чем скептически относились к прославлению царской семьи в лике святых. Среди них были и замечательный архиерей митрополит Николай Нижегородский, и профессор Московской духовной академии Алексей Ильич Оси пов. Я ничего не мог возразить этим мудрым людям на их аргументы. Кроме одного: я просто знал, что император Николай и его семья — святые.
Это произошло года через два после закомства с Владыкой, в один из самых тяжелых моментов моей жизни. Я, тогда еще послушник, в самом неза видном расположении духа забрел в Донской мона стырь, к могиле патриарха Тихона. Был день памяти убиения царской семьи. В тот год панихиду по ним впервые совершали не таясь. Я от всего сердца стал просить царственных мучеников, чтобы они, если имеют дерзновение перед Богом, помогли мне.
Панихида закончилась. Я выходил из храма все в том же отчаянно тяжелом состоянии. В дверях мне повстречался священник, которого я не видел несколько лет. Без всяких вопросов с моей стороны он завел со мной разговор и вдруг разрешил все мои проблемы. Четко и определенно сказал, что мне надо делать. Это, без преувеличения, во многом ре шило мою судьбу. И вопрос о почитании царской семьи никогда больше не возникал в моем сердце. Сколько бы мне ни говорили о слабостях, ошибках и грехах последнего русского императора.
Конечно, наш отдельный религиозный опыт без подтверждения Церкви мало чего стоит. Но, к сча стью для меня, Церковь, канонизировав страстотерпца-царя и его семью, дает мне право признать этот свой малый, личный и ни на что не претендую щий опыт неложным.
В кругу моего общения никто не сомневался, что для России монархия является самой органичной и естественной формой государственного правле ния. Но мы более чем скептически относились к ак тивным и разнообразным монархическим движени ям того времени.
Однажды, когда я нес послушание у митрополи та Питирима, в Издательский отдел пришли люди, разодетые в дореволюционную офицерскую форму. На их мундирах блестели царские медали и орде на, в том числе и Георгиевские кресты. Я удивился и спросил:
— Как вы решились надеть эти награды? Ведь они давались только за личную храбрость на поле боя.
Гости заверили меня, что с наградами у них все в полном порядке, и пожелали немедленной встречи с митрополитом. Владыка, к моему удив лению, принял их и внимательно, не без любо пытства выслушивал целых полтора часа. Тема визита была незатейливой — гости требовали, чтобы Владыка оказал им всяческую помощь в деле незамедлительного восстановления монар хии. Провожая их, Владыка Питирим задумчиво произнес:
— А ведь дай вам сейчас царя, вы его через неде лю снова расстреляете...
* * *
С тех пор всякий раз, когда Владыка Василий со бирался в Россию, он заранее звонил мне. И я с ра достью отправлялся с ним в какое-нибудь очеред ное захватывающее странствие. А поводов для них у Владыки было море. Хотя, сколь это ни покажется странным, ни одного путешествия Владыка не пред принимал по собственной воле.
Об этом он рассказал мне особую историю.
В 1978 году умерла его супруга, Мария Васи льевна. Смерть матушки стала для отца Владимира страшным потрясением. Он бесконечно любил ее. И произошло то, что нередко случается с искренни ми русскими людьми. Отец Владимир запил.
Владыка чистосердечно рассказывал об этом от резке своей жизни как о тяжелом испытании, кото рое ему довелось пережить.
Запил он по-настоящему. Хотя — благодаря недю жинному здоровью, огромному росту и силе — это до поры до времени не сказывалось ни на его свя щеннической деятельности, ни на радиопередачах. Утешался батюшка Владимир, по своей сербской привычке, ракией — крепкой балканской водкой. Неизвестно, чем бы все это закончилось, посколь ку ни духовник, ни родные, ни друзья ничего поде лать с отцом Владимиром не могли. Если бы не сама покойница, матушка Мария Васильевна, которая и при жизни, как говорят, была великой подвиж ницей и молитвенницей, не явилась с того света и не приструнила своего супруга.
Отец Владимир был настолько сражен этим яв лением, и особенно строгостью своей матушки, что сразу пришел в себя, и русский недуг мгновенно оставил его.
Пить-то он бросил. Но надо было еще и как-то жить дальше. Дети к тому времени уже выросли. О втором браке не могло быть, естественно, и речи. Церковными канонами второй брак духовенству запрещен. Если священник-вдовец вступает в но вый союз, он навсегда лишается права служения. Но и помимо этого отец Владимир был так привязан к своей покойнице-матушке, что та часть его сердца, которая ведала земной любовью, была занята Мари ей Васильевной во веки веков. Отец Владимир стал усердно молиться. И Господь ответил на его чаяния.
После кончины духовника отца Владимира архи епископа Иоанна (Максимовича), его новым духов ным руководителем стал лондонский митрополит Антоний Сурожский, старый друг семьи Родзянко. Он-то и сообщил отцу Владимиру, что иерархи Амери канской Православной Церкви аккуратно, но настой чиво хлопочут о том, чтобы постараться как-нибудь убедить вдовца-протоиерея Владимира Родзянко по стричься в монахи, а после этого, за послушание, сде лать его архиереем и направить в Соединенные Шта ты — епископом в стольный град Вашингтон!
Отец Владимир прекрасно знал, что истинное архиерейское служение связано не с почетом и са новитостью, а со множеством ежедневных, нико гда не прекращающихся забот, с полной невозмож ностью принадлежать самому себе и с громадным, не постижимым для мирских людей грузом ответ ственности. А в русской эмиграции судьба еписко па — это еще и бедность, часто доходящая до прямой нищеты. Да и возраст у претендента на архиерейство к тому времени был уже солидный — ему шел шестьдесят шестой год, из которых сорок лет он прослужил священником.
Но отец Владимир воспринял предложение о мо нашестве и епископстве как волю Божию и ответ на свои молитвы. Он согласился. Иерархи в Амери ке и Англии тут же ударили по рукам — и участь отца Владимира была решена.
Но перед самым монашеским постригом буду щий инок вдруг задал своему духовнику, митрополи ту Антонию Сурожскому, неожиданный и просто сердечный вопрос:
— Вот, сейчас я приму от тебя, Владыка, по стриг. Дам Господу Богу и Святой Его Церкви ве ликие монашеские обеты. Что касается обета це ломудрия — здесь для меня все понятно. С обетом нестяжания — также все ясно. С обетом, касающим ся молитвы, — тоже. А вот с обетом послушания — я ничего понять не могу!
— Как же так? — удивился митрополит Антоний.
— А вот как, — рассудительно пояснил отец Вла димир. — Ведь меня сразу сделают не просто мона хом, а епископом. Значит, я сам, по должности, буду распоряжаться и руководить. Кого же мне тогда слу шаться? У кого прикажешь быть в послушании?
Митрополит задумался. А потом сказал:
— А ты будь в послушании у всякого человека, ко торый встретится на твоем жизненном пути. Если только его просьба будет тебе по силам и не войдет в противоречие с Евангелием.
Отцу Владимиру такая заповедь очень пришлась по душе. Хотя впоследствии тем, кто был рядом с Вла дыкой, приходилось совсем несладко от его всегдаш ней готовности к решительному и бесповоротному исполнению этого монашеского обета. В частности, я имею в виду себя. Это Владыкино святое послуша ние не раз оборачивалось для меня сущей каторгой!
Скажем, идем мы с ним по Москве. Дождливый, прескверный день. Мы куда-то спешим. И вдруг Вла дыку останавливает бабулька с авоськой.
— Ба-атюшка!..— дребезжит она своим старче ским голосом, не зная, конечно, что перед ней никакой не батюшка, а целый епископ, да еще из Америки. — Батюшка, хоть ты мне помоги — ос вяти комнату! Я уж третий год нашего отца Ивана прошу, а он все нейдет. Может, смилостивишься, освятишь, а?
Я не успеваю и рта раскрыть, как Владыка изъяв ляет самую горячую готовность исполнить просьбу, как будто всю жизнь он только и ждал возможности освятить бабкину комнату.
— Владыка!.. — обреченно говорю я. — Вы ведь даже не знаете, где эта комната! Бабуля, куда ехать-то?
— Да недалёко — в Орехово-Борисово! От метро минут сорок на автобусе!.. Недалёко! — радостно со общает бабка.
И Владыка, оставив наши важные дела (противо речить ему в таких случаях было бесполезно), на правляется для начала на другой конец Москвы, в храм к знакомому священнику, за всем необходи мым для чина освящения. (Естественно, я тащусь за ним.) А старушка (и откуда у нее силы-то взя лись!), еще не веря самой себе от радости, семенит за нами и без умолку рассказывает Владыке о детях и внуках, которые уже давно ее не навещают.
После похода в храм мы в самый час пик спуска емся в метро и с пересадками добираемся на мо сковскую окраину. Оттуда, как бабка и обещала, трясемся сорок минут, зажатые в переполненном автобусе. И наконец Владыка освящает восьмиме тровую комнатенку в панельной московской девя тиэтажке, причем делает это так же неповторимо молитвенно, величественно и торжественно, как он всегда совершал богослужения. А потом сидит за столом рядом со счастливой бабулей (причем оба они ужасно довольны друг другом) и нахваливает угощение — чай с сушками и со старым, засахарив шимся и костистым вишневым вареньем. А потом еще с благодарностью принимает — не отказывает — рублик, который она украдкой сует «батюшке» при прощании.
— Спаси тебя Господи! — говорит старушка Вла дыке. — Теперь мне и умереть в этой комнатке будет сладко.
* * *
Раз за разом я наблюдал, как Владыка Василий в буквальном смысле отдает себя в послушание каж дому, кто к нему обращается. Причем было видно, что кроме самого искреннего желания послужить людям за этим стоит и еще нечто совершенно осо бенное, ведомое лишь ему.
В этих размышлениях мне припомнилось, что слово «послушание» происходит от глагола «слу шать». И постепенно я стал догадываться, что че рез это смиренное послушание Владыка научился чутко слышать и постигать волю Божию. От этого вся его жизнь становилась не больше не меньше как постоянным познанием Промысла Божиего, таин ственной, но совершенно реальной беседой со Спа сителем, когда Он говорит с человеком не словами, а обстоятельствами жизни и дарует Своему собесед нику величайшую награду — быть Его орудием в на шем мире.
* * *
Как-то летом, году в 1990-м, в один из приездов Владыки в Москву к нему пришел познакомиться гренадерского вида молодой священник. И с ме ста в карьер предложил Владыке послужить у него на приходе. Владыка, как всегда, не заставил про сить себя дважды. А я понял, что у нас начинаются очередные проблемы.
— А где приход-то твой? — спросил я, мрачно оглядывая молодого батюшку.
По моему тону гренадер понял, что я ему не со юзник.
— Недалеко! — неприветливо сообщил он мне.
Это был обычный ответ, за которым могли скры ваться необозримые пространства нашей бескрай ней Родины.
— Вот видишь, Георгий, недалеко! — попытался успокоить меня Владыка.
— Не очень далеко... — уточнил гренадер.
— Говори, где? — сумрачно потребовал я.
Батюшка немного замялся.
— Храм восемнадцатого века, таких в России не сыщешь! Село Горелец... Под Костромой...
Мои предчувствия начинали сбываться.
— Понятно! — сказал я. — А от Костромы сколько до твоего Горельца?
— Километров сто пятьдесят... Точнее, две сти... — честно признался батюшка. — Аккурат между Чухломой и Кологривом.
Я содрогнулся. И стал вслух прикидывать:
— Четыреста километров до Костромы, потом еще двести... Кстати, Владыка, вы хоть немного себе представляете, какие там дороги — между Чухломой и Кологривом? Слушай, батюшка, а от костром ского архиерея у тебя благословение на служение Владыки есть? — ухватился я за последнюю надеж ду.— Ведь без благословения ему в чужой епархии служить нельзя!
— Без этого я бы и не подходил, — безжалостно за верил меня гренадер. — Все благословения у нашего архиерея заранее получены.
Таким вот образом Владыка Василий и очутился на глухой дороге по пути к затерянной в костром ских лесах деревушке. Отец Андрей Воронин, так звали гренадера, оказался замечательным тружеником-священником, каких много пришло в Церковь в те годы. Выпускник МГУ, он восстанавливал раз рушенный храм, создал приход, школу, прекрас ный детский лагерь. Путь до его деревни был дей ствительно долог, так что спутники успели изрядно устать.
Неожиданно машина остановилась. На доро ге буквально несколько минут назад произошла авария — грузовик лоб в лоб столкнулся с мотоцик лом. На земле в пыли лежал мертвый мужчина. Над ним в оцепенении стоял юноша. Поблизости курил понурый водитель грузовика.
Владыка и его спутники поспешно вышли из ав томобиля. Но помочь уже ничем было нельзя. Мгно венно ворвавшееся в наш мир торжество жестокой бессмысленности, картина непоправимого челове ческого горя подавили всех, кто оказался в эту ми нуту здесь, на дороге.
Молоденький мотоциклист, зажав в руках шлем, плакал — погибший был его отцом. Владыка обнял молодого человека.
— Я священник. Если ваш отец был верующим, я могу совершить необходимые для него сейчас мо литвы.
— Да, да! — начиная выходить из оцепенения, подхватил молодой человек.— Сделайте, пожалуй ста, все что надо! Отец был православным. Правда, он никогда не ходил в церковь — все церкви вокруг посносили... Но он всегда говорил, что у него есть духовник! Сделайте, пожалуйста, все как положено!
Из машины уже несли священнические облаче ния. Владыка не удержался и осторожно спросил молодого человека:
— Как же так получилось, что ваш отец не бывал в церкви, а имел духовника?
— Да так получилось... Отец много лет слушал ре лигиозные передачи из Лондона. Их вел какой-то священник Родзянко. Этого батюшку папа и считал своим духовником. Хотя никогда в жизни его не ви дел.
Владыка заплакал и опустился на колени перед своим умершим духовным сыном.
* * *
Странствия... Далекие и близкие, они воистину благословенны для учеников Христовых, потому что и Бог был Странником. Да и сама жизнь Его — стран ствие. Из горнего мира — к нам, на грешную землю. Потом — по холмам и долинам Галилеи, по знойным пустыням и людным городам. По потемкам челове ческих душ. По сотворенному Им миру, среди лю дей, забывших, что они — Его дети и наследники.
* * *
Быть может, Владыка так любил странствия еще и потому, что в путешествиях, среди неожиданно стей, а иногда и опасностей, он чувствовал особое присутствие Божие. Недаром за каждой службой Церковь особо молится о «плавающих и путешеству ющих». Потому-то и в этой скромной книге немало историй, связанных с дорогой. Сколько же пораз ительных, а иногда и совершенно неповторимых событий совершалось во время странствий!
Скажу честно, мы пользовались кротким, беспре кословным послушанием Владыки. В 1992 году мы с Вячеславом Михайловичем Клыковым и нашим замечательным старшим другом, академиком Ники той Ильичом Толстым, председателем Международ ного фонда славянской письменности, подготовили паломничество большой делегации в Святую Зем лю, чтобы впервые привезти оттуда в Россию Благо датный огонь. После пасхальной ночи в Иерусали ме паломники должны были направиться автобусом в Россию, провозя Благодатный огонь через право славные страны, находящиеся на пути, — Кипр, Гре цию, Югославию, Румынию, Болгарию, Украину, Белоруссию, и так до самой Москвы.
Это сейчас Благодатный огонь в самолетах каждый год везут во многие города прямо к пас хальной службе. А тогда, в первый раз, это путе шествие стоило множества забот и хлопот. Оно должно было продолжаться целый месяц. Святей ший Патриарх Алексий направил в поездку двух архимандритов — Панкратия, нынешнего еписко па и наместника Валаамского монастыря, и Сер гия, который вскоре был назначен архиереем на Новосибирскую кафедру.
Одной из участниц паломнической группы долж на была стать дочь маршала Жукова, Мария Георги евна. Но прямо накануне отъезда она расхворалась. Следовало срочно найти человека, который смог бы поехать вместо нее. Сложность заключалась в том, что за столь короткий срок сделать визы, да еще сра зу для множества стран, было невозможно. И тогда мы снова вспомнили о Владыке Василии, который как раз в тот день объявился в Москве.
К стыду нашему, мы как-то не задумывались, что Владыке, которому исполнилось уже семьдесят семь лет, будет совсем непросто целый месяц жить в ав тобусе и что у него какие-то дела в Москве. Главным для нас было то, что, во-первых, Владыка, как всег да, согласится. А во-вторых, что вопросы с визами решатся сами собой: Владыка был гражданином Ве ликобритании, и с его паспортом в странах, находя щихся на пути следования, проблем не возникало.
К тому же с участием Владыки Василия палом ничество обретало такого духовного руководителя, о котором можно было только мечтать. Мы даже пожалели, что раньше не вспомнили о нем. В довер шение ко всему Владыка, в отличие от многих дру гих участников паломничества, знал английский, немецкий и французский языки. А еще — сербский, греческий, болгарский и немного румынский. Свя тейший Патриарх Алексий благословил его воз главить паломническую группу, что переполнило Владыку радостью и чувством чрезвычайной ответственности.
К слову сказать, со здоровьем Владыки все, слава Богу, обошлось благополучно. Один из участников поездки, Александр Николаевич Крутов, каждый день перевязывал ему больные ноги и следил, что бы он не забывал принимать лекарства. В общем, по словам самого Владыки Василия, ухаживал за ним как родная мать.
А тогда, перед отъездом, помню, мы молниенос но собрали архиерея и с облегчением отправили в далекий путь. Все наши проблемы были решены!
Зато они начались, когда паломники стали пересекать государственные границы. Наша де легация должна была проходить пограничный контроль по загодя оформленной групповой визе. В эту визу была вписана Мария Георгиевна Жуко ва. И никакого епископа Василия (Родзянко) в ней не значилось.
Началось все с Израиля, который славится лю той дотошностью в пограничных и таможенных делах. Работники израильских спецслужб в аэро порту сразу отделили необычную группу из России и стали вызывать всех по именам. Пока речь шла об архимандрите Панкратии, архимандрите Сер гии, Александре Николаевиче Крутове и о других, проблем не возникало. Но когда назвали имя Марии Георгиевны Жуковой, вместо нее встал Владыка Василий. Он приветливо улыбнулся израильскому агенту и поклонился.
— То есть как? — не понял агент. — Я назвал имя Марии Георгиевны Жуковой.
— Мария Георгиевна Жукова — это я,— просто душно ответил Владыка.
— То есть как — вы? — опешил агент. — Вы кто?
— Я?.. Я — русский епископ Василий!
— Мария Георгиевна Жукова — русский епископ?! Здесь не место для шуток! Как ваше имя?
— По паспорту или...
— Конечно, по паспорту! — фыркнул агент.
— По паспорту — Владимир Родзянко.
— Мария Жукова, епископ Василий, Владимир Родзянко?.. Да откуда вы взялись?
— Вообще-то я живу в Америке... — начал расска зывать Владыка.
— Сейчас мы вам все объясним! — попытались было вмешаться в разговор остальные члены деле гации.
Но агент резко оборвал их:
— Попрошу посторонних помолчать!
И снова грозно обратился к Владыке.
— Так значит, вы говорите, что вы русский епи скоп, но живете почему-то в Америке? Интересно!.. Предъявите ваш паспорт.
— Паспорт у меня великобританский,— сразу предупредил Владыка, протягивая документ.
— Что-о? — взвился от возмущения агент и затряс перед лицом Владыки групповой визой. — А в этом документе кем вы значитесь?!
— Как вам сказать? — проговорил Владыка, сам себе удивляясь — Дело в том, что в этом документе я — Мария Георгиевна Жукова.
— Хватит! — заорал агент. — Сейчас же отвечайте, кто вы?
Владыка был весьма огорчен, что стал причиной переживаний для этого молодого человека. Но, при всей своей кротости, он не любил, когда на него кричат.
— Я — русский священник, епископ Василий! — с достоинством произнес он.
— Епископ Василий? А кто же тогда Владимир Родзянко?
— Это тоже я.
— А Мария Георгиевна Жукова?
— И Мария Георгиевна — тоже я, — развел руками Владыка.
— Так!.. А живете вы?..
— В Америке.
— А паспорт?
— А паспорт у меня британский.
— А здесь?..
— А здесь я — Мария Георгиевна Жукова...
Такая сцена повторялась на каждой границе.
Однако, несмотря на все эти мытарства, Влады ка Василий был совершенно счастлив. И тем, что ему удалось исполнить свою мечту — помолиться на Пасху у Гроба Господня. И тем, что после столь ких лет расставания он смог, хотя бы и проездом, побывать в своей любимой Югославии. А еще — он хорошо исполнил данное ему важное послуша ние и возглавил паломничество в Святую Землю, и в Москве, в праздник святых Кирилла и Мефо- дия, смог прошествовать крестным ходом рядом с Патриархом Алексием из Успенского собора
Кремля на Славянскую площадь, торжественно неся перед собой скляницу с горящим в ней Благо датным огнем.
