Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Буря столетия
Стивен Кинг
Книга сообщества http://vk.com/best_psalterium . Самая большая библиотека ВКонтакте! Присоединяйтесь!
Стивен КИНГ
БУРЯ СТОЛЕТИЯ
ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА
«Пролив» – термин, которым в прибрежной Новой Англии обозначают участок открытой воды, отделяющий остров от материка. Залив открыт с одного конца, пролив – с двух.
Пролив между островами Литтл-Толл-Айленд (выдуманным) и Мачиасом (существующим) предполагается около двух миль ширины.
ВВЕДЕНИЕ
В большинстве случаев – скажем, в трех или четырех из пяти – я знаю, откуда у меня берется идея вещи, какое сочетание событий (как правило, рутинных) запускает повествование. Например, «Оно» родилось у меня в момент перехода по деревянному мосту от гулкого стука каблуков по настилу и воспоминаний о «Трех мрачных козлах». В основе «Куджо» лежала действительная стычка с плохо воспитанным сенбернаром. «Кладбище домашних животных» выросло из горя моей дочери, когда ее любимого кота Смаки переехало машиной на хайвее возле нашего дома.
Но иногда я просто не могу вспомнить, как набрел на тот или иной роман или рассказ. В этом случае зерном вещи оказывается скорее образ, нежели идея, ментальная фотография настолько сильная, что она в конце концов вызывает к жизни характеры и события – как ультразвуковой свисток, говорят, заставляет отозваться всех псов округи. И для меня вот что еще является истинной загадкой творчества: истории, которые появляются без предшественников, приходят сами по себе. «Зеленая миля» началась с образа огромного негра, который стоит в тюремной камере и смотрит, как приближается расконвоированный заключенный, продающий сладости и сигареты со старой металлической тачки со скрипучим колесом. «Буря столетия» также родилась из образа, связанного с тюрьмой: такой же человек (только не черный, а белый) сидит на нарах у себя в камере, подтянув под себя ноги и положив руки на колени, и не мигает. Это не джентльмен и не тот хороший человек, которым оказался Джон Коффи в «Зеленой миле»; это человек крайне плохой. Может быть, вообще не человек. Каждый раз, когда моя мысль к нему возвращалась (за рулем машины, в кабинете окулиста в ожидании закапывания в глаза, или хуже того – ночью во время бессонницы при выключенном свете), он был все страшнее и страшнее. Все так же сидел на нарах и не шевелился, но был каждый раз чуть страшнее. Чуть меньше похож на человека и чуть больше на… скажем, на то, что было под этой внешней оболочкой.
Постепенно повествование стало разворачиваться от этого человека… или чем бы он там ни был. Человек сидит на нарах. Нары в камере. Камера в задней части магазина-склада островного городка Литтл-Толл-Айленд, который я иногда мысленно называл «Остров Долорес Клейборн». Почему в магазине-складе? Потому что общине столь малой, как Литтл-Толл-Айленд, полицейский участок не нужен – нужен только кто-то, кто по совместительству выполняет обязанности констебля – занимается, скажем, буйными пьяницами или укрощает рыбака с плохим характером, который не прочь поучить кулаком собственную жену. Так кто же будет этим констеблем? Конечно же, Майк Андерсон, владелец и рабочий «Магазина-склада Андерсона». Вполне приличный мужик, и отлично справляется с пьяными или вспыльчивыми рыбаками… но что он будет делать, если столкнется с чем-то по-настоящему страшным? Например, с таким, как злобный демон, который вселился в Ригана в «Экзорцисте»? Когда появится что-то, что будет просто сидеть в импровизированной тюремной камере Майка Андерсона, глядеть и ждать…
Чего?
Как чего – бури, конечно. Бури Века. Такой бури, которая полностью отрежет Литтл-Толл-Айленд от материка, оставив его справляться собственными силами. Снег красив, снег смертоносен, снег – это занавес вроде того, которым маг скрывает ловкость своих рук. Отрезанный от мира, скрытый снегом, мой призрак-страшилище (у меня уже установилось для него имя – Андре Линож) может натворить много вреда. И хуже всего – даже не покидая своих нар, где сидит, подобрав ноги и обняв колени.
До этого я мысленно дошел в октябре-ноябре девяносто шестого: плохой человек (или, быть может, чудовище под маской человека) в тюремной камере, буря посильнее той, что полностью парализовала северо-восточный коридор в середине семидесятых, община, предоставленная собственным силам. Меня, пугала задача воссоздания всей общины (такое я уже делал в двух романах – «Жребий Салема» и «Необходимое за действительное», и это адская работа), но манили возможности. И еще я знал, что дошел до момента, когда надо либо писать, либо потерять эту возможность. Мысли более завершенные – другими словами, большинство из них – могут держаться довольно долго, но повествование, возникшее из одинокого образа, существующее почти целиком лишь в потенции – вещь куда менее стойкая.
Я думал, что у «Бури столетия» был хороший шанс рухнуть под собственной тяжестью, но в декабре девяносто шестого я, как бы там ни было, начал ее писать. Последним толчком послужило осознание, что если я сделаю местом действия Литтл-Толл-Айленд, то получу шанс сказать нечто интересное и спорное о самой природе общины… потому что во всей Америке нет общин столь тесно переплетенных, как островные общины у побережья штата Мэн. В них люди связаны ситуацией, традицией, общими интересами, общими религиозными обычаями и работой – всегда трудной, иногда опасной. Кровные связи так перепутаны, что население большинства островов состоит всего из полдюжины фамилий, переплетенных двоюродным родством и брачными связями, как лоскутное одеяло [В восточном Мэне баскетбольный турнир конца сезона проходит в зале Бангора, и нормальная жизнь практически замирает – все население региона припадает к приемникам. Однажды, когда команда девушек Джонспорт-Билз играла в турнире класса "Д" (младшие школьники), радиокомментатор всех участниц стартовой пятерки называл по именам. Пришлось – потому что все они были сестрами или двоюродными сестрами, и каждая носила фамилию Билз. – Примеч. автора.]. Если вы турист (или вообще человек «с материка»), они могут отнестись к вам дружелюбно, но не рассчитывайте заглянуть в глубь их жизни. Вы можете вернуться в ваш коттедж на материке, выходящий окнами на пролив, где живете шестьдесят лет, и все равно вы будете человеком со стороны. Потому что на острове жизнь другая.
Я пишу о малых городах, потому что я – мальчишка из малого города (хотя и не мальчишка с острова, спешу добавить: когда я пишу о Литтл-Толл-Айленде, я пишу как человек со стороны), и почти все мои истории о малых городах – о Джерусалемз-Лот, о Касл-Рок, о Литтл-Толл-Айленде – все они обязаны Марк Твену («Человек, который совратил Гедлиберг») и Натаниэлю Готорну («Молодой Гудмен Браун»). И все же все эти истории, как мне кажется, построены на одном непроверенном постулате: проникновение злой воли не может не потрясти общину, разъединяя людей и обращая их во врагов. Но это – мой опыт скорее как читателя, нежели как члена общины; а как член общины я видел, что разразившееся несчастье сплачивает города [Например, ледовый буран января 1998 года, когда некоторые города остались без электричества на две недели и больше. – Примеч. автора.].
Но все равно остается вопрос: является ли результатом такого сплочения всеобщее благо? Всегда ли идея «общинности» согревает сердца, или ей случается и холодить кровь? В этот момент мне представилось, как жена обнимает Майка Андерсона и одновременно шепчет ему на ухо: «Пусть (с Линожем) произойдет несчастный случай». Знаете, как у меня при этом кровь похолодела?! И я уже знал, что должен хотя бы попытаться это написать.
Осталось только решить вопрос о форме. Вообще-то я никогда об этом не беспокоюсь – не больше, чем о лице повествователя. Лицо (обычно третье, иногда первое) всегда проявляется само. Так же, как форма, в которую выльется идея. Удобнее всего для меня роман, но я пишу и рассказы, сценарии, даже стихи иногда. Форму всегда диктует идея. Нельзя заставить роман стать рассказом, нельзя заставить рассказ быть поэмой, и нельзя остановить рассказ, который решил, что хочет быть романом (разве что убить его).
Я полагал, что, если буду писать «Бурю столетия», она будет романом. Но когда я приготовился сесть и писать, идея мне твердила, что она – фильм. Каждый образ повествования оказывался кинообразом, вместо того чтобы быть образом книжным: желтые перчатки убийцы, забрызганный кровью баскетбольный мяч Дэви Хоупвелла, дети, летающие с мистером Линожем, Молли Андерсон, шепчущая: «Пусть с ним произойдет несчастный случай», а более всего – Линож в камере, подобравший под себя ноги и свесивший кисти рук с колен – лейтмотив всего оркестра.
Для кинофильма история была бы слишком длинной, но я думал тогда, что вижу, как это обойти. За многие годы я построил отличные рабочие отношения с «Эй-Би-Си», давая им материал (а иногда и телесценарии) для полудюжины так называемых мини-сериалов, которые заработали себе отличный рейтинг. Я связался с Марком Карлинером (который выпустил новую версию «Сияния») и Маурой Данбар (которая работала со мной от «Эй-Би-Си» с начала девяностых). Я спросил, заинтересуется ли кто-нибудь из них настоящим романом для телевидения, таким, который существует сам по себе, а не сделан из написанного уже книжного романа?
Оба они ответили «да» практически не задумываясь, и когда я закончил три двухчасовых телесценария, которые следуют за этим введением, проект вошел в предпроизводственную фазу и потом в фазу съемок без всяких творческих судорог и административных мигреней. Сейчас модно, если вы интеллектуал, презирать телевидение (не дай бог вам сознаться, что вы смотрите «Фрэзиера», не говоря уже о «Джерри Спрингере»), но я работал как сценарист и для телевидения, и для кино, и я подписываюсь под старой фразой, что в Голливуде телевизионщики организуют производство фильмов, а киношники – деловые завтраки. Это не то чтобы «зелен виноград» – я хорошо работал с киношниками, в общем и целом (забудем о таких фильмах, как «Кладбищенская смена» или «Серебряная пуля»). Но на телевидении вам дают работать… а если еще у вас в послужном списке есть успех с многочастевыми пьесами, вам позволят слегка выйти за рамки. А это я люблю. Это приятно. «Эй-Би-Си» выделила на этот проект тридцать три миллиона долларов по трем черновым сценариям, которые так существенно и не изменились. И это тоже приятно.
Я писал «Бурю столетия» точно так, как писал бы роман – имея список персонажей и никаких других заметок, по три-четыре часа каждый день таская с собой переносной макинтошевский «Пауэрбук» и работая в гостиничных номерах, когда мы с женой отправлялись в регулярные поездки, чтобы смотреть игру женских баскетбольных команд штата Мэн на выезде – в Бостоне, в Нью-Йорке и в Филадельфии. Разница только в том, что я использовал программу «Файнал Драфт» вместо «Ворд-6», в которой пишу обычную прозу (и эта проклятая программа то и дело грохается, оставляя мертвый экран – благословенна будь избавленная от глюков «Файнал Драфт»). И я бы сказал, что следующий далее текст (или то, что вы увидите на своих телевизорах, когда «Буря» выйдет в эфир) – вообще не настоящая «телевизионная пьеса» или «мини-сериал». Это подлинный роман, но существующий на другом носителе.
Конечно, работа не была полностью лишена проблем. Основная трудность в создании передач для телесетей – вопрос цензуры («Эй-Би-Си» – та крупная сеть, которая фактически правит рукой «Стандартов и Практики»: они читают сценарий и сообщают вам, что абсолютно невозможно показать в гостиных Америки). Я боролся с этим, как Геракл, при создании «Позиции» (мировое население задыхается насмерть в собственных соплях) и «Сияния» (талантливый, но явно с придурью молодой писатель избивает жену крокетным молотком чуть не до смерти и потом пытается убить сына тем же предметом), и это была самая мучительная часть процесса – творческий эквивалент китайского бинтования ног.
К счастью для меня (а самозваные стражи нравственности Америки, возможно, счастливы этим куда меньше), телевизионные сети куда как расширили границы приемлемого с тех пор, как продюсерам передачи «Дик Ван-Дейк» было запрещено показывать двуспальную кровать в главной спальне (Боже мой, а что если молодежь Америки начнет представлять себе, как Дик и Мэри лежат в ней ночью и касаются друг друга ногами?). За последние десять лет изменения отвоевали себе еще больше места. Многие из них были откликом на революцию кабельного телевидения, но много других возникли в результате общего истощения зрителя, в частности, в рассматриваемой группе: от восемнадцати до двадцати пяти лет.
Меня спрашивали, зачем вообще заводиться с телесетями, если есть кабельные розетки «Хоум бокс офис» и «Шоутайм», где вопрос цензуры почти не возникает. Причин две. Первая состоит в том, что при всем «шуме и ярости» критики вокруг таких оригинальных кабельных шоу, как «Оз» или «Реальный мир», потенциальная аудитория кабельного телевидения все еще очень невелика. Сделать мини-сериал на ХБО – это как напечатать большой роман в малотиражной газете. Я ничего не имею ни против малотиражной прессы, ни против кабельного ТВ, но после долгой и напряженной работы я хочу выйти на максимально широкую аудиторию. Часть этой аудитории может в четверг вечером переключиться на «Скорую помощь», но это уже им выбирать. Если я сделал свою работу, и люди захотят узнать, что было дальше, они пустят «Скорую помощь» на запись и останутся со мной. «Самое интересное – это когда есть с кем соревноваться», – говаривала моя мать.
Вторая причина держаться крупных сетей – это то, что небольшое бинтование ног может оказаться полезным. Когда знаешь, что твоя история попадет на глаза людей, выискивающих мертвецов с открытыми глазами (на сетевом ТВ – ни-ни!), детей, которые произносят плохие слова (еще одно ни-ни!), или лужи пролитой крови (огромное ни-ни!), начинаешь искать альтернативные способы выразить свою точку зрения. В жанрах саспенса и ужастика лень почти всегда проявляется изобразительной грубостью: выскочившее глазное яблоко, располосованное горло, гниющий зомби. Когда телевизионный цензор уберет эти простые страшилки, становится необходимым искать другие пути к той же цели. Создателю фильма приходится действовать тоньше, иногда действительно изящно, как часто бывают изящны фильмы Вэла Льютона («Люди-кошки»).
Все вышеприведенное, вероятно, похоже на оправдание. Но я не оправдываюсь. Я в конце концов тот самый тип, который когда-то сказал, что хочет ужаснуть публику, но если это не получится, готов ее шокировать… а если и это не выйдет – обматерить.
Какого… черта, сказал бы я. Я не гордый. И можно сказать, что телевизионные сети эту последнюю позицию отступления и отнимают.
В «Буре столетия» есть натуралистические моменты (Ллойд Уишмен с топором и Питер Годсо с веревкой – это всего лишь два примера), но нам приходилось с боем отстаивать каждый из них, и некоторые (например, тот, где пятилетняя Пиппа вцепляется ногтями в лицо матери и кричит: «Пусти, сука!») все еще служат предметом горячей дискуссии. Я сейчас не самый популярный человек в «Стандартах и Практике» – я воплю, хнычу и грожусь пожаловаться моему старшему брату, если они не перестанут меня обижать (в этом случае роль старшего брата чаще всего играет Боб Игер, который в «Эй-Би-Си» самый главный). По-моему, работать со «Стандартами и Практикой» на этом уровне вполне приемлемо; иметь с ними дело таким образом – я от этого чувствую себя Токийской Розой. Если вам интересно, кто чаще выигрывает битвы, сравните исходное повествование (которое я здесь публикую) и готовую телепрограмму (которая сейчас редактируется).
Только при этом помните, пожалуйста, что не все различия между исходным сценарием и готовым фильмом сделаны для удовлетворения СиП. С ними еще можно спорить, но график вещания обсуждению не подлежит. Каждый законченный кусок должен длиться девяносто одну минуту – плюс-минус несколько секунд, и должен быть разделен на семь «актов», чтобы было куда вставлять всю эту чудесную рекламу – которая и оплачивает все счета. Тут есть фокусы, которые позволяют выиграть немножко времени (один из них – это какое-то электронное сжатие, в чем я совсем не разбираюсь), но чаще всего приходится подстругивать палочку под размер отверстия. Это тоже морока, но не особая. Не больше, скажем, чем носить школьную форму или надевать галстук на работу.
Борьба с авторитарными правилами телевизионных сетей часто бывала утомительной, а иногда и удручающей – при работе с «Оплотом» и «Сиянием» (а через что прошли продюсеры «Оно», мне и подумать страшно, потому что одно из строжайших правил СиП состоит в том, что сюжет телевизионной драмы не может строиться на попадании детей в смертельную опасность, не говоря уже о смерти), а оба этих романа были написаны без оглядки на правила приличия телевидения. И, так и надо писать романы. Когда меня спрашивают, пишу ли я романы, имея в виду фильмы, меня это слегка раздражает… и даже оскорбляет. Это, конечно, не совсем то, что спросить у девушки: «Ты это делаешь за деньги?», хотя когда-то я так и считал; это предположение расчетливости, которое мне неприятно. Такой бухгалтерский образ мысли не имеет ничего общего с работой писателя. Писать – это значит просто писать. Деловые и бухгалтерские мысли приходят потом, и их лучше оставить людям, которые знают эту работу.
Такое отношение появилось у меня в процессе работы над «Бурей столетия». Я писал ее в виде телесценария, потому что так хотела эта история – быть написанной… но без всякой мысли, что она и в самом деле появится на экране. Я достаточно знал о производстве фильмов к декабрю девяносто шестого, чтобы понимать, что включу в сценарий кошмарный спецэффект – метель сильнее всех тех, что когда-либо пытались создать на телевидении. Я создавал недопустимо огромный список персонажей – но когда работа писателя окончена и начинается сам процесс создания фильма, персонажи писателя становятся говорящими ролями для режиссера. И все равно продолжал работу над сценарием, потому что, когда пишешь книгу, о бюджете не думаешь. Бюджет – это не твоя проблема. И к тому же, если сценарий достаточно хорош, любовь найдет дорогу. Как всегда бывает [И была у меня мысль: А черта ли мне? Если «Буря» никогда не будет поставлена из-за того, что требует слишком много денег, книгу я все равно сделаю. Мысль о романе по непоставленному сценарию меня очень привлекала. – Примеч. автора.]. А поскольку «Буря» была написана как мини-сериал для ТВ, оказалось, что я могу растягивать оболочку, не порвав. Я думаю, что это самая страшная история из всех, которые я написал, и по большей части я мог вставлять страшилки без того, чтобы «Стандарты и Практика» поднимали слишком большой шум [В конце работы СиП вопили уже из-за полной ерунды. Например, в части первой один рыбак говорит, что приближающаяся непогода – просто «мать бурь». СиП настаивали на изменении этой строки, очевидно, веря, что это я так хитро замаскировал фразу «мать ее… какая буря», тем самым еще более подрывая Американскую Мораль и провоцируя стрельбу в школах, не говоря уже о худшем. Я немедленно побежал хныкать и жаловаться (как уже привык), указывая, что фраза «мать всех…» была сказана Саддамом Хусейном и с тех пор вошла в употребление. После должных обсуждений «Стандарты и Практика» разрешили фразу, только настаивали, чтобы «диалог не произносился непристойным образом». Ни за что. Непристойные диалоги на телесетях резервированы для передач вроде «3-я скала от солнца» или «Дхарма и Грег». – Примеч. автора.].
С режиссером Миком Гаррисом я работал три раза – первый раз над кинофильмом «Ходящие во сне», потом над мини-сериалами «Оплот» и «Сияние». Иногда я шучу, что нам грозит опасность стать Билли Уайлдером и И.А.Л. Дайамондом жанра ужасов. Он был моим первым выбором для постановки «Бури Века», потому что я его люблю, я его уважаю и знаю, что он может сделать. Но у Мика было в это время своей работы невпроворот (насколько проще был бы мир, если бы люди все бросали и бежали, сломя голову, как только они мне нужны), и поэтому мы с Марком Карлинером пошли на охоту за режиссером.
Примерно в это время я надыбал в прокатном пункте на моей же улице видеофильм «Человек сумерек». Я о нем ничего не слышал, но оформление коробки было подходящее, и в нем главную роль играл всегда надежный Дин Стоквелл. Другими словами, он вполне подходил, чтобы скоротать будний вечер. Еще я прихватил «Рэмбо» – проверенный товар – на случай, если «Человек сумерек» окажется неудобоваримым, но «Рембо» в этот вечер из своей коробки так и не вылез. «Человек сумерек» был малобюджетным фильмом (как я позже узнал, изначально он был сделан для кабельной сети «Старц»), но оказался тем не менее чертовски удачным. Там играл еще и Тим Мэтсон, и он показал некоторые качества, которые я надеялся увидеть у Майка Андерсона в «Буре»: доброта и порядочность, да… но с ощущением латентного насилия, которое пронизывает характер, как железная полоса. Даже лучше того – Дин Стоквелл играл замечательно ушлого негодяя: вежливого южанина с мягкой речью, который использует свое компьютерное умение, чтобы погубить незнакомого человека… и только за то, что тот попросил его потушить сигару.
Голубой свет создавал настроение, компьютерные трюки ловко исполнялись, темп держался, и уровень игры был весьма высок. Я еще раз прогнал титры и запомнил имя режиссера: Крейг Р. Баксли. Его я знал еще по двум вещам: отличный фильм для кабельного телевидения о Бригэме Юнге с Карлтоном Хестоном в главной роли и научно-фантастический фильм несколько худшего качества с Дольфом Лундгреном. (Наиболее запоминающейся там была фраза, сказанная главным героем киборгу: «Развались ты» [You go in pieces. Созвучно фразе You go in piece – иди с миром (англ.). – Примеч. пер.].) Я поговорил с Марком Карлинером, который посмотрел «Человека сумерек», ему понравилось, и он выяснил, что Баксли сейчас свободен. Я позвонил после него и послал Крейгу трехсотстраничный сценарий «Бури Века». Крейг перезвонил мне, полный идей и энтузиазма. Идеи его мне понравились, и энтузиазм тоже; а более всего мне понравилось, что его не испугал масштаб проекта. Мы встретились в Портленде, в штате Мэн, в феврале девяносто седьмого, пообедали в ресторане моей дочери и очень близко подошли к контракту.
Крейг Баксли – человек высокий, широкоплечий, красивый, приверженец рубашек-гаваек и выглядящий, как я понимаю, на несколько лет моложе своего возраста (на вид ему примерно сорок, но первая его работа – это «Акция Джексона» с Карлом Уизерсом, так что он должен быть старше). У него бесшабашный подход: «Без проблем, ребята» – подход калифорнийского серфера (которым он когда-то был, еще он был каскадером в Голливуде), и чувство юмора пожестче, чем у бандита из иностранного легиона Эррола Флинна. Эта небрежная поза и чувство юмора типа «не, ребята, я просто потрендеть с вами пришел» затемняют истинного Крейга Баксли – человека сосредоточенного, целеустремленного, с огромным воображением и каплей авторитарности (покажите мне режиссера, в котором нет ни капли от Сталина, и я покажу вам плохого режиссера). Что поражало меня больше всего с тех пор, как «Буря» начала свой долгий путь в феврале 1998 года – это где Крейг кричал: «Снято!». Сначала это тревожит, но потом начинаешь понимать, что он делает то, на что способен только очень одаренный видением режиссер: он монтирует в камере. Сейчас, когда я это пишу, начали приходить первые «выходы» – куски отснятой видеоленты, и – спасибо режиссуре Крейга – фильм, кажется, почти собирается. Рискованно предполагать слишком много и слишком рано (вспомните старый газетный заголовок «ДЬЮИ ПОБЕЖДАЕТ ТРУМЕНА»), но, судя по ранним результатам, я рискну сказать, что то, что вы сейчас прочтете, имеет удивительное сходство с тем, что вы увидите, когда «Эй-Би-Си» выпустит на экраны «Бурю Века». Я при этих словах держу пальцы накрест, но думаю, что так оно и будет. Думаю даже, что это может быть экстраординарно. Надеюсь на это, но лучше сохранять в оценках реализм. Огромные объемы работы уходят на создание фильмов, в том числе для телевидения, и очень мало из них выходят экстраординарными. Учитывая, сколько людей задействованы в этой работе, я считаю удивительным, что они вообще получаются. Но ведь за надежду нельзя меня расстреливать, правда?
Телевизионный сценарий «Бури» был написан между декабрем девяносто шестого и февралем девяносто седьмого года. Ближе к марту девяносто седьмого мы с Марком и Крейгом сидели в ресторане моей дочери Наоми (сейчас, увы, закрытом – она учится на священника). К июню я глядел на наброски волчьей головы на трости Андре Линожа, а в июле уже смотрел на сценарный отдел. Теперь понимаете, что я имел в виду, когда говорил, что телевизионщики организуют производство фильмов, а не деловые завтраки?
Натурные съемки шли в Саузвест-Харбор, штат Мэн, и в Сан-Франциско. Еще шли съемки в Канаде в двадцати милях к северу от Торонто, где на заброшенном сахарном заводе были воссозданы главные улицы Литтл-Толл-Айленда. На месяц-другой этот заброшенный завод в городе Ошава стал одним из самых больших съемочных павильонов в мире. Мэйн-стрит Литтл-Толл-Айленда проходила сквозь три тщательно спроектированные стадии заснеженности – от нескольких дюймов до полной засыпанности [Наш снег состоял из картофельных хлопьев и обрывков пластика, раздуваемых гигантскими вентиляторами. Эффект не абсолютный – но лучший, который я видел за все время участия в кинобизнесе. Черт побери, он должен выглядеть хорошо – общая стоимость снега влетела в два миллиона долларов! – Примеч. автора.]. Когда группа уроженцев Саузвест-Харбор посетила павильон в Ошаве, они чуть не попадали, войдя в высокие металлические ворота заброшенного завода и увидев это. Это было – как в мгновение ока попасть домой. Бывают на съемках дни, полные обаяния сельской ярмарки… но бывают и другие, когда волшебство становится таким густым, что голова кружится. В такой день и посетили съемки люди из Саузвест-Харбор.
Съемки начались в конце февраля девяносто восьмого года в снежный день в Нижнем Восточном Мэне. Закончились в Сан-Франциско примерно через восемьдесят съемочных дней. Когда я пишу эти строки в середине июля, начался процесс монтажа и редактирования – известный как постпроизводственный процесс. Оптические эффекты и эффекты CGI (образы компьютерной графики) делаются по одному слою за раз. Я просматриваю отснятый метраж с временными звуковыми дорожками (многие из них сняты с ленты Фрэнка Дарабонта «Выкуп Шоушенка»), и тем же занят композитор Гэри Чанг, который и будет делать настоящую партитуру к передаче. Марк Карлинер фехтует с «Эй-Би-Си», уточняя даты выпуска – февраль 1999 года кажется наиболее вероятным сроком, – а я смотрю смонтированный метраж с удовольствием, которое бывает у меня редко.
Предлагаемый далее сценарий составляет повествование сам по себе, перекрещен метками – мы называем их «сцены», «наплывы» и «вставки», – которые показывают режиссеру, где резать целое на части – потому что (если вы не Альфред Хичкок, который снимает «Веревку») фильмы всегда делаются по частям. С марта по июнь того же года Крейг Баксли снимал этот сценарий так, как вообще снимают сценарии – без соблюдения последовательности, часто с усталыми от работы за полночь актерами, всегда под давлением, – и закончил, имея ящик кусков, которые называются «поденками» – результаты съемок за день. Сидя на своем месте, я могу повернуться и посмотреть на свой набор этих поденок – примерно шестьдесят кассет в красных картонных коробках. Но странная вещь: сложить эти поденки снова в целую передачу – совсем не то, что сложить из кусочков разрезанную головоломку. Должно бы быть так, но не выходит – потому что фильмы, как книги, почти всегда живые существа, со своим дыханием и сердцем. И сложение частей дает обычно меньше целого. В редких и удивительных случаях оно дает больше. На этот раз оно даст больше. Я надеюсь на это.
И последнее. Как быть с людьми, которые говорят, что фильмы (особенно телевизионные) – вещь более низкая, чем книги, что они одноразовые, как бумажные носовые платки? Что ж, теперь ведь это уже не так? Этот сценарий, спасибо добрым людям и издательству «Покет-Букс», теперь всегда под рукой, когда вам захочется его посмотреть. И само шоу, как я надеюсь, тоже в конце концов появится на видеоленте или видеодиске – как многие книги в твердой обложке выходят в конце концов в варианте с бумажной обложкой. И его всегда можно будет купить или взять напрокат, когда (и если) захочется. И как с книгой, которую можно перелистать назад и прочесть упущенное из виду или еще раз просмаковать особо понравившиеся страницы, то же самое делается и с лентой, только вместо пальца используется кнопка перемотки на пульте управления. (А если вы из тех ужасных людей, которым обязательно надо заглянуть в конец, для вас есть кнопка ускоренного показа или поиска… хотя я предупреждаю, что за это вы будете гореть в аду).
Я не буду спорить ни за, ни против утверждения, что роман по телевизору равен роману напечатанному. Я только скажу, что, если убрать отвлекающие моменты (рекламу «тампаксов», автомобилей, местные новости и многое другое), я бы считал это возможным. И я еще напомнил бы, что человек, которого большинство студентов литературных отделений считают величайшим английским писателем, работал в устном и визуальном жанре, а не (по крайней мере не в первую очередь) для печати. Я не пытаюсь сравнить себя с Шекспиром – это было бы даже не смешно, – но я думаю, что он, вполне возможно, писал бы для кино и телевидения, не говоря уже о Бродвее, живи он сегодня. И даже, может быть, звонил бы в «Стандарты и Практику» и пытался их убедить, что сцена насилия в пятом акте «Юлия Цезаря» необходима… не говоря уже о том, что написана со вкусом.
Обращаясь к людям из «Покет-Букс», которые предприняли издание этой книги, я хочу сказать спасибо Чаку Бериллу, который организовал этот контракт и был связующим звеном между «Покет-Букс» и «Эй-Би-Си». В «Эй-Би-Си» я хотел бы поблагодарить Боба Игера, который так в меня верил, и еще Мауру Данбар, Джадда Паркина и Марка Педовитца. И еще – людей из «Стандартов и Практики», которые вовсе не такие уж плохие (на самом деле я думаю, что справедливо было бы назвать выполненную ими над сценарием работу «матерью всех работ»).
И моя благодарность Крейгу Баксли, который взялся за один из самых больших проектов, который когда-либо делался на телевизионных сетях; и Марку Карлинеру и Тому Бродеку, которые свели все это вместе. Марк, который когда-то получил за «Уоллеса» почти все существующие телевизионные премии, – этою человека в команде нельзя переоценить. И благодарен я еще моей жене, Тэбби, которая так меня поддерживала много лет. Будучи сама писателем, она отлично понимает мою глупость.
Стивен Кинг,
Бангор, штат Мэн 04401.
июля 1998 года.
ЧАСТЬ 1
ЛИНОЖ
АКТ ПЕРВЫЙ
Наплывом камеры показывается Мэйн-стрит – главная улица Литтл-Толл-Айленда ранним вечером.
Снег. Он летит густо и быстро, и ничего почти не видно. Ветер завывает, но вот – камера движется вперед, и виден то и дело гаснущий оранжевый огонек. Еще ближе. Теперь видно, что это мигалка на углу Мэйн-стрит и Атлантик-стрит, единственном перекрестке Литтл-Толл-Айленда. И эта мигалка отчаянно качается на ветру. Улицы обе пусты – а почему должно быть иначе? Вьюга разгулялась вовсю. Если присмотреться, кое-где виден свет в домах, но ни души нигде. И сугробы у магазинов намело на половину высоты до окна. Ветер тише, и за кадром слышен голос Майка Андерсона с легким акцентом штата Мэн.
– Меня зовут Майкл Андерсон, и я не из особо ученых. И в философии я тоже не очень разбираюсь, но одно знаю: в этом мире, уходя, платишь. Обычно очень много. Иногда все, что у тебя есть. Этот урок я думал, что выучил девять лет назад, во время той бури, которую местный народ называет Буря Века.
Мигалка гаснет. И храбрые огоньки, которые, виднелись сквозь вьюгу – тоже. И ничего, кроме ветра и снега. И голос Майка:
– Я ошибался. В большую вьюгу я только начал учиться. А кончил – всего на прошлой неделе.
Наплыв. Смена ландшафта. Леса штата Мэн с воздуха (вертолет). День.
Зима. И все деревья, кроме елей, голые, и ветви уставлены, как пальцы, в белое небо. На земле снег есть, но только пятнами, похож на связки грязного белья. Земля скользит под камерой, и время от времени лес прерывает извилистая черная лента двухполосной дороги или какой-нибудь городок Новой Англии. А голос Майка продолжает говорить:
– Я вырос в Мэне… но можно сказать, что никогда там не жил. Там, откуда я родом, каждый может так сказать.
Вертолет зависает над побережьем, краем суши, и тогда начинает доходить смысл слов Майка. Леса вдруг исчезают, мелькнула серо-синяя вода, она бьется и кипит на скалах и мысах… и вот уже под нами только вода, и вода до тех пор, пока…
Наплыв. Литтл-Толл-Айленд (с вертолета). День.
Из-за горизонта выплывает и стремительно движется к нам Литтл-Толл-Айленд. Уже видна суета у причалов, привязывают или затаскивают в сараи лодки для ловли омаров. Суда поменьше уже убрали с воды по городскому слипу. Теперь их оттаскивают подальше на четырехколесных тележках. На причале мальчишки и молодые люди постарше несут ловушки для омаров в длинный потрепанный сарай с вывеской «ГОДСО: РЫБА И ОМАРЫ». Слышен смех и возбужденный говор, по рукам ходят бутылки с чем-то явно теплым. Надвигается буря. А это всегда вызывает возбуждение – когда буря только надвигается.
Возле сарая Годсо стоит аккуратный домик местной добровольной пожарной охраны как раз на две пожарные машины. Одну из них сейчас моют снаружи Ллойд Уишмен и Ферд Эндрюс.
Атлантик-стрит уходит в город вверх от причалов. Линиями вытянулись красивые домики Новой Англии. К югу от причалов – лесистый мыс, и зигзаги обветшалой деревянной лестницы ведут к воде. К северу вдоль побережья тянутся дома народа побогаче. На дальней северной оконечности стоит маяк высотой футов сорок. Он автоматически зажигается и гаснет, и свет его на фоне дня бледен, но различим.
Наверху – длинная радиоантенна. И снова мы слышим голос Майка:
– Люди с Литтл-Толл-Айленда платят налоги в Огасту – как и прочие. На автомобильных номерах у нас нарисован омар или гагара – как и у других. И болеем мы за команды Университета штата Мэн, особенно за женские баскетбольные – как все…
На рыбачьей лодке «Счастливица» Санни Бротиган запихивает сети в люк и задраивает крышку. Рядом Алекс Хабер привязывает «Счастливицу» толстыми канатами. Слышен голос Джонни Гарримана из-за кадра:
– Санни, задрай получше. В прогнозе говорят, она приближается.
Джонни выходит из-за рубки, глядя в небо. Санни поворачивается на его голос:
– Они каждую зиму приходят, Большой Джон. Повоют и уходят. И всегда потом бывает июль.
Санни пробует люк и ставит ногу на трап, глядя, как Алекс закрепляет последний узел. Позади них к Джонни подходит Люсьен Фурнье. Он наклоняется над трюмом добычи, открывает люк и заглядывает. Звучит голос Алекса Хабера.
– Да… только, говорят, такой еще не бывало. Люсьен выдергивает из трюма омара и поднимает над головой:
– Санни, одного забыл! Санни отвечает:
– Для затравки полезно оставить в садке. На счастье.
Люсьен Фурнье обращается к омару:
– Надвигается Буря столетия, mon frere [Брат мой (фр.).], – только что по радио сказали. – Щелкает его по панцирю. – Ты вовремя шубу надел, да?
И бросает омара обратно в садок – ПЛЮХ! Все четверо уходят с лодки, и мы смотрим им вслед. А Майк объясняет нам:
– Но мы – не такие. На островах жизнь другая. И мы сплачиваемся, когда это нужно.
А Санни, Джонни, Алекс и Люсьен уже на трапе; кажется, они уносят снаряжение. И Санни говорит:
– Ладно, и эту переживем.
– Ага, как всегда, – подхватывает Джонни.
– Не о волнах думай, а о лодке, – добавляет Люсьен. И Алекс Хабер ему отвечает:
– Да ладно, что там может француз в этом понимать?
Люсьен шутливо на него замахивается. Все смеются. Потом идут дальше. Видно, как Санни, Алекс, Люсьен и Джонни заходят к Годсо. А камера отворачивается и панорамирует вверх по Атлантик-стрит к мигалке, которую мы уже видели. Потом уходит вправо, вырезая кусок деловой части города. На улице суматошное движение. Майк продолжает говорить:
– И мы умеем хранить тайну, если надо. Например, ту, что досталась на нашу долю в восемьдесят девятом. – Он замолкает на минуту. – И люди, которые там живут, до сих пор ее хранят.
И мы заходим в магазин-склад Андерсона. Поспешно входят и выходят люди. Вот появляются три женщины: Анджела Карвер, миссис Кингсбери и Роберта Койн.
За кадром голос Майка:
– И я это знаю.
Его перебивает разговор женщин. Говорит Роберта:
– Слава Богу, консервами закупилась. Теперь пусть приходит.
– Я только молюсь, чтобы свет не отключили, – отвечает миссис Кингсбери. – Не могу я готовить на дровяном очаге. У меня даже вода на нем подгорает. Большая буря только для одного хороша…
И Анджела ее перебивает:
– Угу. И мой Джек знает, для чего.
Две другие смотрят на нее с удивлением, потом все трое хихикают, как девчонки. И расходятся к своим машинам. И снова слышен голос Майка:
– Я держу связь.
Новый план: борт пожарной машины. Чья-то рука полирует тряпкой ее красную шкуру и уходит из кадра. Довольный своей работой Ллойд Уишмен глядит на отражение собственного лица. Ферд Эндрюс (его не видно) говорит ему:
– По радио сказали, снега будет до фигища.
Ллойд поворачивается, и камера за ним, и мы видим Ферда, прислонившегося к двери. В руках у нею голенища полудюжины сапог, и он начинает их расставлять по парам под крюками, где висят плащи и шлемы. И говорит:
– Как попадаем в беду, так уж попадаем. Ллойд усмехается в ответ своему молодому напарнику и снова драит машину. При этом говорит:
– Спокойней, Ферд. Шапка снега – это еще не беда. Беды через пролив не ходят. А то чего бы мы здесь жили?
Судя по лицу Ферда, он не так в этом уверен. Он выходит из двери и смотрит вверх…
И камера вслед за ним смотрит на приближающиеся штормовые облака.
Задерживается на них на секунду, потом панорамирует вниз, и в кадр вплывает типичный аккуратный белый домик Новой Англии. Он примерно на полпути к вершине холма по Атлантик-стрит – то есть между причалами и центром города. И ограда у него есть, отделяющая улицу от умершего на зиму газона (но снега на нем нет, и вообще на острове мы его еще не видели), и калитка в ограде открыта, приглашая на бетонную дорожку всякого, кто потрудится сойти с тротуара и по крутым ступеням террасы подойти к двери. У калитки стоит почтовый ящик, забавно раскрашенный и с лепными добавками, превращающими его в розовую корову. На боку надпись:
КЛАРЕНДОН
Голос Майка сообщает:
– Первым человеком в Литтл-Толл-Айленде, который увидел Андре Линожа, была Марта Кларендон.
Закрывая кадр, на переднем плане появляется рычащий серебряный волк. Это набалдашник трости. Камера отъезжает, показывая нам Линожа сзади. Он стоит на тротуаре перед открытой калиткой Марты, и это человек высокий, одет в джинсы, высокие ботинки, куртку, и на уши натянута черная вязаная шапочка. И перчатки, издевательски-желтые, ядовито-яркие – вырви глаз. Одна рука сжимает набалдашник, и от серебряной головы волка уходит вниз черное ореховое дерево трости. А голова самого Линожа опущена между ссутуленными плечами. Поза мыслителя. И еще – есть в этой позе что-то мрачное или скорбное.
Подняв трость, он стучит ею об край проема калитки. Ждет, потом стучит по другому краю. Это похоже на ритуал.
И Майк заканчивает фразу:
– Он был последним, кого она в жизни видела. Линож медленно идет по бетонной дорожке, лениво помахивая на ходу тростью. И насвистывает мелодию: «У чайника ручка».
А в доме, в гостиной Марты Кларендон такой порядок, который может поддерживать только потрясающая хозяйка, всю жизнь прожившая в одном доме. Мебель старая и красивая, но не так чтобы антикварная. Стены увешаны фотографиями – в основном еще из двадцатых годов. Стоит пианино с раскрытыми пожелтевшими нотами на пюпитре. В самом удобном (может быть, единственном удобном) кресле сидит Марта Кларендон – дама лет примерно восьмидесяти, с красиво уложенными седыми волосами, в аккуратном домашнем халате. Около нее на столе чашка чаю и тарелка печенья. С другой стороны от нее стойка на колесиках для ходьбы; у стойки сзади две велосипедные ручки, а спереди – поднос.
Единственный современный предмет в комнате – цветной телевизор с большим экраном и на нем – кабельная приставка. Марта с интересом смотрит погоду и по-птичьи мелкими глотками попивает чай. А на экране симпатичная дикторша погоды. У нее за спиной карта с двумя большими красными буквами "Н" в середине двух обширных зон шторма. Одна из этих зон накрыла Пенсильванию, другая движется от побережья Нью-Йорка. Дикторша погоды начинает с западной бури:
– Это шторм, который уже причинил столько несчастий – и вызвал пятнадцать смертных случаев – на пути через Великие Равнины и Средний Запад. Он снова набрал прежнюю и даже большую силу на Великих Озерах, и вот вы видите его траекторию…
И эта траектория появляется ярко-желтой (такой же, как перчатки Линожа) полосой, обозначая будущий путь шторма через штаты Нью-Йорк, Вермонт, Нью-Гэмпшир и Мэн…
– …во всей красе. Теперь посмотрите сюда, потому что отсюда беда и движется.
И она переходит к прибрежному шторму.
– Очень необычной силы буря, почти что зимний ураган – вроде того, который парализовал почти все Восточное Побережье и засыпал Бостон в семьдесят шестом году. С тех пор мы не видели штормов, даже сравнимых с ним… до этого момента. Даст ли он нам поблажку и останется в море, как иногда это бывает? К сожалению, наш компьютер говорит, что нет. И потому по штатам к востоку от Большой Индейской Воды ударит вот с этой стороны… – Она похлопывает рукой по карте, где показан первый шторм, – а по среднему Атлантическому побережью с другой… – Она переходит к восточному шторму. – А северная Новая Англия, если ничего не изменится… Боюсь, сегодня ночью ее жителей ждет приз проигравшему. Вот посмотрите сюда.
Появляется вторая ярко-желтая траектория шторма. Она загибается к северу от пятна шторма, идущего от штата Нью-Йорк. Траектория огибает мыс Код, уходит вверх по побережью и пересекается с траекторией первого шторма. В точке пересечения какой-то компьютерный гений из погодной телевизионной сети, которому делать нечего, влепил ярко-красное пятно – как изображение взрыва.
– Если ни один из циклонов не свернет, они столкнутся и сольются над штатом Мэн. Плохие новости для наших друзей из земли янки, но еще не худшие. А худшие – в том, что эти циклоны могут погасить скорость друг друга.
– Боже мой!
Это произносит Марта, попивая чай.
– Результат? Раз в сто лет бывающий сверхциклон, который может застрять над центральным и прибрежным Мэном не меньше, чем на сутки, хотя и не больше, чем на двое. Речь идет о ветрах ураганной силы и феноменальных количествах снега, то есть сугробах таких, которые только в арктической тундре бывают. И добавьте к этому отключения света во всем регионе.
– Боже мой! – повторяет Марта.
– Никто не хочет пугать зрителей, и меньше всех я. Но населению Новой Англии, особенно прибрежных и островных районов штата Мэн, следует отнестись к ситуации со всей серьезностью. Зима вас ожидает почти бесснежная, но в ближайшие два-три дня на вас высыплется снега столько, что на две зимы хватит.
Звонок в дверь.
Марта оглядывается. Снова смотрит в телевизор. Ей бы хотелось остаться в кресле и смотреть погоду, но все же она отставляет чашку, подтягивает свой ходунок на колесах и с трудом выпрямляется. А дикторша продолжает:
– Иногда мы злоупотребляем словами «Буря столетия», но если сольются эти два пути штормов – а мы сейчас считаем, что так и будет, – это перестанет быть преувеличением, можете мне поверить. Сейчас Джадд Паркин расскажет о некоторых приготовлениях – без паники, просто практические советы. Но сначала…
И на экране появляется реклама: заказ по почте видеофильма катастроф под названием «Кара Божия», а Марта тем временем с трудом движется через гостиную в сторону коридора, хромает, вцепившись в велосипедные ручки своего ходунка, и бормочет по дороге:
– Когда они тебе говорят, что наступает конец мира – это они новые хлопья продают. Вот если говорят «без паники» – это уже серьезно.
Звонок в дверь.
– Иду! Быстрее не могу!
Она выходит в коридор. Трудно идет по коридору, вцепившись в велосипедные ручки. На стене необычные фотографии и рисунки Литтл-Толл-Айленда, каким он был в начале двадцатого столетия. В конце коридора – запертая дверь с претенциозным стеклянным овалом вверху. Он закрыт прозрачной занавеской – наверное, чтобы ковер не выцвел от солнца. И на занавеске – силуэт головы и плеч Линожа.
– Погодите… я уже почти дошла. Я летом сломала бедро, и теперь двигаюсь не быстрее застывшей патоки…
Снова слышно, как говорит дикторша:
– Население Мэна и прибрежных островов помнят дьявольский шторм в январе восемьдесят седьмого года, но тогда это был замерзший дождь. Теперь же заваривается совсем другая каша. Даже и не думайте о снеговой лопате, пока не поработают снегоочистители.
Марта дошла до дверей. Она с любопытством смотрит на силуэт на занавеске и открывает дверь. Там стоит Линож. Лицо его красиво, как у греческой статуи, и на статую он и похож. Глаза его закрыты, и руки сложены на набалдашнике трости. Голос дикторши за кадром:
– Как я уже говорила и повторю еще раз, причин для паники нет. Жители севера Новой Англии видали большие бури и еще не раз увидят. Но даже ветераны прогноза погоды несколько ошарашены самим масштабом двух сходящихся циклонов.
Марта озадачена – и неудивительно – видом незнакомца, но не встревожена всерьез. Здесь остров, а на острове ведь ничего не случается. Разве что буря время от времени. Непонятно только, что человек этот ей не знаком, а чужие на острове редко появляются после конца скоротечного лета.
– Чем могу служить?
И Линож отвечает с закрытыми глазами:
– Рожденный в грехах – рассыпься в прах. Рожденный в грязи – в ад ползи.
– Простите?
Он открывает глаза… только глаз там нет. Глазницы наполнены чернотой. Губы отодвигаются, обнажая огромные кривые зубы – так дети рисуют зубы у чудовищ. Дикторша за кадром:
– Области низкого давления – просто чудовищны. И они в самом деле идут сюда? Боюсь, что так.
Заинтригованный интерес Марты сменяется голым ужасом. Открыв рот в предвестии крика, она отшатывается назад, выпуская велосипедные ручки. Вот-вот упадет.
Линож поднимает трость – выступающую волчью голову. Хватается за ходунок, отделяющий его от старухи, выбрасывает его в дверь у себя за спиной, и тот падает на террасу возле ступеней.
Марта в коридоре падает с криком, подняв руки и глядя вверх на…
Рычащего монстра нечеловеческого вида с поднятой тростью. За его спиной крыльцо и белое небо – предвестник идущей бури.
– Не трогайте меня, умоляю вас!
Смена кадра: гостиная Марты.
На экране уже Джадд Паркин, стоящий перед столом. На столе: фонарь, батарейки, свечи, спички, запасы провизии, стопки теплой одежды, портативная рация, сотовый телефон, еще какие-то предметы.
Дикторша стоит рядом, заинтересованно глядя на весь этот инвентарь. А Джадд объясняет:
– Шторм, Маура, не обязательно должен стать катастрофой, а катастрофа – трагедией. Исходя из этой глубокой и свежей мысли, я думаю, мы можем дать зрителям из Новой Англии несколько советов, которые им помогут подготовиться к тому, что, по всем показателям, будет выдающимся погодным катаклизмом.
– А что это у тебя на столе, Джадд?
– Прежде всего – теплая одежда. Это первым делом. И еще надо себя спросить: «Как там с батарейками? Хватит ли их на работу приемника? Или даже переносного телевизора?» И если у вас есть генератор, проверить запас бензина – или солярки, или пропана – надо до, а не после. Если прождать, пока станет поздно…
Это все слышно, но не видно, потому что камера отвернулась от экрана, будто потеряв к нему интерес. Она отходит снова в коридор, и мы начинаем терять нить разговора, зато слышится куда менее приятный звук: ровный шмякающий стук трости Линожа. Потом он прекращается. Тишина. Шаги. И какой-то к ним примешивается непонятный звук, будто двигают табуретку или стул по деревянным половицам.
– …и это будет уже слишком поздно, – доносится голос Джадда.
В дверь входит Линож. Нельзя сказать, что глаза у него обыкновенные – они какие-то далекие и беспокойно-синие, но это и не страшная черная пустота, которую увидела Марта. Щеки, брови и переносица у него покрыты тонкими полосками крови. Он идет на нас, камера берет его максимально крупным планом, глаза его куда-то сосредоточенно смотрят. И выражение интереса чуть согревает это лицо.
– Спасибо, Джадд, – говорит дикторша за кадром. – Жители Новой Англии, конечно, уже не, в первый раз слышат мудрые советы, но перед лицом такого катаклизма можно их повторить еще раз.
А мы смотрим на гостиную из-за плеча Линожа. Он смотрит в телевизор.
– Сразу после этого выпуска – местный прогноз погоды.
И дикторшу сменяет новая реклама – «Божья кара-2»: вулканы, пожары и землетрясения, каких только душа пожелает за девятнадцать долларов девяносто пять центов. А Линож через всю комнату проходит к креслу Марты. Снова слышится скребущий звук, и когда Линож подходит к креслу, его нижняя половина входит в кадр. Виден конец его трости, оставляющий на дорожке тонкую полосу крови. И еще кровь выступает на пальцах, сомкнувшихся на волчьей голове. Этим он ее и бил – головой этого волка, и что-то не хочется смотреть, на что эта голова теперь похожа.
Перед глазами Линожа на экране пламя охватывает лес. А он напевает:
У чайника ручка, у чайника носик,
За ручку возьми и поставь на подносик…
Он садится в кресло Марты, рукой с засохшей кровью хватает чашку, пачкая ручку. Пьет. Окровавленной рукой берет печенье и проглатывает. Смотрит, как в телевизоре Маура и Джадд обсуждают грядущий катаклизм.
Магазин Майка Андерсона. День.
Старый магазин-склад с широкой верандой у входа. Было бы сейчас лето, стояли бы кругом кресла-качалки с досужими стариками. А сейчас только построены роторные снегоочистители и лопаты, и над ними аккуратно написанный от руки плакат:
СПЕЦИАЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ НА СУПЕРШТОРМ!
О ЦЕНЕ ПОГОВОРИМ!
По краям ступеней стоят две ловушки для омаров, а из-под крыши веранды свисают еще несколько. Видна также своеобразная выставка снаряжения для ловли моллюсков. А у двери стоит манекен в галошах, желтом дождевике, круглой шапочке с пропеллером. Пропеллер неподвижен. Кто-то сунул манекену подушку под дождевик, и у него сильно выступает пузо. В одной пластиковой руке у него вымпел университета штата Мэн, в другой – банка пива. А на шее повешен плакат:
ТУТ ПРОДАЕЦЦА САМАЯ КЛАСНАЯ СНАРЯГА НА ОМАРОВ ВСЕМИРНО ИЗВЕСНОЙ ФИРМЫ "РОБИБИЛЗ"
В окнах объявления о снижении цены на мясо, на рыбу, на прокат видеолент (ТРИ СТАРЫЕ ЛЕНТЫ ЗА $1), о церковных службах, объявления добровольной пожарной дружины. Самое большое – на двери. Написано:
БЛИЖАЙШИЕ ТРИ ДНЯ ВОЗМОЖНО ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!
СИГНАЛ «ВСЕМ В УКРЫТИЕ»: ДВА КОРОТКИХ, ОДИН ДЛИННЫЙ.
Над витринами – штормовые ставни, пока что свернутые вверх. И над дверью красивый старомодного стиля плакат – золотые буквы на черном фоне:
МАГАЗИН АНДЕРСОНА / ПОЧТОВОЕ ОТДЕЛЕНИЕ OCTPOBА / ОФИС КОНСТЕБЛЯ
В магазин входит группа женщин, и встречаются в дверях с двумя другими – Октавией Годсо и Джоанной Стенхоуп. Октавия (лет сорока пяти) и Джоанна (около пятидесяти) сжимают в руках полные сумки бакалеи и оживленно разговаривают. Тавия глядит на манекен Робби Билза и толкает Джоанну локтем. Обе смеются и сходят по ступеням.
Внутри. Отлично оборудованный бакалейный магазин – очаровательное напоминание о бакалее пятидесятых годов. Полы деревянные и уютно поскрипывают под ногой. Лампы – висящие на цепях с потолка шары. Потолок жестяной. Но есть и признаки современности: два новых кассовых аппарата и рядом с ними – сканеры цен, рация на полке за конторкой, стенка с видеолентами напрокат и камеры безопасности в углах под потолком.
На заднем плане вдоль всей стены идет холодильная полка для мяса. Слева за ней, под выпуклым зеркалом, дверь, на которой написано просто:
ГОРОДСКОЙ КОНСТЕБЛЬ
И народу в магазине полно. Все затовариваются в ожидании бури.
Из двери, ведущей к холодильнику для мяса (это напротив двери констебля), выходит Майк Андерсон. Приятного вида человек, лет ему тридцать пять. Сейчас он куда-то лихорадочно спешит… но улыбка, его обычная улыбка все равно заметна в глазах и уголках рта. Этот человек любит жизнь, очень любит, и почти всегда находит в ней что-нибудь забавное.
Сейчас он одет в мясницкий белый халат и толкает перед собой магазинную тележку, наполненную расфасованным мясом. Сразу к нему подлетают три женщины и один мужчина. Мужчина, одетый в красную спортивную куртку и черную рубашку с отложным воротником, успевает первым. Преподобный Боб Риггинс говорит:
– Майкл, не забудь: в среду на той неделе служба. И мне понадобится каждый, кто сможет читать псалмы.
– Буду обязательно. Если проживем эти три дня, конечно.
– Конечно, проживем. Бог заботится об овцах своих.
И он уходит. На его месте возникает симпатичная пышечка – Джилл Робинсон, и она явно не так сильно уповает на Господа. Она набрасывается на пакеты и начинает читать этикетки раньше, чем Майк успевает их разложить.
– А свиные отбивные у тебя есть, Майк? Я думала, что точно должны быть.
Он ей дает пакет, Джилл на него смотрит и запихивает в свою наполненную с верхом тележку. Остальные двое, Карла Брайт и Линда Сент-Пьер уже копаются в расфасованном мясе. Карла выбрала один, рассматривает и уже почти взяла, потом бросает обратно на поднос мясного прилавка.
– Больно дорога эта рубленая курятина! Майкл Андерсон, есть у тебя добрый старый гамбургер?
– Вот, пожа…
Она выхватывает пакет у него из рук, не дав закончить слово.
– ..луйста.
Подбежал еще народ, и мясо расхватывают, едва он успевает достать его из тележки. Майк терпит, потом решает напомнить, что он еще и констебль. Или хотя бы попытаться.
– Люди, внимание! Да, идет буря. Их уже не одна была, и не одна еще будет. Успокойтесь и не ведите себя, как стадо с материка!
Это до них доходит. Они отступают, и Майк снова раскладывает мясо.
Но тут вступает Линда:
– Ты тут не умничай, Майкл Андерсон! Она тянет гласные, как свойственно островитянам – «Ма-айкл».
Майк в ответ улыбается:
– Не буду умничать, миссис Сент-Пьер. У него за спиной Олтон Хэтчер (он же Хэтч) выходит из холодильника со второй тележкой расфасованного мяса. Хэтчу около тридцати, приятный на вид осанистый мужчина. Он – правая рука Майка и как владельца магазина, и как констебля. На нем тоже белый мясницкий халат, а для полноты картины – жесткая белая шляпа. И на ней печатные буквы:
О. ХЭТЧЕР
Голос Кэт по громкоговорителю магазина:
– Майк! Эй, Майк! Тебя к телефону! И мы видим Катрину Уизерс (Кэт) за прилавком. Ей лет девятнадцать, очень хорошенькая, работает за кассой. Не обращая внимания на очередь покупателей, она держит в руках микрофон для объявлений по магазину. В другой руке у нее трубка телефона, висящего на стене рядом с коротковолновой рацией.
– Это твоя жена. Она говорит, что у нее там небольшая проблема случилась в детской группе.
И снова камера показывает Майка, Хэтча и покупателей возле мясного прилавка. Покупатели заинтересовались. Жить на острове – как смотреть мыльную оперу, где все персонажи знакомы.
– Ей что, не терпится? Снова касса и Кэт:
– Откуда я знаю, что ей не терпится? Это твоя жена.
Улыбки и смешки покупателей. Народ слегка развеселился. Кирк Фримен, человек лет сорока, усмехается Майку:
– Сходил бы ты разобрался, что там, Майк. У мясного прилавка Майк говорит Хэтчу:
– Останешься здесь за меня?
– А ты мне одолжишь свою цепь и кресло? Майк со смехом хлопает сверху по шляпе Хэтча и спешит узнать, что нужно его жене. Подходит к кассе и берет трубку у Кэт. Начинает говорить с женой, забыв о наблюдающей с интересом публике.
– Чего там, Молл? Голос Молли в телефоне:
– У меня тут небольшая проблема – ты не смог бы прийти?
Майк оглядывает магазин, набитый покупателями перед бурей.
– Лапонька, у меня тут у самого куча небольших проблем. У тебя какая?
Камера показывает нам крупным планом Пиппу Хэтчер – девочку лет трех. И весь экран заполняет ее плачущее и перепуганное лицо с красными пятнами и мазками. Может быть, мы сперва примем их за кровь.
Но камера отъезжает, и становится ясно, в чем проблема. Пиппа взобралась на половину лестничного пролета, просунула голову между двумя стойками перил, а вытащить не может. Но все так же крепко держит в руке кусок хлеба с вареньем, и то, что мы приняли за кровь – это клубничный джем.
Под ней у подножия лестницы стоят семеро маленьких детей от трех до пяти лет. Один из четырехлетних – это Ральф Андерсон, сын Майка и Молли. Может быть, сперва это было незаметно (потому что сейчас нас куда больше интересует плачевное положение Пиппы), но у Ральфи на переносице родинка. Не то чтобы она его уродовала, просто она там есть – как седло на переносице. Он вносит предложение:
– Пиппа, давай я доем твой хлеб, если ты сама не будешь?
– Неееет! – возмущенно кричит Пиппа. И начинает выдираться, пытаясь освободиться, но хлеб из руки не выпускает. Он теперь исчез в ее пухлом кулачке, и кажется, будто она потеет клубничным вареньем.
А на столе в холле у лестницы стоит телефон – стол между лестницей и дверью. По телефону говорит Молли Андерсон, жена Майка. Ей около тридцати, привлекательная женщина, и сейчас в ней борются смех с испугом.
– Пиппа, солнышко, не надо так. Стой спокойно…
– Пиппа? А что там с Пиппой? – Это голос Майка в телефоне. А Майк зажимает себе рот рукой – поздно.
– С Пиппой что-то случилось? – встревает Линда Сент-Пьер.
Из-за конторок с кассами выходит Хэтч. Снова холл и Молли у телефона:
– Тихо ты! Меньше всего на свете мне сейчас надо, чтобы на меня свалился Олтон Хэтчер.
А по проходу решительно идет Хэтч все в той же белой шляпе. Его улыбчивое настроение исчезло без следа. Перед нами встревоженный отец с головы до пят.
– Поздно, милая, – отвечает Майк. – Так что там?
Молли у телефона со стоном закатывает глаза.
– Пиппа сунула голову между перилами и застряла. Ничего серьезного – то есть я так думаю, – но иметь дело одновременно с надвигающейся бурей и сумасшедшим папашей в один день – это для меня слишком много. Если Хэтч приедет, ты приедешь с ним.
Она вешает трубку и поворачивается к перилам.
– Пиппа, не надо! Не тяни так. Уши себе поранишь.
В магазине Майк озадаченно глядит на телефон и вешает трубку. Тем временем Хэтч плечом проталкивается сквозь толпу покупателей, и вид у него встревоженный.
– Что случилось с Пиппой?
– Малость застряла, как мне сказали. Давай пойдем разберемся?
На Мэйн-стрит перед магазином автостоянка. На самом удобном месте стоит зеленый внедорожник с надписью краской на дверях «Службы острова» и полицейской мигалкой на крыше. Из магазина выходят Майк и Хэтч и спешат к ней, перепрыгивая через ступени. Хэтч на ходу спрашивает:
– Майк, у нее был очень встревоженный голос?
– У Молли? Я бы сказал, баллов пять по десятибалльной шкале.
Им в лицо бьет порыв ветра, заставляя покачнуться назад. Отсюда не видно, зато отлично слышно, как волны бухают в берег.
– Это будет мать всех бурь, да? Как ты думаешь? Майк не отвечает. Но это и не нужно. Они уже сели в джип и уехали.
А на террасе от порыва ветра зазвенели ловушки для омаров и начал вертеться пропеллер на шапочке «Робби Билза».
Снова подножие лестницы в доме Андерсона. Голова Пиппы все еще торчит из перил, но рядом с ней на лестнице сидит Молли, и девочку удалось немножко успокоить. Остальные дети все еще толпятся вокруг и смотрят. Молли одной рукой гладит Пиппу по волосам. В другой руке держит ее кусок хлеба с вареньем.
– Все будет хорошо, Пиппа. Майк и твой папа сейчас приедут. И Майк тебя вытащит.
– А как он сможет?
– Не знаю. Но он это делает, как волшебник.
– Я есть хочу.
