Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
В сборник вошли повести и рассказы знаменитой финской писательницы Туве Янссон, пишущей на шведском языке. В центре этих произведений — отношения человека и окружающего его мира, близких ему людей. Как и все, что принадлежит перу Т.Янссон, эти повести и рассказы отличает тонкий психологизм, глубокое понимание душевного мира человека и неизменная нравственность. Туве ЯнссонУТРЕННЕЕ КУПАНИЕЛУННЫЙ СВЕТЗАКОЛДОВАННЫЙ ЛЕСГАГАРКАВЕРОНИКАЛУГИГРА В ВЕНЕЦИЮШТИЛЬКОТГРОТДОРОГАПРАЗДНИК ЛЕТНЕГО СОЛНЦЕВОРОТАПАЛАТКАСОСЕДШЛАФРОКБОЛЬШАЯ РЕЗИНОВАЯ КИШКАКОРАБЛЬ ЖУЛИКОВВИЗИТЧЕРВИ И ДРУГИЕСОФИИН ШТОРМОПАСНЫЙ ДЕНЬВ АВГУСТЕИллюстрации Туве Янссон
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ruВсе книги автораЭта же книга в других форматах
Приятного чтения!
Туве Янссон
Летняя книга
Однажды летом к Софии в первый раз в жизни приехала гостья, ее новая подружка. Они совсем недавно познакомились, у девочки были красивые волосы, Софии они очень нравились. Звали девочку Хердис Эвелине, но чаще просто Недотрогой.София предупредила бабушку, что Недотрога не любит, когда спрашивают, как ее зовут по-настоящему, и что вообще она всего боится, поэтому на первых порах с ней нужно держаться очень осторожно, чтобы не напугать чем-нибудь незнакомым. И вот Недотрога приехала. Одета она была чудно, в ботинках на кожаной подметке, вела себя чересчур воспитанно, слова из нее не вытянешь, зато волосы были так прекрасны, что дух захватывало.— Правда, красивые? Сами вьются, — шепотом сказала София бабушке.— Очень красивые, — согласилась бабушка. София и бабушка заговорщически переглянулись. Переведя дыхание, София сказала:— Я решила защищать ее. Давай создадим тайный союз защитников Недотроги. Жаль только, что «Недотрога» звучит неаристократично.Бабушка предложила называть девочку Вероникой, разумеется в кругу членов тайного союза, это имя царицы, прославившейся своими прекрасными волосами, в ее честь даже назвали созвездие.Пока шли эти чрезвычайно важные переговоры, Недотрога, маленькая и беззащитная, бродила по острову одна-одинешенька. София поспешила вернуться к своей гостье, не рискуя оставлять ее надолго. Бабушка тем временем прилегла в своей комнате и спустя некоторое время услышала, как София, сопя, спешно поднимается по ступенькам. Дверь с грохотом распахнулась, София влетела в комнату, плюхнулась к бабушке на кровать и зашептала:— С ума сойти! Она не хочет учиться грести, потому что боится залезть в лодку. Говорит, вода холодная. Что будем делать?Они наспех обсудили эту новость и не пришли ни к какому решению, потом София снова выбежала из комнаты.Эту комнату пристроили к дому позже, поэтому она была необычной формы. Она лепилась прямо к просмоленной задней стене дома, ставшей теперь одной из стен этой комнаты, на ней по-прежнему висели сеть, болты, веревки и прочие необходимые вещи. Потолок — продолжение крыши — был сильно скошен, а сама пристройка стояла на сваях, потому что как раз на этом месте, между домом и дровяным сараем, где когда-то было болото, гора круто спускалась вниз. Кроме того, рядом росла сосна, поэтому в длину комната была не больше кровати, иными словами, это был маленький коридорчик, выкрашенный в голубой цвет, с дверью и прибитыми над нею ящиками с одной стороны и непропорционально большим окном с другой. Окно доставало почти до самого потолка, а левый угол его был срезан крышей. На белых спинках кровати красовался голубой с золотом орнамент. В подполе хранились канистры с бензином и смолой, ящики, лопаты, лом, старые садки для рыбы и другое барахло, которое жалко было выбросить. Словом, что и говорить, комната эта была уютным уединенным уголком. Бабушка отвлеклась от мыслей о Веронике и снова погрузилась в свою книгу. Лежа на кровати, она прислушивалась к легкому зюйд-весту, гулявшему вокруг дома и по всему острову, к радио в большой комнате, передававшему прогноз погоды, и следила за солнечным лучом, скользящим по подоконнику.Вдруг дверь с шумом распахнулась, и в комнату вошла София.— Она плачет, потому что боится муравьев, они ей всюду мерещатся. Стоит на одном месте и вот так смешно задирает ноги и все время плачет. Что нам с нею делать?Было решено выбрать наименьше из двух зол: посадить Веронику в лодку — там по крайней мере нет муравьев. Бабушка снова углубилась в чтение.В ногах ее кровати висела картина с изображением отшельника, которую она очень любила. На цветной репродукции, вырезанной из книги, была изображена пустыня в сумерках: высохшая земля и небо. А посередине, в открытой палатке, лежал отшельник и читал книгу. Рядом с кроватью стоял ночной столик с керосиновой лампой. Все это — палатка, кровать, столик и круг света от лампы — занимало почти так же мало места, как и сам отшельник. А вдали, едва различимый в сумерках, сидел лев. Софии казалось, что этот лев таит в себе опасность, а бабушка считала, что он, скорее, охраняет отшельника.Когда дует зюйд-вест, кажется, что дни сменяют друг друга незаметно, круглые сутки только и слышен равномерный, спокойный гул. В такое время папа не разгибаясь сидит за письменным столом. Ставят и выбирают сети. Каждый на острове занят своим обычным делом, настолько само собой разумеющимся, что о нем не говорят, ни для того, чтобы похвалиться, ни в поисках сочувствия, и кажется, что лето тянется бесконечно, все живое только и делает, что растет с отмеренной ему скоростью. Поэтому появление Вероники (назовем ее этим тайным именем) внесло в жизнь острова неожиданные осложнения. Здешним жителям было невдомек, что девочке непривычен сам их размеренный быт, в такт медленному летнему ритму. Больше, чем моря, шума деревьев в ветреную ночь и муравьев, она боялась их самих с их особым укладом жизни.На третий день София вошла к бабушке в комнату и заявила:— С меня хватит, надоело. Еле-еле уговорила ее нырнуть.— Неужели она нырнула? — удивилась бабушка,— Ну да. Правда, для этого пришлось столкнуть ее в воду.— А-а. Ну и что дальше?— Ее волосы плохо переносят соленую воду, — с грустью заметила София. — Они стали такие противные. А она мне нравилась как раз из-за волос.Бабушка сбросила одеяло и поднялась с кровати. Она взяла свою палку и спросила:— Где она сейчас?— На картофельном поле.Бабушка отправилась через весь остров на картофельное поле. Оно находилось с подветренной стороны, среди скал, чуть выше моря, там с утра до ночи палило солнце. На этом поле, расположенном прямо на песчаном берегу и удобренном фукусом, выращивали скороспелый сорт. Соленая вода то и дело заливала грядки, омывая корни и обнажая мелкие розовые клубни овальной формы. Девочка сидела, прислонившись к камню, наполовину скрытая ветками сосны. Бабушка присела неподалеку и стала лопаткой выкапывать клубни. Так она выкопала с десяток малюсеньких картофелин.— Видишь, — сказала она Веронике, — посадили одну большую, а выросло много маленьких. А если немного подождать, они бы стали побольше.Вероника бросила на бабушку быстрый взгляд из-под спутанных волос и снова отвернулась — какое ей дело до картошки и вообще до всего остального.Будь она постарше, хоть чуть-чуть, подумала бабушка, я сказала бы ей, что понимаю, как ей плохо. Вот так попадешь нежданно-негаданно в спаянный круг, где на правах хозяев все ведут себя так, как они привыкли, как им удобно, как у них заведено, и не дай бог им почувствовать хоть малейшую угрозу сложившемуся порядку. Круг этот станет тогда еще теснее и неколебимее. Жизнь на острове, в которой всем определены свои роли, все имеет свое, и только свое, место, может показаться ужасной человеку со стороны. Она проходит согласно раз и навсегда заведенному ритуалу, на самом деле столь прихотливому и случайному, что можно подумать, будто мир кончается за горизонтом. Бабушка так глубоко погрузилась в свои мысли, что забыла и о картофеле, и о Веронике. Она смотрела, как на полоску суши накатывали с двух сторон волны, подгоняемые ветром, и, слившись воедино, наступали на берег и снова отходили назад, оставив после себя только маленькую спокойную лужицу. Вдруг во фьорде появилась рыбацкая лодка, по обе стороны от ее носа пенились большие белые усы.— Эй! — окликнула бабушка Веронику. — Лодка плывет.Она оглянулась в поисках девочки, та совсем скрылась за сосной.— Эй! — снова окликнула бабушка. — Сюда плывут пираты! Прячемся!Не без труда бабушка тоже залезла под сосну и прошептала:— Смотри, вот они. Идут сюда. Давай за мной, нужно перебраться в более безопасное место.Она стала карабкаться вверх по горе, а за ней, на четвереньках, и Вероника, да так быстро, что только пятки сверкали. Они обогнули небольшую болотистую впадину, заросшую голубикой, и очутились в зарослях ивового кустарника — там было сыро, но куда деваться.— Ну вот, — сказала бабушка, — теперь мы в относительной безопасности.Она взглянула на Веронику и поправилась:— То есть я хотела сказать, что теперь мы в полной безопасности. Здесь им никогда нас не найти.— Почему ты решила, что это пираты? — шепотом спросила Вероника.— Потому что они приплыли сюда и нарушают наш покой, — ответила бабушка. — Мы хозяева острова, а все остальные пусть убираются восвояси.
