Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Министерство путей сообщения Российской Федерации
Омский государственный университет путей сообщения
__________________________
Н. И. МАРТИШИНА
ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ И ФИЛОСОФИЮ НАУКИ
Утверждено редакционно-издательским советом университета
Омск 2002
УДК 101
ББК Ю.25
Н. И. Мартишина. Введение в историю и философию науки.
Омский гос. Ин - т путей сообщения. Омск, 2002. 88 с.
Издание подготовлено в соответствиями с рекомендациями ВАК РФ по программе подготовки аспирантов.
Дана общая характеристика науки как системы знания, формы духовного производства и социального института, рассмотрена ее специфика по отношению к другим видам знания, показаны главные черты и особенности основных этапов в развитии науки, представлены основные теоретические модели закономерностей развития науки.
Предназначено для студентов и аспирантов всех специальностей.
Библиогр.: 122 назв.
Рецензенты: доктор филос. наук, профессор В. О. Бернацкий;
доктор ист. наук, профессор А. В. Гайдамакин.
© Омский гос. университет
путей сообщения, 2002
|
[0.1] [0.2] ВИДЫ ПОЗНАНИЯ [0.3] НЕСПЕЦИАЛИЗИРОВАННЫЕ ВИДЫ КОНЦЕПТУАЛЬНОГО ЗНАНИЯ [0.4] КРИТЕРИИ НАУЧНОСТИ [0.5] ВОЗНИКНОВЕНИЕ НАУКИ [0.6] ПОЗНАНИЕ В АНТИЧНОМ МИРЕ [0.7] ПОЗНАНИЕ В ЭПОХУ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ [0.8] ПОЗНАНИЕ В ЭПОХУ ВОЗРОЖДЕНИЯ [0.9] НАУКА НОВОГО ВРЕМЕНИ [0.10] НАУКА В XVIII – XIX ВВ. [0.11] СТАНОВЛЕНИЕ СОВРЕМЕННОЙ НАУКИ [0.12] НАУКОВЕДЕНИЕ В СТРУКТУРЕ СОВРЕМЕННОГО НАУЧНОГО ПОЗНАНИЯ [0.13] ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ РАЗВИТИЯ НАУКИ: КУМУЛЯТИВИЗМ И АНТИКУМУЛЯТИВИЗМ [0.14] ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ РАЗВИТИЯ НАУКИ: ИНТЕРНАЛИЗМ И ЭКСТЕРНАЛИЗМ [0.15] НАУЧНОЕ И ВНЕНАУЧНОЕ В РЕАЛЬНОЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ ПРАКТИКЕ
[0.16] |
ПОЗНАНИЕ КАК ОБЪЕКТ ФИЛОСОФСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
Раздел философии, в котором изучаются проблемы природы познания и его возможностей, отношения знания к реальности, исследуются предпосылки и процесс познавательной деятельности, выявляются условия истинности и достоверности познания, называется теорией познания или гносеологией; в настоящее время используется также термин «эпистемология». Слово «гносеология» происходит от греческих слов «гносис» – познание, знание и «логос» – слово, учение, т. е. гносеология и означает буквально «учение о познании». Термин «эпистемология» восходит к греческому «эпистема», которое тоже означает «знание», но имеет также дополнительный смысловой оттенок: точное знание, теория, наука. Начало активного использования этого термина в отечественной философской литературе связано как с ориентацией на англоязычную философию (по-английски эта область знания называется «epistemology»), так и с тем, что современная теория познания включает развернутую историю, логику и методологию науки.
Родоначальником гносеологии традиционно считают Сократа, т.к. именно он впервые последовательно реализовал принцип аналитического, критического отношения к познанию. В сократовском методе майевтики исследование начинается с простых и очевидно-ясных вещей: на вопросы Сократа «Знаешь ли ты…(что такое мужество, красота и т.п., т. е. речь идет обычно о смысле понятия)» собеседник отвечает: «Конечно, знаю!». Начиная разбираться, он обнаруживает, что раскрыть полный смысл понятия не так уж легко, что движение к истине еще только началось. Познание начинается с сомнения, с отказа от накатанных стереотипов.
В определенном смысле именно с этого должна начаться и гносеология. «Знание», «знать», «наука», «научно» – не просто знакомые нам, а очень часто употребляемые слова, и мы, конечно, знаем, что значит «знать». Но если мы сопоставим значения слова «знаю», например, в таких высказываниях: «Я знаю, что Земля вращается вокруг своей оси», «Я знаю, как проехать к вокзалу», «Я знаю английский язык», «Я знаю этого человека», «Я хорошо знаю этого человека», «Я знаю номер его телефона», то убедимся, что смысл его везде разный: в одних случаях речь идет о непосредственном житейском опыте, в других – о том, что таким опытом не подкреплено, о том, что требует понимания, о том, что относится скорее к памяти, и т.д. Словарь В. И. Даля дает следующее определение: «Знать – знавать кого, что, о чем, ведать, разуметь, уметь, твердо помнить, быть знакомым». Нетрудно заметить, что здесь различные значения слова выстраиваются в ряд, но общее, инвариантное не обнаруживается.
Современный словарь определяет знание как «проверенный общественно-исторической практикой и удостоверенный логикой результат процесса познания действительности». Это определение при функциональном применении тоже вызывает вопросы. Во-первых, при таком понимании оказываются внутренне противоречивыми выражения «непроверенное знание», «вероятностное знание». Во-вторых, достаточно очевидно, что знание возникает и вне целенаправленной познавательной деятельности.
В традиционной и современной гносеологии существуют различные подходы к рассмотрению познания, которые не исключают, а скорее дополняют друг друга.
Этимологический подход позволяет получить номинальное определение познания. Русское слово «знание» («зна»), скорее всего, связано со словом «начало» (из-на). В этой связи отразилось, с одной стороны, архаичное видение реальности, когда «ключом» к пониманию всякого объекта считалось установление его происхождения: знать – установить начало, подлинное, исконное бытие объекта. Другой аспект изначального – «изнанка»; здесь подлинное знание предстает как отвлечение от непосредственно данного, переход от видимости к сущности.
С социальной точки зрения познание – это одна из человеческих потребностей, такая же, как витальная потребность в пище или социальная потребность в общении. Но если так, спорным окажется вопрос: является ли познание самостоятельной потребностью (т. е. мы просто предпочитаем знание незнанию, даже если приложения этого знания не просматривается), или же мы познаем всегда ради чего-то, познание всегда обслуживает другие потребности? Например, представляется само собой разумеющимся утверждение: наука должна приносить практические результаты. Но ведь это не может относиться ко всему массиву научных знаний данной конкретной эпохи (неизбежно в нем присутствует то, что еще не нашло и, возможно вообще не найдет применения); более того, если требование практической отдачи становится решающим, это создает тупиковую ситуацию в развитии науки, т.к. приводит к кризису базовых, фундаментальных исследований.
В материалистической традиции познание рассматривается как особая разновидность одной из фундаментальных взаимосвязей в мире – процесса отражения. Отражение определяется как всеобщее свойство материальных объектов воспроизводить в своей организации, запечатлевать в своих изменениях внешние воздействия, сохраняя, таким образом, информацию об объектах, с которым происходило взаимодействие. Отражение в неживой природе является, как правило, физическим изменением при непосредственном воздействии одного объекта на другой. У животных появляется уже специальный механизм передачи сигналов о внешних воздействиях – ощущения, а у высших животных – способность к созданию идеального плана воспроизведения реальности, т. е. психика. В этом ряду человеческое познание – ступень в эволюции отражения, специфика которого в появлении рефлексии, контроля над деятельностью в плане идеальных образов. (Иными словами, если у животных существует наряду с объективной реальностью также психическая реальность как ее отражение, то у человека появляется также третий уровень – осознание своего «я» и сферы своей субъективности).
От других форм отражения познание отличает прежде всего способ его осуществления. С точки зрения способа осуществления познание может быть охарактеризовано как создание и использование знаковых систем, воспроизводящих отношения реальных объектов. В семиотике в качестве знака рассматривается любой объект, который представляет и замещает другой объект, не соответствуя ему в точности. Слова естественного языка, научная терминология, математический аппарат, схемы всех видов составляют инструментарий познания; в совокупности они образуют искусственную реальность, «теоретический мир», который и отражает мир объектов, и отличается от него. Внимание к этой стороне познания дает основание определить его также как конструирование. Определения познания как отражения и как конструирования обнаруживают соединение в нем двух логически противоположных тенденций. Характеризуя познание как отражение, мы подчеркиваем момент воспроизведения объекта, характеризуя его как конструирование – момент отхода от него субъекта и привнесения собственного содержания. Познание – это активный процесс; в его рамках мы не просто регистрируем информацию, поступающую от объекта:
В результате знание о некотором конкретном объекте (гносеологический образ объекта) не сводится к его отображению, а включает три аспекта: предметный – отражение свойств объекта; операциональный – знание о технологии его исследования, информация о методах, которыми это знание было получено (подразумевается, что иные методы раскрыли бы, возможно, иные стороны объекта); оценочный – представление о возможной роли объекта в деятельности человека, о перспективах использования данного знания. Гносеологический образ представляет собой не результат воздействия объекта на человека, а результат взаимодействия объекта и субъекта познания, конструкцией, которую создает субъект. Это главный тезис деятельностной трактовки познания (т. е. концепции, рассматривающей познание как деятельность). Не следует сводить его к банальному утверждению «Каждый поймет по-своему, потому что люди все разные» – такое обыденное рассуждение скорее противоречит деятельностной концепции, которая имеет в виду не индивидуальные различия между людьми. (Влияние индивидуальных различий на познание вообще сильно преувеличено в житейских рассуждениях, не говоря уж об ошибочности другого выводимого из этого стереотипа – «У каждого своя истина»: у каждого, возможно, свое мнение, но истина определяется объективно. На практике даже достаточно определенное, развернутое и аргументированное собственное мнение по определенному вопросу встречается не так уж часто, люди склонны полагаться на расхожие стереотипы.) Деятельностная концепция, выявляя субъектный аспект гносеологического образа, ориентирована на уровень культурно-исторических сообществ, на различия, которые существуют между ними при определении целей познания, при выработке представлений об ожидаемых результатах, о способах их оценки, о нормах и правилах познавательной деятельности, о требованиях к осуществлению отдельных процедур, о возможных методах и средствах познания. Эту совокупность представлений вырабатывает не каждый сам для себя – их формирует данное человеческое сообщество в данную конкретную эпоху, исторически они изменяются, а индивид их усваивает в процессе социализации, в процессе обучения, не всегда даже явно осознавая. Это так называемая культурно-историческая нагруженность субъекта познания.
Рассматривая познание как деятельность, мы можем поставить следующую проблему. Можно ли утверждать, что, по аналогии с многими видами деятельности человека, познавательная деятельность может быть осуществлена несколькими различными способами? Можно ли говорить о существовании различных видов познания?
Эмпирически это достаточно очевидно. Например, отличаются друг от друга вербальное и визуальное мышление, и человек может решать задачи преимущественно одним из этих способов (или совсем не решать какой-то тип задач). Отличаются друг от друга и по характеру, и по способу приобретения сведения о том, как решать дифференциальные уравнения, и о маршрутах городского транспорта. Само построение средневекового трактата непонятно современному человеку – неясно, по какому принципу там подобрана информация и почему за главами о местах обитания змей и свойствах ядов следуют описания созвездий Змееносца и Дракона и геральдических знаков с использованием символа дракона. Мы обнаруживаем, что в данном случае познавательная деятельность строилась по каким-то иным, непонятным нам правилам. Во всех этих примерах разделение способов познания и полученных знаний происходит не по признаку истинное / ложное. И математические, и житейские сведения истинны, но они разные.
В философской традиции существует два основных подхода к дифференциации видов знания. Иерархизирующий подход предполагает, что один из видов знания является нормативным, наиболее правильным, а остальные ему априорно проигрывают. (Средневековый трактат построен неправильно, правильной является наша схема). Начиная с Нового времени (эпохи становления классической науки) в качестве эталона знания обычно рассматривали науку. Соответственно предполагалось, что научный способ рассмотрения правилен и универсален (т. е. применим к чему угодно), все остальные ошибочны. И сейчас многие склонны отождествлять понятия «истинное» и «научное» и рассуждать примерно так: было ли представление мыслителей древней Индии о шарообразности Земли научным? Конечно, было, ведь оно правильно.
Но это представление в древней Индии существовало в совершенно ином, чем традиционный для науки рациональный анализ, контексте. Оно носило религиозно-мифологический характер, было связано с символикой космического яйца. В целом отождествление правильности и научности некорректно: и в науке есть заблуждения, и в других видах знания может достигаться истина. Эпоха глобального сциентизма (от science – наука), взгляда на науку как единственно достоверный и при этом достаточный вид познания, заканчивается в гносеологии и культуре в целом. Наука начинает рассматриваться как один из видов познания, обладающий определенными преимуществами, но имеющий и свои границы. Более перспективным представляется феноменологический подход к выявлению и соотношению видов познания.
Феноменология – это изучение воплощений общего в разнообразных явлениях. С точки зрения феноменологического подхода главное в познании – это сосуществование в нем различных способов, схем, вариантов. Для построения реалистической картины познания мира человеком следует рассматривать параллельное развертывание различных видов знания, каждый из которых имеет собственные процедуры переработки информации, специфические когнитивные нормативы, ценности, эталоны. Феноменологический подход признает, что познание может быть не просто правильным или неправильным – и правильное, и неправильное познание могут строиться по-разному. Главная идея феноменологического подхода – самостоятельная ценность каждого способа познания, незаменимость его другими.
У истоков феноменологической классификации стоит Аристотель, различавший теоретическое знание и фронезис – житейскую, практическую мудрость, рассудительность. Хотя у Аристотеля присутствует и момент их иерархизации, предпочтения, специфика этого разделения в том, что за каждым типом знания признается собственная функциональная ценность. Образы, выражаясь современным языком, эрудированного ученого-теоретика и мудрого старца, глубоко понимающего жизнь, символизируют разные высоты в познании, ни одну из которых нельзя однозначно предпочесть другой в общем виде, независимо от познавательной ситуации.
Идея самостоятельной значимости находящихся вне стандартов научности способов познания появляется затем у Канта в его теоретической реконструкции метафизического, естественнонаучного, нравственного, художественного познания. Кант показывает, что метафизика невозможна как строгая наука, поскольку ее предметы – космос, душа и бог – недоступны чувственному созерцанию, что делает невозможным трансцендентальный синтез. Но метафизика не исчезает из-за этого – она необходима как основание нравственности. Иными словами, необходимо и должно сохраняться знание с различными стандартами.
Гегель различает опосредованное и непосредственное знание. Непосредственное знание – это, например, моральная невинность, естественная вера, внешнее созерцание. Главный его признак – неразличение объективной и субъективной реальности, слитость гносеологического образа с отображаемой реальностью до такой степени, что человек не видит самой возможности расхождения: «должно быть» и «есть», «дано» и «правильно» еще тождественны в едином отношении «так, и никак иначе». Опосредованное знание начинается с рефлексии – осознания знания как образа, отличного от самой действительности. Этот процесс Гегель называет «возвышением от достоверности до истины»: изначальное тождество гносеологического образа и объекта разрушается и должно быть восстановлено на завершающем этапе познания уже как конкретное тождество. Опосредованное знание – это знание, являющееся результатом познавательного процесса. Гегель поставил опосредованное знание выше непосредственного, считая его единственно подлинным, но показал необходимость и непосредственного знания: оно выступает как основание всякой рефлексии и анализа.
Современные классификации исходят из трактовки познания как деятельности, соотнесенной с практикой. Поэтому, разделяя виды познания, учитывают, что:
а) знание достигается как в направленной деятельности по его производству, так и в любой другой деятельности как побочный продукт. Например, воспитывая ребенка, человек приобретает некоторые педагогические знания, хотя специально задача их получения не ставилась;
б) деятельность, в ходе которой возникает знание, может быть либо всеобщей, либо групповой, специальной (например, профессиональной).
Используя эти критерии, выделяют четыре вида познания.
1. Обыденное познание – житейское, практическое, вырастающее из повседневной деятельности, из быта. Оно не связано ни со специальной исследовательской деятельностью, ни с профессиональными группами, присуще так или иначе всем людям. Его гносеологические особенности – ориентация на логику здравого смысла, несистематизированный характер, конкретность.
2. Специализированное предметно-практическое знание – совокупность навыков и умений, относящихся к определенному виду деятельности, в том числе к профессиональной практике. Оно также возникает в непознавательном контексте, но связано со специфической групповой деятельностью. Его гносеологические особенности те же, кроме того, оно имеет выраженный рецептурный характер и тенденцию к переходу в неявную форму, на уровень бессознательного.
Эти два вида образуют практический уровень знания; два следующих относятся к концептуальному уровню, поскольку оперируют понятиями, строят теоретические концепции как логические системы.
3. Концептуальное вненаучное знание. К этому разряду относятся мифологические и религиозные системы, художественное познание, несциентистские философские концепции. Такое знание уже более целенаправленно ориентировано на познавательные задачи и на определенном этапе становления начинает развиваться и поддерживаться профессионалами, специалистами, осваиваясь и потребляясь при этом более широким кругом людей и опираясь, в свою очередь на массовую деятельность. Например, субъект художественного познания – профессионал, писатель. В своем творчестве он (в самом общем виде) ставит перед собой не цель приобретения некоторой информации, но реализацию некоторой нравственной, мировоззренческой идеи; в этом смысле познание неспециализированно. Результат его деятельности – художественный образ как особая разновидность гносеологического образа, отличающаяся единством изобразительной и эмоционально-экспрессивной сторон. Посредством художественного образа осуществляется понимание действительности, постижение закономерностей мира, но это понимание отличается от теоретической реконструкции в научных понятиях. Влияние художественного образа на умы читателей – это сфера распространения художественного познания. При этом родовой основой художественной деятельности является народное творчество, фольклор, т. е. формы неспециализированной, всеобщей деятельности. Аналогичные всеобщие основания значимы и для других видов концептуального вненаучного знания (народные верования для религии, обыденное философствование и т.п.).
4. Научное познание – концептуальное, теоретическое, формирующееся в специальной исследовательской деятельности, связанное с профессионализацией и специализацией. Наука в контексте феноменологического подхода рассматривается как один из возможных способов познания, у которого есть безусловные достоинства, но есть и свои границы, есть проблемы, не поддающиеся исследованию этим способом. Вопрос о логико-гносеологических характеристиках научного знания – это вопрос о критериях научности.
Мифологическое, религиозное, художественное познание отличаются друг от друга по содержанию, по рассматриваемому кругу проблем, по тому, что утверждается, что принимается в качестве исходных постулатов – любая теоретическая система содержит некоторые положения, которые в ее рамках не анализируются и не обосновываются, а служат основанием для всех остальных. Например, для религиозной системы это утверждение «Человек создан Богом», для мифологической – «Мир полон богов и духов». Но и рассматриваемые проблемы, и даже предлагаемые решения из разных видов познания перекрываются, частично совпадают. Например, многие виды концептуального знания рассматривают вопросы о происхождении космоса или об основаниях морали. Мы видели, что тезис «Земля круглая» может поддерживаться в разных концептуальных системах и т.д.
Виды познания отличаются друг от друга также по логическим правилам, по тому, какие приемы построения рассуждений признаются в них основными и разрешенными. Например, ассоциативный ход мысли является основным для мифологии, нормативным в художественном познании, периферийным для науки. Аргумент к авторитету является общепринятым в религии (именно на основе такой аргументации строятся теологические тексты) и отнюдь не гарантирует истину в философии. Соответственно можно говорить о мифологии, религии, художественном творчестве не только как о системах знания (т. е. некоторой совокупности представлений), но и как о способах познания (определенной совокупности логических приемов, средств познания, наборе интеллектуальных процедур). Мифологическое, религиозное, художественное мышление может проявляться и за пределами архаичной мифологии, традиционных религий, профессионального художественного творчества – теми же средствами может осмысливаться уже совершенно иной материал.
Религиозное знание – это в первую очередь определенная картина мира, в которой лежит разделение реальности на два уровня: естественный (природный; видимый; наблюдаемый; закономерный) и сверхъестественный (сакральный; сверхчувственный; потусторонний; допускающий чудеса). Первый зависит от второго исторически – как сотворенный им и логически – как проекция, упрощенный его вариант. С этой точки зрения наблюдаемая нами реальность, мир, в котором мы живем – не самый реальный и не самый подлинный. С одной стороны, его явления необходимо рассматривать как проявления чего-то высшего, более глобального и более значимого. С другой стороны, его определенность ограничена, т.к. всегда может произойти чудо, нарушающее установленные закономерности.
