Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Вальтер Скотт в интерпретации русских "архаистов"
Любовь Киселева
Предметом нашего внимания будет драматургическая переделка романа Вальтер Скотта "Айвенго", выполненная в 1821 г. двумя "архаистами": "старшим" - А. А. Шаховским и "младшим" - П. А. Катениным. "Иваной или Возвращение Ричарда Львинаго сердца Романтическая Комедия в пяти Действиях. В Англинском роде, с большим спектаклем, Ристалищем, Сражениями, Дивертиссементом , Песнями, Балладами и Хорами; - Взятая из сочинения Валтера Скота К.<нязем> А. А. Шаховским. Представлена в первый раз в Санктпетербурге на большом Театре Генваря 21 дня 1821 года. В пользу актрисы Г.<оспожи> Валберховой". Таково полное заглавие пьесы, которая выдержала в 1821 г. 7 спектаклей (что говорит о значительном успехе у зрителей), и в дальнейшем интенсивно ставилась в Петербурге в 1821-23 гг., а затем - с перерывами шла на сцене до 1862 г. (всего 27 раз); в Москве ей сопутствовал явно меньший успех, поскольку она появлялась на театре лишь в 1822, 1825 и 1844 гг.1 Пьеса до сих пор не издана, режиссерский экземпляр хранится в Санкт-Петербургской Театральной библиотеке.2 При постановке на сцене "Иваною" предшествовал "аналогический пролог в одном действии в стихах" "Пир у Иоанна Безземельного", созданный П. А. Катениным на основе одного из эпизодов романа В. Скотта.3
Драматургическая "переделка" (инсценировка) - это вторичный театральный жанр, и актуализуется он тогда, когда начинает ощущаться недостаток в основных жанрах,4 когда в театре и в драматургии назревают перемены и когда необходимо поле для дополнительных маневров. "Переделки" следует отнести к явлениям интертекстуальным. Они представляют собой перевод на язык другого искусства и в систему другого автора. Это как бы двойное зеркало (или даже тройное - когда речь идет о произведениях разных культур), где отражаются поэтики как интерпретатора, так и интерпретируемого. Их изучение дает нам хороший рецепционный показатель, поэтому "переделками" не следует пренебрегать, даже когда масштаб "оригинала" и "перевода" не равновелик. "Переделки" выявляют и функцию произведения в культуре, а также взаимодействие литературного и сценического рядов в театральном искусстве.
Пьеса Шаховского стала одним из проводников романов Скотта в России, еще до появления их прозаических переводов на русский язык, которые стали выходить один за другим с 1823 г.,5 и, бесспорно, немало способствовала русской славе "шотландского чародея". Постановка "Иваноя" в петербургском театре не может не поразить скоростью реакции Шаховского на только что прогремевшую европейскую новинку. В оригинале роман В. Скотта "Айвенго", отпечатанный в конце декабря 1819 г., появился в продаже в Англии в начале 1820 г., и уже через год его переделка была поставлена в российской столице.
Вообще, "Айвенго" везло на инсценировки и драматургические переделки: по сведениям А. А. Гозенпуда,6 первые английские мелодрамы по роману были поставлены в Лондоне уже в январе 1820 г. (видимо, театральным деятелям оказались доступны корректурные листы). Тексты ряда английских переделок могли стать известны Шаховскому в процессе его работы над "Иваноем", но, как считает А. А. Гозенпуд, это скорее теоретическое допущение. Судя по отличиям в трактовке сюжета, вряд ли английские версии могли стать толчком к русской переделке и повлиять на драматургическое решение.
