Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Альберт Швейцер
Фрагмент из книги
Культура и этика
(стр. 42 - 62)
С подневольным существованием органически связано перенапряжение людей. В течение двух или трех поколе ний довольно многие индивиды живут только как рабочая сила, а не как люди. То, что вообще может быть сказано о духовном и нравственном значении труда, на их труд уже не распространяется. Ставшая обычной сверхзаня тость современного человека во всех слоях общества ведет к умиранию в нем духовного начала. Косвенно он стано вится жертвой этого уже в детстве. Его родители, погло щенные жестокими трудовыми буднями, не могут уделять ему нужного внимания. В результате для него оказывает ся безвозвратно утраченным нечто органически необходи мое для его развития. Позже, сам став жертвой перена пряжения, он все больше испытывает потребность во внешнем отвлечении. Для работы в оставшееся свободное время над самим собою, для серьезных бесед или чтения книг необходима сосредоточенность, которая нелегко ему дается. Абсолютная праздность, развлечение и желание забыться становятся для него физической потребностью. Не познания и развития ищет он, а развлечения — и при том такого, какое требует минимального духовного напряжения.
Склад ума миллионов этих разобщенных, но способ ных к сплочению людей оказывает обратное воздействие на все институты, призванные служить образованию, а следовательно, и культуре. Театр уступает место кабаре, а серьезная литература — развлекательной. Журналы и газеты вынуждены во все большей степени мириться с тем фактом, что они могут преподносить что-либо читателю лишь в предельно доступной форме. Сравнение средних уровней нынешней периодики и периодики пятидесяти —шестидесятилетней давности показывает, как сильно прессе пришлось измениться в этом отношении.
Проникшись духом легкомыслия и поверхности, ин ституты, призванные стимулировать духовную жизнь, в свою очередь содействуют сползанию общества к тако му состоянию и накладывают на него печать серости и бездумья.
В сколь сильной степени бездумье стало для человека второй натурой, видно хотя бы из характера его обычных общений с окружающими людьми. Ведя разговор с себе подобными, он следит за тем, чтобы придерживаться об щих замечаний и не превращать беседу в действительный обмен мыслями. Он не имеет больше ничего своего и да же испытывает в некотором роде страх, что от него может потребоваться это свое.
Дух, порожденный обществом разобщенных, предстает перед, нами как постоянно крепнущая сила. У нас скла дывается упрощенное представление о человеке. В других и в самих себе мы ищем лишь прилежания труженика и согласны почти ничем не быть сверх того.
С точки зрения несвободного существования и разоб щенности наиболее неблагоприятно сложились условия жизни населения больших городов. Соответственно оно более подвержено угрозе духовной деградации. Являлись ли крупные города когда-либо культурными центрами в том смысле, что в них зарождался идеал человека, под нявшегося до уровня духовной личности? Ныне, во вся ком случае, положение вещей таково, что подлинную культуру необходимо спасать от духа растления, исходя щего от больших городов и их жителей.
К несвободному состоянию и разобщенности современ ных людей добавляется в качестве еще одного психиче ского тормоза культуры также их ограниченность. Гигант ский рост достижений науки и практики с необходимо стью ведет к тому, что поле деятельности индивида все больше ограничивается одной определенной областью. Становится господствующей такая организация труда, при которой только специализация обеспечивает взаимо действие высших производственных показателей. Достиг нутые результаты великолепны. Но вера труженика в ду ховную значимость его труда подрывается. Применение находит только часть способностей человека, что в свою очередь оказывает обратное воздействие на его духовную сущность. Формирующие личность силы, коренящиеся в многообразии производственных задач, иссякают при меньшем их многообразии и соответственно меньшей духовной значимости в широком смысле слова. Нынешний мастеровой разбирается в тонкостях своего ремесла не так основательно, как его предшественник. В отличие от последнего он владеет уже не всеми операциями обработ ки дерева или металла, так как его работе предшествует значительный по объему труд других людей и машин. Сообразительность и практические навыки современного рабочего уже не находят все новых сфер применения. Творческое и художественное начало в нем умирает. Нор мальное чувство собственного достоинства, стимулируемое трудом, в который ему неизменно приходится вкладывать всю свою сметливость и всю свою душу, сменяется само довольством, мешающим ему видеть за доведенным до совершенства частным навыком общее несовершенство.
Во всех сферах человеческой деятельности, и больше всего, пожалуй, в науке, угроза узкой специализации как для индивида, так и для духовной жизни общества в це лом становится все более явственной. Уже дает о себе знать и то обстоятельство, что молодежь обучают люди, не отличающиеся достаточной универсальностью, чтобы раскрыть перед ней взаимозависимость отдельных част ных наук и наметить ей горизонты в их естественных масштабах.
И словно считая, что специализация и организация труда еще недостаточно отрицательно сказываются на психике современного человека там, где они неизбежны, их стремятся внедрить и там, где без них можно было бы обойтись. В административном управлении, в преподава нии и в других сферах с помощью системы надзора и всевозможных регламентации естественное поле деятель ности людей предельно сужается. Насколько несвободен в некоторых странах нынешний учитель по сравнению со своим предшественником! Каким неживым и безли ким стало его преподавание в результате такого ограни чения!