Отсюда и определенная ориентация исследований: не на установление повторяющегося, фиксацию обычного, поиск закономерностей, а на обнаружение чудесного – необычного, отличающегося от привычного хода вещей. Данные именно такого типа накапливает религиозное знание.
К логическим особенностям религиозного познания можно отнести традиционализм – ориентацию в большей степени на поддержание имеющегося, чем на создание нового знания; авторитаризм – убежденность в существовании безусловных авторитетов, источников абсолютно истинного знания; веру как основной способ принятия информации, значимость интуиции и других нерефлексированных форм познания, которые считаются близкими к мистическому опыту, откровению и в конечном счете к той же вере.
Вера включает в себя, во-первых, принятие некоторого положения вне зависимости от его соответствия дискурсивному анализу, во-вторых, сохранение этого положения вне зависимости от рациональной критики, посредством волевого акта. Не обязательно, но возможно, чтобы мы верили в нечто противоречащее нашему естественному опыту. Это было замечено в ранний период развития христианства и нашло отражение в знаменитой максиме Тертуллиана: «Верую, ибо абсурдно». Хотя сама эта формулировка, скорее всего, лишь приписывается римскому писателю и оратору, одному из первых христианских богословов Тертуллиану, в его трактате «Что общего у Академии и церкви?» содержатся похожие идеи: «Сын Божий распят; нам не стыдно, ибо полагалось бы стыдиться. И умер Сын Божий; это вполне достоверно, ибо ни с чем несообразно. И после погребения Он воскрес; это вполне достоверно, ибо невозможно». Иными словами, как раз свидетельством подлинности высших истин является тот факт, что они не вмещаются в ограниченный человеческий разум, выходят за рамки обычной житейской логики.
Соответственно религиозный вид познания в широком смысле, как тип мышления характеризует:
– сохранение некоторой идеи при явном ее расхождении с логическим анализом и фактами, в силу сверхценности данной идеи для существования личности: без нее жизнь кажется человеку лишенной смысла, а у окружающих вызывает недоумение его упорная приверженность данной идее «вопреки очевидности»;
– признание безусловного авторитета (идеи, текста, личности) – истинность гарантируется значимостью данной личности или текста;
– рассмотрение некоторого предмета как священного, как символа, обладающего, кроме функционального значения, еще сверхсмыслом, сакрализация объекта. Например, книга становится не просто литературным произведением, а объектом культа и основанием образа жизни для ее поклонников – толкиенисты демонстрируют именно такое отношение к тексту «Властелина Колец».
С этой точки зрения религиозное познание следует признать существующим далеко за пределами традиционной, конфессионально определенной религиозности. Наиболее личностно значимые реалии мы, как правило, осмысливаем религиозно. Единицей религиозного познания является догмат.
Говоря о художественном познании, обычно имеют в виду в первую очередь художественную литературу, но можно включить в рассмотрение и другие виды искусства. В искусстве реализуются все основные функции познания: отражение реального мира в идеальном плане, отражение места человека в этом мире, выявление общих закономерностей, взаимосвязей, тенденций, переход от явления к сущности и выделение сущности в чистом виде, прогнозирование на основе экстраполяции обнаруженных тенденций. Например, способом выделения сущности является образ героя, о котором автор говорит: он представляет «все пороки своего поколения в наиболее явном и законченном виде». На экстраполяции наметившихся тенденций социального развития целиком основан жанр антиутопии.
Первым раскрыл сущность искусства как особого вида познания Аристотель. Он определил искусство как мимесис – «подражание» действительности, выделив три направления такого подражания: «Так как поэт есть подражатель (подобно живописцу или другому делателю изображений), то он всегда неизбежно должен подражать одному из трех: или тому, как было или есть; или тому, как говорится и кажется; или тому, как должно быть»1. Эти три направления – объективное, субъективное и нормативное – определяют три родовых жанра литературы: эпос (повествование о событиях), лирику (раскрытие переживания), и драму (в основе которой лежит нравственный выбор, конфликт сущего и должного).
С логико-гносеологической стороны художественное знание отличают наглядно-выразительный характер, представление типического через единичное, значимость эмоциональных средств сообщения, выраженность авторства. Соответственно художественный способ познания в широком смысле характеризуют:
– использование эмоциональных и ценностных аргументов в качестве ключевых («Данная идея должна быть принята, потому что она благородна, нравственно значимее, чем альтернативная» или просто «… потому что так интереснее», а не в силу объективности и адекватности);
– рассмотрение общих закономерностей на уровне единичного и через него (типична ситуация, когда человек понимает некоторое соображение общего плана только через пример и именно этот пример запоминает);
– наглядность (возможно, в форме образа, сравнения, аналогии) как основа логических переходов и выводов, сильнодействующее средство убеждения. В этом смысле прорывом художественного мышления в сфере науки является известный пример Гейзенберга: аналогия с бассейном («Люди входят туда одетыми и выходят одетыми, но это не означает, что в бассейне они пребывают в том же виде») оказалась более способной изменить в реальной научной дискуссии отношение к новой идее о возможности испускания из ядра атома отрицательно заряженных частиц, чем ее математическое обоснование.
Художественное познание активизирует визуальный ряд обработки информации, и это определяет его эффективность в очень многих отношениях. Единицей художественного познания является художественный образ.
Единицей мифологического знания является мифологема – специфический гносеологический образ, отличительной особенностью которого является непосредственное единство двух планов – предметного и символического. Так, в нарративе «Капли крови поверженного Урана упали на землю, и Гея понесла, и родила Эриний» образы земли-Геи и Геи-женщины сопряжены непосредственно, их невозможно разграничить, не разрушив повествование. В архаичном мифе именно мифологема была формой синтеза знания. Поскольку обобщение в форме абстрактных понятий еще не было выработано и уровень общего в знании отсутствовал, не было и логического движения через этот уровень – индукции и дедукции. Основная интеллектуальная процедура мифа – традукция, заключение от одного частного случая к другому, прямая аналогия.
Главный постулат мифологического мышления – принцип всеобщей связи: все, что происходит, образует неразрывную цепь событий, любой конкретный эпизод – лишь звено в этой цепи, которое обусловлено предыдущими событиями и детерминирует последующие. Этот постулат как всеобщее основание мифа проявляется:
а) непосредственно – в метаморфозах как центральном событии большинства мифов. (Но это как раз наиболее архаичный и поверхностный признак мифологического знания, который исчезнет со временем);
б) на уровне картины мира – в образе Космоса как живого, одухотворенного целого. В ранних мифах распространена идея происхождения космоса из тела животного или человека, но и после ее ухода сохраняется представление о космосе как своеобразном организме, который чувствует, поддерживает равновесие, отравлен, восстанавливается и т.п.;
в) в антропоморфизме – рассмотрении всех явлений и объектов природы (например, Солнце, весна, животные) как подобных человеку, действующих так же, как он;
г) в генетическом подходе к объяснениям: объект таков, каков род, из которого он произошел. Сущность объекта – это его история;
д) в отрицании случайностей: любое событие обязательно имеет причину. Э. Кассирер назвал эту черту мифологического мышления «гипертрофией каузального инстинкта» (от causa – причина).
Возможность такой картины мира обеспечивают логические особенности мифологического познания:
– ассоциативность как отсутствие иерархии связей объекта. С точки зрения модернистского мышления ассоциация – побочная, периферийная связь. Но миф еще не проводит границу между значимыми и второстепенными связями, следовательно, для него не существует «случайного совпадения» или «чисто внешнего сходства». Признаются очевидно и сильно связанными объекты, похожие друг на друга по определенным внешним признакам (ассоциация подобия); объекты, когда-то бывшие частями единого целого или соприкасавшиеся (ассоциация смежности). В контактах объекты как бы заражают друг друга своими свойствами;
– поляризованность (бинарность) и функционализм. Поскольку каждый объект рассматривается как участник всеобщего взаимодействия – не изнутри, во всем многообразии его свойств, а с точки зрения роли – он характеризуется как носитель всего одной или нескольких связанных черт, которые неизбежно гипертрофируются. Отсюда и восприятие мира в целом через однозначные определения, как «черно-белого» (бинарного);
– магичность. Магия – закономерное следствие взгляда на мир как одушевленный и при этом пронизанный жесткими причинно-следственными связями (в основном ассоциативными), поскольку ее сущность в том, чтобы найти заменитель объекта (предмет, связанный с интересующим нас, но недоступным) и воздействовать на него субъективными средствами.
Соответственно к проявлениям именно мифологического познания, причем не только в архаичных обществах, но и в мышлении современного человека следует отнести: отношение к Земле, космосу как одухотворенному целому, например, представление об ауре Земли, на которую воздействуют дурные и добрые поступки; персонификация объектов осмысления, реально не обладающих личными качествами («Родина-мать»), сведение объяснений сущности к генетическому указанию (например, на национальные корни оцениваемого человека), построение образа на основе единственной характеристики (в этом смысле мифологичны многие образы массовой культуры или, например, анекдот); использование примет и ритуалов – почти всегда это превращенные магические действия, которые можно толковать по принципам ассоциативности.
Мифологическое познание – изначальное, на протяжении долгой истории человечества оно было единственным; поэтому мифологическая составляющая в структуре познания глубинна и очень сильна. Не случайно все формы «индустрии сознания» (т. е. целенаправленной обработки массового сознания) используют мифологемы. В целом рассмотренные виды познания сосуществуют в мышлении современного человека с научным способом понимания мира, и разные проблемы мы осмысливаем по разным логическим правилам.
Стандартное определение науки выглядит приблизительно так: наука - это сфера человеческой деятельности, в которой происходит выработка и теоретическая систематизация объективных знаний о действительности. Но для полного понимания особенностей науки как способа познания этого определения недостаточно, т.к. и в религии, и в мифологии, и, конечно, в философии также присутствует теоретический уровень и происходит определенная систематизация достигнутого знания. Поэтому гносеология рассматривает специально проблему демаркации (т. е. разграничения) науки и вненаучного знания. Сущность проблемы демаркации – в определении признаков, которыми обладает наука и достигаемое в ней знание и которыми не обладают иные виды познания, т. е. критериев научности. Предполагалось, что эти признаки будут также полным описанием науки, т. е. не просто позволят ее отличить от ненаучного знания, но исчерпывающе раскроют сущность научного способа постижения мира.
Проблема критериев научности начала осознаваться в период становления классической науки. Формирующийся образ науки носил полемический характер: ее выдвижение во многом было направлено против средневековой модели познания, схоластической учености и частично – античной софистики. Идея классической науки была идеей «новой науки», т. е. изначально связывалась с задачей отличения подлинного знания от неподлинного. В качестве основного критерия для проведения разграничительной линии рассматривалась обоснованность знания, которая на этом этапе обычно раскрывалась через требование взвешенного поступательного движения мысли. Направление движения могло быть различным: Бэкон говорит о постепенном следовании от данных опыта к «средним аксиомам», а от них – к выводам более общего характера, Декарт – о восхождении от простого к сложному, полноте списков и перечней. Но общая идея у них идентична: непрерывное последовательное восхождение по ступеням, каждый шаг в рассуждении должен быть минимально возможным, и его правомерность должна быть специально обдумана. Источником нашего заключения о достоверности выдвигаемого тезиса может быть и результат опыта, и интеллектуальная интуиция, и доводы рассудка, но в любом случае источник должен быть указан, причем существуют нормативные требования к его характеру. Отличие предшествующих форм знания от «новой науки» обнаруживается в первую очередь в том, что прежние мыслители выдвигали суждения без всякого обоснования, или переходили от частных сведений сразу к более общим выводам («предвосхищая природу», по Бэкону), или, наконец, принимали за обоснование слух, суеверие, авторитет, умозрение, противоречивый и разрозненный опыт, софистические построения и прочие сомнительные, с точки зрения новой методологии, схемы мышления. Второй критерий научности, выдвинутый в этот момент – методологизм: наука пользуется специальными, отличающимися от обыденных рассуждений приемами. Все, что можно узнать таким способом, в основном уже достигнуто, говорит Бэкон, и в производстве знаний в науке, как в любом деле, есть своя технология.
Немецкая классическая философия продолжает ту же линию, но в новом ключе. Кант использует едва ли не бэконовскую фразеологию, говоря о начале «близкого преобразования и прояснения наук, после того как дурно приложенные старания сделали их темными, запутанными и непригодными к делу», о «надежном пути науки», о задаче науки «искать (а не выдумывать) в природе». Кант считает главными признаками действительных научных истин всеобщность и необходимость. Наука создает знания, которые обязаны годиться для всех объектов установленного класса и для всех модификаций установленных условий; законы науки – это правила без исключений.
Фихте называет «наукой в полном смысле» необходимую систему знаний, представляющую собой связь положений, достоверных в силу их выведения строго логически правильным путем из абсолютно достоверного первого принципа. Таким образом, появляется систематичность как критерий научности. Немецкая классическая философия не находит возможности для существования знания с требуемыми характеристиками, получаемого чисто эмпирическим путем, поэтому обосновывает тот факт, что оно все же существует, иным способом.
Первым, кто специально поставил проблему демаркации как проблему создания полной характеристики науки, был О.Конт. Подлинное научное знание он называет «позитивным». Он описывает такое знание как полезное (в противоположность бесполезному), реальное (в противоположность химерическому), т. е. занимающееся соответствующими предметами – в частности, такими, существование которых установлено; достоверное (в противоположность сомнительному), точное (в противоположность смутному), положительное (в противоположность отрицательному). Знание, обладающее этими признаками, является научным; не обладающее в конечном счете вообще не является знанием.
Развивая идеи Конта, неопозитивисты 20 – 30 гг. ХХ в. попробовали найти на этой основе наиболее яркие, очевидные критерии научности, которые позволяли бы проводить демаркацию быстро и эффективно. К таким критериям были отнесены:
– бессубъектность (свобода знания от личных предпочтений и других следов деятельности познающего субъекта, от любых его личных качеств). Научное знание – это знание чисто логическое, как будто создано «логическим автоматом», без всякой жизнедеятельности;
– эмпирическая обоснованность (верифицированность) – соответствие теории опыту и включение в состав науки только проверяемых на опыте положений. Научно то, что может быть представлено как совокупность «протокольных предложений» и выведенных из них положений.
Именно с выдвижения этих критериев и последовавшей за ним критики их на основе сопоставления с реальной научной практикой начинается обратный процесс – элиминирующий анализ выработанного списка критериев научности.
Рассмотрим выдвинутое требование полной эмпирической верифицированности. Анализируя реальное соотношение эмпирии и теории, мы обнаруживаем, во-первых, что теория базируется не обязательно на опыте и поддерживается не только им. Рост теории может произойти на основе развития математического аппарата, на основе заимствования методологических принципов из смежных областей и т.п.; такие теории эмпирически обоснованы лишь частично. Эйнштейн говорит о соотношении эмпирии и теории в современной науке: теория не подсказана опытом. а лишь до некоторой степени навеяна им. Во-вторых, замечаем, что опыт вовсе не является независимым основанием: его программа предопределена имеющейся у нас исходной гипотезой (как говорят, опыт теоретически нагружен), и в зависимости от исходной гипотезы его данные могут быть по-разному интерпретированы. Эти наблюдения привели к формулировке обобщающего тезиса Дюгема – Куайна: любая теория принципиально не полностью детерминирована эмпирическими данными. Более подробно: в опыте всегда проверяется не отдельное предложение, а система взаимосвязанных предложений. Всегда существует возможность, введя дополнительные допущения, сделать теорию совместимой с любым эмпирическим базисом. Всегда можно построить интерпретации, которые оставят в покое любое интересующее нас предложение.
Бессубъектность как отсутствие в готовом знании всяких следов познающего субъекта – тоже требование, которое не отвечает реальной картине научной деятельности. Возрастающую роль во многих областях науки занимает операциональный аспект знания – отражение в готовом знании методов и средств его получения, процедур интерпретации. Чем более сложен и труднодоступен объект, тем более выражена операциональная составляющая знаний о нем. Знание об объекте зависит от выбора целей и способов его изучения – иной выбор привел бы к раскрытию других сторон объекта. Это аспект, связанный с субъектом, несущий на себе отпечаток его свойств (не личных, но все же человеческих, родовых).
В постпозитивистской философии, начиная с 50-60-х гг. ХХ в., начинается активная критика всех предложенных ранее критериев научности - по трем основным направлениям: во-первых, они регулярно нарушаются в реальной исследовательской практике; во-вторых, они вообще не реализуемы как абсолютные эталоны; в-третьих, их реализация, будь она даже возможной, не обеспечила бы становление идеального знания.
Например, требование обоснованности не только не всегда выполняется реально: логический анализ показывает, что обоснованность в принципе не может быть полной. Любое доказательство должно на что-то опираться, следовательно, всегда что-то должно быть обосновано заранее. Г.Альберт выразил сущность парадокса обоснования в «трилемме Мюнхгаузена». Поставив перед собой задачу обоснования некоторого положения, мы окажемся вынужденными либо доказывать его до бесконечности, подбирая аргументы, потом аргументы для обоснования этих аргументов и т.д. – а это невозможно сделать реально; либо остановиться в некоторой точке, сказав, что данный аргумент принимается как аксиома и обосновываться не будет – а это произвольно; либо какие-то утверждения доказывать друг через друга – а это неэффективно. Кроме того, можно отметить, что в каждый конкретный исторический момент этот критерий отчасти негативно сказывается на росте науки, выводя за пределы научного знания то, что на данный момент не имеет обоснования.
Критерий методологизма выполняется в современной науке, но не в том смысле, какой изначально вкладывался в это понятие. У Бэкона, Декарта и других ранних методологов подразумевался универсальный метод, единый для всех областей научного познания и не применяющийся за пределами науки; позднейшая методология открыла спектр различных методов, в том числе общелогических (т. е. действующих как в науке, так и за ее пределами) и специально-научных (т. е. специфичных для конкретной науки и не эффективных в других). Критика методологизма основывается на тезисе: каждый метод – это граница, рамка, стереотип мышления. Профессионал, используя метод, видит то, что этот метод диктует диктует. Чем лучше профессионал им владеет, тем меньше шансов, что он увидит нечто за его пределами. Он не готов к нормальному восприятию экстраординарных фактов, метод влечет за собой появление «табу».
Всеобщность и необходимость как критерии ограничены в своем применении распространением вероятностного стиля мышления, переходом (при анализе массовых процессов от динамических закономерностей к статистическим, общим принципом рассмотрения действительности через призму возможного.
Вызывает сомнения и критерий полезности: если оценивать научные разработки с точки зрения перспектив внедрения, наука по определению не может иметь высокий к.п.д., поскольку наука – это вторжение в неизвестное. поиск, который не может быть всегда успешным. Наука полезна глобально, но не в каждом отдельном своем проявлении. Кроме того, вненаучное знание тоже может быть полезным (народная медицина, философия или, например религия, которая выполняет определенные социальные функции), поэтому данный критерий не может использоваться для демаркации. То же относится и к критерию систематичности: в ХХ веке стало понятно, что и мифология системна (хотя системоорганизующие принципы в ней иные по сравнению с наукой), систематичными могут быть и другие виды вненаучного знания.
Не может быть достигнута абсолютная объективность (критерий, который подразумевался многими концепциями и может быть представлен как положительная переформулировка бессубъектности): традиционное стихийное убеждение в том, что научное знание – это знание о самом материальном мире, о вещах и процессах, которые мы наблюдаем, в настоящее время непригодно в своей исходной наивно-реалистической форме. В развитой теории мы всегда изучаем мир, смоделированный в процессе концептуализации, «теоретизированный мир». Как результат осознания этого факта вводится, например, понятие физической реальности. Критикуется абсолютная объективность и в качестве идеала научной деятельности: возможно, именно борьба за объективизм, за антисентиментализм, за изгнание оценочных суждений привела к деформации системы ценностей и в конечном счете стала одним из оснований кризиса сциентистской, техногенной цивилизации. Именно сверхценность объективистской ориентации создает физиков, которые говорят об атомной бомбе: «Это просто хорошая физика», или психологов, которые не признают прямого контакта с личностью, используя тесты и толкуя их. Возникает парадокс: объективность – это ориентация на реальность, но ультраобъективизм ведет к утрате связей с реальностью. Границы требования объективности должны быть переосмыслены еще и с этой точки зрения.
