Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
В романе молодой французской писательницы, по которому был поставлен одноименный культовый фильм, показаны задворки современной Европы, скрытые блеском витрин буржуазных кварталов. Арабские районы, бары для проституток и наркоманов, дешевые фаст-фуды и прочие реалии «серой зоны» постиндустриального мира — вот сцена, на которой развертывается криминальная эпопея двух молодых женщин, доведенных до крайней озлобленности бессмысленностью и насилием, которыми наполнено существование на обочине социума. Безумная и кровавая история их похождений заслуженно было охарактеризована критиками как «европейский ответ на «Прирожденных убийц» Оливера Стоуна».
Но так как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих.
Иоанн Б.
Мать говорила мне, что я создан для любви,
А я занимаюсь лишь сексом и то не каждый день.
Сал Деф.
Сидя в позе лотоса перед экраном, Надин нажимает на кнопку, чтобы перемотать титры. У нее старая модель видюшника без пульта.
На экране толстая блондинка привязана к колесу головой вниз. Крупный план перекошенного лица — пот льет градом. Какой-то тип в очках энергично дрочит блондинку ручкой плети, обзывает толстой похотливой сукой, блондинка ухмыляется.
У всех актеров лица уличных торговцев. Обескураживающее обаяние немецкой порнухи.
За кадром слышен женский рык: «А теперь, блядь такая, ссы, да посильнее!» Моча брызгает веселым фонтанчиком. Закадровый голос разрешает мужчине утолить жажду, тот с жадностью бросается к фонтанчику. Несколько неуверенных взглядов в сторону камеры — мужчина припадает к моче губами и изображает наслаждение.
Следующая сцена: та же девица стоит раком и старательно раздвигает жирные белые ягодицы.
Другой тип, почти неотличимый от первого героя, молча ее трахает.
Блондинка жеманничает, как инженю. С наслаждением лижет губы, морщит нос и тихо постанывает. Раскачиваются целлюлитные ляжки. По подбородку течет слюна, а под гримом проступают прыщи. Юная девушка в потрепанном теле.
Убедительно крутя жопой, она даже заставляет на миг забыть о своем брюхе, морщинах и поганой морде. Сила искусства. Надин закуривает бычок, не отрывая глаз от экрана. Она в восторге.
Смена декораций: негритянка с приятными округлостями, подчеркнутыми платьем из красной кожи, идет по аллее к дому. Ее останавливает тип в капюшоне и ловко приковывает наручниками к поручням лестницы. Потом хватает за волосы и заставляет отсасывать.
Хлопает входная дверь. Надин бормочет что-то вроде «эта сука не собиралась приходить на обед». В это мгновение актер произносит: «Вот увидишь, ты еще полюбишь мой член, он всем нравится».
Северин кричит, еще не сняв куртки.
— Опять смотришь эту гадость.
Надин, не оборачиваясь, отвечает:
— Ты пришла как раз вовремя, начало ввело бы тебя в заблуждение, но эта негритоска должна тебе понравиться.
— Выключи сейчас же, ты же знаешь, меня от этого тошнит.
— К тому же наручники — это клево, как раз в твоем вкусе.
— Выключи ящик. Немедленно.
Северин вроде тараканов, которые привыкают к любым инсектицидам — приходится изобретать все новые и новые способы уничтожения.
В первый раз, когда Северин нашла на столе в гостиной кассету с порнухой, она была так шокирована, что даже не устроила скандала. С тех пор она закалилась, и для ее нейтрализации энергии нужно больше.
Надин уверена, что все это идет подруге на пользу. Она постепенно перестает строить из себя целку.
Негритянка на экране уже вошла во вкус — она ухватила фаллос рукой и обрабатывает его языком. Партнер кончает ей прямо в лицо, и негритянка начинает умолять его трахнуть ее в жопу.
Северин встает рядом, тщательно избегая смотреть на экран, и срывается на визг:
— Ты больная на голову и доведешь меня до того, что и я такой же стану.
Надин советует:
— Шла бы ты на кухню. Мне больше нравится мастурбировать перед ящиком, а не тащиться каждый раз к себе в спальню. Но если хочешь, можешь остаться.
Северин застывает. Пытается осмыслить услышанное и найти ответ. С ее мозгами это — непростое дело.
Довольная тем, что обезоружила подругу, Надин выключает видюшник:
— Я пошутила.
Северин с явным облегчением сперва делает вид, что дуется, но потом ее прорывает. Сморозив несколько глупостей по поводу работы, она отправляется в ванную, чтобы прихорошиться. Она следит за своим телом с воинственной бдительностью, поддерживая волосы и кожу в пределах нормы в соответствии с временем года. Кричит:
— Мне никто не звонил?
Она все еще верит, что парень, который залез на нее на прошлой неделе, обязательно объявится. Но парень не дурак и вряд ли позвонит.
Северин задает один и тот же вопрос каждый день. И каждый день начинает ныть:
— Никогда бы не подумала, что он такой. Мы так душевно поговорили, не понимаю, почему он не звонит. Отвратительно, он мною просто воспользовался.
Воспользовался. Будто ее пизда такое уж сокровище!
Она несет какую-то чушь по поводу секса, тараторит, не замечая вопиющих противоречий. С придыханием повторяет, что «она не такая девушка». В устах Северин обобщение «не такая девушка» соответствует всему самому дурному в роде человеческом. Пусть утешится — она обычная сучка с немереными претензиями, безгранично эгоистичная и одуряюще банальная во всем, а вовсе не какая-нибудь легкодоступная девица. И поэтому ее трахают намного реже, чем ей хотелось бы.
Надин искоса смотрит на нее, вынужденная исполнять роль духовника. И намекает:
— На будущее не забывай составлять контракт. Типа того, что парень обязуется составить тебе компанию на следующий день или перезвонить через неделю. И пока не подпишет, ноги не раздвигай.
Северин требуется некоторое время, чтобы сообразить, что это такое — вызов, шутка или искренний совет? Наконец она осторожно хихикает. Эдакая тончайшая вульгарность. И продолжает гнуть свою линию:
— Чего-то я не понимаю — вроде он не из тех, кто бросается на любую девку, иначе я бы не дала ему в первый же вечер. Между нами что-то было. Вообще-то, прикинь, думаю, я его напугала — парни всегда боятся девушек с сильным характером.
Она охотно затевает разговоры на тему «сильного характера». А также постоянно напоминает о своем остром уме и широте культурного кругозора. Загадка менталитета, одному Богу известно, где ей такое вбили в голову.
Она всегда следит за своей речью. Вкрапливает в нее странные словечки, которые в ходу у нее в тусовке. Создает себе культурный прикид, подбирает детали, как аксессуары к одежде — в зависимости от времени, проявляя определенный талант в попытках походить на соседку.
Она создает себя с такой же методичностью, с какой делает эпиляцию по линии бикини, ибо знает, что надо делать ставки на все карты, если хочешь обольстить мужика. Конечная цель — стать чьей-то женой, и, судя по упорству, которое она проявляет, женой человека серьезного.
Благодаря врожденной мужской интуицией, парни держатся на безопасном расстоянии от этой липучки. Но однажды кто-то да попадется. И уж тогда Северин его заставит ходить перед ней на задних лапках день-деньской.
Надин потягивается, откровенно жалея беднягу, который попадется на ее крючок. Встает и отправляется за пивом. Северин, не замолкая, следует за ней. На сегодня она уже закончила с мерзавцем, который не звонит, а завтра вновь заведет свою нудятину. Теперь она с охотой пересказывает последние сплетни.
Прислонившись к холодильнику, Надин смотрит, как подруга поглощает салат.
Они живут вместе из экономии. Мало-помалу сожительство это превратилось в патологию, но ни у той, ни у другой нет средств, чтобы жить отдельно. А Надин даже не может заявиться к управляющему домом, поскольку у нее нет трудовой книжки. Северин относится к ней лучше, чем ей кажется. Будучи истинной мазохисткой, она любит, когда ее терзают. Извращенка, но скрытая.
Надин допивает пиво, ковыряется в пепельнице в поисках окурка, потому что ей не хочется плестись в табачную лавку. Находит окурок от косяка. Достаточно, чтобы словить кайф. Находка приводит ее в хорошее настроение.
Она терпеливо ждет, когда свалит Северин, любезно желает ей удачи. Потом обыскивает ее спальню, зная, что та припрятала где-то виски. Наполняет себе стакан и вновь усаживается перед ящиком.
Зажигает шмаль, затягивается, стараясь как можно дольше удерживать дым в легких. Врубает музыку на полную мощность и запускает порнуху, выключив у видюшника звук.
I’m tired of always doing as I'm told, your shit is starting to grow really old? I'm sick of dealing with all your crap? You pushed me too hard now watch me snap.[1]
Она ощущает внезапное умиротворение, мир становится от нее далек — ее ничто не волнует и все радует. Она ощущает симптомы бесконечного кайфа.
Забирается в глубь кресла, сбрасывает брюки и прижимает ладонь к тонкой ткани трусиков. Смотрит на свои пальцы, описывающие правильные круги в промежности, ускоряет движение и напрягает бедра.
Поднимает глаза к экрану, где девица, склонившаяся над перилами, мотает головой, в то время как ее задница, покачиваясь, заглатывает член парня.
There’s an emotion in те, there’s an emotion in те. Emotion № 13 blows my mind away, it blows me away.[2]
— Но нельзя же оставить все это просто так!
Сопляк яростно возмущается. Он расстроен и шокирован тем, что Маню так быстро сдалась. И вновь начинает попрекать ее:
— Он был одним из твоих лучших друзей, а они его убили. А ты сидишь сложив руки.
До сих пор он говорил осторожно и в общих чертах о полицейском произволе, о несправедливости, о расизме и о молодежи, которой следует все это осознать и сплотиться. И вот он впервые напрямик требует от нее разделить его гнев.
Он с явным возбуждением говорит о бунтах, которые должны были последовать за расправой. Он говорит об этом так, как другие говорят о боксе, сексе или корриде. Слова заводят его самого, и он ощущает себя сильным и мужественным перед лицом сил правопорядка, в компании достойных и решительных друзей, которые опрокидывают машины. Эти образы возбуждают его. Он чувствует себя героем.
Маню на героизм не хватает. Она привыкла к тусклой жизни, когда брюхо набито дерьмом, а хлебало на замке.
В ней нет ничего грандиозного. Кроме ее неутолимой жажды. Сперма, пиво или виски — все что угодно, лишь бы лилось рекой. Она даже находит кайф в апатии и мерзости. Может и в блевотине поваляться. Она пребывает в относительном равновесии со вселенной — почти каждый день находится и что выпить, и с кем перепихнуться.
Сопляк не понимает этого и не осознает, как далека революция от этой дыры, где они живут, чтобы о ней думать всерьез. К тому же, чтобы возгораться, как возгорается он, необходимо самоуважение, которого полностью лишена Маню.
Она роется в ящике в поисках флакончика с лаком для ногтей. И сухо обрывает его:
— Ты зачем поливаешь меня дерьмом в моем собственном доме? Мать твою, да кто ты такой, чтобы учить меня жизни? И кто тебе сказал, что его убили?
— Все это знают, ты сама говорила…
— Я болтаю все, что взбредет в голову, а поскольку я люблю выпить, то не обращай на это внимания. Кроме того, повеситься — это вполне в его духе, а ты взял себе в голову, что его прикончили легавые. Советую тебе не путать мои бредни со своими.
Она находит пузырек с лаком, зажимает в кулаке и размахивает им под носом у Сопляка. Тот осторожно пятится, бормочет какие-то извинения, уверяет, что не хотел ее обидеть. Он на нее не злится, к тому же он не верит, что она может ударить его. Видно, что она просто поджидает подходящий момент, чтобы закончить с этой темой.
Но он сделал правильно, что попятился — на самом деле она его чуть не стукнула.
Она хорошо знает, что Камел наверняка не сам повесился. Он был слишком гордым для этого. И хотя к жизни он был очень приспособлен, все же любил ее достаточно, для того чтобы пожить еще. А главное, Камел не покончил бы с собой, не прирезав перед этим десяток человек. Она слишком хорошо его знала, чтобы в этом усомниться. Они неплохо ладили между собой, охотно шлялись вместе и имели одинаковые взгляды на то, как следует развлекаться.
Его тело обнаружили накануне в коридоре. Последними, кто его видел живым, были легавые, надзиравшие за ним. Никто никогда не узнает, что произошло в действительности. Сопляк прав — даже она с трудом мирится с тем, что ничего не предприняла. Когда-нибудь она преодолеет себя.
Ей не нравятся уловки, к которым прибегает Сопляк, чтобы заставить ее разделить его возмущение, как и то, что он пытается использовать смерть Камела в своих политических интересах. А ему кажется, что этот мертвец принадлежит ему по праву, независимо от всякой политики. Он открыто презирает ее за трусость. Маню кажется, что его морда не настолько уродлива, чтобы убедительно выражать презрение — она может поправить дело.
Она торопится открыть пиво, перед тем как взяться за ногти. Ибо знает, что жажда начнет терзать ее еще до того, как они высохнут. Она колеблется, но потом предлагает бутылку и Сопляку, показывая, что не злится на него. Еще немного, и она нажрется и забудет об этой истории. Она уже смирилась с идеей, что кому-то все равно придется сидеть в дерьме, и понимает, что относится именно к этой категории.
Она накладывает больше лака на кожу, чем на ногти, поскольку у нее всегда чуть дрожит рука. Только бы лак не испачкал члены, когда она их будет дрочить…
Сопляк неодобрительно смотрит на нее. Он не считает лак для ногтей необходимым для праведного дела. Это знак покорности перед лицом мужского шовинизма. Но поскольку Маню принадлёжит к категории униженных и оскорбленных, которые не получили достаточного образования, она не обязана быть политкорректной. Он не держит на нее зла за ее недостатки, он ее жалеет.
Маню шумно дует на левую руку, потом берется за правую. Сопляк напоминает ей целку, заблудившуюся в душевой при мужской тюрьме. Окружающий мир наседает на него с болезненным сладострастием. Его бесит все окружающее, а дьявол идет на всякие уловки, чтобы осквернить его чистоту.
Раздается звонок. Она просит мальчишку открыть двери, машет руками, чтобы ногти сохли быстрее. Появляется Радуан.
Он знает мальчишку, ведь они живут в одном квартале, но удивлен, застав его дома у Маню, ведь они никогда не разговаривали друг с другом. Леваки считают арабов реакционными мудаками, к тому же чересчур религиозными. А арабы держат леваков за вечно пьяных клошаров-гомиков.
Радуан решает, что она затащила паренька к себе, чтобы соблазнить. От нее можно ждать чего угодно. Он спрашивает, не помешал ли, делая Маню незаметные пошлые знаки. Настолько незаметные, что мальчишка краснеет и начинает ерзать на стуле. Он не любит, когда шутят на тему секса.
Маню глупо ухмыляется, а потом отвечает Радуану:
— Конечно нет, ты нам не мешаешь. Мы столкнулись в бакалее, он захотел поговорить о Камеле. Ты ел? В холодильнике еще остался паштет.
Радуан по-хозяйски лезет в холодильник: он здесь такой частый гость, что чувствует себя как дома. Сопляк продолжает свою речь, обрадованный появлением нового слушателя.
Он повторяет свои обвинения с удивительным спокойствием духа. Внук миссионера, он занимается обращением аборигенов квартала в свою веру. Он желает им добра, ему нравится просвещать их.
Мальчишка не особо проницателен, но до него вскоре доходит, что Радуану его речи еще меньше понятны, чем Маню. Он разочарован и прощается.
Маню с улыбкой говорит ему до свидания. Самое неприятное в мудаках то, что в жизни они вовсе не такие противные, как в кино. В настоящей жизни в каждом всегда есть что-то теплое, человеческое.
К тому же Сопляк прав по существу. В настоящей жизни откровенную ненависть могут вызывать только легавые.
Она накладывает второй слой лака, не ожидая, пока высохнет первый. Ей больше нечем заняться. Радуан с гордостью достает бурый брусок:
— У тебя есть бумага?
— В корзине позади тебя. Ты что, курить начал?
— Причем здесь это? Держи подарок от Короля Радуана.
— Стал дилером, как и старший брат? Хитрожопый Радуан.
— Не твое дело… Я делаю свой бизнес. И держу ситуацию под контролем.
— А я и не лезу в твои дела. Потому и вырядился, как крутой? Словно все шикарные компании планеты у тебя в спонсорах. В квартале каждая собака знает про твой бизнес. Ты мудак, тебя скоро заметут легавые…
— Не волнуйся, говорю тебе, ты ничего не понимаешь. Доверься мне и попробуй гашиш от Короля Радуана. Он торгует только отборным. Это — мой подарок тебе.
Он тщательно склеивает два листика. Поскольку сам он не курит, то не умеет свертывать самокрутки и делает все преувеличенно старательно. Проводит языком вдоль сигареты и надрывает ее, как делают знатоки. Он доволен собой, поскольку хорошо одет и может позволить себе сделать подарок Маню.
