Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Пестрая лента
|
Просматривая свои записи о приключениях Шерлока Холмса, -- а таких записей, которые я вел на протяжении последних восьми лет, у меня больше семидесяти, -- я нахожу в них немало трагических случаев, есть среди них и забавные, есть и причудливые, но нет ни одного заурядного: работая из любви к своему искусству, а не ради денег, Холмс никогда не брался за расследование обыкновенных, будничных дел, его всегда привлекали только такие дела, в которых есть что-нибудь необычайное, а порою даже фантастическое. Особенно причудливым кажется мне дело хорошо известной в Суррее семьи Ройлоттов из Сток-Морона. Мы с Холмсом, два холостяка, жил тогда вместе на Бейкер-стрит. Вероятно, я бы и раньше опубликовал свои записи, но я дал слово держать это дело в тайне и освободился от своего слова лишь месяц назад, после безвременной кончины той женщины, которой оно было дано. Пожалуй, будет небесполезно представить это дело в истинном свете, потому что молва приписывала смерть доктора Гримеби Ройлотта еще более ужасным обстоятельствам, чем те, которые были в действительности. Проснувшись в одно апрельское утро 1883 года, я увидел, что Шерлок Холмс стоит у моей кровати. Одет он был не по-домашнему. Обычно он поднимался с постели поздно, но теперь часы на камине показывали лишь четверть восьмого. Я посмотрел на него с удивлением и даже несколько укоризненно. Сам я был верен своим привычкам. -- Весьма сожалею, что разбудил вас, Уотсон, -- сказал он. -- Но такой уж сегодня день. Разбудили миссис Хадсон, она -- меня, а я -- вас. -- Что же такое? Пожар? -- Нет, клиентка. Приехала какая-то девушка, она ужасно взволнована и непременно желает повидаться со мной. Она ждет в приемной. А уж если молодая дама решается в столь ранний час путешествовать по улицам столицы и поднимать с постели незнакомого человека, я полагаю, она хочет сообщить что-то очень важное. Дело может оказаться интересным, и вам, конечно, хотелось бы услышать эту историю с самого первого слова. Вот я и решил предоставить вам эту возможность. -- Буду счастлив услышать такую историю. Я не хотел большего наслаждения, как следовать за Холмсом во время его профессиональных занятий и любоваться его стремительной мыслью. Порой казалось, что он решает предлагаемые ему загадки не разумом, а каким-то вдохновенным чутьем, но на самом деле все его выводы были основаны на точной и строгой логике. Я быстро оделся, и через несколько минут мы спустились в гостиную. Дама, одетая в черное, с густой вуалью на лице, поднялась при нашем появлении. 1. -- Доброе утро, сударыня, -- сказал Холмс приветливо. -- Меня зовут Шерлок Холмс. Это мой близкий друг и помощник, доктор Уотсон, с которым вы можете быть столь же откровенны, как и со мной. Ага! Как хорошо, что миссис Хадсон догадалась затопить камин. Я вижу, вы очень продрогли. Присаживайтесь поближе к огню и разрешите предложить вам чашку кофе. -- Не холод заставляет меня дрожать, мистер Холмс, -- тихо сказала женщина, подсаживаясь к камину. -- А что же? -- Страх, мистер Холмс, ужас! С этими словами она подняла вуаль, и мы увидели, как она возбуждена, какое у нее посеревшее, осунувшееся лицо. В ее глазах был испуг, словно у затравленного зверя. Ей было не больше тридцати лет, но в волосах уже блестела седина, и выглядела она усталой и измученной. Шерлок Холмс окинул ее своим быстрым всепонимающим взглядом. -- Вам нечего бояться, -- сказал он, ласково погладив ее по руке. -- Я уверен, что нам удастся уладить все неприятности... Вы, я вижу, приехали утренним поездом. -- Разве вы меня знаете? -- Нет, но я заметил в вашей левой перчатке обратный билет. Вы сегодня рано встали, а потом, направляясь на станцию, долго тряслись в двуколке по скверной дороге. Дама резко вздрогнула и в замешательстве взглянула на Холмса. -- Здесь нет никакого чуда, сударыня, -- сказал он, улыбнувшись. -- Левый рукав вашего жакета по крайней мере в семи местах забрызган грязью. Пятна совершенно свежие. Так обрызгаться можно только в двуколке, сидя слева от кучера. -- Все так и было, -- сказала она. -- Около шести часов я выбралась из дому, в двадцать минут седьмого была в Летерхеде и с первым поездом приехала в Лондон, на вокзал Ватерлоо... Сэр, я больше не вынесу этого, я сойду с ума! У меня нет никого, к кому я могла бы обратиться. Есть, впрочем, один человек, который принимает во мне участие, но чем он мне может помочь, бедняга? Я слышала о вас, мистер Холмс, слышала от миссис Фаринтош, которой вы помогли в минуту горя. Она дала мне ваш адрес. О сэр, помогите и мне или по крайней мере попытайтесь пролить хоть немного света в тот непроницаемый мрак, который окружает меня! Я не в состоянии отблагодарить вас сейчас за ваши услуги, но через месяц-полтора я буду замужем, тогда у меня будет право распоряжаться своими доходами, и вы увидите, что я умею быть благодарной. Холмс подошел к конторке, открыл ее, достал оттуда записную книжку. -- Фаринтош... -- сказал он. -- Ах да, я вспоминаю этот случай. Он связан с тиарой из опалов. По-моему, это было еще до нашего знакомства, Уотсон. Могу вас уверить, сударыня, что я буду счастлив отнестись к вашему делу с таким же усердием, с каким отнесся к делу вашей приятельницы. 2. А вознаграждения мне никакого не нужно, так как моя работа и служит мне вознаграждением. Конечно, у меня будут кое-какие расходы, и их вы можете возместить, когда вам будет угодно. А теперь попрошу вас сообщить нам подробности вашего дела, чтобы мы могли иметь свое суждение о нем. -- Увы! -- ответила девушка. -- Ужас моего положения заключается в том, что мои страхи так неопределенны и смутны, а подозрения основываются на таких мелочах, казалось бы, не имеющих никакого значения, что даже тот, к кому я имею право обратиться за советом и помощью, считает все мои рассказы бреднями нервной женщины. Он не говорит мне ничего, но я читаю это в его успокоительных словах и уклончивых взглядах. Я слышала, мистер Холмс, что вы, как никто, разбираетесь во всяких порочных наклонностях человеческого сердца и можете посоветовать, что мне делать среди окружающих меня опасностей. -- Я весь внимание, сударыня. -- Меня зовут Элен Стоунер. Я живу в доме моего отчима, Ройлотта. Он является последним отпрыском одной из старейших саксонских фамилий в Англии, Ройлоттов из Сток-Морона, у западной границы Суррея. Холмс кивнул головой. -- Мне знакомо это имя, -- сказал он. -- Было время, когда семья Ройлоттов была одной из самых богатых в Англии. На севере владения Ройлоттов простирались до Беркшира, а на западе -- до Хапшира. Но в прошлом столетии четыре поколения подряд проматывали семейное состояние, пока наконец один из наследников, страстный игрок, окончательно не разорил семью во времена регентства. От прежних поместий остались лишь несколько акров земли да старинный дом, построенный лет двести назад и грозящий рухнуть под бременем закладных. Последний помещик из этого рода влачил в своем доме жалкое существование нищего аристократа. Но его единственный сын, мой отчим, поняв, что надо как-то приспособиться к новому положению вещей, взял взаймы у какого-то родственника необходимую сумму денег, поступил в университет, окончил его с дипломом врача и уехал в Калькутту, где благодаря своему искусству и выдержке вскоре приобрел широкую практику. Но вот в доме у него случилась кража, и Ройлотт в припадке бешенства избил до смерти туземца-дворецкого. С трудом избежав смертной казни, он долгое время томился в тюрьме, а потом возвратился в Англию угрюмым и разочарованным человеком. В Индии доктор Ройлотт женился на моей матери, миссис Стоунер, молодой вдове генерал-майора артиллерии. Мы были близнецы -- я и моя сестра Джулия, и, когда наша мать выходила замуж за доктора, нам едва минуло два года. Она обладала порядочным состоянием, дававшим ей не меньше тысячи фунтов дохода в год. По ее завещанию, это состояние переходило к доктору Ройлотту, поскольку мы жили вместе. Но если мы выйдем замуж, каждой из нас должна быть выделена определенная сумма годового дохода 3. Вскоре после нашего возвращения в Англию нашамать умерла -- она погибла восемь лет назад во время железнодорожной катастрофы при Кру. После ее смерти доктор Ройлотт оставил свои попытки обосноваться в Лондоне и наладить там медицинскую практику и вместе с нами поселился в родовом поместье в Сток-Морон. Состояния нашей матери вполне хватало на то, чтобы удовлетворять наши потребности, и, казалось, ничто не должно было мешать нашему счастью. Но странная перемена произошла с моим отчимом. Вместо того, чтобы подружиться с соседями, которые вначале обрадовались, что Ройлотт из Сток-Морона вернулся в родовое гнездо, он заперся в усадьбе и очень редко выходил из дому, а если и выходил, то всякий раз затевал безобразную ссору с первым же человеком, который попадался ему на пути. Бешеная вспыльчивость, доходящая до исступления, передавалась по мужской линии всем представителям этого рода, а у моего отчима она, вероятно, еще более усилилась благодаря долгому пребыванию в тропиках. Много было у него яростных столкновений с соседями, два раза дело кончалось полицейским участком. Он сделался грозой всего селения... Нужно сказать, что он человек невероятной физической силы, и, так как в припадке гнева совершенно не владеет собой, люди при встрече с ним буквально шарахались в сторону. На прошлой неделе он швырнул в реку местного кузнеца, и, чтобы откупиться от публичного скандала, мне пришлось отдать все деньги, какие я могла собрать. Единственные друзья его -- кочующие цыгане, он позволяет этим бродягам раскидывать шатры на небольшом, заросшем ежевикой клочке земли, составляющем все его родовое поместье, и порой кочует вместе с ними, по целым неделям не возвращаясь домой. Еще есть у него страсть к животным, которых присылает ему из Индии один знакомый, и в настоящее время по его владениям свободно разгуливают гепард и павиан, наводя на жителей почти такой же страх, как и он сам. Из моих слов вы можете заключить, что мы с сестрой жили не слишком-то весело. Никто не хотел идти к нам в услужение, и долгое время всю домашнюю работу мы исполняли сами. Сестре было всего тридцать лет, когда она умерла, а у нее уже начинала пробиваться седина, такая же, как у меня. -- Так ваша сестра умерла? -- Она умерла ровно два года назад, и как раз о ее смерти я и хочу рассказать вам. Вы сами понимаете, что при таком образе жизни мы почти не встречались с людьми нашего возраста и нашего круга. Правда, у нас есть незамужняя тетка, сестра нашей матери, мисс Гонория Уэстфайл, она живет близ Харроу, и время от времени нас отпускали погостить у нее. Два года назад моя сестра Джулия проводила у нее Рождество. Там она встретилась с отставным майором флота, и он сделался ее женихом. Вернувшись домой, она рассказала о своей помолвке нашему отчиму. Отчим не возражал против ее замужества, но за две недели до свадьбы случилось ужасное событие, лишившее меня единственной подруги... Шерлок Холмс сидел в кресле, откинувшись назад и положив голову на длинную подушку. Глаза его были закрыты. Теперь он приподнял веки и взглянул на посетительницу. -- Прошу вас рассказывать, не пропуская ни одной подробности, -- сказал он. -- Мне легко быть точной, потому что все события тех ужасных дней врезались в мою память... Как я уже говорила, наш дом очень стар, и только одно крыло пригодно для жилья. В нижнем этаже размещаются спальни, гостиные находятся в центре. В первой спальне спит доктор Ройлотт, во второй спала моя сестра, а в третьей -- я. Спальни не сообщаются между собой, но все они имеют выход в один коридор. Достаточно ли ясно я рассказываю? -- Да, вполне. Окна всех трех спален выходят на лужайку. В ту роковую ночь доктор Ройлотт рано удалился в свою комнату, но мы знали, что он еще не лег, так как сестру мою долго беспокоил запах крепких индийских сигар, которые он имел привычку курить. Сестра не выносила этого запаха и пришла в мою комнату, где мы просидели некоторое время, болтая о ее предстоящем замужестве. В одиннадцать часов она поднялась и хотела уйти, но у дверей остановилась и спросила меня: "Скажи, Элен, не кажется ли тебе, будто кто-то свистит по ночам?" "Нет", -- сказала я. "Надеюсь, что ты не свистишь во сне?" "Конечно, нет. А в чем дело?" "В последнее время, часа в три ночи, мне ясно слышится тихий, отчетливый свист. Я сплю очень чутко, и свист будит меня. Не могу понять, откуда он доносится, -- быть может, из соседней комнаты, быть может, с лужайки. Я давно уже хотела спросить у тебя, слыхала ли ты его". "Нет, не слыхала. Может, свистят эти мерзкие цыгане?" "Очень возможно. Однако, если бы свист доносился с лужайки, ты тоже слышала бы его". "Я сплю гораздо крепче тебя". "Впрочем, все это пустяки", -- улыбнулась сестра, закрыла мою дверь, и спустя несколько мгновений я услышала, как щелкнул ключ в ее двери. -- Вот как! -- сказал Холмс. -- Вы на ночь всегда запираетесь на ключ? -- Всегда. -- А почему? -- Я, кажется, уже упомянула, что у доктора жили гепард и павиан. Мы чувствовали себя в безопасности лишь тогда, когда дверь была закрыта на ключ. -- Понимаю. Прошу продолжать. -- Ночью я не могла уснуть. Смутное ощущение какого-то неотвратимого несчастья охватило меня. Мы близнецы, а вы знаете, какими тонкими узами связаны столь родственные души. Ночь была жуткая: выл ветер, дождь барабанил в окна. И вдруг среди грохота бури раздался дикий вопль. То кричала моя сестра. Я спрыгнула с кровати и, накинув большой платок, выскочила в коридор. Когда я открыла дверь, мне показалось, что я слышу тихий свист, вроде того, о котором мне рассказывала сестра, а затем что-то звякнуло, словно на землю упал тяжелый металлический предмет. Подбежав к комнате сестры, я увидела, что дверь тихонько колышется взад и вперед. Я остановилась, пораженная ужасом, не понимая, что происходит. При свете лампы, горевшей в коридоре, я увидела свою сестру, которая появилась в дверях, шатаясь, как пьяная, с бельм от ужаса лицом, протягивая вперед руки, словно моля о помощи. Бросившись к ней, я обняла ее, но в это мгновение колени сестры подогнулись, и она рухнула наземь. Она корчилась, словно от нестерпимой боли, руки и ноги ее сводило судорогой. Сначала мне показалось, что она меня не узнает, но когда я склонилась над ней, она вдруг вскрикнула... О, я никогда не забуду ее страшного голоса. "Боже мой, Элен! -- кричала она. -- Лента! Пестрая лента!" Она пыталась еще что-то сказать, указывая пальцем в сторону комнаты доктора, но новый приступ судорог оборвал ее слова. Я выскочила и, громко крича, побежала за отчимом. Он уже спешил мне навстречу в ночном халате. Сестра была без сознания, когда он приблизился к ней. Он влил ей в рот коньяку и тотчас же послал за деревенским врачом, но все усилия спасти ее были напрасны, и она скончалась, не приходя в сознание. Таков был ужасный конец моей любимой сестры... -- Позвольте спросить, -- сказал Холмс. -- Вы уверены, что слышали свист и лязг металла? Могли бы вы показать это под присягой? -- Об этом спрашивал меня и следователь. Мне кажется, что я слышала эти звуки, однако меня могли ввести в заблуждение и завывание бури и потрескивания старого дома. -- Ваша сестра была одета? -- Нет, она выбежала в одной ночной рубашке. В правой руке у нее была обгорелая спичка, а в левой спичечная коробка. -- Значит, она чиркнула спичкой и стала осматриваться, когда что-то испугало ее. Очень важная подробность. А к каким выводам пришел следователь? -- Он тщательно изучил все обстоятельства -- ведь буйный характер доктора Ройлотта был известен всей округе, но ему так и не удалось найти мало-мальски удовлетворительную причину смерти моей сестры. Я показала на следствии, что дверь ее комнаты была заперта изнутри, а окна защищены снаружи старинными ставнями с широкими железными засовами. Стены были подвергнуты самому внимательному изучению, но они повсюду оказались очень прочными. Осмотр пола тоже не дал никаких результатов. Каминная труба широка, но ее перекрывают целых четыре вьюшки. Итак, нельзя сомневаться, что сестра во время постигшей ее катастрофы была совершенно одна. Никаких следов насилия обнаружить не удалось. -- А как насчет яда? -- Врачи исследовали ее, но не нашли ничего, что указывало бы на отравление. -- Что же, по-вашему, было причиной смерти? -- Мне кажется, она умерла от ужаса и нервного потрясения. Но я не представляю себе, кто мог бы ее так напугать. -- А цыгане были в то время в усадьбе? -- Да, цыгане почти всегда живут у нас. -- А что, по-вашему, могли означать ее слова о ленте, о пестрой ленте? -- Иногда мне казалось, что слова эти были сказаны просто в бреду, а иногда -- что они относятся к цыганам. Но почему лента пестрая? Возможно, что пестрые платки, которые носят цыганки, внушили ей этот странный эпитет. Холмс покачал головой: видимо, объяснение не удовлетворяло его. -- Это дело темное, -- сказал он. -- Прошу вас, продолжайте. -- С тех пор прошло два года, и жизнь моя была еще более одинокой, чем раньше. Но месяц назад один близкий мне человек, которого я знаю много лет, сделал мне предложение. Его зовут Армитедж, Пэрси Армитедж, он второй сын мистера Армитеджа из Крейнуотера, близ Рединга. Мой отчим не возражал против нашего брака, и этой весной мы должны обвенчаться. Два дня назад в западном крыле нашего дома начались кое-какие переделки. Была пробита стена моей спальни, и мне пришлось перебраться в ту комнату, где скончалась сестра, и спать на той самой кровати, на которой спала она. Можете себе представить мой ужас, когда прошлой ночью, лежа без сна и размышляя о ее трагической смерти, я внезапно услышала в тишине тот самый тихий свист, который был предвестником гибели сестры. Я вскочила, зажгла лампу, но в комнате никого не было. Снова лечь я не могла -- я была слишком взволнована, поэтому я оделась и, чуть рассвело, выскользнула из дому, взяла двуколку в гостинице "Корона", которая находится напротив нас, поехала в Летерхед, а оттуда сюда -- с одной только мыслью повидать вас и спросить у вас совета. -- Вы очень умно поступили, -- сказал мой друг. -- Но все ли вы рассказали мне? -- Да, все. -- Нет, не все, мисс Ройлотт: вы щадите и выгораживаете своего отчима. -- Я не понимаю вас... Вместо ответа Холмс откинул черную кружевную отделку на рукаве нашей посетительницы. Пять багровых пятен -- следы пяти пальцев -- ясно виднелись на белом запястье. -- Да, с вами обошлись жестоко, -- сказал Холмс. Девушка густо покраснела и поспешила опустить кружева. -- Отчим -- суровый человек, -- сказала она. -- Он очень силен, и, возможно, сам не замечает своей силы. Наступило долгое молчание. Холмс сидел, подперев руками подбородок и глядя на потрескивавший в камине огонь. -- Сложное дело, -- сказал он наконец. -- Мне хотелось бы выяснить еще тысячу подробностей, прежде чем решить, как действовать. А между тем нельзя терять ни минуты. Послушайте, если бы мы сегодня же приехали в Сток-Морон, удалось бы нам осмотреть эти комнаты, но так, чтобы ваш отчим ничего не узнал. -- Он как раз говорил мне, что собирается ехать сегодня в город по каким-то важным делам. Возможно, что его не будет весь день, и тогда никто вам не помешает. У нас есть экономка, но она стара и глупа, и я легко могу удалить ее. -- Превосходно. Вы ничего не имеете против поездки, Уотсон? -- Ровно ничего. -- Тогда мы приедем оба. А что вы сами собираетесь делать? -- У меня в городе есть кое-какие дела. Но я вернусь двенадцатичасовым поездом, чтобы быть на месте к вашему приезду. -- Ждите нас вскоре после полудня. У меня здесь тоже есть кое-какие дела. Может быть вы останетесь и позавтракаете с нами? -- Нет, мне надо идти! Теперь, когда я рассказала вам о своем горе, у меня просто камень свалился с души. Я буду рада снова увидеться с вами. Она опустила на лицо черную густую вуаль и вышла из комнаты. -- Так что же вы обо всем этом думаете, Уотсон? -- спросил Шерлок Холмс, откидываясь на спинку кресла. -- По-моему, это в высшей степени темное и грязное дело. -- Достаточно грязное и достаточно темное. -- Но если наша гостья права, утверждая, что пол и стены в комнате крепки, так что через двери, окна и каминную трубу невозможно туда проникнуть, значит, ее сестра в минуту своей таинственной смерти была совершенно одна... -- В таком случае, что означают эти ночные свисты и странные слова умирающей? -- Представить себе не могу. -- Если сопоставить факты: ночные свисты, цыгане, с которыми у этого старого доктора такие близкие отношения, намеки умирающей на какую-то ленту и, наконец, тот факт, что мисс Элен Стоунер слышала металлический лязг, который мог издавать железный засов от ставни... если вспомнить к тому же, что доктор заинтересован в предотвращении замужества своей падчерицы, -- я полагаю, что мы напали на верные следы, которые помогут нам разгадать это таинственное происшествие. -- Но тогда при чем здесь цыгане? -- Понятия не имею. -- У меня все-таки есть множество возражений... -- Да и у меня тоже, и поэтому мы сегодня едем в Сток-Морон. Я хочу проверить все на месте. Не обернулись бы кое-какие обстоятельства самым роковым образом. Может быть их удастся прояснить. Черт возьми, что это значит? Так воскликнул мой друг, потому что дверь внезапно широко распахнулась, и в комнату ввалился какой-то субъект колоссального роста. Его костюм представлял собою странную смесь: черный цилиндр и длинный сюртук указывали на профессию врача, а по высоким гетрам и охотничьему хлысту в руках его можно было принять за сельского жителя. Он был так высок, что шляпой задевал верхнюю перекладину нашей двери, и так широк в плечах, что едва протискивался в дверь. Его толстое, желтое от загара лицо со следами всех пороков было перерезано тысячью морщин, а глубоко сидящие, злобно сверкающие глаза и длинный, тонкий, костлявый нос придавали ему сходство со старой хищной птицей. Он переводил взгляд то на Шерлока Холмса, то на меня. -- Который из вас Холмс? -- промолвил наконец посетитель. -- Это мое имя, сэр, -- спокойно ответил мой друг. -- Но я не знаю вашего. -- Я доктор Гримеби Ройлотт из Сток-Морона. -- Очень рад. Садитесь, пожалуйста, доктор, -- любезно сказал Шерлок Холмс. -- Не стану я садиться! Здесь была моя падчерица. Я выследил ее. Что она говорила вам? -- Что-то не по сезону холодная погода нынче, -- сказал Холмс. -- Что она говорила вам? -- злобно закричал старик. -- Впрочем, я слышал, крокусы будут отлично цвести, -- невозмутимо продолжал мой приятель. -- Ага, вы хотите отделаться от меня! -- сказал наш гость, делая шаг вперед и размахивая охотничьим хлыстом. -- Знаю я вас, подлеца. Я уже и прежде слышал про вас. Вы любите совать нос в чужие дела. Мой друг улыбнулся. -- Вы проныра! Холмс улыбнулся еще шире. -- Полицейская ищейка! Холмс от души расхохотался. -- Вы удивительно приятный собеседник, -- сказал он. -- Выходя отсюда, закройте дверь, а то, право же, сильно сквозит. -- Я выйду только тогда, когда выскажусь. Не вздумайте вмешиваться в мои дела. Я знаю, что мисс Стоунер была здесь, я следил за ней! Горе тому, кто станет у меня на пути! Глядите! Он быстро подошел к камину, взял кочергу и согнул ее своими огромными загорелыми руками. -- Смотрите, не попадайтесь мне в лапы! -- прорычал он, швырнув искривленную кочергу в камин и вышел из комнаты. -- Какой любезный господин! -- смеясь, сказал Холмс. -- Я не такой великан, но если бы он не ушел, мне пришлось бы доказать ему, что мои лапы ничуть не слабее его лап. С этими словами он поднял стальную кочергу и одним быстрым движением распрямил ее. -- Какая наглость смешивать меня с сыщиками из полиции! Что ж, благодаря этому происшествию наши исследования стали еще интереснее. Надеюсь, что наша приятельница не пострадает от того, что так необдуманно позволила этой скотине выследить себя. Сейчас, Уотсон, мы позавтракаем, а затем я отправлюсь к юристам и наведу у них несколько справок. Было уже около часа, когда Холмс возвратился домой. В руке у него был лист синей бумаги, весь исписанный заметками и цифрами. -- Я видел завещание покойной жены доктора, -- сказал он. -- Чтобы точнее разобраться в нем, мне пришлось справиться о нынешней стоимости ценных бумаг, в которых помещено состояние покойной. В год смерти