боярское правление
Работа добавлена на сайт samzan.net:
©1998 г. M.M.KPOM
Политический кризис 30-40-х годов 16 века (Постановка проблемы). 30
В исторической литературе "боярское правление" 1530-1540-х гг. обычно рассматривается как период безудержного произвола временщиков, часто сменявших друг друга у власти, яростной междоусобной борьбы боярских кланов, утраты ориентиров во внутренней политике и ослабления внешнеполитических позиций страны. Истоки этой историографической традиции обнаруживаются в летописании и публицистике эпохи Ивана Грозного.
За редкими исключениями (о которых речь впереди), мы не располагаем непо средственными откликами очевидцев на события в России 30-40-х гг. XVI в. Более того, летописи, составленные в эпоху малолетства Ивана IV, не содержат каких-либо оценок или суждений обобщающего характера, из которых было бы видно отношение современников к тогдашним правителям страны. Это характерно не только для летописей, доводящих изложение только до конца 1530-х гг. (Вологодско-Пермской третьей редакции. Новгородской IV по списку Дубровского), но и для крупнейшего летописного памятника, созданного в первой половине 1540-х гг., - Воскресенской летописи. Ее политическая тенденция отнюдь не ясна; о симпатиях и антипатиях составителя летописи исследователи высказывают различные мнения'. Трудно обнаружить какую-нибудь направленность и в Постниковском летописце, в котором изложение событий обрывается 1547 годом: недаром первый публикатор этого памятника М.Н. Тихомиров заметил, что автор этих "своеобразных мемуаров середины XVI в." "не выражает своих симпатий открыто", а "как бы регистрирует события,.."^.
Как это нередко случается, оценка эпохе "боярского правления" была дана постфактум, уже в иной политической обстановке. В сочинениях конца 1540-х - начала 1550-х гг. (Повести о московском пожаре, произведениях И.С. Пересветова, статье Продолжения Хронографа редакции 1512 г. о "соборе примирения" 1549 г., царских "речах" на Стоглавом соборе) давалась краткая, но подчеркнуто негативная характеристика периода государева малолетства. Боярам инкриминировались мздоимство, властолюбие, насилие, междоусобные распри и т.п.^ Ниже мы попытаемся найти объяснение выразившемуся именно на рубеже 1540^ 1550-х гг. всеобщему осуждению недавнего "боярского правления".
Та же тенденция была последовательно проведена в созданном между 1553 и 1555 гг. Летописце начала царства - по существу первом подробном изложении (с официальных позиций) политической истории 1533-1552 гг.: составитель при каждом удобном случае подчеркивал "самовольство" бояр, действовавших в 1530-1540-х гг. "без великого князя ведома'"*. В новой редакции Летописца, созданной во второй половине 1550-х гг. и отра зившейся в списках Патриаршем и (начиная с 1542 г.) Оболенского Никоновской летописи^, в текст были внесены комментарии риторического характера, призванные еще сильнее обличить произвол бояр-правителей, раскрыть низменные мотивы их поведения. Так, в рассказ о конфликте князей Шуйских с кн. И.Ф. Вольским по поводу раздачи думских чинов осенью 1538 г. была вставлена фраза: "И многые промежь их (бояр. - М.К.) бяше вражды о корыстех и о племянех их, всяк своим печется, а не государьскым, ни зeмьccкым"''.
Определенная тенденция содержалась не только в комментариях, подобных приведенному, но и в самом отборе фактов, достойных упоминания: характерно, что в официальном московском летописании не упомянуты такие важные мероприятия, как губная реформа^ или поместное верстание рубежа 1530-1540-х гг. По существу вся внутриполитическая жизнь страны от смерти Елены Глинской до царского венчания сведена там к придворным интригам, боярским распрям и бессудным расправам. В таком контексте вполне оправданным выглядел обобщающий вывод редактора-составителя второй половины 1550-х гг.: "всяк своим печется, а не государьскым, ни земьсскым".
* Кром Михаил Маркович, кандидат исторических наук, доцент Европейского университета (Санкт-Петербург).
Еще более резкая оценка деятельности боярских правителей была дана Иваном Грозным в послании Курбскому: излагая длинный перечень "бед и скорбей", которые ему и его подданным пришлось претерпеть от "воцарившихся" бояр. царь так подвел итоги их правления: "правити же мнящеся и строити, и, вместо сего, неправды и нестроения многая устроиша, мзду же безмерну ото всех збирающе, и вся по мзде творяще и глаголюще". Период же после смерти матери представлялся Грозному сплошной чередой насилий: "шесть лет и пол не престаша сия злая!"**
Та же характеристика интересующей нас эпохи, почти в тех же выражениях, что и в царском послании, содержалась в другом памятнике первой половины 1560-х гг. - Степенной книге. Здесь в особой главе, названной "О преставлении великий княгини Елены и о крамолах болярских и о митрополитех", обличались "междуусобные крамолы" и "несытное мьздои-мьство" бояр, "улучивших время себе" при "младом" государе^.
Подробный разбор летописных текстов 1560-х - первой половины 1570-х гг., освещавших события эпохи "боярского правления", не входит в нашу задачу. Важно только подчеркнуть, что, как установлено исследователями, основным источником повествования о первой половине царствования Грозного во всех памятниках предопричного и опричного времени -Львовской летописи, Степенной книге, Лицевом своде (Синодальной летописи и Царственной книге), - послужил Летописец начала царства в редакциях, отраженных в списках Никоновской летописи'". При этом фактический материал мог подвергаться сокращению (как в Степенной книге), дополняться известиями других летописей или даже (как в знаменитых приписках к Лицевому своду) ранее не известными подробностями, но концептуальная основа оставалась прежней: это была все та же, созданная во второй половине 1550-х гг. трактовка событий малолетства Ивана IV, подчеркивавшая при каждом удобном случае эгоизм и своеволие бояр-правителей.
К концу царствования Ивана Грозного угодная ему версия истории "боярского правления" была "растиражирована" во множестве текстов. Обвинения, брошенные Иваном IV и его помощниками по летописному делу деятелям 1530-1540-х гг., положили начало историо графической традиции, влияние которой не преодолено до сих пор.
Когда началась научная разработка истории России XVI в., в основе ее оказались официальные летописные памятники грозненского времени: Никоновская и Львовская летописи. Царственная и Степенная книги, опубликованные впервые в эпоху Екатерины II. К тому же "семейству" принадлежал и Архивский летописец (свод 1560 г.), использованный Н.М. Карамзиным в его "Истории"". Если учесть, что шахматовская "революция" в летописе-ведении произошла лишь на рубеже Х1Х-ХХ вв., а систематическое освоение актового наследия эпохи Ивана Грозного началось лишь с середины нынешнего столетия, то становится понятно, что историкам XVIII-XIX вв. трудно было освободиться от влияния схемы, навязываемой официальным летописанием 50-60-х гг. XVI в.
Неудивительно, что оценки, данные "боярскому правлению" историографами конца XVIII -начала XIX в., по существу мало чем отличались от приведенных летописных характеристик: бедствия, будто бы пережитые страной в 30—40-х гг. XVI в., объяснялись моральными ка чествами тогдашних правителей. Общим оставался и монархический взгляд на историю, вера в спасительность единовластия. "Тогда как внутри России, пользуяся младенчеством великого князя, мирские и духовные российские сановники старалися каждый честолюбие свое удо вольствовать, - писал М.М. Щербатов, - разливающаяся повсюду слабость такового правления и происходящее от того неустройство ободряло врагов российских..."'^ Описав дворцовые перевороты конца 1530-х гг., Н.М.Карамзин задавал риторический вопрос: "Среди таких волнений и беспокойств, производимых личным властолюбием бояр, правительство могло ли иметь надлежащую твердость, единство, неусыпность для внутреннего благоустройства и внешней безопасности?" Повторяя вслед за Грозным инвективы против Шуйских, историк противопоставлял их владычеству "благословенное господствование князя Вольского"'^.
Там, где предшествующие историки видели лишь борьбу честолюбий, С.М. Соловьев, в русле своей общей концепции, усмотрел столкновение двух противоположных начал -родового и государственного. После смерти Елены Глинской, писал он, "в челе управления становятся люди, не сочувствовавшие стремлениям государей московских", люди, совершенно преданные удельной старине. "В стремлении к личным целям они разрознили свои интересы с интересом государственным, не сумели даже возвыситься до сознания сословного интереса". Своекорыстным поведением Шуйские, Вольские, Глинские лишили себя поддержки "земли" и в
итоге "окончательно упрочили силу того начала, которому думали противодействовать во имя старых прав своих"^.
В своем лекционном курсе В.О. Ключевский повторил многие из этих выводов С.М. Соловьева, но по-другому расставил акценты: боярские усобицы в годы малолетства Ивана IV велись "из личных или фамильных счетов, а не за какой-либо государственный порядок". В результате авторитет бояр в глазах общества упал: "Все увидели, какая анархи ческая сила это боярство, если оно не сдерживается сильной рукой..." Однако каких-то принципиальных перемен в тот период, по Ключевскому, не произошло: основное проти воречие московской политической системы - между самодержавным государем и его аристократическим окружением - не получило тогда разрешения ^.
