Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Эрих Нойманн.
Мир[1] как символ жизни.
Часть 1
Что такое мир? Похоже на то, что это является очень актуальной темой, темой, которая касается всех нас в наше время войн, волнений, переворотов и революций во всех сферах жизни. И лишь приглядевшись поближе, задумавшись поглубже, даже при медитации над этой темой выясняется, что мы совсем не знаем, что такое мир. Или, выражаясь более осторожно: мне очень редко бывает понятно, что в действительности означает это слово - мир.
Общепринятым для нас понятием является то, в котором слово мир является противоположностью войны. И кажется, что это понятие является единственно возможным. Но нас должно сильно насторожить, когда мы вспомним, что стремление к миру является чем-то настолько общечеловеческим, что становится недостаточным рассматривать мир как просто противоположность войне. Желаемая картина мира, будущего мира, вечного мира, райского мира, выглядит как отображение архетипической надежды, то есть имеющего отношение к чему-то настолько существенному, что недостаточно обозначить мир как просто один из полюсов пары противоположностей война-мир.
Возможно, в ходе нашего рассуждения выяснится, что в действительности подразумевается под человеческим стремлением к миру; возможно, нам удастся даже постичь мир не только как символ чего-то очень важного в человечестве, но и как чего-то реально существующего – за точку опоры мы возьмем представление человечества, связанное со словом мир.
Мир особенно часто применяется как синоним «покоя», но языковые составляющие слова мир как покой имеют очень неоднозначную природу, т.е. наряду с глубоким и легитимным существует и несколько настораживающее применение этого слова. «Достигнуть мира»[2] - может быть выражением настоящего развития, несмотря даже на то, что для этого необходимо точнее рассмотреть это «достижение» с точки зрения контекста. Но «достигнуть мира» может также быть выражением компромисса любой ценой, выражением отступления от легитимных требований, некой фальшивой уступчивости. Постоянно, на протяжении многих десятилетий, мы являемся свидетелями того, что и с дьяволом или деструктивностью можно «достигнуть мира», что в действительности может быть выражением того, что человек желает быть «оставлен в покое» или в катастрофическом смысле желает «себе покоя»[3]. Противоположностью этому «стремлению к миру», являющимся волей к отступлению и к фальшивому спокойствию, являются слова Иисуса: «Не мир пришел я принести, но меч»[4]. Бесспорно, при этом Иисус имел ввиду что угодно, но только не ужасное дословное исполнение своего выражения и море крови тысячелетних христианских войн и преследований. Но несомненным является то, что он тем самым противопоставил себя человеческой тенденции, целью которой является сохранять мир и расплачиваться за это, добиваться мира со всем, что нарушает этот фальшивый покой. Здесь желание «находиться в мире или покое» становится фальшивой незаинтересованностью отстраняющегося, желающего «держаться в стороне».
И все же встает вопрос: дистанция, покой, мир, и даже отстраненность разве не являются высшим идеалом мудрости? Как можно решить и возможно ли это вообще, является ли это «пребыванием-выше-этого» или «Fahnenflucht» (дезертирство, дословно «бегство знамени» - прим. перев.). И снова надо осмыслить: что вообще означает это военное слово «Fahnenflucht»? Знамя, которое было раньше священным символом, в некоторой мере являющееся этим и сегодня, знамя, которому приносят клятву и за которое умирают. Но за какое количество знамен, флагов, гербов, плюмажей и штандартов погибали люди, сколько дьявольского таится в этих символах, ведущих людей к отчаянию и смерти? И все же «Fahnenflucht» является моральным а не военным определением, и «за что-то бороться», что-то «защищать», «не сдаваться» и многое другое происходит из общечеловеческого, а не только военного языка. «Война – родитель всех вещей[5]», «так как она была человеком, а это значит – воином[6]» – как это связано с желаниями человеческой натуры «сохранять покой» и «быть оставленным в покое»?
Если мир является полярной противоположностью войны и оба эти полюса управляют жизнью, проходящей в постоянном движении между ними, тогда желание мира является чем-то невозможным и бессмысленным: оно означает стремление удержать временное и проходящее состояние, вызванное необходимостью. Очевидно, с ходом жизни, и наиболее выражено во время войны, страдание человека, связанное с энантиодромической жизнью, приводит к тому, чтоб желать для себя покоя. Но тогда желание покоя было бы идентичным с желанием остановки жизни, и тождество «мир, покой и смерть» играет очень важную роль в жизни человечества.
Но что означает это тождество и это кажущееся нам таким саморазумеющимся желание «requiescat in pace», «покоится с миром», которым мы провожаем умерших в могилу? Тут, также как и во всех вопросах жизни и смерти, люди расходятся в мнении, и можно увидеть, что для них является действительно важным и какую сторону они, часто вопреки всем идеологиям и своим сознательным убеждениям, принимают. Таким образом, многим современным людям смерть кажется идентичной с концом, с окончательным исчезновением; а это значит, что они, сами того не зная, являются материалистами, для которых жизнь и душа идентичны с телом и его существованием. Покоиться в мире и быть мертвым для них в действительности значит: наконец все закончилось. Они чувствуют себя уставшими и выжатыми и сыты по горло страданиями и разочарованиями жизни в борьбе за существование. Эта форма «желания мира» является сама по себе достаточно понятной; примечательным является только непоследовательность и несвязанность, в которых она соотносится с целостностью мировоззрения современного человека и его якобы асолютно иными религиозными убеждениями.
