Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Беспощадная и прекрасная Марина Коваль – лидер крупной криминальной группировки – мертва. В этом уверены враги Марины, и лишь несколько человек знают о том, что она превратилась в законопослушную английскую леди Мэриэнн Силву, живущую в тихом пригороде Бристоля. Но проклятое прошлое не отпускает. Старый приятель Гриша Бес, и без того урвавший после Марининой «смерти» огромный кусок, похищает ее сына. Коваль понимает – пока в России у нее есть враг, спокойной жизни не будет. И она возвращается! Возвращается, чтобы мстить…
«Как же больно… кто бы мне заранее сказал, что будет так больно… нет сил терпеть, просто нет сил. И это я – человек, общавшийся на «ты» с любым оттенком боли! Не думала, что в этой жизни есть что-то, чего я еще не испытывала…»
Тонкая рука тянется к тумбочке, шарит по ней и находит зеркало на длинной ручке. Подносит его к лицу, но там по-прежнему отражается какая-то упакованная в бинты мумия. Кровяные следы на белой марле, в прорезях блестят холодные синие глаза. Зеркало отброшено на одеяло.
«Как я вообще решилась на это, зачем? Опять все сначала, все снова. Не хочу, устала. Но уже ввязалась, поздно поворачивать, да и не в моих привычках делать это».
Он уже отвык от холода – от настоящего, русского холода, такого, какой бывает только здесь. Ежась и пряча в воротник лицо, высокий широкоплечий мужчина с белоснежным ежиком волос и такой же крашеной бородкой-эспаньолкой спустился по трапу и вошел в наполненный людьми аэропортовский автобус. До здания, где располагался зал прилета, можно было дойти пешком – самолет стоял совсем близко. Но – так положено. Сибирь в феврале – то еще счастье. Пронизывающий ветер и мороз, в комплекте это вызывает желание забиться под одеяло с кружкой чая и не выходить из дома. Но мужчине нужно было сюда, непременно нужно, и для этого он предпринял жуткий по времени и нервным затратам вояж. Бристоль – Лондон – Бангкок – Сибирь. Почти двое суток в дороге. И сейчас еще почти сорок минут на такси. Встречать некому – его тут не ждали. Сюрприз…
Такси он нашел быстро – в зале прилета толклось множество желающих заработать извозом. Вещей у мужчины не было – все свое с собой, в большой спортивной сумке. Первый же таксист заломил цену, превышавшую тариф втрое, но когда мужчина сделал шаг в сторону, отрицательно качнув головой, он ухватил потенциального клиента за рукав и зашептал:
– Это, слышь… поехали, по дороге договоримся. Я не обману. Просто тут иначе нельзя – враз шины порежут.
Мужчина с интересом оглядел невысокого плотного водителя, прикинул, что в случае чего разберется с ним одной рукой, и согласился.
«Волга» с «шашечками» была припаркована сразу за шлагбаумом, водитель открыл багажник, но пассажир отказался, забросив сумку на заднее сиденье. Сам уселся туда же, едва втиснув огромное тело, упакованное к тому же в объемный пуховик с капюшоном, в узкую дверь. С удивлением он наблюдал в окно за тем, как водитель снимает с крыши знак такси и небрежно бросает его на переднее сиденье.
Они успели отъехать от аэропорта километров на пять, уже началась хорошо знакомая лесополоса, сейчас сплошь заваленная снегом, когда наперерез «Волге» из кустов вынырнула старая иномарка. Водитель чертыхнулся, рванул руль влево, но сзади его тоже уже ждали. Заглушив двигатель, он нагнулся и стал шарить под сиденьем. Когда в его руках появилась монтировка, пассажир с оттенком жалости к себе вздохнул: «Ну, Хохол, не можешь ты без приключений. Как только ногой на родную землю – так шандец, слезай – приехали».
Дверки машины уже рвали с двух сторон какие-то люди в черных куртках и вязаных шапочках, натянутых на самые глаза. Водитель не успел даже пискнуть, как его вытащили из машины, сунули головой в снег и начали топтать ногами. Хохол неторопливо вылез и, потянувшись, спросил:
– И что за утренняя гимнастика для тех, кто в пути?
– Сядь обратно и захлопнись, а то и тебе наваляем, – не отрываясь, бросил один из нападавших.
Подобного пренебрежения к своей особе Жека Хохол стерпеть уже не мог.
– Ну, братва, извиняйте, коль что не так. – Он сбросил пуховик и, оставшись в тонкой шерстяной водолазке, схватил первого попавшегося за куртку и пояс брюк, размахнулся и отшвырнул на дорогу.
Тот неловко упал, ударившись головой о бампер иномарки. Трое остальных замерли, выпустив водителя.
– Ты че, в натуре? – протянул один, медленно опуская руку в карман, но Хохол это предвидел. Быстрым броском он оказался рядом с говорившим и вывернул тому руку так, что мужик взвыл и рухнул на колени, а Хохол выдернул из кармана его куртки пистолет.
– У, как тут у вас по-взрослому-то, – протянул он, переводя пистолет с одного нападавшего на другого. – Ну что, юноши? Постреляем?
«Юноши», однако, были другого мнения о стрельбе в столь ранний час на пустой дороге. Они подхватились и побежали к машине, и через секунду старая иномарка, взвизгнув и пройдясь юзом по обледенелой дороге, умчалась в направлении аэропорта. Хмыкнув, Женька сунул приобретенный «ствол» за пазуху – кто знает, что может случиться, да и не бросать же его на дороге. Не война же…
Он помог подняться водителю, и тот, сплевывая кровавую слюну на измятый ногами снег, выругался:
– Вот же, а… заколебали, сволочи, работать не дают!
– Что это у вас? – поинтересовался Хохол, садясь в машину и закуривая. – Не возражаешь, если я в салоне покурю?
– Да кури, что ты… – Водитель сел за руль и глянул в зеркало заднего вида. – Ну, отрихтовали рожу… что теперь жене брехать буду…
– Ну так и скажешь, как было.
– Ты что! Ей нельзя, она беременная у меня, узнает – расстроится! – вздохнул водитель. – Я ж и таксую для того – ну, чтоб там пеленки-распашонки, всякое такое-этакое. Мне по жизни и своей зарплаты хватает, но ребенок – сам понимаешь. А тут объявились волки – единая такса – и все тут, всех чужих разгоняют, цену чтоб не перебивали. Сами ломят такое бабло – страх подойти, а у нас тут так – если не на тачке и не встретил никто, то будешь автобус этот до ночи ждать. Вот они и пользуются.
«Н-да, Россия-матушка, – подумал про себя Хохол, покуривая в приоткрытое окно. – Ничего-то не поменялось».
В доме, к которому подвезло его такси, горели окна – многоквартирный «скворечник» давно проснулся, и его обитатели собирались на работу, в институты, школы – кто куда. Только два окна в том подъезде, около которого Хохла высадил таксист, были темными. Это его встревожило – а что, если Мышка в больнице? Надо было все же позвонить…
Он вошел в подъезд и поднялся пешком до знакомой двери, нажал кнопку звонка и прижался ухом к холодному металлу в районе глазка, пытаясь определить, есть ли кто-то в квартире.
– Кто там? – Женский голос успокоил его – Мышка дома.
– Открывай, не бойся – не менты.
Дверь открылась, и худая брюнетка в черном халате повисла у него на шее:
– Женька!!!
– Все, не ори, горло простудишь. – Он занес ее в квартиру и захлопнул дверь. – Ты одна, что ли? А Алена где?
Аленой звали дочь женщины.
– Они с мужем в Бельгию улетели, у него там турнир какой-то, а Аленку он с собой взял. Когда еще будет такая возможность…
– Удачно я заехал, попал аккурат к свободной женщине, – улыбнулся Хохол, и она рассмеялась:
– Прекрати.
– Ну, что ты, разве я о том?
Оба знали – не о том. И даже речи не могло быть ни о какой связи, даже намека – разве могут очутиться в одной постели брат и сестра? А они искренне считали себя родственниками, хотя никогда ими не являлись.
– Ты раздевайся, я пока чайник погрею.
Она прошла в кухню, зашумела там водой, брякнула чайником. Хохол скинул куртку и ботинки, прошел в ванную, на ходу успев бросить беглый взгляд на висевшее на вешалке ярко-желтое детское платье. Видимо, у Алены недавно был конкурс – дочь Мышки (которую вообще-то звали Машей, но благодаря Хохлу для всех в его доме она была Мышкой) занималась бальными танцами.
Мышка-Машка была довольно близкой подругой Марины, жены Хохла. Они познакомились давно, в Израиле, и это странное знакомство как-то удивительно быстро перетекло в дружбу. Марина не подпускала к себе никого, будучи в силу жизненных обстоятельств женщиной осторожной, но с Машей сошлась. Они даже со спины были похожи, и любовь к черным вещам, и черные волосы – все это делало их одинаковыми. Разве что Мышка была меньше ростом, худее и чуть спокойнее. Хотя, если надо, тоже могла отбрить не хуже Марины.
Марина… Вечная головная боль и истеричная, звериная любовь. Даже сделав ее после многих лет бесплодных попыток своей женой, Хохол не стал спокойнее и увереннее в ней. Эта непредсказуемая женщина могла все. Она могла встать и уйти без объяснений, могла выгнать его из дома, не считаясь с тем, что живут они в Англии, а Хохол по сей день владеет английским на уровне пятого класса спецшколы для детей с отставанием в развитии. Но в этом была вся Марина Коваль – в далеком прошлом глава одной из крупных криминальных группировок за Уралом. Такое вот счастье досталось Хохлу на пятом десятке жизни.
– Жень, ты, может, в душ с дороги? – спросила Мышка из кухни. – Или сначала кофе-чай-сигарета?
– Сама ведь все понимаешь, – усмехнулся он и принялся стягивать с рук тонкие кожаные перчатки, с которыми в последнее время расставался только в жару, и то не очень охотно.
Хохол нестерпимо стеснялся своих рук, покрытых затейливыми татуированными перстнями, надписями и рисунками. Это пришло внезапно, в какой-то момент, когда Женька вдруг уловил резкий, неприятный контраст между прекрасной белой кожей Марины и вот этим «великолепием», прикасавшимся к ней. С тех пор, как бы ни сопротивлялась Коваль, он всегда носил перчатки. И никакие слова о том, что ей безразлично, как он выглядит, не убеждали Хохла в обратном. Он стыдился своего прошлого, которое так явно подчеркивали эти картинки и надписи.
– Жень, ну, что ты там? – Мышка выглянула из кухни, и в ее руке он увидел сигарету.
– Так и не бросила?
– Нет, не могу пока, – виновато прошелестела Мышка. – И потом, знаешь, это помогает мне не думать.
Он подошел вплотную, забрал сигарету, докурил за одну затяжку и ткнул окурок в пепельницу на столе.
– Заканчивай, Машка, серьезно говорю. Усугубляешь ведь только.
– Телевизора насмотрелся? – почти враждебно отозвалась она и, отойдя, вспрыгнула на столешницу возле плиты – даже в этом они с Мариной были похожи. – Типа – капля никотина убивает лошадь? Знаешь, что дальше?
– А то! – усмехнулся Хохол, устраиваясь за столом. – Пусть, дура, не курит. Речь-то не об этом, Машка. Не о вреде курения для лошадей.
– Жень, да знаю я все, – с досадой пробормотала Маша, трогая пальцем прозрачную крышку сковороды, где аппетитно шкворчали разогреваемые блинчики с мясом. – Но вот поверь – иной раз ночью такое в голову лезет…
– И что – покуришь – делается легче?
– Нет, но…
– А раз «нет» и «но» – вот и бросай, – подвел черту Хохол.
Он с аппетитом принялся за завтрак, краем глаза наблюдая за Машкой, мелкими глотками прихлебывавшей крепкий кофе без сахара. Она еще сильнее похудела, хотя и до этого казалось, что дальше просто некуда. Марина, когда полгода назад увидела ее входящей в зал прилета аэропорта «Хитроу», смахнула с ресниц слезы и пробормотала:
– Мне кажется, что ей сейчас только крылья за спину – и она улетит, исчезнет…
Маша тогда провела у них почти месяц, мало выходила из своей комнаты, все больше спала или писала что-то в толстой тетради на пружинке – на столе всегда валялись простые карандаши с чуть искусанным концом. Никакие попытки вытащить ее погулять или проехаться по городу не увенчивались успехом, и Марина в конце концов вообще запретила ее трогать. Единственным человеком, с которым Машка тогда общалась с удовольствием, был Грегори, сын Марины. Мальчик приходил в Мышкину комнату в любое время, и та с радостью уделяла ему время, читала привезенные в подарок русские книжки, что-то рассказывала и отвечала на многочисленные вопросы любопытного Грега. Хохол и Марина были рады, что хотя бы их сыну удается отвлечь Мышку от тяжелых мыслей о болезни.
– Ты смотри, если надоест – не церемонься, выгоняй его, – говорила Марина, но Маша только качала головой:
– Ну, что ты! С ним так интересно – он мне много забавных вещей рассказывает, про свою школу, например. Я же одна совсем с ума сойду.
«А какого же черта тогда ты нас-то избегаешь?!» – хотелось рявкнуть Хохлу, но он понимал – нельзя. Ребенок не жалеет, не смотрит сочувственно, он просто интересуется тем, что его волнует – и это как раз не Машкина болезнь, а совершенно посторонние вещи – сколько уроков бывает у Алены, сколько времени она проводит на тренировках, много ли им задают. В общем, как раз Грег сумел отвлечь Машку от предшествовавшей поездке госпитализации и почти двухмесячного курса тяжелейшего лечения.
Сейчас, спустя полгода, она выглядела намного лучше, хотя и похудела до безобразия. И эти ее черные волосы… Они давали слишком много сходства с Мариной, особенно когда Маша сидела, опустив голову, и длинные, ниже плеч, пряди почти полностью скрывали лицо. Хохол не видел ее с другим цветом, хотя Марина говорила, что в момент знакомства Мышка была блондинкой, а потом какое-то время – рыжей, с короткой стильной стрижкой. В черный же она перекрасилась после того, как услышала о диагнозе от врача, и с тех пор больше не менялась, разве что длина волос указывала на пройденный курс лечения – после выхода из больницы Мышка вынужденно стриглась покороче.
– Хорошие блины, – заметил Хохол, нарушая тягостное молчание, заполнившее кухню.
– Как чувствовала, что гости будут, – откликнулась Маша, садясь прямо и убирая волосы за спину. – Я, когда одна, совсем не готовлю – все равно есть не могу, чего ж впустую…
– Служба доставки тебя, видимо, по голосу уже знает, – Хохол кивнул в угол, где стояли пластиковые коробочки с эмблемой японского ресторана, в котором Машка обычно заказывала суши, роллы и мисо-суп.
– Знает, – подтвердила она, даже не улыбнувшись. – Мой врач говорит, что я держусь в одной стадии так долго как раз потому, что постоянно ем водоросли и морепродукты. У японцев почти не бывает запущенной онкологии.
– Дура ты, – вздохнул Женька.
Эти разговоры всегда наводили на него бессильную тоску и вызывали злость – ну, почему это должно было случиться с человеком, не сделавшим никому особого зла? Машка, всю жизнь, со школы еще, работавшая в больнице, видела столько человеческого горя и боли, что, возможно, просто не смогла справиться, не смогла перебороть в себе чужие страдания. Марина часто повторяла, что онкология – это болезнь внутренней неуверенности, каких-то тщательно скрываемых страхов и переживаний. Он не верил, как не верят все здоровые люди – им просто страшно вникать в это.
– Давай я тебе постелю, ты поспишь? – предложила Машка, спрыгивая со своего импровизированного насеста. – Мне уйти нужно на пару часов, а ты сможешь спокойно отдохнуть.
– Куда? – почему-то насторожился Женька, и чуткая Маша уловила этот тон.
– А что за допрос?
– Не допрос, просто интерес.
– Я, дорогой, женщина самостоятельная и взрослая, и у меня могут быть дела, – отбрила она с легкой улыбкой, и Женька подавил в себе желание взять ее за воротник черного халатика и встряхнуть как следует.
Он с наслаждением растянулся на диване и закрыл глаза, слыша, как в своей комнате собирается Машка, как она ходит по кафельному полу, чуть постукивая подошвами тапочек, как, наконец, за ней захлопывается дверь, а вскоре стихает и звук уехавшего вниз лифта. В доме воцарилась тишина.
…Это было так давно, кажется, даже в другой жизни, но почему-то именно сейчас, в тишине пустой Машкиной квартиры, воспоминание стало острым и совершенно свежим, как будто вчерашним.
Марина тогда каким-то нечеловеческим усилием, чисто женской хитростью и свойственной только Коваль упертостью и изворотливостью сумела вытащить его из Бутырки, откуда, казалось, ему уже заказана дорога навсегда. Международный розыск – это вам не гусь чихнул, это уже серьезные игры. Но Марина, косвенно виновная в его аресте, сделала все, на что была способна и даже не способна, чтобы только его вернуть. Они остановились тогда у Гришки Беса, в маленьком зауральском городке, где тот «мэрствовал». Коваль, которую все считали давно мертвой, произвела небывалый фурор в доме родственника, едва не доведя того до психического срыва своим появлением. Гришка считал дни и часы до момента, когда непрошеная гостья покинет его владения, но Марина вдруг решила выйти замуж и сделать это именно в родном городе, а не в Англии, где давно и вполне благополучно жила все это время. И Бесу ничего не оставалось, как скрипнуть зубами и согласиться. И вот тогда Женька вместе с маленьким Егоркой решил поехать и купить будущей жене подарок. Он прекрасно знал, что для Марины не представляли особой ценности золото и камни, шубы и машины – к чему все это женщине, у которой и так было все? Но у него самого имелся непробиваемый стереотип о приличествующих случаю подарках, а потому Коваль придется смириться с этим.
Бес разрешил взять его машину с водителем, но велел Хохлу постараться не особенно привлекать к себе внимание разбитым лицом. Для достоверности перед побегом в тюрьме Женьку довольно честно помяли трое бывалых урок, и лицо его теперь было совершенно неузнаваемо. Он, конечно, пообещал…
– Останови-ка вот тут, Семен, – завидев торговый центр, попросил Женька. – Мы недолго, подождешь?
– Конечно, Евгений Петрович, не беспокойтесь.
Хохол нацепил темные очки, натянул тонкие перчатки для водителей, чтобы скрыть свои татуировки, и вышел с Егором из машины.
– Ветровку застегни, прохладно, – машинально заметил он, и мальчик послушно потянул вверх «молнию» джинсовой курточки.
– Папа, а что мы будем покупать? – разглядывая ярко освещенные витрины, спросил Егор, и Женька пожал плечами:
– А вот что понравится, то и купим.
– Вообще-то женщинам нужно украшения дарить, – авторитетно заявил мальчик, потянув отца за руку к большому ювелирному отделу.
Хохол засмеялся и пошел следом. К ним сразу подошла девушка в белой блузке и темно-вишневой юбке, с таким же шарфиком, повязанным вокруг шеи.
– Желаете что-то посмотреть?
– Да, пожалуйста.
– Может, что-то конкретное интересует?
– Покажите серьги, – произнес Хохол, ткнув пальцем в застекленную витрину с серьгами.
– Вот эти! – добавил Егорка, указав пальчиком на изящные золотые серьги с крупными черными жемчужинами, окруженными мелкими бриллиантами. – Пап, да?
– Да, сынок, эти, – одобрил Женька, с удивлением отметив про себя, что у мальчика хороший вкус и тонкое чутье – Марина тоже обратила бы внимание на это.
– К ним есть еще подвеска и кольцо, будете смотреть? – Девушка достала серьги на красной подушечке и протянула их Хохлу.
– Будем.
Они долго рассматривали украшения, вертели их в руках, Егорка даже приложил подвеску к себе, насмешив и продавца, и Женьку.
– Маме подарок выбираете? – спросила девушка, упаковывая украшения в коробочки. – Может, сделать особенную упаковку, подарочную?
– Да, – солидно кивнул Егорка. – Только можно я сам выберу?
Девушка, которой очень понравился этот рассудительный не по годам мальчик, разрешила ему войти за прилавок и разложила перед ним различные коробочки, пакетики и просто листы красивой упаковочной бумаги, из которой можно было сделать сверток и украсить его различными бантами. Егорка придирчиво копался в этом великолепии до тех пор, пока не нашел совсем простой золотистый пакетик:
– Вот! Мне этот нравится.
– Отличный выбор, – улыбнулась продавец, беря у него из рук пакетик и укладывая туда коробочки с украшениями. – У вашего юноши отменный вкус и склонность к простым и элегантным вещам, – обратилась она к Женьке. Тот кивнул, доставая из кармана кредитку.
– Это в мать. Она у нас тоже любит, чтобы неброско и просто. А такие вещи ведь самые красивые, правда?
– Совершенно верно, – кивнула девушка. – Пожалуйста, вот ваши покупки и кредитная карта. Надеюсь, ваша жена оценит подарок.
– Спасибо.
– До свидания, – солидно кивнул Егорка и взял в руку пакетик, прижал его к груди.
Эти серьги, кольцо и подвеску на тонкой золотой цепочке Хохол потом подарил Марине прямо на свадьбе, и она довольно часто носила комплект, хотя не очень любила украшения.
Воспоминания о жене заставили Хохла стряхнуть сонную оторопь, от которой устаешь сильнее, чем от бессонницы, и потянуться к небольшой поясной сумке, в которой, тщательно спрятанная в обложке паспорта, лежала фотография Марины. Разглядывая ее, Женька ловил себя на мысли, что постоянно исподволь ждет, когда же безукоризненное лицо жены станет менее привлекательным для других. Броская красота Марины доставляла ему массу неприятных моментов, заставляла ревновать к каждому, кто бросил на нее хоть мимолетный взгляд. Женька отчаянно страдал от этого, но понимал – показывать нельзя, эмоции нужно тщательно скрывать и носить в себе. Марина не прощала малейшей слабины – мгновенно впивалась в уязвимое место длинными ногтями и причиняла невыносимые болевые ощущения.
Сюда, в Россию, он приехал после крупной ссоры, в ходе которой Коваль снова выкинула его из дома, заявив, что больше не желает иметь с ним ничего общего. Причина, как всегда, была – Марина все чаще стала прикладываться к бутылке с текилой. «Тоска по родине», – объясняла она сыну, но Женьку такого рода объяснения, естественно, не устраивали. Он вообще считал, что ребенку незачем видеть подобные картины – из-за этого, собственно, и произошел скандал. И случилось еще кое-что. Собственно, именно это «кое-что» и явилось пусковым моментом ссоры, а вовсе не любовь Коваль к текиле – это Хохол приплюсовал уже «до кучи», так сказать. На самом же деле его неугомонная супруга решила положить конец бесконечным домогательствам Гришки Беса, а для этого улеглась в клинику пластической хирургии. Хохол бесновался, орал и угрожал, но Марина не обращала внимания, а устав, просто выставила его.
«Для чего я пошла на это? К чему? Я все равно никогда не смогу вернуться домой насовсем. Никогда. Меня там никто не ждет. Более того – меня там не хотят видеть как раз те, на чью помощь я только и могу рассчитывать. Те, кому я доверилась, открылась. Те, кто не должен был предать, сделали это первыми».
Она встает, закуривает, чуть приоткрыв окно. Курить нельзя – врач категорически запретил, но когда ее пугали или останавливали запреты? Если бы это было так, многих проблем в ее жизни никогда бы не было. Табачный дым сладко щекочет ноздри, хочется чихнуть и почесать кончик носа, но нельзя – сплошной слой марли мешает. Она прикасается кончиками пальцев к повязке и морщится. Ноющая боль стала постоянным спутником, кажется, что хуже этого ничего не бывает. Все лицо словно стянуто, болит и чешется. Вот уже почти два месяца она здесь, и боль за это время стала почти привычной, и даже странно, когда ничего не болит.
– Всегда мои авантюры были сопряжены с физическими страданиями, – бормочет она вполголоса, выбрасывая окурок прямо за окно в стерильный больничный садик. – Ну, ничего, это временно.
Маша шла по грязному тротуару, то и дело поскальзываясь на высоких каблуках сапожек, и временами смотрела через плечо назад. Неприятное чувство, что за ней наблюдают, не отпускало вот уже несколько месяцев. Еще летом прошлого года в магазине к ней прицепился странного вида парень, хватал за рукав и нес какую-то ерунду, а когда Маша, не желавшая скандала и повышенного внимания к себе, выскочила на улицу, последовал за ней. В такие моменты она давно приучила себя не бежать, а останавливаться и давать отпор. Так всегда учил их заведующий отделением – не показывать спину, а демонстрировать готовность к отпору. Силы сегодня были приблизительно равны – парень казался щуплым и несильным, так что Маша, несмотря на каблуки, вполне рассчитывала, если что, справиться. Но тот просто остановился напротив, когда Маша, развернувшись, посмотрела ему в глаза, и, постояв минуту-другую, бросился наутек. Она только плечами пожала и пошла своей дорогой, однако через пару недель снова наткнулась на него, а потом еще раз и еще. Постепенно она привыкла, а через какое-то время парень вроде как исчез, но ощущение чужого пристального взгляда за спиной осталось. Он возникал еще несколько раз, и как раз в те моменты, когда Машин муж бывал в отъезде. Возможно, это было простым совпадением.
Сейчас Маша тоже чувствовала на себе этот взгляд, но, сколько ни вертела головой, поймать в поле зрения его обладателя так и не смогла.
«Хорошо, что Женька приехал, – подумала она, поправляя сползающую с плеча сумку. – Мне с ним хотя бы не так страшно».
Однако приезд Хохла – такой неожиданный, без предупреждения – показался ей странным. Как и то, что в ответ на предложение позвонить Марине он только махнул рукой и перевел разговор на другую тему.
Настораживало и отсутствие звонков от самой Марины. Последний раз они общались примерно месяц назад, а перед этим – в день рождения, который отмечали в один день. Марина тогда показалась Маше какой-то усталой, голос звучал глухо, а это всегда являлось следствием ее плохого самочувствия и настроения. Но на все вопросы она отвечала уклончиво, а потом и вовсе перешла в наступление, начав спрашивать Машу о ее состоянии, а подобная тема всегда вызывала только неприятные ассоциации. И было странно, что Коваль, прекрасно об этом знавшая, вдруг повела себя таким образом. Словом, Маша только укрепилась во мнении о том, что с подругой что-то не в порядке, оставалось только добиться от Женьки хотя бы косвенного подтверждения.
Она аккуратно, почти неслышно открыла замок входной двери, на цыпочках вошла в прихожую и прислушалась. Нет, тихо, видимо, Женька еще спит с дороги. Маша сняла шубку, сбросила с ноющих ног сапоги и пошарила рукой под выступавшим в коридор полукругом дивана в поисках тапочек.
– Ты их в кухне скинула, – раздался голос Хохла, и Мышка, вздрогнув всем телом от неожиданности, разогнулась:
– Фу, напугал! Не спишь уже?
– Да сколько ж можно? – Он вышел из кухни, потягиваясь, и бросил тапочки под ноги Маше. – Долго гуляешь, девушка.
Она только фыркнула, ничего не отвечая, и в глазах Хохла прочла недовольство.
– Чай будешь? – как будто она пришла в гости, осведомился Женька, и Маша кивнула:
– Буду, замерзла.
Пока он колдовал в кухне с чайниками и нюхал разные сорта чая в коричневых пергаментных пакетиках, коих у Машки в шкафу обнаружилась целая батарея, она успела переодеться, вымыть руки и подобрать волосы наверх большой заколкой-крабом. Женька, увидев, как она садится за стол и вынимает из кармана халата сигареты, поморщился – слишком уж Маша в последнее время напоминала ему Марину. Или это просто он хотел в каждой женщине видеть ее?
Приземлившись напротив с кружкой крепкого черного чая, Хохол поинтересовался:
– Твои-то надолго в Бельгию?
– На две недели, – откликнулась она. – А что?
– Я у тебя пока перекантуюсь, ничего? Если стесню – скажи, я не в претензии.
– Ужасно стеснишь, – без тени улыбки ответила Маша, затягиваясь ментоловым дымом, и Женька удовлетворенно кивнул:
– Прекрасно. Тогда с меня – кухня, с тебя – покупка продуктов, раз уж ты все равно на улицу ходишь.
– Не вопрос. Но скажи… – она многозначительно умолкла, однако Женька уловил суть вопроса:
– Не бойся, Машка, все чисто. Я не в бегах, не в розыске, никто за мной не ходит, все в порядке. Да и не приволок бы я к тебе такой груз, тебе своего хватает вполне.
Маша, кажется, устыдилась своего вопроса. Зная Хохла много лет, последнее, в чем она могла бы его заподозрить, было желание причинить ей – вольно или невольно – какой-то хотя бы минимальный дискомфорт.
– Убедил. Ты знаешь, так, наверное, даже лучше… – Она перевела взгляд в окно, где уже стемнело и зажглись фонари. – Я хотя бы одна не буду. Совсем стало невыносимо. Раньше ждала этого одиночества как самого желанного подарка, а теперь, получив, не знаю, что с ним делать.
Женька подпер кулаком щеку и внимательно вгляделся в ее бледное лицо. Машка ощутимо страдала – и это не было связано с физическими проблемами. У нее в голове происходило что-то, чем она не хотела – или не могла – поделиться с ним.
– Мань, а ты чего это завела такую песню? Случилось что? Ну, так прямо давай, не крутись около.
Она только покачала головой:
– Ты не поймешь. Не обижайся, Женька, но у тебя все просто и прямо, как паровозные рельсы. А у меня, к несчастью, вечно какие-то перегибы и закоулки.
– Да уж! В закоулках-то вы преуспели на пару с Мариной Викторовной! – не выдержал он, и Машка насторожилась:
– Это ты о чем?
– Так, о своем.
– Поругались? – сочувственно спросила Маша, прекрасно знавшая крутой нрав и тяжелый характер подруги, с годами не становившиеся мягче и легче.
Хохол только пожал плечами и как-то неопределенно мотнул головой, и это могло значить что угодно – и нет, и да. Он не особенно хотел выглядеть сопливым мальчиком, которого любимая девочка послала к черту, ибо в его возрасте смешно уже не справляться со строптивой женщиной. Однако все, кто когда-либо знал Марину Коваль, признавали – не было таких мужиков, кто способен был бы подчинить ее и заставить окончательно смириться и покориться. Даже ее первый и горячо любимый муж Егор Малышев, человек с сильной волей и непростым характером, и тот не мог сказать, что Марина принадлежала ему до конца. Она безумно любила его, но если было нужно, могла пойти вопреки его воле и настоять на своем. Женька же Влащенко, матерый уголовник с приличным тюремным «стажем», вообще порой казался себе слабым и нежизнеспособным щенком, которого хозяева не утопили из жалости. Марина умела так посмотреть, что ему не нужно было слов – он поджимал хвост и позорно уползал в конуру, кляня себя за слабость и понимая, что стоит ей поманить пальцем, как он забудет про гордость и амбиции и поползет за ней на брюхе. Пару раз Женька взрывался, уходил, уезжал, заводил любовниц – но все заканчивалось, стоило ему хотя бы случайно увидеть Марину. И она, к его великому несчастью, тоже прекрасно знала, что не потребуется особенных усилий, чтобы вернуть сбежавшее «домашнее животное», как сам Хохол называл себя в моменты злого отчаяния. Марина была его болезнью, его наркотиком, страстью, которая не проходила, а лишь усиливалась с годами.
– Жень… – Мышка коснулась рукой его плеча. – Ну, брось ты. Знаешь ведь – куда она денется?
– Она-то? – хмуро усмехнулся Хохол. – А то ты не знаешь, что ей стоит только бровью дернуть, как вокруг сразу толпа желающих!
– О, ревность? – мягко подколола Мышка. – Как будто ты не знаешь, что все эти увлечения и дерганья бровями – пустые забавы, не больше! Маринке просто важно убедиться в том, что она до сих пор желанна и интересна еще кому-то, кроме тебя, вот и все.
Хохол недоверчиво посмотрел на нее.
– Да? А тебе вот важно, нужна ли ты еще кому-то, кроме мужа?
– Мне это безразлично. Я всегда была спокойна и равнодушна к мужскому вниманию. Да, поклонники были, и сейчас еще попадаются, но мне это как-то все равно.
– Ты вообще странная, Машка. Не разберешь тебя. А мне эти все разборки – вот где! – Хохол энергично провел ребром ладони по горлу. – Добро бы – наедине, так ведь нет – она пацана вынуждает слушать и смотреть. И пьет опять.
– А Грег что?
– А он умнее нас обоих, по ходу. Посмотрит как на придурков – и пошел к себе, за комп сел и давай дома обставлять.
– Какие дома? – удивленно застыла Мышка, не донеся сигарету до губ.
– Виртуальные, – хмыкнул Женька, отобрав у нее сигарету и сломав пополам. – Программу мы ему для компа купили такую – дизайн интерьера, вот он и развлекается. Вбил в голову, что будет дома строить, как Малыш покойный. Видно, кровь водичкой-то не разбавишь.
– Ты с таким сожалением говоришь, словно хочешь, чтобы он был таким, как вы, – с мягким укором проговорила Маша и, взяв новую сигарету, отодвинулась на безопасное расстояние.
– Нет, конечно. Куда – как мы? В бегах остаток жизни? С чужими именами, с левыми паспортами? – невесело усмехнулся Женька. – Думаешь, это просто? Так и трясусь каждый день – а ну, как кого знакомого занесет в наши края? И ведь заносит же! Заносит, не поверишь! Лондона мало им! Нет – прутся в Бристоль, как намазано там чем!
– Что – снова кто-то появлялся? – с тревогой в голосе спросила Маша, и Хохол кивнул:
– Не поверишь – наш раззолотой племянник Коленька.
Маша почувствовала, как сердце уехало куда-то вниз и даже биться стало реже. Хохол не был в курсе того, что сделал Маринин племянник после того, как Женька вывез едва живую Коваль с годовалым ребенком в Англию, похоронив перед этим с помпой какую-то загримированную проститутку. Потому что если бы знал… Об этом страшно было даже подумать.
– И… что? – с опаской спросила она, боясь выдать себя и то, что знает о племяннике Марины.
– А что? Едва успел Маринку с Грегом в магазин затолкать, сам следом – и дверь подпер, – Женька встал и потянулся, как после сна. – Она его даже не сразу увидела, а я потом аккуратно следом прошел, до отеля проводил. Он один приехал, без семьи. Я еще пару дней у отеля светился, все смотрел, с кем и куда Колька ходит. Встречался он с каким-то мужиком, по виду – не инглиш, скорее русский, может, эмигрант какой.
Хохол щелкнул кнопкой чайника, плеснул заварки в большую кружку. Маша молчала. Ей очень хотелось рассказать Женьке все, что она узнала в свой последний визит в их город от Виолы. Но умом она понимала – нельзя, потому что Женька сразу же рванет туда и вобьет Марининого племянника в землю по пояс, а то и выше – за предательство, за то, что Николай так легко поддался на мелкую провокацию и оговорил тетку, давшую ему в жизни все – работу, деньги, даже дом. Маша знала и то, что Маринин отец, старый журналист Виктор Иванович Коваль, отказался от старшего внука, запретив тому упоминать об их родстве. Она поддерживала это решение старика, хотя глубоко внутри жалела запутавшегося Николая. Но это чувство слегка поутихло, когда Виола предъявила ей факты – запись пресс-конференции Николая и несколько газетных заметок на ту же тему. Отвращение захлестнуло Мышку, когда она увидела на экране потеющего и красного от напряжения Кольку, говорившего такое, за что не только по воровским, а и по человеческим законам полагалось нечто ужасное. «Бедная Маринка, – подумала она тогда, вертя в руках пульт. – Все для него сделала, родным считала, дело дала – а он…»
Ветка тогда по секрету сказала Маше, что Колька потом приезжал к ней, валялся в ногах и просил избавить от кошмаров, мучивших его ночами.
– Гнида! – выпуская ноздрями дым, гневно вещала ведьма, расхаживая по комнате в своем белом полупрозрачном одеянии. – Как можно?! Ведь она его вытянула из болота! Все дала, все! А этот паршивец…
– Вета, а ты ж вроде встречалась с ним… Или нет? – осторожно спросила Мышка, раскуривая сигару, к которым в тот период жизни испытывала странную тягу.
– Или да, – Ветка резко остановилась перед ее креслом и выдохнула дым. – Но что это меняет?! Что?! Я Маринку любила – и люблю до сих пор, не могу простить, когда вот так – с ней! И не позволю никому!
Это уже была прямая угроза самой Маше. Ветка до сих пор не могла простить ей странного и очень быстрого сближения с Мариной, постоянно подозревала в чем-то большем, чем просто дружба. Маша первое время оправдывалась, приводила какие-то доводы, потом устала и махнула рукой, позволив ведьме думать все, что той заблагорассудится.
Маша всегда тяготилась этими поездками, но вовсе не потому, что не хотела выполнять просьбу подруги и проведывать могилу ее мужа. Ей трудно было оказываться в доме Беса и Ветки, отношения с которыми сложились не особенно дружеские. Открытого конфликта, разумеется, не было, но напряжение чувствовалось постоянно. При этом стоило только Маше заговорить о гостинице, и оба в голос начинали обижаться и вынуждали ее сдаться. Но моральный дискомфорт все равно преследовал. Единственной отдушиной всегда оставалась домработница Даша, перебравшаяся от Марины к Ветке и Бесу. Вернее, перебралась-то она сперва к Николаю, но потом, после всего, не смогла остаться и видеть каждый день человека, оговорившего Марину, которую Даша считала чуть ли не дочерью, которой у нее никогда не было. Не умея скрывать эмоций, Даша через какое-то время все же попросила расчет и стала работать у Виолы, искренне привязавшись к ее больному приемному сыну Леше. Мальчик благодаря усилиям домработницы начал набирать вес и крепнуть физически, и Ветка с Бесом не могли не отметить этого.
Маша старалась провести с домработницей больше времени – общаться с душевной и отзывчивой женщиной было куда проще и приятнее, чем с холодной, отстраненной и высокомерной Виолой. Да и сама Даша, находя в лице гостьи новый объект заботы и повышенного внимания, старалась заходить в ее комнату как можно чаще, и всегда не с пустыми руками. От ее булочек, пышек, слоек и пирогов Маша чувствовала себя распухающей, как тесто на опаре.
Хохол, кстати, был в курсе непростых отношений Мышки и Виолы – всякий раз, вернувшись, Маша писала Марине длинные, обстоятельные письма, больше напоминавшие рассказы, полные эмоций, личных ощущений и наблюдений со стороны. Женька, от которого жена не скрывала ни своей просьбы, ни следовавших за ее выполнением отчетов, тоже читал их. Он-то как раз отлично понимал причину и мотивы такого поведения Виолы – она просто исходила от ревности, истекала ею, как зрелый персик соком, не могла пережить, что у Марины появился еще кто-то, с кем она делится сокровенным. Эта ревность усилилась стократно, когда выяснилось, что Коваль жива, и Мышка тоже знала об этом, а не только она, Ветка. Это явилось для ведьмы таким ударом, вынести который она не могла. Разумеется, подобное открытие не добавило Мышке любви и хорошего отношения со стороны Виолы, однако и впрямую конфликтовать та не решалась, понимая, что этим может настроить против себя Коваль, которую всегда было выгоднее и спокойнее иметь другом, чем врагом. Даже Бес, неоднократно пытавшийся прижать «к ногтю» строптивую родственницу, все-таки каждый раз опасался последствий, хотя и знал, что Марина не станет мстить двоюродному брату мужа. И только Хохол знал истинную причину бездействия жены – та просто-напросто брезговала связываться с непорядочным и мелочным Гришкой.
– Жень… – Мышка решила отвлечь Хохла от мыслей о племяннике Марины, чтобы ненароком не дать понять своего истинного отношения к нему и не заставить Женьку задавать ненужные вопросы. – Скажи… ты скучаешь? Ну, в смысле – по России скучаешь, по дому?
Хохол усмехнулся и потянул к себе заварник.
– По дому? А он был у меня – дом-то этот, по которому надо скучать?
– Ну а как… – растерялась Мышка, не сразу поняв, куда клонит Женька.
– А вот так, Марья. Своего дома – понимаешь, такого, чтоб мой, собственный, устроенный так, как я хочу, – у меня никогда не было. Всю жизнь в каких-то приживалках – то у Строгача, то у Маринки потом. Это был дом Малыша – и от этого никуда невозможно было спрятаться, изменить никак нельзя. Я однажды заговорил про ремонт – так думал, она меня на куски порвет. Мол, как ты смеешь, это дом моего мужа – а муж уже больше трех лет мертв был. Устроила дом-музей, понимаешь. – Хохол потер шею и продолжил с плохо скрываемой досадой: – Я ведь и там, в Англии этой, живу в его доме – прямо рок какой-то, куда ни глянь – всюду он.
– Жень… Но ведь Егора нет уже так давно. И Маринка носит твою фамилию.
– Много от этого изменилось, ага.
Сарказм не укрылся от Мышки, и она попыталась спорить, однако тщетно. Хохол имел на этот счет свою версию, отступать от которой не собирался, да и не имело это особого смысла. Марина, хоть и вышла за него замуж, и даже сняла обручальное кольцо Малыша, с которым не расставалась, но все равно ухитрилась внутри остаться женой Егора. Женька понял это совершенно четко и постарался даже смириться, но с годами обида не убывала, а всплывала в неожиданных моментах, заставляя Хохла вытворять не самые благовидные вещи. Он потом жутко стыдился собственной несдержанности, но ничего не мог поделать с этими вспышками ярости и ревности к мертвому человеку.
– И вообще, Марья, давай-ка мы с тобой эту тему закроем. Не хочу об этом, – хмуро подытожил он, и Мышка согласно кивнула.
У нее в голове крутился еще один вопрос, который ей нестерпимо хотелось задать Женьке, но она отлично видела его состояние и понимала – нет, не сейчас, позже. Но она непременно задаст его, потому что неудовлетворенное любопытство разъедает изнутри, как ржавчина.
– Ты не представляешь, как я рада, что ты приехал, – искренне призналась Мышка, глядя на закурившего Хохла.
– С чего бы?
– А просто так. Я давно вас не видела.
– Так чего не приезжаешь?
– Боюсь притащить вам неприятности.
– Неприятности, Машка, это наше второе имя, – усмехнулся Женька. – Они всегда с нами, эти неприятности. И твой приезд вряд ли добавил бы нам еще что-то.
– Ой, а помнишь, как я к вам как-то после Нового года сразу прилетала? Вы еще тогда жили дома, и у вас Жорка гостил? – вдруг вспомнила Маша, и хмурое лицо Хохла разгладилось и озарилось улыбкой.
Это была веселая история, коих в жизни случалось куда меньше, чем грустных, страшных и трагичных. Мышка тогда прилетела к ним второго января, страдая от совокупности похмелья, головной боли и гипертонии. Женька обнаружил ее в аэропорту на скамье и чуть не зарыдал от смеха – видок у Марьи был точь-в-точь как у Коваль с глубокого похмелья. Те же черные джинсы и водолазка, черные волосы до плеч, большие солнечные очки посреди зимы, распахнутая норковая шуба и высокие сапоги, правда, Машка предпочитала шпильки, а не плоскую подошву. Женька донес ее вместе с чемоданом до машины, уложил на заднее сиденье, совсем как Марину, сунул термос с горячим чаем:
– Будет плохо – ори, остановлюсь.
Однако Мышка помотала головой, стянула очки с ненакрашенных глаз, обведенных естественной синевой, улеглась удобнее и уснула.
В итоге Женька с Марьей оказались единственными убежденными трезвенниками в доме на долгие восемь дней. В гостях как раз был Жорка – приятель Хохла и весьма известный шансонье, и вот вдвоем с Мариной они и расслаблялись. Мышке и Женьке оставалось только присматривать за этой парочкой, чтобы не бросили зажженную сигарету мимо пепельницы, да заставлять их хоть иногда поесть. Машка с удовольствием заменила отпущенную отдохнуть домработницу Дашу, готовила на всех, а Хохол исполнял функции носильщика и уборщика. Но самым забавным было даже не это…
Однажды вечером, когда Марина и Жора были еще практически трезвы, за столом завязался разговор, и Мышка, вспомнив свою медсестринскую практику, рассказала случай про пивную бутылку и указательный палец. Эта, в общем-то, «бородатая» история, неоднократно уже растиражированная известными и не очень юмористами, с завидной регулярностью повторялась пьяными в разных городах. И надо же было Машке именно об этом рассказать… разумеется, Жорка решил проверить это на собственном опыте. Чем закончилось, объяснять не нужно – палец певца надежно застрял в горлышке бутылки под оглушительный хохот Марины.
– …мать твою! – расстроенно протянул Жорка, разглядывая конструкцию из бутылки и пальца. – И что теперь делать?
– В больницу ехать, – мрачно констатировал Хохол.
– Да ну на фиг! Щас, гляди… – И не успел никто среагировать, как Жора со всей силы бабахнул бутылку о край стола.
Стекло разлетелось, попутно глубоко порезав певцу палец и ладонь. Кровь полилась, как на скотобойне – у пьяного человека она сворачивается куда медленнее. Это еще хорошо, что совершенно трезвая Машка крови не боялась и навыками оказания первой помощи владела прекрасно. Вдвоем с Хохлом они перевязали незадачливого экспериментатора, который, кстати, мгновенно протрезвел, и Машка печально уронила:
– Это еще хорошо, что я про лампочку не вспомнила.
– Про какую лампочку? – морщась от боли, переспросил Жора, но Хохол, выразительно показав Машке кулак, предупредил:
– Только открой рот – получишь. Лампочку я уже не переживу.
Они хохотали над этим случаем еще долго, а Мышка, видя выступления Жоры по телевизору, всякий раз вспоминала его растерянное лицо и бутылку на указательном пальце.
– Да-а, – протянул Хохол, слегка взбудораженный воспоминанием о забавном моменте. – Скажи, Машка – хорошее было время, правда? Хоть и крови было много, и тревоги постоянной. Но Маринка моя была, понимаешь? Моя!
Мышка снова насторожилась – уже не первый раз за сегодняшний день Женька заводил этот разговор, и это было подозрительно. Что-то произошло между ним и Коваль, что-то такое, что заставило Хохла проделать такой путь до Сибири. Она спрыгнула со своего «насеста» на разделочном столе и подошла вплотную к опустившему голову Женьке. Коснувшись его волос, Маша прошептала:
– Жень… ну, что происходит, а? Я же вижу – у тебя внутри все болит. Скажи мне, ведь знаешь – от меня никуда не уйдет, и Маринка не узнает. Ну, нельзя же так себя сжирать…
Хохол прерывисто вздохнул, взял Машкину руку и прижал к лицу. Ему очень хотелось поделиться с Мышкой своей болью, но где-то внутри сидело опасение – а что, если эта информация окажется небезопасной для ее обладателей? Кто знает, как повернется жизнь дальше? Вдруг все, что он скажет, в какой-то момент начнет работать против Мышки? Ведь даже сейчас, по прошествии стольких лет, все, что связано с Коваль, продолжало быть опасным. Но, с другой стороны, у Хохла больше не было человека, с которым можно поделиться и быть уверенным в том, что поймут и не осудят. Мышка умела абстрагироваться от своей дружбы с Мариной и трезво оценить ее поступки, и зачастую это вызывало у Коваль если не гнев, то чувство обиды. Машка не умела принимать ее сторону безоговорочно, всегда видела, в каком моменте Марина повела себя неправильно или сказала не то, что нужно. Хохол же всегда мог рассчитывать на понимание, если только сам при этом не наворотил лишнего.
– Понимаешь, Марья… Она в последнее время совсем с катушек поехала. Пьет, гуляет ночами напролет, где и с кем – не говорит. Пацан переживает, нервный стал, дерганый – слова не скажи. А ей – хрен по деревне, является под утро, но иной раз трезвая совсем, прикинь? «Где была?» – «Пошел на фиг, не твое дело». Ну что мне – бить ее? Пробовал – не работает. А у меня потом такой осадок – как навоза нажрался.
Это как раз Мышка понимала. Попытки Хохла воздействовать на жену физически никогда не заканчивались успехом, скорее наоборот. Коваль вытирала кровь с разбитых губ, окатывала мужа ледяным взглядом, от которого тот испытывал желание забиться под диван, и уходила. В доме воцарялась тишина, и длилось это ровно столько, сколько Хохол был в состоянии выдержать. Недолго, в общем. Он чувствовал свою вину, свою ничтожность от того, что поднял руку на женщину, мчался за цветами, устраивал примирительные ужины и свидания – словом, как мог, зализывал и заглаживал вину. Коваль же и в голову не приходило обидеться или разозлиться – она слишком хорошо знала человека, с которым жила, и знала, как и куда надавить, чтобы превратить агрессивного волка в виляющую хвостом болонку. Женька злился, но всякий раз покорно исполнял свою роль в давно отрежиссированном и многократно обкатанном спектакле. Через время все повторялось снова, потом еще и еще…
– Вот ты неглупая баба, Машка, – закуривая очередную сигарету, проговорил Хохол. – Ну, скажи – ей чего не хватает? Что такое я еще должен сделать, чтобы она хоть раз восприняла меня всерьез, а? Чтобы без этого своего снисхождения вечного, без оглядки на то, что у нее там было с Малышом? Никогда не думал, что покойник будет так лезть в мою жизнь, в нашу жизнь!
– Женя…
– Погоди, не перебивай! Накипело – взорвусь… Вот ты мне объясни – я разве что плохое ей когда сделал? Разве я ее не любил, не жалел, не берег? – И в этом месте Мышка вдруг отчетливо поняла – он говорит в прошедшем времени. В прошедшем – как будто все закончилось. – Я ведь на все для нее готов, на все – только скажи. Да и говорить-то не всегда надо. И разве я так уж много прошу взамен? Ведь самую малость же – чуть-чуть тепла и понимания. Мужику-то много и не надо – только уверенности в том, что он нужен.
Хохол замолчал, а Мышка подумала, что если такой уверенности нет изначально, то уже вряд ли когда-то она появится. Любовь и уважение нельзя выпросить, выбить – их можно только вызвать сразу, в какой-то один момент, или уже никогда не вызвать. Хохол ошибался насчет отношения Коваль к себе – она любила его, дорожила им, но не в той мере, в какой, наверное, это ему виделось в идеале. Но Мышка отчетливо понимала и то, что Марина вообще другая, она неспособна быть просто женщиной, женой, матерью, она никогда не умела этого. И то, что было между ней и Хохлом сейчас, как раз и являлось тем максимумом, на который она была вообще способна, если не больше. Но почему-то в рассказе Хохла не хватало какой-то детали – Маша почувствовала это, потому что не верила в то, о чем Женька рассказал, что это происходило постоянно и вряд ли могло являться причиной его отъезда. Но не хочет говорить – не тянуть же клещами…
– Женька, я так устала – с ног валюсь, – призналась Маша вслух. – Может, отдыхать будем, а?
– Ты ложись. А мне-то еще рано – разница во времени ого-го какая, все равно не усну.
Маша побросала в раковину чашки, протерла стол и пошла к себе, подхватив под мышку ноутбук, а Хохол, щелкнув кнопкой чайника и сыпнув в кружку заварки из пачки, снова взялся за сигарету. Мысли о Марине никак не хотели покидать его голову, он уже клял себя за несдержанность и за то, что вспылил и уехал, даже не сказав, куда. Но изнутри поднималась обида – он прекрасно знал, что обрывать телефон, разыскивая его, Коваль ни за что не станет.
Она действительно не искала его. И не чувствовала своей вины за то, что происходило. В конце концов, она не пятнадцатилетняя неразумная девочка, чтобы не иметь возможности самостоятельно решать, как и что делать. Когда Хохол, столкнувшись на улице с Николаем, заголосил о необходимости переезда в другую страну, Марина конкретно и жестко высказала свою позицию – никуда они не поедут. Лишать ребенка хорошего образования? Возможности достойно и нормально жить? Срывать его с привычного места, отрывать от друзей и тащить бог весть куда? Только потому, что паранойя Хохла достигла критической точки? Нет. Этого никогда не будет.
Хохол вспылил и уже размахнулся, чтобы ударить ее, но вдруг наткнулся на холодный взгляд голубых глаз, в котором отчетливо прочитал, что может забить ее тут до смерти, но «по его» не будет. Кулак врезался в стену над ухом Коваль, раскрошив штукатурку, но Марина не повела и бровью.
– А ты лучше разбегись – и лбом. Так нагляднее будет, – бросила она насмешливо, развернулась на каблуках и, оттолкнув его легонько, ушла к себе.
Она давно решила для себя – все, хватит. Больше никаких резких телодвижений вроде спонтанных переездов, что бы ни случилось. Да, появление Николая внесло легкую сумятицу – но и только. Марина ни на секунду не сомневалась в том, что племянник не узнает ее, даже столкнувшись нос к носу. Ее внешность уже давно и весьма кардинально отличалась от той, что была прежде. Сделав Хохлу подарок в день свадьбы в виде удлиненных и выкрашенных в черный цвет волос, она рассталась с ними в тот же день, как вернулась в Бристоль. Короткая платиновая стрижка и зеленые линзы – все это стало верными спутниками, если Марина собиралась выйти на улицу. Постепенно она приучила себя как можно реже носить черное или хотя бы «разбавлять» образ чем-то цветным. Единственной проблемой оставалась трость, но с этим, увы, справиться оказалось не под силу даже железной Наковальне. В моменты ремиссии она могла какое-то время обходиться без подпорки, но это требовало почти нечеловеческих усилий, и Марина в конце концов махнула рукой – трость, так трость. Хуже было другое…
В последнее время вдруг активизировался дорогой родственник Гришка, и вот это беспокоило Марину куда сильнее перспективы быть узнанной племянником. Началось все с истории с маленьким Грегом, когда Бес, не посчитавшись с родственными узами, связывавшими его с мальчиком, пошел на шантаж, угрожая рассказать ему о его истинном происхождении. Тогда выручил Женька. Верный Хохол, считавший Егора-Грегори своим сыном, не мог позволить, чтобы кто-то причинил ребенку страдания. Совсем недавно мальчик сделал открытие о том, что Женька ему не отец, и Марине стоило огромных трудов сохранить хрупкое равновесие в семье. Сейчас настал момент Женьке отплатить ей тем же. Успев выхватить мальчика из рук шантажиста, присланного Бесом, заработавший сердечный приступ Хохол категорически запретил Марине говорить Егору хоть слово о том, что она ему – не родная мать. Коваль в тот момент уже приняла решение открыть сыну правду, но Женька, с трудом сжав слабыми пальцами ее запястье, еле слышно потребовал не делать этого.
