Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
1) Сол Беллоу Герцог 1964
с Рамоной - finds himself running away from commitment
Herzog spends much of his time mentally writing letters he never sends. These letters are aimed at friends, family members, and famous figures. The recipients may be dead, and Herzog has often never met these people. The one common thread is that Herzog is always expressing disappointment, either his own in the failings of others or their words, or apologizing for the way he has disappointed others
The novel opens with Herzog in his house in Ludeyville, a town in the Berkshires in western Massachusetts. He is contemplating returning to New York to see Ramona, but instead flees to Martha's Vineyard to visit some friends. He arrives at their house, but writes a note – this one an actual note – saying that he has to leave: "Not able to stand kindness at this time. Feeling, heart, everything in strange condition. Unfinished business."
He heads to New York to start trying to finish that business, including regaining custody of his daughter, Junie. He heads to the courthouse to meet his lawyer to discuss his plans, and ends up witnessing a series of tragicomic court hearings, including one where a woman is charged with beating her three-year-old to death by flinging him against a wall. Moses, already distraught after receiving a letter from Junie's babysitter about an incident where Valentine locked Junie in the car while he and Madeleine argued inside the house, heads to Chicago. He goes to his stepmother's house and picks up an antique pistol with two bullets in it, forming a vague plan of killing Madeleine and Valentine and running off with Junie. The plan goes awry when he sees Valentine giving Junie a bath and realizes that Junie is in no danger. The next day, after taking his daughter to the aquarium, Herzog is in a car accident and ends up charged with possession of a loaded weapon. His brother, the rational Will, picks him up and tries to get him back on his feet. Herzog heads to Ludeyville, where his brother meets him and tries to convince him to check himself into an institution. But Herzog, who had previously considered doing just that, is now coming to terms with his life. Ramona comes up to join him for a night – much to Will's surprise – and Herzog begins making plans to fix up the house, which, like his life, needs repair but is still structurally sound. Herzog closes by saying that he doesn't need to write any more letters.
КРАТКОЕ 47-летний профессор истории и литературы Мозес Герцог писал письма, писал решительно всем на свете — людям лично знакомым и незнакомым, живым и покойникам, родственникам бывшим и сущим, мыслителям и президентам, издателям и собратьям по цеху, церковным деятелям и так, никому конкретно, а то, бывало, и самому себе или Господу Богу. Среди его адресатов из числа личностей широко известных значились Спиноза, Эйзенхауэр, Ницше, Розанов, Хайдеггер… Причем на одном клочке бумаги находилось место и полемике с Ницше о природе дионисийского начала, и нежным словам, обращенным к оставленной подруге, и адресованному президенту Панамы совету бороться с засильем крыс в стране с помощью противозачаточных средств.
Иные объясняли эту странность Герцога тем, что старина, судя по всему, двинулся рассудком, — и были неправы. Просто ему слишком дорого обошелся второй развод: и сам факт, и сопутствовавшие ему вполне омерзительные обстоятельства окончательно выбили у Герцога почву из-под ног. Почва эта самая — как он понял, здраво поразмыслив, а время для здравого размышления, как и соответствующее расположение духа, вдруг появилось, когда прервалось привычное течение семейно-академического существования, — и без того давно уже не была незыблемой: разменян шестой десяток; два поначалу счастливых, но распавшихся брака — от каждого по ребенку; какие-то еще женщины, как и жены, присвоившие себе не худшие частицы его души; приятели, за редкими исключениями оказавшиеся либо предателями, либо скучными кретинами; академическая карьера, блестяще начавшаяся — диссертацию Мозеса Герцога «Романтизм и христианство» перевели на ряд языков, — но постепенно угасшая под грудой исписанной бумаги, которой так и не суждено было превратиться в книгу, дающую ответы на насущнейшие для западного человека вопросы.
Пожалуй что, Герцог писал свои письма именно с целью снова встать на мало—мальски твердую почву — они служили ему как бы ниточками, протянутыми во всевозможных направлениях к разным эпохам, идеям, социальным институтам, людям… Своим натяжением эти ниточки более или менее фиксировали, определяли положение Герцога в мироздании, утверждали его, Мозеса Герцога, личность перед лицом безудержной энтропии, покушающейся в нашем столетии на духовную, эмоциональную, интеллектуальную, семейную, профессиональную и сексуальную жизнь человеческого индивида,
Отец Мозеса, Иона Исакович Герцог, жил в Петербурге по поддельным документам купца первой гильдии, наводняя российский рынок луком из Египта. Процветал он до тех пор, пока перед самой войной полиция не вывела его на чистую воду; однако процесса папаша Герцог дожидаться не стал и с семьей спешно перебрался в Канаду, где благополучию Герцогов настал конец. Иона пробовал себя в самых разных занятиях — от фермерства до бутлеггерства, — но повсюду его преследовало фатальное невезение. А ведь нужно было-таки кормить семью, платить за жилье, выводить в люди четверых детей — Мозеса, двоих его братьев и сестру. Лишь под конец жизни Иона Герцог как-то встал на ноги и обосновался в Чикаго.
