Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Модуль 1. Психология - как научная дисциплина
Общая характеристика психологической науки
Научная дисциплина может претендовать на статус самостоятельной науки, если имеет четыре главных признака:
1) опора на четкую идеологическую базу (методологию);
2) наличие собственного объекта исследования;
3) наличие собственного предмета исследования;
4) наличие собственных методов исследования.
Зрелость науки дополнительно к указанным основополагающим признакам характеризуется уровнем ее системности, определяемой функциональностью и структурированностью науки.
Функциональность выражается в четко сформулированных целях и задачах науки.
Структурированность определяется факторами:
а) наличием отдельных частей (проблем, направлений, частных дисциплин и т. п.), гармонично связанных друг с другом в различных отношениях (соподчинения, дополнения, противопоставления и т. д.) — это есть внутренняя структура науки;
б) четким представлением места науки в общей системе научных знаний, связей с другими науками — это внешняя структура науки.
Психологическая наука (хотя и с некоторыми оговорками) обладает первыми четырьмя признаками, что, безусловно, определяет ее как самостоятельную научную (и учебную) дисциплину.
Что касается дополнительных требований, то их исполнение пока еще далеко от совершенства.
Не устоялась внутренняя структура психологии, где субординационные и координационные связи между многочисленными отдельными психологическими дисциплинами либо только намечены, либо вообще не прослеживаются. До сих пор нет ни одного источника, где бы приводился полный перечень сформировавшихся к настоящему времени частных психологических наук.
Внешняя структура науки также недостаточно определена, несмотря на амбиции и претензии психологии аккумулировать знания о человеке. Так, можно указать на многолетние споры по поводу области знаний, к которой следует относить психологическую науку: то ли к естественным дисциплинам, то ли к социальным, то ли к гуманитарным.
Таким образом, психология как научная дисциплина, несмотря на свою более чем полуторовековую историю, до сих пор не оформилась в целостную конструкцию.
Мы же будем исходить из идеи абсолютной необходимости дальнейшего развития научно-теоретической базы психологии как концептуальной основы ее практико-прикладной составляющей.
Объект и предмет исследования психологии
Объектом исследования какой-либо науки выступает определенный фрагмент реальности, на который направлены исследовательские действия данной науки.
Предметом исследования является какая-либо часть (сторона, проявление) объекта.
Предмет указывает на аспект изучения данного объекта, определяет специфику науки.
В психологии в самом общем плане объектом исследования выступают носители психики: человек и животные.
Поскольку изучить психику человека во всей ее полноте невозможно вне ее эволюции, то объектом исследования являются также животные, и соответственно, их психика входит составной частью в предмет психологии. Тогда уточненное определение будет выглядеть следующим образом.
Предметом психологии выступает психика в целом или ее отдельные стороны и проявления любого объекта психологического изучения, то есть психика человека (в индивидуальном и общественном отношениях) и животных.
По форме это могут быть психические процессы, состояния, свойства, конструкты как по отдельности, так и в различных совокупностях, дающих основание рассматривать человека на разных уровнях его психической организации. Это уровни индивида, субъекта, личности, индивидуальности. Тогда каждый из этих уровней человека становится, в свою очередь, предметом конкретного психологического исследования.
Таким образом, любая психическая реальность, свойственная данному объекту, может стать предметом исследования психологии.
Однако имеются и другие мнения. В частности, что психика является не предметом, а объектом психологии.
Отсюда следует, что с повышением уровня обобщенности изучения выбранного фрагмента реальности (что соответствует повышению уровня ее организации) объект как подсистема этого фрагмента реальности может выступать в роли предмета.
А с повышением уровня конкретности изучения выбранного фрагмента реальности (что соответствует понижению уровня ее организации) объект как совокупность подсистем может дробиться на части, и тогда бывший предмет может выступать в роли актуального объекта.
Так, с точки зрения психологии, человек является, как минимум, двухкомпонентной системой, включающей подсистему организма и подсистему психики.
И то и другое являются фрагментами реальности, подлежащими изучению, а это означает, что об организме человека можно говорить как об объекте исследования биологии, так о психике как об объекте исследования психологии.
И организм, и психика человека, в свою очередь, являются сложноструктурированными системами.
Часто же вопрос о четком определении объекта и предмета психологии и их разграничении вообще обходится стороной.
Одним из наиболее распространенных в психологической литературе приемов уклонения от ясного обозначения объекта и предмета является указание на психологию как на науку, изучающую те или иные явления, связанные с психической жизнью человека.
То есть, производится элементарное перечисление психологических категорий, входящих в область интересов психологии.
Категории «объект» и «предмет» динамичны в любой науке, у психологии в этом отношении есть и своя специфика, осложняющая определение ее предмета.
Подавляющим большинством научного сообщества признано, что человек как наиболее высокоорганизованная система является предельно сложным объектом изучения. По выражению И. П. Павлова, человек — единственная по высочайшему саморегулированию система.
Связи и отношения человека с окружающим миром многообразны, а потому многообразны и его качества. Одним из труднейших является вопрос об определении в этом многообразии тех качеств, которые составляют предмет психологического исследования.
Следствием такого положения стало размежевание психологии на ряд не только взаимодополняющих, но и взаимоисключающих направлений с «собственными» предметами исследования.
В настоящее время проблема четкого определения объекта и предмета психологии остается актуальной.
Тем не менее, несмотря на дискуссионность вопроса об объекте и предмете психологической науки, примем за главный объект исследования психологии человека, а за главный предмет исследования — психику человека.
Цели и задачи психологии
Анализ и обобщение представлений о функциях психологии позволяют в самом общем виде сформулировать ее цели и задачи.
В свою очередь, процесс достижения этой цели предполагает, с одной стороны, выяснение места человека в мире, а с другой — использование полученных психологических знаний в повседневной практике.
То есть можно сказать, что главная цель определяется двумя более частными: глобально-теоретической и практической.
И этот процесс дробления целей можно продолжить. Следствием такого дробления является дифференциация науки (и, в частности, психологии) на систему отраслевых дисциплин со своими более конкретными и частными предметом, целями и задачами.
Известно, что достижение цели осуществляется посредством решения отдельных задач.
Основные проблемы психологии
Все множество проблем, разрабатываемых психологией, можно компактно представить в виде совокупности так называемых «проблемных осей», то есть двухполюсных осей, олицетворяющих собой ряд вопросов по какому-либо аспекту психологического изучения человека. Полюса этих осей — оппозиции, отражающие крайние проявления рассматриваемого аспекта. Можно рассматривать следующий набор главных проблемных осей.
Биологическое — социальное. Определяющий момент этой оси — биосоциальная сущность человека. Проблема заключается в выявлении соотношения этих двух начал в природе человека и их вкладе в детерминацию его сознания и поведения.
Однако, чрезмерное заострение этой альтернативы неоправданно, так как социальная организация животных есть продукт биологической эволюции, что неопровержимо доказывается такими науками, как социобиология и эволюционная психология.
Преувеличенное противопоставление этих двух начал в человеке исторический психолог Б. Ф. Поршнев заменил парадоксальным, но по существу точным указанием: «Социальное нельзя свести к биологическому. Социальное не из чего вывести как из биологического».
Корректнее говорить не о социальной сущности человека вообще, а о специфике социального на уровне человеческого общества.
Эта специфика обусловлена сознательным уровнем развития психики человека и отражается в феномене человеческой культуры.
Сознательное — бессознательное. Наличие у человека двух уровней психики, а именно сознательного и бессознательного, ставит проблему их соотношения и проявления в поведении человека.
В норме эти два начала в психике сбалансированы, и, по-видимому, следует признать, что большая часть активной жизни человека (то есть основной объем его действий и высказываний) осуществляется на сознательном уровне.
Вопрос о бессознательном впервые был поставлен на прочную научную базу в психоаналитической теории 3. Фрейда. Однако до сих пор бессознательному сопутствует покров таинственности, предопределенный невозможностью осуществления субъектом самонаблюдения в этой сфере психики.
Это обстоятельство, к сожалению, нередко провоцирует недобросовестную эксплуатацию категории «бессознательное» вплоть до его иррациональной трактовки и смыкания с мистикой.
Проблема «сознательное-бессознательное» рассматривается практически всеми областями психологии. В то же время в теоретическом плане наиболее характерно для «Общей психологии», а в практико-прикладном — для консультативной и психокоррекционной работы.
Типическое (общее) — специфическое (особенное и единичное). Эта ось обусловлена тем, что человек, с одной стороны, есть представитель некоторых общностей (как биологических, так и социальных), а с другой — выделяется из них, противостоит им.
Поэтому для объяснения и прогнозирования поведения отдельных людей и отдельных социальных групп следует знать общие закономерности функционирования индивидуального, группового и общественного сознания и, соответственно, их проявления в индивидуальном, групповом и общечеловеческом поведении.
Не менее важно иметь представление и о специфических для отдельных людей и групп особенностях «работы» сознания и проявлениях этих особенностей в поведении.
По уровню общности рассмотрения психики и ее проявлений выделяются «Общая психология» (уровень всеобщего, реже — особенного) и «Дифференциальная психология» (уровень особенного и единичного).
Так, в общей психологии изучаются самые общие принципы организации и функционирования психики, самые общие закономерности формирования и жизнедеятельности человека, самые общие свойства сознания и личности, присущие всем людям без различия пола, возраста, национальности, социального положения и других особенностей.
Дифференциальная психология изучает, напротив, различия в психике и поведении людей, поэтому она имеет и другое название — психология индивидуальных различий. При этом, когда речь идет о групповых различиях, о типах людей, отличающихся по своим психологическим проявлениям, то это уровень особенного. Исследования на этом уровне наиболее характерны для прикладной психологии — сферы психологической работы, связанной с внедрением психологических знаний в различные области социальной жизни (производство, торговля, здравоохранение, юриспруденция, спорт, искусство и т. д.).
Когда интерес представляют данные конкретных людей, то это уровень единичного. Подобные исследования особенно характерны для практической психологии — сферы психологической работы, связанной с оказанием психологических услуг людям и организациям. Здесь часто в целях диагностики отклонений от «нормы» используются и групповые показатели, с которыми сравниваются индивидуальные. Такова, например, техника психологического тестирования.
Научный сектор психологии интересуется личностью, ее психикой и поведением, в основном на уровнях общего и особенного.
Норма — патология. Большинство отраслей психологии оперируют среднестатистическими показателями психики и поведения, то есть имеют в виду некую усредненную «нормальную» психику и некое общепризнанное «нормальное» поведение.
Однако в жизни нередко встречаются отклонения от этих «норм». Здесь обычно различают две области подобных отклонений: медицинскую и юридическую. К обеим областям применимо мнение великого русского физиолога И. П. Павлова: в патологии нередко может быть раскрыто то, что скрыто в норме.
При медицинской патологии имеются в виду отклонения от нормы в психической деятельности, вызванные нарушениями в работе физиологической основы психики — организма, где наибольшее число случаев связано с морфологическими (анатомическими) или функциональными (физиологическими) дефектами центральной нервной системы.
Например, «Олигофренопсихология» изучает патологию психического развития, связанную с врожденными изъянами мозга. «Тифлопсихология» занимается психикой слепых и слабовидящих. «Сурдопсихология» специализируется на проблемах людей с дефектами слуха. Объединяются подобные отрасли психологии общим наименованием «Специальная психология».
Некоторые отклонения сознания и поведения могут быть вызваны изъянами не в физиологическом субстрате психики, а в структуре личности, что связано по большей части с неблагоприятными условиями формирования личности в процессе социализации, воспитания. В этих случаях нелегко (а часто и противопоказано) определять такие отклонения, как патологию медицинского характера.
По-видимому, отмеченные сложности в определении медицинской патологии психики способствовали выработке более осторожных определений некоторых отклонений с помощью таких понятий, как «расстройства сознания», «расстройства самосознания», «задержка психического развития» и т. п.
Весь спектр проблем медицинской нормы/патологии психической деятельности присущ «Медицинской психологии» (и, возможно, развивающейся в последнее время «Психологии здоровья», статус и соотношение которой с психологическими дисциплинами медицинской направленности пока до конца не ясны). В область интересов медицинской психологии входят психологические аспекты профилактики (предупреждения), диагностики и экспертизы заболеваний психического и соматического характера и, соответственно, лечения и реабилитации (восстановления) больных.
В составе медицинской психологии наиболее разработанным направлением является «Клиническая психология» (нередко отождествляемая с медицинской психологией в целом), включающая «Патопсихологию», «Нейропсихологию» и «Соматопсихологию».
Другое направление медицинской психологии связано с психопрофилактической и психокоррекционной работой (исправление психики и поведения) и включает в себя такие дисциплины, как «Психогигиена», «Психология здоровья» (с учетом сказанного выше о статусе этой дисциплины), «Психотерапия», «Психофармакология».
Что касается юридического аспекта проблемы норма/патология психической деятельности, то здесь рассматриваются отклонения от «нормального» поведения, во-первых, как нарушения правовых норм (официальных законов) того или иного социума и, во-вторых, как нарушения моральных (этических) норм этого же социума, как правило, не имеющих официального законодательного оформления («неписаные законы»).
В первом случае отклоняющееся (синонимы: девиантное и делинквентное) поведение влечет за собой правовое (в частности, уголовное) наказание нарушителя и требование дальнейшего исправления его поведения посредством репрессивных мер государства (например, лишение свободы, поражение в гражданских правах, остракизм — высылка за пределы государства), или методами психологического воздействия психокоррекционного характера.
Во втором случае наказание и исправление отклоняющегося поведения предполагают применение мер общественного воздействия (например, презрение, отказ в общении, лишение каких-либо общественных льгот или общественной поддержки).
Юридический аспект отклонений от нормы в психической деятельности — область интересов «Юридической психологии», в состав которой входят более частные дисциплины: «Криминальная психология», «Судебная психология», «Исправительная психология», «Правовая психология».
Здесь и как в случаях отклонений от медицинских норм, функции психологии ограничиваются психологическим сопровождением правового «Лечения», исполнение которого (определение меры наказания и его реализация) — дело правовых государственных и общественных органов.
Систематика психологической науки
Под систематикой понимается, с одной стороны, определение внутренних составляющих и их связей между собой в рамках всей психологической науки (внутренняя структура психологии), а с другой — определение места психологии среди других наук (внешняя структура психологии).
Рассмотрим особенности внутренней структуры психологии.
К настоящему времени психология представляет собой сильно разветвленную науку. В нее входят десятки самостоятельных дисциплин, компонующихся по многочисленным разделам. Причем эта компоновка и обособление дисциплин друг от друга носят довольно неупорядоченный характер. Главная причина такого положения заключается в относительной бессистемности процесса дифференциации науки.
Одни аспекты изучаемого объекта вдруг приобретают огромное значение для общества, и происходит активное развитие исследований в этом направлении, а знания о других сторонах этого же объекта пока не востребованы. Через некоторое время ситуация может измениться, и еще недавно доминировавшие интересы отходят на второстепенные позиции, и развитие науки идет в совершенно новом направлении.
Ясно, что такая дискретность и неравномерность востребованности знаний влечет определенную хаотичность в их организационном оформлении. Однако любая наука пытается систематизировать знания в своей области, в том числе и путем определения «сфер влияния» своих разделов и установления связей между ними. Иначе говоря, путем структурирования своих областей.
Этот процесс может быть выполнен путем классификации, базирующейся на каких-либо признаках, позволяющих производить сравнение, оценку и сортировку входящих в науку отраслей.
Однако, объект и предмет исследования психологии настолько сложны и многообразны, что классификация знаний о них не может опираться на какой-то один критерий. Неизбежно применение системы критериев.
На сегодняшний день эта работа не завершена. Известный ученый Б. Ф. Ломов по этому поводу писал: «Пытаясь классифицировать множество областей и направлений психологии, мы сталкиваемся с большими трудностями. Прежде всего, оказывается невозможным выделение единственного основания классификации. Некоторые области психологии дифференцируются по видам изучаемой человеческой деятельности, другие — по решаемым практическим задачам, третьи — по методам исследования и т. д. Но как бы там ни было, ясно одно: классификация областей психологии должна опираться на систему оснований».
Первое направление изучает психологические проблемы конкретных видов человеческой деятельности. Сюда включены: психология труда с ее подразделениями (в первую очередь это инженерная и промышленная психологии); медицинская, педагогическая, юридическая, военная психологии.
Ряд этот может быть сколь угодно длинным и зависит от существующего набора профессий и видов деятельности, что предопределило общее обозначение этой группы дисциплин как отраслевых наук.
Второе направление определяется аспектами развития психики. Здесь имеется в виду возрастная психология с разбивкой на этапы в жизненном пути человека (детская и юношеская психология, психология взрослого, геронтопсихология) и сравнительная психология, то есть отрасль, исследующая филогенетические формы психической жизни на фоне сравнительного анализа психики человека современного вида с психикой животных (в первую очередь приматов) и наших предков биологического рода Homo (в это семейство дисциплин обычно помимо собственно сравнительной психологии включаются зоопсихология, антропогенез, этология животных).
Третье направление исследует психологические вопросы отношений личности и общества. Это направление отождествляется обычно с социальной психологией, внутри которой уже выделяются свои подразделы: социальная психология личности, психология малых групп, психология больших групп и т. д.
Нужно отметить, что в эту схему плохо укладывается фундаментальная психологическая дисциплина — общая психология, то есть наука о наиболее общих психологических явлениях и закономерностях, о теоретических принципах и основополагающих методах психологии.
К данной схеме общую психологию обычно приходится искусственно прикладывать, без четкой увязки ее с остальными дисциплинами, лишь продекларировав ее статус методологического и теоретического фунамента всего множества частных психологических дисциплин.
Пожалуй, наиболее научно обоснованные попытки упорядочивания психологических знаний были предприняты Б. Г. Ананьевым и В. А. Ганзеном.
Б. Г. Ананьев предлагал многоуровневую группировку психологических дисциплин по критерию «уровни психологической организации человека» (индивид — субъект деятельности — личность). При этом комплекс психологических наук рассматривался им на фоне более общих наук о человеке как биологическом виде Homo sapiens и наук о человечестве как специфическом социуме.
Таким образом, Б. Г. Ананьев попытался выстроить предельно общую картину совокупности наук, изучающих человека и объединяемых понятием «человекознание». Собственно психологические дисциплины сгруппированы следующим образом.
Для индивидного уровня: общая, дифференциальная, возрастная психологии, психофизиология, онтопсихофизиология.
Для субъектного уровня: общая и генетическая психологии, психология познания, творчества, труда, инженерная психология.
Для личностного уровня: общая, дифференциальная, сравнительная психологии, психология отношений, психолингвистика, социальная психология, психологическое учение о мотивации.
Однако, многообразие междисциплинарных связей и спонтанный характер дифференциации наук не только внутри психологического блока, но и между психологией и дисциплинами естественнонаучного (в первую очередь биологического) и социального блоков не позволили Б. Г. Ананьеву представить дидактически полноценную структуру психологической науки.
Наиболее систематизированный и наглядный характер имеет группировка психологических наук, предложенная В. А. Ганзеном, последовательно применявшим базисный метод описаний в психологии.
Идея метода заключается в соотнесении совокупности элементов описания объекта с совокупностью элементов выбранного базиса. Это соотнесение осуществляется путем выявления соответствия (или близости) характеристик описываемого явления компонентам базиса.
Этот метод придает описаниям упорядоченность, устойчивость и относительную полноту. Следуя дихотомическому принципу (деление целого надвое, что соответствует вычленению совмещенных в любом целом двух противоположностей) и, опираясь на философский анализ категории «материя», автор рассматривает пространство и время как диалектическую пару форм существования материи, а энергию и информацию — как диалектическую пару условий способа существования материи, то есть движения.
Это позволяет ввести основополагающий для систематики свойств различных объектов базис, названный В. А. Ганзеном «пентабазисом СПВЭИ» (от грен, pente — пять).
Пентабазис включает в себя пять базовых частей: субстрат (С), пространство (П), время (В), энергия (Э), информация (И).
Пространство, время, энергия и информация определяют неоднородность и многообразие проявлений (свойств) объектов, в том числе психики. Субстрат символизирует синтез всех этих свойств в одном объекте, интеграцию частей в единое целое.
В. А. Ганзен постулирует возможность исчерпывающего описания любого объекта действительности (в том числе человека и его психики) через пространственно-временные и информационно-энергетические показатели. В данном случае этот прием был использован им для системного представления совокупности психологических наук.
Первый уровень иерархии в представленной системе наук — психология в целом. Ей соответствует вся схема.
Второй и третий уровень представлены независимыми разделами, то есть ни один из них не может быть получен путем выделения из другого, объединением или пересечением других разделов того же уровня. По мнению В. А. Ганзена, они составляют базис психологии.
Дисциплины нижележащих уровней образуются делением, пересечением или объединением представленных разделов. Например, медицинская психология — подраздел психологии аномальных различий, инженерная — психологии труда, а педагогическая психология образуется путем объединения психологии воспитания и обучения, которые, в свою очередь, являются соответственно подразделами психологии поведения и познания.
Далее рассмотрим особенности внешней структуры психологии.
Внешняя структура психологии должна отражать ее место в обшей системе человекознания, то есть демонстрировать ее положение среди наук и ее связи с другими науками.
В систематике Б. Г. Ананьева просматриваются тесные связи психологии с естественными, социальными и философскими науками.
Из естественных наук в первую очередь им выделяются биологические науки, изучающие человека на индивидном уровне организации: биохимия, генетика, физиология, эмбриология, эндокринология, антропология и соматология. Здесь же и медицинские науки: неврология, педиатрия, гигиена.
Значителен перечень социальных дисциплин, предоставляющих сведения о человеке главным образом как о личности и субъекте деятельности: педагогика, социология, исторические науки, этика, юриспруденция, политические и экономические науки, демография.
Обозначены связи с техническими науками и рядом гуманитарных дисциплин, а также с философией.
Современное состояние психологии, требует дополнить приведенный список сопряженных с нею наук физикой, химией и математикой.
Физика и химия поставляют психологии сведения о глубинных закономерностях организации материи, что обусловливает формирование у психологов адекватной картины мира и способствует выработке концептуальных основ их исследовательской деятельности и практической работы с людьми.
Кроме того, физика и химия выработали множество точных и эффективных исследовательских приемов, и некоторые из них получили статус общенаучных принципов познания. Особо следует отметить роль математики и статистики в психологии.
Неизбежность применения статистики в психологии обусловлена массовостью психологического материала, поскольку сплошь и рядом приходится один и тот же эффект регистрировать по многу раз. Причина же необходимости многократных замеров кроется в самой природе психических явлений, устойчивость которых относительна, а изменчивость абсолютна.
Вероятностный подход — неизбежный путь к познанию психического. А статистические и математические методы — способ реализации этого подхода.
Именно в этом контексте следует понимать замечание Б. Г. Ананьева о «вероятностном характере психической деятельности» и о необходимости «единства детерминистического и вероятностного подходов к исследованию психических явлений».
В связи с этим вызывает, недоумение бытующее в психологических кругах мнение, что соединение психологической проблематики с ее математическим анализом — это «брак по принуждению или недоразумению», где психология — «невеста без приданого». Вынуждена же психология «вступить в этот брак» якобы потому, что «не смогла пока еще доказать, что строится на принципиально иных основах», нежели точные науки.
Эти «принципиально иные основы» вроде бы обусловлены тем, что предмет исследования психологии несопоставим по своей сложности с предметами других наук. Здесь уместно напомнить о претензиях немалого числа психологов на упомянутый выше «свой особый» путь познания истины. Подобный снобизм не только неуместен с точки зрения научной этики, но и не имеет оснований.
Мир един в своем бесконечном многообразии. А наука — лишь попытка человечества репрезентировать этот мир в моделях (в том числе в образах), доступных пониманию человека. Причем эти модели отражают только отдельные фрагменты мира. Но любой из этих фрагментов так же сложен, как и мир в целом. Так что математические формулы, статистические выкладки, описания натуралиста или психологические представления — все суть более или менее адекватные формы отражения одной и той же реальности, способствующие понять эту реальность.
Математика в психологии — это не инородное вкрапление, которое психологи вынуждены терпеть за отсутствием собственных точных формальных (а по возможности и «объективных») способов описания и репрезентации психологической реальности. Это естественный код организации мира и, соответственно, естественный язык описания этой организации. Надежды некоторых психологов на временный характер зависимости психологии от математики — утопия.
Таким образом, психологии вовсе не требуется доказывать, что она может существовать независимо от математики и эмансипироваться вплоть до «развода» с нею. Характерно в этом отношении включение в государственный образовательный стандарт высшего профессионального образования по направлению и специальности «Психология» весьма значительного объема математической подготовки.
Нередко можно услышать мнение, что первая половина XX столетия — век физики, вторая половина того же столетия — век биологии, а XXI век — это век психологии. За этим высказыванием стоит общественное признание эпохальных заслуг этих наук в формировании мировоззренческих основ человечества, без которых были бы немыслимы и практические достижения во всех областях человеческой деятельности.
Действительно, начиная со знаменитой публикации А. Эйнштейна о о специальной теории относительности в 1905 году и работ Н. Бора и его единомышленников в период 1910—1930-х годов, человечество вошло в новую мировоззренческую эпоху — эпоху атомной (квантовой и ядерной) физики и теории относительности.
С этими достижениями мировой науки оказались сопоставимыми по силе воздействия на общественное сознание лишь развернувшиеся во второй половине прошедшего века работы в области генетики, увенчавшиеся в конце XX века расшифровкой генома человека .
Однако если физика и биология уже доказали свою действенность, то психологии это сделать еще предстоит, ей пока выдан лишь аванс уважения и доверия. Наше время — время внедрения психологии во все области человеческой деятельности.
Поэтому вполне естественными выглядят притязания психологии на интегрирующую роль в человекознании. Считается, что психология занимает особое место среди наук, поскольку она развивается на стыке общественных и естественных, гуманитарных, технических, математических наук и широко заимствует у них методы, подходы, понятия, мировоззрение.
Таким образом, постулируется следующий статус психологии: она синтезирует достижения из всех основных областей знания и поэтому является центральным звеном в системе научных дисциплин по проблеме человека.
Модуль 2. Общие понятия о методологии науки
2.1. Определение и функции методологии
Для предварительной ориентировки в вариациях трактовки категории «методология» приведем несколько ее характерных определений из разных источников:
Методология — 1) учение о научном методе познания; 2) совокупность методов, применяемых в какой-либо науке.
Методология — 1) совокупность познавательных средств, методов, приемов, используемых в какой-либо науке; 2) область знания, изучающая средства, предпосылки и принципы организации познавательной и практически-преобразующей деятельности. Так, методология науки изучает научное знание и научную деятельность.
Методология психологии — отрасль психологии как науки, лежащая на ее пересечении с философией, предмет которой — соответствие языка психологической науки, принципов психологии, ее методов и структуры (дерева психологической науки) требованиям диалектического материализма.
Методология психологии — система принципов и способов организации и построения теории и практики отдельных психологических наук, их отраслей и всех их в целом, а также учение об этой системе. Это учение является основным корнем дерева психологической науки».
Методология — система принципов и способов организации и построения теоретической и практической деятельности, а также учение об этой системе... методология получила философское обобщение в методологии диалектического материализма.
Методология (психологический аспект) — система принципов и способов организации и построения теоретической и практической деятельности, а также учение об этой системе.
Обобщение научных взглядов на категорию «методология» (включая и приведенные дефиниции), показывает, что, во-первых, она выполняет две глобальные функции: служит теоретико-мировоззренческой (идеологической) основой научного познания и выступает как учение о методе познания и, во-вторых, по степени общности методология (в обоих своих вариантах) может представляться как понятие всеобщее, общенаучное и частное.
