Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
«Век вывихнут…
Но почему именно я должен его вправлять?»
Товарищ давно учится в литературном институте. Кажется, он сознательно затягивает – второгодничает (студенческий билет – последний шлюз между «лягушатником» судьбы и быстротечным). А один диплом у него уже есть – мы вместе учились на журналистов. Работает он в винном магазине. Кавист – специалист по элитному алкоголю. Не в Иванове, конечно.
Недавно прислал сообщение – попросил пристроить свой текст. У него рецензия на телевизионный фильм (кажется, про ленинградскую блокаду – но это не суть). Он написал её не под заказ, не под дату и не ради гонорара – видимо, была потребность. Посмотрел – и написал. Он и раньше присылал отзывы на кино и музыку. Хорошие тексты – непривычные в нашем культурном «нечерноземье». Что-то удавалось опубликовать. Но всегда со скрипом – ивановские редакции требуют привязки к местности: в Иванове надо писать об Иванове. Это кажется вполне логичным. Ну а если задуматься?…
Мы добровольно соглашаемся на собственную ограниченность (не только географическую, но и на интеллектуальную), на второсортность. Жить с этим можно, но при этом нельзя развиваться, творить, нельзя стать Художником. В Иванове и не становятся; местное искусство безнадежно периферийно. За редким исключением.
Дети перестают быть детьми – когда престают замечать взрослых. Мы же постоянно оглядываемся на столицы – стремимся туда, обожествляем. И остаемся провинциалами, не понимая, что не место красит и уродует человека.
…Марк Юрьевич Анцыферов (1946-2001), хоть родился и провел большую часть жизни в Иванове, оставался независимым от комплексов местожительства. Он не чувствовал себя ограниченным ни эпохой, ни профессией, ни заданной темой, ни местом работы. Такое складывается ощущение от сборника его публикаций (Анцыферов М.Ю. Не подводя черту. Статьи о русской и советской литературе, театре, кино. Стихи. 1960-1990 / Под ред. О.Ю. Анцыферовой – Иваново: ЛИСТОС, 2013. – 543 с.). Эта «внерамочность» вовсе не благодаря его столичному образованию (диплом лит. института по специальности «Литературная критика») – это, видимо, от рождения. Это данность.
Незаурядной личности жить в провинции (да и вообще где бы то ни было) сложно уже потому, что трудно найти собеседников: равных и близких; а мысль, как правило, требует выговора-выдоха. От этого и соответствующие модели поведения:
1) Можно спиться, развратиться, опуститься, – самоубиться.
2) Можно запереться в башне из «слоновой кости», подняться недосягаемо высоко в безвоздушную и бесчеловечную стратосферу творчества. (Об этом «Осенний крик ястреба» И. Бродского; и сам Бродский – холодный и прекрасный как античные статуи).
3) И можно биться, менять окружающее. Сеять разумное, доброе, вечное. Просвещать. Как бы пошло это не звучало. Но это единственное, на что можно надеяться.
(Интересно, что все эти три модели-маски безутешно примерял на себя пастернаковский Живаго – в заключительных главах романа, после потери Лары и возвращения в Москву).
М.Ю. Анцыферов, видимо, был сторонником третьего пути. В его рецензиях нет надменности, яда и желчности, снобизма. Он чуток и доброжелателен. Хотя почти никогда не идет на компромиссы, не делает скидок и не возводит на пьедестал. Он одинаково вдумчиво и захватывающе пишет рецензии на спектакли Кинешемского театра и любимовской «Таганки»; на книги неизвестных и признанных; на фильмы кассовые и незамеченные. Он порой говорит не столько о конкретных произведениях и явлениях – сколько об искусстве вообще, раскрывая его и свою природу.
В одной из статей Марк Юрьевич приводит цитату о задачах критики: «всякое литературное произведение существует в своей неповторимости, что обязывает критика, говоря о нем, суметь передать его индивидуальную прелесть, коль она существует, или же показать, что тут перед вами не более чем подделка под нее». Ивановец дополняет: критик должен стремиться к «сопереживанию, сотворчеству, побуждению читателей к переосмыслению произведений искусства». Всё это у Анцыферова получалось. А еще, невзначай и незаметно (может быть, и для себя), он проповедовал. Почти как с амвона – но со страниц «Ленинца» и «Рабочего края»: «Нередко в каждом из нас – в большей или меньшей степени – коренится подозрительность к доброте и искренности, боязнь положиться на кого-либо, кроме себя. Мы слишком часто являемся свидетелями того, как обесценивается слово, и зачастую сами обесцениваем его. Мы все время боимся быть чересчур доверчивыми, напуганные тем, что чаще приходится обманываться, чем встречать понимание. Рано или поздно мы убеждаемся в том, что доверчивость стоит крови и синяков. Мы патологически боимся предательства окружающих – и на каждом шагу предаем себя сами. Мы постоянно ищем добро, но не узнаем его при встрече, потому что не замечаем его лица. Потому что подчас сами недобрые» (Ленинец, 1978).