Она довольна гораздо меньше, потому что слышала про него кучу поганых историй. Наезды на людей, которые не могут защитить себя сами. Она не находила слов, чтобы образумить его. Она не нашла доводов и сейчас, когда он подался в дилеры. Не смогла помешать ему сойти с прямого пути. Она повторяет:
— Будь осторожен и всегда думай головой. — И позволяет ему сменить тему беседы.
— Ты давно не видел Франсиса?
— В последние дни нет…
— Что-то он давненько не объявлялся. Нальешь кружечку?
В этом баре сумрачно даже днем. За длинной стойкой сидят завсегдатаи. Калейдоскоп сплетен, лампы дневного света, шум голосов. Люди подсаживаются к приятелям, чтобы выпить по стаканчику, помогают друг другу скоротать время, пока не наберутся так, что едва доползают до дома.
Надин все еще плавает в тумане кайфа — это помогает ей оставаться начеку и замечать малейшие детали. Пиво холодное, и она выпивает кружку в два глотка.
Несколько студентов за столом у входа просматривают задания. Они открыли тетради и вполголоса повторяют формулы, пытаясь запомнить их.
В другом конце стойки парень о чем-то разговаривает с официантом, поглядывая на входную дверь, чтобы не пропустить ни одной девчонки. Он мысленно ставит их в различные позы и наслаждается ощущениями, не прерывая беседы. Его мозги настроены на секс, как легкие — на дыхание. Он регулярно заходит в бар, и Надин с удовольствием разглядывает его издали. Неужели его не утомляет этот мысленный разврат?
В углу зала молодой парнишка, взгромоздившись на табурет, занят электронной игрой. Девица, сидящая рядом с ним, не сводит взгляда с цветных фигур, которые падают и растворяются друг в друге. Он рассеянно здоровается с ней, поскольку погружен в игру. Она пытается заговорить с ним:
— Знаешь, я только что встречалась с социальной работницей. Она сказала, что ты должен к ней зайти.
— Пошла ты, я же тебе уже говорил, что у меня нет права ни на что.
Ответ звучит резко, но не злобно. Парень просто хочет, чтобы она оставила его в покое. Она, помолчав, упрямо заводит свое, заранее, правда, извинившись:
— Дома для тебя есть письма, хочешь, принесу?
Похоже, он даже не слышит ее. Она настаивает, но с осторожностью, поскольку знает — он не любит, когда его отвлекают от игры. Но она не может совладать со своей натурой:
— Ты уже пять дней не приходил ночевать. Если не хочешь жить со мной, то так и скажи.
Она прилагает все силы, чтобы в ее голосе не чувствовалось ни упрека, ни печали, поскольку знает — упреки и печаль его раздражают. Парень шумно вздыхает, показывая, как она ему надоела:
— Я гуляю допоздна, но это не означает, что я собираюсь переезжать. Оставь меня в покое.
Этот ответ совсем не успокаивает девушку. У нее опечаленный вид, но она не протестует. Смотрит на экран, где цветные фигуры падают все быстрее. Руки парня дергают ручки со звериным проворством.
Наконец машина объявляет: «Игра закончена». Лицо девушки светлеет.
— Пошли, у меня есть деньги, мы уже давно не разговаривали.
Она пытается вложить в свой голос уверенность, а не мольбу, поскольку знает, что он любит уверенность, а мольбы его раздражают. Он спрашивает:
— У тебя есть десятка?
— Есть, я же сказала, приглашаю тебя. Где сядем?
Он протягивает руку, она не осмеливается возразить, вынимает монету из кармана. Он опускает деньги в машину со словами:
— Не сиди позади меня всю партию, ты мешаешь мне. Если хочешь, поговорим вечером.
— Ты вернешься поздно?
— Твою мать, откуда я знаю? Не мешай.
Она знает, что если он вернется вечером, то будет слишком пьян, чтобы разговаривать. В лучшем случае перевернет и разочек трахнет.
Она в одиночестве садится за столик и заказывает кофе. В ее глазах нет гнева — только беспокойство. Надин знает, что она просидит здесь до закрытия бара, пытаясь несколько раз за вечер неловко привлечь внимание своего парня.
Но, судя по уровню брюнетки, которую он кадрит последнее время, ей лучше терпеть, поскольку чем реже он будет захаживать к сопернице, тем лучше она будет себя чувствовать.
И она будет ждать и стерпит любые страдания. Будет терпеть, стараясь не раздражать его, пока он сам не вернется к ней.
Из-за столика встает какой-то тип и, пошатываясь, добирается до стойки. Еще слишком рано — и когда он только успел нализаться? — он просит у бармена в кредит, но его выкидывают на улицу.
В бар входит брюнетка, и парень на другом конце стойки пялится на нее. Эта девица всегда вызывает у него бурные эмоции. Парень теряет спокойствие, начинает ерзать на табурете, подмигивает официанту:
— Не наша вина, что нас повсюду подстерегает порок.
Надин разглядывает девицу, пытаясь увидеть ее его глазами. Почему эта, а не та? Быть может, она похожа на первую девочку, которая позволила ему засунуть палец в свою щелку? Или у нее такая же улыбка, как у девицы с постера, которую он заляпал, когда мастурбировал на нее?
К нему подсаживается приятель, он невинно спрашивает у него:
— Знаешь вон ту брюнеточку?
— В библейском смысле? Первоклассная соска.
— Готов поверить тебе на слово, но предпочитаю проверить сам. Можешь меня представить?
Они берут стаканы и подсаживаются за столик к брюнетке.
У двери суперсексуальная метиска изводит двух парней с высоты своих шпилек. Ее юбка кончается чуть пониже промежности, демонстрируя бесконечные ноги, и парни представляют себе, как они обхватывают талию того, кто ее обрабатывает. Она с улыбкой слушает их, положив руку на бедра, и покачивает задом, когда смеется. Она обладает вызывающей сексапильностью, обещающей путешествие на край ада. Фатальная женщина в прямом смысле этого слова. Весь бар знает истории про парней, которых она свела с ума, но каждый только и мечтает попасть в ее когти.
Надин однажды вечером видела, как метиска рухнула на землю меж двух машин после ссоры с любовником. Побледневший парень склонился над ее скрюченным телом, не веря тому, что можно так страдать, и ужасаясь этому внезапному приступу ярости. Мулатку словно терзал бес, и она пыталась изгнать его, нанося себе удары по животу, корчась и воя, словно огонь сжигал ее изнутри.
— Надин смутило то, что она оказалась невольной свидетельницей этой сцены, но после этого ее все время неотвратимо тянуло к этой девице.
— Надин, тебе звонят. Похоже, Франсис.
Кухонная раковина засорилась. Вода уже зацвела, ведь стоит жара. Маню складывает грязную посуду в раковину ванной.
Радуан не обманул — гашиш был высшего качества.
Она бросает пепельницу в воду, не опорожнив ее. Все, что мокнет в раковине, тут же покрывается тонкой черной пленкой. Маню поносит пепельницу последними словами и захлопывает дверь ванной, чтобы не видеть бардака.
Ей надо выйти на улицу и купить выпивку. Она роется в груде грязного белья, чтобы отыскать куртку без пятен. Клянется себе, что на неделе обязательно сходит в прачечную. Застегивая молнию прокуренной куртки, соображает, что слишком жарко, чтобы надевать ее.
Ей кажется, что она решила пойти за выпивкой несколько часов назад. Квартира превратилась в громадный лабиринт.
Радуан не поскупился, оставил ей порядочный кусок гашиша.
Она забыла, где ключи от квартиры. Переворачивает все, что можно перевернуть, в надежде наткнуться на них. Заглядывает даже в холодильник — кто его знает?
Ключи отыскиваются в кармане джинсов.
Ей все же удается выбраться на улицу. Солнце бьет в глаза, словно в лицо направили прожектор. Так жарко, что хочется опуститься на тротуар и дождаться вечера. Она щурится, соображает, что забыла темные очки, но не хочет возвращаться за ними.
На ходу пересчитывает деньги, держа их на ладони. Похоже, мелочи хватит на две бутылки пива. И жалеет, что не захватила пустую посуду.
Потом забывает обо всем, увидев, что лак так и не высох. Он морщинками лежит на ногтях. Впрочем, так даже красивее.
Через улицу переходит девушка и здоровается с ней. Им не о чем говорить, но они который год живут в одном квартале. Глаза у девушки тонут в черных синяках — она, похоже, еще дальше от реальности, чем Маню. Типичная наркоманка, с трудом доживающая до открытия аптек. У нее постоянно чешется предплечье, и она не может закончить ни одной фразы.
Эта красивая девчонка появилась здесь, когда заканчивала учебу, на что никто из местных не был способен. В ее голове роилась масса проектов, и она собиралась их реализовать. Это было очень давно — реальность призвала ее к порядку и сбросила в болото, но она все еще уверена, что этот смутный период всего лишь эпизод в жизни, который она надеется удачно завершить. Она сама — последний человек, который еще верит в это и надеется, что удастся выкарабкаться. Маню несколько минут беседует с ней.
Потом продолжает путь, заглядывает в бар в надежде, что кому-то захочется ее повидать. Внутри все покрыто слоем жирной грязи. При свете дня это унылое зрелище: грязь напрочь убивает романтичность.
Из бара выходит какой-то тип и хватает ее за руку.
— Радуана не видела?
— Нет. Не знаю, где он.
У нее привычка все отрицать, как и у всех остальных жителей квартала. Не видела, не слышала, оставьте меня в покое. Тип вдруг заводится:
— Мать твою, увидишь, скажи, его, мудака этого, ищут, а когда найдут, пришьют.
— Я с ним не живу.
— Если увидишь, скажи этому сукину сыну: «Если найдут, то убьют». Ясно?
— Чего он натворил? Не расплатился с мамашей?
— Ах ты, сука, выбирай выражения, а то схлопочешь. О’кей? Все знают, что он ошивается у тебя, и не делай удивленные глазки, если мы заявимся к тебе. О’кей?
— Яснее ясного.
Его пасть в двух сантиметрах от ее лица — он готов влепить ей затрещину. Она пользуется тем, что появляется еще один тип, желающий поговорить с первым с глазу на глаз, и смывается.
Радуан совершил какую-то монументальную глупость, если люди так на него взъелись, хотя здесь души людей готовы в любой момент полыхнуть ярким пламенем.
Ей все же стоило быть поосторожней, не шутить с ним. Постараться переубедить его. Потом Маню пожимает плечами — она в воспитательницы не нанималась.
Перед бакалеей стоит взятый в прокат фургон. Группа молодых парней грузит в него аппаратуру. Весь тротуар завален усилителями, барабанами, гитарными чехлами. Парни вежливо здороваются с ней, демонстрируя готовность познакомиться, хотя они заносчивы, как все музыканты. Пользуются ее присутствием, чтобы продемонстрировать свое дружелюбие, обмениваются шуточками, хлопают друг друга по спинам. Объясняют, что теперь будут играть на несколько километров южнее, — судя по всему, они этим довольны.
Один из них сообщает:
— Кстати, у Дана обчистили квартиру. Унесли его бас… Если услышишь, что кто-то продает «Риккенбеккер», будь добра, шепни.
— «Риккенбеккер»? Плевое дело, дам знать.
Шли бы они куда подальше! Станет она искать этого типа, который спер инструмент, и объяснять ему, что они хорошие музыканты и музыку надо вернуть. Что только эти люди взяли себе в голову?
Бакалея завешана ярко-оранжевыми плакатами, извещающими о разных скидках. Неровные надписи маркером, орфографические ошибки. Хозяин видел, что так делают в супермаркетах, и превратил свою лавочку в империю вывесок и сниженных цен. Скидки на йогурт, на персики, даже на молоко, которое и так всегда продается по сниженным ценам. Он запустил в квартале новую моду — теперь все бакалейщики подражают ему и соперничают в изобретательности, чтобы сбросить цену на засохшее печенье. Считая себя инициатором движения, он убедил себя, что является гениальным маркетологом, и целыми днями рассуждает о новых ценниках.
Из подсобки появляется помощник с огромной коробкой печенья. Сидящий за кассой хозяин выходит из творческого транса, чтобы обругать его на арабском.
Мальчишка на мгновение задумывается, бросает коробку на пол и, не сказав ни слова, уходит. Хозяин бежит за ним, чтобы забрать фартук. Маню успевает тем временем набить карманы джинсов шоколадом, натягивает пониже маечку и подходит к кассе, чтобы заплатить за пару бутылок пива.
Хозяин бросает на нее мрачный взгляд и с недружелюбным ворчанием берет деньги.
Он меняет помощников еженедельно. Берет лишь мальчишек, чтобы меньше платить. Но в их возрасте трудно вытерпеть такое количество ругани, и они у него не задерживаются.
Оказавшись на улице, Маню засовывает в рот столько шоколада, сколько туда влезает. Гашиш усиливает чувствительность вкусовых сосочков. Врата наслаждения!
Ее останавливает знакомый студент и предлагает выпить. Красивый и чистый парнишка, который проникся к ней симпатией по неизвестным причинам. Она подозревает, что тот считает ее очаровательно-распущенной и думает, что может чему-то научиться у нее. Пока он не пристает, она его не отшивает.
Он несколько ограничен и не очень изобретателен, но обладает энциклопедической памятью бесчувственного бездаря и уверен, что точные даты и имена заменяют душу. Посредственный тип, из тех, кому это жить не мешает, поскольку повезло с родителями, и слишком трусливый, чтобы влипнуть в настоящую беду.
Она предлагает пойти к Тони, поскольку знает там многих. Там ей не придется трепаться с ним слишком долго. Он достаточно хорошо воспитан, чтобы уйти, не заплатив за нее, даже если она не будет глядеть в его сторону, после того как они переступят порог бара.
По пути им встречаются два типа, один из них спрашивает Маню:
— Радуана не видела?
— Вроде нет. Его сегодня все ищут! Нет, не видела.
— Ну мы ему устроим, когда найдем!
Надин ждет, сидя на скамейке, пока освободится кабина. Она не прошла пешком и ста метров, а по спине уже текут ручьи пота. Слишком жарко. Слишком много солнца. Единственная положительная сторона этой летней жарищи — пиво пьянит быстрее, чем обычно. И все же, поскорее бы вечер.
I’m screaming inside? But there’s no one to hear me.[3]
У проклятого плейера все чаще отказывают контакты. К счастью, сегодня вечером у нее появятся деньги, и она купит себе новый, пока этот окончательно не накрылся. Она пытается представить себе что-то более поганое, чем оказаться на улице без плейера. Это как глоток свежего воздуха для ушей.
Кабину занимает женщина в широких брюках. Кокетлива, но лишена элегантности и привлекательности, пустышка. Специально стоит спиной к Надин, показывая, что не замечает ее.
Франсис просил тут же перезвонить ему. У него был голос человека, попавшего в яму с дерьмом. Она спешит узнать, что это значит: «Неприятности, жуткие неприятности». Она не предполагает ничего конкретного, потому что часто не оправдываются даже самые худшие предположения. Надин также спешит узнать, почему он не сказал ей ничего, пока она сидела в баре.
Его можно считать ее другом, хотя это определение далеко от истины. Она любит его, словно под дулом пистолета, и каждый раз получает заряд прямо в морду.
К нему нельзя применить обычные законы: чем больше она его знает, тем больше он ее удивляет. Поэт в самом мужском смысле этого слова. Барахтается в своем времени, как в узком колодце, не зная, что выбрать — скуку или нирвану. Невыносимый тип.
Вечный диссидент, вспыльчивый параноик, обломщик, вор и драчун. Вызывает раздражение у всех, где бы ни оказался. Никто не в силах вынести его, даже он сам.
К жизни требователен настолько, что оказывается постоянно оторванным от нее. Готов пройти через все ужасы и сражаться со смертью, но не может отказаться от своей судьбы. Уроки жизни ничему его не учат, потому что противоречат тому, во что он верит, и он упрямо повторяет одни и те же ошибки.
Но Надин все равно остается при нем. Она похожа на преданную медсестру, которая накладывает ледяные компрессы на лоб чумного больного. Она не в силах помочь ему, не может облегчить ему жизнь. Она бдит у его изголовья, как у изголовья пациента, бредящего в горячке, хотя не уверена, что он осознает ее присутствие.
Сука в брюках наконец выходит из кабины. Надин набирает номер, записанный на ладони. Парижский номер. Какого черта он делает в Париже?
Он тут же снимает трубку — несомненно сидел у телефона.
— Это я, кабина была занята. Что случилось?
— Слишком долго объяснять. В общем, я кое-кого убил.
— Ты кое-кого убил в буквальном смысле слова?
— Я убил Бувье. Все запутано. Мне надо рассказать тебе все. Нам надо повидаться.
— Все нормально? Ты не очень-то взволнован для убийцы.
— Я еще не успел влезть в шкуру убийцы. Если честно, я с того момента только и делаю, что сплю.
— Когда это случилось?
— Вчера.
— Где ты?
