Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ПУТЬ ИНОКИНИ В МИРУ Инокине Марии (Никишичевой) из Выборга,
почившей 12.12.12, посвящается…
Путь женщины с Богом – 94 года,
от начала 20 века до начала 21 века,
от раннего сиротства до почитания
окружающими людьми при жизни.
Жизнь ее, полная невзгод, являет для нас
образцы жизнелюбия и человеколюбия…
Пострижена в монахини Мария Михайловна была в советское время, в годы брежневского застоя, когда женских монастырей осталось в стране очень мало. Свой путь служения Богу вновь постриженная монахиня продолжила с тем же именем, с которым она была и крещена при рождении в далекой глухой деревне Шульгино Тверской области, где более трех веков назад поселились корелы, принявшие православие до нашествия шведов, бежавшие из-под их гнета в глубь России. В Выборге, где она прожила последние полвека с лишним, окружающие ее звали по-домашнему родственно – бабушка Маша…
…За неделю до своей кончины бабушка Маша, уже полгода не встававшая со своей постели, в окружении дежуривших около ее постели молодых прихожанок, утром попыталась встать на ноги в хлопотах по хозяйству:
- Надо бы тесто поставить… Во сне ко мне родители пришли, сказали: «Ставь, дочка, тесто, пироги пеки, пора к нам в гости…»
...ДЕТСТВО МАРИИ
…Родители ее оставили во младенчестве, перейдя в мир иной не по своей воле. Отец, мастер-печник, неплохо зарабатывал в северных деревнях тверских карел, где его талант был востребован во все времена. Его заработок и стал причиной внимания к нему душегубов, зарезавших его во сне на пути к дому. Оставшаяся с двумя детьми молодая вдова долго не прожила: утренний покос с холодной росой для босоногой вдовицы оказался последним: воспаление легких, которое в те времена при отсутствии антибиотиков было смертельным заболеванием, унес ее в могилу в считанные дни. Осталась Маша 7 лет полной сиротой… Об этом периоде она всю жизнь будет вспоминать со слезами:
- Пришли соседки, плачут, меня жалеют, стали обмывать маму, а я не пойму – что они делают, гляжу с печи. Вот в гроб положили, вынесли из избы, на кладбище понесли, в могилу опустили. …И тут я поняла, что отнимают у меня маму, прыгнула в могилу, прижимаюсь к гробу, плачу – отдайте мне мамоньку, не дам ее… Достали меня из могилы, держат и могилу закапывают…
…Деревня той поры – высокой духовности общественное сознание, веками воспитанное христианскими проповедями православных сельских священников, знавших все нужды и чаяния своих прихожан, направлявших свою паству по милосердному пути. Коммунисты в те далекие 20-е годы в той карельской глуши еще не набрали свою силу.
И стала Машенька с братом Николаем деревенскими сиротинушками, которых обидеть было большим грехом. Принимали из дома в дом ребят, кормили и обогревали, как и своих детей, к труду приучали. Машеньку – в няньки определили, переходила она из дома в дом, где младенцы были, люльку качать да рожок с питьем давать. Брата ее 9-летнего – в подпаски, по существующему порядку тех времен – в каждом доме живет пастух столько, сколько голов скотины в стадо пасти ему отдается.
- Скучала я по брату. Приду за околицу, где он овец пасет, а он так жалобно на дудочке играет, слезы текут у него – рубашка мокрая в две полосы… Обнимемся мы и вместе плачем…Потом он скажет: «Иди, Маня, тебя искать будут…», – вспоминает бабушка Маша со слезами.
И дом родительский у них сохранился – до того времени, как самостоятельно смотреть за ним смогли осиротевшие дети, вся деревня его берегла. И в их родном дому их не забывали добрые люди:
- Как-то мы дома с братом ночевали, утром дверь трудно открыть было. Открыли – а там к ручке дверной мешок привязан. А в нем: мне – новое платьице, брату – курточка со штанами, да все такое хорошенькое, даже белые платочки в карманчиках! – всплескивает руками бабушка так радостно, будто вот только что получила этот подарок, а не век назад.
- Вот так и до сих пор не знаю, кто нам это подарил, и, конечно, это очень хороший человек, и я за него всю жизнь молюсь!
Ни одного дня не довелось Мане в школе поучиться, свои жизненные «университеты» она проходила от семьи к семье, где ей довелось увидеть образцы христианской морали и нравственности, которых она придерживалась и в дальнейшем на своем длинном жизненном пути 20 и 21 века. Так получилось, что встречалось на этом пути Марии много хороших людей, и нам сейчас приятно вслушиваться в ее воспоминания, душу греет сознание того, что в самых тяжелых ситуациях Бог посылает человеку своих помощников. Мария, воспитанная на добрых примерах, будучи и сама помощницей людям в горе, всегда повторяла: «Бог сказал: сам не смогу прийти, а помощника своего вышлю».
Как музыку слушали мы рассказ бабушки Маши о том сиротском детстве, душа наполнялась радостью от осознания человеческой доброты:
- Вот жила я в одной молодой семье, хозяева так хорошо ко мне относились, как к родной дочери. Бывало, хозяйские куры переставали нестись – только одно яйцо и снимут с гнезда. Я говорю – это яйцо дяде Васе, он работает. А хозяйка говорит – нет, это яйцо курочка Машеньке снесла, дядя Вася уже большой, а Машеньке еще расти надо. И отдадут это яйцо мне… В другой раз я провинилась – краник от самовара потеряла. Сижу, плачу: сейчас хозяева с работы придут, а я самовар не могу вскипятить, чаем напоить их нельзя. Пришла хозяйка, я ей все рассказала. Жду хозяина, боюсь. Как уж она раньше меня с ним встретилась – не знаю. Только идет хозяин и с порога говорит: «Я сегодня чаю не хочу, молока попью». А я все прислушиваюсь – как скажет хозяйка про мою вину. Так и уснула на пороге. А утром проснулась в своей постели, хозяйка зовет чай пить. Оказывается, хозяин нашел краник в золе. А меня с порога унес спящую в постель. Не упрекнули ни одним словом…
А в следующей семье хозяйка учила подрастающую Машу:
- Вот зима кончается, надо все зимнее снять, перестирать, залатать и в узелочки сложить до Покрова. А на Пасху надо все свежее, красивое в избе повесить: летом не нужно перед людьми заплатки показывать, а зимой – не видно. А белье сушить надо повесить ровненько, а не вразнобой: простыни с простынями, наволочки, полотенца. Худое белье на смех людям не показывать.