Анцыферов одним из первых в стране начал по-настоящему писать про Андрея Тарковского, воспринимая и понимая его глубоко и трансцендентно. Во многом, только благодаря подробному анализу критика сегодня можно представить работу Тарковского в театре «Ленком», где он ставил в 1977 г. «Гамлета» с А. Солоницыным и И. Чуриковой в главных ролях. Анцыферов вообще удивительно профессионально и по-своему разбирал эту пьесу Шекспира. Он возвращался к ней не единожды: писал и про любимовско-высоцкий спектакль в театре на Таганке; и предлагал свои услуги ивановскому облиспокому в постановке «Гамлета» на нашей сцене: «у меня постепенно вызрела совершенно оригинальная, никем и никогда не реализованная режиссерская идея театрального прочтения».
М.Ю. Анцыферов вообще был, видимо, человеком деятельным, живущим не только на словах. Это доказывают и его журналистские публикации. Он, кажется, вполне серьезно и искренне мог негодовать по поводу слабой организации досуга рабочей молодежи в кинешемском районе. И об этом писал. Или приходилось. В газете «Ленинец» Марк Анцыферов проработал четыре года. Однажды партийному руководству не понравилась его заметка о спектакле «Бал манекенов» ивановского театра (1976). Проработку на бюро обкома ВЛКСМ проводила Ольга Хасбулатова, многозначительно спрашивая, как же автор будет дальше работать в редакции. И он ушел. Публиковался с тех пор не так часто. Но к счастью – до конца 1990-х ивановские газеты печатали его материалы и о московских премьерах, и о местных спектаклях, и о киноновинках. (Вряд ли это прошло бы сейчас). А читатель еще не потерял тогда навыка читать и осмыслять нечто нерядовое, не поверхностное.
В 1986 году Анцыферов стал лауреатом премии Союза Кинематографистов СССР. Вероятно, мог бы уехать на ПМЖ в Москву (и раньше были варианты) – но он оставался, работал в книгоиздательстве.
… На презентации книжки перед Новым годом о Марке Юрьевиче вспоминали тепло и с благодарностью. Публика собралась редкая – во всех отношениях. Многие говорили о том, что Марк просто родился не в то время: застой, идеология. Да еще и провинция. Но бывают ли подходящие времена для «нетиповых», выделяющихся?
Помимо статей и рецензий в сборник вошли воспоминания современников о М. Ю. Анцыферове и его стихи разных лет:
Смещаются победы, пораженья,
Мешаются движенья и покой,
Естественность возводят в достиженье,
А честность стала высшей похвалой.
Но все же были честными. До срока.
А срок всегда выводит свой урок:
Не страшно, что порок не без порока,
Страшней, когда пророком быть – порок.
<>
Вычерчивая вечности кривую,
От вечности не думаем скрывать:
Мы жизнь с искусством запросто срифмуем,
Лишь только б мир с любовью срифмовать.
(1973-1974)
Чтобы избежать подозрений в необъективности – начну со сторонних характеристик. Профессор ИвГУ Сергей Страшнов: «Альманах "Уводьское водохранилище" – это в наших масштабах событие, причем как раз за счет преодоления масштабов, стандартов провинциальности». Профессор ИвГПУ Наталья Мизонова: «"Уводьское водохранилище" – явление не провинциальное и не столичное (столичность ведь тоже подразумевает шаблоны, ограниченность). Это явление – общеэстетическое, общечеловеческое. Читать интересно – не оторваться».
Всероссийский лит. альманах впервые вышел в Иванове в октябре 2012. Мы тогда просто скинулись вчетвером, чтобы заплатить типографии. Получились 144 страницы мелким шрифтом под дешевой черно-белой обложкой. Но это была настоящая литература, без графоманства. География авторов первого «Водохранилища» – от Сырдарьи до Ангары (с берегов Уводи – только двое): все талантливые и признанные, но для массового читателя практически недоступные. Составитель – писатель Дмитрий Фалеев.