Еще решительнее отсутствие каких-либо "принципиальных оснований боярской взаимной вражды" подчеркнул С.Ф. Платонов. "Все столкновения бояр, - писал историк, - пред ставляются результатом личной или семейной вражды, а не борьбы партий или политических организованных кружков". В подтверждение своих слов он привел мнение "современника" (а на самом деле - летописца второй половины 50-х гг.) - уже знакомую нам фразу о "многих враждах" из-за корысти и о том, что "всяк своим печется, а не государьскым, ни земьсскым"^.
Так в историографии возникли два различных подхода к оценке "боярского правления": большинство историков рассматривали его как период господства временщиков, боровшихся друг с другом за власть и беззастенчиво грабивших население; иной взгляд на эпоху был предложен С.М. Соловьевым, увидевшим за событиями 30-40-х гг. XVI в. глубинные исто рические процессы.
Продолжателем "линии С.М. Соловьева" в трактовке эпохи малолетства Грозного выступил И.И. Смирнов. В статье 1935 г., а затем в книге 1958 г. историк, возражая против приведенной точки зрения С.Ф. Платонова, подчеркивал принципиальное политическое значение борьбы, разгоревшейся в 30-40-х гг. XVI в. при московском дворе. Смысл "боярского правления", по его мнению, заключался в "попытке феодальной реакции - княжат и бояр - задержать процесс строительства Русского централизованного государства путем разрушения аппарата власти и управления... и возрождения нравов и обычаев времен феодальной раздробленности"^.
Последний тезис вызвал возражения В.И. Буганова и В.Б. Кобрина, опубликовавших рецензии на книгу И.И. Смирнова, и А.А. Зимина - в его монографии о реформах середины XVI в. По мнению этих исследователей, в годы "боярского правления" речь уже не могла идти о возвращении ко времени феодальной раздробленности; соперничавшие группировки стремились не к разрушению центрального аппарата государства, а к овладению им в своекорыстных интересах. Кроме того, если И.И. Смирнов считал реакционными все боярские группировки 1530-1540-х гг., то его оппоненты безоговорочно зачисляли в лагерь реакции только князей Шуйских, находя в политике их соперников Бельских некоторые, хотя и непоследовательные, централизаторские тенденции'^.
Впрочем, степень этих разногласий не следует преувеличивать. Все участники дискуссии разделяли тезис о прогрессивности самодержавной централизации, которой противостояла феодальная аристократия. Как и И.И. Смирнов, А.А. Зимин писал о "временном торжестве княжеско-боярской реакции в малолетство Ивана Грозного": именно такая оценка "боярского правления" содержалась в абсолютном большинстве работ по истории России XVI в., вышедших в 1940-х- 1960-х гг.'^
Сила историографической традиции оказалась столь велика, что оригинальные иссле дования, выполненные на основе нелетописных источников - губных и иммунитетных грамот, писцовых книг, дворянских челобитных - и высветившие новые стороны внутриполитической истории 1530-1540-х гг., - губную реформу (Н.Е. Носов), иммунитетную политику (С.М, Каштанов), поместное верстание (Г.В, Абрамович)^, внесли лишь некоторые коррек тивы в сложившуюся схему, но не привели к пересмотру ставшей уже привычной концепции "боярской реакции" в годы малолетства Грозного.
Пересмотр этой концепции стал возможен после того, как в работах А.А. Зимина, Н.Е. Носова, В.Б. Кобрина, вышедших в 1960-1980-х гг., был подвергнут ревизии тезис о борьбе прогрессивного дворянства против реакционного боярства, якобы противившегося централизации^. И вот в книге "Власть и собственность в средневековой России" В.Б. Кобрин констатировал бесплодность всех попыток найти различия в политических программах соперничавших друг с другом боярских группировок, как и попыток определить, какая из них "прогрессивнее", а какая - "реакционнее". По его мнению, в годы "боярского правления" шла просто "беспринципная борьба за власть"^. Но такой вывод означает по сути возвращение к точке зрения С.Ф. Платонова: историографический круг замкнулся! С тех же позиций, что и В.Б. Кобрин, подошел к оценке политической борьбы в 30-х гг.
XVI в. А.Л. Юрганов: по его мнению, эта борьба носила характер личного и кланового противоборства^.
Подобные взгляды на природу придворных конфликтов изучаемой эпохи ранее уже высказывались зарубежными исследователями. В начале 1970-х гг. западногерманские историки X. Рюс и П. Ниче подвергли серьезной критике господствовавший тогда в советской историографии тезис о "феодальной реакции", наступившей после смерти Василия III, и о борьбе сторонников и противников централизации как основном конфликте того времени. Взамен было предложено традиционное объяснение, четко сформулированное еще С.Ф. Платоновым: главными мотивами междоусобной борьбы 30-40-х гг. XVI в. объявлялись стремление к власти, алчность и честолюбие^.
Оригинальную трактовку событий "боярского правления" предложила недавно аме риканская исследовательница Н. Коллман - автор монографии о формировании московской политической системы в XIV - первой половине XVI в. Вслед за Э. Кинаном она подчеркивает определяющую роль родства и брака в московской политике: конфликты внутри элиты возникали не из-за идеологических, религиозных и т.п. разногласий, а из-за первенства при дворе; политические группировки формировались на основе брачно-семейных связей, отношений зависимости и покровительства. Близость ко двору, а следовательно, и роль в принятии политических решений, зависела от степени родства с великим князем: отсюда значение государевых свадеб, которые на поколение вперед закрепляли сложившуюся расстановку сил, определяя придворную иерархию. Во время малолетства Грозного бояре в течение 15 лет не могли прийти к согласию, пока Иван IV не достиг брачного возраста и женитьбой на Анастасии Захарьиной не восстановил утраченное было равновесие^. В другой работе Н. Коллман отмечает, что летописи, повествующие о времени малолетства Ивана IV и приписывающие ему, ребенку, принятие всех решений, изображают не реальную, а идеальную картину политической жизни - какой ей, согласно идеологии, следовало быть. На самом деле, "за фасадом самодержавия" бояре играли важную политическую роль. Причем эпоха несовершеннолетия государя, подчеркивает американский историк, не являлась каким-то исключением, отклонением от политической системы: великий князь не был "самодержцем" в буквальном смысле слова, но разделял принятие решений с боярскими группировками, действовал в согласии с элитой^.
Предпринятая Н. Коллман попытка заглянуть за идеологиччский "фасад", отличить ритуал от действительности в жизни Московии XVI в., несомненно, заслуживает поддержки. Пред ложенная ею модель динамического равновесия, "баланса интересов" для объяснения механизма придворной борьбы эпохи "боярского правления" - шаг вперед в изучении темы по сравнению с традиционным обсуждением невысоких моральных качеств соперничавших между собой бояр. Вместе с тем ряд положений концепции, выдвинутой американской иссле довательницей, вызывает принципиальные возражения. Главное из них в том, что московское самодержавие проявлялось не только в идеологии, и государю в этой политической системе принадлежала куда более значительная роль, чем ритуально-представительские или арби тражные функции. Тезис о том, что бояре будто бы на равных с великим князем участвовали в процессе принятия решений, представляется совершенно необоснованным. В годы малолетства Ивана IV бояре действительно сосредоточили в своих руках высшую власть (хотя непра вомерно, как это делает Коллманн^, исключать из сферы реальной политики влиятельных дьяяов, дворецких, казначеев, а также митрополитов), но значит ли это, что политические отношения того времени являлись "нормальными", обычными, и могут быть экстра полированы на весь период XV-XVI вв.? Скорее наоборот: обстановка ЗО^Ю-х гг. XVI в. может быть охарактеризована как экстремальная, кризисная. Обоснованию этого тезиса и посвящена данная работа.
В новейшей отечественной историографии заметна тенденция к некоторой "реабилитации" "боярского правления". Так, Р.Г. Скрынников отмечает, что, хотя борьба придворных группировок за власть носила ожесточенный характер, она "не сопровождалась ни феодальной анархией, ни массовыми репрессиями. Жертвами их стали немногие лица"^. Однако взамен отвергнутой концепции С.М. Соловьева - И.И. Смирнова в современной науке не предложено какого-либо нового комплексного объяснения смысла событий 30-40-х гг. XVI в. В суждениях, высказываемых по данному поводу в новейшей литературе, эклектично соединяются старые и новые историографические представления: с одной стороны, как положительные явления оцениваются ликвидация уделов в 1530-е гг., проведение денежной и губной реформ, поместное верстание: с другой - в вину боярским правителям ставится расхищение земель и государственных доходов и иные злоупотребления властью (В.Д. Назаров), безудержный произвол временщиков, расшатывание "элементарного порядка в стране" (В.М. Панеях). Само
"боярское правление", как и прежде, представляется в виде череды сменявших друг друга у власти "с калейдоскопической быстротой" группировок^.
На мой взгляд, концептуальной основой для нового "прочтения" истории 30-40-х гг. XVI в. может служить понятие "политический кризис" (сам этот термин применительно к рассматриваемому времени уже начал входить в употребление в современной научной ли тературе^). Представляется, что первопричиной возникшего в декабре 1533 г. кризиса власти явилась не "злокозненность" бояр, как это изображалось в официальном летописании времен Ивана Грозного и в последующей историографии, а сам факт малолетства великого князя, наследовавшего умершему Василию III, Таким образом, на первый план выдвигается вопрос: как могла функционировать монархия при недееспособном государе? Думается, история "боярского правления" может способствовать уточнению наших представлений о роли великого князя или царя в московской политической системе.
