политических трансформаций Достаточно очевидным феноменом развития пореформенной России является нали
Работа добавлена на сайт samzan.net:
В.Мау
Пятилетие посткоммунистического развития России: логика экономико-политических трансформаций
Достаточно очевидным феноменом развития пореформенной России является наличие тесной взаимосвязи политических и экономических процессов. Однако до последнего времени анализ этого вопроса ограничивался некоторым общим описанием последовательного изменения отдельных типов экономико-политических взаимодействий с попытками объяснения происходящих событий post factum. И это понятно, поскольку для более глубоких обобщений не хватало элементарного опыта посткоммунистического функционирования российской экономики. Не сразу сложились и сколько-нибудь устойчивые политические рамки, необходимые для подобного исследования.
Ситуация постепенно меняется, хотя, несомненно, рыночная экономика и демократия в России слишком молоды, чтобы любые оценки носили более чем предварительный, оценочный и преимущественно качественный характер. Не существует еще достаточной базы для более убедительных, количественных оценок. Но уже сейчас, как нам представляется, можно и нужно приступить к выяснению логики формирования экономической политики в современной России, опираясь для этого на существующие политэкономические разработки, и прежде всего по проблемам политико-экономического цикла и экономики развития (political business cycle and development economics).
Вместе с тем исследование посткоммунистической трансформации России требует выхода за рамки проблематики политико-экономического цикла. Прежде всего, экономика советского типа не описывается в стандартных терминах экономической теории, сформулированной применительно к рыночным демократиям или к авторитарным, но основанным на рыночной экономике, режимам. Кроме того, собственно российский опыт последнего десятилетия требует для своего осмысления выделения особого сюжета - экономико-политических взаимодействий в условиях революционной трансформации социально-экономической системы, означающей радикальные изменения в самом существе существующего строя (отношений собственности, роли базовых экономических категорий, политических институтов и т.д.). Революционный период, характеризующийся отсутствием устойчивых взаимосвязей и взаимодействий (экономических, политических, правовых), принципиально отрицает цикличность, что делает практически не приложимым к нему стандартную логику политико-экономического цикла. Вместе с тем для этого периода характерно наличие определенной логики общественно-экономической трансформации, детерминирующей развитие экономико-политических взаимосвязей.
Анализ экономической политики позволяет выделить несколько типов взаимодействия экономических и политических процессов, имеющих отношение к проблемам советского и постсоветского развития России. По нашему мнению, их четыре:
-во-первых, социалистический инвестиционный цикл, проанализированный в работах А.Ноува и Е.Т.Гайдара. Имеется в виду следующая характерная для обществ советского типа последовательность фаз экономической политики: период централизованной инвестиционной экспансии сопровождается некоторой хозяйственно-политической либерализацией и инфляционным всплеском, за этим вскоре следует ужесточение курса с соответствующим восстановлением макроэкономических пропорций, традиционно свойственных социалистической хозяйственной системе.
-во-вторых, тип взаимодействия, характерный для революционной смены социально-экономической системы, который является по понятным причинам весьма специфическим и достаточно редко встречающимся в истории современных государств;
-в-третьих, эволюционный политико-деловой цикл. В той или иной форме этот цикл характерен для устойчивых рыночных демократий, и большинство соответствующих исследований выполнено на материалах стран - членов ОЭСР;
-в-четвертых, цикл экономики популизма, проявляющийся в условиях неустойчивости экономических и политических структур, нередко в периоды перехода от авторитарных (или традиционных) обществ к демократическим. То есть в периоды формирования демократических институтов, отсутствия демократических традиций и процедур, отсутствия устойчивого механизма трансформации экономических интересов влиятельных социальных групп в политические формы осуществления государственной власти.
Нетрудно заметить, что первый, третий и четвертый типы экономико-политических взаимодействий отличаются от второго цикличностью своего развития. Два последних характерны для рыночных обществ, а их различие состоит в том, что колебания экономической политики при эволюционном политико-экономическом цикле являются относительно умеренными по амплитуде и не выходят за рамки естественных бюджетных ограничений, тогда как для цикла экономики популизма характерны сильные колебания, при которых власти прибегают то к инфляционной накачке хозяйства, то к комплексу мер более или менее жесткой макроэкономической стабилизации, ориентированной на так называемый вашингтонский консенсус.
Другой важной отличительной характеристикой двух последних вариантов циклов является механизм восприятия институтами власти сигналов, идущих от сограждан или экономических агентов. При эволюционном цикле политики ориентируются обычно на привлечение (покупку) голосов избирателей, как бы предвосхищая их желания своими действиями. Популистская же политика реактивна, то есть власти реагируют на позиции влиятельных групп интересов и (или) на общественные настроения (усталость от тягот жесткой стабилизационной политики или же от неустойчивости жизни в условиях высокой инфляции).
Россия 80-90х годов демонстрирует уникальный пример последовательного прохождения практически через все названные выше модели экономико-политических взаимосвязей. Точнее, через три первых страна уже прошла на протяжении последних пятнадцати лет и к настоящему времени находится в точке весьма вероятного (хотя и не гарантированного) попадания в логику экономики популизма. Ниже мы рассмотрим несколько более подробно развитие событий последнего десятилетия и особенно начатого в 1992 году периода радикальных экономических реформ.
Мы полагаем, что процесс преодоления советского коммунизма совершается в нашей стране в форме революции, вынужденно начатой сверху в середине 80х годов. Инициированные М.Горбачевым процессы перестройки и демократизации по существу прервали стандартный советский экономико-политический цикл и вывели развитие событий за логику обычной (эволюционной) цикличности функционирования общества. Исчерпание же (хотя и не завершение) революционных процессов привело к некоторой стабилизации институциональной и правовой системы, что способствовало запуску эволюционного, циклического механизма формирования и реализации экономической политики. Но каков характер этого цикла? С одной стороны, формирующиеся демократические институты должны создавать предпосылки для начала действия политико-экономического цикла. С другой стороны, незрелость самих институтов рыночной демократии, хрупкость политических структур, острая борьба влиятельных групп интересов - все это создает принципиальную возможность укрепления популистской доктрины и начала соответствующего цикла.