Трактовка Шаховским романа В. Скотта не вызвала особого интереса у ученых. В "Истории русского драматического театра" об "Иваное" сказано достаточно пренебрежительно как о пьесе, которая не обнаруживает "сколько-нибудь серьезного интереса к истории, к ее конфликтам, к психологическому своеобразию ее героев", и лишь отмечено, что "спектакль отличался богатством и чрезвычайной постановочной сложностью".7 А. А. Гозенпуд был первым и, собственно, единственным исследователем этого произведения Шаховского. В своей интересной и богатой фактами статье он справедливо пишет, что драматург "стремился сохранить богатство фабулы романа" и что ""Иваной" был своеобразной попыткой сочинения исторической романтической драмы, формально следующей Шекспиру".8 Однако относительно цели "переделки" ученый высказал мысль, которая не кажется нам убедительной. А. А. Гозенпуд посчитал, что основная концепция "Иваноя" связана с желанием автора прославить Александра I в образе Ричарда Львиное Сердце (аргументация дана в общих чертах и апеллирует к славе Александра "победителя Наполеона и освободителя Европы"9). Представляется, что ситуация гораздо сложнее. В 1821 г. в связи с Александром в русском обществе возникали уже иные, не слишком благоприятные для императора ассоциации. Из двух монархов, появляющихся в пьесе, он мог ассоциироваться скорее с братом Ричарда принцем Джоном - Иоанном, как он именуется в пьесе Шаховского. Подобная параллель подчеркивалась и Прологом, которым открывался спектакль.
Гозенпуд не остановился на том обстоятельстве, что спектакль по "Айвенго" был двухчастным: как уже упоминалось, "Иваною" Шаховского предшествовал пролог "Пир Иоанна Безземельного", написанный П. А. Катениным. Сам Катенин весьма высоко ценил свою пьесу как первый опыт разработки белого пятистопного ямба в русской драматургии.10 Напомним, однако, о другом: в период подготовки спектакля драматург находился в опале (с сентября 1820 г. - в вынужденной отставке), что не помешало сотрудничеству политического "вольнодумца" Катенина с записным консерватором Шаховским, как и представлению Пролога на сцене даже после высылки Катенина из Петербурга 7 ноября 1822 г.
Об истории сотрудничества двух "архаистов" в "переделке" вальтер-скоттовского романа нам почти ничего не известно. Катенин впоследствии косвенно старался, по своему обыкновению, приписать идею создания многочастного спектакля себе. В письме к Н. И. Бахтину от 26 января 1825 г., упомянув о "Пире Иоанна Безземельного", Катенин почти тут же переходит к обсуждению новости о "переделке" Шаховским для театра эпизода из "Руслана и Людмилы": "Шаховской, помня мои старые уроки, вздумал написать трилогию и содержанием выбрал эпизод Финна из поэмы Пушкина: я прощаю ему эту кражу <...>".11 Однако вряд ли следует безоговорочно доверять заявлению самолюбивого и желчного Катенина, болезненно доказывавшего свой приоритет во всех достижениях современной ему литературной и театральной жизни. Нам важно сейчас подчеркнуть, что в одно время в Петербурге по материалам только что вышедшего и прогремевшего в Европе романа В. Скотта были созданы две пьесы, каждая из которых могла существовать как самостоятельное произведение, но которые были подчинены одному замыслу и были объединены в один спектакль по принципу взаимной дополнительности.
Пьеса Катенина разрабатывала один из эпизодов романа - пир после турнира в Асби (Ашби), при этом никаких дополнительных характеристик героев, ни комментариев о связи с дальнейшим действием не дается. Любопытен сам замысел представить в Прологе персонажей, еще не знакомых зрителям, если не считать тех немногих любителей словесности, сумевших прочесть "Айвенго" в оригинале или во французском переводе. Как нам кажется, подобный замысел должен был подчеркнуть связь пьес Катенина и Шаховского (недаром, кстати, Пролог не ставился на сцене отдельно от основной пьесы).