Заметно, насколько слабо концепция «жизни после смерти», которую представляют все религии, еще жива в современном человеке; но такое положение дел и понятно, если сопоставить представление о рае и аде тысячелетней давности с сознанием современного человека. Понятия о божестве, о душе и жизни после смерти невозможно отделить друг от друга, и закат одного созвездия связан с закатом всего звездного неба. Мессианское состояние после Страшного Суда и спасение как исполнение желания, неважно, состоит ли оно только лишь в созерцании Бога, наслаждении земными благами спроецированом на более высоком уровне, благостное созерцание страдающих неспасенных или чем-то вроде того – это наступление скуки, всплывающее в воображении современного человека только при представлении этого. И это является, как мне кажется, чем угодно, но не циничностью. На самом деле, это является проявлением того, что для современного человека счастье имеет мало общего с наслаждением, либо с пассивным созерцанием, либо с миром (покоем), и что без противоречий невозможна не только жизнь, но и радость, и спасение, которое возможно лишь тогда, когда оно освобождает от чего-то, что одновременно остается познаваемым.
Но если для современного человека теологическое представление о жизни после смерти не играет больше никакой роли, и смерть для него равнозначна покою и окончанию жизни, а жизнь равнозначна борьбе за выживание, то почему его страх перед смертью так велик? Почему человеческая душа не готова избавиться от страха смерти при помощи древнего и важнейшего аргумента материалистов и рационалистов, который говорит о том, что бояться нечего, так как больше не существовало бы того, что могло бы испытывать страх?
Таким образом цепляться за жизнь, любить жизнь, и пытаться отодвинуть смерть и ее покой, все-таки значит, что человеческая душа по своей натуре готова принять войну, как мать всех вещей и войти в жизнь и в тождественную с ней борьбу, и что жизненная сила и воля к жизни включают в себя в высшем смысле готовность, принять борьбу и быть «воином»?
Если проследить этимологию слова «мир» в немецком языке[7], можно очень неожиданно для себя установить, что оно здесь, как минимум изначально, имеет несомненно очень сжатую формулировку. Для тех, для кого слово «мир» заключает в себе нечто универсальное и общее, выходящее за пределы человека, это является почти разочарованием, но одновременно и показательным, что «мир» (Frieden) связан с «вольным» (frei), «другом» (Freund) и «свободной» в понятии «любви». То есть «мир» является тем, что кому-то принадлежит и что надо беречь. Друзья являются свободными, в отличие от чужеземных рабов, и лишь с этими друзьями, которых любят – освобождать и жениться („frei“ и „freien“ – прим. перев.) имеют общий корень - и живут «в мире». Здесь может показаться, как и во всем биологическом, что мирная зона является всего лишь территорией принадлежности, изолированной от вражески настроенного окружающего мира, в котором царят война и законы войны.
Если мы теперь попытаемся поискать наиболее приближенный символ мира, в котором мир означает нечто большее чем отсутствие войны, конфликта и беспокойства, мы наткнемся на определение мира в смысле «concordia», как уравновешивание противоположностей. Подобное, стоящее над всеми противоположностями понятие уже ни в коем случае не проявляет себя как простое определение покоя. Этот, если можно так сказать, «живой мир» как часть жизни находится в постоянном волнении. Он является и состоянием, и активным действием, которым противоположности удерживаются вместе. Опасность этому миру угрожает не только из-за войны, разрушения и связанным с ними хаосом, но и из-за «мертвого мира», который означает стагнацию и закостенелость и также может привести к хаосу, разрушению и смерти.
Поэтому единственным симбиозом этих символов, не пытаясь здесь систематизировать, была бы полярность «мертвого мира» и порожденной жизнью войной с одной стороны, а с другой стороны живого мира и хаоса смерти.
Этот живой мир означает единодушие, равновесие сил и гармонию. Наиболее соответствующим этому символу определением, как мне кажется, является биологический термин «плавающего или динамического равновесия»[8]. Как говорит уже само название, речь идет о состоянии, имеющим не стационарный характер, но удерживающим равновесие, в то время как постоянно различные вещества, а так же состовляющие части, силы и напряженности приливают и оттекают. Это, изначально в физике выведенное определение для организма, клетки, системы клеток является применимым и для сферы психического, так как и в психическом присутствует регуляция, заключающая и удерживающая в «живом мире» «динамическое равновесие» личности и психической системы. Отличительным свойством «динамического равновесия» является то, что оно характерно не для закрытых, а только для «открытых» систем, каковым является организм.