В другой семье учили такой порядок соблюдать, чтобы в темноте, не зажигая огня (в деревнях электричества не было, а зажигать огонь во дворе – лишняя опасность пожара), можно было протянуть руку за нужными вещами и найти: вот маленькие гвоздочки в баночке на этой полочке, вот здесь – побольше, вот пила, вот молоток, вот уздечка…
…Да-а, а нас в советской школе учили с завязанными глазами разбирать и собирать автомат Калашникова… А с вещами нас сейчас учат с экранов поступать очень просто: год не пользуетесь – выбросьте, а потом пойдите в магазин и купите новые… Всем хорошо: вам – обновка, им – прибыль. А насколько эта обновка лучше прежней – неважно, а вот прибыль – главное в этом. Мы становимся заложниками чужого золотого тельца…
А в одной многодетной семье так бедно жили, что все дети на полу на соломе спали, простужены были. Утром Маша должна была эту солому собрать, намоченные полы вымыть, выскоблить: тогда полы в деревнях некрашены были.
А в одной семье Машу посылали в соседнее село в церковь как гонца за благочестием.
Видно, началась уже борьба с «опиумом для народа», да кто ж сироту в этом упрекнет?
- Вот бегу я с праздника из церкви, а вся семья за столом сидит, ждет меня, к еде не притрагивается. Я святой водички несу, просфирочку несу, на всех хозяйка поделит…
Но особенно со слезами умиления Мария вспоминает батюшку из церкви:
- Он после службы ко мне подойдет, в голову поцелует, просфирочку даст мне и говорит: «Ступай, дочурка, домой, ставь самовар, батюшка в магазин пойдет, к тебе в гости потом зайду». Вот я радостная бегу домой, ставлю самовар – на 11 стаканов у меня был самовар. Идет батюшка из магазина с большим портфелем, и весь портфель мне на стол высыпает – там и пряники, и бублики – целое богатство, говорит: «Вот, дочурка, это все тебе Бог послал, сама кушай и других угощай». Со мной посидит, чаю попьет, перед уходом меня благословит. Так мне после этого хорошо… Я потом гостей зову – всех угощу, всем рассказываю, как ко мне батюшка приходил… Он только ко мне в деревне приходил, любил у меня чай пить…
ОТРОЧЕСТВО МАШИ
Учили ее хозяйки, как дом прибирать, как хлебы печь, за скотиной ходить, в поле работать. С 10 лет Маша уже могла самостоятельно младенцев мыть, на нее уже оставляли хозяйский дом с детьми, стариками, скотиной. Надо было во всем поспеть – и обед сготовить, и скотину накормить, и воды наносить, огород полить. Научилась Мария всему: косить и жать, лен трепать, прясть, вязать и другим житейским премудростям, о которых сегодняшние дети даже не имеют представления. Надорвалась от работы уже так, что пупок постоянно мок. Стали в деревне обследование проводить, документы выправлять. Пришла и Маша на комиссию. Поглядели на худенькую Машу, да на глазок и определили ей возраст на 4 года меньше. Потом соседка опровергла это заключение комиссии, сказав, что она рожала своего сына в одну неделю у той же повивальной бабки, у которой мать Марии рожала Марию, а это было в середине апреля 1918 года. Вот и определили Марии в деревне день рождение в ее именины – 15 апреля 1918 года, а по документам ей пришлось на 4 года больше потом до пенсии работать.
Не одна была Маша сиротой в деревне, была еще сирота, которую даже Маша жалела – еще горше оказалась судьба другой девушки:
- Жила у нас в деревне одна женщина красивая, а дочь ее Нюша – ну просто глаз не отвести, как карточка (открытка): волосы густые, да так вьются сами по себе, глаза большие голубые, ресницы длинные. Умерла у нее мать, когда Нюша еще подростком была. Переживала она сильно, и ни к кому не захотела идти жить, осталась одна в доме.
Стали на нее парни заглядываться, приставать стали – до греха недалеко. Взяла Нюша ножницы, которыми стригут овец, вышла на улицу, встала на завалинку да на глазах у всех оттянула свою щеку рукой да и резанула ее ножницами овечьими. Это она так хотела от красоты своей избавиться, чтобы не искушать парней. Щека потом зажила, конечно, но лицо стало обезображено. Стали ее блаженной звать. Она добрая была, но не для всех. К хорошим людям подойдет и молча помогает, что они делают, то и она делает: сено сгребает, дрова носит. У нас в деревне избы не запирали: уходили на работу, веником дверь подпирали, чтобы видно было, что дома никого нет. Так Нюша заходила в избы, где нет никого, и полы там мыла. Придет, пол вымоет, выскоблит, и уйдет восвояси. Хозяева приходят – полы чистые, выскобленные, значит, Нюша приходила, отметила их как хороших людей, – радуются.
Однажды у нас в деревне большой праздник был, в церкви большой стол накрыли, зовут Нюшу, а она не идет, говорит, что людям не хватит. Удивляются люди – вон сколько всего на столах, как это не хватит? Выходит кухарка и говорит: «Это я так подумала – сколько людей пришло, вдруг еды не хватит!» А Нюша могла чужие мысли читать. Это от Бога у нее. Она и милостыню не у всех брала, бывало, возьмет сухарь черствый, а хороший пирог не берет, говорит: сухарь никому не жалко.
Много Мария повидала в своей деревне, со многим пришлось столкнуться, росла и работала, себя не жалея. Вырастала Мария сильной, умелой, работала столько, что на покосе с деревенскими мужиками себя обогнать не давала – те ее с усмешкой за глаза стали звать по-корельски «Мария-лошадь». Была она не по годам смышленой в хозяйстве и по-христиански сердобольной. Уж стала жить в своем дому, хозяйство самостоятельно с братом вести.
И вот уже определили ее на работу в деревне банщицей. И даже выходной день ей был положен.
