Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ПРИНЦИП АВТОНОМИИ ЛОГИКИ В ФИЛОСОФИИ РАННЕГО ВИТГЕНШТЕЙНА
Томск 2001
1. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность исследования. Философия раннего Витгенштейна вызывала и продолжает вызывать интерес исследователей своей концептуальной завершённостью, что столь не характерно для философских штудий ХХ века. Это обстоятельство делает её исключительно важным объектом для исследования генезиса новых философских направлений, создавших панораму современной мысли. Если часть действительно даёт представление о целом, то философия раннего Витгенштейна демонстрирует замечательный пример системы, лежащей в основании одного из наиболее распространённых течений современной мысли – аналитической философии. Причём систематичность и концептуальная завершённость его взглядов даёт уникальную возможность проследить все достоинства и недостатки последней, так как, несмотря на разноречивость онтологических представлений её разнородных ответвлений, аналитическую философию характеризует единый методологический мотив, определяемый целью исследования различных языковых практик.
Исторически сложилось так, что идеи, высказанные в Логико-философском трактате (ЛФТ)[1], основном произведении раннего Витгенштейна, служили отправным пунктом (либо в качестве позитивной основы, либо как приложение критических усилий) развития тем, занимающих философов-аналитиков. Сообразно установкам и преобладающим мотивам эти идеи (как в целом, так и в частности) получали различную, зачастую прямо противоположную интерпретацию. Без преувеличения можно сказать, что философия раннего Витгенштейна одна из самых изученных философских систем. Однако это не раз приводило к конфликтам в интерпретации, как общей направленности его системы, так и отдельных её положений. Тем не менее, ранние взгляды Витгенштейна дают возможность оценить тенденции развития аналитической философии и перспективы её дальнейшего существования в целом.
Под философией раннего Витгенштейна мы понимаем совокупность идей, высказанных им в работах, заметках, дневниках и письмах в течение 1913-1921 годов и получивших наиболее полное воплощение в ЛФТ. Эти материалы неоднородны. Многие из них можно рассматривать лишь как подготовительные, а значит, не вполне адекватные выражению мысли. Однако они дают отчётливое представление о проблемном поле, сформировавшем взгляды философа, особенно тех разделов его системы, которые касаются проблемы ‘невыразимого’. Хорошим подспорьем в понимании ранних взглядов служат и более поздние труды, где Витгенштейн часто полемически заостряет формулировки собственных ранних работ, выступая их непримиримым критиком.
Витгенштейн относится к числу тех немногих, кто в течение жизни пытался реализовать две различные философские программы. Соответственно менялось и его отношение к комплексу представлений, характерных для него в ранний период. Пожалуй, никто столь безапелляционно не настаивал на абсолютной истинности высказанных им идей, чтобы потом их столь же непримиримо отрицать. В предисловии к ЛФТ он писал: «Истинность изложенных здесь мыслей кажется мне неоспоримой и окончательной. Стало быть, я держусь того мнения, что поставленные проблемы по существу решены окончательно». Через несколько лет, отзываясь об этой же работе в приватной беседе, он уже придерживался прямо противоположного мнения, высказываясь на её счёт в том смысле, что «каждое предложение этой книги – симптом болезни»[2].
Было бы, однако, совершенно неверным делать отсюда вывод, что Витгенштейн перестал считать значительными результаты, достигнутые в ранний период. Много позднее, готовя к публикации Философские исследования, в которых концептуально оформились его поздние взгляды, в предисловии к ним он пишет о своём желании опубликовать под одной обложкой старые и новые мысли, считая первые до конца продуманной альтернативой последним[3]. В своих поздних заметках Витгенштейн не раз возвращается к идеям, высказанным в ЛФТ, как к примеру, на котором оттачивается аргументация. И в этом отношении можно говорить о целостности развития его мысли. Учитывая, какое значение имеют для философов-аналитиков, поздние идеи Витгенштейна, нетрудно оценить и актуальность его ранних исследований.
Степень разработанности темы исследования. Взгляды позднего Витгенштейна в настоящее время создают фон практически всех движений философской мысли в англоязычных странах. Однако его ранняя философия с середины 60-х годов вписана в реестр историко-философских исследований. Причём она не только неоднократно интерпретирована, что могло бы представлять её лишь как одно из многих направлений в рамках аналитической философии, но и кодифицирована (терминологически, тематически и исторически)[4], что выводит её на уровень определённого эталона, сравнимого с лучшими образцами западноевропейской философии.
Независимо от предлагаемых интерпретаций философия раннего Витгенштейна осознаётся как своеобразная концепция, отличающаяся как по целям, так и по результатам от современных ей и в чём-то сродных течений (например, логического атомизма Б.Рассела или логического эмпиризма Венского кружка). Следовательно, она представляется как экземплификация определённого аналитического метода. Однако любая интерпретация философии раннего Витгенштейна сталкивается с рядом проблем.
Во-первых, сложность и даже эзотеричность ранних работ связана с использованием символического аппарата, идей и методов современной логики. Последнее обстоятельство позволило Г.Райлу, одному из учеников Витгенштейна, как-то заметить, что «Трактат в значительной мере закрытая книга для тех, кто не понимает его технического оснащения. Редко кто может прочитать его без чувства, что происходит нечто важное, но лишь некоторые могут сказать, что именно»[5]. Поэтому любой сколько-нибудь подробный анализ философии раннего Витгенштейна предполагает основательное знакомство с аппаратом современной логики. Действительно, исходный пункт размышлений Витгенштейна, несмотря на многообразие следствий, выходящих за рамки сугубо внутренних потребностей логики, по сути сводится к интерпретации достижений современного формально-логического аппарата, предложенного Фреге и Расселом взамен традиционного, берущего начало ещё с Аристотеля. Витгенштейн и сам внёс достаточный вклад в развитие технических приёмов логики, разработав, в частности, метод истинностных таблиц и применив его к теории логического вывода. Интересно, однако, что эти достижения были мотивированы не просто внутренними потребностями логики, но в значительной степени связаны с сугубо философским движением его мысли.
Вторая проблема относится скорее к стилевым, нежели к содержательным особенностям ранних работ. Она не так проста, как кажется на первый взгляд. В Дневниках от 9.11.1914 Витгенштейн писал: «Причиной моих лучших открытий было то, что я хотел бы назвать сильным схоластическим чувством»[6]. Что бы ни понимал в данном случае под схоластическим чувством сам автор, у читателя, как Трактата, так и других работ возникает ощущение, что они специально писались, как бы предполагая будущий комментарий. Основной текст раннего Витгенштейна представляет собой совокупность упорядоченных и пронумерованных афоризмов, содержащих внутренние отсылки. Структура ЛФТ не имеет аналогий в западной традиции и скорее напоминает классические тексты индийских философских систем, которые специально создавались таким образом, чтобы каждое положение сопровождалось и в значительной степени прояснялось последующим комментарием, зачастую написанным самим автором текста. Подобных автокомментариев Витгенштейн не оставил. Скорее, он затемнил суть дела, указав принцип нумерации афоризмов, где каждый номер не только отсылает к главной мысли, к которой относится данное замечание, но и субординирует её в рамках тематического раздела. Подобный ход создавал видимость того, что экспозиция развиваемых идей задана однозначно, где главные ходы мысли начинают рубрикации, а второстепенные образуют их фурнитуру, в соответствии с нумерацией развивая содержание основных. И поскольку в композиционном единстве ЛФТ не откажешь, это было бы вполне оправданно, если бы сам Витгенштейн, как показали исследования, сплошь и рядом не отступал от принятой им системы компоновки афоризмов.
По-видимому, окончательно разрушил миф об однозначной композиционной определённости ЛФТ Э.Стениус, продемонстрировав это на множестве примеров[7]. Считая, что Витгенштейн «скорее чувствовал, нежели точно знал», как нужно расставить афоризмы, Стениус передаёт процесс организации этого произведения во власть художественного гения, сравнивая композиционное единство ЛФТ с композиционным единством музыкального произведения, где есть свой ритм с главными и второстепенными темами, тональностями, темпом и т.д., регулируемыми нумерацией.
Замечания Стениуса стали ещё более обоснованными после того, как Г.-Х. фон Вригтом была обнаружена и опубликована одна из ранних версий ЛФТ, где целый ряд фрагментов упорядочен и пронумерован совершенно по-иному[8]. Впрочем, данные замечания нисколько не противоречат установке самого Витгенштейна, который ещё в заметках 1913 года не считал философию дедуктивной наукой. Он, в частности, писал: “В философии нет умозаключений; она – чисто дескриптивна”[9]. В самом деле, строгой последовательной экспозиции можно было бы ожидать лишь тогда, когда связь афоризмов представляла бы собой связь посылок и заключений. Но ЛФТ – это тот случай, когда последовательность изложения нельзя оправдать дедукцией из очевидных оснований, поскольку сами эти основания есть лишь следствие автономности логики, т.е. определённой философской установки, которую Витгенштейн положил в фундамент своей конструкции. Отсюда и дескриптивный характер ранних работ с их системой перекрёстных отсылок. Последние же как раз и указывают на невозможность применения дедукции. В системе умозаключений не может быть взаимоотсылок – это был бы circulus in demonstrando и, следовательно, это была бы мнимая дедукция. Увидеть и описать – вот метод исследования. Главное – знать, куда смотреть. В данном случае вполне можно согласиться с мнением Г.Энском: «Эта книга завладела умами людей, оставаясь в то же время во многих местах исключительно тёмной... Трактат не строится как последовательный вывод из посылок; если мы хотим найти основание для его понимания, мы должны посмотреть в середину, а не в начало»[10].
Таким образом, если связь афоризмов, прослеживаемая в нумерации, лишь относительна, то вполне допустимы рекомбинации, порождающие, подобно машине Раймонда Луллия, новые грани понимания. Продолжая музыкальную аналогию Стениуса, можно сказать, что отказ рассматривать структуру ЛФТ, а следовательно, и композиционное единство всей ранней философии Витгенштейна, как однозначно заданное, приводит к тому, что стремление к ‘одноголосице’, удовлетворяющей всех, заменяется сознательным ‘многоголосием’, порождающим всё новые и новые интерпретации, зависящие не только от вчитывания в оригинальный текст, но и от новейших разработок в области формальной логики. Каждый исследователь создаёт собственную аранжировку.
Укажем ещё один важный момент. В целом ранние вещи Витгенштейна никогда не отличались особенной ясностью, да и ЛФТ отнюдь не популярное изложение, а, судя по введению, претендует на понимание лишь одного человека, видимо Б.Рассела. И хотя работа исследователей сделала более понятными отдельные афоризмы, особенно по части технических деталей, редко кто не согласится с классификацией, использованной Э.Стениусом при разработке своей собственной интерпретации: “Во-первых, есть предложения, которые, как я думаю, понял и которые считаю ясными, стимулирующими и важными. Их я конечно же нахожу лучшей частью книги. Вторыми идут предложения, которые, как я думаю, понял, и с некоторой долей уверенности считаю ложными или содержащими заблуждение. Таким образом, я расцениваю их следующими по значимости за предложениями первой группы. В-третьих, есть такие предложения, которые я не понимаю и, следовательно, ценность которых я не могу оценить. И, в-четвёртых, есть ряд таких предложений, которые, с одной стороны кажутся понятными, но, с другой стороны, им дано неопределённое и тёмное выражение, следовательно, их невозможно принять или отвергнуть”[11].
Последнее замечание в совокупности с предыдущими позволяет понять не только то, почему имеет место множественность интерпретаций отдельных положений, высказанных Витгенштейном, но и то, что существуют различные понимания всей его ранней философии, часто противоречащие друг другу в трактовке цели, метода и места в историко-философской традиции.
Эту ситуацию, которую можно назвать конфликтом интерпретаций, демонстрируют уже самые первые читатели Витгенштейна. Её мы находим у Б.Рассела (сочинения конца 10-х – начала 20-х годов), подгонявшего идеи раннего Витгенштейна для нужд своей системы логического атомизма, у представителей Венского кружка (М.Шлика, Р.Карнапа, Ф.Вайсмана), усмотревших в Трактате в качестве главной идею демаркации научного и вненаучного и интерпретирующих его онтологию в духе присущего им феноменализма. Пожалуй, лишь Ф.П.Рамсей не претендовал на исключительное понимание, но в своих оригинальных работах, в которых развивал взгляды близкие прагматизму, указывал на Витгенштейна как на свой преимущественный источник.
Не случайно, что первые интерпретаторы, толковавшие раннего Витгенштейна, воспринимали его через призму преобладающих направлений и рассматривали содержание ЛФТ в духе феноменализма и редукционизма Венского кружка (позитивно, как J.O.Urmson, A.Maslow, или негативно, как К.Поппер) или трактовали его в основном как сочинение по логике с точки зрения взглядов Фреге и разработок Рамсея (G.E.M.Anscomb).
Ситуация стала меняться с конца 50-х годов, когда во множестве появились статьи, в которых разбирались как отдельные афоризмы (D.M.Copi, E.B.Allaire, E.Evans, M.Cohen, D.Favrholdt), так и целые разделы системы раннего Витгенштейна. (D.M.Copi, J.Hintikka, W.Sellars). Поворотным пунктом здесь послужили идеи D.M.Copi о своеобразии онтологии ЛФТ, не имеющей аналогов ни у Рассела, ни у Венского кружка. Эта идея нашла широкое отражение в дискуссии (G.Anscomb, D.Keyt, E.Evans, W.Sellars, M.Glouberman). Появились работы, в которых уточнялся особый взгляд Витгенштейна на образную природу языка (B.McGuinness, R.Bernstein, H.Schwyzer, V.Hope, E.Stenius), своеобразный солипсизм (J.Hintikka), особое понимание специфики естественных наук (G.Proctor, D.Nesher, C.Silva). Наконец, внимание обращается и на те темы ЛФТ, которые всегда оставались в тени. Имеются в виду ценности и мистическое (E.Zemach, B.McGuinness) [12]. Новую волну интереса к философии раннего Витгенштейна вызвала публикация в 1961 году подготовительных материалов к ЛФТ (Заметки и Дневники), которые позволяли по-иному взглянуть на соотношение главных и второстепенных тем.