Бывшее неотъемлемой частью классического образа науки представление о ней как единственной области культуры, которая быстро и неуклонно прогрессирует, было скорректировано утверждением антикумулятивистской модели развития науки: ее движение вперед уже не воспринимается как процесс, поступательный на любой стадии, как восхождение по лестнице, где каждая ступень состоит, в свою очередь, из ряда последовательных ступеней. Разделение развития науки на периоды нормальной науки и научные революции, в ходе которых уже известное переосмысливается вплоть до самых глубинных оснований, превращает и прогрессизм в далеко не очевидную характеристику науки, в том числе и для общественного мнения. Невозможна в реальном развитии науки и идеальная логическая организованность, более того – рассуждая только в рамках стандартной логики, абсолютно точно следуя ее нормам, наука не могла бы выдвигать принципиально новые, нестандартные идеи.
Иначе говоря, просто не может существовать знание, которому названные характеристики полностью присущи. Какой же из этого следует вывод? Здесь есть несколько вариантов.
1. Признать, что вообще не стоит говорить о специфике науки, что в действительности никакими особенностями по сравнению с мифом или религиозной доктриной наука не обладает. Эту идею развивал, например, П.Фейерабенд, один из самых знаменитых представителей постпозитивистской философии науки. Он назвал свою концепцию гносеологическим анархизмом: в познании допустимо все («anything goes»). Концепция Фейерабенда имела намеренно эпатажный характер: при попытке напрямую провести эту декларацию в жизнь наука просто оказалась бы разрушенной, т.к. исчез бы защитный барьер перед некомпетентными, вообще никак не обоснованными, логически несостоятельными концепциями.
2. Отказаться от намерения составить список параметров, которые полностью определяли бы, что такое наука, и поставить перед собой более скромную задачу: найти конкретный, легко обнаруживаемый признак, который позволил бы отличать научные концепции от ненаучных. (Аналогия: чтобы утверждать, что это растение – крапива, не обязательно знать все о крапиве, достаточно нескольких характерных признаков).
Именно в этом русле поиска единичного критерия демаркации лежит идея К.Поппера о фальсифицируемости как признаке научности теории. Фальсифицируемость теории – это ее потенциальная опровержимость, доступность для критики. Поппер отмечает, что найти подтверждение для практически любой концепции достаточно легко, и это еще не означает ее научности. Научна концепция, которая делает рискованные предсказания (т. е. расходящиеся с обычными, не вооруженными данной теорией ожиданиями), запрещает появление определенных событий. Только такая теория по-настоящему проверяема. Теория, которая ничего не запрещает, не опровержима никаким мыслимым событием, просто слишком неопределенна и не умеет по-настоящему работать с фактами; она ненаучна. Ненаучна теория, страдающая «синдромом всезнайства», которая претендует на объяснение всего и которую нельзя проверить.
3. Характеризуя науку в целом, выделяя ее существенные черты, следует говорить не о критериях, а о признаках научности, которые не абсолютны, а реализуются как тенденции. Многие требования к знанию не реализуются целиком в науке, но для выявления ее специфики важно, что наука на них ориентирована, а для других видов познания это не обязательно. Признаки науки – это:
– тенденция к объективности (в отличие от художественного познания, где важна личная позиция автора). Это стремление получить адекватный образ объекта при временном абстрагировании от оценок и целей деятельности. Объективность предполагает антиромантизм, антисентиментализм, интерсубъективность;
– стремление к обоснованности (в отличие, например, от мифологии, где описание события воспринималось как единственно возможное, несомненное, и процедур обоснования не существовало). Обоснованность – это неприятие бездоказательных утверждений и голословной критики, творческий критицизм. Наука требует доказательств и открыта для критики, но не для любой – возражение тоже должно быть обоснованным;
– стремление к обнаружению сущности за явлениями (в отличие от обыденного познания, функционирующего на уровне феноменов);
– ориентация на всеобщность выводов, универсализм. Внешне это проявляется в формулировке законов как способе представления научного знания;
– стремление к систематичности, забота о внутренней согласованности знания;
– выход на теоретико-абстрактный уровень осмысления реальности, конструирование теоретического мира абстрактных объектов. Это связано также с созданием в каждой области знания собственного языка, системы терминов;
– методологизм – наличие специальных методов познания и рефлексия над ними. В науке предполагается, что исследователь. работающий в определенной области, должен владеть принятым в ней инструментарием исследования, и что каждый метод имеет свои границы, круг объектов, к которым он применим;
– стремление к простоте предлагаемых объяснений, т. е. к объяснению фактов в определенной предметной области исходя из возможно меньшего числа независимых исходных допущений. Наука руководствуется не принципом «Можно допустить все, что не является логически невозможным», а иной исходной установкой: реально лишь то, существование чего подтверждается позитивной информацией. («Х существует» и «Х не существует» – не равноправные с точки зрения правомерности высказывания). Эта установка восходит к «бритве Оккама» – требованию «Не умножай число сущностей без нужды». Отсюда негативное отношение науки к эпифеноменам – не обнаруживаемым в опыте предполагаемым реалиям и к гипотезам ad hoc («к случаю»), когда некоторое предположение вводится специально для объяснения одной конкретной ситуации. Принцип простоты требует строить объяснение, исходя из уже установленных общих закономерностей – если это осуществимо, ненаучно предполагать, что здесь присутствует еще нечто неизвестное. Если естественного объяснения нет, следует искать в первую очередь именно его; ненаучно сразу предполагать, что здесь имела место новая субстанция, принципиально новая сила, поле неизвестной природы и т.п.
Каждый из этих признаков в отдельности может быть присущ и другим видам познания. Но вместе они достаточно полно характеризуют и специфицируют науку.
Важно также учитывать, что естественные, гуманитарные, технические науки различаются по своей логико-гносеологической природе, поэтому существует специфика в определении критериев научности для каждой из этих групп.
С проблемой критериев научности непосредственно связаны еще два вопроса: об околонаучном знании и о возникновении науки.
Околонаучное знание определяется как совокупность специфических форм познания, концентрирующихся вокруг науки, воспроизводящих некоторые из присущих науке гносеологических особенностей, но не соответствующих критериям научности в полном объеме и реализующихся в стандартах иных видов знания. Если представить критерии научности как ряд «фильтров», околонаучное знание может быть охарактеризовано как знание, прошедшее лишь некоторые из этих фильтров.
Наиболее «труднопроходимым», как правило, является критерий фальсифицируемости. Если околонаучная концепция действительно принята, не существует данных или фактов, которые, будучи обнаруженными, могли бы ее опровергнуть. Даже внутреннее опровержение не ведет к ее исчезновению. Спустя тридцать лет открыватель Лох-Несского чудовища сознался в исходной мистификации и объяснил, каким образом сделал снимки. Поиски, осуществляемые группами энтузиастов, из-за этого отнюдь не прекратились. Появилось и контробъяснение: его заставили сделать такое заявление. Другой пример: Д. Копперфильд, демонстрируя в своих выступлениях и левитацию, и прочие чудеса, постоянно подчеркивает, что он владеет лишь техникой иллюзионизма и ничего мистического в этом нет. В обсуждениях после демонстрации его сеанса по российскому телевидению присутствовал такой мотив: на самом деле это, конечно, чудо, и, вероятно, использование экстрасенсорики, просто сам иллюзионист этого не осознает. (Такого, наверное, и предположить не мог в свое время другой великий иллюзионист – Г.Гудини, в 1925 г. заключивший пари, что публично воспроизведет естественным способом любое чудо любого медиума, и выигравший $ 10 000).
Околонаучные концепции с самого начала строятся именно как нефальсифицируемые. Достигается это различными способами, например, неопределенностью в предсказаниях и описаниях, допускающей значительные вариации их интерпретации и расширяющей соответственно круг применимости. (В.Леви пошутил в свое время, составив универсальный гороскоп, подходящий каждому человеку, с использованием таких формулировок). Другой распространенный способ – введение в структуру опыта принципиально неконтролируемых условий, например, в описании лечебной процедуры: протерев бородавку разрезанной пополам картофелиной, следует забросить половинку в дальний угол и забыть о ней.
Другим абсолютно отвергаемым в околонаучном знании требованием является принцип простоты или экономичность мышления. Околонаучное знание снимает ограничивающий научную мысль барьер перед признанием эпифеноменов, предположением об участии в событиях качественно новых сил. Наука ориентирована на принятие минимально необходимых допущений; околонаучное знание использует максимально возможное, верхний предел допустимого, переходя при этом от утверждения с модальностью «нельзя исключить, что...» к принятию его в следующий момент в качестве основания вывода «а поскольку это так, то...». «Механистически мыслящие анатомы рассматривают наши большие берцовые кости и кости голени исключительно с точки зрения сопромата... Но, может быть, имеет смысл взглянуть на эти кости в их поперечнике и как на чрезвычайно сложные устройства типа антенн? А если так, то какие сигналы они принимают, на каких частотах работают? [Из чего следует и практический вывод – Н.М.] ...Может быть, вредно перекрывать мертвенной глухой синтетикой поступление к ним сигналов, посылаемых им самою природой?» (Рассуждение взято из книги Ю. Андреева «Три кита здоровья».
Проблематичность образа науки и сложность ее демаркации приводят к неоднозначности, казалось бы, вполне конкретного исторического вопроса о том, где и когда среди видов познания появилась наука. Ответ на этот вопрос зависит от нашего представления о том, что такое наука, какие из рассмотренных критериев мы посчитаем главными, определяющими. Иными словами, момент появления знания с какими характеристиками мы должны искать в истории?
В настоящее время существует пять вариантов датировки возникновения науки, в зависимости от того, что считать минимальным набором конституирующих науку признаков.
(1) Если считать, что наука – это накопление и хотя бы минимальная систематизация знаний, то наука существовала во всех, даже самых древних известных культурах – в древних Китае, Индии, Вавилоне, Египте уже в III-I тыс. до н.э.
В этих культурах существовали процедуры измерения и предпринимались попытки определенной стандартизации единиц измерения (храмовые, дворцовые меры); была письменность и другие приемы символического изображения, например, масштабные планы; составлялись календари и были вычислены важнейшие моменты годового цикла; были известны довольно сложные математические преобразования, использовавшиеся, например, для вычисления площадей и объемов; возникло в качестве одной из форм познавательной деятельности прогнозирование (например, в целительстве). Можно отметить и некоторые конкретные значимые результаты: так, в Индии было создано современное начертание чисел, в котором значение цифры определяется ее положением. В Египте в первом тысячелетии до н.э. появился календарь, в котором продолжительность года определялась в 365 дней.
Формирующееся знание отчетливо разделялось на предметные комплексы. Основными можно считать следующие: знание о числах и технологиях вычисления; знание о движении небесных тел, к которому примыкало искусство ориентирования по звездам; знание о процессах взаимодействия веществ и технологиях приготовления различных составов (мыла, вина, красок); умение диагностировать и лечить заболевания, с которым стыкуется знание о травах, растениях. Можно ли утверждать, что это были науки – математика, астрономия, химия, медицина, биология?
Сторонники утвердительного ответа на этот вопрос (например, Дж. Бернал) отмечают, что наличие письменности и других форм фиксации информации через знаковые системы свидетельствует о формировании достаточно абстрактного мышления; что стандартизация единиц измерения – проявление интерсубъективности знания как первого уровня его объективности и свидетельствует о понимании важности этой характеристики знания; что для появления календарей необходимо ведение систематических наблюдений, причем на протяжении жизни целых поколений; что сложный математический аппарат является выводным знанием, а вывод – начало конструирования реальности; что прогнозирование возможно только на основе формирования обобщенного знания на уровне закономерностей; что все это свидетельствует о рациональной организации познания.
Те, кто оценивает эти знания как преднаучные, считают главным для определения их статуса их рецептурный характер (т. е. они строятся как рецепты, системы предписаний, а не объяснений). В восточных культурах существовала процедура логического вывода (без нее невозможно было бы получить, например, приемы решения уравнений), но обоснование не ценилось – после получения результата оно не воспроизводилось и не записывалось. Типичное построение восточного руководства к решению задач – «Делай так!» с последующим заключением: «Смотри, ты сделал правильно!» Никогда не объяснялось, почему следует сделать именно так, а не иначе. Усваивающий такое знание человек получает не понимание, а рецепт, к которому следует прибегать, по построению не отличающийся, например, от магического ритуала. Кроме того, это знание носило внетеоретический характер, т. е. изначально строилось как прикладное, без ориентации на поиск общих закономерностей.
(2) Если считать, что главный признак науки – стремление к доказательности, аргументация как средство установления истины, то придется признать, что наука впервые появляется в древней Греции в 6–5 вв. до н.э. Историки культуры видят основную причину развития знания рецептурного типа в жесткой социальной организации восточных культур с их иерархичностью, не поощряющей свободную полемику вообще. В противоположность этому, социокультурной средой формирования доказательного знания стала греческая демократия, где никто не обладал монополией на истину и умение убедить было важным жизненным навыком. Поэтому на уровне теоретического исследования в Греции доказательство начинает рассматриваться как знание, обладающее собственной ценностью, и условие всякого другого знания. Большинство историков науки считает именно этот принципиальным переворотом в развитии видов познания. Известна даже такая формулировка определения: «Наука – рассуждение о мире по способу древних греков» (Беннет).
Тем не менее реальный объем действительно полученных в античности знаний был относительно невелик: в математике это были только элементарная арифметика и планиметрия; биология носила чисто описательный характер; химия как область знания еще не сформировалась; многие сложившиеся в античности теории – в физике, астрономии, медицине и др. – впоследствии оказались опровергнутыми. Античные теории очень часто носили умозрительный характер, они строились в основном по соображениям гармонии, вплоть до противоречия с опытом (так, геоцентрическая модель мира сохранялась в поздней античности уже вопреки данным наблюдений, ценой многочисленных поправок). Поэтому ряд историков науки возражает против признания античной учености формой научного знания.
(3) Если связать возникновение науки с началом использования активных методов исследования (в первую очередь – с формированием экспериментальной методологии), то датировать ее возникновение следует поздним средневековьем (XIII или XIV век, Оксфорд). В этот период начинает использоваться эксперимент как метод (Р. Гроссетест экспериментирует с оптикой), математика начинает применяться к анализу природных процессов (от Аристотеля шла традиция разграничения математики и физики как качественного анализа). Соединить физику с математикой попытались «калькуляторы» - Т. Брадварин и другие оксфордские ученые. Этот признак многие считают важным и даже ключевым для науки: М. В. Ломоносов писал, что наука лишь тогда достигает совершенства, когда ей удается пользоваться математикой. Возражения против этой точки зрения сводятся к указанию на ограниченный, локальный характер традиций оксфордской школы: на характер познания данного периода в целом эта традиция существенного влияния не оказала.
(4) Если считать, что наука – это система достоверного знания о реальности, совокупность специальных методов исследования и особая социальная организация по производству знания, то следует отнести формирование науки к рубежу XVI-XVII вв. в Западной Европе. Эту позицию Б. Рассел сформулировал так: «Наука начинается с Галилея и не имеет места ранее». Именно в этот период формируется методология и развиваются специальные методы научного познания (в первую очередь – эксперимент, внедрение которого в обиход науки и связывают с именем Галилея). Наука становится практически ориентированной и начинает поддерживаться обществом. Начинается организационное оформление науки: возникают научные сообщества, общественные центры исследований, научная периодика. Таким образом, действительно на этом этапе познание меняется коренным образом, что дает определенные основания для утверждения Рассела. Исследователи истории науки, полагающие, что наука ранее все же имела место, считают рубеж XVI-XVII вв. периодом первой глобальной научной революции. Критики данной датировки отмечают, что и практическая полезность, и методологическая оснащенность, и социальная организованность были в этот период скорее обозначенными ориентирами, поставленными целями, чем реальными характеристиками науки: «заработали» они позднее. Именно с началом их реального функционирования связана возможность следующей (и последней) датировки.
(5) Наука возникла в Западной Европе в начале XIX века. Это начало промышленного переворота и непосредственного союза естествознания и техники. В это период оформляется дисциплинарное разделение науки (на отдельные науки – физика, химия, биология и т.д.), принятое до сих пор. Наука превращается в специализированную и профессиональную деятельность. Появляются учебные заведения нового типа (в противоположность средневековым университетам), которые ориентированы именно на подготовку исследователей. Короче говоря, наука принимает привычный нам вид, на этом в основном и базируется данный подход. Критики его в основном говорят о том, что все эти изменения носят уже внешний характер, а содержательное изменение познания произошло раньше.
Как видим, за каждым из этих подходов есть определенная логика. Выбор между ними зависит от того, какой смысл будет все-таки вложен в понятие «наука». Возможно, оценить убедительность каждой из изложенных позиций поможет дальнейшее знакомство с историей науки.
Можно выделить несколько причин, обусловивших формирование в античной культуре знания особого (по сравнению с восточными культурами) типа – систематического, объективированного и доказательного.
Во-первых, это особенность социально-политической организации: в отличие от жестко иерархизированных восточных обществ, в древней Греции наиболее распространенной формой была демократия. В условиях, когда все граждане полиса (города-государства) были в той или иной степени вовлечены в политическую деятельность, а ключевые вопросы общественной жизни решались на общих собраниях, умение ясно изложить свою точку зрения, привести ее обоснование, ответить на возражения относилось к разряду необходимых навыков. Аргументация возникает, таким образом, как общекультурный феномен и транслируется в сферу теоретической познавательной деятельности. Как греческие ораторы прямо оспаривают позиции друг друга, так греческие мыслители подвергают сомнению традиционные (религиозно-мифологические) представления в поисках рационального понимания мира. Это дало повод, например, иудейскому историку Иосифу Флавию отметить с некоторым удивлением, что греки говорят то, что каждому на основании его собственного разума кажется наиболее правильным, не задумываясь, противоречат друг другу, спорят между собой, обвиняют в ошибках не только друг друга, но и наиболее признанные свои авторитеты – Гомера, Геродота и Фукидида. Это достаточно редкое явление в древнем мире, иначе оно не обратило бы на себя такого внимания историка.
Во-вторых, геополитическая ситуация, островное расположение Греции на пересечении путей, широта культурных контактов способствовала более динамичному развитию общества, позитивному отношению к новому, к творческой деятельности. Восточные культуры в большей степени ориентировались на поддержание традиций, на сохранение привычных форм, в том числе – в сфере познания. Рано познакомившись с различными мировоззренческими системами, греки стремились создать картину мира, которая была бы приемлема для всех, а для этого следовало ее отделить от мифологии и религии, изначально выстроить как рациональную.
Наконец, более высокий по сравнению с восточными культурами уровень развития экономических отношений (частная собственность, товарное производство) определял и преимущественное развитие абстрактного мышления. Маркс пишет, что в товарно-денежных отношениях монета, кроме реального существования в качестве кусочка золота определенного веса, получает идеальное бытие, вытекающее из ее функции; это выход сознания в целом на новый уровень. Пифагор делил искусство счета на «искусство большинства», которое не может представить число, если это не число быков или еще каких-нибудь предметов, и «искусство философствующих», которые видят идеальную, универсальную сущность числа. Второй взгляд и есть действительное начало математики.
Если сравнивать греческую ученость с современными научными представлениями и оценивать ее с точки зрения достижений, то ее реальный объем невелик: греки знали мало из того, что мы сейчас называем наукой. Ценность античной науки состоит скорее в формировании научного мышления как особого типа познания – рационально-критического, основанного на доказательстве. Дж. Бернал пишет: «Все общие проблемы, на основе которых выросла современная наука – природа небес, человеческого тела или деятельность Вселенной – были сформулированы греками. К несчастью, они также думали, что разрешили эти проблемы своим собственным, особо логичным, прекрасным, завершенным способом. Первой задачей современной науки после эпохи Возрождения было показать, что в большинстве случаев эти решения были бессмысленными или неправильными. И так как этот процесс занял почти 400 лет, то это могло бы убедить нас в том, что греческая наука скорее мешала, чем помогала решению этих проблем. Однако мы не можем сказать, были бы вообще поставлены эти проблемы, если бы греческая наука не существовала»2.