- А я у начальника попрошусь выйти одна в выходной день попариться. Так хорошо в бане у меня в тот день – чисто, народу нет. Вот истоплю я баню и приведу знакомую старушку, я их всех в деревне знала: им не дойти в рабочий день, да и людям не хотят мешаться, я их намою, напарю, чаем напою. Была у меня одна знакомая старушка – ее родственники уже плохо смотрели за ней, лежала она всегда у порога в рванине, вшами изъедена, да невестка ей даже не разрешала подать милостыню. Кормили ее плохо, наверное, чтобы та быстрее умерла, а та все жила и жила. Я улучу момент, да кусок хлеба ей под одеялку суну. Она только глазами меня поблагодарит, потихоньку отламывает, да мусолит во рту, пока невестки дома нет. Не дай Бог кому такую старость… Ну, я ее сильно жалела, отнесу ее на закорках в баню в выходной день, напарю, вшей вычешу ей, обратно отнесу. Ох, как меня ее невестка ругала… В следующий выходной – другую старушку намою. Вот они такие радостные были, и мне с ними радостно. Все старушки – мои подружки. Вот они сейчас все на том свете уже, и там, наверное, молятся за меня, поэтому мне в старости Бог много подал: вот и печечка у меня топится, и хлебушек на столе, и картошечка, и капустка – всего хватает, слава Богу! И сколько хороших людей ко мне приходит, всех могу угостить, чаем напоить, и они все жалеют меня, мне помогают.
Вот Люда в баню свою сводит, а не могу идти, так на кухне все клеенкой застелет, печку так натопит, как в бане меня намоет, я потом как заново родилась – так хорошо мне…
Правда, за мытье знакомых старушек в нерабочий день попадало Марии иногда.
- Да мне много за что попадало, иногда и потерпеть можно было. Вот у меня родственница была, у нее муж – председатель колхоза был, жили они зажиточно. А голодный год был. Она мне ничего не жалела, накормит, напоит. Да только вот с собой брать не разрешала, говорила – ты не себе берешь, все другим раздашь. А я пойду на двор, грешным делом горстку-другую муки в амбаре у нее себе за пазуху насыплю, дома вытряхну, лепешек напеку, людям раздам. Вот сейчас-то понимаю – грех какой, а тогда по молодости думала – это же я для бедных людей беру, у нее же много всего, не обеднеет. Много грехов-то у меня, еще ответить мне придется на том свете… – бабушка Маша вздыхает, рассказывая нам за вязанием носков свои воспоминания, а нам кажется, что нет и не может быть у бабушки грехов. Но она нам поясняет – самый главный грех человека – считать, что он безгрешен…
ВОЕННАЯ МОЛОДОСТЬ
К совершеннолетию Мария подалась на прядильную фабрику в соседнее село Парфеново работать, там скамеечку пришлось подставлять сначала. Там и войну встретила.
Война принесла с собой нескончаемые вереницы беженцев с западных оккупированных областей, голодных людей, которые шли через деревню в надежде хоть на глоток теплого чая. Все, что было в скромном запасе повзрослевшей Марии, ушло на помощь беженцам.
- Я с утра печку топила, на день пекла 5 лепешек, думая, что одну-то лепешку я съем. Идут люди худые, голодные, просят: «Дочка, нет ли горяченького чаю?» Ну, я самовар поставлю, сушеную сахарную свеклу достану (мы ее вместо сахара с чаем пили) и раздам все пять лепешек. Этак целую неделю шли люди, жалко мне их было, и я все свои лепешки раздавала; а сама попью чаю со свеклой – и все…
Стали посылать всех на рытье окопов в прифронтовую полосу. Сарай для ночлега им там выделили, паек хлебный выдали.
- Так тяжело было, после работы сил нет дойти до сарая, где мы ночевали. Да и сарай-то был дырявый. А паек – кусок хлеба непропеченный, мы больше траву ели… Решили мы с женщинами на месте у вырытых окопов заночевать, шалаш сделали. Дождь пошел, вымокли до нитки… Ночью видим – вдалеке огонек горит. Ну, решили подойти посушиться, погреться. Подходим тихонько, прислушиваемся, женщины испугались: не по-русски у костра говорят, не немцы ли? А я слушаю – говорят по-нашему, по-корельски.
Ох, я обрадовалась! Выскочила к костру, а там солдаты-разведчики из нашей деревни. Накормили они нас из своего пайка, но велели уйти в выделенный нам сарай, проводили до него – опасно у линии фронта.
Мой брат Николай тоже разведчиком в войну был. Тогда не разрешали им крестик носить, так у него он был зашит в нагрудном кармане, там и иконочка маленькая была. Брат мне потом рассказывал: читает он молитву, а пули свистят и слева и справа, но в него не попадают. Бог его спас в войну – живым вернулся, только ранение в голову было. В деревню тогда мало мужиков после войны возвратилось. Женщины-вдовы все хозяйство на себе тянули, тяжело им было. Брат добрый был, всем помогал по хозяйству мужицкую работу делать и ничего за это не брал. Жена его ругалась, что он глупый, бесплатно работает, а он отвечал: «Разве они виноваты, что на войне у них мужики погибли? Доброе дело тебя вперед тянет, а злое на дно. Деньги уйдут, а добра не будет – плохо будет».
Воевал брат Николай в Выборгском районе, и после войны ему было предложено с семьей стать переселенцем в эти «освобожденные советскими войсками территории», направили его в колхоз, который назвали «Возрождение».