— Пригородный отель.
— Нажрался?
— Не хочу тебя расстраивать, но не думаю, что проблема состоит в том, чтобы я прошел тест. Все куда серьезнее.
— Какой-то дурацкий разговор. Хочешь, чтобы я приехала?
— Конечно хочу… Мне надо дать тебе важные бумаги, а ты привезешь мне все необходимое.
— А что будешь делать потом?
— Вначале надо поговорить с тобой. Есть разные ходы. Но я должен объяснить тебе все в деталях, иначе ничего не поймешь.
— Могу сесть на последний экспресс.
Она выходит из кабины, записав адрес отеля и список необходимых вещей, которые должна привезти.
Вновь включает плейер. Она не думает ни о чем. У нее заторможенная реакция.
It's going in ту dark side. It's an emotional wave.[4]
Войдя в бар, Маню вспоминает: «Камела больше нет». Его отсутствие ощущается именно здесь. Она и не думала встретить его в баре. Телячьи нежности — его отсутствие отзывается пустотой в желудке и комком в горле. Вычеркнут из жизни раз и навсегда.
Ее удивляет собственная уязвимость, способность чувствовать боль. Вначале кажется, что умрешь от пустяковой раны. Считаешь подвигом выстрадать до конца. Потом привыкаешь ко всему, лишь бы выжить. И думаешь, что привык ко всему, когда в дерьме уже с ног до головы. Душа закалена словно сталь.
Она оглядывает зал, и боль тут же отыскивает внутри нее чистое местечко, которое можно завалить грязью.
Она загоняет горечь в дальний закуток мозга и присаживается к стойке. Почти ни одного знакомого. Какие-то типы рубятся в таро на потертом зеленом сукне стола, обмениваясь язвительной руганью.
Какая-то девица лается с кем-то у телефона-автомата, яростно размахивает руками, стоя лицом к стене. На ней черные очки, иногда она завязывает на шее шарфик. Маню не знает, местная она или нет или регулярно заходит сюда за дурью. Она ни с кем не разговаривает. И ползает по полу, когда вечером ее втихую колотит дружок. А с остальными ведет себя как королева.
Маню одним глотком опустошает бокал, надеясь, что сосед по стойке поймет намек.
Видит Лакима, идущего по противоположному тротуару. Тот замечает ее и знаком приглашает выйти. Они вместе уже несколько месяцев. Она не помнит, чтобы выражала хоть малейшее желание быть вместе, но он регулярно находит ее и тащит к себе, словно свою собственность. А она часто слишком пьяна, чтобы принимать решение. Она приспосабливается к обстоятельствам, в том числе и к нему.
И даже по-своему любит его. Хотя он терпеть не может ее такой, какая она есть. Он напрасно надеется, что она изменится ради него. У него свои идеи по поводу жизни, и он надеется, что она согласится с ними. Но у нее имеются причины быть именно такой. Их взаимоотношения похожи на битье головой о стену. Маню повторяет себе, что пока он от души ее трахает, нет смысла думать о разлуке.
Ей нравится, когда он вставляет так, словно хочет порвать ей жопу. Словно ненавидит, словно хочет довести до бешенства, а потом злобно отрывается от нее и кончает ей прямо в глотку. Но ей это нравится, потому что пробуждает самую гнусную часть ее души, ту, которой она сама стыдится, но которая заводит и ее саму. Но за все приходится платить, а он старается каждый раз получить все больше и больше.
— Опять торчишь в баре для педиков? Нечем заняться?
— Шел бы ты…
Он влепляет ей оплеуху. И сам пошатывается от удара. Рядом тормозит машина — водителю не нравится, когда бьют женщин. Он спрашивает у Маню, все ли в порядке, но та огрызается:
— Пока цела и невредима. Не видишь, что ли?
Лаким знаком велит типу убираться. Тот уезжает.
Потом Лаким поворачивается к ней и в бешенстве кричит:
— Сука, я еще ни разу не поднимал руку на женщину, довольна?
— Знаешь, в этом баре бывает одна женщина, которую часто поколачивает ее парень. Но она считает тогда, что просто день не задался. Я тебя прощаю, но не советую начинать снова. Кстати, думаю, тебе больше не представится такой возможности.
— Ты нарываешься, Маню, мне жаль, но ты серьезно нарываешься.
— У тебя что-то конкретное?
— Просто хотел поздороваться. Ты — моя подружка, я увидел тебя, хотел поздороваться… А с тобой каждый раз выходит, будто…
— С этого момента можешь перестать считать меня своей подружкой. Перестаем здороваться, меньше будет неприятностей. Кстати, не знаешь, что натворил Радуан? Его сегодня ищут все — не слыхал?
— У меня нет дел с этим пацаном. И тебе не стоит с ним встречаться…
— Знаешь, это с тобой мне не стоит больше встречаться. Давай, мудак, мне пора накатить.
Она смотрит на него в упор и уходит. Сегодня он позволил себе лишнего, потому она постаралась избавиться от него. Она с удовольствием перечислила бы ему всех его дружков, с которыми трахалась, пока они были вместе. С подробностями, особенно в тех случаях, когда он был поблизости. С лучшими его дружками! Вот удивится, узнав. Хороший повод для пары оплеух. Маню пожимает плечами. Хотя вряд ли это доставит ей удовольствие. К тому же она на него не злится, она попросту больше не желает его видеть.
Он пытается удержать ее. Она возвращается в бар. У двери ее ждет Карла. Улыбчивая девчонка-пустышка, которая слишком много пьет, тут же теряя всякое достоинство. Она наблюдала за сценой через окно и теперь негодует:
— Он тебе влепил?
— Ну, да вижу, ты у нас наблюдательная. Быть может, я сама напрашивалась. Хотя ты вряд ли заметила.
— Вот падла, да ты должна была его размазать на месте. Я бы не позволила такое. Я не выношу, когда парень поднимает на меня руку. Если мой только тронет меня, я тут же порву с ним. Блин, я такое вынести не могу.
— Знаешь, я, пока в меня не спускают зараженную сперму, могу вынести что угодно. Угостишь?
— У меня хватит на целый вечер. Я только что получила пособие — тебе повезло.
Надин крутит провод плейера во все стороны, пока звук не появляется в обоих наушниках. На ходу старается удержать провода в нужном положении. Она поменяла плейер всего две недели назад. Как людям только удается слушать их месяцами?
Убил кого-то. Что теперь будет? Что уже случилось? Она не удивлена. Это должно было произойти. Случиться может что угодно. Почему Бувье? Странный выбор… Хорошо, что не каждый подумает на Франсиса, когда обнаружат тело. Тело… Новое слово. Неуместное.
Она пытается представить, кто обнаружит труп и когда. Женщина входит в гостиную, болтая о всякой чепухе — о пробках, о каком-то споре, о планах на вечер. Жена возвращается домой и разговаривает с порога с мужем, поскольку знает, что он уже вернулся. Говорит о переполненном автобусе или о приятно удивившем ее телефонном звонке. И посреди гостиной наталкивается на окровавленное тело. Откуда оно? Труп ее мужа. С пробитым черепом. Как ей это усвоить, как принять то, что она видит? Жизнь ее мгновенно меняется, а крохотные мозги не в силах переварить информацию. Она вопит, стоя посреди гостиной, рыдает. Или начинает икать и наливает себе стакан воды. Быть может, терзает мочку уха — привычка, которую она даже не замечает. Как вести себя прилично перед телом с выпущенными кишками, перед залитым кровью ковром? Кстати, быть может, она прежде всего подумала о том, как вывести это пятно. Потом ей будет стыдно за эту первую мысль. А может, она почувствует облегчение, быть может, подумает о любовнике, с которым теперь можно будет встречаться без помех.
Хотя, впрочем, Бувье мог быть холостяком. Возможно, его случайно найдет ребенок, играющий в мяч, как в телесериалах. Его мяч покатится к телу, он вприпрыжку с криками побежит за мячом. Личико играющего ребенка, огромные невинные глаза, любопытство без тени страха. Детские одежки, как в супермаркете, — яркий свитерок с корабликом на груди. Он подбежит вразвалочку, как бегают маленькие дети. Веселый и довольный ребенок, рот которого измазан шоколадом, поскольку он только что жевал конфету. Круглые щеки — откормленный, любимый ребенок. Он поднимет желтый мяч с влажными пятнами красной крови. Кровь слегка запачкает ему руки. Темные пятна на мяче, который ударился о разбитую голову мертвеца посреди гостиной.
Sweat young things ain't sweat no more.[5]
Тело наверняка обнаружат пожарники, которых вызовут соседи из-за запаха. Разлагающийся труп, наверное, сильно воняет.
Поганый плейер: сколько ни дергай за провод — контакта нет. Она почти дошла до своей улицы. Идет под лесами — здесь ремонтируют фасады домов. Только бы Северин не было дома. Хоть минутку покоя.
Облегченно вздыхает, открыв дверь. В квартире ни шороха. У нее свидание, она опаздывает. Наливает в кастрюлю горячую воду, кипятит ее. Садится перед газовой плитой, потирает затылок. Почтовые открытки и фотографии, прикнопленные к дверце шкафа. Вдоль дверцы холодильника следы кофе. Утром она уронила чашку, но поленилась вытереть сразу. Она берет тряпку, мочит ее в холодной воде и стирает засохший след.
Бувье задолжал Франсису много денег. Еще давно, очень давно. Они перестали встречаться тогда, когда дела у Франсиса пошли из рук вон плохо. Вошел в штопор несколько лет назад. Он прошел все стадии падения, был управляющим разорившегося бара, потом ввязался в торговлю порошком, колесами, потом кодеином, потом черт-те знает чем. Иногда прятался у кого-то, месяцами не выходя на улицу. Потом занимался мошенничеством, а украв деньги, на неделю запирался в отеле. Долгие годы он талантливо исполнял все фигуры высшего пилотажа по пути в ад.
Он часто думал о деньгах, которые ему задолжал Бувье, иногда целыми сутками говорил о них. Эти бабки могли решить все его проблемы. Но он никогда не звонил Бувье. Только болтал языком, топтался на месте и с каждым разом становился все злее. Он говорил, что вот-вот отправится в Париж, чтобы решить проблему. Но так и не отправился. Он смутно ощущал связь между долгом Бувье и своей ситуацией. Во всем был виноват Бувье. Если подумать, то ничего Удивительного, что Франсис проломил ему башку. Но со стороны это убийство выглядело чистым безумием — они не виделись уже несколько лет.
Надин знала Франсиса очень близко, настолько близко, что самые его безумные поступки казались понятными. Она всегда ему верила. Даже помогала ему плести свои сети, поскольку понимала его язык и верила всем его словам. Но на этот раз он зашел слишком далеко. Настал момент предстать перед людьми.
Она подумала: «Если легавые его заметут, то отправят в психушку». Для человека, с ним незнакомого, все его поведение говорило о патологии. Он стал опасным. Надин налила кипящий чай в треснутую чашку. И тихо произнесла: «Зовешь именно меня, когда нуждаешься в помощи, потому что я стала твоим другом, хотя я больше всех уверена в том, что ты буйный псих». Она встряхивает головой, словно пытаясь отогнать ненужные мысли. До какой же степени Франсис одинок, если ему нужен кто-то, чтобы побыть рядом, чтобы помочь. Но она не знает, сможет ли ему помочь.
Потом вдруг ясно представляет его в больнице. Он бредет среди других пациентов. Она сжимает челюсти, словно пытаясь сглотнуть слюну. Образ не исчезает. Так и будет. Вот что значит убить кого-то.
Она не хочет с ним расставаться. Не хочет, чтобы он проиграл.
Сколько времени она его обхаживала, сколько вытерпела отказов, пока он не снизошел до того, чтобы оставить ее при себе. Она выбрала его вопреки всем и вся. И сейчас знает, что сделала правильный выбор.
Она опаздывает. Даже хочет остаться дома, обмануть его. Но ей нужны эти деньги. И ей нужно выйти, чтобы не ходить как зверь в клетке. Она слишком много думала, она сейчас возбуждена намного больше, чем когда узнала новость.
Она переодевается, находит в комоде два одинаковых чулка, натягивает их. На внутренней стороне ляжек — жировые складки. Когда она набирает вес, эти места трутся между собой, кожа краснеет и начинает свербеть. Она красит тушью ресницы, но не может подвести [лаза одинаково с обеих сторон — дрожат руки. Слишком много курит и злоупотребляет кофе. А может, она просто неловкая.
Она выходит на улицу. Старуха с первого этажа всегда здоровается с ней. После того как она помогла ей поднести до дома покупки, старуха считает ее доброй. На страрухе всегда одно и то же черное пальто. У нее часто гостит внучка, и она покупает ей одни и те же конфеты.
По пути Надин оглядывает себя в витрине аптеки. Юбка слишком тесна и задирается при ходьбе. Всем видна покачивающаяся задница, которая словно так и зовет трахнуть ее.
Когда она отправляется на работу, она всегда так одевается, использует одни и те же духи, одну и ту же губную помаду. Словно давно продумала этот наряд, и о другом даже слышать не хочет.
Те, кого она встречает, смотрят на нее по-иному, когда она выходит в мир в своей униформе шлюхи. Она рассматривает людей — все мужчины, которые встречаются на пути, могут ее поиметь. Даже самые старые и грязные могут на нее залезть. Если платят наличными, она тут же опрокидывается на спину, готовая обслужить любого.
Метро «Шарпенн». Она спешит. Стучат каблуки по асфальту — стук шагов опаздывающей шлюхи.
Ее окликают мальчишки. Она не отвечает — они ее догоняют, окружают. Один из них говорит: «У нее хорошие ноги — между такими дырища должна быть первый сорт». Они идут за ней еще несколько метров: «Уверена, что не хочешь перепихнуться с нами?» Ей нужно отделаться от них, прежде чем она свернет в тупик, чтобы они не тащились за ней до дверей клиента. Старику это не понравится. Она останавливается, оглядывает их и спрашивает в лоб: «Я иду на работу. 1000 франков за час. Предложите больше, найду время для вас. Иначе, кыш с дороги». Она не сразу трогается с места, делая вид, что ждет ответа. Она продает свою задницу, но у них нет бабок. Они молчат, и она уходит. Только бы отстали. Они разворачиваются. Она благодарит небо и исчезает в узкой и темной аллее, где воняет кухней и помойкой.
Маню цепляется за Карлу, чтобы не упасть.
— Блядь, когда перепьешь, сразу соображаешь, что перебрала. Но уже поздно и говорить не о чем. Теперь надо быть осторожней, чтобы чего ни случилось. Ты сейчас на все способна…
— Блядство, мне надоело торчать у Тони. Как подумаешь, выходит, что я только там и сижу по шею в дерьме. У него даже приятелей нет, не с кем поржать — скучища! Только тебя и можно встретить у Тони, а на остальных мне насрать.
— Ты права, им тоже на тебя насрать. Все руками машут, трутся об тебя, но это только для виду, а внутри — ничего. Всего боятся. Скучища не только у Тони, так повсюду, и повсюду одни трусы.
Маню хочет объяснить ей все детально, но Карла ее прерывает:
— Я не хотела тебе говорить, потому что меня от этого уже тошнит, но знаешь, что о тебе рассказывают?
Маню отрицательно качает головой — этот жест означает также, что ей наплевать. Они добрались до берега Сены. Маню кричит:
— Блядь, как здесь красиво! Сразу хочется переехать в деревню. Реки такие красивые, я их просто обожаю. Блядский рот, как же хочется на море! Плевать на Тони, плевать на то, что они несут. Здесь так клево. Ящик пива на берегу реки — и зачем забивать себе голову всякой ерундой? Карла, успокойся, не сворачивай с прямого пути. Пользуйся тем, что их здесь нет, и забудь о них.
Но у Карлы свое мнение. Она продолжает:
— Ходят всякие слухи. Не знаю, какой мерзавец их распускает. Но тебе стоит опасаться всех. Они смакуют всякие поганые подробности. Даже не хочу тебе говорить, а то блевать потянет. Ты всегда всем помогаешь, ты симпатичная, а они только и повторяют, что…
— Не хотела говорить, так не говорила бы. Что ты еще хочешь услышать?
— Нет, все же скажу. Это гнусно. Лучше, чтоб ты знала.
— А я и так знаю. Мне-то что до этого? Срать я на них хотела. Приводи их мне по одному, я уложу их в рядок и каждого обосру. Не принимай к сердцу, Карла, ты слишком чувствительна.
Маню елозит спиной по земле, раскинув руки и глядя в небо. Она искренне верит, что справится со всем кварталом разом, и хохочет. Светит солнце. Красивое местечко. Было бы еще лучше, если бы Карлы здесь не было. Неплохая девчонка, но мелко мыслит. У нее маленькие глазки, которые мало что видят. И она злится на все, что выше ее понимания.
А Маню любит все непонятное, все, что выходит за пределы, — это для нее повод посмеяться. У нее неожиданные и необъятные желания. Ебля — единственное, что она считает достойным занятием, ради которого можно слегка напрячься. Карла похожа на всех остальных — боязливая и агрессивная.