В соответствии с первой частью приведенной констатации главная роль методологии науки заключается в определении того, что должна исследовать данная наука, то есть ее предмета и в выработке типичных для данной науки способов добывания новых знаний, которые кратчайшим путем вели бы познание к выявлению сущности изучаемого явления, то есть ее методов.
Как теоретико-мировоззренческая основа научного познания методология раскрывается через систему соответствующих понятий (убеждения, принципы, теория и др.).
В качестве учения о методе познания методология имеет круг специфических проблем. Важнейшими среди них являются следующие:
1) анализ принципов, концепций, теорий, подходов;
2) проработка понятийного аппарата познавательного процесса и соответствующей терминологии, языка исследований;
3) описание и анализ исследовательского процесса, его этапов и фаз;
4) изучение сфер применимости различных методов, процедур, технологий;
5) разработка отдельных методов (от частных до всеобщих).
В соответствии со второй частью той же констатации методология является теоретико-мировоззренческой и методической базой:
1) на уровне всеобщего для всей системы наук (как современной, так и на прошлых этапах развития научной мысли);
на уровне общего — для значительной части этой системы, но не для всех наук (обычно для совокупности наук, имеющих общий объект исследования и/или относящихся к определенной сфере знаний: естественнонаучных, социальных, технических и т. д.);
на уровне частного — для какой-либо конкретной науки. И тогда говорят о методологии физики, химии, биологии, психологии и т. д. и даже о методологии отдельных дисциплин в рамках этих паук. Например, методология социальной психологии, методология зоопсихологии, методология психофизиологии и т. д.
Методология есть применение принципов мировоззрения к процессу познания.
2.2. Содержание методологии
Содержание методологии как идеологической основы научного познания раскрывается через систему соответствующих понятий.
Исходным в этой системе по степени общности следует признать понятие мировоззрение.
Это высший уровень осознания действительности, представляющий достаточно устойчивую и целостную систему взглядов (знаний, мнений, отношений) человека на мир и на себя.
Формируется мировоззрение в результате обобщения индивидуальных и общественных знаний и опыта во всех сферах бытия под влиянием жизненных условий (естественных и социальных).
Мировоззрение определяет позиции человека по отношению ко всем явлениям действительности в виде его ценностных ориентации и принципов деятельности (в том числе познавательной).
Убеждение — это высшая форма проявления мировоззрения, заключающаяся в осознании правоты своей позиции как единства ценностных ориентации и соответствующих им принципов деятельности вплоть до потребности в систематической реализации этой позиции. Убеждения оформляются в принципах.
Принцип — это обусловленные убеждениями правила действий и норма поведения в какой-либо сфере бытия и соответствующем виде деятельности.
Категория «принцип» может употребляться не только по отношению к субъекту деятельности, но и к объекту, в том числе и к неодушевленному.
Например, можно говорить о принципе работы технического устройства. Но и тогда речь идет об отражении в сознании субъекта основополагающих, по его убеждению, правил взаимодействия частей этого механизма между собой и взаимодействия устройства в целом со средой.
Научный принцип — это конкретизация мировоззренческих позиций, убеждений и общих принципов в процессе научного познания.
Научные принципы обычно имеют строгое речевое оформление в виде определений и развернутых пояснений, способствующих их однозначному пониманию.
Так, в отечественной психологии советского периода было сформулировано несколько основных принципов: принцип детерминизма, принцип единства сознания и деятельности, принцип развития, принцип личностного подхода и др.
Атомарный принцип строения сознания был положен в основу структурной и функциональной психологии. Принцип целостности присущ гештальтизму и другим холистическим течениям в психологии. Гуманистическая психология руководствуется персоналистическим принципом. Фундаментальными принципами теории познания (гносеологии) выступают принципы соответствия, дополнительности, соотношения неопределенностей.
Научные принципы являются, с одной стороны, исходными условиями, определяющими направление и характер научного поиска, а с другой — объяснительными представлениями и моделями для добываемых научных фактов.
Принципы определяют подход к объяснению всех психических явлений, свойств и состояний. В конечном итоге они направлены на раскрытие психологии человека как субъекта познания, общения и деятельности, как личности. Совокупность тех или иных принципов, разделяемых исследователем, предстает как его научная концепция.
Концепция — это вытекающая из мировоззренческих позиций и усвоенных принципов специфическая система аргументированных взглядов, оформляющая то или иное понимание изучаемой реальности и предопределяющая стратегию ее изучения.
Специфичность заключается, во-первых, в том, что в концепции, в отличие от мировоззрения, отражаются взгляды на отдельные «фрагменты» реальности, выносятся суждения по поводу относительно ограниченных областей действительности, ее отдельных проявлений.
Во-вторых, специфика состоит в более или менее явственной речевой (устной или письменной) выраженностью позиций и взглядов. Наконец, суждения, составляющие концепцию, должны быть аргументированы, то есть логически обоснованы или снабжены ссылками на авторитеты (научные теории, религиозные догматы, авторитетные личности, традиции, здравый смысл и т. д.).
Таким образом, концепция является как бы выжимкой из мировоззрения, четко сформулированной системой принципов применительно к той или иной проблеме.
Кроме того, в научной концепции отражается главная исследовательская мысль — что и для чего изучается, то есть отражены предмет и цели исследования, а также возможный спектр способов исследования (методов). Иначе говоря, в концепции отражается научный замысел исследователя. Научная концепция опирается в своей аргументации преимущественно на определенные научные теории.
Теория — это обобщенное достоверное знание о какой-либо сфере действительности, оформленное знаковыми средствами (словами, символами) и выполняющее функции описания, объяснения и предсказания фактов и закономерностей в данной области.
Достоверность этого знания справедлива в пределах господствующей в данном социуме на данный момент парадигме как относительно частного «фрагмента» реальности, так и общего мировоззрения. Парадигма — система методологических предпосылок, обусловливающая научную деятельность.
Научная теория есть, с одной стороны, стройное и непротиворечивое воплощение мировоззрения и соответствующих научных принципов, а с другой — осмысление и обобщение практики и непосредственного опыта.
В процессе формирования, выдвижения и смены теорий отражается магистральный путь научного познания — бесконечное продвижение в освоении относительных истин к принципиально недостижимой всеобъемлющей абсолютной истине.
Каждая теория имеет свой предел применимости и согласно принципу соответствия может включать в себя более частные теории или входить составной частью в более общие теории.
Концептуальные основы и теоретические пристрастия исследователя, а также задачи исследования предопределяют выбор того или иного подхода к изучению намеченных объекта и предмета.
Научный подход в широком значении — это олицетворение определенных концептуальных позиций и принципов, а в узком — процедурная стратегия исследования.
Эта стратегия выстраивается в зависимости от уже определенных предмета и задач исследования. Но именно от нее зависит ход исполнения исследовательского процесса, в том числе выбор конкретных методов и методик на этапах сбора, обработки и интерпретации данных об изучаемом объекте.
Таким образом, при широком толковании научный подход понимается преимущественно как методологическое содержание исследования, восходящее к мировоззренческим установкам, а при узком — преимущественно как его методологическая форма, конкретизирующаяся в тех или иных методах и процедурах.
Подход служит отправной базой в выявлении фактов и закономерностей, и их объяснительным принципам.
В рамках той или иной концепции могут применяться различные подходы, что предопределено вариативностью задач в пределах единой концепции. Лишь бы эти подходы не противоречили основным принципам, составляющим данную концепцию.
Так, для целого ряда психологических направлений прошлого, объединяемых концепцией «психологии сознания», допустимы генетический, структурный, функциональный и системный подходы. Но неприемлемы личностный и деятельностный подходы.
Бихевиористической концепции соответствует объективистский подход, возможно использование функционального и, в упрощенном виде, деятельностного подходов. Но затруднительно реализовать генетический подход, а субъективистский и личностный подходы совершенно неприемлемы.
Сложность взаимосвязей научного подхода и других рассмотренных категорий, в первую очередь принципов и концепций, проявляется в том, что иногда один и тот же подход может применяться в исследованиях, стоящих на совершенно разных мировоззренческих платформах, ориентирующихся на несовместные концепции.
Связан этот парадокс, видимо, с тем, что как концепция, так и подход включают в себя некоторые совокупности принципов. И когда часть принципов совпадает, то остальными можно пренебречь. В этом случае на первый план выходит не мировоззренческая составляющая подхода, а методико-процедурная. Этим, кстати, предопределена возможность так называемой адаптации методов.
Примером такого положения служит личностный подход, который был разработан в советской психологии, стоящей на марксистских мировоззренческих позициях, но вполне способный решать задачи западной гуманистической психологии, весьма далекой от марксизма.
Субъективистский подход «гуманистов» не сопрягался с объективистским подходом советских ученых. Но признание и теми и другими личности как высшего интегратора психических явлений, самоценности личности открывает возможности использования личностного подхода в обоих случаях.
2.3. Категория «методология» в системе смежных понятий
Категория «методология» тесно связана с некоторым множеством понятий, раскрывающих содержание познавательного процесса. Ближайшими из этих понятий являются «метод» и «методика».
Методология по отношению к ним является понятием более широким и общим. Напомним ее определение: методология есть применение принципов мировоззрения к процессу познания.
Метод есть конкретизация методологии. В нем зафиксированы возможный круг объектов и предметов исследования, основные процедурные требования к работе с объектом, предполагаемые результаты.
Метод — это способ достижения результатов в познании объекта и предмета изучения.
По степени общности методы делятся на всеобщие, общие и частные.
Всеобщие методы — это познавательные приемы, которые могут быть использованы в любой области знаний и любой наукой. Они позволяют вскрыть наиболее общие отношения, закономерности и свойства изучаемых объектов или предметов. Таковы, например, методы научного анализа и синтеза, диалектический метод, моделирование, метод классификации, базисный метод.
Общие (или общенаучные) — это методы, которые могут применяться в разных, но не во всех областях знания и использоваться многими, но не всеми науками. Например, наблюдение, эксперимент, математические методы.
Частные (или специальные, конкретно-научные) — это методы, применяемые в отдельных областях знания. Они характерны для какой-либо одной конкретной науки или для группы смежных наук. Например, специфически психологическими методами следует считать интроспекцию, психофизические методы, психодиагностическое тестирование, социометрию, психологический тренинг и т. п.
Как правило, конкретные условия применения метода налагают дополнительные ограничения, которые требуют методических уточнений. И тогда метод распадается на ряд вариантов. Некоторые из них, если степень конкретизации невысока, продолжают самостоятельную жизнь в ранге метода. Но чаще эти уточнения ведут к преобразованию метода в конкретную методику.
В психологических методиках указываются конкретные частные задачи, которые могут быть решены с помощью этого метода; содержится подробное описание исследовательских процедур, стимульного материала, требований к конкретному контингенту испытуемых, к внешним (физическим) и внутренним (психологическим) условиям исследования; приводятся правила регистрации ответов и в целом фиксации исследовательского процесса, алгоритм обработки данных, а иногда и рекомендации по истолкованию результатов.
Таким образом, методику можно охарактеризовать как совокупность сведений о целесообразном применении метода в конкретных условиях.
Важным компонентом методики, главным образом и определяющим ее специфику, выступает процедура.
Процедура — это определенная последовательность определенных действий. В психологических исследованиях в первую очередь имеются в виду действия на этапе сбора данных об объекте, то есть эмпирические действия, непосредственно затрагивающие изучаемый объект.
Процедура в составе методики обычно четко оформляется в виде соответствующих описаний и предписаний. И в этом смысле ее можно определить как официально установленный порядок исследовательских действий.
Итак, в совокупности рассмотренных категорий отражается многоуровневость познавательного процесса. В этой системе методология олицетворяет стратегический уровень (наивысший по всеохватности, общности уровень организации познавательного процесса, на котором определяются общий замысел и конечные цели всей акции).
В методе реализуется промежуточный, тактический уровень познания (средний по всеохватности, общности уровень организации познавательных действий, на котором разрабатываются указания по оперативному исполнению стратегических замыслов).
Методика олицетворяет собой оперативный уровень познания.
Модуль 3. Психофизическая проблема
3.1. Категория «психическое»
Для обозначения любых психических явлений независимо от их специфики в науку введено абстрактное понятие «психическое».
Психическая жизнь — это процессы, протекающие во внутреннем мире человека, естественно включенного в реальный, объективный мир. Отсюда два главных признака психического: принадлежность индивиду (субъекту) и отношение к реальности (объекту).
Принадлежность психического индивиду подразумевает, что любое переживание, любая мысль, любой образ, любое чувство — это непосредственные переживания, мысли, образы, чувства конкретного человека.
Никакими пояснениями и метафорами человек не может передать их во всей полноте, яркости, остроте другому человеку. Это его и только его переживания, мысли, образы, чувства. Также и ему невозможно во всем объеме и глубине пережить чужие чувства, спродуцировать чужие мысли и образы.
Слепой не познает всей красоты красок, глухой — музыки, как бы им ни объясняли, что это такое. Никакой роман, фильм или научный трактат не заменят человеку непосредственно пережитого упоения борьбой, радости творчества, восторга любви, горечи утрат.
Таким образом, все психические явления несут на себе печать чего-то предельно близкого испытывающему их человеку, сугубо субъективного, то есть интимно принадлежащего переживающему субъекту.
Следовательно, любое психическое явление обязательно предполагает своего носителя. Другими словами, всякое психическое явление принадлежит кому-то. Но, в то же время, всякое психическое явление есть переживание субъектом чего-то. Каждое подобное переживание отличается от других в субъективном мире конкретного человека только потому, что оно является переживанием того, что в данный момент в объективном мире касается, занимает этого человека.
Другими словами внутренняя природа психического проявляется через отношение к внешнему, не зависящему от психики, сознания субъекта, то есть к объективному.
Итак, всякое явление психической жизни есть субъективное отношение индивида (кого-то) к объективной реальности (чему-то). Это первый аспект единства субъективного и объективного в психическом.
Второй аспект этого единства состоит в том, что само субъективное, несмотря на его бестелесность (идеальность, нематериальность), существует в реальности.
Наша внутренняя психическая жизнь — это объективная действительность, которая может быть представлена во внешнем (объективном) мире.
Проявляются акты психической жизни людей вовне через речь (субъект словами выражает то, что происходит в его внутреннем субъективном мире) и/или через мышечные движения (мимика, жесты, позы, локомоция — перемещения, артикуляция). Возможна также и передача психологической информации во внешний мир и через вегетативные реакции (побледнение/покраснение кожи, слезы, потоотделение, учащение пульса, изменение ритма дыхания и т. п.).
Однако в конечном итоге все вегетативные реакции можно рассматривать как движения мышц соответствующих органов (кровеносных сосудов, желез внутренней секреции, сердца, дыхательных мышц и т. д.). В совокупности комплекс всех видов движений и высказываний составляет поведение человека.
Третий аспект указанного единства предстает как сочетание в психическом переживания (его субъективная составляющая) и знания (его объективная составляющая).
Переживание всегда включено в контекст жизни индивида, выступает как часть его собственной жизни. Оно может быть выражено в сознании по-разному (слабее или сильнее), но всегда присутствует, всегда в наличии в каждом конкретном психическом явлении. Именно эта включенность всякого психического факта в ткань жизни индивида отражена термином «переживание» (корень слова — «жив»). Поскольку переживается всегда что-то по поводу чего-то, то в акт переживания всегда включено знание об этом чем-то.
Необходимо уточнить, что оба понятия (переживание и знание) имеют, как минимум, два объема толкования.
Переживание в широком смысле слова — это любой процесс психической жизни, протекающий у индивида. Именно об этом пока идет речь.
В узком смысле переживание может рассматриваться как отраженный в сознании процесс выбора субъектом мотивов и/ или целей деятельности, интенсивно окрашенный эмоционально (в обыденной жизни о подобных состояниях человека говорят, что он «распереживался»).
Знание в широком смысле слова — это любая усвоенная индивидом информация. В узком смысле знание — это итог познания как психического отражения не только внешней формы, но и скрытой сущности объектов (явлений) и связей между ними.
Поскольку психическая жизнь присуща не только человеку, но и животным, мы будем иметь в виду расширительное толкование понятия «знание».
У человека переживание и знание объединены в сознании.
В самом общем плане сознание есть процесс осознания и осмысления человеком окружающего мира и самого себя.
Посредством сознания человек соотносит себя с окружающим миром. Различают сознание индивидуальное, групповое и общественное.
Здесь первое является основой двух других форм. Как компоненты сознания переживание и знание могут выступать в различных соотношениях. От почти полного растворения познавательной составляющей в переживании (например, аффективное, невменяемое состояние) до четкой кристаллизации знаний и заслонении ими акта переживания (например, углубленная научная деятельность). Образно говоря, переживание предстает как фон, на котором проступают знания.
В связи с понятием «сознание» необходимо указать на такую немаловажную сторону психических явлений, как степень их осознанности субъектом, то есть степень представленности психических переживаний и соответствующих им знаний в сознании человека. В этом заключается так называемая проблема соотношения сознательного и бессознательного в психическом.
Итак, подведем итог рассуждениям о психическом. Психическое есть абстрактное обозначение любых психических актов, любых проявлений психики человека и животных. В определенном смысле психическое есть единица нашего внутреннего мира. Любой психический акт включает как субъективный, так и объективный компоненты. Три аспекта этого единства субъективного и объективного в психическом представлены в таблице.
Единство субъективного и объективного в психическом
|
Субъективное |
Объективное |
|
Кто-то (субъект — носитель психики) |
Что-то (объект, на который направлена психическая активность субъекта) |
|
Принадлежность внутреннему миру субъекта |
Проявление во внешнем мире в поведении (движения и высказывания) |
|
Переживание субъекта |
Знание об объекте |
3.2. Сущность психофизической проблемы
Два главных признака психического, а именно принадлежность субъекту и отношение к внешнему миру, определили уже многие столетия будоражащую научный мир так называемую психофизическую проблему, то есть проблему взаимоотношения психического (или внутреннего, субъективного, идеального) мира и физического (или внешнего, объективного, материального) мира.
При этом каждому из этих двух миров приписывается статус самостоятельной исходной первоосновы всего сущего — субстанции.
В целом эта проблема не только психологическая, но и общефилософская. Причем ее разрешение затянулось на тысячелетия, и оно до сих пор не закончилось. Иллюстрацией такого положения служит замечание одного из известнейших философов XX века Г. Райла: «Даже в случае если «внутреннее» и «внешнее» различаются как метафоры, вопрос о том, каким образом сознание и тело человека воздействуют друг на друга, пользуется печальной славой трудной теоретической проблемы».
Традиционно эта проблема сводится к ответу на так называемый «основной вопрос философии», который, как известно, состоит из двух частей.
Первая часть вопроса — онтологическая [от греч. ontos — сущее] — звучит так: что первично? Материальное (физическое) или идеальное (психическое)? Нередко эти категории выражаются иными словами: материя и дух, тело и душа, бытие и сознание.
Вторая часть вопроса — гносеологическая [от греч. gnoseos — знание]: познаваем ли мир (как объективный, так и субъективный) с помощью нашего сознания?
Необходимо отметить, что в последнее время встречаются высказывания о некорректности такой постановки вопроса. Связаны эти высказывания, по-видимому, со следующими обстоятельствами:
1) с появлением новых идей в области пространственно-временной и информационно-энергетической организации мира;
2) с углубляющимся интересом к необъяснимым явлениям типа НЛО (неопознанных летающих объектов) и парапсихологических эффектов (телепатии, ясновидения, левитации, телекинеза и т. п.);
3) с тенденцией к сглаживанию противоречия между естественнонаучными знаниями и различными религиозно-этическими учениями.
К сожалению, указанные процессы в современном российском обществе определены не столько научными изысканиями, сколько агрессивной позицией околонаучного (а нередко и антинаучного) шарлатанства и назойливой политикой подмены национального самосознания самосознанием религиозным.
Но как бы то ни было, в психологии психофизическая проблема существовала всегда и конкретизирована в вопросе о соотношении психики (сознания) и мозга как ее физиологического субстрата (основы) и носит наименование психофизиологической проблемы.
3.3. Основные варианты решения психофизической проблемы
Решение психофизиологической проблемы в истории психологии (и философии как науки, включавшей психологию в свой состав вплоть до середины XIX века) имело много модификаций. Их предельное обобщение может быть представлено в трех направлениях: дуализм, тождество и монизм.
Дуалистическая концепция мира была наиболее развита в учении Рене Декарта (1596—1650). Обе субстанции — материя и дух — противопоставлялись друг другу. Свойства одной субстанции не выводились из свойств другой. Реальное сосуществование и взаимодействие в человеке духовного и материального объяснялось наличием между ними посредника («седалища души») — шишковидной железы мозга.
В дальнейших разработках этого направления «седалище души» искали едва ли не во всех остальных непарных частях головного мозга: мозолистом теле, мосте, продолговатом мозге и т. д. К настоящему времени тщетность подобных попыток стала очевидной, и их ценность носит скорее историографический, нежели научный, характер. В психологии влияние дуализма оказалось достаточно сильным и проявилось в двух основных теориях: психофизического параллелизма и теории взаимодействия.
Теория психофизического параллелизма утверждает параллельность, рядоположенность протекания физических (в первую очередь физиологических) и психических процессов, никогда, однако, реально друг на друга не воздействующих. При этом признание в качестве ведущего физического процесса приводит к теории механистического материализма.
Психике в этом случае отводится пассивная роль явления, сопутствующего реальным физическим процессам, она полностью лишается всякой действенности. Наоборот, допущение в качестве ведущего психического процесса, которому также фатально сопутствуют физические явления, приводит к теории панпсихизма, то есть всеобщего одушевления природы.
Теория взаимодействия признает факты взаимного влияния в человеке физиологических и психических процессов, но рассматривает их как чисто механические явления.
Дуалистическим теориям были противопоставлены теории тождества, сводящие психическое к физиологическому (поведенческие теории) или, наоборот, физиологическое к психическому (теории феноменализма и спиритуализма).
Третье направление - материалистический монизм утверждает первичность материального (мозга) и вторичность идеального (психики). Признается, что в реальности они сосуществуют в неразрывном единстве, внутри которого то и другое сохраняет свои специфические свойства, но при этом материальное (объективное) выступает детерминирующим (предопределяющим) фактором идеального (субъективного). Концепция материалистического монизма наиболее адекватна достоверно полученным естественнонаучным фактам.
Модуль 4. Системообразующие категории психологии
4.1. Категория деятельности
Введение категории деятельности в психологию и вычленение особых единиц потребовалось для выяснения внутренних моментов ее движения. Эти внутренние моменты характеризуют постоянно происходящие переходы и преобразования единиц деятельности и сознания.
Деятельность, сознание (а еще и отражение, установка, отношения) – это категории и понятия, вобравшие в себя идею активности.
Активность является всеобщей характеристикой жизни – это деятельное состояние живых существ как условие их существования в мире.
Активное существо не просто пребывает в движении. Оно содержит в себе источник своего собственного движения, и этот источник воспроизводится в ходе самого движения. Речь при этом может идти о восстановлении энергии, структуры свойств, функций живого существа, его места в мире – вообще говоря, о воспроизведении любых измерений его жизни, если только они рассматриваются как существенные для него и неотъемлемые.
Имея в виду это особое качество, т.е. способность к самодвижению, в ходе которого живое существо воспроизводит себя, – говорят, что оно есть субъект активности.
«Быть субъектом» значит воспроизводить себя, быть причиной существования в мире.
С.Л. Рубинштейн выдвинул принцип, согласно которому внешние воздействия вызывают эффект, лишь преломляясь сквозь внутренние условия. Данный принцип противостоял как представлениям о фатальной предопределенности активности со стороны внешних воздействий, так и истолкованию активности как особой силы, не зависящей от взаимодействия субъекта с предметной средой.
А.Н. Леонтьев предложил так называемую формулу активности: «Внутреннее (субъект) воздействует через внешнее и этим само себя изменяет».
В 70-е годы прошлого века интерес исследователей к категории активности заключался в том, чтобы адекватно осмыслить своеобразие того типа причинности, который скрывается за феноменом активности человека. Здесь актуальная причинность детерминирует значение момента в отличие от других форм детерминации, будь то детерминация со стороны прошлого или со стороны возможного будущего.
Форму описания такого типа причинности предложил И. Кант в представлениях о взаимодействии (или общении) субстанций.
С точки зрения И. Канта активность системы есть детерминированность тенденций ее изменения теми инновациями, которые возникают в ней актуально (здесь и теперь) – это детерминизм именно со стороны настоящего, а не прошлого или будущего.
Активность как деятельное состояние субъекта детерминирована внутренне, со стороны его отношений к миру, и реализуется вовне, в процессах поведения.
Имея в виду человека как субъекта активности, рассмотрим внутренние и внешние характеристики ее строения.
Говоря об активности человека, обычно подразумевают возможность ответа на следующие основные вопросы.
Если кто-то проявляет активность, то в чьих интересах и ради чего? Активность – в каком направлении? Каким образом, посредством каких психологических механизмов реализуется активность?
Первый вопрос – о мотивационной основе активности, второй – о ее целевой основе, третий – об инструментальной основе активности.
Мотивационная основа активности. Как известно, человек, будучи активным, воспроизводит жизненные отношения с миром. Это означает, что он заключает в себе внутренний образ этих отношений. А эти отношения многообразны: откликаться на нужды других людей, веруя, чувствовать в себе присутствие Бога, ощущать себя частью Природы и др.
Все это – многообразные формы субъектности человека, как говорят, разные «грани» его «Я», поэтому вполне правомерно считать «Я» человека множественным.
Во-первых, субъект активности представляет собой «индивидуальное Я» человека. То, что человек совершает, кроется, как полагает он, в его интересах и нуждах: «Я поступаю так, потому что именно Я хочу этого», «Я делаю это для себя самого» и т.п.
Может возникнуть вопрос: всегда ли, когда человек говорит «Я», он имеет в виду свои личные интересы, ожидания, нужды? Положительный ответ как бы подразумевается.
Однако, при более тщательном анализе, может выясниться, что подлинным субъектом активности выступает не сам человек, а нечто в нем самом, что в конечном счете оказывается интересами и ожиданиями другого человека, который выступает истинным субъектом его активности.
Во-вторых, субъект активности – это «Я другого во мне», когда «присутствие» другого ощутимо и может переживаться как своего рода вторжение в свой внутренний мир. Возможны ситуации, когда интересы другого индивида вполне совместимы с интересами человека. «Я другого во мне», следовательно, не означает непременно жертвенности, самоотречения. Последнее отмечается лишь тогда, когда интересы другого человека ставятся выше собственных.
В-третьих, субъект активности таков, что он не отождествим ни с кем из людей конкретно – он надиндивидуален. Но, в то же время, он имеет отношение к каждому, выражая собой то, что должно быть свойственно всем людям: совесть, разум, добро, честь, красоту, свободу. Когда активность человека продиктована этими ценностями, говорят, что ее субъектом является «всеобщее Я» в человеке. «Индивидуальное Я» здесь слито с «Я другого (других)».
В-четвертых, субъект активности безличен и отождествляется с природным телом индивида («не Я»): он погружается при этом в стихию природного. В психологических концепциях это активное начало обозначается термином «Оно» (З. Фрейд) и рассматривается как средоточие сил любви (инстинкт продолжения рода) и смерти (инстинкт разрушения, агрессии). «Не Я», однако, при таком взгляде не исчерпывается сугубо биологическими побуждениями: творчество, альтруизм и даже религиозные устремления иногда рассматривают как проявления чисто природного начала.
Цель деятельности есть предвосхищение ее результата, образ возможного как прообраз действительного. Важно различать цели и мотивы активности человека.
