Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Миллс Чарльз Райт.
СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ВООБРАЖЕНИЕ
Миллс Ч.Р. Социологическое воображение // Пер. с англ. О.А. Оберемко. Под общей редакцией и с предисловием Г. С. Батыгина. М.: Изда тельский Дом NOTA BENE, 2001. - 264 с.
Книга известного американского социолога Ч. Миллса (1915 - 1962) издается в России впервые. Его публикации неизменно вызывали боль шой общественный резонанс. В данной работе, ставшей классической, автор выдвигает новые идеи по методологии исследования социальных процессов, рассматривает связи и взаимозависимость личности и обще ства, анализирует факторы распределения власти. Особое внимание Миллс обращает на принципы интеллектуального творчества и качества, необ ходимые социологу для объективных исследований. Книга актуальна и сегодня.
Рассчитана на социологов — студентов, преподавателей, научных ра ботников, а также на специалистов других общественных наук.
ISBN 5-8188-0033-4
© 1959 by Oxford Press, Inc.
© Оберемко О. А.Перевод на русский язык
© Батыгин Г. С. Предисловие, 2001.
© Издательский Дом NOTABENE, 2001.
Если попытаться сформулировать основную тему "Социоло гического воображения", то можно сказать, что книга посвящена призванию социолога. Ее основной тезис предельно краток: "Каж дый социолог сочиняет свою методологию". Чарльз Райт Миллс был одним из первых, кто максимально резко поставил вопрос о моральной ответственности обществоведа и тем самым бросил вы зов академическому сообществу. Социологическое воображение — это мастерство критически мыслящего интеллектуала. Цель социо логии заключается, по мнению Миллса, в том, чтобы превратить бесформенную и темную человеческую массу, включая политиков, в просвещенную разумную публику - задача, которую ставили основатели американской социологии. Миллс говорил: "Одно дело толковать об общих проблемах на национальном уровне и совсем другое — сказать конкретному человеку, как следует поступать"'.
Судьба и характер Миллса поразительно отразились в "Социо логическом воображении". Ученик и биограф Миллса Ирвинг Горовиц, обсуждая стили социологической работы, провел различие меж ду социологами, которые занимаются своим делом восемь часов в день, и социологами, можно сказать, двадцатичетырехчасовыми2. Речь идет не столько о количестве рабочего времени, сколько об отноше нии социолога к своему ремеслу и, более широко, о призвании об щесFтвоведа. "Двадцатичетырехчасовой" социолог подчиняет профес сии всего себя и, адресуя свои идеи не столько коллегам, сколько публике, ставит целью научить людей жить и переустраивать мир на началах разума и справедливости. Личные проблемы он обычно воз водит в ранг проблем общественных, научные расхождения равно значны для него мировоззренческому конфликту, а профессиональ ная карьера становится судьбой мыслителя, иногда непризнанного. Превращая ремесло в творческое горение, он нередко забывает о
1 Horowitz I. Professing sociology. Chicago: Aldine Publishing Co., 1968. P. 171.
2 Ibid. P. 206.
чувстве меры, и тогда одержимость определенной идеей мешает ему дистанцироваться от личных пристрастий и соблюдать дисципли нарные каноны науки. В то же время такой исследователь сохраняет веру в факт и объективность научного метода. Разрушая каноны "нормальной науки", он может развенчать устоявшиеся идеалы и, отвергнув привычные нормы воспроизводства знания, создать новую картину мира. При этом не исключена возможность превращения "двадцатичетырехчасового" социолога в маргинала. Почти всегда в его работе возникает драматическая дилемма — нечто вроде ролевого конфликта, присущего самой миссии интеллектуала как "легитима-тора" общественных ценностей в современном мире1. По всей видимости, Миллс был именно таким "двадцатичетырехчасовым" социологом, не отделявшим свою жизнь от науки. Э. Шиле нашел исключительно точное заглавие для своей разгромной рецензии на "Социологическое воображение" — "Воображаемая социология"2. Иное дело, что, во многих случаях, последствия воображаемой Милл-сом ситуации оказывались реальными.
Чарльз Райт Миллс родился в 1916 г. в Техасе в католической семье. Умер он в 1962 г. в сорокашестилетнем возрасте от инфарк та, получив незадолго до этого профессуру в Колумбийском уни верситете в Нью-Йорке. В студенческие годы Ч. Миллс испытал сильное влияние прагматизма с его акцентом на определяющую роль индивидуально-личностного освоения мира. Социологией он стал серьезно заниматься в университете Висконсина, под влияни ем Говарда Беккера, где защитил докторскую диссертацию о праг матизме. В 1939 г. Миллс опубликовал в "American sociological Review" статью "Язык, логика и культура", принесшую ему из вестность среди профессионалов. В 1940 г. выходит в свет его статья о мотивационном словаре, используемом в науках о поведении. Но творческий стиль Миллса нашел наиболее полное выражение в его статье " Профессиональная идеология социальных патологов"3, которая вызвала шок среди американских социологов.
1 Homwitz I. L. С. Wright Mills: An American Utopian. New York: The Free Press, 1983.
2 Shils E. Imaginary Sociology // Encounter. June, 1960. P. 77 — 80.
3 Mills Ch. W. The professional ideology of social patologists // American Journal of Sociology. Vol. 49. No. 2. September 1943.
Проанализировав две дюжины учебников по социальной дез организации, двадцатисемилетний доктор социологии показал, что в основе "научных" представлений социологов и социальных пси хологов о социализации лежит расхожая мораль жителя небольшо го американского городка. Впоследствии эта статья много раз пере издавалась как образец "социологии социологии".
В 1945 г. сбылась мечта Миллса — он был приглашен в Ко лумбийский университет в Нью-Йорке, где стал руководителем отдела социологии труда в Бюро прикладных социальных исследо ваний, которое возглавлял Пол Лазарсфельд. Несколько летрабо ты с Лазарсфельдом и Джорджем Ландбергом самым серьезным и причудливым образом повлияли на интересы и образ мышления Миллса. Успехом своих книг по социальному расслоению амери канского общества он в немалой степени обязан не только посто янному интересу к теоретическому наследию Макса Вебера, но и хорошо отработанной методике анализа эмпирических данных. В то же время Миллс испытывал органическую неприязнь к эмпи рической рутине, которая в полной мере проявилась в резкой и местами несправедливой критике "методологического эмпиризма", что отражено в одной из глав "Социологического воображения".
Его отношение к теории было довольно противоречивым. Как и многие критически мыслящие американские интеллектуалы, Ч. Миллс находился под сильным впечатлением от работ Ч. Пирса, Д. Дьюи, Т. Веблена и одновременно считал себя последователем М. Вебера и К. Маркса. В начале 1950-х годов он вместе с Хансом Гертом опубликовал книгу "Характер и социальная структура", где его ранние прагматистские установки были вытеснены идеей обу словленности характера и поведения надличностными социальны ми структурами1. С этого времени Миллс стал считать себя после дователем "классической традиции" в общественной мысли. Своей приверженностью идеям Вебера он обязан прежде всего X. Герту, вместе с которым издал в переводе на английский язык сборник эссе великого немецкого социолога2. Несомненно, интерпретация
1 Mills Ch. W., Gerth И. Character and social structure. New York: Oxford University Press, 1953.
2 From Max Weber: Essays in sociology // Ed. by H.Gerth, C.Wright Mills. New York: Oxford University Press, 1946.
Миллсом социального класса в терминах доходов, власти и пре стижа определена веберовской теорией. При этом неокантианская "свобода от ценностей" Миллсу была совершенно чужда. Ирвинг Горовиц имеет все основания считать, что Миллс прагматизировал и радикализировал Вебера1, в то же время не принимая марксовский постулат о возрастании анархии капиталистического произ водства и противопоставляя ему тезис Вебера о рационализации современного капиталистического общества. У К. Маннгейма Миллс заимствовал идею о революционной миссии интеллигенции. Он был убежден, что социолог не должен быть беспристрастным на блюдателем, а, наоборот, обязан активно участвовать в преобразо вании социальных порядков, открыто отстаивая определенные цен ности и нести всю полноту моральной ответственности. Вероятно, его восприятие теоретического классического наследия было по преимуществу эмоциональным. Во всяком случае в сухих теорети ческих выкладках Парсонса он не обнаружил ничего, кроме ба нальностей. Напряженная спекулятивная изощренность, казалось бы, близких по духу "франкфуртцев", Миллсу была столь же не доступна. Он остался независимым мыслителем и даже при своих антикапиталистических убеждениях не примкнул к леворадикаль-ному движению.
Адаптацию Миллса в академическом сообществе затрудняла не только теоретическая эклектичность его воззрений. Он считался сре ди социологов аутсайдером и анархистом еще и потому, что характер правдолюбца позволял ему не признавать условностей. При этом Миллсу, как искреннему и бескорыстному человеку, многое сходило с рук. Будучи студентом, он препирался с преподавателями, но по чти все они дали ему хорошие рекомендации для успешного завер шения учебы. Ученую степень ему присудили, несмотря на то, что он отказался учесть замечания рецензентов. Работая в Бюро при кладных социальных исследований, он не справился с порученным ему проектом и был уволен со своей должности, но все-таки умуд рился сохранить работу в одном из самых престижных университе тов Америки. В 1956 г. Миллс получил звание профессора Колум бийского университета, хотя ему так и не разрешили преподавать
1 Horowin. I. Professing sociology. Chicago: Aldine Publishing Co., 1968. P. 192.
социологию на старших курсах. Признание пришло к Миллсу уже после смерти, в 1960-е годы, когда на волне "критики социологичес кого разума" он стал одним из героев "новых левых".
Апогей профессиональной карьеры Миллса пришелся на 1950-е годы, когда социологическая наука приобрела отчетливые инсти туциональные очертания. Довоенная монополия Чикагской школы сменилась интенсивным развитием социологических центров в Колумбийском университете, в Гарварде, Мичигане, Калифорнии. Это был период, когда вера в возможности научного знания была практически безгранична. Профессионализация социологии выдви нула на первый план ее внутридисциплинарные, прежде всего тео ретические и методологические проблемы. Эталоном исследова тельской работы считался тогда проект "Американский солдат" (ру ководитель Сэмюэл Стауффер), в котором участвовали почти все ведущие американские социологи и социальные психологи. Соци альные проблемы рассматривались в этой традиции лишь в той мере, в какой они сформулированы как проблемы науки. Миллс же не принимал автономии научного знания и считал обществове да ответственным за несовершенство социальных порядков.
В центре научных интересов Миллса — проблема распределе ния власти в современном обществе. Он был последовательным критиком капитализма и считал, что западная демократия пред ставляет собой власть олигархии. В книгах "Новые люди у власти" (1948), "Белые воротнички: средние классы в Америке" (1951) и "Властвующая элита" (1956)1 он показал взаимопроникновение финансового капитала, политической власти и стандартов прести жа. "Властвующая элита" стала одной из самых популярных книг, написанных в жанре социологической публицистики. Наряду с "Человеком организации" Уильяма Уайта, "Одинокой толпой" Дэвида Рисмена, Н. Глейзера и Р. Дэнни, "Другой Америкой" МайклаХаррингтона, "Сексуальным поведением мужчин [и жен щин]" Альфреда Кинси, "Академическим сознанием" Пола Ла-зарсфельда и В. Тиленса, книга Миллса стала бестселлером и сфор мировала у образованной публики 1950-х годов впечатление о со циологической науке. Миллс развивал идею, что институты представительной
1 Имеется русский перевод: Миллс Ч. Властвующая элита. М.: Ино странная литература, 1959.
демократии используются в интересах финансовой, военной и бюрократической олигархии, а на смену малому бизнесу приходит "новый средний класс" — менеджеры и профессионалы, зависящие от бюрократии. В 1958 г. Миллс опубликовал книгу "Причины третьей мировой войны", в 1959-м — "Социологичес кое воображение", в 1960-м - "Слушайте, янки", в которой в ярких красках убеждал американцев в демократическом характере кубинской революции и доказывал необходимость сближения ка питализма и социализма. В 1960 г. под редакцией Миллса вышла небольшая хрестоматия "Марксисты", сыгравшая важную роль в пропаганде леворадикальной идеологии. В этой книге рассматри ваются идеи Маркса, Троцкого, Ленина, Сталина, Мао Цзэдуна, Хрущева, Че Гевары, и завершается она вопросом, адресованным Коммунистической партии Советского Союза: "Используются ли идеалы классического марксизма лишь в качестве идеологии для циничного прикрытия власти или они воспринимаются правящей элитой вполне серьезно как направление политики и цель, к кото рой действительно следует стремиться? ".
Книга "Социологическое воображение" многократно переизда валась на английском языке и остается одной из классических работ по социологии. На русском языке книга издается впервые. Читая Миллса сегодня, в конце 1990-х годов, можно представить, будто он участник современных дискуссий. В книге есть удивительные про зрения . Например, он точно и ясно говорит о постмодерне, о котором ныне не пишет только ленивый. В то же время считать Миллса первым постмодернистом нет необходимости. Также нет нужды ис пользовать идею "социологического воображения" для очередного опровержения эмпиризма. Миллс по преимуществу принадлежит американской социологии 1950-х годов. Вместе с тем, социальные структуры и человеческая деятельность, феноменологическое и реи-фицированное знание, социология и политика, призвание и судьба интеллектуалов - таковы "вечныетемы" социологии, которые вряд ли могут компетентно обсуждаться без ссылок на работы Миллса. Поэтому "Социологическое воображение" лучше приниматьсшп grano salis и рассматривать как одну из книг, которые занимают достойное место в социологической библ иотеке.
Г. С. Батыгин, доктор философских наук, профессор.
Посвящается Харви и Бетти
В наши дни частная жизнь нередко представляется чередой ловушек. Люди чувствуют, что в повседневной жизни они не в состоянии справиться со своими бедами, и часто в этом абсолютно правы. Все то, о чем человек обычно знает непосредственно из опыта, все, что пытается делать, находится в пределах частной жизни; его представления и возможности ограничены узкими рам ками работы, семьи, соседского окружения, за пределами которых за него действуют другие, а сам он остается простым зрителем. Но чем сильнее чувствуется, пусть даже смутно, приближение внеш ней угрозы со стороны чьих-то честолюбивых замыслов, тем силь нее становится ощущение западни.
За этим ощущением скрываются, казалось бы, независимые ни от чьей воли изменения, которые происходят в самой структуре обществ и охватывают целые континенты. Однако исторические факты суть еще и факты успехов и неудач отдельных людей. В период индустриализации общества крестьяне становятся рабочи ми, феодалы или теряют свое могущество, или превращаются в предпринимателей. Когда одни классы возникают, а другие сходят с исторической арены, люди получают работу, или оказываются не Удел; когда кривая инвестиций идет вверх или вниз, люди обрета ют новое дыхание или падают духом. Когда случаются войны, страховой агент получает в руки гранатомет, служащий магазина становится оператором радиолокационной установки; их жены живут без мужей, дети растут без отцов. Жизнь индивида и ход истории общества нельзя понять по отдельности, без постижения того и Другого вместе.
Однако люди обычно не объясняют испытываемые ими труд ности историческими событиями или институциональными про тиворечиями, они не связывают личное благополучие с подъемами и кризисами в обществе. Редко отдавая себе отчет в существовании сложной связи между тем, как складывается их жизнь, и истори ческим процессом, простые люди обычно не знают, что от этой связи зависит и то, какими они станут завтра, и то, как будет делаться история, в которую они могли бы внести свою лепту. Большинство не обладает тем качеством ума, которое необходимо для осмысливания взаимосвязей между человеком и обществом, между биографией и историей, между отдельной личностью и це лым миром. Люди не могут, стараясь улаживать свои личные не урядицы, контролировать стоящие за ними структурные трансфор мации.
Это и неудивительно. В какую еще эпоху столь значительные массы людей переживали невероятно стремительные и глубокие социальные потрясения? Если американцам неведомы катастрофи ческие изменения, претерпеваемые людьми в других обществах, то этим они должны быть обязаны конкретным историческим обсто ятельствам, которые очень быстро становятся "просто историей". Те или иные исторические события оказывают влияние на каждого человека. В течение жизни одного поколения Европа, вмещающая шестую часть человечества, бывшая некогда средоточием феода лизма и отсталости, превратилась в развитую и грозную силу. С освобождением колоний от политической зависимости установи лись новые, завуалированные формы империализма.[В мире по стоянно происходят революции, ибо люди оказываются зажаты в тиски новых типов власти. Возникают тоталитарные общества, одни из которых вскоре разваливаются, другие достигают сказочных ус пехов. После двухсот лет победоносного шествия капитализм доказал, что только он способен превратить общество в промышленную машину. Однако по истечении двух веков радужных надежд даже формальной демократией пользуется ничтожно малая часть чело вечества. Повсюду в развивающихся странах старый жизненный уклад рушится, и ранее смутные чаяния оформляются в насущные требования. В развитых странах орудия власти и насилия стано вятся тотальными по проникновению во все сферы жизни общест ва и бюрократическими по форме. Само человечество предстает перед нами сверхнацией, которая концентрирует на своих полюсах наиболее организованные и мощные силы для подготовки третьей мировой войны.
Скорость, с которой ныне история обретает новые формы, опережает способность человека ориентироваться в мире в соот ветствии с подлинными ценностями. Да и о каких ценностях можно говорить? Даже не впадая в панику, люди часто понимают, что старое мышление и мироощущение терпят крах, а новые веяния сомнительны в моральном отношении. Надо ли удивляться тому, что простые люди чувствуют себя беспомощными, столь неожиданно оказавшись перед необходимостью непосредственно иметь дело с более широкими социальными контекстами? Они не могут понять ни смысла современной исторической эпохи, ни того, какое влия ние она оказывает на их собственную жизнь. Стремясь сохранить свою индивидуальность, они становятся морально бесчувственны ми и каждый пытается замкнуться в своей частной жизни. Надо ли удивляться тому, что ими овладевает чувство безысходности?
Люди нуждаются не только в информации — ибо в "эпоху факта" информация настолько поглощает их внимание, что они не успевают ее усваивать. Люди нуждаются не только в навыках здра вого мышления, несмотря на то, что усилия, затрачиваемые на их приобретение, нередко истощают и без того скудные духовные силы.
Они нуждаются, и чувствуют это — в особом качестве ума, которое поможет пользоваться информацией и развивать мышле ние, чтобы достичь ясного понимания того, что происходит как в мире, так и с ними самими. Я намерен утверждать — надежды на развитие такого качества ума журналисты и гуманитарии, артисты и публика, ученые и издатели начинают возлагать на то, что можно назвать социологическим воображением.
1.
Тот, кто обладает социологическим воображением, способен понимать, какое влияние оказывает действие исторических сил на внутреннее состояние и жизненный путь людей. Оно позволяет объяснять, как в бурном потоке повседневной жизни у людей час то формируется ложное сознание своих социальных позиций. В этом водовороте событий являет себя устройство современного об щества, которое формирует психический склад людей. Также и личные трудности людей упираются в независимые от них про блемы, а равнодушие публики к отдельному индивиду проявляет ся в озабоченности лишь социально значимыми вопросами.
Первым результатом социологического воображения и первым уроком основанной на нем социальной науки является понимание того, что человек может постичь приобретенный жизненный опыт и выверить собственную судьбу только тогда, когда определит свое место в контексте данного времени, что он может узнать о своих жизненных шансах только тогда, когда поймет, каковы они у тех, кто находится в одинаковых с ним условиях. С одной стороны, это жуткий урок, с другой — замечательный. Нам неведомы пределы, человеческих возможностей в стремлении к покорению высот и к добровольному падению, к страданию и ликованию, к упоению жес токостью и к наслаждению игрой разума. Но в настоящее время мы узнали, что границы "человеческой натуры" пугающе широки, что каждый индивид от поколения к поколению проживает свою био графию в определенном обществе, в соответствующем историческом контексте. Самим фактом своего существования он вносит собствен ный, хотя и ничтожно малый, вклад в формирование общества, вы бор направления его исторического развития, несмотря на то, что он сам является продуктом общества и конкретно-исторических обще ственных сил.
Социологическое воображение дает возможность постичь ис торию и обстоятельства отдельной человеческой жизни, а также понять их взаимосвязь внутри общества. В этом заключается зада ча, которую можно выполнить с его помощью. Принятие на себя такой задачи и осознание ее перспектив — характерная черта клас сической общественной мысли. Эта черта присуща и напыщенно многословному и скрупулезному Герберту Спенсеру, и изящно, но бескомпромиссно вскрывавшему язвы общества Эдварду Россу, Огюсту Конту и Эмилю Дюркгейму, замысловатому и проница тельному Карлу Маннгейму. Ею отмечены все наиболее выдающиеся интеллектуальные достижения Карла Маркса, в ней источ ник блистательных ироничных прозрений Торстейна Веблена, многомерных конструкций реальности Йозефа Шумпетера, это основа психологической гибкости У. Лекки и, равным образом, необычайной глубины и ясности Макса Вебера. Эта черта присуща всем лучшим современным достижениям в области исследований человека и общества.
Ни одно социальное исследование, если оно не обращается к проблемам человеческой жизни, истории и их взаимодействию в обществе, не может выполнить стоящие перед авторами задачи. Какие бы специальные вопросы ни затрагивали классики общест венной мысли, сколь бы узкой или, напротив, широкой ни была картина изучаемой ими социальной реальности, всякий, кто ясно осознал перспективы своей работы, вновь и вновь ставит перед собой три группы вопросов.
1. Что представляет собой структура изучаемого общества в целом? Каковы ее основные элементы и взаимоотношения между ними? Чем структура изучаемого общества отличается от других типов социального порядка? Какую роль играют те или иные осо бенности данной структуры в процессе ее воспроизводства и изме нения?
2. Какое место занимает данное общество в человеческой ис тории? Каковы механизмы его изменения? Каковы его место и роль в развитии всего человечества? Какое влияние оказывает тот или иной элемент структуры изучаемого общества на соответст вующую историческую эпоху и что в этом элементе, в свою оче редь, обусловлено исторически? В чем заключается сущность кон кретной исторической эпохи? В чем ее отличие от других эпох? Каковы характерные для нее способы "делания" истории?
3. Какие социальные типы преобладают в данном обществе и какие будут преобладать? Какой отбор они проходят и как форми руются, как обретают свободу или подвергаются угнетению, ста новятся восприимчивыми или безразличными? Какие типы "чело веческой натуры" раскрываются в социальном поведении и харак тере индивидов, живущих в определенном обществе в данную эпо ху? И какое влияние оказывает на "человеческую натуру" каждая конкретная особенность исследуемого общества?
Именно такого рода вопросы ставили перед собой лучшие представители общественной мысли независимо оттого, являлись ли объектом интереса великое государство или узкое литературное течение, семья, тюрьма или религиозное движение. Подобные вопросы составляют интеллектуальный каркас классических исследований о поведении человека в обществе, их неизбежно задает каж дый, кто обладает социологическим воображением. Ибо такое воображение дает возможность социологам переходить от одной Перспективы к другой, от политической к психологической, от рас смотрения отдельной семьи к сравнительному изучению государственных бюджетов разных стран, от воскресной школы к армей скому подразделению, от обследования отдельного предприятия к изучению современной поэзии. Социологическое воображение по зволяет перейти от исследования независимых от воли отдельного индивида общих исторических изменений к самым сокровенным свойствам человеческой личности, а также видеть связь между ними. Использовать эту возможность нас побуждает постоянное стрем ление понять социально-историческое значение человека в таком конкретном обществе, которое обеспечивает ему проявление своих человеческих качеств и самое существование.
Короче говоря, посредством социологического воображения человек сегодня надеется понять, что происходит в мире и что происходит с ним самим — в точке пересечения биографии и исто рии общества. Самосознание современного человека, которому свой ственно видеть себя по меньшей мере пришельцем, если не веч ным странником, во многом обусловлено отчетливым представле нием о социальной относительности и трансформирующей силе истории. Социологическое воображение является наиболее плодо творной формой такого самосознания. С его помощью у людей, чей кругозор ограничивается небогатым набором замкнутых траек торий движения, часто появляется неожиданное чувство, как будто они проснулись в доме, который до этого им лишь казался знако мым и родным. Верно это или нет, но они начинают понимать, что теперь они сами способны к правильным обобщениям, непро тиворечивым оценкам и взвешенным суждениям. Прежние реше ния, некогда казавшиеся весомыми, теперь представляются безрас судными и невежественными умствованиями. В людях вновь ожи вает способность удивляться. Они обретают новый способ мышле ния, производят переоценку ценностей, короче говоря, их мысли и чувства способствуют осознанию культурной значимости социаль ных наук.
2.
Пожалуй, наиболее важно, что социологическое воображе ние дает возможность различить понятия "личные трудности, связанные с внешней средой" и "общественные проблемы, обу словленные социальной структурой". Такой подход служит важ нейшим фактором социологического воображения и отличительной чертой всех классических работ в области социаль ных наук.
Личные трудности определяются характером индивида и его непосредственными отношениями с другими; они касаются его "я" и тех ограниченных областей жизни общества, с которыми он лич но знаком. Соответственно, осознание и преодоление этих труд ностей, строго говоря, не выходят за рамки компетенции индивида как носителя конкретной биографии, а также за рамки непосредст венной сферы его жизнедеятельности, то есть того социального окружения, которое определяется его личным опытом и до некото рой степени доступного его сознательному воздействию. Труд ности - это частное дело: они возникают, когда индивид чувст вует, что ценности, которых он придерживается, находятся под угрозой.
Общественные проблемы обычно касаются отношений, кото рые выходят за пределы непосредственного окружения индивида и его внутренней жизни. Такой выход необходим на уровень инсти туциональной организации множества индивидуальных сред жиз недеятельности, а далее на более широкую структуру социально-исторической общности, которая, как целое, складывается из много образного переплетения и взаимопроникновения индивидуальных сред жизнедеятельности и общественно-исторической макрострук туры. Общественные проблемы — называются общественными по-, тому, что при их возникновении под угрозой оказываются цен ности, разделяемые различными слоями общества. Часто спорят о том, что же на самом деле представляют собой эти ценности и что именно им угрожает. Нередко спор оказывается беспредметным только потому, что, отличаясь по своей природе даже от самых распространенных личностных трудностей, общественные пробле мы плохо поддаются определению в терминах непосредственного повседневного окружения простых людей. В действительности об щественные проблемы часто связаны с кризисом институциональ ного порядка, а также с тем, что марксисты называют "противоре чиями" или "антагонизмами".
Рассмотрим с этой точки зрения безработицу. Когда в городе со стотысячным населением только один человек не имеет работы — это его личная проблема, для решения которой следует обратить внимание на характер, способности и непосредственные возможности данной личности. Но когда нация, обладающая пятидесяти миллионным трудоспособным населением, насчитывает пятнадцать миллионов безработных — это уже общественная проблема, и в этом случае мы не можем надеяться на ее решение в сфере воз можностей, доступных каждому безработному в отдельности. На рушена сама структура возможностей. Чтобы правильно сформу лировать проблему и определить уровень ее возможных решений, надо принимать во внимание экономические и политические ин ституты общества, а не только личные ситуации и особенности характера отдельно взятых индивидов.
Рассмотрим войну. Во время войны личные проблемы связа ны с тем, что каждый решает, как выжить или геройски погиб нуть, или сделать на ней деньги, или занять тепленькое и безопас ное местечко в аппарате военного управления или содействовать завершению войны. Короче говоря, в соответствии со своей шка лой ценностей люди вписываются в особую конфигурацию инди видуальных сред обитания, чтобы там пережить войну или при дать смысл своей смерти. Но для решения структурных проблем войны требуется выявление ее причин, изучение того, как и какого рода люди выдвигаются на командные посты, каково ее влияние на экономические, политические, семейные и религиозные инсти туты , а также исследование международных отношений, в которых царят неорганизованность и безответственность.
Рассмотрим семью. Состоя в браке, мужчина и женщина мо гут испытывать личные трудности, но если за первые четыре года совместной жизни на каждую 1000 браков в среднем приходится 250 разводов, то это является индикатором структурной проблемы, решение которой коренится в самих институтах брака, семьи и других опирающихся на них социальных установлениях.
Или возьмем метрополис — жуткий и прекрасный, безобраз ный и великолепный большой город-спрут. Для многих предста вителей высшего класса личное решение "проблемы города" за ключается в том, чтобы в самом сердце метрополиса иметь кварти ру в доме с подземным гаражом, а за сорок миль от города — дом, построенный по проекту Генри Хилла, сад в стиле Гаррета Экбо*,
* Г. Хилл и Г. Экбо - известные американские архитекторы и дизай неры. — Прим. ред.
разбитый на сотне акров собственной земли. Внутри этих двух сред обитания, контролируемых владельцами с помощью неболь шого персонала и обслуживаемых собственным вертолетом, многие люди могли бы решить массу личных проблем, обусловленных "фактами" города. Однако сколь бы замечательным ни было это решение, оно отнюдь не снимает общественные проблемы, кото рые порождены городом как структурным фактом. Как следует преобразовывать это удивительное чудовищное создание? Разбить его на отдельные части, совместив место жительства с местом ра боты? Провести косметические улучшения, ничего не меняя по существу? Или эвакуировав население, взорвать старые города и выстроить новые на новом месте по новому плану? Каким должен быть этот план? И кому делать выбор, принимать решение и во площать его в жизнь? Это проблемы структурного характера; при их постановке и решении нам нужно учитывать политические и экономические последствия, которые отразятся на несчетном ко личестве индивидуальных сред жизнедеятельности.
Пока экономика устроена так, что в ней происходят сбои, проблема безработицы не может иметь личностного решения. До тех пор, пока война будет неизбежным спутником системы нацио нальных государств и неравномерного промышленного развития стран мира, простой человек в своей ограниченной индивидуаль ной среде жизнедеятельности — с психиатрической помощью или без нее — будет бессилен устранить трудности, которые эта система (или отсутствие системы) ему навязывает. До тех пор пока семья как социальный институт превращает женщин в милых рабынь, а мужей — в их повелителей или беспомощных иждивенцев, про блема брака не может быть удовлетворительно решена исключи тельно частным образом. До тех пор пока сверхразвитые мегапо лисы со своими суперсовременными автомобилями будут состав лять неотъемлемую часть самого развитого общества, проблемы городской жизни не разрешатся ни с помощью личной одареннос ти, ни благодаря частному достатку.
Как отмечалось выше, то, что мы переживаем в своих инди видуальных средахдеятельности, часто вызвано структурными из менениями в обществе. Поэтому, чтобы понять изменения, проис ходящие в отдельных индивидуальных "ячейках", необходимо выйти за их пределы. Тем более что количество и разнообразие структурных изменений растет, поскольку институты, внутри ко торых мы живем, все шире распространяют свое влияние и связь между ними становится все более тесной. Осознать идею социаль ной структуры и научиться адекватно применять ее — значит по лучить возможность прослеживать связи внутри величайшего много образия индивидуальных сред жизнедеятельности. Уметь это де лать — значит обладать социологическим воображением.
3.
Каковы же главные проблемы нашего общества и какие ос новные трудности испытывают индивиды? Чтобы определить и те и другие, мы должны, исходя из характеристики основных тенден ций современной эпохи, ответить на вопрос, какие ценности раз деляются людьми, но находятся под угрозой, а какие сохраняются и поддерживаются. В обоих случаях необходимо выяснить, какие структурные противоречия могут скрываться за этими процессами".
Когда люди придерживаются неких ценностей и не чувству ют, что им что-либо угрожает, они находятся в состоянии благопо лучия. Когда люди разделяют определенные ценности, но чувству ют, что им угрожает опасность, они переживают кризис: либо как личные затруднения, либо как общественную проблему. А если людям кажется, что все ценности, которым они привержены, на ходятся под угрозой, их может охватить паника.
Но представим себе людей, которые не имеют ни одной об щей ценности и не чувствуют никакой угрозы. Это состояние ин дифферентности, которое, распространившись на все их ценности, влечет за собой апатию. Представим, наконец, ситуацию, характе ризующуюся отсутствием общих ценностей при остром осознании угрозы. Это состояние тревоги, беспокойства, которое, достигнув определенного порога, превращается в нераспознанную смертель ную болезнь.
Мы как раз и переживаем время безразличия и тревоги, еще не оформившейся настолько, чтобы дать соответствующую работу разуму и свободу чувствам. Вместо того, чтобы определить наши беды в терминах ценностей и угрожающих им опасностей, мы часто лишь страдаем от смутной тревоги; нет четко сформулиро ванных социальных проблем и на душе неспокойно от того, что все кругом как-то не так. А раз мы не осознаем, что нам дорого, и что именно угрожает нашим ценностям, не может быть и речи о принятии каких-то конкретных решений. Еще меньше оснований говорить о постановке проблем перед социальной наукой.
В тридцатые годы, за исключением находящихся в плену ил люзий определенных деловых кругов, мало кто сомневался в су ществовании экономических проблем, благодаря которым возникали личные трудности. Среди рассуждений о "кризисе капитализма" формулировки Маркса и его многочисленных непризнанных пос ледователей, пожалуй, содержали наиболее верную трактовку этих проблем, и некоторые люди стали представлять свои личные труд ности в марксистской терминологии. Стало ясно, что разделяв шиеся всеми ценности оказались под угрозой структурных проти воречий, которые также представлялись очевидными. И то и дру гое глубоко переживалось многими. Это вызывало политические действия.
Однако в послевоенную эпоху оказавшиеся под угрозой цен ности многие перестали рассматривать как ценности и ощущать грозящую им опасность. Разнообразные личные тревоги почти не получали резонанса; социальные болезни и решения важных во просов, имевших огромное значение для структуры общественных отношений, так и не становились предметом обсуждения широкой общественности. Для тех, кто по-прежнему признавал унаследо ванные от прошлого интеллектуальные ценности и свободу, сама тревога была личной, а безразличие — общественной проблемой. Состояние тревоги и безразличия стало отличительной чертой на шей эпохи.
Все это настолько поразительно, что исследователи часто го ворят о принципиальном изменении характера проблем, нуждающихся в артикуляции. Мы постоянно слышим, что решение клю чевых проблем нашей эпохи переместилось из внешней среды эко номики и теперь связано с качеством жизни отдельного индивида, то есть с вопросом о том, как скоро наступит время, наиболее благоприятное для индивидуального развития личности. Не дет ский труд, а проблема комиксов, не бедность, а проблема массово го досуга находятся теперь в центре внимания. Нередко кажется, что многие крупные общественные проблемы вместе с частными описываются как "психиатрические" вследствие трогательного же лания социологов избавиться от обсуждения коренных проблем современного общества. Часто кажется, что такая постановка во проса основывается на провинциальной ограниченности интереса истеблишмента исключительно к западному обществу или даже только к Соединенным Штатам. В этом случае игнорируется не только две трети человечества, но нередко произвольно отделяется жизнь индивида от институтов, в рамках которых она протекает, и которые иногда оставляют в ней более глубокий след, чем то непо средственное социальное окружение, в котором проходит детство человека.
Проблемы досуга, например, даже обсуждать не имеет смысла без рассмотрения проблем труда. Без учета бедственного положе ния, в котором очутилась семья по отношению к новейшим соци альным институтам, невозможно проблематизировать беспокойст во родителей о влиянии комиксов на детей. Ни досуг, ни его вредные формы нельзя понять как проблему, не учитывая, на сколько социальные болезни и безразличие влияют на отношения между людьми и на климат современного американского общества в целом. В этом климате нельзя ни поставить, ни решить ни одной проблемы "частной жизни" без признания кризиса ценностей, ох ватившего трудовую деятельность людей в условиях экономичес кой экспансии корпораций.
Верно, как об этом без устали говорят психоаналитики, что люди нередко испытывают "растущее ощущение, будто ими дви жут скрытые внутри них силы, которые они не способны опреде лить". Но неверно утверждать, как это делает Эрнст Джонс, что "самый опасный враг человека — это его неуправляемая природа и загнанные внутрь темные силы". Напротив, "главная опасность для человека" кроется в неуправляемости сил современного обще ства с его порождающими отчуждение способами производства, тотальными методами политического господства, анархией в меж дународных отношениях — одним словом, с глубокой трансформа цией самой природы человека, условий его существования и жиз ненных целей.
В настоящее время первостепенная политическая и интеллек туальная задача обществоведа — в данном случае обе задачи совпа дают — прояснить элементарные основания сегодняшних тревог людей и безразличия общества. Это главное требование, которое ставят перед ним другие работники сферы культуры — физики и лирики, интеллектуальное сообщество в целом. Думаю, что эти задачи делают социальные науки общим знаменателем нашей куль турной эпохи, а социологическое воображение — самым необходи мым сегодня качеством интеллекта.
4.
В каждую интеллектуальную эпоху какой-то один стиль мыш ления стремится определять культурную жизнь. Правда, в наши дни определенные интеллектуальные увлечения ненадолго овладе вают умами широкой публики, чтобы через год-два смениться но выми. Подобная восторженность может добавить живости куль турным забавам, но едва ли способна оставить сколь-нибудь за метный след в духовной жизни общества, чего нельзя сказать о таких способах мышления, как "ньютоновская физика" или "дар виновская биология". Каждый из этих интеллектуальных универ сумов приобрел влияние, далеко выходящее за рамки узкой сферы идей и представлений. Пользуясь их языком, или производными от него, безвестные исследователи и модные комментаторы откры вали новые перспективы, по-новому формулировали интересую щие их проблемы.
На протяжении Нового времени физика и биология стали главным общим знаменателем и для серьезных размышлений, и для популярной метафизики в западных обществах. Метод лабора торного эксперимента стал общепринятой процедурой и критерием надежности интеллекта. В этом заключается идея общего интел лектуального знаменателя: в терминах эксперимента можно отста ивать свои самые сильные убеждения; рассуждения в иной терми нологии и иных стилях мышления кажутся просто уходом от об суждения и невежеством.
Разумеется, преобладание какого-то одного общего интеллек туального знаменателя не отрицает существование других стилей мышления и способов восприятия. Просто с его помощью общие интеллектуальные задачи могут быть наиболее четко формулиро ваны и осмыслены, что если и не приведет крещению какой-либо проблемы, то по крайней мере укажет перспективный путь его поиска.
Думаю, что социологическое воображение становится глав ным общим знаменателем нашей культурной жизни и ее отличительным признаком. Это качество мышления, хотя и обнаружива ется в социальных и психологических науках, выходит далеко за пределы этих дисциплин. Отдельные индивиды и широкая обще ственность в сфере культуры овладевают им медленно и часто наощупь; многие обществоведы лишены его напрочь. Они как будто не подозревают, что применение такого воображения является ос новным условием для наилучшего выполнения той работы, кото рую они могли бы делать; что без его развития и использования не удастся выполнить возложенную на них общекультурную мис сию, возможность реализации которой коренится Э классических традициях общественно-научных дисциплин.
В то же время присущие социологическому воображению ка чества как в моральном плане, так и в отношении познания фактов социальной действительности регулярно востребуются литературной работе и для политического анализа. Эти качества транс формируются самыми разнообразными способами, став основны ми свойствами интеллектуальной деятельности и интерпретации процессов в области культуры. Ведущие литературные критики наряду с серьезными журналистами являют примеры этого, когда оценивают работу и тех и других. Популярная критика - как высокая, так и среднего и низкого ранга — во всяком случае сейчас, в одинаковой мере использует социологические и эстетические ка тегории. Писатели-романисты, чьи серьезные книги воплощают наиболее распространенные концепции человеческой реальности, обычно обладают социологическим воображением и способствуют его распространению. С его помощью многие пытаются понять настоящее в контексте истории. Как только начинает осознаваться противоречивость представлений о "человеческой природе", воз растает потребность в творческом и более пристальном взгляде на рутинный социальный порядок и те катастрофические перемены, которые в наше время общественных волнений и идеологических конфликтов обнажают (и формируют) природу человека. Хотя мода обнаруживается в стремлении ей следовать, социологическое вооб ражение не просто дань моде. Это особое качество мышления и интеллекта, которое, вероятно, обеспечивает наиболее наглядное представление о самых сокровенных областях нашего бытия в их связи с более широкой социальной действительностью. Это не просто одно из выработанных культурой свойств современного разума. Это именно то свойство, более широкое и искусное приме нение которого открывает возможность всем остальным качествам и фактически самому человеческому разуму играть более важную роль в жизни людей.
Культурное значение физики, старейшего общего знаменате ля, все больше ставится под сомнение. Многие приходят к мысли, что физическая наука как стиль интеллектуальной деятельности в чем-то становится неадекватной. Издавна адекватность научного стиля мышления, чувствования, воображения и восприятия была предметом религиозных сомнений и теологических споров. Но наши ученые отцы и прадеды перебороли подобные религиозные пред ставления. Сегодняшние сомнения - светские и гуманистические - часто затуманивают суть дела. Развитие физики в последние деся тилетия, высшим технологическим достижением которой стало со здание водородной бомбы и средств ее доставки в любую точку планеты, едва ли воспринимается как решение проблем, над кото рыми ломали головы поколения интеллектуалов и деятелей куль туры. В этих достижениях справедливо видят результат узкоспе циальных исследований, по недоразумению вызвавших у некото рых восхищение. Они не только не решили имеющихся глобаль ных проблем, но поставили еще больше новых, как интеллектуаль ных, так и моральных, почти целиком относящихся к социальной сфере, а не к естествознанию. Живущие в развитых странах люди понимают, что овладение природой, преодоление голода, холода и нищеты фактически осуществлены, и сейчас среди них крепнет убеждение, что наука, как основное средство овладения природой, утратила ориентиры, определенность целей и нуждается в пере оценке.
Характерная для современности уважительная оценка науки долгое время ей только приписывалась, теперь же связанные с ней дух технологизма и инженерное воображение внушают скорее со мнение и страх, чем надежду на прогресс. Разумеется, наука не сводится к технике, но есть опасение, что она может целиком замк нуться на ней. Ощущаемая потребность произвести переоценку физики как науки отражает потребность в новом общекультурном знаменателе. Комплексной переоценке подвергается значение науки для человека, ее социальная роль, военное и коммерческое применение, политическая значимость. Научные достижения в области ядерных вооружений могут привести к "необходимости" мирового политического переустройства, но такая "необходимость" не может быть реализована именно физикой.
Многое из того, что выдавалось за "науку", теперь кажется сомнительным философствованием; во многом, что считалось "ре альной наукой", сейчас видят лишь отражение беспорядочных фраг ментов реальности, среди которых живут люди. Широко распро странилось мнение, что люди науки больше не стремятся дать це лостную картину реальности или выявить истинное предназначе ние судьбы человечества. Более того, многим наука представляется не столько творчеством и познанием мира, сколько гигантской машиной, управляемой экономистами и военными, приводимой в действие механиками, которые не только не воплощают науку как особый этос и способ постижения мира, но и не считают ее тако вой. В то же время философы, выступающие от имени науки, часто превращают ее в "сциентизм", отождествляя ее опыт с чело веческим опытом, и доказывая, что только с помощью научного метода можно решить жизненные проблемы. Учитывая это, многие деятели культуры начинают считать "науку" ложным и претенци озным мессией или по крайней мере весьма сомнительным эле ментом современной цивилизации.
Но, говоря словами Ч. П. Сноу, существуют "две культуры": научная и гуманистическая. Будь то история, драма, жизнеописа ние, поэзия или беллетристика, сущностью гуманистической куль туры была и остается литература. Однако сегодня распространяется мнение, будто серьезная литература во многих отношениях стала второстепенным видом искусства. Если это и верно, то причина заключается не только в появлении массового потребителя культу ры, укреплении средств массовых коммуникаций и всего того, что оказывает влияние на производство серьезной литературы. Причи ну следует искать в исторических особенностях нашего времени, а также в громадной потребности мыслящих людей постичь эти осо бенности.
Какая книга, статья или картина сравнится с исторической реальностью и фактами современной политической жизни? Может ли изображение ада вселить больший страх, чем эпизоды войн XX века? Какие обличения в безнравственности соизмеримы с мо ральным бесчувствием людей, осуществляющих первоначальное накопление капитала? Люди стремятся познать социальную и ис торическую реальность, но часто не находят в современной лите ратуре адекватных инструментов познания. Они жаждут фактов, ищут их смысл, хотят иметь достоверную "широкую панораму" происходящего, на фоне которой можно понять самих себя. Они также готовы получить ценностные ориентиры, соответствующее мироощущение, эмоциональный настрой и готовые выражения для объяснения своих поступков. Но отыскать все это в современной литературе непросто. Важно не то, можно ли найти в литературе ответы на волнующие многих вопросы, а то, что люди часто их не находят.
В прошлом литераторы выступали в качестве критиков и ис ториков, писали очерки об Англии, рассказывали о путешествиях в Америку. Они пытались охарактеризовать те или иные общества в целом, раскрыть их нравственный смысл. Живи А. де Токвиль или И. Тэн в наше время, стали ли бы они социологами? Задавая подобный вопрос о Тэне, обозреватель лондонской газеты "Таймс" (См. Times Literary Supplement. 1957. 15 November.) делает вывод: "Тэн всегда смотрел на человека прежде всего как на социальное животное, а на общество — как на скопление групп людей: он мог подмечать мельчайшие детали, был неутомимым наблюдателем и обладал качеством... особенно ценным для пони мания связи между социальными феноменами, - гибкостью мыш ления. Он слишком интересовался настоящим, чтобы быть исто риком, был слишком теоретичным, чтобы пробовать себя в качест ве писателя, и придавал слишком большое значение литературным произведениям как культурным документам эпохи или страны, чтобы добиваться славы критика... Его труд об английской литера туре, посвященный не столько самой литературе, сколько морали английского общества, стал выразителем его позитивизма. Он прежде всего социальный теоретик".
То, что Тэн остался "литератором", а не обществоведом, по жалуй, свидетельствует об одержимости социальной науки XIX века кропотливым поиском "законов", в определенной степени срав нимых с теми, которые, как полагали тогда, уже найдены естество испытателями. В обществе, не имеющем адекватной социальной науки, критики и писатели, драматурги и поэты становятся главными, если не единственными, выразителями не только личных, но и общественных тревог. Именно искусство часто отображает подобные чувства и фокусируется на них - в лучших своих образ цах ярко и образно, однако без той интеллектуальной ясности, какая необходима для понимания их причин и способов смягчения. Искусство не формирует и не может влиять на чувства так, чтобы личные и общественные проблемы представали в виде задачи, ко торую люди должны немедленно решать, если хотят преодолеть тревогу и безразличие вместе с таящимися за ними бедами. На самом деле художник редко пытается это сделать. Более того, серьезный художник мучается сам и вправе рассчитывать на неко торую интеллектуальную и культурную помощь со стороны соци альных наук, обогащенных социологическим воображением.
5.
В своей книге я намерен раскрыть значение социальных наук для решения стоящих в наше время задач развития культуры. Я бы хотел подробно рассмотреть преимущества, которые сулит нам распространение социологического воображения, показать, какие следствия оно может иметь в политической и культурной жизни, и, может быть, подсказать, что требуется для его использования. Чтобы осуществить поставленные задачи, я должен прояснить при роду социальных наук, показать, как они применяются в наши дни и дать краткую характеристику их современного состояния в Соединенных Штатах1.
1 Здесь нужно заметить, что слово "обществоведение" ("the social studies") для меня более предпочтительно, чем "социальные науки" ("social sciences"), и не потому, что я не люблю ученых-естественни ков (напротив, они мне очень импонируют), а потому, что слово "на ука" приобрело огромный престиж и весьма неопределенное значение. Мне не хотелось бы покушаться на завоеванный ею престиж или еще более размывать значение слова "наука", употребляя его как философ скую метафору. Но я подозреваю, что если бы я писал об "обществове дении", читатель мог бы подумать, что я имею в виду только чиновни ков высшей школы, ассоциации с которыми из всего того, что состав ляет систему обучения, мне бы хотелось избежать. Употреблять соче тание "поведенческие науки" просто невозможно, ибо оно было изо бретено, я полагаю, как пропагандистский инструмент для выколачи вания денег на социальные исследования из руководителей фондов и конгрессменов, которые пугали "Социальные науки" с "социализмом". Наиболее подходящее определение должно включать историю (и пси хологию — в той мере, в какой она имеет отношение к человеческим существам) и иметь максимально недискуссионное содержание, посколь ку мы должны, рассуждая, использовать термины, а не бороться за них. Пожалуй, термин "гуманитарные дисциплины" мог бы удовлетворить этому требованию. Я все же надеюсь, что не введу своих читателей в заблуждение, если буду использовать общепринятый стандартный тер мин "социальные науки".
И еще одно замечание. Я надеюсь, что мои коллеги благожелатель но примут термин "социологическое воображение". Политологи, про чтя эту рукопись, говорили о "политическом воображении", антропо логи — об "антропологическом" и так далее. Термин, вынесенный в название книги, менее значим, чем идея, которая, надеюсь, прояснит ся в ходе изложения. Применяя его, я, конечно, не свожу социологию только к учебной дисциплине. О многом из того, что я вкладываю в это понятие, писали отнюдь не социологи. В Англии, например, социоло гия как учебная дисциплина по сей день занимает несколько марги нальное положение, в то время как в английской журналистике, худо жественной литературе и прежде всего в исторической науке социоло гическое воображение получило мощное развитие. Сходная ситуация во Франции. Отсутствие междисциплинарных границ и смелость фран цузской послевоенной мысли проистекают из внимания последней к социологическим параметрам человеческой судьбы в наше время. Тем не менее я использую понятие "социологическое воображение" пото му, что, во-первых, всякий кулик свое болото хвалит, а я, к добру или к худу, - социолог; во-вторых, я искренне полагаю, что на протяжении истории общественное сознание с большим постоянством и живостью выражалось социологами-классиками, чем представителями других со циальных наук; в-третьих, поскольку я собираюсь критически рассмот реть некоторые социологические школы, для обозначения своей пози ции мне необходим некий термин, на котором я мог бы основывать свои аргументы.
Разумеется, в любой момент исторического развития "со циальные науки" впитывают результаты деятельности тех, кого по праву считают обществоведами. Однако это не означает, что все они занимаются одним и тем же. На самом деле эти ученые исследуют совершенно разные предметы. Кроме того, социаль ные науки включают в свой оборот и то, что сделали общество веды прошлого, хотя свои построения они основывали на раз ных традициях. Надеюсь, ясно, что, рассуждая о том, "что обещают нам социальные науки", я руководствуюсь собственными представлениями.
Ныне среди обществоведов широко распространена озабочен ность, как интеллектуального, так и морального плана, вызванная неуверенностью в том, в правильном ли направлении ведутся ис следования. Думаю, эта озабоченность, усугубляемая другими не благоприятными тенденциями, проистекает из общего болезненного состояния современной интеллектуальной жизни. Вместе с тем, эта озабоченность наиболее остро ощущается именно обществове дами ввиду еще недавно ожидавшейся от них существенной отда чи и самой природой исследуемого предмета и настоятельной не обходимостью что-либо сделать для решения актуальных проблем сегодняшнего дня.
Не все разделяют это беспокойство, но сам факт, что его многие игнорируют, порождает еще большее беспокойство людей, у кото рых хватает честности признать претенциозную посредственность большинства предпринимаемых ныне усилий. Я искренне надеюсь стимулировать эту озабоченность, вскрыть некоторые ее источни ки, постараться обратить ее в специфическую настоятельную по требность реализовать возлагаемые на социальные науки надежды, прояснить основания для новых начинаний, короче говоря, ука зать некоторые очередные задачи и доступные средства выполне ния той работы, которую необходимо сделать в настоящее время. Нельзя сказать, что концепция общественной науки, которой я придерживаюсь, переживает подъем. Моя позиция противостоит взгляду на общественную науку как на набор бюрократических процедур, которые опутали социальное познание своими "методо логическими" претензиями, переполняют его схоластическими кон цепциями и опошляют мелкотемьем, не имеющим отношения к общественно значимым проблемам. Эти путы, схоластичность и пошлость ввели обществоведение в кризисное состояние и не со держат даже намека на пути выхода из него.
Одни ученые ратуют за организацию "узкопрофильных ис следовательских команд", другие — за приоритет исследователей-одиночек. Одни затрачивают массу энергии на усовершенствова ние исследовательских методов и процедур, другие думают о необ ходимости реабилитировать старых мэтров с их забытыми спосо бами гуманитарных исследований. Одни следуют в своей работе жесткому набору механических процедур, другие стремятся раз вить и использовать социологическое воображение. Одни, зара зившись крайним формализмом чистой теории, разлагают и син тезируют понятия в такой манере, которая другим кажется чудаче ством, а те, в свою очередь, берутся за разработку терминов только тогда, когда ясно видят, что они расширят границы познания и* осмысления предмета исследования. Одни ограничиваются изуче нием мелкомасштабных сфер социальной жизни в надежде на "вос хождение" к более крупным структурам, другие тщательно изуча ют социальные структуры, в которых пытаются "разместить" мель чайшие сферы человеческой жизнедеятельности. Одни, пренебре гая сравнительными исследованиями, занимаются синхронным изучением какой-либо одной общности в конкретной стране, дру гие, целиком следуя сравнительному методу, непосредственно изу чают социальные структуры разных стран мира. Одни ограничива ются скрупулезным установлением связи между сиюминутными событиями, другие занимаются проблемами, которые, возможно, дадут о себе знать лишь в отдаленной исторической перспективе. Одни организуют свою работу строго в соответствии с делением на учебные факультеты, другие, черпая сведения из всех отраслей, специализируются на определенной теме или проблеме, нимало не заботясь о том, к компетенции какой академической дисциплины относятся их работы. Одни сопоставляют многообразные факты истории, личных биографий и целых обществ, другие этого не делают.
Эти и многие другие контрасты предпочтений могут не ис ключать друг друга, хотя в пылу кулуарных баталий и ленивой неуязвимости специализаций их нередко принимают за подлин ные противоположности. Здесь я даю лишь предварительные фор мулировки и намерен вернуться к ним в конце книги. К тому времени я надеюсь обнаружить собственные предпочтения и пред убеждения, ибо полагаю, что критику нужно выражать открыто. Но, несмотря на свое особое мнение, я попытаюсь установить куль турное и политическое значение общественной науки. Мои при страстия являются, разумеется, такими же субъективными, как и те, которые я собираюсь критиковать. Пусть тот, кто не разделяет Моих пристрастий, отвергнет их и таким образом выразит и при знает свои собственные столь же вразумительно, как это намерен сделать я. Тем самым моральный аспект обществоведения — обще ственная значимость социальных наук — получит свое признание, что даст возможность для его обсуждения. Это будет способство вать повышению самосознания, которое является необходимым предварительным условием объективности общественной науки как научной дисциплины.
Короче говоря, я считаю, что классический социальный анализ составляет определенный комплекс традиций, которые могут быть осмыслены и использованы, а его существенной особенностью яв ляется связь с конкретно-историческими социальными структура ми. Исследуемые с его помощью явления имеют прямое отноше ние к требующим безотлагательного решения проблемам общества и человека. Кроме того, я считаю, что, несмотря на наличие серь езных препятствий на пути развития этой традиции как в самих социальных науках, так и в соответствующих образовательных и политических установлениях, определенные качества интеллекта, конституирующие ее, постепенно становятся общим знаменателем культурной жизни в целом и что потребность в них, пусть еще смутно и через обманчивую многоликость, начинает осознаваться.
Многие из тех, кто работает в области общественных наук, особенно в Америке, к моему удивлению, отказываются прини мать брошенный им вызов. Одни фактически отрекаются от вы полнения присущих социальному анализу интеллектуальных и по литических задач; другие без тени сомнения просто не готовы к той роли, для которой они предназначены. Иногда кажется, что они едва ли не сознательно прикрываются старыми уловками и выдумывают новые отговорки. И все же, несмотря на отказ, внимание интеллектуалов и широкой общественности сейчас столь явно обращено к многообразию социальных миров, которое они изучают, что нельзя не согласиться с тем, что перед ними возникла уникальная возможность новых открытий. В реализации этой воз можности раскрывается интеллектуальное предназначение социаль ных наук, культурное значение социологического воображения и политическое значение общество - и человековедения.
6.
Мне, как социологу, довольно неловко осознавать, что все печально известные интеллектуальные направления (возможно, за исключением одного), которые я собираюсь критически рассмот реть в следующих главах, принято относить к "области социологии", хотя скрытое в них отречение от политических и культурных задач безусловно присуще и каждодневной научной деятельности пред ставителей других социальных наук. Как бы ни обстояло дело в политологии и антропологии, исторической и экономической на уках, очевидно, что в Соединенных Штатах именно то, что пони мается под социологией, стало сегодня центром осмысления соци альных наук. Именно социологи усиленно разрабатывают методы исследования и именно они обнаруживают живейший интерес к "общей теории". Поистине замечательно разнообразие интеллекту альных направлений, внесших свой вклад в развитие социологи ческой традиции. Интерпретировать это разнообразие как единую традицию само по себе дерзость. Многие, наверно, согласятся, что все, чем занимаются сегодня социологи, более или менее уклады вается в одно из трех направлений, искажение каждого из которых заводит в тупик.
Первое направление ведет к теоретическому осмыслению ис тории. У О. Конта, например, как и у К. Маркса и М. Вебера, социология представляет собой попытку энциклопедически охва тить всю целостность общественной жизни человека. В то же вре мя она является исторической и систематической дисциплиной: исторической, поскольку изучает и использует факты прошлого, а систематической, потому что, занимаясь историей, пытается выде лить "стадии" исторического процесса и повторяющиеся явления социальной жизни.
Теорию исторического процесса легко превратить в транс историческое прокрустово ложе для многообразия фактов челове ческой истории, из которого рождаются пророчества (обычно мрач ные) относительно будущего. Сочинения Арнольда Тойнби и Ос вальда Шпенглера — хорошо известные тому примеры.
ч Направление второе ведет к систематической теории "приро ды человека и общества". Например, начиная с трудов формалис тов, в частности Г. Зиммеля и Л. фон Визе, в социологии стали Разрабатываться концепции, с помощью которых можно было бы классифицировать все социальные отношения и проникать в существо их предполагаемых ин вариантных свойств. Короче говоря, 'этому направлению на высоком уровне обобщения свойственно статичное и абстрактное представление о компонентах социальной структуры.
В этом случае отказ от истории можно рассматривать как ре акцию на искажения, допущенные первым направлением, однако систематическая теория о сущности человека и общества также легко может превратиться в доведенный до совершенства бесплодный формализм, где основное внимание уделяется умножению поня тий и бесконечному манипулированию ими. У сторонников этого направления, которое я буду называть "Высокой теорией", поня тия по существу заменяют действительность. Работы Толкотта Парсонса — наиболее характерный пример систематической теории в современной американской социологии.
Направление третье — эмпирические исследования социаль ных фактов и проблем. Несмотря на то, что примерно до 1914 г. столпами американской социальной науки оставались О. Конт и Г. Спенсер, а также на сильное влияние немецкой теоретической традиции, в Соединенных Штатах очень рано ведущее положение заняли эмпирические исследования. Отчасти это явилось резуль татом более ранней академической институциализации экономики и политической науки. При этом социология, которой отводилось изучение особой сферы общества, среди социальных наук быстро превратилась в своего рода разнорабочего, взяв на себя всевозмож ные исследования, за которые не брались представители "солид ных" дисциплин: исследования города и семьи, расовых и этни ческих отношений и, конечно, "малых групп". Как мы увидим впоследствии, получившаяся в результате смесь преобразовалась в своеобразный стиль мышления, который я буду называть "либеральным практицизмом".
Изучение современного положения дел легко может обернуться нагромождением не связанных между собой и часто малозначимых фактов о локальных сферах человеческой деятельности. Это дока зывают многие разработанные в Америке учебные курсы по со циологии, но, пожалуй, наилучшим примером могут служить учеб ные пособия по проблемам социальной дезорганизации. В то же время, социологи хотят быть специалистами по методике исследо вания едва ли не всего, что происходит в обществе, и именно они подняли разработку методов на уровень методологии. Многие ра боты Джорджа Ландберга, Сэмюэля Стауффера, Стьюарта Додда, Пола Лазарсфельда являются примерами этого направления. Склон ность заниматься мелочами и культивирование метода ради самого метода хорошо совмещаются, хотя и не всегда идут рука об руку.
Особенности современного состояния социологии можно трак товать как результат искажения одного или нескольких из пере численных традиционных направлений. Однако и то, что на соци ологические исследования возлагаются большие надежды, также находит объяснение в русле названных направлений. В настоящее время в Соединенных Штатах происходит нечто вроде эллинисти ческого соединения разнородных элементов и целевых установок, взятых из социологии различных западных обществ. Если от тако го изобилия социологических подходов представители других об щественных наук начнут проявлять нетерпение, а социологи в от вет постараются всюду поспеть со своими "исследованиями", то они рискуют выпустить из рук бесценное наследие прошлых поколений. Однако такое положение дел заключает в себе и опре деленные возможности, поскольку в социологической традиции наилучшим образом представлена перспектива дальнейшего разви тия социальных наук в целом и некоторых уже имеющихся дости жений. Невозможно в нескольких словах описать все, что может дать изучение традиционных направлений социологии, но любой ученый, взявший на вооружение накопленные знания, будет щед ро вознагражден. Овладение этими знаниями поможет открыть новые ориентиры для конкретной работы на ниве социальных наук.
К вопросу о том, какие перспективы открывают перед нами социальные науки, я вернусь (в главах 7 — 10) после того, как подробно рассмотрю некоторые из наиболее распространенных за блуждений социологов (в главах 2 — 6).
В качестве типичного примера "Высокой теории" рассмот рим некоторые положения из "Социальной системы" Толкотта Парсонса. По распространенному мнению, это весьма важная книга, написанная наиболее выдающимся представителем этого интел лектуального стиля.