Можно сказать, что греки создали структуру науки, которую предстояло наполнить содержанием. Это и макроструктура – комплекс направлений исследования, проблематика науки; и микроструктура – способ организации научного текста, само его построение. Начиная с Аристотеля, в качестве необходимых элементов научного текста рассматриваются постановка проблемы, базовые определения, анализ сложившихся подходов и источников, описание использованных методов, гипотеза, аргументация, анализ возможных контраргументов. Это та организация текста, которой мы пользуемся и сейчас; она не случайна, а определяется характером научного способа рассуждения.
Среди наиболее значимых результатов античной науки можно отметить следующие.
В области математики это в первую очередь создание геометрии. Предматематика Вавилона и Индии была главным образом арифметикой. Начало геометрии относят приблизительно к 450 г. до н.э., когда Гиппократ из Хиоса начал использовать буквы для обозначения геометрических фигур и открыл ряд теорем. Евдокс в начале IV в. до н.э. создал теорию пропорций и открыл метод последовательного приближения для измерения линий и площадей, который впоследствии лег в основу исчисления бесконечно малых. В III в. до н.э. геометрия Евклида приобретает вид последовательно развернутой аксиоматической системы; исторически это первая построенная таким образом теория.
В медицине, вероятно, основным результатом, сохраняющим значение вплоть до наших дней, была осуществленная Гиппократом из Коса между 450 и 350 гг. до н.э. разработка базовых принципов врачебной деятельности: «Не навреди», «Противоположное лечи противоположным», «Помогай природе», «Щади больного». Греческая, а затем и римская медицина была преимущественно хирургией, ориентировалась на лечение ран, переломов, вывихов; заметное место в ней занимала десмургия – учение о видах повязок. Античные представления об анатомии были закреплены в системе древнеримского врача Галена (ее придерживались в Европе вплоть до эпохи Возрождения). В трактате «О частях человеческого тела» Гален дает первое целостное описание человеческого организма: сердце рассматривается как источник тепла, легкие – как охлаждающие веера, под воздействием которых происходят приливы и отливы крови и духа в артериях и нервах.
Примечательной, хотя впоследствии совершенно иначе интерпретированной концепцией в рамках античной медицины было созданное Эмпедоклом и поддержанное Гиппократом учение о четырех жидкостях, обращающихся в человеческом организме: желчь (холе), черная желчь (мелайна холе), кровь (сангвис) и лимфа (флегма). Предполагалось, что от обращения этих жидкостей зависит своеобразие психики человека. Это учение легло в основу различения четырех основных темпераментов.
В области астрономии в античности господствовало сферическое представление о Вселенной, в центре которой – Земля, вокруг – небесные сферы, которые вращаются относительно Земли и друг относительно друга и на которых расположены планеты. («Колеса внутри колес» – образ, характеризующий это описание). Уже пифагорейцы знали пять основных планет: Меркурий, Венера, Марс, Юпитер и Сатурн. Идея гелиоцентрического космоса присутствовала в античной космографии как возобновляющаяся ересь, ее высказывал, в частности, Аристарх Самосский в III в. до н.э. Представление о вращающейся Земле находим у Экфанта, Гераклита Понтийского (IV в. до н. э.). Энциклопедией астрономических знаний античности, закрепившей геоцентрическую модель вплоть до эпохи Возрождения, стал труд Птолемея «Альмагест» (II в.). У Птолемея дана математическая система вычисления движений планет. Она была достаточно сложной, т.к. согласование геоцентрической модели с данными наблюдений требовало специальных усилий: вводилось представление о движении планет по вспомогательным окружностям – эпициклам, центры которых перемещаются вокруг Земли.
Античные географические карты в основном охватывали границы империи Александра, а за ее пределами носили фантастический характер.
В физике вершиной античной учености стала система Аристотеля. Ее базовые принципы – финитизм, т. е. отрицание актуальной бесконечности, и кволитативизм, т. е. ориентация на качественные, а не количественные закономерности. По последнему вопросу Аристотель полемизирует с пифагорейцами, утверждая неприменимость математики к изучению природы. Идея конечности мира включает запрет на существование бесконечных причинно-следственных цепей, из чего выводится идея существования перводвигателя – особой сущности, которая, являясь неподвижной, является источником всякого движения. Мир разделяется на земной и небесный, они качественно различны, общих закономерностей нет. Земной мир состоит из четырех основных элементов, небесный – из пятого, эфира. В земном мире существуют различные виды движения, которое Аристотель понимает как пространственное перемещение, изменение места: прямолинейное, круговое, прерывное, непрерывное, равномерное, неравномерное. В небесном – только один вид: равномерное непрерывное круговое движение небесных тел (поэтому и на Земле движение с такими характеристиками Аристотель ставит выше остальных).
Аристотель отрицает существование пустоты, приводя следующее примечательное рассуждение. Стрела движется, и воздух расступается перед ней и смыкается позади нее. Поскольку воздух оказывает сопротивление движению, то, если его убрать, тело будет двигаться с постоянной скоростью, и для тела это будет равносильно покою. Но это абсурд, следовательно, пустоты не существует. Таким образом, Аристотель фактически сформулировал закон инерции но отверг его как априорно абсурдный. Большинство идей Аристотеля закрепились и определяли физическую картину мира вплоть до Нового времени.
В поздней античности складывается также механика как прикладная область знания. Самым выдающимся ученым, работавшим в этой области, был Архимед (287 – 212 гг. до н.э.). Архимед открыл закон рычага, закон распространения давления в жидких средах, был основоположником гидростатики и пневматики.
В области биологии основным результатом было описание ряда видов растений и животных (учение о травах, гербология, смыкается с медициной). «Отцом ботаники», создателем базовой классификации видов растений является Теофраст (372 – 287 гг. до н.э.), «отцом зоологии» – Аристотель. Гипотезы о происхождении видов носили чисто умозрительный характер и были фантастическими. Например, Эмпедокл говорит о зарождении не организмов, а отдельных органов и пишет: «Как много выросло безвыйных голов, голые руки блуждали, лишенные плеч, блуждали одинокие глаза, не имущие лбов»3. Вместе с тем античные авторы выстроили ту иерархию форм жизни, которую последующие ученые рассмотрели как лестницу эволюции.
Если выделить из массы конкретных и зачастую ошибочных концепций объяснительные принципы античной науки, имеющие универсальное значение, мы увидим, что догадки греков были поистине глобальны и определили основу рационального знания вообще.
Это принцип закономерности, существования объективного закона, которому подчиняется природа. Идея закономерности возникла в античности как антитеза мифологической идее судьбы, воли богов. Принцип существования всеобщих устойчивых, существенных и повторяющихся связей явлений определяет образ мира в целом как рационально устроенного, стабильного, организованного. Такой мир может быть объектом рационального знания.
Далее, это принцип структурированности бытия, существования его элементарных единиц, трактовка организованности мира как структурной характеристики (организации связей). К этой идее подошли пифагорейцы, которые обнаружили, что числовые соотношения универсальны и подходят к объектам различной природы. С другой стороны к ней приблизились атомисты, которые многообразие вещей объясняли не многообразием исходных элементов, а характером и правилами их комбинаций. В результате познание совершает скачок от описательного к аналитическому построению.
Те же атомисты открыли (а еще раньше открыли элеаты) принцип различения видимости и сущности. Истинное положение дел, действительная связь, подлинная сущность процесса может не совпадать с непосредственно данным, с наблюдаемым явлением, даже быть противоположным. Только считают, говорит Демокрит, что существует сладкое или горькое, теплое или холодное, что существует цвет и т.п.; в действительности же есть только атомы и пустота. Познание должно подвергнуть критике непосредственно видимое и выстроить абстрактный образ реальности на уровне сущности. У элеатов учение об истинном бытии построено на противопоставлении: по видимости вещи множественны – бытие едино и неделимо, по видимости вещи движутся – бытие неподвижно. Это важнейший принцип научного мышления: понять, что сущность может отличаться от видимости.
Это влечет востребованность доказательства. Принцип доказательности является важнейшим ориентиром античной учености. Хотя аргументация во многих областях была достаточно условной, носила ассоциативный или эстетический характер, но она утвердилась как необходимое условие познания.
Если теперь так же в общем виде охарактеризовать не то, что сближает античную науку с современной, а то, что ее наиболее явно отличает, то здесь на первое место следует поставить специфику социокультурных ориентаций античной учености. Не стремясь ни в какой мере к практическому использованию (практика вообще и техника в частности развивались параллельно, независимо от научных трудов), она считалась делом достойным и принципиально бесполезным, причем бесполезность тоже относилась к разряду достоинств. Аристотель пишет: «После того как было открыто больше искусств (по искусством он подразумевает область знания, включающую теоретический уровень, в отличие от опыта – Н. М.), одни – для удовлетворения необходимых потребностей, другие – для времяпрепровождения, изобретателей последних мы всегда считаем более мудрыми, нежели изобретателей первых, т.к. их знания были обращены не на получение выгоды»4. Такое непрагматичное, неутилитарное отношение к науке считалось более ценным с нравственной точки зрения.
Именно поэтому античное познание носило в основном созерцательный и теоретический характер. Греки еще не знали экспериментального естествознания. Не случайно самыми развитыми областями познания были астрономия и чистая математика, поскольку они основывались на созерцании. Построение рассуждений имело выраженную эстетическую окраску: греки могли принять при минимальной аргументации тезис, который давал гармоничное представление о реальности, или отвергнуть практически вопреки очевидности то, что гармонию нарушало. Именно поэтому пифагорейцы скрывали существование иррациональных чисел, а античные астрономы спасали до последней возможности (и даже сверх нее, если основываться на данных наблюдения) геоцентрическую модель мира. Наука, по их мнению, должна создать прозрачную, очевидно гармоничную картину реальности. Мы увидим, какой окажется судьба этого идеала в дальнейшем.
Достижения греческой культуры были достаточно хорошо известны в странах Средиземноморья. Этому способствовало и вхождение Греции во II в. до н.э. в состав Римского государства на правах Ахейской провинции, что привело к распространению греческой учености по всем римским территориям (в том числе азиатским и северноафриканским). А разделение Римской империи в 395 г. на две независимые части – Западную и Восточную – положило начало формированию существенно различающихся традиций освоения античного наследия и дальнейшего развития познания.
Падение Рима в 476 г. знаменует окончание истории античного мира. В средневековье можно выделить три основных культурных пространства, в каждом из которых по-своему осваивалась и развивалась античная ученость: западноевропейскую, византийскую и арабскую культуру.
Византия – государство, образовавшееся в восточной части Римской империи; высокого уровня развития Византия достигла уже в VI в. Благодаря сохранению самостоятельности этой территории античная традиция здесь как бы «законсервировалась». Интеллектуальная элита Византии использовала аттический язык древней Греции, благодаря чему греческие тексты были доступны для них непосредственно, а не через латинские переводы. В Византии сохранились и многие античные рукописи. В основе византийского образования лежала грамматика как синтетическая гуманитарная дисциплина; грамотность письма и речи была распространена достаточно широко, встречалась даже среди крестьян, а общепринятым среди аристократии было написание комментариев к текстам, литературных произведений в форме писем, речей и т.п. Из комплекса знаний, созданного в античности, в Византии признавались наиболее ценными и получили преимущественное развитие гуманитарные области знания: философия, риторика, теология, а также близкие к ним по проблематике и построению астрономия и медицина. Сложная византийская социально-политическая практика и система государственного управления практика привела к существенному продвижению вперед юриспруденции, политологии.
Характерно для византийской культуры переплетение и взаимопроникновение античных традиций и утверждающегося, обретающего все более догматическую форму христианства. Как отмечают М. А. Поляковская и А. А. Чекалова, византийские интеллектуалы «считали своей задачей освоить античное наследие (это уже было признаком высокой учености), а затем дать христианский комментарий. Просвещенный правитель Феодор II Ласкари видел в этом работу по превращению дикой маслины в садовую»5. В то же время сакрализация познания была не столь сильна, как в Европе (о чем речь пойдет далее), образование сохраняла светский характер, подготовка в области религии была лишь одним из его компонентов.
Стремление сохранить античный канон и привнесенная религией традиционалистская ориентация привели к канонизации византийской культуры (т. е. к утверждению во всех ее областях закрепленных образцов, которым необходимо следовать как можно точнее – в противовес самостоятельности мышления и формы выражения). Это сказалось и на развитии познания: византийские мыслители серьезно отнеслись к убежденности античных мыслителей в том, что все основные проблемы уже решены, и, не подвергая сомнению принципиальные представления о реальности, углубились в выяснение и разработку деталей. Именно поэтому новые результаты на уровне фундаментальных положений философии и естествознания просто не могли быть получены. В истории логики сохранилось даже выражение «византийский спор». Это спор о мелочах (можно сказать жестче – о том, что практически не имеет значения). Ф. И. Успенский пишет, например, об одной из наиболее громких дискуссий: «Спор между Варлаамом и Паламой сводится к толкованию Аристотеля… вожди партий начали борьбу из-за простой логической формулы, из-за выяснения, можно сказать, одного словечка!»6. Именно в связи с этой особенностью византийской учености ее достижения лежат не в сфере естествознания, а в области социально-гуманитарных и социально-политических наук, в этике, теологии, философии, т. е. как раз там, где важны нюансы, комментарии и оценки. Следует особо отметить, что гуманитарная и «текстовая» ориентация византийской культуры привела к пониманию первостепенной важности письменности (вспомним, что античная культура была в первую очередь устной, и, например, Сократ считал письменность бесполезным изобретением). В конечном счете это послужило созданию славянской письменности, основы которой были разработаны Кириллом и Мефодием в IX в. в византийском городе Фессалонике, по существу, в рамках миссионерской деятельности Византии. Конечно, это имело особое значение для развития русской культуры.
Арабская культура, по-видимому, была наиболее близка к античной не по букве, а по духу, и традиции объективного и рационального познания нашли здесь непосредственное продолжение. Мощное арабское государство возникло на Аравийском полуострове вVII в. и осуществляло активную экспансию в Средиземноморье. К VIII в. в составе Арабского Халифата оказалась территория от Средней Азии до Испании, включая бывшие римские владения в Африке и Азии, а также Персию. С этого времени на огромной территории устанавились общая культура, религия и литературный язык, в течение нескольких веков существовало общее управление и свободная торговля. Расцвет арабской культуры приходится на IX – XI века. Арабы были, с одной стороны, знакомы с достижениями персидской и индийской учености, с другой – активно осваивали античную культуру, для чего в Багдаде было создано даже специальное министерство (канцелярия переводов). В отличие от византийцев, в античной культуре их интересовали в основном естествознание и философия, поскольку у них была развита собственная литература; впоследствии это привело к разрыву между гуманитарным и естественнонаучным знанием, перешедшему и в европейскую культуру (естествознание европейцы заимствовали у арабов, гуманитарное знание – непосредственно у античных авторов).
Арабская ученость не имела выраженных географических центров – ученые работали на всем культурном пространстве, от Феца до Самарканда. Им покровительствовали правители, сановники, богатые купцы – это было культурной нормой; отсюда выраженный светский характер арабской средневековой учености (в отличие, например, от европейской), который утрачивается уже в период общего упадка империи.
Арабская ученость энциклопедична и практически, и по своей идеологии. Она еще не знает специализации – для арабского мыслителя характерны познания и творческая деятельность и в математике, и в астрономии, и в медицине, и в поэзии. Эта практика базируется на идее единства науки. По представлениям арабов, фундамент единого научного комплекса образуют учение о макрокосмосе (астрономия), учение о микрокосмосе, т. е. человеке, точнее, человеческом организме (медицина) и учение о связи макро- и микрокосмоса (астрология); их содержательная связь, таким образом, очевидна. Поэтому, выделяя конкретные достижения арабских ученых в соответствии с современными представлениями о дисциплинарной структуре науки, мы неизбежно модернизируем реальную картину.
В основе арабской средневековой астрономии лежит учение Птолемея, основной труд которого «Великое построение» арабы перевели под названием «Альмагест». Важную роль в последующем развитии науки сыграли проводившиеся арабами на протяжении веков систематические наблюдения звездного неба, прежде всего в обсерваториях Хараппы – города халдеев, поклонявшихся звездам. Именно это обеспечило впоследствии исследователей эпохи Возрождения богатейшим эмпирическим материалом, без которого были бы невозможны многие важнейшие открытия.
Географию арабы продолжали считать частью астрономии и существенно развили ее практически. Путешественники, странствовавшие (в основном с торговыми караванами) по всей огромной империи и за ее пределами, составили много правдивых и точных (в отличие от греков) описаний территорий, народов, их образа жизни; можно считать это началом реальных географических исследований Индии, Китая, Средней Азии, Африки и других территорий, включая и Россию. В арабском мире были составлены наиболее точные на тот период географические карты ойкумены (т. е. известной, населенной людьми части Земли).
На развитие математики оказала существенное влияние потребность в ней астрономии. Именно поэтому в арабском мире возникает тригонометрия – область математики, необходимая для астрономических наблюдений и топографических съемок. Другим разделом математики, созданным арабами, была алгебра – система оперирования неизвестными величинами. Само слово «алгебра» происходит от названия сочинения Аль-Хорезми «Гизаб аль джебр аль мухабала» – «Восстановление и сведение» (как методы решения уравнений). Арабы также заимствовали и распространили (впоследствии и в Европе) индийскую систему записи чисел, в которой положение цифры в числе определяло ее значение. Это, казалось бы, чисто внешнее преобразование привело к значительному упрощению системы вычислений и в конечном счете – к значительному распространению элементарной математической грамотности. Дж.Бернал называет этот процесс демократизацией математики.
В области медицины арабы значительно продвинули вперед диагностику (которая и в античной, и в европейской средневековой медицине была заметно менее дифференцированной) и положили начало изучению влияния на здоровье факторов окружающей среды и образа жизни – климата, гигиены, питания. Кроме того, арабы много сделали для систематизации всех предшествующих достижений врачебной науки. Вершиной систематизирующей деятельности стал в XI в. труд Ибн-Сины (Авиценны) в пяти частях «Канон врачебной науки», в котором были обобщены взгляды и опыт индийских, античных и среднеазиатских врачей и который на протяжении нескольких веков был обязательным руководством для подготовки врача (в том числе в Европе).
Поскольку в условиях пустыни были распространены заболевания и травмы глаз, арабы заметно развили офтальмологию и умели производить глазные хирургические операции. Изучение строения органов зрения, с одной стороны, и потребности астрономии, с другой стороны, привели к возникновению оптики как учения о распространении и преломлении света и практическому изобретению первых линз (из хрусталя и стекла). Это достижение, значимое само по себе, следует особо отметить как исторически первую попытку расширить сенсорный аппарат человека. Наибольшее влияние на дальнейшее развитие оптики как области исследований оказали труды Ибн Аль-Хайсама (Альгазен), в частности, его сочинение «Сокровище оптики» (XIв.), в котором соединены физиология и геометрическая оптика.
Наконец, арабы создали химию как предметную область исследований. Хотя, по мнению большинства историков науки, арабская химия должна рассматриваться скорее как алхимия, именно в арабской культуре она выделяется в самостоятельную предметную область. Хотя многие химические реакции были известны и ранее, арабы впервые попытались создать общую теорию химических процессов на основе универсальных принципов. Они искали как основополагающие вещества, так и закономерности, определяющие их взаимодействие. Основателем химии считается Джабир ибн Хайян (Гебер) (VIII в.). Он базировался на заимствованной у древних китайцев идее о двойственности всего существующего, восходящей к двум началам – янь и инь. Отсюда учение о двух типах веществ, которые сначала характеризовались как сухие и сырые земные испарения, а позднее были обозначены как ряд серы и ряд ртути. Взаимодействие между ними и порождает все. Арабы описали большинство важнейших химических реакций и изобрели основное оборудование химической лаборатории, включая дистиллятор (перегонный куб). Они были убеждены в возможности превращения элементов друг в друга химическим путем (поскольку принимали за элементы многие сложные, как стало понятно позднее, вещества). Поэтому арабскую химию и оценивают как алхимию; целью ее, как всякой алхимии, был поиск философского камня. В отличие от европейцев, видевших в философском камне вещество, способное превращать другие вещества в золото, арабы считали его эликсиром жизни – веществом, дающим бессмертие.