общий доход ее составлял почти тысячу фунтов стерлингов, но с тех пор в связи с падением цен на сельскохозяйственные продукты, уменьшился до семисот пятидесяти фунтов стерлингов. Выйдя замуж, каждая дочь имеет право на ежегодный доход в двести пятьдесят фунтов стерлингов. Следовательно, если бы обе дочери вышли замуж, наш красавец получал бы только жалкие крохи. Его доходы значительно уменьшились бы и в том случае, если бы замуж вышла лишь одна из дочерей. Я не напрасно потратил утро, так как получил ясные доказательства, что у отчима были весьма веские основания препятствовать замужеству падчериц. Обстоятельства слишком серьезны, Уотсон, и нельзя терять ни минуты, тем более что старик уже знает, как мы интересуемся его делами. Если вы готовы, надо поскорей вызвать кэб и ехать на вокзал. Буду вам чрезвычайно признателен, если вы сунете в карман револьвер. Револьвер -- превосходный аргумент для джентльмена, который может завязать узлом стальную кочергу. Револьвер да зубная щетка -- вот и все, что нам понадобится. На вокзале Ватерлоо нам посчастливилось сразу попасть на поезд. Приехав в Летерхед, мы в гостинице возле станции взяли двуколку и проехали миль пять живописными дорогами Суррея. Был чудный солнечный день, и лишь несколько перистых облаков плыло по небу. На деревьях и на живой изгороди возле дорог только что распустились зеленые почки, и воздух был напоен восхитительным запахом влажной земли. Странным казался мне контраст между сладостным пробуждением весны и ужасным делом, из-за которого мы прибыли сюда. Мой приятель сидел впереди, скрестив руки, надвинув шляпу на глаза, опустив подбородок на грудь, погруженный в глубокие думы. Внезапно он поднял голову, хлопнул меня по плечу и указал куда-то вдаль. -- Посмотрите! Обширный парк раскинулся по склону холма, переходя в густую рощу на вершине; из-за веток виднелись очертания высокой крыши и шпиль старинного помещичьего дома. -- Сток-Морон? -- спросил Шерлок Холмс. -- Да, сэр, это дом Гримеби Ройлотта, -- ответил возница. -- Видите, вон там строят, -- сказал Холмс. -- Нам нужно попасть туда. -- Мы едем к деревне, -- сказал возница, указывая на крыши, видневшиеся в некотором отдалении слева. -- Но если вы хотите скорей попасть к дому, вам лучше перелезть здесь через забор, а потом пройти полями по тропинке. По той тропинке, где идет эта леди. -- А эта леди как будто мисс Стоунер, -- сказал Холмс, заслоняя глаза от солнца. -- Да, мы лучше пойдем по тропинке, как вы советуете. Мы вышли из двуколки, расплатились, и экипаж покатил обратно в Летерхед. -- Пусть этот малый думает, что мы архитекторы, -- сказал Холмс, когда мы лезли через забор, -- тогда наш приезд не вызовет особых толков. Добрый день, мисс Стоунер! Видите, мы сдержали свое слово! Наша утренняя посетительница радостно спешила нам навстречу. -- Я с таким нетерпением ждала вас! -- воскликнула дна, горячо пожимая нам руки. -- Все устроилось чудесно: доктор Ройлотт уехал в город и вряд ли возвратится раньше вечера. -- Мы имели удовольствие познакомиться с доктором, -- сказал Холмс и в двух словах рассказал о том, что произошло. Мисс Стоунер побледнела. -- Боже мой! -- воскликнула она. -- Значит, он шел за мной следом! -- Похоже на то. -- Он так хитер, что я никогда не чувствую себя в безопасности. Что он скажет, когда возвратится? -- Придется ему быть осторожнее, потому что здесь может найтись кое-кто похитрее его. На ночь запритесь от него на ключ. Если он будет буйствовать, мы увезем вас к вашей тетке в Харроу... Ну, а теперь надо как можно лучше использовать время, и потому проводите нас, пожалуйста, в те комнаты, которые мы должны обследовать. Дом был из серого, покрытого лишайником камня и имел два полукруглых крыла, распростертых, словно клешни у краба, по обеим сторонам высокой центральной части. В одном из этих крыльев окна были выбиты и заколочены досками; крыша местами провалилась. Центральная часть казалась почти столь же разрушенной, зато правое крыло было сравнительно недавно отделано, и по шторам на окнах, по голубоватым дымкам, которые вились из труб, видно было, что живут именно здесь. У крайней стены были воздвигнуты леса, начаты кое-какие работы. Но ни одного каменщика не было видно. Холмс стал медленно расхаживать по нерасчищенной лужайке, внимательно глядя на окна. -- Насколько я понимаю, тут комната, в которой вы жили прежде. Среднее окно -- из комнаты вашей сестры, а третье окно, то, что поближе к главному зданию, -- из комнаты доктора Ройлотта... -- Совершенно правильно. Но теперь я живу в средней комнате. -- Понимаю, из-за ремонта. Кстати, как-то незаметно, чтобы эта стена нуждалась в столь неотложном ремонте. -- Совсем не нуждается. Я думаю, это просто предлог, чтобы убрать меня из моей комнаты. -- Весьма вероятно. Итак, вдоль противоположной стены тянется коридор, куда выходят двери всех трех комнат. В коридоре, без сомнения, есть окна? -- Да, но очень маленькие. Пролезть сквозь них невозможно. -- Так как вы обе запирались на ключ, то из коридора попасть к вам в комнаты нельзя. Будьте любезны, пройдите в свою комнату и закройте ставни. Мисс Стоунер исполнила его просьбу. Холмс предварительно осмотрев окно, употребил все усилия, чтобы открыть ставни снаружи, но безуспешно: не было ни одной щелки, сквозь которую можно было бы просунуть хоть лезвие ножа, чтобы поднять засов. При помощи лупы он осмотрел петли, но они были из твердого железа и крепко вделаны в массивную стену. -- Гм! -- проговорил он, в раздумье почесывая подбородок. -- Моя первоначальная гипотеза не подтверждается фактами. Когда ставни закрыты, в эти окна не влезть... Ладно, посмотрим, не удастся ли нам выяснить что-нибудь, осмотрев комнаты изнутри. Маленькая боковая дверь открывалась в выбеленный известкой коридор, в который выходили двери всех трех спален. Холмс не счел нужным осматривать третью комнату, и мы сразу прошли во вторую, где теперь спала мисс Стоунер и где умерла ее сестра. Это была просто обставленная комнатка с низким потолком и с широким камином, одним из тех, которые встречаются в старинных деревенских домах. В одном углу стоял комод; другой угол занимала узкая кровать, покрытая белым одеялом; слева от окна находился туалетный столик. Убранство комнаты довершали два плетеных стула да квадратный коврик посередине. Панели на стенах были из темного, источенного червями дуба, такие древние и выцветшие, что казалось, их не меняли со времени постройки дома. Холмс взял стул и молча уселся в углу. Глаза его внимательно скользили вверх и вниз по стенам, бегали вокруг комнаты, изучая и осматривая каждую мелочь. -- Куда проведен этот звонок? -- спросил он наконец указывая на висевший над кроватью толстый шнур от звонка, кисточка которого лежала на подушке. -- В комнату прислуги. -- Он как будто новее всех прочих вещей. -- Да, он проведен всего несколько лет назад. -- Вероятно, ваша сестра просила об этом? -- Нет, она никогда им не пользовалась. Мы всегда все делали сами. -- Действительно, здесь этот звонок -- лишняя роскошь. Вы меня извините, если я задержу вас на несколько минут: мне хочется хорошенько осмотреть пол. С лупой в руках он ползал на четвереньках взад и вперед по полу, пристально исследуя каждую трещину в половицах. Также тщательно он осмотрел и панели на стенах. Потом подошел к кровати, внимательно оглядел ее и всю стену снизу доверху. Потом взял шнур от звонка и дернул его. -- Да ведь звонок поддельный! -- сказал он. -- Он не звонит? -- Он даже не соединен с проволокой. Любопытно! Видите, он привязан к крючку как раз над тем маленьким отверстием для вентилятора. -- Как странно! Я и не заметила этого. -- Очень странно... -- бормотал Холмс, дергая шнур. -- В этой комнате многое обращает на себя внимание. Например, каким нужно быть безумным строителем, чтобы вывести вентилятор в соседнюю комнату, когда его с такой же легкостью можно было вывести наружу! -- Все это сделано тоже очень недавно, -- сказала Элен. -- Примерно в одно время со звонком, -- заметил Холмс. -- Да, как раз в то время здесь произвели кое-какие переделки. -- Интересные переделки: звонки, которые не звонят, и вентиляторы, которые не вентилируют. С вашего позволения, мисс Стоунер, мы перенесем наши исследования в другие комнаты. Комната доктора Гримеби Ройлотта была больше, чем комната его падчерицы, но обставлена так же просто. Походная кровать, небольшая деревянная полка, уставленная книгами, преимущественно техническими, кресло рядом с кроватью, простой плетеный стул у стены, круглый стол и большой железный несгораемый шкаф -- вот и все, что бросалось в глаза при входе в комнату. Холмс медленно похаживал вокруг, с живейшим интересом исследуя каждую вещь. -- Что здесь? -- спросил он, стукнув по несгораемому шкафу. -- Деловые бумаги моего отчима. -- Ого! Значит, вы заглядывали в этот шкаф? -- Только раз, несколько лет назад. Я помню, там была кипа бумаг. -- А нет ли в нем, например, кошки? -- Нет. Что за странная мысль! -- А вот посмотрите! Он снял со шкафа маленькое блюдце с молоком. -- Нет, кошек мы не держим. Но зато у нас есть гепард и павиан. -- Ах, да! Гепард, конечно, всего только большая кошка, но сомневаюсь, что такое маленькое блюдце молока может насытить этого зверя. Да, в этом надо разобраться. Он присел на корточки перед стулом и принялся с глубоким вниманием изучать сиденье. -- Благодарю вас, все ясно, -- сказал он, поднимаясь и кладя лупу в карман. -- Ага, вот еще кое-что весьма интересное! Внимание его привлекла небольшая собачья плеть, висевшая в углу кровати. Конец ее был завязан петлей. -- Что вы об этом думаете, Уотсон? -- По-моему, самая обыкновенная плеть. Не понимаю, для чего понадобилось завязывать на ней петлю. -- Не такая уж обыкновенная... Ах, сколько зла на свете, и хуже всего, когда злые дела совершает умный человек!.. Ну, с меня достаточно, мисс, я узнал все, что мне нужно, а теперь с вашего разрешения мы пройдемся по лужайке. Я никогда не видел Холмса таким угрюмым и насупленным. Некоторое время мы расхаживали взад и вперед в глубоком молчании, и ни я, ни мисс Стоунер не прерывали течения его мыслей, пока он сам не очнулся от задумчивости. -- Очень важно, мисс Стоунер, чтобы вы в точности следовали моим советам, -- сказал он. -- Я исполню все беспрекословно. -- Обстоятельства слишком серьезны, и колебаться нельзя. От вашего полного повиновения зависит ваша жизнь. -- Я целиком полагаюсь на вас. -- Во-первых, мы оба -- мой друг и я -- должны провести ночь в вашей комнате. Мисс Стоунер и я взглянули на него с изумлением. -- Это необходимо. Я вам объясню. Что это там, в той стороне? Вероятно, деревенская гостиница? -- Да, там "Корона". -- Очень хорошо. Оттуда видны ваши окна? -- Конечно. -- Когда ваш отчим вернется, скажите, что у вас болит голова, уйдите в свою комнату и запритесь на ключ. Услышав, что он пошел спать, вы снимете засов, откроете ставни вашего окна и поставите на подоконник лампу; эта лампа будет для нас сигналом. Тогда, захватив с собой все, что пожелаете, вы перейдете в свою бывшую комнату. Я убежден, что, несмотря на ремонт, вы можете один раз переночевать в ней. -- Безусловно. -- Остальное предоставьте нам. -- Но что же вы собираетесь сделать? -- Мы проведем ночь в вашей комнате и выясним причину шума, напугавшего вас. -- Мне кажется, мистер Холмс, что вы уже пришли к какому-то выводу, -- сказала мисс Стоунер, дотрагиваясь до рукава моего друга. -- Быть может, да. -- Тогда, ради всего святого, скажите хотя бы, отчего умерла моя сестра? -- Прежде чем ответить, я хотел бы собрать более точные улики. -- Тогда скажите по крайней мере, верно ли мое предположение, что она умерла от внезапного испуга? -- Нет, неверно: я полагаю, что причина ее смерти была более вещественна... А теперь, мисс Стоунер, мы должны покинуть вас, потому что, если мистер Ройлотт вернется и застанет нас, вся поездка окажется совершенно напрасной. До свидания! Будьте мужественны, сделайте все, что я сказал, и не сомневайтесь, что мы быстро устраним грозящую вам опасность. Мы с Шерлоком Холмсом без всяких затруднений сняли номер в гостинице "Корона". Номер наш находился в верхнем этаже, и из окна видны были ворота парка и обитаемое крыло сток-моронского дома. В сумерках мы видели, как мимо проехал доктор Гримеби Ройлотт; его грузное тело вздымалось горой рядом с тощей фигурой мальчишки, правившего экипажем. Мальчишке не сразу удалось открыть тяжелые железные ворота, и мы слышали, как рычал на него доктор, и видели, с какой яростью он потрясал кулаками. Экипаж въехал в ворота, и через несколько минут сквозь деревья замелькал свет от лампы, зажженной в одной из гостиных. Мы сидели в потемках, не зажигая огня. -- Право, не знаю, -- сказал Холмс, -- брать ли вас сегодня ночью с собой! Дело-то очень опасное. -- А я могу быть полезен вам? -- Ваша помощь может оказаться неоценимой. -- Тогда я непременно пойду. -- Спасибо. -- Вы говорите об опасности. Очевидно, вы видели в этих комнатах что-то такое, чего не видел я. -- Нет, я видел то же, что и вы, но сделал другие выводы. -- Я не заметил в комнате ничего примечательного, кроме шнура от звонка, но, признаюсь, не способен понять, для какой цели он может служить. -- А на вентилятор вы обратили внимание? -- Да, но мне кажется, что в этом маленьком отверстии между двумя комнатами нет ничего необычного. Оно так мало, что даже мышь едва ли может пролезть сквозь него. -- Я знал об этом вентиляторе прежде, чем мы приехали в Сток-Морон. -- Дорогой мой Холмс! -- Да, знал. Помните, мисс Стоунер сказала, что ее сестра чувствовала запах сигар, которые курит доктор Ройлотт? А это доказывает, что между двумя комнатами есть отверстие, и, конечно, оно очень мало, иначе его заметил бы следователь при осмотре комнаты. Я решил, что тут должен быть вентилятор. -- Но какую опасность может таить в себе вентилятор? -- А посмотрите, какое странное совпадение: над кроватью устраивают вентилятор, вешают шнур, и леди, спящая на кровати, умирает. Разве это не поражает вас? -- Я до сих пор не могу связать эти обстоятельства. -- А в кровати вы не заметили ничего особенного? -- Нет. -- Она привинчена к полу. Вы когда-нибудь видели, чтобы кровати привинчивали к полу? -- Пожалуй, не видел. -- Леди не могла передвинуть свою кровать, ее кровать всегда оставалась в одном и том же положении по отношению к вентилятору и шнуру. Этот звонок приходится называть просто шнуром, так как он не звонит. -- Холмс! -- вскричал я. -- Кажется, я начинаю понимать, на что вы намекаете. Значит, мы явились как раз вовремя, чтобы предотвратить ужасное и утонченное преступление. -- Да, утонченное и ужасное. Когда врач совершает преступление, он опаснее всех прочих преступников. У него крепкие нервы и большие знания. Палмер и Причард1 были лучшими специалистами в своей области. Этот человек очень хитер, но я надеюсь, Уотсон, что нам удастся перехитрить его. Сегодня ночью нам предстоит пережить немало страшного, и потому, прошу вас, давайте пока спокойно закурим трубки и проведем эти несколько часов, разговаривая о чем-нибудь более веселом. Часов около девяти свет, видневшийся между деревьями, погас, и усадьба погрузилась во тьму. Так прошло часа два, и вдруг ровно в одиннадцать одинокий яркий огонек засиял прямо против нашего окна. -- Это сигнал для нас, -- сказал Холмс, вскакивая. -- Свет горит в среднем окне. Выходя, он сказал хозяину гостиницы, что мы идем в гости к одному знакомому и, возможно, там и переночуем. Через минуту мы вышли на темную дорогу. Свежий ветер дул нам в лицо, желтый свет, мерцая перед нами во мраке, указывал путь. Попасть к дому было нетрудно, потому что старая парковая ограда обрушилась во многих местах. Пробираясь между деревьями, мы достигли лужайки, пересекли ее и уже собирались влезть в окно, как вдруг какое-то существо, похожее на отвратительного урода-ребенка, выскочило из лавровых кустов, бросилось, корчась, на траву, а потом промчалось через лужайку и скрылось в темноте. -- Боже! -- прошептал я. -- Вы видели? В первое мгновение Холмс испугался не меньше меня. Он Схватил мою руку и сжал ее, словно тисками. Потом тихо рассмеялся и, приблизив губы к моему уху, пробормотал еле слышно: -- Милая семейка! Ведь это павиан. Я совсем забыл о любимцах доктора. А гепард, который каждую минуту может оказаться у нас на плечах? Признаться, я почувствовал себя значительно лучше, когда, следуя примеру Холмса, сбросил ботинки, влез в окно и очутился в спальне. Мой друг бесшумно закрыл ставни, переставил лампу на стол и быстро оглядел комнату. Здесь было все как днем. Он приблизился ко мне и, сложив руку трубкой, прошептал так тихо, что я едва понял его: -- Малейший звук погубит нас. Я кивнул головой, показывая, что слышу. -- Нам придется сидеть без огня. Сквозь вентилятор он может заметить свет. Я кивнул еще раз. -- Не засните -- от этого зависит ваша жизнь. Держите револьвер наготове. Я сяду на край кровати, а вы на стул. Я вытащил револьвер и положил его на угол стола. Холмс принес с собой длинную, тонкую трость и поместил ее возле себя на кровать вместе с коробкой спичек и огарком свечи. Потом задул лампу, и мы остались в полной темноте. Забуду ли я когда-нибудь эту страшную бессонную ночь! Ни один звук не доносился до меня. Я не слышал даже дыхания своего друга, а между тем знал, что он сидит в двух шагах от меня с открытыми глазами, в таком же напряженном, нервном состоянии, как и я. Ставни не пропускали ни малейшего луча света, мы сидели в абсолютной тьме. Изредка снаружи доносился крик ночной птицы, а раз у самого нашего окна раздался протяжный вой, похожий на кошачье мяуканье: гепард, видимо, гулял на свободе. Слышно было, как вдалеке церковные часы гулко отбивали четверти. Какими долгими они казались нам, эти каждые пятнадцать минут! Пробило двенадцать, час, два, три, а мы все сидели молча, ожидая чего-то неизбежного. Внезапно у вентилятора мелькнул свет и сразу же исчез, но тотчас мы почувствовали сильный запах горелого масла и накаленного металла. Кто-то в соседней комнате зажег потайной фонарь. Я услышал, как что-то двинулось, потом все смолкло, и только запах стал еще сильнее. С полчаса я сидел, напряженно вглядываясь в темноту. Внезапно послышался какой-то новый звук, нежный и тихий, словно вырывалась из котла тонкая струйка пара. И в то же мгновение Холмс вскочил с кровати, чиркнул спичкой и яростно хлестнул своей тростью по шнуру. -- Вы видите ее, Уотсон? -- проревел он. -- Видите? Но я ничего не видел. Пока Холмс чиркал спичкой, я слышал тихий отчетливый свист, но внезапный яркий свет так ослепил мои утомленные глаза, что я не мог ничего разглядеть и не понял, почему Холмс так яростно хлещет тростью. Однако я успел заметить выражение ужаса и отвращения на его мертвенно-бледном лице. Холмс перестал хлестать и начал пристально разглядывать вентилятор, как вдруг тишину ночи прорезал такой ужасный крик, какого я не слышал никогда в жизни. Этот хриплый крик, в котором смешались страдание, страх и ярость, становился все громче и громче. Рассказывали потом, что не только в деревне, но даже в отдаленном домике священника крик этот разбудил всех спящих. Похолодевшие от ужаса, мы глядели друг на друга, пока последний вопль не замер в тишине. -- Что это значит? -- спросил я, задыхаясь. -- Это значит, что все кончено,-- ответил Холмс. -- И в сущности, это к лучшему. Возьмите револьвер, и пойдем в комнату доктора Ройлотта. Лицо его было сурово. Он зажег лампу и пошел по коридору. Дважды он стукнул в дверь комнаты доктора, но изнутри никто не ответил. Тогда он повернул ручку и вошел в комнату. Я шел следом за ним, держа в руке заряженный револьвер. Необычайное зрелище представилось нашим взорам. На столе стоял фонарь, бросая яркий луч света на железный несгораемый шкаф, дверца которого была полуоткрыта. У стола на соломенном стуле сидел доктор Гримиби Ройлотт в длинном сером халате, из-под которого виднелись голые лодыжки. Ноги его были в красных турецких туфлях без задников. На коленях лежала та самая плеть, которую мы еще днем заметили в его комнате. Он сидел, задрав подбородок кверху, неподвижно устремив глаза в потолок; в глазах застыло выражение страха. Вокруг его головы туго обвилась какая-то необыкновенная, желтая с коричневыми крапинками лента. При нашем появлении доктор не шевельнулся и не издал ни звука. -- Лента! Пестрая лента! -- прошептал Холмс. Я сделал шаг вперед. В то же мгновение странный головной убор зашевелился, и из волос доктора Ройлотта поднялась граненая головка и раздувшаяся шея ужасной змеи. -- Болотная гадюка! -- вскричал Холмс. -- Самая смертоносная индийская змея! Он умер через девять секунд после укуса. "Поднявший меч от меча и погибнет", и тот, кто роет другому яму, сам в нее попадет. Посадим эту тварь в ее логово, отправим мисс Стоунер в какое-нибудь спокойное место и дадим знать полиции о том, что случилось. Он схватил плеть с колен мертвого, накинул петлю на голову змеи, стащил ее с ужасного насеста, швырнул внутрь несгораемого шкафа и захлопнул дверцу. Таковы истинные обстоятельства смерти доктора Гримсби Ройлотта из Сток-Морона. Не стану подробно рассказывать, как мы сообщили печальную новость испуганной девушке, как утренним поездом мы препроводили ее на попечение тетки в Харроу и как туповатое полицейское следствие пришло к заключению, что доктор погиб от собственной неосторожности, забавляясь со своей любимицей -- ядовитой змеей. Остальное Шерлок Холмс рассказал мне, когда мы на следующий день ехали обратно. -- В начале я пришел к совершенно неправильным выводам, мой дорогой Уотсон, -- сказал он, -- и это доказывает, как опасно опираться на неточные данные. Присутствие цыган, восклицание несчастной девушки, пытавшейся объяснить, что она увидела, чиркнув спичкой, -- всего этого было достаточно, чтобы навести меня на ложный след. Но когда мне стало ясно, что в комнату невозможно проникнуть ни через дверь, ни через окно, что не оттуда грозит опасность обитателю этой комнаты, я понял свою ошибку, и это может послужить мне оправданием. Я уже говорил вам, внимание мое сразу привлекли вентилятор и шнур от звонка, висящий над кроватью. Когда обнаружилось, что звонок фальшивый, а кровать прикреплена к полу, у меня зародилось подозрение, что шнур служит лишь мостом, соединяющим вентилятор с кроватью. Мне сразу же пришла мысль о змее, а зная, как доктор любит окружать себя всевозможными индийскими тварями, я понял, что, пожалуй, угадал. Только такому хитрому, жестокому злодею, прожившему много лет на Востоке могло прийти в голову прибегнуть к яду, который нельзя обнаружить химическим путем. В пользу этого яда, с его точки зрения, говорило и то, что он действует мгновенно. Следователь должен был бы обладать поистине необыкновенно острым зрением, чтобы разглядеть два крошечных темных пятнышка, оставленных зубами змеи. Потом я вспомнил о свисте. Свистом доктор звал змею обратно, чтобы ее не увидели на рассвете рядом с мертвой. Вероятно, давая ей молоко, он приучил ее возвращаться к нему. Змею он пропускал через вентилятор в самый глухой час ночи и знал наверняка, что она поползет по шнуру и спустится на кровать. Рано или поздно девушка должна была стать жертвой ужасного замысла, змея ужалила бы ее, если не сейчас, то через неделю. Я пришел к этим выводам еще до того, как посетил комнату доктора Ройлотта. Когда же я исследовал сиденье его стула, я понял, что у доктора была привычка становиться на стул, чтобы достать до вентилятора. А когда я увидел несгораемый шкаф, блюдце с молоком и плеть, мои последние сомнения окончательно рассеялись. Металлический лязг, который слышала мисс Стоунер, был, очевидно, стуком дверцы несгораемого шкафа, куда доктор прятал змею. Вам известно, что я предпринял, убедившись в правильности своих выводов. Как только я услышал шипение змеи -- вы, конечно, тоже слыхали его, -- я немедленно зажег свет и начал стегать ее тростью. -- Вы прогнали ее назад в вентилятор... -- ...и тем самым заставил напасть на хозяина. Удары моей трости разозлили ее, в ней проснулась змеиная злоба, и она напала на первого попавшегося ей человека. Таким образом, я косвенно виновен в смерти доктора Гримеби Ройлотта, но не могу сказать, чтобы эта вина тяжким бременем легла на мою совесть.