Если мы расширим это понятие и начнем говорить о «творческом динамическом равновесии», то мы будем иметь ввиду ситуацию, в которой заново устанавливается и удерживается равновесие не только между притоками и оттоками, но и приводящее к тому, что сущность, находящаяся в этом равновесии, будь то какой-либо организм или любая био-психическая единица, благодаря этому равновесию, разворачивается расширяясь вовне и вовнутрь, и может воспринимать новые территории бытия и жизненного пространства.
Уже на биологической и физической стадии речь идет об «открытой» системе. Такая же, но уже на другом уровне проигрывающаяся открытость описывает положение человека по отношению к инстинктивной привязанности животного мира, так же как и творческого человека по отношению к привязанности к традициям нормального человека.
С открытостью и динамическим движением течения, потока, которому это открытое постоянно подвергается, связано[9] также то, что мы в другом контексте обозначаем как «избыточное свойство» бытия. Этот «избыток», с одной стороны, делает для открытого возможным его созидательность, его расширение и трансформацию, но и одновременно угрожает слишком открытому переполнением, если открытая система не в состоянии при помощи шлюзов и систем регуляции разного уровня управлять притоками и оттоками и, тем самым, гарантировать плодородность своей территории при помощи регулируемого орошения.
Под определение творческого подвижного равновесия попадает не только открытость, но и тот факт, что речь идет об открытой системе, что значит о некой органической единице, независимо от того, на какой стадии жизни находится эта единица и как выглядит регуляция и регулирующие инстанции, делающие возможным единство и взаимосвязанность системы.
Территория, как живая и открытая система с живыми регуляциями входов и выходов своих границ, представляет собой основу всех человеческих культур, и не было бы заблуждением напомнить, что все древние развитые культуры человечества занимались орошением, в Ассирии и Вавилоне, а также и в Египте, Индии, Китае и в Америке. Независимо от того, рассматриваем мы внешнее событие как самовыражение некоего внутреннего образа или как тождество: но остается факт, что человеческая культура манифестирует себя как воплощение бытия в творческом подвижном равновесии.
Этому бытию принадлежит то, что мы назвали «живым миром». Таким образом «живой мир» связан с равновесием, с созвучием, гармонией противоположностей, над которыми он находится и которые он уравновешивает так, что в этой борьбе и соперничестве друг против друга сохраняется «друг к другу» и «друг с другом»[10]. Мир, согласно своей этимологии, является ограниченным на некоторой территории, т.е. действителен только для одной если даже и открытой системы, которая при помощи шлагбаумов себя ограничивает и защищает и тем самым «окутывает миром» свою территорию. Это значит: установление границ, ограничение, равно как и открытость являются необходимыми условиями живого мира.
Очевидным является то, что этот «живой мир» не исключает войны, то есть ни в коем случае не является идентичным с какой-либо стадией мирного покоя и «непоколебимости», а, наоборот, может быть наполнен «воинственными конфликтами», будь это внутри умиротворенной системы или на ее границах. Но все же, пока удерживается расширяющийся и творческий характер, включающий в себя понятие равновесия, остается преобладающим и неприкосновенным качество живого мира как обратная сторона этих конфликтов. И пока преобладает этот мир, удерживаемое в равновесии бытие находится в согласии с жизненным потоком, который может вливаться и исходить из этого бытия, неважно насколько велик или как мал этот поток и насколько примитивны или сложны регулирующие и системо-образующие силы и инстанции, управляющие этим потоком внутри умиротворенной территории.
Мир, равновесие, гармония – что означают эти термины или символы в сфере психического? Если мы отталкиваемся от сознательного или эго и спрашиваем: «что общего имеет сознание с войной, с диалектическим принципом и полюсами война-мир?», тут же в памяти всплавает миротворческая функция сознания. Эго-сознание является органом, который должен установить динамическое равновесие между внутренним и внешним; именно на нем, как ни на чем другом, становится понятно, что с одной стороны раздражители, содержания, требования внешнего мира, которому принадлежит также и тело, вливаются в сознание, чтоб быть им урегулированными и уравновешенными, и что таким же образом из внутреннего мира бессознательного исходит поток, который должен быть осилен сознанием. Этот, с обеих сторон входящий и исходящий, поток регулировать и уравновешивать, приводить в равновесие, является главной функцией центральной нервной системы и ее высшей экспоненты – эго-сознания. Адаптация, погашение[11] и установление равновесия являются одними из наиважнейших экзистенциальных требований, и сознание ставит главным условием налаживание этого «живого мира». Так же как и извне, изнутри целые миры находятся под ударом; ведь не зря мы говорим о «торжестве» сознания. Но эта победа может и не состояться, если сознание в состоянии держать свою территорию в «живом мире», когда оно с одной стороны является открытым, но с другой при помощи защитных, регулирующих и систем шлюзов расценивает себя как территорию и не дает наводнить себя потоком жизни, будь это поток окружающего мира или бессознательного.
