Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
PAGE 2
М.Б.Кетенчиев
СИНТАКСИС КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКОГО ЯЗЫКА
(ЛЕКЦИИ)
ВВЕДЕНИЕ
Систематическое изучение карачаево-балкарского языка началось лишь в начале 60-х годов ХХ в. За это время карачаево-балкарское языкознание обогатилось значительным количеством монографий. Среди них можно отметить и работы, посвященные синтаксису. Первым исследованием, в котором рассматриваются вопросы синтаксиса простого предложения карачаево-балкарского языка, явилась монография И.Х.Ахматова “Главные члены предложения и средства их выражения в современном карачаево-балкарском языке” (1968). В ней достаточно полно и глубоко определены грамматические функции подлежащего и сказуемого как организующих членов предложения, выявлены их структурные типы. Особое внимание уделено в работе средствам их выражения, без которых невозможно адекватное изучение простого предложения. В этом исследовании устанавливается степень участия различных лексико-грамматических разрядов слов в репрезентации подлежащего и сказуемого.
В 1973 г. У.Б.Алиев опубликовал монографию “Синтаксис карачаево-балкарского языка”, которую следует признать первой попыткой полного, научного описания синтаксиса языка карачаевцев и балкарцев. В ней автор на богатом фактическом материале подверг научно-теоретическому осмыслению различные синтаксические единицы. Им анализируются словосочетания, простые и сложные предложения, члены предложения.
Большое внимание проблемам простого предложения, его грамматическому членению уделяется и в “Грамматике карачаево-балкарского языка” (1976). В ней предложение рассматривается как грамматически и интонационно целостная единица речи, представляющая собой основное средство формирования, выражения и сообщения мысли, чувства и волеизъявления. Подробно анализируются такие важнейшие свойства предложения, как предикативность, модальность и интонация сообщения. Выделяются функциональные типы предложений. Составляющие предложения (главные и второстепенные члены) анализируются с точки зрения их структуры и средств выражения.
Что же касается других тюркских языков, то в них указанной проблеме посвящена обширная литература (см.: Балакаев 1959; Закиев 1963; Игамбердыев 1965; Сафаев 1968; Покровская 1978; Баскаков 1984 и др.). В тюркских синтаксических исследованиях в достаточной степени освещены вопросы, связанные с традиционной классификацией типов простого предложения. Однако, как показывает анализ имеющейся специальной лингвистической литературы, подобная классификация простого предложения не имеет единого основания, поэтому подвергнута в языкознании критике (см., например: Распопов 1973:1-19). Как совершенно справедливо отмечается в литературе, если классификация предложений по составу, цели высказывания и полноте имеет в качестве объекта предложение как целое, то значительное количество исследований синтаксиса в тюркской лингвистике посвящено изучению членов предложения. Учение о последних строилось на основании рассмотрения слова в его синтаксическом функционировании. По мнению известного синтаксиста И.Х.Ахматова, члены предложения, выделяясь на базе предложения, исследовались безотносительно к нему, ограничиваясь при этом аспектом их взаимных отношений (Ахматов 1983:21).
Такое положение, обусловленное прежде всего тем, что в тюркском языкознании семантика языковых единиц специально не изучалась, начинает меняться в последние десятилетия. Свидетельством тому является, в первую очередь, монография И.Х.Ахматова “Структурно-семантические модели простого предложения в современном карачаево-балкарском языке” (1983), написанная в русле лучших традиций развития отечественной лингвистики. Объектом исследования в ней выступает та часть синтаксиса, которая охватывает все факты построения предложения, обусловленные глаголом, его формами и семантикой, начиная с функций глагольных форм в предложении и заканчивая нормами распространителей, зависящих от глаголов. По справедливому замечанию А.З.Абдуллаева, указанная работа И.Х.Ахматова “характеризуется новизной методики описания синтаксического строя тюркских языков и представляет несомненный интерес не только для тюркского, но и общего языкознания. Положения монографии могут быть применены для выявления полного инвентаря моделей предложения, их формальных и семантических компонентов, установления взаимодействия между формальной и содержательной стороной простого предложения любого языка” (Абдуллаев 1984:76). В этой работе автор определяет семантическую структуру предложения, выделяет ее компоненты, устанавливает иерархию структурно-семантической организации предложения.
Появляются и другие работы, посвященные структурно-семантическому членению предложения в карачаево-балкарском языке. Так, А.Т.Додуева выявляет лексико-семантические группы глаголов движения и определяет набор семантических признаков, существенных для них. Ею устанавливается инвентарь формально-семантических моделей простых предложений с предикатами движения, а также рассматривается характер лексического наполнения указанных синтаксических единиц (Додуева 1997).
С.М.Хуболовым (1998) формально-семантическому анализу подвергнуты модели одноместных фразеологизированных предложений на основе установления взаимодействия между их грамматической и семантической структурой.
Проблемы структурно-семантического членения рассматриваются и на материале других тюркских языков: татарского (Закиев 1987, 1995), алтайского (Тыбыкова 1991), башкирского (Тикеев 1999), шорского (Телякова 1994) и др. Многие из них носят лексемоцентричный характер. Например, в работе Н.Р.Байжановой (1999) исследуются одноактантные модели элементарного простого предложения, варьирующиеся парадигматически, структурно и семантически. В этом исследовании речь идет о четырех блоках моделей (бытия, состояния, действия и движения), каждый из которых подвергается дальнейшему членению. Так, предложения состояния в указанной работе представлены моделями физического состояния субъекта, физического ощущения субъекта, качественного состояния субъекта, состояния субъекта как результат действия, самопроизвольного процесса, эмоционального состояния субъекта, психического состояния субъекта, проявления эмоции субъекта и поведения субъекта.
Таким образом, синтаксисты-тюркологи вплотную подошли к разработке теоретической концепции, понятийного аппарата, методики и программы, предусматривающей последовательное решение разных конкретных задач, которые нашли свою реализацию в указанных и других исследованиях (Черемисина 1995:64).
Анализ научно-теоретической литературы показывает, что в сферу интересов тюркологов в основном попадают глагольные предложения. Что же касается проблем, связанных с анализом структуры и семантики именных предложений, то им уделяется незаслуженно меньшее внимание, хотя они в языке занимают важное место. Правда, в последние годы появились работы, посвященные двусоставным именным предложениям (см.: Кетенчиев 1993; Серээдар 1995 и др.). Однако и в них описываются не все вопросы структурно-семантического членения именных конструкций, к анализу привлечены не все их типы.
А.Т.Тыбыкова на материале алтайского языка рассматривает структурно-семантические типы именного сказуемого, именные компоненты которых репрезентированы существительными, прилагательными, числительными, наречиями, звукоподражательными и образными словами, предикативами наличия/отсутствия и др. По ее мнению, указанные сказуемые дают подлежащему классифицирующую, оценочную, идентифицирующую обстоятельственную характеристику, а также характеристику по качеству, количеству, принадлежности и т.д. (Тыбыкова 1991:90-100). Но А.Т.Тыбыковой не дается полное, системное представление об именном предложении. Материал, представленный автором, носит несколько схематичный, фрагментарный характер. Так, например, в отмеченной работе мы находим информацию том, что дательно-направительным падежом обозначается признак как предназначенность (Эт айылчыларга “Мясо – гостям”). Подобный подход не способствует адекватному отражению структуры и семантики именных конструкций, ибо не уделяется внимания другим компонентам семантической структуры предложения, ее лексическому наполнению, взаимодействию с грамматической структурой. Не выделяются и другие значения, передаваемые данной формой сказуемого. Такое положение обусловливается, конечно, целью и задачами исследования, большим интересом автора к структуре глагольного предложения.
Значительное внимание именным конструкциям уделяется в работе Н.Ч.Серээдар “Основные типы предложений с именным сказуемым в тувинском языке” (1995). В своей работе она исследует взаимодействие формальной и содержательной сторон именных моделей; устанавливает синтаксическую парадигму этих моделей; выявляет типичное лексическое наполнение каждой модели и на этой основе показывает семантические и структурные разновидности предложений; проводит сопоставление каждой модели с другими, близкими по семантике. Но в сфере ее интересов остаются в основном две группы моделей: локально-бытийные, которые передают значение бытия (наличия, местонахождения), и характеризующие, выражающие различные признаки объекта, в частности, вовлекающие его в более широкое родовое понятие. Как видим, и в данном исследовании рассматриваются не все типы именных построений.
На материале тюркских языков Южной Сибири исследователи активно работают в области моделей элементарного простого предложения. В них не остаются без внимания и именные модели. При этом определяются некоторые их общие закономерности. Во-первых, предложения с именными сказуемыми репрезентируют пропозиции, базирующиеся на статично заданных отношениях. Во-вторых, именные модели представлены двумя классами, которые противопоставляются по грамматическим признакам и по характеру пропозиций (двусоставные и односоставные предложения). В-третьих, выделяются одно- и двуактантные модели (Черемисина, Скрибник 1996:51-54).
В карачаево-балкарском языкознании определенное внимание уделяется и проблемам актуального членения простого предложения. В этом аспекте следует отметить исследования Х.С.-А.Джанибекова (1991, 1993), в которых автор рассматривает понятие номинализации как особое трансформационное явление. На его взгляд, номинализация глагольных синтаксических единиц находится в коррелятивной противопоставленности с вербализацией именных единиц и предполагает их взаимную трансформируемость, представляя при этом собой преобразование глагольной единицы в именную. В этом случае номинализация глагольного предложения есть результат действия комуникативного фактора, и детерминируется правилами актуального членения предложения, она поддается определению как специальная форма репрезентации актуального членения, создающаяся вследствие преобразования исходной глагольной структуры в производные структуры именного характера (см.: Джанибеков 1991).
Анализ указанных и других синтаксических исследований показывает, что именные конструкции все чаще начинают подвергаться анализу в лингвистических работах семантической ориентации. Тем не менее, многие вопросы, связанные с анализом их структуры и семантики, парадигматики, актуального членения, функционального назначения, и др. остаются малоизученными. Это относится и к карачаево-балкарскому языку. Таким образом, сфера именных предложений представляет большой интерес для синтаксиса.
Естественный ход развития тюркского синтаксиса привел к тому, что наметилась тенденция к изучению семантики синтаксических единиц. При этом синтаксисты-тюркологи в полной мере начали учитывать лексическое наполнение, порядок слов, интонацию и контекст, в котором они употребляются. Иначе говоря, появилось стремление к максимальному обогащению семантического описания указанных единиц языка.
Сегодня ни у кого не вызывает сомнения тот факт, что у синтаксических структур наличествует своя семантика, поэтому вполне реальной и насущной с точки зрения языкознания задачей остается конкретное исследование смысловой устроенности грамматических форм языка. Это особенно важно для тюркского языкозания, в котором еще существует масса нерешенных проблем, связанных с семантическим описанием языковых единиц.
Современное состояние тюркского языкознания выдвигает на повестку дня изучение взаимодействия семантической и синтаксической структуры предложения, в том числе и именного, закономерностей построения, соотношения экстра- и внутрилингвистических факторов. Это свидетельствует в пользу того, что сдвиг интересов от чистого синтаксиса к семантике есть заметное явление в лингвистике наших дней. Оно не только не утратило своего значения, но и продолжает развиваться.
Языковедческая наука на данном этапе развития включает в себя и то, что ранее считалось “не лингвистикой”, т.е. отмечается значительным расширением сферы интересов. Язык рассматривается в своей погруженности в жизнь. В семантических исследованиях последних лет красной нитью проходит мысль о том, что понять сущность языка представляется возможным лишь исходя из человека и окружающей его действительности. Языковые проблемы рассматриваются в тесной связи с сознанием, мышлением, деятельностью лица.
Перечисленные проблемы непосредственно касаются и именных предложений карачаево-балкарского языка, предопределяя тем самым детальное рассмотрение их во всех слагаемых, чем и обусловливается актуальность исследования.
Цель и задачи исследования. В настоящей работе ставится цель –дать многоаспектное описание простых именных предложений в карачаево-балкарском языке, выявить закономерности, которыми определяются их структура и семантика.
В соответствии с поставленной целью нами выдвигаются следующие задачи, определяемые сложившейся практикой в изучении структуры и семантики синтаксических единиц:
Методологической и теоретической базой исследования явились труды ученых, занимавшихся теорией предложения и семантики. Написанию нашей работы в значительной степени способствовало изучение лингвистических изысканий отечественных и зарубежных ученых: В.Г.Адмони, Ю.Д.Апресяна, А.А.Арват, Н.Д.Арутюновой, В.В.Бабайцевой, В.А.Белошапковой, А.В.Бондарко, Л.М.Васильева, А.Вежбицкой, В.В.Виноградова, В.Г.Гака, О.Есперсена, Г.А.Золотовой, П.А.Леканта, Т.П.Ломтева, И.И.Мещанинова, О.И.Москальской, И.П.Распопова, Н.Ю.Шведовой, В.С.Юрченко и др.; тюркологов: И.Х.Ахматова, М.Б.Балакаева, А.Н.Баскакова, Н.З.Гаджиевой, Ф.А.Ганиева, Н.К.Дмитриева, М.В.Зайнуллина, М.З.Закиева, Дж.Г.Киекбаева, А.Н.Кононова, К.М.Мусаева, Г.Г.Саитбатталова, Ф.С.Сафиуллиной, Б.А.Серебренникова, Э.Р.Тенишева, А.А.Юлдашева и др.
Анализ структуры и семантики именных предложений карачаево-балкарского языка проводится в русле достижений современной лингвистики, которая характеризуется прорывом в “микромир” и “макромир” языка (Апресян 1995). Учитывается, что получению нового знания в немалой степени способствует максимальное обогащение семантического описания, которое включает в себя все знания о мире, аккумулированные в значении входящих в высказывание единиц (Булыгина, Шмелев 1997).
В ходе исследования означенной проблемы мы опирались на лингвофилософские концепции современных языковедов, которые определяют пути развития языкознания. В центре внимания ученых различных отраслей науки стоит человек и все, что его окружает: “Человек запечатлел в языке свой физический облик, свои внутренние состояния, свои эмоции и свой интеллект, свое отношение к предметному и непредметному миру, природе – земной и космической, свои действия, свое отношение к коллективу и другому человеку (Другому). Он передал языку свое игровое начало и свою способность к творчеству. Человек запечатлел себя в именах природных объектов, внеся в них утилитарную и эстетическую оценки. Почти в каждом слове можно обнаружить следы человека. Язык насквозь антропоцентричен. Присутствие человека дает о себе знать на всем пространстве языка, но более всего оно сказывается в лексике и семантике – семантике слова, структуре предложения и организации дискурса” (Логический анализ языка … 1999:3).
Научная новизна работы заключается в том, что в ней впервые подвергаются системному формально-семантическому анализу простые именные предложения карачаево-балкарского языка, выявлены и описаны основные их структурно-семантические типы, установлен инвентарь именных предикатов. При этом показан характер взаимоотношений лексики, грамматики, словообразования в именных конструкциях. Кроме того, рассмотрены особенности функционирования различных семантических категорий (качества, движения, количества, темпоральности, локативности, оценки, отношения, посессивности) в системе именных предложений. Определенное внимание уделено их антропоцентричности. Рассмотрены парадигмы простого предложения, а также основные проблемы его актуального членения, которые до сих пор не были предметом специального исследования в карачаево-балкарском языкознании.
Теоретическая и практическая значимость исследования определяется тем, что рассмотренный круг вопросов важен для методологических, практических аспектов изучения структуры и семантики синтаксических конструкций. Материалы и теоретические положения, приводимые в диссертации, представляют несомненный интерес в плане сравнительного изучения тюркских языков. В научный оборот вводятся данные по карачаево-балкарскому языку, обогащаются наши представления о сфере именного предложения, что расширяет имеющуюся источниковую базу по проблемам структурно-семантического членения синтаксических единиц.
Результаты исследования могут найти применение при научном описании синтаксического строя карачаево-балкарского и других тюркских языков, при составлении программ, учебников и учебно-методических пособий, будут способствовать совершенствованию обучения карачаево-балкарскому и другим родственным языкам в средней и высшей школе. Конкретные наблюдения над семантикой и функционированием именных предложений могут быть использованы при составлении разнообразных словарей - семантических, идеографических, функционально-когнитивных.
Методы исследования обусловлены намеченными подходами к описанию простого именного предложения - системоцентрическим, лексемоцентрическим, в некоторой степени и антропоцентрическим. Исследование проводится в основном в синхронном описательном плане с использованием методов сопоставительного, контекстуального, компонентного и дистрибутивного анализа. Функционирование именных предикатов изучается с опорой на поверхностно-синтаксический и поверхностно-семантический сценарий. Определенное место занимает в работе также метод структурного моделирования. Поскольку предложения представлены в языке на синтаксическом уровне в качестве готовых образцов синтаксических конструкций, коррелируя тем самым с внеязыковой действительностью, то указанный метод позволяет установить инвентарь основных структурно-семантических типов предложений исследуемого языка.
ГЛАВА 1. ТЕОРИЯ ПРОСТОГО ПРЕДЛОЖЕНИЯ В СОВРЕМЕННОЙ ЛИНГВИСТИКЕ
Отечественное языкознание на современном этапе характеризуется обилием лингвистических теорий. Особенно интенсивному развитию подвергается синтаксис. В последние годы все большее внимание уделяется тексту. В двадцатом столетии лингвистика пережила поиски и метания - от нацеленности на “чистый синтаксис” до всеобщего увлечения семантикой языковых единиц, изучая при этом различные языковые явления во всех слагаемых с превалированием интереса к говорящей личности, что закономерно привело исследователя к тексту “как к результату смысловых и коммуникативных интенций” (Золотова и др. 1998:9). Однако простое предложение есть и остается основной синтаксической единицей, ибо оно занимает центральное место в синтаксисе любого языка. Этим в значительной степени обусловлено значение синтаксического анализа простого предложения при обращении к проблемам синтаксиса. По справедливому замечанию Г.А.Золотовой, без структурно-семантического, типового значения предложения отсутствует и смысл целого текста, “но признать это иногда мешает традиционный синтаксический разбор, противоречащий реальной структуре предложения” (Золотова 1982:300).
Анализ специальных лингвистических исследований показывает, что в работах, в которых изучению подвергается простое предложение, можно заметить рост количества дифференциальных признаков при характеристике предложения и его конституентов. Так как предложение и его составляющие являются многоаспектными языковыми единицами, выделяется ряд системных оппозиций, которые связаны между собой переходными явлениями. Различие аспектов единиц синтаксиса следует признать как одно из значительных достижений современной синтаксической теории.
Различными исследователями по-разному выделяются аспекты предложения. В.Г.Адмони говорит о логико-грамматическом, модальном, познавательной установки говорящего, коммуникативной цели, эмоциональном аспектах предложения (Адмони 1968:232-291). Реляционный и предикационный аспекты различает И.П.Сусов (Сусов 1980). Н.Д.Арутюнова рассматривает номинативный и коммуникативный аспекты (Арутюнова 1976). Чехословацкие лингвисты, обращаясь к типологии простого предложения, общепринятыми в синтаксической науке признавали три разновидности устроенности предложения: 1) конструктивно-формальную, 2) коммуникативную и 3) семантическую (Гладров 1984:36).
Обращение к современным теориям и к русской классической синтаксической теории дает возможность выделить четыре основных аспекта единиц синтаксиса: структурный, логический, семантический и коммуникативный. Так, в Грамматике-70 выделены структурный и коммуникативный, а Грамматика-80 дополняется еще и семантическим аспектом. Она освятила своим авторитетом признание необходимости семантического анализа предложения и сделала “важный шаг вперед в разработке опыта такого анализа” (Золотова и др. 1998:104). В.А.Белошапкова пишет о наметившейся тенденции различать три устройства предложения: конструктивное, коммуникативное и смысловое (Современный русский язык 1997:682).
Указанные аспекты предложения различаются и в тюркских синтаксических исследованиях, о чем свидетельствуют многочисленные работы. Многие труды, в которых описываются различные синтаксические единицы, ориентированы в основном на конструктивный (формальный) синтаксис (см., например: Балакаев 1959; Алиев 1973 и др.). В 80-е же годы в тюркском языкознании наблюдается активизация структурно-семантического членения предложения, что продолжается и сейчас (Ахматов 1983; Махмудов 1984 и др.). По мнению М.З.Закиева, важное место в познании семантической и синтаксической структуры простого предложения занимает исследование проблем его членения. Им выделяются грамматическое, структурное, семантическое, синтагматическое и коммуникативное членения предложения (Закиев 1995).
В своих исследованиях Ю.С.Степанов отмечает три этапа в диахроническом изучении предложения. На первом этапе, связанном с идеями младограмматизма, отмечается рассмотрение типов предложений, характеризующихся в соответствии с “психическим актом” говорящего - утверждением, приказанием, просьбой, пожеланием и пр. Второму этапу присущи идеи и методы структурализма. Здесь превалирует исследование формальных связей. Третий же этап знаменателен интересом лингвистов к семантике и лексике предложения. Наблюдается сочетание формального и семантического анализа (Степанов 1989:6).
Согласно В.С.Юрченко, в 60-е гг. ХХ столетия доминирует структуральный синтаксис, в 70-е гг. - семантический, а в 80-е гг. - коммуникативный (акцент исследований перемещается на плоскость речевой репрезентации предложения-высказывания). Он пишет, что “в конце ХХ в. перед языкознанием на новой основе (т.е. с учетом результатов, достигнутых на путях “односторонних” лингвистик) встает старая сверхзадача - вновь связать, синтезировать важнейшие стороны лингвистического объекта в рамках языка, речи, мышления, действительности, реального времени” (Юрченко 1996:50). Безусловно, в выполнении этой задачи немаловажную роль играет и предложение.
Таким образом, предложение, являясь основной единицей синтаксиса, носит полиаспектный, многоплановый, многоуровневый характер и обладает определенной формальной и смысловой структурой, а также определенным коммуникативным значением, которое отражается его актуальным членением.
Традиционно в тюркском синтаксисе выделяются обычно такие главные особенности предложения, как предикативность и модальность, так как их наличие способствует выполнению предложением своего коммуникативного назначения (см., например: Закиев 1995:20; Саитбатталов 1999:280 и др.). Вместе с тем актуализируется и интонационная законченность сообщения (Ахматов 1968:20).
В ряде грамматик тюркских языков и в некоторых монографических исследованиях по синтаксису принято следующее определение предложения, имеющееся в традиционных грамматических исследованиях по русскому языку: предложение – это грамматически оформленная по законам данного языка целостная единица речи, являющаяся главным средством формирования, выражения и сообщения мысли (см.: Грамматика современного русского ... 1970:65; Грамматика хакасского языка 1975:286; Баскаков 1984:7; Тыбыкова 1991:5).
Учитывая формальную и семантическую организацию простого предложения, его коммуникативную направленность и интонационную оформленность, “Грамматика-80” дает более полное и системное его определение: “простое предложение – это такое высказывание, которое образовано по специально предназначенной для этого структурной схеме, обладает грамматическим значением предикативности и своей собственной семантической структурой, обнаруживает эти значения в системе синтаксических форм (в парадигме предложения) и в регулярных реализациях и имеет коммуникативную задачу, в выражении которой всегда принимает участие интонация” (Русская грамматика, т.2:89-90). Обладая указанными признаками, простое именное предложение, как и простое глагольное, характеризуется наличием только одной предикативной основы.
Современный синтаксис характеризуется сложной, многоплановой дифференциацией простых предложений. В теоретических работах, посвященных анализу синтаксических единиц тюркских языков, по морфологическому составу сказуемых предложения подразделяются на именные и глагольные (см., например: Баскаков 1984:6). При этом традиционно учитывается тот факт, что главным компонентом (сказуемым) именных предложений выступают все именные части речи. На это обращают внимание и современные синтаксисты-тюркологи. Так, А.Т.Тыбыкова на материале алтайского языка приходит к выводу, что именное сказуемое может выражаться именами существительными в неопределенном и косвенных падежах, прилагательными, наречиями, числительными, местоимениями, звукоподражательными словами, именами наличия-отсутствия бар “есть” и йок “нет” (Тыбыкова 1991:92). Подобный подход заметен и в трудах татарского синтаксиста М.З.Закиева. На его взгляд, именное сказуемое может быть выражено любой частью речи кроме глагола (Закиев 1995:168). Выделяя именные предложения в карачаево-балкарском языке, мы также придерживаемся указанного мнения, принятого в значительном количестве синтаксических исследований.
По своей структуре сказуемые именного предложения в карачаево-балкарском языке могут быть не только простыми (однокомпонетными), но и сложными. Они достаточно подробно описаны в синтаксических исследованиях по тюркским языкам, в том числе и в карачаево-балкарском языке, поэтому мы в данной работе отдельно не рассматриваем структурные особенности непосредственно сказуемого. Однако, в целом ориентируясь на конструкции с однокомпонентными сказуемыми, для анализа привлекаем и предложения с именными сказуемыми, включающими в свой состав различные вспомогательные глаголы и модальные слова (бол, эди, кёреме, ушайды и др.), так как они способствуют тому, чтобы предложение характеризовалось в плане темпоральности и модальности.
1.1. Формально-семантический анализ предложения
Предложение в языке рассматривается с разных сторон. История лингвистики показывает, что при изучении простого предложения одни исследователи исходили из формальных критериев, а другие уже давно осознали, что изучение синтаксических структур невозможно без учета их смысловой стороны. Обзор имеющейся литературы показывает, что, начиная с 60-х годов ХХ в., проявляется повышенный интерес к проблемам семантики в языкознании. Особый интерес вызывают у исследователей проблемы семантики предложения. Они занимают центральное место во многих исследованиях (Арутюнова 1976; Богданов 1977; Ахматов 1983; Арват 1984 и др.). Усилиями их авторов в синтаксическую науку введены такие понятия, как “формальная структура предложения”, “семантическая структура предложения”, “обязательные и факультативные члены предложения”, “номинативный минимум предложения” и т.д.
В современных работах, связанных с исследованием смыслового содержания предложения-высказывания, можно заметить две противоположно направленные тенденции. Как пишут Т.В.Булыгина и А.Д.Шмелев, одна из них состоит в том, чтобы насытить семантическое описание максимально. В него включаются все знания о мире, аккумулированные в значениях входящих в высказывание единиц, а также все то, что передается данным высказыванием в пределах коммуникативного взаимодействия. Это так называемый “радикально-семантический” подход, или “семантицизм”.
Другая же тенденция предполагает максимальную разгрузку семантического описания. Из него удаляются все “энциклопедические” сведения, а также все то, что имеет какое-либо отношение к функционированию высказывания как единицы общения (Булыгина, Шмелев 1997:8). Думается, оба эти подхода в определенной степени полезны для получения нового знания о системе предложения естественного языка.
Исследователи семантики простого предложения исходят из признания того, что оно имеет как формальную, так и смысловую структуру, взаимодействие которых представляет собой сложный процесс. Учет формальной и смысловой сторон предложения очень важен для адекватного его описания. При этом признается то, что исследование лексических и грамматических значений полностью подчинено задаче описания семантики предложения в целом.
Такой двусторонний характер имеют не только предложения, но и другие языковые единицы. При их изучении необходим учет формы и содержания. Целесообразность такого диалектического подхода к языку уже давно осознается лингвистами. Так, в ряде работ подчеркиваетcя, что учет соотношения формы и содержания остается одной из центральных ключевых проблем в языкознании. Как пишет Р.А.Будагов, “проблема взаимодействия формы и значения - центральная проблема лингвистики” (Будагов 1983:56). На это обращают большое внимание и другие языковеды (Климов 1983:12; Плотников 1989:5). Решение этой задачи особенно важно для тюркологии, в которой в основном отдается дань традиционному описанию языка. В частности, при изучении синтаксических единиц тюркологи в большинстве случаев опираются на формальные критерии, на что неоднократно указывалось в специальной лингвистической литературе (Ахматов 1988: 211-215).
Соотношение между формой и содержанием предложения сложно и неоднозначно. Хотя форма и содержание его соотносятся друг с другом, между ними нет полной симметрии, параллелизма. Асимметрия, т.е. несоответствие “плана выражения (формы) и плана содержания (значений)” - одна из причин сложностей теоретического осмысления языкового материала (Гак 1998:16). Тем не менее, при изучении предложения необходимо исходить из принципа единства формы и содержания, которые диалектически связаны между собой.
Таким образом, между формой и содержанием синтаксических конструкций не существует четкой, определенной границы, ибо синтаксис по своей сути семантичен. Исследовать предложения, не обращаясь к их семантике, “это все равно, что изучать дорожные знаки с точки зрения их физических характеристик” (Вежбицкая 1999:3). По этой причине в целях адекватного описания предложения необходимо учитывать и его смысловую сторону. Как пишет В.А.Звегинцев, “смысл есть принадлежность предложения, - если смысл наличествует в последовательности слов или даже в одном слове, есть и предложение, если нет смысла, то нет и предложения” (Звегинцев 2001: 177).
О семантизации лингвистических исследований свидетельствуют многие работы, опубликованные в последнее время (см., например: Алисова 1971; Богданов 1977; Золотова 1982; Золотова, Онипенко, Сидорова 1998 и др.). При этом появляются и дискуссионные вопросы, что проявляется и в различных подходах к анализу смысла предложения. Как справедливо отмечает Н.Д.Арутюнова, наиболее широкое распространение получила денотативная, или референтная, концепция семантики предложения (Арутюнова 1976:6). Считается, что указанная концепция определяет отношения между высказыванием (предложением) и отражаемой им внеязыковой ситуацией. Согласно этому подходу, описанию семантики предложения предшествует определение понятия ситуации и классификация ситуаций, каждой из которых ставится в соответствие определенная семантическая структура или семантическое представление, т.е. указанная теория ориентирована на экстралингвистический мир (см.: Гак 1969; Сусов 1973; Абдуразаков 1978, 1985 и др.). Понятию ситуации разные исследователи придают различные значения (Гак 1973:358; Сильницкий l973:373; Москальская 1981:12).
В изучении семантики синтаксических единиц возможны пойти разные подходы. С одной стороны, можно идти по пути анализа готовых языковых форм и, наблюдая их поведение, поставить вопрос о том, какова их семантика. С другой же стороны, представляется целесообразным выделить заинтересовавшее нас определенное значение, а затем обратиться к тем же реальным единицам языка, могущим выразить и передать его. “Ситуацию в первом случае называют анализом семасиологическим, ситуацию во втором - ономасиологическим анализом” (Кубрякова 1986:33). На это в свое время указывал еще О.Есперсен. По его мнению, всякое языковое явление необходимо рассматривать или исходя из его внешней формы, или же из его внутреннего значения. В первом случае мы идем от формы к значению, во втором “отправляемся от значения и задаем себе вопрос, какое формальное выражение это значение находит в данном конкретном языке” (Есперсен 1958:32-33).
В лингвистике налицо тенденция противопоставления семасиологии и ономасиологии. Однако они являются двумя взаимосвязанными разделами семантики, основной задачей которой признается исследование значений языковых знаков (Новиков 1982:181). Говоря о равноправии отмеченных подходов в грамматике, В.С.Храковский подчеркивает, что описание “от смысла к форме” логически предшествует описанию “от формы к смыслу”, так как “кодирование говорящим в своей речевой продукции определенного смыслового содержания начинается раньше, чем его декодирование слушающим. В то же время описание “от формы к смыслу” эмпирически и исторически предшествует описанию “от смысла к форме”, ибо именно формы, а не смыслы даются исследователю в непосредственном наблюдении” (Храковский1985:67). В.П.Даниленко же говорит, что семасиологическая грамматика предшествует ономасиологической не только эмпирически и исторически, но и логически. Ономасиологическая грамматика не обходится без семасиологической, так как последняя снабжает первую категориями семасиологического типа, которые преобразуются в ней в ономасиологические категории (Даниленко 1990:42).
Выбор пути анализа языковых единиц нередко предопределяется целью и задачами исследования. Думается, что наибольший эффект ономасиологический подход дает при изучении отдельных функционально-семантических категорий. Этот подход “в конечном итоге, если он доведен до своего логического конца, стирает грани между уровнями языка, показывая, как средства разных уровней дополняют друг друга и взаимодействуют друг с другом при выражении определенных значений” (Гак 1985:14). Примером тому служат исследования, вылившиеся в целую серию “Теория функциональной грамматики” (ТФГ 1990, 1991, 1992, 1996).
Ономасиологическая грамматика межуровневого типа в отечественном языкознании активно разрабатывается А.В.Бондарко и его группой. А.В.Бондарко исходит из положения о том, что для репрезентации одной и той же ономасиологической категории в процессе речевого акта коммуникант использует единицы, относящиеся к различным уровням языка: “В конкретном акте речи морфологические, синтаксические, словообразовательные, лексические элементы переплетаются и взаимодействуют, включаясь в выражение смысла высказывания” (Бондарко 1981:493).
Однако это не значит, что указанные элементы не берутся во внимание при анализе языковых единиц от формы к содержанию. Так, семантическая структура предложения определяется лексическим наполнением его компонентов. В именных локативных предложениях место сказуемого занимает лексика со значением места, пространства. Выражению пpocтранственных отношений способствует и оформление слов аффиксами дательно-направительного, местного и исходного падежей. Застывшие формы этих падежей образуют наречия с локативными значениями. Все это ориентировано на выражение конструкциями общего типового значения. Они передают или значение местонахождения, или направление движения. Примеры: Ала ёргедедиле (М.Т.) “Они (находятся) наверху”; Ишчилерибиз юйдедиле (З.) “Наши рабочие (находятся) дома”; Сиз шахаргъасыз (Ш.) “Вы (идете) в город”. Таким образом, анализ синтаксических единиц от формы к содержанию не отрицает возможность взаимодействия средств разных уровней языка при выражении того или иного значения.
В семантических исследованиях постоянно затрагивается вопрос о роли семасиологического и ономасиологического аспектов в функциональном подходе к языковым явлениям. Если при семасиологическом подходе анализу подвергаются функции языковых форм, то ономасиологический подход предполагает разработку функционально-ономасиологической грамматики языка. Анализ лингвистической литературы показывает, что функциональной признается именно ономасиологическая точка зрения. В.Г.Гак пишет о том, что все чаще говорят об ономасиологии как о функциональной лингвистике. Но, по его мнению, “подлинно функциональным является в первую очередь семасиологический подход, потому что он изучает функции языковых форм. И если ономасиологический подход трактуют как функциональный, то это, по-видимому, потому, что он делает упор на коммуникативную значимость языковых форм” (Гак 1998:200).
Многие синтаксисты-тюркологи при анализе предложения считают более приемлемым идти от формы к содержанию, поскольку “содержание в языке представлено не иначе как в тех или иных языковых формах, естественно, наблюдение и измерение его необходимо начинать именно с языковой формы” (Плотников 1989:85). Это позволяет проследить процесс лексического наполнения “мест” формальной структуры предложения, что в свою очередь помогает установить закономерности взаимодейстия лексики и семантики. Анализ предложения от формы к содержанию обусловлен прежде всего тем, что оно имеет самодостаточное значение и представляет собой формально организованную единицу.
Обращаясь к данному вопросу, мы не можем не принять во внимание следующее меткое замечание М.З.Закиева: “Итак, синтаксис, как часть грамматической науки, ведет исследование системы строения речи в двух направлениях: 1) от формы к содержанию, от синтаксических средств (членов предложения, средств связи, порядка слов, просодических элементов, редупликации, конситуации и т.д.) к их значению; 2) от содержания к форме, от значений к средствам их выражения. Эти два направления должны всегда дополнять друг друга, только при этом условии синтаксису как науке удастся адекватно описать систему строения речи. Увлечение лишь одним из направлений изучения строения речи обычно приводило к отрыву содержания от формы, синтаксических значений от синтаксических средств” (Закиев 1995:11). Думается, указанное мнение не нуждается в особых комментариях.
Синтаксисты до сих пор ограничивались изучением в основном глагольных предложений. Что же касается вопросов, связанных с выявлением и описанием формально-семантической структуры именных предложений, то они пока изучены недостаточно. Правда, в последние годы начали появляться исследования, посвященные именным предложениям. Так, на материале тувинского языка Н.Ч.Серээдар подвергает семантическому анализу основные типы предложений с именным сказуемым. Она описывает лишь локально-бытийные предложения со значением наличия, количественной характеристики, отсутствия и местонахождения, а также характеризующие предложения со значением включения в класс и качественной характеристики (Серээдар 1995). Однако значение именных предложений гораздо шире означенного и вопрос об их количестве и качестве не находит окончательного решения. Они занимают большое место в языке, и их формально-семантический анализ представляет значительный интерес для лингвистики. В выполнении этой задачи большая роль отводится понятию валентности. Это объясняется тем, что форма и содержание предложения определяются валентностью его предиката и характером лексического наполнения открываемых им синтаксических позиций, т.е. именные предложения, как и глагольные, имеют свою валентностную структуру (рамку). В некоторых работах отмечается, что “валентностная структура предложений с именным сказуемым существенно иная, чем у глагольных предложений. Имена не имеют собственных валентностей. Отношения между именным предикатом и именем субъекта (подлежащего) определяются другими закономерностями” (Серээдар 1995:8). С этим мнением вряд ли можно безоговорочно согласиться.
О наличии валентности у именных лексем свидетельствуют многочисленные исследования, в которых рассматриваются проблемы становления и развития теории валентности (см., например: Степанова, Хельбиг 1978). В научно-теоретической литературе подчеркивается, что валентностные свойства прилагательных развились под воздействием грамматической структуры предложения, т.е. семантико-синтаксическая валентность - это потенциальная сочетаемость прилагательных со своими зависимыми единицами. “При реализованной валентности возникает адъективная конструкция, основанная на подчинении члена окружения ядерному слову - прилагательному” (Газизова 1984:59). Это подтверждается и материалом карачаево-балкарского языка. В адъективных предложениях предикаты-прилагательные имеют окружение различной мощности, разного качества. Ср. конструкцию Ала манга бек игидиле (Н.) “Они очень хорошо ко мне относятся”, где предикативное прилагательное характеризуется со стороны адресата и со стороны степени проявления признака. Валентности его замещаются различными частями речи.
В определении основного носителя валентности среди лингвистов нет единого мнения. Так, М.Д.Степанова и Г.Хельбиг считают, что здесь возможны три варианта:
1) основным носителем валентности в предложении является только глагол в личной форме;
2) основной носитель валентности в предложении - глагол как в личной, так и в неличной форме;
3) основным носителем валентности в предложении является предикат в целом (Степанова, Хельбиг 1978:187).
На наш взгляд, более приемлемым является третий вариант, так как в роли предиката в предложении, наряду с глаголами, выступают и именные части речи: 1) Аслан къызгъанчды (К.С.) “Аслан скупой”; 2) Тауда салкъынды (К.) “В горах прохладно”; 3) Аслан устазды (Л.б.) “Аслан - учителЬ” и т.д.
За последние десятилетия в отечественном и зарубежном яэыкознании можно заметить рост исследований по теории валентности. Среди них имеются и диссертационные работы, построенные на материале разноструктурных языков (Амбарцумян 1977; Долинина 1982; Юшина 1986; Кибардина 1988; Цалкаламанидзе 1989 и др.). Вопросы валентности обсуждались и на XII Международном съезде лингвистов. Это говорит не только о популярности теории валентности, но и о его важности. В лингвистике под валентностью “подразумеваются основные закономерности синтагматических связей языковых единиц, их необходимое или возможное контекстуальное окружение” (Сойко 1983:177). На данном этапе развития языкознания у теории валентности сложилась своя разработанная терминология и она (валентность) получила статус современного общенаучного понятия (Лосев 1989:9).
Теория валентности сначала разрабатывалась на основе глагольных предложений. Однако, как показали отдельные исследования, сочетательная потенция присуща не только глаголу, но и другим частям речи. Например, Б.А.Абрамов различает потенцию центробежную (способность главного слова присоединять к себе другие слова) и центростремительную (способность зависимых слов присоединяться к главному). Автор отмечает, что глагол обладает только центробежной потенцией, а другие части речи характеризуются и центростремительной потенцией (Абрамов 1966:35).
В некоторых исследованиях понятие валентности понимается широко. В них говорится не только о валентности отдельных слов, но и о валентности всех языковых элементов: морфем, предложений и т.д. (Степанова 1967:13-19; Пелащенко 1977).
В отечественном языкознании появление термина “валентность” связывается с именем С.Д.Кацнельсона, который определяет ее как “свойство слова определенным образом реализоваться в предложении и вступать в определенные комбинации с другими словами” (Кацнельсон 1948:132). В начале 50-х годов прошлого столетия теория валентности разрабатывается Л.Теньером, который рассматривает ее на примере глагола. Число актантов, которыми может управлять глагол и считается у него валентностью (Теньер 1988:250). Вместе с тем необходимо отметить и тот факт, что истоки теории валентности имелись и в языкознании более раннего периода (см. об этом подробно: Кибардина 1985:181-209; Храковский 1983:110-117).
В настоящее время опубликованы работы, в которых проводится обзор развития и становления теории валентности (Филичева 1967:118-125; Локштанова 1971:21-31; Страхова 1972:211-222; Степанова 1973:12-22). Знакомство с ними показывает, что в теории валентности весьма существенными и спорными признаются вопросы, связанные с разграничением валентности и сочетаемости, факультативной и обязательной валентности, ее уровней, с соотношением значения слова и его валентности и ряд других (Кибардина 1979:4).
При изучении валентности и сочетаемости слова наметились два основных направления. Одни лингвисты исходят из того, что валентность и сочетаемость слов - понятия идентичные (Засорина, Берков 1961:133-139; Степанова 1973), другие же считают, что это тесно связанные между собой различные понятия (Аракин 1972:5-12; Лейкина 1961:11-15). Мы придерживаемся последней точки зрения и считаем вполне правомерным следующее замечание Б.М.Лейкиной: “Валентность - это факт языка. В речи же выступают не возможности связей, а сами связи - реализация валентности” (Лейкина 1961:1). Разграничивая рассматриваемые понятия, мы приходим к выводу, что валентность представляет собой потенциальную способность слова устанавливать связи с другими словами, а “сочетаемость - это реализация валентности слова, его связь с другими словами в предложении” (Лисина 1970:91; Пшегусова 1985:20). Вместе с тем нельзя не отметить и то, что они тесно связаны между собой, так как это “две стороны одного явления - речевой деятельности” (Страхова 1972: 215).
Говоря о проблемах теории валентности, Г.Хельбиг подчеркивает наличие трех уровней валентности - логической, семантической и синтаксической. Они определяются в плане диалектической связи между действительностью, мышлением и языком. При этом явления внеязыковой реальности представляют собой объект мысленного отображения и одновременно мотивацию языковых структур (Степанова, Хельбиг 1978:154). Выделяемые автором уровни определяются следующим образом: “логическая валентность - это внеязыковое отношение между понятийными содержаниями, семантическая валентность выявляется на основе совместимости и сочетаемости семантических компонентов (признаков, сем); синтаксическая валентность предусматривает облигаторную или факультативную заполняемость открытых позиций определенного числа и вида, различную в разных языках” (Степанова, Хельбиг 1978:157).
М.Д.Степанова считает, что в структуре суждения логическим отношениям соответствуют семантические отношения внутри предложения. Так как между валентностью логической и валентностью семантической имеется смысловая связь (близость), то их целесообразно подвести под понятие логико-семантического уровня валентности (Степанова 1982:19-20). Далее она считает, что синтаксический уровень валентности предопределяется логико-семантическим уровнем валентности и реализуется в предложении на основе его грамматической правильности (Степанова 1982:20).
Содержательную и формальную валентность разграничивает и С.Д. Кацнельсон, который отмечает, что содержательная валентность глагола с типологической точки зрения универсальна и зависит от глагольного значения. Глагольная лексема открывает “вакантные позиции”, подлежащие заполнению, формальная валентность определяет форму выражения слов, занимающих открытые позиции, и варьируется от языка к языку (Кацнельсон 1972:47).
Валентностная концепция С.М.Кибардиной зиждется на разработках С.Д.Кацнельсона и предпочтение ею отдается семантической теории, основным положением которой является непосредственная связь валентности глагола с его лексическим значением (Кибардина 1977:4, 1988:4).
Таким образом, можно сделать вывод, что большинство лингвистов исследование валентности связывает с ее семантической обусловленностью и различает два или три уровня валентности, соотношение между которыми сложно и неоднозначно (Амбарцумян 1977; Кибардина 1985).
Разграничение обязательной и факультативной валентности является одной из важных проблем синтаксиса, и она не раз становилась предметом обсуждения (Адмони 1958:111-117; Абрамов 1966; Холодович 1979: 228-243). Ее решение помогает установить завершенность или незавершенность синтаксической структуры предложения, связь смысла предложения с его лексическим наполнением.
В языкознании встречается различное понимание структурной обязательности компонентов предложения. Е.А.Иванчикова пишет, что “структурная обязательность проявляется в том, что данный элемент синтаксической конструкции обладает потенциальной синтаксической валентностью и требует для реализации этой валентности (т.е. завершенности данной конструкции) обязательного присутствия определенной формы слова, словосочетания или предложения” (Иванчикова 1965:85).
Г.Г.Почепцов выступает против того, чтобы считать “потенциальную синтаксическую валентность” признаком структурной обязательности, так как это характерно и для структурной факультативности (Почепцов 1968:146). У него понятие факультативной валентности сводится к тому, что “присутствие одного элемента делает лишь возможным, на основе его валентных свойств, наличие другого элемента, не предопределяя, однако, его употребления” (Почепцов 1971:72). Если опустить элемент обязательного окружения, то он, как правило, восстановим из контекста, очевиден из ситуации. Подобные элементы предложения, как справедливо отмечается в литературе, “находятся в кругу мысли говорящего (и слушающего)” (Адмони 1958:113), поэтому не могут быть опущены без ущерба для смысла предложения. К такому мнению приходят и зарубежные лингвисты, разрабатывающие проблемы, связанные с валентностью предиката предложения. Например, П.Адамец считает, что невозможно построить нормальное предложение без конституентов, связанных с его глагольным сказуемым обязательной (облигаторной) валентностью. Он оставляет в стороне случаи эллипсиса. Под факультативной им понимается такая валентность, при которой конституенты предложения не обязательно, но часто могут сочетаться с соответствующим глаголом (Адамец 1984:113).
Особый интерес представляет для языковедов проблема факультативной валентности. Об этом свидетельствуют материалы сборника “Восточное языкознание: факультативность” (1982). Его авторы связывают факультативность с избыточностью компонентов предложения, с их актуализацией и другими языковыми явлениями. Сам факт посвящения отдельного сборника одной лишь этой проблеме говорит о том, что в понимании факультативности не наблюдается единообразия.
С.Кароляк выделяет у глагола писать пять аргументов: “1) название исполнителя действия, 2) название вспомогательного предмета (инструмента), 3) название места, на котором ставятся знаки (буквы и буквенные сочетания), 4) название содержания текста, 5) название производимых знаков” (Кароляк 1974:152). Полное предложение можно представить так: Петр пишет записку на бумаге буквами авторучкой. Его компоненты буквами, на бумаге, авторучкой можно признать факультативными. Однако в анализируемой конструкции отсутствует адресат.
Ю.Д.Апресян выделяет у того же глагола два значения: сложное и простое. Если брать сложное значение, то предикат в предложении шестивалентен, т.е. к выделенным выше пяти значениям добавляется и адресат. Если же брать простое, то предикат трехвалентен. При этом мы имеем следующее предложение: Он пишет другу письмо. Ю.Д.Апресян полагает, что здесь более приемлемым является второе мнение. По его мнению, нельзя сформулировать общего правила определения валентности подобных глаголов, и в разных случаях необходимо выбирать разные варианты (Апресян 1974:123-125). На наш взгляд, с этим нельзя не согласиться. В приведенных примерах валентность предиката зависит от “угла зрения” участника речи (см. об этом подробно: Ахматов 1983:169).
Рассмотрим предложение Жаш игиди (И.Б.) “Парень в хорошем состоянии”. Оно является полным, законченным и передает значение состояния личного субъекта. Однако прилагательные нередко открывают и объектные позиции, замещаемые существительными и их субститутами в дательно-направительном и исходном падежах. При этом смысл конструкций меняется, так как в них реализуются различные объектные значения (отношения, сравнения и т.д.): Ол санга игиди (К.ж.) “Он к тебе хорошо относится”; Азиз Асхатдан игиди (З.) “Азиз лучше Асхата”. Данные построения можно усложнить за счет других компонентов со значением объекта и причины, но они могут быть факультативными: Ол санга кесини малларын кютгенинг ючюн игиди (Ф.) “Он к тебе хорошо относится из-за того, что пасешь его скот”; Ол сенден эсе манга игиди (Н.К.) “Он относится ко мне лучше, чем к тебе”.
Обзор лингвистической литературы показывает, что на уровне предложения опущение обязательного члена предложения приводит к его неграмматичности и смысловой незаконченности, тогда как при опущении факультативного члена этого не наблюдается (Степанова 1982:22).
Разграничение обязательности и факультативности аргументов предиката, установление номинативного минимума предложения тесно связаны с моделированием предложения. Для выявления и формально-семантической характеристики моделей предложения необходимо определить факультативные и обязательные компоненты, установить минимум структурной схемы предложения и изучить лексическое наполнение его синтаксических позиций. Решая эти задачи, при изучении предложения большее внимание, на наш взгляд, целесообразно уделить отношениям между его семантической и формально-грамматической структурой. Подобное описание синтаксических единиц вызывает различные трудности, вызванные несимметричным характером отмеченных отношений. Два предложения, имея одинаковое значение, могут различаться формально-грамматической организацией и наоборот, одна и та же семантика может передаваться предложениями различной структуры. Учет этого позволяет говорить о формальной и смысловой структуре предложения, которые могут быть изучены отдельно и во взаимосвязи. Такой двусторонний подход к изучению предложения связан прежде всего с тем, что интерес к формально-семантическому анализу предложения возрос. Тем не менее, лингвистика не обходится без перекосов и “золотая эра равномерного и симметричного подхода к форме через содержание и к содержанию через форму в науке о языке еще не наступила” (Плотников 1989:10).
Выявляя формально-семантические модели предложения, мы обращаемся к его грамматической и семантической структуре. Это помогает более детально определить соотношения между семантикой предложения и формой его выражения, мышлением и внеязыковой реальностью (Арват 1976:3-18). Формальную и семантическую структуру предложения необходимо сначала изучить расчлененно. При таком подходе семантика предложения квалифицируется как производное от его структурной схемы (РГ, т.2:87). Общее значение предложения складывается из смысла его структурной схемы и значений, входящих в нее слов. В ряде случаев данная семантика трактуется как “общее значение множества предложений, представляющих данную модель” (Золотова 1973:25). Ее нередко называют типовым значением структурной схемы. Такие и близкие к ним идеи встречаются во многих исследованиях, в которых отмечается, что “систематизация смысла предложения начинается с систематизации его структурных схем и всецело подчинено ей” (см.: Богданов 1984:4).
При структурно-семантическом анализе предложения возникает необходимость обращения к понятиям “формальная (структурная) схема предложения”, “семантическая структура предложения”, “формально-семантическая структура (модель) предложения”, “семантика (смысл) предложения”. Предполагается исходить из того, что формальная схема предложения представляет собой “последовательность форм слов, которая отображает структуру информации, выражаемой предложением” (Ломтев 1979:56). Семантическая структура предложения создается взаимодействием его семантических компонентов. Она не простая сумма, входящих в предложение единиц, организованных на определенной основе. Семантическая структура предложения - это сложное языковое явление, “организованный на предикативной основе смысловой комплекс, представляющий собой результат взаимодействия семантических компонентов и отражающий взаимосвязь типизированных элементов предложения” (Арват 1984:33).
Понятие “модель” уже давно фигурирует в других отраслях науки: в математике, социологии, механике и др. Оно уже нашло свое место и в языкознании, в системе современных общенаучных понятий и получило “права гражданства” (Гулыга 1973:21). По мнению многих лингвистов, это понятие помогает систематизировать языковые факты и четко классифицировать предложения (см., например: Москальская 1981:23-24; Золотова 1973:25-27, 1982:33). Именно поэтому теория моделей получила широкое распространение в языкознании вообще и в синтаксисе в частности.
Модель предложения в самом общем виде представляет собой ту же структуру предложения, репрезентируемую при помощи различных знаков. “Структура предложения, представленная в виде специальных символов, является формулой структуры предложения, или иначе, моделью предложения” (Ломтев 1979:61).
Есть ряд работ, посвященных моделированию простого предложения русского и других языков (Москальская 1981; Золотова 1973 и др.). Структурно-семантические модели простого предложения выявляются и описываются также на материале карачаево-балкарского, татарского, башкирского, алтайского, шорского, тувинского и других тюркских языков (Ахматов 1983; Закиев 1987; Тыбыкова 1991; Кетенчиев 1993; Телякова 1994; Серээдар 1995; Додуева 1997; Хуболов 1997; Байжанова 1999; Тикеев 1999).
Модель понимается как отвлеченный образец построения минимальных самостоятельных предложений. Но в методике их выделения и описания имеются расхождения. В силу универсальности человеческого мышления в разных языках в семантическом отношении могут быть одинаковые типы моделей предложений, но в силу специфики их выражения, грамматического строя в каждом языке набор моделей уникален (Почепцов 1971:53). Это свидетельствует о важности, актуальности и к тому же трудности выявления и описания моделей простого предложения языка. В лингвистике наличествует значительное количество теорий моделирования. Это объясняется тем, что критерии определения обязательного структурного минимума, количество моделеобразующих компонентов модели, способы описания модели и к тому же количество моделей у одной конструкции весьма разнообразны.
Среди лингвистов пока еще нет единого мнения в вопросе о минимальной схеме предложения. В понимании минимума предложения наметилось два направления. Одни лингвисты определяют структурную схему как “предикативную основу”, “предикативный минимум” предложения, другие же - как его “номинативный минимум”.
Понимание структурной схемы предложения как его предикативной основы представлено в работах Н.Ю.Шведовой (Шведова 1966 и др.). В структурную схему она включает лишь главные члены предложения. В “Грамматике русского литературного языка” (Грамматика-70) структурная схема рассматривается лишь как формально организованная единица с грамматическим значением предикативности. Такой подход к решению рассматриваемой проблемы не позволяет включить в структурную схему предложения не только факультативные, но и обязательные распространители, с чем нельзя согласиться.
О необходимости включения второстепенных членов предложения в структурную схему предложения пишут многие лингвисты. Так, В.В.Бабайцева считает, что нет полного параллелизма между семантическими компонентами и членами предложения. В предложении Дом строится плотниками значение деятеля выражается дополнением, хотя в большинстве случаев оно выражается подлежащим. Ср.: Плотники строят дом. Исходя из подобных фактов языка, она приходит к выводу о необходимости включения второстепенных членов предложения со значением деятеля, носителя признака, носителя состояния в структурную схему предложения и признания их структурно обязательными элементами предложения (Бабайцева 1983:14). Такое мнение не является новым в языкознании. Еще И.И.Мещанинов писал, что “структура предложения устанавливается всем его комплексом, в который включаются как главные, так и второстепенные его члены” (Мещанинов 1963:17).
Наряду с моделью предложения В.Г.Адмони вводит понятие его структурно-смыслового ядра. В это ядро включаются не только главные члены предложения, но и такие второстепенные члены, которые в структурно-смысловом отношении тесно связаны с главными (Адмони 1972:50). На материале неопределенно-личных предложений русского языка Г.Ф.Низяева убедительно показывает, что при опущении второстепенных членов эти конструкции не могут выступать в роли информативно достаточных предикативных синтаксических единиц (Низяева 1971:81).
В своих работах Г.А.Золотова оперирует понятием “модель предложения”. У нее модель определяется как “минимально достаточное сочетание взаимообусловленных синтаксических форм, образующее коммуникативную единицу с определенным типовым значением” (Золотова 1973:124). В русском языке она различает однокомпонентные, двукомпонентные и трехкомпонентные модели. Далее автор развивает это положение, и главный упор в определении роли главных компонентов модели делается на их необходимость и достаточность для существования самой модели без опоры на контекст (Золотова 1982:98-99).
И.Ф.Андерш также подчеркивает, что модель предложения представляет собой такую минимальную конструкцию (синтаксический образец), которая достаточна в структурном и информативном отношении (Андерш 1987:50). На необходимость информативной достаточности модели предложения указывает и Н.Л.Иваницкая (Иваницкая 1986).
В тюркском языкознании также имеется близкое к этому понимание модели элементарного простого предложения (ЭПП). ЭПП признается как “предложение, не содержащее компонентов, устранение которых сделало бы фразу структурно-семантически недостаточной” (Черемисина 1995:63).
Исходя из вышеизложенного, мы приходим к выводу о том, что формально-семантическая модель предложения не может быть построена только на основе его главных членов. Однако вопрос о том, какие из второстепенных членов предложения являются обязательными его элементами, пока остается спорным. Это касается в первую очередь вопроса о том, относятся обстоятельства к моделеобразующим членам предложения или нет. Н.Ю.Шведова не вводит их в структурную схему предложения (Шведова 1964,1968). Она говорит о так называемых детерминирующих членах предложения (детерминантах), которые, по ее мнению, являются субъектными, объектными и обстоятельственными распространителями предложения.
Полное развитие учение о детерминантах нашло в “Русской грамматике”, авторы которой не относят детерминанты к необходимым компонентам структурной схемы. Однако в ней можно встретить и случаи включения их в состав модели предложения (РГ, т.2:300 и далее). Это говорит о нечеткости разграничения “распространителей модели предложения и компонентов, организующих модель” (Золотова 1982:152).
Л.Теньер выводит структуру предложения из вербоцентрической теории предложения. Он проводит параллель между ним и драмой, в которой ведущее место принадлежит действию. В этой драме имеются действующие лица и обстоятельства. В плане синтаксической структуры действие - это глагол, действующие лица - актанты, а обстоятельства - сирконстанты (Теньер 1988:117).
Принято считать, что актанты являются обязательными, сирконстанты же (указатели места, времени, причины, условия и т.д.) - факультативными членами модели предложения (см., например, работы Н.Ю.Шведовой). Нельзя безоговорочно с этим согласиться, так как сирконстанты могут быть обязательными и входить в формально-семантическую структуру предложения (Никитин 1988:125). Ср.: 1) Алий юйге кирди (Ш.) “Алий вошел в дом”; 2) Тауда сууукъду (Ж.З.) “В горах холодно”; 3) Хамит элде жашайды (З.) “Хамит живет в сельской местности”. В этих предложениях сирконстанты обязательны, потому что при их опущении предложения станут явно неполными и информативно недостаточными. Этого нельзя сказать о сирконстанте школда “в школе”, употребленном в предложении Аслан школда анга письмо жазады “Аслан в школе пишет ему письмо”. Кроме того, в языке получили широкое распространение конструкции со сказуемыми, выраженными именами и их субститутами в пространственных падежах (дательно-направительном, местном, исходном). Они, предикативно оформившись, являются синонимами по отношению к глагольным предложениям с соответствующей семантикой. Каждый из сказуемых совмещает в себе значение локального конкретизатора и глагола движения или местонахождения: 1) Мен таугъама // Мен таугъа барама “Я иду в горы”; 2) Мен элдеме // Мен элде жашайма “Я живу в селе”; 3) Ол анданды // Ол андан келеди “Он идет оттуда”. Такие факты показывают, что обстоятельства (сирконстанты, семантические конкретизаторы) могут быть необходимыми и факультативными элементами предложения.
Как показывает материал языка, семантические конкретизаторы характеризуют непосредственно предикативный признак. Исследователи выделяют разное количество их семантических разрядов. А.С.Сафаев, например, в узбекском языке выделяет обстоятельства образа действия, места, времени, цели, причины, меры и степени, условия, уступительные и уподобления (Сафаев 1968:128). В карачаево-балкарском языке выделяются конкретизаторы локальные, темпоральные, причины, цели, ситуации, функции, образа действия, меры и степени, соответствия (Ахматов 1983:93). Данные компоненты предложения выделяются и в татарском языке. Но М.З.Закиев термин “конкретизатор” не считает удачным, так как к конкретизации понятия, выраженного господствующим членом, сводится общая семантика всех второстепенных членов синтаксической конструкции. Лучшим он признает термин “квалификатор” и выделяет квалификаторы меры и степени, времени, локальные, способа, сравнения, причины, цели, условия, уступительности (Закиев 1995:297-299).
Семантический атрибут, как и семантический конкретизатор, является зависимым компонентом семантической структуры предложения. В лингвистике принято считать, что атрибут не является валентностным компонентом структуры предложения, т.е. появление его не задается предикатом. С этим мнением нельзя не согласиться. Однако он может носить облигаторный характер. В ряде работ подчеркивается, что атрибут является таким компонентом предложения, который возник путем транспозиции какого-либо другого члена предложения, в первую очередь предикатива; деградированным предикатом (Данеш 1988:85).
Согласно В.С.Юрченко, для современного языкознания проблема атрибута едва ли не важнее проблемы предиката. Атрибут представляется амодальным членом синтаксической конструкции, поскольку не включен в сферу действия объективной модальности, выражаемой глагольным предикатом. Значит, он изначально является элементом структуры словосочетания. Но “корни” атрибута лежат в предложении. Он является не только “деградированным сказуемым, у него есть своя “экологическая ниша” в структуре предложения (позиция слева от предмета)” (Юрченко 1993:34). Предложения типа Ночь темная и словосочетания типа темная ночь, несмотря на то, что они противопоставляются одно другому как грамматическая единица общения и грамматическая единица именования, приближаются друг к другу. Они различаются только наличием в первой конструкции “скрытого модального компонента - нулевой связки” (Юрченко 1993:35). Вместе с тем в большинстве исследований он не признается компонентом семантической структуры предложения.
В карачаево-балкарском языкознании указывается на то, что семантический атрибут обозначает непредикативный признак понятия, функционирующего как семантический субъект, объект или конкретизатор. В его системе выделяются следующие разновидности: качественный, количественный, относительный, притяжательный, локальный, темпоральный и процессуальный атрибуты, каждый из которых имеет свои подкатегории (Ахматов 1983:94).
Указанные семантические компоненты конструкции варьируются и в других тюркских языках. Так, М.З.Закиев говорит о наличии в татарском языке атрибутов принадлежности, отношения, признака, присутствия/отсутствия, меры и степени. Каждый из них расписывается подробно. Им представлены следующие разновидности атрибутов принадлежности: принадлежность имущественная, определенному месту, времени, родственная, предмета объекту, предмета исполнителю, части целому, материала предмету (Закиев 1995:298). Конечно, возможна и более детальная их дифференциация.
Семантические атрибуты выполняют различные функции в системе предложения. Некоторые из них выполняют указательную функцию. Это характерно для атрибутов местоименного характера: Аллай жашла кёпдюле халкъыбызда (М.Т.) “Таких ребят много у нашего народа”; Бу китап меникиди (К.) “Эта книга моя”; Ол кюн эсимдеди (Ш.) “Этот день в моей памяти”. Они обычно обозначают те признаки понятий, которые аккумулируются в памяти как слушателя, так и говорящего или же они будут определены, пояснены для слушателя (читателя) в последующем.
Значительным функциональным потенциалом обладают и атрибуты, выражающие отдельные качества и свойства предметов. Это обычно прилагательные: Сууукъ кюнле къыш аслам болуучудула (Л.б.) “Холодных дней много бывает обычно зимой”; Ауур жюк кётюрюрге жарамайды ауругъаннга (К.ж.) “Больному нельзя поднимать тяжелый груз”; Бизни бахчада татыулу алмала битедиле (Н.) “В нашем саду растут вкусные яблоки”.
Атрибуты могут иметь и событийный тип значения, выражая при этом свернутую пропозицию и воспроизводя целое событие: Узакъдан аны ачыуланнган ауазы эшитиледи (Ф.) “Издалека слышен его сердитый голос”. В этом предложении атрибут характеризует ситуацию состояния лица. Выделение указанных и других значений атрибутов возможно при учете их связи с внелингвистическими факторами.
Как известно, определение существует в предложении только наряду со своим определяемым. Н.К.Дмитриев группу слов “определение - определяемое” не вводит в структурную рамку предложения (Дмитриев 1961:28). Этого же мнения придерживается и Н.А.Баскаков. В иерархии членов предложения у него определение занимает последнее место. Он считает, что смысл предложения не изменяется при изъятии из него определения, а только теряет конкретность тех понятий, о которых идет речь (Баскаков 1961:66). С таким мнением вполне можно согласиться. Вместе с тем необходимо учесть, что в языке встречаются и такие предложения, в которых атрибут невозможно опустить без ущерба для их смысла, информативной достаточности (Ахматов 1983:94). Например: 1) Ухолну орта орамы тикди (З.Т.) “Срединная дорога Ухола крутая”; 2) Тебердини агъачы кёпдю (Ж.З.) “В Теберде много леса” и т.д. Это подтверждается и на материале других языков. Так, например, В.В.Богданов выделяет в структуре предложения композитив, характеризующий “семантему аргумента как материал, вещество, состав или содержание какого-либо предмета, выступающего в роли другого аргумента” (Богданов 1977:54).
И.И.Мещанинов полагает, что определение и определяемое связаны между собой, и последнее может оставаться неясным в своем значении, если нет должного сопровождения внешним выразителем данного признака (Мещанинов 1978:147).
В одной из своих работ А.Н.Баскаков выделяет такие предложения, в которых семантическая связь определения с определяемым настолько тесная, что опущение этого определения искажает их семантическое значение (Баскаков 1984:87-88).
В пользу включения семантического атрибута в семантическую структуру предложения говорит и материал узбекского языка. А.С.Сафаев показывает невозможность исключения определения из системы членов предложения, делая его их придатком (Сафаев 1968:29).
Атрибуты можно разделить на две группы: притяжательные и непритяжательные. Притяжательный атрибут выражается лексическим, морфологическим или лексико-морфологическим способом. Например: 1) Мени эрим урушдады (Х.К.) “Мой муж на войне”; 2) Сени насыбынг мени къолумдады (О.Э.) “Твое счастье в моих руках”. При опущении притяжательных определений эти предложения не теряют своего смысла, информативной достаточности, так как в них при этом сохраняются морфологические средства выражения обладателя. Существует мнение, что факультативность имеет место тогда, когда информация, заключенная в том или ином компоненте, передана в этом же высказывании иным способом (Чеснокова 1973:40). Вышеприведенные предложения подтверждают справедливость этой точки зрения. Однако невозможно опущение притяжательного определения, выраженного местоимением 3-го лица. Например: Устазны жолу школгъады (Х.К.) “Дорога учителя в школу”. При опущении указанной словоформы синтаксические конструкции в смысловом отношении становятся неполными, информативно недостаточными.
Анализируя такие факты, мы приходим к выводу о том, что атрибуты в структуре предложения могут быть необходимыми и факультативными. Хотя наличие их может и не определяться предикатом, есть ряд причин, обусловливающих это:
1) ситуативное многообразие, проявляющееся в возможности употребления одного и того же слова для обозначения разнообразных предметов, определение называет признак, необходимый для конкретного случая;
2) широта лексического значения слов, которые требуют обязательной конкретизации;
3) наличие противопоставления;
4) требование указания на связь с предыдущим содержанием контекста;
5) конструктивная обязательность;
6) фразеологическая или терминологическая связанность (Полищук 1972:7).
Вышеизложенное позволяет сделать вывод о том, что семантический конкретизатор и семантический атрибут в определенных случаях могут быть, наряду с семантическим предикатом, семантическим субъектом и объектом, облигаторными членами семантической структуры (модели) предложения. Такие конституенты предложения принято называть моделеобразующими, а факультативные компоненты предложения - немоделеобразующими.
Опираясь на вышеуказанные теоретические положения, мы выявляем и описываем основные типы формально-семантических моделей простых именных предложений карачаево-балкарского языка, их структуру и семантику, что, безусловно, имеет большое научное и практическое значение.
В современной лингвистике утвердился определенный способ записи моделей предложения (см.: Почепцов 1973; Москальская 1981 и др.). Одни синтаксисты предпочитают только формальную запись модели, другие - семантическую, в ряде же работ модели отражают как формально-грамматическую, так и семантическую структуру модели предложения (Богданов 1977; Золотова 1982; Ахматов 1983). Мы считаем необходимым выявить формальную и смысловую модель предложения и показать их взаимодействие. Такой подход позволяет исследователю дать адекватное представление о системе языковых знаков, в данном случае о системе именного предложения.
1.2. Парадигмы простого предложения
В языкознании парадигма предложения признается универсальным лингвистическим понятием, к которому исследователи обращаются, рассматривая различные уровни языка: фонологию, морфологию, словообразование, лексику, синтаксис.
В рамках синтаксиса обращение к парадигме вызвано тем, что лингвисты стремятся представить ряды синтаксических построений как трансформы, видоизменения одной конструкции в связи с изменением синтаксических значений.
Намечены две дефиниции парадигмы предложения - широкое и узкое ее толкование. Относительно первого выделяются в основном три разнородных компонента парадигмы. Во-первых, учитываются все существующие видоизменения предложения, имеющие внутрисхемный характер. Иначе говоря, не подвергаются трансформации отличительные черты его формальной модели. Ср.: Мен китап окъуйма “Я читаю книгу”; Мен китап окъудум “Я прочитал книгу”; Мен китап окъурукъма “Я прочитаю книгу”; Мен китап окъур эдим “Я бы прочитал книгу”; Китап окъуйма “Читаю книгу” и пр. Во-вторых, рассматриваются все значимые системные противопоставления конструкций одной формальной модели конструкциям, которые имеют совсем другую структурную модель: Мен юй ишледим “Я построил дом”; Юй мени хайырымдан ишленди “Дом построен благодаря мне”. В-третьих, обращается внимание на противопоставленность конструкций определенной формальной устроенности или же их частей: Мен отун жардым “Я расколол дрова”; мени отун жаргъаным “раскалывание дров мною” и др. (см. об этом: Современный руский язык 1981:455).
Узкая трактовка парадигмы предложения зиждется на понятии формы предложения и вбирает в себя четко очерченный круг тех изменений, которые возможны в пределах одной формальной схемы конструкции. Как пишет О.И.Москальская, “парадигма предложения - это система форм, в которых актуализируется одна и та же модель предложения” (Москальская 1981:8).
В отечественной лингвистике большее внимание уделено внутрисхемным видоизменениям формальных образцов конструкции. В русистике широко распространено учение о парадигме предложения Н.Ю.Шведовой, которое полно представлено в “Русской грамматике”. По ее мнению, полную парадигму, или систему форм, простого предложения составляют три формы синтаксического индикатива (настоящее, прошедшее и будущее время), а также пять форм ирреальных наклонений: сослагательное, условное, желательное, побудительное и долженствовательное (см.: РГ, т.2:99; Краткая русская грамматика 1989:468).
В.Г.Адмони выступает против такого понимания парадигмы предложения. Он говорит о том, что реализация внутри предложений вариантности различных морфологических форм как членов морфологической парадигмы не способствует созданию синтаксической парадигмы. Так, грамматическая категория времени имеет свое морфологическое парадигматическое выражение, в смысловом плане она наличествует в синтаксических конструкциях лишь в форме полевой структуры. На его взгляд, парадигматика предложения базируется на тех смысловых и/или функциональных аспектах, по которым в реальной системе конкретного языка складываются отдельные парадигмы предложения. Применительно к элементарному предложению немецкого языка он устанавливает наличие следующих аспектов: 1) логико-грамматические типы предложений; 2) аффирмативно-модальные типы предложений; 3) типы предложений по степени их полноты; 4) типы предложений по виду их соотнесенности с другими предложениями; 5) типы предложений по их коммуникативному назначению; 6) типы предложений по познавательной установке говорящего (по их актуальному значению); 7) типы предложений по их эмоциональной насыщенности (Адмони 1988:120-135).
Анализируя полемику, развернувшуюся вокруг понятия парадигмы предложения, В.А.Белошапкова приходит к некоторым выводам. С одной стороны, в целях адекватной характеристики положения той или иной модели в синтаксической системе целесообразно рассматривать те соотношения, в которые вступает предложение, по всем линиям, выявленным широким пониманием парадигмы предложения. С другой стороны, следует учесть, что указанные линии разные и соотношения, устанавливаемые на их базе, носят принципиально различный характер (Белошапкова 1997:746-747).
В карачаево-балкарском языкознании отсутствует полное представление в интерпретации парадигмы простого предложения. Вместе с тем признается то, что парадигма предложения - это система грамматических форм конструкции по модальности, времени и лицу (Ахматов 1987:24).
Наиболее полно и системно формы и парадигмы простого предложения рассмотрены в тюркской лингвистике на материале татарского языка М.З.Закиевым. Им выделяются следующие парадигмы: 1) по утвердительности/отрицательности; 2) по цели высказывания; 3) по выражению лица и числа; 4) по наклонениям (реальности/ирреальности); 5) по синтаксическим временам; 6) по очевидности/неочевидности; 7) по залогам; 8) по коммуникативной актуальности (Закиев 1995:258). Думается, представленную систему парадигм предложения можно приложить и к другим тюркским языкам.
В данной работе в понимании парадигмы простого предложения мы придерживаемся той точки зрения, которая представлена в “Татарской грамматике”. В ней она интерпретируется как система синтаксических форм, объединенных каким-либо общим значением. При этом актуализируется то, что “в объединении в соответствующую парадигму большое значение имеет противопоставление форм по значениям, т.е. их оппозитивные отношения, которые осуществляются в виде бинарной оппозиции” (ТГ, т.: 257). Такая дефиниция парадигмы простого предложения не противоречит существующей лингвистической традиции в ее понимании. Языковеды, опираясь на идеи Ф. де Соссюра и их последующее развитие, на теорию языковой структуры, в самом общем виде трактуют парадигму как совокупность вариантов некоторого инварианта, которые связаны его тождеством и противопоставлены своими различиями (см., например: Головин 1969: 79).Ниже попробуем рассмотреть указанные формы синтаксических построений на материале карачаево-балкарского языка.
1.В тюркском языкознании функционально-семантическая категория утверждения/отрицания признается парадигмообразующей в связи с тем, что она представляет собой одну из категорий, составляющих сказуемость (Нурманов 1981). Отрицание в языке, являясь абсолютной универсалией, изучается во всех разделах современной лингвистики. Сущность его определяется в различных аспектах (как субъективное проявление человеческой психики, как выражение объективной разъединенности, как индикатор с функцией отклонения или коррекции мнения адресата, как форма проявления предикативности, как особая отрицательная модальность) (см. об этом подробно: Хасанова 1999).
Отрицанию противопоставляется утверждение. Они взаимосвязаны между собой, так как человек, отрицая наличие какого-либо лица, предмета, явления, действия, признака и т.п., тем самым утверждает наличие противоположного, т.е. по смыслу “всякое отрицание есть утверждение противоположного ... Любое явление, признак, характеристика в языке могут быть представлены как утверждаемые или отрицаемые” (РГ, т.2:402).
В карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, на уровне синтаксиса оппозицию составляют формы утвердительных и отрицательных предложений. Указанным предложениям в языкознании уделено определенное внимание. Конструкции, содержащие в своем составе маркеры отрицания, признаются отрицательными. Конструкции же, в которых они отсутствуют или имеются показатели наличия, считаются утвердительными.
Отрицанию в структуре чувашского предложения посвящена работа Р.А.Мышкиной (1982). С учетом организующей роли отрицания в структуре предложения в современном чувашском языке она выделяет три типа простых предложений: 1) предложения, вообще не принимающие отрицания; 2) предложения, где наличие/отсутствие отрицания предопределяется характером передаваемой информации; 3) предложения, где отрицание является формально облигаторным элементом их структуры (Мышкина 1982:11).
На материале же тюркских языков Южной Сибири рассматриваются различные аспекты предложений со значением наличия/отсутствия (Серээдар 1995; Серээдар и др. 1996). В указанных работах имеются некоторые сведения о парадигматическом варьировании моделей со значением наличия/отсутствия, определяемые такими синтаксическими категориями, как лицо, число, время, модальность, экспрессия.
О существовании парадигмы предложения непосредственно по признаку утверждения/отрицания свидетельствует ряд работ, посвященных синтаксису татарского языка (Закиев 1995; Ибрагимова 1999). М.З.Закиев по характеру негации отрицательные предложения делит на общеотрицательные и частноотрицательные. В общеотрицательных конструкциях отрицается весь смысл высказывания посредством отрицания понятия, выраженного предикатом. В частноотрицательных же конструкциях актуализируется отрицание тех понятий, которые выражены несказуемостными членами предложения (Закиев 1995:351-353). Примеры: Ичгичи акъылсызды (М.Т.) “Пьяница неумный”; Дунияда сенден ариугъа кёз ачмадым (Ф.) “На свете не видел никого красивее тебя”; Сени ючюн угъай, Аслан ючюн келгенме бери (Ш.) “Не из-за тебя, а из-за Аслана я пришел сюда” и др.
Отрицательная форма в карачаево-балкарском языке имеет различные средства выражения.
Для глагольных сказуемых и некоторых предикативов характерно присоединение аффикса отрицания =ма/=ме: Мен сен айтханнга къарамайма (Ш.) “Я не смотрю на то, что ты говоришь”; Манга зат да керекмейди (М.Т.) “Мне ничего не нужно”; Юй ичинде сызгъырыргъа жарамайды (Ф.) “В доме свистеть нельзя”.
Сказуемые, выраженные различными именными частями речи, обычно принимают показатель отрицания тюйюл “не”: Ол Азрет тюйюлдю (Ф.) “Это не Азрет”; Биз анда тюйюлбюз (М.Т.) “Мы не там”; Бу шорпа татыулу тюйюлдю (Ш.) “Этот суп невкусный”.
Лексема тюйюл встречается и в сочетании с причастными формами глагола: Иш сен айтханда тюйюлдю (Ф.) “Дело не в том, что ты говоришь”; Ол мен кёрген тюйюлдю (Ж.Т.) “Он не тот, кого я видел”. Тюйюл функционирует и в составе сказуемых будущего времени: Мен ары барлыкъ тюйюлме (М.К.) “Я туда не пойду”.
Сказуемое общеотрицательных предложений весьма часто выражается предикативом отсутствия жокъ “нет”, который может встречаться в языке и в сочетании с причастными формами: Ол мында жокъду (Н.) “Его здесь нет”; Мен аны кёрлюгюм жокъ (Ф.) “Я его не увижу”.
Аффикс =сыз/=сиз (=суз/=сюз) привносит в семантику предикатов, выраженных значительным количеством существительных и прилагательных, значение привативности: Мен бюгюн ашсызма (Ф.) “Я сегодня без еды”; Бу бир къарыусузчукъду (М.Т.) “Он какой-то слабенький”.
Некоторые предложения выражают отрицание и без показателей отрицания. Пониманию их способствует как интонация, так и включение ряда частиц: - Дерслеринги окъудунгму? “Выучил ли ты уроки?”. - Хау, окъудум (окъурса, окъумай а) “Да, выучил”.
Показателем отрицания является и слово-предложение угъай “нет”, выражающее отрицательный ответ на вопрос, и характерное для диалогической речи: - Юйге барамыса? “Идешь ли домой?”. - Угъай “Нет”.
Для утвердительных форм предложений присуще то, что в них обычно отсутствуют показатели отрицания. Однако во многих случаях наблюдается противопоставление отрицанию показателей утверждения. Так, в оппозицию к жокъ “нет” вступает лексема бар “есть”: Менде китапла жокъдула (бардыла) “У меня нет книг (есть книги)”. Аффиксу =сыз/=сиз (=суз/=сюз) антонимичен аффикс =лы/=ли (=лу/=лю): Ол билимлиди (билимсизди) “Он образованный (необразованный)”. В некотором смысле указанному аффиксу противопоставляется послелог бла “с”: Мен бюгюн нёгерсизме (нёгерим блама) “Я сегодня с товарищем (без товарища)”.
В утвердительных предложениях предикат может одновременно иметь два показателя отрицания. Так, например, в карачаево-балкарском языке в одном и том же сказуемом аффикс отрицания =ма/=ме может выражаться дважды: Ол ары бармай къалмаз (Ф.) “Он туда обязательно пойдет”. Он встречается и в сочетании с другим показателем отрицания =сыз/=сиз: Ол сенсиз болмаз (М.Т.) “Он без тебя не может”. Тюйюл сочетается с =сыз/=сиз: Ол ангылаусуз тюйюлдю (Ш.) “Он не без понятий”. Жокъ функционирует вместе с =ма/=ме и др.: Ары келмеген жокъду (З.) “Кто только туда не приходит”. Вследствие такого взаимодействия средств отрицания “происходит снятие отрицания, высказывание приобретает позитивное значение, актуализирует положительные по денотативному значению действия, явления” (Хасанова 1999:18).
По своему смысловому содержанию отрицательные предложения отмечаются многообразием. Коррелируя с утвердительными конструкциями, они выражают такие оппозитивные значения, как действие/недействие, наличие/отсутствие, существование/несуществование, принадлежность/непринадлежность, возможность/невозможность, согласие/несогласие и пр.
2.Парадигма простого предложения по цели высказывания в карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, является самой крупной среди остальных.
Указанная парадигма основывается на классификации конструкций по цели высказывания (сообщения), принятой в большинстве тюркских языков. В некоторых исследованиях, например, в “Грамматике хакасского языка”, а также в “Грамматике современного турецкого литературного языка” А.Н.Кононова говорится о семантической классификации предложений, которая учитывает характер сообщения, передаваемого содержания (ГХЯ 1975:286; Кононов 1956:494). “Грамматика карачаево-балкарского языка” выделяет функциональные типы предложений (ГКБЯ 1976:338). О таких типах предложений в башкирском языке пишет и Д.С.Тикеев (Тикеев 1999:20-38).
В тюркской лингвистике нет единой схемы классификации предложений по целевому назначению высказывания. А.Н.Кононов выделяет в турецком языке по цели высказывания следующие виды предложений: 1) повествовательные, 2) вопросительные, 3) восклицательные, вопросительно-восклицательные, 4) модальные. Причем в последние он включает повелительные, желательные, долженствовательные и условные построения (Кононов 1956:494).
В карачаево-балкарском языке У.Б.Алиев предложения по цели высказывания делил на пять групп: повествовательные, вопросительные, модальные, восклицательные и побудительные (Алиев 1973:78).
В “Грамматике современного якутского литературного языка”, а также в гагаузском и алтайском языках устанавливаются три типа указанных высказываний: повествовательные, побудительные и вопросительные (ГСЯЛЯ, т.2:97; Покровская 1978:16-18; Тыбыкова 1991:174).
Однако большинством лингвистов-тюркологов признается наличие четырех функциональных типов предложений: а) повествовательных, б) вопросительных, в) побудительных, г) восклицательных (см.: Балакаев 1959:109-118; ГХЯ 1975:286-288; ГКБЯ 1976:338-354; Закиев 1995:353-363; Саитбатталов 1999:317-322).
Повествовательные предложения отличаются наибольшей частотой употребления в вербальной речи. Будучи одним из основных средств выражения мысли, они по выполняемой функции выражают сообщение говорящего, являются ответом на вопрос, обращены к слушателю, а также имеют свои грамматические и интонационные особенности.
Повествовательные предложения имеют свои структурно-семантические образцы построения. В них выражаются многие объективно-модальные значения, т.е. в виде простого повествования могут выражаться разные отношения говорящего к действительности (Закиев 1995:355). Кроме того, в лингвистической литературе выделяются и описываются различные коммуникативные виды ответа, репрезентируемые повествовательными конструкциями: констатация факта, подтверждение факта; категорический ответ, ответ-заключение, ответ-согласие, ответ-отрицание, ответ-опровержение (Алексеев 1995:114).
Для повествовательного предложения присуще то, что оно произносится относительно спокойным голосом. Однако при его произнесении можно заметить изменения в тоне речи как в сторону повышения, так и в сторону понижения. Интонационно выделяется слово, на которое падает логическое ударение.
Вопросительные предложения содержат в своем составе вопрос, адресованный в основном собеседнику, а иногда и самому себе. Они нацелены на получение какой-либо информации от другого коммуниканта.
Основным средством выражения вопроса в карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, является вопросительная интонация, сопутствующая конструкции даже при наличии в ней других средств вопроса. Весьма часто интонация функционирует как единственное средство вопроса: Сора сен аны кёрмединг? (З.) “Выходит, ты его не видел?”.
Универсальным маркером вопросительной интонации в предложении выступает и специальная вопросительная частица =мы/=ми, встречающаяся в глагольном и именном предложении: Юйге барамыса? (М.Т.) “Идешь ли домой?”; Сизни тоюгъуз быйылмыды? (Ш.) “Ваша свадьба состоится в этом году?”. Для выражения вопроса языком используются также частицы а/уа, да. Первая из них обычно функционирует в сфере диалога. Примеры: Биз юйге кетейик. Ахмат а? (Н.) “Мы уйдем домой. А Ахмат?”; Сизни алмала игиледиле да? (А.Т.) “Ваши яблоки хорошие ведь?”.
Вопрос выражается и специальными вопросительными лексемами (местоимениями и наречиями), а также некоторыми модальными словами: Ол кимди? “Кто это?”; Бусагъатда ол къайдады? “Где он сейчас находится?”; Сен Азиз ушайса? “Ты, оказывается, Азиз?”. Рассматриваемый тип предложений характеризуется многообразием значений, выделяемых по-разному в различных тюркских языках.