НЕМНОГО ИЗ ИСТОРИИ КАРЕЛЬСКОГО ПЕРЕШЕЙКА
Мария ни одного дня не училась в школе и не знала об исторической судьбе своего карельского народа – как он оказался в Тверской губернии. Тот путь, который более трех веков назад прошли ее предки, вынужденно переселяясь из-под шведского гнета с Карельского перешейка вглубь России, в глухие тверские леса, ей пришлось вместе с другими преодолеть в обратном порядке. Да и брат ее, Николай, участвующий в последней из 124 войн на этой стратегически важной для соседствующих государств территории, ничего не думал о пути «из варяг в греки», об «Ореховском» и «Столбовском» договоре между Москвой и Швецией, которые неоднократно кроили в веках этот озерно-гранитный край; политруки советско-финской войны, как положено, вразумляли своих солдат только об одном – о необходимости создать «подушку безопасности» для колыбели революции – города Ленинграда. Вот наполнением этой «подушки безопасности» на Карельском перешейке и выпала судьба быть семье Николая и Марии из глухой деревни тверских карел. Советская политика заселения этих мест началась сразу после подписания 12 марта 1940 года мирного договора с Финляндией: уже в апреле первые переселенцы из центра России двигались в организованном порядке в строго формированных переселенческих эшелонах по 70-80 вагонов с немудреным крестьянским скарбом и своей скотиной. Тут путь, который мы сейчас преодолеваем за несколько часов, первые советские переселенцы проходили в этих эшелонах за 2-3 недели. В эшелонах шла жизнь своим чередом: люди рождались и умирали, политруки ежедневно проводили политинформацию, собирали на летучки коммунистов, выявляли нужды и чаяния переселенцев. И даже было место забастовке недовольных переселенцев по поводу подозрения в задержке выплаты командировочных, которые по тем временам были намного выше средней зарплаты чиновников. Одно удивляло переселенцев – тайна, с которой двигались эти эшелоны по стране: никто не объявлял о прибытии их на станции, их загоняли в тупики, и никто не объявлял об отправлении этих эшелонов, в связи с чем были недовольства отставших. Льгот для переселенцев советским правительством было предоставлено много: это и повышенные ежедневные командировочные, и списание предыдущей налоговой недоимки, и налоговые льготы на месте переселения, и предоставление беспроцентных кредитов на долгие годы, которые в конце концов были списаны за невозможностью их возвращения. Но самое заманчивое для переселенцев было то, что они попадали в обжитой край более цивилизованной в бытовом отношении нации, где дома выбирали себе вновь прибывшие как в сказке: кто какой захочет, лишь бы пришли и зарегистрировались в домохозяйство. До самой старости будут вспоминать дети переселенцев о том бытовом рае, который для них открылся в брошенных финнами домах: начиная от чудо-печек с вмонтированными котлами и краниками для горячей воды, запасами еды и красивой мебели с посудой, добротной одеждой и даже невиданными ранее игрушками. Правда, те же политруки строго-настрого предупреждали о недопустимости этим пользоваться, т.к. «враг не дремлет» – он все отравил и заминировал. Да вот другие «неорганизованные переселенцы на один день» из голодающего Ленинграда, которые ничего об этом предупреждении не знали, вспоминают, как они подростками совершали вылазки по этим брошенным финским хуторам, чтобы поживиться брошенными съестными припасами, – никто из них не отравился…
Об этом чудо-крае, где готовые дома с ухоженными садами с яблонями и вишнями предоставлялись переселенцам, пошла потихоньку народная молва, и люди потянулись к этому краю из нищих советских деревень, где колхозы угрожающе надвигались после проведенной продразверстки на обнищавшее вконец крестьянство. …Но «ЧК не дремлет»: были установлены КПП, которые пропускали только организованные эшелоны и переселенцев с правильными документами. Право на переселение было предоставлено в деревнях только лучшим, зарекомендовавшим себя положительно многодетным хозяйственникам, чтобы они со своим потомством надолго осели в этих вновь отошедших России краям. И чтобы в этот благоденственный край не занесли чего ненужного, строго проводилась санобработка при загрузке эшелонов…
…Но рай был недолго. 22 июня 1941 года со стороны новой границы стали производить полеты вражеские самолеты. Политруки вновь попытались вразумить переселенцев, что это одиночные происки врагов, и сам факт начала войны пытались замалчивать до конца сбора урожая еще плодородных полей – для армии нужны были фуражные корма. А «провокаторов», пытавшихся просветить односельчан, что город Выборг уже весь эвакуируется, расстреливали как врагов народа. Но война набирала силы, и вот обозы переселенцев под артобстрелом уже в организованном порядке потянулись в обратную сторону – к Ленинграду, где в районе Невской Дубровки сосредоточились огромные массы переселенцев с Карельского перешейка, которые под роспись сдавали своих коров.
Эти коровы, недоенные, огромными стадами долго еще бродили около Дубровки, так и не добравшись до блокадного Ленинграда…
…Вновь «подушка безопасности» была вспорота, одинокие ее «пушинки» рассредоточились на огромной территории СССР, мечтая вернуться в тот конкретный дом и хутор, где, как в сказке, им был предоставлен «и дом, и стол».
…Летом 1944 года финны, вернувшиеся на время войны СССР с Германией в свои брошенные дома, вновь вынуждены были оставить Выборг. Теперь уже на долгие-долгие годы. И сразу же потекла река советских переселенцев в Выборгский район, наполняя «подушку безопасности». Уже не было такого изобилия в оставленных хуторах, переживших две войны, но все-таки Советский Союз уже к 75-летию Ленина 22.04.1945 г. обязал народные комиссариаты перераспределить на восстановление Выборга миллионы советских рублей. Прибывшие после окончания войны бойцы формируются в строительные бригады, которые подготавливают для прибывающих переселенцев дома. Официально оформленные переселенческие билеты, дающие право на заселение в Выборг и получение соответствующих льгот, до сих пор хранят потомки в семьях выборгских переселенцев…
ЖИЗНЬ МАРИИ В ПОСЛЕВОЕННОМ ВЫБОРГЕ
Мария приехала в Выборг в 1950 году, никакого переселенческого билета у нее не было, послевоенная волна переселенцев уже иссякла, некоторые, не дождавшись обещанных льгот, повернули назад. Брат ее Николай, работавший в колхозе «Возрождение», писал, как перед обработкой полей им приходится собирать останки солдат, хоронить их без торжественных залпов…
Никто Марии не обещал предоставления жилья, других льгот, – она приехала, чтобы быть поближе к единственно родной душе – брату Николаю, и это было для нее главной «льготой».