Существенная функция сознания, делающая этот «внутренний мир» возможным, является функцией дистанцирования. Только лишь при помощи этой функции дистанцирования сознания оно становится распознаваемой саму себя сутью; это значит, что это умение дистанцироваться соответствует тому, чем в клетке является ее оболочка, а в организме кожа, т.е. ограничителем и разделителем, являющееся в свою очередь оградой, внутри которой становится возможным «динамическое равновесие».
Чтоб поближе это рассмотреть, нам необходимо вспомнить противоположное значение к дистанцированию, а именно партиципация[12]: от бессознательного participation mystique[13] и абсолютной причастности как самоидентификации, до всех форм участия и соучастия. Им всем присуща потеря покоя из-за повышения активного участия и идентичным с ним усиления переживания наслаждения и страдания.
Получение покоя при помощи предотвращения наслаждения и страдания, при помощи отстранения, дистанцирования, эта основная тенденция спасения тесно взаимосвязана с сущностью сознания. Так как, бесспорно, условием сознания и его дистанциированного покоя является его «охлаждение». Также умение сознания абстрагироваться основывается на этом «очищении», устраняющем содержимое воспаленной и опасной эмоциональности.
Не стоит повторять, что в другом месте мы писали о дистанцировании сознания, устранении эмоциональной компоненты, а также о процессах осознания и рационализации. Все эти механизмы нужны, кроме всего прочего, и для того, чтоб при помощи установления четких границ и изменения вторгающегося окружающего мира дать возможность сознанию и эго «функционировать в покое». Так как органическая система эго-сознания только в охлажденном состоянии работает правильно и дает сбой лишь тогда, когда ее состояние дистанцированного равновесия нарушается из-за эмоций, аффектов, страстного интереса. Все вторжения извне или изнутри производят эффект военных вторжений. Если при каком-либо нарушении сознания устраняется его регулирующая функция, это может привести к угрозе и гибели индивидуума. При этом неважно, коренится ли снижение сознания и, тем самым, объективного суждения, управляющего способностями приспособления, из-за внешнего вторжения, например перевозбуждения из-за раздражителей, внутреннего вторжения, аффекта, или же, например, в течении болезни, из-за биологического ослабления центральной нервной системы, а вместе с ней и сознания. То есть, установление дистанцированного «живого мира» со всем бытием относится к основам сознательного эго, которое работает над объективностью, то есть к сущности функции осознания, которая не только зависит от покоя в сознании, но и сама представляет собой умиротворяющий элемент. Нахождение в потрясении и под угрозой стоит на первом месте, упорядочивающий принцип осознания - на последнем. Познающее сознание выступает не только миротворцем против страстей и поведенческих требований бессознательного, но оно так же упорядочивает неоформленно-преобладающий окружающий мир и выводит закон статического полюса в быстрой смене явлений. То, что познание дает «удовлетворение»[14], означает, что в нем беспокойство из-за пребывания-в-мире и участия-в-мире успокаивается. В этом смысле истинный мир дается и является понятым законом бытия. Мир из-за удовлетворения познания является результатом победы захватывающего опыта, предавшего форму опасному хаосу бытия и, тем самым, умиротворившим его. Поэтому везде там, где этот мир некоторой, определяемой законом и, тем самым, сформированной вселенной будет нарушен, т.е. везде, где сознательный опыт проявляет себя неадекватно, появляется неудовлетворенность, которая дает сознанию знать о себе как беспокойство и опасность, на которые сознание реагирует страхом, как на нарушение своего покоя.
Здесь вступают защитные механизмы эго, которое не желает допускать нарушение мира и пытается защитить себя при помощи перекрытия поступающих потоков. Это значит, в этой ситуации в целях самосохранения сознания и эго необходимая регуляция будет настолько усилена, что открытость системы, в которой должно удерживаться динамическое равновесие, нарушается. Дистанцирование становится обороной, защитой и изоляцией в форме, известной как подавление и вытеснение.
Этот оборонный покой изолированного сознания является «маленьким миром», который во имя так любимого покоя пытается удерживать существенные части окружающего мира на расстоянии. Это состояние appeasement является так же широко распространенным, как и опасным. Мы можем его проследить до довольно продвинутого уровня как интеллектуальное, эстетическое и религиозное безучастие и «незаинтересованность» в смыслеdetachement. Решение о том, что надо воспринимать как легитимное или нелегитимное, является для каждого, кто не желает впадать ни в актуалистически-политический, ни в квиетически-религиозный радикализм, довольно сложной задачей. Примечательно, что понятие «занимать» или принимать позицию (здесь под позицией подразумевается точка зрения – прим. перев.), относится также к военной терминологии, подобным же образом, и «оборона» «маленького мира» эго является по сути военным действием. Поэтому всякое интеллектуальное, не принимающее никакой позиции дистанциирование, всякое эстетическо-незаинтересованное наблюдение и любое религиозное отстранение-от-мира является подозрительным. Подозрительно не только потому, что этот «маленький мир любой ценой» невозможен и оказывается несостоятельным в любом настоящем кризисе, а потому, что из-за него в действительности увеличивается и становиться более угрожающей опасность, которую он считает изгнанной и удерживаемой на расстоянии.