– Он еще совсем пацан… дай ему подрасти. Он может не выдержать сейчас… только-только оправился от одной новости, от моего ареста… да и сегодня… Послушай меня, котенок, не говори – не время сейчас…
Она впервые в жизни прислушалась и передумала. Этот поступок еще долго удивлял саму Марину – как, почему она не сказала сыну, раз уж решилась? Что такого сумел внушить ей Хохол, что заставило ее передумать и отступить? Но, так или иначе, пока Грег не знал ничего, и это заставляло Марину все время быть начеку.
…Нестерпимо ныло все лицо, чесалась кожа под повязкой, и Марина, переменив положение в больничной кровати, взяла с тумбочки маленькую фотографию сына. Егорка все сильнее становился похож на отца, и это очень радовало Коваль, боявшуюся найти в лице сына что-то от его настоящей матери. Но нет – те же губы, тот же нос, те же глаза, что у Малыша. Его сын, его плоть и кровь – пусть и рожденный другой женщиной. Марина любила его как родного с первой секунды, едва взяла на руки. Проклятый Бес – ну, почему она должна постоянно оглядываться? Сколько еще он будет возникать в их жизни и оставлять грязные отпечатки?
Марина не стыдилась своего прошлого, считая, что просто сумела стать выше обстоятельств и выживать так, как предлагали конкретные условия в конкретный момент. Да, пришлось побарахтаться в крови и грязи, но когда выбор стоял – она или ее, – не приходилось особенно разбираться в моральной стороне вопроса, нужно было просто выжить. И рядом всегда был Женька…
Сейчас его не было, и место его нахождения Марину не очень интересовало. С годами она не стала мягче, а характер не изменился в сторону «облегчения», и Хохол тоже это знал. И накатанная схема отношений, в которых он никогда не чувствовал себя мужчиной, работала безотказно, и он никак не мог разорвать этот круг, всегда снова и снова вставая на те же рельсы. Может, потому-то Марина и не волновалась по поводу его внезапного исчезновения, потому что знала – рано или поздно он вернется с видом побитой собаки, ляжет у ее ног и будет из кожи вон лезть, чтобы заслужить прощение. Как знала и то, что неизбежно простит его. Невозможно выбросить столько лет жизни, проведенных вместе, невозможно расстаться с человеком, не раз спасавшим ее жизнь, и чью жизнь не раз спасала она сама. Это уже даже не любовь – это какая-то совсем иная связь, на совершенно другом уровне. Это – как взаимное проникновение, когда один пророс в другого, и невозможно разделить эту укоренившуюся и давшую новые ростки систему. И в глубине души Марина часто соглашалась со словами Хохла о том, что «с ней невозможно, а без нее – вообще труба» – потому что сама чувствовала то же самое.
Но как обезопасить себя и сына от новых посягательств Беса? Вот что занимало ее куда сильнее, чем ссора с Хохлом. Собственно, новое лицо нужно ей как раз для этого…
«Определенно, с Машкой что-то происходит, – думал Хохол, совершая свою утреннюю пробежку в сторону небольшого лесочка, расположенного в пяти минутах быстрого бега от Машиного двора. – Странная она какая-то, дерганая, будто боится чего-то. И ведь не скажет ни за что».
Вот уже три дня, как он жил в квартире Марининой подруги, и с каждым днем в нем крепла уверенность в том, что с Машей что-то не то и что это «не то» никак не связано с ее болезнью. Украдкой обследовав небольшую соломенную корзинку, в которой Марья хранила лекарства, употребляемые каждый день в определенной последовательности, он обнаружил несколько упаковок антидепрессантов, которые когда-то раньше назначали Марине.
– Странно, – пробормотал он, крутя в руках коробочку. – С чего бы это ей увлечься таким? Вроде как не выглядит особенно депрессивной-то.
Женька отлично знал признаки Машкиной депрессии, она пребывала в этом состоянии несколько раз, когда прилетала к ним, но сейчас ничего подобного заметно не было. Тогда к чему препараты? И куда она уходит каждый день? И почему возвращается с таким опрокинутым лицом? Странно это все…
Идея хотя бы раз проследить за Машкой приходила ему в голову, но Хохол плохо знал город, а потому справедливо опасался, что не сможет вовремя скрыться с Машкиных глаз и этим настроит ее против себя. Но неприятное чувство близкой опасности не покидало его, и Женька просто не мог позволить себе сидеть и пассивно наблюдать за тем, как что-то произойдет с Марьей. И поэтому он решился…
Назавтра он выбрал момент, когда Маша начала собираться, и тоже взялся за джинсы и свитер.
– А ты куда? – удивленно спросила она.
– Пройдусь, – коротко бросил Женька, но дотошная Машка вцепилась в него не хуже Коваль:
– Куда пройдешься? Ты города не знаешь совсем.
– Ну, я же как-то в Бристоле живу, языка не зная почти, а уж тут-то как-нибудь объяснюсь, – спокойно ответил он, продолжая собираться.
Маша пожала плечами и ушла, оставив ему связку запасных ключей. Хохол проследил из кухонного окна, в какую сторону она направилась, наскоро накинул куртку и ботинки и помчался следом. Тонкая фигура в черном пальто маячила впереди метрах в ста, Женька осторожно шел следом, стараясь держаться ближе к стенам домов или к людям, шедшим перед ним. Он напряженно думал о том, что делать, если вдруг Маша обернется – с его ростом и габаритами спрятаться за ближайшим голым деревом удастся вряд ли. Но она не оглядывалась, шла по какому-то намеченному маршруту, и он следовал за ней. Через двадцать минут они оказались перед желтым кирпичным зданием, и Мышка вошла внутрь, а Хохол, приблизившись, прочитал надпись на вывеске. Это был дворец культуры, и Женька мрачно сплюнул – Машка шла всего-навсего на работу. Но от его внимательного взгляда не ускользнуло то, как она чуть замешкалась на крыльце, уже взявшись за ручку двери, и коротко глянула на автомобильную парковку, расположенную метрах в пятидесяти от здания. Там стояли старенькие «Жигули» – семерка со значком такси на крыше, две «Хонды» и золотистый джип – «Тойота-харриер». Женька мог поклясться, что видел, как Маша вздрогнула всем телом и почти рывком открыла дверь, словно старалась поскорее скрыться, спрятаться в здании. Но вот какая из машин так привлекла ее внимание и – больше того – испугала?
Хохол укрылся от пронизывающего ветра в закутке между крыльцом и входной дверью, закурил, внимательно рассматривая машины и раздумывая, что делать дальше. Внезапно из джипа вышел молодой мужчина в короткой дубленой куртке и синих джинсах и быстрым шагом направился к зданию. Что-то внутри у Женьки тихо пискнуло – вот она, опасность, смотри внимательно. Рассмотреть мужчину не получилось – он пролетел мимо слишком быстро, словно куда-то опаздывал, и Женька успел только заметить чуть седые на висках волосы и резкий профиль. От мужчины пахло чем-то острым, знакомым и почему-то вызывавшим ощущение угрозы. Хохол хотел было проследовать за ним, но потом решил остаться – все равно пройти мимо незнакомцу не удастся, а уж когда он выйдет, Женька решит, как поступать дальше. На всякий случай он отметил, что в «Жигулях»-такси водитель сидит на месте, и, если что, можно будет воспользоваться его услугами.
Ждать пришлось довольно долго, Хохол чувствовал, как начали подмерзать ноги – все-таки февраль, Сибирь. Он топтался на месте, куря сигарету за сигаретой, и напряженно ждал чего-то. Но вот дверь распахнулась от удара, и незнакомец быстрым шагом проследовал к машине, не обратив на Хохла никакого внимания. Зато тот прекрасно разобрал процеженную сквозь зубы фразу «Ну, сучка, ты у меня попрыгаешь еще!», которую мужчина выдал, как раз поравнявшись с Женькой.
«Ух ты, какой грозный… Это мы еще посмотрим, кто и как попрыгает», – подумал он, направляясь к такси.
– Шеф, свободен? – наклонившись и постучав в окошко, спросил Хохол, и таксист согласно кивнул:
– Садись.
– Мне во-он за тем джипом – сможешь? – Хохол взгромоздился на сиденье и показал на выворачивающий с парковки «харриер».
– Да запросто – если он шибко не погонит, – заверил пожилой суховатый старичок-водитель, заводя машину.
– Да у вас тут где гнать-то? – искренне изумился Женька, прекрасно знавший дорогу до Машкиного дома – она была узкой, двухполосной и почти всегда сильно загруженной машинами, а водитель джипа как раз на нее и выворачивал.
– Ну, знаешь, дураков-то полно, – ухмыльнулся старичок, следуя за «харриером» через две машины. – А этот, похоже, псих – слыхал, как тормозами взвизгнул, когда разворачивался? Наберут машин дорогих, тьфу!
Хохол ухмыльнулся – родная классовая ненависть к тем, кто заработал больше тебя.
– Ты, батя, меньше критикуй – быстрее ехай, – проговорил он, напряженно следя глазами за удаляющимся джипом. – Потеряем же клиента.
– А ты не бойся, сынок, – в тон ему отбрил водитель. – Тут шибко ехать некуда – либо в больницу, либо в жилмассив на гору. Вот туда он и поливает, если я правильно понял.
Джип действительно несся в гору, миновав поворот на больницу, в которой раньше работала Марья. Старичок-водитель больше ничего не говорил, но дистанцию держал исправно, а когда джип завернул в один из дворов, объехал с другой стороны и припарковался так, что Хохол прекрасно увидел, как водитель джипа сдает задом, пытаясь вклиниться на маленькую парковку между двумя машинами.
– Спасибо, батя. – Женька вынул из кармана пятисотку и протянул водителю.
– Сдачи нет, – буркнул тот, но Хохлу уже не терпелось избавиться от ставшего ненужным свидетеля, а потому он только махнул рукой и вышел из машины.
Таксист рванул с места так, словно боялся, что пассажир передумает. Женька же, закурив, наблюдал за маневрами водителя джипа. Тому наконец удалось припарковаться, и, выйдя из машины, он направился к подъезду стоявшей напротив парковки пятиэтажки. Хохол медленно двинулся следом, надеясь, что на подъездной двери нет домофона. Ему повезло, дверь была обычная, деревянная. Тихо открыв ее, Женька вошел в полутемный подъезд и замер, прислушиваясь к шагам на лестнице. На цыпочках он поднимался следом и на нижней площадке четвертого этажа замер, отпрянув к стене, – подняв глаза, заметил незнакомца, отпиравшего ключом дверь. «Отлично, братан, теперь я кое-что о тебе знаю», – подумал Хохол, дожидаясь, пока дверь захлопнется. Он поднялся на этаж, внимательно осмотрел замок и подумал, что сюда без проблем можно подобрать отмычку – такой замок он в состоянии открыть даже маникюрной пилочкой. «Надо будет пару дней попасти эту квартирку и этого красавчика. Посмотреть, чем дышит и живет. Может, это мне поможет как-то».
Решив, что на сегодня хватит, Хохол вышел из подъезда и направился в сторону проезжей части – ловить такси и ехать домой, пока не вернулась Машка.
Виктор Иванович Коваль чувствовал себя в Англии неуютно. Эта страна навевала на него непонятную сонливость и оторопь, как будто много дней не спал, а теперь уже просто не можешь. Если бы не просьба Марины побыть с внуком то время, что она проведет в больнице, он ни за что бы не поехал сюда. Но дочь просила – и он не смог отказаться. К тому же возможность провести время с Егором согревала сердце старого журналиста и мирила с вынужденной сменой места. Мальчик очень вырос и изменился за то время, что Виктор Иванович его не видел, и теперь их дни были наполнены разговорами, прогулками и совместным просмотром фильмов и познавательных программ кабельного канала. Егор рос смышленым не по годам, обладал острым, пытливым и каким-то недетским умом, и деду порой непросто давались ответы на его неожиданные вопросы.
– А ты видел моего папу? – спросил мальчик как-то за ужином.
– Конечно – вы же вместе приезжали. – Виктор Иванович грел молоко в микроволновке, чтобы можно было развести в нем ложку меда – лучшее снотворное для ребенка придумать трудно.
– Нет, ты не понял. Я не про Женю спросил, а про папу, – уточнил Егор, и старик вздрогнул.
Он знал, что Марина давно не делала секрета из того, что Евгений мальчику не родной отец, но подобные вопросы все равно ставили его в тупик.
– Я не совсем понял…
– Ну, дед! Ну, что ты со мной, как с маленьким? – в русской речи Егора слышался сильный английский акцент, и это удручало Виктора Ивановича. Он упросил Марину разрешить ему говорить с внуком по-русски, и она согласилась, хотя считала, что это не совсем правильно – мальчик должен говорить на языке той страны, в которой вырос и живет.
– Я с тобой, как с равным, – ровным тоном возразил старик. – Что конкретно ты хочешь от меня?
– Я хочу, чтобы ты рассказал мне про моего папу. Про родного папу, – уточнил Егор, глядя в лицо деду тем самым «фирменным» взглядом, на который была так горазда его мать.
– Если сейчас ты выпьешь молоко, а потом быстро почистишь зубы и приготовишься ко сну, я расскажу тебе все, что тебя интересует.
– Я даже могу помыть посуду! – радостно подпрыгнул Егор, но дед быстро охладил его пыл:
– Нет уж! Вчера ты ухитрился разбить чашку и блюдце, так что лучше уж я сам, а ты пей молоко и занимайся приготовлениями ко сну.
В то время как в Бристоле Виктор Иванович разговаривал с внуком, в одной из частных клиник Лондона Марина полусидела в постели и мучилась желанием закурить. Категорический запрет врача выразился в том, что единственную пачку сигарет и зажигалку у нее все-таки забрали, и теперь Коваль физически ощущала, как внутри разливается злость.
«Надо же – я из-за отсутствия сигареты, оказывается, готова убить кого-нибудь», – изумленно думала она про себя, стараясь отвлечься от своего желания. Это удавалось плохо, и она решила пройтись по палате, надеясь, что движение отвлечет от мыслей о сигаретах. Очень хотелось позвонить домой, сыну, но она убеждала себя не делать этого. Марина до сих пор не могла придумать, как объяснить Грегу изменения, произошедшие с ее лицом. Ведь нельзя же сказать ребенку, что его маму могут ненароком узнать, а она этого не то чтобы боится, но… не очень хочет. Да и о предстоящей поездке в Россию рассказывать сыну Марина тоже не собиралась. А ехать нужно – она прекрасно понимала, что никто не сможет утрясти проблему с Бесом, кроме нее.
Она давно решила для себя, что должна поговорить с Бесом и выяснить, наконец, все вопросы. Сколько можно жить под занесенным над головой топором? Марина не очень рассчитывала, что наглый и жадный родственник согласится с ее мирными доводами и пойдет на компромисс, а потому была готова и к более решительным действиям. «Черт подери – я так стремилась забыть все, что умею, так хотела жить спокойно… Но прошлое – оно как гири на ногах, постоянно тянет вниз», – думала она, мерно вышагивая из угла в угол по больничной палате. Картины прошлого уже несколько месяцев мучили ее, являясь в снах и заставляя просыпаться среди ночи от жуткого сердцебиения. Никогда прежде Коваль не испытывала подобного. Когда-то давно она говорила тому же Бесу, что призраки прошлого не являются к ней в кошмарах и не стоят перед глазами немым укором. Как будто сглазила…
Меньше всего на свете ей хотелось затевать какие-то разборки с Гришкой, но и терпеть его нападки и мелкие пакости тоже сил уже не осталось. Можно было, конечно, послушаться Хохла и переехать – благо, денежных трудностей у них не было, но как жить, постоянно бегая из-под одного куста под другой, стараясь скрыться и спрятаться? И так жизнь не совсем легальная, паспорта чужие… А сын растет, ему учиться надо. Нет, с Гришкой нужно решать кардинально…
Хохол лежал на диване в квартире Мышки и с нетерпением ждал ее прихода. За время, что она отсутствовала, Женька успел тихонько влезть в ее ноутбук и покопаться там. Ничего интересного в папках – какие-то тексты, сметы, заявки на участие в конкурсах бального танца, фотографии Алены. Насторожило его другое – при попытке войти в почту он встретил требование ввести логин и пароль. Даже Марина всегда держала почтовый ящик авторизованным, чтобы не мучиться с вводом пароля всякий раз, а Мышка, у которой этих самых ящиков обнаружилось пять штук, выходит, постоянно делала это. Зачем? Есть что скрывать? Видимо, есть. И он, Женька, должен непременно докопаться до сути – иначе потом не простит себе, что чего-то не предпринял.
Он позвонил Митричу – старому своему приятелю, который здорово помог ему в разборках с шантажистом Беса, прислав в Англию своих сыновей-близнецов. Сейчас, в чужом городе, Митрич был нужен как воздух – связи старого вора могли здорово пригодиться.
– Здорово, Хохол, – сразу откликнулся Митрич, словно ждал именно этого звонка.
– Как сам-то, Митрич?
– Скриплю мало-помалу. Дело есть – говори, чего политес разводить. Поди, не про здоровье поговорить звонишь-то.
Хохол рассмеялся:
– Поймал. Дело есть, как не быть… У тебя, случайно, нет спецов, которые в компьютерах волокут?
– Хакеров, что ли? – хмыкнул старик. – Надо будет – найдем. А ты где?
– А вот это проблема, Митрич. Не дома я. – В какой-то момент Женька вдруг заколебался – а стоит ли открывать свое истинное пристанище или попытаться запутать старика, но потом решил, что со стороны Митрича ждать подвоха не стоит, и потому назвал город.
– Эвон куда занесло-то! – удивленно ахнул Митрич и зашелся кашлем. – Тьфу, зараза… Чего это ты в Сибирь-то забрался?
– Да так… – уклонился Женька, не желая посвящать старика в свои личные проблемы. – Ну, так что – поможешь?
– Фартовый ты, Женечка, – после паузы заговорил Митрич, снова тяжело и надсадно кашляя. – Есть человечек аккурат там, где тебе надо. Телефончик сейчас продиктую, пиши. Скажешь – от меня, он все и сделает в лучшем виде.
Хохол встал и направился к небольшому компьютерному столу, на верхней полке которого стоял стакан с карандашами и ручками и валялся блок розовых стикеров. Этот стол, как и компьютер, принадлежали Машиной дочери – сама Мышка уже несколько лет обходилась ноутбуком, исключительно из-за возможности работать на нем полулежа в постели. Аленины предпочтения в цветах выражались не только в розовых стикерах и карандашах – клавиатура и мышь тоже были ярко-розового оттенка. Хмыкнув, Женька взял карандаш и пачку бумажек, записал номер и, поблагодарив старика, попрощался.
Хакера звали Кибер – вряд ли это было его реальное имя, но Хохол не стал задумываться над этим. Какая разница, кто он там по паспорту – да пусть хоть Авессалом, лишь бы сделал то, что ему нужно.
Оторвав верхний стикер и бросив пачку обратно на полку, Женька спрятал листок в карман, решив, что сейчас звонить не станет – Маша может вернуться с минуты на минуту, а потому лучше отложить разговор с хакером на завтра. Ночью ничего не произойдет, Марья никуда не денется.
Она вернулась взвинченная и бледная, швырнула сумку в кресло и, опустившись на край дивана, принялась расстегивать сапоги, но на одном «молнию» заело намертво, и Маша, рванув изо всех сил, выдрала «собачку» с куском ленты, а снятый сапог отшвырнула в другой конец коридора.
– Да что за день-то?!
Хохол с легкой усмешкой наблюдал за происходящим и ждал, когда Марья, успокоившись, сама объяснит причину своего поведения. Или не объяснит – как пойдет.
Она убрала пальто в большой шкаф, задвинула зеркальную дверь и снова бессильно опустилась на диван.
– Ну что с тобой? – участливо спросил Женька, присаживаясь рядом. – Плохо себя чувствуешь?
– Ужасно, – призналась Маша, глядя в полные сочувствия глаза Хохла. – Все через одно место…
– Маш… – осторожно начал Женька, беря ее за руку. – Ты скажи – случилось что?
Этот простой и, в общем-то, вполне невинный вопрос почему-то привел Машу в ярость. Она вырвала руку, вскочила и закричала:
– Что ты-то лезешь?! Куда?! Ну, скажи – куда и зачем?! Тебя только и недоставало! – Она убежала в спальню и грохнула дверью.
«Да, как раз меня и недоставало, – подумал Женька, только утвердившийся в мысли, что у Марьи не все ладно. – И вот я здесь, дорогуша, нравится тебе это или нет».
Утром Маша не встала с постели, слабым голосом попросила принести чаю. Хохол испугался не на шутку и предложил вызвать врача, но Маша только отрицательно помотала головой:
– Ты ведь знаешь, что при моей болезни «Скорая» – вещь бесполезная. Я полежу сегодня, на работу не пойду.
– Тогда лежи. А мне надо отлучиться.
– Куда?
– Маш… ну, приятель нашелся у меня тут, случайно совсем. Сидели вместе, – на ходу сочинял Женька, моля бога, чтобы обычно дотошная Марья сейчас не вцепилась в него с расспросами. Но ей было не до того – лицо заливалось мертвенной синевой, руки, лежавшие поверх одеяла, заметно подрагивали, и Хохол начал колебаться. – Слушай, Маш… давай-ка я не пойду никуда, а? – предложил он.
– Нет, ты иди… со мной все нормально… я уже привыкла, к вечеру все будет хорошо.
И Женька понял, что ему действительно лучше сейчас уйти и не стеснять Машку своим присутствием.
Он вышел на улицу и поежился – дул отвратительный холодный ветер, сопровождавшийся мелким и каким-то острым, как сотни маленьких осколков, снегом. Накинув капюшон куртки, Хохол закурил и направился к остановке, надеясь там взять такси и уехать к дому вчерашнего незнакомца. Женька собирался на месте посмотреть, что и как, и при возможности постараться проникнуть в квартиру – благо, сейчас раннее утро.
Джипа на парковке не оказалось, а в окнах квартиры не горел свет – но это вовсе не значило, что дома никого нет. Хохол поднялся по лестнице и прижался ухом к двери. Ничего не было слышно, хотя дверь была обычной, не бронированной, не двойной – в этом он разбирался. Оставался старый проверенный метод – нажать кнопку звонка и быстро подняться наверх – или спуститься вниз и прижаться к стене так, чтобы его не было видно с лестницы. Прошло несколько минут, но никаких движений в квартире не происходило, и Женька решил рискнуть. Он натянул приготовленные резиновые перчатки и вынул из кармана пару купленных вчера в той же аптеке медицинских бахил. Никогда не мешала предосторожность…
Замок поддался легко, дверь не скрипнула. Женька вошел в прихожую и огляделся. Ничего интересного, мужская одежда на вешалке, обувь на полке, типичная холостяцкая квартира. Одна дверь ведет в кухню – виден угол белого стола и спинка задвинутого стула, вторая, распашная – в большую комнату. Небольшой коридор оканчивался в глубине квартиры еще одной дверью, которая, к великому удивлению Хохла, оказалась заперта. Поковырявшись в замке, он открыл ее и замер от ужаса – вместо обоев вся небольшая комната была оклеена Машкиными фотографиями… С пола до потолка – Машка в разных видах и разных образах, множество качественных черно-белых фотографий всех размеров. Однако с первого взгляда было понятно, что делались эти снимки без ведома модели, потому что ни на одном из них Машка не смотрела в объектив и вообще не позировала. Это были случайные, хоть и очень хорошие и четкие кадры.
– Ну, только этого не хватало! – с досадой пробормотал Хохол, закрывая дверь и на цыпочках выходя обратно в прихожую. – Маньячина какой-то… То-то Машка дерганая такая… И, видимо, знакомы они прекрасно – иначе откуда такие снимки? Это профи снимал, слепому видно, хоть и сидел всякий раз в кустах.
Он аккуратно осмотрел все, что мог, в квартире и был вознагражден еще кое-какими крошками информации. Оказалось, что зовут незнакомца Максимом Церпицким, он работал стоматологом и, судя по обнаруженной аппаратуре, увлекался фотографией.
– Н-да, особо не продвинулся, но кое-что узнал, и то хорошо, – пробормотал Хохол, решив, что делать ему в этой квартире больше нечего.
Он снова оказался на улице, закурил, прячась от пронизывающего ветра за угол дома, и принялся раздумывать, что делать с информацией. Нужно все-таки посмотреть Машкину почту – мало ли. Но для этого необходим хакер. Женька вынул мобильный и розовый листок с номером, набрал и через несколько минут уже шагал к остановке, решив попутно заглянуть в супермаркет, который он видел, проезжая.
Решив порадовать разболевшуюся Марью, Хохол купил ее любимую рисовую лапшу, которую умел отлично готовить по-японски, с кунжутом и креветками, а также обнаруженный, к его удивлению, в магазине тофу и смесь для мисо-супа.
– Недурно стали жить в Сибири, – пробормотал он под нос, направляясь к кассе.
Молодая кассирша в испуге отпрянула, когда он положил перед ней кредитку, и Хохол сперва не понял, в чем проблема. И только переведя взгляд на свои руки, догадался. Это неприятно укололо, хотя никогда прежде он не реагировал так остро на посторонние взгляды, если рядом не было Марины. Он нахмурился и едва удержался от желания моментально натянуть перчатки. Быстро сгрузив покупки в пакет, он вышел и нырнул в ожидавшее его такси.
Дома было тихо, но Маша, когда он осторожно заглянул к ней, не спала, сидела с книжкой в постели, укутавшись в теплый халат.
– Ты долго, – улыбнулась она, оторвавшись от книги. – Голодный?
– Есть маленько. – Хохол снял куртку и прошел в кухню. – Ты лежи, не вставай, – услышав возню в спальне, велел он. – Я тебе сейчас вкуснейшую штуку приготовлю – пальчики оближешь.
– Я помогу. – Маша уже стояла на пороге кухни все в том же длинном теплом халате и толстых вязаных носках.
– Нет уж, подруга, ты садись-ка вот сюда. – Женька бережно подвел ее к стулу у окна и усадил. – А я сам все сделаю.
Он вымыл красное яблоко и сунул Маше, как ребенку, и она, благодарно улыбнувшись, взяла:
– Надо же – ты помнишь, что я ем только такие?
– Я помню, как когда-то зимой с пацанами мотался по городу в поисках этих чертовых яблок и нашел только в какой-то занюханной палатке у таджика, – хохотнул Женька, повязывая фартук. – Помнишь, ты тогда после больницы к нам приехала?
– Помню. Я часто к вам приезжала после больницы.
Она хрумкнула яблоком и замолчала, думая о чем-то своем. Хохлу на секунду пришло в голову, что вот сейчас можно задать ей вопрос об этом Церпицком, но потом, взглянув на бледное Машкино лицо, решил, что не стоит торопиться. Не сейчас.
Он взялся за приготовление мисо-супа и лапши, чем несказанно удивил свою приятельницу – та знала о нем многое, но вот то, что он прекрасно готовит японские блюда, явилось открытием.
– Ну а как ты думала? – помешивая в кастрюльке ложкой, вздохнул Женька. – Имея женой Марину Викторовну, еще не то выучишься делать. Она ж меня, как болонку, дрессирует.
– Ой, да прекрати, – отмахнулась Маша, грызя яблоко. – Это тебе вечно мерещится. Ты сам, по своей воле и по собственному желанию делаешь все, что ей нравится. Если хочешь знать, так она дорожит тобой, как никем.
– Заметно, да? Меня вот уже три недели нет в Англии – ты слышала хоть один телефонный звонок от нее? – Женька отложил ложку и взялся за острый нож-тесак и креветки.
– Три недели?! – ахнула потрясенная Маша. – Это что же у вас такое стряслось, что ты три недели в бегах?!
– Кто сказал – в бегах? – Хохол невозмутимо резал креветки, превращая их в фарш. – Может, в изгнании.
Маша внимательно посмотрела на него, но Женька не отреагировал, словно для него не существовало сейчас ничего важнее мелко порезанных креветок. Он сбросил полученную массу в кастрюлю и отвернулся к раковине, зашумел водой.
– Женька… я, может, не понимаю чего-то, – осторожно начала Маша, – но ты объясни… вы ведь мне не чужие совсем. Я так переживаю, когда вы ссоритесь, мне неприятно слышать об этом и еще больше неприятно быть свидетелем. Почему даже через столько лет вы никак не поймете, что у вас обоих нет никого на этом свете? Теперь-то уж точно никого… Как можно настолько не беречь друг друга, не хранить то хрупкое, что есть между вами?
Хохол вдруг брякнул ножом о стенку раковины и резко развернулся лицом к Маше, так, что ее обдало ветром:
– Машка, вот ты добрая – дальше некуда. Прямо крыльями сейчас захлопаешь! Мне при тебе даже матом крыть неудобно, чтобы святость твою не измарать ненароком! – негромко и зло заговорил он, заставив Машу невольно отпрянуть к окну. – Ты вот все в хорошее веришь, да? А где оно, хорошее-то это? Вот во мне – где, а? Я народу положил столько, что тебе эту кучу трупов даже не представить – воображения не хватит! А ты сидишь со мной в одной квартире, и даже в голову тебе не приходит, что меня бояться нужно – бояться, а не в дом пускать, понимаешь?! И Маринка – такая же! Такая же – и потому со мной! И хлещемся мы постоянно как раз потому, что все стараемся примерить на себя шкуру «нормальных людей», а она мала нам, шкура эта – и мне, и ей! Не по размеру, понимаешь? И когда начинает она давить со всех сторон, душить так, что глаза из орбит лезут от «нормальности», – на ком отыграться? Правильно – на самом близком, на том, за кого порвать и убить в случае чего не задумаешься. Потому и происходит вся эта свистопляска у нас.
Он тяжело задышал и вышел в коридор за сигаретами, долго шарил в карманах куртки в поисках пачки и зажигалки, а когда вернулся, Маша сидела с прикуренной уже сигаретой и смотрела на него насмешливо.
– Выступил? Полегчало? Ты что же – меня решил напугать? Меня?! Очень страшно, Женя. Поджилки затряслись. Я еще и не такое видела, так что не пыжься особо-то, вдруг лопнешь?
Он захохотал первым, признавая свою неправоту и глупость нелепой и необоснованной бравады. Действительно, кому он предлагал бояться? Мышке, отсидевшей в заложниках у Ашота с прикованной к батарее рукой? Мышке, попавшей однажды прямо из клуба в СИЗО с пакетиком героина, заботливо подброшенным в карман ее джинсов? Мышке, чувствовавшей холод пистолетного ствола кожей лба на работе, когда она пыталась не впустить в палату разъяренного охранника одного криминального авторитета? Глупо и как-то совсем не по-мужски – как будто рисовался перед чужой девчонкой, чтобы склеить ее на часок-другой.
– Мань… ты это… прости, ладно? – отсмеявшись, почти виновато произнес он, опираясь о спинку стула, на котором она сидела, и утыкаясь лбом в ее макушку. – Что-то я совсем старый стал… берега путаю…
Она потрепала его рукой по затылку и рассмеялась в ответ:
– Хорошо, давай забудем. Только больше не старайся напугать меня – я уже давно мало чего боюсь.
«Ну, судя по твоему маньячку – есть еще люди, способные тебя напугать, и это, наверное, даже хорошо», – подумал Женька про себя, снова отходя к плите.
Она впервые покинула пределы больничной палаты – захотелось свежего воздуха, хотя это в городских условиях понятие весьма относительное. Но хотя бы не четыре больничные стены.
Марина бродила по небольшому парку-садику вокруг здания клиники, то и дело ловя себя на мысли о том, что прежде, много лет назад, ей и в голову не могло прийти, что будет она вот так запросто прогуливаться в заграничном парке, что к ней будут вежливо обращаться, произнося имя чуть ли не с придыханием, предупреждать каждое желание и почтительно открывать двери, если вдруг она решит войти или выйти. Ее детство совершенно не походило на то, какое она старалась дать своему сыну. Даже подумать не могла тогдашняя Марина Коваль, что ее ребенок будет учиться в престижной английской школе с перспективой поступления в не менее престижный колледж, что у него будет все, о чем только может мечтать мальчик его возраста. А главное – что его будут окружать только любовь и забота, а не синие морды собутыльников вечно пьяной мамаши. Она давно перестала обвинять свою мать – какой смысл? Та просто оказалась слабее обстоятельств, поплыла по течению, как щепка, подхваченная бурной волной, и так и захлебнулась, не сумев обрести почвы под ногами и не найдя в себе сил для борьбы с уносившей ее все дальше волной. Марина же оказалась совершенно иной. Но, возможно, не будь рядом именно такой матери, у нее не было бы необходимости выживать, выгрызать себе право на существование, не было бы нужды закалять характер и волю. Возможно, в процессе этой закалки Марина перестаралась и сделалась излишне уж сильной, совсем не такой, какой должна быть женщина. Но она понимала и то, что именно характер и внутренняя сила позволили ей не сломаться и не спасовать ни разу в той жизни, которую она вела. Что бы ни случалось – Коваль находила в себе силы встать, распрямиться после любого удара, пойти дальше и – ответить. Непременно ответить обидчику, да так, чтобы долго помнил. И только один человек сумел избежать удара – Бес.
«Ничего, это я исправлю, – ожесточенно думала она, вышагивая по аккуратной аллейке, вдоль которой тянулись небольшие скамейки на кованых ножках. – Хватит терпеть. Я и так ему слишком много позволила благодаря родству с Егором. Но теперь даже это не может стать препятствием, видит бог – я слишком долго терпела».
У нее накопилось много вопросов к «дорогому» во всех смыслах родственнику. Было и то, что тянулось еще из прошлого и за что Марина тоже собиралась спросить с совершенно зарвавшегося Григория. Коваль, хоть и имела в свое время очень много в смысле материальных благ, в делах придерживалась все-таки умеренности и лишнего никогда не хотела, хоть и своего не отдавала. Бес же принадлежал к тому типу людей, которым сколько ни дай – все мало. Он старался урвать везде, где можно, и даже там, где нельзя. Последнее относилось к жене его погибшего брата Егора. Даже родство не могло охладить стяжательства, свойственного Гришке, и это злило не только Марину, но и Хохла, который неоднократно предлагал решить вопрос с Бесом раз и навсегда. Но Марина колебалась и оттягивала этот момент. Разумеется, это все привело к весьма печальным последствиям, и теперь ей пришлось-таки принять довольно трудное решение. И Хохла, увы, рядом с ней не было, и она даже не знала, где он.
Неожиданно Коваль почувствовала боль – ноющую боль в груди, но не физическую, а какую-то душевную, моральную. Она вдруг осознала – прошло три недели с его последнего звонка, а она даже не знает, где и с кем ее муж. Ей и в голову не пришло позвонить и выяснить это.
Марина замерла посреди аллейки, как статуя, не в силах идти дальше. Осознание собственной черствости и жестокости – в который раз! – заставило ее схватиться за сердце и чуть слышно охнуть.
– Господи… какая же я все-таки сволочь… – прошептала она. – Как я могла…
Она выхватила телефон и принялась набирать знакомый номер, но механический голос сообщил ей, что абонент недоступен.
– Недоступен… – повторила Коваль чуть слышно. – Надо же – какое страшное слово, оказывается. Сто раз его слышала, а испугалась только сегодня.
Она убрала телефон и повернула обратно, к входу в здание клиники. В вестибюле ей попалось зеркало, и она невольно задержалась на пару секунд, но тут же ускорила шаг – вид собственного лица, отекшего, с синяками и кровоподтеками, с багровыми линиями еще не заживших швов, внушал ужас и отвращение. «Господи, когда уже все это уродство сойдет, а? Мало того что теперь я не похожа на себя, так еще и выгляжу пока, как вокзальная бомжиха», – с отвращением подумала Коваль, направляясь к себе в палату.
Лежа вечером в постели, она с легкой улыбкой вспоминала сегодняшний разговор с врачом – каким-то слишком уж стерильным молодым мужчиной в белоснежном халате и безупречно отглаженных брюках.
– Вам придется долго учиться жить с вашим новым лицом, миссис Мэриэнн, – говорил он, стараясь не смотреть в это самое лицо. – Это, безусловно, очень трудно, и вас ждут некоторые неудобства.
– Какие же? – насмешливо спросила Коваль, покачивая ногой в тапочке на невысоком каблуке.
– Во-первых, ваше собственное ощущение. Просто представьте – много лет вы были одна, а теперь каждое утро в зеркале будет отражаться совершенно другое лицо, которое в первое время вы не сразу сможете принять.
– А во-вторых? – Она смотрела на него в упор, наслаждаясь тем, что бедолага-доктор не знает, куда деть глаза.
– Знакомые, миссис Мэриэнн. Вас может не узнать давняя приятельница, мимо пройдет старый знакомый. Думаете, это легко?
Если бы Коваль могла, она с удовольствием сообщила бы сейчас этому пропущенному через автоклав доктору, что как раз последнее – ее самая заветная мечта, ради которой она и затеяла это все. И «нервное расстройство на почве неудовлетворенности собственной внешностью», которое она так убедительно сыграла на приеме, не имело к операции никакого отношения. Любая женщина с удовольствием поменялась бы внешностью с Мариной Коваль, которая даже в сорок лет ухитрялась выглядеть так, что мужчины сворачивали шеи и забывали о своих спутницах. Но ее сейчас волновала не собственная красота, а безопасность. Безопасность, которую может дать только невозможность ее узнать. Так что все эти разговоры стерильного доктора о старых знакомых ее только смешили. Что он мог знать о том, как трудно научиться жить с новыми документами и новой биографией, как трудно забыть свою прежнюю жизнь и все, что с ней связано? Как тяжело приучить себя звать близкого человека другим именем, не сбиваясь на старое даже при крайней степени раздражения? Как трудно говорить и думать на чужом языке, пусть даже ты владеешь им превосходно? Как трудно перестать видеть по ночам сны, возвращавшие обратно, в прошлую жизнь, к прежним людям, к прежним чувствам? Так что такая мелочь, как новая форма носа и скул, Марину-Мэриэнн вообще не пугала.
Утро понедельника началось для мэра небольшого зауральского городка с семейной ссоры, которые он так не любил. Любимая жена встала в преотвратительнейшем настроении, а потому не оказала супругу должного уважения и почтения. Послала недалеко, проще говоря. Григорий Андреевич Орлов, имевший в определенных кругах прозвище Гриша Бес, нахмурился, но промолчал. Виола в последнее время стала непредсказуема и совершенно неуправляема. Глядя за завтраком на хмурое кукольное личико кудрявой блондинки, Григорий Андреевич никак не мог понять, чего именно не хватает этой женщине. Чего?! Он любил ее, не изменял, выполнял все капризы – что еще-то? Вечно выдумает себе какую-то чушь и носится с ней, как курица с яйцом. Что за баба…
– Вета… – осторожно начал Орлов, не желая уезжать на работу провожаемым вот этим хмурым взглядом. – Ты это… может, возьмешь Лешку да куда-нибудь на море, а?
– Самое время! – фыркнула она, раскуривая тонкую коричневую сигарку. – Не сезон.
– Ну, пусть не на море, – покладисто согласился он. – Пусть в Европу – хочешь?
Виола подняла прозрачные, как горное озеро, голубые глаза и, не мигая, уставилась на мужа. Через пару секунд тот почувствовал легкое головокружение и слабость, захотелось подняться в спальню и прилечь на прохладный шелк постельного белья.
– Что задумал? – медленно и тихо спросила Виола, выпуская сигарный дым прямо ему в лицо.
– Предчувствие… – вяло пробормотал Григорий, не в силах оторвать взгляда от ставших широкими зрачков жены. – Предчувствие какое-то… холод могильный… как в тот раз…
Виола, не сводя с мужа глаз, снова выпустила облачко дыма, повторила про себя его фразу про «могильный холод, как в тот раз», подумала о чем-то и вдруг резко щелкнула пальцами. Григорий дернулся, как от удара хлыстом, а она невозмутимо проговорила:
– Холодно еще везде, Гриша, не хочется мне. А ты, кажется, уже опаздываешь, – она указала сигарой на циферблат больших напольных часов.
– Ох ты, елки! – подхватился мэр, потирая пальцами заболевший затылок. – Давление, что ли? Голова заболела.
Виола дотянулась до ящика стоявшего рядом старинного комода, вынула упаковку каких-то таблеток и протянула мужу.
– Вот, возьми это, на работе выпей, – невинным тоном посоветовала она, поднимаясь, чтобы проводить его до двери.
Уже сев в машину, Орлов почувствовал, что в голове шевелится что-то такое… что-то, что произошло с ним, но чего он не помнит по какой-то причине. Но он быстро отогнал от себя эти мысли – предстояло серьезное обсуждение финансирования одного из важных проектов мэрии, и зацикливаться на мелочах Григорий Андреевич позволить себе не мог.
Оставшись одна, Виола, запахнув полы длинного полупрозрачного халата из небесно-голубого шелка, нервно прошлась по просторной гостиной, раздувая крылья тонкого носика, что являлось высшей степенью взволнованности.
– Как в тот раз… как в тот раз… – повторяла она чуть слышно. – Неужели… неужели же это то, о чем я думаю? Не может быть! Этого просто не может быть!
Она схватила мобильный и начала набирать номер, но потом почему-то передумала и отложила телефон.
– Нет, так нельзя, – пробормотала она. – Нельзя… нельзя… Нужно по-другому… Как-то иначе…
Она легко взбежала по лестнице наверх, в небольшую комнатку, в которой обычно жила, приезжая, Маша, села за туалетный столик и принялась рыться в ящиках. Там всегда оставались после Машкиных визитов какие-то исписанные листочки из блокнотов, клочки бумаги, салфетки и даже рекламные проспекты, которые в изобилии толкают в руки прохожих девочки-промоутеры. Машка всегда брала их и использовала в качестве записной книжки, когда под рукой не было чего-то более подходящего.
– Я почти уверена… да, это должно быть тут… – бормотала Виола, перебирая все это добро.
Но в многочисленных листочках никак не находилось ничего нужного, ничего, что могло натолкнуть Виолу на правильный путь. Интуитивно она чувствовала, что разгадка неприятных ощущений мужа кроется именно в этих записках, оставленных Машей, что именно в них она сможет найти ответ на свой вопрос. Близость Машки с Мариной всегда была Виоле непонятна и – более того – неприятна. Ей казалось, что Маша отняла у нее внимание Марины, заняла то место, которое прежде отводилось ей, Виоле.
Она никогда не отказывалась принимать Машу в своем доме, напротив – всякий раз настаивала, чтобы та останавливалась у нее, но в душе злилась и ревниво присматривалась, словно пытаясь выяснить, чем же именно неприметная и замкнутая мышка сумела привлечь внимание Коваль. Не получая ответов на свои вопросы, Ветка злилась еще сильнее и пару раз пыталась даже прибегнуть к старому, но весьма эффективному способу – покопаться в Машкиной голове. Однако это самой Ветке принесло только головную боль и горький осадок, как после полынной настойки. Машкина болезнь, казалось, вытеснила из ее головы все остальные мысли и эмоции, кроме одной – «если со мной что-то случится, как же будет жить Алена?». Ветка понимала, каково это – матери постоянно думать о том, что станется с ее единственным ребенком, если вдруг произойдет что-то непоправимое. Она и сама часто задумывалась о дальнейшей судьбе Алешки, понимая, что Бес вряд ли сможет воспитывать его в одиночку. Слишком уж высоко взлетел муж, слишком много у него дел и слишком много недругов. Эта мысль заставила Ветку вернуться к тому, с чего, собственно, началось сегодняшнее утро. Чутье подсказывало ей, что муж неспроста проговорился о своих страхах – значит, было что-то, о чем она не знает, и это самое «что-то» непременно связано с Мариной, потому что только Коваль могла внушить своему родственнику такой ужас, чтобы заставить его не спать ночами. И из этого следовало только одно – что Григорий снова натворил нечто такое, чего Коваль никак не сможет оставить безнаказанным. А для этого у нее имелась только одна причина – Грегори. Грег, Егорка, сын покойного Малыша, за которого Марина могла в огонь, в воду и под танковую бригаду. Этот мальчик помог ей выжить, не сломаться после смерти Малыша. Ветка и сама прекрасно помнила тот момент, когда впервые увидела подругу в больничной палате с ребенком на руках. Эта картина тогда настолько поразила ее, что циничная ведьма свято уверовала – из Коваль выйдет отличная мать. Так и случилось. И даже Женька Хохол, отмороженный уголовник, славившийся своей жестокостью и безбашенностью, проникся к мальчику настолько, что искренне считал родным сыном. И если Гришка снова попытался как-то воздействовать на Марину с помощью Егорки, то это закончится плачевно, и даже сама Виола не станет вступаться за мужа, потому что не по-человечески это – давить на мать, угрожая ребенку. Если бы случилось подобное, она никогда не простила бы и мстила бы тоже до последнего. Так что у нее и в мыслях не было обвинять подругу, да и не в чем пока – доказательств готовившегося заговора против Гришки у Виолы не было. А шестое чувство и интуицию, как говорится, к делу не пришьешь. Но попытаться предугадать ход мыслей Коваль и хоть как-то минимизировать последствия – можно. Все-таки Гришка, как ни крути, – муж, и терять его не особенно хочется.
– Хм… предугадать действия Коваль… – пробормотала Ветка, спускаясь по лестнице. – Тому, кто сможет это сделать, дадут Нобелевку – как пить дать. Это самая непредсказуемая женщина из всех, кого я знаю.
Ветка всегда признавала, что Марина, пожалуй, единственный человек, на которого ей никак не удавалось воздействовать при помощи своих умений. Каждая попытка проникнуть в мысли Коваль не приносила ничего, кроме жутчайшей головной боли и ехидной усмешки подруги – «что, снова не вышло?», и Ветка никак не могла понять, каким образом Марине удается заблокировать ее поползновения.
– Ты ведь не можешь совсем ни о чем не думать, – придирчиво выспрашивала Ветка потом, но Марина только усмехалась:
– Я же предупреждала – даже не пробуй, я тебе не кролик подопытный.
И Ветка была вынуждена прекратить все попытки, чтобы не потерять дружбу, которой очень дорожила. Но интуитивно она чувствовала, что это начало конца. Точно так же в свое время Марина отрезала все Веткины притязания на собственное тело, и они из любовниц превратились просто в подруг, а потом постепенно начала отрезать и прочие контакты. И Ветке не раз приходило в голову, что одной из причин такого поведения подруги является как раз то, что Ветка замужем за Бесом.
«Позвонить, что ли? – подумала она, сидя в мягком кресле, и уже потянулась к мобильному, но в последний момент отдернула руку, точно обожглась: – Нет, не буду. Мало ли что там у них».
Два дня Маша не выходила из дома, и Хохол мучился догадками – что же происходит. Он слышал, как ночью ей кто-то звонил, и после этих звонков она нервничала и курила в кухне, не включая света и думая, видимо, что он спит. Женька ворочался на диване и не открывал глаз, а сам все время прислушивался к шагам Марьи и каждому шороху в квартире. Однако говорить с ней в открытую почему-то опасался – вдруг снова вспылит и совсем закроется, перестанет разговаривать. С ней случались такие приступы молчания, когда Машка могла за весь день не произнести ни слова, а только что-то писала и потом выбрасывала мелко порванные кусочки бумаги. Женька как-то попытался сложить их, чтобы прочесть, однако ничего не понял. Пару раз звонила Алена, отдыхавшая с отцом в Бельгии, и Машка после этих звонков делалась еще мрачнее, чем до этого.
– У них там все нормально? – спросил Женька после очередного звонка, и Машка неопределенно кивнула. – Тогда чего ты такая смурная?
– Отстань, а? – неласково попросила Мышка и, подхватив ноутбук, скрылась в спальне.
«Чертова девка», – подумал про себя Хохол, решив больше ни о чем не спрашивать, пока она сама не соизволит заговорить. Этим поведением она только сильнее напоминала Марину, которая тоже пресекала попытки вывести ее на разговор, если хотела что-то скрыть. Эти воспоминания злили самого Женьку, и он потом долго боролся с желанием позвонить жене. Ссора возникла, в общем-то, на пустом месте – из-за решения Коваль ни с того ни с сего лечь в клинику пластической хирургии.
– Зачем? Вот объясни – зачем? – негодовал он. – Морщины будешь убирать? У тебя их нет почти! Силикон куда-то вгонять? К чему? Неужели ты не видишь, что легко можешь заткнуть за пояс любую молодую девку? Никто и не скажет, сколько тебе лет!
– Возраст тут вообще ни при чем, – спокойно ответила она тогда, прикурив сигарету.
– Тогда – что?! Я не понимаю – зачем?
– Сто раз тебе это объясняла. Дела у меня есть, в связи с которыми коррекция внешности – шаг вынужденный, но жизненно необходимый. А не понимаешь – и не надо. Меньше знаешь – никому не должен, – отрезала Коваль, и Хохол совсем взбесился:
– Я и так никому не должен! А ты совсем уже зарвалась – я твой муж!
– Вот повезло, правда? – без тени иронии спросила она, покачивая ногой в домашней туфле.
– Еще бы! Такое счастье привалило на старости лет! – обозленно огрызнулся он. – Аж сам себе завидую! Знаешь, кто ты?
– Ну, давай, просвети. – Марина смотрела на него с той улыбкой, за которой – он прекрасно это знал – обычно следовала едкая фраза, оскорбляющая его до глубины души, но остановиться уже не смог:
– Ты офигенная головная боль, Коваль! Офигенная! Что ты измываешься надо мной, а?! Ну, что я снова не так сделал, чтобы такое заслужить?
– А ты не заслуживай. Ты просто встань и уйди, – посоветовала она спокойно, и эта фраза стала последней каплей.
Он рванулся к себе в комнату и наскоро побросал в сумку какие-то вещи, взял паспорт и немного денег и вышел из дома, демонстративно задержавшись на пороге на пару секунд в ожидании, что Марина остановит его или хотя бы спросит, куда он направился. Как обычно, Женька ничего не услышал – Марина даже не вышла из комнаты, хотя прекрасно видела и его, и сумку.
«Сука!» – зло подумал Хохол, выходя из дома. Одновременно его охватила досада – ну, зачем, к чему он стоял на пороге как идиот, хотя прекрасно знал, чем закончится? Она никогда, ни за что не стала бы его удерживать, а он снова подставился и получил очередной удар и доказательство того, как мало места занимал в ее жизни. Женька надеялся, что после свадьбы Марина перестанет вести себя подобным образом, ведь сама же и предложила расписаться, когда он уже перестал на это надеяться и смирился с тем, что Коваль никогда не будет его женой официально. Но штамп в паспорте ничего не изменил, наоборот – стало едва ли не хуже. Она словно мстила ему за ту свою слабость, за то, что вслух призналась, как он ей нужен. Женька никогда не мог до конца понять эту женщину и ее поступки, а уж понять ее мысли и мотивы поведения даже не пытался – бесполезно. Но почему-то всякий раз было так больно, как будто в сердце воткнули финку. Он любил Марину больше жизни, хотя и терпеть не мог эту избитую фразу. Женька давно перестал думать о себе отдельно от нее, как будто они стали единым целым, хотя иногда его вдруг озаряло – это ведь только он так считает, а она – нет. Безусловно, ей было хорошо с ним, надежно, спокойно, но чтобы Коваль хоть раз почувствовала себя частью его – нет. Она для этого была слишком самодостаточна, слишком свободна внутри. И эта свобода мешала ей. Мешала дать ему почувствовать нужность. Вроде как вот он, рядом, и все как будто идет правильно, так, как положено. Но если его не будет – ничего не изменится, потому что она все может и умеет сама. Удел слабой женщины, покорно склонившейся к надежному плечу мужчины, был не для Коваль. По большому счету она ни в ком не нуждалась, разве что в Егорке. Сын стал для нее всем, сын, а не законный супруг Евгений Влащенко, он же – мистер Джек Силва. «Интересно, чувствовал ли себя Малыш таким же одиноким в этом браке, как я сейчас? – подумал Хохол, сбегая по ступенькам и оказываясь на улице. – Наверное, нет, потому что вот его-то она любила. Ради него проворачивала такие дела, что не каждому мужику по силам. Хотя вот тут я, пожалуй, слегка погрешил, потому что она и ради меня это делала, и не раз. Но в этом все равно было больше благодарности, чем любви. Она как бы долг возвращала, рассчитывалась со мной за то, что я помог ей выжить, башкой рискнул, застрелив Строгача, Кадета… да много еще кого. А когда любишь, то никаких долгов не бывает, и отдавать их не нужно».
Эти мысли только сильнее раззадорили его злость на Марину, и Женька решительно отключил телефон, чтобы не было соблазна позвонить ей. И чтобы она его не нашла, если вдруг вздумает сделать это. Хотя на последнее Хохол не очень-то рассчитывал.
Почти месяц он прожил в маленьком отеле, хозяева которого были выходцами с Украины. Пару раз, сломавшись, он звонил Коваль, но та была уже в клинике, и никакие уговоры больше не действовали – как не действовали, в общем-то, никогда.
Устав от однообразия, Женька захотел развеяться. Он сразу решил лететь к Мышке – а куда еще-то. Нигде в России его больше не ждали, а где-то за границей вообще не было знакомых, да и почти нулевое владение языком осложняло любые попытки пересидеть ссору с Мариной здесь, например, в Лондоне, а не в Бристоле у русскоговорящих хозяев гостиницы.
