Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ПО МИЛОСТИ ДРУЗЕЙ
Долгое время меня не оставляла надежда, что среди моих друзей-по Лонгфелловской средней школе найдется хоть несколько человек, которые могли бы вспомнить и безупречным слогом рассказать на страницах какого-нибудь из наших лучших журналов о довольно громкой славе, сопутствовавшей мне в течение одного семестра моего обучения там, но убедившись, по прошествии тридцати лет, что друзья мои либо поумирали, либо переехали в другие края и напрочь забыли о существовании Лонгфелловской школы, либо вообще разучились писать, я решил, наконец, сам напомнить о своей славе.
Вообще-то говоря, в то время еще не было известно, что я никто иной, как сам Уильям Сароян, поскольку я всячески старался не выдавать себя, прикидываясь обыкновенным мальчишкой из иммигрантской семьи с авеню Сан Бенито в армянском квартале.
Другого Уильяма Сарояна на свете, конечно же, не существовало по той простой причине, что ни одному из Сароянов не дали этого имени, но впоследствии мне довелось узнать из писем незнакомцев и от людей, которых я встречал впервые, но которые обсуждали при этом нашу предыдущую встречу (никогда не происходившую), что за границей есть несколько Уильямов Сароянов, не являющихся, однако, самим Уильямом Сарояном. Один из них, по всей видимости, мой троюродный брат, на совершенно законных основаниях носит фамилию Сароян, но имя Билл он себе явно присвоил по каким-то одному ему известным соображениям. Настоящее его имя, насколько я понимаю, Хусик, что может быть истолковано как «маленькая надежда» или даже «без надежды». В нем нет ни моей кипучести, ни привлекательности, он ходит с портфелем, носит очки и к тому же страдает плоскостопием. Правда, он учился в университете и вроде бы пользуется авторитетом среди политиканов и муниципальных деятелей. Я не в претензии к этому самозванцу и говорю ему: «Не отчаивайся, может, повезет в следующий раз». Что касается других претендентов, то я не знаю, кто они, но похоже, что их целый легион, судя по тому, что письма от женщин, которых в свое время они развлекали, как я полагаю, поступали ко мне из Мексики, Гавай, Японии, Индии, Израиля, Италии, Франции и множества других мест.
Так вот, я учился в Лонгфелловской средней школе, которая, если уж быть точным, была даже не средней, поскольку включала только седьмые и восьмые классы. Официально она именовалась неполной средней школой имени Лонгфелло. Конечно же, в честь самого Лонгфелло Генри Уодсуорта, хотя никто этим особенно не гордился.
Если бы, обучаясь у Лонгфелло, я не основал новой школы, со своим направлением и правилами поведения, мне бы и в голову не пришло ожидать, что кто-нибудь из тех, кому выпала честь быть со мной лично знакомым, мог бы взять на себя труд писать обо мне.
Впервые я заставил своих однокашников с благоговейным трепетом осознать, что перед ними подлинно оригинальный ум, на уроке древней истории. Получилось так, что это был самый первый урок в первый же день учебы. Учительнице было лет сорок, на лице у нее росли волосы, и оттенок оно имело какой-то серо-коричневый; говорили, что, несмотря на свою отталкивающую костлявость и затрапезный вид, она весьма фривольного поведения. Она курила сигареты, громко смеялась, разговаривая с другими учителями во время обеденного перерыва, и старшие ученики часто видели, как она вдруг пускается бежать, или толкается, или чересчур веселится. Ученики звали ее мисс Шенстоун, а учителя — Хэрриет или Хэрри, кроме одной мисс Белсус, которая упорно называла ее мисс Шенстоун и не позволяла обращаться с собой запанибрата.
Итак, нам раздали учебники, и мисс Шенстоун велела открыть их на странице 192. Я не преминул заметить, что поскольку это наш первый урок, было бы правильнее начать с первой страницы.
В ответ на мое замечание у меня тут же спрашивают имя и фамилию, на что я с радостью и нисколько не кривя душой отвечаю:
— Уильям Сароян.
— Так вот, Уильям Сароян, — говорит мисс Шенстоун, — я бы сказала мистер Уильям Сароян, заткните свой рот и предоставьте мне вести занятия по древней истории в этом классе.
Да, это был удар.
На странице 192, как сейчас помню, была фотография двух ничем особенно не примечательных камней, которые, как сказала мисс Шенстоун, назывались Стонхендж. Потом она сказала, что этим камням двадцать тысяч лет*.
___________________
* Стонхендж — памятник эпохи неолита в Солобери (Англия). Существует несколько теорий его происвождения, одна из которых даже связывает Стонхендж с посещением Земли инопланетянами.
___________________
В этот момент и зародилась моя новая школа со своим направлением и правилами поведения.
— Откуда вы знаете? — говорю я.
