Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ЖЕСТОКАЯ МУЗА ИСКУССТВА ВОЙНЫ
Удар грядущего дня готов принять я стоя.
Военная песня индейцев племени оджибве
Зима вошла в Староболотинск, словно Наполеон в сожженную Москву. И если раньше ей не радовались лишь работники коммунальных служб да водители, то в этом году прихода зимы не желал никто, даже дети. Седовласая старуха-зима бродила по пустым улицам, заходила в распахнутые двери и окна, в явном раздражении разбрасывала по промерзлым комнатам снег и брела дальше, обиженно воя в обесточенных проводах ледяным ветром. Холодной зиме не нравился такой холодный прием, и она недоумевала, почему в этом городе ее встречают столь недружелюбно. Откуда ей, заезжей гостье, было знать, что нынешним своим визитом она невольно помогает не горожанам, а тем, кто выгнал их из домов в темные подземелья. Впрочем, зиме было на это наплевать – ее-то ведь никто ниоткуда не выселял да и не мог выселить в принципе.
Несмотря на равнодушный прием, зима все равно обещала остаться в Староболотинске как обычно – до прихода сменщицы-весны. И, словно решив выказать свое недовольство нынешней негостеприимностью горожан, взялась за самоуправство: то вываливала на вымерший город горы снега, то стегала его хлесткими плетями буранов, то терзала невероятными даже для Сибири морозами…
Разбившиеся по общинам выжившие люди взирали на беспредел зимы с усталым равнодушием, укутывались потеплее и отсиживались в глубоких подземных убежищах. Редкие отчаянные смельчаки в грязно-белых маскхалатах выбирались на поверхность, и то лишь по самым неотложным делам, к которым относилась прежде всего добыча медикаментов и горючего для примусов – дровами и углем предпочитали не пользоваться, дабы дым не навел на убежища врага. Запасы провианта, согласно строгому распоряжению старших общин, были произведены еще осенью: и их количества должно было хватить до весны, такой далекой и нереальной…
Люди уже не ждали ничего – ни помощи, ни чуда. Постоянное пребывание в холодных подземельях, ежедневно наблюдаемая смерть и отсутствие надежд на то, что когда-нибудь вернется прежняя, человеческая жизнь, постепенно разучили плакать даже детей. Не слышно было ни разговоров, ни бесед, поскольку все они так или иначе затрагивали прошлое, а зачем лишний раз его ворошить, если будущее теперь не существовало и в мечтах?
Поэтому, когда однажды, в очередной ничем не примечательный день (ночь? вечер? утро?) в убежище Четвертой общины пришли какие-то люди (миротворцы? рефлезианцы?) и приказали общинникам встать, собрать самое необходимое и куда-то идти (на смерть? на свободу?), те не воспротивились, просто поднялись, взяли на руки обессиленных детей и безропотно зашагали наружу.
Мефодий стоял у выхода из подземного гаража и вглядывался в лицо каждого, кто проходил мимо него. Как только очередная группа людей оказывалась на улице, ее тут же накрывал «скользким колпаком» один из смотрителей и вел по направлению к Институту ядерной физики – месту расквартирования Третьей общины. Путь предстоял недолгий – всего пару кварталов, – но за эти пару кварталов с вышедшими на поверхность людьми могло случиться все, что угодно. И хоть вокруг были выставлены группы наблюдения, огромный риск эвакуации Четвертой общины от этого не ослабевал.
– Их здесь нет, – сказала Кимберли, выйдя из гаража и остановившись рядом с Мефодием. – Я проверила.
– Да, я уже понял, но… – пробормотал Мефодий, не сводя глаз с пожилой пары, бредущей мимо и трогательно поддерживающей друг друга под руки. – Подумал, столько времени прошло, вдруг с первого взгляда не признаю…
– Пойдем, – Кимберли настойчиво потянула его за локоть. – Может, твоего брата и его жены вообще в тот день в городе не было, может, они где-нибудь на Тенерифе загорали.
– Все может быть, – угрюмо согласился Мефодий, следуя за подругой. – Кирилл раньше любил по осени на Канары махнуть…
Эвакуация прерывалась четыре раза: трижды наблюдателями были замечены Сатиры, а в последний раз – маячивший в небе высший юпитерианец. При поступлении сигнала об опасности находящаяся в пути группа людей незамедлительно скрывалась в близлежащих подъездах, специально перед операцией проверенных и подготовленных для подобных случаев по всей протяженности маршрута. Единственное, что могло выдать людей, так это отпечатки ног на снегу, но свирепствующий сегодня буран успевал заметать следы начисто.
Некогда один из крупнейших научных объектов города, ныне Институт ядерной физики напоминал таковой весьма отдаленно. И пусть разграблен он был лишь поверхностно – ибо чем жизненно необходимым можно поживиться в обители высоколобых ядерщиков? – при входе в институт создавалось впечатление, что посетитель попал в заколдованное спящее королевство, причем спящее уже достаточно долго. Унылые серые стены, в мирное время обязанные настраивать персонал на рабочий лад, теперь вгоняли в такую же серую тоску и невольно вызывали суицидальные мысли.
Старшим Третьей общины являлся майор вневедомственной охраны Неряхин, ранее возглавлявший подразделение, отвечавшее за сохранность в институте радиоактивных материалов. Несколько килограммов плутония, радия, стронция и урана все еще находились на подотчете Неряхина. Подобно Мотылькову, он тоже не считал себя освобожденным от должности и потому как зеницу ока берег драгоценные свинцовые контейнеры.
Поначалу Неряхин воспротивился слиянию Третьей и Четвертой общин – и без того в институтских подвалах было довольно тесно, – но, когда узнал, что слияние осуществляется из-за попытки ликвидации блокады, сразу же прекратил пререкания. Впрочем, пререкаться он прекратил бы в любом случае, поскольку с недавних пор смотритель Гавриил начинал беседу с каждым землекопом со снятия юпитерианской блокировки.
Четвертая община благополучно влилась в состав Третьей, после чего по своей численности они вплотную приблизились к Первой. Однако мотыльковцы, уже принявшие в свои ряды несколько мелких общин, также продолжали пополнение и готовились вот-вот приютить у себя в бомбоубежище членов Второй, тоже очень крупной общины.
Мефодий лично исследовал все закоулки Института ядерной физики и его подземных лабораторий, куда в доблокадную пору мог пробиться разве что опробованным в Ницце способом. Захламленные коридоры, бывшие некогда стерильными, словно больничная операционная; расположившиеся на грубо сколоченных лежанках и прямо на холодном кафеле люди; непрекращающийся кашель, стоны и невнятное бормотание спящих…
Ни Кирилла, ни Раисы не оказалось и здесь. На все расспросы изможденные люди отвечали лишь равнодушными взглядами, редко кто добавлял при этом «не видел» или «не знаю». Чувствуя, что результата он не добьется, Мефодий прекратил надоедать унылым общинникам, которых, похоже, ничего в этой жизни больше не волновало.
Покидая убежище объединенных общин, акселерат постарался разогнать свои мрачные думы мыслями о предстоящих в скором времени заботах. Не то чтобы, зацикливаясь на них, можно было поднять себе настроение, но волнение об общих, а не о личных интересах все-таки мобилизовало и не давало перед началом грядущих событий непростительно размякнуть.
Уход Президента никак не сказался на общине Мотылькова. Его бойцы лишних вопросов не задавали, а всем остальным было попросту наплевать, как было бы им, наверное, наплевать, если бы вдруг на поверхности вместо зимы наступило лето. Дабы поднять упавший дух сограждан, сразу же после ухода Президента Мотыльков во всеуслышание заявил, что глава государства был ценой неимоверных усилий переправлен через блокадную линию и обязался в скором времени разрешить насущную проблему человечества в целом и Староболотинска в частности.
Ожидаемого душевного подъема не возникло, к чему полковник был в принципе готов. Общинники выслушали его равнодушно, после чего понуро разбрелись по своим укромным уголкам.
– Знамо дело, разрешит! – буркнул кто-то из пенсионеров. – Быстрее бы только бомбил…
Волна самоубийств в Первой общине постепенно сошла на нет – видимо, все, кто был способен на этот шаг, свои планы уже осуществили. Полковник, правда, все еще опасался снимать бойцов с круглосуточной вахты в общем жилом помещении, но допуск общинников к мировым новостям открыл, тем более что из-за блокадной линии смотрители принесли агенту Сергею миниатюрный телевизор с комплектом аккумуляторов. Полковник надеялся, что эта бесценная здесь техника прослужит исправно хоть какой-то срок, поскольку юпитерианцам гасить электромагнитными импульсами в Староболотинске уже давно было нечего.
Просмотр новостей стал единственным событием, которым можно было растормошить обитателей Первой общины. Большего Сергей Васильевич общинникам не позволял – опасался, как бы злоупотребление телепередачами, в особенности художественными фильмами о красивой жизни, не вызвало новый наплыв массового суицида. Новости же так или иначе вращались вокруг анклава миротворцев и являлись достаточной пищей для ума усталых общинников. Для голодавшего длительный срок человека тарелка бульона предпочтительней уставленного яствами стола…
Само собой, возвращение Президента невозможно было сохранить в тайне. Однако, будучи человеком, закаленным службой во внешней разведке, он не стал разглашать всех подробностей своего чудесного побега из блокадной зоны. Сказал лишь, что целые сутки полз по мерзлой земле, накрытый белой простыней. На провокационный вопрос, как ему посчастливилось не обморозиться, он ответил, что прошел в Староболотинске суровую школу выживания и посему ни холода, ни голода отныне не страшится.
Первым делом Президент устроил публичную головомойку тем, кто в его отсутствие настаивал на ядерном ударе по оккупированному инопланетным врагом Староболотинску.
– В городе находится огромное количество выжившего населения! – поведал Президент всему миру. – Они прячутся по щелям, мерзнут, голодают и при этом не перестают надеяться на нашу помощь. И чем же вы собираетесь им помочь? Ядерной боеголовкой?.. Я думаю, что всем нам за такие мысли должно быть стыдно! Проблема действительно не из легких. Наши враги могучи, но они далеко не бессмертны. Я сам видел, как их убивали обыкновенные люди, такие, как вы и я! Так что будем искать наиболее оптимальное решение для выхода из кризиса.
– У вас уже есть на этот счет какие-нибудь идеи? – раздался вопрос из зала.
– Да, есть! Они основаны на новейших технологиях и будут реализованы в самое ближайшее время, – ответил Президент, ограничившись этим расплывчатым ответом.
Дальнейшие репортажи рассказывали об усилении активности военных по всей планете и о железнодорожных составах, стягивающихся к зоне чрезвычайного положения.
Однако какого-либо беспокойства в стане врага замечено не было: либо он настолько верил в свою непобедимость, что совершенно не интересовался происками землян, либо тоже запланировал нечто грандиозное и просто не хотел размениваться по мелочам, отвлекаясь на обычные вылазки. Но в любом случае пренебрегать конспирацией Верховный Главнокомандующий никому не позволил, и как репортеры ни старались, сверх того, что Президент заявил на первой пресс-конференции, они у него так ничего и не выведали.
– Что бы такое ценное потребовать у тебя за эту услугу… – Мигель в задумчивости поднял глаза к потолку бомбоубежища, выискивая в уме ответ на абсолютно непонятную Мефодию загадку. Последняя услуга, которую помнил за ним акселерат, была переданная за обедом соль, но раньше мастер платы за подобные мелочи не взимал. – И взять-то с вас, уважаемая жертва акселерации, нечего, вот ведь незадача… Может, еще один портрет тебе заказать? В полный рост и при регалиях.
– Поясните, пожалуйста, уважаемый носитель двенадцати дисциплинарных регалий, за что это я должен увековечить вас в акварелях? – хмыкнул Мефодий, несмотря на подавленное настроение, нашедший в себе силы воздать мастеру ответным сарказмом.
Впрочем, Мигель испытывать его терпение не стал и, поманив в общее жилое помещение, молча указал в противоположный конец зала – туда, где располагалась первая партия эвакуированных членов Второй общины.
– Это я их обнаружил! – похвастался Мигель. – Пока вы там наверху наслаждались свежим воздухом, мы тоже решили зря времени не терять. Наведались на станцию метро, где окопалась Вторая община, проторили дорогу и прихватили кое-кого из желающих сменить обстановку… Я когда их увидел, чуть было мимо не прошел, но потом все-таки признал – мастера не проведешь!
До Мефодия наконец дошло, кого имеет в виду остроглазый Мигель.
В дальнем углу помещения неспешно раскладывало пожитки ничем не примечательное семейство – по-видимому, муж, жена и не то престарелая мать, не то бабушка. Вид у всех троих был измученный: как-никак они только что отмахали несколько километров по тоннелям метро, отнюдь не приспособленным для пеших прогулок. Признаться, акселерат и сам не обратил бы на это семейство внимания, если бы не Мигель.
Первой Мефодий узнал Раису, и то лишь потому, что она повернулась к нему лицом. Острый носик Раисы Николаевны торчал из-под укутывающей ее древней вязаной шали, которую, наверное, носили еще во времена первых пятилеток. Шаль и грязь на лице Раисы старили бывшую жену господина Ятаганова-младшего лет на пятнадцать, но Мефодий невольно отметил, что глаза ее – большие, карие и бездонные – все так же обворожительно прекрасны.
Некогда любительница роскошных туалетов, ныне Раиса предпочитала короткий полушубок на овчинном меху, стеганые ватные штаны и валенки, которые были великоваты даже ее сегодняшнему супругу, представительному Кириллу Петровичу Ятаганову-старшему.
Сам Кирилл Петрович, или, как он любил называть себя по аналогии с «Дубровским», Кирила Петрович, после всех злоключений, что пережили они с женой за последние месяцы, из прежней своей представительности сохранил лишь высокий рост, да и то только потому, что рост взрослого человека – величина практически неизменная. От былой упитанности и подчеркнутой холености делового человека у Кирилла не осталось и следа. Нечесаные космы, торчащие наружу из-под драной кроличьей шапки; дубленка, когда-то благородная, а теперь заляпанная грязными пятнами всех оттенков; утепленные охотничьи штаны, разодранные на коленях и грубо заштопанные суровыми нитками; одного размера с Раисиными неаккуратно обрезанные валенки… Таким являлся сегодня облик бывшего владельца четырех магазинов.
Пока жена отогревала замерзшие пальцы над тусклым пламенем керосинки, Кирилл развязывал баул с вещами и расстилал на полу принесенный с собой матрас. Движения рук Кирилла были резкими и раздраженными, будто он сейчас не распаковывал вещи, а увлеченно играл с невидимым противником в настольный хоккей и при этом проигрывал.
Сидевшая чуть поодаль от них щуплая старушка с кудрявой собачкой на руках родственных связей с четой Ятагановых не имела, но пришла в Первую общину наверняка вместе с ними. Старушку Мефодий опознал сразу, поскольку тяжкие скитания по холодным подземельям ее совершенно не изменили. Пелагея Прокловна, она же агент Пелагея в среде высших землян и просто Прокловна для остальных знакомых, выглядела на удивление бодро и, кажется, нисколько не мерзла в своем платочке, ватнике и спортивном трико. Из вещей при ней имелся один безразмерный рюкзак с притороченным сверху матрасом, за которым при желании могли спрятаться три подобных Прокловне миниатюрных бабули. Похоже, что изнурительный марш-бросок по пересеченной местности утомил Прокловну не больше, чем прогулка по магазинам. Оно и понятно – в пору лекарственного травосбора, собирая свои гербарии, целительница-старушка отмеривала в пригородных лесах дистанции куда длиннее.
Прокловна склонилась над своим фокстерьером Тузиком и что-то тихонько шептала в его мохнатое ухо, очевидно, успокаивала взволнованную переменой обстановки собачонку. Тузик нервно ерзал у нее на коленях, жалобно поскуливал и с рук хозяйки отказывался слезать категорически.
Мефодий немного понаблюдал издалека за этой необычной троицей, после чего решился-таки приблизиться.
Прокловна заметила его первой, всплеснула руками, выпустила Тузика и кинулась навстречу, едва не перекувыркнувшись через стоявший у нее под ногами рюкзак.
– А Мигелька-то, паразит, и словом не обмолвился! – запричитала она, обнимая Мефодия и смахивая непрошеную слезу. – Пойдемте, говорит, Пелагея Прокловна, с нами, там обстановка безопасней, и ни гугу более! Только хотела у него насчет тебя выведать, как он, стервец, сразу шасть в сторону и молчок – дескать, прости, бабушка, занят я сейчас. Ну жив, и слава богу, слава богу… А мы вот с Кирюшей и Раечкой вместе теперь держаться решили, как-никак знакомы-то давно. Заботятся они о бабке нынче, как и внуки, бывало, не заботились. Помогают, храни их господь…
Кирилл и Раиса оторвались от своих занятий и сейчас не сводили глаз с выросшего как из-под земли Ятаганова-младшего, который по совершенно необъяснимой для них причине выглядел на фоне окружающей обстановки невозмутимым, опрятным и, в отличие от Кирилла, гладко выбритым. А также, как понял Мефодий, внимательно присмотревшись к старшему брату, кристально трезвым.
Кирилл был слегка навеселе – именно этим объяснялась несобранность и нервозность его движений. По его изрядно помятому лицу было видно, что к бутылке он прикладывается достаточно регулярно, вот только кто снабжает его спиртным – неизвестно, так как сам Кирилл на добытчика не походил. Видимо, порядки во Второй общине были куда демократичнее, чем у адепта строгой дисциплины Мотылькова, карающего за распитие спиртных напитков такими тяжелыми штрафработами, от которых схватил бы грыжу даже Геракл.
Раиса робко выглядывала из-за плеча мужа. И хоть при появлении Мефодия в ее глазах загорелась искорка от нечаянной встречи с бывшим «другом-любовником-мужем», тем не менее от публичного проявления радости Раиса воздерживалась, явно ожидая, каковой окажется реакция Кирилла. Причины подобной кротости некогда неукротимой Раисы могли быть разными, но только сейчас Мефодий обратил внимание на почти рассосавшийся синяк под ее глазом.
– Ну, здравствуй, братишка, – выговорил наконец Кирилл. В голосе его чувствовался испуг. – А мы уж с Раей это… и не чаяли тебя увидеть… Мать говорила, что ты у нас теперь деловой, постоянно в разъездах, и все такое… Надеялись, что не было тебя тогда в городе…
Словно собираясь отобрать кусок мяса у тигра, Кирилл с опаской подошел к Мефодию и неуверенно сгреб его в объятия, далеко не такие цепкие, как у щупленькой бабушки Пелагеи.
– Здравствуй, братишка. – Мефодий тоже обнял брата, крепостью своих объятий пытаясь доказать, что не держит на Кирилла абсолютно никакого зла. – А я уж тебя обыскался…
– Ну ладно, хорош, а то что-то уже в спине хрустит… – взмолился Кирилл, пытаясь высвободиться из хватки акселерата, которая, если бы тот захотел, могла бы стать для Кирилла фатальной. Но Ятаганов-младший был сейчас сама доброта и действительно обрадовался брату, обрадовался так, как до сего момента не радовался ему ни разу в жизни.
Раиса терпеливо дождалась своей очереди, после чего вспорхнула со скамьи и повисла на шее Мефодия, но, правда, лишь на мгновение – для того чтобы чмокнуть его в щеку и тут же ретироваться. Запахов косметики Раиса сегодня не источала, но, помимо хорошо знакомого аромата ее тела, Мефодий с некоторым разочарованием учуял нечто новое – то же самое, чем так щедро веяло от Кирилла. Только от Раисы этим веяло чуть меньше.
«Что ж, я не удивлен, – невольно подумал Мефодий. – Ты ведь раньше так стремилась не отстать от него в светских манерах… Не отстаешь и сейчас».
– Какой ты стал прямо… – Раиса растопырила руки в стороны, изображая «здоровый как бык». – Здесь закалился или еще там?
«Там», видимо, следовало понимать «в доблокадную пору».
– Это точно, – подхватил Кирилл. – Чуть ребра не переломал! Так ты, значит, у вашего полковника в бойцах, а я не знал… Вот уж чего от тебя не ожидал, так это того, что ты вообще способен воякой стать! Хотя надо было догадаться – квартиру мою ты тогда по пьянке круто разгромил…
«А они ведь ничегошеньки не помнят! – осенило Мефодия. – Ни то, как выдворяли меня, ни то, как бригаду Васьки Конопатого нанимали, ни то, что потом было… Хорошая работа по промывке мозгов, уважаемый Глава Совета, что могу сказать?»
Исполнитель посмотрел на своих, как он привык именовать их за глаза, полуближних родственников, на их вполне искренние, слегка пьяные улыбки… Стоит сообщить им о своей принадлежности к рефлезианцам или нет? Все равно в скором времени тайна его наверняка будет раскрыта. Посмотрел на внимательно наблюдавшую за ним агента Пелагею…
И не рискнул.
– Да вот, вступил в отряд Сергея Васильевича, – подтвердил Мефодий. – Что поделаешь, постоянная нехватка боеспособных людей… Пришлось с некоторых пор взяться за здоровый образ жизни – лучше поздно, чем никогда. Ваши-то как дела?
При упоминании о делах Кирилл помрачнел.
– Будто не видишь! – пробурчал он. – Хреновее не бывает. Только-только четвертый супермаркет открыл, товар завез, с кредитами еще не рассчитался… Только масть пошла, как на тебе!.. Мы с Райкой даже ребенка на будущее лето запланировали… Так что, братишка, какие там дела, все дела сегодня под развалинами остались…
Кирилл насупился еще больше, а Раиса часто-часто заморгала, видимо, хотела сдержаться, но не смогла и разревелась, размазывая по грязным щекам слезы. Кирилл посмотрел на жену, вздохнул и скупо потрепал ее по плечу. После чего вернулся к своим недораспакованным вещам, долго копался в них и наконец извлек из узла уже на треть опустошенную литровую бутылку водки.
– Давай, что ли, за встречу, – предложил он, усаживаясь на матрас. – Стопок, правда, нет, поэтому придется прямо из горла.
– Прости, брат, я на службе, – сказал исполнитель, хотя выпить с Кириллом был не прочь – когда они в последний раз пили с ним за компанию, тем более из горла? – Дисциплина у нас суровая, так что вот это, – он указал на бутылку, – ни под каким видом. Извини, давай лучше как-нибудь потом.
– Нельзя – значит нельзя, – не стал пререкаться Кирилл. – Ну, ты как хочешь, а мы, пожалуй…
И, как истинный джентльмен, сначала любезно предложил выпить даме. Раиса утерла рукавом слезы, которых сегодня вовсе не стеснялась, ухватила бутылку и, громко шмыгнув носом, произнесла:
– Ладно, братья, говорю тост. Я знаю вас обоих давно, кого-то чуть дольше, кого-то чуть меньше, в общем, неважно… Мужики вы каждый по-своему хорошие, поэтому хватит отныне ссориться. Короче, давайте за встречу и нерушимую дружбу братьев Ятагановых на веки вечные. Ну… и за все хорошее тоже!
