Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ПОСТСОВЕТСКАЯ ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ В ТРЕХ ИЗМЕРЕНИЯХ: ТРАДИЦИОНАЛИЗАЦИЯ, ПЕРИФЕРИЗАЦИЯ, ГЛОБАЛИЗАЦИЯ
Марат ЧЕШКОВ
Кандидат экономических наук, доктор исторических наук, ведущий исследователь Центра сравнительных исследований стран Третьего мира, новых независимых государств и России.
Перспективы этого региона осмысливаются ныне не столько средствами научного познания, сколько публицистически, что вполне понятно, учитывая новизну ситуации и отсутствие широкой фактической базы. В этих условиях научное, в первую очередь, теоретическое исследование может быть преимущественно эвристическим. Здесь мы попытаемся предложить некоторые соображения общетеоретического порядка, построенные на опыте развивающегося мира и т.н. исследований развития /developmental studies/. Возможно, что эти схемы могут показаться весьма абстрактными специалистам по этому региону, которые сочтут, что подобные построения могут работать чуть ли ни в любом участке постсоветского пространства. Эти критические соображения вполне обоснованы, но, тем не менее, мы считаем, что нынешнее состояние изучения данного субрегиона требует включения всех наличных средств, в том числе и конструкций высокого и среднего уровня теоретической абстракции.
Мы предполагаем, что Центральную Азию полезно рассматривать через призму трех процессов - с их формами и траекториями. Речь идет о традиционализации (возвращение или возрождение досоветских историко-культурных традиций), периферизации (включение в мировое разделение труда в роли источника сырья, зависимость от мирового рынка и особенно - от иностранного капитала) и глобализации (втягивание в структуру глобальной общности человечества). Нынешняя трансформация постсоветской Центральной Азии развертывается таким образом, что этот регион как бы погружается одновременно и в три различных пространства (условно - Восток, Юг, Мир) и в три различных времени (прошлое, настоящее, будущее). Чтобы понять такое трехмерное существование, надо вкратце характеризовать исходный пункт, из которого стали разворачиваться нынешние трансформационные процессы, т.е. тот общественный строй, который можно назвать советским реалсоциализмом. Здесь - подчеркнем это специально - корни всех трех процессов и истоки их форм, которые находились в таком специфическом состоянии, что их можно определить.
1. Формы превращенные, "чистые", подобные
Первые из этих формообразований можно видеть в специфике советского государства, оставив в стороне их существование в дооктябрьской России, где скорее практиковались формы подобные, нежели превращенные или - тем более - чистые. Таковое - в его слитности с Партией при наличии множества самых различных функций, охватывающих власть, собственность, управление, организации, идеологии - несло на себе явную печать государства т.н. азиатского способа производства. Однако советское государство было лишь превращенной формой азиатской деспотии, ибо функционировало и воспроизводилось в структуре индустриального технологического способа производства. Сходство подобного государства и азиатской деспотии заключалось в том, что по существу они были разновидностями не государства как автономного института публичной власти, но специфическими институтами тотальной власти или - квази-государствами (каждое на свой манер). На "местах", в том числе и в Центральной Азии, эти квази-государственные институты существовали лишь формально, будучи своего рода чистыми формами, а их субъекты являлись представителями не "мест", но представителями Центра на местах. К числу "чистых" (бессодержательных) форм надо отнести и феномены культуры, которые в нормативном советском порядке представляли формы реалсоциалистического содержания.
Что касается "подобий", то они заметны в таких чертах как периферийность (сырьевая ориентация хозяйства), отсталость (общий уровень развития, урбанизации, уровня жизни) и зависимости (промышленной, научной и др.) По этим признакам субрегион Центральной Азии выглядел - особенно при чисто формальном государственном суверенитете - не более, чем разновидностью колониально-периферийного образования. Однако советский реалсоциализм с его осью Центр-Места не вписывается в колониальную империю и не только потому, что здесь имело место имперское квази-государство, но и потому, что членение Центр-Места не было тождественно членению Метрополия - колония, в котором оба полюса выступают как различные социо-культурные образования; парадокс: Центр, отдавая некоторые свои ресурсы (через донорские механизмы), уже имел вид не метрополии, но колонии! В той мере, какой реалсоциализм был подобием колониальной империи, в той же мере его центральноазиатская часть была подобием колониальной периферии.