* * *
Хотя Владыка никогда и не декларировал этого, но сослужить службу России и Русской Церкви было заветной целью его жизни. Так его воспитали. Од нажды нам удалось договориться на Первом канале Центрального телевидения записать цикл передач — бесед о Боге и Церкви, о древних святых, новомучениках, России и русской эмиграции. Владыка Василий был нездоров, но примчался в Москву и из послед них сил день и ночь работал над этими передачами. Они стали первыми подобного рода беседами на со ветском тогда еще телевидении. Эти программы вы звали небывалый интерес у зрителей и многократно повторялись. Где бы Владыка потом ни появлялся, люди выражали ему признательность за то, что об рели веру благодаря его беседам. Для Владыки такие свидетельства были высшей наградой.
Многое из церковной истории XX века по-новому открывалось нам из рассказов Владыки. Как-то в его присутствии завели спор на популярную тогда тему — о епископате советского времени. Некото рые высказывания были даже не просто осуждаю щими, а злобными и враждебно-ядовитыми. Влады ка молча слушал спорящих. Когда же бесстрашные судьи русских архиереев обратились к нему за само собой разумеющейся, как им казалось, поддержкой, Владыка просто рассказал одну давнюю историю.
В начале 60-х годов к нему, тогда еще священ нику, прямо на лондонскую квартиру приехал ми трополит Никодим, председатель Отдела внешних
церковных сношений. Для беседы обоим пришлось лечь на пол, чтобы филеры, нигде не выпускавшие из вида митрополита Никодима, не смогли записать разговор через оконное стекло.
Владыка Никодим шепотом рассказал отцу Вла димиру, что советские власти со дня на день со бираются закрыть Почаевскую лавру, а иерархи на Родине уже исчерпали все возможности, чтобы помешать этому. Владыка просил отца Владимира организовать на радио Би-Би-Си и «Голосе Аме рики» специальные передачи, чтобы не дать со ветскому руководству возможности расправиться с Почаевом. Оба — и митрополит, и отец Влади мир — прекрасно понимали, чем рискует Владыка Никодим, обращаясь к своему собеседнику с подоб ной просьбой.
Уже на следующий день тема Почаева стала веду щей в религиозных программах Би-Би-Си и «Голоса Америки». Тысячи писем протеста со всего мира полетели в адрес советского правительства. Это оказало влияние — может быть, даже решающее — на власть, и она вынуждена была вновь разрешить деятельность Почаевской лавры.
В 1990 году мне довелось побывать с Владыкой Василием в Почаеве. Он впервые оказался здесь. Совершил литургию и смог встретиться с теми, кто так же, как и он, были участниками драматических событий тридцатилетней давности.
* * *
Что еще вспомнить о Владыке? Так уж полу чалось, что каждый его приезд совпадал с каким-нибудь исключительным событием. Тысячелетие Крещения Руси, первое принесение Благодатного
огня, панихида по царской семье, первые религи озные программы по Центральному телевидению. Как любил повторять сам Владыка: «Когда я пере стаю молиться, совпадения прекращаются».
Не составил исключения и приезд Владыки в Москву летом 1991 года. Он прибыл тогда в со ставе большой делегации из Соединенных Штатов на первый Всемирный конгресс соотечественни ков. Представителей русской эмиграции из многих стран мира, независимо от их политических убеж дений, впервые официально пригласили в Москву. По замыслу руководства страны, эта встреча долж на была стать этапом новой жизни посткоммунистической России.
Народа приехало великое множество. Рискну ли появиться даже те эмигранты, которые раньше и носа не казали в Советский Союз. Прибыли такие «недобитые белогвардейцы», которые всю свою жизнь ни на йоту не верили советской власти. При ехали даже участники власовских формирований. Как уж этих смогли убедить, мне до сих пор непонят но. Видно, очень всем хотелось повидать Родину!
Гостиница «Интурист» была забита до отказа. Эмигранты и их потомки гуляли по Москве, раз глядывая город и лица людей. Поражались тому, с каким интересом к ним здесь относятся. А еще больше — с какими завышенными надеждами, до ходящими порой до безудержных фантазий, их здесь принимают. В то время было действительно немало прекраснодушных людей, которые свято верили, что «заграница нам поможет». К слову ска зать, если кто от лица русской эмиграции не на сло вах, а на деле и внес вклад в духовное возрождение России, то это был именно скромный заштатный
епископ Василий наряду с еще несколькими подвижниками-эмигрантами — архиереями, священни ками и мирянами.
Главным событием конгресса соотечественни ков стала Божественная литургия в Успенском собо ре Московского Кремля. После долгих десятилетий запретов на совершение богослужений в кремлев ских храмах ее возглавлял Святейший Патриарх Алексий. Владыка Василий тоже сослужил Патриар ху. На беду, за неделю до вылета в Москву он у себя в Вашингтоне сломал ногу. А поскольку пропустить такое важное событие Владыка не мог, то прибыл на Родину с загипсованной ногой и очень забавно прыгал на костылях, еле-еле поспевая вслед за шум ной толпой русских эмигрантов.
Ранним утром 19 августа, в день Преображения Господня, из гостиницы «Интурист» выехали десят ки автобусов с эмигрантами, прибывшими со всех континентов. Их привезли к Кремлю, к Кутафьей башне. Не веря себе, со слезами на глазах,, они про шествовали через кремлевские ворота к Успенско му собору, где Святейший Патриарх Алексий с сон мом архиереев (в их числе был и Владыка Василий на костылях) начал Божественную литургию.
Но, как известно, как раз в это время, утром 19 ав густа 1991 года, произошло событие, которое будет вспоминаться в отечественной истории четырьмя заглавными буквами — ГКЧП. Да-да, именно в тот час, когда Святейший Патриарх молился в Успен ском соборе, случился государственный переворот.
Так что, когда растроганные и переполненные счастьем эмигранты после окончания литургии вышли из Кремля, перед их потрясенными взорами предстали не туристические автобусы, а плотная стена автоматчиков, за которыми высились ряды танков и бронетранспортеров.
Сначала никто ничего не понял. Но потом кто-то в ужасе закричал:
— Я так и знал!!! Большевики снова нас обману ли! Это была ловушка!
Недоумевающие солдаты в рядах оцепления рас терянно переглядывались. Из толпы эмигрантов раздавались отчаянные крики:
— Я предупреждал!!! Нельзя было ехать! Нас за манили! Ловушка, ловушка!!! Это все специально подстроено!
В это время к впавшим в панику эмигрантам бы стро приблизился офицер, которому уже были даны распоряжения относительно делегатов конгресса соотечественников. Следовало срочно проводить их на Лубянскую площадь, где делегатов ждали их автобусы, отправленные туда после появления у Кремля войск. Затем как можно скорее иностран цев надо было доставить в гостиницу «Интурист».
— Товарищи, без паники! — командным голосом объявил офицер. — Предлагаю всем организованно пройти на Лубянку! Вот эти люди вас проводят!
При этом офицер указал на взвод автоматчиков.
— Нет, нет, мы не хотим на Лубянку!!! — напере бой закричали эмигранты.
— Но вас же там ждут! — искренне удивился офи цер.
Это привело эмигрантов в еще больший ужас.
— О, нет!!! Только не на Лубянку! Ни в коем слу чае! — вопили все.
Офицер еще несколько раз пытался воззвать к здравому смыслу, но поскольку это ни к чему не привело, он дал распоряжение своим бойцам,
и те, энергично подталкивая эмигрантов то руками, то дулами автоматов, погнали их к Лубянской пло щади.
Все были в таком шоке, что забыли про Владыку Василия. Он на своих костылях так и остался у Ку тафьей башни в окружении солдат и бронетехники. О ГКЧП к тому часу еще никто не слышал. Люди, оказавшиеся возле Кремля, строили свои догадки, но, конечно же, никто ничего не мог понять. Мно гие стали узнавать Владыку Василия и обращаться к нему за разъяснениями. Скоро вокруг растерянно го архиерея, который был на голову выше всех, об разовался целый митинг.
Между тем эмигранты, оказавшись на Лубян ской площади, поняли, что их привели к автобусам и что путь им предстоит в гостиницу, а не в подвалы КГБ. Ту'гто наконец они и вспомнили о своем еписко пе! Секретарь Владыки Мэрилин Суизи выскочила из автобуса и мужественно устремилась назад к Крем лю, к танкам и бронетранспортерам, по этой загадоч ной стране, к своему дорогому Владыке Василию.
Она сразу увидела его. Владыка был похож на се довласого вождя, возвышающегося над толпой в самом центре бушующего митинга. Мэрилин про тиснулась к нему и кратко, но убедительно обозна чила путь к спасению — надо двигаться на Лубянку. Но Владыка на своих костылях просто физически не мог одолеть такой маршрут. Он объяснил Мэ рилин, что необходимо найти какой-нибудь транс порт. Мэрилин вынырнула из митингующей толпы и огляделась вокруг. Никакого транспорта, кроме ревущей бронетехники, поблизости не было. Мэ рилин подошла к молодому офицеру и на своем ломаном русском объяснила, что здесь находится
старый священник из Америки, которого необходи мо отвезти на Лубянскую площадь. Офицер развел руками: «Что я могу вам предложить? Только танк! Или самоходное орудие».
Вдруг Мэрилин заметила, что неподалеку при тормозила небольшая, вполне подходящая машина.
— А что если на этом джипе?!
— На «воронке», что ли? — обрадовался офицер. — Это — пожалуйста. Сейчас договоримся с милицией.
Он проявил искреннее участие к судьбе ино странцев, и скоро «воронок» подъехал к толпе, в центре которой возвышался Владыка. Мэрилин вслед за офицером и двумя милиционерами стала пробираться к нему. Перекрикивая толпу и реву щие танки, Мэрилин сообщила Владыке, что их ждет замечательный джип, который готов отвезти их на Лубянку.
Все вместе — милиционеры, офицер и Мэри лин — подхватили Владыку и потащили сквозь тол пу. Увидев это, народ заволновался.
— Что такое? Куда уводят священника? — возму щались люди.
Когда же все увидели, что старого батюшку с за гипсованной ногой пытаются засунуть в черный «воронок», разъяренный народ бросился защищать Владыку:
— Начинается!!! Уже священников арестовыва ют! Не отдадим батюшку! Стеной станем за него!
— Нет, нет! — в отчаянии кричал Владыка, отби ваясь от своих спасителей. — Отпустите меня, пожа луйста! Я хочу на Лубянку!
Еле-еле Владыку с его ногой и костылями удалось затащить в машину и вывезти сквозь разгневанную толпу.
Владыка смотрел в окно «воронка» и сквозь сле зы благодарности повторял:
— Какие люди! Какие люди!
Вскоре архиерея встретила на Лубянке его любя щая паства.
* * *
Даже хворая, в последние годы жизни, он все равно стремился в Россию в надежде, что еще смо жет послужить ей.
В последний раз Владыка приехал в Москву уже совсем больным. Несколько недель он провел в по стели. Наталья Васильевна Нестерова, в чьем доме он гостил, обеспечила ему заботливый уход. Но я, понимая, что Владыка, возможно, никогда больше не вернется в Россию, попросил, чтобы вместо си делок у его постели по очереди дежурили монахи
и послушники нашего Сретенского монастыря. Ведь молодые монахи смогли бы пообщаться с Вла дыкой, спросить совета, задать вопросы, на кото рые способен ответить только много переживший, духовно опытный священник.
Скорее всего, мои монахи были не самыми луч шими сиделками. Наверное, они задавали больно му архиерею слишком много вопросов и требовали слишком большой отдачи. Но так же, как для них было необычайно полезно провести со старым архи ереем эти дни и ночи, так и для Владыки было важно общаться с теми, кто придет ему на смену в Церкви. Он был счастлив от того, что, пусть даже превозмогая себя, может отвечать на вопросы, наставлять, переда вать свой опыт и знания, может совершать служение, ради которого жил и вне которого себя не мыслил.
* * *
В свое последнее сокровенное путешествие — в небесное странствие из отечества земного в дол гожданное Отечество Небесное — Владыка Василий отправился совершенно один. Утром его нашли без дыханным на полу в вашингтонской комнате. Здесь Владыка прожил многие годы. Комнатка, един ственная в квартире, была крохотной, но кроме самого Владыки в ней каким-то образом умещались домовый храм, радиостудия, архив его радиопере дач за несколько десятилетий, гостеприимная тра пезная для частых гостей и рабочий кабинет. Места хватало даже для постояльцев: приезжие из России порой останавливались у Владыки на ночь-другую, а то и на недельку.
Даже после смерти Владыка не отказал себе в удовольствии еще немного попутешествовать.
Родные долго не могли определиться с местом его упокоения. Предлагали хоронить то в России — все- таки Родина, то в Англии — рядом с его матушкой, то в Сербии — очень уж он ее любил. Представляю, в каком восторге пребывала на небесах душа Влады ки: любая из поездок обещала быть увлекательной. Но покойника свозили всего лишь из Вашингтона в Нью-Йорк: кто-то из родственников настаивал, чтобы его похоронили в находящемся неподалеку от города монастыре Ново-Дивеево. Однако там что-то не сложилось, и Владыка снова вернулся в Ва шингтон. Здесь земные его путешествия все-таки за вершились, и Владыка упокоился на православном участке кладбища «Rock Creek».
При жизни Владыка иногда шутливо называл себя «покойным» епископом. По статусу он был все го лишь заштатным архиереем, уволенным «на по кой» из Американской Автокефальной Церкви. Такой епископ действительно не руководит ничем и не решает в официальной церковной жизни ров ным счетом ничего. Поэтому Владыка время от вре мени так и представлялся: «покойный епископ Василий». Но он был настоящим Владыкой! Он беспредельно владычествовал над человеческими душами. Несокрушимой силой этой удивительной власти, которая и сегодня простирается над теми, кто имел счастье знать Владыку Василия, были его незабываемые и неповторимые доброта, вера и лю бовь.
В одном заевшемся, обленившемся византий ском городе жители настолько забыли всякий стыд, что с самодовольством творили любые беззакония и даже не думали слушаться своего старо го доброго епископа, как тот ни умолял их испра виться. Горожане лишь посмеивались над старцем и отмахивались от него как от надоедливой мухи.
В конце концов старый епископ умер. А на его место пришел молодой архиерей и начал жить так, что содрогнулись даже видавшие виды жители это го города. Вот тут-то они вспомнили своего доброго и кроткого старца-епископа.
Наконец, не выдержав постоянных поборов, оскорблений, рукоприкладства и самых невероят ных бесчинств нового архиерея, граждане города как один взмолились:
— Господи, ну почему именно к нам Ты послал та кое чудовище?
Молиться они как следует не умели, но все же по сле их долгих воплей Господь явился одному горожа нину и ответил: «Искал для вас хуже, но не нашел!»
Литургия служится один раз на одном престоле
Как же Господь бережет нас, священников, от наших собственных ошибок, от рассеян ности, невнимательности, а порой и от глу пости!
Есть в Церкви строгое предписание: в хра ме на одном престоле можно совершать только одну литургию в течение дня. У нас в Сретен ском монастыре очень любят ночные службы, когда монахи имеют возможность уединенно, ни на что не отвлекаясь, помолиться. Мирян на та ких службах нет, кроме тех, кого мы сами иногда приглашаем.
Как-то Великим постом я улучил время послу жить ночную литургию Преждеосвященных Да ров. И хотя при подготовке к такой службе надо весь день строго поститься — почти полные сутки не есть и не пить, причаститься на этой ночной службе попросилось несколько наших давних при хожан.
Весь день я провел за работами в нашем рязанском скиту и, поздно вечером вернувшись в монастырь,
сразу направился в храм. Поскольку на главном пре столе литургия, как обычно, уже совершалась в этот день утром, мне предстояло служить в маленьком приделе святого Иоанна Крестителя, где богослу жения проходят очень редко.
Для службы все было приготовлено. Четверо первокурсников пели на клиросе. Человек шесть моих друзей, собравшихся этой ночью причастить ся, молились в маленьком приделе.
Однако с первых минут службы началось что-то необычное. Меня охватило непреодолимо тревож ное состояние. Я ничего не мог с собой поделать: путал священнические возгласы, с трудом читал по Служебнику давно известные мне молитвы и со вершенно не воспринимал их смысла. С хором тво рилось примерно то же самое: под стать мне сту денты пели из рук вон плохо, то и дело сбивались, начинали снова и всякий раз невпопад. Наконец, когда в алтаре надо было открывать завесу у цар ских врат, она, стоило мне к ней лишь прикоснуть ся, с грохотом рухнула на пол вместе с тяжелым кронштейном.
Такого в моей жизни еще не было! Пришлось остановить службу. В полном недоумении я вы шел из алтаря. Присутствующие были озадачены не меньше моего. Теряясь в догадках, я — просто на всякий случай — спросил у певцов-первокурсни- ков, не могла ли здесь, в Иоанновском приделе, се годня уже совершаться служба?
— А как же! — отвечали первокурсники. — Мы уже пели здесь литургию в четыре часа вечера. А служил отец казначей.
Я схватился за голову — еще немного, и я бы со вершил вторую литургию на одном престоле!
— Что ж вы мне об этом не сказали?! — набросил ся я на студентов.
— А мы не знали, что второй раз нельзя, — расте рянно переглянулись первокурсники.— Мы этого еще не проходили...
Вот так — мало того, что сам виноват, да еще на кричал на маленьких. Начальник! Ведь именно мне следовало заранее предупредить нашего благочин ного (он следит за расписанием богослужений), что я буду служить ночью. А не надеяться легкомыслен но на то, что здесь, в приделе Иоанна Предтечи, ве чернюю литургию Преждеосвященных Даров рань ше никто не служил.
К счастью, главные тайнодействия еще не были совершены. Я установил переставной престол в со седнем алтаре и уже там закончил службу.
Собравшись за ночной трапезой, мы снова и снова переживали произошедшее и поражались, насколько Господь оберегает Свой храм от наше го нерадения и, пусть даже невольного, но тяжко го греха. Как после этого не благодарить Господа за терпение и заботу?
После этого случая мы твердо решили, что те перь все службы в монастыре будут самым строгим образом контролироваться отцом благочинным. Потому что всякий раз карнизы падать не будут. Или уж так стукнут по голове, что поневоле придет ся задуматься...
Что и говорить, нельзя свои обязанности и житейские заботы перекладывать на Господа. Что называется, «на Бога надейся, а сам не пло шай». Хотя, честно признаться, всегда втайне рассчитываешь, что Он не оставит — убережет, подстрахует...
Летом 2001 года в нашу Сретенскую семи нарию подал документы молодой чело век по имени Ярослав N. Происходил он из обрусевших немцев. Родился и жил на Алтае, откуда вместе с родителями переехал в Германию. Там получил немецкое гражданство. Так что, к на шему удивлению, у него было два паспорта — рос сийский и немецкий. До вступительных экзаменов оставалось больше месяца и молодой человек по просил разрешения пожить это время в монасты ре. Я спросил у него, что он умеет делать. Ока залось, Ярослав окончил бухгалтерские курсы в Германии.
— Так, значит, ты разбираешься в бухгалтерских программах? — обрадовался я.
— Конечно, батюшка! Компьютерные програм мы — моя специальность.
Именно это нам тогда и требовалось! Мы выде лили Ярославу рабочее место в бухгалтерии, и он взялся за дело, да так, что мы нарадоваться не мог ли.
Надо сказать, что в тот год все средства от мона стырских доходов — издаваемых нашим издатель ством книг — мы решили откладывать на покупку сельскохозяйственной техники. У нас есть скит в Ря занской области. Все хозяйства в округе, которые мы по привычке называли колхозами, за последнее десятилетие разорились или пришли в такой упадок, что больно было смотреть на умирающие деревни.
Как-то зимним вечером в скит пришли крестьяне из соседнего села. Люди были доведены до полного отчаяния. Они рассказали нам, что три года им не вы плачивают даже самую нищенскую зарплату. Техники в хозяйстве осталось — полуразвалившийся трактор да председательский газик. Колхозную скотину от бес кормицы через неделю должны были за бесценок сдать на мясокомбинат. В некоторых семьях детей кормили распаренным комбикормом... Мы содрогну лись, услышав все это. И не смогли отказать нашим со седям, когда они стали просить нас взять их развалив шееся хозяйство вместе с ними самими. Как, к нашему ужасу, они выразились, «хоть в крепостные». Было ясно, что больше им обращаться не к кому.
Взять-то мы их взяли, но, немного разобравшись с проблемами хозяйства, поняли, что все здесь при дется начинать с нуля. Даже после того как мы вы платили зарплату, закупили корма для скота, все равно на самую необходимую технику требовалась огромная сумма — двести тысяч долларов. Эти сред ства мы и принялись копить, заморозив ремонты в монастыре и некоторые издательские проекты.
В банк мы свои накопления не везли. Все слиш ком хорошо помнили кризис и дефолт 1998 года. Наши прихожане, знающие толк в финансах, по советовали копить деньги на технику не в рублях, а в долларах. И хранить их не на банковском счету, а в надежном тайнике.