И, зажмурив глаза, припала к горлышку, а затем, будто по команде «Старт», совершила несколько торопливых глотков. Кирилл, опасаясь, что супруга выронит невзначай бутылку – видимо, подобное уже случалось, – страховал ее, держа руки под бутылочным донышком и готовясь, если что, поймать бутылку в полете. Сцена эта вызвала у Мефодия едва заметную улыбку, хотя на самом деле улыбаться здесь было нечему.
– Ух-х-х! – Лицо Раисы искривилось, а прекратившиеся было слезы побежали с новой силой. – Если правду говорят, что Первая община не пьет, то с завтрашнего дня мы с тобой, Кирюша, в завязке.
– Да, я слышал, что этот Мотыльков крут на расправу, – подтвердил Кирилл, принимая из рук Раисы бутылку, содержимое которой уменьшилось очень заметно. – А скажи, братишка, ты наверху часто бываешь?
– Приходится, – ответил Мефодий, глядя, как брат воспроизводит продемонстрированный его женой душераздирающий номер под названием «из горла в горло», только у Кирилла он продолжался секунд на пять дольше. – Где-то раз в два дня выползаем в город по разным делам.
– Случаем не обратил внимание, как там мои лавочки, сохранились?
Мефодий не стал скрывать от брата жестокой правды и поведал, что виденный им не так давно супермаркет нуждается не только в новой завозке товара, но и в тотальной реконструкции. Услышанное не стало для Кирилла откровением, но все равно заставило в очередной раз прибегнуть к «успокоительному». Как выяснилось впоследствии, теперь Ятаганов-старший принимал его куда чаще, чем диабетики – инсулин.
– Пьют, Мефодьюшка; с той поры, как встретила я их, почитай, ни дня еще не пропустили, – сокрушенно покачала головой Пелагея Прокловна, когда опорожнившую бутылку чету Ятагановых сморил сон и они улеглись на своем видавшем виды матрасе, даже не снимая валенок. – Пьют, касатики. Тяжко им, сердешным, потерявши-то столько… Да и что им еще делать, как не пить? Вояки с них не ахти. Ни с ружья пальнуть, ни саблей махнуть не сумеют…
Прокловна подошла к трогательно обнявшимся во сне Кириллу и Раисе и заботливо укрыла их поношенной солдатской шинелью, которыми полковник Мотыльков одарил всех новоприбывших.
– Я и так их уговаривала, и этак, чтоб не хлебали ее, окаянную, – продолжала жаловаться старушка. – Уже вроде как шефство над ними взяла, над несмышлеными… Мне-то что, я войну не одну повидала, а вот им впрямь тяжко. Это хорошо, что они тебя повстречали, все радость какая-то…
Мефодий еще немного посидел с Пелагеей Прокловной, послушал сетования на нелегкое житье-бытье, не отказался от ее лекарственного чая, заваренного тут же, на примусе. Оказалось, рюкзак агента Пелагеи был наполовину забит сушеными травами – видимо, при уходе в подполье она прихватила с собой лишь то, что сочла наиболее ценным. Однако времени особо рассиживаться не было – эвакуация Второй общины была в самом разгаре, так что пришлось извиниться перед разговорчивой старушкой и возвратиться к службе.
Давным-давно известно, что, помимо сумы да тюрьмы существует еще огромная масса вещей, от которых нельзя зарекаться. Алкоголики никогда не говорят «никогда», спортсмены не восклицают «гоп!», пока через что-нибудь не перепрыгнут, охотники, бизнесмены и адвокаты не делят шкур неубитых медведей. Никто из обитателей подлунного мира не застрахован практически ни от чего, разве что только от бессмертия.
От неосторожности нельзя быть застрахованным подавно. Каждый профессионал своего дела помнит, что, несмотря даже на крайнюю осторожность, его в любой момент может погубить простая мелочь: развязавшийся шнурок, открутившаяся гайка или угодивший в глаза солнечный зайчик. Маленькие досадные случайности, направляющие, коверкающие, а то и обрывающие людские судьбы.
Маленькие случайности, изменяющие ход истории…
Царившая над безлюдным Староболотинском тишина с приходом зимы стала воистину мертвой. Находясь на городской окраине, можно было расслышать, как где-нибудь в центре обваливается крыша или звенят бьющиеся стекла. Поэтому, когда в одно прекрасное утро из города ударил шквал выстрелов, его услышали не только смотрители, но и солдаты блокадного оцепления. И если последним ничего другого не оставалось, как только внимать со своих позиций сотрясающей воздух канонаде, то первым, базирующимся внутри блокадной зоны, игнорировать это событие было нельзя.
Стрельба, шквальная и, по всей видимости, беспорядочная, доносилась из центрального района, а в тех местах вести огонь с такой интенсивностью, кроме мотыльковцев, было абсолютно некому. О том, что Сергею Васильевичу и его общине приходится скверно, говорила даже не плотность огня, а сам факт его открытия, поскольку раньше предельно осторожный полковник столь откровенной демаскировки не допускал.
Никаких разногласий среди членов Совета смотрителей не возникло – последнему оплоту чудом выживших в блокадном городе людей срочно требовалась подмога. Все недавние сторонники и оппоненты глядели на Главу Совета, ожидая от него закономерного и конкретного приказа.
Гавриил ничьих ожиданий не обманул и бросил в бой все имеющиеся в его распоряжении силы. Он знал, что защищать придется тех, кого уже никуда не спрячешь и тем более не эвакуируешь.
Мефодий и его соратники давно ждали приказа к атаке, но все равно, когда прозвучала команда выдвинуться в центр и уничтожить всех, кто угрожает Первой общине, произошло это немного неожиданно. Однако исполнитель не являлся бы исполнителем, если бы не был готов к подобным неожиданностям.
Ворота огромных цехов и складов, внутри которых скрывались от всевидящего юпитерианского ока представители высших землян, распахнулись, и оттуда хлынули на город боевые группы исполнителей, напоминая скорее снежную лавину, нежели несущихся в атаку людей. Их не могло задержать никакое препятствие. Заборы, малоэтажные постройки, рвы, насыпи и завалы преодолевались исполнителями так же, как горная река преодолевает лежащие у нее на пути камни. Под топотом тысяч пар ног задрожал асфальт, а с деревьев и обесточенных проводов посыпались комья снега.
Поднявшиеся над землей полторы сотни смотрителей не производили столь ошеломляющего впечатления, но, поскольку двигались они исключительно по воздуху, зрелище тоже было из ряда вон выходящее. Боевой порядок смотрителей напоминал сформировавший половину гигантского купола рой огромных ос. Любой летающий враг, попав внутрь этого купола, был обречен. Подобно тому, как радарная тарелка фокусирует радиоволны, данное воздушное построение смотрителей фокусировало их гравиудары в одной точке и размазывало цель в воздухе.
На Староболотинск надвигалась действительно грозная сила, но все же не настолько мощная, чтобы на равных тягаться с оккупировавшими город юпитерианцами. Конспирация была отныне отброшена, и в неизбежности столкновения не сомневался ни один из идущих в яростную атаку.
Смотрители достигли места схватки на несколько минут раньше исполнителей. И пусть представшая перед ними картина была, на смотрительский взгляд, не особо катастрофической, люди, находящиеся на земле, так не считали.
Бомбоубежище Первой общины размещалось в подвалах здания бывшего обкома компартии – бетонной пятиэтажной коробки с минимумом архитектурных излишеств наподобие нестандартных продолговатых окон, опоясывающих здание карнизов с незамысловатой лепниной и портика, вместо атлантов и кариатид поддерживаемого скульптурными снопами огромных колосьев – очевидно, когда-то таковой виделась пшеница при коммунизме селекционеру Мичурину. После распада Советского Союза и разгона КПСС в здание обкома была переведена областная консерватория, которая довольно быстро звуками музыкальных гамм выветрила из этих стен стойкий коммунистический дух. Трехглавый барельеф «Маркс-Энгельс-Ленин» на фронтоне был беспощадно сколот, и вместо него появился другой – «арфа-скрипка-флейта», куда более привлекательный, чем три задумчивых бородача.
Обкомовское бомбоубежище являлось стратегическим объектом, поэтому было сохранено и законсервировано. Вход в него завесили тяжелой портьерой, дабы взрывоустойчивые проклепанные врата не пугали будущих Шостаковичей и Глинок своим откровенно милитаристским видом. Но сегодня, когда о консерватории напоминали лишь разбросанные повсюду обломки музыкальных инструментов да листки бумаги с ничего не говорящими большинству землян округлыми закорючками, бомбоубежище раскрывало свой зев по нескольку раз на дню, выпуская на свет добытчиков Первой общины.
Бой пока что шел за пределами консерватории – узкие окна и прочные стены позволяли мотыльковцам сдерживать яростным огнем осаждающую их большую группу Сатиров. Сатиры вопили, прыгали вокруг здания, то и дело кидались на штурм, но, встретив на своем пути плотную завесу свинца, сразу откатывались назад. И все-таки кое-где возле входа и окон нижнего этажа уже наблюдались в бетоне глубокие отметины от юпитерианских клинков.
Общинники попали в затруднительное положение: чтобы сдерживать юпитерианцев, им следовало вести непрерывный огонь, а при таких темпах стрельбы патроны растрачивались довольно быстро и вскоре должны были иссякнуть совсем. Что ожидало мотыльковцев через час-полтора, не подоспей к ним по воздуху эскадрилья смотрителей, страшно было предположить.
Группа Сатиров для полутора сотен смотрителей была таким же противником, как кавалерия для бомбардировщиков. Серия гравиударов обрушилась сверху и подняла с земли завесу пыли, в клубах которой вспыхивали яркие голубые вспышки сгорающих тел юпитерианцев. Выжившие враги бросились было наутек, но, не пропрыгав и сотню метров, обратились в бесформенные куски плоти, исправно воспламенившиеся через полминуты.
Появившийся в небе неподалеку от места схватки один из высших юпитерианцев – кажется, это был Дионис, – еще находясь на почтительном расстоянии, развернулся и спикировал к земле, стремясь скрыться в лабиринтах зданий. Бросившиеся ему вдогонку смотрители были остановлены Гавриилом – гоняться за юпитерианцами на их территории было не самой удачной затеей.
Несколько очередей ударило из окон по заполонившим небо смотрителям – кое-кто из мотыльковцев сгоряча принял их за вражеское подкрепление. Но грозный окрик полковника заставил стрелков прекратить огонь.
Последовала короткая заминка, в ходе которой Мотыльков вкратце обрисовал своим бойцам, что эти летающие представители рода человеческого вовсе не враги, а наоборот – самые верные друзья. Лично пообещав пересчитать зубы тому, кто отныне глянет косо в сторону рефлезианца, Сергей Васильевич тем самым совершил поистине исторический поступок, сумев за столь короткий срок запрячь в одну упряжку «коня» – рефлезианцев – и «трепетную лань» – соответственно, землекопов.
Едва смотрители сошли на землю, как и без того перепуганные мотыльковцы пережили новое беспокойство: в скверике перед консерваторией появились исполнители. Кое-кто из исполнителей уже успел замарать слэйеры о встреченных на дороге Сатиров-одиночек и потому вид имел разгоряченный и свирепый. Мотыльковцы выглядывали из окон и со смешанным чувством радости и настороженности наблюдали, как, подобно наводнению, сотни людей всевозможных оттенков кожи с мечами в руках заполоняют маленький, уже истоптанный Сатирами и изрытый пулями скверик. И хоть полковник уверял, что это прибыла долгожданная подмога, видеть перед собой такую загадочную силу, тем более не так давно считавшуюся враждебной, было жутковато. Уже обжегшиеся на молоке люди не могли поручиться, на кого эта сила направит свой гнев в следующее мгновение.
Рефлезианцы, миротворцы!.. А как прекрасно жилось Человечеству какой-то год с небольшим назад!
– Спасибо, что прибыли! – произнес Мотыльков, выходя навстречу смотрителям и тем самым демонстрируя своим людям, что рефлезианцев не нужно бояться. – Я надеялся, что вы услышите.
– Что стряслось? – спросил Гавриил, просто ради формальности, так как знание причин случившегося уже не могло повлиять на последствия.
– Мои люди вышли утром за бензином с пластиковой канистрой и случайно раскололи ее на обратном пути прямо здесь, на крыльце. Мороз, сами понимаете, – пояснил Мотыльков, ощущая неловкость перед Главой Совета за неуклюжесть своих бойцов, породившую такой переполох. – Один из узколобых ошивался поблизости и учуял – нюх у мерзавцев что надо. Тут как раз возвращалась вторая наша группа. Ну и… Восемь человек потеряли. Как скоро эти миротворцы вернутся?
– Довольно скоро, – ответил Гавриил. – В подобных делах они проволочек не допускают.
– Хорошо, что вы с нами…
– Хорошего мало, Сергей Васильевич, – заявил Гавриил. – Зная, что мы здесь и сколько нас, враг нанесет адекватный контрудар. Я приказываю вам увести своих людей в бункер и хорошенько забаррикадироваться. Хотя если миротворцы прорвутся… Но не волнуйтесь – мы этого не допустим.
– Мы можем прикрыть вас огнем! – отосланный «в обоз» полковник попытался отстоять свое право на участие в битве. – Мы хорошие стрелки, и у нас еще полно газовых гранат!
– Оставьте их себе на крайний случай. Сейчас это уже не ваша война, а наша. Вашей первоочередной задачей будет продержаться еще два дня до газовой атаки. По последним данным, Президент делает все возможное, чтобы она состоялась в срок. Выполните свой долг, а мы выполним свой, раз уж не смогли сделать этого, когда требовалось.
Мотыльков огорченно поморщился, но пререкаться с Главой Совета не стал и дал бойцам знак к отходу. Сам же дождался, пока все они скроются в бомбоубежище и, подобно капитану тонущего судна, покинул «палубу» последним. Метровой толщины ворота закрылись за ним с гулким стальным стоном и заскрежетали блокираторами, превращая обитель Первой общины в неприступную цитадель.
Снова на Староболотинск обрушилась тишина, однако мертвой она никому из смотрителей и исполнителей уже не казалась.
Словно непрерывно гудящий у горизонта поезд, словно яростный вой далекого урагана, словно кромсающая где-то землю колоссальная буровая установка, режущий слух звук постепенно сменял тишину. Звук этот с каждой минутой нарастал и почему-то не вызывал сомнений в том, что сам по себе он не прекратится. Звук доносился отовсюду, и определить его источник было невозможно. Звук просто наполнял собой пространство, как вода наполняет бассейн, – медленно и непрерывно.
Исполнители рассредоточились по прилегающему к консерватории району, перекрыли все подступы к ней и выставили заслоны на открытых пространствах. Смотрители в воздух пока не поднимались – берегли силы, но на высоте птичьего полета дежурила дозорная группа. Правда, сильный ветер со снегом не позволял вести за округой полноценное наблюдение.
Гавриил не стал объединять пятерку акселератов в единую группу, а разбросал ее по всем направлениям, определив каждого из исполнителей-уникумов этаким орудием главного калибра, что обязано было задавать тон остальной исполнительской «артиллерии».
Мефодий и две сотни его товарищей расположились напротив парадного входа в консерваторию, как раз в той части широкой улицы Маршала Толбухина, где она взлетала на эстакаду, проложенную через низинный район Староболотинска – Песчаный Лог. Противоположная сторона Лога и продолжавшаяся уже в Заельницком районе улица Маршала Толбухина просматривались с этой точки превосходно, несмотря на буран. Взоры исполнителей были устремлены сейчас за Песчаный Лог, но никаких источников зловещего звука пока не замечали.
Мефодий подозвал Кимберли.
– Что бы ни случилось, держись рядом. Я должен видеть тебя постоянно! – приказал он подруге. Точно так же ему приказывал Мигель, когда Мефодий был еще зеленым новобранцем. Сегодня мастер уже ничего не приказывал акселерату, но находился неподалеку – так, будто до сих пор продолжал приглядывать за ним. Хотя кто знает, может, и впрямь приглядывал.
– Как раз это я могу тебе пообещать, – ответила Ким. – Я ведь как-никак все еще твой ангел-хранитель.
– Сегодня мы, пожалуй, поменяемся ролями, – Мефодий не предлагал, а констатировал факт. – Я, конечно, не ангел, но хранителем твоей жизни послужить тоже могу.
– Как скажешь, – не стала возражать Ким, что было для нее нехарактерно. – Только поменьше пялься на меня и побольше смотри по сторонам. Что-то подсказывает мне, это будет куда веселее Нью-Йорка. И, Мефодий, если что – не грусти по мне…
– Ты тоже, – печально вздохнул Мефодий, осознавая суровую реальность происходящего. Все они оказались в ситуации, когда необходимо думать друг о друге как о товарищах по оружию, а не о близких людях. В тяжелый момент это сослужит хорошую службу, ибо перед таким кровопролитием никто не может обещать остаться в живых. Но Мефодий все равно пообещал Кимберли – пусть мысленно, но пообещал, – что тяжелого момента он ни для кого из них не допустит.
Звук продолжал нарастать, и уже приходилось говорить во весь голос. К однотонному визгливо-противному звуку добавился еще один – низкий и дробный, так же медленно нарастающий. Новый звук больше напоминал отдаленный топот огромного табуна, только были это не кони, а существа, не имеющие с ними ничего общего.
Один из дозорных смотрителей ястребом спикировал сверху и сразу же со всех ног бросился к стоявшему на крыльце консерватории Главе Совета. Исполнители насторожились, а смотрители стали подтягиваться к Гавриилу.
– Пора! – произнес Гавриил, выслушав доклад. – Враг уже на подходе! Что ж, раз он так любит кичиться своим совершенством – докажем ему, что это ложь. Смерти нет, а вечности мы не страшимся! За дело!
Смотрители взмыли в воздух, тут же начав перестроение в боевой порядок для отражения кругового нападения – что-то похожее на гриб с короткой ножкой и широкополой шляпкой, только размерами этот гриб больше напоминал ядерный.
Наконец на безжизненном до сего момента горизонте наметились кое-какие изменения. Сначала в воздух взметнулись клубы снежной пыли, но виной этому явно был не буран. Клубы разрастались, поднимались вверх и двигались вперед, постепенно заполоняя собой улицу Маршала Толбухина. Снеговые тучи вздымались не только над этой улицей, а и над соседними в пределах всего видимого Мефодию пространства. Создавалось впечатление, что по вине необъяснимой аномалии горизонт начал сдвигаться к одной точке, которой являлось музыкальное училище и стерегущие его исполнители. Душераздирающий визг и топот заметно прибавили в силе, порой резонируя между собой давящими на барабанные перепонки низкими звуковыми волнами.
Постепенно из снежной пелены стали вырисовываться отдельные точки, которых с каждой секундой становилось все больше и больше, и уже через минуту на их месте в клубах снега колыхалась темная масса. Тотчас же все загадочные звуковые эффекты наложились на появившееся изображение, и зловещая композиция приобрела наконец законченную форму.
Орда безумно вопящих Сатиров (в кои-то веки Мефодий понял, что на самом следует определять размытым количественным термином «орда») неслась по Староболотинску подобно тому, как совсем недавно по городу бежали исполнители, вот только легкости и изящности исполнительского бега у Сатиров не наблюдалось в помине. Они мчались вперед словно разогнанные асфальтоукладочные катки, поэтому небольшие препятствия – столбы, автомобили, киоски – они предпочитали не перепрыгивать, а попросту крушить и стирать с лица земли. Вопли Сатиров сливались в единый боевой клич, который своей душераздирающей пронзительностью невольно вызывал на коже людей даже не мурашки, а натуральную дрожь. Вооружены Сатиры были далеко не все – видимо, у небожителей глобальная оружейная реформа так же невозможна в кратчайшие сроки, как и у землян. Тем паче реформа, проводимая хитрым изменником Сагадеем.
Рожденному в век моторов Мефодию довелось видеть кавалерийские атаки лишь в кино, и потому сравнить с ними лавинообразную атаку Сатиров он мог весьма приблизительно. Скорость бегущих юпитерианцев была, пожалуй, быстрее лошадиного галопа, и топота они производили куда больше. Так что если вражескую кавалерию землекопы могли задержать, проделать то же самое с галопирующими Сатирами было под силу только исполнителям. Да и то лишь гипотетически.
Авангард монстров скатился с противоположного откоса Песчаного Лога и, не сбавляя темпа, ринулся дальше; кто-то из Сатиров помчался по эстакаде, а кто-то по заросшему кустарником и покрытому кочками дну котловины. Где заканчивались боевые порядки – точнее сказать, «беспорядки» – атакующих, мешала рассмотреть поднятая ими снежная пыль. Поэтому рвущееся с воплями в бой воинство юпитерианцев казалось лишенным конца и края.
Чтобы немного сбросить напряжение, Мефодий несколько раз энергично вдохнул морозный воздух, переступил с ноги на ногу и крутанул в ладонях слэйеры. Хотелось незамедлительно броситься навстречу врагу, но от этого опрометчивого поступка его удерживало элементарное здравомыслие: вступать в схватку на эстакаде и в низине было опасно, следовало дождаться, когда Сатиры выскочат на крутой склон Песчаного Лога и замедлят ход.
«Сегодня хороший день для смерти!» – вспомнились акселерату чьи-то слова; кажется, очень давно их произнес один из вождей североамериканских индейцев. «Надо будет спросить при случае у Бегущего Бизона – он точно знает», – подумал Мефодий и мрачно усмехнулся.
Казалось, приближаясь, Сатиры двигались все быстрее. Не успел еще Мефодий как следует рассмотреть первые ряды юпитерианцев, как те уже длинными скачками взбирались вверх по склону, выбрасывая из-под ног ошметки снега в лица бегущим сзади. Время томительного ожидания закончилось, и, зарядив свою кровь повышенной порцией адреналина, Мефодий кинулся к краю Песчаного Лога, на ходу раскручивая слэйеры во всесокрушающую сферу. Для остальных исполнителей действия акселерата послужили сигналом «делай как я», и потому не пробежал он и десяти шагов, как вслед ему бросились его соратники.
Две огромные силы, боевую мощь которых на этой планете можно было расценивать как равную, столкнулись и сцепились одна с другой так яростно, что воздух дрогнул, словно от взрыва. Там, где недавно текла мирная жизнь – ездили автомобили, спешили в консерваторию студенты, шли по своим делам прохожие, – началось настоящее безумие, кровавым размахом сравнимое разве что с какой-нибудь средневековой сечей.
Исполнители брали выучкой и грамотной стратегией, Сатиры – числом: на Земле в сражении такого масштаба они участвовали впервые. Тактика Сатиров была элементарной и похожей на поведение гиен: накинуться скопом на отбившегося от стада и разорвать его. Поэтому люди старались держаться группами, прижимались спина к спине и разили всякого юпитерианца, какой приближался на расстояние удара. Похожим способом тысячелетия назад римские когорты с успехом отражали натиск варваров.
Мефодий сознательно держался чуть поодаль от своей группы, дабы такое фирменное блюдо акселератов как люциферрумовая сфера, смогло насытить Сатиров как следует и одновременно обойти стороной зазевавшихся собратьев по оружию. Стремительный, словно запущенная юла, Мефодий двигался непредсказуемым зигзагом, успевая помогать как своей группе, так и соседним.