Все эти превращенные, чистые, уподобленные формы получают новое реальное - и многозначное! - содержание лишь с распадом, сломом реалсоциалистического порядка. Более того, поскольку реалсоциализм ни как целое, ни в отдельных частях не был способен к самотрансформации, устраняя оппозиционные силы любой ориентации, то и ход преобразовательных процессов был сопряжен с громадными трудностями. В такой ситуации "смерти без рождения" (Г.Явлинский) процессы традиционализации, периферизации и глобализации приобрели самодовлеющее значение, тем паче, что на местах и особенно в этом субрегионе разрыв связей с Центром вылился для данного субрегиона не просто в кризис, но катастрофу, не сопоставимую даже и с российской ситуацией. Ниже мы рассмотрим воздействие этой триады на процессы трансформации Центральной Азии, т.е. на движение этого региона по направлению к рыночной экономике, политической демократии, открытому обществу. В каждой из составляющих этой триады выделяются различные факторы, воздействие которых на процессы трансформации может быть и позитивным, и негативным, и амбивалентным. Оценивая по такой простой шкале роль каждого из факторов, мы можем получить представление о роли данной триады в развитии этого региона. Конечно, такие оценки носят весьма ориентировочный характер и должны быть и могут быть скорректированы мнениями экспертов.
2. Традиционализация: возвращение или возрождение?
Оживление, реанимация традиций (до имперско-российских и советских) прослеживается по целому ряду параметров - от государственности и национальной идентичности, культуры и религии до различного рода партикуляризмов (этнических, родовых, территориальных). Процесс возрождения традиций имеет по меньшей мере два исторических смысла - или возвращение в прошлое, как движение вспять, или возрождение прошлого, но в порядке восходящего, а не попятного движения. Оба смысла данного возрождения традиций в разной мере структурируют трансформационные процессы, и это влияние мы расцениваем по выделенной выше шкале. Возрождение традиций государственности, национальной и культурной идентичности и глубже - этно-социо-культурного архетипа (или, вернее, может быть, архетипов) выглядит, так сказать, углубляющим движением, и соответственно позитивно сказывается на процессах трансформации; возрождение религиозное содержит в себе как возврат в прошлое, так и момент возрождения, необходимый для хода трансформации, а поэтому возрождение религии (в том числе в виде фундаментализма) выглядит амбивалентным явлением. Что же касается различного рода партикуляризмов, то здесь наиболее сильна тенденция к возврату в прошлое, что влечет за собою существенные помехи в ходе процессов образований. В целом, процессы и формы традиционализации, "разлагаемые" на выделенные выше семь факторов или параметров, предстают как связанные в равной мере - и позитивно, и амбивалентно - с процессами трансформации и лишь по одному параметру (родоплеменные партикуляризмы) их воздействие однозначно негативно. Во всяком случае, процессы традиционализации - с одной стороны, и трансформации - с другой, не выглядят взаимоисключающими, напротив, они вполне совместимы и возрождение досоветской и дороссийско-имперской традиций генерирует различные варианты нынешних трансформаций, создавая помехи для нее лишь в исключительных случаях. Поэтому и распространенные в общественном сознании представления о возвращении Центральной Азии чуть ли не в эпоху Тимура, о реставрации средневековья кажутся отражением скорее определенных идеологических течений и их мифологем. Традиционализация - в нашем понимании - не может отождествляться с демодернизацией хотя бы потому, что она разрушает советскую квазимодернизацию и тем самым формирует "свою" версию модернизаций; точно так же она не сводится к "нарастанию отсталости", ибо ведет к сокращению той части экономической активности, которая была связана со специфическими нуждами советского НХК, и обе эти трактовки традиционализации имеют общий корень: игнорирование развития Центральной Азии в советское время, когда это развитие покоилось - как признает автор этих тождеств - на нежизнеспособной и внешней для региона базе. Заметим, что в оценке традиционализации мы не останавливаемся на взаимовлиянии ее отдельных параметров (государство - локализмы; государство - религия), взаимовлияниях, которые могут существенно сказаться на данном процессе и его феноменах, усиливая как позитивные, так и иные воздействия этих форм на ход нынешних преобразований.
3. Периферизация: развитие или отсталость?