Примечания
1 Палмер, Уильям -- английский врач, отравивший стрихнином своего приятеля; казнен в 1856 году. Причард, Эдуард Уильям -- английский врач, отравивший свою жену и тещу; казнен в 1865 году. Шесть Наполеонов
|
Серебряный
|
- Боюсь, Уотсон, что мне придется ехать, сказал как-то за завтраком Холмс. - Ехать? Куда? - В Дартмур, в Кингс-Пайленд. Я не удивился. Меня куда больше удивляло, что Холмс до сих пор не принимает участия в расследовании этого из ряда вон выходящего дела, о котором говорили вся Англия. Весь вчерашний день мой приятель ходил по комнате из угла в угол, сдвинув брови и низко опустив голову, то и дело набивая трубку крепчайшим черным табаком и оставаясь абсолютно глухим ко всем моим вопросам и замечаниям. Свежие номера газет, присылаемые нашим почтовым агентом, Холмс бегло просматривал и бросал в угол. И все-таки, несмотря на его молчание, я знал, что занимает его. В настоящее время в центре внимания публики,, было только одно, что могло бы дать достаточно пищи его аналитическому уму, - таинственное исчезновение фаворита, который должен был участвовать в скачках на кубок Уэссекса, и трагическое убийство его тренера. И когда Холмс вдруг объявил мне о своем намерении ехать в Кингс-Пайленд, то есть туда, где разыгралась трагедия, то я ничуть не удивился - я ждал этого. - Я был бы счастлив поехать с вами, если, конечно, не буду помехой, - сказал я. - Мой дорогой Уотсон, вы сослужите мне большую службу, если поедете. И я уверен, что вы не даром потратите время, ибо случай этот, судя по тому, что уже известно, обещает быть исключительно интересным. Едем сейчас в Паддингтон, мы еще успеем на ближайший поезд. По дороге я расскажу вам подробности. Да, захватите, пожалуйста, ваш превосходный полевой бинокль, он может пригодиться. Вот так и случилось, что спустя час после нашего разговора мы уже сидели в купе первого класса, и поезд мчал нас в направлении Эксетера. Худое сосредоточенное лицо моего друга в надвинутом на лоб дорожном картузе склонилось над пачкой свежих газет, которыми он запасся в киоске на Паддингтонском вокзале. Наконец - Рединг к тому времени остался уже далеко позади - он сунул последнюю газету под сиденье и протянул мне портсигар. - А мы хорошо едем,- заметил он, взглядывая то на часы, то в окно. - Делаем пятьдесят три с половиной мили в час. - Я не заметил ни одного дистанционного столбика. - И я тоже. Но расстояние между телеграфными столбами по этой дороге шестьдесят ярдов, так что высчитать скорость ничего не стоит. Вам, конечно, известны подробности об убийстве Джона Стрэкера и исчезновении Серебряного? - Только те, о которых сообщалось в "Телеграф" и в "Кроникл". - Это один из случаев, когда искусство логически мыслить должно быть использовано для тщательного анализа и отбора уже известных фактов, а не для поисков новых. Трагедия, с которой мы столкнулись, так загадочна и необычна и связана с судьбами стольких людей, что полиция буквально погибает от обилия версий, догадок и предположений. Трудность в том, чтобы выделить из массы измышлений и домыслов досужих толкователей и репортеров несомненные, непреложные факты. Установив исходные факты, мы начнем строить, основываясь на них, нашу теорию и попытаемся определить, какие моменты в данном деле можно считать узловыми. Во вторник вечером я получил две телеграммы - от хозяина Серебряного полковника Росса и от инспектора Грегори, которому поручено дело. Оба просят моей помощи. - Во вторник вечером! - воскликнул я. - А сейчас уже четверг. Почему вы не поехали туда вчера? - Я допустил ошибку, милый Уотсон. Боюсь, со мной это случается гораздо чаще, чем думают люди, знающие меня только по вашим запискам. Я просто не мог поверить, что лучшего скакуна Англии можно скрывать так долго, да еще в таком пустынном краю, как Северный Дартмур. Вчера я с часу на час ждал сообщения, что лошадь нашли и что ее похититель - убийца Джона Стрэкера. Но прошел день, прошла ночь, и единственное, что прибавилось к делу, - это арест молодого Фицроя Симпсона. Я понял, что пора действовать. И все-таки у меня такое ощущение, что вчерашний день не прошел зря. - У вас уже есть версия? - Нет, но я выделил самые существенные факты. Сейчас я вам. изложу их. Ведь лучший способ добраться до сути дела - рассказать все его обстоятельства кому-то другому. К тому же вы вряд ли сможете мне помочь, если не будете знать, чем мы сейчас располагаем. Я откинулся на подушки, дымя сигарой, а Холмс, подавшись вперед и чертя для наглядности по ладони тонким длинным пальцем, стал излагать мне события, заставившие нас предпринять это путешествие. - Серебряный, - начал он, - сын Самоцвета и Отрады и ничем не уступает своему знаменитому отцу. Сейчас ему пять лет. Вот уже три года, как его счастливому обладателю, полковнику Россу, достаются на скачках все призы. Когда произошло несчастье. Серебряный считался первым фаворитом скачек на кубок Уэссекса; ставки на него заключались три к одному. Он был любимец публики и еще ни разу не подводил своих почитателей. Даже если с ним бежали лучшие лошади Англии, на него всегда ставили огромные суммы. Понятно поэтому, что есть много людей, в интересах которых не допустить появления Серебряного у флага и в будущий вторник. Это, конечно, прекрасно понимали в Кингс-Пайленде, где находится тренировочная конюшня полковника Росса. Фаворита строжайше охраняли. Его тренером был Джон Стрэкер, прослуживший у полковника двенадцать лет, из которых пять лет он был жокеем, пока не стал слишком тяжел для положенного веса. Обязанности свои он всегда выполнял образцово и был преданным слугой. У него было трое помощников, потому что конюшня маленькая - всего четыре лошади. Ночью один конюх дежурил в конюшне, а другие спали на сеновале. Все трое - абсолютно надежные парни. Джон Стрэкер жил с женой в небольшом коттедже, ярдах в двухстах от конюшни. Платил ему полковник хорошо, детей у них нет, убирает в доме и стирает служанка. Местность вокруг Кингс-Пайленда пустынная, только к северу на расстоянии полумили каким-то подрядчиком из Тавистока выстроено несколько вилл для больных и вообще желающих подышать целебным дартмурским воздухом. Сам Тависток находится на западе, до него две мили, а по другую сторону равнины, тоже на расстоянии двух миль, расположен Кейплтон - усадьба лорда Бэкуотера, где также имеется конюшня. Лошадей там больше, чем в Кингс-Пайленде; управляющим служит Сайлес Браун. Вокруг на много миль тянутся поросшие кустарником пустоши, совершенно необитаемые, если не считать цыган, которые время от времени забредают сюда. Вот обстановка, в которой в ночь с понедельника на вторник разыгралась драма. Накануне вечером, как обычно, лошадей тренировали и купали, а в девять часов конюшню заперли. Двое конюхов пошли в домик тренера, где их в кухне накормили ужином, а третий - Нэд Хаятер - остался дежурить в конюшне. В начале десятого служанка - ее зовут Эдит Бакстер - понесла ему ужин - баранину с чесночным соусом. Никакого питья она не взяла, потому что в конюшне имеется кран, а пить что-нибудь, кроме воды, ночному сторожу не разрешается. Девушка зажгла фонарь, - уже совсем стемнело, а тропинка к конюшне шла сквозь заросли дрока. Ярдах в тридцати от конюшни перед Эдит Бакстер возник из темноты человек и крикнул, чтобы она подождала. В желтом свете фонаря она увидела мужчину - по виду явно джентльмена - в сером твидовом костюме и фуражке, в гетрах и с тяжелой тростью в руках. Он был очень бледен и сильно нервничал. Лет ему, она решила, тридцать - тридцать пять. - Вы не скажете мне, где я нахожусь? - спросил он девушку. - Я уж решил, что придется ночевать в поле, и вдруг увидел свет вашего фонаря. - Вы в Кингс-Пайленде, возле конюшни полковника Росса, - отвечала ему девушка. - Неужели? Какая удача! - воскликнул он. - Один из конюхов, кажется, всегда ночует в конюшне, да? А вы, наверное, несете ему ужин? Вы ведь не такая гордая, правда, и не откажетесь от нового платья? Он вынул из кармана сложенный листок бумаги. - Передайте это сейчас конюху, и у вас будет самое нарядное платье, какое только можно купить за деньги. Волнение незнакомца испугало девушку, она бросилась к оконцу, через которое всегда подавала конюху ужин. Оно было уже открыто, Хантер сидел возле за столиком. Только служанка открыла рот, чтобы рассказать ему о случившемся, как незнакомец снова оказался рядом. - Добрый вечер, - проговорил он, заглядывая в окошко. - У меня к вам дело. Девушка клянется, что, произнося эти слова, он сжимал в руке какую-то бумажку. - Какое у вас ко мне может быть дело? - сердито спросил конюх. - Дело, от которого и вам может кое-что перепасть. Две ваши лошади. Серебряный и Баярд, участвуют в скачках на кубок Уэссекса. Ответьте мне на несколько вопросов, и я не останусь в долгу. Правда, что вес, который несет Баярд, позволяет ему обойти Серебряного на сто ярдов в забеге на пять ферлонгов и что вы сами ставите на него? - Ах, вот вы кто! - закричал конюх. - Сейчас я покажу вам, как мы встречаем шпионов! Он побежал спустить собаку. Служанка бесилась к дому, но на бегу оглянулась и увидела, что незнакомец просунул голову в окошко. Когда через минуту Хантер выскочил из конюшни с собакой, то его уже не было, и хотя они обежали все здания и пристройки, никаких следов не обнаружили. - Стойте! - перебил я Холмса. - Когда конюх выбежал с собакой во двор, он оставил дверь конюшни открытой? - Прекрасно, Уотсон, прекрасно! - улыбнулся мой друг. - Это обстоятельство показалось мне столь существенным, что я вчера даже запросил об этом Дартмур телеграммой. Так вот, дверь конюх запер. А окошко, оказывается, очень узкое, человек сквозь него не пролезет. Когда другие конюхи вернулись после ужина, Хантер послал одного рассказать обо всем тренеру. Стрэкер встревожился, но большого значения случившемуся как будто не придал. Впрочем, смутная тревога все-таки не оставляла его, потому что, проснувшись в час ночи, миссис Стрэкер увидела, что муж одевается. Он объяснил ей, что беспокоится за лошадей и хочет посмотреть, все ли в порядке. Она умоляла его не ходить, потому что начался дождь, - она слышала, как он стучит в окно, - но Стрэкер накинул плащ и ушел. Миссис Стрэкер проснулась снова в семь утра. Муж еще не возвращался. Она поспешно оделась, кликнула служанку и пошла в конюшню. Дверь была отворена, Хантер сидел, уронив голову на стол, в состоянии полного беспамятства, денник фаворита был пуст, нигде никаких следов тренера. Немедленно разбудили ночевавших на сеновале конюхов. Ребята они молодые, спят крепко, ночью никто ничего не слыхал. Хантер был, по всей видимости, под действием какого-то очень сильного наркотика. Так как толку от него добиться было нельзя, обе женщины оставили его отсыпаться, а сами побежали искать пропавших. Они все еще надеялись, что тренер из каких-то соображений вывел жеребца на раннюю прогулку. Поднявшись на бугор за коттеджем, откуда было хорошо видно кругом, они не заметили никаких следов фаворита, зато в глаза им бросилась одна вещь, от которой у них сжалось сердце в предчувствии беды. Примерно в четверти мили от конюшни на куст дрока был брошен плащ Стрэкера, и ветерок трепал его полы. Подбежав к кусту, женщины увидели за ним небольшой овражек и на дне его труп несчастного тренера. Голова была размозжена каким-то тяжелым предметом, на бедре рана - длинный тонкий порез, нанесенный, без сомнения, чем-то чрезвычайно острым. Все говорило о том, что Стрэкер отчаянно защищался, потому что его правая рука сжимала маленький нож, по самую рукоятку в крови, а левая - красный с черным шелковый галстук, тот самый галстук, который, по словам служанки, был на незнакомце, появившемся накануне вечером у конюшни. Очнувшись, Хантер подтвердил, что это галстук незнакомца. Он также не сомневался, что незнакомец подсыпал ему что-то в баранину, когда стоял у окна, и в результате конюшня осталась без сторожа. Что касается пропавшего Серебряного, то многочисленные следы в грязи, покрывавшей дно роковой впадины, указывали на то, что он был тут во время борьбы. Но затем он исчез. И хотя за сведения о нем полковник Росс предлагает огромное вознаграждение, и все кочующие по Дартмуру цыгане допрошены, до сих пор о Серебряном нет ни слуху ни духу. И наконец вот еще что: анализ остатков ужина Хантера показал, что в еду была подсыпана большая доза опиума, между тем все остальные обитатели Кингс-Пайленда ели в тот вечер то же самое блюдо, и ничего дурного с ними не произошло. Вот основные факты, очищенные от наслоения домыслов и догадок, которыми обросло дело. Теперь я расскажу вам, какие шаги предприняла полиция. Инспектор Грегори, которому поручено дело, - человек энергичный. Одари его природа еще и воображением, он мог бы достичь вершин сыскного искусства. Прибыв на место происшествия, он очень быстро нашел и арестовал человека, на которого, естественно, падало подозрение. Найти его не составило большого труда, потому что он был хорошо известен в округе. Имя его - Фицрой Симпсон. Он хорошего рода, получил прекрасное образование, но все свое состояние проиграл на скачках. Последнее время жил тем, что мирно занимался букмекерством в спортивных лондонских клубах. В его записной книжке обнаружили несколько пари до пяти тысяч фунтов против фаворита. Когда его арестовали, он признался, что приехал в Дартмур в надежде раздобыть сведения о лошадях Кингс-Пайленда и о втором фаворите, жеребце Бронзовом, находящемся на попечении Сайлеса Брауна в кейплтонской конюшне. Он и не пытался отрицать, что в понедельник вечером был в Кингс-Пайленде, однако уверяет, что ничего дурного не замышлял, хотел только получить сведения из первых рук. Когда ему показали галстук, он сильно побледнел и совершенно не мог объяснить, как галстук оказался в руке убитого. Мокрая одежда Симпсона доказывала, что ночью он попал под дождь, а его суковатая трость со свинцовым набалдашником вполнее могла быть тем самым оружием, которым тренеру были нанесены эти ужасные раны. С другой стороны, на нем самом нет ни царапины, а ведь окровавленный нож Стрэкера - неопровержимое доказательство, что по крайней мере один из нападавших на него бандитов пострадал. Вот, собственно, и все, и если вы сможете мне помочь, Уотсон, я буду вам очень признателен. Я с огромным интересом слушал Холмса, изложившего мне обстоятельства этого дела со свойственной ему ясностью и последовательностью. Хотя все факты были мне уже известны, я не мог установить между ними ни связи, ни зависимости. - А не может ли быть, - предположил я, - что Стрэкер сам нанес себе рану во время конвульсий, которыми сопровождается повреждение лобных долей головного мозга. - Вполне возможно, - сказал Холмс. - Если так, то обвиняемый лишается одной из главных улик, свидетельствующих в его пользу. - И все-таки, - продолжал я, - я никак не могу понять гипотезу полиции. - Боюсь, в этом случае против любой гипотезы можно найти очень веские возражения. Насколько я понимаю, полиция считает, что Фицрой Симпсон подсыпал опиум в ужин Хантера, отпер конюшню ключом, который он где-то раздобыл, и увел жеребца, намереваясь, по всей видимости, похитить его. Уздечки в конюшне не нашли - Симпсон, вероятно, надел ее на лошадь. Оставив дверь незапертой, он повел ее по тропинке через пустошь, и тут его встретил или догнал тренер. Началась драка, Симпсон проломил тренеру череп тростью, сам же не получил и царапины от ножичка Стрэкера, которым тот пытался защищаться. Потом вор увел лошадь и где-то спрятал ее, или, может быть, лошадь убежала, пока они дрались, и теперь бродит где-то по пустоши. Вот как представляет происшедшее полиция, и, как ни маловероятна эта версия, все остальные кажутся мне еще менее вероятными. Как только мы прибудем в Дартмур, я проверю ее, - иного способа сдвинуться с мертвой точки я не вижу. Начинало вечереть, когда мы подъехали к Тавистоку - маленькому городку, торчащему, как яблоко на щите, в самом центре обширного Дартмурского плоскогорья. На платформе нас встретили высокий блондин с львиной гривой, пышной бородой и острым взглядом голубых глаз и невысокий элегантно одетый джентльмен, энергичный, с небольшими холеными баками и моноклем. Это были инспектор Грегори, чье имя приобретало все большую известность в Англии, и знаменитый спортсмен и охотник полковник Росс. - Я очень рад, что вы приехали, мистер Холмс, - сказал полковник, здороваясь. - Инспектор сделал все возможное, но, чтобы отомстить за гибель несчастного Стрэкера и найти Серебряного, я хочу сделать и невозможное. - Есть какие-нибудь новости? - спросил Холмс. - Увы, результаты расследования пока оставляют желать лучшего, - сказал инспектор. - Вы, конечно, хотите поскорее увидеть место происшествия. Поэтому едем, пока не стемнело, поговорим по дороге. Коляска нас ждет. Через минуту удобное, изящное ландо катило нас по улицам старинного живописного городка. Инспектор Грегори с увлечением делился с Холмсом своими мыслями и соображениями; Холмс молчал, время от времени задавая ему вопросы. Полковник Росс в разговоре участия не принимал, он сидел, откинувшись на спинку сиденья, скрестив руки на груди и надвинув шляпу на лоб. Я с интересом прислушивался к разговору двух детективов: версию, которую излагал сейчас Грегори, я уже слышал от Холмса в поезде. - Петля вот-вот затянется вокруг шеи Фицроя Симпсона, - заключил Грегори. - Я лично считаю, что преступник он. С другой стороны, нельзя не признать, что все улики против него косвенные и что новые факты могут опровергнуть наши выводы. - А нож Стрэкера? - Мы склонились к выводу, что Стрэкер сам себя ранил, падая. - Мой друг Уотсон высказал такое же предположение по пути сюда. Если так, это обстоятельство оборачивается против Симпсона. - Разумеется. У него не нашли ни ножа, ни хотя бы самой пустяковой царапины на теле. Но улики против него, конечно, очень сильные. Он был в высшей степени заинтересован в исчезновении фаворита; никто, кроме него, не мог отравить конюха, ночью он попал где-то под сильный дождь, он был вооружен тяжелой тростью, и, наконец, его галстук был зажат в руке покойного. Улик, по-моему, достаточно, чтобы начать процесс. Холмс покачал головой. - Неглупый защитник не оставит от доводов обвинения камня на камне, - заметил он. - Зачем Симпсону нужно было выводить лошадь из конюшни? Если он хотел что-то с ней сделать, почему не сделал этого там? А ключ - разве у него нашли ключ? В какой аптеке продали ему порошок опиума? И наконец, где Симпсон, человек, впервые попавший в Дартмур, мог спрятать лошадь, да еще такую, как Серебряный? Кстати, что он говорит о бумажке, которую просил служанку передать конюху? - Говорит, это была банкнота в десять фунтов. В его кошельке действительно такую банкноту нашли. Что касается всех остальных ваших вопросов, ответить на них вовсе не так сложно, как вам кажется. Симпсон в этих краях не впервые, - летом он дважды приезжал в Тависток. Опиум он скорее всего привез из Лондона. Ключ, отперев конюшню, выкинул. А лошадь, возможно, лежит мертвая в одной из заброшенных шахт. - Что он сказал о галстуке? - Признался, что галстук его, но твердит, что потерял его где-то в тот вечер. Но тут выяснилось еще одно обстоятельство, которое как раз и может объяснить, почему он увел лошадь из конюшни. Холмс насторожился. - Мы установили, что примерно в миле от места убийства ночевал в ночь с понедельника на вторник табор цыган. Утром они снялись и ушли. Так вот, если предположить, что у Симпсона с цыганами был сговор, то напрашивается вывод, что именно к ним он и вел коня, когда его повстречал тренер, и что сейчас Серебряный у них, не так ли? - Вполне вероятно. - Плоскогорье сейчас прочесывается в поисках этих цыган. Кроме того, я осмотрел все конюшни и сараи в радиусе десяти миль от Тавистока. - Тут ведь поблизости есть еще одна конюшня, где содержат скаковых лошадей? - Совершенно верно, и это обстоятельство ни в коем случае не следует упускать из виду. Поскольку их жеребец Беспечный - второй претендент на кубок Уэссекса, исчезновение фаворита было его владельцу тоже очень выгодно. Известно, что, во-первых, кейплтонский тренер Сайлес Браун заключил несколько крупных пари на этот забег и что, во-вторых, дружбы с беднягой Стрэкером он никогда не водил. Мы, конечно, осмотрели его конюшню, но не обнаружили ничего, указывающего на причастность кейплтонского тренера к преступлению. - И ничего, указывающего на связь Симпсона с кейплтонской конюшней? - Абсолютно ничего. Холмс уселся поглубже, и разговор прервался. Через несколько минут экипаж наш остановился возле стоящего у дороги хорошенького домика из красного кирпича, с широким выступающим карнизом. За ним, по ту сторону загона, виднелось строение под серой черепичной крышей. Вокруг до самого горизонта тянулась волнистая равнина, буро-золотая от желтеющего папоротника, только далеко на юге подымались островерхие крыши Тавистока да к западу от нас стояло рядом несколько домиков кейплтонской конюшни. Мы все выпрыгнули из коляски, а Холмс так и остался сидеть, глядя прямо перед собой, поглощенный какими-то своими мыслями. Только когда я тронул его за локоть, он вздрогнул и стал вылезать. - Простите меня, - обратился он к полковнику Россу, который глядел на моего друга с недоумением, - простите меня, я задумался. По блеску его глаз и волнению, которое он старался скрыть, я догадался, что он близок к разгадке, хотя и не представлял себе хода его мыслей. - Вы, наверное, хотите первым делом осмотреть место происшествия, мистер Холмс? - предположил Грегори. - Мне хочется побыть сначала здесь и уточнить несколько деталей. Стрэкера потом принесли сюда, не так ли? - Да, он лежит сейчас наверху. - Он служил у вас несколько лет, полковник? - Я всегда был им очень доволен. - Карманы убитого, вероятно, осмотрели, инспектор? - Все вещи в гостиной. Если хотите, можете взглянуть. - Да, благодарю вас. В гостиной мы сели вокруг стоящего посреди комнаты стола. Инспектор отпер сейф и разложил перед нами его содержимое: коробка восковых спичек, огарок свечи длиной в два дюйма, трубка из корня вереска, кожаный кисет и в нем полунции плиточного табаку, серебряные часы на золотой цепочке, пять золотых соверенов, алюминиевый наконечник для карандаша, какие-то бумаги, нож с ручкой из слоновой кости и очень тонким негнущимся лезвием, на котором стояла марка "Вайс и Кь, Лондон". - Очень интересный нож, - сказал Холмс, внимательно разглядывая его. - Судя по засохшей крови, это и есть тот самый нож, который нашли в руке убитого. Что вы о нем скажете, Уотсон? Такие ножи по вашей части. - Это хирургический инструмент, так называемый катарактальный нож. - Так я и думал. Тончайшее лезвие, предназначенное для тончайших операций. Не странно ли, что человек, отправляющийся защищаться от воров, захватил его с собой, - особенно если учесть, что нож не складывается? - На кончик был надет кусочек пробки, мы его нашли возле трупа, - объяснил инспектор. - Жена Огрэкера говорит, нож лежал у них несколько дней на комоде, и, уходя ночью, Стрэкер взял его с собой. Оружие не ахти какое, но, вероятно, ничего другого у него под рукой в тот момент не было. - Вполне возможно. Что это за бумаги? - Три оплаченных счета за сено. Письмо полковника Росса с распоряжениями. А это счет на тридцать семь фунтов пятнадцать шиллингов от портнихи, мадам Лезерье с Бондстрит, на имя Уильяма Дербишира. Миссис Стрэкер говорит, что Дербишир - приятель ее мужа и что время от времени письма для него приходили на их адрес. - У миссис Дербишир весьма дорогие вкусы, - заметил Холмс, просматривая счет. - Двадцать две гинеи за один туалет многовато. Ну что ж, тут как будто все, теперь отправимся на место преступления. Мы вышли из гостиной, и в этот момент стоящая в коридоре женщина шагнула вперед и тронула инспектора за рукав. На ее бледном, худом лице лежал отпечаток пережитого ужаса. - Нашли вы их? Поймали? - Голос ее сорвался. - Пока нет, миссис Стрэкер. Но вот только что из Лондона приехал мистер Холмс, и мы надеемся с его помощью найти преступников. - По-моему, мы с вами не так давно встречались, миссис Стрэкер, - помните, в Плимуте, на банкете? - спросил Холмс. - Нет, сэр, вы ошибаетесь. - В самом деле? А мне показалось, это были вы. На вас было стального цвета шелковое платье, отделанное страусовыми перьями. - У меня никогда не было такого платья, сэр! - А-а, значит, я обознался. - И, извинившись, Холмс последовал за инспектором во двор. Несколько минут ходьбы по тропинке среди кустов привели нас к оврагу, в котором нашли труп. У края его рос куст дрока, на котором в то утро миссис Стрэкер и служанка заметили плащ убитого. - Ветра в понедельник ночью не было, - сказал Холмс. - Ветра - нет, но шел сильный дождь. - В таком случае плащ не был заброшен ветром на куст, его кто-то положил туда. - Да, он был аккуратно сложен. - А знаете, это очень интересно! На земле много следов. Я вижу, в понедельник здесь побывало немало народу. - Мы вставали только на рогожу. Она лежала вот здесь, сбоку. - Превосходно. - В этой сумке ботинок, который был в ту ночь на Стрэкере, ботинок Фицроя Симпсона и подкова Серебряного. - Дорогой мой инспектор, вы превзошли самого себя! Холмс взял сумку, спустился в яму и подвинул рогожу ближе к середине. Потом улегся на нее и, подперев руками подбородок, принялся внимательно изучать истоптанную глину. - Ага? - вдруг воскликнул он. - Это что? Холмс держал в руках восковую спичку, покрытую таким слоем грязи, что с первого взгляда ее можно было принять за сучок. - Не представляю, как я проглядел ее, - с досадой сказал инспектор. - Ничего удивительного! Спичка была втоптана в землю. Я заметил ее только потому, что искал. - Я не исключал такой возможности. Холмс вытащил ботинки из сумки и стал сравнивать подошвы со следами на земле. Потом он выбрался из ямы и пополз, раздвигая кусты. - Боюсь, больше никаких следов нет, - сказал инспектор. - Я все здесь осмотрел самым тщательным образом. В радиусе ста ярдов. - Ну что ж, - сказал Холмс, - я не хочу быть невежливым и не стану еще раз все осматривать. Но мне бы хотелось, пока не стемнело, побродить немного по долине, чтобы лучше ориентироваться здесь завтра. Подкову я возьму себе в карман на счастье. Полковник Росс, с некоторым нетерпением следивший за спокойными и методичными действиями Холмса, взглянул на часы. - А вы, инспектор, пожалуйста, пойдемте со мной. Я хочу с вами посоветоваться. Меня сейчас волнует, как быть со списками участников забега. По-моему, наш долг перед публикой - вычеркнуть оттуда имя Серебряного. - Ни в коем случае! - решительно возразил Холмс. - Пусть остается. Полковник поклонился. - Я чрезвычайно благодарен вам за совет, сэр. Когда закончите свою прогулку, найдете нас в домике несчастного Стрэкера, и мы вместе вернемся в Тависток. Они направились к дому, а мы с Холмсом медленно пошли вперед. Солнце стояло над самыми крышами кейплтонской конюшни; перед нами полого спускалась к западу равнина, то золотистая, то красновато-бурая от осенней ежевики и папоротника. Но Холмс, погруженный в глубокую задумчивость, не замечал прелести пейзажа. - Вот что, Уотсон, - промолвил он наконец, - мы пока оставим вопрос, кто убил Стрэкера, и будем думать, что произошло с лошадью. Предположим, Серебряный в момент преступления или немного позже ускакал. Но куда? Лошадь очень привязана к человеку. Предоставленный самому себе. Серебряный мог вернуться в Кингс-Пайленд или убежать в Кейплтон. Что ему делать одному в поле? И уж, конечно, кто-нибудь да увидел бы его там. Теперь цыгане,- зачем им было красть его? Они чуть что прослышат - спешат улизнуть: полиции они боятся хуже чумы. Надежды продать такую лошадь, как Серебряный, у них нет. Украсть ее - большой риск, а выгоды - никакой. Это вне всякого сомнения. - Где же тогда Серебряный? - Я уже сказал, что он или вернулся в Кингс-Пайленд, или поскакал в Кейплтон. В Кингс-Пайленде его нет. Значит, он в Кейплтоне. Примем это за рабочую гипотезу и посмотрим, куда она нас приведет. Земля здесь, как заметил инспектор, высохла и стала тверже камня, но местность слегка понижается к Кейплтону, и в той лощине ночью в понедельник, наверное, было очень сыро. Если наше предположение правильно. Серебряный скакал в этом направлении, и нам нужно искать его следы. Беседуя, мы быстро" шли вперед и через несколько минут спустились в лощину. Холмс попросил меня обойти ее справа, а сам взял левее, но не успел я сделать и пятидесяти шагов, как он закричал мне и замахал рукой. На мягкой глине у его ног виднелся отчетливый конский след. Холмс вынул из кармана подкову, которая как раз пришлась к отпечатку. - Вот что значит воображение, - улыбнулся Холмс. - Единственное качество, которого недостает Грегори. Мы представили себе, что могло бы произойти, стали проверять предположение, и оно подтвердилось. Идем дальше. Мы перешли хлюпающее под ногами дно лощинки и с четверть мили шагали по сухому жесткому дерну. Снова начался небольшой уклон, и снова мы увидели следы, потом они исчезли и появились только через полмили, совсем близко от Кейплтона. Увидел их первым Холмс - он остановился и с торжеством указал на них рукой. Рядом с отпечатками копыт на земле виднелись следы человека. - Сначала лошадь была одна! - вырвалось у меня. - Совершенно верно, сначала лошадь была одна. Стойте! А это что? Двойные следы человека и лошади резко повернули в сторону Кингс-Пайленда. Холмс свистнул. Мы пошли по следам. Он не поднимал глаз от земли, но я повернул голову вправо и с изумлением увидел, что эти же следы шли в обратном направлении. - Один ноль в вашу пользу, Уотсон, - сказал Холмс, когда я указал ему на них, - теперь нам не придется делать крюк, который привел бы нас туда, где мы стоим. Пойдемте по обратному следу. Нам не пришлось идти долго. Следы кончились у асфальтовой дорожки, ведущей к воротам Кейплтона. Когда мы подошли к ним, нам навстречу выбежал конюх. - Идите отсюда! - закричал он. - Нечего вам тут делать. - Позвольте только задать вам