В мотивах, так же как и в целях, предвосхищено возможное будущее. Но оно соотносится с самим субъектом. В мотивах как бы записано, чем является активность для субъекта, что должно произойти с ним самим.
Цели активности ориентированы вовне, в них предвосхищен результат, который должен существовать объективно – будь то художественное полотно, выточенная деталь, доказанная теорема, организационное решение или что-то подобное.
Цели, воплощаясь в продуктах активности, не теряют при этом своей принадлежности к миру субъекта. Они субъективны по форме, но объективны по своему содержанию.
В то время как в мотивах идеально представлен сам субъект, в целях активности представлен ее объект, а именно: что должно быть произведено, чтобы мотивы активности были реализованы. В отличие от мотивов, цели человеческой активности всегда сознаваемы.
Цель есть предвосхищаемый в сознании результат, доступный пониманию самого субъекта, а также – других людей. Мотивы же – это достояние прежде всего самого субъекта, они могут быть представлены уникальными и глубинными его переживаниями, далеко не всегда находящими отклик и понимание у кого-либо еще.
Достижение конечной цели в сложных видах деятельности опосредствуется многими промежуточными, причем в первую очередь выдвигаются конечные цели, а в последнюю очередь – те, которые должны быть достигнуты в первую очередь.
Искусство построения деятельности и определяется во многом способностью человека в мысли идти от конечных к первоочередным целям, а в действии – в противоположном направлении: от первоочередных, через цепь промежуточных, к конечным.
Процесс постановки цели обозначается как целеобразование. Особую психологическую проблему образует рождение новой цели, начинающей ряд промежуточных. Такие цели можно назвать «надситуативными», возвышающимися над исходными требованиями ситуации.
Так, предлагая испытуемому ряд однотипных задач, можно видеть, как некоторые участники эксперимента, вместо того чтобы найти общий принцип решения, каждый раз снова решают задачу, образуя новую цель. Выдвижение новой цели, однако, еще не означает, что формируется новая мотивация деятельности. Речь идет лишь о расширении или углублении целевой перспективы активности при сохранении общей ее направленности.
Ни мотивация деятельности, ни ее цели не могли бы быть воплощены в ее результате, если бы человек не использовал определенные инструменты преобразования ситуации, в которой протекает деятельность.
Инструментальная основа активности. Процесс осуществления деятельности предполагает использование человеком определенных средств в виде всевозможных приспособлений, инструментов, орудий.
Циркуль, кисть, компьютер, слово, сказанное врачом пациенту или учителем ученику, – все это примеры в широком смысле инструментов активности. Органы человеческого тела также относятся к категории таких средств: в конечном счете, все операции, осуществляемые вовне, связаны с двигательной активностью самого индивида.
При использовании тех или иных инструментов человек продуманно или автоматически опирается на имеющиеся у него представления о том, как действовать с ними, как применять их. Каждое из таких представлений может рассматриваться как внутренняя образующая действий, совершаемых во внешнем плане. Совокупность таких внутренних образующих характеризует то, что может быть названо инструментальной основой деятельности.
Другим именем для обозначения инструментальной основы деятельности является часто используемое в последнее время слово «компетентность»; а это понятие в свою очередь в большинстве работ педагогической ориентации раскрывается как «знания», «умения», «навыки».
Знания здесь не сводятся просто к сведениям о мире, они выступают здесь в своем функциональном аспекте, как предназначенные для чего-то, служащие чему-то. Знания как часть инструментальной основы активности тесно взаимосвязаны с навыками.
Навыки – это освоенные до степени автоматизма способы употребления определенных средств деятельности: внешних орудий или органов собственного тела как проводников активности. Навыки, проявляясь в действии, характеризуют его как бы изнутри, в виде последовательно извлеченных из памяти индивида определенных «команд», указывающих, что и в каком порядке должно быть сделано для того, чтобы цель действия была достигнута.
На основе знаний и навыков складывается фонд умений человека. К умениям относится освоенная человеком система приемов сознательного построения результативного действия.
«Знать» что-либо еще не значит «уметь»: необходимо владеть способами превращения информации о каком-либо предмете в управляющие воздействия – «команды».
Все внутренние образующие активности – ее мотивационная, целевая, инструментальная основы – представляют собой более или менее связное целое. В сочетании с внешними проявлениями активности и ответными воздействиями среды они образуют систему.
Так, процессы целеобразования определяются мотивами, а также инструментальными условиями осуществления деятельности. Но верно и обратное. Мотивация зависит от целей и средств их достижения.
Справедливость сказанного подтверждается опытом людей, испытывающих, но не осознающих свою потребность в чем-либо, иначе говоря, не видящих той цели, достижение которой равнозначно для них удовлетворению этой потребности. В этом случае мотив выступает в форме влечения.
Появление цели превращает влечение в желание, в переживание: «Я хочу этого!». Наличие средств деятельности придает желанию статус осуществимости: «Я волен сделать это!»
Деятельность человека представляет собой единство внутренних и внешних проявлений его активности. Последнее обычно называют поведением.
Понять поведение – это значит мысленно восстановить картину внутренней динамики (помыслов, чувств, побуждений, представлений о мире, подходов и т.п.), которая скрывается за фасадом поведения и проявляется в нем.
В соответствии с внутренней организацией активности в поведении (ее внешней организации) можно выделить три основных «слоя». Один из них связан с мотивом активности, другой – с ее целями, третий – с инструментальной основой активности.
Целостный смысловой акт поведения. Суть данного аспекта поведения может быть выражена посредством таких слов, как «дело», «действование», «действо», «деятельность».
Выделить в поведении то, что соответствует интересам действующего лица, – значит расшифровать поведение как деятельность.
Особенности деятельности человека определяются не только ее мотивами, но также и окружением индивида.
Смысл деятельности – изменение отношений, существующих между субъектом и возможностями удовлетворения его потребности, предоставленными ситуацией. Подлинный ответ на вопрос: «В чем смысл данной деятельности для субъекта?» – можно получить лишь в рамках анализа «драмы» его отношений с миром проблем, разрешаемых человеком в ходе всей его жизни.
Деятельность – наиболее крупная единица анализа внешних проявлений активности – целостный мотивированный акт поведения. Результатом деятельности является динамика переживаний, выражающих отношение между субъектом потребности и ее объектом.
Деятельность, совершаемая человеком, становится объектом переживаний других людей, получает этическую оценку: оценивается как бескорыстная или своекорыстная, добросовестная или недобросовестная, оправданная или неоправданная – словом, выступает в ранге поступков.
Деятельность человека реализуется и в его действиях.
Действие - поведение, соответствующие целям, которые ставит субъект. Действия осознанны, ибо осознанна их цель. Осознан и объект, на который направлено действие.
Объекты действия – это «вещи» как носители значений, в которых кристаллизован совокупный человеческий опыт (А.Н.Леонтьев). Белый лист, испещренный черточками, завитушками, точками, как объект действия есть нечто большее, чем этот лист, эти черточки и завитушки. Это – письмо, которое пишется другу. Перед человеком, безусловно, «вещь», которая создается действием. Но в то же время – это особая вещь, не тождественная листу бумаги со следами чернил на нем.
Итак, действие есть целевой акт поведения, происходящий в поле значений субъекта. Результатом действия является преобразование или познание жизненной ситуации. В этой связи говорят о предметно-преобразовательных и предметно-познавательных актах.
В первом случае человек изменяет ситуацию согласно имеющимся у него представлениям о том, какой она должна быть.
Во втором случае предметная ситуация должна оставаться как бы нетронутой, активность познающего субъекта имеет характер уподобления предмету.
В обоих случаях благодаря действию достигается более тесная, более совершенная связь человека с миром, преодолевается разобщенность между субъективной картиной мира и реальностью.
Действие в составе активности является более дробной единицей ее анализа, чем деятельность. Однако и оно может быть представлено в виде сочетания более мелких фрагментов поведения – операций.
Операции. Когда поведение рассматривается в его взаимосвязи с инструментальной основой деятельности, оно выступает как последовательность операций.
Построение взаимодействий между средствами, отвечающими цели субъекта, относится к области операций. Они сообразуются с материалом и инструментами действий, причем одно и то же действие может осуществляться с помощью совершенно непохожих друг на друга операций.
Так, например, изображая один и тот же предмет, но выполняя действие пером, кистью, мелом, иглой (офорт), используют разные движения.
Операции могут быть автоматизированы. Слово «автоматизация» выступает здесь в двух смыслах.
Во-первых, это превращение операциональной части поведения в шаблонное, устранение волевого контроля над протеканием действия.
Во-вторых, возможность передачи этих процедур компьютеру.
Таким образом, деятельность, действия, операции, проявляют вовне мотивационные, целевые, инструментальные отношения индивида и образуют гибкую динамичную систему, соотносимую с различными областями действительности, а именно:
деятельность выступает как преобразование отношений между потребностями субъекта и возможностями их удовлетворения;
действия – как воссоздание и созидание новых предметов человеческой культуры;
операции – как использование средств материального и духовного освоения мира.
В обыденном сознании людей фиксируется в основном факт зависимости внешних проявлений активности от ее внутренних образующих. Существенным вкладом в разработку проблемы активности человека явилось обнаружение обратной зависимости: «внутреннего» от «внешнего». В поле зрения психологов оказался ряд фактов, существенно расширяющих традиционные представления о детерминации активности человека.
Собственная динамика активности человека проявляется в двух основных формах.
Одной из них являются взаимопереходы между образующими активности - деятельность, действия и операции. Имеется в виду, что между мотивами, целями, ориентирами построения человеком своих взаимоотношений с миром существуют отношения взаимопреемственности.
Примером может служить превращение мотивов деятельности в ее цели. Так, книга, купленная для подготовки к экзаменам, может побудить интерес сама по себе: происходит то, что принято обозначать как «сдвиг мотива на цель». Встречаются и противоположные превращения.
Другой формой проявления собственной динамики активности человека является «надситуативная активность» (В.А.Петровский).
Феномен надситуативной активности заключается в том, что человек свободно и ответственно ставит перед собой цели, избыточные по отношению к исходным требованиям ситуации.
Среди проявлений надситуативной активности особое место занимает феномен активной неадаптивности.
Выявлено, что некоторые испытуемые, хотя их никто и ничто к этому, казалось бы, не побуждает, стремятся работать в непосредственной близости к опасной зоне, рискуя неблагоприятными последствиями любого случайного промаха. Другие же в этой ситуации не позволяют себе подобного риска, выбирая цели, значительно удаленные от зоны опасности.
Многократные повторения и варьирование эксперимента позволили сделать вывод о выраженности у первой группы склонности к бескорыстному риску.
Обстоятельства жизни человека таковы, что только в редких случаях можно гарантировать точное соответствие между целями, которые человек преследует, и достигаемыми результатами. Строго говоря, гарантии такого рода суть иллюзии, за которые приходится платить.
Основатель экспериментальной психологии В. Вундт в качестве общего закона психической жизни сформулировал закон «гетерогонии целей», согласно которому человек всегда достигает чего-то иного, чем то, что входило в его первоначальные намерения.
4.2. Категория психического образа
Категория психического образа изначально выступала в качестве основы представлений о душе и сознании.
Сознание – это, прежде всего, знание субъекта об окружающем мире и самом себе. Знание сообщает нечто о предмете, внешнем по отношению к тому, кто владеет этим знанием. Иначе говоря, за знанием скрыта никогда не разлучаемая связь субъекта с объектом.
Категория образа, созданная исследовательской мыслью, является формой и инструментом ее работы. Но в ней представлена реальность, которая существует независимо от мысли о реальности и степени ее освоения человеческим умом. Это реальность психической жизни самой по себе, безотносительно к тому, открылась она уму или нет. Поэтому психический образ, будучи категорией науки, «работает» независимо от нее не в меньшей степени, чем любые другие процессы бытия, будь то нервные, биологические, физические.
Бытийность психического образа, его причинное воздействие на телесное поведение живых существ существуют объективно с тех пор, как психический образ возник в той оболочке планеты, которая называется биосферой.
Российский ученый Н.Н. Ланге ввел термин «психосфера», который охватывает всю совокупность психических форм жизни, не совпадающих с биологическим (живым) веществом, хотя и неотделимых от него.
Отношение психосферы к биосфере вполне представимо по типу отношения самой биосферы к неорганическому, косному веществу. Это вещество составляло оболочку Земли до возникновения на ней жизни.
Появление жизни изменило прежнюю косную геохимическую оболочку нашей планеты, создав биосферу. Но с тех пор как в недрах живого вещества начали пробиваться «вспышки» психической активности, они стали менять облик биосферы.
По мнению некоторых палеонтологов, с появлением человека началась новая геологическая эра, которую В.И. Вернадский назвал психозойской, считая мысль планетным явлением и началом становления ноосферы.
Роль психики в преобразовании планеты, в создании ее новых оболочек – это, конечно, объективный процесс. Но для научного постижения его хода, закономерного воздействия психики на процессы планетного масштаба необходим аппарат понятий и категорий.
Этот аппарат осваивал на протяжении веков – этап за этапом психическую реальность, отличая ее от физической и биологической. И поскольку самоочевидным аспектом этой реальности является знание об окружающем мире, данное в форме ощущений, восприятий, представлений, мыслей, то отчленение этого знания от самих вещей и от телесных органов, посредством которых оно дается человеку, было первым решающим шагом на пути его проникновения в психическую реальность.
Эффектом отчленения явилась категория образа, ставшая одной из инвариант исследовательского аппарата психологии. Образ как одна из психических реалий несводим ни к физическим, ни к физиологическим процессам. Но открытие этого обстоятельства стало возможным только благодаря соотнесению с ними.
Рассмотрим этот вопрос в ретроспективе исторического развития психологического познания.
Уже в античности определилось разграничение двух существенно различных разрядов психических образов – сенсорного и умственного (чувственного и мыслимого).
Античная мысль выработала два принципа, лежащие и в основе современных представлений о природе чувственного образа:
принцип причинного воздействия внешнего стимула на воспринимающий орган;
принцип зависимости сенсорного эффекта от устройства этого органа.
Демокрит исходил из гипотезы об «истечениях», о возникновении ощущений в результате проникновения в органы чувств материальных частиц, испускаемых внешними телами. Атомам – неделимым мельчайшим частицам, проносящимся по вечным и неизменным законам, совершенно чужды такие качества, как цвет и тепло, вкус и запах.
Демокрит выделял в составе человеческого знания то, что представляет реальность, и то, что существует только «во мнении». Он положил начало доктрине о двух категориях качеств – первичных, присущих самим вещам, и вторичных, возникающих при действии вещей на органы чувств. Демокрит вовсе не считал, будто качествам, существующим «во мнении», ничто не соответствует в действительности. За их различием стоят различия в объективных свойствах атомов.
Разделение качеств вещей на первичные и вторичные показывает, сколь тугим узлом связаны между собой с древнейших времен онтологические (относящиеся к бытию), гносеологические (относящиеся к познанию) и психологические (относящиеся к механизмам познания и их продуктам) решения.
Из физической картины мира устранялись определенные чувственные качества, и тогда неизбежно изменялся их онтологический статус. Они признавались теперь присущими не сфере реальных предметов, но сфере взаимодействия этих предметов с органами ощущений. Тем самым расчленялась и гносеологическая ценность различных разрядов знания – умственный образ ставился выше чувственного.
В психологическом плане этому соответствовало разграничение двух механизмов (или органов) приобретения знания – органов чувств и органа мышления.
Если учение Демокрита об ощущениях как эффектах атомных воздействий было первой причинной концепцией возникновения отдельных сенсорных качеств, то его представление об оболочках («эйдола»), непрерывно отделяющихся от вещей и тем самым «заносящих» в органы чувств структурные подобия этих вещей, было первой причинной концепцией восприятия как целостного чувственного образа.
Эта концепция пользовалась большой популярностью у естествоиспытателей вплоть до начала XIX века, когда успехи физиологии (разработка принципа специфичности сенсорных нервов) потребовали по-другому объяснить механизм «уподобления» органов чувств параметрам внешнего объекта.
Аристотель разрешил антиномию подобного – противоположного, над которой бились предшествующие мыслители, с новых общебиологических позиций. Уже у истоков жизни, где течение неорганических процессов начинает подчиняться законам живого, сперва противоположное действует на противоположное (например, пока пища не переварена), но затем (когда пища переварена) «подобное питается подобным».
Этот общебиологический принцип Аристотель распространяет на ощущающую способность, которая трактуется как уподобление органа чувств внешнему объекту. Ощущающая способность воспринимает форму предмета.
Первичен предмет, вторично его ощущение, сравниваемое Аристотелем с оттиском, отпечатком, оставленным внешним источником. Но этот отпечаток возникает только благодаря деятельности «сенсорной души». Деятельность, агентом которой является организм, превращает физическое воздействие в чувственный образ.
В предшествующих рациональных объяснениях ощущений и восприятий проникновение в орган «оболочек» или других материальных процессов считалось достаточным условием возникновения сенсорного эффекта. Аристотель признал это условие необходимым, но недостаточным. Помимо него непременным фактором является процесс, исходящий не от вещи, а от организма.
Тем самым был совершен очень важный шаг. Если прежде в фокусе внимания было ощущение – образ, то теперь к нему присоединилось ощущение – действие.
Первое исходит от внешнего предмета, второе – от действующего организма. Чтобы возникло ощущение, нужен синтез обоих моментов. То, что в дальнейшем превратилось в расчлененные, разветвленные и сложные по строению категории образа и действия, выступает у Аристотеля как целостная характеристика психического, начиная от элементарного сенсорного акта.
Аристотель не только выделил представление объектов как специфический план познавательной активности (особый, чувственный образ). Он разработал гипотезу о том, что представления соединяются по определенным правилам, названным через много веков законами ассоциации (связи представлений по смежности, сходству и контрасту). Тем самым он стал зачинателем одной из самых могучих психологических теорий – ассоциативной.
Самоочевидные факты возникновения образов без видимого внешнего воздействия (например, при воспоминании) внушали мысль об их самопроизвольном зарождении.
Разработка представления об ассоциации позволяла выводить эти казавшиеся спонтанными образы из тех же материальных причин, которыми объяснялись ощущения и другие процессы, зависящие от прямого контакта организма с вещами.
С появлением в теории познавательных форм нового их разряда, охватываемого общим понятием «фантазия» (в современном понимании к нему относится вся область представлений – не только представлений воображения, но и памяти), существенно расширялись возможности анализа психических процессов и взаимодействий между ними, изучения диалектики перехода от ощущения к мысли.
Аристотель отмечает, что без воображения невозможно никакое составление суждения и вместе с тем ясно, что воображение не есть ни мысль, ни составление суждения. Воображение – материал мысли, а не она сама.
Прежде всего обращает на себя внимание трактовка воображения как такого состояния, которое зависит от нас самих, когда мы хотим его вызвать. Стало быть, воображению присущи признаки субъективности и произвольности. Оно связано с реальностью по своему происхождению от вещей (через ощущения), но для сопоставления его с самими вещами нужна дополнительная умственная деятельность.
По Аристотелю иерархия форм познавательной деятельности завершалась «верховным разумом», который мыслит самое божественное и самое ценное и не подвергается изменению.
Это чистая форма и вместе с тем цель всеобщего развития. Так возник догмат о «божественном разуме», извне входящем в психофизиологическую организацию человека.
Этот догмат сложился на почве определенных идейно-гносеологических обстоятельств, среди которых одно из самых важных – невозможность объяснить возникновение абстрактных понятий и категорий теми же естественнонаучными принципами, опираясь на которые, удалось раскрыть детерминацию чувственных восприятий и представлений.
В арабоязычной науке новый подход к вопросу о соотношении сенсорного и интеллектуального в познании внешних предметов принадлежал Ибн аль-Хайсаму. Изучая законы отражения и преломления света, он подошел к органу зрения как к оптическому прибору.
В античных представлениях о зрительной функции можно выделить две основные концепции.
Зрительные ощущения и восприятия объяснялись либо «истечениями» от предметов, либо «истечениями» из глаза. Имелись и компромиссные теории, предполагавшие, что в зрительном акте сочетаются оба вида «истечений».
Ибн аль-Хайсам в свою очередь за основу зрительного восприятия принял построение в глазу по законам оптики образа внешнего объекта. То, что в дальнейшем стали называть проекцией этого образа, то есть его отнесенностью к внешнему объекту, Ибн аль-Хайсам считал результатом дополнительной умственной деятельности более высокого порядка.
В каждом зрительном акте он различал, с одной стороны, непосредственный эффект запечатления внешнего воздействия, с другой присоединяющуюся к этому эффекту работу ума, благодаря которой устанавливается сходство и различие видимых объектов. Ибн аль-Хайсам полагал, что такая переработка происходит бессознательно. Он явился тем самым отдаленным предшественником учения об участии «бессознательных умозаключений» (к которым в дальнейшем обратился Гельмгольц) в процессе непосредственного зрительного восприятия.
В средневековой Европе, воспринявшей и переработавшей наследие как античного, так и арабоязычного мира, философская мысль выработала два понятия, глубоко отразившихся на категориальном аппарате психологического познания. Это понятия об интенции – в томистской философии (Фома Аквинский) – и о знаке – в философии номинализма ( Вильям Оккам).
Выхолостив из сильного своей связью с эмпирией аристотелевского учения его позитивное содержание, Ф. Аквинский вместе с тем отобрал один из его принципов, получивший своеобразное истолкование в понятии об интенции.
У Аристотеля актуализация способности (деятельность) предполагает соответствующий ей объект. Это аристотелевское положение и преобразуется Ф. Аквинским в учение об интенциональных (направленных) актах души. В интенции как внутреннем, умственном действии всегда «осуществует» содержание – предмет, на который она направлена. Здесь под предметом понимается чувственный или умственный образ.
Главным противником томистской концепции души выступил номинализм. Обычно позиция сторонников этого направления определяется в связи с популярными в схоластике диспутами о природе общих – родовых и видовых – понятий (универсалий).
Номинализм отвергал восходящее к Платону учение реализма, согласно которому универсалии (общие понятие любого порядка) суть реалии, существующие независимо от индивидуальных явлений и до них. Наряду с множеством конкретных шарообразных, конусообразных и т.п. вещей, доказывали реалисты, имеются общие понятие шара или конуса как архетипы, обладающие тем же онтологическим статусом, что и сами конкретные вещи.
Отвергая этот взгляд, номиналисты отказывали общим понятиям в независимом от индивидуальных явлений бытии. Эти понятия, учили они, относятся к области названий, имен а не реалий.
Понятие об ощущение (восприятии) издавна имело своей предпосылкой убеждение в том, что возникающий в сознании чувственный образ воспроизводит качества самих вещей. Предполагалось, что переживаемые цвета, запахи, звуки совпадают с реальными.
Этот взгляд первоначально был свойственен как материалистам, так и идеалистам, хотя они и расходились радикально в трактовке источника такого совпадения. Поздние номиналисты требовали заменить отношение образа отношением знака, и это было в свое время прогрессивным стремлением, ибо объективные материальные основания образа действительно не совпадают с тем, что дано сознанию непосредственно, а действие вещи на орган чувств отнюдь не сводится к простой передаче свойств этой вещи мозгу. Здесь вступают в действие более сложные отношения и механизмы, лежащие за пределами того, что дано чувственному созерцанию как таковому.
Как только началось очищение картины природы от субъективизма, от отождествления реальности самой по себе с ее субъективным образом, немедленно возникла проблема корреляции между действительностью, какой ее изображает геометризованная механика, не знающая никаких чувственных качеств, и образами, порождаемыми органами чувств.
Эпоха научной революции XVII столетия утвердила великую мысль об единстве природы. Но это единство утверждалось ценой ее сведения к пространственному перемещению качественно однородных частиц. Реальными в телах признавались только их пространственная форма, величина, перемещение, Лишь эти свойства считались имеющими причинное значение, тогда как все другие относились к разряду «вторичных» качеств – чисто субъективных продуктов, основанием которых служат не вещи сами по себе, а результаты их воздействия на нервную систему. Тем самым качественная определенность внешнего реального мира оказывалась иллюзией, созданной органами чувств.
Книга природы, как утверждал Галилей, написана геометрическими фигурами – квадратами, треугольниками. Представление о «вторичных» качествах имело прямое отношение не только к теории познания, но и к учению о причинной обусловленности жизнедеятельности.
Им противопоставлялись другие образы – умственные, которые в духе рационализма XVII века выступали в виде идей, ясное и отчетливое созерцание которых дает истинное знание природы.
Трактовка большой группы воспринимаемых качеств как вторичных имела своей предпосылкой механистический взгляд на взаимодействие вещей с органами чувств. В конечном эффекте взаимодействия не остается ничего от особенностей источника.
Преодолевая механистический взгляд на взаимодействие, полагая, что в каждой монаде (духовной сущности) воспроизводится с различной степенью отчетливости и адекватности жизнь всей Вселенной, французский ученый Лейбниц стремился найти иное, чем господствовавшее не только в его век, но и позднее, решение проблемы первичных и вторичных качеств. И опять-таки отправным пунктом для него служила физико-математическая интерпретация психической деятельности.
Лейбниц отказывался признавать, что вторичные качества произвольны и не имеют отношения к своим причинам или естественной связи с ними.
Согласно Лейбницу, отрицание объективности чувственных качеств вовсе не является единственной альтернативой схоластической теории «специй». Здесь возможны и другие решения, в частности применение принципа взаимно-однозначного соответствия (изоморфизма). Лейбниц впервые использовал в психологическом объяснении идею изоморфизма, открывшую перед современной психологией новые перспективы детерминистического анализа.
До XIX века изучение сенсорных явлений, среди которых ведущее место занимала зрительная перцепция, велось преимущественно математиками и физиками. Они установили, исходя из законов оптики, ряд физических показателей в деятельности глаза и открыли некоторые важные для будущей физиологии зрительных ощущений и восприятий феномены: аккомодацию, смешение цветов и др.
Вначале XIX века начинается интенсивное изучение функций глаза как физиологической системы.
Это было крупное достижение естественнонаучной мысли. Предметом опытного изучения и эксперимента стал один из наиболее сложных органов живого тела. Вместе с тем в силу особой природы этого органа как устройства, дающего сенсорные (познавательные) продукты, необходимо должны были возникнуть коллизии, связанные с ограниченностью прежних объяснительных понятий.
Как продукт длительного эволюционного развития, органическое тело с его рецепторными аппаратами закрепило в своем устройстве особую живую историю способов общения с окружающим миром.
Поэтому аналогия между глазом и камерой-обскурой, будучи в определенном отношении плодотворной объяснительной моделью, обеспечившей первые крупные успехи в области детерминистического познания механизма зрения, в то же время помогла раскрыть только один аспект этого механизма.
Осталось невыясненным, чем отличается процесс зрительного чувственного отражения от отражения в оптических приборах.
Для тех, кто хотел понять зрение как жизненный акт, особый интерес представляли моменты, не выводимые из физических закономерностей. Оптика бессильна разъяснить происхождение указанных феноменов. Но и к умозрительной психологии обращаться за их естественнонаучным объяснением было бесполезно.
В предшествующую эпоху определяющую роль в физиологии играло материалистическое воззрение на ход жизненных и психических процессов. Нервная деятельность мыслилась по образцу механического движения, ее носителем считались мельчайшие тельца, обозначающиеся терминами «животные духи», «нервные флюиды» и т.д.. По механическому же образцу мыслилась и познавательная деятельность.
Обе схемы разрушались развитием естествознания, в недрах которого зарождались новые представления о свойствах нервной системы (концепция «нервной силы») и о характере ее участия в процессе познания.