Итак, попытаемся выяснить, каковы были проявления кризиса в сфере внутренней и внешней политики страны, определить его хронологические рамки и последствия.
С точки зрения официальной идеологии занятие 4 декабря 1533 г. престола малолетним Иваном IV не внесло никаких изменений в течение государственной жизни. От имени нового великого князя, которому недавно минуло три года, выдавались и подтверждались жалованные грамоты, велись дипломатические переговоры, отправлялись воеводы на службу... Лишь иногда источники словно "проговариваются", называя имена тех, кому на самом деле принадлежало то или иное решение^.
Официальный взгляд на соотношение возраста великого князя и его высокого сана выразил могущественный временщик бояяин И.Ф. Овчина Оболенский в 1536 г. Отвечая литовскому гетману Юрию Радзивиллу, подчеркнувшему в своем письме факт малолетства Ивана IV, он заявил: "...государь наш ныне во младых летех, а милостью Божиею государствы своими в совершенных летех"^. Но если государь, в отличие от обычного человека, считался "совершеннолетним" независимо от его реального возраста, то возможна ли была над ним официальная опека? И если все подданные, включая самых знатных, называли себя "холопами" великого князя, то кто из них законно мог претендовать на роль регента?
Следствием этой коллизии между идеологией и жизнью (ведь не мог же в самом деле трехлетний мальчик управлять государством!) стала длительная политическая нестабильность. Опекуны, назначенные при сыне Иване умирающим Василием III, продержались у власти менее полугода: взрыв политической борьбы летом 1534 г. перечеркнул последние распоряжения покойного государя; единственной регентшей стала мать юного великого князя -Елена Глинская-^. Ей действительно принадлежала большая власть в государстве; Елена добилась признания за собой статуса соправительницы своего сына и титула "государыни"^. Однако и это регентство носило, так сказать, полуофициальный, не вполне легитимный характер: как давно уже замечено исследователями, все публично-правовые акты выдавались от имени одного Ивана IV, и внешняя политика (переговоры, дипломатическая переписка и т.п.) велась номинально без участия великой княгини Елены^.
Правление Елены Глинской нередко противопоставляется наступившей после ее смерти боярской "анархии". Различчя между двумя периодами - до и после 1538 г. - действительно существуют, но это лишь различия между разными фазами политического кризиса. Каких усилий стоило правительнице и ее советникам поддержание относительной стабильности, видно из длинного списка знатных лиц, подвергшихся репрессиям за этот короткий период. Мартиролог открывают имена дядей Ивана IV по отцу, удельных князей Юрия Дмитревского и Андрея Старицкого, погибших в заточении, соответственно, в 1536 и 1537 гг. Та же участь постигла дядю самой великой княгини Елены, кн. М.Л. Глинского, а также кн. И.М. Во-ротынского. Весь период правления Елены провели в заточении князьяяА.М. Шуйский и И.Ф. Бельский, а также бояре удельных князей - дмитровского и старицкого; лишь смерть правительницы в апреле 1538 г. открыла перед ними двери темницы (а сыну и вдове Андрея Старицкого пришлось дожидаться освобождения еще два с половиной года - до декабря 1540 г.)^. Репрессивный характер правления Елены Глинской - явный показатель внутренней слабости, непрочности режима. Можно припомнить еще казнь нескольких десятков новго родских детей боярских, перешедших было в 1537 г. на сторону мятежного Андрея Старицкого, или такую выразительную деталь: в 1530-х гг. население Новгорода по крайней мере трижды приводилось к присяге на верность государю: первый раз - в декабре 1533 г., вместе со всей страной, при вступлении Ивана IV на престол: затем повторно в августе 1534 г. (вместе с
псковичами) - в связи с побегом в Литву кн. С.Ф. Бельского и И.В. Ляцкого и проведенными в Москве арестами; и, наконец, - во время старицкого мятежа 1537 г.^
Если Елена Глинская, бесспорно, имела больше прав, чем кто-либо, на роль опекуна своего сына, то ни у кого из бояр, боровшихся после ее смерти за место регента при малолетнем государе, не было серьезных аргументов для подкрепления своих притязаний (кроме силы, разумеется). Поэтому в течение целого десятилетия не прекращалась ожесточенная борьба, сопровождавшаяся дворцовыми переворотами, интригами, расправами, заслонившими от взора летописцев и последующих историков все остальные события того периода.
Следует учесть и социально-психологический аспект проблемы. Попробуем взглянуть на политическую ситуацию 30^40-х гг. XVI в. глазами современников.
Теперь-то мы хорошо знаем, что маленький мальчик стал со временем грозным царем и умер 18 марта 1584 г. Но люди, жившие в 30-е гг. XVI столетия, не могли быть уверены, что царственный отрок доживет до своего зрелого возраста: то и дело возникали слухи о смерти или физическом устранении государя. Самое раннее сохранившееся известие такого рода относится к лету 1534 г.: 4 июля мстиславский державца Ю. Зеновьевич доносил королю Сигизмунду 1 о том, что к нему прибыли из-за рубежа смоленские помещики Коверзины с женами и детьми; прибывшие поведали, что "запевно (наверно, вероятно. - М.К.) молодой князь великий вмер по Святой Троицы перед Петровыми запусты (Троицын день в 1534 г. приходился на 24 мая. - М.К.) и брат его менший князь Василей (!) также вмер после его, нижли их (...) ещо таят". Интересно, что лазутчики, вернувшиеся из московских пределов, подтвердили эту информацию: "шпекги мои, - писал далее Зеновьевич, - пришли из заграничья, и они мне тыи ж речи поведали, иж запевне его (Ивана IV. - М.К.) и з братом не стало. .."^ Таким образом, можно полагать, что по крайней мере в западных районах Русского государства в июне 1534 г. ходила упорная молва о смерти великого князя и его младшего брата Юрия (в процитированном документе он ошибочно назван Василием).
В июне 1538 г. в Польше было записано известие об ослеплении московского государя и смерти его матери, великой княгини - эта запись читается в одном из рукописных томов документальной коллекции "Акта Томициана"^. Наконец, летом 1542 г. вновь прошел слух о смерти Ивана IV: в августе, во время набега на рязанскую "украину", крымские мурзы захватили в плен, в числе прочих, "человека доброго (...) з Москвы", который уверенно ("за певне") "поведил, иж князя великого московского в животе не стало...", - эту новость мурзы поспешили сообщить своему "приятелю" кн. С.Ф. Бельскому, находившемуся тогда в Литве'.
Нужно подчеркнуть, что, хотя все приведенные известия записаны были за пределами Московии — в Литве, в Крыму (другими мы не располагаем из-за скудости сохранившихся документов московского происхождения того времени), тем не менее источники содер жавшейся в них информации находились внутри Русского государства. Поэтому приведенные свидетельства представляют для исследователя несомненную ценность, знакомя нас, хотя бы по крупицам, с политическими толками в России 30-40-х гг. XVI в. Весьма симптоматично, что подданных Ивана IV в те годы не покидало сомнение: а жив ли их государь? Слухи отражают, возможно, и некоторое недоверие к властям: великий князь умер, но смерть его "еще таят".
Молва не пощадила и имени великой княгини Елены: во время зимней кампании 1534/35 г. с Литвой в русских полках вовсю обсуждались предосудительные отношения правительницы с боярином Иваном Овчиной Оболенским; от пленных "московитов" тайны личной жизни великой княгини стали известны в литовской столице, а уже вскоре компрометирующая Елену Глинскую информация достигла двора императора Карл-а V и в конце концов попала на страницы "Записок о Московии" Сигизмунда Герберштейна^'.
Вскоре после смерти великой княгини Елены, в 1538/39 г. бежал в Ливонию находившийся на московской службе итальянский архитектор Петр Фрязин. На допросе в Юрьеве (Дерпте) он так изложил причины своего побега: "...нынеча как великого князя Василья не стало и великой княги[ни], а государь нынешний мал остался, а бояре живут по своей воле, а от них великое насилье, а управы в земле никому нет, а промеж бояр великая рознь; того деля семи мыслил отъехати прочь, что в земле в Руской великая мятеж и безгосударьство..."^
Эта выразительная характеристика положения в России конца 1530-х гг., содержащаяся в составленной в Посольском приказе записи (или "памяти": заголовка документ не имеет, нет и окончания) о побеге Петра Фрязина, часто приводится исследователями в подтверждение традиционной оценки "боярского правления" как эпохи безудержного произвола и беззакония. Между тем, прежде чем извлекать из этого документа какую-либо информацию, его следовало бы подвергнуть источниковедческой критике. Начнем с того, что итальянец, стремясь как можно убедительнее мотивировать свой побег и
избежать выдачи московским властям, не жалел мрачных красок для изображения ситуации в стране, которую он только что покинул. Нужно учесть и время, когда все это говорилось: 7047-й сентябрьский год, которым датирована запись о побеге, ознаменовался новой вспышкой борьбы при московском дворе. Жертвами ее стали в октябре 1538 г. кн. И.Ф. Бельский и дьяк Федор Мишурин (первый из них был посажен в темницу, а второй казнен), а в феврале 1539 г. -митрополит Даниил, сведенный боярами с престола^. Так что слова Фрязина о "великой розни" среди бояр и о чинимом ими насилии можно считать эмоциональным откликом на эти драматические события. Но вот заявление беглеца о том, что "управы в земле никому нет", -явное преувеличение. Судя по имеющимся в нашем распоряжении документам, по крайней мере монастырские корпорации (а главным образом именно в их фондах сохранились соответствующие правые грамоты и судные списки) имели неплохие шансы добиться удов летворения своих исков, даже если в числе ответчиков оказывались члены могущественных боярских семей. В этом отношении весьма показателен случай, относящийся именно к 1538-1539 гг., когда Петр Фрязин бежал в Ливонию.
