Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Термин диалект (греч. Siateicrog от глагола Siateyouai - 'говорить, изъясняться') используется обычно для обозначения территориальных разновидностей языка и чаще применяется к разновидностям речи, которыми пользуются сельские жители, хотя в специальной литературе можно встретить словосочетания "социальные диалекты", "городские диалекты", "профессиональные диалекты" и т. п. Например, Е. Д. Поливанов писал о социальных диалектах и социальной диалектологии – науке, которая должна стать в один ряд с традиционной диалектологией, изучающей крестьянские говоры. В американской социолингвистике имеется немало работ о городских диалектах; в частности, к диалектам относят речь негритянского городского населения США, английский язык которого существенно отличается от других разновидностей American English. Территориальный, или местный, диалект по своему названию свидетельствует скорее о географическом, нежели социальном, делении языка. Однако территориальная локализованность – лишь одна из характерных черт этой подсистемы национального языка. Одновременно это и социальная языковая разновидность, поскольку местным диалектом владеет круг лиц, достаточно определенных в социальном отношении: в современных условиях, во всяком случае в русском языковом сообществе, это крестьяне старшего поколения. Отметим основные свойства территориальных диалектов, отличающие эту разновидность национального языка от всех других. К ним относятся: 1) социальная, возрастная и отчасти половая ограниченность круга носителей диалекта (это главным образом сельские жительницы старшего поколения); 2)ограничение сферы использования диалекта семейными и бытовыми ситуациями; 3)образование полудиалектов как результат взаимодействия и взаимовлияния различных говоров и связанная с этим перестройка отношений между элементами диалектных систем; 4)нивелирование своеобразия диалектной речи под влиянием литературного языка (через средства массовой информации, книги, систему образования и т. п.).
Диале́кты ру́сского языка́ — территориальные разновидности русского языка, объединяемые в традициях русской диалектологии в две основные крупные диалектные величины — наречия, между которыми расположена область переходных говоров (среднерусские говоры). Наречия и переходные говоры включают в свой состав группы говоров (реже выделяются подгруппы говоров). В качестве величин второго, дополнительного диалектного членения территории распространения русского языка в целом, играющего вспомогательную роль, выделяются диалектные зоны.
В диалектологии различают территорию исконного великорусского заселения (великорусская область распространения русского языка на XV век), не включающую Поволжье, Урал, Сибирь, Северный Кавказ, с одной стороны, и область более позднего русского заселения, с другой стороны. В пределах территории исконного заселения ещё в XV в. сложились две большие группировки говоров — северное наречие и южное наречие, характеризуемые рядом чётких изоглосс, а также промежуточные среднерусские говоры. Для территории позднего формирования (азиатская часть РФ, Поволжье, Кавказ) характерно отсутствие чёткого деления диалектных зон, пестрота небольших ареалов, восходящих к речи переселенцев из разных регионов, а также черты, отражающие смешение разных диалектов.
В пределах этих трёх главных групп (двух наречий и среднерусских говоров) выделяются группы и подгруппы говоров:
Среднерусские говоры, прежде всего московский говор, легли в основу литературного русского языка.
Русский язык распространён на огромной территории. Поэтому у нас существует целая система диалектов, причем различия между ними иногда весьма значительны. Например, на юге России «акают» и «якают», произносят г фрикативное (γ), конечный согласный т в глаголах настоящего и простого будущего времени произносится мягко. На севере России – «окают», часто в форме творительного падежа множественного числа существительных используется окончание дательного падежа (сделал своим рукам). В Архангельской области во многих деревнях «цокают», то есть на месте ч произносят ц, причем часто – мягкий: не чудо, а цюдо, не молочный, а молоцьный и т.д. В Новгородской области на конце слова некоторые согласные произносят только твёрдо, например: сем вместо семь.
Много различий в наименовании предметов, явлений. Например, в Архангельской области биспой – это «седой, серебристый», виска – «ручей, проток», заберега – «первый лёд у берегов»; в Рязанской области зобать – «есть», махотка – «глиняный сосуд для молока», дурнишник – «багульник»; в Псковской области дрянина – «нежирное мясо», гукало – «выпь», блудить, лукаться, блыкаться – «ходить, бродить».