Неподалеку от них останавливается машина. Хлопают дверцы. Маню не обращает внимания. Она орет:
— Будь серьезней, Карла, сделай дырку в жопе пошире, и душа последует ее примеру. Душу надо расширять, надо смотреть на вещи шире, Карла… Не отказывай себе ни в чем…
— А мы, девочки, ничем в себе и не отказываем. Сейчас мы вам это докажем!
Карла встает. Маню пытается встать. Ей не хочется, чтобы ей портили настроение. Она не желает иметь дела с этими противными типами. Ни с тем, что в остроносых ботинках. Ни с мокасинами рядом, ни с баскетками позади. Девочки не отвечают, девочки смотрят на воду. Парни подходят ближе:
— Да ладно, хватить воротить морду, это мы сказали, типа, чтобы разрядить атмосферу.
— Заехали вот сюда расслабиться. Увидели пару девчонок и решили, что, быть может, расслабимся вместе… Мы не собираемся вам мешать, мы только хотим познакомиться…
Маню поднимается на ноги. Она старается не смотреть на парней. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, какие гнусные у них рожи. А сами они маленькие, чернявые и пьяные. Не повезло им с этой троицей. Карла поправляет юбку, чтоб не выглядеть идиоткой. Маню хватает ее за руку, кивает парням и говорит:
— Мы как раз собирались уходить. Дела. Жаль, желаем повеселиться…
Парень в мокасинах преграждает им путь:
— Уверена, что у тебя нет времени на то, чтобы славно перепихнуться?
И хватает ее за грудь. Маню видит, что Карла уже лежит на земле лицом в грязь, а на ней сидит тип в баскетках. Он влепляет ей затрещину и называет блядью.
Карла кричит, зовет на помощь. Маню чувствует руку второго парня между ног — рука впивается в ее промежность. Парень со смехом заявляет:
— Эта не очень строптивая. — Потом валит Маню на землю: — Снимай трусы и раздвигай ноги пошире, чтобы я не порвал тебя хуем напополам.
Она покорно выполняет все его требования. Переворачивается по его команде. Карла хнычет и спорит, просит парней не трогать ее. Один из них держит ее за волосы. Тянет ей голову назад, обзывая поблядушкой. У Карлы побагровело лицо, из глаз текут слезы, из носа — сопли, а рот весь в крови. Красные полоски на зубах. Второй хватает ее за плечо, она прикрывает руками лицо и садится на колени. Хнычущий и скукоженный комочек. Перепуганный, умоляющий. Маню говорит:
— Оставьте ее, не трогайте.
Лежащий на ней парень хохочет и бьет ребром ладони по носу. В глазах вспыхивают искры, потом возникает глухая боль в голове. Двое поднимают Карлу. Прижимают к капоту машины, завернув руки за спину. Бьют головой о капот. Несколько раз. Металл звенит, но здесь никого больше нет, чтобы вмешаться. Парень, лежащий на ней, шепчет:
— Эй, дешевка, что скажешь про мой член? Похоже, тебе понравилось?
Она слышит хлопки от затрещин, которые получает Карла, и ее протесты. Она боится, что они станут бить ее еще сильнее и искалечат. Она боится, что они ее прикончат. И кричит:
— Ну ты, дура, дай им, не нарывайся.
Парни смеются:
— Эти блядюги ебутся, как кролики… Сунь ей в задницу, сам увидишь — у нее там дыра не уже соседней.
Что они сделают потом, что они сделают в конце? Похоже, они прилично надрались. И алкоголь не сделал их добрее. Они довольны, обмениваются шутками, заняты общим делом, у них общий враг. До какого предела они готовы пойти, чтобы доказать свою преданность? Взрежут брюхо или засунут между ног обрез и пальнут? Сколько времени они будут трахать их, обмениваясь шуточками? А что потом? Маню строит догадки. Если они уже сговорились, если уже решили пришить их, то дело швах — они не отступятся от своего. А может, они просто решили их изнасиловать? Не надо им угрожать, а то запаникуют. Не провоцировать их, тогда только схлопочешь по морде да поработаешь жопой. Ей хочется, чтобы Карла успокоилась, чтобы они ее не прикончили, если это не входит в их планы. Маню готова на все, лишь бы остаться в живых.
— Не пойму что-то, почему эта такая тихая?
— С ее поганой мордой вряд ли ее часто на болт натягивают.
— Будь поосторожней, вряд ли она чувствует разницу между своей дырой и мусоропроводом.
— Надо было захватить резинки, кто знает… Если девки позволяют себя насиловать…
Шутка вызывает новый взрыв смеха. К ней подходит второй парень — перед тем, как залезть на нее, он пинками по ляжкам заставляет ее раздвинуть ноги еще шире. Она смотрит в небо. И ждет. Когда он входит в нее, то требует:
— Шевелись, шевели своей мандой, оцени, как я тебя круто трахаю.
Рядом на земле лежит Карла, ее тело сотрясает икота, на ней кто-то шевелится. Белые беспомощные ноги раскинуты в стороны. На коже следы от земли и травы. Покачивающаяся задница парня тоже белого цвета — на ней красные прыщи и черная растительность. Иногда его движения ускоряются, и тогда Карла кричит, а парень, похоже, доволен. У него сальные волосы и гнилые передние зубы.
Третий велит Маню перевернуться и требует:
— Жопу вытри, в ней земли полно.
Она глядит на землю, на траву, видит кровь, которая вытекла, когда ее ударили по носу. Второй, стоящий рядом, смотрит на них. Тот, кто вонзился в ее задницу, жалуется:
— Словно труп трахаю.
Второй добавляет:
— Даже не заплакала. Блядь, какая она после этого женщина?
Она смотрит на говорящего, переворачивается и через плечо бросает взгляд на второго. Потом улыбается:
— Как ты думаешь, что у тебя между ног болтается, мудак?
Парень выдергивает свой член. Промолчать надо было. И что это ей вздумалось встрять? Самый мелкий из троицы, тот, что в мокасинах, говорит:
— Даже желание пропало, такие противные паскуды. Вот дерьмо.
Они торопят третьего — хотят смыться и поискать других девочек, более подходящих. Эта парочка годится лишь для бомжей и бродячих псов.
Маню лежит на животе. Все кончилось. Она ощущает боль в спине и коленях. Неужели действительно обошлось? Она жива. Они собираются уезжать. Голова болит тоже. Языком ощупывает качающийся зуб.
Парни натягивают брюки. Возвращаются к машине. Маню осторожно переворачивается на спину. При движении не ощущаешь особой боли — значит, ничего не сломано. Она смотрит в небо. Слышит, как рядом стонет Карла — ей хочется блевать. И грудь побаливает… Мать их, за что они ее били, ведь она не сопротивлялась? Она слышит, как Карла шмыгает соплями. Жаль, что она здесь, нет желания разговаривать ни с кем. Карле удается выговорить:
— Как ты могла вести себя так? Почему позволяла делать с собой все что угодно?
Маню сразу не отвечает. Она чувствует, что Карла презирает ее чуть ли не больше, чем насильников. Как она могла вести себя так? Ну ни хуя себе…
Она слышит рев двигателя. Обошлось. Она говорит:
— По мне так лучше. Мы живы, и хорошо. Это пустяки по сравнению с тем, что они могли сделать, — подумаешь, оттрахали…
Карла срывается на крик — у нее сдали нервы:
— Как ты можешь такое говорить?
— Я могу говорить такое, потому что мне плевать на их жалкие задроченные члены. В моей пизде кто только не гостил, и мне на них насрать. Это как машина, которую оставляешь на стоянке. Ничего ценного не клади в салон, если не хочешь, чтобы ее вскрыли. Дырка моя — но я не могу помешать всяким мудакам лазить в нее, поэтому я там не оставила ничего ценного…
Она смотрит на Карлу — у той вся морда в синяках. Она не в силах говорить. У нее перехватило дыхание. Она вот-вот взорвется. Маню спешит поправиться. Главное — успокоить ее, чтобы избежать истерики:
— Прости, я не хотела тебя обидеть. Такое случается… Мы всего лишь девушки. Теперь, когда все кончилось, сама увидишь, станет легче.
Карла склонилась над ней: из рта и носа течет кровь, правый глаз затек, из-под синяка льются черные от туши слезы. Губы дрожат.
— Как ты могла вести себя так?
Она поворачивается и направляется к все еще стоящему автомобилю. Она трясет кулаками, плачет и поносит насильников. Кричит:
— Сучьи дети, не думайте, что я такая. Вы ответите за все, вы ответите за все!
Машина срывается с места и сбивает ее. Маню до сих пор не понимает, откуда у нее взялись силы взбежать вверх по откосу. Как она увернулась от машины и выскочила на улицу.
Он закрыл дверь и тут же схватші Надин за задницу. И жалобно заныл:
— Ты же знаешь, я предпочитаю, чтобы ты звонила снизу, ведь сын может еще быть дома.
На столе пачка купюр. На бежевой клеенке с дырками от сигарет и коричневыми кругами от кастрюль, стоявших на ней без подставки.
Надин смахивает деньги в сумку, снимает пиджак и расстегивает юбку.
Он гасит свет, но не выключает ящик. Снимает брюки, задирает свитер и вытягивается на матрасе, лежащем на полу. Подогнул ноги и улыбается, не сводя с нее глаз. Но улыбается не ей, потому что знает — она ляжет на него и будет делать то, что он захочет. Из-за коротких ляжек и толстого брюха он похож на большую печальную курицу. Он требует, чтобы она не снимала туфель и ласкала себе грудь. Как всегда. Это один из ее самых старых клиентов.
Потом полезет языком ей в рот. Однажды она позволила ему это сделать, и теперь он каждый раз лезет целоваться. Она вспоминает о каком-то романе Буковского, где тот объяснял, что самой интимной лаской для него всегда был поцелуй в губы. Тогда она решила, что это дурацкое заявление. Теперь она поняла. Влагалище далеко от головы, и можно думать о чем-то другом. Другое дело рот, когда в нем чужой язык.
Стоя у матраса, она гладит лобок, а он дрочит, не сводя с нее взгляда. Потом велит ей лечь и забирается на нее.
Убирает волосы с лица — говорит, что хочет видеть ее глаза. Она спрашивает себя, сколько бы он дал, чтобы увидеть ее внутренности. И почему мужики хотят рассматривать баб со всех сторон, словно те что-то прячут от них?
Он терзает ее, обильно потея и шумно дыша. Вонючее дыхание. Поганый старикашка. Он не спешит кончить — ему хочется растянуть удовольствие. А потом у нее на коже останутся волосы с его груди. На экране девица пытается ответить на вопросы неутомимого ведущего, элегантного и остроумного.
Надин машинально двигает тазом. Он что-то бормочет о ее теле и о том, какая она горячая штучка. Хватает ее за бедра, направляя ее, задирает ей ноги и раздвигает ягодицы. Он делает все это, явно демонстрируя, что может пользоваться ею, как хочет. Спрашивает, кончила ли она.
У нее с этим нет проблем, и клиенты обожают ее за это.
Как только он кончает, она встает и одевается. У него слишком грязно, чтобы принимать душ. Он говорит:
— С каждым разом это все дороже и дороже для меня… Видишь, как я живу…
Крысиная нора. Отвратительная. Ей трудно представить, как он живет здесь с сыном. Ей трудно представить, как они сидят за столом и едят. Как выглядит его сын? Знает ли он? И что с усмешкой рассказывает приятелям: «Мой предок платит потаскухе каждый раз, когда я ухожу из дома. Все деньги уходят на нее». Она спрашивает:
— Ты больше не хочешь, чтобы я приходила?
— Хочу, хочу, продолжай приходить. Но было бы неплохо, если бы ты сделала мне небольшую скидку, ведь мы видимся так часто, понимаешь? А потом, эти штуки у тебя на спине. Раньше их не было, надо немного снизить тариф, не так ли? Да и остаешься ты у меня недолго, а мне очень трудно собирать такую сумму.
— Найди девушку подешевле.
— Подожди, ты не понимаешь…
Надин выходит, не дослушав его. Она знает одно — он засранец. Спускаясь по лестнице, она слышит, как он кричит ей вслед, что ждет ее в следующий четверг вечером, что он добудет деньги.
Больше она к нему не вернется. Этот старый мудак кончит тем, что начнет принимать ее за сиделку.
Она заходит в первый же радиомагазин. Покупает плейер. Самый дешевый из тех, что получше. Продавец любезен — когда она уходит, он спрашивает ее: «Вы плакали?» Она едва сдерживается, чтобы не послать его куда подальше, и недоуменно смотрит на него. Он объясняет: «У вас под глазами потеки туши, словно вы плакали». Она машинально вытирает щеки, благодарит продавца и выходит. Она забыла подкраситься, уходя от старикашки.
Включает новый плейер. Врубает звук на полную мощность. You can’t bring те down.[6] Совсем другое дело. От реватитары вскипает кровь. Ей кажется, что если бы он разнесся по зданию, то оно бы рухнуло. Хороший плейер для этой цены — день не совсем пропащий.
Сидя в вагоне метро, она рассматривает свои руки. Ей улыбается сидящий рядом тип. Она делает вид, что не замечает его.
В любом случае старый мудак доволен, что есть девицы, могущие облегчить его зуд, даже если надо платить.
Переспать, чтобы заработать, обслуживать всех и вся. Неужели у нее это в крови?
Она действительно зарабатывает хорошие деньги. И не понимает, почему ей платят за такие пустяки. Хотя, когда берет член в рот, чувствует, что он воняет. В конце концов, это лучше, чем париться на работе.
И все же бывает трудно давать и не показывать при этом виду. Вначале всем кажется, что достаточно иметь три дыры для траханья, а пока тебя трахают, думать о чем-нибудь другом. Но ощущения остаются, особенно если не приняла душ, а просто хлопнула дверью.
Безумное желание над чем-то надругаться, над чем-то священным. Ей нравится ее работа.
В голове звучит детский голосок: «Мама, а что со мной не так?» Но Надин уже не помнит, что это было.
Сосед наклоняется и что-то говорит ей. Она не поворачивает головы.
Она никогда никому не говорит, чем занимается. Она не стыдится. Даже гордится своим падением, видит в разврате героизм. Она просто презирает остальных — всех тех, кто ничего не знает и смотрит на нее свысока, потому что считают себя более достойными людьми.
Ей подходит ее профессия. Особенно тогда, когда можно сорить деньгами. Пройтись по супермаркету, толкаясь среди женщин, выбирающих себе любовников, которые трахают за просто так. Среди тех, кто считает гроши, чтобы прокормить семью.
Она вдруг понимает, что улыбается в пустоту. Господин рядом с ней думает, что она улыбнулась ему, и кладет ей руку на плечо, предлагая выключить плейер и выслушать его. Она встает и направляется в другой конец перрона.
You'd better take a walk in my wood. You'd better take a walk in the real world.[7]
Убил кого-то.
Она никак не может свыкнуться с этой мыслью.
Она слышит вопль Северин, даже не успев закрыть дверь.
— Пьешь мое виски без разрешения, ну и черт с тобой. Но разве нельзя потом поставить на место?
— Я же оставила тебе, хотя было трудно, так ведь?
Надин идет в свою комнату, чтобы переодеться.
Подруга тащится за ней:
— Каждый раз одно и то же. Если я тебе что-то говорю, ты отвечаешь дурацкой шуткой и уходишь. Ты не способна вести беседу. Если уж живем вместе, надо уметь разговаривать. Надо уважать друг друга и прилагать усилия, и я знаю, ты способна на это…
Надин натягивает пуловер. Северин так никогда и не осмелилась спросить ее, почему она несколько раз в неделю облачается в юбку и шпильки.
Что она скажет, когда узнает про Франсиса? Что скажут они все?
Северин продолжает объяснять ей, как надо вести себя, если живешь не одна. Она красивая девочка.
Элегантная, почти утонченная. Но в движении ей не хватает грации. Неприятно смотреть, как она двигается. Словно тело ей мешает. Страдает эмоциональным параличом. У нее очень длинная, белая шея. Какую чушь она брякнет, когда узнает про Франсиса? У нее нет права говорить, нет права излагать свое дурацкое мнение по этому поводу.
Еще не сообразив, что она делает, Надин хватает Северин за шею и начинает сжимать ее яростно и неумолимо. Лишь бы эта дура заткнулась. Валит ее на пол, садится на нее верхом. Ни о чем не думая. Надин сосредоточена и прилежна. Когда она трахается, ей иногда кажется, что она покидает тело и забывается. Отключает ту часть сознания, которая наблюдает и комментирует. Тогда ей становится легче. Когда она приходит в себя, то соображает, что задушила Северин.
Значит, все эти рассказы про высунутый язык и про выпученные глаза — правда.
Она встает и убирает с лица волосы. Сколько раз ей снилось, что надо спрятать чье-то тело. Она разрезала его на куски, но кто-то приходил; надо было их распихивать по разным местам и пить чай с гостями. Отрезанные конечности под креслами, под подушками. И в этом сне ей надо вести беседу, словно ничего не случилось. Хотя из-под комода торчит отрезанная рука.