Побудительные предложения выражают волеизъявление, которое направлено на осуществление чего-либо. Они выражают приказ, категорическое требование, повеление, просьбу, призыв, совет, пожелание. В карачаево-балкарском языке для выражения этих значений в основном используются глаголы в разных наклонениях, а также формы на =ргъа/=рге. Примеры: 1) Былайдан кетигиз! (З.) “Уходите отсюда!”; 2) Былайчыкъгъа бир олтурчу! (Ф.) “Сядь-ка сюда!”; 3) Бери келмей къалма (Н.) “Приходи сюда обязательно”; 4) Бизге аны да билдирирсе (К.) “Ты дашь знать и это”; 5) Барып ауругъанны бир кёрсенг а? (М.Т.) “Проведал бы ты больного”; 6) Туугъан журт ючюн жан берирге! (М.Т.) “Отдать душу за Родину!” и др.
Наряду с указанными конструкциями на материале башкирского языка выделяются и именные побудительные предложения, в роли главных компонентов которых употребляются существительные в различных падежных формах (Султанбаева 1999:118-119; Тикеев 1999:33). В карачаево-балкарском языке считается, что в таких конструкциях побудительная часть подразумевается из контекста, а побудительное высказывание состоит из второстепенных членов предложения (обстоятельств, дополнений): Ныгъышха! Ныгъышха! (О.Э.) “На ныгыш! На ныгыш!”; Манга! Манга! (О.Э.) “Мне! Мне!” (ГКБЯ 1976:351).
Факты карачаево-балкарского языка свидетельствуют о том, что именные побудительные предложения входят в число парадигматически восполняемых эллиптических конструкций, т.е. в основном представляют собой элиминированные глагольные побудительные предложения. Они употребляются в эмоционально окрашенной речи, характеризуются побудительностью только по смыслу конструкции. Наиболее широкое распространение получили при этом формы дательно-направительного и винительного падежей, а также наречия (лексикализованные грамматические формы имени). Ср.: Алгъа! (М.Т.) “Вперед!” – Алгъа барыгъыз “Идите вперед”; Суу! (Ш.) “Воды!” - Суу беригиз “Дайте воды” и др. Форму же непосредственно императива в именных конструкциях имеет вспомогательный глагол бол “быть”: Сен таматабыз бол (З.) “Ты будь нашим старшим”.
Восклицательные предложения в высшей степени антропоцентричны и выражают эмоции человека. Они предполагают выражение эмоционального отношения говорящего к внеязыковой действительности. Им присуща особая восклицательная интонация, являющаяся основным показателем эмоциональности. Анализ специальной лингвистической литературы и фактического материала карачаево-балкарского языка показывает, что в реализации восклицательности большая роль отводится междометиям, местоимениям, наречиям, частицам, модальным словам, вводным словам и словосочетаниям, повторам и инверсии конституентов синтаксических построений. Об этом свидетельствуют следующие примеры: 1) Бусагъатда тауда солугъан нечик игиди! (М.Т.) “Как хорошо сейчас отдыхать в горах!”; 2) Чегем тары! Нечик аламатдыла аны хар ташы, агъачы, тауу, тюзю да! (Ш.) “Чегемская теснина! Как прекрасны каждый его камень, леса, горы и равнины!”; 3) Уай, жилян! (Ф.) “Ой, змея!”; 4) Ай, жашау, жашау! Сен бирлени къууандыраса, бирлени жарсытаса! (М.Т.) “Эх, жизнь, жизнь! Ты одних радуешь, а других печалишь!”; 5) Аллах сакъласын, ол бедишге къалмайыкъ! (К.ж.) “Сохрани господь, избежим мы этого позора!” и пр.
В лингвистике выделяются три разновидности восклицательных предложений: 1) конструкции, обозначающие интеллектуальные состояния, оценки (удивление, иронию, презрение, пренебрежение, недоумение, сомнение, уверенность/неуверенность и т.п.); 2) конструкции, выражающие различные чувства лица (ужас, страх, злость, гнев, ненависть, жалость, нежность, ласку, любовь, восхищение, поощрение, похвалу, жалобу, упрек, порицание, угрозу, возмущение и т.д.); 3) побудительно-восклицательные конструкции, репрезентирующие приказ, призыв, просьбу, мольбу, желание и т.п. (см.: Закиев 1995:360; Тикеев 1999:35 и др.).
Материал карачаево-балкарского языка подтверждает тот факт, что именные предложения, как и глагольные конструкции, обладают значительным функциональным потенциалом в выражении парадигмы по цели высказывания. Они несколько ущербны относительно побудительности.
3.Парадигмообразующей следует признать на уровне синтаксиса и грамматическую категорию лица, которая является системой противопоставленных рядов форм, выражающих отнесенность действия к его производителю с точки зрения говорящего.
Парадигма простого предложения в карачаево-балкарском языке образуется посредством различных средств. В первую очередь, следует отметить аффиксы лица глагола и глаголов со служебными словами в роли предикатных слов.
Для подтверждения приведем следующие примеры: Мен барама “Я иду”; Сен бараса “Ты идешь”; Ол барады “Он идет”; Мен бардым “Я сходил”; Сен бардынг “Ты сходил”; Ол барды “Он сходил”; Биз барабыз “Мы идем”; Сиз барасыз “Вы идете”; Ала барадыла “Они идут”; Биз бардыкъ “Мы сходили”; Сиз бардыгъыз “Вы сходили”; Ала бардыла “Они сходили”.
Образованию парадигмы способствуют и аффиксы сказуемости, присоединяемые в предложении к именному сказуемому. Следует отметить наличие у именных предикатов лишь полных аффиксов. Примеры: Мен къойчума “Я чабан”; Сен къойчуса “Ты чабан”; Ол къойчуду “Он чабан”; Биз къойчулабыз “Мы чабаны”; Сиз къойчуласыз “Вы чабаны”; Ала къойчуладыла “Они чабаны”. Однако при реализации парадигмы лица посредством вспомогательного глагола бол “быть” к нему весьма часто присоединяются и краткие аффиксы: Мен къойчу болдум “Я стал чабаном” и т.д.
Выделяется парадигма лиц субъекта (агенса), который выражается в языке лексически (подлежащим), морфологически (лично-предикативным аффиксом): Мен - къойчу, сен - атчы, ол а - устаз “Я - чабан, ты - табунщик, а он - учитель”; Окъуучума “Я учащийся”; Окъуучуса “Ты учащийся” и пр. Нормой для синтаксиса карачаево-балкарского языка обычно является лексико-морфологическое выражение субъекта.
Необходимо отметить наличие парадигмы лица и у косвенного субъекта, что можно заметить в так называемых косвенно-субъектных предложениях: Манга (санга, анга, бизге, сизге, алагъа) мында игиди “Мне (тебе, ему, нам, вам, им) здесь хорошо”; Менде (сенде, анда, бизде, сизде, алада) китап кёпдю “У меня (у тебя, у него, у нас, у вас, у них) книг много”.
В татарском языкознании выделяется парадигма по лицу и посредством аффиксов принадлежности (Ибрагимова 1999:9), что присуще и для других тюркских языков, в том числе и для карачаево-балкарского. Примеры: Мени андан къоркъгъаным жокъду (Ж.Т.) “Я его не боюсь”; Сени андан къоркъгъанынг жокъду (И.Г.) “Ты его не боишься”; Аны андан къоркъгъаны жокъду (Х.Ш.) “Он его не боится” и т.д. Эта парадигма весьма четко прослеживается в конструкциях со сказуемыми, выраженными определительными сочетаниями (изафетами), а также в посессорных предикатах: Ол мени къарындашымды (Н.) “Это мой брат”; Ол сени къарындашынгды (Ф.) “Он твой брат”; Ол аны къарындашыды (М.Т.) “Он его брат” и др.
Таким образом, парадигмы предложения по лицу (персональности) представляют собой совокупность разноуровневых средств языка, которые служат для репрезентации различных вариантов отношения к лицу. Они связаны между собой и с другими категориями (числом, предикативностью, посессивностью и др.).
4.Простое предложение имеет и залоговые формы, изменение которых отражается не только на его формальной устроенности, но и семантической структуре. В раскрытие сущности залоговой парадигмы предложения значительный вклад внесли такие тюркологи, как И.Х.Ахматов и М.З.Закиев. В их работах подробному структурно-семантическому анализу подвергнуты конструкции с предикатами в различных залоговых формах (см. об этом подробнее: Ахматов 1983; Закиев 1995).
Вопрос о залоге является одной из ключевых проблем современных функционально-семантических исследований, в которых языковеды оперируют термином залоговость. Этот термин обозначает функционально-семантическую сферу, охватывающую залог и как грамматическую категорию, и как весь комплекс разноуровневых средств языка, служащих для выражения залоговых отношений. Залоговость обозначает также “семантическую категорию, характеризующую действие в его отношении к семантическому субъекту и семантическому объекту, находящимся в том или ином соответствии с элементами синтаксической структуры предложения” (Теория функциональной грамматики 1991: 126).
В залоговую парадигму предложения объединяются практически все модели предложений с глагольными сказуемыми. Карачаево-балкарский язык имеет пятичленную залоговую парадигму: основную, страдательную, возвратную, взаимно-совместную и понудительную залоговые формы предложения. Раскрытию структурно-семантических особенностей залоговых форм способствует рассмотрение лишь распространенных конструкций.
Основная залоговая форма выступает как исходная форма глагола с нулевым показателем, тем самым противопоставляется другим формам, которые характеризуются как маркированные члены оппозиции. К этой форме относятся и глаголы с завуалированными залоговыми аффиксами, потерявшими свои грамматические значения. Ср.: Бу мюлкде мал аш жетишеди (З.) “В этом хозяйстве кормов хватает”; Таукел ишин женгил битдирир (Посл.) “Отважный свою работу быстро закончит”; Анда-мында булжуна айланнганла кёпдюле (Л.б.) “Имеется много людей, которые ходят забавляясь” и т.п. В конструкциях со сказуемыми, выраженными глаголами основного залога, действие совершается непосредственно самим субъектом: Азиз окъуйду “Азиз читает”; Санга окъургъа боллукъду “Тебе можно учиться”.
В конструкциях, построенных на основе взаимно-совместного залога глагола, присутствует значение взаимности, совместности. Предполагается участие в них как минимум двух субъектов. При этом субъекты выражаются словами со значением множества, однородными подлежащими, а также подлежащим и косвенным дополнением. Последний компонент обычно представляет собой послеложно-именное сочетание. Примеры: Стадионда жашла бир бирлери бла жыгъышадыла (З.) “На стадионе ребята борются друг с другом”; Ахмат бла Асхат бир бирлери бла жыгъышырыкъдыла (М.Т.) “Ахмат и Асхат будут бороться друг с другом”; Ахмат Асхат бла жыгъышырыкъды “Ахмат будет бороться с Асхатом”.
В конструкциях с предикатами возвратного залога предполагается обязательная направленность действия на самого исполнителя: Къыз сууда жууунады (К.К.) “Девушка моет сама себя в воде”; Ол терк окъуна кийинди (Ф.) “Он быстренько оделся (одел самого себя)”.
В предложениях со сказуемыми, выраженными глаголами в страдательной залоговой форме лексема, выражающая объект действия, обычно перемещается в позицию подлежащего, принимая его форму, а подлежащее-субъект элиминируется из предложения или же становится его свободным распространителем: Бичен Махмутну болушлугъу бла жыйылды (К.ж.) “Сено собрано при помощи Махмута”; Алайда уа къош ишленди (Ф.) “А там была построена кошара”.
Синтаксическим конструкциям в понудительной форме присуще наличие двух субъектов: субъекта-каузатора, репрезентируемого подлежащим, и косвенного субъекта, который непосредственно исполняет действие. В карачаево-балкарском языке в таких конструкциях косубъект обычно выражается словами в дательно-направительном и винительном падежах: Ол Хасаннга письмо жаздырды (Н.) “Он заставил Хасана написать письмо”; Аслан сабийни кюлдюрдю (О.Э.) “Аслан заставил ребенка смеяться”.
Следует отметить и то, что в карачаево-балкарском языке не все глаголы активно функционируют во всех залоговых формах, образуя парадигму предложения. В именных же предложениях залоговая парадигма предложения не находит своей реализации.
5.Одной из основных парадигм в лингвистике признается парадигма по наклонениям. Так, в тюркских языках формы предложения по указанному признаку делятся на формы реального наклонения (синтаксического индикатива) и ирреальных наклонений (см.: Сибагатов 1984; Зайнуллин 1986 и др.). В свою очередь, формы синтаксического индикатива подразделяются на формы синтаксических времен, которые бывают очевидными и неочевидными. Исходя из этого, М.З.Закиев в татарском языке в пределах синтаксического индикатива различает две парадигмы: парадигму предложений по временам и парадигму предложений по очевидности/неочевидности (Закиев 1995:264).
Парадигма по синтаксическим временам в карачаево-балкарском языке состоит из форм настоящего, прошедшего и будущего времен. В карачаево-балкарском языке отмечается многообразие этих форм и передаваемых ими значений (см.: Текуев 2000). В рамках данной работы, на наш взгляд, не представляется возможным дать всю их сосвокупность, поэтому мы ограничимся лишь рассмотрением некоторых основных форм времени.
Форма настоящего времени, признаваемая исходной, образуется посредством глагольных показателей настоящего времени (аффиксов =а/=е, =й в сочетании с лично-предикативными аффиксами): Бирле чалгъы чаладыла, бирле мал кютедиле (М.Т.) “Одни косят сено, а другие пасут скот” и т.п.
Формы будущего времени представлены глаголами на =ыр/=ир, =ур/=юр, выражающими неопределенное будущее время, и глаголами на =лыкъ/=лик, =лукъ/=люк, =рыкъ/=рик, =рукъ/=рюк со значением категорического будущего времени: Аслан ишлер (М.Т.) “Аслан поработает”; Аслан ишлерикди (М.Т.) “Аслан будет работать”.
Кроме того, будущее время репрезентируется введением в структуру предложения вспомогательного глагола бол “быть”: Жаш алим болур (боллукъду) “Парень будет ученым”; Хорлам бизде болур (К.ж.) “Победа будет за нами”; Ол окъургъа тийишли болур (М.Т.) “Он достоин будет учиться”; Саугъала да бизникиле болурла (М.Т.) “Подарки тоже будут нашими”.
Прошедшее время также имеет ряд форм репрезентации. В тюркских языках, в том числе и в карачаево-балкарском, выделяются предложения со сказуемыми на =ды/=ди (=ду/=дю) с семантикой категорического прошедшего времени. Такие сказуемые выражаются глаголами или именными лексемами в сочетании с бол “быть”: Ол мал кютдю (М.Т.) “Он пас скот”; Къайсын акъылман болду (З.) “Кайсын стал мудрецом”; Эришиуде Алим биринчи болду (З.) “В соревнованиях Алим стал первым”.
Значительный функциональный потенциал в выражении прошедшего времени имеют конструкции со сказуемыми на =гъан/=ген, которые выражены глаголами и именами вкупе с бол “быть”. Они ориентированы на выражение прошедшего неопределенного времени: Асхат окъугъанды (Н.) “Асхат, оказывается, читал”; Ол жигит уучу болгъанды (Ф.) “Этот джигит стал охотником”; Даулет саулукълу болгъанды (З.) “Даулет был (стал) здоровым”; Ол кезиуде жарыкъ болгъанды (Ф.) “В это время было (стало) светло”; Анга нёгер керек болгъанды (Ф.) “Ему необходимо было иметь спутника”.
В образовании прошедшего времени большую роль играет вспомогательный недостаточный глагол эди “был”, свободно функционирующий как в глагольном, так и в именном предложении, т.е. он имеет широкую сочетательную способность: Къыш эди (К.К.) “Была зима”; Ол патчах эди (Ф.) “Он был падишахом”; Ол бек акъыллы эди (Н.) “Он был очень умным”; Ол саугъа манга тийишли эди (М.Т.) “Этот подарок подошел бы мне”; Ол уугъа баргъан эди (Ф.) “Он пошел на охоту”; Харун къойланы кюте туруучу эди (З.) “Харун обычно пас овец” и пр.
6.В тюркском языкознании выделяются в отдельную парадигму формы предложений по очевидности/неочевидности. По мнению М.З.Закиева, посредством формы очевидности сообщается о явлении, которое наблюдал говорящий или же знает о нем от первоисточника. Форма неочевидности противопоставляется на том основании, что говорящий не наблюдал за сообщаемым явлением, сведения им получены из периферийных источников. На материале татарского языка М.З.Закиев вычленяет 25 форм прошедшего времени со значением очевидности/неочевидности (Закиев 1995:271-272).
Рассматриваемую парадигму можно проецировать и на другие языки. Фактический материал карачаево-балкарского языка позволяет нам выделить следующие формы прошедшего времени со значением очевидности/неочевидности.
1) Ол билди “Он узнал” / Ол билгенди “Он узнал, оказывается”;
2) Ол устаз эди “Он был учителем” / Ол устаз болгъанды “Оказывается, он был учителем”;
3) Ол биринчи эди “Он был первым” / Ол биринчи болгъанды “Он, оказывается, был первым”;
4) Ол окъуй эди “Он учился тогда” / Ол окъуй болгъанды “Он, оказывается, учился тогда”;
5) Ол окъуй тургъан эди “Он обычно читал тогда” / Ол окъуй тура болгъанды “Он, оказывается, обычно читал тогда”;
6) Ол окъугъан эди “Он читал тогда” / Ол окъугъан болгъанды “Он, оказывается, читал было тогда”;
7) Ол жазарлыкъ (жазаллыкъ) эди “Он был в состоянии писать” / Ол жазарлыкъ (жазаллыкъ) болгъанды “Он, оказывается, был в состоянии писать” и т.п.
Значение очевидности/неочевидности проявляется и в рамках настоящего и будущего времен, отличающихся своей репрезентацией. Примеры: Ол уучуду “Он охотник” / Ол уучу кёреме “Он, оказывается охотник”; Ол уучу боллукъду “Он будет охотником” / Ол уучу боллукъ кёреме “Он, оказывается, будет охотником” и др.
7.Формы наклонений по ирреальным наклонениям наиболее полно представлены в татарском языкознании. Здесь исследователи выделяют 12 форм: сослагательную, условную, побудительную, желательную, долженствовательную, предположительную, намерения, возможности, позволительную, сожаления, притворства, удивления (см.: Закиев 1995:274-281; Ибрагимова 1999:13-15). Большинство из них еще не признаны наклонениями.
В карачаево-балкарском языкознании форма сослагательного наклонения, отмеченная в ряде тюркских языков, еще не выделяется. Этой форме присуще значение возможности в неопределенном темпоральном плане. Она реализуется в предложении посредством =р эди в различных модификациях: Ол билир эди (И.А.) “Он бы узнал”; Ол къарар эди (З.) “Он бы посмотрел”; Ол космонавт болур эди (М.Т.) “Он бы стал космонавтом”.
В основном форма сослагательного наклонения представлена как сказуемое главной части сложного предложения с придаточным условия. Ср.: Устаз келсе, дерс башланыр эди (Х.Кац.) “Если бы пришел учитель, начался бы урок”.
Условная форма предложения имеет в карачаево-балкарском языке ряд средств выражения: а) =са/=се; б) глагольные формы на =а/=е, =й, =ып/=ип, =уп/=юп, =п, =лыкъ/=лик, =ыучу/=иучю + эсе в сочетании с лично-предикативными аффиксами; в) личная форма глагола на =ды/=ди + эсе; г) аналитическая форма, образуемая сочетаниями глагольных форм с бол “быть” в условной форме. Для них характерно значение условности, а также употребление в качестве придаточных предложений условия. Примеры: Жауунда чалсанг, кюнде жыярса (Посл.) “Если скосишь во время дождя, то соберешь когда сухо”; Сен аны биле эсенг, тынгылап турма (З.) “Если ты знаешь это, то не молчи”; Ангыладынг эсе, бизге да айт (Ф.) “Если ты понял, скажи и нам” и т.п.
Значением условности обладают и именные конструкции: Сен алим эсенг, дуния сениди (Посл.) “Если ты ученый, весь мир принадлежит тебе”; Алай кючлю эсенг, кел сермешейик (Ф.) “Если ты такой сильный, давай будем бороться”.
Форма синтаксического побудительного наклонения способствует образованию побудительных конструкций, имеющих в своей основе функцию общения с однонаправленным сообщением. Они отражают побудительную ситуацию, включающую говорящего и слушателя, обозначают волеизъявление говорящего по отношению к выполнению/невыполнению действия. Имеют различные семантические оттенки: приказ, просьбу, предупреждение, допущение, поучение и т.п.
Большинство лингвистов в парадигму повелительного наклонения включают бесспорно императивные формы - формы 2 л., а также 3 л. Однако М.З.Закиев, анализируя фактический материал татарского языка, приходит к выводу, что выделение из системы побудительного наклонения форм 1 л. ед. и мн. ч. в особое желательное наклонение, исходя из того, что говорящий сам себя не может побуждать к действию, нет необходимости. По его мнению, в предложениях типа Мин языйм “Напишу-ка я”; Языйк! “Напишемте!” “желание говорящего наличествует только подспудно, т.е. можно предположить, что я желаю писать, поэтому прошу разрешения, чтобы мне позволили писать” (Закиев 1995:276). Он говорит о том, что побудительное наклонение имеет все парадигмы лица и числа. О существовании подобной микропарадигмы повелительного наклонения свидетельствует и материал других тюркских и иноструктурных языков (см., например: Кононов 1956:219-221; Коркина 1970; ГХЯ 1975:189-191; Рассадин 1978; Храковский, Володин 1986 и др.). С подобным мнением трудно не согласиться.
Таким образом, в карачаево-балкарском языке мы имеем следующие глагольные формы побудительного наклонения: Барайым “Пойду-ка я”; Барайыкъ “Пойдемте”; Бар “Иди”; Барыгъыз “Идите”; Барсын “Пусть он идет”; Барсынла “Пусть они идут”. Сказуемые же, выраженные именными лексемами, принимают вспомогательный глагол бол “быть”: Сен киши бол (Ф.) “Будь ты мужчиной”.
Побудительные конструкции характеризуются наличием и других средств (частиц, вводных слов, специальных маркеров), способствующих выражению имеющихся оттенков побуждения к действию: Чапчы, аны чакъыр (Ф.) “Сбегай, позови его”; Арбазгъа да бир чыгъып кёр (Ф.) “Выходи и во двор”; Аллахчю, былай кел (М.Т.) “Ради Аллаха, подойди сюда” и др.
Посредством формы желательного наклонения образуются оптативные высказывания, выражающие желание говорящего, направленное на то, чтобы исполнилось действие, обозначенное в предложении. Доминантами в репрезентации оптативности выступают следующие средства: а) основы глагола + афф. =гъай/=гей + эди в сочетании с лично-предикативными аффиксами; б) основы глагола + афф. =гъын/=гин, указывающий на 2 л. ед. ч. Параллельно с последней формой широко употребляется повелительная форма 3=го л. на =сын/=син.
Рассматриваемый член парадигмы выражает обычно зло- и доброжелания, которые широко представлены в фольклорных текстах (алгышах и каргышах). Примеры: Кюн Тейрини уланына ушагъын! “Будь ты похож на сына бога солнца!”; Кюнлерибиз жауунсуз болсунла “Пусть наши дни будут без дождей”; Бир жолгъа эки кийик келтиргин “За один раз приноси ты двух оленей”; Ата-анангы къууандырыучу, халкъынга жараучу болгъай эдинг “Будь ты радующим отца и мать, полезным для своего народа” и т.д.
Небезынтересны для выяснения сущности парадигмы предложения и такие формы, как долженствовательное наклонение, предположительное наклонение, наклонения намерения, возможности, позволения, сожаления, притворства и удивления, которые пока еще не во всех тюркских языках признаны в качестве форм наклонений. Каждый из них имеет свои формы репрезентации, о чем говорят следующие примеры: Ол махтаргъа тийишлиди (Н.) “Он достоин похвалы”; Ол жырчы болса керекди (З.) “Возможно, он певец”; Ол окъуяллыкъды (К.) “Он сможет учиться”; Санга эришиулеге барыргъа боллукъду (З.) “Тебе можно участвовать в соревнованиях”; Сен къарыулу болсанг эди (Ф.) “Был бы ты сильным” и др.
Таким образом, можно сказать, что парадигмы простого предложения в карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, отличаются многообразием средств выражения и широтой семантики. Во многих случаях они тесно переплетены и взаимодействуют друг с другом. Для них характерно и наличие внутренних парадигм (микропарадигм).
1.3. Коммуникативно-синтаксическая организация простого предложения
В современной лингвистике предложение изучается и как коммуникативная синтаксическая единица, которая в речи выполняет определенную коммуникативную функцию. Исследованием функционально-прагматических особенностей синтаксических конструкций занимается коммуникативный синтаксис. Основным понятием в нем признается коммуникативное, или актуальное, членение предложения.
Актуальное членение как самостоятельную область исследований начали рассматривать чехословацкие языковеды В.Матезиус, Фр.Травничек и В.Эртль. Общеупотребительный термин “актуальное членение” принадлежит В.Матезиусу, который предложил бинарное членение предложения на “исход” и “ядро” (см.: Матезиус 1967:239-245).
В русистике изучением коммуникативной структуры предложения занимались А.А.Шахматов (1941), И.П.Распопов (1961), И.И.Ковтунова (1976) и др.
Вслед за чехословацкими и отечественными лингвистами-русистами проблемы членения по коммуникативным нагрузкам привлекают к себе внимание и синтаксистов-тюркологов. В их исследованиях вопросы актуального членения рассматриваются в связи с различными аспектами синтаксических единиц, в том числе и в связи с изучением порядка слов в предложении (Байрамова, Сафиуллина 1989 и др.). Значителен вклад М.З.Закиева в разработку актуального членения предложения. В своих трудах при изучении коммуникативного членения татарского предложения оп опирается на его логико-грамматическое, структурно-семантическое и синтагматическое членения (см.: Закиев 1963, 1995).
В карачаево-балкарском языкознании работы в русле коммуникативной грамматики начали появляться относительно недавно. Среди них нужно отметить труды Х.С.-А.Джанибекова, который активно исследовал грамматические формы актуального членения предложения (Джанибеков 1991, 1993).
Как известно, функция общения рассматривается как одна из главных и основных причин закономерностей, которые наблюдаются в языке. В этом аспекте весьма существенным является то, что фиксация специальными средствами языка противопоставления, существующего в структуре суждения, а также “вопроса и побуждения между логическим субъектом как понятием о предмете мысли и логическим предикатом как тем новым, что сообщается о предмете мысли, является необходимым условием выполнения коммуникативного задания” (Панфилов 1971:114).
Актуальное членение предложения есть коммуникативно-синтаксическая категория, соответствующая бинарной структуре выражаемого логического суждения. Оно предполагает членение предложения на тему и рему, что отмечается во многих синтаксических работах (см., например: Ковтунова 1976). Тема актуального членения предложения обычно соотносится с субъектом логического суждения, а рема - с его предикатом. Полисемантичность предложения при выражении той или иной мысли проявляется в том, что “одно и то же предложение может приобретать разное актуальное членение в зависимости от конситуации” (РГ, т.2:91). Соответственно, наличествующие актуальные членения предложения представляют собой выражение совокупности суждений или вариантов суждения, выраженных конкретным предложением. Это говорит о том, что формальная структура конструкции, представленная в членах предложения, не отражает актуального членения предложения. “Ни за одним из членов предложения не закреплено соответствие теме или реме сообщения. Фактически каждый член предложения может соответствовать как теме, так и реме актуального членения” (Белова 1984:37).
Сложность рассматриваемой проблемы обусловливает разноплановый подход к его изучению, что отражается и в разнообразии терминологической номинации. Так, кроме наименования “актуальное членение” для обозначения этого же явления в лингвистике употребительны и другие термины: коммуникативное членение, контекстуальное членение, членение на тему и рему, функциональная перспектива предложения, коммуникативная перспектива предложения (Ковтунова 1976:8). Данный реестр варьируется и Г.А.Золотовой: “Дискуссионность проблематики актуального членения обнаруживается даже в самой терминологии: то, что одними именуется актуальным членением предложения (или высказывания), другие называют функциональной перспективой предложения (есть попытки и дифференцировать эти понятия), коммуникативной перспективой или коммуникативным членением, информационно-несущей структурой (в американской лингвистике), смысловым, логико-смысловым, коммуникативно-смысловым членением” (Золотова 1982:282).
“Актуальное членение” пока еще остается наиболее популярным термином, и признание его лингвистического статуса предопределяется стремлением установить надграмматический уровень предложения и выделить динамический синтаксис, откуда следует к тому же облигаторность учета взаимосвязи как между грамматическим и актуальным членением, так и между явлениями формально-грамматического и коммуникативного синтаксиса.
В.И.Солнцев особое внимание обращает на то, что формально-грамматическая структура и актуальное членение предложения есть явления разного порядка. Формально-грамматический анализ он определяет как синтаксис грамматической сочетаемости слов и подчеркивает, что подобный анализ предложения абсолютно “не связан с актуальным членением предложения, не зависит от него и сам не определяет его” (Солнцев 1984:8).
В.Г.Адмони признает наличие точек соприкосновения между актуальным членением предложения и тем предикатным отношением, что связывает традиционные подлежащее и сказуемое. По его мнению, актуальное членение представляет собой окказиональное отношение взаимоустремленности друг к другу двух компонентов высказывания, складывающееся в момент речи. Оно также предикативно по своей природе. Это отношение не отменяет формально-грамматического предикативного отношения, а только наслаивается на него (Адмони 1988:137). Иначе говоря, в реальности здесь наличествуют два разных аспекта предложения. Один из них (аспект актуального членения) налагается на другой (аспект логико-грамматических типов предложения). Оба они выражают различные формы грамматического предикативного отношения (Адмони 1960:35-42). Такой подход представляется вполне обоснованным, ибо тут учитывается исходное различие между синтаксической связью поликомпонентного характера, которая основывается на логических отношениях предмета и признака как первичного и вторичного понятий, и синтаксической связью, основанной на отношениях бинарной структуры логического суждения - субъектом и предикатом как данным и новым. Подобная мысль в определенной степени поддерживается и В.А.Белошапковой, которая противопоставляет указанные членения: “Актуальное членение автономно. Оно не соотносительно с грамматическим. Это проявляется, во-первых, в том, что актуальное членение предложения всегда бинарно, в то время как грамматическое членение предполагает какое угодно количество членов. Предложения любого объема актуально членятся на тему и рему” (Современный русский язык 1997:799).
Таким образом, процесс коммуникации обычно возможен в том случае, если участники вербального общения сообщают друг другу нечто новое. При этом указывается на то, что существуют два вида “неизвестного” (нового). Во-первых, неизвестное воспринимается как ранее не проявившееся и не выводимое в явной форме из предшествующего контекста. Во-вторых, неизвестное устанавливается по отношению к данной теме, т.е. коммуникант сперва озвучивает какое-нибудь известное понятие и сообщает о нем что-то новое. Часть синтаксической конструкции, репрезентирующую предмет сообщения, принято называть темой, другая же часть, передающая нечто новое для коммуниканта, называется ремой. Так, в предложениях именования тема - это то, что именуется, а рема - кодовое имя. При нейтральном актуальном членении тема препозитивна по отношению к реме. При экспрессивном же актуальном членении рема переходит в начало конструкции и ей присуща эмфаза. Ср.: Аны аты / Асланды “Его имя / Аслан” и Асланды / аны аты “Аслан / его имя”.
Следует отметить, что смысловые компоненты, на которые членится конструкция, определяются различными исследователями по-разному. Основные деления следующие: тема/рема, данное/новое, известное/неизвестное, определенное/неопределенное, психологический субъект/психологический предикат, логический субъект/логический предикат, определяемое/определяющее, пресуппозиция/утверждение, субъектум/диктум, топик/фокус, топик/коммент и некоторые другие (ТФГ 1992:192).
При выделении темы и ремы необходимо принимать во внимание условия контекста и ситуацию употребления слов. Это способствует правильному определению того, какой член высказывания принимает на себя логическое ударение, которое есть первый маркер ремы. При выражении ремы одним членом логическое ударение падает именно на него. Если же рема репрезентируется синтаксической группой, то логическое ударение получает один из компонентов этой дескрипции. При комплексном выражении ремы все компоненты ее характеризуются логическим ударением разной степени силы. В предложении Тюнене университетде / конгресс болгъанды “Вчера в университете / был конгресс” ремой является конгресс и принимает логическое ударение.
В высказывании Эмегенни алай жел этдирип келгени / бек кёп къарыулу нартны къайгъыгъа къойду (Ф.) “Такое движение эмегена с ветром / повергло в смятение очень многих сильных нартов” рема комплексная. Первая ядерная часть ее представлена дескрипцией бек кёп къарыулу нартны “очень многих сильных нартов”. Логическое ударение в указанном предложении присуще для сочетания бек кёп “очень многих”. Периферийная часть ремы представлена комплексом къайгъыгъа къойду “повергло в смятение”, для которого также присуще логическое ударение. Но здесь оно отличается меньшей силой.
В специальной лингвистической литературе отмечается, что предложение не может обойтись без ремы, которая составляет его коммуникативное ядро. В то же время допускается отсутствие в высказывании темы. Это касается в первую очередь неполных предложений. Их тема известна слушателю из контекста. В отдельную группу выделяются предложения с нулевой темой, которые “сообщают о событии, не выделяя исходного пункта сообщения” (Современный русский язык 1997:798). Такие конструкции называют нерасчлененными высказываниями (высказываниями с нулевой темой) (Ковтунова 1976:47-50). По мнению П.Адамца, в нерасчлененных высказываниях отсутствует потенциальная пауза (Адамец 1966:52).
Известный синтаксист-русист И.П.Распопов также придерживается мнения, что обязательное словесное выражение получает в предложении рема, которая заключает в себе наиболее существенную часть сообщаемой информации. В тех же случаях, когда высказываемое сообщение представляет собой констатацию каких-то фактов действительности, тема может быть и нулевой. По его мнению, указанное присуще для предложений типа Зима; Светает; Идет снег и т.п. На этом основании по линии коммуникативной перспективы высказывания все повествовательные предложения подразделяются на тематически детерминированные и тематически недетерминированные (Распопов 1970:114 и далее).
Таким образом, в нерасчлененных высказываниях тема лексически не представлена, весь словесный состав в них функционирует в качестве ремы и они выполняют в речи коммуникативное задание констатации.
О.А.Крылова считает, что наличие указанных типов предложений не противоречит идее бинарности актуального членения, ибо нулевой знак тоже является знаком. Она сравнивает нерасчлененные высказывания с расчлененными, имеющими тождественное или близкое коммуникативное значение: Шел дождь; За окном шел дождь; На улице шел дождь; На дворе шел дождь. Темы, по ее мнению, в подобных предложениях избыточны. Дело в том, что, “несмотря на различное лексическое выражение этих тем, они все означают одно и то же: вряд ли речь идет собственно об “улице”, “окне” или “дворе”. Происходит сдвиг в семантике этих компонентов: они начинают обозначать просто фрагмент мира, действительности, и предложения с такими темами почти тождественны предложениям без лексически выраженной темы (с нулевой темой) именно вследствие близости значений этих тематических компонентов” (Современный русский язык 1999:659).
О.Н.Селиверстова и Л.А.Прозорова коммуникативно нечленимые высказывания признают конструкциями, имеющими ослабленную степень членимости. Это такие предложения, в которых “внутренние отношения характеризации подчинены внешнему отношению характеризации, выполняемому всем предложением в целом” (Селиверстова, Прозорова 1992:228).
В тюркском языкознании отмечается, что коммуникативно нерасчлененные высказывания выделяются без достаточных на то оснований. Так, М.З.Закиев пишет, что при этом не учитывается имплицитно выраженная тема (время). Например, в начале повествования автор сообщает Терен кече эди “Была глубокая ночь”. Здесь налицо эксплицитно выраженная рема, тема же подразумевается. При эксплицитном выражении темы предложение выглядит следующим образом: Жазыла тургъан заман терен кече эди “В описываемое время была глубокая ночь”. Далее без эксплицитного представления темы бу заманда “в это время” автор перечисляет ремы: Фонарьла жанадыла; Артиллерияны тауушу келеди; Паровозну къычыргъаны эшитиледи “Горят фонари; Доносятся звуки артиллерии; Слышится гудок паровоза”. Таким образом, “в связном тексте в принципе не должно быть контекстуально независимых предложений, иначе не будет и связного текста” (Закиев 1995:327).
Актуальное членение предложения имеет свой собственный формальный аппарат, т.е. располагает системой формальных средств выражения, основными из которых следует считать интонацию и порядок слов (Ковтунова 1976:11; Современный русский язык 1999:668 и др.). Они подчиняются основной, коммуникативной, функции высказывания.
Рассматривая указанную функцию порядка слов, В.Матезиус говорит о противопоставленности объективного и субъективного порядка слов. При обычном порядке слов за отправной пункт “принимается начальная часть предложения, а за ядро высказывания - его конец. Эту последовательность можно назвать объективным порядком, ибо в данном случае мы движемся от известного к неизвестному, что облегчает слушателю понимание произносимого” (Матезиус 1967:244). Однако наличествует и другой, полярный, порядок при котором “сначала стоит ядро высказывания, а за ним следует исходный пункт. Этот порядок субъективный, при нем говорящий не обращает внимания на естественный переход от известного к неизвестному, ибо он так увлечен ядром высказывания, что именно его ставит на первое место” (Матезиус 1967:244).
Интонация и порядок слов в высказывании находятся в отношениях тесного динамического взаимодействия. По справедливому замечанию В.А.Белошапковой и других лингвистов, порядок слов и интонация действуют совместно. Рема обычно характеризуется фразовым ударением - автоматизированным (при объективном порядке: тема - рема) или же неавтоматизированным (при субъективном порядке: рема - тема) (Современный русский язык 1997:803). Небезынтересна и мысль автора о том, что отмеченные средства актуального членения называют линейно-динамической структурой предложения, которая представляет собой “специфическое суперсегментное оформление, которое предложение получает, становясь высказыванием” (Современный русский язык 1997:803).
Таким образом, в специальной лингвистической литературе указывается на правомерность разграничения уровней грамматического и актуального членения, а также учитываются различия предикативных отношений, складывающихся в исходной структуре конструкции и в его актуализированных трансформах.
Некоторые авторы на первый план выводят просодическую актуализацию. Так, по В.М.Солнцеву, расчленение предложения на две части (тему и рему) осуществляется посредством языковых средств, которые имеют лексический, полуграмматический и чисто грамматический характер. При этом в качестве универсального средства признается интонация, так как, “превращая с помощью интонационного расчленения одну из частей в “данное” или “новое” (“тему” или “рему”) и т.д., мы не затрагиваем собственно грамматической структуры предложения, его объективной грамматической расчлененности” (Солнцев 1984:8).
Так, предложение Ол Уфагъа учханды (З.) “Он полетел в Уфу” имеет нейтральный порядок слов с логическим ударением на предикат и сообщает нечто о действиях лица, а именно то, что он полетел в Уфу. При смещении силы ударения влево образуется номинализованная параллель этой конструкции, в которой актуализируется совсем другой смысл. Пониманию его способствует латентный вопрос Ол кимди? “Он кто?”. Ср.: Ол Уфагъа учханды “Он тот, кто полетел в Уфу”. Такая трансформированность присуща для значительного количества конструкций с глагольными предикатами на =гъан, =ыучу, =лыкъ и т.п. Примеры: 1) Дадаш жылкъыгъа къараучуду (М.Т.) “Дадаш тот, кто смотрит за табуном”; 2) Ол окъуугъа барлыкъды (З.) “Он тот, кто пойдет на учебу”. Подобные конструкции могут расширяться за счет имен с обобщающе-абстрактной семантикой типа зат “нечто”, жукъ “вещь”; жер “место”; адам, киши “человек, некто” и пр., которые оформляются обычно лично-предикативными аффиксами. Ср.: Ол университетде окъурукъ жашды (Ш.) “Он тот парень, который будет учиться в университете”.
Порядок слов (линейное расположение конституентов предложения) как одно из основных средств актуального членения предложения признается и в тюркском языкознании. Он выполняет три функции (грамматическую, коммуникативную и стилистическую), которые взаимосвязаны и взаимообусловливают друг друга (ГСЯЛЯ, т.2:136).
Порядку слов в тюркологии в целом уделено большое внимание, чего не скажешь относительно карачаево-балкарского языкознания. Считается, что одной из наиболее характерных черт синтаксиса тюркских языков является твердый порядок слов в предложении, согласно которому каждый зависимый член предложения предшествует главному. Нарушение же его обязательно должно быть мотивированным (Дмитриев 1961:19). Как писал в свое время А.Н.Кононов, для сказуемого присуща самая правая позиция в синтаксической конструкции. Определение находится перед своим определяемым, а примыкающие дополнение и обстоятельство - перед сказуемым (Кононов 1956:433). Указанный словопорядок отмечается в большинстве тюркских языков, о чем свидетельствуют их грамматики (см.: ГХЯ 1975:328; ГСБЛЯ 1981:433 и др.).
По мнению М.Б.Балакаева, в казахском языке твердый порядок расположения слов нередко совмещается с относительно свободным расположением, так как “в нем скованные сочетания и сочетания с твердым порядком расположения создают предпосылки для разрыва компонентов аффиксальных сочетаний. По этой причине могут отделяться от своего компонента не только слова, связанные путем аффиксации, но и слова, связанные путем примыкания” (Балакаев 1959:199).
По А.А.Багирову, азербайджанское предложение имеет относительно свободное расположение членов. Исключение в этом плане составляют у него лишь сказуемое и некоторые виды обстоятельств и определений (Багиров 1984:48).
Думается, наиболее приемлемое мнение, связанное с интерпретацией основных закономерностей порядка слов в тюркском предложении, высказал М.З.Закиев. Согласно его мнению, “коммуникативные и синтаксические члены предложения имеют определенные их коммуникативными нагрузками места только в прозаической письменной речи. В разговорной и литературно-художественной речи члены предложения не имеют определенных мест ... Закономерности порядка слов изучаются в прозаической письменной речи” (Закиев 1995:331). В экспрессивно окрашенной (или же эмоционально насыщенной) письменной речи, а также в разговорной речи отмечается динамизм, подвижность компонентов синтаксических единиц, что приводит к отклонению от прямого порядка слов, т.е. к инверсии.
В синтаксических исследованиях, посвященных порядку слов, говорится о том, что изменение порядка слов зачастую приводит к изменению грамматического значения предложения или его частей. Так, например, сочетания типа уллу терек “большое дерево” представляют собой номинативные предложения или определительные словосочетания, между компонентами которых устанавливаются отношения конкретизации, ибо в них прилагательное предшествует существительному. Однако при определенной интонации между ними устанавливаются и предикативные отношения, что достигается постпозитивностью прилагательного: Терек - уллу “Дерево большое” (см.: Кононов 1956:433; Балакаев 1959:198; ГХЯ 1975:328; ГСЯЛЯ, т.2:136; Закиев 1995:353). Таким образом, здесь мы имеем, с одной стороны, номинативные предложения или определительные словосочетания. С другой стороны, налицо двусоставные именные предложения, передающие квалификативную или квантитативную характеристику предмета.
Г.А.Золотова выступает против того, чтобы трактовать подобные двусоставные предложения как инверсированные словосочетания или односоставные предложения, так как подобная трактовка не адекватна языковому явлению. В пользу своей точки зрения она приводит тот факт, что указанные предложения отличаются различным содержательным характером предикации (Золотова 1982:285).
В карачаево-балкарском языке прилагательное в предикативной функции в большинстве случаев сказуемостно оформлено. При вынесении такого предиката в начало предложения не наблюдается его переход в односоставное именное предложение или в словосочетание: Жарыкъды тауда (М.Т.) “Светло в горах”. В данной конструкции отмечается лишь вынос ремы вперед, т.е. имеется экспрессивное актуальное членение. Для сохранения сказуемостной функции препозитивного прилагательного (без аффикса сказуемости) необходимо наличие между ним и постпозитивным подлежащим других слов (определений, обстоятельств). Примеры: Хычыуун аланы салкъынлары (Ф.) “Приятна их прохлада”; Ариу бюгюн бизни къызла (Ф.) “Красивы сегодня наши девушки”.
Обычно порядок слов служит для определения синтаксической функции членов предложения: Так, в предложении Аппа боза биширеди “Дедушка варит бузу” препозитивное слово аппа “дедушка” является подлежащим, а следующее за ним слова боза “буза” - конкретизирующим членом. Однако последний может выноситься и в препозицию: Боза аппа биширеди “Бузу варит дедушка”, т.е. для различения синтаксической функции члена предложения необходимо учитывать и другие факторы: коммуникативную установку говорящего, ударение и т.п. Даже в тех случаях, когда вроде бы позиция слова определяет его синтаксическую функцию, многое решает “угол зрения” участника коммуникации. Например, предложение Ана сабий сюеди (Ф.) бифуркативно. Его можно понять и как “Мать любит ребенка”, и как “Ребенок любит мать”. Для однозначности необходимо падежное оформление дополнения Ана сабийни сюеди “Мать любит ребенка”.
Каждый компонент синтаксической конструкции имеет свои позиции в ней. Место подлежащего в предложении определяется по отношению к сказуемому. Подлежащее, как правило, предшествует сказуемому. Если оно функционирует в высказывании в качестве данного (темы), то вместе со своим окружением или без него находится в начале предложения: Тамата къойчу / нёгерлерине кетди (З.) “Старший чабан / ушел к своим товарищам”. При репрезентации ремы высказывания подлежащее занимает контактную позицию по отношению к сказуемому, в результате чего принимает на себя логическое ударение: Малкъар тауларына бир къууанч хапар / жетди (М.Т.) “В горы Балкарии радостная весть / дошла ”. Если же речь эмоционально и экспрессивно окрашена, то позиция подлежащего может перемещаться в любую точку высказывания: Къалдыкъ бюгюн биз сейирге, тамашагъа (Ф.) “Остались мы сегодня весьма изумленными”.
Синтаксисты-тюркологи считают, что сказуемое, будучи функционально наиболее значимым элементом синтаксической структуры, обычно завершает предложение, способствуя при этом своим позиционным положением более или менее сильному выражению ремы (Абдуллаев 1983:69). Это касается как глагольных, так и именных предложений. Примеры: Хауа бек сууукъду (Ш.) “Воздух очень холодный”; Сууукъ къалтыратады (Ш.) “Холод заставляет дрожать”. При эмоциональной окрашенности же речи сказуемое выносится в абсолютно левую позицию: Аламатды тауда быйыл бичен! (З.) “Замечательное в горах в этом году сено!”
Определение в карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, препозитивно по отношению к определяемому. Последнее может иметь при себе несколько определений, расположение которых обусловлено рядом факторов. Это зависит не только от однородности или неоднородности определений, но и от их частеречной принадлежности. Отражается на их расположении в структуре высказывания также и то, в какие смысловые отношения входят они со своим окружением.
В исследованиях по тюркскому синтаксису данной проблеме уделяется должное внимание. В них отмечается, что последовательность нескольких определений, относящихся к одному определяемому, во многом зависит от характера средств их связи с существительным. Суммируя имеющиеся на сей счет мнения, можно сказать следующее: “Если определение подчиняется определяемому только при помощи обязательного соседства, то оно, естественно, занимает место непосредственно перед определяемым. Остальные определения в зависимости от скрепляющей силы средств связи могут занимать разные позиции по отношению к определяемому. Дальше всего от определяемого могут находиться существительные в родительном падеже, ближе их - существительные с падежеподобным аффиксом =дагы, еще ближе - глаголы в форме причастия, затем - существительные с аффиксом =сыз/=сез или =лы/=ле, еще ближе - производные прилагательные, за ними - непроизводные прилагательные и, наконец, рядом с господствующим словом - имя существительное в основном падеже” (Закиев 1995:336). Думается, подобный порядок приложим к большинству тюркских языков, в том числе и к карачаево-балкарскому: Харунну быйыл жайлыкъда ёсген экижашар швиц таналары бек семиздиле (З.) “Двулетние телки Харуна породы “швиц”, которые выросли в этом году на пастбище, очень жирные”. Также следует учесть влияние логического ударения на порядок определений. Оно падает на определение, наиболее приближенное к определяемому.
Дополнения и обстоятельства несут различную коммуникативную нагрузку в высказывании. Именно этим и обусловлены их позиции в предложении. Указанные компоненты синтаксической конструкции при функционировании в качестве темы располагаются в ее начале: Минги тауну тийресинде къарачайлыла бла малкъарлыла жашайдыла (К.) “Рядом с Эльбрусом живут карачаевцы и балкарцы”; Аны бу жыйылыугъа бир кибик ыразы болуп чакъырдыла (З.) “Его на это собрание пригласили единодушно”. Рематическая функция дополнениям и обстоятельствам присуща при непосредственном контактировании со сказуемым: Азиз быйыл биченин заманында жыйгъанды (З.) “Азиз в этом году вовремя собрал свое сено”; Уста малчы къойланы тауушларындан айырыр (Ф.) “Искусный скотовод отличит своих овец по их блеянию” и пр.
Особого внимания заслуживают при рассмотрении актуального членения присоединительные конструкции, которые представляют собой члены предложения, выражающие наиболее важную рему и отодвинутые со своего обычного места за интонационные пределы предложения, и поэтому произносящиеся интонацией предложения (Закиев 1995:345). Эти конструкции по-разному квалифицируются в лингвистике. Одни языковеды причисляют их к парцеллятам (Саитбатталов 1999), а другие называют синтаксическими аппликациями (Рядчикова 1997) и т.д. В карачаево-балкарском же языкознании они незаслуженно умалчиваются.
В современных грамматиках русского языка отмечается, что под влиянием коммуникативной установки говорящего (пишущего), стремящегося более экспрессивно передать свое коммуникативное намерение, происходит отъединение какой-либо части высказывания с приданием ей коммуникативной самостоятельности, в результате чего появляются сегментированные, парцеллированные, антиципированные конструкции (Современный русский язык 1999:820).
Сегментированная конструкция представляет собой гипертему, оформленную как самостоятельное предложение-высказывание: Ууалгъан машинала... Ол да азлыкъ этеди бу ичгичилеге (К.) “Разбитые машины... Этого тоже не хватает для этих пьяниц”.
Парцеллят (присоединительная конструкция), интонационно отъединяясь от начального предложения, приобретает статус самостоятельного рематического высказывания и располагается постпозиционно. Оно может соотноситься с другими членами предшествующего предложения: Жашла Асхатны бек сюедиле. Сабырлыгъы, эслилиги ючюн (К.ж.) “Ребята очень любят Асхата. За выдержку, понятливость”; Мында кёп адам эсленеди. Элчиле, шахарчыла, башха жерледен келген къонакъла (М.Т.) “Здесь можно заметить много людей. Сельчан, городских, гостей из других мест” и пр.
Антиципация - это также одноразовое членение текста (или предложения, поскольку оно может представлять собой микротекст) на два структурно-смысловых компонента. При антиципации наблюдается отчленение итоговой, обобщающей части текста и перестановка ее в начало: Ол бек эртте болгъан эди. Мен нёгерлерим бла университетде окъуй болама (М.Т.) “Это было очень давно. Я с друзьями учился в университете”. Появление таких конструкций обусловлено прагматическими задачами, стоящими обычно перед стилем публицистики.
Как и в других языках, в карачаево-балкарском языке наличествуют различные дополнительные средства выражения актуального членения. К ним в лингвистике относят в первую очередь частицы (см., например: Ковтунова 1976; Шевякова 1980; Современный русский язык 1997:803 и др.).
В карачаево-балкарском языке значительным функциональным потенциалом в качестве выделителей темы и ремы обладают усилительные и ограничительные частицы. Занимая как препозитивное, так и постпозитивное положение по отношению к тем словам, с которыми соотносятся, они способствуют “актуализации определенного члена предложения” (Абдуллаев 1983:70). Примеры: Нёгерим Аслан да хоча тюйюл эди (М.Т.) “Мой спутник Аслан тоже был не в лучшей форме”; Мени жюрегими къыйнагъан жалан Аслан тюйюлдю (Ф.) “Меня обижает не один Аслан” и др. Актуализаторами в сочетании с частицами выступают и лично-возвратные местоимения: Анга Аслан кеси да ишексизди (З.) “В этом не сомневается и сам Аслан”; Бу ишни алайдагъыладан киши ангыламады. Артыгъыракъ да Азиз кеси (З.) “Этого никто из присутствующих не понял. Особенно Азиз сам”.
Актуализаторами выступают и другие лексические средства. Среди них можно выделить редупликационные формы повтора. Повторение компонента синтаксической конструкции способствует его выделению по отношению к другим элементам: Тёгерегибизде уа бийик-бийик къаяла (Ш.) “А вокруг нас высокие-высокие горы”.
В языке универсальные средства выражения актуального членения предложения дополняются и типологически релевантным формально-синтаксическим средством на уровне предикации и предложения как основной структурно-синтаксической и функциональной единицы вербальной речи, представляющим собой систему вербализованных трансформ именного предложения и систему номинализованных трансформ исходного глагольного предложения, что свидетельствует об имеющейся тенденции актуального членения предложения к самостоятельной форме предикативного выражения через “сказуемость как основу предложения” (Виноградов 1958:284). На это большое внимание в тюркском языкознании обратил Х.С.-А.Джанибеков. По его мнению, актуальное членение предложения является “одним из движущих факторов встречных процессов вербализации именного предложения и номинализации глагольного предложения и образования соответствующих производных синтаксических структур, представляющих собой коммуникативно-синтаксическую конвергенцию именного и глагольного типов” (Джанибеков 1991:156). Ср.: Азиз тынгылы ишлейди “Азиз работает добросовестно” - Азизни ишлегени тынгылыды “Работа Азиза добросовестна” (“То, что делает Азиз, добросовестно”). Указанные средства актуального членения в той или иной мере приложимы к глагольным и именным предложениям, которые разнообразны как по форме, так и по содержанию.
Большой пласт среди именных предложений составляют конструкции определительной характеризации, которых объединяет то, что в них субъект характеризуется по одному или нескольким признакам. Основные закономерности подобных предложений во многом обусловлены теми моделями, по которым они построены.
В предложениях, построенных по одноместным моделям, нейтральное актуальное членение совпадает с грамматическим членением в полном объеме. В них подлежащее препозитивно, выступает в качестве темы, а сказуемое постпозитивно и является ремой. Примеры: Ол / чексиз сюйдюмлюдю (Ф.) “Она / очень обаятельна”; Харун къойчуду (З.) “Харун / чабан”; Бу юй / ташданды (М.Т.) “Этот дом / из камня”; Таула / къарлыдыла (К.) “Горы / снежные” и т.д.
Экспрессивное актуальное членение достигается за счет вынесения ремы на первое место. При этом она принимает на себя логическое ударение (эмфазу), т.е. усиливается ее выразительность: Чексиз сюйдюмлюдю / ол “Очень обаятельная / она”; Къойчуду / Харун “Чабан / Харун”.
Аналогичное актуальное членение присуще и косвенно-субъектным предложениям со значением состояния. Ср.: Манга / сууукъду “Мне / холодно”. Экспрессивное актуальное членение: Сууукъду / манга “Холодно / мне”.
Подобные конструкции легко трансформируются в безличные предложения, выражающие рему: Сууукъду “Холодно”. Тема в них обычно представлена обстоятельственными детерминантами места и времени: Тауда / къызыуду (И.Г.) “В горах / жарко”; Къышхыда / сууукъду (Ж.Т.) “Зимой / холодно”.
В предложениях квантитатива при нейтральном актуальном членении тема препозитивна, а рема постпозитивна и обозначает непосредственно количество: Халкъ / кёпдю (Ш.) “Народу / много”; Ала / жыйырмауландыла (М.Т.) “Их / двадцать”. При экспрессивном же актуальном членении на первую позицию выдвигается показатель квантитатива и получает эмфазу: Кёпдю / халкъ “Много / народу”.
В карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, широко представлены конструкции со сказуемыми, выраженными предикативами бар “есть”, жокъ “нет”, являющиеся разновидностями бытийных предложений. Нейтральный тип их актуального членения характеризуется тем, что семантический конкретизатор функционирует как тема, а бытийный предикат с именем бытующего компонента есть рема: Кавказ таулада / жугъутурла бардыла (З.) “В горах Кавказа / есть туры”.
Ср. предложение Барды менде бир бугъа, ёкюргенин эшитеди сау дуния (кёк кюкюрегени) “Есть у меня один бык, его рев слышит весь мир (гром)”. В подобных конструкциях показатель бытия находится на первом месте, за ним следует локальный конкретизатор и в абсолютном конце располагается имя бытующего предмета. Отличие их состоит в наличии примыкающего показателя неопределенности бир “один” у последнего. Такие предложения имеют нейтральный тип актуального членения и являются интродуктивными. Их назначение состоит в сообщении “о существовании некоторого объекта, который обсуждается в дальнейшем тексте” (Современный русский язык 1999:749): Барды менде бир ажир. Къатына барып онг жокъду (Ф.) “Есть у меня один жеребец. Невозможно к нему близко подойти”.
В бытийных предложениях актуализации может подвергаться сам предикат. Этому в значительной степени способствуют реплики диалога: - Сизде алмала бармыдыла? - Хау, бардыла “- Есть у вас яблоки? - Да, есть”.
Актуализацию имени бытующего предмета в языке можно наблюдать особенно четко в ремарках к пьесам: Арбазны теренинде уллу терек, аны тюбюнде уа агъач шинтик (М.Т.) “В глубине двора большое дерево, а под ним деревянная скамья”.
При актуализации семантического конкретизатора бытийные предложения передают совсем другое значение: локальный конкретизатор, принимая логическое ударение, оформляется аффиксом сказуемости и становится предикатом. При этом предикат характеризуется по местоположению. К ним относятся предложения со сказуемыми, выраженными именами в местном падеже и их субститутами: Элни ортасында ариу клуб барды (К.ж.) “В середине села есть красивый клуб” - Ол ариу клуб / элни ортасындады (К.ж.) “Этот красивый клуб / в середине села”.
Таким образом, актуальное членение представляет собой один из важных аспектов простого предложения и имеет множество средств выражения, которые взаимодействуют между собой. Основные его закономерности в карачаево-балкарском языке тесно связаны с грамматическим и структурно-семантическим членением предложения.
1.4. Когнитивный подход к описанию простого предложения
Значителен вклад в развитие языкознания и когнитивного направления. В его рамках язык исследуется как определенный когнитивный механизм, рассматриваются когнитивные структуры и процессы, свойственные человеку как разумному существу.
Принято считать, что семантику никоим образом невозможно отделить от познания. Она выступает как связующее звено между теорией языка и теориями других когнитивных способностей, которые включают в себя зрительные и слуховые восприятия, управление мышечной системой и др. Иначе говоря, изучая семантику естественного языка, мы поставлены перед необходимостью изучения структуры мышления (Харитончик 1992:102).
Исследование языка напрямую связано с рассмотрением различных понятийных и семантических категорий, выражаемых в языке, главные усилия языковедов “направлены на выявление подобных категорий, их определение и построение правил, устанавливающих принадлежность языковых единиц к тем или иным категориям” (Лабов 1983:133). Категории представляют собой ментальные объекты. Они отражают наши знания об основах, принципах, структуре и закономерностях бытия, о сущности окружающей действительности.
В лингвистической литературе отмечается, что сейчас языковеды переживают период развития лингвистики, в котором заметно влияние когнитивной науки. Наряду с этим основные принципы описания явлений языка в когнитивной парадигме пока не отличаются ясностью для многих лингвистов, что не в последнюю очередь связано с близостью когнитивной лингвистики в целом ряде отношений с лингвистикой традиционной (Баранов, Добровольский 1997:11). Таким образом, когнитивное языкознание квалифицируется как новое направление, позволяющее связать языковые процессы с познавательной деятельностью человека.
Признавая позитивный вклад когнитивистов в развитие семантических исследований, В.Б.Касевич задается вопросом - достаточно ли этого для того, чтобы провозгласить появление “новой лингвистики”? Отвечая на этот вопрос, он считает уместным утверждение, что разработанные подходы и результаты обогащают языкознание, но не создают при этом ни нового объекта исследования, ни даже нового метода. Он говорит о том, что следует признать обогащение психолингвистики, поскольку именно она, если рассматривать ее как теорию, призвана адекватно отражать ментальные отношения и операции, которые присущи носителю языка. В.Б.Касевич резюмирует свое мнение следующим образом: “Когнитивной лингвистики не существует - уже потому, что не существует некогнитивной (психо) лингвистики” (Касевич 1998:20).
Данное утверждение базируется на признании того, что когнитивное направление в науке традиционно существовало в рамках философии и психологии. Когнитивизм возник как междисциплинарный эксперимент по изучению особенностей природы, структуры и функционирования сознания. Он нашел логическое продолжение в современной науке о языке. Применительно к лингвистике когнитивизм определяется как “наука о знании и познании, о результатах восприятия мира и предметно-познавательной деятельности людей, накопленных в виде осмысленных и приведенных в определенную систему данных, которые каким-то образом репрезентированы нашему сознанию и составляют основу ментальных или когнитивных процессов” (Кубрякова 1994:34). Можно сказать, что научно-теоретическая подоснова когнитивной науки базируется на нескольких дисциплинах. По образному выражению Е.С.Кубряковой, она представляет собой “зонтиковый термин”, который покрывает собранные под “зонтиком” дисциплины, имеющие своей целью изучение тех процессов, что так или иначе связаны со знанием и информацией, и реализующих тем самым особую междисциплинарную парадигму (Кубрякова 1994:35). Такой подход в современном языкознании имеет тенденцию к росту.
По Ю.Д.Апресяну, эволюция мировой и отечественной лингвистики на современном этапе знаменательна прорывом в макромир языка. Он реализует себя в тенденции к взаимодействию собственно лингвистики с другими дисциплинами широкой гуманитарной направленности. С такими, как этнолингвистика, культурология, фольклористика, мифология, этнография (Апресян 1999:52).
Когнитивность является базой формирования концептуальной картины мира, отражает процессы восприятия и осмысления действительности, осуществляемые в типичных для конкретного языка концептах, которые представляются как “своего рода лингво-культурные изоглоссы и пучки изоглосс” (Апресян 1995:37-67).
Картина мира представляет собой особый компонент научного знания, как и любой познавательный образ, стремится к некоторому упрощению и схематизации действительности. Она рассматривается применительно к каждой отрасли науки. Ядро каждой картины мира, образуя ее важнейшую в гносеологическом смысле когнитивную структуру, составляет “совокупность тематических категорий и допущений, которые носят характер бессознательно принятых, непроверяемых, квазиаксиоматических положений, утвердившихся в практике мышления в качестве руководящих и опорных средств” (Степин 2000:192).
По Г.В.Колшанскому, картина мира отображается в сознании человека и есть вторичное существование объективного мира, который реализуется и закрепляется в своеобразной материальной форме. “Этой материальной формой является язык, который и выполняет функцию объективации индивидуального человеческого сознания лишь как отдельной монады мира” (Колшанский 1990:15).
Концептуальная картина мира динамична. Ее ядро составляют понятийные категории, универсальные для всех языков. К числу их относят такие концепты, как время, пространство, экзистенция, квантитативность, состояние, признак и др. Они лежат в основе функционально-семантических категорий языка, репрезентируемых весьма часто в предложении.
Выражение данных общих концептов в языке позволяет лингвистам выделять языковую картину мира, отражающую опыт социума на протяжении своей жизнедеятельности. По мнению Е.С.Кубряковой, “языковая картина мира - это особое образование, постоянно участвующее в познании мира и задающее образцы интерпретации воспринимаемого. Это - своеобразная сетка, накидываемая на наше восприятие, на его оценку, влияющая на членение опыта и виденье ситуаций и событий и т.п. через призму языка и опыта, приобретенного вместе с усвоением языка и включающего в себя не только огромный корпус единиц номинации, но и в известной мере и правила их образования и функционирования” (Кубрякова 1997:4). В некоторых же исследованиях подчеркивается, что “языковая картина мира представляет ту часть концептуального мира человека, которая имеет “привязку” к языку и преломляется через языковые формы” (Гафарова, Кильдибекова 1998:30).
Г.В.Колшанский пишет о том, что, несмотря на своеобразия в наименовании тех или иных предметов и явлений в различных языках, “они не создают какой-либо особой языковой картины мира” (Колшанский 1990:67). В этом вопросе лингвисты придерживаются и абсолютно противоположной точки зрения. Так, например, Р.Х.Хайруллина отмечает, что, несмотря на единство мира как объекта познания и отображения в языке, разные народы по-своему осмысливают внеязыковую действительность, на что оказывают влияние многие факторы. По ее мнению, национальные особенности языковой картины мира (ЯКМ) проявляются на поверхностном и глубинном уровнях, связанных между собой. Во-первых, допускается существование определенных сигналов национальной принадлежности лексики. Во-вторых, специфика ЯКМ проявляется в способе отображения мира, который выявляется при учете “образа жизни народа, его характера, истории, особенностей духовной жизни, национальной психологии, этнического быта, традиций и обычаев” (Хайруллина 1996:39). На это указывается и в других работах (см.: Бижева 2000).
Анализ научно-теоретической литературы показывает, что за последние годы появилось много работ, посвященных указанной проблеме (см., например: Роль человеческого фактора в языке... 1988; Быконя 1998; Раемгужина 1999 и др.). В результате сложилась лингвистическая теория картины мира, в определенной степени разработана и ее терминология. В тюркологии эта проблема не нашла еще должного отражения, что же касается карачаево-балкарского языка, то изучение картины мира в ней только начинается.
Окружающая человека внеязыковая действительность, жизнь социума в целом проходит сквозь призму индивидуального и коллективного сознания, находит свою реализацию в языке в определенных формах выражения, становится неотъемлемым компонентом коммуникации. Это имеет непосредственное отношение к синтаксису предложения. Многообразие и разносторонность отношений реальной действительности “находит в языке соответствие в определенных синтаксических моделях, основных и вариативных, со всеми их регулярными модификациями и видоизменениями” (Золотова 1982:6).
Человек как биологическое существо характеризуется по своим природным свойствам, различного рода отношениям, психологической деятельности и эмотивным оценкам. Такая характеристика лица играет большую роль в мировосприятии народа, закрепляется в паремиях, фразеологизмах и других языковых единицах. Состояние человека может сравниваться с животными, растениями и прочими реалиями. Ср.: Сен теке къалкъыудаса (Ф.) “Ты в (козлиной) дремоте”; Была бары дырын болгъандыла (Ф.) “Все они валяются от болезни (лежат, как скошенная трава)”; Ол къазакъ къабан кибикди (Ф.) “Он одинок (похож на одинокого кабана)”.
Когнитивизм предполагает антропоцентрический подход к языку. Это должно быть понятно, если принять во внимание то, что человек запечатлел в языке свой образ, отразил в нем все, что узнал о себе и захотел сообщить другому. Иначе говоря, он “запечатлел в языке свой физический облик, свои внутренние состояния, свои эмоции и свой интеллект, свое отношение к предметному и непредметному миру, природе - земной и космической, свои действия, свое отношение к коллективу людей и другому человеку” (Логический анализ... 1999:3). Действительно, язык насквозь антропоцентричен. Незримое присутствие человека можно заметить на всем языковом пространстве, особенно в лексике и синтаксисе, ибо они взаимодополняют друг друга.
В вербальной речи человек обозначается исходя из разных признаков. В связи с этим В.Г.Гак выделяет следующие типы номинации лица: имя собственное, гиперонимическая номинация, демографическая номинация, функциональная номинация, относительная номинация, оценочная номинация и номинация местоименная (Гак 1999:73-80). Все эти типы номинаций представлены в системе именного предложения карачаево-балкарского языка. Примеры: Сен Азизсе (И.А.) “Ты Азиз”; Ол да эр кишиди (Ф.) “Он тоже мужчина”; Асхат да адамды (М.Т.) “Асхат тоже человек”; Биз чегемлилебиз (Къ.К.) “Мы чегемцы”; Ол бусагъатда жаралыды (Ш.) “Он сейчас ранен”; Ахмат Асланны къарындашыды (М.Т.) “Ахмат брат Аслана”; Бийберт хайыуанды (О.Э.) “Бийберт - скотина” и т.п.
Антропоцентричность в карачаево-балкарском языке наиболее четко проявляется в вертикальной пространственной модели мира, в восприятии и языковом выражении пространственных реалий. Номинацию пространства человек проводит по своему образу и подобию, имеются четкие параллели между соматизмами (частями тела человека) и различными элементами пространства, что явно прослеживается на следующих примерах: адамны башы “голова человека” - тауну башы “вершина горы”; адамны тёппеси (бети, сырты, аягъы, бели, жаны) “макушка (лицо, спина, нога, пояс, сторона) человека” - тауну тёппеси (бети, сырты, аягъы, бели, жаны) “макушка (склон, поверхность, подножье, седловина, сторона) горы”; жерни чачы “растительный покров земли” и пр. Обычно для репрезентации указанных реалий языком используются изафетные сочетания.
У карачаевцев и балкарцев пространство в основном имеет трехмерное измерение: кёк “небо” - жер башы “земля (ее поверхность)” - жер тюбю “подземный мир”. Вертикальное расположение объектов в пространстве не ограничивается только указанной моделью. Вертикальное восприятие пространства и тел, имеющих протяженность в высоту, невозможно рассматривать без слова бел “середина (букв.: пояс)”: адамны (тауну, челекни, терекни) бели “поясница (седловина, половина, середина) человека (горы, ведра, дерева)” и т.д. При языковой экспликации плоскостного восприятия пространства актуализируется значение слова орта “середина”. Указанная лексема особо значима и при расчленении временного континуума. Это говорит о том, что в представлении этноса пространство и время неразрывно связаны между собой: жол ортасы “середина дороги”; элни ортасы “середина села”; кече ортасы “полночь”, жылны ортасы “середина года” и пр.
Об антропоцентричности языка свидетельствуют и другие уровни языка: морфология, словообразование и другие. Падежная система предполагает отражение лица, а потом уже других реалий (ким? “кто?” и не? “что?”). Посредством слова къары “локоть, старинная мера длины” образовались некоторые лексемы пространственной ориентации (ары “туда”, бери “сюда”, огъары “наверх”, тышхары “наружу”, ичкери “вовнутрь”). Уууч “горсть” производна от глагола уу “мять, разминать”.
Ср. также предложения: Манга мында сууукъду “Мне здесь холодно”; Санга мында сууукъду “Тебе здесь холодно”; Анга мында сууукъду “Ему здесь холодно”; Маллагъа мында сууукъду “Животным здесь холодно” и др. Все эти предложения построены по одной модели и передают одну и ту же ситуацию - состояние кого-, чего-либо. Все они базируются на первой конструкции, где субъект выражен первым лицом. В последующих конструкциях меняется лишь содержание субъектной лексемы. Состояние лица определяется только через его собственные ощущения. По этой аналогии и согласно своим наблюдениям человек судит о состоянии своего собеседника, других лиц, предметов.
В последние годы в когнитологии широко используются различные структуры представления знаний. К ним относятся мыслительные картинки (модели, образцы), схемы, фреймы, скрипты, или сценарии, имеется упоминание и о так называемых инсайтах (Бабушкин 1996:19).
В.А.Звегинцев выделяет три этапа порождения предложений. На каждом этапе вычленяется ситуация, предназначенная для восприятия. В дальнейшем она входит в содержание предложения или текста. На втором этапе строится пропозициональная структура, которая представляет собой лингвистический ген, содержащий “генетическую информацию” о способах развертывания синтаксической конструкции. На третьем же этапе осуществляется лексическое заполнение “ролей”. Они соотносятся с “участниками” ситуации, со “знанием о мире” и “языковой компетенцией” (Звегинцев 1982).
Фрейм признается одной из центральных фигур представления знаний. Теория фреймов впервые разработана американским когнитивистом М.Минским, признанным специалистом в области искусственного интеллекта.
М.Минский решал задачу моделирования на ЭВМ особенностей человека, который, например, входил в комнату. Он должен охватить одним взглядом все то, что находится в ней, какие предметы мебели размещаются в ней и как они расположены. Чтобы справиться с этой задачей, человек извлекает из своей памяти модель, называемую фреймом. Он определяется М.Минским как один из способов представления стереотипной ситуации (например, пребывание в какой-нибудь комнате, посещение вечеринки и т.п.) (Минский 1988:289).
Вопросы фреймовой семантики разрабатываются и в трудах Ч.Филлмора, который применительно к лингвистике вводит понятие “языковой фрейм”. Несмотря на подверженность некоторой трансформации и переосмыслению, в понимании фрейма он близок к М.Минскому (Филлмор 1988).
В развитие теории фреймов значителен вклад Т.А. ван Дейка. Он фреймы рассматривает не как произвольно выделяемые “кусочки” знаний: “Во-первых, они являются единицами, организованными “вокруг” некоторого концепта. В противоположность простому набору ассоциаций эти единицы содержат основную, типичную и потенциально возможную информацию, которая ассоциирована с тем или иным концептом. Кроме того, не исключено, что фреймы имеют более или менее конвенциональную природу и поэтому могут определять и описывать то, что в данном обществе является “характерным” или “типичным” (Дейк ван 1989:16).
В представлении отечественных лингвистов фрейм - это типовая ситуация, основное предназначение которой заключается в упорядочении, организации определенных данных. По В.Б.Касевичу, “понятие фрейма призвано, прежде всего, эксплицировать познавательные процессы как таковые, одновременно из нее (равно как из общего контекста теории) следует, что человеку вообще свойственно организовывать и хранить информацию в теории фреймов. Язык - один из важнейших способов организации информации (вероятно, самый важный), поэтому есть все основания думать, что языковая система также во многом представляет собой именно систему фреймов” (Касевич 1988:20).
В современной лингвистике теория фреймов применяется при рассмотрении различных аспектов языка. Так, например, А.А.Камалова осуществляет функционально-семантический анализ предикатов состояния в русском языке на основе сценария, включающего в себя четыре типовые структуры: а) поверхностно-синтаксический фрейм, б) поверхностно-семантический фрейм, в) тематический фрейм, г) фрейм повествования (Камалова 1998:126).
При рассмотрении поверхностно-синтаксического фрейма важная роль отводится модели “имя - предикат”, которая конкретизируется синтаксическими конструкциями, отвечающими за реализацию ситуаций, в которых предикатные лексемы выполняют функцию выражения состояния.
Поверхностно-семантический фрейм позволяет выявить те лексемы, которые привязаны к действию. Данный фрейм способствует ощущению максимальной приближенности к действительности, т.е. на уровне этого фрейма находит свою реализацию идея состояния за счет введения необходимых семантических конкретизаторов.
Тематический фрейм включает в себя различные события, объединенные одной темой и позволяющие установить ассоциативные связи предметов на основе имеющихся сценарных отношений.
Повествовательный же фрейм - это “скелет” формы типичных рассказов и объяснений, позволяющий смонтировать исчерпывающий тематический фрейм (см.: Камалова 1998:127 и далее).
Опираясь на изложенное, продемонстрируем функционирование предикатов общественного (социального) состояния в карачаево-балкарском языке.
На уровне поверхностно-синтаксического фрейма прототипически противопоставленные по определенному параметру ситуации, отражающие названное состояние, реализуются в структурно-синтаксической модели Ол байды (жарлыды) “Он богатый (бедный)”. В речи прототипы объективируются в ряде синтаксических конструкций: Ол жарлылыкъда (байлыкъда) жашайды “Он живет в бедности (достатке)”; Аны ахчасы барды (жокъду) “Он имеет деньги (не имеет денег)”; Анда ахча барды (жокъду) “У него есть деньги (нет денег)”.
На уровне поверхностно-семантического фрейма указанные построения распространяются за счет различных квалификативных характеристик, или интенсификаторов: Ол чексиз байды (Ф.) “Он безмерно богат”; Ол бек жарлыды (М.Т.) “Он очень бедный” и др.
В тематический фрейм включаются ассоциативные единицы, относящиеся к означенной сценарной структуре. Эти единицы передают атрибуты (показатели) богатства и бедности. Здесь мы ограничимся указанием на некоторые из этих тем: ахча “деньги”, накъут-налмас “драгоценности”, юй-журт “различного рода постройки” и т.п.
Повествовательные фреймы передают различного рода контексты, характеризующие имущественное состояние персонажа. Например: Ма къыш жетди, юйде уа не отун жокъ, не къатыкъ жокъ, сабийлени юслери да жаланнгач (Ф.) “Вот пришла зима, в доме же нет дров, нет и пищи, дети тоже разуты”.
Конечно, указанные типы фреймов не передают всю гамму значений предикатов общественного состояния. Поэтому у А.А.Камаловой функционирование предикатов рассматривается вслед за семантической их характеристикой, что способствует устранению этого недочета.
В некотором смысле фреймовая семантика перекликается с формально-семантическим анализом предложения. Однако фреймы содержат относительно богатую информацию и фоновые знания. Таким образом, фрейм является одним из ключевых понятий когнитологии, его посредством описываются ситуации, разворачивающиеся в пространстве и во времени.
В современном языкознании когнитивный подход применяется при анализе различных лингвистических явлений относительно как грамматики, так и лексики. На базе когнитивности проводится анализ частей речи (Кубрякова 1997; Имамутдинова 1999), разных классов слов, например, абстрактных имен (Чернейко 1997), рассматриваются некоторые аспекты лексической и фразеологической системы (Бабушкин 1996; Телия 1996) и словообразования (Кильдибекова и др. 1998), создаются функционально-когнитивные словари (Убийко 1998; Кильдибекова, Гафарова 1998). Не остаются без внимания в когнитологии и проблемы синтаксических единиц, в частности предложения. При этом признается, что в него гораздо больший вклад вносится контекстом и общими фоновыми знаниями, нежели чисто композиционными принципами, отмечаемыми в традиционной грамматике (Лангаккер 1992).
Небезынтересны в рассматриваемом аспекте и функционально-семантические категории. Так, например, категория времени, которой присуща сложная структура, зиждется на когнитивной деятельности человека по размещению событий на временной шкале. Данная категория связана с другими семантическими категориями. Для времени характерно то, что оно обладает текучестью, движется, меняется. Движение времени человек в первую очередь связывает с событиями, происходящими на его памяти, и ситуациями, в которые сам попадает. Иначе говоря, время фиксируется лицом посредством социально значимых событий: къыркъарда “во время стрижки овец”, окъууну кезиуюнде “во время учебы”, республикабыз къуралгъанда “тогда, когда образовалась наша республика”.
Известно, что грамматическим центром поля темпоральности в языке признается “система временных форм изъявительного наклонения действительного залога” (Бондарко 1990:42). Однако эти формы не фиксируют конкретное время и характеризуют процесс, действие относительно неопределенного прошлого и будущего или же настоящего, которое также не имеет определенных границ (быстро меняется), т.е. грамматические формы времени, передаваемые личными глаголами, имеют несколько абстрагированное значение. В пользу этого говорит и то, что они порой взаимозаменяемы. Так, например, при описании давно минувших событий говорящий вместо глаголов прошедшего времени с определенной легкостью может использовать глаголы настоящего времени.
В карачаево-балкарском языке, как и в других языках, наблюдаются некоторые существенные различия в функционировании временных форм глагола. Употребление настоящего времени характерно в основном для диалога, когда совпадают “точка отсчета” и момент речи. Для будущего времени важно то, что оно имеет нацеленность на перспективу. Об этом говорят не только чисто грамматические формы, но и сочетания неличных форм глаголов на =ргъа с лексемами типа керек, тийишли, борчлу, сюеме и др. Примеры: Мен анда иги окъургъа керекме (тийишлиме, борчлума) “Я там должен хорошо учиться”; Мен билим алыргъа сюеме (М.Т.) “Я хочу получить знания”. Наиболее частотным, объемным следует признать прошедшее время, поскольку оно служит для передачи опыта, накопленного не только индивидом, но и социумом в целом. Индивидуальная и другие виды памяти в значительной степени способствуют его реализации в языке.
Для репрезентации фиксированного времени языком используется целый специализированный пласт лексики с темпоральным значением. В структуре предложения лексемы с указанным значением являются прежде всего семантическими (темпоральными) конкретизаторами. Выполняют также атрибутивную и предикативную функции. Имеют различные формы выражения - имена, наречия, словосочетания, фразеологические единицы и пр. Фиксированное время получает свою реализацию посредством обозначения времени хронологического как по календарю (год, месяц, число, день недели), так и по часам (час, минута, секунда). Оно обладает циклической парадигмой, подтверждающей наряду с повторением тех или иных отрезков времени и их оппозитивность (противопоставленность). Целесообразно, на наш взгляд, обратить внимание на повторяемость годов двенадцатилетнего животного цикла летоисчисления, времен года, частей суток. Противопоставленность передается антонимически: жай - къыш “лето - зима”, кече - кюн “ночь - день”.
Отрезки времени различаются своей протяженностью. В зависимости от этого они передают различное по своему объему время и способствуют его восприятию в виде точки на шкале, а также в виде некоторого отрезка, имеющего определенные границы: танг аласында “рано утром”, эрттенликден ингирге дери “с утра до вечера”, сау ай “целый месяц”.
Таким образом, говорящий в зависимости от своего мировосприятия, социального опыта и целеустановки использует всю гамму когнитивных моделей относительно темпоральных отношений, имеющих в своей основе различные реалии, которые находят свое отражение и в семантической структуре предложения. В результате использования указанных моделей темпоральности (процессуальных, календарно-хронологических, событийных, линейных, циклических, точечных, объемных) в языке “создается сложная мозаика временных отношений, которая передает реинтерпретацию событий говорящим, устанавливающим точки отсчета, ретроспективы и перспективы событий различной степени глубины по отношению к точке отсчета” (Гафарова, Кильдибекова 1998:35).
Анализ частей речи с когнитивной точки зрения дает возможность по-новому истолковать их общекатегориальное значение. Так, например, в лингвистике традиционно признается, что прилагательное обозначает непроцессуальный, статический признак (отдельное качество, свойство) предметов. Однако рассмотрение прилагательного без учета принципов восприятия мира в процессе его познания, вне связи с соотношением языка и мышления не представляется возможным. Это объясняется тем, что в языке имеется значительное количество адъективов, значение которых определяется посредством целого события, ситуации.
Если учесть связь прилагательных с экстралингвистической реальностью, то выделяются денотативно-ориентированные прилагательные, обозначающие отдельные признаки предметов. К ним относятся прилагательные цвета (акъ “белый”, къара “черный”), размера (уллу “большой”, гитче “маленький”), веса (ауур “тяжелый”, женгил “легкий”), вкуса (татлы “сладкий”, тузлу “соленый”) и др. В основе их выделения лежат различные перцепции лица. Прилагательные имеют и событийный тип значения, выражая при этом целую ситуацию и тем самым характеризуя предмет или лицо. Адъективные лексемы с указанным типом значения ориентированы на обозначение действия, состояния, отношения и других семантических компонентов, связанных с тем или иным событием. Примеры: адепли жаш “воспитанный (ведущий себя тактично, учтиво) парень” (поведение человека), агуман адам “растерянный человек” (состояние лица, вызванное внешними причинами), тюненеги иш “событие, происходившее вчера” (темпоратив) и пр.
Легко заметить переход прилагательных из одной функциональной сферы в другую, что не всегда удается обнаружить в словарях. Так, слово ауур “тяжелый” в зависимости от контекста, восприятия может передавать различные значения: вес предмета, состояние окружающей среды и лица, его свойства и т.п. Ср. примеры: Эшекни жюгю ауурду (Ф.) “Поклажа у осла тяжелая”; Аны жашауу ауурду (М.Т.) “Его жизнь тяжелая”; Бу ауур адамды (З.) “Это грузный человек”; Асият бусагъатда ауурду (М.Ш.) “Асият сейчас беременная”; Сен да бек ауурса (К.ж.) “Ты тоже очень пьян”; Мени сагъышларым ауурдула (И.Г.) “Мои мысли тяжелые” и пр. Эти и другие особенности прилагательных в полной мере реализуются в структуре предложения. Семантическая классификация его основывается на классификации прилагательного и других частей речи, выступающих в качестве предикатных лексем.
Изложенное в этом разделе позволяет прийти к выводу о том, что когнитивный подход применим к описанию всех уровней языка. Он в значительной степени расширил границы семантического описания. В смысловом плане весьма существенны не только отношения языковых единиц друг к другу, но и отношение их к внеязыковой действительности, а также к носителям языка. Такая интерпретация семантики дает возможность рассмотреть предложение не только как единицу синтаксической системы и как функциональную единицу, но и как когнитивную, т.е. как многоплановую синтаксическую единицу.
Выводы по первой главе
1. В последние десятилетия заметно возросло количество работ, посвященных синтаксической семантике. Благодаря этому, рядом с лексической семантикой, которая до недавнего времени отождествлялась с семантикой в целом, в последнее время формируется перспективная по своим идеям и возможностям семантика синтаксическая. Направление исследований семантики синтаксических единиц представляет собой одно из проявлений активизации в изучении соотношения формы и содержания в языке, и, в частности, в синтаксисе. Особенность этого соотношения определяется спецификой включения синтаксиса как одного из уровней языковой системы в общую проблему “действительность – мышление – язык”.
2. Формально-семантический подход к описанию предложений позволяет установить инвентарь структуктурно-семантических типов простого именного предложения в карачаево-балкарском языке, являющегося в каждом языке уникальным, а также дает возможность показать взаимодействие между грамматической и семантической структурой указанных типов конструкций.