Ивановский альманах заметили в столицах. Экземпляр попал в руки М. Меню – он сказал: «ребятам надо помочь»; это было в декабре 2012. Напрямую выделить средства нам не могли – к прошлой весне определились механизмы внебюджетного финансирования; осенью деньги на издание перечислили на счет областной научной библиотеки (иметь дело с директорствующим там В. Кашаевым непросто – требуются сверх выдержка и толерантность). И только в декабре, спустя год после резолюции губернатора, мы получили тираж. Если бы выпускали сами – уложились в две недели.
Почти на каждом этапе приходилось торопить чиновников, ждать приемного дня, объяснять все сначала, собирать бумажки. У меня сложилось впечатление, что «ответственные лица» просто не могли понять, зачем мы этим занимаемся – ведь возможности и желания получить кэш у нас не было (да и деньги выделены совсем небольшие). Бескорыстность и инициативность пугает; чиновников напрягает, когда надо во что-то вникать, что-то делать. И вообще опытные функционеры быстро вопросы не решают. Показательно – никто из них за год так и не прочитал альманах; никто не поинтересовался, что же мы собираемся печатать. Правда, были и те немногие, кто помогал.
Про эту волокиту можно написать много салтыков-щедринского. Изменится ли только хоть что-то? Да и эта история не закончена – на выделенные прежним губернатором деньги предстоит издать еще один номер альманаха (тексты собраны). Дальше – есть вероятность, что появятся меценаты. А не получится – не будет, видимо, в Иванове «преодоления провинциальности»…
В аннотации ко второму (свежему) выпуску «Уводьского водохранилища» написано: «Все авторы – разные; и авторы – свободны». Это – правда. У участников проекта разные жанры и стили жизни и творчества; несовпадающие профессии и опыт (к слову, средний возраст авторов – 37 лет). Но неожиданно тексты, собранные под одной обложкой, оказались созвучны друг другу; стихийно образовался сверхтекст – некое внутреннее единство до того автономных художественных произведений (присланных в этот номер из Инты, Рязани, Санкт-Петербурга, Иванова, Перми, Ангарска, Казани).
По прочтении складывается впечатление, что авторы и их герои живут в другом мире. Хотя от нашего он отличается лишь тем, что в нем нет социального устройства и заданного им порядка – нет государства: Первого канала, эстафеты олимпийского огня, чиновников и декретного перевода времени. И, знаете, этот мир, кажется вполне симпатичным – правильным.
Но героям альманаха приходится сталкиваться и с привычной для нас реальностью. Соприкасаясь с ней по необходимости, они стараются скорее вырваться (как кошка, не желающая сидеть под рукой, – зубами, лапами, изворотливостью). Показателен рассказ Елены Одиноковой «Дюймовочка» – главная героиня сбегает из больницы на второй день после родов. Она не выдерживает больничных формальностей, хамства санитарок, безразличия врачей, разделения на обычные и вип палаты. Медперсонал смотрит на нее как на безумную – она еле стоит на ногах, голова кружится, швы не сняты, может начаться кровотечение, «шейка матки – отвратительная». И бежать ей некуда: ни мужа, ни благополучия. Но она все равно права и сбегает.
При неожиданных быстрых сборах новорожденному нечего надеть на голову. И санитарка вместо чепчика приспосабливает ползунки – штанины завязываются под подбородком, словно шапочка средневекового шута. Опытный читатель здесь может вспомнить Ивана Денисовича Шухова – тот на ночь засовывал ноги в рукав лагерной телогрейки; Солженицын через эту деталь подчеркивал кувыркнутость, развороченность с ног на голову гулаговского мира. А у Гашевой – не зона, обычный роддом.
Твердо фокусируешься на мысли – человек сегодня, только родившись, сталкивается с тотальной несправедливостью: он не виноват – а его уже обижают.
Авторы альманаха находят разные способы укрыться от мерзковатой реальности: надевают розовые очки и воображают; воспевают деревню и природу; бросаются в оккультное и потустороннее; спасаются в любви и в человеческих отношениях. Но в их текстах нет простых решений, прямых рекомендаций. Хороший литератор ведь начинает писать не потому, что знает ответы и готов научить читателя. Напротив. Мысль часто формулируется по ходу текста, самим текстом. И «то, что ты чувствуешь, найдет способ проявиться» (Джек Керуак).