Вскоре рыбачья лодка уплыла. Вот уже полчаса София бродила по острову в поисках бабушки и Вероники, а когда наконец обнаружила их, как ни в чем не бывало собирающих колокольчики, то пришла в ярость.— Где вы были? — закричала она. — Я вас всюду ищу!— Мы прятались, — объяснила бабушка.— Мы прятались, — повторила Вероника, — потому что мы не позволим никому нарушать наш покой. — И она, не сводя глаз с Софии, перебралась поближе к бабушке.София ничего не сказала, только молча повернулась и убежала.Остров вдруг показался Софии маленьким и тесным. Куда ни пойдешь, обязательно наткнешься на эту парочку, а когда они наконец скроются из виду, все равно приходится за ними следить, чтобы ненароком опять не встретиться.Поднимаясь по ступенькам в свою комнату, бабушка почувствовала, как она устала.— А теперь я хочу почитать, — сказала она Веронике. — Иди поиграй немножко с Софией.— Нет, — ответила Вероника.— Тогда поиграй одна.— Нет, — снова сказала Вероника, и голос ее испуганно задрожал.Бабушка принесла блокнот и угольный карандаш и положила их на крыльцо.— Вот, нарисуй картину.— Я не знаю, что нарисовать.— Нарисуй что-нибудь страшное, — сказала бабушка, она ужасно устала. — Нарисуй что-нибудь самое страшное и постарайся не беспокоить меня сколько можешь.С этими словами бабушка заперла дверь на крючок и легла на кровать, закрыв голову одеялом. Зюйд-вест с ровным гулом долетал с берега до середины острова, где как раз стояли дом и сарай.София приставила к стене садок, забралась к окну и постучала в стекло: три долгих, три коротких. Когда бабушка вылезла из-под одеяла и приоткрыла окно, София заявила, что выходит из тайного союза.— Ну ее, эту Недотрогу! — сказала София. — Она меня больше не интересует! Что она сейчас делает?— Рисует. Самое страшное, что только можно придумать.— Но она же не умеет рисовать, — возмущенно зашептала София. — Ты что, дала ей мой блокнот? Зачем ей рисовать, если она все равно не умеет?!Бабушка захлопнула окно и легла на спину. Трижды появлялась София, каждый раз с новой ужасной картиной, которые она прикрепляла к оконному стеклу рисунком внутрь так, чтобы его можно было увидеть, находясь в комнате. На первой картине была изображена девочка с жидкими волосенками, по которой ползали огромные муравьи. Слезы лились у нее в три ручья. На второй прямо на голову той же девочке падал камень. На третьей было нарисовано кораблекрушение, но довольно небрежно. Бабушка поняла, что София уже выпустила пары. Когда бабушка снова открыла книгу и наконец нашла в ней место, на котором остановилась, в щель под дверь просунули еще один лист бумаги.Рисунок Вероники был великолепен. Выполненный с маниакальной тщательностью, он изображал некое существо с черной дырой вместо лица. Существо это надвигалось, выставив вперед плечи, вместо рук у него были длинные, неровно обрезанные крылья, как у летучей мыши.Они начинались от шеи и волочились по земле с обеих сторон — то ли опора, то ли, наоборот, помеха этому не похожему ни на что бескостному телу. Чудище было настолько ужасно и выразительно, что бабушка некоторое время стояла в оцепенении, а потом отворила дверь и закричала:— Здорово! Вот это действительно страшный рисунок!Она не могла от него оторваться, и в голосе ее не было ни снисходительности, ни поощрительных ноток.Вероника сидела на ступеньке и даже не обернулась. Она подобрала с земли камешек и подбросила его в воздух, потом поднялась и медленными неловкими шагами стала спускаться к берегу. София наблюдала с крыши сарая.— Что она там делает? — спросила бабушка.— Бросает камешки в море, — — сказала София. — А теперь пошла на мыс.— Это хорошо. Иди сюда, посмотри, что она нарисовала. Ну как?— Ничего, — ответила София. Бабушка приколола рисунок к стене двумя кнопками и сказала:— Какое необычное воображение. Оставим теперь ее в покое.— Ты считаешь, она умеет рисовать? — хмуро спросила София.— Нет, — ответила бабушка, — может быть, и нет. Но она, несомненно, принадлежит к той породе людей, которые хоть раз в жизни достигают совершенства.ЛУГ
София спросила, на что похож рай, и бабушка ответила, что, возможно, рай похож на этот луг. Они шли по лугу вдоль проселочной дороги и остановились, чтобы осмотреться. Было очень жарко, дорога потрескалась и побелела от палящего солнца, листья деревьев и трава вдоль обочины запылились. София и бабушка вышли на середину луга, где не было пыли, и сели в высокую траву, вокруг цвели колокольчики, кошачья лапка и лютики.— И муравьи в раю есть? — спросила София.— Нет, муравьев нет, — ответила бабушка и осторожно легла на спину, она надвинула шляпу на нос и попробовала украдкой вздремнуть. Где-то вдали мирно и неутомимо тарахтела какая-то сельская техника. Если отвлечься от ее шума, что не так уж трудно, и прислушаться к трескотне насекомых, то кажется, что их миллиарды и что они заполнили весь мир, нахлынув на него восторженной летней волной. София держала в руке цветы, их стебельки нагрелись и стали неприятными на ощупь, тогда она положила букет на бабушку и поинтересовалась, как же Бог успевает услышать всех сразу, кто обращается к нему с молитвой.— Он очень умный, — сонно пробормотала бабушка из-под шляпы.— Отвечай как следует, — сказала София. — Как он все успевает?— Наверно, у него есть секретарь…— Но как же он успевает сделать то, о чем его просят, если ему некогда переговорить с секретарем, когда что-нибудь случается?Бабушка притворилась было, что она спит, но провести Софию не удалось, пришлось сочинять, что за время, пока молитва доходит до божьего слуха, ничего страшного произойти не может. Тогда внучка спросила, как же Бог поступит, если, например, она обратится к нему с просьбой о помощи на лету, падая с сосны.— Тогда он сделает так, что ты зацепишься за ветку, — нашлась бабушка.— Не глупо, — согласилась София. — Теперь твоя очередь задавать вопросы. Только чур про рай.— Как ты думаешь, все ангелочки летают в платьицах и никак не узнаешь, мальчик это или девочка?— Глупо задавать такой вопрос, если ты и сама знаешь, что все ангелочки летают в платьицах. Теперь слушай, что я тебе скажу: если хочешь знать точно, мальчик это или девочка, надо подлететь снизу и посмотреть, не торчат ли из-под платьица брюки.— Вот оно что. Теперь буду знать. Твоя очередь спрашивать.— Ангелы могут залетать в ад?— Еще бы. У них же там полно друзей и знакомых.— А вот я тебя и поймала! — закричала София. — Вчера ты сказала, что ада вообще не существует!Бабушка была раздосадована, она села и сказала:— Я и сегодня так думаю. Но мы же сейчас говорим в шутку.— Когда говорят о Боге, не шутят!— И вообще, не мог он создать такую никчемную вещь, как ад, — сказала бабушка.— А он создал.— Нет, не создал.— Нет, создал. Такой огромный-преогромный ад!Бабушка резко встала, она была раздражена. От быстрой смены положения луг поплыл перед глазами, и некоторое время она молча стояла, ожидая, когда к ней вернется равновесие. Потом она сказала:— Незачем ссориться, София. Пойми, жизнь и без того тяжелое испытание, зачем же наказывать людей, прошедших его. Человек должен уповать на что-то, в этом весь смысл.— Неправда, жизнь не испытание, — закричала София. — И что тогда делать с дьяволом? Он же живет в аду!Бабушка хотела было сказать, что дьявола вообще не существует, но сдержалась. Шум сельской техники действовал ей на нервы. Она вернулась на дорогу, наступив по пути на большую коровью лепешку. Внучка осталась стоять на прежнем месте.— София, — окликнула ее бабушка. — Не забудь, что ты еще должна сбегать в магазин за апельсинами.— За апельсинами, — презрительно фыркнула София. — Как можно думать об апельсинах, когда разговор идет о Боге и дьяволе.Бабушка притворилась было, что она спит, но провести Софию не удалось, пришлось сочинять, что за время, пока молитва доходит до божьего слуха, ничего страшного произойти не может. Тогда внучка спросила, как же Бог поступит, если, например, она обратится к нему с просьбой о помощи на лету, падая с сосны.— Тогда он сделает так, что ты зацепишься за ветку, — нашлась бабушка.— Не глупо, — согласилась София. — Теперь твоя очередь задавать вопросы. Только чур про рай.— Как ты думаешь, все ангелочки летают в платьицах и никак не узнаешь, мальчик это или девочка?— Глупо задавать такой вопрос, если ты и сама знаешь, что все ангелочки летают в платьицах. Теперь слушай, что я тебе скажу: если хочешь знать точно, мальчик это или девочка, надо подлететь снизу и посмотреть, не торчат ли из-под платьица брюки.— Вот оно что. Теперь буду знать. Твоя очередь спрашивать.— Ангелы могут залетать в ад?— Еще бы. У них же там полно друзей и знакомых.— А вот я тебя и поймала! — закричала София. — Вчера ты сказала, что ада вообще не существует!Бабушка была раздосадована, она села и сказала:— Я и сегодня так думаю. Но мы же сейчас говорим в шутку.— Когда говорят о Боге, не шутят!— И вообще, не мог он создать такую никчемную вещь, как ад, — сказала бабушка.— А он создал.— Нет, не создал.— Нет, создал. Такой огромный-преогромный ад!Бабушка резко встала, она была раздражена. От быстрой смены положения луг поплыл перед глазами, и некоторое время она молча стояла, ожидая, когда к ней вернется равновесие. Потом она сказала:— Незачем ссориться, София. Пойми, жизнь и без того тяжелое испытание, зачем же наказывать людей, прошедших его. Человек должен уповать на что-то, в этом весь смысл.— Неправда, жизнь не испытание, — закричала София. — И что тогда делать с дьяволом? Он же живет в аду!Бабушка хотела было сказать, что дьявола вообще не существует, но сдержалась. Шум сельской техники действовал ей на нервы. Она вернулась на дорогу, наступив по пути на большую коровью лепешку. Внучка осталась стоять на прежнем месте.— София, — окликнула ее бабушка. — Не забудь, что ты еще должна сбегать в магазин за апельсинами.— За апельсинами, — презрительно фыркнула София. — Как можно думать об апельсинах, когда разговор идет о Боге и дьяволе.Бабушка палкой, как могла, очистила туфлю и сказала:— Дорогая девочка, в моем возрасте я при всем желании не могу поверить в дьявола. Ты можешь верить во что угодно, но нужно учиться быть терпимым.— Что это значит? — спросила внучка недовольным тоном.— Это значит уважать чужое мнение.— А что значит «уважать чужое мнение»? — София топнула ногой.— Это значит позволять другим людям думать так, как они думают. Например, я разрешаю тебе верить в черта, а ты разрешаешь мне не верить в него.— Ты выругалась, — шепотом сказала София.— Вовсе нет.— Но ты же сказала «черт»?Больше они даже не смотрели друг на друга. Три рогатые коровы вышли перед ними на дорогу. Они медленно шагали к деревне, раскачивая боками и отгоняя хвостами надоедливых мух, при каждом неторопливом шаге их кожа то морщинилась, то натягивалась снова. Потом коровы свернули в сторону, и наступила полнейшая тишина.Наконец бабушка прервала молчание:— А я знаю одну песенку. — Она немного выждала и запела скрипучим голосом, сильно фальшивя:
Тру-ля-лей, тру-ля-лей,Эй, беги сюда скорей,Вот дерьмо коровье,Кушай на здоровье.Ешь его со смаком, Кака.— Что ты сказала? — прошептала потрясенная София, не поверив своим ушам.Бабушка пропела эту и в самом деле непристойную песенку еще раз. София вышла на обочину и зашагала к деревне.— Папа никогда не говорит «кака», — бросила она через плечо. — Где ты только набралась таких слов?— А вот этого я тебе не скажу, — ответила бабушка.Тем временем они подошли к сеновалу, перелезли через ограду, миновали скотный двор, а когда вышли к магазину, София уже разучила песенку и вовсю распевала ее, точно так же фальшивя, как и бабушка.ИГРА В ВЕНЕЦИЮ
