Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Важность исторической памяти россиян о Великой Отечественной Войне
Полянская Я.А.Текст научной работы размещён без изображений и формул.
Полная версия научной работы доступна в формате PDF Прочитать публикацию в формате PDF
116 Кб
Скачать
сертификат
участника
На сегодняшний день одной из проблем современной России, на которую стоит обратить особое внимание, это состояние исторической памяти населения к Великой Отечественной Войне.Важность изучения того, как память людей выражает себя сегодняв знаниях, суждениях и представлениях. Сегодня многообразие и разноплановость, которую предоставляют информационные источники откладывают отпечаток на историческую память населения, тем самым делая её противоречивой и неправдивой.
Ключевые слова:Великая Отечественная война, историческая память, роль СМИ.
Великая Отечественная война - эпохальное событие XX столетия не только для народов нашей страны. Вторая мировая война имеет всемирно-историческое значение.
Прошлое нашей страны, каким бы трудным оно ни было, это достояние народа, а его сохранение в памяти народной - важнейшая политическая, нравственная, культурная задача.
В 2010 году Россия и весь мир праздновали 65 лет со дня победы в борьбе с фашизмом - победы в Великой Отечественной Войне 1941-1945гг. А что общество 21 века знает о Второй Мировой, что пытается сделать для того, чтобы сохранить память о войне для будущего поколения. К сожалению, сегодня над данным вопросом задумываются далеко немногие.
Именно поэтому тема статьи является, на мой взгляд, актуальной в современном обществе как никогда. Важно не забывать, что память это то, что человек может пронести через годы, а в данном случае это историческая память о великом и в то же время трагическом для всего человечества событии.
Для понимания исторической памяти необходимо иметь в виду её двойственное содержание.
Это, во-первых, память, которая является «живой», то есть непосредственная память народа. Её хранителями выступают: семья, нации, государство; отдельный член общества.
Каждый второй из ныне живущих россиян знает о войне из свидетельств её участников-своих близких, из оставшихся от них писем, историй с фактами и событиями о войне, а также то, как она происходила, включая документы, фотографий, вещи, которые более действенно доносят до народа всю красочность, конкретику и многообразие.
Во-вторых, это память, которую население получает из исторической литературы, телевидения, кинофильмов и т.д. Здесь факты, процессы и события более систематизированы и обобщены.
В-третьих, это оценочный компонент, представляющий спектр оценок конкретных исторических объектов и субъектов действия и самого знания оних, а также суждения по поводу того или иного исторического факта, события, действия.
К сожалению, на современном этапе стоит говорить о том, что память народа о Великой Отечественной Войне ослабевает и растворяется.
Этому могут служить различные факторы:
а) временные: годы войны и Победа все больше отдаляются по времени. С момента окончания, Второй Мировой прошло уже 65 лет;
б) политико-идеологические, связанные с негативной оценкой многих аспектовОтечественной войны, особенно с начала трансформации общества;
в) естественные(и противоестественные): с каждым годом Россия теряет тех, кто с честью и достоинством защищал нашу Родину, тем самым народ теряет бесценную, «живую» память о войне.
По мнению М.В. Соколовой, с естественным уходом людей современников исторических событий историческая память меняется, приобретает новые оттенки, становится менее достоверной и более насыщенной «реальностями» дня сегодняшнего. То есть историческая память со временем ещё больше политически и идеологически актуализируется.[1]
Действительно трудно не согласиться с данным мнением, так как на сегодняшний момент память о Великой Отечественной Войне представляет собой систему как правдивых и истинных, так и ложных, искажённых знаний, представлений, понятий, образов и т.д.
К сожалению, в связи с тем, что ряды ветеранов с каждым годом редеют, информация о Великой Отечественной Войне берётся из многообразных источников.
В табл. 1 указаны все возможные источники, которыми пользуется современное общество, чтобы больше знать о Второй Мировой Войне.
Одной из причин, влияющих на неоднозначное понимание и представление общества о войне, являются СМИ. Примерами тому могут служить «положительные» оценки тех, кто во время войны действовал на стороне гитлеровцев против СССР.
Это Степан Бандера глава организации украинских националистов; генерал Власов, который сотрудничал с нацистами и возглавил «Комитет освобождения народов России» (КОНР) и «Русскую освободительную армию» (РОА); командующий карательной дивизией в Белоруссии группенфюрер СС фон Панвиц и многие другие. При этом необходимо отметить тот факт, что в наибольшей степени последствия разрушительной информационной кампании проявляются умолодёжи.
Также к одному из негативных примеров можно отнести неоправданную информацию о том, что СССР ни каким образом не может относить себя к стране, которая завершила, выиграла войну с фашистской Германией.
Был проведён социологический опрос, целью которого было выяснить у общества, искажается ли история, Второй Мировой войны в некоторых публикациях, радио и т.д. Результаты таблицы приведены ниже.
На мой взгляд, именно поколению того времени можно с уверенностью доверять, так как эти люди видели «войну в глаза» и могут с уверенностью сказать, где правда.
Д.А. Медведев, обращаясь к ветеранам в Московском Кремле по случаю вручения юбилейных медалей к 65 в Великой Отечественной Войне подчеркнул: «Истина заключается в одном непреложном факте: именно советский народ, именно Красная Армия выиграла войну, что бы там ни писали в различных книжках, ни говорили на исторических диспутах, которые преследуют свои конъюктурные цели». И подчеркнул: «Наша задача всех поколений российских граждан, задача Российского государства сохранить память о Великой Отечественной Войне».
Действительно трудно не согласиться с поставленной задачей президента о необходимости сохранить светлую память о войне, но и, по- моему мнению, просто необходимо суметь передать будущему поколению ценность того, что россияне живут под «мирным небом», благодаря доблестным солдатам, благодаря Красной Армии.
Подводя итоги всему выше сказанному можно сделать вывод о том, что наше и будущее поколение является главным хранителем прошлого тех, кто защищал страну и сохранил мир на нашей земле. Именно поэтому долг россиян и всего народа суметь пронести память о великих подвигах наших дедов, отцов, сыновей.
Историческая память о Великой Отечественной войне как фактор формирования общественного сознания
УДК 159.953 + 316.627 + 94(470)“1941/1945”
Рассматривается эволюция отражения в общественном сознании россиян исторической памяти о Великой Отечественной войне в советский и современный периоды. Анализируются факторы, оказывающие влияние на формирование исторической памяти о войне.
Ключевые слова: историческая память, общественное сознание, переосмысление и мифологизация истории
Известно, что человек одновременно живет в прошлом, настоящем и будущем. Осмысление человеком всех этих трех состояний своего существования оказывает значительное влияние на формирование общественного сознания.
Историческая память наряду с историческим сознанием обеспечивает переработку и трансляцию социокультурной и событийно-национальной информации из прошлого через настоящее — в будущее. Историческая память выступает совокупным прошлым опытом, который обеспечивает единство культурно-исторического процесса и его преемственность. Каждое поколение приобщается к социальной памяти в ее конкретно-образной форме и в форме сознательного и «коллективного бессознательного», сконцентрированных в памятниках материальной и духовной культуры, в документах и материалах различных эпох, хранящихся в архивах, музеях, библиотеках и т. п.
Л. Н. Коган определял память как фиксацию прошлого, сочетающуюся с его оценкой [7, 143]. Следует согласиться с мнением некоторых исследователей, совершенно справедливо отмечающих, что историческое сознание ассоциируется обычно с позитивным. Оно фиксирует в социальной памяти народа не все события, а только те действия государства, различных политических сил, исторических лиц, которые отвечают справедливости, устойчивости этнонациональных образований, культурно-исторической традиции [8, 101].