Тайник мы с отцом казначеем устроили изряд ный. В стене одной из комнат бухгалтерии прору били нишу, в нишу встроили сейф, ключ от сейфа спрятали здесь же, в самом глубоком ящике пись менного стола, под стопкой «Журнала Московской Патриархии». А ключ от этого ящика засунули под половицу! Мы были страшно довольны собой и уве рены, что теперь-то уж деньги будут сохранены по лучше, чем в Сбербанке.
К осени мы скопили целых сто восемьдесят ты сяч. Еще немного и можно было заказывать и зер ноуборочный комбайн, и трактора, и сеялки. Мы уже рассматривали каталоги с сельскохозяйствен ной техникой, обсуждали виды на будущие урожаи, как вдруг однажды, а произошло это 14 сентября 2001 года, когда я направился в наше хозяйство, мне в машину позвонил монастырский казначей и сры вающимся от волнения голосом еле выговорил:
— Батюшка, вы только не беспокойтесь!.. Денег в сейфе нет... И Ярослава нет! Возвращайтесь, по жалуйста, быстрее!
Когда я примчался в монастырь, все оказалось именно так — денег в сейфе не было. Ярослав тоже исчез. Только оба ключа аккуратно лежали каждый на своем месте — под половицей и в ящике письмен ного стола.
Как ни страшен оказался этот удар, но надо было что-то делать. Я позвонил нашему прихожани ну, Владимиру Васильевичу Устинову, он занимал тогда пост Генерального прокурора Российской Федерации. Владимир Васильевич приехал в мо настырь, взяв с собой нескольких следователей.
Милиционеры начали свое дело: опросы, снятие от печатков, обследование места преступления, а мы с отцом казначеем, расстроенные, бродили по мо настырю и ждали результатов.
Наконец Владимир Васильевич пригласил меня в казначейский кабинет. Войдя туда, я сразу по ли цам присутствующих понял, что ничего радостного они не скажут. Усаживая меня на стул, Владимир Ва сильевич сказал:
— Это, батюшка, правильно, что вы присели. По меньше нервничайте и приготовьтесь к тому, что мы вам скажем. Этот ваш студент, Ярослав N, уже вне пределов России. Деньги, почти наверняка, взял он. А если это так, то мы, к сожалению, не смо жем их вернуть.
— Почему? — прошептал я.
— Потому что вор — гражданин Германии, — тер пеливо объяснил Устинов,— а Германия никогда не выдает своих граждан. Впрочем, как и мы никог да бы не выдали им своего гражданина.
— Но он же преступник! — пораженно прогово рил я.
— Так-то оно так, — вздохнул Устинов, — но есть вещи, которые не нами заведены и не нам их отме нять. Никогда за всю историю российской, а до это го советской юриспруденции не бывало случая, что бы гражданина Германии правительство его страны выдало нам для суда.
— А где же сейчас Ярослав?
— Скорее всего, дома, в Германии. Ведь у него немецкой паспорт. Он спокойно пересек грани цу по зеленому коридору вместе с вашими день гами. Гражданина Германии никто досматривать не будет. Вы же это понимаете, летали за границу. Конечно, мы заведем уголовное дело, сообщим в Интерпол. Но лучшее, дорогой батюшка, что вы можете сделать, это не тратить время и нервы, за быть об этих деньгах и снова начать копить на ваши сельскохозяйственные развлечения, — заключил Ге неральный прокурор.
От этих слов я чуть не лишился дара речи!
— То есть как — забыть?! Это же сто восемьдесят тысяч! Это же наши комбайны!.. Нет, Владимир Ва сильевич, мы их забыть не можем!
— Поверьте, ничего сделать нельзя.
— Ну, если вы ничего не можете, то мы... Мы бу дем молиться! Если ни государство, ни милиция нам не помощники — Матерь Божия нас защитит!
У меня все так и бурлило внутри.
Действительно, ни на что, кроме молитв, надеж ды не было. Я рассказал братии обо всем, что про изошло, и мы стали молиться. В первую очередь перед иконой, в честь которой основан наш мона стырь, — Владимирской Божией Матери.
Прошло две недели. В газетах на первых полосах уже успели появиться скандальные статьи, что у на местника Сретенского монастыря украли миллион долларов. Как вдруг в один поистине прекрасный день в монастырь неожиданно приехал Владимир Васильевич Устинов. Выглядел он более чем удив ленным и, я бы даже сказал, ошеломленным.
— Представляете, батюшка, — с порога начал он,— этого вашего похитителя комбайнов все-таки нашли!
— Как нашли?! — от неожиданности я даже не по верил.
— Да, представьте! Сегодня пришло сообщение из Интерпола: это невероятно, но негодяй задержан на пограничном пункте во Франкфурте-на-Одере.
Как рассказал Устинов, Ярослав автостопом проехал из России через Украину в Польшу, а от туда направлялся в Германию. Пограничный пункт Франкфурта-на-Одере он и раньше проходил неод нократно. С его немецким паспортом никаких про блем никогда не возникало. И на сей раз все бы обо шлось, если бы его нынешний вояж не пришелся на 14 сентября 2001 года, то есть на третий день после знаменитых взрывов в Нью-Йорке. В поисках террористов перепуганные немецкие погранични ки с головы до ног обыскивали всех — и своих и чу жих. Таким-то образом у Ярослава и были обнару жены сто восемьдесят тысяч незадекларированных долларов, происхождение которых он, конечно же, объяснить не смог. Эти деньги были у него изъяты, запротоколированы и направлены на хранение в прокуратуру Франкфурта-на Одере.
— Когда нам их вернут? — вскричал я, едва Влади мир Васильевич закончил свой рассказ. — Мы немед ленно выезжаем во Франкфурт!
— Не хочу вас расстраивать, батюшка, но дело в том, что эти деньги вам не вернут, — вздохнул Устинов.
— То есть как?
— Я же объяснял: во-первых, мы не сможем дока зать, что это те самые деньги.
— Как — не сможем? Сто восемьдесят тысяч укра дено в Сретенском, и там сто восемьдесят тысяч. Ярослав N здесь и Ярослав N там! Все совпадает!
— Это у нас с вами все совпадает, — сочувственно проговорил прокурор. — Установить эти факты мо жет только суд. А суд никогда не состоится.
— Почему — не состоится?
— Да потому, что немцы будут тянуть до беско нечности. И этот Ярослав до бесконечности будет объяснять происхождение денег то тем, то другим. Ну и главное — суд должен проходить в присутствии обвиняемого. А его, естественно, туда и калачом не заманишь.
— Как?! Разве его не арестовали на границе?
— Нет, конечно! Деньги изъяли, а N отпустили. Не стройте, батюшка, иллюзий. Утешайтесь тем, что негодяй вашими деньгами воспользоваться не сможет.
— Хорошенькое утешение! А мы? Мы тоже ими воспользоваться не сможем? Нам комбайны нужны!
— Ну это, отец Тихон, уже не по моей части.
— Ну что ж!— вздохнул я. — Будем молиться!
— Молитесь сколько хотите, — рассердился Усти нов,— только знайте, что никогда за всю историю ни немцы, ни французы, ни англичане, ни амери канцы нам преступников не выдавали. И за престу пления не судили. И мы своих мерзавцев им никогда не выдадим!
— Тогда мы будем молиться! — повторил я.
Прошел почти год.
Это был как раз тот период, когда мы устанав ливали особые, очень непростые, но столь важные отношения с Русской Зарубежной Церковью. Од нажды архиепископ Берлинский и Великобритан ский Марк пригласил меня в Мюнхен: мы готовили встречу Патриарха Алексия и Митрополита Лавра, Первоиерарха Зарубежной Церкви.
Получив благословение Святейшего, я вылетел в Баварию.
В аэропорту меня встретил ближайший помощ ник Владыки Марка отец Николай Артемов и повез меня на своей машине в резиденцию Владыки — ма ленький монастырек преподобного Иова Почаевского на окраине Мюнхена.
В Германии проживает, кажется, восемьдесят миллионов человек.
Но первым, кого я увидел, выйдя из машины, был Ярослав N!
Я тут же кинулся и схватил его.
Признаться, дальнейшее вспоминается мне немного как в тумане. Ярослав был настолько поражен встречей со мной, что даже не сопротивлялся. На глазах потря сенного отца Николая, не менее обескураженных мона хов и самого архиепископа Марка я потащил Ярослава в монастырь. Там запихнул его в какую-то комнату и за крыл за ним дверь. И лишь тогда пришел в себя.
— Что вы делаете, отец Тихон?.. — с изумлением глядя на меня, только и выговорил Владыка Марк.
— Этот человек украл у нас огромную сумму денег!
— Здесь какая-то ошибка! Он устраивается в наш монастырь бухгалтером.
Вокруг нас собрались монахи.
Тут я представил себе изумление Владыки Мар ка: из России, из вчерашнего Советского Союза, приезжает священник, хватает гражданина Герма нии и заточает его в чужом монастыре.
Я рассказал Владыке и его монахам историю, случившуюся с Ярославом, но видно было, что они не могут мне поверить. Тогда я попросил разреше ния позвонить и набрал московский номер Гене рального прокурора.
— Владимир Васильевич, я его поймал! — закри чал я в трубку.
— Поймали? Кого? — послышался обескуражен ный голос Устинова.
— Как кого? Того самого бандита, который украл у нас деньги.
— Постойте... Что значит — поймали? Где?
— В Мюнхене!
— В Германии?! Вы шутите? Как вы могли его найти?
— Ну как... Вышел из машины... Смотрю — он. Я его схватил, потащил в монастырь и запер! В келье!
Повисла пауза. Я испугался, будто Устинов по думал, что я его разыгрываю. Но через мгновение я понял, что это не так. Потому что с того конца провода раздался настоящий вопль:
— Сейчас же отпустите его!!!
Я остолбенел.
— То есть как — отпустить?..
— Отпустите немедленно!!! — Устинов, казалось, гремел на всю Москву. — Вы понимаете, что вы на творили?!
— Владимир Васильевич!.. Да как же я могу его...
Но прокурор меня не слушал:
— Вы только что лишили свободы гражданина Германии! Вас за это посадят на два года! Мы потом замучаемся вас из тюрьмы выковыривать! Отпусти те его сейчас же на все четыре стороны!
Я подумал и сказал:
— Ну уж нет! Мне его Господь в руки послал — как же я его отпущу? Что хотите делайте, Влади мир Васильевич, но я буду его здесь держать, пока не приедет полиция.
Сколько ни кричал, как ни возмущался Усти нов, но я стоял на своем. А достать меня из своего генеральнопрокурорского кабинета в Москве он не мог. Наконец Владимир Васильевич сдался:
— Ладно, сейчас я свяжусь с немецким Интерпо лом. Но если вас посадят — пеняйте на себя!
Через некоторое время в монастырь прибыл представитель баварского Интерпола. Однако вме сто того чтобы арестовать Ярослава, он начал до прашивать меня. Разговор наш проходил следую щим образом.
— Вы вели следственные действия на террито рии Германии?
— Какие следственные действия?
— Как вы нашли этого человека?
— Я вышел из машины, смотрю — Ярослав! Ну я и схватил его.
— Вы специально выслеживали его? Следили за ним? Уточняли местонахождение?
— Нет, конечно! Просто Господь послал мне его в руки.
— Простите, кто вам его послал?
— Господь!
— Еще раз, простите, кто?!
— Господь Бог послал мне его в руки!
— Понятно,— сказал баварец, опасливо глядя на меня.
Он повторно расспросил о всех подробностях дела. Потом еще раз. Недоверие на его лице сменя лось все большим изумлением. Наконец он сказал:
— Знаете, если все было так, как вы рассказывае те, я готов предложить вам кресло директора бавар ского Интерпола.
На это я сказал:
— Благодарю вас, но у меня уже есть одна граж данская профессия. Я — председатель колхоза. По этому ваше предложение никак принять не могу.
* * *
Эти события, с неотвратимостью предопределе ния одно за другим происходившие с Ярославом, произвели на него ошеломляющее впечатление. И внезапная конфискация денег — не где-нибудь, а в Германии, когда, казалось, все опасности были уже позади и он мысленно ликовал, чувствуя свое полное торжество. И то, что случилось это именно на таможне Франкфурта-на-Одере, месте, которое Ярослав нарочно выбрал, поскольку проходил здесь границу много раз. И наша встреча в мюнхенском монастыре, куда он почти уже устроился бухгал тером... И наконец заточение его ни куда-нибудь, а вновь в монастырскую келью — подобную той, из которой он год назад столь неприглядно бежал.
К тому же, думаю, после совершения своего столь печального и опрометчивого поступка в Сре тенском монастыре Ярослав не мог не чувствовать угрызений совести. Он прекрасно знал, с какой целью собирались взятые им деньги, и, не сомне ваюсь, ему было по-настоящему больно и стыдно, как бы он ни старался себя оправдать.
Но самое главное, он почувствовал действие в мире, в Церкви и над самим собой таинственного и всеблагого Промысла Божия. Это потрясло Ярос лава. Это и заставило его глубоко задуматься. В кон це концов он признался во всем.
Его заключили под стражу. Спустя некоторое время состоялся суд. Ярослава осудили на четыре года тюрьмы, и он полностью отбыл срок там же, в Баварии. Монахи и послушники монастыря Иова Почаевского в Мюн хене все это время навещали его и помогали чем могли.
Генеральная прокуратура и Министерство юстиции России в учиненном порядке связались с Министер ством юстиции Германии, и по приговору суда сто во семьдесят тысяч долларов, находившиеся в прокуратуре Франкфурта-на-Одере, были переданы сотрудникам на шего Минюста, специально приехавшим во Франкфурт.
6 июля 2003 года рано утром коробку с деньга ми привезли в Сретенский монастырь и сдали отцу казначею под расписку. Это был день нашего пре стольного праздника — Владимирской иконы Божией Матери, той самой иконы, перед которой мы молились Пресвятой Богородице о благополучном разрешении свалившейся на нас беды.
На праздничной литургии мне не надо было ду мать о теме проповеди. Я поведал прихожанам слу чившуюся с нами историю и торжественно показал всему храму привезенную утром коробку.
Вскоре мы закупили необходимую сельскохозяй ственную технику.
Вначале девяностых годов появлялся вре мя от времени в Донском монастыре один прихожанин. Назовем его Василий. Был он такой крепко сбитый толстячок, успешный кооператор, человек, без сомнения, верующий. Но была у него одна особенность. Приноровился он, хоть тресни, все в своей жизни делать только за молитвы и благословения особых духоносных священников и старцев. Вычитал про это где-то в книжках.
Спросят, какая же в том беда? А вот какая. Если священник советовал Василию нечто такое, что приходилось ему не по нраву, он тут же пускался на поиски других духовников, пока в конце кон цов не добивался нужных ему «благословений». Тут Василий совершенно успокаивался и сразу признавал такого батюшку правильным и духо носным.
Мы всячески стыдили его за это. Но Василий был мужичок себе на уме и над нашими укоризнами толь ко хитренько посмеивался. Хотя, признаться, вера
его в эти вымученные (а нередко, что греха таить, и купленные подношениями) благословения была, что называется, лютая!
У Василия в семье росли три маленьких дочки, но он давно и страстно мечтал о наследнике. Даже имя ему придумал — Васенька. В честь Василия Вели кого, конечно! Не в свою же честь, как некоторые грешники, подверженные страсти осуждения, мог ли подумать...
Василий то и дело вкрадчиво подходил ко всем священникам в монастыре и упрашивал их дать какие-то особые благословения, чтобы жена нако нец родила ему мальчика. Мы вполне резонно от вечали, что таких благословений и быть-то не мо жет, а Василию следует усердно молиться, дабы Господь, если Ему угодно, исполнил его прось бу. Но Василия подобные ответы совершенно не устраивали. Ему нужны были гарантии. Он отводил священников в сторонку, убеждал дать «правильное» благословение и шепотом заверял о готовности заплатить любые деньги, лишь бы в семье появился мальчик. Не добившись ничего от нас, он отправился в Печоры, но и там получил тот же ответ.
Все решили, что теперь он наконец успокоится. Но плохо мы его знали. Василий пустился на поиски «истинных» молитвенников, духовников и старцев. И, как водится, довольно быстро их нашел.
Один мудрый человек очень точно заметил: «Старцем очень легко стать: стоит только захо теть». То есть надо насупить брови, напустить на себя величественный вид, прослыть неприми римым, обличительным, начать помаленьку про рочествовать и раздавать благословения направо
и налево — за таким причудником повалят многие. Но, разумеется, это никакой не старец, а простой человекоугодник.
Короче говоря, Василий вернулся в Москву тор жествующий, с ворохом благословений и проро честв на рождение мальчика. Жена его действитель но вскорости забеременела.
Незадолго до родов Василий задумал совер шить благочестивое паломничество в Святую Зем лю. И непременно втроем! Он сам, его супруга, которая была к тому времени на девятом месяце, и, конечно, долгожданный наследник, Василий Васильевич, находившийся еще в материнской утробе.
Лето было в разгаре. И здоровому-то человеку в это время в Святой Земле нелегко от нестерпи мого зноя. А что говорить о женщине на послед нем месяце беременности! Но благочестивый Ва силий был непреклонен. Он решил, что должен пройти со своим наследником по всем святым ме стам.
Были они у Гроба Господня. Поднялись с сы ночком на Голгофу. Василий, который уже сейчас умильно общался с наследником, похлопывал ла дошкой по животу супруги и, наклонясь, пригова ривал:
— Василий Васильевич! Ты чувствуешь, мы на Голгофе!
Потом устремятся они в Иудейскую пустыню. Бредут, бредут по святым тропам, палимые зноем. И поднимутся на Гору искушений. Василий и здесь тоже обратится к своему сыночку:
— Василий Васильевич! Мы — на Горе искуше ний!
Перед самым отъездом взошли они даже на гору Фавор. Как истинный паломник Василий, конеч но же, пренебрег арабскими такси, зазывавшими ту ристов, и вместе с Василием Васильевичем достиг вершины Фавора пешком. Здесь он, оглядев дивную картину, открывающуюся с высоты орлиного поле та, воскликнул:
— Василий Васильевич! Мы на Фаворе!
В аэропорту «Бенгурион» стало понятно, что у жены Василия вот-вот начнутся схватки. Но ро жать решили, конечно же, только в Москве. Дело осложнилось еще и тем, что нашего Василия не про пускала в самолет израильская таможня. В Святой Земле, он отовсюду прихватывал с собой святыни. А какие святыни у православного паломника? Ка мень с Горы искушений, вода из Генисаретского озера, вода из реки Иордан, песок из Иудейской пустыни, камень из Назарета, земля из Вифлеема и так далее и так далее. Другие паломники брали по немногу — скажем, цветок из Галилеи или камушек из Иерусалима, а у Василия святынь набралось ки лограммов на тридцать.
Но если для него это были святыни, то для по трясенных израильских пограничников — пробы грунта и воды со всей территории Израиля. Подоб ное они видели впервые и решительно отказались выпускать Василия с таким грузом в Россию. Одна ко и наш Василий без святынь категорически отка зывался возвращаться в свой Третий Рим из ветхо го Иерусалима.
В конечном счете таможенники поняли, что пе ред ними, мягко выражаясь, большой чудак. И непо правимого вреда безопасности государству Израиль его деятельность не нанесет. Василия отпустили, а в Москве прямо из аэропорта его несчастную су пругу доставили в роддом, где она благополучно ро дила девочку.
Потрясение нашего героя не поддавалось описа нию.
— Подменили! — кричал он.— Врачи-вредители! Где мой Василий Васильевич?! У меня благослове ние! Старцы говорили, что будет мальчик! Отдайте моего Василия Васильевича!
Так и закончилась эта история. Василий скоро пропал из моего поля зрения. Не знаю, что с ним сейчас. Надеюсь, образумился и вымолил себе на следника. Или все же смирился с тем, что Господь благословляет в его семье рождение только замечательных представительниц слабого пола.
Наш герой родился в городке Чистополь на Каме в 1951 году. Отец его был дирек тором какого-то советского предприятия, мать — домохозяйкой, старший брат — комсомоль ским вожаком и романтиком справедливого и пре красного будущего.
Ничто не предвещало в жизни Бориса Огородни кова особых, не запланированных ровным течением тогдашней советской жизни событий. Первый спорт смен среди старшеклассников, симпатяга и весель чак, в которого перевлюблялись все девчонки в клас се, Борис, окончив школу, пошел в армию и геройски отслужил все три года пограничником на острове Даманском в самый разгар кровопролитного конфлик та с Китаем. Вернулся он в свой Чистополь живым и невредимым, с наградами от армейского началь ства и при сержантских погонах. Впереди его ждал институт. Борис решил поступать в автомобилестро ительный, чтобы конструировать новые прекрасные машины, а потом самому разгоняться и с восторгом мчаться в них, забыв обо всем на свете.