Окончательно было сокрушено представление о том, что процесс чувственного познания состоит в передаче по нервам нетелесных копий объекта. Прежнее мнение о вещественном составе этих копий давно уже пало. Но неотвратимая потребность понять, каким путем в образе может быть воспроизведен объект, вынуждала думать о нетелесных копиях.
В данной связи необходимо различать гносеологический и конкретно-научный подходы к образу. Первый касается трактовки его сущности в плане отношения субъекта к объекту, оценки познаваемого с точки зрения достоверности чувственного знания. Второй касается конкретного психофизиологического механизма, посредством которого это знание приобретается.
Древняя концепция образов верная по своей гносеологической направленности, была заблуждением с точки зрения естественнонаучной.
Ложные выводы происходили от смешения двух аспектов. Отбросив ошибочные воззрения на механизм построения чувственного образа, естествоиспытатели отбросили вместе с ними и единственно верную гносеологию, ради которой из-за ограниченности конкретно-научных знаний предшествующие мыслители, начиная от Демокрита, вынуждены были придерживаться идеи о перемещении образа по воспринимающим нервам в мозговой центр.
В период ломки прежних объяснительных принципов зародился «физиологический идеализм». Концепцию «нервной силы» Мюллер преобразует в учение о «пяти специфических энергиях органов чувств», а из специфического характера функционирования нервной ткани делает ложные гносеологические выводы, отрицающие отражательную природу образа.
Следует иметь в виду, что переход от физико-математического анализа зрительной рецепции к психофизиологическому столкнулся с проблемами, потребовавшими новых объяснительных принципов.
Уже простейший факт различия между сетчаточным и видимым образом предмета говорил, что наряду с оптическими закономерностями должны быть какие-то другие причины, в силу которых перевернутый под действием этих закономерностей образ на сетчатке все же дает возможность воспринять действительную позицию предмета.
Не находя объяснений в категориях физики, исследователи деятельности глаза полагали, что вмешательство сознания производит операцию «переворачивания» образа, возвращая его в положение, соответствующее реальным пространственным отношениям.
Иначе говоря, на сцене вновь появлялся загадочный психологический «гомункулюс» – причинное объяснение подменялось указанием на неопределенные психологические факторы.
Ч. Белл поставил на место последних деятельность глазных мышц. Он приходит к выводу, что видение – это операция, в которой представление («идея») о положении объекта соотносится с мышечными реакциями.
Опираясь на клинические факты, Белл настаивал на существенном вкладе мышечной работы в построение сенсорного образа. В различных модальностях ощущений, прежде всего кожных и зрительных, мышечная чувствительность является непременным участником приобретения сенсорной информации. В дальнейшем Белл выдвигает положение о том, что и слуховые восприятия тесно связаны с упражнением соответствующих мышц.
Исследование органов чувств побуждало рассматривать сенсорные образы (ощущение, восприятие) как производное не только рецептора, но и эффектора.
Психический образ и психическое действие сомкнулись в целостный продукт. Предметность образа и активность его построения объяснялись не интенцией сознания, а реальным взаимодействием организма с объектами внешнего мира.
Такой вывод получил прочное экспериментальное обоснование в работах Гельмгольца и его последователя на этом пути Сеченова.
Гельмгольц сделал принципиально важный шаг к новому объяснению образа, предложив гипотезу, согласно которой работа зрительной системы при построении пространственного образа происходит по аналогу логической схемы.
Гельмгольц назвал эту схему «бессознательным умозаключением». Бегающий по предметам глаз, сравнивающий их, анализирующий и т.д., производит операции, в принципе сходные с тем, что делает мысль, следуя формуле: «если... то...». Из этого следовало, что построение умственного (не имеющего чувственной ткани) образа происходит по типу действий, которым организм первоначально обучается в школе прямых контактов с окружающими предметами.
Прежде чем стать абстрактными актами сознания, эти действия испытываются в сенсомоторном опыте, причем не осознаваемом субъектом. Иначе говоря, осознавать внешний мир в форме образов субъект способен только потому, что не осознает своей интеллектуальной работы, скрытой за видимой картиной мира.
Сеченов доказал рефлекторный характер этой работы. Чувственно-двигательную активность глаза он представил как модель «согласования движения с чувствованием» в поведении целостного организма. В двигательном аппарате, взамен привычного взгляда на него как на сокращение мышц и ничего более, он увидел особое психическое действие, которое направляется чувствованием, то есть психическим образом среды, к которой оно прилаживается.
Расщепить «материю» сознания на «атомы» в виде простейших психических образов, из которых она строится, – таков был исходный план Вундта, автора первой версии экспериментальной психологии.
Брентано отверг план Вундта, сохранив верность постулату о том, что у психологии нет никакой иной области исследования, кроме сознания. Но последнее состоит из внутренних актов субъекта, одним из которых является сосуществующий в этом акте предмет. Не восприятие, а воспринимание, не представление, а представливание – вот что должно занимать психологию во внутреннем опыте. Иначе говоря, – акты сознания, его действия или функции, а не элементы.
В этой концепции своеобразно преломилось уже состоявшееся в психофизиологии открытие сопряженности образа с действием, притом также и умственным действием. Но психофизиологи объясняли эту сопряженность сенсомоторным механизмом, скрытым от сознания.
Брентано же и его многочисленные последователи утвердили ее в пределах сознания, впрочем, отличая свое понимание сознания от «непосредственного опыта» в том толковании, которое придала ему школа Вундта.
Структурной интерпретации психического образа была противопоставлена функциональная. Но истинная функция образа обнажается не иначе как при обращении к реальному предметному действию, которое строится исходя из диктуемого психическим образом «диагноза» о состоянии внешней среды. В теории же Брентано вся психическая активность замыкалась в кругу внутреннего мира субъекта.
Далее рассмотрим особенности целостности образа.
Умственные образы издавна обозначались непсихологическими терминами – такими, как понятие (в логике), значение слова (в филологии) и т.д. В качестве компонента психической реальности они стали выделяться благодаря тому, что в системе психологического мышления утвердился вывод об их несводимости к чувственным образам, об их особой представленности в сознании.
Однако, умственные образы являются важнейшим компонентом всего строя психической жизни и тем самым системы научно-психологического знания, а не только логической или филологической системы.
Важный вклад в его разработку внесла гештальттеория. Она формировалась в противовес обоим направлениям психологии сознания – как структурализму, так и функционализму.
Структурализм ориентировался, следуя стратегии физики или химии, на поиск элементов – «атомов» психики, функционализм – на изучение функций, подобных биологическим.
Образ мысли гештальтистов складывается под впечатлением новых направлений за пределами психологии.Открытие рентгеновских лучей и радиоактивности, открытие Планком (у которого учился один из лидеров гештальтизма В. Келер) кванта действия, теория относительности и нараставший удельный вес категории физического поля повлияли на умы группы психологов, девизом которых стал термин «гештальт» (особая организованная целостность). Его прообразом служило физическое понятие о поле.
Смысл любой теоретической конструкции выявляет не только то, что она утверждает, но и то, что она отвергает. Гештальтизм отверг «атомизм» структурной школы, ее версию о первоэлементах сознания. Функционализм же был отвергнут гештальттеорией по причине трактовки им психических функций как действий или процессов, совершаемых «Я» ради заранее поставленной цели. Вместе с тем, отвергнув теории сознания, гештальтизм выступил также против бихевиористской теории поведения.
Гештальт – это целостность, которая определяет происходящее с ее компонентами. Первичны целостные восприятия, а не отдельные ощущения, свойства которых этими целостностями и определяются.
Гештальт изменяется по собственным ему законам, не нуждаясь в направляющей его извне цели. Гештальт организует поведение организма, которое без него оборачивается серией слепых реакций, случайных проб и ошибок. Во всех случаях за термином «гештальт» стояла категория психического образа.
Стремясь покончить с довлевшей над психологией верой в то, что ее суверенность можно отстоять только в противовес более «твердым» наукам (физике, химии, биологии), гештальтисты придали глобальный характер воплощенному в гештальте принципу системной организации.
«Гештальтированы» все объекты. Субстрат психики – система мозга в такой же степени, как и коррелирующая с ней система сознания.
Не порождаясь материальными структурами, а лишь соответствуя им, психические образы выступали как причина самих себя. Гештальтизм изменял стиль психологического мышления, утверждал в нем системную ориентацию, что позволило существенно обогатить эмпирическую основу представлений о сознании и его образном строе.
Категория образа (стоявшая за неологизмом «гештальт») охватывала все уровни когнитивной организации психики – как сенсорный (чувственно-образный), так и интеллектуальный.
Само понятие об интеллекте было изменено после опытов Келера над человекообразными обезьянами, справлявшимися с задачами, для решения которых недостаточно было прежних навыков (условных рефлексов). Келер объяснил наблюдаемое поведение, оперируя представлением о сенсорном поле и его реорганизации в случае решения.
Другой представитель гештальтизма М. Вертгеймер перешел от животного интеллекта к человеческому.
В работах, посвященных этой высшей форме мышления (Вертгеймер назвал его продуктивным), в качестве объяснительных принципов использовались все те же понятия «реорганизация», «центрировка», «группирование», которые считались всеобщими для способов построения и преобразования гештальта. Но именно такой подход обнажал слабость гештальтистской схемы, считавшейся пригодной для всех случаев жизни, в том числе и жизни психической, обретающей различные формы на различных уровнях развития.
Это слабое звено гештальтизма сказалось в игнорировании того, что в «ткани» образа имеются различные уровни организации. Категориальное знание о них запечатлено в разграничении чувственного и умственного образов. Умственный образ отличается в качестве психической реалии своей когнитивно-коммуникативной природой. Он возникает в человеческом социуме, решая задачи, инспирированные деятельностью по освоению предметного мира.
Далее рассмотрим отношение «образ-информация».
В середине XX века развитие категории образа испытало влияние тех изменений в мировой цивилизации, которые связаны с мощным научно-техническим направлением, созданным кибернетикой и разработкой информационных систем.
Структурной единицей информации является сигнал. Будучи воплощен в физическом «теле» своего носителя, он в то же время может служить моделью объекта – источника.
В кибернетике сигнальные отношения были отчленены и от энергетических, физико-химических превращений, и от феноменов сознания. Подобно первым, они существуют объективно, подобно вторым – воспроизводят внешний источник, являются его моделью. Тем самым непостижимый, с точки зрения всех, кто считал чувственный (или умственный) образ лишь бесплотной сущностью, вопрос о том, как эта сущность может приводить в действие телесный механизм и непрерывно им управлять, получал новое решение. Притом решение не умозрительное, а наглядно демонстрируемое на мониторе компьютера.
Не энергия выступала в качестве фактора управления и не феномены сознания субъекта, а информация.
Теория информации абстрагируется от содержания сообщений и их значения для субъекта. Она определяет количество, и только количество, информации, содержащейся в сигнале. Теория информации сложилась в связи с запросами техники связи. Благодаря же своему формализованному аппарату, позволяющему измерять, сколько альтернативных сообщений (в битах информации) способен передать в единицу времени любой канал связи в любой информационной системе, она была принята на вооружение не только инженерами, но и психологами.
Этого не произошло бы, если бы традиционные психологические объекты не содержали информационного аспекта, новые перспективы количественного анализа которого и открыла теория информации.
Поскольку информационные процессы носят вероятностный характер и служат фактором управления, переход к информационной трактовке образа побудил включить в его характеристику в качестве непременных два момента:
а) его роль в регуляции двигательных актов;
б) его прогностическую функцию, предполагающую отнесенность не только к прошлому (образы памяти) и настоящему (образы восприятия), но и к будущему.
Очевидно, что обе функции, как управления действием, так и вероятностного прогноза, реализуются «автоматически», независимо от способности индивида к самоотчету об образном содержании своего сознания.
Развитие кибернетики показало, что получить на «выходе» системы эффекты, сходные с эффектами интеллектуальных операций живого человеческого мозга, можно лишь тогда, когда в «пространстве», где необихевиористы локализовали «промежуточные переменные», развертываются реальные информационные процессы.
С введением этих процессов регуляция исполнительных эффектов ставилась в зависимость от представленности в системе организма определенных параметров тех объектов и ситуаций, в приспособлении к которым состоит весь смысл поведения.
Два важнейших вывода содержала кибернетическая концепция, которые окончательно разрушили бихевиористскую схему:
а) детерминантой поведенческого акта является не раздражитель сам по себе, а представленный в сигнале объект – источник информации, его характеристики воспроизводятся по определенным законам в динамике внутренних («центральных») состояний носителя информации – определенной материальной системы;
б) для реализации поведенческого акта система должна обладать программой, а также аппаратами вероятностного прогнозирования и непрерывного сличения наличного состояния с запрограммированным.
Приведенные положения были выработаны при проектировании технических систем, способных производить целесообразные действия, сходные с теми, для которых управляющим органом служит головной мозг.
Кибернетика оказалась объективной научной теорией управления поведением, притом теорией, совершившей настоящий переворот в производстве. Но достигла она этой цели только потому, что придала ЭВМ свойства, в которых бихевиоризм отказывал человеку.
Свойство машины обладать информацией о внешнем источнике напоминало о категории образа – той категории, в которой бихевиоризм видел главную преграду на пути превращения психологии в истинную науку.
Кибернетические понятия о программе, вероятностном прогнозе, сличении, коррекции также строились на предположении о том, что поведение управляется информационными процессами – центральными по отношению к тому, что происходит на «входе» и «выходе» системы.
Какова природа «центральных процессов»? Кибернетика не претендовала на ее раскрытие. Для нее достаточно было интерпретировать их как процессы накопления и переработки информации. Но информация, будучи по определенному, указанному выше признаку общей характеристикой множества различных форм сигнальных отношений между ее источником и носителем, может рассматриваться применительно к живой системе как с физиологической, так и с психологической точек зрения.
В первом случае – она нервный сигнал, во втором – сигнал-образ. Специфическое для образа и представляет психическую реальность в отличие от физиологической. Кибернетика не разрушила традиции изучения категории образа в психологии, а побудила к их переосмыслению.
Одну из первых обобщающих схем, идущих в этом направлении, предложили американские психологи Дж. Миллер, Ю. Галантер и К. Прибрам в работе «Планы и структура поведения» (1960). Основной целью их исследования было обнаружить, имеется ли какая-нибудь связь между кибернетическими идеями и психологией.
Эта связь утверждалась посредством формулы «Т-О-Т-Е» (тест-операция-тест-результат), поставленной на место «классического» представления о рефлекторной дуге как автоматическом замыкании двух полудуг – афферентной и эфферентной – и бихевиористского двойника этого представления, известного как отношение «стимул-реакция».
Архитектура простейшей единицы поведения трактовалась теперь в виде кольца с обратной связью.
Выглядело это так: при воздействии раздражителя на систему она не сразу отвечает на него реакцией, а сперва сличает это идущее извне воздействие с состоянием самой системы и оценивает произведенную пробу (тест). Стало быть, организм чувствителен не к раздражителю самому по себе, а к тесту, пробе, оценке. Если оценка показала несоответствие между стимулом и состоянием системы (то есть несоответствие между воздействующей извне энергией и некоторыми критериями, установленными в самом организме), в систему поступает «сигнал рассогласования». Благодаря такой обратной связи система производит действие (операцию) и вновь сравнивает и оценивает состояние организма и состояние, которое опробуется, то есть опять в игру вступает петля обратной связи. Так, тест и операция сменяют друг друга до тех пор, пока не достигается удовлетворительный результат.
Схема Т-О-Т-Е отражала кибернетические представления, опиравшиеся на опыт конструирования технических устройств (так называемых сервомеханизмов), способных к саморегуляции, к изменению своей работы в зависимости от полученных результатов, к исправлению на ходу допущенных ошибок.
По сравнению с линейной схемой «стимул-реакция» действительно вводился ряд важных моментов, о которых говорили такие термины, как «сличение», «оценка», «сигнал рассогласования», «обратная связь».
Миллер и его коллеги поставили вопрос о том, что понятие образа, отвергнутое бихевиоризмом, должно быть возвращено в психологию в качестве одного из ключевых. Они видели, что образ есть нечто принципиально иное, чем кодовое преобразование информации в машинах. Компьютер, с которым они общались, мог быть использован для анализа программирования решения задачи, поисковых шагов, коррекций, обратной связи и других моментов, относящихся к структуре действия. Но бесполезно было исследовать с его помощью структуру образа.
В итоге понятие об образе, как бы высоко его ни ставили, оставалось на уровне докибернетического знания о нем, а точнее – на уровне субъективной, интроспективной психологии.
Автоматы, выполняющие сложнейшие логико-математические операции и тем самым, казалось бы, позволяющие воспроизводить в своих материальных элементах тончайшие нюансы духовной жизни, должны были открыть эру полного освобождения исследований поведения от «субъективной примеси». Но вопреки этому обращение к кибернетической схеме вынудило присоединить к термину «бихевиоризм», означавшему «психология без субъективного», определение «субъективный».
Такого поворота психологи, воспитывавшиеся на бихевиоризме, не ожидали. Но он неотвратимо должен был последовать, ведь бессубъектных образов не существует. Нельзя признать роль образа и игнорировать при этом субъекта, от которого он неотчуждаем.
И здесь наметились два пути: либо возвращение к субъективной психологии с ее учением об образе как уникальной ни из чего не выводимой «единице» сознания, либо поиск возможностей новой причинной интерпретации образа.
Образ – это такая же реальность, как и направляемая им двигательная активность. Но, чтобы понять зависимость мышечной работы от образа, необходимо сам образ мыслить по типу информационного процесса, воспроизводящего (отражающего) особенности тех внешних объектов, к которым прилаживаются двигательные эффекты.
Образная регуляция внешнего поведения отличается от кодовой. Информация, которую несет сигнал-код, качественно иная, чем информация, передаваемая сигналом-образом.
Поскольку характер двигательного акта зависит от управляющей им информации, действие, регулируемое образом, обладает рядом принципиальных преимуществ в отношении надежности, помехоустойчивости, адаптивности, гибкости сравнительно с действием, регулируемым кодом.
Достижения кибернетики открыли новые перспективы изучения таких категорий, как образ и действие. Математическое и техническое моделирование множества явлений, охватываемых этими категориями, обогатило не только кибернетику, но и психологию.
Кибернетические схемы оказались не извне привнесенными в психологию, а соответствующими ее внутреннему развитию.
4.3. Категория общения
Категории «общение» выступает в качестве междисциплинарного предмета познания, к которому обращены многие другие науки: лингвистика (и в особенности психолингвистика), информатика, герменевтика, педагогика и др. Это в значительной степени объясняет многоплановый характер категории общения.
Взаимодействие человека с окружающим его миром осуществляется в системе объективных отношении, которые складываются между людьми в их общественной жизни.
Объективные отношения и связи (отношения зависимости, подчинения, сотрудничества, взаимопомощи и др.) неизбежно и закономерно возникают в любой реальной группе. Отражением этих объективных взаимоотношений между членами группы являются субъективные межличностные отношения, которые изучает социальная психология.
Основной путь исследования межличностного взаимодействия и взаимоотношений – это углубленное изучение различных социальных фактов.
Всякое производство предполагает объединение людей. Но никакая человеческая общность не может осуществлять полноценную совместную деятельность, если не будет установлен контакт между людьми, в нее включенными, и не будет достигнуто между ними должное взаимопонимание.
Итак, общение – это многоплановый процесс развития контактов между людьми, порождаемый мотивами совместной деятельности.
Общение включает в себя обмен информацией между участниками совместной деятельности (коммуникативная сторона общения).
Вторая сторона общения – взаимодействие общающихся – обмен не только словами, но и действиями.
Наконец, третья сторона общения предполагает восприятие общающимися друг друга.
Таким образом, в едином процессе общения можно условно выделить три стороны:
коммуникативную - передача информации;
интерактивную – взаимодействие;
перцептивную - взаимовосприятие.
Понимание общения как производство общего, объединяющего людей в процессе их взаимодействия и совместной деятельности, предполагает, что этим общим прежде всего является язык как средство общения.
Язык обеспечивает коммуникацию между общающимися, потому что его понимает как тот, кто сообщает информацию, кодируя ее в значениях слов, отобранных для этой цели, так и тот, кто принимает эту информацию, декодируя ее, то есть расшифровывая эти значения и изменяя на основе этой информации свое поведение.
Человек, адресующий информацию другому человеку (коммуникатор), и тот, кто ее принимает (реципиент), для осуществления целей общения и совместной деятельности должны пользоваться одной и той же системой кодификации и декодификации значений, то есть говорить на «одном языке». Если коммуникатор и реципиент используют различные системы кодификации, то они не могут добиться взаимопонимания и успеха в совместной деятельности.
Обмен информацией становится возможен, если значения, закрепленные за используемыми знаками (словами, жестами, иероглифами и т.д.), известны участвующим в общении лицам.
Значение – это содержательная сторона знака как элемента, опосредствующего познание окружающей действительности. Подобно тому, как орудие опосредствует трудовую деятельность людей, знаки опосредствуют их познавательную деятельность и общение.
Система словесных знаков образует язык как средство существования, усвоения и передачи общественно-исторического опыта.
Вступая в общение, то есть, обращаясь к кому-либо с вопросом, просьбой, приказанием, объясняя или описывая что-то, люди ставят перед собой цель оказать воздействие на другого человека.
Цели общения отражают потребности совместной деятельности людей. Это не исключает случаев пустой болтовни, так называемого фатического общения, бессодержательного использования коммуникативных средств с единственной целью поддержания самого процесса общения.
Общение имеет или, во всяком случае, предполагает некоторый результат – изменение поведения и деятельности других людей. Такое общение выступает как межличностное взаимодействие, то есть совокупность связей и взаимовлияний людей, складывающихся в процессе их совместной деятельности.
Межличностное взаимодействие представляет собой последовательность развернутых во времени реакций людей на действия друг друга.
Совместная деятельность и общение протекают в условиях социального контроля, осуществляемого на основе социальных норм принятых в обществе образцов поведения, регламентирующих взаимодействие и взаимоотношения людей.
Общество вырабатывает в качестве социальных норм специфическую систему образцов поведения, им принятых, одобряемых, культивируемых и ожидаемых от каждого, находящегося в соответствующей ситуации. Их нарушение включает механизмы социального контроля, обеспечивающего коррекцию поведения, отклоняющегося от нормы.
Диапазон социальных норм чрезвычайно широк – от образцов поведения, отвечающего требованиям трудовой дисциплины, воинского долга и патриотизма, до правил вежливости.
Социальный контроль в процессе взаимодействия осуществляется в соответствии с репертуаром ролей, «используемых» общающимися людьми.
Под ролью понимается нормативно одобряемый образец поведения, ожидаемый окружающими от каждого, кто занимает данную социальную позицию.
Один и тот же человек, как правило, выполняет различные роли, входя в различные ситуации общения.
Взаимодействие людей, исполняющих различные роли, регулируется ролевыми ожиданиями. Хочет или не хочет человек, но окружающие ожидают от него поведения, соответствующего определенному образцу. То или иное исполнение роли обязательно получает общественную оценку, и сколько-нибудь значительное отклонение от образца осуждается.
Итак, необходимым условием успешности процесса общения является соответствие поведения взаимодействующих людей ожиданиям друг друга.
Нельзя представлять себе процессы общения всегда и при всех обстоятельствах гладко протекающими и лишенными внутренних противоречий. В некоторых ситуациях обнаруживается антагонизм позиций, отражающий наличие взаимоисключающих ценностей, задач и целей, что иногда оборачивается взаимной враждебностью – возникает межличностный конфликт. Социальная значимость конфликта различна и зависит от ценностей, которые лежат в основе межличностных отношений.
Помимо общепринятой системы значений, слова, как и другие факты сознания человека, имеют некоторый личностный смысл, некоторую особую значимость, индивидуальную для каждого.
Соотношение значений и личностного смысла было исследовано в трудах А.Н. Леонтьева. В отличие от значений личностные смыслы не имеют своего «надиндивидуального», своего «не психологического» существования.
Если внешняя чувственность связывает в сознании субъекта значения с реальностью объективного мира, то личностный смысл связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами. Личностный смысл и создает пристрастность человеческого сознания.
Личностный смысл, то есть особую значимость для человека, приобретает то, что связывает цели деятельности с мотивами ее осуществления, то, в нем оказываются запечатленными его потребности.
За взаимодействием и коммуникативной стороной общения выступает его перцептивный аспект – осуществляемое в общении взаимное восприятие его участников.
Общение становится возможным только в том случае, если люди, вступающие во взаимодействие, могут оценить уровень взаимопонимания и дать себе отчет в том, что представляет собой партнер по общению.
Участники общения стремятся реконструировать в сознании внутренний мир друг друга, понять чувства, мотивы поведения, отношение к значимым объектам.
Однако эта реконструкция внутреннего мира другого человека задача весьма сложная. Субъекту непосредственно дан лишь внешний облик других людей, их поведение и поступки, используемые ими коммуникативные средства. Субъекту приходится проделать определенную работу для того, чтобы, опираясь на эти данные, понять, что представляют собой люди, с которыми он вступил в общение, сделать заключение об их способностях, мыслях, намерениях.
В актах взаимного познания должен быть выделен еще один важнейший механизм межличностного восприятия – рефлексия.
Рефлексия входит в состав восприятия другого человека. Понять другого означает, в частности, осознать его отношение к себе как к субъекту восприятия.
Таким образом, восприятие человека человеком можно уподобить удвоенному зеркальному отражению. Человек, отражая другого, отражает и себя в зеркале восприятия этого другого.
В процессах общения идентификация и рефлексия выступают в единстве.
Если бы каждый человек всегда располагал полной, научно обоснованной информацией о людях, с которыми он вступил в общение, то он мог бы строить тактику взаимодействия с ними с безошибочной точностью. Однако в повседневной жизни субъект, как правило, не имеет подобной точной информации, что вынуждает его приписывать другим причины их действий и поступков.
Причинное объяснение поступков другого человека путем приписывания ему чувств, намерений, мыслей и мотивов поведения называется каузальной атрибуцией.
Каузальная атрибуция осуществляется чаще всего неосознанно – либо на основе идентификации с другим человеком, то есть при приписывании другому тех мотивов или чувств, которые сам субъект, как он считает, обнаружил бы в аналогичной ситуации, либо путем отнесения партнера по общению к определенной категории лиц, в отношении которой выработаны некоторые стереотипные представления.
Стереотип здесь – сформировавшийся образ человека, которым пользуются как штампом. Стереотипизация может складываться как результат обобщения личного опыта субъекта межличностного восприятия, к которому присоединяются сведения, полученные из книг, кинофильмов и т.п.
Взаимодействие людей может быть эффективным лишь в том случае, если его участники являются взаимно значимыми. Безразличие и слепота к индивидуальным особенностям и запросам партнера, игнорирование его внутреннего мира, оценок, позиции искажают результат взаимовлияния, тормозят, а порой и парализуют само взаимодействие. Именно поэтому в современной психологии с особой остротой встает проблема «значимого другого».
Несмотря на интенсивную разработку проблематики значимых отношений, остается открытым вопрос: какие характеристики личности ответственны за преобразования, которые она производит в мотивационно-смысловой и эмоциональной сферах субъекта? Важно понять, что реально значимо для других людей, на которых он так или иначе влияет.
Имеются в виду не узкоиндивидуальные характеристики этого «значимого другого» (например, его характер, интересы, темперамент и т.п.), а его представленность в тех, с кем он имеет дело, то есть собственно личностные проявления. По существу, этот вопрос связан с проблемой научного определения критериев значимости другого, то есть оснований, позволивших бы четко и обоснованно дифференцировать именно тех партнеров по взаимодействию и общению, которые являются действительно значимыми для человека, и тех, кто не может на это претендовать.