Так из-за специфических особенностей нашего труда мы утратили присущее нам духовное начало и нашу ин дивидуальность в той мере, в какой возросли материаль ные достижения общества. И здесь мы видим в действии трагический закон, согласно которому выигрыш в одном сопряжен с потерей в другом.
Несвободный, разобщенный, ограниченный современ ный человек одновременно находится под угрозой стать негуманным.
Нормальное отношение человека к человеку стало затруднительным для нас. Постоянная спешка, характер ная для нашего образа жизни, интенсификация взаимного общения, совместного труда и совместного бытия многих на ограниченном пространстве приводит к тому, что мы, беспрестанно и при самых разнообразных условиях встречаясь друг с другом, держимся отчужденно по отно шению к себе подобным. Обстоятельства нашего бытия не позволяют нам относиться друг к другу как человек к че ловеку. Навязанное нам ограничение в деятельности, присущей человеческой природе, носит настолько универ сальный и систематический характер, что мы привыкаем к нему и уже больше не воспринимаем наше безликое поведение как нечто противоестественное. Мы уже не страдаем от того, что в таких-то и таких-то ситуациях не можем больше проявлять подлинно человеческое участие к своим ближним, и в конечном счете деградируем к от речению от истинно человеческих отношений и там, где они возможны и уместны.
Безусловно, психика жителя крупного города и в этом отношении подвергается наиболее неблагоприятному влия нию и затем в свою очередь оказывает неблагоприятное воздействие на состояние духовной жизни общества.
Мы утрачиваем чувство родства со своим ближним и скатываемся таким образом на путь антигуманности. Когда исчезает сознание, что любой человек нам в какой-то мере небезразличен как человек, тогда расшатываются устои культуры и этики. Регресс гуманности в этом слу чае является лишь вопросом времени.
И действительно, уже в течение жизни двух поколе ний обитают среди нас во всей своей отвратительной наготе идеи законченной негуманности, подкрепленные авторитетом логических принципов. В обществе сложи лись взгляды, уводящие индивидов от гуманности. Прису щее человеку от природы участливое отношение к ближ нему исчезает. На смену ему приходит проявляющаяся в более или менее разнообразных формах абсолютная индифферентность. Всячески подчеркиваемые в отношении незнакомых людей высокомерие и безучастность уже не воспринимаются как проявления внутренней неотесан ности и грубости, а квалифицируются как светское пове дение. Да и само наше общество перестало признавать за всеми людьми, как таковыми, человеческую ценность и человеческое достоинство. Определенная часть человечества стала для нас человеческим материалом, вещами. Если десятилетиями среди нас со все возрастающей лег костью могли говорить о войнах и завоеваниях, словно речь шла только о столкновениях на шахматной доске, то это предопределялось лишь внедрением всеобщего убеждения, что человеческие судьбы — это ряды цифр, определенный статистический материал, не больше. Ког да разразилась война, для укоренившейся в нас негуман ности открылось широкое поле проявления. А сколько всяких дикостей — утонченных и откровенно оголтелых — в отношении цветных народов выдавалось в нашей колониальной литературе последних десятилетий и в наших парламентах за разумные истины и в таком виде усваивалось общественным мнением! Двадцать лет назад в парла менте одной из стран Европейского континента было как должное воспринято даже выступление, в котором о мас совой гибели депортированных негров от голода и эпиде мий говорилось как о «падеже», словно речь шла о скоте. В современном преподавании и в современных школь ных учебниках гуманность оттеснена в самый темный угол, как будто перестало быть истиной, что она является самым элементарным и насущным при воспитании чело веческой личности, и как будто нет никакой необходимо сти в том, чтобы вопреки воздействию внешних обстоятельств сохранить ее и для нашего поколения. В прошлом все было по-иному. Дух гуманности господствовал тогда не только в школе, но и в литературе, даже приключен ческой. Робинзон Крузо в известном романе Дефо непре станно размышляет над проблемой гуманности. Он чувст вует такую ответственность за торжество принципов гуманности, что даже в ходе самообороны неизменно руководствуется соображением, как бы поменьше загубить человеческих жизней, и настолько подчиняет себя служению этой идее, что она придает смысл всей его полной приключений жизни. Можно ли среди нынешних сочинений этого жанра отыскать хоть одно, столь пронизанное духом человечности?
Отрицательно воздействует на культуру также сверхорганизованность наших общественных условий.
Насколько верно, что организованное общество являет ся предпосылкой и одновременно следствием культуры, настолько очевидно также, что на определенном этапе внешняя организация общества начинает осуществляться за счет духовной жизни. Личности и идеи подпадают под власть институтов общества, вместо того чтобы оказывать влияние на них и поддерживать в них живое начало.
Создание в какой-либо сфере всеобъемлющей органи зации на первых порах дает блестящие результаты, но через некоторое время первоначальный эффект умень шается. Сначала демонстрируется уже существующее богатство, в дальнейшем дают себя знать последствия недооценки и игнорирования живого и первоначального. Чем последовательнее внедряется организация, тем силь нее проявляется ее сдерживающее воздействие на произ водительное и духовное начала. Существуют культурные государства, которые не могут преодолеть ни в экономиче ской, ни в духовной жизни последствий давно оставлен ной позади слишком всеобъемлющей и далеко идущей централизации управления.