Молли просовывает руку сквозь решетку и подносит хлеб ко рту Пиппы. Пиппа ест. Остальные дети смотрят, затаив дыхание. Один из них, пятилетний – сын Джилл Робишо. И Гарри Робишо просит:
– Миссис Андерсон, можно я ее покормлю? Я однажды кормил обезьяну, на ярмарке в Бангоре!
Дети смеются, но Пиппа ничего смешного в этом не видит.
– Я не обезьяна, Гарри! Не обезьяна, а ребенок!
– Эй, ребята! Я обезьяна! – кричит Дон Билз. И начинает прыгать у подножия лестницы, почесывая себя под мышками и валяя дурака с такой отдачей, на которую способен только четырехлетний ребенок. Остальные тут же начинают ему подражать.
– Я не обезьяна! – кричит Пиппа и начинает плакать. Молли гладит ее волосы, но на этот раз утешить не может. Застрять между перилами – обидно, но когда тебя называют обезьяной, это в сто раз обиднее.
– Дети, прекратите! Прекратите немедленно! Это невоспитанно, и это ранит чувства Пиппы!
Почти все останавливаются, но только не Дон Билз – маленький мерзавец с безмятежнейшим видом продолжает прыгать и чесаться.
– Дон, прекрати! Ты плохо себя ведешь!
– Мама сказала, что ты плохо себя ведешь! – говорит Ральфи и пытается его удержать. Дон его стряхивает и кричит:
– А я обезьяна!
И изображает обезьяну еще вдвое усерднее – назло Ральфи и, конечно, его маме тоже. Тут открывается дверь, и входят Майк и Хэтч. Хэтч видит, в чем проблема, и реагирует со смесью страха и облегчения.
– Папааа! – кричит Пиппа. И снова начинает выдираться.
– Пиппа! – кричит Хэтч. – Стой спокойно! Хочешь себе уши оторвать?
Ральфи поворачивается к Майку и докладывает:
– Папа! Пиппа застряла, а Дон не хочет перестать быть обезьяной!
И прыгает папе на руки. Хэтч забирается туда, где дочь его поймана страшной лестницей, пожирающей девочек, и становится рядом с ней на колени. Молли глядит у нее из-за спины и глазами просит мужа:
«Сделай что-нибудь!»
Симпатичная белокурая девчушка с хвостиками косичек тянет Майка за штаны. Ее порция клубничного варенья почти вся досталась ее рубашке. Салли Годсо говорит:
– Мистер Андерсон! А я перестала быть обезьяной, как только она нам сказала. – Салли указывает на Молли.
Майк мягко ее от себя отцепляет. Салли, тоже четырехлетняя, быстро засовывает в рот большой палец.
– Ты молодец, Салли, – отвечает Майк. – Ральфи, придется тебя поставить на пол.
Как только он это делает. Дон Билз тут же толкает Ральфа.
– Эй, ты! – возмущается Ральфи. – Чего толкаешься?
– А чтобы не умничал!
Майк подхватывает Дона Билза и поднимает на уровень глаз. Маленький паршивец ничуть не испугался.
– Я тебя не боюсь! Мой папа – городской менеджер! Он тебе жалованье платит!
И он высовывает язык и делает губами неприличный звук прямо Майку в лицо. Самообладание Майка даже не покачнулось.
– Кто лезет первым – получает сдачи, Дон Билз. Тебе это стоит запомнить, поскольку это истинный факт нашей грустной жизни. Кто лезет первым – получает сдачи.
Слов Дон не понял, но реагирует на тон. Потом он снова начнет делать пакости, но сейчас его на время поставили на место. Майк опускает его на пол и подходит к лестнице. За ним видна полуоткрытая дверь с надписью: «МАЛЕНЬКИЙ НАРОД». За этой дверью – детские столы и стулья. С потолка висят веселые и яркие мобили. Классная комната детского сада Молли.
Хэтч пытается вытолкнуть голову своей дочери, давя на макушку. Это ничего не дает, и девочка снова впадает в панику и думает, что застряла на всю жизнь.
– Детка, зачем ты это сделала?
– А Хейди Сент-Пьер сказала, что я побоюсь. Майк кладет руки на руки Хэтча и отодвигает Хэтча в сторону. Хэтч смотрит на него с надеждой.
Дети столпились у нижней ступени. Хейди Сент-Пьер, пятилетняя дочь Линды Сент-Пьер, похожа на морковку в толстых очках.
– Я не говорила!
– Сказала!
– Врешь, врешь, что сказала, то сожрешь!
Молли:
– Тихо, вы обе!
А Пиппа объясняет Майку:
– Она легко просунулась, а вылезать не хочет. Я думаю, у меня голова на той стороне больше.
– Так и есть, – соглашается Майк. – Только я сейчас сделаю ее меньше. Знаешь, как?
– Как? – с интересом спрашивает Пиппа.
– Я нажму кнопку «меньше». И тогда твоя голова сразу станет меньше, и ты ее вытащишь. И так же просто, как просунула. Понятно?
Он говорит медленным, успокаивающим голосом, и сам вошел в состояние почти гипнотическое.
– Что это за… – начал Хэтч.
– Тс-с! – прерывает его Молли.
– Сейчас я нажму кнопку. Ты готова?
– Да.
Майк опускает руку и нажимает ей на кончик носа.
– Биип! Вот оно! Меньше! Быстро, Пиппа, пока она снова не выросла!
И Пиппа легко вытягивает голову из стоек. Дети хлопают в ладоши и радостно кричат. Дон Билз прыгает обезьяной. Еще один мальчик, Фрэнк Брайт, тоже делает несколько прыжков, перехватывает негодующий взгляд Ральфи и останавливается.
Хэтч хватает свою дочь в объятия. Пиппа крепко обнимает его в ответ, но при этом не забывает есть хлеб с вареньем. Испуг у нее прошел, когда Майк с ней заговорил. Молли благодарно улыбается Майку и просовывает руку между стойками, в которых застряла Пиппа. Майк берет ее со своей стороны и с театральной галантностью целует каждый палец. Дети хихикают. Один из них, Бастер Карвер (последний из группы Молли, ему около пяти лет), закрывает глаза ладонями.
– Целовать пальцы! О, как это неприлично! Молли со смехом забирает руку.
– Нет, в самом деле, спасибо тебе.
– Это… спасибо, шеф, – добавляет Хэтч.
– Ладно, нет проблем, – закрывает тему Майк.
– Па, а у меня теперь маленькая голова? – спрашивает Пиппа. – Я почувствовала, как она стала маленькой, когда мистер Андерсон сказал «меньше». Она еще маленькая?
– Нет, лапонька, – отвечает Хэтч. – Как раз нормального размера.
Майк спускается с лестницы, его встречает Молли. И Ральфи уже тоже здесь, и Майк его подхватывает и целует красное пятнышко на переносице. Молли целует Майка в щеку.
– Извини, что я тебя в такой тяжелый момент вытащила, но я увидела, как у нее торчит голова из перил, и когда сама не смогла вытащить, я… я просто сдрейфила.
– Все о'кей, – говорит Майк. – Все равно мне нужен был перерыв.
– Там сейчас тяжело, в магазине?
– Не сахар, – отвечает Майк. – Знаешь, что там творится… когда объявят, что идет буря… а это же еще и особенная буря. – И он поворачивается к Пиппе. – Ну, деточка, мне надо идти. А ты веди себя хорошо.
Дон снова издает неприличный звук.
– Как мне нравится сын Робби! – тихо говорит Майк.
Молли ничего не говорит, но закатывает глаза в знак согласия.
– Ну что, Хэтч? – поворачивается к нему Майк.
– Поехали, пока еще можно, – отвечает Хэтч. – Если они правду говорят, то нас тут запрет как следует на пару дней. – И после паузы добавляет:
– Застрянем, как Пиппа в перилах.
Никто не засмеялся. Его слова слишком близки к правде.
Мы видим дом Андерсона снаружи. Вездеход «Службы острова» стоит у тротуара. На переднем плане табличка:
ДЕТСКИЙ САД «МАЛЕНЬКИЙ НАРОД»
Табличка висит на цепи и покачивается на ветру. Небо еще серее обычного. Вдали виден океан, он покрыт серой рябью.
Открывается дверь и выходят Майк с Хэтчем, придерживая руками шляпы, чтобы их не сорвало ветром, и подняв воротники курток. По дороге к машине Майк останавливается и глядит в небо. Да, идет серьезная буря. Большая. Озабоченное лицо Майка говорит, что он об этом знает. Или думает, что знает. Еще никто не знает, какого размера будет эта деточка.
Он садится за руль, машет Молли, стоящей на крыльце в накинутом свитере. И Хэтч тоже машет рукой, Молли машет в ответ. Вездеход разворачивается, направляясь обратно к магазину.
Внутри машины Хэтч усмехается, довольный донельзя.
– Кнопка «меньше», а? Ну, ты даешь.
– У всех такая кнопка есть, – пожимает плечами Майк за рулем. – Ты Мелинде собираешься говорить?
– Нет… но Пиппа все равно скажет. А ты заметил, что она ни разу глаз не спустила со своего куска хлеба?
И они оба переглядываются и усмехаются.
По Атлантик-стрит, равнодушный к грядущей буре и свежеющему ветру, идет подросток лет четырнадцати – Дэви Хоупвелл. Он одет в толстое пальто и перчатки с отрезанными пальцами – так легче держать баскетбольный мяч. Дэви петляет из стороны в сторону, ведя мяч в дриблинге и разговаривая сам с собой. На самом деле он ведет прямой репортаж:
– Дэви Хоупвелл прорывается вперед… уходит от прессинга… Стоктон пытается отобрать мяч, но это безнадежно… Судьба матча в руках Дэви Хоупвелла… время кончается… Дэви Хоупвелл – последняя надежда «Селтика»… Он уходит от защитников, выходит на бросок… Он…
Останавливается. Ловит мяч и смотрит…
На дом Марты Кларендон. Входная дверь открыта, несмотря на холод, и ходунок лежит на ступенях террасы, куда выбросил его Линож.
Снова мы видим Дэви. Он сует мяч под мышку и медленно идет к калитке дома Марты. Минуту стоит, потом замечает на белой краске что-то черное. Там, где Линож постучал тростью, остались угольные следы. Дэви касается одного из них двумя голыми пальцами (перчатки-то у него – помните? – без пальцев!) и тут же их отдергивает:
– Ой-еой!
Они еще горячие. Но Дэви теряет к ним интерес, глядя на открытую дверь и опрокинутый ходунок – в такую погоду дверь открытой быть не должна. Он идет по дорожке, всходит на ступени. Нагибается, отодвигает лежащий ходунок.
Из дома слышен голос дикторши:
– Какую роль играет глобальное потепление в возникновении подобных бурь? Фактически мы просто этого не знаем…
– Миссис Кларендон! – кричит Дэви. – У вас ничего не случилось?
В доме Марты, в гостиной, в кресле Марты сидит Линож. Все еще идет передача о погоде. Графики двух штормов сдвинулись к будущему месту их столкновения. Окровавленная трость лежит на коленях Линожа.
Глаза его закрыты. Кажется, он медитирует. Дикторша говорит свое:
– Что мы точно знаем – это то, что струйные течения вошли в состояние, вполне обычное для этого времени года, хотя восходящий поток сильнее обычного, и это еще усиливает чудовищную силу западного шторма.
Дэви зовет, его не видно:
– Миссис Кларендон? Это я, Дэви! Дэви Хоупвелл! У вас все в порядке?
Линож открывает глаза. И они снова – черные… но на черноте мелькают извивы красного… как пламя. Он улыбается, показывая все те же страшные зубы. Камера их держит, и потом – Затемнение. Конец акта первого.
АКТ ВТОРОЙ
Тот же день. На террасе дома Марты сквозь открытую дверь виден Дэви Хоупвелл, и он идет к двери с растущим беспокойством. А под мышкой у него все тот же баскетбольный мяч.
– Миссис Кларендон? Миссис…
– Широкие окна следует заклеивать лентой, чтобы их не разбило порывами ветра, – советует дикторша.
Дэви останавливается, как вкопанный, глаза его расширяются. Он видит…
…торчащие из тени две туфли на ногах и край платья.
– …Порывы ветра при такой буре могут достигать…
Дэви на террасе перестал бояться – он думает, что уже знает худшее. Она упала в обморок, или у нее случился удар, или еще что-то, и он опускается на колени – посмотреть… и застывает. Мяч выскальзывает из-под его руки и катится по террасе. Глаза Дэви наполняются ужасом, и нам не надо смотреть, что он там увидел. Мы знаем. А голос дикторши продолжает:
– ..скорости, обычно свойственной урагану. Проверьте печные заслонки и трубы! Это очень важно…
Дэви делает судорожный вдох, а выдохнуть поначалу не может. Видно, как он пытается. Пытается крикнуть. Касается ноги Марты и испускает тихий сопящий шум. Голос Линожа гораздо громче.
– Забудь про НБА, Дэви, – ты и в школьной команде не будешь играть в основном составе. Ты медлителен, и ты даже в океан мячом не попадешь.
Дэви смотрит в холл и понимает, что убийца Марты еще в доме. Оцепенение с него слетает. Он испускает визг, взлетает на ноги, как подброшенный, поворачивается, скатывается по ступеням. Спотыкается на последней и растягивается на дорожке. Вслед ему летит голос Линожа:
– И ты низкорослый. Ты карлик, Дэви. Зайди сюда, Дэви, и я окажу тебе услугу. Избавлю от многого горя.
Кое-как поднявшись на ноги, Дэви бежит, кидая через плечо полные ужаса взгляды, вылетает из калитки, через тротуар и на мостовую. Несется по Атлантик-стрит к причалам.
– Помогите! Убили миссис Кларендон! Убили! Кровь! Помогите! Господи, помогите кто-нибудь!
А в комнате Марты сидит Линож, и глаза его снова стали нормальными… если можно так назвать эту холодную беспокойную голубизну. Он поднимает руку и манит пальцем.
– Все нами сказанное можно резюмировать следующим образом, – говорит дикторша. – Готовьтесь к худшему, потому что нас ждет плохое.
А на крыльце дома Марты – странно, но еще слышен исчезающий голос Дэви, зовущего на помощь. Мяч, остановившийся было у перил террасы, катится по ее доскам – медленно, потом набирает скорость, к входной двери, и прыгает внутрь через порог. Камера смотрит из комнаты:
На заднем плане тело Марты куском темноты, и мяч Дэви перепрыгивает через нее и скачет дальше, оставляя большое кровавое пятно при каждом отскоке.
– Что еще посоветовать? – Дикторша улыбается. – Запаситесь как следует копченой колбасой «Веселый парень»! Когда свирепствует буря, ничто вас так не согреет…
А мяч катится по полу, петляя среди мебели. Подкатывается к креслу Марты, где сейчас сидит Линож, и два раза отскакивает от пола, набирая высоту. На третьем отскоке приземляется на колени Линожу. Линож берет мяч.
– …как хороший бутерброд с жареной колбасой! Особенно если это – колбаса «Веселый парень»!
– Бросок… – говорит Линож…
И с нечеловеческой силой пускает мяч в телевизор. Тот попадает точно в центр экрана, отправляя дикторшу с ее бутербродом и двумя штормами в электронное царство теней. Летят искры.
– Мяч в корзине!
А Дэви бежит по Атлантик-стрит по самой середине, крича изо всей мощи своих легких.
– Миссис Кларендон! Кто-то убил миссис Кларендон! Там кровь повсюду! У нее глаз выбит! Он на щеке висит! Господи, глаз на щеке висит!
Люди подходят к окнам и выглядывают из дверей. Все знают Дэви, но не успевает еще никто схватить его и успокоить, как перед ним резко останавливается большой зеленый «линкольн» – как полицейская машина, подрезающая превысившего скорость водителя. На боку у него написано:
АЙЛЕНД-АТЛАНТИК. НЕДВИЖИМОСТЬ
Оттуда выходит солидный джентльмен в деловом костюме, галстуке и пальто (очень вероятно, что это единственный официальный костюм на весь Литтл-Толл-Айленд). Можно заметить сходство джентльмена с манекеном на террасе магазина – а может быть, оно только кажется. Это – Робби Билз, местная шишка, противного Дона Билза еще более противный папаша. Он хватает Дэви за плечи и сильно встряхивает.
– Прекрати, Дэви! Прекрати немедленно! Дэви перестает кричать и постепенно овладевает собой.
– Какого черта ты бежишь по Атлантик-стрит и строишь из себя дурака?
– Кто-то убил миссис Кларендон!
– Что за чушь ты несешь?
– Там всюду кровь. И глаз выбит. Он… он на щеке висит.
И Дэви начинает реветь. Вокруг собирается народ, глядя на мужчину и мальчишку. Робби медленно отпускает Дэви. Что-то явно случилось, может быть, очень серьезное, и если так, то есть единственный человек, который должен пойти и посмотреть. Осознание этой мысли постепенно проступает на лице Робби.
Он оглядывается, видит пожилую женщину в наспех наброшенном на плечи свитере и с миской теста для пирога, которую она так и держит в руке.
– Миссис Кингсбери! Присмотрите за ним. Дайте ему горячего чаю… – задумывается, решает:
– Нет. Дайте ему каплю виски, если у вас есть.
Она спрашивает:
– Вы вызовете Майка Андерсона? Робби кривится. Между ним и Андерсоном нет особо нежных чувств.
– Сначала я сам должен посмотреть.
– Осторожнее, мистер Билз! – взволнованно говорит ему Дэви. – Она мертвая… но там в доме еще кто-то есть, мне кажется…
Робби мельком кидает на него нетерпеливый взгляд. Истерика у мальчишки.
Вперед выходит старик с обветренным резким лицом жителя Новой Англии. Джордж Кирби спрашивает:
– Тебе помощь нужна, Робби Билз?
– Нет необходимости, Джордж. Справлюсь. Он садится в машину. Она длинная, на улице не развернуться, и он заезжает для разворота на чью-то дорожку.
– Не надо было ему идти одному, – говорит Дэви. Группа людей на улице (она все растет) смотрит встревоженными глазами вслед Робби, который едет к дому миссис Кларендон).
– Пошли в дом, Дэви, – говорит миссис Кингсбери. – Я не намереваюсь поить ребенка виски, но чайник сейчас поставлю.
Она берет его за плечи и ведет в дом.
А Робби на своем «линкольне» подъезжает к дому Марты Кларендон и выходит из машины. Смотрит на дорожку, на перевернутый ходунок, на открытую дверь. На его лице явно видна мысль, что дело может быть куда серьезнее, чем ему показалось. Все же он идет по дорожке к дому. А что делать? Оставить это всезнайке Майку Андерсону? Ну уж нет.
А тем временем мы видим белый деревянный дом в суровом новоанглийском стиле – мэрию, дом городского самоуправления, центр общественной жизни города. Перед ним небольшой купол, а под куполом приличных размеров колокол – так, с корзину для яблок величиной. К дому подъезжает вездеход «Службы острова» и заезжает на парковочное место с надписью:
ТОЛЬКО ДЛЯ ГОРОДСКИХ СЛУЖБ
В машине сидят Майк и Хэтч. У Хэтча в руках брошюра «Приготовления к буре. Наставление для жителей штата Мэн». Он с головой ушел в ее изучение.
– Зайдешь? – спрашивает его Майк.
– Не, не надо, – не поднимает глаз Хэтч. – Все путем.
А когда Майк открывает дверь, Хэтч поднимает глаза и слегка смущенно ему улыбается:
– Спасибо, Майк, что помог моей девочке.
– Мне было только приятно, – улыбается в ответ Майк.
И выходит из машины, еще раз как следует натянув шляпу, чтобы ее не сдуло ветром. При этом кидает на небо короткий оценивающий взгляд.
Майк идет. Останавливается у купола. Теперь, с близкого расстояния, видна мемориальная доска. Это список погибших на войне: десять на гражданской, один на испано-американской, по паре на первой и второй мировых войнах, один в Корее и шесть во Вьетнаме – не самая популярная в народе война. Среди имен множество Билзов, Годсо, Хэтчеров и Робишо. А над списком большими буквами фраза:
КОГДА МЫ ЗВОНИМ ЖИВЫМ, МЫ ЧТИМ МЕРТВЫХ
Майк рукой в перчатке качает язык колокола. Он чуть слышно звонит, и Майк входит в здание.
И попадает в обычный секретаршин загон, где во всю стену – фотография острова с воздуха. Здесь всем командует одна-единственная пухлая и симпатичная Урсула Годсо (табличка с именем стоит на столе рядом с корзиной входящих и исходящих). За спиной Урсулы несколько стеклянных дверей, выходящих в главный коридор, а дальше – сам зал заседаний городского самоуправления. Там стоят скамьи с прямыми спинками, как в пуританской церкви, и голая деревянная кафедра с микрофоном. Вообще это больше похоже на церковь, чем на правительственный интерьер. Сейчас там пусто.
На стене Урсулиной клетушки выделяется тот же плакат, что мы видели на двери магазина:
БЛИЖАЙШИЕ ТРИ ДНЯ ВОЗМОЖНО ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!
СИГНАЛ «ВСЕМ В УКРЫТИЕ»: ДВА КОРОТКИХ, ОДИН ДЛИННЫЙ.
Майк разглядывает его, ожидая, пока Урсула освободится. А она разговаривает по телефону, и голос ее бесконечно терпелив. Это терпение явно ей необходимо.
– Нет, Бетти, я ничего такого не слышала, чего и ты не слышала… мы же работаем с тем же прогнозом… Нет, не мемориальный колокол, для ожидаемого ветра это будет мало… Да, сирена, если до этого дойдет. Да, два коротких, один длинный… конечно, Майк Андерсон… в конце концов мы ему платим за то, чтобы он это решал, правда, дорогая?
Урсула энергично подмигивает Майку, делая рукой жест: «сейчас, еще минутку». Майк поднимает руку и щелкает большим пальцем по остальным, изображая болтливый рот. Урсула усмехается и кивает.
– Да… я тоже буду молиться… все мы будем. Спасибо, что позвонила, Бетти.
Она вешает трубку и на секунду закрывает глаза.
– Тяжелый день? – спрашивает Майк.
– Бетти Соамс уверена, что у нас есть какой-то секретный прогноз.
– Как у Джин Диксон? Экстрасенсорный?
– Кажется.
Майк похлопывает по плакату штормового предупреждения.
– Это уже почти весь город видел?
– У кого есть глаза, те видели. Майк Андерсон, расслабься малость. Как там Пиппа Хэтчер?
– Ну и ну! Быстро разошлось.
– А как ты думал? На этом острове секретов нет.
– Ничего страшного, – говорит Майк. – Просунула голову между стойками перил и застряла. Папочка ее сейчас сидит в машине и готовит домашнее задание по Большому Шторму восемьдесят девятого года.
Урсула смеется.
– Точно дочка Олтона и Мелинды. – И становится серьезной. – Люди знают, что буря идет сильная, и когда услышат сирену – придут. Ты насчет этого не волнуйся. Ладно, ты пришел посмотреть на подготовку укрытий, так?
– Я думал, что это не такая уж плохая мысль. Урсула встает.
– Мы можем принять триста человек на три дня или сто пятьдесят на неделю. Судя по тому, что я слышала по радио, это может понадобиться. Пойдем посмотрим.
И Майк выходит вслед за Урсулой.
А камера крупным планом показывает нам Робби Билза. На его лице ужас. Он не верит своим глазам.
– О Господи!
Слышен голос дикторши за кадром:
– Ну, хватит мрачных разговоров! Поговорим о солнышке!
Она все треплется и треплется на заднем плане. Линож разбил телевизор, но она все равно здесь!
– Где сегодня самая лучшая погода в США? Ну, тут нет вопроса: на Большом Острове, на Гавайях! Температура около восьмидесяти [По Фаренгейту. Примерно 27 по Цельсию.], и прохладный бриз с моря, если кому жарко. Не так плохо и во Флориде. Холода прошлой недели миновали, в Майами температура воздуха около семидесяти пяти, и разве плохо на острове Санибель и на прекрасной Каптиве? Там вас ждет солнечная погода и температура под девяносто.
– Есть тут кто? – спрашивает Робби. Встает. Смотрит на стены, где старые фотографии Марты испещрены мелкими брызгами крови. Смотрит на пол и снова видит кровь: тонкую черту, проведенную тростью Линожа, и большие темные пятна, оставленные отскоками мяча Дэви.
– Есть тут кто?
Он нерешительно останавливается, потом входит в коридор.
В мэрии в подвале включается группа потолочных ламп, освещая просторное помещение. Обычно здесь проходят танцы, лотереи и прочие городские мероприятия. Объявления на стенах сообщают посетителям о бале пожарной дружины, который будет проведен прямо здесь. Но сейчас помещение заполнено раскладушками; на каждой – подушка в изголовье и сложенное одеяло в ногах. В дальнем конце зала стойка холодильников, упаковки воды в бутылках и большая рация, мигающая цифровым экранчиком. В дверях на все это смотрят Урсула и Майк.
– Ну как? – спрашивает Урсула.
– Сама знаешь, что отлично. – Урсула улыбается. – Кладовая?
– Заполнена, как ты и хотел. В основном концентраты – налей воды и давись, глотая, – но с голоду никто не помрет.
– Ты все это сама сделала?
– Вместе с сестрой Пита, Тавией. Ты же сказал – будь осторожна, не распусти панику.
– Ага, я так и сказал. А много народу знает, что мы запаслись на случай третьей мировой войны?
– Все и каждый, – отвечает Урсула с безмятежным лицом.
Майк морщится, но никак не от удивления.
– Ну не бывает секретов на этом острове! Урсула говорит, будто слегка оправдываясь:
– Я не трепалась, Майк Андерсон. И Тавия тоже. В основном раззвонил Робби Билз. Он квохтал громче мокрой курицы насчет того, что ты бросаешь деньги города на ветер.
Майк задумчив.
– Ну, посмотрим. Одно я тебе скажу: из его пацана получилась отличная обезьяна.
– Что?
– Так, ерунда.
– Ты заглянешь в кладовую? – меняет тему Урсула.
– Поверю тебе на слово. Пошли обратно. Она тянется к выключателю и останавливает руку. И лицо ее взволновано.
– Майк! Насколько все это серьезно?
– Не знаю. Надеюсь, что Робби Билз сможет на заседании мэрии в будущем месяце заклеймить меня как паникера. Ладно, пошли.
Урсула щелкает выключателем, и зал исчезает в темноте.
А нам от двери дома Марты Кларендон слышен уже громче голос из телевизора. Идет реклама фирмы судебных адвокатов. Вы пострадали в аварии? Не можете работать? Потеряли рассудок? Голос дикторши за кадром объясняет:
– …чувство полной безнадежности. Кажется, весь мир против вас. Нет, фирма «Макинтош и Реддинг» с вами, она сделает так, чтобы за вами осталась победа в суде. Не надо превращать плохую ситуацию в худшую! Если жизнь закидывает вас лимонами, мы вам поможем сделать из них лимонад! Задайте им перцу, пока они не задали его вам! Если вы пострадали в аварии, вас ждут тысячи, если не десятки тысяч долларов. Так не ждите сами! Звоните прямо сейчас. Снимите трубку и наберите 1-800-1-STIK-ЕМ. Да, 1…800…
Робби входит в двери. Его самодовольство и властный вид испарились. Вид у него теперь встрепанный, болезненный и до смерти перепуганный. И с места Робби видно:
Телевизор разбит вдребезги, из него идет дым… а реклама все равно слышна:
– …один… STIK-EM. Возьмите то, что идет вам в руки! Разве вы мало пережили?
Видна голова Линожа над креслом. Слышно хлюпанье, когда он отхлебнул чаю. А мы видим из-за плеча Робби макушку Линожа над креслом и разбитый и говорящий телевизор.
– Кто вы такой? – спрашивает Робби. Телевизор замолкает. И снаружи доносится ветер поднимающейся бури. Медленно, очень медленно поднимается над спинкой кресла рычащий серебряный волк, глядя на Робби, как зловещая марионетка. Глаза и морда зверя забрызганы кровью. И он слегка покачивается туда-сюда, как маятник.
– Рожденный в грязи – в ад ползи, – говорит голос Линожа, и Робби хлопает глазами, открывает рот… и закрывает. А как можно реагировать на подобное замечание? Но Линож еще не кончил, и вновь слышен его голос:
– Ты был с проституткой в Бостоне, когда умерла твоя мать в Мачиасе. Мама жила в задрипанной богадельне, которая прошлой осенью закрылась, одной из тех, где бегают крысы в кладовой. Помнишь? Она звала тебя, пока не задохнулась. Приятно, правда? Если не считать хорошего куска плавленого сыра, ничего нет на земле лучше материнской любви!
Вот тут уже реакция есть. А как бы реагировал любой из нас, услышав свои самые мрачные тайны от незнакомого убийцы, которого даже толком не видно в темноте?
– Но ничего, Робби, – говорит тот же голос. И снова реакция. Незнакомец знает его имя!
Комната. Линож выглядывает из-за спинки кресла чуть ли не застенчиво. Глаза у него более или менее нормальные, но он перемазан кровью вряд ли меньше, чем его серебряный набалдашник.
– Она ждет тебя в аду, – говорит Линож. – И она стала людоедкой. Когда ты туда попадешь, она съест тебя живьем. И снова, и снова, и снова, и опять, и опять. Потому что это и есть ад – повторение. И я думаю, что большинство из нас это знает в глубине души. ЛОВИ!
Он швыряет мяч Дэви.
В дверях мяч ударяет Робби в грудь, оставив кровавый след. Все, с Робби хватит. Он поворачивается и бежит с диким воплем.
В комнате снова видно кресло под углом и разбитый телевизор. От Линожа видна только макушка.
Потом появляется сжатая в кулак рука. Мгновение она парит в воздухе, потом из нее высовывается палец и указывает на телевизор. И дикторша немедленно возобновляет свой треп.
– Посмотрим еще раз на те регионы, которые сильнее всего будут задеты идущей бурей. Линож берет с блюдца очередное печенье.
На улице Робби громыхает по лестнице к своей машине с максимальной скоростью, на которую способны его неуклюжие короткие ноги. Его лицо стало маской ужаса и замешательства.
В доме Марты камера медленно наплывает на разбитый экран с дымящимися внутренностями, а дикторша все говорит:
– Судя по прогнозу, нас ждет разрушение сегодня, смерть завтра и Армагеддон к выходным. То есть это может быть конец жизни, как мы ее понимаем.
– Ох, вряд ли… – задумчиво говорит Линож. – Но всегда есть надежда.
И он откусывает кусок печенья. Затемнение. Конец акта второго.
АКТ ТРЕТИЙ
Робби вцепляется в дверцу своего «линкольна». Дальше по улице стоит группа горожан, с любопытством за ним наблюдающая.
– Билз, там как, все о'кей? – спрашивает Джордж Кирби.
Робби старику не отвечает. Распахивает водительскую дверь и ныряет внутрь. У него там под приборной доской коротковолновая рация, и он выхватывает микрофон из зажимов. Стукает по кнопке включения, врубает девятнадцатый канал и начинает говорить, бросая перепуганные взгляды на открытую дверь дома Кларендон – а вдруг оттуда вылезет убийца Марты?
– Робби Билз вызывает констебля Андерсона! Андерсен, прием! Здесь ЧП!
В магазине Андерсона все та же толпа. Кэт и Тесе Маршан, домовитого вида женщина неполных пятидесяти, выбивают чеки со всей доступней им быстротой, но сейчас весь народ замер, слушая срывающийся на визг голос Робби.
– Андерсон, черт тебя побери, прием! Здесь убийство! Марту Кларендон забили до смерти!
Испуганный и недоверчивый шепот пролетает по толпе. Глаза расширяются.
– Тип, который это сделал, еще в доме! Андерсон! Андерсон! Прием! Ты меня слышишь? Когда ты не нужен, все время лезешь с советами, а когда…
Тесе Маршан берет микрофон рации, как во сне.
– Робби? Это Тесе Маршан. Майка сейчас…
– Ты мне не нужна! Мне нужен Андерсон! Я не могу еще и его работу делать, кроме своей! Кэт берет микрофон:
– У него дома что-то случилось. Олтон поехал с ним. Там его до…
И тут входят Майк и Хэтч. У Кэт и Тесе вид неимоверного облегчения. Тихий говор снова проходит по толпе. Майк делает шага три в зал и останавливается, осознав, что случилось что-то экстраординарное.
– Что? В чем дело?
Никто не отвечает. А рация продолжает истерически верещать:
– Что значит «дома случилось»? Случилось как раз здесь! Старуху убили! У Марты Кларендон в доме псих! Дайте мне городского констебля!
Майк быстро подходит к кассе, Кэт отдает ему микрофон и рада от него избавиться.
– О чем он? – спрашивает Майк поверх микрофона. – Кого убили?
– Марту, – отвечает Тесе. – Так он сказал. Майк щелкает тумблером передачи.
– Робби, это я. Остынь на минутку…
– Никаких минуток, черт тебя побери! Здесь ситуация потенциально угрожающая!
Майк его игнорирует, держа микрофон у груди, и обращается к собравшимся двум десяткам островитян, столпившимся у концов проходов и оцепенело на него глядящим. На острове убийств не было уже семьдесят лет… если не считать Джо, мужа Долорес Клейборн, и то ничего не удалось доказать.
– Вот что, люди, отступите-ка немного и дайте мне поговорить без зрителей. Я получаю шесть тысяч в год за то, что я тут констебль, так дайте мне делать работу, за которую вы мне платите.
Они отступают, но все равно слушают – а как им не слушать? Майк поворачивается к ним спиной, а лицом к рации и лотерейному автомату.
– Робби, ты где? Прием.
Робби сидит в своей машине. За ним собрался народ – человек десять или больше. Стоят и смотрят. Подобрались чуть поближе, но совсем подойти не решаются. Дверь в доме Марты открыта, и вид у нее зловещий.
– У дома Марты Кларендон на Атлантик-стрит! А где еще, по-твоему, в Бар-Харборе? Я… – Тут ему в голову стукает гениальная идея. – Я удерживаю этого типа там, внутри!
Он со стуком возвращает микрофон на место и копается в бардачке среди карт, городских документов и огромных конвертов, вытаскивает маленький пистолет. Выходит из машины.
Робби обращается к народу:
– Никому не подходить!
Осуществив таким образом свою власть, Робби поворачивается к дому и направляет ствол на открытую дверь. К нему вернулась его омерзительная самоуверенность, но соваться в дверь он не собирается. Тот, кто там сидит, не просто убил Марту Кларендон. Он еще знает, где был Робби, когда умерла его мать. И знает его по имени.
Седеющие волосы Робби сдувает в сторону порывом ветра… и у его лица кружатся первые снежинки Бури Века.
В магазине стоит Майк с микрофоном в руке, пытаясь сообразить, что теперь делать. Кэт Уизерс берет у него микрофон и вешает на стойку, и он принимает решение. Обращается к Хэтчу:
– Съездишь со мной еще раз?
– Конечно!
– Кэт, вы с Тесе управляйтесь пока в магазине. – И возвышает голос:
– Люди, а вы оставайтесь тут и покупайте, чего собирались. На Атлантик-стрит вы ничего сделать не можете, а что там случилось, все равно скоро узнаете.
Говоря эти слова, он заходит за кассу, сует под нее руку. А что там? Камера заглядывает вместе с нами и видит тридцать восьмого калибра револьвер и пару наручников. Майк берет оба предмета.
Кладет наручники в карман, а револьвер в другой. Быстро и ловко – никто из таращивших глаза покупателей даже не заметил. Кэт и Тесе, правда, заметили, и до них доходит серьезность ситуации: пусть это звучит бредом, но на Литтл-Толл-Айленде появился опасный преступник. Кэт спрашивает:
– Вашим женам позвонить?
– Ни в коем случае! – сразу же реагирует Майк. Потом оглядывает во все глаза глядящих островитян. Если Кэт не позвонит, кто-нибудь из этих наверняка добежит до ближайшего телефона. – Да, лучше пусть ты позвонишь. Только объясни им поубедительнее, что ситуация под контролем.
Марк и Хэтч скатываются по ступеням, камера провожает их к машине «Службы острова». Хлопья продолжают кружить, но уже гуще.
– Рановато снег, – замечает Хэтч.
Майк останавливается, держа руку на ручке дверцы. Делает глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и выдыхает, подержав.
– Ага, рановато. Поехали.
Они садятся и уезжают. Тем временем люди выходят на террасу и глядят им вслед. Пропеллер на шапке манекена крутится довольно живо.
У городских причалов волны грохаются о сваи, вздымая брызги. Работа по закреплению лодок и складированию в укрытие незакрепленных предметов продолжается. Камера выбирает – и наплывает на – Джорджа Кирби (он постарше, под шестьдесят), Алекса Хабера (тридцать пять) и Кола Фриза (двадцать с чем-то). Алекс показывает на запад, где кончаются причалы и начинается пролив.
– Глянь туда, на материк!
Материковый берег в двух милях, и виден ясно – в основном серо-зеленые леса. Алекс Хабер говорит:
– Когда он уже не будет виден, тогда время сматываться в дом, пока еще можно. А если даже пролив не будет виден, то время драпать в мэрию, хоть ты слышал сирену, хоть нет.
Кол Фриз спрашивает у Джорджа:
– Дядь, как по-твоему, свежая будет погода?
– Да посвежее, чем приходилось мне видеть, – отвечает Джордж. – Ладно, пошли поможешь остаток сетей устроить. – Он замолкает. И спрашивает о другом:
– Интересно, этот дурак Билз имеет понятие, что он там делает?
На Атлантик-стрит перед домом Марты Кларендон «этот дурак Билз» изображает дисциплинированного часового, уставив свой тридцать восьмой на дверь дома Марты. Снег падает уже гуще; он рассыпался по плечам пальто, как шарф. Билз уже не первую минуту здесь торчит.
Дальше по улице группа зевак (среди них уже снова миссис Кингсбери и Дэви Хоупвелл) расступается, пропуская вездеход «Службы острова». Он тормозит рядом с «линкольном», с водительского места выходит Майк, с пассажирского одновременно с ним – Хэтч.
– Дробовик взять? – спрашивает Хэтч.
– Лучше взять. Только проверь, Олтон Хэтчер, что он на предохранителе.
Хэтч копается в кузове и вылезает с дробовиком, который обычно висит на зажимах под приборной доской. Озабоченно проверяет предохранитель, и они оба подходят к Робби. Отношение Робби к Майку во время всей сцены – враждебность и презрение. История этих чувств никогда не будет известна полностью, но в основе, несомненно, лежит стремление Робби собрать все вожжи в своих руках.
– Ну, ты вовремя, – говорит Робби.
– Положи это, Робби.
– Не командуй, констебль Андерсон. Ты делаешь свою работу, а я – свою.
– Твоя работа – недвижимость. Может быть, ты хоть окажешь мне любезность его опустить? Я знаю, что он заряжен, Робби, а ты его уставил мне в лицо.
Робби, ворча, опускает пистолет. Тем временем Хэтч нервно поглядывает на открытую дверь и перевернутый ходунок.
– Что произошло? – спрашивает Майк.
– Я ехал в мэрию, когда увидел Дэви Хоупвелла, бегущего посередине улицы. – Робби тычет пальцем в сторону Дэви. – Он сказал, что Марта Кларендон мертва – убита. Я ему не поверил, но это оказалось правдой. Она… это ужасно.
– Ты сказал, что человек, который это сделал, до сих пор в доме?
– Он со мной говорил.
– И что сказал?
Робби нервничает и врет:
– Велел мне убираться. Кажется, велел мне убираться, а то он и меня убьет. Я не разобрал. Слушай, сейчас не очень подходящее время для допроса!
– Как он выглядел?
Робби разогнался отвечать – и застыл, озадаченный, с открытым ртом.
– Я… я его только мельком видел. На самом деле он отлично рассмотрел… но ничего не помнит.
– Будь справа от меня, – говорит Майк Хэтчу. – Ствол ружья держи вниз, и не снимай с предохранителя, пока я не скажу.
Потом обращается к Робби:
– Будь добр, останься здесь.
– Ты здесь констебль, – отвечает Робби.
Он смотрит вслед идущим Майку и Хэтчу, потом окликает их вслед.
– Там телевизор включен. И громко. Я к тому, что если этот друг там начнет двигаться, вы его не знаю, услышите ли.
Майк кивает и уходит в калитку; Хэтч справа от него. Горожане уже подобрались ближе – они даже видны на заднем плане. И снег клубится вокруг них на сильном ветру. Все еще легкий, но все гуще и гуще.
Майк и Хэтч идут к крыльцу. Майк весь натянут (но владеет собой), Хэтч боится, но старается этого не показывать.
– Даже если там кто-то и был, – говорит он, – вряд ли он сейчас там остался. Тебе не кажется? У нее же нет пятифутовой ограды вокруг сада…
Майк качает головой – дескать, не знаю, и тут же прикладывает палец к губам, давая Хэтчу понять, чтобы был потише. Они уже у подножия ступеней. Майк вынимает из кармана перчатки и надевает на руки. Вынимает револьвер. Жестом показывает Хэтчу, чтобы тот тоже надел перчатки, и Хэтч на время передает ему ружье. Майк пользуется случаем еще проверить предохранитель (не снят), и возвращает ружье обратно.
Они поднимаются на крыльцо и осматривают ходунок. Проходят по террасе к двери. Видят ногу в старушечьем ботинке, торчащую из тени коридора, и переглядываются в тревоге. Входят.
А внутри погодная дикторша неутомимо чешет языком:
– У побережья Новой Англии ожидается резкое ухудшение погодных условий к закату, хотя, боюсь, наши друзья на нижнем востоке не увидят сегодня, как садится солнце. Ветра штормовой силы ожидаются на побережье Массачусетса и Нью-Гэмпшира, и ветра ураганной силы – на побережье штата Мэн и прибрежных островах. Ожидается сильная эрозия берегов, и когда снег начнет падать, его количество будет возрастать с неимоверной скоростью до тех пор… в общем, пока это все не прекратится. Сейчас в буквальном смысле слова невозможно предвидеть уровень осадков. Скажем только, что общее их число будет огромным. Три фута? Очень вероятно. Пять футов? Даже это возможно. Не уходите с нашего канала, и мы уверяем вас, что прервем свои обычные передачи новыми сообщениями, если обстановка этого потребует.
Майк с Хэтчем ее не слушают – у них более насущные проблемы. Сейчас они стоят на коленях по обе стороны покойницы. У Майка Андерсона вид суровый – он потрясен, но держит себя в руках. Сосредоточился на работе, которая сейчас предстоит, и возможных ее вариантах. А Хэтч готов к тому, чтобы самообладание потерять. Смотрит на Майка полными слез глазами на бледном лице. И еле шепчет:
– Майк… Боже мой, Майк… У нее же совсем нет лица! Это…
Майк поднимает руку в перчатке и приставляет палец к губам Хэтча. Наклоняет голову на звук болтающего телевизора. Может быть, кто-то слышит. Майк перегибается через мертвое тело и встряхивает своего помощника. И говорит очень тихо.
– Ты пришел в себя, Хэтч? Потому что если нет, отдай мне ружье и возвращайся к Робби. Хэтч так же тихо отвечает:
– Пришел.
– Точно? – сомневается Майк.
Хэтч кивает. Майк смотрит на него изучающим взглядом и решает ему поверить. Встает. Хэтч тоже встает, но слегка качается. Ему приходится опереться о стену, чтобы не потерять равновесие, и его рука смазывает мелкие брызги крови. С интересом и отвращением глядит на свою перчатку.
Майк показывает в сторону гостиной – и звука работающего телевизора. Хэтч собирает всю свою храбрость и кивает. Оба они медленно, очень медленно движутся по коридору. (Саспенс, конечно, неимоверный.) Они прошли три четверти пути, и тут звук телевизора внезапно отрубается. Хэтч задевает плечом одну из фотографий в рамке и сбивает ее со стены. Майк успевает ее подхватить, пока она не загремела по полу… Везение и быстрая реакция. Они напряженно переглядываются с Хэтчем – и идут дальше.
Останавливаются в проеме. Если смотреть на них из комнаты (как смотрит сейчас камера), Хэтч – слева, а Майк – справа. И они смотрят…
В комнату.
Видят разбитый телевизор и кресло Марты со спинки. И голову Линожа над ней. Абсолютно неподвижную. Это явно голова человека, но черт его знает, жив он или мертв.
Они переглядываются. Майк кивает: пошли вперед. Они идут к спинке кресла – медленно. Очень медленно. Вступают в комнату, и Майк жестом показывает Хэтчу – надо разойтись пошире. Хэтч отходит правее. Майк делает еще шаг к креслу (теперь мы его видим, как и наши ребята) и останавливается – из кресла появляется окровавленная рука. Она тянется к столу рядом с креслом и берет печенье.
– Замри! – кричит Майк, наставив револьвер. Рука именно это и делает – замирает в воздухе, держа печенье.
– Подними руки. Обе. Над креслом. Чтобы я их видел ясно, как днем! На тебя смотрят два ствола, и один из них – дробовик.
Линож поднимает руки. В левой у него по-прежнему печенье.
Майк показывает Хэтчу обойти вокруг кресла и встать слева. Сам он становится справа.
В кресле сидит Линож с поднятыми руками и бесстрастным лицом. Оружия никакого не видно, но констебль с помощником реагируют на окровавленное лицо и куртку. Спокойная безмятежность Линожа составляет резкий контраст с состоянием Майка и Хэтча, натянутых, как струны гитары. Может быть, мы видим сейчас, как иногда случайно происходит убийство при задержании.
– Руки вместе! – командует Майк.
Линож складывает руки запястье к запястью.
А перед домом Марты народ медленно и любопытно подбирается поближе и уже стоит возле багажника машины Робби. И старая Роберта Койн спрашивает:
– Что с Мартой случилось?
Робби чуть не срывается на истерику:
– Все назад! Все под контролем!
Он снова направляет ствол на дом, и зрителей не на шутку начинает волновать вопрос: а что будет, когда (и если) Майк и Хэтч выведут своего задержанного? Робби-то на волоске!
На фоне гостиной Марты самым крупным планом – наручники. Голос Майка:
– Если он шевельнется – стреляй.
Камера отъезжает, показывая нам группу: Майк, Линож и поодаль – Хэтч. А Линож говорит голосом тихим, дружелюбным и спокойным:
– Если он выстрелит, он застрелит нас обоих. Ружье по-прежнему заряжено картечью.
На это реагируют оба слушателя. Не потому, что это правда, но потому что это может быть правдой. Да чем бы оно ни было заряжено, Хэтч в любом случае может продырявить Майка – он совсем рядом с этим типом.
– К тому же оно все еще на предохранителе, – так же мягко дополняет Линож.
И до Хэтча с ужасом доходит: он же забыл снять с предохранителя! Пока Майк возится, неопытными руками надевая наручники на Линожа, Хэтч так же возится с предохранителем. При этом ствол уходит в сторону и даже близко не смотрит на Линожа. И мы вынуждены признать, что Линож в любой момент мог бы свалить этих храбрых, но неуклюжих местных олухов… но не хочет.
Наручники надеты. Майк с огромным облегчением отступает в сторону. И обменивается с Хэтчем несколько диковатым взглядом.
– Но перчатки вы надеть не забыли. – Голос Линожа не изменился. – Это очень разумно.
Он грызет печенье, безразличный к тому, что рука его заляпана кровью.
– Встать! – командует Майк. Линож кладет в рот последний кусок печенья и послушно встает.
А снег на улице уже сильный, и ветер гонит его косыми линиями. Дома на той стороне улицы видны, как в тумане.
Из двери Марты выходят бок о бок Майк и Линож. Последний держит скованные руки у пояса – поза, знакомая каждому из нас по бесчисленным вечерним новостям. За ними идет Хэтч с ружьем наизготовку.
У заднего бампера «линкольна» скопился народ – человек десять – и смотрят, как Робби при выходе процессии из дому пригибается – и Майк видит уставленный на них троих пистолет.
– Опусти оружие! – рявкает на него Майк. – Робби со слегка устыженным видом слушается. – Хэтч, закрой дверь.
– Слушай, а это правильно будет? Ведь мы же должны оставить все, как есть. Это место преступления, и…
– …и если мы оставим дверь открытой, место преступления окажется под шестью футами свежего снега. А теперь закрой дверь.
Хэтч пытается это сделать, но мешает ботинок Марты. Хэтч приседает, с гримасой отодвигает ее ногу рукой в перчатке. Потом встает и закрывает дверь. Смотрит на Майка, Майк кивает. И поворачивается к Линожу.
– Как ваше имя, мистер?
Линож смотрит на Майка, и в какой-то момент мы не уверены, что он ответит. Но он говорит.
– Андре Линож.
– О'кей, Андре Линож, двигайтесь. Пошли.
Крупный план – и мы видим, как глаза Линожа меняются. Становятся черными вихрями, белки и радужка исчезают. Но это доля секунды, и они снова нормальны.
Майк мигает, как человек, у которого вдруг на миг закружилась голова. Хэтч ничего не видел, но Майк видел. Линож ему улыбается, будто говоря: «наша маленькая тайна». Но к Майку возвращается здравый смысл – «померещилось» – и он подталкивает Линожа вперед.
– Шевелитесь давайте!
Они сходят по ступеням на тротуар, и буря бьет им в лица, заставляя морщиться. У Хэтча срывает шляпу. Пока он беспомощно смотрит ей вслед, Линож снова заговорщицки смотрит на Майка, напоминая, что у них есть общий секрет. На этот раз Майк не может от этого отмахнуться… но делает Линожу знак двигаться.
Затемнение. Конец акта третьего.
АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
У высокого маяка. Конец дня. Снег валит так густо, что от маяка еле видны контуры… но и свет, конечно, каждый раз, когда луч обходит вокруг. Волны бьются у мыса и высоко взлетают брызги. И ветер воет.
А у длинного здания «Рыба и омары», принадлежащего Годсо – частью склад, частью рыбный рынок – волны бьются о дальний причал, и пена взмывает вверх, заливая стены и крышу водой и водяной пылью. На наших глазах ветер срывает дверь с засова, и она со стуком раскачивается на петлях. Со стоящей неподалеку лодки срывает брезент, и он улетает в снежную круговерть.
У дома Андерсона возле тротуара стоит вездеход; дворники быстро машут по ветровому стеклу, но его все заметает и заметает снегом. Фары вырезают два снежных конуса. Плакат «МАЛЕНЬКИЙ НАРОД» раскачивается на цепи. На террасе Молли Андерсон передает закутанных Пиппу Хэтчер и Бастера Карвера не менее закутанным мамам, Анджеле и Мелинде. Всем троим приходится кричать, перекрывая вой ветра.
– У тебя точно ничего не болит, Пиппа? – спрашивает Мелинда.
– Ничего. Дон Билз ранил мои чувства, но они тоже уже не болят.
– Извините, девочки, что пришлось так рано вам звонить… – начинает Молли.
– Все нормально, – перебивает ее Анджела Кар-вер. – По радио сказали, что детей постарше они оставят в Мачиасе хотя бы на сегодня. Пролив слишком бурный, чтобы гнать их морским автобусом.
– Это и к лучшему, – говорит Молли.
– Мам, холодно! – жалуется Бастер.
– Еще бы, детка. Но в машине согреешься, – отвечает его мама и спрашивает у Молли:
– У тебя там еще остались?
– Нет, Бастер с Пиппой последние. – Она наклоняется к Пиппе и говорит:
– Ну, как тебе твое приключение?
– Ага, – отвечает Пиппа. – Мам, а у меня есть кнопка «меньше»!
И она давит себе на нос. Ни Мелинда, ни Анджела не понимают, но смеются – это все равно очень забавно.
– Увидимся в понедельник, если дороги не будут закрыты, – говорит Анджела. – Бастер, помахай рукой.
Бастер послушно машет. Молли машет в ответ, и матери уносят своих детей по ступеням в нарастающую по-прежнему бурю. Потом Молли заходит в дом.
И мы видим холл дома Андерсонов, где сейчас только Молли и Ральф.
Возле телефонного столика висит зеркало, и сейчас Ральф подтащил к нему стул, залез на него и рассматривает в зеркале красную родинку на переносице. Она скорее придает ему шарм, чем портит лицо.
Молли его почти и не замечает. Приятно вернуться с бури в теплый дом, и еще приятнее – что все ее подопечные распиханы на сегодня по домам. Она отряхивает снег с волос, снимает куртку с капюшоном и вешает на вешалку. Взгляд ее падает на лестницу, она вздрагивает, вспомнив неудачное приключение Пиппы, и фыркает от смеха.
– Кнопка «меньше»! – повторяет она про себя.
– Мам, а зачем мне эта штука? – спрашивает Ральф.
Молли подходит к нему сзади, кладет подбородок ему на плечо и смотрит на него в зеркало. Отличный получается портрет матери с ребенком. Обнимая его за плечи, она касается красного пятнышка у Ральфа на переносице.
– Твой папа говорит, что это седло феи. Он говорит, это значит, что ты родился счастливый.
– А Дон Билз говорит, что это прыщ такой.
– Дон Билз – он просто… глупый. По лицу Молли пробегает гримаса. Кажется, ей очень хотелось сказать другое слово.
– А мне все равно не нравится, – говорит Ральфи. – Пусть это даже седло феи.
– Мне лично очень нравится, – отвечает Молли. – Но если тебе оно не будет нравиться, когда ты станешь старше, мы отвезем тебя в Бангор и там его удалят. Сейчас это умеют. О'кей?
– А сколько лет мне для этого должно быть?
– Десять тебя устроит?
– Слишком долго ждать. Я тогда буду старым! Звонит телефон, и Молли снимает трубку.
– Да?
В магазине у телефона за кассой Кэт Уизерс. Тем временем работает одна Тесе Маршан. Очередь все еще приличная, хотя и поредела с началом бури. Те, что остались, обсуждают вызов полиции к дому Кларендон, и в зале стоит возбужденный гул.
– Наконец-то! – говорит Кэт. – Я уж до тебя десять минут дозваниваюсь.
(Во время всего следующего разговора ясно, что Молли почти бессознательно контролирует свои реплики, задавая не все вопросы, которые ей хотелось бы – у маленьких кувшинов большие уши.) – Я выходила на террасу, раздавала детей родителям. Что случилось, Катрина?
– Я… это… ты не пугайся там, но к нам тут пришла весть, что на острове убийство. Старая Марта Кларендон. Майк я Хэтч туда поехали.
– Что? Ты уверена?
– Сейчас я вообще ни в чем не уверена – у нас тут целый день в магазине дурдом. Уверена только, что они туда поехали и что Майк просил меня тебе позвонить и сказать, что все под контролем.
– А это правда?
– А откуда мне знать? Наверное, да… ну, в общем, он сказал, чтобы я тебе позвонила, пока никто другой не позвонил. Если увидишь Мелинду Хэтчер…
– Она только что здесь была с Энджи Карвер. Они кооперируются – ездят на одной машине по очереди. Ты ей можешь позвонить домой минут через пятнадцать. – Ветер на улице завывает уже с привизгом, и Молли оборачивается на звук. – Нет, лучше через двадцать.
– О'кей, – отвечает Кэт, но у Молли есть еще вопрос.
– А не может быть, что это… ну, не знаю. Шутка? Розыгрыш?
– Звонил Робби Билз. Как ты думаешь, он мог шутить?
– Да, понимаю.
– И он сказал, что человек, который это сделал, еще там. Не знаю, велел бы Майк тебе это говорить, но я считаю, у тебя есть право знать.
Молли жмурится, как от боли. Может быть, ей действительно больно.
– Молли? – окликает ее Кэт.
– Сейчас я приеду в магазин, – говорит Молли. – Если Майк приедет раньше, попроси его меня подождать.
– Не думаю, чтобы ему понравилось…
– Спасибо, Кэт, – ставит точку Молли и вешает трубку раньше, чем Кэт успевает что-нибудь произнести. Она поворачивается к Ральфи, который все еще изучает свою родинку в зеркале. Сейчас он придвинулся к самому стеклу и очаровательно косит. Молли улыбается ему так натянуто, что лишь четырехлетний ребенок может поверить этой улыбке. Ее лицо затуманено тревогой.
– Ну что, большой мальчик? Поедем в магазин и посмотрим, как там папа? Хочешь?
– К папе? Ура!
Он спрыгивает со стула, но вдруг останавливается и подозрительно смотрит на Молли.
– А на чем? Наша машина в снегу буксует. Молли срывает с вешалки его одежду и начинает его туда спешно запихивать. И фальшивая улыбка с ее лица не сползает ни на секунду.
– А, тут всего-то четверть мили. А вернемся мы с папой на вездеходе, потому что сегодня он рано закроет магазин. Как тебе?
– Отлично!
Она застегивает молнию его куртки, и мы видим ее встревоженное лицо.
Шторм усиливается; становится непросто выдерживать напор снега… но никто не ушел от дома Марты Кларендон. Робби Билз подошел к Майку и Хэтчу. Пистолет все еще у него в руке, но на задержанном наручники, и Робби несколько успокоился и опустил ствол вниз.
Майк открывает заднюю дверь своей машины. Она оборудована для перевозки одичавших и больных животных. Пол – голая сталь. Между этим отсеком и задним сиденьем сетчатая перегородка. На стене пластиковая поилка с трубкой.
– Ты его туда хочешь? – спрашивает Хэтч.
– Разве что ты будешь сидеть с ним нянькой на заднем сиденье.
Хэтч просек ситуацию и говорит арестованному:
– Залезай.
Линож не залезает – по крайней мере, не сразу. Вместо этого он оборачивается на Робби. Робби это все равно.
– Помни, Робби, что я тебе сказал. Ад – это повторение.
Робби нервно заявляет:
– Он кучу наговорил какой-то ерунды. По-моему, он сумасшедший.
Линожу приходится сесть, скрестив ноги и пригнув голову, но это ему, очевидно, ничуть не мешает. Он все еще улыбается, руки в наручниках похлопывают по коленям. Майк закрывает дверь. И спрашивает у Робби:
– А откуда он знает, как тебя зовут? Ты ему сказал?
Робби прячет глаза:
– Не знаю. А вот что я знаю – что ни одному нормальному человеку не придет в голову убивать Марту Кларендон. Я с тобой сейчас поеду в магазин и помогу тебе все это выяснить. Надо будет связаться с полицией штата…
Майк перебивает:
– Робби, я знаю, что тебе это против шерсти, но придется тебе дать мне заняться этим делом. Робби ощетинивается.
– Я менеджер этого города – напоминаю на случай, если ты забыл. Я несу ответственность…
– И я тоже. И в городском уставе наши области ответственности четко разделены. Как раз сейчас ты нужен Урсуле в мэрии куда больше, чем мне в офисе констебля. Поехали, Хэтч.
Майк отворачивается от разъяренного менеджера.
– Слушай, ты! – орет ему вслед Робби. Устремляется за ним, и вдруг соображает, что теряет лицо перед дюжиной своих избирателей. Рядом стоит миссис Кингсбери, приобняв за плечи перепуганного еще Дэви Хоупвелла. За ними стоит Роберта Койн и ее муж Дик и смотрят на Робби с непроницаемыми лицами игроков в покер, что, впрочем, не может скрыть до конца их насмешливого презрения.
Робби останавливается и сует пистолет в нагрудный карман. И все еще с бешенством говорит:
– Слишком ты много о себе воображаешь, Андерсон!
Майк не обращает внимания. Он открывает водительскую дверцу вездехода, и Робби, видя, что они сейчас уедут, пускает последнюю стрелу из колчана:
– И убери плакат со своего проклятого манекена! Это не остроумно!
Миссис Кингсбери зажимает себе рот рукой, чтобы не хихикнуть. Робби не видит – наверное, к счастью для нее. Вездеход «Службы острова» трогается с места, вспыхнув хвостовыми огнями. Он едет вверх по улице, к магазину и находящемуся там офису констебля.
Робби стоит, ссутулясь, и все еще дымится. Потом оборачивается к группе людей на снежной улице.
– Ну? Чего вы тут собрались? Давайте по домам! Спектакль окончен!
И идет против ветра к своему «линкольну».
Молли с Ральфи едут в машине, и мы видим слева впереди огни, а еще – две качающиеся клетки для омаров.
– Ма! Вот магазин! Ура!
– Ура – это точно, – отвечает Молли. И сворачивает к парковке перед террасой.
Теперь, уже доехав, Молли понимает, что это было опасно… но кто мог думать, что так много снега выпадет так быстро? Она выключает мотор и позволяет себе на секунду расслабленно навалиться грудью на руль.
– Эй, мам? Что с тобой?
– Ничего, все нормально.
– Ма, ты меня выпусти, ладно? Я к папе хочу!
– Не сомневаюсь. – Молли открывает дверь.
Вездеход сворачивает налево и направляется к магазину сквозь густеющий снегопад. В машине Хэтч спрашивает:
– Майк, так что мы с ним будем делать?
– Приглуши свою громкость, – вполголоса говорит Майк. И у Хэтча сразу делается виноватый вид. – Позвоним в казармы полиции штата в Мачиасе – тут Робби был прав, – но в такой каше мы, пожалуй, вряд ли сбудем его с рук.
Хэтч бросает сомневающийся взгляд на окно, покрывающееся снежной шубой. Ситуация все сложнее и сложнее, а Хэтч – парень простой, и в сложностях не очень разбирается. Они продолжают разговор тихим голосом, чтобы Линож не услышал. Говорит Майк:
– Робби сказал, что там был включен телевизор. Я его слышал, когда мы с тобой были в холле. А ты?
– Поначалу слышал. Погоду передавали. Наверное, он его…
Хэтч замолкает. Он вспомнил.
– Слушай, Майк! Она же была лопнувшая! Трубка там лопнула ко всем чертям. И он не мог этого сделать, когда мы были в холле. Когда трубка лопается, она же бабахает! Мы бы услышали. – Майк кивает. – Наверное, это было радио…
Это почти вопрос, но Майк не отвечает. Они оба знают, что это было не радио.
Линож в своем загоне для скотины улыбается. Чуть видны кончики его клыков. Линож знает, что они знают… и как бы тихо они ни говорили, он их слышит.
Вездеход проезжает мимо парковки (автомобильчик, на котором приехали Молли и Ральфи, уже засыпан свежей шубой снега) и сворачивает на дорожку, ведущую в обход и в тыл здания.
Камера показывает нам с дальнего конца дорожки, как машина пробивается через снег, светя фарами. Она добираются до занесенного заднего двора, и камера отъезжает назад. Над ведущей на разгрузочную площадку дверью надпись:
ТОЛЬКО ДЛЯ ДОСТАВКИ
ВХОД В ОФИС КОНСТЕБЛЯ ЧЕРЕЗ МАГАЗИН
Туда и подъезжает машина, задним ходом подавая к двери. Для такой работы площадка вполне приспособлена – а Майку с Хэтчем есть чего доставить.