В Соединенных Штатах Америки в период зарождения бихевиоризма складывалась теория ролевого поведения, разработанная философом Джорджем Мидом.
Согласно ортодоксальному бихевиоризму, поведение строится из стимулов и реакций, связь которых запечатлевается в индивидуальном организме благодаря полезному для него эффекту. По Миду же, поведение строится из ролей, принимаемых на себя индивидом и «проигрываемых» им в процессе общения с другими участниками группового действия.
Мид начал с положения о том, что значение слова для произносящего его субъекта остается закрытым, пока последний не примет на себя роль того, кому оно адресовано, то есть не установит отношения с другим человеком. Перейдя от вербальных действий к реальным социальным актам, Мид применил тот же принцип, что и в трактовке речевого общения: человек не может произвести значимое, всегда адресованное людям действие, не приняв на себя роли других и не оценивая собственную персону с точки зрения других.
Принятие на себя роли и ее «проигрывание» (имплицитное или эксплицитное) – это и есть отношение, в отличие от тех сторон психической реальности, которые фиксируются в категориях образа действия – мотива. Нераздельность различных сторон этой реальности обусловливает их внутреннюю взаимосвязь.
Отношение выражено в действиях, предписанных «сценарием» роли и мотивированных интересами участников социального процесса, и предполагает понимание ими (представленность в форме образа) значения и смысла этих действий.
Иначе говоря, отношение невозможно вне образа, мотива, действия, равно как и они на уровне человеческого бытия немыслимы без отношения. Так обстоит дело в реальности. Но чтобы эта реальность раскрылась перед научной мыслью и стала ее предметом, потребовался длительный поиск. В ходе поиска удалось освоить наиболее крупные «блоки» психического, в частности, отчленить отношение от других психических проявлений и только тогда соотнести его с ними.
Уже в 50-е годы XX века близость к теории ролевого поведения обнаруживает популярная как на Западе, так и в России концепция трансакционного анализа Э. Берна.
Э. Берн выделял три «эгосостояния» людей в их отношении друг к другу: «взрослый», «родитель», «ребенок». Согласно его концепции, в каждый момент жизни каждый человек находится в одном из «эгосостояний», определяющих его отношение к другим людям.
Понятие трансакция применялось для характеристики отношения «эгосостояний» вступающей в общение диады. Вступая в отношения и взаимодействие с другим человеком, индивид находится в одном из «эгосостояний»:
«взрослый» обнаруживает компетентность, рациональность, независимость;
«родитель» – авторитарность, запреты, санкции, догмы, советы, заботы;
«ребенок» содержит аффективные реакции, непосредственность, импульсивность.
В различных обстоятельствах индивид может проявлять различные «эгосостояния», и на этой основе строятся его отношения с другими людьми.
Э. Берн ввел понятие «игра», используя его для обозначения различных способов манипулирования людьми. Концепция трансакционного анализа описывает множество игр, с помощью которых вступающие в определенные отношения люди пытаются управлять поведением партнеров.
В трансакционном анализе теория ролевого поведения оказывается существенно продвинутой и операционализированной, найдя применение в психотерапии и детской психологии. Однако социальная природа личности также мало может быть раскрыта исходя из теории ролевого поведения, как и из учения о «коллективных представлениях». Нельзя проникнуть в эту природу, игнорируя общественно-историческую практику.
Потребовались усилия огромного числа ученых, работающих в области социальной психологии, чтобы отыскать решения, позволяющие вскрыть сущность социальных межиндивидных отношений и общения людей в связи с пониманием личности как психологической категории. Однако для этого социальная психология должна была обрести статус экспериментальной дисциплины.
Начиная с экспериментов С. Аша и М. Шерифа (40-е годы XX века, США), считалось установленным, что под давлением группы по меньшей мере треть индивидов меняет свое мнение и принимает навязанное большинством, обнаруживая нежелание высказывать и отстаивать собственное мнение в условиях, когда оно не совпадает с оценками остальных участников эксперимента, то есть проявляя конформизм.
Индивид, находясь в условиях группового давления, может быть либо конформистом, либо нонконформистом. Дальнейшие исследования носили характер уточнения этого вывода. Выяснилось, усиливается ли конформизм при увеличении группы, как сами испытуемые интерпретируют свое конформистское поведение, выявлялись половые и возрастные особенности конформистских реакций и т.д.
Указанная альтернатива обернулась педагогической дилеммой: либо видеть смысл воспитания в формировании личности, находящейся в непрерывном противостоянии с социальным окружением, то есть негативиста, либо воспитывать индивидов, склонных всегда соглашаться с остальными, не умеющих и не желающих противостоять влиянию группы, то есть конформистов.
Очевидная неудовлетворительность подобной постановки вопроса наводила на мысль об ошибочности исходной альтернативы. Видимо, в самом понимании сущности взаимодействия личности и группы крылась некая серьезная методологическая ошибка, заводящая психолога в тупик. Выход из этой ситуации состоял в том, чтобы переместить сущность концепции групповой динамики и выяснить, насколько правомерно использование предложенной в ней модели группового взаимодействия.
Казалось бы, теория малых групп учитывала общественный фактор. Однако на поверку вышло не так. Что представляет собой группа, которая воздействует на индивида в классических экспериментах С. Аша, Р. Крачфилда, М. Шерифа? Это – случайное объединение людей, то, что может быть названо диффузной группой. По условиям эксперимента предусматривалось изучение чисто механического воздействия группы на личность, группы как простой совокупности индивидов, ничем, кроме места и времени пребывания друг с другом, не связанных.
Концепция «группового давления» позволила выяснить особенности некоторых форм взаимодействия личности с группой и возникающих явлений конформизма, но вместе с тем невольно заставляла исследователей вращаться в замкнутом кругу представлений о том, что единственной альтернативой конформности является нонконформность, асуггестивность (устойчивость личности к внушению).
В группе людей, лишь внешне взаимодействующих друг с другом, притом по поводу объектов, не связанных с их реальной деятельностью и жизненными ценностями, иного результата и не приходилось ожидать: подразделение членов группы на конформистов и нонконформистов делалось неизбежным.
Однако давало ли такое исследование возможность сделать вывод, что перед нами была модель отношений в любой группе, деятельность в которой имеет личностно значимое и общественно ценное содержание?
В свете данного вопроса становится понятным, что составляет суть концепции «малой группы», принятой исследователями групповой динамики. Взаимоотношения людей мыслятся ими как непосредственные, взятые безотносительно к реальному содержанию совместной деятельности, оторванные от социальных процессов, частью которых они на самом деле являются.
В этой связи была выдвинута гипотеза, что в общностях, объединяющих людей на основе совместной деятельности, взаимоотношения людей опосредствуются ее содержанием и ценностями (А.В. Петровский). Если это так, то подлинной альтернативой конформности должен выступить не нонконформизм (негативизм, независимость), а некоторое особое качество, которое предстояло изучить экспериментально.
Гипотеза определила тактику экспериментальных исследований. Была сделана попытка сопоставить внушающее воздействие на личность неорганизованной группы и сложившегося коллектива. И совершенно неожиданно выяснилось, что внушающее влияние случайно собравшихся людей на индивида проявляется в большей степени, чем влияние организованного коллектива, к которому данный индивид принадлежит.
Состояние индивида в незнакомой, случайной, неорганизованной группе в условиях дефицита информации о лицах, ее образующих, способствует повышению внушаемости.
Таким образом, если поведение человека в неорганизованной, случайной группе определяется исключительно местом, которое он выбирает для себя (чаще всего непреднамеренно) в градации «автономия – подчиненность группе», то в коллективе существует еще одна специфическая возможность – самоопределение личности.
Личность избирательно относится к воздействиям конкретной общности, принимая одно и отвергая другое в зависимости от опосредствующих факторов – оценок, убеждений, идеалов.
Отсюда, было выявлено, что дилемме «автономия – подчиненность группе» противостоит самоопределение личности, а противоположность неосознаваемым установкам внушаемости составляют осознаваемые волевые акты, в которых реализуется самоопределение.
Если побуждать личность якобы от имени группы, к которой она принадлежит (методика «подставной группы»), отказаться от принятых в ней ценностных ориентаций, то возникает конфликтная ситуация, которая разделяет индивидов, проявляющих конформность, и индивидов, способных осуществить акты самоопределения, то есть действовать в соответствии со своими внутренними ценностями.
Самоопределение возникает в том случае, когда поведение личности в условиях специально организованного группового давления обусловлено не непосредственным влиянием группы и не индивидуальной склонностью к внушаемости, а главным образом принятыми в группе целями и задачами деятельности, устойчивыми ценностными ориентациями.
В высокоразвитой группе, в отличие от диффузной, самоопределение является преобладающим способом реакции личности на групповое давление и потому выступает как формообразующий признак.
Постановка вопроса о самоопределении связывала проблему внутригруппового взаимодействия с содержанием того, что воздействует на личность через групповые коммуникации. Это позволяло отвергнуть представление о фатальном приоритете коммуникации и коммуникатора перед объективным содержанием информации.
Формула «стимул – реакция» была пригодна для психологической интерпретации искусственно созданной экспериментальной ситуации. Однако при обращении к реальным отношениям эта схема (или конформист, или нонконформист) обнаруживала свою несостоятельность.
Феномен самоопределения оказался той самой искомой «клеточкой», в которой обнаруживаются важнейшие социально-психологические характеристики живого социального организма – группы.
Трудно назвать другую психологическую проблему, которая привлекала бы внимание современных социальных психологов в такой степени, как групповая сплоченность и совместимость.
Проблема сплоченности оказалась в центре внимания десятков специальных психологических учреждений в США, Англии, Японии и ФРГ. Именно в этих странах возникли определяющие теоретические установки, утвердившиеся в понимании природы и характера сплоченности, а также методологические подходы к ее изучению.
Приняв в качестве исходных эмоционально-психологические отношения между индивидами, находящие выражение в коммуникативной практике малой группы, прежде всего в частоте, длительности и порядке взаимодействия, психологи, по существу, не ставили перед собой задачи установить, от чего зависят сами эти отношения.
Таким образом, содержательный аспект групповых взаимоотношений, в том числе феномена сплоченности, как правило, устранялся из социально-психологического исследования. Ведущим же способом выявления сплоченности стала регистрация взаимодействий, коммуникативных актов, взаимных выборов и предпочтений, базирующихся на симпатиях и антипатиях, а практические рекомендации психолога относительно повышения сплоченности группы по преимуществу были связаны с возможным изменением ее социометрической структуры. При изъятии лиц с низким социометрическим статусом из группы и включении в нее лиц с высокой степенью социометрического статуса улучшалась сплоченность группы.
Таким образом, достаточно произвести некоторые преобразования в сложившейся структуре группы (к примеру, вывести конфликтных лиц), и разобщенная группа станет собранной и сплоченной. Быть может, в отдельных случаях далеко зашедшего межличностного конфликта прибегнуть к «остракизму» и следует, но это отнюдь не генеральный путь повышения сплоченности.
Такая программа исследований сплоченности не предусматривает изучения норм и ценностных ориентаций, которые складываются в группе на наиболее важной для нее основе – на основе активной совместной деятельности, имеющей предметный характер, определенную направленность, смысл и цель.
Не случайно исследования сплоченности были главным образом сугубо лабораторными, где объектами изучения становились искусственно сформированные группы, функционировавшие в условных ситуациях кооперации или конкуренции, авторитарного или демократического стиля лидерства.
Сплоченность как устойчивость структуры группы, ее способность оказывать сопротивление силам, направленным на ослабление или разрыв межличностных связей, трактуется как такое состояние группы, к которому она приходит в результате возрастания взаимодействий между членами группы, причем чем больше частота взаимодействия между членами группы, тем больше степень их симпатий друг к другу, выше уровень сплоченности, и наоборот.
Такие формулировки весьма типичны для многих руководств по социальной психологии,
В этих руководствах описано множество приемов для получения коэффициентов сплоченности. Сравнивая между собой эти коэффициенты, психологи стремятся извлечь определенную информацию об особенностях протекания процессов внутригруппового развития.
В большинстве своем методики опираются на гипотезу о том, что между количеством, частотой и интенсивностью коммуникаций в группе и ее сплоченностью существует прямая связь, а поэтому количество и сила взаимных положительных или отрицательных выборов – свидетельство сплоченности.
Источники групповой и индивидуальной активности, формирование установок, ценностных ориентаций и норм – все это, таким образом, рассматривается как производное от уровня межличностного общения и эмоциональной окраски коммуникаций. Коэффициент групповой сплоченности в связи с этим чаще всего определяется как частное от деления числа взаимных связей на их количество, теоретически возможное для данной группы. Этот коэффициент должен был отразить интенсивность общения членов в группе.
Однако оживление межиндивидуальных контактов может говорить не только об укреплении дружеских и деловых взаимоотношений, направленных на общественную пользу.
Наблюдения свидетельствуют, что в условиях конфликта число контактов заметно возрастает, и потому, используя в качестве исходных данных только число членов группы и частоту взаимодействий, невозможно судить о «качестве» или «знаке» сплоченности.
Итак, групповая сплоченность рассматривается большинством социальных психологов прежде всего как взаимная привлекательность и согласие в отношении важных объектов ориентации. Казалось бы, с этим нельзя не согласиться. Однако, указав на сходство позиций и установок среди членов группы как важный ее признак, Р. Бейлс, Т. Ньюком, Г. Хомманс и другие психологи тем не менее в методологии исследования по существу игнорируют его, считая, что сходство позиций членов группы в конечном счете определяется частотой их общения.
Концепция групповой сплоченности, принятая в традиционной социальной психологии, оказалась неспособной решить многие важные проблемы групповой динамики, что в той или иной степени вынуждены признать и сами исследователи.
Групповая деятельность – явление динамическое. Далеко не всегда можно во всей полноте расписать все функции всех членов группы и заблаговременно согласовать все функционально-ролевые ожидания, в особенности, если деятельность носит творческий характер. В таком случае сплоченность как согласование функционально-ролевых ожиданий не может обеспечить подлинную интеграцию личности в группе.
Сплоченность группы высокого уровня развития и совместимость ее членов образуют своего рода иерархию уровней.
На самом нижнем уровне оказывается сплоченность, выражающаяся в интенсивности коммуникативной практики группы, совместимость как взаимность социометрических выборов, психофизиологическая совместимость характеров и темпераментов, согласованность сенсомоторных операций при выполнении действий.
Сплоченность на этом уровне является необходимым условием для интеграции индивида в группе, где межличностные отношения в минимальной степени опосредствованы содержанием и ценностями социальной деятельности. Необходимые и достаточные для характеристики диффузной группы, эти условия недостаточны и не столь уже принципиальны для характеристики высокоразвитой группы.
Высший уровень сплоченности и совместимости людей в совместной деятельности выступает в форме ценностно-ориентационного единства, с одной стороны, и адекватности возложения ответственности – с другой.
Модуль 5. Основные принципы психологии
5.1. Принцип детерминизма как ведущий принцип научной психологии
Детерминизм – один из главных объяснительных принципов научного познания, требующий истолковывать изучаемые феномены исходя из закономерного взаимодействия доступных эмпирическому контролю факторов.
Детерминизм выступает прежде всего в форме причинности (каузальности) как совокупности обстоятельств, которые предшествуют во времени данному событию и вызывают его.
Принцип детерминизма, будучи общенаучным, организует различное построение знания в конкретных науках. Это обусловлено своеобразием их предмета и исторической логикой его разработки. Применительно к психологии в развитии детерминизма, направляющего изучение и объяснение ее явлений, выделяются несколько эпох.
До Нового времени веками шли поиски различных схем, объясняющих психическую жизнь (она обозначалась термином «душа»). Первой вехой на этом пути стало возникшее в древнегреческой философии учение – гилозоизм.
Природа представлялась в виде единого материального целого, наделенного жизнью.
Гилозоизм не разделял материю органическую и неорганическую, жизнь и психику. Из этой живой праматерии произрастают все явления без вмешательства каких-либо внешних творческих сил. Душа в отличие от древнего анимизма мыслилась неотделимой от круговорота материальных стихий (воздуха, огня, потока атомов), подчиненной общим для всего космоса законам и причинам.
Вершиной античного детерминизма стало учение Аристотеля. В этом учении душа была понята как способ организации любых живых тел. Растения также имеют душу (являются одушевленными). Будучи формой тела, душа не может рассматриваться независимо от него. Поэтому отвергались все прежние предположения о том, что причинами деятельности души служат внешние для него факторы, будь то материальные или нематериальные. Аристотель считал бесперспективными попытки воссоздать работу живого тела по образцу работы механического устройства.
Позитивное решение проблемы детерминизма в психологии Аристотель усматривал в том, чтобы, исходя из нераздельности в живом организме материи и формы, признать эту целостность наделенной способностями, которые актуализируются при общении с соответствующими предметами. Активность и предметность отличают одушевленное тело от лишенных этих признаков других материальных тел.
В отличие от Демокритовой трактовки причинности (по типу механического воздействия потоков атомов на организм, воспринимающих эти потоки) Аристотель мыслил живое существо иным, чем другие природные тела, считая психическое по своей сущности биологическим (формой жизни). Это детерминистское воззрение может быть названо прабиологическим (по отношению к биологии Нового времени).
Поведение живых тел регулируется особой причиной. Аристотель назвал ее «конечной причиной». Под этим имелась в виду целесообразность действий души. Аристотель распространил этот объяснительный принцип на все сущее, утверждая, что «природа ничего не делает напрасно». Такой взгляд получил имя телеологического учения.
Теологию осудили за несовместимость с наукой, увидев в ней антитезу детерминизму. Подобная оценка соединяла детерминизм с версией, которая отождествляла его с принципом механической причинности. Между тем целесообразность живой природы, теоретически осмысленная Аристотелем, ее неотъемлемый признак.
Открытие Аристотеля, как показала впоследствии история науки, потребовало новых интерпретаций детерминизма, чтобы объяснить специфику как биологических, так и психических форм.
Просчет же философа, использованный впоследствии противниками детерминизма, считавшими Аристотеля «отцом витализма», заключался в распространении «конечной причины» на все мироздание.
Впоследствии в силу социально-идеологических причин представления Аристотеля были переведены в религиозный контекст. Постулат о нераздельности души и тела был отвергнут. Душа истолковывалась как самостоятельная первосущность, и ей была придана роль регулятора жизнедеятельности. Это означало разрыв с детерминизмом и гегемонию телеологии в ином, чем у Аристотеля, и бесперспективном для науки смысле.
В дальнейшем возникает ставшее опорой религиозного мировоззрения учение Августина, наделившее душу спонтанной активностью, противопоставленной всему телесному, земному, материальному.
Все знание считалось заложенным в душе, которая живет, «движется в Боге». Знание не приобретается, а извлекается из души благодаря направленности воли на реализацию заложенных в душе потенций.
Основанием истинности этого знания служит внутренний опыт. Под этим имелось в виду, что душа обращается к себе, постигая с предельной достоверностью собственную деятельностью и ее незримые для внешнего наблюдения продукты (в виде образов, мыслей, ассоциаций).
Психологические задачи Августин развернул в систему аргументов, которая на многие века определила линию интроспекционизма в психологии , а именно: единство и самодеятельность души, независимой от тела, но использующей его в качестве орудия, учение об особом внутреннем опыте как непогрешимом средстве познания психики в отличие от внешнего опыта.
В теологической психологии Августина индетерминизм как направление, противоположное детерминизму, получил завершенное выражение.
Вся последующая история психологии насыщена острой борьбой этих непримиримых направлений.
Индетерминизм сочетался с теологией, но в ином смысле, чем у Аристотеля, который мыслил целесообразность как свойство, объективно присущее целостному организму в нераздельности его психических и телесных проявлений.
Особо следует выделить в качестве одного из вариантов предмеханического детерминизма попытки вернуться к естественнонаучному объяснению арабскими и западноевропейскими учеными в преддверии эпохи Возрождения.
В противовес принятым теологической схоластикой приемам рассмотрения души как особой сущности, для действий которой нет других оснований, кроме воли божьей, начинает возрождаться созвучный детерминизму подход к отдельным психическим проявлениям. Складывается особая форма детерминизма, условно ее можно назвать «оптическим» детерминизмом. Он возник в связи с исследованием зрительных ощущений и восприятий.
В предшествующие века зрение считалось функцией души. Но сначала арабоязычные, а затем западноевропейские натуралисты придали ему новый смысл благодаря тому, что поставили зрительное восприятие в зависимость от оптики.
Для объяснения того, как строится изображение в глазу (то есть психический феномен, возникающий в телесном органе), натуралисты использовали законы оптики, связав тем самым психологию с физикой.
Сенсорный акт, считавшийся производным от бестелесного агента (души), выступил в виде эффекта, который возникает по объективным законам распространения физического по своей природе светового луча. Движение этого луча в физической среде зависит от ее свойств, а не направляется душой, наделенной заданной целью. Зрение ставилось и зависимость от законов оптики, включаясь тем самым в новый причинный ряд, подчинялось физической необходимости, имеющей математическое выражение.
События же в физическом мире доступны наблюдению, измерению, эмпирическому изучению, как непосредственному, так и применяющему дополнительные средства (орудия эксперимента). Оптика и явилась той областью, где соединялись математика и опыт. Тем самым преобразовывалась структура мышления, открывая новые перспективы для детерминизма.
Итак, до XVII века в эволюции психической мысли можно выделить три формы предмеханического детерминизма: гилозоистский, прабиологический и оптический.
Научная революция XVII века создала новую форму детерминизма, а именно механический детерминизм.
В эпоху перехода к мануфактурному производству с изобретением и использованием технических устройств схема их действия стала прообразом причинно-механической интерпретации всего сущего, включая организм и его функции.
Все психологическое наследие античности – учения об ощущениях, движениях, ассоциациях, аффектах – переосмысливается сквозь призму новых предметно-логических конструктов. Их ядром служило объяснение организма как определенным образом организованной и автоматически действующей системы. Сотворенная человеком машина, опосредствующая связи между ним и природой, выступила в виде модели объяснения и человека, и природы.
«Привязка» к конструкции – неотъемлемая особенность механодетерминизма.
Этот принцип научного познания прошел пять фаз в своем развитии – от середины XVII до середины XIX столетия.
Первая фаза наиболее типично представлена психологическим учением Декарта. Он отделил душу от тела, преобразовав понятие о душе в понятие о сознании, но также отделил тело от души, объяснив его работу по типу механизма, автоматически производящего определенные эффекты: восприятие, движения, ассоциации и простейшие чувства.
Восприятию противопоставлялись врожденные идеи, телесным движениям (рефлексам) – волевые акты, ассоциациям – операции и продукты абстрактного мышления, простейшим эмоциям – интеллектуальные чувства. Эта дуалистическая картина человека расщепляла его надвое
Применительно к протяженным телам, производящим элементарные психические продукты, утверждалась их безостаточная подчиненность принципу детерминизма. Применительно же к сознательно-волевым актам этот принцип отвергался. Здесь царил индетерминизм.
Если за освобождением тела от души и его моделированием по типу машины стояли преобразования в сфере материального производства, то за возведением сознания в независимую сущность – утверждение самоценности индивида, опорой бытия которого служит собственная критическая мысль. Поскольку же для последней никаких определяющих ее работу оснований не усматривалось, человек выступал как средоточие двух начал (субстанций), как существо, в объяснении психики и поведения которого детерминизм пересекается с индетерминизмом.
Следующие две фазы механодетерминизма представлены в XVIII веке учениями английских (например, Гартли) и французских (Ламетри, Дидро, Кабанис) материалистов.
Их предшественники, утверждая детерминизм применительно к «низшим» психическим функциям, считали высшие функции (разум, волю) имеющими качественно иную сущность. Их формулу можно обозначить как «человек – полумашина». На смену ей приходит формула «человек – машина».
Но хотя идея машинообразности сохранялась, представление о «машине» во все большей степени из модели становилось метафорой. Ни «вибраторная» машина Гартли, ни чувствующий и мыслящий «человек-машина» Ламетри не имели никаких аналогов в мире автоматов. Машина органического тела становится носительницей любых психических свойств, какими только может быть наделен человек. Гартли мыслил в категориях механики Ньютона.
Что же касается французских сторонников детерминизма, то у них он приобретает новые признаки, знаменуя третью фазу в разработке детерминизма.
Она имела переходный характер, соединяя механодетерминистскую ориентацию с идеей развития, навеянной биологией. Телесная машина становилась (взамен Декартовой – гомогенной) иерархически организованной системой, где в ступенчатом ряду выступают психические свойства возрастающей степени сложности, включая самые высшие.
Четвертая фаза механодетерминистской трактовки психики возникла благодаря крупным успехам в области нервно-мышечной физиологии. Здесь в первой половине прошлого века воцарилось «анатомическое начало». Это означало установку на выяснение зависимости жизненных явлений от строения организма, его морфологии.
В учениях о рефлексе, об органах чувств и о работе головного мозга сформировался один и тот же стиль объяснения: за исходное принималась анатомическая обособленность органов.
Эта форма детерминизма породила главные концепции рассматриваемого периода: о рефлекторной «дуге», о специфической энергии органов чувств и о локализации функций в коре головного мозга.
Организм расщеплялся на два уровня: уровень, зависящий от структуры и связи нервов, и уровень бессубстратного сознания.
К картине целостного организма естественнонаучную мысль возвратило открытие закона сохранения и превращения энергии, согласно которому в живом теле не происходит ничего, кроме физико-химических изменений, мыслившихся, однако, не в механических, а в энергетических терминах.
Тем временем не только успехи научного изучения реакций организма, но и потребности практики (педагогической и медицинской) побуждали искать в ситуации, созданной открытием закона сохранения энергии, иную альтернативу. Ее выразила концепция психофизического параллелизма.
Слабость механодетерминизма побудила научную мысль обратиться к биологии, где в середине XIX века происходили революционные преобразования.
Понятие об организме существенно изменилось в середине XIX века под влиянием двух великих учений – Ч. Дарвина и К. Бернара.
Жизни присуща целесообразность, неистребимая устремленность отдельных целостных организмов к самосохранению и выживанию, вопреки разрушающим воздействиям среды. Дарвин и Бернар объяснили эту телеологичность (целесообразность) естественными причинами.
Дарвин – отбором и сохранением форм, случайно оказавшихся приспособленными к условиям существования.
Бернар – особым устройством органических тел, позволяющим заблаговременно включать механизмы, способные удержать основные биологические процессы на стабильном уровне.
Впоследствии американский физиолог У. Кеннон, соединив бернаровские идеи с дарвиновскими, дал этому явлению специальное имя – гомеостазис.
Детерминация будущим, то есть событиями, которые, еще не наступив, определяют происходящее с организмом в данный момент, – такова особенность биологического детерминизма в отличие от механического, не знающего других причин, кроме предшествующих и актуально действующих.
С этим была связана радикальная инновация в понимании детерминизма, который отныне означал не «жесткую» однозначную зависимость следствия от причины, а вероятностную детерминацию.
Это открывало простор для широкого применения статистических методов. Их внедрение в психологию изменило ее облик. Здесь основоположником стал английский психолог и антрополог Фрэнсис Гальтон.
В 1869 году вышла книга Гальтона «Наследственный гений». В ней давался статистический анализ биографических фактов и излагался ряд остроумных соображений к распределению способностей. Подобно тому, как люди среднего роста составляют самую распространенную группу, а высокие встречаются тем реже, чем больше они отклоняются от нормы, точно так же, полагал Гальтон, люди отклоняются от средней величины и в отношении умственных способностей. Гальтон утверждал, что они строго определяются фактором наследственности.