Экономика и политика в условиях революции
Анализ развития ситуации на протяжении последнего десятилетия позволяет выделить по крайней мере четыре этапа в динамике соотношения экономических и политических аргументов при формировании и осуществлении курса экономической политики.
На первом этапе перестройки формирование экономической политики происходило в основном в рамках традиционной советской логики и процедуры, когда приоритеты формулировались высшим партийно-государственным руководством страны и, будучи спущенными по системе партийно-административной вертикали, воспринимались как более или менее обязательные для всех политических организаций и хозяйственных агентов. Разумеется, это некоторое упрощение - существовала особая (хотя и тщательно скрывавшаяся) процедура согласования интересов основных хозяйственно-политических группировок, да и сама партийно-советская номенклатура образца 80х годов имела широкие возможности трансформации уже принятых решений и интерпретации их в собственных интересах. Кроме того, провозглашение курса на перестройку и открытость имели оборотной стороной резкое снижение способности политического руководства адекватно оценивать свои возможности при решении глобальных хозяйственных проблем. Иллюзия всесилия демократического и популярного правительства (каким в действительности было правительство М.Горбачева-Н.Рыжкова в 1985-1987 годах) обусловила принятие ряда решений, которые были не только принципиально нереализуемы, но нередко имели явно негативное влияние на общую экономическую ситуацию в СССР. (Типичными примерами подобных решений могут быть антиалкогольная кампания, попытка структурного сдвига в сторону производства средств производства, расширение самостоятельности предприятий без реформы прав собственности и т.п.).
По мере развития перестройки происходило и заметное усиление политического противостояния в советском обществе. К концу 80х годов уже оформились социальные группы, заинтересованные или не заинтересованные в углублении реформ. По мере усиления противостояния происходило неуклонное снижение интереса властей к экономическим проблемам. Разумеется, на словах все говорили о важности повышения эффективности функционирования экономики (а позднее - о преодолении экономического кризиса), но на практике экономические процессы оказались заложниками политической борьбы в условиях сформировавшейся к середине 1990 года реальной полицентричности власти. Соображения экономической целесообразности перестали играть сколько-нибудь значимую роль при принятии политических решений, а ухудшение экономической ситуации рассматривались каждой стороной конфликта в качестве аргумента полной недееспособности своих политических противников. Причем само наличие нескольких противостоящих друг другу центров власти (партийное руководство КПСС и КП РСФСР, правительства СССР, России, других союзных республик, а затем и российских регионов) надежно блокировало проведение практически любого экономического курса. Так продолжалось вплоть до конца 1991 года, когда попытка августовского путча фактически ликвидировала союзный центр, а российская либерализация и преодоление товарного дефицита ликвидировали экономическую базу регионального сепаратизма.
Следующим этапом стали первые полтора года российских экономических реформ. Они характеризовались двумя важными чертами. Во-первых, в центр развернувшейся острейшей политической борьбы встала именно экономическая политика, курс начатых на рубеже 1991-1992 года либеральных реформ. Во-вторых, борьба шла в условиях крайней нечеткости политико-правового пространства, в котором принцип разделения властей переплетался с принципом всевластия советов.
Неразграниченность полномочий институтов власти крайне ограничивала возможность каждой их них проводить последовательный экономический курс. В особой мере это проявлялось в неурегулированности процедурных вопросов, результатом чего была реальная возможность частого и необоснованного пересмотра основных параметров экономической политики в угоду сиюминутным интересам законодателей. Другой стороной этой ситуации была понятная склонность Правительства по возможности избегать дискуссий с депутатским корпусом, который рассматривался как главный источник экономического популизма и политической нестабильности.
Общими закономерностями только что рассмотренных нами второго и третьего этапов было отсутствие более или менее понятных правовых условий функционирования экономики вообще и отсутствие ясных конституционных рамок формирования и осуществления экономической политики в особенности. Разница состояла лишь в том, что в 1988-1991 годах конституционно-правовые рамки субъектами политической борьбы во внимание практически не принимались, тогда как в 1992-1993 годах фоном борьбы было широко распространенное сомнение в адекватности и, главное, легитимности Конституции, принятой еще в 1978 году и оставшейся постсоветской Российской Федерации в наследство от коммунистической системы.
Острый конфликт Президента с Верховным Советом, завершившийся роспуском законодательного корпуса в сентябре 1993 года и вынесением на референдум проекта новой КонституцииРФ, привел к комплексу принципиальных изменений в российском политико-правовом пространстве. Можно по-разному оценивать причины, формы и политические последствия насильственного роспуска законодательного органа власти, а также характер политического режима, установленного новой КонституциейРФ. Однако нельзя не признать, что важным результатом всего этого стало установление четких правил политической игры, что сделало механизм выработки и осуществления экономической политики гораздо более предсказуемым. Установившийся конституционный строй при всех его издержках оказался адекватен режиму рыночной демократии (хотя сам по себе он и не гарантирует наличие этого режима), поскольку ориентирует институты власти на соблюдение и, при необходимости, отработку соответствующих процедур..
В дальнейшем для нас будет важен анализ развития экономико-политических взаимодействий именно в рамках этого этапа, начавшегося осенью 1993 года и продолжающегося по настоящее время. Во-первых, сформировались достаточно четкие рамки и процедуры функционирования демократических институтов власти, что обеспечивает устойчивость интересующих нас процессов и позволяет интерпретировать их в терминах современного экономико-политического анализа. Во-вторых, более или менее сформировались социально-политические группы с устойчивыми интересами по отношению к экономической политике, сложился механизм их влияния на процесс принятия решений. В-третьих, формируются политические организации (партии, блоки и т.п.), так или иначе отражающие существующие в обществе интересы и означающие завершение оформления современного политического процесса.