- Приехала я в Выборг 1 января 1950 года, а 2 января пошла в церковь – Спасо-Преображенский храм, исповедалась, причастилась, и с того дня с этим храмом не расставалась, сначала помогала там бесплатно, потом работала уборщицей, там и постриг приняла…
…Приехала Мария в Выборг на вокзал, на вокзале сразу и осталась работать уборщицей – на другую работу безграмотная Мария и не претендовала. Но свою работу она выполняла как всегда с таким тщанием, что была замечена окружающими: неоднократно ее фотография была на Доске почета. Эти фотографии сохранились у Марии до конца жизни: в белых носках Мария протирает фикусы в зале ожидания, на фоне вокзала со своими сотрудницами – победительницами соцсоревнования. Эти сотрудницы и решили помочь Марии основать дальнейшую ее жизнь – выдать замуж за хорошего человека, вдовца, оставшегося на старости лет без хозяйки в своем деревенском доме.
- Я и про дело ничего не знала, а он приходил в зал ожидания, смотрел, как я работаю, а потом мне и сказали, что он хочет меня замуж взять. Я к тому времени устала по углам мыкаться, угол снимала у хозяев, деньги платила – большую часть зарплаты, да должна была еще за хозяйством смотреть, кушать им готовить, хозяйских дочерей-двойняшек в школу отправлять, косы им заплетать, воду носить. Ну и согласилась выйти замуж за этого человека, который на 25 лет был старше меня. Думала – буду ухаживать за ним, как за отцом, благодарна ему была. Любила ли я его? Уважала я его, жалела, а это главное в семейной жизни. Он был хороший человек, работал в лесничестве, хозяйство у него было: теленок, курицы, огород; нужна ему была хозяйка, и я старалась – эта работа для меня была привычной.
Дом мужа представлял собой две комнатки в старом финском деревянном доме на окраине Выборга, названном в советское время Гвардейским поселком. Эта квартира и стала единственной для Марии на всю жизнь, оставшейся ей после смерти мужа.
- В доме я держала порядок, обед всегда горячий ему подавала, он был доволен. И с работы его к нам в гости приходили, я всех привечала. Да вот случилась и промеж нас размолвка: он был партейным, на хорошем счету на работе, в партактиве был. Вот и говорит он, что ругают его на работе, что я иконы у него в доме повесила, лампадка у нас горит. Я сказала, что я живу всегда с Богом, он мне помогает в жизни, и я с ним не расстанусь, икон не уберу. Через некоторое время меня вызывают на партактив – здесь в домохозяйстве он был. Пришла я, а они меня стали ругать, что я такая темная, необразованная, позорю их коммуниста, в доме у него иконы повесила… Попросила и я слово, сказала: « А где вы были, коммунисты, когда я 7 лет сиротой осталась? Почему вы меня не обучили ничему? Меня Богородица с 7 лет за ручку вела, ото всего оберегала, я не пить, ни курить не научилась, а вашему коммунисту пригодилась. Если я такая необразованная, позорю вашего коммуниста, – уйду от него вместе с иконами, а вы сами ему стирайте, обед готовьте, за скотиной его ухаживайте, огород поливайте…»
Помолчали коммунисты и ничего не сказали Марии, только просили не оставлять их старого товарища, которому нужен уход. Это была большая победа Марии, которой она была рада больше, чем своим фото на Доске Почета. С тех пор иконы в доме Марии висели на законных основаниях, их количество увеличивалось, а к концу жизни в каждой из двух крохотных комнаток был большой иконостас.
Мария с удовольствием рассказывает дальше:
- А потом приходит их начальник ко мне и говорит: «Не согласитесь ли Вы, Мария Михайловна, у нас в домохозяйстве истопницей работать?» Я отвечаю: «Отчего же не согласиться, я работы не боюсь никакой…» Стала я истопницей работать у них – печи топить, порядок наводить. Они уходят с партактива, говорят: «До свидания, Мария Михайловна!», а я им отвечаю : «Ступайте с Богом!». Они помалкивают, что я им Бога поминаю. Потом время пришло – мне надо на раннюю литургию в храм на праздник пойти, я начальнику говорю: «Утром надо мне идти в храм, на работу не смогу выйти…»
Он подумал и говорит: «Вы еще раньше на работу придите, печи истопите, ключ вот сюда положите, я первый приду, никто не заметит, когда вы ушли». Так и пошло у нас – стала я и на раннюю литургию ходить, и продолжать работать. А потом еще и дворником стала работать. Здесь хорошо тогда было в Гвардейском: кругом зелень, Финский залив рядом. С нас чистоту строго спрашивали, все помойки проверяли, хлоркой все обрабатывали, к 1 мая весь лед сколоть надо было, песочком все вокруг посыпать, дети прямо на улице играли в песочке – так чисто у нас было. Мне нравилась эта работа.
Тот период уже помнят и современные жители Выборга, детство которых прошло в этом Гвардейском поселке, они вспоминают:
- Мы хорошо помним бабушку Машу, она у нас дворником работала. Она уже тогда сильно отличалась он наших мам: она была всегда одета в темную одежду, на голове у нее был темный платок, и эта ее строгость в одежде и поведении и нас к порядку призывала.
Мария вспоминает с болью, что потом началось строительство трассы «Скандинавия», которое прошло по старинному финскому кладбищу в поселке Гвардейском (финское название – Сорвали):
- Я очень любила ходить на это кладбище, там были такие красивые надгробия. Мне приходилось провожать корову – за кладбищем был путь на выгон. И на обратном пути я обязательно проходила по кладбищу, такая тишина была там и деревья большие. Все знали, что это финское кладбище, никто не приходил навестить здесь своих родственников, и мне жаль было их. Там даже склеп был, я заходила туда – там лежала женщина в красивой дорогой одежде, на руках – кольца. Никто ее не трогал. А потом стали строить дорогу здесь, поломали кладбище, надгробия, страшно было смотреть. Однажды я увидела, как в этот склеп зашли плохие люди, стали его грабить, я стала их ругать, просила не делать этого, говорила, что это большой грех, но они мне пригрозили, сказали, что меня саму здесь уложат в могилу… Вот с этого времени стало хуже здесь, как будто Бог отвернулся от этих мест: кругом стала грязь, брань, люди стали спиваться, никто уже не убирает помойки, детей не видно на улицах – их страшно оставлять одних…
ПОСТРИГ МАРИИ, ЕЕ СЛУЖБА В ХРАМЕ
Оставшаяся после смерти мужа одинокой Мария полностью перешла на работу в Спасо-Преображенский собор, где спасалась от мирской суеты в работе, начищая подсвечники, убирая храм, готовя еду для трапезной. В это время она и была пострижена в инокини отцом Антонием в Спасо-Преображенском соборе, имя ей было оставлено Мария.