Излагая факты биографии известного деятеля "боярского правления" кн. А.М. Шуйского, А.А. Зимин отметил, что в 1538 г. на него и на Головиных били челом великому князю старцы Изосиминской пустыни^. Казалось бы, перед нами - яркое доказательство самоуправства всесильных временщиков. Но обращение к документу, на который ссылается исследователь, -указной грамоте великого князя Г.Ф. Заболоцкому и Р.В. Унковскому от 27 августа 1538 г., внесенной в копийную книгу Троицкого монастыря по Твери, - не подтверждает это предположение.
Из этой грамоты узнаём, что, оказывается, игумен Иев "з братьею" били челом не только на кн. А.М. Шуйского и М.П. и И.П. Головиных, но и на Т.К. Хлуденева, и на совсем уж заурядных детей боярских К.Т. Конюхова, В.К. и Н.К. Коромолиных, вдову Курбата Сытникова Арину с сыном Постником и даже на егорьевского попа Михаила. Всех названных лиц объединяло только то, что они были соседями Изосиминской пустыни и "вступались сильно" в монастырские земли и угодья. Грамота предписывала Г.Ф. Заболоцкому и Р.В, Унковскому (как можно понять, тверским писцам) произвести "обыск" и суд по каждому спорному делу, после чего списки и самих тяжущихся отправить в Москву^. Из помещенной следом в копийной книге указной грамоты тем же писцам от 31 марта 1539 г. явствует, что изосиминские старцы выиграли тяжбу у Арины Сытниковой и ее сына, а "в достальных землях в ызосиминских" писцы должны были "з детьми боярскими их (старцев. - М.К.) судити'"^. Документы по тяжбам монастыря с остальными соседями до нас, видимо, не дошли, но о том, как решился спор старцев с кн. А.М. Шуйским, можно судить по разъезжей грамоте тверских писцов И.П. Заболоцкого "с товарищи" от 2 августа 1541 г.: по "слову" великого князя и по указному списку писцы "розъехали" "поместьице князя Андрея Михайловича Шуйского с Ызосиминского монастыря деревнями"^. Как видим, хотя разбирательство тянулось долго, изосиминские старцы все-таки добились "управы", а к политике все эти заурядные земельные тяжбы не имели никакого отношения.
Возвращаясь к приведенному свидетельству Петра Фрязина, следует отметить, что нари сованная им картина как бы увидена из дворцового окна. Будучи придворным архитектором, обласканным великим князем (за границу он взял с собой "грамоты поместные и жало-вальные", а также драгоценности), Петр со смертью Василия III и Елены Глинской лишился высоких покровителей, а вспыхнувшая при дворе ожесточенная борьба за власть не сулила ему лично ничего хорошего. Было бы неосторожным поэтому видеть в его словах о "мятеже и безгосударьстве" в Русской земле отражение будто бы наступившей в 1538 г. анархии. Этому, кстати, противоречат некоторые детали, содержащиеся в самом "деле" о побеге Фрязина: он был послан "на государеву службу" в Себеж казначеем И.И. Третьяковым и дьяком О. Никифоровым, ему были даны "списки городовые" и проезжие грамоты, его сопровождал толмачч по пути следования давались провожатые и подводы^. Налицо, таким образом, нормальное функционирование государственных служб. Уместно напомнить также, что как раз на конец 1530-х гг. пришлось проведение поместного верстания и начало губной реформы^.
С гораздо большим основанием употребленное Фрязиным (в передаче приказной "записи") слово "безгосударьство" следует понимать буквально - как отсутствие государя, его недее способность. Разве не той же ситуацией порождались настойчивые слухи о смерти малолетнего великого князя, о которых шла речь выше? Об остроте переживания этой проблемы современниками свидетельствует написанное Максимом Греком "Слово, пространне излагающее с жалостью нестроения и безчиния царей и властей последнего жития".
Хотя датировка этого знаменитого сочинения варьируется в научной литературе от 30-х до первой половины 50-х гг. XVI в., исследователи единодушны в том, что оно отражает события
эпохи малолетства Грозного^. Ученый монах изобразил здесь сидящую у дороги "жену", облаченную в черное вдовье одеяние, имя которой "Василия", т.е. "царство". "Мене, -жалуется она путнику, — (...) вей вкупе, елицы славолюбцы и властолюбцы суть нравом, подручити (подчинить. - М.К.) себе тщатся..." Не зная истинного царского предназначения -быть "крепостью и утвержением" подданным - "мучители" и ее, Василию, "обезчествовавше, и себе в последних лютых и болезнех ввергоша..."^.
Тот же образ вдовствующего царства встречается в послании Ивана IV Стоглавому собору 1551 г. В отличие от позднейших сочинений Грозного, проникнутых обличительным антибоярским пафосом, эта "речь" царя (возможно, продиктованная кем-то из духовных его наставников - Макарием или Сильвестром) поражает своим покаянным настроением. Так, ответственность за гибель дядей возлагается Иваном не только на бояр: часть вины, пусть невольной, он готов принять на себя, прося прощения у погибших "за юность и неведение". "Мне сиротству ющу, а царству вдовствующу", -такими словами характеризуется период после смерти матери, великой княгини Елены; "и тако боляре наши, - продолжает царь, - улучаше себе время, сами владеюще всем царством самовластно, никому же возбраняющу им от всякаго неудобнаго начинания; и моим грехом и сиротством и юностию мнози межуусобною бедою потреблени быша..."^
Уподобление царства, оставшегося без государя, безутешной вдове свойственно и писателям эпохи Смуты. Так, во "Временнике" Ивана Тимофеева находим характерное рассуждение на тему о том, что царь и "царствие" неотделимы друг от друга, как душа неотделима от тела, а в конце своего сочинения автор поместил две притчи "О вдовстве Московского государства"^,
Таким образом, то, что мы теперь называем "политическим кризисом", люди XVI - начала XVII в. выражали словами "вдовствующее царство" и "безгосударьство". При этом "самовла стие" бояр, "живущих по своей воле", оценивалось как исключительно негативное явление, как нарушение богоустановленного порядка^. Можно предположить, что именно в этих особен ностях тогдашних представлений о власти, в большей степени, чем в реальных злоупотребле ниях временщиков 30-40-х гг. XVI в., коренятся причины того предубеждения против "бояр ского правления", которое Иван Грозный разделял со своими современниками, - предубежде ния, послужившего основой для формирования негативного образа интересующей нас эпохи.
До сих пор речь шла главным образом об идеологическом и психологическом аспектах кризиса. Теперь обратимся к иной его стороне - социальной.
В первой половине XVI в. служба сохраняла еще присущий средневековью личный характер: служили не государству, а государю. Между тем на Руси в то время, помимо великого князя, были и другие "государи", имевшие собственные отряды вооруженных слуг. В первую очередь нужно назвать дворы удельных князей Московского дома: в 1533 г. их было два -дмитровский и старицкий^. Немало детей боярских состояло на службе у митрополита и епископов^. Наконец, имеются отрывочные сведения о вольных слугах ряда знатных лиц. Так, в 40-х гг. XVI в., согласно Тверской писцовой книге, князьям Микулинским служило со своих вотчин несколько десятков детей боярских^. У кн. Ф.М. Мстиславского были свои помещики, которым он выдавал жалованные грамоты^. Из случайного летописного упоминания узнаем о существовании слуг у князей Глинских: во время московского восстания 1547 г. "чернь" много "детей боярских незнакомых побиша из Северы, называючи их Глинского людми"^.
Возникает вопрос: как отнеслись великокняжеские дворяне и дети боярские к тому факту, что на престоле оказался трехлетний мальчик, и не возникло ли у них соблазна перейти с великокняжеской службы на чью-нибудь другую? В нашем распоряжении имеется достаточно данных для вполне определенного ответа на этот вопрос,
В Летописце начала царства (ранней редакции) есть любопытный эпизод, относящийся к событиям, связанным с арестом кн. Юрия Дмитревского в декабре 1533 г. Основная цель этого крайне тенденциозного рассказа - возложить всю ответственность за случившееся на бояр и на кн. А.М. Шуйского, задумавшего "отъехать" к Юрию, но отвести подозрения от самого дмитровского удельного князя. Оказывается, дьявол "вложи бояром великого князя мысль неблагу: только не поимати князя Юрья Ивановича, ино великого князя государству крепку быти нельзя, потому что государь еще млад, трех лет, а князь Юрьи совръшенныи человек, люди приучити умеет, и как люди к нему пойдут, и он станет под великим князем государьства его подискивати". Затем, опять-таки не без дьявольского вмешательства, у кн. Андрея Шуйского появляется намерение "отъехать" к Юрию; в свой замысел он посвящает род ственника - кн. Б.И. Горбатого и, пытаясь убедить его ехать с ним, прибегает к следующим аргументам: "а здесе нам служити - и нам не выслужити: князь велики еще молод, а се слова носятся про князя Юрья. И только будет князь Юрьи на государьстве, а мы к нему ранее отъедем, и мы у него тем выслужим"^.