один вопрос, - сказал Холмс, засовывая указательный и большой пальцы в карман жилета. - Если я приду завтра в пять часов утра повидать вашего хозяина мистера Сайлеса Брауна, это будет не слишком рано? - Скажете тоже "рано", сэр. Мой хозяин подымается ни свет ни заря. Да вот и он сам, поговорите с ним. Нет-нет, сэр, он прогонит меня, если увидит, что я беру у вас деньги. Лучше потом. Только Шерлок Холмс опустил в карман полкроны, как из калитки выскочил немолодой мужчина свирепого вида с хлыстом в руке и закричал: - Это что такое, Даусон? Сплетничаете, да? У вас дела, что ли нет? А вы какого черта здесь шляетесь? - Чтобы побеседовать с вами, дорогой мой сэр. Всего десять минут, - наинежнейшим голосом проговорил Холмс. - Некогда мне беседовать со всякими проходимцами! Здесь не место посторонним? Убирайтесь, а то я сейчас спущу на вас собаку. Холмс нагнулся к его уху и что-то прошептал. Мистер Браун вздрогнул и покраснел до корней волос. - Ложь! - закричал он. - Гнусная, наглая ложь! - Отлично! Ну что же, будем обсуждать это прямо здесь, при всех, или вы предпочитаете пройти в дом? - Ладно, идемте, если хотите. Холмс улыбнулся. - Я вернусь через пять минут, Уотсон. К вашим услугам, мистер Браун. Вернулся он, положим, через двадцать пять минут, и, пока я его ждал, теплые краски вечера погасли. Тренер тоже вышел с Холмсом, и меня поразила происшедшая с ним перемена: лицо у него стало пепельно-серым, лоб покрылся каплями пота, хлыст прыгал в трясущихся руках. Куда девалась наглая самоуверенность этого человека! Он семенил за Холмсом, как побитая собака. - Я все сделаю, как вы сказали, сэр. Все ваши указания будут выполнены, - повторял он. - Вы знаете, чем грозит ослушание. - Холмс повернул к нему голову, и тот съежился под его взглядом. - Что вы, что вы, сэр! Доставлю к сроку. Сделать все, как было раньше? Холмс на минуту задумался, потом рассмеялся: - Не надо, оставьте, как есть. Я вам напишу. И смотрите, без плутовства, иначе... - О, верьте мне, сэр, верьте! - Берегите как зеницу ока. - Да, сэр, можете на меня положиться, сэр. - Думаю, что могу. Завтра получите от меня указания. И Холмс отвернулся, не замечая протянутой ему дрожащей руки. Мы зашагали к Кингс-Пайденду. - Такой великолепной смеси наглости, трусости и подлости, как у мистера Сайлеса Брайна, я давно не встречал, - сказал Холмс, устало шагая рядом со мной по склону. - Значит, лошадь у него? - Он сначала на дыбы взвился, отрицая все. Но я так подробно описал ему утро вторника, шаг за шагом, что он поверил, будто я все видел собственными глазами. Вы, конечно, обратили внимание на необычные, как будто обрубленные носки у следов и на то, что на нем были именно такие ботинки. Кроме того, для простого слуги это был бы слишком дерзкий поступок... Я рассказал ему, как он, встав по обыкновению первым и войдя в загон, увидел в подее незнакомую лошадь, как он подошел к ней и, не веря собственным глазам, увидел у нее на лбу белую отметину, из-за которой она и получила свою кличку - Серебряный, и как сообразил, что судьба отдает в его руки единственного соперника той лошади, на которую он поставил большую сумму. Потом я рассказал ему, что первым его побуждением было отвести Серебряного в Кингс-Пайленд, но тут дьявол стал нашептывать ему, что так легко увести лошадь и спрятать, пока не кончатся скачки, и тогда он повернул к Кейплтону и укрыл ее там. Когда он все это услышал, он стал думать только о том, как спасти собственную шкуру. - Да ведь конюшню осматривали! - Ну, этот старый барышник обведет вокруг пальца кого угодно. - А вы не боитесь оставлять лошадь в его руках? Он же с ней может что-нибудь сделать, ведь это в его интересах. - Нет, мой друг, он в самом деле будет беречь ее как зеницу ока. В его интересах вернуть ее целой и невредимой. Это единственное, чем он может заслужить прощение. - Полковник Росс не произвел на меня впечатления человека, склонного прощать врагам! - Дело не в полковнике Россе. У меня свои методы, и я рассказываю ровно столько, сколько считаю нужным, - в этом преимущество моего неофициального положения. Не знаю, заметили ли вы или нет, Уотсон, но полковник держался со мной немного свысока, и мне хочется слегка позабавиться. Не говорите ему ничего о Серебряном. - Конечно, не скажу, раз вы не хотите. - Но все это пустяки по сравнению с вопросом, кто убил Джона Стрэкера. - Вы сейчас им займетесь? - Напротив, мой друг, мы с вами вернемся сегодня ночным поездом в Лондон. Слова Холмса удивили меня. Мы пробыли в Дартмуре всего несколько часов, он так успешно начал распутывать клубок и вдруг хочет все бросить. Я ничего не понимал. До самого дома тренера мне не удалось вытянуть из Холмса ни слова. Полковник с инспектором дожидались нас в гостиной. - Мой друг и я возвращаемся ночным поездом в Лондон, - заявил Холмс. - Приятно было подышать прекрасным воздухом Дартмура. Инспектор широко раскрыл глаза, а полковник скривил губы в презрительной усмешке - Значит, вы сложили оружие. Считаете, что убийцу несчастного Стрэкера арестовать невозможно,- сказал он. - Боюсь, что это сопряжено с очень большими трудностями. - Холмс пожал плечами. - Но я совершенно убежден, что во вторник ваша лошадь будет бежать, и прошу вас предупредить жокея, чтобы он был готов. Могу я взглянуть на фотографию мистера Джона Стрэкера? Инспектор извлек из кармана конверт и вынул оттуда фотографию. - Дорогой Грегори, вы предупреждаете все мои желания! Если позволите, господа, я оставлю вас на минуту, мне нужно задать вопрос служанке Стрэкеров. - Должен признаться, ваш лондонский советчик меня разочаровал, - с прямолинейной резкостью сказал полковник Росс, как только Холмс вышел из комнаты. - Не вижу, чтобы с его приезда дело подвинулось хоть на шаг. - По крайней мере вам дали слово, что ваша лошадь будет бежать, - вмешался я. - Слово-то мне дали,- пожал плечами полковник. - Я предпочел бы лошадь, а не слово. Я открыл было рот, чтобы защитить своего друга, но в эту минуту он вернулся. - Ну вот, господа, - заявил он. - Я готов ехать. Один из конюхов отворил дверцу коляски. Холмс сел рядом со мной, но вдруг перегнулся через борт и тронул конюха за рукав. - У вас есть овцы, я вижу, - сказал он. - Кто за ними ходит? - Я, сэр. - Вы не замечали, с ними в последнее время ничего не случилось? - Да нет, сэр, как будто ничего, только вот три начали хромать, сэр. Холмс засмеялся, потирая руки, чем-то очень довольный. - Неплохо придумано, Уотсон, очень неплохо! - Он не заметно подтолкнул меня локтем. - Грегори, позвольте рекомендовать вашему вниманию странную эпидемию, поразившую овец. Поехали. Лицо полковника Росса по-прежнему выражало, какое невысокое мнение составил он о талантах моего друга, зато инспектор так и встрепенулся. - Вы считаете это обстоятельство важным? - спросил он. - Чрезвычайно важным. - Есть еще какие-то моменты, на которые вы посоветовали бы мне обратить внимание? - На странное поведение собаки в ночь преступления. - Собаки? Но она никак себя не вела! - Это-то и странно, - сказал Холмс. Четыре дня спустя мы с Холмсом снова сидели в поезде, мчащемся в Винчестер, где должен был разыгрываться кубок Уэссекса. Полковник Росс ждал нас, как и было условленно, в своем экипаже четверкой у вокзала на площади. Мы поехали за город, где был беговой круг. Полковник был мрачен, держался в высшей степени холодно. - Никаких известий о моей лошади до сих пор нет, - заявил он. - Надеюсь, вы ее узнаете, когда увидите? Полковник вспылил: - Я могу вам описать одну за другой всех лошадей, участвовавших в скачках за последние двадцать лет. Моего фаворита, с его отметиной на лбу и белым пятном на правой передней бабке, узнает каждый ребенок! - А как ставки? - Происходит что-то непонятное. Вчера ставили пятнадцать к одному, утром разрыв начал быстро сокращаться, не знаю, удержатся ли сейчас на трех к одному. - Хм, - сказал Холмс, - сомнений нет, кто-то что-то пронюхал. Коляска подъехала к ограде, окружающей главную трибуну. Я взял афишу и стал читать: "ПРИЗ УЭССЕКСА Жеребцы четырех и пяти лет. Дистанция 1 миля 5 ферлонгов. 50 фунтов подписных. Первый приз - 1000 фунтов. Второй приз - 300 фунтов. Третий приз - 200 фунтов. 1. Негр - владелец Хит Ньютон; наездник - красный шлем, песочный камзол. 2. Боксер - владелец полковник Уордлоу; наездник - оранжевый шлем, камзол васильковый, рукава черные. 3. Беспечный - владелец лорд Бэкуотер; наездник - шлем и рукава камзола желтые. 4. Серебряный - владелец полковник Росс; наездник - шлем черный, камзол красный. 5. Хрусталь - владелец герцог Балморал; наездник - шлем желтый, камзол черный с желтыми полосами. 6. Озорник - владелец лорд Синглфорд; наездник - шлем фиолетовый, рукава камзола черные" - Мы вычеркнули Баярда, нашу вторую лошадь, которая должна была бежать, полагаясь на ваш совет, - сказал полковник. - Но что что? Фаворит сегодня Серебряный? - Серебряный - пять к четырем! - неслось с трибун. - Серебряный - пять к четырем! Беспечный - пятнадцать к пяти! Все остальные - пять к четырем! - Лошади на старте! - закричал я. - Смотрите, все шесть! - Все шесть! Значит, Серебряный бежит! - воскликнул полковник в сильнейшем волнении. - Но я не вижу его. Моих цветов пока нет. - Вышло только пятеро. Вот, наверное, он, - сказал я, и в эту минуту из падока крупной рысью выбежал великолепный гнедой жеребец и пронесся мимо нас. На наезднике были цвета полковника, известные всей Англии. - Это не моя лошадь! - закричал полковник Росс. - На ней нет ни единого белого пятнышка! Объясните, что происходит, мистер Холмс! - Посмотрим, как он возьмет,- невозмутимо сказал Холмс. Несколько минут он не отводил бинокля от глаз... - Прекрасно! Превосходный старт! - вдруг воскликнул он. - Вот они, смотрите, поворачивают! Из коляски нам было хорошо видно, как лошади вышли на прямой участок круга. Они шли так кучно, что всех их, казалось, можно накрыть одной попоной, но вот на половине прямой желтый цвет лорда Бэкуотера вырвался вперед. Однако ярдах в тридцати от того места, где стояли мы, жеребец полковника обошел Беспечного и оказалася у финиша на целых шесть корпусов впереди. Хрусталь герцога Балморала с большим отрывом пришел третьим. - Как бы там ни было, кубок мой, - прошептал полковник, проводя ладонью по глазам. - Убейте меня, если я хоть что-нибудь понимаю. Вам не кажется, мистер Холмс, что вы уже достаточно долго мистифицируете меня? - Вы правы, полковник. Сейчас вы все узнаете. Пойдемте поглядим на лошадь все вместе. Вот он, - продолжал Холмс, входя в падок, куда впускали только владельцев лошадей и их друзей. - Стоит лишь потереть ему лоб и бабку спиртом,- и вы узнаете Серебряного. - Что! - Ваша лошадь попала в руки мошенника, я нашел ее и взял на себя смелость выпустить на поле в том виде, как ее сюда доставили. - Дорогой сэр, вы совершили чудо! Лошадь в великолепной форме. Никогда в жизни она не шла так хорошо, как сегодня. Приношу вам тысячу извинений за то, что усомнился в вас. Вы оказали мне величайшую услугу, вернув жеребца. Еще большую услугу вы мне окажете, если найдете убийцу Джона Стрэкера. - Я его нашел, - спокойно сказал Холмс. Полковник и я в изумлении раскрыли глаза. - Нашли убийцу! Так где же он? - Он здесь. - Здесь! Где же?! - В настоящую минуту я имею честь находиться в его обществе. Полковник вспыхнул. - Я понимаю, мистер Холмс, что многим обязан вам но эти слова я могу воспринять только как чрезвычайно неудачную шутку или как оскорбление. Холмс расхохотался. - Ну что вы, полковник, у меня и в мыслях не было, что вы причастны к преступлению! Убийца собственной персоной стоит у вас за спиной. Он шагнул вперед и положил руку на лоснящуюся холку скакуна. - Убийца - лошадь! - в один голос вырвалось у нас с полковником. - Да, лошадь. Но вину Серебряного смягчает то, что он совершил убийство из самозащиты и что Джон Стрэкер был совершенно недостоин вашего доверия... Но я слышу звонок. Отложим подробный рассказ до более подходящего момента. В следующем забеге я надеюсь немного выиграть. Возвращаясь вечером того дня домой в купе пульмановского вагона, мы не заметили, как поезд привез нас в Лондон, - с таким интересом слушали мы с полковником рассказ о том, что произошло в дартмурских конюшнях в понедельник ночью и как Холмс разгадал тайну. - Должен признаться, - говорил Холмс, - что все версии, которые я составил на основании газетных сообщений, оказались ошибочными. А ведь можно было даже исходя из них нащупать вехи, если бы не ворох подробностей, которые газеты спешили обрушить на головы читателей. Я приехал в Девоншир с уверенностью, что преступник - Фицрой Симпсон, хоть и понимал, что улики против него очень неубедительны. Только когда мы подъехали к домику Стрэкера, я осознал важность того обстоятельства, что на ужин в тот вечер была баранина под чесночным соусом. Вы, вероятно, помните мою рассеянность - все вышли из коляски, а я продолжал сидеть, ничего не замечая. Так я был поражен, что чуть было не прошел мимо столь очевидной улики. - Признаться, - прервал его полковник, - я и сейчас не понимаю, при чем здесь эта баранина. - Она была первым звеном в цепочке моих рассуждений. Порошок опиума вовсе не безвкусен, а запах его не то чтобы неприятен, но достаточно силен. Если его подсыпать в пищу, человек сразу почувствует и скорее всего есть не станет. Чесночный соус - именно то, что может заглушить запах опиума. Вряд ли можно найти какую-нибудь зависимость между появлением Фицроя Симпсона в тех краях именно в тот вечер с бараниной под чесночным соусом на ужин в семействе Стрэкеров. Остается предположить, что он случайно захватил с собой в тот вечер порошок опиума. Но такая случайность относится уже к области чудес. Так что этот вариант исключен. Значит, Симпсон оказывается вне подозрений, но зато в центр внимания попадают Стрэкер и его жена - единственные люди, кто мог выбрать на ужин баранину с чесноком. Опиум подсыпали конюху прямо в тарелку, потому что все остальные обитатели Кингс-Пайленда ели то же самое блюдо без всяких последствий. Кто-то всыпал опиум, пока служанка не видела. Кто же? Тогда я вспомнил, что собака молчала в ту ночь. Как вы догадываетесь, эти два обстоятельства теснейшим образом связаны. Из рассказа о появлении Фицроя Симпсона в Кингс-Пайленде явствовало, что в конюшне есть собака, но она почему-то не залаяла и не разбудила спящих на сеновале конюхов, когда в конюшню кто-то вошел и увел лошадь. Несомненно, собака хорошо знала ночного гостя. Я уже был уверен - или, если хотите, почти уверен, - что ночью в конюшню вошел и увел Серебряного Джон Стрэкер. Но какая у него была цель? Явно бесчестная, иначе зачем ему было усыплять собственного помощника? Однако что он задумал? Этого я еще не понимал. Известно немало случаев, когда тренеры ставят большие суммы против своих же лошадей через подставных лиц и с помощью какого-нибудь мошенничества не дают им выиграть. Иногда они подкупают жокея, и тот придерживает лошадь, иногда прибегают к более хитрым и верным приемам. Что хотел сделать Огрэкер? Я надеялся, что содержимое его карманов поможет в этом разобраться. Так и случилось. Вы помните, конечно, тот странный нож, который нашли в руке убитого, нож, которым человек, находясь в здравом уме, никогда бы не воспользовался в качестве оружия, будь то для защиты или для нападения. Это был, как подтвердил наш доктор Уотсон, хирургический инструмент для очень тонких операций. Вы, разумеется, полковник, знаете, - ведь вы опытный лошадник, - что можно проколоть сухожилие на ноге лошади так искусно, что на коже не останется никаких следов. Лошадь после такой операции будет слегка хромать, а все припишут хромоту ревматизму или чрезмерным тренировкам, но никому и в голову не придет заподозрить здесь чей-то злой умысел. - Негодяй! Мерзавец! - вскричал полковник. - Почувствовав укол ножа, такой горячий жеребец, как Серебряный, взвился бы и разбудил своим криком и мертвого. Нужно было проделать операцию подальше от людей, вот почему Джон Стрэкер и увел Серебряного в поле. - Я был слеп, как крот! - горячился полковник. - Ну, конечно, для того-то ему и понадобилась свеча, для того-то он и зажигал спичку. - Несомненно. А осмотр его вещей помог мне установить не только способ, который он намеревался совершить преступление, но и причины, толкнувшие его на это. Вы, полковник, как человек, хорошо знающий жизнь, согласитесь со мной, что довольно странно носить у себя в бумажнике чужие счета. У всех нас хватает собственных забот. Из этого я заключил, что Стрэкер вел двойную жизнь. Счет показал, что в деле замешена женщина, вкусы которой требуют денег. Как ни щедро вы платите своим слугам, полковник, трудно представить, чтобы они могли платить по двадцать гиней за туалет своей любовницы. Я незаметно расспросил миссис Стрэкер об этом платье и, удостоверившись, что она его в глаза не видела, записал адрес портнихи. Я был уверен, что, когда покажу ей фотографию Стрэкера, таинственный Дербишир развеется, как дым. Теперь уже клубок стал разматываться легко. Стрэкер завел лошадь в овраг, чтобы огня свечи не было видно. Симпсон, убегая потерял галстук, Стрэкер увидел его и для чего-то подобрал, может быть, хотел завязать лошади ногу. Спустившись в овраг, он чиркнул спичкой за крупом лошади, но, испуганное внезапной вспышкой, животное, почувствовавшее к тому же опасность, рванулось прочь и случайно ударило Стрэкера копытом в лоб. Стрэкер, несмотря на дождь, уже успел снять плащ - операция ведь предстояла тонкая. Падая от удара, он поранил себе бедро. Мой рассказ убедителен? - Невероятно! - воскликнул полковник. - Просто невероятно! Вы как будто все видели собственными глазами! - И последнее, чтобы поставить все точки над i. Мне пришло в голову, что такой осторожный человек, как Стрэкер, не взялся бы за столь сложную операцию, как прокол слухожилия, не попрактиковавшись предварительно. На ком он мог практиковаться в Кингс-Пайленде? Я увидел овец в загоне, спросил конюха, не случалось ли с ними чего в последнее время. Его ответ в точности подтвердил мое предположение. Я даже сам удивился. - Теперь я понял все до конца, мистер Холмс? - В Лондоне я зашел к портнихе и показал ей фотографию Стрэкера. Она сразу же узнала его, сказала, что это один из ее постоянных клиентов и зовут его мистер Дербишир. Жена у него большая модница и обожает дорогие туалеты. Не сомневаюсь, что он влез по уши в долги и решился на преступление именно из-за этой женщины. - Вы не объяснили только одного, - сказал полковник, - где была лошадь? - Ах, лошадь... Она убежала, и ее приютил один из ваших соседей. Думаю, мы должны проявить к нему снисхождение. Мы сейчас проезжаем Клэпем, не так ли? Значит, до вокзала Виктории минут десять. Если вы зайдете к нам выкурить сигару, полковник, я с удовольствием дополню свой рассказ интересующими вас подробностями. |
|
Однажды летним вечером, спустя несколько месяцев после моей женитьбы, я сидел у камина и, покуривая последнюю трубку, дремал над каким-то романом -- весь день я был на ногах и устал до потери сознания. Моя жена поднялась наверх, в спальню, да и прислуга уже отправилась на покой -- я слышал, как запирали входную дверь. Я встал и начал было выколачивать трубку, как раздался звонок. Я взглянул на часы. Было без четверти двенадцать. Поздновато для гостя. Я подумал, что зовут к пациенту и чего доброго придется сидеть всю ночь у его постели. С недовольной гримасой я вышел в переднюю, отворил дверь. И страшно удивился -- на пороге стоял Шерлок Холмс. -- Уотсон, -- сказал он, -- я надеялся, что вы еще не спите. -- Рад вас видеть. Холмс. -- Вы удивлены, и не мудрено! Но, я полагаю, у вас отлегло от сердца! Гм... Вы курите все тот же табак, что и в холостяцкие времена. Ошибки быть не может: на вашем костюме пушистый пепел. И сразу видно, что вы привыкли носить военный мундир, Уотсон. Вам никогда не выдать себя за чистокровного штатского, пока вы не бросите привычки засовывать платок за обшлаг рукава. Вы меня приютите сегодня? -- С удовольствием. -- Вы говорили, что у вас есть комната для одного гостя, и, судя по вешалке для шляп, она сейчас пустует. -- Я буду рад, если вы останетесь у меня. -- Спасибо. В таком случае я повешу свою шляпу на свободный крючок. Вижу, у вас в доме побывал рабочий. Значит, что-то стряслось. Надеюсь, канализация в порядке? -- Нет, это газ... -- Ага! на вашем линолеуме остались две отметины от гвоздей его башмаков... как раз в том месте, куда падает свет. Нет, спасибо, я уже поужинал в Ватерлоо, но с удовольствием выкурю с вами трубку. Я вручил ему свой кисет, и он, усевшись напротив, некоторое время молча курил. Я прекрасно знал, что привести его ко мне в столь поздний час могло только очень важное дело, и терпеливо ждал, когда он сам заговорит. -- Вижу, сейчас вам много приходится заниматься вашим прямым делом, -- сказал он, бросив на меня проницательный взгляд. -- Да, сегодня был особенно тяжелый день, -- ответил я и, подумав, добавил: -- Возможно, вы сочтете это глупым, но я не понимаю, как вы об этом догадались. Холмс усмехнулся. -- Я ведь знаю ваши привычки, мой дорогой Уотсон, -- сказал он. -- Когда у вас мало визитов, вы ходите пешком, а когда много, -- берете кэб. А так как я вижу, что ваши ботинки не грязные, а лишь немного запылились, то я, ни минуты не колеблясь, делаю вывод, что в настоящее время у вас работы по горло и вы ездите в кэбе. -- Превосходно! -- воскликнул я. -- И совсем просто, -- добавил он. -- Это тот самый случай, когда можно легко поразить воображение собеседника, упускающего из виду какое-нибудь небольшое обстоятельство, на котором, однако, зиждется весь ход рассуждений. То же самое, мой дорогой Уотсон, можно сказать и о ваших рассказиках, интригующих читателя только потому, что вы намеренно умалчиваете о некоторых подробностях. Сейчас я нахожусь в положении этих самых читателей, так как держу в руках несколько нитей одного очень странного дела, объяснить которое можно, только зная все его обстоятельства. И я их узнаю, Уотсон, непременно узнаю! Глаза его заблестели, впалые щеки слегка зарумянились. На мгновение на лице отразился огонь его беспокойной, страстной натуры. Но тут же погас. И лицо опять стало бесстрастной маской, как у индейца. О Холмсе часто говорили, что он не человек, а машина. -- В этом деле есть интересные особенности, -- добавил он. -- Я бы даже сказал -- исключительно интересные особенности. Мне кажется, я уже близок к его раскрытию. Остается выяснить немногое. Если бы вы согласились поехать со мной, вы оказали бы мне большую услугу. -- С великим удовольствием. -- Могли бы вы отправиться завтра в Олдершот? -- Конечно. Я уверен, что Джексон не откажется посетить моих пациентов. -- Поедем поездом, который отходит от Ватерлоо в десять часов одиннадцать минут. -- Прекрасно. Я как раз успею договориться с Джексоном. -- В таком случае, если вы не очень хотите спать, я коротко расскажу вам, что случилось и что нам предстоит. -- До вашего прихода мне очень хотелось спать. А теперь сна ни в одном глазу. -- Я буду краток, но постараюсь не упустить ничего важного. Возможно, вы читали в газетах об этом происшествии. Я имею в виду предполагаемое убийство полковника Барклея из полка "Роял Мэллоуз", расквартированного в Олдершоте. -- Нет, не читал. -- Значит, оно еще не получило широкой огласки. Не успело. Полковника нашли мертвым всего два дня назад. Факты вкратце таковы. Как вы знаете, "Роял Мэллоуз" -- один из самых славных полков британской армии. Он отличился и в Крымскую кампанию и во время восстания сипаев. До прошлого понедельника им командовал Джеймс Барклей, доблестный ветеран, который начал службу рядовым солдатом, был за храбрость произведен в офицеры и в конце концов стал командиром полка, в который пришел новобранцем. Полковник Барклей женился, будучи еще сержантом. Его жена, в девичестве мисс Нэнси Дэвой, была дочерью отставного сержанта-знаменщика, когда-то служившего в той же части. Нетрудно себе представить, что в офицерской среде молодую пару приняли не слишком благожелательно. Но они, по-видимому, быстро освоились. Насколько мне известно, миссис Барклей всегда пользовалась расположением полковых дам, а ее супруг -- своих сослуживцев-офицеров. Я могу еще добавить, что она была очень красива, и даже теперь, через тридцать лет, она все еще очень привлекательна. Полковник Барклей бы, по-видимому, всегда счастлив в семейной жизни. Майор Мерфи, которому я обязан большей частью своих сведений, уверяет меня, что он никогда не слышал ни о каких размолвках этой четы. Но, в общем, он считает, что Барклей любил свою жену больше, чем она его. Расставаясь с ней даже на один день, он очень тосковал. Она же, хотя и была нежной и преданной женой, относилась к нему более ровно. В полку их считали образцовой парой. В их отношениях не было ничего такого, что могло бы хоть отдаленно намекнуть на возможность трагедии. Характер у полковника Барклея был весьма своеобразный. Обычно веселый и общительный, этот старый служака временами становился вспыльчивым и злопамятным. Однако эта черта его характера, по-видимому, никогда не проявлялась по отношению к жене. Майора Мерфи и других трех офицеров из пяти, с которыми я беседовал, поражало угнетенное состояние, порой овладевавшее полковником. Как выразился майор, средь шумной и веселой застольной беседы нередко будто чья-то невидимая рука вдруг стирала улыбку с его губ. Когда на него находило, он помногу дней пребывал в сквернейшем настроении. Была у него в характере еще одна странность, замеченная сослуживцами, -- он боялся оставаться один, и особенно в темноте. Эта ребяческая черта у человека, несомненно обладавшего мужественным характером, вызывала толки и всякого рода догадки. Первый батальон полка "Роял Мэллоуз" квартировал уже несколько лет в Олдершоте. Женатые офицеры жили де в казармах, и полковник все это время занимал виллу Лэчайн, находящуюся примерно в полумиле от Северного лагеря. Дом стоит в глубине сада, но его западная сторона всего ярдах в тридцати от дороги. Прислуга в доме -- кучер, горничная и кухарка. Только они да их господин с госпожой жили в Лэчайн. Детей у Барклеев не было, а гости у них останавливались нечасто. А теперь я расскажу о событиях, которые произошли в Лэчайн в этот понедельник между девятью и десятью часами вечера. Миссис Барклей была, как оказалось, католичка и принимала горячее участие в деятельности благотворительного общества "Сент-Джордж", основанного при церкви на Уот-стрит, которое собирало и раздавало беднякам поношенную одежду. Заседание общества было назначено в тот день на восемь часов вечера, и миссис Барклей пообедала наскоро, чтобы не опоздать. Выходя из дому, она, по словам кучера, перекинулась с мужем несколькими ничего не значащими словами и обещала долго не задерживаться. Потом она зашла за мисс Моррисон, молодой женщиной, жившей в соседней вилле, и они вместе отправились на заседание, которое продолжалось минут сорок. В четверть десятого миссис Барклей вернулась домой, расставшись с мисс Моррисон у дверей виллы, в которой та жила. Гостиная виллы Лэчайн обращена к дороге, и ее большая стеклянная дверь выходит на газон, имеющий в ширину ярдов тридцать и отделенный от дороги невысокой железной оградой на каменном основании. Вернувшись, миссис Барклей прошла именно в эту комнату. Шторы не были опущены, так как в ней редко сидят по вечерам, но миссис Барклей сама зажгла лампу, а затем позвонила и попросила горничную Джейн Стюарт принести ей чашку чаю, что было совершенно не в ее привычках. Полковник был в столовой; услышав, что жена вернулась, он потел к ней. Кучер видел, как он, миновав холл, вошел в комнату. Больше его в живых не видели. Минут десять спустя чай был готов, и горничная понесла его в гостиную. Подойдя к двери, она с удивлением услышала гневные голоса хозяина и хозяйки. Она постучала, но никто не откликнулся. Тогда она повернула ручку, однако дверь оказалась запертой изнутри. Горничная, разумеется, побежала за кухаркой. Обе женщины, позвав кучера, поднялись в холл и стали слушать. Ссора продолжалась. За дверью, как показывают все трое, раздавались только два голоса -- Барклея и его жены. Барклей говорил тихо и отрывисто, так что ничего нельзя было разобрать. Хозяйка же очень гневалась, и, когда повышала голос, слышно ее было хорошо. "Вы трус! -- повторяла она снова и снова. -- Что же теперь делать? Верните мне жизнь. Я не могу больше дышать с вами одним воздухом! Вы трус, трус!" Вдруг послышался страшный крик, это кричал хозяин, потом грохот и, наконец, душераздирающий вопль хозяйки. Уверенный, что случилась беда, кучер бросился к двери, за которой не утихали рыдания, и попытался высадить ее. Дверь не поддавалась. Служанки от страха совсем потеряли голову, и помощи от них не было никакой. Кучер вдруг сообразил, что в гостиной есть вторая дверь, выходящая в сад. Он бросился из дому. Одна из створок двери были открыта -- дело обычное по летнему времени, -- и кучер в мгновение ока очутился в комнате. На софе без чувств лежала его госпожа, а рядом с задранными на кресло ногами, с головой в луже крови на полу у каминной решетки распростерлось тело хозяина. Несчастный полковник был мертв. Увидев, что хозяину уже ничем не поможешь, кучер решил первым делом отпереть дверь в холл. Но тут перед ним возникло странное и неожиданное препятствие. Ключа в двери не было. Его вообще не было нигде в комнате. Тогда кучер вышел через наружную дверь и отправился за полицейским и врачом. Госпожу, на которую, разумеется, прежде всего пало подозрение, в бессознательном состоянии отнесли в ее спальню. Тело полковника положили на софу, а место происшествия тщательно осмотрели. На затылке каким-то тупым орудием. Каким -- догадаться было нетрудно. На полу, рядом с трупом, валялась необычного вида дубинка, вырезанная из твердого дерева, с костяной ручкой. У полковника была коллекция всевозможного оружия, вывезенного из разных стран, где ему приходилось воевать, и полицейские высказали