Котенок был совсем маленьким, когда появился в доме, и умел только пить молоко из бутылочки с соской, благо что на чердаке нашлась старая соска Софии. Сначала он спал в колпаке для чайника, поближе к печке, а когда подрос и научился ходить, переселился в детскую, на кровать Софии. У него была своя подушка рядом с подушкой хозяйки.Котенок был из породы серых рыбацких котов и очень быстро рос. В один прекрасный день он покинул детскую и стал разгуливать по всему дому, а на ночь забирался под кровать в коробку из-под посуды. Уже тогда было видно, что в голове у него полно своих собственных независимых идей. София ловила котенка и уносила назад, в детскую, и чего только ни делала, чтобы приручить его, но чем больше она любила этого разбойника, тем чаще он пропадал в своей коробке под кроватью и только громко мяукал, требуя, чтобы в коробке сменили песок. Имя его было Ма petite (Малышка (франц.). ), а звали попросту Маппе.— Странная штука любовь, — сказала как-то раз София. — Чем больше любишь кого-нибудь, тем меньше он думает о тебе.— Так и есть, — согласилась бабушка. — И что же тогда?— Любишь дальше, — горячо ответила София. — И все ужаснее и ужаснее.Бабушка вздохнула и промолчала. Обследовав все уютные местечки, которые только могут заинтересовать кота, Маппе совсем освоился. Иногда он вытягивался на полу, снисходительно принимая ласки и полное доверие со стороны хозяйки, сам же воровато отводил в сторону желтые глаза и норовил поскорее спрятаться в своей коробке. Казалось, ничто в мире больше не интересовало его, только поесть и поспать.— Знаешь, — сказала София бабушке, — иногда мне кажется, что я ненавижу Маппе. У меня больше нет сил его любить, а не думать о нем я не могу.Шли недели, София ходила за Маппе по пятам. Она ласково разговаривала с ним, щедро дарила его сочувствием и заботой, только однажды терпение ее лопнуло, и в гневе она схватила его за хвост. В ответ Маппе зашипел и шмыгнул под дом. Впрочем, этот конфликт не помешал Маппе пообедать с еще большим аппетитом и хорошо выспаться, свернувшись до невероятности мягким клубком и положив кончик хвоста себе на нос.София ходила сама не своя, она перестала играть, по ночам ее мучили кошмары. Она думала только о Маппе, переживая, что он не хочет быть преданным ей другом. Между тем Маппе рос и вскоре превратился в маленького подтянутого хищника, а в один прекрасный июньский вечер не пришел ночевать в свою коробку. Утром он как ни в чем не бывало вошел в дом, выгнул спину, задрав хвост, и, вытянув сначала передние лапы, а потом задние, зевнул и стал точить когти о кресло-качалку. Потом он прыгнул на кровать и уснул с видом невозмутимого превосходства.Пожалуй, он начал охотиться, подумала бабушка.И не ошиблась. Уже на следующее утро кот принес на крыльцо маленькую серо-желтую птичку. Горло ее было умело перекушено, и несколько пурпурных капелек крови красиво лежали на блестящем перьевом наряде. Потрясенная София, побледнев, некоторое время рассматривала убитую птицу. Потом она попятилась от убийцы, повернулась и бросилась прочь.Бабушка осторожно объяснила Софии, что хищные животные, например кошки, не видят разницы между птицей и крысой.— Значит, они глупые, — коротко сказала на это София. — Крыса противная, а птица красивая. Я решила, что не буду разговаривать с Маппе три дня.И она перестала с ним разговаривать. На ночь кот отправлялся в лес, а утром приносил добычу в дом, чтобы похвалиться, и каждый раз птицу выбрасывали в море. В конце концов, прежде чем открыть дверь в дом, София стала громко спрашивать, стоя под окном:— Можно войти? Труп убран? Она наказывала Маппе и только растравляла свою боль, выбирая слова пострашнее:— Кровавые пятна уже смыли? Или:— Сколько у нас убитых сегодня?Утренний кофе утратил спокойную радость. И все вздохнули с облегчением, когда Маппе догадался наконец прятать свою добычу. Все-таки одно дело видеть кровавую лужу своими глазами и совсем другое — только знать о ней. Может быть, Маппе надоели крик и шум, поднимающиеся каждое утро, а может быть, он считал, что люди отбирают и съедают его добычу сами. Однажды утром бабушка, закуривая свою первую в этот день сигарету, выронила мундштук, тот закатился в щель. Бабушка приподняла половицу и увидела аккуратный ряд обглоданных Маппе пичужек. Конечно, для нее не было новостью, что кот продолжает охотиться, по-другому и быть не могло, и все же, когда в следующий раз он прошмыгнул в дом мимо ее ног, она выскочила во двор и прошептала:— Ах ты, лукавый черт!На крыльце, привлекая мух, стояла нетронутая миска с плотвой.— Знаешь, — сказала София, — лучше бы Маппе вообще не родился. Или я бы не родилась. Так было бы намного лучше.— Вы так и не разговариваете? — спросила бабушка.— Я ему не сказала ни слова, — ответила София. — Что делать, не знаю. Даже если я прощу его, какая разница, ему все равно. Бабушка не нашлась, что ответить. Маппе совсем одичал и почти не бывал в доме. Шерсть его приобрела привычный на острове серо-желтый оттенок — цвет гор или солнечных пятен на песке. Когда кот крался по прибрежному лугу, казалось, что это ветер колышет траву. Он мог часами караулить свою добычу в зарослях кустарника, на фоне заката иногда появлялся его неподвижный силуэт с навостренными ушами, который вдруг исчезал… и через секунду раздавался чей-то последний писк. Маппе продирался между ветвями низкорастущих елей, вымокший под дождем, с прилипшей к худому телу шерстью, и сладострастно вылизывал себя, когда выглядывало солнце. Он принадлежал только себе и был абсолютно счастлив. В жаркие дни Маппе катался по пологой горе, грыз время от времени какую-нибудь траву, а иногда его рвало собственной шерстью, о чем он, впрочем, быстро забывал, как это бывает у кошек. Что он еще делал, никто не знал.Однажды в субботу к ним на чашечку кофе приехали Эвергорды. София спустилась на берег, чтобы посмотреть на их лодку. Лодка была большая, загруженная сумками, корзинами и всякой посудой, а в одной из корзин мяукал кот. София приподняла крышку, кот лизнул ей руку. Он был толстый, с белой шерстью и круглой мор-" дои. София вынула его из корзины, и всю дорогу кот, не переставая, мурлыкал.— А-а, ты нашла кота, — сказала Анна Эвергорд, увидев Софию. — Он очень милый, только вот мышей не ловит, поэтому мы решили отвезти его нашему инженеру. — София села на кровать, держа на руках тяжелого кота, тот умиротворенно мурлыкал. Он был мягкий, теплый и послушный.Все уладилось очень легко, бутылка рома закрепила обмен. Маппе поймали, и он понял, что произошло, только когда лодка Эвергордов подплывала к деревне.Нового кота звали Сванте. Он ел плотву и любил, когда его гладили. Сванте сразу же облюбовал себе детскую и каждую ночь спал в объятиях Софии, а по утрам выходил к утреннему кофе и досыпал на постели у печи. В солнечные дни Сванте катался по нагретой горе.— Только не здесь! — кричала София. — Это место Маппе. — И она перетаскивала кота, который лизал ее в нос и послушно катался по траве на новом месте.Лето было в самом разгаре, один за другим проходила вереница длинных лазурных дней. Каждую ночь Сванте спал, уткнувшись носом Софии в щеку.— Странно, — сказала однажды София, — мне надоела хорошая погода.— Вот как? — откликнулась бабушка. — Значит, ты похожа на своего деда, он тоже больше любил шторм.София ушла прежде, чем бабушка ударилась в воспоминания.И вот как-то ночью, сначала осторожно, а потом все набирая и набирая силу, подул ветер, а к утру по всему острову бушевал со зловещим свистом зюйд-вест.— Просыпайся, — шепнула София. — Просыпайся, дорогой, шторм начался.Сванте заурчал и вытянул во всю длину нагретые теплой постелью лапы. Простыня была в кошачьей шерсти.— Вставай, — закричала София, — ведь на дворе шторм!Но кот только перевернулся на свой толстый живот. И тогда София, неожиданно для себя, пришла в ярость, она распахнула дверь, выбросила кота на ветер и, увидев, как он прижал уши, закричала:— Охоться! Делай что-нибудь! Ты же кот! — И, заплакав, забарабанила в дверь бабушкиной комнаты.— Что случилось? — спросила бабушка.— Я хочу, чтобы Маппе вернулся! — плакала София.— Ты что, забыла, сколько с ним было мучений?— Было ужасно, но все равно я люблю только Маппе, — сказала София твердо.На следующий день Маппе был возвращен.ГРОТ
Какой-то директор выстроил себе виллу на Острове чаек. Поначалу это старались не обсуждать, в семье давно было заведено правило — не растравлять себя пустыми разговорами. А случай с виллой был особенно болезненным.Каждый местный житель любил время от времени окинуть взглядом горизонт. Вновь увидев знакомую дугу островов, навигационную вышку, всегда стоявшую на том же самом месте, он убеждался, что все вокруг идет своим чередом, и это придавало ему уверенности и покоя. Но теперь пейзаж переменился. Линию горизонта прерывал четырехугольник новой виллы, этот грозный береговой знак, который, точно глубокая царапина, цеплял взгляд наблюдателя. Безымянный архипелаг, защищавший остров от моря, получил теперь незнакомое название, и лагуны его стали недоступны для постоянных обитателей островов. А хуже всего было то, что все это происходило по соседству.Всего лишь одна морская миля отделяла их дом от директорской виллы. Очень может быть, что он окажется общительным человеком, любящим ходить в гости, вполне возможно, что у него большая семья, которая вытопчет весь мох в округе, они привезут с собой транзистор и будут приставать с разговорами. Ничего необычного в этом нет, рано или поздно так случается всюду, и никуда не скроешься.И вот однажды утром огромная крыша виллы была покрыта листовым железом, она враждебно поблескивала на солнце под крик чаек и морских ласточек. Строительство было завершено, рабочие уехали, так что оставалось ждать только приезда хозяина. Но дни шли, а директор не появлялся.В конце недели бабушка с Софией отправились на лодке в небольшое путешествие по морю. Выплыв на мелководье, они решили навестить шхеру Кнект, чтобы посмотреть на водоросли, а там от лагуны у шхеры Кнект рукой подать до Острова чаек. Пристани на острове не было, а на берегу возвышалась горка гравия. В нее по приказанию директора был воткнут большой плакат с надписью черным по белому: «Частное владение. Высаживаться на берег запрещено».— Пришвартовывайся, — сказала Софии бабушка, она очень рассердилась.София в нерешительности взглянула на нее.— Есть большая разница, — объяснила бабушка. — Ни один воспитанный человек не станет высаживаться на чужой берег, если хозяев нет дома. Но раз они выставили такой плакат, мы высадимся; это называется бросить вызов.— Само собой, — согласилась София, значительно расширившая свои представления о жизни. Они пришвартовались как раз у плаката.— То, что мы сейчас делаем, — сказала бабушка, — называется демонстрацией. Мы демонстрируем свое неодобрение. Понимаешь?— Демонстрируем свое неодобрение, — повторила София и в тон добавила: — И тут никогда не будет хорошей пристани.— Не будет, — подхватила бабушка. — И дверь у них не с той стороны. Когда подует зюйд-вест, ее не откроешь. А вот их бочки для дождевой воды. Ха-ха. Разумеется, пластмассовые.— Ха-ха. Разумеется, пластмассовые, — повторила София.Они подошли к вилле ближе, отсюда было видно, как изменился остров. От прошлой первозданности не осталось и следа. Остров стал казаться плоским и выглядел заурядно и пошло. Правда, растительный покров не пострадал ни в коей мере: поверх вереска и голубики директор перебросил широкие мостки, чтобы сберечь растения. Кусты серого можжевельника тоже не были потревожены. И все равно остров был плоским, а дом стоял сам по себе, не вписавшись в ландшафт. С близкого расстояния вилла казалась невысокой, в чертежах она, наверно, выглядела неплохо. Она смотрелась бы даже красиво в любом другом месте, но только не здесь.Бабушка и София поднялись на террасу. Чуть ниже крыши красовалась надпись — «Вилла на Острове чаек», изящно вырезанные буквы напоминали шрифт на старинных географических картах. Над дверью висели два новеньких корабельных фонаря и якорь, к одной стене был прикреплен выкрашенный в красный цвет спасательный круг, а на другой — выложен целый орнамент из стеклянных поплавков.— Так всегда бывает вначале, — сказала бабушка. — Может быть, он еще научится.— Что? — не поняла София. Бабушка подумала и повторила:— Еще научится.Она подошла к ставням, чуть ли не во всю стену, и попробовала заглянуть внутрь. На ставнях висел большой замок, дверь тоже была заперта. Тогда бабушка достала свой складной нож и вынула из него отвертку. Замок крепился медными шурупами, они легко поддались.— Ты взламываешь? — прошептала София.— А ты не видишь, — ответила бабушка. — Но, вообще говоря, в обычных случаях так не делают.Она отворила одну ставню и заглянула внутрь. За окном оказалась большая комната с открытым камином. Перед ним стояли низкие кресла из тростника со множеством подушек и стол из толстого стекла с яркими наклейками. Софии комната очень понравилась, но она не осмелилась об этом сказать.— Парусник в бушующем море в золотой раме, карты, бинокль, секстант (Инструмент, применяемый в мореходной и авиационной астрономии.), — перечисляла бабушка. — Модели кораблей, анемометр (Прибор для измерения скорости ветра). Целый морской музей.— Какая у него большая картина, — нерешительно произнесла София.— Да уж, у него все большое.Они уселись на террасе спиной к дому и стали смотреть вниз, на длинную шхеру, которая вновь показалась пустынной и первозданной.— Он наверняка не знает, — нарушила молчание София, — что, прежде чем выбросить бутылки и банки, их нужно наполнить водой, чтобы они утонули. А теперь весь его грязный мусор окажется у нашего берега и попадет к нам в сеть. И вообще, у него все чересчур большое!Тут они обратили внимание на звук мотора, который раздавался уже некоторое время. Звук приближался, постепенно превратился в рев, потом в тарахтение, и мотор заглох. Наступила тишина, напряженная, пугающая тишина. Бабушка торопливо поднялась.— Сбегай посмотри, — сказала она Софии, — только не показывайся.София крадучись подползла к осинам. Вернулась она бледная как полотно.— Это он, это он, — взволнованно зашептала она, — директор! Бабушка заметалась в испуге.— Только не высовывайся, — повторяла она. — Посмотри, что он там делает, но так, чтоб тебя не видели!София снова плюхнулась на живот и подползла к осинам. Директор высаживался на берег. Яхта была из красного дерева, с антенной на крыше рубки, на носу сидели собака и тощий подросток в белом. Они одновременно спрыгнули на землю.— Наша лодка обнаружена, — прошептала София. — Они идут сюда!Бабушка торопливо засеменила в глубь острова. Палка ее ударялась о землю, выбивая мелкие камешки и мох, от страха бабушка не могла выдавить из себя ни слова. Это было самое настоящее бегство, но ничего лучше придумать она не смогла. София маячила перед ней, то забегая вперед, то снова возвращаясь и путаясь у нее под ногами. Какой позор, их застукали на чужом острове, так низко пасть!Они добежали до прибрежных зарослей, София нырнула между невысокими елками и исчезла.— Скорей! — в отчаянии крикнула она. — Скорей ползи сюда!Бабушка поползла за ней, вслепую, не задумываясь, голова у нее кружилась и, кажется, уже начала болеть, бабушка всегда плохо переносила спешку. Она сказала:— Боже, как это нелепо!— Давай сюда, — прошептала София, — когда стемнеет, мы проберемся к лодке и уплывем домой.Бабушка молча протиснулась глубже под эту гадкую ель, которая вцепилась ей в волосы. Через минуту они услышали собачий лай.— Это их ищейка, — выдохнула София бабушке в ухо. — Я тебе говорила, что они привезли с собой ищейку?— Нет, не говорила, — сердито ответила бабушка. — И не сопи мне в ухо, и так несладко.