В Советском Союзе память о войне была сильно мифологизирована. В мифологизации сознания советских людей не было ничего необычного. Мировая историческая наука сознательно или бессознательно занимается мифологизацией прошлого. Израильский ученый Г. Городецкий пишет: «Все нации вскормлены мифами, но политические системы, порожденные революциями, буквально упиваются ими». Историк специально остановился на характеристике памяти о Великой Отечественной войне, существовавшей в Советском Союзе. По его словам, «в России, в рамках официально созданного культа Великой Отечественной войны, была сформулирована и развита конформистская версия ее истории. В течение полувека созданная официозом память о войне была одной из серьезнейших сил, объединяющих и цементирующих российское общество. Она не была направлена ни на формирование событий прошлого для потомков, ни на увековечивание памяти павших… Коллективную память, травмированную войной, поставили на службу идеологии — и не важно, что это не всегда делалось с умыслом» [4, 3].
Пересмотр истории Великой Отечественной войны, который начался в годы перестройки в исторической науке, практически не затронул память о войне в широких народных массах. Усиленное раскрытие историками белых пятен, «фигур умолчания», «зон, закрытых для мысли» оказывало слабое влияние на историческую память, которая в абсолютном большинстве народа ассоциировалась с понятием «Великая Победа».
Поэтому ничего нет удивительного в том, что сразу же после распада СССР были сделаны попытки разрушить историческую память россиян о войне. Уже в 1992 г. в книге В. Суворова «Ледокол», выпущенной в России миллионными тиражами, прямо указывалось: «Сейчас Россия лишилась насильственно навязываемой ей идеологии, и поэтому память о справедливой войне осталась как бы единственной опорой общества. Я разрушаю ее» [12, 6].
Книгами «Ледокол», «День “М”» и многими другими В. Суворов попытался скорректировать историческую память россиян о Великой Отечественной войны, заложить в нее чувство вины за деятельность советского руководства, которое, спланировав и развязав вместе с Германией Вторую мировую войну, готовило почву для достижения мирового господства путем превращения Второй мировой войны в войну революционную. Г. Городецкий, на протяжении двух с половиной десятков лет отслеживающий творчество В. Суворова, в своей последней работе пишет: «Его книги возрождают старые мифы, последовательно и намеренно нагромождают препятствия на пути к истине, вульгаризируя сложную ситуацию» [5, 5–6].
Книги В. Суворова не только дали толчок для появления в отечественной историографии феномена «сувориады», которая стала частью более широкого направления, получившего название «фолк-хистори» [3, 10], но и считались ценным пособием для исследователей либерального толка, попытавшихся переосмыслить историю Великой Отечественной войны.
Не случайно именно в 1990-е гг. книги В. Суворова публиковались массовыми тиражами. Дело в том, что в переходную, кризисную эпоху важное место приобретает процесс самоидентификации общества, причастности этноса к историческим судьбам страны. Известно, что жизнеспособность общества определяется тем, насколько государственно-образующий народ идентифицирует себя с базовыми ценностями и принципами жизнестроения, чувствует кровную связь с традициями, обычаями, историческим и духовным наследием предыдущих поколений.
В переходную «смутную» эпоху, когда рушатся старые ценности и рациональное начало отступает под натиском иррациональных сил, происходит усиленное производство мифологий, которые искажают взгляд как на реальную действительность, так и на общественное, в том числе историческое, сознание значительной части населения. Особенно в переходный период обрабатывается сознание обывателей, простых граждан, которое направлено на сохранение уже имеющихся социальных и материальных выгод и на возврат тех, которых они лишились в процессе кризиса и разложения старого строя.
Новая мифологизация истории не была бы возможна, если бы в России и за ее рубежами не существовали бы силы, заинтересованные в продолжении искажения памяти о Великой Отечественной войне.
В обработке исторического сознания массы российских обывателей были заинтересованы некоторые политические элиты, ибо от ее (массы) поддержки зависит исход любой политической кампании. Кроме того, появилось большое количество «ниспровергателей мифов», своеобразных иконоборцев, которые путем вскрытия белых пятен в истории войны, дегероизации бывших героев и постановки на пьедестал новых пытались не только переписать историю Великой Отечественной войны, но и сформировать новую систему представлений о войне, навязав ее молодому поколению россиян.
За рубежом усиленно распространялись мифы о том, что только благодаря поддержке Запада была выиграна Великая Отечественная война. В изданных в России на средства иностранных фондов книгах авторы писали, что «Великая Победа, одержанная благодаря подвигу народа, привела не только к разгрому германского фашизма, спасению человечества от коричневой чумы, но и к укреплению советского тоталитарного государства, громадному росту авторитета сталинского режима, созданию целого лагеря государств — от Эльбы до Меконга, контролируемых Кремлем» [10, 12].
При рассмотрении проблемы о влиянии исторической памяти о Великой Отечественной войне на общественное сознание россиян в настоящее время следует выделить ряд моментов.
Во-первых, нельзя говорить об исторической памяти россиян в целом, ибо современное российское общество, как и любое другое общество, неоднородно. Необходимо отличать историческую память о войне молодого поколения россиян, формирующуюся под влиянием образования, воспитания, мемориальных памятников, средств массовой информации и т. д., и память старшего поколения, прошедшего войну.
Молодому поколению россиян свойственны острые противоречия, разнонаправленные тенденции. Главным из них, по нашему мнению, является противоречие между формирующимся под влиянием коммуникационных систем планетарным общественным сознанием и сознанием, в котором на поверхность выходят агрессивно-анархические архетипы.
Старшее поколение также относится к войне по-разному. Одно дело память солдата-победителя, другое дело память жертв войны. Можно согласиться с тем, что «многие группы жертв и участников войны так и не обрели права на свой собственный голос — или стали приобретать это право только тогда, когда уже мало кто из них мог им воспользоваться». К этим категориям населения относят инвалидов, остарбайтеров, жителей оккупированных районов, немногих из уцелевших в лагерях уничтожения и доживших до наших дней евреев и узников других национальностей [Там же, 5].
Во-вторых, следует осознавать, что в современной России проблема исторической памяти о Великой Отечественной войне достаточно политизирована. Политизация проблемы исторической памяти проявляется в том, что в условиях реально существующего плюрализма мнений научные и публицистические издания, а также средства массовой информации навязывают населению различные варианты исторической памяти. По нашему мнению, в этом нет ничего необычного. Немецкий автор Х. Вельцер пишет: «В прежние времена считалось, что споры и конфликты по поводу политики памяти о Второй мировой войне, о Третьем рейхе и о холокосте будут затихать по мере вымирания тех поколений, которым довелось пережить эти события на собственном опыте. Но вопреки этим прогнозам в большинстве европейских стран подобные споры становятся лишь более интенсивными». Причину этого автор усматривает в том, что на Западе «политика памяти превратилась в одну из арен внутренней и внешней политики, где заявление претензий по поводу незаслуженных страданий, причиненных тем или иным группам в прошлом, стало веским аргументом, используемым для обеспечения сегодняшних интересов» [2, 28].
В то же время в зарубежной и российской либеральной литературе Россию обвиняют в том, что ее отношение к Великой Отечественной войне отличается от отношения многих государств Запада. Сторонники этого подхода указывают, что «Россия и Германия в отношении памяти о войне вписаны в разные контексты» [9, 4–5].
