Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Михаил Эпштейн
Философия начинает с того, что ставит под вопрос тождественность какого-либо предмета самому себе. Хемницер в своей известной басне осмеял философа, который, упав в яму, не торопится схватить спущенную ему веревку, а спрашивает: «Веревка вещь какая?» и поразмыслив, отвечает: «Веревка! - вервие простое!». Философское занятие кажется в таком басенном изложении чистой глупостью. И в самом деле, философ есть глупец в том смысле, что он не понимает простейших вещей и не пользуется ими по прямому назначению. Философ - профессиональный идиот, который настолько лишен понимания обычных вещей, что заново изобретает их в своей голове, начинает мыслить о них «с нуля», с некоего первичного основания; \…\ Вместо того чтобы ухватиться за веревку руками, философ ухватывается за нее мыслью - и начинает развертывать предмет, превращать его из действительного в возможный.
Всякому известно, что такое веревка, потому что всякий может отождествить слово «веревка» с данным предметом, а данный предмет - с обозначающим его словом. И только философ позволяет себе в этом усомниться - именно потому, что связь предмета и слова представляется ему далеко не безусловной. Слово всегда у-слов-но. \…\ Философ ищет неизвестных альтернатив там, где другим является только известный факт. Философское вопрошание выводит предмет из тождества с обозначающим его словом. «Что есть веревка?» - этим вопросом разрушается обыденное знание о том, что веревка есть «веревка» и не может быть чем-то иным.
Далее начинается область философских ответов. Баснописцем приводится самый банальный, чтобы выставить в смешном виде пустословие философов. Но и этот нелепый ответ: «веревка есть вервие простое» - не есть пустая тавтология. Само по себе переименование веревки уже открывает в ней возможность чего-то иного, что не есть веревка. Если веревка есть вервие простое, то что есть сложное вервие? Мы не будем искать ответа на этот шуточный вопрос, - важно лишь отметить конструктивную особенность философского мышления, которое в каждом действительном предмете отыскивает его иное, его возможность. \…\ Инакомыслие заложено в самой природе философского мышления.
\…\ Вопрошанием о наличной веревке и ее определением как простого вервия очерчивается возможность другого - мыслимого, идеального, потенциального объекта, «сложного вервия», которого нет в наличной природе. \…\ Первый из известных философов, Фалес, создал новый объект, принадлежащий к классу гипотетических: мир-вода. Понятно, что этот метафизический объект радикально отличен от всех существующих объектов, как от воды, физически наличной в реках, ручьях, океанах, так и от существующего мира, который состоит не только из воды. \…\ Но в историю Фалес вошел не как ученый, а как мыслитель, создавший одну из первых философских моделей мира, как если бы он состоял только из воды
Все философы после Фалеса, независимо от того, пытались ли они объяснить или изменить мир, пополняли класс возможностных объектов. Эти объекты могут быть содержательными, как «Абсолютная Идея» Гегеля или «Сверхчеловек» Ницше, или малосодержательными, как «сложное вервие» \…\.
«Веревка вещь какая?» - спрашивал басенный философ. «Что есть человек?» - спрашивает Ницше, и в самой этой постановке вопроса человек уже выведен из равенства себе, в нем открывается возможность иного - Сверх-человека. \…\.
Мы можем спросить, почему действительность такая, а не другая, только потому, что она могла бы быть другой. Вопрос о причине предполагает выход из наличности данной вещи в сферу тех возможностей, которые предшествовали ей. Если бы вещь могла быть только такой, какова она есть, мы бы не могли спрашивать, почему она такая: сам вопрос «почему?» предполагает отличие действительного от возможного.
К сходной категории вопросов, уже не причинных, а целевых, относятся и те, что мы задаем себе на каждом шагу, осознавая смысл тех или иных вещей или цель собственного существования. Смысл того или иного факта определяется сравнением с точно такой же ситуацией, где бы этот факт отсутствовал.
Цель бытия определяется возможностью небытия. Хайдеггер кладет в основу метафизики вопрос: «почему бытие, а не ничто?» - но этот вопрос предполагает, что бытию предшествовала возможность небытия. Если бы вещь не заключала в себе возможности своего отсутствия, она была бы лишена смысла. Данная вещь имеет свой особый смысл, потому что она может быть другой или ее может вовсе не быть.
Мой брак имеет смысл только потому, что я мог бы и не вступать в брак или мог бы жениться на другой женщине, - именно совокупность этих возможностей и очерчивает смысл моего брака. Вот почему так трудно решить вопрос о смысле собственной жизни - как целое, она выходит за предел наших возможностей, нам не дано прожить другую жизнь, не дано выбирать - родиться или не родиться. Но если рассмотреть жизнь в перспективе конца, т.е. возможного самоубийства, то она приобретает смысл - или значимое отсутствие такового. В расхождении действительного и возможного и образуется категория смысла.