Неплохо изучив в Ницце слабые места Сатиров в фехтовании, акселерат ощущал себя сегодня гораздо увереннее. Основной ошибкой юпитерианцев являлось пренебрежение защитой и зацикленность на прямых яростных атаках. Арсенал ударов у Сатиров был небогат и предсказуем, однако этот недостаток с лихвой компенсировался силой, скоростью и жаждой убивать.
Впрочем, жажда убивать была у дерущихся обоюдной…
Смотрители летали над полем боя и ожидали воздушной атаки высших юпитерианцев, но так и не дождались. Или для небожителей это нападение было разведкой боем, или они посчитали, что пехота в состоянии управиться самостоятельно. Ни один из приближенных Юпитера пока что не давал о себе знать, и смотрители переключились на дела земные, не забывая, разумеется, краем глаза посматривать на небо. Помощь их вовсе не оказалась лишней – Сатиры продолжали прибывать, заступая на места павших товарищей еще до того, как их тела успевали воспламениться.
Сейчас для Мефодия главными были две вещи – враги, сменявшие друг друга едва ли не со скоростью кинокадров, и группа соратников, в которой сражались Кимберли и Мигель. Последних акселерат старался держать по возможности у себя за спиной – когда тебя прикрывают не один, а несколько товарищей, волноваться приходится куда меньше. Слэйер Мефодия всегда оказывался на долю секунды быстрее сабли Сатира и разил беспощадно и наверняка.
Больше всего Мефодий опасался, что Кимберли застанут врасплох в первые мгновения битвы, когда противники сшибались лоб в лоб на огромной скорости, и если не погибали при столкновении, то старались перехватить друг у друга инициативу. Все-таки, несмотря на весь свой боевой опыт, Кимберли была прежде всего женщиной, а следовательно, существом хоть и гибким, но хрупким и не предназначенным для такой тактики боя.
Мефодий встал перед подругой и, словно волнорез, отсек от нее тех Сатиров, которые позарились на ее голову. К счастью, этот тяжелейший этап битвы скоро миновал. Когда же темп сражения вошел в норму, акселерат все-таки позволил Ким внести посильный вклад в общее дело, но ни на миг не терял ее из вида.
За Мигеля переживать особо не приходилось – мастер предавался работе с таким упоением, что его примером можно было воодушевить батальон упавших духом исполнителей. Естественно, что темп боя мастера был ниже, чем у акселерата, и потому Мигель далеко от группы не удалялся, но так же, как и Мефодий, успевал позаботиться и о себе, и о ближнем. Посредством своих изогнутых клинков, напоминавших арабские сабли, Мигель преподавал Сатирам науку грамотного применения оружия в конкретной боевой ситуации. Правда, обученные Сатиры хранили переданный им опыт в своих узколобых головах недолго – ровно столько, сколько горели их порубленные мастером тела.
Мефодий понятия не имел, как обстоят дела на других участках обороны, но на вверенной ему территории забот хватало с лихвой. К сожалению, невозможно было уследить за всеми исполнителями, и многие из них уже погибли, рассеченные юпитерианскими саблями. Некоторые лежали на снегу со свернутыми набок шеями, нарвавшись на коронный прием невооруженных Сатиров. Акселерат был не в силах помочь каждому попавшему в беду, как не может этого сделать в пылу битвы ни один воин, будь он величайшим из великих.
Самым страшным в бою с Сатирами была невозможность спасти своих раненых, поскольку едва человек падал, оступался или проявлял хоть малейшую слабость, юпитерианцы налетали на него и растерзывали на куски за считаные мгновения. Снег, перед началом сражения грязно-белый, теперь был обагрен человеческой кровью и покрыт копотью. Местами он и вовсе таял от жаркого пламени, что пожирало мертвых Сатиров. Ноги Мефодия то и дело скользили в кровавой слякоти.
Какими бы плотными ни были заслоны исполнителей, к Сатирам все время подходило пополнение, и это позволяло врагу совершать регулярные прорывы. В подобных случаях вся надежда оставалась на бдительность смотрителей, которые размазывали по земле прорвавшихся юпитерианцев беспощадными гравиударами. Так что пересечь скверик при консерватории без приключений Сатирам было невозможно.
Жестокая рубка – на сей раз действительно серьезное испытание для акселерата и прочих исполнителей – не закончилась и с наступлением коротких декабрьских сумерек. И если днем тела Сатиров сгорали не столь ослепительно, то в темноте это действительно впечатляло, разве что оценить всю красоту «фейерверка» людям было попросту некогда. Теперь битва шла словно при свете множества электросварок, поэтому исполнителям невольно приходилось заботиться о собственном зрении. Очевидно, стоявшие по периметру блокадной зоны войска гадали сейчас о причинах странного ослепительно-голубого зарева, мерцающего над центральной частью города.
Схватка угрожала затянуться надолго – натиск Сатиров ослаб, но все равно оставался непрерывным. Так лесоруб пилит дерево ручной пилой – медленно, но упорно добиваясь своей цели. Иногда пилу зажимает в пропиле, иногда лесоруб сбавляет темп, чтобы перевести дух, но задержки эти никоим образом не влияют на конечный результат – дерево падает, каким бы несокрушимым оно ранее ни казалось.
От постоянного контакта Мефодия с жарким пламенем, которое он, убивая Сатиров, сам и порождал, куртка на нем накалилась и обжигала плечи (состоявшая в основном из волокон люциферрума, загореться она не могла), брюки начинали медленно тлеть. Волосы акселерата были опалены, а кожа на лице и руках раскраснелась, и только отменная реакция спасала исполнителя от многочисленных ожогов. Морозный воздух над полем брани раскалился настолько, что свирепствующий в городе буран терял здесь силу, превращая снежные хлопья в моросящую водяную пыль, которая оседала на разгоряченных исполнителях и обращалась в пар. Запах гари был непереносим, люди ощущали себя словно внутри мусоросжигающей печи.
Мир для Мефодия сузился до пределов участка улицы, угрожая вовсе исчезнуть, если акселерат вдруг остановит слэйеры хотя бы на миг. Античное выражение «Движение – это жизнь!» могло считаться для господина Ятаганова девизом на сегодня…
Битва, конец которой, казалось, не наступит никогда, прекратилась так же стремительно, как и началась. Трое Сатиров только собрались взять Мефодия в кольцо – не очень подходящая против сокрушительной сферы тактика, – как вдруг отскочили и, оскалившись, стали пятиться по направлению к Песчаному Логу. Акселерат подумал было, что противник уворачивается от смотрительского гравиудара и сейчас снова кинется в бой, однако, достигнув откоса, Сатиры повернулись к исполнителям спинами и припустили обратно с той же скоростью, с какой атаковали. Оглядевшись, Мефодий обнаружил, что остальные враги поступили так же и теперь резво удирают по эстакаде туда, откуда пришли.
Это могло быть ловушкой. Поэтому смотрители, проводив Сатиров до середины Песчаного Лога и совершив по ним вдогонку последние гравиудары, быстро возвратились к исполнителям, которые прекратили преследование врага еще раньше – у откоса.
Сатиры выбрались из котловины на противоположной стороне Лога и нестройными рядами выстроились на краю склона. Теперь они не вопили и не потрясали оружием, а просто стояли в ожидании неизвестно чего и исподлобья взирали на людей, глядевших на них с неменьшей злобой.
Пока смотрители возвращались из скоротечного преследования и приземлялись, Мефодий, будучи старшим на этом участке обороны, оценил потери и подвел итог долгой выматывающей сечи. Из двух сотен бившихся с ним бок о бок товарищей выжило почти полторы сотни – не так уж плохо. Имелись раненые, которые, впрочем, могли продолжать драться. Но при возобновлении атаки, которая по всем признакам должна была стать гораздо сокрушительнее, раненые эти превращались в потенциальных покойников.
Кимберли припадала на левую ногу – к счастью, просто крепко ушибленную, а не разрубленную. Мигель, несмотря на все свое мастерство, умудрился-таки потерять левое ухо и в придачу к нему изрядную часть своей роскошной шевелюры. Кровь заливала ему шею, и он, крепко ругаясь, прикладывал к ране грязный полурастаявший снег. Сам Мефодий отделался лишь неглубокими порезами да легкими ожогами, на которые внимания не обращал.
Потери врага оценить было сложно – мертвый Сатир ничего, кроме кучки пепла и горелого смрада, после себя не оставлял. Но даже по количеству носимой ветром золы можно было судить: урон юпитерианцам причинен изрядный.
Наказав уцелевшим собратьям не спускать с врага глаз, Мефодий взялся было помогать бинтовать раненых, но был срочно вызван Гавриилом. Глава Совета собирал смотрителей и старших исполнительских групп возле парадного входа в консерваторию.
Все акселераты были живы, лишний раз подтверждая, что затраченные на проект «Самсон-2» средства окупаются с лихвой. Каждый из новичков успел сегодня поработать на славу, за несколько часов пройдя одновременно и стажировку, и тестирование, и боевое крещение.
Потери исполнителей в целом были пропорциональны потерям группы Мефодия – где-то чуть больше, где-то чуть меньше. Гибли в основном не новобранцы, а проверенные, поскольку новобранцев опекали мастера, а проверенным приходилось рассчитывать лишь на поддержку друг друга. Смотрители практически не пострадали, лишь одному молодому члену Совета высоко подпрыгнувший Сатир умудрился отсечь ногу. Пострадавшим уже занимался смотритель Сатана.
– Нас проверяли на излом, – подытожил Гавриил. – Возможно, мы оказались крепче, чем они рассчитывали. Теперь Юпитер попытается сломать нас окончательно. Так что давайте сделаем все возможное, чтобы он вывихнул при этом руки.
В отличие от предыдущей, вторая атака юпитерианцев, явно рассчитанная на окончательную победу, началась внезапно. Не было никакого предварительного психологического давления: ни жутких боевых кличей, ни запугивания людей неисчислимым количеством противника. Просто окружающая тишина, нарушаемая лишь воем ветра, вдруг исчезла, уступив место воцарившемуся повсюду хаосу.
Удар небожителей получился вдвойне неожиданным еще и из-за того, что выстроившиеся вдоль Песчаного Лога Сатиры как стояли истуканами, так и продолжали стоять, заметаемые снегом. Вглядываясь в темноту, Мефодий и в мыслях не держал, что второе нападение юпитерианцев может начаться без поддержки столь грозной силы. И тем не менее…
Крыши домов по обе стороны улицы Маршала Толбухина вдруг с оглушительным треском и грохотом обвалились, словно сорванные ураганом, и стали осыпаться обломками прямо на головы затаившихся внизу исполнителей. Обладавший более быстрой реакцией Мефодий едва успел оттолкнуть стоявшую возле него Кимберли к стене здания и броситься за ней, как по тому месту, где они только что находились, загрохотали кирпичи, доски и куски шифера. Остальные исполнители также метнулись кто куда – в подъезды, подворотни и выбитые витрины магазинов.
Устроить такие разрушения без применения взрывчатки можно было только гравиударом, причем не единственным, а целым залпом. И не успели еще последние обломки крыш рухнуть на асфальт, как тем, кто взял на себя обязанность хранителей Первой общины, стало ясно: в битву ввязались высшие юпитерианцы, тягаться с которой исполнителям было уже не по силам…
Помимо Сатиров, на Землю прибыло также немало высших юпитерианцев. Ведущий против Юпитера тайную игру Сагадей сообщал, что в преддверии тотальной очистки планеты от Человека вокруг Повелителя собрались не только его фавориты – Нептун, Арес, Дионис, Артемида, – но и те, кто не был на данный момент задействован на остальных фронтах Вселенной. Возможно, по вселенским масштабам группа «уборщиков» и не выглядела внушительно, однако для землян полсотни высших юпитерианцев представляли серьезную угрозу.
Неизвестно, все ли из присутствующих на планете небожителей вступили в бой, но шум разрушений позволял уяснить – за землян взялись основательно. Больше всего то, что творилось окрест Мефодия, напоминало артналет или бомбардировку. Черные тени пронеслись поверх домов, наперерез им метнулись другие, и пространство превратилось в безумный водоворот.
В отличие от сумбурного нападения Сатиров, высшие юпитерианцы соблюдали четкий порядок: строй их был выдержан столь же безупречно, как у смотрителей, острие атаки направлялись на них же. Исполнители определялись юпитерианцами как прикованная к земле угроза второго плана, с уничтожением которой можно повременить. Хотя при каждом снижении они не упускали возможности шарахнуть по метавшимся внизу исполнителям гравиударом.
Обмен гравиударами между смотрителями и небожителями протекал столь яростно и плотно, что назвать это прицельным огнем было уже нельзя. Ударные волны шли одна за другой во всех направлениях, порой сталкивались между собой, после чего траектории их движений становились вовсе непредсказуемыми. Нередко они устремлялись к земле и крушили там все, что попадалось на пути. Лишенным возможности помочь сражающимся смотрителям, Мефодию со товарищи не оставалось ничего другого, как продолжать удерживать наземные позиции.
Рушившиеся здания грохотали непрерывно. На залитую кровью и засыпанную пеплом улицу падали балконы, вырванные панели, водопады стекол. Порой целиком обваливались фронтоны зданий. Тучи пыли, едва начинающие оседать, вновь вздымались над центром города. Осколки кирпичей и бетона проносились над головами исполнителей как шрапнель, рикошетили от стен и порой находили зазевавшуюся жертву. Безопасного места на улице отыскать было попросту невозможно.
Юпитерианцы наконец сообразили, как расправиться с высшими землянами при наименьших потерях. Стало очевидно, что Сатиры будут выжидать до тех пор, пока приближенные Юпитера не разделаются со смотрителями, а затем, лишив исполнителей воздушной поддержки, они объединятся и без особого труда добьют тех, кто не умеет левитировать.
Мефодию трудно было судить о том, как обстоит ситуация в небе над Староболотинском. Не угодить под обломки – вот что волновало его и остальных в данный момент. По всей вероятности, схватка шла с переменным успехом. Два раза на улицу вместе с обломками зданий падали тела смотрителей, и один раз, не долетев до асфальта совсем немного, разорвалось в воздухе мертвое тело юпитерианца. Взрыв получился чудовищным: ближайшие здания разнесло до фундамента, а исполнители, находившиеся в тот момент рядом, оказались либо погребены под плитами и арматурой, либо разорваны ударной волной. Даже после смерти юпитерианцы умудрялись наносить землянам урон.
Силы в поднебесье столкнулись равные: смотрителей было почти в три раза больше, но каждый из высших юпитерианцев в земном обличье стоил как минимум трех смотрителей. Равенство сил привело к затяжной, но от этого не менее яростной схватке, выматывающей противников. Противоборствующими сторонами руководили грамотные полководцы, и очень многое в схватке зависело не только от количества бойцов, но и от их расстановки, а также как быстро будет принято их командирами то или иное решение.
Появление над улицей Маршала Толбухина Афродиты Мефодий проморгал. Они с Кимберли как раз искали себе безопасное место, потому что здание, возле которого они прятались, начало разваливаться, накрытое очередным гравиударом. Перебегая через улицу к уже присмотренному укрытию – старинному кирпичному особняку, – Мефодий и Ким стремились поскорее достигнуть цели и на небо уже не глядели.
Афродита спикировала подобно заходящему на цель истребителю и на бреющем полете помчалась вдоль улицы. Что занесло ее сюда, акселерат понял чуть позже, когда непоправимое уже случилось.
Расслышав, как за спиной рассекает воздух что-то большое и стремительное, Мефодий обернулся и увидел идущую на сближение Афродиту, удивленно выпучившую глаза. Удивление ее было вполне объяснимо: среди юпитерианцев акселерат давным-давно считался использованным и утилизированным эспериментальным материалом. Впрочем, удивление удивлением, а боевые инстинкты юпитерианки сработали безотказно – гравиудар обрушился на бегущих через дорогу исполнителей практически в упор.
Стремительный полет слегка подвел Афродиту: Мефодия ее удар лишь задел вскользь. Но Кимберли, мчавшаяся впереди, оказалась как раз на пути сокрушительной ударной волны…
Мефодию почудилось, что это не он со всего размаха загремел лицом на асфальт, а асфальт вздыбился и стеной рухнул на него. В голове полыхнули радужные вспышки, в ушах раздался звон, рот наполнился кровью из прикушенного языка. Но четкая координация движений не позволила акселерату вспахать асфальт носом подобно слетевшему с мотоцикла ездоку. Совершив несколько перекатов, Мефодий вскочил на ноги и, еще не успев уловить Афродиту взглядом, обнажил слэйеры.
Афродита была уже далеко, а над головой акселерата пронеслась пятерка смотрителей – очевидно, юпитерианка прижалась к земле, спасаясь именно от них. Чертыхнувшись вслед мерзавке, Мефодий тут же поискал глазами Кимберли, но, к своему удивлению, не смог ее обнаружить, хотя всего несколько секунд назад она бежала впереди него.
И только потом в сознание акселерата тараном вломилась страшная догадка…
Кимберли лежала на тротуаре далеко от места, где они угодили под гравиудар. Мефодий не сумел обнаружить ее сразу потому, что сверху Кимберли накрыла отвалившаяся от здания балконная плита.
Несмотря на то что мысленно исполнитель готовил себя к подобной ситуации, реальность оказалась куда ужаснее. Все вокруг пропало – рушащиеся стены, суетящиеся собратья, мелькающие в темном небе тени… Даже грохот затих, будто в адском кинотеатре, где все они находились, кто-то вырубил звук. Осталась только Кимберли и ее искаженное нечеловеческой болью лицо…
Не обращая внимания на то, что по голове и плечам бьют падающие сверху обломки кирпичей, а рядом рухнул еще один оторвавшийся от стены балкон, Мефодий ухватился за край придавившей Кимберли плиты и попытался сбросить ее с подруги. Плита приподнялась и, упершись краем в асфальт, освободила Ким, но сдвинуть такую тяжесть в сторону контуженному гравиударом Мефодию было уже не по силам. Он так и замер с плитой в руках и перекошенным от натуги лицом, не имея возможности помочь недвижимой Кимберли выбраться и боясь уронить тяжелую, в несколько центнеров, плиту обратно ей на грудь. Слезы беспомощности – наверное, в первый раз за все время службы исполнителем – навернулись акселерату на глаза…
Вихрем подлетел Мигель, словно футболист в подкате, упал возле Кимберли и выволок ее за плечи в безопасное место. Только тогда Мефодий позволил себе разжать пальцы и уронить плиту на землю.
Кимберли попыталась пошевелиться, но не сумела, застонала и часто-часто задышала, кашляя и выплевывая сгустки крови. Ребра ее, похоже, были переломаны, и это только при беглом осмотре; какие еще травмы имелись у Кимберли, определить было затруднительно, а сама она не могла вымолвить ни слова.
Мигель и Мефодий осторожно перенесли ее в подъезд ближайшего здания. На протяжении всего пути акселерат пытался добиться от Ким хотя бы простого кивка, но она никого и ничего не замечала.
– Я уже видел такое! – проорал Мигель, стараясь перекрыть царивший на улице грохот. – Это плохо! Очень плохо! Глубокий шок! Должно быть, сломан позвоночник, ребра и, возможно, что-то еще! Ей бы надо к смотрителю Сатане, но он сейчас в небе… Однако и простой врач был бы нелишним!..
– Я доставлю ее в Первую общину! – прокричал в ответ Мефодий. – В мое отсутствие принимаешь командование на себя!
– Первая община наглухо замурована! Они откроют ворота только через три дня после газовой атаки. Тебе не достучаться! Мотыльков имеет четкий приказ не впускать никого, даже Гавриила!
– Я достучусь! – рявкнул Мефодий. – Хоть ногами, хоть лбом, но достучусь!
– Вообще-то погоди! – встрепенулся Мигель. – Побереги лоб. Я тут вспомнил кое-что: когда переселяли Вторую общину, мотыльковцы не знали, что мы – рефлезианцы! Думали, мы бойцы Второй или Третьей. В знак дружбы они показали нам несколько потайных выходов на поверхность. Ближайший из них где-то за консерваторией. Там должен быть люк или что-то типа того. Если через него попадешь в метрополитен, возможно, с запасного выхода Мотыльков тебя и пропустит. Но это опять же только в теории…
– Я найду! – выпалил Мефодий и вскочил, собираясь поднять Кимберли на руки и незамедлительно отправиться на поиски потайного люка или чего-то типа того. – Я скоро, только передам ее медикам и назад. Надеюсь, ты понимаешь, что так надо…
– Я понимаю, – кивнул Мигель, даже не думая перечить. – Только ты упустил из виду одну деталь. – Он выскочил из подъезда, а когда вернулся, в руках у него был длинный обломок доски. – Ее нельзя нести на руках, – пояснил Мигель. – Если поврежден позвоночник, нужна шина. Помогай!..
Они осторожно переложили негромко застонавшую Кимберли на доску, перехватили ее тело поперек обрывками попавшихся под руку штор, после чего Мефодий бережно взял подругу вместе с доской на руки.
Кимберли была невесомой, словно перышко, и Мефодий невольно отметил, что последний раз носил ее на руках давным-давно. Не думал он тогда, что в следующий раз возьмет Кимберли на руки при столь трагических обстоятельствах…
Наполовину стертая с лица земли улица Маршала Толбухина теперь называлась улицей только на уцелевших кое-где табличках. На самом деле по ней сейчас не проехал бы и танк. Высокие завалы из рухнувших на проезжую часть зданий продолжали расти немыслимыми для строительства, но не для разрушения темпами.
Мефодий плевать хотел на возникающие на его пути препятствия. Он бежал в указанном Мигелем направлении, прыгал с камня на камень, с ходу перелетал через завалы и уворачивался от падающих на голову обломков. Несколько раз его чуть было не сшибло с ног шальными гравиударами, но, памятуя о том, что споткнуться, а тем более упасть он не имеет права, Мефодий стремился сохранять равновесие любой ценой.
Дважды прямо над ним проносились юпитерианцы, но бегущий по земле исполнитель их не интересовал, так как каждого юпитерианца преследовало по нескольку смотрителей. Однажды за спиной рвануло с такой силой, что завал, через который как раз перебирался акселерат, рассыпался и стал стремительно оседать, едва не похоронив под собой Мефодия и Кимберли. Создавалось впечатление, что не город рушился вокруг, а весь мир летел в тартарары, и потому нелепо и наивно выглядела теперь забота о чьей-то отдельной жизни.
Акселерат Брендон, стерегший со своей группой площадь за консерваторией, поначалу удивился, увидев Мефодия с Кимберли на руках, но через мгновение все понял. Кимберли, лицо которой было бледнее, чем ее белокурые волосы, была без сознания, но по ее частому дыханию и тихим стонам Мефодий видел, что за жизнь свою она борется не менее яростно, чем до этого боролась с Сатирами.
– Ей надо вниз, к доктору, – пояснил Мефодий. – Говорят, где-то здесь поблизости есть второй вход в бомбоубежище.