Это привело к тому, что в последние 4 десятилетия в большом количестве появляются работы, в которых философия раннего Витгенштейна начинает толковаться с позиции внутренней логики системы, а не с точки зрения внешних влияний. Из книг, посвящённых системе ЛФТ в целом, интерес вызывают монографии таких авторов, как: E.Stenius, который эксплицирует некоторые важные понятия, например, понятия логического пространства; D.Favrholdt, рассматривающий основное содержание ранней философии Витгенштейна с точки зрения тезиса экстенсиональности, т.е. редукции всех предложений к элементарным предложениям; J.Griffin, увидевший в онтологии ЛФТ новую, отличную от расселовской, систему логического атомизма; H.Finch, выделяющий в ранних работах Витгенштейна различные уровни онтологии (формальное, физическое и феноменальное); P.Carruters, увидевший в ЛФТ оригинальную версию логической семантики. Стоит отметить и те монографии, которые, преследуя скорее дидактическую цель, тем не менее, раскрывают оригинальность постановки и решения задач (например, H.Mounce). Многие авторы рассматривают раннюю философию Витгенштейна с точки зрения развития определённых тем: субъект (H.Kannisto), специфика онтологии (A.Maury), проблема смысла (J.Morrison), проблема выразимости (W.D.Hart) и т.д. Помимо работ, специально посвящённых ЛФТ, значительное место философии раннего Витгенштейна уделяется в трудах, рассматривающих общую эволюцию его взглядов. Здесь должны быть упомянуты такие авторы как D.Pears, M.Black, R.Fogelin, G.Hunnings, A.Kenny, M.Munitz, R.Rhees.
Стоит также добавить, что после публикации дневниковых записей и некоторых заметок (Культура и ценности) многие исследователи занялись поиском в философии раннего Витгенштейна культурной основы, что чрезвычайно важно для интерпретации некоторых мест ЛФТ, в частности, концепций субъекта, воли, ценностей, мистического. Здесь особое значение имеют работы о связи идей Витгенштейна с общими тенденциями развития австрийской культуры (A.Janik и S.Toulmin, G.Weiler, П.Кампиц, В.Краус, К.Нири), с религиозными убеждениями (R.Cavalier, I.D’Hert), с биографическими деталями (M.Black), с влиянием соответствующих идей А.Шопенгауэра, О.Вейнингера, К.Крауса, Ф.Маутнера (R.Haller, A.Janik).
Перечислять авторов и темы, в связи с которыми рассматривалась философия раннего Витгенштейна, можно очень долго. Заметим только, что ни один философ-аналитик не прошёл совершенно мимо них. Даже у тех ведущих аналитиков, кто не занимался их непосредственной интерпретацией (П.Стросон, У.Куайн, Г.Райл, Г.Х.фон Вригт и многие другие), можно обнаружить прямые указания и заимствования. Не прошли мимо этих тем и представители иных философских направлений, например, П.Рикёр, А.Вежбицка, К.-О.Апель, Э.Тугендхат (сюда же можно отнести и Р.Рорти, ставшего из аналитика прагматиком, резко критикующим аналитическую философию). Хуже обстоит дело с отечественными исследованиями. Несмотря на то, что имеются переводы большинства ранних работ, на русском языке нет ни одной монографии, посвящённой специально взглядам Витгенштейна периода ЛФТ. Исключая работы дидактического характера, можно указать только три книги, в которых эти взгляды рассматривались в более или менее целостном виде с позиций общей эволюции (А.Ф.Грязнов, З.М.Сокулер) и с точки зрения развития аналитической философии в целом (М.С.Козлова). Из отечественных публикаций можно отметить также несколько интересных статей, которые посвящёны проблеме смысла жизни и языка философии в контексте концепции невыразимого (М.С.Козлова, З.М.Сокулер, Е.А.Баллаева, И.Ф.Михайлов) и онтологии, рассматриваемой с точки зрения синкатегорематической природы предикатов (Е.Д.Смирнова) [13].
Для уточнения понимания проблемного поля, инспирировавшего нашу работу, обратимся к одному аспекту конфликта интерпретаций, о котором говорилось выше. Исследователи творчества раннего Витгенштейна очень быстро перешли от истолкования отдельных афоризмов ЛФТ к оценке содержания в целом, что во многом было обусловлено стремлением вписать его в рамки тенденций развития западной философии.
Позиция, прорисованная в ранних работах, характеризуется исключительным вниманием к языку. И если воспользоваться выражением самого Витгенштейна, его главная цель – «провести границу мышлению, или, скорее, не мышлению, а выражению мысли» [предисловие к ЛФТ]. Однако такая постановка вопроса допускает две существенно различные интерпретации, на которые мы будем ссылаться как на критическую и на метафизическую. Критическая установка реализуется в исследовании условий возможности языкового опыта, тогда как метафизическая связана с объяснением сущности языка, отталкивающимся от структуры реальности. Интересно то, что у Витгенштейна присутствуют обе тенденции, однако не просто установить, какая из них превалирует. Явная компоновка ЛФТ, который начинается с метафизических спекуляций по поводу структуры реальности и которая, отражаясь в языке, образует совокупность осмысленных предложений, рассматриваемых как непосредственный образ фактов, казалось бы, говорит в пользу второй интерпретации. Этому же служит и развиваемая в последних афоризмах теория метафизического молчания, которое позволяет выйти за рамки, предопределённые языковой структурой, в область невыразимого, мистического опыта.
С другой стороны, целый ряд положений, выдвинутых Витгенштейном, и используемая им терминология говорят в пользу трактовки его цели как критической. Действительно, онтология, развиваемая в ЛФТ, в некотором смысле ‘перевёрнута’, поскольку моделируется в соответствии со структурой пропозициональной логики, устанавливающей условия возможности применения языка к миру[14]. В этом ход мысли Витгенштейна вполне соответствует ‘коперниканскому перевороту’ Канта. Однако нигде в ЛФТ мы не найдём ничего такого, что хотя бы отдалённо напоминало трансцендентальную дедукцию Критики чистого разума. Более того, Витгенштейн принципиально исключает всякое упоминание о субъективности (как психологической, так и трансцендентальной) из языка описания. Не стоит перед ним и проблема синтетического a priori, так как любое всеобщее и необходимое знание всегда имеет аналитический характер, поскольку вне логики всё оказывается случайным. Если логика и моделирует реальность, то только последовательно вынося субъекта за рамки самих моделирующих отношений. Но является ли такой ход трансцендентальным?
Вполне определённо на этот вопрос отвечает Швайдер: «Философия Витгенштейна была кантианской от начала и до конца»[15]. Более умеренную оценку даёт известный исследователь аналитической философской традиции Д.Пэрс, который хотя и говорит, что для Витгенштейна «философия была критикой языка по объёму и цели очень похожей на кантовскую критику мышления»[16], тем не менее отчетливо осознаёт ряд метафизических мотивов в его раннем творчестве, связывая их, прежде всего, с некритическим усвоением того тезиса, что язык в некотором смысле является образом предзаданной реальности, заимствованным из докантианского источника. Критической интерпретации более или менее последовательно придерживаются также E.Stenius, E.Kenny, R.Cavalier, H.Mounce, H.Kannisto, G.Hunnings, Н.Гарвер.
Однако исключительный акцент на метафизических мотивах заставляет других исследователей принять противоположную точку зрения. У.Бартли, например, считает, что «одна из главных идей Трактата не только не-кантианская, но по духу до-кантианская... Толковать раннего Витгенштейна в духе Канта было бы неверно. Чтобы не погрешить против истины, надо признать, что в его труде есть следы кантианских тем, но они ни в коей мере не преобладают»[17]. Развитие этой стороны позволяет поставить под сомнение то, что позиция, выраженная Витгенштейном в ЛФТ, вообще имеет какой-либо трансцендентальный смысл, даже в отношении ‘перевёрнутого’ характера онтологии, зависимой от структур логики высказываний, поскольку «его философию логики инспирирует сущностно метафизический взгляд на природу символизма»[18]. С точки зрения такого понимания к раннему Витгенштейну подходят G.Baker, M.Glouberman, B.Wolniewicz, Б.Страуд.
Проблемное поле исследования. Степень разработанности темы позволяет по-новому взглянуть на интересующее нас проблемное поле и, отталкиваясь от него, сформулировать цель и задачи работы.
Сразу заметим, что наличие разнородных мотивов ни в коей мере не свидетельствует об эклектичности ЛФТ. Философия раннего Витгенштейна полифонична, но не эклектична. Она несёт отпечаток традиции, но попытка однозначно вписать её в то, или иное философское направление всегда будет выглядеть односторонней. Всё дело в том, что опыт ЛФТ – это новый философский опыт. В нём вполне выразился тот способ постановки философских проблем, который в зачатке был уже у Г.Фреге. Этот новый опыт заключается в том, что любая философская проблема начинает рассматриваться как проблема употребления языка. Но если до Витгенштейна этот опыт не выходил за рамки частных примеров, рассматривающих отдельные языковые практики (скажем, практику логического вывода у Фреге, все следствия теории которого должны пониматься и интерпретироваться с точки зрения этой практики), то в ЛФТ этот опыт обобщается до выяснения условий возможности языковой практики как таковой.
Подобный подход полностью переориентирует задачу философии, которая более не рассматривается как теория, подобная науке, в том смысле, что она не является совокупностью предложений, высказывающих нечто о мире и являющихся истинными или ложными. Цель философии – указать границы осмысленности, границы выразимости смысла в языке, внутренней логики того, что говорится о мире. В этом отношении, позицию Витгенштейна нельзя охарактеризовать как строго критическую или метафизическую. Вернее, в ней синтезированы оба подхода.
Она трансцендентальна, поскольку ставит проблему выразимости. При решении этой проблемы в ней поразительным образом сочетаются две противоположные, но всё же действительно критические тенденции.
Во-первых, это попытка концептуализировать сферу теоретического, что по устремлениям в высшей степени близко позиции Канта и служит крайним выражением рационализма;
Во-вторых, это попытка деконцептуализировать практическую сферу (практическую в смысле Канта), что по духу отвечает философии Шопенгауэра и в конце концов приводит к крайнему выражению мистицизма.
И то и другое осуществимо, с точки зрения Витгенштейна, только в рамках критики языка, так как границу выражения смысла можно провести только в языке. Но последнее требует понимания сущности языка, характера его связи с действительностью. И, вероятно, это тоже можно было бы осуществить в рамках трансцендентального подхода, если бы стремление к окончательной деконцептуализации практического не потребовало полной элиминации субъективности из области выразимого. А это привело к тому, что субъект и всё соотнесённое с ним как раз и оказалось тем, что не может быть выражено. Такой ход мысли не позволяет даже поставить вопрос о соотнесении языка с его носителем и, следовательно, вопрос о трансцендентальном характере самой языковой деятельности. Язык, как он представлен в ЛФТ, рассматривается только с точки зрения ‘внеличностного изображения мира’, что как раз и отвечает за метафизическую компоненту в философии раннего Витгенштейна.
С точки зрения такого ‘внеличностного изображения мира’ кажется вполне оправданным то исключительное внимание, которое уделяется формальной логике. Витгенштейн движется в русле философского антипсихологизма в обосновании логики, что, впрочем, характеризует не только его позицию, но и позицию наиболее интересных мыслителей начала века, например Г.Фреге и Э.Гуссерля. Однако его установка весьма своеобразна и не имеет аналогов в традиции. Никто до него не только не пытался обосновать аналитические науки из собственного источника, т.е. не объясняя их особым интересом познания или структурой онтологии, но подобный ход мысли не рассматривался даже в качестве проблемы.
Такой подход диктуется пониманием философии как деятельности по прояснению мысли. Поскольку методом такой деятельности является логика, она не может быть вписана в доктринальные рамки онтологии и теории познания. Наоборот, понимание последних есть следствие, затребованное спецификой логического анализа. В этом как раз и заключается представление об автономии логики. Сформулировав в Дневниках 1914-1916 основной принцип философии логики: «Логика должна заботиться о себе сама» и последовательно эксплицировав его в ЛФТ, Витгенштейн заложил совершенно новые принципы исследования своеобразия знания. Он выводит формальную логику из-под начала онтологии и теории познания, считая, что при прояснении её основных понятий необходимо отталкиваться исключительно от особенностей символического языка. Логика как исследование универсальных возможностей осмысленных утверждений не может быть фундирована никакой онтологией, как раз наоборот, поскольку именно логика устанавливает критерий осмысленности, любая онтология есть следствие логического прояснения возможных взаимосвязей структур описания. Как универсальный метод прояснения мыслей логика не может зависеть и ни от какой эпистемологии, поскольку теория познания рассматривается лишь как частная философская дисциплина.
С точки зрения Витгенштейна, не существует никаких особых логических предметов, а тем более законов, описывающих особенности их функционирования. Дело логики заключается в создании системы удовлетворительной знаковой записи, которая была бы свободна от эквивокаций естественного языка. Последнее достигается, в частности, за счёт того, что логическая запись освобождается от психологических условий протекания процессов мышления, поскольку «в логике не мы выражаем то, что хотим, с помощью знаков, а высказывает себя природа естественно-необходимых знаков» [6.124]. Ориентация на выразительные средства не означает, что логика никак не связана с миром. Природа знаков предполагает их необходимое отношение к обозначаемому. Условия построения системы описания мира, освобожденного от всякого конкретного содержания, указывают на ту специфическую особенность логического, которая позволяет моделировать систему необходимых взаимосвязей дискурса, охватывающего всякую возможную реальность. В языке единственно выражает себя способность познания действительности, и в этой способности мы обладаем тем видом априорного знания, которое, задавая формальные структуры логики, создаёт необходимые условия систематического единства истины. Познавая сущность описания, мы познаём сущность описываемого, а тем самым сущность мира. В этом отношении логика выступает как условие мира, она трансцендентальна. «Логика наполняет мир; границы мира суть и её границы» [5.61].