Первое различие между отношением к исторической памяти о войне в ФРГ и России видится данными авторами прежде всего в том, что в Германии по этой проблеме часто проводятся общественные дискуссии, выпускается большое количество литературы, а в России отношение к ней довольно прохладное. По этому поводу хочется заметить, что в связи с юбилеями Великой Победы в 1995 и 2000 гг. отношение научной общественности к проблеме исторической памяти резко изменилось, в России были опубликованы не только исследования отечественных историков, но и произведения западных авторов, изучающих проблему исторической памяти вообще и памяти о Второй мировой войне в частности. Уровень обсуждения данной проблемы в отечественной историографии очень острый.
Второе отличие усматривается в том, что «Германия включена в общемировой процесс смены историцистского подхода к прошлому — интересом к памяти и наследию, а также в общий обмен символов памяти», а «в России этот процесс только начинается, она еще слабо участвует в интернационализации памяти» [9, 4]. Нам представляется, что таким образом российским историкам вновь навязывается «единственно верный» вариант того, как следует изучать историю в целом и проблему исторической памяти в частности.
Россию обвиняют также в том, что поскольку индивидуальная память или память отдельного человека формируется во многом под влиянием коллективной памяти, которая «нацелена на обеспечение групповой идентичности», «фиксирует реальные или вымышленные события прошлого, обеспечивающие единство группы, и “вырезает” факты, угрожающие ее целостности» [11, 40], официальные власти России манипулируют исторической памятью о войне, пытаясь поставить Великую Победу на службу государству. Ю. Н. Афанасьев прямо указывал на то, что «нынешняя власть фактически празднует победу, одержанную сталинской властью, которая вышла из войны окрепшей и еще в большей мере противостоящей народу-победителю» [1, 15]. Некоторые авторы утверждают, что «голос воевавшего народа, голос ветеранов войны по-прежнему узурпирует власть». По их мнению, «сегодня, так же как и в советское время, память о войне скорее служит легитимизации политического режима, нежели имеет непосредственное отношение к самой войне» [9, 5].
Важной проблемой современной науки является вопрос о методах сохранения и трансляции исторической памяти. В частности, ведутся острые споры по вопросу о соотношении между исторической наукой и исторической памятью, о том, может ли историческая наука повлиять на историческую память.
Многие исследователи традиционно рассматривают историческую науку как важнейшее средство сохранения и трансляции исторической памяти.
А. В. Трофимов признает, что в условиях информационного общества меняются механизмы трансляции исторической памяти и способы ее восприятия. По его словам, «сегодня талантливо созданный фильм способен привести к большим подвижкам в общественном сознании, чем несколько научных конференций или фундированных монографий». Но при этом он пишет: «Профессиональные историки не должны отсиживаться в “башне из слоновой кости” и успокаивать себя решением основных научных проблем. Общество нуждается в выверенной, яркой, социально ориентированной информации о месте и роли Великой Отечественной войны в мировой и национальной истории» [13, 182, 183].
Мы поддерживаем данное мнение и полагаем, что прежде чем в очередной раз заниматься переписыванием истории Великой Отечественной войны и критиковать предшественников в намеренной фальсификации истории и искажении исторической памяти, следует отдать дань поколениям историков, которые трудились и трудятся не покладая рук, создавая эту историю и сохраняя тем самым историческую память о войне. Не следует предъявлять предшественникам завышенных требований, ибо каждый этап развития исторической науки в нашей стране характеризовался своим подходом к истории Великой Отечественной войны и исследователи работали в условиях сформировавшегося общественного заказа на память о войне [6, 73–84].
В противовес данному мнению весьма распространенным в зарубежной и отечественной историографии является взгляд, противопоставляющий историческую науку и различные виды памяти (индивидуальную, коллективную, публичную). Основное различие между историей и памятью французский социолог М. Хальбвакс видел в том, что история смотрит на происшедшие события извне и обращает внимание прежде всего на изменения и различия, а коллективная память рассматривает их изнутри и фиксирует прежде всего сходства [14, 26–27]. По мнению немецкого автора Х. Вельцера, «в то время как история занимается установлением имевших место фактов и выдвижением по их поводу поддающихся проверке утверждений, память абсолютно оппортунистична: она берет то, что ей полезно, и отбрасывает то, что представляется ей лишним или неприятным» [2, 33]. При этом исследователи не могут договориться по вопросу о том, что дает более объективную картины войны — историческая наука или историческая память.
Французский автор П. Нор в эссе «Между памятью и историей» утверждает, что «память всегда была объектом подозрения для истории, истинное назначение которой — ее разрушение и подавление» [15, 15]. В российской историографии эту точку зрения разделяют многие либеральные ученые. Ю. Ю. Хмелевская считает, что «история и память не только репрезентуют, но и передают прошлое различными способами — в тех условиях, где неофициальные интерпретации прошлого считаются государственной изменой или попадают в незнакомую среду, память, выраженная в устной и визуальной формах, может являться средством сопротивления и несогласия, помогая в то же самое время выжить во враждебном или непривычном окружении» [Там же, 7–8].
В отличие от них Ю. Н. Афанасьев указывает на начавшуюся после падения советского режима «все больше углубляющуюся пропасть между историей (знанием о том, что происходило) и памятью, т. е. тем мифологизированным представлением о прошедшем, которое сформировалось в сознании народа, невероятной ценой победившего завоевателей» [1, 16]. Либеральные авторы указывают, что в России «память о Великой Отечественной войне еще редко осознается как вопрос, не совпадающий с изучением истории войны и признанием ее “государственного значения”. Предлагаемые историками новые трактовки военной истории зачастую воспринимаются как “осквернение памяти”» [9, 4–5].
В качестве вывода хочется обратить внимание на то, что чем дальше будет уходить в прошлое Великая Отечественная война, тем актуальнее и острее будет вставать проблема исторической памяти о ней. Эпохальность этого события в мировой истории настолько велика, что осмысление его значения станет для следующих поколений важной задачей, от которой зависит недопущение повторения подобного события впредь. Наличие внешнеполитического и внутриполитического дискурса по поводу исторической памяти о войне доказывает, что Великая Отечественная война никогда не будет только прошлым, только экстремальным историческим опытом — она присутствует в настоящем. В исторической науке возникают новые интерпретации происшедших событий, а на уровне обыденного сознания — новые чувства, ощущения и т. п.
Литература
1. Афанасьев Ю. Н. Другая война: история и память // Другая война. 1939–1945 / под ред. Ю. Н. Афанасьева. М., 1996. С. 15–31.
2. Вельцер Х. История, память и современность прошлого. Память как арена политической борьбы // Неприкосновенный запас: Дебаты о политике и культуре. 2005. № 2–3. С. 28–35.
3. Володихин Д., Елисеева О., Олейников Д. История на распродажу: тупики псевдо-исторической мысли. М., 2005.
4. Городецкий Г. Миф «Ледокола»: накануне войны. М., 1995.
5. Городецкий Г. Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз. М., 2008.
6. Камынин В. Д. Осмысливая опыт прошлого: история Уральского добровольческого танкового корпуса на переломе эпох // Никто не забыт, ничто не забыто: К 65-летию Уральского добровольческого танкового корпуса. Екатеринбург, 2008. С. 73–84.
7. Коган Л. Н. Вечность. Преходящее и непреходящее в жизни человека. Екатеринбург, 1994.
8. Королев А. А. Историческое сознание // Российская цивилизация: этнокультурные и духовные аспекты : энцикл. словарь. М., 2001. С. 99–101.