"Элемент общепризнанной символической системы, пред ставляющий собой критерий или стандарт отбора альтернатив ори ентации, которые внутренне полагаются ситуацией, можно назвать ценностью... Но от этого мотивационно-ориентационного аспек та тотальности действия, ввиду той роли, которую играют симво лические системы, необходимо отличать "ценностно-ориентационный" аспект. Этот аспект имеет отношение не к тому, как ожидаемое положение дел может повлиять на баланс вознаграждений-деприваций актора, а к содержанию самих стандартов отбо ра. При таком подходе понятие ценностных ориентации является логическим инструментом для формулирования одного из основ ных аспектов артикуляции культурных традиций в системе дейст вия.
Из производной природы нормативной ориентации и той роли, которую ценности, как показано выше, играют в действии, следует, что во всех ценностях присутствует то, что можно назвать социальной референцией... Одним словом, "нормативная ори ентированность" действия внутренне присуща самой системе дей ствия. Это вытекает, как было показано, из понятия ожиданий и его места в теории действия, в особенности в "активной" фазе, в которой актор преследует свои цели. Далее, ожидания в сочетании с тем, что выше я называл "двойной контингентностью" процес са взаимодействия, порождают принципиально важную проблему порядка. В свою очередь, в этой проблеме можно различить два аспекта: порядок в обеспечивающих возможность коммуникации символических системах и порядок во взаимности мотивационной ориентации на нормативный аспект ожиданий - гоббсову пробле му порядка.
Проблема порядка и, тем самым, проблема природы интег рации стабильных систем социального взаимодействия, то есть со циальной структуры, сводится, таким образом, к интегрированию мотивов акторов с нормативными культурными стандартами, ин тегрирующими систему действия в данном случае на межличност ном уровне. Эти стандарты являются, в терминологии предыду щей главы, типовыми образцами ценностных ориентации и в этом своем качестве составляют принципиально важный компонент культурной традиции социальной системы"1.
1 Parsons Т. The Social System. Glencoe: Free Press, 1951. P. 12, 36 - 37. ' Pronunciamentos (ucn.) — торжественное обнародование доктрины личных заслуг. - Прим. ред.
Если некоторые читатели почувствовали желание немедленно перейти к следующей главе, надеюсь, они не поддадутся этому. Как процесс сочетания и различения понятий, "Высокая теория" все же заслуживает внимания. Правда, она не получила такого значительного влияния, как рассматриваемое в следующей главе "методологическое самоограничение", поскольку возможность ис пользования " Высокой теории" как особого стиля научной работы довольно ограничена. Это объясняется тем, что ее весьма нелегко понять, и может возникнуть подозрение, что она вообще непости жима. Непонятность обеспечивает ей надежную защиту, однако по этой же причине ее pronunciamentos*, предпринимающиеся с целью повлиять на исследовательскую манеру обществоведов, не достигают успеха. Не ради забавы, а следуя фактам, мы должны признать, что среди обществоведов продукция "Высокой теории" воспринимается неоднозначно.
По крайней мере для некоторых, кто претендует на ее понимание, и для тех, кому она нравится, "Высокая теория" явля ет собой одно из величайших достижений во всей истории общест венной науки.
Для других, которые тоже претендуют на ее понимание, но которым она не по вкусу, эта теория представляется неуклюжей высокопарной бессмыслицей. (Таких очень немного, хотя бы по тому, что неприязнь и отсутствие терпения отвращают от попыток распутывать "Высокую теорию".)
Для тех, кто не претендует на ее понимание, но кому она очень нравится — а таких довольно много — "Высокая теория" служит волшебным лабиринтом, чарующим именно своей восхитительной непостижимостью.
Те же, кто не претендует на понимание "Высокой теории" и не любит ее, если им хватает духу стоять на своем, почувствуют, что "король-то голый".
Разумеется, многие высказывают свои взгляды, но еще боль ше тех, кто сохраняет молчаливый нейтралитет в ожидании, не принесет ли "Высокая теория" значимые с профессиональной точ ки зрения результаты, если вообще следует их ждать. И, хотя это может показаться крамолой, многие обществоведы ничего не зна ют о ней, либо знают понаслышке.
Закономерно возникает неприятный вопрос о вразумительности "Высокой теории", который, конечно же, выходит за рамки самой теории1.
1 См.: Приложение, раздел 5.
Однако адепты столь сильно увлечены ею, что, боюсь, нам остается только выяснить, является ли "Высокая теория" простым нагромождением слов или в ней все-таки содержится рациональное зер но. Думаю, рациональное зерно есть, но оно очень глубоко зарыто. Поэтому мы поставим вопрос следующим образом: если из "Высокой теории" убрать все, препятствующее ее пониманию, что же можно узнать из нее, иными словами, о чем собственно говоря, там идет речь?
1.
Есть только один способ ответить на этот вопрос: "перевести" один из фрагментов этого стиля мышления, а затем разобраться в "переводе". Выше я уже привел такой отрывок. Хочу только отме тить, что не стремлюсь оценивать парсонсовское творчество в целом. Если я и буду обращаться к другим его сочинениям, то только за тем, чтобы с наименьшими издержками прояснить некоторые мо менты, содержащиеся в "Социальной системе". Переводя текст "Со циальной системы" на английский язык, я не претендую на совер шенство перевода, но постараюсь не упустить ничего того, что выра жено в книге ясно и отчетливо. При этом я утверждаю, что только то, что сказано ясно, является и вразумительным. В частности, я попытаюсь отсортировать содержательные утверждения от словес ной игры. Сделать это важно, поскольку неразличение этих элемен тов фатально для понимания текста. Чтобы наглядно это продемон стрировать, я сначала приведу несколько фрагментов перевода, а далее предложу два варианта сокращенного перевода всей книги.
Перевод приведенного в начале главы отрывка выглядит сле дующим образом: "Люди часто придерживаются определенных стан дартов и ожидают, что и другие будут им следовать. В той мере, в какой они это делают, данное общество может быть упорядочен ным". Парсонс пишет:
"В свою очередь существует двойная структура этого "свя зывания". Во-первых, благодаря интернализации стандарта кон формность приобретает для "Эго" личностную, экспрессивную и (или) инструментальную значимость. Во-вторых, структурирова ние реакций "другого" как санкций на действия "Эго" являет со бой функцию его конформности относительно стандарта. Поэто му конформность как прямой путь удовлетворения собственных потребностей-диспозиций имеет тенденцию к сочетанию с кон формностью как условием получения благоприятных и ухода от неблагоприятных реакций со стороны других. В той мере, в какой, по отношению к действиям некоторого множества акторов, под чинение "ценностно-ориентационным стандартам" отвечает обоим критериям, то есть, когда с точки зрения любого действующего в этой системе актора конформность является одновременно и спо собом удовлетворения собственных потребностей-диспозиций, и условием "оптимизации" реакций других значимых акторов, такой стандарт может быть назван "институционализированным".
Понимаемый таким образом ценностный стандарт всегда институционализируется в контексте взаимодействия. Вот почему сис тема ожиданий всегда совмещает в себе два интегрированных по отношению к нему аспекта. С одной стороны, имеются ожида ния, которые содержат и отчасти устанавливают стандарты пове дения "Эго", актора, взятого в качестве исходной точки, — это "ролевые ожидания". С другой стороны, с точки зрения этого ак тора, имеется некоторый набор ожиданий относительно контин-гентно вероятных ответных реакций со стороны "других"; по следние будут называться "санкциями", которые, в свою очередь могут подразделяться на позитивные и негативные в зависимости от того, воспринимает их актор как влекущие за собой поощрения или, наоборот, как депривацию. Поэтому между ролевыми ожида ниями и санкциями устанавливаются отчетливые взаимные отно шения. Что для "Эго" санкции, для "другого" — ролевые ожида ния, и наоборот.
Роль, следовательно, является одним из секторов тотальной системы ориентации индивидуштьного актора, которая формиру ется относительно ожиданий в специфическом контексте взаимо действия, то есть интегрирована в специфический набор ценност ных ориентации, управляющих взаимодействием с одним или более "другими" во взаимодополняющих ролях. Эти "другие" не обязательно составляют определенную группу индивидов, но могут включать любого "другого", если и когда последний вступает в особенное дополнительное отношение взаимодействия с "Эго", для которого характерна взаимность ожиданий относительно об щих стандартов ценностных ориентации.
Явно, что степень институционализации тех или иных сово купностей ролевых ожиданий и соответствующих им санкций мо жет быть разной. Эта степень является функцией переменных двух видов: с одной стороны, тех, которые воздействуют на актуальное принятие стандартных ценностных ориентации, а с другой - тех, которые детерминируют мотивационную ориентацию или созна тельную готовность следовать соответствующим ожиданиям. Как мы увидим, через оба эти канала на степень институционализации влияют самые различные факторы. Прямую противоположность полной институционализации составляет аномия, то есть отсутст вие структурной дополнительности в процессе взаимодействия, или, что то же самое, полное разрушение нормативного порядка в обоих указанных смыслах. Аномия, однако, является предельным поня тием, которое не применимо для описания какой-либо конкрет ной социальной системы. Как и в случае с институционализацией, можно говорить лишь о степени аномии. Последняя является об ратной стороной институционализации.
Институт можно определить как комплекс институционализированных интегративных ролей, имеющий стратегическую структурную значимость для конкретной социальной системы. Ин ститут следует рассматривать как социально-структурную едини цу более высокого порядка, чем роль, поскольку он состоит из множества взаимозависимых ролевых образцов и их компонентов"1.
1 Parsons T. Op. cit. P.
Изложим то же самое другими словами. Люди действуют либо совместно с другими людьми, либо против них. Каждый учиты вает ожидания других. Когда такие взаимные ожидания достаточ но определены и устойчивы, мы называем их стандартами. Кроме того, каждый ожидает реакции других на свои действия. Эти ожи даемые реакции мы называем санкциями. Некоторые из них ка жутся нам поощряющими, другие - нет. Когда люди руководству ются стандартами и санкциями, можно сказать, что они вместе играют свои роли. Это - удобная метафора. В самом деле, то, что мы называем институтом, пожалуй, лучше всего определить как более или менее устойчивый набор ролей. Когда внутри некоторо го института, или в пределах состоящего из таких институтов общества, стандарты и санкции перестают сдерживать людей, мы можем говорить, вслед за Дюркгеймом, об аномии. Таким образом, на одном полюсе институты со строго упорядоченными и приве денными в полное соответствие стандартами и санкциями, а на другом — аномия, о которой Йитс говорил как об отсутствии "цент ровки" и которую я называю разрушением нормативного порядка.
Должен признать, что мой перевод не совсем точен. Отчасти положение спасает тот факт, что в тексте содержались очень хоро шие мысли. В самом деле, многие идеи "Высоких теоретиков" при переформулировании оказываются более или менее стандартными положениями, которые можно найти во многих учебниках по со циологии. Однако, что касается "институтов", то приведенное выше определение не совсем полное. Поэтому к нашему переводу нужно добавить, что роли, составляющие институты обычно не являются просто одним большим "взаимодополнением" "общепринятых ожиданий". Вспомните службу в армии, работу на заводе или, наконец, семью. Все это суть институты. Тем, кто находится внут ри них кажется, что соответствовать ожиданиям некоторых людей важнее, чем ожиданиям всех остальных. Это происходит потому, что они, как говорят, "имеют больше власти". Или изъясняясь более социологически, институт представляет собой совокупность ролей, упорядоченных по авторитету. Парсонс пишет:
"С точки зрения мотивации приверженность общим ценнос тям означает, что при поддержке данных ценностных стандартов акторы разделяют общие "чувства", смысл которых заключается в том, что подчинение релевантным ожиданиям трактуется как "благо" сравнительно независимо от любого специфически ин струментального "преимущества", извлекаемого из конформно сти, например, неприятия негативных санкций. Более того, при верженность общим ценностям, хотя и может соответствовать удовлетворению непосредственных потребностей актора, всегда имеет некоторый "моральный" аспект, и в этом плане конформ ность в известной мере определяет "сферы ответственности" ак тора в более широких, а именно социальных системах действия, в которых он участвует. Очевидно, что специфической сферой от ветственности является коллективность, конституируемая особой общей ценностной ориентацией.
При этом, совершенно ясно, что "чувства", которые испы тывают люди, поддерживающие подобные общие ценности, посвоей специфической структуре обычно не являются выражением конституциональных предрасположенностей организма. Они при обретаются путем воспитания и обучения либо достигаются лич ными усилиями. Более того, роль, которую играют эти "чувства" в ориентировании действия, не совпадает, по преимуществу, с ролью культовых объектов, которые должны быть опознаны и к которым следует "приспособиться", скорее, речь идет о роли ти повых образцов культуры, которые должны быть интернализова-ны; они конституируют часть структуры личностной системы само го актора. Эти "чувства", которые можно назвать "ценностными установками", являются, таким образом, внутренними потребнос тями-диспозициями личности. Только посредством интернализации институционализированных ценностей осуществляется под линная мотивационная интеграция поведения в социальной струк туре, и для того, чтобы выдержать ролевые ожидания, мобилизу ются "глубинные" уровни мотивации. Только когда этот процесс достигает определенного уровня, можно говорить о высокой сте пени интегрированности некоторой социальной системы и о при мерном* совпадении интересов коллективного образования и част ных интересов его членов.
Интеграция совокупности общих ценностных образцов с интернализованной потребностно-диспозиционной структурой кон ституирующих общество лиц является ключевым феноменом динамики социальных систем. Если не принимать во внимание процесс самых незначительных взаимодействий, стабильность лю бой социальной системы зависит от степени такой интеграции -это положение можно назвать фундаментальной динамической тео ремой социологии. Это отправная точка всякого анализа, претен дующего на рассмотрение динамики социальных процессов".
'Примечание Парсонса: "Полное совпадение следует считать пре дельным случаем подобно пресловутому вечному двигателю. Хотя абсо лютную интеграцию социальной системы мотивации с полностью со гласованным набором типовых образцов культуры эмпирически наблю дать невозможно, понятие подобным образом интегрированной соци альной системы имеет важное теоретическое значение"1.
1 Ibid. Р. 41 -42. 42
Поясним то же самое другими словами. Когда люди придер живаются одних и тех же ценностей, они склонны вести себя так, как того от них ожидают другие. Более того, они часто считают такую конформность самым благим делом даже тогда, когда она, казалось бы, противоречит их непосредственным интересам. То обстоятельство, что общие ценности воспитываются, а не наследуются, совсем не умаляет их значение для мотивации поведения и образа мыслей человека. Напротив, они становятся частью самой личности и в этом качестве соединяют людей в общество, по скольку социальные ожидания становятся индивидуальной потреб ностью. Это настолько важно для стабильности любой социальной системы, что я буду прибегать к нему в качестве главной отправ ной точки всякий раз, когда буду анализировать какое-нибудь общество как функционирующую систему".
Мне кажется, аналогичным образом пятасотпятидесятипятистраничную "Социальную систему" можно было бы перевести на вразу мительный английский язык на 150 страницах. При этом книга не представляла бы ничего особенного. Однако в ней бы использова лась терминология, способствующая наиболее ясному пониманию изложенных ключевых проблем и путей их решения. Конечно, лю бой замысел, любую книгу можно выразить как в одном предложе нии, так и растянуть на двадцать томов. Вопрос заключается в том, насколько пространным должно быть изложение, чтобы развер нуть ту или иную конкретную мысль, и насколько важной пред ставляется эта мысль: в какой мере она позволяет осмыслить наш собственный жизненный опыт и насколько широк круг тех про блем, которые она помогает решать или хотя бы сформулировать.
Изложить парсонсовскую книгу в двух-трех фразах можно, например, следующим образом. "Нас спрашивают: каковы основы социального порядка? Ответ, по всей видимости, таков: общепри нятые ценности". И это все, о чем говорится в книге? Конечно нет, но это - главное. Разве это не так? Разве нельзя подобным же образом переложить любую книгу? Конечно, можно. Моя книга* может быть препарирована точно так же: "Кто, в конце концов, правит Америкой? - Никто полновластно не правит, но если какая-то группа и правит, то это — властвующая элита". А вот книга, которую вы держите в руках: "Что должны изучать социальные науки? — Они должны изучать человека и общество; иногда они этим и занимаются. Они пытаются помочь нам понять жизнь отдельного индивида и историю, понять связь между ними, про являющуюся в разнообразии социальных структур".
* Имеется в виду книга Ч. Райта Миллса "Властвующая элита". -Прим. ред.
Дадим перевод парсонсовской книги в четырех абзацах.
Вообразим себе нечто, что можно назвать "социальной систе мой", в которой индивиды действуют с ориентацией друг на дру га. Многие их действия до некоторой степени упорядочены, ибо индивиды в этой системе имеют общие ценностные стандарты и соответствующие конкретные способы практической деятельности. Некоторые из этих стандартов мы можем назвать нормами. Дейст вующие в соответствии с нормами индивиды в сходной ситуации скорее всего будут действовать аналогичным образом. В той мере, в какой это соблюдается, существуют "социальные регулярности", которые обычно можно наблюдать в течение весьма продолжи тельного времени. Устойчивые во времени регулярности я буду называть "структурными". Все входящие в социальную систему структурные регулярности можно рассматривать как всеобъемлю щее, чрезвычайно сложное равновесие. О том, что это метафора, я собираюсь забыть, потому что хочу, чтобы читатель вполне реаль но воспринимал употребляемое мной понятие "социальное равно весие".
Существуют два основных механизма, поддерживающие рав новесие в обществе. Если один из них или оба не срабатывают, равновесие нарушается. Первый, механизм "социализации", вклю чает в себя все обстоятельства и условия, при которых новорож денный превращается в социальную личность. Часть социального утверждения личности заключается в усвоении ею мотивов для выполнения требуемых или ожидаемых от нее другими социаль ных действий. Второй — механизм "социального контроля", под которым я понимаю все способы поддержания порядка в обществе и посредством чего люди сами держатся в определенных рамках. Под "рамками" я, разумеется, имею в виду любые типичные дей ствия, ожидаемые и одобряемые в социальной системе.
Первая задача по поддержке социального равновесия заклю чается в том, чтобы заставить людей добровольно делать то, что требуется и ожидается от них. Если это не удается, появляется вторая задача — другими средствами заставить их делать то, "что положено". Классификация и определение способов социального контроля лучше всего сформулированы Максом Вебером, и мне по существу нечего добавить к тому, что хорошо изложено им и неко торыми другими авторами.
Однако меня несколько смущает следующее. Как возможно, чтобы в условиях социального равновесия, поддерживаемого всеми механизмами социализации и социального контроля, кто-нибудь делал не то, "что положено"? Толком в терминах моей Систематической и Общей Теории Социальной Системы я не могу этого объяснить. Есть и другой пункт, который я не до конца прояснил для себя: чем объяснить социальные изменения, то есть историю? Единственное, что я могу порекомендовать тем, кто столкнется с этими проблема ми, - попробовать провести эмпирическое исследование.
Пожалуй, сказанного достаточно. Разумеется, можно дать и более полную трактовку, но "более полная" не обязательно значит "более адекватная". Поэтому я приглашаю читателя самому поли стать "Социальную систему" и найти в ней что-нибудь еще. Теперь поставим перед собой три задачи: во-первых, охарактеризовать ло гический стиль мышления, представленный "Высокой теорией"; во-вторых, развеять общее недоразумение на конкретном примере; в-третьих, показать, как сейчас большинство обществоведов ставят и решают парсонсовскую проблему порядка. Тем самым я намерен помочь представителям "Высокой теории" спуститься с их заоб лачных высот.
2.
Обществоведы делятся не на бездумных наблюдателей и не наблюдающих мыслителей, различия между обществоведами ско рее касаются того, как они мыслят, как наблюдают и как связыва ют (если вообще связывают) свои мысли и наблюдения.
Главный признак "Высокой теории" заключается в исходной ориентации на столь общий уровень рассуждений, что снизойти до наблюдений становится логически невозможным. Оставаясь в рамках "Высокой теории", ее последователи никак не могут спуститься с высот своих генерализаций и рассмотреть конкретные проблемы в их историческом и структурном контекстах. Из-за неспособности этих ученых видеть подлинные проблемы реальность практически исчезает со страниц их трудов, в результате чего начинает преобла дать надуманная и нескончаемая проработка дефиниций, которые не расширяют наше познание и не способствуют лучшему осозна нию собственного опыта. Это, в свою очередь, находит выражение в частично организованном отречении от какой-либо попытки дать ясное описание и объяснение поведения человека и общества.
Когда мы выясняем, что обозначает то или иное слово, мы имеем дело с его семантикой; когда мы рассматриваем его в соот ношении с другими словами, мы имеем дело с его синтаксически ми свойствами1.
1 Кроме того, мы можем изучать слово с точки зрения того, кто его использует — так возникает прагматический аспект, который нас здесь не интересует. Таковы три "измерения значения", которые столь чет ко выделил Чарльз Моррис в своей очень полезной книге "Основания теории знаков" (Morris Ch. Foundation of the Theory of Signs // Interna tional Encyclopedia of United Science. Vol. 1. No. 2. University of Chicago Press, 1938.
Я использую здесь эти узко специальные терми ны потому, что они позволяют коротко и точно выразить мою мысль: "Высокая теория" настолько упивается синтаксисом, что остается слепа к семантике. Ее сторонники действительно не пони мают, что, когда мы даем определение какому-то слову, то просто предлагаем другим употреблять его так, как нам бы того хотелось; что цель определения заключается в том, чтобы сфокусировать внимание на факте, и что искомый результат поисков точного определения заключается в том, чтобы превратить спор о терминах в дискуссию о фактах и, таким образом, открыть путь дальнейше му познанию.
Представители " Высокой теории" настолько поглощены син таксическими построениями и мало заботятся о соотнесении их семантики с реальностью, настолько жестко ограничивают себя высокими уровнями абстракции, что их "типологии", и вся работа по их построению, представляются скорее бесплодной игрой в понятия, чем попыткой систематически, то есть ясно и последова тельно, определять насущные проблемы и направить усилия на их решение.
Можно извлечь немало поучительного из того обстоятельст ва, что "Высокие теоретики" систематически забывают о том, что каждый ответственный и мыслящий человек должен постоянно отдавать себе отчет, а следовательно, уметь контролировать, уровень абстракции, на котором он работает. Способность легко и с полной ясностью переходить с одного уровня абстракции на другой является отличительной чертой творческого и систематического мыш ления.
Вокруг таких терминов, как "капитализм", "средний класс", "бюрократия", "властвующая элита", "тоталитарная демократия", образуется множество затемняющих смысл коннотаций, которые при употреблении этих терминов должны тщательно отслеживать ся и контролироваться. Подобные термины всегда "нагружены" как комплексами фактов и отношений, так и простыми догадками и непроверенными наблюдениями. Давая определения и употреб ляя подобные термины, мы должны тщательно все прояснять и просеивать.
Чтобы выявить синтаксические и семантические свойства по добных понятий, мы должны четко представлять себе соотнося щуюся с ними иерархию значений по степени конкретности и уметь учитывать все уровни этой иерархии. Мы должны ответить на вопрос: действительно ли мы понимаем под "капитализмом", как это мы намереваемся делать, только тот факт, что все средства производства находятся в частной собственности? Или мы также хотим включить в содержание этого термина более далеко идущую идею свободного рынка как механизма, определяющего уровень цен, зарплат и прибыли? И в какой степени этот термин, по опре делению, допускает, наряду с выводами об экономических инсти тутах, выводы, касающиеся политического режима.
Я полагаю, что подобные установки сознания открывают путь систематическому мышлению, тогда как их отсутствие приводит к фетишизации термина "Понятие". К чему это может привести, возможно, станет яснее, когда мы рассмотрим, теперь уже более подробно, главное заблуждение Парсонса.
3.
Претендуя на разработку "общей социологической теории", представители "Высокой теории" наделе творят мир понятий, из которого изгоняются многие структурные характеристики челове ческого общества, которые долгое время и совершенно справедли во признавались фундаментальными для его понимания. Возможно, это делается преднамеренно, чтобы придать социологической дея тельности специализированный облик, отграничив его оттого, чем занимаются экономисты и политологи. Социология, по Парсонсу, должна изучать "тот аспект теории социальных систем, который касается явлений институциализации типовых образцов ценностных ориентации в социальной системе, условий этой институциализа ции, изменений этих типовых образцов, условий конформности и девиации относительно совокупности типовых образцов, а также мотивационных процессов в той мере, в какой последние включены во все перечисленные выше явления"1. Если переформулировать и очистить это определение от неявных допущений, как того требует всякое определение, его можно прочитать следующим образом: со циологи моего круга могли бы выяснять и изучать, что хотят и чем дорожат люди. Мы бы также хотели установить причины разнообра зия ценностей и их изменений. Если действительно обнаруживается более или менее однородная совокупность ценностей, мы хотели бы установить, почему одни люди принимают их, а другие нет.
Как отмечал Дэвид Локвуд2, подобные утверждения избавля ют социолога от всякого соприкосновения с "властью", экономи ческими и политическими институтами. Я бы высказался еще более определенно. Приведенное утверждение, а на деле, и вся парсон-совская книга, относятся скорее к тому, что традиционно называли "легитимацией", чем к каким-либо институтам. Результат, я думаю, должен заключаться в том, чтобы превратить все институциональ ные структуры в своего рода моральную сферу или, точнее, в то, что можно назвать "сферой символов"3. Чтобы прояснить это ут верждение, я, во-первых, попытаюсь дать некоторые разъяснения относительно этой сферы, во-вторых, обсудить приписываемую ей автономность и, в-третьих, показать, что парсонсовские кон цептуализации крайне затрудняют саму постановку некоторых наиболее важных проблем социальной структуры.
Власть имущие пытаются оправдать свое господство над ин ститутами, представляя его якобы необходимым следствием широ ко распространенных верований в моральные символы, священные
1 Parsons T. Op. cit. P. 552.
2См. прекрасную публикацию Д. Локвуда (Lockwood D. Some remarks on "The Social System" // The British Journal of Sociology. Vol. VII. 2 June 1956).
3 Gerth H. H., Mills C. W. Character and Social Structure. New York: Harcourt, Brace & Co., 1953. P. 274 - 277. Фрагменты этой книги я ис пользую также в главе 5.
эмблемы и юридические формулы. Перечисленные виды со циальных концепций могут относиться к богу или богам, "голосам большинства избирателей", "воле народа", "аристократии таланта и богатства", "божественному праву монарха" или якобы сверхъ естественным дарованиям самого правителя. Обществоведы назы вают вслед за М. Вебером подобные понятия "легитимациями", или иногда "символами оправдания".
Для обозначения аналогичных реалий мыслители пользова лись разными терминами: Г. Моска говорил о "политической фор муле" и "великих предрассудках", Дж. Локк — о "принципе суве ренитета", Ж. Сорель — о "господствующем мифе", Т. Арнольд — о "фольклоре", М. Вебер — о "легитимации", Э. Дюркгейм — о "коллективных представлениях", К. Маркс — о "господствующих идеях", Ж.-Ж. Руссо — о "всеобщей воле", Г. Лассуэлл — о "симво лах власти", Э. Маннгейм - об "идеологии", Г. Спенсер - об "общественном чувстве". Все эти термины и большое количество им подобных свидетельствуют о том, какое важное место в обще ственной науке занимают символы господства.
Аналогичным образом в психологическом анализе символы господства, возобладавшие над частной сферой, выступают в каче стве объяснений и даже мотивов, побуждающих индивида к ис полнению определенных ролей и их санкционирующих. Если, на пример, экономические институты получают общественное при знание посредством названных символов, то ссылка на личный интерес может стать приемлемым оправданием индивидуального действия. Но, если возникает общественная необходимость оправ дывать эти же институты в терминах "служения обществу и вы полнения долга", прежние мотивы и рассуждения, опирающиеся на личную, заинтересованность, могут породить у капиталистов чувство вины или, по крайней мере, беспокойство. Легитимации, получающие общественное оправдание, закономерно становятся признанными формами личной мотивации.
Таким образом, то, что Парсонс и другие сторонники "Высо кой теории" называют "ценностными ориентациями" и "норма тивной структурой", относится, главным образом, к легитимирую щим символам господства. Безусловно, это полезный и важный предмет исследований. Изучение отношений этих символов к струк туре институтов входит в число наиболее важных проблем общественной науки. Однако эти символы не образуют какой-либо авто номной сферы внутри общества. Социальная природа символов раскрывается в их использовании для оправдания или критики существующих подсистем общества и отдельных позиций внутри них. Психологическая природа символов господства проявляется в том, что они становятся основой как для приверженности к власти, так и для оппозиции.
Мы не можем утверждать, что для предотвращения распада социальной структуры должен преобладать какой-то комплекс цен ностей или легитимации. Нельзя также считать, что социальная структура должна быть связана или объединена какой-либо "нор мативной структурой". И уж, конечно, нельзя просто утверждать, что подобная "нормативная структура", какой бы влиятельной она не была, в каком-либо смысле является автономной. На самом деле совершенно очевидно, что для современных западных об ществ, и, в особенности, для Соединенных Штатов, более верны как раз обратные утверждения. Часто — хотя это и не относится к послевоенным Соединенным Штатам — возникают очень хорошо организованные символы оппозиции, которые используются для оправдания мятежных движений и свержения правящих режимов. Преемственность американской политической системы совершен но уникальна, угроза внутреннего насильственного вмешательства в нее наблюдалась всего один раз. Возможно, наряду с другими, этот факт ввел Парсонса в заблуждение относительно "норматив ной структуры ценностных ориентации".
Истоки государственного правления вовсе не обязательно, как полагал Р. Эмерсон, коренятся в моральной природе людей. Верить в это — значит смешивать формы легитимации с ее причинами. Столь же часто, даже в большинстве случаев, моральное самосо знание людей в определенном обществе зиждется на тех символах господства, которые официальные власти успешно монополизиру ют и даже навязывают обществу.
Сто лет назад эту тему уже плодотворно обсуждали те, кто верил в самоопределение символических сфер и в то, что "ценно сти" на самом деле могут господствовать в истории. Оправдываю щие власть символы отрывались от конкретных личностей и соци альных слоев, непосредственно наделенных этой властью. Тогда полагали, что правят идеи, а не пользующиеся идеями социальные слои и отдельные личности. Чтобы придать сменяющим друг дру га символам видимость преемственности, их представляли так, будто Они как-то связаны между собой, и, таким образом, рассматривали как "самоопределяющиеся". Чтобы придать этому странному пред ставлению больше правдоподобия, символы часто "персонифици руются", или им придается "самосознание". При этом они уже воспринимаются как "Идеи истории" или как ряд "философов", чьими мыслями направляются движущие силы институциональ ного развития. Можно еще добавить, перефразируя высказывание Маркса и Энгельса по поводу Гегеля, что Идея нормативного по рядка становится фетишем1.
Если "ценности" не оправдывают общественные институты и не побуждают индивидов к выполнению институционализированных ролей, они не представляют интереса ни с исторической, ни с социологической точек зрения, сколь бы важным ни было их зна чение для индивидуальных сфер деятельности. Разумеется, между оправдывающими порядок символами, официальными института ми власти и законопослушными гражданами происходит взаимо действие. Иногда мы без колебаний должны приписывать дейст вию символов господства свойство причинности, но неправомерно возводить эту идею в конкретную теорию социального порядка, объясняющую как может быть достигнуто единство общества. Далее мы увидим, что есть более адекватные способы конструирования "единства", более пригодные для постановки актуальных проблем социальной структуры и использования эмпирических данных.
Если мы хотим составить себе представление о том, что такое "общие ценности", нужно изучить, как в различных социальных структурах легитимируется институциональный порядок вместо того, чтобы пытаться сначала постичь ценности, а затем из них "объяс нять" из чего состоит общество и что его объединяет2. Мы можем, я полагаю, говорить об "общих ценностях" там, где большинство
1 См.: Marx К., Engels F. The German Ideology. New York: International Publishers, 1939. P. 42ff.
2 Более подробный эмпирический анализ "ценностей", которые стре мятся, в частности, афишировать американские бизнесмены, содер жится в публикации Саттона, Харриса, Кейсена и Тобина (Sutton H., Kaysen, T. The American Business Creed. Cambridge, Mass.: Harvard Uni versity Press, 1956.
членов институционального порядка признают его легитимным, когда с помощью конкретной легитимации успешно достигается повиновение или, по крайней мере, сдерживается недовольство. В этом случае символы используются при "определении ситуаций", выражающих конкретные роли, и служат той меркой, по которой оценивают лидеров и их последователей. Естественно, что соци альные структуры, располагающие универсальными основополага ющими ценностями, являют собой предельные "чистые" типы.
На другом конце шкалы находятся общества, в которых доминирующий комплекс институтов, осуществляя тотальный контроль над обществом, навязывает свои ценности с помощью насилия или угрозы его применения. Это не обязательно ведет к распаду социальной структуры, поскольку действия людей могут эффек тивно обусловливаться формальной дисциплиной, и иногда, если они не принимают институциональные требования соблюдать дис циплину, у них может не оказаться шансов на выживание.
"Хороший журналист, работающий на реакционную газету, например, может ради заработка и сохранения места подчиняться хозяйским требованиям. В душе и за пределами редакции, он мо жет быть агитатором-радикалом. Многие немецкие социалисты позволили себе стать дисциплинированными солдатами и воевать под знаменами кайзера, несмотря на то, что субъективно они при держивались революционных марксистских ценностей. Между сим волами и человеческим поведением пролегает большая дистанция и не всякая интефация базируется исключительно на символах"1.
' Gerth H. H., Mills С. W. Op. cit. P. 300. 52
Подчеркивать наличие такого ценностного конфликта не зна чит отрицать "силу рациональных соответствий". Расхождения между словом и делом встречаются часто, но столь же часто прояв ляется и тяга к соответствию. Какое явление доминирует в данном конкретном обществе, нельзя решить a priori, основываясь на "че ловеческой природе", "принципах социологии" или велении "Вы сокой теории". Можно вообразить "чистый тип" общества, абсо лютно дисциплинированную социальную структуру, в которой подданные по самым разным причинам не могут выйти за преде лы предписанных им ролей, несмотря на то, что они не разделяют ни одной из ценностей властителя и, таким образом, совершенно не верят в легитимность порядка. Такое общество напоминало бы галеру, приводимую в движение рабами, где слаженные движения весел превращают самих гребцов в шестеренки огромной машины, и нужда в кнуте надсмотрщика возникает сравнительно редко. Галерникам не нужно даже знать, куда движется корабль, несмотря на то, что каждое отклонение от курса вызывает ярость капитана — единственного на судне, кто способен смотреть вперед. Но это уже скорее описание, чем воображение.
Между двумя чистыми типами - "системой общих ценнос тей" и принуждением к дисциплине - существует множество форм "социальной интеграции". Большинство западных обществ инкор порируют разнородные "ценностные ориентации", единство кото рых обеспечивается различными комбинациями легитимации и принуждений. И это, разумеется, может относиться к любому ин ституциональному порядку, а не только к экономическому или политическому. Глава семьи может навязывать свои требования всей семье под угрозой лишения наследства, или используя иной, дозволенный ему политическим порядком вид насилия. Даже в таких священных малых группах как семья единство "общих цен ностей" совсем не обязательно: недоверие и ненависть друг к дру гу могут быть необходимы для единения любящего семейства. Точно также может процветать и общество, лишенное "нормативной струк туры", в универсальность которой верят представители "Высокой теории".
Я не хотел бы предлагать здесь собственное решение пробле мы социального порядка. Я только ставлю вопросы. В противном случае мы должны, как велит достаточно произвольное определе ние, допустить существование "нормативной структуры", кото рую Парсонс вообразил душой "социальной системы".
4.
В соответствии с нынешним употреблением в общественных науках слова "власть" оно подразумевает любые решения людей относительно социальных условий их жизни и тех событий, кото рые составляют историю их времени. События, выходящие за рамки этих решений, все равно происходят; социальные установления все равно претерпевают изменения независимо от намерений конкретных людей. Но в той степени, в какой общественно значимые Решения принимаются (или могли бы приниматься, но не принимались), проблема того, кто участвует в принятии решений (а кто не участвует) остается фундаментальной проблемой власти.
Сегодня у нас нет оснований говорить о том, что в конечном счете управление людьми должно основываться на их взаимном согласии. В настоящее время в качестве средств власти преоблада ют управление и манипулирование согласием. То, что мы не знаем пределов власти, но надеемся, что таковые существуют, не отме няет того факта, что сегодня власть зачастую успешно обходится без санкций со стороны разума и совести подвластных.
Безусловно, в наше время нет нужды доказывать, что насилие представляет собой "решающее" средство власти. Но мы далеко не всегда испытываем на себе насилие. Вместе с насилием нужно рассматривать и авторитет (власть, которой сознательно и добро вольно подчиняются) и манипулирование (власть, о механизме действия которой подчиненные ничего не знают). Фактически, рас суждая о природе власти, мы должны постоянно различать эти три вида ее действия.
Нужно учитывать, что в современном обществе власть зачас тую не столь авторитетна, какой она казалась в средние века. По хоже, что нынешние правители для осуществления своей власти больше не нуждаются в оправдании со стороны населения. По крайней мере при принятии многих решений эпохального значе ния, особенно в международной сфере, "убеждать" массы не счи тается "обязательным" — их просто ставят перед фактом. Более того, властные структуры зачастую не дают себе труда предвари тельно разрабатывать идеологическое обоснование решений или прибегать к соответствующим клише. Обычно к идеологии прибе гают лишь в ответ на эффективные разоблачения действий власти. А, например, в Соединенных Штатах конца пятидесятых — начала шестидесятых не существовало эффективной оппозиции, доста точной для возникновения потребности в новых идеологических представлениях о формах правления.
Конечно, сегодня многие люди, освободившись от привер женности к господствующим политическим ценностям, не обрета ют новых и потому теряют всякий интерес к политике. Их на строения не революционнны и не реакционны. Они неакционны. Если мы воспользуемся древнегреческим определением "идиота" как человека, который полностью замкнут в своей частной жизни, то должны будем сделать вывод, что большинство граждан во многих странах самые настоящие идиоты. Такое, выражаясь осто рожно, духовное состояние представляется мне ключом ко многим болезням нашего времени среди интеллектуалов от политики, рав но как и к политической неразберихе современного общества. Для сохранения и даже процветания структуры власти ни тем, кто правит, ни тем, кем правят, не нужны больше ни сознательная "убежденность", ни "моральная" уверенность. Если говорить о роли идеологии, то регулярное отсутствие реальной легитима ции и преобладающая апатия масс несомненно являются двумя главными политическими феноменами современных западных об ществ.
В ходе любого серьезного исследования тем, кто придержива ется развиваемой мною точки зрения на власть, приходится стал киваться с многими проблемами. Но решить их едва ли помогут уводящие от сути дела предположения Парсонса, который просто утверждает, что в любом обществе якобы существует воображаемая им "ценностная иерархия". Более того, выводы из его теории сис тематически затрудняют ясное формулирование важных проблем развития общества.
Чтобы принять его схему, требуется вычеркнуть из картины мира реальное существование власти, а на деле и наличие всех институциональных структур, в частности экономической, поли тической и военной. В этой странной "общей теории" таким струк турам доминирования не находится места.
В предлагаемых Парсонсом терминах мы не можем толком поставить эмпирически вопрос о том, насколько легитимны те или иные социальные институты, и каким образом достигается в каждом случае их легитимность. Идея нормативного порядка в том виде, в каком ее используют сторонники "Высокой теории", приводит нас к выводу о том, что всякая власть фактически легитимна. В самом Деле, в социальной системе "поддержание установленной взаимо дополняемости ролевых ожиданий не является проблематичным... Для объяснения того, как происходит поддержание комплементар ной ориентации на взаимодействие не нужно никаких особых ме ханизмов"1.
1 Parsons T. Op. cit. P. 205.
При таком понимании нельзя эффективно сформулировать идею конфликта. Невозможно также представить структурные ан тагонизмы, массовые волнения, революции. Фактически сторон никами "Высокой теории" делается вывод, что "система", раз ус тановившись, является не только стабильной, но внутренне гармо ничной. На языке Парсонса это означает, что нарушения должны "вводиться в систему извне"1. Таким образом идея нормативного порядка при водит к признанию гармонии интересов как естествен ной характеристики любого общества. Данная мысль оказывается таким же метафизическим постулатом, что и весьма сходная идея о естественном порядке у философов XVIII века2.
Магическое устранение конфликта и чудесное достижение гар монии лишают "систематическую" и "общую" теорию возможно сти иметь дело с социальными изменениями, то есть с историей. В нормативно порожденных социальных структурах сторонников "Высокой теории" не находит себе места не только "коллективное поведение" доведенных до крайности людей, взвинченных толп и массовых движений, чем наша эпоха столь богата. "Высокой тео рии" вообще недоступны какие-либо систематические представле ния о действительном ходе истории, о ее механике и процессах. Все это, как утверждает Парсонс, вообще недоступно для социаль ной науки: "Когда построение такой теории станет возможным, для социальной науки наступит золотой век. Он не наступит в наше время и, скорее всего, не наступит никогда"3. Необычайно смутное утверждение.
Фактически никакую существенную проблему невозможно ясно сформулировать в терминах "Высокой теории". Хуже того: ее по стулаты часто нагружены оценочным содержанием и затемнены словами-паразитами. Трудно представить себе более никчемного занятия, чем, например, анализ американского общества в терми нах "ценностного стандарта", "универсальности достижения" без учета понимания успеха, изменения его природы и форм, характерных
1 Ibid. P. 262.
2 См.: Becker С. The Heavenly City. ; Coser L. Conflict. Glencoe, Illinois: The Free Press, 1956.
3 Цит. по: Gouldner A. Some Observations on Systematic Theory, 1945 -
55 // Sociology in the United States of America. Paris: UNESCO, 1956. P. 40.
для современного капитализма. Невозможно провести анализ изменения структуры самого капитализма, стратификационной структуры Соединенных Штатов в терминах "господствующей сис темы ценностей" без учета известных статистических данных о жизненных шансах людей в зависимости от величины их собст венности и уровня доходов1.
Думаю, не будет большим преувеличением сказать, что, когда представители "Высокой теории" реалистично подходят к пробле мам, они используют терминологию, которой не только нет места в их теории, но которая часто противоречит ей. "В самом деле, — отмечал Олвин Гоулднер, — то, что стремление к теоретическому и эмпирическому анализу социальных изменений вынуждает Пар сонса прибегнуть к целому корпусу марксистских терминов и ба зовых допущений, просто ставит в тупик... Складывается впечат ление, что Парсонс имел под рукой сразу две подборки книг: одну для анализа равновесия, другую для исследования изменений"2. Гоулднер, далее, замечает, что при анализе поражения Германии во второй мировой войне Парсонс рекомендует направить огонь критики на социальную основу юнкерства как "явление исключи тельно классовой привилегии" и анализирует состав германского государственного аппарата с точки зрения "классового подхода к рекрутированию". Короче говоря, неожиданно обнаруживается и экономическая, и профессиональная структуры, которые осмысли ваются в последовательно марксистских терминах, а не в термино логии воображаемой "Высокими" теоретиками нормативной струк туры. Это оставляет надежду, что они еще не совсем утратили связь с исторической реальностью.
5.
Теперь я возвращаюсь к проблеме порядка, которая у Парсон са в его "Социальной системе", по-видимому, является главной и представлена, скорее всего, в гоббсовской трактовке. Эту проблему можно рассмотреть вкратце, поскольку в ходе развития социаль ных наук она не раз переформулировалась и наиболее подходящим образом может быть названа проблемой социальной интеграции.
1 См.: Lockwood D. Op. cit. P. 138.
2 Gouldner A. Op. cit. P. 41.
Разумеется, для ее рассмотрения необходима рабочая концепция социальной структуры и ее исторического изменения. В отличие от представителей " Высокой теории " у большинства обществове дов, как я полагаю, эта концепция выглядит примерно следующим образом.
Прежде всего, вопрос о том, "что объединяет социальную струг туру" не имеет единого ответа. Его и быть не может, потому что социальные структуры существенно различаются между собой по степени и способу объединения. Фактически типы социальной структуры полезно рассматривать в терминах различных способов интеграции. Когда мы спускаемся с уровня "Высокой теории" к историческим реалиям, мы сразу же осознаем неадекватность ее монолитных "Понятий". При их помощи мы не можем осмыслить разнообразие человеческих обществ: нацистскую Германию 1936 г., Спарту VII века до н. э., США в 1836 г., Японию в 1866, Велико британию в 1950, Рим при правлении Диоклетиана. Это простое перечисление уже предполагает, что, если эти общества и имеют нечто общее, то оно должно быть обнаружено путем тщательного изучения эмпирического материала. Выносить какие-либо общие суждения, кроме пустых формальных определений, относительно совершенно различных конкретно-исторических социальных струк тур - значит преувеличивать свои возможности в понимании того, что составляет смысл социального исследования.
Различные типы социальных структур можно плодотворно рассматривать в терминах родовых отношений, политических, воен ных, экономических, религиозных и других институтов. Выявив наиболее характерные черты каждого институционального порядка конкретно-исторического общества, можно ставить вопрос о том, в каких отношениях находятся между собой эти институциональные порядки, или, иначе говоря, как они образуют единую социальную структуру. По результатам рассмотрения конкретно-исторических обществ найденные ответы составляются в некоторую совокуп ность "рабочих моделей", с помощью которых достигается лучшее понимание связей, которыми "скрепляются" общества.
Одну из таких "моделей" можно представить в виде процесса выработки различными институциональными порядками сходного структурного принципа. Вспомним, например, описанную Токвилем Америку. В этом классическом либеральном обществе каждый отдельный институциональный порядок представляется автономным, причем такая свобода обеспечивается координацией со стороны других социальных институтов. В экономике господствует прин цип laissez-faire; в религиозной сфере на рынке спасения душ идет свободная конкуренция между различными конфессиями и секта ми; формирование институтов родства происходит на брачном рын ке, где отдельные индивиды выбирают друг друга. Человек неза висимо от семейной принадлежности делает сам себя и поднимает ся по статусной лестнице. В политических институтах партии со ревнуются за голоса избирателей. Даже в военной области каждо му штату предоставлена значительная свобода в формировании своей милиции, а в более широком смысле принят очень важный прин цип: один человек — один ствол. Принцип интеграции общества, обеспечивающий также основу его легитимности, заключается в том, что внутри каждого институционального порядка соревнуют ся за продвижение обладающие свободой инициативы независи мые люди. Именно этот процесс позволяет понять как складыва ется классическое либеральное общество.
Но такое положение представляет собой лишь один тип интеграции, является одним из решений "проблемы порядка". Есть и другие типы единства. Нацистская Германия, например, интегрировалась посредством "координации". Общую модель можно описать следующим образом. Экономический порядок предполагает высокую степень централизации соответствующих институтов; несколько крупнейших объединений контролируют все операции. В рамках политического порядка фрагментация выражена в большей степени: многие партии конкурируют за влияние на государство, но ни одна из них не обладает доста точным могуществом, чтобы контролировать последствия сверх концентрации в экономике, в том числе спад производства. Нацистское движение умело использовало в условиях экономи ческого спада отчаяние масс, в частности, низших слоев сред них классов, и приводит в более тесное соответствие полити ческие, военные и экономические институциональные системы. Одна партия монополизирует и перестраивает политический порядок, запрещает или присоединяет к себе все остальные пар тии, которые могли бы составить конкуренцию в борьбе за власть. Для осуществления этого нацистской партии необходимо было найти общие интересы с крупнейшими монополиями и, кроме того, с представителями военной элиты. Поначалу в каждом из этих главенствующих институтов концентрируется соответствующая власть; затем они сближаются и действуют совместно при захвате власти. Армия президента Гинденбурга не была заинтересована ни в защите Веймарской республики, ни в разгоне марширующих колонн популярной партии войны. Большой бизнес охотно оказывал финансовую поддержку на цистской партии, которая, кроме всего прочего, обещала пода вить рабочее движение. Наконец, три элиты с трудом объеди няются в коалицию ради сохранения власти в своих институ циональных системах и для координированного управления всем остальным обществом. Конкурирующие партии подавляются, объявляются вне закона, либо самораспускаются. Нацизм про никает в семейные и религиозные институты, а также во все организации, функционирующие как внутри институциональ ных структур, так и между ними, координируя или, по крайней мере, нейтрализуя их деятельность.
Тоталитарная партийно-государственная машина становит ся средством, с помощью которого высшие представители каждого из трех главенствующих социальных институтов коор динируют как свои, так и другие институциональные системы. Она превращается во всеобъемлющую "организационную рам ку", которая навязывает цели всем без исключения институци ональным системам вместо того, чтобы просто гарантировать "законное правление". Сама партия расширяется, обрастая "вспо могательными" и "дочерними" организациями. Она либо раз рушает общество, либо проникает внутрь его, но в любом слу чае захватывает контроль над всеми типами социальной орга низации, в том числе и над семьей.
Символические сферы всех институтов контролируются пар тией. За некоторым исключением религиозных институтов, всякие конкурирующие претензии на легитимную автономность пресека ются. Устанавливается партийная монополия на официальные виды коммуникаций, включая образовательные институты. Все символы перекраиваются под фундаментальное оправдание координирован ного общества. Принцип абсолютного и магического лидерства (ха ризматического правления) в рамках жесткой иерархии повсеместно внедряется в социальную структуру, которая в значительной степени скрепляется сетью рэкета1.
1 Книга Франца Нойманна (Neumann F. Behemoth. New York; Ox ford, 1942) являет собой прекрасный образец того, каким должен быть структурный анализ конкретно-исторического общества. Об этой книге см.: Gerth Н. И., Mills С. W. Op. cit. P. 363ff.
Uberhaupt (нем.) — здесь "в качестве первостепенного принципа". — Прим. ред.
Сказанного достаточно чтобы сделать очевидной и без того простую мысль: нет никакой "Высокой теории", никакой универ сальной схемы, которая бы могла объяснить интеграцию социаль ной структуры, никакого единого ответа на набившую оскомину старую проблему социального порядка, взятую tiberhaupt'. Изуче ние этой проблемы будет плодотворным, если рассматривать ее в рамках разнообразия тех рабочих моделей, которые я наметил выше. Эти модели могут применяться вместе с непосредственным эмпи рическим анализом разнообразных исторических и современных социальных структур.
Важно понять, что подобные "способы интеграции" можно рассматривать и как рабочие модели исторических изменений. Если, например, мы рассмотрим американское общество времен Токвиля, а затем середины XX века, мы сразу увидим, что способ, кото рым "сцепляется" социальная структура в XIX веке, совершенно отличается от нынешних форм ее интеграции. Нам нужно будет изучить каждый институциональный порядок с точки зрения про изошедших изменений внутри него и во взаимоотношениях со всеми и каждой в отдельности институциональными системами. Требуется выяснить, с какой скоростью происходили структурные изменения в различных институтах и в каждом институте в от дельности, каковы необходимые и достаточные причины этих изменений. Ясно, что установление адекватной причины требует, как минимум, некоторой работы сравнительного и исторического плана. Мы можем обобщить подобный анализ социальных изменений и таким образом обеспечить более экономичную поста новку ряда крупных проблем, показав, что изменения привели к смене одного "способа интеграции" другим. Например, последние сто лет американской истории демонстрируют переход от социаль ной структуры, интегрированной преимущественно взаимным соответствием элементов, к социальной структуре, подчиненной ско рее координации.
Общую проблематику теории истории нельзя отделять от об щей проблематики теории социальной структуры. Мне кажется со вершенно ясным, что в своих нынешних исследованиях общество веды не испытывают серьезных теоретических трудностей в понимании этой связи. Вероятно поэтому один "Бегемот" Ф. Нойманна* для общественной науки значит несравненно боль ше, чем двадцать "Социальных систем" Парсонса.
Разумеется, в своих суждениях я не претендую на то, чтобы давать окончательную трактовку проблемы социального порядка и социальных изменений, то есть проблем социальной структуры и истории. Моя цель — дать общий обзор этих проблем и отметить кое-что из того, что уже сделано в этой области. Возможно, мои замечания будут способствовать выделению еще одного специфи ческого аспекта перспектив развития общественной науки. Форму лируя свои замечания, я прежде всего хотел показать, сколь неаде кватно представители "Высокой теории" обращаются с одной из цент ральных проблем обществоведения. В "Социальной системе" Парсонс оказался не в состоянии спуститься на уровень общественной науки потому, что им овладела идея, будто та единая модель соци ального порядка, которую он сконструировал, является универсаль ной, потому что фактически фетишизировал свои "Понятия". Если в его, так сказать, "Высокой теории" и есть что-либо "системати ческое", так это систематическое избегание любой конкретной эм пирической проблемы. Его теория не направлена на более точную и адекватную постановку какой-либо новой проблемы, значение которой получило бы признание. Автор исходил не из потребности окинуть взглядом общую панораму социального мира с тем, чтобы более отчетливо рассмотреть какую-то его часть, решить какую-то проблему в контексте исторической реальности, в котором люди и институты обретают конкретное бытие. Постановка проблем, пути их разработки и сами решения слишком теоретичны.
Систематическая разработка понятий должна быть лишь фор мальным моментом в работе обществоведа. Полезно вспомнить.
* В монографии Ф. Нойманна "Бегемот" рассматривается становле ние нацизма в Германии. — Прим. ред.
что в Германии результат такой формальной работы быстро нашел себе энциклопедическое и историческое применение. Это приме нение, вдохновленное блестящим примером Макса Вебера, было высшей точкой развития классической традиции немецкой истори ческой науки. Во многом это стало возможным благодаря большой социологической работе, в которой общие социальные концепции тесно соединились с историческим анализом. Классический марк сизм сыграл очень важную роль в развитии современной социоло гии. М. Вебер, как и многие другие социологи, работал, во многом полемизируя с Марксом. Однако амнезия американских гуманита риев всегда дает о себе знать. В "Высокой теории" мы вновь стал киваемся с уходом в формализм, и снова то, что должно быть промежуточной фазой в работе ученого, становится перманент ным. Как гласит испанская пословица, "чтобы уметь тасовать ко лоду, не обязательно уметь играть в карты"1.
1 Очевидно, что особенный взгляд на общество, который можно обнаружить в парсонсовских текстах, имеет непосредственное идеоло гическое звучание; традиционно подобные взгляды ассоциируются с кон сервативным типом мышления. Представители "Высокой теории" не часто спускаются на политическую арену; безусловно они редко рас сматривают проблемы в политическом контексте современного обще ства. Однако это не лишает их работу идеологического значения. Я не стану анализировать Парсонса в этой связи, ибо политическая направ ленность "Социальной системы" при ее более понятном изложении обнаруживается незамедлительно, и я не вижу необходимости пояснять это. "Высокая теория" не играет сейчас какой-то особой роли в бюро кратии, и отмеченная мною ее невразумительность ограждает ее от благосклонности широкой публики. Но это обстоятельство может об ратиться в преимущество; непонятность теории может придать ей боль шой идеологический потенциал.
По своему идеологическому смыслу "Высокая теория" очень силь но тяготеет к оправданию стабильных форм господства. Однако, если консервативные группы более остро почувствуют необходимость в оп равдании своих позиций, у "Высокой теории" появится шанс приобрес ти политическое значение. Данную главу я начал с вопроса: "Является ли "Высокая теория", как она представлена в "Социальной системе", простым набором слов или в ней есть некоторое содержание?" Мой ответ на этот вопрос таков. "Высокая теория" на 50% — простой набор слов, на 40% — выдержки из хорошо известных учебников по социологии. Остальные 10% могут получить политическое применение, хотя и Довольно неопределенное.
Как и "Высокая теория", абстрактный эмпиризм процесса познания характеризуется тем, что исследователями выхватывается частная операция, которая целиком ими овладевает. Оба направле ния позволяют ученому отстраниться от основных задач общест венных наук. Конечно, размышлять о методе и теории нужно, но в указанных направлениях подобные размышления становятся пре пятствием на пути познания. "Методологическое самоограниче ние" абстрактного эмпиризма здесь играет такую же роль, что и фетишизация "Понятия" в "Высокой теории".
1.
Я, конечно, не собираюсь обобщать результаты всей работы абстрактных эмпириков, а хочу лишь отметить особенности их стиля работы и некоторые исходные допущения. Широко распро страненные исследования, выполненные в этом стиле, стремятся более или менее соответствовать стандарту. На практике эта школа обычно использует в качестве основного источника "данных" более или менее структурированное интервью с людьми, отобранными в соответствии с процедурой выборки. Ответы классифицируются и для удобства набиваются на перфокарты, которые затем использу ются для получения статистических рядов и установления связей. Несомненно, простота и естественная легкость, с какими этой про цедуре обучается любой мало-мальски смышленый человек, во многом объясняют ее привлекательность. Результаты, как прави ло, подаются в форме статистических распределений. На самом примитивном уровне они формулируются в виде "линеек", а на бол ее сложных уровнях ответы на различные вопросы комбиниру ются в перекрестные классификации, часто искусственные, кото рые затем различными способами агрегируются в шкалы. Сущест вует много мудреных способов работы с данными, но мы их здесь касаться не будем, ибо независимо от степени сложности они пред ставляют собой манипуляции с определенного рода индикаторами.
Если не брать в расчет рекламу и изучение средств массовой информации, предметом большинства исследований, выполненных в этом стиле, является "общественное мнение". Однако в подоб ных работах нет ни одной более или менее связанной с ним идеи, помогающей по-новому поставить проблемы общественного мне ния и коммуникации как объектов глубокого изучения. Сфера по добных исследований ограничена простой классификацией ответов на вопросы: кто, что, кому, по каким каналам и с каким эффектом говорит. Ключевые термины определяются следующим образом.
"Под "общественным" я имею в виду массовое мнение, то есть обобщение неиндивидуализированных мнений, высказанных большим количеством людей, — пишет Б. Берельсон. — Эта харак теристика общественного мнения делает необходимым примене ние выборочных обследований. В термин "мнение" я вкладываю не только обычное значение мнения по поводу актуальной эфе мерной и, как правило, политической проблемы, но и социальные установки, настроения, ценности, знания и связанные с ними дей ствия. Правильный подход к ним требует использования не толь ко опросников и интервью, но также проективных методик и шкал"1.
1 Berelson В. The study of public opinion // The state of the social scien-Ces / Ed. by L. D. White. Chicago: University of Chicago Press, 1956. P. 299.
В этих суждениях просматривается тенденция смешивать пред мет исследования с набором исследовательских методов. То, что под этим подразумевается, может быть переформулировано примерно так: Слово "общественное", как я его употребляю, относится к лю бому количественно измеряемому агрегату индивидов, к которому, следовательно, можно применить процедуру статистической вы борки. Чтобы узнать мнения, которых придерживаются люди, нужно поговорить с ними. Впрочем, иногда они не желают или не могут высказать свое мнение — в этом случае вы можете попробовать применить "проективную методику и метод шкалирования".
Исследования общественного мнения проводятся регулярно с середины тридцатых годов и чаще всего основаны на националь ной выборке населения Соединенных Штатов. Возможно, именно поэтому исследователями не уточняется, что означает "обществен ное мнение" и не переосмысляются важнейшие связанные с ним Проблемы. В таких ограниченных исторических и социальных рам ках невозможно толком сделать даже предварительные выводы.
В западных странах проблема "общественности" возникла в эпоху трансформации традиционного и конвенционального кон сенсуса средневекового общества и достигла своего пика в идее массового общества. То, что в восемнадцатом и девятнадцатом ве ках называлось "обществом", сейчас превратилось в общество "мас совое" . Более того структурная значимость "общественности" умень шается по мере того как люди превращаются в "массу", внутри которой индивид оказывается совершенно безвластным. Только так или примерно так создаются условия, необходимые для проекти рования выборочных обследований общественного мнения и мас совой информации. Кроме того, необходимо еще более полно уяс нить развертывание всех исторических фаз демократических обществ, и, в частности, того, что можно назвать "демократиче ским тоталитаризмом" или "тоталитарной демократией". Короче говоря, общественно-научные проблемы, характерные для данной сферы, не могут быть осмыслены в рамках и лексике абстрактного эмпиризма, по крайней мере, в той форме, в которой он сегодня выражается.
Многие проблемы, которые пытаются изучать эмпирики, на пример, влияние средств массовой информации, нельзя адекватно сформулировать вне каких-либо структурных фоновых характе ристик. Можно ли разобраться в воздействии на население, оказы ваемом средствами массовой информации, а тем более определить их значение для развития массового общества, если изучать, пусть даже с максимальной точностью, только ту его часть, которая "на качивалась" массовой информацией на протяжении одного поко ления. Попытка классифицировать индивидов на "менее подвер женных" и "более подверженных" влиянию того или иного сред ства массовой информации может представлять большой интерес для рекламодателей, но она не дает адекватной основы для разви тия какой-либо социальной теории средств массовой информации.
В проводимых этой школой исследованиях политической жизни в качестве главного предмета выступало "поведение изби рателей", по-видимому, потому, что подобные исследования легко сводятся к статистическим процедурам. В этом случае для обеспе чения ожидаемых результатов требуется лишь тщательная прора ботка методики и аккуратность ее применения. Представьте, с каким интересом политолог углубляется в дебри крупномасштабного исследования проблемы голосования и даже не упоминает о партийных кампаниях по "добыванию голосов" и фактически не рассмат ривает ни один из политических институтов. Именно таким явля ется знаменитое исследование президентских выборов 1940 г. в Эри Каунти, штат Огайо, описанное в книге "Народный выбор" *.
* Имеется в виду классическая работа П. Лазарсфельда и соавторов (Lazarsfeld P., Berelson В., Gaudet H. The people's choice: How the voter rnakes up his mind in a presidential campaign. New York: Columbia Univer sity press, 1948). - Прим. ред.
Из этой книги мы узнаем, что богатые жители села и протестанты чаше голосуют за республиканцев, а другие люди склонны отда вать голоса демократам и тому подобное. Но мы мало что узнаем о движущих силах политического процесса в Америке.
