Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ОБЩИНА НЕМЕЦКИХ КОЛОНИСТОВ В РОССИИ И ЕЕ РЕГИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ В XIX — НАЧАЛЕ XX ВЕКА
Сама по себе проблема крестьянской общины в России неоднократно рассматривалась в лите ратуре. Крестьянская община была предметом больших надежд народнического движения и ожесто ченных споров между русскими социалистами и их противниками — народниками '. А. И. Герцен, идеализировавший общину и видевший в ней ростки социализма, ссылаясь на А. Гакстгаузена, пи сал, что сельская община «не знает ни личной земельной собственности, ни пролетариата, и уже давно довела до степени совершенства часть социалистических утопий...» ". Прочитав это, действи тельно можно согласиться с мнением Ф. Энгельса о том, что русский помещик Герцен слабо знал жизнь крестьянства и «впервые от Гакстгаузена узнал, что его крестьяне владели землей сооб ща...» ".
Известно также, что царское правительство и российская помещичья реакция в начале XX в. резко изменили свой подход к крестьянской общине, перейдя от защитительных мер к ее резкому осуждению и практическому уничтожению ". Здесь следует, однако, оговориться, что со стороны чиновников и специалистов сельского хозяйсгва еще задолго до этих изменений раздавались от дельные голоса против общины °.
Какой же была крестьянская община немецких колонистов, переселившихся в Россию из гер манских государств в конце XVIII и в первой половине XIX в., и почему она нас интересует?
Прежде всего следует отметить, что переселение немецких колонистов (в основном при Екате рине II — с 1763 и при Александре 1 — в 1803—1819 гг.) происходило на добровольной основе, с образованием привилегированных немецких деревень. Колонисты получили ряд материальных и юридических льгот и жили в России почти в полной изоляции от массы русского крестьянства, причем эта изоляция была одновременно географической (жили в безлюдных тогда южных степях), юридической (особое привилегированное сословие, пользовавшееся относительным самоуправле нием), экономической (большие наделы и государственные кредиты только для колонистов), нацио нальной (язык и обычаи) и, наконец, религиозной (неправославные религии и секты, веротерпимость со стороны правительства при запрете религиозной пропаганды, почти полное отсутствие межнацио нальных браков).
При такой изоляции не только сами колонисты оставались в неведении о многих сторонах рус ской жизни, но и русское общество, прежде всего дворянское, образованные круги того времени тоже совершенно не знали немецкой деревни. Странно, что участники продолжавшейся десятиле тиями дискуссии об общине не обратили внимания на тот факт, что одна часть немецких колонистов восприняла русскую передельную общину, а другая — категорически от этого воздержалась.
История поставила здесь как бы эксперимент, дающий возможность оценить роль передельной общины в развитии сельского хозяйства и капитализма в деревне. Как и положено, он был проведен в целом при прочих равных условиях, а именно: в изолированной привилегированной деревне, на более или менее одинаковом культурном фоне и человеческом «материале». Однако и сами участ ники этого эксперимента не осознали полностью ни его условий, ни результатов. По свидетельству немецкой «Одесской газеты» в 1887 г., «никто еще не пытался исследовать развитие и современное состояние общины как в тех колониях, где имеется общинное владение (как на Волге), так и в дру гих,— пишется об этом попутно и поверхностно» ".
Как же возник в условиях одного только российского феодального государства этот «общин ный дуализм»? В какой-то мере это было отражением положения крестьянства в тогдашней Герма-
Малиновский Лев Викторович, кандидат исторических наук.
нии. Переселенцы из нее уже не знали крестьянской общины в том виде, в каком она еще бытовала в России; развитие личной собственности в Германии зашло достаточно далеко. Как и переселенцы в Америку того времени, немцы, переехавшие в Россию, стремились не к увековечению феодализма, а к освобождению от него, к созданию буржуазного общества на основе свободной крестьянской собственности ^ Еще на своей прежней родине (или «родинах», т. е. в отдельных германских государ ствах) эти крестьянские и сельские ремесленники (две основные группы среди иммигрантов) имели различные представления о путях развития этой собственности, связанной с особенностями крестьян ского обычного права в разных местностях. Для северо-запада (районы Гольштейна, Ольденбурга, Фрисландии и Голландии) был характерен обычай единонаследия, когда земля передавалась либо старшему из сыновей (майорат), либо младшему (минорат) ", остальные наследники получали свою долю скотом или деньгами. Для юго-западных районов (Баден, Вюртемберг, Гессен), откуда в основ ном вербовалось переселенцы в Россию в 1762—1767 гг., характерным было, наоборот, дробление при наследовании крестьянских участков, что приводило к сильному аграрному перенаселению и к образованию большой массы полукрестьян-полуремесленников, не имевших возможности суще ствовать только за счет сельского хозяйства °.