Поселить творческое в башне из слоновой кости, также как и философский индивидуализм в стоическом дистанцировании, не дает ощущения безопасности и мира хотя бы потому, что ни индивидуум без укорененности в коллективе, ни сознание без укоренненности в бессознательном, не возможны. Но в изоляционистском обороняющемся мире эго пытается изолироваться как от связи с коллективом и внешним миром, также и от связи с бессознательным.
Подобная изоляция сознания от бессознательного ведет, наоборот, к активации последнего, а изоляция замкнутой в своем сознании личности - к активации бессознательного в окружаем его мире. Но это значит: подобная изоляция сознания, которая, как известно, возможна только при помощи подавления и вытеснения, проявляет себя психологически и этически в высшей мере губительно[15], и «маленький», только кажущийся «мир» более чем компенсируется усилением войны с окружающими. Бессознательное, негативно излучаемое воздействие подобного изолятивного оборонного мира является доказательством фактической взаимосвязи каждого индивидуума с его бессознательным и с его окружающими, из которых семья, в которой, в первую очередь возникают эти неполадки, формирует их самый близкий круг. Эта взаимосвязь является действенной, независимо от неосведомленности о нем эго-сознания, то есть о всякой тенденции изоляции эго, которое во имя своего маленького мира пытается эти взаимосвязи устранить и исключить.
Это та же проблема, которая предстает перед нами в психологии как проблема переноса. В изначальном понимании переноса в психоанализе аналитик должен был защищать свой мир вне самого места военных действий в душе пациента как незаинтересованное наблюдающее эго и держаться «отстраненно» при всей открытости воспринимающего сознания. Только Юнг и более позднее развитие психоанализа научились понимать аналитическую ситуацию как связь двух людей, в которой покой излечения возникает из общего и противоположного двух людей, в котором эго двух людей открывает себя как снаружи, так и изнутри другому «Я», т.е. самости.
В данном случае открытость означает не что иное, как непредубежденность к реальности, что также означает готовность к истине, которая, не подчиняясь никаким законам, может предстать в неожиданном образе и непредвиденной форме. Лучшее может оказаться худшим, худшее – ценным; способы почти всегда неожиданны, а ожидаемое является всего лишь преддверием неизвестного. Но это неожиданное касается обоих, поэтому быть открытым - означает также поддаться влиянию, и маленький плюс большего опыта, и вначале кажущаяся простота общей картины для аналитика более чем возмещается из-за запутанных проекций его оппонента, в которых возможность запутаться так же неизбежна, как потребность и необходимость распутать этот змеиный узел бессознательных соучастий.
Не обезопасить себя - означает войну, раны, поражение, но одновременно и победу и трансформацию, так же, как и держать себя в безопасности на дистанции – вероятно, является миром, но в действительности же, пребывать в старом знании - означает и исключение нового и обоюдного трансформирующего опыта. При этом быть открытым своему собственному бессознательному и фильтровать свои аффекты для аналитика не означает ни слепоту, ни «давать волю чувствам», но извилистый путь балансирующей открытости не может полностью обойти ни первого, ни второго, так как часто достаточно темноты собственного заблуждения, паттерна для разъяснения некоторой ситуации, реакции на жизненный импульс конфронтации, образующими брешь в обороне собеседника тем, что открытость аналитика констеллирует ситуацию, в которой защитный механизм при достаточной зрелости анализанда становится гротескным и практически невозможным.
Таким образом, открытость становиться идентичной с расплатой «малым миром», в котором укрепляется эго-сознание; но за этой потерей всплывает образ другого, большего мира, который вмещает себя не только эго-сознание, но и все психе.
Корень еврейского слова םשלו(шалом), мир, включает в себя понятия, здоровья, благополучия, целостности и достатка, а слово шлемут, корнем которого является шалом занимает центральное место, означает также совершенство. Принцип творческого равновесия распространяется, как уже замечалось, так же на психе, и основной закон компенсации, который регулирует отношения между сознанием и бессознательным и гарантирует функцию целостности психе, он же является в высшем смысле проявлением тенденции, поддерживать в здравии и исцелять личность; то есть направлен на здоровье личности, которое так же в основном означает ее «мир» (спокойствие – прим.перев.).
Бесспорно, философско-этические требования и стремления к «спокойствию нрава» и связанным с ним душевному покою, также ставили себе целью «большой мир». Но лишь открытия глубинной психологии показали, почему этот «большой мир» часто заменялся и вынужден был заменяться «малым миром» сознания. Только там где, как и в мистериях, Мир демонов и богов, т.е. сил души, включался в конфронтацию и мир, можно было достичь большего, чем мир обороняющегося сознания.