Из мира нищих, по преимуществу еврейских кварталов, где идиш слышался гораздо чаще английского, Мозес проторил себе путь в университет. По окончании университета он слыл — да, собственно, и являлся — многообещающим молодым специалистом. Вскоре женился на Дейзи, которая родила ему сына Марко. Запершись на зиму с молодой женой в деревенской глуши. Герцог окончил свой труд «Романтизм и христианство», произведший почти сенсацию в научных кругах. Но потом с Дейзи не заладилось, они разошлись, и Герцог стал еженедельно мотаться из Филадельфии, где читал свой курс, в Нью-Йорк повидаться с сыном. В Филадельфии тем временем в его жизни образовалась трогательная, нетребовательная, нежная и довольно забавная японка Соно, а немного спустя — Маделин.
Маделин, при своей красноречивой фамилии Понтриттер, была тогда ревностной новообращенной католичкой и специалисткой по истории русской религиозной мысли. Почти с самого начала она устраивала ему прямо в постели слезные сцены на тему того, что она считанные недели как христианка, но из-за него уже не может идти к исповеди. Герцог любил Маделин и потому, преодолев нечеловеческие трудности, добился у Дейзи развода, чтобы жениться на ней; Соно говорила ему, что у Маделин злые, холодные глаза, но Герцог тогда списал ee слова на ревность.
Религиозный пыл Маделин вскоре как-то сошел на нет, Джун она так и не крестила. Герцог же, поддавшись соблазну патриархальности, совершил поступок, о котором потом не раз сожалел: все отцовское наследство, двадцать тысяч, он угробил на покупку и обустройство дома в Людевилле, местечке на западе Массачусетса, не обозначенном даже на карте штата.
Год, проведенный Герцогом и Маделин в деревенском доме, ознаменовался его целеустремленной работой над благоустройством жилища и над книгой, их общими любовными восторгами, но также истериками и приступами злонравия Маделин, которые она объясняла — когда считала необходимым это делать — досадой на то, что по милости Герцога она бездарно тратит лучшие годы жизни в глуши; как она некогда в эту самую глушь стремилась, Маделин как бы и забыла.
Со временем Маделин все чаще стала поговаривать о переезде. В стремлении к большим городам её поддерживал Валентайн Герсбах, сосед Герцогов, диктор местной радиостанции, постоянно твердивший о том, что такая блестящая женщина и многообещающая специалистка должна быть окружена интересными людьми, которые по достоинству оценят её и её таланты. Что правда, то правда. С обществом в Людевилле было туго — круг общения Герцогов ограничивался Герсбахом и его бесцветной тихой женой Фебой. С ними Мозес и Маделин близко приятельствовали, Валентайн же стремился создать образ преданной, горячей дружбы; порой принимая в отношении Герцога покровительственный тон, он тем не менее рабски копировал все то, что ему представлялось в Герцоге благородным.
Маделин удалось настоять на своем, и Герцоги перебрались в Чикаго, захватив с собою Фебу с Валентайном, которому Мозес, используя старые связи, подыскал в городе неплохое место. Когда Герцог арендовал дом, кое-что в нем подремонтировал, устроил еще кое-какие мелочи, Маделин вдруг торжественно объявила ему, что между ними все кончено, она его больше не любит и потому ему лучше уехать куда-нибудь, например в Нью-Йорк, оставив Джун ей. Зная, что если женщина оставляет мужчину, то это всегда окончательно, Герцог не стал ни препираться, ни просить Маделин еще подумать.
Потом уже его поразила нечеловеческая предусмотрительность Маделин: аренда была им оплачена далеко вперед; адвокат исключил всякую возможность оформления опеки Герцога над дочерью, а заодно стал навязывать страховку, по которой в случае смерти или душевного заболевания Герцога Маделин была бы обеспечена до конца дней; врач, также подготовленный Маделин, намекал, что с его, Герцога, мозгами творится неладное.Совершенно разбитый, Герцог уехал из Чикаго, а потом надолго отправился в Европу, где в разных странах читал какие-то лекции, любил каких-то женщин… В Нью-Йорк он возвратился в состоянии худшем, чем уезжал. Здесь-то он и принялся за писание писем.