По приезде в Россию эти бедняки — крестьяне и ремесленники — ожидали получить землю в частную собственность—таковы были их надежды и таковы были обещания, щедро раздавав шиеся вербовщиками Екатерины II за рубежом («семьи, которые ничего не имеют, станут собствен никами (курсив наш.—Л. М.) угодий, садов и виноградников») "'. И действительно, такова была установка, выраженная в указе от 22 июня 1763 г. и в указе о порядках в колония хот 19 марта 1764 г. В частности, второй указ прямо предписывал минорат, т. е. единонаследие младшего сына ". Пред полагалось, что старшие сыновья будут заниматься ремеслом и торговлей и образуют, таким обра зом, ядро будущего «третьего сословия» в России, создание которого считалось необходимым для осуществления меркантилистских проектов императрицы и ее советников. Естественно, что о закре пощении этих иммигрантов не могло быть и речи, это сорвало бы все планы приглашения переселен цев и заселения ими Поволжья и Новороссии.
Для обеспечения независимого существования этого нового для России «сословия» и было предоставлено колонистам некоторое самоуправление: при особой юрисдикции и запрете прямых сношений с русским населением (в том числе с помещиками и купцами, которые могли бы их под чинить себе или обмануть при сделках) колонисты были административно подведомственны развет вленному аппарату специальной Канцелярии опекунства иностранных колонистов, а позднее Мини стерства внутренних дел или (с 1838 г.) Министерства государственных имуществ. Лица, опекавшие колонистов, были русскими и немецкими (главным образом прибалтийскими) дворянами, с трудом привыкавшими к общению со свободными крестьянами, к тому же привилегированными. Чиновники пытались применять к колонистам «отеческие» методы крепостников: постоянный надзор, запреты, ограничения, порку, колодки и т. п.'" Понятно в этих условиях стремление «попечительного» аппа рата навязать новоселам и порядки, присущие русской общине как привычному средству админи стративного и фискального контроля и надзора, например, взаимную ответственность в 1772 г. при переселении в Поволжье (круговая порука была введена в 1812 г. во всех колониях) '". Подобные меры в 1820 г. предпринимал также Попечительный комитет по делам иностранных колонистов Юга России (во главе с генералом Инзовым) '*.
Воспользовавшись бедственным положением колонистов Поволжья в первое время их пребыва ния в России и их большей зависимостью от чиновничьего аппарата, эконом-директор Огарев в 1783 г. (не случайно как раз в то время, когда местное самоуправление колонистов было времен но ликвидировано) навязал новоселам не только круговую поруку, но и передельную общину под тем предлогом, что последняя обеспечит равенство шансов в трудный период первоначального освое ния заволжской целины и создания новых поселений ^. Необходимо отметить, что переселенцы в Поволжье происходили большей частью из государств Юго-Западной Германии, где при наследо вании хозяйства дробились и, таким образом, тоже подвергались своеобразному переделу. Указан ные переселенцы поэтому легче смирились с навязанной им передельной общиной, приняв ее в каче стве народного обычая.
Однако введение передельной общины в Поволжье противоречило прямым указаниям законо дательства (см. выше о законе 1764 г.), правилам минората и не могло быть юридически закрепле но, оставаясь негласной категорией обычного права. Инициатива Огарева поэтому не распростра нилась на колонии Новороссии и Закавказья, где местные власти и общины, хотя и перешли от мино рата к майорату, продолжали придерживаться неделимости хозяйств и единонаследия. Дело было,
по-видимому, также и в том, что первыми новоселами в Новороссии (с 1789 г.) являлись сектанты-меннониты, выходцы из Западной Пруссии (из района Данцига), предки которых, в свою очередь, выехали в конце XVI — начале XVI! в. из Голландии и Фрисландии '". В те времена там господст вовало крестьянское единонаследие, были значительно развиты товарно-денежные отношения, и не было речи о передельной общине. Кроме того, колонисты Новороссии; получившие наделы по 60— 65 дес. (а не по 30—35, как в Поволжье), изначально более состоятельные и независимые, не так легко, видимо, поддавались попыткам «попечителей» ввести у них общинные порядки.