Он специально взял билеты сперва до Бангкока – решил пару дней провести на пляже, а потом уж лететь в Сибирь. Объясниться в тайском отеле можно и на пальцах. Но Бангкок наскучил ему уже к вечеру первого дня – на улицах липучие трансвеститы, похожие скорее на красивых кукол, чем на людей, местные проститутки, при виде которых Хохла почему-то подташнивало и даже мысли о сексе не возникало. Он еле дождался следующего дня и с облегчением уснул в кресле самолета, очнувшись уже почти перед приземлением. Февральская Сибирь, конечно, не Бангкок, но все-таки родина, чего уж там. И Мышка с какими-то загадками…
Мысли вернулись к запершейся в спальне Марье. Интересно, что все-таки связывает ее с этим Церпицким? Откуда у него столько ее фотографий и зачем они ему? Что за маниакальная страсть? Вечно Машка притягивает к себе странных людей. Нюх у них на нее, что ли? Женька с улыбкой вспомнил, как однажды во время их с Мариной приезда сюда они втроем с Машкой отправились гулять по городу, и в самом центре к Мышке подвалил отвратительный бомж, схватил за руки и начал целовать, приговаривая:
– Машуля, девочка, спасительница ты моя!
Марина от отвращения скорчила гримасу, а Мышка спокойно и с улыбкой сказала:
– Вася, ты по-прежнему тут? Хотел ведь к матери в деревню ехать.
Бомж пустился в длинные объяснения, и Мышка внимательно это выслушала, а потом вынула из кармана сотню и сказала:
– Возьми, хоть поешь чего-нибудь.
Бомж благодарно закивал и быстренько затрюхал в сторону палатки с гамбургерами, а Марина вынула из сумочки упаковку влажных салфеток:
– На, хоть слегка продезинфицируешься. Откуда это чудище тебя по имени знает?
Машка вытерла руки салфеткой и рассмеялась:
– Марин, да я почти всех бомжей в городе в лицо знаю – они по зиме всегда у нас в отделении лежат. А Васька – он нормальный, просто несчастный. И телемастер от бога, не смотри, что у него трех пальцев не хватает – это уже у нас ампутировали, отморозил. Жена квартиру продала и укатила с любовником, и паспорт его с собой зачем-то увезла. Куда ему было идти? Только на улицу. Он у нас почти два месяца жил в отделении, в коридоре, помогал, а мы его подкармливали. Ну, видишь – помнит.
– Вот она, слава народная, да? – ухмыльнулась Коваль.
– Да перестань, при чем тут… просто по-людски надо, никто ведь бомжем не родился, мало ли, как жизнь сложилась.
Хохол тогда молчал, а про себя думал, что Машка для медика слишком уж жалостливая. Но этот Вася-бомж почему-то долго потом не выходил из его головы. Наверное, потому, что и сам Хохол после отсидки имел реальный шанс пополнить армию этих малоуважаемых граждан, если бы не Серега Строгач, заметивший молодого здорового отморозка и взявший к себе в личную охрану. Правда, у Хохла хватало силы воли, например, не пить водку литрами – он просто боялся не выйти из запоя, которые случались с ним, стоило только начать прикладываться к бутылке. И никому из братков не приходило в голову как-то уколоть его этим или посмеяться над вечно трезвым среди пьяных Жекой. Кому охота испробовать, какой силы удар может нанести его кулак размером с головку младенца?
– Ужинать будем? – вывел его из раздумий голос Мышки.
Она стояла в дверях, одетая в длинный вязаный кардиган и плотные колготки – мерзла постоянно, даже когда в квартире было жарко. Хохол потянулся на диване и спустил ноги на пол:
– Не мешало бы. Знаешь, как на зоне говорят? «Хлебушком подавиться, сметанкой отравиться».
– Смешно, – без тени улыбки отпарировала Марья. – Сметанки не обещаю, но суп грибной сварила.
– Когда успела-то? – удивился он.
– Да вот пока ты тут медитировал. Ничего вокруг не видишь, как ты столько лет разные тела охранял – ума не приложу.
Женька засмеялся:
– Ну, удавалось как-то. Или тогда просто думать было не о чем.
– Сейчас зато, смотрю, у тебя мыслей, как у Спинозы – все время в думках каких-то, – хохотнула она. – Что – переживаешь?
– О чем?
Он прошел за ней в кухню, сел за стол, стараясь убрать ноги, чтобы Машка не запнулась в небольшой кухне стандартной «трешки».
– О ком, – поправила Марья, снимая с крючка половник и открывая крышку кастрюли.
– А-а… нет, – неопределенно протянул Хохол. – О чем там думать… все давно ясно, сама знаешь.
Машка поставила тарелки на стол, уселась и сочувственно взглянула на Женьку. Она знала, но ничем не могла помочь, хотя порой искренне не понимала поведения подруги. Лучшего мужа Марина при ее характере не могла найти – кто еще стал бы терпеть ее выходки и сносить их так же безропотно, как он? Да никто. Но Марина почему-то никак не хотела этого видеть.
Звонок ее мобильного заставил Машку отвлечься, но, едва глянув на дисплей лежавшего на подоконнике телефона, она вдруг занервничала, однако не ответила. Телефон продолжал надрываться, издавая звуки танго, но Машка неподвижно сидела за столом, словно у нее заложило уши. Хохол с интересом наблюдал за происходящим, помешивая суп в тарелке. Мобильный орал, Марья молчала, сделав каменное лицо.
– Не ответишь? – не выдержал Женька, и она вздрогнула, но снова промолчала. – Маша… Кто это?
– Никто, – процедила она.
Хохол протянул руку к телефону, но сидевшая ближе Маша схватила его и выключила.
– Что за фортель? – обозлился Женька.
– Не лезь не в свое дело! – обрезала она, сунув злосчастный мобильник в карман кардигана.
– А какие у тебя дела с посторонним мужиком? – не выдержал он. – Амор приключился?
– Полиглот нашелся! – фыркнула она, и тут зазвонил домашний телефон, трубка которого стояла в зарядном устройстве как раз у локтя Хохла. Он не преминул воспользоваться этим преимуществом и схватил ее раньше, чем тонкая Машкина рука потянулась к ней.
– Алло! – сказал он вальяжным тоном, второй рукой удерживая на расстоянии беснующуюся от негодования Машу.
В трубке повисла пауза, а потом мужской голос спросил:
– Маша дома?
– Маша-то дома, а вот ты кто такой?
– Это неважно. Позовите Машу.
– А ху-ху не хо-хо? – не совсем любезно поинтересовался Женька. – Повторяю вопрос – ты кто такой?
– Повторяю ответ – это неважно. Где Маша?
– Слышь, ты… неважный, – разозлился Хохол, и глаза его превратились в две узкие щели, что выдавало обычно крайнюю степень раздражения и злости. – Еще раз наберешь этот номер или номер ее мобильного, и я тебя найду и уделаю, как бог черепаху. Дошло?
Разговор мгновенно прервался – видимо, собеседник не особенно жаждал разделить участь несчастного земноводного. Хохол аккуратно водрузил трубку в зарядное устройство, сделал пару глубоких вдохов и поднял глаза на Машу.
– Ну, и теперь скажешь, что это «никто» и зовут его «никак»?
– Женя, зачем ты полез? – со слезами в голосе проговорила Марья. – Ты только хуже сделал, вот поверь!
– Хуже? А можно хуже-то? Ты себя в зеркало видела? Нет? Ну, выйди в коридор, полюбуйся – на тебе ж лица нет! Ты его боишься… а почему, скажи? Если он никто – то смысл бояться? Послала подальше – и гуляй-дыши свободно.
Она молчала, и было видно, что хочет рассказать, но опасается чего-то. Женька встал, обошел стол и обнял Машу за плечи.
– Ну, что ты, а? Кого боишься? Если не мне – то кому ты можешь сказать? И если не я – то кто тебе поможет?
– Вот этого-то я и боюсь – твоей помощи, – вдруг призналась она сквозь слезы. – Ты же знаешь только один способ решать проблемы, а мне потом как жить с этим? Я – не твоя Коваль, у меня психика иначе устроена!
– Так-так-так, стоп! – прервал он. – Это же ты кем меня считаешь, подруга? Я что, по-твоему – убийца без башки? Наделаю дел – и отвалю, благо, документов у меня воз, выбирай любые? Ну, ты даешь, Марья! Я ж сперва всегда по-доброму, словами-уговорами, но уж если не пошло – тогда извини.
– Знаю я твои слова и уговоры, наслышана. – Марья вырвалась из его рук и встала. – Давай закончим этот разговор, а? Мне очень неприятно.
Она вышла из кухни с таким каменным лицом, что Женька понял – сейчас надо отступить, отойти на шаг, пусть успокоится и переспит с этими мыслями. Он был почти уверен в том, что сможет добиться от Марьи правды.
Григорий Андреевич Орлов вот уже несколько дней чувствовал себя неуютно, как будто во вверенном городе ему, мэру, стало мало места. Ощущение напоминало тесный костюм – думаешь, что пятидесятого размера, а оказываешься уже пятьдесят второго, и пиджак впивается под мышками, а брюки жмут в поясе так, что ни охнуть, ни чихнуть. Гриша Бес не был слабонервным человеком, да и как – при его-то биографии, но в последнее время им все чаще овладевали немотивированные страхи. То казалось, что в кабинете, прямо под портретом Президента, вмонтирована мини-камера, фиксирующая каждый его шаг, то вдруг автомагнитола в «мерине» мнилась подслушивающим устройством. Больше всего же он опасался высоких стройных брюнеток с тугой грудью и голубыми глазами. В каждой такой девахе он неизменно видел Наковальню, хоть и понимал умом, что не она это и не может быть она. Но чем черт не шутит – лихая баба уже преподнесла ему сюрприз, восстав из мертвых, когда все давно забыли о ее существовании. Не самые приятные моменты тогда пережил Бес, до сих пор мурашки по коже. Наверное, зря он тогда так поступил, зря надавил на больное – любовь к ребенку. Но другого способа выжать из Наковальни деньги он не нашел, да и тут просчитался – кто мог подумать, что этот ее отморозок Жека вычислит его человека раньше, чем тот успеет закончить дело. И как только сумел – в чужой стране, без языка, найти себе подручных? Воистину – любовь штука страшная, толкающая на любые безумства и любые подвиги. И это надо бы учитывать. Денег Гришка так и не получил, зато настроил Наковальню против себя, а уж она-то, если решит поквитаться, сделает это в тот момент, когда он и ждать не будет. Сколько людей на этом погорело в прошлом! Поэтому сейчас Гриша Бес старался предусмотреть все, любую мелочь, каждое незначительное совпадение, каждый мало-мальски понятный знак. Однако он понимал, что вряд ли сможет предугадать все, непременно найдется то слабое место, в которое ударит хитрая Наковальня. Он даже подумывал о том, чтобы отправить Виолу и сына подальше, куда-нибудь за границу, пусть там поживут, будут в безопасности и заодно развяжут ему руки. Если придется идти на крайние меры – Гришка не хотел, чтобы рядом была жена, которая сможет повлиять и надавить. Он и сам не понимал, каким образом Ветке удаются все ее тонкие комбинации, в ходе которых он круто менял уже принятое решение. В ее «ведьминские» способности он не верил – что за чертовщина, в самом деле! Не бывает такого, он же не ребенок, чтобы верить в сказки. Но всякий раз, когда Ветка смотрела на него в упор прозрачными голубыми глазами, Бес чувствовал ледяной холодок, пробегавший по спине. Он никак не мог понять, что до сих пор связывает его супругу с Коваль, ведь уже давно – насколько он знал – они перестали быть любовницами. В существование женской дружбы Гришка не верил, никогда прежде ему не встречались женщины, способные дружить между собой и ничего не делить. Конечно, у Коваль и Виолы вкусы на мужчин были слишком разные, чтобы кто-то из представителей сильного пола мог встать между ними, но ведь чем черт не шутит. Бес знал и о том, что с тем же Хохлом его дорогая супруга оказывалась в постели, но даже это не смогло помешать им с Мариной продолжать общаться. Возможно, дело в том, что слишком уж самодостаточная Наковальня настолько уверена в себе, что попросту не заметила этого, не придала значения, не взревновала, как сделала бы на ее месте любая нормальная баба. Любая – но не Коваль. Нормальностью там и не пахло, и Гришка ощутил это еще во время первой встречи, когда только-только заявился в этот город и начал потихоньку отвоевывать территорию у местных авторитетов. Именно на Наковальню он тогда сделал ставку и не ошибся. Не будучи официально «в авторитете», эта деваха имела такой вес в криминальном сообществе, что за ней сразу подтянулись и еще несколько человек. Всем вместе им удалось свалить тогдашнего «смотрящего», а Гришка встал на его место. И примерно тогда же он попытался подмять под себя всех так, чтобы ни у кого не возникло мысли задрать хвост. Всех – кроме Наковальни. Она ускользала из его цепких пальцев всякий раз, когда он только делал какое-то движение в ее сторону. Поддержка в лице Хохла тоже не раз помогала, и даже вмешательство авторитета со стороны не помогло. Бедолага Кадет поплатился жизнью за попытку отхватить кусок из принадлежавшего Коваль. Разумеется, доказать причастность Хохла к расстрелу его джипа никто не смог, но Бес нутром чувствовал – Женькиных рук дело, больше некому. Только этот отморозок мог в одиночку выйти на лесную дорогу с автоматом наперевес и хладнокровно изрешетить машину и всех, кто в ней находился. Однако не пойман – не вор, и Гришка ничего не смог с этим поделать. Но повторить судьбу старика Кадета он тоже как-то не стремился, а потому на время оставил Наковальню в покое. И, не ввяжись она в разборки с местными «черными», не пришлось бы ей лежать бесчувственным поленом в больнице и сбегать потом за бугор, объявив себя мертвой. Даже это сумел провернуть Хохол, без памяти влюбленный в нее и готовый ради нее на все. Да, любовь – страшная сила…
Сидя в кабинете мэрии, Гришка не мог отвязаться от мысли, что Наковальня снова где-то рядом. Он всегда остро чувствовал опасность, и именно сегодня это чутье обострилось до крайности. Нужно было усилить охрану – как личную, так и дома вообще, хотя Бес понимал – что такое охрана для женщины, вертевшей раньше половиной уголовников в регионе. Она и в одиночку сможет его достать, а уж если рядом будет ее Жека…
Со вздохом Бес позвонил в гараж и потребовал машину к входу – пора было ехать домой. Но даже окруженный кольцом мордоворотов, он поймал себя на том, что инстинктивно вжимает голову в плечи, словно ждет падения кирпича с крыши, например – а что, с Наковальни станется…
– Черт тебя дери, – зло пробормотал Бес, гнездясь на заднее сиденье бронированного «мерса», и охранник почтительно склонился к дверке:
– Что-то случилось, Григорий Андреевич?
– Нет. Но и не должно, понял? Иначе – на хрен я такую роту охраны оплачиваю, правда?
Охранник смолчал. Ему платили не за разговоры.
Лицо было ужасно. Она старалась как можно реже брать в руки зеркало, чтобы не расстраиваться и не пугаться всякий раз. Конечно, все пройдет, нужно просто время, однако пока вид собственного отекшего, опухшего лица с красными шрамами и наплывшими на глаза веками удручал. Но Марина поддерживала себя в добром расположении духа тем, что, когда все это безобразие закончится, она станет практически неузнаваемой, а для выполнения собственных задумок это было самым главным.
«Приеду в Россию, первым делом навещу кладбище, – думала она, водя расческой по волосам, отросшим уже почти до плеч. – Только придется делать это ночью, чтобы ни у кого, даже у сторожа, не возникло ненужных мыслей. Так будет даже лучше – спокойно посижу, поговорю с Егором, поплачу без свидетелей. Заодно и к Волошину зайду – сто лет у него не была».
Федор Волошин когда-то давно, так давно, что это казалось уже нереальным, был ее довольно сильной любовью, человеком, пытавшимся не дать ей уйти в пучину криминала, и это ему почти удалось. Если бы не Мастиф… Если бы не старый лис, подстроивший пьяную перестрелку в кафе, в ходе которой Федор был смертельно ранен и умер на руках Марины в больничной палате. Сколько раз любимые люди покидали ее вот так – глядя ей в лицо широко раскрытыми, уже нездешними глазами… Федор, Череп, потом – муж… Эти раны так никогда и не затягивались, не заживали, причиняя всякий раз нестерпимую боль. Они умирали – а она все жила, все продолжала вариться в том же соусе, мстила, как могла, за их смерть. Только это и успокаивало немного – что никто из обидчиков не ушел живым, не остался безнаказанным. Но даже это не заглушало душевной боли. «Если бы не я, они были бы живы, – думала Марина всякий раз. – Если бы у них хватало сил отказаться, отойти в сторону… Почему так? Ну, почему? Неужели я способна причинять только страдания? Ведь никто из моих мужчин, что бы там они ни говорили, никогда не был счастлив рядом со мной. И только Хохол сумел уцелеть. Тогда почему я никак не могу отбросить свои заморочки и стать такой, как он хочет? Почему не могу быть просто женой? Почему меня постоянно тянет в какие-то дебри, к каким-то опасным вещам? Неужели я обречена всю жизнь мучить окружающих? За что, почему? Почему – я?» Этот вопрос много лет не давал ей покоя, еще с тех пор, когда она, будучи совсем молодой девчонкой, попалась на глаза криминальному авторитету Мастифу, разглядевшему в ней характер и силу, способную управлять многими. Он не рассчитал только того, что Марина придавит и его тоже, отправит на тот свет недрогнувшей рукой и будет с улыбкой наблюдать за тем, как он уходит. Наверное, он просто не подумал, что молодая женщина способна на такое, что она не побоится и вдобавок еще и заручится поддержкой его собственного заместителя Сереги Розана, а тот уговорит и остальных. Опасно недооценивать противника, и вдвойне – если противник женщина. Коваль хорошо изучила мужчин и знала, какой к кому найти подход, потому и не составило ей особого труда перетянуть на свою сторону тертого жизнью Розана. Да и потом, оставаясь как бы на втором плане, она умело стравливала между собой местных авторитетов и неизменно выходила победителем из всех разборок, получая желаемое без особого труда. Это сейчас ей все приходилось решать самостоятельно, потому что ее как бы и не было уже. Кто такая Мэриэнн Силва, подданная Великобритании? Да никто. Но и в этом был свой плюс – никому из бывших «приятелей» не приходило в голову искать ее. И только Бес… Бес, будь он неладен, которому пришлось открыться и признаться в том, что жива-здорова. Хохол удружил. А она так до сих пор и не знала, что же именно он устроил в родном городишке перед тем, как увезти ее из страны. Бес туманно сказал что-то о кровавой резне в каком-то клубе, но подробностей она не вытянула ни из него, ни, разумеется, из Хохла, не желавшего посвящать ее в то, что произошло. И в этот свой визит в родные пенаты она непременно все выяснит.
Марина дотянулась до телефона и в который уже раз набрала номер Женьки. К ее удивлению его мобильный оказался включен, пошли гудки, но никто не отвечал. Дождавшись автоматического обрыва вызова, Марина набрала еще раз, потом еще – результат тот же. Но хотя бы она теперь знала, что телефон у него работает, и, чем черт не шутит, вдруг Женька перезвонит сам? Хотя в этом Коваль уже не была так уверена. Однако даже это понимание не заставило ее расстроиться. В том, что злость Хохла рано или поздно улетучится, она была уверена и бессовестно этим пользовалась всякий раз.
Хохол смотрел на надрывающийся мобильник и улыбался совершенно идиотской улыбкой. Она позвонила. Позвонила – это стоило дорогого. В кои-то веки Коваль призналась, что он ей нужен, потому что этот звонок и был таким признанием. Женька долго боролся с искушением взять трубку и шепнуть: «Котенок, привет, любимая» и услышать в ответ ее родной, чуть хрипловатый голос, всякий раз приводивший его в трепет. Но – нет. Нет! Пусть подумает, пусть поволнуется, может, это хоть чему-то ее научит. После третьего неотвеченного звонка он сунул телефон под подушку и потянулся, самодовольно хмыкнув. В спальне возилась Марья, собираясь на работу, чертыхалась вполголоса, хлопала дверками шкафа, постукивала флакончиками косметики о комод. Наконец выплыла, вся в черном и с подобранными кверху волосами.
– Уходишь? – небрежно поинтересовался Женька, садясь на диване. Она неопределенно кивнула и направилась в кухню. – Что-то рано нынче, десять утра еще.
– Семинар начинается, тренер из Москвы приехал, – откликнулась она и зашелестела ручной кофейной мельницей.
Эта ее привычка молоть кофе только вручную смешила и удивляла Хохла – к чему такие сложности, когда рядом на столе красуется электрическая кофемолка? Две-три секунды – и готово дело. Но Марья не признавала такой вариант, считая, что только смолотый вручную кофе имеет какой-то особый вкус и запах.
– Ты будешь? – кивнула она на турку, и Женька согласился:
– Валяй, покурю с тобой под кофеек.
Он надел спортивные брюки и уселся на стул около кухонной двери. Марья поставила турку на огонь и вперилась в нее взглядом, как будто ждала, что оттуда кто-то выпрыгнет.
– Ты что, надолго сегодня? – спросил Женька, закуривая.
– Да, до ночи. Занятия закончатся в одиннадцать, пока уберем все в кабинете – посуда, то-се. К двенадцати вернусь.
– Я тебя встречу, – тоном, не предполагающим полемику, сообщил он, и Марья, как-то слишком уж недобро на него взглянув, вынужденно согласилась:
– Ладно. К половине подъезжай. Номер автобуса помнишь?
– Найду, не маленький.
– Если хочешь – поднимись, посмотришь.
– Чего смотреть-то?
– Ну, может, я сподоблюсь пару па изобразить, – улыбнулась Марья, разливая кофе по чашкам. – Тряхну стариной, посыплю паркет песочком.
– Любите вы, бабы, комплименты, – вздохнул Женька. – Каким песочком? Ты на свои-то не выглядишь, куда там – стариной трясти.
– Я ж не про возраст. Просто давно не танцую, вдруг забылось? Хотя это как с велосипедом, разве что пластика не та да тело плохо вспоминает.
Женька промолчал, и Марья, усевшись напротив, начала инструктировать, где что в холодильнике, что разогреть, что можно съесть холодным.
– Хватит в мамочку играть, сам разберусь. На ужин что хочешь? – прервал он.
– Да мне все равно…
– Все равно ей! – фыркнул Женька, отпивая горячий кофе, пахнущий корицей. – Ты ж за весь день в рот ничего не положишь, разве что батончик какой или шоколадку! Значит, ужин должен быть нормальным.
– Я после твоих нормальных ужинов потом в кровати улечься не могу – живот мешает! – хохотнула она в ответ. – Вредно на ночь столько есть.
– Ладно, разберемся, – пробурчал он.
– Все, я побежала – уже опаздываю. – Она чмокнула его в небритую щеку и выскочила в коридор.
Еще пара минут – и входная дверь хлопнула. Хохол потянулся, встал и приоткрыл окно, чтобы выветрить запах сигарет из крошечной кухни, и тут его взгляд ухватил внизу знакомую машину. Приглядевшись, он узнал и водителя, сидевшего в салоне, – Церпицкий.
– Какого хрена… – начал Хохол, но тут из подъезда вышла Марья и, не заметив джип – или просто проигнорировав его присутствие, – побежала в сторону остановки, поскальзываясь на каблуках и пытаясь удержать на голове слетающий под порывами ветра капюшон черного пальто. Огромная сумка то и дело сползала с плеча, Марья дергала ее вверх, возвращая на место, а капюшон сваливался, и ветер мешал ей снова его надеть.
Машина медленно двинулась к выезду из двора, и Женька уже было хотел бежать на улицу, предчувствуя неприятности, однако Марья, перебежав дорогу, шустро юркнула в притормозившую маршрутку. Джип повернул в противоположную сторону.
– Что за фигня происходит, а? – вслух подумал Хохол, закуривая очередную сигарету. – Он работает вообще? Откуда столько свободного времени у доктора? Надо бы навестить его больничку, пробить, кто и что.
Открыв холодильник и прикинув, что именно нужно купить к ужину, он оделся и вышел из квартиры. Улица встретила пронзительным ветром и мелким мокрым снегом, летевшим в лицо. Серое небо выглядело низким, а темные тяжелые облака, казалось, цепляются за антенны на крышах девятиэтажек. Во дворе – ни души, даже мамочки с колясками и карапузами разных возрастов, что обычно уже паслись здесь в это время, сегодня предпочли остаться дома. Женька поежился и побрел к зданию поликлиники. В регистратуре милая толстушка в белом халате звонким голоском сообщила, что доктор Церпицкий выйдет из отпуска только завтра, но записаться на прием можно хоть сегодня. Женька хотел было отказаться, но потом сообразил – а вот он, шанс. И назвал свою старую фамилию.
– Вот и отлично, завтра и познакомимся поближе, – довольно хмыкнул он, оказавшись на крыльце поликлиники.
Часы показывали половину двенадцатого, до вечера еще оставалась прорва времени, и он решил позвонить Киберу – благо, Машка оставила ноутбук дома, и можно безнаказанно в нем порыться вместе с хакером. Кибер долго не брал трубку, потом ответил сонным голосом и, кажется, не был рад перспективе тащиться через весь город, причем срочно.
– Тачку возьми, я оплачу, – инструктировал Женька, продиктовал адрес и отключился.
Приезд хакера ожидался еще нескоро, поэтому Хохол направился в супермаркет и долго бродил там, выбирая продукты и удивляясь, что ассортимент довольно разнообразен по сравнению с тем, что он помнил со старых времен. Даже выбор фруктов для зимы, да еще в Сибири, был приличным – вплоть до манго и каламантинов. Подкидывая в руке авокадо, он соображал, не сделать ли салат с креветками, которые Марья любила и ела в больших количествах, когда сзади раздался голос:
– Гражданин, будьте добры документики.
Повернувшись, он обнаружил перед собой маленького тщедушного лейтенантика в форменной куртке и с папкой под мышкой.
– Лейтенант Грибанов, – представился он. – Документики ваши позвольте.
«Этого еще не хватало! И что ему теперь предъявить? Английский паспорт или тот, по которому я сюда прилетел?» – мучительно соображал Хохол, а милиционер вопросительно смотрел на него и ждал. Пришлось поставить корзинку и полезть во внутренний карман куртки, где лежали оба паспорта. Дело осложнялось тем, что фамилии и имена в них существенно различались, и вынуть оба Хохол просто не мог. «А, куда кривая вывезет!» – решил он и подал милиционеру первый попавшийся документ, с облегчением заметив, что это российский паспорт, а значит, не придется разыгрывать иностранного идиота, не понимающего по-русски. Лейтенантик шмыгнул красным простудным носом и углубился в изучение.
– Давно освободились, гражданин Михайленко?
Хохол сперва напрягся, но потом заметил взгляд, которым милиционер цепко окинул его покрытые татуировками руки, и ответил:
– Да уж лет десять, а что?
– А проживаете где сейчас?
Прописка в паспорте стояла ростовская, адрес Женька, к счастью, прекрасно помнил наизусть и выпалил без запинки.
– А у нас что делаете? – не отлипал назойливый милиционер.
– В гости приехал к родственнице, вот – стол готовим, то-се, – протянул Женька, стараясь ничем не выдать охватившего его беспокойства.
– Надолго?
– Нет, на недельку. А что, командир, у вас режим тут?
– Нет, просто я участковый местный, смотрю – личность ваша мне незнакома, а я своих сидельцев бывших всех отлично помню, – пояснил лейтенантик, возвращая ему паспорт. – Извините за беспокойство, приятного отдыха.
Он козырнул и удалился в отдел бытовой химии, и Женька увидел, как он берет с полки две упаковки носовых платков. «Простыл, болезный – по такой погоде по клиентам-то бегать не сахар», – даже посочувствовал Хохол молодому лейтенанту, пряча паспорт в карман и подхватывая свою тяжелую корзинку.
Кибер явился через час, позвонил, Хохол спустился вниз и заплатил, как и обещал, таксисту.
– Ты вообще как – пивко уважаешь? – спросил уже в лифте, потому что прихватил на всякий случай пару «Гиннеса» для облегчения общения.
– Кто ж его не уважает, – вяло откликнулся прыщавый длинноволосый парень, которому на вид было лет шестнадцать, однако на деле давно стукнуло двадцать пять. – Только я когда работаю – не употребляю.
– Это правильно, по-серьезному подходишь, – кивнул Хохол. – Значит, после побалуешься.
Кибер мотнул немытыми волосами и вошел вслед за ним в квартиру, скинул разбитые кроссовки и вопросительно посмотрел на Хохла.
– Налево проходи, располагайся на диване. Или тебе стол нужен?
– Да без разницы. Ноутбук же у вас?
– Да.
– Тогда точно без разницы.
Получив Машкин ноутбук, Кибер откинул крышку и включил аппарат, сразу встретившись с требованием ввести пароль. Он долго возился с подбором, чертыхался и сыпал вполголоса непонятными Хохлу фразами, но все-таки сумел войти и сразу щелкнул по значку интернет-браузера. Два почтовых ящика не принесли никакой нужной Хохлу информации – какие-то сообщения с разных форумов, письма от приятельниц и двух Марьиных двоюродных сестер, с третьего она вела переписку по делам клуба, и это тоже не вызывало интереса. Четвертым ящиком давно никто не пользовался, судя по дате последнего письма, а вот в пятом… О, вот в пятом ящике-то и хранилось все самое замечательное, а именно – письма господина Церпицкого, и именно этот ящик имел самый сложный и замысловатый пароль, со взломом которого Кибер возился дольше всего.
– Ты скопируй мне все на флэшку, я на досуге в кафешке какой почитаю, – попросил Женька, роясь в своей сумке, где на самом дне валялась старенькая флэш-карта.
– А зачем? Можно просто распечатки сделать – вон же принтер стоит, – мотнул лохматой головой Кибер. – Сейчас подключим и распечатаем – можно будет хоть в постели читать.
– Голова! – восхитился Хохол, которого такая элементарная мысль даже не посетила.
Кибер довольно быстро распечатал все письма Церпицкого и сказал, что его работа закончена. Хохол кивнул и понес ноутбук в спальню, постаравшись по возможности положить его на то самое место, откуда взял, чтобы у Марьи не возникло ненужных подозрений и вопросов. В коридоре возился с кроссовками хакер, бормотал что-то. Когда же он разогнулся и начал застегивать куртку, Женька вынул деньги, но тот замотал головой:
– Нет, не возьму. На тачку только дайте, а то ехать далеко.
– Почему это не возьмешь? – удивился Хохол – парень явно не походил на олигарха.
– А потому это. Я Митричу много чем обязан, он просил помочь – я помог, мне не трудно. Но денег не возьму, – упрямился хакер.
– Ну, хоть пиво-то забери, я все равно не пью, – настаивал Хохол.
– Пиво возьму, – согласился Кибер и, сунув по банке в каждый карман замызганной куртки, а в руке зажав деньги на такси, удалился.
Женька проводил его взглядом из окна, и когда фигура хакера скрылась за соседним домом, взглянул на часы. До того, как ехать за Марьей, он имел в запасе еще около четырех часов – надо же, сколько времени ушло. Надежно спрятав распечатанные письма в сумку, куда Марья ни за что не полезла бы, Хохол двинулся в кухню и занялся приготовлением ужина.
Крыша гаража обрушилась в тот момент, когда вышедший оттуда водитель захлопнул за собой ворота. И как раз в этот миг на соседнем участке начался такой салют, что мог затмить даже подобное действо на День Победы – это праздновал день рождения дочери сосед Орловых, банкир Еськин. Грохот заставил всех, кто был в тот момент во дворе, упасть в грязный снег и закрыть руками головы. Замешкавшийся докурить сигаретку мэр не стал исключением – перспектива изгваздать итальянскую дубленку показалась ему в тот момент самым меньшим из всех зол, а потому он, не раздумывая, упал прямо в огромную ледово-снежно-грязную лужу у крыльца. Грохот стих, больше ничего не происходило, и Бес осторожно приподнял голову. На месте гаража красовались руины, под которыми оказались погребены все стоявшие там машины, кроме Веткиной маленькой «Ауди», припаркованной почему-то у домика охраны.
– …твою мать! – констатировал Гришка, вставая и оглядывая двор и лежащих по-прежнему в снегу охранников. – Допрыгались?
– А мы-то чего? – огрызнулся его водитель Семен, тоже вставая и отряхиваясь. – Мы, что ли, лед и снег с крыши метать должны?
– Нет, на фиг, это я буду делать! – рявкнул Бес. – Вот сейчас поужинаю – и пойду! Совсем, козлы, от рук отбились! И кто тебе сказал, что это лед?! Почему не может быть взрывное, а?!
– Да потому что ни хлопка, ни огня! – вполне резонно возразил водитель. – Сами посмотрите!
В словах водителя была правда – ничего не горело, хлопка взрыва действительно никто не услышал, а может, просто не заметил за хлопками салюта, оставалось только грешить на ледяные глыбы, придавившие крышу так, что не выдержали опоры. Бес чертыхнулся, вытер грязное лицо ладонью и поковылял в дом, припадая на ушибленную левую ногу. В прихожей на него сразу налетела Ветка с расширившимися от страха и тревоги глазами, затрясла, затормошила:
– Гриша, Гришенька, что случилось?!
– Да хрен его!.. – отстраняя ее от себя, пробурчал он. – Погоди, не лезь, я грязный как боров, в лужу упал!
Он снял испорченную дубленку, скинул туфли и грозно глянул на жену, прислонившуюся к стене.
– Ты вот скажи – сидишь дома, а в доме этом самом – полный бардак! Неужели тяжело сказать, чтобы лед с крыш отдолбили?! Так ведь и в доме ночью накроет! Три тачки всмятку! Тебе повезло, что твоя «Ауди» на улице стояла! Прикажешь мне завтра в город пешком идти, на лыжах?
– Вызови служебную, – спокойно ответила Ветка, пропустив слова мужа мимо ушей.
– Служебную?! – взревел Бес, довольный возможностью выпустить пар и поорать всласть. – А ты, милая, не в курсе, что я никогда ею не пользуюсь? Не пользуюсь, потому что ее нафаршировать – как чихнуть!
– Везде тебе черти мерещатся, – все так же невозмутимо отпарировала она. – Паранойя, да? Боишься? Правильно, Гришаня, бойся – сам знаешь, что виноват.
В ее тоне было что-то такое, из чего Бес сделал вывод – она все знает о его попытке выдавить деньги из Наковальни при помощи шантажа. Но как, откуда она узнала?! И ему даже в голову не пришло, что однажды, когда он сильно напился, верная супруга подловила его в расслабленном состоянии и основательно поработала с его сознанием, развязав попутно язык и выудив все, что ее интересовало. Утром Гришка страдал от похмелья, а потому не придал значения нестерпимой головной боли, которой обычно сопровождались некоторые его задушевные беседы с женой. Ветка же, утвердившись в своих догадках пару дней назад, прекрасно сознавала, что за этим последует скорая расплата. И крыша гаража обрушилась явно не под тяжестью льда – потому что его было не так много.
– Позвони спецам, пусть пришлют взрывотехника, – медленно проговорила она, глядя в глаза мужу.
– Зачем?! Нас вон сколько во дворе было, и никто никакого взрыва не слышал!
– Так салют же был, мы в дальних комнатах и то услышали! Я тебя прошу – позвони, – настаивала, однако, Ветка, и Гришка неожиданно для себя согласился и вынул мобильник.
Взрывотехник прибыл через час, долго кружил по руинам, что-то смотрел, к чему-то принюхивался, заставил охрану светить ему фонарями, так как стало уже темно, и того освещения, что было во дворе, ему не хватало. Вердикт звучал как приговор – взрыв-таки был, и устройства – а было их не менее пяти – были заложены аккурат под центральной частью крыши и в углах, что и вызвало такое обрушение.
– Почему мы ничего не слышали? – спросил побледневший Бес, нервно ломая в пальцах сигарету, так и не успев ее прикурить.
– Скорее всего, отвлеклись на салют, а хлопок взрыва совпал с ударом калитки ворот о косяки, – пожал плечами взрывотехник. – Может быть, эффект неожиданности – вы ж не думали, что вот-вот рванет, могло ведь и колесо у машины лопнуть, например.
– Я не понимаю… – Григорий встал из кресла, заходил по кабинету. – Как во дворе дома, который неусыпно охраняется, может быть заминирован гараж, а никто ничего не видел и не слышал?
– А вы спрашивали? – невозмутимо отхлебнул кофе специалист.
– Нет, но…
– А вот «но» в вашем случае, Григорий Андреевич, вещь опасная.
В кабинет постучалась Виола:
– Гриша, там журналисты понаехали, того и гляди ворота вынесут – стучат.
– Налетели, стервятники! – недовольно пробурчал он. – Только журналюги?
– Нет, еще начальник милиции приехал и твой зам.
– Скажи охране, чтобы этих пустили, а остальных – вон, – распорядился Григорий.
Он понимал, что скрыть такое событие ему не удастся – все-таки мэр города, не сантехник Василий, но и большой огласки тоже не хотелось. Мало ли откуда прилетело. А уж афишировать лишний раз свои старые наклонности и связи он ну никак не стремился.
Начальник УВД влетел в кабинет весь красный, словно только что из бани, с порога начал интересоваться здоровьем и самочувствием.
– Жив, как видишь, – буркнул Григорий. – Да ты садись.
Грищук умостился в кресло и вздохнул:
– Ни дня покоя! Нарыли что-то? – перевел он взгляд на вытянувшегося по стойке «смирно» взрывотехника.
– Отчет будет только к утру, тогда же и точные данные экспертизы. Но выводы неутешительные – имел место взрыв, вызвавший обрушение кровли гаража сразу в пяти местах. Мощность заложенного устройства…
– Ладно-ладно, это в отчете прочитаю, – перебил Грищук. – Можете быть свободны.
– Есть! Разрешите идти?
– Иди-иди, – подстегнул Грищук и, когда за спецом закрылась дверь, повернулся к замершему у окна в задумчивой позе мэру. – На кого грешите, Григорий Андреевич?
«На Наковальню», – едва не выпалил застигнутый врасплох Бес, но вовремя удержался.
– Даже не знаю, – развел он руками, однако от Грищука не укрылось то секундное замешательство, что отразилось на лице мэра.
Он довольно давно знал этого человека, помнил еще с тех времен, когда его имя то и дело мелькало в различных криминальных сводках. Все в этой стране встало с ног на голову – бывший авторитет уселся в мэрское кресло, и теперь он, Грищук, вынужден козырять тому, кого раньше должен был посадить за решетку. В сегодняшнем обрушении крыши гаража явно что-то нечисто, и Грищук это чувствовал – слишком уж испуганное выражение лица было у Орлова, когда невинный вопрос о возможных подозреваемых застал его врасплох. Знать бы еще, откуда именно прилетело.
В кабинет постучали – это Ветка привела заместителя мэра, Алексея Вишнева. Несмотря на молодой возраст, тот был неимоверно толст, одышлив и постоянно задыхался при ходьбе. Бес недолюбливал его, интуитивно чувствуя, что мальчик метит высоко – то есть на его место, и уже давно прикидывал, что бы такое провернуть, чтобы иметь возможность легально отодвинуть потенциального конкурента подальше.
– С вами все в порядке, Григорий Андреевич? – обеспокоенно спросил Алексей, и даже в этом Гришке почудилась неискренность.
– Я не въезжаю на машине в гараж, если ты об этом, – бросил он, цепким взглядом шаря по лицу заместителя в поисках каких-то эмоций, способных выдать его причастность к случившемуся. Эта мысль казалась Бесу тоже вполне здравой, хотя и менее логичной, чем версия с Наковальней.
– Надеюсь, что никто не погиб, – продолжал Вишнев, словно не замечая, как смотрят на него и шеф, и Грищук. – Это кому же понадобилось…
– Так, ты сюда зачем приехал? – прервал Бес. – Сочувствие выражать? Считай – уже выразил. Еще есть дела какие-то в моем доме?
– Н-нет, – запнулся Вишнев, удивленный такой отповедью.
– Тогда – до завтра, – круто обрубил Гришка, демонстративно поворачиваясь к нему спиной.
Вишнев потоптался на месте, как гиппопотам на суше, и вышел, негромко попрощавшись. Ветка пошла следом – проводить.
– Не любите вы своего заместителя, Григорий Андреевич, – заметил Грищук, когда за ними закрылась дверь кабинета.
– Почему я его любить должен – он же не женщина, – буркнул Бес, садясь в кресло. – Может, по коньячку, а? Что-то нервы у меня расшалились.
– Не откажусь.
Бес снова встал, открыл дверь и крикнул, чтобы в кабинет принесли бутылку коньяка и закуску. Пока хозяин отдавал распоряжения, полковник Грищук рассматривал кабинет – в доме мэра он был впервые, несмотря на довольно давнее знакомство. Просто раньше все беседы с Гришей Бесом проистекали в других местах. А начав именоваться Григорием Андреевичем Орловым, мэром и все такое, Бес все равно по старой памяти старался обходить Грищука стороной.
«Любит наш мэр державность, – хмыкнул про себя полковник, разглядывая массивную деревянную мебель на резных ножках, явно новое, но состаренное под винтаж бюро, а на нем – чернильницу и перо на подставочке. – Не хватает поясного портрета высочайшей особы. Или Президента, на худой конец».
Наконец бутылка коньяка, две широкие рюмки на ножках, фарфоровое блюдце с прозрачными ломтиками лимона и тарелка с нежнейшей бастурмой оказались на столе, и Бес взялся за бутылку.
– Рекомендую – коньяк армянский, я другого не признаю, – разливая в рюмки золотисто-коричневую жидкость, буркнул он.
– Где же берете? – Грищук взял протянутую ему рюмку и погрел ее в ладонях, поворачивая по часовой стрелке.
– Привозят, – уклонился Бес. – Странное у меня сейчас ощущение, незнакомое.
– Что – в новинку пить коньяк с ментом? – усмехнулся Грищук, но мэр не принял шутку:
– Не в том дело. Чувствую себя каким-то волком зафлаженным. И вроде как ни загонщиков, ни собак, а ощущение дерьмовое, словно вот-вот пулю в затылок огребу, – неожиданно для себя признался Бес, и Грищук мысленно похвалил себя за интуицию, крайне редко его подводившую.
– А сами как считаете – просто голое предчувствие или основания есть? – осторожно прощупал он почву, однако Орлов не поддался, поняв, что сболтнул лишнего.
Он как-то неопределенно покачал головой, потер затылок и забросил в рот ломтик лимона. Кислый цитрусовый аромат ненадолго окутал мэра легким облачком и рассеялся. Грищук не стал больше выводить разговор на опасную и слишком очевидно неприятную для Орлова тему, заговорил об экспертизе.
Оба не знали, что за плотно закрытой дверью затаилась, боясь дышать, Виола и внимательно ловит каждую фразу, произнесенную в кабинете. И уж кто-кто, а она точно могла назвать имя человека, о котором постоянно думал, но боялся сказать ее муж.
Отеки немного уменьшились, однако лицо все равно выглядело так, словно она пила беспробудно недели две, да еще была вдобавок крепко бита собутыльником. Марина со вздохом отложила зеркало и потянулась к косметичке. Толстый слой тонального крема и пудры слегка замаскировал цвет лица, но сильно лучше все равно не стало.
– Ладно, очки надену, переживу как-нибудь.
Коваль вынула из сумки футляр с солнцезащитными очками, бросила его на смятую постель, а в сумку полетели разные мелочи вроде сигарет и зажигалки, возвращенных врачом вместе с выпиской, патрончика губной помады и злополучного зеркала, никак не желавшего говорить, что она «на свете всех милее».
С больницей было покончено, и Марина направлялась не домой, в Бристоль, а в отель, чтобы, пересидев недельку, придя немного в себя, смыть больничный запах и, попривыкнув к новому образу, улететь в Россию. Была мысль посетить дом на Кипре, поваляться на пляже, но она ее отвергла. Хоть дом и был переоформлен на подставное лицо, но мало ли…
В лобби отеля «41» ее ждал адвокат Стивен – это он бронировал номер.
– Вы очень изменились, миссис Силва, – проговорил он, оглядывая припухшее лицо клиентки.
– Знаете, Стивен, для истинного британца вы чересчур прямолинейны, – усмехнулась Марина, чувствуя себя не совсем уютно под его пристальным взглядом.
Стивен покраснел и смутился:
– Простите… Я уже оформил все необходимые бумаги, вам осталось только подписать.
Марина быстро черкнула роспись, взяла карточку-ключ.
– Стивен, мне нужно уехать ненадолго. Если возникнут какие-то вопросы – номер телефона у вас есть.
– Не волнуйтесь, миссис Силва, все будет в порядке.
Они попрощались, и Стивен удалился, а Марина поднялась в свой номер. Английские отели всегда поражали ее какой-то стерильной чистотой и удивительным постоянством в обстановке, но «41» удивил. Интерьер был черно-белым, белье на огромной двуспальной кровати – тоже, в черных вазах – белые лилии, в ванной – шахматный кафель.
– Мое местечко, – усмехнулась Марина, бросив сумку с вещами на пол.
Ей предстоял поход по магазинам – нужно было полностью поменять образ, раз уж сменила лицо, а также прическу и подобрать иной вариант макияжа. Все это требовало нервных затрат, на которые Коваль сейчас была неспособна. Она здраво рассудила, что время ее не поджимает, а потому можно сперва как следует отдохнуть, выспаться и собраться с мыслями.
– Ты брал мой ноутбук?
Машка смотрела в упор, не мигая, и на лице ее читались обида и недоумение.
– Я?! Мне им что делать – орехи колоть? – абсолютно искренне удивился Хохол, матюгнув про себя Кибера, ухитрившегося, видимо, оставить какие-то следы. – Я знать не знаю, как это работает.
– Н-да? Тогда, выходит, я спятила, – констатировала Марья со вздохом и опустилась на стул.
Женька отвлекся от жарки мяса, вытер руки о фартук и присел напротив:
– Случилось что?
– Случилось… или нет, уже не знаю… – Она вынула сигарету, но Женька мягко отобрал ее и раскрошил в пепельнице, а пачку сунул в карман фартука:
– После ужина отдам.
– Понимаешь… – словно не заметив этого и не услышав слов, продолжала Марья. – Понимаешь… я хорошо помню, какую страницу в Интернете посещала последней, а сейчас в журнале истории – совсем другая.
– И что? Может, зашла сама да и забыла, – пожал плечами Хохол, отметив, что профессионализм хакера был сильно преувеличен Митричем.
– Нет, так не может быть. Я этой почтой не пользуюсь почти, проверяю раз в месяц, но в последнее время точно не заходила.
– Маш… ну, сама подумай – здесь нет никого, кроме нас с тобой. Я в компьютерах – дуб-дерево-береза, даже включить не смог бы. Остаешься только ты.
– Ну, значит, я все-таки спятила, – констатировала Марья со вздохом, хлопнула по столу ладонью и встала. – Пойду пока полежу, ладно? Голова что-то…
– Иди-иди, ужинать еще минут через двадцать будем.
Она ушла в спальню, а Хохол, переворачивая на сковороде мясо, про себя ругался последними словами. «Ну, урод! Ладно – я, я на самом деле не понимаю в этом, но ты-то спец! Как можно не проверить? Правда, и я хорош – не предусмотрел, что Машка такая ушлая и сразу увидит, что не так». Он гремел сковородой, крышкой от кастрюли, в которой доваривалась картошка, одновременно пытался дорезать овощи в салат и чувствовал себя в принципе счастливым. Кухню Хохол любил, готовить умел, а потому факт, что Марья не влезает в процесс, устраивал его абсолютно. Он и для Марины готовил с удовольствием, но та всем изыскам все равно предпочитала суши и роллы, и постепенно Женька свел к минимуму свои попытки чем-то удивить жену. Оказывается, вот из таких мелочей, из крошечных отказов, мимолетных обид и каких-то колющих память моментов и складывается нечто, называемое словом «разрыв». Хохол удивился, произнеся это слово про себя, – прежде ему и в голову не приходило, что они с Мариной могут быть не вместе. Выходит, подсознательно он уже расстался с ней, а сейчас просто оформил эту мысль до конца. И это не поразило его – лишь удивило то спокойствие, с которым он теперь мог думать об этом.
Она решила не звонить сыну, понимая, что детский голосок в трубке легко может заставить ее отказаться от планов. Сын имел на Коваль странное влияние, которому мог позавидовать любой из ее мужчин, и сейчас Марина никак не могла этого позволить. Ей нужно выехать в Россию, нужно поставить на место Беса. И она уже приступила к осуществлению этого замысла.
Самым сложным оказалось не быть собой. Не быть – даже в мелочах, в манере курить, смотреть, разговаривать. Марина начала учиться этому еще в больнице, а теперь следовало закрепить старания путем смены гардероба. Это оказалось занятием довольно трудным и неприятным, потому что приходилось обходить стороной любимые бутики и заходить туда, где прежде ей и в голову не пришло бы что-то купить. Яркие, почти кричащие вещи, набор косметики, годный разве что для индейца на «тропе войны», пальто-накидка из пестрой шиншиллы вместо любимой строгой черной норки… Это отняло столько сил, что остаток вечера Марина пролежала в черно-белом номере отеля, стараясь даже не смотреть на раскинутые по второй половине кровати вещи.
Ближе к ночи она все-таки заставила себя подняться и села перед зеркалом, взяв сигарету в левую руку. «Так Малыш курил», – услужливо подсказала память, и Коваль дернулась – действительно, муж курил левой рукой и очень страдал, когда после «воскрешения» ему пришлось учиться курить сигары и держать их в правой руке. «Надо же – я повторяю его путь. Умерла, воскресла… внешность вот поменяла, курить по-новому учусь…»
Коваль вздохнула и поднесла зажигалку к кончику сигареты. Это оказалось неудобно – левая рука не желала повторять отточенных годами движений правой, и от процесса курения ощущался только дискомфорт.
– Ничего… – процедила Марина, ткнув в пепельницу окурок. – Привыкну. Егор же как-то сумел… Значит, это не так уж сложно.
Она выбрала из новых вещей ярко-синее платье с глубоким вырезом на груди и расклешенной юбкой, поправила слегка растрепавшуюся стрижку, подкрасила губы помадой телесного оттенка и спустилась в бар.
Посетителей было немного, Марина выбрала стол ближе к стойке, отталкиваясь от своей привычки сидеть в самом дальнем углу, и заказала коктейль, из тех, которые в прошлом тоже не пила. На вкус оказалось вполне сносно, но зоркий глаз Коваль уже ухватил в стройном ряду бутылок на полке ту, в которой была текила, и теперь в ней боролись две Марины – старая и новая. Разум в конечном итоге победил, и Коваль со вздохом отвернулась от бара, чтобы не соблазняться.
«У меня совсем мало времени, – думала она, рассеянно покручивая бокал, – мало для того, чтобы изменить себя до полной неузнаваемости. Если я не поспешу – могу уже не решиться. Или Бес опередит меня снова и выкинет очередной фортель. Остается только надеяться, что за прошедшее время те, кто меня знал, успели забыть. Да и вообще – ну, кому в голову придет приглядываться к таким мелочам, как манера курить или отбрасывать челку со лба? К тому же челка теперь совсем короткая, а шрам на лбу успешно отшлифован в лучшей косметической клинике. У меня другое лицо…»
Она так задумалась, что не заметила, как за ее столик присел высокий молодой человек в тонком светлом свитере и серых брюках. Только когда холеная рука с ухоженными ногтями поднесла к кончику ее сигареты зажигалку, Коваль вздрогнула и словно очнулась.
– Вы кто? – И про себя отметила, что даже в испуге вскрикивает по-английски.
– Меня зовут Марио, – представился кудрявый, темноволосый и темноглазый незнакомец, продолжая держать зажигалку. – Простите, я не хотел испугать вас.
– Надеюсь, – пробормотала Коваль, прикуривая и откидываясь снова на спинку стула. – Что же – в баре нет свободных столов? – Она сделала неопределенный жест рукой, обводя пространство.
– Есть. Но если есть возможность разделить столик с красивой женщиной, итальянец ее не упустит, – улыбнулся мужчина, и только сейчас Марина отметила его странный акцент.
«Ну, с этим все понятно, – сразу заскучала она. – Итальяхи – они на блондинок с грудью ох как западают. Предсказуемо. И, кажется, я уже наперед знаю, чем все продолжится. И даже – чем закончится».
Однако Марио ее удивил. Прекратив пожирать глазами ее грудь в вырезе платья, он перевел взгляд на барную стойку, и вдруг его лицо словно озарилось догадкой.
– Что вы пьете? – вполне предсказуемо спросил он и, получив ответ, неожиданно предложил: – А позвольте мне сделать коктейль для вас?
– Сделать? – Марина решила, что он просто перепутал слово, предлагая угостить ее напитком, но Марио повторил:
– Сделать. Я бармен, приехал в Лондон для участия в большой ассамблее, посвященной барменскому искусству.
– А на мне, значит, потренироваться решили? – насмешливо протянула Коваль, в упор глядя на итальянца своим фирменным взглядом, от которого в свое время не у одного мужчины дрожали поджилки.
Марио на секунду отвел взгляд, но тут же тряхнул головой и распрямился:
– Нет. Вас мне просто хочется угостить красивым и изысканным напитком – таким, чтобы подходил именно вам.
– Ну что ж… Попробуйте, – согласилась Марина.
– Тогда… позвольте… – Марио встал, обошел стол и протянул ей руку, помогая встать.
Он довел ее до барной стойки, усадил на высокий стул и, поманив пальцем бармена, шепнул ему что-то на ухо. Тот с любопытством оглядел Марину, одобрительно прицокнул языком и согласно кивнул. Марио легко перепрыгнул через стойку и встал перед Мариной, сняв один из висевших над его головой бокалов.
– Сейчас я подарю вам праздник, прекрасная синьорина… как ваше имя, я не расслышал?
– А я его и не называла.
– И все же? – снимая с полки какие-то бутылки, настаивал Марио.
– Мэриэнн.
– О, даже наши имена созвучны, это судьба, синьорина…
Она только фыркнула – вроде бы удивил сперва оригинальным началом, но быстро скатился к примитивным фразам, отдающим банальностью и пошлостью. Со скучающим видом она стала наблюдать за тем, как действовал Марио за стойкой, и неожиданно увлеклась зрелищем. Перед ним оказалась бутылка текилы, и Марина про себя хмыкнула, отметив, что Марио совершенно точно уловил ее суть, выбрав для коктейля именно этот напиток. Привычными отточенными движениями он смешал в широком бокале ликер, текилу, сок лайма и мелкий лед, в этот же бокал установил высокий тонкий стакан донышком вверх, на него – стопку текилы. Текилой же облил стакан, вставил соломинку в бокал с коктейлем и вторую – маленькую – в стопку:
– Смотрите, Мэриэнн. Сейчас я зажгу это все, и вы должны выпить сперва содержимое бокала, а затем стопки, только очень быстро.