Задавая необходимые условия описания, логика определяет онтологическую структуру мира, поскольку в её компетенции решать, что может иметь место в мире, а что – нет. Именно в этом смысле она выступает основанием метафизики. Связь логического и онтологического, отношение отображения задаёт логическая форма, которая едина у описания и описываемого. «То, что каждый образ, какой бы структуры он не был, должен иметь общим с действительностью, дабы он вообще мог – правильно или ложно – отображать её, есть логическая форма, т.е. форма действительности» [2.18]. Логика показывает логическую форму систематическим прояснением необходимых связей знаков, создавая совершенную грамматику и синтаксис. Грамматика задаёт систему элементарных неопределяемых знаков, характер отношения к реальности которых определён их вхождением в образ, функционально связанный с миром. Элементы и структурные отношения образа определяют элементы и структурные отношения действительности. «То, что элементы образа определённым образом соотносятся друг с другом, представляет, что так соотносятся друг с другом вещи» [2.15]. Грамматика элементарных выражений определяет действительность, прослеживая её до совокупности независимых первоэлементов. Она, так сказать, определяет мир изнутри, разлагая его на констелляции независимых атомов, и выступает минимальным пределом логического анализа. Особенность грамматической структуры однозначно определяет тип и способы функционирования знака и тем самым соответствующего ему предмета.
Логика ставит и максимальный предел анализа, позволяющий взглянуть на мир в целом. Взгляд на действительность извне определяет совокупность систематическим образом выстроенных логических предложений. Несмотря на то, что тавтологии не говорят ничего, они показывают свойства универсума в целом, задавая все возможные упорядоченные связи знаков, которые проявляются в единстве условий истинности описания мира. «Язык, способный выразить всё, отражает определённые свойства мира в тех свойствах, которые он должен иметь; и так называемые логические предложения показывают эти свойства систематическим образом»[19].
Философский анализ языка в пределах минимума и максимума простирается от элементарных предложений, являющихся минимальным образом действительности, до вполне обобщённых, которые на первый взгляд такую связь полностью утрачивают. Класс осмысленных языковых выражений в этом диапазоне чрезвычайно широк и образует различные типы дискурса (предложения математики, естественнонаучные предложения, предложения с пропозициональными установками и т.д.). Задачу логики как метода концептуализации теоретической сферы, отличающего осмысленное от бессмысленного, Витгенштейн связывает с редукцией всех предложений к элементарным предложениям, которые посредством отношения отображения имеют непосредственную связь с действительностью. Функционально-истинностное исчисление, разработанное Фреге и Расселом, как раз и служит этой цели. Так логика демонстрирует логическую форму отображаемого, в качестве предела ориентируясь на две крайние точки показанного: первое – весь мир в целом (система тавтологий); второе – простые предметы и их констелляции (полностью проанализированные предложения).
Однако здесь важно учитывать, что, используя функционально-истинностное исчисление для прояснения отношений в рамках формальной системы знаков, Витгенштейн не ориентируется на построение идеального языка, который мог бы заменить несовершенный, обыденный язык. Каждый язык совершенен постольку, поскольку выполняет свою роль. Логика лишь показывает, как работает любой язык, в том числе и язык повседневного общения, когда задаёт критерии его осмысленного использования, моделируя соответствующую ему онтологию с помощью проецирования системы знаковых отношений на действительность.
Разработка критерия осмысленности языковых выражений приводит к ещё одному важному результату. Логический анализ как метод концептуализации сферы теоретического есть крайнее выражение рационализма. С другой стороны, Витгенштейн рассматривает логику и как метод деконцептуализации сферы практического, что служит крайним выражением его мистицизма. Освобождаясь от эпистемологических предпосылок в стремлении обосновать автономию логики, он преодолевает любую её психологизацию тем, что субъект элиминируется из языка описания, из сферы аналитического, он там себя не обнаруживает. «Субъект не принадлежит миру, но есть граница мира» [5.632]. Соотношение субъекта и мира подобно соотношению глаза и поля зрения. И как из анализа поля зрения нельзя заключить, что оно видится глазом, так и, анализируя мир, нельзя обнаружить субъекта. «То, что мир есть мой мир, показывается тем, что границы языка (языка, понятного только мне) означают границы моего мира» [5.62]. Но сама граница невыразима в языке, она лишь показывается целостной системой осмысленных выражений, которую определяет логический анализ. Субъект не обнаруживает себя в теоретической сфере, так как логический анализ элиминирует его, редуцируя пропозициональные установки (контексты знания, мнения, веры и т.п.) к элементарным предложениям [5.542]. Он может обнаружить себя лишь в ценностях, но последние как раз и не выразимы в языке, поскольку не обладают логической формой, которую могут охватить его осмысленные выражения. Ценности не соответствуют структуре факта, а, значит, выходят за рамки описания мира, из сферы логического, за рамки того, что может быть концептуализировано, поскольку смысл всего этического и эстетического в соотнесённости с субъектом. То, что образует область этического, не может быть артикулировано в языке, а может лишь мистически переживаться. Этика, подобно логике, трансцендентальна, с той лишь разницей, что она устанавливает границу мира извне, sub specie aeterni. Но именно поэтому позитивная этика как система знания, выраженная в языке, невозможна. Однако невыразимое можно показать, устанавливая границы выразимому. В этом отношении логика выступает в качестве отрицательной этики, методически показывая то, что может быть сказано, она отграничивает сферу мистического молчания, ориентируя на практическое осуществление этических императивов. Для Витгенштейна логика и этика не просто одно, логика – это единственно возможная и к тому же осуществлённая этика.
Цель и задачи исследования. Анализ проблемного поля задаёт формулировку цели и задач работы.
Основная цель нашего исследования состоит в демонстрации того, что система взглядов раннего Витгенштейна базируется на новом методологическом принципе, позволяющем синтезировать различные подходы в понимании и решении философских проблем. На этом основании мы стремимся дать такую непротиворечивую имманентную экспликацию его философии, которая позволила бы по-новому представить описанный выше конфликт интерпретаций и с точки зрения единого принципа объяснить все афоризмы Трактата.
Эта цель достигается посредством решения следующих задач:
1. Необходимо выявить основной методологический принцип, которым Витгенштейн руководствуется при постановке и решении проблем.
2. Для обоснования этого принципа следует эксплицировать его исторические истоки и предпосылки и при этом определить, от каких допущений отказывается Витгенштейн и какие принимает.
3. Демонстрируя валидность интерпретации, необходимо посредством анализа развития мысли Витгенштейна показать генезис основного методологического принципа.
4. Необходимо показать, каким образом в свете нового методологического принципа трансформируются основные философские темы, задавая проблематику работ Витгенштейна.
5. С точки зрения нового понимания тем и проблем философии необходимо дать имманентную интерпретацию философской системы раннего Витгенштейна.
Основные теоретические результаты исследования, выносимые на защиту, их новизна. Проблемное поле уже указывает на характер теоретических результатов, достигнутых при решении поставленных задач. Тем не менее выделим эти результаты особо.
1. В качестве основного методологического принципа, которым Витгенштейн руководствуется при построении своей философской системы, выявлен принцип автономии логики. Содержательно этот принцип означает, что логический анализ должен быть освобождён от онтологических и эпистемологических допущений и сориентирован только на особенности знаковых изображений, определяемых синтаксической структурой языка.
2. При выявлении этого принципа дана последовательная экспозиция взглядов Г.Фреге и Б.Рассела, которые послужили Витгенштейну основой для построения оригинальной философии логики. В результате экспозиции установлены основные онтологические и эпистемологические допущения, на которых основываются Фреге и Рассел в своих логических построениях. В частности, эти допущения обнаруживаются в теории смысла, теории логических объектов, теории типов, теории суждения.
3. На основании анализа подготовительных материалов (Заметок) эксплицирован генезис основного методологического принципа. Показано, как с помощью синтаксического анализа последовательно преодолеваются онтологические и эпистемологические допущения Фреге и Рассела. В частности, изменение трактовки предложений и понимание их как факта требует пересмотра номинативной теории предложений и теории суждений; изменение понимания символической нагрузки знаков и последовательное различение сказанного и показанного позволяют отказаться от теории типов. Показано, что преодоление предпосылок приводит к иному пониманию существа логики, которая начинает рассматриваться как метод исследования свойств знаковых систем, и, как следствие, к иному пониманию логических предложений, трактуемых не как выражение законов мысли, а как способ демонстрации свойств языка. Это требует отказаться от некоторых аксиом Рассела (бесконечности, сводимости), имеющих псевдологический характер.
4. Изменение трактовки логики позволяет по-новому взглянуть на цель логического анализа. В диссертации доказывается, что в отличие от Фреге и Рассела, рассматривающих логический анализ как средство построения идеального языка, Витгенштейн понимает логический анализ как метод, раскрывающий внутреннюю телеологию всякого языка. Логика показывает ‘всеобщую и необходимую природу знаков’. При этом мышлению отказано в роли ментального посредника между языком и реальностью. Мышление рассматривается как разновидность языка. Поэтому, логический анализ не корректирует язык с точки зрения мышления; наоборот, выяснение природы и возможностей языка указывает на существенное и необходимое в мышлении. С этой точки зрения выявление априорных условий языка равнозначно выявлению априорных условий мышления. В диссертации показано, что такой ход переводит любое философское исследование в плоскость установления границ выразительных возможностей знаковой системы.
5. В диссертации утверждается, что перевод философских проблем в плоскость языка позволяет преодолеть дихотомию ‘критическое – метафизическое’. Анализ выразительных возможностей заставляет рассматривать цель Витгенштейна как критическую, но необходимость выявить сущность языка отвечает за метафизическую компоненту, поскольку эта необходимость основана исключительно на природе знаков и не требует обращения к субъекту. Язык рассматривается только с точки зрения внеличностного изображения мира.
6. Внеличностное изображение мира как выражение основного методологического принципа, обозначенного нами как автономия логики, требует рассматривать любую проблему выразительных возможностей языка преимущественно как проблему синтаксиса. Это означает, что все вопросы о значении знаков должны предваряться вопросом о способах их использования, задающих возможную интенцию значения. В качестве основной синтаксической единицы при таком исследовании рассматривается предложение. На основании специфического свойства предложения (биполярность) в диссертации обосновывается, почему именно оно должно выступать в качестве главной синтаксической единицы, и показано как на её основе могут быть введены все остальные элементы знаковой системы. С точки зрения синтаксиса объяснено также своеобразие принимаемой Витгенштейном онтологии, которая через изобразительную теорию предложений рассматривается как проекция синтаксической структуры.
7. Анализ синтаксической структуры даёт основание для выявления того, что может быть выражено в знаковой системе. На этом основании в диссертации устанавливается специфика различных компонентов знаковой системы и показано, какие из них относятся к компетенции логики, какие – к математике, а какие – к естествознанию. Эта часть нашего исследования обозначена как концептуализация теоретического. Особенности знаковых изображений предопределяют специфику различных наук, и в исследовании даётся их последовательная экспозиция. Продемонстрировано, каким образом безусловное доверие Витгенштейна к логике, которая лишь одна претендует на экспликацию всеобщего и необходимого, отражается на содержании различных областей теоретического знания.
8. Ограничение области выразимого демонстрирует и то, что выразить нельзя. Всё, что превосходит ‘всеобщую и необходимую природу знаков’, а к этому, прежде всего, относятся ценности, выводится в область невыразимого, мистического. С этой точки зрения логика в нашем исследовании рассматривается как отрицательная этика. На этом основании показано, почему для Витгенштейна логика и этика – это одно. Разница проявляется лишь в том, что цель первой, указывая на то, о чём можно говорить, – подчеркнуть то, что высказать нельзя, а цель второй, подчёркнуто безмолвствуя о своём предмете, – указать на то, о чём можно говорить. Показано также, что для Витгенштейна философия в высшем смысле выступает в качестве посредника между первым подходом и вторым.
Методология исследования. Методологическую основу данного исследования составил компаративный анализ, развиваемый в трёх направлениях. Первое направление и, по-видимому, самое важное связано со сравнением цели ЛФТ с исследовательскими программами Г.Фреге и Б.Рассела. Именно здесь выявляется основной методологический принцип философии раннего Витгенштейна. Второе направление компаративного анализа отталкивается от многочисленных интерпретаций отдельных афоризмов и различных разделов ЛФТ. Противоположные мнения, высказанные по этому поводу в современной аналитической литературе, вполне оправданно вызывают недоумение, которое требует снять конфликт интерпретаций и представить взгляды Витгенштейна в качестве единого целого. Наконец, сам дух критики языка заставляет сопоставить программу Витгенштейна с критической программой И.Канта.
Специально оговорим, что мы не ставили целью исчерпывающее изложение всех технических деталей взглядов Витгенштейна. Задача скорее в том, чтобы показать, как заложенная в основание конструкции предпосылка приводит к изменению в понимании проблем и результатов логического анализа. Мы редко затрагиваем биографические детали, привлекая лишь те, которые в той или иной мере способствуют решению основной задачи. Точно также мы опускаем большинство тем, затрагивающих культурный контекст, который оказал значительное влияние на общие интенции творчества Витгенштейна. Культурный контекст характеризует филиацию идей и степень оригинальности, но внутренняя логика самой конструкции в значительной степени остаётся независимой, а именно она нас в большей степени и интересует[20].