Слова, входящие в состав отдельных диалектов, называют диалектизмами. Этот же термин используется для обозначения диалектных слов, употребляемых в художественной литературе. Языковые системы говоров охватывают все уровни языка (фонетику, грамматику, лексику). Но их нормы существуют стихийно, они не так устойчивы, как в литературном языке. Основной формой существования говора (в отличие от литературного языка) является устная форма.
Главное же отличие говоров от литературного языка заключается в том, что они используются только в бытовом общении, как правило, необразованными и малообразованными слоями сельских жителей. В то же время многие из тех, кто заканчивает школы, получает среднее специальное или даже высшее образование, уезжает из родной деревни в город, отдельные диалектные черты сохраняют. Самым трудным для выходцев из тех мест, где распространены диалекты, как правило, бывает усвоить литературное произношение.
Как уже говорилось, коды (языки) и субкоды (диалекты, стили), составляющие социально-коммуникативную систему, функционально распределены. Это значит, что один и тот же контингент говорящих, которые составляют данное языковое сообщество, владея общим набором коммуникативных средств, использует их в зависимости от условий общения. Например, если вести речь о субкодах литературного языка, то в научной деятельности носители литературного языка используют средства научного стиля речи, в делопроизводстве, юриспруденции, административной переписке они же прибегают к средствам официально-делового стиля, в сфере религиозного культа – к словам и конструкциям стиля религиозно-проповеднического и т. д. Иначе говоря, в зависимости от сферы общения говорящий переключается с одних языковых средств на другие.
Похожая картина наблюдается и в тех обществах, где используется не один, а два языка (или несколько). Билингвы, т. е. люди, владеющие двумя (или несколькими) языками, обычно "распределяют" их использование в зависимости от условий общения: в официальной обстановке, при общении с властью используется преимущественно один язык, а в обиходе, в семье, при контактах с соседями – другой (другие). И в этом случае можно говорить о переключении с одного кода на другой, только в качестве кодов фигурируют не стили одного языка, как в первом примере, а разные языки.
Переключение кодов, или кодовое переключение – это переход говорящего в процессе речевого общения с одного языка (диалекта, стиля) на другой в зависимости от условий коммуникации.
Что, какие изменения в условиях коммуникации заставляют говорящего менять код? Например, смена адресата, т. е. того, к кому обращается говорящий. Если адресат владеет только одним из двух языков, которые знает говорящий, то последний, естественно, должен использовать именно данный, знакомый адресату, язык, хотя до этого момента в общении с собеседниками-билингвами мог использоваться другой язык или оба. Переключение на известный собеседнику языковой код может происходить даже в том случае, если меняется состав общающихся: когда к разговору двоих билингвов присоединяется третий человек, владеющий только одним из известных всем троим языков, то общение должно происходить на этом языке. Отказ же собеседников переключиться на код, знакомый третьему участнику коммуникации, может расцениваться как нежелание посвящать его в тему разговора или как пренебрежение к его коммуникативным запросам.
Фактором, обусловливающим переключение кодов, может быть изменение роли самого говорящего. Скажем, в роли отца (при общении в семье) или в роли соседа по дому он может использовать родной для него диалект, а обращаясь в органы центральной власти, он вынужден переключаться на более или менее общепринятые формы речи. Если такого переключения не произойдет, представители власти его не поймут, и он не достигнет своей цели (удовлетворить просьбу, рассмотреть жалобу и т. п.), иначе говоря, потерпит коммуникативную неудачу.
Тема общения также влияет на выбор кода. По данным исследователей, занимающихся проблемами общения в условиях языковой неоднородности, "производственные" темы члены языковых сообществ предпочитают обсуждать на том языке, который имеет соответствующую специальную терминологию для обозначения различных технических процессов, устройств, приборов и т. п. Но как только тема с производственной меняется на бытовую, "включается" другой языковой код или субкод – родной язык или диалект собеседников. В одноязычном обществе при подобной смене кода происходит переключение с профессионального языка на общеупотребительные языковые средства.