Они выходят и обходят машину с двух сторон. Хэтч опять нервничает, а Майк свои нервы держит под контролем. И когда они подходят к задней дверце машины, спрашивает:
– С предохранителя снял?
У Хэтча вид сначала удивленный, потом виноватый. Он снимает ружье с предохранителя. Майк с револьвером в руке удовлетворенно кивает:
– Вот теперь ты на высоте.
У края разгрузочной площадки – ступени. Хэтч поднимается и стоит там с ружьем наизготовку. Майк отпирает заднюю дверцу и отступает на шаг.
– Выходите на площадку. Не приближайтесь к моему… напарнику.
Это звучит в духе телепередач, и Майку становится самому неудобно. Впрочем, в этих обстоятельствах слово «напарник» вполне уместно.
Линож выходит, неуклюже согнувшись, и тем не менее изящно. И улыбается все той же неуловимой улыбкой – углами губ. Хэтч отступает, давая ему место, и Линож поднимается по ступеням. Он в наручниках, а они вооружены, но Хэтч все равно его боится. Линож стоит в летящем снегу абсолютно непринужденно, как человек в собственной гостиной. Поднявшийся за ним по ступеням Майк роется в кармане штанов. Вытаскивает связку ключей, находит ключ от задней двери и протягивает Хэтчу. Его револьвер слегка опущен, но смотрит на Линожа. Хэтч нагибается и сует ключ в замок. Линож – мы видим его крупным планом – очень внимательно наблюдает за Хэтчем, и в его глазах мелькают проблески черноты.
Майк – теперь крупным планом он – хмурится. Что-то заметил? Но слишком быстро меняется план, чтобы можно было сказать наверняка. Мы смотрим на дверь.
С ней возится Хэтч, пытаясь повернуть ключ. Что-то хрустнуло – и у него в руках только связка ключей. Общий план.
– Ах ты, трам-тарарам! – восклицает Хэтч и начинает стучать по двери кулаком. – У основания обломился! От холода, наверное.
А внутри на складе стоит конторский стол, ящики для папок, факсовый аппарат и коротковолновая рация, а на стене висит доска объявлений. В углу – камера, отгороженная решеткой. Довольно прочная на вид, но типа «сделай сам». Исключительно временное помещение для воскресных пьяных и хулиганов на полставки.
Мы слышим, как колотит в дверь кулак. Голос Хэтча кричит:
– Эй! Есть там кто-нибудь! Откройте!
Вид снаружи. Майк говорит Хэтчу:
– Брось. Обойди вокруг и открой изнутри.
– То есть как? Ты хочешь, чтобы я оставил тебя с ним одного?
У Майка наконец прорывается напряжение:
– Разве что ты видишь где-то радом Супермена!
– Но мы можем его отвести…
– Через магазин? Где половина острова закупается перед штормом? Вряд ли. Короче, давай.
Хэтч бросает неуверенный взгляд, потом начинает спускаться по ступеням.
А к двери магазина в густом снегопаде подъезжает «линкольн» Робби Билза. Он, визжа и буксуя колесами, заползает на стоянку, чуть не зацепив машинку Молли. Робби выходит, идет к террасе и сталкивается с выходящим Питером Годсо. Питер – грубовато-красивый мужик лет чуть за сорок, отец Салли – той, у которой было на рубашке варенье.
– Чего там случилось, Билз? В самом деле Марту убили?
– Можешь не сомневаться.
Взгляд Робби падает на манекен с плакатом на шее – СНАРЯГА НА ОМАРОВ ВСЕМИРНО ИЗВЕСНОЙ ФИРМЫ «РОБИ БИЛЗ», – срывает его с рычанием с шеи манекена и смотрит на него злобно, как солдат на вошь. Хэтч появляется из-за угла как раз вовремя, чтобы это заметить. Питер Годсо поворачивается и идет в магазин вслед за Робби, чтобы ничего не пропустить. За ними входит Хэтч.
А в магазине кишит народ. Выделяется Молли Андерсон, разговаривающая с Кэт, но более всего обеспокоенная за Майка. Ральфи в одном из проходов склонился и внимательно рассматривает коробку сладких хлопьев. Входит Хэтч, и Молли бросается к нему:
– A где Майк? С ним ничего не случилось?
– Нет, все в порядке. Он там у задней двери, с арестованным. Я иду их впустить. К нему начинает подходить народ:
– Он местный? – спрашивает Питер Годсо.
– Впервые в жизни его вижу, – отвечает Хэтч. Глубокое облегчение. Еще народ пытается перехватить Хэтчера и задать вопрос, но Молли среди них нет – чем быстрее Хэтч сделает свою работу, тем быстрее она получит обратно своего мужа. Хэтч пробивается к среднему проходу, по дороге взъерошив волосы Ральфи. Ральфи улыбается в ответ нежной улыбкой.
Плакат все еще в руках у Робби, и он сердито похлопывает себя им по бедру. Молли замечает это и слегка морщится.
А на разгрузочной площадке стоят Линож и Майк. Короткое молчание нарушает Линож:
– Дайте мне то, что я хочу, и я уйду.
– Чего это вы хотите? – спрашивает ошарашенный Майк.
Хэтч внутри здания спешит к задней двери. Поворачивает ручку и пытается открыть дверь. Не открывается. Он сильно толкает, еще сильнее. Не выходит. Как последнее средство, он бьет в дверь плечом. С тем же успехом он мог бы бить в бетонную стену.
– Майк! – зовет Хэтч.
Из-за двери доносится голос Майка:
– Давай поскорее! Тут холодно!
– Не открывается! – кричит Хэтч. – Ее заело!
Снаружи на площадке Майк уже злится вовсю. С этим делом все наперекосяк. Русская пожарная тревога, да и только. Линож улыбается своей неуловимой улыбкой. С его точки зрения, все идет, как должно.
– Ты ее отпер? – спрашивает Майк.
– А как же! – отвечает голос Хэтча. По голосу слышно, что он обиделся.
– Так двинь по ней, как следует! Там лед, наверное, намерз.
А в офисе констебля уже появился Робби, глядя на все это с глубоким презрением. Хэтч закатывает глаза: он точно знает, что дверь не примерзла, и он по ней уже двинул. Тем, не менее он еще два раза бьет изо всех сил. Робби пересекает комнату, чтобы бросить юморную табличку на стол Майка. Хэтч, услышав, резко оборачивается. Ребби (который физически крупнее) отодвигает Хэтча в второму – без лишней деликатности.
– Дай-ка я…
Он еще несколько раз толкает дверь, и его самоуверенность постепенно испаряется. Хэтч наблюдает, за ним со скрытым, но вполне понятным удовлетворением. Робби отступает, потирая плечо.
– Андерсон! – говорит Робби. – Тебе придется провести его вокруг, через магазин.
Снаружи Майк закатывает глаза к небу. Только Билза в офисе ему сейчас не хватало. Все лучше и лучше.
– Хэтч! – зовет Майк.
– Чего? – отзывается Хэтч из-за двери.
– Вернись сюда! – говорит Майк. И подчеркнуто добавляет:
– Один.
– Уже иду?
Майк снова поворачивается к Линожу.
– Немножко затянулось. Стойте спокойно, и все будет в порядке.
– Запомните, что я сказал, мистер Андерсон. – Линож улыбается. – А когда наступит время… тогда и поговорим.
На Мэйн-стрит снег закрывает дома и витрины; они становятся миражами, а буря набирает силу.
У маяка огромные волны крошат скалы, и пена взлетает в воздух. И на этом наступает… Затемнение. Конец акта четвертого.
АКТ ПЯТЫЙ
Погода уже такая, что передвижение стало серьезной проблемой; и в этой метели из-за угла выходят Майк, Хэтч и Линож и пробираются к ступеням террасы. Линожа заставили идти впереди, и он глядит вверх, улыбаясь. На крышу.
А там сплетение антенн, обслуживающих устройства двусторонней связи в магазине. Самая высокая из них с треском ломается и катится по скату крыши.
Внизу дернулся Хэтч:
– Что это?
– Антенна, наверное, – отвечает Майк. – Сейчас не до нее. Идем.
Хэтч идет к ступеням, чувствительно подтолкнув Линожа.
Возле мэрии острова. Слышен тот же звенящий треск.
Внутри мэрии Урсула склонилась над рацией, стоящей на столе под плакатом:
ШТОРМОВАЯ ТРЕВОГА! ВСЕМ В УКРЫТИЕ!
Из рации – только громкий треск помех.
– Отвечай! Родни! Родни, ты где? Отвечай! Глухо. После еще двух секунд попыток Урсула вешает микрофон и смотрит с отвращением на бесполезный прибор.
В магазин входит покрытый снегом Хэтч. Покупатели реагируют на ружье у него в руках. До того оно было у него в руках и смотрело в пол. Сейчас он взял его на плечо, и ствол смотрит в потолок, как у Стива Мак-Куина в фильме «Разыскивается живым или мертвым». Хэтч оглядывает покупателей.
– Люди, Майк сказал всем разойтись в стороны, о'кей? Чтоб во втором пролете никого не было. Мы привезли преступника, а заднюю дверь заело, и там его не провести. Так что давайте, ребята. Дайте нам место.
– Зачем он ее убил? – вылезает Питер Годсо.
– Пит, ты сейчас просто отойди назад, о'кей? Майк стоит под вьюгой, и там чертовски холодно. И вообще будет спокойнее, когда этот тип окажется под замком. Давайте, ребята, в стороны. Освободите второй пролет.
Покупатели разделяются на две группы, освобождая середину магазина. В одной группе (слева, если смотреть от входа) оказались Питер Годсо и Робби Билз, в другой Молли, отошедшая от касс вместе с Кэт и Тесе Маршан.
Хэтч оглядывает магазин и решает, что так сгодится. Вроде бы. Идет к двери, открывает и, делает приглашающий жест рукой.
С террасы входит Линож, держа у пояса скованные руки. За ним идет Майк, готовый к любым неожиданностям – по крайней мере так он думает.
– Ни одного лишнего движения, мистер Линож. Учтите, я не шучу.
Он опускает револьвер, одна рука на стволе, другая на спусковом крючке. Покрытый снегом Линож с кустистыми от снега бровями входит в магазин. Майк за ним по пятам, уставив дуло ему в спину.
– Точно по среднему пролету. Ни шагу в сторону. Но убийца Марты на миг останавливается и смотрит на две кучки перепуганных островитян. Этот момент неимоверно важен. Линож – как выпущенный из клетки тигр. Укротитель здесь же (даже два, если считать Хэтча), но с тиграми только решетки – много решеток, крепких и толстых гарантируют безопасность. А Линож не выглядит арестованным, и не ведет себя как арестованный. Он сияющими глазами смотрит на перепуганных и загипнотизированных островитян.
Майк подталкивает его стволом.
– Давайте-Двигайтесь!
Линож делает шаг – и снова останавливается.
Смотрит на Питера.
– Питер Годсо! Мой любимый рыботорговец плечом к плечу с моим любимым политиком!
Питер вздрагивает, когда его назвали по имени. Майк толкает Линожа стволом ружья.
– Давайте, я сказал! Идите и не… Линож будто не замечает:
– Как торговля рыбой? Не очень хорошо? Удачно, что у тебя есть еще торговля марихуаной для поддержки на черный день. Сколько у тебя сейчас тюков в глубине склада? Десять? Двадцать? Сорок?
Питер Годсо ошеломлен. Выстрел попал в цель. Робби отодвигается от друга, будто боясь подцепить заразу. А Майк слишком ошеломлен, чтобы заткнуть рот Линожу.
– Ты проверь, что она хорошо завернута, Пит, – прибой сегодня будет адский, когда наступит прилив.
Майк протягивает руку и сильно толкает Линожа в плечо. Тот качнулся вперед, но легко обретает равновесие. На этот раз его яркие глаза выхватывают из толпы Кэт Уизерс.
– Кэт Уизерс! – ахает он, будто увидев старого друга. Она вздрагивает, как от удара. Молли обнимает ее за плечи, глядя на Линожа со страхом и подозрением.
– Ты отлично выглядишь, – говорит Линож. – Впрочем, почему бы и нет? Это же теперь амбулаторная процедура, просто ерунда.
Кэт в неподдельной муке кричит:
– Майк, пусть он перестанет!
Майк снова толкает Линожа, но в этот раз он даже не покачнулся. Стоит твердо, как… ладно, как заевшая задняя дверь.
– Ты же в Дерри за этим ездила, правда? И родителям еще не сказала? И Билли тоже? Нет? Мой тебе совет – не надо ничего скрывать. Что такое в наши дни небольшая чистка?
Кэт роняет голову на руки и рыдает. Горожане смотрят на нее с ошеломлением, интересом и ужасом. А один совершенно оглушен. Это Билли Соамс в красном фартуке, лет ему на вид двадцать три. Он сын Бетти Соамс, и он же в этом магазине грузчик и уборщик. Еще он постоянный парень у Кэт, и вот сейчас впервые узнал, что Кэт избавилась от их ребенка.
Майк приставляет дуло к затылку Линожа и взводит курок:
– Двигайтесь, а то я вас подвину!
Линож идет по центральному пролету. Он не испугался дула у головы – просто он окончил дело.
У прилавка Кэт истерически всхлипывает, а Молли обнимает ее за плечи. Внимание Тесе Маршан разделено между рыдающей девушкой и Билли Соамсом, который никак не может поверить. И тут Молли вспоминает очень важное:
– Где Ральфи?
По среднему пролету движутся Линож и Майк, на заднем плане Хэтч. Они подходят к концу пролета, и тут из-за угла на них выходит Ральфи с коробкой сладких хлопьев.
– Мам! Мама! Можно я это возьму? Без малейшего колебания Линож наклоняется, берет Ральфи за плечо и поворачивается. Сын Майка тут же оказывается между Линожем и стволом. Ребенок стал заложником. Первая реакция Майка – шок. Вторая – удушающий, тошнотворный страх.
– Отпусти его! – кричит Майк. – Или…
– Или что? – Линож улыбается и почти смеется. Молли, забыв о Кэт, рвется к входу во второй пролет, чтобы увидеть, что там. Один из островитян, Кирк Фримен, пытается ее остановить.
– Пусти, Кирк!
Молли резко и сильно вырывается, и он отпускает. Молли видит Линожа со своим сыном, громко ахает, и ее руки взлетают ко рту.
Майк делает ей жест не подходить, не отрывая ни на секунду глаз от Линожа. У Молли за спиной столпился народ и смотрит во все глаза.
Линож прислоняется лбом ко лбу Ральфи и они смотрят друг другу глаза в глаза. Ральфи еще слишком молод, чтобы бояться. И он только с захватывающим интересом смотрит в эти сияющие, улыбающиеся, манящие тигриные глаза.
– А я тебя знаю, – говорит Линож.
– В самом деле?
– Ты – Ральф Эмерик Андерсон. И я еще кое-что знаю.
Ральфи полностью захвачен; он не слышит, как Хэтч задвигает патрон в ствол, не знает, что магазин стал пороховой шашкой, в которой он – фитиль. Он захвачен, почти загипнотизирован глазами Линожа.
– А что?
Линож быстро и легко целует Ральфи в переносицу.
– У тебя есть седло феи! Довольный Ральфи улыбается:
– Это мой папа так его назвал! Линож улыбается в ответ:
– Еще бы! Кстати, о папе…
Он ставит Ральфи на пол, но на момент наклоняется очень низко, так что Ральфи на самом деле все еще заложник. Ральфи видит наручники.
– А зачем это на вас надето?
– Потому что я так захотел. Ладно, иди к папе. Он поворачивает Ральфи спиной к себе и слегка шлепает по заду. Ральфи видит отца и расплывается в улыбке. Но не успевает он сделать и двух шагов, как Майк хватает его в объятия. Ральфи видит револьвер.
– Па, а зачем у тебя…
– Ральфи! – кричит Молли. Она бросается к нему, толкнув по дороге боксом Хэтча и снеся с полок кучу консервных банок. Они раскатываются повсюду. Молли вырывает Ральфи из рук Майка и неистово обнимает. Майк, совершенно обезумевший (а кто бы остался нормальным на его месте?), обращает взгляд снова к Линожу, у которого был миллиард шансов удрать.
– А почему папа целится в этого человека? – спрашивает Ральфи.
– Молли, уведи его отсюда, – говорит Майк.
– Что ты де… – начинает Молли, но не успевает закончить.
– Уведи его! – орет Майк.
Вздрогнув от непривычного крика, Молли отступает, держа в руках Ральфи, в группу перепуганных островитян у входа в пролет. Наступает на банку, и банка с грохотом катится по полу, но Кирк Фримен подхватывает Молли, и она не успевает упасть. Ральфи, глядящий через ее плечо на своего папу, совсем огорчился.
– Папа, не стреляй в него! Он знает про седло феи!
Майк отвечает больше Линожу, чем Ральфи.
– Я не буду в него стрелять. Если он будет делать то, что надо.
Он смотрит в конец пролета, и Линож улыбается и кивает, будто говоря: «Пожалуйста, если вы настаиваете». Он поворачивается и идет, снова держа руки перед собой. Хэтч подходит к Майку.
– Что мы с ним будем…
– Как что? Посадим под замок!
Он испытывает одновременно ужас, облегчение, стыд… в общем, назовите это чувство сами. Хэтч достаточно уловил эмоций Майка, чтобы отойти назад, а Майк идет за Линожем тенью к концу пролета.
Дойдя до конца, Линож сворачивает к офису констебля, будто знает, где это. За ними идет Хэтч, и тут из первого пролета выскакивает Билли Соамс, слишком разозленный, чтобы еще и бояться. Майк не успевает его остановить, и он хватает Линожа за грудки и прижимает спиной к мясному прилавку.
– Что ты знаешь про Катрину? И откуда знаешь? Все, с Майка хватит. Он хватает Билли сзади за куртку и отшвыривает на стойку с сушеными травами и рыбным порошком. Билли стукается и растягивается на полу.
– Ты что, псих? – орет Майк. – Этот человек – убийца! Уйди с его дороги! И с моей тоже, Билли Соамс!
– И вам стоило бы очиститься, – добавляет Линож.
Снова в его глазах мелькает этот странный черный водоворот.
Мы видим Билли крупным планом. Он сидит там, где шлепнулся, глядя на Линожа, как вопросительный знак. Потом у него из носа хлещет кровь. Он, ощутив ее, поднимает руки к носу и недоверчиво смотрит на кровь у себя на ладонях.
Кэт бросается к нему по первому пролету и становится рядом на колени. Она хочет помочь; она хочет сделать хоть что-нибудь, чтобы убрать с его лица это ужасное выражение удивления и уязвленной боли. Но Билли ничего этого не нужно. Он ее отталкивает.
– Оставь меня в покое! – кричит он и вскакивает. Камера отъезжает, и Линож говорит Кэт:
– Пока он не слишком преисполнился сознанием собственной правоты, Катрина, спросите его, насколько он знаком с Дженной Фримен. Билли вздрагивает, ошеломленный вновь. Из второго прохода подскакивает Кирк Фримен:
– Что ты там сказал о моей сестре?
– В жаркую погоду она любит кататься верхом не только на лошади. Правда, Билли?
Пораженная Кэт глядит на Билли. Он вытирает кровь из носа тыльной стороной ладони и глядит куда угодно, только не на нее. Его праведный гнев уязвленного оборвался, как недоношенная беременность. На его лице написано только одно: «выпустите меня отсюда». А у Майка такой вид, будто он никак не может поверить в этот идиотский ход событий.
– Кэт, отойди от этого человека. И ты тоже, Билли.
Она не шевельнулась. Может быть, даже не услышала. На щеках у нее слезы. Хэтч одной рукой мягко отодвигает ее от двери с надписью: ОФИС КОНСТЕБЛЯ.
По неосторожности он толкает ее в сторону Билли, и они оба съеживаются, отодвигаясь друг от друга.
– Не надо стоять так, чтобы он мог до тебя дотянуться, милая, – ласково говорит Хэтч.
На этот раз она неуверенно проходит мимо Билли (он не пытается ее остановить) к выходу из магазина. Майк тем временем делает шаг вперед и берет с витрины пачку пластиковых пакетов для мусора. Потом приставляет дуло револьвера между лопатками Линожа.
– Давайте, двигайтесь.
В офисе констебля ветер слышен пугающе громко – орет, как гудок паровоза. Слышно, как хлопают кровельные доски и потрескивают стены.
Открывается дверь, и входит Линож, сопровождаемый Майком и Хэтчем. Линож идет к решетке камеры, и останавливается, когда особенно сильный порыв ветра бьет по дому, и дом трясется. Из-под заклиненной задней двери веет снегом.
– Не нравится мне это, – говорит Хэтч.
– Идите, мистер Линож! – приказывает Майк. Проходя мимо стола, Майк ставит на него коробку пластиковых пакетов и берет большой навесной цифровой замок. Из кармана снова вынимает связку ключей и секунду печально глядит на обломок ключа от задней двери. Потом отдает ключи и замок Хэтчу.
Еще меняется с ним оружием, отдавая Хэтчу револьвер и беря себе дробовик. Когда процессия подходит к решетке, Майк говорит:
– Поднимите руки вверх и возьмитесь за прутья решетки.
Линож подчиняется.
– Расставьте ноги. Линож подчиняется.
– Шире.
Линож подчиняется.
– Я собираюсь вас обыскать. Если вы шевельнетесь, мой друг Олтон Хэтчер избавит нас от предстоящей долгой волокиты.
Хэтч судорожно сглатывает слюну, но поднимает револьвер. Майк отставляет ружье.
– Вам достаточно просто дернуться, мистер Линож. Вы своими мерзкими лапами трогали моего сына, и теперь вам достаточно просто дернуться.
Майк лезет в карманы куртки Линожа и вынимает желтые перчатки. На них пятна и потеки крови Марты. С гримасой отвращения Майк бросает их на стол. Еще ищет в карманах куртки, и не находит ничего. Выворачивает Линожу карманы джинсов. Пусто. Задние карманы. Какой-то нитяной мусор и больше ничего. Снимает с Линожа шапочку и заглядывает внутрь. Пусто. Майк кидает шапку на стол рядом с перчатками.
– Где ваш бумажник? Линож не реагирует.
– Бумажник у вас где?
Майк дважды хлопает Линожа по плечу. Первый раз вроде как по-дружески, второй раз вроде как сильно. И все равно нет ответа.
– Эй! – говорит Майк.
– Легче, Майк, – говорит обеспокоенный Хэтч.
– Этот тип хватал моего сына, касался его лица и поцеловал его в нос – а теперь ты мне говоришь «легче»?! Где – ваш – бумажник – сэр?
И Майк толкает Линожа в спину. Тот налетает на прутья решетки, но не выпускает из рук ее прутьев и ноги держит расставленными.
– Где ваш бумажник? Банковская карта? Карта донора? Дисконтная карта «Вэлью-Марта»? Через какую сточную канаву ты сюда выполз? Отвечай!
В досаде, злости, страхе и унижении Майк хватает Линожа за волосы и бьет лицом о решетку.
– Где твой бумажник?
– Майк… – говорит Хэтч.
Майк снова бьет Линожа лицом о решетку. Он бы ударил и еще раз, но Хэтч хватает его за руку.
– Майк, прекрати!
Майк прекращает. Он делает глубокий вдох и как-то овладевает собой. Снаружи бесится ветер и доносится еле слышный грохот бьющихся волн.
– Снимите ботинки, – говорит Майк. Он все еще тяжело дышит.
– Для этого мне придется отпустить решетку, – отвечает Линож. – Они зашнурованы.
Майк опускается на колени и берет ружье. Поставив приклад на пол, он упирает ствол точно в середину штанов Линожа.
– Если вы шевельнетесь, сэр, вам уже никогда не придется страдать запорами.
У Хэтча все более и более испуганный вид. Он еще никогда не видел Майка таким (и вполне бы без этого обошелся). Тем временем Майк развязывает ботинки Линожа. Потом он встает, берет ружье и делает шаг назад.
– Сбросьте ботинки.
Линож стряхивает ботинки с ног. Майк кивает Хэтчу, и он их берет (все время искоса поглядывая на Линожа) и поднимает с пола. Ощупывает изнутри, потом переворачивает и трясет.
– Ничего нет, – говорит он.
– Брось их на мой стол, – говорит ему Майк. Хэтч бросает.
– Войдите в камеру, мистер Линож. Идите медленно, и руки держите так, чтобы я их видел.
Линож открывает дверь клетки и пару раз покачивает туда-сюда перед тем, как войти. Дверь скрипит, и когда открывается до конца, висит с перекосом. Линож пальцем касается пары самодельных сварных швов и улыбается.
– Думаете, она вас не удержит? – спрашивает Майк. – Удержит.
Но вид у него совсем не такой уверенный, а у Хэтча вообще сомнение написано на лице. Линож входит в камеру, закрывает дверь и садится к ней лицом. Подтягивает ноги в спортивных носках (белые) на край койки и смотрит на нас между собственных колен. Некоторое время мы его видим в этой неизменной позе. Кисти рук его свободно свисают с колен. На лице след улыбки. Вообще, когда на нас так смотрят, хочется повернуться и бежать. Это взгляд тигра из клетки – очень спокойный и внимательный, но полный сдержанной ярости.
Майк закрывает камеру, и Хэтч запирает ее ключом из связки. Она теперь заперта, но Майк с Хэтчем все равно обмениваются беспокойными взглядами. Дверь-то шаткая, как последний зуб в челюсти старика. Камера вполне годится для Санни Бротигана, который имеет скверную привычку напиваться и бросать камнями в окна своей бывшей жены… но уж никак для незнакомца без документов, который забил насмерть старую вдову.
Майк подходит к двери на погрузочную площадку, смотрит на задвижку, потом пробует ручку. Дверь отворяется без усилия, впустив холодный порыв ветра и вихрь снега. У Хэтча отвисает челюсть.
– Майк, чем хочешь клянусь, она не поддавалась!
Майк закрывает дверь. И сразу после этого входит Робби Билз. Он подходит к столу и тянется за одной из перчаток.
– Не трогай! – успевает сказать Майк, и Робби отдергивает руку.
– У него были документы? – спрашивает Робби.
– Тебе здесь нечего делать, – отвечает Майк. Робби хватает со стола табличку и трясет ее перед лицом Майка.
– Знаешь, что я тебе скажу, Андерсон? Твое чувство юмора совсем…
У Хэтча (который на самом деле и повесил табличку на манекен) смущенный вид. Но никто из двух остальных этого не заметил. Майк выхватывает эту чертову фанеру из рук Робби и швыряет в мусорную корзину.
– У меня нет на это ни времени, ни терпения. Убирайся, а то я тебя вышвырну.
Робби смотрит и понимает, что Майк говорит абсолютно серьезно. Он пятится к двери.
– На ближайшем заседании городского совета могут случиться кадровые изменения в правоохранительных силах Литтл-Толл-Айленда, – говорит он уже от двери.
– Заседание – в марте, – отвечает Майк. – Сейчас февраль. Убирайся.
Робби уходит. Майк и Хэтч минуту стоят неподвижно, потом Майк делает шумный выдох. Хэтч тоже вздыхает с облегчением.
– Кажется, я отлично разрешил эту ситуацию? – спрашивает Майк.
– Как дипломат, – заверяет Хэтч. Майк снова делает глубокий вдох и медленный выдох. Потом начинает открывать пластиковые пакеты. В два из них они кладут перчатки, в третий – шапку. Майк говорит:
– Я сейчас пойду и…
– Ты меня оставишь с ним одного? – перебивает Хэтч.
– Постарайся связаться с казармами полиции штата в Мачиасе. И держись от него подальше.
– Это я тебе могу обещать твердо, – отвечает Хэтч.
В глубине магазина у мясного прилавка горожане толпятся у входа в пролеты, со страхом и надеждой заглядывая в офис констебля. Робби полыхает, как раскаленная печь. К нему присоединилась его семья – жена Сандра и очаровашка Дон, которого мы уже видели в детском саду. На переднем плане толпы горожан стоит Молли с Ральфи на руках. Когда открывается дверь и выходит Майк, она бросается вперед. Майк ее обнимает, успокаивая.
– Па, ты его не обижал? – спрашивает Ральфи.
– Нет, детка, я только его запер.
– В тюрьму? Ты его посадил в тюрьму? А что он сделал?
– Потом, Ральф.
Майк целует седло феи на носу Ральфи и поворачивается к собравшемуся народу.
– Питер! Питер Годсо!
Люди с неясным говором начинают переглядываться, и через секунду вперед проталкивается Питер Годсо с видом смущенным и одновременно вызывающим (хоть и несколько напуганным).
– Майк, то, что этот тип сказал – это такое вранье, которого свет…
– Да-да, – перебивает Майк. – Слушай, пойди туда, к Хэтчу. Надо будет этого парня посторожить, и лучше парами.
– О'кей. Конечно, – отвечает Питер Годсо и с огромным облегчением и уходит в офис констебля. Майк, все еще держа Молли за плечи, оборачивается к горожанам.
– Ребята, кажется, мне придется закрыть магазин. – В ответ ропот. – Так что берите пока кому что надо – я вам вполне доверяю, после бури рассчитаемся. А сейчас мне надо заняться арестованным.
Вперед проталкивается Делла Биссонет – женщина средних лет с озабоченным лицом.
– Этот человек и убил бедняжку Марту? Снова ропот, на этот раз перепуганный и недоверчивый. Молли напряженно смотрит на мужа. И еще ей сейчас больше всего хотелось бы, чтобы Ральфи на время оглох.
– В свое время вы все узнаете полностью, но не сейчас, – отвечает Майк. – Делла, прошу вас – и вас всех тоже, люди, – помогите мне выполнить мою работу. Берите кому что надо и давайте по домам, пока буря не стала еще сильнее. Только несколько мужиков прошу пока остаться на минутку. Кирк Фримен… Джек Карвер… Санни Бротиган… Билли Соамс… Джонни Гарриман… Робби… для начала хватит.
Эти мужчины выходят вперед, а остальные идут к выходу. Робби, как обычно, надут сознанием собственной важности. Билли прижимает к носу бумажное полотенце.
В офисе констебля Хэтч за столом пытается добиться толку от рации. Питер глядит на клетку с нервозным интересом. Сидящий на койке Линож смотрит на него в ответ, держа голову между поднятых колен.
– Мачиас, это Олтон Хэтчер с Литтл-Толл-Айленда. У нас чрезвычайное происшествие по линии полиции. Вы меня слышите, Мачиас? Ответьте, если слышите!
Он отпускает кнопку передачи. Слышны только помехи.
– Мачиас, вызывает Олтон Хэтчер на канале девятнадцать. Если вы меня слышите…
– Они не слышат, – говорит Питер. – У вас хорошая антенна с крыши свалилась.
Хэтч вздыхает. Ему это тоже известно. Он прикручивает громкость, и треск помех становится тише.
– Телефон попробуй, – советует Питер Годсо. Хэтч бросает на него удивленный взгляд и берет трубку. Слушает, тыкает наудачу несколько кнопок и кладет трубку на место.
– Тоже нет? – спрашивает Питер. – Ладно, это было так, на всякий случай.
Питер снова оборачивается к глядящему на него Линожу. А Хэтч теперь переносит свой интерес на Питера.
– Слушай, а это правда, что у тебя там груз травки за клетками для омаров?
Питер поворачивается, глядит на него в упор… и ничего не говорит.
В магазине, где сейчас стоят Молли, Майк и Ральфи, люди уже двигаются (кроме выделенной Майком группы мужчин), и передняя дверь высасывает их во внешний мир. Колокольчик над дверью звенит непрерывно.
– Как ты думаешь, все будет в порядке? – спрашивает Молли.
– А то! – отвечает Майк.
– А когда ты будешь дома?
– Когда смогу. Возьми грузовик – на нашей машине ты сейчас и триста ярдов не проедешь. В жизни такого снегопада не видел. Я на вездеходе доеду или попрошу кого-нибудь меня подбросить, когда тут устаканится. Мне придется достаточно долго проторчать в доме Марты, чтобы сделать все, что полагается.
У Молли вертится на языке тысяча вопросов, но она не может их произнести. У маленьких кувшинов – большие уши. Она целует Майка где-то между щекой и губами и поворачивается к выходу.
Возле кассы все еще всхлипывает Кэт, и Тесе держит ее за плечи и покачивает, но нам видно, что слова Линожа ее (Тесе) тоже здорово выбили из колеи. Молли, проходя мимо нее с Ральфи на руках, кидает ей вопросительный взгляд, и Тесе утвердительно кивает – все под контролем. Молли кивает в ответ и выходит.
Молли с Ральфи на руках выходит из магазина в снежную круговерть. Она идет, с боем беря у ветра каждый шаг… а ведь погода еще только разминается.
Ральфи приходится кричать, чтобы его услышали:
– А наш остров не сдует?
– Да нет, что ты, деточка, – отвечает Молли. Но вид у нее совсем не такой уверенный, как голос.
А если посмотреть на центр города высоко сверху (как и показывает нам его камера), видно, как яростно валит снег. По Атлантик-стрит и Мэйн-стрит еще едут несколько машин, но скоро скроются и они. Литтл-Толл-Айленд надежно отрезан от мира. Ветер завывает, снег валит пластами, и тут – Затемнение. Конец акта пятого.
АКТ ШЕСТОЙ
Тот же самый кадр, но уже позднее – дневного света почти нет. И воет ветер.
Лесистая местность к югу от города. Мы сверху смотрим на океанский прибой через линии электропередачи. Резкий треск – и огромная сосна падает на провода. Дождь искр.
На Мэйн-стрит, повторяя первую сцену, гаснут все огни – и мигалка на перекрестке тоже.
В офисе констебля, где сидят Хэтч и Питер, гаснет свет.
– А, черт! – с сердцем произносит Хэтч.
Питер не отзывается. Он смотрит…
Внутрь камеры. Линож – темная груда, весь – кроме глаз. Они светятся тревожным светом… как у волка.
Хэтч копается в ящике стола. Когда он вытаскивает фонарь, Питер хватает его за руку:
– Посмотри на него!
Хэтч резко оборачивается. Арестованный сидит все в той же позе, но этого потустороннего огня в его глазах нет. Хэтч включает фонарь и направляет луч в лицо Линожа. Взгляд Линожа абсолютно спокоен.
– Что такое? – спрашивает Хэтч у Питера.
– Мне показалось… нет, ничего. Он снова глядит на Линожа с недоумением и слегка со страхом.
– Наверное, слишком накурился того, что продаешь, – поддевает его Хэтч.
– Заткнись, Хэтч! – огрызается Питер со смесью стыда и злости. – Не говори о том, чего не понимаешь.
В магазине остались только Майк и Тесе Маршан. При выключенном свете стало здорово темно – окна большие, но света за ними уже почти нет. Майк обходит прилавок и открывает распределительный щит на стене. Внутри рубильники и один большой выключатель. Его Майк и перебрасывает.
За магазином слева от погрузочной площадки стоит небольшой сарай с надписью:
ГЕНЕРАТОР
Слышно, как в сарае заводится двигатель, и выхлопная труба, выведенная наружу, кашляет синим дымом, тут же уносимым ветром.
В офисе констебля включается свет, и Хэтч вздыхает с облегчением.
– Эй, Пит! – зовет он.
Он хочет извиниться, только еще он хочет, чтобы в этом Питер пошел ему навстречу, но Питер точно не в настроении. Он отходит в сторону и смотрит на доску объявлений.
– Пит, я малость перегнул, – извиняется Хэтч.
– В этом роде, – отвечает Питер и бросает взгляд на Линожа. Линож смотрит на него в ответ с неуловимой улыбкой.
– А ты на что уставился? – спрашивает Питер. Линож не отвечает, просто смотрит на Питера с той же улыбкой. Питер неспокойно отворачивается к доске объявлений. Хэтч смотрит на него, жалея о своей дурацкой реплике.
На крыльце магазина стоят Майк и Тесе. Она в парке и в высоких сапогах на резиновой подошве. Все равно ее качает ветром, и Майку приходится ее поддержать. Потом он подходит к витрине сбоку от двери. Внизу окна с двух сторон две ручки ворота. Одну берет Майк, до другой добирается Тесе. Они крутят ручки и разговаривают (на самом деле кричат, иначе не слышно), и на стекло опускается деревянный штормовой ставень.
– Ты доберешься? – спрашивает Майк. – Я мог бы тебя подбросить…
– Тебе не в ту сторону! А мне всего шесть домов пройти… как ты и сам знаешь. Не делай из меня ребенка!
Он кивает и улыбается. Они переходят к другой витрине и опускают второй штормовой ставень.
– Слушай, Майк! Как по-твоему, зачем он здесь появился, и к чему ему было убивать Марту?
– Понятия не имею. Давай домой, Тесе. Разведи огонь. Я здесь сам закрою.
Покончив со ставнем, они идут к ступеням. Тесе вздрагивает и натягивает потуже капюшон при очередном порыве ветра.
– Следи за ним получше, – говорит она. – Не надо, чтобы он тут рыскал, пока вокруг такое… – Она кивком головы показывает на вьюгу.
– Не волнуйся.
Она смотрит на него еще секунду, и увиденное ее в разумной степени успокаивает. Кивнув головой, Тесе спускается по заснеженным ступеням, крепко держась за перила. Когда она уже повернулась спиной, Майк перестает следить за своим лицом, и тут мы видим, как он обеспокоен. Он входит внутрь, запирает дверь, поворачивает табличку «ОТКРЫТО» другой стороной – «ЗАКРЫТО» – и опускает шторы.
В офис констебля входит Майк, все еще стряхивая с ботинок снег. Он оглядывается вокруг. Хэтч уже нашел второй фонарь и поставил несколько свечей. Питер все так же внимательно изучает доску объявлений. Майк подходит к той же доске, вынимая из заднего кармана листок бумаги.
– Как у вас тут? О'кей?
– О'кей в пределах разумного, – отвечает Хэтч, – но не могу связаться с полицией в Мачиасе. Вообще ни с кем не могу связаться.
– Почему-то меня это не удивляет, – говорит Майк.
Он пришпиливает на доску написанный от руки график дежурств, и Питер немедленно начинает его изучать. Майк подходит к столу и выдвигает нижний ящик. При этом он говорит Хэтчу:
– Вы с Питером – до восьми, Кирк Фримен и Джек Карвер – с восьми до полуночи, Робби Билз и Санни Бротиган – с полуночи до четырех, Билли Соамс и Джонни Гарриман – с четырех утра и до восьми. Потом напишем дальше.
Майк вынимает небольшой кейс и фотоаппарат «поляроид», задвигает ящик и поворачивается к дежурной паре, ожидая их комментариев. В ответ лишь неловкое молчание.
– Как, ребята, вас устраивает?
– Отлично, – отвечает Хэтч слишком искренне.
– Вполне нормально, – подхватывает Питер.
Майк пристально глядит на них и догадывается, откуда ветер дует. Открывает кейс – и мы успеваем заметить множество предметов, которые могут вам пригодиться, если вы представитель полиции в маленьком городке (большой фонарь, бинты, аптечка первой помощи и так далее). Майк кладет фотоаппарат внутрь и снова обращается к ним:
– Держитесь начеку. Оба. Вам ясно? Снова нет ответа. Хэтч смущен, Питер надулся. Майк поворачивается к Линожу:
– После мы поговорим, как вы хотели, сэр. – Он закрывает кейс и идет к двери. В дом ударяет мощный порыв ветра, и дом потрескивает. Где-то снаружи с грохотом что-то валится. Хэтч вздрагивает.
– А что с ним делать, если Робби и Урсула решат дунуть в дудку и созвать весь город в укрытие? Что нам его, посадить в углу подвала мэрии с одеялом и миской похлебки? – спрашивает Хэтч.
– Не знаю, – отвечает Майк. – Наверное, оставаться с ним.
– Чтобы нас сдуло вместе с ним? – буркает Питер.
– Ты хочешь уйти домой, Пит? – спрашивает Майк.
– Нет.
Майк кивает и уходит.
В сгущающейся мгле сумерек к дому Марты Кларендон подъезжает вездеход «Службы острова», пробиваясь через наметенные сугробы и переезжая упавшие ветви. Машина останавливается перед калиткой. Из нее выходит Майк с кейсом и идет по дорожке. Буря все разыгрывается, и порывы ветра швыряют Майка из стороны в сторону. Он карабкается по обледенелым от снега ступеням.
На террасе он открывает кейс, вынимает фонарь и «поляроид» в футляре, аппарат вешает себе на шею. Ветер стонет – и ветви барабанят по террасе. Майк оглядывается вокруг – несколько нервно, и снова возвращается к делу. Вытаскивает из кейса моток белой клейкой ленты и авторучку. Прижав рукой к груди фонарь (уже включенный), Майк отрывает кусок ленты и клеит на дверь Марты. Сняв колпачок с ручки, секунду думает, потом пишет:
МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ. НЕ ВХОДИТЬ.
МАЙКЛ АНДЕРСОН. КОНСТЕБЛЬ.
Надевает ленту на руку, как браслет, и открывает дверь.
Поднимает ходунок Марты, держа за ручки одетыми в перчатки руками, и ставит в холл. Потом закрывает кейс, берет его в руку и входит сам.
В холле Майк сует включенный фонарь в карман куртки. Луч бьет в потолок. Сам Майк – всего лишь движущийся силуэт в темноте. Он открывает фотоаппарат и подносит его к лицу.
ВСПЫШКА!
Освещает избитое, окровавленное лицо Марты Кларендон. На долю секунды – и тут же гаснет. Этот кадр и следующие такие же – полностью застывшие, как фотографии места преступления… как вещественные доказательства… которыми они когда-нибудь станут в суде. По крайней мере Майк так думает.
В темном холле Майк поворачивается, пряча первую фотографию в карман куртки, и снова щелкает аппаратом – ВСПЫШКА!
И мы видим картины на стене холла. Лодки на море. Городской причал в тысяча девятьсот двадцатом году. Старый «форд» пыхтит вверх по Атлантик-стрит – тысяча девятьсот двадцать восьмой год. Девушки на пикнике у маяка. Картины забрызганы кровью. Между ними на обоях кровь гуще. И все гаснет.
Силуэт Майка Андерсона чуть наклоняется.
ВСПЫШКА!
По полу тянется черный след, будто Санта-Клаус лихо проехал на одном полозе, как автокаскадер. Только там, где конец трости Линожа прочертил через кровь, тянутся вдоль следа кровавые хвосты, как волны от лодки. Мелькнули – скрылись.
В темном холле Майк движется в сторону гостиной. Входит.
Обстановка вполне зловещая – от мебели только неясные контуры, ветер завывает, стучат ветви по стенам и стонут деревья.
Майк идет вперед, и фонарь все так же бьет в потолок из его кармана. Случайно Майк обо что-то споткнулся, и темное круглое катится по полу, задевает ножку кресла и отскакивает от рамы. Майк идет за ним, вынимает фонарь из кармана, и мы на мгновение слепнем. Это Майк в поисках катившегося предмета случайно посветил фонарем в камеру. Но нам все равно этого предмета не видно. Майк возвращает фонарь в карман, поднимает фотоаппарат и наклоняется.
ВСПЫШКА!
Мяч Дэви на полу, заляпанный кровью, похожий на кошмарную планету, выныривает и снова исчезает во мраке.
В темной комнате Майк отрывает кусок ленты, пишет на нем «ВЕЩ. ДОК.» И прилепляет к мячу. Обходит кресло и направляет «поляроид» на телевизор.
ВСПЫШКА!
Разбитая вдребезги трубка. Сквозь зазубренную дыру виднеются электронные кишки. Как выбитый глаз. Затемнение.
Недоуменный Майк хмурится, глядя на телевизор. Они с Хэтчем точно слышали эту хреновину. Без сомнения. Он осторожно подходит, поворачивается и поднимает аппарат.
ВСПЫШКА!
Кресло Марты. Темное и окровавленное, зловещее, как орудие пытки. Рядом на столе все еще тарелка из-под печенья и измазанная кровью чашка.
Этот снимок Майк хочет повторить. Поднимает аппарат – и останавливается. Смотрит…
На пространство над дверью между гостиной и холлом. Там что-то написано на обоях над притолокой. Видно-то нам видно, но слишком темно, чтобы прочесть. Майк наводит «поляроид» -
ВСПЫШКА!
Это послание, написанное кровью Марты Кларендон.
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ
То ли мы его узнали, то ли нет. Затемнение.
Майк потрясен, и потрясен не слабо. Но свою работу он намерен закончить. Наведя аппарат, он еще раз щелкает кресло.
ВСПЫШКА!
На этот раз поперек подлокотников лежит трость Линожа. Измазанная кровью волчья голова рычит на вспышку. Если раньше не был ясен смысл рисунка на обоях, теперь сомнений не осталось.
Аппарат выпадает у Майка из рук. Если бы не ремень, он бы шлепнулся на пол. У Майка подкашиваются колени – его можно понять. В прошлый раз трости здесь не было. Удар ветра – такой силы, какой еще не было – и окно за спиной у Майка взрывается внутрь. Призрачными вихрями врывается в комнату снег. Занавески колышутся, как руки привидения.
Майк вздрагивает от испуга (надеюсь, и мы тоже), но быстро приходит в себя. Пытается закрыть окно шторами. Их вытягивает наружу, и Майк подтаскивает к стене стол, чтобы их прижать. Снова поворачивается к креслу Марты… и этой неожиданной трости. Наклоняется, наводит «поляроид».
ВСПЫШКА!
Волчья голова на трости крупным планом.
Нам в лицо глядят оскаленные окровавленные зубы и глаза, как у волка-призрака при ударе молнии. Затемнение.
Майк стоит секунду, беря себя в руки. Кладет в карман последнюю фотографию, отрывает еще кусок ленты и лепит на трость. На ленте пишет: ВЕЩ. ДОК. И ВОЗМ. ОРУДИЕ УБИЙСТВА.
Майк в темноте переходит в столовую дома. Снимает с середины стола украшение в виде свечи и сосновой шишки, потом берет белую скатерть.
Выходит в холл и подходит к силуэту тела Марты. Подойдя, замечает что-то на стенке возле двери. Направив туда луч фонаря, Майк видит, что это вешалка для ключей в форме ключа. Посветив фонарем, Майк находит набор ключей, который ему нужен. Снимает их с крючка.
Рука Майка вставляет ключ в дверь. На бирке старушечьей вязью Марты Кларендон написано: ВХОДНАЯ ДВЕРЬ.
Майк прячет ключи в карман и ставит камеру и кейс рядом на ступени.
– Простите, миссис Кларендон, – говорит он.
Укрывает Марту скатертью, подбирает свои вещи. Потом открывает дверь на террасу ровно настолько, чтобы протиснуться, и выходит в ревущую бурю. Уже ночь.
Ключом Марты Майк запирает дверь. Пробует ее, проверяя, что она заперлась. Потом поворачивается и идет по дорожке к своему вездеходу.
Камера показывает чей-то дом на Мэйн-стрит, но через почти сплошной снег он еле виден.
У Карверов на кухне сидят Джек, Анджела и Бастер. Генератора у них нет. Кухня освещена двумя керосиновыми лампами, и по углам лежат густые тени. Семья ужинает бутербродами и газированной водой. При каждом порыве ветра, от которого трещит дом, Анджела нервно оглядывается. Джек – ловец омаров, и он меньше волнуется насчет погоды (а чего волноваться, когда сидишь на твердой земле?). Он с Бастером играет в самолетик. Самолетом служит бутерброд с копченой колбасой, а ангаром для него – открытый рот Бастера. Джек подлетает (издавая все соответствующие самолетные звуки) и улетает вновь. Бастер от души смеется. Папа такой смешной!
Снаружи рвущийся, хрустящий треск. Анджела хватает Джека за руку.
– Что это?
– Дерево, – отвечает Джек. – Судя по звуку, на заднем дворе у Робишо. Даст Бог, им террасу не разбило.
Он снова начинает играть в самолет, на этот раз тот приземляется в рот Бастеру. Бастер откусывает кусок, с наслаждением жует.
– Джек, – спрашивает Анджела, – тебе обязательно возвращаться в магазин?
– Ага.
– Папа будет сторожить плохого дядю! – кричит Бастер. – Чтобы он не убежал! Я самолетик!
– Что да, то да, большой парень, – говорит Джек. И снова заходит бутербродом в пике на рот Бастера и ерошит его волосы, глядя на Анджелу серьезным взглядом.
– Детка, это тяжелая ситуация, и каждый должен принять участие. А кроме того, я буду с Кирком. На дежурство ставят пары друзей.
– А у меня друг – Дон Билз! – объявляет Бастер. – Он умеет быть обезьяной!
– Ага, – говорит Джек. – Он наверняка этому научился у своего папы.
Энджи прыскает, прикрывая рот. Бастер начинает издавать обезьяньи звуки и почесываться. Типичное поведение этого пятилетнего мальчика за обедом. Родители относятся к нему с безоглядной любовью.
– Услышишь сирену – бери Бастера и езжай, – говорит Джек. – Знаешь что? Если будешь беспокоиться, не жди сирены – езжай сразу. Возьми снегоход.
– Ты уверен?
– Ага. Тем более что чем раньше ты с Бастером там окажешься, тем лучше ночлег у вас будет. Туда уже едут люди. Я видел огни.
Джек кивает подбородком на окно.
– Ну, в общем, когда моя вахта кончится, будь здесь или там. Я тебя найду.
Он улыбается ей, и она, успокоенная, улыбается в ответ. Ветер завывает, и у них улыбки сползают с лиц. Еле уловимо, но слышен грохот прибоя. Джек говорит:
– Подвал мэрии будет наверняка самым безопасным местом на всем острове ближайшие двое суток. Я тебе скажу, сегодня прибой будет черт знает какой.
– Почему из всех дней этот человек должен был появиться именно сегодня? – спрашивает Анджела, не ожидая, конечно, ответа.
– Мам, а что сделал этот плохой человек? Вот опять – маленький кувшин с большими ушами. Анджела наклоняется и целует его.
– Украл луну и принес ветер. Хочешь еще бутерброд, большой мальчик?
– Ага! И пусть он тоже у папы летает.
В темноте возле «Рыбы и омаров» Годсо волны взлетают выше, чем когда-либо.
Маяк в темноте шторма виден неясным силуэтом, и вспышки его освещают только снежный хаос.
На перекрестке Мэйн-стрит и Атлантик-стрит – тьма. Ветер срывает с подвески погасшую мигалку, и она летит на конце своей проволоки, как закрученная катушка на нитке. Падает в глубокий наметенный на улице снег.
Темно и в офисе констебля, где за решеткой Линож сидит все в той же позе, с голодным лицом в раме чуть расставленных коленей. Он собран и сосредоточен, но на лице его все та же тень улыбки.
Хэтч в другом углу открыл переносной компьютер, и на его экране мерцает программа кроссворда, которой Хэтч поглощен. Он не замечает Питера, который сидит под доской объявлений с обвисшим лицом и смотрит на Линожа расширенными пустыми глазами. Он загипнотизирован.
Мы видим лицо Линожа крупным планом, и его улыбка становится шире. Глаза темнеют до черноты, и в них снова вертятся те же красные змеи.
Питер, не отрывая взгляда от Линожа, протягивает руку за спину и снимает с доски старое объявление Департамента рыболовства. Переворачивает другой стороной. В нагрудном кармане у него ручка. Сейчас он щелкает ею и прикладывает перо к бумаге. И ни разу не глядит на то, что делает, – его взгляд прикован к Линожу.
– Слушай, Пит, – спрашивает Хэтч, – что бы это могло быть: «Насест йодлера». Четыре буквы.
Крупный план: на улыбающемся лице Линожа губы шевельнулись, будто глотательным движением.
– Альп, – говорит Питер.
– Да, конечно, – соглашается Хэтч и вписывает буквы в сетку. – Классная программа. Дам тебе тоже попробовать, если хочешь.
– Конечно, – говорит Питер голосом вполне нормальным, но глаз от Линожа не отрывает. И перо его тоже не останавливается. Даже не замедляется.
И на обратной стороне объявления видны написанные неровными печатными буквами снова и снова слова:
ДАЙТЕ МНЕ ДАЙТЕ МНЕ ДАЙТЕ МНЕ ТО ЧТО Я ХОЧУ ДАЙТЕ МНЕ ТО ЧТО Я ХОЧУДАЙТЕ МНЕ ТО ЧТО Я ХОЧУ
А вокруг слов, как украшения вокруг рукописи монаха, много тех же фигур, что мы видели над дверью гостиной Марты. Трости.
И снова крупным планом лицо Линожа. Черные звериные глаза полны вертящейся красной мути. И видны самые кончики клыкообразных зубов.
На мысе Литтл-Толл-Айленда завывает ветер, гнутся под вьюгой деревья, стукаются и трещат ветви.
С птичьего полета – накрытый ночью и бурей остров; обе улицы забиты снегом. Огней совсем мало. Это город, отрезанный от внешнего мира. Полностью.
Камера ждет, чтобы до нас это дошло, и – Затемнение. Конец акта шестого.
АКТ СЕДЬМОЙ
Прав был Джек Карвер – островитяне, у кого нет очагов для тепла, или кто живет там, где может достать штормовой прибой на приливе, уже стягиваются к мэрии. Кто на вездеходах, кто на аэросанях или снегоходах. Некоторые даже на лыжах или снегоступах. И даже сквозь вой ветра слышен гул городской сирены.
По тротуару приближаются Джонас Стенхоуп и жена его Джоанна. Они не юнцы, но вид у них здоровый, даже спортивный – как у актеров из рекламы. Идут они на снегоступах, и каждый тянет веревку. За ними – кресло, установленное на детских санках, превращенных таким образом в одноместную повозку. В кресле, облаченная в просторные одежды и неимоверной величины меховую шапку, сидит Кора Стенхоуп, мать Джонаса. Ей около восьмидесяти, и по величественности она не уступит королеве Виктории на троне.
– Как ты себя чувствуешь, мама? – спрашивает Джонас.
– Как роза в мае, – отвечает Кора. – А ты, Джо?
– Выживу, – отвечает Джоанна довольно мрачно.
Они сворачивают на автостоянку перед мэрией. Стоянка быстро заполняется разными машинами, которые умеют бегать по снегу. Лыжи и снегоступы торчат парами, воткнутые в сугроб перед домом. Сам дом освещен – спасибо большому генератору – как океанский лайнер в штормовом море, остров безопасности и относительного комфорта в эту бешеную ночь. Наверное, так смотрелся «Титаник», пока не налетел на айсберг.
Народ идет к ступеням, голоса возбужденные, весело-взвинченные. Мы уже набрали целый список персонажей, и теперь это окупается: мы узнаем старых друзей из тех, что толпились у дома Марты и были покупателями в магазине.
Вот из вездехода вылезают Джилл и Энди Робишо. Джилл отстегивает своего пятилетнего Гарри от сиденья (он был одним из ребятишек в доме у Молли), а Энди тем временем весело окликает Стенхоупов.
– Привет, ребята, как жизнь? Ничего себе ночка?
– И не говори! – откликается Джонас. – А жизнь – отлично.
Но Джоанна, хотя и далеко еще не при смерти, не сказала бы, что чувствует себя отлично. Она запыхалась и, пользуясь передышкой, приседает, взявшись за собственные бахилы.
– Тебе помочь, Джоанна? – предлагает Энди. Кора – Ее Императорское Величество – произносит:
– Джоанне не нужна помощь, мистер Робишо. Ей нужно только перевести дыхание. Верно, Джоанна?
Джоанна улыбается свекрови так, что совершенно ясно, что она хочет сказать: «Да, конечно, спасибо, и с каким бы удовольствием я заткнула твою старую задницу жетоном для парковочного автомата!» Энди это видит.
– Джилли была бы не против, если бы ты ей помогла с ребенком. Ты можешь, Джо? А я встану в упряжку вместо тебя? Ладно?
– Ради Бога, Энди, – с глубокой благодарностью отвечает Джоанна.
Энди берется за ее гуж, Джоанна отходит к Джилл, а Кора бросает ей вслед взгляд, громко и отчетливо произносящий: «Дезертир!»
Из большого старого вездехода вываливаются Дэви Хоупвелл, его родители и миссис Кингсбери.
– Ну как, Энди, готов? – спрашивает Джонас.
– Погоняй! – отвечает Энди, благослови его Господь. И они тащат старую даму к мэрии. Кора едет, царственно подняв тонкий новоанглийский нос. Джилл и Джоанна идут сзади, оживленно болтая. Гарри, укутанный до вида плюшевого медведя, трусит рядом с мамой, держа ее за руку.
В мэрии Урсула, Тесе Маршан и Тавия Годсо регистрируют прибывших, давая им листы бумаги и прося записать всех членов семьи, которые рассчитывают ночевать в подвале мэрии. У них за спиной – четверо мужчин, имеющих важный вид, но не слишком занятых работой. Это – Робби Билз, городской менеджер, и трое городских советников: Джордж Кирби, Берт Соамс и Генри Брайт. Генри – муж Карлы Брайт, и сейчас у него на руках их сын Фрэнк – его мы тоже видели в детском саду у Молли. Фрэнк крепко спит.
И снова входят знакомые лица; остров – община маленькая. Детей старше детсадовского возраста сейчас нет – они застряли на той стороне пролива на материке.
Урсула совсем забегалась.
– Все записывайтесь! Нам надо знать, кто здесь есть, так что записывайтесь, пока не ушли вниз!
Она кидает неодобрительный взгляд на четырех мужчин, которые только стоят и сплетничают.
– И что он? – спрашивает Берт Соамс.
– А что он мог сказать? – пожимает плечами Робби Билз. – Кто к северу от Каско-Бэй не знает, что Питер Годсо на каждый фунт омаров продает девять фунтов травы?
Он кидает взгляд на Урсулу и Тавию, которая в это время бежит в кладовую за подушками – работа, до которой Робби снизошел бы только под дулом пистолета, – и продолжает:
– Да я его и не виню. Черт возьми, ему же полный дом баб надо содержать!
Билл Соамс фыркает, но Джордж Кирби и Генри Брайт обмениваются неловкими взглядами. Им не нравится излишне злобный тон сплетни.
– Вопрос в том, – говорит Джордж Кирби, – откуда тот тип знал это, Робби?
Робби закатывает глаза, будто говоря: «ну и олух!»
– Наверняка они в одном бизнесе, – отвечает он. – Вообще, зачем кому-то убивать такую безвредную старуху, как Марта Кларендон, если он не накурился в доску? Вот что ты мне скажи, Джордж Кирби!
– Это не объясняет, откуда он знал насчет Кэт Уизерс, будто она в Дерри ездила на аборт, – возражает Генри Брайт.
– Урсула! Есть еще одеяла? – доносится женский голос.
Урсула не выдерживает:
– Робби Билз! Генри Брайт! Вы не могли бы, ребята, сходить вниз и притащить одеяла из задней кладовой? Или вы еще свои политические разговоры не кончили?
Робби и Генри направляются к выходу – Робби с презрительной улыбкой. Генри с пристыженным лицом, что сам не догадался ничем помочь.
– Чего ты психуешь, Урсула? – насмешливо спрашивает Робби. – Критические дни, что ли?
Она кидает на него взгляд, полный неподдельного презрения, и отбрасывает волосы с лица.
– Робби, ты не думаешь, что пора бы давать сирену и звать народ? – говорит Тавия.
– Похоже, они и сами сюда дружно тянутся, – отвечает Робби. – А остальные тоже скоро соберутся. Как по мне, это все одна сплошная глупость. Ты думаешь, наши бабушки и дедушки, когда штормило, тоже собирались в зале мэрии, как пещерные люди, напуганные молнией?
– Нет, – отвечает Урсула, – они собирались в Методистской церкви. У меня есть фотография, можешь посмотреть, если хочешь. Буря двадцать седьмого года. Могу даже там тебе показать твоего деда. Он помешивает котел с супом. Приятно знать, что был в твоей семье человек, который от общей работы не отлынивал.
Робби уже готов огрызнуться, но его останавливает голос Генри Брайта:
– Робби, пошли!
И он, все еще держа на руках спящего ребенка, идет вниз, за ним Джордж Кирби. Робби заткнулся. Джордж на двадцать лет старше, и если он не считает себя выше такой работы, как таскание одеял, то и Робби может пойти с ними и по крайней мере сделать вид, что занят.
Когда мужчины выходят, Урсула, Тавия и Тесе переглядываются и закатывают глаза к небу. Тем временем подходят еще люди по двое и по трое, а шторм продолжает реветь.
– Записывайтесь, ребята! – требует Урсула. – Давайте! Место есть для всех, но мы должны знать, кто у нас тут!
Входит Молли Андерсон, отряхивая снег с волос и ведя за руку Ральфи. Спрашивает:
– Урсула, ты Майка не видела?
– Нет, но я бы поймала рацию его автомобиля, если бы он вызывал. – Она показывает на рацию. – Сегодня от этой штуки другой пользы мало. Раздевайся, Молли, и пошли работать.
– Как тут дела? – спрашивает Молли.
– Веселимся, как на балу. Привет, Ральфи!
– Привет, – отвечает Ральфи.
Молли опускается на колени и начинает работу по выниманию Ральфи из кучи теплой одежды. Тем временем люди продолжают подходить. На улице вихрится снег и воет ветер.
Ночью. У пожарного депо.
Машину, которую сегодня утром мыли перед входом, давно убрали, но сейчас отворяется дверь депо и выходит, борясь с ветром, Ферд Эндрюс, натягивая на ходу капюшон. Он смотрит вниз на…
Склад Годсо «Рыба и омары».
Прилив почти достиг максимума. Материк не виден за серой и черной завесой. По проливу бегут такие волны, что могут разве что в кошмаре присниться. Они ритмично бьют в берег, покрывая пеной и брызгами длинное здание склада.
Внутри склад весь уставлен ловушками для омаров, поддонами и рыбацким снаряжением. Целая стена увешана дождевиками, плащами, высокими рыбацкими сапогами. Звук шторма здесь чуть глуше, но только чуть. Окна покрыты брызгами и пеной.
Камера движется по проходу между ловушками, мимо длинного бака, полного омаров. Поворачивает за бак, и кучка крыс брызгает в разные стороны. В пыльном узком проходе между баком и стеной лежит длинный предмет, накрытый одеялами.
Ветер воет, и дом трещит. Хорошим ударом брызг выбивает окно, и оно разлетается на куски. В дыру врываются вихри ветра, воды и снега. Ветер срывает одеяло с конца длинного предмета, и мы видим тюки травки, аккуратно завернутые в пластик.