Апробация результатов исследования. Результаты диссертации апробированы в следующих формах:
– лекции для студентов, магистрантов и аспирантов философского факультета Томского государственного университета (курсы: логика, неклассические логики, аналитическая философия в ХХ веке); лекции для магистрантов и аспирантов философского факультета Томского госуниверситета (спецкурсы: ранняя аналитическая философия, аналитическая философия и феноменология, философия раннего Витгенштейна). Содержание отражено в программах курсов и спецкурсов;
– выступления на всероссийских и международных конференциях (среди них: II-е Копнинские чтения, Томск–1998; Всероссийские семинары по методологии науки [сессии 1–4; Томск, 1997–2000г.]; Международные Шпетовские чтения [сессии 1–3; Томск, 1997–1999]. Результаты опубликованы в материалах конференций;
– исследования, поддержанные грантами Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ): 1997–1999г., проект № 97-03-04328, «Аналитическая философия: методы исследования языковых практик»; 2000–2001г., проект № 00-03-00347, «Логика и прагматизм: логико-философские концепции Ф.П.Рамсея».
– комментированные переводы текстов Л.Витгенштейна (Дневники 1914–1916, Томск: Водолей, 1998), Б.Рассела (Философия логического атомизма, Томск: Водолей, 1999), Г.Фреге (Логические исследования, Томск: Водолей,1997; Основоположения арифметики, Томск: Водолей, 2000).
Теоретическая и практическая значимость исследования. Изучение взглядов раннего Витгенштейна позволяет лучше понять генезис и перспективы аналитической философии, для которой они послужили одним из источников. Систематическая экспозиция этих взглядов позволяет также проследить эволюцию самого Витгенштейна, поздние взгляды которого привели к существенному изменению образа современной философии, в значительной степени переориентированной с построения систем на анализ языковых практик. В диссертации также представлена единая методология решения спорных вопросов, имеющих место в различных интерпретациях философии раннего Витгенштейна, что имеет значение для прояснения её внутренней логики. Материалы диссертации могут использоваться при разработке учебных курсов «Современная философия», «Аналитическая философия», «Философия и логика» и интерпретации достижений современной формальной логики.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трёх разделов (включающих в общей сложности десять глав, разбитых на тридцать шесть параграфов), заключения и списка литературы. Относительно структуры исследования, заметим, что представленная в диссертации экспозиция взглядов Витгенштейна развивается на основе сформулированного выше принципа, реализованного в последовательности решения задач. При этом, отталкиваясь от проблемного поля, послужившего базисом для разработки оригинальных взглядов Витгенштейна, мы затем переходим к рассмотрению их генезиса, который можно проследить в Заметках. Наконец, на основе представления об автономии логики в соответствии с последовательностью заявленных результатов представлена последовательная интерпретация ЛФТ.
2. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во Введении обосновывается актуальность и даётся характеристика разработанности темы исследования; с точки зрения анализа проблемного поля формулируются цели, задачи и методология; выдвигаются тезисы, выносимые на защиту, и содержательно раскрывается их новизна, оценивается теоретическая и практическая значимость полученных результатов.
Первый раздел «Источники: Г.Фреге и Б.Рассел» посвящён анализу логико-философских взглядов, которые послужили для Витгенштейна исходным пунктом оригинальных исследований. Необходимость такого пропедевтического раздела обусловлена тем, что критические замечания Заметок и позитивные решения ЛФТ вне контекста взглядов Г.Фреге и Б.Рассела во многом остаются непонятными[21]. Эти взгляды рассматриваются в двух отношениях: во-первых, с точки зрения позитивных результатов, достигнутых в реформе логического аппарата, которые в отличие от методов традиционной логики позволяют разработать новый способ анализа логической формы представления знаний; во-вторых, с позиций тех онтологических и эпистемологических допущений, лежащих в основании интерпретации этого аппарата, критика которых привела Витгенштейна к собственной философии логики.
В главе «Г.Фреге: создание новой логики и программа логицизма» рассматривается программа разработки искусственного языка, построенного по образцу вычислительных процедур математики. Искусственный язык (Begriffsschrift), призванный преодолеть систематическую двусмысленность языка повседневного общения и служить в качестве адекватного описания результатов научного исследования, Г.Фреге основывает на фундаментальной аналогии между понятиями и математическим функциями. Это позволяет существенно обогатить логический аппарат, посредством которого развиваются и приводятся в систематическое единство методы анализа простых и сложных высказываний. В своих трудах Г.Фреге фактически создаёт логику предикатов и осуществляет её первую аксиоматизацию, включающую как составную часть и логику высказываний. Эти достижения составили основу современной формальной логики как технической дисциплины. Развивая методы формального анализа, в русле идей Г.Фреге движется и Б.Рассел.
Знакомство с новыми техническими приёмами при изучении взглядов Л.Витгенштейна имеет особое значение, поскольку формальную логику он усвоил в том виде, который ей придали Фреге и Рассел. Правда, следует заметить, что новации Витгенштейна относятся не к изменениям в технических приёмах; даже если их и можно встретить в его работах, они затрагивают прежде всего те моменты, которые позволили бы уточнить его особый взгляд на философию логики. Различие между логикой как технической дисциплиной и философией логики можно выразить следующим образом. Если первая ориентирована на создание формальных исчислений, отражающих порядок мыслительных процедур, то вторую можно определить как совокупность ответов на вопросы о том, с чем имеет дело и что именно делает логик, когда описывает эти процедуры. Что касается Г.Фреге, то его философия логики, включающая трактовку исходных понятий, основанную на онтологических допущениях, и интерпретацию достижений технических приёмов, стала предметом критики не только Л.Витгенштейна, но и Б.Рассела, который заменил исходные предпосылки своими собственными.
В диссертации рассматриваются те допущения, которые имеют первостепенное значения для понимания генезиса взглядов Б.Рассела и Л.Витгенштейна. К важнейшим из них относится трактовка функции как неопределяемого понятия без фиксированного типа значения. Функциональное выражение определяется в контексте целостного высказывания с точки зрения наличия в ней ‘ненасышенного’ места и противопоставляется полному выражению (имени), указывающему на предмет. Понятие функции развивается Г.Фреге в нескольких продуктивных отношениях. Функциональная трактовка распространяется на логические союзы, понимаемые как выражение истинностно-истинностных функций, и выражения общности (кванторы), которые рассматриваются как обозначения особых второпорядковых функций, областью определения которых выступают функции первого порядка.
Г.Фреге различает функциональное выражение и то, что оно обозначает. «Особенность функциональных знаков, которую мы здесь назвали ‘не насыщенностью’, естественно имеет нечто соответствующее в самих функциях. Они также могут быть названы ‘ненасыщенными’»[22]. Поскольку позиция функции определяется в рамках целостного предложения, то апелляция к значениям функциональных выражений приводит к более общей постановке вопроса о соотношении знака и внеязыкового объекта. Проблемы, возникающие при экспликации отношения наименования (тождество знаков, пустые имена, косвенные контексты), решаются в рамках семантической теории с позиции разработанной Г.Фреге трихотомии «имя–смысл–значение», где смыслы опосредуют отношение имён к предметным значениям. При этом смыслы рассматриваются как внеязыковые, ‘транслингвистические’ сущности, образующие ‘третью область’, понимаемую на манер мира идей Платона.
В тесной связи с трактовкой функций и концепцией смысла языковых выражений Г.Фреге развивает номинативную теорию предложений. Поскольку логические союзы рассматриваются как функции, которые требуют насыщения ненасышенного места полным выражением для образования самостоятельного целого, предложения трактуются как имена. При этом если попытаться выяснить, что именно обозначают предложения, то вопрос о предметном значении будет осмысленным только в том случае, когда возникает вопрос об их истинности. Поэтому, предметным значением предложений объявляются два абстрактных предмета ‘истина’ и ‘ложь’. Смыслом же предложений является выраженная в них мысль. Как говорит Фреге: «Смысл имени истинностного значения я называю мыслью»[23]. Различие смысла и значения приводит к ещё одной важной концепции, концепции суждения, которое выражено формой повествовательного предложения и рассматривается как переход от смысла к истинностному значению.
Введение ‘транслингвистических’ сущностей лежит в основании критики психологизма в логике, которая основывается на том, что содержание формально-логических законов объясняется не как описание структуры субъективных представлений, но как экспликация архитектоники объективной области смыслов. Begriffsschrift как раз и является закреплением этой архитектоники в виде формальной теории с исходными аксиомами, представляющимися самоочевидными ввиду прозрачности заключённого в них смысла, и производными теоремами, полученными по правилу вывода.
Программа Г.Фреге не ограничивается реформой формального аппарата традиционной логики. В противовес математизированной логике, созданной трудами А.Де Моргана, Дж.Буля и Э.Шрёдера, он предлагает проект логизированной математики, пытаясь свести основное понятие арифметики ‘упорядочивание в ряд’ к логической последовательности и на этом пути объяснить понятие числа. Этому способствует понимание функции, отталкиваясь от которого Г.Фреге вводит понятие взаимнооднозначного соответствия областей определения (классов) различных функций, и рассматривает число как то, что соответствует классам, находящимся в таком соответствии[24]. Определения конкретных чисел Г.Фреге строит, отталкиваясь от неопределённости понятия функции, позволяющей рассматривать любую функцию в качестве своего собственного аргумента. Этим же обосновываются и свойства натурального ряда.
В главе «Б.Рассел: Онтология, эпистемология, логика» анализируется второй источник Л.Витгеншейна. Б.Рассел принимает принципы построения формального аппарата, предложенные Г.Фреге. В частности, на них основывается логический анализ отношений и демонстрируется, что избранный способ формализации имеет определяющее значение для онтологии. Но в связи с обнаруженным противоречием Б.Рассел не принимает фрегеанскую трактовку функции как неопределяемого понятия. Неопределимость приводит к тому, что функция может выступать в качестве своего собственного аргумента, поскольку одно и то же выражение может рассматриваться и как функциональное, и как именное, что чревато парадоксами самореферентности.
Попытка преодоления парадоксов приводит Б.Рассела к ряду ограничений в построении искусственного языка. К самым важным из них относится теория типов, основанная на предпосылке о допустимых видах значения. Эта предпосылка закрепляется в представлении о фиксированном словаре, в котором за функциями и предметами символы закрепляются однозначно. В этом случае функциональное выражение, обозначающее свойства и отношения, никогда не может стать именем, обозначающим самостоятельный индивид. Теория типов вводится в логическую систему посредством специальных положений (к таковым, например, относится аксиома сводимости), запрещающих образование выражений определённого вида.
Б.Рассел наследует у Г.Фреге не только принципы построения формального аппарата, но и программу сведения математики к логике. Однако это программа в виду иного понимания функции требует модификации определения конкретных чисел. Б.Рассел и здесь выходит из затруднения, принимая предпосылку. Сохраняя общее определение числа, вводимого с точки зрения классов, находящихся во взаимнооднозначном соответствии, он модифицирует определения конкретных чисел, основывая их не на последовательной итерации функции, рассматривающейся в качестве собственного аргумента, а на дополнительном допущении, постулирующем бесконечность самостоятельных индивидов (аксиома бесконечности), которое вводится в логическую систему[25].
Ограничения, накладываемые теорией типов, приводят Б.Рассела к иному, чем у Г.Фреге, рассмотрению отношения наименования. Отталкиваясь от эпистемологической концепции, основанной на различии знания по знакомству и знания по описанию, и онтологии логического атомизма, он рассматривает отношение наименования с точки зрения фиксированной системы примитивных видов значения. При этом, характеризуя соотношение знака и обозначаемого, Б.Рассел отказывается от теории смысла Г.Фреге, решая парадоксы функционирования пустых имён, косвенных контекстов и тождества с помощью разработанной им теории дескрипций. С точки зрения этой теории предметное значение исходных символов словаря усваивается из непосредственного знакомства, символы же, не удовлетворяющие этому требованию, являются неполными и требуют анализа для установления их подлинной структуры. Анализ дескрипций приводит Б.Рассела к заключению, что кажущаяся логическая форма выражения не обязательно является его действительной логической формой[26].
Изменение понимания функции приводит и к иному пониманию номинативной природы предложений. Рассел отказывается от теории смысла Г.Фреге, предполагающей, что предложение выражает свой смысл и обозначает истинностное значение. Предметное значение предложений должно сводиться к предметному значению его конституент. Поэтому, поскольку любое предложение строится из выражений обладающих фиксированным типом значений, Б.Рассел предлагает рассматривать его как имя класса (или комплекса) таких значений. Вопрос же об истине и лжи, которые Г.Фреге считает особыми логическими объектами, передаётся в компетенцию эпистемологической функции суждения. Суждение здесь понимается не во фрегеанском смысле как переход от мысли, выраженной в предложении, к его истинностному значению, но как способ упорядочивания конституент предложения, рассматриваемого как имя комплекса. Различное упорядочивание элементов комплекса посредством суждения как раз и приводит к истине и лжи. Нужно только зафиксировать то, что может выступать в качестве таких конституент. «Первая классификация согласуется с логическим характером объекта, а именно, согласно тому является ли он (а) индивидом, (в) универсалией или (с) формальным объектом, т.е. чисто логическим»[27]. К совокупности логических объектов Б.Рассел относит логическую форму которая, как он считает, необходима для упорядочивания конституент предложения. При этом поскольку полностью проанализированные конституенты предложения предполагают отношение непосредственного знакомства, постольку «всякий ‘ментальный синтез’ затрагивает знакомство с логической формой»[28]. В этом отношении логическая форма понимается как особый объект, имеющий тот же онтологический статус как самостоятельные индивиды или свойства и отношения. В совокупность логических объектов Б.Рассел включает и те компоненты логической формы, которые не соответствуют индивидам, свойствам и отношениям. К ним, в частности, относятся логические выражения, характеризующие связи простых высказываний[29].