Но вот однажды в родном городке демобили зованный пограничник невесть какими путями получил в руки Книгу, которая ни в коем случае не должна была даже попадаться на глаза ни ему, ни его сверстникам. Об этом неутомимо заботи лась отлаженная и суровая государственная систе ма. Но, видно, что-то у них там дало сбой. И вот наш герой, уединившись на брегу реки, с любо пытством и недоверием рассматривает эту Книгу. Вот он открывает ее. Вот начинает читать первые строки:
«В начале сотворил Бог небо и землю...»
Как быстро рушатся миры! Еще мгновение на зад перед нами был образцовый советский юноша, с правильным прошлым и не менее правильным светлым будущим. Но вдруг не стало ни прошлого, ни будущего. Началось — настоящее.
«Се, творю все новое!» — не только обещает, но и всерьез предупреждает Тот, о Ком рассказыва ется в Книге, которую впервые, строка за строкой, читал на берегу Камы Борис Огородников, будущий отец Рафаил.
Но тогда он еще не понимал, что с ним проис ходит. У Бориса вдруг возникло множество вопро сов, и он пробовал задавать их местным батюшкам. Но те в испуге шарахались от молодого человека. Время было непростое, и священникам разреша лось общаться только с доживающими свой век ста рушками.
Борис отправился в Москву поступать в инсти тут, который его уже не интересовал. В столице он стал ходить по храмам и задавать так неожиданно народившиеся в его уме вопросы, ответы на кото рые тщетно искал у чистопольских священников.
Но повсюду он встречал все те же настороженность и недоверие, пока не набрел на укромную церковь в Замоскворечье. Здесь с ним неожиданно прогово рили целых два часа. И Борис остался в этом храме, подрабатывая в нем на жизнь сторожем и оберегая порученную ему территорию как самую главную в жизни границу.
Книгу, которая так властно перевернула всю его жизнь, Борис, к немалому удивлению приходских священников, за недолгий срок перечитал дважды от корки до корки. Отец настоятель даже поставил юношу в пример своим сослужителям.
— Мы, которые призваны изучать и благовествовать слово Божие,— нерадивы и малодушно мол чим! — грустно заметил своим священникам отец настоятель. — А этот паренек, который и воспита ния христианского не получил и не должен был бы до самой смерти ничего знать о Боге, проявляет столь великую ревность и веру... Такие молодые люди посрамляют нас, иереев Божиих, за нашу боязливость, лень и молчание о Христе. Какой, отцы, понесем мы ответ? Что будет с Церковью при таких пастырях? Но — жив Господь! Сбыва ются слова Спасителя: «Если ученики Мои замол чат, то камни возопиют!» Этот простой юноша, он и есть — тот самый возопивший камень! А мы ищем где-то чудес!..
Борис ничего не говорил родителям, но вместо института стал готовиться в духовную семинарию. Экзамены в Загорске он сдал, что называется, бле стяще. И, конечно же, не поступил. С его геройским армейским прошлым, с его комсомолом, с его свет лым советским будущим — о семинарии в те годы не могло быть и речи.
Ответственные товарищи, приставленные в те годы к духовному образованию, немедля встретились с абитуриентом Огородниковым. Они чувствовали свою вину уже за то, что недосмотрели и допустили со ветского юношу, да еще с такой биографией, до всту пительных экзаменов в семинарию. Товарищи сурово потребовали от молодого человека скинуть с себя ре лигиозный дурман и вернуться к нормальной жизни.
Они приступали к юноше с самыми сладкими посулами. Они грозили самыми грозными карами. Борис в ответ только смотрел куда-то в одному ему ведомую даль и наконец, после двух дней увещаний, передал уговорщикам запечатанный конверт. Те жадно вскрыли его, но обнаружили лишь заявление Бориса Огородникова об исключении его из комсо мола «по религиозной причине».
Уговорщики от досады наобещали Борису все возможные и невозможные неприятности: и по ра боте, и по учебе, и по свободе, и по несвободе, и по пожизненной психбольнице... В общем, все-все самое ужасное — и в этой жизни, и даже в будущей... Брошенные на религиозный фронт, уговорщики поневоле набрались мистического духа.
Но для Бориса среди всех этих устрашений было ясно одно — в семинарию ему поступить не дадут. И тогда по совету настоятеля храма он отправился в Псково-Печерский монастырь, хотя совершенно не представлял, что и кого там встретит.
Но Тот, Кто так властно взял в Свои руки жизнь и судьбу Бориса Огородникова, знал о каждом его шаге и о каждом шаге людей, которых Он посылал ему навстречу.
В монастыре Бориса сразу выделил из общей тол пы паломников Великий Наместник архимандрит Алипий.
Ответственные товарищи, приставленные к Псково-Печерскому монастырю, предупредили отца Алипия, чтобы тот ни в коем случае не брал к себе героя-по- граничника. Архимандрит Алипий, тогда уже смертель но больной, внимательно выслушал их и на следующий день издал указ о зачислении в обитель послушника Бориса Огородникова. Этот указ был чуть ли не последним, под писанным архимандритом Алипием. Вскоре он умер, и постригал в монашество послушника Бориса уже но вый наместник — архиман дрит Гавриил.
Ответственные това рищи не замедлили предуп редить и архимандрита Гавриила, что он должен в ближайшее время сде лать все, дабы Борис Ого родников покинул Печо ры. Наместник заверил, что со своей стороны прекрасно понимает трудность сложив шейся ситуации, и пообещал сделать все для этого юноши. И он действительно сделал все что смог. По скольку буквально через несколько дней совершил монашеский постриг, и на свет появился новый че ловек — юный монах Рафаил.
На громы и молнии донельзя возмущенных от ветственных товарищей отец наместник ответил более чем резонными аргументами: заботясь о го сударственном благоденствии, о тихом безмолвном житии, он постриг юношу в монашество, ибо это был наилучший вариант для всех. Почему? Очень просто. Дело в том, что старший брат новоиспе ченного монаха Рафаила, Александр, за эти годы стал известным диссидентом. О нем день и ночь вещали на Советский Союз зарубежные радио станции. И если бы его младший брат, изгнанный из монастыря, примкнул к Александру (а он бы на верняка так и поступил), от этого всем стало бы только хуже.
И действительно, Александр Огородников, так же как и его младший брат, в те же годы дерзновен но устремился в самое упоительное, но и самое опас ное в нашем мире путешествие — на поиски высших смыслов и целей. Правда, пошел он другим путем. То, что отец наместник говорил о диссидентстве Александра, было чистой правдой, и ответствен ные товарищи об этом прекрасно знали.
Жаждущая безотлагательного торжества спра ведливости душа Александра через бурные духов ные искания привела этого некогда пламенного комсомольского вожака опять-таки в ряды страст ных борцов за светлое будущее. Но теперь он ока зался по другую сторону баррикад и основал в Мо скве диссидентский христианский семинар. После чего на него незамедлительно вышли ответствен ные товарищи, специально приставленные как раз к искателям светлого справедливого будущего. Александра арестовали. Всеми способами, в том числе и очень пристрастными, его постарались
переубедить. Но так ничего и не добившись, отпра вили молодого человека для дальнейших исканий и размышлений на девять лет в зону для политиче ских преступников, носившую название «Пермь-6», самую тяжелую в те годы по условиям содержания.
В конце концов разумные аргументы отца на местника произвели впечатление на ответствен ных товарищей: юного монаха Рафаила оставили в монастыре, и вскоре он был произведен в иеро дьякона, а затем в иеромонаха. И отец Рафаил стал самым счастливым человеком на свете.
Борис Огородников был первым, кого архиман дрит Гавриил, став наместником, постриг в мона шество. И даже имя ему дал Рафаил, в честь Архан гела. Небесным покровителем самого наместника был тоже Архангел — Гавриил. В монашеской среде подобное просто так не делается. Видно, наместник очень рассчитывал на этого молодого, горячего, ис кренне верующего иеромонаха. Во всяком случае, за все тринадцать лет своего наместничества боль ше он никого в честь Архангелов не называл.
При постриге каждый новоначальный монах передается на послушание опытному духовнику. Первым старцем отца Рафаила стал архимандрит Афиноген, монах уже очень преклонных лет, пере живший гонения, войны, тюрьмы и ссылки. К де вяноста восьми годам отец Афиноген пребывал во всем величии и силе нового человека, преобра женного верой и навечно соединившегося со Хри стом — своим Богом и Спасителем. Общение отца Рафаила с первым духовником было коротким: вскоре архимандрит Афиноген отошел ко Господу. Отец Рафаил рассказывал о нем всего две особо за помнившиеся ему истории.
Когда на именины отца Афиногена вся братия монастыря собралась в большой трапезной, он, маленький и согбенный, выслушав слова почтения и признательности, долго стоял и молчал. Все зата ив дыхание ожидали его ответа.
Старец оглядел стоявших перед ним монахов и проговорил:
— Что мне сказать вам, братья? Просто я всех вас люблю.
Тогда находящиеся в трапезной иноки, даже са мые суровые, стояли и плакали.
Вторую историю надо начать с того, что архи мандрит Афиноген почти до самой своей смерти совершал отчитки, как это называют в народе, — из гонял бесов из тяжко страждущих людей. Иногда такого страдальца достаточно было, преодолевая его отчаянное сопротивление, втащить в келью отца Афиногена, чтобы бесы остались по ту сторо ну дверей. А больной приходил в себя, сам не веря, что освободился от многолетнего недуга. Но чаще для исцеления требовался долгий пастырский труд отца Афиногена и особые церковные молитвы. Это очень непростое и по многим причинам опасное по слушание изнуряло старца до последних пределов.
Однажды в банный день отец Рафаил помогал свое му духовнику в монастырской бане. Такая забота по от ношению к пожилым монахам всегда лежала на моло дых послушниках. Отец Рафаил на какуюто минуту отвернулся, чтобы намылить мочалку, а когда вновь взглянул перед собой, то с ужасом увидел, что его ста рец висит в воздухе над банной скамьй. Молодой монах застыл на месте со своей мочалкой. На его глазах отец Афиноген медленно и плавно опустился на каменную скамью и недовольно спросил послушника:
— Что, видел? Мол чи, дурак, никому не говори! Это бесы!
Хотели меня бросить о камень. Но Матерь Божия не допустила.
Молчи, никому до моей смерти не рас сказывай!
«Се, творю все новое!» — эти слова неуклонно сбывались в жизни отца Рафаи ла. Как большинство новоначальных мона хов, он постепенно открывал для себя бес конечно загадочный, но и ни с чем не срав нимый новый мир, ко торый впервые пред стал пред ним тогда, на берегу реки Камы, когда он начал читать незнако мую ему Книгу.
Этот мир, полный радости и света, жил по своим, совершенно особым законам. Здесь помощь Божия являлась именно тогда, когда это становилось дей ствительно необходимым. Богатство было смешно, а смирение — прекрасно. Здесь великие праведни ки искренне признавали себя ниже и хуже всякого человека. Здесь самыми почитаемыми были те, кто убегал от человеческой славы. А самыми могуще ственными — кто от всего сердца осознал свое чело веческое бессилие. Здесь сила таилась в немощных старцах, и иногда быть старым и больным было лучше, чем молодым и здоровым. Здесь юные без сожаления оставляли обычные для их сверстников удовольствия, чтобы только не покидать этот мир, без которого они уже не могли жить. Здесь смерть каждого становилась уроком для всех, а конец зем ной жизни — только началом.
* * *
Когда отец Рафаил был столь решительно и власт но изъят из своей прежней жизни, он с радостью отдал Богу все — и обычное человеческое счастье, и радости жизни, и карьеру, и даже свою буйную волю. Но с одним он так и не смог расстаться... Да, было обстоятельство, о котором, как бы мы ни хоте ли, умолчать невозможно. Это звучит смехотворно, но отец Рафаил не смог преодолеть лишь одного — своей страсти к скорости! Да, да... Всего лишь это!
Но сначала придется рассказать, что, прожив в монастыре шесть лет, отец Рафаил из обители был отправлен в ссылку на глухой сельский приход. Причиной опалы вновь стал его старший брат.
К тому времени Александр был известным на весь мир диссидентом. Уже несколько лет он находился в заключении, причем значительную часть времени отбывал в карцерах. Основанием для столь суровых на казаний были донельзя дерзкие и просто немыслимые с точки зрения властей требования Александра к тю ремному начальству. Арестант настаивал, чтобы ему было разрешено держать в камере Библию и предо ставлено право встречи со священником для исповеди и причащения. В ответ на само собой разумеющиеся отказы тюремного руководства Александр тоже не со глашался жить по их правилам. Когда ему приказывали
вставать, он садился. Когда приказывали отвечать, он упрямо молчал. Понятно, что для таких причуд требо валось завидное мужество. Из девяти лет заключения он в общей сложности два года провел на голодовках и треть срока в карцерах. (В скобках надо заметить, что Александр все-таки вышел победителем из этой битвы: он стал первым советским заключенным, кото рому в тюрьме официально разрешили иметь Библию и приглашать священника в камеру.)
Когда Александра судили, наместник отпускал отца Рафаила на процесс и тайно передавал деньги для его семьи. Но позже власти не на шутку присту пили с требованиями удалить из монастыря брата известного диссидента.
В конечном итоге то ли наместник решил не обо стрять конфликт со властями, то ли отношения само го отца Гавриила и молодого иеромонаха испорти лись (скорее всего, и то и другое), но отца Рафаила отправили из обители на глухой деревенский при ход; не было даже автобусного сообщения, и туда при ходилось несколько километров добираться пешком от соседнего села. Потом его перевели в столь же да лекое, но чуть более людное место, в храм святителя Митрофана в деревне Лосицы, где в церкви по вос кресеньям собиралось не больше десяти человек.
Единственным имуществом кроме иконы, пары книг и монашеского облачения у отца Рафаила был магнитофон. Но зато какой! Иностранный, огром ный, транзисторный. Стоил он тогда в московском ко миссионном магазине целое состояние — тысячу руб лей. Эту ценную вещь привезли отцу Рафаилу прямо накануне отъезда на приход — Александр из тюрьмы попросил друзей передать свой магнитофон младше му брату, чтобы поддержать его хотя бы материально.
Тут-то и сбылась давняя мечта отца Рафаила о ма шине. Магнитофон немедленно был продан, и отец Рафаил выторговал себе во Пскове на автомобиль ном рынке старенький «Запорожец». Покупка была отвратительного грязно-оранжевого цвета.
Отец Рафаил сам взялся ремонтировать эту полу разбитую колымагу. Он залез в недра «Запорожца» и выбрался на свет только через месяц. Машина по лучилась на самом деле уникальная. Не знаю, как он этого добился, но разгонялась она до ста пятидеся ти километров. Оставалось только сменить ужасную окраску. Отец Рафаил уехал во Псков на желто-оран жевом уродце, а вернулся в деревню почти на лиму зине черного правительственного цвета, с белыми занавесками на задних окнах. На вопрос, почему он выбрал именно черный цвет, отец Рафаил пояснил, что на автостанции было только две краски — черная и красная. И естественно, он выбрал черный, мона шеский тон, потому что не может ездить на машине цвета коммунистического флага.
Думаю, это был единственный в СССР «Запоро жец» представительского цвета. Никому больше в го лову не приходило покрасить такой драндулет черной краской, да еще и навесить на задние стекла белые шторки, что тогда было признаком чиновничьих ав томобилей. Как ни печально признать, но со сторо ны иеромонаха Рафаила все это было не чем иным, как явным и преднамеренным хулиганством.
Особенно нравилось отцу Рафаилу дразнить важ ных областных функционеров. Он садился на хвост черных «Волг», долго тащился позади, а потом, ког да они пытались оторваться, обгонял их на своем реактивном «Запорожце» и молниеносно уходил вперед. А уж если это была «Волга» псковского упол номоченного по делам религий Юдина, день счи тался прожитым не напрасно.
Приходской дом отца Рафаила в деревне Лосицы представлял собой самую простую де ревенскую избу в одну комнату. Но в осталь ном здесь все было необычно.
На печи жил бесноватый Илья Данилович — могучий старик, который и на землю-то спускался нечасто. Никогда — ни до, ни после — я не встречал никого, подобного Илье Даниловичу: когда он начи нал рассказывать (не имело значения — о давно ли минувших годах или о недавних событиях), слуша тели невольно замирали, понимая, что столкнулись с чем-то совершенно уникальным. Илья Данилович обладал поистине эпическим складом ума. Навер ное, за всю мировую историю так излагали только Гомер, Толстой и бесноватый Илья Данилович.
Память его была невероятна. Вспоминая, ска жем, какой-нибудь случай из собственного военно го прошлого, он перечислял имена офицеров и сол дат, их звания, годы рождения и гибели, имена жен и невест, названия их родных городов и сел. А ору жие, которым они сражались, будь то трехлинейка
или гаубица, Илья Данилович описывал не менее за вораживающе, чем был воспет щит Ахилла в «Или аде».
К вере Илья Данилович пришел особым обра зом, и именно благодаря беснованию. Потому что, как говорил отец Рафаил, без беснования Илья Да нилович — красавец и богатырь, ничего в этом мире не боявшийся и живший по одному закону плоти,— к Богу вовек бы не пришел. А требования плоти, по рассказам самого Ильи Даниловича, у него бы вали такой силы, что, не говоря уже о любовных похождениях, однажды, в сорок первом, ночью, на передовой, он до того оголодал, что не выдер жал и как сомнамбула пошел на запах тушенки к вра жеским окопам. Немцы сначала всполошились, но стрелять не стали. Решили подождать, пока этот русский ввалится к ним в окоп. А когда разобрались, зачем он явился, дали ему каши с тушенкой. Так что Илья не только сам наелся, но и набил кашей каску и карманы для голодных товарищей.
Вернувшись с фронта, бравый солдат, не от кладывая дела в долгий ящик, выбрал себе самую красивую невесту. Но очень скоро выяснилось, что характер у молодой жены, а особенно у ее ма маши,— на редкость скверный. Илья затосковал, но разводиться в те годы, да еще в рабочем поселке, было не принято. Утешение, конечно же, быстро нашлось. Илья работал водителем на дальних рей сах и, рассказывая свою историю, покаянно поведал мне, что не только в родном поселке, но и в каждом городе на постоянных маршрутах у него были «лю бовные подружки». Жена быстро узнала об этом. Однако ни скандалы, ни уговоры, ни профкомы, ни товарищеские суды на Илью не действовали. Тогда оскорбленная супруга решилась на крайний шаг. Она нашла ворожею, и та, как говорят в наро де, «сделала» Илье «на смерть».
Помнится, я с большим недоверием отнесся к этой части повествования Ильи Даниловича. А он даже ухом не повел и продолжал.
Как-то, возвратившись поздно вечером из оче редного рейса, он подошел к своей калитке и уви дел во дворе незнакомую женщину. Удивительным в этом было то, что женщина — ростом не меньше пяти метров — головой достигала крыши! Старше средних лет, простоволосая, с длинной косой, она была одета в старомодный сарафан. Не обращая на Илью никакого внимания, гигантская гостья обо шла вокруг дома, что-то бормоча под нос, без труда переступила через штакетник и скрылась в тем ноте.
Илья как простой советский человек в мисти ку отроду не верил. Вдобавок он был совершенно трезв. Так что, когда первая оторопь прошла, он со образил, что все это ему привиделось от усталости, после долгой дороги.
Зайдя в дом, он увидел жену и тещу, заботливо суетящихся вокруг щедро накрытого стола. Это по казалось ему странным: такого внимания от скан дальных баб Илья давно не помнил. Между тем его приветливо усадили, теща налила водочки, и нача лось небывалое угощение. Вспомнив о непонятном видении во дворе, Илья все же спросил, не случи лось ли чего-то необычного перед его приходом. Женщины дружно замахали руками и заверили, что ничего особенного не было да и быть не может. Во дочка полилась еще обильнее, и скоро Илья забыл обо всем.
Очнулся он наутро в супружеской постели. Жены рядом не оказалось. Илья решил, что пора вставать, но, к своему удивлению, не смог этого сделать: руки и ноги не слушались. От страха он попытался закри чать, но наружу вырвался только слабый стон. Спу стя час (который показался Илье страшной вечно стью) пришли жена, теща и еще какая-то женщина, поразительно похожая на ту, которая ему привиде лась вчера в саду. Только теперь она была обычного человеческого роста. Не обращая внимания на сто ны Ильи, женщины без стеснения рассматривали его и о чем-то шепотом переговаривались. Потом они ушли, и Илья снова остался один.
Только к вечеру снова появилась жена, но те перь уже с местным врачом. Илья слышал, как она, всхлипывая, рассказывала про то, что муж вернулся из рейса, крепко выпил, лег спать и вот с утра не мо жет подняться. На следующий день больного отвез ли в районную больницу. Там он провел больше ме сяца. Врачи так и не смогли разобраться в причинах странного недуга и выписали высохшего как щепка Илью умирать домой.