Лай приближался. Когда собака их увидела, он перешел в визг. Маленькую черную собачонку всю трясло от злобы и страха.— Славная собачка, — льстиво увещевала бабушка. — Перестань лаять, ты, маленькая негодяйка!Она нашла в кармане кусочек сахара и бросила его собаке. У собаки началась настоящая истерика.— Эй, вы там! — окликнул их директор. Он стоял на четвереньках и смотрел вниз, под елки. — Собака не кусается! Моя фамилия Маландер, а это мой сын, Кристоффер, или просто Тоффе.Бабушка вылезла и сказала:— Это моя внучка София.Стараясь держаться с достоинством, бабушка по возможности незаметно вытряхивала хвойные иглы из волос. Собака хватала зубами ее палку. Директор Маландер объяснил, что собака просто хочет поиграть и что ее зовут Далила.— Далила хочет, чтобы вы бросили палку, а она бы принесла, понимаете?— В самом деле? — спросила бабушка. Тонкошеий мальчик с длинными волосами стоял рядом с надменным видом. София холодно рассматривала его. Директор очень любезно предложил бабушке руку, и они медленно пошли назад к дому по заросшей вереском горе. По дороге директор рассказал бабушке, что ему давно хотелось построить такой дом в стиле окружающей природы, что человек только на лоне природы становится самим собой, что теперь они соседи, не так ли, ведь это их домик там, неподалеку? София настороженно взглянула на бабушку, но та с невозмутимым видом ответила, что да, они живут на этих островах вот уже сорок семь лет. Это произвело большое впечатление на Маландера, и он уже совсем другим тоном стал говорить о том, как привязан к морю и что море всегда остается морем, потом смутился и замолчал, сын что-то насвистывал, подфутболивая шишку. Так они дошли до террасы. На скамейке у террасы лежал замок с вывернутыми шурупами.— Ха-ха, — увидев замок, сказал сын Маландера. — Типичные грабители…Лицо Маландера омрачилось, он стал возиться с замком и сказал:— Подумать только, здешние люди… а я всегда так обожал жителей шхер…— Они немножко любопытны, — поспешно сказала бабушка. — Понимаете, людей разбирает любопытство, когда все заперто, здесь к этому не привыкли… Было бы намного лучше держать дверь открытой, с ключом на гвозде, например…Она сбилась, а София покраснела как рак. Они вошли внутрь, чтобы выпить по рюмочке за добрососедские отношения.— Милости прошу в отчий дом, — пригласил Тоффе Маландер. — After you (После вас (англ.) ).По мере того как открывали ставни, большая комната заполнялась солнечным светом.— Окно специально сделано таким большим, чтобы был виден пейзаж, — объяснил директор и попросил их располагаться, пока он сходит за напитками.Бабушка села в тростниковое кресло, а София повисла на спинке, сверкая глазами из-под челки.— Не смотри так сердито, — прошептала бабушка. — Нужно уметь вести себя в светском обществе.Маландер вошел в комнату с бутылками и рюмками и поставил их на стол.— Коньяк, виски. Но вы наверняка предпочитаете лимонный сок? — предложил он.— Я больше люблю коньяк, — сказала бабушка. — Немного, и без воды, спасибо. София, что ты хочешь?— Вон то! — прошептала София ей в ухо.— София предпочитает лимонный сок, — пояснила бабушка, а про себя подумала: необходимо заняться ее воспитанием. Наша ошибка, что мы не приучили ее общаться не только с теми людьми, которые ей нравятся. Это надо исправить, если только еще не поздно.Они выпили за знакомство, и Маландер спросил:— Клюет здесь в это время года?Бабушка объяснила, что в эту пору рыбу ловят только сетью, обычно треску и окуней, иногда попадается сиг, он водится неподалеку от берега. Директор сказал, что вообще-то он не увлекается рыбной ловлей, а что он действительно любит — так это первозданность и близость к природе, ему нужно всего лишь побыть самим собой в покое и уединении. Сын его смутился и стал запихивать руки в карманы узких брюк.— Уединение? — сказала бабушка. — Конечно, это лучше всего.— Оно так плодотворно, не правда ли? — спросил Маландер.— Можно побыть самим собой и не уединяясь, — продолжала бабушка, — хотя это сложнее.— Конечно, конечно, — с готовностью согласился Маландер, не очень-то вникая в смысл бабушкиных слов, и надолго замолчал.— Дай мне сахар! — прошептала София. — Очень кисло!— Моя внучка просит немного сахара для сока, — сказала бабушка. И добавила, обращаясь к Софии: — Не тряси волосами у меня над головой, сядь. И не дыши мне в ухо.Тоффе Маландер заявил, что идет на мыс, он снял со стены ружье для подводной охоты и вышел.— Я тоже люблю уединенные острова, — громко сообщила бабушка.— Ему всего шестнадцать, — сказал Маландер. Бабушка спросила, сколько человек в семье. Пятеро, ответил директор, да еще друзья и прислуга. Он вдруг погрустнел и предложил выпить еще по рюмочке.— Нет, спасибо, — сказала бабушка. — Нам пора домой. Коньяк очень хороший.Уходя, она остановилась у окна, рассматривая коллекцию улиток. Он объяснил:— Я собрал их для детей.— Я тоже собираю улиток, — сказала бабушка. Собака ждала снаружи, она опять попыталась укусить бабушкину палку.— София, — позвала бабушка, — брось что-нибудь собаке.Девочка бросила щепку, собака тотчас же ее принесла.— Молодец, Далила! — сказала София. По крайней мере, она научилась запоминать имена, это тоже входит в искусство светской жизни.Когда они спустились к лодкам, Маландер показал место, где он собирается построить причал, но бабушка сказала, что лед все равно снесет причал в море, и посоветовала сделать лучше решетчатый настил с лебедкой или прицепить яхту к буйку.Опять я суечусь, подумала она. Когда я устаю, я всегда становлюсь настырной. Конечно же, он попытается построить причал, как в свое время пробовали все мы. Весла в лодке перевернулись и запутались в носовом фалине, она тронулась с места неловкими рывками. Маландер провожал их по берегу до самого мыса и помахал на прощанье носовым платком.Когда они немного отплыли, София сказала:— Фу-ты ну-ты.— Что ты хочешь сказать своим «фу-ты ну-ты»? — спросила бабушка. — Ему нужны покой и уединение, но он не знает, как их обрести.— Ну и что?— А свой причал он построит все равно.— Откуда ты знаешь?— Дорогая девочка, — чуть раздраженно ответила бабушка, — каждый человек должен совершить свои ошибки.Она очень устала и хотела домой, встреча повергла ее в непонятную печаль. Маландер одержим своей идеей, но, чтобы постичь ее, требуется время. Люди порой узнают истину слишком поздно, когда уже нет ни сил, ни желания начинать все сначала, или забывают о своей мечте по пути и тогда вообще остаются в неведении. Поднимаясь к дому, бабушка оглянулась на виллу, пересекающую горизонт, и подумала, что она похожа на навигационный знак. Особенно если задуматься и прищурить глаза, то можно принять ее за навигационный знак, предупреждающий, что здесь нужно сменить курс.Всякий раз во время шторма бабушка и София вспоминали Маландера и придумывали тысячи способов спасти его яхту. Директор так и не приехал с ответным визитом, а его дом остался для них загадочным, наводящим на размышления береговым знаком.ШЛАФРОК
София знала, что на маленьких островках под дерном нет земли. Дерн лежит прямо на песке, щедро удобренный перегнившими водорослями и драгоценным птичьим пометом — поэтому-то здесь, среди камней, все растет так хорошо. Каждый год на несколько недель расщелины покрываются буйной растительностью, и краски тут ярче и насыщенней, чем где-нибудь в другом месте. Несчастные жители больших зеленых островов в шхерах полностью порабощены своими садами — согнувшись в три погибели, они носят тяжелые ведра с водой для поливки, а дети их не знают других радостей жизни, кроме как полоть сорняки. Маленький остров, наоборот, заботится о себе сам. Он не нуждается в поливке — ему хватает талой воды и дождя или, на худой конец, росы, а если и наступит засуха — островок год переждет и только пышнее зацветет следующим летом. Маленькие островки привыкли к такой жизни, невзгоды их не тревожат. И никого из-за них не терзает совесть, сказала бабушка.Весною первой появлялась на свет маленькая целебная травка, помогающая от цинги, всего-то два сантиметра ростом, а моряки, живущие на сухарях, не могут без нее обойтись. Вторыми, примерно через десять дней, пробивались анютины глазки, они росли с подветренной стороны у навигационной вышки и распускались в конце мая или начале июня. Бабушка с Софией приходили туда и подолгу любовались ими. София спросила, почему бабушка с таким вниманием рассматривает их, и та ответила:— Потому что они самые первые.— А целебная травка? Нет, они вторые, — сказала София.— Зато они растут всегда на одном и том же месте, — сказала бабушка.Девочка подумала, что и другие растения появляются примерно на тех же местах, что и в прошлые годы, но промолчала. Каждый день бабушка гуляла по побережью, внимательно следя за тем, что еще выросло за ночь. Если ей на пути попадался оторванный кусок мха, она водворяла его на место. Бабушке было трудно нагибаться и приседать, и она научилась очень ловко орудовать своей палкой. Она напоминала большого зуйка (Птица семейства ржанковых, живет близ водоема), который медленно, на прямых ногах расхаживает по берегу, останавливаясь время от времени, вертит головой в разные стороны, высматривая, не произошло ли каких-нибудь перемен, и важно шествует дальше.Нельзя сказать, что бабушка была последовательна в своих поступках. Часто повторяя, что маленькие островки заботятся о себе сами и ни у кого из-за них не должна болеть душа, она все же очень беспокоилась, если наступала засуха. По вечерам бабушка отправлялась на болото, где под ольхой у нее был спрятан кувшин, черпала им со дна болотную воду и понемножку поливала из кофейной чашки те цветы, которые особенно любила, а потом убирала кувшин на прежнее место. Осенью она собирала в спичечный коробок семена диких растений, а в последний день перед отъездом украдкой ото всех сеяла их.Жизнь изменилась, когда папа получил по почте большой каталог цветов. Ничего другого он теперь не читал. А потом он даже написал в Голландию, и ему прислали ящик, в котором было полным-полно кулечков, а в каждом кулечке лежала коричневая или белая луковица, обернутая в мягкую ткань. Получив эту посылку, папа написал снова и в ответ получил щедрый подарок из Амстердама: маленькую фарфоровую вазу в виде деревянного башмака и луковицы фирменных сортов, которые назывались что-то вроде Honet van Moujk. Поздней осенью папа съездил на остров и посадил свои луковицы. Всю зиму он читал о цветах, кустах и деревьях, пытаясь насколько возможно проникнуть в их душу, эти прихотливые и изнеженные растения требовали заботы и научного подхода. Мало посадить их в хорошую почву и поливать строго по часам. Осенью их нужно укрывать, чтобы они не вымерзли за зиму, а весной — открывать, чтобы не сгнили под пленкой, кроме того, защищать от полевых мышей, а также ветра, жары, ночного холода и моря.Все это папа вычитал в книгах, и, возможно, именно поэтому эти цветы так его заинтересовали.Весной, снова приехав на остров, они притащили с собой на прицепе две лодки, нагруженные мешками настоящего чернозема с большой земли. Мешки вытащили на берег, и они лежали, точно туши отдыхающих слонов. На веранду заносились ящики, сумки, корзины с растениями, завернутыми в черные пластиковые пакеты, кусты и целые деревья с корнями в мешках, сотни маленьких торфяных горшочков с проклюнувшимися нежными побегами, которые сначала нужно выращивать дома.Весна была поздней, каждый день штормило и шел мокрый снег. Они завесили одеялами все окна и топили так, что печь гудела. Все комнаты были завалены мешками, остались только узкие проходы, растения стояли на полу, плотно сдвинутые, согревая друг друга. Пробираясь по такому узкому коридорчику, бабушка иногда теряла равновесие и садилась на какой-нибудь цветок, но, как правило, через некоторое время он поднимался снова. Вокруг печи были сложены для просушки поленья, а под потолком висела одежда. На веранде среди пакетов с цементом и прикрытых пленкой кустов стоял тополь. Шторм все не прекращался, а мокрый снег то и дело переходил в дождь.Каждое утро папа вставал в шесть часов, разводил огонь, готовил чай с бутербродами для всей семьи и уходил. Он срезал дерн, расчищая место для растений, выкапывал в лесу и по всему берегу глубокие ямы и насыпал вместо скудной земли настоящий чернозем. Чтобы защитить сад от ветра, папа прикатил с берега большие камни и сложил из них стену, для вьющихся растений он поставил решетку, поднимающуюся выше дома и сосен, и вырыл в болоте канаву, чтобы сделать там цементную запруду.Бабушка наблюдала за всем этим из окна.— Болотная вода поднимется сантиметров на двадцать, — сказала она. — А можжевельник этого не любит.— Здесь будут расти крапчатые лилии и красные кувшинки, — сказала София. — Кому интересно, что любит можжевельник?Бабушка не ответила. Но про себя решила, что подберет срезанные куски дерна и аккуратно разложит их, потому что на них должны вырасти маргаритки.По вечерам папа, попыхивая трубкой, колдовал над химическим составом почвы. На столе и кровати были разложены каталоги растений, пестреющие при свете лампы яркими иллюстрациями. София и бабушка выучили названия всех растении, которые у них были. К каждому цветку они написали таблички и экзаменовали друг друга.— Фритиллария империалис, — называла София. — Форсития спектабилис! Звучит намного красивее, чем анютины глазки.— Это — еще вопрос, — сказала бабушка. — Анютины глазки по-латыни называются Виола триколор. К тому же хорошему человеку вывеска не нужна.— Но у нас ведь есть табличка на двери в городе, — сказала София, продолжая работать.И вот однажды ночью ветер стих, и дождь прекратился.