Она не может разрезать труп Северин на куски, чтобы спрятать. Хотя не так сложно просто доволочь его до ванны, порезать на мелкие кусочки, рассовать всё по пакетам и положить в холодильник. Потом потихоньку разбросать останки по городу…
Но у нее нет времени, ей надо уехать сегодня вечером.
Через сколько времени труп найдут, если оставить его прямо здесь? Сколько времени пройдет, пока взломают дверь? Кто поднимет тревогу? Северин была занята на временной работе. Она только что закончила задание. Значит, на работе никто не хватится. Ее мать не объявляется по нескольку недель. Она ни с кем регулярно не встречается. Значит, дверь взломают не сразу. Может, именно поэтому она так хотела обзавестись парнем… Ради уверенности, что хоть кто-то будет обеспокоен ее исчезновением. Надин может оставить тело гнить здесь — никто не вспомнит о Северин, никого не волнует ее судьба.
Надин собирает вещи, которые просил привезти Франсис. Это так на него похоже — он требует ремень и книгу, перед тем как исчезнуть насовсем. Вещи имеют то значение, которое им придают. По крайней мере в его случае. А что взять ей, ведь она тоже уезжает навсегда? Ни малейшего представления. Еще девчонкой, когда она убегала из дома, она не знала, что взять с собой. Она роется в кассетах, берет десяток, берет бутылку виски и чековую книжку Северин. За это время несколько раз перешагивает через труп.
Звонит телефон. Телефон всегда казался ей опасным врагом. Никогда не знаешь, кто звонит и зачем. Один и тот же звук звонка, какими бы ни были новости. Впечатление, что люди следят за ней, крадутся следом, словно напоминая, что могут войти, когда им заблагорассудится. Теперь она сделала все, чтобы ее страх перед телефоном стал законным. Тоскливое настроение и подспудный страх. Словно дали отсрочку. Привычные вещи, ставшие бессмысленными. Теперь она сделала то, что требовалось, чтобы реальность ее жизни совпала с реальностью жизни всех остальных.
Наушники нового плейера жмут.
Самая суть зла. Все наши большие города, все наши красотки — преддверие нашей подлости!
Надин еще не решила — ехать на автобусе или на метро, чтобы успеть на последний поезд. Она так и не успела принять душ.
Блядь, сердце вот-вот выскочит из груди. Она слишком долго бежала. Маню спрашивает себя, сумеет ли она отдышаться до вечера. Она то и дело вспоминает вопль Карлы, когда ту ударило капотом. И глухой удар тела о машину. Она не успела ничего рассмотреть, потому что тут же бросилась бежать. Почти до того момента, как все произошло. Именно тогда услышала вопль и странный звук удара.
Она заходит в бар, роется в карманах, выкладывает всю оставшуюся мелочь. Пересчитывает деньги.
— Виски, и мне надо позвонить.
Звонит легавым и говорит:
— На набережной девушка, рядом с ночным баром, там, где деревья. Я видела, что ее сбила машина. Не знаю, жива ли она, но лучше глянуть.
Потом звонит пожарным. Она не доверяет легавым, поскольку слишком плохо говорит. У нее больше веры в пожарных.
Одним глотком опустошает стакан, выскакивает из бара, не желая, чтобы ее здесь застали легавые. Пора возвращаться домой и нажраться в хлам.
Она возвращается пешком, опасаясь всех встречных машин — может, ее ищут. Она терзается вопросом, у кого подзанять деньжонок.
У Тони видели, что они ушли вместе. Будут неприятности, когда начнут выяснять ее личность. Придется говорить, что она сразу вернулась домой, что не была на берегу. Но легавые все равно будут доставать.
Она дошла до дома, так и не найдя никого, кто бы дал ей денег на бутылку. Нет, так она вернуться не может, иначе начнет колотиться головой о стену. Жаль, что в округе не осталось ни одного торговца, который продавал бы ей в кредит.
Она замечает Белькасема на новехоньком мопеде. Кричит ему:
— Не одолжишь сотню? Завтра верну, когда зайдешь ко мне.
Парнишка протягивает ей деньги — хороший паренек. Потом спрашивает:
— У тебя все в порядке? Дралась, что ли?
— Нет, упала. Поэтому надо выпить, чтобы заснуть. А то валюсь на ходу.
— Знаешь про Радуана?
— Знаю. Его все ищут. Мудак, пошел кривой дорожкой…
— Да нет. Они его нашли. Мустаф и его парни только что прижали его. Думаю, на этот раз он все понял…
— Они ему вломили?
— Еще как. Пока неизвестно, что с ним. Он в больнице. Хорошо еще, что голова осталась на плечах. А остальное вроде все переломано… И еще… Они ему плеснули кислотой в лицо. Для назидания. Квартал давно бурлил. Урок остальным, чтобы не мутили воду…
— Ты сам видел?
— Нет, не видел. Я видел, когда за ним приехала «скорая» — санитары не знали даже, за какое место взяться. Не хотелось бы оказаться на его месте.
— Кислотой в лицо? Жуть… Ты знаешь, что он натворил?
— За что-то не заплатил, что-то продал, не там где положено. Так, по мелочам. К тому же еще выделывался, когда они пришли к нему, — мол, никого не боюсь…
— Спасибо за сотню. Это очень круто с твоей стороны. Чао, Белькас.
Она заходит в бакалею на углу. Покупает бутылку бурбона «Четыре розы». Возвращается домой. Усаживается перед ящиком. Пьет огромными глотками. Звонит телефон. Звонки раздражают ее. Она вырывает шнур из розетки.
Бывают такие моменты. Дни катастроф. Она уже выпила полбутылки. И ничего не почувствовала. Только разъярилась. Опасный гнев. Ей хочется нажраться до беспамятства, главное — не думать о том, что случилось сегодня.
Бутылка опустела. Сна ни в одном глазу. Но кое-какое облегчение наступило. Мысли прояснились: спиртное — хороший советчик.
Она снимает выпачканную в земле одежду. Натягивает джинсы. На коже синяки, желтые пятна на руках. Завтра все это посинеет. Она надевает черные очки, берет биту, которую у нее оставил Радуан.
Пересекает улицу, заходит в дом, поднимается на последний этаж и стучит в дверь Лакима. Его нет дома — он занят своим бизнесом. Его квартира расположена под самой крышей. Над дверью есть окно. Лестница, при помощи которой можно добраться до него, стоит в шкафу рядом с электросчетчиком.
Маню без труда залезает на крышу. Старается не повредить лицо. Разбивает окно битой, открывает ставень и проникает к Лакиму.
Она хорошо знает эту квартиру, поскольку провела здесь немало времени. Если в этой комнате найдется хоть один предмет мебели, на котором ее не трахали, значит, она еще целка. На стене постер с Малькольмом X, а рядом — два боксера. В запертом на ключ ящике, который Лаким прячет за холодильником, все деньги, которые он скопил с тех пор, как стал дилером. Он — единственный дилер в округе, который копит. Не доверяет банкам, опасаясь, что его спросят, откуда денежки. Маню нашла тайник случайно, когда уронила чайную ложечку за холодильник и попыталась ее достать. Но она не знает, где ключ от ящика, — этим она займется потом.
В нижнем ящике стола лежит пушка и патроны. Лаким несколько раз водил ее стрелять. Ей нравился звук выстрела. Но особого восторга она не испытывала.
Она выходит через дверь с металлической коробкой под мышкой и тяжелым пистолетом в сумочке.
Если подумать, она все же набралась и слегка покачивается, когда добирается до Мустафа, который живет двумя улицами ниже. Звонит, ей тут же открывают. Если по правде, она предпочла бы, чтобы его не было дома. Но поскольку он дома, тем хуже… Он говорит:
— Ну и противная у тебя морда, когда ты нажрешься. Чего тебе надо?
Но в дом не пускает. Маню спрашивает:
— Ты один?
Выражение лица Мустафа смягчается. Он улыбается:
— Похоже, у тебя с Лакимом не ладится? Сколько времени ты не заходила ко мне? Соскучилась?
Она плечом вталкивает его в квартиру. И тихо говорит:
— Нет. Я пришла тебе сказать, что мне не нравится, как бы разделались с Радуаном. Никто не имеет права так поступать с этим парнем.
Она ставит ящик на пол и роется в сумочке. Слышит его слова:
— Мне не нужны твои советы. Посмотри на себя. Нищенка.
— Больше ты ни от кого не получишь совета, мудак. А я — последняя нищенка, которую ты видишь. Лови момент…
Она стреляет один раз, вытянув руку. Чувствует отдачу в плечо и слышит оглушительный грохот. Совсем не так, как в кино. Его голова взрывается, и он падает на спину. Неловко, словно не умеет падать красиво. В кино все по-другому. Она подходит к нему — у него всегда полно денег. Лицо превратилось в кровавое месиво. Она никак не решается дотронуться до него, чтобы обыскать.
Она не думала, что выстрелит. Пришла ради этого, но думала, что ей что-нибудь помешает.
Перед уходом она опорожняет большую черную сумку и кладет в нее ящик Лакима. Потом находит в холодильнике бутылку джина. Она не очень любит джин, но все же какой-никакой крепкий напиток.
Закрывает за собой дверь. Никого нет. Люди здесь повидали многое и не станут высовывать нос из дверей на каждый выстрел. Маню усмехается: «Ага, только обычно стреляю не я, козлы вонючие». Она не понимает, сказала ли это вслух или подумала. Она действительно не в себе.
Начинает темнеть. Летом дни слишком длинные. Зайдя в бар, ищет в справочнике «Бургорг». Записывает адрес. Она не знает, где это. Лучше взять такси, но у нее ни франка в кармане, а ящик открывать несподручно.
На улице она сталкивается с невысоким господином в сером костюме. Достает пушку, не зная, заряжена она или нет, и приставляет ее к его лбу:
— Скажи, лапочка, у тебя бумажник есть? Отдай его мне, поскольку сегодня мой день, а не твой.
Если он заверещит, она размозжит ему лысую башку рукояткой. Но господин бледнеет и тут же протягивает ей бумажник.
— А теперь руки в ноги и беги… Чтоб я тебя больше не видела.
Как только он поворачивается, чтобы убежать, она быстро удаляется. Она открывает бумажник, везуха — он полон бабла. Сегодня ей действительно везет. Она повторяет про себя: «Все просто, только не надо бояться». И почему люди с кредитными карточками таскают при себе столько наличности? Не понятно. Но ей повезло… Она идет на стоянку такси, задумчиво повторяя: «Все просто, только не надо бояться».
Бургорг, который приглядывал за условно осужденным Камелом, живет в спальном квартале для среднего класса. Не так уж плохо, действительно не так уж плохо. Во время поездки Маню делает над собой усилие, чтобы привыкнуть к вкусу джина. Не так уж плохо, действительно не так уж плохо.
Такси останавливается прямо у дома. Водитель не произнес ни слова, пока они ехали.
Перед тем как позвонить, она, чтобы подбодрить себя, делает глоток джина. Хорошая подзарядка.
Она звонит. Ей открывает тип лет сорока, высокий и не толстый. Она легко представляет, как он строит из себя красавчика, лезет в душу к условно осужденным своими остротами. Не у всех у них такие рожи, но все же в них всех есть что-то общее.
Она спрашивает:
— Господин Бургорг?
— Да.
— Здравствуйте, я младшая сестра Камела, того, который недавно повесился. Знаете?
Тот кивает. Но не может понять, выгнать ли ее немедленно или подождать.
— Так вот, мсье, меня волнуют кое-какие детали.
Он приходит в себя. Выпрямляется и резким тоном говорит, как строгий преподаватель:
— Не вижу, чем…
— А я вижу. Я вижу тебя на полу с твоей сраной мордой в крови и с кишками наружу…
Она отступает на шаг и целится в горло. Но пуля попадает в верхнюю часть груди, а потому она стреляет во второй раз, взяв выше. Промахивается. Он отшатывается, она делает шаг вперед и приставляет пистолет ему к животу. Стреляет еще раз и смотрит, как Бургорг валится к ее ногам.
С точки зрения эстетики, на этот раз все красивее. Больше цвета. К тому же она уже не новичок и получает большее наслаждение.
Из другой комнаты появляется женщина — она вытирает руки тряпкой. Увидев на полу мужа, начинает вопить. И падает с пулей в животе. «Жаль, что не умею целиться. В глотку было бы лучше». Маню переступает через тело легавого, подходит к женщине и выпускает ей в лицо всю обойму.
При каждом выстреле ее плечо отбрасывает назад.
Она подбирает сумку и выбегает из дома. Вскакивает в первый автобус. Чем же заняться теперь?
Нескончаемая поездка на поезде. Отель оказалось найти легко. Она спрашивает у администратора господина Паже. Плохо выбритый итальяшка предупреждает:
— Это не двухместный, а одноместный номе…
— Я не собираюсь оставаться на ночь — отсосу и обратно.
Она стучит в дверь. Франсис открывает не сразу. Он спал.
Он кружит по номеру, и номер от этого кажется еще меньше. Потирает затылок. Никак не может собраться с мыслями.
— С ума сойти, сколько я сплю, когда сижу по горло в дерьме.
Она садится на край постели. Терпеливо ждет, когда он окажется в состоянии разговаривать. Открывает плейер, чтобы поменять батарейки. Франсис изрекает:
— В общем, ничего хорошего. По правде сказать, даже не знаю, что делать. Есть кое-какие мыслишки, хотелось бы их обсудить. Мне нужно твое мнение.
— А выглядишь ты неплохо.
— Похоже, тебя это волнует… Да, я сплю, как младенец. Повторяю, никак не могу отоспаться. Но только мне это кажется удивительным.
У него странная улыбка — тень улыбки. Он продолжает:
— Первое, что надо сделать, это спуститься и купить колеса, чтобы проснуться. Надо что-то быстрое и эффективное — мне надо тебе многое рассказать.
Она кивает. Он протягивает ей фотокопию пустого рецепта.
— Пожалуйста, можешь заняться этим?
Он вбил себе в голову, что у нее почерк врача. К тому же, она будет знать, что он принимает. Словно все происходит не случайно. Ей надо было отказаться с самого начала, чтобы не впутываться во все это. Теперь уже поздно грызть себя.
— Наверху справа пишешь…
Она обрывает его:
— Я слишком часто это делала, могу заполнить сама.
Она пишет и спрашивает:
— Когда именно все произошло?
— Позавчера вечером. Сумасшедшая неделя. В этой истории столько странного, что надо рассказывать с самого начала, иначе ни черта не поймешь.
— Ну не сидеть же здесь целую неделю.
Когда он начинает, остановить его невозможно. Постоянные рассуждения. Мысли опережают язык и разбегаются во все стороны. Он качает головой:
— Нет-нет, буду краток. Поверь, все это важно. Не дай бог тебе тоже оказаться в таком дерьме, как я. Самое главное в том, что это ты должна передать Ноэль.
Он выкладывает на стол паспорт и толстый конверт.
— У меня встреча с ней в субботу 13 июня в буфете на вокзале Нанси. В 17 часов. Если не получится, то там же на следующий день. Она переезжает границу на велосипеде, она рассчитывает на меня. Это суперважно.
Как во всех его делах — важность определяет он сам. У него свои ценности и особые требования. Вряд ли Ноэль нуждается в этом, но он решил, что это важно. Это его проблемы.
Надин подписывает рецепт. Она должна рассказать Франсису, что случилось с ней. Тогда разговор может стать другим. Потом решает, что объяснит позже.
— Спущусь в аптеку.
Перед выходом добавляет:
— Хорошо, что приехала, я рад тебя видеть. Самому все станет яснее, когда поговорю с тобой.
— Тип внизу не хочет, чтобы я оставалась здесь.
— Забудь. Видела — напротив отеля есть дежурная аптека.
— Видела. И не удивлена — ты из тех, кто умеет выбирать отель.
Он улыбается и выходит. Она вытягивается на постели.
Она довольна, что встретилась с ним, и вдруг спрашивает себя, а не задушила ли она Северин, чтобы остаться с ним.
Она ощущает, что теперь неразрывно связана с ним.
Я знаю, что в конце концов останусь с вами наедине. И жду этого мгновения.
Надо было купить спиртного.
Его долго нет, хотя аптека напротив. Хорошо, что у них будут колеса, — она вымотана до предела.
Как долго его нет. Она берет его вещи, паспорт и конверт — позже будет удивляться, что вспомнила о них.
Похоже, спорит с администратором. Пытается убедить того, что не только не должен приплачивать, но и имеет право получить за ту же цену апартаменты на двоих.
Внизу его нет, за конторкой пусто, а дверь распахнута. С порога отеля она видит, как Франсис, спиной вперед, вылетает из аптеки. Оглушительный выстрел. Его череп взрывается. Пуля попала в голову.