предположение, что дубинка принадлежит к числу его трофеев. Однако слуги утверждают, что прежде они этой дубинки не видели. Но так как в доме полно всяких диковинных вещей, то возможно, что они проглядели одну из них. Ничего больше полицейским обнаружить в комнате не удалось. Неизвестно было, куда девался ключ: ни в комнате, ни у миссис Барклей, ни у ее несчастного супруга его не нашли. Дверь в конце концов пришлось открывать местному слесарю. Таково было положение вещей, Уотсон, когда во вторник утром по просьбе майора Мерфи я отправился в Олдершот, чтобы помочь полиции. Думаю, вы согласитесь со мной, что дело уже было весьма интересное, но, ознакомившись с ним подробнее, я увидел, что оно представляет исключительный интерес. Перед тем, как осмотреть комнату, я допросил слуг, но ничего нового от них не узнал. Только горничная Джейн Стюарт припомнила одну важную подробность. Услышав, что господа ссорятся, она пошла за кухаркой и кучером, если вы помните. Хозяин и хозяйка говорили очень тихо, так что о ссоре она догадалась скорее по их раздраженному тону, чем по тому, что они говорили. Но благодаря моей настойчивости она все-таки вспомнила одно слово из разговора хозяев: миссис Барклей дважды произнесла имя "Давид". Это очень важное обстоятельство -- оно дает нам ключ к пониманию причины ссоры. Ведь полковника, как вы знаете, звали Джеймс. В деле есть также обстоятельство, которое произвело сильнейшее впечатление и на слуг, и на полицейских. Лицо полковника исказил смертельный страх. Гримаса была так ужасна, что мороз продирал по коже. Было ясно, что полковник видел свою судьбу, и это повергло его в неописуемый ужас. Это, в общем, вполне вязалось с версией полиции о виновности жены, если, конечно, допустить, что полковник видел, кто наносит ему удар. А тот факт, что рана оказалась на затылке, легко объяснили тем, что полковник пытался увернуться. Миссис Барклей ничего объяснить не могла: после пережитого потрясения она находилась в состоянии временного беспамятства, вызванного нервной лихорадкой. От полицейских я узнал еще, что мисс Моррисон, которая, как вы помните, возвращалась в тот вечер домой вместе с миссис Барклей, заявила, что ничего не знает о причине плохого настроения своей приятельницы. Узнав все это, Уотсон, я выкурил несколько трубок подряд, пытаясь понять, что же главное в этом нагромождении фактов. Прежде всего бросается в глаза странное исчезновение дверного ключа. Самые тщательные поиски в комнате оказались безрезультатными. Значит, нужно предположить, что его унесли. Но ни полковник, ни его супруга не могли этого сделать. Это ясно. Значит, в комнате был кто-то третий. И этот третий мог проникнуть внутрь только через стеклянную дверь. Я сделал вывод, что тщательное обследование комнаты и газона могло бы обнаружить какие-нибудь следы этого таинственного незнакомца. Вы знаете мои методы, Уотсон. Я применил их все и нашел следы, но совсем не те, что ожидал. В комнате действительно был третий -- он пересек газон со стороны дороги. Я обнаружил пять отчетливых следов его обуви -- один на самой дороге, в том месте, где он перелезал через невысокую ограду, два на газоне и два, очень слабых, на крашеных ступенях лестницы, ведущей к двери, в которую он вошел. По газону он, по всей видимости, бежал, потому что отпечатки носков гораздо более глубокие, чем отпечатки каблуков. Но поразил меня не столько этот человек, сколько его спутник. -- Спутник? Холмс достал из кармана большой лист папиросной бумаги и тщательно расправил его на колене. -- Как вы думаете, что это такое? -- спросил он. На бумаге были следы лап какого-то маленького животного. Хорошо заметны были отпечатки пяти пальцев и отметины, сделанные длинными когтями. Каждый след достигал размеров десертной ложки. -- Это собака, -- сказал я. -- А вы когда-нибудь слышали, чтобы собака взбиралась вверх по портьерам? Это существо оставило следы и на портьере. -- Тогда обезьяна? -- Но это не обезьяньи следы. -- В таком случае, что бы это могло быть? -- Ни собака, ни кошка, ни обезьяна, ни какое бы то ни было другое известное вам животное! Я пытался представить себе его размеры. Вот видите, расстояние от передних лап до задних не менее пятнадцати дюймов. Добавьте к этому длину шеи и головы -- и вы получите зверька длиной около двух футов, а возможно, и больше, если у него есть хвост. Теперь взгляните вот на эти следы. Они дают нам длину его шага, которая, как видите, постоянна и составляет всего три дюйма. А это значит, что у зверька длинное тело и очень короткие лапы. К сожалению, он не позаботился оставить нам где-нибудь хотя бы один волосок. Но, в общем, его внешний вид ясен, он может лазать по портьерам. И, кроме того, наш таинственный зверь -- существо плотоядное. -- А это почему? -- А потому, что над дверью, занавешенной портьерой, висит клетка с канарейкой. И зверек, конечно, взобрался по шторе вверх, рассчитывая на добычу. -- Какой же это все-таки зверь? -- Если бы я это знал, дело было бы почти раскрыто. Я думаю, что этот зверек из семейства ласок или горностаев. Но, если память не изменяет мне, он больше и ласки и горностая. -- А в чем заключается его участие в этом деле? -- Пока не могу сказать. Но согласитесь, нам уже многое известно. Мы знаем, во-первых, что какой-то человек стоял на дороге и наблюдал за ссорой Барклеев: ведь шторы были подняты, а комната освещена. Мы знаем также, что он перебежал через газон в сопровождении какого-то странного зверька и либо ударил полковника, либо, тоже вероятно, полковник, увидев нежданного гостя, так испугался, что лишился чувств и упал, ударившись затылком об угол каминной решетки. И, наконец, мы знаем еще одну интересную деталь: незнакомец, побывавший в этой комнате, унес с собой ключ. -- Но ваши наблюдения и выводы, кажется, еще больше запутали дело, -- заметил я. -- Совершенно верно. Но они с несомненностью показали, что первоначальные предположения неосновательны. Я продумал все снова и пришел к заключению, что должен рассмотреть это дело с иной точки зрения. Впрочем, Уотсон, вам давно уже пора спать, а все остальное я могу с таким же успехом рассказать вам завтра по пути в Олдершот. -- Покорно благодарю, вы остановились на самом интересном месте. -- Ясно, что когда миссис Барклей уходила в половине восьмого из дому, она не была сердита на мужа. Кажется, я упоминал, что она никогда не питала к нему особенно нежных чувств, но кучер слышал, как она, уходя, вполне дружелюбно болтала с ним. Вернувшись же, она тотчас пошла в комнату, где меньше всего надеялась застать супруга, и попросила чаю, что говорит о расстроенных чувствах. А когда в гостиную вошел полковник, разразилась буря. Следовательно, между половиной восьмого и девятью часами случилось что-то такое, что совершенно переменило ее отношение к нему. Но в течение всего этого времени с нею неотлучно была мисс Моррисон, из чего следует, что мисс Моррисон должна что-то знать, хотя она и отрицает это. Сначала я предположил, что у молодой женщины были с полковником какие-то отношения, в которых она и призналась его жене. Это объясняло, с одной стороны, почему миссис Барклей вернулась домой разгневанная, а с другой -- почему мисс Моррисон отрицает, что ей что-то известно. Это соображение подкреплялось и словами миссис Барклей, сказанными во время ссоры. Но тогда при чем здесь какой-то Давид? Кроме того, полковник любил свою жену, и трудно было предположить существование другой женщины. Да и трагическое появление на сцене еще одного мужчины вряд ли имеет связь с предполагаемым признанием мисс Моррисон. Нелегко было выбрать верное направление. В конце концов я отверг предположение, что между полковником и мисс Моррисон что-то было. Но убеждение, что девушка знает причину внезапной ненависти миссис Барклей к мужу, стало еще сильнее. Тогда я решил пойти прямо к мисс Моррисон и сказать ей, что я не сомневаюсь в ее осведомленности и что ее молчание может дорого обойтись миссис Барклей, которой наверняка предъявят обвинение в убийстве. Мисс Моррисон оказалась воздушным созданием с белокурыми волосами и застенчивым взглядом, но ей ни в коем случае нельзя было отказать ни в уме, ни в здравом смысле. Выслушав меня, она задумалась, потом повернулась ко мне с решительным видом и сказала мне следующие замечательные слова. -- Я дала миссис Барклей слово никому ничего не говорить. А слово надо держать, -- сказала она. -- Но, если я могу ей помочь, когда против нее выдвигается такое серьезное обвинение, а она сама, бедняжка, не способна защитить себя из-за болезни, то, я думаю, мне будет простительно нарушить обещание. Я расскажу вам абсолютно все, что случилось с нами в понедельник вечером. Мы возвращались из церкви на Уот-стрит примерно без четверти девять. Надо было идти по очень пустынной улочке Хадсон-стрит. Там на левой стороне горит всего один фонарь, и, когда мы приближались к нему, я увидела сильно сгорбленного мужчину, который шел нам навстречу с каким-то ящиком, висевшим через плечо. Это был калека, весь скрюченный, с кривыми ногами. Мы поравнялись с ним как раз в том месте, где от фонаря падал свет. Он поднял голову, посмотрел на нас, остановился как вкопанный и закричал душераздирающим голосом: "О, Боже, ведь это же Нэнси!" Миссис Барклей побелела как мел и упала бы, если бы это ужасное существо не подхватило ее. Я уже было хотела позвать полицейского, но, к моему удивлению, они заговорили вполне мирно. "Я была уверена, Генри, все эти тридцать лет, что тебя нет в живых", -- сказала миссис Барклей дрожащим голосом. "Так оно и есть". Эти слова были сказаны таким тоном, что у меня сжалось сердце. У несчастного было очень смуглое и сморщенное, как печеное яблоко, лицо, совсем седые волосы и бакенбарды, а сверкающие его глаза до сих пор преследуют меня по ночам. "Иди домой, дорогая, я тебя догоню, -- сказала миссис Барклей. -- Мне надо поговорить с этим человеком наедине. Бояться нечего". Она бодрилась, но по-прежнему была смертельно бледна, и губы у нее дрожали. Я пошла вперед, а они остались. Говорили они всего несколько минут. Скоро миссис Барклей догнала меня, глаза ее горели. Я обернулась: несчастный калека стоял под фонарем и яростно потрясал сжатыми кулаками, точно он потерял рассудок. До самого моего дома она не произнесла ни слова и только у калитки взяла меня за руку и стала умолять никому не говорить о встрече. "Это мой старый знакомый. Ему очень не повезло в жизни", -- сказала она. Я пообещала ей, что не скажу никому ни слова, тогда она поцеловала меня и ушла. С тех пор мы с ней больше не виделись. Я рассказала вам всю правду, и если я скрыла ее от полиции, так только потому, что не понимала, какая опасность грозит миссис Барклей. Теперь я вижу, что ей можно помочь, только рассказав все без утайки. Вот что я узнал он мисс Моррисон. Как вы понимаете, Уотсон, ее рассказ был для меня лучом света во мраке ночи. Все прежде разрозненные факты стали на свои места, и я уже смутно предугадывал истинный ход событий. Было очевидно, что я должен немедленно разыскать человека, появление которого так потрясло миссис Барклей. Если он все еще в Олдершоте, то сделать это было бы нетрудно. Там живет не так уж много штатских, а калека, конечно, привлекает к себе внимание. Я потратил на поиски день и к вечеру нашел его. Это Генри Вуд. Он снимает квартиру на той самой улице, где его встретили дамы. Живет он там всего пятый день. Под видом служащего регистратуры я зашел к его квартирной хозяйке, и та выболтала мне весьма интересные сведения. По профессии этот человек -- фокусник; по вечерам он обходит солдатские кабачки и дает в каждом небольшое представление. Он носит с собой в ящике какое-то животное. Хозяйка очень боится его, потому что никогда не видела подобного существа. По ее словам, это животное участвует в некоторых его трюках. Вот и все, что удалось узнать у хозяйки, которая еще добавила, что удивляется, как он, такой изуродованный, вообще живет на свете, и что по ночам он говорит иногда на каком-то незнакомом языке, а две последние ночи -- она слышала -- он стонал и рыдал у себя в спальне. Что же касается денег, то они у него водятся, хотя в задаток он дал ей, похоже, фальшивую монету. Она показала мне монету, Уотсон. Это была индийская рупия. Итак, мой дорогой друг, вы теперь точно знаете, как обстоит дело и почему я просил вас поехать со мной. Очевидно, что после того, как дамы расстались с этим человеком, он пошел за ними следом, что он наблюдал за ссорой между мужем и женой через стеклянную дверь, что он ворвался в комнату и что животное, которое он носит с собой в ящике, каким-то образом очутилось на свободе. Все это не вызывает сомнений. Но самое главное -- он единственный человек на свете, который может рассказать нам, что же, собственно, произошло в комнате. -- И вы собираетесь расспросить его? -- Безусловно... но в присутствии свидетеля. -- И этот свидетель я? -- Если вы будете так любезны. Если он все откровенно расскажет, то и хорошо. Если же нет, нам ничего не останется, как требовать его ареста. -- Но почему вы думаете, что он будет еще там, когда мы приедем? -- Можете быть уверены, я принял некоторые меры предосторожности. Возле его дома стоит на часах один из моих мальчишек с Бейкер-стрит. Он вцепился в него, как клещ, и будет следовать за ним, куда бы он не пошел. Так что мы встретимся с ним завтра на Хадсон-стрит, Уотсон. Ну, а теперь... С моей стороны было бы преступлением, если бы я сейчас же не отправил вас спать. Мы прибыли в городок, где разыгралась трагедия, ровно в полдень, и Шерлок Холмс сразу же повел меня на Хадсон-стрит. Несмотря на его умение скрывать свои чувства, было заметно, что он едва сдерживает волнение, да и сам я испытывал полуспортивный азарт, то захватывающее любопытство, которое я всегда испытывал, участвуя в расследованиях Холмса. -- Это здесь, -- сказал он, свернув на короткую улицу, застроенную простыми двухэтажными кирпичными домами. -- А вот и Симпсон. Послушаем, что он скажет. -- Он в доме, мистер Холмс! -- крикнул, подбежав к нам, мальчишка. -- Прекрасно, Симпсон! -- сказал Холмс и погладил его по голове. -- Пойдемте, Уотсон. Вот этот дом. Он послал свою визитную карточку с просьбой принять его по важному делу, и немного спустя мы уже стояли лицом к лицу с тем самым человеком, ради которого приехали сюда. Несмотря на теплую погоду, он льнул к пылавшему камину, а в маленькой комнате было жарко, как в духовке. Весь скрюченный, сгорбленный человек этот сидел на стуле в невообразимой позе, не оставляющей сомнения, что перед нами калека. Но его лицо, обращенное к нам, хотя и было изможденным и загорелым до черноты, носило следы красоты замечательной. Он подозрительно посмотрел на нас желтоватыми, говорящими о больной печени, глазами и, молча, не вставая, показал рукой на два стула. -- Я полагаю, что имею дело с Генри Вудом, недавно прибывшим из Индии? -- вежливо осведомился Холмс. -- Я пришел по небольшому делу, связанному со смертью полковника Барклея. -- А какое я имею к этому отношение? -- Вот это я и должен установить. Я полагаю, вы знаете, что если истина не откроется, то миссис Барклей, ваш старый друг, предстанет перед судом по обвинению в убийстве? Человек вздрогнул. -- Я не знаю, кто вы, -- закричал он, -- и как вам удалось узнать то, что вы знаете, но клянетесь ли вы, что сказали правду? -- Конечно. Ее хотят арестовать, как только к ней вернется разум. -- Господи! А вы сами из полиции? -- Нет. -- Тогда какое же вам дело до всего этого? -- Стараться, чтобы свершилось правосудие, -- долг каждого человека. -- Я даю вам слово, что она невиновна. -- В таком случае виновны вы. -- Нет, и я невиновен. -- Тогда кто же убил полковника Барклея? -- Он пал жертвой самого провидения. Но знайте же: если бы я вышиб ему мозги, что, в сущности, я мечтал сделать, то он только получил бы по заслугам. Если бы его не поразил удар от сознания собственной вины, весьма возможно, я бы сам обагрил руки его кровью. Хотите, чтобы я рассказал вам, как все было? А почему бы и не рассказать? Мне стыдиться нечего. Дело было так, сэр. Вы видите, спина у меня сейчас горбатая, как у верблюда, а ребра все срослись вкривь и вкось, но было время, когда капрал Генри Вуд считался одним из первых красавцев в сто семнадцатом пехотном полку. Мы тогда были в Индии, стояли лагерем возле городка Бзарти. Барклей, который умер на днях, был сержантом в той роте, где служил я, а первой красавицей полка... да и вообще самой чудесной девушкой на свете была Нэнси Дэвой, дочь сержанта-знаменщика. Двое любили ее, а она любила одного; вы улыбнетесь, взглянув на несчастного калеку, скрючившегося у камина, который говорит, что когда-то он был любим за красоту. Но, хотя я и покорил ее сердце, отец хотел, чтобы она вышла замуж за Берклея. Я был ветреный малый, отчаянная голова, а он имел образование и уже был намечен к производству в офицеры. Но Нэнси была верна мне, и мы уже думали пожениться, как вдруг вспыхнул бунт и страна превратилась в ад кромешный. Нас осадили в Бхарти -- наш полк, полубатарею артиллерии, роту сикхов и множество женщин и всяких гражданских. Десять тысяч бунтовщиков стремились добраться до нас с жадностью своры терьеров, окруживших клетку с крысами. Примерно на вторую неделю осады у нас кончилась вода, и было сомнительно, чтобы мы могли снестись с колонной генерала Нилла, которая отступила в глубь страны. В этом было наше единственное спасение, так как надежды пробиться со всеми женщинами и детьми не было никакой. Тогда я вызвался пробраться сквозь осаду и известить генерала Нилла о нашем бедственном положении. Мое предложение было принято; я посоветовался с сержантом Барклеем, который, как считалось, лучше всех знал местность, и он объяснил мне, как лучше пробраться через линии бунтовщиков. В тот же вечер, в десять часов, я отправился в путь. Мне предстояло спасти тысячи жизней, но в тот вечер я думал только об одной. Мой путь лежал по руслу пересохшей реки, которое, как мы надеялись, скроет меня от часовых противника, но только я ползком одолел первый поворот, как наткнулся на шестерых бунтовщиков, которые, притаившись в темноте, поджидали меня. В то же мгновение удар по голове оглушил меня. Очнулся я у врагов, связанный по рукам и ногам. И тут я получил смертельный удар в самое сердце: прислушавшись к разговору врагов, я понял, что мой товарищ, тот самый, что помог мне выбрать путь через вражеские позиции, предал меня, известив противника через своего слугу-туземца. Стоит ли говорить, что было дальше? Теперь вы знаете, на что был способен Джеймс Барклей. На следующий день подоспел на выручку генерал Нилл, и осада была снята, но, отступая, бунтовщики захватили меня с собой. И прошло много-много лет, прежде чем я снова увидел белые лица. Меня пытали, я бежал, меня поймали и снова пытали. Вы видите, что они со мной сделали. Потом бунтовщики бежали в Непал и меня потащили с собой. В конце концов я очутился в горах за Дарджилингом. Но горцы перебили бунтовщиков, и я стал пленником горцев, покуда не бежал. Путь оттуда был только один -- на север. И я оказался у афганцев. Там я бродил много лет и в конце концов вернулся в Пенджаб, где жил по большей части среди туземцев и зарабатывал на хлеб, показывая фокусы, которым я к тому времени научился. Зачем было мне, жалкому калеке, возвращаться в Англию и искать старых товарищей? Даже жажда мести не могла заставить меня решиться на этот шаг. Я предпочитал, чтобы Нэнси и мои старые друзья думали, что Генри Вуд умер с прямой спиной, я не хотел предстать перед ними похожим на обезьяну. Они не сомневались, что я умер, и мне хотелось, чтобы они так и думали. Я слышал, что Барклей женился на Нэнси и что он сделал блестящую карьеру в полку, но даже это не могло вынудить меня заговорить. Но когда приходит старость, человек начинает тосковать по родине. Долгие годы я мечтал о ярких зеленых полях и живых изгородях Англии. И я решил перед смертью повидать их еще раз. Я скопил на дорогу денег и вот поселился здесь, среди солдат, -- я знаю, что им надо, знаю, чем их позабавить, и заработанного вполне хватает мне на жизнь. -- Ваш рассказ очень интересен, -- сказал Шерлок Холмс. -- О вашей встрече с миссис Барклей и о том, что вы узнали друг друга, я уже слышал. Как я могу судить, поговорив с миссис Барклей, вы пошли за ней следом и стали свидетелем ссоры между женой и мужем. В тот вечер миссис Барклей бросила в лицо мужу обвинение в совершенной когда-то подлости. Целая буря чувств вскипела в вашем сердце, вы не выдержали, бросились к дому и ворвались в комнату... -- Да, сэр, все именно так и было. Когда он увидел меня, лицо у него исказилось до неузнаваемости. Он покачнулся и тут же упал на спину, ударившись затылком о каминную решетку. Но он умер не от удара, смерть поразила его сразу, как только он увидел меня. Я это прочел на его лице так же просто, как читаю сейчас вон ту надпись над камином. Мое появление было для него выстрелом в сердце. -- А потом? -- Нэнси потеряла сознание, я взял у нее из руки ключ, думая отпереть дверь и позвать на помощь. Вложив ключ в скважину, я вдруг сообразил, что, пожалуй, лучше оставить все как есть и уйти, ведь дело очень легко может обернуться против меня. И уж, во всяком случае, секрет мой, если бы меня арестовали, стал бы известен всем. В спешке я опустил ключ в карман, а ловя Тедди, который успел взобраться на портьеру, потерял палку. Сунув его в ящик, откуда он каким-то образом улизнул, я бросился вон из этого дома со всей быстротой, на какую были способны мои ноги. -- Кто этот Тедди? -- спросил Холмс. Горбун наклонился и выдвинул переднюю стенку ящика, стоявшего в углу. Тотчас из него показался красивый красновато-коричневый зверек, тонкий и гибкий, с лапками горностая, с длинным, тонким носом и парой самых прелестных глазок, какие я только видел у животных. -- Это же мангуста! -- воскликнул я. -- Да, -- кивнув головой, сказал горбун. -- Одни называют его мангустом, а другие фараоновой мышью. Змеелов -- вот как зову его я. Тедди замечательно быстро расправляется с кобрами. У меня здесь есть одна, у которой вырваны ядовитые зубы. Тедди ловит ее каждый вечер, забавляя солдат. Есть еще вопросы, сэр? -- Ну что ж, возможно, мы еще обратимся к вам, но только в том случае, если миссис Барклей придется действительно туго. -- Я всегда к вашим услугам. -- Если же нет, то вряд ли стоит ворошить прошлую жизнь покойного, как бы отвратителен ни был его поступок. У вас по крайней мере есть то удовлетворение, что он тридцать лет мучился угрызениями совести. А это, кажется, майор Мерфи идет по той стороне улицы? До свидания, Вуд. Хочу узнать, нет ли каких новостей со вчерашнего дня. Мы догнали майора, прежде чем он успел завернуть за угол. -- А, Холмс, -- сказал он. -- Вы уже, вероятно, слышали, что весь переполох кончился ничем. -- Да? Но что же все-таки выяснилось? -- Медицинская экспертиза показала, что смерть наступила от апоплексии. Как видите, дело оказалось самое простое. -- Да, проще не может быть, -- сказал, улыбаясь, Холмс. -- Пойдем, Уотсон, домой. Не думаю, чтобы наши услуги еще были нужны в Олдершоте. -- Но вот что странно, -- сказал я по дороге на станцию. -- Если мужа звали Джеймсом, а того несчастного -- Генри, то при чем здесь Давид? -- Мой дорогой Уотсон, одно это имя должно было бы раскрыть мне глаза, будь я тем идеальным логиком, каким вы любите меня описывать. Это слово было брошено в упрек. -- В упрек? -- Да. Как вам известно, библейский Давид1 то и дело сбивался с пути истинного и однажды забрел туда же, куда и сержант Джеймс Барклей. Помните то небольшое дельце с Урией и Вирсавией? Боюсь, я изрядно подзабыл Библию, но, если мне не изменяет память, вы его найдете в первой или второй книге Царств.
Примечание
1 Согласно библейской легенде, израильско-иудейский царь Давид, чтобы взять себе в жены Вирсавию -- жену военачальника Урии, послал его на верную смерть при осаде города Раввы. Последнее дело Холмса
|
Весной 1894 года весь Лондон был крайне взволнован, а высший свет
даже потрясен убийством юного графа Рональда Адэра, совершенным при самых
необычайных и загадочных обстоятельствах. В свое время широкая публика
познакомилась с теми деталями этого преступления, которые выяснились в
ходе полицейского дознания, но дело было настолько серьезно, что большую
часть подробностей пришлось утаить. И только теперь, спустя почти десять
лет, мне предоставлена возможность восполнить недостающие звенья этой
изумительной цепи фактов. Преступление представляло интерес и само по
себе, но интерес этот совершенно бледнел рядом с теми невероятными
событиями, которые явились его следствием и которые поразили и потрясли
меня больше, чем любой из эпизодов моей столь богатой приключениями жизни.
Даже сейчас, после стольких лет, я вес еще ощущаю трепет, вспоминая об
этом деле, и вновь испытываю недоверие, изумление и радость, нахлынувшие
на меня тогда и переполнившие всю мою душу. Пусть же читатели, которые
проявляли некоторый интерес к моим очеркам, повествующим о деяниях и
помыслах одного замечательного человека, простят мне, что я не сразу
поделился с ними своим открытием. Я счел бы своим долгом немедленно
сообщить им всю эту историю, не будь я связан категорическим запрещением,
исходившим из уст этого самого человека, - запрещением, снятым совсем
недавно, третьего числа прошлого месяца.
Вполне понятно, что со времени моей тесной дружбы с Шерлоком Холмсом
я начал проявлять глубокий интерес к разного рода уголовным делам, а после
его исчезновения стал особенно внимательно просматривать в газетах все
отчеты о нераскрытых преступлениях. Не раз случалось даже, что я для
собственного удовольствия пытался разгадать их, пользуясь теми же
методами, какие применял мой друг, хотя далеко не с тем же успехом. Однако
ни одно из этих преступлений не взволновало меня в такой мере, как
трагическая гибель Рональна Адэра. Прочитав материалы следствия,
установившего только то, что "убийство было преднамеренным в совершено
одним или несколькими неизвестными лицами", я глубже чем когда бы то ни
было осознал, какую тяжелую потерю понесло наше общество в лице Шерлока
Холмса. В этом странном деле существовали обстоятельства, которые,
несомненно, привлекли бы его особое внимание, и действия полиции были бы
дополнены или, вернее, предвосхищены благодаря бдительному уму и
изощренной наблюдательности лучшего из всех европейских сыщиков. Весь
день, разъезжая по своим пациентам, я снова и снова мысленно возвращался к
делу Адэра, но так и не мог найти ни одного объяснения, которое показалось
бы мне удовлетворительным. Рискуя повторить то, что уже всем известно, я
все-таки хочу напомнить факты в том виде, в каком они были сообщены
публике после окончания следствия.
Сэр Рональд Адэр был вторым сыном графа Мэйнуса, губернатора одной из
наших австралийских колоний. Мать Адэра приехала из Австралии в Англию,
где ей должны были сделать глазную операцию - удалить катаракту, - и
вместе с сыном Рональдом и дочерью Хильдой жила на Парк-лейн, 427. Юноша
вращался в лучшем обществе, по-видимому, не имел никаких врагов и никаких
особенных пороков. Одно время он был помолвлен с мисс Эдит Вудли из
Карстерса, но за несколько месяцев до описываемых событий жених и невеста
решили разойтись, и, судя по всему, ничье сердце не оказалось разбитым.
Вообще жизнь молодого человека протекала в узком семейном и великосветском
кругу, характер у него был спокойный, а вкусы и привычки самые умеренные.
И вот этого-то беззаботного молодого аристократа поразила самая странная,
самая неожиданная смерть. Случилось это вечером 30 марта 1894 года, между
десятью и двадцатью минутами двенадцатого.
Рональд Адэр был любителем карточной игры, постоянно играл, но
никогда не выходил за пределы благоразумия. Он состоял членом трех клубов
- Болдвин, Кэвендиш и Бэгетель. Было установлено, что в день своей смерти,
после обеда, Рональд сыграл один роббер в вист в клубе Бэгетель. Он играл
там также и до обеда. Его партнеры - мистер Меррей, сэр Джон Харди и
полковник Моран - показали, что игра шла именно в вист и что игроки
остались почти при своих. Адэр проиграл, быть может, фунтов пять, но не
более. Состояние у него было значительное, и такой проигрыш никак не мог
его взволновать. Он играл почти ежедневно то в одном клубе, то в другом,
но играл осторожно и обычно оставался в выигрыше. Из свидетельских
показаний выяснилось также, что месяца за полтора до своей смерти Адэр,
играя в паре с полковником Мораном, в один вечер выиграл у Годфри Милнера
и лорда Балморала четыреста двадцать фунтов. Вот и все, что стало известно
о последних неделях его жизни.
В тот роковой вечер он вернулся из клуба ровно в десять часов. Матери
и сестры дома не было, они уехали в гости. На допросе горничная показала,
что она слышала, как он вошел в свою комнату. Комната эта, расположенная
во втором этаже, выходила окнами на улицу и служила ему гостиной. Перед
приходом молодого графа горничная затопила там камин и, так как камин
дымил, открыла окно. Ни одного звука не доносилось из комнаты до двадцати
минут двенадцатого - в это время вернулись домой леди Мэйнус и ее дочь.
Леди Мэйнус хотела зайти к сыну и пожелать ему спокойной ночи, но дверь в
его комнату оказалась запертой изнутри, и, несмотря на крики и стук, никто
не отзывался. Тогда она подняла тревогу, и дверь пришлось взломать.
Несчастный юноша лежал на полу возле стола. Голова его была страшно
изуродована револьверной пулей, но никакого оружия в комнате не оказалось.
На столе лежали два кредитных билета по десять фунтов и семнадцать фунтов
десять шиллингов серебром и золотом, причем монеты были сложены маленькими
столбиками разной величины. Рядом с ними лежал лист бумаги, на котором
были написаны цифры, а против них - имена нескольких клубных приятелей
Адэра. Из этого можно было заключить, что перед самой смертью молодой
человек занимался подсчетом своих карточных выигрышей и проигрышей.