Превращение леса в парк и поддержание его в тако вом качестве может оказаться в том или ином отношении целесообразным. Но об интенсивной вегетации, которая естественным путем обеспечивала бы и впредь богатый древостой, тогда уже не может идти речи.
Политические, религиозные и экономические объеди нения стремятся ныне к такой организационной структу ре, которая содействовала бы их максимальной внутрен ней сплоченности, а тем самым и высшей степени спо собности воздействия вовне. Организационные принципы, дисциплина и все прочее, что составляет техническую сторону любого процесса объединения, доводятся до невиданного ранее совершенства. Цель достигается. Но в той же самой мере все эти объединения перестают действо вать как живые организмы и все больше уподобляются усовершенствованным машинам. Их внутренняя жизнь беднеет и лишается необходимой многогранности, так как личности неизбежно растворяются в них.
Вся наша духовная жизнь протекает в рамках органи заций. С юных лет современный человек так проникается мыслью о дисциплине, что отрекается от своего самобытного существования и способен руководствоваться только интересами своей корпорации. Столкновения между идеями и людьми, составившие в свое время славу XVIII века, ныне уже не имеют места. Тогда благогове ние перед групповыми мнениями не признавалось. Судьба любой идеи зависела от восприятия и одобрения ее инди видуальным разумом. Ныне постоянное уважение к гос подствующим в организованных объединениях воззрениям стало само собой разумеющимся правилом. Как для себя, так и для других индивид считает обязательным, чтобы наряду с национальностью, вероисповеданием, принад лежностью к политической партии, имущественным поло жением и прочими данными, характеризующими положе ние в обществе, всякий раз заранее было точно определе но число непререкаемых воззрений. На эти воззрения наложено табу, они не подлежат не только какой бы то ни было критике, но даже самому невинному обсуждению. Такое поведение, при котором мы отказываем друг другу в праве быть мыслящими существами, эвфемистически именуется уважением к убеждению, как будто без мыш ления возможно какое-то настоящее убеждение.
Поглощение современного человека обществом, поисти не единственное в своем роде, — это, пожалуй, наиболее характерная черта его сущности. Недостаточное внимание к самому себе и без того уже делает его почти патологи чески восприимчивым к убеждениям, которые в готовом виде вводятся в обиход обществом и его институтами. Поскольку к тому же общество благодаря достигнутой организации стало невиданной ранее силой в духовной жизни, несамостоятельность современного человека по отношению к обществу принимает такой характер, что он уже почти перестает жить собственной духовной жизнью. Он уподобляется мячу, утратившему свою эластичность и сохраняющему вмятину от любого нажима или удара. Общество располагает им по своему усмотрению. От него человек получает, как готовый товар, убеждения — наци ональные, политические и религиозные, — которыми за тем живет.
Чрезмерная подверженность современного человека внешнему воздействию отнюдь не кажется ему проявле нием слабости. Он воспринимает ее как достижение. Он уверен, что беспредельной духовной преданностью идее коллективизма докажет на деле величие современного человека. Естественно присущую ему общительность он намеренно превращает в фанатическую потребность на сильственно подчинить все коллективному началу.
Поскольку мы в такой мере отказываемся от самых неотъемлемых прав индивидуальности, наше поколение не в состоянии выдвинуть какие-либо новые идеи или целесообразно обновить существующие. Оно обречено лишь испытывать на себе, как уже внедрившиеся идеи завоевывают все больший авторитет, приобретают все более односторонний характер и доходят в своем господ стве над людьми до самых крайних и опасных послед ствий.
Так мы вступили в новое средневековье. Всеобщим актом воли свобода мышления изъята из употребления, потому что миллионы индивидов отказываются от права на мышление и во всем руководствуются только принад лежностью к корпорации.
Духовную свободу мы обретем лишь тогда, когда эти миллионы людей вновь станут духовно самостоятельными и найдут достойную и естественную форму своего отноше ния к организациям, интеллектуально поработившим их. Избавление от нынешнего средневековья будет намного труднее, чем от прежнего. Тогда велась борьба против исторически обусловленной внешней власти. Ныне речь идет о том, чтобы побудить миллионы индивидов сбросить с себя собственноручно надетое ярмо духовной несамо стоятельности. Может ли существовать более трудная задача?
Мы еще не прониклись сознанием нашей духовной нищеты. Из года в год неуклонно совершенствуется распространение коллективных мнений при одновремен ном исключении индивидуального мышления. Практикуе мые при этом методы достигли такого совершенства и получили такое признание, что отпадает необходимость предварительно оправдывать любую попытку внедрить в общественное мнение даже самую бессмысленную идею, когда она представляется уместной.
Во время войны дисциплинированность мышления стала совершенной, и пропаганда в те годы окончательно заняла место правды.
С отказом от независимости своего мышления мы ут ратили — да иначе и быть не могло — веру в истину. Наша духовная жизнь дезорганизована. Сверхорганизованность нашей общественной жизни выливается в орга низацию бездумья.