Идея легитимации является одним из основных концептуаль ных инструментов политической науки, особенно в тех работах, где проблематика этой дисциплины затрагивает вопросы общест венного мнения и идеологии. Исследование "политическихмнений" представляется весьма странным занятием, поскольку имеются обо снованные подозрения в том, что американская электоральная по литика — это политика без мнений, если всерьез принимать слово "мнение"; голосование обычно не обладает большим политиче ским смыслом и какой-либо психологической глубиной, если при давать научное значение выражению "политический смысл". Но серьезные вопросы — а я намеренно ограничиваюсь лишь их поста новкой — не имеют места в таких "политических исследованиях". Да и как их рассматривать, если подобные проблемы требуют некоторо го знания истории и определенной психологической рефлексии. И то и другое не пользуется должным признанием у абстрактных эм пириков и, по правде говоря, недоступно большинству из них.
Пожалуй, главным событием последних двух десятилетий была вторая мировая война; ее исторические и психологические послед ствия во многом определили предмет наших исследований в тече ние последних десяти лет. Мне кажется странным, что нам так и не довелось получить ясную картину причин этой войны, но зато Мы все еще пытаемся, и не безуспешно, охарактеризовать ее как исторически обусловленную форму ведения военных действий и s определить как поворотный пункт нашей эпохи. Помимо официальной военной историографии, наиболее крупные работы в этой области были выполнены в серии многолетних исследований, про веденных по заказу американского военного ведомства под руко водством Сэмюэла Стауффера. Эти работы, как мне кажется, доказали, что социальное исследование может использоваться в административной сфере и при этом не иметь никакого отношения к общественно-научной проблематике. Их результаты годятся для того, чтобы сбить с толку каждого, кто захочет что-нибудь узнать об американском солдате, побывавшем на этой войне, особенно того, кто поставит перед собой вопрос, как можно было выиграть столько сражений с людьми столь "низкого морального духа"? Но попытки ответить на подобнее вопросы уводят далеко от приня того эмпириками стиля в область ненадежных "спекуляций".
Однотомная книга А. Фогта "История милитаризма" * и вос хитительные репортажи из гущи боя, использованные С. Л. Мар шаллом в книге "Человек под огнем" ** представляют гораздо боль шую ценность, чем все четыре тома Стауффера ***.
* Vagt A. The history of militarism. - Прим. ред.
** Marshall S. L. A. The man under fire. - Прим. ред.
*** Имеется в виду монография "Американский солдат", опублико ванная в четырех книгах (Stouffer S. e. a. The American Soldier: Ajustment during army life. Boston: Princeton University Press, 1949; Stouffer S. e. a. The American Soldier: Comlat and its Aftermath. Boston: Princeton Univer sity Press, 1949; Hoveland C. e. a. The American Soldier: Experiments on Mass Communication. Boston: Princeton University Press, 1949; Stouffer S, e. a. Measurement and Prediction. Boston: Princeton University Press, 1950). — Прим. ред.
В книгах, где исследователи социальной стратификации обра щались к этому новому стилю, не появилось ни одного нового понятия. Фактически ключевые термины, заимствованные из дру гих направлений, до сих пор не "переведены" и, как правило, соотносятся с весьма туманными "показателями" "социально-эко номического статуса". Эмпирики даже не пытались разработать труднейшие проблемы "классового сознания", "ложного сознания", понятие "статуса" в противоположность "классу" и веберовскую идею статистически подтверждаемого "социального класса". И, что самое печальное, при исследовании социальной стратификации в выборку постоянно попадают малые города, хотя совершенно оче видно, что никакая совокупность подобных исследований не может ни на йоту приблизить нас к пониманию подлинной общена циональной картины распределения классов, статусов и власти.
Обсуждая изменения в исследованиях общественного мнения, Бернард Берельсон формулирует тезис, который касается, я пола гаю, большинства исследований, проведенных в стиле абстрактно го эмпиризма:
"Произошедшие (за двадцать пять лет. - Ч. Р. М.) изменения знаменуют революционные перемены в области изучения обще ственного мнения: это изучение стало формальным и количест венным, атеоретичным, сегментированным, конкретизированным, специализированным, институциализированным и "модернизиро ванным", короче говоря, как настоящая поведенческая наука, оно американизировалось. Двадцать пять лет назад и ранее выдающие ся писатели, руководствуясь общими интересами к природе и об ществу, прилежно изучали "общественное мнение" не "ради него самого", а в широком историческом, теоретическом и философ ском контекстах, и в итоге сочинялись ученые трактаты. Сегодня коллективы технических работников ведут исследовательские про екты, посвященные специальным проблемам, и публикуют резуль таты своих изысканий. Двадцать пять лет назад изучение общест венного мнения было частью гуманитарных исследований. Теперь оно стало частью науки"1.
1 Ibid. P. 304 - 305.
Приводя эту краткую характеристику технологии исследова ний в стиле абстрактного эмпиризма, я не только хотел сказать, что эти люди не занимаются интересующими меня серьезными проблемами, но и не занимаются теми проблемами, которые счи таются важными большинством обществоведов. Я хотел сказать, что они исследуют проблемы абстрактного эмпиризма, ставя во просы и не находя на них ответа, они странным образом остаются в ими же самими установленных пределах сомнительной эписте-мологии. Думаю, не будет большой смелостью сказать, что они одержимы идеей методологического самоограничения. Что касает ся результатов, то все сказанное означает, что в этих исследовани ях накопление деталей происходит без достаточного внимания к форме; на самом деле здесь часто не имеется никакой формы, за исключением той, которую изготовляют наборщики и переплетчики в типографии. Отдельные детали, сколь многочисленными бы они Ни были, не могут убедить нас ни в каких существенных идеях.
2.
В рамках абстрактного эмпиризма как общественно-научного стиля не принято формулировать какие-либо содержательные тео рии и выводы. В основании рассуждений эмпирика не лежит ни каких новых концепций природы, общества и человека, равным образом, здесь не найти и относящихся к ним конкретных фактов. Верно одно: этот стиль легко узнать по кругу проблем, которые его приверженцы выбирают для исследования, и по способам, с помощью которых эти проблемы изучаются. Вместе с тем бесспор но, что такие исследования совершенно не заслуживают того при знания, которым пользуется данный стиль изучения общества.
Однако качество наиболее значимых результатов, полученных этой школой, не дает твердых оснований для того, чтобы судить о ней в целом. Как школа она нова; используемый ею метод требует доработки, стиль ее работы только сейчас начинает получать ши рокое распространение в проблемных областях общественных наук.
Отличительной, хотя, может быть, и не самой важной, осо бенностью этой школы является созданный ею административный аппарат, который рекрутирует и обучает для себя определенные типы работников умственного труда. Этот аппарат приобретает сейчас все большее распространение и имеется множество свидетельств того, что он станет еще более популярным и влиятельным. Интел лектуал-менеджер и специалист-исследователь - совершенно но вые типы свободных профессий — в настоящее время конкуриру ют с более традиционными типами профессора и ученого-гумани тария.
Опять-таки эти изменения при всем их существенном значе нии для облика будущего университета, для либеральной художе ственной традиции и для тех качеств ума, которые могут возобла дать в американской университетской жизни, не являются доста точным основанием для того, чтобы судить о рассматриваемом исследовательском стиле. На самом деле эти изменения гораздо серьезнее того, что многие приверженцы абстрактного эмпиризма согласились бы принять в качестве объяснения привлекательности и популярности своего направления. Как минимум, оно обеспечи вает работой полуквалифицированных технических исполнителей в масштабе и манере, ранее невиданных. Перед ними открывается карьера, которой присуща традиционная для академической сферы стабильность, и в то же время от сотрудника не требуется старо модных академических достижений. Короче говоря, данному сти лю исследований пролагает путь административный демиург, ко торый может оказать заметное влияние на будущее обществоведе ния и его возможную бюрократизацию.
В интеллектуальных характеристиках абстрактного эмпириз ма, самое главное заключается в том, чтобы понять, какую фило софию науки исповедуют его приверженцы и как применяют ее на практике. Именно она определяет и сущностные черты их иссле дований, а также функционирование административного аппарата. В этой конкретной философии науки находят свое высшее интел лектуальное оправдание и присущая проводимым в настоящее вре мя исследованиям явная поверхностность, и ощущаемая потреб ность в аппарате.
В данном вопросе необходима полная ясность, ибо кое-кто может подумать, что философские постулаты не играют большой роли в становлении предприятия, столь настойчиво претендующе го на то, чтобы быть "Наукой". Это важно еще и потому, что абстрактные эмпирики, по-видимому, обычно не сознают, что при держиваются определенной философии. Многие из них озабоче ны собственным статусом в науке и чаще всего представляют свою профессию как естественнонаучную. При наличии самых разнообразных подходов к проблемам социальных наук одним из неизменных пунктов является утверждение о том, что они "естествоиспытатели", или, по крайней мере, "представляют естественнонаучную точку зрения". При более изощренном дискурсе или в присутствии насмешливого экзальтированного физика образ "Я" вероятнее всего сузится до "просто учено го"1.
1 Следующие примеры буквально попались под руку. При обсужде нии различных философских проблем, в частности, природы "менталь ных" явлений и связанных с ней взглядов на проблемы эпистемологии Джордж Ландберг замечает: "Из-за неточности определения "школы" и. в частности, из-за множества странных ассоциаций, которыми во Многих умах сопровождается термин "позитивизм", я предпочитаю ско-Р£е характеризовать свою позицию как естественнонаучную, чем пытаться отождествить ее с какой-либо из традиционных философских школ, к числу которых принадлежал позитивизм, во всяком случае, начиная с Конта". Далее: "Мы с Доддом, а вместе с нами, я думаю, и другие есте ствоиспытатели, действительно продолжаем утверждать, что данные эмпирической науки представляют собой символизированные посред ством человеческого сознания реакции (то есть, все наши реакции, и в том числе реакции "органов чувств"). Далее: "Вместе со всеми естест воиспытателями мы решительно отвергаем идею..." (См.: Lundberg G. А-The natural science trend in sociology // The American Journal of Sociology-Vol. LXI. No. 3. November, 1955. P. 191 - 192).
С практической точки зрения абстрактные эмпирики, ка жется, больше заняты философией науки, чем самими социаль ными исследованиями. То, что они, по существу, сделали, за ключается в распространении последовательного философского воззрения на науку, которое считается, по их мнению, един ственно научным методом. Их модель научного исследования являет собой по преимуществу эпистемологическую конструк цию, наиболее очевидным следствием которой в социальных науках стало методологическое самоограничение. Я хочу ска зать, что круг доступных рассмотрению проблем и сама их по становка весьма жестко ограничиваются "Научным методом". Короче говоря, методология определяет проблематику исследо вания. Но это, в конце концов, ни к чему не ведет. Сконструи рованный ими "Научный метод" не является обобщением или развитием классических направлений социальной науки. Боль шей частью этот метод был извлечен, с некоторыми модифика циями, из философии естествознания.
Представляется, что философия социальных наук в целом раз вивается по двум направлениям. Первое составляют философы, которые пытаются тщательно проанализировать, что на самом деле происходит в процессе изучения общества, затем обобщить и увя зать между собой те методы исследования, которые им кажутся наиболее перспективными. Эта трудная работа может закончиться безрезультатно, но она намного упростится, если каждый общест вовед будет ею заниматься. В том, что каждый должен делать такую работу, есть определенный смысл, ибо достигнуто очень мало, да и то применительно лишь к определенного рода методам. Второе направление я называю абстрактным эмпиризмом; оно за частую сводится к попытке переформулировать и адаптировать некоторые варианты философии естественных наук с тем, чтобы сформировать некую программу и определенный канон для рабо ты в области обществоведения.
Методы суть процедуры, которыми пользуются люди, стре мясь что-то понять или объяснить. Методология — это исследова ние методов; она предлагает варианты теоретического осмысления того, как люди проводят свои исследования. Поскольку методов может быть много, методология стремится стать всеобщей по свое му характеру, а потому обычно не предлагает исследователям спе цифических процедур, хотя, конечно, могла бы их разработать. Эпистемология — еще более общая дисциплина, чем методология, поскольку эпистемологи занимаются поиском оснований и преде лов, короче говоря, отличительными признаками "знания". Со временные эпистемологи склонны оперировать признаками, заим ствованными из того, что они считают методами современной фи зики. Поскольку они склонны задавать общие вопросы о знании и давать на них ответы в рамках своего понимания физической на уки, эти ученые фактически превратились в философов физики. Одни представители естественных наук с интересом, как кажется, следят за этой философской работой, других она, вероятно, забав ляет; одни соглашаются с принятой большинством современных философов моделью, другие — нет. Однако существует подозре ние, что большая часть активно работающих ученых ничего обо всем этом не знает.
Нам говорят, что физика якобы достигла такого уровня, что проблемы строгости и точности эксперимента теперь можно выво дить из строгой математической теории. Не физика достигла тако го уровня, а эпистемологи установили возможность такого взаи модействия в рамках модели познания, которую сами же и скон струировали. В эмпиризме, похоже, происходит все наоборот: эпистемология науки паразитирует на методах, которые физики — и теоретики, и экспериментаторы — уже давно используют.
Физик Поликарп Куш, нобелевский лауреат, заявил, что нет никакого "научного метода" и что то, что называют этим именем, Можно свести к совершенно простым проблемам. Перси Бриджмен, другой нобелевский лауреат по физике, идет еще дальше: "Не существует научного метода как такового, но для ученого жизненно Необходимо работать на пределе возможностей своего интеллекта и не зашориваться". "Механика открытия, — замечает Уильям Бек, — неизвестна... Я думаю, что творческий процесс настолько тесно связан с эмоциональной структурой индивида... что ... едва ли поддается обобщению "1.
1 Beck W. S. Modern science and the nature of life. New York: Harcourt. Brace & Co, 1957.
3.
Специалисты в области метода склонны кроме всего прочего, быть специалистами в той или иной социальной философии. Для сегодняшней социологии важно не то, что методологи — суть спе циалисты, а то, что результатом их научных занятий является даль нейший процесс специализации внутри социальной науки в целом. Более того, они углубляют этот процесс согласно своему методо логическому самоограничению и в соответствии с обычаями того исследовательского института, в котором этот процесс осуществля ется. Они не предлагают никакой схемы тематической специализа ции в зависимости от "перспективных областей исследования" или концептуализации проблем социальной структуры. Предлагаемая специализация базируется целиком на "Методе" независимо от со держания проблемы или предметной области. Это не случайные впечатления, а хорошо документированные факты.
Наиболее отчетливое и последовательное изложение сущно сти абстрактного эмпиризма как стиля работы и той роли, которую абстрактный эмпирик должен играть в социальной науке, было осуществлено Полом Лазарсфельдом, одним из наиболее квалифи цированных представителей этого направления1.
1 Статья П. Лазарсфельда "Что такое социология?" ("What is sociolo gy?" Universitets Studentkontor, Skrivemaskinstua, Oslo, September, 1948, mimeo) была специально написана и распространена в группе людей, ко торые хотели получить общую директиву для учреждения исследователь ского института. Поэтому наилучшим образом отвечает поставленным мною целям, будучи краткой, ясной и авторитетной. Более конструктив ное и элегантное изложение проблемы можно найти, например, в книге "Язык социального исследования" (The Language of Social Research / Ed. by P. Lazarsfeld and M. Rosenberg. Glencoe: The Free Press, 1955).
Лазарсфельд определяет социологию как специальность, не апеллируя к какому-то присущему только ей особому методу, и называет социологию методологической дисциплиной. Согласно его точке зрения, социолог становится методологом всех общест венных наук.
"Таким образом, у нас есть возможность просто и ясно сфор мулировать первую функцию социолога. Он выполняет, так ска зать, роль проводника-первопроходца при наступающей армии об ществоведов, когда объектом эмпирических научных исследова ний становится новая область человеческой деятельности. Именно социолог делает первые шаги. Он является связующим звеном меж ду социальным философом, наблюдателем-одиночкой и коммен татором, с одной стороны, и организованной коллективной рабо той исследователей-эмпириков и аналитиков, с другой; ... подходя исторически, мы должны различать три основных способа рас сматривать социальные объекты: социальный анализ, осуществляе мый наблюдателем-одиночкой; организованные и технически ос нащенные эмпирические науки; промежуточная стадия, посред ством которой обозначается социология любой специальной сфе ры социального поведения... Здесь будут уместны некоторые по яснения, как в настоящее время происходит переход от социаль ной философии к эмпирической социологии"1.
1 Ibid. P. 4 - 5.
Прошу заметить, что "наблюдатель-одиночка" удивительным образом приравнивается к "социальному философу". Обратите внимание также на то, что здесь содержится не только изложение интеллектуальной программы, но и предлагается административ ный план: "Определенные сферы человеческого поведения стано вятся объектами организованных социальных наук, которые име ют свои названия, институты, бюджеты, эмпирические данные, штат сотрудников и тому подобное. Другие сферы остаются в этом отношении неразвитыми". Значит, любую сферу можно развить и "социологизировать". В самом деле, у нас нет даже названия для социальной науки, которая могла бы заниматься проблемами счастья населения. Но нет никаких непреодолимых препятствий Для того, чтобы сделать подобную науку возможной. Совсем не трудно собирать рейтинги счастья, и это было бы даже дешевле, чем собирать данные о доходах, сбережениях и ценах.
Социология, подобно повивальной бабке для целого ряда спе циальных "социальных наук", находится на ничейной предметной территории, которая еще не стала объектом "Метода" и "пол ностью развитых социальных наук". Не совсем ясно, что понима ется под "полностью развитыми социальными науками", но подразумевается, что лишь демография и экономика удовлетворяют этим требованиям: "Никто больше не сомневается в необходимо сти и возможности подходить к человеческому обществу научно. Вот уже более ста лет существуют такие полностью развитые на уки, как экономика и демография, изучающие самые различные сферы человеческого поведения". Указаний на другие "полностью развитые науки" в этом двадцатистраничном эссе я не нашел.
Когда перед социологией ставится задача превратить филосо фию в науку, то предполагается или подразумевается, что гений "Метода" столь могуч, что обходится без традиционного знания соответствующей предметной области. Поистине, усвоение такого рода знаний могло бы потребовать несколько больше времени, чем предполагается автором подобною утверждения. То, что в нем под разумевается, становится ясным из замечания Лазарсфельда по поводу политических наук: "У греков была наука политики, нем цы пишут о Staatslehr*, а англосаксы — о политической науке. До сих пор никто не сделал хорошего контент-анализа, чтобы точно узнать, о чем же пишут в книгах на эту тему..."1.
* Учение о государстве. — Прим. ред.
1 Ibid. P. 5. "Контент-анализ какой-либо совокупности материалов, по существу, представляет собой классификацию малых единиц доку ментов (слов, предложений, тем) в соответствии с определенным, уста новленным a priori набором категорий" (см.: Rossi P. H. Methods of so cial research, 1945 - 55 // Sociology in the United States of America / Ed. by H. L. Zetterberg. Paris: UNESCO, 1956. P. 33.
Итак, с одной стороны, организованные коллективы хорошо оснащенных обществоведов-эмпириков; с другой — неорганизо ванные социальные философы-одиночки. С точки зрения "высо кой методологии" социолог должен пройти обряд перехода из фи лософа в эмпирика и превратиться в производителя научной про дукции — быть одновременно интеллектуалом (точнее, Ученым с большой буквы) и простым исполнителем.
При переходе к организованной социальной науке в работе исследователей обычно происходят следующие изменения.
1) "Во-первых, акценты с истории институтов и идей перено сятся на конкретное поведение людей"'. Это не простая процедура. Как мы увидим в шестой главе, абстрактный эмпиризм не есть эмпиризм повседневный, поскольку единицей исследования не является "конкретное поведение людей". Далее я собираюсь пока зать, что на практике в ситуации выбора абстрактные эмпирики часто обнаруживают отчетливую склонность к так называемому "психологизму" и, более того, последовательно избегают рассмат ривать проблемы структуры, занимаясь преимущественно пробле мами индивидуальной жизнедеятельности.
2) "Во-вторых, - продолжает Лазарсфельд, - формируется тенденция изучать не какую-то отдельную сферу человеческой де ятельности, а соотносить ее с другими сферами". Я не уверен, что это так; чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить труды Марк са, Спенсера или Вебера с трудами любого абстрактного эмпирика. Вероятно, все дело в особом значении слова "соотносить", которое сводится к статистическому анализу.
3) "В-третьих, начинают изучать повторяющиеся социальные ситуации и проблемы, а не те, которые случаются лишь однажды". Здесь угадывается попытка признать важность структурного анализа, ибо "повторяемость явлений" или "регулярности" в социальной жизни, конечно же, коренятся в устоявшихся структурах. Именно поэтому, чтобы понять, к примеру, предвыборную кампанию в Америке, нужно понять структуру партий, их роль в экономике и так далее. Но не это имеет в виду Лазарсфельд. Подразумевается, что во время выбо ров сходный акт поведения совершают множество людей, а выборы повторяются; следовательно, к поведению индивидов при голосова нии можно вновь и вновь применять статистические методы.
4) "И, наконец, явный упор делается на изучении современ ных, а не исторических общественных событий..." Этот антиисто рический акцент вытекает из эпистемологической установки: "Со циолог будет стремиться иметь дело главным образом с современ ными событиями, относительно которых он скорее соберет такого рода данные, какие ему нужны... ". Подобный эпистемологичес-кий крен противоречит постановке насущных проблем, которые являются ориентирами для научного изучения общества1.
1 Все приведенные выше цитаты взяты из статьи П. Лазарсфельда 'Что такое социология?" (Lazarsfeld P. Op. cit. P. 5 - 6).
Прежде чем перейти к этим ориентирам, я должен закончить начатое рассмотрение программы социологии, которая содержит постановку двух задач.
"...Социологическое исследование заключается в применении прикладных научных процедур к новым областям. Они (наблюде ния Лазарсфельда. — Ч. Р. М.) предназначены лишь для предвари тельной характеристики той атмосферы, которая, вероятно, пре обладает во время перехода от социальной философии к эмпири ческому исследованию общества... Когда социолог берется за ис следование новых отраслей человеческой деятельности, все не обходимые данные приходится собирать ему самому. Именно в связи с этой ситуацией получает свое развитие вторая важнейшая функция социолога. Одновременно он является своего рода ин струментальщиком (tool-maker) для других социальных наук. По звольте напомнить некоторые из многих проблем, с которыми при ходится сталкиваться обществоведу при сборе требующихся ему данных. Очень часто ему приходится спрашивать людей о том, что они делали, видели или хотели. Часто им нелегко вспомнить то, о чем их спрашивают, порой не хотят говорить, или точно не понимают, что мы хотим узнать. Поэтому получило развитие важное и трудное искусство интервьюирования...
Но (у социолога) исторически сохраняется и третья функ ция — функция интерпретатора... Полезно различать описание и интерпретацию социальных отношений. На уровне интерпрета ции мы ставим вопросы, которые в повседневном языке начина ются со слова "почему". Почему люди сейчас имеют меньше де тей чем прежде? Почему они склонны переезжать из села в город? Почему выборы были выиграны или проиграны?..
Основные приемы поиска подобных объяснений являются статистическими. Мы должны сравнивать многодетные семьи с малодетными, перебивающихся случайными заработками, с теми, кто имеет постоянную работу. Но что в этих явлениях следует сравнивать?"1
1 Ibid. P. 7 - 8, 12 - 13.
Похоже, социолог неожиданно принимает поистине энцик лопедическую позу. Каждый раздел социологии содержит ин терпретации и теории, но в данном случае нам говорят, что "интерпретация" и "теория" как раз являются прерогативой со циолога. Смысл этого высказывания проясняется, когда мы осоз наем, что другие интерпретации просто не дотягивают до науч ности. Те виды "интерпретаций", с которыми работает социо лог, превращая частные философии в научные дисциплины, суть "интерпретативные переменные", используемые в статистичес ком исследовании. Более того, хочу обратить внимание на тенденцию сводить социологическую реальность к психологиче ским переменным, которая обнаруживается в продолжении при веденной выше цитаты: "Мы вынуждены прийти к выводу, что в личности, опыте и установках людей есть нечто, что заставля ет их действовать по-разному в ситуациях, которые извне пред ставляются совершенно идентичными. Здесь необходимы объ ясняющие понятия и концепции, которые могут быть провере ны эмпирическим исследованием..."
"Социальная теория" как целое превращается в систематичес кое собирание понятий, то есть переменных, полезных для интер претации статистических наблюдений:
"Мы действительно называем эти понятия социологически ми, потому что они применимы к разнообразным типам социаль ного поведения... Мы возлагаем на социолога задачу собирать и анализировать данные в тех понятиях, которые полезны для ин терпретации эмпирических результатов, найденных в таких специ фических областях, как анализ статистики цен, преступности, само убийств или голосования. Иногда термин "социальная теория" используется для систематического представления подобных по нятий и их взаимосвязей"1.
1Ibid. Р. 17.
Должен попутно заметить, что совершенно неясно, являет ся ли это изложение в целом теоретическим осмыслением дей ствительной исторической роли социологов — если так, то оно явно неадекватно; или это лишь призыв к социологам быть поставщиками и интерпретаторами данных для специальных дис циплин — в этом случае, конечно, любой социолог волен отка заться от этой миссии и заняться собственными исследования ми. Словом, совершенно неясно, с чем мы имеем дело. С фак том или предположением, констатацией или программой. А мо жет быть под маской естественнонаучного подхода скрывается своего рода философия методики и преклонение перед админи стративным рвением.
Представленная Лазарсфельдом с предельной ясностью кон цепция социолога, комфортно устроившегося в офисе исследова тельского бюро в качестве изготовителя научной продукции, ин струментальщика и интерпретатора, ставит ряд проблем, которые Необходимо рассмотреть более подробно.
4.
У абстрактного эмпиризма есть два расхожих оправдания. Если их принять, то получится, что строгость результатов достигается не благодаря какой-то сущностной характеристике " Метода", а по причинам, "по своей природе случайным", а именно благодаря деньгам и времени.
Во-первых, можно предположить, что, поскольку проведение таких исследований обходится весьма дорого, их проблематика в известной степени неизбежно формируется под влиянием интере сов тех, кто за них платит, и, можно добавить, что эти интересы касаются совершенно не связанных между собой проблем. Соот ветственно, исследователи не располагают возможностью выби рать проблематику таким образом, чтобы обеспечивать истинное приращение данных, то есть, чтобы аккумулируемые знания были значимы. Они делают максимум из того, что могут. А поскольку они не могут заниматься серьезными перспективными проблема ми, им приходится специализироваться на разработке методов, ко торые найдут себе применение независимо от актуальности иссле дуемой проблематики.
Короче говоря, экономика истины, то есть затраты на про ведение исследования, вступает в конфликт с политикой исти ны, использованием научного исследования для прояснения сути важнейших социальных проблем и приближения политических дискуссий к реальным социальным процессам. Напрашивается вывод о том, что, если бы занятые исследованием общества организации располагали, скажем, четвертой частью средств всех фондов страны, финансирующих науку, и если бы они могли распоряжаться этими средствами по своему усмотрению, положение бы существенно улучшилось. Должен признать, что не знаю, насколько обоснованы эти ожидания. И никто не зна ет, хотя, скорее всего, именно в этом убеждены наши интеллек туалы-менеджеры, променявшие общественную науку на дело вую активность. Но принимать это как единственно реальную проблему означало бы исключить возможность всякой интел лектуальной критики. Ясно одно: ввиду дороговизны "Метода" работа его приверженцев часто используется в коммерческих и бюрократических целях, что накладывает определенный отпеча ток на стиль исследований.
Во-вторых, можно сказать, что критики явно проявляют нетерпение: достаточно вспомнить о том, что длительность споров ученых мужей о "критериях научности" исчисляется не десяти летиями, а веками. Можно доказывать, что частные исследова ния будут "свои чередом" накапливаться таким образом, что позволят на основе их данных вывести общие закономерности о развитии общества. Этот способ оправдания, как мне кажется, основывается на представлении о прогрессе социальных наук как об игре в мозаику. Он предполагает, что результаты таких исследований по своей природе могут быть "кирпичиками", которые в некоторой точке будущего можно будет "сложить" и "подогнать друг к другу" для "возведения" достоверного и ве рифицируемого образа некоего целого. Это не просто допуще ние; это явно выраженная политика. "Эмпирические науки, — утверждает Лазарсфельд, — должны разрабатывать специальные проблемы и расширять знание посредством сложения результа тов многочисленных длительных и кропотливых детальных ис следований. Весьма желательно, чтобы к социальным наукам обратилось больше исследователей, и не потому, что это в одно часье спасет мир, а потому, что в конечном счете ускорит вы полнение труднейшей задачи по развитию интегрированной со циальной науки, которая может помочь нам понять обществен ные процессы и управлять ими"1.
1 Ibid. P. 20.
Данная программа, если на мгновение отвлечься от ее поли тической двусмысленности, предлагает ограничиться "детальны ми" исследованиями на том основании, что их результаты, в свою очередь, приведут к "интегрированной социальной науке". Чтобы доказать ошибочность этой точки зрения, я не стану рассматривать внешние причины бессодержательности результатов, достигнутых эмпириками, а перейду к причинам, связанным с внутренними особенностями их стиля и программы.
Прежде всего надо рассмотреть отношение между теорией и конкретным исследованием, то есть ту линию, которой общество ведам следует придерживаться в определении приоритетности более Широких концепций и при выборе объектов для детальной экспо зиции.
Разумеется, каждая научная школа щедра на рассуждения о слепоте эмпирических данных без теории и о пустоте теории, не подкрепленной данными. Поэтому вместо плетения философиче ских кружев мы обратимся непосредственно к практике и ее ре зультатам. В наиболее откровенных высказываниях, подобно лазарсфельдовским, рабочие представления о "теории" и "эмпири ческих данных" выглядят совершенно прозрачными: "теория" ока зывается набором переменных, используемых при интерпретации полученных статистических данных, а сами "эмпирические дан ные", по строгому замыслу, со всей очевидностью реализующему ся на практике, сводятся к таким статистически установленным фактам и связям, которые должны быть многочисленными, повто ряющимися и измеримыми. При таком ограниченном понимании теории и данных любые пространные рассуждения оборачиваются столь робким признанием взаимодействия между ними, что фак тически отрицают его. Ни в философии, ни, как я уже указывал, в практике самой общественной науки нет никаких оснований для подобных ограничений.
Чтобы проверить и переформулировать широкую концепцию, необходимо иметь подробную картину реальности, однако не из всяких подробных описаний можно сложить единую концепцию. Какие явления и факты следует отбирать для детального описа ния? Каковы критерии отбора? И что значит "сложить"? Это от нюдь не механическая задача, как может показаться при букваль ном прочтении слов. Мы имеем в виду взаимодействие более широко охватывающих концепций и детальной информации (теории и конкретного исследования), но надо еще сказать и о самих про блемах. Проблематика социальных исследований формулируется обычно в терминах теоретических моделей конкретно-историчес ких социальных структур. Если мы полагаем подобную проблема тику реальной, то глупо начинать подробный анализ мелкомас штабных проблем до тех пор, пока мы не будем иметь надежные основания полагать, что, независимо от того, какие будут получе ны результаты, они позволят сделать полезные умозаключения для решения или прояснения проблем структурной значимости. Мы не получим "перевода" этих проблем в другие термины, если просто примем перспективу, в которой все проблемы представляются в виде россыпи отдельных заказов на обрывки информации, статистической или какой-либо другой, об отдельных индивидах и обо собленных сферах их индивидуальной деятельности.
Коль скоро речь идет об идеях, вряд ли вам удастся вытащить из самого детализированного исследовательского проекта больше, чем в него было заложено. От самого эмпирического исследования вы получите только информацию, а вот то, что вы сможете с ней делать, во многом зависит от того, были ли ваши конкретные эмпирические исследования проверкой каких-то теоретических кон струкций. Когда "изготовитель науки" занимается трансформиро ванием какого-либо раздела социальной философии в эмпириче ские науки и создает исследовательские учреждения, чтобы раз местить их там, появляется огромное количество проектов. На самом деле нет никакого принципа или теории, которыми бы руководст вовались ученые при выборе предмета подобных исследований. "Счастье", как мы видели, может стать предметом исследования точно также, как и поведение на рынке. Якобы стоит только при менить "Метод", и исследования — от Эльмиры* до Загреба и от Загребадо Шанхая — в конечном счете внесут свой вклад в "хоро шо оснащенную и организованную" науку о человеке и обществе. Между тем, на практике руки доходят лишь до очередного малень кого исследования.
* Эльмира - небольшой городок в США, где в начале 50-х годов под Руководством П. Лазарсфельда проводилось знаменитое лонгитюдное Исследование электорального поведения (Berelson В., Lazarsfeld Р., McPhee W. Voting: A study of opinion formation in a presidential compign. Chicago: Chicago University Press, 1954). - Прим. ред.
Утверждая, что подобные исследования скорее всего не "сло жатся" в более значимые результаты, я опираюсь на ту теорию общества, к которой реально тяготеет абстрактный эмпиризм. Лю бой вид эмпиризма стоит перед метафизическим выбором: что при знать более реальным, — и теперь мы должны показать некоторые следствия того конкретного выбора, который вынужден делать аб страктный эмпиризм. Можно с уверенностью утверждать, что ис следования абстрактных эмпириков зачастую являются примерами так называемого психологизма1.
1 Под "психологизмом" подразумеваются попытки объяснить соци-ЗДьные явления фактами и теориями, относящимися к свойствам Индивидов. Исторически, как теоретическое направление, психологизм основывается на открытом метафизическом отрицании реальности со циальной структуры. Иногда его приверженцы выдвигают какую-ни будь концепцию структуры, однако при объяснении социальных явле ний они сводят ее к совокупности сфер индивидуальной деятельности. В своей более распространенной версии, которая непосредственно от носится в нашему изучению современных исследовательских стратегий общественных наук, психологизм исходит из того, что результаты ис следований индивидов и их непосредственного окружения представля ют собой вклад в наши знания о социальной структуре.
При доказательстве этого утверждения можно исходить из факта, что источником информации в данном случае является некоторая выборочная совокупность индивидов. Задаваемые исследователями вопросы формулиру ются в терминах психологических реакций индивидов. Естест венно, следует предположение, что институциональная струк тура общества, в той степени, в какой она выступает объектом подобного исследования, может быть осмыслена на основе дан ных об индивидах.
Чтобы понять проблемы социальной структуры и их значение даже для индивидуального поведения, требуется гораздо более широко охватывающий тип эмпиризма. Например, даже в амери канском обществе, в частности, в структуре "попавшего в выбор ку" города, имеется так много общих как социальных, так и пси хологических черт, что все разнообразие социального поведения, которое должно учитываться обществоведами, фактически не мо жет быть охвачено. Такое разнообразие, а следовательно, и поста новка проблем, могут быть рассмотрены только при более широ ком взгляде, включающем сравнительно-исторический анализ со циальных структур. Однако из-за своих эпистемологических догм абстрактные эмпирики систематически оказываются вне истори ческих и сравнительных перспектив, поскольку, изучая малые сег менты социальной реальности, они неизбежно впадают в психоло гизм. Ни в определении проблематики, ни в объяснении своих микросоциологических изысканий они никогда по-настоящему не используют базовую идею исторической обусловленности соци альной структуры.
От их исследований нельзя ожидать серьезных результатов даже в области изучения отдельных непосредственных сфер чело веческой деятельности. Основываясь на наших исследованиях, мы знаем, что причины многих изменений социального положения людей (интервьюируемых) часто им неизвестны, и эти изменения могут быть поняты только в терминах структурных трансформа ций. Этот общий взгляд, конечно, противоположен психологизму. Применение нашего метода кажется ясным и простым: выбор сфер человеческой жизнедеятельности для детального исследования еле- , дует осуществлять в соответствии с проблемами, имеющими струк турное содержание. Внутри сферы жизнедеятельности необходимо выделять только те переменные, важность которых была установ лена в ходе изучения социальной структуры. Разумеется, между исследованием форм жизнедеятельности людей и исследованием общественной структуры должна поддерживаться двусторонняя связь. Вряд ли можно представить развитие социальных наук в виде результата деятельности работающих порознь женщин, каж дая из которых изготавливает свою часть огромного лоскутного одеяла: кусочки, как точно их не размечай, нельзя соединить чисто механически, на глазок.
В практике абстрактных эмпириков совсем не редки случаи, когда "сбор данных" и их "прогон" через более или менее стан дартный статистический анализ производятся недостаточно квали фицированными специалистами. Только после этого нанимают одного или нескольких социологов для " настоящего анализа ". Здесь мы подошли к следующему пункту.
Среди абстрактных эмпириков в последнее время появилась тенденция предварять свои эмпирические исследования одной-двумя главами с обзором "литературы поданной проблеме". Это, конеч но, хороший знак; мне кажется, в какой-то степени он является реакцией на критику со стороны ученых, работающих в сфере уже получивших признание общественных наук. Между тем, на прак тике эту работу зачастую проделывают после того, как данные собраны и "выписаны". Более того, поскольку такая процедура требует значительного времени и терпения, в загруженных рабо той исследовательских организациях ее выполнение часто перекла дывается на плечи не менее загруженных помощников. Подготов ленная последними записка затем переписывается так, чтобы окружить эмпирическое исследование "теорией", "осмыслить его" или, как говорится, кое-что "присочинить". Пожалуй, это лучше, чем Ничего. Однако такой подход часто вводит в заблуждение неискушенного читателя, который опрометчиво делает вывод, что данное конкретное эмпирическое исследование было спроектировано и проведено для эмпирической проверки более широких концепции и допущений.
У меня нет уверенности в том, что такова обычная практика. Обычной она могла бы стать только у того, кто серьезно относится к литературе по общественным наукам - кто понимает ее значение и знает достаточно много, чтобы ориентироваться в понятиях, тео риях и проблемах, которые в ней содержатся. Только тогда можно, не отбрасывая проблем и концепций, переводить их в специфи ческие частные проблемы, легко доступные "Методу". Ясно, что именно таким переводом и занимаются все действующие общест воведы, однако при этом они не сводят "эмпирику" к абстрактной статистической информации о своих современниках, а "теорию" - к набору "интерпретативных переменных".
При обсуждении таких проблем проделываются интересные фокусы. Логический анализ исследований рассматриваемого типа показывает, что важные "понятия", используемые при интерпре тации и объяснении "данных" почти всегда отсылают нас: 1) к структурным и историческим "факторам" более высокого уровня, чем это доступно из материалов интервью, или 2) к психологичес ким "факторам", которые находятся ниже уровня доступности. Важно отметить, что при формулировании задач исследования и сборе "данных", как правило, не используются никакие сведения о социальной структуре и психологических процессах. Эти моменты могут в самом общем виде влиять на направление исследования в ту или другую сторону, но они не относятся к тем специфическим, "чистым" переменным, на которых должен основываться этот стиль исследований.
Основная причина этого представляется простой. При более или менее отработанной процедуре интервью в качестве основного источника информации приходится придерживаться довольно стран ной версии социального бихевиоризма. При существующей прак тике управления и финансирования это почти неизбежно. Ибо разве неочевидно, что, в лучшем случае, полуквалифицированный интервьюер не может - впрочем, не смог бы при любой квалифи кации — в течение одной двадцатиминутной, или даже двадцатичетырехчасовой, беседы получить ту глубинную информацию об индивиде, которая, как мы знаем из опыта, должна быть получена в ходе очень сложного, продолжительного и неоднократного ин тервьюирования1.
1 Я должен заметить, что одно из оснований для упреков в излишней формальности и даже в никчемности беспорядочного нагромождения фактов заключается в том, что они содержат очень мало или вовсе не содержат прямых наблюдений исследователей. "Эмпирические факты" суть факты, собранные бюрократически управляемой командой, как Правило, полуквалифицированных работников. Принято забывать о том, что социальные наблюдения требуют высоких навыков и остроты вос приятия. Это открытие часто происходит как раз тогда, когда способ ный к воображению ум помещает себя непосредственно в гущу соци альных ролей.
Ad hoc (лат). — специально для данного случая. — Прим. ред.
С помощью обыкновенного выборочного опроса невозможно получить ту информацию о социальной структуре, которую, как мы знаем, можно найти в исследованиях, непосред ственно ориентированных на историю.
Тем не менее в случаях, когда для объяснения отдельных на блюдений необходимо ? привлечение общих концепций, аб страктные эмпирики "притягивают" в свои исследования теорети ческие положения, касающиеся социальной структуры и глубин ной психологии. Общие концепции, обозначающие структурные и психологические проблемы, присутствуют только в качестве "фа сада" исследовательского "сочинения".
В некоторых исследовательских лабораториях иногда исполь зуют термин "отполировать, довести до ума" (bright), когда те или иные факты и корреляции для убедительности "объясняют" гипо тезами более высокого уровня абстракции. В том случае, когда мельчайшие переменные, значение которых явно преувеличено, приводятся для объяснения широкомасштабных проблем, резуль тат работы можно назвать "вечнухой". Я упоминаю об этом, что бы отметить зарождение "цехового жаргона" при изложении об суждаемых здесь процедур.
Все это сводится к использованию статистики для иллюстра ции общих мест и общих мест — для подтверждения статистики. Общие утверждения не проверяются и не конкретизируются. Их подгоняют под цифры, равным образом, цифровые выражения подгоняются к ним. Кроме того, одни и те же общие утверждения и объяснения можно сочетать с другими цифрами, а цифры можно сочетать с другими общими утверждениями. Эти логические трюки придают видимость структурного, исторического и психологи ческого аспектов исследованиям, которые по своему стилю исклю чают материалы подобного рода. С помощью этих и других при емов появляется возможность не отступать от "Метода" и даже пытаться скрывать банальность его результатов.
Примеры подобных приемов обычно можно найти уже в пер вых абзацах некоторых глав, "общих введениях", а иногда в "интерпретативной" главе или разделе. В мои задачи не входит по дробное рассмотрение данных текстов. Я лишь хочу посоветовать читателю самому обращать на это внимание при знакомстве с по добными исследованиями.
Дело обстоит просто: сутью социального исследования явля ются идеи, факт его только дисциплинирует. Это также верно и для абстрактно-эмпирического обследования типа: "почему люди голосуют именно так, а не иначе", и для исторического обзора положения и взглядов русской интеллигенции XIX века. Ритуал первого обычно более разработан и, безусловно, более претенцио зен. Логический же статус результатов одинаков.
Наконец, одно из объяснений, почему результаты, достигну тые абстрактным эмпиризмом, столь незначительны, лучше сфор мулировать в виде вопроса: всегда ли то, что истинно, не важно, а что важно, не обязательно истинно? Поставим вопрос иначе: какой уровень верификации должен считаться достаточным в общест венных науках? Конечно, можно в своей дотошности не призна вать ничего, кроме самых подробных описаний, а можем, прене брегая точностью, довольствоваться самыми обобщенными поня тиями.
Те, кто находится в тисках методологического самоограниче ния часто не в состоянии сказать о современном обществе что-либо, если это что-либо не прошло сквозь мельчайшее сито "Ста тистического ритуала". Обычно говорят, что полученные таким образом результаты истинны, даже если они не имеют большого значения. Я с этим категорически не согласен. Как можно смеши вать точность, вернее псевдоточность, с "истиной"; как можно счи тать абстрактный эмпиризм единственным "эмпирическим" мето дом. Если вам когда-нибудь придется в течение года-двух серьезно изучать тысячи продолжительных интервью, тщательно зако дированных и набитых на перфокарты, вы увидите, сколь растяжимым на самом деле может быть царство "факта". Относительно "важности" можно сказать, что, конечно же, важно, что некоторые из наших наиболее энергичных умов находят себе применение в исследовании мелких деталей, потому что "Метод", которому они догматически следуют, не позволяет заниматься ничем другим. Большая часть их работ, как я теперь убежден, превратилась в простое выполнение ритуала, дабы набить себе цену в мнении деловых людей и руководителей фондов, а не ради, как говорят поборники эмпиризма, "неукоснительного следования жестким научным требованиям".
Точность не является единственным критерием для выбора метода исследования. Точность метода не следует отождествлять, как это часто делают, с "эмпирической" или "истинной" точ ностью. Выбирая проблему для изучения, мы должны стремиться к получению правильных результатов. Но никакой метод сам по себе не должен ограничивать нас в выборе проблем для изучения за исключением тех случаев, когда речь идет непосредственно об интереснейших и труднейших методических проблемах, которые лежат за пределами уже освоенных методов.
Когда мы осознаем проблемы, которые постоянно ставит перед нами история, естественно возникает вопрос об их истинности и значимости. Мы должны работать над ними как можно тщательнее и с максимальной точностью. Важная часть работы в обществен ных науках заключается в тщательной разработке гипотез, ключе вые моменты которых документируются самым детальным обра зом. Фактически нет никаких других способов (по крайней мере, не было до сих пор) непосредственного изучения проблем, акту альность которых признается обществом.
Что стоит за требованиями заниматься важными, или, как обычно говорят, значимыми проблемами? Значимыми для кого? Здесь нужно подчеркнуть, что я не имею в виду их простое Политическое, практическое или моральное значение, какой бы смысл ни вкладывался в эти слова. Прежде всего, изучаемые Проблемы должны быть актуальными для анализа социальной структуры общества и ее изменений. Под актуальностью я понимаю явную и четкую взаимосвязь между широкими описаниями и более подробной информацией в научной работе как на этапе постановки проблемы, так и при объяснении сущности исследуемых явлений. Политическую "значимость" я рассмот рю позднее.
Совершенно ясно, что осторожность и строгость абстракт ного эмпиризма, препятствует рассмотрению важнейших про блем современности, волнующих общество и человека. Люди которые возьмутся за решение этих проблем, неизбежно обра тятся к другим методам познания, чтобы определить свою по зицию.
5.
Специальные, не относящиеся к философии, эмпирические методы безусловно удобны в работе над многими проблемами, и я не вижу никаких оснований для критики такого их применения. Разумеется, при соответствующем абстрагировании мы можем по лучить точные данные о чем угодно, так как нет ничего, что по своей сути не поддавалось бы измерению.
В тех случаях, когда к исследуемым проблемам легко приме нимы статистические процедуры, нужно стараться всегда их ис пользовать. Если, например, разрабатывая теорию элит, нам пона добится установить социальное происхождение какой-либо груп пы генералов, мы, естественно, будем пытаться установить про порции представительства в этой категории разных социальных слоев. Если нам понадобится узнать, каковы были колебания до ходов у ''белых воротничков" за период с 1900 г., мы построим временной ряд доходов людей соответствующего рода занятий, рас считанный с помощью некоторого индекса цен. Однако никто не должен считать такую процедуру единственно возможной. Нет со мнений, что эту модель совсем не обязательно принимать в качестве какого-то канона, ибо это не единственный эмпирический метод.
Конкретные детали для пристального и точного изучения мы должны выбирать в зависимости оттого объекта, который в пано раме целого нам видится недостаточно отчетливо, и с тем, чтобы решать проблемы, касающиеся целых компонентов социальной структуры. То есть в своем выборе мы должны исходить из необ ходимости решать проблемы, а не из "необходимости", вытекаю щей из эпистемологической догмы.
Я не утверждаю, что всякий имеет право отвергать детальные исследования частных проблем. Узкая направленность исследова ний может диктоваться достойной восхищения требовательностью к точности и надежности данных, а, кроме того, разделением ин теллектуального труда, специализацией, против которой опять-таки вряд ли стоит возражать. Но мы вправе задать вопрос: если узкая специализация исследований провозглашается следствием разделе ния труда в рамках целостной программы социальной науки, то где остальные "разделы" этого "труда"? И каков сам "труд", внут ри которого узкие исследования складываются в более широкую картину?
Следует заметить, что сторонники едва ли не всех научных направлений склонны брать на вооружение одинаковые лозунги. Сегодня каждый, кто подсчитывает количество отхожих мест (а в этой старой шутке есть доля правды), прекрасно сознает предпола гаемое в этом концептуальное содержание; каждый, кто поглощен дистанциями (а многие заняты именно этим), всецело осознает "парадигму эмпирической верификации". Общепризнанно, что лю бая систематическая попытка понять что-либо влечет за собой че редование (эмпирического) усвоения материала и его (теоретиче ской) ассимиляции, что понятия и идеи должны руководить изу чением фактов и что узконаправленные исследования служат для проверки и обновления наших представлений.
Методологические самоограничения привели к заторам не столько в усвоении эмпирического материала, сколько, главным образом, в разработке эпистемологической проблематики метода. Поскольку многие ученые, особенно те, кто помоложе, не слиш ком сведущи в эпистемологии, у них проявляется склонность к Догматическому следованию канонам того метода, которому их научили.
Фетишизация "Понятия" завела сторонников "Высокой теории" на высочайший уровень обобщения, имеющий, как правило, синтаксическую природу, так что они не могут спуститься к факту. Оба эти направления, или школы, — "Высокая теория" и абстракт ный эмпиризм живут и процветают в рамках того времени, которое должно представлять собой паузы в исследовательском процессе обществоведения. Но то, что должно было быть паузой, если Можно так сказать, стало путем в никуда.
В интеллектуальном плане эти школы являют собой пример отречения от классической социальной науки. Движущий мотив этого отречения заключается в чрезмерном увлечении "методом" и "теорией", а его основная причина связана с отсутствием прочной связи с реальными проблемами. Если бы расцвет и закат доктрин и методов были целиком обусловлены чисто интеллектуальным соревнованием между ними (более адекватные и плодотворные выигрывают, менее адекватные и неплодотворные сходят с дис танции), "Высокая теория" и абстрактный эмпиризм не получили бы своего нынешнего развития. "Высокая теория" стала бы второ степенным философским направлением и, может быть, нашла бы себе прилежных сторонников в лице некоторых молодых препода вателей, а абстрактный эмпиризм стал бы частной теорией фило софии науки, а также полезным инструментом среди прочих мето дов социального познания.
Если бы эти два направления были бы единственными и делили между собой первенство в общественных науках, наше положение было бы поистине плачевным. В их практических результатах можно видеть убедительное доказательство того, сколь мало мы знаем о человеке и обществе. Первое направление доказывает это своим формальным и туманным обскурантизмом, второе — формальной и пустопорожней изощренностью.
Общественные науки переживают наряду с моральным "на учный", политический и интеллектуальный кризисы. Попытки игнорировать этот факт являются одной из причин затяжного кри зиса. Чтобы судить о проблематике и методах различных школ в социальной науке, мы должны разобраться в огромном многообра зии окружающих нас политических ценностей и интеллектуальных задач, ибо мы не можем как следует поставить ни одну пробле му, пока не установим чья это проблема. То, что представляется проблемой одному, вовсе не является таковой для другого; это зависит от личного интереса и от того, насколько он осознан. Более того, возникает неразрешимая проблема: люди не всегда проявля ют любопытство к тому, что составляет их интересы. Люди не столь рациональны, как иногда думают обществоведы. Все сказан ное означает, что в своей работе исследователи человека и общест ва явно или неявно делают нравственный и политический выбор.
1.
Работе в области общественных наук всегда сопутствуют оцен ки. История этих наук знает длинную вереницу доктринерских решений, многие из которых представляют собой попытку уйти от острых вопросов, но есть и хорошо аргументированные, затраги вающие самую суть дела воззрения на мир. Часто иерархию цен ностей вообще не учитывают, а суммируют разрозненные или за имствуют готовые ответы, как это делается в прикладной социоло гии при использовании наемных технических исполнителей. При крываясь ценностной нейтральностью своих методик, социолог-прикладник не обходит проблему, а фактически перекладывает ее Решение на других. Несомненно, настоящий мастер интеллекту ального труда будет стараться делать свою работу с полным созна нием содержащихся в ней допущений и скрытых установок, не Последнее место среди которых занимают соображения относительно ее Моральной и политической значимости и для общества, в котором он работает, и для самой роли, которую он исполняет в этом обществе.
В настоящее время едва ли не общепринятым стало убежде ние в том, что нельзя вывести оценочные суждения из фактичес ких утверждений и определений основных понятий. Но это не значит, что такие утверждения и определения совершенно лишены оценочности. Легко заметить, что в большинстве исследований со циальных проблем переплетены фактические ошибки, нечеткие определения понятий и предвзятость оценок. Только после логи ческого анализа можно установить, присутствует ли в постановке конкретной проблемы какой-нибудь конфликт ценностей.
Констатация наличия или отсутствия такого конфликта, а если он существует, то разграничение факта и ценности, является одной из первостепенных задач, решение которой часто берут на себя обществоведы. Логический анализ может вскрыть несовмес тимость ценностей при постановке какой-то одной цели, что бы стро приведет к новой разработке проблемы, открывающей путь для ее решения. Например, если нельзя достичь новых ценностей, не принося в жертву старых, то, чтобы действовать, заинтересо ванная сторона должна определить, какие ценности представляют для нее наибольший интерес.
Но, когда конфликтующие стороны отстаивают свои ценнос ти столь жестко и последовательно, что конфликт нельзя решить ни путем логических доказательств, ни при обращении к фактам, тогда, по-видимому, разумный выход в этом деле невозможен. Мы должны определить значение и последствия достижения опре деленных ценностей, мы можем согласовать их друг с другом и уточнять их действительную приоритетность, мы можем подкре пить свои доводы фактами, но в конце концов все придется свести к суждениям и контрсуждениям, а затем нам останется только умо лять или убеждать оппонентов. В конечном счете, моральные про блемы превращаются в проблемы власти, а окончательным средст вом, к которому прибегает власть, если до этого доходит дело, является насилие.
Мы не можем выводить, — гласит знаменитое юмовское пра вило, - как нам должно поступать, из того, во что мы верим. Равным образом, нельзя делать выводы о том, как должны посту пать другие, исходя из собственных убеждений о том, как бы поступили мы сами. Но, если такой итог действительно приходится подводить, нам остается лишь бить по головам тех, кто с нами не согласен; можно надеяться, что такие исходы бывают редко. Однако, будучи настолько рассудительными, насколько это возможно, мы должны полагаться на здравый смысл.
При выборе проблемы исследования ценности фигурируют в определенных ключевых понятиях, которые влияют и на опреде ление пути их решения. Что касается основных понятий, то наша задача заключается в том, чтобы использовать как можно больше "ценностно-нейтральных" терминов, и в то же время понимать и эксплицировать сохраняющееся в них ценностное содержание. Что касается выбора проблемы исследования, то при этом необходимо ясно осознать те ценности, под влиянием которых сделан этот выбор, а затем всячески стараться избежать влияния на выработку решения собственных ценностных предпочтений, независимо от того, какую ценностную позицию занимает исследователь и к каким моральным и политическим последствиям может привести реали зация этого решения.
Между прочим, некоторые критики судят о работе общество ведов по тому, дают ли они мрачные прогнозы или вселяют ра дужные надежды, отрицательные или позитивно-конструктивные. Такие жизнерадостные моралисты жаждут ощутить душевный подъ ем, их переполняет счастьем малая толика горячего несгибаемого оптимизма, в котором они черпают силы, чтобы опять радостно двинуться вперед. Но мир, который мы стараемся понять, не всег да и не всем позволяет испытывать политический оптимизм и моральное удовлетворение, иначе говоря, обществоведу бывает труд но разыгрывать из себя радостного идиота. Лично я отношусь к числу оптимистов, но должен признаться, что никогда не был спо собен признавать или отрицать существование чего-либо в зависи мости от того, хорошо это или плохо. В то же время стенания по "конструктивной программе" и "обнадеживающим выводам" час то являются признаком неспособности воспринимать факты таки ми, какие они есть, сколь бы неприятны они ни были, - безотно сительно к истинности или ложности научных утверждений и к оценке самой деятельности обществоведов.
Обществовед, который тратит свои силы на детальное иссле дование мельчайших сфер индивидуальной жизнедеятельности, не уходит в своей работе от политических конфликтов и столкнове ний. По крайней мере косвенно и в конечном счете он "принима ет" рамки общества, в котором живет. Но никто из тех, кто пол ностью признает интеллектуальные задачи общественной науки не может принять структуру общества как данность. На самом деле его работа в том и состоит, чтобы выявить эту структуру и изучить ее как целое. Начало этой работы и есть результат оценочного суждения. А поскольку имеется так много фальсификаций аме риканского общества, то простое нейтральное его описание час то воспринимается как "дикий натурализм". Конечно же, об ществоведу не составит труда скрыть те ценности, которые он отстаивает, признает или подразумевает. Хорошо известно, что под рукой у него для этого всегда находится необъятный арсе нал средств, поскольку значительная часть общественно-науч ного жаргона, и в особенности социологического, возникла как результат странного манерного стремления к демонстративной неангажированности.
Каждый, кто посвящает свою жизнь изучению общества и публикации результатов этой работы, хочет он того или нет, со знает или не сознает, уже действует морально, а часто и полити чески значимым образом. Вопрос заключается в том, ясно ли он представляет себе это обстоятельство и готов ли к нему морально, или, скрывая его от себя и других, остается нравственно пассив ным. Многие, и я бы сказал большинство обществоведов в Амери ке, волей или неволей оказались сегодня либералами. Как и следу ет ожидать, они больше всего боятся какой бы то ни было страст ной убежденности. Именно этого, а не "научной объективности", на самом деле добиваются те, кто пеняет на "оценочные сужде ния".
Преподавательскую деятельность, между прочим, я вовсе не приравниваю к сочинительству. Опубликованная книга становит ся общественным достоянием; если автор и несет какую-то ответ ственность перед читающей публикой, то она заключается лишь в том, чтобы сделать книгу как можно лучше, и в этом вопросе сам автор является высшим судьей. На преподавателе лежит более серьезная ответственность. В некотором смысле студенты — подне вольные люди и зависят от преподавателя, который, опять-таки в определенном смысле, является образцом для них. Его сверхзадача состоит в том, чтобы как можно полнее показать им самодисцип лину умственного труда. Искусство обучать есть в значительной степени искусство думать вслух и при этом ясно выражать свои мысли. В книге писатель часто пытается убедить других в резуль татах своих размышлений; в аудитории преподаватель должен ста раться показать другим, как человек мыслит, и в то же время продемонстрировать, какое замечательное чувство он испытывает, когда делает это хорошо. Далее, преподаватель должен, как мне кажется, ясно излагать допущения, факты, методы и выводы. Он должен ничего не утаивать, а прорабатывать материал медленно, шаг за шагом, и каждый раз давать весь набор моральных альтер натив и только после того делать собственный выбор. Писать так было бы жуткой глупостью и неслыханным самомнением. Вот по чему самые яркие лекторы обычно не публикуются.
Очень трудно быть оптимистом подобно Кеннету Боуддингу, который пишет: "Несмотря на все попытки наших позитивистов деидеологизировать науки о человеке, остается моральная наука". Но еще труднее не согласиться с высказыванием Лайонела Роббинса: "Не будет преувеличением сказать, что сейчас одна из глав ных опасностей цивилизации коренится в неспособности воспи танных на естественных науках умов увидеть разницу между эко номикой и техникой "1.
1 Эти два высказывания цитируются по книге: Barzun J., GraffH. The modern researcher. New York: Harcourt, Brace, 1957. P. 217.
2.
Само по себе такое положение не является поводом для огор чений и считается общепризнанным. Сегодня социальные иссле дования часто непосредственно используются армейскими генера лами и социальными работниками, управляющими корпораций и тюремными надзирателями. Результаты исследований получают все более широкое бюрократическое применение, которое, несомненно, будет расширяться. Кроме того, эти результаты и у обществоведов, и представителей других профессий находят идеологическое применение. На самом деле идеологический потенциал социальной науки неотделим от самого ее существования как социального факта. Каждое общество имеет представления о своей собственной природе, и, в частности, представления и лозунги, оправдывающее систему власти и способы ее отправления. Обществоведы заняты производством идей и представлений; последние то согласуются с преобладающими в обществе представлениями, то противоречат им, но всегда на них ориентируются. Разрабатываемые идеи обыч но выполняют определенные функции. Когда ими оправдывают существующий порядок или приход новой влиятельной силы, то реальной власти придается авторитет. Когда в идеях содержится критика и разоблачения, общественное устройство и правительство теряют свой авторитет. Если разрабатываемые представления со вершенно не касаются проблем власти и авторитета, они отвлекают внимание людей от структурных реалий общества.
Такого рода использование науки вовсе не обязательно вхо дит в намерения обществоведов. Я говорю об этом как о возмож ности, хотя, как правило, обществоведы приходят к осознанию политического значения своей работы. Если одни действительно не осознают этого, другие — в наш век идеологии - скорее всего, осознают.
Спрос на идеологические обоснования существенно возрос хотя бы потому, что сформировались новые институты, имеющие ог ромную власть, но не обладающие легитимностью, потому что старые институты по-прежнему применяют устаревшие санкции. Власть современной корпорации, например, не получает автомати чески своего оправдания в рамках унаследованных от восемнадца того векалиберальных доктрин, которые образуют главную линию легитимации власти в Соединенных Штатах. Каждый интерес и каждая власть, каждая страсть и каждый предрассудок, ненависть и надежда находят идеологический аппарат, посредством которого они конкурируют с лозунгами и символами, доктринами и призы вами, сформированными на основе других интересов. По мере рас ширения и ускорения массовых коммуникаций, их содержание ста новится все более банальным вследствие постоянного повторения одних и тех же сюжетов. Таким образом возникает постоянный спрос на новые лозунги, верования и идеологии. Было бы стран но, если бы с расширением массовых коммуникаций и усилением интенсивности контактов между людьми, социологи сохраняли бы безразличие к запросам со стороны идеологического аппарата, а исследования не соответствовали им.