Аристотель отмечал, что источник философии - удивление. «Ибо и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать…». \…\ Но чему же удивляется и чем удивляет философия? В повседневной жизни мы часто удивляемся разным происшествиям и фактам, о которых не ведали раньше, но это не делает нас философами. Философами мы делаемся не в тот момент, когда удивляемся редкому, неизвестному факту (в газете, в Книге Гиннеса и т.п.), а в тот момент, когда известный факт удивляет нас тем, что он возможен. Информационное удивление вызывается переходом от незнания к знанию, философское - переходом от знания к незнанию, когда уже известное перестает быть понятным. \…\
При этом вопрос «как это возможно?» далеко не равнозначен вопросу «какова причина этого?» Категория причинности действует в области существующего и объясняет, почему данный предмет таков, каков он есть, то есть лежит в основании позитивных наук. Только первый вопрос является собственно философским: не почему предмет есть, а как он возможен? Отсюда знаменитый вопрос Канта: «Как возможна природа?» - и сформулированный по тому же образцу вопрос Георга Зиммеля: «Как возможно общество?» Такие вопросы выводят за предел естественных и общественных наук, полагаясь в фундамент философии природы и общества, ибо именно философия вопрошает о возможности того, что уже есть и на опыте хорошо известно. \…\
Философия не ограничивается никакими специально философскими предметами, но занимается теми же предметами, что и другие науки, только в модусе возможного, или, используя традиционное разграничение, не как «логия», знание, а как «софия», мудрость. Знанию принадлежит область фактов, мудрости - область потенций. Ученый знает, мудрец - может знать. Он знает, что ничего не знает, и одновременно не знает, что он знает. Его знание - и меньше, и больше фактического знания, ибо оно уходит в более обширную, но менее проявленную область потенциального.
Мудрость - это не актуальное знание, а потенциальность ума, не скованного никакими аксиомами науки и догматами веры. Мудрость относится к знанию, как потенциальное - к актуальному. Философия же сама по себе есть даже не мудрость, а только любовь к мудрости, т.е. потенция потенций. \…\
Единственная задача мышления - это расширять границы мыслимого. Близкую и предельно точную формулу можно найти у философа Мераба Мамардашвили: «…Сознание, как и мысль, можно определить как возможность большего сознания».
По сути, именно это движение мысли в глубь и в ширь мыслимого предполагается самим значением слова «философия» как «любви к мудрости», «любви к мышлению». Философия, как понимали ее еще Сократ и Платон, не есть владение мудростью (готовой, упорядоченной), но именно возможность мудрости в немудром существе. Философия не есть познание чего-то посредством мысли, она есть любовь к мысли как таковой, а значит, бесконечное потенцирование все новых возможностей мысли. Любовь включает в себя пожелание любимому существу быть всем, чем оно может быть. Любовь открывает самоценность любимого. Философия - единственная область мышления, где мышление выступает не как средство к объяснению или познанию чего-то, а как цель и ценность сама по себе. \…\ Фило-софия не есть наука о мышлении и не есть практика пользования мышлением… Любовь не есть изучение или использование любимого; так и философия не есть изучение мышления (в отличие от эпистемологии, логики и психологии) и не есть пользование мышлением (в отличие от науки, политики и идеологии), но есть мышление ради самого мышления.
Такой постулат «мышления для мышления» может все-таки показаться странным, если не привести параллели из другой сферы, самоценность которой уже хорошо обоснована и признана. Речь идет о природе, которая долгое время считалась источником ресурсов и материалов для построения человеческой цивилизации, средством для расширения человеческого могущества. Результатом оказалось такое опустошение и загрязнение природы, которое поставило под удар существование самого человека как природного существа. Так методом проб и ошибок человек пришел к необходимости оберегать природу, как абсолютную ценность, от самого себя.
Но человек еще и существо разумное, и инструментальное использование разума ему грозит такими же опасностями, как и инструментальное использование природы. Мышление, взятое как инструмент для достижения власти и могущества, есть идеология, и ее разрушительные последствия в ХХ веке неисчислимы. Экология мышления - это дисциплина зрелого разума. Философия обеспечивает экологическую защиту мышления на фоне непрерывного орудийного использования его в науках и в идеологиях нашего времени.
Науки привязывают мышление к фактам действительности, а идеологии - к общественным потребностям. И только философия возвращает мышление в сферу мышления как такового, где оно развертывает свои собственные возможности.
Если в докантовскую эпоху философия способствовала развитию наук, а в посткантовскую эпоху вдохновляла рождение идеологий, то теперь философии все более предстоит осознать свою роль в защите мышления и от наук, и от идеологий \…\.
Быть может, тенденция становления всего человеческого мира состоит в растущей самоцельности каждого рода бытия. Первоначально эта самоцельность признавалась только за человеком, к которому, по словам Канта, нужно всегда относиться как к цели и никогда как к средству. Эта же самоцельность постепенно была признана и за миром природы. В конце концов, такая самоцельность, неподотчетность инструментальным задачам (задачам познавательным и преобразовательным) будет признана и за миром мысли.