– Вроде бы ничего такого не попадалось, – пожал плечами Брендон. – Разве что вон там, за углом, – подземный переход…
Конечно же, никакой не люк, не отдушина, а обычный подземный переход! Мигелю простительно – он мог про него забыть, но Мефодий!.. Ведь сколько раз его выгоняла оттуда милиция, когда зимние холода заставляли уличного художника искать для промысла более теплое местечко, нежели продуваемые насквозь парковые аллеи. Еще в те времена Мефодий задавался вопросом: а куда, интересно, ведет имевшаяся там загадочная бронированная дверь? И вот теперь настала пора разгадать эту давнюю загадку.
Один выход из перехода был наглухо завален обломками, зато второй, к счастью, остался проходимым. Разве что был перегорожен поперек остовом тяжелого грузовика, но перелезть через него было вполне возможно.
Внутри перехода отголоски сражения заставляли ходить ходуном бетонные стены. Бронированная дверь оказалась именно там, где Мефодий ее запомнил. Он бережно опустил Кимберли на землю и, дабы не повредить саму дверь – вполне вероятно, еще пригодится, – аккуратно провел слэйером в том месте, где в стену должен был входить запирающий ригель дверного замка.
За дверью пахло тленом и крысиным дерьмом, а в спину повеяло лютым сквозняком – подземелье словно бы ожило и сделало глубокий вдох. Внутри было темно, но для зрения исполнителя вполне приемлемо.
– Держись! – снова взяв Кимберли на руки, попросил Мефодий и легонько коснулся ее щеки, холодной и будто восковой. – Скоро будешь в безопасности. Уже совсем немного осталось.
Веки Кимберли дрогнули, но глаза так и не открылись. Слышала она Мефодия или нет, почувствовала ли его прикосновение – неизвестно…
Короткий отрезок узкого коридора, в котором с Кимберли на руках пришлось передвигаться боком, длинная железная лестница, и вот уже акселерат бежит по широкому тоннелю с проложенными по нему рельсами. Судя по расположению, это был тоннель метро между станциями «Парк имени Розы Люксембург» и «Площадь Некрасова». Бомбоубежище Мотылькова должно было находиться где-то поблизости, возможно, даже в нескольких метрах за стеной.
Долго искать мотыльковцев не пришлось. Вернее, их вообще не пришлось искать – они сами заявили о себе.
Поскольку двигался Мефодий в полной темноте, слух и зрение его были обострены до предела, и потому, когда до его ушей долетел сначала легкий щелчок, а спустя десятую долю секунды – выстрел, акселерат сразу смекнул, что тот, кто спустил курок, стрелял именно в него. Других целей в тоннеле попросту не было. Трассирующая очередь прорезала тоннель, прошла под потолком, а потом зазвенела пулями по рельсам. Стрелявший явно запаниковал, когда почуял движение, и решил, что под покровом темноты к нему движется целое вражеское войско. У страха глаза велики, а у страха перед миротворцами они вообще вылезают из орбит.
Не мудрствуя лукаво, Мефодий отпрыгнул к стене тоннеля и спрятал Кимберли за бетонным выступом. Сам он за выступ не поместился, поэтому лишь втянул голову в плечи, пытаясь прикрыть ее воротником куртки. Две пули ударили акселерата в спину, еще одна в плечо, но все они, расплющенные, тут же упали на землю. Исполнитель лишь пошатнулся, признав, что люциферрумовое волокно снова оказалось на высоте.
– Не стреляй, я свой! – заорал Мефодий, опасаясь, как бы следующая очередь не зацепила его ног, прикрытых обычными джинсами. – Какого черта не спрашиваешь «кто идет», мать твою?!
И акселерат от души выплеснул на бдительного охранника поток ругательств, которые никто из юпитерианцев не вызубрил бы и на треть, даже если бы очень постарался.
– Какой такой свой? – ответили из темноты. – Есть приказ не пускать никого, даже своих!
– Я помню! – отозвался Мефодий. – Но мне действительно надо пройти. У меня раненый! Срочно нужна помощь!
– Есть приказ!.. – снова запротестовал охранник, но вдруг чей-то знакомый голос, по-видимому второго охранника, перебил его:
– Рисовальщик, это ты, что ли?
– Колян, это я! – подтвердил Мефодий, сразу узнав спрашивавшего. – Так пропустите или нет? У меня раненый!
Охранники начали о чем-то оживленно спорить. К счастью, спор их продлился недолго.
– Постой минуту! – выкрикнул Колян. – Надо твой вопрос с Васильичем перетереть. Как Васильич порешит, так и будет.
Верность мотыльковцев приказу командира, бесспорно, радовала, но только не сейчас, когда у Мефодия на руках едва дышала Кимберли.
Лязгнули задвижки, и Колян убежал за советом по разрешению столь непростой, на его взгляд, ситуации. Опасаясь второго охранника, настроенного гораздо скептичней, исполнитель пока не стал покидать свою неудобную, но безопасную позицию.
Мотыльков проявил себя грамотным и гибким командиром. Прекрасно зная по опыту, что никакой приказ не может предусмотреть все непредвиденные ситуации, Сергей Васильевич о приказе даже не заикнулся. Мало того, выслушав доклад Коляна, он не только прибыл к Мефодию лично, но и привел с собой двух бойцов с носилками.
Кимберли переложили на носилки вместе с доской и немедленно унесли в бомбоубежище. И хоть Мефодий спешил обратно, все же он воспользовался приглашением полковника и зашел на минутку, желая в последний раз убедиться, что из его рук Ким попала в не менее надежные.
Мотыльков не стал спрашивать исполнителя ни о чем – то, что дела защитников общины не очень хороши, было написано на лице помятого и израненного акселерата. Мефодий тоже ничего не сказал полковнику, поскольку знал, что тот способен обо всем догадаться сам. Акселерат и полковник просто стояли рядом и молча наблюдали, как Зинаида Мотылькова и медик из Второй общины – в прошлом довольно известный староболотинский хирург – копошатся вокруг Кимберли и со знанием дела выполняют свою привычную работу: срезают одежду, осматривают повреждения, делают обезболивающие уколы… Вскоре хирург отослал Зинаиду подготовить стол, вскипятить воду и продезинфицировать инструменты.
Кимберли очнулась, открыла глаза и недоуменно оглядела окруживших ее людей. Затем она, видимо, хотела подняться, но не смогла. Лицо ее перекосилось от жуткой боли.
Мефодий приблизился и, встав за спиной хирурга, постарался встретиться с Ким взглядом, надеясь, что она сумеет его узнать.
Кимберли узнала, даже попыталась улыбнуться и что-то сказать, но хирург – человек, обязанный быть жестким и невозмутимым по роду деятельности, – велел ей замолчать.
– Она выживет, доктор? – наконец не выдержал Мефодий, боявшийся, что молчание врачей означает для Кимберли самое худшее.
– С вами буду честен – не знаю, – отозвался хирург, не отрываясь от работы. – Но то, что она еще жива, – это само по себе весьма удивительно. Больше половины костей перебито, многочисленные внутренние кровотечения, пробиты легкие… Любой другой на ее месте уже давно бы…
Хирург не договорил, очевидно посчитав разговор исчерпанным. Мефодий еще раз встретился взглядом с Ким, которая теперь смотрела на него не отрываясь, только вот непонятно – утешала друга или прощалась. А может, то и другое одновременно…
Мефодий молча кивнул Кимберли, что для нее, наверное, тоже стало загадкой – утешение или прощание? Сам он имел в виду, разумеется, первое. Затем акселерат развернулся и направился к выходу. В данный момент наверху от него было куда больше пользы, чем здесь.
– Ложись! – скомандовал Мигель и для пущей доходчивости ткнул акселерата кулаком в спину. Вернувшись из бомбоубежища, тот пребывал в заторможенном состоянии. – Ложись, кому говорят!
Сидение без дела не шло Мефодию на пользу – он сам это чувствовал: все мысли были зациклены на оставленной внизу Ким. Поэтому, чтобы взбодриться, ему срочно требовалось переключиться на что-то активное, например рукопашную. Сатиры же, как назло, продолжали топтаться на той стороне Песчаного Лога, словно стервятники возле жертвы, ждущие, пока ею не насытятся львы.
Совершенно не желая знать, что так всполошило мастера, Мефодий машинально плюхнулся мешком за ближайшую груду обломков и накрыл голову руками. Будь что будет; в конце концов, со смертью за сегодня он уже обменялся рукопожатием не единожды. Поэтому, надо думать, теперь они с ней добрые друзья, а стоит ли добрым друзьям бояться друг друга?
И все-таки удивленный возглас Мигеля заставил Мефодия оторвать голову от земли и проявить некоторое любопытство.
– Эх, быстро же летит! – воскликнул Мигель, пристально глядя в небо и провожая взглядом нечто, стремительно несущееся по утреннему небосклону. – Этак, пожалуй, и затормозить не успеет!
Внимание мастера привлек пикирующий юпитерианец, к которым исполнители давно привыкли и, едва завидев кого-нибудь из них, кидались врассыпную и затаивались в камнях. Но замеченный Мигелем небожитель двигался слишком стремительно даже для юпитерианских скоростей.
Мигель и Мефодий съежились, когда юпитерианец пронесся прямо над ними, но тот, вопреки ожиданиям, не нанес по ним ни одного гравиудара. Более того, похоже, он вообще не думал выходить из пике.
– Да он же мертвец! – буркнул Мефодий и, как выяснилось, не ошибся.
Юпитерианец болидом промчался над Песчаным Логом и со всего разгона врезался в противоположный склон неподалеку от выстроившихся в цепочку Сатиров. Прогремел мощный взрыв, который пробил в откосе столь огромный котлован, что в него, словно игрушечные, провалились две десятиэтажки, оказавшиеся на краю воронки. Тонны земли, песка, снега и десятилетиями сваливаемого в Песчаный Лог мусора устремились в небо. Вместе с ними над Заельницким районом взлетело десятка два Сатиров, чьей смекалки не хватило на то, чтобы вычислить место падения мертвого собрата. Ударная волна прошла по Песчаному Логу, скосила росший на его дне чахлый кустарник и сошла на нет, ударившись в склон, по верху которого проходила линия обороны исполнителей.
Не успел еще утихнуть заглушивший все прочие шумы жуткий грохот, как неподалеку от затаившихся Мигеля и Мефодия спустились на землю Гавриил и Иошида.
– Конец Дионису! – глядя на оседающие вдали облака пыли и снега, бросил Гавриил и отряхнул руки, будто не низверг юпитерианца с небес гравиударом, а задушил его.
Взъерошенным видом Гавриил и Иошида напоминали мартовских котов в разгар брачного сезона. Одежда на обоих от порывов ветра растрепалась, лица раскраснелись, а пар от тел валил такой, словно смотрители выскочили из парилки, а не спустились прямиком из тропосферы.
Догадываясь, что Глава Совета отвлекся от сражения не ради простой передышки, Мефодий покинул свое убежище и, нутром чуя новый приказ, подскочил к Гавриилу.
– Слушать внимательно: времени мало, поэтому буду краток, – резко, как и положено в боевой обстановке, обратился к нему Гавриил. – Наших потерь очень много, и, если так будет продолжаться, до завтра нам не дотянуть. Силы врага требуется разъединить. Есть лишь один способ…
Собрать акселератов в группу оказалось куда сложнее, чем представлялось. Обращенный в руины Центральный район города теперь представлял собой сплошные лабиринты. Хотя Мефодий помнил, на какой улице кто из акселератов должен был находиться, сведения эти уже устарели. Улиц как таковых в Центральном районе больше не существовало, и местонахождение, к примеру, той же улицы Маршала Толбухина можно было определить лишь приблизительно – по руинам знакомых зданий.
Ввиду того, что в свое время обком партии строился на веки вечные – то есть с усердием египетских пирамидостроителей, – консерватория относилась к наименее пострадавшим строениям центра. К ним же относились здание сбербанка – натуральный гигантский дот, построенный еще при Сталине, цирк, купол которого гравиудары обтекали, не повреждая, центральные бани (по совершенно таинственной причине) и множество малоэтажных строений, уже имеющих право претендовать на звание местных высоток.
Прежде чем удалось с миру по нитке сформировать ударный отряд из акселератов и пяти мастеров, Мефодию и Мигелю пришлось совершить зигзагообразный вояж по округе. Во избежание лишних потерь группы исполнителей разбились на более мелкие и затаились кто где мог, поэтому оперативность выполнения приказа Гавриила оказалась под угрозой.
Еще перед началом сбора команды Мигель предсказал, что цель задания каждому исполнителю придется втолковывать как минимум два раза. Столь категоричный вывод он сделал из того, что они с Мефодием сами с трудом поверили в слова Главы Совета.
– А может, вас обоих перед этим контузило и вы что-то не так расслышали? – недоверчиво спросил у Мефодия акселерат Жак.
– Не мели ерунды, – огрызнулся Мефодий, которому осточертело в восьмой раз твердить одно и то же. – Гавриил сказал именно это.
– Ну и дела, – только и сумел вымолвить Жак.
«Юпитерианцы поймут, что мы блефуем, и вряд ли на это клюнут», – возразил Мефодий Гавриилу, когда тот взялся объяснять ему предстоящую задачу.
«Именно поэтому вы не будете блефовать. Просто возьмете слэйеры и уничтожите Усилитель, что называется, на корню!» – ответил Гавриил.
Получив такое распоряжение, Мефодий едва не стал заикой.
«Виноват, смотритель Гавриил, я правильно вас…»
«Абсолютно правильно. Выполняйте!..»
Дабы не растрачивать понапрасну силы, маршрут диверсантами был выбран кратчайший и безопасный, тем паче что Мефодию уже пришлось совсем недавно ходить этой дорогой. Спустившись в метрополитен через обнаруженную лазейку в подземном переходе, акселераты и мастера вышли в основной тоннель метрополитена и двинулись по нему, но не в сторону Первой общины, а в противоположную – к станции «Парк имени Розы Люксембург».
Чем ближе подбирались они к парку, тем сильнее волнение овладевало Мефодием. Но не из-за боязни снующих там Сатиров, а из-за того варварства, которое ему с товарищами предстояло совершить. Покуситься на пресловутое древо познания Добра и Зла! Пожертвовать им ради того, чтобы дать последний шанс веками охранявшим его людям выжить и в свою очередь спасти других людей, не таких могущественных, но столь же сильно жаждущих жить…
Не слишком ли огромная жертва? Глава Совета смотрителей считает, что нет, а значит, так тому и быть.
В парк ворвались по-гусарски: в открытую, с гиканьем, размахивая слэйерами. Акция носила характер отвлекающего маневра, а следовательно, кураж в ней должен был преобладать над осторожностью.
Похоже, что стерегущие дерево-Усилитель Сатиры ожидали нападения. Никакого смятения в их немногочисленной группе не возникло, они просто развернулись в строй, издали свирепый клич и бросились в свой последний бой.
Яркое пламя вспыхнувших тел Сатиров должно было отвлечь находящихся в воздухе юпитерианцев. Оставалось самое трудное – доказать, что рефлезианцы не блефуют, а именно – совершить не имеющий аналогов в истории Человечества акт вандализма, сокрушив бессмертное древо.
От Усилителя в обличье кедра струились волны тепла, ударившие Мефодию в обветренное лицо. Снега вокруг Усилителя не наблюдалось, как и в тот день, когда Мефодий, Мигель и Кимберли его обнаружили. Несмотря на лютую декабрьскую стужу, возле кедра росла мелкая зеленая травка. Сам кедр тоже красовался свежей хвоей – ярко-зеленой, не такой, какой она была на его растущих неподалеку сородичах. Только энергия высшего порядка могла устроить подобную аномалию, бесперебойно подпитывая Усилитель. Энергия, заключенная великим гением в материальную земную оболочку.
Слэйеры Мефодия и его товарищей невольно опустились, будто склонившись в почтительном поклоне перед тысячелетней святыней. Перед исполнителями находилось живое существо, которое широко раскинуло в стороны руки-ветви и словно демонстрировало свою беззащитность и безобидность…
Безобидность?!
От такой мысли Мефодия передернуло. Не тот ли это Усилитель, который вместе с Аннигилирующим Пламенем Юпитера способен испепелять целые планетные системы? Не они ли с незапамятных времен считаются мощнейшим средством уничтожения во Вселенной? Не его ли так страшится Кронос и жаждет заполучить Юпитер? Да в этом на первый взгляд безобидном дереве безобидности ровно столько, сколько ее в бесчинствующих в городе миротворцах!
– Приступим! – дрожащим голосом распорядился Мефодий и замахнулся слэйерами, каждый из которых, казалось, весил сейчас не меньше тонны. На правах старшего группы следовало вдохновлять бойцов личным примером.
Все-таки кедр-Усилитель оказался не совсем обычным кедром, ибо обычную древесину слэйер рассекал без труда. Клинки из люциферрума – самого прочного материала на Земле – рубили Усилитель, будто обычные топоры ствол обычного кедра. Под натиском двадцати клинков щепки полетели во все стороны. Там, где они падали, раздавалось шипение и вверх устремлялись клубы пара, будто в снег погружались капли раскаленного металла…
– Следите за небом! – строго приказал Мефодий братьям-акселератам Карлу и Брендону. – Главное в нашем деле – вовремя смыться…
Что-то изменилось. Не смолкавший уже сутки грохот сражения внезапно стих. Тишина опустилась такая, что на мгновение Мефодий услыхал стук собственного сердца.
Впрочем, продлилась она недолго. Вскоре акселерату почудилось, что с небес раздался протяжный стон, не то боли, не то отчаяния – так, словно уставшие небеса выражали свой протест против творимого под ними кровопролития.
Но стонали вовсе не небеса. Яростный вопль был исторгнут десятками глоток юпитерианцев. Весть о том, что происходит на земле с секретным оружием Повелителя Юпитера, обошла всех участвующих в воздушной битве.
– Кажется, пора! – крикнул Карл. – Они нас заметили!
На небосклоне, за сутки очищенном гравиударами от туч до прозрачной, изрядно позабытой Мефодием голубизны, появилось несколько точек. Черный цвет и на глазах растущие размеры не позволяли отнести их к последним утренним звездам, тем более что утро уже давно перешло в день.
План Гавриила сработал. Может быть, не совсем так, как задумывалось, но часть юпитерианцев битву покинула и спешила на выручку Усилителю.
Самый старый кедр Земли представлял собой довольно жалкое зрелище: половина ветвей отрублена, ствол расщеплен и изувечен. Однако уничтожен он не был. Глава Совета наверняка предполагал, что банда вандалов не успеет окончательно порубить Усилитель на дрова, а лишь причинит ему некоторый урон. А то, что подлежит восстановлению, обязательно будет нуждаться в охране, и не в обычной, из Сатиров, а в усиленной. Именно к этому разрыву вражеских сил стремился Гавриил – врагам теперь придется отвлекаться на два направления.
– Врассыпную! – скомандовал Мефодий. – Встречаемся в метро через час. Кого не будет через полтора, считается погибшим!
Тактика «каждый сам за себя» была наиболее эффективной. Скрыться в одиночку было куда проще. Исполнители не стали дожидаться, пока на них начнут пикировать разгневанные юпитерианцы, и, пожелав друг другу удачи, кинулись в разные стороны.
Мефодий не успел еще достичь парковой ограды, как земля позади него содрогнулась от гравиудара. Затрещали деревья, загремели вырванные из земли фонарные столбы. Уже на излете отраженная от земли ударная волна догнала исполнителя, подхватила на бегу и с силой швырнула на чугунную ограду, отчего решетка под ним выгнулась наружу, как проволочная.
Мефодию было все равно, кто из юпитерианцев заинтересовался его скромной персоной, поскольку ничего хорошего эта встреча в любом случае не сулила. Перемахивая через ограду и морщась от боли, он торопливо соображал, как грамотнее уйти от преследования, потому что бежать напрямую к метро означало заманить врага туда, где ему быть не положено. Но вот ведь незадача: на поверхности сейчас можно было с гарантией заблудиться. Спрятаться же в разрушенных зданиях от сонма ищущих тебя летающих бестий было тяжело.
Тем временем тот, кто подстегивал Мефодия гравиударами, похоже, решил заняться им вплотную. Это означало, что он либо крайне педантичен в работе, либо лично знает акселерата и его боевую ценность. Круг знакомых среди юпитерианцев у акселерата был небольшой (хотя, сказать по правде, этому кругу могли бы позавидовать многие из смотрителей), и любопытство все-таки пересилило, заставив его бросить мимолетный взгляд через плечо.
Нет, это оказалась не Афродита, что, наверное, было к лучшему для них обоих. После того что она сделала с Кимберли, Мефодий утратил к ней последние крохи симпатии и чувствовал, что сегодня его слэйер не дрогнул бы и хладнокровно довершил работу, которую не закончил в Нью-Йорке.
За акселератом гнался по воздуху юпитерианец, при взгляде на которого вообще нельзя было сказать, что он умеет летать, поскольку бульдоги, как известно, летать не могут. Арес поражал своим уродством даже на расстоянии, однако уродство это ничуть не вредило его летным качествам. Продлись гонка по прямой между ним и Мефодием еще хотя бы полминуты, и Арес размазал бы акселерата по камням.
Единственным местом на пути исполнителя, где можно было укрыться, являлась лишь та самая высотка с шикарной квартирой на последнем этаже, откуда Мефодий с друзьями впервые заметили похищенный Усилитель. Правда, от квартиры той не осталось и воспоминаний – вместе с парой верхних этажей она была снесена гравиударом начисто. Кожаная мебель, шикарные ковры, бильярд и бар, набитый дорогими винами, были разбросаны теперь по всему Центральному району.
Высотка имела форму бастиона, что само по себе подразумевало хорошую устойчивость к любым катаклизмам. Кроме верхушки, ни один из этажей больше не пострадал, разве что здание лишилось почти всех стекол. На башню из кремлевского ансамбля оно уже не походило, скорее напоминало лишенный фаланги палец или обломанный клык.
Выбора у Мефодия не было, и он, памятуя, что у многих современных зданий имеются обширные подвалы, бойлерные и подземные гаражи с массой служебных выходов, юркнул в знакомую дверь, которую, похоже, после исполнителей никто с тех пор не открывал.
Как и ожидалось, путь к нижним ярусам акселерат обнаружил без проблем – указатель над стойкой администратора пояснял, как пройти к гаражам и прочим подвальным помещениям. Дверь туда распахнулась от простого пинка, и Мефодию даже не пришлось кромсать ее слэйерами. Сбегая по обнаруженной за ней широкой винтовой лестнице, Мефодий услыхал позади тяжелый удар, лязг и грохот рассыпающихся по полу кирпичей – это следом за ним с присущей ему бесцеремонностью в здание вломился Арес.
Помимо гаража, на подземных уровнях высотки располагалась также сауна с бассейном, о чем свидетельствовала табличка на одной из дверей, клуб для отдыха и аптечный киоск, пробегая мимо которого акселерат прохрустел подошвами по разбросанным шприцам, упаковкам с лекарствами и пузырькам с пилюлями. Выходы на поверхность, по всей видимости, имелись только из гаража.