Вот так в привилегированной немецкой деревне в России к началу XIX в. образовалось два типа землепользования: псредельная община русского типа («мир», как ее называют немецкие авторы ") и община фактических собственников, отрубников — в Новороссии, в Бессарабии (с 1814 г.) и в За кавказье, куда в 1817 г. переселилась часть германских иммигрантов '^ При этом передельная об щина в Поволжье фактически существовала без правительственного законодательного подтверж дения.
Весьма серьезными были последствия такого двойственного положения. С одной стороны, суще ствование передельной общины у немцев Поволжья привело при постоянном росте населения к обыч ным и для русской общины явлениям — чересполосице, дальноземелью, уменьшению душевых на делов, к упадку агротехники и т. п.'" Во второй половине XIX в. дело дошло уже до того, что значи тельная часть привилегированных колонистов не могла существовать одним сельскохозяйственным трудом и занялась ремеслом, ткачеством на кабальных условиях. В колониях Поволжья, отмечали современники в середине XIX в., экономика приходила в упадок, капитализм развивался медленно "°.
С другой стороны, экономика колоний Новороссин и Юга в целом (включая Бессарабию и За кавказье) развивалась весьма успешно: на крупных неделимых наделах и в окружавшей их степи колонисты сначала разводили крупный рогатый скот, потом овец, а с 30-х гг. XIX в. перешли к воз делыванию пшеницы, сбыт которой давал им до 1000 руб. ежегодного чистого дохода на каждое 60-десятиннос хозяйство^', еще больший доход был связан с закавказским виноделием.
Однако то же единонаследие вызвало и сложную проблему обеспечения и трудоустройства крестьянских сыновей, которым не доставалось в наследство «полных» наделов в 60—65 дес. Число этих «безземельных» быстро росло, предназначенные для новых семей запасные наделы ('/6 от пло щади первоначальной общинной земли) были быстро исчерпаны. Правительство уже в середине века отказалось выделять дополнительные земли для расселения потомков первых новоселов. Так, в 1853 г. молодые колонисты с. Красное в Бессарабии безуспешно просили о выделении им казенной земли, уже тогда десятки молодых семей не могли основать хозяйства в родной деревне "'. Немецкая деревня Юга раскололась на группу владельцев неделимых «полных» хозяйств, сельскую верхушку, и на безземельное большинство. Молодым беднякам община предоставляла «ремесленный» надел в 12 дес. или только усадьбу, хотя при экстенсивном земледелии (перелог) такой участок не обес печивал существования крестьянской семьи. Эти жители должны были заниматься ремеслом или, как это и было в большинстве случаев, батрачить у своих более удачливых собратьев, составляя в то же время от '/2 до ''/4 населения деревни ".
Естественное недовольство безземельных было направлено против общины, т. е. фактически против прослойки «полных хозяев». Юридически и безземельные считались колонистами, но факти чески они были устранены от власти в общине, не имели даже права голоса на сельских сходах, глав ную привилегию колониста -— большой надел — они теряли уже при рождении. Такие противоречия разрушали деревенское «общество», способствуя в то же время накоплению капитала и развитию капитализма.
Однако юридически 60—65-десятинные наделы южных «полных» хозяев (и меньшие по разме рам винодельческие хозяйства в Закавказье) не являлись частной собственностью: колонист не мог их разделить, продать свой участок постороннему (не члену своей общины), заложить, не мог на нем сооружать постройки или создавать предприятия по своему усмотрению (постройки сооружа лись с разрешения администрации и по утвержденным проектам, созданным специально для приви легированных деревень "'), не мог бросить свой участок и уйти в город, заняться торговлей или другим предпринимательством.
Эти ограничения, сдерживавшие развитие капитализма в немецкой деревне в России, были от менены только в 1871 г. в ходе крестьянских реформ '', обеспечивавших свободу выхода из общины, раздела и продажи своего участка, рост цен на землю. Ликвидация же крепостничества в России в целом вызвала наплыв в немецкую деревню Юга массы русских и украинских наемных рабочих. Закончилась былая изоляция колонистов, появилась теоретическая возможность растворения срав
нительно немногочисленного немецкого фермерства в массе отечественного пореформенного кресть янства, которое шло также по пути капитализма и выдвигало своих «серых баронов». Ликвидация отдельной системы управления колониями и перевод делопроизводства в немецких волостях на рус ский язык в 1871 г. были, несомненно, предприняты бывшими крепостниками для усиления эксплуа тации немецкого крестьянства со стороны самодержавного государства и класса помещиков в целом, создалась угроза постепенной ассимиляции колонистов, хотя и в отдаленном будущем.