10
В данном случае нас не интересует само развитие интриги и истинная роль в ней упомянутых выше лиц. Зато нельзя не обратить внимания на выразительную характеристику преимуществ взрослого удельного князя перед его малолетним племянником, только что занявшим великокняжеский престол. То, что рассуждения героев приведенного эпизода не являются просто домыслом летописца 1550-х гг., и "слова про князя Юрья" действительно "носились" в воздухе в конце 1533 г., видно из современного тем событиям документа - челобитной Ивана Яганова на имя юного Ивана IV, написанной в конце 1533 — начале 1534 г. Напоминая о своих заслугах, - Яганов верно служил Василию III в качестве осведомителя при дворе того же Юрия Дмитревского, - он не преминул заметить: "а не хотел бы яз тобе государю служити, и яз бы, государь, и у князя у Юрья выслужил"^.
Оперативность, с которой опекуны великого князя "нейтрализовали" Юрия Дмитревского в декабре 1533 г., показывает, что тот действительно рассматривался как серьезная альтернатива (и угроза) ребенку на троне.
Не менее тревожная ситуация сложилась в 1537 г., когда другой удельный князь - Андрей Старицкий, вступив в конфликт с правительством Елены Глинской, стал рассылать грамоты к новгородским помещикам, зовя их к себе на службу. Воскресенская летопись так передает содержание этих грамот: "князь велики мал, а держат государьство боаре, и вам у кого служити? И вы едте ко мне служити, а яз вас рад жаловати"^. Нельзя поручиться, что сказаны были именно эти слова; но несомненно, что призыв был услышан и часть новгородских помещиков перешла на сторону мятежного князя. По подавлении выступления Старицкого 30 детей боярских были казнены.
После гибели удельных князей служилые люди, похоже, стали ориентироваться на лидеров боярских группировок. Так, когда в декабре 1541 г. созрел заговор против кн. И.Ф. Бельского, бывшего тогда у великого князя "в первосоветникех", и митрополита Иоасафа, кн. И.В. Шуйский, находившийся в тот момент во главе полков во Владимире, "многих детей боярскых к целованию привел, что им быти в их (боярском. - М.К.) совете". В последовавшем вскоре, в начале января 1542 г., дворцовом перевороте, приведшем к низложению митрополита и аресту И.Ф. Бельского и его сторонников, активное участие приняли дворяне и городовые дети боярские, в числе которых особо отмечены "ноугородцы Великого Новагорода все городом"^*.
"Шатость", обнаружившаяся среди служилого люда в годы малолетства Ивана IV, проявляла себя еще в одной форме, на которую до сих пор исследователи не обращали внимания: речь пойдет о массовом бегстве детей боярских в Литву.
Хотя никаких статистических данных в нашем распоряжении нет, но сплошной просмотр книг Литовской метрики за первую половину XVI в, позволяет говорить о том, что поток бег лецов из Московии возрос с весны 1534 г. 18-20 мая 1534 г. Сигизмунд 1 раздавал в Литве "на хлебокормление" пустующие земли детям боярским, которые только что "на нашо имя госпо-дарское з Москвы приехали", в том числе Ивану Степановичу Поросукову, Федору Селеву, не коему Артему Васильевичу, братьям Науму и Протасу Константиновичам Ярцовым^. В авгу сте того же года со службы из Серпухова вместе с воеводами кн. С.Ф. Вольским и И.В. Ляцким "отъехали (...) в Литву служити королю" "многие дети боярские великого князя дворяне"; это был отряд численностью в 400, а по некоторым оценкам - даже 500-600 конных^. Годом позже, правда, часть из них вернулась в Москву, "пограбив казны" своих воевод-изменников^.
В ходе начавшейся осенью 1534 г. русско-литовской войны служилые люди то и дело перебегали, прямо из полков, на сторону противника - и, видимо, в немалом количестве, если уже летом 1535 г. перед литовским правительством встал вопрос об их размещении и пропитании. Тогда король распорядился временно разместить новоприбывших на господарских дворах, выдать им по нескольку бочек жита и сено лошадям, а также денег - "по две або по тры копы грошей"^. В марте 1539 г. Сигизмунд был вынужден вернуться к проблеме приезжих "москвичей": по донесению урядников, они собрались "до Москвы за ся утекати". Желание вернуться на родину появилось у беглецов вследствие невыполнения теми же урядниками королевского приказа о выдаче "москвичам" "жывности"; жалобы не помогали, между тем "тыи москвичи, UITO (...) статку своего мели, то всё пры оных врядникох проели". Свое послание панам-раде, из которого заимствованы эти подробности, Сигизмунд закончил следующим рассуждением: надо найти "способ", "яко бы жывность (т.е. пропитание. — М.К.) им мела быть давана", а, с другой стороны, может, впредь вообще не стоит пропускать приезжающих "москвичей"?^
Все эти колебания служилого люда - переход части новгородских помещиков на сторону Андрея Старицкого в 1537 г., участие многих дворян и детей боярских в дворцовом перевороте 1542 г., массовые побеги в Литву в 1530-х гг. - являются, на мой взгляд, симптомами серьезного
кризиса, затронувшего тогда и Государев двор, и массу провинциальных детей боярских. Этот кризис стал одним из факторов политической нестабильности изучаемой эпохи. О причинах его пока, до проведения обстоятельного специального исследования, можно судить лишь предположительно. С одной стороны, здесь могла сказаться материальная неустроенность многих помещиков, нехватка земли: по наблюдениям Г.В. Абрамовича, в Тверской половине Бежецкой пятины число совладельцев в поместьях возросло с 1501 г. до описания 1536-1545 гг. более чем в 3,5 раза, т.е. "поспевшие" к службе сыновья оставались в отцовских поместьях™ С другой стороны, немаловажное значение, как мы старались показать, имел вопрос "кому служить?" в связи с недееспособностью великого князя и неясностью судьбы престола.
Есть основания полагать, что апогей кризиса пришелся на 1530-е — начало 1540-х гг. Во всяком случае, хотя в середине 1540-х гг. и упоминаются живущие в Литве дети боярские (сре ди них встречаются и новые имена - например, Г.И. Солнцов, 1546 г7'), но все они выехали туда раньше; массовых же "отъездов" служилых людей из Московии в Литву акты Метрики в 1540-х гг. не отмечают. Если это так, то здесь можно усмотреть как благотворное влияние большого поместного верстания конца 1530-х гг., так и преодоление династического кризиса к началу 1540-х гг. (важным симптомом тут можно считать освобождение семьи погибшего кн. Андрея Старицкого из заточения в декабре 1540 г. и возвращение его сыну Владимиру отцовского удела в 1541 г.^).
Если на первом этапе политического кризиса, в 1530-х гг., основными дестабилизирующими факторами, как нам представляется, выступали династическая проблема и неустойчивая позиция рядовых служилых людей, то на втором этапе, начиная с рубежа 30-х—40-х гг. XVI в., на первый план выдвигается борьба внутри правящей боярской элиты -борьба, двигателем которой выступали местнические счеты.
А.А. Зимину принадлежит важное наблюдение о том, что до 30-х гг. XVI в., пока местничество существовало только в среде старомосковского боярства, столкновения на этой почве были весьма редки, зато в эпоху "боярского правления", когда служилые князья включились в эту систему отношений, институт местничества вступил в пору своего расцвета^. Действительно, согласно составленному Ю.М. Эскиным хронологическому перечню всех известных из источников местнических дел XVI-XVII вв., за первую треть XVI в. (по 1530 г. включительно) есть данные о 16 таких случаях (из них 10- сомнительны), за время правления Елены Глинской-два случая (причем один из них сомнителен), зато за период с 1539 до января 1547 г. - 33 случая!^ Продолжая начатые А.А. Зиминым наблюдения, американская исследовательница А.М. Клеймола в специальной работе о росте местничества в годы "боярского правления" обоснованно связывает это явление не только с инкорпорацией князей Западной Руси в состав московской элиты, но и со "слабостью на верху" - отсутствием в тот период суверена, способного осуществлять функции конечной инстанции^.
По-видимому, неслучайно поток местнических дел резко возрос с 1539 г.: хотя первые вспышки местнической борьбы произошли сразу после смерти Василия III (чем, вероятно, и объясняется неудачная попытка "отъезда" А.М. Шуйского к Юрию Дмитревскому, а также побеги в Литву в 1534-1536 гг. кн. С.Ф. Бельского, И.В. Ляцкого и кн. И.Д. Шуйского^), но с приходом к власти Елены Глинской, заставившей считаться с собой придворную элиту, это соперничество было как бы "заморожено", и только после смерти в апреле 1538 г. "государыни великой княгини" бояре больше не чувствовали над собой "грозы". В отсутствие верховного арбитра местничество, не встречая до конца 1540-х гг. каких-либо препятствий или огра ничений со стороны правительства, успело стать обычной практикой, институционализи-ровалось. Особенностью данного периода в истории местничества явилось чрезвычайное расширение поля соперничества, когда борьба велась не только за более престижные места в армии и за государевым столом, но и за доступ к самому кормилу власти, к раздаче думных чинов и т.п.