В Нью-Йорке Герцог как-то стремительно, но вроде бы прочно сошелся с Рамоной, слушавшей его лекции на вечерних курсах. Рамона была обладательницей цветочного магазина и магистерской степени Колумбийского университета по истории искусств. Герцог был более чем доволен этой особой, в жилах которой текла гремучая смесь аргентинской, еврейской, французской и русской кровей: в постели она была профессионалкой в лучшем смысле этого слова, отменно готовила, умная и добрая; слегка смущало только одно — Рамоне было под сорок, следовательно, в глубине души она не прочь была бы обзавестись мужем. Благодаря Рамоне к Герцогу вернулась способность к активным действиям. Он отправился в Чикаго.
Герцог и раньше, случалось, испытывал о связи жены с Герсбахом, но стоило ему как-то высказать их Маделин, она ответила ему убийственными аргументами в том роде, что, мол, как она может спать с человеком, от которого, когда он воспользуется туалетом, вонь стоит на весь дом. Но теперь у Герцога было письмо девушки, подрабатывавшей у Маделин бейбиситером. В нем ясно говорилось, что мало того что Герсбах чуть ли не постоянно живет с Маделин, как-то раз они заперли крошку Джун в машине, чтобы она не мешала им ругаться. Если бы удалось доказать, что блуд творится в доме, где живет его ребенок, девочку почти наверняка отдали бы отцу. Но единственный человек, чьи показания на этот счет оказались бы неопровержимыми, Феба, тупо повторяла Герцогу, что Валентайн каждый вечер приходит домой, а с Маделин почти не общается.
Герцог же своими глазами видел, подкравшись к дому, как Герсбах купал Джун. У него был с собой револьвер, который он взял из отцовского стола вместе с кипой царских рублей, предназначенных в подарок сыну, — после Чикаго Герцог планировал навестить Марко в летнем лагере. В револьвере оказалось два патрона, но Герцог знал, что стрелять он ни в кого не станет, и не стал.
На следующий день, когда, через Асфальтера договорившись с Маделин, Герцог встретился с Джун и отправился с ней погулять, посмотреть всякие интересные вещи, в его машину врезался микроавтобус. Джун не пострадала, когда же полицейские вытащили из салона потерявшего сознание Герцога, из карманов у него вывалился револьвер покойного отца, на который, естественно, не было разрешения, и подозрительные рубли. Герцога немедленно арестовали. Вызванная в участок забрать девочку Маделин объявила полицейским, что Герцог — человек опасный и непредсказуемый, что заряженный пистолет он носит неспроста.
Однако все обошлось: богатый брат Герцога Шура внес залог, и он отправился в Людевилль зализывать раны. Другой брат, Уилл, занимавшийся торговлей недвижимостью, навестил его там, и вместе они решили, что пока дом продавать не стоит — все равно вложенных в него денег не вернуть. Дом Герцог застал в страшно запущенном состоянии, но до приезда Уилла не удосужился даже позаботиться об электричестве, поскольку все его время уходило на писание писем. Брат убедил Герцога заняться элементарным благоустройством, и тот отправился в соседний поселок. Там его по телефону нашла Рамона, гостившая неподалеку у друзей. Они сговорились пообедать у Герцога. Предстоящий визит Рамоны немного беспокоил Герцога, но, в конце концов, они ведь только пообедают. В ожидании гостьи Герцог охладил вино, нарвал цветов. ПТИЦЫ И ЦВЕТЫ – перестал писать письма.
АНАЛИЗ
Сол Беллоу - один из наиболее значительных писателей США второй половины двадцатого века. В своих произведениях он, с одной стороны, обращается к гуманистической традиции, прославляющей несгибаемость человеческого духа перед лицом зла, подлинность чувств и взаимоотношений. Величие для Беллоу заключается в самопознании человека, в котором он обретает силы жить в современном враждебном ему мире. С другой стороны, творчество писателя - яркий пример реалистического воспроизведения действительности, так как Беллоу стремится к правдивому изображению жизни в её закономерном развитии. При этом специфика реалистического метода у прозаика обусловлена взаимодействием самых разнообразных литературных школ и философских теории реализма, романтизма, отчасти модернизма, а также экзистенциализма и прагматизма. Важно отметить, что творчество Беллоу тесно связано с русской традицией, а именно с творчеством Достоевского, Толстого.
Раннее творчество С. Беллоу отличает субъективная манера повествования. Это произведения сумрачного метафизического колорита, где герои всецело погружены во внутренний мир. Сам писатель говорил о том, что первые его произведения были написаны в традициях реалистической литературы, представляющей человека жертвой. Автор недаром выбрал эпистолярный жанр, чтобы вскрыть тонкие нюансы человеческих переживаний, обусловленных взаимодействием с социальной средой, что помогает понять нам сущность социально-исторических связей двадцатого столетия.