Бабушка проснулась от тишины и подумала: теперь он начнет высаживать растения.На восходе дом залился солнечным светом, небо было чистое, над морем и островом парила легкая утренняя дымка. Папа оделся и вышел из дома, стараясь не шуметь. Он взял мешок с тополем и понес его к приготовленной яме чуть повыше прибрежного луга. Тополь был высотою в три с половиной метра. Папа засыпал корни землей и крепко обвязал ствол веревкой, натянув ее в разные стороны. Потом он отнес в лес розовые кусты и посадил их среди вереска. И закурил трубку.Когда все было посажено, наступила долгая пора ожидания. Проходили спокойные, теплые дни. Коричневая кожица на голландских луковицах лопнула, и оттуда показались ростки. В запруде, за мелкой металлической сеткой, укрепленной камнями, цепляясь за мягкий ил, стали прокладывать себе дорогу белые корни. По всему острову корни новых растений осваивали пространство, ища себе опору, а стволы и стебли наполнялись животворящим соком.Однажды утром дверь распахнулась, и в комнату влетела София со словами:— Тюльпан пророс!Бабушка быстро, как только могла, вышла, на ходу надевая очки. Тонкая зеленая стрелка торчала из земли, было ясно, что это тюльпан. Они долго рассматривали его.— Наверно, это Доктор Плесман, — сказала бабушка.(Как потом оказалось, это была Миссис Джон Т. Шиперс.)Весна щедро вознаграждала папин труд, все, кроме тополя, принялось. Почки набухали и лопались, из них появлялись блестящие, еще не расправившиеся листочки, которые быстро распускались и росли. Только тополь стоял голый, обвязанный веревками, точно такой же, как и в первый день. Прекрасная погода без единого дождичка продержалась весь июнь.По всему острову расползлись резиновые шланги, наполовину утопленные во мху. Скрепленные между собой медными кольцами, они были подсоединены к небольшому насосу, который стоял в ящике возле бочки с дождевой водой. Бочка была накрыта пластиковой пленкой, которая не давала воде испаряться: все было тщательно продумано.Два раза в неделю папа включал насос, теплая коричневая вода бежала по шлангам и поила землю через распылитель или простой струёй, в зависимости от потребностей растения. Некоторые поливались только одну минуту, другие — три или пять, пока не прозвенит папин будильник. Тогда папа выключал насос, и струйка драгоценной воды истощалась. Само собой разумеется, папа не мог поливать весь остров, поэтому растительность в других местах желтела и чахла. Влага испарялась даже в расселинах, и земля по краям поднималась и коробилась, как засохший кусок колбасы. Несколько сосен погибли. И каждый новый день, несмотря на мольбы о дожде, начинался с безоблачного жаркого утра. Где-то вдали на побережье то и дело громыхал гром и шел ливень, но перебраться через залив они не могли. Уровень воды в бочке все время опускался. София молилась Богу, но ничего не помогало. И вот однажды вечером, когда папа поливал сад, насос издал жалкий булькающий звук, шланг обмяк, бочка была абсолютно пустой, скомканная пластиковая пленка прилипла ко дну.Целый день папа задумавшись бродил вокруг, он делал какие-то расчеты и чертежи, а потом уехал в деревню звонить. Зной изнурял остров, переносить его с каждым днем становилось все труднее. Папа снова поехал в деревню и снова позвонил куда-то по телефону. Наконец он уехал на автобусе в город. Бабушка и София поняли, что положение становится угрожающим.Из города папа привез с собой огромную резиновую кишку. Она была цвета зрелого апельсина и лежала, свернутая в тяжелые кольца, занимая половину лодки, изготовлена она была по специальному заказу. Они, не теряя времени, погрузили в лодку насос со шлангами и отчалили.Море лениво поблескивало под палящим солнцем, вдали над побережьем по-прежнему неправдоподобно сверкали молнии. Чайки нехотя поднимались при виде лодки. Это была очень ответственная экспедиция. Когда они подплыли к Болотной шхере, лодка так раскалилась, что потекла смола, а кишка отвратительно запахла горелой резиной. Папа подтащил насос к болоту. Оно было большое и глубокое, поросшее осокой и заячьей лапкой. Папа насадил шланг, сбросил кишку в воду у берега и включил насос. Шланг наполнился водой и выпрямился, медленно-медленно резиновая кишка начала расти: пока все шло по плану. Но, боясь сглазить, они не произносили ни слова. Кишка надулась и превратилась в колоссальный блестящий баллон, готовый лопнуть в любую минуту, — огромная дождевая туча апельсинового цвета, с тысячами литров воды в своем чреве.— Боженька, сделай так, чтобы она не лопнула, — молила София.Кишка не лопнула. Папа выключил насос и отнес его в лодку. Потом он погрузил шланги. Он привязал надутую резиновую кишку крепкими кормовыми канатами, подождал, пока бабушка с Софией усядутся на среднюю скамейку в лодке, и наконец включил мотор. Мотор взревел, канаты напряглись, но кишка не сдвинулась с места. Тогда папа спрыгнул на берег и попробовал столкнуть ее в воду, но ничего из этого не вышло.— Господи, возлюбивший детей, — прошептала София, — сделай так, чтобы она сдвинулась с места.Папа налег еще раз, и опять ничего не получилось. Тогда он разбежался и врезался в надутый баллон, оба заскользили по береговой траве и медленно сползли в воду. София издала ликующий вопль.— Ну вот, обошлось без Божьей помощи, — сказала бабушка, она тоже была взволнована.Папа залез в лодку, рывком завел мотор, лодка дернулась, и София с бабушкой попадали на палубу. Огромная резиновая кишка, натянув канаты, тяжело опустилась под воду, папа свесился с кормы, чтобы посмотреть на нее. Кишка медленно уходила на дно между ветвями фукуса и постепенно исчезла из виду, лодка накренилась, мотор хлебнул воду и зафыркал. Все переместились на нос. Лодка сильно осела. От поверхности воды до края бортов оставалось не больше десяти сантиметров.— Больше ни о чем Его просить не буду, — сердито сказала София.— Во всяком случае, он в курсе дела, — сказала бабушка, лежа на спине. Она думала о том, что, если хочешь, чтобы Бог тебе помог, нужно сначала приложить собственные усилия.Кишка, этот огромный пузырь с живительной влагой, уже достигла зеленой глубины, в которой на дне шевелились тени. Известно, что дождевая вода легче морской, но тут насос вместе с водой накачал в баллон ил и песок. В лодке было жарко, пахло бензином, мотор тарахтел как безумный. Бабушка заснула. Море по-прежнему блестело, а вдали над побережьем сверкали молнии. Кишка тяжело ударилась о дно и перевалилась на другой бок, мотор на мгновение захлебнулся, лодка дернулась и зачерпнула кормой воду, потом очень медленно поплыла дальше. Бабушка захрапела. Гулкий сухой раскат грома раздался над островами, мимолетный вихрь пронесся над водой и скрылся. Когда они обогнули длинный мыс, ударил второй раскат грома, в это время кишка наскочила на подводный камень, и бабушка проснулась. Она увидела, как короткая, сверкающая на солнце волна накатила на корму, и обнаружила, что промокла. Жара чуть спала, молнии зигзагами рассекали небо, вода в лодке нагрелась, но была приятной. Сверкающее золотистое небо начало темнеть, и в воздухе запахло дождем. Они как раз подплыли к своему острову, когда гроза накрыла море большой густой тенью. Все трое молча сидели в нерешительности или, лучше сказать, в напряженном ожидании. Здесь было мелко, и каждый раз, когда кишка ударялась о дно, в лодку заливалась вода. В конце концов вода стала обрушиваться на лодку со всех сторон, и тут ударил новый раскат грома.Папа отцепил шипящий мотор, спрыгнул в воду и пошел вброд, за ним — София со шлангом. С большой осторожностью перебралась через поручни бабушка и тоже двинулась к берегу, время от времени она проплывала несколько метров, просто чтобы вспомнить, как это делается. Выбравшись на сушу, она села и вылила воду из туфель. В заливе пенились маленькие сердитые волны, а на них качалась и поблескивала оранжевыми боками, цвета райского апельсина, вытащенная на мель резиновая кишка. Папа мало-помалу вытягивал ее, и вот она уже показала свое раздувшееся пузо с повернутым к небу медным пупком, к которому был привинчен шланг. Насос заработал, и шланг выплюнул в воздух огромный ком ила и песка. А за ним забила струя воды, да так сильно, что мох прильнул к земле.— Вода! Вода! — безумным голосом завопила промокшая до нитки София.Прижав к себе пульсирующий шланг, она чувствовала, как по нему толчками продвигалась вода и, вырвавшись на волю, поила Клематис, Нелли Мозер и Фрезию, Фритилларию, Отелло и Мадам Друцки, Рододендрон и Форситию Спектабилис. София смотрела, как сильная струя, разделившись надвое, одновременно и поила растения, растекаясь по острову, и наполняла пустую бочку.— Вода! — кричала София.Она подбежала к тополю и увидела долгожданные зеленые побеги. И тут обрушился ливень, обильный, теплый поток падал с неба. Остров был дважды благословен.Бабушка, вынужденная всю жизнь экономить, питала слабость к расточительству. Она смотрела, как вода наполняет бочки, болото и каждую расселину на горе и переливается через край. Она смотрела, как дождь льет на матрасы, вынесенные из дома на просушку, и сам моет посуду, оставленную под открытым небом. Бабушка вздохнула от счастья, в задумчивости наполнила питьевой водой кофейную чашку и полила маргаритки.КОРАБЛЬ ЖУЛИКОВ
В теплую и безветренную августовскую ночь над морем раздался густой и зычный глас, будто трубили трубы в Судный день. Лучи прожекто ров, плавно изгибаясь, тянулись двойными дорожками к острову, доносился рокот мощного мотора, какие бывают только на очень дорогих и быстроходных яхтах, горели лампочки всех цветов, от густо-синего и кроваво-красного до белого. Море затаило дыхание. София с бабушкой стояли на горе в ночных сорочках и смотрели на незнакомый корабль. Он подплывал все ближе и ближе, приглушив мотор, блики фонарей танцевали на волнах, словно языки костра. Вскоре корабль зашел под гору и скрылся из виду. Надев брюки, папа побежал вниз, чтобы встретить корабль. Долгое время ничего не было слышно, потом из бухты зазвучала тихая музыка.— У них пирушка, — прошептала София. — Пойдем оденемся и посмотрим! Но бабушка сказала:— Не торопись. Подождем, пока папа не вернется за нами.Они легли, ожидая возвращения папы, и быстро заснули. А на следующее утро корабля уже не было, он уплыл дальше.Увидев это, София бросилась на землю и заревела.— Почему он не пришел за нами! — плакала она. — Оставил нас спать, а сам пировал. Я никогда ему этого не прощу!— Он повел себя некрасиво, — строго подтвердила бабушка. — И я обязательно скажу ему об этом, когда он проснется.София опять представила себе чарующую картину таинственного корабля и с новой силой зарыдала от огорчения.— Перестань реветь и высморкайся, — сказала ей бабушка. — Конечно, это досадно, но слезами все равно не поможешь. Ты ужасно выглядишь, когда плачешь.Она помолчала немного и добавила:— Мне кажется, этот корабль принадлежит плохим людям. Они получили его в наследство и даже обращаться с ним толком не умеют. Мне кажется, — продолжала бабушка мстительно, — они и обставили его жутко безвкусно.— Ты думаешь? — жалобным голосом спросила София и села.— Жутко безвкусно, — подтвердила бабушка. — У них блестящие шелковые гардины, коричневые с желтым и бежевые с лиловым, потом торшеры и фарфоровые фигурки на телевизоре, и картинки, выжженные на дереве, юмористические…— Так-так, — нетерпеливо поддакивала София, — а дальше?— А может быть, они даже не унаследовали этот корабль, а украли.— У кого?— У одного бедняги контрабандиста. И в придачу все спиртное, которое он провез через границу. А сами пьют только сок. Они обокрали его ради наживы.