Коваль уловила в его глазах выражение, моментально сказавшее ей о намерениях этого красавчика. Такой коктейль, да еще подогретый и выпитый залпом, уложил бы любую девушку минут через десять. Но, к собственному несчастью, бедняга Марио не имел чести видеть, как сидящая перед ним женщина легко и на спор выпивала на скорость десять стопок текилы, ухитряясь уложить лицом на стойку даже очень крепких мужиков, а сама при этом выходила из бара на своих ногах. И ведь эти десять стопок часто бывали не первыми и не единственными за вечер. Так что этот огненный водопад тоже вряд ли подорвет ее состояние и заставит уступить слишком уж откровенному желанию красавчика-бармена.
– О’кей, – кивнула она, придвигаясь ближе к «пирамиде». – Зажигай, Абдулла.
Про Абдуллу Марио не понял, но зажигалку поднес, и синеватое пламя заструилось от стопки по стакану вниз. Марио бросил щепотку корицы в огонь, и над конструкцией возникло нечто вроде маленького фейерверка. Коваль спокойно обхватила губами трубочку и быстро втянула содержимое. «Обычная «Маргарита», Машка такие любит», – почему-то подумалось ей в ту минуту.
Содержимое стопки отправилось следом, Марина откинулась на спинку стула, забросила ногу на ногу и закурила. Немногочисленные зрители, включая и местного бармена, аплодировали искусству Марио и с удивлением поглядывали на странную женщину, на которую, казалось, выпитый алкоголь нисколько не подействовал.
– Что, фокус не удался? – поинтересовалась она, докурив, и бармен развел руками:
– Каюсь… соблазн одолел. Но… как у вас вышло, Мэриэнн?
Коваль спрыгнула со стула, забрала со стойки сигареты и зажигалку и похлопала Марио по щеке:
– Опыт, юноша, не пропьешь. Чао, бамбино. – И удалилась, цокая каблуками и слегка покачивая бедрами.
В номере она скинула туфли и платье и, встав под прохладный душ, расхохоталась:
– Ну, надо же! Еще котируюсь, оказывается! Даже споить пытаются, чтобы без помех трахнуть!
Смех скоро сменился слезами, а затем и вовсе истерикой – стало вдруг очень одиноко и страшно жаль себя. В последнее время такие приступы у Марины были нередки, и из-за них всегда возникали проблемы с Хохлом, не понимавшим причин. Сейчас Хохла рядом не было…
Она кое-как справилась с нервами и с собой, завернулась в полотенце и, усевшись в удобное глубокое кресло, перебросила ноги через подлокотник. Пора было поинтересоваться делами, невзирая на поздний час там, куда она собиралась звонить. Набрав номер, Коваль долго слушала гудки и, едва раздалось хмурое и сонное «Алло!», мягко поинтересовалась:
– Ну, здравствуй, Геночка. Надеюсь, ты меня узнал?
Хохол еле дождался, когда Марья с утра уберется на свою работу – у него был назначен визит к ее приятелю-стоматологу, о чем, разумеется, сообщать ей он никак не собирался. Машка же, как назло, слишком долго копалась сперва в ванной, потом в спальне, хлопая дверками шкафа и ящиками комода, макияж делала тоже как на прием в королевский дворец – на Женькин взгляд. Он то и дело украдкой взглядывал на часы – время неумолимо бежало, нужно было собираться, а разумного объяснения своего ухода из дома он придумать не успел. Оставалось только надеяться, что Марья закончит свои сборы в ближайшее время и уйдет.
Он докуривал очередную сигарету, от которых уже во рту стоял отвратительный привкус, когда входная дверь открылась, и Марьин голос сообщил:
– Жек, я уехала, буду поздно.
– Я тебя встречу, – заявил Хохол, и она не стала возражать. – Уф… ну, почему бабам всегда нужно столько времени на то, чтобы просто на работу уйти? – пробормотал Женька, роясь в своей сумке в поисках достойного одеяния.
Через полчаса он уже сидел перед дверью стоматологического кабинета, на которой красовалась табличка: «Церпицкий Максим Леонидович, врач-стоматолог первой категории». Женька еще не представлял, в каком ключе будет разговаривать с этим доктором, с чего начнет, как поведет себя. Нелепо, конечно, входить в кабинет и сразу давать в морду… хотя, безусловно, очень хочется – исходя из того, что этот проходимец писал Марье в письмах. Считая Мышку близким человеком, Хохол никому не спустил бы угроз в ее адрес.
Дверь открылась, и на пороге появился врач:
– Вы на одиннадцать?
Хохол поднялся:
– Да.
– Проходите.
Хохол вошел в кабинет следом за врачом и незаметно защелкнул замок. В коридоре, кроме него, никого не было, но как знать – вдруг у Церпицкого очередь. Доктор не заметил этого действия, сел за стол, а Хохлу указал на кресло:
– Садитесь.
Женька присел, попробовал на прочность подлокотники, осмотрелся в поисках возможных подручных средств – Церпицкий был чуть ниже его ростом, но внушительные плечи и руки давали основание полагать, что физической силой доктор обладает.
– Пожалуйста, вашу фамилию, имя, отчество и возраст. – Церпицкий взял чистый бланк и приготовился записывать.
Хохол брякнул что-то первое, пришедшее на ум.
– Жалобы есть?
– Профилактику хочу.
– Прекрасно, так и запишем.
Пока Церпицкий погружался в эпистолярный жанр, Женька исподтишка продолжал его рассматривать. Парень явно много внимания уделял своему телу и проводил время в «качалке», судя по натянувшемуся на бицепсах и широкой груди халату. Профиль у доктора был весьма привлекателен, и женским вниманием Церпицкий обделен быть не мог – интересный мужик, Хохол был вынужден это признать. Интересно только, что такого он нашел в Мышке, раз так маниакально ее преследовал? Зачем она была ему нужна – замужняя, с ребенком, тяжело больная? Из бредовых писем, обнаруженных в Машкином ноутбуке, следовало, что знакомы они крайне давно, и Церпицкий хорошо осведомлен о ее жизни.
– Так, давайте посмотрим. – Доктор уже уселся на крутящийся табурет, отрегулировал высоту кресла и включил лампу. В руках его блеснули шпатель и маленькое зеркало на длинной ручке.
– Смотреть не будем, – решительно отсек Хохол, мгновенно схватив правую руку Церпицкого и прижав ее к подлокотнику кресла. – Будем разговаривать. – Второй рукой он вынул из свободной руки доктора зеркало и отложил его на столик. – Рыпаться особо не советую, обрати внимание на мои руки и поймешь, что тебе со мной не справиться.
Удивленный до немоты Церпицкий перевел взгляд на руку, прижимавшую его запястье к подлокотнику, и оценил синюю вязь татуировок.
– Понравилось? – проследив за его взглядом, спросил Хохол и поднялся, по-прежнему не выпуская руки доктора. – Меняемся местами, так будет удобнее.
Он вынудил вконец обалдевшего Церпицкого пересесть в кресло, свободной рукой нашарил бинт и примотал обе руки заложника к подлокотникам. Церпицкий обрел дар речи:
– Вы кто?! Что вы себе позволяете?! – Голос его с каждым звуком делался громче, грозя сорваться в крик, что Хохлу было совсем не на руку.
Он спокойно вынул из-под салфетки скальпель, повертел в пальцах и молниеносным броском приставил острие к горлу доктора. Тот захлебнулся последними словами и умолк. На лбу выступила испарина, глаза расширились, выражая крайнюю степень испуга.
– Ч-что… вам… нужно? В шкафу… куртка… там… там… деньги…
– Ты что – идиот? – широко улыбнулся Женька. – Да будь мне нужны твои деньги, я б тебя сразу по башке-то шваркнул, чего возиться? Нет, милый, мне поговорить надо. И объяснить заодно кое-что. В общем, это длинно. Давай к делу. Что ты от Машки хочешь?
– От какой Машки?
Удар под ребра освежил память, и Церпицкий, сморщившись, пробормотал:
– Так вот откуда ноги растут… Люблю я ее.
– Ну да, – согласно кивнул Хохол. – А я – цветочная фея.
– Я говорю честно. Я на ней жениться хотел давно, еще в институте, а она…
– А она тебя в упор не заметила. Правильно, – подхватил Женька, не убирая, однако, скальпеля. – Потому что – на кой черт ты ей сдался, красавчик? Ты ж явно по бабам шаришь, как разведчик в тылу врага, а Машка терпеть не будет.
– Да не шарю я, с чего ты взял? – попробовал возмутиться Церпицкий, но сделал слишком резкое движение, и скальпель рассек кожу.
– Ты аккуратнее, родной, а то ненароком харакири сделаешь. А взял я с того, что больно много фоток у тебя. И далеко не все они – Машкины. И баб ты любишь, не выкручивайся. Но дело не в том. Ты ее преследуешь, она нервничает, и мне это не нравится. А когда мне что-то не нравится…
– А ты кто ей? – морщась от неприятного ощущения в области пореза, спросил Церпицкий.
– Это неважно. Важно, что я есть и что мне не нравится твое шевеление вокруг Машки. Усек?
– Это мое дело.
– Ошибаешься, братан, – вздохнул Хохол. – Это уже мое дело. И не советую тебе проверять, насколько сильно я злюсь и что бывает потом.
Церпицкий вдруг дернулся, почувствовав, что Хохол убрал скальпель. Бинты, фиксировавшие его руки на подлокотниках, разлетелись от рывка, но Женька был готов к подобному и ударил его кулаком снизу в челюсть.
– Вот почему люди никогда не понимают по-хорошему? – философски изрек Хохол, рассматривая откинувшегося на спинку кресла Церпицкого, из прокушенной губы которого потекла кровь. – Неужели ты думаешь, что твои банки накачанные меня испугали? Ну, порвал ты бинты – и что? А я вот тебе теперь морду в мясо превращу – кому лучше сделал? Я ведь серьезно говорю – не тронь Марью больше, забудь, что она есть. Дай ей жить спокойно, девке и без тебя хватает.
– Я знаю… – скривился Церпицкий, не шевелясь, однако, и бессильно наблюдая, как кровь пачкает халат.
– А знаешь – так какого хрена?
– Я могу помочь.
– Ты зубник.
– Я врач. У меня связи.
– Я сказал – ты зубник, а не господь бог, – оборвал Женька. – Это первое. А второе – ты треплешь ей нервы, преследуешь, бегаешь везде как папарацци со своим фотоаппаратом – к чему?
– Я уже сказал… ты не понимаешь просто. Уж не знаю, кто ты ей там, откуда ее знаешь, но вот поверь – я знаю ее дольше и лучше…
Церпицкий наконец осмелился протянуть руку и взять со столика салфетку. Промокнув кровь, он перевел взгляд на Хохла и продолжил:
– Машка всегда странная была, а меня вот эта странность и тянула – то, что она не такая, как другие. Знаешь, как в основном женщины мужиков выбирают? Чтобы упакованный, чтобы тачка, квартира, деньги веером из кармана.
– Ну, знаю, – кивнул Хохол, сдвинув на столике зеркало, так и не пригодившееся доктору для осмотра, и снова взяв скальпель.
– А Машка… она таких мимо глаз пропускала. И потом – ты ведь знаешь, наверное, как она умеет посмотреть? И камера это сразу видит, выхватывает…
Хохол смотрел на него и не понимал – говорит Церпицкий серьезно или пытается заболтать его, усыпить внимание. Но лицо доктора вдруг сделалось каким-то одухотворенным, он увлекся рассказом о фотографиях настолько, что, казалось, даже не замечал уже, где находится и с кем общается.
– Понимаешь, у меня идея появилась – сделать фотосет с Машкой. Я же неплохой фотограф, я учился, у меня много профессиональных работ, даже заказы бывают… Ты только представь – что я мог с Машкой сделать!
– Вот этого как раз я и стараюсь избежать, – прервал Хохол. – Ты ведь понимаешь – когда человек не хочет, то нет смысла заставлять.
– Она просто не понимает! Когда между моделью и фотографом что-то есть, от этого снимки только выиграют! А я ее действительно люблю, и у нас вдвоем есть шанс взобраться на приличную высоту! – с жаром перебил Церпицкий, подавшись вперед, и Женька легонько ткнул его пальцем в грудь, заставляя вернуться на прежнее место. – Она не хочет мне помочь!
– Значит, она и не будет этого делать! – решительно сказал Хохол, воткнув скальпель в подлокотник, пригвоздив заодно и рукав халата Церпицкого. – И ты прекратишь все свои попытки, дошло? Иначе я приеду и воткну этот скальпель уже не в кресло. А заодно перебью всю твою дорогущую аппаратуру, понял? И ты будешь разрываться между аптекой и фотомагазином. Оставь Машку в покое, это последнее предупреждение.
Он встал и направился к двери, но на пороге обернулся и произнес:
– Если ты думаешь, что я пошутил, то ошибаешься. И если еще раз увижу тебя около Машки – сломаю пальцы. Для начала. Бывай здоров, лепила, не кашляй.
Женька открыл замок, вышел и направился к гардеробу. Он не сомневался, что Церпицкий не кинется следом, не станет поднимать шум – к чему? И в том, что теперь он отстанет от Машки хотя бы на какое-то время, Хохол тоже был уверен.
Вечером он встретил Марью возле ДК и предложил пройтись пешком. Было уже довольно поздно, пошел снег, но без ветра, и Марья согласилась. Они медленно шли по тротуару вдоль освещенной фонарями и фарами проезжающих машин дороги, и Женька то и дело ловил Машку под локоть, чтобы не упала на скользком асфальте.
– Слушай, Маша… давай без этих церемоний поговорим, – попросил он, вынимая сигареты. – Я ведь все знаю про тебя и доктора этого.
– Какого доктора? – даже не сбившись с шага, спокойно переспросила она.
– Ну, ты исполняешь… – изумился Хохол, останавливаясь с недонесенной до губ сигаретой. – Фамилия Церпицкий тебе говорит о чем-то?
Она пожала плечами:
– Ну, говорит – и дальше?
Они стояли под фонарем, и снег, тихо падавший в его свете, напоминал бесчисленные стразы Сваровски, рассыпанные по бархатно-черному фону. Они оседали на черных Марьиных волосах, на капюшоне ее длинного пальто, мерцая в попадающих на них бликах света.
– Маш… ты зря меня ослом считаешь, вот ей-богу.
Она помолчала, думая о чем-то, а потом вдруг сказала тихо и совершенно спокойно:
– Значит, я была права, и это все-таки ты рылся в моем ноутбуке. Пусть даже и не сам.
Он виновато опустил голову:
– А что мне было делать, когда ты сама ничего говорить не хотела? Я тебя никогда такой не видел. Что же я должен был думать и делать? Ты молчишь, дергаешься, явно прячешься – и невозможно от тебя правды добиться. Была бы чужая – я б забил и не думал. Но ты мне как сестра, Машка. И Маринка не простила бы, если вдруг с тобой что, а я был рядом и не помог.
– Вот хорошо, что у тебя всегда есть железный аргумент, Женечка – твоя супруга. И ты, манипулятор поганый, пользуешься этим. И будь сейчас на твоем месте кто угодно – я бы больше в жизни ни слова не произнесла, вообще бы забыла, что такой человек был. Потому что нельзя лезть в чужую жизнь даже с благими намерениями! – Мышка слегка задохнулась, закашлялась. – Но я понимаю… и наверное даже где-то благодарна тебе… Но ты пойми, Женька – он мне так и будет мстить, он искренне считает, что я ему жизнь поломала, когда отказалась замуж выйти.
– Маша, Маша, послушай! – перебил Хохол, увлекая ее за собой по блестящему от снега асфальту тротуара. – Если он не дурак и хочет прожить остаток жизни с целым организмом, а не с трубкой из пуза, например, – то он тебя обходить будет километра за полтора.
Мышка рассмеялась каким-то абсолютно невеселым смехом:
– Ты такой наивный, Женька. Если ты думаешь, что после твоего отъезда Макс прекратит меня преследовать, то можешь начать сомневаться уже сейчас – он мне позвонил сразу, как только ты вышел из его кабинета, и сообщил, что через пару дней оторвет мне голову. Вот так.
Хохол от злости даже охрип, рванул куртку, не заметив даже, что вырвал при этом «собачку» замка вместе с частью зубцов:
– Что?! Голову?! Тебе?! Л-ладно!
Решительно взяв Машу за руку, он зашагал быстрее, заставляя ее почти бежать вприпрыжку.
– Сейчас мы не станем это обсуждать, пойдем домой, поужинаем – и спатки. А вот завтра…
Маша вдруг остановилась и вырвала свою руку из его лапищи:
– А вот завтра ты с утра закажешь билет на самолет и улетишь отсюда.
– Да?! Это еще с какого перепуга?
– С такого! Не хочу отвечать за те глупости, что ты собираешься натворить завтра! – отрезала Маша с такой решительностью, на какую Хохол считал ее неспособной. – Ты улетишь, и сделаешь это еще до того, как произойдет что-то непоправимое, с чем я потом не смогу жить, понятно?!
– Маша…
– Я уже до фига лет Маша, и у меня своя жизнь! Своя – понимаешь? Не такая, к которой привык ты! И в этой моей жизни не убивают налево и направо просто потому, что это «по понятиям»!
– Это ты сейчас за понятия заговорила?! – рявкнул Женька, хватая ее за плечи, и тут же наткнулся на до боли знакомый взгляд из серии тех, что выдавала его дорогая супруга Марина Викторовна.
– Я. И ты сделаешь так, как я сказала – иначе знать тебя не желаю больше. Все.
Она развернулась и решительно зашагала к дому, до которого оставалось уже совсем недалеко. Хохол замешкался, пребывая в некоем замешательстве, и заметил вывернувшую из-за угла машину слишком поздно.
Телефонный разговор ее порадовал. Марина сумела узнать все, что хотела, заручиться поддержкой верного и очень нужного человека, выяснила обстановку и поняла, что сейчас как раз тот самый момент, когда Беса можно брать теплым и делать с ним все, чего душа пожелает.
Вытянувшись на кровати, она взяла сигарету, но, передумав, бросила в пепельницу, так и не прикурив. Ощущение от разговора осталось какое-то теплое, словно говорила с близким родственником, с человеком, принимавшим ее любой. Собственно, это так и было. Бывший ее телохранитель Гена, в прошлом боец спецназа, оказался тем человеком, на которого можно положиться в любой ситуации. Он потерял кисть правой, рабочей, руки, закрывая убийце дорогу в спальню, где лежала в тот момент раненая Коваль, и это могло лишить его возможности работать дальше, но Марина и Хохол решили, что не могут потерять такого охранника. И не ошиблись – Гена стал личным телохранителем маленького Егорки, его воспитателем и лучшим другом, а когда его помощь вновь понадобилась сперва Хохлу, а затем и самой Коваль, без колебаний сделал все, что от него зависело. Марина не боялась звонить ему – Гена скорее оторвал бы себе вторую руку, чем причинил какой-то вред ей. Вот и сейчас, понимая, что Коваль не к кому больше обратиться, и не одобряя поведения своего нового работодателя Гришки Беса, Гена согласился, во-первых, приютить Марину у себя в небольшой квартирке в городе, а во-вторых, помочь, чем сможет.
По некоторым причинам – вполне, впрочем, понятным – Марина не хотела жить в доме Виолы и Беса, вообще не хотела, чтобы кто-то знал, что она снова в России, а там, у Беса, работала еще и ее бывшая домработница Даша – к чему лишние свидетели? Так что квартира Гены была самым идеальным вариантом – как и его предложение помочь.
Всю ночь Марина не могла уснуть, ворочалась в постели, изнуряя себя мыслями о предстоящей поездке. Ей очень хотелось оказаться в родных местах, там, где остались могилы любимых людей, где прошла ее порой такая страшная молодость. Но, с другой стороны, Коваль боялась, что может не справиться с воспоминаниями. Чем старше она становилась, тем чаще ее мучили приступы ностальгии и душевной боли. Это гнетущее чувство заставляло ее чаще прикладываться к бутылке, вызывая агрессию у Хохла, оно являлось причиной их постоянных ссор и недельных молчаний. Женька тоже не молодел, и характер у него портился, а может, он просто устал терпеть ее капризы и тяжелый нрав. Эта мысль не раз посещала Марину, но она отодвигала ее подальше, как ненужный хлам, чтобы разобраться потом, на досуге, когда закончатся более важные дела. И только недавно Коваль вдруг осознала, что рискует остаться одна. С того момента, как она обрела после операции способность нормально разговаривать, Марина ежедневно набирала номер Женьки, но получала только механический ответ об отключенном телефоне абонента. Беспокойство, закравшееся в душу, удивило ее – прежде подобное чувство она испытывала достаточно редко, а теперь к нему неожиданно примешалась еще и невесть откуда взявшаяся ревность. Когда Коваль призналась в этом самой себе, удивление возросло стократно – уж что-что, а ревность была ей незнакома в принципе. Она не ревновала даже горячо любимого Малышева, так что говорить о Хохле. И вдруг…
– Однако… – пробормотала Марина, садясь в постели и подтягивая здоровое колено, чтобы обхватить его руками и опереться подбородком. – Оказывается, привыкаешь и привязываешься, даже не любя. Я столько раз врала ему, говоря о любви – врала, произнося то, во что сама не верила, и вот наказание. Сижу теперь и мучаюсь – где он, а главное – с кем. Интересно – а если он на самом деле у кого-то? Что я почувствую, если узнаю? Ведь я его с горничной заставала – и не ревновала, просто было противно, брезгливо – и все. А сейчас… вдруг он действительно у женщины? Обнимает ее, целует, на руках носит? Ух ты, вот она какая, ревность-то!
Она усмехнулась невесело и вдруг вцепилась зубами в колено, давя спазмы в груди. Новое, прежде неведомое чувство затопило ее полностью и мешало дышать. Марина дотянулась до телефона и снова – в который раз! – набрала номер, приготовившись услышать знакомую фразу автоинформатора. Но вдруг трубка издала два гудка, и зазвучал голос Женьки:
– Да, алло!
– Женя… это я… – выдохнула Коваль.
– Котенок… девочка моя любимая, ну, как ты? Все в порядке? – Хохол говорил так, словно они расстались буквально вчера и мирно, а не после грандиозного скандала.
– Женька… где ты? – кусая губу, чтобы не плакать, спросила она.
– Я… да, понимаешь, тут такое дело… – он замялся, и внутри у Марины все похолодело.
«Сейчас скажет – понимаешь, я тут женщину встретил – и все, я не переживу этого. Только не сейчас, только не он!»
– Короче, не хотел говорить, но все равно узнаешь…
«Все, вот оно…»
– В общем, Мышку сегодня чуть машина не сбила, я с ней в травмпункте сейчас.
– Что?! – взвизгнула Коваль. – Мышку?! Где, когда? Ты откуда знаешь?
– Да я же у нее все это время, – признался Хохол. – Шли с работы сегодня, я ее встретил, вот и…
Марина почувствовала, как ее «отпускает», но одновременно с этим закралась тревога за состояние Машки.
– Ты подробно скажи.
– Мариш, давай я завтра наберу тебе, ладно? Мне вон доктор машет из перевязочной, пойду я. Ты не волнуйся, все в порядке будет. И себя береги. Люблю тебя.
Она не успела что-то сказать, в трубке затрещало, и Женькин голос пропал.
Подрагивающей рукой она отправила телефон обратно на тумбочку, взяла-таки сигарету и закурила. Вот так номер… Хохол уехал к Машке! Как ей в голову не пришло, что именно туда он мог направиться? И уж точно – с кем с кем, а с Марьей у него никогда ничего не будет, это не Ветка, к которой, кстати, у Марины никогда не было ревности.
Но что же там с Мышкой? И почему Женька встречал ее с работы?
– Вот чует мое сердце – и там проблемы какие-то, – докурив, пробормотала она. – Что за жизнь – только в одном месте разровняешь, как в другом уже холм вырос.
…Ночью ей снился Егор – такой, каким он был за пару часов до гибели. Высокий, красивый, в безукоризненно сидевшем на нем костюме, с сигарой в руке. Он смотрел на нее и улыбался. Миг – и вот он уже лежит с простреленным виском на мраморном крыльце, а она сжимает в руке бриллиантовую подвеску, которую только что нагнулась поднять, а потому выжила. Это оказалось так больно, что Марина со стоном проснулась и села, схватившись за голову.
– Столько лет… – пробормотала она, – столько лет – и не проходит… За что ты наказываешь меня, Малыш? За то, что я сняла твое кольцо, вышла замуж, фамилию сменила? Но ты ведь понимаешь, что иначе было нельзя! Меня бы уже не было, если бы не Хохол!
Пачка на тумбочке оказалась пуста, последнюю сигарету Марина выкурила перед сном. Скомкав ненужную картонку и швырнув ее в угол комнаты, Коваль встала и подошла к окну, раздернула плотные черные шторы и отодвинула органзу. Внизу на улице ничего не происходило – тихая темная ночь, горят фонари вдоль дороги, благопристойные постояльцы отеля спят. Обхватив себя за плечи, Марина смотрела вниз и думала: «Раньше я любила ночь. Очень любила, потому что ночами у меня был Егор – его руки, его губы, его тело, которое я знала наизусть. Это было так давно, что теперь кажется просто сказкой, и ничем больше. Потом Егора не стало, появился Женька, и вроде как все было хорошо… Но… Это не то, не так! Черт! Ну, почему?! Почему я такая?!»
Эти мысли всегда расстраивали ее. Получалось, что, даже выйдя замуж за Женьку, она так и не стала до конца его женой. Использовала – и все. Но тогда почему же вчера ей так важно было узнать, что он не с женщиной? Почему у нее внутри все похолодело, когда Хохол произнес фразу «Понимаешь, тут такое дело… все равно узнаешь»?
Ее раздумья были прерваны телефонным звонком – это оказался Гена.
– Мэриэнн, я подумал, что вам нужно знать. В кабинете Григория Андреевича обнаружили приборы прослушивания.
– Отлично, Гена! Ты сделал мое утро, спасибо. Кстати, привыкай – я Мария Васильевна теперь, Маша.
– Да, простите, я забыл, – рассмеялся телохранитель. – Когда вас ждать?
– Я планирую улететь завтра, сегодня еще переведу дух немного. Ты все решил с отпуском?
– Да, Виола Викторовна вроде не возражает, хотя и удивилась. Так что все в порядке, вы мне сообщите номер рейса, и я встречу.
– Договорились.
Положив трубку, Коваль победно вскинула вверх руки, и настроение ее заметно улучшилось, даже грустные мысли отошли на второй план. Все шло как нельзя лучше, так, как она даже и не рассчитывала.
Она уже успела немного забыть, как выглядит Домодедово изнутри, ходила, как в музее, рассматривая нововведения, выпила чашку кофе в небольшой кофейне, почитала какой-то журнал. До отлета в город, бывший прежде родным, оставалось еще больше пяти часов, коротать которые предстояло здесь. И даже отца, который мог бы приехать и посидеть с ней вместе, в Москве не было. Тянуло позвонить и поговорить с сыном, но Марина запретила себе делать это, чтобы не расхолаживаться. Четкий план действий, железная воля и решимость – вот все, что ей сейчас нужно, чтобы довести до конца сложный план, выношенный уже давно. И пока все шло именно так, как она рассчитывала. Даже лучше местами.
Вместо телефонных звонков она стала играть в тетрис и так увлеклась, что удивилась – обычно подобные развлечения не вызывали в ней никакого отклика. Но сейчас каждая фигура в игре казалась Марине шажком в ее плане, и когда вставала на свое место, радовала приближением к результату. Хохол не звонил, но и это теперь не расстраивало и не пугало, Коваль знала, где он и с кем, и знание успокаивало. Мысли о состоянии Мышки беспокоили, но раз Женька не звонит, значит, ничего ужасного, что требовало бы немедленного вмешательства.
Когда объявили посадку на рейс, Марина позвонила Гене и назвала номер и примерное время прибытия. Телохранитель заверил, что все будет в лучшем виде, и она, удовлетворенно хмыкнув, спокойно пошла в самолет.
Хотелось спать, пустой салон бизнес-класса давал возможность лечь и вытянуть ноги, но Коваль предпочла не делать этого. Ее вдруг охватило неприятное чувство опасности, тот самый мертвенный холод, что не раз спасал ей жизнь, служа сигналом беды.
«Что может произойти со мной здесь, в самолете? Я одна в бизнес-классе, только стюардессы снуют туда-сюда. Ну, не об аварии же думать!» – разозлилась она на собственную интуицию. Устроив подушку удобнее и прикрыв пледом вытянутые на сиденье ноги, Марина вставила в уши наушники плеера и погрузилась в музыку. В последний Мышкин приезд она скачала из ее плеера несколько альбомов танго и теперь наслаждалась страстной музыкой. Сама Коваль предпочитала все-таки латинские ритмы, ей ближе были румба и самба, но в танго она тоже нашла некую привлекательную сторону. Она вдруг вспомнила, как водила Мышку на концерт популярной группы, исполнявшей электротанго, и какие эмоции они обе при этом испытали, покачиваясь в такт мелодиям. Мышка даже пыталась что-то мурлыкать по-испански, и Марина тогда посмеивалась – мол, изменяешь увлечению Японией, нехорошо.
Воспоминание о Японии плавно перетекло к любимому ресторану в родном городе. «Интересно, Бес не сровнял его с землей? Если нет – нужно будет Гену уговорить туда сходить. Да – будет больно. Но я не пойду в татами-рум, посижу в общем зале, посмотрю, подышу тем воздухом. Да, просто посижу – и никаких татами, потому что это будет слишком больно».
В голове снова начали мелькать образы из прошлого, их с Егором вечера в татами-рум «Стеклянного шара». Воспоминание о том времени казалось почти ощутимым физически, – как будто протяни руку – и сможешь дотронуться, почувствовать пальцами.
– Мне бы в голос рыдать,
подобно осенней цикаде, —
я же молча терплю,
только слезы не иссякают,
по щекам струятся ручьями… —
вполголоса пробормотала она пятистишье Фукаябу, вытирая слезинки, выкатившиеся на щеки.
– С вами все в порядке? – тут же подошла стюардесса и заботливо склонилась к ней.
– Д-да, все в порядке, спасибо, – с запинкой проговорила Марина. – Если можно, принесите стакан воды.
Сделав пару глотков, Коваль почувствовала себя лучше и неожиданно разозлилась.
«Да что я кисну-то, как малолетка, которую обрюхатили и бросили?! Воспоминания, нежности, ностальгия! Нашла время! Мне не об этом надо думать, не о сантиментах! Иначе – ничего не смогу, все прахом. Нет, и в ресторан не поеду, и даже на могилу к Егору. Уж прости, родной, но ты в последнее время стал плохим помощником, только расхолаживаешь. Потом, когда все сделаю, приеду к тебе и поплачу, но – не раньше. Все. Все, я сказала!»
К собственному удивлению, ей никак не удавалось воскресить в себе ту самую железную Наковальню, которая наводила ужас одним только своим именем. За годы, проведенные вне России, Марина сумела загнать воспоминания об этой дамочке куда-то глубоко, да так, что теперь не могла вернуть обратно, а сейчас это было крайне необходимо. Марина Влащенко не могла того, что удавалось Наковальне.
– Ничего, вспомнится, – бормотала она, чувствуя озноб во всем теле. – Вспомнится, как только я окажусь в городе и увижу места, где прошла вся жизнь. Я другая была тогда – и теперь вспомню это ощущение. Непременно вспомню, потому что должна, обязана.
Она накачивала себя остаток полета и к концу уже почти обрела прежнюю форму, сумев отключиться от мыслей о сыне, об отце, о Хохле и даже об умершем в этом городе Малыше. Когда самолет приземлился и подали трап, на него ступила уже не Марина Влащенко…
Город изменился, снова изменился по сравнению с ее последним приездом сюда. Чувствовалось, что Гришка на посту мэра из брюк выскакивает, но старается делать что-то для благоустройства и внешнего облика. Марина с жадностью рассматривала проносившиеся за окнами машины улицы, бульвары и скверы, новые здания и свежевыкрашенные фасады старых. Этот город был ей незнаком, а потому почти не вызывал никаких эмоций, и от этого неожиданно стало совсем легко. Марина взяла с сиденья огромный букет желтых хризантем, привезенных Геной, и спрятала в него лицо.
– Как же ты догадался?
– Да много ли надо ума, – рассмеялся Гена, уверенно управляя джипом одной рукой и только чуть помогая себе протезом. – Я же помню, как Жека, бывало, по всему городу летал, скупая все хризантемы.
– Было дело… – вздохнула Коваль, вспомнив огромную охапку цветов, которую Хохол привез как-то после ссоры. – Ладно, Гена, лирику оставим. Давай к делу.
– Может, дома? – чуть повернулся Гена, но, наткнувшись на ее взгляд, согласился: – Что ж, давайте к делу, чего тянуть-то. В общем, Бес в куриной истерике, ему всюду черти мерещатся. Охрана с ума сходит от его придирок, гоняет их с утра до ночи, к каждой мелочи придирается – не так вышли, не так встали, не в то место машину припарковали. В общем, истерит по полной программе.
– Отли-и-ично! – потянувшись, проговорила Марина. – Все идет как надо. Что Вишнев?
– Он суетится много, просто уж какой-то, хоть и жирный, а верткий. Я хотел с ним поговорить, но не рискнул без вас.
– Правильно. А что ты ему про меня сказал, кстати?
– А я не про вас. Я про Хохла сказал – мол, Жека тебе помог когда-то, теперь ты ему помоги.
Коваль хмыкнула. Идея подцепить на крючок заместителя Беса Алешу Вишнева посетила Марину в тот момент, когда она, дрейфуя в Интернете, набрела на сайт мэрии и увидела фото. Когда картинка на экране и картинка в ее голове совместились в одну, она вспомнила, где и когда видела этого полного молодого человека. Алеша Вишня был когда-то в бригаде Мишки Ворона и однажды крепко проштрафился, перевозя крупную сумму денег. Его банально ограбили какие-то гопники, а Вишня, в силу своей неспортивной комплекции, не смог ничего противопоставить. С Вороном шутки были плохи, но Вишне повезло – когда он явился с повинной, у Мишки как раз были Марина и Хохол, и именно Коваль вступилась за незадачливого курьера, почему-то пожалев его.
– Ты на него глянь, Мишка! – хохотала тогда Коваль, закинув ногу на ногу и покуривая сигарету. – Ты что же – не видел, кому бабки доверяешь?
– Нормальный курьер, не в первый раз! – буркнул Ворон, на лице которого читалось недовольство – выставил себя на посмешище с таким «курьером». – Как теперь бабки отбивать, у кого? Этот пентюх даже морд не запомнил!
– С этим, Мишаня, давай вон Женька разберется, – небрежно кивнула Марина в сторону Хохла. – Гопота – это по его части. А парня отпусти, не место ему тут.
Хохол тогда в самом деле нашел нападавших за пару дней и даже сумел выбить из них две трети похищенных денег, так как остальное они успели потратить. Вишню Ворон отпустил, и тот с облегчением «завязал». Однако Коваль придерживалась мнения, что долги, особенно те, что были опасны для жизни, нужно возвращать. Именно поэтому она и затеяла комбинацию с вовлечением в свой план Алеши Вишни. А Гена, выходит, пошел еще дальше и усовершенствовал его, скрыв имя Марины, но выдвинув в качестве главной фигуры Хохла. Так было даже лучше – официально Коваль мертва, а Хохол, хоть по московским тюремным документам и был убит в драке, но в городе об этом не знал никто – сгинул и сгинул, улетел-уехал-пропал.
– Гена, а что дальше? В смысле – меня ты как думаешь отрекомендовать?
– Да вы теперь хоть кем назовитесь, Марина Викторовна. Я вас вообще не узнал, – отозвался Гена.
Это было правдой. Коваль вошла в зал прилета первой, огляделась и сразу увидела своего бывшего телохранителя – да и как его было не увидеть, высоченного, широкоплечего, с военной выправкой и черной перчаткой протеза на правой руке. Но он только скользнул по ней глазами и снова стал вглядываться во входящих в зал пассажиров. «Не узнал! – возликовала про себя Коваль. – Уж если Генка не узнал – то все, я гарантирована от случайных опознаний! Генка – находившийся со мной двадцать четыре часа в сутки!»
Она подошла к нему сама, обойдя сзади, и, коснувшись плеча, проговорила негромко:
– Ну, привет, что ли.
Резко повернувшийся телохранитель онемел на пару секунд и, овладев собой, наконец выдохнул:
– Марина Викторовна…
Яркая блондинка с короткой стрижкой и дерзкими зелеными глазами, упакованная в короткую джинсовую юбку и шиншилловый полушубок, переминалась с ноги на ногу в высоких ботинках на толстой подошве и улыбалась.
– Не пали контору, Гена. Мария Васильевна я.
– Да, простите, – пробормотал вконец сбитый с толку Гена и протянул ей букет, кажется, все еще сомневаясь, она ли это.
– Расслабься, Гена. Это по-прежнему я, твоя нежно и горячо обожаемая бывшая Марина Викторовна, просто немного в тюнинге, – взяв его под руку, проговорила Марина. – Неужели голос не похож?
– И голос не похож, и лицо чужое. Только взгляд.
– О, а вот это прокол, – сокрушенно вздохнула она. – Взгляд – это плохо, это мое фирменное. Нехорошо… будем работать.
Она беззаботно рассмеялась, подталкивая Гену локтем в бок, и тот, стряхнув оцепенение, включился в игру. Они болтали о какой-то ерунде, изображая старых приятелей, и только в машине, когда Гена погрузил чемодан в багажник и уселся за руль, Коваль стала серьезной и собранной.
– Надеюсь, я тебя не очень стесню? В смысле квартиры?
– Ну, что вы. Две комнаты – как-нибудь поместимся. Я успел порядок навести, вчера весь день там убивался – не живу ведь дома почти, все у Орловых.
– Как там мадам? – закурив, поинтересовалась Марина.
Гена рассмеялся, притормаживая на светофоре:
– Мадам в своем репертуаре. Бродит по дому как бледно-голубое привидение, дымит сигарами и сверлит всех взглядами. У меня, вот ей-богу, извилины шевелятся и съеживаются, – пожаловался он, вызвав у Марины новый приступ смеха. – Самое противное, что не успеваешь среагировать, и она потом твоими же мыслями тебя к стенке припирает.
– Да, это мне знакомо. Только вот со мной она опасалась такое проворачивать – я ж и огорчить могла.
Машина меж тем свернула в переулок и остановилась у трехэтажного дома «сталинской» постройки – именно здесь и жил Гена. Марина выбралась из машины, размяла затекшие ноги и потянулась.
– Слушай, я и не знала, что еще остались такие дома.
– А куда их? Вороньи слободки – тут чтобы расселить, нужно квартал построить. В каждой квартире по двадцать человек прописано, а живут от силы дед с бабкой да пара кошек.
Марина огляделась. Небольшой двор, клумбы из автомобильных покрышек, в них – лед и мерзлая земля. Скамейки у всех трех подъездов, на балконах где висит белье, что странно для конца февраля, где мотается туда-сюда от ветра связанный из остатков тряпья половик.
– Что – в Англии такого нет? – перехватив ее взгляд, усмехнулся Гена, закрывая багажник и беря чемодан за ручку.
– Такого – нет. Там своего, знаешь ли, выше крыши.
Они вошли в подъезд, поднялись на второй этаж, и Гена загремел ключами, отпирая замок неприметной серой двери, на поверку оказавшейся бронированной.
– А ты, смотрю, и из квартиры бункер сделал, – хмыкнула Марина, потрогав пальцем покрытие двери.
– Надо быть готовым ко всему. Да и воруют в этом районе по-черному. – Гена закрыл дверь и вопросительно посмотрел на замершую Коваль. – Вам помочь ботинки снять?
– Нет, сама справлюсь.
Пока телохранитель брякал чашками в кухне, она успела вынуть из чемодана полотенце, домашнее кимоно и мягкие тапки, проскользнуть в душ и постоять под теплой водой. Когда, встряхивая короткими волосами, Марина появилась на пороге кухни, стол был уже сервирован к завтраку, и она с удивлением обнаружила… полные тарелки роллов, а на полу у мусорного ведра – фирменный пакет из «Стеклянного шара».
– Гена…
– Так вы ведь другого-то и не едите, насколько я помню, – чуть растянул губы в улыбке телохранитель. – А «Стеклянный шар» по-прежнему лучший ресторан в городе.
Коваль почувствовала, что очень хочет заплакать – защипало в носу, на глаза навернулась предательская влага. «Нет – я Наковальня, я не плачу по сентиментальным пустякам!»
– Ну, хоть что-то хорошее после меня сохранилось, – бросила она хрипло. – Осталось убедиться, что шеф все так же хорош.
– Тот шеф, что был при вас, уехал, там теперь новый кто-то.
– Да? Жаль.
– Он не захотел без вас работать, никак не смогли уговорить. Но и новый не хуже, заказов море, да и мест свободных почти не бывает, особенно в выходные.
Марина взяла хаси, захватила ролл с угрем, обмакнула в соус и отправила в рот.
– Знаешь, а вкус помню. В Англии иначе готовят, что ли? – удивленно вздернула она брови. – Правда, мы там в рестораны не ходим почти, все домой заказываем.
Гена налил чай в маленькие японские чашечки, покрутил свою в пальцах левой руки:
– Тяжело вам там?
– Как смотреть, – уписывая роллы, сказала Марина. – С одной стороны, вроде как нормально. Жизнь другая, ритм другой, даже характер меняется под обстоятельства. Но… иной раз как защемит где-то внутри – и хоть волком вой. Мышка вон была как-то – так смеялась. Ты, говорит, совсем головой двинула, «хохлому» по всему дому завела. А ведь и правда – завела, Ген. Доски какие-то, чашки-ложки… Осталось дисков с хором имени Пятницкого накупить и гонять их с утра до вечера, – она усмехнулась и продолжила: – Ты знаешь, я вот не верила, что бывает такая дикая тоска по родным местам. Ну, казалось бы – о чем мне-то жалеть, о ком? Что у меня тут осталось, кроме могильных плит? Но – тянет! Понимаешь, тянет – и ничего не поделаешь.
Она отложила хаси на подставку и взяла сигарету. Курить левой рукой по-прежнему было неудобно, но с каждым разом этот дискомфорт уменьшался. Гена наблюдал за ней с легким любопытством:
– И к чему вы себя так истязаете? Думаете, много народа помнит, как именно вы сигарету держали?
– Мой покойный муж говорил – мелочи как раз и формируют образ. Понимаешь – вот такие мелочи, как сигарета, привычка ногу на ногу закидывать, руки складывать, жесты какие-то – все вот это в комплексе. И именно на мелочи легче всего проколоться.
– Романов шпионских начитались?
– А ты зря иронизируешь, – докурив, сообщила Коваль.
Гена вскинул руки и засмеялся:
– Все, сдаюсь! Ну что – может, отдохнете немного?
Отдыхать Марина не хотела, напротив – завтрак придал ей сил и энергии, захотелось на улицу, на воздух. Гена не возражал:
– Соседи будут в шоке. Я столько лет тут живу, и вдруг у меня женщина.
– Наконец-то тебя кто-то скомпрометировал, – удовлетворенно улыбнулась Марина и пошла собираться.
Они уже довольно долго бродили по району, разговаривая о пустяках, когда на мобильный Гене кто-то позвонил. Марина тактично отошла в сторону, но телохранитель вдруг вытянулся и жестом подозвал ее, включив громкую связь. Это оказалась Виола. Ее голос звучал испуганно, чуть подрагивал, слышались истеричные нотки:
– Гена, это просто ужас, что такое! Что происходит вокруг моего мужа? Ты смотрел новости?
– Нет, я спал. А что?
– Так ты не знаешь?! – взвизгнула Ветка. – Гришкин «мерин» взорвали!
– Кто-то пострадал?
– Нет! Он взорвался на стоянке, водитель обедать ушел!
– От меня-то вы что хотите?
– Гена, мне страшно! У меня ребенок!
– Вы же в доме не одна, охраны полно! А Алеша вообще в реабилитационном центре сейчас – какие поводы для беспокойства?
Марина слушала диалог с вниманием, и в какой-то момент у нее появилось подозрение, что между Веткой и Геной существует что-то большее, чем отношения телохранитель – хозяйка. Она вопросительно смотрела на Гену, но тот продолжал разговор, и при этом выражение его лица оставалось беспристрастным и незаинтересованным.
«Черти мерещатся, – подумала Марина. – Да и не в Веткином вкусе он совсем».
Она закурила, постукивая носком ботинка по бордюрному камню, окружавшему небольшую клумбу. Ходить без каблуков оказалось неожиданно удобно, а тяжелые ботинки дарили больной ноге комфорт, и пользоваться тростью Марина почти перестала, хотя легкая хромота все еще была заметна. Но привезти с собой свою фирменную трость, из которой при нажатии на глаза грифа-рукоятки выбрасывалась остро отточенная пика, она не решилась. Эта вещь была изготовлена здесь, по заказу Хохла, в единственном экземпляре, и определенный круг людей хорошо знал, кому она принадлежала. Марина сперва опасалась, что совсем не сможет ходить без опоры, однако курс массажа и парафинотерапии в клинике избавили ее от этих страхов – нога слушалась почти идеально.
Гена наконец убрал телефон и широко улыбнулся:
– Ну, как вам?
– Как мне – что? – чуть прищурившись, спросила она, глядя на высокого телохранителя снизу вверх.
– Это вы о чем, Марина Викторовна? – сразу напрягся Гена, неплохо знавший такую манеру задавать вопросы и щурить глаза.
– Ну, во-первых, Мария Васильевна, а во-вторых, ты чем интересуешься – взрывом тачки мэра или твоими отношениями с его женой? – чуть растягивая слова, проговорила Марина, и лицо Гены вдруг пошло пятнами.
– Вот что! – решительно отрезал он. – Вы эти свои намеки бросьте. У меня быть ничего не может с Виолой Викторовной. У нее там без меня хватает желающих.
Коваль с удивлением поняла, что промахнулась, а Гена не на шутку оскорблен ее подозрениями, высказанными вот так, в лоб. Нужно было срочно исправлять ситуацию. Она приблизилась к явно обозленному Гене, мягко взяла за руку и, глядя в глаза, проговорила:
– Гена… извини, ладно? Я не в тебе усомнилась… просто… мы с Веткой сто лет знакомы, я отлично знаю, что она может. И, согласись, это как-то странно – она звонит тебе, когда ты в отпуске, истерику закатывает, плачет. Что тут можно подумать? Ну, вот я и подумала. Зря. Прости, ладно?
Гена хмурился еще пару минут, в душе удивленный – Марина прежде редко просила прощения, хотя неправоту признавала достаточно легко. Но произнести фразу «извини меня» – такого он, пожалуй, не слышал.
– Забыли, – произнес он. – Вы, Мария Васильевна…
– Слушай, а может, ты меня будешь звать просто Маша и на «ты», а? – перебила Коваль. – А то как-то странно выглядит – я тебе «тыкаю», а ты меня по имени-отчеству.
– Да, странновато, – согласился он. – Попробуем, хотя мне это трудновато будет – привык за столько лет. Так вот, про взрыв. Хорошо сработали?
– Так это что же?.. – Коваль застыла на месте, не веря своим ушам. – Это…
– А вы как думали? – вздохнул Гена. – Уж если охотиться на волка, так флажками как следует обкладывать.
– Ты смотри… сам в этих флажках не запутайся, – буркнула Марина. – А ну как пострадал бы кто?
Гена рассмеялся:
– Ну, я зря, что ли, подрывное дело изучал? Продумали с исполнителем – бабахнуло, видно, будь здоров, Григорий Андреевич сегодня ночевать в бункере будет.
– В бункере?
– А вы не знали? Он же велел бункер под сауной сделать, еще в прошлом году.
Марина сложилась пополам от смеха, представив себе, как Бес короткими перебежками пересекает двор и скрывается в подвале.
– Да-а… – еле выдохнула она, вытирая слезы. – Зашугал ты шефа своего, Генка… Пойдем вон в кафешку хоть, что ли… пить хочу, да и присесть бы – нога заныла.
Гена галантно предложил ей руку, и они направились к ближайшему кафе с названием «Багульник». Марина прежде не знала об этом месте.
– Новое, что ли?
– Нет, что… ты, – с запинкой выговорил телохранитель. – Очень старое, да сейчас сама увидишь. Считается очень дорогим в этом районе. Но, если честно, я бы сюда не пошел.
– Гена, мне не до политесов, нога болит очень – как сглазила, – пожаловалась Коваль, согласная уже сидеть даже на бордюре.
– Ну, я предупредил, – хмыкнул Гена и открыл дверь кафе.
С порога в нос ударил запах столовки – именно столовки с грязными клеенками и пригоревшим луком, с молочно-коричневой бурдой, гордо именуемой «кофе со сливками». Этот запах был хорошо знаком Марине с детства – мать, когда стала спиваться, прошла путь официантки от ресторана до самой дешевой пивнушки, и маленькая Марина часто заходила к ней после школы.
Гена придирчиво выбрал столик, проверил пальцами чистоту поверхности и только после этого отодвинул стул для Марины:
– Я предупреждал, что тут все еще советская власть.
– Да ладно, – вяло отмахнулась Коваль, усаживаясь и сбрасывая с плеч шубку.
– Оригинально шиншилла здесь смотрится, – хмыкнул телохранитель. – Кофе? Сок? Минералку? Может, сладкое что-то?
– Ты забыл, что я сладкого не ем, – улыбнулась Марина. – Кофе и стакан воды.
Пока телохранитель объяснялся с официанткой, чем-то отдаленно напомнившей Марине мать – то ли выжженными белыми волосами с кружевной наколкой, то ли ярко-синими тенями на веках, – она рассматривала посетителей заведения. Их было немного – юноша и девушка, явно студенты, самозабвенно читали что-то, склонившись над столом, трое парней постарше, по виду – простые работяги с комбината, зашедшие с ночной смены выпить пивка да так и осевшие здесь, дедок с бородкой, аккуратно поглощавший сосиски с тушеной капустой, а у его стула, привязанная за поводок, дремала собака неизвестной породы, и, наконец, за столиком в самом углу восседала дама совершенно определенной профессии. «Надо же… я никогда не думала, что все это еще сохранилось в таком вот первозданном, почти нетронутом виде, – подумала Коваль, рассеянно затягиваясь сигаретным дымом. – Как по-разному люди живут… Кажется, раньше это не было так уж заметно. Все были одинаково бедные, а теперь – кто-то вопиюще богат, а кто-то – откровенно нищ. Расслоение…»
Ей вдруг подумалось, что если бы не Мастиф, старый прожженный лис, поймавший ее на крючок еще совсем молодой и неопытной, то никто не знает, как могла сложиться ее собственная жизнь. Интересно, кем бы она была сейчас? Хотя… что уж особенно хорошего в ее нынешней жизни? То, что уже несколько лет в бегах и на нелегальном положении? Чужое имя, чужая страна. И никакие деньги не смогут вернуть любимого человека. И рядом – измучившийся от любви и ответной нелюбви Хохол. И кто скажет, что будет, если его терпение лопнет?
Она вынула телефон и набрала номер. Хохол ответил почти мгновенно, словно ждал:
– Котенок, как ты?
– Нормально, – она не стала уточнять, что добралась до места – не хотела лишний раз вызывать у него агрессию, потому что Женька был категорически против этой поездки. – Что с Машкой?
– Да нормально. Колено ободрала сильно и локоть, а так – ничего, выжила. Скажи… – его голос изменился, появились просительные нотки: – Ты хочешь, чтобы я приехал к тебе?
Она чувствовала, что он ждет от нее слова «да», что ему важно быть необходимым ей, но не могла подвергать себя и его такому риску – лицо Хохла, как и его руки в наколках, здесь помнила каждая собака. И если он попадется на глаза кому-то из сотрудников… Об этом лучше даже и не думать.
– Женя… ты ведь знаешь, что нужен мне всегда, – начала она как можно ласковее. – Всегда, потому что я без тебя уже давно никто. Но сейчас… ты… ты просто не представляешь, какое дело я задумала, и ты не сможешь помочь, только поставишь все под угрозу срыва. Ты ведь даже не узнаешь меня, Женька…
– Ты все-таки сделала это… – почти простонал он. – Зачем?! Господи, когда же ты уймешься уже?! Зачем снова суешь голову в петлю?!
– Я же сказала – меня не узнаешь даже ты. Меня не узнал телохранитель, находившийся раньше рядом сутки напролет, – что еще нужно, чтобы убедиться в собственной безопасности? Я сделаю то, что должна, и вернусь, обещаю. И можешь даже сжечь мой российский паспорт.
– Больно много тебе нужно труда, чтобы раздобыть новый, – невесело хмыкнул Хохол, и Марина поняла по этим ноткам в голосе, что он смирился.
– Женя… я очень соскучилась по тебе, – вдруг призналась она неожиданно даже для самой себя. – Мне так тебя не хватает.
– Да? С чего бы? Или просто больше не с кем?
Ей показалось, что Хохол ударил ее наотмашь по лицу, и от удара не больно, а унизительно-обидно. Она понимала, что эта фраза – жест отчаяния, бессильной злобы, но все равно было очень неприятно.
– Ну-ка, напомни мне, когда в последний раз ты ловил меня на измене! – потребовала она жестко. – И если не вспомнишь – больше никогда сюда не звони!
– То, что не ловил, не значит, что не было.
– Да?! Хорошо. Ты сделал выбор.
Она отключила телефон и схватила новую сигарету. Гена как раз принес кофе и поставил перед ней. Марина тяжело дышала, как будто долго бежала от кого-то. Слова Хохла обидели ее так, как никогда прежде. Она и думать забыла о том, что существуют какие-то другие мужчины, кроме него, все ее внимание было сосредоточено только на нем. Никогда прежде Хохол не позволял себе вот так ткнуть ее носом в страстную любовь к сексу.