В шестидесятые годы во время жесткого социально-политического кризиса выходит интеллектуальный роман «Герцог». Перед нами повествование о дисгармоничном существовании, картина жизни разобщенных людей, взаимопонимание между которыми утеряно. Движение сюжета романа определяется, прежде всего, движением ищущей мысли главного героя, который упорно стремится найти некий интеллектуальный синтез эпохи. Философская проблематика естественно входит в структуру повествования, поскольку Беллоу рассматривает общечеловеческие проблемы, моральные и метафизические аспекты человеческого бытия. Центром романа является образ главного героя Мозеса Герцога, который безостановочно пишет писма в газеты, общественным деятелям (как живым, так и мертвым), друзьям и близким. В своих посланиях миру профессор-гуманитарий стремится сопоставить общечеловеческие ценности с самыми злободневными проблемами современной цивилизации. Внешний конфликт в романе «Герцог» развивается между человеком, наделенным истинными добродетелями, и человеком, стремящимся к превосходству, успеху, власти (соперничество между Герцогом и женой Маделин, Герцогом и бывшим другом Герсбахом). Было бы неверно утверждать, что весь бунт героя развертывается только в сфере размышлений. Беллоу убедительно изображает путь, который приводит Герцога к иррациональному, жестокому желанию уничтожить свою бывшую жену Маделин и её любовника, называя свое произведение «негативным романом воспитания чувств». Но герой оказывается способным справиться с жаждой мести, а значит, и принять свою судьбу. Герцог идет путем самопознания души, на котором человек обретает силы, чтобы жить в современном мире, не пытаясь изменить его и не превращаясь в нигилиста.
Положительный романтический герой обыч-но существо одинокое, кроме того, обреченное на страдание в современном ему обществе – таков нетипичный для американской литерату-ры второй половины ХХ века герой романа Со-ла Беллоу «Герцог»1. В романе в обстановке прагматизма и примитивизма пред нами пред-стает интеллектуал – профессор философии Мозес Герцог – своеобразный романтик ХХ века.
Наличие контрастности – одна из характерных черт романтического типа творчества, где духовное и материальное резко противопоставлены друг другу. Беллоу, как и Э. По, например, поднял проблему «столкновения сознания чело-века с реальностью». Герой романа Беллоу «Герцог» протестует, как и многие другие герои романтиков, против циничного и бездуховного, не в меру материального отношения к жизни. Кроме того, тема научных изысканий главного героя произведения, университетского профессора, – романтизм. Изучая ро-мантизм, он посмотрел на него иначе, чем пред-ставители традиционного романтизма девятна-дцатого столетия – с современной точки зрения – и предположил, что «нужно жить, возобновляя универсальные связи, опрокидывая ошибки ро-мантизма о самоуникальности, пересматривая старую фаустовскую идеологию. Герцог у Беллоу, в отличие от традиционных романтиче-ских героев, живет в реальном, современном ав-тору мире. Романтическая исключительность ге-роя скрыта в его внутреннем мире, в его возмож-ностях ощущать и мыслить, отличных от возмож-ностей окружающих людей.
Роман Беллоу начинается с темы безумия, которая находит отражение в размышлениях героя: «Если я схожу с ума, то быть по сему», – думал Мозес Герцог. Кое-кто считал, что он помешался, и он сам одно время не был уверен, что наверху у него все в порядке. Но сейчас, при всех его странностях, он чувствовал в себе проницательность и силу» [5, с. 7].
Признание Герцогом за собой самой воз-можности жить со «странностями» и после-дующие реакции других персонажей на героя связаны с темой безумия, играющей централь-ную роль и в культуре ХХ века, и в романтизме: В 1964 году появляются и роман Herzog, и фильм «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир» (It's a Mad, Mad, Mad, Mad World), и, несомненно, они связаны с темой безумия современного мира. Беллоу создает своеобразный роман с посланиями, и С. Кра-мер, режиссер фильма, впервые в истории кино вводит понятие фильмов-с-посланиями (message movies), заставив весь Голливуд счи-таться с остросоциальным кино. Благодаря сво-ей ярко выраженной гражданской позиции Крамер заслужил репутацию «голливудской совести». По мнению критиков, именно Краме-ру Голливуд обязан тем, что доказал: кино с идеей способно увлечь сердца зрителей. Однако этот фильм не единственное доказательство интереса культуры ХХ века к теме безумия, а лишь пример.