Нельзя не заметить, что роман "Айвенго" - это настоящая находка для русского "архаиста", и неслучайно старший и младший "архаисты" соединили усилия по его инсценировке. Столкновение норманских аристократов, потомков завоевателей Англии, говорящих по-французски, с местным саксонским населением, не желающим перенимать навязываемые ему чуждые язык и обычаи, - одна из основ политической интриги вальтер-скоттовского романа - вполне успешно могла быть "применена" (используя выражение той эпохи) к тогдашней русской культурной ситуации в "архаистической огласовке". Напомним, что через несколько лет Грибоедов в "Загородной поездке" предложил идею об иноземном завоевании как теоретическую модель для объяснения постороннему наблюдателю своеобразия сложившегося в России положения: разрыва между европеизированным дворянством, говорящим по-французски, и русским народом, хранящим национальные традиции и язык.
Таким образом, в романе Скотта оказались сконцентрированы темы, принципиальные для русских "архаистов" и тесно переплетавшиеся с проблемами, широко обсуждавшимися в русской литературе и публицистике первой четверти XIX в. К уже упомянутой теме судеб отечества добавим темы отношения народа и власти, идеала монарха, а также крепостного права (в пьесе Шаховского раб Гурт, получив свободу, распиливал свой ошейник прямо на глазах у зрителей), особенно актуальную для рубежа 1810-20-х гг. Как мы видим, кроме европейской славы вальтер-скоттовских романов, были и другие, специфически русские причины, чтобы "Айвенго" первым проложил себе дорогу на русскую сцену, причем в интерпретации "архаистов".
В общем, оба русских автора не расходятся в трактовке романа и его персонажей, хотя расставляют каждый свои акценты. В центре внимания Катенина - Иоанн, легкомысленный, слабый, но хитрый, коварный, вероломный и властолюбивый правитель, который, несмотря на все свои усилия, не может добиться любви подданных. Так, Ровена, которая и у Катенина, и у Шаховского сделана более активным персонажем, чем у Скотта, открыто бросает в лицо Иоанну:
Сир Вильфрид, принц, тем доблестям единым
У короля учился с юных лет,
Которые Ричарда Сердцем Львиным,
Дивясь, назвать заставили весь свет.
Далее она прямо упрекает Иоанна в заговоре против родного отца (вся сцена сочинена Катениным и не имеет аналога у Скотта):
И если сын всегда преступник в ссоре,
Принц, вспомните, чье имя ваш отец
Прочел, простив всех бывших в заговоре,
И кем его ускорен был конец.12
Последние четыре стиха при постановке были исключены театральной цензурой и, как не без основания предположила в своих комментариях Г. В. Ермакова-Битнер, именно ввиду возможных аллюзий на Александра I.13
В сцене пира Катенин достаточно близко к тексту Скотта воспроизводит тост Седрика, провозглашенный им за Ричарда в момент, когда принц ожидал здравицы в свою честь:
Нет радости для пленных, для рабов,
Петь тем хвалы, кто их поверг в неволю;
Но быть уж так, и выбор мой готов.
Здоровье я нормандца пью такого,
Кто званием, делами и душой -
Всем выше всех <...>
За здравие Ричарда, сердцем льва.14
Важная тема Пролога, которая будет подхвачена и развита в основной пьесе - любовь к отечеству и верность праотеческим обычаям. С особой тщательностью и в "Пире Иоанна Безземельного" Катенина, и в "Иваное" Шаховского отобраны и воспроизведены те моменты романа, где принц Джон дискредитирует себя презрением к саксонцам, т.е. к коренному населению, хранящему национальные традиции. У Катенина принц вспоминает со смехом:
Кто помнит здесь, как при отце покойном
В Ирландию я послан был? ко мне
И собрались все старшины, умора
Что за народ, в два локтя борода.
Они ко мне как подойдут с поклоном,
А я тишком и за бороду их.15
И далее произносит фразу, уже прямо полемически соотнесенную с любимой идеей "архаистов" о необходимости "пристрастной" (по терминологии А. С. Шишкова) любви к отечеству:
Что доброго в чрезмерной
К отечеству любви?16
Иоанну противопоставлен Седрик, для которого любовь к отечеству не может быть "чрезмерной". Он скорбит о старине:
Я человек простой,
Лжи не терплю, и вам скажу всю правду:
Весь ваш турнир, все это не по мне.