5. Для понимания природы именного предложения значительный интерес представляет обращение к проблемам коммуникативно-синтаксической организации простого предложения. Так, материал карачаево-балкарского языка показывает, что при смещении силы ударения в глагольном предложении образуется его номинализованная параллель, в которой актуализируется совсем другой смысл. С другой стороны, актуализация семантических конкретизаторов глагольных синтаксических единиц приводит к образованию именных предложений со сказуемыми в косвенных падежах, а также с предикатами, выраженными наречиями и послеложно-именными сочетаниями.
6. Семантику предложения, как и семантику других языковых единиц, невозможно отделить от познания, поскольку она является связующим элементом между теорией языка и теориями других когнитивных способностей, включающих в себя зрительные и слуховые перцепции, управление мышечной системой и др. Когнитивный подход к анализу языковых фактов позволяет показать, что говорящий (пишущий) в зависимости от своего мировосприятия, социального опыта и целеустановки использует всю совокупность когнитивных моделей относительно темпоральных, пространственных и иных отношений, имеющих в своей основе различные реалии, отражающиеся в системе именного предложения. При этом появляется возможность по-новому истолковать значения компонентов, входящих в семантическую структуру предложения.
ГЛАВА 2. ДВУСОСТАВНЫЕ ИМЕННЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
Известно, что синтаксис способствует возникновению и формированию вербальной речи. При этом он неразрывно взаимодействует с семантикой языковых единиц. Как грамматическая, так и семантическая стороны конструкций неразрывны в синтаксическом строе языка. Передавая тот или иной смысл, синтаксис не подвергается отторжению от семантики. Стремление отделить их друг от друга приводит к обедненному, неправильному представлению синтаксических построений.
Функциональная сторона также является одним из существенных элементов предложения. Функция в лингвистике понимается как предназначенность какого-либо элемента к определенному способу существования в системе языка и к определенному служению в ней (Золотова и др. 1998:45). Это имеет непосредственное отношение к грамматике любого языка.
В научных грамматиках и других работах, посвященных синтаксису тюркских языков, наблюдается чрезмерное преувеличение зависимости именных форм от глагольных. Это определяется тем, что связи слов рассматривались в основном несколько однонаправленно, т.е. исследователи за точку отсчета берут непосредственно глагол, недостаточно учитывая особенности именных синтаксем. Однако имена обнаруживают в структуре предложения весьма разнообразные синтаксические свойства.
Исходя из конструктивных, семантических и функциональных особенностей именных предложений, мы в этой главе предприняли попытку проанализировать субстантивные, адъективные и наречные конструкции, а также предложения со сказуемыми, выраженными числительными и предикативами.
2.1. Предложения с предикатами, выраженными
именами существительными
Предложения со сказуемыми, выраженными именами существительными, в подавляющем большинстве случаев имеют подлежащно-сказуемостную, или субъектно-предикатную, структуру. Позицию второго компонента таких конструкций могут занимать имена существительные в различных падежных формах. Способность основного падежа выражать функцию сказуемого ни у кого не вызывает сомнений. Однако сказуемостные функции косвенных падежей не всегда принимаются безоговорочно.
В ряде работ подчеркивается, что употребление именной части сказуемого в косвенных падежах не типично для тюркских языков (см., например: Игамбердыев 1965). Другие же авторы такое утверждение считают неправильным. Так, Т.Акрамов на основе своих наблюдений приходит к выводу, что употребление именных словоформ в косвенных падежах в роли сказуемого характерно для узбекского языка и представляет собой “развивающийся фактор” (Акрамов 1965:5-6). Такой подход заметен и у других исследователей (Сибагатов 1983; Саитбаева 1984). По мнению Х.Г.Нигматова, падежи функционируют в позиции сказуемого независимо от фактора управления и значения их в этой позиции являются их досинтаксическими значениями (Нигматов 1975:24).
А.М.Щербак отмечает, что для всех падежных форм, кроме винительного и родительного падежей, характерно употребление в функции сказуемого: “Форма винительного падежа практически лишена этой функции, а форма родительного падежа в большинстве тюркских языков выполняет ее довольно редко” (Щербак 1972:5). Это положение в целом подтверждается и фактами карачаево-балкарского языка (Ахматов 1968:120-125, 1998:64-71; Кетенчиев 1993:25-35). Но в карачаево-балкарском языке родительный падеж достаточно часто употребляется в функции сказуемого. Винительный же падеж имеет незначительный синтаксический потенциал в качестве выразителя обозначенной функции. У.Б.Алиев пишет: “В редких случаях предикативный аффикс присоединяется и к существительному в винительном падеже. Редкость этого явления объясняется тем, что винительный падеж требует сказуемого, выраженного переходным глаголом. Такое сказуемое встречается только в том случае, если подлежащее выражено причастием от переходного глагола, а сказуемое - именем существительным (бывшим прямым дополнением) в винительном падеже” (Алиев 1973:140). К сожалению, это положение он не подтверждает языковым материалом. Конечно, возможны предложения типа Мени ашагъаным этди “То, что я кушаю, есть мясо”. Но вряд ли возможно при этом наличие у сказуемого аффикса =ны, характерного для определенного винительного, поэтому в данном предложении сказуемое воспринимается нами как имя в основном падеже.
Другое дело, когда в позиции сказуемого мы имеем словоформы, обозначающие трассу движения: Аны баргъаны таунуду “Его путь лежит по горам”. Здесь подлежащее выражено причастным оборотом с глаголом движения. Но носитель языка при этом обычно выбирает для передачи своей мысли предложение другой структуры: Ол тауну барлыкъды (М.Т.) “Он пойдет по горам”, что диктуется самой системой языка. Из этих соображений мы не останавливаемся на анализе подобных построений.
Ниже мы попробуем дать детальную структурно-семантическую характеристику предложениям со сказуемыми, выраженными именами существительными и послеложно-именными сочетаниями.
2.1.1. Предложения с предикатами, выраженными именами
существительными в основном падеже
Основной падеж имени в карачаево-балкарском языке имеет достаточно большой потенциал функционирования в качестве предиката именного предложения. Такие предикаты обычно ориентированы в основном на субъект, поэтому предложения с ними имеют формулу: подлежащее + сказуемое. Позицию сказуемого при этом занимают имена различных лексико-семантических групп, что не может не отражаться на семантике предложений.
Принято считать, что конструкции, состоящие из подлежащего и сказуемого в основном падеже, выражают “отношение между субъектом и его предметно представленным предикативным признаком” (Русская грамматика, т.2:279). Они представляют собой квалификативно-оценочные модели, сообщают классификационную информацию, передают признаки предмета или лица (Золотова и др. 1998:107-108).
В основе структурно-семантического анализа предложения лежит семантическая классификация предикатных слов. Подробную семантическую классификацию имени существительного содержит целый ряд исследований (Арнольд 1966 и др.). На материале лексики современного английского языка А.А.Уфимцева преподносит интересный материал для примерной структурации микросистемы антропонимов, что применимо и при анализе тюркского предложения. Для характеристики лица она предлагает опираться на биолого-физиологические и антропологические свойства человека, социально-трудовые и родственные отношения, а также на сферу его психической деятельности и эмотивных оценок (Уфимцева 1988:127). Такой подход принят и другими языковедами (Белоусова 1989).
В карачаево-балкарском языке предложения со сказуемыми, выраженными именами существительными в основном падеже, имея одинаковую формальную структуру, отличаются многообразием семантики, что подтверждается фактологическим материалом.
1.Очень часто человек характеризуется по его трудовой деятельности, а также как специалист в определенной области знаний или практической деятельности. Для этого в карачаево-балкарском языке используются слова типа ишчи “рабочий”, малчы “скотник”, къойчу “чабан”, устаз “учитель”, чалгъычы “косарь”, отунчу “дровосек”, чабакъчы “рыболов” и т.п. Этот класс слов, как и в других тюркских языках, расширился за счет заимствований инженер, зоотехник, агроном, врач и др. Примеры: l) Haнa чурукъчуду (О.Э.) “Нана - сапожник”; 2) Николай агъач устады (О.Э.) “Николай - столяр”; 3) Мухарбий агрономду (К.ж.) “Мухарбий - агроном”; 4) Ол уста багъырчыды (Б.Г.) “Он искусный жестянщик”; 5) Махамет чекчи эди (И.Г.) “Магомед был пограничником”; 6) Зекерия бегеуюлдю (С.Ш.) “Зекерия - стражник”; 7) Мен жылкъычыма (Х.Кац.) “Я табунщик”. В них позицию субъекта занимают имена лиц и их местоименные субституты.
2.В предложениях рассматриваемой структуры позицию сказуемого занимают и имена существительные типа оруслу “русский”, къабартылы “кабардинец”, малкъарлы “балкарец”, къарачайлы “карачаевец”, татарлы “татарин”, къыргъызлы “киргиз”. Они входят в лексико-семантическую группу существительных со значением национальной принадлежности. Предложения с такими предикатами характеризуют лицо по национальному признаку. Например: 1) Мен черкесме (О.Э.) “Я черкес”; 2) Мен малкъарлыма (Х.Кац.) “Я балкарец”; 3) Эльхлепп немецлиди (И.Г.) “Эльхлепп - немец”; 4) Бухарачыла асламына таджиклиледиле (К.ж.) “Жители Бухары в основном таджики”; 5) Джамбул Джабаев къазахлыды (И.Г.) “Джамбул Джабаев - казах”. В данных предложениях и позиция субъекта, и позиция предиката занята лексемами, обозначающими лицо. Как формальная, так и семантическая структура этих конструкций двукомпонентна. Они состоят из субъекта национальной принадлежности и предиката национальной принадлежности. Имеют типовое значение - выражение признака субъекта как определение его национальной принадлежности. Примыкают к ним и пропозиции, в которых лицо характеризуется по расовому признаку: Ол негрлиди “Он негр”.
3.В языке нередки предложения с предикатами, которые называют место жительства лица. Круг таких предикатов ограничен словами с пространственными значениями, которые называют какой-либо континент, населенный пункт, страну или ее область, часть. Примеры: 1) Биз чегемлилебиз (Къ.К.) “Мы чегемцы”; 2) Николай саратовчуду (И.Г.) “Николай - саратовчанин”; 3) Ала шыкъычыла эдиле (Б.Г) “Они были шикинцами”; 4) Сен шахарчыса (О.Х.) “Ты горожанин”. В них субъект характеризуется по месту жительства.
4.В отдельную группу можно выделить предложения, характеризующие лицо по отношению к той или иной конфессии, или по вероисповеданию. Ср.: l) Myxтap муслийманды (Х.К.) “Мухтар - мусульманин”; 2) Петр христианлыды (К.ж.) “Петр - христианин”.
5.Сравните предложения: 1) Мен къартма (И.Б.) “Я старый (старик)”; 2) Асият сабийди (Н.) “Асият - ребенок”. Они характеризуют лицо по возрасту. Однако первое предложение по способу выражения сказуемого можно отнести как к субстантивным, так и к адъективным конструкциям. Дело в том, что в языке слово къарт квалифицируется как “старик” и “старый”, т.е. имеет место омонимия. Однако в позиции одиночного сказуемого указанная лексема тяготеет к классу прилагательных возраста. Для того чтобы она воспринималась как существительное, необходимо изменить структуру сказуемого введением в предложение другого имени: Ол огъурлу къартды “Он добрый старик”. Общая семантика рассматриваемых предложений заключается в характеристике лица по возрасту.
6.Некоторые построения в языке характеризуют лицо по половой принадлежности: 1) Сен эр кишисе (Б.Гул.) “Ты мужчина”; 2) Жамилят тиширыуду (Х.Кац.) “Жамилят - женщина”. Субстантивных предикатов со значением половой принадлежности относительно немного: жаш “парень”, къыз “девушка”, къатын “женщина”, эр киши “мужчина”, тиширыу “женщина”. Они могут содержать в своем значении и другие семы, о чем свидетельствуют следующие примеры: 1) Афуажан къыз тюйюлдю (Х.Кац.) “Афуажан не девушка”; 2) Сен уллу жашса (Къ.К.) “Tы большой парень”; 3) Аланы сабийлери бары да жашчыкъла эдиле (Ф.) “Их дети все были мальчиками”.
7.Биноминативные предложения передают и отношения тождества: Мен Жантемирме (Б.Г.) “Я Жантемир”; Ол Барисбийди (И.Г.) “Он Барасби”. Они квалифицируются как предложения идентификации. При этом исходят из того факта, что в них и субъект, и предикат обозначают одно и то же лицо. Их семантика не изменяется и при замене местами компонентов: Жантемир менме “Жантемиром являюсь я”. Правда, они различаются по актуальному членению. Это предложения сигнификативного тождества, так как в них констатируется равнообъемность понятий (Коваленко 1984:11).
Конструкции данной разновидности в лингвистике относят и к другому типу. Так, Т.Д.Мокрышева считает, что они являются именующими, так как в них есть субъект и его наименование, т.е. “именуется объект окружающей действительности” (Мокрышева 1985:88).
Значение отношения идентификации гораздо глубже того значения, которое передается предложениями указанного типа. В лингвистической литературе подчеркивается, что идентификация устанавливает тождество объекта самому себе на основе “сопоставления свойств, признаков, фактов и т.п., данных в непосредственном наблюдении или поступающих по каналам информации сo сведениями или впечатлениями, вытекающими из прошлого опыта” (Арутюнова l976:284). В зависимости от характера сопоставляемого опыта Н.Д.Арутюнова выделяет несколько ситуаций идентификации: 1) ситуация детективного поиска, 2) ситуация перехода от знания к знакомству, 3) ситуация “воплощенной мечты”, 4) ситуация узнавания, 5) ситуация идентификации личности (Арутюнова 1976:291-300). В карачаево-балкарском языке для них мы имеем фреймы следующего типа: l) Сени ёлтюрген Ижаланы Муссады (Ф.) “Убивший тебя является Ижаевым Муссой”; 2) Иш мен суннганча болмады, сени сюйген къарындашынг бу кёреме (М.Т.) “В действительности оказалось не так, как я думал, оказывается, это любимый твой брат”; 3) Узакъда бир къарелди кёрюндю. Биз сакълагъан да ол болду (Ш.) “Вдалеке показался один силует. Тот, кого мы ждали, оказался им”; 4) Мен аны олсагъатдан таныдым. Ол мени къоншум эди (К.ж.) “Я его узнал сразу. Это был мой сосед”; 5) Ол бизни аллыбыз бла ётген жаш болурму? (Ж.З.) “Может, это прошедший здесь парень?”.
В качестве предикатов рассматриваемых предложений нередко выступают фразеологизмы, соотносимые с точки зрения грамматической структуры с именами существительными: l) Бy акъ алтынды (М.Т.) “Это платина”; 2) Бу уа гара сууду (Ш.) “А это является минеральной водой”; 3) Ала акъ гвардиячыла болгъандыла (К.ж.) “Они были белогвардейцами”; 4) Бу бёрю от ушайды да (М.Т.) “Это же яд”. Указанные и другие фразеологизмы входят в различные лексико-семантические группы: названия болезней (тели ауруу “тиф”, къара ёлет “чума”, къара ёлюм “холера”), наименования природных ископаемых (акъ алтын “платина”, къара алтын “нефть”, гара суу “минеральная вода”) и т.п.
Некоторые предложения с фразеологическими предикатами соотносятся с глагольными предложениями в прямом значении: Ол башына бёрк кийгенди (Ш.). Данное предложение можно квалифицировать двояко: “Он надел на голову шапку” и “Он тот, кто носит на голове шапку (мужчина)”. Для устранения подобного противоречия необходимо оформление последнего компонента предложения аффиксом исходного падежа =ден: Ол башына бёрк кийгенледенди (М.Т.) “Он из тех, кто носит на голове шапку (из мужчин)”. То же касается и предложения Ол башына жаулукъ къысханды (Н.) “Это человек, который носит на голове платок (женщина)”.
В предложениях идентификации позицию предиката нередко занимают личные, лично-возвратные, указательные и другие местоимения (мен “я”, сен “ты”, ол “он”, биз “мы”, сиз “вы”, ала “они”, кесим “я сам”, кесинг “ты сам”, кеслери “они сами”, кеси “он сам”, кесибиз “мы сами”, кесигиз “вы сами”, бу “этот”, ол “тот” и др.). Они группируются в зоне исходных местоимений ким “кто”, не “что”, которые противопоставляются друг другу обозначением человека и иных живых существ и неживых предметов. Эти местоименные лексемы, указывая на обращенность к основополагающим понятиям физического и ментального мира, обозначают “определенность указуемого, знание о нем и, следовательно, его существование” (Шведова, Белоусова 1996:9). Примеры: 1) Хатаны этген кесигизсиз (Ж.Т.) “Вы сами испортили все”; 2) Манга тюнене тюбегенле быладыла (И.Г.) “Вчера мне повстречались они”.
На первый взгляд кажется, что местоимения 3-го лица выражают неопределенное значение. Но это не совсем так. Во-первых, участники ситуации известны собеседнику из контекста. Во-вторых, если даже они не известны, то лицо, предмет, обозначаемый указанными местоимениями, сразу же конкретизируется: Бизни малларыбызны кютгенле да ала болгъандыла - Азиз бла Хасан (М.Т.) “Наш скот пасли они - Азиз и Хасан”. Совершенно права Н.Ю.Шведова, которая считает, что в смысловое пространство вершинного местоимения ким “кто” и его сегментов входят языковые средства разного уровня: именования человека, личные имена, морфемика, идиоматика и грамматика (Шведова 1998:56).
8.Ср. предложения: 1) Бёрю жыртхыч жаныуарды (М.Т.) “Волк - хищник”; 2) Ийнек юй хайыуанды (Н.) “Корова - домашнее животное”; 3) Нарат ийнели терекди (З.) “Сосна - хвойное дерево”; 4) Булбул чыпчыкъды (С.Ш.) “Соловей - птица”; 5) Биттиркоч кёкде учхан чычханды “Летучая мышь - мышь, которая летает”. Они являются чисто классифицирующими конструкциями, или конструкциями отношения включения (Категория отношения ... 1997:42). Компоненты таких пропозиций представляют собой привативные оппозиции, имеющие родо-видовой характер. В них слова, выражающие субъект, являются гипонимами, так как обозначают видовое понятие. Предикаты же - гиперонимы, ибо обозначают родовое понятие (Кузнецова 1989:45). Иначе говоря, классификационный признак, переданный предикатом, показывает, что объект, обозначенный подлежащим, принадлежит более широкому классу предметов.
А.В.Супрун указывает, что в высказываниях классификационного значения “слова, стоящие в позиции подлежащего, обозначают конкретные предметы реальных ситуаций” (Супрун 1977:154). Этим они отличаются от имен, употребленных в позиции сказуемого. Здесь складываются отношения включения: подлежащее является включаемым именем, а сказуемое - именем включающим. Хотя при инверсии может быть и наоборот. Семантическая структура рассматриваемых предложений также состоит из двух компонентов: субъекта классификации и предиката классификации. Конструкции эти имеют в карачаево-балкарском языке тенденцию к росту, что обусловлено как внутрилингвистическими, так и экстралингвистическими факторами. Следует отметить, что в ряде исследований круг классифицирующих предложений расширяется за счет предложений с семантикой рода деятельности, родственных отношений и др. (Супрун 1977:152-174; Золотова 1982:137).
9.Для значительной части именных (субстантивных) предикатов характерна оценочность. Оценочная семантика наличествует в каждом языке, ибо объективный мир членится говорящим с точки зрения его ценностного характера - добра и зла, пользы и вреда и т.д.
Оценочность традиционно изучается в связи с эмотивной лексикой. Взаимосвязь оценочности и эмоциональности не вызывает сомнения. Однако при обращении к характеру их связи наблюдаются различные подходы. Одни лингвисты считают, что оценочность и эмоциональность являются нерасторжимым единством, другие рассматривают их как часть и целое, третьи же полагают, что они, хотя и предполагают друг друга, являются различными категориями (см.: Бабенко 1989:8-10).
Семантическая структура конструкций с субстантивными предикатами оценочного значения, характеризующими лицо, состоит из четырех компонентов: 1) субъекта оценки (говорящего), 2) объекта оценки (лица), 3) основания оценки, 4) собственно оценки (Кононенко, Емельяненко 1986:71). В реальных высказываниях обычно субъект предложения соответствует объекту оценки, а предикат выражает собственно оценку. Правда, субъект предложения и субъект опенки, если они выражены местоимениями 1-го лица, могут совпадать. Ср.: 1) Мен сатхыч тюйюлме (М.Т.) “Я не предатель”; 2) Ол сатхычды (Х.Кац.) “Он предатель”.
В языкознании уделяется большое внимание различным средствам выражения оценки - лексическим и синтаксическим. Принято считать, что имеется значительный пласт специальных оценочных слов. Наряду с этим слова получают оценочное значение и в контексте, что универсально для всех языков (см., например: Маркелова 1995, 1996 и др.).
Имена существительные в карачаево-балкарском языке имеют значительный потенциал для выражения семы оценки. Им присуща большая экспрессивность. Как пишет А.Вежбицкая, “охарактеризовать действие некоторого лица как подлое, или сказать, что кто-то поступил подло, это означает дать этому человеку вполне негативную оценку, однако значительно хуже, конечно, назвать человека подлецом” (Вежбицкая 1996:79). Н.Д.Арутюнова также отмечает, что в русском языке отрицательная характеристика лица тяготеет к выражению существительными, в то время как одобрительность предпочтительно передается прилагательными. “Существительное ставит клеймо, запечатлевает человека. Это приговор. Назвать значит обозвать. Прилагательное же - характеристика, и она может отрицаться” (Арутюнова 1999:62).
В карачаево-балкарском языке предложения с предикатами оценочного значения, выраженными именами существительными, нами делятся на несколько подгрупп:
а) предложения с предикатами, выражающими оценку лица по чертам характера: 1) Ай, налат, сен да жалгъанчыса (Ф.) “Эх, бестия, ты тоже обманщик”; 2) Ол бек налатды (К.С.) “Он большой пройдоха”; 3) Чегемлиле фитначыла болуучудула (М.Т.) “Жители Чегема бывают хитрецами”; 4) Даулет дертчиди (Н.) “Даулет - мститель (мстительный)”; 5) Была айыутосладыла (К.ж.) “Они тайные недоброжелатели”; 6) Бу гылчыды (Ф.) “Этот вымогатель”;
б) предложения с предикатами, выражающими оценку лица по физическим свойствам: 1) Haнa гёжефди (О.Э.) “Нана - силач”; 2) Исмайыл пелиуанды (М.Т.) “Исмаил - богатырь”;
в) предложения с предикатами, выражающими оценку лица по внешним признакам: 1) Ол баймакъды (М.Т.) “Он косолапый”; 2) Ол адам а бир гойра эди (Ф.) “Этот человек был каким-то дылдой”;
г) предложения с предикатами, выражающими оценку лица по интеллектуальным, умственным особенностям: 1) Асият билгичди (Ш.) “Асият - предсказательница”; 2) Ол билмечиди (З.) “Он профан, незнайка”; 3) Къайсын акъылман болгъанды (М.Т.) “Кайсын был мудрецом”; 4) Сосурукъ амалчы эди (Ф.) “Сосруко был находчивым”;
д) предложения с предикатами, выражающими оценку лица по морально-этическим качествам, по пристрастию к чему-либо: 1) Ол ичгичиди (К.ж.) “Он пьяница”; 2) Ол бир байрахта, гажи болур дейме (М.Т.) “Она, кажется, развратница”;
е) предложения с предикатами, выражающими оценку лица по отношению к труду, трудовой деятельности: 1) Азиз ишде айырмачыды (К.ж.) “Азиз в работе передовик”; 2) Жаш асыры байса эди (Ш.) “Парень был большим лентяем”; 3) Ол а кюлтыпыс болгъанды (Ф.) “Он был дармоедом”;
ж) предложения с предикатами, выражающими оценку лица по его убеждениям, взглядам, образу мыслей: l) Ceн айрычыса “Ты раскольник”; 2) Ол гяурду “Он неверующий” и т.д.
Невозможно переоценить роль метафоры в выражении предикатов оценки. Особенностью метафоры является то, что слово употребляется для обозначения некоторого класса объектов, явлений, действий или признаков с целью характеризации или номинации другого, сходного с данным классом объектов или индивида (Арутюнова 1998:233). Это способствует тому, что “именно метафора является одним из наиболее продуктивных способов смыслопроизводства на всех значимых уровнях языковой структуры - на лексическом, синтаксическом, морфемном” (Метафора в языке ... 1988:4). Неоспорим тот факт, что метафора - универсальное явление в языке. По мнению В.Г.Гака, ее универсальность проявляется в пространстве и во времени, в структуре языка и в его функционировании (Гак 1988:11).
Как и в других тюркских языках, в карачаево-балкарском языке в функции метафорических оценочных предикатов наиболее часто употребляются названия животных и сверхъестественных существ. Это обусловлено тем, что имена животных “индуцируют вокруг себя “силовое поле”, представляющее собой индуктивно-эмпирическое понятие, отображающее прагматические оценки, на которых основываются вторичные, переносные значения и употребление референтного имени в роли предиката” (Уфимцева 1988:125). В языке за подобными именами обычно закрепляется функция обозначения внешнего вида или черты характера человека: айыу “медведь (тяжело передвигающийся, полный человек)”, айгъыр “жеребец (необузданный, злой)”, алмосту “демоническое существо в образе женщины”, жилян “змея (коварный, хитрый, злой)”, бёрю “волк (алчный)”, эшек “ишак (упрямый)”, къадыр “мул (капризный)”, тюлкю “лиса (хитрый)”, къоян “заяц (трусливый)”. Для характеристики лица употребляются очень часто эти слова и дескрипции, производные от них: къадыр къылыкълы “с нравом как у мула”, айыу акъыллы “хитрый”, къоянжюрек “трусливый” и т.п, что подтверждает значительный словообразовательный и смыслообразовательный потенциал зооморфизмов в языке. Примеры: 1) Жаш керти да илячинди (М.Т.) “Парень настоящий сокол (отважный, стремительный)”; 2) Сен къоянжюрек тюйюлсе да (Ш.) “Ты же не пугливый (заячья душа)”; 3) Змеенко шугут жилян эди (Б.Г.) “Змеенко был настоящим змеей (злым)”.
10. Многие имена существительные выполняют функцию предикатов состояния. К ним в карачаево-балкарском языке относятся слова типа батмакъ // батхакъ “топь”, буз // бузкъаудан // бузлауукъ “гололедица”, бууакъ “изморозь на деревьях”, бушуу // бушман “горе”, чыкъ “роса”, быжмылдыкъ “ненастье”, дыгалас // гузаба “суета, волнение”, дырын “болезненность”, жалчы “батрак”, дууана “нищий” и др. В зависимости от их значения и значения субъектных лексем предложения с такими предикатами мы делим на следущие подгруппы:
а) предложения, выражающие состояние окружающей среды (физическое состояние): Жолла буздула (К.ж.) “Дороги - лед (гололедица)”; Арбаз батмакъды (М.Т.) “Двор топкий”;
б) предложения, выражающие физиологическое состояние лица: Юйдегилерибиз дырындыла (З.) “Наши домашние больны”;
в) предложения, выражающие психологическое состояние лица: Эл гузабады (Б.Г.) “Село суетно”; Ала бусагъатда бушуу-бушмандыла (З.) “Они сейчас в горе”;
г) предложения, выражающие социальное состояние лица: Ол жалчыды (Ж.З.) “Он батрак”; Сен бий ушайса да (О.Э.) “Ты ведь являешься бием”.
11.По рассматриваемой структурной схеме строятся и такие конструкции, где в позиции сказуемого употребляются те же слова, которыми выражено и подлежащее. Примеры: 1) Жомакъ ол жомакъды (Къ.К.) “Сказка есть сказка”; 2) Эл а элди (М.Т.) “Село есть село”; 3) Адам ол адамды (Б.Г.) “Человек есть человек”. Их принято считать предложениями тавтологического тождества (Рахманкулова 1984, 1985: 132-139). Они издавна привлекают внимание логиков и языковедов. Тавтологии, по Л.Витгенштейну, “ничего не говорят” и не имеют значения, так как последнее - это определенная комбинация объектов (Витгенштейн 1994).
А.М.Пешковский, анализируя такие примеры, как купец есть купец, жена есть жена, указывает на то, что здесь налицо “любопытный случай сосредоточения внимания говорящего на значении одного слова, случай языкового самонаблюдения, производящегося в процессе говорения ... предложения эти обозначают как раз вечное, по мнению говорящего, тождество слова и его истинного значения; это идеальные предложения тождества” (Пешковский 1956:271-272). Вместе с тем к этим факторам необходимо добавить и другие факторы: стилистический фон и обусловленное контекстом взаимодействие подлежащего и сказуемого (Шведова 1960:359--362). В русистике отмечается, что для адекватного рассмотрения биноминативных тавтологий следует обратить внимание на такие параметры, как “тип имени, его референциальный статус, наличие связки, наклонение и время, порядок слов, наличие распространителей” (Булыгина, Шмелев 1997:444).
По мнению известного языковеда Ю.Д.Апресяна, построения типа Х есть Х псевдотавтологичны. Он пишет, что такие высказывания, как Война есть война, хотя и тавтологичны по форме, на самом деле не тавтологичны, они не нарушают принципа “информативности в той мере, в какой их интерпретация допускает обращение к коннотациям опорного существительного” (Апресян 1995:167). С этим невозможно не согласиться, ибо лицо войны - это зло, бесчеловечность, опустошение, страдания и т.д. Следовательно, “выражение Война есть война уместно в любой ситуации, когда говорящий пытается объяснить слушающему, почему наблюдаемое положение вещей отклоняется от нормы добра, человечности, морали, порядка” (Апресян 1995:167).
В предложениях рассматриваемого типа подлежащее выступает в собственно лексическом значении. На ту же лексему в позиции сказуемого накладывается коннотативное, или дополнительное эмоционально-оценочное, значение, обусловленное контекстом, ситуацией. Поэтому их общая семантика связана с оценкой, которая дается говорящим какому-либо лицу, предмету, событию.
Не все предложения, построенные по модели Х есть X, имеют одинаковый коннотативный потенциал. Так, например, в карачаево-балкарском языке конструкции Жанлы жанлыды (М.Т.) “Хищник есть хищник”; Ана анады (А.Т.) “Мать есть мать”; Эшек эшекди “Ишак есть ишак” имеют достаточно большой коннотативный потенциал. А построения Баппуш баппушду “Утка есть утка”; Суу сууду “Вода есть вода”; Чибин ол чибинди “Муха есть муха” имеют меньший потенциал. Это связано с особенностями “языкового видения картины миpa” у народа.
12.В карачаево-балкарском языке в позиции сказуемого, или предиката, получают регулярную реализацию именные словосочетания, главными и зависимыми компонентами которых выступают имена существительные (Ахматов 1968:143, 1996:34, 1998:64). Подобные сочетания в традиционной грамматике получили наименование изафетных (Кононов 1956:408-416; Чариев 1990:3). Они примечательны не только своей спецификой, но и тем, что имеют огромное содержание в тюркском синтаксисе. Как справедливо отмечает Н.З.Гаджиева, отношение “между двумя именами пронизывает всю структуру тюркских языков, являясь как бы ключом к пониманию многих синтаксических категорий” (Гаджиева 1970:18).
Изафетам, семантике и типам связи их компонентов, синтаксическим функциям в тюркском языкознании уделяется достаточно большое внимание, что можно заметить в исследованиях М.З.Закиева (1963, 1995), M.Балакaeвa (1959), К.М.Мусаева (1964), Н.К.Дмитриева (1956:22-37), Э.В.Севортяна (1956:38-44) и других известных тюркологов. В карачаево-балкарском языке предложения со сказуемыми-изафетными сочетаниями специально не рассматривались. Между тем они образуют большую группу реляционных моделей. Это тот случай, когда семантика предложения может зависеть от морфологической категории имени: изафетные конструкции являются идеальным средством для передачи различных отношений и напрямую связаны с грамматическими категориями падежа, принадлежности, определенности/неопределенности.
В тюркских языках структура и семантика изафетных конструкций имеет очень много общего. В именных словосочетаниях третьего типа зависимый компонент находится в оформленном родительном падеже, что является показателем определенности, а главный элемент принимает aффикс принадлежности. В карачаево-балкарском языке при выражении зависимого компонента местоимениями 1-го, 2-го и 3-го лица во множественном числе главный компонент может и не иметь показателя принадлежности: бизни жаш “наш парень”, сизни китап “ваша книга”, аланы китап “их книга”, кесибизни китап “наша книга”, кесигизни къыз “ваша девушка”, кеслерини къыз “их девушка”.
Между компонентами сказуемого, выраженного изафетом ΙΙΙ, складываются различные лексико-грамматические отношения, которые сводятся в основном к тому, что репрезентируют “отношение принадлежности одного предмета, понятия или лица к другому предмету, понятию или лицу” (Закиев 1995:113). От этого зависит семантика субстантивных предложений со сказуемыми-изафетами ΙΙΙ.
Ср. предложения: 1) Ол Бекирни юйюдю (О.Э.) “Это дом Бекира”; 2) Бу мени къаламымды (Н.) “Это моя ручка”; 3) Ала колхозну къойларыдыла (К.ж.) “Это овцы колхоза”. Подобные предложения передают отношения принадлежности. Подлежащее в них выражается местоимениями. Семантика таких конструкций - указание на отношения обладания, складывающиеся между кем-, чем-либо. Нужно отметить, что рассматриваемые предложения реализуются в речи и языке в преобразованном виде. Тогда мы имеем следующие предложения: 1) Ол юй Бекирни юйюдю “Этот дом - дом Бекира”; 2) Бу къалам мени къаламымды “Эта ручка - моя ручка”; 3) Бу къойла колхозну къойларыдыла “Эти овцы - овцы колхоза”. Как видим, в этих конструкциях главный компонент изафета ΙΙΙ актуализируется в позиции подлежащего (субъекта) предложения и имеет облигаторные определения. Последние характеризуются большим разнообразием семантики и форм выражения. Без них предложения в информативном плане ущербны, что видно из следующих примеров: Атла сизни атладыла “Лошади - ваши лошади”; Былайда отлагъан атла сизни атладыла “Лошади, которые пасутся здесь, ваши лошади”. Этими особенностями характеризуются и другие синтаксические единицы.
Конструкции рассматриваемой структуры предполагают и обозначение местонахождения или места происхождения предмета или же лица: 1) Бу алмала Малкъарны алмаларыдыла (З.) “Эти яблоки - яблоки из Балкарии”; 2) Была Чегемни мажал къызларыдыла (С.Ш.) “Они лучшие девушки Чегема”; 3) Бу Басханны гара суууду (З.) “Это минеральная вода из Баксана”; 4) Шахаргъа келген жашла таулу эллени келечилеридиле (К.ж.) “Ребята, прибывшие в город, представители горных сел”; 5) Кийик тауну малыды (Ж.З.) “Олень - скот гор”.
В ряде случаев посессор может выражаться именами с темпоральными значениями. При этом конструкции обозначают предмет, явление через время, к которому они относятся. Примеры: 1) Шулпу кюзню белгисиди (С.О.) “Моросящий дождь - признак осени”; 2) Бу кечеле къышны бек узун кечелеридиле “Эти ночи являются самыми длинными ночами зимы”.
Одними из наиболее употребительных конструкций в карачаево-балкарском языке являются предложения, в которых выражается отношение части к целому. В подавляющем большинстве случаев часть выражается главным компонентом сказуемого, а целое - его зависимым компонентом: 1) Была сюрюуню бир бёлегидиле (Ш.) “Они составляют часть стада”; 2) Ала сен туурагъан терекни бутакъларыдыла (М.Т.) “Это ветки дерева, которое ты распилил”.
Иногда сказуемое может иметь сему дестинатива, т.е. обозначать предмет, лицо, которому предназначается другой предмет, что вносит соответствующее значение в семантическую структуру предложения: 1) Бу сени юлюшюнгдю (М.Т.) “Это твоя доля”; 2) Бу ушкок Бийбертни саугъасыды (Ш.) “Это ружье подарок для Бийберта”; 3) Бу эчкилени бичени болсун (Ш.) “Пусть это сено будет для коз”.
В процессе жизни между людьми складываются различные отношения: отношения родства, дружбы, вражды, подчиненности и т.д. Для выражения подобных отношений в языке используются предложения с принадлежностными предикатами. Такие предложения мы делим на несколько подгрупп:
а) предложения, обозначающие родственные отношения: 1) Ол сени жашынгды (С.Ш.) “Это твой сын”; 2) Сатанай Ёрюзмекни къатыныды (Ф.) “Сатанай жена нарта Ёрюзмека”; 3) Мен Элкъушну къызыма (О.Э.) “Я дочь Элькуша”; 4) Ол бизни жууугъубузду (Ф.) “Он наш родственник”; 5) Бу мени киеуюмдю (Ф.) “Он мой зять”;
б) предложения, передающие отношения дружбы: 1) Мурик бизни къауумубузну ийнагъыды (Б.Гул.) “Мурик - душа нашей компании”; 2) Сени жашынг Солтан-Муратны тенги эди (К.О.) “Твой сын был другом Солтан-Мурата”; 3) Хамит аны шуёху эди (К.О.) “Хамид был его другом”; 4) Мен сени атангы досума (М.Т.) “Я друг твоего отца”;
в) предложения, передающие отношения вражды: 1) Ол бий Айтекни къанлы жауу болгъанды (Ф.) “Он был кровным врагом бия Айтека”; 2) Эмегенле нартланы жауларыдыла (Ф.) “Эмегены враги нартов”; 3) Германия Совет Союзну душманы болду (Ш.) “Германия стала противником Советского Союза”;
г) предложения, выражающие иерархические отношения (отношения подчиненности, зависимости, превосходства, социального неравенства): 1) Сен бизни ханыбызса (Ф.) “Ты наш хан”; 2) Мен ханны юй тюбюнде шапасыма (Ф.) “Я прислужник хана”; 3) Ол бизни бийибизди (Ф.) “Он наш бий”;
д) предложения, выражающие характеристику лица по роду деятельности, профессии через отношение его к месту работы: l) Хaсан “Птицепром” трестни таматасыды (К.ж.) “Хасан является руководителем треста “Птицепром”; 2) Ол “СКЭП” заводну ишчисиди (К.ж.) “Он рабочий завода “СКЭП”; 3) Харун бизни мюлкню къойчусуду (К.ж.) “Харун чабан нашего хозяйства”.
Значения приведенных выше примеров в карачаево-балкарском языке передаются и синонимическими конструкциями, состоящими из субъекта отношения, выраженного именем в основном падеже, объекта отношения, выраженного именем в дательно-направительном падеже, предиката отношения в основном падеже. Это видно при сравнении следующих примеров: Мен сени эрингме “Я твой муж” - Мен санга эрме “Я для тебя муж”; Биз сизни къонакъларыгъызбыз “Мы ваши гости” - Биз сизге къонакъбыз “Мы для вас являемся гостями”; Гудубек тюкенни директоруду “Гудубек директор магазина” - Гудубек тюкеннге директорду “Гудубек директор в магазине”.
В данном случае основной предикативный падеж характеризует лицо, названное в основном падеже, предицируемого, по отношению к лицу в дательно-направительном падеже как отправному предмету сопоставления, с точки зрения родства или другой социальной связи (Золотова 1988:123).
Указанные синонимичные конструкции, как и другие, функционируют в сочетании с показателем отрицания тюйюл “не”: l) Сен энди манга киеу тюйюлсе (М.Т.) “Ты теперь для меня не зять”; 2) Бюгюнден ары ол тюкеннге директор тюйюлдю (К.ж.) “С сегодняшнего дня он не директор магазина”; 3) Да Аслан манга шуёх тюйюлдю энди (Ш.) “Теперь Аслан для меня не друг”. Такие построения в общераспространенном прочтении отрицают не наличие кровных и иных отношений (они составляют необходимую пресуппозицию таких высказываний), а связаны с поведенческими производными лица (Арутюнова 1999:19).
В карачаево-балкарском языке встречаются предложения, в которых позиция предиката занята именами со значением родства, дружбы, вражды во множественном числе, к которым относятся лексемы типа жууукъ “родственник”, шуёх “друг”, тенг “ровесник”, душман // жау “враг” и т.д. При этом позиция субъекта бывает занята словами во множественном числе. Примеры: 1) Биз шуёхлабыз (О.Э.) “Мы друзья”; 2) Ала жууукъладыла (К.ж.) “Они родственники”; 3) Была душманладыла (К.ж.) “Они враги”; 4) Сиз тенглесиз (М.Т.) “Вы ровесники”. Они передают значение родственных, дружественных, враждебных и иных отношений равенства, которые существуют между людьми. Состоят из субъекта и предиката отношений равенства по родству, дружбе, вражде. Субъект их можно разложить и на однородные подлежащие: Мен бла сен шуёхлабыз “Я и ты друзья”; Мен бла сен жууукълабыз “Я и ты родственники”. Для уточнения значения в подобные предложения вводится сочетание бир бирге “друг к другу”, являющееся также показателем отношения: Биз бир бирге тенгбиз “Мы равны по отношению друг к другу”. Во всех этих примерах предикаты являются симметричными.
Анализируя глагольные предложения, А.А.Холодович приходит к выводу о том, что симметричными являются “ситуации, требующие двух сопряженных партиципантов, совершающих каждый одинаковое дело” (Холодович 1978:7, 1979:163). При этом он оперирует терминами “субъект” и “косубъект”, между которыми устанавливаются симметричные отношения. К такому же выводу на материале тюркского глагола приходит и И.Х.Ахматов (Ахматов 1983:213). Солидарны с ними и другие исследователи (Маслова 1989:120-1270).
Однако симметричные отношения характерны и для неглагольных предикатов. Это убедительно доказывается рядом лингвистов, считающих, что симметричными предикатами, или, по другой терминологии, предикатами отношения, выступают имена существительные, прилагательные и наречия (см. об этом: Иомдин 1980; Категория отношения ... 1997). Материал карачаево-балкарского языка показывает, что в предложениях с подобными предикатами выражаются такие ситуации, в которых два или более лица находятся в равных дружественных, родственных, враждебных и иных отношениях между собой. Семантическая структура их состоит из трех компонентов: статичных субъекта отношения, косубъекта отношения и предиката отношения. В зависимости от лексического наполнения они квалифицируются как предикаты родства, дружбы, вражды и т.д. К ним можно отнести и некоторые фразеологизмы (антлы тенг “закадычный друг”, къанлы жау “кровный враг”, жууукъ юлюш “семья зятя и снохи (как родственники)”, эт жууукъ “близкий родственник”, къан жууукъ “кровный родственник”. Примеры: 1) Азиз мени антлы тенгимди (К.ж.) “Азиз мой закадычный друг”; 2) Эмегенле адамланы къанлы жауларыдыла (Ф.) “Эмегены кровные враги людей”; 3) Сен бизни эт жууугъубузса (Ш.) “Ты наш близкий родственник”.
Наиболее ярко значение симметричности проявляется во фразеологизмах жан бла тёммек кибик “неразлучные (как душа и тело)”, жандан жаннга тёнгекдиле “очень близкие (душа в душу)”: Ала бир бирлери бла жан бла тёммекдиле “Они неразлучны друг с другом”; Ала жандан жаннга тёнгекдиле “Они живут душа в душу”.
Таким образом, настоящая дружба неразрывна, уподобляется единству души и тела, оценивается по признаку душевных отношений, о чем свидетельствует языковой материал. Близкому человеку достается душевное расположение: Жанымдан юлюш этерме “Душу отдам”.
Как и в других тюркских языках, в карачаево-балкарском языке изафеты синонимичны по отношению друг к другу: къыралны таматасы // къырал таматасы // къырал тамата “руководитель государства”. Вместе с тем они отличаются по определенности/неопределенности своих зависимых компонентов (см. об этом подробнее: Киекбаев 1996).
Отличаются изафеты и выражением лексико-грамматических отношений. Так, например, выражение родственных, дружественных, враждебных отношений является скорее всего прерогативой изафета ΙΙΙ. Правда, имеются некоторое термины родства, употребляющиеся во 2-ом и 1-ом изафетах: ана къарындаш (=ы) “брат по матери”, ата къарындаш (=ы) “брат по отцу”. Если же зависимый компонент именного словосочетания обозначает предмет, из которого состоит другой предмет, то в большей степени мы имеем дело с изафетами ΙΙ и Ι: будай ётмеги // будай ётмек “пшеничный хлеб”. В целом же применение изафетов Ι и ΙΙ шире, чем изафета III, о чем совершенно справедливо пишет М.З.Закиев (Закиев 1995:116-122). На наш взгляд, такое положение вещей связано с грамматической природой изафетных сочетаний. Не все имена могут функцировать в оформленном родительном падеже и выражать значение определенности. Напротив, имена склонны для выражения неопределенного значения и имеют при этом больший потенциал. Это зависит также от семантики слов, входящих в изафет, и от характера их отношений между собой. В тюркологической литературе также отмечается, что -ый тип изафета значительно превосходит остальные по количеству употреблений в памятниках древнеогузского и древнеуйгурского языков. По этой же причине рассмотрение изафетов начинается обычно с морфологически неоформленного (Аракин 1976:13).
Сказуемое, выраженное 2-м изафетом, отличается тем, что в нем зависимый компонент представлен неоформленным (неопределенным) родительным падежом. Во многом совпадая с 3-м изафетом, он передает и другие значения: отношение конкретного предмета к неопределенному предмету, национальную принадлежность лица и др. Например: 1) Ол къумукъ къызыды (Ш.) “Она кумычка”; 2) Сен билген а эл мюлкюдю (М.Т.) “То, что ты знаешь, сельское хозяйство”; 3) Ол кюн къыш кюню эди (З.) “Этот день был зимним днем” и т.п.
Оба компонента 1-го изафета передаются именами в основном падеже. Значения, выражаемые такими формами, больше представлены в других типах именных конструкций, поэтому мы здесь не акцентируем свое внимание на предложениях со сказуемыми в 1-м изафете. В целом для изафетных форм характерно в большей степени выполнение других синтаксических функций, чем функции предикативной.
Предложения с дативным компонентом не всегда выражают синонимическое значение по отношению к конструкциям с изафетами. Во многих случаях наблюдается оценка лиц, предметов и событий. Приведем примеры: 1) Ахшы сёз санга илмуду (К.О.) “Хорошее слово для тебя наука”; 2) Бизни кюрешибиз санга юлгюдю (Н.К.) “Наша борьба для тебя пример”; 3) Сен жаш тёлюге махтауса (И.Г.) “Ты гордость молодежи”. В этих конструкциях дается оценка с точки зрения aвтopa и адресуется лицу, выраженному дательно-направительным падежом в виде назидания.
Ср. предложения: 1) Жюрек жюрекни ачхычыды “Сердце - ключ сердца”; 2) Лакъырда кертини келечисиди “Шутка - посланник истины”; 3) Тенгинг сени кюзгюнгдю “Твой друг - твое зеркало”; 4) Ат эрни къанатыды “Лошадь - крылья мужчины”; 5) Къатын юйню гюлюдю “Жена - цветок дома”; 6) Къалам тилни тилманчыды “Перо - переводчик языка”; 7) Тюлкюню душманы аны терисиди “Врагом для лисы является ее собственная шкура”. Они представляют собой паремии, построенные по образцу рассмотренных выше конструкций со сказуемыми-изафетами, которых очень много в языке. Однако их смысл куда глубже. Дело в том, что паремии сообщают не простую информацию об отношении или какой-либо факт, а репрезентируют опыт носителя языка, накопленный им на протяжении жизни. Они носят обобщенный характер и их содержание раскрывается в результате анализа и сопоставления жизненных реалий. Посредством умозаключения мы получаем готовые суждения и штампы, которые невозможно отвергнуть. Так, например, шкура является врагом для лисы из-за того, что ее убивают ради шкуры. Лошадь же является незаменимым помощником мужчины-воина, труженика, кормильца и т.д., поэтому ассоциируется с крыльями. Основная функция паремий заключается в воздействии на поведенческо-ментальные стереотипы носителей языка (Сидоркова 1999:30).
2.1.2. Предложения с предикатами, выраженными
именами существительными в родительном падеже
Родительный падеж в тюркских языках выражает отношение принадлежности чего-нибудь какому-либо лицу. Этим значением он противопоставляется другим падежам и “соотносится с основным падежом, отличаясь от последнего по категории определенности/неопределенности” (Грамматика современного башкирского литературного языка 1981:139). Поэтому мы можем предикаты, передаваемые этим падежом, называть предикатами принадлежности или обладания.
Родительный падеж имени в карачаево-балкарском языке функционирует в предложении как определение и как сказуемое. В определительной функции родительный падеж бывает оформленным аффиксом принадлежности и встречается также без него, т.е. может выражать значение определенности и неопределенности: тауну этеги // тау этеги “подножье горы”. В предикативной же позиции слово в родительном падеже конкретизируется, всегда обозначает определенный предмет: Бу алмала бизни мюлкнюдюле (З.) “Эти яблоки принадлежат нашему хозяйству”. Определенность предмета выражается в тюркских языках и винительным падежом. Анализ обоих падежей позволил Дж.Г.Киекбаеву прийти к выводу, что “родительный и винительный падежи отпочковались исторически от одного единого источника” (Киекбаев 1996:67). В пользу этого мнения говорит и тот факт, что в карачаево-балкарском языке не наблюдается регулярное употребление винительного падежа в предикативной позиции.
В лингвистической литературе бытует мнение, что конструкции, выражающие отношения принадлежности, являются посессивными и универсальны для языков разных типов (Журинская 1977:194; Бабина 1988). Между тем значение посессивности (обладания) pассматривается неоднозначно. Одни языковеды опираются на синтаксическую модель, выражающую это значение вне зависимости от содержания ситуации (Золотова 1973; Селиверстова 1977, 1982), а другие - на конкретную ситуацию обладания: “значение обладания возможно только в ситуации реального владения предметом” (Лухт 1977:127). Е.М. Вольф же расширяет представление о ситуации обладания как “отнесенности к лицу”, частным случаем которой является собственно “владение” (Вольф 1977:170).
Посессивные конструкции являются разновидностью общеатрибутивных конструкций, в которых значения определяющего и определяемого слова “предметны” (Камова 1980:4). В них складываются отношения между предметом владения и собственно владельцем. Они состоят из трех универсальных компонентов: предиката-посессора, объекта принадлежности и показателя принадлежности, который имеет свои особенности в каждом языке (Арефьева 1986:124). Примеры: 1) Энди сен менисе “Теперь ты мой”; 2) Акътамакъ Жабагъылыныды (Ф.) “Актамак принадлежит Жабагылы”; 3) Къой Таукъанныды (М.Т.) “Овца принадлежит Таукану”. Подобные предложения вне контекста не обладают ннформативной достаточностью, так как подлежащими выражается предмет обладания, который без определения представляется нам неизвестным. В силу этого предложение в целом становится неопределенным (Троянов 1987). Для устранения подобного недостатка приведенные предложения необходимо распространить определениями, относящимися к неопределенным подлежащим: 1) Бу батырла миниучю ат энди Айтекниди (Ф.) “Лошадь, на которой ездили храбрецы, теперь принадлежит Айтеку”; 2) Ол шаудан патчахны болгъанды (Ф.) “Этот родник принадлежал падишаху”. Такие посессивные конструкции репрезентируют также значение родственных и дружественных отношений, устанавливающихся между людьми: 1) Ол киеу патчахны болгъанды (Ф.) “Этот зять был зятем падишаха”; 2) Къызым Мариям ол жашны болгъанды (Ф.) “Моя дочь Мариям стала женой этого парня”; 3) Энди сен менисе (Ф.) “Теперь ты моя (жена)”.
Показателем принадлежности являются и аффиксы =ныкъы/=ники, =нyкъу/=нюкю, которые квалифицируются в карачаево-балкарском языке примерно одинаково. Так, проф. И.Х.Ахматов считает их сложными аффиксами, служащими для выражения принадлежности и являющимися синонимичными оформленному родительному падежу (Ахматов 1988:9). Такая же мысль встречается и в “Грамматике карачаево-балкарского языка” (1976:129). М.А.Хабичев пишет, что “имя в сочетании аффиксом -ныкъы ... выражает отношения абстрактной принадлежности, не указывая на предмет обладания” (Хабичев 1989:179). Мы же склоняемся к мнению, что данный аффикс имеет падежный характер. На материале татарского языка это убедительно доказывается Д. Г. Тумашевой и Н.И.Ирисовым. Они пишут, что в пользу отнесения аффиксов -дагы, -ныкы к падежным свидетельствуют “следующие их свойства: 1) функция и значение; 2) соотношение с традионно включаемыми в падежную парадигму aффиксами местно-временного (-да) и родительного (-нын) падежей; 3) регулярностъ присоединения к склоняемым лексико-грамматическим разрядам слов; 4) способность присоединяться к именам, имеющим при себе определения или другие зависимые слова; 5) место присоединения; 6) синтаксические функции; 7) возможность опущения при однородных членах предложения” (Тумашева, Ирисов 1989:4).
Для словоформ с указанными аффиксами характерно употребление в подлежащной и предикативной функциях, причем превалирует последняя функция. Ср. примеры: 1) Сизники бизники да алайды (М.Т.) “И ваше, и наше таково”; 2) Азретники не да болсун (Ш.) “Черт с тем, что принадлежит Азрету”. В них принадлежность абстрагирована. Для того чтобы она стала конкретной, объект, выраженный притяжательным аффиксом, должен быть назван в предложении: Жерники жерди, кёкнюкю хауады (Посл.) “Принадлежность земли - земля, принадлежность неба - воздух”; Къаргъаныкъы - терек башында, къузгъуннукъу - терек тюбюнде (Посл.) “Принадлежность вороны - на дереве, принадлежность ворона - под деревом”.Такой эффект достигается и предикативным употреблением слов со значением принадлежности: 1) Бу ат Солтанныкъыды (Ф.) “Эта лошадъ принадлежит Султану”; 2) Къатын эриники ушайды да (М.Т.) “Жена ведь принадлежит своему мужу”.
2.1.3. Предложения с предикатами, выраженными именами
существительными в дательно-направительном падеже
Дательно-направительный падеж имени в тюркском языкознании обычно относят к падежам с пространственными значениями. Он обозначает направление движения и его предел. Поэтому предложения, сказуемое которых выражено именем в дательно-направительном падеже, обозначают направление движения субъекта и его предел: 1) Мени аллым Акъ къаягъады (Ф.) “Я (направляюсь) к Ак кае”; 2) Къанамат юйгеди (М.Ш.) “Канамат (идет) домой”; 3) Мен Нapcaнaгъамa (М.Ш.) “Я (иду) в Нарсану”; 4) Ийнекле фермагъадыла (К.ж.) “Коровы (направляются) на ферму”; 5) Бу машина Бештаугъады (Ш.) “Эта машина (идет) на Бештау” и т.д. Формально подобные предложения состоят из двух компонентов: подлежащего и сказуемого. Однако их семантическая структура асимметрична формальной устроенности и состоит из трех компонентов: из активного субъекта движения, выраженнoгo формой основного падежа имени, локального конкретизатора (директива) и предиката движения, совмещенных в дательно-направительном падеже. Общая семантика предложений: направление движения как признак активного субъекта.
В рассматриваемой модели позиция подлежащего занимается словами, обозначающими не только активное лицо, совершающее самостоятельное движение, но и транспортные средства и природные явления, которые осмысливаются как способные к самодвижению. Для них в семантическом синтаксисе установилась своя терминология - “агентив”, “медиатив”, “элементив” (Богданов 1977; Попко 1988).
Сказуемые выражают такую субкатегорию пространства, как директивность, репрезентируемую в лингвистической терминологии как “аллатив”, “терминатив”. Роль таких пространственных конкретизаторов в языке выполняют существительные локативной семантики, имеющие широкое значение. Это имена, входящие в тематические группы сo значением названия жилья и его частей, различных предприятий и учреждений, административных единиц, участков земной поверхности и т.п. Они выступают в качестве ядра функционально-семантической категории пространства (Абдуллина 1991:117).
Именным предложениям рассматриваемой структуры синонимичны глагольные конструкции типа Мен юйге барама “Я иду домой”. Исследователи выделяют одинаковое количество компонентов в их формально-семантической структуре. Считается, что они имеют семантическую структуру “перемещение + субъект перемещения + направление перемещения” (см.: Ахматов 1983:183-185; Ибрагимова 1994:12).
В карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, позицию сказуемого могут занимать и имена с объектным значением. Ср.: 1) Биз Желбыдыргъабыз (Ф.) “Мы (идем) к Желбыдыру”; 2) Мен къара къушхама (Ф.) “Я (иду) к черному орлу”. И.Х.Ахматов считает, что семантические компоненты указанного класса синкретичны и предлагает для их обозначения пользоваться термином “локализованный объект” (Ахматов 1983:185). В приведенных примерах сказуемое служит для выражения локализованного объекта и предиката движения.
О синкретичности членов предложения говорит и материал русского языка. Так, В.В.Бабайцева пишет, о том, что, с одной стороны, синкретизм членов предложения свидетельствует о гибкости членов предложения: они способны выразить все разнообразие явление действительности и отношений между ними. С другой стороны, все оттенки значений невозможно выразить лишь посредством типичных членов предложения, так как сами языковые значения не всегда являются однозначными (Бабайцева 1975:139, 1988).
Следует различать и предложения типа Бу къылыч нартлагъады (Ф.) “Этот меч (предназначен) для нартов” и Саугъала сабийлегедиле (М.Т.) “Подарки (предназначены) для детей”. Главное их отличие в том, что предикатные лексемы в них обозначают “лицо или предмет, для которого назначается, предназначается какой-либо предмет или действие” (Золотова 1988:40). Это предикаты “дестинатива”. В этих и им подобных конструкциях подлежащная позиция замещается словами, обозначающими неличный предмет.
Безусловно, значения, выражаемые дательно-направительным падежом, характеризуются многообразием. Несмотря на то, что данный падеж причисляется к локальным, или пространственным, некоторые авторы считают для него ядерной не семантику направления, а семантику давания, так как в “понятии давания важнейшее место занимает представление об одушевленности (адресате). Эта “одушевленность” семантики составляет отличительную особенность дательного падежа” (Козырев 1996:135).
Ср. предложения: 1) Жашла чалгъыгъадыла (З.) “Ребята (идут) на сенокос”; 2) Сабийле отуннгадыла (Н.) “Дети (идут) за дровами”; 3) Малжей ишгеди (Б.Г.) “Малжей (идет) на работу”; 4) Нартла кенгешгедиле (Ф.) “Нарты (идут) совещаться”; 5) Биз къазакъгъабыз (Ф.) “Мы (собираемся) в казаки”. В них сохраняется значение движения. Однако превалирует другое значение - семантика целеполагания. Человек направляется куда-либо с определенной целью - заготавливать дрова, сено или работать, отдыхать и т.д. Иначе говоря, для него характерна категория цели (Левонтина 1996:52). Это подтверждается как психологами, так и данными языка. Приобретение предложением указанного смысла зависит от семантики слов, занимающих позицию сказуемого, и ситуации в целом. Общая семантика приведенных выше конструкций: выражение движения субъекта куда-либо с целью совершения какого-либо действия.
По мнению известного синтаксиста-тюрколога М.З.Закиева, предложения типа Сен юйгесе “Ты (идешь) домой” образовались в результате того, что “неполные предложения (с опущенным сказуемым) стали восприниматься как полные” (Закиев 1995:168). Такое положение распространяется практически на все предложения со сказуемыми, выраженными именами в пространственных падежах. В карачаево-балкарском языке подобные сказуемые в основном являются предикативно оформленными. А это не позволяет ввести в структуру предложения глагольное сказуемое. Другое дело в сложносочиненных предложениях с противопоставлением, в которых именное сказуемое весьма часто не оформляется аффиксами предикативности. В результате этого появляется необходимость доукомплектации предложений: Мен - чалгъыгъа, сен а - отуннга “Я - на сенокос, а ты - за дровами”; Мен чалгъыгъа барама, сен а отуннга бараса “Я иду на ceнoкoc, а ты идешь за дровами”.
По А.Г.Золотовой, стремление квалифицировать безглагольные предложения как неграмматические обедняет представление о реальной грамматической системе, так же как репрезентировать их неполными, эллиптическими - соотносительно с полными двусоставными глагольными пропозициями, принимаемыми за эталон - обедняет представление о конструктивных возможностях синтаксиса. Возведение “безглагольных конструкций к глагольному образцу путем подстановки “опущенных” или “нулевых” членов помогает заполнить клетки создаваемых схем, но не способствует пониманию структурного своеобразия различных типов синтаксических построений” (Золотова 1971:11-16; также Акимова 1982). Конечно, моделям неглагольных значений грамматическое значение глагола необходимо для соотнесения своего содержания в различные временные и модальные планы. Для этого они и пользуются “пустыми” глаголами, связками, лишенными вещественного содержания, а также вспомогательными глаголами, не обозначающими действия предмета. Однако в карачаево-балкарском и других тюркских языках предложения со сказуемыми в косвенных падежах не могут передавать всю гамму значений, выражаемых глагольными конструкциями, ибо семантическая структура предложения в целом зависит от взаимоотношений глагольных и именных компонентов. Так, например, безглагольные предложения с дательным предикативным не могут передавать присущие ему значения говорения, отношения, внимания и т.д. Эти и другие значения проявляются только в сочетании слов в дательно-направительном падеже с другими управляющими лексемами. В доказательство можно привести следующие примеры: 1) Малчыла къойлагъа къарайдыла “Животноводы смотрят за овцами”; 2) Мен сизге сёлешеме (З.) “Я говорю вам”; 3) Бу киймле манга жapaйдылa (Ш.) “Эта одежда подходит для меня”. При опущении глаголов их смысл видоизменяется.
2.1.4. Предложения с предикатами, выраженными именами
существительными в местном падеже
Местный падеж в тюркских языках относится к пространственным падежам и показывает “местонахождение предмета и лица в пространстве и времени” (Мусаев 1997:259). Поэтому предложения со сказуемыми в местном падеже также обозначают местонахождение предмета и лица. Главное их отличие в выражении статической локализации.
Основной функцией местного падежа является репрезентация обстоятельства места. Однако в языке существует целая группа конструкций с семантикой местонахождения, где в функции сказуемого мы видим слова с пространственным значением в местном падеже. Правда, в ряде исследований подобные конструкции признаются предложениями, в которых мы “имеем дело лишь с элиминацией глагола-связки” (Козырев 1996:138). Однако “канонические локализаторы” (локализаторы в форме местного, дательно-направительного, исходного падежей) характеризуются богатством семантических и синтаксических функций, разнообразием сферы действия (Невская 1997:30).
1.Предложения типа Кёккёз да юйдеди (З.Т.) “Кёккёз тоже дома” есть конструкции локализации конкретных объектов, которые представляют собой ответ на вопрос где находится интересующий нас объект. Они обычно являются неотъемлемым атрибутом диалогической речи.
В позиции подлежащего предложений статической локализации обычно употребляются слова, обозначающие людей, животных, предметы: 1) Мусабий Тюртюлюдеди (О.Э.) “Мусабий (находится) в Тюртюлю”; 2) Малла таудадыла (М.Т.) “Скот (находится) в горах”; 3) Машина арбаздады (Б.Г.) “Машина (находится) во дворе”. Общая семантика подобных предложений: местонахождение как признак субъекта.
Небезынтересно то, что некоторые предложения передают и местонахождение географического объекта. При этом субъект и предикат предложения находятся в отношениях включения одного в другое, или в отношениях части и целого. Ср.: Булунгу эли Чегемдеди (З.) “Селение Булунгу в Чегеме”; Москва Россейдеди (З.) “Москва в России”. Такие конструкции состоят из слов со значением пространства. Слова в позиции подлежащего здесь обозначают объекты, которые входят в другой объект, являются частью других, более широких по значению, объектов. Свидетельством тому следующие конструкции: Булунгу Чегемни бир кесегиди “Булунгу является частью Чегема”; Москва Россейни бир кесегиди “Москва является частью России”.
Из предложений статической локализации мы узнаем местонахождение не только того или иного предмета, но и место проживания лица. Они синонимичны трехкомпонентным предложениям, включающим в свой состав субъект бытия, локальный конкретизатор и предикат бытия. Например: Ахмат элдеди // Ахмат элде жашайды “Ахмат живет в селе”. Это позволяет нам говорить о том, что ряд падежных форм выполняет в предложении не только функцию семантического конкретизатора (обстоятельства), но и функцию предиката. Поэтому вполне правомерно определять такие формы слов, выступающие в роли сказуемого, как обстоятельственно-предикативные, или обстоятельственно-сказуемостные, члены предложения.
2.Ср. с предложениями предыдущей группы высказывания типа Аслан фермадады (Ш.) “Aслан на фepмe” и Харун къошдады “Харун в кошаре”. Сказуемые их имеют пространственное значение. Но в зависимости от конситуации и “угла зрения” участников речи они обозначают как местонахождение, так и место работы, а опосредованно и род деятельности лица: Аслан работает на ферме (пасет скот, доит коров и т.д.). Многие высказывания со сказуемыми, представленными конкретными и абстрактными именами в местном падеже, передают преимущественно род деятельности лица: 1) Азнор атладады (Ш.) “Аслан - табунщик”; 2) Аскер чалгъычыладады (М.Т.) “Аскер - косарь”; 3) Малжей малладады (Б.Г.) “Малжей - скотник”. 4) Мен бригадирликдеме “Я бригадир” и др.
3.Для локативных конструкций присуща и событийность. Приведем некоторые примеры: 1) Таматабыз жыйылыудады (З.) “Наш начальник на собрании”; 2) Азиз кенгещде болур (Ш.) “Азиз наверно на совещании”; 3) Къартларыбыз бусагъатда тёредедиле (Ф.) “Наши старики сейчас на тере”. Эти и другие конструкции характеризуются тем, что обозначают причастность лица (соучастие) к какому-либо событию, мероприятию.
4.Рассмотрим предложение Асият Аликберладады. Оно может быть переведено на русский язык двояко: “Асият у Аликберовых” и “Асият замужем за кем-то из Аликберовых”. Позицию подлежащего замещают здесь слова, обозначающие лиц женского пола. В позиции же сказуемого должны быть слова, обозначающие фамилию или же лиц мужского пола. Ср.: 1) Жансурат эрдеди (И.Г.) “Жансурат замужем”; 2) Аслижан Юсюпдеди (М.Ш.) “Аслижан замужем за Юсуфом”. Подобные конструкции обозначают семейное положение лица. Общая семантика: определение семейных отношений между мужчиной и женщиной. Примыкают к рассмотренным предложениям и конструкции типа Асият эрменлидеди (И.Г.) “Асият замужем за армянином”. В подобных предложениях появляется сема национальной принадлежности лица - главы семьи.
5.Место сказуемого в предложениях локализации занимают абстрактные имена, которые принимают значение состояния. К ним относятся лексемы къууанч “радость, счастье”, сагъыш “раздумье”, къайгъы “беспoкойство”, жарсыу “горе, печаль”, гузаба “суета, тревога”, бушуу “горе” и др., относящиеся к эмотивной лексике. Примеры: 1) Эл уллу къайгъыдады (О.Э.) “Село в большом беспокойстве”; 2) Ол терен сагъышдады (И.Г.) “Он в глубоком раздумье”; 3) Биз бусагъатда уллу къууанчдабыз (Б.Г.) “Мы сейчас в большой радости”; 4) Эмегенле энди гузабададыла (Ф.) “Эмегены теперь в хлопотах”. Эти конструкции обозначают психологическое состояние субъекта и “указывают на интенсивность испытаваемого состояния, “погруженность” субъекта в состояние” (Цейтлин 1980:87). Они состоят из двух компонентов: субъекта состояния и предиката состояния.
6.Рассмотрим примеры типа Шамкъыз жуккада эди (М.Т.) букв.: “Шамкыз была на сосках у матери” и Къызчыкъ бешикдеди (К.ж.) “Девочка в люльке”. Наряду с местонахождением лица они передают возраст или определенный этап в биологическом развитии лица (грудной возраст). Последний признак может быть превалирующим. Общая семантика этих предложений: характеристика возраста (определенного этапа в биологическом pазвитии лица) как признак личного субъекта.
Для передачи различных типов состояния в карачаево-балкарском языке используются и именные фразеологические единицы, последний компонент которых оформлен аффиксом местного падежа: l) Сeн теке къалкъыудаса “Ты в дремоте”; 2) Ала жан кайгъыдадыла (Ф.) “Они в состоянии боязни”; 3) Да ол а ёмюрлюк жукъудады (Ф.) “А он в состоянии вечного сна”; 4) Аскерчиле ёшюн урушдадыла энди (М.Т.) “Солдаты теперь в рукопашной схватке”.
7.Материал тюркских языков показывает, что многие семантические варианты предложений локализации и местонахождения напрямую “связаны с метафоризацией представления о вмещающем пространстве: с переносом ситуации из реального физического пространства в разного рода идеальные пространства” (Серээдар и др. 1996:57).
Так, “социальное пространство” представлено в предложениях, где сказуемостный локализатор - имя лица в модели местонахождения. При этом образуются специфические конструкции со значением обладания, в которых значительно сильнее ощущается значение временного нахождения чужого предмета в распоряжении другого лица: 1) Малла бусагъатда Айдаболлададыла (Ф.) “Скот сейчас у Айдаболовых”; 2) Сени ахчанг банкда болур “Твои деньги, пожалуй, в банке”.
В языке также наблюдается перенос ситуации “в идеальное психическое или логическое пpoстранство”: 1) Элдар Элленни жюрегиндеди (О.Э.) “Эльдар в сердце у Эллен”; 2) Сени сагъышларынг бащынгдадыла (М.Т.) “Твои мысли в твоей голове”. Они характеризуют человека через его мысли о ком-, чем-либо.
В предложениях, в которых подлежащее выражено именами с семантикой “выбор”, “причина”, “суть” и им подобными, сказуемое представляет причину положения дел, что можно выявить при обращении к контексту: 1) Иш Ажокъадады (А.Т.) “Дело в Ажоке”; 2) Сайлау къыздады (Э.Г.) “Выбор за девушкой”; 3) Сылтау сендеди (А.Т.) “Причина в тебе”; 4) Терслик къойчуладады (К.ж.) “Вина на чабанах”. Таким образом, предложения со сказуемыми в местном падеже отличаются многообразием оттенков значений.
2.1.5. Предложения с предикатами, выраженными именами
существительными в исходном падеже
Семантика предложений со сказуемыми, выраженными именами в исходном падеже, во многом зависит от смысла указанных имен. Они имеют различную семантику, поэтому возможно несколько смысловых типов предложений. На них накладывает свой отпечаток и падежная семантика. В тюркских языках исходный падеж противопоставляется дательно-направительному, “обозначает исходный момент, исходную точку, источник” (ГСБЛЯ 1981:144).
1.Одной из основных синтаксических функций исходного падежа считается обозначение им исходного пункта при глаголах движения, удаления от исходной точки, или же - выражение локального конкретизатора, показывающего исходную точку движения (Ахматов 1983:215). При этом образуются трехкомпонентные глагольные предложения динамической локализации: Хызыр таудан келеди (М.Т.) “Хизир идет с гор”. Однако в карачаево-балкapском языке это же значение передается и безглагольными предложениями - субстантивными предложениями, состоящими на формальном синтаксическом уровне из подлежащего и сказуемого в исходном падеже: Хызыр тауданды “Хизир (идет) с гор”.
При выражении исходной точки охватывается значительный круг слов с пространственным значением, которые наиболее полно представлены в русистике, в работах М.В.Всеволодовой и Е.Ю.Владимирского (Владимирский 1972; Всеволодова, Владимирский 1982). Применительно к карачаево-балкарскому языку их можно разделить на несколько групп:
- земля (названия сторон света, основных типов суши): шимал “север”, кюнчыгъыш “восток”, кюнбатыш “запад”, къыбыла “юг”, айрыкам “остров”, жарым айрыкам “полуостров” и т. д.;
- типы ландшафта: агъач “лес”, таула “горы”, ёзен “равнина”, тала “поляна”, тар “ущелье”, дорбун “пещера”, Къара тенгиз “Черное море” и др.;
- земля как административно-политическое целое: къырал “государство”, Россей “Россия”, республика и т. д.;
- географические и административные единицы страны: Башкортостан, Малкъар “Балкария”, Къобан “Кубань” и т.д.;
- специализированные территории: бахча “огород”, терек бахча “сад” и т.д.;
- населенные пункты и их части: эл “село”, шахар “город”, орам “улица”, арбаз “двор” и т.д.;
- сооружения, части помещений: кёпюр “мост”, юй “дом”, чардакъ “чердак”, отоу “комната” и др.
Примеры: 1) Мен Красноярскеденме (М.Т.) “Я из Красноярска”; 2) Мен Хасанияданма (И.Г.) “Я из Хасаньи”; 3) Мен Учкуланданма (О.Э.) “Я из Учкулана”; 4) Малла таудандыла (К.ж.) “Скот с гор”. Общая семантика таких предложений: выражение исходной точки движения или перемещения кого-, чего-либо. Они обозначают фазисный момент, этап в движении. Место сказуемого в предложениях рассматриваемой структуры занимают также слова с объектным и событийным значением: 1) Мен таматабызданма (Ш.) “Я от нашего руководителя”; 2) Таматабыз жыйылыуданды (М.Т.) “Наш руководитель с собрания”.
В современном карачаево-балкарском языке немало предложений, которые, имея одну и ту же формальную структуру, в то же время различаются своей семантической структурой. К таким относятся и предложения, описанные в предыдущем пункте. Различению их семантики в немалой степени способствует конситуация. Так, например, предложение Такуш Булунгуданды (К.К.) может быть переведено на русский язык следующим образом: “Такуш идет из Булунгу” и “Такуш родом из Булунгу”. Если в первом случае сообщается о начальном пункте движения субъекта, то во втором случае говорится о том, что личный субъект родом из определенного населенного пункта или проживает там. Таким образом, эти построения омонимичны друг другу (см.: Колесников 1981). Общая семантика: определение места жительства как характеристика личного субъекта.
3.Самостоятельная формально-семантическая модель предложения образуется и на основе таких построений, как Письмо Солтанданды (О.Х.) “Письмо от Султана”; Къагъыт Степанданды (Х.Кац.) “Бумага от Степана”; Саугъала устазладандыла (З.) “Подарки от учителей”. Основную смысловую нагрузку здесь несет компонент со значением “субъекта-отправителя, владельца отчуждаемой информации, знаний, навыков” (Золотова 1988:80). Место первого компонента занимают слова, которые несут какую-нибудь неопределенную информацию или обозначают предмет, а место второго компонента - слова, обозначающие отправителя этой информации, предмета.
4.Ср. предложения: 1) Бу къызчыгъым Аскерденди (Ш.) “Эта девочка (родилась) от Аскера”; 2) Жашчыгъым Асиятданды (З.) “Мальчик (родился) от Асият”. В них место и подлежащего, и сказуемого занимают слова, обозначающие только лиц. Причем круг слов, входящих в сферу подлежащего, ограничен лексемами, которые обозначают детей. В сферу сказуемого вовлекаютоя слова, обозначающие их родителей. Такие слова входят в различные лексико-семантические группы. Примеры: 1) Алимат эрменлиденди (О.Х.) “Алимат (родилась) от армянина”; 2) Ол малкъарлыданды (М.Т.) “Он (родился) от балкарца”; 3) Бу уа зоотехникдендни (Ш.) “А он (родился) от зоотехника”. Им синонимичны трехкомпонентные глагольные конструкции с предикатами туу “родиться”, жаратыл “происходить”: 1) Сен немецлиден туугъанса (И.Г.) “Ты родился от немца”; 2) Бу къарачайлыдан жаратылгъанды (О.Х.) “Он родился от карачаевца” (о синонимии именных и глагольных предложений см.: Кононенко 1970; Амиров 1976). В них обозначаются сложившиеся между людьми родственные отношения: между отцом и сыном, отцом и дочерью и т.д. Общая семантика: характеристика личного субъекта результата определенного прагматического последствия.
5.Место предиката нередко занимают имена, обозначающие конкретные предметы. К таким в карачаево-балкарском языке относятся темир “железо”, алтын “золото”, кюмюш “серебро”, багъыр “медь”, топуракъ “глина”, таш “камень”, мияла “стекло” и др. Примеры: 1) Юй кирпичденди (М.Ё.) “Дом из кирпича”; 2) Сыргъаларынг алтындандыла (Ж.Т.) “Твои серьги из золота”; 3) Салта темирденди “Молот из железа”; 4) Къошун топуракъданды “Кувшин из глины”. В этих конструкциях место второго компонента занимает лексика, обозначающая вещество, материал, из которого сделан, получен предмет. По определению Г.А.Золотовой, это “фабрикатив” (Золотова 1988:56). Общая семантика предложений: определение материала, вещества, из которого изготовлен предмет. Подобные субстантивные предложения вступают в синонимические отношения с глагольными страдательными конструкциями. Отличие последних - наличие в них предикатов созидания. Ср.: 1) Чюй темирденди // Чюй темирден этилгенди “Гвоздь изготовлен из железа”; Мени тонум къочхар териденди // Мени тонум кьочхар териден тигилгенди “Мой тулуп сшит из шкуры барана”.
6.В некоторых конструкциях сказуемое в исходном падеже обозначает меру глубины, массы чего-либо по отношению к частям человеческого тела или других предметов. Первый компонент подобных конструкций выражается формами слов, которые обозначают конкретно-предметные имена: 1) Къар тобукъданды (О.Х.) “Снега по колено”; 2) Суу белденди (К.ж.) “Воды по пояс”; 3) Балчыкъ инчикденди (З.) “Грязи по щиколотки”. В предикативной позиции локум, выраженный исходным падежом, является конечной точкой отсчета (Всеволодова, Владимирскнй 1982:190). Мы склонны к тому, что рассматриваемые предложения следует отнести к построениям со значением состояния, обусловленного наличием чего-либо в определенном пространстве.
7.Рассмотрим предложения: 1) Аны ауругъаны сууукъданды (Н.) “Его болезнь от холода”; 2) Аны къууанчы жашауданды (Л.б.) “Его радость от жизни”; 3) Мени къоркъгъаным итденди (К.ж.) “Я боюсь собаки”. Между подлежащими и сказуемыми этих пропозиций устанавливаются причинно-следственные отношения. Если подлежащие являются выразителями состояния, то сказуемые обозначают причину данного состояния.
8.По мнению Т.А.Козырева, в казахском языке “сразу бросается в глаза, что по сравнению с дательным падежом, спектр значений исходного падежа отличается меньшим разнообразием” (Козырев 1996:136). Однако с этим трудно согласиться. О том, что исходный падеж является одним из наиболее употребительных и многозначных, свидетельствует материал башкирского и других тюркских языков (Ураксин 1981:144).
В карачаево-балкарском языке исходный падеж передает значения, репрезентируемые и другими падежами, в частности - основным падежом. В доказательство этого можно привести следующие предложения: l) Мapзият Асанладанды “Марзият является представительницей рода Асановых”; 2) Биз бийледенбиз (М.Т.) “Мы из биев”; 3) Фаризат къулладанды (И.Б.) “Фаризат из холопов”; 4) Бёрю жыртхыч жаныуарладанды (С.Ш.) “Волк относится к хищникам”; 5) Мен таулуладанма (Ш.) “Я из горцев”; 6) Эльхлепп немецлиледенди (И.Г.) “Эльхлепп из немцев”. Таких примеров множество в языке. Каждый из них имеет свою синонимическую пару, представленную предложениями со сказуемыми в основном падеже. Этому способствует оформление исходного падежа в функции сказуемого аффиксом множественного числа. Таково же положение дел в адъективных и других конструкциях: Мен биринчиледенме “Я один из первых”; Асхат къарыусузладанды “Асхат из слабых”.
Во всех приведенных выше предложениях мы имеем предикативно оформленные сказуемые. Вместе с тем в паремиях карачаево-балкарского языка и поэтической речи превалирует употребление падежных форм без aффиксов сказуемости: l) Къой семизи - къойчудан “Жирность овцы зависит от чабана”; 2) Алтын - ташдан, акъыл - башдан “Золото - из камня,а ум - из головы”; 3) Ашлыкъ - бюртюкден, жюн - тюкден “Зерно - из зернышка, шерсть - из волосинки”. В этом случае они воспринимаются как конструкции с элиминированными глагольными сказуемыми.
2.1.6. Предложения с предикатами, выpaженными
послеложно-именными сочетаниями
Как известно, роль послеложных сочетаний в структуре предложений карачаево-балкарского языка значительна. Они передают множество семантических его компонентов. На это не раз обращалось внимание в специальной лингвистической литературе. Вместе с тем на их сказуемостную, или предикативную, функцию в языке не уделено еще должного внимания, чем и объясняется обращение к данной проблеме.
В карачаево-балкарском языке, хоть и редко, наблюдается явление взаимной заменяемости падежей. Имеет место и явление замены некоторых падежных форм сочетанием имени с послелогом или послеложным именем. Однако, по справедливому замечанию И.Х.Ахматова, если даже они взаимозаменяемы, “падежные формы и послеложные сочетания отличаются друг от друга определенными оттенками значений” (Ахматов 1983:228). Это характерно и для других тюркских языков (см.: Гарифуллин 1990). Так, А.Н.Кононов на материале турецкого языка приходит к выводу о том, что послелоги функционально сближаются с падежами, выражая при этом отношения между дополнением и обстоятельственными словами и сказуемыми. К тому же они уточняют и дополняют значения падежей (Кононов 1997:401). На такие особенности послеложных сочетаний указывают и другие языковеды-тюркологи (Хаджилаев 1962; Донидзе 1975:253; Максютова 1981:323; Мураталиева 1987:344; Ибрагимов 1993:305). Отмеченное находит свое отражение и в семантике синтаксических построений.
1.В карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, значительное количество имен с нулевым аффиксом употребляется в сочетании с послелогами и послеложными словами жапылы, кибик, къарамлы, къылыкълы, маталлы, шекелли, сыфатлы, тюрсюнлю, чакълы, тенгли, бетли, сыман. Все они выражают значение уподобления чему-нибудь или сравнения с кем-, чем-либо. Отношение к таким формам слов в тюркологии неоднозначно. Во всех грамматиках они традиционно квалифицируются как послелоги и послеложные слова. Однако встречаются и другие мнения. Так, например, по мнению Ф.А.Ганиева, сочетания имен с указанными лексемами представляют собой аналитический уподобительно-сравнительный падеж. Это объясняется тем, что послелоги функционально близки к падежам - они присоединяют одно слово к другому. А то, что в тюркских языках не выделены аналитические падежи, объясняется механическим переносом на аналитические тюркские языки определения категории падежа, принятого для языков синтетического типа (Ганиев 1987:126-132). Он выделяет и другие аналитические падежи: социатив (орудийно-совместный), дестинатив (причинно-целевой или предназначительный), изъяснительный, местный, исходный, направительный, причинный. Следует отметить, что такой подход не лишен логики.
Предложения со сказуемыми, выраженными так называемым “уподобительно-сравнительным падежом”, входят в большую группу сравнительно-отождествляющих предложений. В них при сравнении предметов или явлений действительности мы устанавливаем тождество этих предметов и явлений по определенному общему признаку (Христова 1979:78).
Указанный класс слов служит для выражения уподобления предметов по различным признакам: внешнему виду, форме, облику, поведению, цвету и т.д. Каждый послелог при этом имеет свою специфику. Примеры: 1) Масхут кийик къылыкълыды (Ш.) “Масхут дикого нрава”; 2) Бёрю ит маталлыды (С.Ш.) “Волк похож на собаку”; 3) Ол бир огъурсуз жапылы эди (Ф.) “Он был свирепого вида”; 4) Жыйрыгъынг кюмюш бетлиди (К.С.) “Твое платье цвета серебра”; 5) Ол аман халлыды (М.Б.) “Он плохого поведения”; 6) Бу картофла кертме шекеллидиле (Л.б.) “Эти картофелины грушевидные”. Эти построения по сути являются сравнениями качественного типа (Черемисина, Шамина 1996:72).
В языке функционируют и сравнения количественного типа. В них показателем уподобления становятся послелоги тенгли “равный”, чакълы “около”. В предложениях с тенгли сравнение проводится по признаку возраста, размера: Ол мени тенгли болур “Он равен мне по возрасту (росту)”. Чакълы способствует в основном сравнению по квантитативному признаку: Атлыла жюз чакълыдыла (Х.А.) “Конных около ста”.
Особняком стоит послелог ушаш “как, подобный, вроде”, который “управляет дательным падежом, выражает компаративные отношения, указывая на лицо или предмет, с которым сравнивается другое лицо или предмет” (Хаджилаев 1976:287): 1) Жаякъларынг айгъа ушашдыла (С.Ш.) “Твои щеки подобны луне”; 2) Бёрю итге ушашды (С.Ш.) “Волк похож на собаку”. Особенности данного послелога обусловлены мотивированностью его глаголом уша “уподобляться”. Конструкции с этими словами часто синонимичны друг другу и являются идеальными сравнительно-уподобительными построениями: Бёрю итге ушайды “Волк похож на собаку”. Это тот случай, когда “один единственный глагол может служить в языке для построения самостоятельной структурно-семантической модели” (Ахматов 1983:193). Но в позициях сравниваемых субъекта и объекта встречаются слова самой различной семантики.