В целом арабские ученые создали живую, развивающуюся систему знаний, в большей степени ориентированную эмпирически и практически, чем античная ученость (некоторые важные области знания, в первую очередь химия, стали возможны лишь благодаря этому преодолению предубеждения по отношению к эмпирии). Вместе с тем познание в арабском мире приобрело и более мистический характер. Астрология и алхимия, эти два столпа арабской учености, характеризуются как «две величайшие мистификации в истории науки». Тем не менее именно благодаря арабским мыслителям рост рационального познания не был прерван в раннем средневековье, и переводы их трудов, осуществленные в Европе в XII-XIIIвв., во многом подготовили Возрождение.
В отличие от арабской культуры, высокий уровень которой позволил сразу оценить по достоинству достижения античности, европейские варвары, захватившие Западную Римскую империю, находились в этот момент на более низком уровне развития. Лишь к IX в. Европа начинает по-настоящему осваивать античное теоретическое наследие. В отличие от арабского мира, к этому моменту в духовной жизни Европы уже играет значительную роль религия. Важнейшей характеристикой духовной культуры средневековой Европы в целом и познания в частности является сакрализованность.
Сакрализация культуры – это ее подчинение религии, проникновение религии во все сферы жизни: политику, искусство, быт, мораль и т.д. Сакрализация познания определила способ его существования в культуре средневековой Европы.
Первым и наиболее очевидным проявлением сакрализации познания в средневековой Европе было возникновение иерархии наук, т. е. их четкого разделения по значимости. Основанием было соображение, сформулированное Бернаром Клервоским следующим образом: комплекс наук обширен, человеческая жизнь коротка, все изучить невозможно, и следует позаботиться в первую очередь о том знании, которое ближе к спасению. При таком подходе первое место среди наук заняла теология – «наука о божественном», совокупность религиозных доктрин о Боге, его сущности и деяниях. Непосредственно к ней примыкает философия, которая нередко трактуется как «естественная теология» – рационализированное объяснение и развертывание религиозных истин, в отличие от «богооткровенной теологии», носившей мистический характер. Философия отчасти рассматривалась в качестве пропедевтики к теологии: уже Климент Александрийский написал, что Бог подготовил мир к спасению, дав иудеям закон, а эллинам – философию. Теология и естественная теология, как интеллигибельное познание божественных истин, занимают верхний уровень в системе средневековой учености.
Далее в иерархии следует тривиум («трехпутье») – грамматика (латинская), риторика (в том числе искусство построения письменных текстов, а также то, что сейчас обозначается понятием «делопроизводство») и диалектика (под которой подразумевалась логика, изучавшаяся в основном по Боэцию). Почему важными считались именно эти дисциплины? Это основа подготовки проповедника, церковного (в первую очередь монастырского) деятеля.
За тривиумом идет квадривиум (в совокупности они составляют «семь свободных искусств»). В квадривиум входят арифметика (понимаемая прежде всего как искусство счета; главное ее приложение – вычисление дат переходящих церковных праздников, например, пасхи, которая отмечается в первое воскресенье после весеннего равноденствия и полнолуния, а завершалась арифметика мистической теорией чисел); музыка (теория музыки, которая также изучалась по Боэцию, и пение); геометрия (описания Земли и существ, ее населяющих (бестиарии) – геометрия в современном значении слова входила в арифметику); и астрономия.
Последние места в иерархии наук занимали естествознание и то, что мы сейчас назвали бы обыденным знанием – чувственное знание единичных вещей.
Место естествознания в системе средневековой учености определяется общим отношением к природе. С одной стороны, она является самым грандиозным созданием Творца, и ее полезно изучать, чтобы постичь Его замысел и отчасти – Его самого. С этой точки зрения, естествознание дополняет теологию. С другой стороны, самостоятельного значения изучение природы не имеет, т.к. непосредственное познание Бога (например, в мистическом откровении) и божественных истин стоит неизмеримо выше, а любая картина природы раскрывает лишь низший уровень, ограниченный фрагмент реальности, который к тому же в любой момент может быть изменен божественной волей.
В средневековом естествознании можно выделить четыре основных направления исследований: физико-космологическое, астролого-медицинское (с примыкающими к нему минералогией и алхимией), науки о живом (или о душе – душа рассматривалась как принцип и источник растительной, животной и разумной жизни) и учение о свете (оно занимало такое место в средневековых представлениях о природе, что его можно выделить в самостоятельную область исследования). Разумеется, сопоставление этих областей с современной дисциплинарной структурой естествознания будет достаточно условным. Содержательно они отличались от наук, прообразами которых выступали, также очень сильно, в основном из-за неразделимости рациональных и мистических компонентов. Так, учение о свете образовывалось, с одной стороны, оптикой, а с другой – метафизикой в духе неоплатонизма, рассматривавшего уровни реальности как эманацию божественного Единого, которое в то же время есть Свет. Очевидно паранаучным, с современной точки зрения, было и построение других областей исследования.
Важной особенностью средневекового естествознания было допущение чудес (напомним: чудо – то, что нарушает обычный порядок, природную закономерность). Чудо – это как раз граница природных закономерностей. Поэтому если обычно наука стремится подметить типичное, повторяющееся, выделить эмпирическую закономерность и попытаться объяснить ее теоретически, то средневековая ученость направлена на поиск необычного, редкого. Например: «В Сицилии есть агриентская соль: если ее приблизить к огню, она делается жидкою, как в воде, а если ее приблизить к воде, трещит, как в огне». Или: «В Эпире есть источник, в котором опущенный факел не гаснет, а напротив, потухший факел, будучи опущенным в него, загорается». Описание таких диковинок («чудес природы») занимает большое место в средневековых исследованиях.
Совершенно специфична методология средневекового познания: она является схоластической. Схоластика как методология – это исследование на основе текста, решение проблем путем подбора соответствующих текстов и их интерпретации. Ясно, что для появления такой методологии необходим комплекс текстов, истинность, надежность и универсальность которых не будут подвергаться сомнению. Таким может быть в первую очередь сакральный текст, поэтому становление схоластики как методологии можно рассматривать как одно из проявлений сакрализации познания.
Почему происходит поворот от, казалось бы, реального опыта к тексту как источнику знания? Для религиозного мышления Бог более реален, чем зримый мир, созданный им, поэтому текст, исходящий от Бога, говорящий о нем, также более реален, чем непосредственно наблюдаемое. Средневековая европейская культура в целом – это культура текста и культура слова как структурного элемента текста. Выходя за пределы характеристики познания как такового, можно проследить значение слова (как имени, именования) во всей культуре средневековья, отразившееся, например, в обычае давать имена собственные таким предметам, как мечи, драгоценные камни и т.п. Слово непосредственно сопрягалось с Богом: Евангелие от Иоанна начинается словами: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Очень распространена метафора мира в целом как книги, созданной Богом; в этом смысле обычный письменный текст действительно более очевиден, чем мир-текст, знаки-вещи которого еще необходимо разгадывать.
Обратим внимание на то, что текст должен быть именно письменным: лишь в таком виде он поддается канонизации. Отсюда принципиальное отличие средневековой культуры от античной, которая, как уже отмечалось, в основе была устной.
Важным результатом такой переориентации культуры в целом в познании было возникновение новой его технологии – формируется практика работы с источниками, интерес к ним, сбор их, сопоставление и анализ, культура цитирования и т.п. В качестве канонизированных источников использовались Библия, труды отцов церкви, некоторые переводы греческих и римских авторов (здесь были и неизбежные ошибки – например, под названием «Логика Аристотеля» долгое время был в обращении трактат Боэция). Развивая технологии познания на основе текстов, средневековье создало особый познавательный жанр – «Сумму». Сумма – это сочинение итогового характера, в котором систематизированы все предшествующие разработки по определенному кругу вопросов, даны оценки и сформулирована установленная отныне точка зрения. Сочинения с названиями «Сумма философии», «Сумма теологии», «Сумма против язычников» писали самые знаменитые мыслители средневековья.
Особенностью познания на основе текста была необходимость его интерпретации: если мы пытаемся разрешить некоторый конкретный вопрос, в текстах может и не оказаться непосредственного ответа, сформулированного теми же словами, которыми мы пользовались при постановке вопроса. Но в текстах есть ответы на все вопросы; следовательно, необходимо найти места, из которых можно получить ответ посредством истолкования. Конкретное содержание текста символизирует нечто иное. Так, в Библии одни и те же фрагменты имеют буквальный, моральный и космологический смыслы. В результате вся средневековая ученость оказывается пронизанной символизмом. С одной стороны, изучаемые объекты обрастают сложной символикой – например, в астрологии или алхимии, и описание конкретных химических реакций приобретает вид «Заставь красного льва пожрать зеленую змею, и когда тени накроют реторту киммерийским покрывалом…» и т.д. С другой стороны, сами объекты рассматриваются как символы чего-то иного. Свой символический смысл был у каждого числа, камня, растения, животного: например, козел символизирует сластолюбие, скорпион – лживость, страус, откладывающий, по средневековым поверьям, яйца в песок и бросающий их – грешника; рассказ о них мог и даже должен был сопровождаться моральной сентенцией. Символический характер носили географические карты: они строились не на реальном описании известных географических объектов, а на литературной и религиозной традиции. На них изображались рай, ад, библейские персонажи, Троя, завоевания Александра, римские провинции, святые места, христианские государства и конец света. (При этом христианские государства могли изобразить поближе друг к другу и т.п.)
Символический характер носила и средневековая картина устройства мира в целом. Главные ее черты – законченность и иерархия. Над Землей расположены небесные сферы, под землей – круги ада. Круги ада тем страшнее, чем глубже они лежат; небесные сферы чем выше, тем значительнее, например, у Беды Достопочтенного: воздух, эфир, Олимп, огненное пространство, звездный свод, небо ангелов и небо Троицы. Та же иерархия и в более распространенном выделении сфер Луны, Солнца, планет, неподвижных звезд и самого неба; здесь к небесным сферам прикреплены девять хоров ангелов в надлежащих рангах, чтобы их двигать. Аналогичный порядок наблюдается и в иерархии основных элементов: земля, на ней – вода, выше – воздух и наверху самый благородный элемент – огонь. Так же и в человеческом организме: благородные органы – сердце и легкие – расположены выше низменных органов живота и отделены от них диафрагмой. Все растения и животные занимают в установленной гармонии отведенные им места. Этот космос прочен, разумен, теологически и морально выдержан.
Безусловно, символический стиль мышления привносит в средневековое познание значительный мистический элемент. С другой стороны (не говоря уж о практическом значении развития навыков работы с текстами), это некоторая форма развертывания абстрактного мышления, создания мира абстрактных объектов, которая лежит в основе последующей теоретической науки. Средневековая идея воображаемых допущений – попытка представить мир не только, как он есть, но и как могло бы быть, поскольку это не противоречит божественному замыслу – была началом постижения не только наличного, но и возможного бытия. (Например: пустоты в природе нет. А мог Бог сделать так, чтобы она была?) Такой подход – не от непосредственно данному к обобщению, а от теоретически возможного к реальному как частному случаю - столь важен для современной науки, что уже в ХХ в. П. Дюгем назвал датой рождения современной науки 1277 г., «когда парижский епископ Этьен Тампье заявил, что может существовать множество миров и что совокупность небесных сфер может двигаться прямолинейно, поскольку в этом нет никакого противоречия»7.
Построение средневековой учености вокруг текстов и необходимость обеспечить подготовку по ним в процессе обучения привело к формированию соответствующей системы образования. Античность еще не знала такой системы: там основной формой обучения было учительство – ученика отдавали конкретному наставнику. В средневековой Европе возникают университеты как устойчивые организации, куда поступают на работу преподаватели и на учебу студенты. Первыми университетами были Парижский (1160 г.), Оксфорд (1167 г.), Кембридж (1209 г.), Падуанский (1222 г.). Университеты имели собственную организацию, систему управления и правила, относительно независимые от городских властей, свою территорию. Многие действующие формы обучения сложились именно там. Например, лекция (в буквальном переводе чтение) – первоначально действительно чтение вслух преподавателем с кафедры важного источника под запись студентов (вспомним, что все это происходило до эпохи книгопечатания). Из средневековых университетов родом понятия «студент», «стипендия», «экзамен», «диссертация», «ученая степень».
Ученый в средневековом представлении – это человек обученный, хорошо знающий тексты. Показателем его квалификации было умение подобрать и интерпретировать соответствующие фрагменты для обоснования заданного тезиса и защитить его в диспуте; при этом содержание тезиса нередко имело второстепенное значение, и, например, при оценке нового преподавателя ему могли тут же предложить обосновать противоположный тезис. Во многом отсюда происходит традиция затяжных средневековых диспутов, когда одна и та же проблема могла обсуждаться веками.
Все эти особенности специализированного познания в средневековой Европе превращают его в специфический феномен, который трудно сравнивать с наукой других исторических периодов и в котором практически невозможно выделить четкий прирост рационального знания по сравнению с предыдущей эпохой и по отношению к последующим достижениям. Поэтому наш очерк средневекового познания мы завершим не перечислением конкретных результатов по областям науки, а именованием некоторых наиболее ярких фигур средневекового ученого мира, интеллектуалов Средневековья. При этом будут названы мыслители, которые в наибольшей степени оказали влияние на облик средневекового познания в целом и сферой деятельности которой были не исключительно философия и теология, но и естествознание.
Боэций (480 – 524 гг.) – систематизатор достижений античных теоретиков, в первую очередь в области логики, основоположник схоластики как методологии; его труды были основой обучения конкретным дисциплинам.
Исидор Севильский (560 – 636 гг.) разработал программу «семи свободных искусств», написал классический труд «Этимологии» («Начала»), представлявший собой первый научный словарь-энциклопедию и содержавший сведения по космологии, географии, антропологии, теологии и грамматике. Это был первый труд такого рода, образец для многих последующих.
Беда Достопочтенный (673 – 735 гг.) разработал теорию четырех смыслов Священного Писания, которая легла в основу интерпретации. Он ввел в круг христианского осмысления астрономию и космографию и написал первые работы, посвященные проблемам летоисчисления и календаря: «О временах» и «О счете времени».
Гуго (Хьюго) Сен-Викторский (1096 – 1141) одним из первых разработал концепцию линейной, имеющей направленность истории, провел логический анализ абстрагирования как основы научного мышления, предложил ряд употреблявшихся в качестве базовых классификаций, занимался систематизацией многих разделов знания.
Альберт Великий (1193 – 1280 гг.) наиболее известен как алхимик. Энциклопедист, комментатор Аристотеля, привел свод его естественнонаучных знаний, написал ряд трактатов о минералах, растениях, животных.
Роджер Бэкон (1214 – 1294 гг.) – алхимик, логик, естествоиспытатель. Выдвинул тезис о необходимости основывать познание на опыте, а не на чисто логическом доказательстве («Простой опыт учит лучше всякого силлогизма»). По легенде, изобрел порох. Высказал ряд технических догадок при разработке проектов летательного аппарата, телескопа.
Роберт Гроссетест (1175 – 1253 гг.) – основоположник экспериментальной традиции оксфордской школы. Именно он соединил метафизические теории света с основанной на опыте оптикой. К той же школе принадлежат Томас Брадварин и Ричард Суисет, которые в XIV в. пытались преодолеть идущее от Аристотеля противопоставление физики и математики как качественного и количественного описания реальности. Они применили к физике Аристотеля Евклидову геометрию и нашли способ математизации некоторых ее разделов. За ними сохранилось прозвище «калькуляторы» (т. е. «вычислители»).
В эпоху Возрождения (XIV – XVI вв.) происходит существенное изменение облика науки. В рамках европейской культуры этот процесс тесно связян с формированием новой идеологии, стержнем которой является идея самореализации человека, успеха – в том числе индивидуального – в практических делах. Выход человека из сословных рамок, индивидуализация бытия создает ситуацию поиска путей и средств самоосуществления человека. В качестве одного из таких средств начинает рассматриваться познание, наука.
Деятели эпохи Возрождения негативно оценивают средневековье в целом; наука эпохи Возрождения начинает с критики средневековой схоластики – во-первых, за ошибочность многих выводов, во-вторых, за надуманность и бессмысленность проблем. Ближайшим проявлением разрыва со средневековой схоластической традицией стал отказ от латыни как «единственно подходящего для научных предметов» языка и переход к естественным языкам. В широком распространении некоторых научных результатов (например, идеи вращающейся Земли) этот факт сыграл известную роль.
Более серьезным изменением, которое можно назвать новой ориентацией науки, было изменившееся отношение к природе и, соответственно, к наукам о природе. В этот период распространяется как концепция отношения Бога и мира пантеизм – представление об их единстве, а не противополагании друг другу в качестве отдельных сущностей. Такой взгляд превращает природу в естественный объект науки и исключает возможность чудес как некоторого вмешательства извне в природные процессы. Отсюда вытекает и возможность полного и достаточного понимания природных процессов в ходе рационального анализа. Галилей пишет: «Я утверждаю, что человеческий разум познает некоторые истины столь же совершенно и с такой же достоверностью, какую имеет сама природа»8. Возрастающее стремление познания к рациональной картине реальности и критика метафизических построений схоластики приводят к обращению вместо поиска отдаленных источников природных процессов к поиску закономерностей их протекания (желательно – количественных). Николай Кузанский пишет в трактате «Простак об опытах с весами»: «Если бы кто-нибудь представил нам замеры! Я оценил бы их дороже многих книг»9. О том же говорит персонаж одной из «Бесед» Галилея: «Мне думается, что сейчас неподходящее время для занятий вопросом о причинах ускорения в естественном движении, по поводу которого различными философами было высказано столько различных мнений… Все эти предположения… следовало бы рассмотреть, что, однако, принесло бы мало пользы. Сейчас для нашего автора будет достаточно, если мы рассмотрим, как он исследует и излагает свойства ускоренного движения (какова бы ни была причина ускорения)… Если окажется, что свойства, которые будут доказаны, справедливы и для движения естественно и ускоренно падающих тел, то мы можем сказать, что… наше положение справедливо»10. Из науки, понимаемой таким образом, исчезает средневековый символизм и морализм, происходит разграничение научного и морального суждения, возрастает объективность науки.
Главные достижения познания в эпоху Возрождения носили в основном эмпирический и описательный характер: виды растений, виды животных, географические объекты. Можно сказать, что в познании происходит возрождение эмпирии, в противовес культуре текста. Принципиальный переворот происходит в областях познания, непосредственно связанных с опытом:
На уровне наиболее общих идей (когнитивных ориентаций) эпохи Возрождения можно отметить становление представлений о необратимости времени, о направленности развития природы и необходимости ее изучения в динамике, а идею бесконечности, которая трактовалась не только космологически, как у Дж. Бруно, но и онтологически и гносеологически: бесконечность существует реально, «здесь и сейчас» (Н. Кузанский), в различных ипостасях – например, как бесконечность круга или числового ряда, и бесконечному миру соответствует и бесконечный процесс познания. Николай Кузанский пишет: «Разум, не являющийся истиной, никогда не постигнет истины с такой точностью, которая не могла бы быть постигнута еще более точным образом через бесконечность. Разум так же близок к истине, как многоугольник к кругу, ибо чем больше число углов вписанного многоугольника, тем более он приближается к кругу»11.
В познании эпохи Возрождения, как и в античности, играют большую роль соображения гармонии, эмоциональные и эстетические критерии. Особенностью социокультурной ориентации науки в этот период является трактовка ее как полезного и забавного (это пока равноправные оценки) занятия, своеобразного искусства; примером может служить развитие механики как искусства изготовления сложных игрушек. Не случайно многие выдающиеся деятели этого периода занимаются наукой, техникой, архитектурой, живописью, скульптурой – в представлениях эпохи все это родственные занятия. Леонардо да Винчи, характеризуя свою квалификацию, пишет, что может возвести башню, осушить болото, строить механизмы, «и как рисовальщик я не хуже других»; мастер его профиля должен был все это уметь. На общем фоне творческой, покоряющей и преобразующей природу деятельности человека возрождается и переплетается в этот период с наукой магия. В частности, возобновляется (и играет большую роль в духовной культуре эпохи) позднеантичная традиция герметизма – религиозно-философского комплекса оккультных учений. Принципиальной границы между наукой и магией еще нет: то и другое рассматривается как проникновение в тайны природы, дающее посвященным господство над ее силами.
