Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Симеон Ереванци
* * *
В Восточной Армении земельные отношения были неразрывно связаны с проблемой воды: без воды невозможно было вести земледельческое хозяйство. Так же как земля, вода была предметом купли-продажи, захвата и т. д. Увеличивая свои земельные владения, феодал стремился обеспечить эти земли водой. Феодалы теснили крестьян, лишая их возможности пользоваться естественными водами, которые феодал отводил на свои земли, в свое хозяйство. Симеон Ереванци в “Джамбре” в специальном разделе (гл. 18, стр. 191—202) подробно описывает оросительные каналы и искусственные водоемы, которые были приобретены или построены католикосами. Эта глава замечательна еще и тем, что автор сообщает о противоречиях и вражде, существовавших между феодалами и крестьянами.
Так, по свидетельству Симеона Ереванци, крестьяне Куль-тапы и других деревень постоянно находились во вражде с Эчмиадзинским монастырем “из-за воды, из-за земель и пастбищ для скота”. Эчмиадзин всячески препятствовал крестьянам деревни Куль-тапа пользоваться водой для полива их участков. Возмущенные крестьяне обратились к ереванскому хану с жалобой, в которой заявляли, что больше 80 лет живут в своей деревне и постоянно обрабатывали те земельные участки, которые Эчмиадзин теперь не разрешает им орошать. Хан решил спор в основном в пользу Эчмиадзина. Нередко крестьяне прибегали к захвату вод Эчмиадзина; в таком случае патриархи спешили обратиться за помощью к шахам и ханам. Например, патриарх Пилипос (1633—1655) обратился за помощью к шаху Аббасу II, заявив, что крестьяне захватили воду реки Касах. Вскоре был получен рагам шаха, [36] согласно которому вода реки Касах была разделена на две части: половина воды была отдана Эчмиадзину, половина—остальным 20 деревням. Половина воды небольшой реки, конечно, не могла удовлетворить нужды крестьян стольких деревень, в связи с чем крестьяне “не переставали спорить и враждовать с Эчмиадзином”.
Следует отметить, что вопрос о характере водовладения в Восточной Армении в исторической литературе подчас решается неправильно. С. Егиазаров, например, заявлял, что ни община, ни землевладелец были не вправе отказать в доступе к воде: за пропуск воды через свою землю владелец не имел права требовать денежного вознаграждения 74. Нетрудно заметить, что Егиазаров явно идеализировал земельно-водные отношения при феодализме. Ни один землевладелец, ни одна община без соответствующего вознаграждения не разрешали проводить оросительные каналы через свои земли. На этой почве нередко происходили кровопролитные столкновения, о чем свидетельствуют Симеон Ереванци, Захария Саркаваг и другие источники. Впрочем, С. Егиазаров противоречит сам себе. Продолжая развивать свою мысль, он пишет: “Очередная вода, которую в маловодных общинах фигурально называют “мор артасук” (“материнская слеза”), составляет частную собственность владельца: последний может продать свою воду или иным способом распоряжаться ею; даже сельский сход не может запрещать продажу очередной воды” 75. Как эта “очередная вода”, так и земельный участок, через который проводили воду, составляли чью-то частную собственность. Спрашивается, какой собственник, будь то мелкий крестьянин, крупный феодал или же община, согласился бы на то, чтобы через его земельный участок провели воду, не предоставляя ему части этой воды или какого-либо иного вознаграждения, тем более, что вода как собственность являлась таким же предметом купли-продажи, как и земля. Взгляды Егиазарова на водопользование полностью поддерживали Лео и некоторые другие буржуазные историки, замазывавшие классовые противоречия, классовую борьбу в Армении в XVI—XVIII вв. 76.
По отношению к “непокорным” крестьянам феодалы принимали самые жестокие меры, вплоть до разрушения деревень и изгнания крестьян с земель. Примером может служить деревня Куль-тапа, откуда феодалы изгнали все население; деревня была разрушена. Впоследствии, когда крестьяне снова [37] пытались вернуться в эту деревню, эчмиадзинский патриарх немедленно сообщил об этом ереванскому хану и вместе с ним снова разрушил только что построенные дома крестьян, а их самих разогнал.
Недалеко от деревни Ошакан жили крестьяне, принадлежавшие к племени муганлу. Вследствие споров из-за воды Эчмиадзин всячески старался выселить их оттуда, и когда с этой целью был отправлен в Ошакан местоблюститель Тер-Акоп, крестьяне напали на него и нанесли ему тяжелые ранения, в результате чего он умер. В деревне Карпи крестьяне, будучи недовольны действиями настоятеля монастыря, также напали на него и прогнали из деревни.
* * *
Всякое лицо или учреждение (монастыри и т. д.), которое освобождалось от налогов и податей, называлось арабо-персидским термином “ма'аф” (“му'аф”) — в армянском произношении “магаф”.
Симеон Ереванци в главе 14 объясняет, что означает быть магафом: “это значит, что ни католикосы, ни братия не обязаны платить светским властям никаких налогов, как платят миряне. Принадлежащие св. Престолу поля, виноградники, тока не подлежат измерению 77; скот и вьючные животные не перечисляются; мельницы и тому подобные [имущества] не включаются в описи, за ввозимое и вывозимое не взимается пошлина; они не платят ни подушной подати, ни пятой доли произведений земли, ни десятины, ни подымной подати, ни налогов со скота, мулька и прочего, как принято вообще в стране; со всем своим имуществом св. Престол свободен во всем, как и есть до сих пор”. Важность этой главы “Джамбра” не [38] только в том, что в ней подробно описаны все объекты, подлежащие налогообложению, но и в том, что указано, какие налоги и в каком размере взимались с населения.
И. П. Петрушевский приводит и анализирует около 35 налоговых терминов, существовавших в период господства Сефевидов 78. Многочисленность налоговых терминов показывает, что финансовое ведомство старалось не оставлять без обложения ни одного возможного объекта. С другой стороны, необходимо иметь в виду, что в состав Сефевидского государства входили страны и народы, находившиеся на различном уровне развития общества, хозяйства, культуры. По-видимому, этим обстоятельством следует объяснить наличие различных налоговых названий и терминов, которые по существу могли быть определены двумя словами — “джинс” и “нагд”.
Л. Ф. Богданов в свое время заметил, что в Персии “главной из категорий, по коим взимаются подати малийат, является подать земельная, причем часть ее взимается натурой и носит название “джинс” ( *** — собственно “товар, продукт”), а остальная часть наличными деньгами — “накд” ( *** ). Взимаются подати эти на основании податных списков, составленных для каждой деревни особо, причем в таком списке указывается, сколько данная деревня должна внести наличными и сколько натурой” 79. Это замечание Богданова относится к истории Ирана более позднего периода, ко временам Фатх-Али-шаха. Однако термины “джинс” и “нагд”, а также списки деревень, где указывались причитающиеся с каждой деревни натуральные и денежные подати, существовали и раньше. Термины “джинс” и “нагд” часто встречаются в армянских источниках XVII—XVIII вв.
По данным Симеона Ереванци можно заключить, что джинс взимали натурой с посевов всех видов зерновых. По-видимому, все посевы и определенную часть урожая, называемую “бахра”, обозначали общим термином “джинс”. Но словом “джинс” [39] обозначались также и другие подати продуктами. Размер джинса изменялся в зависимости от условий данной местности или данного земельного владения, от урожайности земли и от воли феодала. Его взимали то в размере 1/5 части урожая, то 1/10, а иногда даже 1/3 или половины урожая.
Термин “нагд” означал подати, взимавшиеся частично натурой, частично деньгами. Деньгами он взимался с садов, мельниц, магазинов, караван-сараев и т. д. Нагд (натурой и деньгами) брали и с поголовья скота и с продуктов животноводства (шерсти, молока, сыра и т. д.).