- Нас тогда четверо женщин было пострижено, мы остались в миру, продолжали работать в соборе. Позже меня позвал с собой служить в Сиверскую отец Прокл, где я выполняла все необходимые работы по храму 4 года.
Даже о самой грязной работе Мария вспоминает с радостью:
- Уборная там была нечищеная много лет, уж зайти было в нее невозможно. Как батюшка уехал по делам, позвала я одного деревенского мужика-пьяницу, он добрым, безотказным был, на любую работу соглашался. Вот мы с ним целый день вычищали эту уборную, а потом чистой водой много раз промыли. Я раскопала в соседнем малиннике канавы, туда все залили, потом закопали снова, кусты я подвязала. Все чисто стало без запаха, на следующий год малины было – красным красно, что твое сукно, – ведрами собирали!..
«Рационализаторские нововведения» – отдельная тема службы Марии в храмах в условиях того времени:
- Вот надо к окончанию службы пироги подавать в трапезную и на службе надо быть, как везде поспеть? Вот я пироги перед службой испеку, таз с водой в печь поставлю, на него – лучины крестом, на них – полотенце, в полотенце – пироги заверну: вода потихоньку греется, испаряется, пирогам засохнуть и остыть не дает, а я на службе в алтаре батюшке помогаю. После службы все садятся за стол, а я из печи – горячие пироги достаю… Все удивляются – кто это пек пироги здесь, когда все на службе были?
Закончилась служба отца Прокла в Сиверской, направили его дальше, а Мария в Выборг вернулась, продолжила работу в Спасо-Преображенском храме – из него Почетную грамоту получила, которую с любовью хранит.
Умер брат Николай, уехавший на старости лет в родное село: военные ранения сказались на здоровье.
- Не было у меня денег на дорогу, не смогла я поехать на похороны к брату, очень я переживала. 40 дней пекла пироги, бедным подавала, на сороковой день пеку пироги, повернулась, – а брат стоит на кухне. Я говорю: «Прости, брат, не смогла я к тебе приехать!» – а он мне отвечает: « А я здесь был с тобой, пироги, что ты подавала нищим,
и я кушал». Вот так сказал и больше не приходил, успокоилась, значит, его душа…
Всех батюшек, что служили в те времена, Мария помнит, их фотографии в рамочках на стене ее висят, с уважением говорит: «Сильная у него молитва, к Богу прямо доходит»;
как могла старалась облегчить их тяжелую службу Мария, в быту и на службе быть под рукой, хозяйственно соображая как лучше выполнить свою работу. С умилением вспоминает она о том времени: «Храмушка наша стоит чистая, светлая – как в раю в нем».
И в доме у Марии также всегда светло и чисто, опрятно все расставлено по местам, бедная послевоенная обстановка выглядит нарядно, у печи аккуратно сложенные дрова, чтобы в любое время поддержать тепло и уют гостеприимного дома. Умиротворенность окутывает человека, пришедшего к бабушке Маше: каждого она готова утешить, наставить на путь истинный смирения и любви к Богу. Слова ее молитвы долго потом звучат в душе, давая уверенность, что Бог нас не оставит. Ее мудрый житейский опыт в сочетании с твердой верой создают для окружающих пример жизни на земле, столь скоротечной по сравнению с жизнью вечной, что надо ежеминутно заботиться о предстоящем суде, когда с тебя спросится за все – и за сиюминутные слабости, и за поставленные большие жизненные цели.
Перед окнами своего домика Мария создала огородик, кормивший ее круглый год: на скалистой земле, где гранит выходит на поверхность, больших трудов стоило вырастить яблони и кусты смородины с крыжовником – столько земли и удобрений пришлось переносить на руках, что к концу жизни Марии этот крохотный кусочек земли превратился в цветущий райский уголок с цветами, плодоносящими деревьями, хорошим урожаем овощей. Все было ухожено, вовремя посажено, полито, прополото, собран урожай и по-хозяйски переработан. Даже на такой, казалось бы, скудной земле Бог давал необходимое для жизни пропитание при условии вложенного труда. И появлявшимся вновь непутевым соседям было стыдно гневить Бога в своих неудачах, когда на их глазах
старая бабушка, живя в таких же условиях, имела все, что нужно для жизни и радостно славила Бога.
ПЕРЕСТРОЙКА. ФИНСКИЕ СОПЛЕМЕННИКИ
Все это время жизнь Марии была среди людей, которых она искренне любила, не оставляя их в беде и в немощи, жалея и больных, и беспробудных пьяниц, которых все больше становилось в Гвардейском поселке. У каждого она знала судьбу, призывала их к положительному образу жизни, молилась за них, подавая из своих скудных возможностей на хлеб насущный. И люди тянулись к бабушке Маше, зная ее добрый нрав, зная, что она всегда готова напоить чаем, выслушать и помолиться Богу за их проблемы. Так не хватало в то безбожное время таких людей, когда была подорвана вера людей не только в Бога, но и во все: уже и коммунистам не верили, и в их светлое будущее не верили, и сам человек по сути уже никому не был нужен. О нем не заботились не партия, ни государство, ни народные избранники, формально числящиеся «слугами народа». А Мария оставалась такой же, как в детстве, чистой душой, готовой помочь всем на своем пути.
… Жизненный путь Марии оказался так долог, что она дожила и до падения «железного занавеса», и в Выборгский район стали возвращаться финны, покинувшие давно свои родные места.
Однажды в соборе она услышала знакомую речь – разговаривали между собой финны, пытавшиеся понять, как добраться им до своих давно оставленных пенатов. Бабушка Маша, не задумываясь, почему она, выросшая в глухой деревне тверских карел, понимает финскую речь, подошла и разъяснила на своем родном карельском языке нужную информацию. Удивлению финнов не было предела. Так началась их дружба с бабушкой Машей, изменившая ее жизнь радикальным образом. Она узнала, что карелы и финны – родственные народы, их язык очень похож. Увидев, в каком бедственном нищем положении проживает бабушка Маша, финны стали привозить ей невиданные ранее ею заморские продукты. Бабушка Маша, привыкшая делиться последним с нуждающимися, стала одаривать ими всех нищенствующих соседей, знакомых. Финны пригласили бабушку Машу к себе в гости, помогли оформить ей заграничный паспорт, визу, посадили в иномарку и повезли к себе. Что там увидела бабушка Маша – для нее, выросшей в бедности и тяжелом труде, это было подобие земного рая, сочетаемого с вечными ценностями деревенской жизни:
- Как они богато и красиво живут! И при этом продолжают держать хозяйство – у них коровы, лошади, овцы – всё как у нас было в деревне. И всё они успевают. И всё время со мной проводили, и в монастырь свой меня свозили, и на рыбалку свозили, и сколько гостей – родственников приходило: каждый день всех угощали, со мной разговаривали.