В XVII в. социокультурные основания, обусловившие тенденции секуляризации познания и возрастания его индивидуального, творческого характера, углубляются. В экономической сфере это развитие буржуазных общественных отношений (связанных как раз с идеологией индивидуального успеха), в духовной сфере – распространение протестантизма, полагавшего, что формой служения Богу будет как можно более полное и рациональное использование человеком данных ему Богом способностей и лучшее исполнение земных дел. В познании этого периода формируется классическая наука.
В основе «великого возрождения наук» лежит идеал практически полезного знания. Наиболее четко его сформулировал Ф.Бэкон, писавший: «Человек.. умеет и может столько, сколько знает и понимает», «Знание и могущество человека совпадают»12.
Отчасти под влиянием этой новой ориентации познания, отчасти как самостоятельная программа преобразования и роста науки – тот же Ф.Бэкон говорит, что не стоит ожидать, «что будет сделано то, чего до сих пор никогда не было, иначе, как средствами никогда доселе не испытанными»13 – возникает методологизм. Наука этого периода ищет методы познания, отличающиеся от обыденных приемов (по мысли Бэкона, все, что можно было открыть без специальных средств познания, уже открыто) и обеспечивающие устойчивый рост знания. Р. Декарт дает определение: «Под методом я разумею точные и простые правила, строгое соблюдение которых всегда препятствует принятию ложного за истинное и, без излишней траты умственных сил, постепенно и непрерывно увеличивая знания, способствует тому, что ум достигает истинного познания»14. Аналогичная мысль есть и у Бэкона: необходимо, чтобы «ум уже с самого начала никоим образом не был предоставлен самому себе , но чтобы он был постоянно управляем и дело совершалось как бы механически»15. Метод рассматривался как совокупность правил для людей, работающих в науке, и как технология производства знаний относительно независимо от индивидуальных интеллектуальных способностей.
К наиболее примечательным методологическим разработкам того времени относятся: формирование эксперимента как базового метода эмпирического исследования (основоположником эксперимента считается Г. Галилей); индуктивный метод как совокупность приемов обобщения эмпирических данных, планирования серии опытов, исследования причинно-следственных связей (Ф. Бэкон); метод конструирования абстрактного объекта исследования и искусственной реальности. В последнем случае речь идет об использовании понятий, не имеющих прямых аналогов во внешней реальности, изначально основанных на идеализации; для них формулируются точные количественные закономерности, к реальным объектам приложимые с погрешностью. В современной науке этот прием используется так широко, что говорят о конструировании искусственных реальностей (например, «физическая реальность» как мир идеальных физических объектов – таких, как «абсолютно черное тело» или «несжимаемая жидкость»). Восходит этот метод к Декарту, который так построил «Трактат о свете», написав: «Я не намерен подробно объяснять вещи, имеющиеся в настоящем мире, а просто хочу придумать такой, в котором все было бы понятно самым грубым умам»16.
Не является самостоятельным методом, но важна в методологическом отношении идея, сформулированная И. Ньютоном. Широко известно, что на вопрос «В чем причина тяготения?» Ньютон ответил в духе Галилея «Гипотез не измышляю». Пояснил же он свою позицию следующим образом: «Причины идут неразрывной цепью от сложнейших к простейшим, и когда достигнута самая простая причина, то дальше идти некуда. Поэтому простейшей причине нельзя дать механическое объяснение, ибо если бы таковое существовало, то эта причина не была бы простейшей»17. В каждой теории существуют базовые принципы, которые в ее рамках не объясняются, а берутся в качестве исходных, и понятия, которые не определяются стандартными логическими приемами, а выступают как ключевые категории. Они требуют особого внимания, но не в форме объяснения, а скорее в форме осознания в качестве оснований.
На основе новой методологии утверждается идеал науки как знания прежде всего точного, достоверного и доказательного.
На практике это привело к построению механического естествознания: первой теорией такого типа была ньютоновская механика, и стремление осуществить исследование на том же уровне в других областях привела к многочисленным вариантам объяснения любых процессов через законы механики. Выражением этого взгляда стало рассмотрение организма, природного объекта, природы в целом как «естественного автомата». Например, Лейбниц пишет: «Всякое органическое тело есть своего рода божественная машина, или естественный автомат… Машина, сооруженная человеком, не есть машина в каждой своей части; например, зубец латунного колеса состоит из частей или кусков, которые уже не представляют более для нас ничего искусственного… Но машины естественные, т. е. живые тела, и в своих наименьших частях до бесконечности продолжают быть машинами. В этом и заключается различие между природой и искусством, т. е. между искусством божественным и нашим»18. Различие существенное, но не абсолютное; принцип подхода к объектам исследования един. Снятие противопоставления естественного и искусственного способствовало утверждению многих методологических идей (в частности, принципа конструирования реальности) и превратило механику из искустного ремесла в науку.
Мир в целом тоже рассматривался как естественный автомат, «мегемашина» - совокупность частей, связанных жесткими функциональными связями.
Естественными дополнениями механической картины мира Нового времени являются:
а) жесткий детерминизм, т. е. учение о том, что все в мире организовано причинно-следственными связями, и эти связи однозначны: определенные причины всегда ведут к установленным следствиям, любое исключение имеет собственное причинное объяснение. Впоследствии этот принцип получил название лапласовского детерминизма. П. Лаплас в XVIII в. дал наиболее полную его формулировку, но содержательно этот принцип сформировался в науке XVII в.;
б) деизм как распространяющийся способ признания Бога. Согласно этому взгляду, Бог создал мир, определил его законы, но после этого не вмешивается в происходящие процессы: все осуществляется в соответствии с естественными закономерностями. Следовательно, наука может выявить и представить полную картину реальности. Лаплас впоследствии ответит на вопрос о том, почему в своих научных трудах он не говорит ничего о Боге, так: «Я не нуждаюсь в этой гипотезе».
К наиболее существенным результатам научных исследований в этот период можно отнести следующие достижения.
В астрономии была разработана математически достоверная модель Солнечной системы. Это сделал И. Кеплер (1571 – 1630), опираясь на модель Коперника и данные наблюдений Тихо Браге, помощником которого Кеплер стал в 1601 г. В модели Коперника орбиты были круговые; Кеплер предположил, что они эллиптические, лежат в разных плоскостях, и Солнце для каждой из них находится в одном из фокусов эллипса. Эта модель позволяла вычислять движения планет достаточно точно. Развивалась и практическая астрономия: Галилей изобрел телескоп с 32-кратным увеличением, Ньютон – зеркальный телескоп, и в ходе наблюдений были открыты горы на Луне, фазы Венеры, 4 спутника Юпитера и т.д.
Сформировалась механика как наука. У истоков ее стоял Галилей (1564– 1642), который выдвинул идею относительности движения, открыл закон инерции, формулу свободного падения и движения по наклонной плоскости. И. Ньютон (1643– 1727) создал классическую механику, сформулировав три основных ее закона и закон всемирного тяготения. В этот же период начинаются исследования механических деформаций, создаются теории удара, модули упругости. Это направление исследований связано в основном с именами Р. Гука (1635– 1703) и Х. Гюйгенса (1629– 1695).
Среди других разделов физики особое развитие получили гидро- и аэростатика и оптика. Э. Торичелли (1608 – 1647) открыл существование атмосферного давления и вакуума, опровергнув классическую формулу «Природа не терпит пустоты». Б. Паскаль (1623 – 1662) установил основной закон гидростатики: внешнее давление передается жидкостью одинаково во всех направлениях (опубликовано в 1663 г.). Р. Бойль в 1662 г. и независимо от него Э. Мариотт в 1676 г. открыли один из основных газовых законов: произведение объема газа данной массы на его давление постоянно при постоянной температуре. Определяется расхождение корпускулярной и волновой теории света, открыты явления дисперсии, хроматической аберрации, интерференции, дифракции.
В математике в этот период работают Р. Декарт, И. Ньютон, Б. Паскаль, Г. Лейбниц (1646-1716) и другие (в частности, П. Ферма, автор знаменитой теоремы). Созданы аналитическая геометрия, теория чисел, дифференциальное и интегральное исчисление, теория вероятностей. В 1641 или 1642 г. Паскаль сконструировал первую вычислительную машину.
На основе возрожденного атомизма начинается развитие химии как науки. Р. Бойль дал первое научное определение химического элемента и положил начало теории химического анализа. Но механическая исследовательская программа несколько сдерживает развитие химии, и настоящий ее взлет произойдет в XVIII в.
В связи с изобретением микроскопа формируется микробиология, пока как чисто эмпирическая и описательная область исследования. Наиболее активно ею занимались А. Левенгук (1632 – 1723), Р. Гук, Я. Сваммердам (1637 – 1680). Они наблюдают, зарисовывают и публикуют зарисовки простейших, бактерий, кровяных телец, сперматозоидов (Левенгук), насекомых на разных стадиях развития (Сваммердам), клеточного строения тканей (Гук). Следует особо отметить введение Р. Гуком самого понятия «клетка». Развиваются также анатомия и физиология, усовершенствуются представления о строении органов и их систем.
Наука в этот период уже настолько развита содержательно, что в отдельных областях формируются конкурирующие научно-исследовательские программы. Научно-исследовательская программа – это совокупность базовых объяснительных принципов определенной предметной области, своеобразная «платформа исследований». В XVII в. в науке конкурируют уже не только мнения отдельных авторов или локальные теории, а сами способы подхода к исследованиям реальности.
С точки зрения картезианской программы, в мире две субстанции – телесная и духовная. Предмет физики составляет телесная субстанция. Она заполняет весь физический мир (пустоты нет) и делима до бесконечности. Главное ее свойство – протяженность, т. е. свойство занимать в пространстве определенное место; это место и есть сам объект. Пространство отличается от телесной субстанции, заключенной в этом пространстве, лишь в нашем воображении. Любой точке, любой фигуре или телу могут быть поставлены в соответствие определенные координаты, любому движению – определенное уравнение. Этот образ мира носит геометрический характер: математика и механика – одно и то же, в том смысле, что механика сводима к математике.
Атомистическая программа видит в частицах материальные объекты, отличающиеся от среды. Мельчайшими частицами являются атомы, они обладают собственными свойствами (непроницаемостью, абсолютной твердостью, массой и инерцией), движутся в пустоте. Эту программу поддерживали Х. Гюйгенс, Р. Бойль, П. Гассенди; объяснения в ее рамках строились более качественные, чем количественные.
Наконец, ньютоновская программа по математической линии была близка к картезианской, по вопросу о существовании атомов, пустоты, дальнодействия – к атомистической. В число базовых объяснительных элементов включалось понятие силы, которое в тот период оспаривали многие (в первую очередь Декарт), считая близким к понятию цели (которое исключалось из науки как антропоморфное).
Начало конкуренции научно-исследовательских программ, с одной стороны, свидетельствовало о выходе науки на новый уровень развития, с другой – создавало новый механизм развития.
Очень важные изменения произошли в XVII в. в сфере организации науки: в этот период наука впервые становится коллективной и государственной.
Начало сознательному стремлению к организации научной деятельности положил Ф. Бэкон, описавший в классической утопии «Новая Атлантида» сообщество ученых, ведущих исследования совместно. Начиная с эпохи Возрождения в Италии и других странах возникали и достаточно быстро распадались научные кружки; из Италии распространилось их название, восходящее к Платону – Академия. В XVII в. такие объединения становятся более устойчивыми и приобретают более формальный характер.
В 1652 г. в Швайнфурте (Германия) было создано «Общество испытателей природы», члены которого называли себя аргонавтами и использовали имена аргонавтов в качестве псевдонимов. Они создали общую библиотеку и «кабинет натуралий», издавали свой сборник. На основе традиций этого кружка возникла Германская Академия наук; в начале XVIII в. ее возглавил Г. Лейбниц.
В 1657 г. в Париже была создана Академия Монмора. Членство в ней носило более формальный характер и было ограничено. Академия Монмора создала традицию регулярных заседаний, на которых заслушивались доклады. В 1666 г. была образована Парижская Академия наук.
В 1660 г. возникло самое знаменитое из научных сообществ этого периода – Лондонское королевское общество. Первоначально в его составе было 12 членов, среди них – Р. Гук и Р. Бойль. В 1672 г. в Лондонское королевское общество вошел И. Ньютон; в 1703 г. он стал президентом общества. Лондонское королевское общество проводило регулярные заседания и вело активную переписку со всем ученым миром, что определило его статус в качестве центра научных исследований и обмена информацией в Европе. В состав Лондонского королевского общества входил король (Карл II).
Аналогичные организации возникли вскоре в Италии, позднее – в Швеции, Польше, Чехии. В России Петербургская Академия наук была основана Петром I в 1724 г.
Все национальные Академии издавали свои ученые труды. Кроме того, в XVII в. появились и независимые научные журналы: «Журнал ученых» в Париже (с 1665 г.), «Философские записки» в Лондоне, «Труды ученых в Лейпциге. Таким образом, появилась научная периодика как форма информационного обмена. И деятельность научных обществ, и научная периодика выступали как новые стимулы научного творчества.
Происшедшие в науке в XVII в. изменения носили принципиальный характер. Как отмечалось выше, некоторые историки науки считают этот период рождением настоящей науки, оценивая все предшествующее развитие познания как предысторию науки. Те же, кто датирует возникновение науки более ранними сроками, трактуют рубеж XVI – XVII вв. как первую научную революцию, т. е. коренное преобразование всего облика науки. Начиная с этого времени, науку можно рассматривать не только как знание и как специфическую деятельность, но и как особый социальный институт – определенную форму общественной организации.
В начале XVIII в. содержательный рост науки несколько замедляется, что отчасти связано с растущим разочарованием в возможности непосредственного практического использования ее результатов. Этот период был прежде всего эпохой экстенсивного развития науки, а именно:
Во второй половине XVIII в. и в XIX в. вновь начинается быстрый рост науки. Не перечисляя отдельные результаты, обозначим лишь основные направления огромного фронта исследований, разветвляющегося на отдельные отрасли.
Важнейшим новым направлением в развитии физики стали исследования теплоты и энергии, стимулом к которым были работы над паровым котлом. В конце XVIII в.было осознано как эмпирический факт превращение теплоты в работу и работы в теплоту (например, при нагревании стволов пушек). В 1824 г. С. Карно провел расчет тепловой машины, рассмотрев цикл ее работы и определив к.п.д.; он стал одним из основоположников термодинамики. Основные законы (начала) термодинамики были сформулированы в 1847 г. (закон сохранения энергии – Гельмгольц, Джоуль, Майер) и 1850 г. (невозможность перехода тепла от более нагретых к менее нагретым телам – Клаузиус).
Другим стремительно развивающимся направлением были исследования электричества и магнетизма. XVIII в. был главным образом веком эмпирических наблюдений: электризация, проводники и диэлектрики, электрический разряд (первым человеком, испытавшим на себе его действие, стал в 1745 г. священник из Померании фон Клейст). Первоначально электричество рассматривалось как невесомая жидкость, считалось, что оно бывает стеклянное и смоляное; в конце XVIII в. Б.Франклин разработал унитарную концепцию электричества. В 1785 г. была установлена первая количественная закономерность, связанная с электричеством – закон Кулона. Исследования электрического тока и законов, характеризующих его (Ампер, Гаусс, Ом) происходят в 20 – 30 гг. Х1Х в. В 1820 г. Эрстед устанавливает связь электричества и магнетизма (влияние тока на стрелку компаса), а в 1831 г. М. Фарадей открывает явление электромагнитной индукции. Развивая идеи Фарадея, Дж. Максвелл в 60-е гг. создает теорию электромагнитного поля и предсказывает существование электромагнитных волн, которые в 80-х гг. были получены лабораторно Г. Герцем. Максвелл высказал идею электромагнитной природы света, а Герц установил тождественность свойств электромагнитных и световых волн.
В XVIII в. утверждается химия как наука. Основоположником современной химии является Дж. Дальтон, который ввел понятие «атомный вес» в качестве ключевой характеристики химического элемента и определил атомные веса многих элементов. Поиски оснований классификации химических элементов завершились открытием в 1869 г. Д. И. Менделеевым периодического закона химических элементов; созданная на его основе периодическая система элементов превратила неорганическую химию в строгую систему знаний. В XIX в. возникают как самостоятельные области исследований органическая химия (термин введен Берцелиусом в 1827 г.), физическая химия и биохимия (первые гибридные науки).
В XVIII в. приобретает научный характер и выделяется в самостоятельную науку геология. До этого времени считалось, что рельеф Земли сформирован всемирным потопом или несколькими глобальными катастрофами. В конце XVIII в. врач из Эдинбурга Дж. Геттон высказывает основополагающую для научной геологии идею: геологический облик Земли создан теми же силами, которые действуют и сейчас. В 1830 – 1833 гг. в фундаментальном труде «Основы геологии» Ч. Лайель наложил эту идею на обширный фактический материал и разработал теорию непрерывного изменения земной поверхности под действием постоянных геологических факторов.
Подобно химии, биология (термин введен Ламарком в 1802 или 1803 г.) первоначально сформировалась как эмпирическая область знания и для становления в качестве науки должна была решить задачу классификации и систематизации материала. Классификация видов растений (более 1500), а также многих видов животных была осуществлена К. Линнеем в трудах «Система природы» (1735) и «Философия ботаники» (1751). Ж. Бюффон в труде «Естественная история» (1749-1788, 36 томов) рассматривает развитие поверхности земного шара и высказывает идеи о том, что родство видов в классификации Линнея не условное, а генетическое, и что виды изменяются под влиянием условий среды. Ж. Ламарк в начале XIX в., развивая теорию приспособления к условиям среды, создает концепцию эволюции (и само понятие эволюции). Наконец, Ч. Дарвин в работе «Происхождение видов путем естественного отбора» (1859) и – независимо от него и на ограниченном материале – А. Уоллес предлагают концепцию эволюции на основе естественного отбора (а не видоизменения организмов в процессе жизни).
Особой ветвью биологического знания становятся микробиология и гистология – исследование тканей, из которых состоят организмы. В 1839 г. Т. Шванн на основе собственных исследований и работ М. Шлейдена в труде «Микроскопические исследования о соответствии в структуре и росте животных и растений» сформулировал фундаментальный вывод о клеточном строении всех организмов и ряд идей об образовании клеток. Л. Пастер создал учение о микроорганизмах, показал их роль как возбудителей инфекционных заболеваний, разработал на этой основе в 70-80 гг. XIX в. методы вакцинации, асептики, антисептики. В 1888 г. Пастер создал Институт микробиологии – первый научно-исследовательский институт.
В конце XVIII в. и в XIX в. формируется комплекс гуманитарного знания. В первую очередь это политическая экономия, создателем которой считается А. Смит. Его «Исследование о природе и причинах богатства людей» было опубликовано в 1776 г.; А. Смит разработал трудовую теорию стоимости, ввел основные понятие политической экономии: труд, капитал, прибыль; дал первое систематическое описание экономического устройства общества. В 30-е гг. XIX в. О. Конт («Курс позитивной философии»)кладет начало социологии, которую он считает возможной в качестве строгой науки. В 1867 г. выходит в свет первый том «Капитала» К. Маркса, в котором осуществлено исследование капитализма как экономической системы и общий анализ закономерностей и перспектив развития общества на этой основе. В философии вторая половина XVIII и первая половина XIX в. – период создания фундаментальных теоретических систем, в первую очередь в немецкой классической философии.
В целом к наиболее фундаментальным идеям науки XIX в. можно отнести:
– осознание единства и многообразия окружающего мира. Силы, которые прежде считались изолированными (электричество и магнетизм, свет, звук), начинают рассматриваться как связанные, подчиняются единым закономерностям, могут быть выражены в одних единицах. Обнаруживается универсальная связь живой природы, поскольку элементарной единицей всего живого оказывается клетка;
– осознание историчности, становления всего существующего: идут геологические процессы, исторически возникла Солнечная система (в этот период создан ряд все более точных космогонических гипотез), флора и фауна Земли формируются в глобальном эволюционном процессе, развивается, проходя через принципиально различные стадии, общество.
Принципиальным изменением науки как деятельности в этот период является формирование разнообразной методологии (на смену классической идее универсального метода приходит понимание необходимости как можно большего многообразия методов, соответствующих различным объектам). Активное взаимодействие науки и техники приводит к появлению сложного экспериментального оборудования и таких технологически оснащенных методов, как спектральный анализ, кристаллография.