Отцы, дай бог им царствие небесно!
Чуждались встарь беспутной новизны:
Шутить мечом казалось им невместно,
Не делали игрушки из войны;
Дрались они как львы во время нужды
За родину, за жен и за детей.
Обычаи к нам после вкрались чужды.
Не все могли опасность сих сетей
Приметить вдруг; большая часть народа
Сей роскошью, сим блеском прельщена;
Утрачены и счастье и свобода,
И память нам осталася одна.17
Просвещенные зрители без труда улавливали в этих словах аллюзии на русскую ситуацию, на уже начавшуюся в обществе дискуссию о петровских реформах и их последствиях.
Режиссерский расчет, согласно которому первой в спектакле по "Айвенго" шла пьеса Катенина, был сделан безошибочно. Сама стихотворная природа текста, уже поэтому имевшего более высокий статус у русского зрителя, кроме того, общий серьезный тон, отсутствие комизма, явные аллюзии на отечественные проблемы, оттенок оппозиционности - все это соответствующим образом настраивало зрителей. Далее те же темы звучали у Шаховского, но "Иваной" - прозаическая комедия, где названные мотивы иногда теряются в богатстве сюжетных перипетий и комических деталей (сцены с шутом Вамбой, пустынником Туком и т.п.). Текст Шаховского развивает, но и смягчает мотивы Пролога. Слабому и лукавому властителю, принцу Иоанну, противостоит идеальный король Ричард Львиное Сердце. Характерно, что Шаховской, довольно точно следовавший тексту Вальтера Скотта, меняет концовку. Роман завершается сообщением о гибели Ричарда, "великодушного, но опрометчивого и романтического монарха" ("generous, but rash and romantic monarch"18). Шаховской завершает свою пьесу пиром в тамплиерском замке, который дает Ричард своим подданным после одержанных над заговорщиками побед. Он прощает брата и всех своих врагов и говорит, обращаясь к принцу Иоанну:
Я хочу, чтобы последним действием твоего правительства, было объявление, что Ричард, возвращаясь благостию Божиею в свое отечество, объявляет прощение всем, которые могли проступиться против него делом или словом - и предает забвению все, что огорчило его сердце (Л. 83).
Традиционный для комедии и излюбленный Шаховским happy end обретает дополнительную концептуальную нагрузку, но еще и венчает всю постановку кольцевой композицией - спектакль начинался неудачным пиром ложного правителя ("Пир Иоанна Безземельного"), а завершался счастливым и гармоничным пиром истинно народного монарха, которому удалось победить врагов и, в конечном итоге, завоевать сердца всех своих подданных.
Мы не знаем точно, кому принадлежала идея двухчастного спектакля по роману "Айвенго", но его режиссером-постановщиком был Шаховской. Именно с его именем ассоциировалась у современников драматургическая "переделка" Вальтера Скотта, причем совсем не всегда композиционные эксперименты оценивались положительно. А. А. Гозенпуд напоминает характерный выпад, сделанный Н. Хмельницким против "Иваноя" в комедии "Светский случай":
В театр решительно не ездит здесь никто
Из значущих, и что, помилуй, за охота
Сидеть до завтрого и слушать Вальтер Скотта.19
Хмельницкий несправедлив - "Иваной", как мы уже говорили, имел зрительский успех, однако сохранившийся режиссерский экземпляр пьесы свидетельствует о том, что при постановке, чтобы не оставить зрителей "сидеть до завтрого", приходилось идти на жертвы и сокращать текст. Вместе с тем, если подойти к "переделке" не с временными мерками театрального спектакля, а с мерками художественного объема романа "Айвенго", то можно сказать, что пьеса отнюдь не затянута. Более того, Шаховской заботится о динамичном развитии сюжета, старается снять скоттовские ретардации. Обычно не в меру дидактичный, комедиограф стремится не переборщить с нравоучениями и сохранить амбивалентность скоттовского комизма. Вообще, Шаховской показал себя как проницательный читатель и бережный интерпретатор Скотта. Не мог он обойти и одну из центральных тем, на которой держался сюжет романа "Айвенго", а именно - еврейскую тему. Она во многом определяет и содержание "Иваноя".