Встраивание отдельно взятого человека в психе человечества и в окружающий мир неотвратимо подвергает его всем опасностям и страданиям, которые связаны с энантиодромическим ударом волн текущей жизни. Психе как место, в котором эта жизнь манифестирует себя для эго как внутренний и внешний Мир, становится той самой главной и единственной сценой, на которой решается, можно ли человеку, и каким образом, в этом мире, где война является матерью (в оригинале «отцом - прим.перев.) всех вещей, достичь того, что может по праву называться миром. Об этом большом мире у Гераклита говорится: «Они не понимают, как разобраться в том, каким образом враждебное находится в согласии между собой – в сымылсе возможена-: противоположно устремленная гармония лука и лиры».[16]
В этом месте «большой мир» психе проявляет себя как «пребывание в согласии с самим собой», которое является возможным, несмотря на принцип противоположности. Цель «противоположно устремленной гармонии» не ограничивает себя только сознанием, но распространяется на целостность психе как единства сознания и бессознательного.
Этот большой мир, как конечная цель развития, должен быть бы достигнут в конце войны, которая нам знакома как столкновение Эго с бессознательным, и возникает вопрос, можем ли мы это окончание, если подобное и существует, по праву назвать «миром».
Каким образом продолжительное столкновение, что также означает продолжительную войну и, одновременно, означает открытость сознания бессознательному и открытость человека безумному движению жизни, можно свести воедино с состоянием умиротворенности человека, не базирующееся на оборонительном спокойствии?
Столкновение эго с бессознательным всегда означает войну, так как первое знакомство эго происходит с тенью. И еще раз повторю, что «принятие» тени не имеет ничего общего с пассивным appeasement (потаканием, попустительством – прим. перев.). Если мы говорим о новой этике[17], которая не удовлетворяется подавлением и вытеснением тени, это значит, что стоящее в конце этого столкновения опасное и угрожающее согласие с тенью является своего рода творческим равновесием, которое постоянно должно заново завоевываться и защищаться. Речь идет не о том, чтоб таким образом прийти к миру с моей тенью, а то, что я ей доволен[18]. То, что я мою злую часть признаю как нечто, на меня свалившееся, но и одновременно как нечто меня дополняющее, идентично с тем, чтоб признать мою границу и мои недостатки. Цель этой борьбы – не попытка в искусственном перепрыгивании через человеческое, желая быть без тени и без границ, но и не в том, чтоб жестко установить эти границы и смириться с ними как с данностью. Я могу принять тень только тогда, когда она в этой битве с драконом настолько будет побеждена, что превратиться из кровожадного дракона в моего темного брата. Эта победа достигается не тем, что я, вытесняя, веду себя так, как будто этого дракона не существует, потому что я безвылазно засел в крепости моего зашторенного сознания и моральной безопасности. Но также и не тем, что я его, подавляя, заковываю в цепи, как это сделали олимпийские боги с титанами, и теперь опасность малейшего землетрясения угрожает жестоким восстанием надземному миру и тогда сумерки богов апокалептически покроют мглой это якобы безоблачное бытие высочайших ценностей. Также и это является одним из видов оборонительного или отстраняющегося мира, из-за которого становится невозможным большой мир, который охватывает и злую часть.
Битва героя с тенью-драконом, которая заканчивается заключением мира между ним и темным братом, приводит к преображению не только тени-врага, но и самого героя. Быть героем, по крайней мере, на этой стадии, также указывает на намерение быть злым, и умение быть злым. Совсем по-другому это в более высоких формах битвы с драконом, которые преодолели принцип борьбы, в которых, например, святой обращается с животными и драконом как с равными себе и они его охотно слушаются. Но на стадии битвы со злом, фазе всех «священых войн», и неважно, где и как они ведутся, герой побеждает только тем, что демоническая сила, потерянная тенью-драконом, в то время как, он становится темным братом, усваивается и ассимилируется героем. Юнг уже очень давно указывал на то, что герой обладает глазами дракона, с которым он борется[19]. В битве, в нанесении ранений и убийстве, то есть, применяя меч, герой является «злым». Меч является превращенным зубом дракона, и в необходимости и стремлении быть сильнее спрятан принцип власти, который является принципом самого дракона. Но в принятии этого зла, как одного из оправданного оружия для большего мира, это зло лишается своего яда. Благодаря тому, что битва и меч не остаются высшим смыслом и целью, в виде власти ради власти, как у дракона, а являются инструментом высшего смысла и взаимосвязи, вооруженный и борющейся герой остается героем мира, а обезоруженный и лишенный яда враг становится темным братом, который без того, чтоб скрывать свою темноту, проявляет себя как помощник светлого героя.