В окнах вспыхивает свет. Кто-то бросается к телу. Она без раздумий направляется в сторону вокзала. В брюхе урчит. Ноги едва несут ее. Страх заполонил всю душу. Она превратилась в резонатор — эхо усиливается, отражаясь от стенок. В голове лишь одна мысль: «В это время поезда уже не ходят». Ни о чем другом она думать не может. В голове словно бьется глупая песенка, от которой никак не удается отделаться. «В это время поезда не ходят». Она застывает перед решеткой. «В это время поезда не ходят».
Маню доехала на поезде почти до дома матери, которая отправилась на отдых с новым любовником. Еще один жалкий тип со смазливой мордой. Красавчик, воняющий дешевым кремом после бритья, распускающий руки, когда выпьет. С той жизнью, которую он ведет, и дурой, которую он трахает, спиртное вряд ли делает его веселее.
В поезде она упала в проходе, потом заснула. Ее разбудил контролер. Жуткая головная боль, сущая мука.
Она едва смогла вспомнить, что случилось и почему она здесь. Головная боль мешает думать.
Квартира матери пуста, она принимает ванну, роется в аптечке в поисках аспирина. В ней полно успокоительных таблеток — мать постоянно их принимает. Часто злоупотребляет ими. Маню вспоминает, как та напевает, сидя перед ящиком, разговаривает сама с собой, расхаживая по комнате, потом вдруг застывает не в силах вспомнить, чем занималась.
Маню вдруг ощущает нежную печаль. Но раздражение тут же берет верх: будь эта женщина не такой дурой, ее бы не терзала депрессия.
Она вытирается, оглядывая себя в зеркало. На теле полно синяков — их больше, чем она думала. К счастью, с мордой все в порядке, только немного распухла губа. Слава богу, нос остался целым.
Она разогревает в печи пирог со шпинатом, жадно выпивает несколько чашек кофе, разбавленного совершенно обезжиренным молоком.
Взламывает крышку ящика, украденного у Лакима. Крышка уступает не сразу.
Банкноты потрепаны, но тщательно разглажены. Что-то похожее на угрызения совести проскальзывает в душе, когда она представляет Лакима, ежевечерне наполняющего свою копилку. Потом начинает пересчитывать деньги, и угрызений как не бывало.
Чуть больше 30 ООО франков — хватит на хороший уикенд.
Маню рыщет по дому, находит дининтель, откладывает лекарство в сторону.
Доедает остывший пирог. Понимает, что ей смертельно скучно.
Вой полицейской сирены. На мгновение спина покрывается холодным потом. В голове проносятся тревожные мысли. Быть не может, чтобы ее уже искали.
Однако, ей не приснилось — на улице шум. Она гасит свет и бросается к окну.
Что-то случилось в аптеке. Понять ничего нельзя, но суета приличная. Легавые, «скорая»… Из окна ничего не разглядеть.
Она садится. Аптекарь известен в квартале своими темными делишками. Но пока еще не замечен ни в чем таком, чтобы к нему среди ночи заявились легавые.
Голод пропал. Дом навевает жуткую тоску. Она громко произносит:
— Я — не домохозяйка. Я — уличная женщина. Надо пройтись.
Дождавшись, когда на улице воцаряется спокойствие, она выходит из дома.
Перед вокзалом, прислонившись к стене, стоит девица, уставившаяся в землю. Маню с противоположного тротуара слышит музыку, доносящуюся из ее плейера.
Может, ее кинул парень, и ей негде переночевать. Или она собиралась прогуляться по ночному пригороду. Но за свои уши она, по крайней мере, не переживает.
Маню переходит улицу и останавливается перед ней. Девица на добрых три головы выше и весит вдвое больше. И не сразу соображает, что с ней хотят заговорить. Она выключает плейер. И извиняющимся тоном произносит:
— Поезда уже не ходят.
— Нет. Будешь торчать здесь всю ночь.
— Ага. Поезд будет только утром.
— Слава богу, хоть говорить умеешь. Куда собираешься?
— Скорее всего, в Париж.
Похоже, девица не знает, куда ей надо. У Маню болит голова, но она спрашивает:
— Водить умеешь?
Девица кивает.
— Отлично. Ты умеешь водить, а у меня есть машина, и я тоже хочу в Париж.
— Клево, вот это клево…
Но в ее голосе нет убежденности. Однако идет за Маню, не сказав по пути ни слова. Словно спит на ходу. Хоть бы действительно умела водить…
Маню велит ей подождать на кухне, предлагает сварить кофе. А сама собирает вещи.
А когда кричит: «Можно отправляться», девица ей не отвечает. Она вновь включила свой плейер, и Маню приходится трясти ее за плечо, чтобы вернуть в реальный мир.
Девица без труда выводит машину из гаража — ну ладно, хоть водить умеет.
Они молча едут по ночным улицам. У девицы круги под глазами, словно их нарисовали маркером. Странная у нее рожа. Не крокодилица, но забыть будет трудно.
Хоть бы у нее оказались крепкие нервы. Маню глядит на бегущие мимо деревья, за которыми прячутся дома. Спрашивает:
— Тебя ждут в Париже?
— Нет, не ждут.
— Ну и отлично, поскольку мы туда сегодня не поедем.
Маню достает пушку, чтобы та увидела, но наводить не наводит. Потом объясняет:
— Я в полном дерьме. Жаль, что ты нарвалась на меня, но мне надо, чтобы ты отвезла меня в Бретань. Там оставишь себе тачку, чтобы вернуться — она не в угоне. Я даже оплачу тебе бензин на обратную дорогу.
Вторая даже не сморгнула. Только немного глаза округлились. Либо опытная авантюристка, либо не врубается, что происходит. Но спрашивает:
— А куда в Бретани?
Вежливо, без спешки. Словно они встретились на гулянке, и она отвозит ее домой, спрашивая, в каком квартале жмвет новая подруга. Маню ворчит:
— Откуда мне знать — море хочу увидеть.
Хорошо, что дылда особо не реагирует — Маню не хотелось бы ехать с нервной попутчицей. У нее слишком сильно болит голова. И добавляет:
— Разберемся по пути. Только заруби на носу одно — станешь надоедать, башку прострелю, будешь у меня не первая сегодня.
Она произносит эти слова, чтобы внести ясность и проверить дылду. Та улыбается. Маню смотрит на дорогу. Она не верит этой бабе ни секунду.
Безумные тени, бегите к вершинам желаний своих.
Вам никогда не утолить свой гнев.
Вдали от живых, но обреченных кочевников,
Неситесь через пустыни как волки,
Вершите свою судьбу, отчаявшиеся души,
Бегите от бесконечности, которую несете в себе.
Шарль Б.
Фурия бессилия заставляла дрожать Ее палец на спусковом крючке.
Джеймс Е.
После кофе ей полегчало. Надин держит руль одной рукой, потягивается. Ставит в магнитолу кассету: Lean on те or at least rely.[8]
Рыжая малявка смотрит на нее разинув рот. Морщит нос в растерянности, но молчит. Ворчит, когда Надин усиливает звук, но не просит сделать тише. У нее гноящаяся ранка на губе справа, еще не покрывшаяся коркой.
Она подозрительно следит за каждым поворотом дороги, явно опасаясь, что Надин собирается отвезти ее туда, куда ей ехать не хочется.
Надин еще никогда не видела никого, кто бы так плохо держался, так плохо разговаривал. Когда та достала пистолет, Надин стало забавно — она не испытала ни страха, ни удивления. Малявка вцепилась в него — обкусанные ногти с отслоившимся лаком выглядят на рукоятке красными пятнами.
У нее крохотные пальчики, толстые и пожелтевшие от курева.
Надин не ощущает угрозы. Она довольна тем, что ее взяли в заложницы. Она не собирается бунтовать — ей лучше в этой машине, чем в полном одиночестве на вокзале.
Бретань? А что, неплохая мысль!
С того момента, когда они сели в машину, Надин кажется, что она уже где-то видела эту девицу. Но ей трудно сосредоточиться, чтобы понять, почему ей так кажется.
И вдруг вспоминает, когда та достает тюбик с губной помадой и, склонившись к зеркальцу заднего вида, начинает красить рот. Этот жест возвращает Надин память:
— Уверена, что уже тебя видела. В фильме с собаками.
— И с лошадью. Не забудь про лошадь, а то расстроюсь. Откуда ты знаешь об этом?
— Мне запомнилось из-за сцены с крестьянином. Ты кричишь, что у него не стоит и что это всегдашняя история с чертовыми порнушниками, а они даже не вырезали этот кусок. Поэтому я тебя запомнила.
— Я спросила, где ты это видела. Твой парень увлекается порнухой?
— У меня нет парня, я сама ее люблю.
— Очко в твою пользу.
— Ты хорошо смотришься, невзирая на весь этот фольклорный антураж. А вообще я нашла тебя очень заводной.
— Я должна была стать порнозвездой, но ты первая, кто понял это. Еще одно очко в твою пользу.
— Ты много снималась?
— Не очень. Ты видела мой шедевр. Я хотела, чтобы они назвали фильм «Псы знают лучше», а они послали меня куда подальше. В порно такие дураки работают. Поэтому много и не снимаюсь — никак с ними понять друг друга не можем.
Надин протягивает ей руку, не отводя взгляда от дороги:
— Очень рада, честное слово. — Она впервые открыто улыбается, и Маню видит, что улыбка ей идет. Она жмет протянутую руку.
Пока она не знает, что ей думать об этой девице. Размышляет, ковыряясь в зубах, громко сглатывает слюну и рявкает:
— Блядь, такой сушняк! Надо остановиться. Пора подкрепиться, выпить кофе.
— Недалеко заправка. Я видела щит.
— Хорошая новость. Но не пытайся устроить чего-нибудь, пока будем там.
— Какой смысл. Даже говорить не стоит. К тому же надо заправиться.
Маню перестает думать о девице. Похоже, ей тоже хочется добраться до моря. Малышка бросает взгляд на пушку, вздыхает и прячет ее.
Достает коробочку дининтеля, чтобы пересчитать таблетки:
— Я, конечно, готова тебе поверить, но хотелось бы поспать. Здесь хватит на двоих, если хочешь.
Надин долго смотрит на коробочку с амфетаминами. Похоже, она заинтересована. Маню опять спрашивает себя, с кем она имеет дело. Но дылда ей нравится, не раздражает и, судя по всему, обладает вкусом. Надин кивает, но добавляет, что подождет, пока они купят воды. Маню глотает таблетки, объясняя:
— Мне не надо воды, чтобы глотать — слюны хватает. И когда сосешь, удобно.
Надин едва слышит ее. Перед ее глазами стоит Франсис с пробитым черепом. Она машинально повторяет:
— Я рада, что мы встретились, правда.
Маню кривится:
— Ты выглядишь, словно получила сегодня смертельный удар! Приди в себя, дылда, у меня не складывается с дебилами.
Заправочная станция, яркий белый свет, огни бьют в глаза. Несколько клиентов бродят среди полок и вокруг кофейного автомата.
Неправдоподобно чистый туалет, женщины, подкрашивающиеся перед зеркалом. Одна из них меняет ребенку пеленки.
Надин смотрится в сушилку для рук. Зеркало искажает лицо, показывая улыбающееся чудище, потерявшееся в этом мире.
Перед тем как выбраться из машины, Маню засовывает в карман пачку банкнот. Она бредет вдоль полок, набирая все, что попадется под руку. Сандвичи, шоколад, виски, содовую.
Когда она видит Надин, которая выходит из сортира, то кричит ей, хотя вокруг тихо.
Дылда машет рукой, что ей ничего не надо. Маню настаивает:
— Иди, глянь на «Анус и Сперма», обложка — супер.
Надин подходит, фотороманы в целлофане. Огромная этикетка, закрывающая хуй на обложке. Занимательное оформление, малявка вырывает журнал у нее из рук и направляется к кассе.
Выкладывает все на прилавок. Потом достает из-под свитера шоколадки, небрежно бросив:
— Дурацкая привычка! У меня есть, чем заплатить.
Они возвращаются к машине. Надин меняет кассету: So unreal now how I lie and try to deny the things that I feel.[9] Перед тем как завести двигатель, она срывает с журналов целлофан, а Маню сгружает еду на заднее сиденье.
На первой фотографии блондинка с очень длинными волосами оседлала табурет в баре, широко раздвинув ягодицы, а парень в костюме пялит ее в задницу. Рядом стоит второй — он явно ждет своей очереди.
На другой фотографии крупный план анального отверстия, растянутого вибромассажером.
Она быстро пролистывает всю книжонку. Двойное проникновение на бильярдном столе. На девице туфли с высоченными шпильками и цепочка вокруг лодыжки. Лобок наголо выбрит, а клитор проткнут пирсингом. Шикарно выглядит. Все это производит на Надин сильное впечатление.
Маню заправляет машину, потом залезает в машину.
— Ну как?
— Девка крутая, можно сказать, вдохнула новый смысл в минет.
— Ладно. Посмотришь потом, спать здесь мы не будем.
Они выезжают со стоянки. Маню то и дело оборачивается и выбирает что-нибудь поесть. И говорит с набитым ртом:
— Блядь, как хорошо, что не надо считать бабки! Нет бабок — конец веселью.
Она вскрывает все пакеты, разбрасывает их по машине, сует пищу в рот — и сладкое, и соленое вместе. Только бы жевать. Слишком шумная, слишком нервная, слишком вульгарная. Похоже, она способна держать такой ритм долго — видна тренировка.
Она делит дининтель. Как только таблетки начинают действовать, она не закрывает рта.
Надин улыбается, слушая ее, находит ее слова разумными.
Они катят в сторону Бреста. Маню решила, что они выбрали правильное направление. Спрашивает: «Как тебе это, дылда?», а Надин энергично кивает.
Они въезжают в город, когда бары еще не открылись. Ищут пляж, блуждают и случайно выезжают на берег.
Маню орет во весь голос:
— Блядь, как здорово!
И начинает пританцовывать в ритме пого и свинга, не переставая орать: «Йодистый воздух, вот что мне надо». Машет руками, вертит головой. Ей весело.
Надин сидит поодаль и смотрит.
Наконец Маню усаживается рядом.
— А теперь плотно позавтракаю, как только местные мудаки откроют свои бары. Потом надо отоспаться — я возьму номер в отеле. А что собираешься делать ты?
Надин пожимает плечами, смотрит на море, пытаясь найти ответ. Впервые между ними возникает смущенное молчание.
— Не знаю. Позавтракаю с тобой.
Это напоминает ей те вечера, когда хотелось вернуться домой с парнем, но она не решалась сказать об этом откровенно.
Ей хорошо с этой малявкой, не надо быть постоянно настороже. Но ей стыдно в открытую сказать, что хочется остаться с ней. Потому что малявка, похоже, знает, куда направляется, и ей для развлечений партнеры не нужны.
Маню сплевывает на песок:
— Пошли в отель вместе. Не знаю, что ты об этом думаешь, но мне будет обидно, если мы остановимся на полпути.
На этот раз будет все так, как хотела Надин. Ей не придется себя сдерживать, чтобы не слышать жалоб.
На этот раз все будет очень просто — нет причин, чтобы они остановились на полпути.
Они кружат по городу, пока Маню не находит отель, который ей нравится.
— У нас есть средства, чтобы спать там, где классно. Глупо, если мы не воспользуемся этим.
Она объясняет администратору трехзвездочного отеля, что хочет «смежные комнаты, зверский душ и ящик», не переставая чесать живот через пуловер. Надин стоит сзади — она смущена, но откровенно наслаждается. Они снимают однокомнатный номер с двумя кроватями, потому что других не осталось. Надин довольна — ей не хотелось оставаться одной.
Она падает на кровать, пока Маню обследует комнату. Включает плейер и почти тут же засыпает.
The world don't fit, I feel like I can’t speak, things are looking bleak? Please go easy on me, I don't know what’s wrong with me, please be gentle with me, take it easy, take it easy.[10]
Они проспали до вечера. Глубокий сон после колес. Маню будит Надин, крича из ванной:
— Мать ее, отличное местечко. Поверить не могу, ванная лучше бассейна, а пены-то сколько! Какие запахи! Ты что, собираешься спать до утра?
Надин требуется несколько секунд, чтобы окончательно проснуться и все вспомнить.
Малышка спускается за выпивкой и возвращается с двумя бутылками «Джека» в черных коробках. Наполняет стакан для зубной пасты, ставит его на радиатор и открывает окно.
Надин выходит из душа в момент, когда стакан опрокидывается. Пожимает плечами и наставительно произносит:
— Не стоит дурачиться с «Джеком», Маню, не стоит.
Ложится на живот, а малышка вытирает виски маечкой. Потом ворчит:
— Что я — служанка, что ли?
Бросает свое занятие, поворачивается к Надин и на мгновение застывает с разинутым ртом. Потом заявляет:
— Знаешь, Надин, отсюда такой вид открывается на твою спину.
Надин переворачивается, отбрасывает волосы назад, ухмыляется и отправляется на террасу.