Дома его подстерегал настоящий кошмар: жена и теща не скрывали своего торжества и с нетерпе нием ждали смерти неверного мужа и обидчика. Когда Илье стало совсем худо, жена даже пригласи ла домой гробовщика и помогала ему снимать мерку с еще живого бессловесного супруга.
Так и не поняв, что с ним происходит, Илья при мирился с мыслью о скорой смерти и ждал конца почти безропотно. Но однажды, улучив час, ког да женщин не было дома, к Илье, уже совершенно недвижимому и немому, пришел его фронтовой товарищ и привел с собой одетого по-мирски свя щенника. Тот предложил умирающему здесь же, на смертном одре, окреститься и просить помощи у Бога. Больной, хотя и плохо понимал, что это зна чит, но единственным доступным ему движением — кивком головы — выразил согласие.
После крещения чудес не произошло, если не счи тать того, что Илья так и не умер. Жена и теща были вне себя от злости. Прошел еще месяц, к концу кото рого Илья, хотя и с огромным трудом, стал понем ногу подниматься с постели и еле слышно говорить. Во всем прочем состояние его оставалось ужасным. Как-то к нему снова пришел фронтовой друг, собрал Илью, посадил на поезд и повез на перекладных через всю страну в Псково-Печерский монастырь, к старцу архимандриту Афиногену.
Илья попал в незнакомый и странный для него мир. Но после беседы с отцом Афиногеном, за ко торой последовали первая исповедь и причащение, он, что называется, воскрес. Еще через неделю Илья был полностью на ногах и с каждым днем на бирался сил. Он быстро нашел общий язык со стар цем: оба были простые люди, из крестьян. Поэтому, когда отец Афиноген поведал Илье, что жена на вела на него порчу и он, не имея никакой духовной защиты, должен был умереть, Илья сразу ему пове рил. А кому же еще верить в этом мире, где только старик монах смог его спасти?
Больше Илья Данилович не возвращался домой. Он сделался странником: временами жил и трудился в монастыре, временами ходил по России — от церк ви к церкви. Паспорта у него уже давно не было. Так он постепенно состарился, но физически продол жал оставаться могучим и здоровым. Таким я его и застал на приходе у отца Рафаила.
* * *
Еще одним жителем приходского домика в Лоси цах был инок Александр. Студент Брянского педаго гического института, он, несколько лет назад придя к вере, оставил все и тоже пошел странником по Рос сии. Хотя ничего подобного истории Ильи Данило вича с ним, слава Богу, не случалось. Александр ока зался в Псково-Печерском монастыре, но через два года примкнул к группе монахов, восставших против наместника, и снова ушел странствовать. В конце концов его приютил у себя на приходе отец Рафаил.
Тогда Александру было двадцать восемь лет. На костяшках рук — грубые мозоли, следы много летних занятий карате. Мы любили гулять по полям и лесам и делали себе для прогулок легкие посошки из орешника. У всех они были кривоватые, и толь ко посох Александра был идеально прямой, выкра шенный в черный цвет. Как-то на привале я решил поближе рассмотреть эту красивую вещицу, но, к своему удивлению, еле-еле смог ее поднять. По сох оказался тяжеленным стальным ломом. На во прос, зачем Александру такое грозное оружие, инок ответил, что этот посох дает ему возможность хоть немного поддерживать физическую форму.
Отец Александр был молчалив и все свободное время уделял чтению творений древних святых отцов.
Спал он в отдельной каморке, отгорожен ной горбылем. Жилище свое Александр запирал на ключ, что было немного странно, поскольку изба отца Рафаила закрывалась чисто символически — на щеколду. Однажды я мыл в доме полы, а Алек сандр вышел куда-то, оставив свою каморку от крытой. Я не выдержал и заглянул туда. В каморке на полу стоял сколоченный из грубых досок гроб. От неожиданности я так перепугался, что как ошпа ренный выскочил из его убежища.
Переведя дух, я поинтересовался у Ильи Данило вича, что это означает. Тот со своей печи ответил, что в этом гробу инок Александр спит, потому что монах всегда должен помнить о смерти. Так, оказы вается, поступали многие подвижники.
Несмотря на столь суровый образ жизни, Александр сочинял по-настоящему талантливые стихи и музыку к ним. Получались песни, теперь хорошо известные, разошедшиеся на дисках и кассетах, опубликованные в многочисленных сборниках с предисловиями наших самых извест ных писателей. Инок Александр давно уже по стрижен в монашество с именем Роман — в честь древнего святого византийского поэта Романа Сладкопевца.
Тогда же, в Лосицах, он сочинял и пел свои песни по вечерам под гитару. Если, конечно, разрешал отец Рафаил, который, хотя и считал это занятие совсем не монашеским, но послушать Александра все же иногда любил.
Вот одна из этих песен.
Уже вечер, друзья, уже вечер,
И луна свою лампу зажгла.
Так оставим же праздные речи,
Оторвемся на миг от стола.
За окном никакого ненастья,
Листопад не шуршит в этот час,
Словно душу осеннюю настежь
Отворила природа для нас.
И быть может, не стану пророчить,
Где-то путник в нелегком пути,
Но под светлую исповедь ночи
Он надеется все же дойти.
Благодати исполнены кущи,
Пруд, заросший туманом, кадит.
Мир тебе, одиноко идущий,
И тому, кто тебя приютит.
Кто же ты, неизвестный прохожий,
Далеко ль путь-дорога лежит ?
Почему так меня растревожил
Твой блаженный, задумчивый вид?
В твоем сердце молитва святая
Разгоняет душевную тьму.
Может, скоро и я, все оставив,
Помолясь, посох в руки возьму.
И, крестами себя пообвесив,
Побреду неизвестно куда,
Заходя в близлежащие веси,
Стороной обходя города.
Мы записывали эти песни на магнитофон, а по том я привез их в Москву. Как-то, много позже, меня направили с поручением к патриарху Пимену, в его резиденцию в Чистом переулке. Там, ожидая в при хожей, я с удивлением услышал из покоев патриар ха запись песен отца Романа. Патриарх Пимен сам был прекрасным певцом и поэтому мог ценить на стоящее церковное творчество.
* * *
Частыми гостями на Лосицком приходе были еще два человека — иеромонах Никита, самый близ кий друг отца Рафаила, и дьякон Виктор.
Отец Никита тоже был постриженником Псково-Печерского монастыря. В тринадцать лет он, ленинградский пионер, ушел из дома, где никому не был нужен. Отец Никита так и говорил: «Еще тогда я понял, что человек в этом мире не нужен
никому, кроме самого себя и Господа Бога». Как пионер мог до такого додуматься, остается загад кой, но так или иначе мальчик скоро очутился на приходе у удивительного подвижника иеромо наха Досифея в деревеньке Боровик, в шестиде сяти километрах от Пскова. Там он и вырос при старце — на Псалтири, древних патериках, изучая словесность по аскетическим книгам, написанным в V веке, — «Лествице» и «Авве Дорофею». Мирской жизни он почти совсем не знал.
В школу мальчик больше не ходил, но вырос ум ным, по-своему очень образованным и добрым юно шей. К тому же — высоким, стройным и необычайно красивым. Перед армией отец Досифей отправил его на год в Псково-Печерский монастырь — немно го разобраться в жизни XX века. Там он и подружил ся с отцом Рафаилом. А когда вернулся из армии, сразу подал прошение в монашество. В тот же год, когда отца Рафаила отчислили из монастыря, ста рец отца Никиты, иеромонах Досифей, попросил Псковского Владыку митрополита Иоанна благо словить ему удалиться в скит — дом в двух киломе трах по реке от села Боровик, среди псковских ле сов и болот. Митрополит, зная о высокой жизни подвижника, благословил это уединение, а на осво бодившееся священническое место назначил отца Никиту, который лучше всех знал и храм, и людей в Боровике.
Так молодые иеромонахи оказались на приходах километрах в двухстах друг от друга и по возможно сти наведывались то в один храм, то в другой — по молиться вместе, совершить литургию, подсобить по хозяйству.
Наконец еще одним завсегдатаем в Лосицах был недавно рукоположенный дьякон Виктор, прислан ный на приход к отцу Никите для прохождения дьяконской практики. Отец Виктор совсем недав но вышел из тюрьмы. Отсидел он семь лет по по литической статье. Дьякон очень хотел вступить в монашество, но митрополит Иоанн — древних лет мудрый и добрый старец — сумел получить раз решение у псковского уполномоченного по делам религий только на то, чтобы бывший заключенный стал дьяконом. Причем на самом глухом приходе, а никак не в людном монастыре. Хотя и дьяконское рукоположение бывшего политического заключен ного по тем временам уже было событием из ряда вон выходящим.
Из тюрьмы отец Виктор вынес непоколебимую веру в Бога, полное презрение к любым трудностям и такой веселый нрав, что от его неиссякаемых рас сказов мы в самом буквальном смысле в изнеможе нии падали под стол от смеха. Последнее обстоятель ство выглядело как-то совсем уж не по-монашески,
и мы старались с этим бороться по мере сил. Но сил хватало лишь до очередного рассказа отца Виктора. А еще он привнес в нашу благочестивую жизнь тю ремную лексику, от которой, как мы его ни корили, освободиться так и не смог.
Больше всего пострадал от этого филологиче ского бедствия простосердечный отец Никита. Дья кон Виктор решительно появился в его тихом угол ке со своим хохотом, немереным оптимизмом и тем самым кошмарным зековским жаргоном, который отец Никита, к нашему ужасу, немедленно перенял.
За отцом Виктором вдруг как-то сразу закрепи лась кличка — Старчишка. Это было само по себе удивительно, потому что мы никому и никогда про звищ не давали. Но для этого сидельца кличка воз никла как-то сама по себе, совершенно естествен ным образом.
Помню, как-то в начале осени я приехал в Боро вик к отцу Никите. Продукты и деньги, привезен ные мною из Москвы, закончились очень быстро, поскольку здесь гостил не только я. Собрались та кие же молодые и оголодавшие после Успенского поста отец Рафаил, инок Александр, дьякон Виктор и бесноватый Илья Данилович. Последний, правда, был лет на тридцать нас старше, но обладал вполне молодым зверским аппетитом.
Итак, истребив подчистую доставленные из Мо сквы продукты и до аллергии объевшись яблоками нового урожая, мы окончательно приуныли. И ре шились на последний в таких случаях шаг — ехать во Псков, просить денег у нашего митрополита Вла дыки Иоанна.
Этот Владыка был, наверное, самым старым в те годы архиереем Русской Православной Церк ви. Чего только он не испытал в своей жизни! Вы сокий, могучий, совершенно седой, он был нео бычайно добр, особенно к монахам. Так что мы были уверены: он поворчит-поворчит, но в конце концов нам не откажет. Владыка лет сорок безвы ездно сидел в своей епархии и занимался только церковными делами. Он был единственным архи ереем во всей Русской Церкви, который мог по зволить себе не выезжать на Архиерейские и даже на Поместные Соборы в Москву. Там на него, по- видимому, давно махнули рукой. Митрополит хо рошо знал и любил отца Никиту, поскольку прини мал участие в его воспитании с тех пор, когда тот еще школьником сбежал из дома на приход к стар цу Досифею.
Конечно, Владыка хорошо представлял, на сколько бедно живут его монахи на дальних приходах. Знал, но все-таки посылал их туда слу жить. Ведь лишь благодаря тому, что в храмах со вершались богослужения, власти не решались за крыть их или разрушить. Вообще почти на всех дальних приходах в Псковской епархии несли служение монахи или одинокие священники. Женатым батюшкам, да еще с детьми, здесь при шлось бы совсем туго. Отец Никита рассказывал, что за месяц у него с трудом набегало жалования рублей двадцать пять. Это и понятно: старые крестьянки, которые обычно составляли приход таких храмов, были не зажиточнее своих настоя телей. Священники помогали этим, как правило, брошенным родными детьми и внуками старухам то дров нарубить, то крышу починить. А иногда на последние копейки покупали им еду и лекар ства. Деньги у батюшки появлялись, как правило, лишь тогда, когда деревенский, почти неверую щий народ приходил на крестины или приносил в храм отпеть покойника. Но монахи о деньгах не думали. Или, если уж быть до конца честным, думали о них в последнюю очередь.
Заняв рубль на автобус, мы для пущей жалобно- сти все вместе, отправились к Владыке. Дома оста вили только Илью Даниловича — сторожить храм. По всей Псковщине заезжие воры то и дело граби ли церкви.
В автобусе народу было немного, и мы вчетве ром — отец Рафаил, отец Никита, отец Виктор и я — удобно расселись. Пассажиры посматривали на нас с интересом, а некоторые и с умилением: в те годы нечасто удавалось встретить молодых монахов, вот так, спокойно, в рясах и с посохами, путешествую щих по Советской стране.
До епархии мы добрались благополучно. Прав да, так увлеклись разговором, что во Пскове чуть было не пропустили нужную остановку. Но отец Виктор в последнюю секунду закричал на весь ав тобус:
— Отцы! Быстро — роги мочим!
Опрометью выкатившись из автобуса, мы все-таки успели заметить потрясенные лица пассажи ров... Но нам было не до них. Впереди лежала завет ная улица, которая, хотя и носила имя большевика Яна Фабрициуса, но здесь располагалось епархи альное управление с архиерейским домом. (Совет ская власть вообще любила предоставлять места для епархий то во 2-м Коммунистическом тупике, то на улице Карла Либкнехта.)
Владыка встретил нас в своем кабинете, сидя в глубоком кресле. Мы по очереди подошли к нему под благословение и жалобно заныли про свою горькую долю. Владыка слушал, но с места не под нимался. Это нас сразу насторожило. Может, он хотел поподробнее выяснить все обстоятельства нашего бедственного жития, а может, у него самого с деньгами сейчас было не густо. Как бы то ни было, но мы заволновались. Отец Рафаил даже вытолкнул меня — как самого маленького и худенького — впе ред. Но и это не подействовало. И тогда перед ар хиереем выступил отец Никита. Он никогда не был оратором, к тому же еще и заикался, но сейчас на него — по-видимому, от голода — снизошло вдох новение:
— В-Владыко святый! — отчаянно начал он. — Ка кая жизнь, в натуре?! Держимся ваще на последних! Роги отваливаются! Денег — нет! Еды — нет! Зубы на полку ложим! П-покойников — и тех нет!
Владыка так и обмяк в своих креслах.
А нам речь понравилась, и мы дружно закивали. Хотя, конечно, отец Никита от волнения несколь ко необдуманно употребил воспринятые им от отца Виктора выражения. А говоря о покойниках, он, разумеется, имел в виду денежные средства, кото рые поступают в храм за отпевания. Но все вместе вышло, наверное, слишком уж сильно для престаре лого архиерея.
— Батюшка, дорогой!.. Где ты таких слов набрал ся? — обратился ошеломленный Владыка к отцу Никите.
Архиерей не слыхивал подобных выражений уже лет шестьдесят, с тех пор как отбывал заключе ние в двадцатые годы.
Тут вперед вышел Старчишка Виктор и вызвал огонь на себя.
— Владыко святый, это я, старый баклан, при нем языком мелю — никак не отвыкну. Вы уж на Никиту не сердитесь. Я во всем виноват, — покаянно заба сил он и даже ударил себя в перси.
Но, видно, речь отца Никиты произвела на ар хиерея яркое впечатление. Он грузно поднялся из своих кресел, подошел к столу, покряхтел немно го и достал из ящика сто рублей. Нам такие деньги и не снились!
Архиерей повертел купюры в руках, прикиды вая, не многовато ли будет, но не стал мелочиться и протянул деньги отцу Рафаилу как старшему.
Благословляя нас в дорогу, он все же сказал:
— Ты, Никитушка, уж лучше того... больше по-церковнославянски читай!
Отец Никита горячо пообещал исправиться, и мы, счастливые, покинули архиерейский дом.
Жизнь продолжалась! Правда, был постный день, среда, и нельзя было сейчас же съесть моро женого, но мы готовы были потерпеть до завтра. Накупив еды себе и гостинцев деревенским стару хам, мы вернулись домой.
А наутро пришла телеграмма из епархиально го управления, в которой сообщалось, что указом митрополита Иоанна дьякон Виктор переводится из Покровского храма села Боровик в храм Архан гела Михаила деревни Толбицы. В этом храме слу жил всеми уважаемый пожилой священник отец Андрей. Расчет архиерея был прост — на отца Ан дрея жаргон дьякона уж точно не повлияет. Этот
образованный, интеллигентный батюшка отсидел в лагерях, кажется, лет двадцать. При этом никто никогда не слышал от него таких слов, какими пот чевал своих слушателей Старчишка дьякон Вик тор.
Как-то поздним зимним вечером мы сиде ли в маленькой занесенной снегом избуш ке на приходе в Боровике у отца Никиты и попивали чаек. За окошком трещал тридцати градусный мороз. Было около одиннадцати часов, но спать совсем не хотелось.
— А не съездить ли нам в Толбицы к Старчишке Виктору? — предложил отец Рафаил.
Конечно, я с радостью принял предложение на вестить нашего Старчишку Виктора — самого весе лого человека на свете! Отец Никита ехать с нами отказался — он хотел до завтрашнего дня записать на магнитофон все песни инока Александра, кото рые я собирался отвезти в Москву. Сам Александр помогал ему и тоже с нами не поехал. Бесноватый Илья Данилович читал Псалтирь и на наше предло жение вовсе не отреагировал.
Отец Рафаил пошел разогревать двигатель и включать печку, которая в «Запорожце» рабо тает отдельно от мотора. Когда все было готово, мы — в одних подрясниках, потому что отец Рафаил устроил в машине настоящую баню, — уселись в чер ный «Запорожец» и помчались к Старчишке. Путь предстоял километров в шестьдесят.
Была очень морозная звездная ночь. Мы мча лись, освещая снег фарами, то и дело скользя на по воротах, — резина у «Запорожца» истерлась еще ле том. Несмотря на поздний час, Старчишка встретил нас со всем своим обычным радушием. Мы уселись пить чай с белым хлебом и вареньем и за разгово рами просидели часов до двух. Службы назавтра ни у кого не предвиделось, так что мы не боялись проснуться позже обычного.
Наконец мы засобирались обратно. Выйдя на улицу, я сразу окоченел в своем подряснике — мо роз не на шутку усилился. Решив не ждать, пока про греется кабина, мы распрощались со Старчишкой и полетели обратно в Боровик.
Но печка почему-то не включалась. Стужа про низывала нас насквозь. Отец Рафаил пару раз оста навливался и пытался что-то сделать с проклятой печкой, но безуспешно. Он и раньше гонял как су масшедший, а теперь от холода гнал машину как только мог.
Мы неслись по пустынной дороге в ледяной чер ной железке, дрожа от стужи и стуча зубами.
Внезапно «Запорожец» резко понесло в сторо ну. Окоченевший отец Рафаил не смог справиться с управлением, и мы вылетели в кювет, подняв тучу снежной пыли.
Машина не перевернулась, но ее со всех сторон плотно зажало снегом. Мы с трудом открыли двер цы и вылезли наружу. «Запорожец» до самых стекол увяз в снегу в двух метрах от дороги. Мы сразу поня ли, что вытащить его нам самим не удастся.
Положение становилось отчаянным. В одних подрясниках, в тридцатипятиградусный мороз, в третьем часу ночи мы торчали на безлюдной трассе. До ближайшей деревни — километров пят надцать. Первые машины пойдут в лучшем случае не раньше шести утра.
Осознав все это, я испугался. По-настоящему.
— Батюшка! — проговорил я, всем телом дрожа от страха и от лютого мороза. — Как же так? Ведь мы здесь погибнем! Может, как-то можно помолиться?.. Но что просить? Господи, достань нам из снега ма шину? Но это как-то даже...
Отец Рафаил вдруг так строго посмотрел на меня, что я на секунду забыл о холоде.
— Как вам не стыдно, Георгий Александрович! — возмущенно произнес он (отец Рафаил всегда назы вал меня Георгием Александровичем). — Как же вы можете усомниться в том, что Господь не поможет нам в такую минуту? Сейчас же молитесь!
Это было сказано настолько требовательно и даже гневно, да он еще и ногою притопнул, что я послушно перекрестился и пролепетал:
— Господи, помоги нам!.. Сделай что-нибудь! А то мы здесь замерзнем и погибнем!..
Отец Рафаил тоже перекрестился и углубился в молитву.
И вдруг... Сначала издалека, а потом все ближе явственно послышалось дивное пение какого-то мотора. От неожиданности и изумления я про сто остолбенел. Повторюсь: ни по дороге к отцу Виктору, ни на обратном пути нам не встретилось ни единого автомобиля. Мы с отцом Рафаилом пе реглянулись, и я понял, что он потрясен не меньше моего.
Звук мотора нарастал, и наконец из-за поворота вынырнул «Москвич». Мы как сумасшедшие замаха ли руками, и машина остановилась.