Покачиваются и звенят наверху ловушки для омаров. Еще одно окно разлетается со звоном.
У магазина Литтл-Толл-Айленда слышится тихое пыхтение генератора, и несколько ламп храбро светят в ночь. Только две машины остались на стоянке: маленькая машинка Молли и укутанный снегом пикап с надписью «РЫБА И ОМАРЫ ГОДСО».
Внутри – кроссворд на экране компьютера почти разгадан. Хэтч добавляет еще слово.
Он потягивается, встает. Линож в камере сидит все в той же позе, упираясь спиной в стену и глядя между собственных колен.
– Пить хочется, – говорит Хэтч. – Пит, тебе кофе или чего-нибудь холодного?
Сперва Пит не отвечает. У него на коленях лежит все тот же листок, который он снял с доски объявлений, но он перевернут той стороной, где объявление. Глаза у Питера расширены и пусты.
– Питер! Земля вызывает Питера! – окликает его Хэтч.
Он машет рукой перед лицом Питера, и сознание – или подобие его – возвращается в глаза Годсо. Он смотрит на Хэтча.
– Чего?
– Спросил только, тебе газировки или кофе.
– Да нет, ничего. Но спасибо.
Хэтч идет к двери, потом поворачивается:
– Пит, ты в норме?
– Ага, – отвечает Питер после небольшой паузы. – Целый день суетились, готовясь к буре. Я, наверное, просто заснул с открытыми глазами. Извини.
– Ладно, продержись еще малость. Джек Карвер и Кирк Фримен будут здесь минут через двадцать.
Хэтч прихватывает журнал – почитать в туалете – и выходит.
Крупным планом – Линож. Смотрит на Питера. Губы его беззвучно шевелятся.
Крупным планом – Питер. Глаза его снова пусты. Вдруг на его лице появляется тень трости Линожа.
Питер смотрит вверх.
Видит потолочную балку. Трость висит на ней. Скалится окровавленная голова волка.
Питер встает и медленно идет через комнату. Извещение, на котором он писал, болтается у него в руке. Он проходит под тростью. Линож сидит на койке, наблюдая за ним, и только его жуткие глаза движутся. Питер останавливается у прибитого к стене ящика и открывает его. Там разные инструменты, и еще – бухта веревки. Ее Питер и берет.
На берег, где стоит склад Годсо, набегает с пролива гигантская волна, бьет по концу причала и жует край здания Годсо. Треск дерева слышен даже в реве и грохоте шторма.
Ферд Эндрюс от боковой двери пожарного депо ахает:
– Боже ты мой! – И возвышает голос:
– Ллойд! Ллойд! Это ты должен видеть!
Внутри гаража стоят две светло-зеленые пожарные машины. У одной пассажирское окно наполовину опущено, и с него свисает окровавленная волчья голова на трости Линожа. Рядом с таким же пустым лицом, как у Питера Годсо, стоит Ллойд. В одной руке у него банка с красной краской, в другой – кисть. Работает он с тщательностью Мане или Ван-Гога. Слышен голос Эндрюса:
– Ллойд! Годсо сейчас снесет! Снесет весь причал! Ллойд Уишмен не обращает внимания. Продолжает рисовать.
Офис констебля с высоты. Трость больше не висит на балке, но с того места, где она была, свисает веревка. На заднем плане сидит в клетке Линож с лицом хищника, и в глазах его клубится черное и красное.
Еще одна огромная волна ударяет в городской причал, отрывая от него здоровенный кусок и прихватив небольшую лодку, которую кто-то сдуру к нему привязал. И от склада тоже отхватывает приличный кусок.
Внутри склада Годсо вместо конца здания видна дыра с неровными краями, а в нее – ампутированный причал и вздувающиеся волны пролива. Одна из них катится прямо на камеру, захлестывая остаток причала, и бьет в склад. Подхватывает и уносит ловушки для омаров. Бак с омарами переворачивается, освобождая омаров десятками – неожиданная и невероятная отмена смертного приговора. Когда волна отступает, тюки марихуаны тоже выносит в дыру в конце здания.
У дверей пожарного депо Ферд Эндрюс орет во всю глотку:
– Брось все, Ллойд, иди сюда, ты увидишь волну, которой никогда больше в жизни не увидишь! Вот она! Поехала!
Ллойд уже тоже поехал. Он закончил свою малярную работу, и камера поворачивается, показывая нам, что написано большими печатными буквами на борту зеленой пожарной машины. Поверх золотых букв
ПОЖАРНОЕ ДЕПО ЛИТТЛ-ТОЛЛ-АЙЛЕНДА
Написано вот что:
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ.
Снаружи орет Ферд Эндрюс:
– Выходи, Ллойд! Эта вся штука сейчас слетит! Ллойд, не обращая внимания, ставит банку с краской на подножку машины и аккуратно кладет кисть сверху. При этом мы видим, что трости, которая висела на окне машины, уже нет… или она вообще была только в воображении Ллойда Уишмена.
Ллойд подходит к борту машины и открывает ящик с инструментами. Достает пожарный топор.
В офисе констебля Питер Годсо стоит на стуле с пустыми глазами. Конец веревки, которую он перебросил через балку, завязан в петлю, а петля у него на шее. К груди его приколото «домашнее задание»: бумага со словами «ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ», разбросанными по всему листу, и рисунками трости. Над всем этим огромными буквами, как заглавие:
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ.
Линож крупным планом. Губы шевелятся в безмолвном пении. Огромные черные дыры глаз выбрасывают красное пламя.
В пожарном депо Ллойд держит топор, глядящий острием ему точно в лицо. Рукоять он держит у самого лезвия – так можно держать топор, чтобы наколоть щепок на растопку… или расколоть себе лицо пополам.
У Линожа губы шевелятся быстрее. Зловещие глаза стали шире. Руки сжаты в кулаки перед лицом.
Ферд стоит перед пожарным депо с искаженным страхом лицом и отвисшей челюстью. – Черт меня побери!
К тому, что осталось от склада Годсо, сквозь воющий снег приближается огромная волна – почти цунами.
В офисе констебля ноги Питера отбрасывают стул и дергаются в воздухе.
Над причалом и складом нависла эта волна, и склад с причалом кажутся игрушечными.
Хэтч в магазине прекращает наливать себе кофе и поворачивается к двери офиса констебля на звук упавшего стула.
– Питер? – зовет он.
Крупным планом топор. Он вылетает по дуге из кадра, и слышен противный чавкающий звук, будто кто-то шлепнул по грязи ладонью.
Камера смотрит из склада Годсо на пролив… но вдруг вид закрывает приближающаяся волна. И из обрубка склада не видно ничего, кроме вставшей дыбом серой воды. Она бьет в склад, и вдруг камера оказывается под водой. В гуще пузырей мелькают разбитая ловушка для омаров, тюк травки и омар, все еще цепляющийся клешнями за ловушку.
Все, что оставалось, затоплено и снесено полностью. Уходящая волна несет путаницу лодок, канатов, досок, резиновых кранцев и деревянной крыши. То ли нам показалось, то ли в самом деле мелькнула вывеска «РЫБА И ОМАРЫ ГОДСО», чтобы исчезнуть в ревущей вьюге.
В мэрии моментально затихает суета, и треск и шипение рации становятся невероятно громкими. Все поворачиваются к двери.
– Мам, что случилось? – спрашивает Ральфи.
– Ничего, детка.
– Что это было, ради всего святого? – произносит Джонас.
– Городской причал ушел под воду, – отвечает Кора.
Робби поднимается по лестнице в сопровождении Джорджа, Генри Брайта и Берта Соамса. Его важность и высокомерие испарились.
– Урсула, давай сирену, – говорит он.
Ферд у пожарного депо взвинчен и напуган, как человек, который вдруг в стволе дерева увидел выглядывающего Сатану. Он поворачивается и бежит к двери депо.
Хэтч входит в офис констебля с пенопластовой чашкой кофе в руке.
– Питер, что там у тебя? Я слышал… И лицо его перекашивается внезапным ужасом. Он поднимает глаза – очевидно, к лицу человека, который повесился на балке. Кофе выпадает у него из рук, заплескивая пол и его ботинки.
Ферд Эндрюс в депо кричит:
– Ллойд! Где тебя черти носят? Ты там заснул или…
Он идет, начинает обходить пожарную машину – и останавливается. В кадре торчит пара ботинок.
– Ллойд? Ллойд?
Ферд медленно, на самом деле – неохотно, обходит машину, чтобы увидеть своего напарника. Минуту он стоит молча, настолько потрясенный, что не может говорить. Потом визжит, как баба.
Хэтч крупным планом. Его лицо застыло в полном ужасе.
Борт пожарной машины. Кроваво-красные буквы:
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ.
Плакат на шее Питера Годсо:
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ,
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ,
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ,
И Я УЙДУ.
И еще эти кривые танцующие трости.
Крупным планом – экран компьютера Хэтча. Все заполненные им слова исчезли. По всей сетке кроссворда – слова: ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ. По вертикали, по горизонтали, на всех пересечениях. А в центре каждого черного квадрата – маленький рисунок трости.
Крупным планом взятое лицо Линожа заполняет весь кадр.
Улыбка. Видны острые кончики зубов. Медленно теряется фокус, а когда снова появляется резкость, мы видим:
Центр города сверху ночью.
Почти все темно, кроме мэрии. И теперь воет сигнал штормовой тревоги: два коротких, один длинный. Пауза, и снова и снова. Всем в укрытие.
Изображение Линожа держится, наложенное на заснеженный город и заставляя думать, что нет укрытия для жителей Литтл-Толл-Айленда… нет сегодня, и, быть может, не будет никогда. Но лицо Линожа наконец исчезает… и экран становится темным.
Это кончилась ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ЧАСТЬ 2
БУРЯ СТОЛЕТИЯ
АКТ ПЕРВЫЙ
Идет монтаж сцен первой части, и заканчивается он финальным кадром: тигриное, хищное лицо Линожа, наложенное на изображение перекрестка в центре города.
Центр города ночью. Вьюга как с цепи сорвалась, снег летит густо и сильно, и дома кажутся призраками. Витрины Мэйн-стрит уже начинает заметать сугробами.
Когда тает лицо Линожа над городом, возникает звук – тихий вначале, он набирает силу до максимума. Это сирена воет штормовой сигнал: два коротких, один длинный, и снова и снова.
По Мэйн-стрит тянется цепочка огней и слышен шум моторов – народ подтягивается к мэрии.
И туда же бежит по улице Ферд Эндрюс, мотаясь из стороны в сторону, оскользаясь, падая и поднимаясь снова. Даже не пытаясь обойти сугробы вокруг здания, он ломится напрямик. Приближается к группе человек семи-восьми, идущих к мэрии на лыжах. Один из них, Билл Туми, спрашивает:
– Ферд, где пожар?
Поскольку Ферд – пожарник (у него на спине нашивка пожарного депо Литтл-Толл-Айленда), друзья Билла чуть не падают со смеху. Развеселить островитян – тут много не надо, уж вы мне поверьте, а эти ребята еще и приняли слегка по случаю бури.
Ферд будто не слышит. Снова поднявшись, рвется дальше к мэрии.
Здание магазина Майка Андерсена парусит под штормовым ветром. Террасу уже занесло сугробами, штормовые ставни дребезжат в пазах. Пикап Питера Годсо и машина Молли видны почти только как бугры снега, но для пикапа это уже все равно – Питеру его больше не водить.
В офисе констебля Хэтч стоит там, где мы оставили его в конце первой части и смотрит, не отрываясь, на висящие ноги Питера Годсо. Рядом перевернутый стул, на который вставал Питер, надевая себе на шею петлю.
А вот и плакат, который Питер повесил себе на шею.
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, написано по всему листу прыгающими буквами среди танцующих тростей. А вверху написана законченная мысль буквами такими огромными, что они просто кричат:
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ.
Хэтч переводит взгляд с висящих ног на Линожа, сидящего в клетке, подобрав ноги на койку, лицо с неуловимой улыбкой выглядывает из раздвинутых колен. Глаза его вновь нормальны, но все равно он излучает ту же хищность, тот же тигриный голод. Да, он заперт, но что за смешная эта клетка с деревянным полом и самодельными сварными прутьями! Хэтч начинает понимать, что это он в беде, запертый с этим тигром в человечьем обличье. Мы можем сделать еще один шаг: в беде весь город.
И до Хэтча, стоящего между висящим телом и безмолвно глядящим Линожем, это начинает доходить.
– Ты на что это смотришь? Линож не отвечает.
– Это ты как-то заставил его это сделать? Написать вот то, что у него на шее, и повеситься? Это ты?
От Линожа – ничего. Он только сидит и смотрит на Хэтча. С Хэтча, пожалуй, хватит, и он идет к двери. То есть пытается идти, но не может сдержаться, начинает торопиться… и просто бросается к ней. Хватает ручку, поворачивает, дергает дверь… а там стоит какая-то фигура. Она хватает Хэтча, и Хэтч вопит.
Крупным планом – Пиппа в мэрии. На глазах у нее повязка, в руке хвост (то есть свернутый в трубку носовой платок) с воткнутой булавкой. Она медленно приближается к листу бумаги, приклеенному к стене. На этом листе Молли Андерсон нарисовала улыбающегося ослика. Вокруг Пиппы собрались все дети из детского сада Молли, кроме одного – Фрэнк Брайт спит неподалеку на раскладушке. Они с азартом кричат «теплее!» и «холоднее!», следя за движениями Пиппы. Здесь Ральфи, Дон Билз, Гарри Робишо, Хейди Сент-Пьер, Бастер Карвер и Салли Годсо (осиротевшая, но еще, к счастью, этого не знающая).
На заднем плане Кэт Уизерс, Мелинда Хэтчер и Линда Сент-Пьер готовят постели. Неподалеку с грудой одеял на руках стоят Джордж Кирби, Генри Брайт и Робби Билз. У Робби не слишком довольный вид.
Карла Брайт подходит к Молли, которая руководит детской возней.
– Вечерние занятия?
– Скорее развлечения, – отвечает Молли. – Но… Пиппе удается приставить хвост примерно к заду ослика.
– …когда они заснут, я собираюсь добраться до ближайшей бочки алкоголя и заставить ее исчезнуть.
– Я тебе налью, – говорит Карла.
– Я следующий! – кричит Дон Билз.
– Договорились, – отвечает Молли Карле, снимает повязку с Пиппы и надевает на Дона.
А наверху в мэрию врывается Ферд Эндрюс с дикими глазами, покрытый снегом с головы до ног. И орет во всю силу своих легких:
– Ллойд Уишмен мертв!
Прекращается вся суета, все останавливается. Сорок лиц (или пятьдесят?) поворачиваются к Ферду. В центре группы стоит Урсула Годсо с планшетом.
А дети все еще развлекаются, крича «теплее» и «холоднее» Дону Билзу, который пытается приделать ослу хвост, но взрослые все повернулись на крик Ферда. Робби Билз бросает груду одеял, которую держал в руках, и идет к лестнице.
В офисе Хэтч истерически отбивается от рук неизвестного, но тут…
– Хэтч! – кричит Майк. – Прекрати! Стой! Хэтч глядит на Майка, и его ужас сменяется облегчением. Он крепко обнимает Майка – только что не покрывает его лицо поцелуями.
– Какого… – начинает Майк, но тут поверх плеча своего помощника видит, что случилось. Отстранив Хэтча, медленно проходит к висящему телу, смотрит… потом смотрит на Линожа. Линож улыбается.
В мэрии Ферд, захлебываясь, кричит:
– Ллойд Уишмен покончил самоубийством! Развалил себе голову топором! Господи, ужас какой! Кровь всюду!
Снизу поднимается Робби. Его жена Сандра (маленькая и незаметная) пытается взять его за плечо – может быть, ища опоры. Робби стряхивает ее руку, не глядя (совсем как это у них бывает даже в обычных ситуациях), и идет к Ферду. Ферд захлебывается словами:
– В жизни такого не видел! Вышиб себе мозги! И на новой машине что-то написал, не пойми что…
– Возьми себя в руки, Ферд! – встряхивает его Робби. – Ну!
Ферд перестает бормотать, и тишина такая, что муха пролети – слышно будет. Кроме, конечно, грохота шторма снаружи. Глаза Ферда наполняются слезами.
– Робби, зачем было Ллойду себе голову разваливать? Он ведь жениться собирался будущей весной?
А в офисе констебля точно так же захлебывается словами Хэтч:
– Я вышел только в сортир и потом кофе себе налить, а он был ну совсем нормальный. Только вот этот все на него смотрел… как змея на птицу. И он… он… он…
Майк пристально глядит на Линожа. Линож не отводит взгляда.
– Что вы с ним сделали? – спрашивает Майк. Ответа нет. Майк поворачивается к Хэтчу:
– Помоги мне его снять.
– Майк… – отвечает Хэтч. – Я не знаю… смогу ли…
– Сможешь.
Хэтч смотрит на Майка умоляющим взглядом.
– Выпустите меня, и я вам помогу, Майк Андерсон, – вежливо предлагает Линож.
Майк кидает на него взгляд и снова поворачивается к Хэтчу, а Хэтч побледнел, и на лице у него испарина. И все же Хэтч делает глубокий вздох и кивает:
– О'кей.
За магазином к погрузочной площадке подъезжает снегоход, и оттуда выходят двое в толстых нейлоновых штормовых костюмах. Через плечо у них винтовки. Это Кирк Фримен и Джек Карвер – следующая смена. Поднимаются по ступеням.
В офисе Майк с Хэтчем только что укрыли Питера одеялом – видны его рыбацкие сапоги, и тут раздается стук в дверь. Хэтч ахает и бросается к столу, где лежит пистолет рядом с самодельным плакатом, снятым с шеи самоубийцы.
– Остынь! – хватает его за руку Майк, потом подходит к двери и открывает. В вихре вьюги вваливаются Кирк и Джек, топая ногами и стряхивая снег. Кирк провозглашает:
– Буря там или не буря, а мы прибыли вовре… – и он замечает накрытый одеялом труп. – Майк, кто это?
– Питер Годсо, – отвечает Джек Карвер, явно борясь с тошнотой. – Это его сапоги.
Джек оборачивается к Линожу, Кирк следит за его взглядом. Они еще не врубились в ситуацию, но инстинктивно понимают, что без Линожа здесь не обошлось. Чуют его силу.
В углу вдруг трещит рация. Голос Урсулы:
– Майк… сюда… Майк Андер… чрез… шествие… Ллойд Уиш… мэрии… срочно.
Последнее слово слышно почти ясно. Майк и Хэтч переглядываются тревожным взглядом – что еще? Майк подходит к полке с рацией и берет микрофон.
– Урсула, повтори сообщение! Повтори… и помедленнее, Бога ради! Антенна на крыше полетела, и я тебя еле слышу. Что у вас за ЧП?
Он отпускает кнопку. Напряженная пауза. Хэтч протягивает руку и увеличивает громкость. Треск помех, потом слова:
– ..ойд… шмен… Ферд сказал… Робби Билз… Генри Брайт… ты… меня… шишь? У Майка возникает идея:
– Выйди и поймай ее на рацию вездехода. Как только будешь знать, что там – возвращайся.
– Иду! – отвечает Хэтч и направляется к двери, но останавливается.
– А ты как?
– Но он же заперт? – отвечает Майк. У Хэтча в лице еще больше сомнения, чем прежде, но он все же выходит.
– Майк! – спрашивает Кирк Фримен. – Ты хоть сколько-нибудь понимаешь, что тут делается?
Майк поднимает руку, будто говоря «потом, потом». Вынимает из кармана пакет и листает фотографии, сделанные в доме Марты Кларендон. Выбирает из них фотографию надписи над дверью. Кладет ее рядом с запиской, которую Хэтч снял с шеи Питера Годсо. Надписи идентичны – даже трость точно такая же, как те, что танцуют по всей бумаге.
– Что тут, черт побери, происходит? – спрашивает и Джек Карвер.
Майк выпрямляется, и тут видит еще кое-что. Вся сетка кроссворда Хэтча заполнена вариациями ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ, а в черных квадратах – маленькие трости.
– Убей меня, если я понимаю, – говорит Майк. В офисе мэрии Урсула пытается изо всех сил добиться толку от микрофона. За ней с озабоченным видом несколько мужчин и женщин, среди них Сандра Билз и Карла Брайт.
– Майк, слышишь меня? – пробует Урсула. Молли, также обеспокоенная (что неудивительно), проталкивается через группу зрителей.
– Ты с ним связалась? – спрашивает она.
– Этот проклятый ветер посшибал все антенны! Здесь, там… наверное, на всем острове. Среди помех пробивается голос Хэтча:
– Урсула, ты меня слышишь? Ответь!
– Слышу! Я тебя слышу! Ты меня слышишь, Олтон Хэтчер?
– Не слишком хорошо, но лучше, чем раньше. Что там у вас?
– Ферд Эндрюс говорит, что Ллойд Уишмен покончил с собой в пожарном депо…
– Что?
– …только это не похоже ни на одно самоубийство, о котором мне доводилось слышать. Ферд говорит, что Ллойд развалил себе голову топором. И сейчас туда поехали Робби Билз и Генри Брайт. Робби сказал – осмотреть место происшествия.
– И ты их отпустила? – спрашивает голос Хэтча сквозь треск помех. Карла забирает микрофон у Урсулы.
– А как ты его остановил бы? Моего мужа он чуть ли не силой с собой уволок. А там может Бог знает кто еще быть! Где Майк? Я хочу говорить с Майком!
Хэтч сидит за рулем вездехода с микрофоном в руках и обдумывает то, что сейчас услышал. События вырвались из-под контроля, и Хэтчу это ясно. Наконец он снова поднимает микрофон к губам.
– Я говорю из машины – Майк в офисе. С этим человеком… ну, с арестованным.
– Так пришли его сюда! – требует сквозь помехи голос Карлы.
– Ну… понимаешь… у нас тут у самих несколько чрезвычайная ситуация…
В мэрии Молли вырывает микрофон у Карлы. – Что с Майком, Хэтч? Отвечай!
Хэтч в машине вздыхает с облегчением. По крайней мере на этот вопрос у него есть удовлетворительный ответ.
– С ним все нормально, Молл. Ничего с ним не случилось. Слушай, я должен идти ему доложить. Я говорю из вездехода «Службы острова».
Он опускает микрофон одновременно с облегчением и озабоченностью, и вешает его на место. Потом открывает дверь и выходит в воющую бурю. Майк поставил машину рядом с пикапом Годсо, и Хэтч, подняв глаза, видит призрачное лицо Линожа, улыбающееся ему с места водителя. Глаза у Линожа непроницаемо черные.
Хэтч, ахнув, отшатывается назад. Когда он снова смотрит в окно пикапа, там никого нет. Померещилось, наверное. Он идет к ступеням террасы и вдруг резко оборачивается, будто пытаясь поймать взглядом то, что у него за спиной. Там ничего. Хэтч идет дальше.
Линож крупным планом. Усмехается. Он точно знает, что увидел Хэтч в окне пикапа Годсо.
Дверь пожарного депо открыта – Ферд не подумал ее закрыть, когда бросился прочь от трупа своего напарника, – и аварийное освещение в гараже бросает отсвет на снег.
Появляется свет фар и одновременно слышно завывание двигателя снегохода. Снегоход подъезжает, и с одной стороны (естественно, с водительской) выходит Робби, а с другой – Генри Брайт.
– Я вообще-то не знаю, Робби… – начинает Генри.
– Ты думаешь, мы могли бы ждать Андерсона? В такую ночь? Кто-то должен был этим заняться, и мы оказались ближе всех к месту происшествия. А теперь пошли!
Робби решительным шагом направляется к двери, и Генри, чуть помедлив, идет за ним.
В гараже рядом с ближайшей машиной стоит Робби. Он откинул с головы капюшон и снова потерял существенную часть своей надутой важности. В руке у него пистолет, и сейчас ствол смотрит в пол. Они с Генри переглядываются напряженно. Убегая, Ферд оставил на полу кровавые следы.
Теперь им обоим уже очень не хочется этим заниматься. Но, как точно сказал Робби, они на месте происшествия. И потому они обходят пожарную машину.
Вот они ее обошли – и тут же глаза у них вылезают из орбит, а лица перекашивает отвращение. Генри хватается обеими руками за рот, но это мало помогает – он сгибается пополам, выпадая из кадра, и слышен звук рвоты (похоже на звуки музыки, только громче). А Робби смотрит…
…на окровавленный топор. Он лежит на виду возле сапог Ллойда Уишмена. Камера скользит вверх по борту машины и показывает слова, написанные краской, красной, как кровь:
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ.
Расширенные глаза Робби Билза. Он уже уходит от растерянности и страха туда, где живет паника и где принимаются по-настоящему страшные решения.
А на Атлантик-стрит воет буря. Слышен громкий треск не выдержавшего дерева, и с грохотом падает на улицу ветка, сминая крышу припаркованной машины. Буря все усиливается.
В офисе констебля Джек Карвер и Кирк Фримен завороженно глядят на Линожа. А Майк все стоит у стола, глядя на зловещий кроссворд на экране. Фотографии до сих пор у него в руке. Когда Джек делает шаг к клетке, Майк говорит, не глядя:
– Не подходи туда.
Джек сразу останавливается с виноватым видом. Пройдя через магазин, возвращается Хэтч, отряхивая снег на каждом шаге.
– Урсула говорит, что Ллойд Уишмен лежит мертвый в пожарном депо.
– Мертвый? – дергается Фримен. – А что с Фердом?
– Ферд его и нашел, – отвечает Хэтч. – И сказал, что это самоубийство. Но вроде Урсула боится, что это убийство. Майк… Робби Билз повез туда Генри Брайта. Похоже, на осмотр места происшествия.
Джек Карвер при этих словах хватается за голову. Но Майк едва ли реагирует. Он сохраняет хладнокровие, хотя лихорадочно думает.
– Как ты считаешь, улицы еще проходимы? – спрашивает он Хэтча.
– На вездеходе? Да. До полуночи точно. А потом… Он пожимает плечами с видом: «кто знает?»
– Возьми Кирка и езжайте в депо. Найдите там Робби с Генри. Смотрите в оба и будьте осторожны. Заприте помещение, а их привезите сюда. А мы… – Он смотрит на Линожа. – А мы тем временем приглядим за нашим новым приятелем. Справимся, Джек?
– Вряд ли это такой уж хороший план… – начинает Джек.
– Может, и нет, но сейчас это единственный план. Прости, но это так.
Все это не вызывает энтузиазма у народа, но командует здесь Майк. Хэтч и Кирк Фримен выходят, застегивая куртки. Глаза Джека вновь смотрят на Линожа.
Когда дверь за ними закрылась, Майк снова начинает перебирать фотографии. Вдруг он останавливается и смотрит на…
…фотографию кресла Марты крупным планом. Окровавленное и жуткое, как старый электрический стул – но пустое. Руки Майка перебирают фотографии, находя следующую фотографию кресла. И на нем кресло тоже пусто.
На лице Майка озадаченность и удивление. Он вспоминает…
Ретроспекция: Майк в комнате Марты Кларендон. Он только что закрыл окно шторами и прижал их столом. Оборачивается к креслу Марты и щелкает «поляроидом».
Ретроспекция: волчья голова на трости крупным планом.
Нам в лицо глядят оскаленные окровавленные зубы и глаза, как у волка-призрака при ударе молнии. Затемнение.
В офисе констебля Майк выкладывает рядом три фотографии кресла.
– Нет ее, – говорит он.
– Кого нет? – спрашивает Джек. Майк не отвечает. Перебирает пачку и вынимает еще один снимок. На нем – послание, написанное кровью Марты, и каракулями нарисованная трость. Майк медленно поднимает взгляд на Линожа.
Линож приподнимает голову и приставляет палец к подбородку, как жеманная девица. И слегка улыбается.
Майк идет к решетке. По дороге, не глядя, прихватывает себе стул, чтобы сесть, но глаза его не отрываются от Линожа. Фотографии все еще у него в руках.
– Вроде бы ты велел держаться от него подальше, – неодобрительно замечает Джек.
– Если он меня схватит, что помешает тебе его застрелить? – отвечает Майк. – Револьвер на столе.
Джек смотрит на стол, но не делает ни малейшего движения в его сторону. Бедняга нервничает все сильнее.
У берега причал почти сметен штормовым прибоем.
Маяк на мысу стоит прямой побелевшей иглой под валящим целыми пластами снегом. Луч его ходит по кругу, и волны высоко взлетают вокруг.
Аппаратная маяка полностью автоматизирована и потому пуста. Мигают и вспыхивают огоньки. Ветер воет оглушительно, и стрелка анемометра качается между шестьюдесятью и шестьюдесятью пятью милями в час. Слышно, как трещит и стонет все здание. Пена волн заливает окна, оставляя капли на стекле.
Снаружи огромная волна – чудовище вроде той, что снесла склад Питера Годсо – ударяет в мыс и едва не смывает маяк.
В аппаратной бьются окна, вода заливает аппаратуру. Волна уходит – и все работает. Пока что.
Из пожарного депо выходят Робби Билз и Генри Брайт, согнувшись против ветра. Это уже не те люди, которые входили… особенно потрясен Робби. Он вынимает связку ключей (ключи у него есть почти от всего, что только запирается на этом острове – прерогатива менеджера) и начинает ее перебирать, намереваясь запереть дверь. Генри неуверенно касается его руки. Им снова приходится кричать, перекрывая шторм.
– Слушай, а не надо ли нам хотя бы заглянуть наверх? – робко спрашивает Генри. – Посмотреть, вдруг там кто…
– Это работа констебля, – сухо отвечает Робби. Он видит взгляд Генри, явно говорящий: «Теперь ты по-другому запел?», но намерения не меняет. Чтобы заставить Робби подняться наверх после того, что он видел внизу, понадобилось бы куда больше, чем мнение Генри Брайта. Робби находит ключ и поворачивает его в замке, запирая депо.
– Мы удостоверились, что жертва мертва, и мы отгородили место преступления от посторонних. Этого достаточно. А теперь пошли.
Педантичный Генри все еще возникает:
– Мы не проверили, что он мертв вообще-то. Ни пульс не пощупали, ни что…
– У него мозги раскиданы по всему борту машины номер два, так на хрена же ему еще и пульс щупать?
– Ну и еще наверху там может кто-то быть. Джейк Сивьелло или Дьюан Палсифер, например.
– На доске дежурств только два имени: Ферд Эндрюс и Ллойд Уишмен. Если там есть еще кто-то, то это наверняка приятель этого Линожа, и я не хотел бы встречаться с его приятелями, если ты не настаиваешь. А теперь пошли!
Он хватает Генри за рукав куртки и фактически тащит его к снегоходу. Включает мотор и нетерпеливо газует, пока Генри забирается на свое место, потом резко разворачивается и направляется вдоль по улице.
В этот момент из бури выныривает вездеход «Службы острова». Робби сворачивает, желая его обойти, но Хэтч понимает его намерения и аккуратно перерезает ему путь.
Хэтч выходит из вездехода с фонарем в руке. Робби откидывает брезентовую дверцу снегохода и высовывается наружу. Он узнал Хэтча и снова преисполнился сознания собственной важности. Опять всем приходится кричать, иначе не разобрать слов.
– Уберись с дороги, Хэтчер! Если хочешь разговаривать, можешь ехать за мной к мэрии!
– Меня послал Майк! Ты ему нужен в офисе констебля! Генри, ты тоже!
– Боюсь, что это невозможно, – отвечает Робби с издевательской вежливостью. – Нас в мэрии ждут жены и дети. Если Майк Андерсон позже захочет кого-то из нас поставить на смену – отлично. Но пока что…
– Ллойд Уишмен мертв, – перебивает его Генри, – и там что-то написано на борту пожарной машины. Если это записка самоубийцы, то такая странная, что и вообразить трудно.
Подходит Кирк, придерживая обеими руками шляпу.
– Ладно, поехали! – говорит он. – Нашли тоже место для дискуссий!
– Согласен, – отвечает Робби. Ему все это надоело. – Продолжим дискуссию в мэрии – там тепло.
Он пытается закрыть дверцу снегохода, но Хэтч вцепляется в ручку и не дает.
– Питер Годсо тоже мертв. Он повесился. – Пауза. – И тоже оставил непонятную записку. Робби и Генри лишаются дара речи.
– Майк просил меня поехать и привезти тебя, Робби Билз, и это я сейчас и делаю. И ты сейчас поедешь за мной к магазину. И хватит трепа на эту тему.
– Давай лучше поедем, – обращается Генри к Робби.
– Уж это точно! – подхватывает Кирк. – И побыстрее.
– Питер Годсо! – произносит почти про себя Генри. – Боже мой, с чего это он?
Робби приходится делать то, чего он не собирался, и это выводит его из себя. Со злобной улыбкой он обращается к Хэтчу, который все так же решительно стоит и держит фонарь.
– Это ведь ты все время ставишь того дурацкого манекена на террасу!
Или ты думаешь, я не знаю?
– Об этом мы можем поговорить позже, если захочешь. А сейчас у нас тут крупная беда… и дело не только в буре. Я не могу тебя заставить включаться и помогать, если ты не хочешь, но точно могу тебе сказать: когда это все кончится, люди будут знать, что тебя просили – и что ты сказал «нет».
– Я поеду, Хэтч, – говорит Генри.
– Хороший мальчик! – одобряет его Кирк. Генри открывает свою дверцу, собираясь выйти и сесть к Хэтчу. Робби хватает его за куртку и втягивает назад.
– Ладно, – говорит Робби Хэтчу. – Но я это запомню.
– Дело твое. Ты запер депо?
– Конечно, запер! – презрительно бросает Робби. – Или ты меня за дурака принимаешь?
Хэтча так и подмывает ответить… но он заранее настроил себя на максимальную дипломатичность. Он только кивает и идет к вездеходу, упираясь против ветра. Луч его фонаря вырезает дуги падающего снега. Генри снова открывает свою дверь, чтобы его окликнуть:
– Хэтч, не свяжешься по рации с мэрией? Сказать Карле и Сэнди, что у нас все о'кей?
Хэтч поднимает большой палец в знак согласия и садится в машину. Дает газ и медленно разворачивается обратно к магазину, разбрасывая снег всеми четырьмя колесами. За ним едет снегоход, которым управляет Робби.
Хэтч в вездеходе говорит в микрофон:
– Урсула? Ты меня слышишь, Урсула? Ответь!
В мэрии вокруг Урсулы скопилась приличная толпа встревоженных лиц. Среди них Ферд Эндрюс, уже без куртки, завернутый в одеяло, пьет что-то горячее. Еще выделяются Молли, Карла и Сэнди, с которой сейчас Дон.
– …сула? – доносится голос Хэтча. – Отве… Урсула не отвечает, прижимая микрофон к плечу и беспокойно глядя на толпу, которая теснит ее все сильнее, желая услышать свежие новости. Да, это все ее соседи, но…
Первой ее реакцию замечает Молли и поворачивается к толпе.
– А ну-ка, люди, дайте Урсуле место. Отойдите назад. Если мы что-нибудь услышим, вы тут же узнаете.
– Отойдите, отойдите! – присоединяется к ней Тесе Маршан. – Если вам делать нечего, идите вниз и смотрите бурю по телевизору.
– Черта с два! – отвечает Аптон Белл. – Кабель сдох!
Все же толпа отступает, освобождая место Урсуле. Она успевает кинуть благодарный взгляд на Молли и Тесе, потом берет микрофон и нажимает кнопку передачи.
– Слышу тебя, Хэтч, хотя и еле-еле. Говори медленно и громко. Прием.
– С Робби и Генри все в порядке, – отвечает Хэтч из машины. – Я хотел только это вам сказать, Прием.
В мэрии Сандра Билз и Карла Брайт с облегчением вздыхают. Дон, который никогда не сидит без дела, если есть игрушки, которые можно ломать, и дети, которых можно обижать, вырывается из рук матери и бежит по ступеням вниз.
– У папы все хорошо! Мой папа – городской менеджер! Он может послать футбольный мяч за девять миль! Он продал на миллиард миллиардов долларов страховок! Кто хочет играть в обезьяну?
– Ллойд Уишмен в самом деле мертв, Хэтч? – спрашивает Урсула в микрофон.
Хэтч в машине нерешительно переглядывается с Кирком Фрименом и никакой поддержки от него не получает. Хэтч в затруднении: какую информацию сообщить, а какую придержать – это решать Майку, такая у него работа. Он кидает взгляд в зеркало заднего вида – просто проверить, что снегоход едет за ним.
– Э-э… я пока не знаю подробностей, Урси. Скажи только Сэнди и Карле, что их мальчики чуть еще задержатся. Майку они ненадолго нужны.
Голос Урсулы доносится сквозь густые помехи:
– Что… том? Этот… заперт? Молли хо… знать.
– Плохо слышно, Урсула, – тебя все время забивает. Я попробую связаться с тобой позже. «Службы острова», конец связи.
Он вешает микрофон с виноватым облегчением, видит устремленный на него взгляд Кирка и слегка пожимает плечами.
– А черт его знает, что я должен им говорить! Пусть Майк решает – за это ему платят.
– Ага, – говорит Кирк. – Вполне прокормиться хватит, и еще на лотерейные билеты малость остается.
В офисе констебля Майк сидит на стуле возле клетки. Линож сидит на койке, прислонясь спиной к стене и расставив колени. Они смотрят друг на друга сквозь решетку. На заднем плане, у стола, на них обоих смотрит Джек Карвер.
– Где ваша трость? – спрашивает Майк.
Нет ответа.
– У вас была трость – и это мне известно. Где она?
Нет ответа.
– Как вы попали на Литтл-Толл-Айленд, сэр?
Нет ответа.
Майк берет в руки фотографию надписи над дверьми гостиной Марты.
– «Дайте мне то, что я хочу, и я уйду». Это вы написали?
Нет ответа.
– Так чего же вы хотите, сэр?
Нет ответа… но что-то блеснуло в глазах арестованного. В зазмеившейся улыбке мелькнули кончики зубов. Майк ждет, но ничего больше не происходит.
– Андре Линож, – говорит Майк. – Очевидно, вы француз. У нас на острове много народа с французскими предками. Есть у нас Сент-Пьеры… Робишо… Биссонеты…
Нет ответа.
– Что случилось с Питером Годсо? Вы имеете к этому отношение?
Нет ответа.
– Откуда вы знали, что он продает у себя со склада травку? Просто предположили? И неожиданно Линож отвечает:
– Я много чего знаю, констебль. Например, я знаю, что вы, когда учились в университете штата Мэн и вас могли выгнать за «двойку» по химии со второго курса, вы на семестровом экзамене смошенничали. И об этом не знает даже ваша жена, насколько я помню.
Майк потрясен. Он не хочет показывать этого Линожу, но не может скрыть.
– Не знаю, где вы берете сведения, но здесь вы ошиблись. Я собирался это сделать. Я даже написал шпаргалку, мистер Линож. И собирался ею воспользоваться – но в последний момент выбросил.
– Да, за многие годы вы смогли убедить себя, что это так и было… но сейчас мы оба знаем правду. Вам надо бы когда-нибудь рассказать об этом Ральфи. Отличная вечерняя сказка на тему «Как папа окончил колледж».
Линож переносит свое внимание на Джека.
– А вот ты никогда на экзаменах не жульничал, правда? Ты никогда не ходил в колледж, и никто тебя не трогал, сколько бы ты «двоек» из школы ни таскал.
Джек вытаращивает на него глаза.
– Но тебя все равно посадили бы в тюрьму за избиение… если бы поймали. Ведь повезло тебе в прошлом году, правда? Тебе, и Люсьену Фурнье, и Алексу Хаберу. Везучие ребята.
– Заткнись! – кричит Джек.
– Этот тип вам сильно не понравился, правда? Шепелявый какой-то, и с блондинистыми кудрями, как девчонка… не говоря уже о походке. И все-таки… трое против одного… да еще с бильярдными киями… неспортивно.
Линож издает укоризненное «тц-тц». Джек делает шаг к столу, сжимая кулаки.
– Я вас предупреждаю, мистер! Линож продолжает улыбаться.
– А ведь парнишка остался без глаза – это как? Можете сами поехать посмотреть. Он живет в Льюистоне. И через глаз у него крепдешиновая повязка, которую ему сестра сделала. Этим глазом он не может плакать – слезный проток зарос. Лежит он на кровати бессонной ночью и слушает, как едут машины по Лисбон-стрит или играет самодеятельный оркестр – из тех, что может исполнить любую песенку, если это «Луи-Луи» или «Висюлька», – и молится святому Андрею, чтобы вернулось зрение на левом глазу. Машину он тоже больше водить не может – потерял глубинное зрение. Это бывает при потере глаза. И даже читать не может долго, потому что от этого у него болит голова. И все равно у него походка противная… и шепелявит так же… И вам, мальчики, понравилось, как у него волосы спадают на лицо, хотя вы ведь про это друг другу не сказали, нет? Вас это вроде как завело. Вроде как интересно стало, как это будет, если по ним провести рукой…
Джек хватает со стола пистолет и направляет на клетку.
– Заткни пасть, а то я тебе ее заткну!
– Положи пистолет, Джек! – приказывает ему Майк.
Линож не шевелится, но от лица его исходит какое-то темное сияние. Здесь не помогут контактные линзы или спецэффекты – это все его лицо. Внушающее бешенство… ненависть… властное…
– Вот еще одна детская сказочка для штормовой ночи, – говорит он, не меняя интонации. – Я прямо вижу, как ты сидишь у кровати, обняв сыночка за плечи: «А сейчас, Бастер, папа тебе расскажет, как выбил глаз у одного противного типа бильярдным кием, потому что…»
Джек давит на спуск. Майк падает со стула, испустив крик боли. Линож на койке не шевельнулся, а Майк лежит на полу лицом вниз.
Затемнение. Конец акта первого.
АКТ ВТОРОЙ
С наружи у магазина завывает буря, и сквозь густой быстро летящий снег здание кажется призраком. Хруст поддающегося дерева. Падает целый ствол, чуть промахнувшись по грузовичку Годсо, но смяв в лепешку радиатор машины Молли и снеся конец перил террасы.
– Майк! Майк! Ты жив? – доносится голос Джека.
И снова офис констебля. Майк поднимается на колени. Правой рукой он держится за левый бицепс, и между пальцами стекает струйка крови. Джек оглушен ужасом того, что он сделал… или почти сделал. Бросив пистолет на стол, он бросается вперед. Тем временем Майк уже встал на ноги.
– Прости, Майк! – лепечет Джек. – Я не хотел… я не…
Майк сильно отталкивает его назад.
– Я кому сказал: «Держись от него на безопасном расстоянии?»
Но на самом деле Майк толкнул его не из-за этого: он толкнул Джека за то, что тот поступил как идиот, и Джек это знает. Он стоит между столом и камерой, челюсть его дрожит, на глазах слезы. Майк отпускает руку от бицепса и осматривает повреждения. Порвана рубашка, и через прореху выступает кровь.
Слышен шум моторов. Приближаются вездеход и снегоход.
– Только кожу зацепило, – говорит Майк. – Повезло.
Вздох облегчения Джека.
– Но возьми ты на шесть дюймов левее, – говорит Майк, – я бы сейчас лежал, а он смеялся.
Он поворачивается к клетке. На одном из прутьев блестит свежая царапина. Майк трогает ее пальцем, и на лице его недоумение.
– А где… – начинает он.
– Вот, – отвечает Линож.
Он поднимает руку, сжатую в кулак. Майк, как во сне, просовывает сквозь решетку руку ладонью вверх.
– Майк, нет! – кричит Джек.
Майк не обращает внимания. Сжатая в кулак рука Линожа висит над его ладонью и раскрывается. Что-то выпадает оттуда маленькое и черное. Майк вытаскивает руку. Джек делает шаг вперед. Майк держит этот миниатюрный предмет в пальцах, и им обоим видно, что это. Это пуля, которую выпустил Джек. Шум моторов сильнее.
– Вы ее поймали? Поймали? – Майк смотрит на Линожа.
Линож в ответ только молча смотрит. Ни слова не говорит.
Вездеход «Службы острова» заезжает на парковку, вслед за ним туда же заруливает снегоход. Все четверо вылезают наружу и смотрят на поваленное дерево, сокрушившее машину и террасу.
– Его страховка это покроет, Робби? – спрашивает Хэтч.
Робби отвечает:
– Пошли. Давайте с этим заканчивать. Весь его вид говорит: «Не приставайте ко мне с пустяками».
И они поднимаются на террасу.
У Майка закатан рукав и видна царапина на бицепсе. На столе рядом с пистолетом раскрытая аптечка первой помощи. Джек накладывает на рану бинт и закрепляет его пластырем.
– Майк, ты меня ради Бога извини. Майк делает глубокий вдох, медленно выдыхает и перестает беситься. Это требует усилий, но он справляется.
Открывается дверь магазина, звякает висящий над ней колокольчик. Слышен топот ног и говор приближающихся голосов.
– Это Хэтч! – говорит Майк.
– А насчет того, что этот тип тут говорил… – начинает Джек и кидает бешеный, ненавидящий взгляд на Линожа, который отвечает абсолютно спокойным взором. Майк протягивает руку и останавливает Джека. Открывается дверь, и входит Хэтч, а за ним Генри Брайт и Кирк Фримен. И наконец, появляется Робби Билз одновременно разъяренный и перепуганный. Не самое приятное сочетание.
– Ну, так что у вас тут? – интересуется Робби.
– Хотел бы я сам знать, Робби, – отвечает Майк.
На перекрестке Мэйн-стрит с Атлантик воет буря, и все выше сугробы.
В витрине городской аптеки на холщовом стенде зимние сцены: люди на лыжах, коньках и санках. Перед стендом висит на нитях огромная бутылка с витаминами, над ней надпись:
ПОДДЕРЖИВАЙТЕ ЗИМОЙ
СОПРОТИВЛЯЕМОСТЬ ОРГАНИЗМА
НАШИМИ ВИТАМИНАМИ Н-Ю!
У стены слева маятниковые часы, на них 8:30.
Снова слышен хрустящий треск ломающегося дерева. Окно витрины разбивает огромная ветка, стенд падает. Снег вихрится в разбитое окно.
Здание мэрии еле видно сквозь снегопад.
Внутри мэрии, в углу зала – царство детей. Пиппа Хэтчер, Гарри Робишо, Хейди Сент-Пьер и Фрэнк Брайт уже спят. Молли сидит рядом с кроватью Ральфи, и мальчик тоже уже очень сонный.
– Мам, а нас не сдует? Как соломенный и палочный домики в «Трех поросятах»?
– Нет, милый, потому что город построен из кирпичей, как у третьего поросенка. Пусть себе буря дует и воет всю ночь, нам ничего не сделается.
– А папе тоже ничего не сделается?
– Ничего, детка. Спи.
Она целует родинку – седло феи.
– А он не выпустит плохого человека, чтобы он нас не обижал?
– Нет. Это я тебе обещаю. Злобный вопль Дона Билза:
– Отпусти! Перестань! Оставь меня в покое!
Молли поворачивается и видит:
Сандра Билз спускается по ступеням, неся в охапке вопящего и отбивающегося Дона Билза. Выражение ее лица говорит, что такое ей привычно… может быть, даже слишком привычно.
Когда она сходит с лестницы, Молли подбегает помочь, а Дону наконец удается вырваться из хватки своей матери. Он усталый и злой, и демонстрирует все аспекты того поведения, из-за которого новобрачные решают никогда не заводить детей.
– Помощь нужна? – спрашивает Молли.
– Нет. – Сандра устало улыбается. – Он просто немного ершист…
– Папа меня спать укладывает, а не ты! – вопит Дон.
– Донни, милый…
Он лягается. Конечно, это детская нога, да еще и в мягкой кроссовке, но все равно больно.
– Папа, а не ты!
На секунду на лице Молли успевает промелькнуть отвращение, которое вызывает у нее этот ребенок. Она протягивает руки – Дон отшатывается, прищурив глаза…
– Нет, Молли! – кричит Сандра… Но Молли только поворачивает его лицом к лестнице и шлепает по попе.
– Давай наверх, – говорит Молли совершенно медовым голосом. – Жди там папу.
Дон Билз, очаровательный беспредельно, издает неприличный звук ей в лицо, обдав капельками слюны, и бежит наверх. Обе женщины смотрят ему вслед:
Сандра – чувствуя неловкость за поведение своего сына, Молли – пытаясь взять себя в руки. Мы не можем не видеть, что какая бы ни была она хорошая мама и воспитательница, а очень ее подмывало не шлепнуть его слегка по заду, а врезать изо всех сил по морде.
– Ты меня прости, Молл, – говорит Сандра. – Я думала, он уже готов. Он… Он привык, что папа ему ночью подтыкает одеяло.
– Пусть лучше побегает, – говорит Молли. – Там, кажется, Бастер еще остался куролесить. Побегают, утомятся, и прикорнут где-нибудь в углу.
За разговором они снова доходят до детского уголка, понизив при этом голос.
– Пока он никому не мешает… – говорит Сандра.
– Не, они спят как убитые, – отвечает Молли. И Ральфи тоже спит. Молли накрывает его одеялом и целует возле губ. Сандра смотрит завистливо.
– Иногда меня беспокоит Донни, – говорит она. – Я его люблю, но иногда он меня беспокоит.
– Они проходят через разные стадии, Сэнди, – отвечает Молли. – У Дона бывают иногда… неприятные моменты, но в конце концов все будет хорошо.
Но сама она сомневается. Надеется, что говорит правду, но не слишком в это верит. Снаружи вопит ветер. Женщины беспокойно переглядываются… и вдруг Сандру тянет на откровенность.
– Я весной брошу Робби. Возьму Донни и поеду к своим на Олений остров. Я еще не уверена, что решилась окончательно… но кажется, что да.
Молли смотрит на нее со смешанным чувством смущения и сочувствия и не знает, что сказать.
Кухня мэрии. Отлично оборудованное место – много здесь было приготовлено праздничных ужинов и обедов. Сейчас тут суетятся женщины, готовя завтрак на утро для всех укрывшихся от шторма. Среди них миссис Кингсбери и Джоанна Стенхоуп. Ее свекровь сидит у двери, как королева, наблюдая за процессом. В комнату входит Кэт Уизерс, одетая для выхода на улицу.
– Идешь помочь Билли? – спрашивает миссис Кингсбери.
– Да, мэм.
– Посмотри там на самой задней полке, нет ли там овсянки. И напомни Билли, чтобы сок не забыл.
– Я полагаю, что у него не будет проблем с соком, – величественно высказывает мысль Кора.
Она не знает, что случилось в магазине, когда там проводили Линожа, и потому понятия не имеет о сложностях, которые возникли у Билли и Кэт, и хихикает противным старушечьим смехом. Кэт это не развлекает. Она проходит к задней двери, и лицо у нее – оно нам видно между накрученным шарфом и надвинутой на брови шапкой – усталое и несчастное. И все же она намерена поговорить с Билли ради сохранения их отношений – если это еще возможно.
Снаружи за зданием мэрии заметенная снегом дорожка ведет к небольшому кирпичному строению – сараю-кладовой. Дверь сарая открыта, и слабый свет керосиновых ламп падает наружу, освещая широкий плоский след, уже заметаемый снегом.
Внутри сарая Билл Соамс, тоже одетый, грузит продукты на привезенные санки. В основном это концентраты, о которых говорила Урсула – налей воды в порошок и заглатывай, отплевываясь, – но есть картонные коробки с пакетами круп, корзина яблок и несколько мешков с картошкой.
– Билли? – доносится голос Кэт.
Он оборачивается.
В дверях стоит Кэт. Билли смотрит на нее. Их дыхание клубится в неверном свете керосиновых ламп. Между ними пролег широкий пролив недоверия.
– Могу я с тобой поговорить? – спрашивает Кэт.
– А почему нет? – пожимает плечами Билли.
– Билли, я…
– Это правда – то, что он сказал? Вот об этом давай и поговорим. Ты ездила в Дерри делать аборт? Она ничего не говорит, и этого достаточно.
– Ну вот и весь разговор, который был нужен. Я думаю, мы уже все сказали.
Он демонстративно отворачивается и снова шарит по полкам. Кэт реагирует со злостью разочарования и входит в сарай, переступив через наполовину нагруженные санки.
– А ты не хочешь знать, почему?
– Детали мне не интересны. Этот ребенок был наш – то есть я так полагал по крайней мере – и он мертв. Пожалуй, это все, что я хотел бы знать.
Кэт злится еще больше. Она забыла, что пришла отстраивать, а не разрушать. При таком отношении с его стороны удивляться этому не приходится.
– Ладно, ты мне задал вопрос, и я тебе задам вопрос. Что у тебя с Дженной Фримен?
В ее голосе звучит вызов.
Рука Билли замирает над банками, которые он перебирал. Это промышленных размеров банки сока для кафетериев. На каждой написано «Фирма Мак-Траст» и нарисовано спелое яблоко. Под яблоком слова: «Высший сорт – изысканный вкус». Билли, воинственно подняв подбородок, поворачивается к Кэт.
– Если ты знаешь, зачем спрашиваешь?
– А чтобы ты не строил из себя святошу! Да, знаю и знала. Самая большая шлюха на всем побережье, а ты за ней гонялся, как будто она горит в огне и ты ее хочешь вытащить!
– Это было совсем не так.
– Тогда как это было? Расскажешь? Билли молчит. Он теперь стоит спиной к полкам и лицом к Кэт, но в глаза ей не смотрит.
– Не понимаю я. Я ведь никогда не говорила тебе «нет». Ни разу не сказала. А ты все равно… Билли, сколько раз в день у тебя чешется?
– А какое это имеет отношение к нашему ребенку? Тому, про которого мне сказал чужой человек, да еще перед лицом половины города?
– А я знала, с кем ты шляешься, ты этого не понял? И как я могла после этого верить, что ты поступишь правильно? Как я вообще могла тебе верить?
Билли не отвечает. У него решительно сжаты челюсти. Если в ее словах и есть правда, Билли ее не видит. Скорее, правда, не хочет видеть.
– Ты знаешь, как это, когда в субботу узнаешь, что ты беременна, а в следующую субботу твой парень вечером уматывает к городской соске?
– Это был мой ребенок! – орет Билли. – Ты съездила в Дерри и убила его, а он был наполовину мой!
– Ну, конечно! – глумливо соглашается Кэт. – Когда его нет, так он наполовину твой.
В офисе констебля возле стола собрались пятеро – Майк, Кирк, Хэтч, Джек и Робби – и Майк пытается по радио связаться с полицией в Мачиасе. Хэтч смотрит на Майка, но остальные не могут отвести глаз от Линожа.
Арестованный вдруг садится прямо, расширив глаза. Джек толкает Майка локтем, чтобы обратить на это его внимание. Линож вытягивает руку с указывающим вниз пальцем. Описывает пальцем полукруг.
В сарае Билли поворачивается к полке, снова оказываясь спиной к Кэт. Движение его точно повторяет то, которое сделал палец Линожа.
– И что это должно значить? – спрашивает Билли.
– То, что я не дура. Приди я к тебе, пока ты гонялся за Дженной, я знаю, что бы ты подумал: «Эта сучка специально залетела, чтобы я не смылся».
– Я смотрю, ты много за меня думала?
– Скажи мне спасибо, что я за тебя это делала! Ты-то сам за себя не слишком долго думал!
– А ребенок? Тот, которого ты убила? Много ты о нем думала? Кэт молчит.
– Убирайся отсюда. Слушать тебя не могу!
– О Господи! Ладно, ты кобель – это плохо. Но ты еще и трус, а это куда хуже! У тебя кишка тонка признать, что здесь есть часть и твоей вины. Я думала, могу спасти наши отношения, но теперь вижу, что спасать нечего. Оказывается, ты просто глупый сопляк!
Она поворачивается уходить, и лицо Билли искажается яростью. Он смотрит на полки и видит:
На каждой банке слова «Фирма Мак-Траст» изменились, и теперь там. «Фирма Мак-Трость». Зрелое яблоко на этикетке заменила черная трость с серебряным набалдашником в виде головы волка. И вместо «Высший сорт – изысканный вкус» написано «Высший сорт – изысканная сука».
В офисе Линож поднимает руку и делает движение, будто что-то берет.
– Что он делает? – спрашивает Кирк. Майк качает головой. Он не знает.
В сарае Билли берет с полки одну из банок, хватая ее, как палку, и в это время Кэт идет к двери, переступая через нагруженные сани.
– В чем дело, сэр? – спрашивает Майк у Линожа. – Что это вы делаете?
Линож его не замечает. Он полностью поглощен. Сейчас он снова делает вращательный жест пальцем и потом работает пальцами, как ножницами, изображая ходьбу.
Кэт стоит уже у двери спиной к Билли, когда он поворачивается с большой банкой яблочного сока в руках. Делает шаг к ней…
Майк идет к клетке, в которой Линож встает на ноги и поднимает руку над головой. Ладонь его согнута, будто он держит в ней что-то, видимое только ему.
Кэт делает шаг в бурю, и Билли заносит банку над ее головой.
Линож поднимает вторую руку, имитируя хватку двух ладоней на том же невидимом предмете.
Кэт останавливается за дверью на исчезающем следу саней, вытирает перчаткой слезы со щек, потом поправляет шарф.
Это дает Билли кучу времени. Он появляется у нее за спиной в дверях с искаженным от ненависти лицом и поднятой над головой в обеих руках банкой.
Майк из-за прутьев смотрит на арестованного с недоумением и страхом. Остальные столпились у него за спиной. Линож, не обращая на них внимания, резко опускает руки вниз.
И Билли почти это делает. Мы видим, как начинает идти вниз тяжелая банка сока – точное подражание движению рук Линожа – и вдруг она останавливается. Выражение слепой злости на лице Билли сменяется смятением и ужасом – он только что чуть не проломил голову Кэт!
Кэт ничего не заметила и не почуяла. Она движется к мэрии, опустив голову, и буря треплет концы ее шарфа.
Линож в клетке все еще стоит, согнувшись, и его сцепленные руки висят ниже колен, как у человека, который только что нанес сильный удар тяжелым предметом. Но он знает, что не вышло. На лице его выступила испарина, глаза горят бешеной яростью.
– Она права, – говорит Линож. – Ты и в самом деле трус!
– Какого черта вы тут… – начинает Майк.
– Молчать! – орет Линож.
На столе взрывается керосиновая лампа, разбрызгивая осколки стекла. Люди у стола пригибаются.
Линож мечется по кругу, дикий и злобный, еще более похожий на тигра в клетке – и вдруг бросается лицом вниз на койку, закрыв руками голову. Он что-то бормочет. Майк придвигается так близко, как позволяют прутья решетки, и слушает.
– Заднее крыльцо… Заднее крыльцо… У заднего крыльца…
С заднего крыльца мэрии мы смотрим в кухню, где неподвижно сидит Кора, наблюдая за суетой Джоанны и миссис Кингсбери. К ним присоединились теперь Клара Сент-Пьер и Роберта Койн – эти загружают посудомоечную машину. Все так мило и уютно, если бы не воющий ветер и густой снег на улице.
Камера опускается вниз – и показывает ящик для молока возле ступеней. И к нему, до половины засыпанная снегом, прислонена трость Линожа. Скалится голова волка.
Рука Кэт в перчатке опускается и трогает серебряную голову. Палец пробегает по рычащей морде волка.
Кэт – крупным планом. Заворожена, глаза расширены.
Линож лежит на койке в своей клетке, все так же обхватив руками голову и что-то быстро бормочет, иногда нараспев. Майк не понимает, что происходит, но знает, что ничего хорошего.
– Прекратите, Линож! – требует Майк. Линож не обращает внимания. Быстрое бормотание ускоряется еще сильнее.
У заднего крыльца мэрии Кэт уже нет, но видны ее следы – она повернулась и снова пошла к сараю.
И трости тоже нет. Валящий с неба снег быстро заметает оставленную ею в сугробе дыру.
В сарае-кладовой Билли присел у края полностью нагруженных саней. Он закрывает их брезентом и начинает привязывать эластичной веревкой.
С его места двери не видны, но мы видим, как от дверей на него падает тень… и еще видна тень трости, протянувшаяся от тени человека и взлетающая вверх. Это движение замечает и Билли. Он смотрит вверх…
Кэт Уизерс, превратившаяся в гарпию мщения. Губы ее оттянуты назад, открыв рычащий оскал зубов. Она держит трость за конец, волчьей головой вперед.
С воплем она опускает трость вниз.
Линож ликующе кричит в подушку, руки его по-прежнему закрывают голову.
Майк пятится от клетки – всякое самообладание имеет свой предел. Остальные четверо сбились в кучу, как овцы под градом. Все перепуганы до смерти. Линож продолжает вопить.
Глядя под углом на сарай, мы не видим, что там делается, и это, наверное, к лучшему. Но мы видим тень Кэт… и тень взлетающей и падающей трости, взлетающей и падающей.
Затемнение. Конец акта второго.
АКТ ТРЕТИЙ
У маяка прилив пошел на спад, тем не менее еще посылает вверх взрывы пены, но луч маяка все обходит и обходит горизонт. Многие окна разбиты, но маяк устоял перед бурей. По крайней мере пока что.
Сквозь разбитую витрину аптеки видны занесенные снегом пролеты между стойками, снег заметает циферблат маятниковых часов, но время все еще видно: 8.47.
В углу подвала мэрии Молли сидит в кресле, надев наушники плейера. Они постепенно соскальзывают. Мы слышим отдаленный звук классической музыки. Молли дремлет.
В кадре появляются руки и снимают с нее наушники. Молли открывает глаза и видит девушку лет семнадцати. Энни улыбается, держа в руках наушники.
– Отдать их тебе? Они у тебя все время сползают.
– Нет, Энни, спасибо. Кончается тем, что я засыпаю, они сползают, а я слушаю Шуберта зубными пломбами.
Она встает, потягивается и кладет плейер на стул. В другой части подвала отгорожена спальня, которая видна нам сквозь щель самодельного занавеса. Дети уже все спят, и некоторые из взрослых вместе с ними.