Отношения между индивидом и обществом подорваны не только в интеллектуальном, но и в этическом плане. Отрекаясь от собственного мнения, современный человек отказывается и от собственного нравственного суждения. Чтобы признать хорошим то, что общество словом и де лом выдает за таковое, и осудить то, что оно объявляет дурным, он подавляет рождающиеся в нем сомнения, не проявляя их ни перед другими, ни перед самим собой. Нет побуждений, над которыми не восторжествовало бы в конечном счете его чувство принадлежности к коллек тиву. В результате он подчиняет свое суждение суждению массы и свою нравственность нравственности массы.
Особенно склонен он извинять все бессмысленное, жестокое, несправедливое и дурное в действиях своего народа. Подавляющее большинство граждан наших бескультурных культурных государств все меньше предают ся размышлениям как нравственные личности, дабы не вступать беспрестанно во внутренние конфликты с обще ством и заглушать в себе все новые побуждения, идущие вразрез с его интересами.
Унифицированное коллективное мнение помогает им в этом, поскольку оно внушает, что действия коллектива должны измеряться не столько масштабом нравственно сти, сколько масштабом выгоды и удобства. Но в резуль тате становятся ущербными их души. Если среди наших современников встречается так мало людей с верным человеческим и нравственным чутьем, то объясняется это не в последнюю очередь тем, что мы беспрестанно прино сим свою личную нравственность на алтарь отечества, вместо того чтобы оставаться в оппозиции к обществу и быть силой, побуждающей его стремиться к совершен ству.
Итак, не только между экономикой и духовной жизнью, но также и между обществом и индивидом сло жилось пагубное взаимодействие. В век рационализма и расцвета философии общество давало опору индивиду, вселяя в него глубокую уверенность в торжестве всего разумного и нравственного, которую оно неизменно рассматривало как нечто само собой разумеющееся. Лю дей того времени общество поднимало, нас оно подавляет. Банкротство культурного государства, становящееся от десятилетия к десятилетию все более очевидным, губит современного человека. Деморализация индивида обще ством идет полным ходом.
Несвободный, обреченный на разобщенность, ограни ченный, блуждая в дебрях бесчеловечности, уступая свое право на духовную самостоятельность и нравственное суждение организованному обществу, сталкиваясь на каждом шагу с препятствиями па пути внедрения истин ных представлений о культуре — бредет современный человек унылой дорогой в унылое время. Философия не имела никакого представления об опасности, в которой находился человек, и не предприняла никакой попытки помочь ему. Она даже не побудила его задуматься над тем, что с ним происходит.
Страшная правда, заключающаяся в том, что по мере исторического развития общества и прогресса его эконо мической жизни возможности процветания культуры не расширяются, а сужаются, осталась неосознанной.
III. ОСНОВНОЙ ЭТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР КУЛЬТУРЫ
Что такое культура?
Этот вопрос должен был бы давно волновать челове чество, считающее себя культурным человечеством. Но, как ни странно, в мировой литературе никто до сих пор, собственно, не ставил такого вопроса и тем более не пытался ответить на него. Считалось, что незачем опре делять существо культуры, поскольку она сама налицо. Когда же этот вопрос все-таки затрагивался, его со ссылкой на историю и современность объявляли уже давно решенным. Однако сегодня, когда сами события с неумолимостью ведут нас к осознанию того, что мы жи вем в условиях опасного смешения элементов культуры и бескультурья, нам надлежит — хотим мы того или нет — попытаться определить сущность подлинной культуры.
В наиболее общих чертах культура — это прогресс, материальный и духовный прогресс как индивидов, так и всевозможных сообществ.
В чем он состоит? Прежде всего в смягчении как для тех, так и для других борьбы за существование. Создание максимально благоприятных условий жизни — таково требование, необходимое и само по себе, и для духовного и нравственного совершенства индивида, которое является конечной целью культуры.
Борьба за существование ведется на два фронта. Чело веку приходится утверждать себя в природе — перед ее стихийными силами и в обществе — перед себе подоб ными.
Ослабление борьбы за существование достигается максимально возможным и наиболее целесообразным рас ширением господства разума над природой и над челове ческой натурой.
Следовательно, и сущность культуры двояка. Культура слагается из господства разума над силами природы и из господства разума над человеческими убеждениями и по мыслами.
Что нужно признать важнейшим? То, что на первый взгляд может показаться менее существенным — господ ство разума над образом мыслей человека. Почему? По двум причинам. Во-первых, господство, которое мы обе спечиваем себе с помощью разума над силами природы, представляет собою не чистый прогресс, а прогресс, кото рому присущи наряду с достоинствами и недостатки, способные стимулировать бескультурье. Растлевающее воздействие на культуру экономических условий нашего времени частично объясняется тем, что мы поставили себе на службу силы природы с помощью машин. Но в этом случае только господство разума над человечески ми убеждениями и помыслами даст гарантию, что люди и целые народы не используют друг против друга силу, которую сделает для них доступной природа, что они не втянутся в борьбу за существование, гораздо более страш ную, нежели та, какую человеку приходилось вести в не цивилизованном состоянии.
Следовательно, нормальное осознание значимости культуры налицо только там, где проводится различие между существенным и несущественным в культуре.
Конечно, и тот и другой прогресс носит духовный ха рактер в том смысле, что оба зиждутся на духовных достижениях человека. Тем не менее прогресс, достигну тый благодаря господству разума над силами природы, можно квалифицировать как материальный прогресс, поскольку он связан с покорением и использованием материи в интересах людей. Господство же разума над человеческими убеждениями являет собою духовное достижение особого рода, ибо оно базируется на воздейст вии духа на дух, то есть просветленной разумом силы на такую же другую.