В связи с последствиями реформы 1871 г. и возник вопрос о характере и юридических правах общины и отдельного колониста, который, начиная с указанного времени назывался официально уже «поселянин-собственник» (в отличие от русского или поволжского общинника). Но права этого собственника, как утверждала часть авторов (дискуссия об этом оживленно велась на страницах немецкой печати ^), были ограничены общиной. Прежде всего, он не мог продать неколонисту свой участок и двор, нарушить, таким образом, сословную неоднородность и национальную замкнутость немецкой деревни. Вот как один из участников дискуссии излагал аргументы за и против общинного порядка, существовавшего на Юге без передельной общины: при предоставлении полной собствен ности и права продажи своей земли, т. е. так называемой «парцелляции» общины, пишет он, «мож но ожидать продажи участков с аукциона. Преимущественное право общины покупать их может оказаться дорогим удовольствием, появятся дутые цены во вред общине. Что будет со школой, если покупателями окажутся евреи или русские? Это будет уже денационализация? Предоставит ли пар целляция шанс для совершенствования агротехники?...» Далее автор пишет, что под влиянием об щинных порядков (принудительного севооборота) «в последние 10—15 лет масса хозяев ведет курс на посев пшеницы, много пшеницы, очень много и еще больше пшеницы — в результате поверхност ной обработки мы получаем сорняки, много сорняков, очень много сорняков... С переходом на полную собственность по меньшей мере часть хозяев вернется к разумной агротехнике» ". В итоге автор, не смотря на высказанные вначале опасения, защищал переход на полную собственность (парцеллиро-вание); очевидно, хозяйственные соображения были для него важнее сохранения немецкой общины.
Особенно настаивали на поддержании общины и на национальной замкнутости церковники и сектанты: они опасались появления в немецкой деревне православной прослойки, которая могла бы, по их представлениям, пользуясь поддержкой правительства и православного духовенства, вытес нить традиционные вероисповедания из церкви, а немецкий язык — из школы колонистов. Не в по следнюю очередь именно такой политикой правительства и введением русского языка в администра тивное управление была вызвана реэмиграция немецких колонистов из России в 80-е гг. XIX а."* За указанными выступлениями религиозных деятелей (часть из них сами были собственниками зем ли) против частной собственности и в защиту существующего поряяка скрывался, однако, еще один вопрос: если собственность общинная, то община может однажды сама решить ее судьбу и переде лить землю, т. е. превратиться из общины фактических собственников в передельную общину, при резком уменьшении наделов. Прецедент был: в 1871 г. болгарские колонисты Юга России пере шли на подушный передел. В 1874 г. сделали такую попытку и немецкие колонисты из Шенвизе (под Александровском; позднее этот торгово-промышленный поселок вошел в состав города). Там было в то время 39 хозяев и 111 безземельных колонистов; последние и подняли, естественно, вопрос о пере деле, но успеха не добились "". В период революции 1905 г. требования бедноты снова встали в поря док дня — колонистская сельская буржуазия дрожала за свои 60-десятинные наделы и за «благо приобретенные» купчче земли ^°. Но снова все «обошлось»: земельная реформа в немецкой деревне на Украине была проведена много лет спустя, уже после гражданской войны в СССР.
Таким образом, все опасения участников дискуссии не оправдались — немецкая деревня в Юж ной России продолжала существовать в прежнем виде, не подвергаясь вторжению разбогатевших в ходе развития капитализма русских или украинских кулаков или городского капитала. Наоборот, в пореформенный период немецкое фермерство укрепило свое положение, еще более распространи лась скупка колонистами земель разорявшихся русских помещиков, которые, в свою очередь, развер нули бешеную кампанию в печчти и в государственных органах против «нашествия» колонистов, причем эта кампания велась под крепостническими и шовинистическими лозунгами ".