Бабушка Маша с радостными глазами перелистывает большие фотоальбомы, подаренные ей финнами, называет по именам всех вновь обретенных родственников. На стене в рамочке под стеклом – статья из финской газеты с бабушкиной фотографией, на полочке – видеокассета с фильмом про бабушку Машу, который сняли финны во время ее поездки.
Ей были оказаны такой почет и внимание, что кажется странным, как бабушка Маша на предложение финнов навсегда к ним переехать, остаться у них жить – отказалась…
- Простите меня, Христа ради, я уж буду умирать в своей родной земле, там у меня мать-отец лежат, брат лежит и все родные.
Рассказывая это, бабушка Маша ищет в глазах наших понимания, но мало находит: кто бы из нас смог устоять перед таким соблазном оставить свою бедную разоренную страну с вечными бытовыми проблемами и неурядицами…
- Я молюсь Богу: не оставь Господи меня, не отними у меня разум на старости, не дай оставить родную веру православную.
Бабушка Маша знает, что некоторые старушки с охотой стали ходить в протестантские храмы, где раздают гуманитарную помощь, поют псалмы под звуки музыки, где можно сидеть на службе, давая отдых натруженным старческим ногам. Такой храм появился и на ее улице по соседству с ее домиком – на старом своем довоенном месте. Вокруг храма разбита спортивная площадка для привлечения молодежи…
…Прошли еще годы, перешли в мир иной и те финны, которые звали к себе жить бабушку Машу, все меньше к ней заезжает гостей из Финляндии. Бабушка Маша с благодарностью вспоминая их, разогревает в подаренной ими микроволновке зачерствевший кусочек хлеба, назидательно нам объясняя:
- Никогда не выбросьте хлеб! Вот останется – сухарики сделайте, а будет вот такая печка у вас – водичкой смочите и разогрейте – как свежий будет.
ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ВЕК…
Вот и у нас появились микроволновые чудо-печки, и перешедших в мир иной бывших соседей – непутевых пьяниц, которым бабушка Маша помогала в жизненных передрягах, заменили состоятельные деловые люди, построившие шикарные коттеджи за высокими заборами – получше финских. Им нет никакого дела до бедной бабушки Маши. Гвардейский поселок стал местом элитной застройки богатых горожан. Бедные оставшиеся лачуги попросту выжигают, высвобождая место для респектабельных строений. Домик бабушки Маши пока оберегает Бог, хотя давно некрашеные стены домика совсем не украшают улицу.
…Пришло время, и стали возрождать порушенное финское кладбище в Гвардейском поселке – Сорвали. Стали собирать растащенные по частным дачам остатки надгробий. Никто не помнил, где именно они находились на кладбище: те, кто разрушал это кладбище и строил эту трассу, ушли в мир иной забытыми сами. Есть время разбрасывать камни, есть время их собирать… И пригодилась отличная память бабушки Маши, которая помнила эти надгробия послевоенного времени. Как в компьютерной базе, в памяти бабушки Маши вставали многие дни нашей непростой истории…
Отказывали ноги, ее возили на своих машинах во вновь восстановленный Ильинский храм благочестивые прихожане, где ей представляли особый стульчик, ей разрешалось сидеть во время службы, но она, опираясь на посох, вставала, делала поклоны. В храме ее уважительно называли «Матушка, Мария Михайловна».
Ее дом по-прежнему собирал людей, нуждающихся в утешении – к ней приходили за духовной поддержкой и бедные и небедные люди, ближние соседи и гости издалека. Для всех она находила нужное слово, внимательно выслушивала, и Бог вкладывал в ее уста добрый совет. Она молилась за всех нас – имена у нее были записаны по особым журналам, которые она ежедневно утром и вечером перечитывала за молитвой. В свободное от молитвы время она продолжала заниматься хозяйством – все у нее по-прежнему сверкало чистотой, постные пироги с капустой были необычайно вкусны, находились и помощники, которые рады были принести ей воды, вскопать огород, помыть полы.
- Какая я счастливая! Бог дал мне на старости всё! И печечка у меня топиться, и хлебушек у меня есть, и картошечка, и капустка! И сколько хороших людей ко мне приходит! Мне нужно день и ночь молиться Господу за такое счастье!
С такими радостными словами бабушка Маша воодушевляла всех пришедших к ней со своими проблемами, что казалось, что их проблемы – это ничто перед вечным, и нужно быть благодарным Богу за то, что есть… а есть у всех намного больше, чем у бабушки Маши, живущей в одиночестве в старом деревянном домике без удобств…
Бабушка Маша была по-детски открытой душой, радовалась каждому дню. Для скрашивания ее одиночества одна женщина оставила ей на время своего отпуска попугайчика. Ежедневные молитвы с «Господи благослови!» по 40 раз повлияли и на этого временного квартиранта. И однажды бабушка Маша в тишине своего дома услышала «Господи благослови!» – бабушка Маша замерла, настороженно посмотрела вокруг, и еще раз услышала от сидящего на спинке стула попугайчика: «Господи благослови!» …Бабушка Маша посчитала этого попугайчика Божьей птичкой, и к ее радости вернувшаяся из отпуска женщина подарила ей попугайчика навсегда. Так они жили вдвоем много лет: попугайчик облюбовал себе место на голове бабушки Маши и повторял «Господи благослови!» к великой радости и удовольствию не только бабушки, но и всех ее гостей.