По сообщению патриарха Есаи, после переписи 1699— 1702 гг. подати и налоги увеличились в три раза, в результате чего обычная деревня стала платить от 50 до 150 туманов, а небольшие деревни — по 20—30 туманов. С 1702 г. вплоть до следующей переписи 1735 г. мы не имеем сообщений об изменении или увеличении налогов. Но после проведения этой новой переписи, т. е. уже при Надир-шахе, налоги опять увеличились в несколько раз. Если до 1735 г. с одного виноградника, по данным “Джамбра”, взимали 1500 динаров нагда, то в 1738 г. — уже 9810 динаров. Если за одну мельницу до 1735 г. взимали 1650 динаров, то в 1737—1738 гг. — уже 3150 динаров нагда: если за одну овцу взимали 25 динаров (до 1735 г.), то в 1738 г. — 60 динаров и т. д. “Подобно тому, как они увеличили налоги с мульков св. Престола, так они увеличили [налоги] и со всех мульков страны”,— замечает Симеон Ереванци. Среди податных терминов Сефевидского государства особое место занимает “малджахат”, или “малуджихат”. Подать малджахат иногда брали натурой (в этом случае малджахат входил в состав джинса), а иногда — наличными деньгами (малджахат входил в состав нагда). Это обстоятельство, по-видимому, следует объяснить или условиями развития хозяйства данной области, территории или же политическими и финансовыми соображениями сефевидских властей. Большинство историков считает “малджахат” синонимом терминов “бахра” и “харадж”, т. е. поземельным налогом-рентой, взимавшимся натурой. И. П. Петрушевский придерживается этой же точки зрения. Он пишет: мал у джихат — “это основной сбор с земледелия, доля урожая и, следовательно, основная часть ренты-налога. Этот сбор, в зависимости от того, к какой категории землевладения принадлежало данное селение, вносился либо целиком в пользу государства (в диван), либо целиком в пользу землевладельца, либо делился между ними в определенной пропорции. Мал у джихат, как правило, вносился продуктами — пшеницей, ячменем, рисом, хлопком, шелком и т. д. Количественно мал у джихат в разных местностях Азербайджана и Армении составлял от 1/5 до 1/3 доли валового[40] урожая; в ханствах Ереванском и Нахичеванском он равнялся 1/3 урожая.
Синонимом термина “мал у джихат” был термин “бахрэ...” 80.
Приведенное определение малджахата, возможно, является правильным для Азербайджана и других областей Сефевидского государства, но в Армении, как показывают армянские источники, малджахат брали почти исключительно деньгами, иногда даже в двойном размере. Следовательно, в армянском быту слово “малджахат” вовсе не было синонимом терминов “бахра” и “харадж”. Так, в “Джамбре” говорится, что патриарх Абраам Кретаци, добиваясь у Надир-шаха грамоты о магафстве Эчмиадзина и 19 других монастырей, писал, что эти монастыри раньше, т. е. при Сефевидах, через патриарха один раз в год платили налог под названием “малджахат” в размере 17 туманов и 5 тыс. динаров. Упоминается также, что малджахат, взимавшийся с караван-сарая и лавок, составлял 4 тумана 8300 динаров. Симеон Ереванци совершенно определенно понимает под малджахатом нечто противоположное бахре. Так, он подчеркивает, что монастыри платят государственный налог деньгами в размере 17 туманов 5 тыс. динаров ежегодно “под названием „малуджахат"; а с посевов, сколько посеют, платят пятину под названием „бахра"”. Из дневника Захарии Акулисского также видно, что во второй половине XVII в. малджахат брали только деньгами 81. В документах XVII в. имеются неопровержимые данные о том, что в Нахичеванском ханстве армянские деревни платили малджахат только деньгами.
Сумму малджахата, которую должны были уплатить крестьяне данной деревни, финансовые чиновники, по-видимому, определяли заранее. Община в свою очередь распределяла эту сумму между отдельными крестьянами и всеми, у кого были на территории данной деревни какие-нибудь владения или имущество. О порядке распределения этого налога имеются; сведения во многих документах XVII—XVIII вв. 82. [41]
Одним из самых тяжелых налогов, взимавшихся с населения Армении, была подушная, или подымная, подать. Она обозначалась терминами “джизья”, “башпули”, “глхахарк” (арм.). Этот налог взимали со всех немусульман мужского пола, достигших 15 лет. По свидетельству Абраама Кретаци, в 1735 г. в Шемахе подать джизья была настолько велика, что многие из представителей местных властей и феодалов, собравшихся в Мугане, обратились к Надир-шаху с просьбой оставить джизью в прежних размерах — 3 1/2 куруша с семейного человека 83. С. Егиазаров, рассматривая существовавшую в ханствах податную систему, пишет, что “во всех ханствах существовала прежде всего так называемая неуравнительная подымная подать, имевшая личный характер, так как в ней объектом обложения служили дым и семья, как совокупность лиц, а не как хозяйственная единица”. Далее он замечает, что “подымная подать в различных ханствах носила разные названия: в Нахичеванском ханстве — ov-puli (подымная деньга), в Бакинском — аташ-хараджи, а у татар — вообще тусти-пули (подымная деньга). Личный налоговый характер этой подати еще яснее выражается в так называемом башпули — “поголовной деньге”, объектом которой служило всякое лицо, достигшее 15-летнего возраста, а порой и всякая душа и даже малолетние дети” 84.
Среди важнейших повинностей, которые несли крестьяне, была барщинная работа, называемая у армян “кор”, “кор-бегар” или “бегар”. Барщинную работу — бегар — крестьяне должны были выполнять не только для своих хозяев-феодалов, но и для персидских властей.
Кроме указанных выше основных податей и налогов, существовали также чрезвычайные и местные подати и налоги, которые, может быть, и не были установлены центральной властью, но взимались местными ханами, чиновниками и сборщиками податей в свою пользу.
Следует обратить внимание, что деревня Вагаршапат в отличие от других мульковых деревень платила своему мулькдару, т. е. Эчмиадзинскому монастырю, не только ренту-мульк, равную одной десятой доли урожая, но и бахру (т. е. одну [42] пятую часть урожая), которую, по свидетельству Симеона Ереванци, мульковые деревни платили государству. Рассказывая, как патриарх Акоп Джугаеци добивался в Исфагане признания прав монастыря Эчмиадзин на селение Вагаршапат, Симеон сообщает: “Шейх-уль-ислам и другие вельможи, рассмотрев предъявленные документы, пишут бесспорное свидетельство, что они вполне удостоверились в том, что шесть дангов мулька этого села, мутахил 85, бахра и прочие поступления [налоги] целиком принадлежат св. Эчмиадзину”.