Увлеченная собственным рассказом, бабушка продолжала:— Они даже не взяли с собой морскую карту и весла!— А зачем они приплыли к нам?— Чтобы спрятать украденное в ущелье, а потом приехать за ним.— А ты сама веришь в это?— Не совсем, — осторожно ответила бабушка. София встала и высморкалась.— Теперь я тебе расскажу, как все было, — сказала она. — Садись и слушай. Когда папа пришел туда, они хотели, чтобы он скупил у них все за девяносто шесть процентов стоимости. Ужасно дорого. А ты отвечай за папу. Что он на это сказал?— Он сказал очень гордо: покупать за девяносто шесть процентов ниже моего достоинства. Я достану это сам, если захочу, хоть со дна моря, рискуя жизнью. Ха, господа! К тому же моя семья этого не пьет. Теперь твоя очередь.— Вот как? Так у тебя есть семья? Где же она?— Ее здесь нет. София закричала:— Но мы же все время были здесь! Почему он сказал, что нас здесь нет?— Чтобы нас спасти.— Но почему? Почему как только случается что-нибудь интересное, так меня сразу спасают? Ты обманываешь меня. Зачем спасать, когда играет танцевальная музыка!— Это радио, — сказала бабушка. — Просто у них играло радио. Они включили его, чтобы послушать сообщение о погоде и новости. Чтобы узнать, не гонится ли за ними полиция.— Ты обманываешь меня, — закричала София. — В час ночи не передают новости. Они пировали и веселились, и всё без нас!— Как хочешь, — раздраженно сказала бабушка. — Они пировали и веселились. А мы не веселимся с кем ни попадя.— Нет, я веселюсь, — горячо возразила София. — Я веселюсь с кем ни попадя, когда можно потанцевать! И папа тоже!— Ну и пожалуйста, — ответила бабушка и побрела вдоль берега. — Танцуйте с жуликами, если хотите. Лишь бы ноги держали, а все остальное неважно.Мусор с корабля выбрасывали прямо за борт, это был роскошный мусор, по нему можно было определить, чем там угощались. Обертки и очистки валялись на берегу, вынесенные прибоем.— Они ели апельсины и карамель. И раков! — сказала София с нажимом.— Всем известно, что жулики обожают раков, — заметила бабушка. — А ты не знала?Она устала от этого разговора, который, честно говоря, был не вполне безупречен с воспитательной точки зрения.— Да и почему бы жулику не есть раков?— Ты не понимаешь, о чем идет речь, — стала объяснять София. — Подумай сама. Я говорю, что папа ел раков с жуликами и совсем позабыл о нас. В этом-то все и дело.— Хорошо-хорошо, — согласилась бабушка. — Придумывай сама, раз тебе не нравится моя история.Пустая бутылка из-под виски болталась у берега. Очень может быть, что он вовсе не забыл о нас, а просто ему захотелось пойти одному. Вполне понятное желание.— Я догадалась! — воскликнула София. — Они подсыпали папе снотворного! Как раз когда он собирался пойти за нами, ему подмешали огромное количество снотворного в стакан, поэтому-то он и спит так долго!— Нембутала, например, — предположила бабушка, ее клонило в сон.София испуганно вытаращила глаза.— Не говори так! — закричала она. — Вдруг он теперь вообще не проснется!София отвернулась, упала на землю, громко плача от страха, заколотила руками и ногами. И в эту самую минуту, на этом самом месте она кое-что заметила — у болотной кочки, прижатая камнем, лежала большая коробка шоколадных конфет. Яркая розово-зеленая коробка была красиво перевязана серебряной лентой. Цвета окружающего пейзажа поблекли рядом с этими красками, и не было никаких сомнений, что чудесная коробка предназначалась кому-то в подарок. В банте виднелась записка. Бабушка надела очки и прочла: «Сердечный привет тем, кто слишком стар или слишком молод, чтобы присоединиться к нам».— Какая бестактность, — пробормотала бабушка сквозь зубы.— Что там такое? Что там написано? — теребила ее София.— Тут написано вот что, — сказала бабушка. — «Мы вели себя очень плохо, простите нас, если можете».— Мы можем их простить? — спросила София.— Нет, — ответила бабушка.— Можем. Мы должны их простить. Ведь согрешивших надо прощать. Вот здорово, значит, это все-таки были жулики! Как ты думаешь, конфеты отравлены?— Нет, я так не думаю. Да и снотворное наверняка было слабым.— Бедный папа, — вздохнула София. — Ему едва удалось спастись.Так оно и было. До самого вечера папа не мог ничего есть и не работал, потому что у него раскалывалась от боли голова.ВИЗИТ
Папа вытряхнул кофейную гущу из кофейника и вынес цветочные горшки на веранду.— Зачем он это делает? — спросила бабушка. София сказала, что цветы лучше чувствуют себя на веранде, когда папа уезжает.— Уезжает? — переспросила бабушка.— На целую неделю, — подтвердила София. — А мы поедем жить к кому-то в шхеры, пока он не вернется.— Я не знала, — сказала бабушка. — Мне никто об этом не сказал.Она ушла в свою комнату и открыла книгу. Конечно, комнатные растения нужно перенести туда, где им будет лучше, неделю они переживут на веранде. А когда уезжаешь надолго, приходится искать, кому их пристроить, это хлопотное дело. Даже к цветам нужно относиться ответственно, как и ко всему, о чем взялся заботиться и что не может само позаботиться о себе.— Иди есть! — позвала ее София из-за двери.— Я не голодна.— Ты заболела?— Нет.Ветер дул и дул. Вечно на этом острове ветер, то с одной стороны, то с другой. Убежище для того, кто работает, заповедник для того, кто подрастает, все дни сливаются в один бесконечно долгий день, а время уходит.— Ты сердишься? — спросила София, но бабушка не ответила.Проплывая мимо, Эвергорды завезли папе почту. Выяснилось, что поездка в город отменяется.— Вот и хорошо, — сказала София. Бабушка промолчала. Она вообще стала молчаливой, не мастерила больше кораблики из древесной коры, а когда мыла посуду или чистила рыбу, выглядела печальной. В ясные теплые утра бабушка уже не сидела подолгу на поленнице, подставив лицо солнечным лучам и расчесывая волосы. Она только все время читала, да и то без особого интереса.— Ты умеешь делать бумажного змея? — спросила София.Бабушка ответила, что нет, не умеет. Шло время, и с каждым днем София чувствовала, что они с бабушкой отчуждаются все больше и больше, их отношения становятся почти враждебными.— Скажи, это правда, что ты родилась в девятнадцатом веке? — спросила как-то раз София, заглянув к бабушке в окно, ее снедало любопытство.— Да, в одна тысяча восемьсот восемьдесят втором году, если только тебе это о чем-нибудь говорит, — чеканя каждое слово, ответила бабушка.— Ни о чем, — весело ответила София и спрыгнула с окна.Каждую ночь над островом проливался благотворный теплый дождь. Множество деревянных обломков проносило мимо и выбрасывало на берег. В эти дни не было ни гостей, ни почты, только вот зацвела орхидея. Вроде бы все шло хорошо, как обычно, а все-таки непонятная глубокая тоска точила сердце. Стояла прекрасная августовская погода, чуть штормило, но бабушке казалось, что дни проносятся друг за другом суетно и пусто, как сор, подгоняемый ветром. Папа, не вставая, работал за письменным столом.Однажды вечером София просунула под дверь бабушкиной комнаты письмо. В нем значилось:Я тебя ненавижу.С самыми теплыми пожеланиями, София.Письмо было написано без единой ошибки.София сама склеила воздушного змея. Описание она взяла из газеты, которую нашла на чердаке. И хотя она в точности выполнила все указания, змей получился плохой. Цветные планки не хотели скрепляться как следует, тонкая бумага рвалась, и все было перепачкано клеем. Змей не желал летать и снова и снова падал на землю, будто хотел разбиться, пока в конце концов не угодил в болото. Тогда София положила его перед дверью бабушкиной комнаты и ушла.Маленькая, а хитрая, подумала бабушка. Змей… Узнаю ее штучки. Она уверена, что рано или поздно я сдамся и сделаю ей змея, который будет летать, но только дудки… Оба они одинаковые.В один ясный день вдали показалась белая лодка с подвесным мотором.— Это Вернер, — сказала бабушка. — Опять он здесь со своим хересом.С минуту она раздумывала, пойти ли ему навстречу — она плохо себя чувствовала, но потом пересилила себя и стала спускаться с горы. На нем был спортивный костюм, а на голове, как всегда, полотняная шляпа. Маленькая лодка, на таких обычно плавают в шхерах, выглядела очень нарядной. Она была отделана свиной кожей. Отказавшись от помощи, Вернер вылез на берег с раскрытыми для объятий руками и воскликнул:— А, дорогой друг, ты жива еще!— Как видишь, — сухо ответила бабушка и дала себя обнять.Она поблагодарила за бутылку хереса, а Вернер сказал:— Видишь, я все помню. Вино той же марки, какой было тогда, в десятых годах.Как это глупо, подумала бабушка. Почему я так и не решилась сказать ему, что терпеть не могу херес. А теперь уже слишком поздно.Становилось грустно при мысли, что она уже достигла того возраста, когда можно позволить себе говорить правду, хотя бы по мелочам.Они наловили в болоте несколько окуней и сели ужинать раньше обычного. Вернер поднял рюмку и торжественно произнес, обратившись к бабушке:— Как прекрасен этот пейзаж на склоне жизни и лета. Вокруг такая тишь, все идет своим чередом, а мы сидим посреди моря, любуясь тихим закатом.Они чуть пригубили херес.Бабушка сказала:— Да, очень тихо. Хотя к вечеру обещали ветер. Сколько у тебя в моторе лошадиных сил?— Три, — предположила София.— Четыре с половиной, — коротко ответил Вернер.Он взял кусочек сыра и стал смотреть в окно. Бабушка поняла, что он обиделся. И дальше уже старалась вести себя как можно любезней. После кофе она предложила ему прогуляться вдвоем. Они пошли к картофельному полю, и бабушка не забывала опереться на руку Вернера всякий раз, когда им на пути попадалась выбоина или кочка. Было очень тепло и тихо.— Как твои ноги? — спросил Вернер.— Болят, — честно призналась бабушка. — Но иногда я хожу легко.Потом она спросила, чем он сейчас занимается.— О, всем понемногу. Он все еще обижался. Вдруг Вернер выпалил:— А Бакмассон нас покинул!— Где же он?— Его уже нет среди нас, — раздраженным тоном пояснил Вернер.— Вот как, значит, он умер, — сказала бабушка.Она задумалась о том, что слово «умер» предпочитают не произносить вслух, трусливо заменяя его другими выражениями. Она никогда этого не понимала.Очень обидно, что на эту тему нельзя нормально поговорить. Один слишком молод, другой слишком стар, а третьему некогда.Вернер уже рассказывал о ком-то еще, кто тоже «покинул нас», о продавце, который невежливо с ним обошелся, о том, что всюду понастроили уродливых домов и люди высаживаются на берег, не спросив разрешения, но что поделаешь, прогресс берет свое.— Все это полная ерунда, — сказала бабушка, она остановилась и повернулась к Вернеру. — Стоит ли так шуметь из-за того, что какие-то люди глупо себя ведут. Прогресс, как ты понимаешь, тут ни при чем. Он означает перемены. Большие перемены.— Дорогой друг, — прервал ее Вернер. — Извини, что перебиваю тебя, но я знаю, что ты хочешь сказать. Сейчас ты спросишь меня, читаю ли я газеты.— Вовсе нет! — резко ответила бабушка. — Я хочу только спросить, почему ты такой нелюбопытный. Всё вокруг тебя возмущает или даже приводит в ужас.— Да, действительно, — откровенно признался Вернер. — Я возмущаюсь, а как же иначе. — Он заметно расстроился. — Тебе трудно угодить. Что ты на меня так нападаешь? Я просто рассказываю о своей жизни.Они прошли картофельное поле и спустились на прибрежный луг.— Смотри, какой тополь, — сказала бабушка, чтобы переменить тему. — Он пустил побеги, видишь. Один наш друг привез настоящий лебединый помет из Лапландии, поэтому тополь так хорошо прижился.— Да, побеги, — повторил Вернер. Он помолчал минуту и сказал: — Должно быть, для тебя большое утешение жить с внучкой.