Как видите, направление новой школы было в корне отлично от старой, где учителя задавали вопросы, а ученики старались ответить на них. Весь класс как один сразу же одобрил это. Со всех сторон стали раздаваться голоса, в которых слышался самый неподдельный энтузиазм. Это была настоящая демонстрация. Ведь ни мисс Шенстоун, или Хэрри, как ей нравилось, чтоб ее звали, ни сам директор мистер Монсун просто не в состоянии были дать сколько-нибудь удовлетворительный ответ и на один из законных вопросов в подобном духе, потому, что они (да и все остальные учителя тоже) всегда принимали на веру то, о чем говорилось в учебниках.
И вот вместо того, чтобы ответить на мой вопрос учительница вынудила меня наглядно продемонстрировать, каковым должно быть поведение в новой школе. Иными словами, мисс Шенстоун заставила меня бежать. Она набросилась на меня с такой стремительностью, что я едва от нее увернулся. На какое-то мгновение ее пальцы даже вцепились в мой свитер, и его домашняя вязка в результате сильно пострадала. Что касается класса, то новые правила поведения также были одобрены им. В кризисной ситуации куда лучше было спасаться бегством, чем оставаться на своем месте. Погоня была захватывающей, но из класса я все-таки сумел улизнуть. Через пять минут, полагая, что учительница уже успокоилась, я открыл дверь, чтобы войти и сесть за парту, но мисс Шенстоун опять набросилась на меня, и опять мне пришлось удирать.
Не дожидаясь последствий, я решил сам изложить свое дело мистеру Монсуну, но когда я стал о нем рассказывать, то поразился, что симпатии директора целиком на стороне мисс Шенстоун, а на меня он смотрит с нескрываемым отвращением.
— Она говорит, что этим камням двадцать тысяч лет. А я что такого сказал? «Откуда вы знаете?» — и все. Я же не то имел в виду, что им нету двадцати тысяч. Да они, может, еще старше. Им, может, и тридцать тысяч есть. Земле сколько лет? Несколько миллионов, верно? Значит, если в книге сказано, что камням двадцать тысяч лет, кто-то же должен точно знать, откуда взялась в книге эта цифра. У нас все-таки не школа Эмерсона, а неполная средняя школа имени Лонгфелло. И поступал я сюда чтобы учиться. Что ж, за это меня надо наказывать?
— Скажи, пожалуйста, еще раз, как тебя зовут? — говорит мистер Монсун.
— Уильям Сароян, — говорю я со всею скромностью, на какую способен, хотя, признаться, это и нелегко.
— И ты по... — говорит мистер Монсун.
— По возрасту мне одиннадцать.
— Нет, я не о том.
— Вес — сто три фунта.
— Нет, нет.
— Пресвитерианец.
— Твоя фамилия. Что, собственно, она означает?
— Говорят, она означает «светлый».
— А национальность какую?
— Армянскую, — говорю я с гордостью.
— Так я и думал! — говорит директор.
— Думали? Что?
— Что только армянин и мог задать такой вопрос.
— А откуда вам это известно? — говорю я, снова демонстрируя в действии свою новую школу.
— Но ведь никто, кроме тебя, его не задал, — говорит мистер Монсун. — Устраивает тебя такой ответ?
— Только отчасти, — говорю я. — Как вы докажете, что никто другой не задал бы его, если бы этого не сделал я?
— За все годы, что я имею дело с системой государственных школ штата Калифорния, — говорит директор, — никто ни разу не задавал подобного вопроса.
— Да, — моментально говорю я на это, — и за все годы до того, как Ньютон заинтересовался, отчего это яблоки падают с дерева, никто ни разу не задавался подобным вопросом.
В тот момент я верил, что придет время и мистер Монсун подробно изложит ход нашей дискуссии в письменной форме, поскольку у меня не было оснований полагать, что он не умеет писать или не осознает, что имеет дело с человеком, о котором он просто обязан помнить. Но факт остается фактом, он не написал обо мне ни строчки.
Я был великолепен.
Не моя вина, что другая сторона не могла сказать того же и о себе.
Мистер Монсун предпочел свернуть нашу дискуссию. Он замолчал и принялся разглядывать собственные ботинки.
— Ну так как? — поинтересовался я.
— Н-да, — устало проговорил он. — Мне все-таки придется тебя выпороть. Ну так как?
— А за что?
На всякий случай я встал с места, продолжая в то же время вести наблюдение за стенографисткой, чей столик находился прямо у дверей. Помню, что она показалась мне довольно симпатичной, и я даже хотел произвести на нее как можно более приятное впечатление, хотя ума не приложу, на что, собственно, я тогда рассчитывал.
— Мисс Слайфо, — сказал мистер Монсун, но этого было для меня более чем достаточно, и прежде чем мисс Слайфо могла преградить мне путь, я был уже в дверях, затем в коридоре и почти что на середине школьного двора.
Так снова были подвергнуты испытанию и с честью вышли из него правила поведения новой школы.
Придя домой, я застал там своего дядю Александра, который сидел в гостиной и пил кофе. Он учился на юридическом в университете Южной Калифорнии и заехал навестить нас. Я поведал ему свою историю. Вместо ответа он предложил мне сесть в свой «апперсон» с откидным верхом, и мы двинулись в направлении неполной средней школы имени Лонгфелло.
— Ты рассказал все как было? — спросил дядя Александр по дороге.
— Все как было.