Для романтизма безумие оказывается одной из наиболее приемлемых форм репрезентации нового духовного опыта. Оно воспринимается как своего рода внутренняя реальность, не ог-раничиваемая социальными нормами, допус-кающая максимально возможную свободу твор-ческого самовыражения. Эта форма существует на разных уровнях построения художественно-го мира и объекта (концепция, идея, образ, дис-курс).
Эстетическая мысль романтизма заимствует атрибутивные внешние признаки безумия и ос-ваивает посредством использования этих знаков (техник) инаковости сознания новую, иррацио-нальную парадигму мышления, отличную от просветительской, дающую возможность вос-принимать мир и человека во всем объеме, с противоречиями и странностями.
Шеллингу представляется несомненным, что «безумие – прирожденное и необходимое свой-ство человеческого сознания, обеспечивающее творческую способность, гениальность: базис рассудка – безумие. Поэтому безумие – необхо-димый элемент, но только нельзя, чтобы он по-казывался наружу, переходил в действитель-ность» [6, с. 581].
Традиционный для романтических произве-дений мотив безумия главного героя в амери-канской литературе звучит во многих новеллах Э. По и Н. Готорна. Однако Герцог предстает не безумным сумасшедшим, признавая онтологи-чески непримиримую разорванность отдельного конечного бытия и органическое единство всего человеческого сообщества. Безумие Герцога у Беллоу граничит с мудростью: «Мудрая мина кого хочешь проймет¼ Следи за своим лицом! Оно иногда такое выразит, что люди начинают лезть на стену, особенно если это выражение мудрости, – тут прямая дорога в психушку!» [7, с. 324].
Противостоят «дуракам», к коим относит се-бя Герцог, «не дураки», хотя быть «не дураком» ему не составило бы громадного труда. «Собст-венно говоря, не дурак – он кто? Возлюбивший власть, подчинивший народ своей воле высоко-ученый интеллектуал, распоряжающийся мил-лиардным бюджетом? Однако перед Герцогом иные задачи поставлены: он, верилось ему, ра-ботал на будущее¼ Вполне определенный раз-ряд безумцев тщится навязать свои принципы¼ Наставники реальности. Хотят преподать вам уроки реальности – казнить вас ими» [7, с. 127].
Тема безумия связана и с многочисленными письмами Герцога, т.е. общением, с посланием – своеобразным типом художественной интро-спекции, психологизма в романе. Для Герцога неотосланные письма – способ высказаться о накипевшем. И еще, возможно, средство каким-то образом справиться с потоком самой разно-родной информации, которую что ни день об-рушивают на человека телеэкран, радио, газета, создавая в головах хаос или, верней, абсурдный коллаж. В своих стараниях как-то справиться с этой лавиной Герцог часто нелеп, будто он и впрямь не от мира сего.
Центр художественной системы романтизма – личность, поэтому настоящий психологизм в литературе берет начало в романтизме. Беллоу продолжает романтические традиции Э. По, чьи психологические новеллы заложили основы американской психологической прозы. Своеоб-разие и парадоксальность изображения внут-ренней жизни героя у Беллоу отображается в посланиях, причем собеседниками Герцога в письмах становятся не реальные, а виртуальные адресаты, порой уже умершие.
Мир книг и чужих суждений, в котором жи-вет Герцог, взрывается, соприкоснувшись с действительностью. Стремление привести мыс-ли и знания в соответствие с окружающим ми-ром оканчивается для героя срывом: «Кому я только не писал письма. Сорил словами, загова-ривал жизни зубы. Может, вообще хотел за-гнать ее в слова¼ Похоже, я стараюсь натяги-вать такие струны, без которых люди не заслу-живают называться людьми. Если они не стра-дают, они для меня за гранью. И я усеял мир письмами, чтобы не дать им ускользнуть. Они нужны мне в человеческом виде. Я для этого выстраиваю целый ряд обстоятельств и сую людей в самую середку. Я всю душу вкладываю в эти свои построения, но кубики – они и есть кубики» [7, с. 26].
Диалогизация в письмах сопровождается так называемой монологизацией, когда «чужое» перестает быть «чужим», когда теряется мно-жественность точек зрения, забывается путь, остается лишь результат. «Сознание монологи-зируется», по Бахтину [8, с. 128]. На этом этапе диалогические отношения отступают на второй план, смысл обретает целостность и уникаль-ность. Процесс повторяется: столкновение с чужим смыслом, диалогизация, порождение смысла, монологизация и вновь столкновение. Таким образом, письма становятся формой мо-нолога главного героя, размещенного в про-странстве его монологического сознания, в гра-ницах которого ведется повествование.