В каких местах речевой цепи говорящие переключают коды? Это зависит от характера влияния тех факторов, о которых только что шла речь. Если влияние того или иного фактора говорящий может предвидеть и даже в каком-то смысле планировать, то переключение происходит на естественных границах речевого потока: в конце фразы, синтаксического периода, при наиболее спокойном режиме общения – по завершении обсуждения какой-либо темы. Однако если фактор, обусловливающий кодовое переключение, вмешивается неожиданно для говорящего, он может переключаться с кода на код посредине фразы, иногда даже не договорив слова. При высокой степени владения разными кодами или субкодами, когда использование их в значительной мере автоматизировано, процесс кодового переключения может не осознаваться говорящим, особенно в тех случаях, когда другой код (субкод) используется не целиком, а во фрагментах. Например, говоря на одном языке, человек может вставлять в свою речь элементы друтого языка – фразеологизмы, модальные слова, междометия, частицы.
Способность к переключению кодов свидетельствует о достаточно высокой степени владения языком (или подсистемами языка) и об определенной коммуникативной и общей культуре человека. Механизмы кодовых переключений обеспечивают взаимопонимание между людьми и относительную комфортность процесса речевой коммуникации. Напротив, неспособность индивида варьировать свою речь в зависимости от условий общения, приверженность лишь одному коду (или субкоду) воспринимаются как аномалия и могут приводить к коммуникативным конфликтам.
Переключение кодов следует отличать от таких явлений, как заимствование языковых единиц и их вкрапление в речь.
Переключаясь на другой код (например, на иной язык), говорящий использует его элементы в полном соответствии с фонетическими, грамматическими и иными свойствами этих элементов. При заимствовании слово или какая-либо другая единица подчиняется (хотя бы частично) фонетике и грамматике заимствующего языка. При вкраплении сохраняется иносистемный облик вкрапливаемого элемента, но этот элемент употребляется в некоем "застывшем" виде, не изменяясь в соответствии со словоизменительными моделями или с моделями синтаксическими.
Хрестоматийный пример переключения кодов – смена русского языка на французский (и обратно) в речи дворян – персонажей романа Л. Н. Толстого "Война и мир". Общение и на русском, и на французском происходит в соответствии с нормами каждого из этих языков:
1. Социальная маркированность фонетических явлений
1Л. В области консонантизма одной из ярких черт современного ненормативного (с точки зрения литературного языка) произношения являются [у] фрикативный и его глухой позиционный коррелят [х): снё[у]а — сне[х], но[у]а— со всех но[х] и т. п. Традиционно эта черта произношения рассматривается как результат влияния южнорусских говоров, однако она характеризует говорящих не только по территориальному признаку (так говорят многие выходцы из южных областей европейской части России), но и по социальным — например, по уровню образования, по принадлежности к тем или иным профессиональным группам, по возрасту и полу, по степени социальной мобильности и некоторым другим.
Так, с повышением уровня образования увеличивается вероятность вытеснения фрикативного его литературным вариантом [г] взрывным (среди выходцев с юга России, имеющих высшее образование, процент «экающих» меньше, чем среди тех, кто имеет среднее образование, хотя не последнюю роль здесь играют психологические факторы — самоконтроль говорящим своей речи, ее ситуативная приуроченность и т. п.). «Гуманитарии» успешнее избавляются от [у] фрикативного, чем представители технической интеллигенции.
В политических кругах наблюдается эффект подражания лидеру: например, в то время, когда у власти находился М. С. Горбачев, речь которого характеризуется последовательным произношением фрикативного [у], среди лиц, так или иначе приближённых к власти, было немало тех, кто не ощущал необходимости избавляться от этой ненормативной фонетической особенности, а, напротив, сохранял ее в своей речи (так же, как и другие характерные приметы речи лидера: начать, принять, углубить и т. п.). Во времена Н. С. Хрущева, произношение которого отличалось не только наличием [у] фрикативного, но и мягкостью [з] в словах типа социализм, «изьмы» слышались и в устных выступлениях многих других политиков.
Возрастной фактор влияет на наличие [у] следующим образом: если в относительно молодом возрасте говорящий не смог избавиться от этой произносительной особенности, то в зрелом возрасте сделать это ему будет труднее (что отражает общую тенденцию к «консервации» речевых навыков с увеличением возраста).