Бабушка Маша всегда была готова к приему гостей, и так радостно встречала, как будто бы только вас она и ждала. Даже когда здоровье ей уже не позволяло, и гости сами накрывали на стол по указанию бабушки, запасшей и капустку, и картошку, и лучок, и варенье к чаю, бабушка Маша, предложив прочитать «Отче наш» гостям, степенно крестила накрытый стол, и только после этого все дружно усаживались и приступали к трапезе. И эта скромная бабушкина трапеза около печки с пылающими дровами настолько всех роднила, что люди, единожды повстречавшись у бабушки Маши, в дальнейшем чувствовали себя сопричастными к большой бабушкиной родне: встретившись в другом месте, спрашивали друг друга о здоровье бабушки и жизненных вопросах, желая друг другу помочь, как добрые родственники…
Вокруг бабушки Маши образовалось сообщество, которое собиралось по праздникам за ее столом, который накрывали вскладчину, радуясь своей возможности. Ежегодно, в Великий пост, они собирались у нее для таинства соборования, приезжал священник: бабушка Маша готовилась к переходу в мир иной давно, у нее было заготовлено все для погребения, сложено в особый сундучок, где черный апостольник ждал своего времени. В сарае рядом с поленицей дров стояли вымеренные для гроба доски…
Но никакого обреченного ожидания смерти мы не видели на добром лице бабушки Маши.
Она часто стояла, облокотившись на стол у окна под образами, вязала бесконечные носки « арестантикам», которые передавал священник в тюрьму при очередном духовном окормлении заключенных, ставшим возможным только в последнее время. Жизнь за окном была для нее единственным окном в мир, она поглядывала на свой огородик, на редко проходящих по двору соседей, на свою лавку, которую она иногда посещала, чтобы посмотреть на солнышко в хороший день.
Однажды этот мир врезался в ее размеренную старческую жизнь незнакомым ей углом.
Впрочем, для нас всех эта была обычная история, мимо которой мы все постоянно проходим. Но бабушка Маша не прошла мимо…
- Смотрю я во двор – сидят на лавке робята, нерусские, черноволосые. Три парня и девушка наша с ними. День сидят, другой сидят, отходят по одному, снова возвращаются. Грустные все такие, видно, что-то их мучает. Вижу – неладно дело. Выхожу я к ним, спрашиваю : «Вы чего, робята, какой день сидите здесь, али случилось чего?» А они говорят: «Нам, бабушка, хоть в петлю: мы издалека приехали, у нас нет работы там. Мы братья двоюродные, а эта девушка с нами, брат на ней жениться собирается. Вот мы подрядились одному хозяину гараж здесь построить. Мы работали, девушка нам кушать готовила. Мы гараж построили, а хозяин уехал, с нами не расплатился, и где его искать – мы не знаем. Нам уже домой надо ехать, жить негде, а денег на дорогу нет… А пойти на рынок заработать мы боимся: сейчас всех «черных» ловят из-за взрыва в Москве. Один брат продал свою куртку, купил билет и уехал, а нам и продать нечего. Вот мы и сидим здесь». Я сказала: «В петлю – не надо. Это грех! А сколько вам денег на дорогу надо?»
Пошла домой, достала свои похоронные деньги, положила в пакет банку варенья, буханку хлеба, выхожу, даю им: «Вот вам деньги и еда на дорогу, езжайте с Богом. Будут у вас деньги – вернете, не будут – проклинать не буду, поступайте по своей совести». Уехали они, теперь у меня на душе спокойно. Я думаю – меня и так похоронят, не оставят…
Мы слушали рассказ бабушки Маши и только хлопали глазами, ничего не говоря…
Ну кто из нас готов отдать похоронные последние деньги чужим незнакомым людям? Разве кто-нибудь сейчас доверяет другим настолько, чтобы отдать деньги уезжающим в неизвестные края безработным гастарбайтерам? Их так много вокруг стало, что мы перестали вникать в их проблемы, ругаем их на каждом углу – так они нас раздражают просто своим присутствием. Их не любят, обманывают, нещадно эксплуатируют, не платят им зарплату… Как они должны за это к нам относиться? А вот так пожалеть их кто может? И только такой человек, как бабушка Маша, потерявшая отца на заработках, сама не раз оказывавшаяся в тяжелых ситуациях, способна с ходу вникнуть в чужие проблемы и отдать последние деньги…
Больше года после этого бабушка получала переводы по 300-400 рублей: «нерусские робята» вернули бабушке свой долг полностью, еще раз всех нас утвердив в том, что добрые дела с Божьей помощью делаются.
Бабушка Маша уверенно повторяла, что Бог не оставит нуждающегося, вышлет своего помощника, и радостно находила этому подтверждения.
Помощники для бабушки Маши оказывались рядом в разных и неожиданных ситуациях, и она, рассказывая о них, каждый раз убеждала окружающих – это от Бога: вот солдатики в военном госпитале водят ее на процедуры под руки, вот таксист на панель своей машины прикрепил иконочки, поэтому ехать с Богом хорошо, вот соседка принесла старые вещи для распускания ниток, как только кончились свои для вязания бесконечных носков «арестантикам»…
* * *
… Ильинский храм еле вмещал людей, пришедших проститься с инокиней Марией. Все священники храма по очереди отпевали согласно ее иноческому чину…
Покинула нас бабушка Маша… Щемит сердце оттого, что уже нет возможности прийти в тот старенький домик и получить ее доброе благословение на путь грядущий после трапезы с обстоятельными беседами и «разбором полетов».
И видится мне бабушка Маша на том свете радостной – такой, как я увидела ее в первый раз: на деревянном крыльце, залитым солнечным светом, мы сидим с ней и пьем чай, макая в соль только что отсортированные из свежего урожая маленькие луковички с мизинчик. Мы пришли к ней с моей подругой – вдовой, потерявшей своего молодого мужа в дорожной аварии, помянуть его: когда-то они были соседями. Принесли вкусные пирожные, но забыли про них: бабушкины огурчики и лучок оказались вкуснее…
… Мы прощаемся с ней, а она остается на том стареньком крыльце, радостно улыбается, машет нам рукой и говорит: «Буду ждать, приходите еще…»
Придем и мы в свое время, отмеренное нам Богом – каждый со своим багажом разных дел, в котором бабушка Маша помогала нам строго навести порядок…
- ИРАИДА ЕФИМОВА-