– Совсем сдурел, болезный, – пробормотала Марина, прижимая окурок в пепельнице. – Ничего, встретимся – разберемся.
– Ты о чем? – поинтересовался Гена, отхлебывая кофе.
– Да Женька… – с досадой проговорила она. – Достал со своей ревностью, ну, почему вы, мужики, такие бестолковые? Как будто для того, чтобы изменять, нужно непременно уехать подальше!
– Ну, его можно понять, – примирительно сказал Гена. – Я бы такую женщину вообще от ноги не отпускал.
– Вот-вот! От ноги! – распалилась Марина еще больше. – А кто он такой, чтобы меня – меня! – у этой самой ноги держать? Не больно ли много нагрузил на себя? Как бы коленки не подломились!
– У Жеки не подломятся, – хмыкнул телохранитель. – Знал, за что брался. А вообще… Зря вы так с ним. Да, да, оговорился, но погодите – выскажусь и снова буду как надо, – предвосхитил он Маринино замечание. – Я вам еще в прошлый приезд говорил – никто никогда не будет предан вам так, как Женька. Никто не будет подставлять свою голову, никто не будет закрывать своим телом. И делает он это не из корысти какой-то, а потому что любит. Я много с ним разговаривал, пока вы в больнице лежали, а мы считали вас мертвой. Каждый вечер сидели в каминной. Я много в жизни повидал, но чтобы вот так мужик с прошлым, как у Жеки, за женщиной… Нет. Вот поверьте – такое раз на миллион бывает. И если упустите, Марина Викторовна, – не простите себе никогда. Он же, как собака – верный, он вас больше любит, чем себя, а люди неспособны на такое чувство.
Гена перевел дыхание, потер протез на правой руке, сделал большой глоток из чашки. Марина молчала. Примерно то же самое он уже говорил ей как-то, да Коваль и сама чувствовала, что кругом неправа по отношению к Хохлу. И почему всякий раз, как только она успокаивалась и начинала относиться к Женьке почти так, как он этого хотел, в памяти всплывали эпизоды жизни с Малышом – и все катилось к черту? Марина понимала – если бы Женька вел себя подобным образом, она ни за что не спустила бы. Он же мирился, терпел.
– Хохол святой, – пробормотала она, и Гена улыбнулся:
– Не святой он. Он просто очень сильно вас любит.
– Все, Гена, хватит. Я не должна эмоционировать сейчас, это непозволительная роскошь – эмоции, – решительно сказала Марина и встала из-за стола. – Идем. Нужно еще столько всего решить…
В это же время в кабинете мэрии Григорий Андреевич Орлов метался из угла в угол и напоминал взбесившегося кабана. Выражения, срывавшиеся с его губ, были явно не парламентскими, более того – половину из них начальник его личной охраны Анатолий Грязнов просто не понимал. Разговаривать «по фене» мэр позволял себе только в минуты вот таких потрясений, как сегодня. Грязнов, как ни силился, не мог взять в толк, как вышло, что машина, ни на секунду не остававшаяся без присмотра, оказалась начинена взрывчаткой, как сдобная булочка – изюмом. Хорошо еще, что с водителем ничего не случилось – только отошел в кафе перекусить в законный обеденный перерыв, как тут и рвануло. И вот теперь шеф требует найти виновных и сменить полностью всю охрану, включая и водителя. И что-то еще такое говорит, смысла чего Грязнов понять так и не может.
Закончив орать и носиться по кабинету, Бес обессиленно упал в кресло и ослабил узел галстука.
– Ты все понял?
Грязнов только кивнул, хотя мысленно уже отправил шефа в далекое пешее путешествие вместе с его параноидальными требованиями. Охранять его уже никто не соглашался…
Когда начальник охраны ушел, Бес обхватил руками голову и застонал. Сейчас уже не было сомнений в том, что ко всему происходящему приложила руку Наковальня – это было в ее стиле, но доказательств не имелось. Да даже если бы и имелись – как он объяснит тем же ментам, что Наковальня по факту жива, и он знал об этом уже давно? И с чего бы вдруг ей нарушать свою конспирацию и начинать охоту на мэра? Нет, к ментам с этим нельзя. Остаются только старые связи. Но и это довольно сомнительное мероприятие, мало того – попахивающее весьма отвратительно. Обратиться за помощью Бес мог только к Боре Еврею, помогавшему Наковальне вытащить из тюрьмы Хохла, – потому что только Боре не нужно было объяснять, как и что. Но вот тут вставал другой вопрос – как объяснить, почему вдруг Наковальня пошла на него войной? С чего бы, с какой радости? Рассказать правду Бес не мог, прекрасно понимая, что на попытку отхватить кусок у собственной родственницы, коей Наковальня являлась, да еще и шантажировать ее ребенком, Боря вряд ли посмотрит благосклонно. Скорее пошлет куда подальше и прекратит все отношения. Значит, нужно как-то извернуться и выдумать правдоподобную историю. И сделать это нужно срочно – потому что скоро уже из кабинета будет страшно выйти, не говоря уже о каждодневных поездках на работу и обратно по дороге через лес.
Бес сорвал галстук и швырнул его в угол, дернул ворот рубашки, не замечая посыпавшихся пуговиц, и нажал кнопку интеркома, вызывая секретаршу. Когда девушка, покачивая обтянутыми короткой юбкой бедрами, вошла в кабинет, мэр прохрипел:
– Кофе и коньяк, быстро!
Секретарша споро скрылась за дверью, а Бес закурил трясущейся рукой.
– Холера дери эту Наковальню! Даже сдохнуть не могла, как все люди! Ну, ничего… в этот раз не вывернется, хорош уже мне мозг канифолить!
Почему-то эта мысль привела Гришку в нормальное состояние, он со вкусом докурил и выпил принесенный секретаршей кофе. Настроение тоже слегка улучшилось, но тут, как назло, позвонила Ветка и разнесла шаткое равновесие вдребезги:
– Вокруг дома толпа журналистов, мне нужно ехать к Алешке в реабилитационный центр, я обещала ему, что сегодня навещу, и не могу выйти.
– Генка что – разогнать не может? – рыкнул Григорий и услышал:
– А он в отпуске, если ты не знал.
– То есть?!
– Ты сам вчера отпустил его на три недели, – язвительно сообщила жена. – И я по твоей дурости теперь осталась тут с Никитой, а он, сам знаешь…
– Все, хватит! – заорал Бес, снова не на шутку взбесившись. – Дурдом какой-то! Ты что – без меня сама ничего решить не в состоянии?!
– Да?! А ты мне тогда зачем?! – мгновенно ощетинилась Ветка. – Это из-за тебя творится кошмар!
– Разводись! Разводись со мной, потаскуха розовая! – не помня себя, заорал он в ответ и вдруг осекся.
Ветка бросила трубку, а Орлов обмяк в кресле. «Зря я это… ох, зря. Как теперь домой ехать? Ведь будет ходить с недовольным лицом, а у меня потом голова начнет раскалываться от ее взглядов». Он почему-то никак не мог забыть старой связи Виолы с Коваль, а особенно его угнетало то, что инициатором выступала как раз его супруга. Эта мысль гвоздем сидела в мозгу, и всякий раз Гришка прикусывал язык, с которого рвались нелестные слова – и вот сегодня сорвался.
Когда он вернулся вечером домой, Ветки там не было.
– Гена, а тебе Бес хорошо платит?
Марина сидела на диване в квартире телохранителя, поджав под себя здоровую ногу, и курила. Гена в спортивных брюках и белой без рукавов майке отжимался от пола на кулаке левой руки, забросив правую за спину.
– Нормально, – процедил он, не прерывая занятия. – А что?
– Да так… Ты не хочешь со мной в Англию поехать? – неожиданно предложила она, и Гена сел на полу, сложив по-турецки ноги.
– Не понял.
– Гена, я подумала… а ведь Бес докопается рано или поздно, кто мне помог. Убивать его, как ты понимаешь, я не собираюсь – зачем мне это? Припугну как следует – и все. Но он будет докапываться до сути – и докопается. И тогда… – она выразительно посмотрела на телохранителя. – Я это не с целью запугать тебя говорю, а потому, что знаю – так будет. И мне не хотелось бы… ну, в общем… Я тебе жизнью обязана, а не в моих правилах не возвращать долги – любые.
– Я подумаю, – серьезно пообещал Гена, и Марина испытала некое облегчение.
Ей на самом деле не хотелось, чтобы этот человек пострадал из-за нее, потому она и предложила вариант с переездом, а работу он и в Англии найдет. Да она же первая его и наймет – к Грегори.
– Что-то долго он не звонит, – пробормотала Марина, переводя разговор.
– Вишнев? Позвонит, не волнуйтесь. У него при упоминании о Жеке поджилки трясутся, – улыбнулся Гена. – И компромат он давно собирает, и поделится – куда ему деваться? Вопрос в другом – вы что хотите с этим делать?
– Я-то? – мечтательно протянула Марина, затягиваясь сигаретой. – Я-то, Геночка, буду держать вашего мэра за причинное место и вот этой самой папочкой с компроматом обмахиваться. Ты только представь…
– Этак вы сможете всем городом управлять, из тени не выходя, – совершенно серьезно сказал телохранитель. – Это же такая возможность.
Коваль изумленно уставилась на него, не замечая, как столбик пепла на кончике сигареты увеличивается и рискует упасть ей на голое колено, открытое чуть разошедшимися полами кимоно.
– Я? Управлять? – медленно повторила она. – Ты это серьезно?
– Почему нет?
– Ну, ты даешь… Да мне эти бумаги нужны с единственной целью – обезопасить себя от дальнейших попыток Гришки зацепить меня чем-то. Все – это единственная цель. И больше меня ничего не интересует. Я возьму их с собой и уеду, а Бесу пришлю копии – пусть попрыгает.
Гена ничего не сказал. Он чувствовал, что в плане Марины существует слабое звено, но пока не мог понять, какое именно. Он знал, что бумаги, которые добыл Вишнев, могли стать опасны для самой Коваль – как только окажутся у нее в руках и об этом догадается Бес. Вот тогда он не будет разбираться, кто она ему – просто наймет человека, чтобы убрал потихоньку. Конечно, он, Гена, постарается не допустить этого, но всего не предусмотришь, и в одиночку корчить из себя Рэмбо можно не так долго. Но если сюда приедет еще и Хохол, то тогда вообще заварится такая каша, что лучше не думать. И ведь еще момент – племянник Марины, Николай. Ветка строго-настрого запретила даже упоминать при Коваль о скандальном интервью Кольки, но кто может поручиться за то, что она не услышит о нем как-то случайно? Жизнь такая непредсказуемая, и за каждым углом подстерегают неожиданности и глупые случайности.
В дверь позвонили, и Марина вдруг напряглась в нехорошем предчувствии:
– Ты же сказал ему сперва по телефону позвонить.
Гена поднялся с пола и вынул из лежавшей на столе кобуры пистолет:
– Сидите тихо, я посмотрю. Это не может быть Вишнев, еще рано. И он позвонил бы прежде, чем идти – адреса моего он не знает.
Эта фраза заставила Марину занервничать еще сильнее. «Теряю былую хватку», – подумала она, вставая с дивана и на цыпочках подбираясь к двери.
Звук отпираемого замка усилил напряжение – кого это Гена впускает в квартиру? И вдруг раздался голос Ветки, от которого у Коваль задрожало что-то внутри – она не планировала встречу с подругой, мечтала избежать ее.
– Гена, мне больше некуда! – говорила меж тем Ветка в коридоре. – Алешка, слава богу, на реабилитации, хоть за него можно быть спокойной. Но я не могу – понимаешь, не могу больше терпеть! Не мо-гу! – выкрикнула она с таким отчаянием в голосе, что у Марины сжалось сердце. – Он оскорбляет меня, а я вынуждена слушать и проглатывать! Сколько можно?! Я все время одна, все время с ребенком – и в ответ только оскорбления, пренебрежение! За что?! А теперь еще и вся эта суета со взрывами! И я вынуждена бояться и за Алешку, и за себя!
Она умолкла, а Гена хмуро поинтересовался:
– Чем я могу помочь, Виола Викторовна?
– Не знаю… мне просто не к кому больше… заберу Алешку и уеду к Маринке в Англию.
«О-па… ну, ты, милая, даешь! – подумала Коваль, кусая ноготь большого пальца. – Ко мне она уедет! А я жду тебя, думаешь? Я приехала с муженьком твоим итоги жизни подвести, между прочим».
– Гена… а ты что – не один? – спросила вдруг Ветка, и Марина легко шлепнула себя по лбу ладонью – в коридоре стояли ее ботинки и висела шубка.
– Не один, – ровным тоном ответил Гена. – Подруга детства у меня в гостях.
– А-а… – протянула Ветка расстроенно. – Я вам не помешаю… вы общайтесь, я в кухне посижу пока, ладно?
Коваль лихорадочно соображала, что делать дальше, что говорить, как представляться, как вообще себя вести, когда Ветка окажется лицом к лицу с ней. Того, что она ее узнает, Марина не боялась – во-первых, вряд ли, во-вторых, даже если узнает – Ветка не из тех, на кого нельзя положиться.
В коридоре раздались легкие Веткины шажки, и вот она уже на пороге – Коваль едва успела переместиться к окну и повернуться спиной к двери.
– Добрый день, – прошелестело за спиной. – Извините за вторжение. Меня зовут Виола.
– Очень приятно. Маша, – хриплым от волнения голосом проговорила Марина, не поворачиваясь.
Ей почему-то было очень трудно развернуться и посмотреть в глаза подруге, с чьим мужем она сейчас собиралась сводить счеты. Именно это не давало Марине возможности вести себя как-то иначе, не чувствовать вины.
Она слышала, как Ветка усаживается в кресло, как щелкает замком сумочки, доставая сигару, обрезалку и зажигалку.
– Вы не курите? – спросила она. – Не возражаете, если закурю я?
– Курите.
Коваль и сама с удовольствием закурила бы, но для этого нужно было повернуться и взять сигареты со столика. А этого сделать она, к своему удивлению, так и не могла. Воцарилось молчание, но в нем чувствовалась какая-то напряженность, и Марина сделала над собой усилие и оттолкнулась от подоконника. Ветка окинула ее цепким внимательным взглядом и… ожидаемо не узнала. Марина же, стараясь не выдать себя взглядом, только мельком глянула на подругу. Та почти не изменилась, по-прежнему напоминала дорогую фарфоровую куклу с идеальными белокурыми кудряшками, обрамлявшими искусно подкрашенное лицо. Только взгляд… Никогда прежде Ветка не смотрела так растерянно.
К счастью, в комнату вошел Гена с подносом, на котором тихо позвякивали чайные чашки.
– Познакомились? – спросил он, и Коваль в очередной раз поразилась, с какой легкостью телохранитель поддерживает любую игру и входит в любой образ.
– Да, – проговорила Виола, устремив взгляд голубых глаз на край столика, где лежала зажигалка.
Марина перехватила этот взгляд и похолодела – это была ее зажигалка, та самая, что она когда-то подарила Малышу на день рождения, золотая зажигалка с выложенными мелкими бриллиантами инициалами – «ЕМ» и «МК»… Стараясь выглядеть естественно, Коваль локтем смахнула ее на пол и нагнулась, чтобы поднять и сунуть в карман.
– Неповоротливая стала, вес лишний, что ли.
Но в душе заскребло – Ветка могла узнать эту вещь, она должна была помнить, что Марина не расставалась с зажигалкой ни на секунду, и Хохол, увозя Коваль в Англию, тоже не забыл об этом. Но Ветка смотрела совершенно спокойно и даже приветливо. Гена завел разговор ни о чем, Марина поддержала, стараясь все же разговаривать как можно меньше. Виола изредка посматривала на часы и крутила в пальцах мобильный телефон, который, судя по всему, был выключен.
– Гена, – вдруг обратилась она к телохранителю. – Я надеюсь, твоя подруга простит мне нахальство, но ситуация безвыходная. Можно, я останусь у тебя на ночь?
Марина поперхнулась чаем, с трудом удержала кашель и отвернулась. Гена же не выказал ни единой эмоции, как будто такое положение дел было вообще в порядке вещей:
– Оставайтесь, места хватит. Но Григорий Андреевич будет недоволен.
– Да пошел он, Григорий, мать его, Андреевич! – вспылила Ветка, не стесняясь постороннего человека. – Пусть понервничает! Надо было ему еще записку оставить – мол, похитили жену твою, ищи-свищи! Пусть теперь один покрутится, упырь!
Марину просто распирало от сдерживаемого смеха – в выражениях Виола не стеснялась, явно доведенная любимым супругом до состояния крайнего раздражения. Ветка, видимо, почувствовала, что перегнула палку:
– Простите, Маша, у меня с супругом некие разногласия, а Гена в курсе.
– Да ради бога, – еле выдавила Марина, стараясь не расхохотаться.
У Гены зазвонил мобильный, и Коваль сразу стала серьезной – это мог быть Вишнев, и вот тут начнутся проблемы – все-таки Ветка не должна его видеть.
Гена вышел в кухню и разговаривал там, Марина старалась разобрать хотя бы отдельные фразы, но не могла. Ветка покуривала сигару и рассматривала Коваль уже в упор, явно пытаясь поймать взгляд и начать прощупывать своим обычным методом. Но Марина понимала, что не должна позволить этого, а потому снова встала из кресла и отошла к окну, но встала так, чтобы не оказаться в поле зрения Виолы.
– Вы давно Гену знаете? – спросила Ветка.
– С детства, – коротко бросила Марина и умолкла.
– Учились вместе?
– Нет.
– Тогда что? – не отлипала настырная ведьма.
– Жили в одном подъезде.
– А вы неразговорчивы, – заметила Виола, перебрасывая ногу на ногу. – Общаться трудно.
– Боюсь, не составлю вам компанию за вечерним чаем, – отбрила Коваль.
– Ну, что вы! Я даже настаивать не смею, – не осталась в долгу Ветка.
Марина насмешливо смотрела на подругу сверху вниз и думала, чем закончится это словесное противостояние. Но тут вернулся Гена и поманил ее пальцем:
– Маша, выйди на секунду.
Они прошли в ванную, Гена включил воду и заговорил тихо:
– Значит, так. Документы у Вишнева на даче, это часа полтора от города. Мне придется ехать.
– Гена, у меня нехорошее предчувствие.
– У меня тоже. Я с собой возьму кое-кого для страховки.
– Кого?
– Не бойтесь, Никита – парень надежный.
– Никита?! Это то, о чем я думаю?! – шепотом вскрикнула Марина, и Гена с улыбкой кивнул:
– Поклонник ваш. Мы с ним близко сошлись, так что он поможет. Я говорить ничего не буду, дачу Вишнева он не знает – я туда с Бесом ездил без него. Так что втемную его использую, просто чтобы спину прикрыл.
– Умно, – процедила Марина, обнимая себя руками за плечи. – Только все равно осторожнее, ладно?
Гена неожиданно привлек ее к себе и заглянул в глаза:
– Не бойтесь, Марина Викторовна. Я сделаю все аккуратно. Я не могу вас подвести.
– Спасибо, Гена, – она спрятала глаза, чтобы он не увидел, как они предательски подернулись влагой.
– Вы тут с Виолой Викторовной не передеретесь? – улыбнулся он. – Она агрессивная что-то сегодня.
– Ну, уж Ветку я никогда не боялась, не волнуйся, – заверила Марина. – Все будет нормально.
Это был странный и двусмысленный вечер. Ветка переоделась в привезенный с собой длинный голубой пеньюар и сидела в кресле, окутавшись клубами сигарного дыма. Марина устроилась так, чтобы не встречаться с ней взглядами, и пыталась читать привезенную с собой тетрадку, оставленную как-то у них в доме Мышкой. Там оказались стихи. И одно так запало Марине, что она начала бормотать его вслух, не замечая, как Виола перестала тянуть свою сигарку, а замерла, вытянулась в струнку и слушает, даже не дыша.
– Моя подруга – луна,
Мы с ней почти что близки.
Когда она влюблена,
То боль стучит мне в виски.
Мы часто ходим гулять,
Сплетая руки в замок.
Но расстаемся опять,
Когда приходит наш срок.
Здесь никому не помочь,
Мы вместе с ней не навек,
Ведь я – не лунная ночь,
Она – не мой человек.
Но каждый день я опять
С тоской на небо смотрю,
Иду под вечер гулять,
И провожаю зарю.
Придет другая луна,
Моложе и веселей,
Она на небе одна,
Но тоже станет моей.
Я помню все имена
И даже все отчества.
Когда я не влюблена —
Я влюблена в одиночество.
– Как странно… – проговорила вдруг Виола негромко. – Ведь это она про нас… Как знала, как почувствовала. Надо же…
– Почему «как знала»? Она знала, – машинально откликнулась Марина, все еще не отойдя от эмоций, которые всколыхнули в ней Мышкины стихи. – Я – луна, ты – не лунная ночь.
– А ведь я узнала, что это ты, я почувствовала, – вдруг сказала Ветка нормальным голосом, и Коваль вздрогнула, поняв, что прокололась куда глобальнее, чем с зажигалкой.
Она подняла глаза от тетрадки и встретилась взглядом с Виолой. По щекам той струились слезы, падая прозрачными бриллиантами на голубое кружево халата. Ветка встала, шатаясь, подошла к дивану и опустилась у ног Коваль, положила голову ей на колени и разрыдалась в голос, обхватив ее икры. Марина потрясенно молчала, только поглаживала белокурые локоны на макушке плачущей подруги.
– Зачем… зачем ты сделала это со своим лицом? – бормотала Ветка ей в колени. – Как ты могла подумать, что я тебя не узнаю? Ты можешь изменить все в себе – все! Но сердце не обманешь. Оно у меня заколотилось сразу, как только я сюда вошла, как уловила запах духов от шубы на вешалке…
– Я думала, ты зажигалку пропалила, – хрипловато сказала Марина.
– Зажигалку? Нет. Руки. Твои руки, Маринка, твои пальцы… я столько раз целовала их, что не могу забыть. – Ветка прижалась губами к Марининому запястью и всхлипнула. – Что ты сделала со своим лицом, девочка моя, зачем? Только для того, чтобы отомстить моему супружнику? Он не стоит таких жертв! Он ногтя твоего не стоит, быдло уголовное! Если бы я была хоть на грамм такой, как ты, давно бы ему, сонному, горло перехватила за то, что он посмел сделать с тобой и с Грегом.
– Ну-ну, успокойся, успокойся, я тебя прошу, – Марина изогнулась и поцеловала Ветку в макушку. – Не надо так. А лицо… ну, что лицо? Какая разница?
– Да, наверное, – снова всхлипнула Ветка. – Но… ты такая чужая с этим лицом, Маринка.
– И что же – ты меня, такую, больше не любишь? – грустно пошутила Коваль и тут же пожалела о своих словах. Они означали, что Марина надеется на какое-то продолжение, а это было совсем не так. И давать Ветке надежду было бы совсем уж бесчеловечно. Но именно в этот момент вдруг вспомнился последний разговор с Хохлом и его не мотивированный ничем приступ ревности, и что-то маленькое и пакостное внутри радостно пискнуло «а вот чтобы беспочвенно не было – давай ему эту почву создадим!», а тело страстно запросило ласки – пусть хоть и Веткиной. Этот порыв, разумеется, сразу поймала чуткая к таким вещам Виола, осторожно погладила ноги, поднялась пальчиками выше, от колена вверх, попутно прикасаясь губами к горячей коже.
– Вета… не надо… – попыталась остановиться Марина, откинувшись на спинку дивана, однако Ветка, развязывая пояс ее кимоно, прошептала:
– Ну, зачем ты? Опять играешь в наказания? Не нужно… просто расслабься и иди за мной… только бы Генка не ввалился…
– Он не скоро вернется, – прошептала Марина, уже плохо соображая, что делает и с кем.
– Как хорошо, что ты приехала, – шептала Ветка, поглаживая ее осторожно под шелком кимоно и изредка прикладываясь губами. – Я сейчас ощущаю полную гармонию с миром. Есть ты и я… и остановившееся время… Тебе ведь хорошо со мной, я чувствую…
Марина не отвечала, прислушиваясь к тому, как тело отзывалось на Веткины ласки. И только когда ведьма, совершенно уже счастливая и почти наверху блаженства вдруг прошептала «Никогда она не будет твоей, Хохлина», внутри зашевелилось что-то, похожее на сожаление. Она снова была предметом в чьем-то заочном споре, и от этого все остальное меркло, и все ощущения притуплялись, и удовольствия никакого не было – осталась только непонятная горечь.
…Утром Ветка дремала, как сытая кошка, свернувшись в клубок под собственным голубым халатом – постель они так и не расстелили, оказавшись слишком уж уставшими. Марина сидела, скрючившись, в кресле, курила и напряженно ждала возвращения Гены, который почему-то пропал на всю ночь. «Хоть бы позвонил, ведь знает, что волнуюсь!» – злилась она, стряхивая пепел в полную окурков бронзовую чашу-пепельницу. Хотелось свежего воздуха, горячего кофе с корицей и – спать. Укутаться в теплое одеяло, открыть окно настежь, невзирая на конец февраля, и спать столько, сколько потребуется организму. Но даже после выполненных процедур сон так и не пришел, и Марина мучилась на боку с открытыми глазами, не желая потревожить укрытую одеялом Ветку. Та безмятежно спала и улыбалась во сне.
Коваль ушла в кухню, сварила кофе и уселась за стол, положив перед собой упорно молчащий мобильный. Гена по-прежнему не звонил, и это уже довольно сильно ее беспокоило. Что могло случиться? Неужели Вишнев решил отказаться от сотрудничества и предупредил Беса? Или случилось что-то еще? Голова разрывалась от догадок, Марина почти с отвращением глотала кофе, не чувствуя его вкуса. В большой комнате проснулась Ветка, прошлепала босыми ногами по паркетным доскам и обняла Марину за плечи, прижавшись щекой к ее щеке:
– Доброе утро. Ты совсем не спала?
– С чего ты взяла? – буркнула Коваль, отставляя подальше сигарету, чтобы не подпалить волосы ведьмы.
– Я просыпалась несколько раз, тебя не было.
– Кофе будешь?
– Буду.
– Наливай, – подвинув к ней джезву, сказала Марина. – Чашки в шкафу.
Ветка фыркнула, чмокнула Коваль в макушку и прошла к навесному шкафчику.
– Ветка…
Та обернулась, глядя на Марину с обожанием:
– Да, дорогая?
– Зачем ты вчера сделала это?
Ветка взяла чашку, спокойно налила кофе, бросила кусочек коричневого сахара и села напротив Марины.
– Мне показалось, что ты тоже этого хочешь – разве нет?
Крыть было нечем, винить Виолу в домогательствах – бессовестно. Пришлось быстро свернуть тему:
– Даже поговорить не успели, просто как животные… Как Алешка? Ты вроде сказала, что он в больнице.
Ветка отпила глоточек, аккуратно поставила чашку на стол и вынула из кармана сигарку и обрезалку.
– В реабилитационном центре. Он раз в полгода там лежит, так намного проще, чем врачей домой возить. Там все условия, аппараты, специалисты. Они там с Кариной в отдельной палате живут, я приезжаю.
– Ну и как? Помогает?
– Ты знаешь, да. Он физически крепче стал, да и учится намного лучше.
– Ты его в школу отдала? – Марина докурила и потянулась к джезве.
– Нет, что ты. На дом учителя ездят, Гришка оплачивает, машину дает.
– Что у вас произошло? – резко перевела разговор Коваль, и растерявшаяся Ветка проболталась:
– Да озверел совсем, придурок. Тут его кто-то обложил по полной программе – то гараж обвалился, то машина взорвалась, то прослушки в кабинете. Ну, он совсем головой от страха поехал, давай уже и мне какую-то чушь предъявлять. И на тебя грешить.
«Угум-с, – удовлетворенно подумала Коваль, постукивая ногтями по столу. – Это самое оно. Конечно – чует кошка, в чьи тапки нагадила».
Ветка тем временем подняла глаза и взглянула Марине в лицо, тотчас же вздрогнув:
– Господи… как забудусь, так пугаюсь. Это невыносимо просто – голос твой, а лицо чужое.
– Что – нехороша личина? – хмыкнула Коваль. – А людям нравится. Ко мне вон в Лондоне та-акой итальяха клеился – будь здоров. Молодой, сладкий – ммм…
Ветка передернула худыми плечами:
– Фу!
– Ревнуешь? – поддела Марина.
– Вот еще! Пусть Хохол твой ревнует, у меня, к счастью, конкурентов нет.
Коваль захохотала, и в этот момент во входной двери повернулся ключ.
– Генка приехал! – Она вскочила, забыв даже про больную ногу, и бросилась в прихожую.
Гена вернулся не один – вместе с ним в квартиру вошел Веткин телохранитель Никита. Марина проигнорировала его, надеясь, что он не узнал ее, и вцепилась в борта Гениной куртки.
– Ты с ума сошел?! – пискнула на октаву выше. – Неужели позвонить нельзя?! Я всю ночь с дивана на окно металась!
Гена негромко хмыкнул – в коридоре показалась Виола в полупрозрачном одеянии и сразу скрылась, заметив Никиту. Марина ткнула Гену в грудь:
– Что случилось?!
– Дай раздеться, потом расскажу все.
Коваль опомнилась – действительно, в прихожей Никита, в кухне Виола, а она тут о делах…
Отступив назад, Марина внимательно вглядывалась в невозмутимое лицо телохранителя и злилась, что не может уловить – получилось у него взять бумаги или нет. Гена слишком хорошо владел собой, чтобы позволить эмоциям взять верх над здравым смыслом.
– Чайку? Вы что-то усталыми выглядите, – предложила она, и Гена кивнул:
– Не помешало бы. Ты, Никс, как? Кстати, познакомься – это Маша, моя подруга детства.
– В одном доме жили, – уточнила Коваль, испытывая желание поскорее скрыться от пристального взгляда Никиты в кухне.
Ей не особенно хотелось, чтобы молодой телохранитель по каким-то признакам узнал ее и вспомнил, как воспылал к ней такой страстью, что готов был даже схватиться с Хохлом. Эти воспоминания не доставили Марине особой радости – они с Женькой тогда едва не разошлись навсегда, потому что вспыливший, издерганный предшествовавшим этому тюремным заключением Хохол не стал разбираться, кто прав, кто виноват, и врезал Марине по лицу в присутствии сына. Коваль могла простить что угодно, в том числе и физическую расправу – это было не впервые, и в какие-то моменты даже доставляло удовольствие, но не то, что произошло это на глазах у ребенка. С большим трудом тогда Хохлу удалось объясниться с Грегори и уговорить Марину простить его. Но неприятные воспоминания вернулись к ней сейчас при одном только взгляде на Никиту. Не дожидаясь, что ответит молодой телохранитель, Коваль скрылась в кухне.
Ветка уже успела налить чайник и теперь покуривала, закинув ногу на ногу. «И эта еще здесь, – неприязненно подумала Марина, направляясь к шкафу за чашками. – Какого черта…»
– С чего это Генка притащил Никса? – недовольным тоном спросила Виола. – Я теперь что – еще и ему должна объяснять, с какого бодуна сижу тут в халате?
– Это твои трудности, – отрезала Коваль. – Мне, знаешь ли, своего по косточку.
Ветка обиженно замолчала. Ситуация и впрямь складывалась двусмысленная и не очень в пользу ведьмы. Ну, еще бы – она не ночевала дома, а утром обнаружилась в квартире своего телохранителя в компании неизвестной женщины. Те, для кого Веткины пристрастия не были секретом, сразу бы сделали именно те выводы, которые и напрашивались. И еще большой вопрос, как эти выводы оценит муж Виолы.
Но Гена оказался мудрее обеих женщин, а потому в кухне появился один, сообщив, что Никита уехал домой, а заходил, чтобы убедиться, что на площадке Гену никто не встречает.
– Конспиратор, блин, – процедила Коваль.
– Я так понимаю, что мое присутствие вам здесь ни к чему, – резонно, хоть и с обидой, проговорила Виола. – Я тогда поеду в центр к Алешке, а после обеда вернусь, можно?
Марина с облегчением выдохнула:
– Да, конечно. Только… не боишься, что Бес туда заявится?
– Что ты! Если он туда соберется ехать, я первая это узнаю – его секретарь предупредит главного врача, тот даст пинка заведующему отделением, и начнется паника, как на корабле в шторм! – захохотала Ветка. – И я под шумок всегда успею уехать, не столкнувшись с любимым мужем.
– Как все здорово-то у вас… – протянула Коваль, но Ветка тоже в долгу не осталась:
– У вас, смотрю, тоже идеально, раз одна явилась, и за весь вечер, ночь и утро твой волчара не позвонил ни разу!
– Иди уже! – рявкнула Коваль, вскакивая, и Ветка со смехом убежала в комнату.
Гена только головой покачал. Марина отвернулась к окну и принялась напряженно ждать, когда же Ветка уберется из квартиры. Но та, как назло, не очень торопилась, и у Коваль уже просто руки чесались помочь ей сделать это быстрее. Наконец дверь хлопнула, а через пару минут Ветка появилась во дворе и направилась к машине.
– Вот идиотка – на своей приехала, – процедила Коваль, глядя, как подруга садится в машину, но Гена, глянув вниз, засмеялся:
– Да прям! И машина прокатная, и явно на левый паспорт взята. Виола Викторовна у нас девушка продвинутая в плане конспирации, только не догадывается, что я в курсе всех ее передвижений.
– То есть? – обернулась Марина.
– Ну я ведь не только за Алешкой присматриваю, я же и ее охраняю, потому знаю все, что она делает. Даже то, что хочет скрыть, а именно – связь с одной прекрасной стриптизершей и съемную квартиру, снятую по подложному паспорту.
– Ого… – изумленно проговорила Коваль, присаживаясь на стул и дотягиваясь до пачки сигарет. – Ну-ка, подробнее отсюда.
Она поджала под себя здоровую ногу, закурила и превратилась в слух, даже забыв, что так и не спросила про документы. Но Гена имел свое мнение по поводу очередности рассказов. Налив себе чаю и вынув из холодильника упаковку копченой семги, масло и сыр, а из подвесной хлебницы – нарезку ржаного хлеба, он уселся за стол и принялся за изготовление бутербродов. Марина едва не вскипела, но сдержалась и даже помогла телохранителю, который ловко орудовал левой рукой и лишь изредка помогал протезом, придерживая ускользавший ломтик хлеба или кусок сыра.
– Нет ничего лучше, чем сытный завтрак с утра, – откусывая кусок, проговорил он. – Конечно, с Дашиными завтраками это не сравнится, куда мне.
– Гена!!! – не выдержала Марина. – Ты что – нарочно?! Я сейчас лопну от любопытства!
– Ну, слушайте, раз так, – невозмутимо начал он. – Документы мы забрали, Вишнев ломаться не стал и отдал все, что обещал. Но вот по дороге случилось странное нечто. Выехали мы с Никсом за пределы поселка, а за нами синий «фолькс» прилип. Никс вправо – он вправо, Никс влево – он влево, Никс на проселок – он за нами. Стекла тонированные, номера грязью заляпанные, в салоне – трое. Не приближаются особо, но и не отстают, – Гена отправил в рот остатки бутерброда, хлебнул чаю и поморщился: – Сахару пожалел.
– Н-нууу! – умоляюще протянула Марина, сложив руки под подбородком. – Что ты за человек, Гена?!
– Не торопите меня – подавлюсь, – безжалостно заявил телохранитель. – Так вот. Чувствую – пора останавливаться и вести вразумляющие беседы. Тормозим с Никсом, и те тормозят. Только начали дверки открывать, как вдруг нам в лоб – фары. Никс орет – бегом из машины! Выкатились в разные стороны, я только успел папку с бумагами под куртку сунуть, а из встречной машины – трое с автоматами. Изрешетили к чертям и нашу тачку, и «фолькс». Сели и уехали. Мы с Никсом полежали еще для верности, потом встали, огляделись – в «фольксе» три трупа, наша машина – как дуршлаг, хоть сейчас макароны откидывай. Но даже не в этом интерес. В «фольксе» были охранники Беса, вот что странно. И не те, что официально около него, а… из старых, из тех, что вокруг дома обычно трутся. Не охранное агентство, в общем.
– Не поняла… – растерянно протянула Марина. – Откуда там бесовские?
– Вот и я не понял. Но чувствую – Вишнева круто обложили и пасут. А это значит только одно – что Бес в курсе или просто подозревает своего заместителя.
– В курсе он быть не может, – отмела Марина. – Только что-то подозревать, не больше. Вряд ли он думает, что я здесь.
– Тогда Вишнев где-то прокололся, – заключил Гена. – И поэтому Бес пустил за ним своих охранников. А заодно – за нами тоже.
– Тогда кто были те, кто расстрелял машины?
– А вот это уже вопрос.
– Когда вопросов больше, чем ответов, становится как-то не по себе, – задумчиво проговорила Коваль, постукивая зажигалкой по столу.
Гена пожал плечами и потянулся за очередным бутербродом:
– Ну, выясним со временем. Сейчас еще одно – Виола Викторовна. То, что она здесь, не очень хорошо. Ее будут искать, если уже не ищут. И никакие заморочки с левыми документами не помогут. Разве что Григорию Андреевичу будет сейчас не до нее… Но это вряд ли.
– Да… это плохо. А… что ты говорил про съемную квартиру? – вспомнила Марина, и Гена хмыкнул:
– Да, есть квартирка у нее в спальном районе. Неприметный дом, многоквартирник, пятый этаж, хорошая, хоть и маленькая, двушка. Там и живет эта ее девица. Зара. Но вообще-то никакая она не Зара, а совсем даже Лариса Куликова двадцати трех лет, образование высшее – ха-ха – медицинское, жгучая брюнетка, длинные волосы, худая, высокая, с синими глазами… Никого не напоминает?
Коваль почувствовала, как ее наполняет внезапно подкравшаяся ненависть к Гене за его проницательность. Не вынеся разлуки, Ветка нашла себе девушку, внешне напоминавшую Марину в молодости. И дело было не в ревности, а в том, что Гена каким-то образом понял, что между ними с Веткой что-то было или что-то есть.
– Оставь свои инсинуации при себе, – холодно отрезала она. – Главное, что квартира есть. Осталось тактично выселить туда ее хозяйку. Есть идеи?
– Тогда мне придется признать, что я знаю о Виоле Викторовне больше, чем говорю, – медленно произнес Гена.
– И что – тебя это как-то пугает? – иронично улыбнулась Марина.
– Нет.
– Тогда вообще не вижу проблемы. Вот вечером и сделай так, чтобы она съехала к своей мамзель и оставила нас вдвоем. Где бумаги?
– Во внутреннем кармане куртки. Куртка на вешалке.
Гена был не очень доволен новым заданием и с трудом сдерживал раздражение, но Марина проигнорировала это и вышла в коридор. Прихватив пластиковую папку, свернутую трубочкой, она прошла в большую комнату, улеглась на диван и погрузилась в чтение.
Визг тормозов, глухой звук удара и скрывшаяся за углом машина – все это промелькнуло перед глазами Хохла буквально за доли секунды. Он кинулся к лежавшей ничком Машке, перевернул ее на бок. Она сморщилась и села, рассматривая разодранные об асфальт джинсы и кровоточащую рану на колене.
– Черт… больно…
– Машка, как ты меня напугала! – рявкнул Хохол, сообразив, что она жива и все в относительном порядке.
– Встать помоги лучше, холодно же, – жалобно попросила она, пытаясь подняться.
Женька поставил ее на ноги, но Маша, охнув, стала оседать обратно.
– Не могу… колено…
Он подхватил ее на руки и огляделся, соображая, в какую сторону идти.
– Травмпункт далеко отсюда? Или в больницу можно?
– В больнице не примут – там только по «Скорой», – сморщилась Машка. – Может, домой, а? Ведь уже дошли…
– Даже не думай! На колено смотреть страшно, да и с головой явно что-то – ты же ударилась, вон на лбу ссадина какая, – поправляя капюшон, возразил Хохол, и Маша сдалась:
– На Баумана.
– Это далеко?
– Нет, минут пять на машине.
Женька поймал такси, появившееся из-за поворота как по мановению волшебной палочки, и назвал конечный пункт.
Пока Машка была у врача, Хохол успел поговорить с Мариной, расстроиться и разозлиться по этому поводу, выкурить пять сигарет на крыльце травмпункта и прикинуть, был ли наезд машины случайностью. По всему выходило, что машина не могла просто ехать мимо – она стояла «под парами» и ждала именно Машку. И сделать это мог только один человек.
– И вот это он зря, – пробормотал Хохол, выбрасывая сигарету. – Предупреждал же – не лезь.
Он забрал Машу с забинтованным коленом, локтем и обработанной ссадиной на лбу, отвез ее домой, дождался, пока уснет, а потом отправился по хорошо знакомому адресу. К Церпицкому.
В доме не горел свет ни в одном окне – люди спали. Женька долго курил в углу, образованном выступами стен, и думал, что же ему сделать. Машина Церпицкого стояла в небольшом «кармане», и Хохол не утерпел, пошел осматривать. На правом крыле обнаружилась вмятина, которой прежде он не видел. Теперь Женька не сомневался в том, что именно эта машина сбила Машку. Откровенного криминала он не хотел, но наказать Церпицкого собирался, а потому достал из кармана «финку» и принялся за работу.
После его ухода машина, сверкавшая до того краской, выглядела плачевно – изрезанные в клочья колеса, безобразные глубокие царапины по всему кузову, перерезанные тормозные шланги, отключенная сигнализация, исцарапанные стекла.
«В другой раз просто подожгу», – зло думал Хохол, шагая по освещенной трассе в сторону Мышкиного дома.
Однако Хохол недооценил противника. Обнаружив утром изуродованную машину, Церпицкий понял, кто виновник и в чем причина. Но давить решил все-таки на Машу – как на самое безопасное звено. Стоило Хохлу отлучиться за продуктами в ближайший супермаркет, как Церпицкий приехал и начал ломиться в дверь. Марья боялась вызвать милицию, опасаясь, что вернется Женька, которому подобные столкновения ни к чему.
– Открывай! – требовал Церпицкий. – Машка, я серьезно – не вынуждай меня!
– Максим, уходи, – просила она, стоя около двери. – Ты ведь делаешь только хуже.
– Если ты про этого своего любовничка в синих картинках – так я не больно-то боюсь, ты прекрасно знаешь! Надо будет – подтяну своих!
Эта фраза Марью насторожила – она знала о том, что к Максиму ездит лечить зубы один очень авторитетный человек. Но угроз не испугалась, зная, что у нее тоже есть к кому обратиться за помощью. Родной дядя Мышки был довольно хорошо известен в криминальных кругах и за племянницу много чего мог. Но она предпочитала все-таки не доводить до греха.
– Максим, ну, хватит уже! – просила она усталым голосом. – Я плохо себя чувствую, меня вчера, как ты знаешь, машина сбила…
– Машина?! – выкрикнул Церпицкий. – Какая… машина?!
– Ты что – дурак?! – не выдержала Мышка. – Твоя!
– Как… как – моя?! – совсем другим голосом проговорил Церпицкий, и Маша растерялась – было похоже, что он не понимает, о чем речь.
– Максим… ты давал машину кому-нибудь? – осторожно спросила она.
– Ты что?! – И в этом возгласе тоже была правда. Максим дорожил своим джипом и не понимал, как можно доверить его кому-то.
Маша после этих слов сползла по стене на холодную кафельную плитку, которой был выложен пол в коридоре, и закрыла глаза. Память подсовывала странные моменты из жизни, когда Максим бывал откровенно неадекватен. Она не обращала внимания на эти небольшие провалы в памяти, на странности поведения, но почему-то именно сейчас все эти истории всплыли и уже не казались такими безобидными. В случае же с машиной Максим либо скрывал что-то, либо на самом деле не помнил, что сделал. Открытие испугало еще сильнее, и Маша совершенно потеряла голову, мечтая только о том, чтобы скорее вернулся Женька. Хотя появление Хохла могло вызвать только стычку с Максимом, привлечь внимание соседей…
От мучительных раздумий ее отвлек шум закрывшегося лифта. Маша посмотрела в глазок – площадка была пуста. Она похромала в кухню и выглянула в окно – Максим в распахнутой дубленке бежал к автобусной остановке, а с другой стороны во двор входил Хохол с большими пакетами в руках.
– Ооох… – простонала Маша, вытирая ладонью вспотевший лоб. – Еще бы пару минут…
Она постаралась придать лицу спокойное выражение, хотя и понимала, что с Женькой такие фокусы не проходят, он очень хорошо чувствует людей, и обмануть его практически нельзя. Но хотя бы оттянуть разговор, попытаться сперва самой все осмыслить, взвесить.
Хохол открыл своим ключом, ввалился в коридор мокрый от начавшегося снега, опустил на пол пакеты с продуктами и выдохнул:
– Погода – дрянь. Удачно тебя покалечили, хоть на работу не ехать.
Маша хмыкнула:
– Большое счастье, ага. Я бы лучше на работе сидела, чем тут с дивана на кровать переползать. Тоска же смертная!
– Ничего, потерпишь, – улыбнулся он и сбросил куртку. – Пойдем лучше борщ варить.
– Извращенец! – простонала Маша. – Ты же меня в могилу загонишь своей кулинарией! Я не могу – физически не могу, понимаешь, – столько есть! У меня организм не приспособлен!
– Ерунду не говори, ага? – подхватывая пакеты и направляясь в кухню, попросил Женька. – Садись-ка вот сюда, не мешай мне.
Он указал Маше на стул, она послушно села, а Женька принялся выгружать на стол покупки. Маша следила за ним с удовольствием – ей всегда нравилось наблюдать за тем, как Хохол ведет себя на кухне. Вот он сбросил свитер, помыл руки и повязал фартук, ополоснул водой мясо и взялся за разделочную доску и нож.
– Маринка не звонила? – спросил он, ловко орудуя ножом и отделяя кость от большого куска говядины.
– Нет. А тебе?
– А мне звонила, – криво усмехнулся Хохол.
– Опять поругались? – вычислила Маша сочувственно.
– Как ты думаешь, Машка, у нее есть кто-то? – вдруг спросил Хохол, откладывая нож и садясь.
Маша поперхнулась табачным дымом. Вопрос звучал так беспомощно и так обреченно, словно Женька для себя уже давно определился с ответом и теперь просто ждал, что она подтвердит, а не опровергнет.
– Жень… ну, зачем ты нагнетаешь? Никого у нее нет, я уверена.
– Вот бы мне твою уверенность, Мышка, – печально проговорил он и снова взялся за мясо. – А я ее так хорошо знаю, что почти не сомневаюсь.
– Я не понимаю, как вы живете. Ты ей не веришь, она тебя ни во что не ставит иной раз. Что вас удерживает вместе, а?
Хохол задумался, его серые глаза сделались какими-то нездешними, словно он мысленно унесся далеко, в прошлое, в то время, когда он был счастлив уже оттого, что Марина обратила на него внимание – пусть даже сделала это не совсем бескорыстно.
– Мы с ней приросли друг к другу, Машка. Просто приросли так, что невозможно оторвать, потому что уже все общее, и оба погибнем.
– Ты иногда умеешь сказать то, что под силу далеко не каждому.
– Я так чувствую, Маша. И говорю то, что чувствую. И больнее всего, что она это понимает, знает, что не уйду, не брошу, буду терпеть.
Хохол поставил кастрюлю на плиту, опустил мясо в воду и накрыл крышкой. Долго возился у раковины, чистя картошку, морковку и свеклу, шинковал это все вручную. Маша смотрела на его расстроенное лицо и чувствовала, как у нее сжимается сердце. Хохол не заслужил такого отношения к себе со стороны Марины, никак не заслужил.
– Ладно, Машка, проехали, – тряхнув головой, сказал Женька. – Тащи капусту квашеную. А, ты ж не можешь! – отмахнулся он, вспомнив о ее забинтованном колене. – Сиди, я сам. Кстати, а чего это у нас на площадке мужской туалетной водой несло, а? – вспомнил он вдруг, и Маша напряглась:
– А я откуда знаю?
– Не темни, дорогая, – вытаскивая из банки капусту, проговорил Хохол. – И знаешь ты все, и даже знаешь, чья это была вода. Церпицкий приходил? Зачем? Каялся?
– Женька, а ведь это мог быть не он, – сказала Маша, глядя перед собой.
– То есть? Я машину видел собственными глазами – как и вмятину на правом крыле. И ты хочешь сказать, что это – не он?
– Погоди, Женя… я ему задала этот вопрос, но он удивился слишком уж искренне. Слишком – понимаешь? Так не играют, это живые эмоции.
Маша встала и полезла в морозилку за салом. Держа в руках большой шмат, источавший запах чеснока, она приблизилась к снимавшему пенку с бульона Хохлу и проговорила:
– Пообещай мне, что ты физически с ним ничего не сделаешь.
– С какой радости я буду тебе это обещать? – не отрываясь от занятия, поинтересовался Женька.
– Я не хочу, чтобы на тебе еще и это висело! Он болен, Женя. Я только сейчас это поняла – он болен, поэтому у него бывают такие провалы в памяти.
Хохол вдруг развернулся, упер руки в бока и рявкнул так, что Маша присела от неожиданности:
– Да?! Болен, значит?! Хорошо, я его вылечу! Я же доктор Айболит – у кого чего болит?
– Хватит орать, а? – попросила Маша, отходя, однако, на безопасное расстояние.
– Нет, дорогая, это мне решать, когда орать, а когда – хватит! Ты какого черта его выгораживаешь? Боишься, что грохну? Так не бойся – мне руки пачкать просто влом. А от тебя я его отклею, как и собирался! И плевать – больной-здоровый! Что умолкла?
Маша выдержала паузу еще пару минут, а потом спросила серьезно:
– Слышал, есть гороскоп друидов? – Хохол кивнул, и она продолжила: – Ну, так вот ты, судя по всему, по этому гороскопу – пень. Так и какой смысл с тобой вообще о чем-то разговаривать?
С этими словами она развернулась и ушла в спальню, щелкнула там замком, оставив Хохла в недоумении, давящимся от хохота. Даже этими язвительными фразами Машка порой здорово напоминала Марину.
Бумаги, привезенные Геной, оказались настоящей гранатой. Бомбой, ядерной бомбой, способной разнести жизнь Беса, как американцы Хиросиму. Марина еле уняла дрожь в пальцах, как будто листы жгли ей руки. Да, вот этими фактами вполне реально держать Гришку на безопасном от себя расстоянии. Если хоть один листок дойдет до прокуратуры – все, конец мэру. Там, обстоятельно и скрупулезно пронумерованные, были расписаны все факты незаконной деятельности Орлова на посту мэра – по датам, по пунктам, где, кто, сколько, кому и за что. Незаконные тендеры, откаты с мероприятий, переуступка земли в пользование, занижение арендной ставки на самых коммерчески выгодных объектах – в общем, целый танкер грязи, способный утопить Беса в две секунды.
– Ну, Вишнев… – пробормотала Марина, вытягиваясь на диване. – Недооценивала я тебя, ох, недооценивала! Хитер ты оказался и ловок, ишь, сколько нарыл-то.
Она напоминала сейчас сытую довольную кошку, отдыхавшую после обеда на хозяйской кровати. Жизнь перестала казаться хмурой и безрадостной, даже ветер за окном не доставлял неудобства и не портил настроения. Захотелось выпить чего-нибудь, разбить стакан об пол, станцевать на осколках, обнять весь мир… И позвонить Хохлу. И эта мысль как раз явилась той самой ложкой дегтя.
Марина нахмурилась и села. Желание слышать голос Женьки почему-то явилось неприятным открытием. Обида еще не стала менее острой, слова еще не выветрились из памяти.
– Самое отвратительное, что он оказался прав, – вцепившись пальцами в короткие волосы, пробормотала Марина. – Прав – только со временем ошибся на полсуток. Чертова Ветка…
Звонить расхотелось, но настроение было испорчено, и даже выпить расхотелось. Коваль убрала папку под внутренний чехол своего чемодана, застегнула «молнию» и пошла в кухню.
Гена спал в маленькой комнате, в кухне царил идеальный порядок, вымытые чашки и тарелки стояли в сушилке, а полотенце было аккуратно накинуто на ребра чугунной батареи. Марина хмыкнула. Даша, ее старая домработница, всегда сушила полотенца именно так, на радиаторе, и ни в какую не желала избавляться от привычки.
Пока Марина варила себе кофе, явилась Ветка. Она трезвонила в дверь до тех пор, пока Коваль не сдалась и не открыла.
– Ну, что тебе?
Ветка пропустила выпад подруги мимо ушей, впорхнула в прихожую, принеся запах улицы и морозную прохладу.
– Гостеприимно, дорогая, как раз в твоем стиле! – не обиделась она. – Собирайся, поедем гулять.
– Сдурела?! Тебя сто процентов ищут, а ты гулять?!
– Успокой свое тело, дорогая, меня никто не ищет. Мой дорогой супруг Гришенька отбыл в соседний регион на совещание каких-то там глав чего-то, – хохотнула Виола, расстегивая шубку. – Так что на пару дней я могу забыть об осторожности. Давай, Маринка, не стой, поедем, прошвырнемся где-нибудь. Ты же города не видела!
– Да и еще лет двадцать бы на него не смотрела! – с чувством произнесла Марина, но все же решила, что поедет.
От сидения дома только ненужные мысли в голове, а это никогда к хорошему не приводило. Натянув джинсы, свитер и ботинки, Коваль прошла в маленькую комнату, где по-прежнему спал Гена.
– Ген, я с Веткой уехала, – проговорила негромко, но он только пробурчал что-то и отвернулся к стене. – Вот дает! Телохранитель… так и проспит все на свете.
– Не просплю, – совершенно не сонным голосом произнес Гена, но не повернулся. – Я уже не сплю минут тридцать, но поскольку ничего не происходит, могу позволить себе не вставать. Хотите гулять – идите, но осторожнее. И Виолу Викторовну ночевать сюда приводите, мне так будет спокойнее.
Коваль хмыкнула и вышла из комнаты.