Наличие [у] обнаруживает некоторую зависимость и от пола говорящих: среди выходцев с юга России женщины дольше сохраняют в своей речи этот звук, чем мужчины, хотя на эту зависимость может накладываться действие других факторов: например, в среднем меньшая социальная мобильность женщин, чем мужчин, с одной стороны (что способствует сохранению [у]), а с другой — в условиях семейной жизни влияние речи мужа, если для его речи характерен не [у], а [г].
Фактор социальной мобильности — как вертикальной, так и горизонтальной, — как известно, способствует устранению из речи говорящего черт, противоречащих общепринятому узусу. Эта закономерность проявляется и на примере [у] при условии, что социальные группы, с представителями которых общается данный носитель языка, характеризуются наличием в их речи [г] взрывного, а не [у] фрикативного.
Разумеется, надо учитывать и разную способность говорящего к самоконтролю: в том, что касается произносительных и интонационных речевых навыков, которые в значительной степени автоматизированы, весьма большой процент говорящих не способен контролировать себя и как-либо корректировать свою речь даже в «социально ответственных» коммуникативных ситуациях.
Эта общая картина, которая демонстрирует зависимость сохранения [у] от социальных факторов, в реальности не выглядит цельной, а, напротив, нарушается многочисленными исключениями, в основе которых — значительные изменения в составе носителей русского литературного языка, произошедшие в XX в.
Пополнение контингента носителей литературного языка за счет выходцев с юга России сделало этот фонетический элемент необычайно распространенным в современном произношении. Если пользоваться [(] фрикативным как маркером нелитературности речи, то из состава носителей современного литературного языка следует исключить всех тех, чья речь содержит этот звук, но в остальных свойствах вполне литературна. Чистота произносительной нормы тем самым останется в неприкосновенности. Но, заметим, чистота нормы как идеала, как теоретического конструкта. Реальная же речевая практика с этим идеалом не совпадает и нередко весьма далека от него (как говорил Ж. Ванд-риес, «правильный язык — идеал, к которому стремятся, но которого не достигают»). А задача социолингвистического исследования состоит как раз в том, чтобы получить представление о реальной языковой жизни людей.
Однако помимо нормы есть еще один параметр (связанный с нормой, но все же самостоятельный), по которому оценивается речь человека и ее свойства, — социальный престиж: очевидно, что социальный престиж литературного про изношения в современном русском обществе выше, чем социальный престиж произношения диалектного или просторечного.
В связи с этим кажется несомненным, что социальный престиж двух типов произношения — с [у] фрикативным и с [г] взрывным — неодинаков: тип с [г] взрывным как соответствующий традиционной фонетической норме более престижен, чем тип с [у] фрикативным. Для всех говорящих по-русски очевидно, что в «социально ответственных», культурно значимых коммуникативных сферах и ситуациях общения — в радио- и телевизионной речи, в театре, кино — нормативным является произношение [г] взрывного. А фрикативный либо используется как необходимая «речевая краска», либо с ним мирятся как с неустранимой чертой речи лиц — выходцев с юга России, которые могут играть определенную роль в политической и культурной жизни страны, быть людьми публичными (что связано с необходимостью выступать перед массовой аудиторией, в том числе по радио и телевидению).
Отдельный вопрос — о произношении заднеязычного в словах типа Бог, благо и нек. др. До сравнительно недавнего времени [у] и его позиционный вариант [х] были в произношении этих слов единственной орфоэпической нормой (о чем писал более семидесяти лет тому назад Д. Н. Ушаков: см. [Ушаков 1928]). Однако в современной речи всё большее распространение получает произношение бо[т]а, бла[т]о и запрещаемое нормой (см. [Орфоэпический словарь 1989: 46, 651]) бо[к]; это характерно главным образом для речи молодого и среднего поколений. В произношении священнослужителей [у] — [х] в этих словах, кажется, не зависит от возрастных различий говорящих (говорю об этом осторожно, потому что нет материала массовых наблюдений над речью священников).
К социально маркированным чертам произношения в области консонантизма следует отнести так называемое [ж*] полумягкое и [I] среднеевропейское, возможные в иноязычных словах типа жюри, блеф, в названии ноты ля и в собственных именах типа Сен-Жюсш, Флобер.