После тщательного расследования всех обстоятельств дело оказалось еще
более загадочным. Прежде всего непонятно было, зачем молодой человек
заперся изнутри. Правда, дверь мог запереть и убийца, а затем выскочить в
окно, но окно находилось по меньшей мере в двадцати футах от земли, а
грядка цветущих крокусов под ним оказалась совершенно нетронутой - не был
помят ни один цветок. Никаких следов не осталось также на узкой полосе
газона, отделявшего дом от дороги. Итак, видимо, дверь запер сам Рональд
Адэр. Но каким образом настигла его смерть? Ведь никто не мог бы влезть в
окно, не оставив следов. Если же предположить, что убийца стрелял через
окно, то, по-видимому, это был замечательный стрелок, так как убить
человека наповал револьверной пулей на таком расстоянии чрезвычайно
трудно. Кроме того, Парк-лейн - многолюдная улица, и в каких-нибудь ста
ярдах от дома находится стоянка кэбов. Однако выстрела никто не слыхал. А
между тем налицо был убитый и налицо была револьверная пуля, которая
прошла навылет и, судя по характеру раны, явилась причиной моментальной
смерти. Таковы были обстоятельства таинственного убийства на Парк-лейн -
убийства, загадочность которого еще усиливалась из-за полного отсутствия
каких-либо видимых мотивов: ведь, как я уже говорил, у молодого Адэра не
было как будто никаких врагов, а деньги и ценности, находившиеся в
комнате, остались нетронутыми.
Весь день я перебирал в уме все факты, пытаясь применить к ним
какую-нибудь теорию, которая примирила бы их между собой, и найти "точку
наименьшего сопротивления", которую мой погибший друг считал отправным
пунктом всякого расследования. Должен признаться, что это мне не удалось.
Вечером я бродил по парку и около шести часов очутился вдруг на углу
Парк-лейн и Оксфорд-стрит. На тротуаре собралась толпа зевак, глазевших на
одно и то же окно, и я понял, что это был тот самый дом, где произошло
убийство. Высокий, худой человек в темных очках, по-моему, переодетый
сыщик, развивал какую-то теорию по поводу случившегося, остальные слушали,
окружив его тесным кольцом. Я протиснулся поближе, но его рассуждения
показались мне до того нелепыми, что с чувством, близким к отвращению, я
подался назад, стремясь уйти. При этом я нечаянно толкнул какого-то
сгорбленного старика, стоявшего сзади, и он уронил несколько книг, которые
держал под мышкой. Помогая ему поднимать их, я заметил заглавие одной
книги: "Происхождение культа деревьев" - и подумал, что, по-видимому, это
какой-нибудь бедный библиофил, который то ли ради заработка, то ли из
любви к искусству собирает редкие издания. Я начал было извиняться перед
ним, но, должно быть, эти книги, с которыми я имел несчастье обойтись
столь невежливо, были очень дороги их владельцу, ибо он сердито буркнул
что-то, презрительно отвернулся и вскоре его сгорбленная спина и седые
бакенбарды исчезли в толпе.
Мои наблюдения за домом N427 по Парк-лейн мало чем помогли мне в
разрешении заинтересовавшей меня загадки. Дом отделялся от улицы низенькой
стеной с решеткой, причем все это вместе не достигало и пяти футов.
Следовательно, каждый мог легко проникнуть в сад. Зато окно было
совершенно неприступно: возле не было ни водосточной трубы, ни малейшего
выступа, так что взобраться по стене не мог бы даже самый искусный
гимнаст. Недоумевая еще больше прежнего, я отправился обратно в Кенсингтон
и пришел домой. Но не пробыл я у себя в кабинете и пяти минут, как
горничная доложила, что меня желает видеть какой-то человек. К моему
удивлению, это оказался не кто иной, как мой оригинальный старик
библиофил. Его острое морщинистое лицо выглядывало из рамки седых волос;
подмышкой он держал не менее дюжины своих драгоценных книг.
- Вы, конечно, удивлены моим приходом, сэр? - спросил он странным,
каркающим голосом.
Я подтвердил его догадку.
- Видите ли, сэр, я человек деликатный. Ковыляя сзади по той же
дороге, что и вы, я вдруг увидел, как вы вошли в этот дом, и решил про
себя, что должен зайти к такому любезному господину и извиниться перед
ним. Ведь если я был чуточку груб с вами, сэр, то, право же, не хотел
обидеть вас и очень вам благодарен за то, что вы подняли мои книги.
- Не стоит говорить о таких пустяках, - сказал я. - А позвольте
спросить, как вы узнали, кто я?
- Осмелюсь сказать, сэр, что я ваш сосед. Моя маленькая книжная
лавчонка находится на углу Черч-стрит, и я буду счастлив, если вы
когда-нибудь посетите меня. Может быть, вы тоже собираете книги, сэр? Вот
"Птицы Британии", "Катулл", "Священная война". Купите, сэр. Отдам за
бесценок. Пять томов как раз заполнят пустое место на второй полке вашего
книжного шкафа, а то у нее какой-то неаккуратный вид, не правда ли, сэр?
Я оглянулся, чтобы посмотреть на полку, а когда я снова повернул
голову, возле моего письменного стола стоял, улыбаясь мне, Шерлок Холмс. Я
вскочил и несколько секунд смотрел на него в немом изумлении, а потом,
должно быть, потерял сознание - в первый и, надеюсь, в последний раз в
моей жизни. Помню только, что какой-то серый туман закружился у меня перед
глазами, а когда он рассеялся, воротник у меня оказался расстегнутым и на
губах я ощутил вкус коньяка. Холмс стоял с фляжкой в руке, наклонившись
над моим стулом.
- Дорогой мой Уотсон, - сказал хорошо знакомый голос, - приношу
тысячу извинений. Я никак не предполагал, что это так подействует на вас.
Я схватил его за руку.
- Холмс! - вскричал я. - Вы ли это? Неужели вы в самом деле живы?
Возможно ли, что вам удалось выбраться из той ужасной пропасти?
- Погодите минутку, - ответил он. - Вы уверены, что уже в состоянии
вести беседу? Мое чересчур эффектное появление слишком сильно взволновало
вас.
- Мне лучше, но, право же, Холмс, я не верю своим глазам. Боже
милостивый! Неужели это вы, вы, а не кто иной, стоите в моем кабинете?
Я снова схватил его за рукав и нащупал его тонкую, мускулистую руку.
- Нет, это не дух, это несомненно, - сказал я. - Дорогой мой друг, до
чего я счастлив, что вижу вас! Садитесь же и рассказывайте, каким образом
вам удалось спастись из той страшной бездны.
Холмс сел против меня и знакомым небрежным жестом закурил трубку. На
нем был поношенный сюртук букиниста, но все остальные принадлежности этого
маскарада - кучка седых волос и связка старых книг - лежали на столе.
Казалось, он еще более похудел и взгляд его стал еще более пронзителен.
Мертвенная бледность его тонкого лица с орлиным носом свидетельствовала,
что образ жизни, который он вел в последнее время, был не слишком полезен
для его здоровья.
- Как приятно вытянуться, Уотсон! - сказал он. - Человеку высокого
роста нелегко сделаться короче на целый фут и оставаться в таком положении
несколько часов подряд. А теперь, мой дорогой друг, поговорим о серьезных
вещах... Дело в том, что я хочу просить вашей помощи, и если вы согласны,
то обоим нам предстоит целая ночь тяжелой и опасной работы. Не лучше ли
отложить рассказ о моих приключениях до той минуты, когда эта работа будет
позади?
- Но я сгораю от любопытства, Холмс, и предпочел бы выслушать вас
сейчас же.
- Вы согласны пойти со мной сегодня ночью?
- Когда и куда вам угодно.
- Совсем как в доброе старое время. Пожалуй, мы еще успеем немного
закусить перед уходом... Ну, а теперь насчет этой самой пропасти. Мне было
не так уж трудно выбраться из нее по той простой причине, что я никогда в
ней не был.
- Не были?!
- Нет, Уотсон, не был. Однако моя записка к вам была написана
совершенно искренне. Когда зловещая фигура покойного профессора Мориарти
возникла вдруг на узкой тропинке, преграждая мне единственный путь к
спасению, я был вполне убежден, что для меня все кончено. В его серых
глазах я прочитал неумолимое решение. Мы обменялись с ним несколькими
словами, и он любезно позволил мне написать коротенькую записку, которую
вы и нашли. Я оставил ее вместе с моим портсигаром и альпенштоком, а сам
пошел по тропинке вперед. Мориарти шел за мной по пятам. Дойдя до конца
тропинки, я остановился: дальше идти было некуда. Он не вынул никакого
оружия, но бросился ко мне и обхватил меня своими длинными руками. Он
знал, что его песенка спета, и хотел только одного - отомстить мне. Не
выпуская друг друга, мы стояли, шатаясь, на краю обрыва. Я не знаю,
известно ли это вам, но я немного знаком с приемами японской борьбы -
"баритсу", которые не раз сослужили мне хорошую службу. Я сумел увернуться
от него. Он издал вопль и несколько секунд отчаянно балансировал на краю,
хватаясь руками за воздух. Но все-таки ему не удалось сохранить
равновесие, и он сорвался вниз. Нагнувшись над обрывом, я еще долго следил
взглядом за тем, как он летел в пропасть. Потом он ударился о выступ скалы
и погрузился в воду.
С глубоким волнением слушал я Холмса, который, рассказывая, спокойно
попыхивал трубкой.
- Но следы! - вскричал я. - Я сам, собственными глазами видел
отпечатки двух пар ног, спускавшихся вниз по тропинке, и никаких следов в
обратном направлении.
- Это произошло так. В ту секунду, когда профессор исчез в глубине
пропасти, я вдруг понял, какую необыкновенную удачу посылает мне судьба. Я
знал, что Мориарти был не единственным человеком, искавшим моей смерти.
Оставались по меньшей мере три его сообщника. Гибель главаря могла только
разжечь в их сердцах жажду мести. Все они были чрезвычайно опасные люди.
Кому-нибудь из них непременно удалось бы через некоторое время прикончить
меня. А если эти люди будут думать, что меня уже нет в живых, они начнут
действовать более открыто, легче выдадут себя, и, рано или поздно, мне
удастся их уничтожить. Тогда я и объявлю, что я жив! Человеческий мозг
работает быстро; профессор Мориарти не успел, должно быть, опуститься на
дно Рейхенбахского водопада, как я уже обдумал этот план.
Я встал и осмотрел скалистую стену, возвышавшуюся у меня за спиной. В
вашем живописном отчете о моей трагической гибели, который я с большим
интересом прочел несколько месяцев спустя, вы утверждаете, будто стена
была совершенно отвесной и гладкой. Это не совсем так. В скале есть
несколько маленьких выступов, на которые можно было поставить ногу, и,
кроме того, по некоторым признакам я понял, что чуть повыше в ней имеется
выемка... Утес так высок, что вскарабкаться на самый верх было явно
невозможно, и так же невозможно было пройти по сырой тропинке, не оставив
следов. Правда, я мог бы надеть сапоги задом наперед, как я не раз
поступал в подобных случаях, но три пары отпечатков ног, идущих в одном
направлении, неминуемо навели бы на мысль об обмане. Итак, лучше было
рискнуть на подъем. Это оказалось не так-то легко, Уотсон. Подо мной ревел
водопад. Я не обладаю пылким воображением, но, клянусь вам, мне чудилось,
что до меня доносится голос Мориарти, взывающий ко мне из бездны. Малейшая
оплошность могла стать роковой. Несколько раз, когда пучки травы
оставались у меня в руке или когда нога скользила по влажным уступам
скалы, я думал, что все кончено. Но я продолжал карабкаться вверх и
наконец дополз до расселины, довольно глубокой и поросшей мягким зеленым
мхом. Здесь я мог вытянуться, никем не видимый, и отлично отдохнуть. И
здесь я лежал, в то время, как вы, мой милый Уотсон, и все те, кого вы
привели с собой, пытались весьма трогательно, но безрезультатно
восстановить картину моей смерти.
Наконец, сделав неизбежные, но тем не менее совершенно ошибочные
выводы по поводу случившегося, вы ушли в свою гостиницу, и я остался один.
Я воображал, что мое приключение кончено, но одно весьма неожиданное
происшествие показало, что меня ждет еще немало сюрпризов. Огромный
обломок скалы с грохотом пролетел вдруг совсем около меня, ударился о
тропинку и низринулся в пропасть. В первый момент я приписал это простой
случайности, но, взглянув вверх, увидел на фоне угасающего неба голову
мужчины, и почти в ту же секунду другой камень ударился о край той самой
расселины, где я лежал, в нескольких дюймах от моей головы. Я понял, что
это означает. Мориарти действовал не один. Его сообщник - и я с первого же
взгляда увидел, как опасен был этот сообщник, - стоял на страже, когда на
меня напал профессор. Издали, невидимый мною, он стал свидетелем смерти
своего друга и моего спасения. Выждав некоторое время, он обошел скалу,
взобрался на вершину с другой стороны и теперь пытался сделать то, что не
удалось Мориарти.
Я недолго размышлял об этом, Уотсон. Выглянув, я снова увидел над
скалой свирепое лицо этого субъекта и понял, что оно является
предвестником нового камня. Тогда я пополз вниз, к тропинке. Не знаю,
сделал ли бы я это в хладнокровном состоянии. Спуск был в тысячу раз
труднее, чем подъем. Но мне некогда было размышлять - третий камень
прожужжал возле меня, когда я висел, цепляясь руками за край расселины. На
полдороге я сорвался вниз, но все-таки каким-то чудом оказался на
тропинке. Весь ободранный и в крови, я побежал со всех ног, в темноте
прошел через горы десять миль и неделю спустя очутился во Флоренции,
уверенный в том, что никто в мире ничего не знает о моей судьбе.
Я посвятил в свою тайну только одного человека - моего брата
Майкрофта. Приношу тысячу извинений, дорогой Уотсон, но мне было крайне
важно, чтобы меня считали умершим, а вам никогда не удалось бы написать
такое убедительное сообщение о моей трагической смерти, не будь вы сами
уверены в том, что это правда. За эти три года я несколько раз порывался
написать вам - и всякий раз удерживался, опасаясь, как бы ваша
привязанность ко мне не заставила вас совершить какую-нибудь оплошность,
которая выдала бы мою тайну. Вот почему я отвернулся от вас сегодня
вечером, когда вы рассыпали мои книги. Ситуация была в тот момент очень
опасной, и возглас удивления или радости мог бы привлечь ко мне внимание и
привести к печальным, даже непоправимым последствиям. Что касается
Майкрофта, я поневоле должен был открыться ему, так как мне необходимы
были деньги. В Лондоне дела шли не так хорошо, как я того ожидал. После
суда над шайкой Мориарти остались на свободе два самых опасных ее члена,
оба - мои смертельные враги. Поэтому два года я пропутешествовал по
Тибету, посетил из любопытства Лхассу и провел несколько дней у
далай-ламы[1].
Вы, вероятно, читали о нашумевших исследованиях норвежца Сигерсона,
но, разумеется, вам и в голову не приходило, что-то была весточка от
вашего друга. Затем я объехал всю Персию, заглянул в Мекку и побывал с
коротким, но интересным визитом у калифа в Хартуме... Отчет об этом визите
был затем представлен мною министру иностранных дел.
Вернувшись в Европу, я провел несколько месяцев во Франции, где
занимался исследованиями веществ, получаемых из каменноугольной смолы. Это
происходило в одной лаборатории на юге Франции, в Монпелье. Успешно
закончив опыты и узнав, что теперь в Лондоне остался лишь один из моих
заклятых врагов, я подумывал о возвращении домой, когда известие о
нашумевшем убийстве на Парк-лейн заставило меня поторопиться с отъездом.
Эта загадка заинтересовала меня не только сама по себе, но и потому, что
ее раскрытие, по-видимому, могло помочь мне осуществить кое-какие проекты,
касающиеся меня лично. Итак, я немедленно приехал в Лондон, явился
собственной персоной на Бейкер-стрит, вызвал сильный истерический припадок
у миссис Хадсон и убедился в том, что Майкрофт позаботился сохранить мои
комнаты и бумаги точно в том же виде, в каком они были прежде. Таким
образом, сегодня, в два часа дня, я очутился в своей старой комнате, в
своем старом кресле, и единственное, чего мне оставалось желать, это -
чтобы мой старый друг Уотсон сидел рядом со мной в другом кресле, которое
он так часто украшал своей особой.
Такова была изумительная повесть, рассказанная мне в тот апрельский
вечер, повесть, которой я бы ни за что не поверил, если бы не видел своими
глазами высокую, худощавую фигуру и умное, энергичное лицо человека,
которого уже никогда не чаял увидеть. Каким-то образом Холмс успел узнать
о смерти моей жены, но его сочувствие проявилось скорее в тоне, нежели в
словах.
- Работа - лучшее противоядие от горя, дорогой Уотсон, - сказал он, -
а нас с вами ждет сегодня ночью такая работа, что человек, которому
удастся успешно довести ее до конца, сможет смело сказать, что он недаром
прожил свою жизнь. Тщетно упрашивал я его высказаться яснее.
- Вы достаточно услышите и увидите до наступления утра, - ответил он.
- А пока что у нас и без того есть о чем поговорить - ведь мы не виделись
три года. Надеюсь, что до половины десятого нам хватит этой темы, а потом
мы отправимся в путь, навстречу одному интересному приключению в пустом
доме.
И правда, все было как в доброе старое время, когда в назначенный час
я очутился в кэбе рядом с Холмсом. В кармане я нащупал револьвер, и сердце
мое сильно забилось в ожидании необычайных событий. Холмс был сдержан,
угрюм и молчалив. Когда свет уличных фонарей упал на его суровое лицо, я
увидел, что брови его нахмурены, а тонкие губы плотно сжаты: казалось, он
был погружен в глубокое раздумье. Я еще не знал, какого хищного зверя нам
предстояло выследить в темных джунглях лондонского преступного мира, но
все повадки этого искуснейшего охотника сказали мне, что приключение
обещает быть одним из самых опасных, а язвительная усмешка, появлявшаяся
время от времени на аскетически строгом лице моего спутника, не предвещала
ничего доброго для той дичи, которую мы выслеживали.
Я предполагал, что мы едем на Бейкер-стрит, но Холмс приказал кучеру
остановиться на углу Кавендиш-сквера. Выйдя из экипажа, он внимательно
осмотрелся по сторонам и потом оглядывался на каждом повороте, желая
удостовериться, что никто не увязался за нами следом. Мы шли какой-то
странной дорогой. Холмс всегда поражал меня знанием лондонских закоулков,
и сейчас он уверенно шагал через лабиринт каких-то конюшен и извозчичьих
дворов, о существовании которых я даже не подозревал. Наконец мы вышли на
узкую улицу с двумя рядами старых, мрачных домов, и она вывела нас на
Манчестер-стрит, а затем на Блэндфорд-стрит. Здесь Холмс быстро свернул в
узкий тупичок, прошел через деревянную калитку в пустынный двор и открыл
ключом заднюю дверь одного из домов. Мы вошли, и он тотчас же заперся
изнутри.
Было совершенно темно, но я сразу понял, что дом необитаем. Голый пол
скрипел и трещал под ногами, а на стене, к которой я нечаянно прикоснулся,
висели клочья рваных обоев. Холодные тонкие пальцы Холмса сжали мою руку,
и он повел меня по длинному коридору, пока наконец перед нами не
обрисовались еле заметные контуры полукруглого окна над дверью. Здесь
Холмс внезапно повернул вправо, и мы очутились в большой квадратной пустой
комнате, совершенно темной по углам, но слегка освещенной в середине
уличными огнями. Впрочем, поблизости от окна фонаря не было, да и стекло
было покрыто густым слоем пыли, так что мы с трудом различали друг друга.
Мой спутник положил руку мне на плечо и почти коснулся губами моего уха.
- Знаете ли вы, где мы? - шепотом спросил он.
- Кажется, на Бейкер-стрит, - ответил я, глядя через мутное стекло.
- Совершенно верно, мы находимся в доме Кэмдена, как раз напротив
нашей прежней квартиры.
- Но зачем мы пришли сюда?
- Затем, что отсюда открывается прекрасный вид на это живописное
здание. Могу ли я попросить вас, дорогой Уотсон, подойти чуть ближе к
окну? Только будьте осторожны, никто не должен вас видеть. Ну, а теперь
взгляните на окна наших прежних комнат, где было положено начало стольким
интересным приключениям. Сейчас увидим, совсем ли я потерял способность
удивлять вас за три года нашей разлуки.
Я шагнул вперед, посмотрел на знакомое окно, и у меня вырвался
возглас изумления. Штора была опущена, комната ярко освещена, и тень
человека, сидевшего в кресле в глубине ее, отчетливо выделялась на светлом
фоне окна. Посадка головы, форма широких плеч, острые черты лица - все это
не оставляло никаких сомнений. Голова была видна вполоборота и напоминала
те черные силуэты, которые любили рисовать наши бабушки. Это была точна
копия Холмса. Я был так поражен, что невольно протянул руку, желая
убедиться, действительно ли сам он стоит здесь, рядом со мной. Холмс
трясся от беззвучного смеха.
- Ну? - спросил он.
- Это просто невероятно! - прошептал я.
- Кажется, годы не убили мою изобретательность, а привычка не
засушила ее, - сказал он, и я уловил в его голосе радость и гордость
художника, любующегося своим творением. - А ведь правда похож?
- Я готов был бы поклясться, что это вы.
- Честь выполнения принадлежит господину Менье из Гренобля. Он лепил
эту фигуру несколько дней. Она сделана из воска. Все остальное устроил я
сам, когда заходил на Бейкер-стрит сегодня утром.
- Но зачем вам понадобилось все это?
- У меня были на то серьезные причины, милый Уотсон. Я хочу, чтобы
некоторые люди думали, что я нахожусь там, в то время как в
действительности я нахожусь в другом месте.
- Так вы думаете, что за квартирой следят?
- Я знаю, что за ней следят.
- Кто же?
- Мои старые враги, Уотсон. Та очаровательная компания, шеф которой
покоится на дне Рейхенбахского водопада. Как вы помните, они - и только
они - знали, что я еще жив. Они были уверены, что рано или поздно я
вернусь в свою прежнюю квартиру. Они не переставали следить за ней, и вот
сегодня утром они увидели, что я возвратился.
- Но как вы догадались об этом?
- Выглянув из окна, я узнал их дозорного. Это довольно безобидный
малый, по имени Паркер, по профессии грабитель и убийца и в то же время
прекрасный музыкант. Он мало меня интересует. Меня гораздо больше
интересует другой - тот страшный человек, который скрывается за ним,
ближайший друг Мориарти, тот, кто швырял в меня камнями с вершины скалы, -
самый хитрый и самый опасный преступник во всем Лондоне. Именно этот
человек охотится за мной сегодня ночью, Уотсон, и не подозревает, что мы
охотимся за ним.
Планы моего друга постепенно прояснились для меня. Из нашего удобного
убежища мы имели возможность наблюдать за теми, кто стремился наблюдать за
нами, и следить за нашими преследователями. Тонкий силуэт в окне служил
приманкой, а мы - мы были охотниками. Молча стояли мы рядом в темноте,
плечом к плечу, и внимательно вглядывались в фигуры прохожих, сновавших
взад и вперед по улице напротив нас. Холмс не говорил мне ни слова и не
шевелился, но я чувствовал, что он страшно напряжен и что глаза его не
отрываясь следят за людским потоком на тротуаре. Ночь была холодная и
ненастная, резкий ветер дул вдоль длинной улицы. Народу было много, почти
все прохожие шли торопливой походкой, уткнув носы в воротники или кашне.
Мне показалось, что одна и та же фигура несколько раз прошла взад и вперед
мимо дома, и особенно подозрительны были мне два человека, которые, словно
укрываясь от ветра, долго торчали в одном подъезде невдалеке от нас. Я
сделал попытку обратить на них внимание Холмса, но он ответил мне лишь еле
слышным возгласом досады и продолжал внимательно смотреть на улицу. Время
от времени он переминался с ноги на ногу или нервно барабанил пальцами по
стене. Я видел, что ему становится не по себе и что события
разворачиваются не совсем так, как он предполагал. Наконец, когда дело
подошло к полуночи и улица почти опустела, он зашагал по комнате, уже не
скрывая своего волнения. Я хотел было что-то сказать ему, как вдруг взгляд
мой упал на освещенное окно, и я снова почувствовал изумление. Схватив
Холмса за руку, я показал ему на окно.
- Фигура шевельнулась! - воскликнул я.
И действительно, теперь силуэт был обращен к нам уже не в профиль, а
спиной.
Как видно, годы не смягчили резкого характера Холмса, и он был все
так же нетерпелив, сталкиваясь с проявлениями ума, менее тонкого, чем его
собственный.
- Разумеется, она шевельнулась, - сказал он. - Неужели я такой уж
безмозглый болван, Уотсон, чтобы посадить в комнате явное чучело и
надеяться с его помощью провести самых хитрых мошенников, какие только
существуют в Европе? Мы торчим в этой дыре два часа, и за это время миссис
Хадсон меняла положение фигуры восемь раз, то есть каждые четверть часа.
Само собой, она подходит к ней так, чтобы ее собственный силуэт не был
виден... Ага!
Внезапно он затаил дыхание и замер. В полумраке я увидел, как он
стоит, вытянув шею, в позе напряженного ожидания. Улица была теперь
совершенно пустынна. Возможно, что те двое все еще стояли, притаившись, в
подъезде, но я уже не мог их видеть. Вокруг нас царили безмолвие и мрак. И
во мраке отчетливо выделялся желтый экран ярко освещенного окна с
контурами черной фигуры в центре.
В полном безмолвии я слышал свистящее дыхание Холмса, выдававшее
сильное, с трудом сдерживаемое волнение. Внезапно он толкнул меня в глубь
комнаты, в самый темный ее угол, и зажал мне на минуту рот рукой, требуя
тем самым полного молчания. В эту минуту я ощутил, как дрожат его пальцы.
Никогда еще я не видел его в таком возбуждении, а между тем темная улица
казалась все такой же пустынной и безмолвной.
И вдруг я услышал то, что уже уловил более тонкий слух моего друга.
Какой-то тихий, приглушенный звук донесся до меня, но не со стороны
Бейкер-стрит, а из глубины того самого дома, где мы прятались. Вот
открылась и закрылась входная дверь. Через секунду чьи-то крадущиеся шаги
послышались в коридоре - шаги, которые, очевидно, стремились быть тихими,
но гулко отдавались в пустом доме. Холмс прижался к стене; я сделал то же,
крепко стиснув револьвер. Вглядываясь в темноту, я различил неясный
мужской силуэт, черный силуэт чуть темнее черного прямоугольника открытой
двери. Минуту он постоял там, затем пригнулся и, крадучись, двинулся
вперед. Во всех его движениях таилась угроза. Эта зловещая фигура была в
трех шагах от нас, и я уже напряг мускулы, готовясь встретить нападение
пришельца, как вдруг до моего сознания дошло, что он и не подозревает о
нашем присутствии. Едва не коснувшись нас, он прошел мимо, прокрался к
окну и очень осторожно, совершенно бесшумно, поднял раму почти на полфута.
Когда он нагнулся до уровня образовавшегося отверстия, свет с улицы, уже
не заслоненный грязным стеклом, упал на его лицо. Это лицо выдавало
крайнюю степень возбуждения. Глаза лихорадочно горели, черты были страшно
искажены. Незнакомец был уже немолодой человек с тонким ястребиным носом,
высоким лысеющим лбом и длинными седыми усами. Цилиндр его был сдвинут на
затылок, пальто распахнулось и открывало белоснежную грудь фрачной
манишки. Смуглое мрачное лицо было испещрено глубокими морщинами. В руке
он держал нечто вроде трости, но, когда он положил ее на пол, она издала
металлический лязг. Затем он вынул из кармана пальто какой-то предмет
довольно больших размеров и несколько минут возился с ним, пока не
щелкнула какая-то пружина или задвижка. Стоя на коленях, он нагнулся
вперед и всей своей тяжестью налег на какой-то рычаг, в результате чего мы
услышали длинный, скрежещущий, резкий звук. Тогда он выпрямился, и я
увидел, что в руке у него было нечто вроде ружья с каким-то странным,
неуклюжим прикладом. Он открыл затвор, вложил что-то внутрь и снова
защелкнул его. Потом, сев на корточки, положил конец ствола на подоконник,
и его длинные усы повисли над стволом, а глаза сверкнули, вглядываясь в
точку прицела. Наконец он приложил ружье к плечу и с облегчением вздохнул:
мишень была перед ним - изумительная мишень, черный силуэт, четко
выделявшийся на светлом фоне. На мгновение он застыл, потом его палец
нажал на собачку, и раздалось странное жужжание, а вслед за ним
серебристый звон разбитого стекла. В тот же миг Холмс, как тигр, прыгнул
на спину стрелка и повалил его на пол. Но через секунду тот вскочил на
ноги и с невероятной силой схватил Холмса за горло. Тогда рукояткой моего
револьвера я ударил злодея по голове, и он снова упал. Я навалился на
него, и в ту же минуту Холмс дал резкий свисток. С улицы послышался топот
бегущих людей, и вскоре два полисмена в форме, а с ними сыщик в штатском
платье ворвались в комнату через парадную дверь.