Аналогичные процессы капиталистического развития и расслоения крестьянства проходили и в Закавказье, с той только оговоркой, что скупка земель здесь часто заменялась скупкой виногра да, а создание на купленной земле «пшеничных фабрик» с наемными рабочими заменялось созда нием новых виноградников с постройкой дорогостоящих оросительных систем при одновременном упадке обделенных при наследовании хозяяств собратьев-колонистов '". Таким образом, немецкая деревня в России была по своему облику и .устройству весьма различ-
ной: если в Поволжье среди колонистов господствовала живая передельнаяяобщина, даже более ярко выраженная, чем у русского крестьянства ", то в Новороссии и Закавказье (а также в «дочер них колониях» Северного Кавказа, Дона, Башкирии, Южного Урала и Сибири) не быыо и речи ни о каких переделах, господствовало фактически частное землепользование при юридической общин ной собственности и сохранении влияния общины на сельское хозяйство и быт (принудительный севооборот, нормирование выпаса и т. п.).
Следовательно, в немецкой деревне был проведен в своеобразных исторических и социальных условиях (пришлое привилегированное крестьянство) как бы экономический и социальный экспери мент: что успешнее, что скорее приводит крестьянство к благосостоянию — передельная община или неделимость хозяйств при единонаследии? Вопрос решился однозначно в пользу неделимости и раз вития капиталистического фермерства на основе 60-десятинных наделов, скупки помещичьих земель и обездоливания части населения, оставшейся за пределами узкой группы «полных хозяев»,— арен даторов, батраков и испольщиков, т. е. сельских пролетариев ".
Перед лицом таких явлений и живого интереса общественности России к проблеме общины в целом удивляет то, что немецкая деревня и ее община, в частности на протяжении всего XIX в., не стали предметом изучения для русских историков, социологов и публицистов. Более того, еще в XX в. некоторые реакционные авторы никак не хотели поняяь, как и за счет чего идет первоначаль ное накопление в немецкой деревне, почему немецкий колонист (за исключением Поволжья) при обретает дорогой современный сельскохозяйственный инвентарь, скупает помещичьи земли, строит мельницы и фабрики сельскохозяйственных машин, в то время как его сосед, русский или украинский крестьянин пореформенного периода, едва сводит концы с концами, страдает от голода и недоимок, о которых и не слышала немецкая деревня. Ссылались на привилегии колонистов как на источник их богатства, но привилегии существовали только до 1871 г. (в частности, свобода от воинской повин ности), да и они не привели колонистов Поволжья к искомому благосостоянию. Следовательно, при чины не в привилегиях и не в мнимой «иностранной помощи», даже не в сравнительно высокой сель скохозяяственной культуре и общей грамотности колонистов — секрет заключался в товарном, фермерском хозяйстве, которое могло развиваться только там, где не было передельной общины, связывавшей крестьянина по рукам и ногам, только там, где господствовала (хотя бы только факти чески) частная собственность.
Понятно, что такого рода оценка роли общины была неприемлема для русских народников и революционных демократов (хотя бы в начале их деятельности), поскольку они придавали боль шое значение общине и предвещали ей социалистическое будущее. Не случчйна поэтому ошибка Н. Г. Чернышевского, который неправильно истолковал в пользу общины известную работу А. Гакст-гаузена. Немецкие колонисты в Саратовской губернии, писал в рецензии Чернышевский, ввели у себя общинное владение, и «этот обычай восстановил в немецких колониях цветущее благосостоя ние» ^. Далее Чернышевский констатировал, что «тот же обычай с теми же счастливыми результа тами был принят меннонистами в Новороссийском крае» ^. (Данные утверждения не соответствова ли действительности, в особенности середины XIX в.)
А. Гакстгаузен, посетивший и Саратовскую губернию, и меннонистские колонии Юга на р. Мо лочной, сообщал следующее: «Земледелие у меннонитских колонистов... земля, купленная отдельны ми колонистами частным образом, остается в совершенно полном распоряжении у этих отдельных лиц... Напротив того, отведенная правительством земля в количестве 65 десятин на двор... находится в общинном распоряжении (курсив наш.— Л. М.) и подлежит общинному порядку» "". Далее Гакст гаузен писал о распределении культур, о частных пастбищах (как это согласуется с «общинным распоряжением» землями — уже несколько странно.— Л. М.) и, наконец, об общинном пастбище всей деревни,-'об искусственных лугах и т. п. агрономических улучшениях. Гакстгаузен, однако, нигде не сообщал о переделах у меннонитов или о передельной общине. Тем не менее Чернышевский все же сделал вывод: «Гакстгаузен... единственный случай серьезного улучшения хозяйства в России встре тил в поселениях, пользующихся землями по принципу общинного владенияя '*.