С фактической недееспособностью юного государя можно связать, вероятно, еще одно примечательное явление эпохи "боярского правления": отсутствие крестоцеловальных и поручных записей, с помощью которых великие князья и цари гарантировали верность своих подданных. За период 1533-1547 гг. мы имеем только один документ такого рода: это - крестоцеловальная запись кн. Андрея Старицкого на верность Ивану IV и его матери великой княгине Елене^. Вполне понятно, что после смерти Глинской, при боярах-правителях, этот механизм контроля за лояльностью знати оставался без употребления.
Внутриполитический кризис не мог не сказаться и на международном положении страны. Особенно трудными в этом отношении оказались первые годы "правления" юного Ивана IV.
По понятиям той эпохи субъектами международно-правовых отношений являлись не государства, а государи: они воевали и мирились друг с другом, заключали договоры
(действовавшие только при жизни соответствующих царственных особ!) и т.д.^ Малолетство Ивана IV умаляло престиж Русского государства в контактах с правителем соседней Литовской державы - Сигизмундом Старым. В феврале 1534 г. литовские паны в послании московским боярам язвительно советовали последним "стеречь" своего государя, "абы он в молодости лет своих к великому впаду сам и з господарьством своим не пришел"^. И в последующем литовская дипломатия пыталась извлечь выгоду из разницы в возрасте короля Сигизмунда и московского великого князя Ивана, настаивая на том, что последний, будучи в "молодых летех", должен первым послать своих послов к королю, "яко к отцу своему"^. Московскаяясторона отвергала подобные притязания, и в конце концов литовское посольство прибыло-таки в январе 1537 г. в Москву^. Этому событию, однако, предшествовали несколько лет войны.
Более серьезные внешнеполитические осложнения, чем временное снижение престижа из-за малолетства государя, вызывала затяжная борьба за власть при московском дворе. Слухи о раз дорах, приходившие в Вильно в течение всего 1534 г., стали благодатной почвой для роста там реваншистских настроений, которые привели к очередной русско-литовской войне (1534-1537 гг.)^. И впоследствии в соседних государствах внимательно прислушивались к известиям из Московии, связываяяс тамошними междоусобицами собственные воинственные планы. Так, в марте 1544 г. князь Пруссии Альбрехт советовал польскому королю Сигизмунду воспользо ваться внутренним разладом у "московитов" и организовать совместно с Данией, Гольштейном и Швецией морскую экспедицию против России^; совет, впрочем, не был реализован.
Переходя к вопросу о хронологиччских рамках внутриполитического кризиса 30-40-х гг. XVI в., нужно отметить, что начальная дата не вызывает особых сомнений: декабрь 1533 г., арест кн. Юрия Дмитровского. Значительно труднее определить конечную дату, время выхода из кризиса.
Сам Иван Грозный, как мы помним, утверждал, что бедствия "боярского правления" продолжались шесть с половиной лет (считая от смерти его матери), когда же ему исполнилось 15 лет, он сам принялся "строити свое царство"^, Историк, однако, не может согласиться с предложенной царем "периодизацией".
На самом деле 1545-1547 гг. ознаменовались новыми опалами и казнями, причем сам Иван Васильевич выступал всего лишь орудием мести соперничавших друг с другом группировок. Так, летом 1546 г. по доносу дьяка В.Г. Захарова Гнильевского были казнены бояре И.И. Ку-бенский, Ф.С. Воронцов и В.М. Воронцов, а в январе 1547 г. "повелением князя Михаила Глинь-ского и матери его княгини Анны" - кн. И.И. Дорогобужский и кн. Ф.И. Овччнин Оболен ский^.
Трудно поверить в то, что государь, достигнув совершеннолетия, сам начал "строить" свое царство, читая, например, укоризненное замечание псковского летописца по поводу кратко временного приезда Ивана IV с братом Юрием в Новгород и Псков в конце декабря 1546 г.: оба поехали вскоре обратно в Москву, "а не управив своей отчины ничего". "А князь великий, -добавляет летописец, - все гонял на ямских, а христианом много протор и волокиды учиниве"^. Та же летопись рассказывает о том, как летом 1547 г. молодой царь "бесчествовал" псковских челобитчиков, пришедших к нему с жалобой на своего наместника Турунтая Пронского (а годом раньше, если верить приписке к Царственной книге, Иван велел "отослать" группу новгородских пищальников, также пытавшихся "бить челом" ему о чем-то)^.
Цепь событий 1547 г.: январская казнь двух юных князей, "великие пожары" в столице в апреле и июне, за которыми последовало восстание московских "черных людей", сопро вождавшееся убийством царского дяди кн. Ю.В. Глинского, слуг Глинских и даже незнакомых детей боярских с Северщины; наконец, неудачная попытка бегства в Литву 5 ноября князей М.В. Глинского и И.И. Турунтая Пронского^, все это не позволяет считать 1547 год временем выхода из кризиса. Можно предполагать, что период "успокоения" оказался более длительным и продолжался по крайней мере до начала 1549 г.
К этому следует добавить, что в 1547-1548 гг. не произошло каких-либо заметных измене ний во внутриполитиччском курсе. Исследователи отмеччют в эти годы лишь вхождение в пра вящую элиту ряда новых лиц, значительное увеличение численности бояр и окольничих^. По воротным стал только 1549 год. когда началось проведение целой серии широкомасштабных реформ: дети боярские были освобождены от наместничьего суда, получила продолжение губная реформа, были сделаны первые шаги к регламентации местничества в полках^.
Началу реформ предшествовала знаменитая сцена примирения царя с боярами в присутствии митрополита и Освященного собора 27 февраля 1549 г. Согласно Продолжению Хронографа редакции 1512 г., государь обвинил бояр, окольничих, дворецких и казначеев в том, что "до его царьского возраста от них и от их людей детем боярским и христьяном чинилися силы и продажи и обиды великие в землях и в холопех и в ыных во многих делех", потребовав, чтоб
они "вперед так не чинили" - под страхом "опалы" и "казни". Бояре, естественно, тут же "били челом государю", прося не класть на них опалы и обещая впредь верно ему служить, а царь, умилившись, сразу даровал им всем полное прощение. Затем аналогичную речь он произнес перед воеводами, княжатами, детьми боярскими и "большими" дворянами^. О покаянии и примирении своем с боярами царь вспоминал позднее в "речи" к Стоглавому соборуй.
Не входя в обсуждение дискуссионного вопроса о том, сколько "примирительных" собраний (или соборов) состоялось в 1547-1550 гг. и какое из них имел в виду царь в выступлении на Стоглавом соборе^, подчеркнем главное: ритуал покаянияяи примирения призван был идеологически оформить произошедшую к концу 1540-х гг. консолидацию правящей элиты и Государева двора в целом; основой для этого послужило коллективное осуждение всего того, что творилось до "царьского возраста". Тем самым достигался эффект "обновления и очищения": все обиды и насилия остались в недавнем прошлом, впредь все должно было происходить праведно и благочестиво. Кризис был преодолен, но репутация "боярского правления" окончательно погублена.
В заключение хотелось бы остановиться на, возможно, наиболее сложной и спорной проблеме - о последствиях политического кризиса 30-40-х гг. XVI в.
Что касаетсяявнешнеполитического положения страны, то, хотя порой, особенно в середине 30-х гг., оно оказывалось весьма трудным, серьезных поражений и чувствительных терри ториальных потерь удалось избежать. Война с Литвой 1534-1537 гг. закончилась "вничью": Гомель литовцам удалось отвоевать, но зато построенные на их территории "московитами" крепости Себеж (Иван-город) и Заволочье по перемирию остались за Россией^. В 1541 г. был успешно отражен набег крымского хана Сахиб-Гирея, а с 1545 г. началось широкомасштабное наступление на Казань ("Казанская война")^.
Труднее оценить последствия кризиса внутри страны, но во всяком случае они также не были катастрофическими.
К числу негативных последствий, несомненно, относится длительная политическая неста бильность, падение авторитета правительства в глазах населения и, конечно, гибель людей: за 1533-1547 гг. погибло примерно полтора десятка самых знатных лиц, включая обоих удельных князей - дядей Ивана IV, а также несколько десятков детей боярских. Дворцовые перевороты и расправы не могли не произвести шокирующего впечатления на современников. Но все познается в сравнении: люди, жившие во второй четверти XVI в., еще не знали, что такое опричнина или Смута.
Обвиненияябоярских правителей во всевозможных злоупотреблениях и насилиях, ставшие "общим местом" в публицистике и летописании 50-60-х гг. XVI в., нуждаются в серьезной проверке. Лишь единичные случаи могут быть документально подтверждены.
Так, утвердившийся в историографии после работ Г.В. Абрамовича тезис о расхищении государственных земель временщиками в годы малолетства Грозного базируется по существу на весьма спорном истолковании данных писцовых книг Тверского уезда 1540-х гг. Г.В. Абрамович обратил внимание на то, что в книге 1548 г. за кн. И.М. Шуйским в поместье значатся 38 деревень и 5 пустошей (всего 743 четв. в одном поле), которые в предыдущей книге 1539/40 г. числились еще черными. На этом основании делается вывод, что эти земли были получены кн. Иваном Михайловичем во время "второго правления Шуйских" (1542-1543), когда к власти пришел его брат Андрей^, Однако это не более, чем логическое допущение, поскольку писцовые книги не содержат точных указаний, когда именно между 1540 и 1548 гг. И.М. Шуйский получил это поместье. Добавлю, что пресловутое "второе правление Шуйских" в 1542-1543 гг. - историографический миф, не выдерживающий проверки по источникам^. Таким же произвольным предположением является утверждение Г.В. Абрамовича о том, что вотчина умершего в 1540 г. бездетным кн. В.А. Микулинского была пущена Вольскими в "поместную раздачу своим сторонникам" - кн. А.Б. Горбатому, кн. С.В. Ростовскому и Г.В. Морозову^: роль Бельских в этой поместной раздаче ничем не подтверждена, а принадлежность к числу их сторонников всех названных лиц еще надо доказать.