9. Память о войне 60 лет спустя — Россия, Германия, Европа // Неприкосновенный запас. 2005. № 2–3. С. 4–5.
10. Переосмысливая уроки военной поры // Другая война. 1939–1945. М., 1996.
11. Ровный Б. И. Инструменты исследования коллективной памяти: возможности и искушения // Век памяти, память века: Опыт обращения с прошлым в ХХ столетии. Челябинск, 2004. С. 38–49.
12. Суворов В. Ледокол: Кто начал Вторую мировую войну? М., 1992.
13. Трофимов А. В. Историческая память о Великой Отечественной войне: изменчивость мифологии и стереотипы восприятия // Вклад Урала в разгром фашизма: исторический опыт и современные проблемы национальной безопасности : материалы Междунар. науч. конф., посвящ. 60-летию победы в Великой Отечественной войне. Екатеринбург, 2005. С. 179–184.
14. Хальбвакс М. Коллективная и историческая память // Неприкосновенный запас. 2005. № 2–3. С. 8–27.
15. Хмелевская Ю. Ю. О меморизации истории и историзации памяти // Век памяти, память века: Опыт обращения с прошлым в ХХ столетии. С. 4–21.
Мария Ферретти
Непримиримая память: Россия и война. Заметки на полях спора на жгучую темуверсия для печати (28623) « ‹ – › »
MariaFerretti (р. 1958) - историк, специалист по истории СССР в 1920-е годы. Автор книг «La memoria mutilata. La Russia ricorda» («Искалеченная память. Россия вспоминает». Milano: Corbaccio, 1993) и «LabattagliadiStalingrado» («Сталинградская битва». Firenze: Giunti, 2001).
Прежде чем перейти к основной теме статьи, то есть к тому, что я назвала «непримиримой» памятью России о войне, я бы хотела сделать замечание методологического характера по поводу использования самой категории «память». На сегодняшний день как в западных странах, так и в России термин «память» подвергся инфляции. Его можно встретить на каждом шагу, как в газетах и журналах, так и во взвешенных научных трудах, но при этом, в большинстве случаев, авторы не заботятся о том, чтобы дать ему хоть какое-то определение. В результате часто говорят о коллективной памяти, о социальной памяти, о групповой памяти, о национальной памяти или о памяти общества, и чем дальше, тем больше вариантов - так, словно это взаимозаменяемые понятия, которые каждый молчаливо наделяет смыслом, наиболее устраивающим его с точки зрения поставленной задачи. Привести пример? Возьмем понятие коллективной памяти, которое иногда расширяется до такой степени, что начинает совпадать с тем, что понимается под памятью нации, а иногда, наоборот, используется, чтобы обозначить нечто вроде «противонаправленной» памяти общества, не согласного с официальной историей-памятью, как это случилось, например, в Советском Союзе эпохи перестройки, когда память стала символом исторической правды, противопоставленной лжи официальной истории. Проблема заключается в том, что памяти самой по себе, так же как и прошлого, не существует. Это всегда конструкция, результат непрерывной и неслышной активности, порой сознательного, а порой бессознательного взаимодействия многочисленных людей и разнонаправленных сил, которые снова и снова ткут воздушное покрывало прошлого. Парадоксально, но в обществе существует столько же видов памяти, сколько индивидуумов, семей, социальных групп, кланов. Память множественна, и часто разные ее проявления разделены и конфликтуют между собой. И тем не менее можно без труда наблюдать нечто, что естественным образом называется памятью, а именно - и я использую термин как раз в этом значении - ту совокупность представлений о прошлом, которая в данном обществе, в данный исторический момент становится доминирующей и образует нечто вроде разделяемого большинством «здравого смысла». Понимаемая в таком значении, память предстает как один из источников национальной идентичности, то есть того чувства причастности к определенному сообществу, которое, как раз благодаря характерным для него общим местам и мифам, узнает себя в общем прошлом - и, следовательно, общем настоящем. Именно в этом значении я буду использовать категорию памяти, рассматривая заявленную мною тему - проблему памяти о войне в России, то, что я назвала непримиримой памятью, памятью, которая, кажется, вечно обречена на то, чтобы ее калечили.
Память о войне является, как то показывают все опросы общественного мнения, проведенные начиная с конца 1980-х годов группой исследователей, сформировавшейся вокруг Юрия Левады, а также конкурсы по истории ХХ века, организованные среди учеников средних школ обществом «Мемориал», одной из (если не единственной) цементирующих составляющих памяти в сегодняшней России и одной из опор национальной идентичности. Приблизительно три четверти населения считают войну и, особенно, победу над нацизмом наиболее важными событиями современной истории и воспринимают их как заведомо самый значительный, если не единственный предмет национальной гордости: несомненная стабильность этого показателя в исследованный период, который в остальном характеризуется многочисленными резкими поворотами в сфере памяти, свидетельствует о том, насколько память о войне является всеобщей и глубоко укорененной в обществе. Тем не менее, несмотря на эту всеобщность, она является неоднозначной, двойственной, это память, с которой чрезвычайно трудно сводить счеты, не впадая в обманчивые ловушки, создаваемые доминирующим «патриотическим» дискурсом, потому что в реальности - и это, на мой взгляд, центральный узел проблемы - сам опыт войны был в Советском Союзе трагически двойственным. Война народа до последней капли крови за освобождение страны от нацистских оккупантов, которые вели на востоке войну на уничтожение, чтобы поработить «неполноценных» славян, эта война действительно завершилась победой и освобождением русских земель от иностранного ига. Но именно победа была одновременно предпосылкой ужесточения сталинской диктатуры, подавившей всякие надежды на внутреннюю либерализацию режима, которые зародились в ходе войны. Эта доблестная борьба против нацистского варварства во имя свободы в конце концов привела к еще большему подавлению этой самой свободы внутри страны. Память о войне, о победе, следовательно, неотделима от сталинизма: как ни поверни их, война и сталинизм, освобождение и гнет переплетены нераздельно.
На мой взгляд, коренное отличие памяти о войне в Советском Союзе, а потом и в России от памяти на Западе заключается как раз в том, как выковывается коллективная идентичность и транслируются ценности, поскольку не следует забывать, что каждая конструкция памяти является одновременно и системой трансляции ценностей и идентичности. Если, говоря схематически, в странах Западной Европы по целому ряду причин, которые здесь невозможно рассмотреть, память о войне была выстроена и положена в основу национальной идентичности разных стран, чтобы передать и укрепить в сознании людей те ценности свободы и демократии, которыми питался антифашизм и во имя которых он сражался, иначе обстояло дело в Советском Союзе. Здесь память о войне была выстроена так, что на первом плане оказывалась не борьба за свободу, но героизм советского народа. Воспевалась возрожденная национальная мощь России вновь обретенное величие Государства и заслуги его непогрешимого главы - Сталина. Другими словами, память о войне стала сначала в Советском Союзе, а потом в России носителем не демократических ценностей антифашизма (и здесь многое можно было бы сказать в связи с увеличившимся в последние годы числом ревизионистских подходов, которые сводят антифашизм к одной только «длинной руке» Москвы), но носителем традиционных националистических ценностей, которые, будучи вплетены в ткань социалистической риторики (так, миф о Москве - третьем Риме преобразовался в миф о спасительной миссии СССР, первого социалистического государства, по отношению ко всему человечеству), постепенно образовали идеологический костяк режима. Именно такое структурирование памяти о пережитом во время войны, в результате которого была подавлена любая альтернативная версия, иные воспоминания (например, о партизанской борьбе с ее духом свободы), и является причиной тех трудностей, с которыми сталкивается ориентированная на идеалы демократического типа Россия, когда хочет вернуть себе важнейшую часть собственной истории: но уверены ли мы, что не существует на самом деле другой памяти о войне, которую можно извлечь наружу и которая позволит построить национальную идентичность иного типа, несущую демократические ценности и способную приблизить Россию к Западу во имя общей истории и общего ценностного наследия?