Они поехали на Веткиной машине в центр города. Марина не особенно рассматривала пейзажи, проносившиеся за окном, – ей почему-то было больно видеть места, где прошла почти вся жизнь. Многое изменилось, но и эти изменения не сделали город менее родным.
– Надеюсь, ты не повезешь меня к зданию «МБК»? – хриплым голосом спросила она, и Ветка мягко ответила:
– Мариш… ну, что ты… Я же не зверь какой. Мы в торговый центр поедем, он совсем новый, уже без тебя строился, недавно открылся, так что никаких воспоминаний.
И все бы хорошо – и центр в пять этажей, сверкающий еще не успевшими испачкаться оконными стеклами, и удобная парковка на цокольном этаже, где им предстояло оставить машину, и даже прекратившийся снег и выглянувшее скупое февральское солнышко… Если бы не место, на котором возвышался этот дворец удовольствий и шопинга. Именно тут раньше стояло казино «Капуста», принадлежавшее Марининой сети «Империя удачи». И именно тут, на этом самом месте погиб Егор Малышев. Очевидно, Ветка просто забыла об этом – или не придала значения. Казино Марина велела снести в ту же ночь, и через сутки здесь был только пустырь. Скорее всего, Ветка забыла…
Марина на ватных ногах вышла из машины и пошатнулась, схватилась за дверку. «Господи… Ну, за что мне это? Сказать ей, что я не могу? Глупо… надо взять себя в руки и пойти. Надо! Будем считать, что это просто очередное испытание».
Она вздернула подбородок, поморгала ресницами, чтобы загнать обратно слезы, и повернулась к Виоле:
– Идем?
– Да, сейчас.
Ветка рылась в багажнике и бормотала что-то под нос. Наконец забросила на плечо ремень сумки, захлопнула багажник и щелкнула кнопкой сигнализации.
– Все, идем.
Она подхватила Марину под руку и устремилась к лифту. Мимо с визгом пролетел какой-то ненормальный на красной «шестерке», и Марина еле успела дернуть Ветку назад.
– Это что же – нормально теперь на парковке вот так педальку газа в пол топить?
– Ой, да брось ты! – поморщилась подруга. – Идиотов с каждым днем все больше, и у каждого второго – тачка, так что тут удивляться не приходится, только знай успевай головой вертеть, чтобы не сшибли.
Но у Марины почему-то нехорошо заныло под ложечкой. Однако, здраво рассудив, что это просто какая-то глупая случайность, она успокоилась и шагнула в лифт следом за Веткой.
Первым на их пути оказался большой парфюмерный магазин, в котором Ветка мгновенно узрела флакон жизненно необходимых ей духов. Пока она принюхивалась к выбранному аромату в окружении аж трех девочек с бэйджами продавцов-консультантов, Марина прошлась вдоль стеклянных полок-витрин, на которых была представлена, пожалуй, большая часть парфюмерных и косметических брендов. Разумеется, уткнулась носом в стойку с «Хьюго» и машинально взяла в руки флакон «Босс», нажала на пульверизатор и подставила запястье под струйку. Запах вызвал четкое видение – Егор в белой рубашке с закатанными рукавами сидит в кресле своего залитого солнцем кабинета. Этой туалетной водой Марина после его гибели долгое время поливала подушку и только так могла спать хоть немного – ей казалось, что муж здесь, просто вышел покурить. Сейчас запах причинял только боль, лишая всех иллюзий. Она поглаживала флакон и старалась не заплакать, не дать эмоциям вырваться наружу.
Подошла Ветка, легкомысленно помахивая разноцветным пакетиком, внутри которого угадывался силуэт коробки с духами.
– Ты что тут прилипла? А-а, – протянула понимающе, заметив флакон в руках подруги. – Мариш, хватит. Прошло столько лет – прекрати себя изводить. Его нет, а Женька есть, и он твой муж.
Со вздохом вернув флакон на полку, Марина пробормотала:
– И именно потому, что он теперь муж, начал позволять себе много лишнего.
– Ну, это он себе и без штампа позволял! – улыбнулась Ветка, беря ее под руку и мягко увлекая за собой в сторону выхода.
Коваль промолчала. Так тяжело оказалось снова выдерживать характер и не звонить Хохлу – она даже не думала.
– Ты кофейку не хочешь? – спросила Ветка, поведя носиком, словно принюхивалась. – Тут отличная кофейня и очень вкусная выпечка. А, ну да – ты ж не любишь. Но все равно – давай хоть кофе, а то я с утра практически ничего…
Марина пожала плечами – почему нет? Они поднялись на четвертый этаж и оказались в небольшой кофейне, наполненной запахами свежей выпечки, корицы, ванили и кофе. Сделав заказ, Ветка откинулась на спинку стула и посмотрела на Марину.
– Ты что такая? Как опрокинутая… Случилось что-то?
– Нет.
– Ну, врешь ведь, – вздохнула ведьма. – Я могу, конечно, правду узнать – но ты ведь потом болеть будешь, я так не хочу.
– А я просила – никогда не лезь мне в голову, будет хуже! – прошипела Коваль, уставившись Ветке в лицо своим фирменным взглядом исподлобья.
– Ой, все-все, хватит, застращала! – отмахнулась та. – Не хочешь – не говори, дело твое.
Кофе пили в гробовом молчании, прерываемом только мелодичным позвякиванием ложечек о края чашек. Марина смотрела на горящую свечу в стакане и все пыталась понять, почему не проходит неприятное ощущение, охватившее ее еще на стоянке. Вокруг так спокойно, так уютно и по-домашнему пахнет сдобой и кофе, что даже мысль о каком-то зле кажется кощунственной. Внезапно она почувствовала, как по спине бежит холодок, а голова начинает кружиться. Ветка сидела спиной к двери, и через ее плечо Марина вдруг увидела двоих парней, входящих в кофейню. Дурнота усилилась, и Коваль резко ударила Виолу по лежащей на столе руке:
– Быстро на пол! Быстро, ну! – И сама проворно упала в проход, заметив, что подруга последовала ее примеру.
Спустя секунду кафе огласилось звуками автоматных очередей, бьющейся посуды, криками и истошным визгом. Марина закрыла голову руками и зажмурилась. Пули буквально прошивали пространство над их столом, впивались в стены, в мягкие диваны. И вдруг все стихло. Повисла такая густая тишина, что стало больно ушам. Марина осторожно подняла голову – неподалеку от нее раскинулся в странной позе официант, чуть поодаль – девушка, а рядом с ней – молодой человек. Ветка тоже начала подниматься. Оглядевшись, они поняли – в кафе, кроме них, не выжил никто из немногочисленных посетителей. И только за барной стойкой, усыпанной битым стеклом от фужеров и бутылок, послышалось какое-то движение.
– Валим! – одними губами приказала Коваль и, схватив растерявшуюся Ветку за рукав, потянула к выходу.
Она едва успела затолкать подругу в ближайший закуток, который вел к служебным помещениям, – к кофейне бежали несколько охранников торгового центра, один на ходу звонил куда-то.
– Так, ментов нам не нужно, – процедила Коваль. – Будем надеяться, что камер видеонаблюдения тут нет… Давай-ка к запасному выходу!
Она потащила Ветку к маячившей впереди двери с соответствующей надписью, которая, к счастью, оказалась открыта. Бегом, рискуя упасть и свернуть шеи, они неслись по ступенькам вниз и остановились только на улице.
– …твою мать! – выдохнула запыхавшаяся Ветка, прислонившись к стене здания. – Ни фига себе – марафон… Что это было, а?!
– А я знаю? – мрачно отозвалась Коваль, тоже согнувшись пополам от непривычного ускорения. – Надо бросать курить…
– Ага! Вдруг в олимпийскую сборную возьмут, да? – ехидно спросила Ветка.
– Да отстань ты со своими шутками! – огрызнулась Марина. – Давай сориентируемся, как далеко мы от входа на парковку.
– Обрадую – мы с другой стороны здания, – осмотревшись, констатировала Ветка. – И если приехала милиция – а она наверняка приехала, – то нам не попасть туда незамеченными.
– Давай все-таки рискнем. Ну а если нет – то и нет.
Они двинулись в обход, стараясь придать себе независимый и праздный вид гуляющих дамочек, не пробежавших только что с четвертого этажа на первый по лестницам.
– Дай мне ключи от машины, – попросила Марина и протянула руку.
Ветка заартачилась:
– С чего?
– С того! Я вожу лучше тебя, если ты не помнишь. Давай!
Ведьме пришлось подчиниться, хотя поездка в машине, за рулем которой окажется Коваль, не сулила ей ничего приятного. Манера ездить у Марины была мужская, в свое время навыки, приобретенные в автошколе, отшлифовал профессиональный каскадер, поэтому за рулем она вытворяла такие вещи, от которых сжималось все даже у ее охраны. Кроме шуток – если парни узнавали, что хозяйка собралась сама прогуляться за рулем, они спешно играли в «дурака», и проигравшие ехали с ней в одной машине.
– Да ладно, не вибрируй, – усмехнулась Коваль, словно прочитав мысли подруги. – Я уже давно так не гоняю – в Англии негде. Да и из твоей тачки много не выжмешь.
– Вот спасибо – успокоила… – пробормотала Ветка, запахивая шубу.
Им повезло – вход на стоянку еще не был перекрыт, но стоило все же поторопиться. Стараясь не бежать совсем уж откровенно, а идти быстрым шагом, они добрались до места, где была припаркована машина Ветки. Марина села за руль и вставила ключ в замок зажигания. Выезжала она медленно, строя из себя «блондинку за рулем», за что была вознаграждена недовольными сигналами машин, едущих сзади, однако не реагировала на это. Оказавшись на улице, Коваль перевела дух и поехала чуть быстрее, велев Ветке посмотреть, что творится на крыльце.
– Повезло нам, – констатировала подруга, оглядывая уличную парковку и крыльцо центра. – Менты только подъехали, сейчас все перекрывать начнут.
– Да, прекрасно, – рассеянно проговорила Марина, вглядываясь в зеркало заднего вида и не понимая, что конкретно ей там не нравится.
Свернув в первый попавшийся переулок, она поняла – что. За ней следовала та самая красная «шестерка», что едва не сбила их на парковке. «Может, показалось? – подумала она, стараясь отогнать нехорошие предчувствия. – Ну-ка…»
Марина, оценив пустую улицу, вдруг резко ударила по газам и рванула вперед так, что Ветка едва не вылетела в лобовое, благо, была пристегнута.
– Сдурела?!
– Заткнись и держись крепче! – процедила Коваль, разгоняя машину еще сильнее.
Маленькая «Тойота-ярис» не была особо мощной машиной, но даже ее скорости хватило, чтобы быстро оторваться от красной «шестерки». Внезапно Коваль резко ударила по тормозам, и машину стало разворачивать. Ветка завизжала, вцепившись в ручку, но Марина не потеряла управления, сумела быстро выровнять машину, не дать ей сойти с дороги, и погнала вперед, прямо в лоб несущейся на них «шестерке». Ветка закрыла глаза, по-видимому, прощаясь с жизнью, а Марина давила на газ и вела «Тойоту» точно на таран. У водителя «шестерки» нервы сдали раньше, чем у частенько проворачивавшей такие фокусы Коваль, он резко взял вправо, не справился с управлением, и машина со скрежетом «обняла» столб линии электропередачи.
– Отлично! – констатировала Марина, чуть сбрасывая скорость и вылетая на основную магистраль. – Ты в порядке? – обратилась она к беззвучно шевелившей губами Виоле.
Та открыла глаза, поморгала ими пару секунд и вдруг разразилась такой отборной бранью, которой мог позавидовать даже крепко выпивший Хохол. Марина сперва растерялась, но потом сообразила, что Ветка просто еще в шоке, а потому не стоит реагировать на ее слова.
– Водички хочешь? – невинным тоном спросила она, заметив катающуюся у Ветки в ногах бутылку минералки.
– Дура!!! – рявкнула ведьма, дергая застежки шубы, как будто стало нестерпимо жарко. – Совсем головой поехала?! А разбились бы?!
– С чего вдруг?
– Да если бы этот урод не отвернул – мы бы в кювете отдыхали!
– Слушай, хватит орать, а? – морщась, попросила Марина. – Я таких хмырей видала – у него кишка тонка, когда на него в лоб тачка валит. Такие всегда отворачивают. Вот Хохол бы хрен отвернул, а такие…
– Психологиня фигова! – продолжала бесноваться Ветка, перепуганная до смерти. – У меня ребенок! Ты про своего не думаешь – так хоть о моем бы вспомнила!
– Вот как раз о твоем я и вспомнила, госпожа мэрша! Как раз о твоем – когда какие-то буратины посетителей кафе в салат покрошили! Как думаешь – случайно, да? Или по мою, скажешь, душу?! Так нет – это пришли за тобой! – жестко сказала Марина, продолжая гнать машину в сторону улицы, где жил Гена. – Рискни опровергнуть?
Ветка умолкла. Опровергнуть было нечем – вряд ли налет на кафе преследовал иную цель, а красная «шестерка» появилась в торговом центре одновременно с ними – значит, ее машину кто-то вычислил, как ни старалась Виола себя обезопасить.
– Давай остановимся где-нибудь, мне надо выпить, я иначе не доеду, – жалобно попросила Ветка, и Марина хмыкнула:
– И это меня обвиняют в алкоголизме! Да я чиста, как слеза младенца… Говори, куда ехать, я тут уже вообще ничего не помню.
Ветка осмотрелась, тоже не очень соображая, где именно они находятся, и начала рассказывать, куда именно ехать. Так они добрались до большого ресторана, и Марина выразила сомнения в безопасности подобного заведения, однако подруга, уже почти совсем пришедшая в себя, заявила, что в этом ресторане любит обедать Бес, и ее здесь знает каждая собака, а потому тут-то гарантированно ничего не произойдет.
Они вошли внутрь, и сразу к ним кинулся мэтр:
– Виола Викторовна! Добрый день! Вам кабинетик?
– Нам водки, и быстро! – скомандовала Ветка, испугав бедного мужика напором. – Давай, Николаич, шевелись – сто пятьдесят сразу и еще сто пятьдесят – на стол. А подруге моей кофе с корицей и холодную воду – да?
– Да, – кивнула Марина, и мэтр суетливо побежал в зал.
– Идем, – кивнула Ветка, уже обретя прежнюю царственную осанку и направляясь следом за испарившимся мэтром.
Марина шла по большому залу ресторана вслед за подругой и с интересом рассматривала публику. Создавалось ощущение, что после рабочего дня все чиновники предпочитали не ехать домой, а продолжать «радеть за трудящихся» за столами в ресторане. Компании мужчин в деловых костюмах, изредка за столом – одна-две женщины, но чисто «бабских» компаний нет. Ветка со многими здоровалась, ее тоже приветствовали.
– О, мать, а ты популярна, – тихонько фыркнула Коваль ей в спину, и Ветка небрежно отмахнулась:
– Ой, брось! Я жена мэра, говорю же – каждая собака знает.
– Забавно…
– И не говори! – усаживаясь за столик на двоих, уронила Виола. – Кто бы сказал мне раньше, когда я «ведьмой» трудилась, что вся мэрия будет со мной вот так расшаркиваться.
– Тебе, смотрю, нравится, – улыбнулась Марина, устраиваясь на стуле удобнее.
– Иногда нравится, а иногда мешает.
«Ну, понятно – нравится до тех пор, пока не приходится играть в партизанку и скрываться под чужим паспортом и, скорее всего, в парике и очках», – усмехнулась Марина про себя.
Официант почти бегом направлялся к ним с подносом, на котором высился пузатый запотевший графинчик, стопка, чашка кофе и тарелочка с крошечными бутербродами с красной икрой.
– Смотрю, тут твои вкусы изучили. Забегаешь тяпнуть по маленькой? – поинтересовалась Марина, лучезарно улыбаясь официанту и принимая из его рук чашку кофе.
– А если и забегаю – какой в том грех? – опрокинув в рот водку, хмыкнула Виола.
– А и правда, – согласилась Марина, отпивая горячий ароматный напиток. – Просто раньше ты не пила столько.
– Сколько? – скривилась Ветка, наливая очередную порцию. – Триста граммов беленькой? Смешно, ей-богу!
– Слушай, Ветуля… – пристально глядя ей в глаза, вдруг заговорила Марина, осененная догадкой. – А ты сама – вот лично ты сама – никому дорогу не перебежала, а? Вот не муженек твой, а именно ты?
– В каком плане? – не поняла Ветка, которую уже немного «забирало».
– Да в прямом. Может, не поделила с кем что? Или кого? – нажав голосом на последнее слово, продолжала Марина.
Ветка при этом просто озверела. Лицо ее пошло красными пятнами, крылья тонкого носика раздулись, глаза сверкнули ледяным огнем.
– Что за инсинуации, дорогая?
Коваль молчала, насмешливо смотрела на нее и помешивала ложечкой кофе в чашке.
– Я ненавижу эту твою манеру вот так брякнуть – и ждать результата! – зашипела подруга, склоняясь к столику. – И еще это лицо твое кошмарное и волосы!
– Что – не нравится? Брюнеток больше любишь?
– Что?! – взвизгнула Ветка громким шепотом. – Каких еще брюнеток?!
– А таких – с высшим медицинским образованием, но при этом работающих в стрип-клубе у шеста, – спокойно продолжала Марина, изучая лицо подруги. – И чтобы имя поэкзотичнее… ну, не знаю… Изабелла там, Лолита… или – Зара. Вот хорошее имя, да? А в паспорт можно и не смотреть – да и по фигу, что там оно – Лариса, да, ведь? Главное, чтобы напоминало Коваль в молодости, правда, Ветуля?
Ветка сидела с открытым ртом и хватала воздух, как будто собиралась упасть в обморок.
– Ты… ты откуда… откуда?!
– О, ну, я так и знала! – удовлетворенно проговорила Марина, откидываясь на спинку кресла и доставая сигарету. – Твое постоянство тебя погубит, дорогая. Тебе в голову не приходило проверить, не спит ли твоя телка еще с кем-то, кроме тебя, а?
– Да что ты несешь такое?! – зашипела пришедшая в себя Виола. – Ни с кем она не спит!
– А вот после сегодняшнего я не была бы так уверена, – спокойно отрезала Марина. – Вета, вот поверь – это не от Гришки ноги растут, это – твоя девка. Потому что спит она с кем-то еще, и этому «кому-то» не нравится твое соседство в постели. И возможности у него – будь здоров, раз чуваков с автоматами послал. Давай думать, дорогая, пока есть время. Я что-то под раздачу не очень хочу, у меня свои дела имеются.
Ветка допила водку, даже не притронувшись к бутербродам, и задумалась. Ее лицо хмурилось все сильнее, она что-то прокручивала в голове, вспоминала. Марина не мешала ей, жестом подозвала официанта и попросила еще чашку кофе. Она и сама не понимала, почему вдруг решила, что расстрел в кафе и последовавшая за ним погоня – следствие ревности. Но какое-то шестое чувство говорило об этом, а также то, что больше грешить не на что. Ее саму здесь никто не ждал, да и не узнал бы – когда? Сегодня она впервые вышла на улицу. Выходило, что все-таки мишенью была Ветка.
– Я вспомнила! – вдруг вскрикнула Виола, вырвав Марину из раздумий. – Ты права…
– Ну а то…
– Как я сразу не поняла… – бормотала Ветка, роясь в сумке. – Куда я дела-то его?
– Что потеряла?
– А, вот, все! – В руке Виолы блеснул золотистым бочком мобильный, но Марина ловко выхватила его:
– Стой, не надо! Не звони!
– Почему?
– Я пока не знаю, но чувствую – не надо. Позже. Поедем домой, Ветуля.
Она бросила на стол деньги, взяла Ветку за руку и повела к выходу. Мэтр Николаич суетился вокруг, напоминая назойливую муху, и Ветка в конце концов отмахнулась:
– Да уйди ты! Задолбал совсем! В глазах рябит, как в телевизоре во время профилактики!
Марина еле сдержала смех, поблагодарила мэтра за заботу и усадила Виолу в машину. По темным улицам ехала осторожно, как будто ждала чего-то. Но вот и знакомый двор, пустая стоянка, свет в окнах второго этажа и Генкин силуэт в кухне. Припарковав машину и растолкав уснувшую по дороге Ветку, Марина вышла, закурила и задумчиво протянула:
– Вот не ожидала я, что на старости лет придется фокусничать на машине. Спасибо, подруга, удружила мне.
Ветка, не совсем соображая спросонья, пробурчала что-то нечленораздельное. Марина же обняла ее за плечи и потащила к подъезду.
– Идем, а то Генка там, наверное, волнуется. Я же обещала, что недолго и осторожно.
– Ты-то? Недолго и осторожно? Очень смешно, Коваль – оборжаться просто, – пробурчала Виола, подчиняясь подруге и входя за ней в темный подъезд.
Гена встретил их в коридоре – видел, как подъехали и как вошли. И сразу с порога начал:
– Почему, как только вы куда-то отправляетесь, там сразу начинается мини-война? А то и макси – как сегодня?
– Господи, ты-то откуда знаешь? – пробормотала Марина, наклоняясь, чтобы развязать ботинки.
– Новости смотрю! – отрубил телохранитель, захлопывая дверь. – Трубят весь вечер, что неизвестные разнесли кафе в торговом центре, пять трупов.
– И с чего ты решил, что мы там были? – резонно спросила Марина, сбрасывая шубу.
Ветка только хмыкнула – ее клонило в сон, и она изо всех сил боролась с этим состоянием. Гена сочувственно посмотрел на хозяйку и взялся за ее ногу, стягивая сапог. Виола что-то пробормотала, но от помощи не отказалась. Гена снял с нее сапоги и шубу и провел в большую комнату. Марина же ушла в кухню и села в угол, втягивая ноздрями аппетитный запах жареной картошки, исходивший от большой чугунной сковороды на плите.
– Упала, как подкошенная, – сообщил Гена, вернувшись.
– Замечательно. Представляешь – махнула триста водки без закуски – и поминай как звали, – пожаловалась Марина.
– Ну, вам это дико, я понимаю, – Гена достал тарелки и принялся накладывать картошку. – Но от темы-то не уходите. Что в кафе было?
– Да ты с чего взял, что мы вообще были в том кафе? – снова спросила она, беря вилку.
Гена сел напротив, подвинул к Марине плошку с солеными огурцами, помидорами и капустой:
– Ох, Марина Викторовна… Когда же вы перестанете считать себя умнее других? Это любимый торговый центр Виолы Викторовны вот уже с полгода – с момента открытия как раз. И я даже не сомневался, что она вас туда повезет. Теперь что станете спрашивать?
Марина молчала, немного пристыженная словами телохранителя. Она и раньше знала, что обстоятельный Гена всегда и все знает о том, кого охраняет – будь то она, маленький Егорка или Виола с Алешкой. Но почему-то сейчас это ускользнуло от ее внимания.
– Да, извини, Гена. Погорячилась, – признала она. – Были мы и в центре, и в кафе во время нападения. Знаешь, что скажу? Это за ней приезжали, за Веткой.
– Какая новость, – усмехнулся Гена, хрупнув соленым огурцом. – Я еще когда предупреждал Беса, что за ней «хвост» бывает.
– Предупреждал?! – уставилась на него Коваль, не донеся до рта вилку с картошкой. – А он что?
– А он сказал – разберусь. Ну, видимо, не разобрался.
– Красная «шестерка» за ней моталась?
– И она, и еще «Хонда» темно-синяя. И я даже знаю, чьи люди были.
– Генка, ты идиот?! Как можно такое знать и молчать?!
– А я конкретно узнал только сегодня, когда запись камеры видеонаблюдения в новостях прокрутили. Узнал я там одного парня, – спокойно ответил Гена. – Удивитесь сейчас.
– Нууу! – взмолилась Марина, не в силах сдерживать рвущиеся эмоции.
– Ворона это люди.
– Что?! – Она даже подпрыгнула на стуле. – Почему?! Как – Ворона?!
– А так. Зара эта, с которой у Виолы Викторовны шашни, параллельно еще и с Вороном живет. Ну, тот и заподозрил, видимо.
Марина схватилась за голову:
– Господи, ну, куда я-то вляпалась опять?! У Мишки с Бесом свои терки еще со старых времен, не думаю, что забылось. И даже телка эта тут ни при чем – он через Ветку хочет что-то у Беса отмутить – вот я не я буду! Понимаешь? – жалобно посмотрела она на телохранителя.
Гена кивнул. Чутью этой женщины он доверял – знал, что она крайне редко ошибается. Да и не настолько нужна была Ворону эта стриптизерша – он и ездил-то к ней раз в две-три недели, скорее для видимости, чем по любви. А вот прижать Беса через жену вполне мог хотеть. При нынешних возможностях Гришки мог он стать полезен в самых разных областях жизни, так что Ворону было просто грех этим не попользоваться.
– Значит, сделаем так. Виолу Викторовну оставим здесь – это, по крайней мере, будет безопаснее, чем она домой поедет, где не пойми что в охране творится. Там же чехарда – меняются, как картинки в калейдоскопе, – поглаживая клеенчатую скатерть на столе, заключил Гена. – И вам спокойнее, и мне. Дальше. Из дома в одиночестве вы больше не выходите. Решим просто – возьмем телохранителя.
– А ты?
– А я не гожусь, вы прекрасно знаете, – он продемонстрировал протез. – Не хочу подвергать вас опасности. У меня есть связи в одном небольшом агентстве, там подберут хорошего, надежного парня. Согласны?
– Вполне.
Гена мысленно похвалил себя за мягкий тон и правильную интонацию – зная вспыльчивый характер Марины, он ожидал сопротивления, а потому постарался максимально мягко преподнести решение, которое выработали они с Хохлом по телефону. Женька не выдержал, позвонил Гене и попросил сделать все, чтобы его взбалмошная супруга не попала в очередной переплет с риском для здоровья и жизни. Гена, разумеется, пообещал, но ручаться за успешный исход мероприятия не мог. К счастью, Марина как-то безропотно согласилась.
– Прекрасно. Завтра утром и начнем. Дальше. Мне вообще кажется, что вам нужно отсюда уехать как можно скорее, – продолжил он, и Марина удивленно вздернула брови:
– То есть? Телохранитель мне зачем тогда? До аэропорта проводить?
– Ну, я так и думал, – вздохнул Гена. – Вы ведь получили все, за чем ехали. К чему лишние сложности, Марина Викторовна? Предъявить Бесу копии документов можно и по электронной почте, сидя в безопасном месте – к чему трясти куском мяса, стоя в клетке голодного тигра?
Марина откинула голову и захохотала так, как умела только она – заливисто, беззаботно, с легкой хрипотцой. Отсмеявшись, она перевела на телохранителя жесткий взгляд голубых глаз и проговорила:
– Где ты увидел тигра, Гена? То, что бессильно огрызается на всех, это не тигр. Это зашуганный помойный кот. И отношение к нему будет соответствующее. И я не уеду отсюда, пока не буду до конца уверена в том, что он больше никогда не посмеет угрожать мне и моему сыну. Даже если для этого мне потребуется его убить.
Она сказала это так просто и так страшно, что Гена ощутил легкую дрожь в здоровой руке.
– Не много ли нагрузила на себя, подруга моя дорогая? – вдруг раздался голос Ветки, и сама она возникла в дверном проеме.
Марина, казалось, не удивилась. Она развернулась и уставилась Ветке в лицо холодными глазами.
– Нет, не много. Ровно столько, сколько в состоянии унести, – спокойно ответила она. – И ты не хуже моего знаешь, что я имею на это полное право.
– Право? Право решить, кто жив, а кто нет?
– Представь себе, что в отношении твоего мужа именно так все и обстоит.
– Да?! – уперев руки в бока, враждебно поинтересовалась Виола. – Это с чего бы для моего мужа-то такое исключение, а?
– Ну-ка, сядь, – велела Коваль таким тоном, что у Ветки даже мысли не возникло сопротивляться. Она послушно шагнула к табуретке и села, скрестив руки на груди. Гена счел нужным уйти и не мешать, и Марина с благодарностью проводила его взглядом. – Так вот, подруга моя. Исключение для твоего мужа – так это потому, что я ему помогла тут удержаться, закрепиться и выжить всех, кто его не устраивал. Я и Мишка Ворон. И если бы тогда я встала на другую сторону – летел бы твой Бес отсюда, кувыркаясь и подпрыгивая на поворотах. Но я помогла – как же, родственник, Егора моего брат двоюродный! Тварь, родства не помнящая! – раздувая ноздри, проговорила Марина, глядя на Ветку в упор. – Я своими интересами жертвовала, своими пацанами – я, понимаешь?! И что? Сколько раз он меня потом закладывал и продавал – сказать? Или, может, сама вспомнишь, ведь при тебе уже было? Кадет, Ашот – хватит? Или еще? Сколько раз он деньги у меня вымогал? Не считала? А то, что он все мое, все, что я кровью добывала – под себя подгреб, едва стало известно, что нет меня, это как?! Или тут ты тоже на его стороне – муж ведь?! Не расперло вас – на чужом-то, нет? Я тебе разве хоть раз за это высказала? Нет! И сейчас молчала бы, кабы не полезла ты туда, где не должно тебя быть!
Она задохнулась от гнева и крика, глотнула воды из стакана, вытерла губы и продолжила, стараясь больше не кричать:
– Молчишь, Ветка? А почему? Нечем крыть? Поверь – если бы ты была на моем месте, то рассуждала бы так же! Точно так же, как я! Потому что твой козел Гришка замахнулся не на деньги даже – на моего сына! А за Егора я просто горло перегрызу и думать не стану, кому – Бесу, тебе, еще кому-то. Все. Если неприятны мои разговоры – не держу.
Марина встала и отошла к окну, закурила, чувствуя, как дрожит все внутри. Никогда она не высказывала Ветке своих претензий в отношении Беса, но сегодня просто не выдержала напряжения. Ветка молчала, понуро опустив голову. Ей казалось, что обвинения подруги летели в нее тяжелыми камнями, которых хватило бы на целый курган, способный похоронить их дружбу. Она не оправдывала мужа, более того – считала, что он кругом неправ. Но и признавать за Мариной право распоряжаться его жизнью тоже не хотела. Как бы плохо они ни жили с Бесом сейчас, бывали и хорошие моменты, и Виола была благодарна ему и за заботу, и за своего рода любовь. Она разрывалась сейчас между двумя этими людьми и своими отношениями с ними – давней любовью к Коваль и браком с Гришкой. Как выбрать, как сделать так, чтобы все закончилось миром? Да и невозможно это, потому что Марина, как ни крути, права кругом. Без нее Гришка бы не стал здесь тем, кем стал, и платить черной неблагодарностью было подло. Да и собственные проблемы тоже мешали, потому что никому, кроме Марины, она не сможет их доверить, больше того – Коваль уже влезла в это и теперь не отступится, если только… Если только Ветка не встанет сейчас и не уйдет. Но она уже знала, что не сделает этого, не сможет – после того, что было между ними ночью, что было между ними раньше. И потому, что у нее никого нет на свете, кроме Марины. По большому счету никого. Только сын – маленький тяжело больной мальчик, который вряд ли доживет до серьезного возраста. И только Марина в состоянии помочь и понять все. Значит, пусть говорит и делает все, что хочет – только бы не прогоняла больше, не произносила этих страшных слов «Я тебя не держу». Хотелось, чтобы держала… Но, зная Коваль, Ветка понимала – нет, она не скажет, не будет держать, она вычеркнет из жизни и из памяти и пойдет дальше – гордая, независимая. Одинокая. Да – одинокая даже при живом муже, при преданном ей Женьке. Потому что она так уж устроена – ей никто не нужен.
Ветка встала, вытерла слезы и подошла к Марине, по-прежнему изучавшей что-то в темном дворе, обняла ее за талию и положила голову на плечо:
– Прости меня. Я не должна была вмешиваться в ваши разборки, никогда не должна была. Прости…
Марина развернулась и порывисто обняла Ветку, вжавшись лицом в белокурые локоны.
– Это ты меня прости… я иногда совершенно не понимаю, что говорю и кому. Ты права… кто я, чтобы судить? Меня вообще нет…
Они опустились на пол прямо в кухне и, обнявшись, проплакали почти до утра, когда темное февральское небо начало чуть светлеть.
– Может, мы все-таки поспим, а? – жалобно попросила Марина, глянув в окно, и Ветка, закинув за спину волосы, пробормотала:
– Конечно, дорогая. Идем. Генка расстелил нам диван.
– Вета…
– Не бойся, милая. Ничего не будет. Я все поняла.
Обе уснули, едва очутившись на диване под большими клетчатыми пледами, тесно прижавшись друг к дружке. Под Марининой подушкой какое-то время вибрировал мобильный, но она этого не слышала, погруженная в крепкий, спокойный сон.
…Вой сирены разбудил Коваль, она встала и пошла в кухню. Горела машина Ветки, во двор только что въехала «пожарка» – это она издавала такой противный звук. Вокруг метались люди, кто-то спешно отгонял свои машины на безопасное расстояние, пожарные разматывали шланг.
– Гена! – заорала Марина, метнувшись от окна в соседнюю комнату, но там было пусто. На вешалке в коридоре отсутствовала Генкина куртка.
Коваль метнулась обратно в большую комнату, к разложенному дивану, где по-прежнему спала Виола, укутавшись в плед.
– О, черт!!! Ветка, вставай! – Марина тормошила подругу за плечо, но та продолжала крепко спать, даже не изменив позы.
Коваль не стала долго церемониться, схватила вазу с хризантемами, бросила цветы на стол, а воду вылила на Ветку. Та завизжала и села, тараща глаза.
– Сдурела совсем?!
– Машина твоя сгорела, иди вон, глянь на останки! – рявкнула Марина, возвращая вазу на стол.
– Ты чтооо?! Кааак?! – все еще плохо соображая, проговорила Виола, выбираясь из-под пледа.
– Синим пламенем, – мрачно пошутила Марина, садясь на край дивана и наблюдая за тем, как подруга мечется по комнате в поисках халата, а потом выбегает в кухню, откуда через минуту раздался истошный вопль:
– …твою мааать! Прокатная машина!
– Ну, вот и радуйся, что не своя, – констатировала Коваль. – Хотя бабки платить все равно придется. Но это мелочи. Вопрос в другом – кто? И зачем?
– Ты думаешь, что это поджог? – спросила, опускаясь в кресло, вернувшаяся с кухни Виола.
– А что тут думать? В свете последних событий это единственная версия. В случайное самовозгорание я как-то не верю. Да и менты скоро пожалуют.
– Не пожалуют. Она на левый паспорт была взята, – вздохнула Ветка.
«Н-да, как я забыла-то… Ты ж такая хитрая у нас, подстраховалась…»
– Тогда и денег с тебя не потребуют – ибо не ты машину брала, – заключила Коваль вслух. – Но, Ветка, дело же не в деньгах и не в тачке, ты сама-то понимаешь?
Ветка понуро молчала.
– И ведь я знаю, с чьей подачи это сделано, – мягко продолжала Марина. – И даже знаю, почему. И ты сама, если хорошо подумаешь, тоже поймешь. Я не хочу давить… Но если ты сама себе не поможешь, то никто этого не сделает. Подумай об этом, ладно?
Марина встала с дивана, мимоходом потрепала подругу по голове и ушла в ванную. Взглянув на дисплей зажатого в руке мобильного, увидела пять пропущенных звонков от Хохла и ухмыльнулась довольно.
– Не выдержал, значит. Ну, ничего нового. Ладно, позже разберемся.
Небрежно бросив мобильный на стиральную машинку, она шагнула в душевую кабинку, маленькую, без привычных наворотов вроде гидромассажа. Короткие волосы требовали куда меньшего внимания, чем привычные длинные, и Марина в который раз похвалила себя за решение столь кардинально сменить имидж. Кроме того, стильная стрижка делала ее лицо моложе. Единственное, что по-прежнему мешало, так это послеоперационные шрамы, которые все еще приходилось тщательно маскировать слоем грима. «Ничего, это тоже пройдет».
Теперь ей нужно было решить две проблемы – что делать с Веткой и как тонко намекнуть Бесу о том, что она знает о нем нечто, чего знать никто вообще не должен. И вот это второе влекло за собой новую проблему – как после этого выжить и улететь домой. Потому что вряд ли Гришка обрадуется.
– Ветка! – крикнула она, приоткрыв дверь и вытираясь большим полотенцем. – А твой благоверный электронной почтой пользуется?
– А как же, – откликнулась Ветка из кухни. – Зачем тебе?
– А у него собственный ящик, личный, или это мэрская почта через администрацию? – игнорируя вопрос, продолжала Марина.
– Есть и личная, и мэрская. Да зачем тебе?
– А вот ты, например, можешь ему написать, если его нет в городе, а ты дико соскучилась?
– Да что ты приклеилась-то, Маринка?! – не выдержала подруга и, бросив на стол нож, которым резала помидоры для салата, вошла в ванную. – Зачем тебе Гришкина почта?
– В любви хочу объясниться.
– Угу. А я супруга губернатора Калифорнии, – кивнула Ветка согласно.
– Ну, для Калифорнии твой Бес пока не дозрел…
– Марина, хватит, а? Зачем тебе эта почта далась?
– А вот этого, милая, я тебе не скажу. Пока не скажу, – уточнила Коваль, чмокнув подругу в щеку и бочком пробираясь мимо нее в коридор.
Ветка только головой покачала – знала, что выспрашивать бесполезно. Они уселись в кухне напротив друг друга, и ведьма продолжила нарезать салат, а Марина с наслаждением принюхалась к аромату корицы и свежего кофе, стоявшего в джезве перед ней.
– Тебя дома-то не хватятся? – спросила она, наливая напиток в чашку.
– Мне все равно. Гришки сейчас нет, а кто потом ему настучит – какая разница? У меня ни малейшего желания нет возвращаться, вот не поверишь.
– Не поверю – после того, что ты мне вчера наговорила.
Коваль улыбнулась, как будто воспоминания о вчерашнем разговоре вызвали у нее исключительно положительные эмоции, и отпила глоток кофе.
– Слушай, а ты почему мне про девицу свою ничего не расскажешь? Стесняешься?
Ветка посмотрела укоризненно, сбросила порезанные помидоры с доски в большой синий салатник и взялась за красный болгарский перец.
– Марин, давай про это не будем. Это мое личное дело – ведь так?
– Так, – кивнула Коваль согласно. – Но оно было твоим до тех пор, пока я вчера не была вынуждена «полицейские развороты» на ледяном асфальте выписывать. Пожить, знаешь ли, хочется, а под окнами тачки горят. Прямо старые добрые «лихие девяностые». А я как раз с тех пор не выношу вида горящих машин, если знаешь.
Она передернула плечами и умолкла. Ветка знала, о чем речь. В самом начале «карьеры» вот так же подручные Мастифа сожгли в машине одного из приятелей Коваль, а потом уже у нее на глазах на костре для шашлыков и ее любовника Олега Черепа. Марина потом долгое время вообще не могла видеть открытого огня и только через несколько лет смогла справиться с этим страхом. Сегодняшняя горевшая машина не добавила оптимизма…
– Прости меня… Я просто не думаю, что это так уж важно. Ну, увидела девку в стрип-клубе, запала… Квартиру снимаю, она там живет, видимся не очень часто. Для того и машину беру в прокате, и парики с собой таскаю, и линзы, и паспорт левый.
– А тебе не приходило в голову, что эта кукла кого-то в твоей съемной квартирке привечает? – спросила Марина, раскуривая сигарету.
Ветка задумалась. Коваль покуривала и ждала, когда подруга что-то переберет в памяти и решит поделиться этим. Но Ветка только отрицательно замотала головой:
– Нет, Мариш. Этого не может быть.
– У меня другое мнение на этот счет, – спокойно отозвалась Марина. – Хочешь, докажу?
– Как? – скривилась Виола, и в глазах ее мелькнуло что-то похожее на страх.
– Где в этом районе поблизости какой-нибудь магазин, в котором можно купить парик?
– Зачем? У меня в сумке лежит, возьми, если тебе надо.
– Тебе, – поправила Коваль. – Не мне надо, а тебе. Потому что меня и так никто не узнает, а тебя – запросто.
Ветка отложила нож и уставилась на Коваль, не понимая, к чему та клонит.
– Объясняю, – сжалилась Марина. – Тебе нельзя появляться в окрестностях той квартиры в прежнем облике – так? Но и в облике жены мэра – тем более. Значит?.. Ну, давай, Ветуля, включи голову, раз уж ты не удосужилась раньше это сделать! С твоими-то способностями – и не узнать про девочку все? Я с тебя хихикаю, как говорил один мой ста-арый приятель – и твой, кстати, тоже.
Ветка нахмурилась. Дурацкая фраза принадлежала Строгачу – бывшему «смотрящему» и по совместительству Веткиному любовнику – до тех пор, пока он не озверел окончательно и не приложил ведьму лицом к раскаленной спирали обогревателя. Воспоминания были те еще…
Коваль поняла, что сказала лишнее, подошла к Ветке и обняла ее.
– Ну, прости, я погорячилась. Давай к делу. Я имела в виду, что как ты, любительница покопаться в чужой голове, едва человек зазевался, вдруг удержалась от подобного соблазна в отношении своей пассии, а? Ветуля, ты даже со мной подобные финты прокручивала, а здесь-то?
Виола освободилась от ее объятий и встала, прошлась по кухне и, опираясь о подоконник, понуро опустила голову:
– Ты знаешь, я хотела… А потом подумала – вдруг узнаю что-то, от чего мне станет больно?
– Ух ты, лань моя трепетная! – фыркнула Марина. – Влюбилась, значит? Ну-ну. А вот зря ты с такими сантиментами. Могла бы давно себя обезопасить. Так что там с магазином?
– Есть на параллельной улице. Найдешь?
– Попробую. Генка не вовремя заморочился с этим охранником, – с досадой проговорила Марина, выглядывая на улицу, где оказалось ветрено, сыро и пробрасывал мокрый снег.
Но выхода не было – выпускать Виолу стало опасно, раз Мишкины люди нашли машину, да и вообще небезопасно оставаться в этом доме, еще и Гену подставят. Марина наскоро оделась и спустилась вниз, аккуратно миновала толпу, окружавшую останки сгоревшей «Тойоты» и милицейский «уазик», и вышла на улицу. Снег налипал на короткую челку, на ресницы, размазывая тушь, и Коваль злилась, что не догадалась взять очки. К счастью, магазин оказался не особенно далеко, и павильон, торговавший париками, располагался на первом этаже почти сразу у входа. Она выбрала рыжие кудри, потом в оптике – комплект зеленых линз и решила, что этого недостаточно. К линзам добавились еще и очки с простыми стеклами, но в броской красно-черной оправе – такие являются весьма ярким аксессуаром, который трудно не заметить, зато из-за него потом сложно вспомнить черты лица. Осталась малость – купить какие-то вещи, отличные от тех, что Виола носит в обычной жизни. Это тоже не составило проблемы – пушистый красный свитер, черные брюки и черный пуховик – таких сотни. Вывалившись из магазина с пакетами в руках, Коваль удовлетворенно подумала, что теперь Ветку не узнает даже Бес, столкнись он с ней нос к носу.
Пообедав, они отправились на другой конец города, где Ветка снимала квартиру для своей пассии. По дороге Коваль сделала еще одно – сняла номер в гостинице, чтобы переехать туда от Гены вместе с Веткой. Та сперва упиралась, не понимая, чем квартира телохранителя перестала устраивать Марину. Но Коваль четко выполняла намеченное и не собиралась отступать.
– Я не хочу, чтобы у него были проблемы, – объяснила она свои манипуляции подруге. – Поживем здесь.
– Как скажешь, – пробормотала Ветка, которую здорово раздражал маскарадный костюм, подобранный Мариной. Но спорить она не рискнула…
– Надеюсь, возле дома найдется какое-то место, из которого мы будем наблюдать, – сказала Марина, убирая паспорт в сумку и увлекая Ветку за собой из гостиницы.
– Я там местность не изучала, – огрызнулась ведьма.
– Ну, ничего, у тебя будет время, – покладисто улыбнулась Марина, подходя к обочине и поднимая руку, чтобы остановить такси.
Квартира располагалась в самом отдаленном и новом районе города – безликие одинаковые дома, улицы без единого деревца, стандартная застройка. Марине пришло в голову, что Ветка не так глупа, как хотела бы казаться – в этих домах-близнецах легко запутаться, если только четко не знаешь, что ищешь. Им повезло – напротив дома, где находилась квартира, было маленькое бистро с большими окнами-витринами, и Коваль решила, что сидеть они будут там, чтобы не привлекать внимания длительным времяпрепровождением во дворе на лавочке в весьма сомнительную погоду.
В бистро нашелся удобный столик как раз у окна, и приличный кофе, и даже сносная паста с морепродуктами и сливочным соусом.
– Ты смотри – растет культурный уровень, – фыркнула Марина, пробуя принесенное официантом блюдо.
Ветка есть не могла, нервничала, вяло накручивая на вилку макароны и тут же стряхивая их снова в тарелку. Марина не могла понять ее состояния – было чувство, что Ветка что-то скрыла от нее. «Если это так – я голову ей оторву», – решила она, отпивая кофе и вытаскивая из сумки сигареты и зажигалку. Внезапно Ветка напряглась, как-то подобралась вся и уставилась через плечо Марины, поправляя на переносице очки.
– Ты что? – тихо спросила Коваль, не оборачиваясь.
– Там…
– Кто?
– Н-нет… показалось, – выдохнула Виола, но от Марины не укрылось, что облегчения при этом подруга не почувствовала, сохранив все ту же напряженную позу.
Коваль протянула руку и сжала Веткины пальцы, только что выпустившие вилку.
– Говорю в последний раз. Если ты меня обманула – будет хуже. Кто у меня за спиной? Не заставляй оборачиваться.
– Охранники Ворона, – прошептала Ветка, и Марина четко уяснила – она в курсе всего, что происходит. Она знала, чьи люди ходят за ней. Как знала и то, с кем еще делит постель ее новая любовница.
– Зачем? – глядя ей в глаза, спросила Коваль. – Как ты могла? Ты же меня подставила.
– Не подставляла я тебя, – пробормотала Ветка, стараясь вырвать руку. – Они тебя даже не узнают. Просто помоги мне избавиться от Ворона – и все.
Коваль смотрела на нее во все глаза и не понимала ни слова. Но за спиной ничего не происходило, и, чуть повернув голову, она увидела, что двое мужчин спокойно сидят за столиком и изучают меню. Никакого интереса к посетителям бистро они не проявляли, и Марина вообще перестала понимать, что происходит.
– Так, ну-ка, объяснись нормально, – потребовала она, сильнее сжав Веткину руку.
– Он меня шантажирует этой связью и требует, чтобы я ему добыла какие-то компроматы на Гришку. Какие-то доказательства его левой деятельности, – пробормотала Ветка, сморщившись. – Иначе он расскажет Гришке все и предоставит видео и фотографии.
– Ой, а то твой Гриня без Ворона о твоих наклонностях не знает! – хохотнула Коваль, не понимая причины Веткиного страха. – Он же про нас все знал и даже видео, помнится, снял в твоей квартире – когда ты с холостой жизнью прощалась – помнишь?
– Я ему пообещала, что больше никогда… мы с ним договор заключили, и если он узнает, то вышибет меня из дома, а Алешку изолирует и запретит мне к нему приближаться. Понимаешь? И я готова была из кожи вон лезть – и лезла, – чтобы найти эти доказательства. Я с Гришкой почти каждый день работала, но слова-то не принесешь Ворону, ему бумаги нужны, документальные подтверждения! – в отчаянии воскликнула Виола, снимая очки свободной рукой. – Я не знаю, где это взять – иначе уже взяла бы и отдала!
Она старалась не расплакаться, кусала губу, часто моргала ресницами. Коваль отказывалась понимать, что происходит. Было в этом нечто неправильное, нелогичное, но она пока не могла понять, что именно.
– А как же твоя неземная страсть к Бесу? – спросила Марина. – Ты только вчера хотела меня со свету сжить за него – а Ворону готова отдать?
Ветка помолчала, склонив голову. Ее лицо было почти полностью скрыто сейчас упавшими локонами рыжего парика, и, когда она подняла голову, Марине стало не по себе. Даже не слабонервная Коваль почувствовала легкую неприятную дрожь, когда увидела, какими стали глаза ведьмы. Ее взгляд сделался мертвым и таким ледяным, что даже зеленые линзы не маскировали этого.
– А мне теперь все равно, кто его уберет – ты или Ворон, – медленно проговорила она, глядя этими ледяными глазами в лицо Марины. – У самой-то ни сил, ни духу не хватит. А вы – сможете. И Мишка, и ты.
– Ну, ты и сучка… – выдохнула Коваль, не отводя взгляда. – Решила, значит, с супругом счеты свести – на всякий случай? Кусок пожирнее догадалась уже отхватить или нет пока? Смотри – не успеешь.
Она отпустила Веткину руку, набросила шубу и вышла из бистро на улицу, чувствуя, что сейчас просто взорвется. Такой подлости от Ветки она не ожидала. Беса не жаль – сволочь, но за что ведьма так обошлась с ней? Столько раз Коваль вытаскивала ее из разных передряг, помогала, утешала, успокаивала, рисковала своей жизнью – и теперь Ветка отплатила ей таким образом. Непостижимо…
Марина вытащила телефон и набрала номер Хохла, надеясь, что тот не станет упрямиться и злиться за несостоявшиеся утренние разговоры. Он сейчас был нужен ей как никто.
Он уже перестал ждать звонков от нее, даже не смотрел на дисплей. Знал – не позвонит, обиделась, разозлилась. Зачем он завел бессмысленный и глупый разговор, приведший к ссоре, Хохол и сам не понимал. Просто всякий раз, когда Марина делала что-то наперекор ему, его охватывала дикая, неуемная, слепая ревность. Женьке казалось, что Коваль прикрывается какими-то делами, обстоятельствами, чтобы встречаться с другими мужчинами. Потом ему бывало стыдно – до отвращения к себе, но в первый момент он абсолютно не соображал, что говорит и делает. И потому он признавал за ней право злиться и не звонить.
– Понимаешь, – говорил он Мышке, сидя у нее в ногах на кровати, – мне бы сейчас знать, что с ней все в порядке. Только это. Она запретила ехать к ней.
– Ты меня удивляешь, ей-богу! – фыркнула Мышка, укутываясь в белую шаль – ее морозило. – Когда тебя держали ее запреты? Поезжай. Я уже не могу смотреть, как ты изводишься.
– Я должен сперва с твоим ухажером все решить.
– Ты еще не понял, что он болен? Женя, это глупо…
Хохол встал и прошелся по комнате, помахивая руками в стороны, словно разминался.
– Машка, оставь это. Мне по фигу, здоров-болен. В следующий раз он тебя более успешно машиной шибанет или еще чего придумает. Нет, с этим надо кончать.
Маша замолчала окончательно. После памятной фразы о гороскопе друидов Хохол пообижался на нее для порядка, но потом свел все к шутке, и мир в квартире восстановился. Церпицкий не звонил и не появлялся, но Маша знала, что это временно. Он уже исчезал так, а потом снова возвращался со своей навязчивой идеей. Но случаев, когда Максим попытался бы причинить ей реальное зло, а уж тем более физическое увечье, до сих пор никогда не было. Но больше всего ее напугало то, что Максим совершенно ничего не помнил…
Разрешилось все через два дня после телефонного звонка Машкиной одногруппницы. Той понадобилась помощь в организации большого банкета, который она хотела украсить танцующей парой, и после обсуждения цены на выступление Маша вдруг стала обладательницей довольно страшной информации.
– Ты представь, Макса Церпицкого в психоневрологию закрыли!
– Как?! – вскрикнула Маша, пораженная этими словами.
Не верить оснований не было – одногруппница как раз там и трудилась.
– Вот так. Поджег квартиру, сидел посреди комнаты и в костер какие-то снимки кидал.
Мышке показалось, что пол уходит из-под ног, а вокруг – стойкий запах гари… Гари от снимков, на которых – она.
– Катя… это точно?
– Ну, ты что! Точнее не бывает, его и на освидетельствование назначили. Да там ясно как день – шизофрения, просто долго латентно протекала.
Мышка уже не слушала – она плакала, бросив телефон на диван. Хохол, внимательно наблюдавший за ней, почуял, что речь идет о Церпицком, но спрашивать сразу не стал, дал Мышке возможность поплакать и потом прийти в себя. Цокая зубами о край стакана, она пила воду с валериановыми каплями и смотрела перед собой пустыми глазами.
– Это я виновата.
– Что? – не понял Хохол, и она повторила:
– Это я виновата. Если бы не я – он бы мог остаться нормальным.
– Чушь собачья! – вспылил Хохол. – Он бы съехал рано или поздно, так лучше уж сейчас – пока никого не убил и не покалечил! Тебя вот, например!
– Он ничего бы мне не сделал… а мы с тобой ускорили…
– Все, я не желаю слушать твой бред, Машка! Ты любого врача спроси – псих все равно заканчивает в психушке! Ну, и этот закончил – все! Нет его! И ты тут ни при чем! Хватит, слышишь, – хватит! – Он сильно встряхнул Марью за плечи, и та замоталась в его руках, согласно кивая головой. – Вот и умница. Может, приляжешь пока?
– Д-да… – пробормотала она, и Женька унес ее в спальню, укрыл одеялом и выключил свет. – Нет! Не выключай! – заорала вдруг Марья, когда он уже почти вышел из комнаты, и Женька, испугавшись, вернулся:
– Да что ты, Маш? Я же в соседней комнате…
– Не уходи! – вцепившись в рукав его майки, истерично просила она. – Не уходи, мне страшно! Я уснуть боюсь!
Хохол только головой покачал – впечатлительная Мышка всегда все воспринимала близко к сердцу. Он сел рядом с ней, сгреб в охапку вместе с одеялом и усадил на колени.
– Так лучше?
Она прижалась к нему и тихонько всхлипывала. Хохол смотрел сверху вниз на ее черную макушку и видел совсем другую картину – Коваль, убивавшуюся по Малышу. Он точно так же, как сейчас с Мышкой, сидел с ней, носил на руках, говорил что-то, а она, оцепеневшая от горя, молчала и смотрела в одну точку. Мышка хотя бы плакала, и это давало надежду, что, выплакавшись, она все забудет. Коваль же все держала в себе и потому, не выдержав непосильной нагрузки, часто срывалась. Машку же нужно было уберечь от такого срыва – у нее просто не та психика.