Так что же имеется в виду — совместное владение, общинная собственность, передельная общи на или лишь принудительный севооборот при фактически частном пользовании постоянными наде лами, без переделов? Ведь сказано же у А. Гакстгаузена как раз о меннонитах: «самый раздел... противоречит их нравам и обычаям» ^. Итак, что же было — «распоряжение» или «владение»? Проверим это спорное место по позднейшему русскому переводу. Оно гласит: «... земля, отданная казной в количестве 65 десятин... не подлежит произволу частных лиц, а тесно связана с землею остальных членов общины и с заведенным во всей общине родом полевого хозяйства»'" (курсив наш.—Л. М.). 179
Мы видим здесь, что переводчик Л. И. Рагозин толкует это место у А. Гакстгаузена (действи тельно, несколько неясное) иначе, понимает его не как собственность, а как принудительный сево оборот и не более того. Если же мы обратимся к оригиналу Гакстгаузена, которым пользовался Н. Г. Чернышевский, то там мы п-рочитаем: «Die von der Krone jedem Gehoftebeigelegten 65 Dess... stehen dagegen irn festen Gemeindeverbande und darauf gegrundeten Feldbauverhaltnissen»". Под черкнутое нами последнее слово и указывает как раз на то, что Гакстгаузен имеет в виду агрономи ческую сторону хозяйства, а не вопрос о характере землепользования, как понял Чернышевский.
Так в чем же дело? Только в переводе? Очевидно, нет. Н. Г. Чернышевский, саратовский житель (жил там в 1828—1845 и в 1851—1853 гг.) хорошо знал, что немецкие колонисты Поволжья еще в XVIII в. усвоили русские общинные порядки. Поэтому он со спокойной совестью воспринял похва лы А. Гакстгаузена как относящиеся к колонистам вообще (меннонитов тогда на Волге еще не было) и его слова об «общинном распоряжении» как относящиеся к передельной общине, а не к принуди тельному севообороту, который возможен и практиковался без переделов. Не зная подлинного поло жения на Юге, Чернышевский не мог предположить, что посещенные там Гакстгаузеном южные колонисты (меннониты) вовсе не были общинниками, а являлись, как мы это видели выше, постоян ными пользователями своей земли.
Это недоразумение было, несомненно, вызвано тем, что наука и публицистика того времени совершенно не занимались жизнью немецких колонистов. Первая работа, из которой Н. Г. Черны шевский мог бы почерпнуть нужные сведения о колонистах Юга, работа А. Клауса, вышла в 1869 г.'", когда великий революционный демократ уже был (с 1864 г.) в сибирской ссылке.
Вопрос об общине в немецкой деревне так и оставался бы совершенно не исследованным, если бы некоторый интерес к нему не возник в начале XX в. в связи со столыпинской реформой, которая по ставила в порядок дня «переход на собственность» в деревне. Однако самих колонистов реформа интересовала не в аспекте сохранения или разрушения общины (на Юге она уже исчезала под на тиском капиталистических отношений), а лишь в аспекте разрешения внутренних противоречий немецкой деревни, возникших в результате роста аграрного перенаселения, обострения классовых антагонизмов и необходимости переселения на Востоя для разрешения внутренних противоречий второго порядка — между богатыми фермерами и бедняками-безземельными, полупролетариями и пролетариями. Вопрос о том, переходить на отруба или хутора, на «собственность» здесь не стоял, ибо постоянные участки, отруба и хутора уже давно были фактически единственной формой земле пользования среди «поселян-собственников».
Совсем иной была ситуация в 1906—1910 гг. в Поволжье. Здесь крестьянин-общинник долго колебался, выходить ему из общины или нет, а потом стал массами переходить «на собственность», выделять, а часто и продавать свои надельные земли. Изучению этого процесса в одной из немецких деревень Поволжья была посвящена специальная работа М. Преториуса ". Автор ее, отметив и ко лебания крестьян, и полный переход всей деревни «на собственность» к 1910 г., к сожалению, не смог изучить этот процесс в динамике, раскрыть конечный результат реформы; вопрос о дальнейшем расслоении также еще был неясен. Для разных районов Поволжья степень перехода крестьян-коло нистов «на собственность» была, как указывает Д. Шмидт ", различной —от 27 до 95%, но извест ны также факты о том, что после свержения царизма немцы-общинники Поволжья так же, как и их русские собратья, потребовали возврата к передельной общине. «Долой межевые столбы!» — под этим лозунгом колонисты Поволжья в 1917 г. требовали ликвидации отрубов, возврата «укреплен ной» земли, скупленной местной буржуазией после 1906 г. Таким образом, в Поволжье после рево люции община пережила временное возрождение — во вред или на пользу экономике, решать не здесь. У нас нет также возможности коснуться в рамках этой статьи проблемы периодизации, харак тера и масштабов переселенческого движения из немецкой деревни на Восток — эти вопросы нами рас смотрены в другой работе ". Отметим также, что тема итогов столыпинской реформы в немецкой деревне Поволжья, бегло затронутая Шмидтом и изучавшаяся Преториусом только на частном примере одной деревни, все еще ждет своего исследователя. В обследованных нами немецких по селениях Западной Сибири передельной общины не было, более того, часть колонистов (меннониты), наделенных там государственной землей по душевой норме, добилась к 1914 г. передела и образо вания «семейных участков», т. е. перехода снова на порядки, существовавшие в немецких колониях Юга ".