Базовая конструкция памяти о войне осталась в России, несмотря на более поздние и вовсе не второстепенные переработки и изменения, той же самой, что была предложена в интерпретации событий со стороны советских властей уже во время войны и кристаллизовалась в связный и единый рассказ с наступлением мира, то есть в самый разгар сталинской эпохи. Немедленное переложение событий в набор упорядоченных воспоминаний было предназначено не только для того, чтобы сделать осмысленной в глазах миллионов потрясенных и ошарашенных людей чудовищную трагедию, пережитую страной. Его целью было также - и это тот аспект, который я бы хотела здесь выделить - придать новую легитимность режиму в момент, когда революция стала уже далеким и поблекшим воспоминанием, и подтвердить несомненное право Сталина на то, чтобы быть лидером страны. Именно отсюда берет начало сложное переплетение умолчаний, полуправды и откровенного обмана, характерное для советской памяти о войне, начиная с сокрытия истинного количества жертв до лжи относительно причин разорительных последствий немецкой оккупации, не говоря уже о бесконечной дозированной полуправде об отдельных сражениях и разного рода событиях, таких, как, например, блокада Ленинграда. И все это обильно расцвечивалось многочисленными мифами о воображаемых героях, иногда придуманных абсолютно на пустом месте. Только в последние годы, после развала СССР, стало возможным начать изучать историю войны и ее больные и темные места более свободно, постепенно заполняя бесчисленные историографические лакуны (я имею в виду, например, появившиеся исследования по истории ленинградской блокады). Но мне важно подчеркнуть другое. Речь идет о том, чтобы выявить составляющие, образовавшие, если можно так выразиться, арматуру советской памяти о войне, составляющие, которые возникали «по горячим следам», но наложили глубочайший отпечаток на все последующие этапы осмысления и которые еще сегодня строят нам ловушки. Именно эти составляющие, впрочем, позволяют измерить то расстояние, которое отделяет память о войне на Западе от памяти о ней в России, расстояние, которое порой кажется бесконечно большим, таким, что, основываясь только на памяти, можно подумать, что речь шла об участии в двух разных войнах.
Выделить следует три момента. Первый. Возврат к русскому национализму, который начался уже в 1930-е годы и достиг апогея во время противостояния с Германией: символичным с этой точки зрения является принятие нового гимна, «Союз нерушимый республик свободных», который в 1943 году сменяет унаследованный от международного рабочего движения «Интернационал»; эта замена однозначно свидетельствует о смещении источников легитимации режима от большевистской революции, уже поблекшей в памяти и даже в самой пропаганде как отдаленный акт основания с размытыми контурами, к идее о восстановлении великой мощи России, представленной, из уважения к декларируемым режимом ценностям, как мощь первого в мире социалистического государства. Второй. Прославление героизма советского народа, представленного как неразрывное, однородное и неопределенное единство, внутри которого гармонично переплавились существовавшие в былые времена общественные классы и этнические общины. Война стала тем моментом, когда - так, во всяком случае, мне кажется - действительно обрело плоть и кровь понятие советского народа, рождение которого было узаконено Конституцией 1936 года, торжественно заявившей о состоявшемся строительстве бесклассового социалистического общества: народа, который перед лицом предельной внешней опасности объединяется для того, чтобы как один человек подняться на защиту священной земли социалистического отечества. Ценности национализма и социализма сливаются воедино, позволяя окончательно преодолеть ранее существовавшие различия - вспомним сталинское обращение «братья и сестры», - и становятся основанием для такого особого феномена, как «патриотизм». Было бы интересно, заметим попутно, реконструировать историю термина «патриотизм», как он появился, как укоренился в дискурсе и как осел в сознании. Третий момент касается восприятия врага. Враг для СССР эпохи Сталина - это нацизм, один из вариантов фашизма, который, как навязчиво повторяла пропаганда начиная с 1920-х годов (оставляю здесь в стороне весьма интересные разногласия о сути фашизма внутри III Интернационала), есть не что иное, как высшая стадия капитализма, диктатура капитала, снявшего с себя все демократические маски. Того самого капитализма, новой атаки которого со времен Гражданской войны всегда ждали (и опасались) большевики, считая, что Октябрьская революция пробила мощную брешь в господствующей социально-экономической системе, вернув всем угнетенным надежду и побуждая их к восстанию. Именно это представление о неизбежности новой мировой войны, на этот раз обращенной против государства победившего социализма, и породило тот синдром «осажденной крепости», который будет играть далеко не последнюю роль в дальнейшей истории страны. С точки зрения нашего изложения следует подчеркнуть, что знак равенства, установленный между капитализмом и нацизмом, привел к тому, что нацизм оказался лишен своей самой сущностной черты, своей движущей пружины, а именно радикального расизма, который нашел выражение в политике систематического, поставленного на промышленные рельсы уничтожения иного, в политике, кульминацией которой был Холокост, уничтожение европейских евреев. Впрочем, Холокост оставался, во всяком случае до распада СССР (за частичным исключением короткого хрущевского периода), предметом величайшего вытеснения из памяти о войне: достаточно подумать, например, о том, как была вычеркнута память об истинной сути массового убийства в Бабьем Яре (еще в 1989 году Советский энциклопедический словарь сообщал, что речь идет о массовом уничтожении советских граждан, а не евреев), или о цензуре, которой подверглась «Черная книга» Ильи Эренбурга и Василия Гроссмана, посвященная свидетельствам об истреблении нацистами евреев на территории СССР.
Структурирование воспоминания как памяти торжествующих победителей вокруг этих трех, вполне определенных в ценностном отношении ключевых элементов с целью прославления вновь обретенной мощи Российского государства привело, среди прочего, к вычеркиванию из памяти огромного массива военного опыта как содержащего, целиком или частично, ценности альтернативные. Самым символичным примером, быть может, является тот дух свободы, который одушевлял фронтовиков и партизан и от которого, несмотря на значительное количество литературных и мемуарных свидетельств (Гефтер говорил даже о спонтанной десталинизации, произошедшей во время войны[1]), в памяти общества не осталось ни малейшего следа. Борьба за свободу, за которую сражались молодые люди, посланные во фронтовой ад, пусть даже и с надеждой на лучшее будущее, не закрепилась в памяти и растворилась в молчании именно потому, что, неся в себе иную систему ценностей, она находилась в противоречии с общественной памятью, которую подпитывало государство. Лишенная права на законных основаниях стать полноценной частью памяти, борьба за свободу внутри страны, индивидуальная и коллективная, борьба за раскрепощение, которая тем не менее существовала, хотя историю ее еще предстоит написать, была вынуждена находить себе выход только в борьбе за свободу внешнюю, от завоевателя, и таким образом оказалась спутанной, в плане системы ценностей, с патриотизмом - таким эвфемизмом в сталинском и постсталинском СССР окрестили национализм. Носитель авторитарных ценностей - иерархия, послушание, подчинение во имя не очень определенной любви к родине, - патриотизм был навязан как единственный контекст, в котором можно прославлять героизм народов СССР, и стал, в свою очередь, в послевоенное время инструментом подавления того самого духа свободы, который одушевлял бойцов. Борьба с космополитизмом, которая оправдывалась необходимостью расстроить заговор капиталистического Запада против бывшего союзника, а на самом деле направленная на то, чтобы задавить внутри страны тот самый дух свободы, который, возродившись с войной, тревожил сон кремлевского диктатора, одержимого, по словам многих, призраком декабристов, - вот красноречивый тому пример. Но только первый. Потому что похожим образом складываются обстоятельства и в конце оттепели, когда реакция на результаты либерализации в культуре, направленная главным образом против, пусть и очень осторожного, пересмотра прошлого в качестве одной из своих основных мишеней, избрала как раз новое прочтение войны, происходившее благодаря совместной деятельности писателей, которые показывали заплаченную за нее человеческую цену и ее темные стороны (Бакланов, Симонов) и историков (Некрич); и снова, во имя патриотизма, во имя защиты вновь обретенного величия России был задавлен дух свободы, присущий фронтовикам, чье влияние на десталинизацию хрущевской эпохи еще предстоит исследовать во всей его полноте.