Мы встречаемся здесь с еще одним направлением мысли, возникшим в психологии под влиянием эволюционной теории. Принцип приспособления к среде был одним из аспектов этой теории, но в ней имелся и другой аспект – принцип естественного отбора, в свою очередь предполагающий действие механизма наследственности. Приспособление вида достигается за счет генетических детерминированных вариаций индивидуальных форм, образующих вид.
Под влиянием этого общебиологического подхода Гальтон выдвигает положение о том, что индивидуальные различия психологического порядка, подобно различиям телесным, могут быть объяснены только в категориях учения о наследственности. Выдвигалась новая важная проблема – проблема генетических предпосылок развития психических способностей. Наносился еще один удар по концепциям, противопоставлявшим телесные качества человека душевным.
Приемы вариационной статистики, разработанные Гальтоном, вооружили психологию важным методическим средством. Среди этих приемов наиболее перспективным оказался метод исчисления коэффициента корреляции между переменными. Этот метод, усовершенствованный английским математиком К. Пирсоном и другими последователями Гальтона, внес в психологическую науку ценные математические методики, в частности – факторный анализ.
Это дало мощный импульс детерминистскому объяснению индивидуальных различий между людьми, перспективность которого для будущего психологии, социальной практики преувеличить невозможно. С этим связано также широчайшее распространение метода тестов.
Крупные сдвиги в строе биологического мышления изменяли трактовку психических функций. Новая «картина организма» требовала изучить эти функции под новым углом зрения. Вопрос о преобразовании психологии в специальную науку, отличную от философии и физиологии, возник, когда физиологами были открыты с опорой на эксперимент и количественные методы закономерные зависимости между психическими феноменами и вызывающими их внешними раздражителями.
Здесь зародилось два главных направления: психофизика и психометрия. Оба направления опирались на свидетельства сознания испытуемых.
Сознание, каким оно мыслилось со времени Декарта, и стало считаться истинным предметом психологии. Его отношение к организму в условиях, когда он мыслился как физико-химическая машина, которой правит закон сохранения энергии, неотвратимо представлялось по типу параллелизма. Признать сознание способным взаимодействовать с телом значило бы нарушить этот закон природы.
С параллелизма и ассоцианизма – этих детищ механодетерминизма – психология и начинала свой путь в качестве суверенной науки.
Отстоять свое собственное место среди других наук психология смогла лишь при условии открытия и изучения причинных связей и форм детерминации явлений, этим наукам неведомым и в их понятиях непостижимым.
Поскольку предметом психологии инициаторы ее обособления в самостоятельную, независимую от философии и физиологии (частью которых она прежде считалась) дисциплину признали сознание как совокупность процессов во внутреннем мире субъекта, то на первых порах причинное основание для этих процессов усматривалось в пределах сознания, где они будто бы и начинаются, и кончаются. Поэтому Вундт, провозгласивший психологию самостоятельной наукой, выдвинул формулу о «замкнутом причинном ряде», или, иначе говоря, о том, что одни явления сознания вызываются другими.
Между тем этот вариант детерминистской интерпретации явлений все явственнее обнаруживал свою несостоятельность в силу несовместимости с успешно развивающейся под звездой нового детерминизма эволюционной биологией.
Учение об естественном отборе, как могучей силе, безжалостно истребляющей все, что не способствует выживанию организма, требовало отказаться от трактовки психики как «праздного» (по отношению к биологическим задачам) продукта нервного вещества.
На смену концепции Вундта, названной структурализмом, пришел под влиянием биологических идей функционализм. Он сохранил прежнюю версию о сознании, но предпринял попытку придать ему роль деятельного агента в отношениях между интересами организма и возможностью их реализации.
Действие, исходящее от субъекта, рассматривалось как инструмент решения проблемы, а не механический ответ на стимул. Но конечной причиной самого телесного действия оставалось все то же, не имеющее оснований ни в чем внешнем, целеустремленное сознание субъекта, на которое возлагалась роль посредника между организмом и средой.
Функционализм, подобно структурализму, принимал в качестве предмета исследования данные в самонаблюдении феномены, то есть чрезвычайно поздний продукт исторического развития.
Объективная телеология живого, объясненная с позиций детерминизма понятиями об естественном отборе Дарвина и о гомеостазе Бернара, подменялась изначально присущей сознанию субъективной телеологией. Неудовлетворенность функционализмом вела к его распаду.
Истинно психические детерминанты подобны тем, с которыми имеют дело другие науки. Они действуют объективно, то есть независимо от сознания, служа уникальными регуляторами взаимоотношений между организмом и средой – природной и социальной.
На рубеже XX века было открыто, что реалии, запечатленные в психологических категориях, не только могут быть объяснены действием природных или социальных факторов, но и сами исполнены активного детерминационного влияния на жизнедеятельность организма, а у человека – на его социальные связи.
Содержание категорий психологического мышления обрело смысл особых детерминант. Система этих категорий выступила в методологическом плане как форма детерминизма, отличная от всех других его форм. Это был психический детерминизм. С его утверждением никто не мог оспаривать достоинство психологии как самостоятельной науки.
Первые крупные успехи на пути перехода от биологического детерминизма к психологическому были сопряжены с разработками категорий образа, действия, мотива. Наиболее типично это показано в исследованиях Гельмгольца, Дарвина и Сеченова.
Гельмгольц как физиолог, объясняя ощущения, стоял еще на почве механодетерминизма.
Ощущение трактовалось как прямое порождение нервного волокна, которому присуща «специфическая энергия». Однако перейдя от ощущений к сенсорным образам внешних объектов, он внес в понятие о восприятии признаки, соотносившие его с неосознаваемыми действиями организма (глаза), которые строятся по типу логической операции («бессознательные умозаключения»). Само же ощущение, считал он, соотносится не только с нервным субстратом, но и внешним объектом, находясь с ним в знаковом отношении. Появилась схема построения образа.
Дарвин, непосредственно занимаясь проблемами психологии, объяснил генезис инстинктивного поведения, а также адаптивную роль внешнего выражения эмоций. Тем самым категория мотива, которая прежде выступала либо в виде желания или хотения субъекта, либо как заложенная в его психическом механизме интуитивная сила, получала естественнонаучное объяснение.
Сеченов ввел понятие о сигнальной роли чувствований (образов), регулирующих работу мышц. Будучи наделены чувственными «датчиками», мышцы уж сами несут информацию как об эффекте произведенного действия, так и об его пространственно-временных координатах. Тем самым принцип обратной связи объяснял роль чувственного образа и реального телесного действия в жизненных встречах организма со средой.
Таким образом, психический детерминизм утверждался как особый вид саморегуляции поведения организма, а не регуляции его актами или функциями сознания, внешними по отношению к нему и имеющими основания только в самом этом сознании.
На обломках функционализма возникают школы, стремившиеся покончить с сознанием как верховным, устремленным к цели агентом. Главные среди них – психоанализ, гештальтизм и бихевиоризм. Все они вышли из функциональной психологии.
Психоанализ поставил сознание в зависимость от трансформаций психической энергии.
Гештальтизм заменил понятие о сознании как особом причинном агенте понятием о преобразованиях «феноменального поля».
Бихевиоризм вычеркнул понятие о сознании из психологического лексикона.
В поисках причинного объяснения психических феноменов эти школы явно или неявно обращаются либо к физическим представлениям об энергии и поле, либо к биологическому принципу гомеостазиса.
И в бихевиористских моделях, и во фрейдистских представлениях о стремлении психической энергии к разряду, и в теориях поля, соответственно которым психикой движут неравновесные «системы напряжений», – во всех этих концепциях запечатлен отразивший влияние физики и биологии психический детерминизм.
Но если в естествознании понятия об энергии поля, гомеостазе и др. отображают адекватную им реальность, то в контексте психологических исканий они приобрели характер метафор. Ведь, когда говорилось об энергии мотива, напряжении поля или стремлении системы к равновесию, не предполагалось объяснение психического в категориях физики или физиологии.
Психический детерминизм в силу своеобразия факторов, специфичных для человеческого уровня жизнедеятельности, укреплялся включением в структуру категорий признаков, почерпнутых в сфере социокультурных процессов. Поэтому развитие психического детерминизма шло по пути разработки таких объяснительных схем, которые формировались в своеобразном «диалоге» между естественными и социальными науками.
Наряду с теориями, стержнем которых служило причинное объяснение психики как творения природы, сложилось направление, ориентированное на изучение ее ускоренности в социальной жизни людей.
Эти теории исходили из того, что своеобразие жизни радикально изменило общий строй психической организации людей, утвердив над ними власть совершенно особых детерминант, отличных и от физических раздражителей, и от нервных импульсов. В роли детерминант выступили столь же объективные, как эти раздражители, но порождаемые не природой, а самими взаимодействующими между собой людьми, формы их социального бытия, их культуры.
Философские идеи о социальной сущности человека, его связях с исторически развивающейся жизнью народа получили в XIX веке конкретно-научное воплощение в различных областях знания.
Потребность филологии, этнографии, истории и других общественных дисциплин в том, чтобы определить факторы, от которых зависит формирование продуктов культуры, побудила обратиться к области психического.
Это внесло новый момент в исследования психической деятельности и открыло перспективу для соотношения этих исследований с исторически развивающимся миром культуры. Начало этого направления связано с попытками немецких ученых приложить схему И. Гербарта к умственному развитию не отдельного индивида, а целого народа.
Реальный состав знания свидетельствовал о том, что культура каждого народа своеобразна. Это своеобразие было объяснено первичными психическими связями «духа народа», выражающегося в языке, мифах, обычаях, религии, народной поэзии. Возникает план создания специальной науки, объединяющей историко-филологическое исследование с психическими. Она получила наименование «психология народов».
В научный оборот пошли факты, которые не интересовали физиологическую психологию. Однако опора на гербартианскую концепцию «статики и динамики представлений», уходящую корнями в индивидуалистическую трактовку души, не могла объяснить, каким образом факторы культуры формируют психический склад народа.
Радикально иную позицию занял русский мыслитель А. Потебня. Он стал инициатором построения культурно-исторической психологии, черпающей информацию об интеллектуальном строе личности в объективных данных о прогрессе национального языка как органа, образующего мысль.
Вопрос о «духе народа», о национальном своеобразии его психологического склада рассматривался исходя из запечатленных в языке свидетельств исторической работы этого народа.
Английский философ Г. Спенсер, придерживаясь учения французского социолога О. Конта о том, что общество является коллективным организмом, представил этот организм развивающимся не по законам разума, как полагал О. Конт, а по универсальному закону эволюции. Что касается интерпретации фактов, то эволюционно-биологический подход к культуре оказался бесперспективным в плане как социально-историческом, так и психологическом.
Французский социолог Э. Дюркгейм исходил из того, что идеологические («нравственные») факты – это своего рода «вещи», которые ведут самостоятельную жизнь, независимую от индивидуального ума. Они существуют в общественном сознании в виде «коллективных представлений», принудительно навязываемых индивидуальному уму.
Ценная сторона программы Дюркгейма состояла в очищении от психологизма, в установке на позитивное изучение идеологических явлений и продуктов в различных общественно-исторических условиях. Под влиянием программы Дюркгейма развернулась работа в новом направлении, принесшая важные конкретно-научные плоды.
Однако эта программа страдала методологическими изъянами, что, естественно, не могло не сказаться и на частных исследованиях.
Дюркгеймовские коллективные представления выступали в виде своего рода самостоятельного бытия, тогда как в действительности любые идеологические продукты тесно связаны с материальной жизнью общества. Что касается трактовки отношений социального факта к психологическому, то и здесь позиция Дюркгейма наряду с сильной стороной (отклонение попыток искать корни общественных явлений в индивидуальном сознании) имела и слабую.
Потивопоставление индивидуальной жизни личности ее социальной детерминации, безусловно, оставалось коренным недостатком дюркгеймовской концепции.
Вместе с тем антипсихологизм Дюркгейма имел положительное значение для психологии. Он способствовал внедрению идеи первичности социального по отношению к индивидуальному, притом утверждаемой не умозрительно, а на почве тщательного описания конкретно-исторических явлений.
На всем историческом пробеге детерминизм полярен телеологии (целесообразность). Каждый его успех ознаменован ее отступлением. Телеологию живого детерминистски объяснило учение Дарвина. Телеологию психического образа и действия – учение Гельмгольца, а затем Сеченова. Что же касается телеологии сознания, то здесь она прочно удерживалась в силу самоочевидной способности человека поступать сообразно предваряющей его телесные и умственные акты цели.
Задача заключалась в том, чтобы, не принимая сознание с его реальными ипостасями (способностью к целеполаганию, рефлексией, рациональным анализом ситуации, выбором оптимальной реакции на нее, предваряющей телесное действие, и т.п.) за непосредственно данное, которое, все объясняя, само в причинном объяснении не нуждается, вывести эти ипостаси из объективных, внешних по отношению к индивидуальному сознанию детерминант. Иначе говоря, утверждался целевой детерминизм.
С переходом от механической к биологической трактовке взаимодействия живых существ с природой на передний план выступило активное начало их поведения. Однако активность свелась к адаптации, к изменению действий организма в целях выживания в наличной среде, но не создания мира культуры. Этот мир социален, ибо возникает в системе общественных отношений, и сущность человека не что иное, как совокупность этих отношений.
Макросоциальный детерминизм утверждался в острой полемике с концепцией «двух психологий», выдвинутой в конце XIX века немецким философом В. Дильтеем.
Эта концепция сосредоточилась на проблеме зависимости высших проявлений человеческой психики от ценностей духовной культуры.
Детерминация ценностями культуры, как сказано, не идентична другим «измерениям» микросоциальной детерминации. Конечно, и культура является общественно-историческим феноменом. Однако ее духовные формы (ценности) направляют ход психической жизни личности по особому типу. Это и дало повод Дильтею противопоставить психологию, следующую принципу каузального (причинного) объяснения, другой психологии, которую он назвал описательной.
Описание противопоставлялось объяснению, построению гипотез о механизмах внутренней жизни; расчленение – конструированию схем из ограниченного числа однозначно определяемых элементов.
Взамен психических «атомов» новое направление предлагало изучать нераздельные, внутренние связанные структуры, на место механического движения поставить целесообразное развитие. Так Дильтей подчеркивал специфику душевных проявлений.
Как целостность, так и целесообразность вовсе не были нововведением, появившимся впервые благодаря описательной психологии. С обоими признаками мы сталкиваемся неоднократно в различных системах, стремившихся уловить своеобразие психических процессов сравнительно с физическими. Новой в концепции Дильтея явилась попытка вывести эти признаки не из органической, а из исторической жизни, из той чисто человеческой формы жизнедеятельности, которую отличает воплощение переживаний в творениях культуры.
В центр человеческой истории ставилось переживание. Оно выступало не в виде элемента сознания в его традиционно-индивидуалистической трактовке (сознание как вместилище непосредственно данных субъекту феноменов), а в виде внутренней связи, неотделимой от ее воплощения в духовном, надындивидуальном продукте. Тем самым индивидуальное сознание соотносилось с миром социально-исторических ценностей.
Уникальный характер объекта исследований обусловливает, по Дильтею, уникальность его метода. Им служит не объяснение явлений в принятом натуралистами смысле, а их понимание, постижение. «Природу мы объясняем, душевную жизнь постигаем». Психология поэтому должна стать «понимающей» наукой.
Критикуя «объяснительную психологию», Дильтей объявил понятие о причинной связи вообще неприменимым к области психического (и исторического): здесь в принципе невозможно предсказать, что последует за достигнутым состоянием. Путь, на который он встал, неизбежно повел в сторону от магистральной линии психологического прогресса, в тупик феноменологии и иррационализма.
Союз психологии с науками о природе разрывался, а ее союз с науками об обществе не мог быть утвержден, поскольку и эти науки нуждались в причинном, а не в телеологическом объяснении явлений.
Изучение макросоциальной детерминации человеческой психики закрепилось в категориальном аппарате. Оно радикально преобразовало его прежние блоки и ввело новые. Если на первых порах успехи в развитии принципа психического детерминизма определило изучение укорененности психики в процессах биосферы, то устремленность научной мысли к высшему, человеческому уровню психической жизни вывела на путь познания ее вовлеченности в создание ноосферы.
Далее рассмотрим особенности микросоциального детерминизма.
К этому межличностному уровню детерминационных отношений обращались многие психологические школы. З. Фрейд искал источник психических травм в общении ребенка с родителями. Лидер последнего варианта бихевиоризма Б. Скиннер объяснял вербальное поведение подкреплением речевых реакций со стороны собеседника. К. Левин ставил «локомоции» отдельного лица в зависимости от «социального поля».
Групповое действие и сотрудничество вошли в психологию в качестве новых детерминант. Это привело к новым поворотам в развитии идеологии психического детерминизма. За исходное принимается социальный опыт, общение, объективное взаимодействие индивидов, эффектом которого становится его субъективная проекция.
Такой взгляд стал отправным для новой формы психического детерминизма как механизма преобразования социальных отношений и действий во внутрипсихические.
Первый проект такого механизма наметил И. Сеченов. Главную преграду на пути объяснения психики с позиций детерминизма он усматривал в противопоставлении непроизвольных действий произвольным, за источник которых принимался в качестве первопричины волевой импульс. Сеченов рассчитывал преодолеть эту преграду, используя генетический метод.
Силы, движущие ребенком, даны в независимой от его сознания системе отношений.
К этим силам относятся «чужие голоса» – управляющие его действиями команды других лиц. Постепенно эквивалентом «приказывающей матери или няньки» становится образ «Я», обладающий собственным голосом. За индивидуальной волей и индивидуальным сознанием скрыта интериоризированная субъектом полифония чужих голосов и команд, то есть система микросоциальных отношений.
В сходном плане объясняли генезис сознания и воли Пиаже, Выготский. В поисках детерминант этих высших психических проявлений они обращались к групповому действию и общению.
Итак, психический детерминизм представлен в нескольких формах. Образ, действие и мотив служат детерминантами поведения всех живых существ, радикально меняя свой строй с переходом к человеку. Его социальное бытие порождает новый тип организации психической жизни, у которой появляется внутренний план, обозначаемый термином «сознание».
Выделяя принцип детерминизма в качестве осевого для категориального аппарата, следует иметь в виду, что его обособление от других осей предпринято в аналитических целях. В реальной работе научной мысли детерминизм неотделим от принципов системности и развития.
5.2. Принцип развития в психологи
Любое явление, рассматриваемое психологом, может получить адекватное объяснение, если оно становится предметом изучения в его развитии. Это относится как к филогенетическим процессам, характеризующим психику животных, так и к онтогенезу животных и человека. Применительно к личности, важнейшим фактором ее развития является историогенез, то есть освоение культуры как важнейшей стороны накопленного человечеством социального опыта. Биологическое в развивающейся личности выступает в превращенной форме как социальное.
При этом следует теоретически различать социализацию как процесс и результат освоения опыта (как культуры, так и антикультуры) и включение человека в систему образования, понимаемого в качестве целенаправленной и планомерно осуществляемой социализации в интересах человека и (или) общества, к которому он принадлежит.
Социализация имеет стихийный характер и отличие от образования, предполагающего специальную педагогическую организацию. Не являются сколько-нибудь обоснованными попытки противопоставить обучение и воспитание как компоненты образовательного процесса.
Нет такой формы обучения, которая бы имплицитно не включала бы в себя воспитательную функцию. В то же время, воспитывая человека, невозможно изъять из этого процесса элементы обучения. Так, формирование навыка становится базой для возникновения привычки, которая не может возникнуть сам по себе, вне того или иного момента обучения.
В теоретическом плане представляет значительный интерес в качестве предмета обсуждения вопрос о соотношении обучения и развития (Ж. Пиаже, Д. Брунер и др.). Наиболее продуктивный подход к решению этой дискуссионной проблемы был предложен Л.С. Выготским, показавшим детерминированность развития процессами обучения, в более широком понимании – образования.
Это не снимает вопроса о выяснении роли наследственного (биологического) фактора в его сопоставлении с культурно-историческими, социально-обусловленными детерминантами, среди которых важнейшее значение имеют процессы обучения.
Биологическое и социальное, наследственное и благоприобретенное, и их определяющее значение на протяжении многих лет так или иначе становится исходным пунктом для построения различных теоретических конструкций, реализующих принцип развития: психоаналитические течения, бихевиоризм, необихевиоризм, концепция рекапитуляции Ст. Холла, теория конвергенции двух факторов В.Штерна и др.).
В первой половине XX века в работах как российских, так и зарубежных ученых принцип развития трактовался как взаимосвязь изменений психологических явлений и порождающих их причин. При этом принималась во внимание зависимость происходящих преобразований психических явлений от их включенности в целостную систему.
Новообразования в ходе психического развития характеризовались: необратимостью изменений, их направленностью, закономерностью преобразований, их трансформацией от этапа к этапу развития, «надстраиванием» новых преобразований над предшествующими, имеющими не только количественные, но и прежде всего качественные параметры.
Выяснилось, что наиболее продуктивен к построению теорий психического развития такой подход, в котором находятся в органичном сочетании идеи преемственности и качественного своеобразия ступеней (этапов, периодов, эпох) развития.
Если до начала 70-х годов XX века в психологии доминировала проблема развития психики, то в последующие десятилетия был осуществлен переход к решению вопроса о развитии личности человека, к построению соответствующей периодизации его этапов. Одним из вариантов решения этой проблемы стало обращение к возможностям социальной психологии.
В качестве системообразующего начала был принят принцип деятельностного опосредствования, детерминирующий закономерности перехода от одного возрастного периода к другому. На этом основании была построена периодизация развития личности.
Итак, принцип развития может и должен рассматриваться в единстве с двумя другими принципами построения психологической теории – детерминизма и системности.
Проблема развития психики представляла собой краеугольный камень всей психологии первой трети XX столетия. Для разработки этой проблемы лейтмотивом явилось обращение к эволюционным идеям Ч. Дарвина.
И.М. Сеченов наметил задачу исторически проследить развитие психических процессов в эволюции всего животного мира. Исходя из того, что в процессе познания следует восходить от простого к сложному Сеченов считал, что исходным материалом для разработки психических фактов должны служить простейшие психические проявления у животных, а не у человека.
Сопоставление конкретных психических явлений у человека и животных есть сравнительная психология, резюмирует Сеченов. Он подчеркивает большую важность этой ветви психологии; такое изучение было бы особенно важно для классификации психических явлений, потому что свело бы, вероятно, их многие сложные формы к менее многочисленным и простейшим типам, определив, кроме того, переходные ступени от одной формы к другой.
Эволюционный подход получил продолжение в трудах В.А. Вагнера, который приступил к конкретной разработке сравнительной психологии на основе объективного изучения психической жизни животных.
Теологическое мировоззрение, окончательно оформившееся, по мнению Вагнера, у Декарта, заключалось в отрицании души у животных и представлении их в виде автоматов, хотя и более совершенных, чем всякая машина, сделанная человеком. Замечая, что это мировоззрение всего ближе соответствовало христианскому учению о бессмертии души, Вагнер заключает, что его современное значение ничтожно. Он не считает обоснованными попытками возродить теологическое мировоззрение на почве антидарвинизма.
Остатком прошлого является и метафизическое направление, которое пришло на смену теологическому. Вагнер называл метафизику родной сестрой теологии в ее воззрении на душу как самостоятельную сущность.
Научный подход в истории проблемы развития психики характеризуется, по Вагнеру, столкновением двух противоположных школ.
Одной из них присуща идея о том, что в человеческой психике нет ничего, чего не было бы в психике животных. А так как изучение психических явлений вообще началось с человека, то весь животный мир был наделен сознанием, волею и разумом. Это, по мнению Вагнера «монизм сверху».
Вагнер показывает, как оценка психической деятельности животных по аналогии с человеком приводит к открытию «сознательных способностей» сначала у млекопитающих, птиц и других позвоночных, потом у насекомых и беспозвоночных до одноклеточных включительно, затем у растений и наконец в мире неорганической природы.
Трудно назвать как в России, так и на Западе биолога или психолога, который в этот период с такой убедительностью и последовательностью разрушал бы веру в могущество субъективного метода, критиковал антропоморфизм в естествознании, как это делал Вагнер. Некоторым ученым он даже казался в этом отношении слишком резким и склонным к крайностям.
Другое направление, противоположное «монизму сверху», Вагнер именовал «монизмом снизу». В то время как антропоморфисты, исследуя психику животных, мерили ее масштабами человеческой психики, «монисты снизу», решая вопросы психики человека, определяли ее, наравне с психикой животного мира, мерою одноклеточных организмов.
Если «монисты сверху» везде видели разум и сознание, которые в конце концов признали разлитыми по всей вселенной, то «монисты снизу» повсюду (от инфузории до человека) усматривали только автоматизмы.
Если для первых психический мир активен, хотя эта активность и характеризуется теологически, то для вторых – животный мир пассивен, а деятельность и судьба живых существ полностью предопределены «физико-химическими свойствами их организации».
Таковы сопоставления двух основных направлений в понимании проблемы развития в психологии. Здесь схвачены принципиальные недостатки, которые для одного направления сводятся к антропоморфизму, субъективизму, а для другого – к зооморфизму, фактическому признанию животных, включая высших и даже человека, пассивными автоматами, к непониманию качественных изменений, характерных для высших ступеней эволюции, то есть в конечном счете к метафизическим и механистическим ошибкам в концепции развития.
Проблема развития ребенка становится приоритетной для российской психологии начиная с 30-х годов XX века. Однако общие теоретические аспекты возрастной психологии до сих пор остаются дискуссионными.
В традиционном подходе к этой проблеме не различалось развитие личности и развитие психики. Между тем подобно тому, как личность и психика являются не тождественными, хотя и находятся в единстве, так и развитие личности и развитие психики образуют единство, но не тождество (не случайно возможно словоупотребление «психика, сознание, самосознание личности», но, разумеется, не «личность психики, сознания, самосознания»).
Самый изощренный, психологический анализ, обращенный исключительно к интраиндивидным, собственно психическим характеристикам человека, например к его мотивационно-потребностной сфере, не откроет для нас, почему он в одних сообществах оказывается привлекательной, а в других – отвратительной личностью. Для этого необходим психологический анализ этих сообществ, и это становится существенным условием понимания личности человека.
Признание того, что понятия «личность» и «психика» не могут при всем их единстве мыслиться как тождественные, не является очевидным. Начало методологическому рассмотрению идеи о тождестве личности и психики (сознания) содержится имплицитно в трудах некоторых психологов.
Начало этому положил Э. В. Ильенков, который считал необходимым искать разгадку «структуры личности» в пространстве вне органического тела индивида и именно поэтому, как ни парадоксально, во внутреннем пространстве личности. В этом пространстве сначала возникает человеческое отношение к другому индивиду, чтобы затем – вследствие взаимного характера этого отношения – превратиться в то самое «отношение к самому себе», опосредствованное через отношение к «другому», которое и составляет суть личностной – специфически человеческой – природы индивида. Личность поэтому и рождается, возникает (а не проявляется!) в пространстве реального взаимодействия по меньшей мере двух индивидов, связанных между собой через вещи и вещественно-телесные действия с ними
Итак, личность заключена не только внутри «тела особи», «внутри органического тела индивида», ее нельзя толковать как естественно-природное образование.
Можно в подробностях описать психические качества, процессы и состояния героя или злодея, но вне деяний, ими совершаемых, никто из них как личность перед нами не предстанет. Деяния же могут быть совершены только в сообществе людей, в реальных социальных отношениях, которые и творят, и сохраняют его как личность.
Теоретически недопустимое неразличение понятий «личность» и «психика» оказалось одной из основных причин деформации некоторых исходных принципов понимания движущих сил развития личности.