Маню идет следом, прижимая бутылку к крохотной груди. На ней бутылочно-зеленого цвета открытый бюстгальтер — нечто невообразимое с золотыми швами.
Она кричит:
— Не хочу тебя доставать, но не уходи от ответа. Что ты сделала со своей спиной, дылда, что за хуйня такая?
Надин молча проводит рукой по спине. Шрамы кажутся огромными, извилистыми и твердыми. Маню подходит, чтобы рассмотреть их поближе.
Она задирает ей маечку до плеч и несколько секунд смотрит. Надин не возражает.
По всей спине бегут темные рубцы — похоже на ободранную фреску. На какие-то жуткие иероглифы, впечатанные в плоть.
Маню вздыхает, опускает маечку и произносит:
— Я этого не понимаю. Но довольно красиво, это что, абстрактное искусство? Чем это сделали?
— Кнутом.
— Жанровая картинка, ничего не скажешь.
Передает бутылку Надин и продолжает:
— Вижу, что не хочешь рассказывать, но хотелось бы, чтобы ты все же объяснила. Мне это непонятно, так что просвети мои мозги. Это что, типа, «боль и наслаждение»? Дерьмо это. Ты не говорила, что любишь побои.
— А я и не люблю, но мне за это платят.
— Я слыхала про девиц, которым платят за секс в этом духе. Но как ты в это влипла?
— Однажды — «по случаю» — нарываешься на клиента, который хочет тебя привязать. Потом — только «чтобы посмотреть, как это будет» — ты идешь на это. Со временем входишь во вкус. Когда я была девчонкой, то любила представлять, что лежу связанная на столе в баре задницей кверху, а куча мужчин, чьих лиц я не видела, делают со мной что-то непонятное. И унизительное. И очень приятное.
— Детям снится всякое, уважаю детские сны. Но все же это — развлечение для бездельников, которые с жиру бесятся. Дурацкое занятие.
— Что тебе ответить? И правда, со временем все приедается.
— Ты только говоришь так. Я уверена, что ты готова со страху обоссаться, когда какой-нибудь мудак начинает тебя терзать. Когда ты заговорила об этом, то перестала меня удивлять.
— Приедается однообразие — выбираешься из одной условности в другую. Хочется сделать настоящий шаг в сторону.
— О’кей, ты мечтала, что тебе отрежут голову пилой, а эти мудаки только покалечили тебе спину. А тебе этого мало.
Надин усмехается. Она подыскивает слова, нерешительно выбирает каждую фразу. Вдруг понимает, что никогда не пыталась сама себе это объяснить. До сих пор ей и без этого жилось неплохо.
Малышка настаивает:
— Расскажи поподробнее. К примеру, как тебя в это втянули?
— Был один маленький тип в огромных очках в супероправе. И член у него был огромный, не то чтобы чудовищно огромный, но по сравнению с его ростом…
Надин смолкает. Она пытается вспомнить, как у нее сложились с ним отношения. Она стояла посреди гостиной спиной к нему. Он велел ей нагнуться, нагнуться пониже, чтобы он мог все рассмотреть. Она не видела, что он делает сзади. Он связал ей руки за спиной; пользовал ее, как хотел, долго забавлялся, трахая в рот, потом вставил в задницу и довольно захихикал, когда она закричала. Он был ее властелином, наслаждался ее воплями и мольбами, начал ее хлестать. Рука его беспощадно поднималась и опускалась, как метроном. Она не могла уклониться от его ударов. Он распоряжался ею, как хотел.
Иногда переставал бить, нежно разговаривал с ней, ласкал, как больную собачку, успокаивал. Потом начинал снова.
Разум возмущается, а тело вынуждено терпеть. Она в знак признательности лизала ему руки, когда он переставал ее бить. Потом ей стало все это нравиться, она тянулась облизать ему залупу, когда он дрочил в нескольких сантиметрах от ее рта, терпеливо ожидая, когда обрызгает ее спермой. Она стонала и умоляла, чтобы он трахнул ее в жопу, униженно упрашивала.
Вот такие дела. Но все это бессмысленно и ужасно, когда путаешься рассказать об этом. Невероятно. Надин улыбнулась малышке, показывая, что не может ничего рассказать, извинилась:
— Этого не расскажешь.
— То-то я и говорю — ты зациклилась на жопе. Потому что любишь это и не можешь об этом не рассказывать. Ты где работала?
— Искала клиентов по Минителю.
— Боже ты мой. Это же для идиотов.
— Маню?
— Чего?
— Срать я на тебя хотела, возьми бутылку «Джека» и засунь себе в жопу.
Терраса залита солнцем, они молча читают газету. Статьи о «полицейском инспекторе, жестоко убитом в квартире вместе с супругой», а также о «сведении счетов между мелкими гангстерами». Маню удивляется, что ее еще не хватились. У нее хорошее настроение: ей нравится, что про ее подвиги пишут.
Аперитив затянулся, и они уже крепко набрались, когда уселись в глубине почти пустого ресторана. Выпивают три бутылки красного, но за соседними столами так никто и не появляется. Маню хватает официанта за руку под выдуманным предлогом, хитро усмехается, видя его смущение. Время идет, и ее хватка становится все тверже, она тянет его к себе и говорит буквально в нескольких сантиметрах от его рта. Зло скалится, когда тот пытается вырваться.
Она не выпускает бокала из руки и прерывает свою речь, только поднося его к губам:
— Я и правда бродяжка. В кино парни всегда произносят последнее слово, перед тем как выстрелить. Понимаешь?
— Нет. Я никогда не смотрю фильмы.
— Ты никогда не ходишь в кино? А ящик смотришь?
— Нет. Только порнуху. От остального устаю. «Унесенные ветром» вот видел еще пацаном. Больше ни одного фильма целиком не видел.
— О чем же после этого с тобой говорить…
Она цепко держит официанта, требует новую бутылку, хмыкает:
— Блядь, трое за день — начало настоящей жизни, надо достойно отметить.
Надин улыбается, раскуривая косячок:
— Все же удивительно, что мы встретились именно сейчас.
— Ничего удивительного — сейчас или никогда.
— И то верно. Со мной всегда так, я никогда не чувствую себя в своей тарелке и никогда не обращаю внимания на важные вещи… К примеру, сегодня вечером мне нечему радоваться. А я радуюсь. Мои эмоции не совпадают с реальностью.
— А мне тоже очень хорошо, и у меня все совпадает. Может, развлечемся немного?.. Ты еще не решила, чем займешься? Можно воспользоваться тем, что есть бабки, и попутешествовать.
— Неохота никуда ехать. А потом, тринадцатого я должна быть в Нанси, обещала Франсису.
— Совсем вылетело из головы. Да, нёльзя обманывать парня, который закидывается колесами, перед тем как выпить. Предлагаю не расставаться, если только ты не предпочитаешь…
— Остаемся вместе — это клево.
— Отлично. Надо позвать официанта и заказать виски — у меня есть тост…
Маню машет руками и кричит. Но официант не спешит подойти, и она отправляется заказывать виски к стойке. По пути то и дело ударяется о столики. Возвращается, с трудом садится на место и спрашивает:
— А почему она чешет через границу на велике?
— Точно не знаю, смылась из-за какой-то истории с сотней кислотных марок, которые она отправила по почте. Они так и не попали по адресу. Ей повезло, что легавые пришли, когда ее не было дома. Она смылась в тот же день — я должна передать ей паспорт и конверт. Рекомендация и пожелание успехов. Неплохая девчонка, я ее видела несколько раз…
— Наверное, херово быть в бегах — спокойно не поспишь.
— Скоро узнаем.
— Надо нажраться, прилично нажраться. И снять ебаря. Чем больше трахаешься, тем меньше думаешь и тем лучше спишь. Что скажешь насчет ебаря на двоих? На случай, если тебя прихватят раньше, чем ты ждешь, не тяни с этим. Не хочу, чтобы меня посадили прежде, чем обожрусь спермой… Мне бы блондинчика-серфера. Я бы приставила ему пушку к виску, и пусть лижет мне клитор, пока я буду смотреть клипы.
Маню нравится шутка, и она склоняет ее на все лады. Надин прерывает ее:
— А мне бы покорного мальчика.
— У тебя все по-другому — предпочитаешь отсасывать, у тебя другие приколы. А вообще-то я сказала просто так. Я не люблю серферов. Кстати, а в Минителе ты что писала в своем резюме?
— Порочная девушка, покорная, ищет сурового мужчину.
— О’кей… Значит, тебе все же нужен крутой ебарь. Пошли?
Надин просит счет. Официант признателен ей за то, что она сдерживает рыжую и что он может рассчитывать на нее, если начнется скандал.
Она подписывает чек, вспоминает о Северин и громко произносит:
— Интересно, ее нашли? И вообще, есть ли кому до нее дело?
Сидя у стойки, залитой унылым синим светом, они рассматривают заходящих в бар парней, нагло выискивая самца.
Вскоре Маню начинает клеиться к парнишке в узких брюках и маечке, открывающей плечи. У него накачанные мышцы, которые так и хочется погладить и полизать. Он улыбается, когда она плетет какие-то небылицы. Он выглядит милым и не злится, позволяет тискать себя. Не зануда.
Надин слушает другого парня, который обнял ее за талию и рассказывает о своем путешествии в Таиланд. Он вернулся во Францию, чтобы подзаработать и тут же уехать назад. Он доволен собой, считает себя красавцем, небрежно подмигивает всем и вся. Привык нравиться девушкам. Она смотрит на его руки, слушает его и думает: «Вскоре он этими руками дотронется до моего лобка, раздвинет губки и полезет вглубь». На его предплечье выступают громадные вены. Он целует ее в шею с нежностью заядлого сердцееда. Она желает его, но жалеет, что он так болтлив. Надин тянет Маню за рукав, говорит, что хочет вернуться в номер. Они уходят вчетвером.
По пути Надин вспоминает о фотографиях из журналов, купленных на заправке. Где девица на табурете бара, а два парня в костюмах суют ей члены в задницу и в рот. Ей интересно, как пойдет дело, когда они окажутся в номере. Бросает косые взгляды на Маню. Малявка в своем репертуаре — громко тараторит и уже не держится на ногах. Шатен рядом с ней внимательно слушает ее, словно ожидает услышать от нее вечные истины.
Тот, кто идет рядом с Надин, шепчет ей на ухо, весело и заговорщически: «У тебя та еще подружка». Желание потрахаться было бы сильней, если бы он помолчал.
Она гладит его по спине через маечку, проводит ноготком вдоль позвоночника.
В номере пары занимают соседние койки.
Парень, который суетится на Надин, считает себя крутым и спрашивает:
— А вы часто трахаетесь вчетвером?
Она отвечает:
— Часто, но, если будешь отвлекаться, сегодня вечером мы будем трахаться втроем.
Она целует его в губы, извлекает член, и он тут же вставляет его по самые яйца, даже не направляя рукой. Хорошее начало. Он обрабатывает ее медленно, входит глубоко, шумно дышит. Она, схватив себя за ляжки, старается пошире раздвинуть их, а чтобы он проник еще глубже, обнимает его ногами, и тогда он начинает двигаться быстрее. Влагалище сжимается — он кончает. Он не выходит сразу, и она медленно двигает тазом вверх и вниз, ловя волну наслаждения. Еще одно движение, и внутри у нее все обрушивается, ей становится легко, и восхитительная судорога сотрясает все ее тело от ступней до головы. Хорошо поеблась. Она удовлетворенно отодвигается в сторону.
Потом поворачивает голову в сторону соседней кровати. Маню оседлала своего компаньона, покачивается и что-то распевает, затем грациозно приподнимается и насаживается на его член до упора. Она не похожа нр саму себя. Надин смотрит на нее и думает: «Она изгоняет из себя зло». Это похоже на церемонию изгнания дьявола. Парнишка тискает ей грудь, и Маню не сопротивляется. Она закидывает руки за голову, ее рот кривится, словно от рыданий, руки парнишки внезапно притягивают ее к себе. Сцена эта в черно-белых цветах ночи выглядит забавно.
Парнишка высвобождается из ее объятий и запрокидывает ее на спину. Она направляет его голову к своей промежности. Ее взгляд встречается с глазами Надин. Два огромных внимательных глаза.
Чуть позже партнер Надин встает, утоляет жажду, потягивается и немного развязным и сообщническим тоном предлагает:
— Девочки, а теперь неплохо бы поменяться и устроить шестьдесят девять.
Второй сидит на краю кровати и потягивает косячок. Он словно не слышит и не видит улыбки первого. Маню взрывается:
— Мне вовсе не хочется тебя развлекать. А если честно, лучше бы ты смылся. Сейчас же — ты воняешь. От тебя, мудила, просто невыносимо несет дерьмом.
С этими словами она поворачивается к Надин, словно прося у нее разрешения выгнать его. Тот тоже смотрит на нее, ожидая, что она за него заступится, ведь он доставил ей удовольствие. Надин пожимает плечами. Ей не хочется просыпаться утром рядом с ним, но она не собирается и ссориться. Пусть сами разбираются — она получила свое и теперь будет спать.
Парень не знает, что делать. Маню скалится:
— Ты покатался сегодня вечером, значит, свое получил.
Довольная шуткой, смеется. Парень изображает джентльмена, быстро одевается и исчезает, не сказав ни слова.
Надин хватает бутылку и заявляет:
— Убедительный финал.
Маню кивает и подтверждает:
— Вроде дело знает. Но это не причина, чтобы надоедать нам своим присутствием.
Оставшийся парнишка молчит, словно все случившееся его не касается. Когда Маню присаживается меж его ног и берет член в рот, он гладит ее волосы, получает наслаждение, но думает о другом. Потом вскидывает голову и улыбается Надин, которая засыпает, глядя на них.
Он будит ее поздно ночью, водя пальцем по спине. Приятные судороги пробирают ее до самых лодыжек — она не успевает опомниться, а его язык уже у нее во рту. Приятный и проворный. У него грациозное тело ребенка, горячий член, который умиротворяет ее чрево. Она бесконечно ему признательна, что он именно таков, что крепко обнимает ее, когда она шепчет: «Мне с тобой славно, честно». Ей хочется расплакаться на его груди.
Когда она просыпается утром, его уже нет. Ей плохо — она перепила. Она пьет прямо из крана, пока не утоляет жажду. Маню храпит, лежа поперек кровати. Ее рот широко открыт. Надин берет плейер и отправляется на прогулку. Touch те, I'm sick. Она несколько раз обходит квартал, пьет апельсиновый сок, сидя на скамейке. Прекрасная погода, сияет солнце. If I think, I’ll think of you. If I dream, I will dream of you. I open my eyes but they cannot see.[11] Она снова видит умирающего Франсиса — в горле возникает комок. Она возвращается в отель, чтобы разбудить Маню.
— Вот ведь дрянь дело — мы даже не знаем, ищут ли нас.
— Не забывай, что легавые глупы от природы.
— Но не стоит забывать и то, что они въедливые, а мы не приняли особых предосторожностей.
— Все равно надо поменять тачку. Когда мать вернется, то заявит, что ее угнали. Попасться за угон — дурацкое дело. Хуже, что нужны деньжата. Моя сумочка скоро опустеет. Блин, поверить не могу, как быстро мы спустили его жалкие гроши. Но хорошо покутили — ни в чем себе не отказывали. Немного порезвились — и жизнь видится в другом свете.
Они уехали утром и добрались до Кимпера, поселились в огромном номере с окнами до потолка. Маню платит наличными, вытаскивая деньги пригоршнями из сумки. Надин попросила у администратора бумагу, уселась в позе лотоса на кровать и задумалась. Что должны и чего не должны делать люди в их положении? Она рисует круги и треугольники разных размеров, тщательно выводя каждую линию.
Сидя на окне и свесив ноги на улицу, Маню не выпускает из руки бутылку «Джека Д». Она грызет «баунти» и глядит на улицу. На ней крохотные красные трусики с черными кружевами, как в вестернах. То и дело окликает прохожих:
— Эй, мудила, успокойся, я слежу за тобой. Да-да, за тобой, и не строй из себя умника.
Она смешит сама себя. Надин встает, чтобы наполнить стакан. В соседнем номере ругается парочка. Надин спрашивает:
— Как быть с деньгами?
— Здесь куча касс. Пустим кровишку. Устроим шоу, поднимем на уши сонную деревню. Будем брать бакалеи, грабить старушек…
— А знаешь, с чего начнем?
— Без понятия. Почему ты думаешь, что я лучше тебя знаю, как зарабатывать франки? Погуляем — посмотрим. Ты слишком много думаешь, не стоит. Расслабься. Рассчитывай на удачу, на инстинкт. Я не вижу иного пути.
Надин пожимает плечами:
— Мне нужны батарейки для плейера.
— А мне бритва для ног. Видишь, вот и планы на будущее. Покрасишь гриву?