— Ну хорошо, — сказал мой дядя Александр. — Тогда сиди в машине и жди.
Я не знаю, о чем говорили друг с другом дядя и мистер Монсун, но через несколько минут ко мне подошла мисс Слайфо и сказала, что мой дядя, мистер Монсун и мисс Шенстоун хотели бы, чтобы я заглянул к ним в кабинет директора.
При моем появлении дядя сказал:
— Есть люди, которые знают, как определяется примерный возраст тех или иных вещей в мире вообще и на земле в частности. Кто эти люди и как именно они это делают, мистер Монсун не знает. И мисс Шенстоун тоже. Мисс Шенстоун обещала мне заняться этим вопросом. Что касается тебя, то ты вправе спрашивать о чем угодно, но более располагающим и учтивым тоном.
Он посмотрел на директора.
— Ведь именно так мы с вами договорились?
— Совершенно верно, — сказал директор.
— Свое замечание, что только армянин мог задать подобный вопрос, мистер Монсун сделал с чувством восхищения, — продолжал дядя. — Не правда ли, мистер Монсун?
— Да, — сказал директор. — В городе, где их проживает десять или пятнадцать тысяч, я едва ли мог позволить...
— Итак, с чувством восхищения, — сказал дядя Александр. Он обернулся ко мне.
— Остаток дня ты проведешь вне стен этого учебного заведения, но завтра вернешься в класс как ни в чем не бывало. Это ведь тоже соответствует нашей договоренности? — спросил он директора.
— А не лучше было бы перевести его в Готорнскую среднюю школу? — сказал директор. Но мой дядя тут же сказал:
— Он живет в вашем районе. Все его друзья ходят в вашу школу. Я буду следить за его успехами у вас.
— Мы все будем следить, — сказал директор.
О, как мне было не по себе, как злился я на дядю! Произошло то, что я ненавидел больше всего на свете, и вроде бы ради моей же пользы: на мою защиту встал человек, затмивший всех вокруг себя, — вряд ли можно было ожидать, чтобы это обстоятельство меня особенно обрадовало.
В самом деле, откуда ни возьмись является вдруг этакий блестящий молодой человек, младший брат моей матери, заезжает ко мне в школу, держится здесь настоящим боссом с учительницей и самим директором, унижает их и угрожает им, а они вместо того, чтобы дать отпор, покорно позволяют ему удалиться с видом победителя. Как раз этого-то я хотел меньше всего.
На следующее же утро я явился к мистеру Монсуну, у которого при моем появлении, так мне во всяком случае показалось, обнаружилось сильнейшее желание закрыть глаза и погрузиться в сон.
— Я пришел извиниться, — сказал я. — И не надо мне никаких поблажек.
— От тебя требуется только задавать свои вопроса вежливым тоном, — сказал он. — А сейчас можешь идти.
Глаз он так и не открыл.
От него я прямиком проследовал в класс древней истории, где застал мисс Шенстоун, сидящую за своим столом и погруженную в работу.
— Сожалею, что причинил вам столько неприятностей, — сказал я. — Больше это не повторится.
На какое-то мгновение я подумал, что сейчас она снова бросится на меня, но она тут же сникла и, не отрывая глаз от работы, сказала весьма сухо:
— Как определяются такого рода вещи, известно. А сейчас можешь идти.
У меня не было сомнений в том, что в один прекрасный день и директор, и учительница вспомнят, сколь безукоризненно я вел себя в этом злосчастном деле, но, как я уже говорил, этого не произошло, вот и пришлось мне взяться за перо самому.
Судьбе было угодно, чтобы после этой истории мисс Шенстоун учительствовала у Лонгфелло всего четыре дня, и за все это время она ни разу не позволила ceбе взглянуть на меня или задать мне хоть какой-нибудь вопрос. Она даже перестала делать в классе перекличку, опасаясь, что, когда дело дойдет до моей фамилии, я могу что-нибудь такое сказануть. После мисс Шенстоун древнюю историю вела у нас целая вереница сменявших друг друга учителей, но к этому времени основанная мною новая школа утвердилась у Лонгфелло окончательно, так что каждый из новеньких, продержавшись кто день, а кто неделю, стремился убраться от нас как можно скорее.
Мистер Монсун несколько раз собирал нас в актовом зале и проводил беседы о хороших манерах, но никто из учащихся не сделал из услышанного никаких выводов, и через месяц он тоже вынужден был бросить школу, а ему на смену пришел боевой капитан, в годы первой мировой войны прославившийся своими подвигами. От него ожидали быстрых и решительных действий по наведению порядка — ликвидации новой и восстановлению старой школы. Вначале он взял на вооружение метод грубой силы и лично порол до трех дюжин школьников в день, затем применил метод доверительных бесед во время прогулок по школьному двору с самыми неисправимыми из нас, дружеских излияний и тому подобное; но ни тот, ни другой метод не сработали, так что после первого же семестра он принял приглашение перейти в маленькую сельскую школу, где было всего сорок или пятьдесят учеников.
Что касается меня, то к этому времени я уже перевелся в школу с техническим уклоном, чтобы выучиться печатать на машинке.