Л.С. Выготским была сформулирована идея социальной ситуации развития, а именно, что системы отношений между ребенком данного возраста и социальной действительностью как «исходного момента» для всех динамических изменений определяют целиком и полностью те формы и тот путь, следуя по которому ребенок приобретает новые и новые свойства личности.
Этот тезис Выготского принят как важнейший теоретический постулат концепции развития личности. В педагогической и возрастной психологии он не только никогда не опровергался, но и постоянно использовался как основополагающий (Л.И. Божович). Однако рядом с ним, а в дальнейшем фактически и вместо него в качестве исходного момента для объяснения динамических изменений в развитии фигурирует принцип «ведущего типа деятельности» (А.Н. Леонтьев, Д.Б. Эльконин, В.В. Давыдов и др.).
В.В. Давыдов считает, что социальная ситуация развития – это прежде всего отношение ребенка к социальной действительности. Но именно такое отношение и реализуется посредством человеческой деятельности. Поэтому вполне правомерно в этом случае использовать термин «ведущая деятельность» как синоним термина «социальная ситуация развития».
Между тем если отношение ребенка к социальной действительности, что, по Л.С. Выготскому, и есть «социальная ситуация развития», реализуется «посредством человеческой деятельности», то без некоторого насилия над логикой само оно, очевидно, не может быть обозначено как «ведущая деятельность».
Что же такое «ведущая деятельность» и какую роль она играет в развитии личности?
По А.Н. Леонтьеву, - ведущая деятельность – это такая деятельность, развитие которой обусловливает главнейшие изменения в психических процессах и психологических особенностях личности на данной стадии его развития.
Выдвижение на первый план психологии развития личности проблемы «ведущей деятельности» или «ведущего типа деятельности» имеет свои объективные причины, обусловленные «надсознательным» процессом формирования категориального и понятийного строя психологической науки.
В период, когда закладывались основы советской психологической науки, детская психология имела достаточно четко выраженную когнитивную ориентацию, обусловленную освоением марксистских идей (теория отражения).
Значение воли и аффекта никто не отрицал, но их теоретико-эмпирическое изучение не могло идти ни в какое сравнение с масштабом изучения познавательной деятельности. Тем более, на протяжении многих лет (30-60-е годы) в тени оставались социально-психологические аспекты изучения развития личности.
В этом контексте становится понятным выдвижение на первый план в качестве основного фактора развития «ведущего типа деятельности». Действительно, для формирования когнитивных процессов основным фактором («ведущим типом деятельности»), обусловливающим развитие в дошкольном возрасте, является преимущественно игровая деятельность, в которой формируются воображение и символическая функция, обостряется внимание, а в школьном возрасте (от первого класса до последнего, а не только в начальной школе) учебная деятельность, связанная с усвоением понятий, навыков и умений, оперированием с ними (обучение ведет за собой развитие, по Л.С.Выготскому). Конечно, если свести развитие личности к развитию психики, а последнее – к развитию когнитивных процессов, то в результате этой двойной редукции можно было обозначить, как это и зафиксировано в психолого-педагогической литературе, игру и учение как «ведущие типы деятельности» для развития целостной человеческой личности. Но теоретическая несостоятельность подобного подхода, приобретшего характер истины, не требующей доказательств, слишком очевидна.
Детская психология не располагает никакими экспериментальными доказательствами того, что можно выделить один тип деятельности как ведущий для развития личности на каждом возрастном этапе, например в дошкольном возрасте или в трех школьных возрастах. Для получения убедительных доказательств было необходимо провести ряд специальных экспериментальных процедур и значительное количество исследований внутри каждого возрастного периода, имеющих своим предметом сравнение (по «горизонтали» – возрастного среза и по «вертикали» – возрастного развития) реальной значимости каждого из многочисленных типов деятельности, в которые вовлечены дети, для развития их личности. Масштабы и методические трудности решения такой задачи превосходят возможности воображения исследователя.
В результате доказательства были заменены утверждениями, субъективный характер которых легко обнаруживается при простом их сопоставлении.
Так, например, в качестве ведущей деятельности для дошкольного возраста была названа игровая деятельность (А.Н. Леонтьев, Д.Б. Эльконин, В.В. Давыдов), общение (М.И. Лисина), детское художественное творчество (М.С. Каган), для подросткового возраста – интимно-личное общение (Д.Б. Эльконин), учебная деятельность (Д.Б. Эльконин), познание, переходящее в ценностно-ориентационную деятельность (М.С. Каган).
В теоретическом плане необходимо вернуться к исходному для психологии понятию Л.С. Выготского «социальная ситуация развития», не подменяя его понятием «ведущий тип деятельности».
Определяющим развитие личности является деятельностно-опосредствованный тип взаимоотношений, складывающийся у нее с референтными, находящимися на различных уровнях развития в этот период группами и лицами, и взаимосвязями деятельностей, которые задают эти референтные группы, общением в них, а не монополия «ведущего типа деятельности» (предметно-манипулятивной или игровой, или учебной).
Это конкретизирует и на экспериментальном материале подтверждает с позиций деятельностного подхода к личности положение Л.С. Выготского о «социальной ситуации развития как отношении между ребенком и социальной средой».
Отношения у одних, к примеру, подростков могут опосредствоваться учебной деятельностью в классе, спортивной – в волейбольной команде, у других, напротив, противоправной деятельностью в криминальной «группировке».
А.Г. Асмолов считает, что «деятельность определяет личность, но личность выбирает ту деятельность, которая ее определяет». И далее: «...ведущие деятельности не даны ему (подростку. – Б.Н.), а заданы конкретной социальной ситуацией развития, в которой совершается его жизнь».
Отсюда, следует различать два подхода к развитию личности.
Первый, собственно психологический – что уже есть у развивающейся личности и что может быть в ней сформировано в данной конкретной социальной ситуации развития. В рамках этого подхода понятно, что в пределах одного и того же возраста различные по типу деятельности не даны изначально личности в тот или иной период, а активно выбраны ею в группах, различающихся между собой по уровню развития.
Второй, собственно педагогический подход – что и как должно быть сформировано в личности, чтобы она отвечала социальным требованиям. В рамках этого подхода некоторая социально-одобряемая деятельность всегда выступает как: ведущая для развития личности, опосредствуя ее отношения с социальной средой, общение с окружающими, конституируя «социальную ситуацию развития». Однако это не будет один «ведущий тип деятельности» для каждого возраста.
Развитие личности не может и не должно на каждом возрастном этапе определяться всего лишь одним «ведущим типом деятельности».
В подростковом и раннем юношеском возрасте развитие интеллекта обеспечивается учебной деятельностью, и для этой цели она является ведущей; социальная активность задается деятельностью, обеспечивающей адаптацию в различающихся группах; физическое совершенство – спортивной деятельностью; нравственное развитие – взаимодействием с референтными лицами, дающими возможность подростку осваивать образцы поведения. Очевидно, что чем больше расширяются социальные связи, тем более они перекрещиваются между собой.
Задача развития личности не предполагает необходимости для того или иного возрастного периода и соответственно для каждого ребенка данной возрастной группы выделить одну-единственную ведущую деятельность как личностнообразующую, оставив за другими роль ее сателлитов. В противном случае нельзя не опасаться, что будет происходить однобокое формирование личности, что возникнет некая гипертрофия одной из ее сторон, тормозящая развитие и противоречащая ее гармонизации.
В качестве личностнообразующей ведущей деятельности на каждом возрастном этапе необходимо сформировать комплексную многоплановую деятельность или, точнее, динамическую систему деятельностей, каждая из которых решает свою специальную задачу, отвечающую социальным ожиданиями, и в которой нет оснований выделять ведущие или же ведомые компоненты.
Все сказанное уже имплицитно содержит отрицание предложенной Д.Б. Элькониным возрастной периодизации, основанной на поочередной смене «ведущих деятельностей», якобы в одном возрастном периоде обеспечивающих преимущественное развитие мотивационно-потребностной сферы, а на сменяющем его этапе – операционно-технический.
Эта гипотеза еще в 1979 году была подвергнута критике Г.Д. Шмидтом, писавшим: «...обе эти сферы нельзя описать однозначно ни количественно, ни качественно, если трактовать их как гетерогенные. Кривая в публикации Эльконина ложно представляет подобную возможность, которой не существует. Упомянутая выше смена доминирований, положенная в основу модели, объективно не прослеживается».
В самом деле, каковы основания для того, чтобы считать, что целостность личности может быть настолько фундаментально расчленена, чтобы одна ее сторона на три-четыре года доминировала и тянула за собой другую? Никаких экспериментальных подтверждений для этого не нашлось, да и не могло быть найдено. Тем не менее, на протяжении ряда лет концепция возрастной периодизации Д.Б. Эльконина была, по существу, единственной и развернутой критики не встречала, более того, приобрела характер аксиомы возрастной психологии.
А.Н. Леонтьев в свою очередь подчеркивал, что развитие не является независимым от конкретно-исторических условий, в которых оно протекает.
Им был поставлен вопрос о связи между изменениями этих условий и изменениями ведущей деятельности ребенка. Он отмечал, что в ходе развития прежнее место, занимаемое ребенком в окружающем его мире человеческих отношений, начинает сознаваться им как не соответствующее его возможностям и он старается изменить его.
Подобное понимание детерминации переходов ребенка от одной возрастной стадии к другой и от предшествующей «ведущей деятельности» к последующим можно было бы понять, если придерживаться трактовки процесса развития личности как заведомо независимого от конкретно-исторических условий его протекания и разыгрывающегося лишь во внутреннем пространстве мира индивида.
Однако нельзя не принимать во внимание факт объективно обусловленного изменения места ребенка в окружающем мире, которое происходит безотносительно к тому, исчерпала или нет свои возможности ведущая деятельность на предыдущем этапе развития.
Следует напомнить, что, к примеру, в 30-е годы прошло века обучение в школе начиналось не с шести-семи лет, как сейчас, а с восьми лет. Дети, таким образом, задерживались в детском саду по сравнению с их нынешними сверстниками. Порождало ли именно это обстоятельство «кризис семи лет», да и был ли он? Более чем сомнительно.
Переход на следующую возрастную стадию не является спонтанным. Он детерминирован задачами и требованиями, вытекающими из особенностей социально-экономического развития страны. Это стимулирует активность педагогической подготовки ребенка к выполнению обязательных для него задач и требований, и прежде всего к формированию целенаправленной мотивации. Ее сущность может быть обозначена словами: «Хочу быть школьником!».
Именно многоплановая, а не одна, провозглашенная в качестве доминирующей, деятельность оказывается ведущей на каждом возрастном этапе и готовит развивающуюся личность к новым этапам (интеграция на предыдущем этапе обеспечивает быстрое и успешное прохождение адаптации на последующем витке развития).
Переход в каждый новый возрастной период обусловлен объективными общественно-историческими условиями, общей «социальной ситуацией развития» детства, а не истощением возможностей, которыми обладала деятельность на предыдущем этапе, и не фактом «перерастания» ее ребенком. Только после перехода на новую возрастную стадию вновь запускается самодвижение развития, происходит переход количественных накоплений в качественные изменения структуры развивающейся личности. В этом и выступают специфические для развития «перерывы непрерывности».
Рассматривая вопрос о соотношении развития психики и развития личности, А. В. Петровский исходит из того, что при единстве этих процессов они не являются тождественными. Хотя процесс развития психики является важнейшим компонентом, стороной, аспектом развития личности человека, им развитие последней не исчерпывается. Изменение статуса личности, обретение престижа и авторитета, вхождение в новые социальные роли, возникновение или исчезновение ее привлекательности не могут быть описаны как стороны развития психики и не могут быть сведены к ним.
Развитие психики, а следовательно, и его периодизация являются стороной, хотя и важнейшей, развития личности. Существует противоположный подход к теоретическому решению этой проблемы.
В.В. Давыдов считает, что развитие личности – это не какой-либо самостоятельный процесс. Оно включено в общее психическое развитие ребенка, поэтому развитие личности и не имеет какой-либо самостоятельной периодизации.
5.3. Принцип системности
Системность – объяснительный принцип научного познания, требующий исследовать явления в их зависимости от внутренне связанного целого, которое они образуют, приобретая благодаря этому присущие целому новые свойства.
Например, принцип системности в образе гомеостаза оказался весьма продуктивным не только в физиологии, но и в других науках: в учении о биоценозах (совокупности живых организмов, населяющих данный участок суши или водоема), генетике, кибернетике, социологии и психологии.
Психическая организация – это системный объект, живущий сам по себе, независимо от его познанности. В многовековой эволюции научной мысли возникали различные теоретические конструкты, объясняющие, как эта организация устроена, из каких частей состоит, как они между собой связаны.
От научной мысли требуется, чтобы это знание было выстроено по определенной логике и его различные фрагменты складывались в целостную картину, удовлетворяющую принципу системности.
Не все концепции выдерживают испытание этим критерием, поэтому для выяснения специфики знаний, адекватных принципу системности, следует сопоставить их с несколькими типами «несистемных» теорий.
Таких типов пять: 1) холизм, 2) элементаризм, 3) эклектизм, 4) редукционизм, 5) внешний методологизм.
Холизм абсолютизирует фактор целостности, принимая ее как первичное, ни из чего не выводимое начало. В психологии подобное начало выступало в представлениях о душе, сознании, личности.
Сознание, личность действительно являются целостностями, но системными, поэтому их изучение предполагает специальный анализ обозначаемой этими терминами области явлений, ее многомерного строения, уровней ее организации, отношений с природной и социальной средой, механизмов сохранения целостности. Только тогда открывается перспектива построения теории, воспроизводящей свойства и функции сознания и личности как системных объектов.
Таким путем и развивалось научное знание, разрушая версии о глобальных психических первоначалах (душа, «Я» и др.), которые, все объясняя, утверждались в ранге сущностей, в объяснении не нуждавшихся.
Элементаризм. Система строится из элементов, которые, взаимодействуя между собой, приобретают новое качество как части целого и утрачивают его, выпадая из этого целого.
Подобно тому, как холизм абсолютизирует целостность, усматривая ее основания и действующие причины в ней самой, элементаризм оставляет без внимания интегральность системы, полагая каждый из ее компонентов самодостаточной величиной. Ее связи с другими такими же величинами мыслятся по типу соединения, входя в которое, они существенных преобразований не испытывают.
В психологии подобный стиль мышления, ориентированный механический способ объяснения природы, согласно которому она сводится к взаимодействию неделимых частиц, привел к попыткам найти неделимые элементы в запутанной «материи» сознания.
В концепциях, ориентированных на сенсуализм, за первоэлементы психической жизни, из которых складывается все ее многообразие, принимались ощущения и простейшие чувствования.
В период становления психологии как отдельной научной дисциплины ее основоположники предложили программу выявления с помощью эксперимента сенсорных «атомов», из которых выстраивается структура сознания. Это направление известно под именем структурализма.
В различных ответвлениях элементаризма вычленялись другие психические «атомы» – акты, функции, реакции.
Другим антиподом системности является эклектизм как соединение разнородных, лишенных внутренней связи, порой несовместимых друг с другом идей и положений, подмена одних логических оснований другими.
Знания об организме, индивиде, личности, обществе собираются на различных участках неравномерно движущегося фронта научных исследований.
На каждом участке – свои результаты прорывов в непознанное. Вместе с тем возникает реальная потребность в том, чтобы собрать воедино известное о различных параметрах объектов, являющихся целостностями.
Потребность объяснить эту целостность, при скудости методологических средств, порождает эклектические комбинации. Такова, например, рефлексология В.М. Бехтерева. Ее традиции определили когнитивный стиль его учеников и учеников этих учеников в психологии. Их эклектизм прикрывал проспект комплексного изучения человека как многофакторной и развивающейся системы.
Еще одной установкой, противостоящей принципу системности в психологии, является редукционизм, который сводил либо целое к частям, либо сложные явления к простым.
Сведение, например, сложной организованной деятельности к более простому отношению «стимул – реакция» или к условному рефлексу препятствует системному объяснению этой целостности. Опасность несовместимой с принципом системности редукционистской установки особенно велика в психологии в силу своеобразия ее явлений, «пограничных» по отношению к биологическим и социальным.
Предпринимались попытки свести, например, такую умственную операцию, как обобщение, к генерализации нервного процесса в коре больших полушарий (физиологический редукционизм) или свести личность к совокупности общественных отношений (социологический редукционизм), а познавательную активность описать как прием и переработку информации (кибернетический редукционизм).
Организм – это биологическая система, общество – социальная. С ними взаимосвязана психологическая система, имеющая свой строй и закономерности преобразования.
Рассмотрев пять типов несистемных теорий, обратимся к концепциям, которые, реализуя принцип системности, обусловили прогресс психологического знания. Они возникали на историческом пути психологии в полемике с «несистемными» представлениями.
Первым в истории научной мысли, в том числе психологической, принцип системности утвердил Аристотель.
Системная концепция Аристотеля предполагала, что живое тело имеет физический состав (содержит те же элементы, из которых состоит неорганическая природа), но в ней действие этих элементов совершается в определенных границах и по особым внутренним принципам, установленным его организацией как целым, от которого зависит взаимодействие частей. Тело прекращает свое существование не из-за исчезновения одного из элементов (атомов огня, как учил Демокрит), но по причине распада его системной организации. Это организованное целое и есть, согласно Аристотелю, душа как «форма естественного тела, потенциально одаренного жизнью».
Тезис Аристотеля, согласно которой душа – это операция, деятельность, функция тела, но не самостоятельное тело среди других, была в последующие века истолкована его интерпретаторами с акцентом на аристотелевском выводе о том, что «душа не является телом».
Между тем единственный смысл этого тезиса заключается в том, что душа, хотя и не может существовать без тела, но не идентична ни отдельным образующим тело вещественным элементам, ни их смешению.
Категория организма складывалась в аристотелевском мышлении под воздействием потребности охватить в целостной схеме как предчеловеческие, так и человеческие формы. Но именно последние представляли собой камень преткновения: поведение человека регулируется качественно иным образом, чем поведение животного. Это побудило Аристотеля ввести такую детерминанту, как «продукты» сверхиндивидуального разума (нуса), исходящие из нематериальной сферы, но оказывающие воздействие на ход телесных процессов.
Воспроизводя своеобразие биологических объектов, Аристотель трактует организм как систему. Она целостна, устойчива, активна, целеустремленна. Система организма стремится сохранить свою организацию. Будучи неотделима от внешнего, она активно противостоит ему и «поглощает» его порциями в соответствии с присущим ей устройством.
В этом мы видим зачатки концепции гомеостаза, согласно которой организм удерживает свои процессы на стабильном уровне вопреки возмущающим внешним воздействиям.
Вместе с тем устойчивость живого сопряжена с его изменением, развитием, движущую силу которого Аристотель усматривал в самом телесном субстрате, в стремлении организма к «потребному будущему», к переформированной цели, заранее определяющей ход текущих событий.
Учение Аристотеля запечатлело первую фазу научного понимания системности, гомеостаза и активности организма, ставшую исходной для последующих исканий и решений.
После Аристотеля достигнутый им синтез был утрачен. Его место на столетия заняли два подхода:
либо дуалистический - сопряженный с религиозным мировоззрением, разделяющий душу и тело;
либо редукционистский - рассматривал душу (психику) как разновидность материи, вещества.
В XVII веке все зримое мироздание стало представляться движущимся по законам механики. В это же время зарождается новый тип системного объяснения организма и его психических проявлений – восприятия, памяти, аффекта, движения.
Образцом такого объяснения стала модель Декарта, в которой организм был представлен как машинообразно работающее устройство.
Декарт, разрабатывая свою системную модель, отграничил объяснение ее действий от «несистемного», хотя и строго причинного объяснения хода вещей в неорганическом мире.
В отличие от христианского мировоззрения создавалась новая картина природы, любой объект которой, включая человеческое тело, рисовался движущимся по непреложным законам механики.
Декарт открыл рефлекторную природу поведения, что стало эпохальным событием как для физиологии, так и для психологии.
Согласно Декарту, природа и сознание – это два предельных основания бытия, две субстанции, которые «пересекаются» в человеческом организме в «шишковидной железе» (имелся в виду эпифиз).
Если ограничиться этой версией Декарта (породившей концепцию так называемого психофизического взаимодействия), останутся не выявленными два его важнейших нововведения.
Они содержались в теории организма, отделявшей от субстанции материи особый круг явлений, механика которых в виде «трубок и причин» качественно отличалась от механического движения любых других природных объектов.
От мыслящей субстанции эта теория отделяла другой круг явлений, качественно отличных от «чистых» мыслей, поскольку эти явления порождаются «машиной тела».
Один круг накладывается на другой. Тем самым системная трактовка организма позволяла системно представить также и элементарные психические функции без обращения к душе как их организатору и регулятору.
Эти радикальные сдвиги в самом способе изображения отношений между телесным и психическим, реализующие принцип системности, оставались в тени, поскольку в философском манифесте Декарта декларировалась изначальная гетерогенность протяженной материи и непротяженного сознания.
На этом манифесте и сосредоточились оценки антиаристотелевского поворота, приведшего к идее о психофизическом взаимодействии.
Тогда как согласно Аристотелю между душой и телом не может быть взаимодействия, ибо душа не отдельная сущность, а форма тела, способ его организации.
В противовес традиционной оценке Декарта как основоположника бескомпромиссно дуалистического направления мысли в психологии Нового времени следует подчеркнуть, что именно Декартом сомкнуть психическое и физическое, исходя из принципа системности.
Этим не отрицается дуализм Декартовой философии. Но он выступал на другом уровне, а именно когда речь шла о сознании как непосредственном знании субъекта о своих личных мыслях и желаниях.
Душа – согласно Декарту – имеет двойную детерминацию: наряду с активными, деятельными состояниями у нее имеются «страдательные» (страсти или аффекты), которые порождаются воздействием внешних физических причин на телесную (физическую) организацию.
Мысля природу как протяженную, бесконечную делимую материю, вихреобразно движущуюся вокруг Солнца по физико-математическим законам, Декарт ориентировался на другой объяснительный принцип, когда речь шла о «живой машине».
В определенном смысле Декарт столкнулся с той же трудностью, что и Аристотель, знакомый с причинным объяснением взаимодействия элементов природы, предложенным Демокритом. Для изучения живых систем с присущими им целостностью, упорядоченностью, организацией, целесообразностью. атомистическая гипотеза была непригодна.
С ее помощью анатомо-физиологическое знание не могло бы развиваться дальше. Вместе с тем отказ от атомистической концепции означал бы разделение природы на сферы лишенные внутренней связи.
Выход, найденный Декартом, состоял в том, чтобы «загнать» движущиеся по собственным законам физические «вихри» (в виде огнеподобных частиц, названных «животными духами») в телесную конструкцию. Причем сама телесная конструкция работает на собственных, иных, чем в «чистой» физике, началах.
Тем самым разграничились две категории материальных тел и намечалась перспектива объяснения процессов в организме (в том числе и психических), исходя из постулата об их подчиненности объективным (стало быть, независимым от сознания) принципам системной организации.
Указанное разграничение двух категорий тел позволяло объяснять жизненные явления материальными причинами.
Модель «организма-машины» с новых позиций объясняла ряд свойств живого тела:
системность: машина – это устройство, имеющее структуру, которая предполагает согласованное взаимодействие образующих ее компонентов, необходимых и достаточных для успешного функционирования;
целостность: ответная реакция на раздражитель производится всей «машиной тела»;
целесообразность: в машине она предусмотрена конструктором, в «живой машине» выражена в полезной службе на благо целого.
Однако такие решающие признаки поведения организма, как его активность, изменчивость с целью адаптации к новым обстоятельствам, его развитие, чужды миру механических систем (автоматов).
Научная мысль стала изучать эти признаки с разработкой новых воззрений на системность в XIX веке.
Первая половина этого века ознаменовалась крупными успехами в изучении строения и функций нервной системы.
Важнейшим открытием явилось установление различий между сенсорными (чувствительными) и моторными (двигательными) нервами, переход возбуждения первых (посредством центров спинного мозга) в ответную реакцию вторых.
Переход был истолкован как отражение, и потому, соответственно латинскому обозначению этого феномена, назван рефлексом (от лат. reflexus – отражение). Он был наглядно представлен в образе рефлекторной дуги, имеющей «два плеча».
Казалось, умозрительные прозрения Декарта, касающиеся механизма мышечных действий, вызванных отражением мозгом внешних толчков, воспринимаемых органами чувств, получили надежное подтверждение в опытах физиологов и врачей,
Между тем их скальпелем, рассекающим различные части нервной системы, руководило такое воззрение на изучаемый объект, которое ориентировалось на «анатомическое начало».
«Анатомическое начало» предполагало, что каждая функция организма имеет отличный от других анатомический субстрат. Определенный круг реакций объяснялся тем, что внешний импульс запускает в ход нервный механизм, приводящий в движение мышцу.
Эта теория рефлекса была с энтузиазмом встречена в медицинских кругах. Она открывала новые перспективы в диагностике нервных болезней. Однако была выявлена ее уязвимость в нескольких отношениях.
Рефлекс считался автоматической реакцией, осуществляемой спинным мозгом, тогда как головной мозг наделялся спонтанно действующей «по ту сторону» рефлекторного механизма психикой (сознанием и волей).
Дуалистическая картина нервной деятельности получала в этой анатомической схеме предельно четкое выражение. Сама деятельность мыслилась как «пучок» независимых друг от друга рефлекторных дуг, то есть лишалась системного объяснения.
Слабость концепции рефлекторной дуги обнажала также ее неспособность объяснить адаптивный характер поведения даже на уровне обезглавленной амфибии с сохраненным спинным мозгом.
Так, обезглавленная лягушка изменяла свое поведение в зависимости от внешних условий, в которые ее помещал экспериментатор (ползала, плавала и т.п.), то есть не являлась рефлекторным автоматом.
Эта способность организма различать условия и регулировать соответственно им свои ответные действия требовала пересмотреть прежнюю «несистемную» схему рефлекторной дуги.
Во второй половине XIX века коренным образом меняются представления об организме, его эволюции, саморегуляции и взаимоотношениях с внешней средой. Складывается новый системный стиль мышления, в утверждении которого выдающуюся роль сыграли естествоиспытатели Ч. Дарвин, К. Бернар, Г. Гельмгольц и И. Сеченов.
В физиологии новые учения сложились в противовес двум направлениям: ориентации на «анатомическое начало» и физико-химической школе. Оба направления внесли важный вклад в становление научных знаний об организме.
Опора на анатомию позволила выяснить зависимость функций от субстрата.
Что касается физико-химической школы, то она возникла в атмосфере энтузиазма, вызванного открытием закона сохранения и превращения энергии. В силу этого закона организм включался в общий круговорот физико-химических веществ и процессов в природе.
Это нанесло сокрушительный удар по витализму, считавшему живое тело управляемым сверхприродными агентами. Но трактовка организма как энергетической машины столь же мало была способна объяснить системную сущность жизни, как и опора на его анатомическое устройство.
Ни одно, ни другое направление на могли объяснить специфики биологического типа поведения организма.
Одно из них отделяло организм от среды, считая, что все условия для жизнедеятельности скрыты в нем самом.
Другое – отождествляло организм со средой, доказывая, что их объединяет подчиненность одним и тем же физико-химическим законам.
Новую эпоху в биологии и психологии открыл переход к особой системе, интегрирующей организм и среду, трактующей их взаимоотношение как целостность, но отличную от физико-химической, энергетической и молекулярной целостности.
У Дарвина принцип определяющей роли среды сочетался с идеей борьбы живых существ за выживание в этой среде.