Для того чтобы предложения с послелогом ушаш воспринимались полными, законченными, необходимо его сказуемостное оформление. В противном случае целесообразно включить в предложение и другую лексику, которая действительно актуализирует признак сравнения: 1) Тишлеринг инжиге ушаш // Тишлеринг инжиге ушашдыла “Твои зубы похожи на жемчуг”; 2) Тишлеринг инжиге ушаш акъдыла “Твои зубы белые как жемчуг”; 3) Сен манга ушаш терк жюрюйсе (Л.б.) “Ты, как и я, ходишь быстро”.
Отмеченное характерно и для послелога кибик, хотя последний находится в более выгодном положении. Он в большинстве случаев предикативно оформлен. На наш взгляд, именно поэтому составители “Карачаево-балкарско-русского словаря” послелог кибикди снабдили пометой “сказуемое” (КБРС 1989:346).
Данный послелог в языке обладает большим функционально-когнитивным потенциалом, чем остальные послелоги с этим же значением. Это связано не только с наличием у него грамматических категорий имени, но и с сочетаемостными потенциями. Он сочетается с именами и причастиями различной семантики, что способствует выражению сравнения предметов по различным признакам, явлениям и действиям. Примеры: 1) Бу къызынг мёлек кибикди (И.Б.) “Эта ваша дочь подобна ангелу”; 2) Марзият эгечинг кибикди (О.Э.) “Марзият как твоя сестра”; 3) Черекни тауушу бешик жыр кибикди (Х.Кац.) “Шум реки подобен колыбельной песне”; 4) Сени тилинг жютю бичакъ кибикди (Х.Кац.) “Твой язык подобен острому ножу”; 5) Ол къылычны ауурлугъу доммай кибикди (Ф.) “Тяжесть этого меча подобна зубру”; 6) Тиширыусуз юй иесиз мал кибикди (Посл.) “Дом без женщины, что скотина без хозяина”; 7) Сабийсиз тиширыу кёгетсиз терек кибикди (Посл.) “Женщина без детей подобна бесплодному дереву”; 8) Окъугъан ийне бла кёр къазгъан кибикди (Посл.) “Учиться равносильно тому, чтобы копать яму иголкой”; 9) Болмагъан бла туумагъан бир кибикди (Посл.) “Небытие и не родиться – это одно и то же”.
Компаративные конструкции со значением уподобления образуются и на базе предложений со сказуемыми, оформленными аффиксами =лай/лей, =ча (см.: Коныров 1985; Хакимова 1997:7). Указанные морфемы карачаевский лингвист М.А.Хабичев считает формообразующими аффиксами сравнения (=ча) и уподобления (=лай/=лей) (Хабичев 1989:182-184). Некоторые же исследователи включают их в число падежных аффиксов (Закиев 1964:207-219; Зарипов 1971).
В отличие от них аффикс =ча Ф.А.Ганиевым рассматривается как словообразовательный аффикс, при помощи которого образуются наречия (Ганиев 1987:126). С этим вряд ли можно безоговорочно согласиться. Конечно, эта морфема имеет значительный словообразовательный потенциал. Однако во многих случаях аффикс =ча остается словоизменительным, выражая при этом уподобление или сравнение. Такой бифуркативностью обладают и аффиксы =лай/=лей. Ср.: 1) Бу алмала саулай сенидиле (Ф.) “Эти яблоки целиком твои”; 2) Ала ингилизча ариу сёлешедиле (З.) “Они чисто говорят по-английски”. В словах саулай и ингилизча из этих предложений рассматриваемые аффиксы выполняют словообразовательную функцию. Но имеет место и словоизменительная функция, что можно увидеть в следующих предложениях: 1) Эр бла къатын боюнса бла чомачачадыла (Посл.) “Муж и жена подобны ярму и штырю (части ярма)”; 2) Ныгъыш бал чибин уячады (О.Э.) “Завалинка подобна пчелиному улью”; 3) Ол сизни жалчы Асланчама мен да (О.Э.) “Я точно такой, как и ваш холоп Аслан”; 4) Адамны кёлю тенгизчады (М.Гул.) “Душа человека подобна морю”; 5) Кирпиклеринг къара жибек халылайдыла (С.Ш.) “Твои ресницы похожи на черную шелковую нить”; 6) Аны кёзлери танг жулдузунлайдыла (Ф.) “Ее глаза похожи на утреннюю звезду”. Все эти построения входят в поле сравнения.
2.Послелоги и послеложные имена в сочетании другими словами передают множество значений. При этом они могут вступать между собой в синонимические отношения (Хаджилаев 1962). Основным значением для послелога бла “с” является значение комитативности, или совместности. Поэтому предложения с предикатами, выраженными послеложными сочетаниями с бла репрезентируют ситуацию совместности: 1) Бизни насыбыбыз халкъ блады (К.ж.) “Наше счастье вместе с народом”; 2) Къонакъ тюнене къойла бла эди (И.Г.) “Конак вчера был с овцами (пас овец)”; 3) Сиз да ала бласыз (И.Г.) “Вы тоже с ними”; 4) Мен да халкъым блама (Х.К.) “Я тоже со своим народом”. Семантическая структура этих предложений состоит из субъекта комитатива и предиката комитатива.
Сближаются с ними в определенной мере и предложения с послелогом къатыш “с, вместе с”: Была мында халкъ къатышдыла (К.ж.) “Они здесь вперемешку с народом”. При определенных условиях послелог къатыш функционирует и как прилагательное: Мында халкъ къатышды “Здесь народ смешанный”.
Для послелога бла существенно выражение и других значений: инструментального, временного, пространственного. Но они чаще реализуются в функции дополнения и обстоятельства. Предикативное употребление сочетаний с послелогом бла встречает сопротивление самой структуры языка. Легче сказать Азиз Асхат бла ойнайды “Азиз играет с Асхатом”, нежели Азизни ойнауу Асхат блады букв.: “Игра Азиза с Асхатом”.
3.Рассмотрим предложения: 1) Аллах бизни жанлыды (Б.Гул.) “Аллах на нашей стороне”; 2) Закон да, дин да Байкъасым жанлыдыла (О.Э.) “И закон, и религия на стороне Байкасыма”; 3) Мен да колхоз жанлыма (О.Э.) “Я тоже за колхоз”; 4) Инал Жантемир жанлыды (Ж.З.) “Инал на стороне Жантемира”. Сказуемое в них выражено сочетанием имен с послелогом жанлы “за, на стороне”, который не фиксируется словарями карачаево-балкарского языка в этом значении. Приведенные конструкции образуют самостоятельную формально-семантическую модель предложения, так как имеют отличную от других предложений семантику и обозначают, во-первых, цель и содержание речемыслительного действия как убеждение, позицию личного субъекта, во-вторых, оценку объективной ситуации при неличном субъекте (Золотова 1988:184).
4.Отдельная формально-семантическая модель предложения выражается конструкциями, содержащими в своем составе сочетания имен с послелогом юсюнден “о ком-, чем-либо”. Примеры: 1) Сёз Зауурну юсюнденди (О.Э.) “Речь (идет) о Зауре”; 2) Ушакъ Сюйдюмню юсюнденди (Х.Кац.) “Разговор (идет) о Сюйдюме”; 3) Сёз аны хакъыны юсюнденди (О.Э.) “Речь (идет) о его плате”; 4) Былайда хапар Солтан-Хамитни юсюнденди (С.Ш.) “Здесь беседа (идет) о Солтан-Хамите”.
Грамматическая структура таких предложений не соответствует их семантическому членению. Подлежащее выражено словами, передающими процесс речи, в сказуемом совмещены значение делиберативного объекта и предиката (опосредованно).
5.В карачаево-балкарском языке послелоги къыллы, амалтын, себепли, ючюн можно объединить в одну группу. Они выражают отношения причинной обусловленности явлений “из-за”. Отвечают на вопрос “Почему так произошло?”. К ним примыкают и все формы послеложных слов хайырындан, хатасындан. Обычно сочетания с такими словами в предложении являются выразителями обстоятельств причины: Сени ючюн // сени хайырынгдан // сени хатангдан // сени амалтын // сени къыллы биз дерсге кечикдик “Из-за тебя мы опоздали на урок”. Хоть и редко, наблюдается и другой порядок строения подобных предложений: Бизни дерсге кеч къалгъаныбыз сени ючюндю “Мы опоздали на урок из-за тебя”. В таких построениях послеложные сочетания становятся сказуемыми. По этой причине в работе мы рассматриваем и их.
6.Самостоятельную модель предложения образуют конструкции со сказуемыми, выраженными сочетаниями имен с послелогом кёре “судя по, сообразно с, по”, который управляет дательно-направительным падежом. “При нем предмет, названный в дательном падеже, является источником для сопоставления или суждения, источником информации о другом предмете или основанием, согласно которому совершается действие” (Хаджилаев 1976:290). Это накладывает свой отпечаток на семантику предложения в целом. Примеры: 1) Тирлик урлукъгъа кёреди (Посл.) “По семенам и урожай”; 2) Тепсеу къарсха кёре болады (Посл.) “Танец бывает по хлопкам”; 3) Ашагъанынгы кёбю, азы ашха кёреди (Посл.) “Аппетит зависит от еды”; 4) Къатын эрине кёре болады (Посл.) “Жена соответствует мужу”; 5) Къыз юйюне кёре болады (Посл.) “О девушке судят по дому”.
7.Самую большую группу по количеству и выражаемым оттенкам значений составляют послелоги и послеложные имена с пространственной семантикой. Это должно быть понятно, если учесть то, что пространство является основным атрибутом материи, основной формой бытия. Человек с самого рождения имеет дело с пространством, воспринимает и дифференцирует его, ориентируется в нем. Считается, что эта категория легче воспринимается человеком. По образному выражению В.Г.Гака, “для того, чтобы постичь пространство, достаточно открыть глаза, повернуть голову, протянуть руки и т.п.” (Гак 1998:670).
Номинация пространства находит свое выражение в результате зрительного восприятия. Так, горизонт обозначается дескрипциями кёз кёрген “то, что видит глаз”, кёз жетген “то, куда доходит взгляд”. Восток и запад обозначаются в связи с движением солнца - кюнчыгъыш “место, откуда восходит солнце”, кюнбатыш “место, куда заходит солнце”. Расстояние и местоположение определяются в связи с действиями и движениями человека: къычырым “расстояние, куда доходит крик человека”, эки кюнлюк жол “дорога в два дня ходьбы (езды)”.
Выражение пространственных отношений обусловлено зачастую эгоцентричностью человека. “Он видит в себе центр вселенной и отображает мир по своему подобию” (Гак 1998:702). Так, например, названия верхних частей предметов восходят к понятиям баш “голова”, тёппе “макушка, темя”, нижних - к понятию аякъ “нога”, средних частей - бел “пояс”. Географические особенности мест проживания носителей языка способствуют возникновению номинации ущелья посредством слова аууз “рот”. Активно участвуют в наименованиях пространства и названия других частей человеческого тела - эрин “губа”, боюн “шея”, жюз “лицо” и др. Каждый из них соотносится с определенной частью пространства и имеет свою специфику. Так, боюн “шея” ассоциируется с берегом водных объектов - суу бойну//черекни бойну “берег реки”. Жух букв.: “рыло, морда” имеется обычно у скалы - къаяны жуху “выступ скалы”. Лицевую сторону имеют водное пространство, земля, гора, холм и т.д.: тауну бети “склон горы”, сыртны бети “склон холма”, сууну бети “поверхность воды”, жерни бети “поверхность земли”, жер жюзю “земная поверхность”. Край скалы, оврага или кручи передается посредством слова эрин “губа”: къаяны эрини “край скалы”, жарны эрини “край оврага”. Къулакъ “ухо” в карачаево-балкарском языке переносится на ущелье, овраг, балку, а также на периферийные части используемой человеком местности в хозяйственных целях. Словом тамакъ “горло” обозначаются глухие, укромные места. В основе подобных номинаций лежит метафора (см.: Скляревская 1993).
Отмеченное не оставляют без внимания и языковеды-тюркологи. “Названия частей тела человека со временем в силу материальной конгерентности мышления древнего человека в порядке расширения значения слова по ассоциации сходства и смежности переносились на ближайшие предметы, окружающие людей, т.е. люди стали говорить, например, о “боке”, “переде”, “спине”, “животе” дома” (Петров 1963:9). Далее сфера переноса расширяется. Как пишет А.М.Щербак, “части тела и органы человека в качестве отправных пунктов пространственной ориентации последовательно дополнялись одеждой, основными моментами и особенностями его деятельности” (Щербак 1987:59). Так, слово жагъа “воротник” используется в языке для обозначения берега водного пространства: кёлню жагъасы “берег озера”, черекни жагъасы “берег реки”, тенгиз жагъасы “побережье моря” и т.п. Лексема этек “подол”, наряду с другими своими значениями, в сочетании со словом жер “земля” отображает максимальное пространство, о котором может мыслить человек: жер этеги “край света”.
Для более полного представления принципов номинации пространственных объектов следует привлечь богатый материал, содержащийся в исследованиях, которые посвящены гидронимике, топонимике. Целесообразность указанного объясняется тем, что гидронимические и топонимические названия изобилуют в своем составе наименованиями частей тела, одежды человека (см.: Коков, Шахмурзаев 1970; Молчанова 1979; Конкобаев 1980; Мусукаев 1981; Хабичев 1982; Шакуров 1986, 1998; Гарипова 1991, 1998; Усманова 1994 и др.).
В тюркологии принято считать, что служебные (послеложные) имена отличаются от собственно послелогов способностью присоединять аффиксы принадлежности и падежные аффиксы. Они сформировались как отдельная лексико-семантическая категория. Так как основная масса послеложных имен выступает выразителями пространственных уточнителей, конкретизаторов значений локативных падежей, предлагается констатировать наличие у них особого экстралокативного значения, являющегося семантической приметой служебных имен (Поцелуевский 1987:13-15). Еще Б.А.Серебренников сделал предположение, что “в уральском праязыке существовал особый местный падеж экстралокатив. Он обозначал местоположение, находящееся за пределами данного предмета: над, под, около, вблизи предмета или даже довольно далеко от него” (Серебренников 1986:30).
В именных предложениях карачаево-балкарского языка место сказуемого могут занимать указанные послелоги и послеложные имена в сочетании с другими именами. Такие предложения делятся на две большие группы: динамические локативные конструкции и статические локативные конструкции. В построениях первого типа локализаторы, как правило, снабжены аффиксами дательно-направительного и исходного падежей (исключение составляет послелог дери “вплоть до, до”, который обычно функционирует в нулевой форме). Предложения со сказуемыми-послеложными сочетаниями, которые оформлены аффиксами дательно-направительного падежа, как и предложения со сказуемыми-именами в том же падеже, обозначают одно типовое значение - направление движения субъекта. Однако предложения с послеложными сочетаниями расширяют семантику предложений. Так, построения с послелогом таба передают ситуацию, обозначающую ориентир, в направлении к которому совершается или предполагается движение субъекта: Малла суу табадыла (К.ж.) “Скот идет в направлении к воде”. Предложения с послелогом дери - ситуацию, обозначающую пространственный предел как конечную точку движения субъекта: Аслан Тырныауузгъа дериди (М.Т.) “Аслан (идет) до Тырныауза”.
Построения с послеложными именами также репрезентируют целый ряд значений:
а) указывают на ситуацию движения в направлении к вершине, верхней части, поверхности чего-либо: 1) Бу жигитле бюгюн Минги тауну тёппесинедиле “Эти джигиты сегодня (направляются) на вершину Эльбруса”; 2) Харун къошу бла бирге Туз-Къуюучуну башынады (З.) “Харун вместе со своей кошарой (направляется) в верхнюю часть Туз-Куюучу”; 3) Мен Бедик башынама “Я (иду) в верхнюю часть Бедыка”;
б) указывают на ситуацию движения в направлении к середине объекта: 1) Ала Кийикчини ортасынадыла (Ш.) “Они (направляются) к середине Кийикчи”; 2) Къызла Ууазаны арасынадыла (К.ж.) “Девушки (направляются) к середине Ууазы”;
в) передают ситуацию движения в направлении к нижней части, к окраине пространственного объекта: 1) Биз Минги тауну этегинебиз (З.) “Мы (направляемся) к подножью Эльбруса”; 2) Ала элни аягъынадыла (Х.Б.) “Они (направляются) к окраине села”; 3) Ол къая тюбюнеди (Л.б.) “Он (направляется) к подножью скалы”;
г) передают ситуацию движения внутрь чего-либо: 1) Аслан юй ичинеди “Аслан (направляется) внутрь дома”; 2) Сен къол ичине болурса “Ты, наверно, хочешь идти в балку”;
д) передают ситуацию движения в направлении к стороне, передней, задней части объекта или пространства, где расположен другой предмет: 1) Мен Тахтала тийресинеме (З.) “Я (направляюсь) туда, где расположены Тахтала”. 2) Ол къая артынады (Ф.) “Он (направляется) к той стороне скалы”; 3) Бу къая аллынады (М.Т.) “Он (направляется) к передней части скалы”;
е) передают ситуацию движения в направлении к побережью водного пространства: 1) Атла суу жагъагъадыла (М.Т.) “Лошади (направляются) к берегу реки”; 2) Ала Чегем бойнунадыла (С.Ш.) “Они (направляются) к берегу Чегема” и т.д.
Если эти конструкции обозначают финиш движения, то предложения, в которых послелоги и послеложные имена оформлены исходным падежом, передают ситуацию движения от ориентира, обозначают старт движения. Иначе говоря, динамические локативные конструкции передают антонимические значения. Мы здесь ограничимся только приведением примеров: 1) Айтек Хазнар тауну тёппесинденди (Ф.) “Айтек (идет) с вершины горы Хазнар”; 2) Бу малла Лашкутаны тийресиндендиле (К.ж.) “Эти животные с территории Лашкуты”; 3) Была Днепр сууну жагъасындандыла (Л.б.) “Они с берегов Днепра”; 4) Сиз Домбайны къатындан болурсуз (К.) “Вы, наверно, с территории Домбая”. Все эти предложения указывают на неразрывную связь движения и пространства.
Локальные предикаты связаны не только с движением, но и с местонахождением (Невская 1996:98-113). Это обусловлено тем, что послеложные имена оформляются аффиксами местного падежа. Ср.: 1) Биз тургъан юй наратланы ичиндеди (К.К.) “Дом, в котором мы находимся, расположен среди сосен”; 2) Тенгиз бу шош тереклени ары жанындады (К.К.) “Море (находится) по ту сторону этих тихих деревьев”; 3) Гяухар арлакъда илипинни къатындады (О.Э.) “Гяухар (находится) рядом с оросительным каналом”; 4) Правлен ма ол сыртны тюз тюбюндеди (И.Г.) “Правление (находится) прямо у подножья той вершины”; 5) Ол Хазнар тауну тёппесиндеди (Ф.) “Он (находится) на вершине горы Хазнар”; 6) Ала да терекни юсюндедиле (Ф.) “Они тоже (находятся) на вершине дерева”; 7) Ол жарны эрининдеди (И.Г.) “Он (находится) на краю обрыва”; 8) Ануар черекни жагъасындады (Х.Кац.) “Ануар (находится) на берегу реки”.
Как видно из примеров, все послелоги и послеложные слова имеют свои оттенки значений: обозначают вершину, середину, край, внутрь, берег чего-либо и т.д. Однако указанные предложения объединяет одно типовое значение: указание на местонахождение кого-, чего-либо.
Рассмотренный материал свидетельствует о широте значений и функций послеложных сочетаний. Они дают нам богатый материал не только в плане анализа синтаксических единиц, но и отражают мировосприятие социума. Детальное их изучение является одной из задач лингвистов-тюркологов.
2.2. Предложения с предикатами, выраженными
именами прилагательными
Основной синтаксической функцией прилагательного считается атрибутивная. Однако не менее значимо выполнение им функции предикативной. И в том, и в другом случае оно “привязано” к тому, что характеризует. В основном - к имени существительному, что говорит о их неразрывной связи.
Семантическая структура предложения в целом зависит от значения и формы его предиката. Поэтому, чтобы установить набор формально-семантических моделей (ФСМ) предложений с адъективными предикатами, необходимо дать семантическую классификацию прилагательных, что и составляет одну из задач, которая в карачаево-балкарском языке еще не решена. В данной работе мы опираемся на имеющиеся в лингвистике классификации указанного класса слов (Вольф 1978; Шрамм 1979; Ержанов 1987; Гиясов 1983; Салиев 1985). В этих и других исследованиях выделяются прилагательные, обозначающие вкусовые, цветовые и другие, воспринимаемые органами чувств, свойства, прилагательные, характеризующие внутренний мир человека, оценочные прилагательные и др. Схожа с этим и классификация предикатов, выраженных прилагательными. Вместе с тем пока еще нет “единой семантической классификации имен прилагательных, равно как нет и четких критериев разграничения их семантических подклассов” (Харитончик 1986:23). Это отражается и на классификации предикатов.
Прилагательные, как и другие части речи, имеют валентность (Газизова 1984:57-69). В карачаево-балкарском языке они в основном одновалентны. Встречаются и бивалентные адъективы, поэтому это позволяет нам делить модели предложений с такими предикатами на одноместные и двуместные.
В современных лингвистических исследованиях подчеркивается целесообразность анализа прилагательного и его ceмантико-синтаксических функций с точки зрения когнитивизма, ибо когнитивный подход позволяет по-новому представить его общекатегориальное значение. В связи с признаковостью прилагательного возникает необходимость обращения к различным аспектам мышления, к принципам восприятия мира в процессе его познания. В грамматиках тюркских языков прилагательное традиционно квалифицируют как часть речи, которая называет отдельные качества, свойства предметов. Однако в языке “обнаруживается множество прилагательных, смысловое содержание которых определяется через описание целой ситуации, события” (Гафарова, Кильдибекова 1998:37).
В работе мы выделяем денотативно-ориентированные прилагательные, обозначающие отдельные качества, свойства объектов (адъективы со значением цвета, формы, размера, веса, вкуса и др.), а также прилагательные с событийным типом значения (адъективы со значением состояния, оценки, отношения и т.п.). Вместе с ним и модели предложений с такими адъективами. Это возможно только на основе учета связи прилагательных с внеязыковой действительностью.
Анализ языкового материала свидетельствует о подвижности, гибкости прилагательных: они легко переходят из одной функциональной сферы в другую. Так, слово ариу “красивый” в сочетании с другими словами может обозначать восприятие человека, поведение субъекта, состояние окружающей среды и т.д. Ср.: 1) Аны сёзю ариуду (Ф.) “Его речь приятна”; 2) Аны кёзю, къашы ариуду (Ф.) “Ее глаза, брови красивы”; 3) Аны жюрюшю ариуду (З.) “Егo походка красива”; 4) Аны ниети ариуду (К.ж.) “Его мысли красивы, чисты”; 5) Аны арбазы ариуду (М.Т.) “Его двор чист” и т.п. Такое явление наблюдается часто. Подобные примеры свидетельствуют о превалировании идиоэтнического в языке. Эти и другие особенности прилагательного проявляются в структуре адъективных предложений карачаево-балкарского языка.
2.2.1. Одноместные предложения с предикатами,
выраженными прилагательными
1.Имена прилагательные относятся к слою лексики, предназначенному для выражения признака предмета. Они характеризуют предмет по разнообразным особенностям, соотносимым в нашем сознании с “эталоном”, “точкой отсчета”, “нормой”, которые имеют субъективно-объективный характер (Шрамм 1979:1-20). Это подводит к тому, что указанный класс слов неразрывно связан с категорией оценки, которой посвящено значительное количество научно-теоретической литературы.
В большинстве лингвистических исследований оценка понимается как “отношение, выдаваемое за признак оцениваемого объекта” (Арутюнова 1980:230). Она всегда связана с мнением говорящего, который дает оценку исходя из своего внутреннего мироощущения, личного мнения и вкуса. Поэтому оценка зависит от автора высказывания и представляет собой “результат проявления особого ценностного отношения субъекта к объекту и заключается в признании явления ценным в каком-либо отношении (с какой-либо точки зрения)” (Сергеева 1982:14).
Выражение отношения к чему-либо зависит не только от мировосприятия индивидуума, но и от коллектива, социально обусловлено. Интерпретация оценки основана на общепринятых в том или ином социуме нормах. Иначе говоря, “мировоззрение и мироощущение, социальные интересы и мода, престижность и некотируемость формируют и деформируют оценки” (Арутюнова 1988:16), что свидетельствует об антропоцентричности данной категории. Эта универсалия рассматривается и в призме модальности. Исследователи отмечают, что оценка представляет собой один из видов модальности и имеет структуру: субъект - оценка - объект (Вольф 1985:11-12).
По мнению А.Н.Шрамм, прилагательные оценки входят в подкласс рациональных прилагательных. Такое утверждение обосновывается следующими причинами: 1) лексемы указанного типа обозначают признаки, не воспринимаемые органами чувств; 2) формирование же оценочного значения осуществляется в результате сложной мыслительной операции, которая включает восприятие органами чувств физических признаков предмета, их соотнесение и сопоставление друг с другом, сравнение полученной комбинации признаков с имеющимся в сознании основанием оценки для данного класса предметов. В итоге мы имеем вывод о наличии у предмета нового (оценочного) признака (Шрамм 1983:71-72). С таким мнением трудно не согласиться.
Предикаты-прилагательные в карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, бывают общеоценочными и частнооценочными. Они передают и “мелиоративную” (положительную), и “пейоративную” (отрицательную) оценку. Общеоценочные предикаты выражают оценку по многим параметрам, конкретные признаки которых можно установить при обращении к контексту, их отличает то, что “они не называют реальных, объективно присущих предметам свойств и являются по своей семантике чисто оценочными” (Сергеева 1982:14).
Всякая “оценочная ситуация” включает в себя ряд элементов: оценивающий субъект, оцениваемый объект, критерий оценки, оценочное средство (см.: Ляпон 1986:29-54). В большинстве случаев в адъективных оценочных конструкциях наличествуют объект оценки и оценочное средство (предикат оценки). Другие элементы могут быть факультативными или скрытыми.
В карачаево-балкарском языке ядро общеоценочных предикатов составляют прилагательные типа аман “плохой”, осал “паршивый”, иги “хороший”, аламат “замечательный”, тамаша “чудесный” и им подобные. По справедливому замечанию Л.М.Васильева, им присуще общее значение “обладающий положительными свойствами, удовлетворяющий предъявляемым требованиям и поэтому заслуживающий положительной оценки”, “лишенный положительных свойств, не удовлетворяющий предъявляемым требованиям и заслуживающий, следовательно, отрицательной оценки” (Васильев 1997:135-137; также Сергеева 1986:49-57). Примеры: 1) Кырдык да аламат эди (М.Т.) “И трава была замечательной”; 2) Бу къойла бек осалладыла (Ш.) “Эти овцы очень паршивые”; 3) Жер айбатды (С.О.) “Земля нарядная”; 4) Хар зат иги, тамашады (Б.Г.) “Все хорошо, прекрасно”. Такие построения выражают общую оценку с точки зрения положения предмета в классе подобных предметов или с позиции оценивающего субъекта (Сергеева 1978:41). Их общая семантика: оцениваемое понятие, событие и данная ему предикативная оценка. Структура их двукомпонентна и состоит из грамматического субъекта оценки и предиката оценки
Многие значения слов типа иги контекстуально обусловлены. Если речь идет о лице, на первый план выступает значение “хороший в морально-этическом плане”: иги адам “хороший человек”. Положительную оценку представителю определенной профессии можно дать исходя из его профессиональных качеств, отвечающих предъявляемым требованиям: иги устаз “хороший учитель”, иги жылкъычы “хороший табунщик”. Значение данной лексемы актуализируют также количественный и качественный аспекты, ориентированные на предмет: иги айран “хороший айран”, иги тирлик “хороший урожай”.
Оценочным предикатам, как и предикатам других семантических групп, свойственно функционировать в сочетании с различными маркерами интенсива типа бек “очень”, эм “самый” и др.: бек иги “очень хороший”, эм иги “самый лучший”. Усилению оценки способствует и употребление их в предикативной функции в виде словосочетаний, образованных по модели 3-го изафета: Ол игилени игисиди “Он лучший из лучших”; Сен а аманланы да аманыса “А ты худший из худших” (см.: Адилов 1968:19).
Наиболее ярко оценка выражается в устойчивых и фразеологических сочетаниях. Это связано с особенностью фразеологической номинации. Фразеологические единицы выражают такие признаки, которыми наделяются объекты внеязыковой действительности или в результате рациональной оценки, или же чувственно-образного восприятия материального мира (Хуснутдинов 1996:11). Примеры: 1) Ол аты cay дуниягъа (беш да тау элге) айтылгъан жашды (К.ж.) “Он известен во всем мире (во всех пяти ущельях)”; 2) Ол капекге тиймегенледенди (З.) “Он из тех, кто ломаного гроша не стоит”.
Категория оценки неразрывно связана с категорией сравнения. Это обусловлено тем, что в основе оценки лежит сравнение. Предикативная оценка предмета, события возникает тогда, когда они содержат знания, позволяющие соотносить их с представлениями говорящего о хорошем и плохом, нравственном и безнравственном, разумном и неразумно, что свидетельствует о мотивированности предикативной оценки. Синтаксические конструкции с типовым значением “оцениваемое понятие, событие и данная ему предикативная оценка в сравнении с другими понятиями” имеют трехкомпонентную структуру: оцениваемое понятие - предикат оценки - объект сравнения. Примеры: 1) Къурудан къуйрукъ къолай (Посл.) “Курдюк лучше, чем ничего”; 2) Андан сен игисе (Н.) “Ты лучше его”; 3) Бу алмала ол алмаладан осалдыла (М.Т.) “Эти яблоки хуже тех яблок”. Бытуют и сравнительно-уподобительные предложения типа Ала да сенича игиледиле (Ш.) “Они тоже хорошие, как и ты”. Однако в них объект сравнения факультативен.
Автор (субъект) оценки не ограничивается констатацией того, что хорошо, а что плохо. Он не просто выражает свое отношение к собеседнику или объекту оценки похвалой, осуждением, но и предостерегает от определенных действий. Рекомендует и побуждает к другим действиям. Иначе говоря, ценность оценки заключается в воспитательном назначении. Наглядный пример тому мы находим в паремиях и штампах, связанных с менталитетом народа. Например: 1) Элге аман деген - кеси аман, эл аман деген - керти аман “Кто хулит народ, тот сам плохой, если же село хулит человека, тот действительно плохой”; 2) Къалам къылычдан кючлюдю “Перо сильнее меча”; 3) Жатып ашагъан ырысды “Кушать лежа нельзя”.
В отличие от общеоценочных, частнооценочные предикаты-прилагательные имеют как сему оценки, так и указывают на объективные свойства предметов. Они выражают оценку по какому-либо одному признаку (параметру) и тяготеют к эмпирийным адъективам. Вслед за Н.Д.Арутюновой, многие исследователи выделяют следующие категории частнооценочных значений:
1) сенсорно-вкусовые, или гедонистические, оценки (приятный - неприятный, вкусный - невкусный, привлекательный - непривлекательный, ароматный - зловонный);
2) психологические оценки, в которых сделан шаг в сторону рационализации, осмысления мотивов оценки: а) интеллектуальные оценки (интересный - неинтересный, умный - глупый, глубокий - поверхностный); б) эмоциональные (радостный - печальный, нежный - грубый);
3) эстетические оценки, вытекающие из синтеза сенсорно-вкусовых и психологических оценок (красивый - некрасивый, прекрасный - безобразный);
4) этические (моральный - аморальный, добрый - злой);
5) утилитарные (полезный - вредный);
6) нормативные (правильный - неправильный, нормальный - ненормальный);
7) телеологические (удачный - неудачный, эффективный - неэффективный, целесообразный - бесцельный) (Арутюнова 1984:12-14, 1988:75, 1999:198; Артемьева 1986:5; Хайруллина 1996:22). Это применимо и к карачаево-балкарскому языку.
2.В адъективных предложениях позицию предиката очень часто зани мают имена прилагательные со значением состояния. При этом позиция подлежащего замещается словами, обозначающими личные и неличные су бъекты. Семантическая структура таких конструкций двукомпонентна и состоит из субъекта состояния и предиката состояния. Примеры: 1) Ислам къууанчлыды (Ж.Т.) “Ислам радостный”; 2) Кюн ачыкъды (М.Т.) “День ясный” и др.
В лингвистической литературе категории состояния, способам его выражения в языке уделено большое внимание. Эта категория имеет дли тельную историю изучения (см., например: Лисина 1970; Цейтлин 1980; Вольф 1982; Маркосян 1985; Смирнова 1986; Камалова 1984, 1998 и др.). На материале карачаево-балкарского языка подробному анализу подвергну ты глагольные предложения с предикатами состояния (Ахматов 1983). Опре деленное внимание уделено и именным построениям указанной семантики (Кетенчиев 1993, 1998). Вместе с тем остается ряд нерешенных проблем, связанных с семантическим толкованием состояния, его объема и различ ных дифференциальных признаков. Это объясняется “современным осмысле нием понятийных категорий “действие”, “состояние”, “свойство”, с од ной стороны, сущностью семантической категории состояния, с другой, и общим состоянием науки о языке, в том числе теории значения” (Камалова 1998: 5).
Известно, что семантическая категория состояния описывается на уровне слова, высказывания и текста. Все эти уровни тесно переплетены между собой. В связи с этим в исследованиях последних лет поднимается ряд проблем. К ним относятся следующие: а) определение номинативного статуса лексики со значением состояния, б) отбор и систематизация язы ковых единиц, в) определение самой семантической категории, г) описание ее функциональных свойств (Камалова 1998: 71).
В карачаево-балкарском языке имена прилагательные являются в ос новном базовыми единицами для обозначения состояния. Адъективные же конструкции типа Азиз жарыкъды (И.А.) “Азиз веселый” передают состояние как качество, присущее субъекту в течение некоторого времени.
Предикаты состояния подразделяются на четыре большие группы: предикаты физического состояния, предикаты физиологического состояния, предикаты психологического состояния, предикаты социального состояния (см., например: Васильев 1998: 54-102). Предложения с указанными пре дикатами также делятся на соответствующие группы.
Конструкции с адъективными предикатами физического состояния. Физическое состояние выражено многообразно и определяется особеннос тями различных типов носителей состояния. Последние могут быть как элементами неживой природы, так и представлять окружающие нас живые существа.
Значительное количество предложений с предикатами физического состояния передают состояние природной среды, проявляющееся в ощуще ниях холода и тепла, или температуры. В них позицию сказуемого зани мают прилагательные типа жылы “теплый”, сууукъ “холодный”, жылымды // жылымдыкъ “тепловатый”, къайнар “горячий”, къызыу “горячий”, салкъын “прохладный”.
Носителями теплового состояния в карачаево-балкарском языке, как и в других языках, являются “природные, естественные “предметы” и вещества (камень, песок, вода, море); природная среда, явле ния природы (ветер, воздух, дождь); артефакты и продукты питания; че ловек, части его тела” (Камалова 1998: 165). Примеры: 1) Эрттенлик сууукъду (З.Т.) “Утро холодное”; 2) Ингир салкъынды (М.Т.) “Вечер прохладный”; 3) Суу къайнарды (К.ж.) “Вода горячая”; 4) Къыш жылыды (З.) “Зима теплая”; 5) Хауа иссиди (М.Т.) “Воздух горячий”; 6) Айран жылыды (М.Т.) “Айран теплый”.
В отдельную группу можно выделить предложения, передающие состояние воздуха, проявляющееся в обонятельных ощущениях. В них позиция субъекта занята словом хауа “воздух”, а позиция сказуемого - общеоце ночными и частнооценочными прилагательными в прямом и переносном зна чениях. К ним относятся лексемы аман “плохой”, иги “хороший”, ауур “тяжелый, спертый”, ариу “чистый”, осал “плохой”, таза “чистый”, ийисли “пахучий, вонючий”. Примеры: 1) Хауа ийислиди (М.Ш.) “Воздух пахучий”; 2) Тауда хауа игиди (З.) “В горах воздух хороший” и др.
В карачаево-балкарском языке нередки конструкции, передающие световое состояние атмосферы, воспринимаемое зрением. В них обычно позиция субъекта занята темпоральными и пространственными именами (кече “ночь”, кюн “день”, кёк “небо”, юй “дом”, дорбун “пещера” и т.д.). Сказуемое же представлено адъективами типа айгъакъ “ясный”, ачыкъ “ясный”, мутхуз “хмурый”, жарыкъ “светлый”, чууакъ “ясный”, къарангы “темный”. Например: 1) Кюн а - айгъакъ (М.Т.) “А день ясный”; 2) Бурун кибик чууакъды кёк (К.К.) “Небо чистое, как в старину”; 3) Кече къарангыды (О.Э.) “Ночь темная”; 4) Отоу жаппа-жарыкъды (М.Т.) “Комната очень светлая”; 5) Тар къаппа-къарангыды (З.) “Ущелье очень темное”.
Предложения рассматриваемой структуры обозначают и другие атмос ферные состояния, связанные с наличием/отсутствием в окружающей среде ветра, снега, тумана, влаги и т.д. Об этом свидетельствуют следующие синтаксические единицы: 1) Жолла тайгъакъдыла (А.Т.) “Дороги скольз кие”; 2) Ингир шош эди (К.К.) “Вечер был тихим”; 3) Кюн туманлыды (О.Э.) “День туманный”; 4) Бедик аязлыды (З.) “Бедык ветреный”; 5) Жаз жауунлуду (М.Т.) “Весна дождливая”.
Некоторые прилагательные карачаево-балкарского языка обозначают и состояние, обусловленное внутренней структурой предмета. К ним относятся такие слова, как къаты “твердый”, жумушакъ “мягкий”, жукъа “жидкий”, къалын “густой”, жаулу “жирный” и др. Это не может не отражаться на смысле конструкций с указанными пре дикатами. Они обычно указывают на признаки предмета, воспринимаемые осязательно или же признаки, определяемые мышечным напряжением, и входят в класс перцептивных предикатов (Шрамм 1979: 32). Примеры: 1) Жер жумушакъды (М.Т.) “Земля мягкая”; 2) Темир къатыды (К. ж.) “Же лезо твердое”; 3) Сют жукъады (Ф.) “Молоко нежирное”; 4) Шорпа къалынды (М.Т.) “Суп густой, наваристый”.
В отдельную группу следует выделить и предложения, обозначающие состояние, воспринимаемое как чистота или нечистота (загрязненность). Базовыми следует признать построения со сказуемыми, выраженными прилагательными ариу “чистый” , таза “чистый”, кир // кирли “грязный”, шимир // шимирли “покрытый грязью”: 1) Сауут-саба мында тазады (Ф.) “Посуда здесь чис тая”; 2) Черек а бюгюн кирлиди (М.Т.) “А река сегодня грязная”.
Конструкции с адъективными предикатами физиологического состоя ния. Такие предикаты, как и предикаты других типов состояния, обычно одноместные и являются субъектно-ориентированными: “именно субъект сос тавляет обязательную синтаксическую валентность этих предикатов” (Маркосян 1985:18).
Необходимо отметить, что существует связь между понятиями “сос тояние” и “свойство”. Свойства являются постоянными признаками пред метов, тогда как состояние - признаком временным. Однако одни и те же слова могут обозначать как состояние, так и свойство предмета. Напри мер, предложение Хадис ауруулуду // ауруучуду “Хадис больной, болезнен ный” репрезентирует значение и свойства, и состояния.
Известно, что прилагательные иги “хороший”, аман “плохой” явля ются общеоценочными. Вместе с тем они, если характеризуют лицо, ста новятся предикатами состояния. Об этом свидетельствует материал язы ка. Ср.: 1) Харун игиди (Х.Кац.) “Харун в хорошем состоянии, не боле ет”; 2) Амма аманды (М.Т.) “Бабушка в плохом состоянии, болеет”. Рассматриваемые лексемы являются общеоценочными при характеристике неличного субъекта или же в позиции предиката, если он выражен сложным именным сказуе мым, построенным по образцу 1-го изафета. Примеры: 1) Алмала аманладыла (Ф.) “Яблоки плохие”; 2) Азиз иги жашды (И.А.) “Азиз хороший парень”.
Таким образом, можно сказать, что предложения подвергаются ко личественным преобразованиям. При этом повторяется или опускается элемент, семантически дублирующий другой элемент высказывания. Например: Азиз акъыллы жашды “Азиз умный парень”. Слово жаш “парень” семантически дублирует мужское имя Азиз. Такое использование в структуре именного сказуемого гиперонима к подлежащему или к другому компоненту сказуе мого характерно не только для тюркских языков, но и “типично для ор ганизации русского предложения” (Гак 1998: 375).
Однако подобные трансформации способствуют и дифференциации зна чений предикатных лексем. Ср. высказывания: Кюн жарыкъды (М.Т.) “День солнечный” и Ислам жарыкъ затды // Ислам жарыкъ адамды (М.Т.) “Ислам веселый человек”. Первое предложение выражает состояние погоды, а второе предложение - определенную черту характера личного субъекта, свойство его “всегда быть веселым”. Это обусловлено, во-первых, функ цией лексемы жарыкъ “светлый; веселый”, во-вторых, взаимодействием лексического значения с семантикой синтаксической. Такие примеры, ко торых значительное количество в языке, убеждают нас в том, что грани ца между классом слов, обозначающих свойства, и классом слов, обозначающих состояние, размыта.
К интересному выводу приходит Т.Н.Смирнова на основе анализа предикатов физиологического состояния человека. Она считает, что для них характерны несколько признаков:
Жизнь живого организма проявляется в различных ощущениях, кото рые напрямую связаны с поддержанием и сохранением жизни. Эти общеорганические ощущения связаны с состоянием различных органов человека, они осознаются им только при определенных условиях, при изменениях в его организме. Права А.А.Камалова, которая подчеркивает, что “именно эти ощущения являются показателем физиологического состояния челове ка” (Камалова 1998:177). Таким образом, физиологическое состояние лица обусловлено жизнедеятельностью организма и вытекающими отсюда потребностями в чем-либо.
Физиологические потребности имеют в своей основе реалии ачлыкъ “голод”, суусаплыкъ “жажда” и др. Поэтому для предикатов ач “голод ный”, суусап “жаждущий” характерно своеобразное раздвоение смысла. Во-первых, они обозначают состояние организма. Во-вторых, указывают на “желание” удовлетворить ту или иную физиологическую потребность. Такая ситуация передается следующим образом: Мен ачма, суусапма. Аш ашаргъа, айран, суусап ичерге сюеме “Я голоден, жажду. Хочу покушать, выпить айран или какой-либо другой напиток”. Как пишет Ю.Д.Апресян, “в очень многих случаях в основе состояний, действий, эмоций, выска зываний человека лежат причины или мотивы, так или иначе связанные с его желаниями. В лингвистическом преломлении, это значит, что смысл “хотеть” (наряду с такими смыслами, как “знать”, “считать”, “делать” и т.п.) образует некий фундаментальный слой в семантике подавляющего большинства антропоцентрических классов слов” (Апресян 1995: 436). С этим невозможно не согласиться. Подобное давно замечено в народе. Не даром еще в фольклоре карачаевцев и балкарцев бытуют сюжеты, связан ные с гостеприимством. Прежде чем поинтересоваться тем, почему прие хал человек в гости, надо было его кормить и поить три дня и три но чи. А потом интересоваться целью его прихода. Небезынтересен в этом плане и паремиологический материал: 1) Ачлыкъ отха секиртир “Голод заставит в огонь прыгнуть”; 2) Ач уят къоймаз “Голод лишает совести”; 3) Ачны кёзю - ашда “Глаза голодного - на еде”; 4) Ач отунчуну ачыуу бурунунда “У голодного дровосека зло на носу, т.е. легко раздражает ся”; 5) Ач не джеймез, токъ не демез “Чего только не съест голодный, чего только не скажет сытый”; 6) Ач келгенни тойдур, кеч келгенни къондур “Пришедшего голодным накорми, пришедшего поздно уложи”.
Предикат токъ “сытый” является антонимичным предикату ач “голод ный” и для него характерно указание лишь на физиологическое состоя ние, ибо гипотетически у сытого не должно быть на это время желания потребности в еде. Рассматриваемые предикаты обозначают состояние живых существ. Примеры: 1) Барыбыз да ачбыз (О.Э.) “Мы все голодны”; 2) Малла токъдула, тоюпдула (Ф.) “Животные сыты, наелись”.
Близки к ним и следующие предложения с предикатами-фразеологизмами: 1) Мен ач къарангыма, эрттенли ауузумда суу жокъду (М.Т.) “Я голоден, с утра во рту не было маковой росинки”; 2) Да энди уа жел элтмезча болгъанма (Ш.) “Теперь я сыт (ветер не унесет)”.
При характеристике живых существ весьма часто мы опираемся и на такие концепты, как саулукъ “здоровье”, хал “состояние; самочувствие”, ауруу “болезнь”. Носителями языка большое внимание уделяется концеп ту “здоровье”. Считается, что данное качество лежит в основе жизнеде ятельности организма. Чаще всего человеку желают здоровья, ибо оно превыше всего: Сау бол “Будь здоров”; Аллах саулукъ-эсенлик берсин “Пусть Аллах вам пошлет здоровье, благополучие”; Байлыкъдан саулукъ игиди “Здоровье лучше богатства”.
Здоровье является совокупностью представлений и понятий о нор мальной жизнедеятельности организма или о его отклонениях. Нормальная жизнедеятельность организма свидетельствует о его здоровье, а откло нения от нее - о проявлении болезни. Все это обозначается следующими предикатами-прилагательными: сау “живой”, шау “мертвый”, саулукълу “здоровый”, саулукъсуз “нездоровый”, ауруулу “болезненный”, безгекли “больной малярией”, жаралы “раненый”, къарыусуз “слабый”, къыйын “сильно больной” и т.д. Примеры: 1) Амма къыйынды (Б.Гул.) “Бабушка сильно больна”; 2) Къыз онгсузду (И.Г.) “Девушка очень больна”; 3) Къурчданов сауду (И.Б.) “Курчданов живой”; 4) Немецли жаралы эди (К.ж.) “Немец был ранен”; 5) Даулет саулукълуду (М.Т.) “Даулет здоро вый”; 6) Анабыз къарыусузду (Ф.) “Мать немощна”.
Примыкают к предикатам со значением жизнедеятельности организма и прилагательные, характеризующие состояние опьянения или беременности (ауур “пьяный; беременная”, кеф “пьяный”, бууаз “беременная”, къысыр “яловая; небеременная”). Например: 1) Топай ауурду (Б.Г.) “Топай пья ный”; 2) Мен кефирекме (И.Б.) “Я немного пьян”; 3) Асият бууазды (М.Т.) “Асият беременна”; 4) Колхоз ийнекле къысырдыла (К.ж.) “Колхоз ные коровы яловые”.
Состояние организма передается и фразеологическими единицами. Ср.: Анабыз аягъы юсюнеди (Ш.) “Наша мать на ногах”. Показателем здоровья у носителя языка является то, что он на ногах. Если человек лежит, то он болен, лишен активной деятельности. Предложение Ол жатыпды переводится на русский язык двояко: “Он лежит” и “Он болен”. В первом случае оно имеет прямое значение, а во втором - переносное. Повествовательный фрейм Асыры къарыусуздан, аны борбайлары тутмайдыла “Из-за того, что слаб, его не держат ноги” также свидетельствует о состоянии организма человека, его слабости.
Конструкции с адъективными предикатами психологического состоя ния. Предикаты психологического, или психического, состояния “представ ляют собой самостоятельный семантический тип в структуре категории состояния уже по причине отражения ими особого мира - мира психики” (Камалова 1999: 29). Их семантика освещена во многих работах. Ю.Д.Ап ресян пишет, что “эмоции весьма основательно изучены в лингвистиче ском, психологическом и физиологическом аспектах, причем результаты, полученные разными методами, обнаруживают большую степень согласия...” (Апресян 1995:367). В лингвистических исследованиях, посвященных опи санию эмоций и чувств, поднимается ряд важных проблем. К ним, напри мер, можно отнести контрастивный анализ лексики со значением состоя ния, описание психологических коцептов и их концептуализация, выяв ление и описание структурно-семантических моделей, попытки классифи кации (см. об этом: Ахматов 1983; Апресян 1995; Вежбицкая 1996; Ару тюнова 1976; Цейтлин 1976; Камалова 1998 и др.).
Предикаты психологических состояний близки к предикатам отношения, речи, мысли, чувства, ощущения и взаимодействуют с ними. Это является причиной семантической размытости лексики со значением психологическо го состояния.
Характерной чертой психологического состояния как особого вида психического отражения мира является его причинная обусловленность. Эмоции и чувства не могут возникать на пустом месте. Поэтому, когда речь идет о семантике предикатов, появляется необходимость учета де терминированности состояний внешними реалиями. В связи с этим целесо образно обратиться к проблеме каузативности. Так, например, И.Х.Ахматов пишет, что предложение Маржан къартны ачыуландырды (Э.Г.) “Маржан обозлила старика” “в плане выражения состоит из трех компонентов: подлежащего (Маржан), дополнения (къартны) и сказуемого. Подлежащее является выразителем субъекта-каузатора. Дополнение служит выра зителем двух семантических элементов: объекта каузации и субъекта состояния. Сказуемое также является носителем двух семантических элементов: предиката состояния, показателем которого на поверхностном уровне является глагол ачыулан, и семы каузации, показателем которой является аффикс понудительного залога, включаемый в структуру данного глагола” (Ахматов 1983: 209).
Предложения Эккяй мудахды (З.Т.) “Эккяй грустна” и Фазика къайгъылыды (Ж.Т.) “Фазика встревожена” состоят из двух компонентов: под лежащего и сказуемого, или из субъекта психологического состояния и предиката психологического состояния. Но здесь у носителя языка пра вомерно встает вопрос (Почему человек грустен?). Причина и объект эмо ций, чувств в языке могут репрезентироваться как отдельной конструкци ей, так и в структуре одного предложения. Ср.: 1) Ариубат ишни неден башларгъа билмей армаулуду (Ж.З.) “Ариубат, не зная с чего начать работу, была растеряна”; 2) Къойла къатышадыла деп, Хажи-Осман бек къайгъыльды (Ж.З.) “Хажи-Осман встревожен тем, что овцы могут смешать ся”; 3) Жюнюс асыры ырмахдан мудахды (Х.Ш.) “Жюнюс грустный из-за ус талости”; 4) Алий аны ючюн жарыкъды (М.Т.) “Алий радостный из-за него”. Как видим, причина и объект имеют широкий диапазон выражения - от послеложно-именной конструкции до отдельного предложения.
Неотъемлемым элементом семантики предикатов психологического сос тояния является квалификация их по признаку мелиоративности, пейоративности, по нейтральности оценочного значения. Это связано не столь ко с социальной оценкой, сколько с осознанием лицом своего состояния. Мелиоративными воспринимаются предикаты жарыкъ “веселый”, къууанчлы “радостный”, пейоративными - шайтанлы “бесноватый”, ачыулу “злой”, нейтральными - шош “тихий” и др. Примеры: 1) Жашла къууанчлыдыла (С. Т.) “Ребята радостные”; 2) Рая шайтанлыды (М.Т.) ”Рая взбешена”; 3) Ахмат шошду “Ахмат спокоен”.
Предикаты психологического состояния ориентированы обычно на су бъект. При них он бывает личным и выражается антропонимами и их суб ститутами. Вместе с тем в таких конструкциях позиция субъекта заме щается словами с пространственным значением: эл “село”, шахар “город”, ныгъыш “завалинка”, арбаз “двор”, таула “горы” и т.д.: 1) Шахар къууанчлыды (Ж.Т.) “Город радостен”; 2) Эл мудахды (З.Т.) “Село грустное”; 3) Акъташ къайгъылыды (Ж. Т.) “Акташ встревожен”; 4) Таула шошдула (М.Т.) “Горы спокойны”. В подобных построениях субъект понимается носителем языка как некое множество людей, проживающих в том или ином месте.
Не вызывает сомнения то, что для каждой сферы жизни человека в “наивной картине мира” существуют локализаторы. Для эмоций и чувств таковыми в первую очередь считаются жан “душа”, жюрек “сердце” (Апресян 1995; Булыгина, Шмелев 1997). Они являются культурными кон цептами не только русского, но и тюркских языков. Применительно к рус скому языку А.Вежбицкая пишет, что в “наиболее полной мере особенности русского национального характера раскрываются и отражаются в трех уникальных понятиях, как душа, судьба и тоска, которые постоянно воз никают в повседневном речевом общении и к которым неоднократно воз вращается русская литература, как “высокая”, так и народная” (Вежбицкая 1996: 33 ).
Как в обыденной, так и в художественной речи слова жан “душа”, кёл “душа”, жюрек “сердце” активно употребляются в составе устойчивых и фразеологически связанных словосочетаний для репрезентации разнообразных психологических состояний. Примеры: 1) Биреу жан къайгъылы, биреу мал къайгъылы (Посл.) “Кто беспокоится за свою жизнь, а кто - за скотину”; 2) Аны жюреги жер бла тенгди (Посл.) “Он униженный (у него сердце сравнялось с землей)”; 3) Аны кёлю кёк бла тенгди (Посл.) “Он радостный (у него душа равна с небом)”; 4) Азизни жюреги жарыкъды “У Азиза хорошее настроение”; 5) Аны жюреги къарангыды // мудахды // такъырды “Он сильно опечаленный” и т.п. В этих и им подобных примерах кёл, жан, жюрек являются локализаторами психологического состояния лица.
В карачаево-балкарском языке с предикатами состояния часто сочетаются слова, относящиеся к соматической лексике, в частности, кёзле “глаза”, бет “лицо”, мангылай “лоб”, баш “голова”. По их выражению и определяется психологическое состояние лица. В подтверждение этого можно привести следующие примеры: 1) Хажи-Осман нек эсе да баштёбенди (Ж.З.) “Хажи-Осман почему-то хмур, повесил голову”; 2) Аны кёзлери мылыдыла, мудахдыла (И.Б.) “Ее глаза влажные, грустные”; 3) Асиятны башы къайгъылыды (М.Ш.) “Асият тревожна”; 4) Эллилени бетлери къайгъылыды (Ш.) “Лица сельчан озабочены”.
Мы можем сделать вывод о том, что предикаты психологического сос тояния характеризуют настроение, волнение (беспокойство), стыд, удив ление, ощущение страха, чувство недовольства (злобы), удовлетворен ность/неудовлетворенность чем-, кем-либо, умственное состояние лица.
Конструкции с адъективными предикатами социального состояния. Жизнь социума отражается в разнообразных связях, отношениях, характе ристиках. Причем для каждого этапа развития были свои особо значимые представления. Это касается и имущественного состояния лица, которое связано с удовлетворением потребностей человека в еде, одежде, жилье. Все это не может не отражаться и не фиксироваться языком.
Особняком стоят предикаты со значением имущественного состояния. Человек всегда стремится к благополучию. Атрибутом же его является богатство, т. е. наличие денег и другого имущества, без которых невоз можно нормальное бытие. Базовыми предикатами имущественного состоя ния в карачаево-балкарском языке следует признать прилагательные бай “бога тый”, жарлы “бедный”, которые квалифицируются как “имеющий много ско та, имущества, денег” и “не имеющий скота, денег (малоимущий)” (Къарачай-малкъар тилни ангылатма сёзлюгю 1996: 653, 835).
В одном ряду со словом бай можно поместить прилагательные бакы “очень богатый”, къарыулу “богатый”, къолайлы “живущий в достатке”, къууатлы “богатый”, мелхум “богатый, обильный, зажиточный”, монг “бо гатый”, мюлклю “имущий”, онглу “богатый”, мол “обильный”, элпек “изо бильный”, ахчалы “денежный”. Антонимический ряд вместе с жарлы составляют адъективы ахчасыз “безденежный”, арыкъ “бедный”, баштакъ “бездом ный”, жазыкъ “несчастный”, жаланнгач “бедный”, жаланбыдыр “голопу зый, нищий”, къарыусуз “бедный”, мюлксюз “неимущий” и т.д. Многие из них носят коннотативный характер, стилистически окрашены и мотивиро ваны именами существительными со значением имущества. В предложениях с такими предикатами субъект является личным (единичным или множест венным). Кроме того, выразителем субъекта весьма часто становится слово жашау “жизнь”. Нередки и субъекты со значением социума къырал “государство”, эл “село”, шахар “город” и т.д., что закономерно. Ибо имущественное состояние присуще не только для индивида, но и для коллектива. Примеры: 1) Халкъ жарлы, жерсиз, мюлксюз эди (С.Т.) “На род был бедным, безземельным, неимущим”; 2) Ол энди бакыды (Ф.) “Он теперь очень богатый”; 3) Жашауубуз къууатлыды, жарыкъды (Х.Кац.) “Наша. жизнь богата, счастлива”; 4) Муртаз къолайлыды (Х.Кац.) “Муртаз зажиточный”; 5) Къырал жарлы эди (К.ж.) “Государство было бедным”; 6) Была жаланбыдырладыла (Ф.) “Они нищие”; 7) Бюгюн биз байбыз (С.Ш.) “Сегодня мы богаты”.
Закономерен вопрос об атрибутах, критериях богатства и бедности. На первое место выдвигается земля. В представ лении балкарца Жашауну тутуругъу жерди (Ж.З.) “Источником жизни явля ется земля”. Богатый материал в подтверждение этой мысли дают паремии: 1) Бир батман алтынынг болмасын, бир аякъ басар жеринг болсун “Лучше иметь землю размером в одну ступню, чем иметь один батман золота”; 2) Жери байны эли да бай “У богатого землей богат и народ”; 3) Жер - хазна, суу - байлыкъ “Земля - клад, вода - богатство”. Не нуждаются в комментариях следующие строки известного балкарского поэта Б.Гуртуева:
Жер башында бек уллу байлыкъ жерди,
Ол байлыкъны ангыламагъан серди.
Жерле ючюн урушадыла къыралла,
Аяусуз тёгюледиле адам къанла.
Ишлегеннге жер жашау онг береди,
Жерде къадалып ишлеу а тёреди.
Самое большое богатство на свете - это земля,
Кто не понимает этого богатства, тот глупец.
Из-за земель воюют страны,
Много крови льется людской.
Работающему земля дает возможность жить,
Трудиться на земле - это обычай.
Далее в иерархии имущественных ценностей располагаются скот, продукты животноводства, деньги, жилье и т.д. Небезынтересны паремии и в этом аспекте: 1) Малы жокъну кюню жокъ “У кого нет скота, у того нет и благополучия”; 2) Къой - байлыкъ, жылкъы - сыбайлыкъ “Овцы - богатство, табун - изящество”; 3) Малгъа бакъгъан токъ болур, бакъмагъан а ач болур “Кто кормит скот, тот будет сыт, а кто за ним не смотрит, тот будет голодным”; 4) Юйю болмагъанны кюню да болмаз “У кого нет дома, у того нет и благополучия”; 5) Терек бахча болур ахча “Сад превратится в деньги”; 6) Ахчалыдан байла да къоркъадыла “Денежного боятся и богачи”.
На основе рассматриваемых предикатов в карачаево-балкарском язы ке, как и в других тюркских языках, образуются сравнительно-различи тельные и сравнительно-отождествляющие конструкции. Примеры: 1) Сен да менича жарлыса (К.М.) “Ты, как и я, беден”; 2) Сен менден къолайлыса “Ты зажиточнее меня”. Такие построения имеют одинаковое количе ство структурных элементов: 1) предмет (субъект) сравнения, 2) эталон (образ) сравнения, 3) основание (признак) сравнения, 4) формальный показатель отношения сравнения (Христова 1979:77; Коныров 1985:4). Подобные предложения структурируются и на базе других типов преди катов состояния.
В структуру предложений с предикатами состояния нередко включа ются различные интенсификаторы, которые усиливают их признаковое зна чение. Причем каждый из них употребляется в конструкциях различной структуры. Так, интенсификаторы типа эм, энг, чынг, бек и др. со значе нием “самый; очень” встречаются в предложениях, состоящих из субъекта состояния и предиката состояния: Ол бек къайгъылыды (Ж.З.) “Он очень встре вожен”. А маркеры типа къайда, иги да употребительны в сравнительных конструкциях: Ол сенден иги да байды (Ф.) “Он гораздо богаче тебя”.
Состояние является универсальной семантической категорией и ши роко представлено в языке, поэтому занимает большое место в семантической классификации предикатов. Семантическое ядро ка тегории состояния представлено в основном адъективными предикатами жылы “теплый”, сууукъ “холодный”, ач “голодный”, токъ “сытый”, ауруулу “болезненный”, сау “живой”, бай “богатый”, жарлы “бедный”. Од нако они могут расширяться не только за счет адъективов, но и за счет глаголов, имен существительных, наречий. Это говорит о многооб разии средств выражения рассматриваемой категории. Если предикаты физического состояния в равной мере выражают сос тояние личного и неличного субъекта, то предикаты психического и иму щественного состояния обычно ориентированы на лицо, личный субъект.
Данный класс предикатов нельзя рассматривать обособленно, в от рыве от других классов предикатов. Это связано с тем, что данные ти пы предикатов взаимодействуют и с другими универсальными категориями, к которым относятся пространство, время, оценка, отношение, дейст вие, свойство. Небезразлично рассматривать их и через призму морфологи ческих категорий как имен, так и глаголов. Такой подход будет способ ствовать адекватному описанию предикатов состояния в структурном, семантическом и функциональном аспектах.
3.Адъективная лексика большей частью связана с миром человека. Она призвана отражать черты характера и другие свойства лица. В словарях встречается различное толкование характера человека. Так, в “Большой советской энциклопедии” характер квалифицируется как “целостный и устойчивый индивидуальный склад душевной жизни человека, его тип, “нрав” человека, проявляющийся в отдельных актах и состояниях его психической жизни, а также в его манерах, привычках, складе ума и свойственном человеку круге эмоциональной жизни. Характер человека выступает в качестве основы его поведения” (БСЭ 1978, т.26:567). “Словарь иностранных слов” к данному концепту относит “совокупность психических особенностей данного человека, проявляющихся в его действиях, поведении” (1988:546). У В.Даля характер - это “нрав человека, нравственные свойства, качества его, свойства души и сердца” (Даль 1956, т.4:542). По мнению же pяда исследователей, черты характера человека основываются на моральной установке, на характеристике темперамента лица, проявляются в отношении к кому-, чему-либо (Павлова 1986:9; Убийко 1988:122-127). Справедливость такой точки зрения подтверждается и на материале карачаево-балкарского языка. Лексика, связанная с характеризацией человека, многочисленна и носит межчастеречный характер. Она базируется на концептах различных сфер его мира (Убийко 1998).
Предикаты характеризуют человека, людей по различным признакам, свойствам:
а) по их поведению в обществе и образу жизни: айланма “распутный”, ийманлы “верующий, честный”, иймансыз “нечестный”, адепли “воспитанный”, масхаплы “порядочный, тактичный”, масхапсыз “бесцеремонный”, саякъ “распутный”, сырлы “почтенный”, сырсыз “невоспитанный”, халисиз (халсыз) “невоспитанный, безнравственный” и т.п.: 1) Жаш кеси адепсиз, халисиз болгъанды (М.Х.) “Парень сам был невоспитанным, безнравственным”; 2) Ол айланма, саякъ, адепсиз, уятсыз эди (К.ж.) “Он был распутным, невоспитанным, бессовестным”; 3) Къазий бек ийманлыды (Н.К.) “Казий очень честный человек”; 4) Жолоучу масхапсыз болгъанды (Ф.) “Путник был нетактичным, непорядочным”; 5) Ол жаш махтанчакъ эди (Ф.) “Этот парень был хвастливым”;
б) по чертам их характера: багъырбаш “злой”, бёгек “гордый”, буруш “капризный”, гынттылы “горделивый”, ёпкелеуюк “обидчивый”, халал “добрый”, огъурлу “добрый”, огъурсуз “злой”, рахмулу “милосердный”, баштёбен “хмурый”, гырнау “дикий”, къолтут “любящий здороваться со всеми за руку”, къургъакъ “бездушный”, рахим “благосклонный”, ташжюрек “жестокий” и т.п.: 1) Къарт, сабийча, ёпкелеуюк болгъанды (Ш.) “Старик, как ребенок, был обидчивым”; 2) Сен а бек гынттылы ушайса (М.Т.) “А ты очень горделивый”; 3) Да Азиз а бек халалды (И.А.) “А Азиз очень добрый”; 4) Къарындашынг да рахмулуду сени (З.) “И брат твой очень милосердный”; 5) Змеенко бек огъурсуз эди (Б.Г.) “Змеенко был очень злым”;
в) по темпераменту: женгил “вспыльчивый”, сабыр “спокойный”, басымлы “сдержанный”, басымсыз “несдержанный”, жандыу “вспыльчивый”, жууаш “смирный” и т.п.: 1) Зулейха сабыр, жууаш болгъанды (О.Э.) “Зулейха была смирной, спокойной”; 2) Aмаш женгилди, сен да аныча бир жандыуса (Ш.) “Амаш вспыльчивый, ты тоже такой вспыльчивый”; 3) Сен хар заманда да басымлыса “Ты всегда сдержанный”;
г) по чувствам: ийнакълы “ласковый”, уялчакъ “стыдливый”, тартынчакъ “застенчивый”, уятлы “стыдливый”, уятсыз “нестыдливый”, элгенчек “пугливый”, бузжюрек “равнодушный” и т.п.: 1) Дауум къыз заманындан бери уялчакъды (О.Х.) “Дауум с девичества стыдливая”; 2) Махар тартынчакъ тюйюлдю (К.С.) “Махар не страдает застенчивостью”; 3) Ол а бир элгенчекди (Х.К.) “А он какой-то пугливый”;
д) пo волевым качествам: аккыл “нерешительный”, алжаусуз “неуклонный”, базымлы (базыныулу), “уверенный, решительный”, гидеж “настырный”, гобар “стойкий”, ётлю (ётгюр) “отважный”, жюрекли “смелый”, жюрексиз “несмелый”, кёлсюз “малодушный”, къоркъакъ “трусливый” таукел “смелый, отважный”, таукелли “решительный”, таукелсиз “нерешительный” и т.п.: 1) Алий бла Темболат базымлы эдиле (З.З.) “Алий и Темболат были решительны”; 2) Докладчы базыныусуз эди (З.) “Докладчик был нерешительным”; 3) Къазий ётлюдю (О.Х.) “Казий отважный”; 4) Сен къоян кибиксе, къоркъакъса (Х.Кац.) “А ты похож на зайца, трусливый”; 5) Эр киши таукел болуучуду (Ф.) “Мужчина бывает смелым”;
е) по особенностям, качествам речи: жаншакъ “болтливый”, чечен “красноречивый”, бошаууз “болтливый”, тюртсёз “грубый”, къылтамакъ “пискливый, визгливый” и т.п.: 1) Аны ауузу чеченди (Ф.) “Он красноречивый”; 2) Тиширыу жаншагъыракъ болуучуду (М.Т.) “Женщина бывает болтливой”; 3) Тюкенчи уа бир тюртсёз зди (З.) “А продавец был грубым”; 4) Къоншум къылтамакъды (Н.) “Сосед мой визгливый”; 5) Аман къатын жаншакъ болур (К.М.) “Плохая женщина бывает болтливой”;
ж) по способности к чувственному восприятию: сокъур “слепой”, сангырау “глухой”, жютюкёз “зоркий”: 1) Ол сокъурду “Он слепой”; 2) Къойчу сангырауду “Чабан глухой”;
з) по отношению людей к вещам, собственности: беккъол “скупой”, аяулу “бережливый”, жаламиш “жадный”, жут (жуткёз, жутлама) “алчный”, къызгъанч (къызмар, къырс, къысмар) “скупой”, малкёз “алчный, жадный”, чомарт “щедрый”, момарт “скупой”, сугъанакъ “жадный, алчный”: 1) Муртаз чомартды (Х.Кац.) “Муртаз щедрый”; 2) Эфенди жут, малкёз болгъанды (Ф.) “Эфенди был алчный, жадный”;
и) по отношению лица к труду и по умению трудиться: бошбел (бошбоюн) “ленивый”, жанжат “лежебока”, мытыр (жатагъай) “ленивый”, жигер “энергичный”, къармашыулу “старательный”, къайгъырыулу “заботливый”, къайгъырыусуз “равнодушный”, мадарлы (мадарымлы, мадарыулу, мажарыулу) “ловкий, находчивый”, ишчи “работящий”, мурккучу “медлительный; не могущий сидеть без дела” и т.п.: 1) Салих мурккучуду (Х.К.) “Салих не может сидеть без дела”; 2) Жамилят жигерди (Х.Кац.) “Жамилят энергичная”; 3) Сиз эринчеклесиз (Ж.Т.) “Вы ленивые”; 4) Ол да бир жанжатды (Ф.) “Он любит лежать на боку”; 5) Дударукъну отунчулары манткъырдыла (А.Т.) “Дровосеки Дударука бездеятельные”; 6) Азамат ишде къайгъырыулуду (К.ж.) “Азамат в работе заботливый”; 7) Таулула жигердиле, иш кёллюдюле (С.Ш.) “Балкарцы энергичны, любят трудиться”;
к) по отношению к eде, пище: къазанкъыр “прожорливый”, мухар “жадный до еды”, ашамиш (аштапар) “любящий поесть”, ашамлы (ашашлы) “имеющий аппетит в еде” и т.п.: 1) Зухураны къызчыгъы ашашсызды “Дочка Зухры страдает аппетитом”; 2) Aны сабийлери ашашлыдыла “Ее дети имеют аппетит в еде”; 3) Сиз уллубыдырла, къазанкъырласыз (А.Т.) “Вы большепузые, прожорливые”.
4.В русистике признается, что относительные прилагательные “обозначают свойства предмета через отношение к другому предмету или признаку” (Грамматика современного русского литературного языка 1970:307). Однако такие прилагательные не охватывают весь объем адъективных лексем, которым присущ релятивный компонент. Об этом свидетельствуют рассматриваемые предикаты. Невыделимость в грамматиках релятивного компонента у качественных прилагательных объясняется тем, что они традиционно рассматриваются как лексико-грамматические разряды, а не как лексико-семантические группы. По справедливому замечанию Р.М.Гайсиной, релятивный семантический компонент, который выделяется в значениях относительных прилагательных, имеет совершенно другой лингвиcтический cтатyc по сравнению с релятивным компонентом, присутствующим в семантической структуре качественных прилагательных: “Релятивная сема в значениях качественных прилагательных непосредственно соотносится с отношениями объективной действительности и представляет непосредственный, прямой результат обобщения этих отношений, поэтому эта сема носит непосредственно денотативный характер” (Гайсина 1985:77). Действительно, анализируемые предикаты, соответственно и предложения, выражают отношение лица к другим людям, предметам, событиям и т.п.
Исследователи смысловой стороны языковых единиц не подвергают сомнению то, что семантическая категория отношения является универсальной. Данная глобальная логико-философская проблема нашла приложение к языку и получила формулировку “категория отношения в языке”. Она изучается как многоаспектная проблема, в которой выделяются четыре взаимосвязанных и взаимообусловленных аспекта: онтологический, гносеологический, ономасиологический, семасиологический (Гайсина 1997:9). Имеет межчастеречный и межуровневый характер (см. об этом подробно: Категория отношения в языке 1997).
Существенным атрибутом предложений, характеризующих мир человека, его отношение к чему-либо, является оценочность. Им присущи различные виды частных оценок (Арутюнова 1984:12-15; Гибатова 1998:26-28). В зависимости от оценочного компонента предикаты-прилагательные данной семантики можно разделить на три основные группы - положительной оценки, отрицательной оценки, нейтрального оценочного значения. Предложения также включают соответствующую сему оценки.
К первой группе прилагательных относятся лексемы, выражающие положительную оценку, которые имеют субъективно-объективный характер: адыл (адыллы) “справедливый”, жигер “энергичный”, кёлкётюр “вдохновляющий”, огъурлу “добрый”, таукел “отважный”, жаланжюрек “чистосердечный”, мархабатлы “добросердечный” и т.д.
Во вторую группу входят прилагательные с отрицательным оценочным значением, т.е. со значением, передающим явное осуждение: хауле “распутный”, малкёз “жадный”, аманаууз “сквернословный”, гудукёз “вороватый”, гызман “скупой”, жезбет “бесстыдный”, жюрекжар “любящий позлить”, фыргъауун “нечестивый” и др.
Нейтральную оценку дают прилагательные, в значении которых отсутствуют ярко выраженные одобрение или осуждение: эринчек “ленивый”, къоркъакъ “трусливый”, къызгъанч “жадный”, сабыр “спокойный”, сакъ “осторожный”, тынч “спокойный”. На эти особенности рассматриваемого пласта лексики в эмоционально-экспрессивном аспекте указывается и в работах, посвященных лексической стилистике карачаево-балкарского языка (Улаков 1994:36-52, 1995:12-30).
Оценочный компонент этих и других предикатов-прилагательных наиболее ярко выражен в пословицах, в которых аккумулирован жизненный опыт человека за все время своего существования. Звуки, поведение и другие реалии с точки зрения когнитивной картины мира - это его свойства, но вместе с тем и “особая социальная сфера жизнедеятельности людей, характеризующаяся определенными нормами” (Васильев 1999:46). Именно отображение этого и является основной функцией паремий. Примеры: 1) Аман къатын жагъынлы болур “Плохая женщина бывает капризной”; 2) Биреу - амалсыз, биреу - иймансыз “Один беспомощный, а другой нечестный”; 3) Ауузу - кука, къолу - жукъа “Язык угодлив, рука пуста, скудна”; 4) Сёзю - кукалы, жюреги - зар “Слова угодливы, а сердце завистливое”; 5) Къызлы юйде келин къызмар “В доме, где есть девушки, невестка скупая”; 6) Ортадагъы - оразлы “Кто посередине, тот благородный”; 7) Кёлсюзден туугъан - сёзсюз “Родившийся от малодушного является бессловесным”; 8) Эр жолдашы болгъан таукелли болур “У кого в спутниках есть мужчина, тот бывает решительным”; 9) Мурдар адам уубет болур “У убийцы бывает злое лицо”.
Рассматриваемый класс предикатов употребляется иногда и для обозначения нрава и других свойств животных. Эта функция выполняется при посредстве значительного количества адъективов, ориентированных, как правило, на животный мир. К ним относятся слова жортууукъ “рысистый”, къушжетер “быстрый”, эсирик “ретивый”, хылыф “торопливый”, эмилик “необъезженный”, къатыаууз “норовистый”, къансыуукъ “визгливый”, чочууукъ “брыкливый”, юркек “пугливый”, кютю “прирученный”, макъырауукъ “постоянно блеющий”, къурулдауукъ “часто квакающая (лягушка)”. Примеры: 1) Эшек чочууукъ болур (Посл.) “Ишак бывает брыкливым”; 2) Къарашауайны аты къушжетерди (Ф.) “Лошадь Карашауая быстрая”; 3) Сени атынг эмиликди (Ф.) “Твоя лошадь необъезженная”; 4) Аналы къозу - чёрчек, анасыз къозу - бузжюрек (Посл.) “Ягненок, имеющий мать, озорной, а ягненок, не имеющий матери, равнодушный”; 5) Токълула юркек, изгилтиндиле (С.О.) “Овцы пугливые”; 6) Иги итни биргесине тургъан кючюк къайыр болур (Посл.) “Щенок, который находился рядом с хорошей собакой, бывает злым”; 7) Балалы тауукъ къайгъылы болур (Посл.) “Курица с выводком бывает кудахтающей”; 8) Ач ит жортууукъ болур (Посл.) “Голодная собака бывает рысистой”.
5.В группу предикатов, обозначающих умственные способности лица, входят рациональные прилагательные. Они передают как интеллектуальные свойства, так и врожденные способности человека. Группируются вокруг слов с общим значением “ум, мудрость”, “глупость”. Отмеченные способности индивидуума связаны не только с наличием или отсутствием у него ума. Характеристика лица по уму основана и на его сообразительности, способности к приобретению знаний, памяти, проницательности и т.п. Спецификой семантики данного класса слов признается “обозначение способности верно оценивать разнообразные ситуации действительности и понимать мысли человека” (Овсянникова 1984:4). Все эти признаки находят свое выражение в словах типа акъыллы “умный” - акъылсыз “неумный”, ангыламлы “понятливый” - ангыламсыз “непонятливый”, фахмулу “талантливый” - фахмусуз “бездарный”, билимли “образованный” - билимсиз “необразованный” и т.п. Эти и другие адъективы мотивированы именами существительными, относящимися к сфере интеллектуальной деятельности человека, чем и определяется семантика производных от них прилагательных-предикатов.
Компонентом целого ряда прилагательных ума является слово баш “голова”, что закономерно. Дело в том, что мыслительная деятельность лица связана с его мозгом, который локализован в соответствующей области человеческого тела. К таким предикатам относятся сантбаш “глупый”, жекбаш (гагайбаш) “пустоголовый”, жартыбаш “полоумный”, башсыз “дурной”, хыярбаш “непонятливый”.
В представлении носителя языка наличие или отсутствие ума ассоциируется прежде всего с головой, где находится мозг - “производитель” интеллекта. “В голове находится мозг, орган человека, осуществляющий его интеллектуальную деятельность, поэтому наибольшее количество фразеологизмов с этим словом дает характеристику умственных способностей человека” (Хайруллина 1996:83): Аны башы барды (З.) “Унего есть голова (Он умный)”; Аны башы ишлейди (Ф.) “У него голова работает”; Ол башына къатыды (М.Т.) “Он крепкий на голову (не ошибается)”. В подобных примерах наличествует общая оценка ума и образное наименование различных мыслительных примеров.
Имеется ряд именных фразеологизмов со значением ума, в которых обязательным компонентом является слово акъыл “ум”: акъылдан жарты (кем, жарым) “полоумный”, акъылы къысха “умственно ограниченный”, акъыл тенгиз (тёбе, токъмакъ) “очень умный, ума палата”. В них ум сравнивается с такими реалиями, как тенгиз “море”, тёбе “холм”, токъмакъ перен. “голова”. Недостаток ума ассоциируется с половинчатостью, недостатком – жарты // жарым “половина”, къысха “короткий”, кем “недостаточный”. Указанные фразеологические единицы представляют собой классические предикаты и в основном функционируют в качестве сказуемого: 1) Ол саулай да акъыл тенгизди (Ф.) “Он целиком ума палата”; 2) Ол саулай элге оноу этерча акъыл тёбеди (М.Б.) “Он может руководить всем селом, умный”; 3) Сен акъылдан кем тюйюл ушайса да (М.Т.) “Ты ведь не полоумный”.
Большинство предикатов рассматриваемого класса содержат сему оценки. Причем количество предикатов со значением отрицательной оценки превалируют над предикатами противоположной семантики.
Ср. предложения: 1) Ичгичи акъылсызды (С.О.) “Пьяница неумный”; 2) Сен илмулуса (Х.Кац.) “Ты образованный”; 3) Сен сылхырса “Ты глупый”; 4) Мухаммат билимли болду (Х.Кац.) “Мухаммат стал образованным”; 5) Бизни студентле бек оюмлудула (К.ж.) “Наши студенты очень сообразительные”; 6) Эмеген жекбаш болгъанды (Ф.) “Эмеген был пустоголовым”. Общая семантика таких конструкций: выражение наличия или отсутствия умственных, интеллектуальных способностей, качеств у личного субъекта. В них предикаты ориентированы на лицо, которое выражается широким классом слов. Однако некоторые прилагательные могут характеризовать и животных: 1) Бойнакъ акъыллыды (Къ.К.) “Бойнак (кличка собаки) умный”; 2) Ол айыу а бир мондай эди (Ф.) “А этот медведь был каким-то глупым”.
Указанная семантика присуща и прилагательным других классов. Это зависит от значения имен, занимающих субъектную позицию в предложении. К таким именам можно отнести акъыл “ум”, ангылау // ангылам “понятие”, фахму “талант”, хунер “одаренность”, билим “знания”. Примеры: 1) Саматны билими уллуду “Знания у Самата значительные”; 2) Аны фахмусу чексизди “Его талант безграничен”; 3) Cени акъылынг аман тюйюлдю “Твой ум неплохой”.
“Ум” представляет собой базовый концепт ментальной сферы внутреннего мира человека. Способности человека мыслить, понимать, знать всегда по достоинству оценивались социумом на протяжении многих веков, что отражается в следующих народных высказываниях: 1) Акъыл сёзге багъа жокъду “Умному слову нет цены”; 2) Акъыллы да - насып, билимли да - хазна “И умный - счастье, и знающий - клад”; 3) Акъыллы - эл иеси, тели уа - эл баласы “Умный - хозяин общества, дурак - дитя общества”; 4) Башы болгъанны ашы да болур “У умного будет и еда”; 5) Башда акъыл болмаса, аякъгъа къыйын болур “Если в голове нет ума, ногам покоя нет”; 6) Билеги кючлю бирни жыгъар, билими кючлю мингни жыгъар “Сильный справится с одним, а умный - с тысячью”; 7) Акъыл бла эс, къан бла жюрек эгиздиле “Ум с вниманием, кровь с сердцем являются близнецами”.
6.Мы практически каждый день даем оценку приготовленной пище или съедобным предметам с точки зрения вкуса. Органы осязания сигнализируют нам о тех или иных вкусовых качествах пищи, которые обозначаются соответствующим классом слов. Вкус традиционно признается периферийной перцепцией. Неопределенным является и сам статус вкусовых атрибутов в языке. Для описания вкуса в карачаево-балкарском языке имеется гораздо меньше слов, чем для других модусов. К таким в карачаево-балкарском языке относятся лексемы татыулу (дамлы) “вкусный” - татыусуз (дамсыз) “невкусный”, татымлы “питательный” - татымсыз “непитательный”, тымлы “вкусный”, ачхыл “кисловатый”, ачы “горький”, мысты “кислый”, кючлю “острый”, татлы “сладкий”, баллы “медовый”, татыран “горький”, тузлу “соленый” - тузсуз “несоленый”.
Подобные прилагательные являются предикатами некоторых именных предложений, обозначают вкусовые и обонятельные ощущения относительно еды, вкусовые качества и свойства. Подлежащими таких предложений становятся имена со значением пищи, съестного. Причем, необходимо отметить, что ряд предметов по своей природе имеет определенный вкус, а некоторые элементы рациона приобретают тот или иной вкус в результате приготовления или иного воздействия. Об этом говорят следующие примеры: 1) Бал татлыды (К.С.) “Мед сладкий”; 2) Муркку ачыды (М.Т.) “Калина горькая”; 3) Сют мыстыды (Ф.) “Молоко кислое”; 4) Бу айран ёресине татыранды (Н.) “Этот айран весьма горький”; 5) Шорпа кючлюдю (Ф.) “Суп острый”; 6) Ишчилени ашагъан ашлары да дамлыды, берекетлиди (Л.б.) “Еда рабочих вкусная, обильная”. Семантическая их структура двукомпонентна и состоит из субъекта вкуса и предиката вкуса.
Концепт татыу “вкус” иногда актуализируется в субъектной позиции предложения. При этом требуется включение в конструкцию препозитивных имен или их субститутов со значением пищи и оценочных предикатов: 1) Бу этни татыуу игиди (Ф.) “Вкус этого мяса хороший”; 2) Аны татыуу уа аманды (К.) “А его вкус плохой”.
Материал языка позволяет сделать вывод о том, что предикаты вкуса в структуре предложения, в речи выполняют несколько семантических функций, универсальных для всех языков:
а) обозначают вкусовые и обонятельные ощущения лица;
б) обозначают вкусовые качества, свойства чего-либо;
в) обозначают разновидности конкретно-чувственного предмета;
г) обозначают качество и силу эмоциональной (сенсорно-вкусовой, или гедонистической) оценки, ассоциируемой с эмоциональным отношением к вкусовому восприятию;
д) обозначают характер ситуации (отношение субъекта к объекту) (см.: Герасимова 1986:9).
7.В качестве предикатов именных предложений выступают и прилагательные ауур “тяжелый”, женгил “легкий”. В них место субъекта занимают слова, обозначающие одушевленные и неодушевленные предметы: 1) Таш ауурду (З.) “Камень тяжелый”; 2) Мамукъ женгилди (Ш.) “Вата легкая”. В их семантическую структуру входят два компонента: субъект веса и предикат веса. Такие предложения называют вес предмета абстрактно. Для конкретизации веса предмета используются предложения другой синтаксической структуры, в которых место предиката замещается “дескриптивными” сочетаниями, состоящими из числительных и нумеративов веса. Неотъемлемым атрибутом их является концепт ауурлукъ “тяжесть, вес”: 1) Окъну ауурлугъу эки гёренке болады (Ш.) “Вес пули составляет около двух фунтов”; 2) Машинаны ауурлугъу эки тоннады (М.Т.) “Вес машины составляет две тонны”.
Количество адъективных предикатов меры стоимости ограничено лексемами багъа (багъалы) “дорогой, дорогостоящий”, учуз “дешевый”: 1) Сени жыйрыгъынг багъалыды (М.Т.) “Твое платье дорогое”; 2) Эт бусагъатда учузду (З.) “Мясо сейчас дешевое”. Конкретная мера стоимости предмета передается по образцу меры веса: Аны багъасы беш сомду (К.ж.) “Его стоимость пять рублей”.