Исходя из этого сообщения, Б. М. Арутюнян полагает, что Вагаршапат в отличие от прочих мульковых деревень был тиулом. “Это положение, — пишет Б. М. Арутюнян, — вполне соответствует тому, каковое мы находим у Шопена относительно тех мульковых владений, которые одновременно являлись и тиульными” 86. И. П. Петрушевский, освещая вопрос о тиуле и обратив внимание на указанный выше факт, пишет, что в Ереванском ханстве, особенно в XVIII в., практиковался “специальный вид тиула, заключавшийся в том, что собственникам мульковых имений (мулькдарам), имевшим право взимать со своих крестьян только часть бахры... и других сборов, предоставляя остальную часть бахры (“малая бахра” — бахрэчэ) государственным сборщикам податей, шахом в виде особой милости давалось право взимать в свою пользу на правах тиула и “малую бахру”, вместе е другими податями ливанскими. Таким образом, одно и то же лицо оказывалось владельцем и мулька (как имения и ренты с него) и тиула (понимаемого как право на взимание в пользу владельца государственных налогов, обращенных теперь также в ренту), или, иными словами, это лицо получало право взимать в свою пользу все виды податных сборов, ничего не внося в казну” 87. Что же касается Эчмиадзинского монастыря, по мнению И. П. Петрушевского, шахами ему было предоставлено право “взимать в свою пользу также и “малую бахру”, т. е. государственную подать, но, по-видимому, на правах вечной привилегии “му'афи”, а не временного держания — “тиула” 88. [43]
Как выясняется из свидетельства Артемия Араратского, мулькдар (Эчмиадзин) взимал в свою пользу также церковную подушную подать. Артемий Араратский, сообщив о том, что подушную подать “платят у нас (т. е. в Вагаршапате — П. А.) женатый четыре, а холостой два рубли”, пишет далее: “Узнав, что я за провоз Баязитца достал рубль денег, тотчас донесли управляющему селением монаху, что меня, как пришедшего в совершенный возраст, надобно положить в оклад, и как я стал уже наживать деньги, то назначили с меня брать не по два, но как с женатого по четыре рубля. Монах очень был доволен таковым представлением и немедленно приказал с меня и брата моего взыскать восемь рублей” 89.
* * *
Светские и церковные феодалы, приобретая и увеличивая свои земельные владения, обрабатывали их, эксплуатируя разоренных и обездоленных крестьян, которые в рассматриваемый период назывались ранджбарами. В “Джамбре” конкретных сведений о форме и способах эксплуатации ранджбарского труда почти нет. Имеются лишь отдельные сообщения о том, что феодалы заселяли опустевшие селения крестьянами, с которых брали ренту-мульк. Так, например, Симеон Ереванци пишет, что в 1763 г. ереванский хан Хусейн-Али договорился с эчмиадзинским патриархом Акопом Шемахеци о том, что он (хан) соберет крестьян из различных мест и поселит их в деревне Франканоц, за что половину ренты с крестьян будет получать он, а половину — Эчмиадзин. В другом месте Симеон Ереванци сообщает, что этот же хан, захватив деревни Имамарх и Куль-тана, “завел много плугов и дал пахать под хлопок всю местность [по ту сторону] Куль-таны, которую собирался орошать нашей водой”. Само собой разумеется, что этими “многими плугами” пахали крестьяне. Но на каких началах проводилась эта работа и какая часть урожая доставалась крестьянам и какая феодалу, к сожалению, в “Джамбре” не указывается.
И. П. Петрушевский пишет, что издольщики в Азербайджане и Армении в XVII—XVIII вв. известны были под разными названиями: аккары, ранджбары, ярыкеры 90 и т. д. “Персидский термин “ранджба”,— пишет И. П. Петрушевский,— [44] в разных ханствах Закавказья прилагался то к издольщикам, то к особой категории крестьян, занятых работой исключительно в личном хозяйстве своего господина... Эти работы и назывались “ранджбарскими обязанностями (умур-и ранджбари)””. Далее И. П. Петрушевский отмечает, что ряды ранджбаров пополнялись не только “чужестранцами”, беглецами, пленниками и т. д., но и “простым приказом хана любой ра'ийят мог быть превращен в ранджбара” 91. Землевладелец, предоставив крестьянину, сидевшему на его земле, семена, орудия труда и рабочий скот, брал с него половину, зачастую 2/3 урожая в свою пользу. Широкое применение испольной и издольной аренды заставило Симеона Ереванци заботиться о приобретении орудий труда и рабочего скота. Этим следует объяснить его приказы эчмиадзинским нвиракам, чтобы они продавали собранные ими в епархиях различные дары и приношения, а взамен покупали волов, буйволов и немедленно отправляли в Эчмиадзин 92.
О взаимоотношениях между землевладельцами и арендаторами-испольщиками говорят следующие примеры. Некий Тер-Минас в Тухургане (близ Тавриза) в 1735 г. заключил договор с эчмиадзинским вардапетом Саркисом, согласно которому он, Тер-Минас, обязался в течение 10 лет обрабатывать принадлежащий Эчмиадзину сад и ежегодно поставлять Эчмиадзину 450 литров 93 изюма независимо от того, даст ли сад урожай или нет. В обязанности Тер-Минаса входили: обработка земли, обеспечение сада оросительной водой, уплата податей, требуемых властями, и прочие расходы. Другой пример. Настоятель монастыря Хор-Вирап Аветик-вардапет сдал. в обработку крестьянину Маркосу из деревни Норк принадлежавший монастырю земельный участок. Этот крестьянин должен был за счет собственных средств насадить новый сад. “После того, как сад даст урожай, — говорилось в договоре, — половина урожая будет [принадлежать] монастырю, половина — Маркосу” 94. Аналогичный договор был заключен между Эчмиадзином и аштаракским крестьянином Овсепом; необработанный участок (целину), принадлежавший монастырю Сагмосаванк, Овсеп должен был превратить в плодоносящий сад и половину урожая отдавать монастырю. Присутствовавшие при заключении договора жители деревни [45] заявили, что условия издольщины и испольщины в их деревне были и останутся “таковы всегда, на все времена” 95. Артемий Араратский в деревне Аштарак нанимался, как он пишет, “в должность садовника”. Условия были такие: “общие кондиции в Аштараке садовника с хозяином сада состоят в том, что нужные по саду расходы до созрения плодов садовник делает на свой счет; когда же виноград соберется, то прибыль делится тогда с хозяином пополам” 96.
В эчмиадзинском хозяйстве наиболее широко использовался труд так называемых мшаков — наемных работников, которые вербовались, как правило, из разоренных, обездоленных крестьян, ранджбаров и т. д. Следует отметить еще одно важное обстоятельство, а именно: хозяйство Эчмиадзина по существу состояло из двух основных частей: а) мульковые владения, т. е. деревни (их было 23), за которые крестьяне платили ренту-мульк; б) собственное, или “личное”, хозяйство монастыря, которое включало пахотные поля, сады и т. д. В “Джамбре” не говорится, каким способом обрабатывались эти поля и сады. По данным других источников выясняется, что светские и духовные феодалы свои земельные участки и сады обрабатывали принудительным трудом своих крестьян (барщина) и наемным трудом крестьян-мшаков.
В рукописи № 6271 Матенадарана говорится, что в 1141 {1692) г. крестьяне деревни Татев должны были платить монастырю Татев 24 меры пшеницы, 4 литра меда; “все крестьяне деревни должны один день [в год] пахать [земли монастыря], два дня косить, один день исполнять всякую необходимую работу, и один день волопасы должны для монастыря косить сено” 97. Подобные обязанности имели также и крестьяне из деревень Сваранц, Тандзатап, Шнер, Хот, Алидзор и др. По данным Е. Лалаяна, крестьяне в восточных округах Армении, помимо сдачи заранее определенной доли урожая, обязаны были отбывать много других феодальных повинностей, в которых большую роль играли отработки:
1. платить хану с каждого дома одну золотую монету (около трех рублей);
2. вносить десятину с урожая зерна и сена мелику; [46]
3. выделять от каждого дома одного человека, чтобы тот работал на полях мелика и привозил для мелика дрова из леса;
4. отправлять в определенные дни все плуги деревни для вспашки земель мелика;
5. деревня обязана была выделять и содержать на свой счет одного человека, который должен был весь год работать (пахать) для мелика, одного человека в качестве сельского рассыльного для передачи приказаний мелика, одного сторожа для меликских лошадей, одного сторожа и одного работника для ухода за ослами мелика;
6. женщины деревни должны были летом собирать разные травы для семьи мелика и чесать шерсть;
7. каждый дом, помимо сдачи определенной доли урожая должен был выделять в личный фонд мелика по одному сомару пшеницы 98.