Но независимо оттого, сознает или нет обществовед реальное положение дел, занимаясь своей работой, он в определенной мере выполняет некоторую бюрократическую и идеологическую роль. Более того, выполнение одной из этих ролей немедленно ведет к выполнению другой. Использование самых формализованных ме тодик по заказу бюрократической организации легко приводит к оправданию решений, которые якобы принимались на основании результатов исследования. В свою очередь идеологическое исполь зование результатов социологического исследования быстро вошло в арсенал бюрократических методов управления: сегодня легити мация власти, попытки подсластить горькие пилюли проводимого политического курса часто составляют сущность "управления пер соналом" и "связей с общественностью".
История показывает, что применение результатов общест воведения имело больше идеологический, чем бюрократиче ский характер; такое положение сохраняется, пожалуй, и сей час, хотя часто кажется, что это соотношение меняется. В зна чительной степени современные общественные науки обязаны своей идеологичностью тому, что сами они развивались как негласный спор с наследием Маркса, а также как осмысление вызова, брошенного социалистическими движениями и комму нистическими партиями.
Классическая политическая экономия составляет главную идео логию капитализма как системы власти. Это обстоятельство часто "блистательно не понимают", даже когда современные советские публицисты ссылаются на наследие Маркса. То, что экономисты всегда упорно цеплялись за метафизику естественного права и мо ральную философию утилитаризма, ясно показала критика класси ческой и неоклассической доктрин, осуществленная исторической и институциональной школами политической экономии. Но сами эти школы можно понять только в соотнесении с консервативной, либеральной или радикальной "социальными философиями". Осо бенно начиная с 30-х годов, экономисты, став советниками прави тельств и корпораций, начали активно разрабатывать отчетливо ориентированные на политику методы управления и установили стандарты детальной экономической отчетности. Хотя не всегда явно, но весьма энергично экономическому анализу находили Идеологическое, равно как и бюрократическое применение.
Неразбериху в экономической науке сегодня создают и раз ногласия по политическим вопросам, и по научным методам. В равной степени выдающиеся экономисты придерживаются диа метрально противоположных взглядов. Гардинер Мине, например, обвиняет своих коллег в том, что они находятся в плену у харак терных для восемнадцатого века представлений о мелких разроз ненных предприятиях, и ратует за новую модель экономики, в которой гигантские корпорации устанавливают и контролируют цены. С другой стороны, Василий Леонтьев обвиняет своих коллег в расколе на чистых теоретиков и собирателей фактов и развивает замысловатую схему "затраты-выпуск". В то же время Колин Кларк считает подробные схемы "бессмысленной тратой времени" и при зывает экономистов задуматься над тем, как улучшить "матери альное благосостояние человечества", требуя снижения налогов, тогда как Джон Гэлбрейт утверждает, что экономистам следует перестать интересоваться повышением материального благосостоя ния, что Америка уже достаточно богата и что дальнейшее наращи вание производства — просто глупость. Он призывает своих коллег потребовать расширения сферы услуг и повышения налогов (име ется в виду налогообложение торговли)'.
' Сравните обзор взглядов экономистов в: Business Week. 1958. 2 Au gust. P. 48.
Даже демография, будучи статистической дисциплиной, ока залась втянутой в политический спор о фактах, начатый Томасом Мальтусом. Многие из этих проблем сейчас остро стоят в бывших колониальных странах, на примере которых мы обнаруживаем, что культурная антропология была глубоко пропитана практикой и духом колониализма. С либеральной или радикальной точек зрения эко номические и политические проблемы этих стран в общем опреде ляются как потребность в быстром экономическом развитии, в частности, в индустриализации и всем, что с ней связано. Антро пологи в ходе этой дискуссии в общем выступают, как и прежние колониальные власти, с предостережениями о необходимости из бежать потрясений и напряженности, которые в наши дни якобы едва ли не неизбежно сопровождают развитие слаборазвитых стран. Содержание и развитие культурной антропологии, конечно же, не следует "объяснять" фактами колониализма, хотя подобные факты в данном случае важны. Кроме того, эта дисциплина служащая либеральным и даже радикальным целям, когда подчеркива ла самобытность народов примитивных обществ, социальную обу словленность человеческой психологии и вела пропаганду универ сализма в самом западном обществе.
Некоторые историки обнаруживают крайнее усердие в пере писывании истории, чему едва ли можно найти иное объяснение, кроме служения идеологическим целям настоящего. Одним из не давних примеров является "переоценка" деловой жизни крупного и среднего бизнеса в эпоху, последовавшую за Гражданской войной. После тщательного изучения многих трудов по американской ис тории нескольких последних десятилетий мы вынуждены признать, что независимо от практики и идеалов исторической науки ее легко превратить в нудное переписывание национального или классово го мифов. С тех пор как общественные науки стали предметом бюрократического использования, предпринимаются попытки, осо бенно после второй мировой войны, прославить "историческое зна чение Америки" и в этом прославлении некоторые ученые сумели поставить историю на службу консервативным умонастроениям и их духовным и финансовым покровителям.
Политологов, особенно тех, кто занимается международными отношениями после второй мировой войны, никак нельзя обви нить в том, что в своем анализе политики Соединенных Штатов они решительно придерживаются оппозиционных взглядов. На верно, профессор Нил Хьютон заходит слишком далеко, когда ут верждает что "многое из того, что выдавалось за политическую науку, не шло дальше подстрочных примечаний с рационализаци-ями и дешевой апологетикой этой политики"1. Этот тезис нельзя оставить без самого тщательного рассмотрения. Также и на вопрос профессора Арнольда Рогоу "Что произошло с великими пробле мами?"2 нельзя ответить, не осознав, что большая часть политоло гии последнего времени хотя и ничего не сделала для понимания важных политических реальностей, но зато вносила вклад в научные рукоплескания официальному политическому курсу и его про валам.
1 Речь на конференции Западной ассоциации политической науки. 1958.12 апреля.
2Rogow A. Whatever happened to the Great Issues? // American Political science Review. September. 1957.
Все это я пишу не ради критики и не для того, чтобы доказать необъективность общественных наук. Я лишь хочу напомнить чи тателю, что общественные науки неизбежно связаны с бюрократи ческой рутиной и идеологическими целями, что эта связь прояв ляется в разнообразии и неупорядоченности нынешних общест венных наук и что их политическую подоплеку лучше обсуждать открыто, чем умалчивать о ней.
3.
Во второй половине XIX века общественные науки в США были непосредственно связаны с реформистским движением и со вершенствованием социальной жизни. "Движение за социальную науку", оформившееся в 1885 г. в "Американскую ассоциацию общественной науки" представляло собой характерную для конца XIX века попытку "применить науку" к решению социальных про блем, не прибегая к явным тактическим средствам политической деятельности. Короче говоря, это была попытка превратить жиз ненные проблемы и трудности людей низшего класса в предмет забот общественности из средних классов. К началу XX века это движение изжило себя. Оно утратило всякий радикализм рефор мистских идеологий среднего класса; его стремление к общему бла гополучию превратилось в узкоспециализированные виды соци альной работы в рамках благотворительных, детских организаций, поддержки тюремной реформы. Но "Американская ассоциация об щественной науки" породила ряд профессиональных ассоциаций, а впоследствии и академических общественно-научных дисциплин.
Таким образом, от реформистской социологии среднего клас са отпочковались, с одной стороны, учебные дисциплины, а с дру гой — более специфические и организованные виды деятельности, целью которых было общественное благополучие. Этот раскол, однако, не привел академические дисциплины к моральной ней тральности и научной стерильности.
В Соединенных Штатах либерализм был и остается общим политическим знаменателем практически всего обществоведения, равно как и источником всей публичной риторики и идеологии. Этот широко признанный факт объясняют известными историческими условиями и, наверно, прежде всего отсутствием феодализ ма, то есть аристократического базиса для антикапиталистической элиты и интеллектуалов. Либерализм классической политической экономии, который до сих пор оказывает формирующее воздейст вие на взгляды влиятельных отрядов деловой элиты, не выходит из политического обихода; даже авторы наиболее изощренных эко номических опусов сохраняют глубокую приверженность идее ба ланса или равновесия.
Особое влияние либерализм оказал на социологию и политоло гию. В отличие от своих европейских предшественников, американ ские социологи более склонны браться за изучение какой-то одной эмпирической детали, одной проблемы жизнедеятельности людей в рамках определенного промежутка времени. Одним словом, они рассеивают свое внимание. В соответствии с "демократической теорией знания" они предполагали, что все факты созданы равными. Более того, они настаивали на том, что любое социальное явление обяза тельно должно иметь большое количество мельчайших причин. Эта, так сказать, "плюралистическая каузация" весьма удобна для либе ральной политики "постепенных" реформ. Фактически идея о том, что причины социальных событий неизбежно многочисленны, фраг ментарны и по отдельности ничтожны, легко укладывается в то, что можно назвать либеральным практицизмом1.
1 Ср. Mills Ch. The Professional Ideology of Social Pathologists // Ame-"can Journal of Sociology. September. 1943.
Если истории американской социологии и присуща какая-то одна ориентация, то это, безусловно, склонность к разрозненным исследованиям, накоплению отдельных фактов и следованию догме о плюралистичности причин социальных явлений. В этом заключа ются сущностные черты либерального практицизма как стиля соци ального исследования. Ибо, если каждая вещь обусловлена неисчис лимыми "факторами", то нам лучше проявлять крайнюю осторож ность в любом предпринимаемом нами практическом действии. Мы Должны учитывать множество деталей, а потому нам советуют до вести начатую в одном маленьком ареале реформу и посмотреть, что получится, прежде чем браться за дальнейшее реформирование. И, конечно же, нам не следует быть догматиками и намечать слиш ком широкий план действий: в реку, где все взаимодействует со всем, мы должны входить, терпеливо осознавая, что нам еще не известно и, может быть, никогда не будет известно все многообразие действующих в ней причин. Исследуя непосредственную жизнедея тельность людей, мы должны учитывать множество маленьких при чин; чтобы действовать разумно, как люди практические, мы долж ны быть неторопливыми реформаторами, производя улучшения сна чала в одной сфере жизнедеятельности, затем — в другой.
Следует помнить афоризм: продвигайся осторожно — все не так просто. Если мы разобьем общество на мельчайшие "факто ры", то для того, чтобы составить представление о чем-то конкрет ном, нам, естественно, потребуются всего лишь некоторые из них и мы никогда не сможем быть уверенными, что учли все. Подчер кивать лишь "органичность целого", упускать адекватные, обычно структурные по своему характеру, причины, и неисправимая мане ра ограничиваться синхронным изучением лишь одной ситуации — все это серьезно затрудняет понимание структуры status quo. Для сохранения равновесия нам, пожалуй, следует вспомнить, что существуют и другие подходы.
Во-первых, разве не очевидно, что "принципиальный плюра лизм", может быть, столь же догматичен, как и "принципиальный монизм"? Во-вторых, неужели изучая причины явлений, обяза тельно впадать в дурную бесконечность? Ведь при изучении соци альной структуры мы пытаемся отыскать причины явлений, а отыс кав их, установить те факторы, на которые политическое и адми нистративное воздействие даст шанс более разумно организовать жизнь людей.
Однако "органической" метафизике либерального практициз ма свойственно подчеркивать все, что стремится к гармонии и равновесию. Когда исследователь во всем видит "непрерывность", резкие изменения в плавном ходе событий и революционные по трясения, столь характерные для нашего времени, упускаются из виду, или рассматриваются как признак "патологии" и "плохой адаптивности". Формализм и априорное признание целостности скрываются за такими невинными терминами, как "нравы" или "общество", которые мешают разглядеть социальную структуру современного общества.
Каковы причины фрагментарности либерального практицизма? К чему эта социология отдельных сфер жизнедеятельности? Быть может, деление на факультеты помогает обществоведам находить проблемы для исследований. Похоже, социологи весьма озабоченны тем, что представители старых социальных наук с неохотой уступа ют им место под солнцем. Наверно, подобно Огюсту Конту и таким "Высоким" теоретикам, как Толкотт Парсонс, социологи хотят иметь свое собственное поле деятельности, совершенно отличное от эконо мики и политологии. Но я не думаю, что стремлением укрыться за междисциплинарными барьерами во внутриакадемической борьбе или недостатком способностей можно адекватно и исчерпывающе объяс нить ползучий эмпиризм либерального практицизма с его отказом рассматривать проблемы социальной структуры.
Посмотрите, для кого издано так много книг по социологии. Большинство "систематических" и "теоретических" работ по этой дисциплине написано преподавателями в виде учебников для учеб ных же целей. То, что социология во многих учебных заведениях в академической среде завоевывала себе право на существование в борьбе с другими дисциплинами, вероятно, увеличило потребность в по добных учебниках. Но существующие учебники организуют факты, чтобы студенты их усваивали, а не для того, чтобы ученые, отталки ваясь от них, проводили исследования и делали новые открытия. Поэтому написание учебников быстро превратилось в механическое собирание фактов для иллюстрирования более или менее устояв шихся концепций. Эвристическим возможностям новых идей, взаи модействию идей и фактов, как правило, придают не слишком боль шое значение в процессе компоновки собранных фактиков в особый, принятый в учебниках порядок. Старые идеи, подкрапленные новы ми фактами, зачастую оказываются важнее новых идей, от которых как раз и исходит угроза, что книжка не будет "допущена" в качестве учебного пособия в том или ином учебном заведении. Решая вопрос о Допуске, преподаватели выносят приговор тексту и, тем самым, задают себе критерии успеха. Да и кому охота на разработку принци пиально новых лекций тратить уйму своего времени.
Но кто те студенты, для которых пишутся книги? Это, глав ным образом, молодые люди из среднего класса, многие из них, особенно в учебных заведениях Среднего Запада, происходят из семей фермеров и мелких бизнесменов, они собираются стать людь ми свободных профессий и менеджерами. Писать для них значит: работать для особой публики, для нового поколения среднего класса.
Авторы и читатели, преподаватели и учащиеся имеют сходный социальный опыт. Корни, жизненные цели и преграды, которые могут встать у них на пути - все общее.
Раньше практической социологией, изучавшей конкретную жизнедеятельность людей, проблемы политики редко ставились радикально. Либеральный практицизм склонен к аполитичности или своего рода демократическому оппортунизму. Когда его при верженцы касаются политики, ее "патологичность" закрепляется в таких терминах, как "антисоциальная направленность" или "кор рупция". В других контекстах "политика" идентифицируется с нормальным функционированием политического status quo и легко смешивается с юриспруденцией и государственным управлением. Политический порядок редко оказывается предметом рассмотре ния, а принимается в качестве абсолютно застывшей и отдаленной от жизни структуры.
Либеральный практицизм полностью отвечает психологии людей, которые в силу своего положения в обществе обычно имеют официальный статус и работают с потоком отдельных индивиду альных случаев. Судьям, социальным работникам, психиатрам, учителям, реформаторам местного масштаба легче мыслить в рам ках конкретной ситуации. Их кругозор не идет дальше установ ленных стандартов. У них формируется профессиональная неспо собность абстрагироваться от конкретики. Их опыт и точки зрения на общество весьма схожи и слишком гомогенны, чтобы допустить противоборство идей и мнений, необходимое для построения це лостной картины действительности. Либеральный практицизм -это морализирующая социология повседневности.
Понятие "культурного отставания" целиком относится к это му "утопически"-прогрессивному стилю мышления. Подобные идеи предполагают потребность что-то изменить с тем, чтобы изучае мый объект "привести в соответствие" с уровнем прогрессивной технологии. Все, в чем видится "отставание", существует в настоя щем, но причины помешаются в прошлое. Таким образом, сужде ния о несоответствии оказываются на поверку суждениями о вре менной последовательности событий. В оценочных суждениях о неравномерности "прогресса" понятие "культурного отставания особенно в ходу у тех, кто пребываете оптимистически-либераль ном наклонении; оно сообщает им, какие изменения "назрели": то есть должны были произойти, но не произошли. Оно сообщает, где прогресс свершился, а где дело обстоит не столь успешно, распознать патологическое "отставание", конечно, затруднительно из-за особенностей его исторического облика, а также из-за узости программ, топорно сформулированных псевдообъективными фра зами о "назревшей необходимости".
Обозначить проблему в терминах "культурного отставания" -значит маскировать оценочное суждение. При этом важно отве тить на вопрос, какого рода оценки склонен делать деятельный либерал? Идея об общем отставании "институтов" от "техноло гий" и "науки" весьма популярна. В ней содержится позитивная оценка "Науки" и признается необходимость упорядоченных про грессивных изменений. Иными словами, это либеральное продол жение Просвещения с его всеобъемлющим рационализмом, месси анством и очевидной политической наивностью в своем общем восхищении естественными науками как образцом мышления и действия, с отождествлением времени и прогресса. Понятие про гресса в американские колледжи было внесено во времена господ ства шотландской моральной философии. Со времен Гражданской войны вплоть до того времени, которое еще помнит нынешнее поколение, городской средний класс в Америке частично состоял из людей, чей бизнес расширялся, кто завоевывал средства произ водства вместе с политической властью и социальным престижем. Многие работающие в системе образования социологи старшего поколения либо вышли из этого переживающего подъем социаль ного слоя, либо активно примкнули к нему. Их студенты и учени ки — их аудитория — стали продуктом этого слоя. Понятие про гресса, как неоднократно отмечалось, обычно созвучно мыслям тех, кто поднимается по шкале дохода и социального положения.
Те, кто употребляет понятие "культурного отставания", обыч но не изучают позиции заинтересованных групп и принимающих решения лиц, которые в различных сферах жизнедеятельности об щества могут "отставать" в силу неодинаковой "изменчивости". Но сравнению с другими сферами часто "отстает" именно техно логия. Таким было положение в тридцатые годы, и во многом аналогичное состояние дел сохраняется до сих пор, например, в ведении домашнего хозяйства и в пользовании индивидуальным транспортом.
В отличие от принятого многими социологами употребления понятия "отставание", Торстейн Веблен интерпретировал его в кон тексте структурного противоречия между промышленностью и биз несом. Он задался вопросом: где с наибольшей остротой дает о себе знать "отставание"? Веблен попытался понять, как професси ональная ограниченность бизнесменов, действующих в соответст вии с предпринимательскими канонами, приводит к существенно му снижению производства и производительности труда. Кроме того, он в определенной степени понял роль прибыли в системе частной собственности, но почти не касался проблем некачествен ного производства. Его самое большое достижение заключается в обнаружении структурной механики "отставания". Между тем, многие социологи совершенно не учитывают политический смысл термина "культурное отставание", так что он теряет всякую специ фику и связь с социальной структурой — они обобщили опреде ленную идею для того, чтобы применять ее ко всему, чему угодно.
4.
Чтобы определить практические проблемы, необходимо про изводить оценки. Как правило, либеральные практицисты считают "проблемой": 1) все, что отклоняется от мелкобуржуазного образа жизни небольших городов; 2) все, что расходится с сельскими принципами стабильности и порядка; 3) все, что противоречит оптимистическим прогрессисте ким лозунгам "культурного отста вания", и 4) все, что не соответствует принятому пониманию "со циального прогресса". Но во многих отношениях суть либераль ного практицизма заключается в понятии "приспособления" и его противоположности — "неприспособления".
За этим понятием обычно не кроется какой-то конкретный смысл, но довольно часто его содержание на самом деле оказыва ется пропагандой конформности тех норм и черт, которые отве чают идеалам среднего класса малых городов. Хотя определенные социальные и моральные элементы маскируются якобы нейтраль ным биологическим термином "адаптация", на деле этот термин тесно связан с такими откровенно социальными понятиями, как "существование" и "выживание". Биологическая метафора пре вратила "приспособление" в лишенное оценочного компонента универсальное Понятие. Но часто обнаруживается, что автор, употребляя его, исходит из тех целей и средств, которые приняты в малых территориальных сообществах. Многие авторы, которые предлагают наименее болезненные способы достижения привлека тельных для среднего класса жизненных целей, обычно не заду мываются, смогут ли конкретные неимущие группы и индивиды постичь этих целей без изменений институциональной структуры в целом.
Идея приспособления сразу помещает нас, в частности, в та кую социальную ситуацию, где, с одной стороны, имеется "обще ство", ас другой — "иммигрант-одиночка", который должен "при способиться" к обществу. "Проблема иммигрантов" давно нахо дится в центре социологической проблематики, а соответствующие понятия могут прекрасно стать частью общей модели для форму лирования всех "проблем".
На основе подробного изучения специфических иллюстраций неприспособляемости легко вывести тип личности, которую счита ют идеально "приспособившейся".
Идеальный человек, который фигурирует в работах раннего поколения социологов и вообще в работах сторонников либерально го практицизма, это "социализированный" человек. Часто это озна чает этическую противоположность "себялюбцу". Социализирован ный индивид думает о других и ведет себя дружелюбно; он не грус тит и не хандрит, напротив, он в некотором роде экстраверт, активно участвует в повседневной жизни местного сообщества, способствует его умеренному "прогрессу". Он является членом определенных мест ных организаций, в работе которых участвует, посещает их собра ния. Даже если он не является "душой общества", в округе его знают достаточно хорошо. К счастью, он разделяет принятые мо ральные нормы и вносит посильную лепту в поддержание пользую щихся уважением институтов. Его отец и мать никогда не были в разводе; в его семье не было серьезных потрясений. Он достиг "ус пеха", пусть скромного, но у него небольшие амбиции. Такой чело век не ломает голову над тем, что выходит за пределы прямой дося гаемости, ибо он не "мечтатель". Как настоящий маленький человек, он не гонится за большими деньгами. Некоторые его добродетели столь абстрактны, что мы даже не можем толком сказать, что они значат. Но некоторые весьма конкретны, и тогда мы обнаруживаем, что Добродетели этого приспособившегося к своей ячейке человека соответствуют нормативным ожиданиям незаметного, независимого среднего класса, буквально воплощающего своей жизнью протес тантские идеалы в малых городах Америки.
Я готов согласиться, что этот славный мирок либерального практицизма должен где-то существовать, в противном случае его обязательно нужно было выдумать. Для такой выдумки, кажется нет лучшей категории людей, чем рядовые американские социоло ги последнего поколения, и нет для нее более подходящей концеп ции, чем либеральный практицизм.
5.
В течение последних нескольких десятилетий рядом со ста рым практицизмом возникла его новая разновидность, вернее, даже несколько разновидностей. Либерализм стал не столько реформист ским движением, сколько участником управления социальной сфе рой в государстве благоденствия; социология утратила свой рефор мистский заряд; ее склонность к мелкотемью и плюралистической каузации обернулась охранительной направленностью в интересах корпораций, армии и государства. По мере возрастания роли бю рократического аппарата в экономических, политических и воен ных институтах изменился и смысл "практичности": теперь то, что признается отвечающим интересам этих господствующих институ тов, считается "практичным"1.
Пожалуй, школа "человеческих отношений в промышленно сти" послужит явным примером нового антилиберального практи цизма2.
1 Даже на самой трактовке "социальных проблем" (которые являются, так сказать, академическим коньком либерального практицизма) отра зился сдвиг от старого практицизма к новому. Учебные курсы по соци альной дезорганизации сильно изменились по сравнению с теми, что чи тались ранее. Практицисты образца 1958 г. далеко продвинулись в понимании ценностей, с которыми они имеют дело. В политическом от ношении данная область стала в значительной степени частью обшей идеологии и используется критически настроенными группами давления и административными пешками государства всеобщего благосостояния.
2 Подробный анализ "Школы Мэйо" содержится в статье: Mills Ch-The contribution of sociology to studies of industrial relations // Proceed ings of First Annual Meeting of Industrial Relations Reasearch Association. Cleveland, Ohio, 1948.
Если мы изучим все термины, которые употребляются "в литературе" данного направления по отношению к менеджерам и рабочим, то обнаружим, что о менеджерах чаще говорят в катего риях "умный — неумный", "рациональный — нерациональный", «знающий - незнающий", в то время как о рабочих говорят в категориях "счастливый - несчастный", "эффективный - неэф фективный", "высокоморальный - аморальный".
Основное содержание рекомендаций этих ученых — экс плицитно выраженное и подразумеваемое — исчерпывается следующей формулой: чтобы сделать работника счастливым, эф фективным и готовым к сотрудничеству, нам нужны умные, рациональные и знающие дело менеджеры. Разве не такова по литическая формула человеческих отношений в промышленности? Если нет, то что еще в нее входит? Если она такова, то не свидетельствует ли она, говоря практически, о "психологизации" проблем производственных отношений? Не основывается ли она на классических формулах естественной гармонии инте ресов, которая сейчас, к несчастью, оказалась нарушенной из-за несовершенства человеческих взаимоотношений, происходящих от недальновидности менеджеров и достойной сожаления ирра циональности рабочих? В какой степени рекомендации, полу ченные на основе анализа этих исследований, советуют менед жерам по персоналу сменить авторитарный стиль руководства и манипулирование подчиненными на лучшее их понимание и учет неформальной солидарности против аппарата управления и, таким образом, обеспечить эффективность руководства в более спокойной и менее конфликтной манере? Все эти вопросы ока зываются в самом центре внимания благодаря Понятию "мо рального".
Работа на современном промышленном предприятии - это работа в иерархической системе, где есть начальники, а следова тельно, есть и подчиненные. Значительная часть работы стандар тизована. Это значит, что для увеличения выпуска продукции труд каждого рабочего разбивается на отдельные однотипные операции. Если мы совместим обе черты — иерархичность производственной структуры и стандартизованность труда, - то станет очевидно, что Работа на современном промышленном предприятии требует дисциплины: быстрого и стереотипного подчинения начальству. Фактор власти, которого столь робко касаются эксперты в области человеческих отношений, таким образом, оказывается центральным для адекватного понимания проблем морали.
Поскольку завод, это место, где выполняется работа и форми руются социальные отношения, при определении морального кли мата мы должны учитывать как объективный, так и субъективный критерий. Субъективно благоприятный моральный климат означа ет добровольную готовность работников выполнять необходимую работу добросовестно и даже с удовольствием. Объективное значе ние, видимо, будет заключаться в том, чтобы работа была эффек тивной, осуществлялась в кратчайшие сроки, с наименьшими труд ностями и при этом достигалась наименьшая себестоимость изде лия. Соответственно, благоприятный моральный климат на совре менном американском заводе понимается как добровольное подчи нение со стороны рабочего, результатом чего является такое вы полнение текущей работы, которое получает высокую оценку ру ководителя.
Сколь-нибудь четкая концептуализация морали в этом случае предполагает установление определенных ценностей в качестве кри терия. Две ценности мы можем назвать: удовлетворенность рабо чего и его самостоятельность в работе. Если посмотреть шире, мы вспомним о "морали" самоуправляющегося работника, который участвует в принятии решений относительно своего труда и счас тлив делать это. Это неотчужденный человек Адама Смита и Джефферсона.
Однако нужно помнить, что все необходимые предпосылки для того, чтобы можно было вообразить такого человека, превра тились в совершенный абсурд с появлением крупных предпри ятий, на которых устанавливается иерархическая организация тру да. Фактически классический социализм явился строго логическим продолжением классического либерализма применительно к усло виям крупного машинного производства. Из либерализма логи чески выводился и другой тип "морали", фактически реализовав шийся в классических концепциях "рабочего контроля", в которых оформился образ неотчужденного человека в объективных услови ях крупных производственных коллективов.
В противоположность этим двум типам "морали" экспертами по человеческим отношениям рассматривается мораль такого ра ботника, который, не имея никакой власти, все-таки остается довольным. Конечно, значительная часть людей подпадает под эту категорию, но дело состоит в том, что без изменения структуры власти никакое истинно коллективное производство или самоуп равление невозможны. Планируемая экспертами по "человеческим отношениям" мораль — это мораль людей, которые будучи отчуж денными, тем не менее подчиняются установленным сверху и кон венциональным ожиданиям. Исходя из того, что существующая структура промышленности не будет меняться, и что цели менед жеров совпадают с целями всех и каждого, эксперты по "челове ческим отношениям" не исследуют авторитарность структуры со временной промышленности и роль рабочего в ней. Они опреде ляют проблему морали в очень узких рамках и своими методиками стараются показать заказчикам-менеджерам, как они могут улуч шить моральное состояние наемных работников внутри существу ющей структуры власти. Их задача - манипулирование. Они по зволяют наемному работнику "спустить пар", не меняя структуру, в которой тому предстоит прожить всю свою трудовую жизнь. То, что открыли эти социологи, заключается в следующем: 1) внутри официальной властной структуры современного производства (фор мальной организации) существуют "статусные образования" ("не формальные организации"); 2) последние часто противостоят офи циальным властям и их действия направлены на защиту рабочих от произвола власти; 3) тем не менее, для поддержания эффектив ности работы и предотвращения "несоглашательских" тенденций (профсоюзы и рабочая солидарность), менеджерам не следует ло мать эти образования, а, напротив, использовать их в своих собст венных целях ("в интересах коллектива всей организации"); и 4) это можно делать, если признать подобные организации и изучать их деятельность для манипулирования входящими в них рабочими вместо того, чтобы авторитарно помыкать ими. Одним словом, эксперты в области человеческих отношений движутся в русле общей тенденции современного общества к рационализации и в ин тересах управленческой элиты1.
1 Конечно, не следует думать, будто в этой области исследований обществоведы не сделали ничего лучшего по сравнению со школой человеческих отношений в промышленности. Напротив, было выполнено много превосходных работ и еще больше выполняется сейчас. Среди них можно упомянуть, например, работы Чарлза Линдблома, Джона Дэнлэпа, Уильяма Форма, Делберта Миллера, Уилберта Мура, В. Л. Аллена, Сеймура Липсета, Росса Стагнера, Артура Корнхаузера, Уильяма Уайта, Роберта Дьюбина, Артура Росса.
Одна из выдающихся идей общественной науки девятнадцатого века заключается в том, что в ходе эволюции современного капитализма происходят такие структурные изменения, при которых, с одной сто роны, массы людей теряют всякую самостоятельность в определении своей жизни, а с другой, ими овладевают мятяжные настроения и завы шенные требования. Соответственно прорисована и основная линия исторического развития: с распространением рационального сознания и расширением кругозора рабочий возвысится, в новом коллективном синтезе, от отчужденности к сознательности триумфально шествую щего пролетариата. Карл Маркс совершенно правильно предсказал многие структурные изменения, но он ошибался относительно их пси хологических последствий.
Теоретическая проблематика промышленной социологии, посколь ку она подошла к политическому и интеллектуальному климаксу в кон цепции морали, заключается в исследовании различных типов отчужде ния и нравов, с точки зрения структуры власти и ее значения для жизни отдельного рабочего. Для этого требуется рассмотреть, в какой степе ни психологические сдвиги отвечают произошедшим структурным из менениям, в каких случаях и почему это происходит. Эти направления весьма перспективны для научного исследования трудовой жизни со временного человека.
6.
Новый практицизм рождает новые представления об общест венной науке и обществоведах. Появляются новые институции, в которых утверждается ограниченный практицизм: центры изуче ния социальных отношений в промышленности, исследователь ские бюро университетов, соответствующие исследовательские от делы в корпорациях, в авиации и правительстве. Они не интересу ются обездоленными, живущими на дне общества: трудными под ростками, падшими женщинами, мигрирующими рабочими, не принявшими американский образ жизни иммигрантами. Напро тив, эти учреждения делами и помыслами связаны с высшими слоями общества, в особенности, с просвещенными кругами управляющих компаниями и генералами, распоряжающимися со лидным бюджетом. Впервые за всю историю социальных наук ученые вступают в профессиональные отношения с частными и официальными властями более высокого уровня, чем благотворительная организация или ответственный за социальное обеспечение муниципальный чиновник.
Их позиция изменилась - с академической на бюрократичес кую, а публика — с участников реформаторских движений на кружки принимающих решения лиц; поменялась и проблематика: раньше тему исследования выбирал ученый, теперь — его новый заказчик. Сами обществоведы становятся интеллектуально все менее мятеж ными и все более административно практичными. В целом прини мая status quo, они склонны планировать свою работу, исходя из тех трудностей и злободневных проблем, какие перед собой ставят администраторы. Они изучают, как мы видели, неспокойных ра бочих с низкими моральными качествами, менеджеров, которые "не понимают" искусства управления человеческими отношения ми. Кроме того, они усердно служат коммерческим и корпоратив ным целям в информационной и рекламной индустрии.
Этот новый практицизм является реакцией научно-педагоги ческих кругов на резко возросший спрос в сфере управления на специалистов в области "человеческих отношений", и на новое идеологическое оправдание корпоративного бизнеса как системы власти. Спрос на работников и новую идеологию возник в резуль тате таких изменений в американском обществе как рост влияния профсоюзов — конкурирующих центров лояльности граждан и об щественной вражды к бизнесу - в периоды экономических спа дов; как громадная концентрация власти в современных корпора циях; как разрастание государства благоденствия, общественное одобрение его деятельности и возросшее вмешательство в эконо мику. Подобные тенденции являются частью общего сдвига внут ри мира большого бизнеса от, так сказать, экономического практи цизма к политически изощренному консерватизму.
Практические консерваторы с их утопическим представлени ем о капитализме laissez-faire, по существу, никогда не принимали профсоюзы как необходимую и полезную часть политической эко номии. Они использовали любую возможность, чтобы расколоть или ограничить профсоюзы, публично прикрываясь лозунгом сво боды частного присвоения здесь и сейчас. Эта незатейливая идея все еще остается доминирующей в сфере малого бизнеса, особенно среди розничных торговцев, а также порой в большом бизнесе. "Дженерал Моторс" и "Ю. С. Стил" чаще других крупных компаний выделяются своей "практичностью" твердого консерва тизма. Исторически практический консерватизм основывается на том, что бизнесмены не чувствуют потребности в создании какой-то новой или более изощренной идеологии: содержание их идеологии всегда очень близко совпадает с широко распространенными и неоспариваемыми идеями.
Когда появляются новые центры власти, еще не легитимные, еще не способные облачиться в символы законной власти, тогда возникает потребность в новых идеологиях, оправдывающих их действия. Появление изощренных консерваторов, которых отли чает использование либеральных символов с консервативными це лями, можно проследить по крайней мере с рубежа веков, когда исследователи и журналисты, объявив настоящий крестовый поход против бизнеса, раскапывали целые горы грязи. В атмосфере об щего экономического кризиса и с принятием "закона Вагнера" они опять появились на сцене, а со времен второй мировой войны вновь стали набирать силу.
В отличие от рядовых практиков правого толка изощренные консерваторы очень чутко улавливают политическую конъюнктуру для извлечения прибылей в экономике, где могущественные проф союзы сталкиваются с комбинациями деловых интересов в рамках административной структуры разросшегося либерального государ ства. Они чутко улавливают потребность в новых символах оправ дания своей власти в период, когда профсоюзы и государство со ревнуются в борьбе за лояльность граждан, и в частности рабочих.
Заинтересованность бизнесменов в новом типе практицизма кажется довольно ясной. Но каковы интересы профессоров? В от личие от бизнесменов их заботит не собственно денежное, управ ленческое или политическое выражение этого практицизма, кото рое для них может служить прежде всего другим целям, концент рирующимся, как я думаю, вокруг их "карьеры". Верно, что про фессора благосклонно относятся к небольшим прибавкам к жало ванью от исследовательской деятельности и консультирования. Они могут испытывать, а могут и не испытывать удовлетворение, по могая менеджерам получать от своих предприятий больше прибы ли с меньшими усилиями; они могут испытывать, а могут и не испытывать мощный душевный подъем при возведении новой более приемлемой идеологии для могучего делового истеблишмента. Но в той степени, в какой они остаются представителями академиче ской сферы, их интеллектуальные цели не обязательно ограничатся такого рода удовлетворением.
Их участие в этих исследованиях является реакцией на новые возможности применить себя, появление которых связано с общим укрупнением и бюрократизацией бизнеса и правительства, с изменением в институциональных отношениях между корпорация ми, правительством и профсоюзами. Эти изменения привели к по вышению спроса на экспертов и, соответственно, к появлению но вых возможностей для карьеры как вне, так и внутри университета. В ответ на запросы внешней среды высшие учебные заведения стали поставлять все больше якобы аполитичных специалистов.
Для тех, кто остался в стенах университетов, стала доступна карьера нового типа, отличная от карьеры старомодного профессо ра. Ее можно назвать карьерой "предпринимателя нового типа". Люди типа такого "амбициозного консультанта" получили воз можность делать свою карьеру в университете в результате прести жа, который возникает даже за счет того, что они занимают невы сокие посты за пределами университета. Кроме того, такой про фессор получает возможность организовать в кампусе солидно фи нансируемый исследовательский институт, который обеспечивает сообщество преподавателей живыми контактами с деловыми людьми. На фоне более склонных к келейной жизни коллег такой предпри ниматель становится лидером в делах университета.
Думаю, мы должны признать, что преподавательская деятель ность в Америке редко приносила амбициозным людям полное Удовлетворение исключительно продвижением в академической сфере. Престиж этой профессии часто непропорционален связан ным с ним материальным жертвам; оплата, а вместе с ней и стиль жизни, как правило, ничтожны, и неудовлетворенность многих преподавателей возрастает из-за осознания того, что они порой Намного превосходят тех людей, которым в других областях стал Доступен больший престиж и большая власть. Для таких обижен ных судьбой профессоров новые направления в применении об щественных наук дают хорошие возможности удовлетворить свое Желание поуправлять, не будучи, так сказать, деканом.
Однако уже известно по опыту, что даже молодые и очень нетерпеливые, увлеченные новыми карьерными возможностями профессора, вырвавшись из академической колеи, могут угодить мягко говоря, в малоприятное место. Во всяком случае, есть осно вания выражать по этому поводу обеспокоенность, и новые акаде мические предприниматели часто, похоже, просто не осознают, чего они хотят достичь. Складывается впечатление, что у них нет чет ких критериев, по которым можно было бы определить успех в достижении своих неясных целей. Не в этом ли кроется причина их возбужденной рассеянности?
В целом академическое сообщество в Америке морально гото во для того нового практицизма, в который оно вовлекается. И в самом университете, и за его пределами преподаватели становятся экспертами в административных машинах. Это несомненно сужает их внимание и диапазон политического мышления, которого можно было от них ожидать. Американские обществоведы в своей массе крайне редко шли, если вообще шли на явный политический анга жемент; склонность к исполнению технических ролей всегда уси ливала аполитичность их взглядов, ограничивала (насколько возможно) их политическую активность и часто, от отсутствия упражнений, саму способность хотя бы в общих чертах уяснить политические проблемы. Это одна из причин, почему журнал исты гораздо более политически чутки и осведомлены, чем социологи, экономисты и, страшно сказать, политологи. Американская уни верситетская система практически не дает политического образова ния; она не учит, как распознать, что происходит в общей борьбе за власть в современном обществе. Большинство обществоведов имеют мало контактов с оппозиционными секторами общества или не имеют их вовсе; нет левой прессы, с которой средний препода ватель мог бы вступать на протяжении своей карьеры в интеллек туально взаимообогащающие отношения. Нет такого движения, которое бы давало если не работу, то поддерживало бы престиж политических интеллектуалов; и академическое сообщество почти не имеет корней в рабочих кругах.
Все это означает, что в ситуации, в которой находятся препода ватель и ученый в Америке, принятие нового практицизма не потре бует от них идеологических сдвигов или измены политическим идеалам. Поэтому было бы наивно и неправильно говорить о том, что кто-то "продался", ибо, безусловно, такая резкая фраза быть уместной только в том случае, когда есть что продавать.
13 течение 30 — 50-х годов нашего века коренным образом изменились политическое значение обществоведения и его роль в практике управления. Старый либеральный практицизм, нацелен ный на решение "общественных проблем", продолжает существо вать, однако его затмевает административно-манипуляционный стиль новейших консерваторов. Этот новый нелиберальный, уре занный практицизм принимая различные формы, стал общей тен денцией развития гуманитарных дисциплин в целом. Обсуждение нового этоса я позволю себе начать с его логического обоснования из "последнего предупреждения студенту, собирающемуся стать социологом" Пола Лазарсфельда:
"Его, вероятно, волнует положение в мире. Опасность новой войны, конфликт между социальными системами, быстрые обще ственные изменения, наблюдаемые им в своей стране, наверно, заставляют его почувствовать, что изучение происходящего в об ществе является делом особой важности. Опасность кроется в воз можных ожиданиях того, что он сможет решить все текущие про блемы, стоит только ему позаниматься социологией несколько лет. К несчастью, это не так. Он научится лучше понимать то, что происходит вокруг него. Изредка ему случится найти направления успешного социального действия. Но социология еще не достигла той стадии, когда она может служить надежным основанием для со циальной инженерии... Со времен Галилея и начала промышлен ной революции прошло около двух с половиной веков, прежде чем естественные науки оказали сильнейшее влияние на мировую ис торию. Эмпирическое исследование общества насчитывает в своей истории три-четыре десятилетия. Если мы будем ожидать от него быстрых решений величайших мировых проблем, если мы будем требовать лишь немедленных практических результатов, мы лишь нарушим естественное его развитие"1.
1 LazarsfeldP. Op. cit. P. 19 - 20 (курсив мой. - Ч. Р. М.).
То, что в последние годы называют "Новой социальной наукой", относится не только к абстрактному эмпиризму, но также к Новому узколобому практицизму. Сказанное относится как к методу исследования, так и к использованию результатов, - это верно ибо техника абстрактного эмпиризма и его бюрократическое применение сейчас тесно взаимосвязаны. Тезис, который я отстаиваю заключается в том, что такая взаимосвязь ведет к развитию осо бой, бюрократической социальной науки.
В каждом своем проявлении абстрактный эмпиризм в повсе дневной практике представляет собой развитие "бюрократическо го" начала. Во-первых, попытка стандартизировать и рационали зировать каждый этап социального познания приводит к "бюро кратизации" самих интеллектуальных операций абстрактно-эмпи рического стиля. Во-вторых, эти операции приспособлены к тому, чтобы обеспечить исследованию человека коллективность и систе матичность. В тех исследовательских институтах, агентствах и бюро где абстрактный эмпиризм крепко обосновался, в целях эффек тивности, если не ради чего-то еще, идет такая же рациональная рутинизация, как в любой бухгалтерии крупной корпорации. В-третьих, стандартизация и рутинизация, в свою очередь, серьез но влияют, как в интеллектуальном, так и в политическом плане, на отбор и формирование работников с особым типом сознания. В-четвертых, практикуемая в бизнесе, особенно в рекламных отде лах при средствах массовой информации, в вооруженных силах, а также все больше и больше в университетах, "Новая социальная наука" стала служить любым целям, которые могут преследовать ее бюрократические клиенты. Тот, кто внедряет и практикует этот стиль исследования, сразу же становится на точку зрения своих бюрократических клиентов и руководителей, а это часто естествен ным образом ведет к принятию их политических взглядов. В-пя тых, достижение поставленных в исследовании практических це лей повышает эффективность и репутацию — а следовательно, рас ширяет сферу применения — бюрократических форм господства в современном обществе. Но независимо от достижения поставлен ных целей (это вопрос спорный) эмпирики реально способствуют распространению духа бюрократии на другие сферы культурной, нравственной и интеллектуальной жизни.
1.
По иронии судьбы именно те, кто больше всех ратовал за развитие морально стерильных методов, ушли с головой в "прикладную социологию" и "социальную инженерию". Так как рабо та в абстрактно-эмпирической манере стоит дорого, за нее браться могут только крупные организации. К их числу относятся корпо рации, армия, государство, а также их ответвления, особенно в области рекламы, службы по организации продвижения товаров на рынки и отделы по связи с общественностью. Остаются еще раз личные фонды, но ответственные работники последних более склон ны работать по новым, то есть бюрократическим канонам. В ре зультате данный стиль получает свое воплощение в определенных институциональных центрах: с 20-х годов — в рекламных и марке тинговых агентствах, с 30-х — в акционерных обществах и поллстерских организациях, с 40-х — в высшей школе в некоторых исследовательских бюро, а во время второй мировой войны — в исследовательских отделах федерального правительства. Институ циональная модель продолжает распространяться и дальше, но пере численные центры по-прежнему остаются ее цитаделью.
Формализм используемых дорогостоящих методик делает их особенно пригодными для предоставления именно такой инфор мации, в которой нуждаются те, кто способен и хочет за нее пла тить. В центре внимания новых исследований находятся частные проблемы, решение которых позволяет прояснить возможные ва рианты практического, то есть финансового или управленческого, действия. Совершенно неверно думать, будто бы только после от крытия "общих принципов", социология может предложить "хо рошее практическое руководство". Часто администратору нужно и он хочет знать только некоторые частные факты и связи между ними. Так как последователи абстрактного эмпиризма часто мало озабочены постановкой своих собственных проблем, они с готов ностью передают право выбирать проблему другим.
Социолог, занимающийся прикладным социальным исследо ванием, обычно не адресуется к "общественности", поскольку он работает на конкретных клиентов с их частными интересами и трудностями. Совершенно очевидно, что эта переориентация с общества на клиента подрывает идею "объективности как отстранен ности", идею, согласно которой ответственность скорее возлагает ся на смутные, не попадающие в поле внимания мотивы, то есть На индивидуальные интересы исследователя, который тихонько их Удовлетворяет, а потому неуправляем.
Все "школы мысли" влияют на карьеру ученого. Что такое "хорошая работа", определяется в соответствии с нормами кон кретной школы, и таким образом, академические успехи оказыва ются в зависимости от деятельного принятия догматов господ ствующего направления. Но когда сосуществуют много или хотя бы несколько различных "школ", и особенно в условиях расшире ния профессионального рынка, это требование никого не обреме няет.
Если отвлечься от собственно личностных особенностей, по чти нет разницы между работой обществоведа и работой мастера самого высокого класса. Но ученые-одиночки не могут проводить абстрактно-эмпирические исследования с необходимым размахом ибо их нельзя проделать без достаточно рутинной работы и разви той инфраструктуры, способной представлять необходимые мате риалы. Для проведения масштабных эмпирических исследований требуются научная организация и, выражаясь академично, солид ное финансирование. Рост затрат на проведение исследований и необходимость привлекать целый штат сотрудников порождает кор поративный контроль над разделением труда. На смену идее уни верситета как группы заслуженных мэтров, каждый из которых имеет учеников, постепенно приходит идея бюрократических ис следовательских организаций с развитым разделением труда, а сле довательно, и с интеллектуальными подмастерьями. Для их эффективного использования, или по каким-то иным причинам, возрастает потребность в стандартизации всех операций, чтобы им было легче обучиться.
Научно-исследовательское подразделение выполняет, таким образом, функции подготовки кадров. Как и в других учрежде ниях, здесь отбираются определенные типы людей, и посредством вознаграждений поощряется развитие определенных умственных качеств. Из этих учреждений на академической сцене, где царили традиционные ученые и исследователи, появились два новых типа людей.
Это, во-первых, интеллектуальные администраторы и толкачи исследовательских проектов, о которых, как я подозреваю, не могу сказать что-либо такое, что неизвестно в академических кругах. Их профессиональная репутация зиждется на их власти в академиче ских учреждениях: они являются членами Комитета, входят в Совет директоров, они могут устроить тебя на работу, организовать поездку, предоставить грант. Они - бюрократы нового типа. Они управляют разумом, специализируются "по связям с обществен ностью", где в роли общественности выступают фонды. У них, как администраторов и толкачей в любой другой отрасли, книгу за меняют записные книжки. Они с максимальной эффективностью могут учредить исследовательский проект или институт, руководят "Производством книг". Свое рабочее время они измеряют "миллионами человеко-часов технического труда". Какого приращения знаний можно ожидать от такой работы, если она состоит, во-первых, из массы "методологических" проектов - методиче ских разработок и "исследований процесса исследования" - и, во-вторых, из бесконечных "пилотажей"? Многие администрато ры фондов любят давать деньги на крупномасштабные (легче "ад министрировать" одним большим, чем множеством "самодельных" проектов) Научные проекты с прописной буквы "Н" (что зачастую означает лишь соответствие заявки "Надлежащим" требованиям), поскольку фонды не заинтересованы в изучении политически зна чимых проблем. Поэтому крупные фонды склонны поощрять круп номасштабные, бюрократически организованные исследования узкой проблематики и подыскивать интеллектуальных администраторов для их выполнения.
Во-вторых, появились новобранцы, которым больше подхо дит название техников-изыскателей, чем обществоведов. Я отдаю себе отчет в огульности этого утверждения, но делаю его с соот ветствующей осторожностью. Чтобы понять социальное значение конкретного стиля мышления, мы всегда должны отличать лиде ров от их последователей, новаторов от простых исполнителей, "первое поколение" отцов-основателей от второго и третьего поколений продолжателей. Все интеллектуальные школы, если они Добиваются успеха, включают оба типа людей, что на самом деле является критерием "успешной" школы. В этом состоит одно из важнейших интеллектуальных последствий успеха.
Часто новаторы и основатели отличаются от своих последова телей по типу мышления. В этом отношении интеллектуальные школы имеют весьма глубокие различия между собой. В значи тельной степени эти различия зависят от типа социальной органи зации, который допускает или поощряет конкретный стиль деятельности данной школы. По крайней мере, некоторые изобретате ли и администраторы рассматриваемого нами стиля обладают вы сокой культурой мышления. В молодости, до того как абстрактный эмпиризм расцвел пышным цветом, они усвоили все интеллекту альные достижения западного общества; такие люди обладают многолетним культурным и интеллектуальным опытом. Они—дей ствительно образованные люди, удивительно тонко понимающие свои возможности и способные к постоянному самосовершенство ванию.
Но второе поколение, молодежь, пришедшая с багажом, ду маю многие со мной согласятся, интеллектуально ущербной аме риканской школы, уже не имеет такого культурного опыта. При мерно половина из них не имеет адекватной подготовки на уровне колледжа; по крайней мере, есть основания полагать, хотя у меня нет точных данных, что в исследовательские учреждения отбира ются не самые блестящие студенты.
Редко мне приходилось видеть, чтобы кто-нибудь из этих молодых людей хоть раз испытал неподдельное интеллектуальное замешательство. Я ни разу не замечал у них живого любопытства к какой-нибудь серьезной проблеме, того любопытства, которое может устремить свой разум куда угодно и любой ценой, если надо, даже за счет переделки самого разума, лишь бы только со вершить открытие. Молодые ученые скорее методичны, чем уст ремлены вперед, скорее усидчивы, чем искрометны, и сверх того, они догматики во всех исторических и теологических значениях этого слова. Отчасти они обязаны этим тому жалкому интеллекту альному состоянию, в котором пребывают многие студенты аме риканских колледжей и университетов, но я все-таки убежден, что в большей степени это касается техников-изыскателей абстрактно го эмпиризма.
Социальное исследование они выбрали в качестве карьеры; они рано начинают специализироваться в узкой сфере и приобре тают безразличие или презрение к "социальной философии", ко торая для них представляется "переписыванием одних книг из дру гих" или "простой спекуляцией". Слушая их беседы, пытаясь вы яснить их интересы, обнаруживаешь жуткую ограниченность мыш ления. Социальные миры, из-за незнания которых столь многие ученые считают себя невеждами, их не занимают.
Философские претензии бюрократического обществоведения на "Научный метод" в значительной степени проистекают из про пагандистских соображений. Новых сотрудников такая специализация привлекает во многом относительной легкостью подготовки кадров и устройства их на работу с хорошими перспективами для карьеры. И в том, и в другом случае, доступная для технических исполнителей четкая стандартизация методов служит ключом к ус пеху. Некоторые основатели этого направления, используя эмпи рические методики, подпитывают свое воображение, проявление которого, надо сказать, зачастую почему-то подавляется, но его наличие ощущается всегда. Беседуя с таким отцом-основателем, всегда имеешь дело с довольно сильным умом. Но с его молодым сотрудником, проработавшим в бюро три-четыре года, поговорить о проблемах изучения современного общества вам уже не удастся. Его должность и карьера, его честолюбие и самооценка базируют ся, главным образом, на заданной перспективе, на узкопрофессио нальном жаргоне и наборе методик. Фактически он больше ничего не знает.
У таких сотрудников интеллект часто отделен от личности и рассматривается ими как своего рода искусная поделка, которую они надеются успешно сбыть. Они из тех, кто духовно обделен, кто живет с ценностями, исключающими всякое уважение к чело веческому уму. Они из тех энергичных и честолюбивых технарей, кого ущербная образовательная рутина и растлевающий рыночный спрос делают неспособными к приобретению социологического воображения. Остается только надеяться, что эти молодые люди, Достигнув профессорского звания в результате какой-нибудь ин теллектуальной мутации осознают, что больше не зависят от голых королей.
Абстрактно-эмпирическая манера, ее методологическая огра ниченность, голый практицизм, институционально культивируе мые и формируемые специфические качества интеллекта научных Работников все более настойчиво ведут к тому, что становятся ак туальными вопросы о социальной политике в области обществен ных наук. Бюрократический стиль и его институциональное воплощение находятся в согласии с доминирующими тенденциями Изменения современной социальной структуры и свойственных ей типов мышления. Не думаю, что без признания этих обстоятельств можно объяснить или даже вполне понять происходящее. Эти же самые тенденции в обществе, на самом деле, влияют не только на общественные социальные науки, но и на всю интеллектуаль ную жизнь США, и даже на роль самого разума в жизни современного человека.
Одно не вызывает сомнений: если социология не автономна она не может быть ответственна перед обществом. По мере того как средства производства исследований становятся более громозд кими и дорогими, они все больше "экспроприируются"; поэтому только тогда, когда коллектив обществоведов так или иначе осу ществляет полный контроль над средствами исследования, этот тип общественной науки может быть действительно автономным. По мере того как отдельный обществовед попадает в зависимость в своей работе от бюрократии, он утрачивает свою личную автоно мию; по мере того как происходит бюрократизация труда общест воведов, социология утрачивает свою социальную и политическую автономию. Особо хочу подчеркнуть это "по мере того как" - здесь речь идет лишь об одной, хотя и очень значимой, тенден ции, а не о положении дел в целом.
2.
Если мы хотим узнать, что происходит в той или иной облас ти культурной и интеллектуальной деятельности, необходимо по нять ее непосредственный социальный контекст. Поэтому нужно коротко рассказать о кликах в академической сфере. Сколь бы долго не длилась продуктивная жизнь какой-то идеи, она не может быть символом конкретной личности или клики вечно. Хотя значение "клик", "личностей" и "школ" в целом этим далеко не ограничи вается, их роль в определении путей развития общественных наук заслуживает внимания. Мы должны рассмотреть их хотя бы пото му, что любые культурные и научные проекты так или иначе нуж даются в финансовой поддержке, а также в публике, которая по могает делу своей критикой. Ни деньги, ни критика не связаны исключительно с объективными оценками, и, кроме того, обычно можно поставить под вопрос объективность самих оценок и их критерии.
Функция академической клики состоит не только в регулиро вании конкуренции, но также и в установлении норм и распределении вознаграждений за работу, сделанную в соответствии с установленными на данное время нормами. Именно каноны, по которым судят людей и критикуют их работу, составляют важнейшие интеллектуальные признаки клики. Ранее я высказал замечания об "этосе технических работников" бюрократической науки, о свой ствах их ума и о том влиянии, которое они оказывают на способы завоевания хорошей репутации, а следовательно, на модные на правления в социальной науке и преобладающие каноны крити ческих суждений. К этому нужно лишь добавить, что в число средств, к которым прибегает клика для решения своих внутрен них задач, входят следующие: дружеский совет молодым коллегам, предложение вакансий и рекомендации по повышению в должно сти, распределение книг для положительного рецензирования, не замедлительное принятие статей и книг к публикации; финанси рование исследований из фондов, устройство и лоббирование на почетные должности в профессиональных ассоциациях и в редак ционных коллегиях научных журналов. В той мере, в какой эти средства относятся к распределению престижа, который, в свою очередь, во многом определяет академическую карьеру, они влия ют и на материальное благополучие ученого, и на его профессио нальную репутацию.
Некогда было принято считать, что академическая репутация основывается на выпуске книг, научных работ, монографий, то есть на производстве идей и результатах исследований, на оценке этих работ коллегами и просвещенной публикой. Одна из причин такого положения дел в социальных и гуманитарных науках за ключалась в том, что легко можно было проверить компетентность любого, поскольку в тогдашнем академическом мире не было при вилегированных позиций компетентности. О директоре акционер ного общества, например, трудно сказать, считают его компетент ным благодаря личным способностям или благодаря власти и воз можностям, доступных ему в силу должностного положения. Но нет места для подобных сомнений по поводу работы ученых, так как старомодная профессура продолжает работать в стиле мастеров-умельцев.
Вместе с тем, новый академический "деятель", используя свой престиж, подобно руководителю в бизнесе и армейским генералам, приобретает символы компетентности, которая остается неразличимой в его репутации. В этом случае не имеет значения, лично сведущ он в профессиональных вопросах или нет. Штатный профессиональный секретарь, курьер, чтобы бегать в библиотеку, электрическая печатная машинка, диктофоны, мимеограф и, возможно небольшой бюджет в три-четыре тысячи долларов в год для при обретения книг и журналов - даже такое скромное оборудование и мизерный штат чрезвычайно увеличивают видимость компетент ности любого ученого. Любой руководитель в бизнесе посмеется над скромностью таких средств, поскольку даже среди наиболее продуктивных университетских профессоров лишь единицы рас полагают такими возможностями на постоянной основе. Поэтому такое оснащение является символом компетентности и карьеры которую надежно защищенный принадлежностью к клике сделает с гораздо большей вероятностью, чем исследователь-одиночка. Престиж клики увеличивает шансы на получение средств, а обладание ими, в свою очередь, повышает шансы на создание ре путации.
Это, я думаю, лишь одно обстоятельство, которым можно объяснить, как люди достигают солидной репутации, сделав, на самом деле, не очень много. Про одного такого человека, рассуж дая о будущем, его коллега в довольно дружеской манере заметил: "Пока он жив, он будет оставаться самым выдающимся деятелем в своей области; через две недели после смерти никто о нем и не вспомнит". Резкость этого утверждения, пожалуй, свидетельствует о том, что у "деятелей" из мира академических клик, должно быть, на душе постоянно скребут кошки.
Если в одной области исследований идет конкуренция между несколькими кликами, то занимаемое ими положение относитель но друг друга будет детерминировать их стратегию. Лидирующие клики будут ожидать, что клики малочисленные и малозначитель ные со временем естественным образом выйдут из игры. Их чле нов будут игнорировать, переманивать или отвергать, и те в конце концов умрут, не оставив после себя следующего поколения уче ных. Нужно всегда иметь в виду, что одной из важнейших функ ций клик является воспитание нового поколения. Говорить о малозначимости какой-то клики значит утверждать, что она не окажет серьезного воспитательного влияния. Но, если имеются, напри мер, две ведущие школы, каждую из которых возглавляет обладающий большими возможностями и престижем лидер, то в их взаимоотношениях, скорее всего, встает проблема объединения и организации более крупного картеля. И, конечно же, если школа подвергается сильным нападкам со стороны чужаков и других клик, первейшей стратегией защиты будет отрицание существования самой клики и даже школы. В таких ситуациях "деятели науки" чувствуют себя как рыба в воде.
То, что важно для клики, часто смешивается с тем, что важно для научной деятельности школы. Исходя из своих интересов, клика может поощрять одних молодых сотрудников и придерживать дру гих, иногда присуждать ученым старшего поколения премии за административные и политические заслуги, за умение "продви гать" идеи и находиться на короткой ноге с нужными людьми. Именно среди ученых старшего поколения основа репутации мо жет быть весьма и весьма сомнительной. Постороннему не всегда ясно, то ли человек пользуется репутацией благодаря интеллекту альной ценности действительно сделанной им работы, то ли благо даря его положению в клике.
Когда мы рассматриваем отношения между кликами, мы сра зу же обнаруживаем тех, кто выступает не от имени какой-то клики, а от имени "отрасли" в целом. Они не просто руководят фирмой, они представляют промышленность. Тот, кто претендует на роль выразителя интересов всей "отрасли", обычно должен отрицать реальность непреодолимых различий между, скажем, двумя лиди рующими в "отрасли" кликами. В действительности, выступая в качестве выразителя общих взглядов, его главнейшая задача за ключается в том, чтобы показать, что "на самом деле в своей рабо те они идут к единой цели". Он начинает олицетворять то, что каждая клика считает своей особенностью и одновременно симво лизировать их действительное или, по крайней мере, возможное единство. Черпая собственный престиж у той и другой клики, он одаривает им обеих сразу. Он - своего рода брокер, поставляю щий престиж обеим сторонам.
Предположим, например, что в одной из отраслей знания имеются две ведущие школы, одну из которых называют "Теорией", а Другую - "Исследованием". Преуспевающий "деятель науки" ведет оживленную торговлю с обеими школами. Он создает видимость, будто принадлежит им обеим, и в то же время стоит между ними. Опираясь на собственный престиж, он как бы обещает, что "Теория" и "Исследование" не только совместимы, но, взятые вместе, являют собой образец интеграции в социологии в целом. Он является символом этого обещания, которое, впрочем, не осно вывается ни на книгах, которые он сам написал, ни на исследова ниях, которые сам провел. Делается это следующим образом: в любой знаменитой работе школы "Исследований" наш "деятель" ищет "Теорию" и, имея на то желание, неизменно ее находит. А в любой знаменитой работе представителя "Теории" он ищет "Ис следование" и опять-таки, при желании, находит его. Эти "наход ки" он делает в жанре пространных обзоров книг, занимаясь ско рее распределением престижа среди авторов, чем рассмотрением собственно исследований. Итогом, в котором "Теория" и "Исследо вание" представлены в качестве якобы единого целого, как я уже отмечал, является некое обещание, некий символ. В то же время, престиж "деятеля" основывается не на каком-то отдельном теорети ческом или отдельном эмпирическом исследовании. В действитель ности он вообще не основывается ни на каком исследовании.