Во втором разделе «Генезис: от Заметок к Трактату» впервые предпринимается попытка целостной реконструкции содержания Заметок по логике (ЗЛ) и Заметок, продиктованных Дж.Э.Муру (ЗМ), которое рассматривается с точки зрения генезиса принципа автономии логики, реализованного в системе ЛФТ.
Общую установку Л.Витгенштейна можно охарактеризовать как ответ на вопрос, что может решить сама логика, а что нет. Если исходить из того, что задача логики – разобраться в принципах символической комбинаторики, что позволило бы непротиворечиво описывать результаты познания, то взгляды Г.Фреге и Б.Рассела содержать ряд допущений, которые выходят за рамки её компетенции. Очевидно, например, что номинативная теория предложений, допускающая существование особых логических предметов “истина” и “ложь”, предположение о наличие особых транслингвистических сущностей (“смыслов”), теория типов, исходящая из предпосылки о допустимых видах значения, или теория логических объектов имеют онтологический, а не логический характер. Выходят за рамки компетенции логики и эпистемологические допущения, связанные с функцией суждения, конституирующего истинностное значение, или с необходимостью принять особую разновидность созерцания, в котором даны логические объекты.
Основное содержание ЗЛ связано с ревизией этих предпосылок и стремлением дать такое объяснение логической структуры, которое основывалось бы исключительно на особенностях функционирования элементов знаковой системы. Критика отталкивается от неприятия расселовской трактовки суждения как способа упорядочивания конституент предложения. По Витгенштейну эксплицитная формулировка суждения должна выглядеть так: «А судит, что р является истинным, а не-р является ложным», а не так: «А судит, что р», как считает Рассел. Это само по себе показывает, что истинностное значение не создаётся суждением, поскольку истина и ложь присущи предложению до всякого акта суждения. Отсюда делается вывод, что предложение характеризуется наличием двух полюсов, оно би-полярно.
Наличие двух полюсов отвечает за осмысленность предложения, поскольку «когда мы понимаем предложение, мы знаем, что имеет место, когда оно – истинное, а что имеет место, когда оно – ложное» (ЗЛ, С.121(6)). Это имеет радикальные следствия для номинативной теории предложений. Предложение не может рассматриваться как имя абстрактного предмета (Г.Фреге) или как имя комплекса (Б.Рассел), поскольку в отличие от имени ему соответствует не один предмет, а два факта, один из которых делает его истинным, а другой – ложным. «Имена – это точки; предложения – стрелки, они имеют смысл» (ЗЛ, С.125(4)). Предложение не является простой репрезентацией предмета, оно устанавливает различие между подтверждающими и опровергающими его фактами.
Это различие связано с особенностями функционирования логической формы, которая должна рассматриваться не как объект (Б.Рассел), но как принцип различения фактов. Это принцип основан на поведении объектов, являющихся предметными значениями имён. Например, форме ‘xRy’ соответствуют упорядоченные пары объектов <ab>, <bc>, <cd>, <ac> …, при этом некоторые из них удовлетворяют отношению R, а некоторые – нет. Поэтому форму ‘xRy’ можно рассматривать как способ разбиения множества упорядоченных пар на два подмножества. При этом само отношение R не является первичным неопределяемым значением, его смысл извлекается из разбиения, предлагаемого логической формой. Такое понимание функции формы позволяет преодолеть онтологические допущения теории типов (Б.Рассел), связанные с установлением различных видов примитивных значений. В качестве неопределяемых должны приниматься только имена, значения же символов свойств и отношений являются вторичными, извлекаемыми из тех различий, которые устанавливает логическая форма. Основываясь на этом, Л.Витгенштейн утверждает, что не существует различных типов вещей.
С точки зрения логической формы предложение, отражающее поведение объектов (т.е. факты), само является фактом, поскольку символическую нагрузку в нём несёт не наличие значков, а их отношение друг к другу. «Факты символизируются фактами» (ЗЛ, С.118(5)).
Понимание предложений как фактов приводит к пересмотру и характера логических констант. Трактовка их как знаков специфических функций (Г.Фреге) возможна только в том случае, если предложение является именем. Это же приводит Б.Рассела к допущению логических объектов. Но поскольку предложения не являются именами, постольку и логические константы не обозначают никаких объектов, они не выполняют денотативную функцию. Трактовка логических выражений или, не, все, некоторые как обозначающих основана на несовершенстве символики, предлагаемой Б.Расселом, поскольку в ней знаки ‘~’ или ‘Ú’ выглядят аналогично знакам свойств и отношений. Между тем взаимная определимость логических констант (скажем, ‘×’ через ‘~’ и ‘Ú’) и их способность исчезать (например, двойное отрицание) показывают, что они не являются свойствами и отношениями в обычном смысле. Отталкиваясь от понимания предложения как факта, Л.Витгенштейн разрабатывает новую систему логической символики (ab-запись), основанную на би-полярности, которая преодолевает эту двусмысленность.
К достоинствам ab-записи относится то, что она позволяет установить критерий, отличающий предложения логики от действительных предложений. Этот критерий основывается на противопоставлении сущностной истинности, которая распознаётся из особенностей символа, и истинности случайной, требующей обращения к действительности. В противоположность истинности действительных предложений, которые нечто говорят, истинность логических предложений является сущностной, она показана самим символом. С этой точки зрения онтологические допущения Б.Рассела (аксиома сводимости, аксиома бесконечности) должны быть исключены из числа логических предложений, поскольку они нечто говорят о действительности, приписывая ей определённую структуру, и их истинность не может быть опознана из самого знака.
Тема различия между ‘показанным’ и ‘сказанным’ получает развитие в ЗМ. На ней базируется ряд идей, из которых к наиболее фундаментальным относятся следующие:
– характеристика логических предложений как ‘тавтологий’, которые показывают внутренние отношения, но ‘сами не говорят ничего’. Внутренние отношения затрагивают, с одной стороны, свойства языка, с другой стороны, свойства мира в целом, а потому, характеризуют единство логической формы языка и мира. Это приводит к двум замечательным следствиям: (1) в языке, в котором нечто может быть высказано, можно высказать всё; (2) невозможно сконструировать такой язык, который говорил бы о логической форме, поскольку тогда этот язык должен был бы быть нелогичным;
– отсюда вытекает концепция логики как метода описания тавтологий, раскрывающего логическую форму их конституент. В отличие от Рассела, который, отталкиваясь от теории внешних отношений и теории суждения, считал, что логика описывает способы связи предложения со своими конституентами, Витгенштейн утверждает, что тавтологии являются формами доказательств, показывающими внутренние отношения между предложениями. Логические предложения существенно отличаются от ‘действительных’ предложений, поскольку не являются истинными или ложными в обычном смысле. Доказательство тавтологии на самом деле не является установлением её истинности, а лишь показывает, что она относится к логическим предложениям;
– на различии показанного и сказанного основан окончательный разрыв с расселовской теорией типов. Символическая запись сама по себе показывает, что знаки соотносятся с различными классами предметов. Любая попытка явно указать значение знака является бессмысленной, поскольку вид знак, зависящий от его способа вхождения в выражение, полностью определяет (показывает) класс предметов, который он может обозначать. Поэтому предложения, эксплицитно приписывающие значения знакам, бессмысленны или излишни, поскольку они пытаются установить то, что ‘показано самим символом’.
Содержание Заметок приводит к специфическому образу философии, которая, с точки зрения Витгенштейна, «включает логику и метафизику; логика – её основа» (ЗЛ, С.130(10)). Причём именно логика как основа философии должна решать, что имеет место в доктринальных рамках метафизики, а не наоборот, как у Г.Фреге и Б.Рассела, где онтологические и эпистемологические предпосылки предопределяют содержание логики. Отсюда вытекает метод философии: «Недоверие к грамматике есть первое требование к философствованию» (ЗЛ, С.130(12)), где недоверие к грамматике затрагивает не только естественный язык, но и искусственные языки Г.Фреге и Б.Рассела, связанные с допущениями, которые сказываются на способах формализации, предполагающих определённый образ мира.
Третий раздел «Система: Логико-философский трактат» является основным. Здесь предпринята попытка имманентной реконструкции системы философии раннего Витгенштейна. Реконструкция исходит из принципа автономии логики и основана на особом представлении о роли и цели логического анализа.
В главе «Логика языка versus логика мышления» задача Витгенштейна рассматривается с точки зрения критической установки, ориентированной на выяснение условий априорной возможности языка. Основным средством реализации этой установки является логика. Однако логический анализ в ЛФТ имеет совершенно иной смысл, чем у Г.Фреге и Б.Рассела, которые исходят из оппозиции естественного и искусственного языка. Рамки, в которых действует, например, Б.Рассел, укладываются в две крайние точки. Это естественный язык с его двусмысленными, самореферентными выражениями, с одной стороны, и идеал языка, полностью свободного от эквивокаций – с другой. Логический анализ по существу рассматривается как средство перехода от первого ко второму и оправдан лишь тогда, когда результируется в соответствующей логической теории, более или менее близкой к постулируемому идеалу.
Рассел рассуждает по следующей схеме. Допустим, в языке теории обнаруживается противоречие, связанное, скажем, с функционированием самореферентных выражений или пустых имён. Но описание должно быть свободно от противоречия, которое, стало быть, необходимо устранить. Возникает вопрос: Как? Ответ: Нужно найти объяснение его источника. Как только источник найден, следует принять дополнительное условие, накладываемое на применение выразительных средств. Таким образом, искусственный язык, претендующий на близость к идеалу, связан дополнительными условиями, и чем ближе к идеалу, тем условий становится всё больше. В качестве таковых у самого Рассела выступают теория типов, теория дескрипций, теория лишних сущностей, которые добавляются к исходным условиям совершенного языка, например, в виде аксиомы бесконечности или аксиомы сводимости. Таким образом, логический анализ представляет собой своеобразную заботу о языке. Эта забота выражается либо в ограничениях, накладываемых на образование выражений определённого вида, либо в разработке правил сведения одних выражений к другим. Работа логика как философа в более широком смысле сводится к созданию удовлетворительной онтологии и теории познания, которые позволили бы обосновать те условия, при которых возможен идеальный язык. Именно в этом источник философских допущений Рассела. Он как бы говорит: «Если вы хотите, чтобы язык работал нормально, тогда вам необходимо принять ту теорию познания и онтологию, которую разрабатываю я». Философия для Б.Рассела – это то, что фундирует надлежащий логический анализ. Перефразируя известное изречение схоластов, можно сказать, что философия выступает здесь служанкой логики.
Совершенно по-иному задача видится Витгенштейну. Внешней телеологии логического анализа Рассела он противопоставляет внутреннюю телеологию языка. Проблема не в том, чтобы наложить на язык внешние условия, «мы должны узнать, как язык заботится о себе» (Д, С.61(12)). Дело не в том, чтобы выяснить, какие дополнительные ограничения должны быть наложены на язык, для того чтобы он отвечал нашим целям. Язык внутренне целесообразен, и как таковой обладает внутренними механизмами, предотвращающими возникновение парадоксов. «Мне нет надобности заботиться о языке» (Д, С.62(3)), язык заботится о себе сам. Всевозможные несообразности, формулируемые в виде парадоксов, возникают из «неправильного понимания логики нашего языка». Дело не в том, чтобы создать новый, более совершенный язык, дело в том, чтобы, следуя внутренней целесообразности языка, правильно объяснить, как он работает. Витгенштейн действует не как логик, стремящийся построить непротиворечивую формальную теорию. В ЛФТ излагаются философские проблемы, а не логические. Идеальный язык – не цель, а средство. Попытки скорректировать логику языка, связав её дополнительными условиями, есть философское заблуждение. Что может быть критерием предельной ясности, как не сама логика? Цель Рассела – исключить из языка логической теории бессмысленные утверждения. Но критерий осмысленности и бессмысленности можно провести только в языке, он должен устанавливаться самой логикой, его нельзя навязать извне. «Логика заботится о себе сама, нам нужно лишь следить за тем как она это делает» (Д, С.27(3)). В этом смысле логика автономна, она сама устанавливает себе критерии.
Иное понимание цели логического анализа основано на изменении представления о соотношении языка и мышления. В отличие от Г.Фреге и Б.Рассела Витгенштейн никогда не говорит о логике как науке о формах и законах мышления. Речь идёт исключительно о логике языка. Дело в том, что, несмотря на усовершенствование логической техники, Фреге и Рассел остаются в рамках традиционных представлений о соотношении реальности, мышления и языка. Традиционный подход можно суммировать в следующем тезисе: Есть реальность, есть мышление, в которой дана реальность, есть язык, выражающий мышление. В данном случае неважно, как понимается реальность или мышление. Существенно то, что мышление рассматривается в качестве ментального посредника между тем, что мыслится, и способами выражения мысли. В рамках этой трёхэлементной структуры языку отводится вспомогательная роль, связанная с фиксацией результатов мышления. При этом предполагается, что способ выражения результатов может быть более или менее адекватным. Стремление построить идеальный язык как раз укладывается в эту схему. Правда, это стремление основано на одной сомнительной предпосылке. Получается, что интуиция мышления противопоставляется интуиции языка, что мышление каким-то образом дано до и помимо языка и что ‘непосредственное’ изучение мышления может скорректировать ошибки, обнаруживаемые в средствах выражения. Одним из парадоксов такой прямой апелляции является то, что предполагается возможность установления границы между допустимым и недопустимым в рамках самого мышления или, по выражению Витгенштейна, «способность мыслить то, что не может быть мыслимо» [предисловие к ЛФТ}.