Примеров можно было бы привести множество. Что я хотела бы подчеркнуть здесь, так это неминуемые последствия подобного сведения памяти о войне к одному «патриотизму». В Советском Союзе это привело к растущему отрыву от памяти о войне тех, кто узнавал себя, пусть и смутно, в идеалах свободы и демократии, даже не отрицая при этом социализм (исключение составляло, вплоть до самой перестройки, диссидентское движение). Эта память постепенно оказалась, по мере того как голоса непосредственных участников слабели и угасали, в распоряжении исключительно националистов. С этой точки зрения примечательно смущение реформаторской интеллигенции перед лицом воспоминаний о войне во время перестройки, когда в знак отказа от того ее публичного использования, которое было характерно для брежневской эпохи, было заморожено строительство гигантского монумента на Поклонной горе и были отменены военные парады на Красной площади в годовщину Победы. Но формальный отказ не стал началом новой рефлексии. Наступило молчание, за редчайшими исключениями, среди которых Алесь Адамович, одинокий и скорбный голос уцелевшего. Молчание это было одновременно свидетельством того факта, что память о войне, об антифашистской борьбе в частности, с присущими ей идеями свободы, была безвозвратно утрачена. Практически неразрывно сплетенная со сталинизмом по воле режима, подавившего всякие альтернативные формы памяти, война стала тогда жертвой нового проклятия, брошенного сталинской диктатуре. Память о войне снова была покалечена, еще раз лишена того порыва к свободе и к изменению, которым питались фронтовики. Одним из самых бросающихся в глаза проявлений забывчивости было появление в самом начале 1990-х годов исторического ревизионизма, достаточно близкого к аналогичному явлению на Западе (примером может служить Суворов[2]), ревизионизма, который проповедовал принципиальное равенство двух противоборствующих лагерей и призывал к своеобразному умиротворению памяти, основанному на сближении жертв обеих сторон, базирующемся на осознании жестокости соответствующих тоталитарных режимов и призыве «давайте любить друг друга» (достаточно вспомнить о предложениях поставить памятники нацистским солдатам, включая СС[3]). Конечной точкой этого процесса была реабилитация коллаборационизма, начавшаяся опять же в этот период с переоценки Власова и его армии, в которых стали видеть настоящее войско освободителей[4]. Тем не менее, хотя и справедливо учитывать специфику коллаборационизма в Советском Союзе и даже можно допустить, что он мог быть, хотя бы в некоторой степени, выражением стремления покончить с гнетом сталинского режима, коллаборационизм не может, по моему мнению, быть сведен только к этому. И по двум основным причинам. Все же совершенно не второстепенным является то, с кем сотрудничали коллаборационисты, поскольку это предполагало хотя бы частичную общность целей, и трудно поверить, что российские коллаборационисты были в полном неведении относительно политики нацистов, в том числе и системы массового уничтожения евреев. Боюсь, проще предположить, учитывая распространенность антисемитизма в Советском Союзе, что даже если они и не разделяли таких целей, они не считали их достаточной причиной для того, чтобы заявлять о своем несогласии. Вторая проблема, связанная с предыдущей, касается тех ценностей, которые транслирует память о коллаборационизме, ценностей, которые, какой бы протест против сталинского режима в них ни содержался, трудно представить как вдохновленные принципами демократии и свободы.
Другим неизбежным следствием втискивания памяти о войне в тесные одежды «патриотизма» стало растущее ее отдаление сначала в СССР, а потом в России от памяти о войне, сложившейся, пусть и разными путями и под воздействием разных импульсов, в странах Западной Европы. В Западной Европе, даже с учетом всего многообразия и различий ситуаций в разных странах, память о войне конструировалась для того, чтобы донести до новых поколений идеалы свободы и демократии, во имя которых эта война велась и которые воплотились в Сопротивлении[5]. И не только это. По прошествии времени все большее и большее место стало занимать осознание того, чем была на самом деле трагедия Холокоста: катастрофой не только для судеб европейского еврейства, но и для западной цивилизации как таковой, для той модерности, которой так гордились на Западе и которая породила самое бесчеловечное варварство, когда-либо встречавшееся в истории, - именно в силу своей предельной рациональности[6]. Перевернутое зеркало модерности, Холокост был свидетельством того, как Запад дошел до необратимой черты, прикоснувшись к крайней точке. Неотделимая от памяти войны, память о Холокосте стала суровым упреком, чем-то вроде предостережения от безразличия, в пользу активной гражданской позиции, которая любой ценой воспрепятствовала бы повторению прошлого[7]. Конечно, можно спорить о неоднозначном применении на Западе «избытка памяти» о Холокосте, особенно начиная с 1980-х годов, о том, как это давало возможность замалчивать то, что антисемитизм был на самом деле широко распространен до Второй мировой войны во всех западноевропейских странах, и о том, что биение себя в грудь по поводу геноцидов прошлых позволяет тактично закрыть глаза на те, что совершаются у вас под боком, как, например, в Боснии[8]. Но все это не отменяет того факта, что именно благодаря ценностям, которые несла в себе память о войне, она сыграла первостепенную роль в строительстве послевоенных демократий и, шире, европейской идентичности второй половины ХХ века.
В отличие от российской памяти, которая при помощи патриотизма поставила на первый план национальное содержание события, не случайно названное Великой Отечественной, а не Второй мировой войной, память на Западе строилась на основе того, что воспринималось как специфическая черта войны с нацизмом, а именно что на карту были поставлены не только свобода народов и их интересы, но и нечто более существенное: свобода человека как таковая и защита западной цивилизации в целом, понимаемой как наследие ценностей, родившихся в эпоху Просвещения и Французской революции и положенных затем в основу послевоенной европейской демократии.
Сегодня, в начале нового тысячелетия и в канун шестидесятой годовщины Победы, как в Западной Европе, так и в России имеет место ситуация пересмотра и переосмысления. И тут, и там память разделена и ощущаются, хотя и по-разному, отдаленные последствия порожденной распадом СССР волны. В течение 1990-х годов в разных странах имела место ревизия кодифицированных рассказов о войне, и во многих случаях она закончилась обвинением в адрес движений Сопротивления[9]. Самый вопиющий случай, вероятно, итальянский, когда правые под руководством Берлускони повели яростную атаку на всю борьбу за освобождение и все партизанское движение с целью лишить легитимности политические силы, которые опираются на ценности Сопротивления, и приступить к реабилитации, и весьма откровенной, фашистского режима[10]. В России с конца 1990-х годов имело место возвращение к старому советскому патриотизму узконационалистического толка (решающий поворот состоялся в 1995 году, в 50-летний юбилей Победы, когда был наконец открыт мемориальный комплекс на Поклонной горе и Ельцин возобновил большие военные парады). С тех пор эта идеология постоянно укрепляла свои позиции, как о том свидетельствует хотя бы подготовка к празднованиям в этом году. Память, какой она предстает сегодня, очень напоминает брежневскую эпоху и транслирует те же ценности авторитарного типа, сильно пренебрегая свободой, словно память о войне, в той мере, в какой она неотделима от сталинизма, не может порождать в России ничего, кроме национализма и культа великой державы.