Прием «двойного монолога» расслаивает структуру характера главного героя на два уровня:
1) уровень бытования, связанный с реакцией на какие-то импульсы и с воспоминаниями о прошлом;
2) уровень идей, которые не замолкают в сознании героя и живут самостоятельной жиз-нью. Герцог жил в мире высоких идей, в самой незначительной степени отвечающих нынеш-ним американским условиям, считая, что «на-дежность нравственности, духовная наполнен-ность человека определяется его обыденной жизнью» [7, 125].
Второй уровень переводит события первого на метауровень всечеловеческих проблем, от-личается афористичным стилем и готовыми формулами, например: «впряги звезду в свое страдание», «сильный может забыть, заткнуть прошлому рот», «жизнь не может быть закон-ченной картиной» [7, с. 24, 36, 269]. Беллоу по-казывает нестандартное, всеохватывающее мышление своего героя, способное разрешить проблемы, уже несколько веков волнующие человечество: смерти, страдания, свободы. Вслед за Э. По, рационалистом в романтизме, Беллоу верит в безграничные возможности ра-зума и считает, что только ум может вывести человека из трагических противоречий совре-менности.
Письма Герцога в романе становятся как бы интеллектуальной квинтэссенцией философии, духовных ценностей героя, посланиями гряду-щим поколениям, представляя собой особый вид художественной интроспекции в этом диа-логе с будущим. Наша жизнь – незавершенный диалог, который имеет место в каждый момент ежедневного существования, как верно замеча-ет М. Бахтин. Истина обладает диалогическим характером и противопоставляется «официаль-ному монологизму» с его готовой истиной. Ис-тина не рождается, не обнаруживается в созна-нии одного индивида, она рождается между людьми, коллективно ищущими истину в про-цессе диалогического взаимодействия – таковы и послания Герцога, в диалоге с виртуальными адресатами которых медленно раскрывается перед читателем истина. В своих письмах к са-мым неожиданным адресатам, в частности пре-зиденту США, Герцог пишет: «Жизнь каждого человека становится бизнесом. По-моему, это едва ли не худшее толкование смысла жизни за всю историю. Человеческая жизнь не бизнес» [7, с. 164].
Таким образом, письма–послания в романе используются в качестве необычного авторско-го приема, что обусловлено своеобразием и парадоксальностью изображения внутренней жизни героя, а также исходной писательской интенцией – «дать крупицу здравого смысла, ясности, истины, по которым изголодались лю-ди» [7, с. 24]. Это позволяет роману оставаться актуальным даже спустя почти полвека после появления.
Герою романа Беллоу «Герцог» свойственно и романтическое восприятие природы – это не просто индивидуальное отношение субъекта к внешнему миру, а выраженное через природу отношение личности к жизни. Вслед за амери-канскими романтиками-трансценденталистами (Р.У. Эмерсон, Г. Торо, Хоторн), подвергавши-ми критике индустриализацию и урбанизацию и провозгласившими культ природы и простой жизни, Герцог у Беллоу пытается убежать из душного города на просторы заброшенного поместья с его диким парком. В романе посто-янно дается оценка природы как доброго, со-чувствующего друга, как носителя моральных ценностей, противопоставленных испорченно-сти городских нравов.
Пышное цветение парка Людевилля или же пыльная атмосфера Нью-Йорка и Чикаго явля-ются не только фоном, но и содержанием, слов-но проявляющим идеи и чувства, характерные для героя. Так, во время освобождения от пут прошлого, от болезненной привязанности к Ма-делин, бывшей жене, когда Герцог доверил письму все свои переживания о ней, и, уяснив, что «теперь он знает смешную, грязную, пато-логическую правду о Маделин¼», окружаю-щее словно становится лакмусовой бумажкой психологического состояния героя: «Над Лон-гайленовским проливом прояснело. Воздух совсем расчистился. Ровная гладь нежно-голубой воды, сверкающая трава, усеянная полевыми цветами, среди камней густо растет мирт, цве-тет земляника» [7, с. 47]. Природа словно при-ветствует Герцога, поздравляет его с обретен-ной свободой и новым ощущением жизни.
В романе Беллоу, как и в произведениях ро-мантиков, дается оценка природы как доброго, сочувствующего друга, как носителя моральных ценностей, противопоставленных испорченно-сти городских нравов. Однако Беллоу продол-жает развитие концепции природы и человека, начатое романтиками в XVIII веке, в современ-ных ему урбанистических условиях, только уже с новыми акцентами. В романе «Герцог» не существует чисто природного измерения, пото-му что оно вместе с тем является и метафизиче-ским. Сущность и явление имеют общее проис-хождение, только называются по-разному. Мы можем на какой-то момент окунуться в глубину человеческого бытия, за мелочами которого можно увидеть по-настоящему значительные вещи. Природа открывает сознание Герцога, распахнутое внешнему миру. Мы же, обывате-ли, живем с закрытым сознанием, замкнутом в самом себе.