Гараж был заполнен машинами, причем такими, которые в свое время не мог себе позволить даже зажиточный Кирилл Ятаганов. Дабы сократить расстояние до въездных ворот, Мефодий помчался напрямик, перепрыгивая через «Мерседесы», «Лексусы» и «Ягуары», царапая подошвами их лакированные капоты и давя ботинками лобовые стекла. Грохот позади Мефодия мог навести на мысль, что за ним гонится танк, крушащий на своем пути все, с чем сталкивается.
Взмах слэйерами, и изрядный кусок железа выпадает из гаражных ворот, открывая проход к свободе.
Однако вместо свободы из прорубленного проема на исполнителя посыпались крупные и мелкие панельные обломки, а рухнувший пучок арматуры едва не пригвоздил его к полу. Выход из гаража был запечатан рухнувшим соседним зданием.
Впрочем, как следует огорчиться по этому поводу Мефодию не дали. Воздух в гараже словно подернулся рябью, и прямо на акселерата, переворачивая автомобили и отшвыривая их к потолку, ринулась неудержимая сила – гравиудар. Отражаемый толстыми стенами, гравиудар приобрел катастрофическую энергию, сминая тяжелые машины, точно пластиковые стаканчики. Чтобы не оказаться расплющенным вместе с автомобилями, Мефодий нырнул за одну из ближайших опорных колонн, что двумя рядами поддерживали гаражные потолки, сжался за колонной в комок и закрыл голову руками – хоть какая-то защита.
Колонна действительно выдержала и даже спасла Мефодия от летевшего прямо на него измятого «Ягуара». Растративший силу гравиудар обрушился на разрезанные акселератом ворота, для которых подобная встряска оказалась той самой мышкой из сказки про репку. Выдавленные снаружи десятками тонн обломков, ворота влетели внутрь. Следом за ними хлынула настоящая каменная лавина. К счастью, Мефодий затаился не напротив ворот, иначе преждевременная могилка с курганом была бы ему обеспечена.
Гараж заполонили плотные клубы пыли, против которых ночное зрение Мефодия и Ареса было бесполезным. Другого шанса выбраться незаметным из тупика акселерату ждать не приходилось.
Арес сопел и долго рылся в рассыпанных по гаражу обломках, пытаясь отыскать под ними одного из самых опасных, по его мнению, землян. В том, что Мефодий не выскользнул отсюда в клубах пыли, Арес был уверен: двери в гараж вели одни и квадратная фигура юпитерианца перегораживала их целиком. Пройти же сквозь стены при помощи слэйеров землянин мог лишь в том случае, если он вдобавок ко всем своим качествам умел рыть норы – гараж находился глубоко под землей.
Арес приподнял каждый автомобиль, придирчиво осмотрел ремонтные ямы и сунул нос в пустую шахту лифта, которая просматривалась до самого верха и заканчивалась пятачком голубого неба – причиной тому были снесенные верхние этажи. Вывод напрашивался один: мерзкое вечноматериальное существо, несмотря на всю свою прыть, угодило под груду камней и погибло.
Арес в последний раз хрюкнул – очевидно, выразил удовольствие – и направился к выходу. И только тут он обратил внимание на маленькое красное пятнышко, которое будто родинка красовалось на его лишенной не только родинок, но и кожных пор щеке. Что это за красная липкая жидкость, Арес знал, и каким образом она угодила ему на щеку, он тоже довольно скоро догадался.
Мефодий, естественно, норы рыть не умел. Все время, пока Арес занимался его поисками, он провисел на руках в шахте лифта, куда забрался через выбитые обломками лифтовые двери. Прятаться приходилось в довольно неудобной позе – уцепившись пальцами за швеллер, причем так, чтобы и краешек пуговицы не высовывался из-за выступа балки. Для пущей незаметности Мефодий даже прекратил дышать.
Капающую с руки кровь он в тот момент не заметил. Но если бы и заметил, все равно ни отереть, ни задержать ее он бы не смог – юпитерианец как раз пялился в шахту и сопел прямо под ним.
Пятнадцать минут без кислорода были для акселерата далеко не пределом, но и не пустяковой нагрузкой тоже. Поэтому, когда Арес наконец скрылся и Мефодий, опасаясь, что враг все еще где-то внизу, начал карабкаться вверх по железным тросам, он чувствовал, что легкие его словно горят изнутри, впитывая кислород и вгоняя его в кровь повышенными порциями.
Арес его потерял, это бесспорно, иначе он бы уже прочищал шахту лифта гравиударами. Но все равно радоваться было рано, поэтому исполнитель решил для гарантии подняться как можно выше и выбраться из шахты на верхних этажах. «Лучше перебдеть, чем недобдеть», – вспомнился стародавний шпионский принцип, не терявший своей актуальности ни в одной эпохе.
После долгого пути наверх акселерат дал себе на отдых еще несколько минут и лишь затем вскрыл двери шахты. Он понятия не имел, на каком этаже находится, но панорама разрушенного города за разбитыми окнами открывалась масштабная. Руки его от лазания по стальным тросам были истерты в кровь, штаны изодраны, а шапка свалилась еще в шахте.
Спешить сейчас тоже не стоило. Следовало воспользоваться выгодным положением и внимательно понаблюдать за окрестностями, а потом выдвигаться к станции метро, где вот-вот должен был состояться общий сбор команды. Главное, не радоваться слишком рано тому, что ушел от погони и остался жив…
Радоваться действительно было рано.
Впрочем, Мефодий уже позабыл, что это значит – радоваться. Эмоции будто потеряли для него вкус – как сладкий, так и горький – и отныне не ощущались исполнителем, как не ощущает онемевшая рука уколы иглы. Поэтому, завидев тех, кто ожидал его возле выхода из лифта, Мефодий не испытал абсолютно ничего: ни страха, ни удивления, ни даже ненависти. Тупая машина для убийства, что убивает чисто механически и не чувствует злости, поскольку на чувства не способна.
Промерзлый, продуваемый всеми ветрами просторный холл должен был быть пустым, но таковым он не был. В том углу, где находилась пожарная лестница, замерли в ожидании трое. Или, точнее сказать, двое – третий замер явно не в ожидании, так как лежал на полу лицом вниз. Лужа крови под ним успела расползтись порядочная – это говорило о том, что компания ждет здесь уже какое-то время.
Ждет господина Ятаганова, кого же еще.
«От судьбы не уйдешь», – мог бы сказать Мефодию Арес, обладай он хотя бы толикой земного красноречия. Однако он ограничился лишь утробным рычанием.
Его неизменная подруга Артемида лексикон имела побогаче.
– Вот и второй! – прошипела она с победным злорадством. – Ты был прав: он не мог издохнуть так просто, раз уж даже от Сагадея сбежал!
«Это с какой такой стати второй?» – хотел было возмутиться Мефодий, недовольный присвоенным ему порядковым номером, но ответ пришел сам собой.
Первым небожители полагали человека, лежавшего в луже крови на полу. Являлось ли для него справедливым звание «первый» или нет – это его, похоже, уже не беспокоило, но в лапы юпитерианцам он попал действительно первым.
Первым из троих, что сумели ускользнуть от Артемиды и Ареса тогда, в Ницце…
Мигель был еще жив, но жить ему предстояло недолго – ровно столько, сколько надо было юпитерианцам, чтобы вволю отыгрались за прошлое унижение. Услыхав, что речь зашла о Мефодии, мастер с трудом оторвал голову от пола и уставился перед собой. Уставился не своими карими глазами, некогда сражавшими наповал красавиц при дворе испанского монарха Филиппа, а пустыми кровавыми глазницами.
Мигелю досталось очень крепко. Вырванные острыми ногтями Артемиды глаза были не единственной его утратой. Лицо Мигеля оказалось исполосовано вдоль и поперек глубокими, до кости, порезами. Правая рука, вывернутая под неестественным углом, была почти оторвана – из зияющей раны в плече выглядывали полушарие суставного хряща и обрывки сухожилий. Ноги мастера, похоже, также не функционировали. Когда он приподнялся на локте целой руки, они даже не пошевелились, словно были не ногами, а привязанными к телу бревнами. Волосы на голове Мигеля были вырваны клочьями, одежда изодрана; по всей видимости, его тащили сюда волоком. Истекающий кровью, изувеченный Мигель балансировал на грани жизни и смерти, и это зыбкое состояние было для мастера мучительнее всего.
Мефодий невольно отметил, что желает своему лучшему другу и наставнику смерти. Смерти по возможности скорейшей, ибо спасти Мигеля было столь же нереально, как спастись самому.
– Эй, выскочка, проклятый акселерат, тебя уже взяли или пока нет? – с лютой усмешкой стоящего на пороге смерти спросил Мигель. Разобрать, что он говорит, можно было с большим трудом, потому что его оторванные губы едва держались на полосках кожи.
– Нет, старик, я еще на ногах и вполне могу кое с кем кое за кого поквитаться! – с такой же усмешкой отозвался Мефодий, обнажая слэйеры. – И я чертовски зол!..
– Жаль, не вижу! – хохотнул Мигель, выплевывая кровь. – Должно быть, ты очень убедителен, раз эти двое уродов так тебя боятся!
Причин, по которым акселерата еще не раскатали по полу и не свернули в рулет, было две. Первая – Артемида и Арес явно не желали даровать ему мгновенную смерть. И вторая – разить мощными гравиударами внутри закрытого помещения было чревато последствиями, поскольку это был не толстостенный подвал, а высотный этаж. Ломать вокруг себя несущие конструкции юпитерианцам следовало только в том случае, если они, подобно Сагадею, разочаровались в политике своего Повелителя и вознамерились наложить на себя руки. Пока что Артемида и Арес на недовольных жизнью не походили.
– Ты это всерьез? – презрительно фыркнула Артемида, глядя на выпущенные, словно когти, клинки исполнителя. – Не поможет! Твой друг выстоял передо мной ровно столько, сколько я затрачиваю на вдох и выдох!
– Мой друг очень галантен с дамами и потому не дрался в полную силу, – вступился за наставника Мефодий. – Мне же все равно, кого из вас порезать на ломтики первым – тебя или твоего безмозглого напарника. Если желаете, займусь обоими сразу!
Бравада Мефодия вызвала у небожителей прогнозируемую реакцию – ни капли испуга и потоки злорадного веселья, выраженного фыркающим смехом у Артемиды и кабаньим повизгиванием у Ареса.
– Покажи им, амиго! – собравшись с силами, выкрикнул Мигель. – Порадуй старика Мигеля в последний раз! Все у тебя получится, только держи их на одной линии и не позволяй заходить с флангов. Ничего сложного, они такие же двуногие, как и мы! Покажи, чему я тебя учил!..
Ножка Артемиды, которую даже можно было назвать красивой, съездила по изувеченному лицу мастера так, что он откатился к окну, размазывая по полу кровавую лужу. Эта жестокая бесцеремонность врага по отношению к умирающему товарищу и послужила акселерату сигналом к действию.
Сатиры, Артемида, Арес – какая разница, от чьей руки предстоит пасть? Мефодий уже умирал при столкновении с Титаном, умирал в Нью-Йорке, умирал от изнеможения в подземельях Гренландии, умирал в Ницце, умирал в аквариуме у Сагадея, умирал вчера… Умрет и сегодня, поскольку ничего страшного в этом для многократно умершего нет. Произойдет только констатация давно свершившегося факта – дескать, вот ты, потенциальный покойник, наконец-то и отпрыгал. А сожалеть о напрасно прожитой жизни Мефодию не приходилось – редко кому довелось совершить такую головокружительную карьеру от полного ничтожества до человека, стоявшего одесную от приближенного самого Творца.
Вот и сейчас, словно для полноты жизненной картины, противники Мефодию достались как на подбор: тупой свирепый ублюдок, которого древние землекопы почитали за бога войны, и не менее злобная богиня Луны, такая же холодная, как ее неодушевленный символ. И Артемида, и Арес были крайне опасны даже поодиночке, действуя совместно, они увеличивали свою опасность многократно. Биться с ними было все равно что сражаться с шестью смотрителями – занятие бесперспективное. Поэтому инстинкт самосохранения рекомендовал Мефодию удариться в бегство. Шансов скрыться от юпитерианцев имелось в два раза больше.
То есть не полшанса из ста, а целый один.
Юпитерианцы приняли брошенный им вызов с ленивым неудовольствием, словно парочка львов, что собралась было сожрать пойманного зайца, но вдруг обнаружила, что тот не поджал от страха уши, а принялся отчаянно брыкаться. Львов это раздражало: глупый заяц отказывался считать себя жертвой, а претендовал на статус равного львам противника. Поэтому зайца следовало съесть немедленно, пока он не разодрал львиные морды своими острыми когтями.
Заяц, похоже, от вида оскаленных львиных пастей и вправду ошалел. Он брыкался и метался так, что львам, не созданным для охоты на мелких шустрых тварей, приходилось суетиться. Делать это в тесном пространстве при их габаритах было тяжеловато. Заяц использовал львиную неповоротливость против них самих, не позволяя грозным хищникам ни ударить как следует лапой, ни совершить своего коронного прыжка.
Еще один фактор играл в пользу Мефодия – его столкновение с Аресом и Артемидой было не первым, и потому он знал, чего от них ожидать. Это позволяло акселерату воплощать на практике кое-какие стратегические планы, а иметь на руках минимальную стратегию куда лучше, чем не иметь таковой вообще.
Легкие гравиудары, которые наносили юпитерианцы, хоть и доставляли Мефодию неприятности, смертельно опасными считаться не могли. Зажать себя гравиударами в угол акселерат больше не позволял, поэтому сделать это небожителям было так же сложно, как двум стрелкам заставить столкнуться в полете свои пули. Дабы прикончить шустрого акселерата, необходимо было войти с ним в плотный контакт, Ареса и Артемиду отпугивали его слэйеры.
Прочные комбинезоны юпитерианцев, способные легко выдержать пулю, реагировали на соприкосновение со слэйером так же, как кольчуга на удар меча. При точном ударе рассекались, но, если клинок попадал по касательной, выручали своих владельцев отменно. Десятки раз Мефодий дотягивался клинками до небожителей, но все без толку, а для удачного удара ни времени, ни возможности ему не давали. Наиболее привлекательными целями были незащищенные головы врагов, но о том, чтобы эффектно снести хотя бы одну из них, не приходилось даже мечтать.
Так и носился Мефодий словно ошпаренный, получал увесистые тумаки гравиударов и уворачивался от тянущихся к нему цепких конечностей, способных вырвать человеку позвоночник вместе с ребрами. Со стороны его схватка с небожителями походила на бушующую внутри помещения миниатюрную бурю. Три маленьких торнадо вращались между полом и потолком, поднимали пыль, ломали диваны и крушили горшки с давно замерзшими фикусами и рододендронами. Электричество в воздухе ощущалось столь явственно, что казалось, еще немного, и сами собой вспыхнут под потолком те обесточенные лампы, что еще не успели разбиться в пылу потасовки.
Счет времени Мефодий не вел, и порой ему казалось, что с начала схватки прошли часы, а порой – что считаные минуты. Как и тогда, в аквариуме Сагадея, время замерло на месте и снова порождало сомнения относительно своего существования. Не разрушал эту иллюзию – или все-таки не иллюзию? – даже постепенно погружающийся во мрак видимый за окнами мир. День, как обычно, сменялся ночью, однако акселерату эта длящаяся из века в век метаморфоза уже ничего не доказывала. Мефодий умер, а мертвецам что день, что ночь, что время – все едино…
Видимо, разгневанные юпитерианцы все-таки утратили надежду захватить Мефодия живым, или просто их давно дожидались воюющие в небе собратья, поскольку атаки Ареса и Артемиды становились все ожесточеннее. Исполнителя стали чаще теснить к шахте лифта либо окнам, а гравиудары небожителей уже не напоминали тумаки, а скорее походили на сокрушительные хуки, свинги и апперкоты. Оправляться от них акселерату было все тяжелее и тяжелее.
Мефодий чувствовал, что слабеет. Держать запредельный темп в битве с двумя высшими небожителями было очень утомительно, а юпитерианцы, как назло, раз от разу наращивали скорость атак. Приходилось все чаще падать и все медленнее подниматься, все сильнее биться о стены и все слабее парировать выпады врага.
В один из таких моментов, когда Мефодий уже явственно ощущал хруст собственной шеи и видел перед глазами не двоих, а четверых Аресов и Артемид, он совершил роковую ошибку: проморгал упавшую на него декоративную мраморную колонну.
Изначально колонн в холле возвышалось четыре, но в ходе битвы прямолинейный, как таран, Арес снес их напрочь, словно мрамор был для него не прочнее гончарной глины. Четвертая колонна находилась возле окна, а поскольку Мефодий опасался выпасть наружу и возле окон не маячил, колонна эта уцелела, избежав как гравиударов, так и столкновений со лбом юпитерианца. Однако ходящие ходуном пол и потолок все же подкосили ее, а когда акселерат прозевал гравиудар и врезался в нее спиной, она наконец рухнула.
Исполнитель едва успел ринуться в отчаянную контратаку, как получил по левому плечу очень чувствительный, но, главное, неожиданный удар сзади, после чего ощутил себя шпальным костылем, угодившим под молот путейца-железнодорожника. Колени Мефодия подогнулись, левая рука мгновенно отсохла и вместе со слэйером повисла вдоль тела. Правым слэйером Мефодий с грехом пополам отмахнулся от наседающего Ареса, а вот левый фланг, откуда атаковала Артемида, остался незащищенным. Стоя на коленях, акселерат с ужасом наблюдал, как острые и уже успевшие исполосовать Мигеля ногти приближаются к его глазам и горлу, а парировать атаку отсохшей рукой был уже не в силах…
«Хоть конь о четырех ногах, а все равно спотыкается», – гласит наблюдение кавалеристов. Оно и понятно: конь часто скачет по пересеченной местности, где даже четыре ноги еще не есть гарантия устойчивости. Другое дело, когда спотыкается на ровном месте существо, умеющее не только ходить по земле, но и прекрасно перемещаться по воздуху, причем левитация дается ему с той же легкостью, что и ходьба. Невозможное в теории явление тем не менее свершилось на практике, чему Мефодий был непосредственным свидетелем.
Артемида уже находилась в прыжке, когда вдруг пронзительно взвизгнула и растянулась на полу прямо возле ног акселерата. Ее нацеленные в глаза Мефодию ногти успели лишь задеть его по лицу и прорезать щеку, а затем с противным скрежетом скользнули по защитной куртке и сломались. Жестокое оружие Артемиды осталось торчать между крепчайших волокон люциферрума подобно иглам дикобраза.
В следующие пару секунд юпитерианка была очень лакомой мишенью, но Мефодий не мог уделить ей эти секунды, поскольку справа на него паровозом мчался Арес, а боеспособная рука у акселерата осталась всего одна.
Из опасения задеть споткнувшуюся Артемиду Арес не стал бить Мефодия гравиударом. Он решил поступить предельно просто – оказаться у стоявшего на коленях акселерата за спиной и раскроить ему череп, тем более что кулаки его ничем не уступали по убойности падающей мраморной колонне.
Не поднимаясь с колен, Мефодий кувырком перекатился вперед, замер в полушаге от подоконника и, обернувшись, резко выбросил рабочую руку со слэйером в сторону Ареса.
Несмотря на внешнюю неуклюжесть, Арес был гораздо проворнее паровоза, что позволило ему не напороться с разгона на люциферрумовый клинок. Но полностью уйти с линии удара у него тоже не получилось – слэйер пронзил юпитерианцу комбинезон и, угодив в бок, нанес сквозное ранение.
Арес взревел и отшатнулся. Из обоих отверстий его раны полыхнула голубая вспышка, которая моментально выжгла на его комбинезоне две подпалины спереди и сзади. Небожитель тут же ретировался на недосягаемое для клинка расстояние и принялся унимать бьющее из него, будто из автогена, пламя, зажимая рану с двух сторон.
Только тут смертельно вымотанный и избитый Мефодий развернулся к лежащей на полу Артемиде. Допустившая оплошность юпитерианка уже давно должна была стоять на ногах и атаковать. Ее обломанный «маникюр» еще мог послужить грозным оружием. Однако Артемида продолжала барахтаться на полу, и это было более чем странно, учитывая близость к ней рассерженного акселерата.
Причина, по которой Артемида споткнулась и до сих пор не могла подняться, именовалась Мигелем.
– Держу!!! – вопль Мигеля был настолько душераздирающим, что заглушил рык раненого Ареса. – Держу ее!!! Бей!!!
Неповрежденная рука Мигеля впилась в ногу Артемиды мертвой хваткой. Мастер стискивал ее лодыжку, прижимал к телу так, будто она являлась для него самым драгоценным сокровищем на земле, святыней, которую Мигель наконец-то обрел и теперь опасался утратить. Артемида барахталась и визжала, пытаясь вскочить с пола, но повисший у нее на ноге кандальной гирей Мигель препятствовал этому. Похоже, он был готов, если потребуется, вцепиться в лодыжку юпитерианки зубами. По напуганному виду Артемиды было видно, что подобного поворота событий она не ожидала.
Не сумев подняться обычным способом, Артемида сделала это при помощи левитации, взлетела к потолку и потянула за собой Мигеля. Юпитерианка извивалась всем телом, стараясь сбросить с себя балласт как можно скорее. Однако избавиться от объятий мастера, пока он еще дышал, было невозможно.
– Бей! – кричал Мигель, оторванный от пола и едва касавшийся его омертвевшими ногами. – Бей, не жди!!!
Такого унижения Артемида ему простить не могла: слепой, еле живой землянин изловил ее, высшее существо Вселенной, голыми руками! Да что там руками – одной-единственной рукой! Поэтому возмездие юпитерианки не заставило себя долго ждать.
Пальцы Артемиды впились в горло Мигеля словно львиные клыки, раздирая плоть со смачным треском и хлюпаньем. Крик мастера оборвался на полуслове, голова безвольно упала на грудь, заливаемую кровью из разодранного горла. Наконец-то наставник Мефодия обрел избавление от страшных мучений…
Правда, обрел не один. Разве что по продолжительности мучения Артемиды не шли ни в какое сравнение с мучениями Мигеля.
Накрепко схваченная мастером Артемида напоминала воздушный шарик, который трепещет на ветру, но не может разорвать удерживающую его нить. В детстве Мефодию нравилось колоть воздушные шарики стеклом или иголкой – кто из мальчишек смог в свое время устоять перед подобным искушением? И пусть Мефодий был уже далеко не мальчишка, в эти мгновения он пережил нечто подобное. К тому же иголка в его руке имелась и была под стать дразнившему его шарику…
Удар получился неуклюжим, но о его эстетической стороне акселерат не задумывался. Слэйер вошел в тело Артемиды с левой стороны шеи, а вышел чуть ниже правой подмышки. Ее голова отделилась от туловища вместе с шеей, правым плечом и рукой, все еще сжимавшей в пальцах вырванную гортань Мигеля. На холодном лице юпитерианки застыла посмертная маска – безграничное изумление. Голубое пламя ударило из ее рассеченного тела как из прорвавшегося газопровода.