Господь Бог послал нам для спасения четырех Ангелов — в виде четырех пьяных офицеров, кото рые возвращались с какой-то гулянки. Вшестером мы обступили «Запорожец» и с трудом, но вытащи ли его на дорогу. Отец Рафаил отлил офицерам бен зина из нашей канистры — оказалось, что бак у них почти пуст. Мы от души поблагодарили военных (а они нас) и уже со всей осторожностью помчались к Боровику.
По пути, пораженные случившимся, мы долго молчали. Наконец отец Рафаил сказал:
— Вот видите, Георгий Александрович, как бы стро Господь слышит молитвы мирян!
Это он имел в виду, что Господь спас нас именно по моим молитвам. Вот уж действительно этот мо нах всегда и во всем ста рался не упустить воз можности смирить себя. Такой уж он был человек.
А может, просто слишком глубоко прочувствовал, что смирение — единственно надежная опора духов ной жизни.
Я после этой поездки здорово простыл и три дня отлеживался на печке у отца Никиты. А отцу Рафаи лу — хоть бы что, даже не чихнул ни разу.
Отец Рафаил никогда не упускал возможно сти смириться перед любым, даже первым попавшимся человеком. Но происходи ло это всегда легко, как бы само собой, и уж точно никогда не выглядело нарочито. Он везде, если мож но сказать, жадно искал поводы к смирению. Про исходило это оттого, что отец Рафаил своей чуткой душой разгадал поразительную тайну: от смирения даже простой грешный человек становится ближе к Богу. Причем сразу, немедленно. Так что он даже в мелочах старался найти хоть какой-нибудь пред лог, чтобы смирить себя.
Например, когда мы садились за стол, отец Рафа ил сразу брал себе самое плохенькое, подгнившее яблочко, а лучшие оставлял нам. Или — приеду я в го сти к нему на приход, и он немедленно уступает мне свою кровать. А сам, не слушая моих протестов, рас полагается на полу. Делал он это не потому, что я, к примеру, столичный гость. Точно такой же прием в его приходской избушке ожидал и деда-странника, и какого-нибудь пономаря из соседнего прихода.
Как-то мы с отцом Рафаилом приехали на поез де во Псков. С северного неба накрапывал промоз глый дождик. Не успели мы выйти на перрон, к нам сразу же пристал какой-то цыган:
— Поп, поп, помоги! Дай хоть три рубля!
Считалось, что у священника всегда есть день ги. Но у нас, как обычно, не было ни копейки. Так я и объяснил цыгану. Но тот не унимался:
— Как нет? Хоть что-то есть? Поп, поп, дай хоть что-нибудь!
Отец Рафаил остановился и внимательно огля дел попрошайку. На ногах у него красовались дра ные разбитые башмаки. Отец Рафаил вздохнул и, не говоря ни слова, стал стягивать с себя замеча тельные хромовые сапоги. Месяц назад их подарил ему один военный.
— Батя, ты что? Заболел? — испугался цыган.
Но отец Рафаил уже снял легонькие сапожки, поставил их перед оторопевшим цыганом. Акку ратно положил сверху фланелевые портянки и как ни в чем не бывало босиком зашлепал по лужам.
— Человек! Человек! Какой человек! — на весь вокзал завопил потрясенный цыган.
Смирение отца Рафаила простиралось, впро чем, до определенных пределов. И граница эта была совершенно отчетлива: он мог стерпеть что угодно по отношению к себе самому, но не вы носил, когда оскорбления касались Господа Бога и Его Церкви.
Как-то мы — отец Рафаил, дьякон Виктор, еще один наш друг, подслеповатый монах Серафим, инок Александр и я — шли поздним вечером по Пско ву. Наши монашеские одежды привлекли внимание пьяной компании. Сначала нас принялись осыпать насмешками, потом перешли к оскорблениям и угрозам. Отец Рафаил физически был необычай но сильным. Такой немного неуклюжий молодой медведь. Отец Виктор тоже был не слабак, да и по сле тюрьмы он хорошо понимал, как ответить в подобной ситуации. Серафим — просто гигант, несмотря на свою подслеповатость. Наконец, инок Александр, самый выдающийся из нас в бойцовском смысле, имел высокий разряд по карате. Я со своим чахлым третьим юношеским по боксу в этой компа нии в расчет не принимался.
Но мы, не отвечая хулиганам, продолжали себе спокойно идти. Даже когда в нас полетели комья земли, камни и какие-то палки, старались не обра щать на это внимания. Каждое успешное попада ние отмечалось смехом за нашей спиной и самой пошлой бранью. Инока Александра так и трясло от негодования. В конце концов он не выдержал и срывающимся голосом кротко попросил отца Рафаила благословить ему задержаться и побеседо вать с заблудшими молодыми людьми.
Но отец Рафаил лишь беззаботно шагал как ни в чем не бывало.
Наконец безобразники совсем остервенели. Видя, что ни оскорбления, ни комья грязи на нас не действуют, они стали поносить Господа Бога и Божию Матерь.
Отец Рафаил остановился.
— Мне нельзя, — вздохнул он,—я священник. Отец Виктор — дьякон, ему тоже нельзя. Отец Серафим и Георгий Александрович — в резерве. Ну, что же делать, остаешься только ты, отец Александр!
Второй раз инока Александра просить не требо валось. Он рванул с себя монашеский пояс, скинул
подрясник и в длинной рубахе, шароварах и кир зовых сапогах развернул ся к хулиганам. Те — их было несколько человек — с удивлением приостанови лись. В следующее мгно вение инок Александр издал дикий, варварский визг, взвил ся в воздух и врезался ногами в пьяную компанию. Далее со вершилось жестокое побоище. Несчастные хулига ны только расползались в разные стороны, утирая кровь и выплевывая выбитые зубы. Мы кинулись оттаскивать Александра, но и нам от него досталось сгоряча. Не без труда успокоив нашего героя, как бультерьера после схватки, и убедившись, что «ско рую» для безобразников вызывать не обязательно, мы снова облачили инока Александра в подрясник и продолжили свой путь.
Эта история, конечно, не лучший пример смире ния, но в монашеской жизни отца Рафаила живых образцов истинного смирения было предостаточно. Взять хотя бы архимандрита Иоанна (Крестьянкина), который стал духовником отца Рафаила после смерти отца Афиногена. Были и другие, как, напри мер, не известный почти никому подвижник, воспи татель отца Никиты иеромонах Досифей (Пашков).
Он тоже был псково-печерским выучеником. Отец Досифей, как и многие его возраста монахи Псково-Печерского монастыря, прошел всю вой ну. Освободившие свою страну, завоевавшие пол- Европы, эти совсем еще молодые воины, расплатив шись по всем земным долгам, пришли служить Богу Всемогущему. Они ясно понимали, зачем оказались в монастыре и для чего подвизаются здесь насмерть в духовной брани за себя и за тех живых и мертвых своих сверстников, которым не дано было быть призванными на эту самую главную, невидимую миру войну.
Отец Досифей был по-настоящему великим монахом, почти незаметным в монастыре. Это, к слову, верный признак истинного высокого подвижника. На приходе он оказался по послу шанию архиерею. Тот однажды направил иеро монаха Досифея на время послужить в дальнее село Боровик в Покровский храм, потом еще раз, и еще, и в конце концов оставил его приходским священником в этом селе, приютившемся среди лесов и болот.
Когда отец Досифей ушел в затвор и поселился в двух километрах по реке, в заброшенном доме на островке среди болот, он по воскресеньям в вы долбленном из елового ствола челноке приплы вал в храм причащаться Святых Христовых Таин. (В этой лодке никто, кроме старца, не мог про плыть и десяти метров, сразу переворачивался.) Остальные дни отец Досифей проводил в полном уединении.
В свой дом, в непроходимой глуши, отец Доси фей приволок обработанный им ствол дуба с огром ным дуплом. В это дупло старец забирался, чтобы
часами творить Ии сусову молитву, со вершенно отрешив шись даже от своей малой скитской обы денности.
Но, полностью уйдя от мира, зага дочный пустынник всеми силами своей любящей души об этом мире заботил ся — и пламенной мо литвой, и трудами, которые открылись уже после его смер ти. Разбирая вещи отца Досифея, мы с отцом Никитой наш ли пишущую машин ку и собственноруч но перепечатанные старцем по четыре экземпляра Нового Завета, древних подвижнических книг «Лествицы» и «Творения Исаака Сирина» и пять томов сочинений епископа Игнатия (Брянчанинова). В те годы, когда почти вся духовная литература была уничтожена, это было настоящим сокровищем.
По своей прозорливости отец Досифей еще за долго до ухода десяти монахов из Псково-Печерско- го монастыря намеками стал говорить об этом собы тии. Он не одобрял поступок иноков, но жалел их, сетовал, предвидя, как они будут нуждаться, и даже стал заготавливать для них продукты — крупы, кон сервы и прочие запасы. Пенсия у отца Досифея,
как ветерана войны, была немаленькая. Когда уже после его смерти и вправду случилось, что десять монахов ушли из обители, эти продукты помогли некоторым из них.
Местные деревенские пьянчуги прознали и раз несли по округе, что поп получает большую пенсию. Как-то три здоровых парня, известные громилы и воры из райцентра, приплыли на лодке — грабить. Они ввалились в келью старца и с угрозами потре бовали денег и вообще — все что есть.
Отец Досифей сказал:
— Берите что хотите. Только вначале я вас благо словлю.
И осенил их иерейским благословением.
В ту же секунду на громил напал такой ужас, что они выскочили за дверь и в панике бросились прочь.
Старец был высокий, сухопарый и даже в пре клонном возрасте обладал недюжинной силой. Дол гое время он полностью управлялся в своем скиту сам. Но в последние годы ему помогали отец Ники та и отец Рафаил. Как-то они втроем заготавливали на зиму дрова. Два молодых монаха подносили брев на, а отец Досифей резал их старой бензопилой. Когда молодые люди изрядно устали, старец тоже согласился отдохнуть. Отец Рафаил решил подер жать в руках допотопную бензопилу и, ощутив ее весьма внушительную тяжесть, был поражен тем, как отец Досифей работает столь долго не преры ваясь. В тот же день, как рассказывал отец Рафаил, они вместе со старцем зашли в сарай за какими-то инструментами, и вдруг молодой монах увидел воз ле своей босой ступни болотную гадюку. Он замер, но тут услышал спокойный голос старца:
— Не бойся, она тебя не тронет. Бери стамески и пойдем.
Я как-то спросил отца Никиту: его старец- аскет, наверное, был очень суров нравом? На это отец Никита отвечал, что может рассказать один случай. Он, тогда шестнадцатилетний мальчиш ка, был почему-то вдруг донельзя рассержен на отца Досифея и даже накричал на него. Ста рец бросился ему в ноги и со слезами стал про сить прощения за то, что допустил воспитанника до такого гнева.
Отошел ко Господу отец Досифей в Страстной 596 Четверг. В это утро он приплыл на своем челноке по холодным весенним водам в храм, причастился на литургии и снова уплыл в скит. А на следующий день его тело нашли в реке. Рядом плавала пере вернутая лодка-бревно. Когда в морге производи ли вскрытие, врачи удивились, что не обнаружили в кишечнике покойного никаких остатков пищи. Отец Никита объяснил им, *4то старец весь Великий пост не вкушал ничего, кроме Святого Причастия и воды. В милицейском протоколе о смерти так и за писали — «утонул в реке вследствие полного физиче ского истощения».
Хоронили отца Досифея на пасхальной неде ле в монастыре, в пещерах. Когда ко гробу подо шел отец Иоанн, он, лишь взглянув на покойного, всплеснул руками и воскликнул:
— Убили тебя, Досифеюшка!
И действительно, вскоре по округе разнеслось,
что пьяные охотники из райцентра похвалялись, как, проезжая по реке на моторной лодке, они ради забавы опрокинули в воду старого попа, плывущего на бревне.
Отец Досифей всей своей жизнью стремился к цели, открытой очень немногим избранникам Божиим на земле, — к своей Голгофе. Для нас, обычных людей, это непостижимо. Позже среди бумаг старца мы нашли стихотворение, написанное им для само го себя:
Стой на Голгофе умом,
Помышляй всегда о том Искуплении святом,
Понесенным за тебя Христом.
Многое было непостижимо в его жизни. Но в од ном мы не сомневались — Бог даровал ему в послед нюю минуту жизни совершить голгофскую молитву Своего Сына, Иисуса Христа, о Своих распинателях и о всем человеческом роде: «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят».
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) называл отца Досифея последним великим русским пустын ником.
Люди относились к отцу Рафаилу по-разному. Встречались те, кто его просто терпеть не мог. Другие — а таких было гораздо боль ше — утверждали, что отец Рафаил изменил всю их жизнь. К примеру, один из трех молодых монахов, убитых на Пасху 1993 года в Оптиной пустыни, иеромонах Василий (Росляков), говорил: «Я отцу Рафаилу обязан монашеством, я ему обязан священ ством, да я ему всем обязан!»
В чем же был секрет такого необыкновенного воздействия отца Рафаила на души людей? Чем он занимался помимо обычной для деревенского свя щенника церковной службы по праздникам и вос кресным дням? Ответить на этот вопрос нетруд но. Те, кто был с ним знакомы, скажут, что отец Рафаил в основном занимался лишь тем, что пил чай. Со всеми, кто к нему приезжал. И все. Хотя нет! Иногда он еще ремонтировал свой черный «Запорожец», чтобы было на чем поехать к кому-нибудь в гости — попить чайку. Вот теперь дей ствительно все!
С точки зрения внешнего мира, это был самый настоящий бездельник. Некоторые его так и назы вали. Но, по-видимому, у отца Рафаила была какая-то особая договоренность с Господом Богом. Посколь ку все, с кем он пил чай, становились православны ми христианами. Все без исключения! От ярого без божника или успевшего полностью разочароваться в церковной жизни интеллигента до отпетого уго ловника. Не знаю ни одного человека, кто, познако мившись с отцом Рафаилом, после этого самым ре шительным образом не возродился бы к духовной жизни.
При этом, правду сказать, отец Рафаил даже про поведи не умел как следует составить. В лучшем слу чае: «Э-ээ... М-эээ... Братья, сестры, того... С празд ником, православные!»
Однажды мы, правда, застыдили его и убедили произнести проповедь в день престольного торже ства. Он с энтузиазмом взялся за дело, но в результа те получилось такое позорище, что все чуть не умер ли от стыда, хотя сам отец Рафаил был весьма собой доволен.
Но, попивая чаек за покрытым клеенкой де ревенским столом, он совершенно преображал ся, когда к нему из мира приезжали измученные и усталые люди. Выдержать такой бесконечный наплыв посетителей, зачастую капризных, на всё и вся разобиженных, настырных, с кучей нераз решенных проблем, с бесконечными вопросами, обычному человеку было бы просто невозможно. Но отец Рафаил терпел всё и всех. Даже не тер пел — это неточное слово. Он никогда никем не тя готился. И прекрасно проводил время за чаем с лю бым человеком, вспоминая что-нибудь интересное из жизни Псково-Печерского монастыря, рассказы вая о древних подвижниках, о печерских старцах. Потому от сидения с ним за чаем невозможно было оторваться. Хотя, скажем честно, одними только разговорами людей, безнадежно заблудившихся в нашем холодном мире и, что еще страшнее, в са мих себе, не изменишь. Для этого нужно открыть им иную жизнь, иной мир, в котором безраздель но торжествуют не бессмысленность, страдания и жестокая несправедливость, а всесильные и бес конечные вера, надежда и любовь. Но и не толь ко открыть, издалека показав и поманив, а ввести человека в этот мир, взять его за руку и поставить перед Самим Господом Богом. И лишь тогда чело век вдруг сам узнает Того, Кого он давным-давно, оказывается, знал и любил — единственного своего Создателя, Спасителя и Отца. Только тогда жизнь меняется по-настоящему.
Но весь вопрос в том, как попасть в этот удиви тельный мир. Это невозможно никакими обычны ми человеческими способами. Никакой земной властью. Ни по какому «блату». Ни за какие деньги. В этот мир нельзя и краешком глаза заглянуть, даже при помощи всех разведок и спецслужб. А еще выяс няется, что в него нельзя величественно прошество вать, скажем, просто закончив Духовную академию и даже получив священнический и епископский сан.
Но зато туда спокойно можно было доехать с от цом Рафаилом на его черном «Запорожце». Или этот мир вдруг открывался тем, кто сидел в приход ском домике в Лосицах и попивал с отцом Рафаилом чаек. Почему так происходило? Просто отец Рафа ил был гениальным провожатым по этому миру. Бог был для него Тем, для Кого он жил и с Кем он сам жил каждый миг. И к Кому приводил всякого, кто посылался в его убогую прихрамовую избушку.
Вот что неудержимо притягивало людей к отцу Рафаилу. А их собиралось у него, особенно в послед ние годы, немало. И отец Иоанн присылал к нему молодежь, и некоторые московские духовники. Отец Рафаил принимал всех, и никто в его доме не был лишним.
Многим он просто выворачивал наизнанку всё их привычное мировоззрение. Он умел, хотя и в свой ственной ему почти легкомысленной манере (это для того, чтобы самого отца Рафаила не воспринимали слишком всерьез), давать такие точные, нео жиданные ответы на вопросы собеседников, что порой дух захватывало — какая вдруг открывалась правда жизни! Проявляться это могло в совершен нейших мелочах.
Однажды мы подсадили в «Запорожец» какого-то попутчика, довезти до Пскова. Вместо того чтобы поблагодарить отца Рафаила, этот сердитый чудак принялся на чем свет стоит ругать священников:
— Вы, попы, все жулики! На что живете? Бабок обманываете!
Отец Рафаил, как обычно, добродушно отнесся к его брани, но тут же всерьез предложил:
— А ты попробуй — обмани бабку. Бабка старая, всю жизнь прожила, ну-ка обмани ее! Это ты на слушался на партсобраниях, и тебя, как пластинку на патефоне, заело.
Пассажира эта мысль просто сразила.
— Да-а!.. Мою бабулю поди обмани... Или, ска жем, тещу!..
Потом он всю дорогу не отставал от отца Рафаи ла, расспрашивая обо всем на свете, но по большей части о церковных непонятностях, о покрытых для него мраком праздниках и дедовских обычаях. На прощанье отец Рафаил пригласил его приехать на приход попить чайку.
Или как-то отец Рафаил шел мимо кладбища и услышал, как за оградой какая-то женщина кри чит, воет, убивается над могилой. Спутникам отца Рафаила стало не по себе от передавшегося ужаса и безысходности.
— Как страшно плачет эта раба Божия...— сказал кто-то.
Но отец Рафаил ответил:
— Нет, это не раба Божия! Это плачет неправо славный человек. Христианин с таким страшным отчаянием горевать не может.
Он мог беззлобно, но и без промаха сказать свя щеннику:
— Ну и морда у тебя сегодня! Ты что, телявизером вчера обсмотрелся?
Или ответить девушке, которая спрашивала, к какому священнику лучше подойти на исповедь:
— Выбирай самого толстого! Он будет осознавать свое недостоинство и лучше исповедовать.
Однажды накануне праздника Святой Троицы мы с отцом Рафаилом и с Ильей Даниловичем с утра пошли в рощу за молодыми березками, чтобы, как и положено к этому празднику, украсить ими храм. Но когда мы принялись рубить деревца, мне вдруг стало за них грустно — росли, росли, и вдруг мы их рубим, чтобы они каких-то два дня постояли в церк ви. Мое нытье возмутило отца Рафаила.
— Ничего вы не понимаете, Георгий Александро вич! Березка будет просто счастлива, что украсит собою храм Божий.
Но отец Рафаил мог запросто отвечать не только за какие-то там деревья, но и за всю Вселенную.
Помню, весенней ночью мы с ним и отцом Ники той шли по чудной лесной дороге в окрестностях Боровика. Звездное небо в тот поздний час было настолько великолепно, что мы невольно залюбо вались.
«Неужели прекрасная, необозримая Вселенная, беспредельное число миров созданы Богом только для нас, людей, живущих на крохотной планете, не сравнимой с бесконечностью Вселенной?» — по думалось мне. Я поделился этими лирическими раз мышлениями со своими спутниками, и отец Рафаил тут же, дерзновенно и без колебаний, разрешил мои сомнения.
— Разумной жизни, кроме Земли, больше нигде нет, — сказал он. И объяснил: — Потому что, если бы она была где-то еще, Господь обязательно от крыл бы это Моисею, когда тот писал книгу Бытия.
А Моисей хотя бы намеком, но подсказал бы нам это. Так что даже не сомневайтесь, Георгий Алек сандрович, Вселенная была создана Богом только для человека!
— Но зачем же тогда все бесконечные мириады звезд над нами?!
— Это для того, чтобы мы, взирая на них, пости гали всемогущество Божие.
Но и это было еще не все! Отец Рафаил иногда отвечал не то что за Вселенную, но и за Самого Го спода Бога!
Однажды зашел разговор, есть ли в мире те, кого не любит Господь. Все дружно поспешили дать хре стоматийно правильный ответ: «Господь любит всех». Но отец Рафаил вдруг сказал:
— А вот и не так! Господь не любит боязливых!
