Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
О. Бальзак. Предисловие к "Человеческой комедии"
Текст приведен по изданию:
"Зарубежная литература 19 века. Реализм. Хрестоматия историко-литературных материалов",
М, 1990 с. 119-133
Называя "Человеческой комедией" произведение, начатое почти 13 лет тому назад, необходимо объяснить его замысел, рассказать о его происхождении, изложить план. Идея его родилась из сравнения человечества с животным миром. Единство организмов уже занимало величайшие умы двух предшествующих веков. Перечитывая удивительные произведения писателей-мистиков, занимавшихся науками в их связи с бесконечным: Сведенборга, Сен-Мартена, а также книги талантливейших естествоиспытателей: Лейбница, Бюффона, Шарля Бонне, находишь зачатки замечательного закона: каждый для себя, на котором зиждется единство организма. Есть только одно живое существо. Создатель пользовался одним образцом для всех живых существ. Живое существо – это основа, получающая свою внешнюю форму или отличительные признаки своей формы в той среде, где ему назначено развиваться. Животные виды определяются этими различиями.
Проникнувшись этой системой до того, как она возбудила споры, я понял, в этом отношении Общество подобно Природе. Оно создает из человека столько разных видов, сколько их существует в животном мире. Различие между солдатом, рабочим, бездельником, ученым, бедняком, священником так же значительно, как и то, что отличает друг от друга волка, льва, акулу, тюленя, овцу. Существуют виды в человеческом обществе, как и виды животного царства. Разнообразию животного мира природа поставила границы, в которых Обществу не удержаться, в нем женщина далеко не всегда может рассматриваться как самка мужчины, а в одной семье могут быть два существа, совершенно не похожие друг на друга. Общественное состояние отмечено случайностями, которых никогда не допускает Природа, ибо общественное состояние складывается из Природы и Общества. Описание социальных видов должно быть в два раза более обширным по сравнению с описанием животных видов. У животных не бывает внутренней борьбы, никакой путаницы; они только преследуют друг друга. Люди тоже преследуют друг друга, но наличие разума приводит к более сложной борьбе. Если ученые и не признают, что в потоке жизни Животность врывается в Человечность, то несомненно, что все же лавочник становится иногда пэром Франции, а дворянин иной раз опускается на самое дно. Животное наделено немногим в смысле умственного развития, у него нет ни наук, ни искусств, в то время как человек, в силу закона стремится запечатлеть свои нравы, свою мысль и свою жизнь во всем, что он приспособляет для своих нужд. Повадки каждого животного одинаковы во все времена, а обычаи, одежда, речь князя, священника, бедняка различны и меняются на каждой ступени цивилизации.
Предстояло написать произведение, которое должно было охватить три формы бытия: мужчин, женщин и вещи, то есть людей и материальное воплощение их мышления, изобразить человека и жизнь. Но как сделать интересной драму с 3-4 тысячами действующих лиц, которую являет любое Общество? Как одновременно понравиться поэту, философу и массам, которые требуют поэзии и философии в захватывающих образах? Если я и понимал значительность и поэзию истории человеческого сердца, то не представлял способов воспроизвести ее: самые знаменитые рассказчики употребляли свое дарование на созидание одного или двух типических лиц, на изображение одной стороны жизни. С такими мыслями читал я произведения Вальтера Скотта. Он придал размах тому жанру повествования, которое несправедливо считается второстепенным. Разве не труднее вступать в соперничество с живыми эпохами, создавая Роланда, Дон-Кихота, Робинзона Крузо, Юлию д'Этанж, Вертера, Павла и Виргинию, Айвенго, Манфреда, чем правильно располагать факты, истолковывать законы, выдумывать теории или объяснить то, что есть? Существование таких персонажей всегда становится более длительным, чем существование поколений, среди которых они рождены; но живут они только, если являются отображением своего времени. Вальтер Скотт возвысил роман до степени философии истории. Он внес в него дух прошлого, соединил в нем драму, диалог, портрет, пейзаж, описание. Но он не столько придумал определенную систему, сколько нашел собственную манеру; он не задумывался над тем, чтобы связать свои повести одну с другой и создать целую историю. Заметив этот недостаток связи, я представил себе и план, удобный для выполнения моей работы, и саму возможность его осуществления.