Феодал сам назначал деревенского старшину или давал указания крестьянам, кого назначить на эту должность; указывал кому давать и кому не давать землю 99.
В селении Вагаршапат во второй половине XVIII в. жило более 700 семейств; оно управлялось четырьмя, а иногда и более старостами-танутерами100, которые подчинялись десятнику. Все они назначались управляющим селения, которым был один из монахов-вардапетов монастыря. Артемий Араратский живо рассказывает о современном ему управляющем Галуст-вардапете, от которого вынес немало притеснений как он сам, так и многие другие. “Выше сказал я, — пишет Артемий Араратский, — что Калуст управлял нашим селением. Под ним был из духовного же звания другой управляющий, или смотритель, которому поручалось собирать от селения подлежащие повинности и надсматривать за работами монастырскими, для исправления коих... назначались всегда бедные люди. Сия духовная особа, или смотритель, был человек жестокий, так что и родной племянник его, сын умершего брата его, претерпевал от него немалые тиранства, каково например, между прочим, грызение зубами головы сего несчастного сироты” 101. Артемий Араратский рассказывает также о том, как управляющий Галуст (Калуст), десятник и прочие [47] должностные лица подвергали пыткам и избиению его и его мать из-за того, что они уклонялись от барщинных работ. Десятник, войдя в дом Артемия Араратского, потребовал, чтобы его мать взяла инструмент и отправилась на работу. Встретив отказ, он ее избил, а затем отправился к управляющему Галусту и заявил, что она сама не хочет ходить на работу и детей своих не посылает. “Калуст лишь увидел ее, то со зверским ожесточением закричал на нее: как осмелилась она не слушаться десятника и оказать неповиновение к повелениям его, как главного начальника и управляющего всем селением, и кто дал ей право не исправлять с прочими работ, какие ей приказывают...” 102. Далее Артемий Араратский рассказывает, что по приказу Галуста его мать избили до потери сознания, пока “у нее совсем уже не стало голоса и все платье на ней было смочено кровью” 103.
Артемий Араратский оставил нам также и перечень тех сельских работ, которые он и его товарищи выполняли по приказу управляющего: “...на другой же день по приходе моем к матери, весьма рано, когда мы еще спали, десятник пришел за мной и повел на работы, из коих между прочим занимался и канканною 104 работой, в которых и упражнялся я два года почти всякий день, кроме воскресных; при сеянии пшена ходил мутить воду; гонял птиц при хлебном посеве; работал при сеянии хлопчатой бумаги, обрезывал виноградные сучья; жал хлеб, резал солому, словом, исправлял всякие сельские работы по моим силам. Сверх того, в рабочее время летом, после полудня, обыкновенно посылаем был с быками и буйволами на поле для кормления их” 105.
Таким образом, как видно из сообщений Симеона Ереванци и Артемия Араратского, монастырь Эчмиадзин не только взимал в свою пользу ренту и другие подати с крестьян деревни Вагаршапат, но и заставлял их выполнять для него различные барщинные работы. По сообщению Симеона Ереванци, первый плуг приобрел патриарх Пилипос. Второй плуг был приобретен в начале XVIII в. Но в 20-х годах крестьяне селения Вагаршапат “задумали уничтожить один из плугов св. Престола, чтобы Престол ограничился лишь одним плугом”. К сожалению, Симеон Ереванци не пишет, почему вдруг крестьяне “задумали уничтожить” один из плугов Эчмиадзина. Очевидно, вопрос об “уничтожении” одного плуга монастыря был связан исключительно с барщинными работами, на что обратил внимание еще проф. С. С. Малхасянц. [48]
Симеон Ереванци, повествуя о земельных участках, находившихся в непосредственном распоряжении монастыря, и описывая их границы, предупреждает своих преемников: “Все вышеназванные местности принадлежат исключительно св. Престолу. Наши крестьяне не имеют права ничего сеять там без нашего разрешения; но на других полях нашего села, принадлежащих поселянам, мы имеем право сеять в случае необходимости, если захотим”. Далее Симеон Ереванци обосновывает это заявление: “Ибо, как выше было написано, согласно купчей крепости католикоса Григора, это село со всеми его границами принадлежит св. Престолу”. В этом сообщении Симеона Ереванци раскрывается вся сущность мулькдарского права.
Однако одной только барщинной работой крестьян деревни Вагаршапат Эчмиадзин не мог поддерживать и развивать “личное” хозяйство. Свои поля и сады монастырь обрабатывал главным образом трудом наемных работников — мшаков.
В главе 16 “Джамбра”, где рассказывается об имуществе Эчмиадзина, Симеон Ереванци, говоря о границах сада Гевонденц-айги, приобретенного монастырем в 1766 г., пишет, что при оформлении сделки взамен этого сада Эчмиадзин, кроме указанных участков, отдал также и 20 туманов деньгами, 150 мшаков, плуг на 2 дня и 3 халата. Здесь выражение “150 мшаков” следует понимать как 150 человеко-дней. Это сообщение Симеона Ереванци особенно важно тем, что оно свидетельствует не только о наличии наемных рабочих в хозяйстве монастыря, но и о том, что монастырь, как собственник, мог сделать рабочих-мшаков предметом обмена и т. д.
Мшаки-работники монастырского хозяйства разделялись на три категории: постоянных, сезонных и поденных.
Постоянные мшаки работали как на полях и в садах, так и на мельницах, в маслодавильнях, на строительстве и т. д. По некоторым данным можно полагать, что ряды постоянных мшаков монастыря пополнялись за счет ремесленников. В “Памятной книге” говорится, что в связи со строительством и восстановительными работами, Симеон Ереванци в 70-х годах XVIII в. пригласил в Эчмиадзин различных мастеров (каменщиков, каменотесов, плотников и т. д.) из Константинополя, Тифлиса, Вана, Эрзерума, Астапата 106. Кроме приезжих, Эчмиадзин имел и “собственных” работников-мшаков 107. [49] С. Погосян отмечает, что в 1755 г. Эчмиадзин имел 88 постоянных мшаков, среди которых значительную часть составляли ремесленники: столяры, кузнецы, каменщики и пр. 108. Эти мшаки-мастеровые были выходцами из разорившихся крестьян, которые, потеряв свои земельные участки, превратились в наемных работников и, специализировавшись в той или другой отрасли ремесла, предлагали хозяевам свою рабочую силу как ремесленники. Они были сравнительно более надежными и выгодными работниками и особенно ценились. Отец Артемия Араратского, Аствацатур “родом из Муша”, был “мастером каменного дела” и “патриарх Симеон, как был любитель художеств, желая удержать его у себя для пользы монастыря, убедительным образом просил его остаться в Эчмиадзине” 109. Аствацатур, поселившись в Эчмиадзине, обзавелся семьей, имел детей и трудился “для пользы монастыря”. После его смерти его вдова и дети посылались на выполнение различных работ в монастырском хозяйстве, о чем так подробно пишет в своих воспоминаниях Артемий Араратский. В хозяйстве Эчмиадзина, помимо мастеровых, были мшаки, выполнявшие самые различные поручения. В “Памятной книге” Симеона Ереванци рассказывается, что из Тифлиса убежал и скрывался в Эчмиадзине слуга некоего Миршкеар-аги. Узнав его местонахождение, Миршкеар-ага написал письмо в Эчмиадзин и потребовал вернуть его. Однако слуга не хотел возвращаться; патриарх оформил его как “вахм” монастыря и написал в ответном письме, что этот человек вступил на службу монастырю, т. е. стал работником монастыря, и не следует его возвращать 110. Этот слуга не был ремесленником и, оставшись в Эчмиадзине, разумеется, выполнял различные работы, которые ему были предложены. Таким образом, можно полагать, что число “постоянных работников” увеличивалось путем коммендации в вахм. Люди, передававшие себя в вахм монастырю, по существу являлись его собственностью и постоянно, “вечно” работали для монастыря. В этом отношении показательна история крестьянки Джаваир и ее дочери Гаяне из деревни Канакер. В документе говорится, что в 1769 г. крестьянки Джаваир и Гаяне, обеднев и запутавшись в долгах, обратились за помощью в Эчмиадзинский монастырь и получили ссуду 6 туманов. Впоследствии, будучи не в состоянии погасить этот долг, они вынуждены были сдать в вахм Эчмиадзину все свои участки, сады, дом, имущество. Когда у них уже ничего не осталось, мать и дочь согласились отдать самих [50] себя и “грешным телом и душою стали вахмом св. Престола” 111. Само собой разумеется, что этим крестьянам пришлось работать “для пользы монастыря”.