У стены вне спальни стоит телевизор. У него собралось человек сорок, некоторые сидят на полу, другие на раскладных стульях, остальные стоят позади. На экране видно расплывчатое изображение, показывающее диктора погодной сети из Бангорского филиала «Эй-Би-Си». Рядом с телевизором стоит и вертит комнатной антенной туда-сюда, пытаясь как-то улучшить изображение (боюсь, напрасный труд), Люсьен Фурнье – приятного вида мужчина лет тридцати в свитере из оленьей шерсти. Он – один из приятелей-хулиганов Джека Карвера. Погодный диктор рассказывает:
– В настоящее время шторм продолжает набирать силу. Наибольшая концентрация снега наблюдается в прибрежных и центральных районах. Нам, сотрудникам седьмого канала, просто трудно поверить, но из Мачиаса уже сообщают об осадках в полтора фута… и это не считая сугробов и нулевой видимости. Полностью прекращено движение на дорогах… – перебивает себя смехом. – Да какие там сейчас дороги? В Бангоре немногим лучше; отовсюду приходят сообщения об отключении энергии. В Брюере полная тьма, из Саузвест-Харбор сообщают, что снесло колокольню церкви. Да, погода несладкая, и это еще буря не достигла пика. Шторм такой, о котором вы внукам будете рассказывать… и они вам вряд ли поверят. Мне самому то и дело приходится выглядывать на улицу, чтобы поверить.
В задних рядах толпы, выглядывая из-за спин впереди стоящих, находится Урсула Годсо. Молли трогает ее за плечо, и Урсула поворачивается без улыбки.
– Что они говорят? – кивает Молли в сторону телевизора.
– Ветер и шквал, а потом шквал и ветер, – отвечает Урсула. – Такое будет продолжаться завтра весь день, а потом часть ночи, когда предполагается начало улучшения погоды. Свет отрублен от Киттери до Миллинокета. Прибрежные города и поселки отрезаны. Мы, островитяне… ладно, не надо.
Вид у нее действительно ужасный. Молли это видит и реагирует с сочувствием, но и с любопытством.
– В чем дело, Урси?
– Не знаю. Просто у меня такое чувство. По-настоящему плохое.
– Да у любого сейчас такое, – говорит Молли. – Марту Кларендон убили… Ллойд Уишмен покончил с собой… Прямо над головой у нас Буря Века… У кого бы такого чувства не было?
– У меня чувство, что это еще далеко не все.
У склада секунду-другую двери остаются пустыми, потом медленно в них появляется Кэт – и останавливается. Глаза у нее расширены и пусты. На полосе незакрытой кожи лица между шарфом и краем шапки на щеках тонкие полоски капелек крови. Почти как веснушки. В руке все еще зажата трость. И снова волчья голова покрыта запекшейся коркой.
Камера надвигается, и одновременно с этим в глазах Кэт появляется проблеск понимания, что она сделала. Глаза ее опускаются на трость, и Кэт ее роняет.
Трость лежит в снегу рядом с дверью, косясь на Кэт. Глаза серебряного волка полны крови.
Кэт поднимает руки в перчатках к щекам. Очевидно, что-то ощутив, отнимает их от лица и смотрит. И лицо ее все еще пустое, будто под наркозом… она в состоянии шока.
В подвале мэрии Урсула оглядывается посмотреть, не подслушивают ли ее разговор с Молли. Хотя никто не слышит, она все же отводит Молли подальше от народа к лестнице – на всякий случай. Молли смотрит на нее, озабоченная и обеспокоенная. На улице ревет ветер – огромный. А женщины обе – очень маленькие.
– Когда у меня такое чувство, Молли, я ему верю. Я за годы научилась ему доверять. И сейчас… Молли, я думаю, что с Питером что-то случилось.
– А что? – Молли немедленно всполошилась. – Кто-нибудь из магазина пришел? Майк уже…
– С того конца города никто не приходил с восьми часов, но с Майком все в порядке.
Урсула видит, что Молли это не убедило, и улыбается чуть горше.
– Да ничего сверхъестественного – я просто перехватила пару передач по радио. Один раз говорил Хэтч, второй раз я точно уверена, что это был Майк.
– Что он сказал? С кем говорил?
– При сорванных антеннах мне трудно сказать, – отвечает Урсула. – Передача от базы к базе – слышишь голос, и только. Я думаю, они все еще пытаются вызвать полицию штата в Мачиасе.
– Так ты ничего не слышала о Питере, – говорит Молли, – и как же ты тогда можешь знать…
– Не слышала, – перебивает Урсула. – Но знаю – и все тут. Слушай, если я уговорю Люсьена Фурнье перестать возиться с телевизором и отвезти меня на своем снегоходе, ты тут управишься? Если только крыша не рухнет, то остается всего лишь всем отвечать, что все в порядке, завтрак в семь, и люди нам нужны и для обслуживания и чтобы потом прибрать. Почти всю работу сегодня уже сделали, хвала Господу. Люди укладываются спать.
– Я с тобой поеду. Тавия тут справится. Я хочу видеть Майка!
– Нет. Не тогда, когда здесь – Ральфи, а там – опасный арестант.
– И у тебя тоже есть ребенок, о котором надо думать. Здесь Салли.
– Я волнуюсь об отце Салли, а не об отце Ральфи. А Тавия Годсо… я никогда не скажу ей этого в глаза, потому что я ее люблю, но у нее болезнь старых дев – она боготворит своего брата. Если ей взбредет в голову, что с Питером что-то случилось…
– Ладно, – соглашается Молли. – Но ты скажи Майку, пусть поставит охрану – возьмет мужчин, сколько ему надо, им все равно сейчас делать нечего – и возвращается. Скажи ему, что его хочет видеть жена.
– Я ему передам.
Она оставляет Молли и начинает пробиваться сквозь толпу к Люсьену Фурнье.
Возле сарая Кэт все еще глядит на свои руки, и теперь в глазах ее начинает появляться проблеск понимания. Она переводит взгляд с окровавленной трости на окровавленные руки… обратно… на трость… на руки… и вверх в бурю. И тут у нее открывается рот до отказа, и оттуда вылетает визжащий вопль.
В кухне мэрии Джоанна, моющая кастрюлю в раковине и оказавшаяся ближе всех к задней двери, поднимает глаза и хмурится. Остальные продолжают заниматься своими делами.
– Вы ничего не слышали? – спрашивает Джоанна.
– Только ветер, – отвечает Кора.
– Похоже было на крик, – говорит Джоанна. Кора вся – преувеличенное терпение.
– Именно так звучит сегодня ветер, дорогая. Джоанна, которая уже сыта своей свекровью по горло, смотрит на миссис Кингсбери и спрашивает:
– А эта девушка из магазина уже вернулась? По-моему, нет.
– Если вернулась, то не через эту дверь, – отвечает миссис Кингсбери.
– Наверное, у них есть свои темы для обсуждения, Джоанна, – говорит Кора с хитрым взглядом. И сопровождает его самым грязным жестом, который только показывают по телевизору (или нет – он все же слишком грязный): она нетуго складывает кулак и похлопывает ладонью по его основанию – с улыбкой.
Джоанна кидает на нее взгляд, в котором читается омерзение, потом хватает с вешалки в углу чью-то парку. Она ей велика, но Джоанна застегивает молнию.
– Моя мать, – говорит Кора, – всегда говорила: «Не надо подсматривать в замочную скважину».
– Я слышала крик.
– Я считаю, что это смешно! – изрекает Кора.
– Заткнитесь, мама!
Кора застыла. Миссис Кингсбери поражена, но поражена приятно. Она явно подавляет возглас: «Молодец, девушка!» Джоанна, понимая, что лучшей реплики на уход со сцены не будет, нахлобучивает отороченный мехом капюшон парки и выходит в воющую тьму.
В подвале Молли смотрит, как Урсула говорит что-то Люсьену, который перестает возиться с комнатной антенной и внимательно слушает. На искаженном помехами экране телевизора – карта штата Мэн. Почти вся она покрыта красным цветом с большими белыми буквами СНЕЖНАЯ ОПАСНОСТЬ! Еще есть надписи: ОТ 3 ДО 5!!! ФУТОВ!!! +СУГРОБЫ, МЕТЕЛЬ. Тем временем погодный диктор объясняет:
– Если вы находитесь в указанных зонах, мы вам советуем оставаться на месте, даже если у вас отключена энергия и нет тепла. В эту ночь главная необходимость – это укрытие. Если вы находитесь в укрытии – не покидайте его. Сохраняйте тепло, кутайтесь, делитесь едой и помощью. Если бывает на свете ночь, когда необходима помощь добрых соседей, то это сегодня. Состояние снежной опасности сохраняется в центральном и прибрежном штате Мэн – я повторяю: в центральном и прибрежном штате Мэн сохраняется состояние снежной опасности.
По лестнице спускаются Джонни Гарриман и Джонас Стенхоуп, неся большие подносы с пирогами и печеньем. За ними идет Энни Хастон, обхватив руками сияющее стальное пузо кофейника промышленных размеров. Молли, все еще обеспокоенная, делает шаг в сторону, чтобы не стоять на дороге. Она внимательно наблюдает за разговором Урсулы с Люсьеном.
– Как, все в порядке, Молли Андерсен? – спрашивает Джонни.
– Отлично. Все отлично.
– Да, будет что рассказать внукам.
– Уже есть.
Между задним крыльцом мэрии и сараем появляется борющаяся с ветром Джоанна. Схваченная с вешалки парка хлопает вокруг нее, как парус, капюшон все время сдувает назад. Но все же она добирается до сарая. Дверь открыта, но Кэт уже в ней нет.
И все же Джоанна останавливается в шести футах от двери. Что-то там не так – она это чувствует, как Урсула.
– Катрина? Кэт? – зовет она.
Ничего.
Она делает еще два шага в жесткий мерцающий свет керосиновой лампы. Смотрит вниз…
…на снег рядом с дверью. Почти все следы сдул или замел воющий ветер, но остался розовеющий след там, где Кэт бросила трость Линожа, хотя самой трости там нет. А рядом след поярче на пороге, где стояла Кэт.
– Кэт? – снова зовет Джоанна.
Ей бы хотелось вернуться – страшно здесь одной под вьюгой, – но она уже зашла слишком далеко. Очень медленно она подходит к двери, придерживая капюшон парки у горла, как старомодную шаль
Из сарая видно, как останавливается на пороге Джоанна, как расширяются от ужаса ее глаза.
В сарае повсюду кровь – на больших коробках с крупой и порошковым молоком, на мешках риса, муки и сахара, на больших пластиковых бутылках колы, оранжада и фруктового пунша. Кровь шипит на стекле лампы, кровь на настенном календаре, кровавые следы на голых досках и брусьях пола. Кровь и на продуктах, которые Билли погрузил в сани. Они видны, поскольку брезента на них нет.
Джоанна в дверях смотрит…
…в угол сарая. Брезент там. Он накрывает тело Билли, но ноги из-под него торчат.
Камера идет в сторону, и там, в другом углу, свернувшись в позе эмбриона, сидит Кэт Уизерс, подтянув колени к груди и закусив пальцы. Она смотрит на Джоанну – на нас – расширенными затуманенными глазами.
– Кэт… что случилось? – спрашивает Джоанна.
– Я его накрыла, – отвечает Кэт. – Он бы не хотел, чтобы люди его видели таким, и я его накрыла. – Пауза. – Я его накрыла, потому что я любила его.
Снова Джоанна, стоящая в дверях. Голый ужас.
– Это, наверное, трость с волчьей головой заставила меня его убить, – говорит Кэт все в той же позе. – Я бы не стала на твоем месте ее трогать.
И она медленно снова кладет пальцы в рот.
Джоанна в дверях произносит:
– О Господи, Кэт! О Господи! Она поворачивается и бросается в темноту, снова к мэрии.
Кэт в углу оглядывается дикими глазами. Потом начинает петь веселым детским голосом. Слова заглушены ее пальцами, но все же их можно разобрать.
– У чайника ручка, у чайника носик… За ручку возьми и поставь на подносик… В чашку налей и подсунь нам под носик… У чайника ручка, у чайника носик…
Джоанна бежит обратно в мэрию. Капюшон парки снова сдуло ветром на спину, но Джоанна не пытается его поправить. Она останавливается, увидев…
Стоянку перед мэрией. К ряду снегомобилей перед зданием идут две фигуры, борясь с ветром.
– Эй! Эй! Помогите! – кричит Джоанна.
Две фигуры продолжают идти. За воем ветра они не слышали ее крика.
Джоанна сворачивает к стоянке, пытаясь бежать. Один раз она испуганно оглядывается на открытую дверь сарая.
На стоянке Урсула и Люсьен. Они подходят к одному из снегомобилей.
Урсула кричит, перекрывая шум ветра:
– Не вывали меня в снег, Люсьен Фурнье!
– Никак нет, мэм.
Урсула изучающе на него смотрит, словно бы проверяя, что он говорит правду. Люсьен поворачивает ключ. Зажигаются фары и огни примитивной приборной доски. Люсьен толкает стартер. Двигатель проворачивается, но не заводится сходу.
– Чего там? – спрашивает Урсула.
– Ничего, просто лошадка малость норовистая. Он снова собирается толкнуть стартер. Доносится еле слышный голос Джоанны:
– Помогите! Помогите! Помогите!
Урсула останавливает руку Люсьена, готовую толкнуть стартер, и теперь они оба слышат голос и поворачиваются.
К ним бежит Джоанна, спотыкаясь и увязая в сугробах, размахивая рукой, как утопающая. Она вся покрыта снегом (наверняка не меньше одного раза упала) и ловит ртом воздух.
Люсьен слезает со снегомобиля и пробивается к Джоанне. Успевает ее подхватить как раз вовремя, пока она не упала еще раз. Подводит ее к снегомобилю, где к ним бросается озабоченная Урсула.
– Джо, что случилось?
– Билли… лежит мертвый… там… – Она показывает рукой. – Его убила Катрина Уизерс.
– Кэт? – Урсула ушам своим не верит.
– Она там сидит в углу… Кажется, она хотела мне сказать, что убила его тростью… но там столько крови… А когда я уходила, мне показалось, что она поет…
Люсьен и Урсула в шоке. Первой чуть раньше смогла оправиться Урсула.
– Ты говоришь, что Кэт Уизерс убила Билли Соамса?
Джоанна неистово кивает головой.
– Ты уверена? Джо, ты уверена, что он мертв?
– Она накрыла его брезентом… но я уверена. Там столько крови…
– Пойдем лучше и посмотрим, – говорит Люсьен.
– Я туда не пойду! – в ужасе кричит Джоанна. – Я туда близко не подойду! Она там сидит в углу… видели бы вы ее лицо…
– Люсьен, я смогу вести эту штуку? – спрашивает Урсула.
– Ну, наверное, если будешь ехать медленно. Но…
– Поверь мне, я буду ехать медленно. Мы с Джо поедем и поговорим с Майком Андерсоном. Так, Джо?
Джоанна кивает с жалобной готовностью и залезает на заднее сиденье снегомобиля Люсьена. Она готова ехать куда угодно, лишь бы подальше от этого сарая.
Урсула говорит Люсьену:
– Ты возьми пару ребят, пойдите в сарай и посмотрите, что там. Только не надо сразу всех оповестить. По-умному действуй, ладно?
– Урсула, что здесь происходит? – спрашивает Люсьен.
Урсула подходит к снегомобилю, садится на переднее сиденье и тыкает в кнопку стартера. Двигатель уже прокручен, и он заводится сразу. Она открывает дроссель, и берется за ручки руля.
– Хотела бы я сама знать.
Она включает передачу и трогается с места в вихре снега вместе с вцепившейся в нее Джоанной. Люсьен стоит и смотрит им вслед – воплощение растерянности.
Магазин теперь не более чем силуэт в сугробах под вьюгой. Несколько слабых огоньков выглядят жалко и одиноко.
У грузовой площадки снегомобиль, на котором приехали Джек Карвер и Кирк Фримен, почти скрылся под снегом. На самой площадке виден силуэт – Питер Годсо. Его тело завернуто в одеяло и перевязано веревкой. Совсем как труп, готовый к погребению в море.
Внутри, в клетке, крупным планом – Линож. Лицо волчье, глаза яркие, заинтересованные.
Камера отъезжает, и мы видим, что он вернулся в свою излюбленную позу – спина к стене, пятки на краю койки, и смотрит сквозь слегка расставленные колени.
У стола стоят Майк, Хэтч, Робби, Генри Брайт, Кирк Фримен и Джек Карвер. Последние пятеро смотрят на Линожа со смешанным чувством неверия и страха. Майк смотрит на него с замешательством.
– В жизни никогда ни у кого не видел такого припадка, – говорит Кирк.
– Никаких документов? – спрашивает Генри у Майка.
– Ни документов, ни бумажника, ни денег, ни ключей. Даже этикеток на одежде нет, даже на джинсах. И это еще не все.
Майк поворачивается к Робби:
– Он тебе что-нибудь говорил? Когда ты вошел в дом Марты, он тебе что-нибудь говорил такого, чего не должен был бы знать?
Робби занервничал. Как говорится, он не хочет в это лезть. Но слышится за кадром голос Линожа:
– Ты был с проституткой в Бостоне, когда умерла твоя мать в Мачиасе.
Ретроспекция: гостиная Марты Кларендон Линож выглядывает из-за подлокотника кресла Марты, и его лицо залито ее кровью.
– Она ждет тебя в аду, – говорит Линож. – И она стала людоедкой. Когда ты туда попадешь, она съест тебя живьем. И снова, и снова, и снова, и опять, и опять. Потому что повторение – это и есть ад. И я думаю, что большинство из нас это знает в глубине души. ЛОВИ!
И заляпанный кровью мяч Дэви Хоупвелла летит прямо в камеру.
В офисе констебля Робби дергается, когда мяч летит ему в голову – настолько сильно воспоминание.
– Так он говорил тебе что-нибудь? – настаивает Майк.
– Он… он сказал кое-что о моей матери. Вам это не обязательно знать.
Его глаза подозрительно рыскают в сторону Линожа, который все еще сидит и смотрит. Он не должен бы слышать, что они говорят – они сильно понизили голоса и они почти в другом конце комнаты, – но Робби думает (почти уверен), что Линож их слышит. И он знает наверняка, что Линож может рассказать остальным то, что он сказал Робби: что Робби валялся с проституткой, когда умирала его мать.
– По-моему, он не человек, – говорит Хэтч.
– По-моему, тоже, – соглашается Майк. – Я не знаю, что он такое.
– Помоги всем нам Боже, – добавляет Джек. Камера показывает Линожа крупным планом. Он расширенными глазами смотрит на людей в комнате, а на улице воет буря.
Затемнение. Конец акта третьего.
АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
Мы смотрим на Мэйн-стрит в направлении к центру города, и вот появляется свет фары и слышится осиное гудение приближающегося снегомобиля. Это едет Урсула и вцепившаяся в нее изо всех сил, чтобы не упасть, Джоанна.
Внутри сарая-кладовой слышится голос Кэт. – У чайника ручка, у чайника носик… За ручку возьми и поставь на подносик…
В дверях останавливается Люсьен Фурнье, за ним стоят Аптон Белл, Джонни Гарриман, старый Джордж Кирби и Санни Бротиган. И лица их всех поражены ужасом.
А Кэт сидит в углу, качается взад-вперед, закусив собственные пальцы, и лицо ее, заляпанное кровью, полностью пусто.
– …В чашку налей и подсунь нам под носик… У чайника ручка, у чайника носик…
Люсьен с усилием произносит:
– Пойдем. Помогите мне отвести ее в дом.
В офисе Майка Кирк спрашивает:
– А этот припадок… что это с ним было? Майк качает головой. Он не знает. И поворачивается к Робби:
– Когда ты его увидел, у него была трость?
– А как же! С большой серебряной волчьей головой на набалдашнике. И она была окровавлена. Мне тогда стукнуло, что именно этим он… он…
Слышен шум снегомобиля. В зарешеченном высоком окне камеры мелькнул свет. Урсула подъезжает к задней двери. Майк снова смотрит на Линожа. Как и прежде, он адресуется к Линожу спокойным голосом полицейского, но нам видно, что каждый раз это ему все труднее и труднее.
– Где ваша трость, сэр? Где она сейчас? Ответа нет.
– Что это такое – чего вы хотите?
Линож не отвечает. Джек Карвер и Кирк Фримен идут к задней двери посмотреть, кто там. Хэтч замечательно держит себя в руках, но ему все страшнее и страшнее, и это заметно. Сейчас он оборачивается к Майку:
– А ведь не мы его забрали из дома Марты. Это он дал нам себя забрать. Может быть, он хотел, чтобы мы его взяли.
– Мы его можем убить, – предлагает Робби. У ошеломленного Хэтча глаза лезут на лоб. Майк если и удивлен, то гораздо меньше.
– Никто не будет знать, – продолжает Робби. – Что делается на острове – это дело наше; так всегда было и так будет. Как вот то, что сделала Долорес Клейборн со своим мужем во время затмения. Или Питер со своей марихуаной.
– Мы будем знать, – отвечает Майк.
– Я только говорю, что мы могли бы… а может, мы и должны. Разве тебе, Майкл Андерсон, не пришло в голову то же самое?
Снегомобиль Люсьена останавливается возле полузасыпанного снегомобиля, на котором прибыли Джек и Кирк. Урсула слезает и помогает слезть Джоанне. Над ними открывается дверь на погрузочную площадку, и там стоит Джек Карвер.
– Кто там? – спрашивает он.
– Урсула Годсо и Джоанна Стенхоуп, – отвечает Урсула. – Нам надо рассказать Майку. У нас там в сарае…
Произнося эти слова, Урсула поднималась по ступеням, и теперь она видит завернутое тело, которое вытащили сюда на холод. Джек с Кирком обмениваются взглядом, в котором читается: «О, черт!» Джек пытается взять ее за руку и втащить в дом, пока она еще не рассмотрела…
– Урсула, тебе не стоит сейчас на это смотреть… Она вырывается и падает на колени возле завернутого трупа своего мужа.
Кирк кричит через плечо в офис:
– Майк! Иди-ка ты сюда!
Урсула ничего этого не замечает. Наружу торчат зеленые резиновые сапоги Питера – которые она хорошо знает, которые, быть может, сама чинила. Она касается одного из них и беззвучно плачет. За ней стоит Джоанна в вихрях снега, и не знает, что делать.
В дверях появляется Майк, за ним Хэтч. Майк сразу оценивает ситуацию и говорит очень мягко.
– Мне очень жаль, Урсула.
Она не замечает, только стоит на коленях, держась за залатанный сапог, и плачет. Майк нагибается, обнимает ее за плечи и помогает ей встать.
– Войди в дом, Урси. Пойдем туда, где тепло и светло.
Он проводит ее мимо Джека и Кирка, Джоанна идет следом, бросив быстрый взгляд на торчащие сапоги и тут же отвернувшись. Джек и Кирк заходят последними, и Кирк закрывает дверь, оставляя снаружи ночь и бурю.
Здание мэрии в облаках клубящегося снега.
На кухне в здании мэрии сидит на табуретке Кэт Уизерс, завернутая в одеяло, и глядит пустыми глазами. В кадре появляется Мелинда Хэтчер; в руках у нее влажная тряпка, которой она начинает мягко и ласково стирать брызги крови с лица Кэт.
– Миссис Хэтчер, я не знаю, можно ли это делать, – говорит Санни Бротиган. – Это же вещественное доказательство, или что-то в этом роде…
Пока он это говорит, камера отъезжает, и мы видим собравшуюся глазеющую толпу, сгрудившуюся у стен кухни и в дверях. Рядом с Санни с его большим брюхом и кислым настроением стоит его друг Аптон Белл. Еще виден Люсьен Фурнье и другие, которые были с ним в сарае, и еще Джонас Стенхоуп и Энни Хастон. Мелинда секунду смотрит на Санни с молчаливым презрением и продолжает протирать зловеще неподвижное лицо Кэт.
Миссис Кингсбери стоит у плиты, половником наливая бульон в кофейную кружку. Она подходит туда, где сидит Кэт.
– Выпей, Катрина. Это тебя согреет.
– Вы бы сдобрили его крысиным ядом, миссис Кингсбери, – говорит Аптон Белл. – Это бы ее согрело, как надо.
По толпе проходит тихий рокот согласия… и Санни громко смеется над тонким юмором своего друга. Мелинда глядит на обоих испепеляющим взглядом.
– Аптон Белл! – произносит миссис Кингсбери. – Заткни свою невоспитанную пасть! Санни вступается за приятеля:
– Вы с ней носитесь, как будто она ему жизнь спасла, а не подкралась сзади и проломила голову!
Снова рокот одобрения. Сквозь толпу проталкивается Молли Андерсон. Она глядит на Санни с испепеляющим презрением, которого он не выдерживает, потом на Аптона, потом на остальных.
– Убирайтесь отсюда все! – требует она. – Тут вам не театр!
Они слегка мнутся, но никто не уходит. Молли говорит чуть более урезонивающим голосом:
– Вы же знаете эту девушку всю жизнь. Что бы она ни сделала, дайте ей хотя бы дышать.
– Давайте, ребята, пойдем. Они справятся. Это говорит Джонас Стенхоуп. Он явно профессионал – возможно, юрист, – и у него достаточно авторитета, чтобы народ потянулся к выходу. Только Санни и Антон сопротивляются течению еще минуту.
– Пойдем, Санни, – говорит Стенхоуп. – Давай, Аптон. Вы тут ничего сделать не можете.
– А можно отвезти ее к констеблю и сунуть в камеру за убийство! – возражает Санни.
– Ага! – Идея привела Аптона в восторг.
– Там, кажется, уже занято, – отвечает Стенхоуп. – И потом, она вроде бы не собирается вырываться и бежать?
Он делает жест в сторону девушки, которая впала (извините за каламбур) почти в кататонию. Она не замечает ничего и, быть может, даже не знает, что происходит. Санни понимает, что имеет в виду Стенхоуп, и шаркает к выходу. Аптон за ним.
– Спасибо, мистер Стенхоуп, – говорит Молли. Тем временем миссис Кингсбери отставляет кружку с бульоном – дело безнадежное – и глядит на Кэт с растущим беспокойством.
– Не за что, – отвечает Джонас Стенхоуп. – А вы моей мамы не видели?
– Я думаю, она готовиться лечь спать, – отвечает Молли.
– Ну и хорошо.
Джонас Стенхоуп прислоняется спиной к стене, и на лице, и в позе его можно прочесть: «Господи, ну и денек!»
В зале заседаний мэрии никого нет ни на помосте спикера, ни на скамьях, но некоторые в ночной одежде ходят по боковому проходу. Единственная женщина среди них – старая Кора Стенхоуп, самозванная королева Литтл-Толл-Айленда. В ее руке сумка с умывальными принадлежностями.
Навстречу ей проходит пожилой джентльмен – Орвилл Бучер. Он в халате, в белых носках и в тапочках. В руке у него футляр с зубной щеткой. – А, привет, Кора! Как в скаутском лагере, правда? Еще только надо повесить простыню на стену и показывать мультики!
Кора фыркает, задирает нос чуть повыше и проходит, не сказав ни слова… только бросив шокированный и возмущенный взгляд на явно виднеющиеся между носками и краем халата кальсоны с начесом.
За зданием мэрии стоит небольшое кирпичное здание, и рычание мотора позволяет узнать в нем генератор. Вдруг ровное рычание прерывается, мотор чихает.
В зале заседаний мигает и начинает вспыхивать и гаснуть свет, и двое стариков поднимают глаза вверх (и все остальные тоже).
– Спокойней, Кора! – говорит Орв. – Это наш генератор прочищает горло.
Снаружи кашель генератора прекращается, и восстанавливается ровное рычание.
Внутри снова зажигается свет.
– Вот, видишь? – говорит он. – Горит ярко, как тебе хочется!
Он просто старается дружелюбно общаться, но Кора реагирует так, будто он с пытается уложить ее на одну из этих жестких скамей с грязными намерениями. Она проходит мимо, не сказав ни слова, задрав нос еще выше обычного. В конце прохода – две двери с изображением мужчины и женщины. Кора толкает нужную дверь и входит. Орв глядит ей в след – она его скорее позабавила, чем обидела.
– Дружелюбна, как всегда, – говорит он сам себе. И идет к лестнице, ведущей вниз.
В офис констебля из дверей магазина входит Хэтч, осторожно держа перед собой поднос. На подносе девять пенопластовых чашек с кофе. Хэтч ставит поднос на стол Майка, нервно поглядывая на Урсулу, сидящую за столом Майка с откинутым капюшоном расстегнутой парки. Она все еще оглушена. Когда Майк предлагает ей чашку, она видит ее не сразу.
– Выпей, Урсула, – говорит он. – Согреешься.
– Кажется, я теперь никогда не согреюсь, – отвечает она.
Но берет две чашки и протягивает одну Джоанне, стоящей у нее за спиной. Майк берет чашку себе, Робби передает чашки Джеку и Кирку, и Хэтч дает чашку Генри. Когда все они разобраны, на подносе остается одна.
– А, черт с ним, – говорит Хэтч. – Хотите чашку кофе?
Линож не отвечает. Только сидит в своей излюбленной позе и смотрит.
– У вас на планете кофе не пьют, мистер? – спрашивает Робби, готовый сорваться.
– Расскажи еще раз, – просит Майк Джоанну.
– Я же тебе уже пять раз все рассказала!
– Это будет последний. Обещаю.
– Она мне сказала: «Кажется, это трость с волчьей головой меня заставила это сделать. Я бы на твоем месте ее не трогала».
– Но ты сама трости не видела. Ни с волчьей головой, ни без.
– Нет. Майк, что мы будем делать?
– Пережидать бурю. Больше мы ничего сделать не можем.
– Молли хочет тебя видеть. Она мне велела тебе это сказать. Сказала, чтобы ты поставил охрану и поехал к ней. Еще сказала, что возьми столько мужчин, сколько тебе нужно: им там сегодня все равно нечего делать.
– Это уж точно, – соглашается Майк. Минуту молчит, потом произносит:
– Хэтч, выйдем на минутку. Надо поговорить.
Они идут к двери, ведущей в магазин. Майк нерешительно останавливается и оглядывается на Урсулу:
– Ты как?
– Ничего.
Они выходят. Урсула замечает, что Линож на нее смотрит.
– На что это вы смотрите?
Линож продолжает смотреть. Чуть улыбается. И вдруг поет:
– У чайника ручка, у чайника носик…
В дамской комнате мэрии возле умывальника стоит Анджела Карвер в мягком симпатичном халате и чистит зубы. Из закрытой кабинки у нее за спиной доносится шуршание материи и щелчки резинок – это переодевается Кора. И она напевает:
– …За ручку возьми и поставь на подносик… Анджела смотрит в ту сторону сначала недоуменно, потом решает улыбнуться. Последний раз полощет рот, берет сумку с туалетными принадлежностями и выходит. Сразу за этим из кабинки выходит Кора в розовом халате до пола… и в ночном колпаке. Да, именно так! Свою сумку она ставит на умывальник, расстегивает и достает оттуда крем. И поет:
– …В чашку налей и подсунь нам под носик…
В офисе констебля четверо мужчин и две женщины смотрят на Линожа с удивлением и беспокойством. Он делает движения, будто мажет лицо кремом.
– У чайника ручка, у чайника носик…
– Он совсем спятил, – говорит Генри Брайт. – Не иначе как.
Возле мясной витрины в магазине стоят Майк и Хэтч. Здесь темно и тревожно, и свет только от витрины для мяса.
– Я тебя здесь ненадолго оставлю старшим, – говорит Майк.
– Знаешь, Майк, очень не хотелось бы.
– Ненадолго. Я хочу отвезти женщин в мэрию на вездеходе, пока он еще ездит. Проверить, что у Молли все в порядке – и показать ей, что у меня тоже. Ральфи чмокнуть в щечку. Потом я загружу в машину всех мужиков, от которых может быть хоть какая-то польза, и привезу сюда. Будем сторожить его по трое или по четверо, пока не кончится буря. По пятеро, чтобы чувствовать себя спокойно.
– Мне спокойно не будет, пока он не будет в окружной тюрьме в Дерри, – говорит Хэтч.
– Понимаю, – отвечает Майк.
– Кэт Уизерс… Не могу поверить, Майк. Она не могла бы ударить Билли.
– Я это тоже знаю.
– Кто здесь кого держит под арестом? Ты можешь сказать?
Майк очень, очень тщательно обдумывает вопрос, потом качает головой.
– Ну и бардак, – вздыхает Хэтч.
– Ага. Ты тут с Робби поладишь?
– А что делать? Передай от меня привет Мелинде, если она еще не спит. Скажи ей, что у меня все в порядке. И Пиппу поцелуй.
– Обязательно.
– Ты надолго?
– Сорок пять минут. Час, может быть. И привезу с собой полный грузовик мордоворотов. А пока у тебя тут Джек, Генри, Робби, Кирк Фримен…
– Ты думаешь, это нам поможет, если этот тип начнет танцевать рок-н-ролл?
– А ты думаешь, что где-нибудь на острове сейчас безопаснее?
Хэтч думает, потом качает головой:
– Учитывая Кэт и Билли… нет, не думаю. Майк направляется в офис констебля, Хэтч за ним.
Линож крупным планом. Он втирает в щеки невидимый крем, напевая.
– У чайника ручка, у чайника носик!
Кора в туалете мэрии втирает крем в щеки (накладывает ночную маску) и напевает: «За ручку возьми и поставь на подносик…» Впервые с момента, как сын и невестка ее сюда привезли, она довольна. В зеркале отражается туалет, сейчас пустой.
Снова мигает свет – мотор забарахлил у генератора.
Голос Коры в темноте:
– Да пропади вы пропадом!
Свет зажигается. Кора с облегчением возвращается к втиранию крема в кожу. И вдруг останавливается. Прислоненная к кафельной стене под сушилкой для рук стоит трость Линожа. Только что ее не было, но вот она – отраженная в зеркале. Крови на ней нет. Серебряная голова заманчиво поблескивает.
Кора смотрит на нее, поворачивается и идет к ней.
Крупным планом – Линож. Он произносит:
– Как папина!
У стола Майка столпились мужчины, за столом сидит Урсула, рядом с ней стоит Джоанна. Никто из них не замечает возвращения Майка с Хэтчем. Все заворожены пантомимой Линожа.
– Что он делает? – спрашивает Джоанна. Урсула трясет головой. Мужчины озадачены не меньше.
Кора в туалете берет трость:
– Как папина!
Майк и все остальные смотрят на Линожа. Он не обращает на них внимания – он работает с Корой. Сжимает два невидимых предмета по одному в каждой руке и поворачивает. Прижимает что-то большим пальцем вниз. Потом изображает копание в сумке и выбор небольшого предмета, который зажимает в левой руке.
Кора кладет «папину трость» концами на два соседних умывальника и возвращается к тому, у которого стояла, когда увидела трость. Двумя руками открывает краны, и из них течет вода. Большим пальцем прижимает пробку, и умывальник начинает наполняться. Тем временем Кора роется у себя в сумочке и находит помаду. Держит ее в левой руке.
Линож откидывается на койке спиной к стене с видом человека, закончившего трудную и утомительную работу. Смотрит на восьмерых, собравшихся в комнате, и чуть улыбается.
– Давай, Майк, – говорит Линож. – Мы тут без тебя отлично справимся. Чмокни за меня своего парнишку. Скажи ему, приятель из магазина передает ему привет.
Лицо Майка сводит судорогой. Ему хотелось бы дать Линожу по морде.
– Откуда ты столько знаешь? – спрашивает Хэтч. – Какого черта тебе от нас нужно?
Линож снова кладет локти на колени и ничего не отвечает.
– Хэтч, – говорит Майк. – Давай сделаем так: здесь будет сидеть двое из вас, а остальные пусть побудут в магазине. Повернем зеркало так, чтобы оттуда было видно.
– Ты не хочешь, чтобы он мог достать сразу нас всех? – спрашивает Хэтч.
– Ну… что-то вроде этого. – И Майк поворачивается к женщинам раньше, чем Хэтч успевает ответить.
– Давайте, леди, отвезу вас обратно в мэрию. Урсула протягивает ему ключи:
– Это от снегомобиля Люсьена Фурнье. Может, они здесь понадобятся.
Майк отдает ключи Хэтчу и поворачивается опять к ней. Урсула спрашивает:
– А Питер… там…
– Оставим его пока где холодно, – отвечает Майк. – Когда все кончится, проследим, чтобы… ну, чтобы все было сделано, как надо. А сейчас пойдем.
Урсула встает и застегивает куртку.
По пролету зала заседаний мэрии идет Джилл в халате с сумочкой в руках. На улице воет ветер.
Открывается дверь туалета, и входит Джилл. Секунду ее лицо остается спокойным – лицо женщины, совершающей ежевечерний ритуал подготовки ко сну. И сразу же наполняется ужасом. Выронив сумочку, она хватается руками за рот, чтобы подавить крик. Так она стоит мгновение, ошеломленная тем, что увидела. Потом поворачивается и выбегает.
В отгороженной спальной зоне подвала свет приглушен. В детском углу крепко спят все подопечные Молли, даже противный Дон Билз уже не безобразит. Примерно половина коек для взрослых тоже уже занята, в основном пожилыми людьми.
Молли Андерсон придерживает самодельную занавеску (наверное, это просто одеяло, пришитое к вешалке для одежды), пропуская Энди Робишо. Энди держит на руках Кэт. Несет ее к свободной койке. За Энди идут Молли и миссис Кингсбери.
Они подходят к койке в глубине комнаты и стоящей отдельно от прочих, и Молли откидывает одеяло и верхнюю простыню. Энди кладет Кэт на койку, и Молли ее укрывает. Они разговаривают тихо, чтобы не тревожить спящих.
– Ф-фух! – говорит Энди. – Она и в самом деле отрубилась.
Молли вопросительно смотрит на миссис Кингсбери.
– Это очень легкое снотворное, – отвечает та. – Док Гриссон сказал, что будь оно хоть чуть легче, и можно было бы покупать без рецепта. Я думаю, что у нее просто шок. Что бы она ни сделала или что бы ни сделалось с ней, сейчас она от этого далеко. Наверное, так лучше.
Миссис Кингсбери наклоняется и – быть может, сама себе удивляясь – целует спящую в щеку.
– Спокойной ночи, милая.
– А не надо, чтобы кто-нибудь с ней посидел? – спрашивает Энди. – Ну, посторожил?
Молли и миссис Кингсбери недоуменно переглядываются, как бы подытоживая, до какого идиотизма дошла ситуация. Сторожить Кэт? Такое безобидное создание? Действительно, мир сошел с ума.
– Ее не надо сторожить, Энди, – говорит Молли.
– Но… – начинает Энди.
– Пойдем, – приказывает Молли. И поворачивается уходить.
Миссис Кингсбери идет за ней. Энди секунду топчется у койки – он совсем не так уверен. Потом выходит следом.
Молли, Энди и миссис Кингсбери выходят в «гостиную» в подвале мэрии. Слева от них человек сорок – пятьдесят, большинство уже в пижамах и в халатах смотрят на мутный экран телевизора. Справа от них лестница. По ней сходят Сандра Билз, Мелинда Хэтчер и Джилл Робишо. Сандра в полном ужасе, Мелинда испугана и угрюма, Джилл на пике истерики… по крайней мере до тех пор, пока не замечает своего мужа. Она с плачем бросается в его объятия.
– Что случилось, Джилл? – спрашивает Энди. – Что такое, лапонька?
Некоторые из глядящих в телевизор оборачиваются. Молли глядит в бледное лицо Мелинды и понимает, что случилось еще что-то… но сейчас не время полошить тех, кто уже залег спать.
– Пойдем наверх! – командует она. – Что бы это ни было, поговорим об этом там.
У перекрестка Атлантик-стрит и Мэйн-стрит борется со снегом вездеход. Он движется вперед, хотя ему и приходится пробивать сугробы, доходящие до капота. Под такой вьюгой ему вряд ли еще долго ездить.
В машине сидят Майк, Урсула и Джоанна.
– Мне очень страшно! – говорит Джоанна.
– Мне тоже, – отвечает Майк.
В зале мэрии, не доходя до двери в туалет, стоят обнявшись Джилл и Энди Робишо. Мелинда и Молли стоят к этой двери ближе. Между этими двумя парами стоит Сандра Билз.
– Извините… – вдруг говорит Сандра. – Не могу я. Не могу больше.
Она проносится мимо Джилл и Энди, и бежит к выходу.
Сандра, плачущая, пробегает через офис мэрии, направляясь к лестнице. Она не успевает туда дойти, как открывается дверь и входит Майк, покрытый снегом и отряхивающий снег с ботинок. За ним идут Урсула и Джоанна. Сандра останавливается и смотрит на вошедших странным и диким взглядом.
– Что такое, Сандра? – спрашивает Майк. – Что случилось?
Дверь в дамскую уборную открывается. Медленно. Неохотно. Молли и Мелинда входят одновременно, сбившись плечом к плечу для храбрости. За ними видны Энди и Джилл Робишо. На лицах Молли и Мелинды выражение удивленного ужаса.
– О Бог мой! – восклицает Мелинда.
Молли и Мелинда видят: прямо перед ними стоит на коленях Кора Стенхоуп. Раковина полна воды, и по ее поверхности плавают седые волосы Коры. Она утопилась в умывальнике. Над ней на зеркале губной помадой написана все та же старая песня: ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ. И по краям надписи Кора нарисовала кровавой помадой трости. Настоящей трости – той, что с волчьей головой – нет и следа.
Затемнение. Конец акта четвертого.
АКТ ПЯТЫЙ
Волны все так же бьются о скалы мыса, заливая маяк пеной, но сейчас отлив, и положение лучше, чем было. К сожалению, только временно, потому что:
В аппаратной маяка все так же мигают и вспыхивают огоньки, но некоторые из них уже покрылись наледью, и по углам комнаты наметы снега. Ветер свистит, и анемометр показывает более шестидесяти миль в час.
Слышен высокий писк компьютера, и камера показывает его экран. Он красный. Появляются белые буквы:
НАЦИОНАЛЬНАЯ МЕТЕОСЛУЖБА ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ШТОРМОВОГО ПРИБОЯ ДЛЯ ВСЕХ ВНЕШНИХ ОСТРОВОВ, В ТОМ ЧИСЛЕ ДЛЯ ГРАНБЕРРИ, ДЖЕРРОД-БАФФ, КАНКАМОНГУСА, БИГ-ТОЛЛ И ЛИЛЛ-ТОЛЛ ВО ВРЕМЯ ПРИЛИВА ВОЗМОЖНО ЗНАЧИТЕЛЬНОЕ ЗАТОПЛЕНИЕ И ПОВРЕЖДЕНИЕ НИЗКО РАСПОЛОЖЕННЫХ УЧАСТКОВ СУШИ НАСЕЛЕНИЮ ВНЕШНИХ ОСТРОВОВ НАСТОЯТЕЛЬНО РЕКОМЕНДУЕТСЯ ПЕРЕМЕСТИТЬСЯ НА ВЫШЕ РАСПОЛОЖЕННЫЕ УЧАСТКИ СУШИ
Будто подтверждая это сообщение, особенно сильная волна бьет в разбитое окно и заливает экран компьютера пеной.
Внизу на Атлантик-стрит склад Годсо полностью смыт – остался только фундамент с неровными краями. Городской причал тоже исчез. Мотаются в воде обломки ловушек для омаров… и полузатопленный тюк с травкой.
В офисе мэрии Урсула успокаивает Сандру. Майк направляется к залу заседаний, и мимо него проносится Джоанна. Он хватает ее за руку.
– Спокойствие, миссис Стенхоуп. Главное – спокойствие.
Открывается дверь из зала заседаний в офис, и появляются Молли и Мелинда Хэтчер. Подавленность Молли сменяется радостью, когда она видит Майка, и она чуть ли не вихрем бросается в его объятия. Он крепко прижимает ее к себе. А Джоанна в гробу видала это «главное – спокойствие». Она стрелой пролетает мимо Мелинды и летит по проходу, ведущему к туалетам. Урсула и Сандра подходят к Майку и Молли, которые уже чуть друг от друга отодвинулись.
В зале на скамье сидят Энди и Джилл. Энди обнял жену за плечи, утешая ее, как может, и тут мимо них пролетает Джоанна.
– Джоанна, может, не надо… – начинает Энди. Она его не слышит – просто бежит по проходу.
Дверь туалета отворяется. В дверях стоит Джоанна, и глаза у нее начинают вылезать из орбит. Через секунду рядом с ней появляется Майк. Быстро глянув, он уводит ее прочь. Дверь начинает закрываться на своей пневматической пружине.
– Помоги мне, Молл! – говорит Майк. Он мягко передает Джоанну жене, и та ведет ее по проходу к Энди и Джилл. Там Джоанна спотыкается и испускает крик горя и отчаяния.
– Пусти-ка, – говорит Джилл Энди, усаживает Джоанну и обнимает ее за плечи. Джоанна начинает рыдать.
Молли идет обратно к туалету. Оттуда выходит Майк с руками, мокрыми почти до локтей. Молли вопросительно на него смотрит, Майк в ответ качает головой и обнимает рукой за плечи. Когда они подходят к сидящим на скамье троим, Майк спрашивает:
– Энди, можно тебя на минутку?
Энди вопросительно смотрит на Джилл, и Джилл кивает. Она занята сейчас – успокаивает Джоанну.
В офис мэрии входят Майк, Молли и Энди. Урсула и Сандра обращают к Майку вопросительный взгляд.
– Да, она мертва, – говорит Майк. – Сандра, найдешь мне пару одеял ее завернуть?
Сандра делает над собой колоссальное усилие.
– Да, сейчас. Мигом обернусь.
Майк изо всех сил старается сохранить спокойствие и делать все то, что полагается, хотя и не понимает толком, что полагается. Разве есть процедуры для подобных ситуаций?
Он замечает вошедших Санни Бротигана и Аптона Белла – они пришли полюбопытствовать, что тут делается сейчас. Майк спрашивает:
– Билли Соамс – вы уверены, что он мертв?
– Глухо, – говорит Санни. – А тут чего?
– Старая миссис Стенхоуп тоже мертва. Она в женском туалете.
– Святый Боже! – восклицает Аптон. – Что такое? Удар? Сердечный приступ?
– Самоубийство, – отвечает Молли.
– Билли все еще в сарае? – спрашивает Майк.
– Ага, – отвечает Санни. – Мы решили, что это лучшее место. Накрыли его сверху. Слушай, что за черт! Входит Сандра с одеялами в руках. Еще надо кого-то накрыть.
– Энди, вы с Санни накройте миссис Стенхоуп. Вынесите ее и положите рядом с Билли. Через заднюю дверь. Не стоит, чтобы народ видел, как носят трупы, если можно этого избежать.
– А Джонас? – спрашивает Санни. – Он же ее сын. Я видел его внизу, он вроде собирался ложиться…
– Будем надеяться, что он так и сделал. Жена ему утром скажет. Аптон Белл!
– Да, сэр!
– Спустись вниз и подбери человек пять-шесть из тех, что еще не спят. Ребят, которые смогут пройти полмили по глубокому снегу и не свалиться, если до этого дойдет. Ничего им не говори, скажи только, что я хочу их видеть.
– О'кей! – отвечает Аптон и скрывается вниз по лестнице.
В магазине за карточным столом, поставленным в секции консервов, сидят Хэтч, Джек Карвер и Кирк Фримен и играют в джин-рамми. Хэтч смотрит в зеркало наблюдения и видит: Генри сидит за столом Майка, откинувшись на спинку стула, руки скрещены на груди, голова опущена. Он дремлет. Робби чуть в стороне и наблюдает за Линожем, который вернулся в ту же позицию – ноги на кровати, колени раздвинуты, голова опущена.
Удовлетворенный Хэтч берет карту, улыбается и выкладывает карты на стол:
– Джин!
– Ах ты паразит! – досадует Кирк.
Крупным планом выпуклое зеркало наблюдения, и в него заглядывает Робби, проверяя, не следит ли за ним кто-нибудь. Увидев, что нет, он протягивает руку к столу, берет револьвер и встает.
Генри дремлет. Люди в магазине играют в карты. Робби с револьвером подходит к камере. Когда Линож начинает говорить, он говорит голосом старухи – матери Робби.
– Где Робби? Я хочу увидеть Робби перед смертью. Он сказал, что приедет. Робби, где ты? Я не хочу умирать, если ты не держишь меня за руку!
Генри во сне чуть шевельнулся, но тут же заснул крепче. Реакция Робби – удивление, ужас, стыд… и его лицо каменеет.
– Я думаю, с нашего города тебя хватит, – говорит он, поднимает пистолет и направляет его между прутьев решетки.
Открывается наружная дверь мэрии, и выходит группа мужчин, готовая идти на помощь тем, кто уже в магазине. Как и было приказано, это все ребята здоровые: Аптон, Санни, Джонни Гарримая, Алекс Хабер и Стен Хоупвелл – отец Дэви. Стен – это тот самый ловец омаров, которого мы мельком видели в первой части, когда он перед штормом затаскивал лодку на несуществующий теперь городской причал. Они направляются к вездеходу, пробиваясь сквозь метель. В дверях стоят еще две фигуры: Майк и Молли. Молли накинула шаль, кутаясь в нее от холода.
– Это тот человек? – спрашивает Молли. – Тот, который схватил Ральфи в магазине? Да?
Майк не отвечает.
– Но с тобой ничего не случится? – спрашивает Молли.
– Нет.
– Этот человек… – продолжает Молли, -…если он человек… никогда не попадет в суд, Майкл. Я это знаю. И ты тоже знаешь.
Крохотная пауза.
– Может быть, от него надо избавиться. Пусть с ним произойдет несчастный случай.
– Зайди в дом, – отвечает Майк. – Пока уши не отморозила.
Она снова его целует, чуть более нервно.
– Возвращайся, Майк!
– Обязательно.
Она закрывает дверь, и Майк идет к вездеходу по следам остальных, склоняясь навстречу безжалостному ветру.
Залита солнцем спальня. В открытое окно дует летний бриз, и шторы медленно вздуваются колоколом.
Из ванной выходит Генри Брайт, одетый только в пижамные штаны и наброшенное на шею полотенце. Он подходит к окну, и из-за двери просовывается голова Фрэнка, его сына.
– Мама сказала: спускайся вниз к завтраку, папа! Над головой Фрэнка появляется голова Карлы.
– Не так! Мама сказала: спускайся вниз к завтраку, сонный и ленивый папа!
Фрэнк затыкает себе рот рукой и хихикает. Генри улыбается.
– Через минуту спущусь. Он подходит к окну.
За окном красиво, как бывает только в штате Мэн на пике лета – голубое небо над широкими зелеными лугами, круто спускающимися к воде с белыми гребешками. На море видны рыбачьи лодки, кричат и взмывают вверх чайки.
Генри у окна облегченно вздыхает.
– Слава Богу, это было во сне. Мне приснилось, что сейчас зима… буря… и этот человек в городе…
– Этот страшный человек, – поправляет его голос Линожа.
Генри резко оборачивается.
Хотя в его сне и лето, Линож одет так, как тогда на Атлантик-стрит перед домом Марты, когда мы видели его впервые: куртка, вязаная шапка, ярко-желтые перчатки. Он строит гримасу прямо в камеру, открывая полный рот клыков. Глаза его чернеют. Он протягивает волчью голову на трости в сторону Генри, и голова оживает, рыча и щелкая зубами.
Он отступает от серебряного волка, зацепляется за подоконник и выпадает с воплем.
Только выпадает не из своего дома, и не на землю острова Литтл-Толл-Айленд, как бы тверда она ни была. Он падает в кипящую черно-красную огненную яму. Это – пасть ада, и кипит она красным и черным, как время от времени – глаза Линожа.
С воплем Генри выпадает из кадра.
Он дергается в кресле, падает с него и издает придушенный вопль, когда стукается об пол. Открыв глаза, он с недоумением озирается.
Играющие в карты в магазине при звуке его падения смотрят в зеркало и видят стоящего у решетки Робби.
– Хэтч, у Робби пистолет! – кричит Кирк. – Кажется, он хочет пристрелить этого типа! Хэтч вскакивает, опрокинув стол.
– Отойди от него, Робби! – кричит он. – Положи оружие!
Генри замечает Робби:
– Эй, Робби, что это ты…
Он встает с пола, все еще с дурной спросонья головой.
У клетки: Робби и его поддельная мать. Она сидит на койке, где сидел Линож (это естественно – она и есть Линож). Она очень стара, около восьмидесяти, и очень худа. На ней белая больничная рубашка, волосы встрепаны, на лице упрек. Робби глядит на нее, загипнотизированный.
– Робби, почему ты не приехал? После всего, что я для тебя сделала, после всего, что я тебе дала…
– Черт, Робби! – кричит голос Хэтча.
– Зачем ты бросил меня умирать среди чужих? Зачем ты бросил меня умирать одну?
Она протягивает к нему худые дрожащие руки.
Хэтч, Кирк и Джек бросаются в открытую дверь офиса.
Генри, еще не очень соображая, подходит к решетке. Линож сидит на койке, протягивая руки в сторону Робби… и Генри видит действительно Линожа.
Линож бросает взгляд на дверь из офиса в магазин, и она захлопывается перед лицом Хэтча.
Хэтч налетает на дверь и отскакивает. Пробует ручку – не поворачивается. Бьет в дверь плечом, потом поворачивается к остальным:
– Да не стойте вы столбом! Помогите мне!
В офисе констебля слышатся глухие удары в дверь. Поддельная мать в больничной рубахе сидит на койке, глядя на своего блудного сына.
– Я ждала тебя, Робби, и я до сих пор тебя жду. Я жду тебя в аду.
– Заткнись, ты! А то я тебя застрелю!
– Чем? – спрашивает поддельная мать и презрительно смотрит на револьвер. Робби следит за ее взглядом.
Револьвера нет. В руке Робби – извивающаяся змея. Он с воплем ее отбрасывает.
Все остальное мы видим глазами Генри Брайта, то есть так, как оно есть на самом деле. Робби отбросил револьвер, а не змею, и в клетке сидит Линож, который встал с койки и идет к решетке.
– Я буду ждать тебя в аду, Робби, и когда ты придешь, я возьму ложку. Я выем этой ложкой твои глаза. И я буду съедать твои глаза снова и снова, Робби, потому что ад – это повторение. Рожденный в грязи – в ад ползи.
Генри наклоняется за револьвером. Линож бросает взгляд на револьвер, и тот скользит по полу. Линож смотрит на Робби, смотрит пристально, и вдруг Робби отлетает назад. Он ударяется об стену, отскакивает и падает на колени.
– Кто ты такой? – с ужасом шепчет Генри.
– Ваша судьба.
Линож поворачивается, поднимает матрас, и там лежит трость. Линож поднимает ее вверх, и от нее исходит ослепительный синий свет.
Генри пятится, защищая глаза руками. Робби, которому удалось подняться, тоже заслоняет глаза. Сияние яркое, ярче, еще ярче. Свет оглушает, как крик.
У двери офиса со стороны магазина свет бьет в замочную скважину, вокруг петель и в щель у пола. Трое в страхе отступают.
– Что это там такое? – спрашивает Джек.
– Не знаю, – отвечает Хэтч.
В офисе Генри и Робби скорчились у стены под ослепительным потоком света. И в этом свете мы впервые видим Линожа как он есть: древний чародей, чья воздетая трость – главный его волшебный инструмент: обращенный во зло жезл Аарона. И она испускает волны ослепительного света.
Бумажки слетают с доски объявлений и порхают в воздухе. Полицейский журнал Майка взлетает со стола и тоже парит. Открываются медленно, один за другим, ящики стола, и лежащие в них предметы тоже начинают кружить над столом: ручки, листки бумаги, наручники и забытый недоеденный бутерброд. Вальсирует в воздухе корзина входящих/исходящих в паре с переносным компьютером Хэтча.
В другом конце комнаты револьвер, из которого Робби хотел стрелять в Линожа (теперь понятно, как это было глупо), приподнимается, поворачивается дулом к стене и шесть раз разряжается.
Хэтч, Кирк и Джек реагируют на выстрелы. Хэтч оглядывается, видит витрину с инструментами и хватает с нее пожарный топор. Поворачивается и начинает рубить дверь возле ручки. Джек хватает его за рукав:
– Хэтч, может, не стоит… Хэтч отпихивает его назад. Может, и не стоит, но он будет выполнять свой долг.
В офисе кустарно приваренные прутья двери клетки начинают по одному отпадать, как облетающие листья. Генри и Робби смотрят, остолбенев от ужаса. Прутья опадают все быстрее и быстрее, образуя дыру в форме человека. Когда она прорисовывается ясно, в нее проходит Линож. Он кидает взгляд на двух съежившихся в углу людей, поворачивается и указывает своей тростью на дверь.
Хэтч заносит топор для очередного удара, но дверь внезапно распахивается сама. В нее врывается серебристо-синий свет.
Голос Линожа говорит:
– Хэтч.
Хэтч шагает в поток света. Джек хватает его за рукав.
– Хэтч, нет!
Хэтч, не обратив внимания, входит в свет, топор выскальзывает из его руки.
К магазину подъезжает вездеход. Сквозь закрытые штормовые ставни пробивается яркий синий свет, бьющий в дверь между магазином и офисом.
В автомобиле, набитом здоровыми парнями, Джонни спрашивает, затаив дыхание:
– Что это?
Майк не утруждает себя ответом, но выскакивает из машины чуть ли не раньше, чем она остановилась. Остальные за ним, но Майк добегает до ступеней первым.
Хэтч идет в ослепительном свете, как лунатик, не замечая парящих и кружащих в воздухе предметов. На его голову натыкается компьютер, Хэтч от него отмахивается, и компьютер плывет в сторону, как под водой. Хэтч подходит к Линожу, окруженному почти невыносимым светом.
Теперь мы видим, что Линож – старик с ниспадающими почти до плеч неровными прядями седых волос. Щеки и брови его изрезаны морщинами, губы запали, но это сильное лицо… и на нем господствуют глаза, где крутятся вихри красного и черного. Его обычная одежда исчезла, и он стоит в черном облачении с блестящим и шевелящимся серебряным узором. В руке он по-прежнему держит трость с волчьей головой, но теперь видно, что трость покрыта магическими рунами, а другой рукой он хватает за плечо Хэтча… только это не рука, а когтистая лапа хищной птицы.
Он наклоняется, почти касаясь своим лицом лица Хэтча. Губы его раскрываются, обнажая остроконечные зубы. Хэтч все это время смотрит расширенными пустыми глазами.
– Дайте мне то, что я хочу, и я уйду. Скажи им. Дайте мне то, что я хочу… и я уйду.
Он поворачивается, взмахнув подолом своего одеяния, и шагает к выходу на погрузочную площадку.
Двери магазина распахиваются, и врывается Майк, за ним его команда. Он бежит по центральному пролету, перепрыгивает через перевернутый стол и хватает Кирка Фримена за плечи.
– Что случилось? Где Хэтч? Кирк тупо показывает в сторону офиса. У него нет слов. Майк кидается к двери… и останавливается.
Офис выглядит так, будто здесь прошелся смерч. Повсюду разбросаны бумаги и вещи, полощущиеся под ветром, врывающимся из открытой задней двери. На полу валяется разбитый компьютер Хэтча. Клетка пуста. Перед ее дверью лежит груда прутьев, и дверь по-прежнему заперта, хотя в ней и зияет дыра. А дыра напоминает контуры человека.
Робби и Генри сидят у стены, крепко обнявшись, как дети в темноте. Хэтч стоит посреди комнаты спиной к Майку, и голова его опущена.
Майк осторожно подходит к нему. Его спутники сгрудились в дверях, глядя расширенными глазами с застывших лиц.
– Хэтч? Что здесь было? – спрашивает Майк. Хэтч не отвечает, пока Майк не трогает его за плечо:
– Что здесь было?
Хэтч поворачивается. Его лицо после близкого знакомства с Линожем изменилось. На нем печать страха, которая, быть может, не пройдет никогда – даже если он переживет Бурю Века. Майк поражен.
– Хэтч! Боже мой, что?..
– Мы должны дать ему то, что он хочет. Если мы это сделаем, он уйдет. Оставит нас в покое. Если нет…
Хэтч глядит в открытую дверь, где вихрями клубится снег. К ним медленно, как старик, подходит Робби.
– Куда он ушел? – спрашивает он.
– Туда. В шторм, – отвечает Хэтч.
Камера смотрит от города на океан. Снег укрывает землю, наметает сугробы, и море все еще бьет в берег и взметает в воздух пену. Где-то там – Линож, как часть этой бури.
Затемнение. Конец акта пятого.
АКТ ШЕСТОЙ
На перекрестке Мэйн-стрит и Атлантик сугробы еще глубже, и еще несколько витрин провалены внутрь. Теперь по улицам не пройдет даже вездеход, и фонарные столбы засыпаны уже выше чем наполовину.
Камера снова отъезжает к аптеке, и мы видим, что внутри все стало зимней тундрой. Морозно блестят в глубине аптеки буквы РЕЦЕПТУРНЫЙ ОТДЕЛ. Возле витрины висит плакат СТУКНИ ОБОГРЕВАТЕЛЕМ ЗИМЕ ПО МОРДЕ!, но на этот раз Зима смеется последней: стоящие в ряд обогреватели засыпаны снегом.
И часы с маятником уже засыпаны вместе с циферблатом, но они еще идут. Сейчас они начинают отбивать время. Раз… два…три… четыре…
В доме Марты Кларендон в прихожей лежит ее тело, накрытое скатертью. И слышен голос других часов. Пять… шесть… семь… восемь.
В детском саду Молли часы с кукушкой (детям нравится, как она выскакивает и прячется – бесстыдно, как будто язык высовывает) подхватывают: девять… десять… одиннадцать… двенадцать. Сказав это последнее слово, птица прячется обратно в ящик. В детском саду безупречно чисто, но несколько зловеще. Стоят маленькие столики и стулья, картинки на стенах, доска, на которой написано: "мы говорим «спасибо», "мы говорим «пожалуйста». Слишком здесь много теней и слишком много тишины.
У погрузочной площадки возле магазина все так же лежит завернутое тело
Питера Годсо – теперь просто кусок льда… но все так же торчат из-под брезента его сапоги.
Офис так же усыпан бумагой и канцелярскими принадлежностями, и все так же лежат грудой опавшие прутья, но теперь здесь пусто. Камера движется в магазин, и там тоже никого нет. Только перевернутый стоя и рассыпанные карты в отделе консервов свидетельствуют, что здесь что-то случилось, какая-то беда, но теперь уже беда эта не здесь. Большие настенные часы над кассой – они на батарейках – показывают одну минуту первого.
В сарае-кладовой за зданием мэрии лежат два завернутых тела – Билли Соамса и Коры Стенхоуп.