Разумеется, все названные факторы и политические предпосылки находятся еще в стадии становления, а сам режим остается хрупким и уязвимым. Однако в данном случае для нас важны сами по себе эти рамки, существование которых на протяжении последних лет создает предпосылки для нашего дальнейшего анализа.
Цикличность современной российской экономической политики
Элементарного анализа развития экономической реформы, начиная с осени 1993 года, достаточно, чтобы отчетливо увидеть своеобразный волновой (цикличный) характер осуществлявшегося Президентом и Правительством курса. Причем характерно, что это происходило в рамках одного и того же президентства и без резких изменений в составе Кабинета.
Фазы, о которых идет речь, достаточно очевидны. Жесткая макроэкономическая политика осени 1993 года была сменена в начале 1994 года на более мягкий вариант, обернувшийся инфляционным всплеском осени 1994г. Реакцией на обострение кризиса стало резкое ужесточение параметров макроэкономической политики с начала 1995 года. А начало 1996 года было отмечено очередным усилением популистской риторики с возможностью соответствующих мер на уровне практической политики. На уровне макроэкономических индикаторов эта цикличность, пожалуй, наиболее наглядно выражается показателем динамики инфляции.
Начиная с 1992 года, среди экономистов и политиков наибольшую популярность получило объяснение этих колебаний значительной ролью сезонных факторов. Действительно, сезонность - важный фактор функционирования российской экономики. Основными каналами его влияния являются сельское хозяйство и промышленные анклавы в северных и восточных регионах при слабом развитии инфраструктуры, не позволяющей обеспечивать необходимый уровень связи с ними в течение всего года. Однако из этого справедливого факта и на основании ограниченного опыта функционирования реального рынка в России на протяжении 1992-1994 годов многими экономистами делался вывод о невозможности проведения устойчиво антиинфляционной макроэкономической политики в течение всего года и неизбежности соответствующих колебаний - ослабления денежной и бюджетной политики весной-летом, приводящей к осенне-зимней инфляционной вспышке.
Выпячивание роли сезонности при объяснении цикличности экономической политики с самого начала вызывало некоторые вопросы. Так, уже сравнение помесячной инфляции в 1992-1994 годах заставляло усомниться в справедливости этой гипотезы. В 1993 году не было столь характерного и для 1992, и для 1994 годов снижения инфляции в июле-августе и роста в осенние месяцы - картина была прямо противоположной. Однако тезис о сезонности продолжал оставаться в арсенале многих экономистов вплоть до 1995 года, когда основные макроэкономические параметры не претерпели изменений, хоть как-то укладывающихся в гипотезу сезонности.
Словом, стала очевидной необходимость другого объяснения динамики макроэкономического курса. И уже поверхностное ознакомление с циклами 1993-1996 годов подводит к гипотезе о политических основаниях наблюдаемых колебаний. Предваряя дальнейшее изложение, заметим здесь же, что этот тезис не отрицает роли естественной сезонности, но предполагает нахождение причин силы ее воздействия прежде всего в сфере социально-политической.
Анализ конкретных циклов 1993-1996 годов позволяет пояснить и аргументировать сказанное более обстоятельно.
Осень 1993 года. На протяжении предшествующих нескольких месяцев министру финансов Б.Федорову удалось провести ряд организационно-политических решений, закладывающих основы новой попытки макроэкономической стабилизации. Среди них повышение ставки рефинансирования Центрального банка, недопущение индексации оборотных средств и новых взаимозачетов задолженности предприятий, отмена технического кредита странам СНГ, начало эмиссии государственных ценных бумаг как неинфляционного источника финансирования дефицита госбюджета и др. Однако ему не удалось реально ограничить бюджетную и денежную экспансию. Среднемесячный темп прироста денежной массы в первом полугодии 1993 года возрос, что привело к резкому скачку инфляции во втором полугодии, особенно в третьем квартале.
Возвращение в Правительство в сентябре Е.Гайдара знаменовало начало новой попытки осуществления макроэкономической стабилизации как базы для будущего экономического роста. Проведение сдержанной денежной политики создало понятные трудности для значительной части предприятий - тех из них, которые не смогли приспособиться к условиям рыночной конкуренции (спросовых ограничителей).
Это была странная политика в условиях начатой в октябре предвыборной кампании, плохо сочетавшаяся как с известным опытом десятков стран мира, так и с теоретическими построениями современной политической экономии. Подобное развитие событий может быть объяснено, на наш взгляд, примерно следующим набором аргументов.
Во-первых, инфляция приблизилась в августе к опасному уровню в 30% в месяц, что явно грозило срывом страны в гиперинфляцию и требовало от ответственных политиков-экономистов решительных действий. Осознание предвыборной политической опасности жесткого макроэкономического курса не стало аргументом в пользу отказа от него, хотя политические последствия были Е.Гайдару вполне ясны с самого начала.
Во-вторых, и Президент, и экономисты-реформаторы находились под глубоким воздействием итогов апрельского референдума, в ходе которого избиратели высказались не только в поддержку проводимого исполнительной властью политического курса вообще, но и социально-экономической политики в частности.
В-третьих, сохранялись психологические установки на наличие сильного и непопулярного противника, каким был Верховный СоветРФ и контраст с которым был самостоятельным фактором повышения популярности исполнительной власти. Это сформировало иллюзию устойчивой популярности реформаторского Правительства - популярности, которой оно на самом деле лишилось ликвидацией хасбулатовского ВС. Правительство продолжало действовать в старой логике противостояния, толкавшей к проведению курса, противоположного требованиям непопулярного законодательного корпуса.
1994 год. Реакция Б.Ельцина и В.Черномырдина на итоги выборов 1993 года была более чем болезненной. Относительно слабые результаты, полученные правительственным Выбором России, свидетельствовали об усталости значительных слоев избирателей. Предстояло принять политическое решение - или продолжить проведение стабилизационного курса, или пойти на инфляционистское смягчение макроэкономической политики.