Расчленив феномен периферизации на такие факторы как положение в мировом разделении труда (собственно периферизация), роль иностранного капитала и общий уровень развития, попробуем оценить их воздействие на трансформационные процессы. Очевидно, что низкий уровень развития (социального, экономического), предполагающий относительную отсталость региона, усиленную с распадом советского социума, выглядит как препятствие, преодолеваемое трансформацией; положение в мировом разделении труда в качестве источника сырьевых ресурсов (собственно периферизация) в определенной мере и поддерживает отсталость, и, в то же время, может при умелой государственной политике служить средством развития, и, значит, может стимулировать и преобразования. Фактор зависимости, выражающийся, в первую очередь, в роли иностранного капитала как источника развития, кажется позитивно воздействует на ход трансформаций, придавая, конечно, определенный характер экономическому росту. Как видим, воздействие трех факторов выглядит весьма разбросанным: оно и негативно, и позитивно, и достаточно амбивалентно. При таком "разбросе" для Центральной Азии альтернативой кумулятивному сочетанию этих трех факторов могут быть комбинации некоторых из них, например, сочетание периферийности и зависимости или же, напротив, зависимость с преодолением периферийности. На этих сочетаниях сказывается и воздействие процессов, которые мы называем расхожим термином
4. Глобализация
Мы используем этот термин для того, чтобы характеризовать принадлежность Центральной Азии не просто к мировому сообществу государств и наций, но к человечеству как интегральному образованию. Подобная общечеловеческая совокупность (в терминах Н.Кондратьева и В.И.Вернадского) образована взаимодействием трех начал или принципов - социального, природного и деятельностного (субъектным); за прошедшие 150-200 лет это образование приняло определенную историческую форму, для которой характерны доминирование социального начала над природным, полисистемная организация, где конституирующую роль играют связи; различия нивелируются, отношения жестко расчленены по линии центр-периферия, а хронотоп определяется временем-стрелой. Однако за последние 20-30 лет эти параметры существенно меняются, что придает и новый облик данной глобальной общности человечества. Рассмотрим воздействие этих изменений ряда параметров на трансформации, развертывающиеся в Центральной Азии.
* Доминанта социального начала приходит все в большее противоречие с началом природным, что отражается в глубоком экологическом кризисе. Попытки разрешить этот кризис в мировом масштабе посредством стратегий устойчивого развития пока мало эффективны; в Центральной Азии этот кризис уже достаточно глубок, а разрешение его затянулось (проблема Аральского моря), что негативно воздействует на ход трансформационных процессов;
* Конституирующая роль связей становится все более значимой и, пожалуй, именно по этому параметру глобальной общности "наш" регион имеет наибольшие возможности для стимулирования всех преобразовательных процессов (хотя некоторые связи - торговля наркотиками - явно "опасные");
* Разнородность состава глобальной общности, которая все более возрастает, есть результат конституирующей роли связей и - соответственно - производности и автономности одних различных компонент состава - от государства и культуры до различного рода локализмов. В Центральной Азии тенденция к возрастающему разнообразию состава имеет неоднозначные последствия, ибо стимулирует и возрождение национального государственного суверенитета и взрыв локализмов, создающих здесь ситуацию, близкую к избыточному разнообразию;
* Членение глобальной общности на такие единицы воспроизводства как океаническо-континентальные связки позволяет Центральной Азии включаться - пусть и не в оптимальных комбинациях - в такие связки как "Атлантика - Евразия - Тихий океан" и "Атлантика - Евразия - Индийский океан". Эта включенность основывается как на восстановлении традиционных коммуникаций вроде Великого шелкового пути, так и на развертывании современных коммуникаций, в том числе нефте- и газопроводы. Последнее в свою очередь открывает возможности разнообразить связи и партнеров, стремящихся освоить эти коммуникации (Китай, Япония и др.);
* Присущее отношениям глобальной общности жесткое разделение на Центр и Периферию в качестве артикулированных структурных уровней все более усложняется и - в этой мере - размывается; точнее, членение на артикулированные структурные уровни такого типа трансформируется в членение неартикулированное, менее устойчивое и без жестких границ. Эта общая тенденция смягчает последствия периферизации для Центральной Азии таким образом, что периферийность этого региона может стать скорее переходным состоянием, нежели "выпасть в осадок" в качестве промежуточного образования;
* Хронотоп глобальной общности, в котором и время, и пространство, так же как и пространственно-временные конфигурации, становятся и множественными, и пульсирующими, очень сильно воздействует на все три "мира", в которые вовлекается Центральная Азия. Втягивание во все эти "миры" выглядит процессом обратимым и поэтому амбивалентным по своим последствиям для хода трансформационных процессов в этом регионе. Множественность же времен и пространств стимулирует тот взрыв партикуляризмов и локализмов, о котором говорилось выше, и которые имеют смысл "возвращения в историю".