8.В отдельную группу можно выделить предложения с предикатами, выраженными прилагательными размера. Они в основном одновалентны. Поэтому конструкции с ними состоят из двух компонентов: субъекта размера и предиката pазмepa. При реализации значений предикатов-прилагательных с указанными значениями их партнерами являются субъекты, выраженные конкретными, собирательными и абстрактными именами существительными. Примеры: 1) Завод уллуду (К.ж.) “Завод большой”; 2) Жанбатыр алашачыкъды (Б.Г.) “Жанбатыр низенький”; 3) Жол тарды (М.Т.) “Дорога узкая” и др. Их типовое значение: обозначение размера предмета.
Размер относится к модусу зрения. Прилагательные размера являются лексемами, передающими зрительно воспринимаемые признаки предмета. Данный признак “представляет собой сложное единство двух элементов, количественного и пространственного” (Ковалевская 1988:6). Предикаты размера в карачаево-балкарском языке обозначают следующие признаки предмета:
а) протяженность в пространстве (линейные размеры предмета, определяемые его высотой, длиной, шириной, глубиной): бийик - алаша “высокий - низкий”, кенг - тар “широкий - узкий”, терен - сай “глубокий - мелкий”;
б) совокупный размер предмета: уллу - гитче “большой - маленький”;
в) пространственную объемность или размер предмета, определяемый его емкостью: базыкъ - иничке “толстый - тонкий”, эркин - тар “просторный - тесный”.
Общепризнанным в лингвистике считается тот факт, что прилагательные обозначают не абсолютную, конкретную величину каждого объекта, а величину относительную, сопоставимую с нормой, средней величиной чего-либо (Вольф 1978:30). Для конкретизации размера используются различные дескрипции, состоящие из числительных и нумеративов, т.е. конкретный размер передается описательно: 1) Юйню бийиклиги беш метрди (М.Т.) “Высота дома составляет пять метров”; 2) Бу гебенни кенглиги тёрт атлам болады (М.Т.) “Ширина этой копны составляет четыре шага”; 3) Жыжымны узунлугъу юч къулачды (Ф.) “Длина аркана имеет три обхвата” и т.д.
Прилагательные размера обладают гораздо большим семантическим объемом, чем указывают словари, что показывает анализ их лексической сочетаемости. Это можно продемонстрировать на примере адъектива гитче “маленький”. Способностю вступать в контакт с большим количеством существительных, которые являются одними из самых употребительных и распространенных в языке, и объясняется расширение его смыслового объема. Ср.:
- “незначительный по размеру” (гитче терек “маленькое дерево”),
- “незначительный по количеству” (гитче халкъ “малочисленный народ”),
- “незначительный по содержанию” (гитче къуллукъ “маленькая должность”),
- “незначительный по протяженности в пространстве” (гитче агъач “маленький лес”),
- “незначительный по вместимости” (гитче кёл “маленькое озеро”),
- “незначительный по интенсивности” (гитче таууш “низкий звук”),
- “незначительный по возрасту” (Сен алыкъа гитчечиксе “Ты еще
маленький”),
- “незначительный по протяженности во времени” (гитче доклад “маленький доклад”) и т.д. На такое положение вещей указывают и русисты (Чарикова 1992:48-55).
Значительное количество прилагательных размера ориентировано на лицо, т.е. предложения с такими предикатами характеризуют человека по его размерам или размерам частей тела. Большой потенциал при этом имеют прилагательные уллу “большой”, узун “длинный”, субай “стройный”, назик “тонкий”, иничке “тонкий”. Например, прилагательное уллу с соматическими существительными образует ряд адъективов, употребляющихся для характеристики лица: уллубаш “большеголовый”, уллубет “с большим лицом”, уллубурун “большеносый”, уллубыдыр “с большим пузом”, уллуёшюн “с большой грудью”, уллукъарын “с большим животом”, уллукёз “большеглазый”, уллукъол “с большими руками”, уллукъулакъ “большеухий”. Абсолютно синонимичен для них следующий ряд слов: уллу башлы, уллу бетли, уллу бурунлу, уллу быдырлы, уллу ёшюнлю, уллу къарынлы, уллу кёзлю, уллу къоллу, уллу къулакълы. Указанные ряды слов реализуют в предложениях одно и тоже значение: Азиз уллубурунду // Азиз уллу бурунлуду “Азиз имеет большой нос”. Для передачи такого смысла используются и предложения типа Азизни буруну уллуду “Нос у Азиза большой”, построенные по схеме С2 – С1 - ПР. В подобных предложениях слова в позиции С2 могут употребляться и в форме основного падежа: Азиз буруну уллуладанды “Азиз из тех, кто имеет большой нос”.
Таким образом, для выражения одного и того же значения используются предложения различной формальной организации. Это характерно для многих адъективных конструкций. Для подтверждения данной мысли приведем следующую парадигму: Ол уллубашды - Ол уллу башлыды - Аны башы уллуду - Ол башы уллуду - Ол башы уллуладанды. Смысл всех этих построений сводится к тому, что они характеризуют лицо по размеру головы “некто, имеющий большую голову”. Таких примеров в карачаево-балкарском языке множество. Говорящий, выбирая из этого ассортимента конкретное выражение, по-своему конструирует воображаемую ситуацию. То, что языковые выражения и грамматические конструкции воплощают в себе конвециональную образность, считается основным утверждением когнитивной грамматики (Лангаккер 1992:11).
Для обозначения размеров тела человек обращается и к окружающей действительности. В результате процесса сравнения язык обогащается следующими прилагательными размера: танабаш “большеголовый”, пелиуансырт “имеющий богатырскую спину”, къылбоюн “тонкошеий”, къазбоюн (къанкъазбоюн, зурнукбоюн) “длинношеий”, къазанбаш “большеголовый”. Примеры: 1) Ол къазбоюнду (Ф.) “У него длинная шея”; 2) Сен танабашса (Ф.) “Ты большеголовый”. У носителя языка величина головы ассоциируется с размером казана и теленка, длина шеи (обычно женщины) - с длиной шеи гуся, журавля, лебедя, а размер шеи - с волосинкой.
Ряд прилагательных размера стилистически окрашен, им присуща как сема пейоративной оценки, так и сема мелиоративной оценки, т.е. они частнооценочны. Этому способствует их словообразовательный потенциал, а также лексическое значение некоторых непроизводных прилагательных. Со знаком “+” употребляются прилагательные типа алф “гигантский”, кенгжауурун “имеющий широкие лопатки”, мазаллы “громадный”, субайбел “с тонкой талией” и др., а со знаком “-” - уллубыдыр “с большим пузом”, къыллебут “тонконогий”, ёрекай “долговязый” и т.д. Немало и стилистически нейтральных слов - уллу “большой”, гитче “маленький” и др. На основе таких адъективов можно создать портрет лица, к которому в народе относятся с уважением или наоборот - неуважительно (на основе физических характеристик).
9.Следует отличать от вышеуказанных предложения типа Кече узунду (Б.Г.) “Ночь длинная” и Кюн къысхады (И.Б.) “День короткий”. В них место подлежащего занимают лексемы темпоральной семантики, чем и определяется общая семантика этих конструкций: обозначение временной протяженности суток, года и т.д.
В языке наличествуют и прилагательные с чисто временными значениями. Они мотивируются в основном наречиями времени: буруннгу (буруннгулу) “древний, старинный”, бюгечеги “происходившее этой ночью”, алгъыннгы “ранний”, бюгюннгю “сегодняшний, нынешний”, бюрсюкюннгю “позавчерашний, послезавтрашний”, жазгъы “весенний”, жайгъы “летний”, кюзгю “осенний”, къышхы “зимний”, тюненеги “вчерашний”, тамблагъы “завтрашний”, эрттеги (эрттегили) “давний, давнишний”, эрттеннги “утренний”, ингирги “вечерний”, эндиги (эндигили) “нынешний”. Они выражают относительный признак с точки зрения времени (Татарская грамматика, т.Ι, 1995:360). Имеют намного больший потенциал для выполнения атрибутивной функции, чем функции предикативной. Примеры с такими сказуемыми: 1) Бу гыржын тюненегиди (И.Г.) “Этот хлеб вчерашний”; 2) Ол къартла уа бек эрттегилидиле (Б.Г.) “Эти старики очень древние”; 3) Бичен былтыргъыды (З.) “Сено прошлогоднее”; 4) Айраныбыз бюрсюкюннгюдю (М.Т.) “Haш айран позавчерашний” и т.д. Общая семантика: отнесение чего-либo к определенному периоду времени.
10. В повседневной жизни человек окружен различными предметами, каждый из которых имеет свою форму. Поэтому он должен отразить эти особенности, для чего в карачаево-балкарском языке существует ряд прилагательных. Вместе со своими определяемыми компонентами они образуют двухкомпонентную структурно-семантическую модель предложения с общей семантикой - определение формы предметов. Место субъекта в такой модели занимают имена, называющие различные предметы, или их субституты, а место предиката - прилагательные тюз “прямой”, къынгыр “кривой”, ючгюл “трехгранный”, тёртгюл “четырехгранный”, бешмюйюш “пятиугольный”, зугул “овальный, продолговатый”, тёгерек “круглый” и др.: 1) Стол тёгерекди (Н.) “Стол круглый”; 2) Жол къынгырды (К.ж.) “Дорога неровная”; 3) Алмала зугулладыла (З.) “Яблоки продолговатые”; 4) Былайы тюздю (М.Т.) “Это место ровное”.
Форма, безусловно, представляет собой комплексное образование. Основным каналом для получения информации о ней является в основном зрение. Денотаты зрения трудно поддаются классификации, о чем говорит многообразие эталонных объектов: гоппан “деревянная чаша”, гебен “копна”, керки “тесло”, гылмай “держак на ручке косы”, жатма “навес”, жая “тетива”, табакъ “тарелка”, мюйюз “рог”, таракъ “гребенка”, тогъай “кольцо” и пр. Это объясняется тем, что “в мире формы гораздо больше пустот и, следовательно, большая степень уподобления” (Рузин 1994:83).
Прилагательные обозначают и строение предмета, определяемое количеством однородных частей и их взаиморасположением. При этом построения имеют следующий вид: 1) Эт сингирлиди (К.С.) “Мясо жилистое”; 2) Агъач къалынды (О.Х.) “Лес густой”.
Для характеристики неодушевленных предметов по особенностям формы, положения в пространстве употребляются адъективы типа гампик (гампил, жанбаш) “кривобокий”, жампик “покосившийся”, тик “обрывистый”, тикли “крутой”: 1) Бапына тиклиди “Бапына обрывистое место”; 2) Жол тикди “Дорога крутая”; 3) Халжарыбыз гампик болгъанды (С.К.) “Сарай наш был кривобоким”; 4) Къайыкъ бир жанына гампилди (М.Т.) “Лодка скособочена в одну сторону”; 5) Юйню терезелери жампикдиле (Ф.) “Окна дома покосившиеся”.
В функции сказуемых предложений могут выступать и прилагательные, обозначающие особенности строения одушевленных предметов (строение тела человека и животных или их частей), в том числе их физические недостатки. Например, для характеристики тела человека по форме в казахском языке привлекаются прилагательные с компонентами “прямой”, “кривой”, “выпуклый”, “продолговатый”, “впалый”, “вздернутый”, “острый”, “плоский”, “сгорбленный”, “изогнутый”, “крючковатый”, “круглый” (Ержанов 1987:20), что применимо и по отношению к карачаево-балкарскому языку. Ср.: гуппур “горбатый”, добарбет “с лицом округлой формы”, жаябут “с дугообразными ногами”, къочхарбурун “горбоносый”, къушбурун “крючконосый”, къынгырбел “согбенный”, мантыкъбурун “курносый”, жютюбурун “остроносый”, тартыгъэрин “кривогубый”, тугулбет “круглолицый” и т.п. Примеры: 1) Зулкъарнейни буруну, тейри кьылыч кибик, гылжа эди (Ж.З.) “Нос Зулкарнея был искривленным, похожим на радугу”; 2) Ол а жаябутчукь эди (Ф.) “А он был с дугообразными ножками”; 3) Ислам манкъабурунду (К.С.) “Ислам курносый”; 4) Хусей къошкъашды (Н.К.) “Хусей имеет сросшиеся брови”; 5) Бу сабийле тёгерекбетчикледиле “Эти дети круглолицые”.
Если в конструкциях позиция подлежащего занята словами, обозначающими лицо, то его характаристика передается и дескрипциями типа къынгыр белли “имеющий согбенный пояс”, къочхар бурунлу “горбоносый”, зугул бетли “имеющий продолговатое лицо”, жырыкъ эринли “имеющий рассеченную губу”, къуш бурунлу “имеющий орлиный нос”, керки сакъаллы “имеющий подбородок, похожий на тесло”, чорт бурунлу “курносый”. В предложениях с такими описательными предикатами названия частей тела предикативно оформлены. В других построениях они переходят на позиции субъекта. Примеры: 1) Аны бети тёгерекди (Х.К.) “Его лицо круглое”; 2) Эмегенни сырты белкъауду (Ф.) “Спина эмегена искривленная”; 3) Аны чачы бурмады (Ф.) “Его волосы вьющиеся”; 4) Сени башынг добарды (Ф.) “Твоя голова округлая”. Сказанное относится и к предложениям, характеризующим неличный субъект.
Определенное количество прилагательных ориентированы на другие одушевленные предметы (животных), что видно из следующих иллюстраций: 1) Къарылгъачны къуйругъу - айры, жилянны тили - айры (Посл.) “У ласточки раздвоен хвост, а у змеи - язык”; 2) Сагъытны он къоюндан ючюсю алчирбашдыла (М.Т.) “У овец, принадлежащих Сагиту, три из десяти имеют рога, выступающие вперед”; 3) Бизни ийнек голчуду (М.Т.) “Наша корова криворогая”; 4) Жугъутур тогъайбаш (тогъай башлы) болуучуду (Ф.) “Тур бывает круторогим”; 5) Сен миннген ажир жаябоюнду (жая боюнлуду) (М.Т.) “Жеребец твой имеет дугообразную шею”; 6) Аны маллары гылжамюйюзледиле (Ф.) “Животные, принадлежащие ему, имеют кривые рога”.
11.В карачаево-балкарском языке бытует значительное количество cлов, обозначающих возраст кого-, чего-либо. В лингвистике их по праву относят к квантитативным предикатам, так как они обозначают возраст через количество, которое является универсальной семантической категорией (Васильев 1998:104-122). Обозначение возраста в большей степени относится к классу прилагательных. Дело в том, что базовыми, ядерными предикатами со значением “быть в том или ином возрасте” являются слова-антонимы жаш “молодой”, къарт “старый”, вокруг которых группируются и другие адъективы возраста. С другой стороны, ряд инхоативов и результативов мотивируется указанными лексемами. Ср.: къартай // къарт бол “состариться”, жашна // жаш бол “помолодеть”.
Представленные слова обозначают периодизацию жизни абстрактно, без конкретизации: 1) Мен къартма (И.Г.) “Я старый”; 2) Аслан алыкъын жашды (М.Т.) “Аслан еще молодой”. Для точной же характеризации субъекта по возрасту в языке весьма часто используются сложные имена прилагательные, основными компонентами которых являются количественные имена числительные, а также существительные с темпоральными значениями (кюн “день”, ай “месяц”, жыл “год”). Они оформляются словообразовательным аффиксом =лыкъ/=лик (=лукъ/=люк): бешкюнлюк “пятидневный”, тёртайлыкъ “четырехмесячный”, онжыллыкъ “десятилетний” и т.п. Примеры: l) Aсxaт онбешжыллыкъды (И.А.) “Асхат пятнадцатилетний”; 2) Бу кючюк бешайлыкъды (Ф.) “Этот щенок пятимесячный”; 3) Турмаларым ючайлыкъладыла (М.Т.) “Моя редиска трехмесячная”. Эти предложения имеют двукомпонентную семантическую структуру и состоят из субъекта возраста и предиката возраста.
Как и в других языках, наблюдается специфика в употреблении предикатов возраста. Основной хозяйственной деятельностью карачаевцев и балкарцев традиционно считается скотоводство, что не могло не отразиться на лексике со значением возраста (Улаков 1983). Так, при определении возраста крупного рогатого скота и лошадей используются прилагательные, образованные от количественных числительных при помощи аффикса =лы/=ли (=лу/=лю) (ючлю “трехлетний”, тёртлю “четырехлетний”, бешли “пятилетний”, алтылы “шестилетний”), а также лексикализованные формы типа экижашар “двухлетний”, ючжашар “трехлетний”, бугьагъа турлукъ // бугъагъа туруу “самка крупного рогатого скота двух лет”: 1) Бу ат экижашарды (М.Т.) “Эта лошадь двухгодовалая”; 2) Бугъа бешлиди (Ш.) “Бык пятилетний”; 3) Бу бугъагъа турлукъчукъду (Ф.) “Это двухлетка”. В отношении мелкого рогатого скота употребительны такие лексемы, как зада “трехлетний”, ишек “годовалый” и др.: Ол ишекди “Он годовалый”.
Возраст лица очень часто передается описательно. При этом мы замечаем наличие в предложениях различных устойчивых и фразеологических сочетаний типа жыл саны келген “в годах”, жыллыгъы (жылы) келген // жашауу келген “пожилой”, адам арасы (ортасы) болгъан // киши ортасы болгъан // адам ортасына (арасына) келген (жетген) “(человек) средних лет ”, гым-гым къарт “очень старый человек”, ёлюр тюгю чыкъгъан “тот, кому осталось мало жить”. Они функционируют как в именных, так и в глагольных предложениях: 1) Энди мени кесими да ёлюр тюгюм чыкъгъанды (М.Т.) “Теперь мне осталось мало жить”; 2) Ол гым-гым къартды (Ш.) “Он очень старый человек”; 3) Ол адам ортасына келген кишиди (М.Т.) “Он человек средних лет”.
Во фразеологизмах со значением возраста лица довольно часто наличествуют глаголы движения. В языке широкое распространение получили фразеологизмы с глаголами движения. Это установленный факт. Они передают характер движения, проявление через движение эмоционального или физического состояния, поведение человека (Евдокимова 1986:123-131). Мы предполагаем, что в восприятии носителя языка возраст определяется через время, которое обладает такими признаками, как “движение”, “текучесть”. Cp.: Mен туугъанлы, кёп суу саркъгъанды (М.Т.) “С тех пор, как я родился, утекло много воды”. Иначе говоря, жизнь человека представляет собой временной отрезок, который мыслится то как “материальная сущность в статике, то как материально-пространственная сущность в динамике” (Клишин 1992:84).
12.Среди предложений со сказуемыми, выраженными именами прилагательными, значительное место занимают конструкции с предикатами цвета, или цветообозначений. К указанному классу предикатов в карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, относятся адъективы типа акъ “белый”, къара “черный”, кёк “голубой”, сары “желтый”, жашил “зеленый” и др. Примеры: 1) Къар акъды (Къ.К.) “Снег белый”; 2) Жеp кьарады (М.Т.) “Земля черная”; 3) Жамийни жыйрыгъы сарыды (Х.Кац.) “Платье у Жамий желтое”.
Как видно из примеров, позиция подлежащего, или субъекта, в таких высказываниях занята именами существительными, обозначающими конкретные неодушевленные предметы, которым приписываются признаки, выраженные рассматриваемыми прилагательными.
Широкий спектр функционирования прилагательных цвета заметен в предложениях, характеризующих части тела одушевленных предметов и частей неодушевленных предметов. Особенно выделяются в этом плане слова акъ “белый” и къара “черный”: 1) Бекболат акъбет, субайды (Э.Г.) “Бекболат белолицый, стройный”; 2) Айыу акъбоюнду (Х.А.) “Медведь имеет белую шею”; 3) Къарылгъач акъдёрденди (М.Т.) “Ласточка имеет белую грудь”; 4) Ашикону къамасы акъбашды (С.Ш.) “Сабля у Ашико имеет белую рукоятку”; 5) Коля къарачачды (И.А.) “Коля черноволосый”; 6) Бу кийик къарасыртды (Ф.) “Этот олень имеет черную спину”; 7) Мени итим къаракъулакъды (Х.К.) “Моя собака черноухая”.
Ср. предложения Ол сарычачды // Ол сары чачлыды “Он русоволосый”. Оба эти предложения равнообъемны по значению. В некоторых работах по словообразованию отмечается, что сары чачлы и другие ему подобные сочетания представляют собой сложные слова, образованные сочетанием прилагательного с производным прилагательным на =лы (Бозиев 1965:65). Это мнение нельзя принять безоговорочно. В языке не все формы на =лы являются прилагательными. На наш взгляд, прав Ф.А.Ганиев, который считает, что =лы/=ли присоединяется к уже готовому сочетанию сарычач, узункъулакъ и т.д. (см.: Ганиев 1974:34; 1982:9). По мнению известного тюрколога А.А.Юлдашева, “модель яланаякъ “босиком”, яланбаш “с непокрытой головой” исчерпала себя” (Юлдашев 1972:185). По этой причине в языке находят широкое употребление образования кёк кёзлю “голубоглазый”, къара чачлы “черноволосый” и им подобные. Такие формы характерны для многих семантических типов адъективных предикатов.
Предикаты цвета, как и предикаты других классов, употребляются с различными вспомогательными глаголами, что способствует образованию у предложений с их участием парадигмы по времени: Аны чачы акъ эди “Его волосы были седыми”; Аны чачы акъ болгъанды “Его волосы были седыми” или “Его волосы стали седыми”; Аны чачы акъды “Его волосы седые”; Аны чачы акъ боллукъду “Его волосы поседеют”.
Однако при помощи вспомогательных глаголов образуются и новые сложные лексемы: хазыр бол “приготовиться”, иги бол “вылечиться”. Эти и многие другие образования имеют полный параллелизм с простыми глаголами, образованными морфологическим способом: ариу бол // ариулан “стать красивым”, женгил бол // женгиллен “стать легким”, къара бол // къарал “почернеть” и т.п. Они представляют собой инхоативы и результативы. Такие глаголы выражают значение приобретения признака, обозначенного производной основой, которое выражено мотивирующим словом (Татарская грамматика, т.Ι:441, 471). Предложения с подобными предикатами передают значение становления качественного состояния кого-, чего-либо. Примеры: Жер акъды (М.Т.) “Земля белая” - Жер акъ болду // агъарды “Земля стала белой”; 2) Кырдык жашилди - Кырдык жашилленди // жашил болду “Трава стала зеленой”. Действительно, от простого образуется сложное. Думается, что реальная действительность диктует нечто другое. Когда мы, например, говорим “Трава зеленая”, мы знаем, что процесс становления качественного состояния уже прошел. То есть на оси времени акъ “белый” следует за акъ бол // агъар “побелеть”.
Известно, что имена прилагательные имеют свою парадигму по степени сравнения. Это накладывает отпечаток на их семантику, отражается и на смысле предложений с их наличием. Для образования превосходной степени используются препозитивные интенсификаторы эм (энг), чынг, бек и другие со значением “самый, очень”: Бу алмала уа бек къызылладыла (М.Т.) “А эти яблоки очень красные”. Интенсивность признака выражается и путем частичной редупликации первого слога прилагательного с присоединением конечного “п”, а иногда и “м”, что характерно для тюркских языков. Ср.: башк. кап-кара каш “черные-пречерные брови” (ГСБЛЯ 1981:196), тат. ямь-яшел “совершенно зеленый” (ТГ 1993, т.ΙΙ:68), кирг. кып-кызыл “красный-красный” (ГКЛЯ 1987, ч.1:169), хак. хып-хызыл “очень красный” (ГХЯ 1975:94). В карачаево-балкарском языке наблюдается и добавление к редуплицированному слогу морфемы =па: саппа-сары “очень желтый”, къаппа-къара “очень черный”, жаппа-жашил “очень зеленый”. Они также могут употребляться в предикатной позиции: Аны тону уа къаппа-къарады (М.Т.) “А его шуба совершенно черная”. Нередки предложения с предикатными адъективами, выражающими признак меньшей интенсивности цвета (меньше нормы). Передаче такого признака способствует оформление прилагательных такими морфемами, как =сыл/=сил, =сулдум/=сюлдюм, =гъыл/=гъул, =гъылдым/=гъулдум, =сыман. Например: 1) Сени юсюнгдеги жыйрыкъ моргъулдумду (М.Т.) “Платье на тебе коричневатое”; 2) Азизни кёлеги кёксыманды (И.А.) “Рубашка Азиза голубоватая”.
Для обозначения основных цветов по яркости/неяркости употребля-
ются сложные слова, образованные по модели “прилагательное цветa + прилагательное цвета”: къызыл-ала “ярко-красный”, акъ-боз “светло-серый”, тору-жарыкъ “светло-гнедой”, къара-мор “темно-коричневый”.
По мнению А.Вежбицкой, “понятие “цвета” не только не универсально”, но и его роль в человеческом общении представляется весьма ограниченной (Вежбицкая 1996:231-233). Однако следует отметить, что цветообозначения являются важным элементом описания и различения объектов окружающей действительности. Цвет одно из самых визуальных качеств, воспринимаемых человеком и имеет для него “первостепенное значение” (Ганиходжаева 1986; Рузин 1994:81). Действительно, цветообозначения стали неотъемлемым элементом многих антропонимов и топонимов, фитонимов и зоонимов: Акъбийче “белая госпожа”, Акътамакъ “белое горло”, Акъ къая “белая гора”, Къара суу “черная река”, сары эрик “желтая слива (алыча)”, къара эрик “чернослив”, акъкъуш “лебедь” и т.п. Весьма часто мы обращаемся к понятию цвета и в обиходе, в частности, при приобретении тех или иных вещей: одежды, машины и т.д. Роль данного класса слов значителен в тюркской культуре.
Как и в других языках, наблюдается тенденция к номинации цвета по различным эталонным объектам, обладающим соответственным цветом (Розен 1991:68; Рузин 1994:81). Как пишет В.Г.Гак, в процессе коммуникации “может возникнуть необходимость в наименовании каких-то особых оттенков. В таком случае цвет предмета обозначается метафорически - путем сравнения его с другим предметом, обладающим соответствующим оттенком, например, соломенного цвета” (Гак 1977:192). Это подтверждается и на материале карачаево-балкарского языка (бал бетли “медового цвета”, кюмюш бетли “цвета серебра”, багъыр бетли “цвета меди”, кюл бетли “пепельного цвета”). Эти и другие подобные им номинации закрепляются в языке и входят в общую гамму цветовых оттенков. Словоформа бетли (бет - букв.: “лицо”) присоединяется практически ко всем прилагательным цвета: кёк бетли “голубого цвета”, акъ бетли “белого цвета”. Хотя слова типа сары “желтый” и сары бетли “желтого цвета” и признаются синонимичными, для носителя языка они не совсем равнообъемны по значению. Дескрипции последнего типа передают оттенок основного цвета.
Для получения достоверного знания о принципе номинации цветообозначений небезынтересно обратиться к семантике прилагательных основных цветов в плане диахронии. Употребление указанных слов “связано со средой” (Вежбицкая 1996:249). Говоря другими словами, обозначение цвета вторично по отношению к окружающему миру. Так, например, лексема жашил производна от слова жаш (йаш). В тюркских языках оно передает различные смыслы “молодой, зеленый, влажный, свежий, недозрелый”, связь между которыми не вызывает сомнений (Этимологический словарь ... 1989:161-l65). Зеленая трава обладает отмеченными качествами. Она обычно содержит много влаги, молодая и свежая. Зеленые плоды зачастую недозрелые. Растительность за сезон проходит путь по шкале жашил - сары “зеленый - желтый”. Поэтому предложения типа Кырдык алыкъын жашды (жашилди) “Трава еще зеленая” и Чегетле уа - жашил (Къ.К.) “А леса зелены” воспринимаются как конструкции со значением состояния. В этом ракурсе можно рассмотреть и слово кёк, одно из значений которого в языке “ранняя весенняя трава” (Карачаево-балкарско-русский словарь 1989:338). На генетическую связь с теплом, процессом нагревания наталкивает и структура слова къызыл “красный” (Рассадин 1978:107; Азнабаев, Псянчин 1983:84).
Некоторые имена прилагательные представляют собой специфические цветообозначения, приложимые к определенным предметам. Это подтверждается предложениями, выражающими значение масти животных. Примеры: l) Ийнек конгурду (Ш.) “Корова бурая”; 2) Ат къараторду (Ф.) “Лошадь караковая”; 3) Къойну игиси боз болур (Посл.) “Хорошая овца бывает серой, сизой”. Для характеристики животных по признаку масти прилагательные употребляются неравнозначно. Медведь представляется бурым “къонгур”, белым “акъ”. Овца определяется прилагательными акъ “белый”, къара “черный”, боз “серый”. Диапазон же определений масти лошади значительно расширяется: акъ-боз “светло-серый”, кёк “серый”, къара “вороной”, къаратор “карий, караковый”, къара-боз “темно-серый”, къара-бууурул “темно-чалый”, къара-къуба “темно-гнедой”, бууурул “гнедой, буланый”, къызыл “красный”, тору “гнедой”, тору-жарыкъ “саврасый”, хора “гнедой” и т.п. Это свидетельствует о значимости лошади в жизни карачаевцев и балкарцев (впрочем, как и в жизни других тюрков). Такая богатая представленность лексики со значением масти лошади присуща и другим тюркским языкам (Максютова 1983:22-24).
Прилагательные цвета активно функционируют в составе фразеологизмов, на что указывается в ряде работ (Башийланы С., Жарашыуланы З. 1994; Отаров 1996:164; Гузеланы Ж. 1998:255): кёк жётел “коклюш”, акъ атха миндирирге “сильно хвалить”, къара киерге “носить траур”, къара жюрекли “завистливый” и др. Подобное отмечается и другими тюркологами. Так, М.Ф.Чернов пишет, что “в чувашском языке, как и в других языках, во фразеологических сочетаниях-составных наименованиях, основанных на родо-видовой связи между обозначаемыми предметами, в качестве определяющих слов (в связанном значении) чаще всего выступают прилагательные цвета. И среди них особой частотностью огличаются хура “черный” и шура “белый” (Чернов 1984:73). В языке встречаются и фразеологизмы цветообозначений, выступающие в предикативной функции: Зурумну жыйрыгъы беля къоланды (М.Т.) “Платье у Зурум пестрое”.
Рассмотренный в этом разделе материал доказывает то положение, согласно которому предложения, имея одинаковую синтаксическую структуру, отличаются многообразием смысловой устроенности.
2.2.2. Двуместные предложения с предикатами,
выраженными прилагательными
В подобных предложениях позицию предиката обычно занимают двувалентные прилагательные. Многие конструкции построены по схеме С1 - С3 - ПР. Функционально эта структура представляет собой формулу: подлежащее + дополнение + сказуемое. Дополнение в них представлено именами в дательно-направительном падеже. Позицию сказуемого предложений, построенных по данной формуле, могут занимать лишь отдельные группы прилагательных.
Некоторые построения указанной схемы имеют общую семантику: выражение отношения личного субъекта к кому-, чему-либо. “Релятивная сема - это сема высшей степени абстракции, выражающая идею отношения воообще” (Гайсина 1997:32). Она находит свою лексикализацию в словах отношение, относиться, oтносительный, относительно, которые имеют различную частеречную интерпретацию. Значение отношения в карачаево-балкарском языке передается общеоценочными и некоторыми другими прилагательными. Примеры: 1) Ариубат Къамботха жарыкъды (Ж.Т.) “Ариубат любезна к Камботу”; 2) Азрет Алийге аманды “Азрет плохо относится к Али”; 3) Сен жууукьгъа, тенгнге иги болуучуса (К.С.) “Ты хорошо относишься к родственникам, друзьям”; 4) Ильяс жашчыкъгъа кёлкъалдыды (М.Т.) “Ильяс обижен на мальчика”; 5) Фатимат къадарына ыразыды (Ж.З.) “Фатимат довольна своей судьбой”; 6) Обур къоншусуна ёч болур (Посл.) “Ведьма пристрастна к своему соседу”. Как видно из примеров, в данных предложениях позиция подлежащего замещается лишь словами, обозначающими лиц. Они состоят из субъекта отношения, объекта отношения и предиката отношения.
В предложениях рассматриваемого типа объект отношения может быть выражен сочетанием послелога бла “с” с другими именами: 1) Мен Ахмат бла игиме (Х.К.) “Я с Ахматом в хороших отношениях”; 2) Ол таматасы бла аманды (З.) “Он в плохих отношениях со своим начальником”. Подобным преложениям синонимичны и такие построения, как Аланы орталары (аралары) иги тюйюлдю (Ш.) “У них плохие отношения между собой”, в которых позиция подлежащего занята изафетными сочетаниями 3-го типа.
Ср. предложение Ол Аслан бла тенгди (О.Э.) “Он равен с Асланом”. В нем превалирует смысл равного отношения между двумя лицами. В зависимости от точки зрения коммуникантов равенство проводится по разным параметрам: возрасту, росту, положению.
Прилагательные иги “хороший”, аман “плохой” лежат в основе и другой семантической структуры. Рассмотрим примеры: 1) Тютюн саулукъгъа аманды (З.) “Сигареты вредны для здоровья”; 2) Ичги адамгъа аманды (З.) “Спиртное вредно для человека”; 3) Кёгет саулукъгъа игиди (З.) “Фрукты полезны для здоровья”; 4) Акъсуу суусапха игиди (М.Т.) “Разведенный водой айран хорош для жажды”. В таких предложениях подчеркивается благотворное или отрицательное влияние потребления чего-либо для организма человека через призму оценки.
При формально-семантическом анализе предложений целесообразно, на наш взгляд, обратить внимание на многозначность лексических единиц языка. Как писал С.Карцевский, один и тот же знак “стремится обладать иными функциями, нежели его собственная”, а значение “стремится к тому, чтобы выразить себя иными средствами, нежели его собственный знак. Они асимметричны” (Карцевский 1965:90). Об этом свидетельствуют следующие примеры: 1) Олег сёзге чомартды (М.Т.) “Олег щедрый на слова”; 2) Аминат махтаугъа къызгъанчды (И.Г) “Аминат скупа на похвалу”. В этих примерах говорится не просто о щедрости или скупости личного субъекта, а через отношение к чему-либо дается характеристика его внутренних свойств, черт характера, т.е. обозначается разговорчивостъ или неразговорчивость лица. Характеристика различных свойств одушевленных предметов (людей, животных) репрезентируется и предложениями с другими предикатами-прилагательными. Например: Aриубат хапаргъа ёчдю (Х.Кац.) “Ариубат падкая по отношению к разговорам“; Аслан ашха бек жутду (Х.К.) “Аслан очень падок до еды”; Эчки сууукъгъа чыдамсызды (Ф.) “Коза плохо выдерживает холод”.
Позицию cказуемого предложений рассматриваемого структурного типа иногда может быть занято словами, обозначающими размер одежды. К ним относятся прилагатальные уллу “большой” - гитче “маленький”, тар “узкий” - кенг “шиpoкий”, тенг “равный”. Предложения с такими предикатами обозначают размер одежды по отношению к лицу. Ср.: 1) Кёнчегим манга тар болады (К.ж.) “Брюки для меня тесные”; 2) Тонунг санга эркин болур дейме (Ф.) “Кажется, тулуп для тебя широкий”; 3) Кийиминг санга уллуду (М.Т.) “Одежда для тебя большая”; 4) Бу бёрк санга гитчеди (Ф.) “Эта шапка для тебя маленькая”. Предметы одежды в них передаются основным падежом имени, объект обозначается словами в дательно-направительном падеже с семантикой лица. Общая семантика: обозначение размера одежды по отношению к лицу. Примыкают к ним и предложения типа Халжар къойлагъа тарды (Ф.) “Сapай тесен для овец”.
Место предиката в предложениях, построенных по рассматривамой схеме, могут занимать прилагательные уста “искусный, умелый”, фахмулу “способный”, хунерли “искусный”. Примеры: l) Жаpaгъa Хабай устады (А.Т.) “Хабай хорошо лечит раны”; 2) Оноугъа Ханифа устады (Ж.З.) “Ханифа умело руководит”; 3) Алимат да хантха бек устады (О.Х.) “Алимат искусно готовит”; 4) Аймёлек неге да фахмулуду (Ж.З.) “Аймёлек способна ко всему”. Место субъекта в данных конструкциях занимают лишь имена со значением лица, а место объекта - слова, обозначающие род, вид какой-либо деятельности. Общая семантика этих предложений: предикативная характеристика лица по отношению к виду деятельности, исходя из характеристики способностей человека.
От указанных предложений по семантике отличаются конструкции той же формальной структуры, в которых позиция сказуемого занята прилагательными къыйын “тяжелый”, тынч “легкий”. Ср.: 1) Жол къызлагъа къыйынды (М.Т.) “Дорога для девушек трудна”; 2) Атлылагъа бу жол тынчды (Ф.) “Для всадников легкой является эта дорога”. Они характеризуют степень трудности/легкости того или иного действия.
Эти прилагательные часто выступают в роли включающих, или главных, предикатов. Одно из открываемых ими мест в данном случае заполняется неличными формами глагола или предикативными выражениями с их участием. При этом мы часто имеем косвенно-субъектные предложения: 1) Санга ишлеген тынч тюйюлдю (З.) “Тебе нелегко работать”; 2) Таулугъа чалгъы чалыу къыйын тюйюлдю (М.Т.) “Для балкарца косить сено нетрудно”.
Самостоятельная ФСМ предложения образуется и на основе прилагательного хазыр “готовый”. Место субъекта при этом занимают имена различной семантики. Названное прилагательное (предикат готовности) обусловливает замещение объектной позиции различными имеанми, а также неличными формами глагола со своими актантами. Например: 1) Тойгъа хар зат да хазырды (Ж.З.) “К свадьбе все готово”; 2) Мен дерсге хазырма (К.ж.) “Я готов к уроку”; 3) Мен урушха хазырма (Х.Кац.) “Я готов к войне”; 4) Аскер урушну бардырыргъа хазырды (Х.Кац.) “Аскер готов воевать”. Общая семантика: выражение готовности кого-, чего-либо к определенному событию, действию.
Ср. предложения: 1) Биз башыбызгъа эркинбиз (Ж.Т.) “Мы можем делать то, что хотим”; 2) Мен чархыма эркинме (С.Х.) “Я могу делать со своим организмом все, что хочу”. Данные примеры носят устойчивый характер. Лексика в них жестко закреплена. Правда, объектную позицию здесь могут занимать обороты с неличными формами глагола, имеющими разные значения: 1) Биз былайда юй ишлерге эркинбиз (М.Т.) “Мы имеем право построить здесь дом”; 2) Энди уа юйге къайтыргъа эркинбиз (М.Т.) “А теперь мы можем возвращаться домой”. Для предложений с таким предикатом характерно обозначение ситуации независимого положения субъекта.
Ср. предложения: 1) Биз бий тукъумгъа тийишлибиз (М.Ш.) “Мы достойны княжеской фамилии”; 2) Мен тёртге тийишлиме (М.Т.) “Я заслуживаю четверки”; 3) Харун махтаугъа тийишли тюйюлдю (Ш.) “Харун не достоин похвалы”. Они образованы на основе одного предиката тийишли “достойный” и выражают соответствие лица чему-либо.
На основе одного предиката строятся и предложения, характеризующие лицо как ответственного за кого-, что-либо. Предикатом в них является слово жууаплы “ответственный”. Примеры: 1) Сен Антонина Сергеевнагъа жууаплыса (И.Г.) “Ты отвечаешь за Антонину Сергеевну”; 2) Алий газетге жууаплыды (З.) “Алий ответствен за газету”.
Двувалентные прилагательные в карачаево-балкарском языке наиболее употребительны в качестве предикатов сравнительных конструкций. Известно, что сравнение - одно из мощных средств познания окружающей действительности. Это говорит о том, что без него не может обойтись ни одна наука. “Ведь сравнение - это обязательный мыслительный процесс во всех науках” (Бодуэн де Куртенэ 1963:373).
Проблемы сравнения и сравнительных конструкций освещены на материале разноструктурных языков (Черемисина 1971; Назарова 1985; Павлова 1994; Гаджиева 1994 и др.). Большое внимание им уделено и в тюркских языках (Ибрагимов 1965; Мукаррамов 1971; Адуллаев 1974; Васильев 1981; Коныров 1985; Тыбыкова 1989; Хакимова 1999 и др.). Вместе с тем в карачаево-балкарском языкознании они не были предметом специального исследования. В “Грамматике карачаево-балкарского языка” даются поверхностные сведения о категории сравнения, которая рассматривается здесь в связи с выделением степеней сравнения у прилагательного и наречия (ГКБЯ 1976:144-149, 162-162). В некоторых работах проводится формально-семантический анализ именных сравнительных конструкций (Кетенчиев 1993:152-159).
Между тем сравнительные (компаративные) конструкции занимают значительное место в языке и отличаются большим разнообразием. Их изучение в структурном и смысловом плане имеет “большое значение при разработке вопросов синтаксиса и стилистики того или иного языка” (Ибрагимов 1965:248).
Многие сравнения образуются синтаксическим способом и представляют собой информативно достаточные, самостоятельные построения, имеющие два основных компонента: позитивный комонент (референт сравнения) и компаративный компонент (агент сравнения) (Черемисина 1971:24). Несмотря на различные определения, исследователи выделяют примерно одинаковое количество структурных элементов сравнения: 1) предмет (субъект) сравнения, 2) эталон (образ) сравнения, 3) основание (признак) сравнения, 4) формальный показатель отношения сравнения (Христова 1979:77; Коныров 1985:4). Первые три элемента сравнения (сравнительных конструкций) можно признать универсальными для многих языков, а четвертый элемент отличается в каждом языке многообразием своей репрезентации.
Категория сравнения неразрывно связана с категорией оценки. Это определяется тем, что многие прилагательные по своей природе носят оценочный характер. Оценку личность нередко дает исходя из своего внутреннего мироощущешния, личного мнения и вкуса, поэтому она и зависит от говорящего, который сам по себе не выражается в компаративных конструкциях, оставаясь формально вне высказывания (если не выражен личным местоимением 1-го лица). Она всегда адресуется кому-то и может быть обусловлена социальными факторами. Оценка позволяет сделать выбор из некоторого ассортимента объектов или альтернатив и поэтому неотделима от сравнения (Арутюнова 1988:7).
Вслед за Н.К.Дмитриевым некоторые тюркологи выделяют два типа сравнения: 1) конкретный, где сравнение связано с сопоставлением конкретных предметов и 2) абстрактный, гдe сравнение проводится при помощи подразумеваемой идеальной нормы (Рассадин 1978:97; Серебренников, Гаджиева 1986:111). Сравнительные конструкции подразделяются на сравнительно-различительные и сравнительно-отождествляющие. В предложениях первого типа признак, присущий сравниваемым предметам, у одного превалирует над другим. В них субъект и объект соотносятся по какому-либо одному признаку. Сравнивая их по объему содержащегося в них общего признака, делается вывод о количестве проявления данного признака (Христова 1979:78). Подтверждением этому служит положение Ш.Балли о том, что количественная разница (разница в интенсивности) является одной из тех общих категорий, “в которые мы вводим любые объекты нашего восприятия ... мы не способны воспринимать, что бы то ни было абсолютно, а лишь соотносительно с одним или несколькими аналогичными предметами или явлениями” (Балли 1961:203).
В сравнительно-различительных конструкциях сравниваемые предметы передаются словами в основном и исходном падежах, а признак сравнения - прилагательными. Употребление их в таких построениях обусловлено категориальным значением прилагательных - наличием степеней сравнения. Причем прилагательные функционируют в качестве предикатов предложений как с аффиксами показателя сравнения, так и без них.
В предложениях рассматриваемой семантики сравнение предметов ведется по различным основаниям:
- по весу: l) Aт къойдан ауурду (М.Т.) “Лошадь тяжелее овцы”; 2) Атдан къой женгилди “Овца легче лошади”;
- по размеру: l) Бёpю тюлкюден уллуду (Ш.) “Волк больше лисы”; 2) Тюлкю бёрюден гитчеди “Лиса меньше волка”;
- по возрасту: 1) Къурман Сафардан таматады (З.Т.) “Курман старше Сафара”; 2) Сафар Къурмандан кичиди “Сафар моложе Курмана”;
- по внешнему виду: 1) Азинат Асиятдан ариуду (Х.К.) “Азинат красивее Асият”; 2) Асият Азинатдан эришиди “Асият по красоте уступает Азинат”;
- по уму: 1) Бизден сен акъыллыса (И.Б.) “Ты умнее нас“; 2) Сенден биз телибиз “Мы дурнее тебя”;
- по темпераменту: 1) Залим Камалдан басымлыды (З.) “Залим сдержаннее Камала”; 2) Камал Залимден басымсызды “Камал несдержаннее Залима”;
- по чертам характера: l) Сен андан огъурлуса (Ш.) “Ты добрее его”; 2) Ол сенден огъурсузду “Он злее тебя”;
- по отношению к труду: l) Mypaт Махтиден эринчекди (З.) “Мурат ленивее Maxти”; 2) Махти Муратдан жигерди “Махти трудолюбивее Мурата”;
- по отношению к вещам: 1) Ол сенден чомартды (Ф.) “Он щедрее тебя”; 2) Сен андан момартса “Ты скупее его”;
- по цене: 1) Алма кертмеден учузду (З.) “Яблоки дешевле груш”; 2) Кертме алмадан багъады “Груша дороже яблок” и т.п. Всем этим примерам присуще вхождение в конверсивные отношения друг с другом, что является неотъемлемым атрибутом сравнительно-различительных конструкций.
Однако не все лексико-семантические группы прилагательных выполняют функцию сказуемого в компаративных конструкциях. Это касается темпоральных предикатов ингирги “вечерний”, тюненеги “вчерашний” и им подобных.
При сравнении предикатов по возрасту, размеру, цене, весу нередки случаи расширения структурной рамки предложения сочетаниями числительных с нумеративами возраста, длины, цены, веса. При этом нумеративы выступают как в основной форме, так и в форме дательно-направительного падежа, что способствует конкретизации смысла предложения. Примеры: 1) Поля эгечинден тёрт жыл таматады (Х.Кац.) “Поля старше своей сестры на четыре года”; 2) Фаризат менден он жылгъа таматады (М.Т.) “Фаризат старше меня на десять лет”; 3) Ол менден он килограммгъа ауурду (З.) “Он тяжелеее меня на десять килограммов”; 4) Бу жыйрыкъ ол жыйрыкъдан жюз сомгъа багъады (Ш.) “Это платье дороже того платья на сто рублей”. Наблюдается замещение указанных сочетаний и на словоформу кёпге “намного”, имеющую квантитативное значение. Основная функция ее сводится к усилению признака сравнения: Башир Жулдуздан кёпге кичиди (М.Т.) “Жулдуз намного старше Башира”. Такую функцию в структуре карачаево-балкарского предложения выполняют и маркеры интенсивности типа къайда “куда”, иги да “гораздо”, имеющие различное частеречное происхождение: 1) Да ол а сенден къайда таматады (О.Х.) “Да он куда старше тебя”; 2) Сен андан иги да эсли болургъа керексе (М.Т.) “Ты должен быть гораздо сообразительнее его”.
В приведенных примерах сравнение проводится по конкретному частному признаку. Имеются же в языке и сравнительно-различительные конструкции обшеоценочного значения. К таким в карачаево-балкарском языке относятся предложения с предикатами-прилагательными общей оценки иги “хороший”, аман “плохой”, онглу “превосходящий”, мажал “лучший” и др. Например: 1) Баракъ Суфияндан онглуду (Ж.Т.) “Баракъ лучше Суфияна”; 2) Къоркъакълыкъ ёлюмден аманды (Х.Кац.) “Трусость хуже смерти”; 3) Ёлюмден лагерь да игиди (М.Т.) “Лагерь лучше смерти”. Лучшие образцы подобных конструкций представлены в пословицах. В них сравнение проводится на основе накопленного социумом опыта на протяжении многих веков, о чем говорят следующие примеры: 1) Байлыкъдан эсе иги къылыкъ игиди “Воспитанность лучше богатства”; 2) Байлыкъдан саулукъ игиди “Здоровье лучше богатства”; 3) Билим алтындан багъалыды “Знания дороже золота”; 4) Дунияда таш къаты, ташдан да баш къаты “В мире крепче всего камень, крепче его голова”; 5) Керти къылычдан да жютюдю “Правда острее меча”; 6) Къапталдан кёлек жууукъду “Рубашка ближе казакина”.
В подобных построениях слова, обозначающие сравниваемые предметы, нередко имеют свои определения, без которых смысл конструкций становится неясным: 1) Окъ жарадан сёз жара аманды “Рана от слова хуже раны от пули”; 2) Озгъан ишден тюш да игиди “Сон лучше прошедшего события”; 3) Татлы сёз балдан татлыды “Сладкое слово слаще меда”; 4) Сыфаты ариудан къылыгъы ариу насыплыды “Красивый по воспитанию счастливее красивого по внешности”; 5) Толу хуржундан таза жюрек игиди “Чистое сердце лучше полного кармана”; 6) Харам къарындашдан халал тенг игиди “Бескорыстный друг лучше злонамеренного брата”.
Сравниваемые объекты передаются и именными словосочетаниями в форме 3-го изафета: l) Meни хапарым жомакъдан да аламатды (К.К.) “Мой рассказ замечательнее сказки”; 2) Биреуню мингинден кесинги биринг игиди (Посл.) “Свое одно лучше чужой тысячи”; 3) Биреуню мёлегинден кесинги шайтанынг ахшыды (Посл.) “Свой бес лучше чужого ангела”; 4) Биреуню илячининден кесинги къузгъунунг игиди (Посл.) “Свой ворон лучше чужого сокола”; 5) Биреуню къуу тёшегинден эсе, кесинги салам тёшегинг игиди (Посл.) “Своя соломенная постель лучше чужой перины”; 6) Биреуню тёрюнден кесинги эшик артынг игиди (Посл.) “За своей дверью лучше, чем на чужом почетном месте”. В этих паремиях сравнение проводится путем противопоставления своего и чужого. Они учат ценить свое, не оглядываться и не зариться на чужое, быть самостоятельным.
Самостоятельную сравнительно-различительную конструкцию представляют собой предложения, в которых предикат выражен словом башха “другой, иной”: 1) Ол заманла башха эдиле (И.Б.) “Эти времена были другие”; 2) Адамны, аты башхача, къылыгъы да башхады (И.Б.) “У человека различаются как имя, так и поведение”; 3) Атасындан муну жолу башхады (И.Б.) “Его путь другой, чем у отца”.
Рассмотренные конструкции состоят из именных компонентов. Вместе с тем в языке немало предложений, в структуру которых входят инфинитивы, причастия и обороты, образуемые ими. В результате этого смысловая структура таких построений осложняется, так как в них сравниваются не только предметы, но и действия, события. Примеры: 1) Адилгерий кесин пленнге бергенден эсе, ёлюрге хазыр эди (Б.Г.) “Адилгерий был готов умереть, нежели сдаваться в плен”; 2) Алим болгъандан адам болгъан къыйынды (Посл.) “Тяжелее быть человеком, чем стать ученым”; 3) Бешге баш болгъандан эсе, онбешге аякь болгъан къыйынды (Посл.) “Труднее быть ногами у пятнадцати, чем быть головой для пятерых”; 4) Ётюрюк айтхандан ангa тынгылагъан къыйынды (Посл.) “Легче самому лгать, чем слушать ложь другого”; 5) Кесинги кийим бла омакълагъандан эсе, билим бла омакъласанг игиди (Посл.) “Чем наряжать себя одеждой, лучше украшать себя знаниями”; 6) Кёп жашагъандан эсе, кёпню кёрген игиди (Посл.) “Лучше много видеть, чем много жить”.
В карачаево-балкарском языке один из объектов сравнения может выражаться сочетаниями глагольных форм кёре, тенглешдиргенде, къарагъанда, выполняющими послеложную функцию и имеющими значение “по сравнению”: 1) Тюненеге кёре бюгюн сууукъду (М.Т.) “По сравнению со вчерашним днем, сегодня холоднее”; 2) Сени бла тенглешдиргенде, ол къарыусузчукъду (З.) “Подле тебя он слабенький”; 4) Былтыргъа къарагъанда, быйлгъы къыш жылыды (Н.) “По сравнению с прошлым годом, в этом году зима теплее”. Сочетания с указанными словами в этих примерах факультативны для структуры предложений, хотя привносят в них определенную информацию. Подобное построение компаративных конструкций характерно и для других тюркских языков (Тыбыкова 1989:42-93; Хакимова 1997:13).
Ср. предложения: Кёк жулдузладан толуду (М.Т.) “Небо полно звезд” и Госпитальла жаралыладан толудула, тыкъдыла (Х.Кац.) “Госпитали забиты ранеными”. По форме они похожи на сравнительно-различительные конструкции. Однако они отличаются своей семантической структурой. Состоят из локального конкретизатора, выраженного основным падежом имени, объекта наполнения в форме исходного падежа и предиката наполнения с семантикой квантитатива. Локальный конкретизатор может быть выражен значительным количеством имен с пространственной семантикой. Хapaктерно и употребление псевдолокализаторов. В ряде предложений локализатор выражается привычной ему формой местного падежа. В этом случае объект выражается основным падежом имени: Кёкде жулдузла топпа-толудула (К.К.) “На небе звезд видимо-невидимо”; Кёлде чабакъла жугурудула (М.Т.) “В озере много рыбы”.
Имеют сходную структуру и глагольные предложения типа Талала малдан толдула “Степи наполнились скотом” (Ахматов 1983:224). Их отличает от указанных именных предложений динамизм действия, т.е. предикат указывает на сам процесс наполнения локума чем-либо. Такая схожесть обусловлена близостью лексического значения прилагательного и глагола: значение прилагательного мотивируется значением глагола (тол “наполняться” - толу “полный”).
Указанные структуры передают и состояние кого-, чего-либо. Примеры: 1) Асланны эти жарадан толуду (О.Э.) “Тело Аслана полно ран”; 2) Эшекни сырты жауурдан толу болур (Ф.) “Спина ишака бывает полна ссадин”; 3) Жюрегим жарадан толуду (Х.Кац.) “Мое сердце полно ран”; 4) Галаз сууукъдан онгсузду (М.Т.) “Галаз болен от холода”. Значение их зависит от лексического наполнения синтаксических позиций, открываемых предикатом предложения.
Двувалентными могут быть и другие предикаты состояния. Известно, что предикаты состояния обычно открывают в предложении лишь место субъекта. Однако нередко возникает необходимость на указание причины состояния, для чего в предложение вводятся соответствующие элементы. Они имеют различное оформление: послеложно-именные сочетания и предикативные выражения. Последние некоторыми исследователями признаются субъектом-причиной (Богданов 1977:68). Примеры: 1) Ол малла ючюн къайгъылыды (Ф.) “Он беспокоен из-за скота”; 2) Асият атам къошдаи келеди деп къууанчлыды (Ш.) “Асият радостна из-за того, что отец придет с кошары”; 3) Мен Азизни тёшекге тюшгенине жарсыулума (М.T.) “Я беспокоюсь, что Азиз болен”.
Самостоятельная семантическая структура предложения образуется и при замещении позиции сказуемого прилагательными умутлу // умутчу “питающий надежду на кого-, что-либо”: 1) Къыз Шараудан умутчуду (З.Т.) “Девушка надеется на Шарау”; 2) Асхат жашаудан умутлуду (О.Х.) “Асхат в надежде на жизнь”. Данные прилагательные мотивируются словом, обозначающим концепт “надежда”, что уже ориентирует на что-либо. Семантическая структура предложений состоит из трех компонентов: субъекта надежды, объекта надежды и предиката надежды. Общая семантика: характеристика субъекта как надеющегося на кого-, что-либо.
При предикатах-прилагательных общей оценки объектную позицию в предложении занимают и слова, выражающие какой-либо род деятельности, раздел науки: 1) Алим математикадан игиди (М.Т.) “Алим разбирается в математике”; 2) Сен ана тилден осалса (Ш.) “Ты плохо разбираешься в родном языке”. В них лицо характеризуется по уму, успехам в какой-либо области знаний. Таким образом, двувалентные имена прилагательные в языке выражают предикаты предложений различных синтаксических структур, что отражается на их семантической природе.
2.3.Предложения со сказуемыми, выраженными наречиями,
числительными и предикативами
2.3.1. Предложения с предикатами, выраженными наречиями
Основной синтаксической функцией наречия в карачаево-балкарском языке является выражение им обстоятельства в предложении, или семантического конкретизатора. Наречные обстоятельства обозначают качество или способ действия, место, время его протекания или причинно-следственные условия процесса. Не менее важной следует признать и выполнение наречиями предикативной функции. Они лежат в основе наречных предложений, семантика которых во многом зависит от того, к какой лексико-семантической группе слов относятся их сказуемые.
Предикативное употребление наречий места способствует образованию локативных конструкций, которые делятся на несколько групп: а) предложения, указывающие на направление, финиш движения; б) предложения, указывающие на старт или исходный пункт движения; в) предложения, указывающие на местоположение; г) предложения, указывающие на маршрут движения. Это обусловлено самой природой наречий и тем, как они образованы. Поэтому здесь целесообразно, на наш взгляд, кратко остановиться на некоторых вопросах словообразования наречий.
Многие наречия в языке представляют собой застывшие падежные формы. Совершенно прав Ф.А.Ганиев, который считает, что встречается два типа наречий, имеющих в своем составе падежные суффиксы: наречия с мертвыми падежными суффиксами и наречия с живыми падежными суффиксами (Ганиев 1995:491). В ряде исследований указанные наречия относят к лексико-грамматическим образованиям.
По мнению Н.К.Дмитриева, наречия могут комплектоваться за счет “окаменелых или омертвелых форм”, которые оторвались от полной системы словоизменения частей речи. При этом происходит следующий процесс: “при каком-нибудь существительном имеется полная схема падежей, и каждый из них употребляется именно как форма изменения этого самого существительного. И вот в силу специальных причин (обычно семантико-синтаксических) один из падежей принимает особое значение, лишь отдаленно связанное с корнем основного слова, и этим самым как бы отрывается от целой схемы, изолируется от нее. В результате получается новое слово, только этимологически связанное с основным существительным” (Дмитриев 1948:117; см. также: Кононов 1956:309).
Примерно такого же мнения придерживается и С.А.Гочияева. Применительно к карачаево-балкарскому языку она говорит о морфолого-синтаксическом способе образования наречий. Она пишет, что, “с одной стороны, постоянное употребление падежной формы слов в синтаксической функции обстоятельств, с другой, морфологическая близость к аффиксации обуславливают переход той или иной падежной формы в наречие” (Гочияева 1973, 1976:155). Иначе говоря, рассматриваемые наречия образовались путем адвербиализации, разновидности лексикализации (Ахматов 1988:40, 1998:14).
Тесная переплетенность лексики, грамматики и словообразования способствует дифференциации наречных локативных построений. Зачастую лексикализуются формы слов в пространственных падежах. Эти же формы слов сами по себе имеют локативное значение.
Самостоятельная формально-семантическая модель предложения образуется на основе наречий-лексикализованных форм местного падежа. К ним в карачаево-балкарском языке относятся былайда “здесь”, алайда “там”, узакъда “далеко”, жууукъда “близко”, алда “впереди”, артда “сзади”, ёргеде “наверху”, энишгеде “внизу”, тышында “снаружи” и др. Примеры: 1) Малла узакъдадыла (О.Э.) “Животные (находятся) далеко”; 2) Ростов узакъдады (О.Э.) “Ростов (находится) далеко”; 3) Аслан андады (И.Г.) “Аслан (находится) там”; 4) Сабийле тышындадыла (О.Э.) “Дети (находятся) снаружи”; 5) Ала башында болурла (Л.б.) “Они, наверно, (находятся) наверху”.
Как видно, семантическая структура подобных предложений двукомпонентна и состоит из субъекта локализации и предиката локализации. Общая семантика: обозначение местонахождения кого- или чего-либо. На это указывают и предложения, в которых предикатами являются слова, не соотносимые с местным падежом (тёбен “внизу”): Ала тёбендиле “Они где-то внизу”.
Конструкции со сказуемыми-наречиями, соотносимыми с формой дательно-направительного падежа, также образуют самостоятельную модель предложения. Такие предложения обозначают направление движения активного субъекта: 1) Рамазан узакъгъады (К.О.) “Рамазан (направляется) далеко”; 2) Сабийле тышынадыла (Л.б.) “Дети (направляются) наружу”; 3) Ала энишгедиле (К.ж.) “Они (направляются) вниз”; 4) Биз алайгъабыз (Н.) “Мы (направляемся) туда”.
Эти предложения антонимичны конструкциям со сказуемыми-наречиями, соотносимыми с исходным падежом, которые обозначают старт или исходный пункт движения активного субъекта. Ср. примеры: l) Биз да алайданбыз (Х.К.) “Мы тоже оттуда”; 2) Мени къоншуларым узакъдандыла (М.Т.) “Мои соседи издалека”; 3) Сиз да андан болурсуз (К.С.) “Вы тоже, наверно, оттуда”.
В предложениях со значением направления движения позицию сказуемого занимают и наречные лексемы ары “туда”, бери “сюда”, огъары “наверх”, ичкери “внутрь”, тышхары “наружу”: Ала арыдыла “Они (направляются) туда”; Сиз огъары болурсуз “Вы, наверно, (направляетесь) наверх”. В них присутствует сегмент неопределенности. Они передают смысл ориентации движения к какому-нибудь пункту, цели в пространстве. Причем ориентиром движения в построениях с такими предикатами выступает сам человек: движение направлено от говорящего или к нему. Указание на направление движения связано с рукой лица. При этом человек весьма часто прибегает к жесту рукой. В этой связи А.М.Щербак пишет, что форма дательно-направительного падежа восходит к слову къары “рука”, “направление, сторона” (Щербак 1994:77). Думается, указанный компонент входит в рассматриваемые лексемы. Слово къары сохранилось в карачаево-балкарском языке, считается устаревшим и обозначает “локоть (старинная мера длины, равная приблизительно 0,5 м)”. С этой лексемой в карачаево-балкарском языке соотносится послелог жары, показывающий также направление.
Известно, что многие соматизмы имеют пространственное значение. Нe является исключением и слово къол “рука”. Некоторые тюркологи обращают внимание на тот факт, что данная лексема функционирует в языке и в значении “сторона” (Садыгов 1972:129). Это подтверждается и на материале карачаево-балкарского языка (онг къолгъа “направо”, сол къолгъа “налево”): Ол онг къолгъа тартмайды, дурудан чыкъды да кетди (М.Т.) “Он не тянет вправо, поэтому вышел из валка”. Так, в обозначении пространственных реалий активно участвуют соматизмы, на что выше было указано. Это происходит в результате особого “лингвокреативного” типа мышления, имеющего двоякую направленность: “Оно, с одной стороны, отражает окружающую человека действительность, с другой стороны, оно самым тесным образом связано с наличными ресурсами языка.
Было бы неправильно предполагать, что для обозначения новых понятий или каких-либо отношений между понятиями язык прибегает к каким-то новым композициям фонем, к поискам еще не использованных сочетаний. Обычно для этих целей используются уже существующие знаки, подвергающиеся при этом различного рода преобразованиям и переосмыслениям ... В процессе лингвокреативного мышления большую роль играют различного рода ассоциации ... Лингвокреативное мышление в каждом конкретном языке может по-особому членить континуум окружающего мира” (Серебренников 1983:106-109).
Незначительная группа наречий выполняет функцию сказуемого в предложениях, обозначающих трассу движения субъекта (алайны // алайтын “по тому месту”, арлакъны “дальше”, берлакъны “ближе”, былайтын “здесь”, огъартын “повыше”, тёберлакъны “пониже”). Примеры: 1) Аланы жоллары былайныды (О.Х.) “Их путь проходит здесь”; 2) Сизни барлыгъыгъыз алайныды (К.ж.) “Вы пойдете по тому месту”.
Все рассмотренные наречные конструкции имеют свои аналоги среди субстантивных и глагольных локативных конструкций, или синонимичны им. Главное отличие наречных локативных построений состоит в выражении абстрактных, неопределенных значений. Для устранения в какой-то мере этого недостатка в плане прагматизма следует ввести в структуру предложений формы слов в исходном или дательно-направительном падежах, чему способствует валентность наречия, способность его открывать позицию конкретизатора (Газизова 1984). Это обычно характерно для конструкций статичной локализации. Например: 1) Нальчик Нарсанадан узакъдады (Х.Кац.) “Нальчик (находится) далеко от Нарсаны”; 2) Шаухал бизден узакъда болмаз (О.Э.) “Шаухал, наверно, (находится) недалеко от нас”; 3) Душман Харьковха жууукъдады (О.Э.) “Враг находится близко к Харькову”; 4) Чегем Нальчикге жууукъдады (К.ж.) “Чегем расположен близко к Нальчику”. В них, на наш взгляд, наречия функционально близки к послеложным именам со значением пространства. Ср. в этом плане следующие трансформации: Хасания Нальчикни къатындады (З.) “Хасания располагается близко к Нальчику” и Хасания Нальчикге жууукъдады (И.Г.) “Хасания располагается близко к Нальчику”; Ол таула тийресинде жашайды (О.Э.) “Он живет в районе гор” - Ол таулагъа жууукъда жашайды (О.Э.) “Он живет близко к горам”.
Рассмотрим предложения со словами типа кёп “много”, аз “мало”, аслам “много”. Анализ имеющейся научно-теоретической литературы показывает, что при рассмотрении вопроса oб отнесении этих слов к той или иной части речи исследователи придерживаются различных точек зрения.
В грамматиках тюркских языков указанные слова обычно относят к наречиям. В русистике некоторые лингвисты слова “много”, “мало” также относят к наречиям (Милославский 1997:588), а другие - к неопределенно-количественным числительным (Краткая русская грамматика 1989:247; Чеснокова 1995:84). По мнению же В.В.Виноградова, они совмещают значение числительных с функциями наречий, так как “качество и количество внутренне связаны” (Виноградов 1972:251). Такое противоречивое решение данного вопроса, безусловно, имеет свои объективные причины: данные лексемы обозначают неопределенное количество. Опираясь на значение, их включают в разряд неопределенно-количественных числительных. Как и количественные числительные, рассматриваемые слова в предложении выступают в качестве количественных определителей. Учитывая это, авторы в современных исследованиях, посвященных семантике синтаксических единиц, предикаты, выраженные этими словами, называют именными (Кетенчиев 1993:61; Серээдар и др. 1996:10).
В пользу такой точки зрения говорит тот факт, что слова “кёп”, “аз”, как и имена числительные, изменяются по падежам, принимают аффиксы принадлежности, выступают в функции как определения, так и подлежащего, сказуемого, дополнения. Они сближаются с числительными и тем, что в родительном и винительном падежах употребляются в оформленном виде.
Вместе с тем эти слова обладают и признаками, которые сближают их с наречиями. Они весьма часто употребляются препозитивно по отношению к глагольному сказуемому и служат для выражения меры и степени действия. Как и целый ряд наречий, имеют формы сравнительной степени, которые сочетаются с именными и глагольными компонентами синтаксических конструкций. Примеры: l) Aсхат сенден кёп окъуйду (М.Т.) “Асхат читает больше тебя”; 2) Асият бек кёп тепседи (М.Ш.) “Асият много танцевала”; 3) Ол аны сенден азыракъ таныйды (З.) “Он знает его немного меньше тебя”.
Необходимо обратить особое внимание на предикативную функцию рассматриваемых лексем. Конструкции с такими предикатами широко представлены в языке. Они являются квантитативными, или количественными, предикатами. Ср.: 1) Адам кёпдю (Ш.) “Людей много”; 2) Бичен азды (З.) “Сена мало”. Подобные предложения информативно недостаточны. Для устранения такого недостатка необходимо ввести в данные конструкции слова со значением локального конкретизатора, выраженные местным падежом имени или послеложно-именными сочетаниями: 1) Кавказда кийик жаныуар кёпдю (З.) “На Кавказе много диких животных”; 2) Бахчада салам азды (Ш.) “В огороде мало соломы”; 3) Мюлкде иги ишчиле кёпдюле (З.) “В хозяйстве много хороших рабочих”; 4) Жюрегимде къууанч азды (Ф.) “В моем сердце мало радости”; 5) Таула тийресинде жугъутур кёп болуучуду (М.Т.) “В горах бывает много туров”. В них присутствуют так называемые “квазилокализаторы” - слова, приобретающие пространственную семантику, но вне этой конструкции не являющиеся наименованиями пространства. Общая семантика таких построений: указание на неопределенно-большое или малое количество чего-либо в определенном месте или у кого-либо. Обычно объект количества в синтаксических конструкциях, которые приведены выше, передается формой единственного числа. Если предикат имеет показатель множественного числа, то это сразу отражается и на объекте.
В ряде случаев позиция подлежащего бывает занята именами в притяжательной форме. При этом они требуют для грамматической и смысловой завершенности предложения включения в него имени в родительном падеже. Примеры: 1) Мени тенгим кёпдю (М.Т.) “У меня много друзей”; 2) Сизни ишигиз азды (З.) “У вас мало работы”. В них количество передается через принадлежность кому-, чему-либо.
Предложения с двувалентными предикатами квантитатива “кёп”, “аз” образуют и сравнительно-различительные конструкции: 1) Биз сизден кёпбюз (Х.К.) “Нас больше чем вас”; 2) Жашла къызладан аздыла (Х.К.) “Ребят меньше чем девушек”. В них сравниваются различные предметы по признаку количества.
Рассматриваемые предикаты нередко употребляются с показателем отрицания тюйюл “не”. При этом наблюдается смысловой переход “кёп” в “аз” и наоборот: 1) Биз аз тюйюлбюз (Н.) “Нас немало”; 2) Анда мал кёп тюйюлдю (З.) “Там скота немного”.
Для указания на количество чего-либо в карачаево-балкарском языке используются сочетания типа челек бла бир “с ведро”, къазан бла бир “с казан”. По этой модели строятся фразеологизмы дуния бла бир, эл бла бир “очень много”, выражающие неопределенное количество чего-либо: Бизде мал дуния бла бирди (З.) “У нас cкoта видимо-невидимо”; Аланы жууукълары эл бла бирди (К.ж.) “У них родственников очень много”. Для репрезентации малого количества используются сочетания оймакъ бла бир “с наперсток”, юлле бла бир “с чубук”: Ол оймакъ бла бир болур эди (Ф.) “Количество его было с наперсток”. Встречаются и другие фразеологизмы, ориентированные на выражение количества. К ним можно отнести айтып айталмазча (айтмазча, болмазча) “несказанно много”, къаргъала мыллыкга къоннганча (жыйылгъанча, басыннганча) “очень много”, тауукъну тангкысы тенгли бир “очень мало” и пр. Примеры: 1) Ол ханны малларыны саны айтып айтмазча болгъанды (Ф.) “У того хана скота было видимо-невидимо”; 2) Былайда адамла къаргъала мыллыкга басыннганчадыла (К.ж.) “Здесь людей очень много”; 3) Сени манга болушлугъунг тауукъну тангкысы тенглиди жалан (Ф.) “Твоя помощь мне очень незначительна”.
Фразеологизмы со значением количества в карачаево-балкарском языке образуют самостоятельное фразеосемантическое поле. Как показывает языковой материал, количественная характеристика реалий мира во фразеологизмах связана с восприятием как исчисляемого, так и неисчисляемого множества. Вместе с тем “во фразеологизмах передают ситуацию, в которой воспринимается множество” (Хайруллина 1996:124).
Фразеологизмы с количественным значением делятся на два семантических класса. Они передают “большую меру множества” и “малую меру множества” (Новицкая 1986:120). В них обозначается мера множества людей, животных, растений, предметов и т.д.
Некоторые наречия, как и глаголы, cyществительные, прилагательные и послелоги, объединяются по признаку симметричности, т.е. являются симметричными предикатами (см.: Недялков 1991:276-312). Правда, их потенциал в этом плане невелик. К ним прежде всего относятся слова бирге “вместе”, биргелей “совместно”: Ала биргедиле (М.Т.)“Они (находятся) вместе”; Асхат Аслан бла биргеди (И.А.) “Асхат (находится) вместе с Асланом”. Большую реализацию наречия со значением взаимности получают в роли сирконстантных показателей, придавая при этом указанную семантику целиком предложению. Глагольные предложения выражают тогда совместность действия, состояния и т.д.: 1) Ала бирге жашайдыла (Х.А.) “Они живут вместе”; 2) Мен бла Асхат бирча окъуйбуз (М.Т.) “Я и Асхат учимся одинаково”; 3) Бу къызла биргелей жюрюучюдюле (Л.б.) “Эти девушки обычно ходят вместе”.
Симметричными можно считать также выражения, содержащие в своем составе дескрипции типа бир бирни “друг друга”, бир бирге “друг к другу”, биp бирден “друг от друга”, бир бири бла “друг с другом”, которые встречаются в различных конструкциях; 1) Ала бир бирни сюедиле (Ф.) “Они любят друг друга”; 2) Ала бир бирге игидиле (З.) “Они хорошо относятся друг к другу”; 3) Ала бир бирден узакъдадыла (Х.К.) “Они находятся далеко друг от друга”; 4) Ала бир бирлери бла сёлешедиле (Ш.) “Они разговаривают друг с другом”.
Многие наречия представляют собой темпоративы. Предложения с такими предикатами отражают темпоральную ситуацию - “восприятие и осмысление человеком времени обозначаемых ситуаций и их элементов по отношению к моменту речи говорящего или точке отсчета” (ТФГ 1990:5). В лингвистике принято считать, что наречия времени есть лексические обстоятельственные конкретизаторы темпоральных отношений и относятся к дальней периферии функционально-семантического поля темпоральности. Однако предикативное употребление способствует отнесению их уже к ближней периферии (Бондарко 1990:39-58).
Основным отличием высказываний с темпоральными предикатами следует признать фиксацию ими определенного опорного момента времени совершения событий, действий и т.д., который задается в языке четырьмя различными способами: а) названием отрезка времени, б) названием ситуации с известной временной локализацией, в) дейктически - через отношение к моменту речи, г) анафорически - через отношение к некоторому другому моменту, фиксированному в тексте (Падучева 1988:192). Немаловажна в этом и роль наречий-сирконстантов времени, или временных локализаторов.
Материал карачаево-балкарского языка свидетельствует о том, что “сложная мозаика времени создается вследствие взаимодействия трех временных планов: хронометрического, событийного и процессуального” (Варламова 1991:110).
Предложения со сказуемыми, выраженными темпоральными наречиями, имеют свою специфику. Подлежащие в них обычно событийные. Предикаты с ориентацией на прошедшее время употребляются в сочетании со связками эди, бол “быть”. При ориентации на настоящее и будущее время связка может быть и нулевой. В предложении превалирует сирконстантное функционирование темпоративов.
Для предикатов-наречий с темпоральным значением характерно обозначение событий через хронометрическое время. Так, например, они обозначают времена года (къышхыда // къышда “зимой”, жайда “летом”), части суток (эрттенликде “утром”, ингирде “вечером”), год (быйыл “в этом году”, былтыр “в прошлом году”), день недели (бюгюн “сегодня”, тамбла “завтра”), в течение которых происходит то или иное событие. Примеры: 1) Жыйылыуубуз тамблады “Наше собрание (состоится) завтра”; 2) Ол иш былтыр болгъан эди (Л.б.) “Это событие произошло в прошлом году”; 3) Экзамен бюгюндю (М.Т.) “Экзамен (состоится) сегодня”. В подобных. построениях наблюдается употребление уточняющих элементов, которые обозначают различные временные отрезки: 1) Кино тамбла сагъат сегиздеди (К.ж.) “Кинофильм (будет показан) завтра в восемь часов”; 2) Айырыула быйыл жайдадыла (М.Т.) “Выборы (состоятся) этим летом”.
В выражении хронометрического времени и событийного в языке большую роль играют существительные в местном падеже, а также имена в сочетании со словами заман “время”, кезиу “период”: 1) Эришиуле апрельдедиле (К.ж.) “Соревнования (состоятся) в апреле”; 2) Ол биченни заманында болур (М.T.) “Это произойдет во время сенокоса”; 3) Ол мен къошда болгъан кезиуде эди (М.Т.) “Это произошло тогда, когда я работал в кошаре”.
Подобные примеры показывают взаимосвязь времени с другими категориями. В языке, например, мы видим связь пространства и времени. В тюркологии принято частое параллельное употребление терминов “местный” и “местно-временной падеж”. Многие лексемы в зависимости от контекста могут обозначать как пространство, так и время. Ср.: 1) Ала алдадыла (З.) “Они (находятся) впереди”; 2) Сени жашауунг алдады (М.Т.) “Твоя жизнь еще впереди”. Первое предложение передает ситуацию местонахождения, а второе - временную ситуацию. В этом плане можно согласиться с А.П.Юдакиным, который говорит о том, что на определенном этапе появления разумной жизни на земле “появляется необходимость пространственной экспансии, затем возникает потребность расчленения временного континуума” (Юдакин 1984:11). Категории пространства и времени, таким образом, находят свое оформление в имени через пространственные падежи. Особенность построений со сказуемыми алда “впереди”, артда “позади” заключается в фиксировании неопределенного времени относительно событий, называемых в них.
Не все разряды наречий карачаево-балкарского языка одинаково активно функционируют как сказуемое. Это напрямую связано с явлением конверсии в языке. Так, значительное количество прилагательных и наречий вступают между собой в конверсивные отношения. Это обычно качественные прилагательные и наречия образа действия (см. подробно о конверсии: Юлдашев 1970; Ганиев 1985; Гузеев 1985). В некоторых случаях предложения со сказуемыми, выраженными подобными конверсивами, следует признать адъективными, нежели наречными. Тем более, что в словарях указывается на первичность признака предмета, чем на признак действия. В подтверждение данной мысли приведем примеры: Ол жарлыды (Ф.) “Он бедный” и Ол жарлы жашайды (З.) “Он живет бедно”. Одно и то же слово в первом предложении является прилагательным и выполняет функцию предиката, во втором же предложении оно - наречие, так как является выразителем семантического конкретизатора. Таких примеров много в языке.
Тем не менее предикативное употребление характерно и для ряда наречий образа действия. Так, например, конструкции с предикатами жаяу // жаяулай “пешком” называют ситуацию способа передвижения: Мен жаяума “Я иду пешком”. Слова жаланлай // къымыжалай “голышом”, жангызлай “в одиночку” ориентированы на выражение предиката состояния: Ол къымыжалайды (Х.Кац.) “Он голышом”; Сен жангызлайса (М.Т.) “Ты одинок”.
В отдельную группу выделяем и предложения с предикатами, выражающими особенности разговора, письма. Например: Аны сёлешгени, жырлагъаны - малкъарча, сени жазгъанынг а ингилизчады (М.Т.) “Он разговаривает и поет по-балкарски, а ты пишешь по-английски”.
2.3.2. Предложения с предикатами, выраженными
именами числительными
В языке определение категориальной семантики числительного сводится к указанию количества предметов и обозначению числовых математических абстракций. Поэтому имя числительное представляется как именная часть речи, выражающая количественную и порядковую систему счета, а также единицы этой системы, которые имеют общую парадигматику по семантико-деривационным разрядам (Лукин 1987:50). По определению Л.Д.Чесноковой, “имя числительное - это часть речи, выражающая современную счетную систему и количественные значения ее элементов (число, количество, место в счетном ряду), находящихся в семантической зависимости друг от друга” (Чеснокова 1992:26).
Известно, что функционально-семантическая категория количества есть результат отражения количественной определенности бытия. Количественная определенность в объективной действительности предстает как дискретное, так и недискретное, непрерывное количество (Панфилов 1982:227). Если первое из них определяется посредством счета, то второе - посредством измерения.
Таким образом, числительное является лексическим обозначением определенного количества, средством выражения количественных отношений, т.е. передает грамматическое категориальное значение количества. Этим и определяется семантика предложений с предикатами, выраженными именами числительными. Семантическая структура конструкций с такими предикатами состоит в основном из двух компонентов: субъекта количества (квантитатива) и предиката количества (квантитатива). Место предиката в рассматриваемых предложениях замещается числительными различных разрядов, что отражается на смысле пропозиции в целом.
В предложениях с количественными числительными субъектная позиция занята словами, обозначающими лицо и нелицо: 1) Ала бешдиле (О.Э.) “Их пятеро”; 2) Бизни сакълагъанла алтыдыла (О.Э.) “Ждущих нас шестеро”; 3) Жаралыла тёрт эдиле (И.Г.) “Раненых было четверо”; 4) Колхоз атла жыйырмадыла (К.ж.) “Колхозных лошадей двадцать”. Общая семантика: квантитативная характеристика субъекта.
Близки к ним и предложения со сказуемыми-собирательными числительными. Однако их отличие состоит в квантитативной характеристике личного субъекта, так как собирательные числительные предназначены только для определения количества людей. Неразрывно связано с этим и выражение грамматического значения совместности (Быконя 1998:10). Примеры: 1) Биз бусагъатда экеуленбиз (И.Г.) “Нас сейчас двое”; 2) Была тёртеулендиле (Б.Г.) “Их четверо”; 3) Биз ючеулен бола эдик (И.Г.) “Нас было трое”.
В тех случаях, когда слова, занимающие место субъекта, оформлены притяжательными аффиксами, необходимым компонентом рассматриваемых предложений становятся слова в родительном (притяжательном) падеже, где они служат для передачи отношений дружбы, вражды, родства, принадлежности, части и целого, а также ряда других. Это, естественно, накладывает отпечаток на весь смысл конструкций, т.е. количественная характеристика дается через отношения субъектной лексемы со своим определяющим. Например: 1) Мени туудукъларым тогъуз боладыла (К.ж.) “Моих наследников девять”; 2) Солтанны жалчылары бешеулендиле (М.Т.) “Батраков у Султана пятеро”; 3) Сени тенглеринг ючеулен боладыла (О.Э.) “Твоих друзей трое”.
В предикатной позиции числительные функционируют и в сочетании с другими частями речи, что способствует конкретизации смысла пропозиции, ее информативной достаточности: Ала жыйырмa бла беш адам боладыла (О.Э.) “Их было двадцать пять человек”. В этом примере без слова адам “человек”, без обращения к дискурсу невозможно понять точно о количестве кого или чего идет речь, а без числительного теряется смысл предложения. Поэтому эти слова являются облигаторными компонентами данной конструкции. Таких примеров много в языке.
Числительные в предложении часто функционируют в сочетании с нумеративами, обозначающими меры длины, веса, объема, площади и др. (Бурганова 1993:282-285). Многие из них относятся к общетюркской лексике, другие характерны только для карачаево-балкарского языка, третьи являются заимствованиями из других языков. К указанному классу лексики относятся слова типа къычырым “верста”, къулач “маховая сажень”, къарыш “мера длины, равная расстоянию между растянутыми большим пальцем и мизинцем”, эл “палец”, атлам “шаг”, гёренке “около фунта”, батман “четыре пуда”, къабын “кус”, жутум “глоток”, уууч “горсть” къашыкъ “ложка”, гоппан “деревянная чашка” и т.д.
Предложения со сказуемыми, выраженными сочетаниями числительных и нумеративов, обозначают объем, размер и другие параметры предметов. Примеры: 1) Бу къумачны эни жарым метрди (З.) “Ширина этой ткани составляет полметра”; 2) Бу ун бир тулукъ болур (Ф.) “Эта мука объемом примерно в один кожаный мешок”; 3) Былайы тёрт-беш гектарды (М.Т.) “Это место составляет четыре-пять гектаров”; 4) Балчыгъынг жалан бир аякъ боллукъду (Ш.) “Меду у тебя только одна чашка”; 5) Санга жетериги бир гоппан айранды (Ф.) “Тебе достанется одна чашка айрана”; 6) Ол байны алтыны он батман эди (Ф.) “У этого богача золота было десять батманов”; 7) Сени кассада ахчанг бир отуз минг сом болур (К.ж.) “У тебя на кассе денег около тридцати тысяч рублей”.
Связь категории количества с другими семантическими категориями наблюдается и в других предложениях. Это отражается в конструкциях, где предикативное числительное оформляется различными падежными аффиксами. Ср. предложения: Байлыкъ ол бешисиниди (Ф.) “Богатство принадлежит этим пятерым” и Байлыкъ ол бешисиндеди (Ф.) “Богатство находится у этих пятерых”. Сказуемое в первом предложении выражено родительным падежом, а во втором - местным. Предикаты в них принадлежностные. В предложениях же, где субъект событийный, а предикат выражен числительным в местном падеже, обозначается время событий: Концерт бешдеди “Концерт (состоится) в пять часов”. Дескриптивные предикаты с числительными обозначают и возраст кого-, чего-либо: Осман онунчу жылданды (И.Г.) “Осман десятого года рождения”.
Предложения с предикатами, выраженными числительннми приблизительного счета, также в основном употребляются для квантитативной характеристики предметов. Это сближает их с выражениями, в которых сказуемое выражено количественными и собирательными числительными: 1) Ала бир тёрт-бешдиле (С.Ш.) “Их четверо-пятеро”; 2) Байны малы мингнге жууукъду (Ф.) “Скота у бая около тысячи”.
Нередки в языке сказуемые-дробные числительные. В этом случае они указывают на часть от целого: Бу аны жыллыкъ хакъыны ючден бириди (К.ж.) “Это составляет одну треть его годового жалованья”.
Предложения с предикатами-порядковыми числительными указывают на порядок предметов при счете: 1) Ол ишде, окъууда да биринчиди (Л.б.) “Он и в труде, и в учебе первый”; 2) Биз жашагъан этаж бешинчиди (З.) “Этаж, на котором мы живем, пятый”.