Панический рев раненого Ареса заставил содрогнуться не только этаж, но и, казалось, все здание. Остервенело выпучив глаза, он метнулся к окну, пытаясь убежать как можно дальше от взрывоопасной мертвой подруги. По пути ему следовало завершить незаконченную работу – разорвать Мефодия беспощадным гравиударом…
Но Мефодия на пути Ареса уже не было. Его не было ни на этом этаже, ни вообще в здании.
Инстинкт самосохранения был единственной неподвластной Мефодию функцией организма. Инстинкт жил в исполнителе независимой жизнью, приходя на помощь по своему усмотрению, но всегда вовремя. Ему было абсолютно все равно, кем считает себя акселерат – живым, мертвым или пока не определившимся. Инстинкт самосохранения был радикален как никакой другой из инстинктов и всегда выбирал в пользу жизни. Не существовало таких доводов, какие могли бы убедить его в обратном и отступиться.
Увидев, как голубое пламя стремительно поглощает холл, ведомый этим бескомпромиссным инстинктом акселерат совершил единственное, что еще мог успеть сделать. Оттолкнувшись от подоконника, он бросился вниз, на камни и снег, ибо только за окном оставалась крохотная надежда сохранить себе жизнь. Пусть на несколько секунд, но сохранить.
Последнее, что заметил Мефодий перед тем, как пламя ударило из окон и вырвалось наружу, было обугленное тело Мигеля, который так и не выпустил из своих прощальных объятий мертвую юпитерианку…
Для рожденного ползать человека это был долгий и невероятно стремительный полет. Едва выбросившийся из окна на милость судьбы акселерат сменял горизонтальный полет на вертикальное падение, его тут же настигал выброс чудовищной энергии, подхватывал и возвращал на прежний курс.
Этаж, откуда выпрыгнул акселерат, оказался двадцать пятым или двадцать шестым – в общем, вполне подходящим для того, чтобы исполнитель свернул себе шею. Но если рядом с разрубленной надвое Артемидой смерть была неминуемой, то после прыжка из окна еще оставалась надежда, что внизу окажется сугроб или в крайнем случае дерево, ветви которого могли бы смягчить падение.
Ни сугроба, ни дерева на месте приземления Мефодия не наблюдалось в помине. Но едва он смирился с неизбежным и взялся обреченно отсчитывать пролетающие мимо этажи, как за его спиной ударил такой грохот, что сразу стало не до арифметических упражнений. Разорвавшееся с мощным выбросом энергии тело Артемиды обратило в обломки верхнюю половину высотки и добавило падающему акселерату дополнительное ускорение. Приятного в этом полете ничего не было: ударная волна оглушила исполнителя и закрутила в безудержном вращении, чувствительно ударяя о летящие параллельным курсом осколки плит, гнутые швеллера, ломаную мебель и прочий отброшенный взрывом хлам.
Третье ускорение, не столь реактивное, но тоже ударившее Мефодия, как бейсбольная бита мяч, он получил чуть позже, когда опять пошел на снижение; впрочем, в тот момент акселерат уже не знал, падает он, парит над землей или вообще отлетает на небеса. Тело снова встряхнуло и понесло, будто подхваченный восходящим потоком воздуха планер, только взрыва исполнитель на этот раз не расслышал, поскольку в ушах все еще звенело эхо от предыдущего. По направлению ударной волны можно было догадаться, что это сдетонировало тело Ареса, рана которого не позволила ему вовремя ретироваться из взорвавшейся высотки.
Совершенно не отдавая себе отчет, куда швырнула его ударная волна, контуженый Мефодий будто угодил в невесомость. Мысли в голове отсутствовали, лишь бушующий океан ревел в черепной коробке и грозился вот-вот расколоть ее изнутри.
Собственного падения акселерат не почувствовал, что, наверное, было для него к лучшему. В момент последнего проблеска сознания он определил, что вроде бы упал на ноги, однако его тут же опрокинуло и поволокло по земле практически с той же скоростью, что и по воздуху.
Куда – Мефодия уже не волновало.
Акселерат немало удивился, когда очнулся и обнаружил, что видит окружающий мир так же, как раньше, – во всей его красе, точнее, мрачной холодной безжизненности. А если быть предельно точным, то увидел Мефодий не окружающий мир, а бездонное черное небо, казалось, обрушившееся на исполнителя всей своей тяжестью.
Звезды светили как и прежде, луна входила в фазу новолуния, Млечный Путь мазком вселенского живописца все так же делил небо на две неравные половины. Все было по-прежнему, кроме, пожалуй, одного.
В небе шла война, аналогов которой планета не видела уже много тысячелетий, со времен Антарктической битвы. Черные стремительные тени носились по небосводу и, заслоняя порой звезды, заставляли их мерцать в непредсказуемом порядке. Однако в движении самих теней прослеживалась определенная закономерность: одна группа обращалась вокруг примерно равной ей по количеству второй группы. Периодически ту и другую группу раскидывало по небосклону, но они вновь восстанавливали прежние порядки и продолжали свой нестройный танец.
Мефодий догадался, что с момента, когда его покинула память, прошло не так много времени. Небожители и противостоящие им поредевшие смотрители вели бой уже не в столь яростном темпе. Чтобы определить, где свои, а где чужие, акселерат обострил зрение до предела, что далось ему с мучительной болью – сказывались последствия контузии.
Члены группы, что находилась в окружении, являлись смотрителями, поскольку одеты они были в обычную земную одежду, а не в обтягивающие комбинезоны, как юпитерианцы. Кто конкретно из смотрителей выжил, с такого расстояния определить было невозможно, но от первоначального количества их осталось чуть больше трети. По этой причине смотрители предпочли сплотить ряды и держать строй – выстоять теперь они могли лишь объединенными усилиями.
Юпитерианцы наносили по смотрителям непрерывные серии гравиударов, пытались разбить строй и рассеять их поодиночке, но смотрители не поддавались, всякий раз умело перегруппировывались и отражали натиск врага короткими контратаками. Глядя на выверенные действия смотрителей, Мефодий заключил, что Гавриил еще жив и продолжает стоять во главе землян. И хоть голова акселерата жутко гудела, мысли вроде бы пришли в относительный порядок, память вернулась, а значит, пора было заканчивать разлеживаться и приступать к поискам своих, где его уже наверняка ждали новые приказы.
Мефодий попытался пошевелиться и встать, но лучше бы этого не делал. Едва он предпринял усилие, как в голове у него словно включилась аварийная сигнализация. Сигналы о множественных травмах, среди которых имелись мелкие, серьезные и даже критические, заполонили мозг и вытеснили из него все планы на ближайшее будущее. Только теперь исполнитель понял, почему не ощущает боли, – он пребывал без сознания несколько часов, и за это время исполнительская функция самоанестезии успела отключить от нервной системы все поврежденные участки тела и органы.
Мефодий решил впрыснуть в кровь, объем которой уже уменьшился на четверть, сверхдозу адреналина и тем самым вернуть себе хотя бы минимальную подвижность. Но адреналина после боя с юпитерианцами в организме и так ощущался недостаток, а та малая доза, что все-таки попала в кровь, вызвала лишь непродолжительные, как у эпилептика, конвульсии. Тут же самодиагностика навязчиво напомнила, что идти при разбитых в осколки коленных суставах, тазобедренных вывихах и нескольких открытых переломах костей ног и рук акселерат не сумеет даже на костылях. Были относительно целы только позвоночник и черепная коробка, и то уцелели они потому, что приземлился Мефодий на ноги и основная сила удара пришлась на них.
Отдышавшись и смирившись с тем, что стал неподвижен, словно камень, Мефодий попытался определить, куда вынесла его ударная волна. Он кое-как оторвал голову от земли, огляделся, после чего грустно улыбнулся и снова уронил голову, оставив перед глазами лишь черный саван неба.
В нескольких метрах от него находились те самые скамья, фонарь и перекресток аллей, с которыми было связано столько воспоминаний: знакомство с Раисой, знакомство с Мигелем, множество других интересных знакомств и нарисованных портретов. Воистину, сегодня ирония судьбы по отношению к калеке-акселерату достигла своего пика!
Местечко для праздного лежания, при всей его ностальгической атмосфере, было не ахти. Где-то неподалеку находился порубленный Мефодием Усилитель. А это значит, что над парком в данный момент кружит множество юпитерианцев, готовых к отражению повторной атаки. Обратят ли они внимание на неподвижное тело на снегу или сочтут его мертвым? Может, и сочтут, но шарахнуть по исполнителю гравиударом для гарантии не поленятся, тем более если кто-нибудь из них опознает Мефодия в лицо – как ни прискорбно, но таковые еще остались. Однако доползти даже до ближайшего укрытия сил не хватало.
Замерзнуть Мефодий пока не боялся – поддерживая нужный температурный режим тела, он мог пролежать на снегу сколько угодно. Но только сегодня это время резко сократят многочисленные внутренние кровотечения. Следовательно, в запасе у исполнителя имелись сутки, не более. Через сутки его не поставит на ноги даже смотритель Сатана, если, конечно, тот сам еще жив.
Вскоре восточный край неба стал светлеть, медленно меняя оттенок с темно-бордового на лазурно-голубой, который после восхода солнца плавно разлился по всему небосклону, замазывая мелкие звезды и оставляя лишь самые крупные и яркие. Такое буйство красок после одноцветия ночи приятно радовало глаз, но настроения не поднимало.
Мефодий поймал себя на мысли, что еще ни разу в жизни ему не доводилось наблюдать восход солнца от начала до конца, что для бывшего художника было непростительно. Столько, оказывается, удивительного рядом, мимо которого проходишь каждый день и не замечаешь. А оно тем не менее существует, чтобы однажды – как, например, в это утро – просто взять да попасться на глаза… Интересно, много ли еще имеется в жизни элементарных, но потрясающих вещей, которые Мефодий оставил без внимания и о которых, по всей видимости, уже никогда не узнает?..
Между тем схватка в тропосфере над Староболотинском ожесточилась до предела. Виной тому стало появление на сцене нового действующего лица. Оно ворвалось в битву, как голодная акула врезается в стаю тюленей, – без страха и с готовностью убивать направо и налево. От его бешеного напора шарахнулись как противники, так и соратники, ибо гравиудары этого вояки обладали особой разрушительной мощью, способной, наверное, легко разметать по небу даже тайфун.
Уже не полагаясь на подданных, за дело взялся Высочайший из Высочайших – Повелитель Юпитер.
Смотрители успели потерять нескольких человек, прежде чем приспособились к изменившимся условиям боя. Теперь подолгу задерживаться на месте стало опасно – гравиудары Юпитера сминали любые контратаки и накрывали огромное пространство. Поэтому земляне вновь разделились на группы поменьше, увеличили между собой дистанцию и принялись кружить около Повелителя, словно собаки при травле медведя: нападали по очереди, молниеносно «кусали» и постоянно отвлекали, не давая схватить и растерзать кого-то из своих.
На Староболотинск обрушились новые, еще более разрушительные гравиудары. Только разрушать в городе было уже практически нечего.
Двое левитирующих юпитерианцев зависли над Мефодием в тот момент, когда он только-только уверовал, что до него – полумертвого и недвижимого – никому нет больше дела. Две летевшие на порядочной высоте фигуры вдруг изменили направление и стали стремительно снижаться прямо к распростертому на снегу акселерату.
Единственное, что мог теперь предпринять исполнитель в качестве защитных мер, так это попытаться сбить юпитерианцев плевками, чего делать, разумеется, не стал – не выжил еще из ума. Зато оба его слэйера при приближении врага исправно выскользнули из рукавов. Жаль только, что сломанные кости на руках и ногах не срастались с той же скоростью, с какой реагировали на опасность люциферрумовые клинки.
Обнаживший слэйеры мертвец – наверное, для юпитерианцев подобная картина выглядела забавно. Впрочем, рассмотрев небожителей получше, Мефодий немного успокоился: один из них точно не станет его добивать и, надо полагать, не позволит сделать это второму.
– Эй, исполнитель, ты еще жив? – поинтересовался Сагадей, спускаясь пониже.
Мефодий с трудом открыл рот и едва сумел хрипло выдохнуть:
– Жив…
– Наверное, нам следует быть милосердными и избавить его от мучений, – заявила спустившаяся следом за сыном Афродита.
– Оставь его, мама, – попросил Сагадей. – Пусть живет. Кажется, он уже сполна рассчитался за твои руки.
Ненавидящий взор Афродиты вдруг смягчился, и в нем промелькнуло что-то похожее на человеческую теплоту, которой Мефодий не замечал за юпитерианкой со времен их незабываемой мальдивской встречи.
– Будь по-твоему, сынок, – промурлыкала она. – Я не злопамятна. Пожалею его; ведь и он меня тогда пожалел, хотя мог бы запросто убить… Прощай, Мефодий! Нам пора: скоро здесь станет очень неуютно.
– Прощай, исполнитель! – кивнул Сагадей. – Ты мне здорово помог. Может, когда отблагодарю, если еще свидимся!
И парочка небожителей полетела дальше, стремясь побыстрее убраться отсюда подальше.
Афродите и Сагадею было куда спешить. На внешнем кольце армейского оцепления уже начали вскрывать конверты с президентскими печатями. Вестовые сновали от полка к полку, координируя выполнение только что обнародованного командирами частей общего приказа. Снимались маскировочные чехлы с сотен ракетных комплексов, нацеленных на блокированный миротворцами город…
Стерегущие периметр Сатиры обеспокоенно переглядывались: в стане людей происходила непонятная суета. Уж не хотят ли они, глупцы, поддержать своих и рискнуть пойти на прорыв? Бедные вечноматериальные существа, упрямо не желающие понять, под чьей властью они находятся и от чьей воли зависят!..
Повелитель Юпитер появился в нужный момент: враг был уже достаточно измотан и потрепан. Его появление было сродни атаке засадного полка Дмитрия Донского при Куликовской битве и резко перевесило чашу весов в пользу юпитерианцев. До этого баланс сил находился в относительном равновесии, став таким после своевременного отвлекающего нападения исполнителей на Усилитель.
Несмотря на мгновенно выработанную Гавриилом стратегию, биться с Юпитером даже всеми силами смотрителей было что колоть молотком алмаз. Повелитель потому и являлся Повелителем, что представлял собой идеальное орудие для войны как в своей истинной, так и в материальной форме. Хорошая защитная реакция Юпитера с лихвой компенсировала его единственный недостаток – плохую маневренность. На каждый смотрительский гравиудар он успевал отвечать встречным, отчего пробить его защиту было невозможно.
Когда же Повелитель атаковал, любая контратака теряла всякий смысл. С подобным успехом можно было разить гравиударом несущийся навстречу метеорит. Те из смотрителей, кто посмел усомниться в боевой исключительности Повелителя и считал, что короля играет свита, жестоко поплатились за свое неверие уже в первые минуты боя.
Если бы смотрители сражались с одним Юпитером, у них были бы шансы, однако с его эффектным выходом остальные юпитерианцы, не желая выказывать перед Повелителем нерешительность, стали бросаться на людей с удвоенной яростью. Гавриилу стоило немалых усилий координировать действия подчиненных и не дать им утратить контроль над боевым порядком.
За это горячее утро пали лучшие из лучших: свирепый полинезиец Матуа, мудрый Свенельд, бессменный телохранитель, советник и друг Главы Совета Иошида. Место последнего без промедления занял сын Гавриила Симеон.
Смотритель Сатана не поддался на уговоры Главы Совета и не отказался от участия в битве, а встал плечом к плечу с остальными. По истечении вторых суток сражения он уже мало напоминал прежнего малоподвижного затворника подземелий. Сатана похудел, осунулся, однако не терял присутствия духа. Наоборот, от суровых боевых условий его врожденная ненависть ко всем и вся (кроме, разумеется, научной деятельности) только усилилась. У Гавриила складывалось впечатление, что Сатана решил отыграться на юпитерианцах за все свои прошлые претензии как к небожителям, так и к собратьям-землянам. Он вымещал накопленную за тысячелетия злость столь неистово, что заставлял содрогаться даже матерых Нептуна и Аида, а о юпитерианцах рангом пониже и говорить не приходилось. Гавриил, однако, не желал, чтобы такой ценный смотритель, как Сатана, сложил голову по горячности и втайне от него приказал двум смотрителям приглядывать за ним.
Сосредоточенный на битве, Гавриил вспомнил о том, что должно было произойти в это утро, лишь тогда, когда на окраинах Староболотинска послышался странный шум. Поначалу он представлял собой отдельные хлопки, которые с каждой секундой становились все чаще и чаще и через минуту слились в ревущий шквал. Сотни белых инверсионных следов от сгорающего ракетного топлива в беспорядке расчертили морозный воздух над городом и продолжали появляться безостановочно.
Президент свое обязательство выполнил. Осталось только надеяться, что затея с ракетами даст хоть какой-нибудь эффект, поскольку те, кто должен был сказать решающее слово, в выполнении своих обещаний были не менее пунктуальны.
Акселерат тоже услышал ракетные залпы, но, когда вышел из забытья и открыл глаза, ничего поначалу не заметил. Битва в небе все еще шла, и группа смотрителей продолжала редеть.
Мефодий не мог увидеть результаты первой волны газовой атаки по простой причине: залп был нацелен не на город, а на маячивших неподалеку от землян Сатиров. Сначала следовало нейтрализовать врага поблизости, дабы он не посмел вмешаться и сорвать столь тщательно запланированную операцию.
Однако вскоре все встало на свои места.
Исполнитель даже ненадолго отвлекся от своего бедственного положения – настолько заворожило его развернувшееся в небе зрелище. Инверсионные следы ракет закрашивали небосклон с такой же педантичностью, с какой Мефодий некогда покрывал грунтовкой холст. Приятная глазу лазурь таяла, а заменяла ее грязная изжелта-белая дымка, которую трудяга-ветер старательно размазывал в вышине в однотонный непривлекательный фон. Ракеты с газовым репеллентом разрывались в воздухе, распускаясь на этом фоне блеклыми несимметричными цветками. Хлопки слышались не переставая, словно кто-то швырял в огонь целые связки петард. Иногда ракеты не успевали разрываться в воздухе и достигали земли. Одна такая приземлилась неподалеку от Мефодия, разбросала снег и с грохотом разлетелась на части, выбросив при этом едкое белое облако.
Слезоточивого газа акселерат не опасался – его организм на такие слабоагрессивные вещества не реагировал. Обидно было, что все вокруг затянуло густой пеленой, сквозь которую не просматривалось даже то, что находилось в сотне метров от исполнителя.
Впрочем, обида терзала не только из-за этого. Обидно было остаться не у дел в такой ответственный момент. Обидно и горько, что погиб Мигель и неизвестно, выживет ли Кимберли. Обидно за остальных павших смотрителей и исполнителей. Обидно за обращенный в руины родной город. Обидно будет, если все это окажется напрасным…
Непроглядная мгла вокруг Мефодия продержалась очень долго. За это время он успел несколько раз провалиться в бессознательное состояние и снова выйти из него. И каждый раз становилось все сложнее определять грань между реальностью и блаженным забытьем.
Единственное, что долетало до ушей акселерата, был шквал ракетных разрывов, говорящий о том, что беспрецедентная по масштабу газовая атака еще продолжается. Сквозь нескончаемый грохот даже не прослушивались глухие звуки бьющих в землю гравиударов, так что узнать, прекратилась битва в небе или нет, Мефодий не мог, а почувствовать дрожь земли холодеющим телом уже не получалось.
Было удивительно, почему Мефодий, побывавший за эти двое суток в стольких переделках, еще не лишился слуха. Того, что ему довелось наслушаться, вполне хватило бы, чтобы оглох не только акселерат, но и смотритель. И потому, когда на исполнителя наконец обрушилась тишина, он не сомневался, что виной тому его слуховой аппарат, вышедший наконец из строя от колоссальных перегрузок.
Дабы лишить себя в этом последних сомнений, Мефодий выпустил слэйеры и прислушался, после чего немало удивился, отчетливо расслышав, как они со стуком вонзились в мерзлую землю. Значит, на слух в наступившей тишине пенять не приходилось.
Действительно, вслед за утихшими ракетными залпами смолкли и звуки достигающих земли гравиударов. В пустынном городе воцарилась звенящая тишина. Что происходило сейчас в тропосфере, по-прежнему являлось для Мефодия загадкой, но битва там больше не шла – это точно.
Газ редел, уносимый порывами западного ветра. Постепенно окружающий пейзаж стал обретать прежний унылый вид. Было похоже на то, что снова наступает утро, только вместо ночного мрака бесследно пропадала грязно-белая газовая пелена. Небо также очищалось и возвращалось к первоначальному виду, правда, медленно и словно нехотя.
Но не успело оно еще окончательно просветлеть, как на фоне его показалось множество светящихся дисков, настоящий парад «летающих тарелок». Диски образовывались будто из воздуха и целыми группами уходили в зенит, постепенно скрываясь с глаз на недосягаемой для смотрителей высоте.
Расчет Сагадея оказался верным: юпитерианцы покидали атмосферу, ставшую для них смертельно опасной из-за неожиданной провокации неугомонных землян. Покидали, чтобы переждать опасность в естественной среде – там, где упрямый человек до них точно не дотянется, а если дотянется, то все равно ничего поделать не сможет.
А на пороге естественной среды их уже давным-давно поджидали.
Никто из выживших смотрителей, а было их не так много, не покинул поле прерванной битвы и не возвратился на землю, даже раненые. Отсюда, из верхних границ тропосферы, им было гораздо удобнее наблюдать за тем, что должно было вот-вот разразиться в околоземном пространстве.
Глаз землянина с трудом различал небожителя в его естественной среде обитания. Единственное, что мог увидеть землянин, так это полупрозрачные желтые кляксы, которые погубили в свое время мирную астрономическую экспедицию землян, отправленную на изучение неопознанного объекта – «рефлезианского корабля», с помощью которого юпитерианцы сумели оболгать ни в чем не повинное сообщество смотрителей и исполнителей. И не знай смотритель, что в ближнем Космосе сейчас протекает битва, догадаться об этом было бы очень сложно.
Такого массового парада «летающих тарелок» жители Земли еще не наблюдали. Несколько тысяч светящихся дисков достигли верхних слоев атмосферы и, постепенно замедлив вращение, преобразились в бесформенные мутно-желтые облака-кляксы. Они сливались воедино, снова разъединялись, с огромной скоростью носились по околоземному пространству, однако его пределов не покидали. Юпитерианцы упорно ждали, когда над их земным анклавом нормализуются условия среды, испорченные совсем потерявшим голову от безысходности человеком.
Появление легионов Кроноса, которые уже находились поблизости (по меркам Вселенной, конечно же), произошло внезапно не только для ничего не подозревавших юпитерианцев, но даже для смотрителей.
Небо над Староболотинском за несколько секунд обрело мутно-желтый цвет – будто Млечный Путь вышел из берегов, растекся по всему небосводу и поглотил свет прочих звезд. Космическое явление такого масштаба было куда грандиознее самых ярких метеоритных дождей. Сколько двигалось к Земле слитых воедино клякс – легионеров Кроноса, – невозможно было ни посчитать, ни вообразить. Кронос загонял Юпитера и его подданных в ловушку, отрезая им все пути к отступлению.