– Маша… ты плачь, плачь, – бормотал он, чуть покачивая ее на коленях. – От слез легче делается. Если бы я мог – я бы по каждой ерунде рыдал…
Он еще что-то говорил – какие-то глупости, рассказывал стихи – вернее, пересказывал Жоркины песни из тех, что помнил, обещал, что летом они все вместе непременно поедут отдыхать, как и планировали – они с Мариной и Егоркой и Мышка с мужем и Аленой. Когда же Хохол устал молоть языком и осторожно заглянул в лицо Марье, то обнаружил, что она уже давно крепко спит.
Наутро Мышка проснулась совсем разбитая, не встала с постели, и Хохол решил побаловать ее чем-то вкусным. Она практически не ела сладкого, как и Марина, но была у нее маленькая страсть – пирожные с глазированным верхом. Такие – Хохол тоже это помнил – раньше продавали в кинотеатрах, стоила эта радость двадцать две копейки по тем деньгам. Он помнил, как еще пацаном с друзьями бегал на «Неуловимых мстителей» и перед сеансом непременно покупал в буфете стакан лимонада и такое пирожное. Ему даже показалось, что он прекрасно помнит и вкус, и запах. Сейчас их тоже можно было купить, хотя вкус был уже не тот, и цена, соответственно, изменилась.
– Машунь, я пойду до кондитерской прогуляюсь, хорошо?
– Да, сходи, – вяло откликнулась она, глядя в одну точку. – Только… Жень, ты недолго, ладно? Я боюсь одна…
– Не переживай, – он легонько щелкнул ее пальцем по носу и ушел.
Первый день весны в Сибири ничем не отличался от последнего дня зимы – тот же холод, те же замерзшие деревья, гололед и тихий падающий снег. Солнца не было, город казался серым и сюрреалистическим. Женька шел по тротуару, курил и думал, что ему нужно уезжать. И не домой, а туда, к Марине. Он чувствовал, что с ней происходит что-то, что она нуждается в его помощи, и, возможно, не столько в помощи, сколько в нем самом. Хохол всегда чувствовал этот момент.
Выйдя из кондитерской с пакетом, в котором просвечивал пластиковый контейнер с пирожными, Женька вдруг зацепился взглядом за листок объявления, хлопавший надрезанными полосками с номером телефона.
«Избавляем от нежелательных тату и шрамов». Сам не понимая, зачем, Женька дернул за один из «хвостиков» и опустил бумажку с номером в карман куртки.
Телефон завибрировал в тот момент, когда Хохол рылся во всех карманах в поисках ключей. Он стоял у подъезда и не мог вспомнить, куда засунул связку. Выходило, что он забыл их на диване, когда обувался, а значит, придется звонить в домофон и пугать Машку. А тут еще и собственный телефон… Но когда он вынул трубку и взглянул на дисплей, все сразу куда-то ушло – это была Марина.
– Да! – чуть не задохнувшись от волнения, проговорил Женька в трубку и услышал родной, чуть хрипловатый голос:
– Женя… я так устала быть одна…
Сердце Хохла рванулось из груди, заколотилось так, что, казалось, вот-вот пробьет ребра.
– Котенок, одно твое слово – и завтра утром я буду у тебя.
– Я бы сказала его, это слово, но… ты ведь понимаешь – тебе нельзя сюда, тебя первый же мент остановит – и все. Я не переживу больше твоего ареста, – призналась она, и Женька в душе с ней согласился. Он и сам не пережил бы этого, но не потому, что боялся или что-то еще, нет. Он просто не смог бы больше вынести Марининого взгляда, с тоской провожавшего его, закованного в наручники. Эта сцена, разыгравшаяся в Домодедово в день их прилета с Кипра, до сих пор стояла перед глазами – Коваль, растерянная, кажется, даже испуганная, вынужденная держаться и делать вид, что они незнакомы, и рядом с ней – маленький мальчик, бормочущий по-английски: «Мама, куда они уводят его? Зачем они его забрали?»
– Котенок… у тебя все плохо? – спросил он с трудом.
В трубке молчали, и Хохол испугался, что связи нет, но потом раздался голос Марины:
– У меня все сложно, родной. То, что хотела я, почти удалось, осталась ерунда. Но теперь тут еще кое-что возникло, и по телефону я не могу.
– Я тебя прошу – постарайся никуда не влипнуть! – взмолился Хохол, понимая, что эти слова он говорит явно не тому человеку, который способен их воспринять.
– А от меня уже ничего не зависит, – проговорила она. – Все, родной, мне пора. Я тебя целую.
– И я… – Но эта фраза уже была сказана в молчащую и глухую трубку.
Хохол взвыл – его предчувствия оправдались. У Марины происходило что-то такое, на что она сама повлиять не могла, а обратиться, кроме Гены, ей не к кому. Но и Генка – плохой помощник с одной рукой, разве что советом, но когда Коваль слушала их, советы эти. И она была права – ехать туда в том виде, что сейчас, ему никак нельзя – одни руки чего стоят. Стоп! Руки!!! Эта идея осенила Хохла мгновенно, как только он вспомнил о своих татуировках. Телефон! Тот телефон, что он сорвал с объявления! Вот и не верь после этого в знаки и в судьбу…
Он вынул бумажку и набрал цифры номера. Выяснив название учреждения и его адрес, Женька договорился о визите во второй половине дня и нажал кнопку домофона. Марья долго не подходила, и тогда он позвонил ей на мобильный:
– Маш, это я. Ключи забыл, стою под подъездом.
– Да, сейчас…
Женька поднялся в квартиру, наскоро сделал чай, выложил пирожные на тарелку и позвал Марью. Та удивленно захлопала глазами:
– Ну, ты даешь! Специально за ними ходил?!
– А что? Тут рядом, прогулялся. Садись, чаю попьем.
Он не стал ей говорить о звонке Марины, как не стал говорить и о своем решении поехать к мастеру по сведению татуировок. Правда, где находится нужная улица, он не знал, но надеялся, что таксисты не затруднятся это определить. Да и лишний раз нервировать и без того вздернутую Машку не хотелось. Пусть не знает.
Кабинет умельца находился на другом берегу реки, делившей город пополам. Женька никогда прежде не был в этом районе, потому рассматривал его с интересом. Типичный промышленный район – старая застройка, дома-«сталинки», и только ближе к мосту высятся девятиэтажки и простирается большая стройка элитного жилого комплекса из красного кирпича. Но чем дальше такси увозило его от моста вглубь, тем старше выглядели дома, создавая впечатление, что он попал в прошлое – годы этак в шестидесятые-семидесятые, которые помнил. В его родном городе тоже были такие дома и постройки, такие же магазинчики с вывесками «Гастроном» и «Бакалея». Даже странно, что в крупном индустриальном городе с хорошо развитым строительством еще сохранились такие районы. Но Хохлу это все напомнило беззаботные детские годы, когда никто еще не мог предсказать, что мальчик Женя Влащенко станет матерым уголовником по кличке Жека Хохол и будет иметь репутацию отмороженного беспредельщика.
И только Марина… Только Марина смогла рассмотреть в нем что-то другое, не звериное нутро, а человеческую душу, способную на любовь и нежность. Если бы не Коваль, то вообще никто не мог бы угадать, что с ним случилось бы дальше. Если бы не ее приезд к Строгачу, когда он впервые прикоснулся к ее телу, обыскивая, если бы не Виола, которой приспичило в Египте заполучить телохранителя Коваль Макса… Женька никогда не узнал бы, какая она, Коваль, на самом деле. Она, как и он, глубоко прятала чувства и переживания, никому не показывала себя настоящую – разве что Малышу. И Хохол, которому она доверилась, готов был порвать любого, кто только посмел бы подумать о том, чтобы причинить ей зло. И рвал. Он готов был лежать у ее ног – только чтобы быть рядом. Терпел ее любовников, ее тяжелый характер – и в конце концов сумел получить ее всю в единоличное, так сказать, пользование. Но, как оказалось, ошибся. Часть ее души все равно принадлежала погибшему Малышу – что бы при этом ни говорила сама Коваль. И почему-то сейчас воспоминания об этом стали особенно острыми и болезненными.
– Выходить-то будете или еще покатаемся? – прервал его размышления голос таксиста.
– Что, приехали уже? – очнулся Хохол.
– Да. Вам во-он в тот дом, – таксист приоткрыл окно и пальцем показал на старую двухэтажку, в торце которой было подвальное помещение с вывеской «Тату-салон». – Извините, подъехать не могу – там двойная сплошная, а в объезд это километра два еще.
– Да ладно, не сахарный, не развалюсь, – отмахнулся Хохол, вынимая деньги.
Он перебежал дорогу, спустился в подвал и толкнул дверь. В уши ударила музыка – даже не музыка, а какофония звуков, почти животного рычания и металлического скрежета. «Староват я для такого искусства», – подумал Женька, морщась. Навстречу ему из глубины полутемного помещения двигался толстый лысоватый человек в хирургическом костюме.
– Вы ко мне? По поводу сведения тату?
– Ну, видимо, к вам.
– Проходите.
Женька двинулся за толстяком, на ходу оглядывая помещение. Оно состояло из нескольких комнат, в которых за стеклянными створками дверей угадывались очертания высоких хирургических столов. Стены украшали постеры, представлявшие различные изображения тату, места их нанесения и варианты цветовых решений. Гремела музыка, раздражавшая Хохла, но он терпел – неудобно с порога предъявлять претензии. Толстяк толкнул одну из дверей и пропустил его вперед.
– Раздевайтесь, надевайте бахилы и на стол ложитесь.
Хохол подчинился. Укрыв его сверху тонкой голубой простыней, толстяк взял правую руку и хмыкнул:
– Блатная музыка? Тяжко будет, площадь большая. Вы со всей руки хотите?
– Нет, только с кисти. – Расставаться с латинскими изречениями на предплечьях он не планировал, очень уж четко они отражали его сущность – «Я родился свободным – и хочу умереть свободным» и «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».
– С одной? – уточнил толстяк, и Хохол сунул ему под нос второй кулак:
– А сам как думаешь?
Толстяк отпрянул:
– Думаю, что задал некорректный вопрос. Ну что – начнем?
– Ну давай, рискни.
Боль была такая, что у Хохла мутилось в мозгу. Он даже не думал, что на свете вообще бывает такая боль. Никогда прежде даже в самых жестоких драках, в стычках с ОМОНом во время тюремного бунта, в разборках со своими и чужими ему не приходилось испытывать такого. Когда все закончилось, и дым от жидкого азота, которым толстяк покрывал его руки, рассеялся, Женька взглянул на свои забинтованные кисти и пробормотал:
– А ты коновал, брателла.
– Что поделаешь… работа такая, – отозвался толстяк, помогая Хохлу встать и одеться.
Женька не помнил, сколько денег отдал, как дошел до остановки и сел в такси, как назвал адрес. В машине он просто отключился, и водитель еле растолкал его возле Машкиного подъезда.
Приложить ключ к замку домофона он тоже не мог, пришлось набирать номер квартиры, но Марья, к счастью, видела его в окно и испугалась странного состояния. Открыв дверь, она стояла на пороге квартиры и ждала. Когда Женька буквально вывалился из лифта, Маша, шагнув к нему, потянула носом воздух и удивленно уставилась:
– Господи, я думала, что ты напился… Что с тобой?
И тут она увидела его забинтованные в «варежку» руки и ахнула:
– Что это?!
– Давай потом, а? – попросил он хрипло, и Машка сразу отстала, помогла снять куртку и, как ребенка, под руку, довела до кресла:
– Ты посиди, я постелю сейчас.
Она быстро разобрала диван, застелила его бельем и повернулась к Хохлу. Тот сидел в кресле, откинувшись назад, и тяжело дышал. Мышка метнулась к нему, дотронулась ладонью до лба и ахнула – он горел так, что даже градусника было не нужно. Кое-как она смогла перетащить его на диван, раздеть и укрыть простыней, потом быстро сунула под мышку термометр – просто на всякий случай, и достала из аптечки шприц и ампулы. Сделав жаропонижающий укол, Маша села рядом на диване и осторожно взяла забинтованную руку отключившегося Хохла. Повязка пропиталась сукровицей, прилипла и выглядела ужасно. Покосившись на Хохла с опаской, Маша решила сменить повязки. Открывшаяся картина шокировала даже ее, отработавшую в больницах достаточное количество времени, чтобы привыкнуть ко всякому. Руки Хохла напоминали с тыльной стороны два куска мяса без кожи. Глубокие ожоги, в которых виднелись сухожилия, напугали Машу. Она наскоро покрыла кисти Женьки слоем пантенола, прикрыла марлей и кинулась звонить приятелю-хирургу. Тот поворчал, но пообещал зайти и посмотреть – благо, жил по соседству.
Хохол бредил и метался на диване, Маша изо всех сил старалась удержать его, но весовые категории слишком уж различались. К моменту прихода доктора Мышка уже изнемогла от неравной борьбы и страха за состояние Женьки. Хирург, вымыв руки, снял марлю с кистей и не сдержался:
– …твою мать! Это он куда руки-то сунул? В кислоту?
– Я не знаю! – буркнула Мышка, стоя с сигаретой на пороге комнаты. – Уехал куда-то днем, а вернулся вот такой. Из такси выйти не мог сам, потом отключился вроде, а теперь вон мечется. И температура такая, что я даже озвучить боюсь.
– Так, Маня, слушай сюда, – решительно сказал хирург. – Я тебе сейчас помогу, мы его оденем, и я быстро закажу машину. Повезем к нам, в гнойное. В таком состоянии его тут нельзя оставлять – того и гляди, сепсис постучится.
– Слава, не выйдет, – покачала головой Мышка. – Он не местный, как ты его без прописки в больничку оформишь?
– Это не твоя печаль. Оформлю. Паспорт же есть у него, правда? Ну, и все. Давай, собирай его – ты ж не хочешь всю ночь на нем верхом сидеть?
Мышка вздохнула, понимая, что доктор прав, а Хохол, придя в себя, явно не обрадуется факту нахождения в больнице. Но выхода не было – в таком состоянии оставлять его дома было совсем рискованно.
– Слава, а я смогу с ним хоть на ночь остаться? Просто если он очнется в незнакомом месте, я не поручусь за сохранность палаты.
– Да хоть жить переезжай, – буркнул хирург, набирая номер.
С помощью водителя Слава смог спустить Хохла вниз к машине, Маша тоже поехала с ними. Женька по-прежнему бредил и почти не приходил в себя, лежа на носилках «Скорой». Мышке сделалось по-настоящему страшно – а ну как что-то серьезное случится? Что она будет делать с ним? Через пару дней вернется муж с дочерью, проводить все время около Хохла в больнице она не сможет, а оставить его одного в таком состоянии тоже нельзя. Придется как-то объяснить мужу, что произошло – а она и сама не знает, что именно.
В больнице Женьку сразу уложили под капельницу, зафиксировав руки к раме кровати, чтобы ненароком не вырвал установленный подключичный катетер. Маша сидела около него и мучилась от неразрешимой дилеммы – звонить или не звонить Марине. Судя по тому, как и что Женька рассказывал в последнее время, отношения у них напряженные, а у самой Коваль какие-то неприятности. Так стоит ли добавлять ей проблем? Но если Хохлу станет хуже – как тогда Маша объяснит, почему раньше не позвонила?
Женька открыл глаза, обвел палату ничего не выражающим взглядом и облизал пересохшие губы.
– Где я?
– Ты в больнице, Женя, – нагнулась к нему Маша. – Сейчас…
Она взяла стакан с водой и опущенной в него трубочкой, поднесла к запекшимся от жара губам:
– Попробуй…
Хохол осушил его в секунды, благодарно посмотрел на Машу:
– Спасибо… я как тут очутился?
– У тебя сильный жар и ожоги кистей. Что ты сделал с руками, где ты был вообще?
Хохол нахмурился, что-то вспоминая. По лицу его пробежала тень, глаза сделались злыми:
– Место не помню… не найду, скорее всего…
– Какое место?
– То, где мне этот ветеринар «синьки» сводил какой-то дымящейся хренью…
Маша ахнула:
– Ты идиот?! Это что же – за раз жидким азотом обе кисти?!
– Не знаю я, чем…
– Да за каким чертом ты вообще туда поперся?! Почему у меня не спросил?!
– А ты специалист большой, ага? – скривился Женька.
– Я – нет! Но я нашла бы того, кто может сделать это в цивилизованных условиях и нормально – понимаешь, нормально! А не засовывая твои руки в канистру с азотом!
– Да никуда он их не засовывал…
– А выглядит, как будто так оно и было! – отрезала Марья. – Ну, что ты за идиот, Женька?! Пятьдесят лет мужику – а хуже маленького!
– Отстань, Мышка, не зуди! – попросил Хохол жалобно. – Горит все, а тут ты еще…
– Да я тебе голову готова оторвать! – бушевала Машка, не в силах успокоиться. – Ты же руки себе угробил, не понимаешь?! Врачи сказали, что на левой вообще может не восстановиться работа сухожилий! То есть кисть будет у тебя в полусогнутом положении! Клешня будет, твою мать!!!
– Разработаю.
– Башку разработай себе! – рявкнула Машка и вылетела из палаты, не в силах больше сдерживать себя и опасаясь надавать зафиксированному Хохлу пощечин.
Женька закрыл глаза и погрузился в болезненное полузабытье. Нестерпимо горели руки, болела голова, мысли путались. Он не винил Машку за ее слова и даже себя чувствовал виноватым перед ней – мог действительно спросить, она бы помогла, посоветовала. Нет – поторопился, побежал невесть куда, теперь вот и себе, и ей проблем наделал. Машке надо готовиться – муж с дочкой возвращаются, а тут он в таком виде. А Мышка не из тех, кто бросает друзей в тяжелой ситуации. И Марине она не позвонит и не скажет ничего, потому что не захочет ее нервировать и нагружать еще чем-то, кроме того, что уже у Коваль есть.
Мышка вернулась, от нее пахло табаком – значит, курила где-то. Она села на край кровати, привычным жестом поправила шланг капельницы, осмотрела почти пустой флакон из-под лекарства на стойке.
– Маш… ты не злись, ладно? Ну, дурак я… так сложилось, решил, что как лучше сделаю…
– Вышло только как всегда, правда? – буркнула Марья, вставая и перекрывая струйку лекарства, чтобы сменить флакон. – Ладно, теперь чего уж… Лишь бы выкарабкался.
– Ну, ты меня-то не хорони, мне рано еще – у меня сын маленький совсем, – печально улыбнулся Женька.
Маша поправила одеяло, укрывавшее Хохла до подбородка, пальцем проверила, не затянулись ли брезентовые вязки на запястьях:
– Я тебя отвязывать не буду пока, ладно? У тебя температура, бред, ты мечешься, а у меня не столько сил, чтобы тебя удержать, если что.
Он снова закрыл глаза и кивнул:
– Не отвязывай. И вообще домой иди, нечего тебе тут.
– Не командуй, – строго заявила Мышка. – Ночевать я тут буду, договорилась уже. Все равно одна дома спать не смогу, а тут хоть люди кругом.
Хохол задремал, а Маша вынула из сумки блокнот и карандаш и начала что-то быстро строчить, то и дело переворачивая небольшие листки.
Разговор с Женькой немного облегчил ее состояние. Марина вдохнула промозглый воздух, поежилась и пошла по тротуару прочь от бистро, в котором оставила Ветку. Ехать в гостиницу смысла не имело – ведьма знала номер, приедет туда и начнет канючить. Нужно было искать иной вариант. В голову ничего не приходило, кроме другой гостиницы, но это ведь очень просто отследить, зная фамилию. Оставалась только съемная квартира – агентств недвижимости уйма, попробуй, обзвони все.
Коваль вздохнула и подошла к газетному киоску, купила местную газету с объявлениями и зашла в ближайшее кафе. Сидя за столиком в углу, она просматривала объявления об аренде и пила кофе. Сигареты закончились, нужно было купить пачку, но наличных денег осталось как раз, чтобы рассчитаться за кофе. К вопросу с жильем прибавился еще и поиск банкомата. Наконец она нашла подходящее объявление и позвонила по указанному в газете номеру. Договорившись о встрече с агентом и узнав адрес, она расплатилась за кофе и вышла на улицу. Был уже глубокий вечер, основной людской поток схлынул, и на улицах стало почти безлюдно. Марина вдруг впервые осознала, что находится совсем одна в абсолютно уже чужом городе, и ей не у кого искать защиты, если что. Телефон ее был выключен – она, как обычно, забыла положить денег на счет, а разговор с квартирным агентом съел все, что на нем оставалось. «Генка сейчас все оборвал – ищет, – отстраненно подумала она, шагая по выложенному брусчаткой тротуару. – Ладно, денег брошу – сразу перезвоню».
Когда она подошла к дому, адрес которого ей продиктовали в агентстве, то почувствовала легкую дурноту. Это был ее дом, тот самый, где находилась ее самая первая квартира, проданная Мастифом сразу же после того, как старик забрал ее к себе. Как же она сразу не догадалась, записывая адрес…
– И после этого попробуй не поверить в цепь случайных совпадений, именуемых судьбой… – пробормотала она, подходя к вмонтированному в стену банкомату и вставляя в него карту.
Когда пачка наличных оказалась в руке, Марина глянула на часы и поняла, что пришла рановато. «Отлично, пойду пока за телефон заплачу и сигарет куплю заодно», – решила она про себя и направилась к подземному переходу. Даже этот переход изменился, принял какой-то более цивильный вид, вместо голубых кафельных стен – ряды павильончиков, торгующих всякой всячиной. Коваль прошлась туда-сюда, купила пачку сигарет, положила деньги на телефон и сразу перезвонила Гене. Тот был в бешенстве:
– Я уже не знаю, куда мне бежать и где вас ловить! Неужели так тяжело было позвонить?
– Погоди, не ори, Гена! Ты видел Веткину машину? – перебила она сразу, и Гена, поперхнувшись гневом, сразу умолк. – Не видел, что ли?
– А где она?
– Так ты дома не был?
– Еще нет, только еду. А что с машиной? И где вы?
– Машина сгорела утром, мы ушли от греха подальше, я сейчас встречаюсь с агентом и снимаю квартиру. Потом позвоню и скажу, где и что. Все, Гена, я пойду, мне пора уже.
Марина не дала телохранителю опомниться, сунула телефон в карман и пошла обратно к дому.
Агент уже ждала ее – молоденькая, отчаянно замерзшая и простуженная девушка в синем пуховичке и черных джинсах. Под мышкой она держала пластиковый портфельчик, а руки прятала в рукава.
– Вы Настя? – спросила Марина, приближаясь к ней.
Девушка обернулась, шмыгнула покрасневшим носом:
– Да. А вы – Мария Васильевна?
– Я. Простите, я приехала раньше, но отошла купить сигарет.
– Да ничего, – отмахнулась девушка, вынимая из кармана ключи и направляясь к подъезду. – Бывает, что вообще не приходят.
Марина шла за ней, очень рассчитывая, что снимать бывшую собственную квартиру ей не придется. Но судьба решила пошутить…
Оказавшись на знакомой лестничной клетке, Марина снова ощутила легкую дурноту. Прошлое засасывало ее, как в воронку, тянуло к ней свои щупальца и обвивало с ног до головы. Теперь вот квартира, в которой она провела столько разных часов – счастливых и не очень… Хорошо, если хозяева за столько лет ухитрились сменить интерьер и мебель – может, будет легче. Однако мысль отказаться от квартиры у Марины не возникла – здесь хотя бы знакомый – ну, относительно – район, да и дом охраняется, что тоже немаловажно.
Девочка Настя тем временем прошлась по квартире, включая везде свет, и рассказывала на ходу:
– Тут вообще-то удобно все и чисто. Ее нечасто сдают, она у нас как бы в резерве. Хозяйка слезно просила не сдавать компаниям, только одиноким людям, и лучше женщинам. Но так редко получается – цена высоковата. В общем, смотрите сами.
Смотреть Марина не стала, попросила договор, подписала его и отдала деньги. Настя пожелала ей приятного отдыха и убежала, хлопнув дверью. Коваль же какое-то время сидела в кресле, не в силах встать и пройтись по квартире, но потом взяла себя в руки и двинулась на осмотр.
Здесь ничего не изменилось… Ничего – даже звездное небо на потолке в спальне, даже отсутствие в ней верхнего света. Мебель выглядела уже старой и давно немодной, но это и понятно – столько лет. Комплект постельного белья – совершенно новый, как будто только что из упаковки, лежал поверх покрывала. В ванной тоже ничего не поменялось, разве что коврики и занавеска.
В кухне висели другие шторы и стоял другой стол, хотя стулья были ее, Маринины. Почему-то находиться среди своих вещей было удивительно легко – зря она боялась, что не сможет. Правда, близилась ночь, а вместе с ней могли появиться и какие-то воспоминания – так бывало иногда, но Коваль надеялась, что поход в супермаркет и алкоголь, принесенный оттуда, помогут ей избежать этих нежелательных видений.
В супермаркете, расположенном неподалеку от дома, Марина долго бродила вдоль полок и холодильников, выбирая продукты. Голова не соображала, да и забита была другими мыслями, куда более важными, чем мысли о еде. Поэтому в тележку летели какие-то совсем уж странные вещи вроде упаковки сухой горчицы или лаврового листа. Когда ее рука потянулась к бутылке вишневого сиропа, Марина словно очнулась, оглядела содержимое тележки и, выругавшись вполголоса, быстро выбросила из нее все ненужное.
– Нельзя делать два дела одновременно, если ты не Даша, – пробормотала она, поворачивая к отделу спиртного.
Литровая бутылка «Хачиеды» настроила ее на нужный лад. В тележку полетела упаковка креветок, лимоны, морская соль, кальмары. Последним штрихом явилась минеральная вода и пачка вишневого сока. С удовлетворением отметив, что все нужное куплено, Марина добавила упаковку клубники и пошла к кассе. По дороге ей попались свечи с запахом ванили, и она не удержалась, взяла их тоже.
Пакеты оказались тяжеловаты – давно ей не приходилось носить покупки самой. «Определенно, в свободе минусов больше, чем плюсов», – хмыкнула Марина, подходя к подъезду и набирая код домофона.
Квартира перестала вызывать неприятные ассоциации, когда наполнилась запахом варившихся креветок, мешавшимся с ароматом ванили от горевших в большой комнате свечей. Марина, успевшая попробовать на вкус текилу из купленной бутылки, слегка повеселела и теперь раздумывала, что делать дальше.
Беса сейчас нет в городе, и это скорее хорошо, чем плохо – значит, у нее есть время на обдумывание дальнейших действий. Теперь Ветка и Ворон. Вот с этим хуже. Поручиться за то, что разозлившаяся на отказ помочь Виола не позвонит Ворону и не расскажет ему о чудесном воскрешении Марины, было нельзя. Хотя глубоко внутри у Марины все-таки теплилась надежда на то, что ведьма поостережется делать это. Никаких встреч с Вороном Марина иметь категорически не хотела – к чему? Лишний свидетель того, что она жива, ей не нужен. Выхода из этой ситуации Марина пока не видела.
С Бесом проще – у нее в руках находились такие документы, за которые Гришка будет плясать на руках на центральной площади. Стоп! А ведь именно это и нужно Ворону… так почему бы не объединить усилия? В конце концов, сейчас она выглядит так, что Мишке и в голову не придет признать в ней ту самую Наковальню. Точно! И можно даже прикинуться какой-нибудь Веткиной обожательницей… Хотя это не годилось, пожалуй.
Марина прервала свои раздумья, выложила креветки на блюдо, сбрызнула лимонным соком и, прихватив бутылку, переместилась со всем добром из кухни в большую комнату. Подвинув журнальный столик и забравшись с ногами на диван, она закурила и вернулась к обдумыванию плана. Нужно найти телефон Ворона – но это не проблема, есть Гена, который поможет. Нужно придумать версию – как и откуда к ней попали документы, зачем ей Бес и компромат на него. В голову ничего не шло.
– Ладно, не буду пока слишком погружаться, – решила Марина, опрокидывая очередную рюмку. – Расслаблюсь, посплю – там будет видно.
Виола, стянув в туалете парик и вынув из глаз ненавистные линзы, поехала из бистро к себе домой, в поселок, взяв такси. Всю дорогу она оглядывалась, словно ждала, что охранники Ворона начнут ее преследовать. Но трасса была пуста. И вот, когда до поворота на поселок остались считаные метры, наперерез такси вылетела серая «Хонда» и перегородила дорогу. Водитель еле успел затормозить и начал было вылезать из-за руля, чтобы разобраться с нарушителями, но тут из «Хонды» выскочили трое в масках, молниеносно оказались возле такси и заставили водителя сесть на место, угрожая обрезом.
– Ты аккуратнее, дядя, – процедил один из них. – Напорешься на пулю – мало не покажется.
– Мужики, да вы что… – забормотал водитель, подняв руки.
Тем временем Ветку двое вытащили из салона, несмотря на ее отчаянный визг и сопротивление, и волоком потащили к «Хонде».
– Ты, дядя, езжай в город потихонечку, ага? Ты ведь никого не подвозил сегодня, правда? – ласково спросил тот, что остался возле такси.
– Д-да… н-нет… не подвозил… – бормотал в ужасе водитель, не сводя глаз с обреза, нацеленного ему в живот.
– Ну, и красавчик, – похлопал его по щеке парень. – Бывай здоров.
Он хлопнул дверкой и вразвалку направился к «Хонде». Таксист рванул с места и быстро скрылся из виду.
Ветка, зажмурившись, сидела на заднем сиденье в окружении двух мордоворотов в трикотажных масках на лицах и прекрасно понимала, кто эти люди.
– Что вы сделаете со мной? – спросила она тихо.
– Нужна ты больно – делать с тобой что-то, – раздалось в ответ. – Наш патрон тебя видеть хотел. Не будешь визжать и привлекать внимание – потом до дому довезем, а нет – овдовеет твой мэр за секунду.
Ветка не успела охнуть, как один из сидевших рядом с ней парней накинул ей на шею тонкую удавку и чуть затянул. Стало трудно дышать, сердце забилось, и она прохрипела:
– Я… я буду… молчать…
– Ну, и красавица, – согласно кивнул тот, что сел впереди. – Поехали тогда.
Они даже не скрывали, куда везут ее – не завязали глаз, разговаривали в полный голос и даже маски сняли. Маскарад этот предназначался водителю такси, а от нее, Ветки, они не считали нужным прятаться. Видимо, Ворон был уверен в своей безопасности.
Оказавшись во дворе его особняка, Ветка почувствовала себя немного лучше, да и удавку с шеи сняли. В сопровождении одного из охранников она поднялась по лестнице на второй этаж огромного дома, обустроенного внутри в каком-то старорусском стиле – с бревенчатой кладкой стен, чуть ли не с половиками. Ей прежде не доводилось здесь бывать, и теперь Ветка мысленно удивлялась – как Мишка, такой с виду европеец, ухитряется жить в этом фольклоре. Кабинет, однако, оказался вполне современным, с хорошей мебелью, с большим плазменным телевизором на стене напротив кожаного дивана. Хозяин как раз смотрел новости, развалившись на этом самом диване.
– Михал Георгич, привезли, – сообщил провожатый, впихивая Ветку перед собой.
Ворон лениво щелкнул пультом и перевел взгляд на замершую у порога Ветку.
– Свободен, – бросил он, и парень ретировался. – Проходи, что ли, Виола Викторовна, поговорим.
Но Ветка словно примерзла у дверей, не в состоянии сделать ни шагу. Тогда Ворон со вздохом встал с дивана, приблизился к ней и начал стаскивать шубу:
– Что ж ты перепуганная такая, а? Или обидели придурки эти?
– Н-нет… – выдавила она.
– Тогда чего смотришь, как овца на заклании? Я поговорить хочу – ничего больше.
Ворон взял ее за руку и провел к дивану, заботливо усадил и прошел к стеллажу с книгами, в котором также был и маленький бар.
– Водочки?
Ветка согласно кивнула, рассудив, что рюмка водки не лишит ее сознания, а, наоборот, поможет сконцентрироваться на разговоре и перестать трястись. Почему-то в присутствии Ворона пропадало все ее умение манипулировать людьми, и она даже не пыталась поэкспериментировать с ним так, как с тем же Бесом, например. Отчего-то Ветка боялась этого человека и считала за благо не злить его на всякий случай.
Ворон налил водку в тонкую рюмку, поставил перед Веткой, себе же плеснул в стакан виски – именно этот напиток он предпочитал всем остальным, уселся рядом с ведьмой и коснулся краем стакана ее рюмки:
– Ну, давай за встречу, что ли.
Ветка выпила залпом, почувствовала, как внутри обожгло, а кровь кинулась к лицу. Ворон смаковал виски и, казалось, не торопился с разговорами.
– Твой-то не вернулся еще? – произнес он наконец, отставляя стакан на столик.
– Нет.
– Это хорошо. Ну а сама чего из дома-то сбежала?
– Не сбежала я никуда… к подруге ездила… – пробормотала Ветка.
Ворон иронично усмехнулся:
– Странно. А я вот ночевал у твоей подруги – и тебя не видел. Как так?
– Почему ты решил, что у меня одна подруга?
– О, так ты еще и… слушай, а как это у вас, у баб, называется, когда не одна любовница, а много? У мужиков – кобель, а у баб как?
Ветка прикусила губу, чтобы не сказать лишнего. Она чувствовала себя мышью в маленькой коробке, куда запустил лапу огромный котяра и теперь играет с ней перед тем, как прихлопнуть и сожрать. Самое ужасное, что выхода из коробки не было совершенно никакого.
– Ладно, не отвечай, – милостиво разрешил Ворон и стал серьезным и жестким. – Так что, Виола Викторовна, как продвигаются наши дела? Что успела найти у супруга дорогого в бумагах?
– Ничего я найти не могу, он дома вообще никаких документов не держит. И не привозит никогда, – затараторила Ветка, но Ворон перебил:
– Ты это… сильно-то не завирайся. Я ж не про официальные его бумажки интересуюсь. А про те, что он для личного пользования бережет – должен же он где-то свои левые бабки учитывать.
– Да он сроду… – начала Ветка, но Ворон снова перебил:
– Сказал же – не завирайся, потом тяжко будет. То, что взятки берет твой Гришка и откаты бешеные получает, все знают. Но не пойман – не вор, сама понимаешь. А у меня на твоего муженька зуб имеется.
– Ну, так сам бы и разбирался, – буркнула Ветка, чувствуя, что немного захмелела.
Ворон с любопытством оглядел ее, подлил еще водки в рюмку и сунул ей в руки:
– Так я сам и разбираюсь. Как могу, так и разбираюсь. А ты мне просто поможешь немного. И тебе хорошо, и мне.
– Мне – хорошо? – выпив и не поморщившись, спросила она. – А с какой это звезды ко мне это «хорошо» явится? Ты собираешься мужа моего с поста сдвинуть, его тут же и закрыть могут – это мне такое счастье, да? А хочешь… – она вдруг резко наклонилась к Ворону, и тот, не ожидая, отшатнулся. – Хочешь, мы другую сделку заключим?
– Это какую же?
– Я тебе скажу, у кого есть компроматы на Гришку, а ты за это поможешь мне его убрать, – выпалила Ветка, снова принимая прежнюю позу на диване.
Ворон вытаращил глаза, не вполне поняв, что именно сказала сейчас Ветка.
– То есть… – медленно проговорил он, переваривая информацию, – то есть ты предлагаешь…
– Ой, ну, до чего мужики бывают туповаты, а? – вздохнула Ветка и уже сама налила себе полную рюмку и тут же ее опустошила.
Без закуски забирало куда быстрее, она уже чувствовала головокружение и то, как заплетается язык, и совсем перестала контролировать свои слова.
– Смотри… я тебе телефон дам… там женщина. У нее… – новая рюмка быстро опустела, и Ворон, поняв, что сейчас Ветка просто напьется и упадет, поспешно убрал бутылку за диван со своей стороны. – А-а, зажал, да? – пьяно прокомментировала она. – Ну, ладно… тогда больше не скажу ничего.
Ворон про себя крепко выматерился – ну, кто бы знал, что она окажется такой слабой на спиртное и напьется с нескольких стопок. Но вслух выдавил с улыбкой:
– Давай, договаривай, потом еще накатим.
Ветка кивнула:
– Смотри – не проотвечайся. Так вот… ты когда эту женщину увидишь – ахнешь… потому что это… это… знаешь, это кто?
– Ну, кто?
Ветка сделала страшные глаза, поднесла палец к губам и громким шепотом пробормотала:
– А это, Мишаня, сама Наковальня…
Ворон уже не смог сдержаться, матюгнулся вслух – только пьяного бреда ему и не хватало. Он решил, что сегодня Ветку домой не отпустит, оставит у себя и завтра, на трезвую голову, снова заведет разговор о бумагах и какой-то женщине, у которой они якобы есть.
Крикнув охране, чтобы увели Ветку в спальню на третьем этаже и там заперли, он убрал в бар бутылки и тоже отправился спать. Однако странный разговор долго мешал уснуть, и Ворон ворочался в темной спальне с боку на бок, пытаясь понять, что это было – пьяные бредни или попытка запутать его. «Какая Наковальня, когда ее и в живых-то уже несколько лет нету? – думал он, изучая лепнину на потолке. – Мы ж не в сказке живем, где все возможно! Я и на похоронах был, и Хохла видел – тот едва с ума не сошел. Разве такое можно разыграть? Нет! Да и объявилась бы уже красавица, потребовала бы с Беса свое – то, что он подгреб, когда Хохол начал к отъезду готовиться. А может… Да нет – ерунда! Напилась Виола и намолотила тут. Завтра проспится, расскажу – посмеемся». С этой мыслью он и уснул, наконец.
Марине тоже не спалось, несмотря на выпитую текилу. Она долго сидела, поджав ноги, на кровати и смотрела в темное окно, за которым изредка раздавался шум проезжающих машин. Хотелось плакать, но слез не было. Зато внутри все просто исходило ими, казалось, что плачет душа. Возвращение оказалось слишком болезненным и тяжелым. И еще – одиночество. Постоянное одиночество, когда даже посоветоваться не с кем, когда подруга предала. Что делать дальше, как выбираться, как закончить начатое? Ответов не было, а вопросы только множились в голове.
Марина задремала только часам к четырем, но буквально сразу ее поднял звонок мобильного. Это оказался Гена.
– Тебе чего? – не совсем любезно спросила она.
– Мне-то? Адрес ваш, вот чего! Я что вам – мальчик влюбленный, на телефоне сидеть и звонка ждать? – загремел Гена, и Коваль стало стыдно – она совершенно забыла, что обещала позвонить и сказать адрес.
– Ой, Ге-е-на… – протянула она виновато. – Прости, а? Закрутилась тут и забыла…
– Что – ремонт делали? – ехидно поинтересовался телохранитель.
– Ну, перестань… Записывай.
Она продиктовала адрес, а Гена сказал, что завтра – вернее, уже сегодня – часов в одиннадцать он привезет на просмотр телохранителя. На том и попрощались.
Марина давно не видела таких ярких и совершенно реалистичных снов, как в эту ночь. Ей снился Женька – вроде бы он стоял в глубокой яме по колено в воде, а она – на краю. Хохол тянул к ней руки, а она смеялась и носком туфли сбрасывала вниз камни и комья земли. И вскоре Женька оказался зарытым по пояс, а она все хохотала и продолжала засыпать его землей. Внезапно он дотянулся до ее ног и стащил к себе, закрыл рот поцелуем, а земля продолжала сыпаться на них уже сама по себе. И только подняв глаза, Коваль увидела, что на верху оврага стоит Бес с лопатой в руках, кидает землю и улыбается. И вот уже они с Женькой совсем засыпаны, и воздуха не хватает, и Хохол последним усилием выталкивает ее на поверхность. И она пытается выкопать его, роет землю руками, отбрасывает комья, но тщетно – земли становится только больше, а Женьку уже не спасти…
Марина проснулась от чувства тяжести в груди, как будто действительно только что выбралась из могилы. Чувство пустоты, которое она ощутила во сне, не покидало ее. Она нашарила под подушкой телефон и набрала Женькин номер, но его мобильный оказался выключен, и это Марине совершенно не понравилось. Тревожный сон не шел из головы, это вдруг стало казаться плохим знаком, и Коваль набрала номер Мышки. Та долго не отвечала, потом заговорила негромко:
– Да, Мариш, привет.
– Уф, слава богу, хоть ты на проводе! – выдохнула Марина. – Что там у вас происходит? Где Женька? У него телефон выключен.
– Он спит, Мариш, приболел.
– В смысле? – У Коваль екнуло сердце в нехорошем предчувствии.
– Простыл, – совершенно спокойным голосом ответила Маша. – Температурил всю ночь, теперь спит, вымотался.
– А-а… – Но на душе все равно было неспокойно. – Машка… А точно все хорошо?
– Ну, что ты. Конечно, – мягко проговорила Маша. – Скажи лучше, как ты там, Женька волнуется.
– Волнуется – пусть перезвонит, как проснется. Нормально у меня все, только вот… – она запнулась, размышляя, говорить ли Машке о Виоле, но передумала. – Квартиру сняла, знаешь ли. И оказалась она моей бывшей, прикинь?
– То есть? – не поняла Маша.
– Ну, вот так. Это моя бывшая квартира, ее теперь хозяйка сдает. Сперва так ужасно было – даже мебель моя. А сейчас вот проснулась – и ничего, нормально.
Она хотела еще что-то добавить, но раздался звонок в домофон, и Марина, извинившись, положила мобильный, еще раз попросив Машу передать Хохлу, чтобы позвонил. У домофона был Гена, Коваль открыла и сказала этаж, а сама быстро метнулась в ванную, где оставила вчера джинсы и свитер. Кое-как причесав волосы, она выскочила как раз к звонку в дверь. Распахнув ее, она отступила в растерянности – рядом с Геной стоял… Никита. Марина вопросительно смотрела на Гену, а тот невозмутимо снимал куртку и ботинки.
– Я не поняла…
– Что конкретно?
– Пойдем-ка в кухню на пять минут. А вы пока проходите, молодой человек, – бросила она Никите, повернулась и услышала:
– Не бойтесь, Марина Викторовна, я вас не выдам.
Она развернулась, как ужаленная, и уставилась на Никиту.
– Что ты сказал?!
Парень смотрел прямо и открыто, глазами, полными обожания, и Коваль передернуло. Но Никита, казалось, не заметил этого:
– Только то, что вы услышали. Позвольте мне быть около вас.
– Кошмар… только тебя мне не хватало! – выдохнула Марина, опираясь на стену. – Гена, с какого перепуга? Он что – единственный телохранитель в этом чертовом городе?!
– Нет. Но зато самый надежный в этой ситуации. – Гена был невозмутим, чем окончательно вывел Марину из себя. Она испытала желание врезать телохранителю по лицу – будь на его месте Хохол, так и было бы, но она сдержалась.
– Да?! Надежный? Чем же? Тем, что будет слюни вокруг меня распускать? Ну да – это эффективно, вдруг кто-то поскользнется! Мне проблем мало, что ли?! – рявкнула она, уперев руки в бока.
Никита выглядел, как нашкодивший кобель, застигнутый за грызней хозяйских туфель. У Гены же не дрогнул ни единый мускул. Он спокойно взял Марину под руку и повел в кухню, жестом велев Никите уйти в большую комнату. Закрыв за собой дверь и усадив Коваль на табуретку у окна, Гена начал:
– Значит, так, Марина Викторовна. Истерику свою заканчивайте. Никита в вашей ситуации тот человек, с которым меньше всего проблем.
– Да?!
– Так, стоп! – пресек Гена, и Марина от неожиданности замолчала. – Дайте мне сказать, потом будете снова кричать, если захотите. Так вот. Никита – лучший вариант, от него не надо прятаться, ему можно доверять, он профессионал. Пока нет Беса, все вообще отлично – никто не хватится. А когда он вернется, мы рокировку сделаем – я как бы выйду из отпуска, а Никита как бы уйдет.
– А теперь как бы объясни мне, как ты собираешься как бы объяснить Ветке, куда как бы делся ее телохранитель? – передразнила Марина, беря сигарету.
Гена усмехнулся:
– Это уж позвольте мне самому решить, хорошо?
– Нет, Гена, не хорошо. У меня есть для тебя интересная информация, хочешь – поделюсь? – закурив, спросила она, покачивая ногой. – Садись тогда.
И, когда Гена сел, она выложила ему все, что узнала вчера от Ветки. Телохранитель долго молчал, морща лоб. Коваль выкурила уже почти полпачки, изнемогая от желания избавиться от всех и встать под душ, чтобы хоть как-то восстановить душевное равновесие.
– Я вам телефон Ворона привез, – проговорил Гена, вынимая из кармана брюк листок.
– Спасибо. Я вот думаю теперь – как быть-то? С одной стороны, Ветку-дуру жалко, а с другой – я что же теперь, Беса валить должна? Не входило это в мои планы – если только в случае крайней нужды.
Она вздохнула и встала к плите варить кофе. Гена что-то прикидывал в голове, а потом изрек:
– Марина Викторовна, я все-таки настаиваю на том, чтобы Никита остался. Пусть он будет рядом, так будет спокойнее и мне, и… – он запнулся, и Коваль насторожилась:
– И?..
– И Жеке, Марина Викторовна, – вздохнул телохранитель.
Коваль прищурилась и внимательно посмотрела в расстроенное лицо Гены.
– Протрепался, ага? Хохол просил не говорить, что в курсе событий? Ладно, я не скажу. Но вот про Никиту ты зря. Узнай Женька, что он около меня, – пешком явится по шпалам.
– Ну, пусть является. Вы что же – за себя не ручаетесь?
– Да я-то ручаюсь – мне что? – пожала она плечами.
– Ну, договорились тогда. Вы Ворону звонить будете?
– Буду, – кивнула она и взяла телефон, вставила в него специально для этого купленную здесь сим-карту.
Марина даже не сразу поняла, что Мишка уже ответил и ждет – растерялась, давно не слышала его голос. Но быстро взяла себя в руки и заговорила низким голосом:
– Михаил Георгиевич? Добрый день.
– Добрый, – откликнулся Ворон с любопытством. – С кем имею честь?
– Вы меня не знаете. Зато у меня есть то, что вы страстно мечтаете получить.
– А конкретнее?
– А конкретнее – не телефонный разговор. Если хотите, можем встретиться где-нибудь в городе.
Повисла пауза. Марина чувствовала, что не переиграла, не сорвалась с тембром голоса, все идет как надо, просто осторожный Мишка просчитывает варианты. Ну, собственно, она тоже их просчитывала…
– Хорошо. Допустим. Почему я должен вам доверять?
– А потому, что у меня тоже есть счеты с вашим мэром, – отрезала Марина. – Больше я ничего не скажу. Если интересно – приезжайте в «Стеклянный шар» в шесть часов вечера.
– Как я вас узнаю?
– Я сама к вам подойду.
И она положила трубку, тут же вынула симку и выбросила ее в ведро. Гена только головой покачал:
– Вы к чему назначили встречу в «Стеклянном шаре»?
– А какая связь? Ты посмотри на меня – что во мне есть от Марины Коваль?
– Характер, – буркнул Гена. – Это никакой пластикой не уберешь и не изменишь.
Марина рассмеялась:
– Ну, Гена, с этим я ничего поделать не в состоянии! Но будем надеяться, что все гладко пройдет. Теперь вопрос. Никита! – крикнула она, и тот сразу появился в дверях, как будто только этого и ждал.
– Да, Марина Викторовна.
– Скажи мне, друг Никита, а знает ли тебя в лицо Миша Ворон? Ну, в том смысле – видел ли он тебя рядом с Бесом и Виолой?
Никита подумал пару секунд и категорически заявил:
– Нет. Он к Григорию Андреевичу никогда не приезжал, а с Виолой Викторовной в последнее время в основном Гена ездил, я только дома около нее.
– Это хорошо… – протянула Марина, глядя в окно. – Значит, дело такое. Мы поедем в «Стеклянный шар», но ты там сядешь так, чтобы я тебя не видела, а вот ты меня – очень хорошо. Если не поменяли внутренний интерьер, то я знаю такое место. На глаза Ворону на всякий случай лучше не показывайся, но меня из поля зрения не выпускай – мало ли… Мишка мужик горячий… Понял? – Никита кивнул, и она продолжила: – Твое дело маленькое – сидеть, есть суши и не привлекать внимания. И только если меня начнут убивать прямо там, можешь вмешаться. Но до этого не дойдет, я думаю.
– Мне не нравится ваша затея, – заявил Гена, пока Коваль переводила дух и разливала сваренный кофе в три чашки.
– Ну, придумай другую, – пожала она плечами.
Внезапно Марина поняла, чего еще не хватает в ее плане.
– Кто из вас, господа пулеуловители, знает адрес электронной почты вашего дорогого шефа? – спросила она, отхлебнув кофе.
Телохранители переглянулись. От них явно ускользал ход мыслей этой женщины, она на ходу придумывала какую-то комбинацию, разгадать которую они пока не могли. Марина взглянула на часы – они показывали половину двенадцатого.
– Ну что? Не придумали?
– Я знаю, – сказал Никита. – Но вам-то зачем?
– Хочу написать любовное письмо, – отрезала она. – Второй вопрос. Можно быстро найти толкового хакера?
Телохранители снова переглянулись.
– Да вы заколебали в гляделки играть, пацаны! – протянула Марина насмешливо. – Я что – требую невозможного?
– Если только моего братца попросить, – нерешительно проговорил Никита. – Ему, правда, шестнадцать, возраст поганый…
– Нет, не годится, – решительно отказалась Коваль. – Не хватало мне еще за пацана потом отвечать. А постарше? Ну, позвони ты братцу, спроси – они ж друг друга все знают!
Никита вышел в большую комнату, Коваль взобралась на столешницу гарнитура и закурила, Гена задумчиво смотрел в окно. По его мрачному виду Коваль заключила, что все, что сейчас происходит, ему здорово не нравится. «Хе, не санкционировал Хохол такие действия, да? – ехидно подумала она, и мысли ее невольно вернулись к заболевшему в Сибири Женьке. – Лежит там мой мальчик совсем один, и только Машка рядом… А ему бы меня под бок – и все болячки прошли бы… Ничего, закончу эту свистопляску, заберем Грега и махнем на Кипр… И вообще – хватит мне уже маяться дурью, может, и жить-то осталось всего ничего, а я успокоиться никак не могу. Надо кайфовать от жизни, а я мечусь, мучаюсь какими-то противоречиями. И Женьку мучаю, а у него сердце больное совсем».
Ее раздумья прервал Никита, сообщивший, что нашел какого-то парня, готового заработать.
– Ушлые все стали – никто за идею не хочет, – хмыкнула Марина. – Но ладно. Звони, пусть катится… где тут у вас ближайшее место с Интернетом?
– В почтовом отделении есть компьютер, – сказал Гена. – Это рядом совсем, минут пять пешком.
– Прекрасно. Но сначала мне нужен сканер и ксерокс.
– Да зачем?
– Гена, многовато вопросов, – отрезала она, спрыгнув со столешницы. – Значит, так. Я быстро в душ, крашусь и одеваюсь. Никита звонит спецу и договаривается о встрече через час. Гена, ты берешь вот это… – она вынула из своей сумки папку с документами и наугад вытянула один лист, – и делаешь с него скан и копию. Скан сбрасываешь на флэшку, а копию вместе с оригиналом несешь сюда. Пока все. Разбежались, мальчики.
Она ушла в ванную, встала под душ и даже застонала от удовольствия. Сейчас она чувствовала себя как никогда собранной и готовой к решительным действиям. План был прост. Она с помощью хакера взломает почту Ворона – его адрес она знала еще со старых времен, а Мишка – мужик постоянный, так что вряд ли сменил. Потом хакер пойдет себе с миром… а она отправит с ящика Ворона на ящик Беса скан документа. И готово дело – пусть грызутся. Да – Бесу она еще напишет письмецо от себя лично – мол, угадай, кто слил Ворону информацию? А рыпнешься – солью дальше. И можно ехать домой.
Ветка проснулась и не сразу поняла, где находится. Незнакомая спальня, чужой пейзаж за окном, раскалывается голова, а во рту отвратительный привкус.
– Где это я? – пробормотала она, с трудом вставая с постели.
Ее вещи – вернее, то, что на нее вчера натянула Коваль со своим дурацким маскарадом, – валялись на стуле, там же висела сумка. Телефон разрядился и не работал. И только тут Ветка вспомнила, где находится.
– О, черт! Это ж я у Ворона! Ох, голова-то как раскалывается… водку, что ли, жрали вчера?
В дверь постучали, и вошла молодая девушка с подносом в руках. На подносе соблазнительно покачивался стакан апельсинового сока, стояла тарелка с блинчиками, вазочка с джемом и чашка кофе.
– Я на тумбочку поставлю, хорошо? – тонким голоском спросила девушка. – Михаил Георгиевич просил сказать ему, если вы проснулись.
– Да, скажите. – Ветка снова нырнула в постель и переставила поднос ближе к себе, взяла стакан.
Девушка вышла, и через пять минут вошел Ворон в халате. Ветка крякнула от удивления и едва не облилась соком.
– Что, милая, не ждала? – хмыкнул он, присаживаясь на край кровати, и Ветка подобралась в нехорошем предчувствии. – Ну, как спалось? Кошмары не мучили?
– У меня-то какие кошмары?
– Ну как? Ты мне вчера такую байку прогнала – я полночи ворочался.
– Ка… какую байку? – оторопело переспросила Ветка, и Ворон улыбнулся:
– Ну, дурочкой-то не прикидывайся, ты не так пьяна была, чтобы не помнить. Что ты мне там гнала про какую-то телку, которая может мне помочь?
Ветка поняла, что вчера совершила самую большую глупость в своей жизни, сболтнув лишнего, но было уже поздно.
– Да ты не напрягайся, Вета, – хмыкнул Ворон. – Она действительно позвонила сегодня и назначила встречу в «Стеклянном шаре».