Некоторая “ущербность” числительного в выражении предиката обусловлена тем, что оно в большинстве случаев занимает приименную и приглагольную позицию в предложении.
Рассмотренные предложения представляют собой двусоставные количественные предложения, назначение которых в том, чтобы нести информацию о произведенном кем-либо подсчете тeх или иных реалий. Характер репрезентации сказуемого в них находится в прямой зависимости от избираемого способа количественной квалификации предмета-подлежащего. В лингвистике два таких способа. “Первый - абсолютный - предполагает исчисление того, что подсчитывается, в соответствукщих единицах измерения (литрах, метрах, килограммах, штуках и т.д.). Второй - относительный - устанавливает количество “предметов” косвенным путем, на основе тех отношений, в которых данное количество находится к разного рода внешним обстоятельствам бытия индивидов” (Ломов 1990:90). В первом случае мы имеем предложения, отражающие достаточно определенное количество чего-либо. Во втором же случае - неопределенное количество, выражаемое в предложениях, сказуемое которых есть не числительное.
2.3.3. Предложения со сказуемыми, выраженными предикативами
К предикативным словам в карачаево-балкарском языке мы склонны относить слова типа бар “есть”, жокъ “нет”, керек “необходимый”, борчлу “должный”, ырыс “запрет, табу”. Рассматриваемые лексемы как предикативные слова выделяются не всеми исследователями. В имеющихся лингвистических разработках они трактуются по-разному: “модальные слова” (Ибрагимова 1978:24; Сибагатов 1985:3-10; Джанашиа 1987:60; Зайнуллин 1988), “именные сказуемые” (Гаджиева 1971:3-10), “предикативные прилагательные” (Любимов 1974:85-88). Широко распространено мнение, согласно которому указанные слова признаются как предикативы (Мусаев 1964:310; Тенишев 1976:188; Абдуллаев 1981:40; Ахматов 1988:24). Это обосновывается тем, что они не укладываются в рамку классификации частей речи и предикативная функция является постоянной и единственной их синтаксической функцией (Ахмедов 1970:2).
В нашем представлении наиболее приемлемое определение предикативам дается М.А.Сагитовым в “Татарской грамматике” (1993). В ней указанные слова признаются как класс слов, которые обозначают “недейственное состояние” и выступают в основном в функции предикативного члена предложения, обнаруживая при этом свойства имен и глаголов. Предикативы делятся им на три группы: 1) экзистенциальные (бытийные), 2) модальные и 3) утвердительные (Сагитов 1993:293). Вышеизложенное позволяет нам говорить о их полифункциональности.
Предложения с предикатами, выраженными словами бар, жокъ. Синтаксические конструкции с указанными предикатами образуют классические бытийные предложения, которым посвящена обширная литература (Володина 1979; Воронцова 1985; Селиверстова 1982; Туманова 1985; Джанашиа 1988 и др.). Они выражают наличие или отсутствие предмета, состояния, события, действия и т.д.
В синтаксических исследованиях обращается внимание на представленность бытийных предложений в разноструктурных языках и сходство их по логико-семантической структуре - “они всегда передают значение бытия (идею наличия, существования некоторого бытующего объекта) и в этом смысле универсальны” (Актуализация ... 1997:127).
Бытийные предложения рассматриваются и описываются языковедами с различных точек зрения. Можно обратить внимание на формально-структурный аспект организации конструкций и структурно-семантическую характеристику всей конструкции и его конституентов; соотношение с другими семантическими типами предложений; коммуникативные функции конструкций в тексте (Варшавская 1997:l27).
По мнению Н.Д.Арутюновой, классические бытийные предложения состоят из трех компонентов: 1) компонента, обозначающего область бытия; 2) компонента, указывающего на бытующий в этой области предмет; 3) компонента, указывающего на сам факт бытия (Арутюнова 1976:230; Арутюнова, Ширяев 1983). Ср. предложение: Бизни таулада жугьутурла бардыла (М.Т.) “В наших горах есть туры”. Оно состоит из локативного элемента, выраженного именем в местном падеже таулада “в горах”, объекта бытия, представленного основным падежом имени, и показателя бытия бар “есть”.
С формальной точки зрения в карачаево-балкарском языке локативный элемент представлен именами существительными и местоимениями в местном падеже, пространственными наречиями, послеложно-именными сочетаниями. Примеры: 1) Мында бир тамашалыкъ барды (Ф.) “Здесь есть нечто интересное”; 2) Ол байда юч жаш барды (Ф.) “У этого богача есть трое сыновей”; 3) Ол жерде бир алтын терек барды (Ф.) “В этом месте есть золотое дерево”; 4) Бизни элде Абдуллах деп бир аман адам барды (О.Э.) “В нашем селе есть один плохой человек по имени Абдуллах”; 5) Районда артха къалгъан мюлкле бардыла (О.Э.) “В районе есть отстающие хозяйства”; 6) Таула тийресинде кийик жаныуарла да бардыла (М.Т.) “В районе гор есть дикие животные”; 7) Элни огъары жанында топуракъ башлы юйчюк барды (О.Э.) “В верхней части села есть домик с глиняным покрытием”.
С точки зрения семантики в тюркологии выделяются собственно пространственные, предметные, личностные, идеальные локализаторы. Основную массу собственно пространственных локализаторов представляет лексика со значением “вмещения”: Бизни агъачлада кёп дарман ханс барды (Ш.) “В наших лесах есть много лекарственных трав”; Африкада пилле да бардыла (К.ж.) “В Африке есть и слоны”.
Предметные локализаторы указывают не только на пространство, но и на точку, относительно которой слушатель сам себе представляет пространство: Аны къатында алты жашы барды (Х.Кац.) “Рядом с ним есть шестеро его сыновей”; Эшик артында челек барды (О.С.) “За дверью есть ведро”.
Личностные локализаторы ориентированы на лицо: Бизде бир иги атла бардыла (Ф.) “У нас есть хорошие лошади”; Сизни арагъызда сатхычла бардыла (О.Э.) “Среди вас есть предатели”.
Идеальные локализаторы - это то пространство, “в котором существуют наши мысли, чувства, воспоминания, оценки и т.п.” (Серээдар и др. 1996:17-32): Аны башында кёп хыйла барды (Ф.) “В его голове много хитрости”; Аны жюрегинде бир сейир огъурлулукъ барды (Ф.) “В его сердце есть какая-то доброта”. Таким образом, рассмотренный материал позволяет говорить о том, что локативный элемент может обозначать мега-, макро- и микромир человека, иметь материальный и “идеальный” характер. Лексика в позиции подлежащего не имеет особых ограничений. Это объясняется тем, что “бытующий (наличествующий) объект” может быть любым и обозначать как предмет, вещь, так и событие или признак.
Наличие в этих предложениях семантических конкретизаторов со значением локатива говорит в пользу связи бытийных предложений с конструкциями локативного типа, однако их можно увязать и с предложениями посессивного типа: Домашны саулугъу барды (О.Э.) “У Домаша есть здоровье”. Здесь объект принадлежностный, поэтому подлежащее предложения определяется словом в родительном падеже, что накладывает значение посессивности в структуру предложения. Оба приведенных типа предложений могут быть синонимичны друг другу: Менде китапла бардыла // Мени китапларым бардыла “У меня есть книги”.
Следует отметить, что для предложений с предикатами, выраженными словом бар, характерно множество значений. Это зависит от лексики, входящей в структуру предложения, от взаимодействия его семантических компонентов. Так, построения с указанным предикатом через бытие обозначают состояние, черты характера, квалификацию лица, его умственные способности, нрав животных и т.п. Примеры: 1) Даулетни къарыуу, саулугъу да барды (О.Э.) “У Даулета есть сила и здоровье”; 2) Сени уа билиминг барды (О.Э.) “А у тебя есть знания”; 3) Сенде акъыл барды (Ф.) “У тебя есть ум”; 4) Мени нёгерлерим бардыла (О.Э.) “У меня есть спутники”; 5) Махайны кийик къылыгъы барды (О.Э.) “У Махая есть дикий нрав”; 6) Ол эмегенни бир огъурсуз жапысы бар эди (Ф.) “У того эмегена был злой вид”.
Слово жокъ “нет” служит выразителем предиката отсутствия и антонимично бар, что предопределяет антонимичность предложений с их участием. Предложения с предикатом жокъ по семантике и формальной устроенности также многообразны: 1) Мени Степандан хапарым жокъду (Х.Кац.) “У меня от Степана нет вестей”; 2) Манга мында жашау жокъду (И.Г.) “Для меня здесь нет жизни”; 3) Дуния башында бизден насыплы адам жокъду (Х.Кац.) “На свете нет людей счастливее нас”; 4) Адемей былайда жокъду (О.Э.) “Адемея здесь нет”; 5) Къолумда бир тюрлю сауутум жокъду (О.Э.) “В pуках у меня нет оружия”; 6) Сизге тюбер акъылым жокъду (О.Э.) “У меня и в мыслях нет встречаться с вами”.
Предикаты бар и жокъ широко представлены в паремиях карачаевцев и балкарцев. Они ориентированы на внеязыковую действительность и дифференцируют информацию, типы знаний, полученные в результате жизненного опыта человека: 1) Телини уллусу, гитчеси жокъду “Дурак не бывает большим или маленьким”; 2) Тилчини ийманы, дини да жокъ “У сплетника нет веры и религии”; 3) Иши жокъну кючю жокъ “У кого нет дела, у того нет и силы”; 4) Айны да барды таплары “И на луне есть пятна”; 5) Жayy барны досу да бар “Имеющий врага имеет и друга”; 6) Тюеден кючлю жел да барды “Есть ветер, который сильнее и верблюда”.
Слова бар, жокъ тяготеют к именам. Они могут принимать аффиксы падежа и принадлежности: 1) Башынг барда ишинг да барады (Л.б.) “Если голова на плечах, пойдет и работа”; 2) Юйю жокъну кюню да жокъду (Посл.) “Не имеющий дома не видит света белого”; 3) Аны барын, жогъун киши да билмейди (Ф.) “Есть он или нет, никто не знает”; 4) Ахчасы баргъа киши тырман эталмаз (Ф.) “Денежному никто не смеет делать упрек”.
Конструкции с предикатом керек. Такие построения выражают нужность, необходимость чего-либо или совершения действия. Это слово широко употребляется и в роли самостоятельного сказуемого предложения, и в составе сложного сказуемого: 1) Бизге жаш керекди (Ф.) “Нам нужен парень”; 2) Салманы да сала билирге керекди (Посл.) “Поклажу тоже надо уметь ставить”.
Лексема керек в тюркском языкознании признается как лексико-грамматическое средство выражения алетической и деонтической модальности. Если для алетической модальности характерно обозначение необходимости с точки зрения реальных условий, то деонтическая модальность “передает долженствование и необходимость как общественные нормы и морально-этические принципы, обычаи и законы” (Зайнуллин 1986:51). В карачаево-балкарском языке “идеальными” конструкциями, передающими деонтическую модальность, являются пословицы со сказуемыми, выраженными указанным словом: 1) Шагъырей болургъа да эс керекди “Для знакомства тоже нужна сообразительность”; 2) Темир юйге да чюй керекди “Гвоздь нужен и для железного дома”; 3) Ойнагъан ачыуланмазгъа керекди “Играющий не должен злиться”; 4) Тогъуз кюн жашар жерде сегиз кюн ишлерге керекди “Где будешь жить девять дней, там необходимо восемь дней трудиться”.
Указанная лексема имеет свойства имен и глаголов. Как имена, принимает словообразующие аффиксы =ли, =сиз (керексиз зат “ненужная вещь”, керекли адам “нужный человек”), падежные и притяжательные аффиксы: 1) Санга не керегин мен билеме (Ф.) “Я знаю, что тебе нужно”; 2) Санга керекге мен угъай демейме (К.ж.) “Я не против того, что тебе нужно”. Подобно глаголам, керек имеет форму отрицания: Ол манга керекмейди (Л.б.) “Это мне не нужно”.
По функциональным особенностям к слову керек близки лексемы борчлу “должный”, тийишли “достойный”. Слово борчлу в “Толковом словаре карачаево-балкарского языка” определяется как многозначное прилагательное: 1) имеющий что-либо своей обязанностью, долгом и 2) благодарный, за что находящийся по отношению к кому-либо в положении должника (КъМТАС 1996:483). Мы признаем за ним статус предикатива с модальным значением.
Известно, что прилагательное обозначает признак предмета и основная его функция в предложении - функция определения. Рассматриваемая лексема обычно не выполняет роль одиночного определения и имеет свои аргументы в различных падежных формах. Примеры: 1) Ол санга ахча борчлуду (М.Т.) “Он должен тебе деньги”; 2) Санга китап борчлу адам бери келеди (Л.б.) “Сюда идет человек, который должен тебе книги”. Кроме того, слово борчлу в предложении является и обязательным компонентом сложного сказуемого: Сен да мени тапханынг кибик ёсдюрюрге керексе (Ф.) “Так как ты меня родила, то обязана и вырастить”.
Необходимо включить в класс предикативов и слово ырыс, которое в “Карачаево-балкарско-русском словаре” подается как многозначное имя существительное: 1) примета, предрассудок, 2) запрет, табу (КБРС 1989:759). Оно в абсолютном большинстве случаев употребляется в предложении как сказуемое: 1) Атны башына ургъан ырысды “Бить лошадь по голове нельзя”; 2) Байрым эркекни ёлтюрген бек ырысды “Убивать удода большой грех”; 3) Кече тырнакъ кесген ырысды “Ночью нельзя стричь ногти”. Эти предложения состоят из подлежащего, выраженного причастным оборотом, и сказуемого. Данная лексема выполняет и функцию главной части сложноподчиненного предложения: 1) Сабан бек битсе, ырысды “Если хорошо уродится - это плохая примета”; 2) Сабий атасына, не анасына бек ушаса, ырысды “Если ребенок сильно похож на отца или мать - это плохая примета”; 3) Къаргъала жыйын болуп къычырсала, ырысды “Если много ворон вместе каркают - это плохая примета”. Таких предложений много в языке. Они аккумулируют в себе представления народа, связаны с их поверьями, жизненным опытом.
В языке наблюдается замена лексемы ырыс словом жарамайды “нельзя”. Это связано с их прагматической функцией - запретом или предостережением: Юй ичинде сызгъыргъан ырысды // Юй ичинде сызгъырыргъа жарамайды “Нельзя свистеть в доме”.
Таким образом, предикативы являются полифункциональными единицами языка. В основном выражают предикат и передают различные модальные значения (Сибагатов 1984:9).
Выводы по второй главе
1. По морфологическому признаку своих конституирующих членов простые двусоставные именные предложения карачаево-балкарского языка подразделяются на несколько групп: а) конструкции со сказуемыми, выраженными именами существительными; б) конструкции со сказуемыми, выраженными именами прилагательными; в) конструкции со сказуемыми, выраженными наречиями; г) конструкции со сказуемыми, выраженными чисолительными; д) коснтрукции со сказуемыми, выраженными предикативами.
Каждый из представленных типов предложений отличается многообразием форм репрезентации. Так, сказуемые субстантивных построений в карачаево-балкарском языке являются существительными в основном, родительном, дательно-направительном, местном и исходном падежах. В формах указанных падежей могут выступать также предикаты-прилагательные, числительные. Значительное количество наречных предикатов представдляют собой лексикализованные падежные формы.
2. Грамматическое и семантическое членение двусоставных именных конструкций в целом совпадает, что касается в первую очередь предложений с предикатами, выраженными прилагательными, существительными в основном падеже, числительными. Этого не скажешь о предложениях со сказуемыми, представленными существительными в косвенных падежах (дательно-направительном, местном, исходном) и наречиями. Они носят асимметричный характер, так как в них количество семантических компонентов больше, чем компонентов грамматических. Дело в том, что они, потеряв глагольные конституенты и сказуемостно оформившись, перешли в разряд именных предложений, поэтому по своей семантике соотносятся с глагольными построениями.
3. Двусоставные именные предложения карачаево-балкарского языка отличаются широтой семантики. Они в значительной степени антропоцентричны и призваны отражать биолого-физиологические свойства человека, социально-трудовые и родственные отношения, а также сферу его психической деятельности и эмотивных оценок.
В структуре именных конструкций находят свою реализацию различные функционально-семантические категории (количество и качество, темпоральность, локативность, отношение, состояние, движение, компаративность и др.).
Каждый тип именных предложений имеет свою специфику в репрезентации того или иного значения. Так, конструкции со сказуемыми-существительными в основном падеже обозначают лицо по его трудовой деятельности, национальной и расовой принадлежности, вероисповеданию, местожительству и т.д. Они передают также отношения тождества и идентификации. Для предложений же со сказуемыми-существительными в родительном падеже присуще выражение принадлежностных (посессорных) отношений. В то же время конструкциям со сказуемыми в других косвенных падежах характерен больший функциональный потенциал в репрезентации пространственнных отношений.
Значительное количество адъективных предикатов являются базовыми. Конструкции с такими компонентами, будучи связаны с миром человека, отражают черты характера и другие свойства лица, передаваемые ими значения основывваются на его перцепциях. Указанные предикаты обозначают не только отдельные качества, свойства объектов, но имеют и событийный тип значения.
Предикативное употребление наречий способствует в основном образованию предложений с локативным, темпоральным и квантитативным значением.
Предложения с предикатами-числительными представляют собой квантитативные конструкции, назначение которых в том, чтобы нести информацию о произведенном кем-либо подсчете тех или иных реалий. Характер репрезентации сказуемого в них зависит от избираемого способа количественной квалификации предмета-подлежащего.
Семантика предложений со сказуемыми, выраженными предикативами, зависит от того, каким именно предикативным словом замещается позиция сказуемого. Указанные предикаты полифункциональны и выражают также различные модальные значения.
ГЛАВА 3. ОДНОСОСТАВНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
Как уже отмечалось, синтаксический строй карачаево-балкарского языка, как и других тюркских языков, в традиционном плане изучен достаточно подробно, о чем свидетельствуют специальные монографические исследования, учебники и учебные пособия таких ученых, как У.Б.Алиев (1973), И.Х.Ахматов (1968). Однако именные односоставные предложения до сих пор не являлись объектом специального исследования. С другой стороны, многие вопросы в их отношении не решены или же не нашли однозначной интерпретации. Между тем они занимают важное место в синтаксическом строе языка.
На материале карачаево-балкарского языка не определены критерии разграничения номинативных предложений и сходных с ними по форме именных конструкций, к которым в лингвистике относят такие единицы синтаксиса, как парцелляты, именительный темы, синтаксические аппликации и др. Они в карачаево-балкарском языке за последние десятилетия получили широкое распространение. Сейчас наблюдается тенденция к увеличению их объема, что обусловлено не только внутрилингвистическими, но и экстралингвистическими факторами. Подробного анализа ждут также именные безличные и косвенносубъектные предложения. Указанные типы конструкций представляют определенный интерес для лингвистики с точки зрения их структуры, семантики и функциональных свойств, чем и определяется необходимость обращения к подобным единицам языка.
3.1. Номинативные предложения
На современном этапе своего функционирования карачаево-балкарский язык, как и другие тюркские языки, характеризуется возникновением и активизацией различных номинативных конструкций, что обусловлено возникновением и последующим развитием письменной художественной речи. Необходимо признать при этом наличие между номинативными конструкциями существенных структурных и семантических различий. Это объясняется тем, что “наряду с классическими назывными предложениями имеется достаточно много структурно-семантических типов номинативных конструкций, совпадающих по форме с назывными предложениями” (Сафиуллина 1986:83). Номинативные предложения являются одними из широко употребляемых в языке, причиной чего стала их лаконичность, свободная лексическая наполняемость, гибкость семантической структуры, функционирование в различных стилях (Русская грамматика, т.2:358-368). Отмеченное свидетельствует в пользу того, что номинативные конструкции занимают значительное место в системе синтаксиса и им необходимо уделить должное внимание.
Вопросу о номинативных предложениях в лингвистике посвящено большое количество монографических и иных исследований (Ардентов 1959; Цейтлин 1972; Юревич 1973; Рословец 1974; Машадиев 1974; Кулиева 1978; Хуснетдинова 1998 и др.). В этих и других работах достаточно последовательно определяется их грамматическая и семантическая природа. В современном языкознании суть номинативных предложений сводится к тому, что они представляют собой “односоставные предложения, главный член которых имеет форму именительного падежа и совмещает в себе функцию наименования предмета и идею его существования, бытия” (Валгина 1991: 184). Подобное определение номинативного предложения мы встречаем и в “Грамматике карачаево-балкарского языка”: “Номинативное предложение – это односоставное предложение, главный член которого выражается именем существительным, субстантивированной частью речи или словосочетанием, утверждающим бытие предмета или явления в настоящем времени” (ГКБЯ 1976:500).
Однако номинативные предложения не ограничиваются только лишь бытийным значением или же введением в поле восприятия явлений окружающего мира. Они зачастую обозначают наряду с этим события, выступая при этом в характеризующей функции:
|
Жауун. Акъ таула. Жауун. Ташлы жол. Жауун. Терекле. Жашил терекле. Жауун. Тау ауузу. Жибиген юйле. Жауун. Будайла. Жауун. Биченлик. Жауун – ёлмезлик Хапарчы. Таула (К.К.) |
Дождь. Белые горы. Дождь. Каменистая дорога. Дождь. Деревья. Зеленые деревья. Дождь. Ущелье. Промокшие дома. Дождь. Пшеничные поля. Дождь. Сенокосное угодье. Дождь – бессмертный Вестник. Горы. |
Номинативные предложения отличаются своей грамматической природой. В русистике отмечаются некоторые их обязательные грамматические признаки. Во-первых, они не имеют парадигмы по утверждению/отрицанию, а являются только утвердительными, так как отрицание входит в противоречие с самой сущностью номинативного предложения, которое имеет значение бытийности. Во-вторых, у них отсутствует модальная модификация. П.А.Лекант пишет, что модальность в односоставных именных предложениях выражается с помощью интонации (Лекант 1974:41). В-третьих, значение предикативности выражается интонацией констатации (см. об этом: Валгина 1991:182).
Одним из спорных является вопрос относительно синтаксического функционирования главного члена номинативного предложения. В этом вопросе наблюдается много противоречий. Одни лингвисты признают за главным членом номинативного предложения статус сказуемого. Так, А.М.Пешковский пишет, что в номинативных предложениях сказуемым является “именительный падеж существительного”. Вместе с тем, на его взгляд, в них по самой природе “не может быть ни подлежащего, ни глагольного сказуемого” (Пешковский 1956: 377).
Другие исследователи главный член рассматриваемых предложений считают подлежащим. В частности, этого мнения придерживается Г.Г.Саитбатталов, который отмечает, что “назывные предложения образуются из подлежащего или группы подлежащих (определение + подлежащее)” (Саитбатталов 1999:334). Есть языковеды, разграничивающие подлежащные и сказуемостные номинативные предложения. Например, А.А.Шахматов односоставные именные предложения делил на два разряда: бессказуемо-подлежащные и сказуемо-бесподлежащные. Он указывал на то, что “в именных подлежащных дано название субъекта и опущено название предиката, в именных бесподлежащных дано название предиката и опущено название субъекта. По форме те и другие главные члены отличаются тем, что в подлежащных они произносятся с повышением, а в бесподлежащных с понижением” (Шахматов 1941:62).
По мнению А.Н.Кононова, в назывных предложениях “нет ни подлежащего, ни сказуемого, и они не могут и подразумеваться” (Кононов 1956:512). В “Грамматике современного башкирского литературного языка” мы также читаем следующее: “… назывные предложения могут состоять из одного конституирующего слова, которое неправомерно рассматривать как какой-то определенный член предложения, хотя оно, замыкая предложение, и может иметь свои зависимые определения” (ГСБЛЯ 1981:437). Такую точку зрения можно встретить и в специальных исследованиях. Так, например, Р.Я.Хуснетдинова в своей работе, посвященной номинативным предложениям башкирского языка, пишет, что главный член номинативного предложения не может быть ни подлежащим, ни сказуемым, хотя он по морфологическому выражению напоминает подлежащее двусоставного предложения. По ее мнению, главный член номинативного предложения соотносится как с подлежащим, так и со сказуемым двусоставного предложения (Хуснетдинова 1998:11).
В современных грамматиках главный член рассматриваемых предложений также не называется ни подлежащим, ни сказуемым. Они квалифицируются как однокомпонентные именные предложения (см., например: Русская грамматика, т.2: 358; Краткая русская грамматика 1989: 452; Татарская грамматика, т. III:196).
В карачаево-балкарском языкознании в интерпретации синтаксической функции главного члена номинативных предложений нет разногласий. У.Б.Алиев называет их “бессказуемными” (Алиев 1973:101-105), а И.Х.Ахматов квалифицирует как подлежащные (Ахматланы И.Х. 1996:53).
Небезынтересен в раскрытии сущности главного члена номинативных предложений и тот факт, на который обращается внимание в некоторых исследованиях. М.З.Закиев и И.А.Попова констатируют, что главный член номинативных конструкций, относящихся к настоящему времени, может быть оформленным показателем предикативности =ды/=ди или неоформленным (Закиев 1963:50; Попова 1970:178). Это наводит на мысль о склонении к сказуемостному его выражению, что подтверждается и на материале карачаево-балкарского языка. Например: Ариу чууакъ кюндю. Кёк кём-кёк кёкдю (М.Т.) “Ясный чистый день. Небо синее-синее”. Правда, в языке номинативные конструкции с предикативно оформленным главным членом встречаются значительно реже, чем построения с предикативно неоформленным главным членом. На наш взгляд, в карачаево-балкарском языке к первым следует отнести номинативные конструкции с темпоральным значением и ряд номинативных предложений, передающих ситуацию физического состояния. Это является их отличительной чертой, спецификой. В них аффиксы сказуемости могут и отсутствовать. Ср.: 1) Сабанчыла къыстау ишлеген кезиу // Сабанчыла къыстау ишлеген кезиудю (К.ж.) “Время (пора) неустанной работы полеводов”; 2) Танг аласы // Танг аласыды. Алыкъын биз тохтагъан жерде салкъынды (М.Т) “Раннее утро. Там, где мы остановились, еще прохладно”; 3) Боран // Боранды. Жел аяусуз сызгъырады (Ш.) “Буран. Ветер свистит неустанно”. Для других типов номинативных предложений такое факультативное употребление аффикса =ды/=ди нехарактерно. Дело в том, что в предложениях с другой семантикой появление указанного аффикса сигнализирует об отсутствиии подлежащего (неполные предложения), о необходимости или возможности его восстановления. В результате “высвечивается” двусоставное именное предложение: Къартлыкъ. Энди къарыусуз болгъанма (Ш.) “Старость. Теперь я постарел” - Энди къарыусуз болгъанма. Къартлыкъды ол (Ш.) “Теперь я постарел. Старость это”.
В связи с вышеизложенным интересна следующая мысль В.С.Юрченко: “Номинативное высказывание появляется в результате взаимодействия актуального и грамматического членения предложения. Оно представляет собой законченную монорему, грамматическим компонентом которой является подлежащее. Темой для этой моноремы непосредственно служит то или иное явление внеязыковой действительности. Если смотреть с широкой позиции коммуникативного мышления, то можно отметить, что в номинативном высказывании происходит слияние, синтез виртуального логического субъекта (предмета) и актуального логического предиката (ремы)” (Юрченко 1992:79). С этим трудно не согласиться. Ср., например, следующие конструкции: Къыш келди. Тауда бусагъатда бек сууукъду (К.) “Пришла зима. В горах сейчас очень холодно”; Къыш. Тауда бусагъатда бек сууукъду // Къышды. Тауда бусагъатда бек сууукъду “Зима. В горах сейчас очень холодно”. Они передают одну и туже ситуацию – состояние окружающей среды. Это говорит, по крайней мере, о их генетической близости. Вместе с тем, как отмечает Р.У.Лангаккер, с точки зрения когнитивной грамматики, “лингвистические выражения и грамматические конструкции выражают конвенциональную образность, которая составляет важный аспект их семантического значения. Выбирая конкретное выражение или конструкцию, говорящий конструирует воображаемую ситуацию определенным образом, т.е. он выбирает один конкретный образ (из набора альтернатив) для структурирования его концептуального содержания в выразительных целях” (Лангаккер 1992:11). Если принять во внимание лаконичность и функциональные особенности номинативных построений, то они “стремятся” к выражению в своей структуре главного члена, который не оформляется аффиксом предикативности ды/ди.
В вопросе о средствах выражения главного члена номинативного предложения среди лингвистов нет особых разногласий. Наибольшей употребительностью характеризуются имена существительные в основной форме. Они присущи практически всем семантическим разновидностям рассматриваемых построений: Кечеди. Алыкъын ай чыкъмагъанды (С.Ш.) “Ночь. Луна еще не взошла”; Къыш. Тереклеге къар жауа. Мен саусузла юйюнде (Къ. К) “Зима. На деревья падает снег. Я в больнице”; Ма къоянла, тюлкюле. Мында тюбемеген жаныуар жокъду (М.Т.) “Вот зайцы, лисицы. Здесь встречаются многие животные”. Кроме того, главный член номинативного предложения также выражается различными именными словосочетаниями (изафетами всех типов), именами действия, причастиями и их субститутами. Примеры: 1) Кюн ортасы. Терекле тюбюнде да жылыды (Х: Кац.) “Полдень. Под деревьями тоже тепло”; 2) Къышны бек сууукъ кезиую. Къар, сууукъ, боран да кёз ачдырмайдыла (Ф.) “Самый холодный период зимы. От снега, бурана и холода невозможно спастись”; 3) Кёк кюкюреу. Ат аякъ тауш. От чагъыу жар юзюлгенлерин жарытады (Къ.К.) “Грохотание грома. Стук копыт. Свет от молнии освещает овраги”; 4) Адамла сёлешгени. Къарсла. Мында чексиз дауурлуду (М.Т.) “Разговоры людей. Хлопанье в ладоши. Здесь чересчур шумно”.
В языке наличествуют как распространенные, так и нераспространенные номинативные предложения: Къырпакъ басхан терекле. Тийре шош (Къ.К) “Покрытые инеем деревья. Кругом тихо”; Таула. Булутла. Кёк. Биз экибиз (Къ.К) “Горы. Облака. Небо. Мы вдвоем”. В состав распространенных предложений входят определения различной формы и семантики. Применительно к поэтической речи можно сказать, что они передают признаки вещей, открытые поэтом, неся при этом большую нагрузку: Айырылыу келген ачы сагъат. Абынды, ташлагъа жыгъылды ат (Къ.К.) “Горький час разлуки. Споткнулась, на камни упала лошадь”. Сказанное касается и других разновидностей речи.
В основе номинативных предложений лежат словосочетания различной формальной устроенности и с самой разнообразной семантикой. Это словосочетания с именами прилагательными, причастиями, имеющими пропозитивную семантику: Акъ таула. Къара геммешле. Кёк кырдык. Сары чёплеу баш (Къ.К) “Белые горы. Черные буйволы. Желтый подсолнух”; Жукълагъан сабий. Жукълагъан къанатлы. Алагъа тенг болуп, тынчайгъан атлы (Къ.К) “Спящий ребенок. Спящая птица. Как и они, уснувший всадник”. Указанные номинативные предложения служат семантическими эквивалентами соответствующих двусоставных именных и глагольных конструкций. Но, в отличие от них, номинативные предложения в значительной мере повышают уровень предикативности текста. Это способствует выражению мысли в “сгущенном” виде, что присуще внутренней речи. Путем элиминации (устранения) субъекта в предложении номинативные конструкции вводят в текст субъект наблюдателя и его точку зрения. Они дают здесь образ восприятия. Пропозитивное значение именных сочетаний, занимающих разные синтаксические позиции, объясняет повышенную динамичность поэтического текста.
Таким образом, номинативные построения с прилагательными обладают значительным функционально-когнитивным потенциалом в выражении тех значений, которые передаются двусоставными именными предложениями с адъективными предикатами, а номинативы с причастными формами соотносятся в этом плане с двусоставными глагольными предложениями. Это можно показать на следующих примерах: 1) Жылы жауун… (Т.Ж.) “Теплый дождь…” - Жауун жылыды “Дождь теплый”; 2) Чалынмай къалгъан жерле…(Т.Ж.) “Места, оставшееся нескошенными…” - Жерле чалынмай къалгъандыла “Места остались нескошенными”. Данные пары предложений передают одну и ту же ситуацию. В первом случае – состояние атмосферы, а во втором - состояние определенного участка земли. Способы же передачи смысла здесь различные. Номинативные предложения по формальной устроенности схожи со словосочетаниями, поэтому признаки состояния в них передаются в большей степени атрибутами. В двусоставных предложениях они перемещаются в плоскость предиката и выражению состояния способствуют предикатные лексемы. От них и зависит смысл предложения в целом. Они имеют субъектно-предикатную структуру.
Серьезной проблемой является вопрос, связанный с анализом номинативных предложений, который касается их отношения к высказываниям, имеющим в своем составе обстоятельственные компоненты (семантические конкретизаторы). В большинстве случаев в таких построениях усматривают распространение предложения второстепенными членами.
Н.Ю.Шведова обратила внимание на значительную роль свободно присоединенных к ядру предложения детерминантов. Локальные элементы предложения, например, ею рассматриваются как обстоятельства, относящиеся ко всему предложению (см.: Шведова 1964, 1968; Русская грамматика, т. 2: 149-163; Краткая русская грамматика 1989:481-486).
Г.А. Золотова также отмечает, что наличие детерминирующих второстепенных членов весьма важно для структуры предложения. Они представляют собой такие структурные элементы предложения, которые помогают выразить существенные элементы содержания (Золотова 1967).
Подобное мнение поддерживается и другими синтаксистами-русистами. Так, П.А.Лекант односоставность номинативных предложений с детерминантами видит в том, что их главный член предикативно неопределен. Существительное в именительном падеже, занимая в предложении независимую позицию, совмещает в себе назывное и бытийное значения. Если это так, то по значению и по положению главный член предложений типа В доме шум не отличается от главного члена в “классических” номинативных предложениях типа Осень (Лекант 1986:101, 1988:315).
Возможность распространения номинативного высказывания за счет введения в его структуру дополнительных семантических компонентов (посессивных, локальных и квалитативных) отмечается и в “Теории функциональной грамматики…” (1996:60) Но там же М.Д.Воейкова пишет, что введение в структуру номинативного высказывания локализатора и посессора приводит к возникновению в нем отношений двучленности. Распространение же номинативных конструкций определениями может и не нарушать их односоставности. По этой причине в числе бытийных ситуаций в номинативных высказываниях она выделяет только бытийно-квалитативную ситуацию, передаваемую предложениями типа И этот синий, в редкую полоску, болтавшийся на сухом теле, как блуза, отсталый довоенный костюм (Воейкова 1996:60). По мнению же Н.Д.Арутюновой, введение “детерминантов (обстоятельственных слов) в подобные предложения необязательно, но возможно. Предложения этой семантики тяготеют к включению темпоральных наречий” (Арутюнова 1971:68).
О наличии в тюркских языках указанных конституентов в свое время писал еще Н.К.Дмитриев: “…нужно заметить, что обстоятельства, особенно обстоятельства времени и места, гораздо слабее связаны со своим управляющим глаголом, чем, например, дополнения; обстоятельство может относиться не столько к одному члену предложения, сколько ко всему предложению, и в этом случае оно может стоять в самом начале фразы, ранее зоны подлежащего” (Дмитриев 1961:27).
В карачаево-балкарском языке отрицается наличие дополнений и семантических конкретизаторов в номинативных конструкциях, где главный член выражается существительными в основном падеже. Но обратное усматривается в высказываниях, в основе которых лежат имена действия: Кюн сайын школгъа жюрюу, дерс этиу. Асланны иши кёпдю “Ежедневное хождение в школу, выполнение уроков. У Аслана работы много” (Ахматланы И.Х. 1996:51).
В соответствии с вышеизложенным, конструкции с семантическим конкретизатором представляют собой результат распространения форм типа Кюз “Осень”. С.Н.Цейтлин же считает номинативные предложения со значением бытия редукцией двусоставного предложения (Цейтлин 1972). Рассматриваемые предложения как модификации глагольных бытийных построений квалифицируются и Е.Н.Ширяевым (Ширяев 1999:733).
И.П.Распопов придерживается мнения, что расширенное понимание номинативных предложений (включение в их состав детерминантов), лишает их качественной определенности, т.е. это не оправдывается (Распопов 1981:478).
На наш взгляд, права Н.Д.Арутюнова, которая видит решение вопроса об исходной форме бытийных предложений в зависимости от того, “насколько центральной, т.е. необходимой для семантической и структурной полноценности высказывания, является позиция локализатора. Между тем эта последняя обладает разным статусом в разных по своему лексическому наполнению типах бытийных предложений” (Арутюнова 1976:230).
В карачаево-балкарском языке в “классической” семантической структуре бытийных предложений имя представляет собой существительное с предметным значением. В них область бытия предмета достаточно определенно требует конкретизации. Ср.:1) Чайыр бла тышланнган арбаз. Арлакъда терекле, суу кран, узакъда – таула (С.Г.) “Заасфальтированный двор. Дальше деревья, водопроводный кран, вдалеке горы”; 2) Верона. Капулеттини терек бахчасында майдан. Ромео киреди (М.Т.) “Верона. Площадь в саду Капулетти. Входит Ромео”; 3) Биченликде малла (Ш.) “На лугу коровы”. В подобных предложениях довольно часто возникает необходимость указания на сам факт бытия. Средством для этого могут служить бытийные предикаты, имеющие различную частеречную характеристику. По крайней мере, между предложениями номинативными с локализаторами и двусоставными бытийными предложениями можно провести четкую параллель. Они синонимичны, передают одну и ту же ситуацию: Суу жагъада адамла “На берегу реки люди” - Суу жагъада адамла бардыла “На берегу реки есть люди” - Суу жагъада адамла кёрюнедиле “На берегу реки видны люди”.
Такая картина наблюдается не во всех конструкциях. Так, например, в номинативных предложениях с темпоральным значением позиция обстоятельства места становится менее облигаторной, как и в большинстве глагольных предложений. То же касается и обстоятельства времени. Не всегда возможно ввести в их структуру и сказуемые. По всей видимости, это объясняется возможностью сказуемостного оформления подобных номинативов: Бусагъатда тауда биченни кезиуюдю (М.Т.) “Сейчас в горах пора сенокоса”; Бусагъатда тауда биченни кезиую башланады “Сейчас в горах начинается пора сенокоса”. Отмеченное применимо и по отношению к предложениям, в которых позицию имени занимают существительные с событийным значением и значением физического состояния. Следует сказать и о превалировании в структуре номинативных предложений локализаторов в местном падеже или наречий, что можно заметить в приведенных иллюстрациях.
Н.Д.Арутюнова констатирует тот факт, что “русские бытийные предложения обычно не рассматриваются в грамматиках как единый класс. Они частично попадают в раздел об односоставных предложениях, частично анализируются в числе предложений двусоставных (соответственно предложений с одним или двумя главными членами). Некоторые виды бытийных высказываний включаются в разряд неполных или эллиптических предложений. Такая разбросанность бытийных предложений по разным синтаксическим классам, подклассам и рубрикам, варьирующаяся в зависимости от принятой в данной грамматике общей грамматической системы, мешает, как кажется, увидеть ту исключительную роль, которую играет в русском синтаксисе экзистенциальный тип предложения и его необходимое синтаксическое разнообразие” (Арутюнова 1976:232). В последнее время можно заметить тенденцию к исправлению указанного недочета (см. работы: Арутюнова, Ширяев 1983; Ширяев 1999). Думается, отмеченное актуально и для тюркского языкознания.
Анализ лингвистических исследований показывает, что среди языковедов имеются расхождения и в определении функционально-семантических типов номинативных предложений. Так, Е.М.Галкина-Федорук выделяет следующие разновидности номинативных предложений по содержанию: 1) описания природных явлений; 2) описания среды и обстановки; 3) описания внешнего вида живых существ и психологического состояния человека; 4) предложения, в которых дается обобщение, делается вывод, указывается причина; 5) модальные оттенки речи; 6) пожелания, приказ, приветствия (Галкина-Федорук 1964:429-438).
По А.Г.Рудневу, номинативные предложения по функциям бывают: 1) номинативные предложения с описательной функцией, 2) указательные номинативные предложения, 3) полупредикативные предложения, 4) вокативные, 5) назывные в собственном смысле, 6) именительные представления (Руднев 1968:41-44).
В “Русской грамматике” выделяются предложения не лично-субъектные, сообщающие о бытийном, никому не принадлежащем состоянии, о ситуации или событии в полном отвлечении от их носителя и производителя, о существовании предмета, о наличии непосредственно воспринимаемого, в данный момент обнаруживаемого предмета, явления. А также лично-субъектные предложения, объединяющие ряд семантических структур (РГ, т.2:358-368).
В вузовских же грамматиках в основном выделяются а) собственно-бытийные, б) указательно-бытийные, в) оценочно-бытийные и г) желательно-бытийные номинативные конструкции (см.: Валгина 1991:185).
В тюркском языкознании классификация номинативных предложений традиционно проводится по семантическому принципу. Так, многие лингвисты различают: 1) собственно-назывные предложения, к которым относятся названия книг, журналов, произведений, надписи на вывесках, наименования учреждений и т.д.; 2) экзистенциальные, или бытийные, предложения, встречающиеся в описаниях или рассказах с быстро меняющимися событиями; 3) указательные предложения (Кононов 1956, 1960 и др.).
Р.С.Амиров на материале казахской разговорной речи выделяет номинативные описания, номинативные эмоции, номинативные пожелания и номинативные брани. Он предусматривает большее их разнообразие в разговорном синтаксисе, чем в речи письменной (Амиров 1972:83-95).
Подробному анализу на материале татарского языка номинативные предложения подвергнуты и Ф.С.Сафиуллиной. Номинативные конструкции она делит на две большие группы: а) конструкции, выражающие предикацию и б) конструкции, зависимые от базисного предложения. В первую группу входят: 1) бытийные предложения, 2) указательные предложения, 3) номинант в ассоциативной цепи, 4) оценочно-бытийные предложения, 5) номинативные реплики в диалоге, 6) вокативные предложения (Сафиуллина 1984:88).
Действительно, номинативные предложения по своим функционально-семантическим особенностям весьма разнообразны и широко представлены в языке. Они выполняют функцию коммуникативную, функцию познания окружающей действительности, функцию познания человеком самого себя. Опираясь на это, Р.Я.Хуснетдинова предлагает в башкирском языке их классификацию по модальности содержания: 1) констатирующие бытийные номинативные предложения, 2) оценочно-эмоциональные номинативные предложения, 3) побудительно-пожелательные номинативные предложения, 4) предположительные номинативные предложения, 5) собственно-бытийные номинативные предложения (Хуснетдинова 1998:24).
В карачаево-балкарском языке мы, вслед за проф. И.Х.Ахматовым, выделяем: 1) собственно-бытийные номинативные предложения, которые подразделяются на предметно-бытийные, пространственные, темпоральные, предложения со значением состояния; 2) указательные преложения; 3) оценочно-бытийные предложения (Ахматланы И.Х. 1996:51, 1998:107). Целесообразно, на наш взгляд, остановиться и на вокативных предложениях, имеющих свою специфику. Считаем необходимым подробное описание функционально-семантических особенностей указанных номинативных построений.
Предметно-бытийные предложения называют предметы, которые расположены в пространстве, и констатируют их бытие, существование: 1) Шкафла, столла, шинтикле. Мында не да барды (И.Х.) “Шкафы, столы, стулья. Здесь есть все”; 2) Кюйюзле, жан жаулукъла, сауут-саба. Бу тюкенде юйге керекли кёп зат кёрюрге боллукъду (З.) “Ковры, полотенца, посуда. В этом магазине можно увидеть всякую утварь, которая необходима в доме”.
В лингвистике распространено мнение, что предложения, характеризующиеся сообщением о наличии, существовании предмета, строятся путем вовлечения в свою структуру лексем, которые называют предмет или лицо (Русская грамматика, т.2:360). Это подтверждается и на материале карачаево-балкарского языка. Слова со значением предмета или лица широко распространены в любом языке. Они входят в различные лексико-семантические группы существительных. Номинативные конструкции с такими главными членами обладают свободной наполняемостью, т.е. в них существительные имеют значительный функциональный потенциал. Примеры: 1) Уллу кертме терек. Ныгъыш. Къартла мамыр ушакъ этедиле (Ш.) “Большая груша (дерево). Завалинка. Старики мирно беседуют”; 2) Хунала, хунала, хунала. Былайда таулуну сырты кёп терлеген болур (М.Т.) “Ограды, ограды, ограды (из камней). Наверно, здесь горец пролил много пота”; 3) Акъсакъал, келбет къартла. Аланы хапарларына сюйюп тынгылагъан жаш къауум. Алайгъа ким да сюйюп барырчады (М.Т.) “Белобородые, приятной внешности старики. Молодежь, которая внимательно их слушает. Туда любой подойдет с удовольствием”.
В предметно-бытийных предложениях встречается немало изафетных сочетаний, что способствует появлению в них, кроме бытийного, еще и значения принадлежности, т.е. посессорные компоненты также являются их необходимыми конституентами: Чегем назылары. Аладан ёргеракъда къысыр къаяла (К.Ш.) “Чегемские ели. Выше их скалы со скудной растительностью”.
Номинативные предложения с пространственным значением. Ранее нами были проанализированы именные предложения с локативными предикатами, которые отличаются большим многообразием. Однако при рассмотрении функционально-семантической категории локативности невозможно ограничиться описанием только лишь подобных конструкций. Дело в том, что данная категория находит свое языковое выражение практически во всех типах синтаксических единиц, “пространственные отношения, наряду со временными, являются одним из типов базовых отношений, воспринимаемых человеком и отражаемых формами языка” (Гак 1996:6). Для выражения пространственных отношений нередко используются и номинативные предложения, содержащие в своей семантической структуре как значение локума, так и значение бытия, экзистенции.
Как и другие функционально-семантические категории, категория пространства имеет свою собственную иерархическую организацию. На это указывается в ряде лингвистических исследований (см.: Всеволодова, Владимирский 1982; Ибрагимова 1992 и др.) Иерархическое и системное представление лексики со значением пространства можно увидеть и в “Русском семантическом словаре” (1998).
Материал карачаево-балкарского языка свидетельствует о многообразной и широкой представленности значения пространства в семантической структуре локативных номинативных построений.
Большую часть рассматриваемых номинативных конструкций составляют предложения, обозначающие бытие ландшафта, территории, водного пространства. В них наличествует лексика, репрезентирующая наименования основных типов ландшафта, поверхности, горных и водных систем. Примеры: 1) Таула. Тюзле. Чалынмай къалгъан жер а жокъ (Т.Ж.) “Горы. Равнины. Нескошенных участков же не осталось”; 2) Агъач талачыкъ. Талачыкъны ортасында уллу къадау таш сюеледи (М.Ё.) “Лесная полянка. На середине полянки стоит большая каменная глыба”; 3) Къозу-Ойнагъан-Башы. Жауун аяусуз жауады (М.Т.) “Козу-Ойнаган-Баши..Без остановки льет дождь”; 4) Таула. Булутла. Кёк. Биз экибиз (Къ.К.) “Горы. Облака. Небо. Мы вдвоем”; 5) Ай тийген ташлы жол. Барама жолда. Барама къолда. Ай тийген къаяла. Черек (Къ.К.) “Дорога, освещенная луной. Иду по дороге. Иду по ущелью. Скалы, освещенные луной. Река”; 6) Къара тенгиз. Кемебиз къоркъуулу чайкъалады (М.Т.) “Черное море. Наш корабль опасно раскачивается”; 7) Чегем ауузу. Анда-мында ит юрген тауушла эшитиледиле (И.А.) “Чегемское ущелье. То тут, то там слышен лай собак”.
Номинативы представляют собой и названия административных органов, административных единиц и т.п.: 1) Кечеги шахар. Барама орамда (К.К.) “Ночной город. Иду по улице”; 2) Тюрк республика. Аэропортда бизге жарыкъ тюбедиле (Э.Г.) “Турция. В аэропорту нас встретили очень хорошо”; 3) Башкъортостан. Тюрк миллетлени театрлары тюрлю-тюрлю оюнла кёргюзтедиле (З.) “Башкортостан. Театры тюркоязычных республик показывают свои спектакли”; 4) Пушкин орамы. Аллыма нёгерлерим чыгъып къаладыла (Ж.) “Улица им. А.С.Пушкина. Навстречу неожиданно вышли мои друзья”; 5) Чегем. Арбазда салкъын терекни тюбюнде олтурама (М.Т.) “Чегем. Сижу во дворе под прохладой дерева”.
Названия специализированных территорий также имеют место в локативных номинативах: 1) Терек бахча. Азиз къарындашы бла тереклеге дарман себеди (Ш.) “Сад. Азиз с братом опрыскивают деревья”; 2) Сабанлыкъ. Тракторланы гюрюлдегенлери эшитиледи (З.) “Пашня. Слышен шум тракторов”; 3) Биченлик. Чалгъычыла тизилип барадыла (М.Т.) “Сенокосное угодье. Косари выстроились в ряд”.
Рассматриваемый языковой материал позволяет говорить нам о том, что в системе номинативных конструкций со значением пространства большой удельный вес имеют антропонимы, топонимы и т.д. Это обусловлено не только внутрилингвистическими, но и экстралингвистическими факторами. Допустим, для обозначения какого-то определенного участка данной поверхности используется то или иное нарицательное имя. Например, слово аууз обозначает “ущелье”. Ущелий же в природе много. В силу этого появляется необходимость их разграничения друг от друга, в результате чего появляются видовые номинации Басхан ауузу “Баксанское ущелье”, Чегем ауузу “Чегемское ущелье”, Черек ауузу “Черекское ущелье” и т.п. Видовых понятий всегда больше, чем понятий родовых. Тогда становится ясным, почему так много топонимов может встретиться в номинативных предложениях.
Локативные номинативы весьма часто распространяются за счет определений, которые характеризуют пространственные объекты по различным признакам (размеру, местоположению, состоянию и т.д.), что предопределяется самой их природой: 1) Акъ таула. Башларында – ай. Къаргъа ай тийип (К.К.) “Белые горы. Наверху их - луна. Снег освещается луной”; 2) Терен бугъейле. Къарангы къаяла. Адам къоркъурчады хал (М.Т.) “Глубокие расщелины. Темные горы. Человек может испугаться”; 3) Арбаздагъы ариу чакъгъан бахча. Аны ары жанында уа таза шаудан суу (Ш.) “Находящийся во дворе, красиво цветущий сад. А дальше есть чистый родник”.
Известно, что выражению пространственных отношений в немалой степени способствуют послеложно-именные сочетания. Свою реализацию они находят и в номинативных конструкциях. Указанные дескрипции представляют собой определительные сочетания, построенные по модели “целое + часть”, являются посессорными. У них наблюдается значительный функционально-семантический потенциал. Примеры: 1) Бедик тийреси. Биз Акъ къаягъа ётерикбиз (З.) “Территория Бедыка. Мы пойдем к Ак кае”; 2) Чегем сууну жагъасы. Тёгерекден чыпчыкъ жырлагъан тауушла чыгъадыла (К.ж.) “Берег реки Чегем. Отовсюду слышно пение птиц”.
Эти и подобные структуры обозначают часть пространственного объекта. В карачаево-балкарском языке для передачи этого смысла служит целый класс послеложных имен, употребляющихся обычно в притяжательной форме и в сочетании с соответствующими именами со значением пространства: таула тийреси “территория гор”, таула тёгереги “вокруг гор”, къая этеги “подножье горы”, таула къаты “рядом с горами”, къая аллы “передняя сторона (склон) горы”, къая арты “задняя сторона (склон) горы”, бахча жаны “сторона огорода”, тау тёппеси “макушка горы”, тау бели “седловина (пояс) горы”, суу бойну // суу жагъасы “берег реки”, агъач ичи “середина леса” и т.п. Данные сочетания имеют форму изафета II. Они могут быть представлены и изафетом III. В этом случае для них характерна большая определенность значения. Требуют конкретизации, т.е. появляется необходимость уточнить берег конкретной реки, территорию объекта и пр.: Балыкъ сууну бойну “берег реки Малка”, Минги тауну аягъы “подножье горы Эльбрус”. Все эти сочетания при определенных условиях могут выступать в речи в качестве номинативных предложений с локативной семантикой. Примеры: 1) Хадаужукъ бахчаны тийреси. Курортха келгенле ары-бери ётедиле (Ш.) “Территория Атажукинского сада. Курортники снуют туда-сюда”; 2) Бахча аягъы. Масакъгъа жыйылгъан адамла эсленедиле (К.Ш.) “Край огорода. Видны люди, прибывшие на дополнительную уборку”.
Представленные выше сочетания в форме изафета I для репрезентации номинативных предложений со значением пространства малоупотребительны, что объясняется конкретностью представления пространства носителем языка. В номинативных высказываниях, где послелоги и послеложные имена употребляются в сочетании с именем, представляющим человека, в прямом, собственно-пространственном, значении, послелоги и послеложные имена встречаются крайне редко. Они передают сложные отношения человека с окружающим его миром и приобретают новые семантические характеристики. Ср. примеры: 1) Ахматланы къаты. Халкъ басыныпды (Ш) “Место рядом с Ахматовыми. Народу много”; 2) Сизни тийрегиз. Кишиге тюбеялмадым (М.Т.) “Ваша территория. Никого не смог встретить”. Подобные номинативные построения бифуркативны и понимаются двояко. С одной стороны, в них говорится о “закрепленности”, принадлежности какого-либо участка определенному лицу. С другой же стороны, лицо является ориентиром для наблюдателя, т.е. указывается на место, где он временно расположен.
Номинативные предложения с темпоральным значением. В карачаево-балкарском и других тюркских языках их роль значительна в представлении функционально-семантической категории темпоральности. Безусловно, в основе формирования и репрезентации данной категории “лежит когнитивная деятельность человека по размещению событий на временной оси” (Варламова 1991:108).
Темпоральные номинативные предложения характеризуются указанием на тот или другой временной отрезок, который является точкой отсчета для последующего повествования, т.е. само препозитивное положение временного номинатива служит средством оформления зачина сложного синтаксического целого, что определяется его семантикой: Жай кече. Кёзюме кирмейди жукъу, бир уллу терслигим бар кибик мени (К.К.) “Летняя ночь. Не спится, как будто я в чем-то сильно виноват”.
В современном карачаево-балкарском языке большой удельный вес имеют номинативы хронологического времени: предложения, обозначающие конкретные даты и часовое время. Они являются относительно поздним явлением в языке. Такие предложения обычно заполняются лексикой со значением года, месяца, дней недели, числа, часа, минуты, века.
Номинативные предложения, обозначающие год, представляют собой в основном дескрипции, состоящие из порядковых числительных и слова жыл “год”. Примеры: 1) Бир минг тогъуз жюз бешинчи жыл. Уллу Ата журт урушну ахыр жылы (Ш.) “1945 год. Последний год Великой Отечественной войны”; 2) Бир минг тогъуз жюз алтмыш ючюнчю жыл. Мен университетни бошайма (М.Т.) “1963 год. Я заканчиваю университет”; 3) Бир минг тогъуз жюз сексенинчи жыл. Москвада спорт эришиулеге къатышама (Л.б.) “1980 год. Я участвую в спортивных соревнованиях в Москве”.
Имеют место в языке и названия годов двенадцатилетнего животного цикла: чычхан жыл “год мыши”, ийнек жыл “год коровы”, къаплан жыл “год барса”, къоян жыл “год зайца”, чабакъ (балыкъ) жыл “год рыбы”, жилян жыл “год змеи”, ат жыл “год лошади”, къой жыл “год овцы”, маймул жыл “год обезьяны”, къуш жыл “год птицы”, ит жыл “год собаки”, тонгуз жыл “год свиньи”. Но они малоупотребительны в языке, что объясняется скорее всего экстралингвистическими факторами.
В качестве номинативов-названий месяцев, наряду с общеизвестными интернационализмами январь, февраль, март, апрель и пр., употребляются башил ай “январь”, байрым ай “февраль”, тотурну ал айы “март”, тотурну арт айы “апрель”, хычауман ай “май”, луккур (луккул) ай (никкола ай) “июнь”, жайны ал айы (элия ай) “июль”, жайны арт айы (къыркъар ай) “август”, къыркъаууз ай “сентябрь”, кюзню арт айы (этыйыкъ ай) “октябрь”, къач ай (абустолну ал айы) “ноябрь”, абустолну арт айы (эндреуюк ай) “декабрь”. Примеры: 1) Сентябрь. Шахар башында – уллу ай. Аны жарыгъы тийип балконлагъа (К.К.) “Сентябрь. Над городом большая луна. Она освещает балконы домов”; 2) Хычауман ай. Бизни мюлкде къой къыркыу башланды (К. Ш.) “Месяц май. В нашем хозяйстве началась стрижка овец”; 3) Эндреуюк ай. Бусагъатда да табылады элчилеге иш (М.Т.) “Декабрь. И сейчас находятся заботы для сельских жителей”.
Дни недели представлены следующими сочетаниями слов: баш кюн “понедельник”, геуюрге кюн “вторник”, бараз кюн “среда”, орта кюн “четверг”, байрым (жума) кюн “пятница”, шабат кюн “суббота”, ыйых кюн “воскресенье”. Примеры: 1) Геуюрге кюн. Айнюр, бюгюн бир затны ачыкъ этгенме кесиме (М.Т.) “Вторник. Айнюр, я для себя сегодня открыла нечто новое”; 2) Ыйых кюн. Ма энди университетни да бошайбыз (М.Т.) “Воскресенье. Теперь вот заканчиваем и учебу в университете”; 3) Бараз кюн. Студент жылларыбыз тауусулдула (М.Т.) “Среда. Закончились наши студенческие годы”.
Не вдаваясь в этимологический анализ, следует отметить, что некоторые номинации месяцев и дней в карачаево-балкарском языке связаны с христианской терминологией (см.: Бабаев 2000:179-183). Эти и другие наименования мотивируются различными реалиями. Так, например, название этыйыкъ ай “октябрь” обозначает период, связанный с заготовкой мяса на зиму.
Число и месяц неразрывно связаны друг с другом. При этом мы имеем в качестве номинативов определительные словосочетания, построенные по образцу изафетов I и III. В первом случае следует говорить о препозитивном употреблении порядкового числительного по отношению к названию месяца в основном падеже. Во втором случае название месяца представлено оформленным родительным падежом, а число – притяжательным числительным (сегизинчи ноябрь “восьмое ноября”, майны сегизи “восьмой день мая”): 1) Онбешинчи январь. Жангы жыл да келгенди (М.Т.) “Пятнадцатое января. Наступил и Новый год”; 2) Мартны сегизи. Малкъарлыладан толу студебеккерле къайтмаз жолгъа чыкъдыла (З.) “Восьмой день марта. Студебеккеры, забитые до отказа балкарцами, вышли в путь без обратной дороги”.
Примыкают к представленному ряду и номинативы с обозначением минут, часов: 1) Сагъат сегиз. Сабийле окъуугъа барадыла (К.Ш.) “Восемь часов. Дети идут на учебу”; 2) Онну жарымы. Мен былайда нёгерлерим бла тюбеширге керекме (Н.) “Половина десятого. Я должен здесь встретиться со своими друзьями”.
Весьма употребительны также комплексные построения, в которые входят обозначения года, месяца, дня. Они имеют различные вариации. Примеры: 1) Онбиринчи июнь, шабат кюн. Бир жыл мындан алгъа ачхан эдим дефтерими биринчи бетин (М.Т.). “Одиннадцатое июня, суббота. Год назад я впервые открыла первую страницу своей тетради”; 2) Бир минг тогъуз жюз къыркъ ючюнчю жылда ноябрь айны ал кюнлери. Мен, жырламайын а, жиляп бир айтайым кёчген Къарачайны кюйлерин (М.Т.). “Первые дни ноября 1943 года. Я с плачем исполню песни переселенного Карачая”; 3) Бир минг тогъуз жюз къыркъ тёртюнчю жыл, жетинчи мартны кечеси. Мен ол кезиуде къошдама (М.Т.) “1944 год, ночь на седьмое марта. Я в это время был в кошаре”.
В качестве рассматриваемых номинативов с темпоральным значением функционирует целый специализированный класс слов, обозначающих времена года и части суток, являющихся ядерными, базовыми компонентами номинативных предложений временной семантики. К указанному классу слов относятся лексемы типа къыш “зима”, жаз “весна”, жай “лето”, кюз “осень”, эрттенлик “утро”, тюш “обед”, ахшам “вечер, сумерки”, ахсут “время до полудня”, кече “ночь”, ингир “вечер”. Примеры: 1) Ахсут. Чалгъычыла солургъа тийишдиле (З.) “Время до полудня. Косари собрались отдыхать”; 2) Къыш. Таулада бусагъатда сууукъду (М.Т.) “Зима. В горах сейчас холодно”; 3) Ингир. Сериуюн аязчыкъ къагъып башлагъанды (К.Ш.) “Вечер. Начал дуть свежий ветерок”; 4) Эрттенлик. Вокзалда очередь къуралды (М.Т.) “Утро. На вокзале образовалась очередь”.
В карачаево-балкарском языке к субстантивам времени относятся слова заман “время”, кезиу “период”, чакъ “время, пора, период”. Они также являются базовыми, ядерными для выражения указанного значения в соответствующих номинативных предложениях. Однако их отличает большая свобода в сочетании с различными определениями. В этом случае мы наблюдаем отражение в языке социально значимых и личностных событий: 1) Экзаменлени заманы. Студентле бусагъатда библиотекалада кёп олтуруучудула (З.) “Время сдачи экзаменов. Студенты в это время подолгу засиживаются в библиотеках”; 2) Урушну кезиую. Халкъ тохтаусуз ишлейди (Ш.) “Пора войны. Народ неустанно трудится”; 3) Мен къарындашымдан айырылгъан чакъ. Кесими сау къаллыкъ сунмай эдим (М.Т.) “Период, когда я рассталась со своим братом. Не думала, что я выживу”; 4) Къыркъар кезиу. Сууукъ бола башлагъанды (М.Т.) “Августовская пора. Начало холодать”.
Эти и им подобные конструкции отражают различные периоды, связанные с жизнедеятельностью человека – сельскохозяйственной, физиологической, учебной, духовной и т.п., что свидетельствует о многообразии форм их выражения. Именно такие формы были предпочтительны в языке для обозначения времени. Еще совсем недавно на вопрос “Когда ты родился?” от представителей старшего поколения можно было услышать такие ответы, как Ташыуулну кезиуюнде туугъанма “Родился тогда, когда стаскивали сено в одно место” и т.п.
Номинативы с временным значением могут оформляться аффиксом предикативности =ды/=ди (=ду/=дю). При этом они обозначают настоящее время. Для актуализации же прошедшего времени в них вводится недостаточный глагол–связка эди, на что указывает и М.З. Закиев (Закиев 1995:195). Это подтверждается также материалом карачаево-балкарского языка: 1) Къыш кечеди. Мен а тюшюмде кёреме жашил тереклени (М.Т.) “Зимняя ночь. А я вижу во сне зеленые деревья”; 2) Бир минг тогъуз жюз къыркъ тёртюнчю жылны март айы эди. Мен да халкъым бла Орта Азиягъа жолдама (З.) “Был март 1944 года. Я вместе со своим народом нахожусь в пути в Среднюю Азию”.
По мнению И.Х.Ахматова, поскольку эди не имеет лексического значения, то “номинативные предложения и предложения с такой связкой отображают одно и тоже событие, отличаясь друг от друга только по категории времени” (Ахматов 1983:180).
Еще одной особенностью некоторых темпоральных номинативов является включение в их состав обстоятельственных компонентов, имеющих локативное и временное значение. Например: 1) Тауда жай. Малла жайлыкълагъа кёчгендиле (К.Ш.) “В горах лето. Скот перегнали на летние пастбища”; 2) Бусагъатда сагъат сегизди. Энди ишге барыргъа да заман болгъанды (М.Т.) “Сейчас восемь часов. Теперь пора идти и на работу”.
Рассматриваемый тип предложений в современной лингвистике анализируется в его отношении к функционально-семантической категории темпоральности. По мнению А.В.Бондарко, указанные предложения относятся к ближней периферии поля темпоральности (Бондарко 1990:46).
Номинативные предложения времени в значительной степени антропоцентричны. По Н.Ю.Шведовой, человек склонен видеть себя в центре любого временного пространства. Каждая ситуация в языке хронологизируется применительно к тому, “кто имеет к ней какое-либо отношение, о ней осведомлен, о ней повествует, или, напротив, не имеет к ней никакого отношения” (Шведова 1998:41). Примером тому служат предложения, построенные по образцу 3-го изафета. В них зависимый компонент представлен собственными именами (антропонимами) в оформленном родительном падеже, а главный компонент - притяжательными лексемами заман “время” кезиу “пора” в основном падеже (Николайны заманы “пора (правления) Николая”, Тохтамишни кезиую “пора Тохтамыша” и т.д.). Появление антропонимов в подобных конструкциях связано с тем, что та или иная личность, сыгравшая значительную роль в истории, жизни общества, запечатлевается в памяти народной. Причем для каждого народа (людей, живущих в каком-либо определенном населенном пункте и даже для отдельной личности) могут быть свои личностные ориентиры.
Сами по себе темпоративы типа заман, кезиу, чакъ, кюн, ай, жыл обычно не могут образовывать предложений. В роли номинативных конструкций они выступают в сочетании с определениями различной семантики. Распространяются одиночными, сложными, составными определениями различной формальной устроенности: 1) Жылы кюн. Биз бахчада тирлик жыябыз (Ш.) “Теплый день. Мы в огороде собираем урожай”; 2) Суху жауунлу ай. Биченни жыяргъа онг жокъду (М.Т.) “Месяц с затяжными ливнями. Невозможно собирать сено”; 3) Патчах тахтадан тайдырылгъан кезиу. Мен бузоучу жашма (Ш.) “Период, когда свергли самодержавие. Я пасу телят”.
Встречаются и предложения фразеологизированной структуры, т.е. некоторые темпоральные фразеологизмы представляют собой номинативные предложения. К ним можно отнести следующие фразеологические единицы: къыш чилле “сорок самых холодных дней зимы (период с 17 января по 25 августа)”, буу ёкюрген заман “ранняя осень; конец сенокоса”, буу силегей учхан кезиу “бабье лето”, танг ала “под утро”, ингир ала “под вечер”.
Последние два сочетания в карачаево-балкарском языке квалифицируются как послеложные, сфера употребления которых весьма ограничена. Действительно, ала ведет себя как послеложное имя, принимая некоторые падежные аффиксы и аффиксы принадлежности (танг аласы “раннее утро”, танг аласына “к раннему утру”, танг аласында “ранним утром”). Признается и то, что этот послелог мотивируется деепричастной формой ала “беря” (Хаджилаев 1976:290). На наш взгляд, наслоение указанных аффиксов на данную словоформу явление позднее. Думается, что сочетания танг ала и ингир ала образовались не по модели “имя + послелог”, а по модели “имя + деепричастие”. Тут надо учесть взаимоотношение языка, мышления и действительности. Говоря об этом, Б.А.Серебренников писал о необходимости “всегда иметь в виду известное качественное различие между мышлением и языком как средством коммуникации. Создание языка ведет к искажению действительности… В предложениях типа лес шумит и река течет осуществлена явная персонификация предметов неживой природы: лес сам не может шуметь, и река сама не может течь” (Серебренников 1977:157-158). Древний человек приписывал рассвету “танг” такие свойства, как брать, бросать, смотреть. Об этом свидетельствует языковой материал. Сочетания танг ала “под утро; букв.: Когда брал рассвет”, танг (жарыгъын) атды “рассвело; букв.: Утро бросило свет”, тангны буруну къарады “забрезжило; букв.: Утро показало нос” являются фразеологическими единицами.
Номинативные предложения со значением состояния. Такие конструкции репрезентируют функционально-семантическую категорию состояния и делятся на несколько подгрупп: а) предложения со значением физического состояния, б) предложения со значением физиологического состояния, в) предложения со значением психологического состояния и г) предложения со значением социального состояния.
1.Номинативные конструкции, передающие семантику физического состояния, ориентированы, в первую очередь, на характеристику природы, окружающей среды. По У.Чейфу, они обозначают особые амбиентные состояния, охватывающие окружение, но не какой-нибудь определенный объект в нем (Чейф 1975:120).
Погода – одно из каждодневных проявлений природы. Карачаево-балкарский язык отличается разнообразием средств при ее описании. Состояние природы в языке выражается глаголами (боранлайды // борайды “вьюжит”, жауумсурайды “моросит”, сууукъсуратады “холодит” и пр.), прилагательными (жауунлу “дождливый”, сууукъ “холодный”, жылы “теплый” и др.) и именами существительными (жауун “дождь”, боран “буран”, жел “ветер”, къар “снег”, шулпу “морось” и т.п.). Последние обозначают различные явления природы, погоду и представляют собой их наименования.
Погода носителем языка ассоциируется с концептом кюн “солнце, день, погода” и появившимся более позже понятием, передаваемым сочетанием кюнню халы букв.: “состояние солнца (дня)”. Об этом свидетельствует материал языка. Так, например, предложение Кюн игиди на русский язык переводится двояко: “День хороший” и “Погода хорошая”. Можно сказать, что в представлении балкарца или же карачаевца погода оценивается по “поведению” солнца. Если светит солнце, то погода хорошая. Если же его нет, то она оставляет в основном желать лучшего. Это объясняется тем, что человек свою трудовую деятельность связывает с погодой, которая является постоянным ориентиром, причиной выполнения или невыполнения работы. Примеры: Кюн амандан, быйыл тирлик заманында жыйылмайды (З.) “Из-за того, что погода плохая, в этом году урожай не собирается вовремя”; Кюн игиди, аны себепли дырын жыяргъа къоркъмай барыргъа боллукъбуз (М.Т.) “Погода хорошая, поэтому мы можем без всякой опаски идти собирать сено”.
В номинативных построениях слово кюн в основном представлено вкупе со своими определяющими компонентами различной семантики, что позволяет давать более полную картину о состоянии погоды: 1) Кюн. Кёкде бир жангыз булут да эсленмейди (Л.Б.) “Солнце. На небе не видно ни облачка”; 2) Августну къызыу кюнлери. Таулада къар тохтаусуз эрийди (К.Ш) “Жаркие дни августа. В горах тает снег”.
Лексему кюн часто можно обнаружить во фразеологизмах и паремиях карачаево-балкарского языка, т.е. ее можно признать облигаторным конституентом ряда подобных синтаксических единиц: 1) Ол, туугъанлы бери, кюн кёрмей жашайды (М.Т.) “Он с рождения живет трудно (букв.: Не видит дня)”; 2) Бюгюн сени кюнюнг тюйюлдю (Ш.) “Сегодня у тебя паршивое натроение (букв.: Не твой день)”; 3) Малы жокъну кюню жокъ (Посл.) “У кого нет скота, у того нет и благополучия (букв.: дня)”. Эти примеры говорят в пользу того, что рассматриваемая лексема является универсальным средством при репрезентации состояния как природы, так и лица.
Номинативные предложения нередко наполняются лексикой со значением “осадки” К ним относятся такие лексические единицы, как жауун “дождь”, тубан джауум “изморось, мелкий дождь”, сакъ жауун “ливень”, буз “град”, чыкъ “роса”, къар “снег”, шулпу “морось”, къырпакъ “пороша”, къырау “иней”, которые группируются вокруг слова жауум “атмосферная влага, осадки”. В лингвистике они квалифицируются как слова, имеющие вещественно-процессуальное значение, вещественный результат процесса (Камалова 1998:137). Примеры: 1) Сакъ жауун. Кёк кюкюрейди (З.) “Ливень. Гром гремит”; 2) Шулпу, шулпу, шулпу. Малчыла бусагъатда бек апчыйдыла (К.Ш.) “Морось, морось, морось. Сейчас чабанам очень трудно”; 3) Къар. Боран. Тышына чыгъып онг жокъду (М.Т.) “Снег. Буран. Невозможно выйти наружу”. Подобные конструкции передают атмосферное состояние.
Состояние окружающей среды, проявляющееся в ощущениях холода и тепла, представлено субстантивами сууукълукъ “холод”, къызыулукъ // иссилик “жара” и им подобными, которые мотивируются соответствующими адъективами: Иссилик. Малла къатели этедиле (Ш.) “Жара. Животные бегают, спасаясь от оводов”.
Ряд существительных с темпоральным значением функционирует в качестве выразителей состояния. Это лишний раз подтверждает, что различные функционально-семантические категории находятся в постоянном взаимодействии друг с другом (Васильев 1986). Отмеченное подкрепляется примерами на номинативы, выраженные словами, обозначающими части суток, времена года. Так, например, наименования частей суток могут передавать световое состояние атмосферы, воспринимаемое зрением (Васильев 1998:57). Примеры: 1) Кече. Кёзню-кёзге къакъсанг, жукъ кёрюнмейди (К.С.) “Ночь. Ни зги не видно”; 2) Эрттенлик. Кюн тауланы жарытып келеди (М.Т.) “Утро. Солнце постепенно освещает горы”.
“Наивная картина мира” предполагает и то, что различные времена года, периоды времени отмечаются тем или иным состоянием природы, окружающей среды. Иначе говоря, “наивная народная метеорология” отражается в ряде синтаксических конструкций, передающих физическое состояние. К определенным выводам человек приходит на протяжении весьма длительного времени, год за годом наблюдая за природой и накапливая свой социальный опыт. Естественно, это не может не найти своей ниши в языке: Жаз тауда, къыш а ёзенде туманлы болуучуду “Весной в горах, а зимой на равнине бывает туманно”. Или приведем толкование слова балдыражюз, которое обозначает “несколько дней в конце зимы с буранами и снегопадами” (Къарачай–малкъар тилни ангылатма сёзлюгю 1996:325). Указанный период характеризуется непредсказуемостью, резким изменением погодных условий, поэтому и появилась паремия Анда да бол, мында да бол, балдыражюзде юйде бол “Будь и там, будь и тут, во время же балдыражюза будь дома”.
Къара къыш букв.: “черная зима” также отличается по признаку состояния природы. Можно привести и другие примеры: 1) Къыркъла сууугъу. Жылы орунлада окъуна маллагъа сууукъду (Ш.) “Сорок холодных дней (период суровой зимы в сорок дней). Животным холодно даже в теплых сараях”; 2) Жай чиллеси. Элчиле бичен ишлейдиле аямай (М.Т.) “Жаркое время лета в сорок дней. Сельчане без устали заготавливают сено”; 3) Асууат кечеле. Нартла къарыуларын сынайдыла (Фольк.) “Период темных ночей. Нарты испытывают свои силы”.
Состояние передается и различными формами глаголов, которые обозначают процессы, происходящие в природе: Жауун жаууу. Кёк кюкюреу. Къоллада, таш таууш этдирип, ырхыла келедиле (Ш.) “Идет дождь. Гремит гром. В балках, шумя камнями, идут селевые потоки”.
2.Номинативные предложения со значением физиологического состояния передают в основном ситуации, обозначающие физиологические потребности и жизнедеятельность организма. В них репрезентируется состояние сна, усталости, опьянения, голода, болезненное и иное состояние организма (Васильев 1998:66-77). По сравнению с глагольными и адъективными предикатами физиологического состояния, номинативы явно проигрывают по употребительности и смысловой нагрузке. Номинативные предложения с именами действия находят большую представленность в языке.
Физиологическое состояние передается следующими и им подобными повествовательными фреймами-номинативами: 1) Эмина, чечек. Халкъ къырылып барады (М.Х.) “Чума, оспа. Народ вымирает”; 2) Быйыл тирлик бирда болмагъанча осалды. Тёгерекде уа ачлыкъ (Л.Т.) “В этом году урожай как никогда плохой. А кругом голод”; 3) Эрттен жукъу. Юй ичинде киши къымылдап кёрюнмейди (Ш.) “Утренний сон. В доме не заметно ни одной живой души”; 4) Жукъусузлукъ. Кечеги шахаргъа терезеден къарайма (М.Т.) “Бессоница. Наблюдаю в окно за ночным городом”; 5) Аракъы ичиу, табылыннганны буштукълау. Кёлюм бокъланады (Ш.) “Питье водки, обжирание. Меня тошнит”.
Как показывают примеры, существительные с абстрактным значением имеют значительный потенциал для выражения физиологического состояния в номинативных построениях.
3.Номинативные предложения со значением психологического состояния также широко представлены в языке. Значительную роль в выражении психологического состояния играет лексика с событийной и процессуальной семантикой: Тюбешиуле. Бир бирлери бла саламлашыула. Той-оюн. Жарыкълыкъ. Къобуз тартыула. Орус, къабарты, малкъар тепсеуле… Кюн тёгерекни ариу жарытыпды. Жаз башыны байрамына чыкъгъанланы кёзлери да кюнча жарыкъдыла (И.А.) “Встречи. Приветствия. Игры. Радостное состояние. Наигрыши гармони. Русские, кабардинские, балкарские танцы… Солнце красиво освещает кругом. Глаза, собравшихся на весенний праздник, светятся, как солнце”. Подобные примеры говорят и о необходимости изучения состояния на базе целостного фрагмента или текста, “ибо именно в них раскрывается вся гамма чувств персонажа, вызванных определенными событиями” (Каримова 1991:174).
На необходимость обращения к тексту указывается в ряде лингвистических исследований. Так, по мнению А.А.Камаловой, любой художественный текст обладает психологичностью. Речь выполняет функции эмоционального воздействия и представления эмоций. “Текст, являясь объектом первого типа, может отображать также объекты второго типа – описывать разнообразные переживания персонажей, причину состояний и формы их проявлений” (Камалова 1998:231). В силу этого, наряду с именами чувств, в номинативных предложениях для передачи психологического состояния используются слова самой разнообразной семантики, т. е. текст способствует тому, что границы средств репрезентации психологического состояния значительно расширяются.
Номинативное предложение обозначает настроение, волнение, стыд, удивление, страх, недовольство, удовлетворенность/неудовлетворенность, радость, печаль и другие чувства, присущие лицу. Для этого используются в основном существительные с абстрактным значением и имена действия. Примеры: 1) Алийланы арбаз. Баштёбенлик. Гурмуклукъ. Бир бири бла сёлешген жокъ (Л.б.) “Двор Алиевых. Хмурость. Грубость. Никто не разговаривает друг с другом”; 2) Къайгъы, гузаба, дауур–сууур. Элчиле тёгерекге чабадыла (М.Т.) “Тревога, суета, шум. Сельчане снуют туда-сюда”; 3) Уялыу, къызарыу, бир сейир апчыулукъ. Кесими къайры этерге билмейме (К.Ш.) “Стеснение, краснение, какая-то затрудненность. Не знаю куда себя деть”; 4) Сабий кёзлени жылтыраулары, сейирсиниулюк. Сабийлеге жюрегимден ыразыма (М.Т.) “Блеск детских глаз, удивленность. Всем сердцем доволен детьми”; 5) Урушну къыстау кезиую. Батырлыкъ. Жигитлик. Аскерчиле къанларын–жанларын аямай уруш этедиле (Ш.) “Период интенсивной борьбы. Храбрость. Отвага. Воины сражаются не щадя себя”; 6) Ачыу, къыжыракъланыу. Ол жигитни къарамы адам къоркъутурчады (Ш.) “Злоба, ярость. Вид этого джигита пугающий”; 7) Къарс. Тепсеу. Къууанч. Къонакъла бары жарыкъдыла (З.) “Хлопанье в ладоши. Танцы. Радость. Гости все веселы”.
4.Номинативные предложения со значением социального состояния. Львиную долю среди лексики, передающей значение социального состояния, в номинативных конструкциях составляют слова с семантикой имущественного состояния. Выше было отмечено, что базовыми предикатами имущественного состояния являются прилагательные бай “богатый”, жарлы “бедный”. Номинативы с подобным смыслом мотивируются этими и другими адъективами посредством словообразовательного аффикса =лыкъ/=лик (=лукъ/=люк): байлыкъ “богатство”, жарлылыкъ “бедность” и т.д. На поверхностно-синтаксическом уровне предложения рассматриваемого типа в значительной степени характеризуются подобными абстрактными субстантивами: 1) Ачлыкъ, жаланнгачлыкъ. Орамлада къарт, къарыусуз кёпдю (Ш.) “Голод, недостаток в одежде и пище. На улицах много старых и немощных”; 2) Мелхумлукъ, монглукъ. Алада бусагъатда не да барды (М.Т.) “Обилие, богатство. У них сейчас есть все”.
Номинативы имущественного состояния представлены различными определительными словосочетаниями, главный компонент которых выражается словами типа къытлыкъ “дефицит”, жетишимсизлик “недостаток”, элпеклик “обилие”, къолайлыкъ “достаток”, зависимый же компонент в них выражается именами, являющимися атрибутами имущественного состояния. Их достаточно много в языке. К ним относятся существительные жер “земля”, мал “скот”, юй “дом”, ахча “деньги” и т.п. Примеры: 1) Жер къытлыгъы. Тирлик ёсдюрюр онг жокъ. (З.) “Дефицит земли. Нет возможности вырастить урожай”; 2) Ахчаны жетишимсизлиги. Бусагъатда жукъ алыргъа къолумдан келмейди (М.Т.) “Недостаток денег. Сейчас я ничего не могу приобретать”; 3) Тауда бичен элпеклик. Малла быйыл ач боллукъ тюйюлдюле (К.Ш.) “В горах обилие сена. В этом году скот голодать не будет”.
Из вышеизложенного видно, что для имущественной характеристики важны следующие параметры: земля, скот, жилье, еда, внешний вид человека и др. Они в номинативных конструкциях имеют широкую и многообразную представленность.
Указательные предложения, кроме значения бытия, экзистенциальности, содержат указание на тот или иной предмет, явление. Выполнению этой функции в немалой степени способствуют указательные частицы, к которым в карачаево-балкарском языке относятся ма “вот”, майна // майна ма “вон”. Они синонимичны в употреблении. Но последние две частицы употребляются при указании на более отдаленный предмет (Грамматика карачаево-балкарского языка 1976:305): 1) Ма тракторла, ма автомашинала. Бизни колхозну техникасы кёпдю (И.А.) “Вот тракторы, вот автомашины. У нашего колхоза много техники”; 2) Ма китапла. Столум. Дефтерим. Сабийле да юйде (К.К.) “Вот книги. Мой стол. Моя тетрадь. Дети тоже дома”; 3) Майна къайын терекле. Арлакъда уа къабакъ эшик (М.Т.) “Вот березы. А чуть поодаль ворота”; 4) Ма эмен. Жауундан букъгъанынг эсимдеди (М.Ё.) “Вот дуб. Помню, как ты пряталась от дождя”; 5) Майна терезе. Жарыкъ тёгюледи (М.E.) “Вот окно. Льется свет”.
Поскольку подобные построения произносятся с целью сообщить собеседнику об обнаруженном явлении, предмете, то в некоторых исследованиях они квалифицируются как “предложения-сообщения” (Хуснетдинова 1998:26).
Указание на появление, обнаружение некоего объекта является специфической чертой в семантике указательных предложений: Ма Ушба, ма Шхелди. Азау (К.К.) “Вот Ушба, вот Шхельда. Азау”. В “Русской грамматике” отмечается, что предложения, которые сообщают о наличии в данный момент обнаруживаемого, непосредственно воспринимаемого предмета или явления, “образуются только в условиях конситуации, дающей представление об обстановке, обусловливающей собою такое восприятие: Вхожу в комнату: цветы, подарки; Оглядываюсь: отец!” (РГ, т.2:360). Подобные примеры встречаются и в карачаево-балкарском языке: 1) Къоркъуп, артха къарасам а – айыу! Эки арт аягъына сюелип турады (К.Ш.) “Испугавшись, посмотрел назад: медведь! Стоит на задних лапах”; 2) Алайгъа жетгенлей окъуна билдим не этерими. Къойла. Арлакъда уа къой къыркъыргъа орунла хазыр (М.Т.) “Как только дошел туда, понял, что я буду делать. Овцы. А дальше – готовые места для стрижки овец”. Материал языка показывает, что лексическая наполняемость указательных предложений не подвержена особым ограничениям. Они формируются в основном на базе конкретно-предметных имен. Некоторые исследователи относят подобные предложения к односоставным с некоторым сомнением. В специальной лингвистической литературе говорится о том, что функционирующие в составе таких предложений указательные частицы вот, вон имеют по существу местоименный характер, сближаясь по своей функции с указательными местоимениями это, то. Следовательно, их можно рассматривать “как своеобразные субституты (заместители) подлежащего при именном сказуемом” (Распопов 1981:477).
Оценочно-бытийные предложения объединяют конструкции субстантивного типа. В них значение бытийности сопровождается оценкой (см.: Валгина 1991:185; Хуснетдинова 1998:27). Подобные построения Я.И.Рословец называет номинативно-бытийными предложениями с качественно-оценочным и эмоциональным значением. Их употребление “тесно связано с предшествующим и последующим контекстом, и они рассматриваются как предложения с двойной предикацией” (Рословец 1974:31).