Следует тем не менее
спросить себя, не может ли существовать и другая память о войне, способная приблизить Россию к Западу и передать те свободолюбивые ценности, которые для нас неотделимы от воспоминания о конфликте. Чтобы построить такую память - и здесь я окончательно расстаюсь с костюмом историка, - я думаю, следовало бы попытаться если не отделить войну от сталинизма, с которым она так прочно срослась, то хотя бы различать их, признавая трагическую связь между освобождением от нацизма и ужесточением режима, чтобы вывести из забвения, на которое он был обречен, тот самый дух свободы фронтовиков и партизанских подразделений, столь часто упоминавшийся в этом выступлении. Думаю, это был бы также путь к созданию общей европейской памяти о войне, способной транслировать те ценности свободы, гражданской активности и разделенной ответственности, которые, во всяком случае потенциально, являются нашим общим достоянием. Многие из моих старых друзей в России, число которых, к сожалению, год от года тает, участвовали в войне, уйдя на фронт еще почти мальчишками. Затем они склонили головы перед свирепостью сталинизма, чтобы ненадолго поднять ее во время оттепели, а затем оказаться придавленными неумолимой полицейской рутиной брежневской эпохи. Я всегда думала, что своей свободой молодого западноевропейца я обязана им, их мужеству и их самопожертвованию. И именно для того, чтобы почтить их память, память Виктора Данилова и Михаила Гефтера, я ставлю вопрос о создании другой памяти: эта другая память является также их памятью.
Авторизованный перевод с итальянского Елены Балаховской
Выдержки из автореферата диссертации
Синицина Наталья Алексеевна, 2008, 22.00.06 — Социология культуры, духовной жизни
Актуальность темы исследования. Феномен исторической памяти является одной из самых малоисследованных сфер общественного сознания применительно к социологии культуры, с точки зрения их взаимодействия в процессе социокультурной интеракции Существующее положение дел вряд ли может считаться приемлемым, особенно в ситуации, когда российский социум пребывает в состоянии интенсивного поиска путей сохранения собственной культурной идентичности при одновременном поиске возможностей интеграции в мировое социокультурное пространство Без ясного осознания того, каким образом осуществляется детерминация культуры историческим сознанием, каковы возможности и перспективы культурного строительства в исторически детерминированном социуме, невозможно никакое рациональное целепотагание, никакое социокультурное проектирование и прогнозирование
Особую актуальность заявтенной в диссертации проблеме придает ускоряющаяся динамика трансформации исторического сознания, испытывающего интенсивное воздействие, как со стороны трансформирующейся эмпирии, так и со стороны интенсифицирующихся информационных потоков Социологическая проблематизация феномена исторической памяти подразумевает поиск ответов на большое числа сложнейших вопросов теоретико-методологического порядка, касающихся эксплицитных процедур, коррекции наличного концептуального аппарата, компаративистики соответствующих социологических концептуализации, способов описания и т п
Одновременно тематизация воздействия исторической памяти на культуру обнаруживает себя и как проблема, имеющая бесспорное практическое измерение, связанное с необходимостью оптимизации социальной практики, выработки научно обоснованных управленческих
решений, выявления социального самочувствия россиян, содействия обретения последними своей культурной идентичности
Продуктивный научный поиск в очерченном когнитивном пространстве предполагает выявление диалектики, связывающей ретроспективное содержание общественного сознания и наличную социокультурную практику Здесь принципиально важно установить те детерминанты, которые формируют не только культуру в целом, но и формы повседневной жизнедеятельности людей Принципиально важно установить тот алгоритм социокультурного развития, который напрямую зависит от ретроспективы человеческого сознания и, соответственно, соподчинен ретроспективной логике исторического, этнического, социокультурного, политического и экономического факторов
Еще одним основанием для актуализации проблематики диссертации является потребность в сохранении целостности отечественного духовного пространства, выработки в обществе устойчивого иммунитета против вероятностной угрозы разрушения существующей культурной идентичности, чреватыми самыми серьезными издержками в общественном развитии
Кроме того, важнейшей задачей современной социологии является разработка такой интегративной модели культуры, которая основывалось бы на синтезе сущего и должного, идеального и эмпирически достижимого, рационального и архетипического, национального и интернационального, ретроспективного и антиципативного Позитивный образ прошлого способен оказать стимулирующее воздействие на развитие культуры, на содержание жизненных стратегий, стать ведущей движущей силой цивилизационного развития в целом
Степень разработанности проблемы. Первичная рефлексия проблематики исторической памяти была осуществлена в рамках социальной философии Однако и в настоящее время философия продолжает лидировать в разработке обозначенного в диссертации круга вопросов
Обнаруживается очевидная нацеленность социологической науки на исследование настоящего с точки зрения будущего, но никак не с позиций ретроспективной составляющей общественного сознания Тем не менее, с описанием современной культуры как конфликтного поля столкновения прошлого и настоящего мы встречаемся в уже ставшей классической работе О Тоффлера «Футурошок» Различные методологические аспекты исследования культуры (метод исторической аналогии) разрабатывались Т Гордоном, О Гелмером, Б де Жувенельем, Дж МакГейлом, и некоторыми их коллегами
Объектом исследования является историческая память современного российского социума
Предметом исследования выступает характер воздействия образа прошлого на современную культуру и общее состояние духовной жизни
Цель исследования состоит в выявлении характера влияния исторической памяти на процессы, происходящие в сфере культуры, а также в обнаружении потенциала оптимизации такого влияния Реализация поставленной цели осуществлялась путем решения следующих задач:
• выявления диалектической зависимости между содержанием исторической памяти и развитием культуры современного российского социума,
• исследования когнитивного стат\'са исторической памяти в социологической науке,
• уточнения роли и места исторической памяти в социологической науке,
• описания механизма взаимного влияния исторической памяти и
социокультурных реалий,
• определения консистенции традиции и новации в социокультурном проектировании,
• анализа феномена исторической памяти как средства сохранения кутьтурной идентичности,
• исследования исторической памяти как условия функционирования интегративной модели культуры
Основная гипотеза исследования. Историческая память представляет собой такой феномен общественного сознания, который обеспечивает трансляцию культурного наследия, его интеграцию в современные социокультурные реалии, диалектический синтез традиции и новации, регулирование социокультурной практики Доминантное содержание исторической памяти современных российских этносов ориентировано на дальнейшее углубчение межкультурного взаимодействия, на актуализацию интегративных факторов при одновременном элиминировании факторов культурной дезинтеграции Длительное пребывание в поликучьтурном пространстве предполагает возможность полноценного участия в интенсивно развивающимся диалоге культур, реализуемом на международном уровне
Методологической и теоретической основой диссертации являются труды как классиков мировой социологии, так и современных социологов Диссертант опирался на результаты, полученные ведущими отечественными н зарубежными представителями общегуманитарной мысли, связанные с раскрытием сущностных характеристик феномена исторической памяти, ее культурообразующего потенциала Для обеспечения наиболее полного анализа влияния исторической памяти на актуальное состояние культуры автор испотьзовал исходные положения системного подхода, принципа «дополнительности», структурно-функционального и качественного анализ К разновидностям последнего может быть отнесен симвочический интеракционизм, этнометодология, эвристические элементы теории коммуникативного действия и теории структурации Совокупное