“Мастеровые люди” использовались на строительстве (каменщики, каменотесы, плотники и т. д.), изготовляли различные инструменты и орудия труда (кузнецы, столяры и пр.), работали на мельницах, маслодавильнях и других предприятиях монастыря. В 70-х годах XVIII в. Симеон Ереванци построил в Эчмиадзине типографию и бумажную мануфактуру. В связи с этим в Эчмиадзине появились новые отрасли ремесла: переплетное и другие, неизвестные раньше в Ереванском ханстве.
Б. М. Арутюнян пишет, что в эчмиадзинском хозяйстве в основном работали крестьяне селения Вагаршапат и окрестных сел — “вольнонаемные рабочие — пришельцы из разных местностей для работы сезонно или поденно”. Однако “этот контингент, — отмечает Б. М. Арутюнян, — тоже большей частью состоял из крестьян, искавших себе дополнительных приработков для уплаты непосильных налогов. Бывало и так, когда Эчмиадзин при остром недостатке рабочей силы для полевых работ или какого-либо большого строительства посылал своих людей даже в соседние турецкие области (в Баязетский, Карсский, Ахалцихский пашалыки) для вербовки рабочей силы. В таких случаях вербовали целыми партиями. Их сопровождали эчмиадзинские стражники ***” 112.
* * *
Во второй половине XVIII в. наблюдался относительный подъем хозяйственной жизни в странах Закавказья. Однако “в условиях феодальной разобщенности, господства натурального хозяйства, постоянных междоусобий и непрекращавшихся время от времени попыток Ирана восстановить свою реальную власть в странах Закавказья — этот относительный хозяйственный подъем не мог дать прочных и ощутительных результатов” 113. Кое-какие сдвиги и изменения можно в известной мере проследить на примере хозяйства Эчмиадзина.
Историк Захария Саркаваг, живший во второй половине XVII в., писал о Ереване и Ереванской области: “Араратская страна плодородна, она изобилует всякими произведениями и [51] цены на них небольшие. Поэтому со всех концов приезжают в Ереван и покупают все, что хотят, и отправляются обратно на свои места. Так, много караванов прибыло из Тавриад и [прибывшие] купили рис, хлопок, масло, сыр, сало, масло оливковое, кожу, меха и все, что хотели” 114. Захария Саркаваг перечисляет лишь часть тех товаров и продуктов, которые производились в Ереванской области, в том числе и в Эчмиадзине. А. Папазян, обратив внимание на это сообщение Захарии Саркавага, отмечает, что в Араратской области, кроме производства этих товаров, широко распространены были виноградарство, садоводство; выращивались огородные культуры: огурцы, дыни, арбузы и др. 115. Были распространены также пшеница, ячмень, просо, рис, лен, кунжут и т. д. 116. Все эти культуры обрабатывались в эчмиадзинском хозяйстве на тех полях, земельных участках и в тех садах, границы (а иногда и размеры) которых подробно описывает Симеон Ереванци в “Джамбре”.
В рассматриваемый период, как отмечает Б. М. Арутюнян, в полеводстве преобладала трехпольная система, применявшаяся и в хозяйстве Эчмиадзина 117 (одна треть земель оставалась под паром, а остальные 2/3 засевались). Происходит также усовершенствование сельскохозяйственной техники: патриархи Эчмиадзина ввели со второй половины XVII в. плуг вместо допотопного арора (сохи). Одновременно они создавали подсобные промышленные предприятия, тесно связанные с сельским хозяйством.
В хозяйстве Эчмиадзина применялись как озимые, так и яровые посевы. Их соотношение показывает архивный документ, датированный 1752 г., в котором говорится: “3 сентября начался озимый сев пшеницы и закончился 25 октября.
На землях Садахлу [было посеяно] 70 сомаров
На двух пахотных полях, называемых Нерки-пос ……124 сомара
На поле, [находящемся] ниже [монастыря] св. Гаяне ...86 сомаров
На поле, именуемом Пшати цар ... 210
На трех полях Акланлу ... 140
Итого . . . 630 сомаров” 118. [52]
В том же документе указаны и яровые посевы (в сомарах) 119:
пшеницы 140
ржи 39
кунжута
гороха 3
бобов 2
риса
ячменя . 205
проса
конопли
чечевицы . 3
хлопка
Итого . . .392
Б. М. Арутюнян приводит сообщение Г. Алишана о том, что во второй половине XVIII в. амбар Эчмиадзина вмещал около 1440 тонн зерна. “Это достаточно внушительная цифра для того, — замечает Б. М. Арутюнян, — чтобы составить представление о хлебных поступлениях Эчмиадзина в виде ренты и сбора “птги” ” 120. Однако, кроме получаемой ренты и сбора “птги”, Эчмиадзин, как свидетельствуют приведенные выше факты, получал также большое количество зерна с собственных полей. Соотношение поступлений зерна от собственного хозяйства Эчмиадзина и мульковых и других сборов видно из записи в приходо-расходном журнале 1201 (1752) г.:
Из Карса поступило: пшеницы 330 сомаров
ячменя 200 сомаров
Из Баязета поступило: пшеницы 74 сомара
ячменя . . 174 сомара
“Нашего проса 153 [сомара]”
“Нашего риса всего было ... . 1600 сомаров”
“С наших посевов [получено] ячменя 247 сомаров”.
Мульк (т. е. рента — П. А.) нашей деревни (т. е. Вагаршапата — П. А.), деревни Ошакан и Франканоц — всего 365 сомаров”.
“Общее количество нашего чалтыка (неочищенного риса — Я. А.) — 2212 сомаров” 121.
Эчмиадзин имел много виноградников. По данным [53] И. Шопена, например, в период присоединения Восточной Армении к России Эчмиадзин владел 21 виноградником, общей площадью 6207 халваров (517 га). Ежегодно в Эчмиадзине изготовлялось 240 карасов вина. Часть зерновых поступлений, а также часть хлопка и вина шла на внутреннее потребление, часть выдавалась мшакам в качестве оплаты труда и часть вывозилась на рынок для продажи.
В приходо-расходных журналах (дефтерах) монастыря имеются многочисленные записи о работе мшаков в садах и на полях монастыря, отмечены размеры их заработной платы.
В 1732 г. эконом монастыря записал в журнале, что он заплатил 62 маркоцаворам (т. е. рабочим, разбивающим грядки) и 13 погонщикам волов: по 1 шахи каждому маркоцавору и по 6 пулов каждому погонщику волов 122. В том же журнале говорится, что эконом монастыря заплатил 144 маркоцаворам и 33 погонщикам волов 8038 динаров: каждому маркоцавору — по одному шахи и каждому погонщику волов — по 6 пулов 123. В 1739 г. 50 поденных работниц-пропольщиц получили за прополку хлопкового поля 9 аббаси 124. 19 маркоцаворов, 5 подростков, “гоняющих птиц”, и 3 погонщика волов получили 27 шахи: каждый маркоцавор — по 3 бисти; подростки — но 1 бисти и каждый погонщик волов — по 7 пулов 125.