Думаю, что всем такого рода "деловым" ролям присущ неко торый трагизм. Зачастую их играют большие умницы, поскольку на деле посредственность не может сыграть такую роль по-настоя щему, несмотря на то, что многие, конечно же, пытаются имити ровать ее на словах. Принятие на себя роли "деятеля" мешает заняться настоящей работой. Накопленный престиж слишком не пропорционален реальным достижениям; надежды, которые он пробудил, столь велики, что ему совершенно непозволительно взять ся за "Исследование". И когда ему все-таки выпадает ведущая роль в каком-нибудь исследовании или монографии, он затягивает окончание работы или отказывается ее публиковать, даже если дру гие считают работу завершенной. Он ссылается при этом на заня тость в комиссиях и другие "общественные" обязанности и в то же время взваливает на себя — а на деле сам же и ищет - новые. Сама эта роль является одновременно и причиной, и отговоркой, чтобы не браться за работу. Он все время говорит о своей загруженности, но на самом деле должен постоянно загружать себя, иначе другие, да и он сам обнаружат, что это только отговорка.
Миром клик академическая сфера не исчерпывается. Есть еще и свободно парящие одиночки, коим несть числа, и занятия которых также разнообразны. С точки зрения ведущей клики, они мо гут рассматриваться как дружественные или, по крайней мере, нейтральные по отношению к имеющимся школам. В своей работе они "эклектичны" или просто "не склонны к коллективизму". В той мере, в какой их труды пользуются благосклонным вниманием, и в них находят достоинства, пользу или значимость, члены клики могут постараться их привлечь, обеспечить им продвижение, и фактически завербовать. Ведь для успеха простого чествования друг друга внутри собственной клики явно недостаточно.
Но среди одиночек бывают и такие, кто не играет в подобные игры и не гоняется за успехом. Кое-кто из них просто безразличен и погружен в собственную работу, а некоторые настроены с не скрываемой враждебностью к оппонентам. Они критикуют дея тельность школ. По возможности клика будет игнорировать и по добных критиков, и их труды. Но эта простая стратегия обеспечи вает безопасность, только если клика пользуется поистине неоспо римым престижем. Так вести себя, с истинным высокомерием, отваживается клика, если она фактически совпадает с целой отрас лью знания и монопольно контролирует ее. Это, конечно, не очень распространенное явление, поскольку в одной отрасли обычно име ется много нейтральных людей и эклектиков, а также есть другие клики. Существуют также междисциплинарные области и, кроме того, разного рода неакадемическая публика, чье участие и одобре ние, по крайней мере до сих пор, нарушают монополию клики на распределение престижа, репутации и карьерных возможностей.
Соответственно, если критику нельзя игнорировать, то нужно принимать другие стратегии. Все средства, применяемые для уп равления внутри школы, также используются в отношениях с враж дебно настроенными чужаками, и я хочу коротко остановиться на одном из них, а именно на рецензировании, как наиболее распро страненном средстве наделения престижем. Предположим, что ис следователь-одиночка издает книгу, которая привлекает столь боль шое внимание, что было бы неудобно ее не заметить. Самый про стой ход - отдать ее на рецензию такому ведущему представителю клики, который известен своими альтернативными, даже прямо противоположными автору взглядами, или, по крайней мере, ассоциируется с ними. Более тонкий прием — передать ее не именитому, но подающему надежды члену клики, который сам много не публикуется, а потому его взгляды широко не известны. Этот ход имеет множество преимуществ. Для молодого человека это поощрение за его лояльность, а также возможность завоевать извест ность своей критикой более старшего и более известного коллеги. Одновременно принижается значение книги по сравнению с тем, если бы ее рецензировал какой-нибудь знаменитый ученый. Для молодого человека это безопасная роль: маститый ученый, из сно бизма, скорее всего не пожелает "отвечать" на рецензию, посколь ку просто не принято, чтобы автор книги отвечал на критику про фессора-рецензента. На самом деле, такова политика некоторых наученных опытом журналов — не поощрять и не публиковать подобные ответы. Но даже если на рецензию ответят, это не будет иметь большого значения. Каждый, кто пишет не только рецен зии, но и книги, знает, что "зарубить" книгу, причем любую, на двух-трех колонках является одной из самых легких интеллектуальных задач и что, "отвечая" на такую рецензию, в принципе невозможно уложиться в тот же объем. Вернее такая возможность есть, если предположить, что все, кто прочтет эту полемику, хотя бы с некоторым вниманием уже прочли саму книгу. Поскольку об этом нельзя даже мечтать, рецензент имеет подавляющее преиму щество.
Если же упомянутая книга привлекает к себе огромное внимание в своей области или за ее пределами (или и там, и там), остается сделать только одно — отдать книгу ведущему представи телю клики, предпочтительно "деятелю", который должным обра зом похвалит ее, не слишком обращая внимание на ее содержание, а также отметит ее вклад в развитие перспективного и господству ющего направления отрасли в целом. Единственное, чего любая серьезная и сплоченная клика должна стараться не допустить - это передача книги другому независимому исследователю, кото рый, во-первых, точно и ясно изложит ее содержание и, во-вто рых, будет критиковать ее совершенно независимо от школ, клик и модных стилей.
3.
Среди лозунгов, используемых разнообразными школами в общественных науках, ни один не повторяется так часто, как лозунг о том, что целью обществоведения является предсказание человеческого поведения и управление им. Сегодня в некоторых кругах мы много слышим о "социальной инженерии", неопределенном понятии, которое часто принимают за ясную и очевидную цель. Ее считают ясной и очевидной, так как она базируется на неоспо римой аналогии между управлением природными и общественными процессами. Те, кто привык говорить подобные фразы, скорее всего относятся к горячим сторонникам "превращения общество ведения в настоящую науку", им собственная работа кажется ней тральной политически и не имеющей отношения к морали. Обыч ным делом является утверждение фундаментальной идеи об "от ставании" общественных наук от естественных и необходимости его преодоления. Эти технократические лозунги заменяют полити ческую философию как раз тем "Ученым", о которых я только что писал. Они предполагают делать с обществом то, что, по их мне нию, физики уже делают с природой. Их политическая филосо фия заключается в простом утверждении, что стоит только приме нить "Методы науки", с помощью которых человек овладел ато мом, для "контроля над социальным поведением", как проблемы человечества будут скоро решены, и наступит мир и изобилие для всех.
За этими фразами стоит довольно странное понимание влас ти, разума, истории. Все эти понятия лишены четкости, и по пово ду их определения царит достойная сожаления неразбериха. Упот ребление этих понятий обнаруживает рационалистический, легко верный оптимизм, основанный на упрощенном понимании роли разума в человеческих делах, на незнании природы власти и ее отношения к знанию. При этом принижается значение морального действия и места знания в нем, сущность истории и того факта, что люди не только формируются историей, но бывают ее творца ми. Прежде чем перейти к рассмотрению влияния этих проблем на политическое значение общественных наук, я хотел бы коротко остановиться на ключевом лозунге философов-технократов - о предсказании и управлении.
Чтобы сравниться в бойкости с теми, кто много говорит о предсказании и управлении, необходимо встать на точку зрения бюрократа, для которого, как некогда отметил Маркс, мир является объектом манипулирования. Чтобы пояснить это, возьмем крайний случай. Представим себе человека, который обладает мощными и гибкими рычагами управления армейским подразделением находящимся на удаленном острове, где нет противника. В этой ситуации, мы должны согласиться, этот человек действительно имеет возможность управлять. Если он обладает всей полнотой власти и у него есть конкретные планы, то он может достаточно точно предсказать, что будет делать каждый человек в такой-то час такого-то дня в таком-то году. Довольно точно он может предска зать даже чувства самых разных людей, ибо он манипулирует ими так, как будто они инертные объекты. Он в состоянии действовать наперекор любым планам, которые у них могут быть, и иногда совершенно обоснованно считает себя всемогущим деспотом. Если он способен управлять, он может предсказать. Он владеет "законо мерностями".
Но мы, обществоведы, не можем согласиться с тем, что имеем дело с объектами, столь легко поддающимися манипулированию, и не можем считать себя просвещенными деспотами среди людей. По крайней мере, для того, чтобы осмыслить любое из этих допу щений, необходимо принять такую политическую установку, ко торая профессору покажется странной. Ни одно историческое об щество не конструируется в столь жестких рамках, как упомянутое мною гипотетическое армейское подразделение. А обществоведы, — слава богу, — не генералы истории. И говорить о "предсказании и управлении" в том смысле, как это многие представляют, зна чит, как правило, иметь в виду некое одностороннее управление, как у моего воображаемого генерала, чье могущество я, для боль шей ясности, немного преувеличил.
Я хочу прояснить эту мысль, чтобы вскрыть политическое значение бюрократического этоса. Он имеет распространение, глав ным образом, в недемократических секторах общества, и для них - это вооруженные силы, корпорации, рекламные агентства, адми нистративные учреждения. Он существует в таких бюрократиче ских организациях (и для них), куда обществоведов часто пригла шают на работу, причем проблемы, с которыми они там сами имеют дело, касаются наиболее эффективно функционирующих в таких административных машинах индивидов.
Я не знаю, можно ли привести разумные доводы против за мечаний профессора Роберта С. Линда по поводу "Американского солдата":
"В этих книгах описывается мастерское использование на уки для отбора людей и управления ими для достижения целей, не согласующихся с их желаниями. Серьезным показателем слабости либеральной демократии является растущее применение общест венных наук не для непосредственного решения проблем собст венно демократии, а для их обхода. Из отдельных исследований, проведенных по заказу частных компаний, по крохам собираются сведения по таким проблемам, как выяснение реакций аудитории, для внедрения идеологического компонента в программы радио и кинофильмы. То же самое приходится делать в данном случае, когда на основании ряда исследований в армии необходимо отве тить на вопрос, как превратить перепуганных новобранцев в бы валых вояк, которые будут драться на войне, не понимая ее целей. При целенаправленном использовании общественной науки в да леких от нужд общества целях всякое расширение ее применения все больше превращает ее в инструмент массового контроля, и тем самым, она становится возможной угрозой для демокра тии"1.
1 Lynd R. The science of human relation // The New Republic 1949 August.
Лозунги социальной инженерии служат распространению бю рократического духа за пределы непосредственного применения инженерного стиля мышления и метода познания. Использовать эти лозунги в качестве постановки собственной цели значит при нимать бюрократическую роль даже там, где нет возможности ее реально играть. Словом, я утверждаю, что эту роль очень часто принимают на себя как если бы. Принять технократическую точку зрения и в соответствии с ней пытаться действовать в качестве обществоведа, значит действовать так, как если бы ты в самом деле был социальным инженером. Именно в этой бюрократической пер спективе сейчас часто усматривают роль социолога в обществе. Поведение как если бы я был инженером человеческой природы было бы просто забавным в обществе, где человеческий разум опирается на широкие демократические установления, но Соединенные Шта ты не являются таким обществом. Каким бы оно ни было, очевид но одно: это общество, в котором постоянно растет влияние раци ональных (в функциональном отношении) бюрократических ма шин на человеческую деятельность и принятие исторических ре шений. Исторические изменения во все времена не в одинаковой степени зависят от людей и часто происходят помимо их воли.
Мы, похоже, переживаем такой период, когда принятие или отсут ствие решений по ключевым вопросам бюрократически организо ванными элитами все больше становится источником историчес ких изменений. Более того, мы живем в такой период и в таком обществе, где разрастание и централизация средств управления, власти, во многом происходит с помощью применения достиже ний общественной науки в любых целях, какие бы не ставили перед собой те, у кого в руках находятся рычаги управления. Гово рить о "предсказании и управлении", оставляя без внимания про блемы, которые сопутствуют этим тенденциям в развитии общест ва, значит совершенно отказаться от какой бы то ни было самосто ятельности в выборе нравственной и политической позиции.
Можно ли говорить об "управлении" в иной, нежели бюро кратической перспективе? Да, конечно, можно. Известны различ ные виды "коллективного самоуправления". Адекватная разработ ка любой подобной идеи включает решение всевозможных про блем разума и свободы, взятых как идеи и как ценности. Она также предполагает идею "демократии" как тип социальной струк туры и комплекс политических ожиданий. Демократия означает власть и свободу людей в рамках закона изменять закон в соответ ствии с принятыми на основе согласия правилами и даже изме нять сами эти правила. Однако это не все, ибо демократия означа ет коллективное самоуправление структурной механикой самой ис тории. Это сложная и трудная для понимания идея, которую я буду ниже излагать более подробно. Здесь же я хочу только ука зать, что, если социологи в обществе с демократическими идеалами желают всерьез обсуждать проблемы "предсказания и управле ния", они должны тщательнейшим образом их обдумать.
Есть ли основания говорить о "предсказании" в иной, нежели бюрократической перспективе? Да, конечно, есть. Прогнозировать можно на основе "непреднамеренных закономерностей", а не на основе жесткого контроля за выполнением плана. Безо всякого контроля мы способны делать предсказания относительно тех сфер жизни общества, которые вообще никто особо не контролирует, где "волюнтаристская", нарушающая заведенный порядок деятель ность минимальна. Язык, например, в процессе повседневного упот ребления претерпевает изменения и сохраняется независимо от воли говорящих. Возможно, подобные закономерности также происходят со структурной механикой истории. Если мы в состоянии ух ватить то, что Джон Стюарт Милль называл "principia media" об щества, если мы в состоянии уловить основные тенденции его развития, короче говоря, если мы понимаем структурную транс формацию нашей эпохи, мы можем иметь "основу для прогноза".
Все же мы должны помнить, что в некоторых специфических сферах жизнедеятельности люди часто по-настоящему контроли руют свои действия, и степень этого контроля входит в число объектов нашего изучения. Следует помнить, что наряду с гипоте тическими генералами существуют и настоящие, а также директора компаний и главы государств. Кроме того, как уже неоднократно отмечалось, то, что люди не инертные объекты, означает, что если они узнают о предсказаниях, сделанных относительно их деятель ности, они могут изменить ее направление и часто делают это. Тем самым они могут опровергнуть или выполнить предсказания. И то, как они поступят, невозможно предсказать достаточно надежно. Там, где люди обладают некоторой свободой, нелегко предсказы вать их действия.
Но главное заключается в следующем. Говорить о том, что "настоящей и конечной целью социальной инженерии" или "об щественной науки" является "предсказание", значит подменить технократическим лозунгом то, что должно быть обоснованным сознательным выбором. Это значит также встать на бюрократичес кую точку зрения, при которой, если ее полностью принять, воз можности для сознательного выбора существенно сокращаются.
Бюрократизация обществоведения происходит повсеместно. Возможно, наступление этого процесса имеет место в любом об ществе, где бюрократическая рутина начинает главенствовать. Это естественным образом сопровождается вполне иезуитской и высо копарной теорией, которая напрямую никак не связана с работами, проводимыми в интересах управления. Конкретные, главным об разом статистические и связанные с проблемами управления, ис следования не отражаются на величественной проработке "Поня тий". В свою очередь, эта проработка имеет отношение не к ре зультатам конкретных исследований, а, скорее, связана с легити мацией существующего порядка и его частичных изменений. С точки зрения бюрократа, мир состоит из фактов, которые следует трактовать в соответствии с твердо установленными правилами. С точки зрения теоретика, мир состоит из понятий, предназначен ных для манипулирования, зачастую без каких-либо правил. Тео рия различными способами служит идеологическим оправданием официальной власти. Исследование на службе бюрократии при звано повысить эффективность и действенность властей, предо ставляя необходимую для планирования информацию.
Абстрактные эмпирические исследования используются фор мально бюрократически, хотя они, конечно же, несут на себе от четливую идеологическую нагрузку, которая, собственно, иногда и находит применение. "Высокая теория", как я указывал, не обла дает непосредственной полезностью для бюрократии; ее полити ческое содержание находится в области идеологии, и именно идео логической сферой ограничивается ее применение. Если эти два стиля исследования — абстрактный эмпиризм и " Высокая теория" — займут монопольное положение в интеллектуальной сфере, или даже станут доминирующими стилями работы, они будут пред ставлять страшную угрозу интеллектуальным возможностям соци альных наук, а в политическом плане - той роли разума в челове ческом обществе, которую ему отводили классики социологии в цивилизации западных обществ.
Совершенно очевидно, что понятие неопределенности по от ношению к общественным наукам тесно связано с давним спором о природе Науки. Большинство обществоведов, конечно, согласят ся, что их благорасположение к Науке обычно столь же противоре чиво, сколь и формально. "Научный эмпиризм" многозначен: на пример, нет единого общепринятого взгляда на что-либо, еще с меньшим основанием можно говорить о систематическом приме нении какой-то одной версии. Профессиональные ожидания в зна чительной степени неопределенны, и стремление к мастерству мо жет осуществляться в рамках совершенно разных моделей позна ния. Отчасти это происходит из-за той притягательности, которой обладают эпистемологические модели в различных направлениях философии естествознания1.
Признавая существование различных стилей работы в обще ственных науках, многие ученые энергично утверждают, что "мы должны объединиться". Иногда такую программу формулируют довольно убедительно. Задачей на ближайшие десятилетия про возглашается объединение основной проблематики и теоретиче ских достижений XIX века, главным образом, идей немецких об ществоведов, с господствующими в XX веке процедурами исследо вания, разработанными преимущественно американцами. Предпо лагается, что в рамках этого диалектического единства будет до стигнуто постоянное совершенствование как концептуального мас терства, так и строгости процедур. Нетрудно "объединиться" в фи лософском смысле2. Но остается вопрос. Предположим, мы до стигли такого "объединения" в рамках той или иной обобщающей Исследовательской модели. Как она может быть применена при Решении главных задач общественных наук?
1 См. гл. 3, раздел 1.
2 См., например, мою довольно забавную попытку решить эту задачу в статье "Two styles of research in current social studies // Philosophy of Science. Vol. 20. No. 4. October, 1953. P. 266 - 75.
Я уверен, что такая философская работа является достаточно плодотворной для обществоведов. Представление о ее возможнос тях позволяет уяснить наши собственные концепции и процедуру исследования. Для этого философия имеет специальный язык. Но его можно использовать лишь в самом общем виде: ни одному обществоведу нет нужды принимать подобную модель всерьез. И главное, мы должны видеть в ней средство освобождения нашего воображения, источник предположений при выборе процедур, а не воспринимать как ограничитель проблемной области исследова ния. Ограничение — во имя идеалов "естествознания" — круга проблем, над которыми мы собираемся работать, кажется мне стран ной нерешительностью. Конечно, если недостаточно квалифици рованные исследователи хотят изучать частные проблемы, то это самоограничение может быть вполне благоразумным; в иных слу чаях подобные ограничения не имеют серьезных оснований.
1.
Обществовед-аналитик, следующий классическому образцу, избегает устанавливать жесткие процедуры. Аналитик стремится развить и использовать в своей работе социологическое воображе ние. Испытывающий отвращение к сочетанию и разложению " По нятий", он прибегает к тщательной проработке терминов только тогда, когда у него есть достаточные основания полагать, что их использование расширит границы постигаемого, увеличит точность описаний и глубину рассуждений. Его мысль не сдерживается ме тодом или методикой; классический путь — это путь знатока-ин теллектуала.
Полезные обсуждения метода, равно как и теории, обычно возникают как заметки на полях выполняемой или планируемой работы. "Метод" должен прежде всего предполагать умение зада вать вопросы и так отвечать на них, чтобы иметь некоторую га рантию надежности ответов. Для "Теории" самое первостепенное значение имеет внимательный анализ значения используемых слов, в частности, степени обобщенности понятий и логических связей между ними. Непременная задача метода и теории — концептуаль ная ясность и экономичность процедуры, и в данном случае самое главное — высвобождение социологического воображения, я не ог раничение его.
Овладеть "методом" и "теорией" значит контролировать соб ственный процесс мышления, работать, сознавая свои неявные допущения. Идти на поводу у "Метода" или "Теории" значит просто устраняться от работы, то есть от попытки узнать что-либо о том, что происходит в мире. Без овладения мастерством исследователю нельзя добиться хороших результатов; без нацеленности на значи мость результатов вся методология — бессмысленная претенциоз ность.
Согласно классическому направлению в общественных науках ни метод, ни теория не образуют автономной сферы. Методы суть методы для изучения определенного круга проблем; теории суть теории, объясняющие определенную область явлений. Они — как язык страны, в которой ты живешь: нечего хвастать тем, что уме ешь говорить на нем, но предосудительно и неудобно не владеть этим языком.
Активно работающий обществовед должен постоянно со хранять максимальную осведомленность в изучаемой области. Это означает, что ему необходимо иметь хорошее фундамен тальное представление о состоянии соответствующих разделов науки. Кроме того, его работа до некоторой степени, которую, по-видимому, нельзя установить точно, может заслужить наи высшую оценку тогда, когда тщательным образом изучено не сколько разнородных по своему стилю исследований по сход ной проблематике. И, наконец, такую работу нельзя считать завершенной, если она выполнена одним человеком в рамках его единственной специализации, и хуже того, если этот чело век молод и фактически обладает небольшим опытом научной работы или принимал участие только в исследованиях одного методологического стиля.
Когда мы приостанавливаем наши исследования, чтобы по размышлять о теории и методе, самым важным является перефор мулирование изучаемых проблем. Возможно, именно поэтому в практической деятельности каждому обществоведу необходимо выполнять и роль методолога, и роль теоретика. Это означает лишь то, что он должен быть мастером интеллектуального труда. Каж дый мастер, конечно, может чему-то научиться на попытках все объемлющей кодификации методов, но зачастую это не выходит за рамки сведений общего характера. Вот почему "ускоренная методологическая программа", скорее всего, не способствует разви тию обществоведения. Если методы исследования самым тесней шим образом не связаны с текущими задачами этой науки, форси рование методологического анализа не приносит никакой пользы а ощущение важности проблемы и страстное желание решить ее - сегодня эти качества в значительной степени утрачены — не могут найти выход в деятельности ученого.
Развитие методов чаще всего происходит в виде скромных обобщений, формулируемых по ходу работы. Соответственно, в своей научной деятельности, индивидуальной и коллективной, нам следует поддерживать теснейшее взаимодействие методов и прак тической работы. Общим методологическим вопросам следует уде лять серьезное внимание только тогда, когда они непосредственно касаются текущей работы. Дискуссии о методе, конечно же, ведут ся среди обществоведов, и, в приложении к данной работе, я по пытаюсь наметить один из способов, с помощью которого могли бы проводиться такие дискуссии.
Суждения о методе и их обоснования, терминологические раз личения на уровне теории и в процессе дальнейшего исследова ния, сколь бы стимулирующими и перспективными они ни были, остаются лишь обещаниями. Суждения о методе позволяют от крыть нам лучшие способы для изучения чего-либо и зачастую дают возможность найти пути познания едва ли не всего, что нас окружает. Разработка теорий, системных и несистемных, обещает обострить различительную способность нашего видения предмета, а также повысить качество анализа того, что мы наблюдаем, если появляется необходимость в более тонких интерпретациях. Но ни "Метод", ни "Теория" не могут рассматриваться как неотъемлемая составная часть работы обществоведов. В действительности, они часто составляют ее противоположность, ибо являют собой свой ственный "научным деятелям" способ отстранения от проблем об щественной науки. Обычно, как мы видели, такие ученые приме няют какую-то весьма абстрактную, заимствованную у других мо дель познания. То, что эти абстрактные модели нельзя использо вать по-настоящему, пожалуй, не слишком важно, ибо у них есть еще и ритуальное значение. Как я уже говорил, такие модели обычно выводятся из философии естествознания, и заимствуются отовсю ду, например, из физических терминов, иногда немного устаревших, заключающих в себе философский смысл. Эта мизерная игра - в другие игры играют по сходным правилам — не столько способствует научной работе, сколько ставит ученого в положение "незнайки", о котором Макс Хоркхаймер писал: "Постоянные предостережения от поспешных заключений и туманных обобще ний, если они четко не определены, содержат потенциальный за прет на всякое мышление. Если каждую мысль держать в состоя нии неопределенности до тех пор, пока она не будет полностью подтверждена, то любой фундаментальный подход будет казаться невозможным, и мы ограничим себя уровнем простых симптомов"1.
1 Tensions that cause wars / Ed. by H. Cantril. Urbana, Illinois: Illinois University Press, 1950. P. 297.
Постоянно говорят, что молодежь легко испортить, но не странно ли видеть, что обществоведы старшего поколения одер жимы претензиями на лавры философов науки? Насколько более разумно и поучительно, по сравнению с громкими заявлениями некоторых американских социологов, замечание, сделанное в одном диалоге между швейцарским и английским экономиста ми, хорошо иллюстрирующем классический взгляд на роль ме тода: "Многие авторы инстинктивно выбирают верный путь к решению этих проблем. Но после изучения методологии они начинают осознавать, сколь многочисленны ловушки и другие опасности, которые их подстерегают. В результате они теряют былую уверенность, заходят в тупик или идут в неверном на правлении. Исследователям этой категории методология проти вопоказана"2.
2Johr W. A., Singer H.W. The role of the economist as official adviser. London. George Alien and Unwin, 1955. P. 3 — 4. Кстати, эта книга являет собой образец адекватного отношения к дискуссиям о методе. Заслу живает внимания то, что она была написана в виде диалога двух масте-Р°в социологического анализа.
Поэтому мы должны провозгласить следующие лозунги:
Каждый сам себе методолог!
Методологи, за работу!
Эти лозунги нельзя воспринимать слишком буквально, как обществоведам, нам следует защищаться, а, учитывая странную и Не приличествующую научным занятиям бойкость некоторых наших коллег, мы рассчитываем на снисхождение за допущенну^ резкость.
2.
Повседневный эмпиризм здравого смысла полон распростра ненных в обществе допущений и стереотипов, ибо здравый смысл позволяет нам вычленять элементы видимого мира и дает им объ яснение. Если вы попытаетесь уйти от этого необходимого усло вия познания с помощью абстрактного эмпиризма, вы закончите микроскопическим, субисторическим уровнем и будете медленно накапливать отдельные, вырванные из контекста детали. Если вы попытаетесь уйти от здравого смысла с помощью "Высокой тео рии", то лишите используемые вами понятия ясной и очевидной эмпирической соотнесенности и, если вы будете неосторожны, то в строящемся вами трансисторическом мире окажетесь в полном одиночестве.
Понятие - это идея, обладающая эмпирическим содержани ем. Если идея слишком масштабна по сравнению с содержанием, вы попадаете в сети "Высокой теории"; если содержание возобла дает над идеей, вы попадаете в ловушку абстрактного эмпиризма. Общая для обоих случаев проблема часто формулируется как "не обходимость разработки индексов" и представляет собой одну из основных технических трудностей современных общественных наук. Это осознается представителями всех школ. Абстрактные эмпири ки часто решают проблему индексов, элиминируя объем и смысло вое содержание того, что подлежит индексированию. Подход " Вы сокой теории" к этой проблеме не дает результатов: теоретики погружаются в разработку "Понятия" через другие, столь же аб страктные понятия.
То, что абстрактные эмпирики называют "эмпирическими" данными, представляет собой абстрагированный взгляд на соци альные миры повседневности. Они обычно имеют дело с данными по категориям лиц такого-то пола, такой-то возрастной группы с таким-то доходом, проживающих в малых и средних городах. По давляющее большинство абстрактных эмпириков с помощью этих четырех переменных делают моментальные срезы окружающей их социальной среды. Конечно, имеется еще одна "переменная": это люди, живущие в Соединенных Штатах. Но как "данность" она не входит в число мельчайших, точнейших абстрактных переменных, из которых состоит мир абстрактного эмпиризма. Для включения "Соединенных Штатов" потребовалась бы особая концепция со циальной структуры, а также менее жесткая идея эмпиризма.
Большая часть классического наследия (и потому некоторые его относят к макроуровню) находится между абстрактным эмпи ризмом и "Высокой теорией". В этих работах также производится определенное абстрагирование от наблюдаемой повседневной жиз недеятельности , но это абстрагирование происходит на уровне со циально-исторических структур. Именно исходя из исторической реальности, или, проще говоря, в терминах конкретно-историчес ких социальных структур, формулируются классические проблемы социологии и предлагаются их решения.
Такая работа не менее, и даже более эмпирична, чем абстракт ный эмпиризм, потому что зачастую она ближе подходит к конкрет ной повседневности и отражает жизненный опыт людей. Мысль чрезвычайно проста: описание Францем Нойманном социальной структуры нацистской Германии, как минимум, столь же "эмпирич но" (и системно), как отчет Сэмюэла Стауффера о моральном духе армейской части под номером 10079, или анализ функций китайско го мандарина, проведенный Максом Вебером, или исследование разви вающихся стран Юджина Стэйли, или работа о Советской России, написанная Баррингтоном Муром. Эти работы столь же "эмпирич ны", сколь проведенные Полом Лазарсфельдом исследования обще ственного мнения в Эри Каунти или в городке Эльмира.
Более того, по существу именно из классического наследия черпаются многие идеи, которые используются на субисториче ском и трансисторическом уровнях. Какую по-настоящему плодо творную идею, какую концепцию человека, общества и отноше ний между ними дали абстрактный эмпиризм или "Высокая тео рия"? Что касается идей, то обе эти школы паразитируют на клас сической традиции общественных наук.
3.
Проблема эмпирической верификации заключается в том, "как снизойти к фактам" и при этом не превозмочь их; как привязать идеи к фактам и не потерять их. Необходимо решить, во-первых, что верифицировать, а во-вторых, как это сделать.
В "Высокой теории" верификации многообещающе дедуктив ны; ни что верифицировать, ни как верифицировать не представ ляется строго определенной проблемой.
Сторонники абстрактного эмпиризма вопрос о том, что вери фицировать, часто не воспринимают в качестве серьезной пробле мы. Ответ на вопрос "Как верифицировать" почти автоматически ограничен рамками самой постановки проблемы. Все это выража ется в корреляционном анализе и других статистических процеду рах. Создается впечатление, что единственной заботой привержен цев микроуровневого стиля является соблюдение догматов вери фицируемости, что ограничивает и даже предопределяет круг ис пользуемых "Понятий" и рассматриваемых проблем.
В классической практике социологических исследований во прос о том, что верифицировать, обычно считается столь же важ ным, или даже более важным, чем вопрос о том, как верифициро вать. Идеи прорабатываются в тесной связи с каким-нибудь ком плексом важных проблем. Выбор того, что верифицировать, опре деляется в соответствии со следующим правилом. Старайся вери фицировать те признаки разрабатываемой идеи, которые влекут за собой выводы, значимые для ее разработки. Эти признаки мы называем "ключевыми". Если это так, значит Это, и Это, и Это должны быть такими-то. Если нет, следует другая цепочка выво дов. Одним из мотивов такой процедуры является необходимость экономии труда, поскольку эмпирическая верификация, поиск фак тического материала, документирование, установление факта тре буют массу времени и часто весьма утомительны. Поэтому хочет ся, чтобы результатом работы стала максимальная дифференциа ция тех идей, с которыми непосредственно имеешь дело.
Мастер классического анализа обычно не пишет один боль шой проект значительного эмпирического исследования. Его стратегия заключается в том, чтобы обеспечить и осуществить постоянные взаимные переходы между макроуровневыми кон цепциями и детальными описаниями. Для этого он планирует свою работу как серию небольших эмпирических исследований (которые, разумеется, могут включать рассмотрение мельчай ших подробностей и статистических материалов), каждое из ко торых представляется ключевым для той или иной части прора батываемого решения. В зависимости от результатов эмпирических исследований это решение подтверждается, модифици руется или отвергается.
Вопрос о том, как верифицировать утверждение, предположе ние, сомнительные факты, для ученого классической традиции не представляется таким трудным, как это часто демонстрируется теми, кто работает на микроскопическом уровне. В классической тради ции утверждение верифицируется детальным описанием любых существенных эмпирических материалов, относящихся к делу. Если в связи с рассматриваемыми проблемами, мы почувствуем необхо димость в верификации используемых концепций, то зачастую имеем возможность дать их подробное описание в обобщенном виде, используя точные методы статистического анализа. Те про блемы и концепции, по поводу которых не возникает такой необ ходимости, можно верифицировать так, как это делают историки: изображать явления как очевидные. Спору нет, мы никогда не знаем наверняка и часто можем только "догадываться" о подлин ности исследуемых объектов и процессов. Но неверно, что все догадки имеют равную вероятность быть правильными. Класси ческое обществоведение как наука, нужно отдать ему должное, среди прочего, является попыткой увеличить вероятность того, чтобы наши догадки по важным вопросам были правильными.
Верификация заключается в рациональном убеждении себя и других. Но для этого мы обязаны соблюдать принятые правила исследований, и прежде всего правило, согласно которому работу нужно представлять таким образом, чтобы каждый ее шаг был доступен для проверки другими. Нет "Одного способа" делать это, но всегда необходимы исключительная тщательность и внимание к деталям, навыки ясного изложения, скептическое отношение к непроверенным фактам и неустанная любознательность к их воз можным значениям, к влиянию на другие факты. Необходима упо рядоченность и систематичность в работе. Одним словом, требует ся твердое и строгое соблюдение этики научного исследования. Без этого не помогут ни техника, ни метод.
4.
Всякий способ изучения общества, выбор предмета и методов его исследования предполагает "теорию научного прогресса". Каждый, я полагаю, согласится, что рост научного знания кумулятивен, что научное знание является не порождением одного челове ка, а итогом работы многих людей, которые просматривают, кри тикуют работы друг друга, что-то добавляют к ним или, наоборот опровергают их. Чтобы оценить чьи-то достижения, надо соотне сти научную работу с тем, что было сделано до нее, и с тем, что делается сейчас. Это необходимо для осуществления коммуника ции, а также для "объективности". Каждый должен представить результаты своей работы так, чтобы другие могли их проверить.
Концепция достижения научного прогресса у абстрактных эмпириков весьма специфична и безоблачно оптимистична: на капливать исследования микроуровня и медленно, по крупицам, как муравьи из небольших травинок собирать огромную кучу," воз водить науку".
Стратегия "Высоких теоретиков" представляется следующей. Однажды наступит момент для живого контакта с эмпирикой; к тому дню мы уже подготовимся к "системному" обращению с ней и будем знать, как построить системную теорию, логически до ступную для научной эмпирической верификации.
Тот, кто намерен реализовать обещания классической социо логии, не может согласиться с теорией научного прогресса, соглас но которой разрозненные исследования микроуровня с необходи мостью составят "полностью развитую" общественную науку. Эти ученые не хотят допустить, что собранные с определенными целя ми материалы обязательно будут полезны для любых других це лей. Короче говоря, они не принимают теорию "строительных кирпичиков" (или теорию лоскутного одеяла, которое шьет бабуш ка) в качестве объяснения развития социальной науки. Они не надеются, что какой-нибудь новоявленный Ньютон или Дарвин сложит вместе все накопленные материалы. Они также не думают, что заслуга Дарвина и Ньютона в том, что они "сложили" микро скопические факты подобно тому, как это делает сегодня микросо циальная наука. Кроме того, работающие в классической традиции ученые не хотят соглашаться с представителями "Высокой теории" в том, что крючкотворство при формулировании и различении "Понятий" само по себе может быть полезным для системного подхода к эмпирическим материалам. По их мнению, нет основа ний полагать, что эти упражнения в концептуализации станут когда-нибудь чем-то большим, чем они являются сейчас.
Короче говоря, классическую общественную науку нельзя ни "возвести" из микроисследований, ни "дедуцировать" из проработки понятий. Последователи классической традиции пытаются строить и дедуцировать одновременно в самом про цессе исследования посредством адекватного формулирования и переформулирования проблем и их решений. Придерживать ся такой стратегии значит — прошу извинить за повтор, но это ключевой момент — выбирать для исследования общественно значимые для данного исторического периода проблемы, фор мулировать их в адекватной терминологии, а затем, независимо от высоты полета теории и глубины погружения в детали, в конце каждого завершенного исследовательского акта формули ровать решение проблемы в терминах макроуровня. Короче го воря, классический подход фокусируется на общественно зна чимых проблемах. Характер самих проблем ограничивает и под сказывает необходимые методы и концепции и способы их при менения. Обсуждение различных взглядов на "методологию" и "теорию" уместно только при близком и постоянном соотнесе нии с общественно значимыми проблемами.
5.
Сознает это ученый или нет, но проблемы видятся ему — в плане их постановки и приоритетности — сквозь призму методов, теорий и ценностей.
Вместе с тем, надо признать, что у некоторых обществоведов нет собственного видения проблем. Они и не нуждаются ни в каком видении, поскольку на деле сами даже не определяют про блематику, над которой работают. Некоторые обществоведы берут ся за исследование непосредственно осознаваемых трудностей, с которыми сталкиваются в повседневной жизни простые люди; другие руководствуются ориентирами, определенными официальными властями или интересами частных организаций. Об этом наши коллеги в Восточной Европе и в России знают гораздо больше, чем мы, ибо большинство из нас никогда не жило при политиче ской организации, которая бы официально управляла интеллекту альной и культурной сферами. Но это ни в коем случае не означа ет отсутствие данного явления на Западе и, в частности, в Амери ке. По сравнению с политической, коммерческая ориентация может побудить ученых еще энергичнее сверять собственные иссле дования с поставленными извне целями.
Социологи старого либерального практического направления слишком увлекались исследованиями трудностей повседневной жизни как таковых; они не смогли всесторонне определить цен ности, на основе которых формулировались изучаемые проблемы не прорабатывали, даже не рассматривали необходимые для реали зации этих ценностей структурные условия. Их труды были пере гружены несистематизированными фактами, у них не было интел лектуальных средств для сравнения и упорядочения фактов. Все это вело к идее о романтическом плюрализме причин. В любом случае ценности, которые издавна разделяют сторонники либераль ного практицизма, сегодня существенным образом инкорпориро ваны в административный либерализм государства всеобщего бла годенствия.
В целом, предназначение бюрократического обществоведения, адекватным инструментом которого является абстрактный эмпи ризм, а "Высокая теория" заполняет теоретический вакуум, сво дится к служению властям. Старый либеральный практицизм и бюрократическая общественная наука не стремятся включить в круг изучаемых проблем ни общественно значимые вопросы, ни лич ные трудности людей. Интеллектуальный характер и использова ние результатов деятельности этих школ в политике (да и любых других школ в общественной науке) нелегко отделить друг от дру га. Именно благодаря использованию в политических целях, рав но как и своему интеллектуальному характеру (и своей академи ческой организации) обе эти школы вышли на те позиции, кото рые они сейчас занимают в современной науке.
В классической традиции общественной науки проблемы форму лируются так, что в самой их постановке учитывается целый ряд конкретных сфер жизнедеятельности и те частные трудности, ко торые испытывают различные люди. Эти сферы жизнедеятельно сти, в свою очередь, локализуются в более широких конкретно-исторических социальных структурах.
Ни одна проблема не может быть адекватно сформулирована, если не установлены ценности и угрожающие им факторы. Эти ценности и то, что им угрожает, очерчивают границы самой про блемы. Как я полагаю, через классический социальный анализ красной нитью проходят две ценности — свобода и разум. Порой ка жется, что угрожающие им сегодня силы растут вместе с основ ными тенденциями современного общества, если не являются сущностными признаками данного исторического периода. В центре внимания всего обществоведения находятся условия и тенденции, представляющие видимую угрозу этим двум ценностям, и по следствия этой угрозы для человечества и для исторического про цесса.
Но я сейчас говорю не столько о каком-то определенном кру ге проблем, в том числе и тех, которые я сам выбрал для изучения, сколько о том, что обществоведам необходимо осознать те пробле мы, которые в действительности содержатся в их работе и в их планах. Только при такой рефлексии они могут четко и аккуратно ставить определенные задачи и находить возможные альтернативы их решения. Только на этом пути можно сохранить объектив ность. Ибо объективность в общественной науке требует от учено го постоянного стремления ясно осознавать все, что вовлекается в это предприятие; она предполагает широкое и критическое обсуж дение достигнутых на этом пути результатов. Стремясь к росту объема и действенности общественно-научного знания, нельзя по лагаться ни на догматические модели "Научного метода", ни на претенциозные заявления о " Проблемах обществоведения".
При постановке задач исследования следует досконально знать круг социально значимых проблем и повседневных трудностей, испытываемых различными категориями людей; сама формули ровка сущности будущей работы должна открывать причинные связи между сферами повседневной жизнедеятельности и социальной структурой. Определяя темы для исследований, необходимо про яснить те ценности, которые явно находятся под угрозой в рамках исследуемых проблем. Такой подход осложняется тем, что публика и отдельные индивиды не ощущают угрозы ценностям разума и свободы или по крайней мере обеспокоены не только этими цен ностями. Поэтому мы должны также выяснить* каким ценностям, По мнению акторов, угрожает опасность, кто или что им угрожает? Какова будет их реакция, если они полностью осознают реальную Угрозу ценностям разума и свободы? При формулировании проблем для исследования совершенно необходимо учитывать определенные ценности и чувства, объяснения и страхи, ибо господствующие мнения и ожидания, сколь неадекватными и ошибочными они бы ни были, составляют самую суть общественно значимых проблем и личных трудностей. Более того, любое решение тех или иных вопросов можно отчасти проверить, выяснив отражает ли оно жизненные трудности и социальные проблемы так же, как они субъективно переживаются.
Между прочим, при постановке "коренного вопроса" и ответа на него обычно учитывают состояние тревожности, возникающее из "глубин" биографии людей, а также индифферентность, по рождаемую самой структурой конкретного общества. Самим выбо ром и постановкой задач мы должны, во-первых, увидеть в ин дифферентности социально важную проблему, а смутную тревогу перевести на язык повседневных забот, и, во-вторых, необходимо учитывать и структурные проблемы, и повседневные трудности. При этом в исследованиях требуются максимально простые и точ ные формулировки, касающиеся ценностей и угрожающих им опас ностей, а также желательно соотнести первые со вторыми.
В свою очередь, любой адекватный ответ на "коренной во прос" будет включать положения о стратегических направлениях вмешательства в ситуацию, о "рычагах", посредством которых можно поддерживать или изменять сложившуюся структуру, а также оценку тех, кто в силу своего положения в обществе призван совершать это вмешательство, но не делает этого. Формулирование проблем для исследования требует учета гораздо большего числа факторов, но я хотел здесь наметить лишь общие очертания этого процесса.
После того как я уделил довольно много внимания критике преобладающих в обществоведении направлений, хочу обратиться к более позитивным — даже программным — идеям, касающимся перспектив этой науки. Если общественная наука пребывает в со стоянии неопределенности, то нужно извлечь из этого пользу, а не оплакивать ее. Наука может быть больна, но признание этого фак та следует понимать как требование поставить диагноз и даже как признак приближающегося выздоровления.
1.
Собственно говоря, общественная наука занимается изучени ем человеческого многообразия, включающего все социальные миры, в которых жил, живет и мог бы жить человек. В эти миры входят и первобытные сообщества, которые, насколько мы знаем, мало изменились за тысячу лет, и могущественные державы, которые, как это неоднократно бывало, в одночасье терпели крах. Византия и Европа, классический Китай и античный Рим, Лос-Анжелес и империя древнего Перу - все миры, которые когда-либо знало человечество, предстоят перед нашим взором, открытые для изуче ния.
Среди этих миров - и свободные сельские поселения, и груп пы давления, и подростковые банды, и нефтяники из племени Навахо, военно-воздушные силы, предназначенные для того, что бы стереть с лица земли городские кварталы площадью в сотни тысяч квадратных миль, наряды полицейских на перекрестках, круж ки близких друзей, собравшаяся в аудитории публика, преступные синдикаты, толпы людей, заполнившие однажды вечером улицы и площади крупнейших городов, дети индейского племени Хопи, Работорговцы в Аравии, политические партии в Германии, соци альные классы в Польше, меннонитские школы, душевнобольные в Тибете, всемирная сеть радиовещания. Люди разных рас и национальностей составляют публику, наполняющую залы кинотеатров, и в то же время они сегрегированы друг от друга. Они счаст ливы в браке и одновременно одержимы незатухающей нена вистью. Тысячи самых разных занятий существуют в торговле и промышленности, в государственных учреждениях, в различных местностях, в странах величиной чуть ли не с континент. Каждый день заключается миллион мелких сделок, и повсюду возникает столько "малых групп", что никто не в силах их сосчитать.
Человеческое многообразие проявляется также в разнообра зии отдельных индивидов; социологическое воображение помогает изучить и понять его. В этом воображении индийский брамин середины 1850 г. располагается рядом с фермером-первопроходцем из Иллинойса; английский джентльмен XVIII века — рядом с ав стралийским аборигеном и китайским крестьянином, жившим 100 лет назад, с современным политиком из Боливии и французским рыцарем-феодалом, с объявившей в 1914г. голодовку английской суфражисткой, голливудской звездой и римским патрицием. Пи сать о "человеке" значит писать обо всех этих мужчинах и женщи нах — о Гете и живущей по соседству девчонке.
Обществовед пытается упорядочить факты и понять челове ческое многообразие. Возникает вопрос, возможно ли упорядоче ние и не является ли переживаемая общественными науками смута неизбежным отражением самого объекта, который пытаются изу чать обществоведы? Мой ответ таков: возможно, многообразие не такое уж "беспорядочное", каким может показаться из простого перечисления малой его части; может быть, даже не такое беспоря дочное, каким его часто представляют в учебных курсах колледжей и университетов. Порядок, так же как и беспорядок, зависит от "точки зрения": для достижения упорядоченного понимания лю дей и обществ необходим целый комплекс критериев, которые были бы достаточно простыми, чтобы понимание вообще было возмож ным, и достаточно разносторонними, чтобы охватить всю сферу человеческого многообразия. Вот такую точку зрения обществен ная наука непрестанно отстаивает.
Конечно, в обществоведении любая точка зрения базируется на определенных позициях. Непременным условием решения кар динальных проблем общественных наук, о которых я упоминал в первой главе, является изучение биографий, истории и их взаимопересечения внутри социальных структур. Чтобы исследовать эти проблемы и увидеть все человеческое многообразие, ученый должен постоянно находиться на уровне исторической реальности и учитывать, какими смыслами ее наделяют конкретные мужчины и женщины. Наша цель состоит именно в том, чтобы определить реальные процессы в обществе и раскрыть те смыслы, которые придают им конкретные люди. На основе этих смыслов формиру ется проблематика классической общественной науки, а, следова тельно, в ней структурные проблемы общества перекрещиваются с трудностями повседневной жизни. Поэтому нам необходимо стре миться к исчерпывающему сравнительному анализу всех социаль ных структур в мировой истории, в прошлом и настоящем. Для этого необходимо отбирать сферы жизнедеятельности микроуров ня и изучать их в терминах макросоциальных конкретно-истори ческих структур. Целесообразно избегать произвольной специали зации учебных факультетов; исследователь должен ориентировать ся на избранную тему и, точнее говоря, проблему, опираясь при этом на идеи, эмпирические материалы и методы изучения чело века как творца на исторической сцене.
Если посмотреть на обществоведение с исторической точки зрения, можно заметить, что ученые с наибольшим вниманием относились к политическим и экономическим институтам, при этом довольно тщательно изучались военные, семейные, религиозные и просветительские учреждения. Такая классификация институтов в соответствии с объективно выполняемыми ими функциями об манчиво проста, хотя и удобна. Если мы поймем, как эти институ ты связаны друг с другом, то выясним социальную структуру об щества. Ибо под термином "социальная структура" обычно пони мают именно комбинацию институтов, расклассифицированных в соответствии с выполняемыми ими функциями. Социальная струк тура как таковая представляет собой довольно сложный объект, с которым работает обществовед. Соответственно, наиболее всеохва тывающей целью социологии является анализ социальной струк туры любого из многообразных обществ, в его отдельных компо нентах и в его целостности. Сам термин "социальная структура" Имеет множество различных определений и, кроме того, для обо значения одного и того же понятия употребляются различные тер мины. Но если постоянно иметь в виду различие между сферами Повседневной жизнедеятельности и структурой общества, а также не забывать о понятии "института", можно всегда распознать при знаки социальной структуры там, где она есть.
2.
В наше время социальные структуры обычно организованы под властью политического государства. В терминах власти самой сложной и объемной единицей социальной структуры является национальное государство. Национальное государство является сей час доминирующей формой общества в мире и, в качестве таковой главным фактором в жизни каждого человека. Национальное госу дарство разделяет и объединяет — в разной степени и разными способами - "цивилизации" и материки. Его протяженность и уровень развития — ключи к пониманию современной всемирной истории. Современное национальное государство имеет полити ческие и военные, культурные и экономические рычаги принятия решений и осуществления власти. Все институты и сферы повсе дневной жизни большинства людей теперь организованы в то или иное национальное государство.
Конечно, обществоведы не всегда изучают социальную струк туру нации в целом. Суть в том, что национальное государство является тем каркасом, в рамках которого они чаще всего чувству ют потребность сформулировать проблемы самых мелких и самых крупных социальных групп. Другие социальные "единицы" чаще всего понимаются как "донациональные" или "постнациональные". Разумеется, различные национальные сообщества могут "принад лежать" к одной "цивилизации", это обычно означает привержен ность их религиозных институтов к той или иной мировой рели гии. Исходя из фактических различий между "цивилизациями", можно наметить пути для сравнения национальных государств меж ду собой. Но, учитывая, как понятие "цивилизация" используется такими авторами, как, скажем, Арнольд Тойнби, оно представляет ся слишком расплывчатым и неточным, чтобы служить основной единицей анализа, то есть задавать "поле для исследования" в общественных науках.
Выбирая в качестве исходной единицы анализа национально-государственную социальную структуру, мы допускаем приемле мый уровень обобщения, то есть тот, который позволяет избежать ухода от задач исследования и, вместе с тем, рассмотреть те структурные силы, чье влияние на многие мелочи жизни и трудности в человеческом поведении сегодня очевидны. Более того, выбор на ционально-государственных структур дает возможность непосред ственно поднимать главнейшие социальные проблемы, вызываю щие озабоченность общественности. Ибо именно на этом уровне, к добру или к худу, концентрируются наиболее эффективные сред ства власти, действующие как внутри государства, так и в межго сударственных отношениях, а, следовательно, оказывающие суще ственное влияние на ход исторического процесса.
Не подлежит сомнению, что не все национальные государства в равной степени влияют на ход истории. Некоторые из них столь малы и зависимы от других, что происходящее в них можно по нять, только изучая Великие державы. Это — техническая пробле ма целесообразной классификации объектов — наций — и их срав нительного изучения. Верно также, что все национальные государ ства взаимодействуют, и некоторые из них тяготеют друг к другу в силу традиционно сходных условий развития. Но это свойственно любым объектам социального исследования. Более того, особенно после первой мировой войны, все способные к самостоятельности национальные государства все более и более становятся самодостаточными.
Многие экономисты и политологи считают естественным, что главным объектом их изучения является национальное го сударство: даже если они касаются "мировой экономики" и "меж дународных отношений", им приходится непосредственно иметь дело с конкретными государствами. Ввиду специфики объекта и своей традиционной практики антропологи исследуют "целостность" общества или "культуры" и, обращаясь к изуче нию современных обществ, пытаются, с большим или меньшим успехом, понять нации как целостности. Но социологи, или, точнее, исследователи-техники, которые сегодня не усвоили кон цепцию социальной структуры, считают нацию чрезмерно мас штабным и потому сомнительным объектом. По всей видимо сти, это объясняется ориентацией на "собирание данных", что Дешевле осуществить, имея дело с объектами микроуровня. А это значит, что объект выбирается исходя не из потребностей изучения конкретной проблемы; напротив, и проблема, и объект определяются выбором метода.
В каком-то смысле эта книга направлена против такого под хода. Думаю, что, занявшись всерьез какой-то общественно значи мой проблемой, большинство обществоведов обнаружат, что го раздо труднее сформулировать ее относительно какого-нибудь менее масштабного объекта, чем национальное государство. Это относит ся к изучению стратификации и экономической политики, обще ственного мнения и природы политической власти, труда и досуга - даже проблемы муниципального управления нельзя адекватно сфор мулировать без всестороннего их анализа в общенациональном кон тексте. Таким образом, национальное государство зарекомендовало себя в качестве эмпирической данности, с которой удобно иметь дело и которая доступна каждому, кто имеет опыт работы в облас ти общественных наук.
3.
Идея рассматривать социальную структуру как ключевую еди ницу исследований исторически теснейшим образом связана с со циологией, классическими ее выразителями были именно социо логи. Традиционным объектом и социологии, и антропологии яв ляется все общество в целом, или, как его называют антропологи, "культура". Специфически "социологическим" элементом изуче ния любой отдельной черты общества было постоянное стремле ние соотнести эту черту с другими с тем, чтобы достичь понима ния целого. Как я уже отмечал, социологическое воображение в значительной своей части является результатом усилий осущест вить эту цель. Но в настоящее время подобный взгляд и соответ ствующая практика ни в коем случае не свойственны только соци ологам и антропологам. То, что являло собой перспективное на правление в этих дисциплинах, превратилось в непоследователь ные попытки осуществить это намерение в общественных науках в целом.
Мне не кажется, что культурная антропология, в своей клас сической традиции и в развитии современных направлений, чем-то принципиально отличается от социологического исследования. В те времена, когда современные общества практически не обсле довались, антропологам приходилось собирать материалы о до-письменных народах в труднодоступных местностях. Другие об щественные науки, особенно история, демография и политическая наука, с самого своего зарождения основывались на документаль ных материалах, накопленных в письменную эпоху. Это обстоя тельство и привело к разделению дисциплин. Но сейчас всякого рода "эмпирические обследования" проводятся во всех обществен ных науках; фактически, их техника наиболее полно разрабатыва лась психологами и социологами в связи с историей обществ. В последние годы антропологи также включились в изучение разви тых сообществ и даже национальных государств; в свою очередь социологи и экономисты взялись за изучение "неразвитых наро дов". В настоящее время ни особенности метода, ни границы объ екта исследования по существу не отделяют антропологию от эко номики и социологии.
Экономические и политические науки большей частью связа ны с отдельными институциональными сферами социальной струк туры. В большей степени экономисты, в меньшей — политологи рассуждают о "хозяйстве" и "государстве", развивая "классические теории", сохраняющие свое влияние на многие поколения ученых. Одним словом, экономисты создают модели, тогда как политологи (вместе с социологами) их построению по традиции уделяют меньше внимания. Создать классическую теорию - значит разработать сис тему понятий и исходных предположений, из которых следуют выводы и обобщения. Последние, в свою очередь, сравниваются с различными эмпирическими заключениями. При выполнении этих задач понятия, процедуры и даже вопросы, по крайней мере неяв но, кодифицируются.
Все это вроде бы прекрасно. Однако, прежде всего в эконо мике, а потом уже в политологии и социологии значение фор мальных моделей государства и экономики, имеющих строгие, не прозрачные границы, умаляют две тенденции: 1) экономический и политический прогресс развивающихся стран и 2) появление ха рактерных для XX века форм "политической экономии", в одно и то же время тоталитарных и формально демократических. После военный период был одновременно и разрушительным, и плодо творным для встревоженных экономистов-теоретиков и, факти чески, для всех обществоведов, достойных этого звания.
В любой чисто экономической "теории цен" можно достичь логической строгости, но не эмпирической адекватности. Для по строения такой теории необходимо знать, как осуществляется руководство институтами бизнеса, как руководители этих институтов принимают решения по вопросам их внутренней деятельности и отношений с другими институтами; нужно с психологической точ ки зрения изучить ожидания, касающиеся затрат, в частности, на заработную плату; знать последствия противозаконного установле ния фиксированных цен картелями мелких торговцев, к лидерам которых необходимо относиться с должным пониманием и т. д. Точно также, чтобы понять степень заинтересованности участни ков экономического процесса, часто необходимо знать об офици альном и межличностном взаимодействии банкиров и правитель ственных чиновников, равно как и о безличных экономических механизмах.
Полагаю, что в общественных науках, преимущественное внимание исследователей медленно, но верно смещается к сравни тельному анализу. Сравнительные исследования, как теоретиче ские, так и эмпирические, являются сегодня наиболее перспектив ным направлением; такую работу лучше всего проводить в рамках объединенной общественной науки.
4.
По мере развития каждой из общественных наук, их взаимо действие с другими науками усиливается. Предметом экономики, как и при ее возникновении, снова становится "политическая эко номия", которая все больше используется для изучения части це лостной социальной структуры. Это характерно и для экономиста Джона К. Гэлбрейта, и в неменьшей степени для политологов Роберта Даля и Дэвида Трумэна. В работе Гэлбрейта о современ ной структуре американского капитализма фактически представле на такая же социологическая теория политической экономии, как во взглядах Шумпетера на капитализм и демократию или в идеях Эрла Лэтэма о политике групп. Гарольда Лассуэлла, Дэвида Рис-мена и Габриэля Элмонда можно в равной степени считать социо логами, психологами и политологами. Они, работая в рамках этих дисциплин, выходят за их пределы. Это свойственно всем ученым, ибо, когда овладеваешь какой-либо одной дисциплиной, тебя вле чет вторгнуться в область других наук, то есть работать в класси ческой традиции. Конечно, социологи могут специализироваться на одной из институциональных систем, но как только схватываешь сущность одной системы, одновременно приходит понимание ее места внутри совокупной социальной структуры и, следователь-до, ее отношения к другим институциональным системам. Ибо становится ясно, что в значительной степени именно из этих от ношений складывается сама реальность.
Разумеется, не следует думать, что, имея дело с огромным разнообразием социальной жизни, обществоведы рационально рас пределяют свое внимание между дисциплинами. Во-первых, каж дая из них развивалась самостоятельно, реагируя на специфиче ские запросы и условия; ни одна из них не развивалась как часть какого-то единого плана. Во-вторых, конечно, есть множество раз ногласий относительно взаимоотношений между различными дис циплинами, а также по поводу разумной степени специализации. Однако сегодня многие недооценивают, что все эти разногласия могут рассматриваться скорее как факты академической жизни, чем трудности на пути познания. Даже как явления академической жизни эти разногласия, по-моему, сегодня часто преодолеваются сами собой, перерастают сами себя.
В интеллектуальном плане, главную особенность сегодняш ней ситуации в науке составляет размывание границ; концепции переливаются из одной дисциплины в другую с возрастающей лег костью. Известно несколько примечательных случаев, когда карь ера специалиста основывалась почти исключительно на искусном владении терминологией одной отрасли знания и ее ловком при менении к традиционной области другой дисциплины. Специали зация в науке есть и будет, но не обязательно в рамках более или менее случайно прочерченных границ между известными сейчас ее отраслями. Специализация, скорее, будет осуществляться в грани цах проблем, для решения которых потребуется интеллектуальное оснащение, традиционно относящееся к разным дисциплинам. Все больше и больше появляется концепций и методов, которые ис пользуются всеми обществоведами.
Формирование каждой общественной науки осуществляется в ходе внутренних процессов развития определенного интеллекту ального стиля; кроме того, каждая наука испытывает на себе суще ственное влияние институциональных "случайностей", что ясно Проявилось в различиях, характерных для формирования каждой науки в ведущих странах Запада. Терпимость или безразличие со стороны представителей уже учрежденных дисциплин, включая философию, историю и другие гуманитарные науки, часто сопут ствовали возникновению таких дисциплин, как социология, эко номика, антропология, политология и психология. Фактически в некоторых высших учебных заведениях наличие или отсутствие факультетов общественных наук зависит от субъективного отно шения к ним. Например, в Оксфорде и Кембридже нет "факульте тов социологии".
Опасность слишком серьезного отношения к "департаментализации" общественных наук заключается в предположении, что каждый из экономических, политических и других социальных институтов представляет собой автономную систему. Разумеется, как я уже говорил, это предположение использовали и используют для конструирования "аналитических моделей", которые на самом деле часто бывают очень полезны. Обобщенные и замороженные в виде факультетов высшей школы, классические модели "государ ственного устройства" и "экономики", возможно, действительно отражают ситуацию в Великобритании начала XIX века и, особен но, в Соединенных Штатах. В самом деле, историю экономиче ских и политических наук как специальностей следует, до некото рой степени, интерпретировать в контексте того исторического пе риода развития современного Запада, в течение которого каждый институциональный порядок провозглашался автономной сферой. Но совершенно очевидно, что модель, представляющая общество в виде конгломерата автономных институциональных систем, не яв ляется единственно возможной для общественных наук. Мы не можем ограничиться типологией в качестве основания для всеоб щего разделения интеллектуального труда. Осознание этого явля ется одним из толчков к нынешнему объединению социальных наук. Очень активно происходит слияние некоторых политологи ческих дисциплин с экономическими, культурной антропологии с историей, социологии, по крайней мере, с одним из основных разделов психологии как в деле подготовки учебных курсов, так и в проектировании идеальных моделей исследований.
Интеллектуальные проблемы, возникающие благодаря един ству социальных наук, главным образом, связаны с отношениями институциональных систем - политической и экономической, военной и религиозной, семейной и образовательной — в данных обществах и в конкретные периоды времени. Это, как я уже гово рил, - важные проблемы. Многие практические трудности взаи моотношений различных социальных наук связаны с планирова нием учебной деятельности и академической карьеры, с термино логической путаницей и сложившимися рынками труда для вы пускников по каждой специальности. Одним из наиболее серьез ных препятствий на пути к совместной работе в сфере обществен ных наук является то, что для каждой дисциплины пишутся от дельные вводные курсы. Именно в учебниках чаще, чем в любом другом виде интеллектуальной продукции, происходят интеграции или дробления "областей знания". Менее подходящее поле для этого трудно представить. Но оптовые продавцы учебников имеют весьма реальную заинтересованность в производстве подобных книг. Наряду с интеграцией, придуманной в учебниках, попытки интег рировать общественные науки предпринимаются, скорее, в облас ти концепций и методов, чем в рамках проблем и предмета иссле дований. Соответственно, различия между "отраслями" основыва ются не на выделении реальных проблемных областей, а на иде альных "Понятиях". Эти понятия тем не менее трудно преодолеть, и я не знаю, будет ли это сделано. Но, как мне кажется, сейчас есть шанс, что тенденции определенных структурных изменений в развитии академических дисциплин со временем преодолеют со противление тех, кто, глубоко окопавшись, с завидным упорством до сих пор отстаивает свою узкоспециализированную ячейку.