* Тип развития глобальной общности остается преимущественно замещающим, т.е. таким, где новое вытесняет и заменяет старое. Однако определенное смягчение, деполяризация неравенств в глобальной общности дает возможности для становления иного типа развития, совмещающего (старое и новое), что четко прослеживается и в данном регионе. Воздействие этого нового типа развития, хотя и имеет свои издержки (ретрадиционализация), но в принципе позитивно для хода хода трансформаций.
В целом, воздействие традиционализации, периферизации и глобализации на преобразовательные процессы в Центральной Азии выглядит скорее амбивалентным и позитивным по набору в 15 параметров (примерно в равной степени): если амбивалентность фиксируется по 7 параметрам, позитивное воздействие - по 6, то негативный эффект четко виден лишь по трем параметрам. Вряд ли можно переоценивать значение таких количественных подсчетов, но и они позволяют сделать важный вывод о том, что вхождение в новые или иные "миры" не означает контртрансформации. Полезность предлагаемого здесь исследования направления двояка: с одной стороны, укрупняется теоретическое, с другой - операционализируются намеченные макро-теоретические построения.
В дальнейшем имеет смысл продолжать исследование многомерности процессов трансформации и по линии теоретической, вводя новые факторы или новые параметры каждого из трех наших процессов и одновременно усиливать их операциональную точность за счет взвешенных оценок специалистов по данному региону. Общая картина всех трех процессов при таком дальнейшем развороте так же будет усложняться, поскольку необходимо учитывать не только взаимосвязи параметров каждого из этих процессов, но и - что гораздо сложнее - связи параметров различных процессов. Например, воздействие глобализации в плане образования таких единиц как океаническо-континентальные связи или вовлечение Центральной Азии в связи с исламским миром может существенно изменить масштаб и глубину как локального фактора традиционализации, так и роль религиозного фактора вообще и фундаментализма в особенности, не говоря уже о параметрах отсталости и зависимости. В свою очередь традиционализация в сферах культуры и религии может усилить вторичную, так сказать, периферизацию (зависимость от мусульманских стран мировой периферии - Ирана, Турции и др.) и ослабить прямое воздействие глобализации. Вводя в нашу исходную схему такого рода взаимосвязи, мы сможем получить довольно полную матрицу, в рамках которой процессы нынешних преобразований будут выглядеть далеко не одновекторными, но при этом не потеряют своей определенной исторической ориентации. Такая матрица будет недостаточно полной, если не включать в нее тот фактор, который вряд ли можно считать "внешним".
5. "Фактор" России
Отметим вначале, что, как и Центральная Азия, современная Россия, встав на путь преобразований, одновременно обретает те же три измерения. Подобное сходство, не исключающее существенных различий (см. ниже), демонстрирует всеобщий характер процессов традиционализации, периферизации, глобализации, развертывающихся в постсоветском пространстве. Традиционализация выглядит куда более проблематичной, мучительной и трагической для России, где ее историческая традиция была доведена советским реалсоциализмом до предела и тем самым, парадоксально исчерпана. Поэтому восстановление и даже возрождение исторической традиции по всем ее параметрам, включая государственность, национальную идентичность и религию, в России имеет иной смысл, нежели в Центральной Азии: если в Центральной Азии речь идет о возвращении/возрождении,то для России становится необходимым ее как бы второе рождение, воскрешение из состояния, которое можно характеризовать как бытие/небытие. В Центральной Азии возвращение/возрождение опирается пусть и на сравнительную слабую, но все же, живую традицию, хотя и оттесненную на внеисторический уровень (обыденность). Правда, в обоих случаях есть общая проблема: насколько "чистые" формы (культуры, национальной принадлежности) способны обрести содержательность: такая возможность кажется более реальной для Центральной Азии, нежели для России.