использование указанных методологических принципов призвано было обеспечить надежный теоретический фундамент диссертационного исследования
Эмпирическую базу диссертационного исследования составили результаты опросов, проведенные в ряде южно-российских регионов (20052007гг) Выборочная совокупность опрошенных составила 2070 респондентов Респондентами выступили представители русского, карачаевского, черкесского, кабардинского и балкарского этносов, а также региональное казачество Кроме того, анализ состояния исторической памяти осуществлялся в различных стратификационных и референтных группах по квотной выборке В диссертации использованы данные, полученные социологами Ставрополья в рамках исследовательского проекта «Интеграция вынужденных переселенцев в местное сообщество» (2002-2006гг), статистические данные, а также контент-анализ региональных СМИ и мониторинг управленческих решений в сфере культуры и межнациональной политики
Научная новизна работы состоит в следующем
• выявлен характер зависимости между содержанием исторической памяти и состоянием современной культуры,
• обобщен опыт исследования исторической памяти средствами социологического инструментария,
• описан механизм обратного влияния социокультурных реалий на состояние исторической памяти,
• описана диалектика традиции и новации в социокультурной практике,
• установлена зависимость между константностью исторически заданного, и сохранением культурной идентичности,
• установлены корреляты трансформации исторической памяти и социокультурного пространства современной России,
• историческая память исследована как условие построения интегративной модели культуры в полиэтничном регионе
Исходя из указанных пунктов новизны, на защиту выносятся следующие положения:
1 Историческая память представляет собой сложный феномен сознания, существующий как на социетальном, так и на индивидуальном уровнях, выступающая как регулятив межкультурной коммуникации, инструмент социокультурного познания, средство идентификации и самоидентификации, интегративный фактор, ценностный ориентир, условие ретрансляции культуры Сущностной характеристикой исторической памяти является ее одновременная устойчивость и мобильность, стремление к межкультурному диалогу и желание остаться в рамках доминантной социокультурной парадигмы Рефлексивно осмысленная эмпирия культуры создает предпосылки для разработки нормативных социокультурных проектов, призванных оптимизировать функционирование общества в целом
2 Историческое сознание и историческая память в качестве его атрибута есть результат сложного диалектического взаимодействия самых разнообразных факторов и детерминант, где случайность соседствует с закономерностью, а предустановленность нейтрализуется разнохарактерным внешним воздействием Глубина исторической памяти в полной мере определяет способность общественного самосознания реагировать на социокучьтурную трансформацию и возникновение новых реалий культуры, подвергать анализу сущность, масштабы и значимость происходящих изменений, а, соответственно, объективно оценивать глубину и остроту создаваемых данными изменениями проблем, а так же возможности и пути их решения
3 Коммуникативное сообщество, равно как и его духовная надстройка, принадлежаг к таким феноменам, которые социология определяет в качестве предписанных факгоров Воспроизводство и социализация последовательно сменяющих друг друга поколений происходит в изначально существующей социокучьтурной среде, чье актуальное бытие воспринимается каждой новой волной субъектов социальной интеракции как нечто необходимое, как некий
социокультурный инвариант Таким образом, культура оказывается детерминированной всей полнотой исторического процесса, испытывает на себе влияние всех без исключения коллизий и катаклизмов последнего Операционально культуру можно представить как своего рода симбиоз ценностей, поведенческих стереотипов, деятельностных моделей, социокультурных предпочтений и праксеологических горизонтов
4 Гибкость и подвижность исторической памяти позволяют различным народам забывать взаимные обиды и помнить все то позитивное, что было в их общей истории Высшие интересы россиян состоят в признании приоритетности межэтнически универсального перед изоляционистски локальным Если замкнутость традиционного общества и могла строиться на догматическом понимании своего прошлого, то в настоящее время приходит понимание необходимости, во имя общей пользы, коррекции исторической памяти, ее приведения в соответствие с императивами современности
5 Основными условиями успешности дальнейшего развития отечественной культуры, может стать синтез апробированных традиций и передовых новаций, с одной стороны, и интегративность, обеспечивающая социокультурное единство всех субъектов исторического процесса, с другой Конкретный индивид в своем мировоззрении и реальных поступках должен творить собственную, индивидуальную историю, соотносимую при этом с другими индивидуальными историями, что, в конечном итоге, составит единое пространство культурного будущего России
Теоретическая и практическая значимость работы состоит в том, что ее содержание позволяет получить более полное представление о том влиянии, которое оказывает историческая память на формирование социокультурных реалий Положения и выводы диссертации способны выступить теоретическим материалом для дальнейших исследований в области социологии культуры, использоваться при разработке методологии комплексных исследований социологической проблематики, создании специализированных программ и технологии
Пслученные результаты могут найти свое применение в практике социального управления, способствовать проведению конструктивной культурной почитики, использоваться при разработке базовых и факультативных курсов по социологии и философии
Апробация работы. Основные результаты работы докладывались и были обсуждены на ряде внутривузовских и межвузовских методологических семинаров, Межрегиональной научно-практической конференции «Социально-экономические проблемы современного общества» в Северо-Кавказском социальном институте (Ставрополь, 2007), 15-ом годичном научном собрании СКСИ (Ставрополь 2008), 4-й Межрегиональной научно-практической конференции «Экономическое, правовое и социальное развитие регионов этапы становления, взаимосвязи, современное положение и перспективы» (Элиста, 2008) Некоторые аспекты диссертации были включены в разработку спецкурса по социологии в Северо-Кавказском социальном институте Диссертация принята к защите на заседании кафедры философии, социологии и социальных технологий СКСИ Материалы исследования изложены в одной брошюре и пяти научных статьях, одна из которых в издании, рекомендованном ВАК России
Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, двух пав, включающих шесть параграфов, заключения, а также списка использованной тнтературы
…
В «Заключении» подводятся основные итоги исследования, предлагаются перспективные направтения дальнейшей разработки обозначенной в диссертации пробчематики
ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ ОПУБЛИКОВАНЫ СЛЕДУЮЩИЕ РАБОТЫ:
1 Синицина Н А Историческая память как социальный регулятив У/ Вестник Ставропольского государственного университета - 2008 Выпуск 53 - 1,2 п л (рекомендовано ВАК РФ)
2 Синицина Н А Историческая память и культура опыт социологической пробчематизации - Ставрополь Изд-во Северо-Кавказского социального инстигута, 1996 -5,7пл
3 Синицина Н А «Общество потребления» как деструктивная социетальная моден, // Материалы Межрегиональной научно-практической конференции «Социально-экономические проблемы современного общества» - Ставрополь, 2007, - 0,9 п л
4 Синицина Н А Историческая память и культурные предпочтения референтной группы // Материалы 15 годичного научного собрания СКСИ - Ставрополь, 2008 -0,6пл
5 Синицина Н А Историческая память как культурообразующий фактор // Вестник Южно-Россииского университета - Ростов-на-Дону - №5 -2008 - 1 п л
6 Синицина Н А Деятельностное измерение исторического сознания // Материалы 15 Международной конференции «Циклы природы и общества» - Ставрополь Ставропольский институт имени В Д Чурсина, 2007 - 0,7п л