— Перестань, — перебила его бабушка, — перестань всюду искать второй смысл, это устарело. Я говорю только о побегах, при чем тут внучка? Почему ты никогда не скажешь прямо, не назовешь вещи своими именами, ты что, боишься?— Ax, мой дорогой старый друг, — только и сказал в ответ Вернер с грустью в голосе.— Извини, — сказала бабушка, — считай, что это комплимент, я хочу показать, что воспринимаю твои слова серьезно.— А это, конечно, требует усилий? — мягко заметил Вернер. — Будь все же немного поосторожней со своими комплиментами.— Ты прав, — согласилась бабушка. Они брели по мысу, храня мирное молчание. Наконец он сказал:— Раньше ты никогда не говорила о лошадиных силах или удобрениях.— Раньше я не знала, что такие вещи тоже могут быть интересными, а оказывается, могут.— А вот о своем, личном, обычно не говорят, — заметил Вернер.— Вероятно, о самом важном, — сказала бабушка и остановилась, чтобы немного подумать. — Во всяком случае, теперь об этом говорят меньше, чем раньше. Может быть, потому что главное уже сказано. А может быть, в таких разговорах просто не видят смысла или не чувствуют себя вправе их заводить.Вернер промолчал.— У тебя есть спички? — спросила она.Он зажег ей сигарету, и они повернули к дому.Ветер так и не поднялся.— Эта лодка не моя, — сказал он.— Понимаю. Со свиной-то кожей. Ты одолжил ее?— Просто взял, — ответил Вернер. — Взял лодку и удрал потихоньку. Очень неприятно, когда тебе шагу не дают ступить.— Но тебе ведь всего семьдесят пять! Неужели ты не можешь делать то, что тебе хочется? — удивленно воскликнула она.Вернер сказал:— Это не так-то легко, нужно считаться с другими. Все-таки они за меня отвечают. А я в конце концов только путаюсь под ногами.Бабушка остановилась. Подцепив палкой кусок мха, она воткнула его на место и пошла дальше.— Иногда мне бывает очень горько, — продолжил Вернер. — Вот ты сказала, что человек не должен говорить о самом важном, а я сейчас именно это и делаю. Я сегодня все время говорю что-то не то.Вечернее солнце окрасило море в желтый цвет, было по-прежнему тихо.— Можно я покурю? — спросил он. Она ответила:— Сделай одолжение, дорогой друг.Вернер зажег маленькую сигару. Потом сказал:— Сейчас так много говорят о хобби. Знаешь, что это такое — хобби?— Знаю, у человека должно быть какое-то увлечение.— Ну да, собирают всякие штуки, — продолжал Вернер. — По-моему, это глупо. Я бы хотел не собирать, а делать что-нибудь своими руками, понимаешь, но я не слишком-то ловок.— Ты можешь что-нибудь выращивать.— И ты туда же! — воскликнул Вернер. — Ты говоришь совсем как они: посади что-нибудь и наблюдай, как растет. Я бы, может, так и сделал, если бы они мне об этом не твердили.— Тут ты совершенно прав, — сказала бабушка. — Нужно выбрать самому.Они принесли его корзину и куртку и стали прощаться. Бабушка предложила рюмочку хереса на дорогу, но Вернер сознался, что этот напиток он никогда не любил и покупает его только потому, что он связан с их общими воспоминаниями, которые ему очень дороги.— Мне тоже, — искренне сказала бабушка. — Бери курс на Хестхеллер, там всю дорогу глубоко. И попытайся найти способ их обмануть.Вернер ответил:— Попытаюсь. Обещаю тебе.Он завел мотор и взял прямой курс.— Кого он должен обмануть? — спросила София.— Родственников, — ответила бабушка. — Надоедливых родственников. Они все время диктуют, что ему следует делать, не спросив, хочется ему этого или нет, и поэтому он потерял всякую охоту к чему бы то ни было.— Это ужасно! — воскликнула София. — У нас так никогда не будет!— Нет. Никогда! — ответила бабушка.ЧЕРВИ И ДРУГИЕ
В одно лето, совершенно неожиданно, София стала бояться всякой мелкой живности, причем чем меньше была какая-нибудь козявка, тем больше она ее боялась. Раньше с Софией такого никогда не случалось. С того самого момента, когда она поймала своего первого паука и посадила его в спичечный коробок, чтобы приручить, все летние месяцы напролет она возилась с гусеницами, головастиками, червяками, летучими мышами и прочими не поддающимися дрессировке тварями, обхаживая их, как только можно, и в конце концов выпуская на свободу. Теперь все было не так. София осторожно и боязливо ступала по земле, высматривая всяких ползучих козявок. Она боялась всего: кустов, прибрежной травы, дождевой воды — эти бесчисленные существа кишели всюду, они попадались даже между страницами книги, сплющенные и бездыханные. Живые или уже мертвые, растерзанные или раздавленные, они преследуют человека всю жизнь. Бабушка попробовала было поговорить с Софией, но не добилась от нее ничего вразумительного. А когда не понимаешь, в чем дело, очень трудно помочь.Однажды утром на остров привезли луковицы новых цветов, их должны были посадить под окном бабушкиной комнаты. София воткнула лопату в землю, чтобы вырыть ямку, и острым краем рассекла червяка как раз посередине: обе половины извивались на черной земле. София бросила лопату, попятилась к стене дома и громко заплакала.— Они вырастут снова, — сказала бабушка. — Правда. Они вырастут снова. В этом нет ничего страшного, поверь мне.Сажая луковицы, бабушка продолжала рассказывать о червях, София успокоилась, но все еще была очень бледна. Она молча села на крыльцо, подтянув колени к подбородку.— Мне кажется, — сказала бабушка, — мне кажется, что никто еще по-настоящему не интересовался червями. Потому что если бы они действительно были кому-нибудь интересны, то о них написали бы книгу.Вечером София спросила у бабушки, как пишется слово «некоторые» — через «а» или через «о».— Через «о», — ответила бабушка.— Ничего не получится с этой книгой, — сердито сказала София. — Невозможно сосредоточиться, когда на каждом слове спотыкаешься о правописание, из-за этого я успеваю забыть, о чем пишу, чепуха какая-то!Книга была толстая, сделанная из множества сложенных и сшитых листов бумаги. София бросила ее на пол.— Как она будет называться? — спросила бабушка.— Трактат о червяках, разрезанных надвое! Только ее не будет.— Сядь где-нибудь и диктуй, — сказала бабушка. — Ты будешь диктовать, а я записывать. Времени у нас достаточно. Куда опять запропастились мои очки?Был как раз очень подходящий вечер для того, чтобы начать трактат. Бабушка открыла книгу, в окно заглянул луч заходящего солнца и осветил первую страницу — на ней уже была нарисована виньетка в виде червяка, разрезанного надвое. В комнате было тихо и прохладно, за стеной стучала папина машинка.— Хорошо, когда папа работает, — заметила София. — Тогда я знаю, что он у меня есть. Прочти, что я написала.— Глава первая, — прочла бабушка. — Некоторые удят рыбу на червяка.— Точка. Пиши дальше: даже не хочу говорить, как называются такие люди. Папа никогда этого не делает. Если представить себе червяка, который чем-то напуган, то мы увидим, что он сжимается до… До чего он сжимается?— Например, до одной шестой части своей длины.— Например, до одной шестой части своей длины и становится маленьким и толстым, тогда его легко проткнуть тонким прутом, и он об этом не подумал. Но если представить себе умного червяка, то он, наоборот, вытянется во всю длину и станет таким тоненьким, что никаким прутом его не проткнешь, но тогда он рвется. Науке еще неизвестно, просто так он рвется или потому, что хитрый, ведь никогда не знаешь…— Минутку, — сказала бабушка. — Могу я написать так: неизвестно, нечаянно он это делает или специально.— Пиши как хочешь, — нетерпеливо сказала София. — Только чтобы было понятно. И не перебивай меня. Давай дальше. Ему хорошо известно, что если он разорвется, то обе его части будут расти, каждая по отдельности. Точка. Но насколько это больно, мы не знаем. Кроме того, мы не знаем, страшно ли червяку, когда его должны разрубить. Во всяком случае, он чувствует, как что-то острое приближается к нему все ближе и ближе. Это называется инстинкт. Кроме того, я считаю, нельзя говорить, что червяку не больно, потому что он такой маленький и внутри у него ничего нет, кроме кишки. Я уверена, что ему все-таки больно, но, может быть, только в первую секунду. Наверно, умному червяку, который сначала вытянулся во всю длину, а потом разорвался посередине, больно не больше, чем нам, когда вырывают молочный зуб. Успокоившись, червяк, конечно, сразу замечает, что стал короче и что вторая половина лежит тут же, рядом. Проще говоря, обе половины, извиваясь, ползут каждая в свою сторону. Они не могут снова срастись, потому что так взволнованны, что ничего не соображают. К тому же они знают, что постепенно сами вырастут и станут настоящими червями. Наверно, они смотрят друг на друга и думают: фу, какой некрасивый, и поскорее уползают в разные стороны. Всякие мысли не дают им покоя. Они понимают, что у них теперь началась новая жизнь, но как, каким образом она сложится, неизвестно.София легла на кровать и задумалась. В комнате стало сумрачно, бабушка встала, чтобы зажечь лампу.— Не надо, — сказала София. — Не включай свет. Возьми фонарик. Послушай, это и называется жизненными испытаниями?— Вполне возможно, — ответила бабушка. Она положила зажженный фонарик на ночной столик и приготовилась писать дальше.— Скорее всего, жизненные испытания теперь тоже разделились пополам, и вообще жить стало легче, потому что не чувствуешь себя ни в чем виноватым. Можно сваливать все друг на друга или говорить, что после такого происшествия ты — это уже не ты. Только одна вещь портит дело — между задней частью и передней есть все-таки большая разница. Червяк, он никогда не ползает задом наперед, поэтому-то у него и нет головы сзади. Но раз Бог создал червяка таким образом, что он может делиться надвое и снова вырастать, значит, в его задней части есть что-то, чем тоже можно думать. Иначе задней части одной не справиться. Но в ней очень мало ума. И она старается вспомнить, как поступала другая половина, которая всегда была впереди и принимала все решения. А теперь, — продолжала София, сев на кровати, — заднюю часть мучают вопросы: сколько нужно расти? И что отращивать — хвост или голову? И как лучше: ползти позади и увиливать от решения важных вопросов или все решать самому, пока снова не разорвешься? Это было бы здорово. Но может случиться, что червяк привык быть хвостом и уже не хочет ничего менять. Ты все записала?— Все в точности, — сказала бабушка.— Закончим главу так: Иногда передняя часть довольна, что ей не надо никого тащить за собой, хотя тут не скажешь наверняка. Ничего нельзя сказать наверняка о существах, которые в любую минуту могут разорваться на две части. Но как бы ты к этому ни относился, перестань удить рыбу на червяка.— Вот так, — сказала бабушка. — Трактат окончен, и бумага тоже кончилась.— Нет, это еще не все, — сказала София. — Дальше идет вторая глава, но к ней мы приступим завтра. Как, по-твоему, звучит первая глава?— Очень убедительно.— Я тоже так думаю, — сказала София. — Может быть, люди научатся чему-нибудь из моей книги.В следующий вечер они начали новую главу под названием «Прочая несчастная мелюзга».— С этой мелюзгой хлопот не оберешься. Лучше бы Бог вообще не создавал ее или сделал бы так, чтобы она могла разговаривать или хотя бы как-нибудь по-другому выражать свои чувства. Точка. Возьмем, к примеру, ночных бабочек. Они летят и летят на лампу и сгорают, а потом другие снова летят. И это не инстинкт, потому что инстинкт такой не бывает. Просто они не понимают, что делают. А потом лежат на спине и дергают всеми своими лапками, а потом умирают. Ты успела записать? Ну, как звучит?