Угодившие впросак кляксы-юпитерианцы повели себя не лучше напуганных людей: задергались и заметались во все стороны, видимо пытаясь обнаружить в надвигающихся отовсюду боевых порядках Кроноса лазейку для бегства. Вступать в бой со своим извечным врагом Юпитер явно не собирался. Во избежание неудачи Кронос стянул в Солнечную систему такие силы, что на полноценное сражение с ними контингенту юпитерианцев на Земле рассчитывать не стоило.
Отрезанный от своих армий, разбросанных по половине Вселенной, Юпитер принял единственно верное в его ситуации решение – усилиями своего небольшого подразделения сконцентрировать удар в одной точке и рискнуть вырваться из окружения. Земля и Усилитель его уже не заботили – суметь бы спастись.
Кляксы Юпитера слились в одну гигантскую туманность и ринулись навстречу неисчислимым вражеским легионам…
Небо, сначала черное, а после появления легионов Кроноса – грязно-желтое, теперь и вовсе заиграло всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками. Нельзя было с достаточной уверенностью указать, где находится войско Юпитера – оно растворилось среди боевых порядков Кроноса. Но, судя по всему, самая жаркая схватка нематериальных существ протекала там, где разноцветные всполохи мерцали ярче всего. Смотрители сумели определить, что происходило это вблизи орбиты Марса, чей одушевленный прототип пал вчера от руки обычного землянина. Ну, или говоря начистоту, не совсем обычного.
Страсти в районе орбиты Марса разыгрались нешуточные. Смотрители судили об этом по факту, что одна из комет, случайно залетевших в гущу разноцветных всполохов, обратилась в пар быстрее, чем заметившие ее смотрители успели моргнуть.
Четвертой планете Солнечной системы повезло, на момент битвы Повелителей она находилась по другую сторону от Солнца, иначе после сражения ее порядковый номер был бы присвоен Юпитером – не Повелителем, а названной в его честь планетой.
В ближнем Космосе пировала Смерть, которая ничем не отличалась от той Смерти, что совсем недавно пировала на Земле. Чем или кем олицетворялась Смерть у небожителей, неизвестно, но, как бы то ни было, праздник у нее и в безвоздушном пространстве удался на славу.
Больше часа наблюдали изможденные смотрители за битвой небожителей, понимая, что становятся свидетелями исторических событий не только по земным меркам, но и по меркам Вселенной тоже. Кому из землян приходилось когда-либо воочию видеть гибель богов, а тем более принимать в этом непосредственное участие? Правда, цена за такую привилегию была заплачена слишком высокая…
Последняя вспышка, на этот раз самая яркая и продолжительная, и мельтешение в небе пропало. В окружающей Землю пелене, в том самом месте, где только что сверкали разноцветные всполохи, зияла огромная рваная брешь, сквозь которую просматривалось вполне обычное, черное и звездное небо. Однако брешь эта продержалась недолго и постепенно полностью затянулась желтой пеленой, не оставив после себя никаких следов.
Исходя из того, что легионы Кроноса продолжали находиться в пределах Солнечной системы, смотрители сделали вывод: Юпитеру вырваться из ловушки не посчастливилось, иначе окружающие Землю полчища наверняка бросились бы за ним в погоню. Первый злейший враг не только смотрителей, но и землян был повержен вторым их злейшим врагом, который с некоторых пор считался временным союзником.
Вот только срок этого союзничества, похоже, подошел к концу.
Желтая пелена дрогнула, словно легионы Кроноса выполнили общую команду «Шагом марш!», а после пришли в движение и стали надвигаться на Землю, норовя охватить ее, как кулак охватывает горошину.
– Возвращаемся в город! – приказал Гавриил своему потрепанному воинству. – Если Кронос надумает взяться за старое, мы для него уже не противники.
Схватки Повелителей Мефодий не видел. Проводив взглядом «летающие тарелки», он снова впал в забытье; даже не впал, а рухнул в него, словно сорвался с зыбкого подвесного моста над пропастью. Забытье было столь глубоким и вязким, что надежд на выход из него уже не возникало. Видимо, нечто подобное чувствует человек, утопающий в трясине и знающий, что помощи ждать не от кого.
Холод ледяной земли стал вовсе нестерпимым, переходя в лютый холод смерти. От холода этого пропали не только последние мысли, но и остановилось дыхание. Легкие просто замерли после выдоха, а на следующий вдох сил у акселерата уже не хватило.
«Ну вот, теперь-то наверняка все…» – успел подумать Мефодий, прежде чем умереть.
Никакого отлета души и созерцания ею лежащего внизу тела не произошло, как бы красиво ни описывали этот момент те, кто якобы вернулся с того света. Однако версия о том, что после смерти душа человека не способна что-либо видеть и слышать, поскольку растворяется в Вечности, тоже оказалась ошибочной. Мефодий все видел и слышал, мало того, он даже помнил, что он – Мефодий. Правда, проку от этого не было.
Перед глазами лениво перемещался однообразный серый фон, на котором взгляду зацепиться было почти не за что. Иногда в беспросветной серости мелькали какие-то непонятные вкрапления, но они не разнообразили общей унылой картины.
Такая же неразбериха была со звуками. Откуда-то иногда доносились негромкие постукивание и шарканье, что вместе с движущимся фоном создавало вокруг Мефодия, а точнее, его души атмосферу настоящей загробной жизни, вялотекущей и серой.
И это все, что ожидало его после смерти? Целую Вечность видеть и слышать подобную тягомотину? Нет, конечно, если не оставлять надежду на то, что сия тягомотина – это прелюдия к чему-нибудь более интересному… Хотя кто поручится, что действо, которое последует за прелюдией, будет действительно интересным, а не окажется еще скучней – замрет на месте и погрузится в полную тишину?
Да… Какой бы неблаговидной ни казалась порой жизнь, даже в те моменты она была во сто раз краше существования после смерти.
Мефодий отметил, что, умерев, продолжает испытывать гнев, обиду, тоску. Ностальгия по закончившейся жизни, что ли? Значит, осталось что-то в покинувшей тело душе от прежнего Мефодия. Наверное, по чьей-то неведомой воле осталось специально для усугубления его страданий.
Может быть, со временем – опять этим проклятым временем! – его душа привыкнет к окружающей обстановке и начнет находить в ней свои прелести, однако как долго придется дожидаться этого момента? И спросить не у кого… Да и нечем – душа видела и слышала, но говорить не могла. А раз так, значит, одиночество ей в этом тоскливом мире предопределено.
Единственной радостью в загробной жизни остались воспоминания – спасибо и на том… вот только кому спасибо? С другой стороны, надолго ли хватит их, чтобы скрасить душе Мефодия скуку в Вечности? Наверное, когда-нибудь придется начинать выдумывать для себя новые…
Эх, смерть-смерть, ну почему ты обязательно должна быть такой непривлекательной? Ты ведь и так приходишь, когда тебе заблагорассудится, так поимела бы хоть немного уважения к тем, кого тянешь за собой в Неизвестность!..
Как ни странно, смерть ответила. Ответила она неожиданно и запросто, голос ее прозвучал совсем рядом – либо она еще не успела удалиться от доставленной ею в Вечность души Мефодия, либо отныне находилась в контакте с ней постоянно.
– Нет, друг любезный, ты так легко не умрешь! – уверенным голосом сказала смерть. – Такие шустрые парни, как ты, или умирают сразу, или зубами цепляются за жизнь, но выкарабкиваются. Да и рано тебе умирать – молод еще!
Удивительно было слышать от смерти такие речи, но гораздо удивительнее оказалось то, что говорила смерть голосом полковника Сергея Васильевича Мотылькова.
– Поаккуратней! – пригрозил полковник споткнувшемуся бойцу. – Хоть рефлезианцы – крепкие парни, но им тоже больно!
Волочившие Мефодия на куске брезента мотыльковцы и без того двигались очень осторожно, но на всякий случай зажгли дополнительный факел. Споткнуться о шпалу и упасть в тоннеле метрополитена было проще простого.
Как человек, по должности обязанный быть в курсе всех городских событий, Сергей Васильевич не мог сидеть целых три дня взаперти и теряться в догадках насчет того, что происходит на поверхности. Поэтому, едва наверху стихли разрывы, он раздал нескольким бойцам противогазы и лично направился в разведку с дозорной группой.
Выйдя в город, Мотыльков и его бойцы оказались словно внутри аквариума с молоком – солнечный свет еле-еле пробивался сквозь плотную газовую пелену, и видимость была практически нулевая. В связи с этим пришлось больше четырех часов дожидаться в тоннеле метрополитена, пока ветер выдует из многострадального Староболотинска очередную смертельную заразу.
От Староболотинска осталось одно название. Знакомый Сергею Васильевичу с детства город выглядел так, словно был подвергнут обработке из установок залпового огня «Град», на действие которых полковник насмотрелся когда-то в Чечне. Оставшиеся от зданий обломки язык не поворачивался назвать даже руинами.
Мотыльков ожидал увидеть нечто подобное, но все равно зрелище повергло его в глубокое уныние. Да и как было не унывать даже такому выдержанному человеку, как полковник, если на том самом месте, где недавно текла привычная ему городская жизнь – двадцать лет назад Сергей Васильевич водил по этой улице за руку в школу недавно повзрослевшую и покинувшую Староболотинск дочь, – теперь расстилалась каменная пустыня с одиноко торчащими тут и там жалкими фрагментами зданий. Реальная картина постапокалиптического будущего: ни единой живой души, мертвый серый пейзаж до горизонта, грязный снег, и над всем этим, словно крышка саркофага, холодное мрачное небо.
Однако небо над городом все же выпадало из общей картины и выглядело очень странно. Уже давно должен был случиться закат, но небосвод почему-то не темнел и, мало того, – имел непривычно однотонную грязно-желтую окраску. Разумных объяснений подобным атмосферным явлениям Мотыльков не нашел, но слезоточивый газ такого натворить точно не мог. Впрочем, полковник не удивился: чему сегодня вообще можно было удивляться на этой планете?
Окрестности осматривали самым тщательным образом.
– Кажется, получилось! – подал голос заместитель Мотылькова подполковник Ерыгин, опуская бинокль. – Раньше парк кишел миротворцами, а теперь гляньте-ка: никого!
– Не будем радоваться раньше времени, – заметил Мотыльков. – Лучше дождемся известий от рефлезианцев.
И будто отвечая на пожелание полковника, сверху раздался голос еще одного наблюдателя – Саенко, забравшегося со снайперской винтовкой на каменную гряду, что совсем недавно представляла собой новенькую, отгроханную по европейским стандартам жилую высотку:
– Вижу рефлезианца! В парке, отсюда недалеко!
– Он тебя видит? – окликнул снайпера Мотыльков.
– Думаю, нет! Похоже, он серьезно ранен!
Мотыльков взял у Ерыгина бинокль и вскарабкался к Саенко.
– А, старый знакомый… – еле слышно пробормотал полковник, рассмотрев распластанное на снегу тело. – Почему ты решил, что он жив? Вон его и снегом всего замело.
– Так дышит ведь, товарищ полковник! – уверенно ответил Саенко. – Через раз, но дышит! Посмотрите внимательней: видите – пар изо рта!
– И вправду жив! – через некоторое время убедился Мотыльков. – И откуда только силы черпает! Прямо не рефлезианец, а Самсон какой-то…
Один из древнейших обитателей Вселенной, Кронос был гораздо старше почившего в бозе Юпитера, но тем не менее своим материальным обличьем старца вовсе не напоминал. Титаны, похоже, вообще не задавались такой целью – быть оригинальными в материальном обличье, а потому мало чем отличались друг от друга: исполинский рост, могучее телосложение и глаза с размытыми радужными оболочками, отчего взгляды Титанов казались неживыми и остекленевшими. Незначительные различия между ними имелись только в чертах лиц.
Кронос вошел в Староболотинск – вернее, в то, что от него сохранилось, – как победитель: в окружении большой группы легионеров и совершенно не таясь. Теперь он мог себе это позволить – достойного противника Кроносу во Вселенной не осталось, а на Земле и подавно.
Единственного отныне Повелителя Вселенной сопровождали хорошо знакомый смотрителям Паллант, убивший когда-то в схватке Хозяина Гиперион и, так же как Кронос, еще ни разу не посещавший Землю Кой. Вид у троицы Титанов в присутствии Повелителя был подчеркнуто-смиренный – именно такой, какой должен быть вид у образцовой свиты.
Оставшиеся в живых немногочисленные смотрители стояли тесной группой на центральной городской площади – там, где юпитерианцы впервые сбросили свои маски миротворцев. Никто из смотрителей не думал атаковать выходящих на площадь Титанов и их легионеров – Циклопов и Бриареев. Во-первых, земляне рассчитывали, что договоренность о перемирии все еще в силе. А во-вторых, бессмысленная получилась бы затея.
– Видел бы Хозяин, до чего мы докатились, – пробормотал Сатана, озлобленный как никогда, разве что только зубы не оскалил. – Видел бы, ради чего он пожертвовал собой…
Никто не ответил Сатане, не поддержал и не возразил, хотя среди выживших смотрителей имелись как согласные, так и несогласные с ним. Каждый хранил свое мнение при себе, поскольку момент для спора был неподходящий. Да и желания спорить не возникало.
Разумеется, Кронос давно заметил вышедшую навстречу ему группу людей, но выказал он это, лишь когда приблизился к ним. «Хоть мы сражались с одним врагом, однако не забывайте, кто вы, земляне, есть в действительности: низкоразвитые вечноматериальные существа, навсегда прикованные к своей планете!» – словно бы говорило его подчеркнутое высокомерие.
Впрочем, не ведет ли себя похожим образом перед остальными обитателями Земли человек, водрузив себе на голову корону царя природы? Так что поведение Кроноса являлось вполне естественным, и упрекать его в этом было бы глупо.
– Есть ли среди вас тот, кого называют Гавриилом? – вместо приветствия прогрохотал раскатистым басом Кронос, останавливаясь и обводя мутным взором группу смотрителей. Свита Кроноса послушно замерла в отдалении, а Циклопы и Бриареи в целях безопасности Повелителя взяли землян в плотное кольцо.
Гавриил выступил вперед и кивнул, стараясь держаться при этом как можно более независимо.
Кронос смерил щупленького Главу Совета остекленевшим, а потому непонятно каким – презрительным или изучающим – взглядом, после чего произнес:
– Так вот он какой – лучший из обитателей этого драгоценного замкнутого мира!.. – Опять же было непонятно, разочарован Кронос или нет; грозные Титаны прекрасно скрывали свои чувства в первую очередь потому, что чувств у них практически не было. – А ведь вы и впрямь сотворили невозможное! Признаюсь, я не рассчитывал, что вам будет по силам изгнать с планеты этого выскочку. Пока не знаю, как вам это удалось, но вы доказали, что слово держать умеете, а я, если вам это еще неизвестно, подобное ценю. Вы еще во время той давней стычки доказали, что с вами следует считаться… – Очевидно, Кронос имел в виду Антарктическую битву. – А теперь вновь подтвердили это.
Столь уважительные слова от самого Повелителя нельзя было оставить без внимания, и Гавриил ответил на них медленным почтительным кивком. Говорить что-либо в ответ Глава Совета не стал – нужны ли всемогущему Титану слова благодарности какого-то землянина, пусть и поспособствовавшего победе Кроноса над его извечным врагом?
– Не сочтите за невежливость, многоуважаемый Повелитель, – учтиво обратился к Кроносу Гавриил после того, как понял, что Кронос закончил речь. – Но прежде всего нам хотелось бы узнать ваши дальнейшие планы относительно нашей планеты. Раз уж мы сумели помочь вам в разрешении вашей проблемы, то не будете ли вы так любезны в благодарность за это выполнить ряд наших требований. Их немного, но может случиться так, что они покажутся вам неприемлемыми…
– Прежде чем я соглашусь выслушать ваши требования, я должен получить то, чего так долго добивался от вас Юпитер, – прервал Гавриила Кронос. – Это оружие по праву принадлежит мне как трофей. Отдайте Усилитель, поскольку вам он все равно не нужен.
– Вынужден вас огорчить, но то, о чем вы просите, невозможно, – сожалея, развел руками Гавриил. – Усилитель оказался в самом эпицентре боевых действий, и, боюсь, восстановлению он не подлежит.
Возникла зловещая пауза. Каменное лицо Кроноса не давало возможности определить, поверил он или нет, а если поверил, то насколько огорчен.
– Тогда я должен видеть его остатки! – наконец вымолвил Повелитель.
– Вы можете лицезреть их неподалеку отсюда, – подтвердил Гавриил и указал в сторону изрытого гравиударами городского парка. – Но вам будет очень сложно их опознать – последняя форма Усилителя была материальной и к тому же адаптированной к земным условиям. Вам нужен будет хороший специалист, чтобы подтвердить тяжесть повреждений.
– У меня есть такой специалист! – заявил Кронос не раздумывая. – Думаю, его компетенция вне всяких сомнений! – И приказал ближайшим Циклопам: – Приведите Сагадея!..
Легионеры почтительно расступились, и перед Кроносом и смотрителями предстал бывший юпитерианский оружейник Сагадей, пересидевший битву где-то в безопасном месте на Земле.
Следом за ним, потупив очи, вышагивала Афродита – воплощение скромности и покорности. Было заметно, что Афродита побаивается своего нового Повелителя, однако, похоже, страх этот был для нее явлением временным; кто-кто, а она твердо знала, что ее известные на всю Вселенную таланты окажутся востребованы и у Кроноса. Афродита как бы ненароком стрельнула глазками по стоявшим в отдалении Титанам, и взгляды Палланта, Гипериона и Коя тут же устремились на нее, причем безжизненными эти взгляды назвать было уже нельзя.
Сагадей такого показного раболепия не источал. Сын Хозяина держался уверенно и в какой-то степени даже независимо, своим гордым поведением больше напоминая поведение смотрителей, а не испуганного перебежчика во вражеский лагерь. Так же как и мать, он был уверен в своей высокой ценности для нового Повелителя, отчего позволял себе вещи, непозволительные даже Палланту, Гипериону и Кою.
Сагадей приблизился к Кроносу и замер в ожидании. Повелитель долго глядел ему в глаза, видимо посредством телепатии отдавая поручение, о характере которого можно было легко догадаться. Сагадей кивнул, после чего, сопровождаемый Паллантом, удалился по воздуху в указанном Гавриилом направлении.
Смотрители заволновались, хотя виду, естественно, не подали: что, если Сагадей опровергнет слова Главы Совета и какова будет реакция обманутого Кроноса? Вряд ли стоит уповать на его великодушие – причислять Кроноса к друзьям еще рано, если вообще возможно.
Но Гавриил и был назначен на свой нынешний пост предыдущим Главой Совета, павшим в бою смотрителем Джейкобом, поскольку как никто другой мог ориентироваться в любой обстановке, даже самой невыгодной. Так что если Гавриил блефовал, он был доподлинно уверен, что блеф его не раскроют.
– У вас прекрасно получается выходить сухой из воды, – заметил Гавриил скромно притихшей возле могучего Кроноса Афродите. – Не далее как сегодня утром мы могли наблюдать вас в совершенно ином окружении.
Афродита недобро зыркнула на Главу Совета, но уже через мгновение расплылась в обворожительной улыбке.
– Юпитер удерживал меня силой! – заявила она. – Он угрожал мне и заставлял делать против моей воли много нехороших поступков! Я презираю его! Я долго ждала, когда у меня появится возможность для бегства. И как только она появилась, я тут же ею воспользовалась. Спасибо великому и истинному Повелителю, что не отказался принять меня под свое покровительство!
Кронос выслушал речь перебежчицы равнодушно, будто вовсе не слышал ее, а самой Афродиты перед ним не было.
Вернувшийся Сагадей один в один подтвердил слова Гавриила: Усилитель получил невосполнимые повреждения, и единственное, на что теперь способен, так это выполнять функции обычного дерева, да и то недолго, поскольку от полученных повреждений должен в самом скором времени засохнуть. К удивлению смотрителей, но не Гавриила, Сагадей ни словом не обмолвился о том, что повреждения были нанесены Усилителю явно злонамеренно и на случайные не походили даже издали.
– Очень жаль, – промолвил Кронос. – Аннигилирующее Пламя было самой ценной вещью, что оставил после себя Юпитер. Я сильно огорчен, и потому, землянин, я разрешаю тебе выдвинуть только одно требование! Я согласен выслушать его лишь по той причине, что обещание ваше сдержано, а это действительно заслуживает награды. Однако прежде, чем просить меня о чем-либо, помните: не стоит требовать от меня невозможного.
– Что ж, пусть требование будет одно, – невозмутимо согласился Гавриил. На большее снисхождение от Кроноса он не рассчитывал, а потому предвидел такую суровую участь для своей и без того не слишком длинной петиции. – О нашем требовании вы можете догадаться без напоминания, многоуважаемый Повелитель. Оно простое и закономерное: мы хотим, чтобы нас и нашу планету оставили в покое. Навсегда!
– Дерзкие строптивые земляне! – угрожающе загрохотал над площадью бас Кроноса. Смотрители и Сагадей напряглись, свита Кроноса встрепенулась, а Афродита испуганно зажмурилась. – И вы даже не попытаетесь просить меня о покровительстве?!
– Потому и не просим, так как твердо уверены, что вы наведете во Вселенной порядок и станете нашим покровителем в любом случае, – не обращая внимания на гнев Повелителя, ответил Гавриил. – Не думаем, что лишенные командования армии Юпитера будут продолжать с вами борьбу. Отныне вы диктуете закон в этом мире и оспаривать ваше право на это попросту некому. Мы же, если рассудить здраво, просим у вас о гораздо меньшем одолжении, нежели покровительство; что для вас одна планета, раз теперь их под вашей властью столько… – Гавриил обвел рукой небосклон. – У нас, землян, и числа-то такого нет!
Внутри у Кроноса что-то заклокотало, будто перед смотрителями стоял не Повелитель, а готовящийся к прыжку лев. Гавриил тем не менее продолжал спокойно глядеть в лицо Кроносу, задрав подбородок и расправив неширокие плечи. Казалось, еще секунда, и между Повелителем и Главой Совета смотрителей проскочит электрический разряд.
Лев не прыгнул, и молния не ударила. Рык Кроноса плавно перешел в глухой сдержанный смех, чем-то напоминающий звук рокочущего мощного дизеля.
– А вы еще хитрее, чем она! – Кронос отвесил презрительный кивок в сторону испуганной Афродиты. – Я даже не знаю, чем достойно возразить на ваши слова. Ваша просьба и впрямь кажется столь мизерной, что, откажись я ее выполнить, – и меня сочтут мелочным и невеликодушным. А для истинного Повелителя это нехорошо. Однако…
Кронос огляделся, после чего медленно и шумно втянул ноздрями морозный воздух, наполненный запахами гари и тлена. Задержав дыхание, он прикрыл глаза, постоял так минуту, а затем с таким же шумом, словно проколотая резиновая камера, выдохнул.