Первый вариант, на котором настаивал тогда Е.Гайдар, был в краткосрочном отношении болезненным, но практически гарантировал выход в течение двух лет (то есть к новым парламентским и президентским выборам) на траекторию устойчивого экономического роста. Второй по форме означал смягчение курса благодаря более или менее широким раздачам дешевых денег, но означал и удлинение и усложнение процессов экономической стабилизации и одновременно влек за собой достаточно опасные политические последствия. Умеренно жесткий (а по сути мягкий) курс Правительства неизбежно должен был привести через несколько месяцев к острому инфляционному скачку, ставящему власти перед необходимостью начинать новую попытку стабилизации. Но теперь уже жесткий курс приходилось бы вести в преддверии выборов со всеми вытекающими отсюда политическими последствиями.
Как известно, выбран был второй путь. В течение 1994 года происходило ускорение темпов роста денежной массы, причем особенно быстро эти процессы пошли в летние месяцы. Это попытались вновь объяснить сезонностью российской экономики, хотя уже тогда было ясно, что сезонность здесь является феноменом политическим. Действительно, основные бюджетные обещания были буквально выбиты у Правительства в ходе дебатов по проекту государственного бюджета на 1994 год, проходивших в Государственной Думе в мае-июне (то есть с сильным запаздыванием). Иными словами, политическая уязвимость Правительства перед лицом оппозиционности законодателей толкнула его на расширение эмиссионного финансирования народного хозяйства, в последствиях которого его же более всего и обвиняла думская оппозиция.
Стабилизационная политика 1995 года. Как и ожидалось, падение валютного курса рубля в октябре 1994 года и резкий инфляционный всплеск заставил исполнительную власть вернуться к жесткому макроэкономическому курсу, начало осуществления которого совпало с началом военных действий в Чечне. Это, разумеется, не могло не осложнить задачу, но в общем на протяжении 1995 года стабилизационный курс проводился более или менее последовательно.
За это время, благодаря отказу от инфляционного финансирования бюджетного дефицита и ответственной политики Центрального Банка, удалось снизить инфляцию с 17% в январе до рекордно низкой отметки в 4% в декабре, многократно увеличить валютные резервы, обеспечить предсказуемость основных макроэкономических параметров.
Однако переход к стабилизационным мероприятиям за год до выборов является политически убийственным шагом. Опыт практически всех стран показывает, что период между 8 и 14 месяцем после начала стабилизации является одним из наиболее болезненных в социальном отношении - тяготы стабилизации уже налицо, а преимущества экономического роста практически ощущают еще единицы. В эту-то ловушку, хотя и вполне предсказуемую, и попало российское руководство, решившись на проведение стабилизационного курса на рубеже 1994-1995 годов.
Понятно, что на выборах в Государственную Думу победителями оказались коммунисты. И реакцией на это стали заявления и кадровые решения Б.Ельцина января-февраля 1996 года, означавшие, как казалось, очередной возврат к политике популизма. Хотя на практике этого не произошло, и реальное развитие событий было полностью поставлено в зависимость от итогов июньских президентских выборов.
Разумеется, имеющегося опыта пока еще недостаточно, чтобы предложить концептуально четкую модель экономико-политического процесса России в посткоммунистическом конституционно-правовом пространстве. Тем не менее нам представляется возможным и необходимым сделать некоторые выводы относительно уже наметившихся тенденций и закономерностей. Хотя мы в полной мере сознаем ограниченность этих выводов по причине минимального объема имеющегося к настоящему времени эмпирического материала.
Обращают на себя внимание два важных момента.
Во-первых, экономико-политические циклы 1993-1996 годов не связаны непосредственно со сменами находящихся у власти политических партий. Результаты выборов оказывают косвенное, хотя и совершенно явное воздействие на экономико-политические колебания.
Во-вторых, избиратели не имели пока достаточного практического опыта оценки деятельности тех или иных партий в случае прихода их к власти. Осмысление альтернатив экономической политики к началу 1996 года ограничивалось весьма абстрактными представлениями о выборе между продолжением болезненных реформ и возвращением к позднесоветской устойчивости, прочно ассоциируемой с благополучием. Реальные границы возможного и существующие альтернативы не стали элементом не только массового сознания, но остаются туманными даже для значительной части политической и экономической элиты страны.
Иными словами, в России еще не сложилось устойчивых, существующих на уровне массового сознания ожиданий тех или иных результатов экономической политики от той или иной партии. То есть российский избирательный процесс является уникальным феноменом для экономико-политического моделирования, когда крайне условное допущение об отсутствии политической памяти у избирателя является вполне реалистичным.
На основании двух отмеченных нами особенностей можно сделать осторожное предположение о применимости для анализа современной российской ситуации модели экономико-политического цикла. В модели утверждается, что практически любое правительство в непосредственно предшествующий выборам период склонно проводить политику стимулирования роста и социальных выплат, тогда как послевыборный период всегда отличает повышенная макроэкономическая жесткость. То есть речь идет о чередовании двух вариантов политики - антиинфляционной и социальной (нацеленной на борьбу с безработицей) при предположении, что связь, описываемая кривой Филипса, а избиратель имеет минимальный электоральный опыт и склонен принимать действия властей как данность, практически не прогнозируя естественные последствия той или иной политики.
Краткосрочность опыта рыночной демократии и цикличность экономико-политического курса при практически неизменной исполнительной власти, казалось бы, являются свидетельством в пользу применимости настоящей модели и вытекающих из нее экономических и политических выводов. Однако существует еще одна принципиальная особенность российского цикла, которая не только требует внести в эти рассуждения принципиальные коррективы, но и сама нуждается в объяснении.