Случай – величайший романист мира; чтобы быть плодовитым, нужно его изучать. Самим историком должно было оказаться французское Общество, мне оставалось только быть его секретарем. Составляя опись пороков и добродетелей, собирая случаи проявления страстей, изображая характеры, выбирая главнейшие события из жизни Общества, мне удалось бы написать историю, забытую историками, - историю нравов. Запасшись терпением и мужеством, я доведу до конца книгу о Франции XIX века, книгу, на отсутствие которой мы все сетуем и какой не оставили нам о своей цивилизации ни Рим, ни Афины, ни Персия, ни Индия.
Подобный труд был бы еще ничем. Придерживаясь тщательного воспроизведения, писатель мог бы стать изобретателем человеческих типов, повествователем житейских драм, летописцем добра и зла, но, чтобы заслужить похвалы мне нужно было изучить эти социальные явления, уловить скрытый смысл скопища типов, страстей и событий. Начав искать этот социальный двигатель, мне следовало поразмыслить о принципах естества и обнаружить, в чем человеческие Общества отдаляются и приближаются к вечному закону, к истине, к красоте. Несмотря на широту предпосылок труд этот нуждался в заключении. Изображенное так Общество должно заключать в себе смысл своего развития.
Суть писателя - мнение о человеческих делах, преданность принципам. Макиавелли, Гоббс, Кант, Монтескье дали знание, которое государственные деятели осуществляют на практике. "Писатель должен иметь твердые мнения в вопросах морали и политики, он должен считать себя учителем людей, ибо люди не нуждаются в наставниках, чтобы сомневаться", – сказал Бональд. Эти слова являются законом и для писателя-монархиста и для писателя-демократа. Что же касается внутреннего смысла, души этого произведения, то вот на каких принципах оно основывается. Человек ни добр, ни зол, он рождается с инстинктами и наклонностями. Общество не портит его, а совершенствует, делает лучшим; но стремление к выгоде развивает его дурные склонности. Христианство, представляя собою систему подавления порочных стремлений человека, является основою социального порядка.
Рассматривание картины Общества учит, что если мысль или страсть – явления социальные, то они разрушительны. Жизнь социальная походит на жизнь человека. Народы можно сделать долговечными, укротив их жизненный порыв. Просвещение является основой бытия, средством уменьшить количество зла и увеличить количество добра в любом Обществе. Мысль может быть воспитана, укрощена и направлена только религией. Единственно возможная религия – христианство, оно создало современные народы, оно будет их хранить. Вытекает необходимость монархического принципа. Католичество и королевская власть – близнецы. Я пишу при свете двух истин: религии и монархии, – их необходимость подтверждается современными событиями, и каждый писатель должен вести страну по направлению к ним. Я рассматриваю как основу Общества семью, а не индивид. Избирательная система стала социальным средством, и если я прибегаю к ней, в этом нет противоречия между моей мыслью и поступками. Некоторые найдут это заявление высокомерным и хвастливым. Будут осуждать романиста за то, что он хочет быть историком, потребуют разъяснения его политических взглядов. Мой труд будет обширен, как история: я должен изложить его смысл, общие начала и нравственную цель.
Писатели, имеющие какую-нибудь цель, будь то возвращение к идеалам прошлого (именно потому, что эти идеалы вечны), всегда должны расчищать себе почву. А между тем всякий, кто вносит свою часть в царство идей, отмечает какое-либо заблуждение, указывает на нечто дурное – слывет безнравственным. Упрек в безнравственности, которого не удалось избежать ни одному смелому писателю, – последнее, что остается сделать, когда ничего другого не могут сказать автору. Если вы правдивы в изображении, если вы начинаете писать языком небывалым по трудности, тогда вам в лицо бросают упрек в безнравственности. Сократ был безнравствен, Христос был безнравствен, обоих преследовали во имя социального строя, который они подрывали или улучшали. Когда кого-нибудь хотят изничтожить, его обвиняют в безнравственности. Этот способ действия позорит всех, кто к нему прибегает.
Когда дается точное изображение всего Общества, описываются его потрясения, случается, что произведение открывает больше зла, чем добра, и часть картины представляет людей порочных; тогда критика начинает вопить о безнравственности, не замечая назидательного примера в другой части. Писатель, который не решается выдержать огонь критики, не должен вовсе браться за перо. По этому поводу мне остается заметить, что добросовестные моралисты сомневаются в том, что в Обществе можно найти столько же хороших, сколько дурных поступков; в картине же, которую я создаю, больше лиц добродетельных, чем достойных порицания; поступки предосудительные, ошибки, преступления, начиная от самых легких и кончая самыми тяжкими, всегда находят человеческое и божеское наказание. Я в лучшем положении, чем историк, – я свободнее. История не обязана, в отличие от романа, стремиться к высшему идеалу. История есть или должна быть тем, чем она была, в то время как роман должен быть лучшим миром. Но роман не имел бы никакого значения, если бы при этом возвышенном обмане он не был правдивым в подробностях.