Иная точка зрения развивается в ЛФТ: «Мышление и язык – одно и то же. А именно, мышление есть вид языка. Так как мысль, конечно, тоже есть логический образ предложения и, таким образом, также и некоторый вид предложения» (Д, С.105(2)). Витгенштейн убирает ментального посредника. Есть реальность, есть язык, в которой она выражается. Мышление в непсихологическом смысле и есть язык. Мышление в психологическом смысле есть применение языка. Таким образом, апелляция к мышлению при изучении языка переворачивает их действительное соотношение. Раз мышление и язык одно и то же, то всё существенное языка в полной мере относится и к мышлению как его разновидности. Для Витгенштейна изучение языка и есть изучение самого мышления в его сущностных чертах, свободных от психологических привнесений. В языке дано самое существенное мышления. Дело обстоит не так, что имеются необходимые условия мышления, которые могут быть нарушены применением неадекватных средств выражения. Используя терминологию Канта, в языке даны априорные условия мышления. В телеологии языка выражен схематизм мышления. В этом смысле как выражение внутренней целесообразности языка «логика трансцендентальна» [6.13]. В ЛФТ изучению существенных черт мышления для корректировки языка логики противопоставлено изучение логики языка для установления существенных черт мышления.
Возникает серьёзная проблема. Когда априорные условия познания устанавливаются в рамках мышления, о них можно говорить, подразумевая, что мышление и язык не одно и то же. Поскольку априорные условия познания устанавливаются именно в языке, о них нельзя даже сказать. Действительно, возможность высказать нечто осмысленное о необходимых чертах структуры языка предполагает и возможность осмысленного отрицания такого высказывания, что само по себе бессмысленно. Языковые средства, которые можно было бы использовать для того, чтобы выразить внутреннюю целесообразность знаковой системы, сами должны были бы ей удовлетворять. Но телеология отражается в совокупности всех элементов, в системе в целом. Поэтому говорить о внутренней целесообразности языка можно было бы только выйдя за рамки языка, что абсурдно. Вот здесь как раз и проступает основная задача логического анализа, как деятельности по созданию языка логики. Логический анализ предназначен не для создания совершенного языка, он предназначен для создания такой знаковой системы, которая проясняла бы строй любого языка. Логика языка (а не о какой другой логике и речи идти не может) – это то, что относится к всеобщей и необходимой природе знаков. Каждая знаковая система (от естественного языка до идеального языка Фреге–Рассела), поскольку она оперирует знаками, должна удовлетворять этой природе. Поэтому нет более или менее совершенного языка, всякий язык совершенен. Но практически любой язык говорит нечто, логический же язык, отвлекаясь от случайного содержания выражений, только показывает то, что заключено во всеобщей и необходимой природе знаков. Он показывает то, что скрыто молчаливыми соглашениями. Стремление выразить внутреннюю телеологию языка как такового и есть основная задача логики.
Когда Витгенштейн говорит, что философские проблемы возникают из непонимания логики нашего языка, имеется в виду не то, что отдельные черты знаковой системы неправильно трактуются тем или иным исследователем. Речь идёт о том, что неправильно трактуется задача самой логики. Логика языка – это то, что относится к уровню показанного, к тому, что «не может быть сказано ясно». Всякая попытка говорить о логике языка представляет собой фундаментальное философское заблуждение. Множество философских проблем являются не ложными, а просто бессмысленными. При надлежащем понимании логики языка многие проблемы были бы решены, поскольку они бы просто исчезли. У Витгенштейна логика становится именно средством философии, а не наоборот, как у Рассела.
Анализ общего содержания ЛФТ приводит к тому, что исчезли бы не только те проблемы, о которых говорит Рассел. За рамки построения логически совершенного языка задача Витгенштейна выходит и в другом отношении. Она не просто связана с демонстрацией существенных черт знаков. Её решение косвенным образом указывает на то, что в рамках знаковой системы вообще невозможно выразить, хотя последнее и может иметь видимость содержания. Что же ограничено необходимой природой знаков? Она показывает то, что может быть сказано с их помощью, тем самым показывая то, что с их помощью сказать нельзя. Показывая границу, мы показываем то, что находится по обе её стороны. С одной стороны – сказанное, с другой – невыразимое. С одной стороны, то, о чём необходимо говорить ясно, с другой – то, о чём следует молчать. Показанное, таким образом, разбивается на два типа: во-первых, то, что относится к знакам самим по себе; во-вторых, то, что не может быть выражено в знаках. Первое должно просто умалчиваться в силу принимаемых соглашений. О втором нужно молчать в силу невозможности выразить. Невысказанное двояко. Мы должны молчать о границе и о том, что за ней. Вопрос в том, одинаково ли молчание? О первом мы молчим, поскольку излишне говорить о том, что и так ясно. О втором же молчим многозначительно, молчим эмфатически, молчим подчёркнуто. Всё наше молчание о первом есть лишь средство подчеркнуть молчание о втором.
К области подчёркнутого молчания в ЛФТ относится кантовское царство свободы. Все проблемы этики оказываются для Витгенштейна псевдопроблемами. Ясности мышления соответствует ясность выражения, а не ‘болтовня’[30]. Наука о морали как система знаний оказывается невозможной, а предмет этики специфицируется молчанием, когда указывают на то, о чём можно говорить.
Два вида показанного рождают проблему: Чем руководствовался Витгенштейн, логикой или этикой? Рассматривать ли его содержание как руководство по философии логики или как систематическую демонстрацию невозможности этики? Скорее, ни то, ни другое. Логика и этика – одно, с той лишь разницей, что первая, показывая то, что можно выразить, ставит границу мыслимому изнутри, а вторая, подчёркнуто безмолвствуя о своём предмете, ставит границу выразимому извне. Ясно мыслить, следуя велению императива, или многозначительно молчать, следуя требованию ясно мыслить, – это лишь вопрос предпочтения.
В главе «Знаковая система: от синтаксиса к онтологии» выявление всеобщей и необходимой природы знаков основывается на анализе структуры элементарного предложения, которое является основной синтаксической категорией ЛФТ.
Витгенштейн обращается именно к предложению, преследуя две цели. Одна цель связана с оправданием развиваемого им типа логического анализа, где логика рассматривается как выражение внутренней целесообразности языка. Для её реализации необходимо объяснить сущность предложения так, чтобы то, что считается предложениями логики, не являлось предложениями в собственном смысле, а логические константы не оказались конституентами предложения. В результате логика должна предстать знанием совершенно иного типа, чем остальные науки. Она ничего не говорит о реальности, но показывает структурные взаимосвязи знаковой системы. Другая цель связана с тем, что правильное объяснение предложения позволит вывести за рамки исследования теорию познания, которая долгое время рассматривалась как необходимый элемент, оправдывающий логический анализ. Действительно, отказ от любого вида опыта как сомнительной предпосылки логического анализа, ставит под удар теорию познания как философское основание логики. Опыт, призванный объяснить на каком основании то или иное предложение квалифицируется как истинное, здесь вообще не должен приниматься в расчёт, поскольку «для того, чтобы элементарное предложение было истинным, оно прежде всего должно быть способно к истинности, и это всё, что затрагивает логику» (Д, С.37(5)).
Тесная связь указанных целей просматривается уже в Заметках и может рассматриваться как развитие единой темы – темы биполярности предложений. При реализации этих целей тема биполярности развивается в двух направлениях. С одной стороны, поскольку в рамках единого предложения скоординированы два полюса, исчезает необходимость обращаться к субъекту для объяснения дуализма истины и лжи. Предложение независимо от субъекта отвечает за свою способность к истинности и ложности. Нужно только показать, каким образом предложение посредством своих полюсов ‘достаёт’ до действительности. С другой стороны, всё, что касается логического обрамления знаковой системы, отражённого в логических союзах и псевдопредложениях логики не затрагивает существенной особенности предложений быть истинными и ложными, а следовательно, не отвечает за связь предложений с действительностью и относится к свойствам знаковой системы. Необходимо лишь создать адекватную систему записи, которая демонстрировала бы эту особенность логической фурнитуры. Таким образом, движение мысли в ЛФТ можно описать так: Объяснить, как предложение связано с действительностью, для того чтобы показать грань, где эта связь утрачивается, сказанное переходит в показанное и невыразимое.
В диссертации показано, что свойство биполярности предложения оказывается достаточным для выявления структурных особенностей всех знаковых изображений. При этом значения составных частей предложения должны определяться в зависимости от того, какую функцию они выполняют в предложении. В этом отношении предложение является не результатом комбинирования первоначальных знаков, а исходным пунктом логического анализа, который наделяет соответствующим значением составные части. При таком подходе вопрос заключается не в том, что обозначает каждый знак, а в том, как он обозначает [3.334]. Вопрос о как, предшествует вопросу о что, поскольку прежде, чем придать знаку значение, необходимо установить его символические особенности, его способность обозначать. Подобный анализ Витгенштейн называет синтаксическим: «В логическом синтаксисе значение знака не должно играть никакой роли; должна быть возможна разработка логического синтаксиса без всякого упоминания о значении знака, предполагается лишь описание выражений» [3.33]. С точки зрения синтаксического подхода достигаются следующие результаты:
– по-новому эксплицируется структура элементарного предложения, которая описывается согласно требованию полноты анализа. При этом структурные элементы определяются не с точки зрения возможного значения, но с позиции той функции, которую они выполняют в рамках предложения. Здесь в структуре основной синтаксической единицы выделяются неразложимые далее простые части (имена), и функциональные выражения, которым соответствует композиция имён;
– на основании анализа особенностей структуры элементарного предложения объясняется то, каким образом компоненты предложения приобретают интенцию значения. Основную роль здесь играет соотношение компонентов друг с другом, рассматриваемое с точки зрения логической формы (прообраза) предложения. Это лежит в основании характеристики предложения как факта и позволяет отказаться от допущений, связанных с расселовской теорией типов;
– с точки зрения понятия элементарного предложения, эксплицирующего внутренние отношения между знаками, даётся объяснение одному из центральных понятий ЛФТ, понятию логического пространства. Это объяснение основывается на взаимонезависимости элементарных предложений и их способности образовывать связи друг с другом.
Определяющая роль синтаксиса в установлении интенции значения элементов предложения ещё не решает вопроса о том, как предложение ‘достаёт’ до действительности. Для предложения должна быть объяснена сама возможность быть истинным или быть ложным. Вне объяснения этой возможности интенция значения остаётся пустой, а все синтаксические категории – лишёнными смысла. Витгенштейн решает эту проблему посредством изобразительной теории предложений. «Предложение – образ действительности. Предложение – модель действительности, как мы её себе мыслим» [4.01]. Проективное отношение модели действительности к самой действительности разрабатывается с точки зрения основных синтаксических категорий, выявленных при анализе элементарного предложения. При этом характеристика предложения как факта задаёт основные черты изобразительного отношения, определяемого логической формой, тождественной у образа и изображаемого. К этим чертам, в частности, относятся композиционность образа, его репрезентативность и одинаковая математическая сложность с изображаемым.
Из изобразительного отношения как проекции синтаксической структуры предложения на действительность выводятся особенности онтологии, представленной Витгенштейном в ЛФТ. Из синтаксиса, например, вытекает то, что факт является основной онтологической категорией. Действительно, поскольку предложение является фактом, то ввиду единства логической формы у образа и изображаемого, то, что соответствует предложению, также должно быть фактом. Из этого следует, что синтаксическим категориям, выявленным при анализе предложения, должны соответствовать аналогичные онтологические категории. Одинаковая математическая сложность образа и изображаемого указывает на то, что в факте должно быть столько же элементов, как и в описывающем его предложении. Так, например, простым частям предложения (именам) соответствуют предметы, функциональным выражениям (композициям имён) – свойства и отношения. Здесь структура реальности ставиться в зависимость от структуры предложений, выявленной в результате логического анализа.
Логическая форма есть то общее, что предложение имеет с действительностью, чтобы быть в состоянии её изображать. Но сама эта способность, как форма отображения, не изображается предложением [4.12], она им обнаруживается [2.172]. Предложение не изображает логическую форму как нечто внешнее, но изображает посредством неё. В этом позиция Витгенштейна радикально отличается от позиции Рассела. Логическая форма не есть объект наряду с другими объектами. Логическая форма есть способность образа быть образом. Предложения изображают действительность, но не изображают то, как они её изображают, они это показывают: «Предложение показывает логическую форму действительности» [4.121]. Синтаксис элементарного предложения наполняет символической интенцией компоненты предложения, но о самом синтаксисе в предложении речи не идёт. Предложение не говорит о своём синтаксисе, он сам выражается в языке [4.121]. Внутренние свойства (или черты [4.1221]) синтаксической структуры показывают внутренние свойства изображаемого факта. Но предложение не только показывает, оно нечто говорит. Содержанием своих компонентов оно говорит о внешних свойствах и отношениях.
Синтаксическая структура, выявленная в процессе логического анализа, имеет идеальный характер. Поэтому возникает вопрос, каким образом логика применима к языку повседневного общения? Этот вопрос решается с точки зрения операционального принципа контекстности, экспликация которого представлена в диссертации на основании анализа подготовительных материалов к ЛФТ. Операциональный принцип котекстности рассматривается как способ перехода от идеальных моделей к многообразию повседневной жизни.
В главе «Знаковая система: логика предложений» синтаксический подход распространяется на те элементы знаковой системы, которые выходят за рамки изобразительных особенностей элементарных предложений. Элементарные предложения и их структура – это минимальный предел логического анализа. Но знаковая система ими не исчерпывается. Язык включает более сложные образования, которые содержат элементарные предложения в качестве конституент. Однако Витгенштейн даёт такое объяснение сущности всякого описания мира, которое не требует новых элементов. Здесь наследуется то отношение к элементарным предложениям, которое было сформулировано уже в Заметках по логике: «Введение элементарных предложений является основополагающим для понимания всех других видов предложений» [4.411].