В то же время, несомненно, что многие обществоведы осозна ют, что в "своей собственной дисциплине" они могут гораздо луч ше реализовывать поставленные цели в том случае, если открыто признают общие задачи, служащие ориентиром для общественной науки. Сейчас у каждого ученого имеются все возможности, чтобы игнорировать "случайности" в развитии своих факультетов, выби рать и формировать круг собственных занятий, не слишком забо тясь о том, к какому факультету он принадлежит. Когда ученый Приходит к подлинному осознанию каких-либо серьезных про блем и у него появляется горячая заинтересованность в их реше нии, он часто вынужден овладевать представлениями и методами, которым было суждено сформироваться в другой дисциплине. "И какая общественно-научная специальность с точки зрения пер спектив познания не будет казаться ему закрытым миром. Кроме того, он понимает, что фактически занимается общественной на укой, а не какой-то одной из них и, что совершенно не имеет значения, какую конкретную область социальной жизни ему инте реснее всего изучать.
Часто утверждают, что, обладая подлинными энциклопеди ческими знаниями, невозможно избежать дилетантизма. Я не знаю так ли это, но если это так, разве мы не можем хотя бы что-нибудь почерпнуть из энциклопедизма? Действительно, практически невозможно овладеть всеми данными, концепциями, методами каждой дисциплины. Более того, попытки "интегрировать общест венные науки" при помощи "концептуального перевода" или пред ставления подробных данных обычно оказываются полным вздо ром; это относится к большей части того, что содержится в "об щих" университетских курсах по "социальным наукам". Однако такое владение предметом, такой перевод, такое представление дан ных и такие учебные курсы не имеют отношения к тому, что подразумевается под "единством общественных наук".
А подразумевается следующее. Постановка и решение любой значительной проблемы нашего времени требует подбора материа ла, концепций и методов не из одной, а из нескольких дисциплин. Обществоведу не обязательно "владеть всей отраслью науки", до статочно знакомства с ее данными и подходами, чтобы использо вать их при разработке тех проблем, которыми он непосредственно занимается. Именно по содержанию проблем, а не по междисцип линарным границам должна проходить научная специализация. И именно это, как мне кажется, сейчас и происходит.
Общественная наука имеет дело с биографиями, историей и их пересечениями в социальных структурах. Эти три измерения — биография, история и общество — составляют систему координат для объективного изучения человека. В этом заключается основа позиции, на которой я стою, подвергая критике современные шко лы в социологии, последователи которых отошли отданной клас сической традиции. Проблемы современности - в их число входит проблема самой человеческой природы — не могут быть адекватно сформулированы, если на практике не будет последовательно осу ществляться идея о том, что история является стержнем общество ведения. Также должна быть признана необходимость дальнейше го развития этой науки с учетом конкретно-исторических контекс тов социологически обоснованной психологии человека. Общест вовед не может обойтись без привлечения истории и без истори ческого осмысления психологических аспектов явлений для аде кватной постановки тех проблем, которые должны в настоящее время задавать направление исследовательской работе!
1.
Утомительные дискуссии о том, является ли история социаль ной наукой и следует ли считать ее таковой, не имеют существен ного значения и не представляют никакого интереса. Очевидно, что вывод из подобных споров зависит от того, о каких историках и о каких обществоведах идет речь. Некоторые историки просто собирают якобы достоверные факты и стараются воздерживаться от "интерпретаций"; они занимаются, часто весьма плодотворно, отдельными фрагментами истории и, как кажется, не желают размещать свой предмет в каком бы то ни было широком контексте. Иные пребывают вне истории, затерявшись — часто не менее плодотворно — в трансисторических видениях неумолимого рока или Идущей славы. История как дисциплина не только побуждает к Уточнению деталей, но также вдохновляет исследователя расширить свой кругозор и увидеть поворотные события эпохи в разви тии социальных структур.
Пожалуй, большинство историков занято "подтверждением фактов", необходимых для понимания исторической трансформа ции социальных институтов, а также их интерпретацией, выпол ненной, как правило, в повествовательной форме. Кроме того многие историки не стесняются обращаться в своих исследованиях к изучению всех сфер социальной жизни. Границы их исследова ний, таким образом, совпадают с границами обществоведения, хотя они могут специализироваться на политической истории, истории экономики или истории идей. В той мере, в какой историки изуча ют типы социальных институтов, они склонны сосредоточивать внимание на происходящих в них изменениях за определенный период времени, не обращаясь к сравнительному методу, тогда как многие обществоведы в изучении типов социальных институтов чаще обращаются к сравнительному анализу, чем историки. Но очевидно, что это различие касается лишь направления внимания и специализации в рамках общей задачи.
Именно сегодня многие американские историки испытывают на себе сильное влияние концепций, проблем и методов различ ных социальных наук. Ж. Барзун и X. Графф не так давно предпо ложили, что, может быть, "обществоведы постоянно вынуждают историков модернизовать свои методики" потому, что они "слиш ком заняты, чтобы изучать историю" и "не могут распознать необ ходимые данные, если они представлены в непривычной форме"1.
1 Вапип J., Grqffff. The modern researcher. New York: Harcourt, Brace, 1957. P. 221.
Конечно, в любой исторической работе возникает больше ме тодологических проблем, чем многие историки могли бы вообра зить. Но некоторые из них действительно мечтают не столько о методе, сколько об эпистемологии, — что может привести к до вольно странному уходу от исторической реальности. Влияние оп ределенных версий "общественной науки" на историков зачастую оказывается плачевным, но это влияние все же не настолько велико, чтобы его нужно было долго здесь обсуждать.
Основной задачей историка является точное описание фактов человеческой жизни, но на самом деле такая упрощенная постановка проблемы обманчива. Историк воплощает в своей работе организованную память человечества, и эта память, письменная история, чрезвычайно изменчива. Она меняется, часто совершенно радикально, от одного поколения историков к другому — и не просто потому, что более поздние конкретные исследования вво дят в оборот новые факты и документы. Она меняется также бла годаря смене интересов и критериев, на основе которых произво дятся описания. Так формируются критерии отбора фактов из бес численного множества событий и, одновременно, их основные ин терпретации. Историк не может избежать отбора фактов, хотя в его силах попытаться отрицать это, сохраняя ловкость и осторож ность при собственных интерпретациях. Не нужно великолепных прозрений Джорджа Оруэлла, чтобы понять, как легко можно из вратить историю в ходе ее беспрестанного переписывания. Оруэлловский "1984 год" показал это наглядно и, будем надеяться, ос новательно напугал некоторых наших коллег-историков.
Все эти опасности исторического предприятия делают эту на уку одной из наиболее теоретизированных гуманитарных дисцип лин, из-за чего безмятежное неведение многих ученых производит еще более удручающее и тревожное впечатление. Я полагаю, что бывают периоды, когда главенствует одна жесткая и монолитная точка зрения, принимая которую как должную, историки могут не задумываться о многих других вещах. Но наше время не таково. Если у историков нет "теории", они, предоставляя материалы для написания истории, сами быть авторами не могут. Они в состоя нии продолжать записывать, но не способны точно отразить собы тия. Для выполнения этой задачи сегодня недостаточно все внимание уделять "фактам".
Работы историков можно рассматривать как огромную карто теку, крайне необходимую для всех общественных наук, и я пола гаю, что это верный и плодотворный взгляд. Иногда считают, что история как дисциплина включает все общественные науки, но так Думают лишь несколько заблуждающихся "гуманитариев". Наиболее Фундаментальной из всех прочих является идея, что каждая обще ственная наука, или, лучше сказать, каждое хорошо продуманное социальное исследование, требует исторической концептуализации и максимально полного использования исторических материалов. Эту простую идею я и отстаиваю.
Для начала мы, пожалуй, рассмотрим одно постоянное возра жение против использования обществоведами исторических мате риалов. Утверждается, что такие материалы не настолько точны или что они недостаточно известны, чтобы можно было сравни вать их с более надежными, доступными и точными современны ми данными. Безусловно, подобное возражение указывает на весь ма щекотливую проблему социального познания, но это верно только в том случае, если ограничить виды используемой в исследовании информации. Как я уже говорил, рассмотрение какой-либо кон кретной проблемы должно определяться требованиями классичес кого социального анализа, а не жесткими ограничениями избран ного метода. Более того, это возражение уместно только для опре деленного круга проблем, и зачастую на него можно ответить: по многим вопросам адекватную информацию мы можем получить только о прошлом. Государственные и негосударственные тайны, усиление роли общественности — все это современные факты, ко торые, вне сомнения, необходимо принимать во внимание, когда мы судим о достоверности информации о прошлом и настоящем. Одним словом, это возражение является лишь очередной версией методологического самоограничения и часто сопутствует идеологии политически бездеятельного "ученого незнания".
2.
По сравнению с вопросами о научности истории и как долж ны себя вести историки, более важен и более дискуссионен вопрос, являются ли сами социальные науки историческими дисциплина ми. Для выполнения своих задач и даже для правильной их поста новки, обществоведы должны использовать исторические материа лы. Если не признавать трансисторическую теорию и теорию о внеисторической сущности человека в обществе, никакая общест венная наука не может выйти за пределы истории. Вся социология достойна называться "исторической социологией". Она, как пре восходно выразился Пол Суизи, пытается записывать "настоящее как историю". Существует несколько причин для такой тесной связи между историей и социологией.
1) Требуется более широкая постановка вопроса "Что объяс нять?", которая обеспечивается только пониманием исторического многообразия типов человеческого общества. То, что, например, на конкретный вопрос о соотношении между формами национа лизма и типами милитаризма нужно по-разному отвечать приме нительно к разным обществам и разным историческим периодам, означает необходимость переформулировать сам вопрос. Мы нуж даемся в многообразии предоставляемых историей фактов скорее для того, чтобы ставить социологические вопросы, нежели отве чать на них. Ответы или объяснения, которые мы могли бы пред ложить, часто, если не всегда, строятся на сравнении. Сравнение требуется для того, чтобы понять, каковы могут быть основные условия существования объекта, который мы исследуем, будь то формы рабства или трактовка преступлений в различных общест вах, типы семьи, крестьянские общины или колхозы. Какое бы явление нас ни интересовало, мы должны наблюдать его в самых разнообразных обстоятельствах. В противном случае мы ограни чимся плоским описанием.
Для того чтобы преодолеть это, мы должны изучить все до ступное многообразие социальных структур, как исторических, так и современных. Если мы не будем стремится к этому, что, конеч но, не подразумевает исчерпание множества конкретных случаев, то наши утверждения не будут эмпирически адекватными. Огра ничившись анализом нескольких признаков только одного обще ства, нельзя четко выявить действующие в нем закономерности и отношения. Исторические типажи составляют весьма важную часть наших изысканий и играют незаменимую роль в трактовке рас сматриваемых событий. Исключить из исследований историчес кий материал — сведения о том, что люди сделали и какими стали, - было бы равносильно изучению процесса рождения без учета материнства.
Если мы ограничиваемся примером одного какого-либо госу дарства современного (обычно западного) общества, то у нас нет оснований надеяться, что сможем уловить многие подлинно фун даментальные различия между человеческими типами и общест венными институтами. Эту общую истину можно конкретизиро вать применительно к общественной науке. Различным секторам одного общества часто присуще так много общих знаменателей веры, иерархии ценностей, институциональных форм, что сколь бы Детальным и педантичным ни было наше исследование, мы не Найдем действительно значимых различий среди людей и между институтами в один отдельно взятый момент отдельно взятого общества. Фактически, синхронный срез одного общества часто подразумевает однородность, к которой, даже если суждения о ней истинны, необходимо подходить как к проблеме. Ее нельзя, как это часто делается в современной исследовательской практике, свести к проблеме построения выборки или сформулировать как пробле му в терминах "здесь" и "теперь".
Общества, по-видимому, различаются разнообразием своих специфических явлений, а также, в более общем плане, по степени социальной однородности. Как заметил Моррис Гинзберг, если то, что мы изучаем, "демонстрирует существенные индивидуальные вариации внутри одного общества или в один исторический пери од, то установление реальных связей возможно, без выхода за пре делы данного общества или периода"1.
1 Ginsbei-g M. Essays in sociology and social philosophy. Vol. II. London: Heinemann, 1956. P. 39.
Часто это действительно так, но не настолько безапелляционно, чтобы принять без провер ки. Для проверки обычно приходится предусматривать в исследо ваниях сравнение социальных структур. Полноценное сравнитель ное исследование требует привлечения всех имеющихся многооб разных материалов. Проблему социальной однородности, если ее ограничить рамками современного массового или же рамками тра диционного общества, нельзя правильно сформулировать и, тем более, должным образом решить без учета сравнительного изуче ния современных и прошлых обществ.
Например, значение таких ключевых тем политической на уки, как "общественность" и "общественное мнение" нельзя по нять без подобной работы. Без расширения исследовательского го ризонта мы часто обрекаем себя на получение поверхностных и ошибочных результатов. Не думаю, например, что кто-нибудь бу дет оспаривать утверждение о том, что политическая индиффе рентность является одним из главных фактов в политической жизни современных западных обществ. Однако в тех научных работах по "политической психологии избирателей", которые не опираются на исторический и сравнительный анализ, мы не находим даже классификации "избирателей", которая бы учитывала подобную индифферентность. На самом деле конкретно-историческую идею политической индифферентности и, тем более, ее смысл нельзя сформулировать в терминологии большинства исследований пове дения избирателей.
Одно и то же утверждение о "политической индифферент ности" применительно к крестьянам доиндустриального и к человеку современного массового общества имеет неодинаковый смысл. Во-первых, значение политических институтов для образа жизни людей и условия их существования абсолютно различны в этих двух типах общества. Во-вторых, различны формальные возмож ности участия в политической жизни. И, в-третьих, рост ожида ния политического участия на протяжении всей истории буржуаз ной демократии современного Запада не всегда был характерен для доиндустриального мира. Чтобы понять "политическую индиффе рентность", объяснить ее, уловить ее смысл в современных обще ствах, необходимо учитывать совершенно разные типы и условия этой индифферентности, а для этого мы должны произвести срав нение исторических данных.
2) Внеисторические исследования тяготеют к статике или к разовому изучению ограниченных сфер повседневной жизнедея тельности. Этого и следует ожидать, так как большие структуры легче заметить, когда они находятся в процессе изменения. А из менения мы начинаем замечать только тогда, когда расширяем кру гозор и охватываем достаточно большой исторический отрезок вре мени. Поэтому единственный способ понять взаимодействие меж ду мельчайшими формами деятельности людей и более крупными структурами, выяснить, как факторы макроуровня влияют на огра ниченные сферы повседневной жизни — это обратиться к истори ческим материалам. Чтобы определить структуру во всех значени ях этого ключевого термина и адекватно сформулировать пробле мы и трудности ограниченных условий повседневности, необходи мо и на словах и на деле признать, что общественные науки мы воплощаем в жизнь как исторические дисциплины.
Изучение истории не только увеличивает наши возможности Познания структуры общества. Мы не можем надеяться на понимание Даже отдельно взятого общества, даже в статике без использования исторического материала. Образ всякого общества — это конкрет но-исторический образ. То, что Маркс называл "принципом исто рической определенности", можно изложить следующим образом: любое данное общество должно быть понято в контексте того пе риода, в котором оно существует. Как бы ни определялся "пери од", общественные институты, идеологии, типы личностей, преоб ладающие в любой данный период, составляют уникальные фено мены. Это не означает, что данный исторический тип нельзя срав нить с другими и что его можно постичь только интуитивно. Но это означает — и это уже вторая ссылка на приведенный выше принцип, — что в рамках одного исторического типа различные механизмы социальных изменений образуют определенное про странство взаимодействия. Именно эти механизмы, которые Карл Маннгейм вслед за Джоном Стюартом Миллем назвал "principia media", и хотят описать обществоведы, изучающие социальную структуру.
Ранние теоретики обществоведения пытались сформулировать инвариантные законы общества — законы, которые бы имели силу для всех обществ подобно тому, как процедуры абстрагирования в физике позволили сформулировать законы, отсекающие несущест венное для их действия качественное богатство "природы". По моему мнению, ни одному обществоведу не удалось установить какой-либо "закон", который был бы трансисторическим, действия которого можно было бы распространить за пределы конкретной структуры в конкретно-исторический период. Иначе "законы" пре вращаются в пустые абстракции или весьма туманные тавтологии. Единственный смысл "социальных законов" или даже "социаль ных закономерностей" — это, как мы могли убедиться, principia media, или, если угодно, конструкт для конкретной социальной структуры в конкретно-историческую эпоху. Нам неизвестны уни версальные механизмы исторических изменений, а те механизмы, которые уже описаны, варьируются в различных социальных струк турах. Исторические изменения касаются социальных структур об щества и отношений между образующими их компонентами. Подобно тому, как существует разнообразие социальных структур, существует и разнообразие принципов исторических изменений.
3) Абсолютная необходимость знания истории того или иного общества для его понимания становится совершенно очевидной любому экономисту, политологу или социологу как только он по кидает пределы развитого индустриального общества и исследует институты какой-нибудь иной социальной структуры – Ближнего Востока, Азии или Африки. При изучении "своей собственной страны" исследователь, сам того не замечая, уже погружен в ее историю, поскольку ее знание непосредственно присутствует в кон цепциях, с которыми он работает. Когда он расширяет рамки ис следования и проводит сравнительный анализ, он начинает лучше видеть внутреннюю историческую обусловленность того, что он хочет понять, а не просто фиксирует "общий фон".
В наше время проблемы западного общества почти неизбежно оказываются общемировыми проблемами. Пожалуй, одной из от личительных характеристик современной эпохи является то, что впервые в истории все разнообразные социальные миры находятся в тесном, быстром и очевидном взаимодействии. Исследователь должен заниматься сравнением этих миров и рассматривать взаи модействия между ними. Возможно поэтому некогда экзотическая заповедная зона антропологов теперь получила название "слабо развитых стран" и включается в число объектов исследования эко номистами, а также политологами и социологами. Вот почему наи лучшие социологические исследования сегодня — это работы гло бального и регионального масштаба.
Сравнительные и исторические исследования очень тесно пере плетаются. Нельзя понять политическую экономию слаборазви тых, коммунистических и капиталистических стран, рассматривая только их современное состояние, с помощью простых вневремен ных сравнений. Нужно расширить временные границы анализа. Чтобы понять и объяснить сегодняшнее состояние сравниваемых фактов, нужно знать исторические фазы и причины различий в скорости и направлении развития стран, а также причины препят ствующие их развитию. Нужно знать, например, почему основан ные в шестнадцатом и семнадцатом веках европейцами колонии в Северной Америке и Австралии стали со временем промышленно развитыми капиталистическими странами, а бывшие колонии в Индии, Латинской Америке и Африке остаются бедными, аграр ными и отсталыми странами вплоть до конца двадцатого века.
Таким образом, историческая точка зрения ведет к сравни тельному исследованию обществ. Нельзя понять и объяснить ос новные фазы, через которые прошла или проходит та или иная западная страна, и современные ее очертания только в терминах своей собственной национальной истории. И не только потому, что в исторической реальности любая страна в своем развитии взаимодействует с другими странами. Я также имею в виду, что разум не может даже сформулировать исторические или социоло гические проблемы отдельно взятой социальной структуры без ее со- и противопоставления с социальными структурами других обществ.
4) Даже если наша работа не является собственно сравнитель ной и связана с каким-то узким сектором социальной структуры одной страны, нам необходимы исторические материалы. Только посредством абстрагирования, которое необязательно ведет к иска жению социальной реальности, мы можем избежать негативного влияния на исследование некоторых острых моментов. В наших силах, конечно, конструировать моментальные картинки и даже панорамы, но в этом случае мы не придем ни к каким выводам. Если известно, что объект нашего исследования претерпевает из менения, то на самом простейшем описательном уровне мы обяза ны спросить, каковы основные тренды этих изменений? И чтобы ответить на поставленный вопрос, по крайней мере, необходимо наметить два ориентира: "куда" и "откуда".
Ответ может содержать формулировку долго- и краткосроч ного тренда, что, конечно же, зависит от задач исследования. Но в работах любого масштаба обычно необходимы достаточно продол жительные тренды. Долгосрочные тренды нужны хотя бы для того, чтобы преодолеть исторический провинциализм — неявное допу щение о том, что настоящее является своего рода независимым творением.
Для того чтобы понять динамику изменений в современной социальной структуре, мы должны попытаться выделить долго срочные тенденции развития и в их терминах ответить на вопрос: каков механизм тенденций, вызывающих изменения в социальной структуре общества? Задавая подобные вопросы, мы доведем рас смотрение трендов до кульминационной точки, которая связана с историческим переходом от одной эпохи к другой и с тем, что можно назвать структурой эпохи.
Обществовед хочет понять природу современной эпохи, най ти контуры ее структуры и выделить ее главные движущие силы. Каждая эпоха, если ее верно определить, является "полем исследо вания", которое дает возможность раскрыть присущую ей механику исторического процесса. Роль властвующих элит, например, в историческом процессе изменяется в зависимости от степени цент рализации институциональных средств принятия и выполнения решений.
Концепция структуры и движущих сил "современной эпо хи" также ее сущностных уникальных признаков является цент ральной, но часто непризнанной в общественных науках. Полито логи изучают современное государство, экономисты - современ ный капитализм. Социологи, особенно в своей полемике с марк сизмом, ставят множество проблем в терминах "сущностных черт нового времени", а антропологи применяют свои познавательные способности к современному миру в исследованиях дописьменных обществ. Пожалуй, наиболее классические проблемы современных общественных наук в политологии и экономике не в меньшей степени, чем в социологии, связаны с исторической интерпрета цией довольно частного процесса — зарождения, формирования и состава городских промышленных обществ "Современного Запада", как правило, в противопоставлении с "Эрой феодализма".
В обществоведении известно множество общеупотребимых понятий для обозначения исторического перехода от сельской об щины феодальных времен к современному городскому обществу: "статус" и "договор" Г. Мэна, "общность" и "общество" Ф. Тен ниса, "статус" и "класс" М. Вебера, "три стадии" А. Сен-Симона, "военное" и "промышленное" общества Г. Спенсера, "циркуляция элит" В. Парето, "первичные" и "вторичные группы" Ч. Кули, "механическая" и "органическая солидарность" Э. Дюркгейма, "на родное" и "городское" Р. Редфилда, "священное" и "светское" Г. Беккера, "гарнизонное государство" и "торговое общество" Г. Лассуэлла, — все эти концепции, независимо от степени генера лизации в употреблении, имеют конкретно-исторические корни. Даже тот, кто думает, будто он не касается истории, употребляя некоторые понятия исторических трендов, вносит в исследования и историчность, и даже трактовку определенного исторического периода.
Именно в контексте повышенного внимания к облику и движущим силам "современной эпохи", к природе присущих ей кри зисов нужно понимать стандартную для обществоведа озабочен ность "трендами". Мы изучаем тренды, пытаясь заглянуть за события и осмыслить их. В таких исследованиях часто делаются попытки сосредоточить свое внимание на каждом тренде, забегая немного вперед, и, что еще более важно, увидеть все тренды вмес те, как движущиеся части целостной структуры исторической эпо хи. Конечно, с интеллектуальной точки зрения гораздо легче (а с политической — более благоразумно) рассматривать тренды от дельно и одномоментно, как будто они не связаны друг с другом, чем представить их все вместе. Для записного эмпирика, пишу щего маленькие сбалансированные эссе о том и о сем, любая по пытка "увидеть целое" часто представляется "крайним преувели чением".
Попытки "увидеть целое" безусловно таят много опасностей интеллектуального плана. То, что одному видится как целое, дру гому представляется лишь частью, и иногда, при отсутствии си ноптического зрения, попытка увидеть целое приводит лишь к сплошному описательству. Определение целого, конечно, может быть пристрастным, но я не думаю, что это пристрастие сильнее, чем при выборе легко выделяемой при наблюдении детали безо всякого представления о целом, ибо такой выбор всегда будет двой ственным. В исторически ориентированном исследовании мы, кроме того, часто склонны путать "предсказание" и "описание". Эти две операции не поддаются строгому разграничению и не являются единственными при рассмотрении трендов. Мы можем изучать трен ды, пытаясь ответить на вопрос "куда мы идем?", и именно это обществоведы и пытаются делать. При этом мы пытаемся изучать историю, а не возвращаться в нее, отслеживать современные трен ды, чтобы не впасть в "журналистику", и выверять будущее, не впадая в пророчество. Все это нелегко дается. Мы должны по мнить, что имеем дело с историей, что она очень быстро изменяет ся и что существуют контртренды. И нам всегда приходится соче тать узость непосредственно переживаемого настоящего с обобще ниями, необходимыми для раскрытия смысла конкретных трендов для эпохи в целом. Но, кроме того, обществовед пытается увидеть разные основные тренды вместе, то есть структурно, а не так, как они проявляются в отдельной сфере жизнедеятельности. Именно эта цель позволяет в исследовании трендов выходить на уровень понимания определенной исторической эпохи, что требует полного и искусного использования исторических материалов.
3.
Есть еще один довольно распространенный сегодня способ "обращения к истории", наделе скорее ритуальный, чем преследу ющий содержательные цели. Я имею в виду короткие и скучные скетчи "по истории", которыми часто предваряются исследования современного общества, а также ad hoc процедуру, известную как "историческое объяснение". Такие "объяснения", опирающиеся на прошлое отдельной страны, редко бывают адекватными. По этому поводу необходимо отметить несколько моментов.
Во-первых, признаем: изучение истории нам необходимо, что бы преодолеть ее. Здесь я подразумеваю следующее: то, что часто принимается за исторические объяснения, лучше рассматривать как часть того, что еще надлежит уяснить. Вместо того, чтобы "объяс нять" какое-то явление как "пережиток прошлого", мы должны поставить вопрос, почему оно сохранилось. Обычно находят раз ные ответы в зависимости от фаз, через которые прошел изучае мый феномен, и для каждой фазы можно попытаться установить, какую роль играл этот феномен, как и почему он перешел в свою следующую фазу.
Во-вторых, в исследованиях современного общества, я ду маю, очень важно прежде всего пытаться объяснить его признаки в терминах современных же функций. Это значит определить мес то этих признаков в целом и во взаимосвязи с другими признака ми. Как только удается их определить, четко вычленить, поточнее выделить их компоненты, можно переходить к рассмотрению более или менее однородного и тем не менее исторического промежутка времени.
В работах о личностных проблемах взрослых некоторые неофрейдисты — пожалуй, наиболее заметно это проявляется у К. Хорни - пришли, кажется, к сходным методам. К генетическим и биографическим причинам обращаются только тогда, когда ис черпывающе изучены наличные черты и свойства характера. По нятно, что по поводу этой же темы идет классический спор между Функциональной и исторической школой в антропологии. Одной из причин спора, по моему мнению, является то, что исторические объяснения" часто превращаются в консервативную идеологию: Институты эволюционировали в течение долгого времени, и поэ тому не следует торопиться изменять их. Другая причина состоит в том, что историческое сознание довольно часто становится ис точником радикальной идеологии: институты по своей сути эфе мерны, соответственно, конкретные институты не вечны и не "ес тественны" для человека, они тоже изменяются. Обе эти точки зрения часто опираются на особый род исторического детерминиз ма или даже исторической неизбежности, которые легко ведут к пассивной позиции и ошибочному пониманию роли человека в историческом процессе. Я не хочу заглушать в себе историческое чутье, ради обретения которого я упорно работал, но я также не хочу основываться в своих объяснениях на консервативном или радикальном употреблении понятия "историческая судьба". Я не принимаю "судьбу" как универсальную историческую категорию, о чем собираюсь поговорить позже.
Итог моих рассуждений довольно противоречив, но если он верен, то это будет иметь большое значение. Я полагаю, что исто рические периоды и общества различаются по тому, нужно ли для их понимания непосредственно обращаться к "историческим фак торам" или нет. Историческая природа данного конкретного об щества в данный период времени может быть такова, что "исто рическое прошлое" имеет лишь косвенное значение для его пони мания.
Совершенно ясно, что для того, чтобы понять медленно изме няющееся общество, застрявшее на века в замкнутом круге беднос ти, традиций, страданий и невежества, необходимо изучать его историческое прошлое и устойчивые исторические механизмы, при водящие к ужасающей зависимости от собственной истории. Объ яснение механизмов полного цикла, а также тех, которые действу ют на каждой его фазе, требует очень глубокого исторического анализа.
Но, например, Соединенные Штаты или государства Север ной Европы и Австралия в настоящее время не застряли в железном цикле истории. Этот цикл не держит их мертвой хваткой, подобно миру пустыни у Ибн Хальдуна1. Всякая попытка понять динамич но развивающиеся страны в связи с их прошлым, как мне кажется,
1 См.: Mahdi M. Ibn Khaldun's philosophy of history. London: George Alien and Unwin, 1957; Historical Essays. London: Macmillan, 1957. В этих публикациях содержатся исключительно глубокие комментарии, под готовленные X. Р. Тревором-Роупером. заканчивается неудачей, фактически оборачиваясь трансисторической бессмыслицей.
Короче говоря,релевантностьисторш1 сама подчинена прин ципу исторической определенности. Конечно, о любом явлении ложно сказать, что оно "вышло из прошлого", но смысл этой фразы как раз и является проблематичным. В мире иногда проис ходят совершенно новые события, в некотором смысле история и повторяется, и не повторяется. Это зависит от того, историю какой социальной структуры и какой эпохи мы изучаем1.
1 Хочу сослаться на подтверждающее данный тезис рассуждение из превосходного описания исторических типов Уолтером Галенсоном: "Предельный доход от обработки старых земель остается небольшим... при отсутствии... необходимых новых материалов... Но это не является единственным оправданием, чтобы сосредоточиваться на более позд них событиях. Современное рабочее движение отличается от рабочего движения тридцатилетней давности не только количественно, но и ка чественно. До тридцатых годов оно было по своему характеру замкну тым на себя, его решения не имели большого влияния на экономику, и оно больше было занято своими узкими внутренними проблемами, чем проблемами национальной политики". (Galenson W. Reflections on the writing of labor history // Industrial and Labor Relations Review. Oct. 1957). В антропологии спор между "функциональным" и "историче ским" объяснениями имеет давнюю историю. Антропологам чаще при водилось быть функционалистами, так как им негде было брать исто рические материалы по исследуемым "культурам". Они действительно Должны стараться объяснять настоящее из настоящего, находя объяс нения в значимых переплетениях различных характеристик современ ного им общества. Недавнее обсуждение этого вопроса см. в кн.: Gell-ner E. Time and theory in social anthropology // Mind. April. 1958.
То, что этот социологический принцип можно применить се годня к Соединенным Штатам, что наше общество, возможно, пере живает такой период, для которого историческое объяснение менее существенно, чем для других обществ и других исторических эпох, по моему мнению, имеет далеко идущие последствия и может по мочь нам понять некоторые важные характеристики американской общественной науки в целом. Во-первых, мы поймем причину того, что многие обществоведы, изучающие только современные западные общества, или даже еще уже, только Соединенные Шта ты, считают историю малополезной для своей работы. Во-вторых, становится ясно, почему некоторые историки начинают говорить, и, по-моему, все чаще, о "Научной истории" и пытаются исполь зовать в работе крайне формальные, даже откровенно антиисторические методы. В-третьих, мы объясним то, что историки другой категории довольно часто дают понять, особенно в воскресных приложениях, что история на самом деле чепуха, что историки занимаются производством мифов о прошлом для достижения сию минутных идеологических целей, как либеральных так и консерва тивных. Прошлое Соединенных Штатов и в самом деле является прекрасным источником для счастливых образов, и, если мое мнение о бесполезности большей части истории для понимания современ ности верно, то сам этот факт еще больше облегчает идеологиче ское использование истории.
Значение исторического исследования для задач и перспектив общественной науки, конечно, не сводится к "историческому объ яснению" одного "американского типа" социальной структуры. Более того, само представление об исключительной важности историче ского объяснения является идеей, которая должна обсуждаться и проверяться на соответствующих данных. Даже рассматривая один тип современного общества, отрицая роль исторического материа ла можно зайти слишком далеко. Только на основе сравнительных исследований мы можем убедиться в том, что отсутствие опреде ленных исторических фаз у общества оказывается зачастую совер шенно необходимым для понимания его современного состояния. Отсутствие эпохи феодализма является неотъемлемым условием формирования многих черт американского общества, в том числе таких, как характер элиты и исключительная подвижность ее ста туса, которую часто смешивают с отсутствием классовой структуры и "отсутствием классового самосознания". Обществоведы могут попытаться отказаться, а фактически многие и отказываются, от истории посредством чрезмерной формализации "Концепта" и ме тодики. Но для этого им необходимо принять такие базовые допу щения о природе истории и общества, которые не являются ни плодотворными, ни истинными. Такой отход от истории в лучшем случае позволит понять самые новейшие черты этого одного об щества, являющегося одной из исторических структур, надеяться на понимание которой мы не можем, если не будем руководство ваться социологическим принципом конкретно-исторической оп ределенности.
4.
Самыми интригующими сегодня во многих отношениях яв ляются проблемы социальной и исторической психологии. Именно в этой области происходит поразительное слияние главных тради ционных интеллектуальных направлений нашего времени, точнее, формирование западной цивилизации. Именно в области психо логии "природа человеческой натуры" и унаследованный от Про свещения образ человека подверглись сомнению в связи с появле нием тоталитарных режимов, этнографическим релятивизмом, от крытием большого потенциала иррационального в человеке и самой быстротой происходящей прямо на глазах исторической трансфор мации людей.
Мы уже видели, что биографии мужчин и женщин, разнооб разные индивидуальные типы, к которым они принадлежат, нель зя понять без связи с социальными структурами, организующими их повседневную жизнь. Исторические трансформации влияют не только на образ жизни индивида, но и на сам характер, на пределы и возможности человеческого существа. Как субъект истории ди намичное национальное государство, кроме того, представляет со бой такое образование, внутри которого происходит отбор и фор мирование всего разнообразия мужчин и женщин, свободных и угнетенных. Национальное государство является также образова нием, производящим людей. В этом заключается причина того, почему борьба между странами и военно-политическими блоками является еще и борьбой за тот тип личности, который будет преоб ладать на Ближнем Востоке, в Индии, Китае, Соединенных Шта тах. Вот почему сегодня культура и политика так тесно связаны между собой. И именно поэтому существует столь настоятельная необходимость в социологическом воображении. Ибо мы не можем адекватно понять "человека" как изолированное биологическое су щество, как сплетение рефлексов и набор инстинктов, как "объект познания" или как систему. Независимо от того, каким может быть человек, он является социально-историческим актором, кото рого, если и должно постигать, то только в тесном и непосред ственном взаимодействии с социальными и историческими струк турами.
Конечно, можно бесконечно долго говорить об отношениях между психологией и общественными науками. Большая часть рассуждений представляет собой формальную попытку интегрировать различные идеи о "личности" и "группе". Без всякого сомнения, все они так или иначе кому-то полезны; к счастью, в нашей по пытке сформулировать предметную область общественной науки их затрагивать не нужно. Однако психологи могут определить для себя сферу исследований, а экономисты, социологи, политологи, антропологи и историки в своих исследованиях человеческого об щества должны исходить из предварительных допущений о "чело веческой природе". Эти допущения в настоящее время попадают в область социальной психологии.
Интерес к этой области растет, потому что психология, как и история, является настолько фундаментальной для общественно-научных исследований, что, поскольку психологи не обращаются к этим проблемам, обществоведы сами становятся "психологами". Экономисты, наиболее "формализованные" из обществоведов, со образили, что традиционный "экономический человек", расчетли вый гедонист, больше не может служить психологическим основа нием для адекватного изучения ими экономических институтов. В антропологии в последнее время появился интерес к "личности и культуре", для социологии, как и для психологии, "социальная психология" стала новым полем для исследований.
В ответ на эти интеллектуальные течения некоторые психоло ги предприняли ряд различных работ в области "социальной пси хологии", другие самыми разными способами попытались дать новое определение границ психологии с тем, чтобы оградить себя от изучения факторов, имеющих явную социальную природу, а третьи ограничили свою деятельность физиологией человека. Я не хочу сейчас анализировать все академические специализации внут ри сильно раздробленной в настоящее время психологии и, тем более, судить о них критически.
Существует один стиль психологических размышлений, кото рый академическими психологами открыто не используется, но тем не менее оказывает на них влияние, также, впрочем, как и на нашу интеллектуальную жизнь в целом. В психоанализе, особенно в работах самого Фрейда, проблема человеческой природы ставит ся предельно широко. Если подвести итог, то становится ясно, что на протяжении последнего поколения менее ортодоксальные пси хоаналитики и их последователи сделали два шага вперед.
Во-первых, они преодолели рамки физиологии индивидуаль ного организма и стали изучать те малые семейные группы, в которых и происходят жуткие мелодрамы. Можно сказать, что Фрейд подошел к анализу индивида внутри родительской семьи с неожиданной, медицинской точки зрения. Конечно "влияние" семьи на человека было замечено давно. Новым оказалось то, что, как социальный институт, семья, в соответствии с воззрениями Фрейда, оказалась ответственной за характер и жизненную судьбу человека.
Во-вторых, социальный элемент в объективе психоанализа был существенно расширен особенно в результате включения, так ска зать, социологической проработки суперэго. В Америке к психо аналитической традиции присоединилась другая, имеющая совер шенно иное происхождение и получившая развитие в социальном бихевиоризме Дж.Г.Мида. Но затем в исследованиях наступила полоса ограниченности и нерешительности. Непосредственный фон "межличностных отношений" сейчас изучен хорошо, но более ши рокий контекст, в котором размещаются сами эти отношения, а следовательно, и сам индивид, не просматриваются. Конечно, есть исключения, например Эрих Фромм, который прослеживал связь между экономическими и религиозными институтами и определял их воздействие на людей разных типов. Одной из причин общей нерешительности этого направления является ограниченность со циальной роли психоаналитика. Его деятельность и научные пер спективы исследований в силу профессии ограничены отдельным пациентом, и специфическими условиями своей практики. К не счастью, психоанализ до сих пор еще не завоевал себе прочного места в академической науке1.
1 Другой важной причиной склонности возвеличивать"межличностные отношения" является всеохватность и ограниченность слова "куль-тура", в терминах которой распознается и формулируется социальное в психологических глубинах человека. В противоположность социаль ной структуре, понятие "культура" является одним из самых расплыв чатых по своему значению в общественных науках, хотя, возможно, благодаря этому оказывается чрезвычайно полезным для экспертов. На Практике понятие "культура" употребляют для общего соотнесения с Повседневной жизнедеятельностью вместе с "традицией", а не как синоним "социальной структуры".
Следующим шагом психоаналитических исследований стало распространение на другие институциональные сферы метода, с помощью которого Фрейд начал свой превосходный анализ от дельных типичных институтов родства. Нужна была идея соци альной структуры как некая композиция институциональных по рядков, каждый из которых предстояло подвергнуть такому же психологическому исследованию, какое Фрейд предпринял по от ношению к институтам родства. В психиатрии, непосредственно занимающейся терапией "межличностных" отношений, уже нача ли ставить под сомнение фундаментальную идею о возможности отыскать истоки норм и ценностей в потребностях, якобы прису щих индивиду perse. Но поскольку без соотнесения с социальной реальностью нельзя понять саму природу индивида, мы и должны исходить в нашем анализе из такого сопоставления. Изучение индивида включает не только его положение, как биографической единицы, внутри различных сфер жизнедеятельности на уровне межличностного взаимодействия, но и размещение самих этих сфер внутри той социальной структуры, которую они формируют.
На основе развития психоанализа, как и социальной психоло гии в целом, теперь можно кратко обрисовать психологические проблемы общественных наук. Здесь я коротко перечислю только те пункты, которые считаю наиболее плодотворными или, как ми нимум, приемлемыми для работы обществоведа1.
1 Подробное обсуждение высказываемого здесь взгляда см. в кн.-Gerlh H., Mills Ch. Character and social structure. New York: Harcourt-Brace, 1953.
Жизнь индивида нельзя адекватно понять без учета особен ностей тех институтов, внутри которых протекает его биография, поскольку именно она фиксирует точки принятия роли, измене ния и выхода из нее, а также непосредственный процесс перехода от одной роли к другой. Ребенок воспитывается в такой-то семье, играет с детьми определенного круга, становится студентом, рабо чим, мастером, генералом, матерью. Большая часть человеческой жизни состоит из подобных ролей внутри специфических инсти тутов. Чтобы понять биографию индивида, мы должны понять значение и смысл тех ролей, которые он играл и играет до сих пор. Чтобы понять эти роли, мы должны понять те институты, куда эти роли входят.
Но взгляд на человека как на продукт общества позволяет увидеть за внешними биографическими событиями нечто боль шее, чем последовательность социальных ролей. Для этого нам необходимо проникнуть в самые глубинные, "психологические" свойства человека, в частности, в его представление о себе, его сознание и, фактически, в становление человеческой личности. Если психология и социальные науки откроют механизмы, посредством которых общество задает и даже внедряет образцы самых сокро венных свойств личности, это будет самым выдающимся открыти ем последних десятилетий. Все проявления эндокринной и нерв ной системы, эмоции страха, ненависти, любви, гнева в самых разнообразных формах должны быть поняты в тесной и непре рывной связи с социальной биографией и социальным контекс том, в которых эти эмоции переживаются и выражаются. Физио логия органов чувств, наше восприятие физического мира: цвета, которые мы различаем, запахи, которые мы чувствуем, звуки, ко торые слышим, — все они социально сформированы и предписа ны. Различные мотивы действий людей и даже сугубо индивиду альную способность осознавать их необходимо понимать в кон тексте преобладающих в данном обществе мотивационных слова рей и в зависимости от происходящих социальных изменений, а также от взаимопроникновения этих словарей.
Биографию и характер индивида нельзя целиком объяснить условиями жизни и тем более влиянием социального окружения в прошлом, в младенчестве и детстве. Для адекватного понимания необходимо уловить взаимодействия непосредственного окруже ния с более широкой структурой, учесть трансформации этой струк туры и ее влияние на непосредственные жизненные условия. По няв социальную структуру и структурные изменения, их влияние на жизненные ситуации и переживания индивида, мы сможем по нять причины поведения людей и тех настроений, которые они переживают в повседневной жизни, остающиеся необъяснимыми Для них в терминах непосредственного социального окружения. Концепцию конкретно-исторического типа личности нельзя про верить, основываясь лишь на том, что представители типа находят ее приятной в соответствии со своим Я-образом. Поскольку ограничены условиями своего существования, они не ожидают, да и не могут ожидать, что будут знать все причины своих сложив шихся жизненных условий и границ своего личностного мира. Крайне редко целые категории людей адекватно оценивали свое положение в обществе. Убеждать себя в обратном, что обществове ды часто делали под влиянием используемых методов, значит до пустить такую степень рационального самосознания и самопозна ния, которую не допускали даже психологи восемнадцатого столе тия. Данное Максом Вебером описание "протестанта", его мотивов и влияния, которое протестанты оказали на религиозные и эконо мические институты, позволяет нам лучше понимать этих людей, чем они сами себя понимали. Введение структурного контекста позволило Веберу выйти за пределы осознания индивидом себя и своих жизненных условий.
Важность самых ранних переживаний, сам по себе "вес" дет ства в психологии характера взрослого человека зависит от типа детства и типа социальной биографии, преобладающими в различ ных обществах. Сейчас, например, очевидно, что роль отца в фор мировании личности должна устанавливаться в рамках конкрет ных типов семьи и в терминах того места, которое эта семья зани мает в социальной структуре общества, частью которого эта семья является.
Описывая представления индивидов определенных категорий, факты их жизни и их реакции на жизненные условия, нельзя получить представление о социальной структуре, в которую он вписан. Попытки найти объяснение социальных и исторических событий в психологии "индивида" часто основываются на допу щении, что общество является лишь скоплением разрозненных индивидов, а потому, если мы познаем все "атомы", то сможем суммировать всю информацию и таким образом познать общество. Это допущение ни к чему не ведет. На самом деле в отрыве от общества, из психологического исследования, мы не можем узнать даже самого элементарного об "индивиде". Только в построении абстрактных моделей, которые, разумеется, могут быть полезны, экономист может постулировать "человека экономического", а спе циализирующийся на семейной жизни психиатр (а практически все психиатры являются специалистами в этой области) постулировать классического "человека с эдиповым комплексом". Ибо точно также, как структурные отношения при выполнении экономиче ских и политических ролей часто являются решающими для пони мания экономического поведения индивида, огромные изменения в роли отца, произошедшие со времен викторианской эпохи, надо учитывать для понимания ролей внутри семьи и положения семьи как института в современном обществе.
Принцип исторической конкретности применим также к пси хологии, как и к общественным наукам. Даже самые сокровенные особенности внутренней жизни человека лучше всего проблематизируются в конкретно-историческом контексте. Чтобы осознать обоснованность этого допущения, нужно лишь на мгновение заду маться о том огромном разнообразии мужчин и женщин, которое являла нам человеческая история. Психологам, как и обществове дам, следует хорошенько подумать, прежде чем высказывать ка кую-либо фразу, подлежащим в которой является "человек".
Человеческое разнообразие таково, что никакая "элементар ная" психология, никакая теория "инстинктов", никакие извест ные нам принципы "сущности человеческой природы" не могут охватить все громадное разнообразие человеческих типов и индивидов. Любое утверждение о человеке, не учитывающее со циально-исторических реалий жизни людей, будет относиться к биологическим представлениям о возможностях человеческого вида. Но в рамках определенных пределов и в реализации этих возмож ностей перед нами предстает широчайшая панорама человеческих типов. Попытка втиснуть человеческую историю в каркас теорети ческих "концептов" о "сущности человеческой природы" столь же бесплодна, сколь и попытки сконструировать ее из точнейших, но несущественных трюизмов по поводу поведения мышки в лаби ринте.
Ж. Барзун и Г. Графф отмечали: "Заглавие знаменитой книги Доктора Кинси "Сексуальное поведение самца" являет собой пора зительный пример скрытого, в данном случае ложного, допуще ния, так как в книге говорится не о самцах, а о мужчинах, прожи вавших в Соединенных Штатах в середине двадцатого века... Само представление о человеческой природе относится к числу неявных Допущений социальной науки и утверждать, что она составляет содержание научных отчетов, значит затрагивать этот фундаментальный вопрос. Не может быть ничего кроме "человеческой куль туры", в высшей степени изменчивой"1.
1 Barzun J., Graff H. The modern researcher. New York: Harcourt, Brace, 1957. P. 222-223.
Представление о "человеческой природе", общей для человека как такового, является нарушением принципа конкретно-истори ческой определенности, который необходим для тщательной ис следовательской работы в области изучения человека. В самом край нем случае, это абстракция, на которую обществоведы не имеют права. Конечно, нам следует иногда помнить, что на самом деле мы очень немного знаем о человеке, что все, что мы знаем, не полностью очищено от элементов таинственности, которой окру жено разнообразие событий в истории общества и в биографиях людей. Иногда нам хочется погрузиться в эту тайну, почувство вать, что мы все-таки являемся ее частью, и, наверно, это пра вильно. Но, будучи людьми западной цивилизации, мы исследуем человеческое многообразие, то есть стремимся удалить из нашего поля зрения все таинственное. При этом не надо забывать, что мы как исследователи весьма мало знаем о человеке, истории, биографииях людей и об обществах, в которых мы в одно и то же время и твари, и творцы.
Кульминация в отношениях обществоведа с историей насту пает тогда, когда он приходит к пониманию эпохи, в которой живет. В отношениях с биографией кульминация наступает с осо знанием сущности природы человека и ее границ, внутри которых возможна трансформация человека в ходе истории.
Все классики общественной мысли обращались в своих тру дах к самым отличительным характеристикам своего времени, поднимали вопрос о современных им путях формирования ис тории, обращались к "характеру человеческой природы" и к изучению преобладающих в конкретную эпоху типов личности. Маркс, Зомбарт и Вебер, Конт и Спенсер, Дюркгейм и Веблен, Маннгейм, Шумпетер и Михельс — каждый по-своему рассмат ривал эти проблемы. Однако в наше время многие обществове ды этого не делают, несмотря на то, что именно сейчас, во второй половине XX века, изучение подобных вопросов и на общественном, и на личностном уровне стало безотлагатель ным, жизненно необходимым для выработки культурных ори ентиров нашего обществоведения.
1.
Сегодня люди хотят осознать свое место в мире; они хотят знать, что их ожидает, что они могут, если вообще могут, сде лать для истории и какую ответственность несут перед буду щим. На подобные вопросы нельзя ответить раз и навсегда. Каждая эпоха дает свои ответы. Но именно сейчас, и именно Мы испытываем затруднение. Мы переживаем конец историче ской эпохи, а потому нам приходится искать ответы собствен ными усилиями.
Мы переживаем конец так называемой современности. Подобно тому, как вслед за античностью на несколько веков установилось Доминирование восточной культуры, которое европейцы по про стоте своей называют "Темными веками", так и сейчас современность сменяется эпохой постмодерна. Ее можно даже назвать "Чет вертой эпохой".
Установление границы между окончанием одной и началом другой эпохи - это, разумеется, вопрос определения. Но опреде ления, как и всякий продукт общества, имеют конкретно-истори ческий характер. А как раз сейчас наши базовые определения об щества и личности сталкиваются с новыми реалиями. Мало ска зать, что никогда еще в течение одного поколения люди не пере живали столь головокружительных социальных изменений. Мало сказать, что, ощущая на себе смену эпох, мы изо всех сил стараем ся разглядеть очертания новой эпохи, в которую, как нам кажется мы вступаем. Говоря о смене эпох, я хочу сказать, что, когда мы по-настоящему пытаемся сориентироваться, то обнаруживаем, что многие ожидания и представления, в конечном счете, имеют исто рическую привязку. Слишком часто многие привычные чувства и категории мышления дезориентируют нас при попытке объяснить то, что происходит вокруг. Свои объяснения, касающиеся смены эпох, мы обычно выводим из имеющих громадное историческое значение событий, например, из перехода от средневековья к Но вому времени. Но когда мы пытаемся распространить эти объясне ния на современную ситуацию, они оказываются громоздкими, неуместными и неубедительными. Еще я хочу сказать, что глав ные наши ориентиры - либерализм и социализм, — фактически исчерпали свои возможности давать адекватные объяснения окру жающего мира и нас самих.
Обе эти идеологии вышли из эпохи Просвещения и имеют много общих исходных посылок и ценностей. В обеих возрас тание рациональности считается первейшим условием распро странения свободы. Вера в освободительную силу прогресса на основе разума, значение науки как безусловного блага, требова ние общедоступного образования и признание его политиче ского значения для демократии — все эти идеи Просвещения основываются на оптимистическом предположении о внутрен ней связи между разумом и свободой. Мыслители, оказавшие наибольшее влияние на наш образ мышления, исходили из этих предположений. Каждая мысль и каждая подробность в насле дии Фрейда основываются на них. Ведь, чтобы быть свобод ным, индивид должен более рационально осознавать себя, и назначение терапии - дать его разуму шанс мыслить свободно на протяжении всей жизни. На том же самом предположении основана и главная линия марксизма: люди, охваченные ирра циональной анархией производства, должны оценить свое положение в обществе, обрести "классовое самосознание", ко торое в марксовом представлении не менее рационалистично, чем любое понятие Бентама.
Либерализм превыше всего ставил фактическую свободу и разумность индивида, марксизм превозносил роль человека в по литическом сотворении истории. Либералы и левые радикалы Нового времени в целом верили в то, что свободный человек может созна тельно творить историю и свою собственную биографию.
Но, я полагаю, то, что в последнее время происходит в мире, дает наглядное представление, почему идеи свободы и разума за частую воспринимаются столь неоднозначно как в современных капиталистических, так и в коммунистических обществах. Марк сизм часто превращается в мрачную риторику самозащиты и зло употреблений бюрократии, а либерализм — в пошлое и никчемное затушевывание социальной реальности. Думаю, что ни либераль ная, ни марксистская интерпретация политики и культуры не мо гут дать верного понимания главных тенденций развития нашего времени. Эти направления общественной мысли возникли, чтобы побудить исследовать такие типы обществ, которые более не суще ствуют. Джон Стюарт Милль исследовал не те представления о политической экономии, которые сейчас возникают в капиталис тическом мире. Карл Маркс не анализировал общества, которые складываются сейчас в странах коммунистического блока. И никто из них никогда не задумывался над проблемами так называемых неразвитых стран, где сегодня семеро из десяти рождающихся бо рются за выживание. Сейчас мы сталкиваемся с новыми типами социальной структуры, которые, если придерживаться идеалов Нового времени, не поддаются анализу в унаследованных нами терминах либерализма и социализма.
Идеологическим признаком "Четвертой эпохи", который от деляет ее от Нового времени, является то, что вопрос об отноше нии разума и свободы стал дискуссионным, поскольку появилось подозрение, что с возрастанием рациональности возвышение сво боды необязательно.
2.
Идея о роли разума в делах человеческих и о свободной лич ности как вместилище разума являются самыми важными идеями, унаследованными обществоведами XX века от философов Просве щения. Если идеалам разума и свободы суждено оставаться ключе выми ценностями при фиксировании проблем личности и общест ва, то их самих следует возвести в ранг проблем. Требуется их переформулировать в более четкие операциональные термины по сравнению с понятиями, развивавшимися предшествующими мыс лителями и исследователями. Ибо в настоящее время ценности разума и свободы находятся в большой опасности.
Доминирующие тенденции хорошо известны. Наблюдается рост крупных рационально организованных бюрократий, тогда как воз можности индивидуального разума по сути остаются прежними. Ограниченные условиями повседневной жизни простые люди за частую не могут осмыслить как рациональные, так и иррациональ ные, крупномасштабные структуры, в которых они занимают под чиненное место. Поэтому часто кажется, что они последовательно совершают рациональные действия, не имея ни малейшего пред ставления об их истинных последствиях. В связи с этим растет предположение, что те, кто находится на вершине власти, подобно толстовским генералам, лишь делают вид, что имеют такое пред ставление. С ростом бюрократических организаций по мере даль нейшего разделения труда появляются все новые и новые сферы жизни, досуга и труда, где рациональное мышление затруднено или вообще невозможно. К примеру, солдат "аккуратно выполняет целый ряд функционально рациональных действий, не имея никакого понятия о конечной цели этих действий" и о функции каждого акта внутри целого действия1.
1 См.: Mannheim С. Man and society. New York: Harcourt, Brace, 1940. P. 54.
Даже люди с высочайшим уровнем развития интеллекта в области техники выполняли пору ченную им работу, не подозревая, что ее результатом окажется первая атомная бомба.
Наука, оказывается, не является вторым — технологическим -пришествием. То, что научным методам и научной рациональнос ти отводится в обществе центральное место, вовсе не означает, что жизнь людей устроена разумно, без мифов, обмана и суеверий. Всеобщее образование приводит, скорее, к технологическому идио тизму и националистической ограниченности, чем к информиро ванному и независимому мышлению. Массовое распространение исторических знаний вместо того, чтобы поднять уровень воспри имчивости к культуре, может лишь опошлить ее и стать серьезным препятствием на пути творческой инновации. Высокий уровень бюрократической рациональности и технологии вовсе не означает высокого уровня развития мышления у индивидов и общества. Одно автоматически не следует из другого, поскольку социальная, технологическая и бюрократическая рациональность есть не про сто сумма индивидуальных воль и способностей мыслить. Бюро кратическая рациональность, судя по всему, фактически ограничи вает саму возможность индивида обрести волю и способность к самостоятельному мышлению. Рационально организованные об щественные установления не обязательно служат средством увели чения свободы как для личности, так и для общества. На самом деле эти установления зачастую являются средством тирании и манипуляции, средством, с помощью которого людей лишают самой возможности мыслить и способности действовать свободно.
Только занимая некоторые командные или же, в зависимости от конкретного случая, просто выгодные для наблюдения позиции в рациональной структуре, можно понять механику структурных сил, которые, воздействуя на непосредственные условия жизни, доступны для осознания простыми людьми .
Источник сил, формирующих эти условия, находится за пре делами повседневного обихода, и люди не могут их контролирова ть. Более того, сами формы повседневной жизни все больше раци онализируются. Семья подобно фабрике, досуг подобно работе, взаимоотношения с соседями подобно межгосударственнным от ношениям, — все стремятся стать частью функционально рацио нальной целостности. В противном случае все выходит из-под кон троля или оказывается игрушкой в руках иррациональных сил.
Распространение рационализации общества, углубление про тиворечий между рациональностью и разумом, разрушение некогда предполагаемого совпадения разума и свободы, - все эти тенден ции выводят на историческую сцену "рационального", но лишен ного разума человека, который чем глубже себя рационализирует, тем сильнее ощущает тревогу- В этом ключе и нужно ставить сей час проблему свободы, несмотря на то что упомянутые тенденции и подозрения редко проблематизируются, и еще реже широко осоз наются как коренные вопросы, волнующие общество, и восприни маются как личные трудности. Фактически, острота проблем разу ма и свободы в настоящий момент заключается в их непризнан ности и несформулированности.
3.
С точки зрения индивида большинство окружающих его со бытий являются результатом манипулирования, расчета, случай ного стечения обстоятельств. На ком или на чем лежит ответствен ность за события, зачастую неизвестно, а властям обычно не нуж на известность. Это еще одна причина, почему простые люди, испытывая личные трудности или ощущая свою готовность встать на защиту интересов общества, не могут найти правильную ми шень для своих мыслей и действий, ибо не в состоянии опреде лить, кто именно несет угрозу ценностям, которые они неуверенно принимают за свои.
Находясь под господствующим воздействием рационализации, индивид делает все, что в его силах. Он применяет свои помыслы и свой труд в сложившейся ситуации, из которой не ищет выхода, да и не мог бы его найти, тем более, что человек просто приспо сабливается к обстоятельствам. Ту часть своей жизни, которая ос тается после работы, он тратит на игры, на потребление, на "удо вольствия" . Хотя сфера потребления также подвергается рациона лизации. Отчужденный от производства и от труда, индивид ока зывается еще отчужден и от потребления, и от настоящего досуга. Этот факт приспособления человека и его влияние на условия жизни и саму личность ведут к утрате возможности, а вместе с ней способности и желания не только мыслить, но и действовать как свободная личность. Однако ему, по-видимому, незнакомы цен ность ни разума, ни свободы.
Такое приспособление необязательно ведет к утрате интеллек та, даже если жить, работать и отдыхать в подобных условиях достаточно долго. Карл Маннгейм подробно обрисовал это положение, говоря о "саморационализации", под которой понима ет процесс, в ходе которого личность, включенная в ограниченные сегменты крупной рациональной организации, начинает система тически регулировать свои влечения и стремления, образ жизни и мышления, жестко придерживаясь "правил и предписаний орга низации". Рациональная организация, таким образом — структура отчуждающая, поскольку принципы, которыми следует руководст воваться в поведении, мышлении и даже в выражении эмоций, исходят не от сознательного индивида эпохи Реформации и не от независимого разума картезианского человека. На самом деле ру ководящие принципы чужды и прямо противоречат всему тому, что исторически понимается под индивидуальностью. Не будет преувеличением сказать, что с развитием рациональности и пере мещением локуса контроля от индивида в крупномасштабную ор ганизацию, возможность разумной жизни окажется недоступной большинству людей. Воцарится рациональность без разума. Такая рациональность ведет не к свободе, а разрушает ее.
Не удивительно, что идеал индивидуальности начал подвер гаться сомнению, поскольку именно в наше время в центре вни мания оказалась сама природа человека и наши представления о пределах человеческих возможностей. В сотворении истории еще не исчерпаны пределы и смысл человеческой природы. И мы не знаем, насколько глубокой может быть трансформация психоло гии человека при переходе от Нового времени к новейшей совре менной эпохе. Но сейчас мы должны поставить вопрос: возможно ли среди живущих ныне людей преобладание, или, по крайней мере, массовое появление так называемых "жизнерадостных робо тов".
Мы, конечно, знаем, что человека можно превратить в робота при помощи химических и психиатрических средств, путем посто янного принуждения и контроля над окружающей средой. Человек может превратиться в робота вследствие случайных воздействий и под влиянием цепи непредвиденных обстоятельств. Но можно ли заставить человека быть жизнерадостной и полной желаний маши ной? Может ли он быть счастливым в подобных условиях и како вы характерные свойства и смысл подобного счастья? Нельзя больше Допускать в качестве аксиомы о человеческой природе, что глубо чайшей человеческой сущности свойственны стремление к свободе и воля к разуму. Напрашивается вопрос, что в человеческой при роде, в сегодняшних условиях жизни человека, в социальной структуре каждого конкретного общества способствует появлению жиз нерадостных роботов. И как можно этому противостоять?
Появление отчужденного человека и связанная с ним пробле матика влияет сейчас на всю серьезную интеллектуальную жизнь и является причиной ее кризиса. Отчуждение — главная проблема человеческого существования современной эпохи и всех достой ных науки исследований. Я не знаю других понятий, тем и про блем, которые были так глубоко разработаны в классической тра диции, но находятся сегодня в столь глубоком загоне.
Эту проблему Карл Маркс блестяще раскрыл в своих ранних 'работах об "отчуждении", Георг Зиммель сделал ее главным пред метом в недавно ставшей известной работе "Метрополия". Грэм Уоллес касался ее в работе о " Большом обществе", она просматри вается в фроммовской концепции "автомата". Опасение, что по добный тип людей станет преобладающим, прослеживается во мно гих работах, в которых авторы по-новому используют такие клас сические социологические понятия, как "статус" и "договор", "об щество" и "сообщество". Это опасение присутствует в понятиях "управляемого индивида" Рисмена и "социальной этики" Уайта. И, конечно, наиболее широко известен, если так можно выразить ся, триумф отчужденного человека, который стал главной идеей книги Джорджа Оруэлла "1984 год".