Отношения с людьми у него были самые про стые.
Однажды соседка принесла отцу Рафаилу банку огурцов.
— Вот возьми хоть ты, батюшка! А то огурцы все равно пропали, — вздохнула она.
— Ладно, давай! — великодушно согласился отец Рафаил. — Если тебе так жаль их выкинуть, я сам их на помойку снесу.
Одна московская гостья приезжала к отцу Рафаи лу, но никак не хотела носить платок. Отец Рафаил строго сказал ей:
— Вы опять без платка? Я вам к голове половик гвоздиком прибью!
Девушка так испугалась, что платок больше не снимала. Говорят, даже спала в нем.
Мы поражались тому, как отец Рафаил относит ся к тем, кто его оскорблял или ненавидел. А таких в его жизни хватало. В том числе и среди собратий-священников. Отец Рафаил никогда не позво лял себе в их адрес не то что неприязненных слов, но даже осуждающего тона. Вообще он никогда никого не осуждал. Разве что иногда бурчал на со ветскую власть. С ней у отца Рафаила были особые отношения.
Советская власть в те годы, с одной стороны, конечно, все время маячила где-то рядом и порой здорово мешала нам жить. Но, с другой стороны, ее для нас как бы и не существовало. Мы просто жили, не обращая на нее внимания. И в этом смыс ле не до конца понимали, скажем, тогдашних верую щих диссидентов, которые своей главной целью по ложили борьбу с этой самой властью. Для нас было совершенно ясно, что советская власть сама скоро изживет себя и торжественно рухнет. Хотя, конеч но, пока она могла серьезно подпортить жизнь: например, засадить в тюрьму или психбольницу, устроить травлю или просто убить. Но мы верили, что без Промысла Божиего ничего такого все равно не случится. Как говорил древний монах-подвиж ник авва Форет: «Если Богу угодно, чтобы я жил, то Он знает, как это устроить. А если Ему не угодно, то для чего мне и жить?»
Отец Рафаил время от времени с удовольствием дразнил псковские областные и районные власти. Особенно когда ему приходилось быть настоятелем какого-нибудь деревенского храма и одновремен но — единственным в нем священником. По должно сти он должен был каждый год писать отчеты о ко личестве крещений и венчаний. В этих отчетах отец Рафаил приводил такие огромные четырехзначные цифры венчанных им пар и крещенных младенцев, что в местном Совете по делам религий возникала настоящая паника. В конце концов, разобравшись с его дурачествами, Псковский Совет сполна отве чал самой искренней ненавистью и жестокой трав лей и за эту рафаиловскую математику, и за черный с белыми занавесками реактивный «Запорожец», и за сотни людей, приезжавших к нему на приход. Но отец Рафаил не унывал даже когда по несколь ку раз в год ему, по настоянию чиновников Совета по делам религий, приходилось переезжать с одно го места на другое.
В те годы мы очень сетовали, что в России так мало духовной литературы. Издавать церковные книги, помимо мизерных для России дозволенных властями тиражей, было не просто запрещено, но и уголовно наказуемо. Однажды мы расфанта зировались, что хорошо бы поставить в скиту отца Досифея типографию и печатать в ней духовную литературу. Мы так увлеклись своими мечтами, что стали горячо обсуждать будущее издательство с многочисленными знакомыми.
Как-то накануне 7 ноября отец Рафаил заехал в Москву за запчастями для машины и на денек оста новился у меня дома. Мы решили вместе отправить ся к нему на приход, благо с выходными и ноябрь скими праздниками у меня набиралась почти неделя отдыха.
Вечером отец Рафаил сидел в моей комнате и, ко ротая время до поезда, болтал по телефону со знако мыми. Но в трубке все время что-то трещало и хрю кало. Решив, что причиной тому — прослушка КГБ, отец Рафаил начал костерить советскую власть. Мол, не может она даже поставить качественные подслушивающие устройства. Я встревожился и намекнул батюшке, что телефон действительно может прослушиваться. Но отца Рафаила это толь ко раззадорило.
— Вот и Георгий Александрович уже перетрусил до полусмерти! — громко возмущался он в трубку.— Ничего, комсомольцы, большевички! Скоро рухнет советская власть, что вы тогда станете делать? А мы пока начнем готовиться, книжки издавать, подполь ную типографию в скиту запустим! Еще и вас, больше вички-комсомольцы, крестить и венчать будем!
И дальше в том же духе. Я понервничал-понервничал, а потом махнул рукой и даже перестал его слушать.
Как всегда, мы примчались на вокзал в послед нюю минуту. Высшим пилотажем у отца Рафаила считалось, когда мы ставили ногу на подножку хво стового вагона уже отходящего поезда. А до этого он просто всех изводил.
— Батюшка, час остался до отхода поезда! — предупреждали мы.
— Как, еще целый час? Ставим чифирьбак.
Имелся в виду чайник. «Чифирьбак» — это лагер ное выражение, занесенное к нам отцом Виктором. Ставился чайник, и под нервические вздохи спутни ков, имевших неосторожность собраться с отцом Рафаилом в дорогу, мы садились пить чай.
— Батюшка! Всего полчаса до отхода! А нам ехать двадцать пять минут! — в отчаянии канючили отъез жающие.
— Ну, еще пару чашечек, — не сдавался отец Рафаил.
Если с кем-то не случалось истерики, все, как
правило, обходилось благополучно. Отец Рафаил в одну лишь ему известную минуту наконец с удивле нием спрашивал:
— Ну что же мы сидим? Так ведь и опоздать можно!
Тут все, безмерно благодарные ему за шанс уехать, срывались с места и мчались на вокзал. И хотя пару раз нам приходилось провожать взгля дом уходящий поезд, все равно это развлечение по вторялось каждый раз.
В тот вечер, после телефонной болтовни о ски тах и издательствах, мы благополучно успели на по езд. Приехали во Псков и сразу направились в гости к отцу Никите. Мы привезли ему книги, продукты и, собравшись вместе, стали вслух читать новую кни гу, которую только что раздобыли в Москве, — «Ста рец Силуан».
Погода в те ноябрьские дни стояла ясная — легкий морозец, солнце сияет вовсю. Утром мы прочли мо литвенное правило и снова уселись слушать книгу. Но
наше мирное чте ние неожиданно было нарушено: с улицы послы шался звук сразу нескольких подъ ехавших машин. Это было удиви тельно для такого медвежьего угла, как Боровик. Мы выглянули в окно и поняли, что при ехали к нам. Из двух Волг и газика вышли милицио неры и штатские в плащах и шляпах.
Я, честно говоря, здорово перепугался. Отец Никита тоже. Зато отец Рафаил, Илья Данилович и отец Виктор даже ухом не повели. Только Старчишка как-то нехорошо усмехнулся, безошибочно определив, кто к нам пожаловал.
— Всем оставаться на местах! Приготовить доку менты!
С таким воплем местный участковый, толстобрю хий милиционер, которого мы все прекрасно знали, первым ворвался в дом. Остальные гости, а их вва лилось в дом человек шесть, угрожающе уставились на нас. Только что пистолеты не достали.
— Проверка документов! Всем приготовить доку менты! — неистово орал наш прежде добродушный участковый, так что какой-то товарищ в штатском даже стал его успокаивать.
Собственно, документы проверили только у меня. Несколько пришедших одновременно стали задавать мне вопросы: кто я такой, по какому адре су прописан, где работаю и почему нахожусь здесь, не зарегистрировавшись, как положено, в местных органах. Впервые попав в такую историю, я не знал, что и отвечать. Но еще больше я испугался, что дру зья заметят мою трусость.
Неожиданно меня выручил тот же участковый. Он снова заорал, но теперь уже выдал кое-что по хлеще.
— Где подпольная типография?! Признавайтесь! Отвечать! Мы всё знаем! Скрывать бесполезно!
Он ревел, как пожарная сирена, а его физионо мия на наших глазах становилась багрово-красной.
Вначале мы лишь изумленно смотрели на него и ничего не могли понять. Какая типография? Что мы скрываем? Но потом до меня и до отца Рафаила
стало доходить, что причина всего — наша болтовня среди знакомых, а может быть, и по телефону о той самой пресловутой типографии.
Громогласный милиционер не замедлил под твердить эти догадки.
— Мы всё знаем!.. У вас типография. В подполь ном ските. Всем не двигаться! На выход!.. Я сказал, на выход! С вещами! Показывать дорогу! Ты здесь хозяин! — он ткнул в грудь отца Никиту. — Вперед! Показываешь дорогу!
— Никуда он не пойдет, — прервал эти вопли отец Рафаил. — И никто из нас не пойдет.
— Что-о?! — снова взревел страж порядка.
— И нашу типографию мы вам тоже показывать не будем! — добавил отец Рафаил.
Он словно между прочим сказал о типографии как о реально существующей. Я сразу понял, что это не просто так.
Еще минут двадцать незваные гости то требова ли, то уговаривали нас во всем признаться, отвести их в скит и показать наборные станки. Но мы, ко- сясь на отца Рафаила, упрямо молчали.
Наконец вся незваная компания удалилась во двор посовещаться. А вернувшись, они объяви ли, что найдут типографию и без нас. Только по требовали объяснить, как до этого скита побыстрее добраться. Неожиданно отец Рафаил сам стал объ яснять им дорогу. Он безжалостно направлял сыщи ков по самому далекому и тяжелому пути — километ ров пятнадцать по топям и по лесу.
Было начало ноября. Болота в окрестностях по крылись тонким ледком. Воодушевленные гости вышли вон и направились в свой скорбный путь.
Все же я спросил отца Рафаила:
— А вдруг они потонут в болотах?
— Потонуть они не потонут, — отвечал тот. — Зато будут друг друга героически спасать.
Было часов восемь утра. Мы напились чаю, накололи дров бабке, прихожанке отца Никиты. Прибрали в храме. Затянул долгий моросящий дождь. Но мы загодя успели погулять, а под дож дичек пообедали, не спеша размышляя, как там наши шерлоки холмсы разыскивают типографию. Только к семи часам вечера, когда уже опустились промозглые сумерки, а мы уютно сидели за само варом, в доме вновь появились утренние посети тели. Но что у них был за вид! Мокрые с головы до ног, промерзшие, измученные, они выглядели так жалко, что мы чуть не поперхнулись горячим чаем.
— Где же типография? — жалобно, безо всякой на дежды спросил один из штатских.
— Какая типография? — прихлебывая чаек, поин тересовался отец Рафаил.
— Подпольная... — все больше осознавая глупость собственных слов, уточнил штатский.
— Ах, подпольная!.. Так вы ее в скиту не нашли?
— Понятно... — тоскливо сказал штатский. — Дай те хоть чаю согреться!
— В сельсовете попьете, — отвечал добрый отец Рафаил.
— Понятно...— повторил штатский и понуро вздохнул. На прощание он устало сказал отцу Рафа илу:— Смотри, как бы не пожалеть потом!
Штатский не обманул, исполнил угрозу. Через неделю отца Рафаила перевели на новый приход. А еще через два месяца — на другой. Но отцу Рафаи лу к этому было не привыкать.
* * *
В нашей семье никогда не было машины, поэто му, рассекая с от цом Рафаилом на черном «За порожце» псков ские просторы, я думал, что его стиль вождения совершенно нормален.
Лишь зна чительно позже я стал догадываться, что это не совсем так. Впрочем, водителем отец Рафаил был прекрасным: в Чисто поле он не только занимался велосипедным спор том, но и участвовал в областных авторалли.
Отец Рафаил тормозил только останавливая ма шину. Во всех остальных случаях он устремлялся вперед. Тормозами же он старался не пользоваться, чтобы, по его словам, не изнашивались колодки. Или он мог на полном ходу вдруг заняться ремон том руля, снять баранку и начать копаться в рулевой штанге. И только в последний момент нацепить ру левое колесо и сделать поворот. Я к такой езде при вык, но другим пассажирам сразу становилось жут ко до немого окоченения.
Как-то мы направлялись с отцом Рафаилом во Псков. Километрах в семидесяти от города нам попался батюшка, голосовавший у обочины. Это был наш знакомый, отец Георгий, питерский
художник, ставший священником и уехавший на приход в Псковскую епархию. Я перебрался на заднее сиденье, а отец Георгий сел рядом с отцом Рафаилом. И мы помчались.
Отец Георгий сразу вцепился в подлокотники и напряженно уставился перед собой. А мы, поняв, что собеседник не склонен поддерживать разговор, болтали о своих проблемах. Через некоторое время отец Рафаил стал ворчать, что машину ведет в сторо ну, — снова какие-то неполадки с рулем. На прямом участке пути он, по своему обыкновению, не сни жая скорости, снял рулевое колесо и засунул голову в рулевую колонку, поглядывая на дорогу. При этом он, по привычке, клял советскую власть за то, что она не может сделать нормальную машину.
Мы приближались к повороту, и я предупре дил об этом отца Рафаила. Он взглянул на дорогу, еще что-то подкорректировал в рулевом управле нии и наконец начал надевать руль. Но тот никак не вставал на свое место...
— Батюшка, уже близко, — заметил я, имея в виду, что без руля мы повернуть не сможем.
Отец Рафаил заторопился, но скорости не снижал. В последний момент он все же успел надеть руль, рез ко повернул, и мы благополучно миновали опасный участок. Еще немного поругав нашу отечественную автопромышленность, мы перешли к какой-то дру гой, не менее захватывающей теме. И уже забыли о произошедшем, как вдруг с переднего сиденья раз дался нечеловеческий вопль отца Георгия:
— Останови!!! Останови!!!
От этого страшного крика отец Рафаил настоль ко перепугался, что разом принес в жертву все свои принципы и нажал на тормоза.
— Что с вами, батюшка?! — в один голос испуган но спросили мы с отцом Рафаилом.
Вместо ответа отец Георгий выскочил из ма шины. Оказавшись на дороге, он просунул голову в дверь и прокричал:
— Никогда! Ты слышишь? Нкогда я больше не сяду в твою машину!
Тут мы стали понимать, что все время от начала манипуляций с рулем отец Георгий просто находил ся в полуобморочном состоянии. Мы принялись просить у него прощения, обещали ехать дальше тихо и аккуратно, но отец Георгий решительно от казался возвращаться в черный «Запорожец». Он отошел подальше и стал голосовать проезжающим автомобилям, время от времени сверкая на нас гла зами.
* * *
При всем, можно даже признать, хулиганстве отца Рафаила, все отмечали не только удивитель ную действенность его молитв, но и силу его свя щеннического благословения. Однажды я с ним поссорился. Сейчас даже не припомню, по како му поводу, но надулся изрядно. Мы были на пре стольном празднике Успения в Печорах, но я так рассердился, что решил уехать в Москву, не дожи даясь службы Погребения Плащаницы Пресвятой Богородицы, которая совершается в монастыре на третий день после Успения. Перед отъездом я, всячески изображая равнодушие и независимость, все-таки подошел взять у отца Рафаила благослове ние в путь.
— Как же вы, Георгий Александрович, дерзае те уехать с похорон Божией Матери? — поразился он. — Ни за что вас не благословлю! Вот помолитесь сегодня вечером на погребении, после этого и уез жайте.
— Ах так?! — возмутился я. — Ну, как хотите! И во обще, главный праздник, Успение, уже прошел. А благословение я спокойно возьму у кого-нибудь из монастырских батюшек.
Сказав это, я развернулся и направился прочь. Но, на беду, так и не встретил ни одного священни ка. Все готовились к долгой вечерней службе или были где-то на послушаниях. Времени до поезда оставалось немного, и, махнув рукой, я поспешил к автобусу. На автовокзале меня ждало еще одно искушение: билетов до Пскова не было. Но и это меня не остановило. Я упросил кассиршу, и она наконец отыскала мне билет на самый неудобный рейс: автобус хотя по расписанию и поспевал к мо ему поезду, но до Пскова делал длинный крюк че рез окрестные деревни. Я уселся в первом ряду у окошка, и вскоре передо мной замелькали мо крые от дождя деревянные дома и печальные се верные пашни.
Настроение было скверное. Хуже не придума ешь. На сердце лежала тяжесть от ссоры с отцом Рафаилом, которого я все-таки очень любил. И еще, конечно, совесть обличала, что я взял да и уехал с Погребения Плащаницы. И благословения на до рогу так и не взял... «До чего я дожил!» — пронеслось у меня в голове, пока мы тряслись в еле тащившемся допотопном автобусе.
Тем временем, совершив объездной путь по окрестным селам, автобус выехал на псков скую дорогу и побежал резвее. На шоссе прямо под моим окном нас начал обгонять красный «Жигуленок». Я следил за ним рассеянным взгля дом и видел, как он припустил, но после обгона вдруг резко вывернул вправо и вдруг оказался под колесами нашего «Икаруса». Раздался прон зительный скрежет металла, завизжали тормоза. Пассажиров бросило вперед. Все закричали... А громче всех закричал я, мгновенно потрясен ный страшной догадкой:
— Это из-за меня-я!!!
Может, это глупо и смешно, но я, когда вспо минаю эту давнюю историю, до сих пор уверен, что случившееся произошло по моим грехам, из- за моего упрямства и непослушания. А тогда, в об щей панике, на мой крик никто не обратил вни мания.
Автобус еще несколько метров протащил маши ну перед собой по асфальту и остановился. Наш водитель открыл двери и бросился к раздавлен ному автомобилю. Автобус буквально нависал над грудой измятого «Жигуленка». За водителем вы бежали пассажиры. От ужаса все замерли на мес те перед искореженным «Жигуленком». Вдруг его дверь, скрипя, приоткрылась и оттуда выскочил огромный черный ньюфаундленд. Пес пронзи тельно заскулил и сразу дал стрекача по шоссе. Я в жизни не видел, чтобы у собаки, даже когда она очень испугана, был так поджат хвост — под самое горло. Вслед за ньюфаундлендом из машины по казалась девочка лет двенадцати. Слава Богу, она была совершенно цела! Девчонка закричала вслед убегающей собаке: «Принц! Принц! Ко мне!» — и помчалась за псом.
Наш водитель помог выйти шоферу. Больше в машине никого не оказалось. У мужчины с виду тоже серьезных повреждений не было — его толь ко трясло после аварии, а на лице алели свежие ссадины. «Жигуленок» бедняги был безнадежно изуродован.
Вышедшие из автобуса пассажиры, поняв, что все живы и здоровы, облегченно переговаривались. Но я вдруг еще больше разозлился на свою судьбу. Вместе с десятком моих спутников я принялся голо совать встречным автомобилям в надежде доехать до Пскова. Меня прямо-таки заклинило от упрям ства: все равно будет по-моему! Я уеду в Москву во что бы то ни стало!
Так я голосовал и прыгал на шоссе минут пятнад цать, но никто из водителей не остановился, видя, что желающих добраться до Пскова у нашего ав тобуса скопилось слишком много. В конце концов я взглянул на часы и понял, что не успеваю на поезд ни при каких обстоятельствах.
А через несколько минут рядом с местом аварии остановился рейсовый автобус, шедший из Пско ва, и водитель предложил желающим доехать до Печор. Ничего другого не оставалось, и скоро я был доставлен туда, откуда недавно так постыдно бежал.
В монастыре уже шла служба Погребения Пла щаницы Божией Матери. По традиции, это проис ходило под открытым небом на площади у Михай ловского собора. Я разыскал отца Рафаила. Увидев меня, он ничуть не удивился.
— А, Георгий Александрович, это вы!
— Простите, батюшка! — сказал я.
— После службы поедем в гости к Старчишке?
Я кивнул, встал рядом, и больше мы от молитвы не отвлекались.
Как-то, когда я был уже на послушании в Изда тельском отделе, митрополит Питирим попросил меня отвезти в Псково-Печерский монастырь его родных — сестру, ее дочь и двух своих внучатых племянниц. Сестра митрополита Ольга Владими ровна была замечательным архитектором, ее дочь тоже занималась архитектурой, а девочки оканчи вали школу. Все они, конечно, были глубоко цер ковными людьми, но общались в основном с мо сковскими священниками и архиереями и никогда ничего подобного Печорам не видели.
Полные впечатлений после монастыря и встреч с отцом Иоанном, они возвращались в Москву. В по езде я так много рассказывал им о наших приклю чениях с отцом Рафаилом и с отцом Никитой, что, когда мы приблизились к Порхову, где как раз тог да служил отец Рафаил, мои спутницы сказали, что с удовольствием повидали бы таких удивительных батюшек. Я отвечал, что от отца Рафаила и отца Никиты всего можно ожидать и кто знает, может, мы и сейчас с ними встретимся. Дамы с недовери ем отнеслись к моим словам, а я на всякий случай вышел в коридор — посмотреть: а вдруг мои друзья и вправду объявятся на вокзале?
И это «вдруг», конечно, произошло! Стоянка в Порхове была всего две минуты. Когда состав уже тронулся, на перрон вылетели отец Рафаил и отец Никита и помчались за уходящим поездом. Я закри чал им, замахал руками, и они благополучно запрыг нули на подножку нашего вагона.