Эта идея основана на понимании характера логического пространства. Определяя свой подход к анализу неэлементарных предложений, Витгенштейн говорит: «Возможность предложения основывается на принципе замещения предметов знаками. Моя основная мысль заключается в том, что “логические константы” ничего не замещают. Что логику фактов нельзя заместить» [4.0312]. Предложения изображают состояния дел в логическом пространстве, т.е. с точки зрения их возможной связи друг с другом. Но сами эти связи собственного значения не имеют; их роль исчерпывается внутренними отношениями между предложениями, когда указывается логическое место последних. Предложения замещают факты в логическом пространстве, но само пространство не может быть замешено. Логическое пространство не изображается; оно показано внутренними отношениями предложений. Нужно только создать адекватную систему записи, которая бы демонстрировала, что так называемые ‘логические константы’ ничего не обозначают и такая запись в ЛФТ представлена (таблицы истинности).
Новый способ записи предложений позволяет преодолеть фундаментальное смешение функций истинности и операций истинности, которое лежит в основании знаковых систем Г.Фреге и Б.Рассела. Операции истинности, которым в языковом отношении соответствуют логические константы, Л.Витгенштейн рассматривает как способы построения функций истинности. В операциях находят выражение внутренние отношения между предложениями, посредством которых организуется логическое пространство. Такой подход позволяет отменить логические объекты и объяснить особенности функционирования логических констант, например, их взаимовыразимость, которая объясняется тем, что одну и ту же функцию истинности можно построить посредством различных операций.
Экспликация внутренних отношений между предложениями посредством операций позволяет свести к уровню показанного отношение логического следования. В отличие от Г.Фреге и Б.Рассела, которые пытались эксплицировать это отношение с точки зрения содержательных законов, Л.Витгенштейн сводит его внутренним взаимосвязям знаковой системы, которые проявлены внешним видом символов. В этом отношении законы логики лишаются содержания, относящегося к действительному миру, и интерпретируются как выражение синтаксических взаимосвязей между знаками. Здесь вновь проявляется принцип автономии логики, которая показывает внутренние отношения знаков, ничего не говоря о действительности.
Принцип автономии логики обнаруживается не только в объяснении фундаментальных логических понятий, но и в интерпретации тех предложений, которые для Г.Фреге и Б.Рассела служили основанием для введения дополнительных онтологических и эпистемологических предпосылок. Имеются в виду предложения общности, тождества и пропозициональные установки. В диссертации показано, как посредством редукции, которая рассматривается в качестве метода демонстрации своеобразия логического анализа у Л.Витгенштейна, эти предложения могут быть сведены к элементарным предложениям. Таким образом, подтверждается тезис, что синтаксис элементарного предложения является определяющим для объяснения всех элементов знаковой системы.
Единообразный подход к предложениям позволяет a priori указать форму, посредством которой может быть сконструировано любое предложение. Причём, эта форма не зависит от представления о структуре реальности, но отталкивается лишь от возможности предложения как основной компоненты знаковой системы. Общая форма предложения, установленная a priori, ограничивает область необходимого, которое можно выразить с помощью знаков, относя всё остальное к рубрике случайного. Отсюда различие между необходимым и случайным устанавливается как различие между тем, что коренится во всеобщей и необходимой природе знаков, выявленного посредством логического анализа и показанного знаковой системой, и тем, о чём посредством знаков пытаются говорить.
Эта тема находит развитие в следующей главе: «Логика: Концептуализация теоретического». Анализ символических особенностей элементов знаковой системы, вытекающий из ‘всеобщей и необходимой природы знаков’, позволяет ответить на основной вопрос, который Витгенштейн ставит во введении к ЛФТ. Что же может быть сказано ясно, а о чём все-таки следует молчать? Общая форма предложения, позволяющая a priori оперировать любым предложением, форму которого можно предвидеть, решает, что можно отнести к области теоретического, а что нет. Здесь находят своё объяснение области знания, которым теоретическая мысль всегда пыталась придать определённый статус. Все науки должны быть выведены из свойств знаковой системы, но решить это должна сама знаковая система с точки зрения того, какие предложения находят в ней своё обоснование. Свойства знаковой системы предопределяют классификацию наук, которые необходимо объяснить не с точки зрения того, в каких предложениях выражено их содержание, наоборот, различие предложений, заданное знаковой системой, должно определить, какие предложения относятся к одной и той же рубрике. Таким образом, концептуализация сферы теоретического представлена у Витгенштейна вопросом о том, что представляют собой предложения логики, математики и естествознания.
Характеризуя логику, Витгенштейн говорит: «Предложения логики суть тавтологии» [6.1]. Из этой характеристики вытекают следующие признаки предложений логики: 1) их истинность опознаётся из особенностей самого символа, т.е. является существенной в противовес случайной истинности действительных предложений; 2) они ничего не говорят о действительности, а потому, бессодержательны, формальны; 3) они показывают свойства знаковой системы, представляя их в систематическом виде. Отсюда следует, что любое предложение, нечто сообщающее о мире, к логике не имеет никакого отношения. Таковы, например, аксиома бесконечности и аксиома сводимости Б.Рассела, которые истины лишь благодаря счастливой случайности, и поэтому из логической системы должны быть исключены. Отталкиваясь от специфики тавтологий, Витгенштейн утверждает: «Логика – не теория, а отражение мира» [6.13]. Она ничего не говорит о содержании мира, но посредством логической формы показывает его существенные черты, выраженные во всеобщей и необходимой природе знаков.
Разъяснение сущности математики связано у Витгенштейна с пересмотром программы логицизма. Характеристика логических предложений как тавтологий показывает невозможность редукции математики к логике в том смысле, который придавали этой процедуре Фреге и Рассел. Используемые ими определения конкретных чисел, скажем нуля, или допущения типа аксиомы бесконечности выходят за рамки аналитического знания и в этом отношении серьёзно отличаются от того, что может предоставить логика. Витгенштейн не отрицает теснейшую связь математики с логикой, но идёт не по пути модификации первоначальной программы, он предлагает иное понимание сущности числа и, следовательно, иную интерпретацию математических выражений, использующих это понятие. В ЛФТ понятие числа основывается на свойствах формального ряда предложений, построенного посредством последовательного применения операций истинности и зафиксированного в общей форме предложения. Число здесь понимается как показатель применения операции. В этом случае оно не требует обращения к классам, находящимся во взаимнооднозначном отношении, как и вообще не требует никакого обращения к действительности, но выводится исключительно из особенностей функционирования знаковой системы. Поэтому предложения математики (уравнения), т.е. предложения в которых фигурирует понятие числа, подобно предложениям логики ничего не сообщают о мире, но показывают свойства знаковой системы, характеризуя логическую форму связываемых выражений. В этом отношении можно сказать, что математика как система есть специфическое расширение логики. Математика есть расширение способов демонстрации свойств знаковой системы, на которых, как и неслучайность тавтологий, базируется неслучайность её уравнений.
В отличие от предложений логики и математики предложения естествознания являются действительными предложениями, нечто говорящими о мире. Как таковые они являются случайными. Однако строение научной теории не сводится к случайным истинам, оно предполагает наличие закономерностей, которые проходят под рубрикой естественнонаучных законов. Поскольку в ЛФТ всякая закономерность ограничивается логической закономерностью, постольку общие принципы естествознания также должны быть выведены из всеобщей и необходимой природы знаков.
В афоризме 6.32 Витгенштейн говорит: «Закон причинности – не закон, а форма закона». Это означает, что этот принцип вовсе не является предложением. Он не может быть истинным или ложным, но представляет собой прообраз возможных фактов, в соответствии с которым строятся предложения естествознания. Как прообраз «“закон причинности” – это родовое имя» [6.321], т.е. имя класса всех тех предложений, которые имеют логическую форму данного принципа. Априорная достоверность этого принципа основана на знании логической формы возможных предложений [6.33], показанной знаковой системой, и вытекает из возможности конструирования предложений определённой формы, которая не выходит за рамки знаковой системы и не требует обращения к опыту [6.3211]. Априоризм общих принципов базируется здесь на предвидении того, что мы конструируем сами [5.556]. То же самое относится и к другим общим принципам естествознания: «Все такие предложения, как закон основания, непрерывности в природе, наименьшей затраты в природе и т.д. – все они представляют априорные умозрения возможных форм предложений науки» [6.34]. Посредством общих принципов описание мира приводится к единой форме [6.341].
Отсюда строение естествознания определяется тремя компонентами: во-первых, общие принципы естествознания, которые являются формой возможных предложений науки; во-вторых, предложения, которые сконфигурированы соответственно данным принципам и которые лежат в основании научной теории; в-третьих, те случайные предложения, которые, согласно общим принципам, рассматриваются как содержание естествознания. Два первых компонента науки составляют теоретическое естествознание, а третий компонент – это то, что обычно относят к эмпирическому естествознанию.
Объяснение принципам естествознания, которое даёт Витгенштейн, действительно показывает, что наука не выходит за рамки логической необходимости. Содержание естествознания не является априорным, но априорной является форма, в которой выражено это содержание. Общие принципы естествознания говорят о форме предложений науки, но не о мире и, следовательно, не выходят за рамки всеобщей и необходимой природы знаков.
В главе «Этика: Деконцептуализация практического» представлена экспозиция второй составляющей системы ЛФТ. Хотя Витгенштейн говорит о ней как о части, ‘которую он не написал’, указание на неё содержатся в последних афоризмах ЛФТ. Это указание непропорционально мало в сравнении с основными разделами. Но, по мнению Витгенштейна, именно эта часть “является самой главной”[31]. По сути говоря, методологический принцип, обозначенный нами как ‘автономия логики’, можно было бы назвать ‘автономией этики’, правда, не в кантовском смысле. Демаркационная линия, которую проводят и логика, и этика, определяется как граница между выразимым и невыразимым. В связи с этим ставить границу невыразимому, указывая на то, что можно представить в языке или наоборот, роли не играет. В любом случае одно предполагает другое. Различие здесь можно было бы охарактеризовать как различие катафатического и апофатического подходов. Однако Витгенштейн отдаёт предпочтение логике, поскольку, хотя она и не выразима в языке, она всё-таки показана ‘всеобщей и необходимой природой знаков’ как граница, за которую не может выйти описание. Этику в этом смысле невозможно не только выразить, но и показать. Своеобразие этического указывается только косвенно, когда в знаковой системе устанавливается граница, которую превзойти невозможно. Поэтому при рассмотрении этического Витгенштейн не ставит вопросы, аналогичные вопросам предыдущей главы, типа “Что представляют собой предложения этики?”. Скорее его интересует вопрос: “Почему предложения этики невозможны?”
Концепция этического реализуется последовательным развитием трёх взаимосвязанных идей: солипсизм, абсолютные ценности, мистическое. Солипсизм вводит в философию раннего Витгенштейна понятие субъекта, о котором в ЛФТ до этого не упоминается, поскольку решение всех вопросов ограничивается рамками особенностей знаков, в нём не нуждающихся, но без которого невозможно рассмотрение этики, поскольку субъект является её основной предпосылкой. Абсолютные ценности уточняют понятие субъекта, рассматривая его как носителя добра и зла. Наконец, понимание мистического демонстрирует окончательную невозможность выражения этических ценностей и, следовательно, невозможность этики как науки.
Необходимой предпосылкой анализа субъективности в ЛФТ становится редукция Я в психологическом и физиологическом смысле. Витгенштейна интересует именно метафизический субъект, философское Я. Но попытка обнаружить такое Я средствами языка оказывается неосуществимой. В языковом отношении метафизический субъект обычно тематизируется как подлежащее пропозициональных установок [5.541]. Однако принцип редукции всех предложений к элементарным, разработанный в ЛФТ, показывает, что пропозициональные установки сводятся к индикативной функции элементарных предложений. Поэтому метафизический субъект не является необходимым элементом знаковой системы. В изображении мира посредством языка ему как раз и не находится места. Я как особая выделенная позиция в мире исчезает. Однако на метафизический субъект всё-таки можно указать посредством языка. В философии имеет смысл говорить о Я, если рассматривать его не как выделенную позицию. «Я вступает в философию благодаря тому, что “мир есть мой мир”» [5.641]. Образ мира даёт мне мой мир. Мир, который я обнаруживаю как мой мир, указывает на Я фактом своей приватности, а не тем, что Я обнаруживается в нём как его часть или вне его, как то, что ему противостоит. Я дано миром в целом демонстрацией того, что мы не можем превзойти границы того образа мира, который создали. И если философское Я, ‘метафизический субъект’ имеет смысл, то о нём можно говорить как о том, что показано наличием такой границы. В этом случае субъект есть граница мира [5.632; 5.641]. Указать на философское Я, можно зафиксировав эту границу. В афоризме 5.6 Витгенштейн говорит: «Границы моего языка означают границы моего мира». На субъект указывают не отдельные предложения, он ограничен их совокупностью. Совокупность предложений, составляющих образ мира, обозначает философское Я посредством границы, за которую не может выйти изображение. Определяющую роль в этом играет применение логики, которая показывает границу мира проецируя внутренние отношения знаков языка на действительность посредством систематически упорядоченных логических предложений.
Метафизический субъект в ЛФТ не несёт познавательных функций, «мыслящего, представляющего субъекта нет» [5.631]. Он не является трансцендентальным субъектом в смысле Канта или Шопенгауэра, поскольку всё знание, имеющее необходимый характер, является аналитическим и не выходит за рамки логики, которая не требует познающего субъекта. С точки зрения познания функция Я сводится к применению языка, необходимые черты которого не зависят от субъекта, а сами по себе задают параметры опыта. Язык лишь указывает на субъект, но для организации опыта (или мира) в нём не нуждается.