Не так просто, но интересно разобраться в прозе Дениса Осокина (Казань). Он широко известен благодаря международным и национальным киноприемиям за сценарии к фильмам «Овсянки» и «Небесные жены луговых мари». Его тексты, представленные в альманахе, – без запятых и членения на абзацы – сначала вообще кажутся бредом. Но надо прищуриться – автор пишет так, как читают: поверхностно, неразборчиво, по диагонали. Главное – донести мысль и эмоции. Это выходит. А образы и символы действительно кинематографические – емкие, яркие, запоминающиеся. Вчитайтесь.
…Реальное Уводьское водохранилище изначально питалось местной нашей рекой (у которой даже название – не питьевое). Но ее вод оказалось мало – и тогда построили длинный канал, включили мощные насосы, притянув на помощь великую Волгу. В ивановской литературе тоже не хватало большого притока. Канал появился…
«Без надежды, без времени…»
Казалось бы, все обыкновенно. Юношеская влюбленность, объятия и запах сирени. После школы они разъезжаются по разным городам. Общаются письмами, вспоминают встречи и общих друзей. Как бы среди прочего сообщают, что обручились с другими. А между строчек, без чернил – признания, что прошлое и общее не забыто. В последних письмах и вовсе кажется, что восьмилетний эпистолярный роман может вырваться за пределы конвертов, в жизнь...
Сохранились только его письма. А ответные – видимо, растворились во времени или в соленой воде Балтики. Ивановское издательство «Листос» впервые опубликовало отдельной книжкой письма Алексея Лебедева к Марии Феддер. (Опять был апрель… Алексей Лебедев: Страницы эписталярного романа / Составитель и автор вступительной статьи проф. ИвГУ Н.В. Дзуцева. – Иваново: ЛИСТОС, 2013. – 151 с.)
Алексей Лебедев – поэт-маринист, морской офицер. Его подлодка затонула в Финском заливе в первую осень Великой войны. Но остались стихи – он публиковался и был известен еще при жизни. В Иванове и Суздале бывшему жителю поставили памятники, назвали улицы; курсанты Кронштадта все еще переписывают в дневники его стихи. Крепко сложился образ поэта-бойца, героя моря. Все правильно. Но на воздвигнутом «постаменте» не нашлось места любовной лирике – «нежная» поэзия А. Лебедева практически не известна:
Нет, не привыкла грубая рука
Карандашом чертить рисунок сложный…
Как ты близка и снова далека,
Как истомила близостью тревожной…
Не так бы надо сердцу моряка –
Иное вижу на тропе дорожной:
Сухие листья, дым летит слегка,
Душа опять скорбит о невозможном…
Да, я нарисовал бы твой портрет,
В нем был бы моря лучезарный свет,
Гранитный берег, вечный шум прибоя
И голубой прозрачный день весны,
Песок упругий, медный ствол сосны
И золотое солнце над тобою.
Если честно, сами по себе письма моряка не так любопытны – он часто повторяется, в чем-то по-военному напорист и прямолинеен, он выдумал для себя Беатриче. Интереснее угадывать по контексту настроение ее ответов; легко ощущается атмосфера предвоенной молодой жизни.
В одном из последних писем Лебедев напишет: «Если моя жизнь оборвется раньше, Вы должны помнить, что Ваш друг Кубик любил Вас, как может любить мужчина женщину, – без надежды, без времени. Он любил Вас».
Не известно, что ответила на эту реплику Мария Феддер. Но красноречивы строчки ее писем к матери поэта, которую она старалась поддержать после известия о гибели сына: «Хорошая моя, милая Людмила Владимировна, мучит меня еще один вопрос. Я ведь за эти восемь лет ни разу не сказала, что люблю его. Знал ли он об этом? В одном из последних писем он написал: "Не кажется ли Вам, Marry, что и Вы любили меня?".
Мария Львовна Феддер умерла в Москве в 1999 году, окруженная заботой семьи и близких. В изданной книге публикуются ее воспоминания о поэте – «Страницы лирической биографии» – полные тепла и такта.
Сначала казалось, что это очередной артистический жест. Знающие люди отмахивались – какой из Бахарева литератор: он гениальный живописец, и этого достаточно. Но сам автор будто настаивает – вышло два издания сборника его биографических новелл; а новый альбом художник почти наполовину заполнил очерками и рассказами.