В чем состоит господство разума над человеческими убеждениями и помыслами? В том, что индивиды и все возможные человеческие сообщества соразмеряют свои желания с материальным и духовным благом целого и многих, то есть в том, что они этичны. Следовательно, этический прогресс — это существенное и несомненное, а материальный — менее существенное и менее несомнен ное в развитии культуры. Эта моралистическая концеп ция культуры производит впечатление старомодно рацио налистической. Духу нашего времени ближе рассматри вать культуру как естественное, хотя и интересное сво ей сложностью и специфичностью жизненное явление в развитии человечества. Но дело не в определениях, а в истине. В данном же случае простота является истиной... неудобной истиной, с которой нам приходится мучиться.
Попытки провести различие между культурой и ци вилизацией предопределены желанием узаконить наря ду с понятием этической культуры понятие неэтической и прикрыть последнее историческим термином. Однако ничто в истории слова «цивилизация» не оправдывает такого намерения. Слово это в соответствии со своим тра диционным употреблением означает то же, что и «куль тура», то есть эволюцию людей к более высокой органи зации и более высокой нравственности. В некоторых язы ках предпочтение отдается первому термину, в некото рых — второму. Немец говорит обычно о культуре, фран цуз — о цивилизации. Но подчеркивание различия в зна чении обоих терминов не оправдано ни лингвистически, ни исторически. Нужно говорить об этической и неэтиче ской культуре или об этической и неэтической цивилиза ции, а не о культуре и цивилизации.
Как, однако, могло случиться, что решающее значе ние этического начала для культуры ускользнуло от нас?
Все предпринимавшиеся до сих пор попытки закла дывания основ культуры неизменно представляли собой процессы, при которых силы прогресса проявляли себя почти во всех областях. Крупные достижения в искусст ве, строительном деле, методах управления, экономике, промышленности, торговле и колонизации шли рука об руку с духовным подъемом, приведшим к рождению более совершенного мировоззрения. Ослабление культурно го движения проявлялось как в сфере материального, так и в сфере духовно-этического, причем обычно в первой раньше, чем во второй. Так, в греческой культуре непо стижимый застой в развитии естественных наук и поли тических институтов наступил уже при Аристотеле, в то время как этическое движение завершилось лишь в по следующие столетия, найдя свое высшее проявление в ве ликой воспитательной деятельности, которую развернула в античном мире стоическая философия. В китайской, индийской и иудейской культурах прогресс в материаль ной сфере с самого начала постоянно отставал от духов но-этических устремлений.
В культурном движении, начиная с эпохи Ренессанса и вплоть до начала XIX столетия, силы материального и духовно-этического прогресса действовали параллельно, как бы соревнуясь между собой. Затем, однако, произо шло нечто никогда ранее не виданное: силы этического прогресса иссякли, в то время как достижения духа в материальной сфере неуклонно нарастали, являя блестя щую картину научно-технического прогресса. Еще в те чение десятилетий после этого паша культура пользова лась преимуществами материальных достижений, не ис пытывая поначалу последствий ослабления этического движения. Люди по-прежнему жили в атмосфере, соз данной этическим культурным движением, не отдавая себе отчета в обреченности культуры и не замечая того, что назревало в отношениях между народами.
Так, наше время, для которого стало характерным без думье, пришло к убеждению, что культура состоит пре имущественно в научно-технических и художественных достижениях и может обойтись без этики или ограни читься ее минимумом.
Эта упрощенная концепция культуры приобрела свой авторитет в общественном мнении, поскольку зачастую ее придерживались люди, которым по их общественно му положению и научной осведомленности полагалось быть компетентными во всем, что касается духовной жизни.
Что произошло, когда мы отказались от этической концепции культуры и тем самым приостановили столк новение основанных на разуме этических идеалов с действительностью? Вместо того чтобы в мышлении выра ботать разумные этические идеалы, ориентированные на действительность, мы заимствовали их у действитель ности. В своих рассуждениях о народе, государстве, церкви, обществе, прогрессе и всех прочих явлениях, определяющих наше состояние и состояние человечест ва, мы хотели исходить из эмпирически данного. Только наличествующие в нем силы и направления могли те перь приниматься во внимание. Диктуемые логикой и этикой основные истины и основные убеждения мы уже не хотели признавать. Лишь идеи, почерпнутые из опы та, мы считали применимыми к действительности. В ито ге наша духовная жизнь и весь мир оказались во власти идей, ослабленных знанием и умыслом.
Как прославляли мы наше чувство реальности, кото рое должно было сделать нас прилежными работниками на благо всего мира! И тем не менее мы, в сущности, поступали, как мальчишки, которые, мчась с горы на сан ках, беззаботно вверяют себя естественно действующим силам и нисколько не задумываются над тем, удастся ли совладать с несущимися санками на ближайшем по вороте или у ближайшей непредвиденной преграды.
Только склад мышления, обеспечивающий действен ность основанных на разуме этических идеалов, спосо бен породить свободное, то есть планомерно-целесообраз ное, деяние. В той мере, в какой доминируют идеалы, за имствованные из действительности, действительность воз действует на действительность, и человеческая психика служит тогда лишь понижающим трансформатором.