Важное место в романе занимает и прием двойничества. Двойничество как литературный прием получило большое распространение в эпоху романтизма, особенно у Гофмана, в творчестве которого трагедия внутренней раз-двоенности человека, несовпадения с самим собою была ведущей. Немецкий романтик едва ли не первым создал образ двойника, который не просто повторял героя, но и угрожал его су-ществованию, заменив его собой. Использова-ние двойника давало возможность заглянуть в скрытые уголки личности, прикоснуться к ее сокровенной тайне. В американской романтиче-ской традиции прием двойничества ярко ис-пользован Э. По в новелле «Вильям Вильсон», где двойник словно олицетворяет совесть героя, казалось бы, светлое, нравственное начало, од-нако в результате он губит героя. У Беллоу двойник скорее смешон, является отражением самоиронии героя, и в заключение романа он уравновешивается с героем, гармонично слива-ется с ним.
В сознании героя Беллоу Герцога словно со-существуют два разных человека: один живет в мире идей, другой изо всех сил пытается впи-саться в мир материальной реальности, свиде-тельством этого служит и внешний вид: «Оде-вался он в равной мере франтом и оборванцем. Это вообще был его стиль. Если он аккуратно завязывал галстук, то за ботинками волочились
шнурки»; и особенности личности героя: «Он приходил к мысли, что его набор качеств – не-дальновидность, неприспособленность, откро-венное простодушие – определяет его высокий статус» [7, с. 117, 239]. Своеобразие романа Беллоу в том, что в его «Герцоге» появляется иная форма двойничества – «призрак своего лица». Герцог постоянно заботится о том, что-бы выглядеть смуглым, загорелым, избегая бледности, призрачности, но в зеркале он неиз-менно угадывал «призрак своего лица». Беллоу пытается предложить свою реалистическую, подчеркнуто бытовую, а не фантастическую, как у По, трактовку событий. Двойник у Беллоу сосуществует с личностью героя, иронично подчеркивая разорванность бытия на матери-альный и духовный миры-двойники.
Беллоу в романе «Герцог» использует ро-мантическую иронию как одну из характерных форм противопоставления идеалу. Формы ро-мантической иронии в романе разнообразны. Они очень напоминают иронию Гофмана, кото-рая в моменты полного отчаянья и разочарова-нья способна была прийти на помощь и дать писателю новые силы для творчества. Примеры иронической оборачиваемости фактов, событий, деталей в романе многочисленны: Герцог пи-шет письма в газеты, общественным деятелям, знакомым, потом – покойникам. И все отвеча-ют молчанием, т.е. получается, что все ранее перечисленные и есть живые покойники, отве-чающие молчанием. Подобный прием сопоста-вим с приемом, используемым в новелле Гоф-мана «Кавалер Глюк». Новелла открывается описанием толпы: «Щеголи, бюргеры всем се-мейством с женами и детками, ученые, модист-ки, танцоры, военные и так далее» [9, с. 47]. Получается, что ученые и танцоры суть одно и то же, далее этот прием в новелле разворачива-ется многократно.
Понятие романтической иронии впервые было сформулировано романтиками в связи с разработкой проблемы комического. Ирония должна была раскрыть относительную ценность разных жизненных явлений, отметить постоян-ство изменений в мире, указать на его беско-нечность и смысловую многозначность. Ирония в одинаковой мере отражала отношение худож-ника и к миру, и к собственному творению. Она не только освобождала художника от всяких правил, но и требовала от него многообразия в освещении и передаче явлений бытия [10, с. 116].
Блок в статье «Ирония» выдвигает мысль о том, что вся литература зиждется на иронии. Здесь же он объясняет задачу своей иронии: «Цель моя – поставить сумбурное зеркало про-тив самого благожелательного, самого прекрас-нодушного, исполненного самых благородных намерений интеллигента наших дней. Не уви-дит ли он в моем сумбурном зеркале хоть клоч-ка своей усталой души? Усталой, усталой» [11, с. 338]. Блок ставит вопрос выработки нового «позитивного» миросозерцания, способного преодолеть страшный отрыв интеллигенции от реального мира, и эта же идея близка Беллоу.
В произведениях Беллоу ирония призывает читателя к саморефлексии и вызывает ее. Наи-более полное воплощение романтическая иро-ния в ее философском смысле получила в изо-бражении сцен в нью-йоркском суде, неволь-ным наблюдателем которых стал Герцог. Это мир, в котором разменяны все человеческие ценности, где добро и зло неразличимы. В герое противопоставлены два типа отношения к миру: детское – наивное – и взрослое – скептическое. Для наивного сознания в мире есть добро и зло, но для иронического взгляда этот мир не добро и не зло, этот мир перевернут с ног на голову, как в сценах из суда в «Герцоге». Беллоу при создании образа Герцога подчеркивал его дет-скую наивность и детское мировосприятие, как у романтических героев.