Та и другая особенности произношения характерны для некоторых представителей старшего поколения интеллигентов — носителей литературного языка, как правило, владеющих иностранными языками (и [ж*], и [1], несомненно, ближе к иноязычным фонетическим образцам, чем [ж] и [л]). Кроме того, [ж*] полумягкий может встречаться и в речи представителей других социальных групп как ситуативно обусловленный вариант [ж] твердого. Так, ведущий телевизионной передачи «КВН» А. Масляков произносит [жу]-рй, когда он выступает в роли именно телевизионного ведущего (то есть в публичной речи), а вне этой роли, в непринужденном разговоре допускает и твердый вариант: [жу]рй. Тенденция к ситуативно обусловленному произнесению именно [жу], а не его твердого коррелята наблюдается и в речи некоторых дру гих телевизионных ведущих. Так, во время ежегодной торжественной церемонии вручения приза ТЭФИ, транслируемой по телевидению, со сцены часто звучит полумягкий вариант фонемы (ж) в слове жюри.
Здесь обратим внимание на такие особенности произношения согласных, которые характерны не только для речи носителей литературного языка (что было объектом внимания в указанных работах), но и для речи носителей других языковых подсистем. Так, среди разных типов ассимилятивного смягчения согласного перед следующим мягким согласным выделяются такие, которые не свойственны (или почти не свойственны 1) речи носителей литературного языка, а являются яркой приметой просторечия: К0[н'ф']елш, ла[ф*к']и, лд[п'к']г/, по{тС^]есить, <?[т'в']ёл и т. п.
Социально отмеченными, характерными для малообразованной просторечной среды являются многие случаи расподобления согласных типа дилектор, колидор, слободно, транвай и т. п., а также произношение каж[н]ый, пи[н]жак и т. п. В отличие от [g], который распространен широко, такого рода факты редко выходят за пределы просторечной среды, резко противопоставленной другим социальным группам по уровню образования и культуры.
Давно замечено, что социально обусловленные различия в фонетике часто лексикализованы: ср., например, произношение [ыэ] в словах шаги и лошадей, ассимилятивное смягчение согласных и нек. др фонетические явления. Иногда произносительная специфика касается одного слова: таково, например, произношение слова вообще в среде подростков:
[ваш'э] — со стяжением (оо) в [а] и с полной утратой [п] на месте (6"> (ср. нормативное произношение этого слова: [ваапш'э] или [вапш'э]).
В области вокализма к социально маркированным особенностям можно отнести различение (о) и (а) неударных (то есть сохранение [о] не под ударением) в словах типа божественный, богохульство, милосердие, добродетель и т. п., наблюдаемое в речи священнослужителей, хотя, по-видимому, эту особенность их речи нельзя считать «полноценным» оканьем, как в типичных окающих севернорусских говорах. Кроме того, эта фонетическая черта у названной группы говорящих ситуативно и жанрово обусловлена: наиболее отчетливо она проявляется в проповедях и вообще в публичной речи, в других же коммуникативных условиях произношение (о) неударного близко к обычному акающему, рекомендуемому современной орфоэпической нормой.
Звук [о] не под ударением сохраняется также при произношении некоторых иноязычных слов (типа сонет, болеро) в речевой практике представителей интеллигенции старшего поколения главным образом в жанрах публичной речи 2.
Социально отмеченной является редукция неударного (у) — явление, на которое впервые (на материале акающих говоров) обратил внимание Л. Л. Касаткин в работе [Касаткин 1971] и которое получает все большее распространение в современной речи. По-видимому, в наибольшей степени произношение типа [&ь]тербрбд, [д,ъ]ракй (дураки), [съ]ндукй, дё[ю>)шка, ма[ть]шка и т. п. характерно для носителей просторечия. Однако и у представителей других социальных слоев и групп в спонтанной, главным образом в аллегровой, речи наблюдается эта особенность. Несмотря на это, пока, на современном этапе развития русского языка, ее следует квалифицировать как ситуативно и отчасти социально обусловленную произносительную черту. Возможно, со временем она распространится во все слои носителей русского языка, но скорее всего сохранит ситуативную и жанрово-стилистическую обусловленность (сейчас трудно представить себе, чтобы со сцены или по радио произнесли: «Я памятник себе воздвиг [н'иръкатворньш]).