Нам уже приходилось обращаться к решению еврейской темы у Шаховского - в пьесе 1825 г. "Керим-Гирей" (по "Бахчисарайскому фонтану" Пушкина), куда автор драматургической "переделки" ввел новое лицо, жида Хаима,20 предателя, но одновременно все-таки и борца против угнетателей еврейского народа, а затем - в "Хризомании" 1836 г., являвшей собой переделку пушкинской "Пиковой дамы", где немец Германн трансформирован в еврея Ирмуса.21 Если в первом случае Шаховской еще сохраняет некоторые следы амбивалентной трактовки образа еврея, то во втором случае она уже открыто негативна. Тем интереснее, что в предшествовавшeм им "Иваное" Шаховской вполне следует позиции Вальтера Скотта, у которого антиеврейские настроения подаются как средневековые предрассудки, результат невежества и фанатизма, а определенные черты еврейского характера, занятий и образа жизни - как результат гонений и угнетения, обрушенных на евреев христианами.22
Шаховской приводит монолог Исаака, не оставляющий сомнения в авторской позиции:
Да, и Жид, котораго называют собакой, неверным; котораго везде гонят, на котораго плюют, котораго презирают, разве не человек? Разве у него нет глаз, ушей, рук, ума, сердца, души? Разве он не может быть также благодарным? Разве от него нельзя принять помощи, которую он дает даром?.. <...> Когда имеют нужду в Жиде, когда у него занимают денег, то ласкают его, называют честным Евреем, кормят, подчуют, сажают на первое место; а когда Еврей требует своего, - его ругают, толкают, не хотят говорить, бранят собакой, Жидом (Л. 19-19 об.).
Важное место занимает в пьесе и сцена Исаака с Фрон де Бефом, когда Исаак узнает, что Ребекка находится в руках у Бриана:
Исаак. Ах! Нещастная! - (бросаясь к ногам Фрондбефа) Возми все, что ты от меня требовал, возми в двое, возми в трое; возми все что я имею; пусти меня по миру, разрежь, убей меня; но возврати мою дочь, мою Ребекку!.. Если ты родился от матери, если ты что нибудь любишь, то защити нещастную сироту!... <...>
Фрондбеф. Жаль, что я этаго прежде не знал; я думал, что ваш проклятый род кроме денег ничего не любит.
Исаак. И дикие звери не бросают своих малюток, а мы люди; мы имеем также сердца, также души...
Фрондбеф. Мне это не пришло в голову; но дело сделано: я дал слово Бриану и как Рыцарь сдержу его. Впрочем чтож тут за беда...
Исаак. Как что за беда!.. Какой Тамплиер щитал священной жизнь мущины и добродетель женщины...
Фрондбеф. Молчи, Жид!.. Как твой язык осмелился произнести хулу против благородных Рыцарей... Иди в тюрьму... и готовься заплатить твой выкуп; а о дочери не думай.
Исаак. Разбойник, убийца, кровопийца!.. Я тебе ничего не заплачу; ты от меня ничего не увидишь, клянусь праотцами моими, ничего; если не возвратишь моей дочери.
Фрондбеф. Ты забываешь, что жизнь твоя в моих руках.
Исаак. Дочь моя - жизнь моя; нет; она мне дороже ста жизней; дороже всей крови, которая мерзнет в моих жилах... Режь, жги меня, выдумывай мучения каких и в аде нет: отец-Жид научит терпению Рыцаря" (Л. 40 об.-41).
Следуя Скотту, Шаховской сохраняет и комические, и негативные черты Исаака, особенно что касается слабости к деньгам. Вот как переданы чувства интересующих нас персонажей во время турнира в Асби:
Исаак. Я не вижу воина Пилигрима, он должен быть в моих латах.
Ребекка. Ах, он еще не показывался; дай Бог ему победу!