Мы, таким образом, обрисовали в основных чертах судьбы крестьянской общины в немецкой деревне в России, выделив ее главные региональные особенности, которые безусловно необходимо учитывать как при изучении немецкой деревни в дореволюционное время и в последующий период, так и при изучении вопроса о развитии общины в России в целом, особенно в теоретическом плане. 180
Примечания
' См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 1. С. 241, 243, 280, 281, 284. ' Герцен А. И. Россия (1849) //О социализме. Избранное. М., 1974. С. 226. ' Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 543.
* «Защита общины, имевшей весьма еще недавно горячих сторонников среди высшей бюрокра тии и помещиков, окончательно сменилась ярой враждой к общине» (Л е нин В. И. ПСС. Т. 16. С. 350).
^ Так, против общинного землепользования выступали в записке 1861 г. П. А. Валуев (Истори ческий архив, 1961. № 1. С. 80), А. П. Столыпин (дядя будущего председателя Совета министров); такие высказывания имеются и в записях чиновников, ревизовавших колонии немцев Поволжья, например, статского советника Шлыкова//ЦГИА СССР. Ф. 383. Оп. 29. Д. 1119.Л.26—27 (1835 г.). ° Odessaer Zeitung. № 248. 4.X. 1887. Приложение. ' cm.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 39. С. 128.
* См.: Каутский К. Аграрный вопрос. Ч. 1. СПб., 1906. С._268; см. также: G rube A. W. Geographische Charakterbilder in abgerundeten Gemalden aus der Lander- und Volkerkunde. Leipzig, 1860. S. 27.
" cm.: К u czynski J. Geschichte des Alltags des deutschen Volkes // Studien 2. 1650—1810. Berlin, 1981. S. 67, 79, 143.
'" DietzJ. Geschichte der wolgadeutschen Kolonisten. Рукопись в филиале Саратовского обл. гос. архива в г. Энгельсе. С. 36.
" Полное собрание законов Российской империи. Изд. 2. Т. XVI. № 12095. С. 652. '" Так, например, в 1848 г. разразился конфликт между инспектором Коссовским и колонистами с. Новый Арциз (Бессарабия). Чиновник распорядился высечь женщин за небрежную уборку дерев ни, а затем в связи.с всеобщим возмущением жителей вынужден был бежать // Одесский обл. гос. архив (далее — ООГА). Ф. 1. Оп. 169. Д. 13. Л. 4—6. Кандалы и колодки входили в постоянный ин вентарь надзирающего за колонистами местного аппарата (В е ratz G. Die deutschen Kolonien an der unteren Wolga. Saratow, 1915. S. 107, 114). " ЦГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 158. Л. 31—34, 53—54, 56. " ЦГИА СССР. Ф. 383. Оп. 29. Д. 436. Л. 366—370.
"' Д. Шмидт указывает также на фискальные соображения при введении Огаревым подушных наделов: взыскание казенных долгов производилось подушно. Автор установил также с точностью до года дату введения общинного владения у колонистов Поволжья //S chmidt D. Studien uber die Geschichte der Wolgadeutschen. Teil 1. Pokrowsk, 1930. S. 60—65.
'" Их происхождение, а также характеристика их языка до сих пор вызывают споры в литера туре; мы в данном случае опираемся на материалы голландских архивов, приведенные в работе: Р ostma J. S. Das niederlandische Erbe der preussisch-russlandischen Mennoniten in Europa und Amerika. Leeuwarden, 1959. См. также: Платов A. H. Меннониты. М., 1978. С. II, 14. " Напр.: Schmidt D. Ор. cit. S. 211, 232.