Если традиционализация более реальна в Центральной Азии, то два других процесса - периферизация и глобализация имеют в России иные перспективы. Периферизация в России столь же неизбежна как и в Центральной Азии, будучи в обоих случаях платой за социал-тоталитаризм с его бытием в качестве внешнего мира в глобальной общности, и за включение в эту общность. Однако уровень развития и потенциал России таковы, что здесь периферийность еще в большей мере, чем в Центральной Азии может стать явлением не промежуточным, но переходным, нежели подобные же последствия периферизации для Центральной Азии. Конечно, шансы включения в глобальную общность у России неизмеримо выше, хотя определенная самодостаточность и тенденция к возрождению великодержавности - эти помехи по пути глобализации здесь сказываются куда в большей мере, нежели аналогичные или близкие тенденции в Центральной Азии.
"Фактор" России проявляется не только и не столько в сходстве трех процессов с теми, что идут в Центральной Азии, но и особенно в прямом воздействии новой России на этот регион. Характер такого воздействия в значительной мере определен ходом внутренних российских преобразований: становление здесь демократического открытого общества предполагает отношения равного партнерства с Центральной Азией, а укрепление олигархически-монополистического порядка может оказаться амбивалентным для этих отношений, ибо на такой внутренней основе формируется как "сильное", экспансионистское государство, так и государство "мягкое" (в терминах Г.Мюрдаля) и поэтому не способное к экспансии. В первом случае не исключено возникновение отношений, имеющих антизападную направленность, и в обоих случаях равно присутствует экспансия молодого российского капитала. В силу такой разнозначности российских преобразований и еще большей разнозначности отношений, которые складываются на таких внутренних предпосылках между Россией и Центральной Азией, в силу всех этих соображений последствия воздействия России на ход "наших" трех процессов в Центральной Азии прогнозируются весьма затруднительно.
Вряд ли воздействие России стимулирует процессы традиционализации, но таковые могут активизироваться лишь в порядке ответной реакции на некоторые формы российского влияния, например такие, как распространение "совковой" культуры, ограничение политического и экономического суверенитета и т.д. Реакция на них означает усиление поисков национальной идентичности, возрождения религии, оформление авторитарного и даже тоталитарного государства. Прямое и негативное воздействие на ход трансформации Центральной Азии связывается, пожалуй, лишь с фактором этническим, значимость которого в некоторых республиках далеко не локальна, но угрожает их государственному существованию (Казахстан). Наиболее заметно воздействие России на процессы периферизации, что влечет за собою, видимо, новые формы зависимости, которые, однако, не исключают - подчеркнем это - но стимулируют развитие региона. Воздействие же России на процесс вовлечения Центральной Азии в глобальную общность кажется и менее заметным, и менее весомым сравнительно с ее ролью в двух других процессах. Однако Россия может существенно изменить, например, через мировые организации, характер политических (играя роль миротворца), экономических и культурных связей Центральной Азии с другими частями мира, создавая "зоны пересекающихся интересов", и в какой-то мере опосредовать ее культурное общение с другими культурно-хозяйственными ареалами. В целом же, можно предполагать, что ход периферизации и глобализации ставит Центральную Азию в такое положение, где отношения с Россией, хотя и остаются, безусловно, весьма значимыми, но уже теряют императив для судеб этого субрегиона (оставляя в стороне его необходимость для России).
Эти три процесса (с учетом и российского фактора) разворачиваются не только в порядке стихийном, спонтанном, но и как результат деятельности различных агентов с их представлениями, ценностями, проектами и моделями развития. Важно установить, в какой мере данные процессы в их связи с ходом преобразований есть результат выбора, творимого агентом (субъектом), и в какой мере они детерминированы или даже - в терминах Л.Альтюссера - сверхдетерминированы. Итак проблема
6. Выбор или детерминированность?
Прежде чем ставить эту проблему относительно наших трех процессов, уточним ее постановку в русле трансформации постсоветского пространства в целом. Мы считаем, что такие преобразовательные процессы не были детерминированы ни логикой реалсоциализма, ни даже логикой его разложения, ибо элементы распада, хотя и были весьма значительны и нарастали, советский социум далеко не достиг предела своего существования, а процессы разложения не приняли необратимого характера. Иначе говоря, советский реалсоциализм все еще находился и в 80-е годы в пределах своей логики. В Центральной Азии это состояние особенно четко выражал рашидовский режим, в котором сочетались и восходящее движение советского социума (его развитие вширь), и его распад (рост личностных отношений в структуре власти), и даже выход за пределы (подчинение аппарата процессу накопления богатства). Если эти оценки верны, то начало трансформации Центральной Азии надо связывать с распадом советской унитарной квази-государственности, а не с качественным изменением реалсоциалистического общественного порядка; говоря по-иному, преобразования здесь диктовались задачей выживания социального организма и в этом смысле они были действительно детерминированы, а не явились результатом воли и сознания местной номенклатуры.