Обоснованность "политизации" земельных отношений 30^40-х гг. XV] в. вызывает большие сомнения. В том, что в поместную раздачу шли дворцовые и черносошные земли, нет ничего необычного или характерного только для эпохи "боярского правления". Вопрос, очевидно, состоит в соотношении количества земли, розданной рядовым служилым людям и доставшейся знатным лицам. Но по подсчетам того же Г.В. Абрамовичч, выполненным на основе тверской писцовой книги 1539/40 г., ^/з розданной тогда земли (1 14 поместий) достались рядовым детям боярским, а '/3 (14 поместий) - знати; причем, добавляю от себя, из числа последней лишь в отношении князей ТТ.И. Шуйского и С.И. Глинского, получивших, соответственно, 1306 и 1 1 17 четв. земли, можно предполагать наличие какой-то политической конъюнктуры^.
Единственное упоминание в писцовых книгах захвата боярами земель соседних помещиков стбит того, чтобы его привести: в тверской книге 1548 г. значится поместье конюхов Кости и Федка Софроновских, у которых пожню (80 копен сена) "отнял силно" Г.В. Морозов, а пустошь Лукино (5 четв. пашни и 200 копен сена) - кн. И.М. Шуйский'"". Едва ли для объясненияяэтого факта нужно вычислять - какая именно группировка господствовала в тот момент при московском дворе. Ясно, что перед нами - проблема "сильных людей", от которых страдали бедные помещики и в XVI, и в XVII в.""
Правосудие в ту эпоху было доступно не всем. Но если захудалым служилым людям было подчас не по плечу тягаться с "сильными людьми", то более крупные землевладельцы вполне могли за себя постоять. Вспомним изосиминских старцев, подавших в 1538 г. иск на десяток своих обидчиков, включая кн. А.М. Шуйского и Головиных. Не отставали и другие монастыри: в том же 1538 г. Спасский Ярославский монастырь выхлопотал у великого князя охранную грамоту, предписывавшую городовому приказчику и посельскому "беречь" монастырских крестьян "от детей боярских и от сторонних людей", а в 1543 г. та же обитель выиграла земельную тяжбу у помещиков, служивших кн. И.Ф. Мстиславскому'^. Ну, и разумеется, крупнейшая корпорация - Троице-Сергиев монастырь - также отстаивала права на свои владения и не давала в обиду живших в них крестьян'^.
Принято считать, что в годы "боярского правления" при отсутствии контроля со стороны центрального правительства произвол кормленщиков на местах достиг невиданных размеров. При этом чуть ли не единственным доказательством данного тезиса служит статья Псковской 1-й летописи под 7049 годом о наместниках во Пскове, "свирепых, аки лвове": кн. А.М. Шуйском и кн. В.И. Репнине Оболенском, Справедливость подобной характеристики в данном случае не вызывает сомнений, тем более, что Псковская 3-я летопись добавляет новые штрихи к портрету А.М. Шуйского, который именуетсяятам не иначе, как "злодеем"'^. Однако не следует упускать из вида, что те же летописи сообщают далее о пожаловании Пскову, наряяу с другими городами, губной грамоты, а Псковская 1-я упоминает также о том, что "наместника псковского князя Ондрея Шуйского князь великий Иван Васильевичь к себе свел" "^. Так, значит, какой-то контроль "сверху" за наместниками был?
Встречая в летописях и сочинениях публицистов тех лет (Максима Грека, И.С. Пересветова) эмоциональные оценки злоупотреблений местных властей, полезно задаться вопросом: действительно ли наместники стали "хуже" или возросла нетерпимость современников к порокам архаичной системы? Второй вариант кажется более вероятным: если учесть, что уже с конца 1530-х гг. начинается реформирование местного управленияяи суда, то усиление критики в адрес кормленщиков и начавшиеся преобразования можно рассматривать как две стороны одного и того же процесса.
Словом, хотя проявления кризиса в различных сферах жизни страны нуждаются в дальнейшем изучении, то, что мы знаем на сегодняшний день, не позволяет согласиться с традиционными представлениями о "боярском правлении" как о периоде анархии, ничем не сдерживаемого произвола и беззакония. Серьезного внимания заслуживает механизм управ ления государством в 30-40-х гг. XVI в.: активное участие митрополитов в принятии поли тических решений, возросшая роль дьяческого аппарата и особенно Боярской думы, которую с гораздо большим основанием можно считать тогдашним правительством страны, чем менявшихся чуть ли не каждый год придворных фаворитов'^.
Разумеется, в рамках одной статьи невозможно было с должной полнотой осветить все аспекты избранной многоплановой темы. Цель изложенных наблюдений более скромная -наметить пути дальнейшего исследования поставленной здесь проблемы. Поэтому и выводы на данном этапе могут носить лишь предварительный характер. Главный из них сводится к тому, что кризис 30-40-х гг. XVI в, был вызван не чьей-то злой волей, а обнаружившейся тогда органической слабостью московской политической системы, которая не могла "нормально" функционировать при недееспособном монархе.
Вместе с тем "боярское правление", словно некий "исторический эксперимент", позволяет разграничить функции государя и его советников в политике. К числу неотъемлемых прерогатив монарха, которые никто за него не мог исполнять, относились представительство по внешних сношениях, поддержание внутренней политической стабильности, контроль за лояльностью знати и регулирование местнических споров. Зато инициаторов денежной и губной реформ, поместного верстания и других важных мероприятий 1530-1540-х гг. нужно, вероятно, искать среди бояр, дворецких, казначеев и дьяков.
Примечания
' В статьях С.А. Левиной подчеркивается, что автор Воскресенской летописи был сторонником Шуйских; А.Н. Казакевич и Б.М. Клосс отмечают особые симпатии летописца к митрополиту Иоасафу: Левина С.А. Летопись Воскресенская // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 2. Л., 1989. С 39-42 (здесь же библиография): Казакевич А.Н. Идейно-художественная концепция защиты Отечества в статье 1541 г. Воскресенской летописи // Русская культура в условиях иноземных нашествий и войн. Х - начало XX в. М„ 1990. С. 119-149; Клосс Б.М. Воскресенская летопись // Отечественная история: энциклопедия: В 5 т. Т. 1. М., 1994. С. 462.
Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979. С. 172.
^Зимин А.А. И.С. Пересветов и его современники. М., 1958. С. 90 (отрывок из Повести о московском пожаре); Сочинения И. Пересветова / Подг. текст А.А. Зимин. М., Л., 1956. С. 151, 165-166: III м и д т С.О. Продолжение Хронографа редакции 1512 г. // Исторический архив. Т. VII. М., 1951. С. 295; Стоглав. СПб., 1863. С. 30-31.
* ПСРЛ. Т. 29. М., 1965. С. 32, 34, 42 и др. О Летописце начала царства и его редакциях см.: Зимин А.А. И.С. Пересветов и его современники. С. 19—41: Клосс Б.М. Летописец начала царства // Словарь книжников... Вып. 2. Ч. 2. С. 20^21 (здесь же библиография).
•^ См.: Клосс Б.М. Пиконовский свод и русские летописи XVI-XVII веков. М.. 1980. С. 195-196. ^ ПСРЛ. Т. 13. 1-я половина. СПб., 1904. С. 126.
" На проведение губной реформы откликнулись лишь псковские летописи. См.: Псковские летописи (далее: ПЛ). Вып. 1.М.;Л„ 1941. С. 110; Вып. 2. М., 1955. С. 229-230.
* Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / Подг. текста Я.С. Лурье и Ю.Д. Рыкова. Л., 1979. С. 27-29.
" ПСРЛ. Т. 21. 2-я половина. СПб., 1913. С. 634.
'"См.: Клосс Б.М. Никоновский свод... С. 201, 225, 228; Морозов В.В. Об источниках Царственной книги (Летописец начала царства) // Летописи и хроники. 1984 г. М., 1984. С. 75—87; III м ид т С.О. Российское государство в середине XVI столетия, М., 1984. С. 224-232; Лурье Я.С. Летопись Львовская // Словарь книжников... Вып. 2. 4.2. С. 44^45; Клосс Б.М. Царственная книга // Там же. С. 506-508; Покровский 1-1.Н. Афанасий, митрополит // Там же. Вып. 2. Ч. 1. Л., 1988. С. 73-79.
" См. список летописей, использованных Карамзиным: Карамзин 11,М. История государства Российского в 12-ти томах. Т. 1. М., 1989. С. 25-26, Ср.: Клосс Б.М. Никоновский свод... С. 200. ^Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен. Т. V. Ч. 1. СПб., 1786. С. 169. ^Карамзин Н.М. История государства Российского. Изд. 5-е. Кн. II. СПб., 1842. Т. Vlll. Стб. 33 и след.