В 1746 г. в монастырском винограднике в деревне Паракар работало 67 поденных рабочих, обрезавших виноградные сучья. За труд они получили 1340 динаров: по 20 динаров за рабочий день 126. В монастырском винограднике в Ошакане работало 184 поденных рабочих, которым было выдано 3680 динаров: также по 20 динаров за рабочий день 127. 600 рабочих обрезали виноградные сучья в 3 виноградниках монастыря в Вагаршапате; они получили 12 000 динаров: за один рабочий день платили по 20 динаров 128. 227 человек, работавших в виноградниках Гри-айги и Вери-айги, получили заработную плату в размере 8480 динаров, из них 107 рабочих—по 2 бисти, а 120 — по 7 пулов 129.
На рисовых полях монастыря работало 165 рабочих, из коих 88 человек получали в день по 35 динаров, 70 — по 30 динаров, а 7 — по 25 динаров. Они все вместе заработали 5355 динаров 130. В том же журнале говорится, что 212 [54] мшаков, работавших на рисовых полях монастыря, получили 5695 динаров. Из них 79 рабочих получали в день по 30 динаров, а 133 — по 25 динаров 131. В другой раз на рисовых полях монастыря работало 296 рабочих, которым заплатили 10 285 динаров. Из них 198 рабочим платили в день по 35 динаров, 70 — по 40 динаров и 28 подросткам, “гоняющим птиц”, — по 17 динаров 132. 230 пропольщиц, которые работали на рисовых полях монастыря, получили всего 5750 динаров: по 25 динаров за рабочий день 133.
На хлопковых полях монастыря работали 842 пропольщицы, которым заплатили всего 16 840 динаров: за рабочий день по 20 динаров 134. В том же журнале говорится, что 556 пропольщиц, работавших на хлопковых полях монастыря, получили 11 120 динаров 135.
В приходо-расходных журналах монастыря, например в журнале, хранящемся в Матенадаране под № 27, говорится, что в 1759 г. в винограднике Гри-айги работало 303 рабочих, которым было заплачено 20 200 динаров 136. 276 пропольщиц, работавших в виноградниках Гри-айги и Вери-айги, получили 9300 динаров 137; 538 рабочих, обрезывавших виноградные сучья, работая в указанных выше садах Гри и Вери, — 26 900 динаров 138. 88 рабочих-“копателей”, работавших в монастырском саду в Норагюге, получили по 3 1/2 шахи каждый. В садах монастыря, находившихся в Ошакане и Аштараке, в апреле 1759 г. работало 448 “копателей” и рабочих, обрезывавших виноградные сучья; им было уплачено 34 400 динаров; из них 181 рабочий получал по 4 пара в день, а 227 рабочих — по 5 пара. На их питание монастырь израсходовал 3300 динаров 139.
В 1774 г. в виноградниках Гри, Вери и Огузенц работало 1005 поденных рабочих-“копателей”. Они получили 10 туманов 500 динаров: рабочий день оценивался в 9 шахи 140.
В 1775 г. в трех монастырских садах в Вагаршапате работало 1414 “копателей”; они получили 14 туманов 1400 динаров. Рабочий день оценивался в 2 шахи 141. В том же году [55] на хлопковых полях монастыря работало 1540 пропольщиц, которым уплатили 9 туманов 4515 динаров: 1051 пропольщице было выдано 105 курушей и 4 пара (по 4 пара в день), а 489 пропольщицам — 4450 динаров (по 1 шахи в день) 142.
В 1777 г. на хлопковых полях монастыря работало 1543 пропольщицы; в виноградниках — 349 пропольщиц, поденных рабочих, разбивавших грядки (маркоцаворов), — 608 143.
Таким образом, как можно заключить из вышеприведенных данных, монастырские поля и сады обрабатывались в значительной мере силами наемных рабочих-мшаков.
Оплата труда мшаков производилась либо натурой (продуктами), либо деньгами. Существовала также смешанная форма, т. е. часть платили продуктами, часть — деньгами. Поденные рабочие, как отмечает Б. М. Арутюнян, нанимались ““с питанием и без питания”, т. е. питание за свой счет. В последнем случае денежная часть зарплаты бывала в 1 1/2 — 2 раза больше, чем в первом” 144.
Б. М. Арутюнян приводит данные о применении труда поденных мшаков. В 1750 г. Эчмиадзинский монастырь использовал на полевых работах 8219 человеко-дней 145. В приходо-расходных журналах монастыря записано, что в 1785 г. “копателей садов [наших] в Ошакане было 253, из них 88 были курды. [Им] — по 7 пара. 165 — крестьяне из того же села, питание за наш счет, — по 2 шаи” 146.
В работе С. Погосяна также приводится богатый материал, свидетельствующий о широком применении наемного труда поденных, сезонных и постоянных рабочих-мшаков в монастырском хозяйстве. По этим данным, поденным рабочим монастырь заплатил в 1768 г. 187 туманов 9615 динаров, а в 1769 г. — 187 туманов 9355 динаров. Постоянные мшаки монастыря в 1768 г. получили 165 туманов 5715 динаров, а в 1779 г. — 171 туман 1667 динаров, и т. д. 147. В 1764 г. поденные мшаки отработали 11038 человеко-дней, в том числе 5877 человеко-дней было использовано для обработки садов и виноградников, а остальные, т. е. 5061, — для обработки хлопковых и рисовых полей. Из общего числа человеко-дней, [56] отработанных поденными мшаками на обработке риса и хлопка в 1765 г. было использовано 59%; в 1766 г. — 63%.; в 1767 г. — 70%.; в 1778 г. — 55% и т. д. В 1778 г. поденные мшаки отработали 17 328 человеко-дней 148.
Если иметь в виду, что именно в этот период в Эчмиадзине по инициативе Симеона Ереванци были построены хлопкоочистительное заведение,“которое работает беспрерывно летом и зимою и очищает хлопок”, как говорится в “Джамбре”, и бумажная мануфактура, то станет понятным такое широкое применение наемного труда на хлопковых полях монастыря.
В хозяйстве монастыря важное место занимало скотоводство. Из сообщений Симеона Ереванци видно, что монастырь имел более 500 голов овец, несколько десятков коров, лошадей, волов и буйволов. Волы и буйволы использовались в хозяйстве как тягловая сила. Рабочие, ухаживающие за скотом, и пастухи также получали плату деньгами. Так например, в упомянутых выше журналах говорится, что эконом монастыря платил пастуху Сааку 5 аббаси, а старой доярке— 2 1/2 шахи. Пастух Тадевос, пасший телят монастыря, получал за работу 17 шахи; кроме этой суммы, эконом платил 3 аббаси на обувь, шаровары и пояса 149. Рабочие—прядильщики шерсти за свой труд получали по 3 аббаси 150.
Наемный труд применялся и в других отраслях хозяйства монастыря. В том же журнале (дефтере) говорится, что 14 женщин, занятых обработкой крупы, получили 9 шахи и 6 пули. 16 женщин, обрабатывающих рис, получили 6 шахи и 4 пули 151. В 1759 г. на очистке риса работал 621 рабочий; они получили в качестве заработной платы 46 000 динаров: 444 рабочих — по 4, а 277 — по 5 пара 152.