Позитивная сторона широко трактуемых понятий "Id " Фрей да, "свободы" Маркса, "#" Джорджа Мида, "спонтанности" К. Хорни заключена в их противопоставлении триумфальному ше ствию отчужденного человека. Эти авторы пытались найти своего рода точку опоры в самом человеке, которая позволила бы им поверить, что человека в конечном счете нельзя сделать и он не может стать отчужденным созданием, отчужденным от природы, от общества и от себя самого. Стенания по "общинности", я пола гаю, являются тщетной попыткой упрочить условия, которые бы исключили вероятность существования такого человека, и многие гуманистические мыслители, придя к убеждению, что психиатры своей практикой порождают отчужденных, рационализирующих себя людей, отвергают такую деятельность, облегчающую адапта цию. За отвержением, а в еще большей степени это относится к уходящим в традицию современным заботам и размышлениям серь езных исследователей человека, стоит простой и убедительный факт, что отчужденный человек является противоположностью западно му представлению о свободе. Общество, в котором этот человек, "жизнерадостный робот", благоденствует, является антитезой сво бодному, то есть в прямом, буквальном смысле, демократическому обществу. Приход подобного человека указывает на то, что свобо да стала проблемой для личности и для общества, а также, будем надеяться, и проблемой для обществоведов. Если сформулировать ее как личностную проблему, то есть в терминах тех ценностей, по поводу которых индивид чувствует смутную тревогу, это будет проблема "отчуждения". В качестве общественной проблемы от чуждение выражено в словах и ценностях, безразличных публике, это — по меньшей мере проблема демократического общества как факта и как идеала.
Именно потому, что на общественном и на личностном уров не эта проблема не получает широкого признания, сопутствующие ей тревога и безразличие оказывают глубокое и значимое воздей ствие на людей. В этом на сегодняшний день заключается важней шая, с точки зрения политического контекста, составляющая про блемы свободы, и в этом же заключается интеллектуальный вызов современным обществоведам по поводу формулирования пробле мы свободы.
Будет не просто парадоксом сказать, что за отсутствием лич ных переживаний, за тревожными ощущениями болезненности и отчуждения скрываются ценности разума и свободы. Точно так же основная угроза разуму и свободе исходит, скорее всего, от игно рирования явных проблем, от апатии, нежели от какой-то четко определенной опасности.
Проблемы личности и общества не проясняются, потому что для их решения человеку необходимы свобода и разум, которые как раз и находятся под угрозой исчезновения или вырождения. Эти проблемы ни как личностные, ни как общественные не обсуж даются в современных работах, тогда как классическая обществен ная наука предусматривает их постановку.
4.
В результате кризиса ценностей разума и свободы, возникли Проблемы личности и общества, которым нельзя дать единую "для всех времен и народов" формулировку. Но также не следует разбирать, и тем более решать их, разбивая каждую из них на ряд микроскопических, мелкомасштабных вопросов или отыскивая при чины трудностей, испытываемых индивидами в их непосредствен ном социальном окружении. Это — структурные проблемы, и для их постановки необходимо работать в классической традиции со вмещения биографии и исторической эпохи. Только так можно проследить влияющую на рассматриваемые ценности связь между структурой и непосредственными условиями жизни и проанализи ровать их причины. Задача в том, чтобы определить и заново по ставить такие проблемы, как кризис индивидуальности и роль че ловечества в истории, роль разума в жизни свободного индивида и в выборе направления исторического процесса.
Моральные и интеллектуальные обязательства обществоведе ния заключаются в том, чтобы ценностями разума и свободы по-прежнему дорожили и при формулировании проблем с ними обра щались серьезно, последовательно и творчески. Но есть еще и по литические обязательства перед тем, что неточно называют "западной культурой". Политические кризисы нашего времени совпадают с интеллектуальными, так серьезная работа в одной области общест венных наук полностью отражается на другой. Взятые вместе по литические традиции классического либерализма и классического социализма исчерпывают наши главные политические ориентации. Их крах как идеологий влечет за собой закат свободной и разум ной личности. Всякое политическое возрождение либеральных и социалистических целей в настоящее время должно во главу угла ставить идею об обществе, в котором все люди будут обладать самостоятельным разумом и чье независимое мышление будет иметь структурные последствия для общества, истории и их личных су деб.
Интерес обществоведов к социальной структуре объясняется отнюдь не тем, что будущее якобы структурно предопределено. Мы изучаем структурные границы человеческих решений и пытаемся отыскать точки эффективного воздействия для того, чтобы узнать, что можно и что должно изменять структурно при возрастании в ходе истории роли сознательно принимаемых решений. Наш интерес к истории объясняется не только неизбежностью будущего и его связи с прошлым. Тот факт, что люди проживали в определенных типах общества в прошлом, не задает точное или абсолютное количество типов общества, которые они могут создать в будущем. Мы изучаем историю, чтобы определить возможности участия челове ческого разума и человеческой свободы в историческом процессе. Короче говоря, мы изучаем конкретно-исторические социальные структуры для того, чтобы узнать, отчего зависят структурные изме нения и как их контролировать. Только так можно познать границы и смысл человеческой свободы.
Свобода — это не только возможность делать все, что нам вздумается, или делать выбор из заданных вариантов. Свобода — это, прежде всего, возможность определить варианты выбора, об судить их и только потом принять решение. Вот почему не может быть свободы без повышения роли разума в человеческих делах. И в жизни индивида, и в истории общества социальная роль разума заключается в определении выбора, в расширении сферы влияния принимаемых решений в историческом процессе. Будущее челове ческих дел — это не просто набор переменных для предсказания. Будущее — это то, по поводу чего нам предстоит принимать реше ния, разумеется, в пределах исторической возможности. Но эта возможность не установлена раз и навсегда, и в наше время эти пределы значительно расширились.
Кроме того, проблема свободы — это проблема еще и того, кто и как принимает решения о будущем человеческих дел. Орга низационно, это лишь проблема аппаратного принятия решений. С точки зрения морали — это проблема политической ответствен ности. С интеллектуальной точки зрения — проблема того, какие варианты будущего возможны в настоящем. Но в более широком аспекте проблема свободы касается сегодня не только природы ис тории и структурных возможностей сознательно влиять на ход истории. Она затрагивает также природу человека и тот факт, что Ценность свободы не выводима из некой "фундаментальной при роды человека". В конечном счете проблема свободы — это про блема жизнерадостного робота, и она облекается в такую форму потому, что именно сегодня для нас стало очевидным, что не все люди от природы хотят быть свободными, что не все хотят и не все могут, по самым разным причинам, сделать над собой усилие. Для овладения разумом, столь необходимым для свободы.
При каких же условиях у людей появляется желание быть свободными и действительно поступать свободно? При каких условиях люди хотят и могут нести на своих плечах сопутствующую свободе ношу и воспринимать ее не столько как бремя, сколько как с радостью принимаемую способность изменить самого себя. Но спрашивается можно ли заставить людей хотеть стать жизнера достными роботами?
Разве не должны мы сегодня смотреть в лицо опасности вы рождения человеческого разума как продукта общества в качест венном и культурном отношении, несмотря на то, что этот процесс затушевывается наплывом технических приспособлений? Разве это не приведет к рациональности без разума, к отчуждению человека, к утрате влияния свободного разума в человеческих делах? Эти опасности связаны с накоплением техники: те, кто ею пользуется, не смыслят в ней, кто изобретает, почти больше ни в чем не разби рается. Вот почему мы не можем, не впадая в серьезные противо речия, использовать изобилие технических достижений в качестве показателя человеческого достоинства и культурного прогресса.
Чтобы сформулировать какую-нибудь проблему, необходимо указать на связанные с ней ценности и угрожающие им опасности. Чувство угрозы таким ценностям, воспринимаемым большин ством людей, как свобода и разум, является необходимым мораль ным основанием ставить любые важные для социального позна ния проблемы, как общественные, так и сугубо личностные.
Проблемы культурных ценностей для индивида связаны со всем тем, что принято подразумевать под идеалом человека эпохи Ренессанса, которому угрожает появление среди нас жизнерадост ных роботов.
Ценности, содержащиеся в политической проблеме творения истории, воплощены в прометеевской идее сотворения человека. Угроза этому идеалу имеет два аспекта. С одной стороны, истори ческий процесс пойдет самотеком, если люди по-прежнему будут отказываться от сознательного участия в нем и, таким образом, просто плыть по течению. С другой стороны, сотворение истории может происходить в реальности, но осуществляться узкими кру гами элиты без реальной ответственности перед теми, кому прихо дится бороться за выживание из-за последствий решений или без действия властей.
Я не знаю, как решить в наше время проблему политической безответственности, а также политическую и культурную проблему жизнерадостного робота. Но разве не ясно, что ответы не будут найдены до тех пор, пока мы наконец не возьмемся за тщательное рассмотрение этих проблем? Разве не очевидно, что за это дело следует взяться прежде всего обществоведам из богатых стран? То, что многие из них до сих пор не делают этого, несомненно являет ся величайшим человеческим пороком, которому подвержены в наше время привилегированные люди.
Активно работающим обществоведам нет необходимости до пускать, чтобы "случайные" влияния извне определяли полити ческий смысл их деятельности, а посторонние люди, преследуя собственные цели, распоряжались результатами исследований. Об суждение смысла научной работы и распоряжение ее результатами целиком находятся во власти ученых, ибо относятся к стратегиче ским вопросам развития науки. Ученые обладают огромными, боль шей частью неиспользуемыми возможностями влиять на направ ления этого развития и даже определять их. Чтобы выработать стратегию, они должны ясно и четко выразить ее цели и принять конкретные решения относительно теории, метода и фактов. Как стратегические, эти положения будут касаться каждого исследова теля лично и научного сообщества в целом, поскольку мы уже выяснили, что не выраженная ясно морально-политическая пози ция гораздо больше влияет на результат, чем открытое обсуждение личной и профессиональной стратегии. Только обсудив это влия ние, можно полностью осознать его и, таким образом, попытаться проконтролировать его воздействие на результаты научных иссле дований и их политический смысл.
Каждый обществовед всегда придерживается определенных ценностей, что косвенно отражается в его работе. Личные и обще ственные проблемы возникают там, где появляется угроза ожидае мым ценностям, и их нельзя четко сформулировать без признания существования этих ценностей. Обществоведов и науку все чаще используют для достижения бюрократических и идеологических целей. При этом исследователь человека и общества, как личность и как ученый, должен задавать себе следующие вопросы: понимает ли он, в каких целях применяется его труд, каким ценностям слу жит, сможет ли он проконтролировать использование результатов своего труда? В зависимости от того, ответит ли он на эти вопро сы, использует или не использует их в своей работе и профессио нальной жизни, будут ли даны ответы на вопросы: а) является ли он в своей профессиональной деятельности морально независи мым; б) уважает ли моральные принципы других людей; в) имеет ли устойчивую систему ценностей. Ключевые понятия, с которы ми до сих пор пытались подходить к этим проблемам, — часто, я уверен, с благими намерениями — уже не годятся. Теперь общест воведы должны как следует поработать над этими судьбоносными вопросами. В данной главе я собираюсь поговорить о том, что мне представляется важным иметь в виду при любом ответе, а также развить ту версию, которую в последние годы стал считать наиболее обоснованной.
1.
В своей работе обществовед порой неожиданно для себя стал кивается с необходимостью выбора ценностей. Ясно, что он уже работает на основе определенных ценностей. Ценности, которых сегодня придерживаются общественные науки, черпаются из цен ностей, созданных в западном обществе, ибо повсюду за его пре делами достижения общественных наук заимствуются, не будучи собственным изобретением. Правда, кое-кто настаивает, что из бранные ценности "трансцендируют" западное и любое другое об щество, другие говорят, что придерживаются стандартов, которые будто бы "имманентны" существующему обществу, как некий не реализованный потенциал. Но, несомненно, что сегодня многие согласятся с тем, что ценности, присущие традициям обществен ных наук, ни трансцендентны, ни имманентны. Просто многие их провозглашают и в определенных пределах практикуют внутри свое го узкого круга. То, что называют моральным суждением, лишь отражает желание обобщить выбранные ценности и тем самым сделать их доступными для других.
Мне представляется, что традициям общественной науки при сущи три ведущих политических идеала, которые, безусловно, свя заны с ее интеллектуальными перспективами. Первый из них — это ценность истины, факта. Само занятие общественными наука ми имеет политический смысл, поскольку наука определяет, что есть факт. В мире, где бытует так много бессмыслицы, любое Утверждение о факте имеет политическое и моральное значение. Все обществоведы самим фактом своей работы вовлечены в борьбу между просветительством и мракобесием. В таком мире, как наш, заниматься общественными науками значит, прежде всего, прово дить политику истины.
Но политикой истины не исчерпываются те ценности, кото рыми мы руководствуемся в нашем предприятии. Истинность по лученных нами данных и точность исследований, взятые в их со циальном контексте, могут быть (а могут и не быть) существенны ми для жизни людей. В том, важны ли они и каково их значение, собственно и заключается вторая ценность, то есть ценность роли разума в жизни людей. Наряду с ними имеется и третья ценность — человеческая свобода, при всей неоднозначности ее смысла. И свобода, и разум, как я уже отмечал, занимают центральное место в цивилизации западного мира, обе ценности провозглашаются идеалами. Но любая попытка их использования в качестве крите риев или целей ведет к большим разногласиям. Вот почему опре деление идеалов свободы и разума является одной из интеллекту альных задач для нас как обществоведов.
Если человеческому разуму суждено сыграть более значитель ную и более явную роль в историческом процессе, обществоведы, несомненно, должны быть среди ее главных исполнителей. Ибо своей деятельностью они являют пример использования разума для понимания жизни людей, именно в этом их призвание. Если у них есть желание работать и, тем самым, сознательно идти избран ным путем, они сначала должны определить свое место в интел лектуальной жизни общества и в общественно-исторической струк туре своей эпохи. Они должны представлять свое место в общест венных сферах познания, а уже эти сферы соотнести с конкретно-исторической структурой общества. Но здесь не место заниматься подобной работой. Я хочу лишь разграничить три политически важные роли, исполнителем которых обществовед, как поборник разума, может себя считать.
В общественных науках, особенно, пожалуй, в социологии, часто встречается тема царственного философа. Начиная с Огюста Конта и кончая Карлом Маннгеймом, в книгах можно найти при зывы дать больше власти "человеку знания", а также попытки их оправдания. При более точной формулировке возведение разума на престол означает, конечно же, начало царствования "человека разума". В этой идее кроется основная причина, почему общество веды сохраняют, правда весьма общую, приверженность разуму в качестве общественно значимой ценности. Они постоянно хотят избежать признания нелепости этой идеи при сопоставлении ее с фактами власти. Кроме того, названная идея противоречит сути многих версий демократического устройства общества, поскольку предполагает существование аристократии, даже если она является таковой по таланту, а не по рождению или богатству. Довольно нелепая идея о том, что обществовед должен стать царствующим философом, является только одним из представлений о той роли в обществе, которое он может попытаться воплотить.
Достоинство сферы политики во многом зависит от интеллек туальных способностей тех, кто ею занимается. Если бы "фило соф" стал правителем, я был бы склонен покинуть его государство. Но когда у правителей нет никакой "философии", разве способны они к ответственному правлению?
Вторая, и сегодня самая обычная роль ученого-обществоведа — советник правительства. В настоящее время эта роль находит свое воплощение в бюрократическом использовании общественных наук, которое я описал. Отдельный обществовед старается не отставать от тех многочисленных тенденций развития современного общест ва, которые делают индивида функционально и частью рацио нальной бюрократии; он подыскивает такое местечко, чтобы не заниматься изучением структуры постсовременного общества. При таком положении, как мы видели, общественные науки сами тяго теют к тому, чтобы стать функциональным рациональным меха низмом. Отдельный ученый смиряется с утратой моральной авто номии и подлинной рациональности, а роль разума в жизни лю дей имеет тенденцию сводиться просто к усовершенствованию тех ники управления и манипулированию.
Но таков худший вариант исполнения роли советника. Чтобы ее выполнять, я полагаю, не обязательно следовать букве и духу бюрократического стиля. Трудно исполнять эту роль, сохраняя моральную и интеллектуальную целостность и, следовательно, сво боду для работы над проблемами общественных наук. Советникам легко вообразить себя философами, а своих клиентов — просве щенными правителями. Но даже если советники — действительно философы, то те, кому они служат, могут не быть просвещенны ми. Поэтому меня поражает преданность некоторых советников своим невежественным деспотам. Кажется, что такую преданность не нарушит ни деспотическая некомпетентность, ни догматическая тупость.
Я не утверждаю, что роль советника нельзя хорошо испол нять. На самом деле я знаю, что это возможно, и есть люди, которые этим и занимаются. Будь таких людей побольше, полити ческие и научные задачи обществоведов, выбравших третью роль, стали бы менее тягостными, поскольку вторая роль частично пере секается с третьей.
Третий путь, на котором обществовед может попытаться реа лизовать ценность разума и выполнить свою роль в человеческих делах, тоже хорошо известен, и иногда даже применяется на прак тике. Задача заключается в том, чтобы оставаться независимым, делать свою работу, самому выбирать проблемы, но направлять свою деятельность и на правителей, и на "общественность". По добная концепция позволяет нам представить социальную науку как своего рода орган общественного интеллекта, занятого пробле мами как общественного, так и личностного выбора, а также стоя щими за ними тенденциями развития социальной структуры, а отдельных обществоведов представить как разумных членов само управляемой ассоциации, которую мы называем общественными науками.
Принимая подобную роль, более полное объяснение которой я дам далее, мы пытаемся действовать в соответствии с цен ностью разума. Полагая, что наша деятельность имеет какой-то результат, мы принимаем теорию творения истории: мы утвержда ем, что "человек" свободен и своими рациональными усилиями может влиять на ход истории. Сейчас я, не касаясь самих ценно стей свободы и разума, хотел бы только обсудить, в соответствии с какой теорией истории их можно реализовать.
2.
Люди свободны творить историю, но одни чувствуют себя гораздо свободнее, чем другие. Такая свобода требует доступа к средствам принятия решений и осуществления власти, при помо щи которых сейчас можно творить историю. Но так было не всег да. Далее я еще затрону современный период, в котором средства власти значительно гипертрофированы и централизованы. Имея в виду этот период, я утверждаю, что если люди и не творят историю, то постепенно они все больше превращаются в инструменты в руках творцов истории, а также в простые объекты историческо го процесса.
Насколько велико реальное значение того или иного приня того решения, само по себе является исторической проблемой. Это в значительной степени зависит от имеющихся в распоряжении власти средств в данное время и в данном обществе. В некоторых обществах бессчетное число людей конкретными действиями из меняют свой уклад жизни, и тем самым постепенно изменяют саму структуру общества. Эти изменения и есть ход истории. Ис тория "течет", хотя в целом "люди творят ее". Так, масса предпри нимателей и потребителей, совершая десятки тысяч сделок в мину ту, постоянно обновляют облик рыночной экономики. Возможно, это было главным ограничением, которое Маркс имел в виду, когда писал: "Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали..."*
* Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта. К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч.. т. 8, с. 119. — Прим. перев.
Судьба, или "необходимость", движет историческими собы тиями, не подвластными никаким группкам или группам людей, которые: 1) достаточно компактны для идентификации; 2) облада ют властью, достаточной для принятия решений, которые могут иметь последствия; 3) в состоянии предвидеть эти последствия и, таким образом, нести ответственность за них. В соответствии с этой концепцией, события есть итог и непреднамеренный резуль тат неисчислимого количества действий огромного числа людей. Каждое отдельное действие незначительно по своим последстви ям, которые сглаживаются или усиливаются другими подобными решениями. Не существует связи между намерениями какого-то одного человека и итоговым результатом неисчислимого количест ва действий. События происходят помимо воли людей: история делается за их спинами.
Понимаемая таким образом судьба не является универсаль ным фактом. Она не является неотъемлемой частью сущности ис тории или природы человека. Судьба — это свойство конкретно-исторического типа социальной структуры. В обществе, где высшим достижением военной техники является винтовка, а типич ной хозяйственной единицей — семейная ферма и кустарная мас терская, где нации-государства еще нет в помине, где коммуника ция осуществляется из уст в уста глашатаями, и нет печатных станков, в таком обществе, история — в самом деле судьба.
Теперь обратимся к главной особенности нашей жизни. Разве она состоит не в громадном расширении и подавляющей центра лизации всех средств власти и принятия решений, то есть всех средств творения истории? В современном индустриальном обще стве средства производства развиваются и централизуются, по мере того как на смену крестьянам и ремесленникам приходят частные корпорации и государственные промышленные предприятия. В современном национальном государстве средства принуждения и политического администрирования проходят сходный путь разви тия по мере того, как королевский контроль над знатью и воору жавшиеся на собственные средства рыцари заменяются регуляр ными армиями, а теперь ужасающими военными машинами. Зна менующее постмодерн наивысшее развитие всех трех тенденций — в экономике, политике, принуждении — сегодня наиболее ярко наблюдается в США и в СССР. В наше время происходит кон центрация средств сотворения истории как национального, так меж дународного масштаба. Поэтому разве не понятно, что именно сейчас люди обладают уникальной по своим масштабам и возможностям способностью сознательно управлять историческим процессом? Властвующие элиты, распоряжающиеся этими средствами, сегод ня действительно делают историю — конечно, "при обстоятельст вах, выбранных не ими", — но по сравнению с другими людьми и другими эпохами эти обстоятельства, безусловно, не кажутся не преодолимыми.
В непосредственно переживаемой нами ситуации, несомнен но, заключен парадокс. Факты применения новейших средств уп равления историческим процессом свидетельствуют о том, что люди не находятся во власти судьбы и теперь могут творить историю. Нелепость состоит в том, что другие факты показывают: в данный момент идеологии, предлагающие людям надежду на управление историческим процессом, переживают в западных обществах упа док и крах. Этот крах означает разрушение надежд идеологии Про свещения на то, что разум и свобода станут господствующими, высшими силами человеческой истории. И это происходит на фоне интеллектуального и политического бездействия научного сообще ства.
Где та интеллигенция, которая велеречиво рассуждает о западном мире, где те интеллектуалы, чья деятельность пользуется влиянием среди политических партий и общественности, чье мнение учитывается при принятии исторических решений? Где доступ та ким людям к средствам массовой информации? Кто из руководи телей двухпартийного государства и его жестоких военных машин чутко реагирует на то, что происходит в мире знания, разума и чувств? Почему свободный интеллект так далек от принятия реше ний власти? Почему сейчас среди власть имущих преобладают край няя безответственность и невежество?
В сегодняшних Соединенных Штатах интеллектуалы, худож ники, проповедники, гуманитарии и ученые тоже ведут холодную войну, и вместе с официальными властями переживают замеша тельство. Они не выдвигают к власть имущим требований об альтернативных направлениях политики, равно как не излагают собственных программ перед общественностью. Они не пытаются внедрить принцип ответственности в политическую жизнь Соеди ненных Штатов, а способствуют выхолащиванию ее содержания. Плачевное моральное состояние общества отражается и в пороч ности (по христианским меркам) духовенства, и в добровольном переходе ученых в государственно-монополистический "аппарат на уки". Сюда же относится и журналистская ложь, ставшая обыден ностью, и значительная часть претенциозной пошлости, которая слывет общественной наукой.
3.
Я не жду, что по данному вопросу со мной согласятся все обществоведы. Главное, что я хочу сказать, это то, что для любого ученого, принявшего ценности разума и свободы, основная задача заключается в определении границ свободы и возможностей разу ма в истории.
Принимая на себя третью роль, обществовед не считает себя какой-то персоной, независимой от общества. Но он чувствует, подобно многим другим людям, что находится вне процесса при нятия главных исторических решений эпохи, и в то же время знает, что находится среди тех, на ком отражаются многие послед ствия этих решений. В этом состоит главная причина, почему по мере осознания того, что он делает, обществовед явно превращает ся в "человека политического". Невозможно быть "вне общества", вопрос в том, какую позицию ты занимаешь в обществе.
Обществовед, как правило, относится по своим жизненным условиям, статусу и власти к среднему классу. Его род занятий и круг социальных взаимодействий дают ему в решении структур ных проблем общества примерно те же шансы, какими располагает простой гражданин, поскольку эти проблемы нельзя разрешить чисто интеллектуальным усилием или в частном порядке. Их нель зя даже сформулировать в рамках сферы повседневности, доступ ной "обыкновенному человеку", потому что основные структур ные проблемы относятся к сфере компетенции социальной, поли тической и экономической власти. Но обществовед не только "обык новенный человек". Его задача заключается в том, чтобы мыслен но выйти за пределы той сферы повседневности, в которой ему приходится жить, и именно для ее решения он, например, может рассматривать одновременно экономический строй Англии XIX века и статусную иерархию Америки XX века, военные ин ституты императорского Рима и политическую структуру Совет ского Союза.
Ввиду того, что для обществоведа ценности свободы и ра зума имеют первостепенное значение, важное место в его рабо те должно занимать изучение тех объективных возможностей стать свободными и разумными, которыми обладают люди, при надлежащие к тем или иным категориям внутри конкретных типов социальной структуры. Другим важным направлением ис следований должно стать выяснение того, какие шансы предо ставляют людям, в зависимости от их социального положения, различные типы обществ для того, чтобы, во-первых, с помо щью разума и жизненного опыта выйти за пределы социальных ячеек своей повседневной жизни, и, во-вторых, какой властью они располагают для того, чтобы непосредственно воздейство вать на структуру данного общества. Это второе направление касается роли разума в истории.
Рассматривая эти проблемы, легко заметить, что в совре менных обществах некоторые люди используют власть для того, чтобы ощутимо воздействовать на определенные структуры и полностью осознают последствия своих действий. Другие, имея такую же власть, не осознают границ ее влияния. Но большин ство людей не могут выйти за пределы повседневности и мыс ленно увидеть более крупные социальные структуры или осу ществлять доступными им средствами какие-либо структурные изменения.
В силу профессиональной деятельности обществоведы опре деляют свое место в обществе. Мы знаем о существовании струк туры общества и кое-что об исторических механизмах ее развития. Ясно, что у нас нет доступа к существующим ныне средствам влас ти, при помощи которых в настоящее время можно влиять на работу этих механизмов. Но у нас есть одно, зачастую слабое, "средство власти", и оно-то и дает ключ к пониманию нашей по литической роли.
Думаю, что главная политическая задача обществоведа, разде ляющего идеалы свободы и разума, заключается в том, чтобы об ращаться в своей работе к каждому из трех типов людей, выделен ных мной по критериям власти и знания.
На власть имущих и осознающих ее силу обществовед возла гает ответственность за структурные изменения, на которые он указывал в своей работе, а их осуществление зависит от решений властей или отсутствия таковых.
Тем, чьи действия имеют структурные последствия, но кто, по-видимому, не осознает этого, он сообщает все, что удалось ус тановить относительно этих последствий. Ученый пытается про свещать подобных людей, а уже потом, опять-таки, возложить на них ответственность.
Тем, кто не имеет реальной власти и чье сознание ограничено повседневными заботами, он раскрывает влияние структурных тен денций и крупных решений на условия их жизни, показывает связь личностных трудностей и общественных проблем. В ходе этой работы он сообщает им все, что обнаруживается при анализе Действий более могущественных членов общества. В этом заклю чаются основные просветительские задачи ученого, и они же явля ются его общественными задачами при обращении к любой широ кой аудитории. Теперь рассмотрим некоторые проблемы и задачи, возникающие из этой роли исследователя.
4.
При всей широте кругозора рядовой обществовед занимается преподаванием, а подобный род занятий во многом определяет на что он способен как профессионал. В качестве преподавателя он обращается к студентам, при случае публикуется и выступает перед более широкой или более влиятельной аудиторией. Говоря о его возможной роли в обществе, остановимся подробнее на этих про стых фактах власти или, если угодно, фактах безвластия.
Поскольку образование преследует либеральные цели, то есть "освободительные", общественная роль ученого имеет два аспекта. В интересах индивида он должен показать, что личные трудности и заботы могут трансформироваться в доступные для разумного решения общественные проблемы, и его задача — развить в индивиде способность к самообразованию, ибо только тогда последний смо жет стать разумным и свободным. В интересах общества ученый должен бороться со всеми силами, разрушающими истинную об щественность и порождающими массовое общество, или, в пози тивной формулировке, его задача — помогать образованию и ук реплению сознательно самосовершенствующейся общественности. Только тогда общество может быть разумным и свободным.
Это очень широкие цели, и я должен дать некоторые поясне ния. Мы прививаем людям позитивные навыки и умение опреде лять ценности, которых они придерживаются. Но одни "навыки" более, другие менее важны для задач просвещения. Я не считаю, что навыки и ценности можно легко отделить друг от друга, как это часто представляется в поисках "нейтральных навыков". Это вопрос меры, где на одном конце шкалы умения, а на другом — ценности. Но в середине этой шкалы лежит то, что я назову воспри имчивостью, и это то, что должно интересовать нас более всего. Обучение работе на станке, чтению или письму суть по большей части привитие навыков. Помощь кому-либо в понимании того, чего он в действительности хочет добиться в своей жизни, или об суждение с ним стоического, христианского и гуманистического об разов жизни есть обучение ценностям или их культивирование.
В один ряд с навыком и ценностью нам следует поставить восприимчивость, означающую оба этих понятия и, кроме того, включающую в себя терапию в ее исконном смысле как знание самого себя. Восприимчивость предполагает совершенствование всех тех навыков внутренней полемики с самим собой, которые мы называем мышлением, а при участии других — дискуссией. Учи тель должен начинать с изложения вопросов, которые для индивида наиболее интересны, даже если преподавателю они кажутся ба нальными и пустыми. Необходимо так вести обучение и использо вать такие материалы, которые бы позволили развивать у ученика способность к рациональному охвату непосредственно изучаемых проблем и всего того, что попадет в поле его интереса в процессе образования. Учитель должен так обучить своих учеников, чтобы они сами смогли продолжить начатое им. Конечная цель "осво бождающего" образования состоит лишь в том, чтобы в итоге сфор мировались способные к самообразованию и самосовершенствова нию мужчины и женщины, то есть свободные и разумные инди виды.
Общество, в котором такие индивиды преобладают, демокра тично в самом главном значении этого слова. Такое общество можно определить как общество, где доминирует истинная обществен ность, а не массы. Здесь я имею в виду следующее.
Люди в массовом обществе находятся во власти личных про блем, которые они не способны превратить в общественные про блемы, даже не сознавая этого. Они не понимают взаимодействия личных проблем, с которыми они сталкиваются в повседневной жизни, с проблемами социальной структуры. Однако именно это способен сделать образованный человек в осознающем себя обще стве. Он понимает, что то, что он считает и переживает как личные проблемы, зачастую свойственно и другим, и, что более важно, никто не может решить их в одиночку, а только путем изменений структуры групп, в которых живет индивид, а иногда и структуры всего общества. Люди толпы переживают трудности, но они обыч но не осознают их истинное значение и происхождение. Но буду чи частью общества люди видят социальные корни проблем и обычно осознают их общественную обусловленность.
Политическая задача обществоведа, как и любого другого ли берального просветителя, заключается в непрерывном переводе личных трудностей на язык общественных проблем и в объясне нии индивидуальной значимости общественных проблем для лю дей различных категорий. Его задача как ученого — демонстриро вать в своей работе, а как просветителя — и в своей жизни социологическое воображение, его цель — совершенствовать навыки этого воображения у мужчин и женщин в той аудитории, которую ему предоставляет общество. Достижение этих целей обеспечивает без опасность разуму и свободной личности, а также делает их доми нирующими ценностями демократического общества.
Сейчас вы можете сказать себе: "Ну вот, он собирается уста новить планку так высоко, что теперь все должно казаться низким". То, что обо мне могут подумать подобным образом, свидетельст вует о несерьезном восприятии слова "демократия" и о безразли чии многих наблюдателей к тому, как происходит утрата смысла данного слова. "Демократия", конечно, сложное понятие, по пово ду которого небезосновательно ведутся горячие споры, но несо мненно то, что оно не настолько трудно для понимания и проти воречиво, чтобы его не могли использовать люди, желающие рас суждать совместно.
Я уже пытался показать, что я понимаю под идеалом демо кратии. В сущности, демократия подразумевает, что если какое-то решение затрагивает жизненные интересы людей, то они имеют реальную возможность участвовать в принятии этого решения. А это, в свою очередь, означает общественное признание легитим-ности полномочий власти решать и возлагает ответственность на тех, кто принимает решения. Ни один из этих пунктов, как мне кажется, не может выполняться, если в обществе не будут преоб ладать такая общественность и такие индивидуумы, которых я опи сывал. Далее необходимо пояснить некоторые дополнительные
положения.
Социальная структура Соединенных Штатов не является пол ностью демократической. С этим, я думаю, согласятся все, ибо я не знаю ни одного полностью демократического общества — тако вое по-прежнему является идеалом. Надо сказать, что Соединен ные Штаты являются демократической страной, главным образом, по форме и по красноречивым заявлениям. По существу и на прак тике США сплошь и рядом недемократичны, и это со всей очевид ностью проявляется во многих институциональных сферах. Кор поративная экономика не управляется ни городскими собраниями, ни властями, несущими ответственность перед теми, на кого их деятельность оказывает весьма серьезное влияние. Такое же положение характерно для военной машины, и оно все более усугубляется в политической структуре государства. Я не настолько оптимистичен, чтобы думать, будто очень многие обществоведы могут и стремятся способствовать развитию демократии в общест ве, а если это и так, то не думаю, что их стремления обязательно приведут к возрождению общественности. Я лишь кратко описы ваю роль, которая мне кажется возможной для обществоведа и некоторыми из них действительно исполняется. Кроме того, ока зывается, что такая позиция согласуется и с либеральными, и с социалистическими воззрениями на роль разума в жизни людей1.
1 Мимоходом хотел бы напомнить читателю, что стиль абстрактно го эмпиризма (вместе с его методологическим самоограничением), даже если не брать во внимание его настоящий бюрократический контекст и соответствующее применение, не очень подходит к описываемой мной демократической политической роли. Те, для кого работа в этом стиле является единственной профессиональной деятельностью, для кого это — "реальная работа общественной науки" и кто живет ее духом, не может выполнять освободительно-просветительскую роль. Для этого необходимо, чтобы индивидуумы и общественность верили в собствен ную способность к разумному мышлению и чтобы каждый посредство-м критики, изучения и практики расширял и углублял эту способность. Следовательно необходимо вдохновить людей на то, чтобы, как сказал Джордж Оруэлл, "выбраться из кита" или, как гласит замечательное американское выражение, "стать хозяевами самих себя". Сказать им, что "действительно" можно познать социальную действительность, полагаясь исключительно на неизбежно бюрократический тип иссле дований во имя ложно понятого научного знания, значит наложить табу на всякую попытку людей стать независимыми и мыслить само стоятельно. Это значит разрушать уверенность самостоятельно рабо тающего мастера в своих возможностях познать действительность. Ин дустриализация условий жизни ученого и преподавателя и дробление проблем общественной науки не могут привести к выполнению обще ствоведами роли освободителей-просветителей. Те социальные явления, которые "разбирают" эти научные школы, так и остаются разобранными на мельчайшие кусочки, в достоверности которых они вполне уверены. Но уверенными они могут быть лишь относительно вырванных из контекста фрагментов, тогда как смысл либерального образования, политическая роль общественной науки и ее интеллекту альные перспективы заключаются в том, чтобы помочь людям преодо леть границы раздробленных и абстрактных форм повседневной жизни, то есть понять исторические структуры и определить свое собственное Место в них.
Я придерживаюсь мнения, что политическая роль обществен ной науки, потенциальная и реальная, а также ее эффективность, зависят от развитости демократии.
Принимая на себя третью, независимую, роль разума, мы пытаемся действовать демократически в обществе, которое не вполне демократично. Мы действуем так, как если бы мы жили в пол ностью демократическом обществе и, тем самым, пытаемся изба виться от этого "как если бы". Мы пытаемся сделать общество более демократичным. Полагаю, что только так мы можем испол нять данную роль, оставаясь обществоведами. По крайней мере, я не знаю никакого иного способа, при помощи которого мы могли бы попытаться способствовать построению демократического об щества. По этой причине проблема общественных наук как главного проводника разума в жизни людей в действительности является основной проблемой демократии на современном этапе.
5.
Каковы у обществоведов шансы на успех? При данной поли тической структуре, я не верю, что вероятность того, что общест воведы станут эффективными проводниками разума, очень уж высока. Чтобы люди знания могли осуществить эту стратегиче скую роль, должны существовать определенные условия. Люди творят свою собственную историю, сказал Маркс, но они делают это при обстоятельствах, которые сами не выбирают. Какие же условия необходимы нам для того, чтобы исполнять эту роль эф фективно? Для этого необходимо, чтобы политические партии, дви жения и общественность обладали двумя характеристиками: во-первых, чтобы в их среде действительно обсуждались альтернатив ные представления об общественной жизни, и, во-вторых, чтобы у них была возможность оказывать реальное влияние на решения, имеющие структурные последствия. Только при существовании подобных организаций мы могли бы возлагать реалистические на дежды на роль разума в жизни людей, которую я пытаюсь обрисо вать. Кстати, подобные условия следует считать главным факто ром существования любого полностью демократического общест ва.
При подлинно демократическом устройстве обществоведы, исполняя свои политические роли, вероятно будут высказываться "за" или "против" разного рода движений, слоев общества и групп интересов, а не просто обращаться к зачастую размытой и, боюсь, численно уменьшающейся общественности. В этих условиях неизбежна борьба идей, и эта борьба (всегда и как процесс, и как результат) будет иметь политический характер. Серьезное отноше ние к идее демократии и к демократической роли разума в челове ческих делах предполагает, что факт нашей пристрастности в этой борьбе будет нас мало беспокоить. Ведь мы не можем полагать, что все определения социальной действительности и, тем более, утверждения о политических путях и средствах, а также предполо жения о целях сложатся в конце концов в единую, не вызываю щую ни у кого возражений доктрину1.
1 Идея такой монополии в сфере общественной мысли является одной из тех авторитарных концепций, на которой основывается понимание "Единого метода" организаторов науки из породы "адми нистраторов разума" и которая весьма тонко замаскирована в "свя щенных ценностях" представителей "Высокой теории". Более отчет ливо это воплощается в технократических лозунгах, проанализирован ных мною в главе 5.
При отсутствии полноценных политических партий, движений и общественности мы живем в обществе, которое является демо кратическим, главным образом, по закону и официально провоз глашаемым целям. Нам не следует приуменьшать огромную цен ность этих обстоятельств и те широкие возможности, которые ими обеспечиваются. Нам следует осознать эти ценности, имея в виду их отсутствие там, где господствуют Советы, и ту борьбу, которая там ведется против интеллектуалов. Мы должны также понять, что одновременно с физическим подавлением интеллектуалов там очень многие интеллектуалы подавляют себя морально. То, что демокра тия в Соединенных Штатах в значительной степени формальна, еще не повод для отказа от идеи, что общественные науки должны быть одним из главных проводников разума, если, конечно, ему предстоит играть какую-то созидательную роль в демократическом творении истории. Отсутствие демократических партий, движений и общественности не означает, что обществоведам как просветите лям не стоит пытаться заложить в своих образовательных учреж дениях базу, где либеральная, состоящая из развитых индивидуу мов общественность могла бы существовать хотя бы в зачаточном состоянии, и где они могли бы находить вдохновение и поддержку в своих дискуссиях. Это также не означает, что не следует пытать ся взращивать такую общественность, выполняя менее академи ческие роли.
Конечно, поступая подобным образом, рискуешь навлечь на себя неприятности или, что еще хуже, столкнуться с ужасающим равнодушием. Поэтому нам необходимо толерантно представлять противоречивые теории и факты и активно поощрять полемику. При отсутствии широких и открытых политических дебатов, осно ванных на знании фактов, люди не могут соприкоснуться ни с действенными реалиями окружающего их мира, ни с сущностью самих себя. Особенно теперь, как мне кажется, описываемая мною роль требует ни больше ни меньше как выдвижения противоречи вых определений самой реальности. То, что обычно называется "пропагандой", особенно националистического толка, состоит не только из мнений по различным темам и проблемам. Как однажды заметил Пауль Кечкемети, пропаганда — это распространение официальных определений реальности.
Сегодня наша общественная жизнь часто основывается на та ких официальных определениях, а также на мифах, лжи и бредо вых концепциях. Когда в политике так много тем, обсуждаемых и "запретных", основано на неадекватных и ошибочных определе ниях действительности, те, кому не удается отразить ее более аде кватно, сразу подпадают под беспорядочные влияния. Вот почему описываемый мною тип общественности самим своим существова нием оказывает на общество решающее влияние. Это подтвержда ет роль мышления, исследования, интеллекта, разума, идей: давать адекватное и общественно значимое определение действительно сти. Просветительское и политическое значение общественной на уки в демократическом обществе заключается в том, чтобы форми ровать общественность и оказывать поддержку индивидам, спо собным адекватно определять внутриличностные и социальные ре альности, соответственно с ними жить и действовать.
Описываемая мною роль разума не означает и не требует оби вать некие пороги, ближайшим рейсом вылетать в зону очередного кризиса, баллотироваться в конгресс, покупать типографию, чтобы печатать газету, появляться в бедных кварталах, собирать пожер твования. Подобные действия часто достойны восхищения, и я могу легко представить случаи, когда мне лично даже в голову не придет поступить иначе. Но для обществоведа превратить подоб ные поступки в постоянную деятельность значит отказаться от своей профессиональной роли и тем самым продемонстрировать неверие в перспективы общественной науки и в действенность разума в жизни людей. Обществовед должен в любых условиях продолжать свою научную работу, избегать дальнейшей бюрокра тизации разума и препятствовать бюрократизации дискурса.
Не каждый обществовед разделяет взгляды, которых я при держиваюсь по данному вопросу, да я и не хочу, чтобы их разде ляли все. Я полагаю, что одна из задач ученого заключается в том, чтобы определить свои собственные взгляды на сущность истори ческих изменений и место, если таковое имеется, свободных и разумных людей в этом процессе. Только тогда мы сможем прий ти к пониманию своей собственной интеллектуальной и полити ческой роли в изучаемых нами обществах и выяснить, что мы сами думаем о ценностях свободы и разума, которые являются неотъемлемой частью прошлого и будущего общественной науки.
Если отдельные индивиды и малые группы не вольны свои ми действиями вызвать исторические последствия и в то же время недостаточно подготовлены, чтобы их разумно представлять; если структура современных обществ или какого-то одного из них тако ва, что исторический процесс развивается вслепую, то нет никакой возможности управлять им доступными средствами и знаниями, которыми можно овладеть. В этих условиях единственная незави симая роль общественной науки сводится к регистрации событий и их объяснению, идея об ответственности власть имущих нелепа, а ценности свободы и разума могут реализоваться лишь в отдельно взятых областях повседневной жизни для узкого круга привилеги рованных лиц.
Но здесь много "если". И, хотя можно много спорить о сте пенях свободы и масштабах последствий, я не считаю, что есть Достаточно оснований для отказа от ценностей свободы и разума в качестве ориентиров в работе общественных наук.
Попытки уклониться от таких трудных проблем, которые я обсуждаю, в наши дни прикрываются лозунгом о том, что общест венная наука существует "не ради спасения мира". Иногда за этим стоит скромность ученого, иногда циничное презрение специалиста широкого профиля по любым глобальным проблемам, иногда разочарование в юношеских идеалах, часто это — поза людей, пы тающихся присвоить себе престиж "Ученого", которого они пред ставляют в виде чистого, лишенного телесности интеллекта. Но иногда такое суждение основывается на взвешенном анализе фак тов власти.
Из-за этих фактов я не верю, что общественная наука "спасет мир", хотя не вижу ничего плохого в попытке сделать это: я имею в виду предотвращение войны и переустройство жизни людей в соответствии с идеалами человеческой свободы и разума. Основы ваясь на своих знаниях и опыте, я прихожу к довольно пессими стичной оценке сложившейся ситуации. Но даже если дело сейчас обстоит именно так, мы все равно должны задать вопрос: если существуют какие-то пути выхода из кризисов данного истори ческого периода с помощью интеллекта, то разве обществоведам не следует их искать? Мы исполняем роль человека, который осозна ет ответственность за все человечество, хотя это не всегда очевид но. Именно на уровень общечеловеческого сознания должны быть выведены все решения крупных проблем современности.
Взывать к власть имущим, основываясь на имеющемся у нас знании, утопично в самом дурацком смысле этого слова. Наши взаимоотношения с ними главным образом ограничиваются тем, насколько они находят нас полезными в качестве технических спе циалистов, которые защищают их позиции и решают их пробле мы, или в качестве идеологов, укрепляющих их престиж и автори тет. Чтобы добиваться большего в исполнении нашей политиче ской роли, мы прежде всего должны пересмотреть характер нашей совместной общественно-научной работы. Нет ничего утопичного в том, что обществовед обращается к своим коллегам с призывом пересмотреть отношение к своей работе. Любой обществовед, осоз нающий свое призвание, должен сознательно подойти к основной моральной дилемме, о которой я веду разговор в данной главе: умению различать то, что людям интересно, и то, что отвечает интересам людей.
Если, по-демократически, мы будем считать, что людей инте ресует то, что их заботит, то мы примем те ценности, которые, где случайно, а где и сознательно, насаждаются заинтересованны ми кругами. Люди часто не имеют никакой возможности преуспеть, пренебрегая достижением рекламируемых ценностей. В данном случае правильнее говорить о приобретенных привычках, чем о сознательном выборе.
Если мы будем догматически считать, что только то, что делается в интересах людей, независимо оттого, интересуются они этим или нет, составляет наш моральный долг, мы рискуем по прать демократические ценности. Мы превратимся в манипулято ров, гонителей или тех и других вместе, тогда как наша задача — убеждать людей в обществе, где они пытаются вместе обсуждать свои проблемы и где ценность разума пользуется большим уваже нием.
Я полагаю, что обратившись к изучению личных трудностей и общественных проблем, к формулированию их как задач обще ственных наук, мы получим наилучшую и, пожалуй, единствен ную возможность сделать разум демократически значимым для жизни людей свободного общества и, таким образом, воплотить классические ценности, на которых основываются перспективы при менения нашего знания.
Приложение
Для обществоведа, работающего в классической традиции, общественная наука - это творческая деятельность. Имея дело с конкретными проблемами, он принадлежит к тому типу людей, которым быстро надоедает дискутировать о методе и теории "вооб ще", тем более, что подобная полемика нередко отрывает его от своих непосредственных обязанностей. Он убежден, что гораздо лучше иметь подробный отчет о работе, выполненной студентом, чем дюжину "процедурных кодификаций" в исполнении профес сионалов, не сделавших ничего стоящего. Только из бесед опыт ных исследователей, обменивающихся информацией о том, как они делают свою работу, новичок может получить наглядное пред ставление о методе и теории. Поэтому, я думаю, будет полезно рассказать о некоторых подробностях моей творческой деятельно сти. Эти заметки неизбежно субъективны, но я пишу их в надежде, что другие, особенно начинающие самостоятельную деятельность, сделают их менее субъективными, добавив факты из своего собст венного опыта.
1.
Я полагаю, что лучше всего начать с напоминания о том, что самые выдающиеся мыслители в той области научного творчества, которой вы, начинающий ученый, решили посвятить себя, не от деляют работу от жизни. Похоже, они слишком серьезно относят ся и к работе, и к жизни, чтобы допустить подобное разделение, и предпочитают, чтобы они взаимно обогащались. Конечно, такое разделение сейчас весьма распространено, и оно обусловлено, как я полагаю, тем, что люди занимаются пустопорожней деятельнос тью. Но необходимо признать, что, как ученый, вы обладаете ис ключительной возможностью построить свою жизнь так, что она будет побуждать вас к приобретению навыков добросовестного труда. Научная работа - это выбор не только карьеры, но и жизненного пути. Сознательно или нет, работник интеллектуального труда по мере совершенствования в мастерстве формирует себя. Чтобы реа лизовать свой личностный потенциал и использовать для этого любую представившуюся возможность, он формирует характер, в основе которого лежат качества хорошего работника.
Поэтому вы должны учиться в своей интеллектуальной рабо те использовать жизненный опыт и постоянно обращаться к нему. В этом смысле ремесло составляет стержень личности, частица ко торой вкладывается в каждый шаг интеллектуального труда. "На личие опыта" в данном случае означает, что ваше прошлое вторга ется в настоящее, влияет на него, настоящее же определяет способ ность приобрести опыт в будущем. Как обществовед вы должны управлять этим весьма сложным взаимодействием, осмыслять свой опыт и раскладывать по полочкам. Только так можно надеяться на то, чтобы с помощью жизненного опыта направлять и проверять свои размышления, и в ходе этого процесса формировать себя как мастера интеллектуального труда. Но как это можно сделать? На прашивается следующий ответ: вы должны завести папку с факта ми, что на социологическом языке означает: "Ведите журнал". Многие продуктивно работающие авторы ведут журналы. Это не обходимо для формирования систематического мышления социо лога.
В файлах, о которых я собираюсь говорить, будут накапли ваться сведения о личном опыте и служебной деятельности, о те кущих и планируемых исследованиях. В этих файлах вы, как твор ческий человек, попытаетесь собрать свои профессиональные раз мышления и личные переживания. Не бойтесь обращаться к свое му опыту и непосредственно применять его во всякого рода теку щей работе. Накапливая повторяющиеся сведения, файлы сэконо мят ваши силы. Кроме того, они помогут сохранить мимолетные мысли, зафиксировать разного рода события, встречающиеся в повседневной жизни, обрывки случайно услышанных на улице разговоров и даже сны. Хранящиеся в файлах записи могут дать толчок более систематическому осмыслению научных проблем, а также придать интеллектуальную значимость непосредственному опыту.
Наверное, вам придется часто замечать, как заботливо выдаю щиеся мыслители обращаются со своим интеллектом, как тщательно следят за его развитием и организуют свою жизнь. Причина столь бережного отношения к малейшим переживаниям заключа ется в том, что за свою жизнь современный человек приобретает очень мало личного опыта, тогда как именно он является весьма важным источником настоящего интеллектуального творчества. Я пришел к убеждению, что умение доверять собственному опыту и одновременно скептически относиться к нему является отличи тельной чертой зрелого научного работника. Позиция "доверяй, но проверяй" совершенно необходима для оригинального решения любой интеллектуальной задачи, и ведение журнала является тем методом, с помощью которого вы можете развивать и укреплять указанную позицию.
Ведя записи надлежащим образом и тем самым развивая на выки саморефлексии, вы будете учиться поддерживать свой внут ренний мир в состоянии бодрствования. Если вас сильно поразит какое-то событие или идея, сделайте так, чтобы они не остались неосмысленными; напротив, постарайтесь как можно полнее выра зить свои впечатления, сами убедитесь, что или все это вздор, или возникшим впечатлениям и идеям можно придать продуктивную форму. Кроме того, ведение файлов развивает навыки письменной речи. Вы не "набьете руку", если не будете делать записи хотя бы раз в неделю. Пополнение файлов позволит вам экспериментиро вать как писателю и, таким образом, как говорится, вырабатывать выразительность слога. Регулярное ведение записей позволит луч ше осознавать собственный опыт.
Быть может, худшее из того, что происходит с обществоведа ми, заключается в том, что они испытывают потребность писать о своих "планах" только в одном случае — когда собираются просить денег на какой-нибудь этап исследования или на "проект". "Пла нирование" происходит, главным образом, в форме заявок, кото рые, по крайней мере, пишутся довольно старательно. Сколь бы ни была распространена такая практика, я считаю, что она - очень плоха, потому что в определенной степени напоминает распрода жу, а при доминировании таких мотивов высока вероятность по лучить в результате исследования вымученную претенциозность. В установленные сроки, по принятому проекту необходимо "отчи тываться", то есть подводить какие-то итоги задолго до его логи ческого завершения. Поэтому ради продолжения финансирования проекта часто приходится ловчить. Обществовед должен периоди чески анализировать ход своей работы и перспективные планы. Любой молодой, начинающий самостоятельную работу исследова тель должен об этом думать, но от него нельзя ожидать немедлен ных открытий, да и ему самому не следует заходить слишком далеко в подобных размышлениях, и совсем не обязательно придержи ваться подробного плана. Едва ли не максимум, что он может сделать, - наметить общий план диссертации, которая, к не счастью, является его первой самостоятельной работой. Только по прошествии половины, или примерно одной трети срока анализ проделанной работы может быть плодотворным и даже интерес ным для других.
Любой успешно работающий обществовед должен держать в голове массу планов, точнее говоря, идей, чтобы постоянно решать вопрос о том, что и в каком порядке следует делать. Обязательно должны пополняться файлы с рабочими планами, которые составля ются и переписываются просто для себя или, может быть, для об суждения с друзьями. Время от времени, даже будучи в отпуске, эти планы следует тщательно просматривать под иными углами зрения.
Такая процедура является необходимой для того, чтобы ваше интеллектуальное предприятие имело ориентиры и находилось под контролем. Полагаю, что широкий неформальный обмен подоб ными обзорами "собственных проблем" среди обществоведов яв ляется единственной основой для адекватного формулирования "ос новных проблем общественных наук". По-видимому, в любом сво бодном интеллектуальном сообществе таких проблем будет несколько и, конечно, их список должен быть "открытым". В таком сообще стве, если оно переживает подъем, должны быть перерывы во встре чах, чтобы коллеги могли обдумать свою будущую работу. Отры ваться от работы стоит только в трех случаях: чтобы обсудить проблему исследования, методы и теорию. Затем вновь надо воз вращаться к работе. Конкретные темы должны формироваться в ходе самой работы и в какой-то степени направлять ее. Организа ция профессионального общения может быть разумным основа нием для существования соответствующей ассоциации. Ваши ра бочие записи полезны и ее организаторам.
Под разными рубриками в своем журнале вы собираете идеи, личные заметки, выписки из книг, библиографические сноски и наброски проектов. Дело это добровольное, но я думаю, что вы найдете полезным скомпоновать все записи в особый файл "про ектов" с множеством рубрик. Конечно, рубрики могут меняться весьма регулярно. Например, будучи аспирантом, вы одновремен но готовитесь к аттестации и пишете диссертацию, и таким обра зом вам придется классифицировать материалы в соответствии с этими видами работ. Примерно через год работы над диссертацией вы начнете реорганизовывать все свои записи в соответствии с основной темой диссертации. Затем, в процессе дальнейшей рабо ты, вы обнаружите, что ни одна из тем не является главной и ни одна из них не дает основания для классификации всех материа лов. Таким образом, это приведет к расширению числа категорий, которыми вы пользуетесь в своих размышлениях, и к изменениям в списке категорий — одни выбывают, другие добавляются. Все это является показателем вашего интеллектуального роста. Фор мально записи желательно группировать по нескольким крупным направлениям, внутри которых более мелкие темы будут меняться из года в год.
Для этого необходимо приобрести привычку делать обшир ные выписки из любой стоящей книги, которую вы читаете, хотя должен сказать, что гораздо лучше для работы читать по-настоя щему плохие книги. Чтобы перевести впечатления от чужих текс тов и собственных переживаний в сферу интеллектуального поис ка, первым делом надо придать им форму. Даже простая фиксация впечатления часто ведет к его объяснению. Обычные выписки из книги могут дать толчок к размышлениям. В то же время выписки оказываются исключительно полезными для понимания того, что вы читаете.
Ваши выписки, как это произошло с моими, могут подраз деляться на два вида. Читая определенные, наиболее важные книги, вы пытаетесь уловить структуру изложения автора и с этой целью делаете соответствующие выписки. Но гораздо чаще. особенно имея за плечами несколько лет самостоятельной рабо ты, вы не будете прочитывать книги целиком, а чаще станете выбирать из них только те места, которые относятся к конкрет ной теме, интересующей вас в данный момент или имеющей отдельную рубрику в ваших записях. Такие выписки не будут репрезентировать все содержание прочитанных книг. Здесь вы будете использовать отдельную идею, отдельный факт для реа лизации своих собственных проектов.
2.
Может возникнуть вопрос: как эти записи, больше напоминающие весьма странный "литературный" журнал, использовать в интеллектуальном производстве? Ведение таких записей и есть интеллектуальное производство, постоянно пополняющееся хра нилище фактов и идей, от самых смутных до тех, которые приоб рели законченную форму. Например, первое, что я сделал, когда решил исследовать элиту, был весьма примерный набросок, основу которого составил список типов людей, которых я хотел по днять.
В том, как именно и почему я решил заняться этим исследованием, можно увидеть пример того, как жизненный опыт челове ка питает его интеллектуальные занятия. Сейчас я не помню, когда стал специально интересоваться "стратификацией", но думаю, что го должно было случиться, когда я первый раз прочитал Веблена. Он всегда казался мне очень многословным и расплывчатым в своих рассуждениях о занятости в "бизнесе" и "производстве", которые были своего рода переложением Маркса для американской академической публики. Как бы там ни было, я написал книгу о профсоюзах и их лидерах под влиянием политических мотивов, затем книгу о средних классах, прежде всего испытывая острое желание артикулировать свой жизненный опыт, полученный после моего приезда в Нью-Йорк в 1945 г. Друзья говорили, что я должен завершить трилогию книгой о высших классах. Думаю, что к этому я был готов. Я, особенно в сороковые годы, перечитывал вдоль поперек Бальзака и находился под впечатлением от поставлен ной им самому себе задачи "охватить" все основные классы и типы общества эпохи, которую он хотел сделать своей. Кроме того, я написал работу о "деловой элите", собирал и приводил в порядок статистические сведения о жизни крупнейших американ ских политиков, начиная с принятия Конституции. Обе работы Первоначально были инспирированы семинарскими занятиями по американской истории.
При подготовке к публикации статей и книг, а также лекци онных курсов по стратификации у меня естественным образом откладывались идеи и факты, касающиеся высших классов. Осо бенно при изучении социальной стратификации практически невозможно не выйти за рамки непосредственного объекта иссле дования, поскольку "реальность" любой страты в значительной степени состоит в ее взаимоотношениях с остальными стратами. Поэтому я начал подумывать о том, чтобы написать книгу об элите.
Но "на самом деле" этот проект возник не так. Во-первых, и идеи, и план я взял из своих записей, ибо все мои проекты берут начало и заканчиваются в них. Опубликованные книги представ ляют собой организованные фрагменты того, что я писал и скла дывал в файлы. Во-вторых, через некоторое время весь комплекс смежных проблем буквально захватил меня.
После того как был завершен белый набросок, я тщательно просмотрел все записи, не только те разделы, которые напрямую касались новой темы, но и те, которые, казалось бы, не имели к ней никакого отношения. Воображение часто начинает активно работать, когда в наше поле зрения попадают два вроде бы ни чем не связанных между собой элемента, которые затем оказываются вместе, и между ними обнаруживаются неожиданные связи. Я заново перекроил каталог в соответствии с новым кругом про блем, что привело в свою очередь к перестройке всех остальных рубрик.
В ходе пересортировки материалов вы часто обнаруживаете, что как бы даете волю воображению. Внешне это происходит тог да, когда вы пытаетесь скомбинировать идеи и записи, касающие ся различных тем. Это своего рода комбинаторная логика, в кото рой "случай" иногда играет на удивление большую роль. Рассла бившись, вы стараетесь подключить свои интеллектуальные ресур сы, распределяя листки по новым рубрикам.
В данном случае я также начал записывать собственные на блюдения повседневной жизни и, прежде всего, обдумывать на копленный опыт, касающийся проблем элиты, а затем обсуждать их с теми, кто, по моему мнению, был сведущ в данном вопросе и мог высказать какие-то суждения. Соответственно, я начал менять свой распорядок ежедневных рабочих контактов так, чтобы он вклю чал: 1) людей, которые были среди тех, кого я хотел изучать; 2) людей, находящихся с ними в непосредственном контакте; 3) людей, которые так или иначе проявляют к ним устойчивый профессиональный интерес.
Не знаю, каковы должны быть идеальные социальные усло вия для продуктивной интеллектуальной работы, но несомненно, что создание вокруг себя круга людей, которые охотно общаются и порой обладают живым воображением, составляет одно из таких,, условий. В любом случае я стараюсь создавать для себя макси мально благоприятную обстановку в интеллектуальном и социаль ном плане, которая бы стимулировала мое мышление в соответст вии с направлениями выполняемой сейчас работы. В этом заклю чается смысл высказанного выше замечания о неразрывности лич ной и интеллектуальной жизни.
Хорошую работу в общественных науках сегодня нельзя вы полнить, проведя какое-либо одно эмпирическое "исследование". Так было и раньше. Напротив, хорошая работа включает множест во исследований, предметом которых служат ключевые моменты общих утверждений о форме и тенденции развития объекта. Во прос о том, какие моменты являются ключевыми, нельзя решить до тех пор, пока не переработаны уже имеющиеся материалы и не построены общие гипотезы.
Так, среди "имеющихся материалов" я обнаружил у себя три типа записей, важных для моего исследования элит: относящиеся к теме различные теории; иллюстрирующие эти теории материалы; и набранные из различных источников данные, в какой-то степени обобщенные, но теоретически не осмысленные. Только после за вершения чернового варианта теоретических представлений с по мощью существующих материалов я смог более или менее опреде литься со своими исходными утверждениями и интуитивными догадками, а также продумать способы их проверки. При этом я знал, что мне и дальше придется постоянно сверять результаты собственных исследований с накопленными в файлах материала ми. Всякое окончательное утверждение должно не только "охваты вать" все доступные и известные мне данные, но так или иначе позитивно или негативно учитывать известные теории. Иногда для "учета" какой-то идеи достаточно ее простого сопоставления с противоречащими или согласующимися с ней фактами, иногда не обходим подробный анализ. Порой удается систематически пред ставить имеющиеся теории в виде различных направлений исследования и таким образом организовать сам материал1. Но иногдая ввожу эти теории только в собственной интерпретации и в совер шенно различных контекстах. Так или иначе, в книге об элите мне пришлось опираться на работы таких авторов, как Моска, Шумпетер, Веблен, Маркс, Лассуэлл, Михельс, Вебери Парето.