Исаак. Да, латы мне дорого стоили.
Ребекка. Этот молодой человек спас тебя, - и я отдала бы все сокровища за жизнь... твоего благодетеля. <...>
Ребекка. Он победил.
Исаак. И латы целы.
Ребекка, как и в романе Скотта, дана как идеальный образ. Более того, Шаховской даже пытается сделать ее еще "идеальнее", со своей точки зрения. Он усиливает мотив тяготения Ребекки к христианству, у Скотта лишь намеченный тонким пунктиром.
В сцене суда, когда Ребекка отвечает на предложение Лукаса Бомануара перейти в христианство, Шаховской трансформирует ее реплику по отношению к тому, как она дана у Скотта в 38-й главе романа,23 хотя не меняет ее главного смысла - готовности героини умереть за закон Моисея:
Если мои предки ошибались, Великий Начальник благородных Рыцарей, то не в эту минуту я могу принять твое предложение: любовь к жизни пристрастна, и я боюсь изменить вере моей, не из душевнаго убеждения, а из страха; и сделаться недостойною твоего сострадания. - Да будет во всем воля Божия! - Я почитаю закон твой; но умру не изменя моему. (Л. 73)
Приведенная реплика Ребекки организована у Шаховского таким образом, что сама возможность перемены веры (не насильственно, а из "душевного убеждения") не отвергается. Еще более этот мотив усиливается в следующей, придуманной драматургом, сцене между Ребеккой и Ровеной, когда последняя вместе с Седриком приходит в монастырь, чтобы поддержать ожидающую решения своей участи Ребекку. Здесь уже все преимущества отданы Ровене как природной аристократке и христианке, проповеднице христианства.24 Шаховской даже заставляет свою Ребекку простить Бриана под влиянием слов собеседницы, хотя у Скотта она делает то же самое без всякой посторонней помощи25:
Реббека. Благодарю тебя, благородная Леди; и еще повторяю, что я невинна; я никогда не хотела огорчить никого в свете; - и это также справедливо, как то, что завтра все для меня кончится.
Ровена. Ты заблуждаешься: смерть не кончит всего: за гробом ожидает нас правда, которую мы напрасно ищем на земле.
Реббека. Ах! Как утешительно этому верить... Как щастлив тот, чья надежда не ограничена жизнию!
Ровена. Реббека, тот, кто победил смерть, даровал нам это щастие... Ах! еслиб я могла доставить тебе это наслаждение, то бы охотно отдала половину жизни моей.
Реббека. Какое великодушие!.. Ты бы отдала половину жизни своей...
Ровена. Чтобы разделить c тобою безсмертие... Ты, Реббека, спасла Вилфрида... Но кто бы ты ни была, чтобы любить тебя, как сестру, - как самое себя...
Реббека. Как! вера твоя велит любить врагов ея?..
Ровена. Она объемлет любовию всех людей, и уничтожает ненависть, противную Тому, кто создал все отеческою любовию.
Реббека. Ах! слова твои возносят к небесам мою душу!.. Бриан! Я тебя больше не ненавижу... Я прощаю тебе твои злодейства... Дa простит также Бог мои заблуждения!..
Ровена (обнимая Реббеку). Реббека! друг мой! сестра моя!..
Реббека. Как! благородная Леди, - ты обнимаешь меня... ты называешь нещастную твоей сестрой!...
Ровена. В эту минуту все различия между нами изчезают... Душа твоя возвышает тебя над всеми почестями мира; - и может быть, моя гордость заставляет меня надеяться, что я достойна твоей дружбы... Ах, Реббека! следуй влечению твоего сердца; повинуйся голосу вопиющему в душе твоей; отринь твое заблуждение...
Реббека. Прости, благородная Леди... Но эти слова, произнесенныя здесь гонителем моим, приводят меня в ужас; - они напоминают мне, что я клялась умереть, не изменя отцу моему... Мне остается видеть этот свет еще несколько часов; - и я не хочу, чтоб память моя была проклинаема тем, кто дал мне жизнь, кто нежным попеченияем охранял мое детство, кто вскормил, кто любил меня более всего на свете.