То, что целью битвы с драконом является больший мир, становится видно благодаря результату: освобождение принцессы героем и получение сокровища. Эта вторая фаза столкновения эго с бессознательным, связанная с анимой, освобожденной от дракона принцессой, является символическим выражением обретения души, как творческого качества психе.[20]
Малый мир ограниченности сознания, в котором принцип открытости отдается или упускается в пользу защиты, ведет к опасности застоя (закостенелости – прим. перев.), то есть не-созидательности. Но при этом, чтоб оставаться в том же символическом ряде, сознательный герой покидает свой замок и свой налаженный мир и устремляется к приключению, которое начинается с того, чтоб найти и побороть дракона. Здесь столкновение эго с бессознательным начинает становиться опасным и опасно творческим. С обретением анимы и связи героя с ней создаются новые взаимосвязи и устанавливается новая мирная сплоченность, выражением которой становится hieros gamos, священный брак, героя и принцессы. Это новое единство и новая возможность более расширенного и большего мира, знакомство с противоположным принципом женского, управляется уже другими звездами, ему присущи другие творческие возможности и другие опасности. Чтоб справиться с насилием превосходства бессознательного, необходима поддержка сильнейшей, настроенной на бой вовлеченности сознания. В самом сложном столкновении эго-сознания-героя с женским аспектом психики, необходимо растворить этот сплав душевного с тенью как и с материнским архетипом бессознательного[21].
Отделение смешанного и поляризация амбивалентно невыраженного относится к важнейшим задачам сознания, и стадии отношений с бессознательным достигаются таким способом, что каждый раз другая часть и аспект ранее смешанного и в основном незримого начинают различаться и использоваться. Освобождение анимы состоит в преодолении ее смешанности с тенью; при этом ее негативно-деструктивная мужественность, которая повергает мужское под ее притязания на власть, преодолена усиленной оборонной, устойчивостью эго-героя. Он – мифический Зигфрид, подчинивший Брунхильду, привязавшую Гунтера к своей кровати.
Выражением этой негативно-женской анимы, за которой просматривается ужасная мать, является сплав соблазнительного с поглащающе-смертоносным, в котором женское, словно приносящая опьянение и смерть колдунья, ослабляет и уничтожает мужское. Ей должен противостоять герой как Одиссей Цирцее или сиренам, или он побеждается ею как Самсон Далилой.
Но любое преодоление противоположностей, любой мир, который охватывает противоборствующие силы, возможны только в том случае, если имеет место процесс трансформации, в котором противоположности проигрывают друг другу и побеждают при помощи друг друга. При победе над тенью герой полагается на свою геройскую мужественность. Для него опасностью является проигрыш и смерть в битве, то есть соответствующий ему способ гибели. Точно так же его победа и связаное с ним преображение, в котором герой доказывает себя «драконоустойчивым», ведут к усилению соответствующего ему принципу мужественности.
Столкновение с освобожденной анимой, женским творческим принципом психе, требует совсем другого. Чтоб освободить аниму, требуется боевая мужская доблесть, но чтоб с ней соединиться, требуется трансформация, изменение собственной сущности. В то время как анима превращается из пассивно-женского в позитивно-активное, связанное со своей духовной стороной инспирирующее женское, мужское должно отказаться от своей воинственности. Марс как любовник Венеры не носит оружия. Эго в контакте с анимой, в котором оно ее принимает, должно не только доказать свою мужественность, но и реализовать свою женственность. Эго-сознание становится из активнодействующего восприимчиво-чувствующим, принимающим послание бессознательного. Но по причине, что оно больше не является активным, оно становится в некоторой степени беззащитным перед женской стороной души. В столкновении с глубинными слоями психе, которые представляет анима, сталкивающийся не может больше полагаться на обороняющуюся и закованную в латы мужественность эго-сознания, привыкшего к нападению и защите в борьбе, а в своем новом отношении с бессознательным должен обладать крепкой уверенностью, что он может предстать перед анимой невооруженным, то есть в новой и незащищенной открытости. При этом появляется опасность, что открытость восприятия и новая восприимчивость перейдет в попадание в зависимость, при которой как Геракл у Офелии или Самсон у Далилы мужское лишится своей мужественности, неважно, произойдет это с потерей волос как признаком мужественности или необходимостью носить женские одежды. В обоих случаях победы над мужским, как внутри, так и снаружи теряется равновесие между мужским и женским.
Созидательный мир между героем и анимой является союзом двух трансформированных персонажей. Первый партнер активное, творческое, инспирирующее сознание и обращенное к эго психическое, освобожденная анима, женственность, которую принимает и делает плодотворным активность героя-эго. Вторым партнером является открытое, воспринимающее при помощи анимы активность психе эго-сознание, придающее форму этим содержаниям. При этом эго-сознание воплощает в активности и открытости нечто общее между сознанием и бессознательным во имя мира, в котором мужское и женское находятся друг с другом в созидательном равновесии.
Потеря этого равновесия и мира находится под угрозой с двух сторон. Может произойти затвердевание и изоляция сознания, изнасилование анимы, которая теперь станет узником в замке героя, патриархальном мире сознания, потеряв при этом свою инспирирующую функцию. С этим отступлением эго к свой изначальной позиции потеря женской воспринимающей компоненты героя, фальшивое укрепление его мужественности является идентичным с потерей творческой связи с бессознательным. Другая опасность состоит в подчинении мужского и преобладанием его женской стороны, т.е. в регрессивной победе анимы, приводящей к победе и тем самым к ослаблению или растворению сознания, означающее кастрацию, фрагментацию, импотенцию, зависимость, невроз или психоз. В обоих случаях теряется мир, гармония противоположностей, брачный союз мужского и женского в пользу перевеса одного из полюсов.