Просматривая записи, касающиеся этих авторов, я обнару жил, что у меня выделяются три типа заметок: во-первых, инфор мативные заметки, отражающие общую точку зрения автора по данной проблеме; во-вторых, выписки, снабженные собственными рассуждениями и аргументацией "за" и "против"; в-третьих, все остальные заметки, которые можно использовать как источник идей для собственных исследовательских проектов. Последний тип за меток состоит из краткого изложения проблемы и ответов на во просы, как ее сформулировать в доступной для проверки форме, как осуществить проверку. Проблему также можно использовать в качестве исходного пункта, открывающего такую перспективу ис следований, с точки зрения которой отдельные факты и детали представляются значимыми. Анализ имеющихся идей позволяет сохранить ощущение преемственности с предварительно проделан ной работой. Вот, например, две выписки по поводу Г. Моска, содержавшиеся в подготовительных материалах; я привожу их для иллюстрации того, о чем пытаюсь рассказать.
"В дополнение к историческим анекдотам Моска завершает свое рассуждение тезисом, что именно организованность всегда дает возможность править меньшинству. Есть организованные меньшинства, и они распоряжаются вещами и людьми. Есть не организованное большинство и им управляют2. Но: почему также не рассмотреть 1) организованное меньшинство, 2) организован ное большинство, 3) неорганизованное меньшинство, 4) неорга низованное большинство. Это стоит исследовать полностью.
1 См. напр.: Mills R. W. White Collar. New York: Oxford University Press, 1951. Ch. 13. Нечто подобное также сделано мной в заметках по поводу критики "теории элит" Ледерера и Гассета, где я рассмотрел две различные реакции на демократическую доктрину восемнадцатого -девятнадцатого веков.
2 У Г.Моска также есть подтверждающие его взгляды замечания о психологических законах. Следует обратить внимание на то, как он использует слово "естественный". Это не имеет отношения к главному вопросу и вообще не заслуживает рассмотрения.
Во-первых, необходимо прояснить: что значит "организованное". Думаю, Моска имеет в виду способность проводить более или менее постоянную стратегию и координировать свои действия. Если так, то по определению его тезис верен. Он мог бы сказать: организо ванное большинство невозможно, так как все сводится к тому, что новые лидеры, новые элиты появляются на вершине органи зации большинства. И он сразу относит этих лидеров к своему "правящему классу". Он назвал бы их "правящими меньшинства ми" в соответствии со своей основной идеей.
Пришла в голову мысль (думаю, это существо проблем, свя занных с определениями Моска): с XIX по XX век мы стали свиде телями того, как общество, организованное ранее по 1-му и 4-му признакам, превратилось в общество, организованное по 3-му и 2-му. Мы перешли от элитного государства к организационному, в котором элита не столь организована и не обладает такой однона правленной властью, а масса стала более организованной и более могущественной. Некоторая доля власти была завоевана на ули цах, и вокруг этой власти крутятся целые социальные структуры и их "элиты". А какой отряд правящего класса более организован, чем фермерский блок? Это не риторический вопрос, ибо сейчас на него нет однозначного ответа - это вопрос степени. Пока для меня главное — заострить эту проблему.
Моска сделал один вывод, который кажется мне замечатель ным и достойным дальнейшей проработки. В соответствии с этим выводом в "правящем классе" имеется верхушечная клика и есть второй, более широкий слой, с которым а) верхушка находится в постоянном непосредственном контакте, и с которым б) она имеет общие идеи и настроения, а следовательно, и политические цели (стр. 450). Проверить и посмотреть, есть ли в книге другие замеча ния по этому поводу. Рекрутируется ли верхушка главным обра зом из второй страты? Несет ли верхушечный слой какую-либо ответственность перед вторым слоем, или, по крайней мере, при слушивается ли к его мнению?
Теперь забыть Моска. В иной терминологии имеем: а) элиту, под которой понимаем верхушечную клику, б) тех, кто считает себя элитой, и в) всех остальных. Принадлежность ко второй и третьей категориям в этой схеме определяется первой, а вторая может варьироваться в широких пределах по размеру, составу и отношениями к первой и третьей. (Каков разброс вариаций (б) по отношению к (а) и (в)? Просмотреть Моска с точки зрения намеков и подумать о дальнейшей разработке вопроса более сис тематически.)
Эта схема может позволить более тонко учесть различные элиты, которые суть элиты в соответствии с различными Критериями стратификации. Кроме того, принять к сведению имеющееся у Парето различие господствующих и негосподствующих элит, при чем сделать это следует менее формально, чем Парето. Конечно, многие люди с верхушечным статусом будут относиться, как ми нимум, ко второму слою. Например, толстосумы. "Клика", или "элита" в каждом конкретном случае будут определяться отно шением к власти или к авторитету. Элита в данном употреблении всегда будет означать властную элиту. Другие представители вер хушки будут "высшими классами" или "высшими кругами".
Таким образом, может быть, удастся охватить сразу две важ нейшие проблемы: структуру элиты и концептуальные — что, по жалуй, более важно - отношения теории стратификации и теории элит. (Проработать.)
С точки зрения власти, легче определить тех, кто относит себя к элите, чем тех, кто правит. Выполняя первую задачу, мы отбираем верхние эшелоны как своего рода неорганизованный агрегат и руководствуемся занимаемой позицией. Но, выполняя вторую задачу, мы должны четко и подробно показать, как они распоряжаются властью и каково их отношение к социальным ин струментам, с помощью которых власть осуществляется. Кроме того, мы имеем дело скорее не с позициями, а с личностями или, по крайней мере, вынуждены принимать в расчет именно личнос ти.
Сегодня власть в Соединенных Штатах включает более чем одну элиту. Как можно судить о положении, которое каждая элита занимает по отношению к другой? В зависимости от характера решаемых проблем. Одна элита видит представителей другой сре ди людей, занимающих определенное положение. Внутри элиты сказывается взаимное признание элитами друг друга. Так или ина че, входящие в них люди важны друг для друга. Проект: подобрать 3 или 4 ключевых решения последнего десятилетия — применение атомной бомбы, сокращение или увеличение производства стали, забастовка на "Дженерал Моторс" в 45-м году — и тщательно вы явить участников каждого из событий. "Решения" и процесс их принятия использовать в интервью как зацепки при продвижении вглубь".
3.
В процессе работы наступает время, когда вы обнаруживаете, что уже прочитали много книг. Все, что вы хотели в них найти, выписано в ваших заметках и рефератах. На полях этих заметок и на отдельных листочках сформулированы идеи для эмпирических исследований.
Но я бы не хотел заниматься сбором эмпирики, если бы смог обойтись без него. Если отсутствует штат сотрудников, это сулит большие трудности. Возможность самому нанять работников чре вата еще большими трудностями.
При современном состоянии общественных наук предстоит еще выполнить столько работ, связанных с предварительным "струк турированием" (позвольте обозначить этим словом описываемую операцию), что большинство "эмпирических исследований" обре чены на то, чтобы быть тощими и неинтересными. Многие из них, по сути, являются формальным упражнением для начинающих исследователей, а иногда полезным занятием для тех, кто не спо собен справиться с более существенными проблемами социальной науки. Само по себе эмпирическое исследование не имеет никаких преимуществ перед книгочейством как таковым. Цель эмпириче ского исследования состоит в том, чтобы устранить разногласия и сомнения относительно фактов и путем солидного всестороннего обследования сделать обсуждение более плодотворным. Факты дис циплинируют разум, но разум идет впереди в любой сфере позна ния.
Хотя вы никогда не сможете получить деньги на большинст во из задуманных вами исследований, необходимо постоянно при думывать новые темы. Ибо однажды задуманное эмпирическое исследование, даже не реализованное, подтолкнет вас к поиску данных, которые неожиданно могут оказаться важными для иссле дуемых проблем. Глупо планировать полномасштабную работу, если ответ можно найти в библиотеке, но не менее глупо стремиться перечитать все книги и только потом переводить прочитанное на язык эмпирических исследований, то есть на язык вопросов о фактах.
Я считаю, что проекты эмпирических исследований должны отвечать следующим требованиям. Во-первых, соотноситься с ис ходным наброском проекта, о котором я упомянул выше: либо соответствовать исходной постановке проблемы, либо модифици ровать ее. Или выражаясь высокопарно, они должны содержать в себе возможность теоретических построений. Во-вторых, проекты должны иметь высокую отдачу, быть продуманы до тонкости и, по возможности, остроумными. Я имею в виду, что по сравнению с затратами сил и времени на выходе должно быть получено громад ное количество материала.
Но как это сделать? Наиболее экономно — поставить пробле му таким образом, чтобы на многие вопросы можно было ответить исключительно рассуждениями, опираясь на минимум фактов. В рассуждении мы пытаемся: а) четко поставить отдельные вопросы о фактах, б) так их задать, чтобы на основе полученных ответов дальнейшие проблемы можно было решить в виде рассуждений1.
1 То же самое надо, наверно, сформулировать позаковыристей, что бы убедить в важности сказанного тех, кто еще этого не понимает.
Проблемные ситуации необходимо формулировать, имея в виду их подразумеваемое теоретическое и концептуальное содержание, а также соответствующие им парадигмы эмпирического исследования и адекват ные модели верификации. Конструирование этих парадигм и моделей, в свою очередь, должно производиться таким образом, чтобы их исполь зование позволяло выводить дальнейшие теоретические и концептуаль ные заключения. Теоретические и концептуальные импликации про блемных ситуаций следует разрабатывать до полного прояснения. Для этого обществовед должен раскрыть каждую такую импликацию и рас смотреть ее в соотношении со всеми другими Кроме того, прояснение импликаций следует производить в соответствии с парадигмами эмпи рического исследования и моделями верификации.
При постановке проблем следует пройти четыре этапа. Лучше всего это проделать несколько раз, а не застревать надолго на одном из них. Вот эти этапы: 1) выделить и определить элементы, кото рые, в соответствии с вашим общим представлением об изучаемой теме, социальной проблеме или области, вы собираетесь включить в исследование; 2) установить логические отношения между этими определениями и элементами; кстати говоря, построение предва рительных ограниченных моделей дает наибольший простор для социологического воображения; 3) элиминировать ложные пред ставления, причиной которых является пропуск необходимых эле ментов, неточное определение терминов, неоправданно узкий объ ем понятий и их неадекватное логическое расширение; 4) сформу лировать и переформулировать оставшиеся вопросы о фактах.
Кстати говоря, третий этап — крайне необходимая процедура для точной постановки проблемы, хотя ею часто пренебрегают. Обывательское понимание проблемы — в качестве общественной или личной — должно анализироваться со всей тщательностью. Но это лишь часть проблемы, которую следует тщательно рассмотреть в научном плане и либо принять после соответствующей доработ ки, либо отбросить.
Прежде чем принять окончательное решение о необходимости эмпирических исследований для выполнения поставленных задач, я начал набрасывать более широкий проект, внутри которого стал прорисовываться целый ряд мелкомасштабных исследований. Снова я обращаюсь к своим файлам. В них сказано следующее.
"Я еще не достиг того положения, чтобы можно было систе матически изучать высшие круги общества эмпирическим мето дом. Поэтому я принимаюсь за разработку некоторых определе ний и процедур, которые бы составили своего рода идеальный проект для изучения данной темы. Можно попытаться, во-первых, собрать уже имеющиеся материалы, относящиеся к данному проекту; во-вторых, обдумать приемлемые способы сбора материалов, задав такие индикаторы, которые бы относились к сущностным для моего исследования признакам; и в-третьих, по мере продвижения работы более точно определить задачи полномасштабного, эмпи рического исследования, которое на завершающей стадии окажется необходимым.
Разумеется, понятие "высшие круги" нужно систематически определять в терминах специфических переменных. С формаль ной точки зрения — в данном случае я в той или иной мере следую рассуждениям Парето, — к этой категории относятся люди, "имею щие" большую часть какого-либо блага или набора благ, которы ми располагает общество. Поэтому я должен решить две задачи: какие переменные я использую в качестве критериев и что имею в виду под "большей частью". Выбрав переменные, я должен наи лучшим образом сконструировать индексы с тем, чтобы в соот ветствии с ними распределить на группы все население, и только тогда я могу начать думать о том, что я имею в виду, говоря о "большей части". При этом необходимо отчасти основываться на эмпирических распределениях различных признаков, а также на их комбинациях.
Независимые переменные должны быть достаточно общи ми, чтобы обеспечивать некоторую свободу в выборе индексов, и в то же время достаточно специфичными, чтобы они обнаружива лись на эмпирическом уровне. Продвигаясь вперед, я должен по стоянно переходить от концепций к индексам и обратно, руковод ствуясь желанием не потерять искомые значения, и в то же время не оторваться от конкретики. Начну с четырех переменных, соот ветствующих концепции М. Вебера.
I. Класс определяется по источникам и величине дохода. Поэ тому нужны сведения о распределении собственности и распределении доходов. Идеальным материалом (который представлен весь ма отрывочно и, к сожалению, устарел) могла бы быть двумерная таблица источников и величины годового дохода. Так, мы знаем, что ^процентов населения в 1936 г. получили ^миллионов и более и что Z процентов от всей суммы они получили от владения соб ственностью, ^процентов — от предпринимательской деятель ности, a Q процентов составили жалование и заработная плата. Пользуясь данным признаком класса, я могу выделить высшие круги — людей, которые имеют больше всех, сюда войдут либо те, кто получил определенную сумму за данный период времени, либо те, кто составляет верхние два процента в пирамиде доходов. Про анализировать данные о величине состояний или списки крупных налогоплательщиков. Проверить, можно ли получить новейшие статистические данные об источниках и размере доходов.
II. Статус определяется степенью оказываемого уважения. Здесь нет простых количественных индексов. Для использования существующих индексов необходимы личные интервью, но их можно применять только при исследовании местных сообществ и, как правило, не слишком результативно. Есть другая проблема: в отличие от класса, статус связан с социальными отношениями, для которых требуются как минимум двое - тот, кого уважают, и тот, кто уважает.
Очень легко спутать известность с уважением, вернее, мы не знаем, следует ли степень известности считать индексом статуса, при том что стать известным не так уж трудно. (Например, по смотреть, какие категории людей упоминались в "Нью-Йорк Тайм-с" в течение одного-двух дней в середине марта 1952 г. и на каких страницах — проработать этот вопрос.)
III. Власть определяется способностью навязывать свою волю вопреки сопротивлению других. Как и статус, власть трудно one-рационализировать. Вряд ли я смогу ограничиться каким-то одним параметром, но придется говорить: а) об авторитете, который оп ределяется как права и позиционные полномочия в различных ин ститутах, особенно в военных, политических, экономических, и б) о явной, осуществляемой неофициально, но не институционализированной власти — лидеры групп давления, пропагандисты, имеющие в распоряжении широкую сеть средств массовых ком муникаций, и т. п.
IV. Род занятий определяется по оплачиваемой деятельно сти. Здесь тоже надо выбрать такой признак, который я смогу фик сировать, а) Если я проранжирую средний доход по разным про фессиям, ясно, что род занятий окажется у меня индексом и ос нованием деления на классы. Подобным же образом: б) при опре делении типичного статуса и власти, которыми располагают представители различных профессиональных групп, профессия окажется у меня индексом и основанием деления по власти, квалификации или таланту. Это отнюдь не самый легкий путь классификации людей. Квалификацию, как и статус, нельзя оценить по единой шкале "больше — меньше". В попытках трактовать квалифика цию как таковую исследователи обычно шли через определение • необходимого времени для приобретения того или иного профес сионального навыка, наверно, далее так и придется делать, но на деюсь придумать что-нибудь получше.
Вот примерные проблемы, которые необходимо решить, что бы дать аналитическое и эмпирическое определение высших кру гов в пространстве перечисленных четырех ключевых признаков. Теперь надо сформулировать цели проекта. Допустим, я к своему удовольствию решил все названные проблемы и составил схему распределения всего населения по каждому из четырех парамет ров. У меня будет четыре группы людей: те, кто находится на вер шине классовой пирамиды, статусной, властной и профессиональ ной. Предположим далее, что я выделил двухпроцентные верхуш ки по всем типам распределения и определил их как высшую груп пу. Передо мной встает вопрос, на который можно дать эмпири ческий ответ: насколько пересекаются, если вообще пересекают ся, эти четыре распределения? Вероятность такого пересечения составляет не более 2% для верхушки и не менее 98% для низов. Если бы у меня были данные для заполнения этой диаграммы, то она вместила бы все основные материалы и решения по многим важным проблемам исследования высших слоев. Она дала бы ключ ко многим дефинициям и к разгадке многих существенных вопро сов. Вот пример.
Если у меня нет данных, и я не могу их получить, то возрас тает значение чистого рассуждения, ибо, руководствуясь желанием максимально приблизиться к требованиям идеального эмпириче ского проекта, в своих размышлениях я могу выйти на те индек сы, параметры которых будут для меня доступны и послужат от правной точкой для дальнейших размышлений.
Для формального завершения общей модели исследования нужно добавить еще два параметра. Для полного понимания выс ших слоев необходимо обратить внимание на их устойчивость и мобильность. Задача заключается в том, чтобы проследить типич ные индивидуальные и групповые перемещения между категория-ми(1 — 16) для настоящего и двух-трех предшествующих поколений.
Таким образом, в схему вводится временная переменная био графии (или карьерных продвижений) и исторический фактор. Это не только дополнительные эмпирические сведения, они имеют принципиальное значение. Ибо, а) вопрос о том, должны ли мы, классифицируя людей по тому или иному ключевому признаку, определять исторические рамки в соответствии с тем, как долго люди или их семьи занимают то или иное положение в обществе, я пока оставляю открытым. Например, классифицируя людей по статусу, или хотя бы по одному из его параметров, к 2-процентной верхушке я могу причислять только тех, кто принадлежит к ней, как минимум, в течение двух поколений. Кроме того, Ь) пока не ясно, буду ли я конструировать "слой" только как комбинацию определенных признаков или также учту забытое веберовское оп ределение "социального класса" как людей, занимающих такие позиции в обществе, между которыми имеет место "обычное и легкое перемещение". Тогда низшие "белые воротнички", сред ние и высшие наемные рабочие некоторых отраслей промышлен ности в определенном смысле могут формировать единую страту.
В процессе чтения литературы и анализа имеющихся теорий, планирования идеального исследования, перечитывания своих за писей у вас начнет складываться список возможных научных ра бот. Некоторые из них слишком фандиозны для реализации, и со временем вы с сожалением от них отступитесь. Другие дадут мате риал для параграфа, раздела или главы вашей будущей книги. Третьи составят основу новой книги. Здесь я снова приведу свои первоначальные записи о нескольких проектах.
"1) Анализ бюджетов времени обычного рабочего дня десяти высших руководителей крупных корпораций и то же самое - для десяти высокопоставленных государственных чиновников. Данные наблюдений сочетать с подробными интервью об "истории жизни". Цель — хотя бы частично зафиксировать затраты времени на ос новные постоянные занятия и принятие решений, попытаться по нять, какие факторы влияют на принятие решений. Естественно, процедура будет зависеть от желания человека сотрудничать, но в идеале она должна включать, во-первых, интервью, которое про яснило бы "историю жизни" и его сегодняшнее положение; во-вторых, наблюдение в течение дня, непосредственно в его рабо чем кабинете; в третьих, длительное интервью вечером или на следующий день, в котором надо подвести итоги всему предыду щему дню и получить отчет о субъективных процессах, сопровож давших наблюдаемое нами внешнее поведение.
2) Проанализировать, как люди, составляющие высший класс, проводят выходные, непосредственно пронаблюдать обычный их распорядок в эти дни, а затем, в понедельник, проинтервьюиро вать главу семьи и ее членов.
Для выполнения этих двух задач у меня есть довольно хоро шие знакомства, а это при умелом обращении ведет к еще луч шим знакомствам (добавлено в 1957 г.: оказалось иллюзией).
3) Исследование затрат и привилегий, которые наряду с жа лованьем и прочими поступлениями формируют стандарт и стиль жизни высших слоев. Идея — получить конкретные данные о "бю рократизации потребления", о личном потреблении за счет кор пораций.
4) Собрать новые данные вроде тех, что содержатся в книгах типа "60 семей Америки" Ландберга, написанной по данным о крупнейших налогоплательщиках за 1923 г.
5) По данным Федерального казначейства и другим офици альным источникам собрать и систематизировать сведения о рас пределении различных типов собственности среди лиц с различ ными доходами.
6) Изучение карьеры президентов, всех членов кабинета и Верховного суда. Данные с момента принятия Конституции до окончания второго срока президентства Трумэна уже есть на кар точках IBM, но хочу расширить количество переменных и заново их проанализировать.
Есть еще около 35 "проектов" подобного типа (например, срав нить затраченные суммы на президентские кампании на выборах 1896 и 1952 гг., сравнить подробные данные о Моргане в 1910 и Кайзере в 1950 гг. и собрать что-то конкретное о карьерах "генера лов и адмиралов". Но по мере продвижения вперед необходимо соразмерять свои задачи с их выполнимостью.
После составления всех этих проектов я стал читать истори ческие работы о "верхах", делая случайные (и неупорядоченные) заметки и интерпретации прочитанного. Не нужно специально изу чать разрабатываемую вами тему, поскольку, как я уже говорил, как только вы "входите" в нее, то начинаете находить ее повсюду.
Вы настраиваетесь на ее сюжеты, они вам видятся и слышатся повсюду, особенно, как мне кажется, в тех сферах, которые вроде бы не связаны с темой. Даже масс-медиа, особенно плохие фильмы, дешевые романы, иллюстрированные журналы и ночное радиовеща ние раскрываются в своем значении совершенно по-новому.
4.
Но вы можете спросить, как приходят идеи, как пришпорить воображение, чтобы все образы и факты сложились вместе, чтобы образы стали релевантными, а фактам было придано какое-то зна чение? Не думаю, что смогу ответить на этот вопрос. Единствен ное, что я в состоянии сделать — это поговорить об общих услови ях и некоторых простых приемах работы, которые, как мне кажет ся, увеличивают мои шансы до чего-то додуматься.
Напомню, что социологическое воображение во многом за ключается в способности переходить от одной перспективы к дру гой и в процессе этого строить адекватное представление об обще стве в целом и его компонентах. Именно воображение отличает ученого от технического исполнителя. Хорошего техника можно обучить за год-два. Социологическое воображение приобретается только в результате длительного самовоспитания. Разумеется, это воспитание редко проходит без утомительной рутины1.
1 См. превосходную статью Хатчинсона об "инсайте" и "творческом подходе". - Hutchinson // Studies of Interpersonal Relations / Ed. by P. Mullaby. New York: Nelson, 1949.
У социоло гического воображения есть еще одно неожиданное качество, быть может, потому, что оно заключается в неожиданном сочетании идей, а именно, из немецкой философии и английской политиче ской экономии. Такое сочетание и составляет основу для игры ума и поистине непреодолимого влечения понять мир. Влечения, кото рого напрочь лишен заурядный исполнитель. Он слишком хорошо научен и, даже можно сказать, натаскан. Поскольку натаскивать можно только в тех вопросах, которые уже известны, этот вид занятий иногда приводит к неспособности самообучаться. Человек противится всему, что имеет малейшую долю неопределенности. Однако вы должны ухватиться за эти нечеткие образы и понятия, если они у вас возникают, и старательно их разработать. Если кому-то и приходят оригинальные идеи, то они почти всегда ли шены законченности.
Я полагаю, есть вполне определенные способы стимулирова ния социологического воображения.
1) На уровне конкретных действий, как я уже говорил, — это снова пересмотреть свои записи. Просто раскрыть файлы, смешать листы независимо от их содержания, а затем снова рассортировать. Делать это по возможности не спеша. Насколько частой и сущест венной окажется перетасовка, зависит, конечно же, от конкретных проблем и от степени их разработанности. Но механика процесса научной работы всегда одна и та же: иметь в виду те проблемы, по которым ведется активное исследование, также надо стараться не мешать себе увидеть неожиданные и незапланированные связи меж ду явлениями.
2) Игровое отношение к фразам и словам, с помощью которых формулируются проблемные положения, часто раскрепощает вооб ражение. Каждому из ваших ключевых слов найдите синонимы в словарях и специальных отраслевых справочниках, чтобы ознако миться со всем спектром их коннотаций. Эта простая привычка под толкнет вас к дальнейшей разработке проблемы и, как следствие, к более краткому и точному их определению. Учитывая разные значе ния, которые могут быть приданы фразам и отдельным словам, можно отобрать именно те из них, с которыми вы хотите работать. Но такое внимание к словам ведет еще дальше. Во всякой работе, и особенно при тщательном рассмотрении теоретических утверждений, вы буде те стараться внимательно относиться к объему понятия каждого клю чевого термина и нередко посчитаете полезным придать утвержде нию высокого уровня абстракции более конкретные значения. При этом одно утверждение может распадаться на две-три части, каж дая из которых относится к различным измерениям. Можно также попытаться выйти на более высокий уровень обобщения, удалив специфические признаки с тем, чтобы рассмотреть переформули рованное утверждение более абстрактно, попробовать распростра нить его на более широкий круг явлений. Затем, "сверху и снизу" для полного прояснения вопроса разобрать каждый его аспект, содержание в целом и соотношение с рассматриваемой идеей.
3) В ходе анализа общих понятий у вас могут складываться идеальные типы. Построение новой классификации обычно дает толчок плодотворным изысканиям, и у вас вырабатывается умение строить типологии, определять условия и последствия их сущест вования. Отказавшись от первоначальной рубрикации содержания своих записей, основанной на здравом смысле, вы будете искать причины сходств и различий внутри и между выделенными типа ми. Для построения хорошей типологии необходимы отчетливо сформулированные, системные основания, поэтому вы должны выработать привычку делать многомерные классификации.
Техника многомерной классификации применима не только к количественным данным. На самом деле это лучший способ при думать и обосновать новые типы, критически рассмотреть и про яснить старые. Графики, таблицы, хорошо построенные диаграм мы не являются единственным способом кратко представить свою работу. Очень часто они выступают в качестве самых настоящих орудий производства: с их помощью при конструировании иде альных типов проясняют категориальные признаки, они также могут служить отправной точкой для работы воображения. Я думаю, что за последние пятнадцать лет я не написал и двух десятков страниц чернового текста без какой-нибудь, пусть небольшой, двумерной классификации, хотя, разумеется, далеко не всегда, и даже очень редко публикую их. Большая часть этих материалов в конечном счете оказывается в корзине, но даже в этом случае вы чему-нибудь научитесь, поскольку работа с типологиями способствует ясности мышления и стройности изложения. Типология позволяет охватить все пространство выбранных признаков и увидеть пол ную картину взаимоотношений между известными вам фактами.
В социологии многомерная классификация играет ту же роль, что разбор предложения при изучении грамматики. Во многих от ношениях многомерная классификация является грамматикой со циологического воображения. Как и в работе со всякой граммати кой, здесь необходим контроль, для того чтобы ее использование не выходило за рамки поставленных задач.
4) Зачастую наиболее верное понимание какого-либо явления достигается при рассмотрении полярных случаев — при обдумыва нии ситуаций, прямо противоположных тем, с какими вы непо средственно соприкасаетесь. Если вы думаете об отчаянии, поду майте и о восторге. Изучая бедность, подумайте о расточительстве. Очень трудно изучать только один объект. При сопоставлении различных объектов легче усвоить материал и выделить параметры для сравнения. Вы обнаружите что поочередное перенесение вни мания от этих параметров к конкретным объектам и обратно дает возможность прояснить истинную картину событий. Этот метод оправдан и с логической точки зрения. Конечно, без проведения выборочного исследования можно только догадываться о статис тическом распределении признаков. Но для того, чтобы предста вить весь спектр вариантов и выделить основные типы некоторого явления, наиболее экономным является конструирование "поляр ных" типов, противостоящих друг другу по различным парамет рам. Разумеется, это не означает полного отказа от количествен ных измерений и от установления, хотя бы приблизительной, час тоты появления определенных типов. В действительности постро ение "полярных" типов постоянно сопровождается поиском инди каторов, по которым можно найти или собрать статистические све дения.
Идея использования различных точек зрения может прояв ляться следующим образом. Вы, например, сами себя спрашиваете, как к такой-то проблеме подошел бы такой-то политолог, книгу которого вы недавно прочли, или такой-то психолог-эксперимен татор, или такой-то историк? Вы строите предположения, исходя из различных точек зрения, тем самым превращая свой ум во вра щающуюся призму, улавливающую свет независимо от угла его падения. В этой связи написание диалогов представляется очень полезным занятием.
Часто вы обнаружите, что, мысленно споря с какой-либо про тивоположной точкой зрения и пытаясь разобраться в новой для себя области исследований, вы прежде всего сопоставляете основ ные аргументы "за и против". Одним из признаков искушенности в литературе является способность верно определить место про тивникам и сторонникам каждой возможной точки зрения. Кстати говоря, для этого не обязательно слишком глубоко погружаться в море книг, ибо в нем можно утонуть. Необходимо различать, когда нужно читать, а когда больше читать не нужно.
5) Важно отметить и то, что, работая с многомерной класси фикацией, вы используете ради простоты альтернативу "да/нет", что побуждает вас думать о полярных противоположностях. И в общем это правильно, хотя качественный анализ ничего не говорит о частоте или распространенности определенного явления. Он представляет собой технику, и его цель заключается в том, чтобы установить совокупность возможных типов. Часто этого бывает достаточно, хотя при решении некоторых исследовательских задач вам непременно понадобится более точное представление о распре делении тех или иных признаков.
Иногда воображение можно стимулировать переворачивая привычные сюжеты с ног на голову1.
1 К слову сказать, нечто подобное Кеннет Берк, при обсуждении Ницше, назвал "перспективой несообразности". См.: Burke К. Perma nence and change. New York: New Republic Books, 1936.
Представьте то, что вам ка жется мизерным, стало огромным и попытайтесь ответить на во прос, какие различия породило бы такое превращение? То же самое можно проделать с гигантскими объектами. Как бы выглядели тра диционные поселения дописьменной эпохи, если бы их население составляло 30 миллионов человек? По крайней мере сейчас я и подумать не могу о том, чтобы подсчитывать или измерять что-нибудь прежде, чем я наиграюсь с каждым его элементом, с каж дым условием, с каждым последствием в воображаемом мире, где я могу регулировать меры всех вещей. Статистики как будто не знают, хотя им следовало бы знать маленькую невообразимую ис тину: познай вселенную прежде чем испытать ее.
6) Какую бы проблему вы ни рассматривали, всегда будет полезен сравнительный анализ исследовательских материалов. По иск случаев для сравнения в рамках одной цивилизации, одного исторического периода, или нескольких цивилизаций и периодов даст вам ориентиры. Вы ни за что не станете описывать какой-нибудь социальный институт Америки двадцатого века без сравне ния его со сходными институтами других обществ и исторических периодов. Так оказывается даже тогда, когда вы не предпринимае те явных сравнений. Временами вы чуть ли не автоматически ста нете направлять свое мышление в историческое русло. Одна из причин этого состоит в том, что предмет вашего изучения ограни чен в численном отношении: для сравнительного анализа необхо димо поместить его в конкретный исторический контекст. Иначе говоря, сравнительный подход часто требует изучения историчес ких материалов, что приводит иногда к анализу трендов или к типологии фаз развития. Далее, вы будете использовать истори ческие сведения для получения более полной картины или для более адекватного упорядочения некоторых явлений, то есть для того, чтобы проследить вариации определенных парамет ров. Социологу совершенно необходим определенный багаж знаний мировой истории, поскольку независимо от вашей осве домленности в других областях, без знания истории ваши пред ставления будут искаженными.
7) Наконец, есть еще один вопрос, который больше касается умения скомпоновать книгу, чем сути социологического вообра жения. Обе части работы нередко совпадают: от того, как вы рас положите материал, во многом зависит содержание книги. Я усво ил эту истину у замечательного редактора, Ламберта Дэйвиса, ко торый, я надеюсь, ознакомившись с моим переложением данной мысли, не откажется от своего авторства. Речь идет о различении идеи и темы.
Тема — это предмет изучения, например, "карьера руководи телей корпораций", "расширение и укрепление власти военных чиновников", "уменьшение количества замужних женщин". Обычно на раскрытие одной темы уходят глава или параграф главы. Но вопрос о порядке расположения тем часто относится к сфере идейного содержания книги.
Идея обычно выражает ключевую мысль, рабочую концеп цию или принципиальное разграничение, например, между рацио нальностью и разумом. Если, работая над построением книги, вы нащупаете две-три, а тем более шесть-семь идей, можете быть уверены, что работа окончена. Эти идеи легко распознать по тому, как они упорно всплывают при рассмотрении самых разных тем, и -вам даже будет казаться, что вы повторяетесь. И иногда не без оснований! Особенно это касается самых скомканных, сбивчивых и наименее удачно написанных разделов рукописи.
Поэтому идеи обязательно надо выписывать отдельно и как можно яснее и короче формулировать в обобщенном виде, затем поочередно соотнести каждую идею с каждой темой, как бы спра шивая себя, что нового вносит конкретная идея в раскрытие каждой темы, а затем поискать ответы на другой вопрос: каково значение идеи, если она вообще имеет значение, применительно к той или иной теме.
Для изложения важной идеи обычно требуется целая глава или парараф, ее описание можно поместить либо при первом упо минании, либо при подведении итогов в конце книги. Думаю, что большинство пишущих и систематически мыслящих авторов со гласятся с тем, что в книге должен быть специальный раздел, в котором бы раскрывались все идеи и взаимосвязи между ними. Иногда, хотя и не всегда, это можно сделать в начале книги, но при хорошо продуманной структуре издания новые идеи обычно излагаются ближе к концу. И вы все время должны по крайней мере стараться соотносить идеи с каждой темой. Эту рекоменда цию легче высказать, чем осуществить на практике. Это не меха ническая операция, как может показаться на первый взгляд. Меха нический подход в этом деле можно применить только в том слу чае, если идеи удается четко выделить и сформулировать. То, о чем я рассказываю, в литературе называется лейтмотивом, в науке — идеей.
Кстати, в иной научной книге невозможно обнаружить ни одной идеи. Такая книга представляет собой пучок тем, непременно снаб женных методологическими и теоретическими введениями, которые абсолютно необходимы тому, кто пишет работу безо всяких идей. Иногда книги без идей говорят об отсутствии ясной мысли у автора.
5.
Уверен, многие согласятся с тем, что свою научную работу надо представлять настолько ясно и понятно, насколько это позво ляют сложность предмета и четкость ваших мыслей. Но, как не трудно заметить, сегодня в общественных науках преобладает на пыщенная и многословная проза. Могу предположить, что прак тикующие этот стиль авторы думают, что подражают "физикам", не подозревая о том, что основная масса такой прозы никому не нужна. Более того, авторитеты заявляют о "серьезном кризисе гра мотности", кризисе, который затронул и обществоведов1.
1 Эдмунд Уилсон, по общему мнению, лучший критик во всем анг лоязычном мире, пишет: "Ознакомившись со статьями специалистов по антропологии и социологии, я пришел к выводу, что в идеальном, по моим представлениям, университете требование об обязательном ут верждении трудов всех факультетов преподавателем английского языка могло бы революционизировать положение дел в этих дисциплинах, если, конечно, вторая из них вообще не прекратила бы свое существование". - Wilson E. A piece of my mind. New York: Farrar, Straus and Cudahy, 1956. P. 164.
Можно ли считать, что появление такой манеры изъясняться вызвано глу биной и тонкостью обсуждаемых социально-политических про блем, понятий, методов? Если нет, то какой смысл в том, что М. Коули удачно назвал "социоязом"1.
1Cowlcy M. Sociological habit patterns in linguistic transmogrification // The Reporter, 20 September 1956. P. 41 ff.
Действительно ли "социояз" необходим для работы? Если да, то ничего не поделаешь. Если нет, то как его избежать? Я убежден, что такой жаргон обычно не связан со слож ностью предмета и вовсе не имеет ничего общего с глубиной мыс ли. Почти целиком он обусловлен неверным пониманием сочини телями академических трудов своей роли.
В некоторых научных кругах любого, кто старается писать доступно для широкой аудитории, зачастую клеймят "просто лите ратором" или "журналистом". Наверно, вы уже поняли, что, как правило, за этими фразами стоит ложный постулат: понятный зна чит поверхностный. Представителям академической науки в Аме рике всегда была свойственна активная интеллектуальная жизнь, они не отрывались от социальной среды, часто довольно неблаго приятной для них. Высокий престиж должен компенсировать все те доминирующие ценности, которыми жертвует тот, кто выбрал академическую карьеру. Его претензии на престиж очень быстро нашли опору в представлении о себе как об "ученом". Называться "простым журналистом" для него недостойно и мелко. Именно в этом, я думаю, заключается причина разра ботки специального языка и манерности устной и письменной речи, овладение которой не требует большого труда. Сложился своего рода негласный договор: тот, кто не манерничает, стано вится объектом морального неодобрения. Эту ситуацию можно объяснить заполнением академических рядов посредствен ностью, которая по вполне понятным причинам желает исклю чить тех, кто способен привлечь внимание образованных людей как внутри академической среды, так и вне ее.
Писать книги — значит стремиться привлечь внимание чита телей. Это свойственно любому ученому. Быть автором— значит, как минимум, претендовать на определенный статус и рассчиты вать, что твои работы прочитают. Молодому представителю акаде мического мира свойственны обе эти претензии, и, поскольку он понимает, что его общественное положение невысоко, то часто начинает претендовать на статус до того, как успеет привлечь внимание читателей. Фактически в Америке даже самые выдаю щиеся ученые мужи не имеют значительного статуса в глазах ши рокой публики. В этом отношении социология находится на низ шей ступени, так как многие особенности социологического стиля восходят к тем временам, когда у социологов был невысокий даже по сравнению с другими учеными статус. Жажда статуса — вот причина, по которой ученые столь легко сбиваются на невразуми тельность. И это, в свою очередь, может быть причиной того, что у них нет статуса, которого они желают. Поистине порочный круг. Но из него любой ученый может легко выйти.
Чтобы отказаться от академической прозы, надо отказаться от академической позы. Легче выучить грамматику и англосаксонские корни, чем ответить на следующие три вопроса: 1) Насколько труден и сложен для изучения предмет вашего исследования? 2) На какой статус вы претендуете, когда пишете? 3) Зачем вы публикуетесь?
1) На первый вопрос обычно дается такой ответ: предмет ис следования не столь сложен, сколь манера изложения. Доказа тельств тому сколько угодно: нетрудно обнаружить, что 95% книг по общественным наукам прекрасно переводятся на нормальный, понятный язык1.
Но вы вправе спросить: неужели нам совсем не нужны спе циальные термины?2
1 Несколько примеров подобного рода переводов вы найдете во вто рой главе настоящей книги. Кстати, если речь идет о том, как писать, я не знаю работы лучше, чем книга: Graves R., Hodge A. The reader over your shoulder. NewYork.: Macmillan, 1944. См. также прекрасное обсуждение этой проблемы в книгах: Barzun J. Graff H. The modern researcher; Mon tague С. Е. A writer's notes on his trade. London: Pelican Books, 1930 - 1949; Dobrue B. Modern prose style. Oxford: The Clarendon Press, 1934 - 1950.
2 Те, кто разбирается в математическом языке лучше, чем я, ска жут, что он точен, краток и ясен. Именно поэтому я с большим подозрением отношусь к тем обществоведам, которые центральное место, на словах, отводят математике и при этом пишут неточной, растянутой и неясной прозой. Им следует взять урок у П. Лазарсфельда, который по-настоящему верит в математику и чья проза, даже черновые на броски, всегда обнаруживают лучшие качества математического языка. Когда я не понимаю его математику, я знаю, что это происходит из-за моего невежества. Когда я не соглашаюсь с тем, что он пишет нематема тическим языком, я знаю, что это потому, что он ошибается, ибо всегда можно понять, что он говорит, а, следовательно, понять, в чем он не прав.
Конечно, нужны, но "специальные" — не значит "трудные для восприятия", и здесь вовсе не требуется жар гон. Если необходимые специальные термины ясны и точны, не трудно употреблять их в контексте общедоступного языка так, что бы для читателя был понятен их смысл.
Можно, конечно, возразить, что общеупотребительные слова часто несут оценочную, эмоциональную "нагрузку" и что их лучше избегать, вводя в сугубо научных текстах новые слова или техниче ские термины. Отвечаю на это. Верно, что общеупотребительные слова часто имеют коннотации. Но многие общеупотребительные в общественных науках термины также "нагружены". Писать ясно зна чит контролировать эту нагрузку, точно выражать свою мысль, что бы другие могли ее понять без искажений. Представьте, что подра зумеваемые вами значения слов опоясываются двухметровым кру гом, в центре которого стоите вы, а значения, которые воспринима ются читателем, опоясываются другим кругом, в центре которого стоит он. Будем надеяться, что эти круги пересекаются. Площадь пересечения и является "площадью" коммуникации. Та часть круга читателя, которая не пересекается с вашим кругом, составляет об ласть неконтролируемых значений: он их устранил из текста. Не пересекающаяся часть вашего круга—другое слагаемое вашего пора жения: вам не удалось донести свою мысль до читателя. Умение писать заключается в том, чтобы совместить область значений чита тельского и вашего языка, написать так, чтобы вы оба находились в одном круге контролируемых значений.
Таким образом, я утверждаю, что, во-первых, большая часть "социояза" не связана со сложностью предмета или мысли. Повод для его употребления, как я полагаю, почти полностью сводится к тому, чтобы заявить о своих собственных претензиях: писать так значит говорить читателю (может быть, не подо зревая об этом): "Я знаю нечто такое, что тебе очень трудно будет понять, если только ты не овладеешь моим трудным язы ком. Ведь ты просто журналист или юрист, — в общем, непо священный.
2) Отвечая на второй вопрос, мы должны разграничить два способа представления работ, принятых в общественных науках в зависимости от мнения пишущего о самом себе и о том, чьи соображения он излагает. В одном случае предполагается, что пишущий — это конкретный человек, который может кричать, говорить, шептать или фыркать, но он постоянно присутст вует. Кроме того, всегда можно судить о том, что это за чело век: самоуверенный или невротичный, прямой или путаник. Независимо от этого он является центром пересечения опыта и рассуждения. Допустим, он только что обнаружил что-то и со общает нам, как это ему удалось, и за великолепным изложением слышится голос конкретного человека.
В другом случае работа пишется так, что в ней не слышно ни голоса, ни мнения. Такая манера письма вообще лишена "голоса", и в результате получается механически изготовленная проза. Дело не в том, что она пестрит жаргоном, а в том, что она им нафарши рована. Такая статья или книга не просто безлична, она нарочито безлична. В таком стиле пишутся правительственные бюллетени и деловые письма, а также большая часть текстов по общественным наукам. Если написанный текст — здесь мы не касаемся творений поистине великих стилистов — невозможно воспроизвести в уст ной форме, это плохой текст.
3) И, наконец, вопрос о тех, кому адресуется голос автора, тоже влияет на особенности стиля. Очень важно, чтобы пишущий представлял, для кого он пишет и что о них думает. Это непростые вопросы. Чтобы на них ответить, нужно сначала принять решение о своей собственной роли и представить, какими знаниями распо лагает читающая публика. Писать — значит претендовать на то, что тебя будут читать. Но кто эти люди?
Ответ на этот вопрос дал мой коллега, Лайонел Триллинг. Он разрешил изложить свою позицию. Представьте себе, что вас по просили прочитать лекцию на хорошо знакомую вам тему для собранных со всех факультетов преподавателей и студентов одного из ведущих университетов, а также для интересующейся публики, проживающей в его окрестностях. Представьте, что они сидят перед вами и имеют полное право знать то, что знаете вы. Представьте, что вы хотите поделиться своим знанием. Представили? Теперь пишите.
Из обществоведов могут получаться авторы четырех типов. Если пишущий считает, что ему есть что сказать, и хорошо знает свою аудиторию, он будет стараться писать понятно. Если учено му есть что сказать, но он не вполне представляет своих читателей, он может сбиться на полную ахинею. Такому лучше быть осто рожным. Если он вообразит, что ему не просто есть что сказать, а возомнит себя выразителем некой безличной воли, то, найдя себе публику, он положит начало новому культу. Если у ученого нет ни определенного мнения, ни аудитории, он будет просто писать в полном одиночестве ни для кого конкретно, ни от чьего имени, и я подозреваю, что нам придется признать в нем настоящего произ водителя стандартизированной прозы: источника некоего звука в огромном пустом зале. Все это производит жутковатое впечатле ние, напоминающее романы Кафки; и не зря, поскольку мы об суждаем границы разума.
Грань между изложением глубокого содержания и многосло вием часто провести очень трудно. Никто не станет отрицать стран ное очарование тех, кто, принимаясь за исследование, испытывает столь сильное удовлетворение и благоговейный страх после перво го же шага, что им не хочется идти дальше. Сам по себе язык создает прекрасный мир, но запертые в этом мире, мы не должны принимать путаницу начинающих за глубину итоговых результа тов работы мастера. Члену академического сообщества следует ви деть себя носителем поистине великого языка и требовать от себя, чтобы устная и письменная речь были хотя бы похожи на речь цивилизованных людей.
Осталось осветить последний пункт, касающийся взаимодей ствия письма и мышления. Если вы будете писать, соотносясь только, как сказал Ханс Рейхенбах, с "контекстом открытия", вас поймут единицы. Кроме того, ваши утверждения будут весьма субъективны. Более объективное мышление требует работы в кон тексте "презентации". Сначала вы "презентируете" мысли самому себе, то есть проясняете их, затем, почувствовав, что достаточно разобрались в них, "презентируете" их другим. Таким образом вы находитесь в "контексте презентации". Иногда вы будете заме чать, как в процессе формулирования определенных положений ваши мысли трансформируются, и не только по форме, но и по содержанию, так как в контексте презентации к вам приходят новые идеи. Так возникает новый контекст открытия, отлич ный от исходного и, по большому счету, как я думаю, более объективный. Здесь опять-таки нельзя отделить то, как вы мыс лите, оттого, как вы пишете. Вам приходится постоянно совер шать рейды между контекстами, и, перемещаясь от одного кон текста к другому, полезно знать, к какому из них вы двигаетесь в данный момент.
6.
Из сказанного выше, наверно, ясно, что на практике вы никогда не "начинаете работать над проектом"; вы уже работаете, делая записи просто так, или собираете их в файлы, после их бесцельного перелистывания или направленного поиска материа ла. Следуя образу жизни и работы ученого, у вас всегда будет много тем, которые вы хотели бы изучить более глубоко. Решив шись на публикацию, вы будете стараться максимально использо вать свои записи, конспекты прочитанных в библиотеке книг и статей, личные беседы — все, что относится к теме исследования или к важной для вас идее. Вы пытаетесь построить маленький мирок, содержащий все ключевые элементы, вошедшие в вашу работу, систематически расставить их по своим местам, постоянно переделывать конструкцию в ходе проработки каждой из ее час тей. Чтобы жить в этом сконструированном мире, надо знать, что нужно для его построения: идеи, факты, снова идеи, цифры и опять идеи.
Так вы будете узнавать, описывать и строить типологии для упорядочения того материала, который стал вам доступен, тща тельно анализировать и организовывать свой опыт, давая название каждому отдельному явлению. Стремление к упорядоченности за ставит вас искать повторяющиеся образцы и тенденции, отыски вать среди отношений те, которые могут быть причиняющими и типическими. Иными словами, вы будете искать смысл того, что обнаружили, того, что можно интерпретировать как видимую сторону чего-то, что еще невидимо. Вы сделаете инвентарную опись всего, что, как кажется, имеет отношение к тому, что вы пытаетесь понять, будете вникать в отдельные проблемы, а затем тщательно, систематически соотносить их друг с другом, чтобы сформировать рабочую модель, и станете применять ее ко всему, что вы поста раетесь объяснить. Иногда это получается сразу, иногда так ничего и не выходит.
Постоянно, среди всевозможных деталей, вы будете искать те индикаторы, которые могут указать на основное направление изменений, на идеальные формы всего спектра общественных яв лений XX века и тенденции их развития. Ибо, в конечном счете, вы пишете о многообразии человечества.
Процессе мышления — это борьба за упорядоченность и одновременно за всесторонность взгляда на мир. Вы не должны прекращать свои размышления слишком быстро, в противном случае вам не удастся узнать то, что вы могли бы узнать. Но нельзя затягивать слишком долго формирование текста, посколь ку это может длиться до бесконечности. В этом, я полагаю, и состоит дилемма. Размышления, особенно в тех редких случаях, когда они увенчиваются большим или меньшим успехом, явля ются самым увлекательным занятием, на которое только спосо бен человек.
Пожалуй, можно подытожить то, что я пытался выразить в форме рекомендаций и предостережений.
1) Будьте мастером своего дела. Избегайте установления жест ких процедур. Прежде всего, старайтесь развивать и применять социологическое воображение. Избегайте фетишизации метода и методики. Способствуйте реабилитации непретенциозного интел лектуального мастерства и старайтесь сами стать таким мастером. Пусть каждый будет сам себе методолог и сам себе теоретик. От стаивайте приоритет индивидуального исследователя, противодей ствуйте укреплению влияния исследовательских команд, состоя щих из технических исполнителей. Старайтесь со своей личной позиции рассматривать проблемы человека и общества.
2) Избегайте витиеватой игры с понятиями и манерности в изложении. Требуйте от себя и других простых и ясных определе ний. Вводите узкоспециальные термины только тогда, когда вы твердо убеждены в том, что они расширяют границы познания, точнее отражают предметную реальность и более адекватно пере дают ваши рассуждения. Не прибегайте к невразумительному из ложению как к средству уклониться от определенности суждений об обществе и избежать оценки вашей работы читателями.
3) Применяйте в своей работе любые трансисторические кон струкции, которые вы считаете необходимыми, но не пренебрегай те конкретно-историческими деталями. Стройте любые формаль ные теории и модели. Подробно изучайте не только статистиче ские факты и взаимосвязи между ними, но и уникальные истори ческие события. Избегайте догматизма и не отрывайтесь в своих исследованиях от исторической реальности. Не думайте, что кто-то другой сделает это за вас. Поставьте себе задачу: определить ис торическую реальность, соотнесите с ней проблемы своих ис следований, попытайтесь прояснить эти проблемы и, тем са мым, разрешить актуальные социальные противоречия и по рождаемые ими личностные трудности. И не пишите более трех страниц подряд, если не имеете четкого представления о том, что излагаете.
4) Не исследуйте отдельно различные формы повседневной жизнедеятельности, изучайте социальные структуры, в которые эти формы встроены. Исследуя более широкие структуры, выбирайте для детального анализа и конкретные виды деятельности, чтобы понять взаимовлияние структуры и повседневной жизни друг на друга. Охватите в исследовании всю историческую эпоху: не будь те лишь журналистом, пусть даже дотошным. Знайте, что журна листика в лучших своих образцах — высокое призвание, но ваше призвание еще выше! Поэтому не надо торопиться публиковать отчеты о моментальных срезах или об очень коротких промежут ках времени. В качестве временных рамок выберите себе ход чело веческой истории и разместите внутри него те недели, годы, эпо хи, которые вы исследуете.
5) Помните, что ваша цель заключается в наиболее полном сравнительном изучении социальных структур как существо вавших в мировой истории, так и имеющих место ныне. По мните, что для выполнения этой задачи нужно преодолеть лю бые междисциплинарные перегородки. Специализация должна осуществляться в зависимости от темы и, прежде всего, от зна чения поставленной проблемы. Формулируя и решая эти проблемы, старайтесь творчески использовать концепции и другие материалы, идеи и методы всякого исследования о человеке и обществе. Все ваши персональные исследования принадлежат вам. Они относятся к общественным наукам, представителем которых являетесь вы сами. Давайте отпор всякому, кто пыта ется подменить дело напыщенными фразами и претенциоз ностью всезнающего эксперта.
6) Всегда обращайте внимание на то, какой образ человека, какое понимание человеческой природы явно или неявно следует из вашей работы, а также на трактовку вами истории и на понимание того, как она делается. Одним словом, нужно постоянно пересмат ривать свои взгляды на проблемы истории, биографии и социаль ной структуры, в которой биографии и история взаимодействуют друг с другом.
Не упускайте из виду все многообразие людей и характерные для исторической эпохи механизмы ее изменения. Все, что вы видите и творчески осмысливаете, используйте в качестве ключа к изучению человеческого многообразия.
7) Помните, что вы являетесь наследниками классической тра диции в социологии. Поэтому старайтесь понять человека не как изолированный фрагмент, не как отдельный объект или систему. Старайтесь понять мужчин и женщин в их социально-историче ской конкретности, объяснить наличие определенных людских ти пов и механизмы их формирования в различных человеческих об ществах.
Завершая какую-либо часть работы, оцените хотя бы прибли зительно ее результаты с точки зрения основной своей задачи: понять структуру и ее изменения, формирование и смыслы совре менной вам эпохи, жуткий и волшебный мир человеческого обще ства второй половины двадцатого века.
8) Не принимайте официально сформулированные социаль но-политические проблемы и обывательские ощущения личност ных трудностей в качестве проблематики ваших исследований. Прежде всего, не отказывайтесь от своей моральной и политиче ской независимости и не перенимайте ни антилиберальную прак тику бюрократического этоса, ни либеральную практику мораль ной бесхребетности. Помните, что многие проблемы, с которыми сталкивается отдельный человек, нельзя решать в индивидуальном порядке; их надо рассматривать в социально-политическом кон тексте и с точки зрения исторического развития. Помните, что значение социальных проблем определяется только их соотноше нием с заботами конкретных людей в их частной жизни.
Адекватно сформулированные задачи общественных наук долж ны включать исследования общества, личности, биографий, исто рического процесса и всевозможные взаимоотношения между ними. Внутри этих взаимоотношений оказываются индивид и общество. Именно социологическое воображение имеет шанс разобраться в качестве человеческой жизни, присущем нашему времени.
Первоначальный вариант этой книги обсуждался на се минаре по общественным наукам, организованном Хеннингом Фриисом, консультантом Министерства по социальным вопросам, весной 1957 г. в Копенгагене. Я очень благодарен лично ему и другим участникам семинара Кирстену Руд-фельду, Бенту Андерсену, П. X. Кюлю, Полу Видриксену, Кнуду Ерику Свенсену, Торбену Агерснэпу, Б. В. Элберлингу за внимательные критические замечания и добрые советы.
Глава 1 "Что нам обещает социология " наряду с други ми фрагментами книги была представлена в сжатой форме на конференции Американской ассоциации политических наук в сентябре 1958 г. в Сент-Луисе. В главе 6 я опирался на статью "Two styles of research current social study", опубли кованную в журнале "Philosophy of Science", том XX, но мер 4, в октябре 1953 г. Первоначальный проект первых пяти разделов приложения увидел свет в книге "Symposium on Sociological Theory " под редакцией Л. Гросса в 1959 г. Раз делы 5 и 6 главы 8 были напечатаны в журнале "Monthly Review" в октябре 1958 г. На протяжении всей работы я использовал заметки, впервые опубликованные в "The Satur day Review" 1 мая 1954 г. Фрагменты глав 9 и 10 были ис пользованы в публичных лекциях в Лондонской школе эконо мики и в Польской академии наук в Варшаве в январе 1959 г., а также передавались по третьей программе Би-би-си в феврале этого же года.
Рукопись книги обсуждалась, в целом и по частям, коллегами, которым я обязан многим из того хорошего, что есть в книге. Я бы хотел выразить им самую искреннюю признательность за помощь.
Это Харольд Барджер, Роберт Бирштадт, Норман Бирнбаум, Герберт Блумер, Том Боттомор, Лайман Брай-сон, Льюис Козер, Артур Дэвис, Роберт Дубин, Си Гуд, Мард жори Фиске, Питер Гэй, Левеллин Гросс, Ричард Хофштад-тер, Ирвинг Хоув, X. Стюарт Хьюз, Флойд Хантер, Силь вия Джаррико, Дэвид Кеттлер, Уолтер Клинк, Чарльз Л. Линдблом, Эрнст Маннгейм, Рис Макджи, Ральф Мил-либэнд, Баррингтон Мур мл., Дэвид Рисмен, Арнольд Рогоу, Пол Суизи.
Я очень благодарен моим друзьям Уильяму Миллеру и Харви Свадосу за их постоянную помощь в моих усилиях сделать изложение максимально ясным.
Аллен В. 114
Арнольд Т. 49
Бальзак О. 227
БарзунЖ. 166, 187
Бек У. 74
БеккерГ. 6, 175
Бентам И. 191
Берельсон Б. 65, 69
Берк К. 244
Бриджмен П. 73
Боулдинг К. 97
Вагнер А. 116
Вебер М. 7, 8, 14, 33, 44, 49, 63, 145, 175, 186, 230, 235
ВебленТ. 7, 14, 108,230
Визе Л. фон 33
Галенсон У. 179
Галилей Г. 119
Гассет230
Гегель Г.-Ф. 51
Герт X. 7
Гете И. 154
Гинденбург 60
Гинзберг М. 170
Глейзерн 9
Горовиц И.5,8
ГраффХ. 166
Гоулднер О. 57
ГэлбрейтД. 100
Даль Р. 160
Дарвин Ч. 148
Дейвис Л. 245
ДжефферсонТ. 112
Джонс Э. 22
Диоклетиан Г. 58
Додд С. 34, 72
Дьюбин Р. 114
Дьюи Д. 7
Дэнни Р. 9
Дэнлэп Д. 114
Дюркгейм Э. 14, 41, 49, 175
Зиммель Г. 33
Зомбарт В. 189
Йитс В. 41
Кайзер 239
Каунти Э. 67, 145
Кафка Ф. 251
Кейсен Т. 51
Кечкемети П.218
КинсиА. 9, 187
Кларк К. 100
Коули М. 247
Конт О. 14, 33, 34, 72, 105, 204
Корнхаузер А. 114
Кули Ч. 175
Куш П. 73
Лазарсфельд П. 6, 7, 9, 35, 67, 74, 76, 77, 78, 79, 81, 83, 119, 149, 249
Ламберт Д. 245
ЛандбергД. 6, 7, 34, 71,239
Лассуэлл Г. 49, 175, 230
Ледерер Э. 230
Лекки У. 14
Ленин В. И. 10
Леонтьев В. 100
Линд Р. 134
Линдлом Ч. 113
Липсет С. 114
Локвуд Д. 48
Локк Дж. 49
Лэтэм Э. 160
Маннгейм К. 8, 14, 172, 204
МаннгеймЭ. 49
Мальтус Т. 100
Мао Цзэдун 10
Маркс К. 7, 10, 14, 21, 33, 49, 51, 63, 77, 99, 114, 133, 171, 207, 216, 227, 230
Маршалл С. 68
МидДж. 68, 183
Миллер Д. 114
МилльДж. 137, 172
Мине Г. 100
Михельс Р. 230
Морган 239
Моррис Ч. 46
Моска Г. 49, 230, 231, 236
Мур Б. 145
Мур У. 114
МэйоЭ. 110
Мэн Г. 175
Нойманн Ф. 62, 145
Ньютон И. 148
Оруэлл Д. 167, 215
Парето В. 175, 230, 232, 235
Парсонс Т. 8, 34, 36, 39, 41, 42, 48, 49, 55, 56, 57, 62, 63, 105
Пирс Ч. 7
Редфилд Р. 175
Рейхенбах X. 251
Рисмен Д. 97
Роббинс Л. 97
РогоуА. 101
Росс Э. 14
Росса А. 114
Руссо Ж.-Ж. 49
СаттонХ. 51
Сен-Симон А. 175
СмитА. 112
Сноу Ч. П. 26
Сорель Ж. 49
Спенсер Г. 14,3449,77, 175
Стагнер Р. 114
Сталин И. 10
Стауффер С. 9, 34, 68, 145
Стэйли Ю. 145, 172
Стюарт Д. 177
СуизиП. 168
Теннис Ф. 175
Тиленс В. 9
Тобин 51
Тойнби А. 33
Токвиль А. де 27, 58, 61
Троцкий Л. 10
Триллинг Л. 250
Трумэн Г. 239
Трумэн Д. 160
Тэн И. 27
Уайт У. 9, 114
Уилсон Э. 246
Уоллес Г. 196
Фогт А. 68
Форм У. 114
Фрейд 3.182, 183, 184
Фромм Э. 183
Хальдун Ибн 178
Харрис 51
Харрингтон М. 9
Хатчинсон 240
Хилл Г. 18
ХоркхаймерМ. 143
Хорни К. 177
Хрущев Н. 10
Хьютон Н. 101
Че Гевара 10
Шиле Э. 6
Шпенглер О. 33
Шумпетер И. 14, 230
Экбо Г. 18
Элмонд Г. 160
Эмерсон Р. 50
Энгельс Ф. 51
Содержание
|
[1] Предисловие [2] 1. Что нам обещает социология [3] 2. «Высокая теория» [4] 3. Абстрактный эмпиризм [5] 4. Типы практицизма [6] 5. Бюрократический дух [7] 6. Философии науки [8] 7. Человеческое многообразие [9] 8. О пользе истории [10] 9. Разум и свобода [11] 10. О политике [12] Об интеллектуальном творчестве [13] Выражение признательности [14] Именной указатель |