В карачаево-балкарском языке в абсолютной позиции (т.е. в качестве независимого предложения) употребляется значительное количество имен, многие из которых содержат сему оценки. В русском языке к таковым Н.Д.Арутюнова относит и “имена качества, употребление которых в абсолютной позиции связано с выявлением в них оценочного значения”. В подкрепление своей точки зрения она приводит предложения типа Прелесть; Красота; Ужас (Арутюнова 1971:68). В карачаево-балкарском языке они представляют собой отвлеченные имена, образованные от прилагательных посредством аффикса =лыкъ/=лик (=лукъ/=люк): 1) Ариулукъ! Кёзге ауана этген ариулукъ (Ш.) “Красота! Красота, пеленящая глаза”; 2) Жарыкълыкъ. Адамланы учундургъан жарыкълыкъ (М.Т.) “Радость. Радость, которая воодушевляет людей”.
В языке наличествует также множество отглагольных субстантивов, которые неразрывно связаны с оценкой. Примеры: 1) Жарсыу, бушуу! Энди мен не этейим (М.Т.) “Горе, печаль! Что же мне теперь делать”; 2) Къууанч, къууанч! Энди сиз аякъ тюбюгюзде чёп сынмай айланыргъа керексиз (Ш.) “Радость, радость! Теперь вы должны летать на крыльях”. Подобные построения характеризуют и состояние, ибо и эмоции, и состояние весьма часто сопровождают друг друга.
Оценочно-бытийные предложения произносятся с соответствующей интонацией. Этому способствует включение в номинативные предложения различных лексем, без которых порой невозможна экспрессивная окраска текста. К таким средствам относятся междометия, частицы, а также интенсификаторы, маркеры, имеющие различное частеречное происхождение. Например: Аламат кенг сабанла! Къой, тууар сюрюуле! Кёп эл мюлк техника! Колхозну неси да барды (И.А.) “Прекрасные широкие поля! Стада овец! Множество сельскохозяйственной техники! У колхоза есть все”; 2) О, акъ таула, кёк чинарла! Жулдузум жарыкъ жана, чумну ауанасы жарла тюбю сууда жуууна (К.К.) “О, белые горы, зеленые чинары! Моя звезда ярко светит. Тень кизила же купается в реке”; 3) Къалай ариу чакъгъан терекле! Нечик таза хауа! Сейирмиди да сора жюрекни къууаннганы? (Ш.) “Какие красиво цветущие деревья! Какой чистый воздух! Удивительно ли, что сердце радуется?”.
Анализируемый материал позволяет выделить, с одной стороны, “эмоциональные” конструкции и, с другой стороны, “экспрессивные”, имеющие усилительные оттенки, наслаивающиеся на основное значение (Акимова 1990:85). Таким образом, номинативные предложения, как и другие синтаксические конструкции, входят и в список экспрессивных конструкций. Имеют отношение не только к синтаксису текста, но и связаны с лексической семантикой в целом.
Вокативное предложение. Отношение к такому типу предложения у синтаксистов-тюркологов неоднозначно. В ряде работ вокативное высказывание рассматриваются как разновидность номинативных конструкций (Алиев 1973:103; Покровская 1978:62; Баскаков 1984:107; Закиев 1995:197). Некоторые грамматики же их выделяют в отдельную группу, но при этом они рассматриваются вслед за номинативными предложениями (Кононов 1956:513; Грамматика карачаево-балкарского языка 1976:503). Грамматики хакасского и башкирского языков (1975; 1981) их вообще не рассматривают.
Вокативное предложение по форме похоже на обращение, однако его следует разграничивать от последнего. По справедливому замечанию М.З.Закиева, главные члены “так называемых вокативных предложений… состоят из обращений с модальным оттенком укора или радости” (Закиев 1995:197). В них репрезентируется побуждение к прекращению действия, выражается сожаление, упрек, несогласие с собеседником в чем-либо, призыв, радость и т.п.
В лингвистической литературе обращается внимание на связь обращения с предложением. Оно употребляется как самостоятельное высказывание и (вместе с интонацией) “полностью несет семантическую и прагматическую нагрузку” (Кронгауз 1999:133).
Употребление вокативов, вне всякого сомнения, обусловливается факторами экстралингвистическими. Выбор их формы зависит от отношения говорящего (пишущего) к адресату речи. Такие параметры адресата, как возраст, пол, степень знакомства, отношения родства, дружбы, вражды и т.п. также подсказывают выбор формы вокатива. Таким образом, употребление вокативных предложений, как и обращений, ставит перед собой задачу воздействия на другого коммуниканта. Именно от этой точки зависит исход дальнейшего общения участников речи, поскольку они важнейший инструмент воздействия на слушателя. Порой вокатив более действенно и эффективно воздействует на него, чем само дальнейшее сообщение. Он социально обусловлен и отражает культуру народа, в которой наличествует не только универсальное, но и идиоэтническое.
Так, в карачаево-балкарском языке слово жолдаш употреблялось как “товарищ”, хотя их семантический объем совпадает не в полной мере. Жолдаш – это скорее всего спутник (человек, идущий с кем-либо по одной дороге). Правда, нельзя сбрасывать со счетов и его метафорическое употребление.
Эгечден туугъан “родившийся от сестры”, так старшие обращаются к тем, к которым питают большое расположение. При помощи таких и им подобных вокативов создается особое коммуникационное пространство, способное определить дальнейшую “стратегию и тактику” общения.
В определении смысла вокативного предложения “в устной речи огромную роль играет интонация. В письменной же речи характер интонации (следовательно, и значение предложения) определяется контекстом или авторскими ремарками” (Ахматов 1976:503). Примеры: 1) Эй, жаным, тенгим! Сен манга шагъырей болмагъан ишими юсюнден сёз башладынг (Ф.) “Эй, душа моя, друг мой! Ты начал разговор со мной о неизвестном мне деле”; 2) Я Аллах, Азрет! Не мен акъылдан шашханма, неда сени аякъларынг тёрт болгъандыла (Ф.) “О Аллах, Азрет! Или видно я сошел с ума, или у тебя появилось четыре ноги”. Как видно из примеров, вокативные предложения могут оформляться притяжательными аффиксами 1-го лица и осложняться междометиями. Это предполагает усиление их экспрессивности. Лексическая наполняемость подобных предложений довольно свободная.
Известно, что включением обращения в предложение можно достигнуть его распространения. Как отмечал А.М.Пешковский, в письменной речи группа обращения часто делается эстетическим или риторическим центром, вбирающим в себя максимум мысли и чувства автора. В именительном падеже появляется возможность совмещения обращения и предикативного значения (Пешковский 1956:407).
В художественной речи, в поэзии у обращения функция адресования речи часто ослаблена. Это позволило И.И.Ковтуновой выделить три разряда обращений. В первый разряд она включает обращения, которые совмещают в себе функции адресации и характеризации (обращения, характеризующие адресата). Второй разряд представлен обращениями, совмещающими функции адресации и номинации (обращения-номинации). В третий же разряд помещены обращения, в которых сочетаются все три функции – адресация, номинация и характеризация (фразовая номинация в позиции обращения) (Ковтунова 1986:105). Примеры: 1) Хош кел, акъ жамычылы къонагъым! (Къ.К.) “Добро пожаловать, мой гость в белой бурке!”; 2) Ой, эски Малкъар, сен не ачы эдинг (Къ.К.) “Ой, древняя Балкария, как ты была горька”; 3) Бата туруп кеме тенгизге, Юллени ичгенин къоймагъан, Жеринден да къымылдамагъан, Аллай беклик къолунгдан келген Капитан! Мен сени ёмюрге Сюйгенме. Турабыз биз бирге! (Къ.К.) “Когда корабль шел на дно, Не выпустивший трубку из рук, Не сдвинувшийся с места, Обладающий таким мужеством Капитан! Я тебя навеки полюбил. Мы стоим вместе!”
Для поэтической речи характерны именные конструкции, которые составляют обширную переходную зону между обращением и именными предложениями. В таких построениях со значением адресованности возможно совмещение всех тех значений, что обычно выражаются именными предложениями.
Во многих случаях для разграничения указанных конструкций необходимо обратиться к последующему тексту. Речь в третьем лице в нем свидетельствует о наличии именного предложения, а речь во втором лице – об обращении. Однако в балкарской поэзии встречаются именные конструкции с неоднозначным синтаксическим статусом: Тенгиз. Кёк. Наратла. Юзмез. Сен. Сизге жесир болгъанма кесим (Къ.К.) “Море. Небо. Сосны. Песок. Ты. Вашим пленником стал я”. Здесь ряд номинативных предложений, совмещающих в себе функции адресации и номинации, получает оттенок обращения в последующем тексте. Но они не утрачивают статуса предложений, который подкрепляется единством и теснотой стихового ряда. Таких примеров значительное количество в поэтической речи.
Думаланы башында тынч баргъан,
Боз башлыкълагъа ушагъан булутла!
Ма ауанагъыздан мылы болгъан
Биченлик, сары къаяла, сыртла.
Жерими кырдыгында жатханлай,
Мен, сизге къарап, кёп сагъыш этдим (Къ.К.)
Над Думалой тихо проходящие,
Похожие на серые башлыки облака!
Вот от вашей тени намокшие
Сенокос, желтые горы, вершины.
Лежа на траве земли своей,
Я, смотря на вас, много думал.
Последующий за номинативными конструкциями текст в подобных рядах говорит о наличии обращений–препозитивов. Однако в них сохраняется и значение бытийности, и значение характеризации. Анализируемый материал свидетельствует о включении значения экзистенциальности во многие обращения–номинативные предложения, что зависит от их лексической наполняемости. По этой причине, на наш взгляд, имеет место рассмотрение их в одном ряду с номинативными предложениями.
Конструкции, по форме совпадающие
с номинативными предложениями
В языке встречается множество именных конструкций, совпадающих по форме с номинативными предложениями. Их следует отличать друг от друга. К ним можно отнести ряд парцеллятов, именительный темы, именительный представления, синтаксические аппликации, надписи на вывесках, названия книг, журналов, а также наименования лиц по имени, фамилии и т.д. при представлении.
Парцелляция. Одной из наиболее отличительных особенностей современного синтаксиса карачаево-балкарского языка можно признать явление парцелляции, получившее значительное распространение в последние десятилетия. Это явление связано с коммуникативно-синтаксической организацией текста и наряду с эллипсисом и инверсией способствует усилению воздействия языка на слушателя (читателя), т.е. относится к числу выразительных средств языка. Под парцелляцией понимается “способ речевого представления единой синтаксической структуры – предложения – несколькими коммуникативно самостоятельными единицами - фразами” (Ванников 1998:328).
В тюркском языкознании парцеллированным конструкциям посвящено очень мало работ (см., например: Сафиуллина 1974; Алиев 1985; Саитбатталов 1999:257-264). В карачаево-балкарском же языке данное явление еще не принималось во внимание.
Парцеллированные конструкции делятся на две части: главную и дополнительную. Первая из них несет наиболее важную семантическую нагрузку и составляет основное предложение. За ней следует дополнительная часть (парцеллят), которая, как правило, употребляется в постпозиции. Рассматриваемый тип построений от остальных отличает то, что они характеризуются специфической интонацией (Алиев 1985:72). Парцеллированная конструкция, несмотря на разделение ее частей, призвана для выражения единой общей мысли, репрезентируемой в ее главной части. Примеры: 1) Бир талай жыл озуп, Акъбулакъгъа бир киши келди. Узун бойлу, сары шинли киши (М.Т.) “Прошло несколько лет, в Акбулак прибыл один мужчина. Высокий, светлый мужчина”; 2) Ол жашаулу адам эди. Юч жыйырма жылдан атлагъан (М.Т.) “Он был человек в возрасте. Переваливший за пятьдесят лет”; 3) Ол узакъдан келген эди. Бек узакъдан (М.Т.) “Он пришел издалека. Очень издалека”.
В современном карачаево-балкарском языке парцеллируют практически все члены предложения: подлежащее, сказуемое, дополнение, обстоятельство, определение. Однако не все они совпадают по форме с номинативными предложениями.
Большой потенциал в выражении парцеллята присущ однородным подлежащим. Примеры: 1) Алайда устазла кёрюнедиле. Окъуучула да (Ш.) “Там видны учителя. Ученики тоже”; 2) Ит да сюеди балаларын. Киштик да, тюлкю да (М.Г.) “И собака любит своих детенышей. И кошка, и лисица”. Наличие у этих парцеллятов союзов (также простой перечислительной интонации) не позволяет их относить к номинативным предложениям. Они способствуют сохранению связи парцеллята и опорного предложения.
В языке также наблюдается употребление постпозитивных номинативных конструкций, предназначенных для уточнения значения, передаваемого подлежащим основного предложения: 1) Анда бизге кёп адам тюбеди. Сени атанг, къарындашларынг да (М.Т.) “Там нас встретило много людей. Твой отец и твои братья”; 2) Былайдан къарасанг, кёп зат эсленеди. Тёш, агъач (Ш.) “Если посмотреть отсюда, можно увидеть многое. Холм, лес”. Языковой материал показывает, что в качестве препозитивного компонента парцеллированных конструкций могут встречаться как именные, так и глагольные предложения.
Некоторая близость с номинативными предложениями наблюдается у парцеллятов–прямых дополнений, репрезентируемых неоформленным винительным падежом. Но последние сохраняют грамматическую, синтактико-семантическую связь со сказуемым препозитивной конструкции, выраженным обычно переходным глаголом. Примеры: 1) Мен анда кёп ашадым–ичдим. Эт, хычинле, боза, сыра (Ш.) “Я там много ел и пил. Мясо, хычины, бузу, пиво”; 2) Мен жашауумда кёп къыйынлыкъ сынагъанма. Ёксюзлюк, жарлылыкъ, зулму. (Ф.) “Я в своей жизни пережил много испытаний. Сиротство, бедность, притеснение”.
Наличие в тексте парцеллированных сказуемых преимущественно связано “с обязательным наличием однородности” (Сафиуллина 1974:5): Мурат атасы бла, къарындашы бла да тюйюшгенди. Жау болгъанды (К.Ш.) “Мурат поссорился с отцом и братом. Стал враждовать”. Среди таких конструкций наличествуют и номинативы, представляющие собой различные именные лексемы. Особый интерес вызывают у нас парцелляты, которые являются частью сложного сказуемого: 1) Алгъын Шабазны къоллары кырдык, бичен ийис эте эдиле. Гюл, сют ийис (З.Т.) “Раньше руки Шабаза издавали запах травы, сена. Запах цветов, молока”; 2) Была анда сагъыш этедиле. Оноу (К.К.) “И тогда они думают. Совещаются”.
Можно привести примеры также на парцелляцию обстоятельственных и определительных членов предложения: 1) Уучула ашыкъмай келедиле. Тауушсуз, шыбыртсыз (К.) “Охотники идут не спеша. Без шума, без шороха”; 2) Ол кёрюмдюлю жашларыбызгъа саналады. Кенг жауурунлу, бёкем (Ш.) “Он считается видным парнем. Широкоплечим, коренастым”.
Как показывают рассмотренные примеры, в парцеллированных конструкциях наблюдается весьма тесная синтактико-семантическая связь парцеллята с основной, базовой конструкцией. Они широко распространены и используются в письменной речи как “специальный прием коммуникативно-стилистической организации текста, обеспечивающий его большую экспрессивность” (Крылова 1999:821).
Следует отметить и то, что исследователи из парцеллированных и неполных структур выделяют в отдельную группу конструкции с “синтаксической аппликацией”, которые имеют свои, отличные от других, свойства и законы построения. Возникновение и распространение подобных конструкций объясняется тем, что они непосредственно “соотносятся с основными закономерностями современного синтаксиса: экономией речевых средств, преобразованием различных синтаксических конструкций с целью упрощения, расчлененностью речевого потока” (Рядчикова 1997:4). Отмеченное правомерно, но требует отдельного рассмотрения.
Целесообразно обратить внимание и на тот факт, что между парцеллированными и присоединенными субстантивными фрагментами текста наблюдается явление синкретизма. Кроме того, по наблюдениям В.В.Бабайцевой над явлениями парцелляции и присоединения, в художественном тексте изолированные фрагменты в некоторых случаях приобретают структурные и семантические признаки предложения (Бабайцева 1997:57). Об этом свидетельствует их интонационная и структурная самостоятельность, новые качества, приобретаемые в структуре и семантике отчлененной части.
Именительный темы. Этот тип конструкций языковедами четко отграничивается от номинативных предложений (Шубик 1975:181). В лингвистической литературы наряду с этим названием встречается и термин “именительный представления”, который впервые в русистике в научный оборот ввел А.М.Пешковский. Подобные конструкции он относит к словам и словосочетаниям, не образующим “ни предложений, ни их частей”, т.е. за ними закрепляет статус особых синтаксических единиц (Пешковский 1956:404-407). Употребляется также и термин “изолированный номинатив”, что объясняется положением его в тексте. По мнению С.Н.Валгиной, изолированные номинативы представляют собой “слова в именительном падеже, а также именные словосочетания с главным словом в форме именительного падежа” (Валгина 1991:192).
Рассматриваемые конструкции некоторые исследователи квалифицируют и как “сегментацию” (Балли 1955:70; Сафиуллина 1977:81).Однако это явление понимается несколько шире, чем именительный темы. Дело в том, что в некоторых современных грамматиках в качестве сегментации преподносят и глагольные формы: Уволить! Такое решение должно быть веским, продуманным, обоснованным в соответствии с законодательством (Крылова 1999:820). Сегментация возникает в результате расчленения текста, происходит под влиянием коммуникативной установки говорящего (пишущего), который стремится выразить свое коммуникативное намерение более экспрессивно (Майорова 1984; Крылова 1999). Суть сегментации сводится к тому, что информация, которая может быть представлена в единой синтаксически организованной конструкции, репрезентируется “порционно” (сегментированно).
Именительный темы и именительный представления – это наиболее яркое проявление сегментации. В некоторых исследованиях последних лет предлагается рассматривать указанные конструкции как разные стадии функционирования единой сегментированной конструкции, так как они отличаются неоднородностью “в плане функциональном, лексического наполнения, жанрово-стилистическом, интонационно и пунктуационного оформления” (Крупина 1994:182). Наблюдения показывают, что они развились из разговорных предложений с двойным подлежащим типа “Библиотека она на втором этаже” (см.: Акимова 1990).
Именительный представления отражает следующую, вторую, стадию развития сегментированной конструкции. Именительный темы же отражает третью стадию ее развития. Отличается большей широтой лексического и стилистического диапазона, но ослабленной экспрессией (см.: Крупина 1994). Между тем следует обратить внимание на вполне обоснованные замечания Г.Н.Акимовой, касающихся именительного темы. Она пишет: “1.Все три разновидности сегментированных конструкций в письменной речи сосуществуют: разговорный субстрат, используемый как стилистическое заимствование из устной речи; экспрессивная книжная конструкция, имеющая существенные отличия от разговорных конструкций; конструкция с выделением “темы” - сегмента с ослабленной экспрессией и структурными и интонационными изменениями.
2.Между тремя разновидностями сегментации в литературном языке нет непроходимых границ” (Акимова 1990:115).
В тюркском языкознании в целом именительному представления не уделено должного внимания. На материале карачаево-балкарского языка подобные построения вообще не рассматривались. Между тем в последние десятилетия они нашли широкое распространение в языке.
Многие лингвисты считают, что назначение этих препозитивных номинативов заключается в назывании темы последующего сообщения. В русистике отмечаются следующие их особенности. Во-первых, они лишены грамматической и функциональной самостоятельности, так как не обладают значением бытия. Во-вторых, у них, даже при наличии точки, нет интонационной завершенности. В-третьих, они лексически не ограничены, т.е. в качестве именительного темы выступают любые существительные (см.: Валгина 1991:192-193). На эти и другие особенности сегментированных конструкций подобного типа указывает и Ф.С.Сафиуллина (Сафиуллина 1977:81-87).
Отмеченные в специальной литературе структурные особенности именительного темы характерны и для карачаево-балкарского языка. Они выражаются рядом средств:
а) одной лексемой в именительном падеже как в нулевой форме, так и с притяжательным аффиксом: Сагъышла! Не татлы эдиле ала (К.О.) “Мысли! Какие сладкие они”; Атам! Атам кибик огъурлу таулу къартла кёпдюле миллетде (М.Т.) “Отец мой! Таких добрых, как мой отец, стариков много среди моего народа”;
б) повтором одного и того же слова: Булутла, булутла. Салкъын иедиле ала (М.Т.) “Облака, облака. Они посылают прохладу нам”; Кавказ, Кавказ… Кёп урушла болгъандыла аны тауларында (Ш.) “Кавказ, Кавказ… Много войн проходило в его горах”;
в) повтор именительного темы происходит и при наращивании его различными определениями: Тартыула, жюрекни танг жулдузунлай жарытхан тартыула. Быланы бек сюедиле таулула (М.Т.) “Напевы, напевы, которые озаряют сердца, как утренняя звезда. Их очень любят горцы”; Чегем чучхурла, Къайсын жанындан эсе бек сюйген Чегем чучхурла. Аланы Россейде кёпле биледиле (З.) “Чегемские водопады, Чегемские водопады, которые Кайсын любил больше жизни. Их в России многие знают”;
г) простыми (именными словосочетаниями, представляющими все формы изафета) и развернутыми словосочетаниями: Бедик кези. Анда таулу малын кюте келгенди (З.) “Седловина Бедыка. Там горец пас свой скот”; Атсыз жазыула… Была туманда ажашхан жылкъыгъа ушайдыла (М.Т.) “Безымянные письмена… Они похожи на табун лошадей, заблудившийся в тумане”; Къыбыладан чыкъгъан бир жарыкъ жулдуз. Ол танг аллына чачылды (М.Т.) “Звезда, взошедшая на юге. Она к рассвету улетучилась”; Тракторланы гюрюлдегенлери. Анга бюгюн-бюгече да юйреналмайма (К.Ш.) “Тарахтение тракторов. К этому я до сих пор не могу привыкнуть”;
д) однородными членами: Жигерлик, ишге сюймеклик, иш кёллюлюк. Неда барды бизни малчылада. Аласыз ишлерини къыйматлары чыкъмаз эди (Къ.) “Трудолюбие, любовь к работе, преданность работе. Все это есть у наших чабанов. Без них нет толка в работе”;
е) в составе именительного темы нередки междометия и частицы, за счет чего достигается большая экспрессивность текста: Ай, жашлыкъ, жашлыкъ! Не затха кёллендирмейди ол адамны (К.Ш.) “Эй, молодость, молодость! На что она только не воодушевляет человека”; Ой, таулу анала! Кёпге тёзгендиле ала (Ш.) “Ой, горские матери! Многое они терпели”.
Как видно из примеров, в них именительный темы подкрепляется в последующем предложении различными местоименными коррелятами, которые имеют различную падежную оформленность и различные синтаксические функции. Подобные построения в языке достаточно широко представлены. Личные, указательные и другие местоимения–корреляты служат средством связи между предложениями в тексте (Искужина 2000:13). Такую функцию выполняют и именные словосочетания 3-го типа. При этом в таких словосочетаниях компонент, выраженный местоимением в родительном падеже, может опускаться. Примеры: 1) Тау балы. Аны татыуу бюгюн да кетмейди тилимден (М.Т.) “Горный мед. Его вкус и по сей день не сходит у меня с языка”; 2) Адамла. Аз тюрлюсю тюбей болмаз (Ш.) “Люди. Много их разных встречается”. Хотя коррелят постпозитивного предложения нередко опускается, его наличие предсказывается самими построениями и он легко может быть восстановлен из контекста: Заман. Бирде (ол) учундурур, бирде уа жарсытыр (К.К.) “Время. Иногда (оно) вдохновляет, а иногда заставит сожалеть”.
Права Ф.С.Сафиуллина, которая считает, что именительный темы издавна употребляется в разговорной речи, и “не имел такого интонационного оформления и стилистического значения, характеризующегося торжественностью, задумчивостью, эпичностью, как в настоящее время” (Сафиуллина 1977:86). В пользу этого мнения свидетельствует материал карачаево-балкарских народных загадок и разговорного синтаксиса: 1) Жерде битген халыуа, сюйюп ашар Балуа (хуан) “Растущая на земле халва, с удовольствием покушает Балуа (дыня)”; 2) Къумукъ улу, къайдады да бу? “Кумуков, где же он?”.
В карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, основной падеж имени выступает в роли простого наименования. Это в первую очередь надписи на вывесках, различные наименования книг, журналов, газет, картин, произведений, учреждений и т.д.: “Нюр” (журнал), “Заман” (газета), “Кёк гелеу” (роман З. Толгурова) и др.
Такие конструкции, формы нередко относят к разряду предложений, выделяя их в особую группу, объединенную доминирующим значением наименования. Они квалифицируются как “собственно-назывные” предложения (Бабайцева 1968:136; Донидзе 1975:326).
В тюркском языкознании многие исследователи придерживаются этого мнения, о чем свидетельствует целый ряд работ (Кононов 1956: 512; Алиев 1973:104; Грамматика современного якутского литературного языка, т. 2, 1995:96; Дмитриев 1962:362 и др.). Однако во многих современных исследованиях синтаксисы–русисты их относят к конструкциям, по форме совпадающим с номинативными предложениями (Валгина 1991:190; Почтенная 1984:524 и др.).
Известный синтаксист И.П.Распопов отмечает, что еще А.М. Пешковский относил к номинативным предложениям всякого рода заголовки, названия учреждений, предприятий и т.п. Но эта точка зрения отвергается большинством лингвистов, так как “они лишены характеризующей любое предложение коммуникативной перспективы” (Распопов 1981:478). Подобного мнения придерживаются и некоторые тюркологи (Байрамова, Сафиуллина 1989:109). В современных грамматиках карачаево-балкарского, башкирского и татарского языков подобные предложения вообще не выделяются, что правомерно (ГКБЯ 1976; ГСБЛЯ 1981; ТГ, т.3, 1995). Думается, правы те языковеды, которые признают за собственно-назывными предложениями статус конструкций, по форме совпадающих с номинативными предложениями.
Наименования лиц по имени, фамилии, должности, положению и т.д. при представлении сближаются со сказуемым по своим функциям. Они употребляются в основном в диалоге, при ситуации представления, знакомства. Обычно являются ответом на вопросы: Ты кто? Кто он (она)? Примеры: 1) – Сен кимсе? – Ахмат. Энди сизде ишлерикме (М.Т.) “- Ты кто? – Ахмат. Теперь буду работать у вас”; 2) – А, олму? Жангы устазыбыз (Ш.) “- А, он? Наш новый учитель”. Ахмат и Жангы устазыбыз из этих примеров представляют собой сказуемое в форме основного падежа в неполном двусоставном именном предложении с невыраженным подлежащим. В полном виде они представляются так: Мен Ахматма “Я - Ахмат”; Ол бизни жангы устазыбызды “Это наш новый учитель”. Рассмотренные случаи являются в основном прерогативой живой устной речи. Они сообщают о чем-либо, названном в контексте или ясном из соответствующей ситуации. Таким образом, номинативные конструкции и предложения, совпадающие с ними по форме, отличаются семантическим и структурным разнообразием, выполняя при этом определенные коммуникативные функции в вербальной речи.
3.2. Безличные предложения
На природу безличных предложений в языкознании имеются различные точки зрения. В русистике в этом вопросе имеются три мнения.
1.В безличных предложениях отсутствует подлежащее. Действующее лицо в них не может и мыслиться. Такой подход замечаем в трудах Е.И.Галкиной-Федорук (1958), А.Н.Гвоздева (1973), А.Г.Руднева (1968) и др. Так, по мнению А.Г.Руднева, безличные предложения – это “такие односоставные предложения, в которых нет подлежащего, нет и указаний на связь с ним, а действие–состояние осуществляется как бы само собой, стихийно, а внутри нас - помимо нашей воли” (Руднев 1968:50).
Подобное мнение встречается и в современных работах, посвященных русскому языку. Е.Н.Ширяев квалифицирует безличные конструкции как простые односоставные предложения со сказуемыми, называющими действие или состояние, которое представлено без участия подлежащего (грамматического субъекта действия) (Ширяев 1998:45). На это указывается и в некоторых новейших учебных изданиях: “… во всех безличных предложениях устранен производитель действия, семантикой предложения он не допускается. И даже в тех случаях, когда он появляется в реальной действительности, он мыслится не как производитель действия, которому приписан предикативный признак, а как орудие бессубъектного действия: Ураганом сорвало крышу” (Современный русский язык 1999:627).
2.В безличных построениях признается отсутствие подлежащего, но подчеркивается наличие семантического субъекта, который может быть выражен именами в косвенных падежах (см.: Бабайцева 1968; Белошапкова 1977). В.А. Белошапкова говорит о том, что при главном члене безличного предложения (за исключением предложений типа Рассвело; Снежно-снежно; Тихо-тихо) абсолютно невозможен конституент, обозначающий производителя предикативного признака. Но иногда этот компонент передается формой косвенного падежа имени существительного: Его знобит; Ему взгрустнулось; У бабушки поясницу ломит (Белошапкова 1997:713).
3.В безличных предложениях наличествует как семантический субъект, так и подлежащее. Они выражаются различными падежными формами и приравниваются друг к другу, т.е. ставится знак равенства между безличными и двусоставными предложениями. Анализируя материал русского языка, Г.А.Золотова приходит к выводу о том, что “так называемые безличные предложения не представляют категории односоставности” (Золотова 1982:107).
В исследованиях Ю.С.Степанова признается, что русскому предложению не свойственна бессубъектность (см.: Степанов 1981 и др.). По его мнению, субъект в безличных предложениях может быть определенным по пространственно-временным границам явлением внутреннего или внешнего мира (Меня знобит; В Москве светает) и неопределенным по пространственно-временным границам явлением природы (Холодно; Темно) (Степанов 1998:272).
В тюркском языкознании также высказываются различные точки зрения на рассматриваемый тип односоставных конструкций. В своих ранних работах Н.К.Дмитриев и А.Н.Кононов придерживались того мнения, что в тюркских языках отсутствуют неличные сказуемые, поэтому в них нет и безличных конструкций. Если в свое время в “Грамматике турецкого языка” (1941:213) А.Н.Кононов писал о том, что факты языка не позволяют говорить о безличных предложениях, то в последующем его мнение трансформируется. Они выделяются в отдельную группу (Кононов 1956:506-510). То же самое можно сказать и о взглядах Н.К.Дмитриева (см.: Дмитриев 1948).
Во многих тюркологических исследованиях проблемы безличности предложений связываются с наличием/отсутствием в языке безличных глаголов, т.е. предикатов, которые называют действие или же состояние вне отношения к субъекту действия, представляют действие как происходящее само собой, независимо от деятеля (без действующего лица или предмета). Принимая во внимание данные языка, лингвисты-тюркологи приходили к выводу об отсутствии в тюркских языках безличных глаголов. Такое мнение представлено еще в XIX веке А.Казем-Беком (Казем-Бек 1839:336). Подобная точка зрения разделяется и в ряде современных исследований. По этому поводу казахский синтаксист М.Б.Балакаев пишет об их отсутствии в казахском языке. Из-за этого, на его взгляд, подавляющее большинство русских безличных предложений при переводе на казахский язык получают личное оформление (Балакаев 1959:207).
Указанное мнение принимается не всеми тюркологами. Так, например, К.З.Зиннатуллина подчеркивает наличие в татарском языке не только безличных глаголов, но и личных глаголов в безличном значении. Они выражают в основном явления природы и внутреннее состояние человека (см.: Зиннатуллина 1969:160; 1993:166).
По признанию же некоторых лингвистов, в тюркских языках, хотя и нет безличных глаголов, но имеются безличные конструкции (Неустроев 1972:22; Алиев 1973:106 и др.). У Г.Мадины мы читаем следующее: “В казахском языке, как и в других тюркских языках, отсутствуют безличные глаголы. Но это не значит, что в нем отсутствуют и безличные предложения, ибо безличные глаголы и безличные предложения, хотя и в известной степени связаны между собой, принадлежат к различным грамматическим категориям” (Мадина 1959:4-5).
Анализ научно-теоретической литературы показывает, что среди языковедов-тюркологов превалирующим является мнение о наличии в тюркских языках наравне с другими односоставными предложениями и безличных конструкций. Об этом свидетельствует и тот факт, что последние как самостоятельный тип конструкций выделяются и описываются практически во всех современных грамматиках тюркских языков.
В тюркском языкознании отмечаются некоторые отличительные черты безличных предложений. Их можно суммировать следующим образом. Во-первых, предикативную основу составляет лишь один главный член (глагольное или именное сказуемое). Во-вторых, в них не наличествует грамматический субъект (подлежащее). В-третьих, предикативный компонент не указывает на наличие в предложении активного субъекта. По всей видимости, поэтому в работах, где говорится о безличных конструкциях, встречается примерно одинаковое их определение. Н.Н.Неустроев в “Грамматике современного якутского литературного языка” безличными квалифицирует такие предложения, “в которых подлежащего нет и не может быть, а форма сказуемого не указывает на субъект действия (состояния)” (Неустроев 1995:75). Такие определения имеются и в других работах (см., например: Кононов 1956:506; Балакаев 1959:207; Мадина 1959:7; Сагитов 1965:277; Алиев 1973:106 и др.).
Некоторая солидарность среди синтаксистов-тюркологов наблюдается и в классификации безличных предложений. В основе классификации тюркских безличных предложений лежат признаки, взаимосвязанные между собой. К ним можно отнести средства выражения главного члена предложения (морфологический признак) и значения, которые выражаются этими предложениями (семантический признак). Согласно первому критерию, они делятся на глагольные и именные, имеющие различную семантику.
Изучению безличного предложения в карачаево-балкарском языке должное внимание уделено И.Х.Ахматовым. Об этом свидетельствуют его работы (Ахматов 1977, 1978, 1979, 1983:280-311). Следует сказать, что не со всеми традиционными положениями о безличном предложении он согласен. Так, им в некотором отношении критике подвергаются определения безличных предложений, встречающиеся в тюркологических исследованиях. По его мнению, они не являются безупречными, поскольку наличие лишь одного главного члена характерно как для безличных, так и для ряда других типов односоставных предложений (номинативных, определенно-личных, неопределенно-личных, обобщенно-личных). Он говорит и о том, что “в некоторые безличные предложения легко можно ввести подлежащее, однако при этом меняется их структура, на что должно быть указано в определении” (Ахматов 1983:284).
На основе анализа имеющейся научно-теоретической литературы, а также, опираясь на факты карачаево-балкарского языка, И.Х.Ахматов приходит к выводу, что безличными целесообразно признать такие синтаксические конструкции, в которых субъект отсутствует или наличествует личный субъект, являющийся косвенным. По этой причине в карачаево-балкарском языке безличные предложения делятся на бессубъектные и косвенно-субъектные (Ахматов 1979). В своей монографической работе, посвященной структурно-семантическому анализу простого предложения, он выделяет четыре типа моделей безличных предложений: 1) глагольные модели безличных предложений, 2) фразеологизированные модели, 3) безличные предложения с включающими и включенными предикатами, 4) именные модели безличных предложений (см.: Ахматов 1983:293-310).
В дальнейшем его взгляды на природу безличных предложений в определенной степени трансформируются. Он считает, что общим для всех безличных предложений является полное отсутствие лексических и морфологических средств выражения субъекта действия, т.е. отнесение в лингвистической литературе косвенно-субъектных предложений к безличным является одним из недостатков тюркской традиционной лингвистики (Ахматов 1990:4; 1997:39). Он не одинок в своем мнении. Так, А.Н.Баскаков термин “безличные предложения” признает неточным. На его взгляд, термин “бессубъектный” кажется наиболее удачным, особенно применительно к предложениям, конституирующий член в которых выражен непереходными глаголами в страдательном залоге, свойственными турецкому и другим тюркским языкам (Баскаков 1984:97).
Опираясь на то, что в некоторых предложениях, выделяемых тюркологами как безличные, субъект бывает определенным, М.З.Закиев относит их к определенно-личным (Закиев 1963:39; 1971:40). Таким образом, круг безличных предложений значительно сужается.
Мы здесь не будем останавливаться на глагольных безличных конструкциях, так как они подвергнуты подробному структурно-семантическому анализу не только в карачаево-балкарском языке, но и во всем тюркском языкознании в целом.
Попробуем рассмотреть именные безличные предложения по характеру средств выражения их главного члена и формально-семантическим признакам. Они делятся на несколько групп.
1.При определенных условиях именные безличные предложения выражают пространственные отношения. Подобные конструкции состоят в основном из трех компонентов: а) локального конкретизатора начальной точки (старта), б) локального конкретизатора конечной точки (финиша), в) предиката расстояния. Ср.: Чегемден Нальчикге жууукъду (З.) “От Чегема до Нальчика близко”.
Каждый из указанных компонентов в таких построениях имеет свои средства выражения. Так, например, конкретизатор начальной точки обычно выражается именем в исходном падеже. Кроме того, наблюдается употребление лексикализованных грамматических форм этого падежа (наречий), послеложно-именных сочетаний, первый компонент которых представляет родительный падеж имени, а второй компонент – послеложное имя в исходном падеже. Это позволяет представить ту или иную точку пространства более дифференцированно. Семантический конкретизатор конечной точки передается как именем в дательно-направительном падеже, так и послеложно-именными сочетаниями и наречиями. Что же касается предиката расстояния, то он представлен обычно антонимичными лексемами жууукъ “близко” - узакъ “далеко”. Последние обозначают меру расстояния неопределенно, абстрактно. Для передачи же более конкретной, точной информации относительно расстояния языком используются дескрипции, состоящие из количественных числительных и нумеративов меры расстояния. К ним в языке относятся слова типа атлам “шаг”, къычырым “верста (расстояние, куда достигает голос человека)”, метр, километр. Примеры: 1) Нальчикден Москвагъа узакъды (М.Т.) “От Нальчика до Москвы далеко”; 2) Нальчикден Владикавказгъа жюз бла жыйырма километрди (З.) “От Нальчика до Владикавказа 120 километров”; 3) Сизни къошну къатындан бизни къошха дери тёрт-беш къычырым болады (Ш.) “От вашей кошары до нашей кошары около 4-5 верст”; 4) Былайдан алайгъа жюз атламды (Ф.) “Отсюда до того места сто шагов”; 5) Бизден сизге жууукъду (Н.) “От нас до вас близко”. Типовое значение этих конструкций заключается в выражении расстояния от одного определенного места до другого.
В ряде случаев можно заметить опущение из подобных предложений локального конкретизатора начальной точки. Это рассчитано на то, что слушателю из конситуации известно это место: Нальчикге дери артыкъ узакъ тюйюлдю (З.) “До Нальчика не так далеко”. Элиминировать же из конструкции локализатор конечной точки обычно невозможно, так как предложение тогда теряет свой смысл.
В структуру предложений рассматриваемого типа иногда входят имена в основном падеже или же притяжательные имена со своими определениями в оформленном родительном падеже. Круг их ограничен (жол “дорога, путь”, жолну узунлугъу “длина пути”). Примеры: 1) Чегемден Нальчикге дери жол жууукъду “Путь от Чегема до Нальчика близок”; 2) Нальчикден Москвагъа дери жолну узунлугъу эки минг километр чакълыды “Расстояние от Нальчика до Москвы около 2000 километров”. Такие предложения являются двусоставными. Однако в языке для передачи расстояния языком выбираются конструкции безличного характера.
2.В языке наличествуют и темпоральные безличные предложения. И.Х.Ахматов пишет, что “таковыми являются предложения, в которых слова жууукъ “близко”, узакъ “далеко” употреблены в переносном значении” (Ахматов 1983:309). Приобретение ими подобной семантики обусловлено их контекстуальным окружением. С другой стороны, понятийные категории пространства и времени связаны между собой, поэтому весьма часто они выражаются одними и теми же средствами языка. Изначально существующая форма выражения для того или иного значения используется носителем языка для репрезентации и другой семантики.
Таким образом, указанные лексемы репрезентируют значение времени и становятся предикатами, которые открывают синтаксические позиции для темпорального конкретизатора. Примеры: 1) Алыкъын ахшамгъа узакъды (М.Т.) “До вечера еще далеко”; 2) Энди эрттенликге жууукъду (Ш.) “Теперь до утра близко”.
Как видно, темпоральный конкретизатор выражается здесь формой дательно-направительного падежа. Дело в том, что темпоральный предикат ориентирует на будущее время. Семантический конкретизатор также служит выражению будущего времени. Это значение невозможно передать посредством другой падежной формы. В пользу этого свидетельствуют и инфинитивные формы, использующиеся в качестве выразителей временных конкретизаторов: Танг атаргъа узакъды (Ш.) “До рассвета далеко”.
В ряде случаев лексема жууукъ выполняет функцию послеложного имени и управляет дательно-направительным падежом. При этом возможно включение в структуру конструкции темпоративов заман “время”, кюн “день”. Тогда предложения преобразуются в двусоставные, поскольку указанные лексемы выполняют функцию подлежащего: Энди кюн тюшге жууукъду (Ж.З.) “Теперь время близко к обеду”. Правда, последнее предложение можно квалифицировать и как безличное. Дело в том, что иногда сочетание кюн тюшге (ортагъа) воспринимается как неразрывное единство, становится устойчивым и выполняет в предложении функцию одного члена предложения: Ол кюн тюшге (ортагъа) дери жукълайды (К.ж.) “Он спит до обеда”.
В качестве темпоральных предикатов используются в языке и лексемы с первичным значением времени (эртте “рано”, кеч “поздно”): Тангнга дери алыкъын эрттеди (Ф.) “До рассвета еще далеко”. Но в большинстве случаев эти предикаты указывают на временной предел совершения того или иного действия: Ары барыргъа эрттеди (Н.) “Идти туда еще рано”; Дерсге кирирге энди кечди (К.) “Заходить на урок уже поздно”.
Отношения времени выражают также некоторые предложения с предикатами количества (кёп “много”, аз “мало”). Такие предикаты открывают позицию подлежащего, замещаемую словом заман “время”: Дерсге дери заман кёпдю (М.Т.) “До урока времени много”. Наличие/отсутствие времени передается конструкциями с экзистенциальными предикатами (бар “есть”, жокъ “нет”): Мени дерс этерге заманым барды (К.ж.) “У меня есть время для выполнения уроков”.
3.В качестве предиката именных безличных предложений нередко выступают лексемы с общеоценочным значением типа иги “хорошо”, аман “плохо”, аламат “замечательно”, залим “прекрасно”, хычыуун “приятно”, сейирлик “удивительно”. Безличные предложения, главный член которых выражен этими словами, репрезентируют ситуацию обычно безотносительно к какому-либо лицу или предмету. Они без опоры на контекст или конситуацию, или же без распространения определенными поясняющими словами, не могут быть информативно достаточными, поэтому сочетаются с другими словами. Этому способствует валентность предиката на местный падеж имени, на послеложно-именные сочетания, в которых послеложное имя находится в форме местного падежа, местоимения и наречия. Примеры: 1) Тауда бусагъатда игиди (З.) “В горах сейчас хорошо”; 2) Анда уа бек сейирлик эди (Н.) “А том было очень удивительно”; 3) Эльбрусну тийресинде аман тюйюлдю (Л.б.) “В районе Эльбруса неплохо”; 4) Бусагъатда терекле тюбюнде бек хычыуунду (Ш.) “Сейчас под деревьями очень приятно”; 5) Жайда жайлыкъда аламат болуучуду (М.Т.) “Летом на пастбище бывает прекрасно”.
В подобных примерах дается общая оценка ситуации. При этом исходим из особенностей ее восприятия, которое имеет субъективно-объективный характер. В предложениях рассматриваемой структуры наличествуют локализаторы, которые являются не только пространственными, но и личностными, событийными и т.д. Об этом свидетельствуют следующие конструкции: 1) Сизде игиди (З.) “У вас хорошо”; 2) Жыйылыуда аманды (М.Т.) “На заседании плохо”; 3) Бу тойда залимди (Ф.) “На этом тое прекрасно”.
Из приведенных примеров без ущерба для их смысла невозможно опустить локализаторы, что говорит об их облигаторности для структуры предложения. Другое дело, когда речь идет о словах со значением времени (темпоральных конкретизаторах). В предложениях с их участием оценка локуму дается через время. Конкретизаторы времени меньше привязаны к предложению, являются в некоторой степени их факультативными компонентами.
Неотъемлемым атрибутом безличных предложений могут становиться и сравнения, которые зачастую также факультативны: Сизден эсе бизде игиди (Н.) “У нас лучше, чем у вас”; Бусагъатда таудан эсе ёзенде аманды (М.Т.) “Сейчас на равнине хуже, чем в горах”.
Известно, что предикаты общей оценки характеризуют лицо, предмет, ситуацию по многим параметрам. Предложения с их участием репрезентируют ситуацию несколько абстрактно, неопределенно. В конкретизации их семантики значительна роль дискурса. Для сообщения более определенной информации выбираются предложения и другой формальной устроенности. Например: Тауда бусагъатда игиди, нек десенг хауа тазады, кюн тийипди (Ш.) “В горах сейчас хорошо, потому что воздух чистый, светит солнце”.
Таким образом, в зависимости от контекста, предложения с предикатами общей оценки выражают состояние лица, окружающей среды и т.п.
4.Наибольшее распространение среди именных безличных конструкций получили предложения с предикатами состояния. Такие построения обычно состоят из двух компонентов: временного или локального конкретизатора и предиката состояния. Нередким является наличие в предложении как локального, так и темпорального конкретизатора: Тауланы тийресинде жылны бу кезиуюнде сууукъ болуучуду (М.Т.) “В горах в это время года бывает холодно”. Предикаты состояния, как и предикаты других семантических классов, употребляются и в одиночном виде, и в сочетании со вспомогательными глаголами, которые придают предложению в целом временной оттенок. Ср.: Эшикде къарангы эди “На улице было темно” - Эшикде къарангыды “На улице темно” - Эшикде къарангы болду “На улице стало темно” - Эшикде къарангы боллукъду “На улице станет темно”.
Для именных безличных предложений в большей степени характерно выражение физического состояния, т.е. они репрезентируют состояние природы, среды, вещей и пр. Исходя из этого, именные безличные предложения можно разделить на несколько подгрупп.
В отдельную подгруппу можно выделить конструкции, которые передают состояние среды, проявляющееся в ощущениях холода и тепла или же характеризующееся степенью теплоты. В них в качестве предикатов функционируют слова типа жылы “тепло”, сууукъ “холодно”, исси “горячо”, къызыу “жарко”. Примеры: 1) Бизни отоуда салкъынды (М.Т.) “В нашей комнате прохладно”; 2) Къыш тауда сууукъду (Ш.) “Зимой в горах холодно”; 3) Жылны бу кезиуюнде мында жылыды (З.) “В это время года здесь тепло”; 4) Сизде бусагъатда бек къызыуду (Н.) “Сейчас у вас очень жарко”.
Некоторые предикаты выражают состояние воздуха, которое проявляется через обонятельные ощущения: Былайда ийислиди (Ш.) “Здесь воздух с тяжелым запахом”.
Предикаты жарыкъ “светло”, къарангы “темно”, мутхуз “пасмурно” характеризуют световое состояние атмосферы или локально ограниченного пространства (помещения), воспринимаемого зрительно. Например: 1) Дорбунну ичинде къарангыды (О.Э.) “Внутри пещеры темно”; 2) Бусагъатда жарыкъды (К.Ш.) “Сейчас светло”; 3) Бюгюн мутхузду (М.Т.) “Сегодня пасмурно”.
Атмосферное состояние характеризуется по различным качественно-природным признакам, что обусловливается такими предикатами, как булутлу “облачно”, туманлы “туманно”, желли “ветрено” и т.п. Примеры: 1) Кийикчиде булутлуду (М.Т.) “В Кийикчи облачно”; 2) Таулада желлиди (М.Т.) “В горах ветрено”; 3) Анда туманлыды (Ш.) “Там туманно”.
Встречаются и предложения, репрезентирующие состояние, обусловленное степенью насыщенности влагой: 1) Анда жауунлуду (М.Т.) “Там дождливо”; 2) Агъачда мылыды (Ш.) “В лесу влажно”.
Состояние характеризуется и по звуковому признаку: 1) Жыйылыуда дауурлуду (З.) “На собрании шумно”; 2) Отоуда шошду (Ж.Т.) “В комнате тихо”.
Между выделенными в тюркских языках именными безличными предложениями и двусоставными предложениями со значением состояния нет непроходимых границ. Об этом говорит возможность включения в структуру безличного предложения субъектной лексемы в основном падеже. Тогда безличное предложение преобразуется в двусоставное: Тауда сууукъду “В горах холодно” - Тауда кюн сууукъду “В горах погода (день) холодная”. Можно говорить и о том, что безличное предложение возникло в результате опущения прямого субъекта двусоставного предложения. При анализе подобных конструкций возникает проблема разграничения двусоставных и односоставных предложений, которую трудно решить однозначно. Предикаты в указанных предложениях в семантическом плане адекватны друг другу. При бессубъектном функционировании предикат состояния воспринимается как лексема, употребленная в безлично-предикативном значении. Такое восприятие, нам кажется, в немалой степени обусловлено и переводимостью на русский язык. При наличии же прямого субъекта, предикат воспринимается как имя прилагательное.
Именные безличные предложения существенным образом сближаются с номинативными конструкциями. Это можно заметить при сравнении построений, передающих состояние природы, окружающей среды. Ср. предложение Арбазда батмакъды (Ф.). Его можно перевести на русский язык двояко: “На дворе топь” и “На дворе топко”. В первом случае мы можем говорить о номинативности предложения, а во втором – о безличности. Однако вряд ли следует опираться на русский перевод конструкций при разграничении безличных и номинативных предложений. Конечно, для главного члена номинативных предложений характерно в основном употребление без аффиксов предикативности. Однако по отношению к конструкциям со значением состояния и времени это правило не срабатывает. Они могут функционировать как в предикативно оформленном, так и в неоформленном виде: Тауда жауун // жауунду “В горах дождь”. В безличном значении же мы видим предложение Тауда жауунлуду (Ш.) “В горах дождливо”. Они характеризуют состояние. Но между ними есть и некоторые различия. Так, если в номинативном предложении подчеркивается бытие на данный момент осадков в виде дождя, то безличное предложение тяготеет скорее всего к выражению состояния через свойство.
Семантические конкретизаторы в языке представляются не только пространственными падежами, но и основным падежом. Поэтому налицо предложения типа Орамда жарыкъды (З.) “На улице светло” и Орам жарыкъды “Улица светлая”. Они характеризуют одну и ту же ситуацию - состояние освещенности улицы. Конкретизаторы, выраженные основным падежом, опредмечены, персонифицированы.
Предложения рассматриваемой структуры и семантики антропоцентричны. Так, например, когда мы говорим, что на улице холодно, не можем пощупать улицу на предмет теплоты, а говорим это, опираясь на свои собственные ощущения. Человеку холодно, значит там, где он находится, температура оставляет желать лучшего.
Выше были рассмотрены основные семантические типы предикатов состояния в безличных конструкциях. Поскольку предложения, выражающие состояние, образуются взаимодействием указанных предикатов и семантических конкретизаторов, то следует остановиться и на последних.
Семантические конкретизаторы в именных безличных построениях со значением состояния имеют ряд формальных средств выражения:
1) одиночные имена существительные в местном падеже: Орамда бусагъатда сууукъду (З.) “На улице сейчас холодно”; Бу кезиуде Домбайда аламатды (К.) “В это время на Домбае прекрасно”;
2) местоимение в местном падеже (менде “у меня”; сизде “у вас”; кесигизде “у вас самих” и др.): Сизде желлиди (О.Х.) “У вас ветрено”; Кесибизде игиди (Х.Б.) “У нас самих хорошо”;
3) сочетания имен существительных (местоимений) в оформленном или же неоформленном родительном падеже с послеложными или другими именами в местном падеже. Причем имена в местном падеже зачастую снабжаются аффиксами принадлежности (таула тийресинде “в районе гор”; къошну къатында “рядом с кошарой”, сизни арбазыгъызда “в вашем дворе”, сизни аллыгъызда “перед вами” и др.): Хасанияны къатында аман тюйюлдю (И.Г.) “Около Хасаньи неплохо”; Къапчагъай тийресинде къызыуду (С.Ш.) “В районе Капчагая жарко”; Сизни къатыгъызда балчыкъды (М.Т.) “Около вас грязно”;
4) наречия (бюгюн “сегодня”, быйыл “в этом году”, тышында “снаружи”, ёргеде “наверху” и т.п.): Быйыл къургъакъды (З.) “В этом году сухо”; Тышында хычыуунду (М.Т.) “Снаружи приятно”;
5) фразеологические единицы: Буу ёкюрген заманда жылы болуучуду (Ф.) “Ранней осенью бывает тепло”; Танг ата салкъын болуучуду (Ф.) “Ранним утром бывает прохладно”.
Языковой материал показывает, что для именных безличных предложений в семантическом плане присущи темпоральные и пространственные конкретизаторы. Для таких семантических компонентов основным средством выражения является форма местного падежа. Но темпоральные распространители представляются в карачаево-балкарском языке и в форме дательно-направительного падежа, что является их специфической чертой. Примеры: Танг аласына суу бойнунда салкъыныракъ болуучуду (М.Т.) “К утру у воды бывает прохладней”; Тамблагъа жылы боллукъду (Ш.) “К завтрашнему дню станет тепло”.
Слова жаз “весна”, жай “лето”, къыш “зима” в языке признаются омонимами и передают значения как существительного, так и наречия. Если их квалифицировать как существительные, то предложения типа Къыш сууукъду (Ж.З.) “Зима теплая” следует отнести в разряд двусоставных адъективных конструкций. Если же принять во внимание их отнесенность к наречиям, то следует говорить о безличности предложения: Къыш сууукъду (Ж.З.) “Зимой холодно”. Тем не менее, семантическое качество подобных конструкций не меняет ситуацию. В любом случае они передают состояние по отношению к определенному времени года. На наш взгляд, разграничивая подобные предложения, исследователи в ряде случаев принимают во внимание их переводимость на русский язык соответствующим образом. Здесь следует отметить тот факт, что предложения различной формальной устроенности могут передавать одно значение. Такое положение вещей наблюдается и в иноструктурных языках (см., например: Малаховский 1990).
В языке употребительны конструкции с адъективными предикатами состояния, подлежащими которых выступают не только имена со значением времени года, но и времени суток. Но и те, и другие нередко функционируют в синтаксических единицах как лексикализованные (адвербиализованные) грамматические формы, что способствует выражению их темпоральными конкретизаторами безличных конструкций. Ср.: Эрттенлик сууукъду (М.Т.) “Утро холодное” - Эрттенликде сууукъду “Утром холодно” - Эрттенликге сууукъ болду “К утру похолодало”.
Как было отмечено, в структуре безличного предложения параллельно сосуществуют темпоральные и локальные конкретизаторы. Это лишний раз подчеркивает взаимосвязь функционально-семантических категорий времени и пространства. К тому же они выражаются в основном одними и теми же языковыми формами. Это и понятно, ибо действия и состояния немыслимы без пространства и времени. Состояние характеризуется тем, что присуще лицу, предмету, окружающей действительности в течение ограниченного времени, локализуется в определенном месте.
Локальные конкретизаторы, наличествующие в языке имеют несколько разновидностей: собственно пространственные, предметные, личностные, событийные. Наибольшим удельным весом обладают собственно пространственные локализаторы, так как пространство имеет в языке множество средств выражения. Это, в первую очередь, наименования пространства: Школда жарыкъды (З.) “В школе светло”; Былайда шошду (М.Т.) “Здесь тихо”; Бедикде мылыды (К.ж.) “В Бедыке влажно”; Каспийде кюнлюдю (Ш.) “На Каспии солнечно”.
Предметные локализаторы несколько отличаются от собственно пространственных. Они “естественнее выступают в роли координатной точки, т.е. могут не только прямо называть пространство, внутри которого размещается предмет, но и указывать на некоторую точку, относительно которой адресат речи должен сам построить представление о таком пространстве” (Серээдар и др. 1996:25). О состоянии такого пространства может говориться в именных безличных предложениях: Аны къатында къоркъуулуду (И.Б.) “Рядом с ним опасно”; Шкафда къарангыды (Ш.) “В шкафу темно”; Эшикни къатында аязлыды (Ф.) “Рядом с дверью сквозит”.
Личностные локализаторы представлены существительными и местоимениями. Их специфика состоит в том, что лицо привязано к пространству, находится и живет всегда в определенном месте, которое может меняться. В силу этого в безличных предложениях пространство и состояние характеризуются через местонахождение лица: Алада игиди (Ш.) “У них хорошо”; Ахматлада жарыкъды (Ш.) “У Ахматовых светло”.
Сказанное относится и к предложениям с событийными локализаторами: Урушда къоркъуулуду (Ф.) “На войне опасно”; Бу байрамда артыкъда къууанчлыды (К.) “На этом празднике особенно радостно”. События также привязаны к месту. Но значение событийности чаще всего превалирует над последним.
Именные безличные предложения меньше представлены в языке, чем глагольные. Они легко подвергаются преобразованиям в косвенно-субъектные и двусоставные именные предложения, вступают с ними в синонимические отношения. На наш взгляд, это свидетельствует о том, что процесс их окончательного становления еще не закончен.
Выделение такого типа предложений основано на установлении семантических конституентов конструкций, в первую очередь, семантического субъекта и выявлении средств их выражения. По справедливому замечанию Г.А.Золотовой, “ходом развития лингвистической теории понятие субъекта поставлено в положение одного из самых дискуссионных понятий” (Золотова 1982:133). По мнению же И.Х.Ахматова, от решения вопроса о средствах выражения субъекта зависит правильность подхода к вопросам “о выделении подлежащего, сказуемого и структурных типов простого предложения – в первую очередь безличного” (Ахматов 1990:3).
Синтаксисты–тюркологи при классификации и анализе предложений опирались в основном на традиционные методы, что послужило причиной не обращения к вопросу о косвенно-субъектных предложениях. В некоторых синтаксических исследованиях, посвященных тюркским языкам, говорится, что синтаксисты “выделяют лишь незначительную часть косвенно-субъектных предложений и, следуя русской грамматической традиции, ошибочно относят их к безличным конструкциям” (Ахматов 1989:11).
Анализ имеющейся научно-теоретической литературы показывает, что нет единства мнений в вопросе о средствах выражения субъекта предложения. Имеется много работ, в которых основной падеж имени считается едва ли не единственным средством выражения субъекта. Однако немало и исследований, где косвенные падежи признаются его выразителями.
В русском языкознании в ряде исследований были предприняты попытки квалифицировать конструкции с подобными компонентами как двусоставные, т.е. косвенный субъект признавался подлежащим (см.: Костинский 1971). Наличие в истории русистики такого подхода заметил еще В.В.Виноградов. У него мы читаем: “В логическом отношении, - писал Ф.И.Буслаев, - можно назвать в безличном предложении подлежащим дательный падеж, означающий отношение к лицу, например, “Мне хочется” (Виноградов 1958:231).
Согласно Г.А.Золотовой, противопоставленность именительного и косвенных падежей можно оправдать лишь условно, и это вряд ли послужит основой деления предложений на личные и безличные, так как “именительный падеж – лишь одна из форм в функциональном ряду обозначений лица” (Золотова 1973:161).
Таким образом, можно сделать вывод о том, что субъект выражается как основным, так и косвенными падежами. Об этом свидетельствуют не только научно-теоретические работы (Воронина 1976; Кокорина 1979; Степанов 1981; Всеволодова 1995, Падучева 2001 и др.), но и современные учебники для вузов по синтаксису (Современный русский язык 1997, 1999).
В пользу такого мнения говорит и материал тюркских языков, на что особое внимание обратил и И.Х.Ахматов в своих изысканиях по синтаксису (Ахматов 1983, 1989, 1990).
В учебниках по карачаево-балкарскому языку косвенно-субъектные предложения выделяются в особый тип односоставных предложений (сёдегей иели айтымла), в которых косвенный субъект выражен родительным, дательно-направительным, винительным, местным падежами (Ахматланы И.Х. 1996:46; 1998:102)
В лингвистической литературе отмечается, что в тюркских языках встречаются фразеологизированные типы глагольных предложений, в которых субъект выражается формой родительного падежа вместе с притяжательными аффиксами. К ним относят такие предложения, как Мени жаным кетди (М.Т.) “Я испугался” (букв.: “Моя душа ушла”); Мени кёлюм бокъланды (Ш.) “Меня тошнит” (букв.: “Мое настроение загрязнилось”). В этих построениях в оформленном родительном падеже употребляются слова со значением лица, а в основном – лексемы типа жан “душа”, акъыл “ум”, кёл “настроение”. По И.Х.Ахматову, сочетания, состоящие из данных слов и некоторых глаголов, относятся к устойчивым. В силу этого в словарях тюркских языков они приводятся как фразеологизмы, в синтаксических же исследованиях – как средства выражения сказуемого (Ахматов 1990:9).
Таково положение вещей и в системе тюркского именного предложения. Ср.: Аны кёлю такъырды (Ф.) “Он сильно опечаленный”; Мени кёлюм жер бла тенгди (Ф.) “У меня настроение паршивое”. В подобных именных конструкциях передается психологическое состояние личного субъекта, выраженного родительным падежом и притяжательным аффиксом. Предложения с родительным субъекта, в основе которых лежат фразеологизмы, имеют различную формальную и семантическую устроенность. Примеры: Мени кёлюм сендеди (Ф.) “Моя душа в тебе”; Аны эси къайда эсе да узакъдады (Ф.) “Его внимание где-то далеко”; Аны акъылы кемди (Ш.) “У него не хватает ума” и т.п.
Не вызывает сомнения тот факт, что не всегда совпадает семантическое и синтаксическое членение предложения. Появление в предложении семантико-синтаксической асимметрии признается в современных синтаксических исследованиях (Махмудов 1984:2). Так, в предложении Мени чачым къарады (Ф.) “Мои волосы черные” можно выделить три члена предложения: именное сказуемое къарады, подлежащее чачы и определение мени. Но в его семантической структуре следует выделить субъект и предикат.
В тюркских языках имеется целый пласт предложений, отличительной чертой которых является то, что в них позицию подлежащего занимают лексемы-соматизмы, употребляющиеся, как правило, с аффиксами принадлежности. Поэтому в таких построениях субъект выражается лексико-морфологически, или комплексно. Это обусловлено тем, что они являются конструкциями со значением так называемой “неотторжимой принадлежности”. Основным признаком значения этих предложений, по которому они противопоставляются другим именным посессивным конструкциям языка, признается “максимально тесная нерасторжимая связь посессора и объекта, такая, что посессор, утратив объект, перестает быть тождественным самому себе и поэтому вне связи с объектом не мыслится” (Журинская 1977:195).
Таким образом, комплексное или лексико-морфологическое, выражение субъекта является спецификой многих сочетаний в форме 3-го изафета, что отражается в синтаксисе всех тюркских языков. Сказуемыми, предикатами, конструкций с такими субъектами выступают различные части речи, т.е. они могут быть как глагольными, так и именными.
В карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, косвенный субъект выражается не только комплексно, но и посредством лишь родительного падежа. Подобное мы наблюдаем в предложениях со сказуемыми–предикативами бар “есть”, жокъ “нет”, предикатами количества кёп “много”, аз “мало”. Примеры: 1) Мени тенгим кёпдю (Х.Кац.) “У меня есть много друзей”; 2) Дауутну ахчасы барды (М.Т.) “У Даута есть деньги”; 3) Аны ашы азды (Х.К.) “У него мало еды”; 4) Бизни юйюбюз жокъду (Ф.) “У нас нет дома” и т.д. Они имеют свои синонимы среди конструкций, субъект в коих выражается местным падежом. Ср.: Менде ахча жокъду (Ш.) “У меня нет денег”; Бизде мал кёпдю (З.) “У нас много скота” и др.
Для подтверждения правоты изложенного можно привести следующие трансформы, синонимичные друг другу: Мен байма // Мени байлыгъым барды // Менде байлыкъ барды “Я богат // У меня есть богатство”; Ол ахчасызды // Аны ахчасы жокъду // Анда ахча жокъду “Он безденежный // У него нет денег” и пр.
Как видим, в указанных примерах личный субъект выражается основным, родительным и местным падежами.
В языке личный субъект выражается не только личными местоимениями и личными именами, но и другими лексемами. Например, словами типа къырал “государство”, республика, шахар “город”, эл “село”, мюлк “хозяйство”. К такому предположению мы приходим исходя из того, что они обозначают некое сообщество людей, объединенных интересами, территорией, родом деятельности и т.п. Примеры: Къырал жарлыды (З.) “Государство бедное (беден, в первую очередь, народ, живущий в этом государстве)”; Мюлкюбюз къарыусузду (З.) “Наше государство бедное”.
В карачаево-балкарском и других тюркских языках функцию косвенного субъекта очень часто выполняют словоформы, представленные дательно-направительным падежом. Об этом говорится во многих тюркологических исследованиях, посвященных синтаксису и семантике падежных форм. Большой акцент делается при этом на их функционирование в безличных предложениях. В них говорится о том, что имена и их субституты в дательно-направительном падеже употребляются в качестве выразителей субъекта в конструкциях, относящихся к безличным (см.: Сагитов 1964; Чойбеков 1980, Сатимов 1987 и др.). В качестве иллюстративного материала можно привести построения типа алт. Биске уйуктаарга келишпес “Нам не придется спать”; караим. Аны сабан сюрювчюгя керек айтма “Пахарю нужно это сказать”; карач-балк. Манга иги окъургъа тийшлиди “Мне необходимо хорошо учиться”.
Здесь следует согласиться с И.Х.Ахматовым (да и с другими тюркологами), который говорит о замещении в подобных предложениях позиции сказуемого сочетаниями любой неличной формы глагола с ограниченным количеством глаголов, предикативно-модальных слов, прилагательных и наречий (Ахматов 1990:40).
В современных грамматических исследованиях в связи с семантизацией синтаксиса на материале разноструктурных языков уделяется значительное внимание указанным предложениям. Выделяются конструкции, в которых у вершинного глагола, или у любого другого вершинного слова, как минимум один семантический компонент имеет предикативное значение. Это позволяет показать, что инфинитивные, причастные и некоторые другие синтаксические конструкции, “которые в рамках формальной морфолого-синтаксической классификации представляют собой самостоятельные синтаксические единицы, в соответствии с развиваемыми представлениями выступают лишь как формальные варианты инвариантных КПА” (Типология конструкций... 1985:3).
Опираясь на отмеченное, В.Б.Касевич и В.С.Храковский в изучении КПА (конструкций с предикатными актантами) ставят несколько задач, которые в основном сводятся к характеристике их семантико-синтаксической структуры, а также их формальных средств выражения (Касевич, Храковский 1983:12). На наш взгляд, означенное актуально и для тюркских языков.
Здесь мы кратко остановимся на конструкциях с вершинными словами неглагольной семантики, которые принято считать включающими предикатами. Таковых в языке незначительное количество.
В выражении включающего, или главного, предиката конструкций значителен функциональный потенциал таких предикативов с модальным значением, как керекди // тийишлиди “необходимо, нужно”. Для них характерно выражение долженствования. Рассмотрим следующие примеры: 1) Азизге юйге барыргъа керекди (И.А.) “Азизу необходимо идти домой”; 2) Манга иги окъургъа тийишлиди (М.Т.) “Мне нужно хорошо учиться”;
В традиционной грамматике сочетания инфинитива с предикативами керек, тийишли считают составными сказуемыми. Так, У.Б.Алиев признает за ними статус сказуемых, образованных при помощи вспомогательных глаголов (Алиев 1973:151). Алтайский синтаксист А.Т.Тыбыкова, признавая наличие в языке одиночных модальных предикатов типа керек, в то же время пишет, что глагольная форма составляет с модальным предикатом единую аналитическую конструкцию, выступающую в роли единого члена предложения. Опираясь на это, она предлагает называть ее “сложным модальным сказуемым” (Тыбыкова 1991:78).
В современном карачаево-балкарском синтаксисе подобный подход неприемлем. По И.Х.Ахматову, есть несколько причин, которые не позволяют придерживаться указанного подхода. Они следующие: 1) для отнесения лексем типа керек к вспомогательным словам нет достаточных оснований; 2) в отмеченном случае не раскрывается причина функционирования субъекта в форме дательно-направительного падежа; 3) подобная интерпретация не согласуется с критериями выделения оборотов, образуемых неличными формами глагола (Ахматов 1990:5). С этим мнением трудно не согласиться. Необходимо отметить еще и тот факт, что в рассматриваемых предложениях неличные формы глагола имеют такие аргументы, которые не вступают в непосредственную семантико-синтаксическую связь с включающим предикатом.
Таким образом, у включающего и включенного предикатов имеются свои аргументы, обусловленные их валентностью. Включающим предикатом задается позиция зависимого предиката, который имеет в свою очередь, относящиеся только к нему объектные и обстоятельственные компоненты в предложении. Что же касается субъекта, выраженного формой дательно-направительного падежа, то появление его в структуре конструкции обусловлено валентной связью как главного, так и зависимого предикатов. В результате налицо конструкции с предикатными актантами, в которых субъект косвенный.
В языке лексическое наполнение позиции включенного предиката строго не регламентируется, т.е. здесь используются глагольные лексемы самой разнообразной семантики, что видно при сравнении следующих примеров:
анга тюберге
письмо жазаргъа
Манга чалгъы чалыргъа керекди (тийишлиди)
ишге чыгъаргъа
элден кетерге
сени бла ойнаргъа
встретить его
написать письмо
Мне необходимо косить сено
выйти на работу
уйти из села
поиграть с тобой
Место включенного предиката в косвенно-субъектных конструкциях с предикатными актантами занимают не только инфинитивные, но и другие неличные формы глагола (причастия, имена действия). Если причастные формы довольно-таки активно употребляются в качестве предикатного актанта слов керек и тийишли, то функциональный потенциал в этом плане у имени действия незначителен: Манга ары баргъан тийишлиди (керекди) (Ш.) “Мне необходимо идти туда”; Сизге ары барыу керекди (Ф.) “Вам следует идти туда”.
Для предложений типа Манга аны кёрген керекди (М.Т.) характерна некоторая двусмысленность. С одной стороны, указывается на необходимость встречи с кем-либо: “Мне необходимо увидеть его”. С другой стороны, причастный оборот передает значение объекта, необходимого для личного субъекта: “Мне нужен человек, который видел его”.
Общая семантика для конструкций с предикатными актантами, имеющими в качестве главного предиката слова керек // тийишли, заключается в выражении необходимости выполнения личным косвенным субъектом того или иного действия.
В языке имеет место употребление в качестве выразителей включающего предиката лексем айып “стыд”, ырыс “табу”, функционирование которых связано с ментальной сферой человека. Основной смысл построений с такими предикатами состоит в регламентации определенных типов действия лица, т.е. они налагают запрет на те действия лица, которые несовместимы с существующими в социуме нормами поведения.
Предикат айып, по сравнению с предикатной лексемой ырыс, имеет значительно больший функционально-когнитивный потенциал, ибо употребление последней обычно ограничивается рамками народных примет, верований. Для “айып” присущ больший субъективизм и его функции расширяются за счет самых различных сфер жизнедеятельности человека. Спецификой данного предиката является выражение оценки. Оба эти предиката могут иметь в качестве своих предикатных актантов как инфинитивные, так и причастные формы глагола. Но для предиката ырыс нормой является употребление с причастным оборотом. Примеры: 1) Жаз башында уугъа баргъан (барыргъа) ырысды (Ф.) “Охотиться весной – плохая примета”; 2) Ёлгенлени санагъан (санаргъа) ырысды (Ф.) “Считать умерших – плохая примета”; 3) Манга аман окъургъа айыпды (М.Т.) “Мне стыдно плохо учиться”; 4) Сизге дерсни билмей къойгъан айыпды (Ш.) “Вам стыдно не выучить урок”.
Как видно из примеров, в предложениях с предикатом ырыс опускается косвенный субъект, который можно восстановить из контекста. Но их спецификой является то, что они имеют обобщенный характер, обращенность не к конкретному лицу, а ко всем представителям общества в целом. Поэтому употребление косвенного субъекта здесь факультативно.
Указанные лексемы в качестве предикатных актантов могут представлять собой и главную часть сложноподчиненного предложения: Къайнар сууну жерге тёксенг, ырысды (Ф.) “Если прольешь горячую воду на землю, то это плохая примета”: Таматаны айтханын этмесенг, айыпды (З.) “Стыдно, если не выполнишь задание старшего”.
С точки зрения типологии, семантико-синтаксических особенностей и сферы функционирования, близки к указанным конструкциям и предложения с вершинным предикатом жарамайды “нельзя”. Примеры: Тиширыугъа аман айтыргъа жарамайды (Ф.) “Ругать женщину нельзя”; Сабийге эриши сёлешсенг, жарамайды (Ф.) “Нельзя грубо разговаривать с ребенком” и др. Так как в этих предложениях наличествуют утвердившиеся в социуме каноны, то употребление косвенного субъекта излишне. Но немало конструкций и с ними: Санга алай айтыргъа жарамайды (Н.) “Тебе нельзя так говорить”; Анга артха къалыргъа жарамаз (Н.) “Ему нельзя отставать” и т.д.
Широкое распространение в карачаево-балкарском языке получили косвенно-субъектные предложения с включающими предикатами тынчды “легко” - къыйынды “тяжело”. Включенные предикаты в них выражаются инфинитивом, причастием и именем действия, имеющими широкий диапазон семантики. Несмотря на различную формальную устроенность, они передают близкие друг другу значения: 1) Бизге ол жумушну толтургъан къыйынды // Бизге ол жумушну толтуруу къыйынды // Бизге ол жумушну толтурургъа къыйынды (З.) “Нам тяжело выполнить это задание”; 2) Сизге былайны ётген тынчды // Сизге былайны ётюу тынчды // Сизге былайны ётерге тынчды (Ф.) “Вам легче пройти здесь”.
Для таких конструкций характерно выражение оценки ситуации по степени трудности выполняемого действия.
При грамматическом членении подобных конструкций в практике преподавания языка предикатные актанты, выраженные оборотами, образованными посредством имени действия и причастия, квалифицируются как подлежащие. Однако это возможно лишь при формальном подходе к их анализу.
При анализе предложений рассматриваемого типа следует учесть тот факт, что вершинные предикаты в них открывают синтаксические позиции не для всех причастных форм. Они ориентированы в большинстве случаев на причастия прошедшего времени. Что же касается причастий настоящего и будущего времени, а также оборотов с их участием, то их появление в структуре предложения обусловлено значением и формой не включающих предикатов типа тынчды, а другими причинами. Они очень часто употребляются в препозиции к имени и выполняют функцию определения. Ср.: Бизге бусагъатда къарыуубузну аяр иш тынчды (Ш.) “Для нас сейчас легка работа, на которую тратится меньше сил”.
Появлению в предложении косвенного субъекта в дательно-направительном падеже и предикатных актантов в немалой степени способствуют и включающие предикаты общей оценки. К ним относятся такие слова, как иги “хорошо”, аман “плохо”, онглу “лучше”, тап “лучше”, тапсыз “хуже” и им подобные. Структура и семантика таких предложений может зависеть от того, на каком слове в предложении коммуникант акцентирует свое внимание. Если выделяется сам вершинный предикат, то предложение имеет только косвенный субъект, один включенный предикат и предикат включающий: Манга бюгюн школгъа баргъан игиди (Ш.) “Мне сегодня лучше идти в школу”. При перемещении же ударения на другое слово наблюдается усложнение конструкции другой формой глагола в исходном падеже, т.е. предложение становится сравнительно-различительным: Манга сени кёргенден эсе, аны кёрген игиди (М.Т.) “Для меня лучше увидеть его, чем тебя”.
В косвенно-субъектных предложениях предикаты выражаются также антонимичными темпоральными наречиями эртте “рано” - кеч “поздно”. Примеры: Манга юйге къайтыргъа эрттеди (Ф.) “Мне рано возвращаться домой”; Сизге аны этерге кечди (Ф.) “Вам поздно уже это делать”. Они передают значение запрещения того или иного действия через указание на время. Для выражения же противоположной семантики языком используется отрицательная частица тюйюл “не”: Сизге билим алыргъа энтта кеч тюйюлдю (К.ж.) “Получать знания вам еще не поздно”.
И.Х.Ахматов выделяет в тюркских языках косвенносубъектные предложения, построенные по схеме “имя в дательно-направительном падеже + имя в местном падеже (или наречие места) + прилагательное в лично-предикативной форме”. Он считает, что в таких предложениях форма субъектной лексемы (дательно-направительный падеж) определяется валентными свойствами предиката, обращает внимание на необходимость уточнения списка указанных предикатных лексем (Ахматов 1990:70). Ср. примеры: Анга былайда жылыды (И.А.) “Ему в этом месте тепло”; Анга мында къыйын боллукъду (И.А.) “Ему здесь будет трудно”.
Здесь следует внести некоторые поправки. В рассматриваемых конструкциях могут наличествовать не только одиночные имена в местном падеже, но и послеложно-именные сочетания, построенные по схеме “имя в родительном падеже + послеложное имя в местном падеже”: Манга таула тийресинде игиди (М.Т.) “Мне хорошо в районе гор”. Кроме наречия места встречается и употребление других адвербиальных компонентов (наречия образа действия, времени): Бу ингирде бизге сууукъду (О.Э.) “Этим вечером для нас (нам) холодно”; Къызыуда бизге жаланлай игиди (Ж.Т.) “В жару нам лучше без одежды”. Рассматриваемые конструкции по семантике делятся на несколько подгрупп:
а) предложения с предикатами общей оценки, которые выражаются лексемами типа иги “хороший”, аман “плохой”, онглу “превосходящий”, сейир “изумительный”: Санга тауда игиди (М.Т.) “Тебе в горах хорошо”; Суфияннга анда онглуду (О.Э.) “Суфияну там лучше”;
б) предложения с предикатами состояния: Маллагъа халжарда сууукъду (Ш.) “Скоту холодно в сарае”; Манга мында бек къызыуду (Н.) “Здесь мне очень жарко”;
в) предложения с предикатами пространственных отношений: Къойлагъа орунда тарды (К.Ж.) “Овцам в загоне тесно”; Бизге бу отоуда бек эркинди (З.) “Нам в этой комнате очень просторно”.
Качество семантических конкретизаторов зависит также от семантики предикатных лексем. Анализируемый языковой материал показывает, что место семантического конкретизатора в предложениях с предикатами физического состояния обычно занимают конституенты со значением пространства и времени. Для предикатов типа тар “тесный”, кенг “широкий”, эркин “просторный” характерно функционирование с локальными конкретизаторами.
Что же касается предикатов общей оценки, то диапазон семантических конкретизаторов в предложениях с их участием значительно расширяется. Так, например, можно встретить конкретизаторы функции, состояния, совместности и т.п.: Манга атлада къыйынды (Ш.) “Мне тяжело работать табунщиком”; Жюреги ауругъаннга къызыуда аманды (З.) “Сердечнику в жару плохо”; Манга нёгерлерим бла онглуду (К.) “Мне лучше с друзьями”.
В лингвистической литературе, посвященной предикатам состояния, говорится о встроенном в само лексическое значение предикатива семы оценки/визуального наблюдения, поверхностным критерием чего служит валентность на дательный падеж лица. По мнению А.В.Циммерлинга, описание предикатной лексики при помощи двух параметров, т.е. субъекта состояния и субъекта оценки оправдывает себя не только для русского, но и для других языков: универсальным для них является то, что все они обозначают “визуально наблюдаемые и поддающиеся качественной оценке ситуации” (Циммерлинг 1999:225). На наш взгляд, акцентировать внимание следует не только на визуальное наблюдение, но и на собственные ощущения, впечатления лица. На основе своих перцепций лицо приходит к тем или иным выводам, к соответствующей оценке. Как писал Ю.С.Степанов, “в пространстве 1л. говорящего осмысливаются прежде всего субъективные состояния: У меня болит голова; У меня жар; У меня неприятности. Выражения со 2 и 3 л. У тебя голова болит; У него голова болит и т.п. возникли вероятно, по аналогии с 1л. Они содержат умозаключения по аналогии: при констатации внутреннего состояния только 1л. является подлинной констатацией, высказывания относительно всех других лиц – лишь утверждения о внешнем сходстве с описываемым субъективным состоянием” (Степанов 1989:128).
Общим для конструкций с указанными типами предикатов является как наличие оценки, так и компонентов, посредством которых передаются отношения сравнения. Уже сама интонация и структура предложения подсказывают это. Примеры: Манга жерчиликден эсе малда тынчды (З.) “Мне легче в животноводстве, чем в полеводстве”; Бусагъатда манга курортдан эсе юйде игиди (К.ж.) “Мне сейчас лучше дома, чем на курорте”; Къойчулагъа Бедикден эсе Гымыхлада эркинди (М.Т.) “Для чабанов просторней в Гымыхла, чем в Бедыке” и т.д.
Как и в других тюркских языках, в карачаево-балкарском языке субъект выражается и формой винительного падежа. В первую очередь, это характерно для каузативных конструкций, предикатами которых являются глаголы в понудительном залоге. Ср.: Ол сабийни къууандырды (Ф.) “Он обрадовал ребенка”. Данное предложение состоит из трех конституентов: подлежащего (ол), дополнения (сабийни) и сказуемого (къууандырды). Подлежащее здесь представляет собой каузирующий субъект, а дополнение передает значение как объекта каузации, так и каузируемого субъекта состояния. Сказуемое же репрезентирует предикат состояния. Такие конструкции подвергнуты скрупулезному анализу в трудах И.Х.Ахматова (см., например: Ахматов 1983), а также в некоторых других работах, посвященных категории залога (Зиннатуллина 1969; Геляева 1999).
В некоторых же случаях в каузативных конструкциях языка возможно употребление косвенных субъектов в дательно-направительном падеже: Ол аны атха малтатды (Ф.) “Он затоптал его лошадью”. Подобным предложениям в языке не уделено еще должного внимания. Однако рассмотрение обозначенной проблемы не входит в задачи нашего исследования.
При соответствующих условиях в субъектной функции широко употребительны и сочетания имен с послелогом бла “с”, что легко заметить как в глагольных, так и в именных конструкциях.
Для глагольных предложений присуще при этом формальное выражение двух участников действия – субъекта и косубъекта действия. Например: Сослан Состар бла тутушады (М.Т.) “Сослан борется с Состаром”. Здесь предикат выражен взаимно-совместным залогом. Поэтому задается валентность для прямого и косвенного субъектов. Оба эти субъекта могут быть совмещены и во множественном субъекте. Но при этом для актуализации совместного действия возможно включение в структуру предложения сочетания бир бирлери бла “друг с другом”: Ала (бир бирлери бла) тутушадыла (М.Т.) “Они борются друг с другом”.
Именные же конструкции с косвенным субъектом, выраженным сочетанием имени с послелогом бла “с” передают совсем другие значения (отношения равенства, дружбы, вражды и т.п.). Примеры: Ол мени бла игиди (М.Т.) “Он со мной в хороших отношениях”; Сен ала бла тенгсе (З.) “Ты равен с ними”; Азиз Асхат бла осалды (И.А.) “Азиз с Асхатом в плохих отношениях”.
Таким образом, материал карачаево-балкарского языка позволяет сделать вывод о том, что косвенно-субъектные предложения имеют свои, отличные от других типов предложений, семантико-синтаксические особенности. Такие конструкции есть не только среди односоставных, но и среди двусоставных предложений. Если в односоставных конструкциях мы говорим в основном об одном косвенном субъекте, то в двусоставных их бывает больше. Косвенный субъект имеет разные средства выражения. Для этого используются формы косвенных падежей и сочетания имени с послелогом бла “с”.
Проанализированный в этой главе эмпирический материал приводит нас к выводу о том, что в карачаево-балкарском языке односоставные именные предложения представлены в основном номинативными, безличными и косвенно-субъектными конструкциями.
1. Современный карачаево-балкарскимй язык характеризуется возникновением и активизацией различных номинативных конструкций, между которыми имеются существенные структурные и семантические различия. Прогнозируется рост в языке указанных синтаксических единиц, что определяется как внутрилингвистическими факторами, так и внеязыковой действительностью.
Номинативные предложения подразделяются на собственно-бытийные (предметно-бытийные, пространственные, темпоральные, предложения со значением состояния), указательные, оценочно-бытийные и вокативные. Главный их член имеет форму основного падежа, выполняет функцию наименования предмета и выражает идею его экзистенции, бытия. Если предметно-бытийные конструкции отличаются относительно свободной лексической наполняемостью, то для конструкций со значением состояния, пространства, темпоральности в этом плане присущи некоторые ограничения, т.е. в них лексика носит закрепленный характер. Указательные предложения содержат в своем составе специальные маркеры (частицы), способствующие репрезентации такой специфической черты их семантики, как указание на появление, обнаружение некоторого объекта. Оценочно-бытийные же предложения отмечены соответствующей интонацией, чему способствует включение в их структуру различных лексем, без которых невозможна экспрессивная оценка текста. Употребление вокативов в речи обусловливается экстралингвистическими факторами. Выбор их формы зависит от отношения говорящего (пишущего) к адресату речи.
2. Именные безличные предложения в карачаево-балкарском языке бессубъектны. Предикат в них в большинстве случаев выражается прилагательными и наречиями. Неотъемлемым атрибутом указанных конструкций является то, что они содержат в своей семантической структуре локальные и темпоральные конкретизаторы, репрезентируемые существительными, местоимениями в дательно-направительном и местном падежах, послежно-именными сочетаниями, наречиями, фразеологическими единицами. Локальные конкретизаторы дифференцируются на собственно-пространственные, предметные, личностные, событийные.
По характеру средств выражения конституирующего компонента и семантическим признакам именные безличные предложения подразделяются на несколько групп: а) предложения, выражающие пространственные отношения; б) предложения, выражающие темпоральные отношения; в) предложения со значением оценки; г) предложения со значением состояния.