Но все-таки «Мой Китай» (Иваново: А-Гриф, 2013. 148 с.) в первую очередь демонстрирует широту живописных возможностей. В альбоме – и вполне академические рисунки карандашом (запоминающиеся портреты китайцев), и абстракция (оттолкнувшаяся от иероглифов), и модернистские пейзажи, по которым Бахарев известен прежде всего.
Валерий Михайлович преподавал в Чунцинском университете Китая три года. Выставку в Иванове (2007), устроенную во время приезда художника на каникулы, помнят до сих пор. На ней полотна андеграундно-мрачноватого живописца впервые расцвели поднебесными оттенками розового и голубого. Со временем старая и новая палитры мэтра слились, тема же остается неизменной.
Название альбома выглядит слишком просто – «Мой Китай». Но так – действительно точно. Бахарев не срисовывает ландшафт и природу восточной страны. Он вдохновляется ей, вбирает нужное: «здесь все прекрасно, каждый метр: горы, небо, водопады, цветущие деревья, пестрая живность, пруд и в нем сумасшедшие жирные красные, синие, зеленые и золотые карпы в диком водном танце с разинутым беззубым ртом, ловящим крошки хлеба. Цвет неба на закате и восходе столь ярко насыщен, что нет в Поднебесной такой краски, сделанной руками человека, – все потуги фабрик красок меркнут. Художник бросает на холст самые яркие цвета… Это все не то, так, только попытка "схватить природу за лисий хвост"».
В альбоме 62 пейзажа – на каждом свое небо, отличающееся по цвету (гамма многократно разнообразнее чем на боках карпов), по фактуре, по технике исполнения и настроению художника. Такого Китая не знают сами китайцы, такого Китая не видел никто. Валерий Бахарев открыл невиданную страну.
Художник не вкладывает в пейзажи «литературного» содержания, но зритель легко (не заметите, как получится) может придумать для каждой картины свою захватывающую историю, сюжет. Видимо, чтобы не сбивать воображение, названия к работам даны списком в конце альбома – вот несколько показательных: «Ветер затерялся в разбитом корабле», «Ночное китайское кафе как у Ван Гога», «Горы, как отдыхающий дракон», «Смотрю и печалюсь», «Свободный ветер», «Ночь уснувшей бабочки».
Соседствующие в издании художественные тексты и картины не связаны – и те и другие самодостаточны. Для путешественника всегда легок и заманчив пружинящий (подбрасывающий к восторженным нотам) жанр путевого очерка. Но В. Бахарев отказывается от роли гида – он рапсод (почти Гомер), «очарованный странник». Трудно понять, где по тексту он сочиняет, где гиперболизирует, а где говорит правду (и есть ли она вообще – хоть и написано все реалистично и убедительно): «Восток - дело тонкое, и лесть там – не лесть, а образ жизни. <...> Это нужно делать умело и в нужное время; китайцы это делают виртуозно».
Автор стремится к жанру притчи, к философствованию. Сквозной герой очерков – мудрый наставник, китайский профессор Лю Мин Дэ; тексты слегка расцарапаны кавычками цитат Конфуция. Но «идейность» (хоть и обязательная черта русской классики, на которую ориентируется Валерий Михайлович) часто кажется лишней, мешающей. (К слову, в живописи Бахарева идеология никогда не главенствует, даже когда он берется за библейскую или «социальную» темы). Намного привлекательней в рассказах – немногословные пейзажные вкрапления. «Настоящее – неназываемо: надо жить ощущением, цветом». И в этом живописцу нет равных.
Проза Бахарева интересна, прежде всего, именно как проза художника. В чисто литературном плане может отвлекать некоторая «старательность», желание автора безукоризненно следовать грамматикам, сознательная неторопливость и «разносторонность» повествования. Но действительно интересны и содержательны этнографические замечания, отсылки к китайскому искусству и фольклору; симпатичны авторские реплики в сторону, легкий абсурдизм сюжетов, нежесткая нитеобразная композиция – она оставляет свободу.
А самая поразительная особенность издания: берешься читать – не замечаешь картин, скорее пролистываешь страницы с репродукциями. А решишь посмотреть живопись – переживаешь, что слишком много места занимают строчки букв.
Жаль, что альбома нет в свободной продаже – не было бы раздумий о подарках близким. Но сам факт, что в Иванове может печататься что-то по-настоящему художественное и интересное (пусть и мизерным тиражом) – примечателен.