Мы можем и просто обязаны, даже если и не знакомы с И-Цзин, но как его наследники, так как мы используем И-Цзин, попытаться сослаться на него. Знак Тай, мир, составлен из нижнего знака творческого и верхнего воспринимающего. При этом направлены они оба друг к другу, творческое снизу вверх и воспринимающее сверху вниз, ведет к проникновению и оплодотворению, продукт которого и зовется миром.
Этот мир проявляет себя творческим в том, что он также и знак ранней весны и, что ему противоположный знак «пи», называется застой. Он является обратной стороной мира, потому что в нем творческое находится наверху, а воспринимающее внизу, направление ведет их в разные стороны, небо восходит, земля падает вниз.
Знак созидательного мира в точности соответствует звезде Давида, союзу двух треугольников, мужского и женского, неба и земли, центр пересечения которых соответствует середине как символу божества.
Нас интересуют два аспекта этого знака: творческий и центр. Оба взаимосвязаны, для обоих символ мира образует объединяющий символ. Часто психологически продуктивным является то, чтоб трактовать нижний знак И-Цзин как бессознательное, а верхний как сознательное. При помощи взаимосвязи обоих можно понять смысл знака для господствующей психической констелляции, чтоб затем квалифицировать во всемирном аспекте, в котором верхнее представляет небо, а нижнее землю. Исходя из этой интерпретации в знаке созидательного мира, сознание представляется как женское и нисходящее, а мужское как бессознательное и восходящее. Творческое бессознательное в союзе с воспринимающим сознанием. На другом уровне это является такой же констелляцией, как и та, которой мы обозначали разоружающегося эго-героя, вступающего в брак с инспирирующе-творческой анимой. Их брак означает: творческий мир. Если мы сюда добавим еще и знак в центре, то, как говорит комментарий, верхнее, «возбуждающее», старший сын, в союзе с нижним, являющимся «чистым» (светлым – прим. перев.), младшей дочерью, уравновешивает другую связь творческой анимы с женским воспринимающим сознанием.
Таким образом, мы находим здесь символическую наполненность союза, в котором соединение противоположностей, творческое и мир, создают чудо соединения, благодать которого становится реальностью в благословенный день и час.
[1] Здесь и далее в тексте словом „мир“ (ориг. «Frieden») в основном обозначается состояние, а не окружающий мир как вселенная (за редкими исключениями) - прим. перевод.
[2] Дословно «создать себе мир» – прим. перев.
[3] слово Frieden – мир, означает в немецком так же и покой, и часто используется именно в этом значении во многих речевых оборотах – прим. перев.
[4] Ев. От Матфея 10:34
[5] Heraklit/DIELS-KRANZ Fragm. Nr. 53
[6] Гёте. Западно-восточный диван.
[7] Klüge-Götze. Ethymologisches Wörterbuch der deutschen Sprache.
[8] BERTALANFFY, Das biologische Weltbild, Bern 1949.
[9] ERICH NEUMANN, Der schöpferische Mensch und die Große Erfahrung, «Eranos-Jahrbuch» XXV, Zürich 1957. а также E. NEUMANN, Der schöpferische Mensch, Zürich 1959.
[10] Что дословно также переводится как сотрудничество и взаимопомощь – прим. перев.
[11] так же уравнивание, компенсация, компромисс - прим. перев.
[12] соучастие, сопричастность – прим. перев.
[13] мистическое соучастие – прим. перев.
[14] нем. Befriedigung - удовлетворение, является производным от слова Frieden – мир и дословно можно было бы сказать «умиротворение»
[15] ERICH NEUMANN, Ursprungsgeschichte des Bewußtseins, Zürich 1949.
[16] DIELS-KRANZ, Fragmente der Vorsokratiker, Heraklit, Fragm. Nr. 51.
[17] ERICH NEUMANN, Ursprungsgeschichte des Bewußtseins, Zürich 1949.
[18] в оригинале «zu-frieden» , что частями можно перевести как «к-миру», но прямое значение - быть чем-то довольным – прим. перев.
[19] C.G. JUNG, jetzt Symbole der Wandlung, S. 639 f., Zürich 1952
[20] C.G. JUNG, Symbole der Wandlung, und ERICH NEUMANN, Ursprungsgeschichte des Bewußtseins.
[21] при этом уроборически двуполое качество ужасности женско-материнского проявляет себя в том, что мужская тень как сопровождающая ее фигура выявляет себя как фаллически-смертельная, так же как и ужасность мужского-отеческого проявляется в том, что ему соответствует женская тень в своей поглащающе-растворяющей ипостаси.
Перевод Дмитрий Реутов