3. Косвенно-субъектные предложения коррелируют с безличными конструкциями. Они легко преобразуются друг в друга, передавая близкие ситуации, имея в своем составе одинаковые семантические конкретизаторы. Первые отличаются наличием в своей семантической структуре семантического субъекта, выраженного косвенными (родительным, дательно-направительным, винительным и местным) падежами имени. Косвенный субъект может быть репрезентирован и комплексно, или лексико-морфологически, что является спецификой многих сочетаний в форме 3-го изафета и присуще для синтаксиса всех тюркских языков, в том числе и для карачаево-балкарского языка.
Предложение является многоаспектной синтаксической единицей языка. В силу этого оно требует к себе внимания с разных сторон. В современной лингвистике в процессе адекватного описания простого предложения значительное место занимает исследование проблем, связанных с его членением. При этом синтаксисты выделяют грамматическое, структурное, семантическое, синтагматическое и коммуникативно-синтаксическое (актуальное) членения предложений.
Одним из малоразработанных в карачаево-балкарском языкознании является вопрос о парадигмах простого предложения. В имеющихся работах по синтаксису карачаево-балкарского языка указывается только на наличие системы грамматических форм предложения по модальности, времени и лицу. Однако анализ специальной лингвистической литературы и языкового материала свидетельствует о том, что в карачаево-балкарском языке, как и в других тюркских языках, наличествуют различные формы простого предложения: 1) по утвердительности/отрицательности; 2) по цели высказывания; 3) по выражению лица и числа; 4) по наклонениям; 5) по синтаксическим временам; 6) по очевидности/неочевидности; 7) по залогам; 8) по коммуникативной актуальности. Представленная система парадигм простого предложения по-разному реализуется в структуре именного и глагольного предложения. Во многих случаях указанные парадигмы репрезентируются комплексно, взаимодействуя между собой.
Проблемам коммуникативно-синтаксической организации простого предложения в языке уделяется незаслуженно меньше внимания, чем его конструктивно-синтаксической стороне. Между тем эти аспекты синтаксических единиц, вступая в различные отношения между собой, способствуют получению нового знания о структуре и семантике простого предложения. Являясь важнейшим аспектом коммуникативно-содержательного плана предложения, актуальное членение имеет систему средств выражения, которые выполняют свои определенные функции в вербальной речи. Особый интерес вызывает изучение процесса номинализации глагольных единиц, который представляет собой преобразование (трансформацию) ее в именную единицу, т.е. по законам актуального членения целый пласт глагольных предложений переходит в сферу именного предложения. В этом плане следует отметить и предложения со сказуемыми, выраженными словами в дательно-направительном, местном и исходном падежах, возникновение которых обусловлено актуализацией этих компонентов и присоединением к ним в последующем аффиксов сказуемости. Указанная причина лежит в основе и конструкций, по форме совпадающих с номинативными предложениями: парцеллятов (присоединительных конструкций), именительного темы, именительного представления и т.д.
Структурно-семантическое членение именного предложения изучено недостаточно. В целях выполнения этого пробела мы рассмотрели ряд вопросов, которые не только в карачаево-балкарском языкознании, но и во всей тюркологии пока не нашли своего полного решения. К ним относятся вопросы о валентности именного предиката, факультативных и необходимых компонентах формальной схемы предложения, лексическом наполнении мест такой схемы, наборе семантических компонентов предложения, семантической структуре предложения, его формально-семантической модели.
Указанные вопросы рассматривались в определенной последовательности. Сначала изучалась проблема валентности. Это позволило показать, что одни компоненты предложения являются факультативными, а другие - облигаторными его членами, обеспечивающими выполнение предложением номинативной функции. Разграничение факультативных и моделеобразующих членов предложения позволяет установить в каждом отдельном случае состав формальной (структурной) схемы предложения.
Собранный и изученный нами языковой материал убеждает нас в тoм, что структурную cхему предложения нужно понимать не как его предикативную основу, а как номинативный минимум, который во многих случаях включает в себя не только субъект и предикат, но и различные распространители (семантический объект, семантический конкретизатор, семантический атрибут), способствующие тому, чтобы предложение вне контекста выражало определенное типовое значение.
Для выражения предиката в именных предложениях употребляются имена существительные в различных падежных формах и в сочетании с послелогами, имена прилагательные, имена числительные, наречия и их субституты. Они, как и глаголы, обладают центробежной потенцией, т.е. могут взаимодействовать с определенным числом актантов. Эта способность слов называется валентностью. Исходя из валентности предиката, модели именных предложений бывают в основном одно- и двуместные. Валентность именного предиката зависит как от его семантики, так и от “угла зрения” участников речи. Не все лексико-семантические группы имен принимают активное участие в построении различных формально-семантических моделей предложения, в выражении их предикативного компонента.
Если говорить о наречии, то значительным потенциалом в репрезентации сказуемостной функции, построении именных конструкций обладают наречия со значением местонахождения, направления движения, количества и времени. В этом отношении им уступают наречия образа действия и др., что обусловлено их лексико-гарамматическими особенностями, привязанностью к глаголу.
Известно, что предикативную функцию в предложении выполняют и различные падежные формы имен. Материал карачаево-балкарского языка показывает, что не все они одинаково свободно занимают позицию сказуемого. Так, например, для именных лексем в винительном падеже указанная функция обычно не присуща. Другие же формы имен в этом плане характеризуются огромными функциональными возможностями.
При принятом здесь подходе к изучению предложения его формальная структура описывается в терминах частей речи, которые служат для выражения определенных семантических компонентов синтаксической конструкции. А для показа семантической структуры предложения используются его семантические компоненты. Это позволило нам показать, для выражения каких семантических компонентов служат его формальные элементы, а также какие формальные модели предложения используются для выражения тех или иных семантических структур. В результате этого нам удалось показать, какие члены предложения являются моделеобразующими и выявить структурные схемы именного предложения.
Семантику предложения определяет лексика, заполняющая его синтаксические позиции. Семантика элементов предложения в первую очередь зависит от характера предиката, от его синтагматических связей.
Известно, что все слова языка объединяются в лексико-семантические группы, а синтаксические позиции предиката, да и других семантических компонентов предложения, замещаются словами определенных ЛСГ. Это позволяет нам рассматривать семантические свойства целых классов слов, что помогает показать, какие группы слов заполняют различные позиции структурных схем предложения. Только такой подход позволяет установить количество и качество семантических структур, выражаемых каждой схемой.
Вслед за отдельными исследователями (Н.Ю.Шведовой, Н.Н.Арват и др.) под семантической структурой предложения мы понимаем организованный на предикативной основе смысловой комплекс, представляющий собой результат взаимодействия семантических компонентов, отражающий взаимосвязь типизированных элементов экстралингвистической реальности. Составными элементами семантической структуры предложения являются его семантические компоненты. Под семантическим компонентом предложения понимается такой смысловой компонент семантической структуры предложения, который выражается лексическим или морфологическим способом. Семантический компонент предложения возникает в результате взаимодействия лексической и синтаксической семантики и отражает определенное явление внеязыковой действительности, представленное как обобщенный тип множества подобных явлений. Систему таких компонентов предложения составляют субъект, предикат, объект, конкретизатор, атрибут.
Рассмотренный нами материал показал, что практически каждая формальная схема предложения передает то или иное количество семантических структур. Так, схема С1 - ПР служит для выражения черт характера субъекта, его состояния, возраста и т.д.
В карачаево-балкарском языке немало и таких случаев, когда одна и та же семантическая структура присуща нескольким формальным структурам. Закономерно то, что в языке число семантических структур гораздо больше, чем количество их структурных схем. Точно также для выражения одного и того же семантического компонента употребляются различные словоформы и слова, относящиеся к разным частям речи. Так, для выражения локатива используются имена существительные, имена в сочетании с послелогами и наречия. В свою очередь, одна и та же словоформа очень часто служит для выражения различных семантических компонентов, что позволяет отметить регулярность в языке явления синтаксической синонимии.
В карачаево-балкарском языке отношения между формальной и семантической структурой предложения не всегда симметричны, т.е. количество формальных элементов конструкций может быть больше числа их семантических конституентов и наоборот. Наиболее отчетливо это видно при анализе одноместных предложений с предикатами, выраженными именами существительными в различных падежных формах и в сочетании с послелогами. В этом случае, например, в одной словоформе совмещаются значение как предиката, так и семантического объекта или конкретизатора.
Предложение является полиаспектной единицей синтаксиса. Для современной лингвистики изучение предложения в формально-семантическом плане является одной из важных задач. При этом особое внимание должно быть уделено изучению семантической структуры предложения и его компонентов. В последние десятилетия эта проблема находилась в центре внимания исследователей. Благодаря этому, к настоящему времени появилось большое количество работ, посвященных изучению отдельных его вопросов. Однако, как отмечено выше, простые двусоставные именные предложения карачаево-балкарского языка изучены недостаточно. Сведения, содержащиеся в имеющихся научных исследованиях и учебно-методических пособиях, представлены мало и не лишены противоречий. Они не дают полного системного представления об именном предложении карачаево-балкарского языка. Такое положение касается и односоставных предложений.
Карачаево-балкарский язык, как и другие тюркские языки, характеризуется возникновением и активизацией различных номинативных конструкций, что обусловлено возникновением и последующим развитием письменной художественной речи. При этом наблюдается наличие между ними существенных структурных и семантических различий. Все они широко употребляются в языке, причиной чего является их лаконичность, свободная лексическая сочетаемость, гибкость семантической структуры и функционирование в различных стилях. Основным отличием номинативных предложений признается их бытийное значение. Главный член таких конструкций обычно не принимает аффиксов сказуемости. Однако в карачаево-балкарском языке наличествует целый пласт номинативных предложений со значением темпоральности и физического состояния, главный компонент которых сказуемостно оформлен.
За безличными предложениями мы признаем отсутствие в них лексических и морфологических средств выражения субъекта. Именные разновидности их в большинстве своем передают пространственные, темпоральные отношения, оценку, состояние.
В отдельную группу нами выделяются так называемые косвенно-субъектные предложения, имеющие место как в системе двусоставных предложений, так и в системе односоставных конструкций. Косвенный субъект в языке выражается различными средствами. В именных построениях он больше всего представлен формой дательно-направительного падежа имени. Предложения с таким субъектом соотносятся с соответствующими двусоставными предложениями. Между косвенно-субъектными и безличными конструкциями нет четких, непроходимых границ. Они легко подвергаются трансформации.
Односоставные предложения, как и двусоставные, характеризуются семантическим и структурным разнообразием, выполняя при этом определенные коммуникативные функции в вербальной речи.
Предложение имеет двусторонний характер. Его форма и содержание не могут характеризоваться полным параллелизмом, симметричностью. Адекватное изучение предложения обусловлено тем, насколько полно учитывается его формальная и содержательная стороны, их взаимодействие. Только решение этой задачи поможет дать целостную картину о системе синтаксических единиц.
Обращение к семантике и лексике предложения является основной закономерностью развития синтаксической науки. При этом мы убеждаемся в том, что многое дает для понимания природы предложения максимальное обогащение семантического описания. К этому можно прийти путем вовлечения в него информации о мире, которая аккумулирована в значении компонентов синтаксических единиц. Роль их значительна в познании человеком действительности и в формировании языковой картины мира.
Предложение отражает ту или иную внеязыковую реальность. Семантический анализ предложения позволяет нам показать, как организована его семантическая структура, отражающая определенную ситуацию. При анализе предложения возможен расчлененный подход к изучению его формальной и содержательной структуры. Такой подход к изучению синтаксических единиц помогает нам проследить процесс лексического наполнения “мест” формальной схемы предложения, что, в свою очередь, позволяет установить закономерности взаимодействия лексики и семантики.
Семантические компоненты предложения являются обобщенными и типизированными элементами семантической структуры предложения, которые складываются в результате их взаимодействия. Такая структура не простой набор или совокупность смысловых элементов. Она определяется и соотношениями между компонентами предложения.
Предпринятое нами исследование не претендует на абсолютную полноту охвата и решения всех проблем, характерных для именного предложения, но показывает достигнутое в этой области и что на сегодняшний день в силах языковеда-тюрколога. На наш взгляд, назрели все предпосылки для комплексного описания предикатов, способствующих формированию синтаксических единиц, дальнейшей разработке должны быть подвергнуты все лексико-семантические группы слов, которые лежат в основе репрезентации семантических категорий, широко представленных в языке.
Руководство антропоцентрическим подходом при анализе функционально-семантических категорий языка, репрезентированных в синтаксических конструкциях различной формальной устроенности, способствует выявлению определенных сведений, которые необходимы для семантической классификации предикатов (вместе с этим и предложений), дефиниции, объяснения их функциональных особенностей. Интеграция системоцентрического и антропоцентрического подходов дает возможность многоаспектно представить семантические категории, их взаимодействие, а также выявить многообразие форм и семантики предикатных лексем, фигурирующих в именных конструкциях карачаево-балкарского языка.
Анализ языкового материала лишний раз подчеркивает справедливость ориентации семантических исследований на человека, на его логику и восприятие им окружающей действительности как в плане диахронии, так и в плане синхронии. Такая тенденция является одним из лучших достижений современной лингвистики.
ЛИТЕРАТУРА
Абдуллаев А.З. Рец.: И.Х.Ахматов. Структурно-семантические модели простого предложения в современном карачаево-балкарском языке // Советская тюркология. - 1984. - №5. - С. 74-77.
Абдуллаев И.М. Способы сравнения в азербайджанском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Баку, 1974. - 29 с.
Абдуллаев К.М. О становлении монопредикативной структуры предложения в азербайджанском языке // Советская тюркология. - 1981. - №1. - С. 32-42.
Абдуллаев К.М. Актуальное членение предложения в азербайджанском языке // Советская тюркология. - 1983. - №3. - С. 61-75.
Абдуллина А.А. Локальность // Основы построения функциональной грамматики русского языка для нерусских. - Уфа, 1991. - C. 115-123.
Адуразаков М.А. Грамматическая структура простого предложения (на материале типологического сравнения французского, русского и узбекского языков). - Ташкент: Фан, 1978. - 168 с.
Абдуразаков М.А. Семантическая структура высказывания (Семантические типы субъектов и предикатов): Дис. … д-ра филол. наук. -Ташкент, 1985. - 311 с.
Абрамов Б.А. Синтаксические потенции глагола (в сопоставлении с потенциями других частей речи) // Филологические науки. - 1966. - №3. - С. 34-44.
Адамец П. Порядок слов в современном русском языке. - Praha. - 1966. - 98 с.
Адамец П.. Изучение валентности русских глаголов на философском факультете Карлова университета // Актуальные проблемы русского синтаксиса. - М.: Изд-во МГУ, 1984. - С. 112-122.
Адилов М.И. Система повторов в азербайджанском языке: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Баку, 1968. - 56 с.
Адмони В.Г. Завершенность конструкции как явление синтаксической формы // Вопросы языкознания. - 1958. - №1. - С. 113 - 117.
Адмони В.Г. Двучленные фразы в трактовке Л.В.Щербы и проблема предикативности // Филологические науки. - 1960. - №1. - С. 35-42.
Адмони В.Г. Типология предложения // Исследования по общей теории грамматики. - М.: Наука, 1968. - С. 232-291.
Адмони В.Г. Структурно-смысловое ядро предложения // Члены предложения в языках различных типов. - Л.: Наука, 1972. - С. 35-50.
Адмони В.Г. Грамматический строй как система построения и общая теория грамматики. - Л.: Наука, 1988. - 239 с.
Азнабаев А.М., Псянчин В.Ш. Историческая грамматика башкирского языка. - Уфа, 1983. - 244 с.
Акимова Г.Н. Новые явления в синтаксическом строе современного русского языка. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1982. - 130 с.
Акимова Г.Н. Новое в синтаксисе современного русского языка. - М.: Высшая школа, 1990. - 168 с.
Акрамов Т. Именное сказуемое в современном узбекском литературном языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Ташкент, 1967. - 19 с.
Актуализация предложения. Т. 2: Синтаксические модели и их варианты. - СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1997. - 176 с.
Алексеев И.Е. Типы предложений по цели сообщения // Грамматика современного якутского литературного языка. Т.2. Синтаксис. - Новосибирск: Наука, 1995. - С. 97-135.
Алиев А.А. Явление парцелляции в языке современной азербайджанской художественной прозы // Советская тюркология. - 1985. - №3. - С. 72-78.
Алиев У.Б. Синтаксис карачаево-балкарского языка. - М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1973. - 351 с.
Алисова Т.Е. Очерки синтаксиса современного итальянского языка (Семантическая и грамматическая структура простого предложения). - М.: Изд-во МГУ, 1971. - 294 с.
Амбарцумян Р.С. Логико-семантический и синтаксический аспект теории валентности: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Л., 1977. - 22 с.
Амиров Р.С. Номинативные предложения и их употребление // Особенности синтаксиса казахской разговорной речи. - Алма-Ата, 1972. - С. 83-95.
Амиров Р.С. Синонимичные сказуемостные формы в казахском языке и вопросы их интерпретации // Советская тюркология. - 1976. - №6. - С. 38-45.
Андерш И.Ф. Структурно-семантическая типология простого предложения (на материале глагольных предложений современных чешского и украинского языков): Дис. ... д-ра филол. наук. - Киев, 1987. - 354 с.
Апресян Ю.Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. - М.: Наука, 1974. - 367 с.
Апресян Ю.Д. Избранные труды, т.1.Лексическая семантика. - М.: Школа “Языки русской культуры”, 1995. - 472 с.
Апресян Ю.Д. Избранные труды, т. 2.Интегральное описание языка и системная лексикография. - М.: Школа “Языки русской культуры”, 1995. - 767 с.
Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания // Вопросы языкознания. - 1995. - №1. - С. 37-67.
Апресян Ю.Д. Отечественная теоретическая семантика в конце ХХ столетия // Известия АН. Серия литературы и языка. - 1999. - т. 58. - №4. - С. 39-53.
Аракин В.Д. О лексической сочетаемости // К проблеме лексической сочетаемости. - М.: Изд-во МГПИ им. В.И.Ленина, 1972. - C. 5-12.
Аракин В.Д. К истории изафета в тюркских языках // Тюркологические исследования. - М.: Наука, 1976. - C. 12-23.
Арват Н.Н. Семантическая структура простого односоставного предложения (текст лекций). - Черновцы, 1974. - 66 с.
Арват Н.Н. Компонентный анализ семантической структуры простого предложения (текст лекций). - Черновцы, 1976. - 68 с.
Арват Н.Н. Семантическая структура простого предложения в современном русском языке. - Киев: Головное издательство издательского объединения “Вищa школа”, 1984. - 159 с.
Ардентов В.П. Номинативные предложения в современном русском языке. - Кишинев, 1959. - 154 с.
Арефьева Т.Д. Система и функционирование средств выражения принадлежности в современном русском языке: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 1986. - 224 с.
Арнольд И.В. Семантическая структура слова в современном английском языке и методика ее исследования (на материале имени существительного). - Л.: Просвещение, 1966. - 192 с.
Артемьева Г.М. Виды многозначности в современном русском языке (на материале оценочных имен прилагательных): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1986. - 16 с.
Арутюнова Н.Д. О номинативном аспекте предложения // Вопросы языкознания. - 1971. - №6. - С. 63-73.
Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. Логико-семантические проблемы. - М.: Наука, 1976. - 383 с.
Арутюнова Н.Д. К проблеме функциональных типов лексического значения // Аспекты семантических исследований. - М.: Наука, 1980. - С. 156-249.
Арутюнова Н.Д. Аксиология в механизмах жизни и языка // Проблемы структурной лингвистики 1982. - М.: Наука, 1984. - C. 5-23.
Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. - М.: Наука, 1988. - 341 с.
Арутюнова Н.Д. Метафора // Русский язык. Энциклопедия. - М.: Большая Российская энциклопедия; Дрофа, 1998. - C. 233-236.
Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. - М.: Школа “Языки русской культуры”, 1999. - .Ι-ХУ, 896 с.
Арутюнова Н.Д., Ширяев Е.Н. Русское предложение. Бытийный тип: структура и значение. - М.: Русский язык, 1983. - 198 с.
Ахматланы И.Х.. Малкъар тил. Синтаксис. 2=чи кесеги. - Нальчик: Эльбрус, 1996. - 245 б.
Ахматланы И.Х. Малкъар тилни грамматикасы. 8-9=чу классланы окъуучуларына дерслик. - Нальчик: Эльбрус, 1998. - 233 б.
Ахматланы И.Х. “Къарачай-малкъар тил” деген курсну программасы. - Нальчик, 1998 . - 33 б.
Ахматов И.Х. Главные члены предложения и средства их выражения в современном карачаево-балкарском языке. - Нальчик: Эльбрус, 1968.- 164 с.
Ахматов И.Х. Односоставные предложения // Грамматика карачаево-балкарского языка. - Нальчик: Эльбрус, 1976. - С. 488-507.
Ахматов И.Х. О безличных предложениях в тюркских языках // Исследования по карачаево-балкарскому языку. Вып.1. - Нальчик: Эльбрус, 1977. - С. 161-173.
Ахматов И.Х. Соотношение между формальной и семантической структурой односоставного предложения в карачаево-балкарском языке // Советская тюркология. - 1978. - №5 . - С. 26-32.
Ахматов И.Х. Къарачай-малкъар тилде иесиз айтымла. Студентлеге методика эсгертиуле. - Нальчик, 1979. - 17 б.
Ахматов И.Х. Об определении безличности предложения в карачаево-балкарском языке // Советская тюркология. - 1979. - №4. - С. 47-53.
Ахматов И.Х. Образование структурно-семантических типов безличных предложений в карачаево-балкарском языке // Теоретические проблемы карачаево-балкарского языка. Вып. 1. - Нальчик: Эльбрус, 1979. - С. 25-36.
Ахматов И.Х. Структурно-семантические модели простого предложения в современном карачаево-балкарском языке: (Основные вопросы теории). - Нальчик: Эльбрус, 1983. - 360 с.
Ахматов И.Х. Къарачай-малкъар тилни синтаксиси. - Нальчик, 1987. - 142 б.
Ахматов И.Х. Формально-семантический подход к языку и некоторые недостатки традиционной схемы описания синтаксического строя тюркских языков // Вопросы советской тюркологии. - Ашхабад: Ылым, 1988. - С. 211-215.
Ахматов И.Х. Карачаево-балкарский язык. Конспект лекций. - Нальчик, 1988 . - 70 с.
Ахматов И.Х. Полипредикативные конструкции с субъектными оборотами в тюркских языках (на материале карачаево-балкарского языка) // Советская тюркология. - 1988. - №2. - С. 24-32.
Ахматов И.Х. Формально-семантический анализ косвенно-субъектных предложений в тюркских языках (на материале карачаево-балкарского языка) // Советская тюркология. - 1989. - №6. - С. 11-17.
Ахматов И.Х. Выражение субъекта в тюркских языках // Советская тюркология. - 1990. - №6. - С. 3-12.
Ахматов И.Х. Основные типы глагольных безличных предложений в тюркских языках // Современные проблемы кавказского языкознания и тюркологии. Материалы региональной научной конференции, посвященной 65-летию кафедры дагестанских языков Даггосуниверситета. - Махачкала: ИПЦ ДГУ, 1997. - С. 38-40.
Ахмедов Дж.С. Предикативы в современном азербайджанском языке: Автореф дис. ... канд. филол. наук. - Л., 1970. - 14 с.
Бабаев С.К. К вопросам истории языка и религии балкарского и карачаевского народов. - Нальчик: Эльбрус, 2000. - 248 с.
Бабайцева В.В. Односоставные предложения в современном русском языке. - М.: Просвещение, 1968. - 160 с.
Бабайцева В.В. Изучение членов предложения в школе. - М.: Просвещение, 1975. - 154 с.
Бабайцева В.В. Семантика простого предложения // Предложение как многоаспектная единица (Русский язык). - М.: МГПИ им. В.И.Ленина, 1983. - С. 7-24.
Бабайцева В.В. Система членов предложения в современном русском языке. - М.: Просвещение, 1988. - 159 с.
Бабайцева В.В. Синкретизм парцеллированных и присоединенных субстантивных фрагментов текста // Филологические науки. - 1997. - №4. - С. 56-65.
Бабенко Л. Г. Лексические средства обозначения эмоций в русском языке. - Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1989. - 184 с.
Бабина Т.П. Субъект посессивности и способы его выражения // Идеографические аспекты русской грамматики. - М.: Изд-во MГУ, 1988. - C. 35-47.
Бабушкин А.П. Типы концептов в лексико-фразеологической семантике языка. - Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1996. - 104 с.
Багиров А.А. Порядок слов и семантика простого предложения (на материале азербайджанского языка) // Советская тюркология. - 1984. - №3. - С. 47-54.
Байжанова Н.Р. Базовая структурная схема элементарного простого предложения N1 Û Vf в алтайском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Новосибирск, 1999. - 22 с.
Байрамова Л.К., Сафиуллина Ф.С. Сопоставительный синтаксис русского и татарского языков. - Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1989. - 197 с.
Балакаев М.Б. Современный казахский язык. Синтаксис словосочетания и простого предложения. - Алма-Ата: Изд-во АН Казахской ССР, 1959. - 235 с.
Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. - М.: Иностранная литература, 1955. - 416 с.
Балли Ш. Французская стилистика.- М.: Иностранная литература, 1961.-394 с.
Баранов А.Н., Добровольский Д.О. Постулаты когнитивной семантики // Известия АН. Серия литературы и языка. - 1997. - Т.56. - №1. - С.11-21.
Баскаков А.Н. Предложение в современном турецком языке. - М.: Наука, 1984. - 200 с.
Баскаков Н.А. Простое предложение в каракалпакском языке // Исследования по сравнительной грамматике тюркских языков. Ч. III. Синтаксис. - М.: Изд-во АН СССР, 1961. - C. 62-72.
Башиева С.К. Вариантность в карачаево-балкарской фразеологии // Вопросы лексикологии и грамматики карачаево-балкарского языка. - Нальчик, 1993. - С. 50-58.
Башиланы С.Къ., Жарашыуланы З.Къ. Малкъар тилни школ фразеология сёзлюгю. - Нальчик: Эльбрус, 1994. - 316 б.
Белова А.Г. Синтаксическое и актуальное членение предложения в письменном тексте арабского языка // Восточное языкознание: грамматическое и актуальное членение предложения. - М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1984. - С. 32-38.
Белоусова А.С. Имена лиц и их синтаксические свойства // Слово и грамматические законы языка: Имя. - М.: Наука, 1989. - С. 131-205.
Белошапкова В.А. Современный русский язык. Синтаксис. - М.: Просвещение, 1977. - 248 с.
Белошапкова В.А. Синтаксис // Современный русский язык. - М.: Азбуковник, 1997. - С. 606-868.
Бижева З.Х. Адыгская языковая картина мира. - Нальчик: Эльбрус, 2000. - 128 с.
Богданов В.В. Семантико-синтаксическая организация предложения. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1977. - 204 с.
Богданов В.В. Методология современных исследований в области синтаксической семантики // Предложение: структура и семантика. - Саранск, 1984. - С. 4-11.
Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные работы по общему языкознанию. Т. 1.- М.: Изд-во АН СССР, 1963. - 384 с.
Бозиев А.Ю. Словообразование имен существительных, прилагательных и наречий в карачаево-балкарском языке. - Нальчик: Кабардино-Балкарское кн. изд-во, 1965. - 88 с.
Большая советская энциклопедия. Т.28.- М.: Советская энциклопедия, 1978. - 616 с.
Бондарко А.В. Основы построения функциональной грамматики // Известия АН СССР. - Серия литературы и языка. - 1981. - №6. - С. 483-495.
Бондарко А.В. Темпоральность // Теория функциональной грамматики: Темпоральность. Модальность. - Л.: Наука, 1990. - С. 5-58.
Будагов Р.А. Язык - реальность - язык. - М.: Наука, 1983. - 262 с.
Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). - М.: Школа “Языки русской культуры”, 1997. - 576 с.
Бурганова Н.Б. Имя числительное // Татарская грамматика. Т.ΙΙ. Морфология. - Казань: Татарское кн. изд-во, 1993. - C. 265-287.
Быконя В.В. Имя числительное в картине мира селькупов. - Томск: Томский гос. пед. ун-т, 1998. - 261 с.
Валгина Н.С. Синтаксис современного русского языка. - М.: Высшая школа, 1991. - 432 с.
Ванников Ю.В. Парцелляция // Русский язык. Энциклопедия. - М.: Большая Российская энциклопедия, Дрофа, 1998. - С. 328.
Варламова В.В. Темпоральность // Основы построения функциональной грамматики русского языка для нерусских. - Уфа, 1991. - С. 108-115.
Варшавская А.И. Структурно-семантические варианты бытийного предложения с “there + be” // Актуализация предложения. Т.2.Синтаксические модели и их варианты.- СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 1997. - С. 127-138.
Васильев Л.М. Понятийные семантические и грамматические категории как объект современной лингвистической семантики (к постановке вопроса об их сущности и взаимоотношении) // Исследования по семантике. Семантика слова и фразеологизма. - Уфа, 1986. - С. 3-9.
Васильев Л.M. Методы современной лингвистики. - Уфа, 1997. - 182 с.
Васильев Л.М. Общие проблемы лингвистики. Внешние связи языка. - Уфа, 1998. - 148 с.
Васильев Л.М. Предикаты свойства как один из семантических классов лексики и фразеологии // Исследования по семантике: Теоретические и прикладные аспекты. - Уфа, 1999. - С. 41-47.
Васильев Ю.И. Способы выражения сравнения в якутском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Алма-Ата, 1981. - 16 с.
Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. - М.: Русские словари, 1996. - 416 с.
Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. - М.: Школа “Языки русской культуры”, 1999. - I-ХIII, 780 с.
Виноградов В.В. Из истории изучения русского синтаксиса (от Ломоносова до Потебни и Фортунатова). - М.: Изд-во Московского ун-та, 1958. - 400 с.
Виноградов В.В. Русский язык (грамматическое учение о слове). - М.: Высшая школа, 1972. - 614 с.
Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1.- М.: Гнозис, 1994. - 612 с.
Владимирский Е.Ю. Система предложно-падежных конструкций с пространственным значением в современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. пед. наук. - М., 1972. - 19 c.
Воейкова М.Д. Бытийные ситуации // Теория функциональной грамматики: Локативность. Бытийность. Посессивность. Обусловленность. - СПб.: Наука, 1996. - С. 53-80.
Володина Г.И. Формальный и семантический анализ предложений со значением наличия: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 1979. - 244 с.
Вольф Е.М. Некоторые особенности местоименных посессивных конструкций (иберо-романские параллели) // Категории бытия и обладания в языке. - М.: Наука, 1977. - C. 125-149.
Вольф Е.М. Грамматика и семантика прилагательного (на материале иберо-романских языков). - М.: Наука, 1978. - 200 с.
Вольф Е.М. Состояния и признаки: Оценки состояний // Семантические типы предикатов. - М.: Наука, 1982. - С. 320-339.
Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки.- М.: Наука, 1985.-228 с.
Воронина Д.Д. О функции и значении семантического субъекта в строе русского предложения: Автореф. дис. … канд. филол. наук. - М., 1976. - 24 с.
Воронцова Т.В. Семантико-синтаксическая организация бытийного предложения: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Л., 1981 - 18 с.
Восточное языкознание: факультативность. - М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1982. - 152 с.
Всеволодова М.В. Объем и содержание курса “Функционально-коммуникативная грамматика” // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. - 1995. - №2. - С. 97-106.
Всеволодова М.В., Владимирский Е.Ю. Способы выражения пространственных отношений в современном русском языке. - М.: Русский язык, 1982. - 264 с.
Гаджиева Н.З. Природа изафета в тюркских языках // Советская тюркология. - 1970. - №2. - C. 18-26.
Гаджиева Н.З. Существовал ли глагол-связка настоящего времени в тюркских языках? // Советская тюркология. - 1971. - №5. - С. 3-10.
Гаджиева С.Г. Структурно-семантические особенности компаративных фразеологических единиц лакского языка: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Махачкала, 1994. - 24 с.
Газизова Р.Ф. Синтактика частей речи. - Уфа, 1984. - 65 с.
Гайсина Р.М. Имена прилагательные с релятивным значением и их отношение к семантической структуре предложения // Исследования по семантике. Семантические аспекты синтаксиса. - Уфа, 1985. - С. 76-86.
Гайсина Р.М. Категория отношения в языке: Аспекты рассмотрения // Категория отношения в языке. - Уфа, 1997. - C. 8-12.
Гак В.Г. К проблеме синтаксической семантики (семантическая интерпретация «глубинных» и «поверхностных» структур) // Инвариантные и синтаксические значения и структура предложения. - М.: Наука, 1969. - С. 77-85.
Гак В.Г. Высказывание и ситуация // Проблемы структурной лингвистики 1972. - М.: Наука, 1973. - C. 349-372.
Гак В.Г. Сопоставительная лексикология (на материале французского и русского языков). - М.: Международные отношения, 1977. - 264 с.
Гак В.Г. К типологии функциональных подходов к изучению языка // Проблемы функциональной грамматики. - М.: Наука, 1985. - С. 5-15.
Гак В.Г. Метафора: универсальное и специфическое // Метафора в языке и тексте. - M.: Наука, 1988. - C. ll-26.
Гак В.Г. Функционально-семантическое поле предикатов локализации // Теория функциональной грамматики: Локативность. Бытийность. Посессивность. Обусловленность. - СПб.: Наука, 1996. - С. 6-26.
Гак В.Г. Языковые преобразования. - М.: Школа “Языки русской культуры”, 1998. - 768 с.
Гак В.Г. Человек в языке // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. - М.: Индрик, 1999. - С. 73-80.
Галкина-Федорук Е.М. Безличные предложения в современном русском языке. - М.: Изд-во МГУ, 1958. - 332 с.
Галкина-Федорук Е.М. Номинативные предложения // Современный русский язык. Часть 2. Морфология. Синтаксис. - М.: Изд-во Московского ун-та, 1964. - С. 429-438.
Ганиев Ф.А. Суффиксальное словообразование в современном татарском литературном языке. - Казань: Татарское кн. изд-во, 1974. - 231с.
Ганиев Ф.А. Образование сложных слов в татарском языке. - М.: Наука, 1982. - 150 с.
Ганиев Ф.А. О синтетических и аналитических падежах в татарском языке // Tatarika: Edendum curavit Abdulla Tukain Kultuuriseura r.y.: Studia in Honorem Ymar Daher: Anno MCM LXX sexagenario. – Vammala, 1987. - P. 120-133.
Ганиев Ф.А. Конверсия в татарском языке. - Казань: Татарское кн. изд-во, 1985. - 110 с.
Ганиев Ф.А. Словообразование наречий // Татарская грамматика. Т.. - Казань, 1995. - C. 481-512.
Ганиходжаева М. Прилагательные цвета узбекского языка в сравнительно-историческом аспекте: Дис. ... канд. филол. наук. - Ташкент, 1986. - 185 с.
Гарипова Ф.Г. Исследования по гидронимии Татарстана. - М.: Наука, 199l. - 294 с.
Гарипова Ф.Г. Татарская гидронимия (Вопросы этногенеза татарского народа по данным гидронимии). - Казань, 1998. - 571 с.
Гарифуллин С.Ф. Послелоги татарского языка: Автореф дис. ... канд. филол. наук. - Казань 1990. - 15 с.
Гафарова Г.В., Кильдибекова Т.А. Когнитивные аспекты лексической системы языка. - Уфа, 1998. - 180 с.
Гвоздев А.Н. Современный русский язык. Ч.2. Синтаксис. - М.: Просвещение, 1973. - 350 с.
Геляева А.И. Словоизменительная и словообразовательная функции залоговых аффиксов в карачаево-балкарском языке. - Нальчик: Эльбрус, 1999. - 128 с.
Герасименко Н.А. Грамматическая форма и семантическая структура предложений тождества в современном русском языке: Автореф дис. ... канд. филол. наук. - М., 1981. - 19 с.
Герасименко Н.А. Грамматическая форма и семантическая структура предложений тождества в современном русском языке: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 1981. - 211 с.
Герасимова К.М. Лексикографическая и семантическая интерпретация прилагательных вкусового ощущения: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1986. - 16 с.
Гибатова Г.Ф. Структура семантического поля оценки // Актуальные вопросы современного языкознания. - Уфа, 1998. - С. 26-29.
Гиясов С.Т. Семантическая структура и компонентный анализ качественных прилагательных узбекского языка: Дис. ... канд. филол. наук. - Ленинград-Бухара, 1983. - 128 с.
Гладров В. К типологии простого предложения в русском языке // Актуальные проблемы русского синтаксиса. - М.: Изд-во МГУ, 1984. - С.36-48.
Головин Б.Н. К вопросу о парадигматике и синтагматике на уровнях морфологии и синтаксиса // Единицы разных уровней грамматического строя языка и их взаимодействие. – М.: Наука, 1969. – С. 73-87.
Гочияева С.А. Наречие в карачаево-балкарском языке. - Черкесск: Ставропольское кн. изд-во, 1973. - 119 с.
Гочияева С.А. Наречие // Грамматика карачаево-балкарского языка. - Нальчик: Эльбрус, 1976. - C. 149-163.
Грамматика карачаево-балкарского языка. - Нальчик: Эльбрус, 1976. - 571 с.
Грамматика киргизского литературного языка. Часть 1.Фонетика и морфология. - Фрунзе: Илим, 1987. - 402 с.
Грамматика современного башкирского литературного языка. - М.: Наука, 1981. - 495 с.
Грамматика современного русского литературного языка. - М.: Наука, 1970. - 767 с.
Грамматика современного якутского литературного языка. Т. 2. Синтаксис. - Новосибирск: Наука, 1995. - 336 с.
Грамматика хакасского языка. - М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1975. - 418 с.
Гузеев Ж.М. Семантическая разработка слова в толковых словарях тюркских языков. - Нальчик: Эльбрус, 1985. - 194 с.
Гузеланы Ж.М. Бусагъатдагъы къарачай-малкъар литература тил. 1=чи кесеги. - Нальчик: Эльбрус, 1998. - 304 б.
Гулыга Е.В. Размышления о книге Тимофея Петровича Ломтева “Предложение и его грамматические категории” // Филологические науки. - 1973. - №3. - C. 20-29.
Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. - М., 1955. - 683 с.
Данеш Ф. Многомерная классификация грамматических членов предложения // Язык: система и функционирование. - М.: Наука, 1988. - С. 78-87.
Даниленко В.П. Ономасиологическое направление в грамматике. - Иркутск: Изд-во Иркутского ун-та, 1990. - 348 с.
Дейк, ван Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. - М.: Прогресс, 1989. - 312 с.
Джанашиа Н.Н. Экзистенциальные конструкции с var / уок в турецком языке // Советская тюркология. - 1987. - №6. - С. 60-66.
Джанашиа Н.Н. Категории бытия и обладания в турецком языке: Aвтореф. дис. ... канд. филол. наук. - Тбилиси, 1988. - 26 с.
Джанибеков Х.С.-А. Грамматические формы актуального членения предложения в карачаево-балкарском языке. - Нальчик: Нарт, 1991. - 160 с.
Джанибеков Х.С.-А. Опыт разграничения грамматического и актуального членений предложения в карачаево-балкарском языке. - Нальчик, 1993. - 84 с.
Дмитриев H.K. Грамматика башкирского языка. - М.: Изд-во АН СССР, 1948. - 276 с.
Дмитриев Н.К. Категория принадлежности // Исследования по сравнительной грамматике тюркских языков. Часть вторая. Морфология. - М.: Изд-во АН СССР, 1956. - С. 22-37.
Дмитриев Н.К. Детали простого предложения // Исследования по сравнительной грамматике тюркских языков. Ч. III. Синтаксис. - М.: Изд-во АН СССР, 1961. - С. 19-49.
Дмитриев Н.К. Строй тюркских языков. - М.: Восточная литература, 1962. - 607 с.
Додуева А.Т. Формально-семантические модели простых предложений с предикатами движения в карачаево-балкарском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Махачкала, 1997. - 18 с.
Долинина И.Б. Валентностные категории английского глагола: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Л., 1982. - 36 с.
Донидзе Г.И. Послелоги // Грамматика хакасского языка. М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1975. - С. 253-269.
Донидзе Г.И. Односоставные предложения // Грамматика хакасского языка. М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1975. - С. 304-327.
Евдокимова Е.В. Фразеологизмы с глаголами движения в составе семантического поля движения // Исследования по семантике. Семантика слова и фразеологизма. - Уфа, 1986. - С. 123-131.
Ержанов М. Лексико-семантическая группа слов, характеризующих человека (структурно-семантическая характеристика прилагательных и адъективированных существительных в казахском языке): Дис. ... канд. филол. наук. - Алма-Ата, 1987. - 207 с.
Есперсен О. Философия грамматики. - М.: Изд-во иностранной лит-ры, 1958. - 404 с.
Журинская Н.А. Именные посессивные конструкции и проблема неотторжимой принадлежности // Категории бытия и обладания. - М.: Наука, 1977. - С. 194-258.
Зайнуллин М.В. Модальность как функционально-семантическая категория (на материале башкирского языка). - Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1986. - 123 с.
Зайнуллин М.В. Функционально-семантическая категория модальности в современном башкирском языке: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Алма-Ата, 1988. - 51 с.
Закиев М.З. Синтаксический строй татарского языка. - Казань: Изд-во КГУ, 1963. - 464 с.
Закиев М.З. К вопросу о категории падежа в тюркских языках // Проблемы тюркологии и истории востоковедения. - Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1964. - С. 207-219.
Закиев М.З. Современный татарский литературный язык: Синтаксис. - М.: Наука, 1971. - С. 7-290, 300-302. - Соавт.: Х.Р.Курбатов.
Закиев М.З. Проблемы структуры простого предложения татарского языка. - Казань: КГПИ, 1987. - 102 с.
Закиев М.З. Татарская грамматика. Т.. Синтаксис. - Казань, 1995. - 576 с.
Засорина Л.Н., Берков В.П. Понятие валентности в языке // Вестник ЛГУ. - Серия истории, языка и литературы. - 1961.- №1. - Вып.2. - С. 133-139.
Звегинцев В.А. Язык и знание // Вопросы философии. - 1982. - №1. - С. 71-81.
Звегинцев В.А. Предложение и его отношение к языку и речи. 2-е изд. – М.: Эдиториал УРСС, 2001. – 312 с.
Зиннатуллина К.З. Залоги глагола в современном татарском литературном языке. - Казань: Татарское кн. изд-во, 1969. - 231 с.
Зиннатуллина К.З. Залоги глагола // Татарская грамматика. Т. 2. Морфология. - Казань: Татарское кн. изд-во, 1993. - С. 161-184.
Золотова Г.А. О структуре простого предложения в русском языке // Вопросы языкознания. - 1967. - №6. - С. 90-101.
Золотова Г.А. О глагольности предложения // Вопросы синтаксиса русского языка. - Калуга, 1971. - C. ll-16.
Золотова Г.А. Очерк функционального синтаксиса русского языка. - М.: Наука, 1973. - 351 с.
Золотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. - М.: Наука, 1982. - 368 с.
Золотова Г.А. Синтаксический словарь: репертуар элементарных единиц русского синтаксиса. - М.: Наука, 1988. - 440 с.
Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. - М., 1998. - 528 с.
Ибрагимов С.М. Сравнительные конструкции в татарском языке // Вопросы татарского языкознания. - Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1965. - С. 248-269.
Ибрагимов С.М. Послелоги и послеложные слова // Татарская грамматика. Т. ΙΙ. Морфология. - Казань: Татарское кн. изд-во, 1993. - С. 305-330.
Ибрагимова В.Л. Семантика глаголов пространственной локализации в современном русском языке. - Уфа, 1992. - 172 с.
Ибрагимова В.Л. Динамический потенциал категориальной семантики глагольного слова // Структура и семантика языковых единиц в речи. - Уфа 1994, - С. 6-14.
Ибрагимова Ф. Именное управление в современном узбекском литературном языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Ташкент, 1972. - 30 с.
Ибрагимова Э.Р. Парадигмы простого предложения (в сопоставлении с аналогичными парадигмами русского языка): Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Казань, 1999. - 19 с.
Иваницкая Н.Л. Формально-грамматическая и семантико-синтаксическая структура простого предложения (на материале двусоставных предложений современного украинского литературного языка): Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Киев, 1986. - 46 с.
Иванчикова Е.А. О структурной факультативности и структурной обязательности в синтаксисе // Вопросы языкознания. - 1965. - №5. - С. 84-94.
Игамбердыев Б. Выражение сказуемого в простых предложениях в современном узбекском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Самарканд, 1965. - 26 с.
Имамутдинова Ф.Р. Функционально-когнитивный потенциал глаголов речи в русском и английском языках (на материале ядерных компонентов сферы): Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Уфа, 1999. - 20 с.
Иомдин Л.Л. Симметричные предикаты в русском языке и проблема взаимного залога. - М., 1980. - 30 с.
Искужина Ф.С. Текст и средства его организации в современном башкирском языке (на материале произведений художественной литературы): Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Уфа, 2000. - 23 с.
Казем-Бек А. Грамматика турецко-татарского языка. - Казань, 1839. - 528 с.
Камалова А.А. Лексика со значением состояния в современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Днепропетровск, 1984. - 24 с.
Камалова А.А. Семантические типы предикатов состояния в системном и функциональном аспектах. - Архангельск, 1998. - 325 с.
Камалова А.А. Семантические типы предикатов состояния в системном и функциональном аспектах: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Уфа, 1999. - 39 с.
Камова И.М. Типология посессивного значения: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1980. - 20 с.
Карачаево-балкарско-русский словарь. - М.: Русский язык, 1989. - 832 с.
Каримова Р.А. Функционально-семантические категории и текст // Основы построения функциональной грамматики для нерусских. - Уфа, 1991. - С. 141-183.
Кароляк С. Об обязательных и факультативных компонентах высказывания // Грамматическое описание славянских языков. Концепции и методы. - М.: Наука, 1974. - С. 147-158.
Карцевский С.О. Об асимметричном дуализме лингвистического знака // Звегинцев В.Л. История языкознания ХХ-ХХ веков в очерках и извлечениях. Ч. 2. - М., 1965. - С. 85-91.
Касевич В.Б. Семантика. Синтаксис. Морфология. - М.: Наука, 1988. - 309 с.
Касевич В.Б. О когнитивной лингвистике // Общее языкознание и теория грамматики: Материалы чтений, посвященных 70-летию со дня рождения С.Д.Кацнельсона. - СПб.: Наука, 1998. - С. 14-21.
Касевич В.Б., Храковский В.С. Конструкции с предикатными актантами. Проблемы семантики // Категории глагола и структура предложения. Конструкции с предикатными актантами. - Л.: Наука, 1983. - С. 5-27.
Категория отношения в языке. - Уфа, 1997. - 174 с.
Кацнельсон С.Д. О грамматической категории // Вестник ЛГУ. - 1948.
Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. - Л.: Наука, 1972. - 216 с.
Кетенчиев М.Б. Формально-семантические модели именных предложений в современном карачаево-балкарском языке. - Нальчик, 1993. - 80 с.
Кетенчиев М.Б. Формально-семантические модели сравнительных конструкций в карачаево-балкарском языке // Вопросы лексикологии и грамматики карачаево-балкарского языка.- Нальчик, 1993. - С. 152-159.
Кетенчиев М.Б. Формально-семантическая структура именных предложений с предикатами состояния в карачаево-балкарском языке // Государственные языки КБР в теории и практике. - Нальчик, 1998. - С. 93-98.
Кибардина С.М. Одновалентные глаголы и их семантические типы в современном немецком языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Л., 1977. - 17 с.
Кибардина С.М. Основы теории валентности. Лекции. Пособие по сравнительной типологии немецкого и русского языков. - Вологда: Вологодский гос. пед. ун-т., 1979. - 56 с.
Кибардина С.М. К истокам теории валентности в немецком языкознании XIX века // Грамматические концепции в языкознании ХIХ века. - Л.: Наука, 1985. - С. 181-209.
Кибардина С.М. Валентностные свойства немецкого глагола: Учеб. пособие. - Л.: ЛГПИ им. А.И. Герцена, 1985. - 109 с.
Кибардина С.М. Валентность немецкого глагола: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Л., 1988. - 34 с.
Киекбаев Дж.Г. Основы исторической грамматики урало-алтайских языков. - Уфа: Китап, 1996. - 368 с.
Кильдибекова Т.А., Гафарова Г.В Функционально-когнитивный словарь русского языка (сфера двигаться). - Уфа, 1998. - 122 с.
Кильдибекова Т.А., Миниярова И.М., Газизова Р.Ф., Убийко В.И. Функциональное словообразование русского языка. -Уфа, 1998. - 116 с.
Климов Г.А. Принципы контенсивной типологии. - М.: Наука, 1983. - 224 с.
Клишин А.И. Типология квазипространственных метафорических oбoзначений // Исследования по семантике. Семантические единицы и их парадигмы. - Уфа, 1992. - С. 79-88.
Ковалевская И.И. Семантические отношения в группе прилагательных размера (на материале современного французского языка): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1988. - 16 с.
Коваленко Л.И. Предложения тождества в современном английском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Киев, 1984. - 24 с.
Ковтунова И.И. Поэтический синтаксис. - М.: Наука, 1986. - 206 с.
Ковтунова И.И. Современный русский язык. Порядок слов и актуальное членение. - М.: Просвещение, 1976. - 239 с.
Козырев Т.А. Синтаксические характеристики локальных падежей в казахском языке // Языки коренных народов Сибири. - Новосибирск: Институт филологии СО РАН, 1996. - С. 133-142.
Коков Дж.Н., Шахмурзаев С.О. Балкарский топонимический словарь. - Нальчик: Эльбрус, 1970. - 170 с.
Кокорина С.И. О семантическом субъекте и особенностях его выражения в русском языке. - М.: Изд-во Московского ун-та, 1979. - 79 с.
Колесников Н.П. Синтаксическая омонимия в простом предложении. - Ростов н/Д, 1981. - 145 с.
Колшанский Г.В. Объективная картина мира в познании и языке. - М.: Наука, 1990. - 108 с.
Конкобаев К. Топонимия Южной Киргизии.- Фрунзе: Илим, 1980.-172 с.
Кононенко В.И. Синонимика синтаксических конструкций в современном русском языке. - Киев: Наукова думка, 1970. - 143 с.
Кононенко В.И., Емельяненко Е.М. Квалификация лица в предложениях с субстантивным предикатом оценочного значения // Семантические категории русского языка: Сб. науч. тр. - Киев: КГПИ, 1986. - C. 70-79.
Кононов А.Н. Грамматика турецкого языка. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1941. - 312 с.
Кононов А.Н. Грамматика современного турецкого литературного языка. - Л.: Изд-во АН СССР, 1956. - 569 с.
Кононов А.Н. Грамматика современного узбекского литературного языка. - Л.: Изд-во АН СССР, 1960. - 446 с.
Кононов А.Н. Турецкий язык // Языки мира: Тюркские языки. -М.: Индрик, 1997. - C. 394-411.
Коныров Т. Компаративные конструкции в системе современного казахского языка: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Алма-Ата, 1985.- 43 с.
Коныров Т. Структурно-семантическая природа сравнения в казахском языке. - Алма-Ата: Мектеп, 1985. - 216 с.
Коркина Е.И. Наклонения глагола в якутском языке. - М.: Наука, 1970. - 307 с.
Костинский Ю.М. Генитивные субъектные конструкции в современном русском языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук. - М., 1971. - 22 с.
Краткая русская грамматика. - М.: Русский язык, 1989. - 639 с.
Кронгауз М.А. Обращения как способ моделирования коммуникативного пространства // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. - М.: Индрик, 1999. - С. 124-134.
Крупина Л.Е. Роль именительного представления и именительного темы в организации текста // Структура и семантика языковых единиц в речи. - Уфа, 1994. - С. 182-187.
Крылова О.А. Коммуникативно-семантическая организация текста // Современный русский язык: Фонетика. Лексикология. Словообразование. Морфология. Синтаксис. - СПб.: Лань, 1999. - С. 816-825.
Кубрякова Е. С. Номинативный аспект речевой деятельности. - М.: Наука, 1986. - 158 с.
Кубрякова Е.С. Начальные этапы становления когнитивизма: лингвистика – психология – когнитивная наука // Вопросы языкознания. - 1994. - №4. - С. 34-46.
Кубрякова Е.С. Части речи с когнитивной точки зрения. - М., 1997. - 330 с.
Кузнецова Э.В. Лексикология русского языка. - М.: Высшая школа, 1989. - 216 с.
Кулиева О.Дж. Слово-предложение в современном азербайджанском литературном языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Баку, 1978. - 28 с.
Къарачай-малкъар тилни ангылатма сёзлюгю. Ючтомлукъ. I А - Ж. - Нальчик: Эль-Фа, 1996. - 1016 б.
Лабов У. Структура денотативных значений // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. Х1У. Проблемы и методы лексикографии. - М.: Прогресс, 1983. - С. 133-176.
Лангаккер Р.У. Когнитивная грамматика. - М., 1992. - 56 с.
Левонтина И.Б. Целесообразность без цели // Вопросы языкознания. - 1996. - №1. - С. 42-57.
Лейкина Б.М. Некоторые аспекты характеристики валентности // Доклады на конференции по обработке информации, машинному переводу и автоматическому чтению текста. - М.: Изд-во АН СССР, 1961. - Вып. 5. - С. 1-15.
Лекант П.А. Синтаксис простого предложения в современном русском языке. - М.: Высшая школа, 1974. - 160 с.
Лекант П.А. Синтаксис простого предложения в современном русском языке. - М.: Высшая школа, 1986. - 176 с.
Лекант П.А. Субстантивные односоставные предложения // Современный русский язык. - М.: Высшая школа, 1988. - С. 314-317.
Лисина Л.Л. Слова категории состояния и их валентность в современном английском языке. Л.: ЛГПИ им. А.И. Герцена, 1970. - 28 с.
Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. - М.: Индрик, 1999. - 424 с.
Локштанова Л.М. О валентности глагола в современных лингвистических исследованиях // Иностранные языки в школе. - 1973. - №1. - С. 21-31.
Ломов А.М. Двусоставные количественные предложения // Простое пpeдложение: научный анализ и преподавание в школе и вузе. - Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1990. - C. 88-101.
Ломтев Т.П. Структура предложения в современном русском языке. - М.: Изд-во МГУ, 1979. - 198 с.
Лосев А.Ф. В поисках построения общего языкознания как диалектической системы // Теория и методология языкознания. - М.: Наука, 1989. - С. 5-92.
Лукин М.Ф. К вопросу о лексико-грамматическом статусе числительных в современном русском языке // Вопросы языкознания. - 1987. - №6. - С. 43-51.
Лухт Л.Я. Категории бытия и обладания (французско-румынские параллели) // Категории бытия и обладания в языке. - М.: Наука, 1977. - C. 125-149.
Любимов К.М. Предикативное наречие var / bar в тюркских языках // Советская тюркология. - 1974. - №4. - С 85 - 88.
Ляпон M.В. Смысловая структура сложного предложения и текст. - М.: Наука, 1966. - 200 с.
Мадина Г. Безличные предложения в современном казахском языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Алма-Ата, 1959. - 19 с.
Майорова Л.Е. Именительный представления и именительный темы как явления экспрессивного синтаксиса: Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Л., 1984. - 22 с.
Максютова Н.Х. Послелоги // Грамматика современного башкирского литературного языка. - М.: Наука, 1981. - С. 323-328.
Максютова Н.Х. Терминология коневодства у башкир // Вопросы лексикологии и лексикографии башкирского языка. - Уфа, 1983. - С. 18-26.
Малаховский Л.В. Теория лексической и грамматической омонимии. - Л.: Наука, 1990. - 239 с.
Маркелова Т.В. Семантика и прагматика средств выражения оценки в русском языке // Филологические науки. - 1995. - №3. - С. 67-79.
Маркелова Т.В. Взаимодействие оценочных и модальных значений в русском языке // Филологические науки. - 1996. - №1. - С. 80-89.
Маркосян Л.Е. Семантика и синтаксис предикатов состояния: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1985. - 23 с.
Маслова Е.С. Реципрок в юкагирском языке // Советское финно-угроведение. - 1989. - №2. - С. 120-127.
Матезиус В. О так называемом актуальном членении предложения // Пражский лингвистический кружок. - М.: Прогресс, 1967. - С. 239-245.
Махмудов Н.М. Семантико-синтаксическая асимметрия в простом предложении узбекского языка: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. - Ташкент, 1984. - 45 с.
Машадиев К.И. Номинативное предложение в современном азербайджанском литературном языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Баку, 1974. - 28 с.
Метафора в языке и тексте. - М.: Наука, 1988. - 176 с.
Мещанинов И.И. Структура предложения. - М. - Л.: Изд-во АН СССР, 1963. - 104 с.
Мещанинов И.И.. Члены предложения и части речи. - М.: Наука, 1978. - 387 с.
Милославский И.Г. Наречие // Современный русский язык. - М.: Азбуковник, 1997. - С. 587-590.
Минский М. Остроумие и логика когнитивного бессознательного // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. ХХ111. Когнитивные аспекты языка. - М.: Прогресс, 1988. - С. 52-92.
Мокрышева T.Д. Структурно-семантические особенности биноминативных предложений: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 1985. -199 с.
Молчанова О.Т. Топонимический словарь Горного Алтая. - Горно-Алтайск, 1979. - 398 с.
Москальская О.И. Проблемы системного описания синтаксиса (на материале немецкого языка). - М,: Высшая школа, 1981. - 175 с.
Мукappамов М. Сравнения и способы их выражения в современном узбекском литературном языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Ташкент, 1971. - 21 с.
Мураталиева Ж. Служебные части речи. Послелоги // Грамматика киргизского литературного языка. Ч.1.Фонетика и морфология. - Фрунзе: Илим, 1987. - C. 344-365.
Мусаев К.М. Грамматика караимского языка: Фонетика и морфология. - М.: Наука, 1964. - 344 с.
Мусаев К.М. Караимский язык // Языки мира: Тюркские языки. - М.: Индрик, 1997. - С. 264-272.
Мусукаев Б.Х. Топонимика высокогорья Балкарии. - Нальчик: Эльбрус, 1981. - 168 с.
Мышкина Р.А. Отрицание в структуре чувашского предложения: Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Уфа, 1982. - 26 с.
Назарова Л.А. Система сравнения прилагательных в современном английском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1985. - 16 с.
Невская И.А. Ситуативные локативные значения шорских падежей // Языки коренных народов Сибири. - Новосибирск: Институт филологии СО РАН, 1996. - C. 98-113.
Невская И.А. Типология локативных конструкций в тюркских языках Южной Сибири (на материале шорского языка): Автореф дис. ... д-ра филол. наук. - Новосибирск, 1997. - 45 с.
Недялков В.П. Типология взаимных конструкций // Теория функциональной грамматики: Персональность. Залоговость. - СПб.: Наука, 1991. - С. 276-311.
Неустроев Н.Н. Безличные предложения в современном якутском языке. - Якутск: Якутское кн. изд-во, 1972. - 111 с.
Неустроев Н.Н. Односоставное предложение // Грамматика современного якутского литературного языка. Т. 2. Синтаксис. - Новосибирск: Наука, 1995. - С. 74-97.
Нигматов Х.Г. Семантическая и синтаксическая функции падежей в языке восточно-тюркских памятников ХI-ХII веков // Советская тюркология. - 1975. - №4. - С. 23-36.
Низяева Г.Ф. Неопределенно-личные предложения в современном русском языке: (семантико-грамматическая организация): Дис. ... канд. филол. наук. - М., 1973. - 233 с.
Никитин М.В. Основы лингвистической теории значения. - М.: Высшая школа, 1988. - 168 с.
Новиков Л.А. Семантика русского языка. - М.: Высшая школа, 1982. - 272 с.
Новицкая В.В. Фразеологизмы с количественным значением в современном русском языке // Исследования по семантике. Семантика слова и фразеологизма. - Уфа, 1986. - С. 116-123.
Нурманов А.Н Оппозиция утвердительность - отрицательность в нечленимых высказываниях // Советская тюркология. - 1981. - №3. - С. 53-62.
Овсянникова В.И. Лексическая сочетаемость и семантическая структура группы английских прилагательных со значением умственных способностей: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1984. - 16 с.
Отаров И.М. Лексикология карачаево-балкарского языка. - Нальчик: Эльбрус, 1996. - 220 с.
Павлова В.В. Сравнительные конструкции в структуре простого предложения: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1994. - 15 с.
Павлова Е.М. Семантическое гиперполе прилагательных, обозначающих черты характера человека. - Л., 1986.Рук. деп. в ИНИОН АН СССР. №24279 от 26.02.86. - 16 с.
Падучева Е.В. К семантической классификации временных детерминантов предложения // Язык: система и функционирование. - М.: Наука, 1988. - C. 190-201.
Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью (референциальные аспекты семантики местоимений). 2-е изд. – М.: Эдиториал УРСС, 2001. – 288 с.
Панфилов В.З. Взаимоотношение языка и мышления. -М.: Наука, 1971.-232 с.
Панфилов В.З. Гносеологические аспекты философских проблем языкознания. - М., 1982. - 357 с.
Пелащенко И.И. Валентный анализ элементарных предложений в составе гипотаксиса: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1977. - 25 с.
Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. - М.: Учпедгиз, 1956. - 511 с.
Петров Н.Е. Служебные имена и послелоги в якутском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Л., 1963. - 21 с.
Плотников Б.А. О форме и содержании в языке. - Минск: Вышэйшая школа, 1989. - 254 с.
Покровская Л.А. Синтаксис гагаузского языка в сравнительном освещении. - М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1978. - 203 с.
Полищук Г.Г. Обязательные и факультативные определения в русском языке (их коммуникативная и конструктивная роль): Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Саратов, 1972. - 31 с.
Попко Т.Г. Семантическая структура локального предиката в современном французском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Минск, 1988. - 20 с.
Попова И.А. О “двусоставности” номинативных предложений // Исследования по современному русскому языку. - М.: Изд-во Московского ун-та, 1970. - С. 177-181.
Почепцов Г.Г. Об обязательном и факультативном окружении // Вопросы языкознания. - 1968. - №1. - С. 145-148.
Почепцов Г.Г. Конструктивный анализ структуры предложения. - Киев: Вища школа, 1971. - 191 с.
Почтенная Т.Г. Номинативные предложения // Современный русский литературный язык. - М.: Высшая школа, 1984. - С. 521-524.
Поцелуевский Е.А. Экстралокативное значение - семантическая примета имени // Советская тюркология. - 1987. - №3. - С. 13-15.
Пшегусова Г.С. Валентность и сочетаемость глаголов движения и производных от них абстрактных существительных в современном английском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук, - Пятигорск, 1985. - 17 с.
Пшегусова Г.С. Валентность и сочетаемость глаголов движения и производных от них абстрактных существительных в современном английском языке: Дис. канд. ... филол. наук. - Ростов н/Д, 1985. - 209 с.
Раемгужина З.М. Языковая картина мира в башкирской фразеологии (в сопоставлении с немецким языком). - Уфа, 1999. - 95 с.
Распопов И.П. Актуальное членение простого предложения (на материале преимущественно монологической речи). - Уфа, 1961. - 164 с.
Распопов И.П. Очерки по теории синтаксиса. - Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1973. - 220 с.
Распопов И.П. Номинативные предложения // Современный русский язык. – Л.: Просвещение, 1981. - С. 476-479.
Рассадин В.И. Морфология тофаларского языка в сравнительном освещении. - М.: Наука, 1978. - 287 с.
Рахманкулова Л.К. Тавтологические конструкции в современном английском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Л., 1984. - 19 с.
Рахманкулова Л.К. Семантические аспекты тавтологических тождеств // Семантика слова и предложения. - Л.: ЛГПИ им. А.И. Герцена, 1985. - С. 132-139.
Розен Е.В. Немецкая лексика: история и современность. - М.: Высшая школа, 1991. - 96 с.
Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира. - М.: Наука, 1988. - 216 с.
Рословец Я.И. Именные (субстантивные) предложения в современном русском языке: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. - М., 1974. - 38 с.
Руднев А.Г. Синтаксис современного русского языка. - М.: Высшая школа, 1968. - 320 с.
Рузин И.Г. Когнитивные стратегии именования: модусы перцепции (зрение, слух, осязание, обоняние, вкус) и их выражение в языке // Вопросы языкознания. - 1994. - №6. - С. 79-100.
Русская грамматика. Т.II. Синтаксис. - М.: Наука, 1982. - 709 с.
Русский семантический словарь. Толковый словарь, систематизированный по классам слов и значений. Т. 1. - М.: Азбуковник, 1998. - 800 с.
Рядчикова Е.Н. Синтактика и семантика конструкций с синтаксической аппликацией: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. - Краснодар, 1997. - 54 с.
Сагитов М.А. Структурно-семантические типы безличных предложений в современном татарском литературном языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Казань, 1964. - 32 с.
Сагитов М.А. К изучению безличных предложений в татарском языке // Вопросы тюркского языкознания. - Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1965. - С. 277-295.
Сагитов М.А. Предикативные слова // Татарская грамматика. Т.II. Морфология. - Казань: Татарское кн. изд-во, 1993. - С. 293-297.
Садыгов А.Ш. Об одном неизученном памятнике азербайджанского языка ХУΙ века // Советская тюркология. - 1972. -№4. -С.125-133.
Саитбаева М.Н. Именное сказуемое в узбекских народных загадках: Дис. ... канд. филол. наук. - Ташкент, 1984. - 135 с.
Саитбатталов Г.Г. Башкирский язык. Т. 1. Синтаксис простого предложения. - Уфа: Китап, 1999. - 352 с.
Салиев И.С. Категориальная семантика существительного и прилагательного. - Ташкент: Фан, 1985. - 102 с.
Сатимов Г.Х. Типология безличных предложений (на материале современных английского и узбекского языков). - Ташкент: Фан, 1987. - 97 с.
Сафаев С.А. Исследования по синтаксису узбекского языка. - Ташкент: Фан, 1968. - 161 с.
Сафиуллина Ф.С. Явление парцелляции в современном татарском языке // Советская тюркология. - 1974. - № 4. - С.3-9.
Сафиуллина Ф.С. О сегментации в татарском литературном языке (именительный темы) // Советская тюркология. - 1977. - №1. - С. 81-87.
Сафиуллина Ф.С. Семантика номинативных предложений // Татарский язык: лексическая и грамматическая семантика. – Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1984. - С. 82-89.
Сафиуллина Ф.С. Развитие синтаксиса татарского литературного языка в советскую эпоху // Советская тюркология. - 1986. - №1. - С.79-90.
Севортян Э.В. Категория принадлежности // Исследования по сравнительной грамматике тюркских языков. Часть вторая. Морфология. - М.: Изд-во АН СССР, 1956. - С. 38-44.
Селиверстова О.Н. Семантический анализ экзистенциальных и посессивных конструкций в английском языке // Категории бытия и обладания в языке. - М.: Наука, 1977. - С. 5-67.
Селиверстова О.Н. Экзистенциальность и посессивность в языке и речи: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - М., 1982. - 45 с.
Селиверстова О.Н. Местоимения в языке и речи. - М.: Наука, 1988. - 151 с.
Селиверстова О.Н., Прозорова Л.А. Коммуникативная перспектива высказывания // Теория функциональной грамматики: Субъектность. Объектность. Коммуникативная перспектива высказывания. Определенность/неопределенность. - СПб.: Наука, 1992. - С. 189-231.
Сергеева Л.А. Прилагательные со значением общей оценки в современном русском языке // Семантика и структура предложения. Лексическая и синтаксическая семантика. - Уфа, 1978. - С. 41-46.
Сергеева Л.А. О соотношении объективных и субъективных факторов в значениях эмоционально-оценочных прилагательных в современном русском языке // Исследования по семантике. Лексическая и фразеологическая семантика. - Уфа: Изд-во Башкирского ун-та, 1982. - С. 14-18.
Сергеева Л.А. Прилагательные, выражающие абстрактную оценку “хороший” / “плохой”, “положительный” / “отрицательный” в современном русском языке // Исследования по семантике. Семантика слова и фразеологизма. - Уфа, 1986. - С. 49-57.
Серебренников Б.А. Номинация и проблема выбора // Языковая номинация. Общие проблемы. – М.: Наука, 1977. – С.147-187.
Серебренников Б.А. О материалистическом подходе к явлениям языка. - М.: Наука, 1983. - 319 с.
Серебренников Б.А. Почему трудно верить сторонникам ностратической гипотезы? // Вопросы языкознания. - 1986. - №3. - С. 26-37.
Серебренников Б.А., Гаджиева Н.З. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. - М.: Наука, 1986. - 302 с.
Серээдар Н.Ч. Основные типы предложений с именным сказуемым в тувинском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Новосибирск, 1995. - 21 с.
Серээдар Н.Ч., Скрибник Е.К., Черемисина М.И. Структурно-сeмантическая организация предложений наличия, локализации, количества и отсутствия в тюркских языках Южной Сибири. - Новосибирок, 1996. - 82 с.
Сибагатов Р.Г. Один из способов выражения предикативного отношения (трансформированные конструкции) // Советская тюркология. - 1983. - №3. - С. 3-10.
Сибагатов Р.Г. Теория предикативности (на материале татарского языка). - Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1984. - 207 с.
Сибагатов Р.Г. Модальные слова в функции предикативных средств // Советская тюркология. - 1985. - №6. - С. 3-10.
Сидоркова Г.Д. Прагматика паремий: пословицы и поговорки как речевые действия: Дис. ... д-ра филол. наук. - Краснодар, 1999. - 335 с.
Сильницкий Г.Г. Семантические типы ситуаций и семантические классы глаголов // Проблемы структурной лингвистики 1972. - М.: Наука, 1973. - C. 373-391.
Скляревская Г.Н. Метафора в системе языка. - СПб.: Наука, 1993.- 151 с.
Словарь иностранных слов. - М.: Русский язык, 1988. - 608 с.
Смирнова Т.Н. Семантическая структура предложений с предикатами состояния (на материале русского языка): Дис. ... канд. филол. каук. - Харьков, 1986. - 164 с.
Современный русский язык. - М.: Высшая школа, 1981. - 560 с.
Современный русский язык. - М.: Азбуковник, 1997. - 928 с.
Современный русский язык: Учебник: Фонетика. Лексикология. Словообразование. Морфология. Синтаксис. - СПб.: Лань, 1999. - 864 с.
Сойко И.В. Проблемы теории валентности (на материале немецкого языка) // Современное зарубежное языкознание. Вопросы теории и методологии. - Киев: Наукова думка, 1983. - C. 177-190.
Солнцев В.М. Грамматическая структура и актуальное членение предложения // Восточное языкознание: грамматическое и актуальное членение предложения. - М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1984. - С. 3-10.
Степанов Ю.С. Имена. Предикаты. Предложения. Семиологическая грамматика. - М.: Наука, 1981. - 360 с.
Степанов Ю.С. Индоевропейское предложение. - М.: Наука, 1989. - 248 с.
Степанов Ю.С. Личности – безличности категория // Языкознание. Большой энциклопедический словарь. - М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. - С. 272-273.
Степанова М.Д. О “внешней” и “внутренней” валентности слова // Иностранные языки в школе. - 1967.№3. - С. 13-19.
Степанова М.Д. Проблемы теории валентности в современной лингвистике // Иностранные языки в школе. - 1973. - №6. - С. 12-22.
Степанова М.Д. Валентность в синтаксисе и словообразовании немецкого языка. - М.: МГПИИЯ им. М. Тореза, 1982.- 108 с.
Степанова М.Д., Хельбиг Г. Части речи и проблема валентности в современном немецком языке. - М.: Высшая школа, 1978. - 259 с.
Степин В.С. Теоретическое знание. - М.: «Прогресс - Традиция», 2000. - 744 с.
Страхова В.С. О синтаксической валентности (Обзор работ советских языковедов) // Труды Самаркандского ун-та им. Алишера Навои. Новая серия. - №222.- Самарканд, 1972. - С. 211-222.
Султанбаева Х.В. Побудительность как функционально-семантическая категория: на материале башкирского языка. - Уфа, 1999. - 142 с.
Супрун А.В. Грамматика и семантика простого предложения. - М.: Наука, 1973. - 263 с.
Сусов И.П. Семантика и прагматика предложения. - Калинин, 1980. - 51 с.
Татарская грамматика. Т.Ι. - Казань, 1995. - 583 с.
Татарская грамматика. Т.ΙΙ. Морфология. - Казань: Татарское кн. изд-во, 1993. - 397 с.
Текуев М.М. Темпоральность как важнейший категориальный признак карачаево-балкарского глагола. – Нальчик: Полиграфсервис и Т, 2000. – 256 с.
Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. - М.: Школа “Языки русской культуры”, 1996. - 288 с.
Телякова В.М. Простое предложение в шорском языке (в сопоставлении с русским): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Новосибирск, 1994. - 22 с.
Тенишев Э.Р. Строй саларского языка. - М.: Наука, 1976. - 576 с.
Теньер Л. Основы структурного синтаксиса. - М.: Прогресс, 1988.- 656 с.
Теория функциональной грамматики: Темпоральность. Локальность. - Л.: Наука, 1990. - 263 с.
Теория функциональной грамматики: Персональность. Залоговость. - СПб.: Наука, 1991. - 370 с.
Теория функциональной грамматики: Субъектность. Объектность. Коммуникативная перспектива высказывания. Определенность /неопределенность. - СПб.: Наука, 1992. - 304 с.
Теория функциональной грамматики: Локативность. Бытийность. Посессивность. Обусловленность. - СПб.: Наука, 1996. - 229 с.
Тикеев Д.С. Исследования по синтаксису простого предложения современного башкирского языка: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Уфа. - 1999. - 58 с.
Типология конструкций с предикатными актантами. - Л.: Наука, 1985. - 232 с.
Троянов В.И. Категория определенности - неопределенности предложения: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Саратов, 1987. - 15 с.
Туманова Ю.А. Простые предложения, описывающие наличие объекта в объемном пространстве: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 1985. - 242 с.
ТумашеваД.Г., Ирисов Н.И. К вопросу о падежном характере аффиксов -дагы и -ныкы // Советская тюркология. - 1989. - №6. - С. 3-10.
Тыбыкова А.Т. Сравнительные конструкции алтайского языка: Дис. ... канд. филол. наук. - Новосибирск, 1989. - 177 с.
Тыбыкова А.Т. Исследования по синтаксису алтайского языка: Простое предложение. - Новосибирск: Изд-во Новосибирского ун-та, 1991. - 228 с.
Убийко В.И. Система и функционирование прилагательных, обозначающих черты характера // Исследования по семантике. Семантика языковых единиц разных уровней. - Уфа, 1988. - С. 122-127.
Убийко В.И. Концептосфера внутреннего мира человека в русском языке: функционально-когнитивный словарь. - Уфа, 1998. - 232 с.
Улаков М.З. Термины животноводства в карачаево-балкарском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Баку, 1983. - 22 с.
Улаков М.З. Проблемы лексической стилистики карачаево-балкарского языка. - Нальчик: Эльбрус, 1994. - 116 с.
Улаков М.З. Проблемы стилистики карачаево-балкарского языка (лексический и лексикографический аспекты): Дис. в виде научного доклада ... д-ра филол. наук. - Нальчик, 1995. - 63 с.
Ураксин З.Г. Фразеология башкирского языка. - М.: Наука, 1975.- 192 с.
Ураксин З.Г. Грамматические категории имени существительного // Грамматика современного башкирского литературного языка. - М.: Наука, 1981. - С. 117-153.
Усманова М.Г. Имя отчей земли. Историко-лингвистическое исследование бассейна реки Сакмар. - Уфа: Китап, 1994. - 272 с.
Уфимцева А.А. Роль лексики в познании человеком действительности и в формировании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира. - М.: Наука, 1988. - С. 108-140.
Филичева Н.И. Понятие синтаксической валентности в работах зарубежных языковедов // Вопросы языкознания. - 1967. - №2. - С. 118-125.
Филлмор Ч. Фреймы и семантика понимания // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. ХХ111. Когнитивные аспекты языка. - М.: Прогресс, 1988. - С. 52-92.
Хабичев М.А. К гидронимике Карачая и Балкарии. - Нальчик: Эльбрус, 1982. - 136 с.
Хабичев М.А. Именное словообразование и формоообразование в куманских языках. - М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1989. - 218 с.
Хаджилаев Х.-М.И. Послелоги и послеложно-именные слова в карачаево-балкарском языке. - Черкесск, 1962. - 159 с.
Хаджилаев Х.-M.И. Послелоги // Грамматика карачаево-балкарского языка. - Нальчик: Эльбрус, 1976. - С. 279-300.
Хайруллина Р.Х. Картина мира в русской фразеологии (в сопоставлении с башкирскими параллелями). - М.: Прометей, 1996. - 147 с.
Хакимова В.Ш. Функционально-семантическая категория компаративности в современном башкирском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Уфа, 1997. - 22 с.
Харитончик З.А. Имена прилагательные в лексико-грамматической системе современного английского языка. - Минск: Вышэйшая школа, 1986. - 96 с.
Харитончик З.А. Способы концептуальной организации в лексике языка // Язык и структура представления знаний. - М., 1992. - С. 97-103.
Хасанова Л.З. Функционально-семантическая категория отрицания в башкирском и немецком языках: Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Уфа, 1999. - 23 с.
Холодович А.А. Теоретические проблемы реципрока в современном японском языке // Проблемы теории грамматического залога. - Л.: Наука, 1978. - C. 5-16.
Холодович А.А. Проблемы грамматической теории. - Л.: Наука, 1979. - 304 с.
Храковский В.С. Истоки вербоцентрической концепции предложения в русском языкознании // Вопросы языкознания. - 1983. - №3. - С. 110-117.
Храковский В.С. Типы грамматических описаний и некоторые особенности функциональной грамматики // Проблемы функциональной грамматики. - М.: Наука, 1985. - С. 65-76.
Храковский В.С., Володин А.П. Семантика и типология императива. Русский императив. - Л.: Наука, 1986. - 272 с.
Христова В.И. Взаимодействие категории сравнения и интенсивности в сравнительных конструкциях французского языка // Структурно-функциональные исследования. - Кишинев: Штиинца, 1979. - С.77-83.
Хуболов С.М. Формально-семантические модели одноместных фразеологизированных предложений в карачаево-балкарском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Нальчик, 1997. - 22 с.
Хуснетдинова Р.Я. Номинативные предложения в современном башкирском языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Уфа, 1998. - 29 с.
Хуснутдинов А.А. Грамматика фразеологической единицы: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - СПб.; 1996. - 32 с.
Цалкаламанидзе А.А. Валентность глаголов в свете их семантико-синтаксических свойств: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Л., 1989. - 40 с.
Цейтлин С.Н. Субстантивные предложения в современном русском языке и их темпоральная характеристика: Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Л., 1972. - 20 с.
Цейтлин С.Н. Синтаксические модели со значением психического состояния и их синонимика // Синтаксис и стилистика. - М.: Наука, 1976. - С. 161-181.
Цейтлин С.Н. Способы выражения психического состояния субъекта в русском языке // Русский язык за рубежом. - 1980. - №2. - С. 84-87.
Циммерлинг А.В. Субъект состояния и субъект оценки (типы предикатов и эпистемическая шкала) // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. - М.: Индрик, 1999. - С. 221-228.
Чариев А. Синтактико-семантические признаки родительного падежа в узбекском и английском языках. - Ташкент: Фан, 1990. - 92 с.
Чарикова Е.И. Прилагательные со значением “значительный в каком-либо отношении” в современном русском языке // Исследования по семантике. Семантические единицы и их парадигмы. - Уфа, 1992. - С. 48-55.
Чейф У. Значение и структура языка. - М.: Прогресс, 1975. - 432 с.
Черемисина М.И. Некоторые вопросы синтаксиса. Сравнительные конструкции современного русского языка. - Новосибирск, 1971. - 181 с.
Черемисина М.И. Элементарное простое предложение в языках Сибири // Гуманитарные науки в Сибири. - 1995. - №4. - C. 63-68.
Черемисина М.И., Скрибник Е.К. О системе моделей элементарных простых предложений в языках Сибири // Гуманитарные науки в Сибири. - 1996. - №4. - С. 46-55.
Черемисина М.И., Шамина Л.А. Выражение сравнения в тувинском языке // Языки коренных народов Сибири. - Новосибирск: Институт филологии СО РAH, l996. - C. 65-84.
Чернейко Л.О. Лингво-философский анализ абстрактного имени. - М., 1997. - 320 с.
Чернов М.Ф. Фразеологические сочетания в современном чувашском языке // Вопросы грамматики и фразеологии чувашского языка. - Чебоксары, 1984. - С. 56-90.
Чеснокова Л.Д. Семантические типы членов предложения с двойными отношениями. - Ростов н/Д, 1973. - 191 с.
Чеснокова Л.Д. Категория количества и способы ее выражения в современном русском языке. - Таганрог, 1992. - 177 с.
Чеснокова Л.Д. Имя числительное // Современный русский язык. Анализ языковых единиц. Ч. 2. Морфология. - М.: Просвещение, 1995. - С. 76-90.
Чойбеков Р. Безличные предложения в немецком языке и их киргизские соответствия. - Фрунзе: Мектеп, 1980. - 112 с.
Шакуров Р.З. По следам географических названий: Топонимия бассейна реки Демы. - Уфа: Башкирское кн. изд-во, 1986. - 184 с.
Шакуров Р.З. Историко-стратиграфическое и ареальное исследование башкирской топонимии Южного Урала и Предуралья: Дис. в виде научного доклада ... д-ра филол. наук. - Уфа, 1996. - 81 с.
Шахматов А.А. Синтаксис русского языка. – Л.: Учпедгиз, 1941. – 620 с.
Шведова Н.Ю. Очерки по синтаксису русской разговорной речи. - М.: Изд-во АН СССР, 1960. - 377 с.
Шведова Н.Ю. Детерминирующий объект и детерминирующее обстоятельство как самостоятельные распространители предложения // Вопросы языкознания. - 1964. - №6. - C. 77-83.
Шведова Н.Ю. Построение раздела “Синтаксис словосочетания и простого предложения” // Основы построения описательной грамматики современного русского литературного языка. - М.: Наука, 1966. - С. 128-166.
Шведова H.Ю. Существуют ли все-таки детерминанты как самостоятельные распространители предложения ? // Вопросы языкознания. - 1968. - №2. - C. 39-50.
Шведова Н.Ю. Место семантики в описательной грамматике // Грамматическое описание славянских языков. Концепции и методы. - М.: Наука, 1974. - С. 105-121.
Шведова H.Ю. Местоимение и смысл. Класс русских местоимений и открываемые ими смысловые пространства. - М.: Азбуковник, 1998. - 176 с.
Шведова Н.Ю., Белоусова А.С. Система местоимений как исход смыслового строения языка и его смысловых категорий. - М.: Институт русского языка РАН, 1995. - 120 с.
Шевякова В.Е. Современный английский язык: порядок слов, актуальное членение, интонация. - М.: Наука, 1980. - 320 с.
Ширяев Е.Н. Безличное предложение // Русский язык. Энциклопедия. - М.: Большая Российская энциклопедия, Дрофа, 1998. - С.45-46.
Ширяев Е.Н. Бытийные предложения // Современный русский язык: Учебник: Фонетика. Лексикология. Словообразование. Морфология. Синтаксис. - СПб.: Лань, 1999. - С. 733-751.
Шрамм А.Н. Очерки по семантике качественных прилагательных (на материале современного русского языка). - Л.: Изд-во ЛГУ, 1979. - 136 с.
Шрамм А.Н. Сколько значений у слова хороший? // Вопросы семантики. - Калининград, 1983. - С. 69-76.
Шубик С.А. Категория бытийности как отличительный признак предложения // Теоретические проблемы синтаксиса современных индоевропейских языков. – Л.: Наука, 1978. - С. 178-182.
Щербак А.М. Очерки по сравнительной морфологии тюркских языков (наречие, служебные части речи, изобразительные слова). - Л.: Наука, 1987. - 151 с.
Щербак А.М. Введение в сравнительное изучение тюркских языков. - СПб.: Наука, 1994. - 192 с.
Этимологический словарь тюркских языков: Общетюркские и межтюркские основы на буквы “Ж”, “Ж”, “Й”. - М.: Наука, 1989. - 377 с.
Юдакин А.П. Развитие структуры предложения в связи с развитием структуры мысли. - М.: Наука, 1984. - 168 с.
Юлдашев А.А. Конверсия в тюркских языках и ее отражение в словарях // Советская тюркология. - 1970. - №1. - С. 70-81.
Юлдашев А.А. Принципы составления тюркско-русских словарей. - М.: Наука, 1972. - 416 с.
Юревич Л.И. Номинативные бытийные предложения в современном английском языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Минск, 1973. - 26 с.
Юрченко В.С. Космический синтаксис: Бог. Человек. Слово. Лингвофилософский очерк. - Саратов, 1992. - 137 с.
Юрченко В.С. Философские и лингвистические проблемы семантики. - Саратов, 1993. - 48 с.
Юрченко В.С. Предложение и слово (Проблемы их соотношения) // Филологические науки. - 1996. - №2. - С. 50-60.
Юшина Л.Ю. Реализация субъектной валентности полных страдательных причастий в современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1986. - 23 с.