Впечатления от событий для своего превращения в новые события постоянно опосредуются нашим складом мышления и перерабатываются в нем. Этот склад мыш ления обладает данной определенностью, способствую щей созданию ценностей, которые предопределяют наше отношение к фактам.
Обычно эта определенность дана в разумных идеях, порождаемых нашим мышлением применительно к дей ствительности. Когда они отмирают, не возникает пусто ты, через которую события сами по себе воздействуют на нас. На склад мышления доминирующее влияние ока зывают тогда мнения и чувства, которые до тех пор ре гулировались и подавлялись основанными на разуме идеями. Когда вырубают вековой лес, на месте деревьев-великанов вырастает кустарник. То же происходит и с великими убеждениями: разрушенные однажды, они за меняются мелкими, которые в какой-то мере выполняют их функции.
Следовательно, с отречением от разумных этических идеалов, характерным для нашего чувства реальности, наша объективность не возрастает, а уменьшается. По этому современный человек не является трезвым наблю дателем и расчетливым калькулятором, каким он сам себе кажется. Он подвержен воздействию настроений и страстей, пробуждаемых в нем фактами. Сам не отдавая себе отчета, он примешивает к рациональному столько эмоционального, что одно искажает другое. В этом за колдованном круге вращаются суждения и импульсы на шего общества, каких бы предметов мы ни касались — от самых мелких вопросов до всеобъемлющих мировых проблем. Как индивиды, так и целые народы обращаются с реальными и воображаемыми ценностями, не делая между ними никаких различий. Именно такое трудно во образимое сочетание объективности и необъективности, трезвости и способности восторгаться бессмысленным со ставляет загадочную и опасную черту в складе мышле ния нашего времени.
Таким образом, наше чувство реальности состоит в том, что мы своими страстями и предельно недально видными соображениями выгоды стимулируем следование из одного факта непосредственно примыкающего к нему другого и т.д. и т.д. И поскольку нам недостает осмыслен ного представления о том целом, которое надлежит реа лизовать, наша активность капитулирует перед поняти ем естественно протекающего события.
Предельно иррациональным образом реагируем мы на факты. Без плана и фундамента строим мы наше бу дущее на зыбкой почве конкретных обстоятельств и под вергаем его разрушительному воздействию хаотических смещений и передвижений, характерных для этих об стоятельств. «Наконец-то твердая почва под ногами!» — восклицаем мы и... тонем в хаосе событий.
Слепота, с которой мы относимся к такой участи, еще больше усугубляется верой в выработанный нами исто рический подход, представляющий собою не что иное, как наше чувство реальности, обращенное в прошлое. Мы убеждены, что являемся критическим поколением, которому доскональное знание прошлого позволило по нять направление развития будущих событий. К идеа лам, заимствованным у действительности, добавляются идеалы, почерпнутые из прошлого.
Достижения критической историографии, возникшей в XIX столетии, достойны восхищения. Но вопрос в дру гом: присущ ли нашему поколению — именно потому, что у нас есть историческая наука,— подлинный истори ческий подход?
Исторический подход в лучшем смысле слова озна чает критическую объективность в отношении событий далекого и недавнего прошлого. Такой способностью аб страгироваться при оценке фактов от субъективных мне ний и интересов не обладают даже наши историки. Пока им приходится заниматься эпохой настолько далекой, что ни о каком ее влиянии на современность не может быть и речи, они остаются объективными в той мере, в какой это позволяют воззрения школы, к которой они принад лежат. Если же изучаемое прошлое как-то перекликается с сегодняшним днем, то на интерпретацию его обычно накладывают свой отпечаток национальные, религиоз ные, социальные и экономические воззрения исследова телей.
Показательно, что в последние десятилетия возросла лишь ученость, но не объективность историков. Иссле дователям, жившим в предыдущие эпохи, этот идеал представлялся в большей чистоте, чем нынешним. Мы дошли уже до того, что не требуем всерьез, чтобы в научном исследовании прошлого молчали предрассудки, вытекающие из национальных и религиозных воззре ний эпохи, в которую живет исследователь. Сочетание величайшей учености с величайшей предвзятостью ста ло для нас обычным делом. Откровенно тенденциозные сочинения занимают первые места в нашей историо графии.
Наука оказала на наших историков столь незначи тельное воспитательное влияние, что они зачастую ше ствовали в рядах наиболее одержимых поборников воз зрений своих народов вместо того, чтобы, как подобает людям их профессии, призывать к вдумчивой и осмотри тельной оценке фактов. Вместо того чтобы стать воспи тателями, они по-прежнему были только учеными. Задача, взявшись за решение которой они действительно по ставили бы себя на службу культуре, не привлекла их внимания. Надежды на подъем культуры, связанные в середине XIX столетия с подъемом исторической науки, оказались столь же мало обоснованными, как и те, ко торые связывались с требованием создания националь ных государств и проведения демократических прави тельственных реформ.