Дальнейшее развитие хозяйства, увеличение производства риса, хлопка и т. д. привели к тому, что монастырь, как было отмечено выше, начал создавать ряд подсобных предприятий. Такими предприятиями были хлопкоочистительное заведение, крупорушки, маслодавильни, мельницы и другие предприятия подробное описание которых имеется в “Джамбре”.
По данным, приведенным С. Погосяном, 12 мшаков, производившие обработку винограда из трех садов монастыря в [57] селении Вагаршапат, получили 7525 динаров. Работа шла и днем и ночью. В этом весьма интересном сообщении указано, сколько дней и ночей работали эти рабочие.
Енги-бар работал 6 дней 8 ночей
Аслан ,, 9,, 12,,
Матос ,, 14 ,, 16,,
Асатур ,, 17 ,, 18 ,,
Мелик,, 19 ,, 19 ,,
Авак,, 19 ,, 19 ,,
Мамон,, 4 дня 3 ночи
Алаверди,, 11 дней 11 ночей
Киракос,, 1 день 1 ночь
Беджан ,, 5 дней 5 ночей 153
Вероятно, работа шла в две смены. Дневная смена начиналась с восходом солнца и кончалась после захода солнца, т. е. рабочий день длился 13—14 часов. За две смены рабочий получал всего 1 1/2 шахи, т. е. 75 динаров, что свидетельствует о дешевизне труда в рассматриваемый период. В этой связи нельзя не отметить, что во второй половине XVIII в. заметно некоторое движение заработной платы в сторону ее повышения. Если в середине века сельскохозяйственные рабочие получали 30—50 динаров в день (маркоцаворы по 40—50 динаров; “копатели” и работники, обрезавшие виноградные сучья, по 30—45 динаров, пропольщицы по 20—30 динаров и т. д.), то во второй половине XVIII в. они получали в день 50, 75, 100, иногда даже 150 динаров. В то же время следует иметь в виду, что продукты питания во второй половине XVIII в. по сравнению с предыдущим периодом подорожали более чем в два раза. Нетрудно заметить, что в таких условиях относительное повышение заработной платы никак не могло привести к улучшению жизненных условий наемных рабочих. В цитированных выше работах С. Погосяна 154 и Б. Арутюняна 155отмечается, что если в середине XVIII в. один литр пшеницы стоил 80 динаров, то в конце того же века он стоил около 200 динаров. Соответственно этому повысились цены также на ячмень (от 50 до 100 динаров за литр), рис (от 175 до 600 динаров за литр), масло и т. д.
Поденных и сезонных рабочих-мшаков использовали не только на сельскохозяйственных работах, но и в подсобных предприятиях и на стройках монастыря наряду с “мастеровыми людьми” — ремесленниками, труд которых оценивался [58] сравнительно дороже. Так например, в указанных выше приходных и расходных журналах монастыря говорится, что мшаки, работавшие 66 дней на строительстве стены караван-сарая, и их мастер получили вместе 17 аббаси и 28 пули: за рабочий день мшаку платили 8 пули, а мастеру — 2 шахи 156. В архивных документах сохранились следующие, весьма интересные сообщения о работе и оплате труда столяров-плотников и каменотесов в 1743 г.
“Вот имена столяров-плотников и [количество их] рабочих дней:
Мкртыч [работал] 154 дня: в день по 3 шаи, [итого получил] 23 100 динаров;
Ширван [работал] 167 дней: в день по 2 шаи, [итого получил] 16 700 динаров;
Торос [работал] 155 дней: в день по 2 1/2 шаи, [итого получил] 19 375 динаров;
Агамал [работал] 94 дня: в день по 3 1/2 шаи, [итого получил] 16 450 динаров;
Акоп [работал] 61 день: в день по 2 шаи, [итого получил] 6 100 динаров;
Давид [работал] 48 дней: в день по 2 шаи, [итого получил] 4800 динаров;
Петрос [работал] 82 дня: в день по 2 1/2 шаи, [итого получил] 10 250 динаров;
Гозал [работал] 17 дней: в день по 2 шаи, [итого получил] 1500 динаров;
Ади-бек [работал] 3 дня: в день по 2 шаи, [итого получил] 300 динаров”.
В том же документе имеется сообщение о количестве рабочих дней и о заработной плате 10 мастеров-каменотесов:
“Григор [работал] 138 дней: в день по 5 шаи, [итого получил] 34 500 динаров;
Еранос [работал] 78 дней: в день по 3 1/2 шаи, [итого получил] 13 650 динаров;
Ованес [работал] 113 дней: в день по 3 шаи, [итого получил] 16 250 динаров;
Торос [работал] 109 дней: в день по 2 1/2 шаи, [итого получил] 13 750 динаров;
Вани [работал] 58 дней: в день по 2 1/2 шаи, [итого получил] 7250 динаров;
Гарибджан [работал] 100 дней: в день по 23 пули [итого получил] 11 500 динаров;
Саак [работал] 114 дней: в день по 3 шаи [итого получил] 17 200 динаров;
Нури-бек [работал] 88 дней: в день по 2 шаи, [итого получил] 8800 динаров; [59]
Арутюн [работал] 74 дня: в день по 2 шаи, [итого получил] 7400 динаров;
Давид [работал] 12 дней: в день по 16 пули [итого получил] 960 динаров” 157.
В 1744 г. мшаки, работавшие под руководством мастера (уста) Абраама на строительстве внутренней башни монастырской ограды, получали в день по 2 шахи, а мастер Абраам — по 5 шахи 158.
Широкое применение в хозяйстве наемного труда привело к томy, что монастырь стал платить также и за труд крестьян из селения Вагаршапат, которых, как было отмечено выше, использовали на барщинных работах. Это явление Б. М. Арутюнян объясняет тем, что Эчмиадзин, “боясь ухода крестьян из деревни в случае чрезмерного притеснения, давал рабочим плату, придавая всему этому форму вольного найма” 159. Но такое объяснение нам представляется недостаточно убедительным, ибо взамен ушедших крестьян монастырь мог вербовать крестьян других сел. В этом скорее всего можно наблюдать те разновидности применения наемного труда, которые были характерны для России второй половины XVIII в. и первой половины XIX в. В. И. Ленин в книге “Развитие капитализма в России” писал, что “при всем бесконечном разнообразии форм, свойственном переходной эпохе, экономическая организация современного помещичьего хозяйства сводится к двум основным системам в самых различных сочетаниях, именно к системе отработочной и капиталистической”. В. И. Ленин тут же указывает, что отработочная система “состоит в обработке земли инвентарем окрестных крестьян, причем форма платы не изменяет сущности этой системы (будет ли это плата деньгами, как при издельном найме, или плата продуктом, как при испольщине, или плата землей или угодьями, как при отработках в узком смысле слова)” 160.
При отработочной системе могут существовать различные формы оплаты труда. Но они сами по себе не свидетельствуют о наличии или развитии капиталистических отношений.
* * *
В 30-х годах XVIII в. после прекращения военных действий между Ираном и Турцией торговля стала оживляться. Феодальные верхи и местные персидские власти принимали [60] соответствующие меры для успешного развития торговли между Ереваном, Карсом, Эрзерумом, Ваном, Тбилиси и т. д. Эчмиадзинский католикос Абраам Кретаци пишет, что после прекращения военных действий между Надир-шахом и турецким султаном, он (т. е. Абраам Кретаци) и ереванский хан написали письма в Карс, Эрзерум, Токат, Баязет, Ван, Багеш и другие места: “Я — своему народу, [т. е. армянам], а он [хан] карсскому паше [написали], что имеем приказ великого хана [Надир-шаха] известить страну и сообщить вашему государству, что так как мир восстановлен, то как купцы, так и вообще всякие лица теперь могут приехать [в Ереванское ханство] и без сомнения и страха продавать и покупать все, что им хочется” 161. С большой радостью он записал в своей книге о прибытии торговых караванов в Ереванское ханство: “Вот уже начали приезжать купцы как от нашего народа, так и от турок”, и в ближайшие дни ожидается “прибытие больших караванов” 162. Эти торговые связи стали усиливаться во второй половине XVIII в. и способствовали расширению торговли Эчмиадзинского монастыря.