Для Витгенштейна «субъект есть волящий субъект» (Д, С.109(10)), которого он понимает как носителя добра и зла. Понятие ценностей и понятие волящего субъекта взаимно имплицируют друг друга. Невыразимость субъекта имеет следствием невыразимость абсолютных ценностей, что делает невозможной этику как систему знаний, выраженную в языке. Ценности не обнаруживаются в мире, поскольку они не обладают структурой фактов. Ценности обнаруживаются как установка в отношении мира, когда меняется перспектива его видения. «Мир счастливого совершенно другой, чем мир несчастного» [6.43].
Восприятие мира как целого в перспективе его этической оценки даёт понятие мистического. «Созерцание мира sub specie aeterni есть его созерцание как ограниченного целого. Чувствование мира как ограниченного целого есть мистическое». Абсолютные ценности реализуются в мистической установке, где нет места дискурсивному познанию. Мир как ограниченное целое познать нельзя, поскольку это предполагало бы возможность мыслить ‘обе стороны границы’, т.е. возможность ‘мыслить немыслимое’. С точки зрения вечности мир можно лишь переживать, изменяя его границы. Этот опыт, опыт переживания абсолютных ценностей, Витгенштейн характеризует прежде всего как переживание существования мира: «Мистическое не то, как мир есть, но то, что он есть» [6.44]. Этическая установка, изменяющая границы мира, должна базироваться на том, что мир существует, поскольку его существование есть элементарная предпосылка реализации абсолютных ценностей. Таким образом, переживание существования мира является основой этики. Опыт существования мира – это опыт чуда[32]. Это – опыт, обладающий сверхъестественной ценностью.
Работа по выяснению выразительных возможностей языка приводит к специфическому образу философии, которая начинает рассматриваться как критика языка [4.0031]. Это образ является темой заключительной главы «Итог: Философия как деятельность». Философские предложения не описывают фактов мира, поэтому философия как система позитивного знания невозможна. С этой точки зрения все традиционные философские подходы бессмысленны. «Цель философии – логическое прояснение мыслей» [4.112]. В этом смысле философские разъяснения представляет собой инструкции, как работает язык. Но инструкция о работе механизма не является частью самого механизма. В ней возникает потребность, когда механизм даёт сбой. Если всё нормально, то никакой инструкции не нужно, а сама по себе (т.е. без механизма) она лишена смысла. Это относится и к утверждениям ЛФТ, которые в конечном счёте должны быть отброшены тем, кто «поднялся с их помощью – по ним – над ними» [6.54]. Правда, ЛФТ выходит за рамки простой инструкции, и Витгенштейн указывает критерий для читателя надлежащим образом понявшего его содержание: «Он должен преодолеть эти предложения, лишь тогда он правильно увидит мир» [6.54]. ‘Правильно увидеть мир’ – значит перейти от познания его содержания к созерцанию мира как ‘ограниченного целого’. ‘Правильно увидеть мир’ – значит перейти от дискурсивного мышления к мистическому созерцанию. ‘Правильно увидеть мир’ – значит перейти от описания фактов мира к удивлению фактом его существования. В этом переходе реализовано единство логики и этики, единство рационального познания и мистического чувства. ЛФТ – это пролегомены, но не Пролегомены ко всякой будущей метафизике, это пролегомены к такому состоянию, когда философия более не нужна.
В заключении подводятся итоги исследования и намечаются перспективы исследования эволюции философских взглядов Л.Витгеншетйна, которые претерпели значительные изменения в поздний период, но тем не менее сохранили единство личностной мотивации. Сменились лишь акценты и характер результатов. В теории языковых игр доверие к логике языка как такового заменилось доверием к логике его многообразного употребления, а мистическое укоренилось в невысказанности жизненного мира, лежащего в основании правилосообразного употребления языка.
3. ПУБЛИКАЦИИ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ
1. Автономия логики: источники, генезис и система философии раннего Витгенштейна. – Томск: Изд-во ТГУ, 2001. – 306с.
2. Философия раннего Витгенштейна: конфликт интерпретаций // Вестник Томского государственного университета, 1999, №267. – С.18-24.
3. Ранний Витгенштейн: подготовительные материалы и источники «Логико-философского трактата» // Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. – Томск: Водолей, 1998. – С.3-16.
4. Автономия логики в философии раннего Витгенштейна // Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. – Томск: Водолей, 1998. – С.183-191.
5. О пантеистических мотивах в философии раннего Витггенштейна // Г.Г.Шпет/Comprehension. Третьи Шпетовские чтения. – Томск: Водолей, 1999. – С. 93-96, <в соавторстве>.
6. Божественный Людвиг? – Бедный Людвиг! // Логос. Философский журнал, 1999, №2. – С.357-368.
7. Логический анализ у Б.Рассела и Л.Витгенштейна // На пути к новой рациональности: Методология науки. Вып.IV: Методолгия дополнительности: синтез рациональных и внерациональных методов и приёмов иследования. – Томск: Изд-во ТГУ, 2000. – С. 48–54.
8. Логический атомизм: истоки и перспективы одной коллизии // Рассел Б. Философия логического атомизма. – Томск: Водолей», 1999. – С.180-191.
9. Парадокс Кэррола и понятие тавтологии // Mетодология науки: Вып.2 – Нетрадиционная методология. – Томск: Изд-во ТГУ, 1997. – С.247-257.
10. Принцип контекстности: к вопросу о генезисе // Методология науки: Вып.3 - Становление современной научной рациональности. – Томск: Изд-во ТГУ, 1998. – С.179-185.
11. Методы анализа языка и проблемы метафизики // II Копнинские чтения / Сборник работ участников международной конференции. – Томск: Изд-во ТГУ, 1997. – С.179-185.
12. Логицистская программа Г.Фреге. // Фреге Г. Основоположения арифметики. – Томск: Водолей, 2000. – С.5–8.
13. Фреге, Гуссерль и платонизм // Проблемы исследования знания и культуры. – Томск, 1994. – С. 92-105 (депонировано в ИНИОН РАН № 49527 от 28.07.1994).
14. Философия логики Г.Фреге в контексте аналитической философии и феноменологии // Фреге Г. Логические исследования. – Томск: Водолей, 1997. – С. 3-21.
15. Феноменология и диалектика в «Философии имени» А.Ф.Лосева // Культура Отечества: прошлое, настоящее, будущее. – Томск: Изд-во ТГУ, 1993. – С. 100-105.
16. О философских предпосылках логических идей Н.А.Васильева // Культура России: смысл, символы, ценности. – Томск: Изд-во ТГУ,1996. – С.149-159.
17. Э.Гуссерль о примате логики над математикой // Методология науки: человеческие измерения и дегуманизирующие факторы научного познания. – Томск: Изд-во ТГУ, 1996. – С.141-147.
18. О формальных основаниях феноменов культуры // Культура как способ бытия человека в мире (материалы I Всероссийской научной конференции). – Томск, 1996. – С.38-41.
19. «Культура» и анализ языковых практик // Духовность. Образование. Культура. – Томск: Изд-во ТГУ, 1996. – С.26-28.
20. Определение культуры и языковая игра // Дефиниции культуры: труды участников Всероссийского семинара молодых учёных (вып.2). – Томск: Изд-во ТГУ, 1996. – С. 136-140.
21. К вопросу о лекциях по логике Г.Г.Шпета 1911-1912 г. // Г.Г.Шпет/Comprehension. Вторые Шпетовские чтения. – Томск: Водолей, 1997. – С. 233-235.
22. Аналитическая философия и феноменология // Г.Г.Шпет/Comprehension. Вторые Шпетовские чтения. – Томск: Водолей, 1997. – С. 145-162.
23. От осмысления к чтению и письму // Интенциональность и текстуальность. Философская мысль Франции ХХ века. – Томск: Водолей, 1998. – С.6-10 <в соавторстве>.
24. Интенциональность и практическое действие // Интенциональность и текстуальность. Философская мысль Франции ХХ века. – Томск: Водолей, 1998. – С.13-26.
25. Метафора, нарратив, языковая игра // Методология науки: Вып.3 - Становление современной научной рациональности. – Томск: Изд-во ТГУ, 1998. – С.186-197. <в соавторстве>
26. Об одном способе рассуждения в теологии // Методология науки: Вып.3 – Становление современной научной рациональности. – Томск: Изд-во ТГУ, 1998. – С.177-178.
27. Языковая игра и роль метафоры в научном познании // Философия науки, 1999, №1(5). – С.20-30 <в соавторстве>.
28. О ‘пропозициях’, ‘убеждениях’ и работе рецензента // Вопросы философии, 2001, № 10. – С.
29. Комментарии и перевод – Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. – Томск: Водолей, 1998. – 192 с.
30. Комментарии и перевод – Рассел Б. Философия логического атомизма. – Томск: Водолей, 1999. – 192 с.
31. Комментарии и перевод – Фреге Г. Логические исследования. – Томск: Водолей, 1997. – 128 с.
32. Комментарии и перевод – Фреге Г. Основоположения арифметики.– Томск: Водолей, 2000.– 128 с.
[1] Wittgenstein L. Tractatus Logico-Philosophicus. – London, Routledge & Kegan Paul, 1966.
[2] Hacker P. Laying the Ghost of the Tractatus // Ludwig Wittgenstein: Critical Assesments, vol.1. – London: Croom Helm, 1986. – P.84.
[3] Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы (Ч.1). – М.:Гнозис, 1994. – С.78.
[4] См., например: Black M. A Companion to Wittgenstein’s ‘Tractatus’. – Cambridge University Press, 1964.
[5] Ryle G. Ludwig Wittgenstein // Essays on Wittgenstein’s Tractatus. – New York: The Macmillan Company, 1966. – P.6.
[6] Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. – Томск: Водолей, 1998. – С.45(11).
[7] Stenius E. Wittgenstein’s Tractatus: a Critical Exposition of its Main Lines of Thoughts. – Oxford: Basil Blackwell, 1960. – P.1-17.
[8] Wittgenstein L. Prototractatus. – New York: Cornell University Press, 1971.
[9] Витгенштейн Л. Заметки по логике // Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. – С.130(8).
[10] Anscombe G.E.M. An Introduction to Wittgenstein’s Tractatus. – London, Hutchinson University Library, 1959. – P.18.
[11] Stenius E. Wittgenstein’s Tractatus, P.IX.
[12] Некоторые из этих работ собраны в первом сборнике, посвящённом раннему Витгенштейну: Essays on Wittgenstein’s Tractatus (1966); в последующем подобные сборники выходят с завидной регулярностью.
[13] Эти статьи в основном представлены в сборнике Философские идеи Людвига Витгенштейна (Москва, 1996) и журнале Вопросы философии №5 за 1998г.
[14] Ср.: Козлова М.С. Комментарии // Витгенштейн Л. Философские работы (Ч.1). С.496.
[15] Shwayder D.S. Wittgenstein on Mathematics // Studies in the Philosophy of Wittgenstein. – London: Routledge, 1969. – P.66.
[16] Pears D. Wittgenstein. – London, Fontatna, 1971. – P.12.
[17] Бартли У.У. Витгенштейн // Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель. – Москва: Прогресс, Культура, 1993. – С.186.
[18] Baker G. Wittgenstein, Frege and the Vienna Circle. – Oxford: Basil Blackwell, 1988. – P.36.
[19] Витгенштейн Л. Заметки, продиктованные Дж.Э.Муру в Норвегии // Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. –С.133(6).
[20] Исчерпывающие биографические данные можно найти в работе: McGuinnes B. F. Wittgenstein: A Life. Young Ludwig: 1889–1921, vol.1. – Duckworth, London, 1988. Яркое описание культурной атмосферы содержится в работе: Janik A. Toulmin S. Wittgenstein’s Vienna. – N.Y., 1973.
[21] Здесь нельзя не согласится с Г.Энском: «В Трактате Витгенштейн предполагает, а не пытается стимулировать, интерес к определённым вопросам, о которых писал Фреге; он так же принимает без доказательств, что его читатели прочли Фреге» (Anscombe G.E.M. An Introduction to Wittgenstein's Tractatus, P.12). Это утверждение, безусловно, относится и к Расселу.
[22] Frege G. Funktion, Begriff, Bedeutung. Fünf logische Studien. – Göttingen,1962. – S.90.
[23] Frege G. Grundgesetze der Arithmetik, begriffsschriftlich abgeleitet, Bd.1. – Jena,1893. – S.7.
[24] Фреге Г. Основоположения арифметики. – Томск: Водолей, 2000. – С.82–106.
[25] Рассел Б. Введение в математическую философию. – М.: Гнозис, 1996. – С.123.
[26] Там же, С.163. См., также: Рассел Б. Философия логического атомизма. – Томск: Водолей, 1999. – С.79.
[27] Russell B. Theory of Knowledge: The 1913 Manuscript // The Collected Papers of Bertrand Russell.– London: Allen & Unwin, 1984.– P.100.
[28] Ibid, P.101.
[29] Например, Б.Рассел утверждает: «Помимо форм атомарных комплексов существует много других логических объектов, которые вовлечены в образование неатомарных комплексов. Такие слова как или, не, все, некоторые, явно затрагивают логические понятия; и поскольку мы можем осмысленно использовать эти слова, мы должны быть знакомы с соответствующими логическими объектами» (Ibid, P.99).
[30] Wittgenstein L. Briefe an Ludwig von Ficker. Salzburg, Verlag Otto Müller, 1969, S.35-36.
[31] Wittgenstein L. Briefe an Ludwig von Ficker. S.35.
[32] Витгенштейн Л. Лекция об этике // Историко-философский ежегодник ’89. – М.: Наука, 1989. – С.245.