При помощи иронии у Беллоу раскрывается и тема смерти: друг Герцога Асфалтер практи-кует особый способ выхода из кризисных со-стояний – «заглянуть в лицо собственной смер-ти», переживая состояние как будто бы собст-венной смерти. «Ты должен воспринимать – и не воспринимать, быть – и не быть. Ты одно-временно присутствуешь и отсутствуешь. И один за другим входят окружавшие тебя в жиз-ни люди». И тогда наступает момент истины: предстает жизнь без прикрас в ее приземленном варианте: «Обезьяны, ягодицы, девочки из кор-дебалета, «чижик». «Раз за разом убивать се-бя¼ – это глумление над собой то же страда-ние, и чем дальше, тем оно горше» [7, с. 270]. Такое двойственное отношение к смерти харак-теризует все творчество романтиков, и эта тен-денция наблюдается и у Беллоу: с одной сторо-ны, смерть является кульминацией жизненных страданий, с другой стороны, это избавление от страданий и вхождение в беспечальный мир идеала.
Жизнь и смерть, живое и мертвое как роман-тические оппозиции в романе Беллоу наблюда-ются в жестоком реализме Америки ХХ века с едва ли не большей колоритностью, чем в «страшных» мистических новеллах Э. По. Мир, в котором люди утратили душу, населен мерт-вецами: «О чем молиться в современной пост христианской Америке? О справедливости и милосердии? И чтобы развеялось, как страш-ный сон, уродство жизни?» Так, Герцог случай-но присутствовал на заседании уголовного су-да, где судили молодую пару за убийство трех-летнего сына. Восприятие присутствующими этого случая как заурядного обнажает антигу-манную сущность современного мира, где убийства становятся обыденностью, и показы-вает равнодушных, привыкших к ним людей – «бесчувственных истуканов»: «Герцогу чуди-лась во всем неправдоподобная приглушен-ность. Адвокаты, присяжные, мать ребенка, ее крутой сожитель – все были невероятно сдер-жанны, невероятно владели собой, говорили чуть слышно. Мертвая тишина прилична убийству? – думал Герцог¼ Я отказываюсь понимать¼ но это вообще проблема людей, посвятивших свою жизнь гуманитарным заня-тиям и потому воображающим, что со злом покончено, коль скоро оно выведено в кни-гах» [7, с. 253]. Аллан Чавкин отмечает, что Беллоу в «Герцоге» «использует ресурсы ро-мантизма, чтобы находить альтернативу зверскому реализму жизни¼; его романтизм может стать жизнеспособной силой для неко-торых индивидуумов в современном массо-вом обществе борьбе со злом, что необходимо жить, возобновляя универсальные связи, взглянув на идеи романтизма под новым уг-лом, особенно на идею об уникальности чело-веческого бытия» [12, с. 3]. В «Герцоге» ис-пользуются ресурсы романтизма для того, чтобы находить альтернативу приземленному реализму жизни, бороться с индивидуалисти-ческими представлениями ожидания конца света в современном обществе.
Таким образом, Беллоу мастерски осваивает классическую стилистику романтизма. Роман-тизм открывает пути авторской поэтике: собст-венному объяснению автора с читателем, кото-рое при этом имеет творческий характер. Его роман «Герцог» отчасти можно отнести к одной из созданных романтиками разновидностей психологического романа – романа о личности, что позволяет считать роман как традиционно романтическим, в духе рационального роман-тизма и психологизма, так и эксперименталь-ным с признаками модернизма.
Герцог у Беллоу – «романтический мученик и рыцарь современного духа» [13, с. 3]. Есть нечто донкихотское в его обличительных речах, кото-рых никто не услышит, в проницательных умо-заключениях, которым суждено остаться всего лишь внутренними монологами, не записанными хотя бы для потомков. Однако, согласно романтическим идеалам, дело каждого – добиться, чтобы жизнь обрела столь ей необходимое качество, ко-торое Беллоу называет «вдохновенным состояни-ем», чтобы осуществила наивную, но прекрасную грезу романтиков о красоте, величии, цельности. В итоге своего духовного паломничества герой Беллоу приходит к отречению от рационалисти-ческого конструирования жизни. Герцог воскре-сает и начинает радоваться жизни: чувствовать тепло солнца, различать краски, любить. Отказ от ложных претензий, отсутствие высокомерных претензий к повседневности – к такому финалу приходит Герцог.