- Это вы, Лестрейд? - спросил Холмс.
- Да, мистер Холмс. Я решил сам заняться этим делом. Рад видеть вас
снова в Лондоне, сэр.
- Мне казалось, что вам не помешает наша скромная неофициальная
помощь. Три нераскрытых убийства за один год - многовато, Лестрейд. Но
дело о тайне Молей вы вели не так уж... то есть я хотел сказать, что вы
провели его недурно...
Все мы уже стояли на ногах. Наш пленник тяжело дышал в руках двух
дюжих констеблей, крепко державших его с двух сторон. На улице начала
собираться толпа зевак. Холмс подошел к окну, закрыл его и опустил штору.
Лестрейд зажег две принесенные им свечи, а полицейские открыли свои
потайные фонарики. Наконец-то я мог рассмотреть нашего пленника.
У него было необычайно мужественное и в то же время отталкивающее
лицо. Лоб философа и челюсть сластолюбца говорили о том, что в этом
человеке была заложена способность как к добру, так и ко злу. Но жестокие,
стального оттенка глаза с нависшими веками и циничным взглядом, хищный,
ястребиный нос и глубокие морщины, избороздившие лоб, указывали, что сама
природа позаботилась наделить его признаками, свидетельствовавшими об
опасности этого субъекта для общества. Ни на кого из нас он не обращал ни
малейшего внимания; взгляд его был прикован к лицу Холмса, на которого он
глядел с изумлением и ненавистью.
- Дьявол! - шептал он. - Хитрый дьявол!
- Итак, полковник, - сказал Холмс, поправляя свой измятый воротник, -
все пути ведут к свиданью, как поется в старинной песенке. Кажется, я еще
не имел удовольствия видеть вас после того, как вы удостоили меня своим
благосклонным вниманием, - помните, когда я лежал в той расселине над
Рейхенбахским водопадом.
Полковник, словно загипнотизированный, не мог оторвать взгляда от
моего друга.
- Дьявол, сущий дьявол! - снова и снова повторял он.
- Я еще не представил вас, - сказал Холмс. - Джентльмены, это
полковник Себастьян Моран, бывший офицер Индийской армии ее величества и
лучший охотник на крупного зверя, какой когда-либо существовал в наших
восточных владениях. Думаю, что не ошибусь, полковник, если скажу, что по
числу убитых вами тигров вы все еще остаетесь на первом месте?
Пленник с трудом сдерживал ярость, но продолжал молчать. Он и сам был
похож на тигра, глаза у него злобно сверкали, усы ощетинились.
- Меня удивляет, что моя несложная выдумка могла обмануть такого
опытного охотника, - продолжал Холмс. - Для вас она не должна быть
новинкой. Разве вам не приходилось привязывать под деревом козленка и,
притаившись в ветвях с карабином, ждать, пока тигр не придет на приманку?
Этот пустой дом - мое дерево, а вы - мой тигр. Думаю, что иногда вам
случалось иметь в резерве других стрелков на случай, если бы вдруг явилось
несколько тигров, или же на тот маловероятный случай, если бы вы
промахнулись. Эти господа, - он показал на нас, - мои запасные стрелки.
Мое сравнение точно, не так ли?
Внезапно полковник Моран с яростным воплем рванулся вперед, но
констебли оттащили его. Лицо его выражало такую ненависть, что страшно
было смотреть.
- Признаюсь, вы устроили мне небольшой сюрприз, - продолжал Холмс. -
Я не предполагал, что вы сами захотите воспользоваться этим пустым домом и
этим окном, действительно очень удобным. Мне представлялось, что вы будете
действовать с улицы, где вас ждал мой друг Лестрейд со своими помощниками.
За исключением этой детали, все произошло так, как я ожидал.
Полковник Моран обратился к Лестрейду.
- Независимо от того, есть у вас основания для моего ареста или у вас
их нет, - сказал он, - я не желаю переносить издевательства этого
господина. Если я в руках закона, пусть все идет законным порядком.
- Это, пожалуй, справедливо, - заметил Лестрейд. - Вы имеете еще
что-нибудь сказать, перед тем как мы уйдем отсюда, мистер Холмс?
Холмс поднял с пола громадное духовое ружье и стал рассматривать его
механизм.
- Превосходное и единственное в своем роде оружие! - сказал он. -
Стреляет бесшумно и действует с сокрушительной силой. Я знал немца фон
Хердера, слепого механика, который сконструировал его по заказу покойного
профессора Мориарти. Вот уже много лет, как мне было известно о
существовании этого ружья, но никогда еще не приходилось держать его в
руках. Я особенно рекомендую его вашему вниманию, Лестрейд, а также и пули
к нему.
- Не беспокойтесь, мистер Холмс, мы займемся им, - сказал Лестрейд,
когда все присутствовавшие двинулись к дверям. - Это все?
- Все. Впрочем, я хотел бы спросить, какое обвинение вы собираетесь
предъявить преступнику?
- Как какое обвинение, сэр? Ну, разумеется, в покушении на убийство
мистера Шерлока Холмса.
- О нет, Лестрейд, я не имею никакого желания фигурировать в этом
деле. Вам, и только вам, принадлежит честь замечательного ареста, который
вы произвели. Поздравляю вас, Лестрейд! Благодаря сочетанию свойственной
вам проницательности и смелости вы наконец поймали этого человека.
- Этого человека? Но кто же он такой, мистер Холмс?
- Тот, кого безуспешно искала вся полиция, - полковник Себастьян
Моран, который тридцатого числа прошлого месяца застрелил сэра Рональда
Адэра выстрелом из духового ружья, произведенным через окно второго этажа
дома N427 по Парк-лейн. Вот каково должно быть обвинение, Лестрейд... А
теперь, Уотсон, если вы не боитесь сквозного ветра из разбитого окна,
давайте посидим полчаса у меня в кабинете и выкурим по сигаре - надеюсь,
что это немного развлечет вас.
Благодаря наблюдению Майкрофта Холмса и непосредственным заботам
миссис Хадсон в нашей прежней квартире ничего не изменилось. Правда, когда
я вошел, меня удивила ее непривычная опрятность, но все знакомые предметы
стояли на своих местах. На месте был "уголок химии", в котором по-прежнему
стоял сосновый стол, покрытый пятнами от едких кислот. На полке
по-прежнему были выстроены в ряд огромные альбомы газетных вырезок и
справочники, которые так охотно швырнули бы в огонь многие из наших
сограждан! Диаграммы, футляр со скрипкой, полочка со множеством трубок,
даже персидская туфля с табаком - все было вновь перед моими глазами,
когда я осмотрелся по сторонам. В комнате находились двое: во-первых,
миссис Хадсон, встретившая нас радостной улыбкой, а во-вторых, странный
манекен, сыгравший такую важную роль в событиях сегодняшней ночи. Это был
раскрашенный восковой бюст моего друга, сделанный с необыкновенным
мастерством и поразительно похожий на оригинал. Он стоял на высокой
подставке и был так искусно задрапирован старым халатом Холмса, что, если
смотреть с улицы, иллюзия получалась полная.
- Надо полагать, вы выполнили все мои указания, миссис Хадсон? -
спросил Холмс.
- Я подползала к нему на коленях, сэр, как вы приказали.
- Отлично. Вы проделали все это как нельзя лучше. Заметили вы, куда
попала пуля?
- Да, сэр. Боюсь, что она испортила вашу красивую статую - прошла
через голову и сплющилась о стену. Я подняла ее с ковра. Вот она.
Холмс протянул ее мне.
- Мягкая револьверная пуля, посмотрите, Уотсон. Ведь это просто
гениально! Ну кто бы подумал, что такая штука может быть пущена из
духового ружья? Прекрасно, миссис Хадсон, благодарю вас за помощь... А
теперь, Уотсон, садитесь, как бывало, на свое старое место. Мне хочется
побеседовать с вами кое о чем.
Он сбросил поношенный сюртук, накинул старый халат, сняв его
предварительно со своего двойника, и передо мной снова был прежний Холмс.
- Нервы у старого охотника все так же крепки, а глаз так же верен, -
сказал он со смехом, разглядывая продырявленный лоб восковой фигуры. -
Попал в самую середину затылка и пробил мозг. Это был искуснейший стрелок
Индии. Думаю, что и в Лондоне у него найдется не так уж много соперников.
Вы когда-нибудь слышали прежде его имя?
- Нет, никогда.
- Да, вот она, слава! Впрочем, вы ведь, насколько я помню, еще
недавно сознавались, что не слышали даже имени профессора Джеймса
Мориарти, а это был один из величайших умов нашего века. Кстати, снимите,
пожалуйста, с полки биографический указатель...
Удобно расположившись в кресле и попыхивая сигарой, Холмс лениво
переворачивал страницы.
- У меня отличная коллекция на "М", - сказал он. - Одного Мориарти
было бы достаточно, чтобы прославить любую букву, а тут еще Морган -
отравитель, и Мерридью, оставивший по себе жуткую память, и Мэтьюз - тот
самый, который выбил мне левый клык в зале ожидания на Черингкросском
вокзале. А вот наконец и наш сегодняшний друг. Он протянул мне книгу, и я
прочитал: "Моран Себастьян, полковник в отставке. Служил в первом саперном
бангалурском полку. Родился в Лондоне в 1843 году. Сын сэра Огастеса
Морана, кавалера ордена Бани, бывшего британского посланника в Персии.
Окончил Итонский колледж и Оксфордский университет. Участвовал в кампаниях
Джовакской, Афганской, Чарасиабской (дипломатическим курьером), Шерпурской
и Кабульской. Автор книг: "Охота на крупного зверя в Западных Гималаях"
(1881) и "Три месяца в джунглях" (1884). Адрес: Кондуит-стрит. Клубы:
Англо-индийский, Тэнкервильский и карточный клуб Бэгетель".
На полях четким почерком Холмса было написано: "Самый опасный человек
в Лондоне после Мориарти".
- Странно, - сказал я, возвращая Холмсу книгу. - Казалось бы, его
путь - это путь честного солдата.
- Вы правы, - ответил Холмс. - До известного момента он не делал
ничего дурного. Это был человек с железными нервами, и в Индии до сих пор
ходят легенды о том, как он прополз по высохшему руслу реки и спас
человека, вырвав его из когтей раненого тигра. Есть такие деревья, Уотсон,
которые растут нормально до определенной высоты, а потом вдруг
обнаруживают в своем развитии какое-нибудь уродливое отклонение от нормы.
Это часто случается и с людьми. Согласно моей теории, каждый индивидуум
повторяет в своем развитии историю развития всех своих предков, и я
считаю, что каждый неожиданный поворот в сторону добра или зла объясняется
каким-нибудь сильным влиянием, источник которого надо искать в родословной
человека. И следовательно, его биография является как бы отражением в
миниатюре биографии всей семьи.
- Ну, знаете, эта теория несколько фантастична.
- Что ж, не буду на ней настаивать. Каковы бы ни были причины, но
полковник Моран вступил на дурной путь. Никакого открытого скандала не
было, но он до такой степени восстановил против себя кое-кого в Индии, что
ему уже невозможно было оставаться там. Он вышел в отставку, приехал в
Лондон и здесь тоже приобрел дурную славу. Вот тогда-то его и открыл
профессор Мориарти, у которого он некоторое время был правой рукой.
Мориарти щедро снабжал его деньгами, но к помощи его прибегал очень редко
- лишь в двух или трех особо трудных случаях, которые были не под силу
заурядному преступнику. Вы, может быть, помните странную смерть миссис
Стюард из Лаудера в 1877 году? Нет? Я уверен, что тут не обошлось без
Морана, хотя против него и не было никаких явных улик. Полковник умел так
искусно прятать концы в воду, что даже после того, как разогнали всю шайку
Мориарти, нам все-таки не удалось притянуть его к суду. Помните, Уотсон,
тот вечер, когда я пришел к вам и закрыл ставни, опасаясь выстрела из
духового ружья? Тогда вам показалось это странным, но я знал что делал,
ибо мне было уже известно о существовании этого замечательного ружья, и,
кроме того, я знал, что оно находится в руках у одного из искуснейших
стрелков. Когда мы с вами поехало в Швейцарию, Моран погнался за нами
вместе с Мориарти, и именно из-за него я пережил несколько весьма
неприятных минут, лежа в расселине скалы над Рейхенбахским водопадом.
Можете себе представить, с каким вниманием читал я английские газеты,
когда был во Франции: я надеялся найти хоть какой-нибудь шанс посадить его
за решетку. Ведь пока он разгуливал в Лондоне на свободе, я не мог и
думать о возвращении. Днем и ночью эта угроза омрачала бы мою жизнь, и так
или иначе он нашел бы случай убить меня. Что же мне было делать?
Застрелить его при встрече я не мог: ведь я и сам очутился бы тогда на
скамье подсудимых. Обращаться в суд тоже была бесполезно: суд не имеет
права возбуждать дело на основании одних только недоказанных подозрений, а
доказательств у меня не было. Так что я был бессилен что-либо предпринять.
Но я неустанно следил за хроникой преступлений, так как был твердо уверен,
что рано или поздно мне удастся его изловить. И вот произошло это убийство
Рональда Адэра. Наконец-то мой час настал! Зная то, что я знал, мог ли я
сомневаться, что его убил именно полковник Моран? Он играл с юношей в
карты, он пошел за ним следом после клуба, он застрелил его через открытое
окно. Да, сомнений быть не могло. Одна пуля могла стать достаточной
уликой, чтобы отправить полковника Морана на виселицу. Я тотчас приехал в
Лондон. Дозорный полковника увидел меня и, разумеется, сообщил ему об
этом. Тот не мог не связать мой внезапный приезд со своим преступлением и,
конечно, сильно встревожился. Я был убежден, что он сделает попытку
немедленно устранить меня и для этого прибегнет к своему смертоносному
оружию. Поэтому я приготовил ему в окне моего кабинета безукоризненную
мишень, предупредил полицию, что мне может понадобиться ее помощь (кстати,
Уотсон, вы своим зорким взглядом сразу разглядели двух полисменов в том
подъезде), и занял пост, показавшийся мне удобным для наблюдения, хотя,
уверяю вас, мне и не снилось, что мой противник выберет для нападения то
же самое место. Вот и все, милый Уотсон. Теперь, я думаю, вам все ясно?
- Нет, - ответил я. - Вы еще не объясняли мне, зачем понадобилось
полковнику Морану убивать сэра Рональда Адэра.
- Ну, друг мой, здесь уж мы вступаем в область догадок, а в этой
области одной логики мало. Каждый может на основании имеющихся фактов
создать свою собственную гипотезу, и ваша имеет столько же шансов быть
правильной, как и моя.
- Стало быть, ваша гипотеза уже создана?
- Что ж, по-моему, объяснить существующие факты не так уж трудно.
Следствием было установлено, что незадолго до убийства полковник Моран и
молодой Адэр, будучи партнерами, выиграли порядочную сумму денег. Но
Моран, без сомнения, играл нечисто - я давно знал, что он шулер. По всей
вероятности, в день убийства Адэр заметил, что Моран плутует. Он поговорил
с полковником с глазу на глаз и пригрозил разоблачить его, если он
добровольно не выйдет из членов клуба и не даст слово навсегда бросить
игру. Едва ли такой юнец, как Адэр, сразу решился бы публично бросить это
скандальное обвинение человеку, который значительно старше его и притом
занимает видное положение в обществе. Скорее всего он поговорил с
полковником наедине, без свидетелей. Но для Морана, который существовал
только на те деньги, которые ему удавалось добывать своими шулерскими
приемами, исключение из клуба было равносильно разорению. Поэтому он и
убил Адэра, убил в тот самый момент, когда молодой человек, не желая
пользоваться результатами нечестной игры своего партнера, подсчитывал,
какова была его доля выигрыша и сколько денег он должен был возвратить
проигравшим. А чтобы мать и сестра не застали его за этим подсчетом и не
начали расспрашивать, что означают все эти имена на бумаге и столбики
монет на столе, он заперся на ключ... Ну что, правдоподобно, по-вашему,
мое объяснение?
- Не сомневаюсь, что вы попали в точку.
- Следствие покажет, прав я или нет. Так или иначе, полковник Моран
больше не будет беспокоить нас, знаменитое духовое ружье фон Хердера
украсит коллекцию музея Скотленд-Ярда, и отныне никто не помешает мистеру
Шерлоку Холмсу заниматься разгадкой тех интересных маленьких загадок,
которыми так богата сложная лондонская жизнь.
Перевод Д. Лившиц
1. Далай-лама - в то время верховный правитель Тибета (духовный и
светский); город Лхасса был местом пребывания далай-ламы.
Голубой карбункул.
|
На третий день Рождества зашел я к Шерлоку Холмсу, чтобы поздравить его с праздником. Он лежал на кушетке в красном халате; по правую руку от него была подставка для трубок, а по левую -- груда помятых утренних газет которые он, видимо, только что просматривал. Рядом с кушеткой стоял стул, на его спинке висела сильно поношенная, потерявшая вид фетровая шляпа. Холмс, должно быть очень внимательно изучал эту шляпу, так как тут же на сиденье стула лежали пинцет и лупа. -- Вы заняты? -- сказал я. -- Я вам не помешал? -- Нисколько, -- ответил он. -- Я рад, что у меня есть друг, с которым я могу обсудить результаты некоторых моих изысканий. Дельце весьма заурядное, но с этой вещью, -- он ткнул большим пальцем в сторону шляпы, -- связаны кое-какие любопытные и даже поучительные события. Я уселся в кресло и стал греть руки у камина, где потрескивал огонь. Был сильный мороз; окна покрылись плотными ледяными узорами. -- Хотя эта шляпа кажется очень невзрачной, она, должно быть, связана с какой-нибудь кровавой историей, -- заметил я. -- Очевидно, она послужит ключом к разгадке страшной тайны, и благодаря ей вам удастся изобличить и наказать преступника. -- Нет, -- засмеялся Шерлок Холмс, -- тут не преступление, а мелкий, смешной эпизод, который всегда может произойти там, где четыре миллиона человек толкутся на площади в несколько квадратных миль. В таком колоссальном человеческом улье возможны любые комбинации событий и фактов, возникает масса незначительных, но загадочных и странных происшествий, хотя ничего преступного в них нет. Нам уже приходилось сталкиваться с подобными случаями. -- Еще бы! -- воскликнул я. -- Из последних шести эпизодов, которыми я пополнил свои записки, три не содержат ничего беззаконного. -- Совершенно верно. Вы имеете в виду мои попытки обнаружить бумаги Ирен Адлер, интересный случай с мисс Мэри Сазерлэнд и приключения человека с рассеченной губой. Не сомневаюсь, что и это дело окажется столь же невинным. Вы знаете Питерсона, посыльного? -- Да. -- Этот трофей принадлежит ему. -- Это его шляпа? -- Нет, он нашел ее. Владелец ее неизвестен. Я прошу вас рассматривать эту шляпу не как старую рухлядь, а как предмет, таящий в себе серьезную задачу... Однако прежде всего, как эта шляпа попала сюда. Она появилась в первый день Рождества вместе с отличным жирным гусем, который в данный момент наверняка жарится у Питерсона в кухне. Произошло это так. На Рождество, в четыре часа утра, Питерсон, человек, как вы знаете, благородный и честный, возвращался с пирушки домой по улице Тоттенхем-Корт- роуд. При свете газового фонаря он заметил, что перед ним, слегка пошатываясь, идет какой-то субъект и несет на плече белоснежного гуся. На углу Гудж-стрит к незнакомцу пристали хулиганы. Один из них сбил с него шляпу, а незнакомец, отбиваясь, размахнулся палкой и попал в витрину магазина, оказавшуюся у него за спиной. Питерсон кинулся вперед, чтобы защитить его, но тот, испуганный тем, что разбил стекло, увидев бегущего к нему человека, бросил гуся, помчался со всех ног и исчез в лабиринте небольших переулков, лежащих позади Тоттенхем-Корт-роуд. Питерсон был в форме, и это, должно быть, больше всего и напугало беглеца. Хулиганы тоже разбежались, и посыльный остался один на поле битвы, оказавшись обладателем этой понятой шляпы и превосходного рождественского гуся... -- ...которого Питерсон, конечно, возвратил незнакомцу? -- В том-то и загвоздка, дорогой друг. Правда, на карточке, привязанной к левой лапке гуся, было написано: "Для миссис Генри Бейкер", а на подкладке шляпы можно разобрать инициалы "Г. Б.". Но в Лондоне живет несколько тысяч Бейкеров и несколько сот Генри Бейкеров, так что нелегко вернуть потерянную собственность одному из них. -- Что же сделал Питерсон? -- Зная, что меня занимает решение даже самых ничтожных загадок, он попросту принес мне и гуся и шляпу. Гуся мы продержали вплоть до сегодняшнего утра, когда стало ясно, что, несмотря на мороз, его все же лучше незамедлительно съесть. Питерсон унес гуся, и с гусем произошло то, к чему он уготован судьбой, а у меня осталась шляпа незнакомца, потерявшего свой рождественский ужин. -- Он не помещал объявления в газете? -- Нет. -- Как же вы узнаете, кто он? -- Только путем размышлений. -- Размышлений над этой шляпой? -- Конечно. -- Вы шутите! Что можно извлечь из этого старого рваного фетра? -- Вот лупа. Попробуйте применить мой метод. Что вы можете сказать о человеке, которому принадлежала эта шляпа? Я взял рваную шляпу и уныло повертел ее в руках. Самая обыкновенная черная круглая шляпа, жесткая, сильно поношенная. Шелковая подкладка, некогда красная, теперь выцвела. Фабричную марку мне обнаружить не удалось, но, как и сказал Холмс, внутри сбоку виднелись инициалы "Г. Б.". На полях я заметил петельку для придерживавшей шляпу резинки, но самой резинки не оказалось. Вообще шляпа была мятая, грязная, покрытая пятнами. Впрочем, заметны были попытки замазать эти пятна чернилами. -- Я ничего в ней не вижу,-- сказал я, возвращая шляпу Шерлоку Холмсу. -- Нет, Уотсон, видите, но не даете себе труда поразмыслить над тем, что видите. Вы слишком робки в своих логических выводах. -- Тогда, пожалуйста, скажите, какие же выводы делаете вы? Холмс взял шляпу в руки и стал пристально разглядывать ее проницательным взглядом, свойственным ему одному. -- Конечно, не все достаточно ясно, -- заметил он, -- но кое-что можно установить наверняка, а кое-что предположить с разумной долей вероятия. Совершенно очевидно, например, что владелец ее -- человек большого ума и что три года назад у него были изрядные деньги, а теперь настали черные дни. Он всегда был предусмотрителен и заботился о завтрашнем дне, но мало-помалу опустился, благосостояние его упало, и мы вправе предположить, что он пристрастился к какому-нибудь пороку,-- быть может, к пьянству. По-видимому, из-за этого и жена его разлюбила... -- Дорогой Холмс... -- Но в какой-то степени он еще сохранил свое достоинство,-- продолжал Холмс, не обращая внимания на мое восклицание. -- Он ведет сидячий образ жизни, редко выходит из дому, совершенно не занимается спортом. Этот человек средних лет, у него седые волосы, он мажет их помадой и недавно подстригся. Вдобавок я почти уверен, что в доме у него нет газового освещения. -- Вы, конечно, шутите, Холмс. -- Ничуть. Неужели даже теперь, когда я все рассказал, вы не понимаете, как я узнал об этом? -- Считайте меня идиотом, но должен признаться, что я не в состоянии уследить за ходом ваших мыслей. Например, откуда вы взяли, что он умен? Вместо ответа Холмс нахлобучил шляпу себе на голову. Шляпа закрыла его лоб и уперлась в переносицу. -- Видите, какой размер! -- сказал он.-- Не может же быть совершенно пустым такой большой череп. -- Ну, а откуда вы взяли, что он обеднел? -- Этой шляпе три года. Тогда были модными плоские поля, загнутые по краям. Шляпа лучшего качества. Взгляните-ка на эту шелковую ленту, на превосходную подкладку. Если три года назад человек был в состоянии купить столь дорогую шляпу и с тех пор не покупал ни одной, значит, дела у него пошатнулись. -- Ну ладно, в этом, пожалуй, вы правы. Но откуда вы могли узнать, что он человек предусмотрительный, а в настоящее время переживает душевный упадок? -- Предусмотрительность -- вот она, -- сказал он, показывая на петельку от шляпной резинки. -- Резинки не продают вместе со шляпой, их нужно покупать отдельно. Раз этот человек купил резинку и велел прикрепить к шляпе, значит, он заботился о том, чтобы уберечь ее от ветра. Но когда резинка оторвалась, а он не стал прилаживать новую, это значит, что он перестал следить за своей наружностью, опустился. Однако, с другой стороны, он пытался замазать чернилами пятна на шляпе, то есть не окончательно потерял чувство собственного достоинства. -- Все это очень похоже на правду. -- Что он человек средних лет, что у него седина, что он недавно стригся, что он помадит волосы -- все станет ясным, если внимательно посмотреть на нижнюю часть подкладки в шляпе. В лупу видны приставшие к подкладке волосы, аккуратно срезанные ножницами парикмахера и пахнущие помадой. Заметьте, что пыль на шляпе не уличная -- серая и жесткая, а домашняя -- бурая, пушистая. Значит, шляпа большей частью висела дома. А следы влажности на внутренней ее стороне говорят о том, как быстро потеет ее владелец, потому что не привык много двигаться. -- А как вы узнали, что его разлюбила жена? -- Шляпа не чищена несколько недель. Мой дорогой Уотсон, если бы я увидел, что ваша шляпа не чищена хотя бы неделю и вам позволяют выходить в таком виде, у меня появилось бы опасение, что вы имели несчастье утратить расположение вашей супруги. -- А может быть, он холостяк? -- Нет, он нес гуся именно для того, чтобы задобрить жену. Вспомните карточку, привязанную к лапке птицы. -- У вас на все готов ответ. Но откуда вы знаете, что у него в доме нет газа? -- Одно-два сальных пятна на шляпе -- случайность. Но когда я вижу их не меньше пяти, я не сомневаюсь, что человеку часто приходится пользоваться сальной свечой, --может быть, он поднимается ночью по лестнице, держа в одной руке шляпу, а в другой оплывшую свечу. Во всяком случае, от газа не бывает сальных пятен... Вы согласны со мною? -- Да, все это очень остроумно, -- смеясь, сказал я. -- Но, как вы сами сказали, тут еще нет преступления. Никто не пострадал -- разве что человек, потерявший гуся, -- значит, вы ломали себе голову зря. Шерлок Холмс раскрыл было рот для ответа, но в это мгновение дверь распахнулась, и в комнату влетел Питерсон; щеки у него буквально пылали от волнения. -- Гусь-то, гусь, мистер Холмс! -- задыхаясь, прокричал он. -- Ну? Что с ним такое? Ожил он, что ли, и вылетел в кухонное окно? -- Холмс повернулся на кушетке, чтобы лучше всмотреться в возбужденное лицо Питерсона. -- Посмотрите, сэр! Посмотрите, что жена нашла у него в зобу! Питерсон протянул руку, и на ладони его мы увидели ярко сверкающий голубой камень чуть поменьше горошины. Камень был такой чистой воды, что светился на темной ладони, точно электрическая искра. Холмc присвистнул и опустился на кущетку. -- Честной слово, Питерсон, вы нашли сокровище! Надеюсь, вы понимаете, что это такое? -- Алмаз, сэр! Драгоценный камень! Он режет стекло, словно масло! -- Не просто драгоценный камень -- это тот самый камень, который... -- Неужели голубой карбункул графини Моркар? -- воскликнул я. -- Конечно! Узнаю камень по описаниям, последнее время я каждый день вижу объявления о его пропаже в "Тайме". Камень этот единственный в своем роде, и можно только догадываться о его настоящей цене. Награда в тысячу фунтов, которую предлагают нашедшему, едва ли составляет двадцатую долю его стоимости. -- Тысяча фунтов! О, Боже! Посыльный бухнулся в кресло, изумленно тараща на нас глаза. -- Награда наградой, но у меня есть основания думать, -- сказал Холмс, -- что по некоторым соображениям графиня отдаст половину всех своих богатств, только бы вернуть этот камень. -- Если память мне не изменяет, он пропал в гостинице "Космополитен", -- заметил я. -- Совершенно верно, двадцать второго декабря, ровно пять дней назад. В краже этого камня обвинен Джон Хорнер, паяльщик. Улики против него так серьезны, что дело направлено в суд. Кажется, у меня есть об этом деле газетный отчет. Шерлок Холмс долго рылся в газетах, наконец вытащил одну, разгладил ее, сложил пополам и прочитал следующее:
"КРАЖА ДРАГОЦЕННОСТЕЙ В ОТЕЛЕ "КОСМОПОЛИТЕН" Джон Хорнер, 26 лет, обвиняется в том, что 22 сего месяца похитил у графини Моркар из шкатулки драгоценный камень, известный под названием "Голубой карбункул". Джеймс Райдер, служащий отеля, показал, что в день кражи Хорнер припаивал расшатанный прут каминной решетки в комнате графини Моркар. Некоторое время Райдер находился в комнате с Хорнером, но потом его куда-то вызвали. Возвратившись, он увидел, что Хорнер исчез, бюро взломано и маленький сафьяновый футляр, в котором, как выяснилось впоследствии, графиня имела обыкновение держать дагоценный камень, валялся пустой на туалетном столике. Райдер сейчас же сообщил в полицию, и в тот же вечер Хорнер был арестован, но камня не нашли ни при нем, ни у него дома. Кэтрин Кыосек, горничная графини, показала, что, услышав отчаянный крик Райдера, она вбежала в комнату и тоже увидела пустой футляр. Полицейский инспектор Бродстрит из округа "Б" сообщил, что Хорнер отчаянно сопротивлялся при аресте и горячо доказывал свою невиновность. Поскольку стало известно, что арестованный и прежде судился за кражу, судья отказался разбирать дело и передал его суду присяжных. Хорнер, все время высказывавший признаки сильнейшего волнения, упал в обморок и был вынесен из зала суда".