Идея физико-химического направления состоял в том, чтобы отождествить процессы в неорганической и органической природе, подвести их под один закон и сделать организм объектом точного знания. По-новому интерпретируя отношение «организм – среда», дарвиновская концепция акцентировала активность организма, побуждая снять знак равенства между двумя членами отношения.
У истоков новой модели организма стоял Бернар, согласно которому организм имеет две среды:
внешнюю - физическую среду;
внутреннюю, в которой существуют все живые элементы органического тела.
Внутренняя среда состоит из плазмы, лимфы, тканевой жидкости. Бернар впервые поставил вопрос о постоянстве внутренней среды и механизмах, его удерживающих.
Основная идея состояла в том, что именно благодаря постоянству внутренней среды организм приобретает независимость от внешних превратностей. На сохранение констант этой среды (кислород, сахар, соли и т.д.) работает множество читальных механизмов.
О том, каковы эти механизмы, Бернар еще ничего сказать не мог. Однако идея стала основой учения о гомеостазе (синониме системности) - равновесном состоянии, обеспечиваемом посредством саморегуляции.
И вновь, как и в прежние эпохи (во времена Аристотеля и Декарта), идея системности утверждалась в противовес несистемным представлениям о природе как великом круговороте бесчисленного множества физических частиц. Изъять живое тело из этого круговорота значило бы вырвать его из единой цепи бытия.
Такая версия устраивала витализм, концепция которого об особой «жизненной силе» являлась столь же несовместимой с принципом системности, как и концепция, которая, сводя мироздание к превращениям энергии, оставалась безразличной к организации живых систем.
Бернар считал эти системы построенными из общих для всей природы физико-химических элементов, но образующих в отличие от их взаимодействия вне организма особую внутреннюю среду, удерживаемую в своем постоянстве благодаря факторам, неизвестным неорганической природе.
Утвердив системное отношение «организм – среда», Дарвин и Бернар создали новую проблемную ситуацию в психофизиологии органов чувств. Ведь именно посредством этих органов реализуется указанное отношение на уровне поведения организма. При первых попытках их экспериментального изучения физиологи, как и при анализе рефлексов, следовали «анатомическому началу» с присущим ему элементаризмом.
Шли поиски прямой зависимости ощущений от нервных волокон. На этом пути были достигнуты некоторые успехи. Появилась, в частности, теория цветного зрения Гельмгольца.
Однако тот же Гельмгольц, перейдя в своей «Физиологической оптике» от отдельных ощущений к объяснению того, как возникают целостные образы внешних объектов, решительно изменил свой подход к этим психическим феноменам.
Гельмгольц выдвинул получившую экспериментальное подтверждение гипотезу о том, что целостный психический образ строится целостным сенсомоторным механизмом, благодаря операциям, сходным с логическими («бессознательным умозаключениям»).
Это был выдающийся шаг на пути утверждения принципа системности в психологии.
Следующий шаг принадлежал Сеченову. Он перевел понятие о бессознательных умозаключениях на язык рефлекторной теории. За этим стояло радикальное преобразование понятия о рефлексе. Взамен отдельных рефлекторных дуг вводилась теория нейрорегуляции поведения целостного организма. Эта теория содержала ряд принципиально новых факторов.
Прежде всего, следует отметить, что исходным моментом всего акта (иначе говоря, его детерминантой) выступал не сам по себе внешний физический раздражитель, но раздражитель, выполняющий функцию сигнала, поэтому имеющий двойную обращенность и к организму, и к внешней среде.
В качестве сигнала он служил различению свойств этой среды, информации о ней. Поэтому Сеченов говорил о раздражителе, провоцирующем рефлекс, как своего рода гибриде, сочетающем принадлежность к физическому миру с особой функцией, которую традиция приписала сознанию, а именно – быть носителем чувствования как сигнала событий в среде.
При этом не только известные пять органов чувств, но и мышца, как таковая, являются «чувствующим снарядом» – датчиком сведений о пространственно-временных координатах, в пределах которых выполняется движение. Эти сведения поступают обратно в нервные центры, сигнализируя о выполнении программы поведения.
Отсюда одна из кардинальных идей Сеченова: идея кольцевого управления движением, перечеркивающая схему рефлекторной дуги, оборванной на сокращении мышцы.
Наконец, взамен отдельных, разрозненных дуг поведение выступало в виде целостного, координируемого нервными центрами процесса. Особую роль в этом процессе Сеченов придал открытому им центральному торможению.
«Легко понять в самом деле, что без существования тормозов в теле и, с другой стороны, без возможности приходить этим тормозам в деятельность путем возбуждения чувствующих снарядов (единственно возможных регуляторов движения), было бы невозможно выполнение плана той «самоподвижности», которою обладают в столь высокой степени животные».
Самоподвижность и есть не что иное, как активная саморегуляция поведения. Мысль о ее невозможности без включения тормозных устройств в мозгу, притом «запускаемых» не из глубин организма, а с сенсорной периферии (то есть под действием импульсов, идущих из внешней среды), решительно изменяла общую картину работы нервной системы.
Прежняя физиология объясняла рефлекторные акты тем, что в них задействован один нервный процесс – возбуждение. После сеченовского открытия возбуждение оказалось сопряженным с неведомым прежней нейрофизиологии мозга торможением. Только их динамика, интеграция позволили понять сложную организацию целостного нервно-мышечного акта, имеющую биологические основания.
Проблема, решенная Сеченовым, позволяла, оставаясь в пределах естественнонаучной схемы, найти в самой нервной системе субстрат, вынуждающий ее не только производить ответную реакцию, но и задержать ее (вопреки силовому давлению извне). Причем требовалось отнести включение тормозного субстрата в работу управляющих живым телом нервов за счет тех же причин, которые приводят это тело в движение. Никаких других причин, кроме внешних влияний, натуралист, не признающий витализм, принять не мог.
Нервная система наделялась способностью не только проводить возбуждение, но также передавать по центростремительному «приводу» импульсы, несущие (в форме чувствования) сведения о внешнем источнике.
Эти сведения вынуждают организм действовать, но они же вынуждают его и задержать действие. Именно это обеспечивало системный подход к нервным явлениям в противовес двум доминировавшим в ту эпоху в их трактовке подходам: анатомическому и молекулярному (физико-химическому).
Три учения, каждое из которых разрабатывалось прежде по собственному (не связанному с другими исследовательскими направлениями) плану – об органах чувств, о головном мозге и о рефлексах пересекались в концепции Сеченова в целостную «единицу». Стержнем концепции служил преобразованный рефлекторный принцип. Главное преобразование заключалось в том, что взамен образа «дуги» утверждался образ «кольца».
Совершенно уникальным в сеченовской концепции «кольцевого управления поведением» являлось положение о характере информации, посылаемой мышцами в головной мозг, откуда идут «обратно» команды на периферию организма к этим же самым мышцам. Вопрос, касающийся оснащенности мышц сенсорными (чувствующими) нервами, уже давно был решен положительно.
Это означало, что мышцы являются органом не только движения, но и ощущения, хотя бы и неосознанного.
Возникал, однако, другой вопрос: что же именно ощущается благодаря раздражению мышцы? Согласно версии физиологов, ощущается состояние органа, то есть мышцы как таковой. Сеченов же высказал идею о том, что посредством мышечного чувства познаются свойства внешней, объективной среды, в которой совершается действие или, точнее, пространственно-временные параметры этой среды.
Тем самым взамен «круга между мозгом и мышцей», то есть модели, ограничивающей самоорганизацию замкнутой системы организма (импульсы поступают из мышц в нервные центры, откуда в свою очередь направляются импульсы к мышцам, последние сообщают о достигнутом эффекте в центры и т.д.), вырисовался иной «круг». Это был большой «круг», реализующий системное отношение «организм – среда», в котором мышцы выполняли функцию посредника органа познания среды, несущего информацию о ней, а не о собственном состоянии.
До сих пор речь шла о внешнем поведении. Однако издавна полагалось, что своеобразие психологии предопределено представленностью в изучаемой ею предметной области особых внутренних явлений, незримых никем, кроме субъекта, способного к самоотчету о них.
Ни учение Дарвина об адаптации организма к внешней среде, ни учение Бернара о среде внутренней не содержали идейных ресурсов для реализации принципа системности применительно к психической регуляции поведения.
Первым эту задачу решил Сеченов. Опорой для него стало центральное торможение. Оно оказалось причастным к разряду тех механизмов, которые способны выполнять двойную службу. В физиологии центральное торможение объясняло «самоподвижность», в психологии – процесс преобразования внешнего поведения во внутреннее (этот процесс получил впоследствии термин «интериоризации»).
Начиная свой путь в психологии, Сеченов предложил ставшую некогда популярной формулу, согласно которой мысль – не что иное, как рефлекс, оборванный на завершающей двигательной фазе.
Но из факта торможения работы мысли вовсе не следовало, что она бесследно гаснет. Эффект этой работы, произведенной в жизненных встречах организма со средой, сохраняется в мозгу (в виде теперь уже неосознаваемого субъектом, добытого благодаря его предшествующим действиям образа этой среды). Это и есть тот сенсомоторный и интеллектуальный опыт, организующий каждую последующую жизненную встречу организма с внешним миром.
Сеченов детально разобрал процесс интериоризации на феномене зрительного мышления, главной операцией которого (как и других актов мышления) является сравнение. Оно возникает благодаря тому, что глаза «бегают» по предметам, непрерывно сопоставляя один с другим. При этом «умственные образы предметов как бы накладываются друг на друга».
Итак, в середине XIX века сложился третий (после Аристотеля и Декарта) системный способ объяснения психики. Он был создан биологами. Прежде всего Дарвином, для которого, правда, системным объектом являлся не индивид, а вид в его истории адаптации к среде. В то же время, поскольку индивид является для эволюционной биологии одним из экземпляров, подчиненных закономерностям целого, и на него безоговорочно распространялось требование мыслить каждое из проявлений его жизни сквозь призму системы «организм – среда».
Теоретическую схему, изложенную выше, Сеченов изложил в книге «Психологические этюды».
Будучи переведена на французский язык, она стала известной как во французских, так и в немецких научных кругах. Одним из тех, кто познакомился с ней на немецком языке был З. Фрейд. Он начал заниматься психоанализом, уже будучи крупным специалистом в области нейрогистологии и нейрофизиологии.
Соответственно принятым в этих дисциплинах взглядам Фрейд мыслил нервную систему в терминах элементов (нейронов), заряженных нервной энергией. Перейдя к психотерапевтической работе, к изучению симптомов у своих пациентов, он объяснял эти симптомы ослаблением контроля высших нервных центров над низшими.
В дальнейшем в схеме классического психоанализа за первичные психические процессы было принято «либидо», имеющее инстинктивную сексуальную природу, а с версией о торможении родилось понятие о «защитных механизмах», благодаря которым личность с ее слепыми влечениями, затормаживая их, способна выжить в социальном мире.
Идея о динамике нервных процессов возбуждения и торможения как основе саморегуляции поведения (каковой ее утвердил Сеченов) перешла в совершенно иную сферу. Она была переведена на язык извечного конфликта между биологическими (сведенными к неукротимой сексуальности) и социальными (заложенными в семейных отношениях времен детства) силами, разрывающими «Я».
Впоследствии эта концепция привела к известной фрейдовской схеме строения психического аппарата человека как составленного из трех «враждующих» блоков: (Оно – Я – Сверх-Я).
Согласно Фрейду, система «заряжена» энергетически (но это особая психическая энергия) и движима стремлением к разрядке накопившегося потенциала. Именно это переживается субъектом в виде чувства удовольствия.
Гештальтистское направление выбрало другой путь. Под впечатлением успехов в физике, где наряду с понятием о дискретных частицах (атомах) возникло радикально менявшее весь склад мышления понятие об электромагнитном поле, гештальтисты выдвинули идею первичности психических целых, начиная от наипростейших сенсорных данных.
Декларировалось, что даже на этом уровне, исходном для всего развития «ткани» сознания, она состоит не из разрозненных «нитей», а из целостностей. Поэтому нет необходимости делить психические операции на элементарные и высшие, приписывая последним особую комбинаторную силу. На всех уровнях нет ничего, кроме гештальтов.
Здесь детерминизм приносился в жертву принципу системности. Приверженцы этого принципа отстаивали новый взгляд на сознание. Тем не менее, они, как исследователи, претендующие на естественнонаучное объяснение психики, не могли обойти вопрос об ее отношении к внешнему миру и мозгу. И тогда им пришлось принести в жертву системности принцип детерминизма.
Придав гештальту универсальный характер, гештальтисты стали утверждать, что на таких же началах организованы как физическая среда, к которой адаптируется организм, так и сам этот организм. Соотношение же между физическим, физиологическим и психическим является не причинным (внешний раздражитель вызывает физиологический процесс, пробуждающий ощущение), а изоморфным. Это понятие означало, что элементы одной системы находятся во взаимооднозначном соответствии элементам другой.
Исходя из понятия об изоморфизме, авторы гештальттеории распространили ее и на физические процессы, и на процессы в мозговом веществе. Они надеялись тем самым выйти за пределы сознания (каким оно дано в интроспекции субъекта), включив объяснение происходящих в нем процессов и преобразований в единый континуум реального бытия. Тем самым психология, по их замыслу, сможет укорениться в семье естественных наук, стать по своей точности подобной физике.
Им подчинена, согласно гештальтистской версии, работа больших полушарий, где, скажем, воспринимаемому внешнему движению соответствует структурно-подобное движение нервного процесса или видимой, зрительно воспринимаемой симметричной фигуре соответствует аналогичная симметрия изменений в головном мозгу и т.д.
Иначе говоря, везде, где имеются психические конфигурации, с ними коррелируют физиологические гештальты. Одни параллельны другим. Такой подход, несмотря на математическую аранжировку, воспроизводил известный со времен XVII века психофизический параллелизм. Реальные причинные отношения физического и психического подменяются математическими. Тем самым отрицалось причинное влияние объективных ситуаций, в которых живет организм, на его психический строй.
В то же время активное воздействие сознания на эти ситуации также остается загадкой. И все же реальная значимость гештальтизма в эволюции научного знания о психике велика. Она связана с глубокой экспериментальной разработкой категории психического образа как системно организованной целостности. Благодаря этому были получены новые научные знания. Главным образом о познавательных процессах – восприятии, памяти, мышлении.
Гештальттеория, утвердив в психологии принцип целостности, отъединила его от двух других нераздельно связанных с ним объяснительных принципов – детерминизма (причинности) и развития. Именно это и создало ее оппонентный круг. Одним из критиков стал Л.С. Выготский, разработавший свой вариант системной интерпретации психики.
Принципиально новым в подходе Выготского явилось включение в эту интерпретацию принципа развития как стадиального процесса, в котором доминирующую роль играют социокультурные факторы. Они представлены в виде знаково-смысловых систем, имеющих собственный, независимый от индивидуального сознания статус.
В этом плане взгляд на системный характер созидаемых культурой знаков казался родственным структурализму в гуманитарных науках (языкознании, языковедении), который, отрешаясь от реалий душевной жизни и уникальности личности, сосредоточен на независимых от субъекта инвариантных (устойчивых) отношениях между элементами системы (например, языка) и их преобразованиях.
Модуль 6. О путях познания психического
6.1. Два принципиальных пути постижения истины
У человека есть только два принципиальных пути познания истины: путь поиска и путь веры.
В первом случае знания, способствующие истинному постижению предметов и явлений действительности, «добываются» самим субъектом познания через организацию своей исследовательской деятельности и критическое отношение к получаемым в процессе ее осуществления результатам.
Во втором случае субъект «получает» знания в готовом виде от тех или иных обладателей (источников) соответствующих знаний без их конструктивной критики. В качестве таких источников могут выступать любые авторитетные для субъекта кладези знаний. Эту роль могут играть собственный чувственный опыт, другие люди, книги и средства массовой информации, научные теории и религиозные догматы и т. д. и т. п.
В самом общедоступном для понимания виде истина — то, что есть на самом деле, то, что не зависит от нашего представления об этом, от нашего мнения по этому поводу. В такой трактовке категория «истина» сближается с категорией «объективная реальность».
Однако познающий субъект получает сведения о любом познаваемом им объекте, существующем в объективной реальности, с помощью своих психических и физиологических возможностей, глядя на него, слушая его (или о нем), трогая его и т. д.
Эта информация, поступающая либо от самого объекта, либо из других источников, связанных с этим объектом, преобразуется у субъекта в знания об этом объекте. Соответствие знаний субъекта «тому, что есть на самом деле», также может трактоваться как истина. Хотя, здесь, видимо, надо говорить не об истине, а об истинности.
В теории познания (гносеологии) по признаку полноты различают две разновидности истины:
безусловную, или абсолютную;
условную, или относительную.
Абсолютная истина — это предельно полное, исчерпывающее, не зависящее ни от чего и ни от кого, а, следовательно, и неизменное во времени знание о действительности.
Относительная истина — это неполное знание, которое может в дальнейшем процессе познания дополняться и изменяться вплоть до своего опровержения и замены на другое знание. Истинность этого знания обусловлена возможностями субъекта познания и обстоятельствами познавательного процесса.
На пути поиска возможно достижение только относительных истин. Поэтому данный путь познания бесконечен в своем устремлении к абсолютной истине, весьма трудоемок и чреват разочарованиями для субъекта. Относительность знаний требует их доказательности, обеспечения их надежности для дальнейшего использования.
Путь веры открывает возможности получения абсолютной истины (с точки зрения познающего субъекта). Знания, присваиваемые субъектом на этом пути, в силу его доверия к источнику этих знаний, субъективно (для него) непререкаемы, а зачастую и самоочевидны.
Эти знания не требуют проверки и доказательств, поскольку, по мнению познающего субъекта, исходят из абсолютно надежного источника, чья компетентность вне сомнений (опять же с позиций этого субъекта). Наш опыт — один из подобных авторитетных источников, к которому обращаются наиболее часто.
Классическими образцами реализации указанных путей познания выступают наука как «искатель» истин относительных и религия как «поставщик» истин абсолютных. Совмещение обоих путей присуще нашей житейской практике и, пожалуй, искусству как специфической форме субъективного отражения реальности.
Необходимо отметить, что наука и религия как два возможных пути познания не способны к компромиссу. Это принципиально противоположные, даже разноплановые пути, не имеющие точек соприкосновения.
Научному поиску присущ «критический рационализм», согласно которому «мы не знаем — мы можем только предполагать», никто не обладает и не может обладать знанием окончательной Истины, каждый может ошибаться, но совместными усилиями, прислушиваясь к критическим замечаниям и опираясь на накопленный опыт, мы постепенно к истине приближаемся.
Тогда, можно говорить, что путь религиозной уверенности отличается «некритическим иррационализмом».
Для иллюстрации сказанного приведем слова одного из основоположников квантовой физики и автора знаменитого общенаучного принципа познания — «соотношения неопределенностей» Вернера Гейзенберга: «Естествознание имеет дело с объективным материальным миром. Оно ставит перед нами задачу сформулировать правильные высказывания об этой объективной действительности и понять существующие в ней связи. Религия же имеет дело с миром ценностей. Она говорит о том, что должно быть, что мы должны делать, а не о том, что есть. В естествознании речь идет об истинном и неистинном, в религии — о добре и зле, о ценном и не имеющем ценности. Естествознание есть основа технически целесообразного действия, религия есть основа этики. ... Ведь верить — значит для него (человека — Б. Н.) не «считать верным», а «довериться этим ценностям как руководству».
Категория «реальность» («действительность») включает как соподчиненные понятия категории «объективная реальность» и «субъективная реальность».
Категория «объективная реальность» обозначает все сущее, не зависящее от сознания человека, существующее в действительности и вне психического отражения и в этом смысле относящееся к материальному миру.
Категория «субъективная реальность» обозначает все существующее в действительности в форме психического отражения и сам «инструмент» этого отражения, то есть психику.
Субъективная реальность не является механической копией реальности объективной, а есть ее определенная переработка, соответствующая потребностям и целям человека. При этом субъективная реальность не искажает реальность объективную, но изменяет и обогащает ее. И тогда «субъективная реальность» есть содержание идеального мира.
Вместе с тем субъективная реальность может быть объектом познания человека, и тогда она предстает как реальность, существующая объективно.
6.2. О субъективности и объективности знаний
Независимо от того, каким путем продвигается субъект к истине, он использует свои психические и физиологические возможности.
Знания субъекта — это его субъективные представления о той информации, которую ему поставляет либо сам объект познания в процессе их контакта, либо другой источник, повествующий об этом объекте.
Образно выражаясь, между субъектом и объектом познания всегда находится завеса в виде психики, в той или иной мере определяющая индивидуальность видения объекта разными субъектами.
Для определения того, кто из нескольких субъектов видит объект наиболее адекватно (наиболее соответствующим истине), необходимо привлечь независимого эксперта. Но любой эксперт видит тот же объект со своей колокольни. Его отражение объекта не менее субъективно, чем все остальные.
Например, вопрос - человек с нормальным цветовым зрением, оценивающий верхний «глаз» придорожного светофора как красный, или дальтоник, определяющий его как серый? Оба ответа соответствуют возможностям наблюдателей.
В физическом же смысле оба неправы, так как в природе есть световая волна определенной длины. Категории «красный» и «серый» — категории не физические, а психологические (а значит, обозначающие не собственно природу раздражителя (действительность), а лишь версию видения этой природы).
Подобное искажение объективного (действительности) в субъективном (психике) и как следствие — неидентичность наших знаний действительности, нашло отражение в известном полушутливом высказывании, распространенном в среде ученых: «В действительности все не так, как на самом деле».
Где же выход? Неужели с помощью нашей психики нам невозможно получить достоверное знание о мире? Если бы это было так, то ничто живое, наделенное психикой, не могло бы выжить. Жизнь доказывает обратное и демонстрирует полезность психики.
Следовательно, психическое отражение обеспечивает субъекту приемлемое знание действительности, на основе которого он благополучно существует в этом мире. Другой вопрос, насколько полно и адекватно это знание. А это уже зависит от степени развития психики (как в эволюционном отношении, так и в отношении индивидуального развития).
Чем выше эта степень, тем выше уровень адекватности, полноты и системности отражения. При этом мы отмечаем, что абсолютные адекватность и полнота недостижимы принципиально.
На человеческом уровне развития психики, когда появляется возможность с помощью логического мышления проникать в сущность явлений, не поддающуюся непосредственному чувственному отражению, соответствие субъективного знания объективной действительности позволяет человеку не только «выживать» в этом мире, но и вскрывать многие закономерности природы и даже пытаться «господствовать» над нею.
Таким образом, субъективность (как неполнота и потенциальная изменчивость вплоть до опровержения) знаний человека не может отрицать их объективной отнесенности. Иначе говоря, наши знания относятся к объективной реальности, а в субъективной форме они (на психологическом языке!) — отражают свойства (а нередко и сущность) различных предметов и явлений действительности, предстающих перед субъектом в объективной форме — на физическом языке.
В науки со времен Античности известна философская концепция, отрицающая объективное содержание наших знаний (в философской терминологии — объективную истину) именно потому, что они (знания) в нашем опыте представлены в субъективной форме. Это концепция релятивизма. При этом иногда различают «индивидуальный релятивизм» и «видовой релятивизм».
Индивидуальный релятивизм проистекает из индивидуальности сознания, сознания как феномена, присущего отдельному человеку. В соответствии с этой концепцией у каждого человека может быть своя особая истина по любому поводу, что отражено в известной формуле: «У каждого своя правда».
Именно эта идеология выражена в знаменитом изречении древнегреческого философа-софиста Протагора (480 — ок. 410 гг. до н. э.): «Человек есть мера всех вещей».
Видовой релятивизм проистекает из принадлежности каждого индивида к определенным сообществам и тем самым из наличия общих для этих групп способов отражения реальности, что обозначается терминами «ментальность», «менталитет».
Невозможность объективной проверки показаний сознания провоцирует мнение о принципиальной непознаваемости мира на пути поиска, поскольку мы вынуждены полностью довериться субъективным данным, тем самым «скатываясь» на путь веры.
Однако если мы не будем замыкаться на субъективном компоненте психического, на переживании, то будем вынуждены признать, что возникающие у нас психические явления в большинстве своем не являются самоцелью нашей психической жизни, не на них изначально направлено наше сознание.
Первично осознаются предметы или явления действительности, вызвавшие эти психические реакции. А ощущения, восприятия, представления, чувства — это то, посредством чего осознается воздействующий на нас и интересующий нас объект.
Кроме того, для сознания, с помощью которого человек осуществляет интроспекцию, характерно смысловое содержание, го есть наличие определенного значения (семантики) осознаваемых психических явлений — состояний, образов, чувств. Это семантическое содержание сознания сформировалось у человека в процессе становления языка и речи, в общественно-историческом развитии.
Отсюда - связь сознания с объективным миром опосредована и общественной сущностью семантики психических явлений. Таким образом, наша внутренняя жизнь проявляется через наше отношение к внешнему. Это неабстрактная («чистая») непосредственность, а единство непосредственного и опосредованного.
6.3. Специфика психологического знания
Все сказанное выше по поводу познания истины и стремленш к ней в полной мере относится к познанию не только внешнегс (по отношению к человеку) объективного мира, но и его внутрен» него мира. В этой связи следует еще раз обратить внимание н) то, что для человека как познающего субъекта (и для его психик* как инструмента познания) даже сам его внутренний мир в акт< познания выступает как внешний объект. Однако что касаета психологического знания, то есть знания о внутреннем мире чв| ловека (и животных), то здесь специфика заключается в том, что исходная информация об этом объекте познания, в отличие от других объектов, значительно опосредована, то есть «движени; души» (в научной терминологии — психические явления) непо; средственно нашему психическому отражению не поддаются. Нац внутренний мир, наша психика недоступны прямому непосред; ственному наблюдению, скрыты от нас. Это явления латентньц (скрытые, невидимые).
О происходящем в чужом внутреннем мире люди всего лишь догадываются по наблюдаемый причинам и следствиям этих движений.
Наблюдаемые причины психических явлений — это воздействующие на носителя внутреннего мира раздражители (ситуации воздействия). Наблюдаемые следствия психических явлений — это реакции того или иного носителя психики на его поведение.
Суждения о соответствующих этим причинам и следствиям психических явлениях мы выносим на основании интерпретации наблюдаемых ситуаций и поведения в них носителей психики. Отсюда к искажениям в отражении ситуаций и поведения, проистекающим из-за субъективности психического отражения, добавляются возможные ошибки в интерпретации, толковании субъектом воспринятого им в акте наблюдения за объектом (носителем психики).
Грубые ошибки в интерпретации чреваты для субъекта познания негативными последствиями.
Так, неправильно расшифровав причины поведения того или иного человека или животного, мы можем ошибиться в определении его намерений по отношению к нам, а следовательно, рискуем быть обманутыми или даже погубленными (и в смысле физическом — как живой организм, и в смысле социальном — как личность с определенным положением в обществе).
О происходящем в своем внутреннем мире люди узнают путем рефлексии, то есть самонаблюдения, самоанализа, включающего наблюдение как за своим внешним видом и поведением, так и зa содержанием и протеканием своих внутренних переживаний (в виде ощущений, эмоций, мыслей, воспоминаний, волевых усилий, мотивов к тем или иным действиям и т. д.).
Известно, способность обращаться мысленным взором к своему внутреннему миру (и соответствующий исследовательский метод) носит в науке наименование интроспекция.
Однако наше мнение о том, что происходит в собственном внутреннем мире, и сами эти процессы не одно и то же. Недаром люди часто не могут разобраться в собственных чувствах, не отдают себе отчета в своих поступках, не видят причин своего настроения. Выходит, что и в этом варианте познания внутреннего мира наши знания о нем опосредованы собственной психикой, интерпретирующей свои же проявления.