'* См., напр.: Schrenk A. F. Geschichte der deutschen Colonien in Transkaukasien. Tiflis, .1869; Hoffnnann P. Die deutschen Colonien in Transkaukasien. Berlin, 1905. S. 292 u. a. '" S с h П1 i d t D. Ор. cit. S. 234.
'" Ibid. S. 231. cm. также отчет о ревизии Шлыкова // ЦГИА СССР. Ф. 383. Оп. 29. Д. 1119. Л. 13.
"' В. Е. Постников определяет доход колониста в 60-десятинном хозяйстве в 1900 руб. в год, чистый доход — в 1000 руб. (Постникове. Е. Южнорусское крестьянское хозяйство. М., 1891. С. 269—270).
" ООГА. Ф. 6. Оп. 3. Д. 15387. Л. 2—3.
" Имеются данные о численности безземельных на 1841 г. В среднем их оказалось 26,2%, а у меннонитов Таврической и Екатеринославской губ.— 56,7 и 45°о. (В е лицын А. Немцы в Рос сии. Очерки исторического развития и настоящего положения немецких колоний. СПб., 1893. С. 125).
"' Проекты и указания по строительству новых поселений см., напр.: ООГА. Ф. 6. Оп. 3. Д. 14914. Л. 7, II, 13 (1852 г.).
" Указ Александра II от 4 июня 1871 г. (ПСЗ. Т. XLVI. Отд. 1. № 49705). ^ Особенно активно велась эта дискуссия в 1879—1892 гг., когда многие колонисты в связи с эмиграцией в Канаду и США продавали свои участки. В 1871 г. С. Клюдт, один из участников дис куссии, специально ездил в Петербург для выяснения спорных вопросов. " Odessaer Zeitung. № 22. 28.1.1882.
"' Имеются данные о том, что только из Екатеринославской губ. в 1874—1880 гг. эмигрировало 580 семей, или 3240 чел.; всего эмигрантов было около 30 тыс. (См.: Е рр D. H. Die Chortizer Menno niten... Odessa. 1889. S. 183). " ЦГИА СССР. Ф. 385. Оп. 8. Д. 5668. Л. 5.
'" См., напр., выступления в печати представителей колонистов Юга в 1 Государственной думе—Видмера и Мюнха (тогда октябристы, позднее—мирнообновленцы). (Odessaer Zeitung. № 114.20.V.1906).
^ Аргументацию крепостников и шовинистов см.: Велицын А. Указ. соч. '" Известен баланс хозяйства закавказского колониста — 82,5% доходов от виноделия, 1382 руб. чистого годового дохода (S с hweinitz H. Helenendorf. Eine deutsche Kolonie irn Kauka-sus. Berlin, 1910. S. 54). В то же время «дети мелких хозяев или должны были стать наемными рабо чими или же эмигрировать» (H о t f m a n n P. Ор. cit. S. 85).
Так, в Новоузенском уезде из 63 немецких общин не было ни одной, где не было бы передела 1890—1908 гг. (Новоузенский уезд в естественноисторическом отношении. Новоузенск, 1912. С. 204—206).
"' Odessaer Zeitung. № 61. 16.111.1885.
Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. Т. IV. М., 1948. С. 334. Там же. Цит.: там же. С. 335. Там же. С. 336.
Гаке т гаузен А. Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России. М., 1870. С. 469. "" Там же. С. 481.
" Н a xthausen А. V. Studien liber die inneren Zustande, das Volksleben und insbesondere die landlichen Einrichtungen Russlands. Erster Teil. Hannover, 1847; Zweiter Teil. Berlin, 1852. Cap. XX. S. 190.
'" cm.: Клаус А. Наши колонии. СПб., 1869.
" cm.: Praetorius M. Galka, eine deutsche Ansiedlung an der Wolga. Weida in Thuringen, 1912.
"" S chmidt D. Op. cit. S. 356.
^ cm.: Малиновский Л. В. К характеристике некоторых групп переселенцев в Сибирь конца XIX — начала XX в. // Известия Сибирского отделения АН СССР. Сер. обществ, наук. № 1. Вып. 1. Новосибирск. 1980. С. 98—104.
"' cm.: Rempel J. Zur Geschichte der deutschen Siedlungen in Sibirien. Deutscher Arbeiter-und Bauernkalender. M., 1924. S. 189.