– Действительно, великолепная атмосфера! Никогда ничего не пробовал лучше… – умиротворенно произнес он. – Только теперь понимаю, почему те, кто посетил вашу планету, во что бы то ни стало стараются на нее вернуться… – И поглядел на Палланта, побывавшего на Земле уже неоднократно. – Было бы жаль оставлять вам одним такой бесценный дар…
И вдруг резко вышел из блаженного оцепенения, сразу весь подобрался и снова обрел прежний властный облик.
– Однако не стоит воину впадать в зависимость от праздных удовольствий! – словно в назидание свите и легионерам, громогласно произнес Кронос. – Этого презренного выскочку как раз и сгубила подобная слабость! Я всю жизнь прожил без земной атмосферы, проживу без нее и оставленный мне срок. Я знаю множество других планет с атмосферами, пусть не столь совершенными, но тоже вполне приятными. Мой отец говорил: незачем тратить силы на поиск совершенного мира – можно разумно пользоваться тем, что у тебя имеется. Существует у землян похожая истина?
– Бери ношу по плечам, не пытайся объять необъятное, довольствуйся тем, что имеешь, и еще очень много похожих, – просветил Повелителя Гавриил.
– Последний пример мне понравился! – пробасил Кронос уже дружественным тоном. – «Довольствуйся тем, что имеешь!» Думаю, если выполню вашу просьбу, то оставшейся Вселенной мне вполне хватит. Можете считать, Гавриил, что мы договорились. Отныне никто из моих подчиненных не посмеет без вашего ведома нарушить границы этого планетного скопления! Никто и никогда!.. Но я все-таки рекомендовал бы вам поддерживать со мной связь. Мир непредсказуем, вдруг да вспомните о Повелителе, покровительство которого вы так необдуманно отвергли!
Улыбка грозного Титана Кроноса была достойна того, чтобы отнести ее к редчайшим явлениям вселенского масштаба.
– Полностью согласен с вами, многоуважаемый Повелитель, – не стал отказываться от конструктивного предложения Гавриил. – В таком случае мы хотели бы, чтобы посредником между нами стал тот, кто уже неплохо зарекомендовал себя на этом поприще, – ваш новый подчиненный Сагадей. Мы не видим причин не доверять ему в дальнейшем.
– Ваше право! – согласился Кронос. – Заодно пусть изучит вашу атмосферу и попытается сотворить мне в будущем похожую планету. Насчет полного отказа от высших форм наслаждения – это я все-таки чересчур громко сказал… Недолгое пребывание в подобной газовой смеси никому из нас не повредит.
– Это будет сложно, но я постараюсь, – ответил Сагадей. – Если только не станете отвлекать меня на военные нужды.
– Не стану, – пообещал Кронос. – Я хорошо запомнил, что бывает, когда тебя насильно загоняют в оружейники… – И вновь совершил неторопливый и долгий вдох, будто запасался на прощание полюбившейся ему газовой смесью. Затем подытожил: – Теперь мы уходим. Живите, вечноматериальные создания, вы это заслужили. Живите и помните мою доброту.
И, не дожидаясь ответного прощального слова Гавриила, Титаны и их легионеры покинули площадь. Их представительная делегация, повинуясь команде, поднялась в воздух, устремилась в зенит и мгновенно растворилась в заполонившей все околоземное пространство густой желтой пелене.
Последними отбыли Афродита и Сагадей. Сагадей и Гавриил обменялись на прощание вежливыми полупоклонами, после чего сын Хозяина сказал:
– Скоро увидимся.
– Не сомневаюсь, – ответил Гавриил.
Афродита не произнесла ни слова.
– А не кажется ли вам, смотритель Гавриил, что в последнее время вы стали слишком много на себя брать? – с нескрываемым раздражением – он попросту не умел его скрывать – поинтересовался Сатана у Главы Совета. Вместе с остальными смотрителями он наблюдал, как окружающая планету непроглядная пелена рассеивается, вновь открывая звезды. – Вдобавок ко всему вы уничтожили Усилитель и вступили в доверительные отношения с Кроносом! Я возмущен и собираюсь поднять вопрос о вашем недостойном поведении на ближайшем заседании Совета!
– Как вам будет угодно, смотритель Сатана, – устало ответил Гавриил. – Можете даже поставить на голосование вопрос о моей отставке. Обещаю, что в этом случае уйду с поста, даже не дожидаясь результата голосования.
– Об отставке?! – подпрыгнул от возмущения Сатана. – Ну уж нет – никакой вам отставки! Так легко не отделаетесь! Вы только что изменили привычный порядок вещей и хотите, чтобы мы расхлебывали это безобразие без вас? Не будет вам отставки! И не помышляйте!..
Смотрители не стали дожидаться, пока небо полностью вернет себе прежний облик, хотя картина действительно была впечатляющая и ее стоило бы досмотреть до конца: когда еще увидишь нечто подобное? Но засматриваться на небо было некогда.
Древний, как и сами смотрители, принцип сосуществования высших человеческих видов с низшими – «анонимность превыше всего» – заставил их убраться с глаз долой: на окраинах Староболотинска уже вовсю ревели дизелями танки и тяжелые армейские грузовики.
В город возвращался его полноправный хозяин – землекоп.
Эпилог
Sivis pacem para bellum[6].
Латинская пословица
Еще никогда по поводу вручения Нобелевской премии Мира не разворачивалось столь бурной полемики. Публичные дискуссии на страницах прессы и телевизионных экранах на эту животрепещущую тему разгорались вокруг одной детали – для кого-то из дискутирующих несущественной, а для кого-то немаловажной. Впрочем, в большинстве случаев споры сводились к единому мнению: все-таки премию следует присуждать именно этому кандидату, поскольку организованное им мероприятие, бесспорно, стоит на первом месте по значимости для всего Человечества и будет считаться таковым еще очень долго. А в качестве главного доказательства приводился факт, что Человечество продолжает жить как и прежде: строит экономику, занимается политикой, развивает науку, восхищается искусством, помнит о той же Нобелевской премии, наконец…
Камнем преткновения для спорщиков служили средства, коими пользовался будущий соискатель Нобелевской премии Мира при достижении своей цели. Представителей Нобелевского комитета сильно смущало то, что выдаваемую ранее за гуманитарную деятельность, посредничество в мирных переговорах, объединение стран и прочее миротворчество премию сегодня приходится вручать за далекую от понятий гуманизма масштабную газовую атаку, имевшую место на территории России. Инициатором газовой атаки, а ныне претендентом на Нобелевскую премию Мира, был российский Президент.
Известный своей скромностью, Президент хотел было снять свою кандидатуру, но, по правилам вручения Нобелевских премий, самоотвод был запрещен. Так что, как ни открещивался Президент от столь высокой награды, от декабрьской поездки в Швецию он не отвертелся.
В обязательной после вручения премии церемониальной речи Президент поделился секретами того, как ему пришел на ум план изгнания с родной планеты коварного космического агрессора. Прежде всего он поблагодарил нового мэра возрождающегося из руин Староболотинска Сергея Васильевича Мотылькова за спасение его, Президента, жизни и за полезную информацию о том, что миротворцы Вселенной панически боятся слезоточивого газа. Сведения эти, по словам Президента, и побудили его к организации беспрецедентной газовой атаки на интервентов, против которых, как помнится, было бессильно даже ядерное оружие. Хорошо, что у Человечества хватило здравого смысла не перепроверять это на поверхности планеты, заметил Президент.
После произнесения речи на пресс-конференции Президент добавил, что теперь, зная слабое место нового могучего врага, человек впредь будет готов к очередному вероятному вторжению. Уже не только в России, но и по всему миру создавалась глобальная защитная система, способная за считаные минуты выбросить над нужным участком планеты надежный газовый заслон. Наращивалось производство слезоточивого газа, а каждому жителю Земли предписывалось иметь дома противогаз.
В завершении пресс-конференции Президенту был задан каверзный вопрос, а что он думает о циркулирующих вокруг победы над инопланетянами слухах, согласно которым Человечеству в его борьбе была оказана помощь со стороны загадочной рефлезианской расы.
– Раньше всех занимали поиски Атлантиды, а сегодня – рефлезианцев, – усмехнулся лауреат Нобелевской премии, после чего категорично заявил: – Рефлезианская раса – миф! Рефлезианцы были придуманы инопланетянами, дабы ввести нас в заблуждение относительно своих коварных намерений. А также служить для них козлом отпущения после их грязных провокаций! – И, опередив недоозвученный кем-то вопрос: – Да, действительно, имеются горькие примеры того, как по обвинению этих псевдомиротворцев были обвинены – и даже казнены! – несколько десятков ни в чем не повинных граждан Земли. От этого никуда не уйти, и в этом прежде всего виноваты мы с вами и наша доверчивость!.. А если кто помог Человечеству, так это господь бог, которому лично я, находясь в блокадной зоне, молился ежедневно, а порой и ежечасно. Надеюсь, как и все вы! И слава богу, что он не оставил наши молитвы без внимания!..
– Не устал еще в телевизор пялиться, мифическое существо? – поинтересовалась Кимберли, усаживаясь на стул рядом с Мефодием.
Движения Ким были неловкими и скованными – она лишь неделю назад перестала пользоваться костылями, при помощи которых передвигалась почти полгода. Костыли эти терпеливо дожидались в углу следующего пользователя – Мефодия, уже предпринимавшего попытки встать с инвалидного кресла, правда, попытки пока неудачные.
– Надо же, – задумчиво пробормотал Мефодий, не сводя глаз с телеэкрана, где как раз транслировалась речь Президента России в Стокгольме. – Они еще и слово такое помнят: рефлезианец! А я думал, что смотрители давно завершили всеобщую промывку мозгов.
– Хлопотное это дело, – поморщилась Ким. – Смотрителей осталось очень мало, поговаривают, что даже Сатану на промывку припрягли и, дескать, он за это на Главу Совета опять в огромной обиде… Кстати, пока ты спал, звонил твой брат, привет передавал.
– Ну и как там у них дела?
– Нормально. Квартиру новую получили, обживаются. Как потерявшему собственность, ему причитается большая компенсация; бизнес свой собирается заново возрождать.
– Ты их в гости не позвала?
– Позвала, конечно. Но Кирилл сказал, что терпеть не может Французскую Ривьеру зимой. Ему больше по сердцу Тенерифе в конце лета.
– Нет, ты глянь, какой привереда! – возмутился Мефодий. – А по мне, так Ницца в декабре куда лучше, чем в июле: не жарко и туристов мало…
– Будешь сегодня рисовать?
– Вообще-то собирался. Закат вроде красивый намечается.
– Ну, тогда поехали, – сказала Ким и, держась за спинку кресла Мефодия, неловко поднялась. – Заодно и я ноги разомну.
Идти пришлось недолго. Задний дворик небольшого особняка, где уже почти год проживала парочка исполнителей, которых все соседи считали угодившей в автокатастрофу молодой супружеской четой, выходил на песчаное побережье Средиземного моря. Людей на пляже в декабре практически не наблюдалось – как Мефодий больше всего любил.
– Достаточно, – попросил он Кимберли, чувствуя, что ей тяжело катить инвалидное кресло по глубокому песку. – Чуть правее разверни… Спасибо, в самый раз.
Кимберли нравилось смотреть на работу друга. Она тоже хотела научиться так изящно и быстро рисовать карандашом по ватману, но, сколько ни старался Мефодий преподать ей хотя бы азы графического искусства, для нее оно осталось на том же недосягаемом уровне, что и смотрительская левитация.
– Не надоело одни закаты изображать? – спросила Ким, расстилая плед и усаживаясь на песок. – Они же все похожи как две капли воды.
– Это если не наблюдать закат от начала до конца, – уточнил Мефодий. – Посмотри, ну разве вчера небо было таким же? А облака? А море?.. Каждый день что-то пропадает, а что-то добавляется. Как можно этого не замечать?
– Не всякому дано, – пожала плечами Ким. – Мне, по крайней мере, заниматься любым искусством заказано. Я даже простых стихов сочинить не могу.
– Зато у тебя есть свои таланты, – утешил ее Мефодий, не отрываясь от работы. – Я бы в жизни не подумал, что когда-нибудь буду звонить брату и интересоваться, как у него идут дела. А ты предсказала, что мы помиримся, даже ни разу не повстречавшись с Кириллом. Хочешь поспорить, что это не талант?
– Да разве предсказать это было так уж сложно? – отмахнулась Ким. – Вы же родные братья! Я не знала Кирилла, зато прекрасно знаю тебя. Я даже знаю, что ты сделаешь через три секунды.
– Вот как? – удивился Мефодий. – И что же?
– Попытаешься встать, но лучше бы сидел и не дергался, – усмехнулась Ким.
– С чего это вдруг я буду дергаться? – в недоумении уставился на нее Мефодий.
И вправду тут же попытался вскочить из кресла, только, разумеется, не сумел и лишь уронил на песок карандаши и ватман.
– Спокойнее, малыш. Не стоит так нервничать, – улыбнулся Гавриил, подбирая оброненные художником аксессуары. – Вижу, на поправку идешь! И ты, однако, милая, тоже!
Подкравшийся не иначе как при помощи левитации – шаги по песку исполнитель точно расслышал бы – Гавриил дружески потрепал Мефодия по плечу. Акселерату было крайне неловко сидеть перед Главой Совета, но что поделаешь, раз здоровье пока не позволяло приветствовать его как положено.
Вместе с Гавриилом проведать парочку израненных ветеранов прибыла куратор этого сектора смотритель Пенелопа.
– Ничего, наши ребята уже по городу гуляют, – сообщила Пенелопа Гаврилу. – Позавчера по музеям ходили.
– Отрадно слышать, – кивнул Гавриил. – И хоть в последнее время мы с Сатаной опять на ножах, стоит отметить, что поработал он над вами на совесть. При случае обязательно его поблагодарю.
– Каким ветром занесло вас на Лазурный Берег? – полюбопытствовал Мефодий.
– Попутным. Дел полно. Смотрители в секторах еле справляются с ликвидацией последствий вторжения. Но справляются. Сейчас отправляюсь в Мадрид, затем в Америку. За эту неделю планету уже три раза вокруг облетел…
Отозванная Пенелопой, Кимберли поднялась с песка и прихрамывающей походкой удалилась в дом, оставив мужчин наедине.
– Я вижу, ты хочешь что-то спросить? – держа в руках незавершенный рисунок, Гавриил с интересом сравнивал закат на бумаге и в действительности.
– Это правда, – подтвердил Мефодий. – С тех самых пор, как я пришел в сознание, мне не дает покоя одна мысль: как вы – Глава Совета смотрителей, человек, собственноручно сотворенный Хозяином, – смогли отдать приказ об уничтожении Усилителя? Вы грубо нарушили Последний Приказ Хозяина и, можно сказать, срубили древо познания Добра и Зла! Как сказал бы землекоп, этот грех пострашнее семи смертных грехов, вместе взятых. Лично для меня это столь же трудновообразимо, как если бы, к примеру, я вдруг категорически отказался выполнять ваши приказы.
Гавриил негромко рассмеялся, чем вовсе озадачил акселерата: вопрос ведь был задан им серьезнее не придумаешь.
– Малыш, а кто тебе сказал, что древо познания Добра и Зла погибло? – продолжая смеяться, ответил Гавриил. – Усилитель жив-здоров, чего и тебе желает! Нам, правда, пришлось немало повозиться, перепрятывая его в другое место – сам понимаешь, укромных уголков теперь на Земле раз-два и обчелся. Подумаешь, порубили вы Усилитель, так что с того? Помнишь, Сагадей признавался тебе, что давно разгадал секрет дематериализации Усилителя? И он не лгал. Едва Кронос покинул пределы Солнечной системы, как Сагадей вернул Усилителю его настоящий вид, починил, а потом заново вылепил из него новое древо, ничуть не хуже старого.
– Пальму? – сам не зная почему, спросил Мефодий.
– Хм… Может, и пальму, только тебе об этом знать необязательно. Это, кстати, была его идея – причинить Усилителю преднамеренный вред. Во-первых, получился великолепный отвлекающий маневр, который спас жизни многим из нас, может быть, даже мою. Во-вторых, наш «космический пацифист», как ты его окрестил, лишил Кроноса страшнейшего оружия во Вселенной. Получив доказательства, что Усилитель необратимо испорчен, Кронос уничтожил и трофейное Аннигилирующее Пламя – зачем ему, образно говоря, пушка без ствола? Это, без сомнения, спасло от аннигиляции многие миры, чьи обитатели находились под властью Юпитера и служили ему. В-третьих, это спасло от неизбежной гибели нас, поскольку мы бы ни за что не отдали Усилитель Кроносу без боя – такие в нас заложены принципы. А так все сложилось на редкость удачно – Повелитель отступился, и теперь между нами нет ни одного спорного вопроса. Как видишь, малыш, когда я отдавал тебе приказ, то прекрасно ведал, что творю. А Усилитель нам самим еще пригодится – Солнце медленно гаснет, Усилитель же, как утверждает Сагадей, способен продлить срок его жизни едва ли не втрое.
– Выходит, что Землю спас в первую очередь Сагадей?
– Да, он сыграл в этом деле главную роль, – подтвердил Гавриил. – Я прекрасно знал его отца, и когда получше познакомился с Сагадеем, то понял, что между ними очень много общего. Совет согласился со мной, и сегодня Сагадей – наш почетный консультант. Он имеет право беспрепятственного перемещения по Земле, правда, лишь в качестве наблюдателя, но дальше будет видно.
– Вы хотите сказать…
– Нет, разумеется, вторым Хозяином ему не быть, но стать добрым другом и доверенным лицом при дворе Кроноса – это никакому Последнему Приказу не противоречит. Во Вселенной сегодня относительный мир, а мир диктует свои законы. Последний Приказ Хозяина для мирного сосуществования подходит слабо и потому нуждается в некотором переосмыслении. В конце концов, мы ведь еще не жили в мире, а ведь хочется хотя бы попробовать, что это такое.
– Мир миром, однако что-то подсказывает мне: слэйеры вы у нас все равно не заберете, – вздохнул Мефодий.
– В самую точку, просвещенный исполнитель категории акселерат! – закивал Глава Совета. – Никто тебя со счетов списывать не собирается.
– Но смотритель Сатана сказал, что когда я встану на ноги, то уже вряд ли буду прежним акселератом. Слишком серьезными оказались повреждения суставов и костей, слишком поздно мне была оказана помощь… Разве что теперь отправите меня на тестирование новобранцев.
– Что?! – искренне возмутился Гавриил. – Да чтобы я перевел в инструкторы исполнителя, победившего в поединке самого бога войны?! Каким же неблагодарным мерзавцем мне надо после этого быть?
– Но теперь я, наверное, даже с Сатиром не совладаю…
– Сказать по правде, я прилетел сюда не только справиться о твоем здоровье, но также обсудить с тобой кое-какие планы относительно твоего ближайшего будущего.
– Что у вас, интересно, могут быть за планы относительно неполноценного акселерата? – полюбопытствовал крайне заинтригованный Мефодий.
Гавриил какое-то время молча разглядывал песок под ногами, будто испытывал перед Мефодием неловкость, затем, не поднимая взгляда, произнес:
– Смотритель Бегущий Бизон изложил мне на днях свою новую идею. Не скажу, что я от нее в восторге – ты знаешь, что я не сторонник рискованных проектов, – однако мысль у него конструктивная и обоснованная… Если вкратце, он предлагает на уже имеющейся научной основе усовершенствования просвещенных исполнителей создать исполнителя, способного к левитации.
– Так-так! – потирая руки, ехидно проговорил Мефодий, вмиг догадавшись, отчего Глава Совета испытывает столь несвойственное ему смущение. – И вы прибыли сюда предложить мне поучаствовать в очередной вашей авантюре?
– Ну… – все еще глядя в песок, ответил Гавриил. – Я подумал, раз высокие прыжки отныне вредны для твоего здоровья, ты не откажешься заменить их способностью гораздо более совершенной и, к слову, чертовски приятной. Скажу тебе честно, лишись я по какой-либо причине умения левитировать, то за неделю умер бы от скуки. Ты только представь: Земля с высоты птичьего полета, ветер бьет в лицо, а ты несешься вперед, презрев любые преграды: горы, реки, пустыни… Только со способностью к левитации у Человека может появиться ощущение того, что он подлинный властелин своей планеты.
– Ну вот, уже агитация началась!.. – тяжко вздохнул акселерат. – И не стыдно вам говорить такое сидящему в инвалидном кресле?
– Ничуть, – честно признался Гавриил, – поскольку это поможет тебе быстрее определиться с выбором. Как ты помнишь, приказывать в таком деле я не имею права – как и для Проекта «Самсон-2», нам требуется доброволец. Ну так что, есть у нас доброволец или мне продолжать поиски?
– Разрешите, я еще подумаю? – попросил Мефодий.
– Разумеется, – подтвердил Гавриил. – Время у тебя на раздумья пока имеется. Кстати, извини старика за то, что покопался у тебя в голове без спросу, но то, что вы с Кимберли запланировали в следующем году порадовать Совет смотрителей маленьким коренным исполнителем, я решительно одобряю. Как решили назвать?
– Будто вы этого еще не выведали! – незлобиво огрызнулся Мефодий.
– Вообще-то выведал, – улыбнулся Гавриил. – Достойное имя для наследника. Лишь бы только, когда вырастет, таким же бесцеремонным с дедушкой Гавриилом не стал.
– Ничего гарантировать не могу, – улыбнулся ему в ответ Мефодий.
«Вот старый лис! – подумал Мефодий, когда Гавриил раскланялся с ним и Кимберли и умчался по направлению к Мадриду. – Знал Джейкоб, кого после себя Главой Совета назначить!»
Кимберли уже спала. Стараясь не шуметь, акселерат аккуратно подкатил кресло к стоявшим в углу костылям, после чего, опираясь на подлокотники, приподнял на руках свое малоподвижное тело, вытащил его из кресла и лег животом на подоконник. Затем, мобилизовав остаток сноровки, что еще сохранился после целого года неподвижности, ухватился за костыли, встал вертикально и, не отходя от стены, поковылял к террасе.
Мефодия шатало из стороны в сторону, однако он продвигался вперед с упорством истинного акселерата. Как только голова его начинала кружиться и он понимал, что вот-вот грохнется на пол, сразу же упирался плечом в стену и давал себе короткую передышку. Ноги, поначалу передвигавшиеся с большим трудом, через некоторое время привыкли к возросшей нагрузке и стали принимать на себя вес тела гораздо увереннее. Двигательные навыки возвращались к исполнителю с каждым пройденным шагом.
Последним испытанием на пути к террасе стал порог двери. Мефодий отдышался, стиснул зубы, после чего преодолел порог, а затем, уже без особого труда, доковылял до края террасы, прислонился плечом к подпирающей навес стойке и отставил костыли к перилам.
Чувство одержанной над собой победы переполняло Мефодия даже несмотря на то, что первый пройденный им самостоятельно за долгое время болезни путь вытянул из него всю энергию. Сил осталось лишь на то, чтобы в неподвижности стоять, слушать шелест прибоя и, молча радуясь победе, взирать на ночное небо.
Небо, которое после недавнего разговора со смотрителем Гавриилом уже не казалось таким далеким…