Нетрудно убедиться, что политико-экономический цикл действует в современной России как бы в перевернутом виде. То есть в период, предшествующий выборам, власти проводили жесткий стабилизационный курс, тогда как сразу после выборов в него вносились поправки популистского характера. Политические причины такого развития событий применительно к каждому конкретному изменению курса за последние годы выше нами уже изложены. Однако при всей своей важности они представляются недостаточными и нуждаются в некоторой общей интерпретации, позволяющей связать уже имеющийся опыт воедино. В данном случае мы вновь должны сделать оговорку относительно ограниченности имеющегося опыта и, следовательно, об очевидной условности наших интерпретаций.
В общем виде здесь можно предположить, что перевернутый характер политико-экономического цикла возникает как результат незрелости системы рыночной демократии, находящейся еще только в стадии своего становления. Это проявляется в ряде специфических черт экономико-политической жизни современной России, среди которых особенно выделяются следующие. Во-первых, наличие влиятельных групп интересов (прежде всего хозяйствующих субъектов), поддерживающих альтернативные модели экономико-политического развития страны - открытую конкурентную модель и закрытую, ориентирующуюся на идеологию импортозамещения. Во-вторых, слабость политических организаций, не способных формировать устойчивые правительственные коалиции, смягчающие колебания экономического курса при переходе власти от одной партии к другой. В-третьих, как следствие первых двух моментов, возможность влиятельных групп интересов (и экономических агентов) оказывать непосредственное воздействие на формирующие экономическую политику институты, минуя политические организации, а нередко и представительные органы федеральной власти. Наконец, в-четвертых, неоднородный характер Правительства, коалиционность которого состоит не в поддержке его разными фракциями Государственной Думы, а сосуществованием в нем сторонников различных экономико-политических доктрин, в результате чего внутри исполнительной власти идет постоянная и не приводящая к сколько-нибудь определенным результатом борьба.
Весь этот набор факторов повышает неустойчивость функционирования экономической системы и модифицирует характер деятельности институтов власти, усиливая в них реактивные и, следовательно, популистские компоненты. Иными словами, можно сделать вывод, что факторы, трансформирующие стандартный эволюционный политико-экономический цикл являются одновременно и факторами возрастания роли популистской экономической политики и, соответственно, популистского цикла.
И теперь мы более подробно намерены рассмотреть применимость к современной России логики и подходов экономики популизма.
Экономическая политика популизма: анализ имеющегося опыта
Прежде всего подчеркнем, что понятие популизм отнюдь не относится к эмоциональным или морализаторским, но имеет достаточно строгий экономический смысл. На протяжении 80-90х годов на эту тему было опубликовано немало работ, так что уже можно говорить о существовании специального раздела экономической теории - макроэкономики популизма. Большая часть исследований этих вопросов проводилась пока на материалах развития латиноамериканских государств 50-80х годов.
Популизм, рассматриваемый как экономическое явление, представляет собой определенный тип политики, при котором правительство пытается добиться высоких темпов роста при помощи активного перераспределения создаваемого в стране национального дохода, резкого расширения внутреннего платежеспособного спроса и готовности ради этого выходить за ограниченные рамки государственного бюджета. Последний элемент особенно важен, поскольку в нем состоит различие между обычной популистской политикой, достаточно широко распространенной в ХХ столетии, и популизмом экономическим.
Существует два типа экономического популизма.
Классический (или традиционный) популизм характерен для авторитарных националистических режимов. Для них достижение экономического чуда было одновременно и доминантой политической риторики, и условием обеспечения политической стабильности власти - своеобразным источником легитимации военной или полувоенной диктатуры. Наиболее типичными примерами такого курса являются Бразилия 60-80х годов и Аргентина 50-80х годов (в обоих странах большую часть этих лет правили военные правительства).
Другим вариантом является левый популизм С.Альенде в Чили (1971-1973) и сандинистов в Никарагуа (80е годы). Ключевым пунктом программ этих правительств было решение острых социальных проблем, и прежде всего обеспечение быстрого роста занятости и повышения благосостояния основной массы населения. Здесь также велико было упование на экономическое чудо, которое власти склонны были объяснять тем, что левое правительство выражает интересы огромного большинства населения. Политической целью левых популистов, как и в первом случае, является удержание власти - демократическим путем (как в Чили) или военной силой (как в Никарагуа).
Оба типа популизма близки и по экономической логике, и по практическим результатам.
Логика правительства, встающего на путь экономического популизма, достаточно проста. Опираясь на политическую мощь государства, власти намерены обеспечить резкое повышение народного благосостояния и преодоление отставания от развитых государств мира.
В качестве исходной предпосылки принимается, что в первую очередь государство должно стимулировать спрос. Существует два пути решения этой задачи: с одной стороны, всемерно наращивать государственные расходы (инвестиции, закупки и пр.); с другой стороны, при помощи комплекса мер социальной политики добиваться быстрого роста реальных доходов и на этой основе потребительского спроса. Если первое характерно для популизма вообще, то второе - отличительная черта именно левой модели.
Обязательным элементом политики популизма является всемерная поддержка национальной промышленности (или проведение ускоренной индустриализации, модернизации и т.п.). Обычно этот курс проводился под лозунгом развития импортозамещающих отраслей, то есть тех отраслей промышленности, которые позволяют избавиться от импорта важнейших средств производства, ориентированы на выпуск продукции глубокой переработки и ослабляют зависимость национальной экономики от колебаний мирового рынка.
Для этого предлагалось опираться на комплекс мер экономического и административного характера, среди которых можно выделить следующие. Во-первых, протекционистская внешнеэкономическая политика, ограничивающая доступ иностранных товаров на внутренний рынок. Во-вторых, уже упоминавшаяся активная инвестиционная деятельность государства, напрямую поддерживающего развитие тех или иных отраслей (это особенно характерно для левых правительств). В-третьих, перераспределение ресурсов из экспортоориентированных секторов экономики в импортозамещающие отрасли. Последнее имеет особое значение для популистского курса, отличая его от обычного протекционизма.