Продукт, получаемый в монастырском хозяйстве, реализовался тремя способами: часть шла на внутреннее потребление (т. е. на питание и содержание монахов и монастырских лиц) 163, часть раздавалась рабочим в качестве зарплаты, а третья часть вывозилась на рынок. Например, в монастырском хозяйстве в среднем в год приготовлялось около 240 карасов, или 9600 ведер, вина. С. Погосян пишет, что в 1761 г. на внутреннее потребление из винных погребов было отпущено 876 литров вина; для “различных лиц” (посторонних) было отпущено 2982 литра вина. Кроме того, эконом монастыря продал 603,5 литра вина. В том же году в монастырских погребах хранилось 238,5 карасов вина, 9 карасов водки, 29 карасов уксуса 164. Б. М. Арутюнян приводит интересный материал о расходах вина из винных складов монастыря в 1761 г.:
1. расход по столовой—41 карас, 18 литров, 2 чарека;
2. для стола католикоса — 6 карасов, 2 чарека;
3. выдано монастырской братии и служителям — 2 караса, 12 литров;
4. расход на приходящих гостей — 19 карасов, 14 литров, 3 1/2 чарека; [61]
5) “нужным людям”, богомольцам и прочим лицам 13 карасов, 12 литров, 1/2 чарека.
6) каменотесам, строителям, плотникам, жнецам и пр. 27 карасов, 10 литров, 1 1/2 чарека;
7) продано - 30 карасов, 3 литра, 2 чарека. Итого: 141 карас, 11 литров, 3 1/2 чарека 165.
Все эти расходы Б. М. Арутюнян разделяет на три группы: а) внутренне-монастырское потребление (пункты 1, 2, 3) -35,5%; б) “потребление посторонних” (пункты 4, 5) - 23,5 %; в) к третьей группе Б М Арутюнян относит пункты 6 (заработная плата - 20%) и 7 (продажа - 21%). “Если к этому прибавить вторую группу - расход на посторонних, главным образом на богомольцев, который косвенным образом оплачивался приношениями их, многократно превышавшими цену вина и разные другие расходы на них, - получится 64,5%, или примерно 2/3 всего расхода вина” 166. Далее Б. М. Арутюнян отмечает: “Отличительной чертой эчмиадзинского монастырского хозяйства являлось то, что значительная часть продуктов, с виду шедших на потребление, возвращалась в производство или в виде части зарплаты или реализовывалась, т.е. превращалась в деньги, посредством прямой и косвенной (натуральные расходы на богомольцев) продажи” 167.
На рынок вывозились главным образом вино, рис и хлопок, о чем имеется ряд важных сообщении в монастырских приходо-расходных журналах.
Так в 1206 (1757) г. эконом монастыря записал, что он получил от ширачи 168 Галуст-вардапета 112 тыс. динаров - стоимость проданного вина 169. Этот ширачи сдал эконому выручку от проданного вина - 6 туманов 170. В записках эконома монастыря говорится, что в апреле того же года он и ширачи Галуст-вардапет продали 110 литров вина за 52 200 динаров. Некий ходжа Карапет из Баязета и его товарищ купили у монастырского ширачи 5 карасов и 6 литров вина по 12 тыс. динаров за один карас. Другой раз ширачи сдал эконому выручку от проданного вина в сумме 24 туманов (240 тыс. динаров) 171.
В 1761 г монастырский ширачи продал 60 литров вина Байраму, Папу и Мартиросу из Грузии за 45 тыс. динаров - [62] по 13,5 шахи за литр 172. Некий парон Магакия и его товарищ за 37500 динаров купили у того же ширачи 50 литров вина по 15 шахи 173 за литр. Тванкчи (сторож) монастыря Маркар в течение мая — апреля 1761 г. продал в караван-сарае 245 литров монастырского вина и сдал в монастырь 159 250 динаров выручки 174.
В монастырских журналах имеются сообщения также и о продаже риса, хлопка и т. д., но наиболее интересны сообщения о продаже риса, сохранившиеся в “Памятной книге” Симеона Ереванци. Так, например, в “Памятной книге” говорится, что в 1767 г. “карсский паша хотел купить в нашей стране 2000 тилани [литров] риса”. Этот паша вызвал к себе Багдасар-вардапета (который, по-видимому, был нвираком католикоса) и велел ему написать письмо патриарху и предупредить его, что надо заготовить указанное количество риса, чтобы паша мог отправить в Эчмиадзин своих верблюдов для перевозки риса в Карс 175. Симеон Ереванци немедленно написал в ответ, что в Эчмиадзине имеется 500 литров риса и пока прибудут верблюды, он приготовит остальное количество риса.
В таком большом количестве покупали у Эчмиадзина рис и другие феодалы и правители (Якуб, Юсуф-ага, некий Кара-бек, Али-ага и др.) 176.
В 1777 г. карсский паша и его эконом просили патриарха Симеона Ереванци приготовить для них такое же количество риса. Симеон написал паше, что в Эчмиадзине имеется 3000 тилани риса “обыкновенного” качества; а для личного потребления паши подготовлено еще 200 тилани риса “особого”, высокого качества 177.
Подобные сообщения имеются также и о торговле хлопком. В 1756/57 г. эконом монастыря записал, что монастырские люди продали 400 литров хлопка по 750 динаров за литр. Некий Давид из Грузии купил у “монастырских людей” 210 литров хлопка за 21 туман (210 тыс. динаров). Этому же Давиду они продали еще 108 литров хлопка за 121 тысячу динаров по 6 аббаси за литр хлопка. Некий Степанос из Грузии купил у этих же монастырских людей 100 литров хлопка — 50 литров по 22 шахи за литр и 50 литров по 23 шахи; он [63] заплатил 107 500 динаров и 10 шахи 178. В апреле 1761 г. монастырь продал 281 литр хлопка за 295 тыс. динаров по 21 шахи за литр 179. В июне того же года монастырь продал 183 литра хлопка за 201 300 динаров по 22 шахи за литр 180.
Один литр хлопка, как показывают вышеприведенные данные, монастырь продавал за 22—23 шахи; на эти деньги можно было нанять 10—20 поденных рабочих-мшаков, которые за рабочий день получали от 1 до 2 шахи.
Товарное производство в Армении в рассматриваемый период не привело к развитию капитализма, но оно в известной мере способствовало развитию и оживлению торговли и торговых отношений, которые в свою очередь расширили применение наемного труда в хозяйстве.
В редактировании перевода принимал участие И. К. Кусикьян.
Большинство примечаний, помещенных в конце книги, составлено С. С. Малхасянцем. Те из них, которые написаны П. Т. Арутюняном, помечены как примечания редактора. Добавления П. Т. Арутюняна к примечаниям переводчика также оговорены.
Постраничные примечания, в которых приводится текст особо важных или сомнительных мест оригинала и делаются необходимые уточнения перевода, даны П. Т. Арутюняном.
Пропуски, имеющиеся в оригинале, отмечены многоточием.
Даты нашей эры, соответствующие годам армянского летосчисления, даны в круглых скобках.
Текст воспроизведен по изданию: Cимеон Ереванци. Джамбр. Памятная книга, зерцало и сборник всех обстоятельств Святого престола Эчмиадзина и окрестных монастырей. Изд. восточной литературы. М. 1958