^Соловьев С.М. Сочинения, Кн. III. М., 1989.яС. 425^26. ""Ключевский В.О. Сочинения. Т. 2. М., 1957. С. 164. "' Платонов С.Ф. Иван Грозный. Пб., 1923. С. 38.
'^Смирнов И.И. Классовая борьба в Московском государстве в первой половине XVI в. // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935, № 9-10. С. 87-89, 98: его же. Очерки поли тической истории Русского государства 30-50-х годов XVI века. М.: Л., 1958. С. 3, 27.
'" Вопросы истории. 1960. № 1. С. 151-158; История СССР. 1960. № 4. С. 170-176; Зимин А.А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С, 224, 258, 262-263.
'"3 ими ii А.А. И.С. Пересветов и его современники. С. 21; его же. Реформы Ивана Грозного. С. 223. См. также: Ш а т а г и н Н.И. Русское государство в первой, половине XVI века. Свердловск, 1940. С. 74-80; Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV в. - начало XVII в. М., 1955. С. 1 12-116, 280-283; История СССР с древнейших времен до наших дней: В 12 т. Т. 2. М.. 1966. С. 151-160: Каштанов С.М. Социально-политическая история России конца XV - первой половины XVI в. М., 1967. С. 328,375-376.
^ Но сов Н.Е. Очерки по истории местного управления Русского государства первой половины XVI века. М.: Л., 1957. С. 289-327; Каштанов С.М. Указ. соч. С. 275-376; Абрамович Г.В. Поместная политика в период боярского правления в России (1538-1543 гг.) // История СССР. 1979. № 4. С. 192-199; е го же. Князья Шуйские и российский трон. Л., 1991. С. 81-102.
^'Зимин А.А. О политических предпосылках возникновения русского абсолютизма // Абсолютизм в России (XVII-XVIII вв.). М., 1964. С. 20-27; Носов Н.Е. Становление сословно-представительных учреждений в России. Л., 1969. С. 10-11, 419-420, 526; Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России (XV-XVI вв.). М„ 1985. С. 199-218. "Кобрин В.Б. Указ. соч. С. 214-215.
"Юрга нов А.Л. Политическая борьба в годы правления Елены Глинской (1533-1538 гг.): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М.. 1987. С. 18-19.
^ R u P H. Machtkampf oder "feudale Reaktion"? // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropa.s. Bd. 18. Hf. 4. 1970. S. 49fr-502; i d e m. Elena Vasil'evna Glinskaja// Ibid. Bd. 19. Hf. 4. 1971. S. 495; N itsche P. Gropfurst und Thronfolger. Koln; Wien, 1972. S. 228-229,256.
^Kollmann N.S. Kinship and Politics: The Making of the Muscovite Political System. 1345-1547. Stanford, 1987. P. 4-8, 161-181.
^ I de m. The Grand Prince in Muscovite Politics: The Problem of Genre in Sources on Ivan's Minority // Russian History. Vol. 14. Fasc. 1-4. 1987. P. 293-313. "•" Idem. Kinship and Politics. P. 46-54.
^ Скр ы нников Р.Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 89.
^"Назаров В.Д. Боярское правление // Отечественная история: энциклопедия. Т. 1. С. 282-283: П а неях В.М. Русь в XV-XVII вв. Становление и эволюция власти русских царей // Власть и реформы: От самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 55-57.
^'0 "политическом и социальном кризисе" применительно к 30—40-м гг. XVI в. писал еще в 1985 г. Н.Е. Носов (Носов Н.Е. Социальная борьба и "земское устроение" в России в 30-40-х годах XVI в. // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1985. С. 131—145). О том, что Московия "приближалась" тогда "к политическому кризису", говорит и H. Коллманн (Kinship and Politics. P. 162); тот же термин использует В.М. Панеях (см.: Власть и реформы. С. 55).
^ Подробнее см.: Kollmann N.S. The Grand Prince... P. 305-306. " Сб. РИО. Т. 59. СПб., 1887. С. 37.
^ Подробнее см.: К ром М.М. Судьба регентского совета при малолетнем Иване IV. Новые данные о внутриполитической борьбе конца 1533-1534 года // Отечественная история. 1996. № 5. С. 34-49.
^ См.: Юрганов А.Л. Политическая борьба в 30-е годы XVI века // История СССР. 1988. № 2. С. 101-112.
^Соловьев С.М. Сочинения. Кн. III. С. 408; Юрганов А.Л. Политическая борьба в годы правления Елены Глинской. С. 13-14. Ср.: R и ? H. Elena... S. 491-^92; N itsche P. Gropflirst... S. 235-239.
^ПСРЛ.Т.29.С. 13.27, 28, 31, 32, 39; Т. 26. M.; Л.. 1959. С. 315; Т. 34. M.. 1978. С. 26. " ПЛ. Вып. 1. С. 106; ПСРЛ. Т. 30. M., 1965. С. 203; Акты, относящиеся к истории Западной России (далее: АЗР). Т. 2. СПб., 1848. № 179/111. С. 332-333; ПСРЛ. Т. 8. СПб., 1859. С. 294. ^РНБОР.ф.293,оп. 1.Д.72.
^ Biblioteka Kornicka PAN, rkps. 218, k. 90 (микрофильм Национальной библиотеки в Варшаве). ^ АЗР. Т. 2. № 218/1. С. 383. Письма Оталый-Гаджи и Садык-Челебея кн. С.Ф. Бельскому не имеют даты: И.И. Смирнов относил их по косвенным данным ко второй половине 1540 г. (Смирнов И.И. Очерки... С. 83, примеч. 31). однако упомянутый в письмах набег крымских мурз на Рязанскую землю произошел в августе 1542 г. (ПСРЛ. Т. 13. 1-я половина. С. 143), что позволяет решить вопрос о датировке документов в пользу 1542 г.
" См.: К ром М.М. "Записки" С. Герберштейна и польские известия о регентстве Елены Глинской // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. 25. 1994, С. 82.
^РГАДА, ф. 141, 1539 г., д. 1, л. 4. Опубл. (неточно): Акты исторические, собр. и изд. Архео графической комиссией (далее: АИ). Т. 1. СПб., 1841. № 140. С, 203. Цит. по рукописи. " ПСРЛ. Т. 29. С. 34: Т. 8. С. 295.
** 3 ими и А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV - пер вой трети XVI в. M., 1988. С. 70. •*-" РГБ ОР, ф. 303, кн. 539, л. 270-273.
^ Там же, л. 273а-274. См. также правую грамоту изосиминским старцам от 15 мая 1539 г. по делу с Ариной и Постником Сытниковыми: Акты, относящиеся до гражданской расправы древней России (далее: АГР). Т. 1. Киев, 1860. № 49. С. 57-64.
"^ Акты феодального землевладения и хозяйства, Ч. II. M., 1956. № 161. С. 154-155. "" АИ. Т. 1. № 140. С. 202.
^ Носов Н.Е. Очерки... С. 236 и след.; Абрамович Г.В. Поместная политика... С. 194-199.
•^ В.Ф. Ржига датировал "Слово" 30-ми гг. XVI в., временем правления Елены Глинской: Н.В. Синицына допускает возможность создания этого сочинения в 50-е гг. См.: Ржига В.Ф. Опыты по истории русской публицистики XVI в. Максим Грек как публицист//ТОДРЛ. Т. 1. 1934. С. 50-59: Синицына Н.В. Максим Грек в России. M., 1977. С, 218. См. также: Буланин Д.М, Максим Грек // Словарь книжников... Вып. 2. Ч. 2. С. 92.
" Сочинения преподобного Максима Грека... Ч. 2. Казань, 1860. С. 319, 321-323 и след. " Стоглав. С. 30.
^ Временник Ивана Тимофеева. M.; Л., 1951. С. 106, 155 и след. •'"* Еще резче подобные представления выразились в бунташном XVII веке, когда слух о том, что
2. Расслабить обществорассказать через СМИ что врагов больше нет и не будет
3. 131 Проверила- доцент кафедры МД и Г
4. МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТЭКОНОМИКИ СТАТИСТИКИ И ИНФОРМАТИКИ МЭСИ АЛТАЙСКИЙ ТЕХНИКУМ ИНФ
5. На тему- Формирование словаря детей старшего дошкольного возраста на материале народных и авторских сказок
6. способность самостоятельно определять цели своей жизни наличие в образе мира протяженной и содержательно
7. тема
8. Лабораторная работа 2 Excel Заполнить свойства файла фамилия студента группа тема работы; Оформить
9. Основные черты философии эпохи Возрождения
10. Моральный кодекс строителя коммунизма.html
11. Тема- Приватна школа і нові методи утворення Приватна школа і нові методи утворення У своїй роботі ме.
12. Разведение грибов
13. Ситуационная уместность- ожидается что участники взаимодействия знают как вести себя в конкретных социал
14. Тема семинара по возрастной психологии- Психическое развитие ребенка в дошкольном возрасте
15. Методи фінансової діяльності держави
16. реферат дисертації на здобуття наукового ступеня кандидата філософських наук К
17. Франк Ведекинд
18. В Фініковський ldquo;rdquo;20 р
19. Разработка автоматизированной системы управления документооборотом в ООО Анелик
20. Тема 1 Комплексное изучение сложившейся системы учебновоспитательной работы беседа с администрацией.html