Заметив, что я собираю столько фактов и изображаю их, как они есть на самом деле, включая и страсть, некоторые вообразили, будто я принадлежу к школе сенсуалистов и материалистов – к этим двум видам одного и того же направления – пантеизма. Они должны были заблуждаться на этот счет. Я не верю в совершенствование человеческого Общества, я верю в совершенствование самого человека. Те, кто думает найти у меня намерение рассматривать человека как создание законченное, сильно ошибаются.
В некоторых частях моего большого произведения я пытался рассказать о поразительных явлениях – чудесах электричества, которое в человеке преображается в неучтенную силу; но разве мозговые и нервные явления разрушают отношения между мирами и богом? Разве этим поколеблены католические догматы? Если благодаря неоспоримым фактам мысль когда-либо займет место среди флюидов, то это открытие будет подобно открытию шарообразности земли и ее вращения. Наше будущее останется тем же. Поняв смысл моего произведения, читатели признают, что я придаю фактам постоянным, повседневным, тайным или явным, а также событиям личной жизни, их причинам и побудительным началам столько же значения, сколько до сих пор придавали историки событиям общественной жизни народов. Быть может, литература в этом отношении ниже живописи. Да будет мне позволено отметить, сколько безупречных лиц находится в опубликованных частях этого труда: Пьеретта Лоррен, Урсула Мируэ, Констанция Бирото, "Могилыцица", Евгения Гранде, Маргарита Клаэс, Полина де Вильнуа, г-жа Жюль, г-жа де Ла Шантери, Ева Шардон, девица Д'Эгриньон, г-жа Фирмиани, Агата Руже, Рэнэ де Мокомб, и значительное количество второстепенных действующих лиц, которые являют читателю образец семейных добродетелей: Жозеф Леба, Женеста, Бенассй, священник Бонне, доктор Миноре, Пильро, Давид Сешар, двое Бирото, священник Шаперон, судья Попино, Буржа, Совиа, Ташероны.
Это немалый труд – изобразить две или три тысячи типичных людей определенной эпохи, ибо таково количество типов, представляющих каждое поколение, и "Человеческая комедия" их столько вместит. Такое количество лиц, характеров, такое множество жизней требовало определенных рамок и галерей. Отсюда столь естественные разделы моего произведения: Сцены частной жизни, провинциальной, парижской, политической, военной и сельской. По этим шести разделам распределены все очерки нравов, образующие общую историю Общества, они соответствуют основным мыслям. Каждый из них имеет свой смысл, свое значение и заключает эпоху человеческой жизни.
Каждая из этих частей имеет свойственную ей окраску: Париж и провинция послужили неисчерпаемыми источниками. Не только люди, но и главнейшие события отличаются в типические образы. Существуют положения, встречающиеся в жизни любого человека, это типические фазы жизни: в обрисовке их я старался быть возможно более точным. Мой труд имеет свою географию, генеалогию, семьи, местности, обстановку, действующих лиц и факты, дворянство и буржуазию, ремесленников и крестьян, политиков и денди, свою армию – словом, весь мир.
Изобразив социальную жизнь, мне оставалось показать жизнь, в которой отражаются интересы многих или всех, – жизнь, протекающую вне общих рамок, – отсюда сцены политической жизни. После обширной картины Общества надо показать его и в состоянии наивысшего напряжения, выступившим из своего обычного состояния – будь то для обороны или для завоевания. Отсюда сцены военной жизни. В Сценах сельской жизни встречаются самые чистые характеры и осуществление великих начал порядка, политики и нравственности. Таково основание, полное лиц, полное комедий и трагедий, над которым возвышаются философские этюды, вторая часть работы, где находит свое выражение социальный двигатель всех событий, где изображены разрушительные бури мысли. Еще выше найдут место аналитические этюды. Огромный размах плана, охватывающего историю и критику Общества, анализ его язв и обсуждение его основ позволяют дать ему то заглавие под которым оно появляется теперь: "Человеческая комедия".