Наконец, важными элементами политики любого популистского правительства являются сильная роль государства в ценообразовании, особенно на сырьевые ресурсы и продовольствие (стремление к занижению этих цен на внутреннем рынке), установление государственного контроля над важнейшими отраслями промышленности и в банковской сфере, стремление к установлению возможно более низкого процента за банковский кредит (в целях поддержания индустриальной экспансии) и, как следствие, пренебрежение рыночной сбалансированностью, усиление государственного вмешательства в распределение кредитных ресурсов. Таким образом, экономический популизм оказывается прежде всего политикой перераспределения, что всегда роднит его с социализмом.
Популистский экономический курс становится реальностью при наличии ряда экономических, политических и социальных предпосылок, которые являются общими для самых различных стран.
Во-первых, особенностью экономической структуры является разрыв между экспортоориентированными отраслями и отраслями потенциального импортозамещения. Причем важно не просто наличие этих двух групп отраслей, но и отсутствие механизма экономического взаимодействия между ними (отсутствие перелива капитала от одного сектора к другому, противоположность интересов при принятии экономико-политических решений). Можно даже говорить об отсутствии экономического консенсуса между ведущими секторами национального хозяйства, когда улучшение положение в одном из них может прямо или косвенно вызывать ухудшение ситуации в другом.
Практически все страны, вступавшие в полосу экономики популизма, характеризовались подобной биполярностью своей экономической структуры. В них соседствовали, практически не взаимодействуя, сильный экспортный сектор и относительно слабая, неконкурентоспособная на мировом рынке обрабатывающая промышленность. Первый обычно представлял собой или отсталое в экономическом и социальном отношении сельское хозяйство с многочисленным и нищим населением при концентрации земли у небольшого числа латифундистов (такова была ситуация в Бразилии и Аргентине), или сырьевые отрасли, как правило принадлежащие иностранному капиталу (меднорудная промышленность Чили).
Противостояние экспортных отраслей другим секторам, отсутствие естественных (экономических) взаимосвязей между ними порождало политическую и социальную напряженность. Не только рабочие, но и предприниматели городской промышленности противопоставляли себя отсталому аграрному сектору или принадлежавшим иностранцам рудникам. Владельцы ориентированных на экспорт предприятий оказывались в крайне уязвимом социальном положении - их политическое влияние основывалось либо на принадлежность к аристократии (когда речь шла о землевладельцах), либо на поддержке правительств развитых государств (для иностранного капитала). Но в середине ХХ столетия этой поддержки для выживания было уже недостаточно, а отношения со своими рабочими или арендаторами традиционно отличались крайним антагонизмом. В перерабатывающей же промышленности интересы предпринимателей и наемных рабочих оказывались тождественными: и те, и другие были заинтересованы в перекачке в свою пользу ресурсов, получаемых от экспорта.
Во-вторых, общество существенно поляризировано, наблюдается резкий разрыв между богатыми и бедными. По вполне понятным причинам это усиливает общий уровень перераспределительных настроений в обществе. Тем более, когда богатство сосредотачивается не просто в руках у предпринимателей, а в строго определенных, узко очерченных секторах экономики (у аристократов-латифундистов или наживающихся на дешевизне местной рабочей силы иностранцев). Такое распределение богатства основной массой населения воспринимается как социально ущербное. В пользу этого вывода свидетельствует и сравнение стандартных статистических показателей социальной поляризации в латиноамериканских и западноевропейских странах 60х годов (табл.1).
Таблица 1.
Значение коэффициента Джини в некоторых странах
|
Страна |
Год |
Коэффициент Джини |
|
Канада |
1981 |
0.263 |
|
Норвегия |
1985 |
0.277 |
|
Швеция |
1987 |
0.304 |
|
Новая Зеландия |
1985 |
0.350 |
|
США |
1992 |
0.466 |
|
Бразилия |
1984 |
0.576 |
|
Россия |
1991 |
0.260 |
|
Россия |
1995 |
0.381 |
Источник: Россия и ООН: Информационно-статистический справочник. М., 1995.
В-третьих, предпосылками популистского экономического курса являются особенности политической структура общества, и прежде всего неустойчивость политических институтов, слабость политических партий, отсутствие демократических традиций. Естественно, что более всего это относится к странам, где демократические институты переживают период своего становления. Ведь вероятность выбора популистского курса выше, когда при наличии в стране многопартийности политические элиты оказываются не способны сформировать устойчивое правительственное большинство. А неустойчивое правительство гораздо более уязвимо в своей деятельности и гораздо более склонно к осуществлению мероприятий популистского характера.
В-четвертых, популистскому курсу обычно предшествует более или менее последовательная попытка проведения ответственной (ограничительной) макроэкономической политики, крайне непопулярная в общественном мнении и одновременно позволяющая накопить определенные валютные резервы. Социальные тяготы этой политики делают ее уязвимой для демагогической критики левого и националистического характера, а само наличие валютных резервов является необходимым условием для осуществления популистских мероприятий. Ведь проводя популистский курс, правительство должно иметь определенные накопления, чтобы при их помощи поддерживать сбалансированность на внутреннем рынке, обеспечивая импорт потребительских товаров и удовлетворяя спрос национальной промышленности (отраслей импортозамещения) на производимые за рубежом средства производства.
В-пятых, экономика популизма хорошо приживается на почве, сдобренной национализмом в качестве консолидирующей идеи, когда задача ускоренного роста национальной промышленности объясняется необходимостью противостояния внутренним и (или) внешним врагам. В варианте левого популизма этот тезис дополняется осознанием мессианской роли нации, осуществляющей социалистический эксперимент.