Иной смысл проблема выбора детерминированности приобретает в ходе намеченных трех процессов. Традиционализация, особенно в варианте как возрождения традиций, предстает результатом скорее сознательной ориентации социальных агентов, нежели "продуктом" детерминированности, хотя, понятно, в определенной мере зависит от сохранения элементов традиций (скажем, религии на уровне повседневности, от разновидностей ислама и др.). Периферизация, напротив, скорее детерминирована, и роль субъектов в этом случае заключается лишь (!) в выборе того или иного варианта этого процесса и в предпочтении той или иной модели развития (турецкая, иранская, южнокорейская). Причем выбор моделей и стратегий, в том числе тех, что практиковались в развивающихся странах, здесь весьма ограничены. Процесс глобализации, безусловно, определяется реальными природными ресурсами, транспортными возможностями, что существенно влияет на развитие связей Центральной Азии с миром. Однако и здесь выбор играет свою роль при определении ориентаций на того или иного мирового партнера.
Проблема выбора далеко не исчерпывается разработкой моделей, стратегий и прочими отдельными социальными агентами: речь идет о большем - становлении исторического самосознания в социумах Центральной Азии. Эта задача неимоверно трудна с учетом не только исходной исторической традиции и ее последующих российско-советских метаморфоз, но и в контексте мирового сознания. Народам Центральной Азии предстоит осознать и реализовать себя в качестве субъектов одновременно и своей истории, и истории человечества, конвертируя, так сказать, обе эти истории.
В заключение отметим, что предложенная выше конструкция требует междисциплинарных усилий, сотрудничества нескольких дисциплинарных "кустов": во-первых, востоковедения и т.н. исследований развития; во-вторых, советологии и русистики и в третьих, глобалистики, выходящей к наукам о человеке. В таком междисциплинарном альянсе (используя название известной работы И.Пригожина и И.Стенгерс) требуется предметное разделение труда: корни, генезис этих процессов выявляет, на наш взгляд, не востоковедение, но советология, их траектории определяются в рамках "исследований развития" и востоковедения, в то время как рамочная теория данных процессов вырабатывается глобалистикой. Этот альянс с его разделением труда может послужить основой для проекта исследования на тему: "Изменяющаяся Центральная Азия в процессах традиционализации, периферизации и глобализации".
Такой проект и - тем более - такой альянс могут быть эффективными при том условии, если они будут соответствовать новому, рождающемуся в конце XX в. типу научного знания, ибо наше представление о ходе данных трех процессов проистекают из самого видения этого предмета, таких научно-философских идей как, скажем, множественность времени и пространства и их единства представлений о циклических, колебательных и векторно-определенных процессов, типах развития (замещающих и совмещающих), наконец, нашего видения соотношений таких закономерностей как обратимость и необратимость, детерминированность и вероятностность и т.д. Новый тип научного знания или как его называют Новая наука, постнеклассическая наука, постнаука и т.д., определяется такими постулатами как неразрывность объекта и субъекта познания, причем субъекта с его ценностями, установками и пр.; сложность или принципиальная гетерогенность; взаимодополнительность противоположных принципов - детерминированности и случайности, порядка и хаоса; вероятностный стиль мышления.
В такой новой "исторической формации науки" нет жесткого разграничения отдельных дисциплин и их предметов, что вытекает из признания взаимопереплетенности, скажем, отдельных сфер общественных отношений - экономики, политики, технологии, культуры. Такое научное знание в принципе открыто для диалога с любым видом знания ненаучного и вненаучного - идет ли речь о практически-обыденном опыте, теологии и теософии, художественном творчестве. "Открытость" особенно важна для изучения и нашего субрегиона - Центральной Азии, ибо открывает возможности компенсации недостатков и ущербности, присущих нынешним научным исследованиям этого региона, вводит в научный оборот знание, выработанное, например, не только в исламской теологии, но и в художественном творчестве народов этого субрегиона. Подчеркнем, что именно такого рода диалог ориентирует научное исследование нашего предмета на самый тесный союз с синергетикой, этим ведущим направлением современной общенаучной мысли.