Ровена. Но если небо чудесным промыслом продлит жизнь твою; если неожиданное спасение твое покажет тебе его волю и озарит ум отца твоего...
Реббека. Тогда... обет мой... Но нет, я должна умереть... оставим это <...> (Л. 76-77)
Русский драматург балансирует на грани, чтобы окончательно не изменить скоттовской концепции образа прекрасной еврейки и, следовательно, всего сюжета "Иваноя". Характерно, что помогает удержать всю структуру такая черта личности героини Скотта, как преданность отцу и верность отеческим традициям - качество, для Шаховского бесспорно возведенное в ранг добродетели. Вместе с тем, приведенная нами сцена ясно обозначает предел, далее которого симпатии Шаховского к униженному, гонимому (и этим вызывающему сочувствие) народу не простираются - это вероучительная граница, разделяющая христианство и иудаизм, отрицающий Христа. Однако все преследования евреев, от кого бы они ни исходили и как бы ни проявлялись, вслед за Вальтером Скоттом, безоговорочно осуждены русским драматургом в его версии "Айвенго".
Один из важных мотивов "Иваноя", также подхваченный Шаховским из первоисточника его пьесы, - критика христиан, забывших свои заповеди, христиан по одному лишь имени. Объясняя неудачи крестоносцев в Палестине, Иваной у Шаховского говорит: "не Саладин, а мы сами губим себя... и наши руки, оскверненныя грабежом и братоубийством, не были достойны совершить великий подвиг" (Л. 60 об.).26 Этот мотив придавал пьесе дополнительную политическую остроту.
Насколько можно судить, "Иваной" был одной из первых пьес на русской сцене, где еврейской проблематике уделено так много места, причем в отчетливо сочувственном к евреям ключе. В контексте политической реакции в России начала 1820-х гг., бурной полемики вокруг деятельности Библейского общества в России (одним из инициаторов которой явился глава "архаистов" А. С. Шишков) такая трактовка не может считаться нейтральной и объясняться лишь следованием тексту В. Скотта. Шаховской был свободен как в выборе самого объекта для инсценировки, так и в выборе тем и аспектов, развернутых в романе "Айвенго", - и он свой выбор сделал. Готовых объяснений произошедшим затем изменениям в отношении Шаховского к еврейской теме у нас нет. Однако любопытно, что его "Иваной" продолжал ставиться и тогда, когда появились его же "Керим-Гирей" и даже "Хризомания". Думается, что поставить вопрос о причинах эволюции необходимо, т.к. он далеко выходит за рамки рецепции романа "Айвенго" и за рамки творчества А. А. Шаховского, а еще раз ставит нас перед необходимостью более пристального изучения и еврейской темы, и процесса формирования национальной идеологии в России в начале XIX в.
Примечания
1 См. репертуарную сводку в изд.: История русского драматического театра в 7 т. М., 1977. Т. 2. С. 478. М., 1978. Т. 3. С. 259; М., 1979. Т. 4. С. 332. М., 1980. Т. 5. С. 457. Далее - ИРДТ.
2 Шифр I. XV. 4. 38. Рукопись в переплете, 83 л. с оборотами. Все ссылки на эту рукопись будут делаться в тексте с указанием в скобках номера листа.
3 Пролог был издан в 1832 г. в собрании сочинений Катенина под заглавием "Пир Иоанна Безземельного" (далее мы будем использовать это заглавие). На сцене петербургского театра исполнялся 21, 24 января, 16 февраля, 30 июня, 19 сентября 1821 г., 12 января, 25 сентября, 11 октября 1822 г., 14 февраля и 13 сентября 1823 г. (см.: ИРДТ. Т. 2. С. 506). Отдельно от основной пьесы Пролог не ставился, в отличие от "Иваноя" Шаховского, который шел на сцене и без "Пира Иоанна Безземельного".