При упоминании этого названия у Ветки нехорошо сжалось сердце – зачем, зачем Марина так рискнула и так бестолково подставилась? Неужели не нашла другого места? И… зачем вообще она позвонила?! Неужели узнала, что Ветка у него? Тогда дело совсем дрянь… Выходило, что Ветка предвосхитила события и могла своими вчерашними словами навредить Коваль. А самое ужасное, что она не помнила, что еще сказала Ворону – а судя по его довольной ухмылке, явно что-то было. Она подняла глаза, пытаясь преодолеть страх перед Вороном и попробовать воздействовать на него. Она поймала его взгляд и сосредоточилась, молясь про себя, чтобы получилось. И ей удалось – через несколько минут Мишка вдруг сделался вялым, речь его зазвучала тише и невнятнее.
– Ты знаешь, кто эта женщина? – негромко спросила Ветка, чувствуя, как от напряжения болит голова и даже шея.
– Я не знаю… но ты сказала, что она – Наковальня…
«Ох, мать твою, я дура! – мысленно рявкнула Виола, стараясь не потерять контроля над Вороном. – Ладно, это сейчас почистим».
– Я не говорила этого, правда? – глядя в расширившиеся глаза Мишки, медленно произнесла она, и тот согласно кивнул:
– Конечно, не говорила…
– Наковальня мертва, да?
– Да…
– Правильно. Ты поможешь мне избавиться от Беса?
– Я не могу… да…
– Ты не забудешь, что хотел убрать его? Сам хотел убрать его? Да?
– Да…
– И ты никогда не видел меня нигде, кроме как рядом с Бесом, да?
– Да… – Голос его звучал все тише, и в какой-то момент Ветка испугалась, что Ворон хлопнется в обморок.
«Пора прекращать», – решила она и негромко хлопнула в ладоши. Мишка дернулся и забормотал, потирая переносицу:
– Черт… нельзя виски на ночь пить, потом совсем башка не варит… А… ты как тут оказалась? – удивленно оглядел он сидевшую перед ним обмотанную простыней Ветку.
– А ты не помнишь? – усмехнулась она. – Ты меня пригласил.
– Да? Ты гляди – не помню… Пойду-ка я таблетку выпью, голова раскалывается.
Ворон встал и, пошатываясь, пошел из комнаты. Ветка откинулась на подушку и перевела дыхание:
– Фууу… оказывается, и Ворон не страшнее Беса…
Главное, за что она была сейчас рада, так за то, что смогла, поборов страх, исправить допущенную вчера ошибку, которая могла стоить ей жизни. Такого предательства Коваль не простила бы даже ей.
Письма были написаны и отправлены, Марина с облегчением вздохнула и победно взглянула на телохранителей, расположившихся у нее за спиной.
– Вот и все, мальчики. Осталось отойти на безопасное расстояние и посмотреть, как Бес и Ворон будут друг другу глотки рвать. Зрелище не для слабонервных, конечно, но лично я получу удовольствие.
Гена, однако, не разделял ее восторга:
– Вот второе письмо Бесу вы зря отправили.
– Ты не понимаешь, – терпеливо, как малолетнему ребенку, объяснила она, – не понимаешь. Мне не нужна война Ворона и Беса – это по большому-то счету просто прикрытие. Мне нужно, чтобы Бес имел в виду, кто все это затеял и кто сможет, в случае чего, дать ход остальным бумажкам – а не только одному листку. Только в этом смысл и был.
Марина встала, размяла затекшие ноги, потянулась, не обращая внимания на посетителей почтового отделения, терпеливо ожидавших очереди на выдачу посылок и оплату коммунальных услуг, и направилась к двери. Гена и Никита двинулись следом. Машина Никиты, не очень новый «прадо», была припаркована за углом. Забравшись внутрь, Марина вдруг ощутила неприятный холодок и разозлилась – сейчас ничего не предвещало какой-либо беды, вряд ли Бес успел телепортироваться из соседнего региона. Машина тронулась с места, и Коваль, обернувшись назад, увидела, что из переулка, ведущего к ее дому, выезжает серая «Хонда» и пристраивается им в хвост.
– Мальчики, вот не хочу вас пугать, но, кажется, нас пасут, – сказала Марина, закуривая и чуть приоткрывая окно.
– Отрываемся, – скомандовал Гена, но Никита по-прежнему спокойно вел джип, не прибавляя скорости. – Никс, в чем дело?
– Дело в том, что тут тупик через пятьсот метров, а чуть не доезжая – поворот на объездную дорогу. Если я ускорюсь сейчас, они тоже прибавят, а вот если добавлю перед поворотом – они проскочат и уткнутся как раз туда. Пока будут разворачиваться – мы оторвемся, – обстоятельно объяснился Никита, не отрывая взгляда от дороги.
Неожиданно для всех он так утопил педаль газа, что Марина выронила сигарету, а Гена едва успел выставить вперед руку, чтобы не ткнуться грудью в бардачок. Машина, издав истошный визг, влетела в поворот и едва не снесла мусорный бак, но Никита выровнял ее и понесся по узкой улице по направлению к объездной дороге. Коваль подобрала сигарету и выбросила в окно, оглянулась – преследователей видно не было, а Никита на совершенно дурной скорости несся по трассе.
– Никс, у тебя в машине точно ничего запрещенного нет? – с опаской поинтересовалась Марина. – Не дай бог под «гайцов» подлетим…
– Это моя собственная машина – так есть ли смысл срок с собой таскать?
Она захохотала, оценив юмор телохранителя. «Хонда» так и не появлялась больше, и Никита понемногу сбросил скорость, и в город с западной стороны они въехали уже на нормальной скорости, сделав огромный крюк.
– Так, ребятки, мне же скоро на свидание ехать, – хмыкнула Коваль, глянув на часы. – Конечно, слишком хорошо выглядеть опасно – но прилично-то нужно. Гена, а мои вещи все еще у тебя.
– Намек понял, – улыбнулся телохранитель. – Едем ко мне.
То, что они обнаружили в квартире Гены, повергло их в замешательство. Все было перевернуто вверх дном, все вещи вывернуты из шкафов, в кухне перебита вся посуда, Маринин чемодан валялся посреди комнаты, и у него был разрезан даже подклад.
– Вот хорошо, что я умная и осторожная девочка… – пробормотала Коваль, глядя на это. – Папочку-то я из чемодана как раз перед уходом вчера в сумку к себе сунула, да так с собой и ношу… Но кто это был, чьи вандалы?
Она перевела взгляд на Гену, но тот смотрел куда-то поверх ее головы, и когда Марина повернулась, следуя за этим взглядом, то поняла, что именно так привлекло его внимание. На стене прямо над телевизором была приколота фотография, на которой оказался запечатлен толстый молодой человек с удавкой на шее и совершенно разбитым лицом.
– Вишнев, – процедил Гена, подходя и сдергивая снимок. – Все ясно.
– Кто мог узнать? Почему так быстро?
– Никс, выходит, когда мы были у него, вторая машина с человечками неспроста там появилась. Снимочек-то не сегодняшний. Костюм видишь? – Никита подошел ближе и тоже взглянул на снимок.
– Ну. Он в нем был, когда мы приезжали. Но это же не значит…
– А внимательно посмотри – качество-то приличное у снимка… Видишь вот это пятно? – Гена ткнул пальцем в заметное темное пятно на правом плече белой кофты Вишнева.
– И что? Это вполне может кровь быть – вон как у него морда в фарш замешана, – возразил Никита, но Гена только головой покачал:
– Нет, Никс, это не кровь. Это пятно было у него, когда он нам дверь открывал – еще жаловался, что дернулся на звонок и опрокинул из шкафчика соус – помнишь? Так как думаешь – стал бы он, допустим, вчера-сегодня в этом костюме дома зажигать? Нет, снял бы сразу после нашего отъезда. Но не успел – потому что только мы с тобой отчалили, как к нему пришли снова – и я думаю, что были это человечки из второй машины. А потом и нас по короткой дороге догнали. И если бы мы с тобой не были такие шустрые, то лежали бы сейчас рядом с бесовскими нелегалами.
Марина взяла из его руки снимок и принялась внимательно его изучать. Действительно, пятно, на которое указывал Гена, не могло остаться в результате избиения – вся кровь оказалась на груди кофты, а то пятно, что было на плече, отличалось даже по цвету – снимок был на самом деле очень высокого качества.
– М-да, мальчики… Вот так и выглядит попадалово… – задумчиво произнесла она, обмахиваясь снимком. – И теперь понятно, почему мы сегодня под раздачу попали – люди Ворона уже знали о бумагах и о том, у кого они. Опоздай вы минут на десять – и ничего бы мы не получили. И теперь мы с вами участвуем в веселой игре «охотники и дичь». Думаю, не надо объяснять, каков расклад? Только странно, что в городе еще не вопят об убийстве заместителя мэра.
– А чего трубить? Он в отпуске, – сказал Гена.
– Да у вас тут, смотрю, отпускной кошмар – стоит человеку решить отдохнуть, как отдых его становится вечным. – Коваль бросила снимок на пол и пошла в кухню, сгребла со стола осколки и уселась, вынув сигареты.
Гена и Никита тоже последовали за ней, хрустя битым стеклом, попадавшимся под подошвы ботинок. Квартира выглядела плачевно, и Коваль испытывала угрызения совести, понимая, что является виновницей произошедшего.
– Ген… ну, с меня причитается…
Он только отмахнулся:
– Большое дело! Тут сейчас про другое надо думать – как выкручиваться? Что, если сейчас в ресторане вас вместо Ворона его мордовороты будут ждать? Мишка сам-то не станет, а вот его ребята – запросто. Прихватят вас и увезут, мы и пискнуть не успеем.
– Мальчики, а вам теперь при этом раскладе вообще туда соваться нельзя, – медленно проговорила Марина, глядя в пол. – Потому что они вас видели. Я-то могу парик надеть, линзы-шмотки поменять – и все. А вот вас так сразу не замаскируешь.
– Одна не пойдете! – сразу вскинулся Гена. – Даже из головы это выкиньте!
Но Марина уже приняла решение, и остановить ее Гене было не по силам. Она посмотрела на него насмешливо, спрыгнула со стола и констатировала:
– Ну что? Вещи мои погибли, придется идти так, – она окинула взглядом джинсы и свитер, в которых была. – Ладненько, буду надеяться, что Мишка переживет. Хорошо еще, что косметичку в сумку кинула, будет, чем на лице глаза изобразить.
И Гена понял – разговор окончен, она ни за что не отступится, поедет одна, даже если они попытаются вдвоем остановить ее – им не удастся. Проще принять ее условия игры и хотя бы до ресторана ее довезти. Он кивнул Никите, и они вышли в большую комнату, а Марина, прихватив сумку, ушла в ванную.
– Попали мы с тобой, – констатировал Гена, усаживаясь на диван. – Теперь надо мозговать, как нам ее в ресторане прикрыть. Даже думать не хочу о том, что сделает Хохол, если вдруг…
Никита прошелся по комнате, поднял с пола обломки Марининых темных очков, покрутил в руке.
– Я с ней пойду, – сказал он решительно. – Хоть убей меня.
Гена только усмехнулся:
– Да мне-то что. А вот она точно пристрелит, если будешь поперек нее идти.
– Ты не понимаешь? – Никита остановился напротив Гены и смотрел на него сверху вниз. – Ей нельзя туда одной – независимо от того, кто там будет – один Ворон или еще кто-то с ним! Если они Вишнева выпасли – то уж с женщиной как-нибудь разберутся!
– Ты забываешь, кто эта женщина. А они и вовсе не знают. И если Марина Викторовна решила – значит, все просчитала. И нам остается только наблюдать и страховать, больше ничего.
В это время из ванной выплыла полностью накрашенная «к выходу» Коваль, сверкнула фиалковыми линзами, вздернула тщательно подведенную бровь:
– Ну что – поехали? Довезете меня и в машине посидите.
Телохранители только вздохнули в унисон и встали.
Марина абсолютно не нервничала, хотя совершенно не представляла, что ждет ее в ресторане и как пойдет беседа с Вороном. Более того, у нее даже не было четкого плана, и от этого почему-то стало неожиданно легко. «Посмотрю по обстоятельствам».
Никита за рулем выглядел каким-то напряженным, взбудораженным, и Марина решила немного разрядить обстановку:
– Слушай, Никс… если сейчас все удачно пройдет, я тебе разрешу пригласить меня в ресторан.
Никита бросил беглый взгляд в зеркало заднего вида:
– Обманете ведь.
– Ты меня убил! – хохотнула она. – Я никогда не обманываю и всегда держу свое слово. Знаешь, как про меня говорили раньше? «Наковальня слово держит» – это было как бренд, как визитная карточка. Так какой смысл мне портить репутацию? Сказала – сделаю.
Гена покачал головой, явно не одобряя Марининых слов и обещаний. Но промолчал, решив не сбивать ее с настроя. В том, что никуда она не пойдет с Никитой, как бы ни закончилось сегодняшнее мероприятие, Гена был абсолютно уверен. Хохол ей этого не спустит…
Вот и «Стеклянный шар», и парковка… и место, на котором всегда стоял ее черный «Хаммер». Марина почувствовала тяжесть в груди – еще один памятник ее прошлой жизни, еще одно воспоминание. Сколько счастливых часов прошло здесь, сколько событий было отмечено, сколько горя залито текилой в уютной татами-рум. Если бы было возможно, Марина перенесла бы этот ресторан в Бристоль, чтобы бывать там по-прежнему.
– Ворон здесь уже, – негромко сказал Гена, оглядев парковку.
– Отлично. Пойду я, парни.
Не сказав больше ни слова, Коваль вышла из машины и пошла к входу в ресторан. Едва она скрылась за дверью, как Никита вдруг рванулся из машины, в два прыжка оказался у служебного входа и исчез там. Гена не успел даже моргнуть глазом.
– Дурак молодой… – пробормотал он, поняв, что Никита собрался проникнуть внутрь и постараться быть ближе к Марине.
Коваль тем временем сняла в гардеробе шубу, поправила прическу перед большим зеркалом и пошла в зал. К ней услужливо подскочил мэтр – не Кириллыч, какой-то новый, она пропустила его вперед, а сама незаметно оглядывала зал. Народа было достаточно много, все-таки вечер, люди расслабляются после работы, если имеют на это средства. А вот и Ворон – сидит один за столиком, покручивает в руке стакан с виски. Никого из охраны поблизости, хотя, может, она их просто не видит, охранников-то.
Остановившись у его стола, Марина взялась за спинку стула и спросила:
– Вы не возражаете, если я к вам присоединюсь?
Мэтр тут же залебезил:
– Мадам, позвольте предложить вам не менее удобное место… – но она отмахнулась от него:
– Все, любезный, я определилась. Джентльмен, похоже, не возражает.
«Джентльмен» не возражал, но и особого восторга не испытывал.
– А вам не кажется, что в ресторане полно мест? – сухо бросил он, смерив ее оценивающим взглядом с головы до ног.
– И что же – я буду вам о делах из противоположного угла кричать? – прищурилась Марина. – Я-то могу, но вам зачем такая слава?
Ворон медленно опустил стакан на скатерть, вытер губы салфеткой и весь как-то подобрался. Марина же рассматривала его в упор, не опасаясь, что узнает. «А постарел… морщины, залысины… Облезлый Ворон-то».
– Садитесь. Как вас зовут? – спросил он, жестом подзывая официанта.
– Акулиной, – улыбнулась она. – Какая вам разница? Мы не на романтик сюда явились.
Официант вырос рядом со столом, как опенок на пне, и Марина, подняв глаза, едва не вскрикнула – это был Никита. «Вот сучонок, ну, я тебе задам!» – гневно подумала она и прикусила губу, чтобы не сказать что-нибудь ненужное. На стол перед ней легло меню – яркие картинки, возбуждавшие аппетит, но Марина не желала расслабляться, с сожалением вернула меню обратно.
– Мне только кофе.
– Черный, эспрессо, капучино? – тоном завзятого работника общепита поинтересовался Никита, и Коваль хмыкнула:
– На ваш выбор.
Ворон сделал заказ и объяснил удивленно посмотревшей на него Марине:
– Люблю это место, готовят тут отлично.
Она промолчала. И тогда Ворон начал сам.
– Откуда у вас то, что нужно мне?
– Какая разница? Вам нужно? Я поделюсь. – Она вынула сигареты и замешкалась с зажигалкой, вспомнив, что так и не купила что-то попроще, а вытаскивать свою означало неминуемо провалиться.
– Что вы хотите взамен?
– А что вы можете предложить? – насмешливо поинтересовалась она, заметив, что Ворон начинает терять терпение.
Он вдруг резко нагнулся к столу и схватил ее за запястье, крепко сжал пальцы:
– Играться вздумала? Ты кто такая?
– А какая разница, кто я – если могу помочь в твоей беде, а? – не испугавшись и даже не скривившись от боли, прошипела она.
– В беде? В какой еще беде?
– А позвони-ка, любезный, мэру своему – ведь явно телефончик имеется? – предложила Марина и вырвала руку из его пальцев.
– Зачем?
– Позвони – узнаешь, – отрезала она, доставая сигарету из пачки и протягивая руку к зажигалке, лежавшей перед Вороном.
Ворон, не сводя с нее глаз, сам помог ей прикурить, потом вынул мобильный и набрал номер. Едва раздался первый гудок, как из трубки полился отборный мат и вопли Беса:
– Ты, шкура! Да я тебя на куски, падла! На тряпки! Шантажировать меня?! Ты – меня?! Сгною!
Ворон отшвырнул мобильный, словно боялся, что Бес выпрыгнет из него и набросится с кулаками. Коваль курила и улыбалась. Ей вдруг стало ясно, что нужно сказать в следующую минуту, чтобы усилить эффект от бесовского выступления.
– Ну что, Мишаня, договариваться-то будем? Он ведь реально тебе голову свернет, у него власть и возможности. Это тебе не старое доброе времечко, когда можно было кодлу собрать да передел устроить, сейчас иначе перевороты делаются.
Ворон таращил на нее глаза, казалось, они вот-вот выкатятся на стол, а вены на шее лопнут, заливая все вокруг кровью.
– Ну, что ты пялишься-то? Неужто не признал? – глумилась Коваль, наслаждаясь картиной. – Эх, фотоаппарата нет – вот бы снимок был!
На лице Ворона промелькнула тень догадки, он даже слегка отпрянул и, зажмурившись, потряс головой, но видение не исчезло.
– Наковальня… – ахнул Ворон и начал мелко креститься.
– Ладно, хорош переигрывать, – хлопнула ладонью по столу Марина. – Можно подумать, тебе Ветка меня не пропалила уже! Хватит, Мишка, ей-богу, смотреть мерзко!
Ворон чуть-чуть продышался, залпом осушил стакан и проговорил сдавленно:
– Ну, ты даешь… это как же, а? Как вышло? Ты… тебя же…
– Ой, как вы мне надоели все со своей верой в загробную жизнь! – вздохнула Марина, придавливая в пепельнице окурок. – А что было делать, скажи? Сидеть тут и ждать, когда меня грохнут кровники? Спасибо Хохлу – хватило ему мозгов провернуть такое. И не наведывалась бы я сюда, кабы не нужда. Мишка, давай к делу, а? Устала я от ваших куриных истерик – во как! – она провела ребром ладони по горлу.
Немного пришедший в себя Ворон ослабил галстук, расстегнул пару пуговиц рубашки и закурил. У него в голове пока не укладывалось, что сидит он в ресторане с давно умершей и похороненной Наковальней, пьет виски и обсуждает какие-то дела. Происходящее казалось сюрреалистическим сном, хотелось проснуться и забыть все. Но, сколько он ни пытался стряхнуть оторопь, ничего не менялось – ресторан, стол, виски, Наковальня с сигаретой в тонких пальцах. Внешне эта женщина ничем не напоминала прежнюю Марину, но все же это была она, и не мог быть кто-то еще – потому что такие разговоры могла себе позволить только Коваль. И только Коваль могла так рискнуть и воскреснуть из мертвых. Видимо, на это имелись у нее серьезные основания.
– Слушай… так это, выходит, ты бумаги у Вишнева подрезала?
Она кивнула.
– Сама?
– Смысл напрягаться? Он добровольно отдал. Есть, Мишаня, люди, которые добро долго помнят – вот не в пример нынешнему мэру, да? Этому хряку сколько ни сделай – один черт он вопит: «Мало!» – усмехнулась Коваль. – А вот Алеша Вишня оказался парнем памятливым и благодарным. Только вот погиб, бедолага, ни за что.
Ворон тер то виски, то переносицу.
– Черт… даже в голову прийти не могло, надо же! Вишня! И как я сразу не допер, с первого дня, как его замом-то назначили… А тебе все это зачем? Все так и трешь с Бесом?
– Миша, я бы сто лет уже как его не помнила, но он же никак не угомонится. Вздумал тут из меня деньги тянуть и сыном попытался шантажировать. Вот скажи – это по-каковски, а? По каким таким понятиям?
Ворон помолчал. В его голове роились десятки вопросов, которые он хотел бы задать так неожиданно воскресшей Наковальне, но он никак не мог решить, с чего начинать.
– Ты что с лицом-то сделала?
– А что, это так важно, да? Лицо мое? – спросила Марина, отпивая кофе, который успел принести Никита до того, как у них с Вороном состоялось великое разоблачение.
– Непривычно.
Она поморщилась:
– Мишка, давай к делу. Бумаги, которые ты хочешь, у меня. А Бес с тобой так круто завернул, потому что я ему сегодня от твоего имени один листочек отослала. И от себя еще добавила, что остатки сладкие солью в прессу, если только еще раз увижу его около себя. Но мы-то понимаем, да, что Гришка не успокоится, пока не уложит меня теперь под плиту окончательно – с контрольным в голову. И тебя – паровозом, чтобы не забывался, – Марина выдала это на одном дыхании, без интонации, и внимательно посмотрела Ворону в глаза. – Идеи есть?
– Есть-то есть… – медленно выговорил он, не сводя с нее глаз. – Но как же Ветка, допустим?
– А что – Ветка?
– Подруга она тебе как-никак.
Марина легко перегнулась через стол и прошептала:
– Миша, друг предавший – хуже врага, да? Ведь она тебе сказала, что я жива? Сказала же? Да не тужься ты – родишь ненароком! Сказала, а потом давай тебе в мозг дуть, чтобы лишнее из него выветрилось – что я, Ветку первый день знаю? И когда ей что-то надо, она никого не пожалеет. Вот и меня не пожалела.
Ворон, к собственному удивлению, никак не мог вспомнить сути разговора, который – он мог поклясться – был между ним и Виолой вчера. И сквозило там что-то о Наковальне, но что конкретно – он никак не мог вспомнить. Зато вот хорошо помнил, как утром с какого-то перепуга обещал Виоле помочь убрать Беса.
Марина внимательно наблюдала за ним и убеждалась, что права в своих подозрениях относительно Виолы. Но это открытие не удивило ее, не сделало даже больно – Марина давно была готова к тому, что первыми предают близкие люди, те, кто рядом. Верить нельзя никому.
Ворон тяжело вздохнул:
– Слушай, Наковальня… а может, мы его того – наглухо?
– Решай сам, – откликнулась она. – Меня-то нет, ты же понимаешь. А вот тебе как потом выкручиваться – я даже не знаю. Ты вообще что от него хотел-то? Для чего бумаги искал?
– Ой, боюсь, не понравится тебе то, что я скажу, да ладно. Зарвался Гришка, так зарвался – не дай бог никому. Все под себя подмял, мало ему официальной власти – так ведь и корону «смотрящего» скидывать не желает. А разве по закону это, чтоб при власти и при общаке?
Марина пожала плечами:
– Ну, так грохнут его рано или поздно. Такие вещи просто так не проходят.
– Пока дождешься – по миру пойдешь, – с досадой произнес Ворон. – На него только за этот месяц два покушения было – и все мимо кассы.
– Ну, еще бы! Попробовали бы мои исполнители всерьез его отоварить, – фыркнула Коваль. – Не-ет, он мне нужен был испуганный до мокрых простыней по утрам.
Ворон захохотал:
– Удалось?
– А то! Говорят, в бункере ночевал последние ночи, перед тем как на совещание какое-то уехать, – улыбнулась Марина и этим вызвала еще большее веселье у собеседника. – Вот теперь бери его, тепленького и мокрого, и делай что хочешь. Я на все подпишусь, ты же знаешь.
– То есть – моими руками загрести хочешь? – уточнил Ворон, и она кивнула:
– Миш, а чьими? Но думаю, что и тебе это выгодно. Не будешь глуп – и в мокруху не вляпаешься, и выгоду поимеешь.
– А ты? Что поимеешь с этого ты?
Марина мечтательно закатила глаза и проговорила тихим голосом:
– А я буду спокойно жить, растить сына…
– И все? – удивился Ворон.
– А что еще? Больше и не надо ничего.
Ворон какое-то время молчал, взвешивая все за и против этого предложения. Перспектива стать неофициальным главой города и использовать Беса, как марионетку, его очень привлекала. Настолько, что он был согласен на любое предложение.
– Давай так сделаем, – начал он, приняв решение. – Чтобы ни у кого из нас не оставалось вопросов к другому, мы бумаги поделим пополам. Таким образом, у тебя будут гарантии и у меня – тоже. Ты ведь уедешь, не останешься здесь?
– Нет, Миша, не останусь. Мне здесь всюду больно, понимаешь? Всюду – и в ресторане этом, и на кладбище, и просто на улице, – потому что каждый камень напоминает о чем-то. Как по ножам хожу каждый день. Старая я уже для таких финтов, тяжело мне.
– Ну, и отлично. Надеюсь, ты не сомневаешься в моем слове?
– Вроде не было нужды, – улыбнулась Марина. – Мы с тобой всегда по одну сторону стояли, не бегали туда-сюда. И уж если на то пошло… так не стала бы я тебе открываться, если бы не доверяла. Сам понимаешь, биография у меня интере-е-есная, – протянула она, внимательно наблюдая за тем, как меняется выражение его лица.
– Н-да… – неопределенно бросил Ворон. – Тут ты права – риск был. Но ты меня знаешь, Наковальня. Я за добро добром плачу. Тогда – по рукам?
Марина вынула из сумки папку, отделила, не глядя, верхнюю половину листов и отдала Ворону. Тот бегло просмотрел их и расцвел. Этого было вполне достаточно, чтобы управлять мэром так, как заблагорассудится.
Они вышли из ресторана вдвоем, под руку – больше им нечего было опасаться со стороны друг друга.
– Мишка, ты особо-то все равно не звони, что меня видел, не поверят тебе, – легко поцеловав его в щеку, посоветовала Марина. – Скажут, что «белка» у тебя.
– А я и не видел, – улыбнулся он. – Что – не могу просто интересную женщину на ужин пригласить? Может, мы в театре познакомились!
– Ой, умру – театрал! – захохотала Марина. – Ладно, Мишаня, бывай. Надеюсь, больше уже не увидимся.
Он не ответил, поцеловал ее еще раз и, махнув рукой, пошел к своей машине. Коваль закурила, провожая его взглядом, вздохнула с облегчением и тоже направилась к припаркованному джипу.
Всю обратную дорогу Марина пересказывала телохранителям разговор с Вороном. Гена хмурился и недовольно бурчал, что не надо было открываться, но Марина только махала рукой:
– Я тебя умоляю! Меня Ветка сдала, а потом, видно, перепугалась, начала мозги ему промывать.
– Ну, дает Виола Викторовна, – протянул Гена.
– Ой, да и черт с ней! Зато буду точно знать, что с ней больше вообще лучше дел не иметь. Знаете, мальчики, мне вот даже не обидно. Человек – существо неблагодарное и подлое. Хотя обобщать нельзя, пожалуй, – усмехнулась она. – Ну что, Никитка, в ресторан-то идем? Или передумал?
Даже в темноте машины было заметно, как вспыхнули румянцем щеки молодого телохранителя.
– Если только вы не передумали.
– Никита! – укоризненно проговорила Марина, высовываясь между сидений. – Я тебе обещала и сдержу слово. Сейчас вот Гену высадим – и поедем.
Они довезли Гену до дома, Марина пересела вперед, и джип рванулся из двора на трассу. Коваль чувствовала небывалую легкость – все вышло даже лучше и проще, чем она думала. И жар загребать можно чужими руками, и спать спокойно – Бесу теперь будет не до нее.
Они сидели с Никитой в маленьком итальянском ресторанчике в центре города, ели пиццу и разговаривали. Никита во все глаза смотрел на Марину, как будто хотел лучше ее запомнить, невпопад отвечал на вопросы, смеялся над собственными промахами и выглядел абсолютно счастливым. Марину же не покидало какое-то странное ощущение надвигающихся неприятностей. Она не могла понять, откуда оно взялось, это чувство, когда опасности вообще не существовало? Люди Ворона, ясное дело, уже за ними не охотились. Мишка объяснил, что кто-то из его охраны увидел выходившего из мэрии Вишнева вместе с телохранителем жены Беса Виолы – Гена был фигурой приметной, а потому подозрение пало на него практически сразу.
Но когда бумаги оказались у Ворона, он сразу же пообещал, что никаких «хвостов» больше не будет, и слово сдержал.
– Вы не хотите прогуляться? – внезапно предложил Никита.
– По набережной? – уточнила Марина, и Никита кивнул.
– Я люблю там гулять вечером, когда никого нет.
– Сейчас уже ночь, так что полное уединение нам гарантировано, – усмехнулась она и встала.
Было прохладно, с реки дул ветер, поднимая с парапета снежинки и разнося их по пустынной набережной. Марина с Никитой брели вдоль реки и молчали. Ночь оказалась удивительно звездной, небо было усеяно мелкими звездочками, казавшимися наклеенными на бархатную бумагу.
– Красиво, да? – задрав голову, проговорила Коваль. – Почему-то в Англии все другое – даже небо. Или мне просто так кажется?
– Вы не хотите вернуться? – спросил Никита, набрасывая ей на голову упавший капюшон.
– Сюда? Нет. Меня сегодня Ворон об этом же спросил. Мне здесь стало неуютно, Никита. Даже с этим лицом. Душу-то не перекроишь, сердце не переделаешь. А там все отпечаталось. Нет, я уже не вернусь, – грустно сказала она. – Так и буду страдать от ностальгии.
Он проводил ее до дома, стоял у подъезда и держал за руку, словно боялся и не хотел отпускать.
– Ты ведь понимаешь, да? – Марина смотрела на него снизу вверх и в глазах читала – нет, не понимает. – Никита… я не могу. Я вижу, чего ты ждешь, но поверь – так будет лучше для нас обоих. Еще никому близость со мной не приносила счастья.
– Я не боюсь.
– Зато я боюсь. С меня хватит…
Он вдруг схватил ее за плечи и привлек к себе, легко преодолевая сопротивление, завладел губами, приподнял над землей. Марина изо всех сил вырывалась, но он держал крепко. Наконец ей удалось освободиться, и Коваль изо всех сил ударила Никиту по щеке:
– Я ведь просила тебя – не надо!
Он потер горевшую щеку и пробормотал:
– Простите…
– Пошел отсюда! – рявкнула она и скрылась в подъезде.
Этот эпизод не смог испортить ей ощущения от удачно проведенного дня, и Марина, смыв макияж, спокойно уснула, не видя снов и не мучаясь кошмарами.
С утра два телефонных звонка вернули ее к реалиям российской жизни. Первой оказалась Ветка. Виноватым голосом она попросила разрешения приехать. Никакого желания видеть ее у Марины не было…
– Забудь, что я вообще когда-то была в твоей жизни. Для твоего же блага забудь, поняла? Это дружеский совет, – сказала она в трубку и, не слушая покаянных воплей ведьмы, заблокировала ее номер.
Звонок от Гены оказался куда более кошмарным.
– Зачем вы это сделали? – сразу накинулся он, даже не потрудившись поздороваться.
– Сделала – что? – не поняла Марина. – И вообще-то доброе утро, Геннадий.
– А оно доброе?
– Ну пока вроде да.
– Никиту нашли мертвым недалеко от вашего дома. Огнестрельное в голову, – отчеканил Гена, и Коваль выронила трубку.
Почему-то это известие шокировало ее настолько, что Марина потеряла способность разговаривать. Она сидела на кровати и раскачивалась из стороны в сторону. «Бедный мальчик… бедный мальчик…» – билось в голове, а перед глазами стояло лицо Никиты – улыбающееся, открытое и счастливое.
Гена приехал через сорок минут, обеспокоенный оборвавшимся разговором и тем, что Марина больше не сняла трубку. Она не могла даже встать и открыть дверь, и тогда он просто вынес замок ударом ноги, ворвался в комнату и обнаружил Коваль сидящей на кровати и раскачивающейся, как китайский болванчик. Осторожно, чтобы не испугать и не сделать хуже, Гена обнял ее за плечи, прижал к себе:
– Марина Викторовна… не надо так… вы ни при чем. В него из травматического пистолета выстрелили, он пытался драку разнять. Там камера видеонаблюдения на углу дома, записи посмотрели в милиции. Случайность, глупая случайность… жалко парня…
– Я могла этого не допустить, – вдруг выговорила Марина. – Мне надо было оставить его у себя. Мне надо было уступить! Он остался бы жив… А так… Я снова убила человека, снова – просто потому, что он повелся на меня! Меня даже в ад не пустят с моими грехами, так и буду между болтаться… Я ведь просила его, предупреждала! Я не хотела… и тогда нужно было до конца идти, до конца… – она заплакала, уронив голову на колени.
– Глупости! – повысил голос Гена. – То, что должно случиться, всегда случается, вы не хуже моего это знаете. Прекратите убиваться и… все, хватит, едем за билетами.
– Но…
– Я обещал вчера Женьке, что сегодня отправлю вас в Москву. Все-все, Марина Викторовна, хватит сырость разводить.
Спорить и объясняться сил не осталось, Марина послушно встала и побрела в душ.
Из больницы Хохол ушел на третий день, категорически отказавшись лечиться. Температура у него снизилась, и вылеживать на больничной койке он совершенно не собирался.
– На мне как на собаке – еще не такое заживало, – заявил он разозлившейся Марье. – И вообще – знаешь, мне пора собираться.
– Куда с такими руками?
Женька оглядел свежезабинтованные кисти и проговорил:
– Вот по поводу рук… Маша, давай договоримся – это мы с тобой аккумулятор меняли, я кислотой облился. Маринка не поймет, она постоянно мне говорила, что не в татухах прикол.
Маша насмешливо посмотрела на возвышавшегося над ней на добрых три головы Хохла и улыбнулась:
– Не стыдно? Сам врешь, как малолетка, и меня еще вынуждаешь.
Женька молитвенно сложил забинтованные руки под подбородком:
– Мышка… родная, что хочешь проси!
Она только рассмеялась чуть громче и махнула рукой:
– Ты ж меня знаешь… А вообще… Спасибо тебе, Женька. Ты мне здорово помог, зря я на тебя кричала.
Женька нагнулся и чмокнул ее в макушку.
– Ну, вот и будем квиты, Машуль, да? Ты только пообещай мне, что больше не влипнешь в такое, да? Если что – ну, позвони ты, не сиди и не жди, пока заполыхает!
Маша опустила глаза и кивнула.
– Вот и умница, – улыбнулся Хохол.
Марина бродила по Домодедово уже больше часа. Самолет Хохла задерживался по погодным условиям, и она нервничала. Только сейчас Коваль осознала и поняла, насколько соскучилась и исстрадалась без него, как хочет обнять и поцеловать, прижаться к его сильному плечу, почувствовать аромат его туалетной воды. И вот момент встречи опять отодвигался на непонятный срок.
…На кладбище она все-таки съездила, уговорила Гену завернуть туда после покупки билетов. Могилы были занесены снегом, сквозь который пробивалась сухая кладбищенская полынь. Марина смахнула снег с лавки, села, обламывая стебли роз и опуская их на могилу Егора. Черная плита больше не казалась такой уж страшной – почему-то, заглянув за край жизни, Марина перестала бояться кладбищ. И даже собственный портрет на соседней плите больше не пугал. Дул ледяной пронизывающий ветер, проникал под шубу и свитер, но Марина даже не замечала этого. Она чувствовала опустошение – и ничего больше. Дело сделано… и никаких эмоций больше – только пустота и усталость.
– Поедем, Гена, – поднявшись с лавки, попросила Коваль и, выходя из оградки, бросила прощальный взгляд на могилу мужа, но ничего, против обыкновения, не сказала.
Крепко уцепившись за Генину руку, она шла по дорожке и вдруг произнесла, чуть замедлившись:
– Ты знаешь, а ведь впервые он не тянет меня к себе. Всегда не отпускал, звал обратно – а сегодня молчит. И я впервые ухожу спокойно и без слез. Такого никогда не было…
Гена успокаивающе похлопал ее по руке:
– Вы ведь сами говорили – все проходит.
Коваль промолчала, устремив взгляд на большие кладбищенские ворота – в них входила Виола в белой шубе и черном платке. Увидев Марину, она ускорила шаги и подошла вплотную, бросив Гене:
– Отойди.
Но он смотрел на Коваль и ждал распоряжений от нее. И Марина негромко попросила:
– Подожди у машины, пожалуйста. Я быстро.
Он послушно ушел, а Марина, вынув сигарету, закурила и скрестила на груди руки, уставившись в бледное до синевы лицо Виолы. Та чувствовала себя неуютно, облизывала губы, тискала перчатки и никак не могла решиться начать разговор. Коваль тоже молчала – ей в принципе нечего было сказать, все, что думала, она озвучила в телефонном разговоре, и добавлять что-то не собиралась. Она докурила, бросила окурок в урну и развернулась, чтобы уйти, но Ветка поймала ее за рукав:
– Что – так и улетишь, не попрощавшись?
– Я попрощалась с тобой утром, если ты не поняла. Больше мне нечего добавить.
Ветка вдруг порывисто обняла ее, прижалась лицом к груди и заплакала:
– Что мне сделать, чтобы ты меня простила?
– Я сказала тебе – забудь, что я была.
– Я не могу, – подняв на нее заплаканные глаза, простонала Ветка.
– Это твои трудности. Удачи тебе с мужем. Мне пора.
Отцепив от себя Ветку, Марина быстро вышла с кладбища и села в припаркованную неподалеку машину.
– Поехали, Гена.
Оглянувшись, Марина увидела белый силуэт ведьмы на красном кирпиче колонн, державших кладбищенские ворота. Ветка плакала, стянув с головы платок и прижав его к лицу. Но даже это не заставило Коваль остановить машину. Она простилась с Виолой навсегда – что бы это ни значило.
…Объявили, наконец, о прибытии рейса, и Марина устремилась к залу прилета. Никогда прежде ей не доводилось оказаться по эту сторону перегородки – чтобы стоять и ждать. От нетерпения она дрожала, настолько хотелось скорее увидеть его, своего мужа, своего любимого человека. И тут ее пронзила мысль – а ведь он не узнает ее! Не узнает – потому что не видел нового лица. Эта догадка оказалась ужасной и огорчительной, но исправить ничего было уже невозможно.
Марина увидела его сразу – да и как можно было не сделать этого. Огромный широкоплечий мужчина с выбеленными короткими волосами и такой же бородкой, в распахнутой куртке и с сумкой через плечо, он уверенно двигался через толпу к выходу, и руки его были спрятаны в карманы. Марина замерла в ожидании… Но он шел прямо к ней, на нее, не сворачивая, и глаза его смотрели только на нее, и даже сомнений не возникало – он ее узнал, почувствовал, как собака, по запаху. Коваль приросла к мраморному полу, не могла сдвинуться, сделать шаг, и тогда Хохол подошел вплотную и уткнулся сверху в ее макушку, пряча глаза:
– Котенок…
Она подняла голову и смотрела снизу вверх глазами, полными слез. «Хорошо, что линзы не поставила», – мелькнула и тут же исчезла мысль.
– Женька…
Ей было странно, что он не обнимает ее, не хватает на руки, а по-прежнему держит их в карманах куртки. И тогда она сама обняла его за шею, прижалась всем телом и всхлипнула от напряжения.
– Что же ты так долго?
– В Сибири метель, котенок. – Он вытащил, наконец, руки, и Марина ахнула, увидев повязки:
– Что это?!
– Кислотой облился, – буркнул он, осторожно положив забинтованную кисть ей на затылок. – Машке помогал аккумулятор менять, а умелец-то еще тот, знаешь ведь.
– Тебе больно? – Она взяла вторую руку и прижала ладонь к своей щеке.
– Пока больно. Но пройдет. Расскажи лучше, как ты, – попросил он, легонько разворачивая ее в сторону эскалаторов, ведущих на второй этаж аэропорта.
– Это долгая песня, Женька… я тебе дома расскажу, ладно? Ты что же… даже не поцелуешь меня? – спросила она, и Хохол, нагнувшись, приник к ее губам. Коваль показалось, что такого поцелуя у нее не было прежде никогда.
– Соскучилась, моя киска? – оторвавшись, хриплым голосом спросил Женька, и она кивнула, пряча лицо у него на груди.
– Мне так не хватало тебя… Вот просто физически не хватало – как сердца, – призналась Марина, прижимаясь к мужу всем телом. – Женька, больше не смей меня отпускать одну так надолго.
Он забинтованной рукой поднял ее голову за подбородок и требовательно заглянул в глаза:
– Ну-ка, повтори это еще раз и так, чтобы до самой дошел смысл.
Марина повторила и захохотала:
– Тебе придется укрепить решетки на подвальных окнах, дорогой, и купить пару прочных цепей.
– Что в принципе не способно тебе серьезно помешать, – улыбнулся он. – Разве что составить небольшое препятствие.
– Я больше никуда не уйду, – серьезно пообещала она. – И… ты не сказал… как я тебе теперь – такая?
Женька помог ей сойти с эскалатора и повел в сторону кафе.
– Давай кофейку хлебнем на дорожку. Я еще не рассмотрел тебя толком, котенок.
– А как же узнал?
Он посмотрел на нее так, что Марине почему-то сделалось неловко, как будто она спросила что-то неприличное.
– Тебе не стыдно? Разве я могу не узнать тебя? Я узнаю тебя из сотен женщин, закутанных в паранджу, Маринка.
Она опустилась в кресло и посмотрела на мужа с благодарностью:
– Женя… спасибо тебе.
– За что?
– За то, что ты есть.
В самолете она безмятежно спала, положив голову на колени Хохла, а он все изучал ее новое лицо, находя его вполне родным и привлекательным. «Ведь это же Коваль – хоть как ее перекрои, – размышлял он. – И какая разница, как она выглядит… Главное, что она со мной».
Спустя две недели они улетели на Кипр всей семьей вместе с Виктором Ивановичем. Сыну Марина объяснила свои превращения просто – мама не хочет стареть, хочет выглядеть молодой для него и для Жени. Грег, конечно, не особенно поверил – ведь его мама и так была самой молодой и красивой среди всех мам его одноклассников. Но если ей нравится…
На Кипре они прожили больше месяца, хотя погода там еще была холодная. Но Марина слишком устала, чтобы снова жить в городском ритме и заниматься делами, а потому Хохол решил, что здесь, в собственном доме в маленькой рыбацкой деревушке, ей будет лучше всего. Здесь нет хлопот, нет проблем, свежий воздух, крепкий сон и полное отсутствие плохих новостей. И только однажды по электронной почте ей пришло письмо от Беса.
Марина долго не решалась его открыть, сидела перед ноутбуком и смотрела на моргающий конверт в углу экрана. Но потом нажала на него и открыла. Бес не стеснялся в выражениях, рассказывая, кто такая его родственница и как она предала память своего погибшего мужа. А заодно – как она лишила его, Гришку, нормального сна и возможности спокойно работать. В конце письма шел дружеский совет не появляться в России – как бы чего не вышло. Марина посмеялась, написала только одну фразу – «Ходи и оглядывайся», отправила ответ и удалила полученное письмо. В Россию она пока не собиралась.
Получила она письмо и от Гены – тому пришлось спешно уехать в другой город, чтобы избежать преследований со стороны Беса. Гена писал, что Ворон чуть прижал зарвавшегося мэра, но сделал это аккуратно, боится, что Бес подаст в отставку. Ветка никуда не ушла, живет по-прежнему с Гришкой, но большую часть времени проводит в больнице, так как Алеше стало хуже, и домой его врачи не отпускают. Бес по этому поводу ударился в богомолье, строит храм на территории больницы, каждый церковный праздник бьет поклоны в церкви – в общем, замаливает, как может.
– Женька, а давай Гену к себе заберем? – крикнула Марина в открытое окно, откинувшись на спинку кресла.
Хохол, мастеривший что-то во дворе вместе с Грегом, тут же бросил рубанок и поднялся к ней, быстро пробежал глазами строки Гениного письма:
– А давай – какие проблемы? Вернемся в Бристоль и приглашение сделаем, а дальше разберемся.
– Дальше я помогу, – вызвался сидевший тут же в кабинете Виктор Иванович.
– Отлично, пап, – Марина с благодарностью посмотрела на отца. – А то, может, и ты к нам? Что тебе делать в Москве одному?
Старый журналист только усмехнулся, запахивая вязаную домашнюю кофту и вставая из кресла:
– Нет, Мариша. Я уж там доживать буду.
Спорить Коваль не стала, зная, что не переубедит.
Вернувшись в Бристоль, Марина окунулась в дела – ресторан требовал ремонта и небольшой реконструкции, Грегори вдруг занялся карате, и это тоже требовало времени и внимания. Тренер в клубе сказал, что впервые встречается с таким упорством у такого маленького мальчика. Коваль для вида округлила глаза, но в душе усмехнулась – у этого мальчика были неплохие гены в этом плане, ведь его отец в свое время имел черный пояс и участвовал даже в боях без правил. Кроме того, русские корни Грегори давали о себе знать – это в Англии не принято нагружать детей сверх меры, а у русских это в крови, да плюс к тому – Грег всегда и во всем хотел быть лучшим и первым, чтобы мать могла им гордиться. Для него не было большей радости, чем ее счастливая улыбка. Когда он выиграл в клубе первый показательный бой, Марина даже не удержала родительскую счастливую слезу – ее мальчик стал взрослым.
– Мам, а ведь ты говорила, что плакать нельзя, – уличил он ее совсем по-детски, и Коваль, смахнув слезы, улыбнулась:
– Это вам нельзя, вы мужчины. А я женщина, мне можно.
Хохол, присутствовавший при этом, только хмыкнул и поцеловал ее в щеку. Чтобы Коваль плакала на людях… не дай бог дожить.
Женькины руки затянулись ужасными рубцами, левая кисть, как и предрекала Марья, оставалась в полусогнутом состоянии, поражения сухожилий оказались слишком глубокими, но настырный Женька не расставался с эспандером и, как только тот становился слишком податливым, выбрасывал его и менял на новый, тугой и жесткий. Марина сперва пришла в ужас, когда увидела то, что стало с его руками, но потом привыкла, говоря иногда, что это не страшнее его наколок. Хохол только улыбался и молчал об истинных причинах. Прилетевшая к ним на какие-то праздники Мышка тоже ничего не сказала, кроме того, что уже рассказал Марине сам Хохол.
Летом они, как и собирались, улетели в Турцию, в небольшой отель в горах. Мужчины целыми днями пропадали с детьми на пляже, играли в волейбол или просто сидели на камнях с удочками, а Марина с Машей, расположившись под большим зонтом у бассейна, лениво валялись в шезлонгах, пили коктейли и изредка окунались то в бассейн, то в море.
– Я могу жить так вечно, – пробормотала однажды Марина, лежа на краю бассейна и поддевая ногой голубую воду так, что вверх летели брызги.
Мышка, подобрав под себя ноги, сидела в шезлонге и читала что-то.
– Замучаешься от безделья, – пробормотала она, не отрываясь от книги.
– Иногда полезно. Хохол вон все в Бангкок меня зовет – переехать хочет.
– Ты там не выдержишь, там влажно.
– Да понимаю я, – пробурчала Марина. – И Грегу учиться нужно…
Маша отложила книгу и подсела к ней, опустила ноги в бассейн:
– Ты не хочешь вернуться? Теперь ведь можно… просто смени город.
Коваль молчала. Подобная мысль посещала ее в последнее время все чаще. Но она понимала, что жить в другом городе смысла нет, а в своем – она не сможет. Сейчас уже не сможет…
И вот когда отдых уже подходил к концу, оставалась всего пара дней, она вдруг получила письмо. Адрес был ей неизвестен – просто набор каких-то букв, и Марина сперва решила, что это спам. Но в письме было вложение, и из любопытства Коваль забыла об осторожности и открыла файл. То, что она увидела, поразило ее. Это была запись видеоконференции ее племянника Николая – той самой, где он смешал Марину с грязью, не постеснявшись даже того, что, по официальной версии, ее недавно похоронили. Марина слушала это, окаменев, и все смотрела в лицо Николая, как будто могла увидеть то, что заставило его так опуститься. Поняв, что показывать это Хохлу просто нельзя, а пересмотреть еще раз придется, Марина сохранила файл в какую-то незначительную папку, присвоив ему название «иудушка», удалила письмо и кинулась в ванную, где ее основательно вывернуло наизнанку.
Ей страшно хотелось позвонить Кольке и спросить только одну вещь – за что? Почему он так обошелся с ней, что она сделала ему плохого? Он жил в ее доме, поднялся на ее деньгах и связях, даже работу ему дала она – и что? Чем он ответил? Продал, предал… Вот ведь – сперва Ветка, потом Колька… Хотя Колька даже раньше.
– Дерьмо… – процедила Марина, умываясь холодной водой. – Такой молодой, а такой гнилой оказался, даже уголовники так не поступали…
Она позвонила отцу и потребовала объяснений. Виктор Иванович сперва не хотел рассказывать, но потом, поняв, что Марина все видела сама, добавил от себя то, что знал.
– Почему ты не сказал мне?
– Ты была в коме, Мариша, а потом стало и вовсе не до этого засранца, – вздохнул отец. – А со временем эта тема вообще утратила актуальность…
– Да?! – рявкнула она, теряя терпение. – Точно?! А кто дал вам право решать, что утратило актуальность, а что нет?! Это касалось в первую очередь меня! И я должна была знать!
– И что бы ты сделала? – спросил отец ровным тоном, стараясь не вызывать больше агрессии. – Полетела бы и убила его?
– Папа, ты говоришь глупости!
– Тогда – зачем?
Марина заплакала.
– Я себя чувствую так, как будто думала, что за спиной надежная стенка, а повернулась – и уткнулась в кучу дерьма. Прости, папа, что я так про твоего внука, – с горечью сказала она сквозь слезы.
– Я с ним с тех пор и не общаюсь, – вздохнул Виктор Иванович. – Не принимай близко к сердцу.
Она положила трубку. Настроение испортилось, но говорить о его причинах она могла только с Мышкой, для чего они тем же вечером уединились в маленькой кальянной. Марина, часто прикладываясь к мундштуку, рассказала о видеозаписи, и Мышка, тоже сделав пару затяжек, призналась, что была в курсе и запись видела у Виолы. У Коваль в голове что-то щелкнуло – так вот откуда это взялось…
– Ну, если она решила мне отомстить, то зря, – процедила Коваль. – Тоже мне – кровница нашлась!
Мышка молчала. Она понимала злость подруги и даже разделяла ее – после просмотра видеозаписи ей и самой не раз хотелось поехать и отхлестать Николая по толстой морде, но она запрещала себе это делать.
– Ничего, – проговорила Марина, вставая с подушек. – Жизнь – длинная. И в ней всем воздается, я теперь точно это знаю.
– Ну что, любимая, тебе пора сдержать обещание, – сказал Хохол как-то осенним промозглым вечером, сидя перед камином в их доме в Бристоле.
– Ты о чем?
Марина примостила ноги на каминную решетку, закуталась в длинную шаль и удивленно смотрела на мужа, крутившего в руках кочергу.
– Ты обещала, что после возвращения я сам лично сожгу твой русский паспорт, помнишь? Ну, так держи свое слово.
– А-а, ты вон о чем, – откликнулась Марина. – Сейчас принесу.
Она действительно принесла паспорт на имя Марии Кузнецовой, протянула Хохлу, и тот бросил его в камин. Листки вспыхнули, фотографию лизнули языки пламени, и Маринино лицо за считаные секунды стало коричневым, а потом и вовсе рассыпалось в прах.
– Тебе полегчало? – насмешливо спросила она, обнимая Хохла за талию.
– Значительно, – улыбнулся он. – Ты знаешь, что я люблю тебя?
Она прищурила левый глаз и закусила кончик языка, став на мгновение похожей на капризную кокетливую девчонку:
– Это интересно, дорогой… ну-ка, удиви меня…
Он легко подхватил ее на руки и понес наверх в спальню.
– Ты уверен, что Грегори уже лег? – прошептала она, обнимая его за шею.
– Он вернулся с тренировки, ты забыла? А после тренировок его пушкой не разбудишь. И вся ночь наша… а ты – вся моя.
– Я не возражаю…
– Ну, еще бы ты возражала, женщина! – зарычал он, опуская Марину на постель. – Пока я жив, ты не будешь возражать мне.
«Ну, хоть тут я должна сделать вид, что ты в доме хозяин, правда?» – подумала Коваль, закрывая глаза и вытягиваясь всем телом на кровати.
Когда утомленный Хохол уснул, Марина выскользнула из-под его руки и на цыпочках прошла в ванную, заперлась изнутри и вынула одну из кафельных плиток под умывальником. Там, в небольшой нише, устроенной еще Малышом, в металлической коробке от печенья лежал паспорт. Открыв его, Коваль улыбнулась – в нем была ее фотография с новым лицом. Нужно же быть готовой ко всему… «Ксения Сергеевна Ольшевская» – гласила запись в документе. Правда, оказалась дамочка моложе Коваль лет на пять, но это Марину особенно не смущало. Подумаешь – пять лет. Ей еще долго не будут давать истинный возраст, так что можно себе позволить. Аккуратно убрав паспорт в коробку, а коробку – снова в тайник, она вернула на место кафельную плитку и присела на край ванны.
– Ты меня прости, родной, – проговорила Марина, мысленно обращаясь к Хохлу. – Но мне никак нельзя не иметь такого документа, сам понимаешь. А старый был уже не нужен… Надеюсь, ты когда-нибудь простишь мне этот обман.
-