Наконец, в-шестых, этот курс часто оказывается связанным с наличием в стране политического лидера харизматического типа, плохо совместимого с традициями представительной демократии. Правда, здесь возможны два варианта развития событий. С одной стороны, популистская программа может непосредственно реализовываться авторитарным харизматическим вождем. С другой стороны, когда на этот путь встает демократически избранное правительство (например в Бразилии на рубеже 50-60х годов или в Чили в начале 70х), его эксперименты практически неизбежно ведут к государственному перевороту и утверждению режима авторитарного. Но в обоих случаях в стране должны иметься политические и психологические предпосылки такого развития событий.
Словом, наличие в той или иной стране комплекса рассмотренных нами экономических, политических и социальных предпосылок позволяет с высокой степенью вероятности ожидать запуска популистского механизма. Столь же прогнозируемы и стандартные последствия этого курса.
Начальная фаза экономической политики популизма, как правило, оказывается очень успешной. Провозгласив политику стимулирования внутреннего спроса, правительство реализует ее при помощи масштабных государственных инвестиций в производство, искусственно низкой процентной ставки и массированных социальных выплат. Буквально в считанные недели возрастают темпы экономического роста, снижается безработица, начинает расти уровень жизни. Создается впечатление, что эмиссионное хозяйство не так страшно, как о нем говорит МВФ, а возможные проблемы товарного наполнения рынка легко решаются при помощи импорта - благодаря имеющимся валютным резервам. Более того, порывая на практике с порочными рекомендациями МВФ и иных зарубежных консультантов, правительство получает широкие возможности пропаганды своего курса как единственного подлинно национального.
Однако вскоре начинаются проблемы. Подхлестываемый государством внутренний спрос всегда растет значительно быстрее производства, а валютные резервы близятся к исчерпанию. Правительство вынуждено прибегнуть к принудительному установлению валютного курса и вводить государственное регулирование цен. Немедленно возникает товарный дефицит и очереди за продуктами. Правительство должно или вводить рационирование, или отпускать цены. Все это оказывается особенно болезненным по контрасту с ожиданиями экономического чуда, которые только что пережила страна.
Вскоре товарный дефицит становится постоянным, причем не только на потребительском рынке, но и на рынке средств производства. Ужесточение ценового контроля оборачивается пустыми прилавками, отпуск цен ведет к быстрому росту цен. Начинается бегство капитала из страны, падает производство, резко снижаются налоговые поступления (которые и так были невысоки), растет бюджетный дефицит. Это ведет к дальнейшему усилению инфляции и падению производства. Образуется замкнутый круг, выход из которого приходится искать в стандартных стабилизационных рецептах МВФ, но данное правительство этого уже позволить себе не может. Практически неизбежным становится смена власти, которая за редким исключением происходит неконституционным путем.
Описанный экономико-политический цикл являлся типичным практически для всех государств, которым приходилось испытывать на своем опыте экономическую политику популизма. Причем дело здесь, как правило, не ограничивается лишь одним циклом. Многие страны в ХХ столетии, раз начав популистские мероприятия, вскоре обнаруживали себя в ловушке, когда популистский курс порождал необходимость проведения болезненной макроэкономической стабилизации, тяготы которой вновь толкали страну на путь популизма, за которым следует очередная попытка стабилизации, и так далее. В Чили этот период занял около десятилетия, в Аргентине сорок лет, а в Бразилии - все шестьдесят.
Экономический популизм в России
Строго говоря, популизм не является для России чем-то принципиально новым. Большевики пришли к власти под популистскими лозунгами и с популистской экономической программой. Сталинская индустриализация, в основе которой лежал тезис о противоположности социально-экономических и политических интересов промышленности и сельского хозяйства, стала одной из самых масштабных в мировой истории попыток реализации популистского курса. Наконец, завершающая фаза советского коммунизма (1985-1991 годы) была насквозь пропитана популистской идеологией, находившей выражение в антиалкогольной кампании, в попытках решения социальных проблем при наращивании доли накопления в национальном доходе.
Причем всегда политика популизма характеризовалась у нас двумя принципиальными чертами. Во-первых, настойчивым стремлением политического руководства выйти за рамки бюджетных ограничений, что объяснялось обычно исключительной мощью советской власти и вторичной ролью закона стоимости в социалистической экономике (этот тезис неявно присутствовал и в деятельности правительства М.Горбачева-Н.Рыжкова). Во-вторых, как и в других (несоциалистических) государствах, продолжительность популистских эпизодов не превышала 3-5 лет, за чем следовало ужесточение экономической политики, так или иначе преодолевавшее попытки реализации популистских социально-экономических проектов на практике.
Но это уже отошло в область истории. Однако, как следует из всего сказанного нами выше, вероятность повторения популистской политики в современной России вновь весьма высока. Аргументируем этот вывод теперь более подробно.
Главное здесь состоит в том, что при анализе экономических, социальных и политических процессов нетрудно убедиться в наличии в современной России практически всего комплекса предпосылок, обусловливающих возобладание популистского курса ее развития.
Прежде всего это касается экономической структуры. Когда говорят об отсталости, неэффективности структуры российского народного хозяйства, обычно имеют в виду доминирование в нем сырьевых отраслей и машиностроения при относительно слабом развитии потребительского сектора и непосредственно связанных с ним отраслей. Однако дело не только и даже не столько в этом. На сегодня главная проблема состоит в углубляющемся разрыве конкурентных на мировом рынке отраслей (это прежде всего производители сырья и энергетических ресурсов, а также часть предприятий металлургии и химии) от остальной части народнохозяйственного комплекса.
Экспортоориентированные отрасли оказываются все менее связанными с другими секторами производства, то есть все менее зависят от потребления своей продукции внутри страны. У них формируется своя устойчивая система экономико-политических интересов, по сути противоположная остальным частям народного хозяйства. Особенно ярко все это проявляется при определении основных параметров макроэкономической и внешнеэкономической политики правительства.