В ночной кухне мэрии все прибрано до блеска – чистые стойки, вымытые кастрюли висят на сушилках. Небольшая армия городских дам (без сомнения, под командованием миссис Кингсбери) сделала все, как следует, и все готово к приготовлению завтрака – блинчики человек на двести. Настенные часы показывают две минуты первого. Как и в детском саду «Маленький народ», обстановка несколько зловещая – еле горящий свет (экономия горючего) и завывающий снаружи ветер.
На табуретах у двери сидят Джек Карвер и Кирк Фримен. У них на коленях охотничьи ружья. И обоих клонит в дрему.
– И как мы в такой каше что-нибудь увидим? – спрашивает Кирк.
Джек качает головой. Он тоже этого не знает.
В офисе мэрии тихо и бессмысленно потрескивает рация. Ничего, кроме помех. У двери сторожат Хэтч и Алекс Хабер, тоже с ружьями. То есть… сторожит Хэтч, а Алекс дремлет. Хэтч смотрит на него, и мы видим, как он обсуждает сам с собой, толкнуть ли Алекса локтем. Решает пожалеть спящего.
Камера показывает стол Урсулы, где спит Тесе Маршан, уронив голову на руки. Камера смотрит на нее, потом уплывает вниз по лестнице. И мы слышим сильно заглушенный помехами голос проповедника:
– Вы знаете, друзья, что нелегко быть праведным, но легко поддаться так называемым друзьям, которые говорят вам, что грех – это естественно, что небрежение – прекрасно, что нет Бога, который вас видит и можно делать все, что хочешь, если не попадешься. Не скажете ли вы «аллилуйя»?
– Аллилуйя, – доносится приглушенный ответ.
У телевизора осталось человек десять. Они устроились в немногих комфортабельных креслах и на диванах, которым место разве что на распродаже. Все спят, кроме Майка. На экране – едва различимый в искаженном изображении проповедник с приглаженными волосами, внушающий не больше доверия, чем Джимми Сваггард на заднем дворе подозрительного мотеля.
– Аллилуйя, брат мой, – говорит Майк. – Трави дальше.
Он сидит в туго набитом кресле чуть поодаль от остальных. Вид у него усталый, и, пожалуй, долго он бодрствовать не сможет. Он уже клюет носом. На боку у него револьвер в кобуре.
– Братья и сестры, сегодня я буду говорить вам о тайном грехе, – продолжает проповедник. – И сегодня напомню вам, аллилуйя Господу, что грех сладок в устах, но горек на языке и ядовит в животе праведника. Да благословит вас Господь, и не скажете ли вы «аминь»?
Майк, как выясняется, не скажет. Он уже уронил подбородок на грудь, и глаза у него закрылись.
– Но тайный грех! То затверделое сердце, что говорит себе: «Я никому не расскажу, я оставлю все при себе, и никто никогда не узнает». Подумайте об этом, братья и сестры! Как легко сказать себе: «Я сохраню эту маленькую нечистую тайну, она никого не касается, и мне от нее вреда не будет!» Сказать так – и не видеть потом язвы гниения, которой обрастает тайный грех… болезни, что начинает разъедать душу…
Под его речь камера показывает нам спящие лица – среди них Санни Бротиган и Алтон Белл, храпящие на диване, сдвинув головы, на другом диване – Джонас и Джоанна Стенхоуп, обнявшие друг друга. Мы вместе с камерой удаляемся к импровизированному занавесу, и голос проповедника становится тише, он продолжает рассуждать о тайном грехе и себялюбии.
А мы уходим за занавес. Здесь слышны звуки заснувшего общежития: кашель, сопение, тихое похрапывание.
Спит на спине Дэви Хоупвелл с нахмуренным лицом. Спит на боку Робби Билз, протянув руки к Сандре. Со своей дочерью Салли и сестрой Тавией спит Урсула Годсо – они прижались друг к другу потеснее, подавленные смертью Питера. На сдвинутых вместе кроватях спят Мелинда Хэтчер и ее дочь Пиппа; Ральфи лежит на руках у спящей матери, как в колыбели.
Мы смотрим туда, где раньше детей укладывали спать, и их там все еще много – Бастер Карвер, Гарри Робишо, Хейди Сент-Пьер, Дон Билз.
Спят жители Литтл-Толл-Айленда. Неспокоен их отдых, но они спят.
Крупным планом Робби Билз. Он неразборчиво бормочет, глаза бегают под закрытыми веками. Он видит сон.
День на Мэйн-стрит. На улице – фактически над ней, потому что Мэйн-стрит погребена под четырьмя, не меньше, футами снега – стоит телерепортер. Молодой и вполне красивый, одет в ярко-красный лыжный костюм, перчатки ему под цвет, и на ногах у него лыжи… иначе, скорее всего, вряд ли мог бы он здесь стоять.
Да, на улице четыре фута снега, но это еще не все. Магазины заметены чудовищными сугробами. Обрушенные линии электропередачи исчезают в снегу, как оборванные нити паутины. Репортер говорит в камеру:
– Так называемая Буря столетия в Новой Англии ушла в историю. От Нью-Бедфорда и до Нью-Хоупа люди откапываются из-под таких завалов, которые вписали в Книгу рекордов не новые строчки, а целые страницы.
Репортер идет на лыжах по Мэйн-стрит мимо аптеки, скобяной лавки, ресторанчика «Хэнди Боб», бара, женской парикмахерской.
– Да, копают повсюду, только не здесь, на Литтл-Толл-Айленде – клочке суши у побережья штата Мэн, доме для почти четырехсот душ, согласно последней переписи. Почти половина этого населения нашла укрытие на материке, когда стало ясно, что разразится буря, и разразится всерьез. Среди них почти все школьники от младших до старших классов. Но почти все остальные… двести мужчин, женщин и маленьких детей… исчезли. Исключения еще более страшные и горестные.
Мы видим в свете дня то, что осталось от причала. Бригады «Скорой помощи» с угрюмыми лицами несут четверо носилок в полицейский катер, привязанный к обломку причала. На каждых носилках – застегнутый на молнию мешок.
– Четыре трупа нашли пока что на Литтл-Толл-Айленде, – продолжает репортер. – Два случая можно счесть самоубийством, но еще два трупа явно принадлежат жертвам убийства. Они забиты насмерть тупым орудием – возможно, одним и тем же.
И мы снова видим репортера.
Ой-ой. Он одет все в тот же красный лыжный костюм, такой же ясный, и так же чирикает синицей, но красные перчатки он сменил на желтые. Если мы не узнали Линожа до сих пор (на что следует надеяться) – теперь его не узнать невозможно.
Репортер, он же Линож, продолжает:
– Личности погибших не разглашаются до опознания ближайшими родственниками, но все они давние жители острова. И сбитые с толку полицейские задают себе снова и снова все тот же вопрос: «Где остальные жители острова?» Где Робби Билз, городской менеджер? Где Майкл Андерсон, владелец склада-магазина, служивший на Литтл-Толл-Айленде констеблем? Где четырнадцатилетний Дэви Хоупвелл, оставшийся дома выздоравливать после мононуклеоза? Где все рыбаки, торговцы, члены городского совета? Никто не знает. За всю историю Америки только один был такой случай.
Крупным планом лицо Молли Андерсон. Ее глаза тоже быстро бегают под закрытыми веками.
Вставка: картина, изображающая деревню восемнадцатого века. Слышен голос женщины-репортера:
– Так выглядела деревня Роанок, штат Вирджиния, в 1587 году, до того, как оттуда исчезли все жители – мужчины, женщины и дети. Так никогда и не выяснилось, что же с ними произошло. Был найден единственный ключ к разгадке – слово, вырезанное на дереве…
Вставка: вырезанная на стволе вяза надпись. Буквы КРОАТОН.
– …вот это слово. «Кроатон». Чье-то имя? Название города или местности? Бессмыслица? Слово забытого много столетий назад языка? Этого тоже до сих пор никто не знает.
Камера показывает Мэйн-стрит с женщиной репортером. Ей очень к лицу красный лыжный костюм; он отлично гармонирует с длинными белокурыми волосами, разрумянившимися щеками… и ярко-желтыми перчатками. Да, это опять Линож, только он говорит женским голосом и выглядит очень привлекательно. Это не переодевание в женскую одежду для смеха; это мужчина, который действительно выглядит как молодая женщина и говорит женским голосом. Это все очень серьезно. Женщина-репортер продолжает ровно с того места, где оборвался сон Робби, и теперь проходит (точнее, проезжает на лыжах) по Мэйн-стрит к мэрии, продолжая комментировать:
– Полиция продолжает заверять репортеров, что загадка будет решена, но даже она не отрицает очевидного факта: для исчезнувших обитателей Литтл-Толл-Айленда надежды очень призрачны.
Она подходит к мэрии, тоже занесенной сугробами.
– Судя по сохранившимся следам, большинство островитян провели первую и самую страшную ночь здесь, в подвале мэрии Литтл-Толл-Айленда. Что было дальше – никто не знает. Интересно, могли ли они что-нибудь сделать, чтобы избежать своей непонятной судьбы.
Она проходит к куполу, где висит колокол. Камера смотрит неподвижно ей вслед.
Крупным планом – Дэви Хоупвелл. Он беспокойно спит, глаза бегают под веками. Под вой ветра ему снится:
Репортер протягивает руку к куполу, и хотя мы видим его со спины, ясно, что во сне Дэви репортер – мужчина. Он оборачивается. У него борода, очки, усы… но это снова Линож. Он говорит:
– Можно представить себе, что они в своем островном эгоизме и глупой гордости янки отказались дать… дать одну простую вещь, которая для них все изменила бы. Для вашего корреспондента это кажется возможным, кажется вероятным. Жалеют ли они об этом теперь? – Пауза. – Живы ли они, чтобы жалеть? Что случилось в Роаноке в 1587 году? И что случилось здесь, на Литтл-Толл-Айленде в тысяча девятьсот восемьдесят девятом? Может быть, мы никогда не узнаем. Но одно я знаю точно, Дэви, – ты чертовски низкого роста для баскетбола, и ты не попадешь мячом даже в океан.
Репортер, которого видит Дэви, полуоборачивается и сует руку в снежный купол. Там – мемориальный колокол, но во сне Дэви это не колокол. Репортер достает оттуда окровавленный баскетбольный мяч и кидает его прямо в камеру. При этом губы его раздвигаются, открывая зубы – не зубы, а клыки.
– Лови! – кричит репортер.
Спящий Дэви в подвале вертится, вскидывает руки, будто ловит мяч.
– Нет… нет… – стонет он.
У телевизора в подвале Майк свесил голову на грудь, но и у него глаза бегают за закрытыми веками, и он, как и другие, видит сон. Голос проповедника:
– Но знайте, что грехи ваши найдут вас, и что тайны ваши выйдут наружу. Ибо все тайное становится явным…
На мутном экране – проповедник, и конечно, это тоже Линож.
– Не скажете ли вы «аллилуйя»? О братья и сестры мои, не скажете ли вы «аминь»? Ибо я прошу вас уметь видеть жало греха и знать цену порока, я прошу вас видеть несправедливость тех, кто закрывает дверь перед путником, который просит столь немногого…
Камера надвигается на экран, по которому мелькает «снег», и проповедник тает в темноте… но в темноте снежной, потому что ветер сорвал антенну с крыши и прием очень плохой. Но все равно на экране появляется изображение. Теперь «снег» на нем – это настоящий снег, снег Бури Века, и в нем движутся люди – длинной линией танцующей змеи вниз по холму Атлантик-стрит.
– Ибо воздаяние похоти – прах, и плата за грех – ад, – говорит голос проповедника.
Кошмарной процессией идут впавшие в транс островитяне в ночных рубашках и пижамах, не замечающие воющего ветра и укрывающего их снега. Идет Анджела с маленьким Бастером на руках, за ней Молли в ночной рубашке несет Ральфи; Джордж Кирби… Ферд Эндрюс… Роберта Койн… ладно, ясно. Все здесь. И у каждого на лбу странная и зловещая татуировка: «КРОАТОН».
– Ибо если отринут просителя и молящий не слышит ответа, не ввергнуты ли будут жестокосердные?
– Аллилуйя, аминь, – отвечает спящий Майк. Мы видим его лицо крупным планом.
У остатков городского причала они идут прямо на камеру – на смерть в холодном океане – как лемминги. Мы не можем поверить… но все же верим? После Джорджтауна и Хэвенс-Гэйт – верим.
Первым идет Робби:
– Простите, что не дали вам того, что вы хотели. Он падает с разломанного причала в океан. Орв Бучер второй:
– Простите, что не дали вам этого, мистер Линож.
И шагает вслед за Робби. Энджи Карвер с Бастером на руках.
– Мы просим у вас прощения. Правда, Бастер?
С ребенком на руках она делает шаг с пирса в море. Следующая – Молли с Ральфи на руках.
Майк у телевизора дергается во сне, И кто бы не дернулся, видя такой кошмар?
– Нет, Молли… нет…
Голос проповедника не смолкает;
– Ибо столь мало просили у вас – скажите-ка мне «аллилуйя» – и вы ожесточили сердца свои и закрыли уши свои, и за это вы будете расплачиваться. Вы заклеймены будете, как немилосердные, и ввергнуты будете за это.
Молли стоит на пирсе. Она тоже в трансе, как все, но Ральфи у нее на руках в сознании, и он боится.
– Мы ожесточили сердца наши, мистер Линож, – говорит она. – Мы закрыли уши свои. И теперь мы платим за это. Простите нас, мистер Линож…
– Папа! Папа, спаси! – кричит Ральфи.
– …мы должны были дать вам то, что вы хотели, – говорит Молли.
Она шагает с пирса в черную воду с кричащим Ральфи на руках.
Майк просыпается с судорожным вдохом. Смотрит на телевизор.
На экране только «снег». Станция либо потеряла антенну в буре, либо прекратила передачу.
Майк выпрямляется в кресле, пытаясь перевести дыхание.
– Майк? – зовет Санни Бротиган. Он громоздится над Майком с опухшими со сна глазами, волосы прилипли к голове. – Слушай, мне такой кошмар приснился… там репортер…
К ним подходит Аптон Белл и продолжает его фразу:
– На Мэйн-стрит… рассказывал, как тут все исчезли…
Останавливается. Они с Санни переглядываются.
– Как в том городке в Вирджинии, давным-давно.
– И никто не знает, куда они девались… а в этом сне никто не знал, куда девались мы.
Все оборачиваются к занавесу. Там стоит Мелинда в капоте.
– Они видят тот же сон, – говорит она. – Ты понимаешь? Все видят один и тот же сон!
Она оборачивается на отгороженные кровати. Спящие подергиваются на койках, они стонут и дергаются, но не просыпаются.
У телевизора Мелинда спрашивает:
– Но куда могли исчезнуть двести человек? Санни и Аптон качают головами. На середине лестницы появляется Тесе. Волосы у нее встрепаны, она еще не до конца проснулась.
– Особенно на острове, отрезанном бурей… – говорит она.
Майк встает и выключает телевизор.
– В океан, – отвечает он.
– Как? – не понимает Мелинда.
– В океан. Массовое самоубийство. Если мы не дадим ему то, чего он хочет.
– А как он сможет… – начинает Санни.
– Не знаю, – говорит Майк. – Но думаю, что он это может.
Откидывая в сторону занавес, выходит Молли с Ральфи на руках. Он крепко спит, но она не в силах его оставить.
– Но чего он хочет? – спрашивает она. – Майк, чего он хочет?
– Наверняка мы это узнаем, – отвечаем Майк. – Когда он будет готов нам сказать.
Луч маяка ходит и ходит по кругу, на каждом обороте выхватывая из тьмы летящий снег. У одного из разбитых окон наверху стоит какой-то силуэт.
Камера наезжает на Линожа, который стоит, заложив руки за спину и оглядывает город. Как правитель, глядящий на свое царство. Наконец он отворачивается.
В аппаратной, освещенной лишь красными огоньками приборов, Линож кажется всего лишь тенью. Он проходит через зал и открывает дверь на лестницу. Камера надвигается на экран компьютера, который мы уже видели, и на нем сверху вниз, стирая предупреждение о штормовом прибое, появляются снова и снова одни и те же слова:
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ.
Из аппаратной мы глядим сверху на головокружительную винтовую лестницу, по которой спускается Линож.
Он выходит из здания маяка, держа в руке трость с головой волка, и идет в снег, направляясь бог знает куда творить бог знает какое зло. Стоит в кадре опустевший маяк, и – Затемнение. Конец акта шестого.
АКТ СЕДЬМОЙ
Утром в центре города снег валит гуще прежнего. Здания засыпаны наполовину, линии электропередачи исчезли в снегу. Очень похоже на то, что мы видели в репортаже из сна, но только буря еще продолжается.
У мэрии купол с мемориальным колоколом уже почти засыпан, и само здание мэрии похоже на призрак. Ветер завывает, не ослабевая.
Внутри в зале заседания половина всех укрывшихся в здании сидит с тарелками на коленях, поедая блинчики и запивая соком. В глубине зала виден импровизированный буфет, где миссис Кингсбери (в ярко-красной охотничьей кепке, повернутой по-гангстерски козырьком назад) и Тесе Маршан выполняют обязанности раздатчиц. К блинчикам можно взять сок, кофе и холодную кашу.
Завтракающие ведут себя очень тихо… не уныло, но они все погружены в себя и чуть испуганы. Все семьи с детьми уже поднялись (а куда они денутся? Маленький народ встает рано), и среди них мы видим Хэтчеров и Андерсонов. Майк кормит Ральфи блинчиками, а Хэтч то же самое делает с Пиппой. Жены их пьют кофе и тихо разговаривают.
Открывается боковая дверь, впуская вой ветра, вихрь снега и встрепанного Джонни Гарримана.
– Майк! Эй, Майк! – зовет он. – Я такого прибоя в жизни не видел! Такой прибой маяк смоет! Ей-богу, смоет!
Движение и говор среди островитян. Майк сажает Ральфи на колени Молли и встает. То же самое делает Хэтч и большинство остальных.
– Люди, кто будет выходить, держитесь возле здания! – предупреждает Майк. – Помните, сейчас белая мгла!
У мыса, где стоит маяк, идет прилив, и огромные волны ударяют в скалы. Одна чуть не накрывает мыс целиком. С каждой новой волной основание маяка заливает все сильнее. Прилив прошлой ночи маяк выдержал; этой ночью ему вряд ли устоять.
У стены мэрии столпились вышедшие наружу островитяне, переговариваются, кто-то застегивает куртку, кто-то завязывает шарф у подбородка, кто-то натягивает капюшоны и лыжные маски.
В зале заседаний мэрии последние выходят наружу через уже рассасывающуюся пробку в дверях. Остались только несколько человек, которые никак не перестанут есть, семь мамочек и один папочка (Джек Карвер) с детьми, которые категорически не хотят пропустить зрелище.
– Мам, пожалуйста, можно мне посмотреть? – просит Ральфи.
Молли переглядывается с Мелиндой – взглядом одновременно раздосадованным и умиленным, который знаком только родителям детей дошкольного возраста.
Пиппа подхватывает:
– Мам, пожалуйста, можно мне тоже? Тем временем Дон Билз применяет к Сандре более хозяйский подход:
– Надень мне пальто, я хочу на улицу! Да живее, копуша!
– Ох… ну ладно, – отвечает Молли Ральфи. И добавляет, обращаясь к Мелинде:
– Я все равно хотела сама посмотреть. Давай найдем твое пальто. – Это уже к Ральфи.
Остальные родители – Линда Сент-Пьер, Карла Брайт, Джек Карвер, Джилл Робишо – делают то же самое. Только Урсула Годсо сопротивляется напору Салли.
– Мама не может, детка. Мама слишком устала. Ты меня прости.
– Тогда пусть папа меня поведет. А где папа? Урсула не может найти ответ и вот-вот расплачется. Дамы, слышавшие этот разговор, тают от сочувствия и умиления. Салли еще не знает, что ее отец умер.
– Я тебя возьму, детка, – говорит Дженна Фримен. – Если мама не возражает. Урсула благодарно кивает.
На заметенном боковом газоне у мэрии собралось человек семьдесят островитян. Все они стоят к нам спиной, все смотрят в сторону океана. Родители выходят из боковой двери, держа закутанных детей на руках или ведя за руку. Время от времени кто-нибудь проваливается в снег по пояс, и они помогают друг другу выбираться. Слышен иногда смех – развлечение помогает развеяться после страшного сна.
На переднем плане опускается черное древко трости, погружаясь в снег.
Там стоит Линож, глядя на горожан сквозь густой снегопад. Они его не видят, потому что он у них за спиной.
Камера показывает нам, куда они смотрят – на мыс и маяк.
Отсюда маяка почти не видно за снегом… а иногда его и действительно не будет видно… но сейчас виден и маяк, и кипящие вокруг него гигантские волны.
– Он рухнет, Майк? – спрашивает Хэтч. К ним подходят Молли и Мелинда с детьми – Ральфом и Пиппой. Майк нагибается и берет на руки Ральфи, не отрывая глаз от маяка.
– Похоже, что да, – отвечает он.
Огромная волна обрушивается на мыс и закипает вокруг маяка. Резко усиливается вой ветра, снег становится гуще, и маяк почти исчезает – белый призрак в кипящем снеге.
В аппаратной маяка вода хлещет в разбитые окна и заливает электронику. Летят искры, от короткого замыкания вырубаются компьютеры.
От мэрии мало что сейчас видно, только пара домов и белые деревья ниже места, где стоят люди. Снег густеет, и ветер вихрится, создавая белую мглу – когда не видно границы между небом и горизонтом. Люди стоят у мэрии семейными группами, кучками приятелей (Санни и Аптон Белл стоят рядом, Кирк с сестрой Дженной и маленькой Салли Годсо стоят возле семьи Билз), но некоторые стоят поодиночке. За ними за всеми белая завеса снега. Само здание мэрии – всего лишь розовеющая тень.
– Ни черта не видно! – говорит Кирк.
– Это и есть белая мгла, черт бы ее драл! – отвечает Ферд Эндрюс.
– Па, а где маяк? – спрашивает Дон Билз.
– Подожди, пока ветер чуть утихнет – увидишь, – говорит Робби.
– Пусть утихнет сейчас же! – требует Дон.
– Смотрите! – говорит Дэви, обращаясь к миссис Кингсбери. – Вон свет, только что мелькнул! Маяк все еще стоит!
Мы всматриваемся в белую мглу, и там вспыхивает прожектор, становится ярче и снова уходит. И в этот момент снова мы видим мыс.
– Качается! – кричит Хэтч.
Миссис Кингсбери стоит слева от Хоупвеллов, и красная охотничья кепка на ней теперь повернута козырьком вперед. Из снега возникают ярко-желтые перчатки (видно, Линож где-то припрятал запасную пару). Одна затыкает рот миссис Кингсбери, другая хватает ее за шею. Ее выдергивают в белую мглу. Хоупвеллы совсем рядом, но они ничего не видят: все всматриваются изо всех сил в снежную мглу.
На мыс набегает гигантская волна, взлетает горбом и бьет в маяк. И мы видим, как он покачнулся.
– Падает! – кричит Санни Бротиган. – Господи Боже, он падает!
Рядом с Санни и Аптоном стоит кто-то из островитян в замасленной парке с надписью «НАСОСНАЯ» на груди. За ним вырастает тень – Линож. Его трость возникает у «НАСОСНОЙ» поперек шеи; трость держат за два конца желтые перчатки. Человека дергают назад в белую мглу. Ни Санни, ни Аптон этого не замечают, захваченные зрелищем гибели маяка.
В белой мгле два контура – подошвы человека, того, что с надписью на груди. Мелькнули и исчезли.
Еще одна огромная волна набегает на маяк, скрывая его до половины. Слышен рокот воды и стон ломаемых камней. Наклон маяка становится заметнее.
Аппаратная маяка наклоняется… наклоняется… незакрепленные приборы скользят по становящемуся все круче полу…
Из-за спин стоящих у мэрии островитян видно, как клонится на сторону здание маяка.
Джек в возбуждении подхватывает на руки Бастера и чуть подается вперед.
– Смотри, Бастер! Маяк падает!
– Падает! – кричит Бастер. – Папа, он падает!
Анджела в четырех шагах за ними. Ни Джек, ни Бастер не видят желтых перчаток, выплывающих из снега, хватающих Анджелу и утаскивающих ее за белый занавес.
Волна откатывается назад. Секунду кажется, что маяк еще чуть продержится… но он рушится вниз, мелькнув доблестно до последней секунды светящим прожектором. Он падает, и новая волна набегает на мыс, заливая развалины.
Островитяне затихли, минутное возбуждение прошло. Теперь, когда это случилось, им бы хотелось, чтобы этого не было.
– Папа, а где маяк? – спрашивает Джек. – Пошел бай-бай?
– Да, детка, – грустно отвечает Джек. – Наверное. Маяк пошел бай-бай. Энджи, ты видела? Он поворачивается к Энджи, но ее нет.
– Энджи? Анджела! – Он оглядывает ряд людей, недоумевая, но еще не волнуясь и не испугавшись. – Эй, Энджи!
– Эй, мама! – зовет Бастер.
Джек глядит на стоящего неподалеку Орва Бучера.
– Ты моей жены не видел?
– Да нет, Джек, не видел. Наверное, замерзла и вернулась в дом.
Семья Хоупвеллов стоит рядом друг с другом. Стен и Мэри смотрят туда, где был маяк, но Дэви оглядывается вокруг и хмурится.
– Миссис Кингсбери?
– Что такое, Дэви? – спрашивает его Мэри Хоупвелл.
– Она только что была здесь, – отвечает Дэви. Джек идет вдоль шеренги людей, держа Бастера теперь за руку.
– Энджи?.. – Он оборачивается к Бастеру:
– Наверное, Орв был прав: она замерзла и вернулась в дом.
Рядом с ними Алекс Хабер и Кол Фриз.
– А где старый Джордж Кирби? – оглядывается Кол.
Идя вдоль неровного ряда людей, высыпавших посмотреть на гибель маяка, Кол и Алекс ищут Джорджа Кирби, Джек и Бастер зовут Анджелу, Дэви ищет миссис Кингсбери, а еще несколько человек зовут Билла – наверное, так звали того, у кого было написано «НАСОСНАЯ».
Страшное осознание вдруг появляется на лице Майка. Он смотрит на Хэтча и по его лицу видит, что у Хэтча та же мысль. Он ставит Ральфи на землю и поворачивается к людям.
– Все в дом! Немедленно все внутрь!
– В чем дело, Майк? – спрашивает его Молли. Майк оставляет вопрос без ответа. Он бежит вдоль цепочки людей и кричит:
– Внутрь! Все внутрь! Держаться вместе! Его страх передается горожанам, и они начинают заходить в дом. На Майка наскакивает Робби:
– В чем дело, черт побери?
– Может, и ни в чем. Только сейчас зайди в дом. Возьми жену и ребенка и иди внутрь.
Он поворачивает Робби кругом и подталкивает его к Сандре и Дону, и тут к нему подходит Джек Кар-вер с Бастером. Теперь Джек уже испуган.
– Майкл, ты Анджелу не видел? Она была вот здесь.
До Робби начинает доходить. Он быстро подходит к Сандре и Дону, теперь не желая упускать их из виду.
– Отведи мальчика внутрь, Джек, – говорит Майк.
– Но…
– Давай, Джек. Побыстрее.
У дверей мэрии стоит Хэтч, и люди проходят мимо него внутрь. Почти у всех испуганный вид. Хэтч старается глядеть сразу во все стороны… что невозможно из-за густой вьюги.
– Миссис Кингсбери? – зовет Хэтч. – Джордж? Джордж Кирби? Билл Тиммонс, ты где?
Вдруг ему в глаза мелькнуло ярко-красное, и он подходит посмотреть. Поднимает шапку с козырьком миссис Кингсбери, стряхивает снег перчаткой и смотрит с угрюмым видом. Майк подходит к нему, загоняя людей в здание. Он тоже пытается видеть все сразу. Пастухи пытаются защитить уменьшившееся стадо.
Майк секунду смотрит на шапку, взяв ее из рук Хэтча, и кричит еще сильнее:
– В дом! Немедленно в дом! Всем держаться вместе! В зале заседаний мэрии Бастер пристает к Джеку:
– Где мама? Мы оставили ее на улице! Папа, мама осталась на улице!
– Ничего, большой мальчик… – Джек не может сдержать слез. – С мамой ничего страшного не случилось.
И он чуть не волочит Бастера за собой к двери, ведущей в офис мэрии и к лестнице.
В зале заседаний народ мечется между рядами – Молли и Ральфи, Стенхоупы, Джонни Гарриман, Тавия Годсо, Кирк и Дженна Фримен – все наши новые знакомые. И на каждом лице печать страха.
Плавная смена кадра – и мы видим улицу около мэрии. Титр: 14:00.
Все еще вьюжится снег и воет ветер. Возле боковой двери стоит самый большой на острове снегоход, двигатель его гудит на холостом ходу.
У двери стоят Майк, Санни, Генри Брайт и Кирк Фримен. Их провожают, кутаясь от холода в свитера, Молли, Хэтч и Тесе Маршан. Опять-таки надо кричать, перекрывая шум бури.
– Ты уверен, что это необходимо? – спрашивает Молли.
– Нет, – отвечает Майк, – но у нас нет прогноза погоды, и лучше подстраховаться. А к тому же если сейчас это барахло не использовать, мне придется его выбрасывать.
– Апельсиновый сок не стоит того, чтобы рисковать нарваться на этого психопата!
– На нас четверых он не полезет.
– Обещай мне, что будешь осторожен!
– Обещаю. – Он поворачивается к Хэтчу:
– Запомнили? Только парами. Один никто никуда не ходит.
– Ясно, – отвечает Хэтч. – Вы там поосторожнее, ребята.
– Можешь не сомневаться, – заверяет его Санни. Они поворачиваются к снегоходу, и тут Молли говорит:
– Майк… если уж ты будешь проезжать мимо дома…
Она запинается, несколько смущаясь просить, но добрые глаза Майка ее подбадривают.
– Ты понимаешь… детки они хорошие, но если ты сможешь прихватить какие-нибудь игры и пару коробок с кубиками или что-нибудь в этом роде, это будет спасение.
– Считай, что они уже у тебя. – Майк целует ее в щеку.
Он подходит к снегоходу и садится за рычаги. Дает газ, все машут руками, и снегоход скрывается за завесой вьюги.
– Они справятся? – спрашивает Тавия.
– А как же, – отвечает Хэтч. Но вид у него обеспокоенный. Все входят внутрь, и Хэтч закрывает дверь, оставляя бурю снаружи.
Снегоход подкатывает к дому Майка в конце Мэйн-стрит. Изгородь полностью засыпана снегом. Табличка «МАЛЕНЬКИЙ НАРОД» лежит на десятифутовом сугробе.
– Это одна минута, – говорит Майк.
Он открывает дверцу и выходит.
Майк пробивается сквозь снег и ветер и чуть не утыкается головой в Кирка Фримена. Снова им приходится орать, чтобы друг друга слышать.
– Возвращайся и жди меня, я справлюсь! – говорит Майк.
– Не ходить по одному, помнишь? – Кирк показывает на Санни и Генри в снегоходе. – Пара здесь, пара там, а в магазине будем все вместе.
– О'кей… – говорит Майк. – Пошли.
Они идут по бывшей дорожке к крыльцу, выступающему под сугробом, как заснеженная тонущая лодка.
В мэрии Кэт Уизерс, мы видим ее крупным планом. Она сидит на раскладном стуле и смотрит пустым взглядом. В руке у нее кружка с каким-то питьем, на плечи натянут свитер. Она оглушена шоком и транквилизаторами.
Слышен хор детских голосов:
– У чайника ручка, у чайника носик… Кэт реагирует на песенку, но не слишком бурно. Может быть, она ее не помнит. Камера отъезжает, показывая нам детей из «Маленького народа». За ними сейчас следят Робби и Сандра Билз – никто ничего не делает в одиночку. Сандра дирижирует пением и старается выглядеть веселой. Робби сидит на стуле, и вид у него отсутствующий, почти как у Кэт.
Дети изображают чайник – выгибают руку ручкой, приставляют пальцы к лицу, показывая, что знают, где у них носик. Вокруг них в этом детском уголке между стеной и лестницей разбросаны импровизированные аксессуары для развлечения: книжки, наклейки, журналы, из которых можно вырезать картинки, несколько игрушек.
В стене закрытая дверь, на которой написано «СМОТРИТЕЛЬ».
Дети и Сандра поют:
– …За ручку возьми и поставь на подносик… Сверху спускается Ферд и становится рядом с Робби.
– Терпеть не могу эту песенку, – говорит Робби.
– Отчего? – спрашивает Ферд.
– Просто не люблю, и все. Как там Джек Карвер?
– Чуть притих. Хорошо, что женщины успели увести ребенка, – Ферд кивает на Бастера, – раньше, чем он взорвался. Надо будет организовать поисковую партию за Анджелой и остальными. Если Олтон Хэтчер ее не поведет, мог бы ты.
– А если поисковая партия не вернется, что тогда? Послать еще одну?
– Ну… не можем же мы просто так сидеть, – говорит Ферд.
– Еще как можем. И именно это мы и будем делать. Сидеть и пережидать Бурю. Извини, Ферд. Я хочу кофе выпить.
Бросив на Ферда высокомерный взгляд, он встает и идет вверх по лестнице. Ферд за ним.
– Я только думал, что мы что-то должны сделать, Робби…
Камера возвращается к Кэт. Она мигает. Ее глаза увидели:
Вставка: Трость Линожа.
Рукоять ее летит по дуге в сторону камеры, и волчья голова будто рычит.
Кэт роняет кружку, закрывает лицо руками и всхлипывает. Дети перестают петь и поворачиваются к ней. Пиппа и Хейди из сочувствия тоже начинают хлюпать носом.
– Почему Катрина Уизерс плачет? – спрашивает Фрэнк Брайт.
– Ничего страшного, Фрэнки, – говорит Сандра. – Она просто устала… дети, давайте немножко здесь приберем? Мистер Андерсон привезет нам новых игрушек, так что мы просто…
– Я прибирать не буду! – кричит Дон. – Пойду к папе, он мне пончик даст! И бросается к лестнице.
– Дон! Дон Билз! – кричит Сандра. – Ты немедленно вернешься и поможешь…
– Он нам не нужен, – говорит Ральфи. – Обезьяны прибирать не умеют.
Дети хихикают – Ральфи попал в точку. И когда он начинает прибирать разбросанные вещи, они к нему присоединяются. Сандра подходит к Кэт и начинает ее успокаивать.
Ральфи, собирая журналы, чуть удалился от остальных. Он приближается к двери с надписью «СМОТРИТЕЛЬ», и когда она открывается, поднимает глаза.
– Ральфи! Большой мальчик! – слышится голос Линожа.
Его никто не слышит, кроме Ральфи.
В детском саду в доме Андерсонов Кирк набрал охапку игр и детских головоломок из больших кусков, а Майк взял коробку с кубиками и какими-то наклейками.
– Все? – спрашивает Кирк.
– Ага, пойдем…
Взгляд Майка за что-то зацепился. Это рассыпанные на низком столике буквы алфавита. Майк наклоняется к ним и задумчиво смотрит, потом начинает составлять из них какое-то слово.
– Что ты делаешь? – спрашивает, обернувшись, Кирк.
Майк из шести букв сложил имя Линожа латинскими буквами – LINOGE. Смотрит на них, переставляет – получается NILOGE. Ерунда. Еще перестановка – GONILE.
– Go Nile [Езжай на Нил (англ.).], – говорит Кирк. – Похоже на рекламу отпуска в Египте.
Сандра занята с Кэт, остальные дети столпились возле каких-то корзин в углу, куда складывают игрушки, книги и журналы. Работа им нравится.
И никто не замечает, как Ральфи встает и нерешительно идет к полуоткрытой двери чулана смотрителя.
– У меня тут есть для тебя кое-что, большой мальчик, – слышен голос Линожа. – Подарок!
Ральфи протягивает руку к двери… и застывает в нерешительности.
– Ты же не боишься? – поддразнивает его голос Линожа.
Ральфи решительно открывает дверь.
В доме Андерсонов Кирк теперь заинтересовался работой Майка. Он теперь тоже передвигает буквы, превратив LINOGE в LONIEG. И вдруг Майк видит, и глаза его наполняются ужасом.
– Иисус и ученики его в стране Гадаринской. Евангелие от Марка. О Боже!
– А? – переспрашивает Кирк.
– Они встретили человека с нечистым духом – так говорится в Евангелии. В нем сидели бесы. Он жил среди гробниц, и его не могли связать даже цепями. Иисус вселил бесов в стадо свиней, и те бросились в океан и утопились. Но перед тем Иисус спросил то, что было внутри этого человека, как его имя. И то, что было в человеке, ответило…
Кирк с возрастающим испугом смотрит, как Майк выкладывает буквы: «легион имя мне, потому что нас много».
Буквы, составляющие имя LINOGE, сложились в слово LEGION. Майк и Кирк глядят друг на друга расширенными глазами.
Ральфи открывает дверь чулана и поднимает глаза на Андре Линожа. В одной руке Линожа зажат набалдашник трости с волчьей головой, другая рука за спиной. Линож улыбается.
– Подарок для мальчика с седлом феи. Зайди и посмотри.
Ральфи входит в чулан. Дверь закрывается.
Конец части второй.
ЧАСТЬ 3
РАСПЛАТА
АКТ ПЕРВЫЙ
У городского магазина.
Снег валит все так же густо. Терраса почти погребена под барханом сугроба от пола и до свисающего с крыши снежного козырька. Перед ней стоит большой снегоход, на котором приехали Майк и его спутники. От него до двери прокопана узкая траншея – почти туннель – для похода за провизией. Как раз сейчас все четверо – Майк Андерсон, Санни Бротиган, Генри Брайт и Кирк Фримен входят в магазин.
Они проходят мимо кассы, отдуваясь и отряхивая снег. У Санни и Генри в руках лопаты. Видны клубы пара от дыхания людей, хотя в помещении очень темно.
– Генератор отрубился, – говорит Санни. Майк кивает.
– Давно, как ты думаешь? – спрашивает Санни.
– Трудно сказать. Судя по всему, не позже утра. Наверное, снегом выхлопную трубу забило.
Майк проходит к кассе, наклоняется и начинает доставать большие картонные коробки.
– Санни, Генри! Вы – за мясом. Наберите говядины; еще прихватите индеек и цыплят. Лучше поглубже из морозильника.
– А они не испортились, как ты думаешь? – спрашивает Генри.
– Ты шутишь? Они еще даже не оттаяли. Давайте, действуйте. Сейчас рано темнеет.
Санни и Генри идут к холодильнику и стоящему рядом морозильнику. Кирк подходит к кассе и берет одну из коробок.
– Мы с тобой наберем консервов вот отсюда, – говорит Майк. – Потом все вернемся за хлебом, картошкой и овощами. И молоком. Детям нужно будет молоко.
– Ты им скажешь, что получилось из имени этого типа, когда ты передвинул буквы? – спрашивает Кирк.
– А кому от этого будет лучше? – отвечает Майк вопросом на вопрос.
– Не знаю. Слушай, Майк, у меня от этого мурашки по коже.
– У меня тоже. И пока что нам лучше… придержать это про себя. Нам еще по крайней мере одну ночь надо будет пережить.
– Но…
– Пошли за консервами. Давай нагружать. Он идет по проходу, где лежит перевернутый карточный стол, и Кирк после секундного колебания идет за ним.
С улицы у мэрии здание еле видно, но регулярно звучит рев клаксона.
Неподалеку от боковой двери здания мэрии стоит вездеход «Службы острова». Он никуда сейчас не поедет – даже машина с приводом на четыре колеса по пятифутовому снегу не пройдет, – но фары его включены, и один человек сидит в машине, другой стоит рядом. В машине Хэтч. Рядом в парке с нашивкой пожарного депо напряженно всматривается во мрак Ферд Эндрюс. Окно со стороны Хэтча открыто, и в кабину летит снег, но сейчас всем присутствующим на это наплевать.
– Энджи Карвер! Билли Тиммонс! – кричит Ферд.
– Ничего? – спрашивает Хэтч. – Совсем ничего?
– А то бы я тебе не сказал?! – перекрикивает бурю Фред. – Давай гуди!
Хэтч продолжает посылать долгие, размеренные сигналы. Ферд всматривается в снежную завесу, потом поворачивается и дергает дверь.
– Давай ты посмотри, а я посигналю. У тебя глаза получше.
Они меняются местами. Хэтч, щурясь навстречу ветру, кричит:
– Джордж Кирби! Джейн и Кингсбери! Где вы, ребята?
Ферд гудит долгими размеренными сигналами.
Импровизированный детский сад в мэрии. Доносится приглушенный звук клаксона.
Дети уже кончили приборку и теперь не знают, куда себя девать. Никто не заметил отсутствие Ральфи Андерсона. Сандра уже успокоила Кэт и теперь сама нервничает. Кэт это замечает, улыбается Сандре усталой улыбкой и треплет ее по руке.
– Мне уже лучше. Пойди наверх. Найди своего мужа и сыночка.
– Да… но дети… – колеблется Сандра. Кэт встает и подходит к детям. Сандра смотрит во все глаза. Это же та самая женщина, которая так недавно забила до смерти своего любовника.
– Кто хочет играть в гигантские шаги? – спрашивает Кэт.
– Я! – кричит Хейди.
– И я! И я тоже! – Салли Годсо. Дети выстраиваются в линию лицом к ней, только Бастер Карвер задерживается.
– А где моя мама?
– Я сейчас пойду наверх и посмотрю, ладно? Или тебе папу найти?
– Да, пожалуйста, миссис Билз.
– И Дона пришлите вниз! – добавляет Пиппа. – Он всегда забывает спросить «можно?».
Дети весело смеются, и Бастер с ними. Фрэнк берет Бастера за руку.
– Пошли, ты играешь сразу за мной – мы будем партнерами.
Бастер идет за ним, потом останавливается.
– А где Ральфи?
Все начинают нервно оглядываться, видя, что Ральфи здесь нет. Кэт поворачивается к Сандре, приподняв вопросительно бровь.
– Наверное, погнался за Доном наверх, – говорит Сандра. – Посмотреть, не дадут ли пончик и ему. Я их обоих пошлю вниз.
Она поднимается наверх. Дети удовлетворены этим объяснением – все, кроме Пиппы. Она хмуро оглядывается по сторонам.
– Он не пошел наверх за Донни Билзом. По крайней мере, я так не думаю.
Заходит Аптон Белл, улыбаясь, как симпатичный дурак – что соответствует истине.
– Кто там гудит в сигнал, мистер Белл? – спрашивает Салли Годсо.
– Наверное, кто-то снежных птиц подманивает.
– А что такое снежные птицы? – спрашивает Фрэнк.
– Вы никогда не слыхали о снежных птицах?
– Нет! Никогда! Расскажите, мистер Белл! – слышатся голоса со всех сторон.
– Ну, они такие большие, как холодильник. Белые, как снег, и вкусные, как черт знает… гм… но они летают только в большую вьюгу. Когда ветер такой сильный, что может их поднять. Для них автомобильный гудок – это как призывный сигнал, но их все равно очень трудно поймать. А можно мне тоже с вами играть?
– Да! Можно! Ура! – кричат со всех сторон. Пиппа все высматривала Ральфи, но теперь она присоединяется к игре – как же, настоящий взрослый хочет с ними играть!
– Становись в ряд, Аптон Белл, – говорит Кэт. – Не умничай и не забывай спрашивать «можно?». Теперь поехали. Фрэнк Брайт, сделай два шага как вертолет.
Фрэнк делает два шага, крутясь и расставив руки, изображая все подобающие вертолету звуки.
– А ты забыл спросить «можно»! – хором орут дети.
Устыженно улыбаясь, Фрэнк возвращается назад. Камера отворачивается от детей к закрытой двери с надписью «СМОТРИТЕЛЬ».
Зал заседаний мэрии. Тот же приглушенный звук клаксона.
Ближе к нам на одной из жестких скамей зала сидит Молли Андерсон, пытающаяся успокоить Джека Карвера. За ними, в конце длинного зала, буфет, куда входят и выходят люди, пьют кофе и едят бутерброды. Некоторые с волнением и сочувствием смотрят в сторону Молли и Джека, только не Робби Билз и его сын Дон. Они с заслуживающим внимания равнодушием едят пончики. Робби пьет кофе, Дон хлюпает «колой».
– Я должен ее найти! – кричит Джек. Он пытается встать, и Молли кладет ему руку на рукав, удерживая его на месте хоть на время.
– Ты же знаешь, что там сейчас делается, – говорит она.
– Может, она сейчас бродит и замерзает до смерти в пятидесяти ярдах от дома! – настаивает Джек.
– И ты, когда выйдешь, тоже сразу потеряешься. Если они там, они выйдут на звук сигнала. Как на море в тумане. Ты же это знаешь.
– Я пойду сменю Ферда.
– Хэтч сказал…
– Олтон Хэтчер не будет мне указывать, что делать и чего не делать! Это моя жена там бродит!
На этот раз Молли не удается его остановить, и потому она встает вместе с ним. В это время снизу поднимается Сандра, оглядывается, находит мужа и сына.
– Тогда иди к машине, – говорит Молли, – но только к машине. Не пытайся сам бродить и ее искать.
Но Джек ничего такого обещать не может. Он ничего не слышит. Молли грустно смотрит, как он идет по проходу, потом идет за ним. Тем временем Сандра снова озирается. Молли она пока не видит.
– Где Ральфи? – спрашивает она у Дона.
– Откуда я знаю? – Дон занят пончиком.
– Но ведь он поднялся с тобой наверх? Молли подходит как раз вовремя, чтобы услышать, и, конечно, тут же встревожиться.
– Не, он там убирал с остальными. Пап, а можно мне еще пончик?
– Его там нет? – подходит Молли к Сандре. – Ты сказала, его там внизу нет?
Сандра готова сквозь землю провалиться.
– Я не видела… там Кэт заплакала… уронила чашку и разбила…
– Ты должна была за ними следить!
Сандра вздрагивает. Она замужем за Робби уже десять лет, и привыкла, что она виновата, если что не так.
Робби со своей обычной надутой важностью заявляет:
– Я не думаю, что подобный тон… Молли его в упор не видит.
– Ты должна была за ними следить!
Она бросается вниз по лестнице с криком:
– Ральфи! Ральфи!
Возле магазина продовольственная экспедиция толпится возле снегохода, передавая коробки Майку, который загружает их в заднее отделение. Уложив последнюю, он кричит, перекрывая шум ветра:
– Еще один рейс! Санни, вы с Генри возьмите хлеб и рулеты! Кирк, ты притащи картошки – не меньше сотни фунтов! Я возьму молоко! Пошли – надо вернуться побыстрее!
Они цепочкой по одному уходят в прорезь сугроба – впереди Санни и Генри Брайт, сзади Майк и Кирк. Санни и Генри входят внутрь, и Майк собирается за ними, как вдруг останавливается так резко, что Кирк на него натыкается.
– Какого черта? – спрашивает Кирк. Майк остановился у манекена на террасе – шутка Хэтча в адрес Робби Билза. Манекен почти полностью засыпан, но хотя лицо закрыто наметенным снегом и одет он в тот же дождевик ловца омаров, видно, что это не та же самая фигура.
Майк отбрасывает с ее лица замерзший снег. Это миссис Кингсбери, замерзшая, как кусок льда. Кирк смотрит с ужасом, а Майк откапывает шею – манекена? – и обнаруживает новый плакат… только теперь не шуточный.
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ.
Майк и Кирк переглядываются в ужасе.
Возле мэрии раздаются звуки автомобильного сигнала – ровные, регулярные. Слышен голос Молли:
– Ральфи! Ральфи!
Импровизированный детский сад в мэрии. Приглушенный звук сигнала снаружи.
Молли неистово ищет Ральфи повсюду, и его нигде нет. Кэт и Аптон Белл притиснулись в ужасе друг к другу. На лестнице стоят Робби, Дон, Тесе Маршан и Тавия Годсо. Салли Годсо замечает свою тетку и бежит к ней. Остальные дети в испуге сбиваются в кучку.
– Я же говорила, что он не пошел за Доном! – заявляет Пиппа.
Все взрослые собираются поближе – кто из кресел от бесполезного теперь телевизора, кто из спальни. С ними и убитая горем Урсула Годсо.
– О Господи, что на этот раз? – спрашивает она. Молли не отвечает. Она подходит к Пиппе, приседает перед ней и ласково берет за плечи. Смотрит в ее перепуганные глаза.
– Пиппа, где был Ральфи, когда ты последний раз его видела?
Пиппа думает, потом показывает между дверью и стеной. Молли смотрит и видит дверь с надписью «СМОТРИТЕЛЬ». Полная тишина – только дальний регулярный звук автомобильного гудка. Молли идет к двери, боясь того, что может там увидеть. Она тянет руку к ручке двери, но не может себя заставить до нее дотронуться, не говоря уже о том, чтобы повернуть.
– Ральфи? – зовет она. – Ральфи, ты та…
– Мам? – отзывается голос Ральфи. – Это ты, мама?
О Господи, какое счастье! Будто кто-то выпустил воздух сразу из всех находящихся в комнате легких, в том числе детских. У Молли кончились силы. Она плачет и распахивает дверь.
В чулане стоит Ральфи, веселый и счастливый, невредимый и не знающий, какой шум поднялся вокруг него. У него на лице появляется недоумение, когда мать хватает его в объятия. В общей суматохе мы не заметили – а может быть, и заметили – небольшой кожаный мешок с затяжной горловиной в руках Ральфи.
– Что такое, мам? – спрашивает Ральфи.
– Что ты тут делаешь? Ты меня до смерти напугал!
– Там был этот человек. Он хотел меня видеть.
– Человек?
– Которого папа арестовал. Только он совсем не плохой, мам, потому что…
Молли ставит Ральфи на пол и задвигает себе за спину с такой силой, что он чуть не падает. Аптон его подхватывает и передает Джонасу Стенхоупу и Энди Робишо, протолкавшимся вперед в полукруге зрителей. Молли делает два шага в чулан и видит:
Щетки и чистящие средства на полках, обычный набор веников, швабр, запасные неоновые лампы и отсутствие другого выхода… и больше никого.
Она поворачивается к Ральфи – и тут зацепляется за что-то взглядом. Возвращается в чулан.
В дальнем углу лежит зеленая бумажка. Объявление из магазина Андерсона о снижении цен на этой неделе. Молли берет его и переворачивает. Печатными буквами на обороте написано:
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ.
Молли передает бумажку вошедшему в чулан Энди Робишо. Он читает.
– Но чего он хочет? – спрашивает Молли. Энди только качает головой. Молли выходит из чулана.
В детском саду она подходит к Ральфи, стоящему среди других детей. Они отодвигаются от него, думая, что ему сейчас влетит. Ральфи поднимает глаза на маму, зажимает в руке свой мешок и лихорадочно надеется, что ему не влетит.
– Куда он ушел, Ральфи? Куда он девался? Ральфи смотрит мимо нее, в чулан.
– Не знаю. Он, наверное, просто исчез, когда я повернулся спиной.
– Дурак! Там нет двери, через которую может пройти человек! – кричит с лестницы Дон.
– Дон Билз, заткнись! – рявкает Молли. Непривычный к такой резкости со стороны Молли Дон прижимается к своему папочке. Робби открывает было рот, чтобы сказать что-нибудь неодобрительное, но решает, что момент не самый подходящий.
Молли становится на колени перед Ральфи, как недавно перед Пиппой, и тут впервые замечает, что у него в руках – изящный замшевый мешочек.
– Что это, Ральфи?
– Это подарок. Он мне дал подарок. Вот почему я думаю, что он не плохой, как плохие люди в телевизоре. Они не делают детям подарки.
Молли смотрит на мешочек, как на бомбу, но остается ласковой и спокойной. Ей нельзя иначе. Ральфи не понимает, в чем тут дело, но видит окружающие его лица и ощущает атмосферу в комнате. Бедный мальчик готов расплакаться.
– Что это? – Молли берет мешочек. – Дай-ка маме посмотреть…
– Не открывай! – кричит Джоанна Стенхоуп на грани истерики. – Там может быть бомба, она может взорваться!
– Спокойно, Джо! – останавливает ее Джонас. Но поздно. Кто-то из детишек – Хейди и, кажется, Салли – начинает хныкать. Взрослые отступают на шаг назад. Мы видим, как в комнате нарастает безобразная истерика. Но, учитывая все обстоятельства, кто же может упрекнуть этих людей за некоторую нервозность?
– Не надо, не надо, Молли! – говорит Кэт. Молли смотрит на мешочек. Он провисает, как капля, оттягиваемый тем, что там внутри. Кажется, Молли касается его дна.
– Мам, ты не бойся, – говорит Ральфи. – Там ничего страшного.
– Ты знаешь, что там, Ральфи? Ты смотрел?
– А как же! Мы с мистером Линожем даже сыграли в игру. Он сказал, что они особые, самые особые в мире. И еще сказал, что я должен ими поделиться, потому что они не только для меня, они для всего острова!
Молли берет мешочек. Когда она начинает развязывать горловину, вперед выходит человек, у которого под спортивной курткой вида черная блуза с круговым воротником. Это Боб Риггинс, священник.
– Я бы не стал открывать это, миссис Андерсон, – говорит преподобный Боб Риггинс. – Учитывая сон, который все мы видели в эту ночь, и возможное естество этого… этого человека…
– Да, вы бы, наверное, не стали, преподобный Риггинс, – не дает ему договорить Молли. – Но поскольку этот человек дважды трогал моего сына своими грязными лапами…
Она открывает мешок и заглядывает внутрь. Остальные смотрят, затаив дыхание. Молли видит рядом с собой детскую шапочку и высыпает туда содержимое мешка.
– Ух ты, класс! – восклицает подошедший посмотреть Фрэнк Брайт.
Это восклицание неудивительно: такой подарок понравится любому ребенку. Камера показывает нам его поближе. В шапочке лежит с десяток камешков, гладких и круглых, как стеклянные. Все они белые, кроме одного. Этот один – черный с прожилками красного, и это не может не напомнить нам глаза Линожа.
Молли поднимает глаза и встречает взгляд Мелинды. Ни одна из них не знает, что может значить «подарок» Ральфи, но Мелинда притягивает Пиппу к себе – так ей спокойнее.
У перекрестка Мэйн-стрит с Атлантик, борясь за каждый фут, пробивается обратно от магазина к мэрии снегоход.
Внутри сгрудились четверо – Майк, Санни, Генри и Кирк. Продукты сложены в грузовом отсеке позади. У всех четверых угрюмые лица – их потрясло то, что они видели. Долго они едут молча, пробиваясь сквозь сугробы. Наконец Санни спрашивает:
– Из всех – только старая миссис К. А эти где могут быть? Джордж, и Энджи, и Билл Тиммонс? Никто не отвечает.
– И как он ее туда отнес? Снова молчание.
– А где манекен? Его кто-нибудь видел? Никто не отвечает.
– И как он ее одел в эти шмотки?
– Хватит, Санни, брось! – не выдерживает Генри. На секунду Санни замолкает. Потом поворачивается к Майку:
– Слушай, почему все это? Ты всю дорогу читаешь у преподобного Риггинса в методистской церкви, у тебя всегда наготове цитата из Книги Книг – ты должен хотя бы догадываться, почему все это!
Майк задумывается, не прекращая вести снегоход по белой бугристой пустыне, которая когда-то называлась Мэйн-стрит.
– Историю Иова знаете? – спрашивает Майк. – Из Библии?
Остальные кивают.
– Так вот, там есть один момент, который в книгу не попал. Когда состязание за душу Иова кончилось, и Бог победил, Иов встал на колени и спрашивает: «Господи, почему это сделалось со мной? Я всю свою жизнь почитал Тебя, а Ты истребил мой скот, сжег мои посевы, убил жену мою и детей моих и дал мне сотни болезней страшных… и все оттого, что ты побился об заклад с дьяволом? Хорошо, Господи… но единственное, единственное, что хотел бы знать Твой недостойный слуга – почему я?» Ну, он, значит, ждет, и уже решил было, что Бог ему не ответит, как тут в небесах появляется грозовая туча, сверкает молния, и гремит громовой голос: «Хочешь знать почему, Иов? Да потому, что есть в тебе что-то очень противное».
Санни, Генри и Кирк уставились на Майка, не зная, что и думать. Санни вообще смотрит как огорошенный.
– Вам это помогло? – спрашивает Майк.
Никто не отвечает.
– Ну, и мне тоже нет.
Еле слышен ритмичный звук сигнала.
– Их все еще ищут, – говорит Кирк.
– Удачи им, – рассеянно отзывается Санни, думая о миссис К.
Терпенье и труд все перетрут. Снегоход еще не дошел до мэрии, но, кажется, он туда вот-вот доберется.
Сигнал звучит громче. Ферд теперь сидит на пассажирском сиденье, а Хэтч посылает долгие ритмичные сигналы. Джек Карвер мечется кругами вокруг машины, увязая в сугробах, поднимаясь, всматриваясь в воющую вьюгу.
– Энджи! Энджи, сюда! – кричит он. Он уже охрип, но остановиться не может. Наконец он подходит, качаясь, к открытому водительскому окну и, согнувшись пополам, тяжело ловит ртом воздух. Лицо его покраснело и покрылось каплями пота, уже замерзшими в углах губ и по всему подбородку.
– Залезь, Джек, согрейся чуть-чуть, – предлагает Хэтч.
– Нет! Она где-то там! Дави на сигнал! У Ферда на пассажирском сиденье выкатываются глаза – он не может поверить в то, что видит. А разговор рядом продолжается.
– Ты лучше сядь и отдохни, пока не свалился, – настаивает Хэтч.
– Там моя жена! – огрызается Джек. – Она жива, я чувствую! Так что ты давай дави на сигнал!
– Джек, я же не думаю… – начинает Хэтч. Ферд поднимает дрожащую от волнения руку – он все еще не верит своим глазам.
– Джек! Хэтч! Смотрите!
Из окна вездехода видна лишь воющая белая мгла… но в ней идет, шатаясь и спотыкаясь, какая-то фигура. Кажется, женская.
– Боже мой! – выдыхает Хэтч. – Боже мой! Это кто-то из них?
– Не могу сказать, – говорит Ферд.
– ЭНДЖИ!!! – орет подброшенный надеждой Джек.
И бросается навстречу неясной фигуре. Падает, катится по снегу, снова вскакивает на ноги. За ним выбирается из вездехода Хэтч. Чуть запоздав, его примеру следует Ферд.
– Погоди, Джек! – кричит Хэтч. – Это может быть не…
Бесполезно. Джек уже еле виден за снежной завесой, сливаясь с неясной качающейся фигурой. Хэтч устремляется за ним, Ферд тоже.
Джек Карвер каким-то чудом умудряется двигаться вперед, выкрикивая все время имя своей жены.
Хэтч не успевает за ним, Ферд вообще безнадежно отстал. Но теперь уже видно, что фигура – действительно женская. Когда Джек приближается, женщина падает в снег лицом вниз.
– Энджи, милая! – кричит Джек.
Женщина заставляет себя подняться на ноги, двигаясь с механической целеустремленностью заводной игрушки. Когда ей это удается, мы видим, что это и в самом деле Энджи Карвер… но что за перемена! Симпатичная мама маленького Бастера осталась в далеком прошлом. Этой несчастной не двадцать восемь, а по крайней мере семьдесят, и развевающиеся волосы ее – седые. Глаза ее смотрят прямо вперед сквозь вьюгу, и мужа она не замечает. Покрытое снегом лицо бледно и изборождено морщинами.
– Энджи! – обнимает ее Джек. – Ох, Энджи, мы тебя искали! Бастер так волнуется, милая!
Он покрывает ее лицо поцелуями, все время поглаживая, трогая, ощупывая, как отец – своего ребенка, который чуть не погиб. Поначалу от огромного чувства облегчения Джек не замечает, что Анджела совсем не реагирует. Потом до него это доходит.
– Энджи?
Он отодвигается, впервые глядя на нее по-настоящему – и видит в ее глазах тусклую черноту, замечает волосы, которые были черными. Его реакция – изумление и ужас.
Хэтч пробивается вперед, шатаемый ветром. За ним Ферд. И становится слышен рокот снегохода, возвращающегося из продовольственной экспедиции.
– Энджи, что с тобой? – спрашивает Джек. – Что случилось?
Он оглядывается на Хэтча, но Хэтч вряд ли может помочь. Он тоже ошеломлен произошедшей переменой, и Ферд не меньше. Джек снова оборачивается к жене и берет ее за плечи.
– Энджи, что случилось? Что он с тобой сделал? Куда он тебя отвел? Где остальные, ты не знаешь?
Из снежного мрака пробивается большой желтый глаз – фара снегохода. Энджи ее замечает, и пока Майк ставит машину, она выходит из своего глубокого транса. Ее взгляд обращается к мужу и наполняется безумным страхом.
– Мы должны дать ему то, что он хочет, – говорит она.
– Что, родная? Я не расслышал, – переспрашивает Джек.
Но Хэтч расслышал отлично.
– Линож? – спрашивает он.
Открываются двери снегохода, выходят Майк и его спутники и идут к Хэтчу, Ферду и Карверам. Энджи их не замечает. Она смотрит только на Джека и говорит, все сильнее срываясь в истерику.
– Да, Линож. Мы должны дать ему то, что он хочет – это он и послал меня вам сказать. Только поэтому он не дал мне упасть – чтобы я вам рассказала. Мы должны дать ему то, что он хочет! Понимаете? Мы должны дать ему то, что он хочет!
Майк берет ее за плечо и поворачивает к себе.
– Чего он хочет, Анджела? Он тебе не сказал?
Она сперва не отвечает. Они все столпились вокруг нее, напряженно ожидая ее слов.
– Он сказал, что сообщит сегодня вечером. Он сказал, что у нас будет специальное городское собрание, и тогда он нам скажет. Он сказал, что если некоторые будут не согласны… не захотят сделать, как лучше для города… им надо напомнить о том сне, что мы видели. Им надо напомнить, что случилось в Роаноке. Им надо напомнить Кроатона, что бы это ни было.
– Его имя, наверное, – говорит Майк, скорее всего, себе самому. – Его настоящее имя.
– Отведи меня в дом, – говорит Анджела Джеку. – Я замерзла. И я хочу видеть Бастера.
– Да, конечно! – отвечает Джек, обнимает ее за плечи и ведет к мэрии. Майк подходит к Хэтчу.
– Никаких следов Билли Тиммонса или Джорджа Кирби? – спрашивает он.
– Нет. И Джейн Кингсбери тоже.