— Очень хорошо, — сказала бабушка. София встала и продолжала диктовать, сорвавшись на крик:— Напиши вот что, напиши, что я ненавижу всех, кто медленно умирает! Напиши, что я ненавижу всех, кому никак нельзя помочь! Ты записала это?— Записала.— Теперь о долгоножках. Я много думала о них. Когда помогаешь им выбраться из паутины, обязательно выдерешь нечаянно пару ножек. Нет, напиши три ножки. Почему они не прячут их? Бывает, что маленькие дети кусают зубного врача за руку, но выдирает-то он, а не они. Подожди немного.София задумалась, закрыв лицо руками.— Пиши: рыбы, — сказала она. — Точка. Маленькие рыбки умирают медленнее, чем большие, а люди все равно обращаются с ними хуже. Их выбрасывают на берег, они лежат и ловят ртом воздух, это все равно что держать человека под водой.— А еще кошки, — продолжала София. — Кто сказал, что они всегда начинают есть рыбу с головы? Почему не убить рыбу как следует? А если кошке надоест или плотва ей покажется невкусной, а она начала есть с хвоста, что тогда? Тогда я ужасно плачу! Еще я плачу, когда живую рыбу солят или бросают в горячую воду, а она выпрыгивает оттуда! Я не ем такую рыбу, и вы так не делайте!— Ты слишком быстро диктуешь, — сказала бабушка. — Писать «и вы так не делайте»?— Нет, — сказала София. — Это же трактат. Закончи на «выпрыгивает оттуда». Она помолчала с минуту.— Глава третья. Точка. Я ем раков, но не смотрю, как они варятся, потому что в это время они противные, и нужно быть очень осторожным.— Это точно, — сказала бабушка и фыркнула.— Не смейся! — возмутилась София. — Это же серьезные вещи! Молчи. Пиши: Я ненавижу полевых мышей. Нет, не так. Я ненавижу полевых мышей, но не люблю, когда они умирают. Конечно, они роют проходы в земле и грызут луковицы папиных цветов. И детей своих учат рыть проходы и грызть луковицы. А по ночам они спят, прижавшись друг к другу, и никому не придет в голову, что это тоже несчастные малютки. Хорошо сказано?— Очень, — подтвердила бабушка, едва успевая записывать.— А потом они съедают отравленную кукурузу или попадаются задними лапками в ловушку. Может быть, это справедливо, что они отравляются кукурузой и попадают в ловушки. Но как быть? Пиши: Как быть в том случае, если наказанная мышка ничего плохого не сделала? А назад не вернешь. Это очень сложный вопрос. Дети у них рождаются через каждые двадцать минут.— Каждые двадцать дней, — пробормотала бабушка.— И они их обучают тому же. Я говорю сейчас не только про мышей, но и про других мелких зверюшек. Они быстро плодятся и воспитывают своих детей, и все неправильно. А с насекомыми еще хуже, они снуют повсюду, а сами такие маленькие, что замечаешь их только потом, когда наступишь. А иногда и потом не замечаешь, но все равно совесть мучает. Как ни старайся, тут ничего не поделаешь, так что лучше об этом вообще не думать. Конец. Осталось место для виньетки?— Осталось.— Тогда нарисуй ее, — сказала София. — Ну, как тебе всё вместе?— Прочесть вслух?— Нет, — ответила София. — Не надо. У меня сейчас нет времени. Но сбереги трактат для моих детей.СОФИИН ШТОРМ
В такое время года быстро темнеет. Сидишь так августовским вечером у крыльца, занимаясь каким-нибудь делом, и вдруг, в одно мгновение, становится темным-темно, и черная теплая тишина обволакивает дом. На дворе лето, но оно уже отжило свое, хотя листва не начала желтеть и осень еще не готова вступить в свои права. На черном небе не видно ни единой звезды. Бидон с керосином переносят из подвала в прихожую, а на крючок у двери вешают карманный фонарик.День за днем, мало-помалу, послушно следуя годовому ритму, вещи неуклонно перемещаются поближе к дому. Папа заносит внутрь палатку и насос. Он отсоединяет буй и затаскивает его вместе с цепью на берег. А когда уже и лодка поднята лебедкой наверх и резиновая шлюпка раскачивается от ветра на стене — значит, точно пришла осень. Днем позже выкапывают картофель и закатывают со двора в дом бочку для дождевой воды. Убирают ведра и инструменты, прячут до следующего сезона раскрашенные поделки из жестяных банок, бабушкин зонт и другие радующие глаз летние вещи. На веранде стоят огнетушитель, топор, лом и лопата для снега. В эти же дни меняется и окружающая природа.Бабушка любила эту пору перемен, неотвратимо повторявшихся из года в год, когда каждый предмет занимает свое, только ему отведенное место. Постепенно исчезают все следы человека, и остров, насколько это возможно, предстает в первозданном виде. Усталые грядки закрывают охапками фукуса. Долгие дожди очищают и выравнивают землю. Кое-где поверх фукуса еще бросаются в глаза яркие красные и желтые пятна последних цветов, а в лесу распускается на прощанье роскошная белая роза.Из-за сырости у бабушки разболелись ноги, и, как бы ей этого ни хотелось, она уже не могла совершать больших прогулок по острову. И все же каждый день до наступления темноты она выходила и собирала мусор, уничтожая всякое напоминание о присутствии человека. Она поднимала гвозди, кусочки бумаги, ткани или пластика, обломки перепачканных мазутом досок и разные жестянки. Потом бабушка спускалась на берег и разводила костер, предавая огню все, что могло гореть. Она замечала, что, очищаясь, остров делался все более отдаленным и чужим.Он выталкивает нас, думала бабушка. И скоро будет необитаемым. Почти.А ночи становились все темнее и темнее. Вдоль горизонта мерцала прерывистая цепочка маяков. И слышалось, как по фарватеру проплывали мимо большие корабли. На море был полный штиль.В самые последние дни перед отъездом папа выкрасил болты красным суриком и в теплую сухую погоду пропитал веранду тюленьим жиром. Он смазал инструменты и дверные петли маслом «Каррамба» и вычистил дымоход. Занес в дом сеть. Потом сложил дрова у печки к следующей весне, а также для тех, кому, может быть, придется пережидать здесь шторм, и крепко-накрепко привязал канатом дровяной сарай, чтобы его не снесло в море.— Нужно убрать колышки для цветов, — сказала бабушка. — Они портят пейзаж.Но папа оставил их на месте, потому что иначе весной не узнаешь, где что посажено.Бабушка волновалась из-за всякого пустяка.— Представь, — говорила бабушка, — представь себе, что кто-нибудь приедет, ведь всегда кто-нибудь приезжает. Они же не знают, что соль хранится в подполе, к тому же крышка от подпола может разбухнуть, и тогда ее не поднимешь. Нет, надо принести соль в дом и надписать, чтобы было ясно, что это соль, а не сахар. И надо вывесить побольше штанов — хуже всего, когда ходишь в промокших штанах. А если они станут развешивать свою сеть над цветочными грядками и вытопчут их? Всего никогда не предусмотришь.Через минуту бабушка стала беспокоиться из-за дымохода. Она повесила на нем плакат:Не закрывайте вьюшку, приржавеет.— Может быть, птицы совьют гнездо у нас в дымоходе, — сказала она сыну, — весной, я имею в виду.— Но ведь весной мы уже будем здесь жить, — удивился папа.— Никогда не знаешь, чего ждать от птиц, — ответила бабушка.На неделю раньше обычного она сняла занавески, заклеила окна, выходящие на юг и восток, большими листами бумаги и написала на них:Не срывайте, иначе перелетные птицы могут удариться о стекло. Пользуйтесь всем, но позаботьтесь о дровах… Инструменты под верстаком. С дружеским приветом.— Почему ты так спешишь? — спросила София.И бабушка ответила ей, что лучше всего браться за дело, когда чувствуешь, что пришел срок. Она положила на видное место сигареты и свечи, на случай если не зажжется лампа, и убрала барометр, спальный мешок и шкатулку с нитками под кровать. Подумав, она снова вынула барометр. Резные фигурки бабушка никогда не прятала. Все равно на них никто не позарится, а немножко приобщиться к прекрасному всегда полезно. Половики она тоже оставила, чтобы зимой было уютней.Два заклеенных окна придавали комнате незнакомый таинственный и осиротелый вид. Бабушка надраила дверную ручку и вычистила помойное ведро. На следующий день она выстирала всю свою одежду и, уставшая, пошла к себе. В осеннюю пору в комнате было тесно: сюда складывали вещи — и те, которые еще понадобятся следующей весной, и просто хлам. Бабушка любила чувствовать себя затерянной в этом хаосе и, прежде чем заснуть, подолгу разглядывала все, что окружало ее: сеть, ящики с гвоздями, мотки стальной проволоки и веревки, мешки с торфом и другие нужные предметы, но с не меньшей нежностью рассматривала она таблички с названиями давно разбившихся кораблей, старые оповещения о приближающемся шторме, сведения об отстрелянных норках и убитых тюленях и, конечно же, любимую картину с отшельником посреди пустыни и стерегущим львом на заднем плане.Как же я оставлю эту комнату, подумалось бабушке.Она с трудом вошла и разделась, раскрыла окно, и комната наполнилась ночной свежестью. Бабушка наконец легла и с наслаждением вытянула ноги. Она погасила свет, было слышно, как по ту сторону стены папа с Софией тоже укладываются спать. Пахло смолой, сырой шерстью и, может быть, немного скипидаром, море молчало. Засыпая, она вспомнила о горшке, стоявшем под кроватью, этом ненавистном признаке беспомощности. Она согласилась взять его, чтобы не вступать в лишние споры. Горшок может пригодиться в шторм или в дождь, но на следующий день его приходится украдкой выносить в море, а все, что делается украдкой, тяготит душу.Проснувшись, бабушка еще долго лежала, раздумывая, выходить ей или нет. Снаружи подкарауливала непроглядная тьма, а ноги болели. Крыльцо было неудобным — слишком высокие и узкие ступеньки, а еще спуск к уборной и обратный путь. И лучше не зажигать свет: от этого только теряешь ориентацию, когда выйдешь во двор, и кажется, что кругом еще темнее. Сначала нужно свесить ноги с кровати и подождать, пока перестанет кружиться голова. А после сделать четыре шага к двери, снять крючок и снова подождать, потом осилить пять ступенек, держась за перила. Она не боялась упасть или оступиться, хотя знала, что вокруг кромешная тьма, и хорошо представляла себе, что чувствуешь, когда рука теряет опору и ухватиться не за что.— Ничего страшного, — пробормотала про себя бабушка, — я и так знаю, как тут все выглядит, так что видеть мне не обязательно.Она спустила ноги с кровати и подождала немного, потом на ощупь сделала четыре шага к двери и сняла крючок. Ночь была черная, приятный колючий холодок пронизал бабушку. Очень медленно она спустилась по ступенькам и заковыляла от дома. Все оказалось не таким трудным, как представлялось. Дойдя до поленницы, она хорошо знала, в какой стороне дом, а в какой море и лес. Далеко в море тарахтел мотор плывущего по фарватеру катера, но огней не было видно.Бабушка присела на поленницу и подождала, пока пройдет головокружение. Оно прошло скоро, но бабушка не вставала. На восток, по направлению к Котке, проплыла баржа, постепенно звук дизельного мотора растаял, и ночь снова стала тихой, как прежде. В воздухе пахло осенью. К острову приближалась еще одна лодка, по-видимому, маленькая, на керосинном ходу. Наверно, рыбачья, с автомобильным мотором, непонятно только, почему так поздно, обычно они выходят сразу после захода солнца. Во всяком случае, она не плывёт прямо по фарватеру, а уходит прямо в море. Тяжело стуча, лодка миновала остров и стала удаляться, пульсирующие удары раздавались все дальше и дальше, но никак не стихали.— Чудно, — вслух произнесла бабушка. — Да это же разрыв сердца, совершенно ясно, а никакая не лодка. — Она замерла в нерешительности: пойти прилечь или посидеть, наверно, лучше посидеть еще немного.Иллюстрации Туве Янссон
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ruОставить отзыв о книгеВсе книги автора