-- Гм! Вот и все, что дает нам полицейский суд, -- задумчиво сказал Холмс, откладывая газету. -- Наша задача теперь -- выяснить, каким образом из футляра графини камень попал в гусиный зоб. Видите, Уотсон, наши скромные размышления оказались не такими уж незначительными. Итак, вот камень. Этот камень был в гусе, а гусь у мистера Генри Бейкера, у того самого обладателя старой шляпы, которого я пытался охарактеризовать, чем и нагнал на вас невыносимую скуку. Что ж, теперь мы должны серьезно заняться розысками этого джентльмена и установить, какую роль он играл в таинственном происшествии. Прежде всего испробуем самый простой способ: напечатаем объявление во всех вечерних газетах. Если таким путем не достигнем цели, прибегнем к иным методам. -- Что вы напишете в объявлении? -- Дайте мне карандаш и клочок бумаги. "На углу Гуджстрит найдены гусь и черная фетровая шляпа. Мистер Генри Бейкер может получить их сегодня на Бейкер- стрит, 221-б, в 6.30 вечера". Коротко и ясно. -- Весьма. Но заметит ли он объявление? -- Конечно. Он просматривает теперь все газеты: человек он бедный, и рождественский гусь для него целое состояние. Он до такой степени был напуган, услышав звон разбитого стекла и увидев бегущего Питерсона, что кинулся бежать, не думая ни о чем. Но потом он, конечно, пожалел, что испугался и бросил гуся. В газете мы упоминаем его имя, и любой знакомый обратит его внимание на нашу публикацию... Так вот, Питерсон, бегите в бюро объявлений, чтобы они поместили эти строки в вечерних газетах. -- В каких, сэр? -- В "Глоб", "Стар", "Пэлл-Мэлл", "Сент-Джеймс газетт", "Ивнинг ньюс стандард", "Эхо" -- во всех, какие придут вам на ум. -- Слушаю, сэр! А как быть с камнем? -- Ах да! Камень я пока оставлю у себя. Благодарю вас. А на обратном пути, Питерсон, купите гуся и принесите его мне. Мы ведь должны дать этому джентльмену гуся взамен того, которым в настоящее время угощается ваша семья. Посыльный ушел, а Холмс взял камень и стал рассматривать его на свет. -- Славный камешек! -- сказал он.-- Взгляните, как он сверкает и искрится. Как и всякий драгоценный камень, он притягивает к себе преступников, словно магнит. Вот уж подлинно ловушка сатаны. В больших старых камнях каждая грань может рассказать о каком-нибудь кровавом злодеянии. Этому камню нет еще и двадцати лет. Его нашли на берегу реки Амоу, в Южном Китае, и замечателен он тем, что имеет все свойства карбункула, кроме одного: он не рубиново-красный, а голубой. Несмотря на его молодость, с ним уже связано много ужасных историй. Из-за сорока граней кристаллического углерода многих ограбили, кого-то облили серной кислотой, было два убийства и одно самоубийство. Кто бы сказал, что такая красивая безделушка ведет людей в тюрьму и на виселицу! Я запру камень в свой несгораемый шкаф и напишу графине, что он у нас. -- Как вы считаете, Хорнер не виновен? -- Не знаю. -- А Генри Бейкер замешан в это дело? -- Вернее всего, Генри Бейкер здесь ни при чем. Я думаю, ему и в голову не пришло, что, будь этот гусь из чистого золота, он и то стоил бы дешевле. Все очень скоро прояснится, если Генри Бейкер откликнется на наше объявление. -- А до тех пор вы ничего не хотите предпринять? -- Ничего. -- В таком случае я навещу своих пациентов, а вечером снова приду сюда. Я хочу знать, чем окончится это запутанное дело. -- Буду рад вас видеть. Я обедаю в семь. Кажется, к обеду будет куропатка. Кстати, в связи с недавними событиями не попросить ли миссис Хадсон тщательно осмотреть ее зоб? Я немного задержался, и было уже больше половины седьмого, когда я снова попал на Бейкер-стрит. Подойдя к дому Холмса, я увидел, что в ярком полукруге света, падавшем из окна над дверью, стоит высокий мужчина в шотландской шапочке и в наглухо застегнутом до подбородка сюртуке. Как раз в тот момент, когда я подошел, дверь отперли, и мы одновременно вошли к Шерлоку Холмсу. -- Если не ошибаюсь, мистер Генри Бейкер? -- сказал Холмс, поднимаясь с кресла и встречая посетителя с тем непринужденным радушным видом, который он так умело напускал на себя.-- Пожалуйста, присаживайтесь поближе к огню, мистер Бейкер. Вечер сегодня холодный, а мне кажется, лето вы переносите лучше, чем зиму... Уотсон, вы пришли как раз вовремя... Это ваша шляпа, мистер Бейкер? -- Да, сэр, это, несомненно, моя шляпа. Бейкер был крупный, сутулый человек с большой головой, с широким умным лицом и остроконечной каштановой бородкой. Красноватые пятна на носу и щеках и легкое дрожание протянутой руки подтверждали догадку Холмса о его наклонностях. На нем был порыжелый сюртук, застегнутый на все пуговицы, а на тощих запястьях, торчащих из рукавов, не было видно манжет. Он говорил глухо и отрывисто, старательно подбирая слова, и производил впечатление человека интеллигентного, но сильно помятого жизнью. -- У нас уже несколько дней хранится ваша шляпа и ваш гусь, -- сказал Холмс. -- Мы ждали, что вы дадите в газете объявление о пропаже. Не понимаю, почему вы этого не сделали. Наш посетитель смущенно усмехнулся. -- У меня не так много шиллингов, как бывало когда-то, -- сказал он. -- Я был уверен, что хулиганы, напавшие на меня унесли с собой и шляпу, и птицу, и не хотел тратить деньги по-пустому. -- Вполне естественно. Между прочим, нам ведь пришлось съесть вашего гуся. -- Съесть? -- Наш посетитель в волнении поднялся со стула. -- Да ведь он все равно испортился бы,-- продолжал Холмс.-- Но я полагаю, что вон та птица на буфете, совершенно свежая и того же веса, заменит вам вашего гуся. -- О, конечно, конечно! -- ответил мистер Бейкер, облегченно вздохнув. -- Правда, у нас от вашей птицы остались перья, лапки и зоб, так что, если захотите... Бейкер от души расхохотался. -- Разве только на память о моем приключении,-- сказал он.-- Право, не знаю, на что мне могут пригодиться disjecta membra1 моего покойного знакомца! Нет, сэр, с вашего разрешения я лучше ограничусь тем превосходным гусем, которого я вижу на буфете.Шерлок Холмс многозначительно посмотрел на меня и чуть заметно пожал плечами.-- Итак, вот ваша шляпа и ваш гусь, -- сказал он. -- Кстати, не скажете ли мне, где вы достали того гуся? Я кое-что смыслю в птице и, признаться, редко видывал столь откормленный экземпляр.-- Охотно, сэр,-- сказал Бейкер, встав и сунув под мышку своего нового гуся.-- Наша небольшая компания посещает трактир "Альфа", близ Британского музея, мы, понимаете ли, проводим в музее целый день. А в этом году хозяин трактира Уиндигейт, отличный человек, основал "гусиный клуб". Каждый из нас выплачивает по нескольку пенсов в неделю и к Рождеству получает гуся. Я целиком выплатил свою долю, ну а остальное вам известно. Весьма обязан вам, сэр, -- ведь неудобно солидному человеку в моем возрасте носить шотландскую шапочку. Он поклонился нам с комически торжественным видом и ушел. -- С Генри Бейкером покончено, -- сказал Холмс, закрывая за ним дверь. -- Совершенно очевидно, что он понятия не имеет о драгоценном камне. Вы очень голодны, Уотсон? -- Не особенно. -- Тогда я предлагаю превратить обед в ужин и немедленно отправиться по горячим следам. -- Я готов. Был морозный вечер, и нам пришлось надеть пальто и обмотать себе шею шарфом. Звезды холодно сияли на безоблачном, ясном небе, и пар от дыхания прохожих был похож на дымки от пистолетных выстрелов. Четко и гулко раздавались по улицам наши шаги. Мы шли по Уимпол-стрит, Харли-стрит, через Уитмор-стрит, вышли на Оксфорд-стрит и через четверть часа были в Блумсбери, возле трактира "Альфа", скромного заведения на углу одной из улиц, ведущих к Холборну. Холмс вошел в бар и заказал две кружки пива краснощекому трактирщику в белом переднике. -- У вас, надо полагать, превосходное пиво, если оно не хуже ваших гусей, -- сказал Холмс. -- Моих гусей? -- Трактирщик, казалось, был изумлен. -- Да. Полчаса назад я беседовал с мистером Генри Бейкером, членом вашего "гусиного клуба". -- А, понимаю. Но видите ли, сэр, гуси-то ведь не мои. -- В самом деле? А чьи же? -- Я купил две дюжины гусей у одного торговца в Ковент-Гарден. -- Да ну? Я знаю кое-кого из них. У кого же вы купили? -- Его зовут Брекинридж. -- Нет, Брекинриджа я не знаю. Ну, за ваше здоровье, хозяин, и за процветание вашего заведения! Доброй ночи! -- А теперь к мистеру Брекинриджу, -- сказал Холмс, выходя на мороз и застегивая пальто. -- Не забудьте, Уотсон, что на одном конце нашей цепи всего только безобидный гусь, зато к другому ее концу прикован человек, которому грозит не меньше семи лет каторги, если мы не докажем его невиновность. Возможно, впрочем, что наши розыски обнаружат, что виноват именно он, но, во всяком случае, в наших руках нить, ускользнувшая от полиции и случайно попавшая к нам. Дойдем же до конца этой нити, как бы печален этот конец ни был. Итак, поворот на юг, и шагом марш! Мы пересекли Холборн, пошли по Энделл-стрит и через какие-то трущобы вышли на Ковентгарденский рынок. На одной из самых больших лавок было написано: "Брекинридж". Хозяин лавки, человек с лошадиным лицом и холеными бакенбардами, помогал мальчику запирать ставни. -- Добрый вечер! Каков морозец, а? -- сказал Холмс. Торговец кивнул головой, бросив вопросительный взгляд на моего друга. -- Гуси, видно, распроданы? -- продолжал Холмс, указывая на пустой мраморный прилавок. -- Завтра утром можете купить хоть пятьсот штук. -- Завтра они мне ни к чему. -- Вон в той лавке, где горит свет, кое-что осталось. -- Да? Но меня направили к вам. -- Кто же? -- Хозяин "Альфы". -- А! Я отослал ему две дюжины. -- Отличные были гуси! Откуда вы их достали? К моему удивлению, вопрос этот привел торговца в бешенство. -- А ну-ка, мистер, -- сказал он, поднимая голову и упирая руки в бока, -- к чему вы клоните? Говорите прямо. -- Я говорю достаточно прямо. Мне хотелось бы знать, кто продал вам тех гусей, которых вы поставляете в "Альфу". -- Вот и не скажу. -- Не скажете -- и не надо. Велика важность! Чего вы кипятитесь из-за таких пустяков? -- Кипячусь? Небось, на моем месте и вы кипятились бы, если бы к вам так приставали! Я плачу хорошие деньги за хороший товар, и, казалось бы, дело с концом. Так нет: "где гуси?", "у кого вы купили гусей?", "кому вы продали гусей?" Можно подумать, что на этих гусях свет клином сошелся, когда послушаешь, какой из-за них подняли шум! -- Какое мне дело до других, которые пристают к вам с расспросами! -- небрежно сказал Холмс. -- Не хотите говорить -- не надо. Но я понимаю толк в птице и держал пари на пять фунтов стерлингов, что гусь, которого я ел, выкормлен в деревне. -- Вот и пропали ваши фунты! Гусь-то городской! -- выпалил торговец. -- Быть не может. -- А я говорю, городской! -- Ни за что не поверю! -- Уж не думаете ли вы, что смыслите в этом деле больше меня? Я ведь этим делом занимаюсь чуть не с пеленок. Говорю вам, все гуси, проданные в "Альфу", выкормлены в городе. -- И не пытайтесь меня убедить в этом. -- Хотите пари? -- Это значило бы попросту взять у вас деньги. Я уверен, что прав. Но у меня при себе есть соверен, и я готов поставить его, чтобы проучить вас за упрямство. Торговец ухмыльнулся. -- Принеси-ка мне книги, Билл, -- сказал он. Мальчишка принес две книги: одну тоненькую, а другую большую, засаленную, и положил их на прилавок под лампой. -- Ну-с, мистер Спорщик, -- сказал торговец, -- я считал, что сегодня распродал всех гусей, но, ей-ей, Бог занес ко мне в лавку еще одного. Видите эту книжку? -- Ну и что же? -- Это список тех, у кого я покупаю товар. Видите? Вот здесь, на этой странице, имена деревенских поставщиков, а цифра после каждой фамилии обозначает страницу в гроссбухе, где ведутся их счета. А эту страницу, исписанную красными чернилами, видите? Это список моих городских поставщиков. Взгляните-ка на третью фамилию. Прочтите ее вслух. -- "Миссис Окшотт, Брикстон-роуд, 117, страница 249",-- прочел Холмс. -- Совершенно правильно. Теперь откройте 249-ю страницу в гроссбухе. Холмс открыл указанную страницу: "Миссис Окшотт, Брикстон-роуд, 117 -- поставщица дичи и яиц". -- А что гласит последняя запись? -- "Декабрь, двадцать второго. Двадцать четыре гуся по семь шиллингов шесть пенсов". -- Правильно. Запомните это. А внизу? -- "Проданы мистеру Уиндигейту, "Альфа", по двенадцать шиллингов". -- Ну, что вы теперь скажете? Шерлок Холмс, казалось, был глубоко огорчен. Вынув соверен из кармана, он бросил его на прилавок, повернулся и вышел молча, с расстроенным видом. Однако, пройдя несколько шагов, он остановился под фонарем и рассмеялся своим особенным -- веселым и беззвучным -- смехом. -- Если у человека такие бакенбарды и такой красный платок в кармане, у него можно выудить все что угодно, предложив ему пари, -- сказал он. -- Я утверждаю, что и за сто фунтов мне не удалось бы получить у него такие подробные сведения, какие я получил, побившись с ним об заклад. Итак, Уотсон, мне кажется, что мы почти у цели. Единственное, что нам осталось решить,-- пойдем ли мы к этой миссис Окшотт сейчас или отложим наше посещение до утра. Из слов того грубияна ясно, что этим делом интересуется еще кто-то и я... Громкий шум, донесшийся внезапно из лавки, которую мы только что покинули, не дал Холмсу договорить. Обернувшись, мы увидели в желтом свете качающейся лампы какого-то невысокого, краснолицого человека. Брекинридж, стоя в дверях лавки, яростно потрясал перед ним кулаками. -- Хватит с меня и вас и ваших гусей! -- орал Брекинридж.-- Проваливайте вы все к дьяволу! Если вы еще раз сунетесь ко мне с дурацкими расспросами, я спущу цепную собаку. Приведите сюда миссис Окшотт, ей я отвечу. А выто тут при чем? Ваших, что ли, я купил гусей! -- Нет, но все же один из них мой, -- захныкал человек. -- Ну и спрашивайте его тогда у миссис Окшотт! -- Она мне велела узнать у вас. -- Спрашивайте хоть у прусского короля! С меня хватит! Убирайтесь отсюда! -- Он яростно бросился вперед, и человечек быстро исчез во мраке. -- Ага, нам, кажется, не придется идти на Брикстон-роуд,-- прошептал Холмс. -- Пойдем посмотрим, не пригодится ли нам этот субъект. Пробираясь между кучками ротозеев, бродящих вокруг освещенных ларьков, мой друг быстро нагнал человечка и положил ему руку на плечо. Тот порывисто обернулся, и при свете газового фонаря я увидел, как сильно он побледнел. -- Кто вы такой? Что вам надо? -- спросил он дрожащим голосом. -- Извините меня, -- мягко сказал Холмс, -- но я случайно слышал, что вы спрашивали у этого торговца. Я думаю, что могу быть вам полезен. -- Вы? Кто вы такой? Откуда вы знаете, что мне нужно? -- Меня зовут Шерлок Холмс. Моя профессия -- знать то, чего не знают другие. -- О том, что мне нужно, вы ничего не можете знать. -- Прошу прощения, но я знаю все. Вы пытаетесь установить, куда попали гуси, проданные миссис Окшотт с Брикстон-роуд торговцу Брекинриджу, который, в свою очередь, продал их мистеру Уиндигейту, владельцу "Альфы", а тот передал "гусиному клубу", членом которого является Генри Бейкер. -- Сэр, вы-то мне и нужны! -- вскричал человек, протягивая дрожащие руки. -- Я просто не могу выразить, как все это важно для меня! Шерлок Холмс остановил проезжавшего извозчика. -- В таком случае лучше разговаривать в уютной комнате, чем тут, на ветреной рыночной площади, -- сказал он. -- Но прежде чем отправиться в путь, скажите, пожалуйста, кому я имею удовольствие оказывать посильную помощь? Человечек заколебался на мгновение. -- Меня зовут Джон Робинсон,-- сказал он, отводя глаза. -- Нет, мне нужно настоящее имя, -- ласково сказал Холмс.-- Гораздо удобнее иметь дело с человеком, который действует под своим настоящим именем. Бледные щеки незнакомца загорелись румянцем. -- В таком случае, -- сказал он, -- мое имя -- Джеймс Райдер. -- Так я и думал. Вы служите в отеле "Космополитен". Садитесь, пожалуйста, в кэб, и вскоре я расскажу вам все, что вы пожелаете узнать. Маленький человечек не двигался с места. Он смотрел то на Холмса, то на меня с надеждой и испугом: он не знал, ждет ли его беда или удача. Наконец он сел в экипаж, и через полчаса мы были в гостиной на Бейкер-стрит. Дорогой никто не произнес ни слова. Но спутник наш так учащенно дышал, так крепко сжимал и разжимал ладони, что было ясно, в каком нервном возбуждении он пребывает. -- Ну, вот мы и дома! -- весело сказал Холмс.-- Что может быть лучше пылающего камина в такую погоду! Вы, кажется, озябли, мистер Райдер. Садитесь, пожалуйста, в плетеное кресло. Я только надену домашние туфли, и мы сейчас же займемся вашим делом. Ну вот, готово! Так вы хотите знать, что стало с теми гусями? -- Да, сэр. -- Пожалуй, вернее, с тем гусем? Мне кажется, вас интересовал лишь один из них -- белый, с черной полосой на хвосте... Райдер затрепетал от волнения. -- О, сэр! -- вскричал он. -- Вы можете сказать, где находится этот гусь? -- Он был здесь. -- Здесь? -- Да, и оказался необыкновенным гусем. Не удивительно, что вы заинтересовались им. После своей кончины он снес яичко -- прелестное, сверкающее голубое яичко. Оно здесь, в моей коллекции. Наш посетитель, шатаясь, поднялся с места и правой рукой ухватился за каминную полку. Холмс открыл несгораемый шкаф и вытащил оттуда голубой карбункул, сверкавший, словно звезда, холодным, ярким, переливчатым блеском. Райдер стоял с искаженным лицом, не зная, потребовать ли камень себе или отказаться от него. -- Игра проиграна, Райдер, -- спокойно сказал Шерлок Холмс. -- Держитесь крепче на ногах, не то упадете в огонь. Помогите ему сесть, Уотсон. Он еще не умеет хладнокровно мошенничать. Дайте ему глоток бренди. Так! Теперь он хоть немного похож на человека. Ну и жалкая же личность! Райдер едва держался на ногах, но водка вызвала у него на щеках слабый румянец, и он сел, испуганно глядя на своего обличителя. -- Я знаю почти все, у меня в руках почти все улики, и вы не многое сможете добавить. И все-таки рассказывайте, чтобы в деле не оставалось ни малейшей неясности. Откуда вы узнали, Райдер, о голубом карбункуле графини Моркар? -- Мне сказала о нем Кэтрин Кьюсек, -- ответил тот дрожащим голосом. -- Знаю, горничная ее сиятельства. И искушение легко завладеть богатством оказалось сильнее вас, как это неоднократно бывало и с более достойными людьми. И вы не особенно выбирали средства для достижения своей цели. Мне кажется, Райдер, из вас получится порядочный негодяй! Вы знали, что этот паяльщик Хорнер был уже уличен в воровстве и что подозрения раньше всего падут на него. Что же вы сделали? Вы сломали прут каминной решетки в комнате графини -- вы и ваша сообщница Кьюсек -- и устроили так, что именно Хорнера послали сделать ремонт. Когда Хорнер ушел, вы взяли камень из футляра, подняли тревогу, и бедняга был арестован. После этого... Тут Райдер внезапно сполз на ковер и обеими руками обхватил колени моего друга. -- Ради Бога, сжальтесь надо мной! -- закричал он. -- Подумайте о моем отце, о моей матери. Это убьет их! Я никогда не воровал, никогда! Это не повторится, клянусь вам! Я поклянусь вам на Библии! О, не доводите этого дела до суда! Ради Христа, не доводите дела до суда! -- Ступайте на место, -- сурово сказал Холмс. -- Сейчас вы готовы ползать на коленях. А что вы думали, когда отправляли беднягу Хорнера на скамью подсудимых за преступление, в котором он не повинен? -- Я могу скрыться, мистер Холмс! Я уеду из Англии, сэр! Тогда обвинение против него отпадет... -- Гм, мы еще потолкуем об этом. А пока послушаем, что же действительно случилось после воровства. Каким образом камень попал в гуся, и как этот гусь попал на рынок? Говорите правду, ибо для вас правда -- единственный путь к спасению. Райдер повел языком по пересохшим губам. -- Я расскажу всю правду, -- сказал он. -- Когда арестовали Хорнера, я решил, что мне лучше унести камень на случай, если полиции придет в голову обыскать меня и мою комнату. В гостинице не было подходящего места, чтобы спрятать камень. Я вышел, будто бы по служебному делу, и отправился к своей сестре. Она замужем за неким Окшоттом, живет на Брикстон-роуд и занимается тем, что откармливает домашнюю птицу, для рынка. Каждый встречный казался мне полицейским или сыщиком, и, несмотря на холодный ветер, пот градом струился у меня по лбу. Сестра спросила, почему я так бледен, не случилось ли чего. Я сказал, что меня взволновала кража драгоценности в нашем отеле. Потом я прошел на задний двор, закурил трубку и стал раздумывать, что бы предпринять. Есть у меня приятель по имени Модели, который сбился с пути и только что отбыл срок наказания в Пентонвиллской тюрьме. Мы встретились с ним, разговорились, и он рассказал мне, как воры сбывают краденое. Я понимал, что он меня не выдаст, так как я сам знал за ним кое-какие грехи, и потому решил идти прямо к нему в Килберн и посвятить его в свою тайну. Он научил бы меня, как превратить этот камень в деньги. Но как добраться туда? Я вспомнил о тех терзаниях, которые пережил по пути из гостиницы. Каждую минуту меня могли схватить, обыскать и найти камень в моем жилетном кармане. Я стоял, прислонившись к стене, рассеянно глядя на гусей, которые, переваливаясь, бродили у моих ног, и внезапно мне пришла в голову мысль, как обмануть самого ловкого сыщика в мире... Несколько недель назад сестра обещала, что к Рождеству я получу от нее отборнейшего гуся в подарок, а она слово держит. И я решил взять гуся сейчас же и в нем пронести камень. Во дворе был какой-то сарай, я загнал за него огромного, очень хорошего гуся, белого, с полосатым хвостом. Потом поймал его, раскрыл ему клюв и как можно глубже засунул камень ему в глотку. Гусь глотнул, и я ощутил рукою, как камень прошел в зоб. Но гусь бился и хлопал крыльями, и сестра вышла узнать в чем дело. Я повернулся, чтобы ответить, и негодный гусь вырвался у меня из рук и смещался со стадом. "Что ты делал с птицей, Джеймс?" -- спросила сестра. "Да вот ты обещала подарить мне гуся к Рождеству. ЯЯЯ и пробовал, какой из них пожирнее". "О, мы уже отобрали для тебя гуся, -- сказала она, -- мы так и называли его: "Гусь Джеймса". Вон тот, большой, белый. Гусей всего двадцать шесть, из них один тебе, а две дюжины на продажу". "Спасибо, Мэгги, -- сказал я. -- Но если тебе все равно, дай мне того, которого я поймал". "Твой тяжелее по крайне мере фунта на три, и мы специально откармливали его". "Ничего, мне хочется именно этого, я бы сейчас и взял его с собой". "Твое дело, -- сказала сестра обиженно. -- Какого же ты хочешь взять?" "Вон того белого, с черной полосой на хвосте... Вон он, в середине стада". "Пожалуйста, режь его и бери!" Я так и сделал, мистер Холмс, и понес птицу в Килберн. Я рассказал своему приятелю обо всем -- он из тех, с которыми можно говорить без стеснения. Он хохотал до упаду, потом мы взяли нож и разрезали гуся. У меня остановилось сердце, когда я увидел, что произошла ужасная ошибка, и камня нет. Я бросил гуся, пустился бегом к сестре. Влетел на задний двор -- гусей там не было. "Где гуси, Мэгги?" -- крикнул я. "Отправила торговцу". "Какому торговцу?" "Брекинриджу на Ковент-Гарден". "А был среди них один с полосатым хвостом -- такой же, какого я взял?" -- спросил я. "Да, Джеймс, ведь было два гуся с полосатыми хвостами, я вечно путала их". Тут, конечно, я понял все и со всех ног помчался к этому самому Брекинриджу. Но он уже распродал гусей и не хотел сказать кому. Вы слышали сами, как он со мной разговаривал. Сестра думает, что я сошел с ума. Порой мне самому кажется, что я сумасшедший. И вот... теперь я презренный вор, хотя даже не прикоснулся к богатству, ради которого погубил себя. Боже, помоги мне! Боже, помоги! -- Он закрыл лицо руками и судорожно зарыдал. Потом наступило долгое молчание, лишь слышны были тяжелые вздохи Райдера, да мой друг мерно постукивал пальцами по столу. Вдруг Шерлок Холмс встал и распахнул настежь дверь. -- Убирайтесь! -- проговорил он. -- Что? Сэр, да благословит вас небо! -- Ни слова! Убирайтесь отсюда! Повторять не пришлось. На лестнице загрохотали стремительные шаги, внизу хлопнула дверь, и с улицы донесся быстрый топот. -- В конце концов, Уотсон, -- сказал Холмс, протягивая руку к глиняной трубке, -- я работаю отнюдь не затем, чтобы исправлять промахи нашей полиции. Если бы Хорнеру грозила опасность, тогда другое дело. Но Райдер не станет показывать против него, и обвинение рухнет. Возможно, я укрываю мошенника, но зато спасаю его душу. С этим молодцом ничего подобного не повторится,-- он слишком напуган. Упеките его сейчас в тюрьму, и он не развяжется с ней всю жизнь. Кроме того, нынче праздники, надо прощать грехи. Случай столкнул нас со странной и забавной загадкой, и решить ее -- само по себе награда. Если вы будете любезны и позволите, мы немедленно займемся новым "исследованием", в котором опять-таки фигурирует птица: ведь к обеду у нас куропатка.
Примечания
1 Останки (лат.). |