– Джейн Кингсбери мертва, – говорит Майк. – И обращается к Санни:
– Поставишь машину?
Санни садится в кабину снегохода и газует. Майк и Хэтч идут к зданию мэрии, и по дороге Майк рассказывает Хэтчу про миссис К.
Камера высоко над мэрией, и нам еле видна цепочка людей, идущих, как муравьи на охоте в пустыне из сахара. Медленно их обгоняет снегоход, который ведет Санни Бротиган. Мы смотрим на них, и…
Затемнение. Конец акта первого.
АКТ ВТОРОЙ
Конец дня. Городской причал… ладно, то место, где был когда-то причал. Снова надвигается прилив, и бьют в берег чудовищные волны. Перевернутые лодки, разбитые ловушки для омаров, обломки свай, обрывки сетей.
В это же время на мысе волны налетают и откатываются на упавший маяк. Налетающая волна выбрасывает что-то у самого разбитого круглого окна аппаратной.
Это – измочаленное волнами тело Джорджа Кирби. С нарастающим ревом следующая волна накрывает берег и уносит тело обратно в море.
В деловой части города все так же воет вьюга, и теперь дома засыпаны почти до половины высоты витрин.
В аптеке все витрины разбиты, дыры забиты сугробами, тянущимися до середины пролетов.
В скобяной лавке, как и в аптеке, пролеты забиты снегом. Возле кассы выставка газонокосилок, по самые бензобаки заваленных снегом. Плакат перед ними еле различим: «РАСПРОДАЖА КОСИЛОК! ЗАПАСАЙСЯ НА ЛЕТО ЗИМОЙ!»
Женская парикмахерская. Тоже полна снега. Стоят фены для волос, как замерзшие марсиане. Поперек зеркала надпись:
ДАЙТЕ МНЕ ТО, ЧТО Я ХОЧУ, И Я УЙДУ.
Здание мэрии еле видно – не только из-за вьюги, но и потому, что наступает вечер.
Внутри в «детском саду» дети сидят в кружок и слушают, как Кэт Уизерс читает им книжку под названием «Маленький щенок» (которую когда-то так любил Дэнни Торранс).
– И тогда маленький щенок сказал: «Я знаю, где должен быть мой мяч. Этот плохой мальчик забрал его и положил в карман, но я его найду, потому что мой нос…»
– У чайника ручка… – поет Салли Годсо.
– Салли, милая, сейчас не надо петь. Мы читаем.
Кэт слегка передернуло, хотя она не помнит точно, почему эта бессмысленная песенка ей так неприятна. Салли все равно не обращает внимания и поет. Песенку подхватывает Ральфи, присоединяется Хейди, потом Бастер и Пиппа, Фрэнк Брайт и Гарри Робишо. И поют уже все, даже Дон Билз.
– …у чайника носик…
Они встают, показывают ручки и носики при должных словах. Кэт смотрит с растущим беспокойством, к ней подходят Джоанна Стенхоуп, Молли и Мелинда Хэтчер.
– Что с ними? – спрашивает Мелинда.
– Не знаю… – отвечает Кэт. – Наверное, они просто хотят петь.
– …За ручку возьми и поставь на подносик, В чашку налей и подсунь нам под носик, У чайника ручка, у чайника носик… – поют дети. Молли это не нравится. Рядом с ней висит полка с книгами, и там лежит замшевый мешочек с теми самыми шариками. Молли кидает на него взгляд и тихо идет вверх по лестнице.
На передней скамье зала сидит Энджи Карвер. Ее завернули в теплый меховой халат, на мокрых волосах у нее полотенце. Джек сидит рядом с ней и поит ее дымящимся бульоном. Сама она не может, потому что у нее руки сильно трясутся.
На краю помоста лицом к ней сидит Майк Андерсон. За ними на других скамьях (и тоже на краях сидений, как мы видим) сидят другие беженцы от бури. Хэтч пробирается между ними вперед и садится рядом с Майком. Вид у него страшно вымотанный.
– Увести их отсюда? – спрашивает Хэтч, глядя на зрителей.
– Ты думаешь, тебе это удалось бы? – отвечает Майк.
Он прав, и Хэтч это знает.
Входит Молли, пробираясь меж людей, подходит к Майку и садится рядом с ним на помост, пытаясь сказать что-то не для посторонних ушей, которых здесь достаточно.
– Дети странно себя ведут, – говорит она тихо.
– В каком смысле? – так же тихо спрашивает Майк.
– Поют. Кэт читала им книжку, а они встали и запели. – Она видит недоумение Майка. – Я понимаю, что это неубедительно…
– Если ты говоришь «странно», значит, странно. Я приду и посмотрю, как только здесь закончу.
Он кидает взгляд на Анджелу. Она говорит – но не Джеку, не Майку, никому в отдельности.
– Теперь я знаю, как легко быть… выдернутой из мира. Я хотела бы не знать, но я знаю.
Джек снова протягивает Энджи ее чашку, но у нее так трясутся руки, что она проливает бульон и вскрикивает, обварившись. Молли садится рядом с ней, достает платок и вытирает горячую жидкость с ее пальцев. Энджи благодарно на нее смотрит, берет за руку и крепко стискивает. Ей нужно было сочувствие, а не вытирание.
– Я просто стояла и смотрела на маяк. И тут… он меня захватил.
– Т-шш, – говорит Молли. – Это все позади.
– Кажется, я теперь никогда не согреюсь. Я обожгла пальцы, видишь? Но они все равно замерзшие. Будто он превратил меня в снег.
– Майк должен будет у тебя кое-что спросить, но лучше не здесь – не хочешь куда-нибудь, где людей поменьше? Так, наверное, будет лучше…
Молли вопросительно глядит на Майка, и Майк кивает. Энджи с усилием берет себя в руки.
– Нет… это для всех. Все должны услышать.
– Что случилось с вами, Энджи Карвер? – спрашивает преподобный Боб Риггинс.
В течение последующих событий камера все ближе придвигается к Энджи, но в перебивках показывает нам как можно больше лиц островитян. На каждом виден ужас, страх и возрастающая вера в ее слова, как бы странны они ни были. В медвежьих углах не живут атеисты, и вряд ли есть неверующие тогда, когда ревет и бесится на улице Буря Века, угрожая снести дом до основания. Это ведь тоже квазирелигиозный опыт, и к концу мы видим на всех лицах затвердевшую мысль, не нуждающуюся в словесном выражении: когда Линож появится, они ему это отдадут. «С дорогой душой», как сказали бы сами островитяне.
Анджела рассказывает:
– Мы смотрели, как падает маяк, и тут я полетела назад, в снег. Сначала я думала, что кто-то пошутил по-дурацки, но я повернулась и вижу… который меня держал – это был не человек. Он был одет, как человек, и лицо у него было, как у человека, но там, где глаза – там было только черное. Черное, и дергалось что-то красное, как огненные змеи. А оно мне улыбнулось, и я увидела эти зубы… и потеряла сознание. Впервые в жизни.
Анджела пьет из чашки, и в зале тишина – муха пролетит. Молли и Джек обнимают Анджелу за плечи. Анджела все еще стискивает руку Молли.
– А когда я пришла в себя, я летела. Я понимаю, это звучит, будто я с ума сошла, но это правда. Я летела вместе с Джорджем Кирби. Как в «Питере Пэне», будто я – Венди, а старый Джордж – Джон. Это… это существо нас держало под мышками, меня одной рукой, а Джорджа другой. А перед нами, будто показывая путь или держа нас в воздухе, летела трость. Черная трость с серебряной головой волка. И как быстро мы ни летели, она летела впереди.
Майк и Хэтч встречаются глазами.
– И мы видели под нами остров. Буря кончилась, и вышло солнце, но повсюду были копы на снегоходах. Копы с материка, из полиции штата, даже егеря.
И репортеры с местных станций и от телесетей. И все нас искали, но нас не было. Мы все исчезли так, что нас никому не найти.
– Как в этих снах, – говорит Орв Бучер.
– Да, как в них. Потом опять стало темно. Сначала я думала, что это ночь, но это не была ночь. Это были штормовые тучи. Они вернулись, и солнца больше не было. Сразу пошел снег, и я поняла, что происходит. И я спросила: «Вы показали нам будущее? Как последний призрак показал мистеру Скруджу в „Рождественском гимне“?» – И он говорит: «Да, вы очень сообразительны. А теперь держитесь покрепче». И мы стали подниматься, и снег пошел гуще, и старый Джордж заплакал, и говорил, что больше не может из-за артрита, и что ему нужно вниз… хотя совсем не было холодно. По крайней мере мне так казалось. И этот человек засмеялся и ответил, что ладно, Джордж может катиться вниз по скоростному маршруту, если хочет, потому что ему на самом деле нужен только один из нас, чтобы он вернулся и рассказал. Мы тогда как раз входили в облака…
– Тебе примерещилось, Энджи, – перебивает Джонас Стенхоуп. – Такого просто не может быть.
– Я тебе говорю, что нет. Я ощущала эти облака, не как холод, а как мокрую вату. И Джордж тоже понял, что этот человек хочет сделать, и закричал, но этот просто раскрыл правую руку – а я была в левой… и…
Старый Джордж Кирби вылетает из кадра вниз, крича и размахивая руками, и исчезает во тьме и метели.
И снова мы видим Энджи в окружении островитян.
– Что было потом? – спрашивает Джек.
– Он сказал, что несет меня обратно. Обратно сквозь время и сквозь бурю. Он подарит мне жизнь, чтобы я рассказала вам – всем вам, – что мы должны дать ему то, что он хочет, когда он сегодня придет.
– Если у нас есть что-то, что нужно этому Линожу, – спрашивает Робби, – почему он просто это не заберет?
– Я думаю, он не может. Я думаю, это мы должны ему это отдать. – Она замолкает. – Он велел мне сказать, что попросит только один раз. Он спросил меня, помню ли я Роанок и Кроатон, и что он попросит только один раз. И я сказала – да, помню. Потому что если бы я сказала «нет», или даже попросила бы его что-нибудь объяснить, он бы бросил меня с высоты, как Джорджа. Ему даже не надо было мне этого говорить – я знала. Тогда он перестал подниматься. Мы сделали в воздухе мертвую петлю, и у меня желудок подкатил к горлу, как будто на карусели на ярмарке… наверное, я снова потеряла сознание. Или это он со мной что-то сделал. Не знаю. Потом я только помню, как иду в снегу… в белой мгле… и слышу сигнал. Я тогда подумала, что маяк, наверное, не свалился, потому что я слышу его сирену… и я пошла на звук, и тут кто-то выходит из снега… и я подумала, что это опять он, и опять поднимет меня на воздух… только на этот раз бросит… и я попыталась бежать… но это был ты, Джек. Это был ты.
Она прислоняется головой к его плечу, опустошенная своим рассказом. Момент безмолвия.
– Почему мы? Почему мы? – пронзительно взвизгивает Джилл Робишо.
Несколько мгновений безмолвия.
– Наверное, он знает, что мы умеем хранить тайны, – отвечает Тавия Годсо.
В подвале дети продолжают петь:
– У чайника ручка, у чайника носик… В середине их круга стоит Кэт Уизерс, все так же заложив пальцем «Маленького щенка». Мы видим, что ее корежит от отвращения, но она пытается скрыть это от детей. Мелинда и Джоанна все еще стоят на лестнице, и теперь с ними Кирк Фримен в уличной одежде и с охапкой игрушек и игр, которые они с Майком привезли из «Маленького народа».
– Дети, если вы хотите петь, может быть, споете еще что-нибудь? – говорит Кэт. – «Лондонский мост», или «Фермер из Делла», или…
Нет смысла. Они не слушают. Они, кажется, вообще не здесь. Только что обыкновенные дети-дошкольники, они вдруг как-то стали пугающе далеки.
– За ручку возьми и поставь на под носик…
На слове «возьми» они останавливаются, и все одновременно, резко, как щелчок ножниц отрезает прядь волос. Они стоят вокруг Кэт – и все.
– Ребятки, я игрушек привез! – говорит Кирк. – Теперь… что это? Что тут у вас?
Кэт в кругу детей переводит глаза с одного лица на другое, и в этих лицах нет детской живости. Это лица религиозных фанатиков в трансе. Глаза как большие нули. Они просто стоят.
– Бастер? – зовет Кэт.
Нет ответа.
– Хейди?
Нет ответа.
– Пиппа?
Нет ответа.
– Ральфи? Что с тобой?
Нет ответа.
В круг врывается Мелинда Хэтчер, чуть не сбив с ног Салли Годсо и Гарри Робишо. Она приседает около Пиппы и хватает ее в объятия.
– Пиппа, детка, что с тобой?
Кэт вырывается из круга. Ей больше не вынести, Ее перехватывает на лестнице Кирк:
– Что такое? Что с ними?
– Не знаю! – Кэт разражается слезами. – Глаза у них… там же совсем пусто!
Мелинда с Пиппой крупным планом – и мы видим, что Кэт права. Глаза Пиппы пугают пустотой, и хотя мать трясет ее все сильнее и сильнее – не в гневе, в паническом страхе, – это ни к чему не приводит.
– Пиппа, проснись! Проснись! – кричит Мелинда. Она теребит ручки Пиппы. Безрезультатно. Мелинда дико оглядывается и орет:
– Проснитесь все!
Чуть поворачивается голова Ральфи, и в его глаза возвращается жизнь. Он улыбается, будто услышал ее и отреагировал… только он в сторону Мелинды даже не смотрит.
– Смотрите! – кричит он.
И показывает в сторону полки, где лежит мешок с шариками.
Все смотрят, и дети оживают, как только что Ральфи. Но что же им так понравилось? Шарики? Нет, кажется, нет. Они смотрят чуть ниже… но там ничего нет.
– Собачкина головка! – кричит в восторге Хейди. – Серебряная собачкина головка! Класс! Кэт вдруг с ужасом понимает.
– Приведи Майка! – говорит она Кирку.
– Но я не понимаю… – начинает Джоанна Стенхоуп.
– Быстрее! – кричит Кэт.
Кирк поворачивается и бежит, бросив игрушки и головоломки на лестнице.
– Собачкина головка! Ага! – подхватывает Дон Билз – мы видим его крупным планом. Камера следит за его взглядом:
С полки свисает трость Линожа. Вместо рычащей головы волка дружелюбно улыбается серебряный сенбернар.
Мелинда стоит на коленях возле Пиппы, но Пиппа смотрит поверх ее плеча туда же, куда остальные.
– Собачка! Собачка! – кричит Пиппа. Мелинда в испуге и недоумении оборачивается. Там ничего нет.
В зале Майк поднимается с помоста. Его разговор с Анджелой закончен. Он обращается с Джеку.
– Тебе стоило бы отвести ее куда-нибудь полежать.
– Неплохая мы…
В толпу островитян врывается Кирк.
– Майк! Майк, там что-то с детьми! Испуганный ропот… но не только. Джилл и Энди, Майк и Молли, Робби и Сэнди, Брайты, Хэтч, Анджела, Урсула – родители кидаются к лестнице. Энджи будто просыпается:
– Бастер? Что с Бастером? Бастер! Бастер! Она вскакивает, выбив чашку с бульоном из рук Джека.
– Лапонька, погоди… Энджи его не замечает.
– Бастер!
Бастер (крупным планом) вырывается из круга и бежит к полке, где висит на ручке трость. Он касается ее… и падает на пол, как застреленный.
Дети бегут вслед за ним. Они смеются и радуются, как будто им только что дали бесплатный пропуск в Диснейленд на целый день. Они касаются воздуха… или чего-то, что видят только они… и падают на пол один за другим рядом с Бастером.
– Не давайте им… – пытается крикнуть Кэт… И наверху лестницы появляется толпа родителей с Джилл и Энди впереди.
– С дороги! – кричит Робби.
Он отшвыривает в сторону Джилл, чуть не сбив ее с ног – Энди в последнюю минуту успел ее подхватить – и грохочет по лестнице в подвал.
Кэт ничего этого не видит и бросается через всю комнату. Гарри Робишо касается воздуха и тоже падает рядом с другими. Теперь там, где был круг, остались только Ральфи Андерсон и Пиппа. Пиппа вырывается из рук матери. Кэт хватает Ральфи в последний момент, когда он хотел коснуться… коснуться того, чего он видит.
– Пусти! – кричит Пиппа. – Хочу посмотреть собачку! Хочу СОБАЧКУ!
Кэт, держащая Ральфи, трости не видит, но мы в этом кадре видим… и Ральфи тоже. Он тянется к ней… почти достает… но Кэт оттягивает его назад.
– Что ты видишь, Ральфи?
– Пусти! Пусти! – кричит Ральфи, бешено вырываясь.
Он снова тянется, и Кэт снова тянет его назад… и тут на нее пушечным ядром налетает Робби Билз – он рвется к Дону, который лежит в куче перепутанных рук и ног с закрытыми глазами и все еще зажатым во рту пончиком. Кэт растягивается на полу, выпустив Ральфи.
– Донни! – кричит Робби, падая на колени. Ральфи свободен. Он бросается вперед и касается трости. Какой-то миг мы видим на его лице глубокое и полное счастье.
– Хорошая! – говорит Ральфи, и тут глаза его закатываются, и он падает в кучу остальных.
Крупным планом: Пиппа и Мелинда. Пиппа – единственный оставшийся ребенок. Она яростно борется с матерью, рвет на ней кофту, пытаясь вырваться, и глаза ее не отрываются от какой-то точки над кучей детей.
– Нет, Пиппа! Нет!.. – говорит Мелинда.
– Пусти! – кричит Пиппа. Хэтч грохочет вниз по лестнице и бежит к жене и дочери.
– Пиппа! Что с то… – начинает он на ходу.
Мелинда чуть отвлекается на него – тяжелая ошибка. Милое лицо Пиппы перекашивается гримасой злобы, и она ногтями вцепляется в щеку матери, оставив три кровавых следа.
– Пусти, СУКА!
Оглушенная и болью, и сказанным дочерью словом, Мелинда ослабляет хватку. Чуть-чуть, на миг – но его хватает. Пиппа вырывается и бежит к полке.
– Родная, нет! – кричит Хэтч и бросается за ней. Хэтч проигрывает гонку, и мы видим Пиппу крупным планом. Он не успевает ухватить ее за пояс, и она касается трости. На ее лице мелькает то же выражение полного счастья, и она падает без сознания рядом с остальными.
– Нет! Нет! НЕТ! – кричит Хэтч.
Он хватает девочку на руки, смотрит туда, куда она дотрагивалась, но там только воздух. Он поворачивается, не в силах поверить.
Полный пандемониум – как поставил его наш бесстрашный режиссер – царит в подвале. Люди сбегают по лестнице и толпятся в «детском саду». Доминирующей нотой становится недоуменный ужас.
Робби трясет Дона, пытаясь его разбудить. Хэтч с Пиппой на руках начинает плакать. Майк проталкивается через толпу и смотрит на груду детских тел, не веря своим глазам.
– Они погибли! – Делла Биссонет в истерике. – Он их убил!
– Нет! – кричит Урсула. – Господи, нет! Только не Салли!
Она проталкивается через толпу, сбивая кого-то с ног. Она обезумела от ужаса и горя… помните, она же только вчера потеряла мужа.
Грохоча вниз по лестнице, бежит Энди Робишо, волоча за собой Джилл. Он сбивает с лестницы старого Берта Соамса. Слышен хруст – у Берта сломалась рука, и он вопит от боли.
– Ты его затопчешь! – орет Бетти Соамс. – Стой! Ты его убьешь!
Энди и Джилл не слышат. Их не волнует старый Берт Соамс – их волнует только Гарри, который лежит там с другими.
Тем временем истерический крик Деллы подхвачен другими, он заражает людей, как грипп: они мертвы, дети погибли, Линож убил детей.
Когда подбегает Молли, Майк осторожно поднимает Ральфи в сидячее положение и прикладывает ухо к лицу и груди ребенка.
– Он… – пытается спросить Молли, но Майк берет ее руку и прикладывает к лицу Ральфи. Она чувствует его дыхание. На лице ее появляется глубокое облегчение, плечи обвисают.
– Слава Богу! Он спит, или…
– Не знаю, – отвечает Майк. Он берет Ральфа на руки и встает.
Робби тоже держит Дона на руках. Он бежит к лестнице, за ним его растерянная жена в полном ужасе. У него на пути Соамсы – Бетти помогает Берту встать. Там еще Джонни Гарриман, Санни Бротиган и Аптон Белл, но Соамсы, несчастные родители покойного Билли, – первое препятствие на пути Робби.
– С дороги! – рявкает Робби – не слишком большой дипломат.
Он толкает Берта, и тот опять кричит, ударившись сломанной рукой о перила. Бетти снова его подхватывает. Возмущенный Джонни закрывает Робби дорогу.
– Эй, постой! Ты же старого человека толкаешь! И вообще, куда ты собрался?
– Пропусти! Я должен вызвать ему врача!
– Флаг тебе в руки, Робби Билз, – говорит Санни. – Ближайший врач на той стороне пролива в Мачиасе, а ветер ураганный.
Робби глядит не него вытаращенными глазами, и в них появляется проблеск здравого рассудка. Конечно, Санни прав. К Робби подбегает Сандра и ласково отводит волосы Дона с лица. Бетти Соамс, обнимая всхлипывающего мужа, сердито на них смотрит.
Майк видит панику среди родителей, что очень плохо, и панику среди островитян вообще, что может быть еще хуже. Он набирает побольше воздуху и орет на пределе сил собственных голосовых связок.
– Всем! НЕМЕДЛЕННО! ЗАТКНУТЬСЯ! Это действует на его ближайших соседей, они успокаиваются… и это тоже расходится, как круги по воде. Только Робби не повернулся к констеблю, но вряд ли это нас теперь сильно удивляет.
– Где Ферд? Его хотя бы учили оказывать первую помощь… Ферд Эндрюс, где тебя черти носят?
– Я здесь… – отвечает Ферд из толпы, пытаясь пробиться.
– Быстро сюда! Люди, пропустите его! Мой мальчик…
– Хватит! – говорит ему Хэтч. – Замолчи.
– Ты мне тут не командуй, жирный! Если надо будет, я тебя с дерьмом смешаю!
Они стоят лицом друг к другу, каждый с потерявшим сознание ребенком на руках – и все равно вот-вот подерутся.
– Прекратите! Оба! – командует Майк. – Робби, я не думаю, что Дону грозит непосредственная опасность. – Или Пиппе, или Ральфу, или остальным тоже.
Урсула все это время стояла на коленях возле Салли. Сейчас Молли что-то говорит ей на ухо, и Урсула встает.
– Так они… не мертвые? – спрашивает Мэри Хоупвелл.
Теперь все успокоились, глядя с надеждой. Энди взял своего Гарри на руки, Джилл рядом с ним. Тут же держит Бастера Джек, а его жена, измученная, поседевшая Энджи, покрывает лицо мальчика поцелуями и что-то шепчет ему на ухо.
– По-моему… он спит, – говорит Энди.
– Это не сон, – возражает Урсула. – Если бы они спали, мы их могли бы разбудить.
– Так что же это? – спрашивает Ферд, протолкавшись наконец вперед.
– Не знаю, – отвечает Майк.
Он смотрит на безмятежное лицо Ральфи, будто пытаясь по закрытым глазам мальчика понять, что случилось. И камера следует за его взглядом к лицу Ральфи, от среднего плана к крупному и к самому крупному, и при этом кадр расплывается, а когда фокусируется снова, мы видим:
Дневное небо над островом, пронзительно голубое, какое бывает видно только с самолета. Мы на высоте двадцати двух тысяч футов над землей. Под нами на тысячу футов ниже широкая гряда облаков – огромный пол бального зала, летящий в небе. Видны отходящие от него в голубизну щупальца облаков. Да, здесь все – покой и солнечный свет. А внизу продолжается адское завывание Бури столетия.
Сквозь облака виден силуэт, похожий на римскую цифру V, серый на белом фоне. Мы будто смотрим на подлодку под самой поверхностью океана или на самолет, выходящий из-под облаков.
О самолете мы подумали из-за места, но ошиблись.
Силуэт выходит из облаков. На острие клина находится Линож, одетый в свою обычную лыжную шапочку, джинсовый комбинезон и желтые перчатки. Впереди, как путеводная звезда, летит трость. Линож чуть отвел руки от боков, и в одну из них вцепилась Пиппа Хэтчер. В другую – Ральфи Андерсон, за их руки держатся Хейди и Бастер, дальше по цепочке Салли и Дон, и наконец – Гарри и маленький Фрэнк Брайт. Ветер относит им волосы со лба. Одежда полощется на воздухе. Они счастливы неимоверно.
– Ну как, детки? – спрашивает Линож, обернувшись.
– Ух ты! Класс! Отлично!
Этим возгласам нет конца.
Линож крупным планом, и его черные глаза, подернутые вертящимися красными прожилками. Когда он улыбается, еще раз открываются отточенные клыки. Тень трости лежит на его лице шрамом. Дети думают, что их катает сказочный друг. Мы знаем правду: они в когтях чудовища.
Затемнение. Конец акта второго.
АКТ ТРЕТИЙ
Здание мэрии все так же почти не видно за вьюгой, только несколько огоньков светят храбро.
Генераторный сарай тоже почти весь засыпан, но рокот двигателя не спутаешь ни с чем. Но вот двигатель чихает… заикается…
И мигают немногие огни в окнах мэрии. Гаснут и зажигаются снова.
На кухне Тесе Маршан, Тавия Годсо и Дженна Фримен вынимают из чулана рядом с кладовой свечи и складывают на кухонный стол. Верхний свет продолжает мигать. Тавия и Дженна нервно глядят вверх.
– Как ты думаешь, генератор сдохнет? – спрашивает Дженна у Тесе.
– Ага, – отвечает Тесе. – Это чудо, что он еще работает, хотя его не откапывают. Наверное, выхлопную трубу не забивало из-за ветра, но теперь он переменился. В чем-то это хорошо. Может быть, буря начинает кончаться.
Она передает стопку коробок со свечами Дженне и другую – Тавии. Третью берет сама.
– В главный зал? – спрашивает Дженна.
– Ага, именно – Майк хочет, чтобы сначала было готово там. Есть там пара аварийных ламп, но ему этого мало. Давайте, дамы, сделаем, что можем, пока еще видно.
В конце коридора, ведущего к фасаду мэрии виден застекленный офис Урсулы Годсо и ведущая в подвал лестница. Справа зал заседаний, видимый через окна коридора. И там собралось островитян человек сто двадцать, некоторые толкутся у буфета (где уже несколько напряженно с провизией), а остальные расселись на скамейках и разговаривают, попивая кофе.
В коридоре стоят ряды стульев – в менее катастрофические времена люди ждали на них своей очереди в официальные кабинеты: поставить на учет машину, собаку, лодку, заплатить налог на недвижимость, проверить списки избирателей, может быть, возобновить разрешение на коммерческую ловлю рыбы или омаров. Сейчас на них растянулись еще десятка два островитян – кто тихо разговаривает, кто дремлет. Теперь они ждут не очереди, а конца бури.
Быстрым шагом проходят Тесе, Тавия и Дженна со своими трофеями – свечами. Впереди Хэтч выходит из офиса Урсулы.
– Чудесно! – говорит Тавия Годсо.
Многие из сидящих в холле, как пациенты в приемной у врача, с этим согласны – они аплодируют, пробуждая спящих. Те оглядываются и спрашивают, что стряслось.
– Не знаешь, где Урсула? – спрашивает Тавия.
– Внизу, с Салли и другими, – отвечает Хэтч. – Когда я последний раз ее видел, она спала. – После паузы он добавляет:
– Но не так, как дети. Понимаешь?
– Да… – говорит Тавия. – Я уверена, Хэтч, все будет хорошо. Они проснутся и будут здоровыми.
– Надеюсь, ты права, Тавия Годсо, – отвечает Хэтч. – Молюсь, чтобы ты была права.
И он спускается вниз. Женщины смотрят ему вслед с глубоким сочувствием, потом идут своей дорогой. Когда они поворачивают в зал, снизу поднимается Джоанна Стенхоуп.
– Вам помочь?
– Спустись вниз и возьми остаток свечей, – отвечает Тавия. – Боюсь, что генератор с минуты на минуту заглохнет.
Тесе, Тавия и Дженна идут в зал. Джоанна (в рекордный срок оправившаяся от шока из-за страшной смерти свекрови) направляется в кухню.
Верхний свет мигает, отключается, вспыхивает снова. Островитяне на стульях смотрят вверх и тихо переговариваются.
Детская спальня в подвале похожа теперь на реанимацию. Такое может случиться после ужасной трагедии, как если бы все эти дети стали жертвой стрельбы в школе.
Урсула придвинула койку к кровати Салли и спит, держа руки дочери в своих. Майк и Молли рядом с Ральфи, Мелинда сидит с Пиппой, откидывая волосы со лба девочки. Робишо рядом с Гарри, Карверы – с Бастером, Брайты – с Фрэнком, Линда Сент-Пьер – с Хейди. Рядом с ней Сандра Билз, тоже одна. Влажной материей она любовно стирает крошки от пончика с губ Дона. Они так крепко спят, что их можно принять за ангелов небесных. Даже Дона.
В углу сидит со сложенными руками преподобный Боб Риггинс и молится, никому не мешая.
Откинув занавеску, появляется Хэтч, останавливается и глядит, как снова мигает свет. Свет возвращается, и Хэтч идет к родителям и детям.
– Без перемен? – спрашивает он у Мелинды. Она качает головой.
– У всех без перемен?
– Без, – тихим и безнадежным голосом отвечает она.
– Но дыхание у них нормальное, рефлексы нормальные, и если отвернуть веко, зрачок реагирует на свет. Это все хорошие признаки, – говорит Молли.
Хэтч садится рядом с Мелиндой и пристально смотрит в лицо Пиппы. Видит, как дрожат и подергиваются ее веки.
– Ей что-то снится, – говорит он.
– Им всем что-то снится, – отвечает Майк. Они с Майком переглядываются, и Хэтч оборачивается к Сандре.
– Сандра, где Робби?
– Не знаю.
«И знать не хочу», – слышится в ее тоне. Она вытирает рот Дону, но крошек уже нет – она просто его гладит, любит его всем материнским сердцем.
В зале заседаний Робби Билз сидит в одиночестве – будь он хоть сто раз избранный менеджер или кто, а на личном уровне охотников общаться с ним мало. За его спиной видны люди, разговаривающие между собой, помогающие Тавии, Тесе и Дженне вставлять свечи в декоративные подсвечники на стенах. Робби запускает руку в карман своей куртки и вытаскивает пистолет, который мы у него видели в первой части. Кладет его на колени и задумчиво рассматривает.
Начинает мигать верхний свет. В такт ему мигают, включаясь, аварийные лампочки на стенах. Люди нервно глядят вверх. Женщины начинают расставлять свечи чуть быстрее. Еще больше людей приходят им на помощь.
Робби не в настроении помогать и не реагирует на перспективу неизбежного исчезновения электрического света. Он живет в мире своих мыслей, где только месть имеет значение. Поглядев еще секунду-другую на свой пистолет, он сует его обратно в карман куртки, чтобы был под рукой. Потом все так же сидит и смотрит в пространство. Разозленный менеджер города, который ждет, чтобы показался Линож.
В кухню заходит Джоанна Стенхоуп и тревожно смотрит на мигающий свет.
Мы видим генераторный сарай ночью. Мотор чихает… плюется… и на этот раз не схватывает снова. Он с хрипом замолкает, и слышен только вой ветра.
Там, где спят дети, верхний свет гаснет. После момента полной черноты загорается робкое аварийное освещение из ящика, установленного высоко на стене и в самой глубине комнаты.
– Поможешь со свечами? – спрашивает Майк Хэтча.
– Ты как? – обращается Хэтч к Мелинде.
– Пойди, помоги, – отвечает она. Майк и Хэтч встают и идут на выход.
Они проходят через занавес и идут к лестнице.
– По радио говорили, что шторм к полуночи сильно выдохнется, – говорит Хэтч. – Если Линож собирается что-то сделать…
– В этом можно не сомневаться, – отвечает Майк.
В кухне, где сейчас Джоанна, очень темно – там только две аварийные лампы, работающие от аккумуляторов, но одна из них совсем не работает, а вторая еле светит тоненькой желтой ниткой. Когда Джоанна пересекает кухню, лампочка отключается совсем.
Джоанна наощупь пробирается к кухонной полке – сейчас она видится лишь тенью среди теней. Ударяется обо что-то бедром и тихо вскрикивает – скорее от нетерпения, чем от боли. Дойдя до полки, она вынимает из коробки одну свечу. На полке еще лежат пачки вощеных спичек и кучка подставок для свечей. Джоанна зажигает свечу. Когда пламя разгорается, она насаживает основание свечи на иглу подставки.
Потом берет остальные свечи, аккуратно складывая коробки стопкой на руке. Когда она поворачивается уходить, на столе, прибранном на ночь и теперь абсолютно пустом, лежит трость Линожа с волчьей головой.
Джоанна ахает, поворачивается… и прямо перед ней стоит Линож, и его улыбающееся лицо освещает свет от свечи Джоанны. Оно похоже на лицо гоблина. Она ахает еще раз, и все свечи – и коробки, и одна зажженная – выпадают из ее рук. Зажженная свеча гаснет, еще раз оставляя ее (и нас) в темноте.
– Привет, Джоанна Стенхоуп, – говорит Линож. – Рада, что старая сука сдохла? Я тебе оказал услугу, о да! Ты ходила с вытянутым лицом, а в душе джигу отплясывала. Я знаю, я это по запаху твоему чую.
Джоанна начинает кричать – на этот раз по-настоящему, в голос. И зажимает себе рот двумя руками, едва успев начать. Но над этими руками – вытаращенные в ужасе глаза, и мы понимаем, что по своей воле она не замолчала бы.
– Тихо… тихо… – ласково говорит Линож.
По коридору мэрии идут Майк и Хэтч. Здесь темно, горит только пара аварийных лампочек, которым остро не хватает напряжения, несколько свечей, фонариков… может, даже одна-другая зажигалка. Сквозь окна видно, как женщины зажигают свечи в зале мэрии.
– Что там с генератором, Майк? – спрашивает Стен Хоупвелл.
– Он теперь до конца бури отключился? – спрашивает кто-то еще.
– А как с теплом? – возникает третий. – Эту проклятую дровяную печку разобрали еще три года назад! Я им говорил, что не надо, пригодится в сезон вьюг в этом году или следующем, так кто же теперь стариков слушает…
– У нас хватит тепла и света, не волнуйтесь, – бросает Майк, не останавливаясь. – И шторм должен пойти на убыль после полуночи. Так, Хэтч?
– Так.
Преподобный Боб Риггинс шел за Майком и Хэтчем и несколько отстал на лестнице (он мужчина не худой), но теперь догнал.
– Майкл, эти добрые люди беспокоятся не о свете или тепле, и ты это знаешь.
Майк останавливается и оборачивается. Шепот в коридоре стихает. Риггинс коснулся обнаженного нерва; он говорит от имени всех, произнося то, чего не могут остальные, и Майк это знает.
– Когда появится эта личность, Майкл, мы должны дать ему то, что он хочет. Я молился, и такое указание Господь…
– Мы послушаем и тогда решим, – прерывает, его Майк. – Согласны?
Неодобрительный говор прошел по коридору.
– Как ты можешь так говорить, – начинает Орв Бучер, – когда твой ребенок…
– Потому что я никогда не подписываюсь втемную, – отвечает Майк.
И поворачивается уходить.
– Есть время упорствовать, Майкл, – обращается к нему преподобный Боб Риггинс. – Но есть время отпустить вожжи ради большего блага, как бы тяжко это ни было. «Перед падением возносится сердце человека, а смирение предшествует славе». Притчи.
– «Отдавайте кесарю кесарево, а Божие – Богу», – отвечает Майк. – Евангелие от Матфея.
Преподобный Боб Риггинс злится, что Майк пытается переспорить его по Писанию, но когда он делает шаг вслед за ним – может быть, чтобы продолжить спор, – Майк качает головой.
– Прошу вас остаться. Ситуация у нас под контролем.
– Я знаю, что ты в это веришь, – говорит священник. – Но мы не все в этом убеждены.
– И тебе не грех бы помнить, Майкл Андерсон, что у нас все еще демократия! – вставляет Орв Бучер. – Хоть в шторм, хоть не в шторм!
Одобрительный ропот.
– Уверен, если память меня подведет, ты мне напомнишь, Орв. Пойдем, Хэтч.
Они заходят в кухню – и останавливаются в удивлении и страхе.
– Заходите, заходите! – приглашает голос Линожа.
На столе и на полке – зажженные свечи. Щегольски одетый Линож стоит, положив обе руки (сейчас пока без желтых перчаток) на волчью голову трости. И еще мы видим Джоанну Стенхоуп. Она парит возле стены, почти касаясь головой потолка, и ноги ее висят в воздухе. Руки ее расставлены в сторону на уровне пояса – не совсем распятие, но наводит на мысль о нем. В каждой руке у нее – зажженная свеча. По пальцам течет расплавленный воск. Глаза ее широко открыты. Двинуться она не может… но она в сознании и в ужасе.
Майк и Хэтч остановились, где вошли.
– Заходите, мальчики, – говорит Линож. – Быстро и тихо… если только вы не хотите, чтобы я заставил эту суку сжечь себе лицо.
Он чуть приподнимает трость, и Джоанна точно так же поднимает свечу к своему лицу.
– Сколько волос! – говорит Линож. – Посмотрим, как они будут гореть?
– Нет, – отвечает Майк.
Он входит в кухню. Хэтч за ним, бросив взгляд через плечо. Там Боб Риггинс обращается к островитянам, и хотя не слышно, что он говорит, видно, что многие с ним соглашаются.
– У вас проблемы с местным изгонятелем злых духов? Что ж, есть одна вещь, которую вы, констебль, можете запомнить на будущее… в предположении, конечно, что это будущее у вас есть. У преподобного Бобби Риггинса есть две племянницы в Кэстине. Симпатичные блондиночки одиннадцати и девяти лет. Он их очень любит. Может быть, даже слишком. Когда они видят его машину, они убегают и прячутся. На самом деле…
– Отпустите ее, – требует Майк. – Джоанна, как ты?
Она не отвечает, но глаза ее закатываются от ужаса. Линож хмурится.
– Если вы не хотите видеть миссис Стенхоуп в виде самой большой в мире праздничной свечи, я вам советую не заговаривать, пока вас не попросят. Хэтч, закройте дверь.
Хэтч закрывает. Линож следит, потом снова обращает свое внимание на Майка.
– Вы не любите знаний?
– Те, которые вы имеете в виду – нет.
– Ай-яй-яй, как плохо. Просто стыдно. Может быть, вы мне не верите?
– Я вам верю. Но дело в том, что вы знаете все плохое и ничего из хорошего.
– Ах, как возвышенно. У меня даже слезы на глазах выступили. Но в общем и целом, констебль Андерсон – добро – это иллюзия. Побасенки, которые люди себе рассказывают, чтобы прожить жизнь, не слишком много плача.
– В это я не верю.
– Я знаю. Вы до самого конца держитесь добра… только в этот раз, кажется, вам достанется спичка с коротким концом.
Он смотрит на Джоанну, приподнимает трость… и медленно ее опускает. При этом Джоанна соскальзывает по стене. Когда ее ноги касаются пола, Линож надувает губы и слегка дует. По комнате проносится ветер. Пламя свечей на столе и на полке колеблется, свечи в руках у Джоанны гаснут. И чары с нее спадают. Она бросает свечи и бежит к Майку, всхлипывая. Пробегая мимо Линожа, она от него отшатывается. Он улыбается ей отеческой улыбкой, а Майк обнимает ее за плечи.
– Ваш город полон прелюбодеев, педофилов, воров, обжор, убийц, хулиганов, мошенников и скупердяев. И каждого из них я знаю. Рожденный в грехах – рассыпься в прах. Рожденный в грязи – в ад ползи.
– Он дьявол! – всхлипывает Джоанна. – Не подпускай его больше ко мне! Я все сделаю, только не подпускай его ко мне!
– Чего вы хотите, мистер Линож? – спрашивает Майк.
– Чтобы через час все собрались в том зале – для начала. Проведем незапланированное городское собрание, точно в двадцать один ноль-ноль. А потом… потом увидим.
– Что увидим? – спрашивает Майк. Линож проходит к задней двери, приподнимает трость, и дверь отворяется настежь. Врывается штормовой ветер, гася все свечи. Силуэт – Линож – оборачивается. В контуре его головы дергаются красные линии, освещающие его глаза.
– Увидим, закончил ли я с этим городом… или только начал. В девять вечера ровно, констебль. Вы… он… она… преподобный Бобби… менеджер города Робби… все и каждый.
Он выходит, и дверь за ним захлопывается.
– Что же нам делать? – спрашивает Хэтч.
– А что мы можем сделать? – отвечает Майк. – Выслушаем, чего он хочет. Если есть другой выход, я его не вижу. Скажи Робби.
– А как с детьми? – спрашивает Хэтч.
– Я за ними присмотрю, – говорит Джоанна. – Я все равно не могу быть там, где он. Опять – ни за что!
– Так не пойдет, – говорит Майк. – Он хочет, чтобы собрались все, а значит, и ты, Джо. – Он задумывается. – Мы перенесем их наверх. Вместе с кроватями. Поставим сзади в зале заседаний.
– Да, это пойдет, – соглашается Хэтч. Когда Майк открывает дверь, он добавляет:
– Я никогда в жизни еще не был так испуган.
– Я тоже.
И они идут сообщить о собрании выжившим в эту бурю.
Снаружи купол с мемориальным колоколом почти исчез под сугробами. И на одном из сугробов – что почти такое же чудо, как хождение по воде – стоит Андре Линож. Трость его поставлена между ступнями в снег. Он смотрит на мэрию… сторожит… выжидает.
Затемнение. Конец акта третьего.
АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
Все еще дует ветер на углу Мэйн-стрит и Атлантик-стрит, наметает сугробы и волочет поземку, но снегопад почти прекратился.
У остатков причала волны по-прежнему бьют в берег, но уже не так яростно. У подножия Атлантик-стрит лежит рыбачья лодка, и ее нос воткнулся в разбитую витрину магазина сувениров Литтл-Толл-Айленда.
На небе поначалу видны только чернота и бегущие тучи, но где-то чуть-чуть бледнеют просветы, какое-то серебрение. В этом свете чуть виднее дымчатые, беспокойные тени облаков, я потом, всего на миг-другой, сверкает полная луна в промоине и снова исчезает.
Здание мэрии сквозь вертящуюся завесу снега все также похожа на мираж. Под прикрытием своего купола раскачивается по ветру мемориальный колокол и тихо позванивает.
Мы видим крупным планом старомодные кварцевые часы. Когда малая стрелка указывает точно на девять, они начинают бить. Камера отъезжает, открывая нам зал заседаний Литтл-Толл-Айленда.
Это красивое и яркое зрелище. Все наши знакомые уже здесь, плюс еще остальные островитяне – всего двести. Странно выглядят они при свечах – как жители деревни прошлых времен… времен Салема и Роанока, скажем так.
В переднем ряду сидят Майк и Молли, Хэтч и Мелинда, преподобный Боб Риггинс и его жена Кэти, Урсула Годсо и Сандра Билз. Робби Билз на помосте, за небольшим деревянным столом слева. Перед ним на столе небольшая табличка с надписью «МЕНЕДЖЕР».
За рядами скамеек поставлены в углу восемь кроватей. По обе стороны этого анклава сидят Энджи Карвер, Тавия Годсо, Джоанна Стенхоуп, Энди Робишо, Кэт Уизерс и Люсьен Фурнье. Они охраняют детей – насколько могут.
Последний удар часов затихает в шуме ветра снаружи. Люди оглядываются в поисках любого признака присутствия Линожа. Через минуту-другую Робби подходит к кафедре, нервно одергивая край куртки.
– Леди и джентльмены, я, как и вы, не очень знаю, чего мы ждем, но…
– А тогда, может, ты сядешь и будешь ждать, как и мы, Робби? – спрашивает Джонни Гарриман.
Эти слова встречают нервным смехом. Робби кидает на Джонни хмурый взгляд.
– Я только хотел сказать, Джонни, что я уверен – мы найдем выход из… из этой ситуации… если будем держаться вместе, как всегда было у нас на острове…
Входная дверь распахивается с громким и гулким стуком. Снаружи, на крыльце, видны ботинки и древко трости Линожа.
Робби Билз замолкает и глядит на дверь. С его лица пот льется ручьем.
Перебивкой идут лица островитян: Тавия… Джонас Стенхоуп… Хэтч… Мелинда… Орв… преподобный Боб Риггинс… Люсьен… другие. Все смотрят на дверь.
Ботинки ступают на черно-белый шахматный кафель. Трость не отстает, постукивая через правильные интервалы. Мы следим за ботинками, пока они не подходят к двери, ведущей в зал заседаний. Тут камера резко наезжает на дверь, на стеклянных створках которой написано:
ЗАЛ ЗАСЕДАНИЙ МЭРИИ ЛИТТЛ-ТОЛЛ-АЙЛЕНДА.
Под этим другая надпись:
БУДЕМ ВЕРИТЬ В БОГА И ДРУГ В ДРУГА.
Островитяне смотрят на вошедшего, и глаза у них расширены от страха.
Две руки в желтых перчатках берутся за ручки и распахивают двери прямо на камеру…
В дверях стоит Линож в своей куртке и желтых перчатках, сунув трость подмышку. Он улыбается, глаза у него более или менее нормальные, чудовищные зубы скромно спрятаны. Он снимает перчатки и сует их в карманы куртки.
Медленно, в тишине такой плотной, что она оглушает, Линож входит в зал. Слышно только мерное тиканье часов.
Линож медленно идет по пролету за скамьями в направлении столов, где был буфет. Все островитяне, кроме сидящих в последних рядах (то есть тех, кто всего ближе к Линожу), поворачиваются посмотреть на него, и в глазах их недоверие и страх.
Когда Линож подходит к кроватям и спящим детям, самоназначенные стражи сдвигаются вместе, создавая барьер из своих тел между Линожем и детьми.
Линож доходит до поворота в центральный пролет, ведущий к помосту. Минуту он там стоит, благосклонно улыбаясь, явно наслаждаясь страхом и недоверием, клубящимися в безмолвной комнате. Будто питается ими.
Здесь мы видим в перебивках всех знакомых островитян. На лице Кэт написан вызов: «Этих детей ты возьмешь только через мой расчлененный труп». Честное круглое лицо Хэтча исполнено решимости и напряжения, у Мелинды в лице страх и отчаяние. И остальные: Джек Карвер… Ферд Эндрюс… Аптон Белл… все боятся, все подавлены присутствием сверхъестественного… а что он – сверхъестественный, они чуют. И последним мы видим Робби с залитым потом лицом и рукой, глубоко засунутой в карман, где он спрятал пистолет.
Линож постукивает тростью сначала по скамьям слева, потом справа от прохода – как постукивал по калитке Марты. Слышно шипение, и дым поднимается от обугленных мест, которых коснулась трость. Сидящие поблизости отшатываются прочь. Те, кто был справа – это семья Хоупвеллов – Стен, Мэри и Дэви. Линож им улыбается, и на этот раз его губы приоткрываются настолько, что показывают кончики клыков. Все три Хоупвелла реагируют. Мэри обнимает за плечи своего сына и смотрит на Линожа со страхом.
– Привет, Дэви! – говорит Линож. – Отличное будет сочинение – «Как я провел уикэнд»?
Дэви не отвечает. Линож глядит на него, улыбаясь по-прежнему.
– Твой отец вор. Он за последние шесть лет украл более четырнадцати тысяч долларов в компании морепродуктов, где работает. На эти деньги он играет. – И Линож сообщает доверительно:
– Он проигрывает.
Дэви поворачивается и бросает на своего отца взгляд, полный страха и неверия. «Я не верю, – говорит этот взгляд. – Мой папа – никогда!» – но он на миг видит в лице Стена неприкрытую вину и страх пойманного в капкан зверя. Этой минуты хватает, чтобы глубоко потрясти веру мальчика в отца, который был кумиром.
– Папа?..
– Я не знаю, кто вы, мистер, – говорит Стен, – но вы лжете. Лжете!
Хорошо, но недостаточно. Никто не верит ему, в том числе его жена и сын.
– Рожденный во лжи дважды скажи… а, Дэви? Хотя бы дважды.
С Хоупвеллами он покончил. Вера друг в друга в этой семье погибла вмиг и навеки. Линож медленно движется по проходу к помосту. Каждый глаз ловит его неторопливое продвижение – и тут же отворачивается; каждое сердце вспоминает свои ошибки и обманы. Дойдя до Джонни Гарримана, Линож останавливается и улыбается снова.
– Ба, да это Джонни Гарриман! Который сжег столярный цех в Мачиасе по ту сторону пролива!
– Я… да ты… не было этого!
– Еще как было! – улыбается Линож. – Два года назад, когда они тебя уволили! – Он поворачивается к Кирку Фримену. – А Кирк помогал… правда? Конечно, помогал – на то и дружба, верно? – И снова к Джонни. – Семьдесят человек потеряли работу, но ты за себя отплатил, а это самое главное, правда? А как же!
Островитяне смотрят на Джонни, будто видят его впервые… и на Кирка тоже. Джонни сжимается под этими взглядами до роста в один фут.
– Видишь, дубина! – обращается к Джонни Кирк. – Смотри, во что ты нас втравил!
– Заткнись! – отвечает Джонни, и Кирк затыкается, но поздно.
Линож, улыбаясь, идет к помосту. Все глядят на него, ежась, как собаки, которых часто бьют. Ни один не решается встретиться с ним взглядом. Каждый надеется, что Линож не остановится возле него, не заговорит, как со Стеном и Джонни Гарриманом.
Но Линож останавливается еще раз возле Джека Карвера. Джек сидит среди тех двоих, которых Линож уже назвал в связи с избиением молодого гея. Джек поднимает на Линожа глаза и быстро их отводит. Так же не в своей тарелке чувствуют себя Алекс Хабер и Люсьен Фурнье.
– Да, ребята, вам бы посмотреть на того пидора, которого вы отделали. Вы бы так при кололись из-за повязки у него через глаз. Крепдешиновая такая повязка.
Энджи Карвер прислушивается. Хмурится. Что там Линож говорит про ее мужа? Что он кого-то избил? Быть того не может! Или… может?
– Заткнись, – говорит Джек, но едва ли громче шепота.
– Этот парень живет в одном из домов без лифта на Кэнэл-стрит, прямо за Лисбоном. Могу дать адрес. Не знаю, может, вы захотите ему до конца свет погасить? Люсьен, как насчет выбить ему второй глаз? Окончить работу?
Люсьен молчит, глядя в пол.
– Алекс?
Алекс тоже онемел.
– Рожденный в грехах – рассыпься в прах, – говорит Линож и оставляет их в покое, идя дальше к помосту.
Робби Билз все еще стоит между своим столом городского менеджера и помостом, все еще течет пот по его лицу, воротник рубашки промок. И он видит:
По проходу, в той же больничной рубашке, с распущенными седыми волосами, идет поддельная мать. Конечно, это все тот же Линож, и он сжимает в руке все ту же трость с волчьей головой.
– Почему я должна была умереть среди чужих, Робби? – спрашивает поддельная мать. – Ты мне все еще не объяснил этого, Робби. Почему я должна была умереть, призывая тебя? Я только хотела прощального поцелуя…
Линож (в этом кадре это в самом деле Линож) приближается, и Робби выхватывает пистолет. – Не подходи! – кричит он, – Предупреждаю, не подходи!
– Ох, положи это, – говорит Линож. Рука Робби разжимается. Мы видим, как он борется, не давая ее разжать, но будто чья-то рука куда больше – которой мы не видим – отгибает ему пальцы один за другим. Пистолет падает на помост, на который уже всходит Линож.
Робби видит, как поддельная мать всходит по ступеням, и больничная рубашка развевается вокруг тощего тела. Она наставляет на Робби конец трости, и слезящиеся старческие глаза зловеще вспыхивают.
– Почему ты не скажешь этим людям, где ты был и что делал, когда я умирала, Робби? Наверное, твоей жене будет особенно интересно, правда, Робби?
– Заткни пасть! – кричит Робби. – Сандра, не верь ему! Не слушай! Он все врет!
В недоумении и страхе Сандра Билз пытается встать с места. Урсула удерживает ее за руку и заставляет снова сесть.
Линож на помосте тянет руку к лицу Робби, щелкая пальцами, как пастью.
– Твои глаза, Робби…
Робби смотрит на поддельную мать.
– Я выем твои глаза прямо из головы… Старческая костлявая рука, в которой нет трости, продолжает щелкать.
Робби пятится, ноги у него заплетаются, и он падает. Отползает от Линожа-матери на ягодицах, отталкиваясь ногами, и заползает под свой стол городского менеджера. Там и остается, тихо скуля и бормоча. Пистолет его, забытый, валяется футах в пяти.
По рядам островитян проходит испуганный говор, а Линож всходит на трибуну и берется за ее края, как уверенный в себе политик, собираясь начать речь.
– Не волнуйтесь, ребята – он вполне оправится, это я вам говорю. А пока что гораздо удобнее, чтобы он сидел под столом, вместо того, чтобы по нему стучать, не так ли? Несколько спокойнее. Продолжим. Скажи правду… – он останавливается, улыбается, -…и посрами дьявола.
Все смотрят на него молча и со страхом. Он на всех – с улыбкой.
– Итак, мы подходим к сути вопроса. Я вам его изложу, потом сойду вниз и подожду, пока вы примете решение.
Встает Санни Бротиган. Он испуган, но решился сказать.
– Почему вы пришли сюда? Почему именно мы?
– Есть в вас что-то очень для меня противное, – почти неслышно говорит Майк.
Молли берет его за руку. Майк сплетает с ней пальцы, поднимает ее руку к своему лицу и трется щекой.
– Я здесь потому, что на островах народ умеет объединяться ради общего блага, когда это надо… и этот народ знает, как хранить секреты. Так было на острове Роанок в 1587 году, так и на острове Литтл-Толл-Айленд в 1989.
– Говорите дело! – встает Хэтч. – Хватит ходить вокруг да около. Скажите, чего вы хотите.
Хэтч садится. Линож стоит на помосте с опущенной головой, будто задумался. Островитяне, затаив дыхание, ждут продолжения. На улице стонет ветер. Наконец чужак поднимает голову и оглядывает аудиторию.
– Ваши дети здесь, с вами… но их здесь нет. То же самое и со мной, потому что частично я с ними.
Он показывает направо, где находятся окна внешней стены. В погожий день здесь был бы вид на сбегающий к причалам склон, на пролив и на материк. Сейчас окна темны… до тех пор, пока Линож не поднимает трость и не показывает на них головой волка.
Окна полны ярким голубым светом. Островитяне поражены, испуганы, некоторые буквально закрывают глаза рукой.
– Смотрите! – требует Линож. Камера наплывает на центральное окно. Голубое небо… внизу облака… клиновидный строй птиц (может быть, уток?) держит свой путь над облаками. Только это не утки… не гуси… это… это…
В «детском углу» зала заседаний вскакивает на ноги Энди Робишо, не отрывая глаз от сияющего окна. На его лице – смятение.
– Гарри… о Господи, это Гарри!
Он оборачивается на спящего сына, видит, что мальчик не исчез, и снова поворачивается к окну. Рядом с ним возникает Энджи.
– Бастер! Джек, это Бастер там!
– Это все они там, – говорит Линож прямо в камеру.
И мы видим ту же картину – Линож летит во главе клина за летящей тростью. Он держит за руки Пиппу и Ральфи, как и прежде, и остальные дети вытянулись за ними, составляя клин. Дети смеются, радуются, счастливые до крайности. Пока…
– Но если я их брошу там… – звучит голос Линожа…
Линож в небе отпускает руки Ральфи и Пиппы, и выражение счастья на их лицах сменяется ужасом. С криками расцепляясь, все восемь детей кувыркаются вниз, и их поглощает густое облако.
– …они погибнут здесь, – говорит Линож в камеру.
Стоящий на помосте Линож опускает трость, и яркая голубизна в окнах пропадает – они снова становятся черными. Островитяне потрясены до самой глубины души. Естественно, более всех потрясены родители.
– И вы увидите, как это будет, – говорит Линож. – Они погаснут…
Он надувает губы, чуть поворачивается влево и дует. Несколько свечей на стене (точнее, ровно восемь) гаснут.
– …как свечи на ветру, – заканчивает Линож с улыбкой.
Урсула Годсо вскакивает на ноги. Когда-то красивое, ее лицо искажено и состарено горем. Она качается, чуть не падает, но Мелинда подхватывает ее и не дает свалиться. Урсула молит от всего сердца, заливаясь слезами.
– Только не трогайте мою Салли, мистер! У меня она теперь одна осталась! Мы дадим вам то, что вы хотите, клянусь вам, дадим, если у нас это есть. Правда ведь? – Она поворачивается к собранию.
Кэт Уизерс… Санни… Делла Биссонет… Дженна Фримен… Джек, Люсьен и Алекс Хабер, виновато сбившиеся в кучку… все кивают и согласно бормочут. Да, они отдадут Линожу то, что он хочет. Они к этому готовы.
– Так что же это? – встает Хэтч в первом ряду рядом со своей женой. – Скажите нам.
– Я долго живу на свете, – говорит Линож. – Тысячи лет. Но я не из богов, и я не бессмертный.
Он берет свою трость за середину, поднимает ее над головой и поворачивает горизонтально перед своим лицом. Едва заметная тень от свечей ложится на его лицо от лба и ниже. При этом сильное и красивое лицо человека лет под сорок меняется… стареет. Это морщинистое и обвисшее лицо человека не старого – древнего. И глаза выглядывают из-под опухших век, а под ними висят мешки.
Аханье и говор в зале. И снова камера выхватывает лица из толпы, показывая их реакцию. Вот Энди Робишо, сидящий рядом со своим сыном, держит его за руку, поглаживая.
– Итак, вы видите, какой я на самом деле. Старый. Больной. Фактически, на краю могилы.
Линож снова поднимает трость, и тень уходит с его лица, и возвращается его молодость. Он пережидает говор в зале.
– Если считать сроками ваших жизней-поденок, мне жить еще долго. Я буду ходить по земле и тогда, когда все вы, кроме самых юных – может быть, Дэви Хоупвелла или Дона Билза…
Перебивка. Сидящий рядом с родителями Дэви Хоупвелл и спящий Дон.
– …уйдете в землю. Но по моим меркам, мне мало остается времени. Вы спрашиваете меня, чего я хочу?
Камера показывает Майка и Молли Андерсонов. Майк уже понял, и в лице его ужас и негодование. Когда он начинает говорить, голос его возвышается от шепота до вопля. Молли сжимает его руку.
– Нет, – говорит Майк. – Нет, нет, нет… Линож продолжает, не обращая внимания на Майка.
– Мне нужен кто-то, кого я воспитаю и выучу; кто-то, кому я передам все, что знаю и умею, кто будет выполнять мою работу, когда сам я этого делать уже не смогу.
Майк вскакивает, увлекая за собой Молли.
– Нет! Нет! Никогда!
Линож по-прежнему не обращает внимания на Майка.
– Мне нужен ребенок. Один из тех, кто спит там, в углу. Кто – неважно; они одинаковы в моих глазах. Дайте мне то, что я хочу – дайте по собственной воле, – и я уйду.
– Нет! – кричит Майк. – Никогда не отдадим мы тебе наших детей! Никогда!
Он вырывается из руки Молли и бросается к лестнице на помост, явно собираясь расправиться с Линожем. В его ярости исчезли любые сомнения, сможет ли он возобладать над сверхъестественной силой Линожа.
– Держите его! – кричит Линож. – Если не хотите, чтобы я бросил детей с неба! А я брошу! Клянусь, брошу!
В детском углу дети заворочались на койках и застонали, безмятежность лиц нарушилась страхом… или чем-то, случившимся далеко-далеко или высоко-высоко.
– Держите его! – кричит в ужасе Джек Карвер. – Остановите его! Бога ради, остановите!
Преподобный Боб Риггинс обхватывает Майка за плечи раньше, чем Майк успевает добежать до ступеней. Хэтч присоединяется раньше, чем Майк мог бы стряхнуть с себя Риггинса, который хотя человек крупный, но скорее жирный, чем сильный.
– Нет, Майк! – говорит Хэтч. – Мы должны его выслушать – хотя бы выслушать…
– Нет! – кричит Майк, вырываясь. – Пусти меня, Хэтч! Черт тебя возьми…
Он почти вырвался, но его перехватывают Люсьен, Санни, Алекс и Джонни. Это ребята здоровые. Они сажают его обратно на сиденье в первом ряду. Мы видим, что при этом они испытывают неловкость, но настроены все равно решительно.
– Майк Андерсон, ты спокойно посидишь, пока он скажет свое слово, – говорит Джонни. – Мы его выслушаем.
– Так надо, – добавляет Люсьен.
– Вы не понимаете, – говорит Майк. – Слушать его – это самое худшее, что мы можем сделать!
Он оглядывается на Молли за помощью и поддержкой, и то, что он видит, заставляет его оцепенеть. Это – смесь неуверенности и отчаяния.
– Молли? Молли? – в ужасе зовет Майк.
– Я не знаю, Майк. Я думаю, лучше его выслушать.
– Выслушать – это ведь не повредит, – говорит Мелинда.
– Он припер нас к стенке, – добавляет Санни. Они поворачиваются к Линожу. Все глаза повернуты к нему. Все ждут главных слов. И Линож начинает говорить. И камера медленно на него наплывает до крупного плана.
– В деле, подобном этому, я не могу взять сам… хотя могу наказывать, в этом я вас уверяю. Отдайте мне одного ребенка из тех, что спит вон там, дабы я воспитал его как своего – и я оставлю вас в покое. Он или она проживет долго, и когда остальные спящие уже умрут, он или она все еще будет жить, и многое увидит. Дайте мне то, что я хочу – и я уйду. Откажите мне – и те сны, что вы видели прошлой ночь, станут явью. Дети упадут с неба, а вы все пойдете в океан пара за парой, и когда кончится буря, этот остров будет таким, как был после бури Роанок. Пустой. Покинутый. Я даю вам полчаса. Обсудите вопрос… для чего же еще существуют городские собрания? А потом…
Он замолкает. Камера доходит до максимально крупного плана.
– Решайте.
Затемнение. Конец акта четвертого.
АКТ ПЯТЫЙ
У здания мэрии ветер все так же кружит поземку, но снегопад перестал. Буря столетия – по крайней мере та, что создана Матерью-Природой, – окончена.