Существенно меняется наука и как социальный институт. Она перестает быть любительством и превращается в профессиональное занятие. Организационно закрепляется предметная дифференциация науки, углубляется специализация. Начинается профессиональная специализированная подготовка к работе в науке в системе образования, определяется единство научного и образовательного комплекса. Создаются специальные научные общества (химические, геологические, астрономические) и специализированные журналы. Возникают исследовательские организации нового типа: коллективные лаборатории, научно-исследовательские институты. Углубляется связь науки с производством и возникают новые отрасли промышленности, основанные на достижениях науки.
Особенностью классической науки была убежденность в возможности достижения полной и достоверной картины реальности. Успехи науки, ее устойчивый рост в XV – XIX вв. лишь усиливали представление о постепенном приближении науки к исчерпывающему пониманию закономерностей природы; на рубеже XIX – XX вв. многим казалось, что этот процесс близится к завершению.
В конце XIX – начале XX в. в науке начинается процесс, который был впоследствии осознан как вторая научная революция (переход от классической к неклассической науке), а в свое время воспринимался как кризис в физике и кризис в науке вообще (поскольку физика была лидирующей дисциплиной, эталоном для других наук). Это процесс изменения оснований научного взгляда на мир, когда, казалось бы, наиболее устоявшиеся и ясные положения, фундаментальные представления о реальности вызывают сомнения и подвергаются пересмотру.
Картина мира, созданная классической наукой, базировалась на следующих основных постулатах:
Основу научной революции составили следующие открытия и связанные с ними новые идеи.
Таким образом, основные постулаты классической картины мира оказались опровергнутыми. В результате возникает сомнение в способности науки построить правильную и достоверную картину мира вообще. Проявлением методологического кризиса становится появление концепций, которые трактуют науку как чисто условное построение (конвенционализм) или принципиально ее ограничивают (эмпириокритицизм).
Кризис был преодолен с обнаружением способов соотнесения классической и неклассической картины реальности. Но облик науки вновь существенно изменился.
Современную науку как знание отличает разрыв с обыденным мышлением, в т.ч. отказ от обязательного требования наглядности. Традиционный научный разум – это просвещенный здравый смысл, которому придана строгость. Но обыденное мышление приспособлено к обычному миру – к макромиру. Освоение наукой принципиально иных областей реальности означает, что научное мышление должно строиться по иным правилам. В частности, наглядно вообразить можно лишь поведение макротел; но, как замечает Р. Фейнман, именно так микротела себя не ведут – «они ведут себя таким образом, что это ни в коей степени не напоминает чего-нибудь, с чем вы сталкивались раньше… Атом не подчиняется тем же законам, что и грузик, подвешенный на пружине и колеблющийся на ней. Его нельзя также рассматривать как миниатюрную Солнечную систему с крошечными планетами, вращающимися по орбитам. Нельзя его представить и в виде какого-то облака или тумана, окутывающего ядро. Просто он не похож на все, что вы видели до этого»19. Л. Ландау считал принципиальной особенностью современной науки и проявлением силы человеческого разума то, что человек может понять вещи, которые не может вообразить.
Другой важной характеристикой современного научного знания является распространение вероятностного стиля мышления и признание вариативного характера истины. Это также связано со сложностью исследуемых объектов: их бытие многоплановой, а познание их неизбежно предполагает сложный операциональный инструментарий. Поэтому различные теоретические представления объекта дополняют друг друга: каждое воспроизводит существенные параметры объекта, и не одно не раскрывает их все. В результате меняется постановка проблемы выбора концепции: если в классической науке выбор рассматривался как предпочтение истинной теории ложным (посредством критического эксперимента или иным способом), то в современной исследовательской практике это может быть выбор концепции для решения конкретной исследовательской задачи. Иная задача может предполагать использование другого образа объекта, а вопрос об окончательном выборе, элиминирующем все варианты, кроме одного, не ставится: целесообразнее сохранение спектра теорий. Не случайно в современной методологии предлагается целый ряд критериев, по которым может оцениваться концепция. Например, М. Бунге предлагает следующую их классификацию.
А. Синтаксические критерии:
В: Семантические критерии:
С: Теоретико-познавательные (эпистемологические) критерии:
D: Методологические критерии:
Е: Философские критерии:
Концепции, которые высоко оцениваются по одним из этих параметров, могут достаточно низко оцениваться по другим, так что предпочтение не может быть однозначным, для всех случаев сразу. В целом предпочтение концепций осуществляется по трем основным направлениям: эмпирическая адекватность, максимальная информативность и оптимальная логическая организация; но это качественные оценки, и сравнение конкретных концепций по степени представленности данной характеристики не всегда возможно.
Универсальной идеей, роль которой сравнима со значением идеи бесконечности в науке Возрождения и идей историчности в науке Х1Х в. и которая определяет построение современного научного знания, является системный подход и соединение системного и исторического подходов.
Как деятельность современную науку характеризует отказ от чисто эмпирических и индуктивистских исследовательских программ; развитая методология и распространение новых методов (например, математическое моделирование), не только методологическая, но и технологическая оснащенность. Развитие науки как профессиональной деятельности обусловило становление нормативных правил этой деятельности – критериев научности, технологических правил различных моментов научной деятельности (например, построение определений или культура цитирования), этики науки.
Современную науку как социальный институт характеризуют:
1) Быстрый количественный рост. Если использовать три основных количественных показателя, принятых в наукометрии для оценки состояния науки – объем средств, выделяемых на научные исследования, число занятых в науке и число публикаций – то темпы роста современной науки выглядит следующим образом: объем средств удваивается в среднем за 10 – 12 лет, число занятых – за 7 лет, количество публикаций – за 5 лет.
Кроме констатации высоких темпов роста, эти показатели обнаруживают и очевидное противоречие: существует разрыв между количеством ученых, публикуемых ими работ и обеспеченностью ресурсами, и этот разрыв возрастает.
2) Превращение науки в непосредственную производительную силу. Научные разработки не просто используются в производстве, а становятся основой его развития. Начиная с 80-х гг. ХХ в. 88% роста мирового производства основываются на наукоемких технологиях и лишь 12% представляют экстенсивный рост. Это обстоятельство обеспечивает востребованность и высокий статус науки в обществе, но также заключает в себе возможность противоречия. Наука становится частью экономической системы общества, что создает возможность существенных несовпадений ее функций в системе с внутренней направленностью ее развития. Целью науки как деятельности является получение нового знания; в экономической системе она стремится к эффективности. Эффективным может быть не новый и не интересный с научной точки зрения результат (например, многократное воспроизведение уже найденного приема). Напротив, наиболее ценные с точки зрения науки результаты не всегда окажутся наиболее востребованными экономически (в первую очередь это проблема фундаментальных исследований). Н.Винер писал, что общество может заинтересоваться открытием, только если просматривается перспектива его внедрения, и предельный срок здесь – 50 лет.
На личном уровне это выливается в проблему поддержки интеллектуальных лидеров: сложнее вписываться в систему могут как раз наиболее яркие ученые. Американский социолог У. Хирш иронически замечает: «Просто нереалистично ожидать от химика, работающего на Дюпона, или физика, работающего на IBM, той же мотивации, что у Лавуазье или Ньютона, да и не имеет смысла предполагать, что Дюпон или IBM будут искать ученых такого типа на профессиональном рынке. Разве мы предполагаем, что типичный американский приход желал бы заполучить для выполнения функций священника Фому Аквинского?»
3) Превращение науки в социальную силу. Научная разработка концепции, поиск научного решения становится самостоятельным фактором решения социальных проблем (сохранения мира, преодоления безработицы, демографических проблем и т.п.). Это погружает науку в поле социальных ожиданий и – соответственно – социальной критики, если эти ожидания не оправдываются. Фон развития науки в массовом сознании представляет собой переплетение сциентизма (как веры в науку и желания получить от нее «ключ к утопии») и антисциентизма, связанного с растущим разочарованием в способности науки осуществить эту миссию. Изменение социальной роли науки вызывает к жизни совершенно новую для истории науки проблему: ответственность ученого не только за качество своей научной продукции, но и за использование результатов своей деятельности, за социальные последствия.
Все сказанное на личностном уровне означает, что в современной науке человек выступает одновременно в четырех ролях:
Все эти роли могут приходить в противоречие друг с другом, что создает новую, достаточно сложную ситуацию для человека, занимающегося наукой – особенно для молодого исследователя, за выполнением ролей которым научное сообщество наблюдает с особой пристрастностью.
Принципиальное изменение характера, форм организации и статуса науки в обществе, происшедшее в ХХ в., привело к формированию соверщенно нового уровня рефлексии над проблематикой социального бытия науки. В ХХ в. происходит становление науковедения как особой исследовательской области, «науки о науке», объектом изучения которой являются закономерности существования, функционирования и развития науки как системы знаний, сферы деятельности и социального института. Таким образом, наука становится не только средством изучения мира: составляя важную часть социального мира, она сама оказывается объектом исследования. Спецификация науковедения как исследовательской области свидетельствует о значимости места, которое занимает наука в системе социального бытия.
Первые подходы к науковедению были намечены в классической методологии Нового времени. В частности, Ф. Бэкон сформулировал одну из важнейших науковедческих проблем: каким целям должна служить наука и какими ценностными принципами руководствоваться? На рубеже ХIХ – ХХ вв. фундаментальные науковедческие вопросы (о природе науки, ее построении, роли в жизни человека и общества, о правилах деятельности ученого) активно обсуждали выдающиеся ученые эпохи: Г. Гельмгольц, К. Бернар, В. И. Вернадский, Н. Бор, А. Эйнштейн и др. В этот же период появились первые фундаментальные работы, которые по содержанию были науковедческими: «История науки и ученых за два века» швейцарского ботаника А. Декандоля (1873), «Великие люди» В. Оствальда (1909). Книга Оствальда положила начало исследованиям проблем формирования личности ученого, связи личных характеристик и научного творчества.
Сам термин «науковедение» появился в 1939 г. в книге Дж. Бернала «Общественная функция науки», содержавшей формулировки и обзор проблематики нового направления исследований. Первоначально науковедческие исследования носили эмпирический характер: описание конкретных научных событий и деятельности ученых. В 60-х годах начинается новый этап в становлении науковедения: происходит быстрый количественный рост исследований, появляются первые обобщающие работы, в которых предпринимаются попытки рассмотреть науку как единый объект, как систему; начинают проводиться международные конгрессы и издаваться специализированные журналы. (В нашей стране начинает издаваться ежегодник «Науковедение: проблемы и исследования»). Именно эти два критерия – проведение конференций международного уровня и существование специализированных периодических изданий – принимаются, как правило, за показатели состоявшегося формирования определенной области исследований как самостоятельной, и, таким образом, можно считать датой рождения науковедения 1939 г., а периодом достижения им теоретической зрелости – 60-е гг. ХХ в.
Вопрос о дисциплинах, входящих в состав науковедения, не решен окончательно – перечень их продолжает пополняться. В качестве важнейших предметных областей в рамках науковедения можно отметить следующие:
Обычно науковедение представляется как совокупность этих дисциплин или направлений исследований, но некоторыми авторами высказывалась и иная оценка, согласно которой все эти дисциплины представляют лишь базу для науковедения в узком смысле как науки о взаимодействии всех этих (экономических, психологических, логических и др.) факторов в развитии науки как целостном процессе.
В развертывании науковедения в настоящий момент отчетливо обозначилось также расхождений двух общих ориентаций исследования: аналитической, выявляющей те закономерности научного роста, которые действуют реально, и нормативную, стремящейся выделить оптимальные формы развития науки и предложить теоретическую основу регулирования и повышения эффективности науки.
В комплексе науковедческих дисциплин центральное место занимает философия науки, т.к. именно она вырабатывает образ науки как таковой, в единстве ее существенных и специфических характеристик, на котором базируются и из которого исходят все остальные дисциплины.
Проще всего представить развитие науки как рост знаний: наука на каждом историческом этапе приобретает некоторое количество сведений, откладывает их в свою копилку, на следующем этапе углубляет и дополняет эти знания и добавляет к ним новые. «Здание науки» растет, как строящийся дом – кирпичи ложатся слой за слоем. Л.Больцман описывает этот процесс так: «Работа, никогда не ослабевающая, медленно созидается, но никогда не разрушается, она возводит постройки для вечности песчинку за песчинкой, вычеркивая при этом минуты, дни и годы»1.
Философские концепции, которые рассматривают развитие науки как простое накопление знаний, добавление нового к уже имеющемуся, относительно равномерный рост, называются кумулятивистскими (от кумуляция – накопление).
Первые попытки теоретической реконструкции истории науки были кумулятивистскими. Но более углубленное знакомство с реальной историей науки обнаружило, что ее развитие не сводится к простой кумуляции знаний. Периодически в развитии науки возникают кризисы, в ходе которых достигнутое знание переосмысливается и критикуется, пересмотру могут подвергнуться даже самые традиционные и устоявшиеся идеи, глубинные основания науки. Меняется и способ научной деятельности, принятые приемы и процедуры исследования.
Поэтому более современные модели развития науки, более точные и приближенные к реальности – антикумулятивистские. Они базируются на положении: накопление, увеличение, рост – лишь аспект или стадия развития науки; этот процесс включает и другие стадии и закономерности. В истории науки наряду с постепенным восхождением к вершинам знания важное место занимают «перерывы постепенности», когда система научных представлений о мире и облик науки существенно изменяются. Это научные революции, по аналогии с социальными, в ходе которых изменяется общественная система.
Антикумулятивизм как методология историко-научных исследований формируется в 50-60 гг. ХХ в. У его истоков стоят К. Поппер, Т. Кун, И. Лакатос.
К. Поппер называет основной способ развития науки творческим критицизмом: теоретические концепции постоянно выдвигаются и опровергаются, конкурируют между собой. Если наука строит свое здание, то это кунсткамера ошибок в той же степени, что и музей достижений. Концепции в науке не лежат мирно на складе готовой продукции - отношения между ними можно сравнить с дарвиновской борьбой за существование. Начавшееся с работ Поппера логико-гносеологическое исследование процесса конкуренции концепций и факторов, обеспечивающих выбор между ними, – одна из ключевых проблем современной философии науки.
Т. Кун предложил теоретическую модель развития науки (имея в виду каждую конкретную научную дисциплину). По Куну, в этом развитии можно выделить следующие периоды:
1) допарадигмальный – накапливаются первоначальные разрозненные сведения об объекте исследования, нет единых объяснительных принципов, каждый работающий в этой области руководствуется собственным подходом, и все в равной степени являются дилетантами;
2) достигается консенсус ученых и возникает парадигма – совокупность базовых объяснительных принципов и стандартных методов анализа. Понятие парадигмы Кун поясняет еще так: это то, с чем все согласны и из чего исходят, принимая просто как данность. С оформлением парадигмы толпа дилетантов превращается в научное сообщество профессионалов: именно носители парадигмы отныне определяют, как следует изучать данную предметную область;
3) идет развитие на основе парадигмы – ставятся опыты, накапливаются факты, разрабатываются конкретные теории. Это период нормальной науки. Можно даже сказать, что на этой стадии она развивается кумулятивно. В этот период происходит совершенствование парадигмы и экспликация ее содержания, в том числе экстраполяция на новые предметные области. Проблемы, которые наука решает на этом этапе, Кун характеризует как «головоломки», т. е. задачи, в которых ответ заранее известен – он предопределен парадигмой;
4) обнаруживаются аномальные факты – эмпирические и теоретические данные, которые не укладываются в парадигму. По мере их накопления парадигма начинает подвергаться критике;
5) выдвигается новая парадигма, которая вытесняет старую и практически ничего из нее не наследует: понятия, данные экспериментов, частные теории – все переосмысливается, по-другому объясняется, иначе интерпретируется. Например, понятие «атом» внешне сохраняется и в старой парадигме (с идеей неделимости атомов), и в новой. Но содержание этого понятия, описание атома отличается принципиально. Эмпирические данные, даже если они сохраняются, получают новую интерпретацию, занимают совершенно иное место в новой картине. Это и есть научная революция и, по выражению Куна, миграция через фронт революционного процесса принципиально затруднена. Теории, принадлежащие к разным парадигмам, он характеризует как несоизмеримые – отличающиеся друг от друга настолько, что даже сравнить их по-настоящему нельзя.
В дальнейшем и с новой парадигмой происходит то же самое: она постепенно устаревает и заменяется. Эта модель развития науки, понятия парадигмы и научной революции стали в настоящее время общепринятыми.
И. Лакатос выдвинул почти одновременно с Куном и независимо от него похожую модель, где центральным является понятие «научно-исследовательская программа» (сходное с понятием парадигмы). Лакатос различает в научно-исследовательской программе «твердое ядро» – базовые, ключевые понятия и концепции и «защитный пояс» – совокупность вспомогательных концепций. Критика программы на основе аномальных фактов должна сначала пробить защитный пояс – лишь после этого возможно ее опровержение. Эта идея Лакатоса позволяет более полно понять, как происходит процесс научной революции в реальном времени. Лакатос ввел также разделение научно-исследовательских программ на восходящие и нисходящие. Восходящие программы позволяют получать новые факты, нисходящие лишь объясняют уже полученные факты; программы, возникающие как восходящие, постепенно превращаются в нисходящие.
В последующих антикумулятивистских концепциях категориальный аппарат был несколько расширен.
С. Тулмин, характеризуя парадигмальные сдвиги, ввел понятие «эволюционирующая рациональность», указывая, что в реальном процессе развития науки парадигма чаще меняется не одномоментно, скачком, а с каждым новым открытием, через серию микроскачков. Это именно эволюция, по Дарвину, а не «теория катастроф».
Дж. Холтон дополняет описание перехода науки от одного парадигмального этапа к другому термином «тематическое пространство науки» – круг тем, которые могут обсуждаться на основе определенных базовых представлений.
Предельным с логической точки зрения выражением антикумулятивизма представляется позиция П. Фейерабенда, который вообще отказался от представления о периодах «нормальной науки» на том основании, что реально в науке всегда сосуществует несколько парадигм. Из-за неоднозначности интерпретаций опыта все они совместимы с одними и теми же эмпирическими данными. Плюрализм, таким образом, Фейерабенд считает естественным и позитивным явлением в развитии науки, т.к. принятие любой концепции в качестве основной, единственной базовой неизбежно ведет к ее догматизации. Из этого вытекают и знаменитые программные требования «гносеологического анархизма» Фейерабенда:
– даже если теория имеется и в целом нас устраивает, необходимо искать и разрабатывать ее альтернативы (принцип пролиферации),
– даже если альтернативные теории на первых порах слабее, их необходимо поддерживать и защищать (аванс доверия),
– начальную теорию при этом тоже следует сохранять (принцип упорства).
«Единственным принципом, не препятствующим прогрессу, является принцип допустимо все (anything goes)»21. В описании Фейерабенда, таким образом, развитие науки представлено как полностью некумулятивный процесс.
Концепция Фейерабенда представляет собой все же крайний вариант развития данного подхода. Современные теоретические представления антикумулятивизма менее радикальны. Проблема существования периодов нормальной науки поставлена в более широкий контекст вопроса о роли традиций в науке. Понятие «традиция» (от латинского «передача») охватывает все виды преемственности в науке. В наиболее общем виде это преемственность между эмпирией и теорией; на уровне науки в целом – критерии научности; на уровне групп наук – метанаучные принципы, например, атомизм или натурализм. На уровне отдельной науки это программы ее построения; этот уровень и отражают понятия «парадигма», «научно-исследовательская программа», «тематическое пространство».
В отечественной философской литературе используется термин «научная картина мира» – совокупность фундаментальных постулатов и представлений об устройстве мира, лежащих в основе конкретных исследований. Научная картина мира включает общенаучный и частнонаучный уровни (физическая, биологическая, техническая и т.п. картина мира).
Научная революция рассматривается также в более широком контексте, как один из типов научных новаций. Существует другой тип научных новаций – без смены парадигмы: новые факты, новые методики и инструментарий исследования, новые проблемы, новые гипотезы, новые теории, новые области исследования.
По своим источникам научные революции делятся на внутринаучные и междисциплинарные; в последних принципиально новая идея заимствуется из другой, обычно смежной области знания.