Для конкурентоспособных производств экономическая и политическая стабильность важнее дешевых денег. То есть они, конечно, не стали бы отказываться от льгот и привилегий, но все это не является для них вопросом жизни и смерти. Эти отрасли способны конкурировать на мировом рынке, им нужно развиваться и, следовательно, инвестировать. Однако важнейшим препятствием для инвестиционной активности является обесценение денег - инфляция. И именно поэтому экспортные отрасли (как, впрочем, конкурентоспособные предприятия вообще) формируют социальную базу стабилизационного макроэкономического курса. Этим они принципиально отличаются от низкоэффективных секторов, нуждающихся для своего выживания в постоянной государственной поддержке - как в форме финансовых раздач, так и при помощи ограничения деятельности на отечественном рынке иностранных производителей.
Правда, в настоящее время, по мере осуществления макроэкономической стабилизации, происходит некоторое сближение интересов обоих секторов по проблемам политики валютного курса. Но это, скорее, негативный союз: и экспортеры, и их оппоненты страдают от крепнущего рубля - его реальный рост по отношению к доллару ослабляет конкурентные позиции экспортеров и повышает конкурентоспособность импорта на российском рынке. Пользуясь удачным выражением А.Лившица, формируется политически весьма влиятельная партия слабого рубля. Хотя единство интересов обоих секторов здесь не является абсолютным: несколько страдая от снижения своих доходов, экспортеры выигрывают на относительном удешевлении необходимого для многих из них производственного импорта.
Растущее отчуждение отраслей усиливает и социально-политическую напряженность в обществе. В особой мере это проявляется в машиностроительных отраслях (прежде всего на предприятиях ВПК), привыкших рассматривать себя в качестве сердцевины отечественной экономики. Для них внешнеэкономическая либерализация и резкое снижение государственного заказа становятся источником постоянной опасности банкротства и именно поэтому воспринимаются не иначе как распродажа Родины. Эти сектора становятся наиболее мощными политическими противниками курса макроэкономической стабилизации и либерализации вообще и в особенности тех отраслей, которые выигрывают от этого курса.
Естественной мишенью для критики со стороны патриотической (то есть неконкурентоспособной) промышленности становится топливно-энергетический комплекс. А по мере постепенного осознания общественным мнением опасности простого эмиссионного финансирования народного хозяйства быстро растут перераспределенческие настроения, выражающиеся в стремлении получать от государства финансовую помощь за счет прибылей экспортеров. В 1995 году эти настроения были политически закреплены в форме Конгресса русских общин, ключевым элементом экономической программы которого стал тезис о перераспределении ресурсов из топливно-энергетического сектора в отрасли высоких технологий (под которыми у нас как раз и подразумевается ВПК). Нетрудно заметить, что аналогичные идеи, сдобренные сильной долей инфляционизма, лежат в основе экономической программы КПРФ.
На этом фоне явно усиливаются националистические настроения, которые в современной России, в отличие от других бывших братских стран, непосредственно связаны с политикой коммунистического реванша, а не возрождения национальной государственности. В этом находит отражение специфика нашего выхода из коммунизма, поскольку Россия является единственной страной (если не считать Китая), для которой коммунизм был порожден внутренними факторами ее развития, а не навязан извне. А в экономической политике национализм трансформируется в протекционизм, противостоящий открытости либерального пути, в котором видят угрозу самобытности российского государства.
Наконец, остро стоят в настоящее время и социальные проблемы. Общим местом политологических рассуждений сейчас стал тезис о сильной социальной поляризации российского общества. Это не совсем корректное утверждение - статистические индикаторы, характеризующие социальную дифференциацию, у нас находятся примерно на уровне западных стран и существенно ниже латиноамериканских. Однако ситуацию все-таки нельзя считать благополучной, поскольку скорость изменения этого показателя - то есть быстрота нарастания социальной дифференциации - оказалась исключительно высокой, и население, разумеется, не может и не хочет воспринимать это как должное. (Кстати, причина таких изменений состоит вовсе не в самих посткоммунистических экономических реформах, но прежде всего в отсутствии должной последовательности при проведении реформ. Ведь именно высокая и длительная инфляция является важнейшим источником быстрого роста социальной поляризации).
Можно было бы продолжить эти рассуждения. Но и сказанного достаточно для вывода: в России середины 90х годов сформировался стандартный комплекс предпосылок экономической политики популизма. Во многом экономико-политический курс Б.Ельцина будет определяться людьми, входящими в его ближайшее окружение - их взглядами, жизненной философией, а и просто общим уровнем образования. А в этом отношении команда нынешнего президента России отнюдь не однородна.
Copyright Институт экономических проблем переходного периода и Совам Телепорт.
2. Наследодатель Наследодатель это лицо имущество которого после его смерти переходит к другим лицам
3. обратимые нарушения нервной деятельности проявляющиеся эмоциональными вегетативными диссомническими ра
4. МОЗЫРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ им
5. Экономическая политика партии большевиков в годы гражданской войны и строительства социализма
6. Эдуард Катлас. ПРАВО НА ПОРАЖЕНИЕ- Издательство АЛЬФАКНИГА; М.
7. тема. Критерий максимакса ~ самый оптимистический критерий
8. Атлас вошел в теплую воду звук превратился в глухой а изображение чуточку расплывалось из за кол
9. распоре кот. делалось в завещании наследодателем и сост
10. Пространство без табачного дыма
11. История и теория религии Религия как социальное явление
12. Роль витаминов в обмене веществ патофизиологические изменения в организме при гиповитаминозах
13. на тему Разработка Webприложения на CMS Jooml ldquo;Рок музыкаldquo; Студент гр
14. Остров сокровищ Роберт Луис Стивенсон Остров сокровищ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Старый пи
15. Разработка управленческого решения История науки об управленческих решениях.html
16. Утверждаю Директор КФ 200 г
17. И М Сеченова Кафедра Факультетской Терапии ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ Студе
18. Органы исполнительной власти субъекта Российской Федерации
19. Статья- Основополагающие принципы и проблемы применения международных налоговых соглашений
20. Новогодние приключения сценарий для корпоративного вечера В зал въезжает Дед Мороз на имитированной карет