4 Для русского драматического театра 1820-х годов таковыми по-прежнему оставались оригинальные и переводные трагедии и комедии.
5 См.: Левин Ю. Д. Прижизненная слава Вальтера Скотта в России // Эпоха романтизма: Из истории международных связей русской литературы. Л., 1975.
6 Гозенпуд А. А. Вальтер Скотт и романтические комедии А. А. Шаховского // Русско-европейские литературные связи: Сб. ст. к 70-летию со дня рождения академика М. П. Алексеева. М.-Л., 1966. Далее: Гозенпуд. С.
7 ИРДТ. Т. 2. С. 295.
8 Гозенпуд. С. 43 и 45.
9 Там же. С. 44.
10 Правда, в "Пире Иоанна Безземельного" белый ямб чередуется с рифмованным.
11 Катенин П. А. Размышления и разборы. М., 1981. С. 250.
12 Катенин П. А. Избранные произведения. М.-Л., 1965. С. 443.
13 Там же. С. 706.
14 Там же. С. 451.
15 Там же. С. 437.
16 Там же. С. 441.
17 Там же. С. 445.
18 Ivanhoe; A Romance by Sir Walter Scott. Leipzig, 1845. P. 480.
19 Гозенпуд. С. 44.
20 Об этой пьесе Шаховского, хотя и с иными акцентами, писал М. Вайскопф в статье "Семья без урода: Образ еврея в литературе русского романтизма" (Новое литературное обозрение. 1997. N 28. С. 87-88).
21 См.: Киселева Л. Н. "Пиковые дамы" Пушкина и Шаховского // Вторые Пушкинские чтения в Тарту, 2: Материалы международной научной конференции 18-20 сентября 1998 г. Тарту, 2000. С. 191-197.
22 Есть, правда, и смещения акцентов по отношению к скоттовскому роману. Так, Шаховской настойчиво подчеркивает мотив утраты евреями отечества (как черту трагическую и, одновременно, бросающую на них негативный отсвет). Педалирование этого мотива указывает на некоторую преемственность в трактовке еврейской темы в "Иваное" и в "Керим-Гирее", "Хризомании", а в также трагедии "Смольяне в 1611 году".
23 Ср.: ""It was the law of my fathers", said Rebecca; "it was delivered in thunders and in storms upon the mountain of Sinai, in cloud and in fire. This, if ye are Christians, ye believe - it is, you say, recalled; but so my teachers have not taught me. <...> I am a maiden, unskilled to dispute for my religion, but I can die for it, if it be God's will" (Ivanhoe... P. 393).
24 Этот прием будет повторен Шаховским в "Керим-Гирее", где его Мария будет пытаться обратить в христианство мусульманина Гирея.
25 Ср.: "But I do forgive thee, Bois-Guilbert, though the author of my early death" (Ibid. P. 411).
26 Любопытно, что у Катенина также затронута эта тема. Однако в "Пире Иоанна Безземельного" об этом рассуждает Исаак, который видит в неудачах крестоносцев знак божьей кары, обрушенной на них за унижения евреев:
<...>От дальних стран бегут в Ерусалим,
Мечом, огнем опустошают землю.
И первых нас, кого б они должны
Чтить как друзей, учителей и братий,
Хотят изгнать из дома праотцов,
Из полныя их славой Палестины.
За то им бог и не дал стен святых <...>
Безумные! не видят ничего:
Их взор слепит алчба честей и злата.
Пролей им бог от гнева своего!
Злодейству казнь есть праведная плата (Катенин. С. 426-427).
Исааку возражает Ребекка, которая у Катенина, как и у Шаховского, испытывает внутреннее тяготение к христианам:
Родитель! как их в слепоте винить? <...>.
Когда они в обмане, мы должны
Жалеть о них; но чувства, коих полны, <...>
Не подлая корысть, не жажда злата; <...>
Но их крепит глас веры, славы зов <...> (Там же. С. 427).
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.ruthenia.ru