По широте охвата научные революции могут быть локальными – на уровне конкретной дисциплины, группы дисциплин, отдельной предметной области (например, революция в космологии) – или глобальными, затрагивающими весь комплекс научного знания. В истории европейской науки принято выделять две глобальные научные революции. Первая – на рубеже XVI – XVII вв. – знаменовала переход от формирующейся науки к классической. Вторая глобальная научная революция относится к концу ХIХ – началу ХХ вв., и в результате нее происходит переход от классической к неклассической, современной науке. Локальная научная революция может произойти даже на уровне не отдельной науки, а в одном из разделов науки. Например, в рамках астрономии в 20-х гг. ХХ в. произошла революция в космологии, остальные разделы астрономии в этот период экстенсивно росли; в 50-х гг. началась революция в астрофизике; некоторые разделы астрономии не затронуты революцией и по сей день.
По глубине научные революции делятся на три типа:
Процесс развертывания научной революции в общем виде представляется сейчас как состоящий из следующих стадий.
(1) Накапливаются факты, которые не находят объяснения в ранее сложившейся картине мира. Такие факты выражают характеристики новых типов объектов, втянутых наукой в круг исследования в процессе решения теоретических и эмпирических задач. К обнаружению указанных объектов ведет, как правило, совершенствование средств и методов исследования (например, появление новых приборов, приемов наблюдения, математических средств. Такое расширение диапазона исследуемых объектов – предпосылка и начало научной революции.
(2) Среди выявленных аномальных фактов, теоретическое объяснение которых отсутствует, выделяется особая группа фактов, попытка объяснения которых ведет к парадоксам. Парадоксы обычно возникают в рамках конкретных теоретических моделей (например, модель абсолютно черного тела, предшествовавшая квантовой теории). Изменение модели ведет к противоречию с картиной мира данной предметной области, а попытка изменить картину мира – к противоречию с принципами и идеалами познания. Так, введение М. Планком представлений о квантах в модель абсолютно черного тела при отображении модели на физическую картину мира привело к противоречию с принципом непрерывности излучения и принципом непрерывности действия. Ситуации такого типа – это сигналы о несоответствии оснований новым объектам, включенным в поле научного рассмотрения.
(3) Начинается критическое осмысление оснований: если раньше они рассматривались как выражение самой сущности исследуемой реальности и процедур научного познания, то теперь они подвергаются рефлексии. Это означает выход из контекста конкретно-научной проблематики в поле философского осмысления оснований. Например, философский характер носит проделанный А. Эйнштейном анализ категорий пространства и времени, предшествующий перестройке представлений об абсолютном пространстве и времени классической физики, анализ Н. Бором места и роли наблюдателя и т.п.
(4) Этот процесс ведет к выработке новых оснований. Важную роль здесь играют результаты, полученные при выходе к философской проблематике. В случае междисциплинарной научной революции основаниями частично служат идеалы и образцы объяснения, заимствованные в других предметных областях.
Важную роль как в поддержании научных традиций, так и в осуществлении научной революции играет субъектная сторона. Поэтому особое внимание в теоретических исследованиях данной проблематики уделяется субъекту традиций и новаций в науке – научному сообществу, сторонникам определенного научного направления, научным школам.
Наряду с кумулятивизмом и антикумулятивизмом интернализм и экстернализм представляют собой ключевую оппозицию науковедения, в рамках которой переход от первой исследовательской программы ко второй знаменует современную трансформацию направленности исследования.
Интернализм рассматривает науку в первую очередь как форму знания и считает, что логика ее развития – почти исключительно внутренняя, содержательная логика: проблемы, варианты их решения, утверждение определенной идеи, обладающей большей объяснительной силой, новые предположения на имеющемся содержательном материале, и т.д. Ученый рассматривается исключительно как носитель разума («логический автомат», в терминологии неопозитивистов), личность его остается за кадром, как и моменты межличностных отношений в науке. Характер и содержание научного знания на каждом этапе представляется определенным, таким образом, гносеологическими факторами.
Экстернализм рассматривает науку как часть культуры своего времени и признает, что на ее содержание существенно влияют негносеологические факторы: экономика, политика, религия, мораль, искусство, психология личности. Они часто предопределяют тематику исследований, их характер; это факторы, от которых в науковедении нельзя абстрагироваться.
Одно из первых конкретных исследований такого типа предпринял А. Койре. Он рассматривал некоторые моменты в истории науки (например, появление гелиоцентрической системы) и показал, что они не толко подготовлены предшествующими исследованиями – они порождены религиозными, эстетическими, философскими соображениями. Наука в каждую историчскую эпоху больше похожа на другие виды культурной деятельности своего времени, чем на науку других эпох. Так, средневековая ученость органично вписывается в картину средневековой духовной жизни, но не похожа ни на античную науку, ни на науку эпохи Возрождения, связанную с новыми ценностными ориентациями общекультурного характера.
С точки зрения экстерналистского подхода наука – в первую очередь социальный институт. Можно выделить три уровня анализа науки на экстерналистской основе:
– микроуровень – методология ситуационных исследований (case studies), в которой конкретное научное событие рассматривается в единстве со всем комплексом образующих его элементов: людей, их характеров, обстановки и мотивов их действий. Главным объектом исследования является даже не «научная деятельность» вообще, а повседневная научная деятельность. Наука определяется и рассматривается как «быт людей, именующих себя учеными». Целью, таким образом, оказывается не доказательство влияния культуры на науку, идей времени на научные идеи вообще, а возможно полное изучение более конкретного уровня связи взглядов и научной практики определенных групп с их средой формирования и быта. Закономерности развития науки рассматриваются не в общем виде, а в конкретной модификации – на уровне отдельного события, которое выступает точкой пересечения различных процессов. Этот подход иногда характеризуется как «научная этнография», поскольку используется прием «остранения» и быт ученых описывается этнографическими средствами. По выражению Р. Харре, «на лаборатории смотрят невинным взглядом путешественника в экзотические страны, и общества, обнаруженные в этих местах, наблюдаются объективным, хотя и сочувственным взглядом путешественника, принадлежащего к совершенно иной культурной среде»22. Научная деятельность как «особая форма жизни» изучается вместе со свойственной ей «средой обитания». Ключевым становится понятие «жизненный мир». Отечественный историк Д. А. Александров рассматривает,реализуя такую направленность исследования жизненный мир физиков – создателей первых атомных проектов и жизненный мир «таежных биологов» – сотрудников заповедников.
Уже первые попытки осуществить в рамках новой – экстерналистской – методологии реалистический анализ науки как повседневной индивидуальной и групповой деятельности обнаружили расхождение между нормативной системой когнитивных ценностей и уровнем реально действующих ориентации. Оказалось, что в реальной исследовательской практике поддерживаемые взгляды обусловлены не только обоснованностью и эвристической плодотворностью концепции, но и интуитивными догадками, приверженностью прежним представлениям, групповыми эффектами и официальной практикой в данный момент, действия ученых – личными качествами и навыками, социальными контактами и принадлежностью к группе, стремлением получить грант и энергетическим кризисом.
В этом контексте первым и наиболее очевидным отклонением от традиционной нормативной модели движения научной мысли как чисто логического процесса стало обнаружение защитной функции научного сообщества по отношению к парадигме – функции, реализуемой не только в объективистских процедурах критики концепций, но и внелогическими и внерациональными средствами. В исследованиях в рамках психологии науки выявлено статистически значимое воспроизводство в научной практике ряда эффектов зависимости восприятия информации от ее соотношения с исходной позицией реципиента: "эффект бумеранга" – активное противодействие информации при подозрении о личной заинтересованности информатора в ее принятии (Д. Брем); феномен "иммунизации", то есть углубления приверженности собственной позиции в процессе ее защиты от критики (У. Мак-Гайр); зависимость восприятия от престижа информатора, в особенности при существенном расхождении позиций; большая вероятность корректировки близкой по содержанию позиции по сравнению с существенно отличающейся (М. Шериф и К. Ховленд); асимметричность оценки результата как закономерного или случайного, в зависимости от подтверждающего или опровергающего исходную установку характера результатов (Д. Чарквиани) и т. д. Дж. Армстронг на материале конкретных психологических исследований сделал вывод о том, что пристрастно защищать свою гипотезу и противодействовать попыткам ее фальсификации готовы 64% ученых. В опытах М. Махони исследовалась интеллектуальная деятельность групп ученых-физиков, психологов и священников в идентичной когнитивной ситуации. При выполнении задания: выделить среди экспериментальных данных, предъявленных в качестве аргументов, гипотезы, не имеющие к ней отношения и опровергающие ее, группы ученых не обнаружили преимущества в плане логической корректности и чисто гносеологической регуляции рассуждения. 50% из них считали, что эксперимент подтверждает теорию с абсолютной достоверностью (хотя с логической точки зрения это лишь вероятностная схема), и около 25% считали, что данные эксперимента, предпринятого на основе ошибочной концепции, не должны приниматься во внимание. Аналогичные выводы делались в исследованиях Д. П. Петерса и С. Дж. Сеси, Д. Фауста и др. М. Махони полагает, что подобная нелогичность мышления связана со строем социальной организации науки, в которой поддерживаются позитивные результаты (опровергающие, даже будучи логически строже, рассматриваются скорее как неудача), и стандартной научной практикой, в которой перепроверяются лишь результаты, не вписывающиеся в концепцию, тогда как согласующиеся с ней принимаются без дальнейшей проверки. В исследовании Дж. Гилберта и М. Малкея формой выявления двойственного поведения научного сообщества перед лицом новой концепции стало различение «эмпиристского» и «условного» репертуара высказываний о науке. В высказываниях эмпиристского типа взгляды и действия ученых предстают как безусловное и неизбежное выражение эмпирических свойств безличного мира природы. Условные высказывания тяготеют к ситуациям неформализованного общения, они более личностны и индивидуализированы; условными они именуются в силу того, что в иной личной и социальной ситуации могли бы быть иными. Различие этих двух типов дискурса обнаруживается в различных ситуациях научной деятельности: выдвижение новой гипотезы, обнаружение научной ошибки, осуществление эксперимента, достижение консенсуса и т.д., составляя, как показывают авторы, картину пути хемиосмотической теории к признанию в биохимии, который на эмпиристском уровне представляется в виде обезличенного движения идеи, а в реальности связан с огромным массивом влияний разного рода, образующих значимую мотивацию происходящего. Этот фон – неотъемлемая часть повседневной научной деятельности.
Представляется принципиальным при этом сохранение обращенности науки на уровне осознаваемых эталонов к «интеллектуальной истории идей» как основному содержанию развития и смены концепций. Само существование двух репертуаров и тяготение всех строгих форм научного высказывания к эмпиристскому свидетельствует о восприятии именно когнитивных ценностей как базовых, системообразующих для науки, об убежденности в необходимости и присутствии в науке «гамбургского счета», определяющего, в конце концов, подлинное место каждого исследования по отношению к научной истине. Это сущность науки, но на уровне ее существования в качестве части социальной системы выявляются и иные тенденции.
Формирование установки на реалистическую философскую реконструкцию функционирования науки привело к появлению в поле зрения науковедения проблемы девиаций и патологических форм научной деятельности. (В рамках традиционной парадигмы науковедения теоретическое обсуждение данной темы вряд ли было возможно, поскольку существование «нарушений научной этики» если и признавалось, то не рассматривалось как возобновляющееся в силу определенных закономерностей.) Возникает термин «теневая наука» (по аналогии с «теневой экономикой») – деятельность представителей научных сообществ, микросоциумов (входящих в них по формальным либо содержательным признакам), которая строится на нарушении, деформации принятых в обществе и поддерживаемых обществом в качестве своего рода идеалов, ценностей и норм – правовых, этических и т. д., которые регулируют научную жизнь. В настоящее время предложено несколько классификаций форм научной недобросовестности, например, Национальный научный фонд США использует следующую: 1) фальсификация данных; 2) плагиат; 3) злоупотребление своим положением; 4) нарушение правил экспериментальной работы с людьми и животными; 5) нарушение финансовых правил и норм публикации. Полемику вызывает прежде всего оценка степени распространенности явлений такого рода в реальной науке. Определились две позиции на этот счет. Согласно одной из них, отдельные случаи недобросовестного поведения «патологических личностей» не должны влиять на оценку общей практики науки. Р. Мертон считает, что в целом механизм референтной группы работает исправно, а внешние стимулы (деньги, положение, признание) не изменяют существенно научную деятельность и в конечном счете не противоречат ориентации на поиск истины (деньги необходимы для новых исследований, слава – это признание ценности работы коллегами и т.п.). Ту же оценку высказывает Дж. Холтон; А. Кон полагает, что в важных вопросах фальсификация всегда будет обнаружена, а в частных моментах она не может причинить особого вреда.
Другая позиция значительно более пессимистична: она связана с убеждением, что обнаруженные нарушения – лишь верхушка айсберга, который в перспективе будет расти из-за коллективизации науки и размывания ответственности. Многими разделяется мнение, что преднамеренное мошенничество в науке встречается сравнительно редко, но мелкие и тонкие отклонения от норм научного исследования повсеместно распространены.
Проблему составляет также квалификация действия исследователя в конкретных случаях, поскольку грань между научной недобросовестностью и творческой интуицией, отбором значимого материала оказывается не всегда определенной и четкой.
Подход к философскому осмыслению аспектов ситуации определил сложившееся в литературе последних лет разграничение «добросовестного заблуждения» (или «уважаемой ошибки»), «неуважаемой ошибки» (возникающей из-за халатности) и «девиантного поведения» как сознательной фальсификации. Основу такого разграничения, по-видимому, можно реконструировать следующим образом: в первом определении речь идет о недостаточности или несовершенстве методологии, во-втором – о нарушении методологических требований, в третьем – о нарушении также требований этических. Представляется, что такой принцип классификации позволяет квалифицировать приведенные случаи и дает общую основу для демаркации научной и околонаучной концепции по способам манифестации. Уровень (2) образует ту грань, за которой познавательная деятельность и полученная как ее результат концепция перестает быть научной.
Наконец, по-разному оцениваются истоки проблемы и перспективы ее решения. Позиции, существующие на этот счет в литературе, можно обозначить как этическую, нормативную и социологическую. Представители этической позиции связывают сложившуются ситуацию с общим упадком нравов в науке в ходе превращения ее в массовую профессию. В качестве способов решения проблемы предлагаются воспитание молодых ученых, в том числе посредством соответствующих учебных курсов, перестройка образования, в котором наука должна преподноситься не как триумфальное шествие истины, а особое внимание должно уделяться истории борьбы с заблуждениями в науке, повышение моральной роли института наставничества, разработка и пропаганда этического кодекса ученого и общее оздоровление морального климата в обществе.
Нормативный подход акцентирует внимание на отсутствии (несмотря на традиционную уверенность в обратном) в науке эффективной системы контроля за качеством научных результатов. Обычно утверждают, что наука располагает собственными механизмами самокоррекции, которые призваны гарантировать честное и качественное выполнение научных исследований и быстрое выявление (и наказание) недобросовестности или подтасовки данных; в качестве основного механизма рассматривается практика воспроизведения значимых результатов. В действительности в условиях обвального количественного роста науки и углубляющейся специализации это все менее возможно и. таким образом, традиционные средства контроля уже отказывают. В рамках этого подхода воздействие на ситуацию предполагается через повышение ответственности редакторов и рецензентов за качество публикуемых материалов и развитие независимых комитетов, куда можно было бы обращаться с подозрениями по поводу фальсификаций и которые обладали бы правом экспертной проверки в любом сомнительном случае.
Социологический подход ставит во главу угла внешние по отношению к исследовательской деятельности факторы и ценности, воздействующие на науку (поощрение оригинальности и первенства, состязательный характер современной науки, распространенность внешних способов оценки научной деятельности, таких как количество публикаций и ссылок). Как пишет Р. Мертон, девиантное поведение становится следствием определенных ценностей, утвердившихся в научном сообществе. Соответственно основную роль в решении проблем научной этики должна сыграть самоорганизация научных сообществ и деятельность органов государственного регулирования и организации ученых.
Ни один из этих подходов не создает уверенности в достижимости быстрого решения проблемы. Сторонники социологического подхода обычно отмечают, что ученые не склонны ему следовать, так как опасаются появления форм организации научной деятельности, существенно отличающихся от привычных, и сомневаются в применимости идеально сконструированных форм к современной реальности. Действенность процедур нормативного контроля вызывает вопросы – насколько возможно, скажем, для редактора научного журнала выявить по содержанию статьи допущенные при ее подготовке нарушения, если речь не идет о плагиате или прямом подлоге. Обращает на себя внимание тот факт, что в большинстве случаев фальсификации, получившие огласку, разоблачались не в ходе стандартных процедур контроля, а благодаря случайным наблюдениям читателей и ближайших сотрудников. Но не противоречит ли развертывание сети информаторов (а говорится уже об обеспечении их защиты, в том числе через анонимность), в свою очередь, этике, причем не только научной? Возможности этического подхода, даже по мнению его сторонников ограничены, в том числе из-за основного противоречия этической систематики – недостаточности рационального обоснования целесообразности и средств внедрения моральных кодексов в повседневную жизнь. При этом многие преобразования, предлагаемые в любом из подходов, действительно актуальны и необходимы. Но если принципиально ограничены возможности каждого, вряд ли можно с уверенностью утверждать, что в совокупности они обеспечивают достаточный комплекс мер для решения проблемы.
В целом проблема, видимо, должна быть рассмотрена следующим образом. Утрата эффективности традиционных механизмов обеспечения нормативности науки лежит в русле более общего процесса утраты наукой традиционных форм включенности в социальную реальность. Наука как деятельность еще не обрела адекватных форм институционализации в современном обществе, а функционирование ее в заимствованных у производства формах ведет к возникновению ряда противоречий. Возвращение науки в традиционную когнитивную нишу невозможно, следовательно, возникает целый спектр проблем создания нормативов ее функционирования, адекватных сущности науки, духу научного поиска и в то же время соответствующих социокультурным реалиям эпохи. Такими проблемами, настоятельно требующими решения, является не только создание механизмов контроля за соблюдением нормативов научной деятельности, но и оптимизация способов признания, построения научной иерархии, и развитие отношений собственности в науке, и организация взаимодействия в научном коллективе, в том числе в отношении к полученным результатам. Поскольку адекватные способы институционализации науки в современном обществе еще не выработаны, возникает постоянное пограничное поле научного и вненаучного. А поскольку для динамичной науки и меняющегося общества установление такой адекватности неизбежно носит преходящий характер, существование этой пограничной области оказывается устойчивым. В сфере неизбежного взаимопроникновения разворачиваются как маргинальные формы самой науки, так и различные виды околонаучного знания.
1 Аристотель. Поэтика // Соч. М., 1984. Т. 4. С. 676.
2 Бернал Дж. Наука в истории общества. М., 1956. С. 99 – 100.
3 Фрагменты ранних греческих философов. М., 1989. Ч. 1. С. 383.
4 Аристотель. Метафизика // Соч. М., 1986. Т. 1. С. 67.
5 Поляковская М. А., Чекалова А. А. Византия: быт и нравы. Свердловск, 1989. С. 32.
6 Успенский Ф. И. Очерки по истории византийской образованности. М., 2001. С. 230.
7 Цит. по: Гайденко П. П. Эволюция понятия науки: становление и развитие первых научных программ. М., 1980. С. 458.
8 Галилей Г. Избр. труды. М., 1964. Т. 2. С. 201.
9 Кузанский Н. Сочинения. М., 1980. Т. 1. С.445.
10 Галилей Г. Избр. труды. М., 1964. Т. 1. С. 239.
11 Кузанский Н. Сочинения. М., 1980. Т. 1. С. 10.
12 Бэкон Ф. Новый Органон // Соч. М., 1978. Т. 2. С. 12.
13 Бэкон Ф. Новый Органон // Соч. М., 1978. Т. 2. С. 12.
14 Декарт Р. Правила для руководства ума // Избр. произв. М., 1950. С. 89.
15 Бэкон Ф. Новый Органон // Соч. М., 1978. Т. 2. С. 8.
16 Декарт Р. Избр. произв. М., 1950. С.196.
17 Цит. по: Соколов В.В. Европейская философия XV – XVII вв. М., 1984. С. 367, 369.
18 Лейбниц Г. В. Монадология // Соч. М., 1982. Т. 1. С. 424 – 425.
19 Фейнман Р. Характер физических законов. М., 1987. С. 116.
1 Больцман Л. Второй закон механической теории тепла // Больцман Л. Статьи и речи. М.: Наука, 1970. С.28.
21 Фейерабенд П. Против методологического принуждения: Очерк анархистской теории познания // Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 142.
22 Цит. по: Маркова Л.А. Конец века - конец науки? М., 1992. С.28.