В небе облака начинают подниматься и расходиться. Когда на этот раз появляется полная луна, она остается в небе.
Мы идем по коридору мэрии к стеклянным дверям в зал, и внизу кадра мелькает надпись:
БУДЕМ ВЕРИТЬ В БОГА И ДРУГ В ДРУГА.
Видно, как Робби Билз вылезает из-под стола (волосы его растрепаны), встает и идет к помосту.
Все следующее, как бы ни было оно смонтировано, мы видим как единое целое.
Робби доходит до помоста и оглядывает молчаливый ожидающий зал. На первой скамье Майк остается сидеть, хотя и вибрирует почти заметно, как провод под высоким напряжением. С одной стороны от него Хэтч, с другой – Молли. Майк держит ее за руку, она смотрит на него тревожно. На следующей скамье за ними Люсьен, Санни, Алекс и Джонни – добровольный конвой. Если Майк попытается вмешаться в процесс принятия решения, они его удержат.
А в конце зала, где спят дети, взрослых прибавилось. К сидящей возле Салли Тавии присоединилась Урсула, возле Гарри уже сидят и Энди, и Джилл, и Джек подошел к Энджи, не покидающей Бастера… но когда он попытался обнять ее за плечи, она выскользнула, уходя от его прикосновения. «Тебе придется кое-что объяснить, Джеки», – как мог бы сказать Рики Рикардо. Мелинда сидит возле Пиппы, Сандра возле Дона рядом с ней. Карла и Генри Брайт сидят в изножье кровати Фрэнка, держась за руки. Линда Сент-Пьер – около Хейди. Но внимание всех родителей обращено не на детей, а на Робби Билза, назначившего себя председателем… и на земляков-островитян, которые решат судьбу их детей.
С огромным усилием овладев собой, Робби заглядывает под помост и вынимает председательский молоток – старый и тяжелый, реликт, сохранившийся еще с семнадцатого века. Минуту на него глядит, будто никогда не видел, и опускает на стол с громким резким стуком. Несколько человек вздрагивают.
– Я призываю собрание к порядку. По-моему, лучше всего будет решать это дело так, как мы решали бы любой городской вопрос. В конце концов, так ведь оно и есть? Это городской вопрос?
Молчание и напряженные лица. У Майка такой вид, будто он хочет ответить – но он молчит. Молли все также тревожно смотрит на своего мужа и гладит его руку, которая крепко (может быть, до боли) сжимает ее руку.
– Есть возражения? – спрашивает Робби. Молчание. Робби снова опускает молоток – хрясь! – и снова несколько человек вздрагивают. Но не дети. Они крепко спят. Или лежат без сознания.
– Вопрос стоит о том, дать ли этому… этой личности, которая к нам явилась, одного из наших детей. Он говорит, что уйдет, если мы дадим ему то, что он хочет, и убьет нас всех – включая детей – если мы откажем. Я правильно сформулировал вопрос?
Молчание.
– Хорошо. Так что же скажет Литтл-Толл-Айленд? Кто хочет говорить.
Молчание. Потом медленно поднимается Кол Фриз. Оглядывается на своих земляков.
– Я не вижу у нас выбора, если мы верим, что он может сделать, как сказал.
– А ты ему веришь? – спрашивает Роберта Койн.
– Это первое, о чем я себя спросил. И… да, верю. Я видел многое, что меня убедило. Я думаю так: или мы дадим ему то, что он хочет, или он возьмет все, что у нас есть… и детей тоже.
Кол садится.
– Роберта Койн отметила важный момент, – говорит Робби. – Кто верит, что Линож сказал правду? Что он может стереть весь остров с лица земли и сделает это?
Молчание. Верят все, но никто не хочет поднять руку первым.
– У нас у всех был один и тот же сон, – говорит Делла Биссонет. – И это не был обычный сон. Я это знаю, и мы все знаем. Он честно нас предупредил.
Она поднимает руку.
– Ничего честного здесь нет, – говорит Берт Соамс, – но…
Одна его рука в импровизированной шине, но он поднимает другую. Его примеру следуют остальные – сначала немногие, потом больше, потом почти все. Хэтч и Молли поднимают руки последними. Только Майк угрюмо сидит, не поднимая рук с колен.
– Это еще не вопрос о том, что делать, Майк, – тихо говорит Молли. – Пока нет. Пока только верим мы или не верим…
– Я знаю, о чем этот вопрос, – отвечает Майк. – И когда станешь на эту дорогу, каждый следующий шаг легче предыдущего. Это я тоже знаю.
– Итак, – говорит Робби, опуская руку, – мы ему верим. Этот вопрос выяснен. Теперь, если есть мнения по основному вопросу…
– Я хочу сказать, – встает Майк.
– Твое право, – отвечает Робби. – Ты полноправный налогоплательщик.
Давай.
Майк медленно всходит по ступеням на помост. Молли смотрит, не отрывая глаз. Майк не потрудился взойти на трибуну – он просто повернулся лицом к землякам-островитянам. У нас несколько мгновений, когда растет внимание и напряжение в зале, пока Майк думает, как начать.
– Нет, он не человек. Я не голосовал, но я все равно согласен. Я видел, что он сделал с Мартой Кларендон, с Питером Годсо, что сделал с нашими детьми – и я не верю, что он человек. У меня были те же сны, что и у вас, и я не хуже вас сознаю реальность его угроз. Может быть, даже лучше – я ваш констебль, которого вы поставили следить за соблюдением ваших законов. Но… люди… детей не отдают головорезам! Вы это понимаете? Детей не отдают!
Из детского угла комнаты выходит Энди Робишо.
– Так какой же у нас выбор? Что мы будем делать? Что мы можем сделать?
Эту реплику встречает густой ропот согласия, и Майк встревожен – это заметно. Потому что единственный ответ, который у него есть, не имеет смысла. Этот ответ – доблесть правильного поступка.
– Встать против него, – говорит Майк. – Бок о бок и плечом к плечу. В один голос сказать ему «нет». Сделать то, что написано на дверях, через которые мы сюда вошли – верить в Бога и друг в друга. И тогда… быть может… он уйдет. Как уходят бури, когда выдуют свою силу.
– А если он начнет тыкать вокруг своей тростью? – встает Орв Бучер. – Что тогда? А мы будем падать, как мухи на подоконник?
Ропот согласия громче.
Встает преподобный Боб Риггинс:
– «Итак, отдавайте кесарю кесарево, а Божие – Богу». Ты сам это сказал, Майкл, час назад. Евангелие от Матфея.
– "Отойди от Меня, сатана, ибо сказано: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Евангелие от Марка, – отвечает Майк и оглядывается вокруг. – Люди… если мы отдадим ребенка… одного из наших детей – как потом будем с этим жить и глядеть друг другу в глаза, даже если он оставит нам жизнь?
– Отлично будем жить, – отзывается Робби Билз. Майк ошеломленно оглядывается на него, и в этот момент по центральному проходу выходит к помосту Джек Карвер. Когда он начинает говорить, Майк поворачивается к нему. Его обстреливают со всех сторон.
– У нас у всех в жизни есть такое, с чем приходится жить, Майк. Или ты другой?
Попадание. Мы видим, как Майк вспоминает. И он обращается к Джеку и ко всем:
– Нет, я такой же. Но это будет не то, что жить и помнить, как ты смошенничал на экзамене, или с кем-то переспал, или дал кому-то в морду по пьянке или под плохое настроение. Это – ребенок. Джек, неужели ты не понимаешь?
Может быть, он до них достучался. Но тут начинает говорить Робби.
– Допустим, ты прав насчет отослать его прочь – допустим, мы все встанем плечом к плечу, обнимемся и скажем: «НЕТ!» Допустим, мы это сделаем, и он просто исчезнет. Вернется туда, откуда пришел.
Майк настороженно глядит, ожидая ловушки.
– Но ты видел наших детей. Я не знаю, что именно он с ними сделал, но не сомневаюсь, что полет в высоте – это точное об этом представление. Они могут упасть, и в это я верю. Ему стоит только махнуть этой своей тростью, и они упадут. И как нам жить и смотреть в глаза друг другу, если это случится? Мы будем себе говорить, что убили всех восьмерых только потому, что были слишком хорошими, слишком святыми, чтобы пожертвовать только одним?
– Но ведь это может быть блеф… – пытается сказать Майк.
– Это не блеф, Майкл, и ты это знаешь! – вдруг резко и враждебно перебивает Мелинда. – Ты это видел.
Тавия Годсо нерешительно выходит к началу центрального прохода – очевидно, островитяне предпочитают говорить отсюда. Сначала она говорит неуверенно, но обретает уверенность по ходу речи.
– Ты говоришь так, Майк, будто он убьет этого ребенка, Майкл… будто это человеческое жертвоприношение. А по мне это больше похоже на усыновление.
Она оглядывается, улыбаясь как бы на пробу – если уж нам предстоит это сделать, постараемся сделать, как лучше. Посмотрим с хорошей стороны.
– И еще долгая жизнь! – говорит Джонас и делает паузу. – То есть если ему верить. А после того, как я его видел… я верю.
Снова ропот согласия. И одобрения.
– Линож забил до смерти Марту Кларендон своей тростью! – кричит Майк. – Глаз ей выбил! Мы обсуждаем, отдавать ли ребенка чудовищу!
Молчание встречает эти слова. Люди опускают глаза в пол и краснеют от стыда. Преподобный Боб Риггинс снова садится. Его жена кладет руку ему на рукав и смотрит на Майка укоризненно.
– Пусть так, – говорит Генри Брайт, – но что будет с остальными детьми? Скажем «нет» и увидим, как они умрут на наших глазах?
– Да, Майк, – подхватывает Кирк. – Что там насчет блага для большинства?
На это у Майка нет настоящего ответа.
– Но ведь о детях – это тоже может быть блеф. Сатана – отец лжи, а этот тип явно его близкий родственник.
– И ты готов рискнуть? – визжит разъяренная Джилл Робишо. – Отлично! Только рискуй своим сыном, а не моим!
– В точности моя мысль! – поддерживает ее Линда Сент-Пьер.
– Ты знаешь, Майк, – говорит Генри Брайт, – что здесь самое страшное? Положим, ты прав наполовину… и мы останемся жить, а они – он показывает на детей – умрут? Как мы тогда будем глядеть в глаза друг другу? Как будем с этим жить дальше?
– И как нам после этого жить рядом с тобой? – спрашивает Джек.
Неприязненно растущий гул в ответ. Джек – сокрушитель геев – возвращается к своему спящему сыну и садится рядом с ним. И на это у Майка тоже нет ответа. Мы видим, как он ищет его – и не находит.
Робби смотрит на часы. На них 9:20.
– Он сказал – полчаса, – напоминает Робби. – У нас осталось десять минут.
– Нельзя этого делать! – кричит Майк. – Как вы не понимаете? Мы не можем позволить ему…
– Мы слышали твою точку зрения, Майк, – говорит Санни не без сочувствия. – Теперь сядь, ладно?
Майк глядит беспомощным взглядом. Он не дурак и понимает, к чему дело клонится.
– Вы должны об этом подумать, люди. Очень и очень тщательно подумать.
Он спускается по ступеням и садится рядом с Молли. Берет ее за руку. Она отдает руку на секунду или две, потом забирает.
– Я пойду сяду с Ральфи, Майк. Она встает и идет по проходу туда, где спят дети. Исчезает в круге родителей, не оглянувшись.
– Еще кто-нибудь хочет высказаться? – спрашивает Робби. – Какие будут предложения?
Секунда молчания – и вперед выходит Урсула.
– Прости нас Боже, но давайте дадим ему то, что он хочет. Дадим ему то, что он хочет, и пусть идет своей дорогой. На мою жизнь мне наплевать, но дети… даже если это будет Салли. Пусть лучше живет с плохим человеком, чем… чем умрет.
Она разражается рыданиями и упреками:
– Боже мой, Майкл Андерсон, у тебя, что ли, сердца нет? Это же дети! Мы не можем дать ему убить детей!
И она возвращается туда, где спят дети. Майк теперь окружен рядами враждебных взглядов.
– Еще кто-нибудь? – спрашивает Робби, глядя на часы.
Майк начинает вставать, но Хэтч берет его за руку и слегка сжимает. Майк глядит не него пораженным и вопросительным взглядом, и Хэтч чуть заметно покачивает головой. «Хватит, – означает этот жест. – Ты сделал все, что мог».
Майк стряхивает его руку и снова встает. Теперь он не идет к помосту, а обращается к землякам с места:
– Не надо. Прошу вас. Андерсоны живут на Литтл-Толл-Айленде с 1735 года. Я прошу вас как житель острова и как отец Ральфи Андерсона – не делайте этого. Не идите на это. – После паузы он добавляет:
– Это проклятие. Вечная погибель.
Он оглядывается безнадежно, и никто, даже его собственная жена, не хочет встречаться с ним взглядом. Снова падает тишина, и только чуть завывает ветер и щелкают часы.
– Хорошо, – говорит Майк. – Тогда я предлагаю ограничить право голоса. Пусть голосуют родители и только родители. Они все местные…
– Это нечестно! – встает Линда Сент-Пьер. Она касается брови спящей дочери с нежной любовью.
– Я вырастила ее сама – да, с большой помощью всех горожан, и твоей и твоей жены, Майк, – но в основном сама. И я не должна принимать такое решение в одиночку. Для чего же тогда община, если не затем, чтобы помочь людям, когда случается что-то по-настоящему страшное? Когда нет ни одного достойного выхода?
– Я бы не смог сказать лучше, – говорит Энди.
– Но… – начинает Майк.
– Сядь!.. Ставь на голосование!.. Давайте голосовать!.. – слышен хор голосов.
– Кто-нибудь еще ставит вопрос о праве на голосование? – спрашивает Робби. – Может быть, это не совсем по-парламентски, но это надо решить. Я бы предпочел услышать мнение кого-нибудь из родителей.
Напряженное молчание, и голос Мелинды Хэтчер:
– Я предлагаю, чтобы голосовали все.
– Поддерживаю, – вторит Карла Брайт.
– Это не… – пытается сказать Майк.
– Замолчи! – орет Энджи. – Тебе уже давали слово, и теперь сядь и помолчи!
– Выдвинуто и поддержано предложение, – объявляет Робби Билз, – чтобы по вопросу о том, выдать ли мистеру Линожу то, что он просит, голосовали все. Кто «за»?
Поднимают руки все, кроме Майка. Он видит, что Молли тоже подняла руку, видит, что она на него не смотрит, и что-то начинает в нем умирать.
– Кто «против»?
Ни одной руки. Майк просто сидит в первом ряду с опущенной головой.
– Предложение принято. – Робби опускает молоток.
Тесе Маршан требует:
– Ставь вопрос на голосование, Робби Билз. Настоящий вопрос.
В подвале Линож смотрит в потолок, и глаза его светятся в полутьме. Они собираются голосовать, и он это знает.
В зале Джоанна с сердцем говорит:
– Ради Бога, давайте проголосуем и закончим!
– Мой сын в этом не участвует! – объявляет Майк. – Надеюсь, это ясно? Мой сын не будет частью этой… мерзости.
– Будет, – отвечает Молли.
Полное молчание. Майк поднимается и глядит на жену, не веря своим глазам. Через весь зал смотрят они друг на друга.
– Мы никогда не бегали от своего долга, Майкл, – говорит Молли. – Мы всегда участвовали в жизни острова. Мы будем участвовать и на этот раз.
– Не может быть, чтобы ты говорила всерьез, Молли. Это не правда?
– Это правда.
– Это безумие.
– Может быть – но безумие не по нашей вине. Майкл…
– Я ухожу! К черту все это! И вас всех к черту! Я беру моего сына и ухожу!
Он успевает сделать три шага, и тут же добровольный конвой хватает его и усаживает обратно. Молли смотрит, как отбивается Майк, как грубы его конвоиры – им не нравится его отношение к весьма спорному решению, которое принимается, – и она бежит к нему по проходу.
– Хэтч! На помощь! – зовет Майк.
Но Хэтч отворачивается, и лицо его горит от смущения. Майк рвется в его сторону, и Люсьен бьет его в нос. Кровь.
– Прекратите! Не бейте его! – кричит Молли. – Майк, тебя сильно…
– Отойди, – говорит ей Майк. – Отойди, пока я еще владею собой и не плюнул тебе в лицо. Она делает шаг назад, глаза ее расширены.
– Майк, если бы ты только понял… это решение принимать не нам одним. Это касается целого города!
– Я знаю, что это так – и разве я говорил другое? Уйди от меня, Молли.
Она отходит в горе и печали. Санни Бротиган протягивает Майку платок.
– Можете отпустить, – говорит Майк. – Я никуда не денусь.
Они его отпускают, хотя и настороженно. Робби с помоста глядит с явным удовольствием. «Пусть ситуация очень плохая, – говорит его лицо, – но если святошу констебля смазали по морде, это уже что-то».
Молли отступает от Майка, который на нее не смотрит. Лицо ее дергается и дрожит. Она, плача, уходит в конец зала. Люди по дороге похлопывают ее по рукам, шепчут утешения и ободрения «Ничего, все образуется», «Он потом опомнится», «Ты поступила правильно»… В конце зала ее обнимают Мелинда, Джилл и Линда Сент-Пьер.
Хэтч подсаживается к Майку, не зная, куда деваться от стыда.
– Майк, я…
– Заткнись, – отвечает Майк, не глядя. – Заткнись и отвали.
– Когда у тебя будет время подумать, ты поймешь, – говорит ему Хэтч. – До тебя дойдет. Это единственное, что мы можем сделать. А что еще? Умереть за принцип? Всем нам? В том числе тем, кто слишком молод, чтобы понять, за что умирают? Подумай об этом.
Майк наконец поднимает глаза:
– А если кончится тем, что Линож возьмет Пиппу? Долгое молчание. Хэтч думает. Потом глядит Майку прямо в глаза:
– Я скажу себе, что она умерла в младенчестве. Непредвиденная смерть новорожденного, когда никто ничего не может сделать. И я в это поверю. Мы с Мелли поверим оба.
Робби снова стучит по помосту молотком.
– Внимание, внимание! Вопрос ставится на голосование. Отдадим мы или нет мистеру Линожу то, что он просит, учитывая его обещание оставить нас в покое? Что скажет Литтл-Толл-Айленд? Кто «за», голосуют обычным поднятием рук.
Момент совершенно бездыханной тишины. Потом в конце зала поднимает руку Энди Робишо.
– Я – отец Гарри, и я голосую «за».
– Я – его мать, и я тоже «за», – говорит Джилл Робишо.
– Мы с Кларой голосуем «за», – поднимает руку Генри.
Поднимает руку Линда Сент-Пьер. За ней Сандра Билз, и Робби на помосте тоже поднимает руку.
– У нас нет выбора, – поднимает руку Мелинда.
– Нет выбора. – Хэтч поднимает руку.
– Я голосую «за» – это единственный выход. – Урсула.
Вслед за ней поднимает руку Тавия.
– Приходится. – Голос Джека.
Он поднимает руку. Анджела долго и любовно глядит на спящего Бастера и тоже поднимает руку.
Весь зал обращает глаза к Молли. Она становится на колени, целует Ральфи в седло феи на носу, потом встает. Обращается она ко всем… но в каком-то смысле говорит только с Майком, и лицо ее молит о понимании.
– Утратить одного живым лучше, чем утратить всех мертвыми. Я голосую «за».
И она поднимает руку. За ней поднимаются и другие руки. Камера идет по рядам, выбирает все лица, которые мы теперь знаем, и видит, как поднимаются все руки… кроме одной.
Робби выжидает минуту, глядя на лес поднятых рук и похоронных лиц. Надо отдать этим людям должное – они приняли страшное решение… и они это знают.
– Кто «против»? – мягко спрашивает Робби. Поднятые руки опускаются. Майк, не поднимая глаз, выбрасывает руку высоко в воздух.
– Всеми голосами против одного, – объявляет Робби. – Предложение принято.
Часы показывают девять тридцать и бьют один раз.
Открывается дверь, и входит Линож, держа трость в одной руке и Замшевый мешочек в другой.
– Приняли ли вы решение, люди? – спрашивает он.
– Да, – отвечает Робби. – Решение в вашу пользу.
– Прекрасно, – говорит Линож. Он проходит мимо заднего ряда, останавливается, дойдя до прохода, и смотрит на родителей.
– Вы сделали правильный выбор.
Молли отворачивается – ей мерзко одобрение улыбающегося монстра. Линож видит ее отвращение, и его улыбка становится шире. Он идет медленно по проходу, держа перед собой мешок с шариками.
Всходит по ступеням, и Робби быстро отодвигается от него в сторону с полным ужаса лицом. Линож стоит возле трибуны, с доброй улыбкой глядя на своих заложников.
– Вы сделали трудную вещь, друзья мои, но вопреки всему, что мог тут говорить вам констебль, вы поступили хорошо. Вы поступили правильно. Это было единственное, что хорошие, любящие, ответственные люди могли сделать в данных обстоятельствах.
Мешок он держит за завязку так, что тот свисает с его руки.
– Это – колдовские камни. Они были стары, когда мир был юн, и с их помощью решали великие вопросы еще до того, как Атлантида погрузилась в Африканский океан. Здесь семь белых камешков… и один черный.
Линож замолкает… улыбается… и чуть видны кончики его клыков.
– Вы не можете дождаться, чтобы я ушел, и я не виню вас. Тогда пусть выйдет по одному родителю каждого ребенка, если не трудно. Закончим это дело.
Камера показывает островитян. Они впервые нутром поняли, что сейчас сделали. И еще поняли, что поворачивать обратно поздно.
Линож улыбается. Показывает кончики клыков. И держит мешок. Время выбирать.
Затемнение. Конец акта пятого.
АКТ ШЕСТОЙ
Над ночным проливом кончился снегопад, и луна проложила золотую дорожку к материку.
Безмолвная Мэйн-стрич засыпана снегом.
Здание мэрии стоит, темное справа и ярко освещенное свечами слева, где находится зал заседаний.
В зале медленно, очень медленно идут по центральному проходу родители: Джилл, Урсула, Джек, Линда, Сандра, Генри, Мелинда. Последней идет Молли Андерсон. Она умоляющими глазами смотрит на Майка.
– Майк, прошу тебя, попытайся понять…
– Что ты хочешь, чтобы я понял? Вернись и сядь рядом с ним. Не принимай участия в этой мерзости.
– Не могу. Если бы ты только понимал…
Майк смотрит в пол. Он не хочет смотреть на Молли, не хочет ничего этого видеть. Она это понимает и скорбно уходит, поднимаясь по ступеням.
На помосте родители выстроились в линию. Линож глядит на них с благосклонной улыбкой, как дантист, объясняющий ребенку, что больно не будет, ну совсем не будет.
– Это очень просто, – говорит он. – Каждый вытащит из мешка камешек. Ребенок того, кто вытащит черный, пойдет со мной. Чтобы жить долго… чтобы видеть далеко… и знать много. Миссис Робишо? Джилл? Не согласитесь ли вы начать?
Он протягивает ей мешочек. Кажется, что она к нему не собирается притрагиваться… или не может.
– Давай, милая, – подбадривает ее Энди. – Бери! Она бросает на него затравленный взгляд, сует руку в мешок, шарит там и вынимает кулак с крепко зажатым камешком. Вид у нее такой, будто она сейчас упадет в обморок.
– Миссис Хэтчер? – предлагает Линож. Мелинда берет камешек. Сандра следующая. Она тянет руку к мешку… и отдергивает.
– Робби, я не могу! Ты!
Но Робби близко к Линожу подходить не хочет.
– Давай, тащи!
Она повинуется и отступает, дрожа губами, и так стиснув пальцы, что они побелели. Следующий – Генри Брайт. Он долго выбирает, отбрасывая один (или два) чтобы взять другой. Потом Джек. Он выбирает быстро и отступает, бросив на Энджи отчаянный взгляд последней надежды. Берет шарик Линда Сент-Пьер. Остаются Урсула и Молли.
– Дамы? – обращается к ним Линож.
– Ты первая, Молли, – говорит Урсула.
– Нет. Прошу тебя. Ты.
Урсула резко сует руку в мешок, берет один из двух оставшихся шариков и отступает, стиснув кулак. Молли делает шаг вперед, смотрит на Линожа и берет последний камешек. Линож отбрасывает мешок. Он полощется в воздухе, падая вниз… и исчезает в голубой вспышке, не успев коснуться помоста. Островитяне не реагируют. Молчание такое плотное, что его можно резать ножом.
– Отлично, друзья мои, – говорит Линож. – Пока что все сделано как надо. Итак, кто смелый показать первым? Отбросить страх, и ощутить, как он сменяется сладостным облегчением?
Никто не отвечает.
– Давайте, давайте! – благодушно торопит Линож. – Разве вы не слышали, что боги карают слабых духом?
– Я люблю тебя, Бастер! – выкрикивает Джек и раскрывает руку. Шарик в ней белый. Говор в зале.
Выходит вперед Урсула и выставляет сжатый дрожащий кулак. Собирается с духом, и рука ее разжимается, как пружина. Шарик белый. Снова говор в зале.
– Давай, Сандра! – говорит Робби. – Покажи.
– Я… я… Робби, я не могу… Я знаю, что это Донни… знаю… мне никогда не везло…
С нетерпением, с презрением к ней, Робби, желая покончить с неизвестностью, подходит, хватает ее за руку и разжимает ей пальцы. Шарика нам не видно, и по его лицу ничего нельзя прочесть. Но он хватает то, что у нее в руке, и поднимает вверх всем напоказ. Дико улыбается – похож на Ричарда Никсона в политической гонке.
– Белый! – кричит он. И пытается обнять свою жену, но она отталкивает его с выражением не просто отвращения – это омерзение.
Очередь выходить Линде Сент-Пьер. Она держит сжатую руку, смотрит на нее и закрывает глаза.
– О Господи, молю Тебя, не отнимай у меня Хейди.
Открывает руку, но глаза держит закрытыми.
– Белый! – кричит чей-то голос.
Говор в зале. Линда открывает глаза, видит, что камешек белый, и начинает рыдать, прижимая драгоценный камешек к груди.
– Джилл? – предлагает Линож. – Миссис Робишо?
– Не могу, – отвечает она. – Я думала, что смогу, но я не могу. Простите…
Она бросается к лестнице, прижимая к груди сжатый кулак. Но не успевает до нее дойти, как Линож указывает на нее тростью. Ее притягивает назад. Линож наклоняет голову волка к ее руке. Она пытается удержать пальцы – и не может. Камешек падает на помост и катится, как шарик (на который он и похож), а камера следит за ним. Он останавливается у ножки стола городского менеджера. Он белый.
Джилл сваливается на колени, всхлипывая. Остались только Генри, Мелинда и Молли. У кого-то из них – черный камешек. Перебивка: лица их супругов. Карла Брайт и Хэтч смотрят на сцену с завороженным ужасом. Майк не отрывает глаз от пола.
– Мистер Брайт? – зовет Линож. – Генри? Не сделаете ли нам одолжение?
Генри выходит вперед и медленно открывает руку. Камешек белый. Генри от облегчения становится как спущенный воздушный шар. Карла глядит на него, улыбаясь сквозь слезы.
Теперь все решится между Молли и Мелиндой. Ральфи или Пиппа. Матери глядят друг на друга на фоне улыбки Линожа. Одна из них сейчас перестанет быть матерью, и обе они это знают.
Крупным планом – Молли. Ей представляется:
Над облаками парит Линож, но клин стал очень коротким. Из восьми детей остались только Ральфи и Пиппа, держащиеся за руки Линожа.
– Дамы? – напоминает Линож.
Молли взглядом передает Мелинде мысль. Мелинда понимает и чуть кивает. Они сдвигают кулаки вместе, рука к руке. Смотрят друг на друга, неистовые от любви, надежды и страха.
– Давай, – очень тихо говорит Молли.
Крупным планом – две руки. Они открываются. В одной шарик – белый, в другой – черный. Говор, аханье, удивленные выкрики в зале – но мы пока не знаем. Мы видим только два камешка на двух ладонях.
Самый крупный план: лицо Молли.
Дикие глаза.
Самый крупный план: лицо Мелинды.
Дикие глаза.
Самый крупный план: лицо Хэтча.
Дикие глаза.
Самый крупный план: Майк.
Голова его опущена… но ему так не высидеть, несмотря на твердое решение не участвовать в этом даже пассивно. Он поднимает голову и глядит на помост. И мы читаем выражение лица этого человека: сначала – неверие, потом – страшное осознание.
– НЕТ! – Майк вскакивает на ноги. – НЕТ!
Санни, Люсьен и Алекс хватают его и прижимают к сиденью, не давая броситься вперед.
Мелинда и Молли стоят на помосте. Они смотрят друг на друга, почти сдвинув лица, застывшие, вытянув руки – теперь открытые. В руке Мелинды – белый камешек. В руке Молли – черный.
Лицо Мелинды разражается запоздалой реакцией. Она поворачивается, ослепленная слезами, и идет к краю помоста.
– Пиппа! Мама идет к тебе, любовь моя… Споткнувшись о ступени, она полетела бы головой вниз, не подхвати ее Хэтч. В истерике облегчения она даже этого не заметила. Вырвавшись из рук мужа, она бежит по проходу.
– Пиппа, деточка моя! Все в порядке! Мама идет к тебе, мама идет!
Хэтч поворачивается к Майку.
– Майк, я…
Майк только кидает на него взгляд – взгляд чистейшей, отравленной ненависти. «Ты этому потворствовал, и мне это стоило моего сына», – говорит этот взгляд. Хэтч, не в силах это вынести, уходит за своей женой, почти крадучись.
Молли все это время стоит столбом, глядя на черный шарик, но сейчас до нее начинает доходить, что случилось.
– Нет. Этого не может быть. Этого… Она отбрасывает шарик и поворачивается к Линожу:
– Это шутка?! Проверка? Это проверка, правда? Вы же не думали…
Но он именно это думал, и думает сейчас. И она это понимает.
– Я его не отдам!
– Молли, – говорит Линож. – Я остро ощущаю ваше горе… но вы согласились на условия. Мне очень жаль.
– Вы это подстроили! Вам все время нужен был только он! Из-за… из-за седла феи!
Правда ли это? Нам никогда не узнать, померещилась нам эта искра в глазах Линожа, или… или мы ее видели.
– Я вас заверяю, что это не так. Игра была, как вы бы назвали, честной. И поскольку я считаю, что долгие проводы – лишние слезы…
Он идет к ступеням, чтобы предъявить право на свой приз.
– Нет! – кричит Молли. – Не дам!
Она пытается на него наброситься, но Линож делает жест тростью, и она летит спиной вперед, перекатываясь через стол городского менеджера. Она падает плачущей кучей.
Линож, стоя на краю помоста у ступеней, разглядывает островитян – которые похожи на людей, пробуждающихся от общего кошмара, в котором сотворили что-то ужасное и непоправимое – с сияющей и сардонической улыбкой удовольствия.
– Леди и джентльмены, жители Литтл-Толл-Айленда, я благодарю вас за ваше внимание к моим нуждам, и объявляю это собрание закрытым… с замечанием, что чем меньше будет сказано остальному миру о нашем… соглашении, тем счастливей вы будете жить дальше… хотя, конечно, в подобных вопросах окончательное решение за вами.
За его спиной Молли встает на ноги и идет вперед. Она обезумела от шока, горя, невозможности поверить.
Линож надевает желтые перчатки, шапку.
– А теперь я возьму своего нового протеже и оставлю вас наедине с вашими мыслями. Надеюсь, они будут счастливыми.
Он идет вниз по ступеням. Его путь лежит по центральному проходу недалеко от места, где сидит Майк. Молли бросается к краю помоста, и глаза ее так выкатились, что занимают пол-лица. Она видит, что стража Майка больше не выполняет свою работу:
Люсьен, Санни и остальные глядят на Линожа с отвисшими челюстями.
– Останови его, Майк! – визжит Молли. – Ради Бога, останови его!
Майк знает, что будет, если он бросится на Линожа: один взмах трости – и он будет отскребать себя от стены. Он поднимает глаза на жену – наверное, уже бывшую жену. Страшные, мертвые глаза.
– Поздно, Молли.
Ее реакция – сперва отчаяние, потом – безумная решимость. Если Майк не поможет исправить ошибку, которую они допустили, она сделает это сама. Она оглядывается… видит пистолет Робби, который лежит на помосте. Она хватает его и бросается с помоста на пол.
– Стой! – кричит она. – Я предупреждаю!
Линож идет дальше, и с ним происходит перемена. Куртка превращается в королевское синее с серебром облачение, украшенное солнцами, лунами, прочими каббалистическими символами. Шапка становится остроконечной шляпой чернокнижника или чародея. И трость становится скипетром. На ней сверху по-прежнему волчья голова, но теперь она венчает такой жезл, что хоть Мерлину впору.
Молли то ли не видит, то ли ей все равно. Ей нужно только одно – остановить его. Она вступает в проход и направляет пистолет.
– Стой, или я стреляю!
Но Санни и Алекс Хабер загораживают ей путь к Линожу. Люсьен и Джонни Гарриман ее хватают… и Хэтч мягко забирает из ее руки пистолет. Майк все это время сидит, опустив голову, не в силах смотреть.
– Простите, миссис Андерсон… – говорит Санни. – Но мы договорились.
– Мы не понимали, о чем договариваемся! – кричит Молли. – Мы не знали, что делали! Майк был прав, мы не… не… Джек, останови его! Не дай ему взять Ральфи! Не давай ему взять моего сына!
– Я не могу этого сделать, Молли, – отвечает Джек. И с тенью упрека добавляет:
– А ведь ты так не кричала бы, если бы это я вытащил черный шарик.
Она глядит на него, не веря своим ушам. Он секунду выдерживает ее взгляд, потом колеблется… но тут Анджела обнимает его за плечи и вперяется в Молли с открытой враждебностью.
– Ты что, совсем не умеешь проигрывать?
– Это… – Молли задохнулась. -…это тебе не бейсбол!
К детскому углу подходит Линож, чародей с головы до пят, в ярком голубом сиянии. Еще раз виден его огромный возраст. Родители и их друзья отшатываются от него со страхом. Он их не замечает абсолютно. Нагнувшись, он берет на руки Ральфи Андерсона и восхищенно на него смотрит.
Молли чуть не удалось в отчаянной борьбе вырваться из рук держащих ее сильных мужчин. С истерическим вызовом она кричит Линожу через весь пролет:
– Вы нас обманули!
– Возможно, вы сами обманули себя, – отвечает он.
– Он никогда не будет вашим! Никогда! Линож поднимает спящего мальчика, как подношение. Голубое сияние вокруг него становится ярче… и начинает захватывать Ральфи. Старость Линожа не добра, а жестока, такая, которая пугает. И его торжествующая улыбка – это ужас, который долго будет еще в наших снах.
– Будет. Он полюбит меня. – Линож делает паузу. – И он будет называть меня отцом.
Это – страшная правда, против которой Молли уже не выстоять. Она падает на удерживающие ее руки, не в силах держаться на ногах. Линож еще секунду выдерживает ее взгляд, потом отворачивается – развевается край его облачения. Он шагает к двери. И все глаза поворачиваются ему вслед.
А мы видим Майка. Он встает. Лицо его все такое же мертвое. Хэтч касается его рукой.
– Майк, я…
– Не трогай меня, – отталкивает его руку Майк. – Никто из вас меня больше не трогайте. – Взгляд на Молли. – Никто.
Он идет по боковому проходу, и никто его не останавливает.
Он выходит из зала как раз вовремя, чтобы успеть заметить, как край облачения Линожа исчезает за входной дверью в ночи. Сперва остановившись, он идет туда же.
Майк выходит, останавливается и смотрит, и дыхание его серебрится в свете луны.
Перед зданием стоят Линож и Ральфи, и Линож все еще сияет ярко-голубым светом. Камера смотрит ему вслед, а он несет Ральфи к улице… берегу… проливу… материку… и не считанным лигам бескрайней земли. Мы видим его следы – сперва глубокие… потом легкие… потом еле заметные…
Миновав купол с мемориальным колоколом, Линож начинает подниматься в воздух. Всего на дюйм-другой, но расстояние от него до земли медленно растет. Будто он идет по лестнице, которую мы не видим.
А Майк у входа в мэрию кричит вслед своему сыну, вложив все свое горе в единое слово:
– Ральфи!
Линож и Ральфи. Ночь. Ральфи открывает глаза и оглядывается.
– Где я? Где мой папа?
Далекий, еле слышный голос Майка:
– Ральфи…
– Это неважно, мальчик с седлом феи, – говорит Линож. – Посмотри вниз!
Ральфи смотрит. Они летят над проливом. Тени их летят по волнам, окруженные лунной дорожкой. Ральфи улыбается от радости.
– Ух ты! Класс! – И после паузы:
– А это настоящее?
– Как яблочный пирог, – отвечает Линож.
Ральфи оглядывается на:
Литтл-Толл-Айленд. Это почти негатив того изображения, что мы показывали вначале – ночь вместо дня, уход вместо приближения. В лунном свете Литтл-Толл-Айленд выглядит почти иллюзией. Чем он скоро для Ральфи и станет.
– А куда мы летим? – спрашивает Ральфи. Линож подбрасывает скипетр в воздух, и он занимает то положение, которое было, когда Линож летал с детьми. Его тень, теперь от луны, а не от солнца, лежит поперек лица Линожа. Линож наклоняет голову и целует седло феи на носу у Ральфи.
– Куда хотим. Всюду. Во все те места, которые тебе только снились.
– А мама с папой? Когда они прилетят?
– А, об этом потом, – улыбается Линож. Что ж, ему виднее, он взрослый… и потом, это так интересно!
– О'кей, – говорит Ральфи. Линож поворачивает – закладывает вираж, почти как самолет, – и они улетают от нас прочь.
Майк стоит на ступенях мэрии. Он плачет. Джоанна Стенхоуп выходит из мэрии и кладет ему руку на плечо. С бесконечной добротой она произносит:
– Войди в дом, Майк.
Не обратив на нее внимания, он идет вниз по ступеням, пробивая путь в рыхлом снегу. Для тех, кто не волшебник, это трудная работа, но он идет вперед. Он идет по следам Линожа, и камера следит за ним, глядя, как отпечатки становятся все легче и легче, все меньше связаны с землей, где обязаны жить смертные.
Мимо мемориального колокола, здесь еще один исчезающий отпечаток… и ничего. Поля девственного снега. Майк в рыданиях валится у последнего следа. Возносит руки к пустому небу, к сияющей луне.
– Верни его, – тихо просит Майк. – Прошу тебя. Я сделаю все, что ты хочешь, если ты его вернешь. Все, что ты хочешь.
В дверях мэрии столпились островитяне и молча смотрят. Джонни и Санни, Ферд и Люсьен, Тавия и Делла, Хэтч и Мелинда.
– Верни его! – слышен молящий голос Майка. Лица островитян не меняются. В них, быть может, есть сочувствие, но нет милосердия. Здесь, сейчас – нет. Что сделано, то сделано.
Майк на снежном поле. Он копошится в снегу возле купола, где висит мемориальный колокол. Протягивает руки к луне и залитой светом воде в последний раз, но без надежды.
– Прошу тебя, верни его, – шепчет он.
Камера начинает уходить в сторону и вверх. Понемногу Майк становится меньше и меньше, и вот он уже черная точка на белой снежной равнине. За ней – материк, рухнувший маяк, волны пролива.
Затемнение.
И последний, еле слышный шепот мольбы:
– Я люблю его. Смилуйся!
Конец акта шестого.
АКТ СЕДЬМОЙ
Небо ярко-голубое, и пролив тоже. Флегматично пыхтят рыбачьи лодки, проносятся спортивные катера, оставляя кильватерный след и таща водных лыжников. Парят и кричат в вышине чайки.
Прибрежный город утром. Титр: МАЧИАС, ЛЕТО 1989
Небольшой дощатый дом на Мэйн-стрит. Табличка:
ЮРИДИЧЕСКИЕ УСЛУГИ.
Пониже еще одна:
ЕСЛИ РЕШЕНИЕ ЕСТЬ,
МЫ ВМЕСТЕ ЕГО НАЙДЕМ.
Камера наплывает на окно. В доме сидит женщина, глядя наружу. Глаза красные, щеки мокры от слез. Волосы у нее седые, и сначала мы просто не узнали Молли Андерсон. Она постарела на двадцать лет.
Сидит она на кресле-качалке, глядя на летний пейзаж, и беззвучно плачет. Напротив нее адвокат – профессионального вида женщина в светлой летней юбке и шелковой блузке. Хорошо причесана, хорошо накручена, и смотрит на Молли с тем сочувствием, которое проявляют хорошие психологи – часто помогает, но пугает своей отстраненностью.
Молчание длится. Адвокат ждет, пока заговорит Молли, но Молли только сидит в качалке и глядит плачущими глазами на лето за окном.
– Вы с Майком не спите вместе, – говорит наконец адвокат, – вот уже… как давно?
– Пять месяцев, – отвечает Молли, все так же глядя в окно. – Приблизительно. Если нужно, я могу сказать точно. Последний раз был в ночь перед большой бурей. Бурей столетия.
– Когда вы потеряли сына.
– Верно. Когда я потеряла сына.
– И в этой потере Майк обвиняет тебя.
– Я думаю, он собирается от меня уйти.
– И ты этого очень боишься, не так ли?
– Я думаю, он исчерпал все свои средства остаться. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Расскажи мне еще раз, что случилось с Ральфи.
– Зачем? Какая в этом польза? Господа Бога ради, кому от этого будет лучше? Его больше нет!
Адвокат ничего на это не отвечает. Молли вздыхает и сдается.
– Это было на второй день. Мы все были в мэрии – там все собрались укрыться от бури. Знаешь… очень она была сильная.
– Я была здесь, – отвечает адвокат. – Я ее пережила.
– Да, Лиза, ты была – здесь. На материке. На острове это дело другое. – Она замолкает на миг. – На острове все по-другому. – Еще одна пауза. – В общем, Джонни Гарриман влетел во время завтрака и сказал, что маяк падает. Все, конечно, захотели посмотреть, и Майк…
Дом Андерсонов летним утром. Перед домом стоит небольшая белая машина с открытым багажником. В ней два или три чемодана. Открывается дверь дома, и выходит Майк, неся еще два. Он закрывает дверь, спускается с террасы и идет по дорожке. По всем движениям и жестам, по каждому взгляду перед нами человек, который уезжает навсегда.
– Майк сказал нам, что сейчас белая мгла, – слышится за кадром голос Молли, – и чтобы мы держались поближе к дому. Ральфи хотел посмотреть… Пиппа и все дети тоже… и мы их с собой взяли. Прости нас Боже, мы взяли их с собой.
Майк останавливается возле таблички детского сада «МАЛЕНЬКИЙ НАРОД». Она все еще висит на нижней ветви растущего во дворе клена, но какой-то вид у нее сейчас пыльный. Забытый. Никому до нее нет дела. Майк срывает ее, смотрит, поворачивается и бросает ее на террасу в приступе ярости.
– Никому из нас не следовало выходить, – говорит голос Молли, – особенно детям. Мы недооценили бурю. Несколько человек заблудились и пропали. Один из них был Ральфи. Энджи Карвер нашла дорогу домой. Остальные все погибли.
Майк провожает взглядом упавшую на террасу табличку, поворачивается и идет к машине. Когда он обходит ее, чтобы сесть за руль, вытаскивая из кармана ключи, раздается голос:
– Майк?
Это Хэтч.
Майк оборачивается. Хэтч, имеющий довольно странный вид в футболке и шортах, идет туда, где он стоит. И видно, что ему очень хотелось бы оказаться в другом месте. Майк смотрит на него холодным взглядом.
– Если у тебя есть, что сказать, скажи. Паром уходит в 11.10, и я не собираюсь на него опаздывать.
– Куда ты едешь? – спрашивает Хэтч. Молчание.
– Не надо, Майк. Не уезжай. Молчание.
– Тебе легче будет, если я скажу, что с февраля ни одной ночи толком не спал? Нет ответа.
– Тебе легче будет, если я скажу, что… что мы, наверное, поступили не правильно?
– Хэтч, мне пора ехать.
– Робби велел тебе сказать, что пост констебля за тобой, стоит тебе только захотеть. Ты только скажи.
– Скажи ему, куда он может засунуть этот пост. Мне здесь делать нечего. Я пытался, сколько мог, и больше не могу.
Он идет к дверце водителя, но не успевает ее распахнуть, как Хэтч касается его руки. Майк оборачивается с горящими глазами, как будто собирается двинуть ему в глаз, но Хэтч стоит, не шевельнувшись. Может быть, он считает, что этого заслужил.
– Ты нужен Молли. Ты видел, что с ней творится? Ты хотя бы смотрел?
– Посмотри ты за меня. О'кей? Хэтч опускает глаза.
– С Мелиндой тоже плохо. Она столько принимает транквилизаторов… боюсь, как бы она к ним не привыкла.
– Плохо, – отвечает Майк. – Но… по крайней мере у вас есть дочь. Может, вы не так хорошо спите, но можете зайти в ее комнату и посмотреть, как спит она. Верно?
– Ты все такой же уверенный в своей правоте. Смотришь на все только со своей точки зрения.
Майк садится за руль и смотрит на Хэтча ничего не выражающим взглядом.
– Я никакой. Я пустой. Выскобленный, как ноябрьская тыква.
– Если бы ты хоть попытался понять…
– Я понимаю, что паром уходит в 11.10, и если я сейчас не поеду, то опоздаю. Счастливо оставаться, Хэтч. Надеюсь, ты снова обретешь сон.
Он хлопает дверцей, заводит мотор и выезжает на Мэйн-стрит. Хэтч беспомощно смотрит ему вслед.
Утро на газоне у мэрии.
Камера смотрит вниз по Мэйн-стрит и ловит в кадр машину Майка, идущую к причалам, где стоит паром на материк, рокоча мотором. Мы смотрим ему вслед и отворачиваемся влево к мемориальному колоколу. Под мемориальной доской в память погибших на войне теперь еще одна. На ней надпись:
ЖЕРТВЫ БУРИ СТОЛЕТИЯ 1989 ГОДА.
Ниже идут имена:
МАРТА КЛАРЕНДОН,
ПИТЕР ГОДСО,
УИЛЬЯМ СОАМС,
ЛЛОЙД УИШМЕН,
КОРА СТЕНХОУП,
ДЖЕЙН КИНГСБЕРИ,
УИЛЬЯМ ТИММОНС,
ДЖОРДЖ КИРБИ…
И в самом низу:
РАЛЬФ АНДЕРСОН.
Молли в кабинете адвоката замолчала и только смотрит в окно. В глазах ее снова выступают слезы и катятся по щекам, но плачет она молча.
– Молли? – окликает ее адвокат.
– Он заблудился в белой мгле. Может быть, он был с Биллом Тиммонсом – который с насосной станции. Мне хочется так думать: тогда с ним кто-то был до конца. Наверное, они совсем потеряли направление и зашли в воду. Их двоих никогда не нашли.
– В этой истории, – говорит адвокат, – есть многое, чего ты мне не сказала, правда? Молли молчит.
– Пока ты не расскажешь кому-нибудь, это будет болеть, как нарыв.
– Это будет болеть, что бы я ни делала, – отвечает Молли. – Есть раны, которые не заживают. Я не понимала этого раньше… но понимаю теперь.
– Почему твой муж так тебя ненавидит, Молли? – спрашивает Лиза. – Что случилось с Ральфи на самом деле?
Камера наплывает на Молли. Молли все так же смотрит в окно. На улице солнечно, трава зелена, цветут цветы… но идет снег. Он валит густо, укрывая траву и дорожки, нависая на листьях и ветках.
Камера наплывает на Молли, наплывает до самого крупного плана, а Молли смотрит на падающий снег.
– Он ушел и заблудился. Так бывает, ты знаешь. Люди теряются. Так случилось и с Ральфи. Он потерялся в белой мгле. Потерялся в буре.
Кадр расплывается и фокусируется снова. На пароме.
Паром пыхтит через пролив. На кормовой палубе стоят автомобили, и среди них машина Майка. Сам Майк стоит один у релинга, подняв лицо, и океанский бриз сдувает его волосы на затылок. Он почти умиротворен.
Голос Майка за кадром.
– Это было девять лет назад. Я заправил машину и уехал паромом в 11.10. И никогда не возвращался.
И снова офис адвоката.
Разговор Молли с юристом окончен. Часы на стене показывают 11.55. Молли стоит у стола адвоката, выписывая чек. Адвокат смотрит на нее с тревогой, зная, что она еще раз потерпела поражение, а остров победил. Тайна – какова бы она ни была – осталась тайной.
И никто из них двоих не видит проплывающий на пароме автомобиль Майка.
– Я не думал, куда я еду, – говорит голос Майка. – Сперва я просто ехал куда глаза глядят.
Майк едет в машине, сквозь ветровое стекло виден закат. Майк надел темные очки, и в каждом из стекол отражается заходящее солнце.
– И единственное, о чем я думал – каждый вечер надевать солнечные очки, – говорит голос Майка. – И с каждой милей на спидометре становился на милю дальше Литтл-Толл-Айленд.
Среднеамериканская пустыня в полдень. Тянется двухполосная дорога по краю кадра. Появляется быстро идущий белый автомобиль, и камера следует за ним.
– Развод прошел без претензий, – слышится голос Майка. – Молли получила банковские счета, страховки, магазин, дом и клочок земли, который был у нас в Вэнсборо. Мне достались «тойота» и душевный мир… То, что от него осталось.
Мост Золотых Ворот. Сумерки.
– Я доехал досюда, – продолжает голос. – Снова к воде. Ирония судьбы, что ли? Но на Тихом океане по-другому. Нет в нем того жесткого блеска, когда дни начинают клониться к зиме. – Пауза. – И тех воспоминаний тоже нет.
Небоскреб на Монтгомери-стрит в Сан-Франциско.
Выходит Майк – постаревший Майк, с сединой на висках и морщинами – но этот человек выглядит так, будто заключил мир с миром. Или сам нашел себе мир. Он одет в костюм (не официальный, без галстука), в руке у него кейс. Майк и его спутник идут к стоящему у тротуара седану. Садятся в машину, и она выезжает в поток, обогнув вагон фуникулера. Голос Майка рассказывает:
– Я снова пошел учиться. Получил диплом по правоохранительным дисциплинам и диплом по бухгалтерскому учету. Подумал было еще получить диплом юриста… но передумал. Начал с лавочки на острове у побережья штата Мэн и кончил маршалом федерального суда. Ничего себе?
Мы видим лицо Майка через окно машины. За рулем его напарник, Майк сидит рядом, и глаза его не здесь. Он едет по долгой дороге памяти. Мы слышим его голос:
– Иногда остров кажется мне очень далеким, и Андре Линож – всего лишь давним дурным сном. Иногда… когда я ночью просыпаюсь и стараюсь удержаться от крика… он совсем рядом. И, как я говорил в начале, я держу связь.
Похоронная процессия идет по кладбищу к свежевырытой могиле, неся на плечах гроб (мы это видим со среднего расстояния). Мимо шуршат цветным водопадом осенние листья.
– Мелинда Хэтчер умерла в октябре девяностого, – говорит голос Майка. – В местной газете сказали, что от сердечного приступа, – Урсула Годсо прислала мне вырезку. Я не знаю, было ли за этим еще что-нибудь. Тридцать пять – слишком молодой возраст, чтобы отказал мотор, но – бывает. А то как же.
Методистская церковь Литтл-Толл-Айленда. Приветственные руки с цветами вдоль ведущей к двери дорожки. Доносятся звуки органа, играющего свадебный марш. Распахиваются двери, и Молли выходит из них, сияющая, веселая, в свадебном платье. Морщины остались на ее лице, но седых волос не видно. Рядом с ней, в визитке, обнимая ее за талию – Хэтч. И он так же счастлив, как и она. За ними, держа в одной руке букет, а в другой – шлейф Молли, идет Пиппа – подросшая и с красивыми длинными волосами. Давно прошли те дни, когда она могла застрять головой между столбиками перил. Народ идет за ними, бросая рис. Среди толпы, улыбаясь, как гордый папаша, – преподобный Боб Риггинс.
– Молли и Хэтч поженились в мае девяносто третьего, – говорит голос Майка. – Урсула послала мне и эту вырезку. Как я слышал, они отлично ладят друг с другом… и с Пиппой. И я рад. Желаю им всем троим всяческого счастья. От всей души.
Запущенная комната. Ночь.
– Не всем на Литтл-Толл-Айленде так повезло, – слышен голос Майка.
Мы вместе с камерой оглядываем комнату, смятую, неубранную постель, которой будто тоже снились дурные сны. Дверь в ванную приоткрыта, и мы проходим туда.
– Джек и Энджи Карвер развелись месяца через два после свадьбы Хэтча и Молли. Джек требовал, чтобы Бастера отдали ему – как я понимаю, отчаянно, – но проиграл по суду. Он уехал с острова в Льюстон, снимал комнату, и покончил с собой ночью в конце лета девяносто четвертого.
В ванной открыто окно. Сквозь него издали доносятся звуки самодеятельного оркестра, пробивающегося через мелодию «Висюльки». Джек Карвер лежит в сухой ванне с натянутым на голову пластиковым мешком. Камера безжалостно подъезжает все ближе… и мы видим крепдешиновую повязку на глазу Джека.
– Он оставил то немногое, что имел, человеку по имени Хармон Бродски, которому выбили глаз в драке в баре в конце восьмидесятых.
Вид на Литтл-Толл-Айленд с пролива – утро. Все тихо – только медленно звонит сигнальный колокол – и немного призрачно, затуманено тенью серого. Городской причал отстроен, и рыбный склад тоже… только он другого цвета, и вместо «ПИТЕР ГОДСО. РЫБА И ОМАРЫ» висит вывеска «БИЛЗ. ИЗЫСКАННАЯ РЫБА».
Камера отъезжает назад, и становится слышен плеск воды у лодки. Вот и она – небольшая весельная лодка, качающаяся на зыби. Тем временем Майк рассказывает:
– Робби Билз отстроил на городском причале рыбный склад и нанял на работу Кирка Фримена. Кирк рассказывал, что однажды ранним весенним утром девяносто шестого года жена Робби Сандра пришла туда, одетая в желтый дождевик и красные сапоги, и сказала, что хочет чуть покататься на веслах. Кирк заставил ее надеть спас-жилет… Он говорил, чем ее вид ему не понравился.
Камера подходит к лодке и поднимается над ней, показывая ее нос. На нем аккуратно сложен рыбацкий дождевик. И стоит пара красных резиновых сапог, на которые аккуратно воротником надет спасательный нагрудник.
– Он сказал, что она будто спала с открытыми глазами… но что он мог сделать? Было тихо, ни ветра, ни особой зыби… а она была жена его босса. Лодку нашли, но Сэнди пропала. Одна была странная вещь…
Камера скользит вдоль лодки, и на задней банке то ли красной краской, то ли помадой написано единственное слово: «КРОАТОН».
– …но никто не знал, к чему это. Может быть, кто-то на острове мог бы пояснить…
В мэрии Урсула и двое из полиции штата ведут разговор, и хотя мы его не слышим, нам и так все ясно. Они спрашивают, она вежливо качает головой.
Извините… понятия не имею… не могу себе представить… впервые слышу… и так далее.
– …но островитяне умеют хранить секреты. Мы хранили их тогда, в восемьдесят девятом, и те, кто там живет, хранят до сих пор. Что до Сандры Билз, предполагается, что она утонула, и семь лет с момента ее исчезновения истекут в 2003 году. Без сомнения, Робби объявит ее официально погибшей, как только перевернет календарь две тысячи третьего. Трудно, я понимаю, но…
Вид на Литтл-Толл-Айленд с океана.
– …в этом мире продают за наличные. Уходя, плати. Иногда платить приходится мало, но чаще – много. Раз в жизни приходится платить всем, что у тебя есть. Я думал, что выучил этот урок девять лет назад, на Литтл-Толл-Айленде, в Бурю Века…
Кадр медленно расплывается и фокусируется на Сан-Франциско днем. Кадр из киноархива.
– …но ошибся. В большую бурю я только начал учиться. А кончил – на прошлой неделе.
Оживленная улица в деловой части города – день. Народ занят покупками. Мы надвигаемся на гастроном в двух-трех витринах от угла, и выходит Майк. У него выходной, и он одет неофициально – легкая куртка, джинсы, футболка. В руках у него два магазинных пакета, и он сейчас ими манипулирует, пытаясь вытащить из кармана ключи по дороге к стоящей у тротуара машине.
Навстречу ему в кадр входят спиной к нам мужчина и мальчик-подросток. Мужчина одет в серое пальто и фетровую шляпу. Мальчик – в куртку оклендского университета и джинсы. Дорога Майка к машине лежит мимо них, но поначалу он не обращает на них особого внимания. Он вынимает ключи и пытается отодвинуть пакет в руке, чтобы посмотреть и выбрать тот, который открывает дверцу. В этот момент мужчина и подросток проходят мимо него.
– У чайника ручка, у чайника носик… – поет Линож.
– За ручку возьми и поставь на подносик… – подхватывает мальчик.
Лицо Майка наполняется страшным осознанием. Ключи выпадают, пакеты провисают в его руках, он поворачивается и видит…
Замедленный кадр: мимо него идут Линож и мальчик. Они его уже минуют, и он даже при замедленном кадре успевает кинуть только один взгляд. Но под шляпой – Линож, теперь больше похожий на завзятого рыбака, чем на беспощадного бизнесмена, и ему не тридцать пять, а шестьдесят пять с виду.
А мальчик рядом с ним – улыбающийся ему в лицо и красиво подпевающий слова старой детской бессмыслицы – красивый паренек лет четырнадцати. Волосы его – копия волос Молли. Глаза – Майка. На переносице, хотя и слабо, но различима родинка – седло феи.
– …В чашку налей и подсунь нам под носик… у чайника ручка, у чайника носик, – поют Линож и Ральфи далекими, как во сне, голосами.
Их лица выходят из кадра – да и все равно видели мы их лишь один душераздирающий миг. А теперь это только две спины: хорошо одетый мужчина и подросток, почти юноша, сворачивающие за угол. А там – куда угодно.
Майк стоит, как пораженный молнией, пакеты свисают с его рук. Рот его беззвучно открывается и закрывается… и наконец появляется шепот:
– Ра… Ра… Ральфи… Ральфи? РАЛЬФИ!
Линож и Ральфи уже миновали гастроном. Уже почти дошли до угла. Останавливаются. Оглядываются.
Майк, бросив на землю пакеты – что-то в них бьется – бежит к ним.
– РАЛЬФИ!
Рот Ральфи раскрывается, и раздается змеиное шипение. Весь его симпатичный вид испарился в момент, из-за губ выглянули клыки. Глаза темнеют и становятся черными, подернутыми извивающимися красными нитями. Он поднимает руки – и это не руки, а когти хищной птицы, готовые распороть лицо Майка.
Линож кладет руку ему на плечи и (не отрывая взгляда от Майка) увлекает за собой. Они вместе уходят за угол.
Майк останавливается у гастронома, и лицо его полно отчаяния и болезненного ужаса. Пешеходы обтекают его с двух сторон, некоторые поглядывают с любопытством, но Майк не замечает.
– Ральфи! – кричит он и бросается за угол.
Останавливается и ищет глазами.
Люди идут по тротуарам, перебегают улицу, подзывают такси, покупают газеты в автоматах. Человека в сером пальто нет. Мальчика в оклендской куртке – тоже.
– Он полюбит меня, – говорит голос Линожа. И добавляет:
– Он будет называть меня отцом.
Майк прислоняется к стенке и закрывает глаза. Из-под закрытого века выкатывается слеза. Какая-то молодая женщина, вышедшая из-за угла, смотрит на него с осторожным сочувствием.
– Эй, мистер, что с вами?
– Ничего. – Майк не открывает глаз. – Через минуту пройдет.
– Вы свои пакеты уронили. Что-то уцелело, наверное, но что-то могло разбиться.
Теперь Майк открывает глаза и изо всех сил старается улыбнуться.
– А то как же. Разбилось. Я слышал.
– Что у вас за акцент? – улыбается молодая женщина.
– Так говорят на той стороне мира.
– А что случилось? Вы споткнулись?
– Показалось, что встретил одного человека, которого раньше знал… и как-то вдруг выпал на секунду.
Он смотрит вдоль улицы еще раз. До угла он добежал, когда Линож и Ральфи только за него завернули, и они точно должны здесь быть, но их нет… и на самом деле Майк не удивлен.
– Если хотите, я вам помогу собрать, что уцелело. Смотрите, вот что у меня есть!
Она показывает ему сложенную авоську. И протягивает ему, вопросительно улыбаясь.
– Очень любезно с вашей стороны, – отвечает Майк, и они отходят за угол.
Мы смотрим с высоты, как они подходят к машине, к рассыпанным продуктам… потом взлетаем еще выше, поворачиваемся и теряем их из виду. И видим мы теперь яркое голубое небо и воду залива Сан-Франциско, и пересекающий его, как во сне, мост, чуть тронутый ржавчиной на краях.
Парят и пикируют в воздухе чайки… и мы следим за одной из них… и кадр расплывается и снова фокусируется… на пикирующей чайке.
Мы следим за ней, и спускаемся вниз, и видим Литтл-Толл-Айленд и его мэрию. У тротуара стоит машина. Из нее выходят трое и подходят к куполу, где мемориальные доски и колокол. Одна из фигур – это женщина – идет впереди.
– Я мог бы написать Молли и рассказать, – говорит голос Майка. – Я об этом думал… я даже молился, чтобы решить, надо ли. Но когда оба выхода ранят, как выбрать из них верный? В общем, я промолчал. Иногда, особенно поздно ночью, когда я не могу заснуть, мне кажется, что я был не прав. Но днем я понимаю лучше.
Молли приближается к куполу. Медленно. В руке у нее букет цветов. Лицо ее безмятежно, печально и очень красиво. За ней у края травы стоят Хэтч и Пиппа, и рука Хэтча лежит на плечах его дочери.
Молли становится на колени у доски в память тех, кто погиб в Буре столетия. Кладет цветы у ее подножия. Теперь она слегка плачет. Она целует пальцы и прижимает их к имени своего сына.
Молли встает и возвращается туда, где ждут ее Хэтч и Пиппа. Хэтч кладет руку ей на плечи и обнимает ее.
Долгий, долгий кадр Литтл-Толл-Айленда. День.
– Днем я понимаю лучше, – говорит голос Майка.
Затемнение.