В итоге исторический подход воспитанного такими историками поколения имеет мало общего с последова тельно объективным восприятием событий. Во имя объ ективности нельзя не признать, что он состоит не столько в том, что мы лучше понимаем наше прошлое, чем пре дыдущие поколения свое, сколько в том, что мы припи сываем ему чрезмерно большое значение для современ ности. Иногда же мы просто подменяем им современ ность. Нас не удовлетворяет, что некогда бывшее своими результатами представлено в существующем. Мы хотим, чтобы это бывшее всегда было с нами, и стремимся че рез него постигать себя.
В своей жажде постоянно переживать и осознавать исторический процесс нашего становления мы подменя ем нормальные отношения к прошлому надуманными. Стремясь внушить себе, что в прошлом заключено все ныне сущее, мы злоупотребляем этим прошлым ради то го, чтобы вывести из него и обосновать им наши требо вания, мнения, чувства и страсти. На глазах у нашей историографической учености появляется надуманная история для народного употребления, в которой деловито обосновываются национальные и религиозные предрас судки. Наши школьные учебники по истории — рассадники исторической лжи.
Подобное злоупотребление историей стало для нас необходимостью. Идеи и убеждения, во власти которых мы находимся, не поддаются обоснованию разумом. И нам, следовательно, не остается ничего другого, как подводить под них «исторический» фундамент.
Показательно, что мы, собственно, не очень интере суемся тем ценным, что заключено в прошлом. Великие духовные достижения прошлого всего лишь бездумно ре гистрируются. Тронуть наш интеллект мы им не позво ляем. Еще меньше склонны мы к их наследованию. Лишь то, что ассоциируется с нашими сегодняшними планами, страстями, чувствами и эстетическими вкусами, пред ставляет для нас ценность. Эти планы, страсти, чувства и эстетические вкусы мы переносим в прошлое и затем, обманывая самих себя, утверждаем, что в нем наши корни.
Таков характер культа, в который мы превратили историю. Благоговение перед былыми событиями возво дится в религию. Ослепленные тем, что рассматривается нами как прошлое или выдается за таковое, мы забыва ем смотреть в будущее. Ничто для пас не миновало, ни с чем не покончено. То и дело мы заставляем прошлое искусственно возрождаться в настоящем. Мы создаем перзистенцию свершившихся фактов, которая делает не возможным всякое нормальное развитие наших наро дов. Подобно тому как, благоговея перед современностью, мы тонем в нынешних событиях, так, благоговея пе ред историей, мы попадаем под власть событий ми нувших.
Из нашего преклонения перед действительностью и из нашего историзма родился национализм, являющийся виновником внешней катастрофы, которая завершает за кат нашей культуры.
Что такое национализм? Неблагородный и доведен ный до абсурда патриотизм, находящийся в таком же отношении к благородному и здоровому чувству любви к родине, как бредовая идея к нормальному убеждению.
Как рождается он среди нас?
К началу XIX столетия мышление признало за на циональным государством право на существование. В обоснование этого указывалось на то, что националь ное государство как естественный и гомогенный орга низм лучше всего способно осуществить идеал культур ного государства. В фихтевских речах к немецкой нации национальное государство подвергается суду нравствен ного разума, узнает от последнего о необходимости под чиниться ему во всех отношениях, торжественно клянет ся в этом, и затем ему вменяется в обязанность обеспе чить становление культурного государства. При этом го сударству настойчиво внушается необходимость усматри вать свою главную задачу в том, чтобы заботиться о веч но равномерном становлении чисто человеческого в на ции. Национальное государство должно искать свое величие в отстаивании идей, способных принести благи всем народам. Гражданам же рекомендуется демонстри ровать свою принадлежность к нации не упрощенной, а более высокой любовью к отечеству, то есть не прида вать слишком большого значения внешнему величию и силе нации, а следить за тем, чтобы она во главу угла своих устремлений поставила «расцвет Вечного и Боже ственного в мире» и чтобы ее устремления полноводной рекой влились в общий поток высших целей человечест ва. Таким образом, национальное чувство ставится под опеку разума, нравственности и культуры. Культ пат риотизма, как таковой, должен считаться проявлением варварства, ибо таковым он обнаруживает себя в бес смысленных войнах, которые неизбежно влечет за собой. Так национальная идея была поднята до уровня пол ноценного культурного идеала. Когда культура пришла в упадок, все прочие культурные идеалы утратили силу своего воздействия на общество. Национальная же идея сохранилась как фактор культуры благодаря тому, что из сферы теоретической перешла в сферу реальной дей ствительности. Отныне она воплощала в себе все то, что уцелело от культуры, и стала идеалом идеалов. Отсюда же вытекают и особенности мышления нашей эпохи, кон центрирующего весь энтузиазм, на какой оно только способно, на национальной идее в уверенности, что имен но в ней заключены все духовные и моральные цен ности.
С закатом культуры, однако, изменилась и сущность национальной идеи. Опека других, основанных на разуме этических идеалов, которым она до сих пор подчинялась, отпала, так как сами эти идеалы оказались проблематич ными. И теперь национальная идея являла собою духов ную силу, действующую по собственному произволу. Ко нечно, она всем своим видом старалась уверить, что стоит на службе культуры. На самом деле, однако, на циональная идея представляла собою лишь окруженную ореолом культуры идею действительности. Только ин стинкты действительности, а не этические идеалы дви гали ею.