Оказалось, они собрались в Москву за запчастя ми к автомобилю, и у них на двоих был только один билет в плацкарте. Зато у меня как раз оказался лиш ний билет, поскольку мне предоставили целое купе.
Когда я торжествующе предстал перед моими спутницами вместе с двумя монахами, они не мог ли поверить, что перед ними те самые отец Ра фаил и отец Никита. Дамы пригласили батюшек
к столу, выложили все свои дорожные припасы и заказали чай.
Взявшись за подстаканник, отец Рафаил почув ствовал себя в своей тарелке. Дамы забросали его вопросами. Между прочим спросили и о трудностях жизни на отдаленных приходах в псковских лесах.
— В деревне у отца Никиты медведи иногда захо дят прямо на крыльцо храма! — поведал отец Рафа ил, прихлебывая чай.
— Неужели прямо на крыльцо? — поразились дамы, с уважением посмотрев на за стенчивого отца Никиту.
Тот, как всегда немного заика ясь, честно ответил:
— Лет пять тому назад на крыльцо моего храма действительно забежал заяц. С тех пор в расска зах отца Рафаила он постепенно превращался сначала в лису, потом в волка, а вот сегодня стал медведем.
— Действи тельно, самые опасные зве ри — это мед ведь и кабан,— не обращая внимания, про должал отец Рафаил.—
Ведь только кажется, что кабан — такая свинка, копается в земле да похрюкивает. А медведь — эдакий плюше вый мишка. На самом деле все обстоит совсем не так. Медведь — страшный, хитрый, беспощадный зверю га! Кидается на человека и мгновенно сдирает с него скальп. А потом всего ломает и иногда даже отрывает голову!
От столь живописной картины дамам стало не по себе. Отец Рафаил, по-видимому, заметил это и решил их ободрить.
— Но есть один способ защититься от медведя.
— Что же это за способ?! — воскликнула сестра митрополита Ольга Владимировна с такой надеж дой в голосе, как будто ей завтра предстояло отправ ляться в леса, кишащие голодными медведями.
Отец Рафаил не заставил себя упрашивать и до верительно поведал ей:
— Как только вы встретите медведя, надо сразу остановиться и ждать. Если он не голоден, то про сто поворчит-поворчит и отойдет.
— А если голоден?!
— Это хуже... Тогда вам придется бежать изо всех сил!
— Бежать?.. Но куда?
— Куда глаза глядят! Но надо, конечно, понимать, что медведь бросится за вами.
— И что же делать? — в отчаянии воскликнули дамы.
— Есть только один путь. Надо быстро выбрать дерево повыше и не раздумывая лезть на него!
Дамы во все глаза глядели на отца Рафаила и слушали затаив дыхание. Было видно — они живо представляют, как карабкаются по стволу, спасаясь от голодного зверя. Отец Рафаил не успокаивался.
— Но медведь сразу полезет за вами! — предупре дил он.
— Что же тогда делать?!
— У вас останется единственный способ спастись. Поднявшись повыше, надо снять с себя телогрейку и швырнуть ее прямо в медведя! Медведь не поймет, что это телогрейка, он подумает, что это вы сами. Вцепится в нее всеми четырьмя лапами и, конечно, отпустит ствол. И тут-то сорвется вниз! Грохнется всей тушей о землю и сломает себе шейные позвон ки! Тогда вы можете не торопясь спускаться на зем лю и ставить свой сапог на его толстое брюхо.
От столь счастливого исхода все радостно заулы бались.
Но отец Рафаил не дал слушателям расслабиться.
— Еще опаснее встретить на своем пути дико го кабана! — продолжал он, и улыбка сразу сошла с лиц его слушательниц. — Кабан — это такой страш ный механизм из стальных мышц и лезвий-клыков. Если он накинется на человека, то обязательно со жрет его полностью, до последнего клочка одеж ды. Даже землю, на которую капнул человеческий жир, тоже сожрет! Был человек во Вселенной — и нет его... Но все же есть способ спастись и от ка бана.
— Что же это за способ?! — взмолились москов ские путешественницы.
Отец Рафаил покровительственно оглядел нас всех и, как учитель в школе, задал вопрос:
— В лесу вы встретили дикого кабана. Что вам надо делать?
— Бежать от него изо всех сил! — дружно ответи ли дамы. И тут же со страхом прошептали: — Но ка бан, наверное, побежит за нами?..
— Правильно! — похвалил отец Рафаил. — И что вы делаете потом?
— Видим подходящее дерево и залезаем на него?
— Точно!
— И кабан лезет за нами?
— Нет! — утешил своих спутниц отец Рафаил.— Кабаны по деревьям не лазают.
— Какое счастье! — от души обрадовались дамы.
Но они явно поторопились.
— Кабаны по деревьям не лазают,— настави тельно повторил отец Рафаил. — Но и добычу свою никогда не бросят. Кабан достанет вас по-другому. Он начнет подкапывать корень дерева, на котором вы сидите. Он будет неистово рыть землю, не есть и не пить, пока дерево не рухнет.
— Что же делать?! — в полном отчаянии вскрича ли дамы.
Но отец Рафаил их успокоил.
— Есть выход. Единственный. Нужно выбрать самую толстую ветку на вашем дереве и отползти по ней как можно дальше от ствола. Кабан — живот ное страшно сильное. Но и ужасно тупое. Он будет копать только прямо под своей добычей, то есть под вами. Он будет вгрызаться в землю день и ночь. Два дня, три! Может быть, четыре. Вам нужно лишь про держаться на своей ветке. А через четыре дня кабан выкопает громадный котлован и от изнеможения сдохнет в нем. Вот тогда-то вам останется только осторожно доползти назад до ствола и спуститься на землю.
Через много лет, встречаясь с этим дамами, мы вспоминали о той поездке и о нескольких часах, проведенных ими с отцом Рафаилом, как о чем- то необычайно светлом и радостном.
Хотя умные женщины прекрасно понимали, что деревенский батюшка над ними весело и беззлобно подшутил.
Потом я встретил отца Рафаила мельком в Мо скве. Он был как-то непривычно сосредоточен и да лек. А потом его не стало.
Поп на «Мерседесе» разбился! Поп на «Мерседесе» разбился! — кричали мальчишки, пробегая под окнами дома отца Рафаила.
Мы сидели в его комнате и знали, что это — правда.
Многому учит таинство смерти. Многому учат и те обстоятельства, при которых это таинство соверши лось. Смерть отца Рафаила тоже немалому научила нас. В конце концов, это было вполне в его стиле: как священник отец Рафаил если и учил, то по ходу дела, без лишних назиданий и ненавязчиво.
Думаю, он предчувствовал скорую смерть: за год до того, как все произошло, отец Рафаил взял из церковной лавки и повесил над своей кроватью погребальное покрывало. И с тех пор стал как-то серьезнее, молчаливее. Мы все это заметили. Хотя поток людей в его домик в городке Порхове, где он служил последние три года, не только не сократил ся, но заметно увеличился. До такой степени, что один знакомый священник, зайдя к нему, даже про ворчал:
— Что у тебя творится? Кошки, девки!
Действительно, и тех и других в доме отца Рафа ила было полным-полно. Впрочем, как и молодых людей со своими духовными и житейскими пробле мами. Как и приезжавших из Москвы семейных пар, у которых дело дошло почти до развода. В общем, в этом доме можно было встретить кого угодно. Мы уже привыкли, что отец Рафаил с легкостью, без всякого труда общается с каждым. И каждый ревни во считал, что у него с батюшкой свои — единствен ные и совершенно особые взаимоотношения.
Вообще отношение наших благочестивых прихо жан к своим любимым священникам можно охаракте ризовать лишь одним словом — «беспощадное». Отец Рафаил испытал это на себе сполна. Но воспринимал он такое положение вещей совершенно спокойно. Он и сам в свое время докучал старцам, особенно отцу Иоанну, и считал это правильным и весьма по лезным для спасения души. «А для чего еще существу ют на свете старцы и священники?» — говорил он.
Только поздно вечером отец Рафаил запирался в своей «кельи» — огороженном досками крохотном закутке, куда никому не позволялось входить, — и в из неможении падал на кровать. А отлежавшись, почти до рассвета молился и исполнял монашеское правило.
Что же касается «кошек и девок», как выразился тот батюшка, котов он и вправду немало развел в сво ем доме, хотя их и не баловал. Сидя на колченогом стуле, он поглаживал ногой свою любимицу, объявив шуюся после мартовских прогулок, и приговаривал:
— Ты, блудница, опять нагулялась.
И за нее отвечал:
— Нет, это ты — монах, это у тебя — обеты. А я — тварь безгрешная.
А насчет девиц надо честно сказать, что даже в монашескую пору они в отца Рафаила то и дело влюблялись не на шутку. Не говоря уже о том вре мени, когда он еще до монастыря жил в Чистополе. Тогда у него от девчонок просто отбою не было. Мир очень не хотел отпускать Бориса Огородни кова. В юности отец Рафаил очень любил гонять на мотоцикле. Однажды, когда он уже узнал Бога, какая-то девчушка настолько одолела его своими чувствами, что он посадил ее с собой на мотоцикл, разогнался и, на полном ходу повернувшись к ней лицом, предложил:
— Вот теперь давай целоваться!
— Дурак!!! — закричала девушка. И сразу его раз любила.
Сам же отец Рафаил так уверовал в Бога, так по любил Его, что сердце его переполнилось и больше не могло впустить в себя никого. Отец Рафаил был настоящий монах. Хотя и большой хулиган. А за влю бленных в него девчонок переживал больше их самих.
Нет, не этого рода слабости явились для отца Ра фаила главным искушением. Таким искушением ста ла для него, казалось бы, полная ерунда, нелепость, совершенно несерьезное пристрастие.
Есть такой закон в духовной жизни: монаху нельзя ничего очень сильно желать, кроме Бога. Ни в коем случае. Не имеет значения, чего именно — архиерейства, учености, здоровья, какой-нибудь материальной вещи. Или даже старчества, духов ных дарований. Все придет, если будет на то воля Божия. Отец Рафаил, конечно, об этом прекрасно знал. Но все же у него была страстная мечта.
Его смирение касалось всего, кроме, как ни стран но, как ни смешно это произнести... автомобиля.
Здесь он ничего не мог с собой поделать. Он носил ся на своем черном «Запорожце» по псковским до рогам с таким упоением, что, наверное, испытывал какое-то особое ощущение свободы. Отец Иоанн, встречая его, всякий раз предупреждал:
— Будь осторожен! Не увлекайся своей машиной.
Отец Рафаил на это только кряхтел да смущенно похихикивал. Но все продолжалось по-прежнему. Наконец, когда он прямо-таки загорелся мечтой во что бы то ни стало заполучить иномарку, ба тюшка заволновался всерьез. Он категорически воспротивился подобному желанию своего духов ного сына и долго убеждал отца Рафаила отказать ся от своей затеи. Батюшка говорил, что если уж и покупать новый автомобиль вместо старой разва люхи, то довольствоваться следует самой простой машиной.
Но отец Рафаил ухищренно истолковал слова ду ховника по-своему. Он горячо доказывал и нам, и са мому себе, что, приобретая иномарку, он как раз послушно и абсолютно буквально исполняет дан ное ему благословение: хочет завести себе именно машину. Всего лишь машину. Самую обычную. А со ветские средства передвижения никакой разумный человек автомобилем не назовет. Это так, в лучшем случае усовершенствованная большевистская та чанка, механическая телега.
Если человек чего-то очень настойчиво хочет, причем во вред себе, Господь долго и терпеливо, через людей и новые обстоятельства жизни, отво дит его от ненужной, пагубной цели. Но, когда мы неуклонно упорствуем, Господь отходит и попу скает свершиться тому, что выбирает наша слепая и немощная свобода.
Однажды этот духовный закон начал действо вать и в жизни отца Рафаила.
Как-то он очень помог одному человеку в реше нии его семейных проблем. Здорово помог — со хранил семью. В благодарность тот, не помню точно — подарил или продал отцу Рафаилу за симво лическую сумму свой старый «Мерседес».
Машина была ярко-красного цвета. Но все равно отец Рафаил был от этого подарка в полном востор ге. Мы не преминули напомнить счастливому обла дателю иномарки недавние времена, когда он горя чо уверял, что ни за что на свете не станет ездить на автомобиле расцветки коммунистического флага. На это отец Рафаил даже с некоторым высокомери ем разъяснил, что мы ничего не понимаем: его новая машина окрашена в идеальный пасхальный цвет...
Господь на целый год отвел беду. Отец Рафаил никогда не был скрягой. По первой же просьбе он отдал «Мерседес» на неделю — попользоваться на шему общему другу Коле Филатову. За несколько дней тот угробил машину, даже умудрился намерт во заклинить мотор. Понадобился длительный и очень дорогостоящий ремонт. Но и это не оста новило отца Рафаила.
Почти год, пока в какой-то московской коопе ративной мастерской возились с этой злосчастной машиной, отец Рафаил в поте лица бегал по требам, занимал деньги... С болью мы смотрели на все это, но ничего поделать не могли. Думали: ладно, обой дется, получит он свой автомобиль, наиграется и снова вернется к нам — прежний отец Рафаил.
Наконец его мечта сбылась. В московской ма стерской сделали именно ту машину, о которой он мечтал. Перебрали двигатель. Поста вили новые колеса. Даже перекраси ли кузов в черный — монашеский цвет. Наконец отец Рафаил достал гдето «родные» мерседесов ские стеклоочистители...
Ранним утром 18 ноября 1988 года он сел в машину своей мечты. Помчался к себе на приход и разбился на че тыреста пятнадцатом киломе тре Ленинградского шоссе под Новгородом.
Хоронили отца Рафаила, как и положено, через три дня. Был день его именин — празд ник Архистратига Михаила и всех Ангелов и Архангелов. Отец Рафаил не раз говорил:
«Только бы умереть, не отпав от Церкви! Величай шее счастье каждому православному христианину, если он умрет, оставаясь в Церкви. За него будет совершаться литургия. Церковь имеет величайшую силу изымать грешников даже со дна ада».
На его похороны съехалось множество потря сенных и потерянных от неожиданного горя людей. Отец Иоанн, к которому обратились духовные дети отца Рафаила с недоуменным вопросом, почему все так произошло, ответил в письме: «Путь странствия отца Рафаила кончился. Но у Господа нет мертвых, у Господа все живы. И Он один знает, когда и кого позвать из жизни сей».
Незадолго до того страшного дня отец Рафаил приходил к отцу Иоанну: домишко, в котором он ютился в Порхове, давно обвет шал, и отец Рафаил испрашивал благословения — искать ли ему обмен или придется покупать новый дом?
Отец Иоанн устало отве тил ему:
— Покупай или меняйся — все равно... Только выбирай домик напротив алтаря.
Отец Рафаил, конечно, чувствовал угрызения сове сти, что не слушает батюшку в вопросе про автомобиль.
Он тогда послушно обошел все соседние с порховским храмом дома. Но никто их продавать не собирался.
Когда вскоре отец Рафаил разбился и встал вопрос о его похоронах, все были уверены, что его, как постриженника Псково-Пе черского монастыря, похоронят в пещерах.
Но ар хиепископ Владимир, к тому времени сменивший старого митрополита Иоанна на Псковской кафе дре, благословил хоронить отца Рафаила на месте его последнего служения, у храма в Порхове. Там его и положили — прямо напротив алтаря.
* * *
Спустя десять дет после гибели отца Рафаила умер отец Никита. Он больше всех переживал по терю своего друга. Бесноватый Илья Данилович принял монашеский постриг в нашем Сретенском монастыре с именем Исаия. Он отошел ко Господу четыре года назад. Веселый сиделец дьякон Виктор дождался исполнения своего сокровенного жела ния — быть постриженным в монашество. Это про изошло тоже у нас в Сретенском монастыре, и те перь он — иеромонах Нил, священник на далеком псковском приходе в деревне Хохловы Горки. Отец Роман, некогда инок Александр, уже много лет жи вет затворником в скиту отца Досифея, среди псков ских болот. Недавно мы издали еще одну книжку его замечательных стихов.
Я назвал эту последнюю главу «Несвятые святые». Хотя мои друзья — обычные люди. Таких много в на шей Церкви. Конечно, они весьма далеки от канони зации. Об этом нет даже и речи. Но вот в конце Бо жественной литургии, когда великое Таинство уже свершилось и Святые Дары стоят в алтаре на пре столе, священник возглашает: «Святая святым!»
Это означает, что Телом и Кровью Христовыми будут сейчас причащаться святые люди. Кто они? Это те, кто находится сейчас в храме, священники и миряне, с верой пришедшие сюда и ждущие при чащения. Потому что они — верные и стремящиеся к Богу христиане. Оказывается, несмотря на все свои немощи и грехи, люди, составляющие земную Церковь, для Бога — святые.
В нашей маленькой компании отец Рафаил был, безусловно, старшим. И даже не потому, что свя щенником он к тому времени был уже лет семь, а это казалось нам тогда огромным сроком. Глав ное заключалось в том, что мы видели в нем удивительный пример живой веры. Эту духовную силу не спутаешь ни с чем, какими бы чудачествами или слабостями не был порой отягощен человек, такую веру обретший.
За что мы все так любили отца Рафаила? И ху лиганом он был, и проповедь путно сказать не мог, и со своей машиной зачастую возился больше, чем с нами. А вот не стало его, и как тоскует о нем душа! Больше двадцати лет прошло после его смерти.
* * *
В часы, когда тягучее уныние подкрадывается и хочет заполнить душу, когда то же проис ходит с близкими мне людьми, я вспоминаю события, связанные с чудным Промыслом Божиим. Один подвижник как-то сказал, что всякий право славный христианин может поведать свое Еванге лие, свою Радостную Весть о встрече с Богом. Ко нечно, никто не сравнивает такие свидетельства с книгами апостолов, своими глазами видевших Сына Божия, жившего на земле. И всё же мы, хоть и не мощные, грешные, но Его ученики, и нет на свете ничего более прекрасного, чем созерцание пораз ительных действий Промысла Спасителя о нашем мире.
Эти истории я рассказывал братии Сретенского монастыря, потом — своим студентам, очень мно гие — на проповедях. Я благодарен всем моим слу шателям, которые и подвигли меня на написание этой книжки.
Особо хотелось бы попросить прощения у чи тателей за то, что в книге пришлось говорить и о себе самом. Но без этого документальных рассказов от первого лица не бывает. Как писал батюшка ар химандрит Иоанн (Крестьянкин): «Мои разрознен ные эпизодические повествования не были расска зы обо мне, но иллюстрации некоторых жизненных ситуаций. Теперь же, когда это лоскутное одеяло сложилось и я переписал, перелистал, возвращаясь в прошлое, я сам умилился, узрев богатство милости Божией...»
Архимандрит Тихон
(Шевкунов)
«Несвятые святые»
и другие рассказы
ОТВЕТСТВЕННЫЙ ЗА ВЫПУСК Владимир Кузнецов
РЕДАКТОРЫ Елена Ямпольская, Татьяна Соколова
МАКЕТ, ВЕРСТКА иеромонах Матфей (Самохин)
КОРРЕКТОРЫ Лариса Пруткова, Ольга Грецова,
Надежда Нечаева
ТЕХНОЛОГ Михаил Мыскин
ФОТОГРАФИИ Анатолия Заболоцкого,
Анатолия Горяинова,
архимандрита Тихона (Шевкунова)
Подписано в печать 01.08.2011
Формат 84x108 1/32 Бумага офсетная. Уел. печ. л. 33,6
Гарнитура NewBaskervilleC. Печать офсетная.
Тираж 60 000 экз. Зак. № 1111830
ЗАО «ОЛМА Медиа Групп»
Адрес издательства:
129085, г. Москва, Звездный бульвар, д. 21, стр. 3, пом. I, комн. 5
Почтовый адрес: 143421, Московская область, Красногорский район, 26 км автодороги «Балтия», Бизнес-парк «Рига Лэнд», стр. 3
Интернет-сайт: www.olmamedia.ru
Издательство Сретенского монастыря
Адрес издательства: 107031, Москва, Б. Лубянка, 19
Интернет-магазин: www.sretenie.com
Книжная торговля Сретенского монастыря: (495) 628-8210
Отпечатано в полном соответствии с качеством
предоставленного электронного оригинал-макета
в ОАО «Ярославский полиграфкомбинат»
150049, Ярославль, ул. Свободы, 97
Клобук - монашеский головной убор
Наместник- духовное лицо, поставленное архиереем для управления монастырем.
Благочинный - монах, ответственный за порядок в монастыре.
Владыка - обращение к архиерею.
Архимандрит, игумен, иеромонах, иеродиакон - чины священнослужителей в монастырях.
Эконом- монах,ответственный за хозяйственную жизнь монастыря
Келарь- монах, ответственный за трапезу и монастырские припасы.
Копт- представитель древнего народа, живущего в Египте.
Преосвященнейший- титул архиерея.