Современные массы требуют оградить национальные воззрения от влияния разума и нравственности, считая это самым верным средством не допустить профанации священнейших чувств.
Если в былые времена упадок культуры не вызывал такой путаницы в чувствах народов, то объясняется это тем, что национальная идея в рамках прежних культур никогда не возводилась до уровня культурного идеала нынешней значимости. Поэтому тогда и не могло слу читься, чтобы национальная идея в конце концов под менила подлинные идеалы культуры и еще больше сти мулировала и усложнила состояние бескультурья пред ставлениями и убеждениями, внушенными уродливо на ционалистическим подходом к жизни.
Проникновение в нездоровую сущность национализ ма практически делает беспредметной дискуссию о том, на какой народ по справедливости следует возложить наибольшую вину за роковое развитие событий послед него времени. Национализм не всегда был сильнее всего там, где громче всего провозглашал себя. Нередко он ин тенсивнее всего развивался там, где дотоле переживал скрытую стадию своей эволюции.
В том, что истоки национализма лежат не столько в самой действительности, сколько в ее искаженном пре ломлении в воображении масс, нетрудно убедиться на примере любой националистической концепции. Нацио нализм утверждает, что ведет реальную политику. В дей ствительности же для него совершенно не характерен подлинно деловой и здравый подход к решению любых вопросов внешней и внутренней политики. Ибо национа лизм по своей сущности не только эгоистичен, но и энтузиастичен. Его реальная политика представляет собой стимулируемую народной страстью, догматизированную и идеализированную переоценку отдельных территори альных и экономических проблем, затрагивающих инте ресы масс. Он отстаивает свои требования без сколько-нибудь осмысленного определения их реальной ценности. Стремясь заполучить богатства, стоившие миллионы, сов ременные государства обременяли свою экономику во оружениями, поглощавшими миллиарды. В благом на мерении позаботиться о защите и расширении торговли они облагали последнюю поборами, угрожавшими ее конкурентоспособности в большей степени, чем все ме роприятия противника.
Итак, на деле реальная политика была нереальной, потому что из-за примешавшегося народного пристра стия делала неразрешимыми простейшие вопросы. Напоказ она выставляла экономические интересы, а про за пас держала националистические идеи величия и пре следования «врагов» нации.
Ради усиления своей мощи каждое культурное госу дарство брало себе в союзники всех, кого только могло. В результате полуцивилизованные и совсем нецивилизо ванные народы стали использоваться в эгоистических ин тересах одними культурными народами против других. Но помощники не довольствовались отведенной им ролью слепых орудий. Они во все возрастающей степени влия ли на ход событий, пока не приобрели власти предписы вать культурным народам Европы, когда следует высту пить ради них друг против друга. Таково было возмез дие за то, что мы отказались от собственного достоинст ва и принесли в жертву бескультурью последние остат ки того общего достояния, которым некогда располагали.
Показательным для нездоровой сущности так назы ваемой реальной политики национализма было стремле ние во что бы то ни стало прикрыться розовым флером идеала. Борьба за власть стала борьбой за право и куль туру. Коалиции, в основе которых лежали эгоистические интересы борьбы одних народов против других, выда вались за содружества, продиктованные исконным родст вом уз и судеб, и подкреплялись ссылками на прошлое, даже если история давала больше примеров смертельной вражды, чем проявлений внутреннего родства.
В конечном счете национализму было уже недоста точно в своей политике отвергать любую надежду на осуществление идеи культурного человечества. Провоз глашая идею национальной культуры, он стал разру шать представление о самой культуре.
Раньше была просто культура и каждый культур ный народ стремился усваивать ее в наиболее чистой и развитой форме. При этом народности было присуще гораздо больше самобытности и цельности, чем ныне. И если тем не менее тогда не проявлялось никакого стремления к обособлению духовной жизни па нацио нальной основе, то это доказывает лишь, что такое стремление отнюдь не показатель силы нации. Претен зия на самобытность национальной культуры в том ви де, как о ней заявляется в наше время, представляет собой болезненное явление, предопределенное тем, что культурные народы утратили свою здоровую природу и руководствуются уже не инстинктами, а теориями. Они так тщательно исследуют свою душу, что последняя уже больше не способна ни на какие естественные порывы. Они анализируют и описывают ее так досконально, что она за тем, чем ей предписывается быть, не видит то го, чем является на самом деле. О духовных различиях между расами мудрствуют с таким упорством, что эта болтовня действует как навязчивая идея, а отстаивае мое своеобразие выступает как претенциозная болезнь.
Во всех областях в возрастающей мере прилагаются усилия к тому, чтобы в любом изделии, любом творе нии рук человеческих по возможности сильнее просту пали чувства, воззрения и мышление народа, его создав шего. Это искусственно стимулируемое своеобразие — лучшее свидетельство утраты естественного. Индивиду альная особенность того или иного народа уже не вли вается больше как нечто неосознанное или полуосознан ное в общую сокровищницу духовной жизни. Она ста новится манией, капризом, модой, уловкой. Происходит «инцухт» мыслей, опасные последствия которого во всех областях с каждым годом становятся все очевиднее. Ду ховная жизнь даже выдающихся культурных народов приняла угрожающе монотонное течение по сравнению с минувшими временами.
Германия, 1923 г.
11
PAGE 11