Маню сидит на стуле лицом к стене. Она грызет «марс», жует с открытым ртом, шумно чавкает. Надин стоит сзади и мажет ей волосы обесцвечивающим кремом. У малявки очень тонкие волосы — местами даже просвечивает череп. Она гладит ей голову, распределяя белую пену. Ей нравится трогать ее. Она старается быть нежной, осторожно массирует кожу. Хорошо бы сделать ей приятное. Маню кричит:
— А тебе не хочется выкинуть что-нибудь этакое? Такое, что хотелось бы увидеть до того, как сдохнешь?
Надин долго думает, потом говорит:
— Потрахаться с трансвеститом, пожалуй, интересно. Но сказать, что уж очень хочется, не могу.
— На электрическом стуле они оценят тонкость твоего последнего желания. А мне бы такого паренька, как вчера. Улыбчивый, член чистенький, сам понимающий и спокойный.
Открывает коробку «смартиз»:
— Чертов крем, воняет, как дерьмо! Вот отстой! Блондинкой я похожа на кассиршу.
Позже Маню бреет ноги желтым «биком», который нашла в своих шмотках. Надин лежит на кровати и рисует на простынях окурком. И рассуждает:
— Черт знает что — какой-то фармацевтик шлепает человека за то, что тот показался ему наркоманом. А поскольку человек подозревается в убийстве, это никого не трогает.
— Хочешь сказать, система не работает? Стоит сделать маленький шажок в сторону, вроде пришить кого-то, как они объединяются против тебя. Честно говоря, думать об этом не стоит, лучше бутылку открой. Я вижу, ты недобрала, а потому все идет наперекосяк.
Надин гасит окурок о малиновый палас — странный цвет для пола, словно попал в мультик. Встает и смотрится в зеркало. Смешное лицо, темные волосы. Старая, распухшая хиппанка. Выдавливает угри на носу — те выскакивают белыми пружинками. Наблюдает в зеркало за Маню, которая бреет лобок. Оставляя лишь полоску вдоль губ. Сверху полоска выглядит кривой. Она говорит:
— Смешно, да и только.
— Ничего не понимаешь. Это круто, сразу выглядишь современной.
Надин долго смотрит на ванную. Потом говорит:
— Он сам напрашивался на пулю.
— Поганая бритва, я порезалась повсюду, вот говно…
— И все же мне херово. Он бы тебе понравился, встреться ты с ним.
— Похоже, я навсегда лишилась этого удовольствия. Что, будем весь день здесь сидеть — даже выпить нечего? Надо выйти, на людей посмотреть.
— Что делать будем?
— Положимся на добрую звезду, пусть нас ведет нюхометр… Еще не знаю, что будем делать. А ты лучше оставь меня в покое и перестань спрашивать каждые десять минут, что будем делать. Усвой, что мы не на семинаре.
Они курят косяк в подворотне. На другой стороне улицы — банкомат. Несколько человек стоят в очереди, чтобы снять деньги. Маню сплевывает на землю:
— Знаю, чего ждем; следующий наш.
Следующий — очень хорошо сохранившаяся дама лет сорока. Синий костюм хорошего покроя, юбка чуть выше колена. Безупречна. Умело зачесанные волосы открывают тонкий и жесткий затылок. Лодыжка чуть подрагивает — дама на высоких шпильках.
Маню стоит позади нее с карточкой в руках, словно ждет своей очереди. У женщины короткие и красные пальцы. Несмотря на маникюр, руки выдают крестьянку.
Надин не способна следить — она настолько близорука, что не различает код, а потому ждет в стороне.
Они идут за женщиной, глядя на раскачивающийся под юбкой тяжеловатый зад. Удостоверившись, что на них никто не смотрит, Надин хватает женщину за волосы, тянет ее голову назад и заставляет свернуть в подворотню. Дама почти не сопротивляется, она еще не сообразила, что происходит. Кожа у нее на лице похожа на тонкую ткань. Женщина приходит в себя, начинает отбиваться. Надин чувствует, как та бьет ее в бедро, а в нос вползает назойливый аромат духов. Ей не трудно держать ее, поскольку женщина сопротивляется слабо. Надин вдруг начинает ее ненавидеть за то, что та не способна постоять за себя, закричать, — она чувствует, как в ней растет желание причинить ей боль. Она хватает ее обеими руками за голову и бьет лицом о стену, несколько раз и очень сильно. Маню даже отталкивает ее плечом, приставляет дуло пистолета к подбородку женщины и тут же стреляет. Надин подхватывает коричневую кожаную сумку и обыскивает ее в поисках карточки и бумажника. Они выходят из подворотни.
Оказавшись на улице, Надин ощущает, как ее охватывает страх. До этого она не думала, делала все автоматически. Выполняла странные, но удивительно привычные движения. Автоматические.
Она запомнила все подробности. Они вертятся у нее в голове по пути. Глаза дамы не верят в то, что происходит, в широко открытых глазах недоумение: «Этого не может быть». Они бегают из стороны в сторону и пытаются понять. У дамы ароматные шелковистые волосы, шиньон распустился, когда Надин подталкивала ее вперед. Черное сверкающее дуло приближается к чистой линии подбородка, грудь беззащитна, руки женщины мечутся, пытаются неловко защитить хозяйку, высвободиться. Грохот выстрела. Следующий кадр. На развороченном лице — одни глаза, потоки крови впитываются тканью модного костюма. Растрепанные, испачканные кровью волосы, ноги подкашиваются.
Жуткий выстрел, подбородок взрывается. Женщины больше нет.
Маню расстегивает молнию куртки, срывает каскетку, бросает всё в первый же попавшийся мусорный ящик. Надин делает то же самое — ее куртка заляпана кровью до рукавов, словно ее облили гемоглобином. Они продолжают идти, не произнося ни слова. Через некоторое время Маню произносит:
— Хорошо, прямо как в хорошем фильме, мандража было совсем ничего…
— Все случилось так быстро…
— Как в кино. В следующий раз будь осторожней, ты была слишком близко, когда я стреляла. Тебе могло оторвать руку.
— Умение приходит с опытом.
Надин произносит эти слова беззаботно. Маню с улыбкой думает, что ее подруга намного спокойнее, чем обычно.
— Понравилось?
Надин пожимает плечами и почти без колебаний отвечает:
— Сразу после мне было жутко плохо. Подворотня растянулась на километры. Хотелось сесть и плакать, словно настал конец света. А теперь чувствую себя хорошо и есть лишь одно желание…
— Повторить.
Они извлекают из банкомата всю наличность, пока машина не отключается. Надин делит добычу на две примерно равные пачки, Маню мнет свои деньги в руке и засовывает их в задний карман.
Надин мечтает о классном плейере. Она знает, что с карточкой и кодом они могут позволить себе многое. Надин хочет купить такой же костюм, как у дамы.
Они заходят в магазин, на витрине которого куча плейеров. Надин просит продавца показать пять-шесть штук. Ей хорошо, словно ее тело само производит кокаин, поддерживая тонус. Продавец отлично выглядит. Короткая стрижка, в ухе серьга. Он проворен и услужлив, но между передними зубами у него щелочка. Он об этом не знает. Она у него была всегда. Продавец улыбается и не гонит пургу по поводу разных моделей. Надин пробует плейеры один за другим, шутит с молодым человеком. Она чувствует, что нравится ему. И это ее возбуждает.
Маню, руки в брюки, обходит магазин. Подходит к прилавку и говорит:
— Бери все, чего жадничать.
Продавцу нравится ее шутка, он весело смеется. Надин облокотилась о прилавок, наклонилась к нему. У него хороший мальчишеский смех. Но видя, как меняется его лицо, инстинктивно отклоняется, чтобы освободить пространство для Маню. И едва успевает спросить:
— А пулями платить можно?
Глупо усмехаясь, она открывает сумку и сваливает в нее все плейеры. Когда раздается грохот, она поднимает голову — пуля вошла прямо в живот, а стекло позади продавца тут же окрасилось в красный цвет. Плохо сработано — фонтан крови. Она перегибается через прилавок, чтобы взять батарейки. Он, вопя, корчится на полу. Маню тоже перегибается через прилавок и выносит приговор:
— Больше страха, чем боли.
Перепрыгивает через прилавок, ставит ногу на голову парня, наклоняется, подносит дуло к виску и стреляет. Судорога, и парень затихает.
Они выходят из магазина и спешат покинуть это место. Плейеры в сумке кажутся тяжелыми и странно перестукиваются. Маню раздраженно щелкает пальцами:
— Блин, мы не чувствуем сценария, в нужный момент нет нужной реплики.
— Зато дела хорошо идут, начало отличное.
— Теперь моя очередь работать, и я хочу достичь совершенства.
Надин не отвечает. Она немного разочарована, поскольку ей показалось, что реплика была хорошей. Малышка продолжает:
— Дерьмо, мы — крутые, надо, чтобы и диалоги были на высоте. Мне не нравится, нет блеска.
— Ну, не готовить же нам реплики заранее.
— Конечно нет, это противоречит правилам.
Надин меняет тему:
— Вот блядь, на улице пусто. Понимаешь, как все это просто? Никогда бы не поверила, иначе уже давно бы занялась этим.
— Надо доверять инстинкту, и все пойдет как по маслу. Исполняешь смертельный трюк и гибнешь из-за дурацкой детали. Надо себе доверять, иначе нельзя.
Она сует пушку за пояс брюк. Та жжет ее — ствол еще горячий. Ворчит:
— К тому же не забывай, что у меня всего восемь патронов. На пальбу в воздух явно не хватит.
— Ага, не стоит пугать людей без нужды.
— Не подъебывай, дылда, надо подумать о выпивке, перед тем как вернемся в номер.
В отеле их никто не подстерегает. Администратор сменился. Он разговаривает с ними, пока они ждут лифт.
— Будет вечером скучно, спускайтесь выпить — у нас всегда в наличии холодное пиво.
Надин поворачивает голову и улыбается. У него большие карие глаза, а когда он выходит из-за стойки, она замечает, что он в матерчатых низких баскет-ках на босу ногу. Смуглая кожа и белозубая улыбка. Она добавляет: «До скорого». Дверь закрывается. Хорошо бы его подцепить.
Они пьют виски. Надин разбавляет его колой, Маню осуждает ее:
— Я это считаю полным варварством, и мне неприятно, что ты так делаешь.
Надин не находит, что ответить. Она спрашивает:
— Тебе не кажется странным, что все спокойно?
— Надо же расслабиться… Я бы не сказала, что все так уж спокойно.
— Нет, я не о том, что мы сидим и попиваем у себя в номере после того, что было. Вся эта отсрочка — кажется, что нам все позволено.
— С точки зрения тактики, думать об этом вредно. Потому что начинаешь высчитывать, когда тебя зажопят. А это портит настроение — спать будешь плохо.
Надин решает, что к совету стоит прислушаться, и молча размышляет. Потом вновь наполняет стакан, а Маню снова заводит свою пластинку по поводу тех, кто мешает виски с колой.
Позже Маню в одиночку отправляется на прогулку. В какой-то забегаловке заказывает кофе с коньяком. Стены выкрашены в блекло-желтый цвет, потолки и стойка покрашены под темное дерево. Местный бар. Коричневая чашка, зеленое блюдце, желтые пластмассовые пепельницы. Ей кажется, что она дома.
Она садится в самый угол, справа от грязного зеркала, затянутого пленкой жира, запятнанного отпечатками пальцев и раздавленными мухами. Блондинкой она выглядит как дешевая шлюха, которая не жалеет губной помады. Но она себе нравится такой, ей это идет.
Она кривит рот, смотрится в зеркало, вытягивая губы, потом кисло улыбается и облизывает их кончиком языка. Настоящая соска! Ей нравится играть эту роль. Будь она парнем, то мечтала бы засунуть такой, как она, член в самую глотку, потереться залупой о миндалины. Жаль, что нет Надин. Они могли бы поизображать двух сплетничающих сосок, ведь помада любую делает блядью.
Ее волосы стекают на плечи мягкими кудрями. Следы от помады остались на окурке и на краю стакана. Когда-то Лаким сказал ей: «Ты из тех девок, которые оставляют следы на всем, к чему прикасаются», когда она ему передавала окурок с помадой на фильтре. Она тогда взбесилась, дура, из-за какого-то дурацкого романтического настроения. Хотя он ей вовсе не грубил. Паршиво, что она забрала все его бабки — он был молодец, копил. Она смеется про себя. Да уж, паршиво — по-иному не скажешь. Она представляет себе его рожу, когда он узнает, что они прогуляли его жалкие гроши. А что касается следов, то она хорошо наследила! Тем более что «радомвис-35», который она у него одолжила, станет причиной визита легавых. Лаким неплохо к ней относился, даже любил немного. Глупо, но расплачиваться придется именно ему. Плохое место, плохое время, плохая партнерша. Что хорошего можно ожидать при таких обстоятельствах?
Она закуривает сигарету, парень у стойки не сводит с нее взгляда. То ли видел ее днем за делом, и тогда ему не стоит так на нее пялиться. То ли просто любит вульгарных девиц. У нее слабость к парням с хорошим вкусом. Она смотрит на него, засовывает руку между ног, слегка разводит ляжки, рука ее скользит по лобку. Наклоняет голову и облизывает губы. Потом второй рукой оглаживает грудь, словно поправляет свитер.
Бросает деньги на столик. Парень выходит вслед за ней. На улице чудесный день. Она думает: «Только бы не чокнутый, херово будет, если он мне выпустит кишки». Пушка лежит у нее в сумочке, но он успеет оглушить ее прежде, чем она ее достанет. Плохо дело.
Маню намеренно вертит задницей. Чувствует, что парень позади. Замедляет шаг, останавливается перед витриной магазина бытовой электротехники. Он останавливается позади нее, гладит ладонью ее ягодицы, без колебаний сует руку в промежность. Она выпячивает задницу, трется ею о затвердевший член. Он хватает ее за грудь, тискает и щиплет за соски. Она ощущает, что стала мокрой — влагалище нервно пульсирует. Парень тащит ее в подворотню, где стоят мусорные ящики. Вонь от помойки и стена из серого бетона. Она стягивает колготки до колен, облизывает два пальца и засовывает их к себе в щель, раздвигая ее и облегчая ему проникновение. Второй рукой опирается о стену. Он вначале вводит только кончик члена, осторожно хватает ее за волосы, называя маленькой сучкой. Потом прижимает ее к стене, с силой раздвигая ноги. Хлюпанье, ритмичные движения туда-сюда, общение чресел друг с другом. Она уже освоилась, поймала ритм незнакомца и двигается в унисон с ним. Он наносит последний удар и с рычанием кончает. Она чувствует, что ей требуется продолжение, и ласкает себя, пока парень натягивает брюки. Вздрогнув, кончает, опускается на колени, чтобы очухаться. Слышит, как парень уходит, но сама встает не сразу. Она смотрит ему вслед, вопрошая себя, чего ей хочется больше — дать ему раком или учинить бойню. Пока этот тип трахал ее, она вспоминала, как в полдень прикончила у стены ту женщину, отправила ее на тот свет своей пушкой. Животное удовольствие. Приятное, как ебля. Наверное, трахаться она любит не меньше, чем убивать. Маню натягивает колготки и выходит из подворотни. Погода стоит замечательная, и она без спешки возвращается в отель.
Администратор доволен, когда Надин спускается. Угощает ее пивом, она садится рядом, чтобы посмотреть телевизор. Они в маленькой комнатке за стойкой регистрации. Голубоватый свет экрана напоминает ей старика из тупика Казино.
Администратор косится, изучает ее профиль, пытается заговорить. Они вспоминают любимые телепередачи. Потом он берет ее за подбородок, произносит какой-то нелепый комплимент. Она краснеет, опускает глаза. Он говорит:
— Какая же ты робкая.
Целует ее, его язык проникает к ней в рот, словно показывая, как возбужден его хозяин. Администратор приносит еще два пива. Он весел и доволен происходящим, говорит с ней, словно они влюбленные друг в друга школьники на переменке. Кладет руку на плечо, гладит затылок. Он ощущает дрожь, пробегающую по ее телу. Ей нравятся его тихие слова, его нежные игры. Он ведет себя с ней как с девчонкой. Когда она была маленькой, то снимала трусики во дворе школы, и каждый за один шоколадный батончик мог потрогать ее ягодицы. Каждое прикосновение вызывало приятные ощущения в нижней части живота, но она еще не знала, как надо себя приласкать, чтобы получить наслаждение.
Он долго целует ее, не осмеливаясь тискать. Надин подозревает, что он опасается ее враждебной реакции. У него полные губы, детские черты на мужском лице — наглый и требовательный ребенок, привыкший к любви. Она прикрывает глаза, позволяет ласкать себя, ощущая твердый член через ткань джинсов. Встает перед ним на колени, извлекает член и облизывает залупу, радуясь, что он обрезан. Если она постарается, будет делать губами и языком то, что ему нравится, сумеет пальцами нежно погладить яйца, то услышит его стоны. Она вскидывает глаза, чтобы посмотреть на него — всегдашний обмен взглядами между тем, кто сосет, и тем, у кого сосут. У него тонкий и короткий член, она может заглотать его полностью и обрабатывать языком, не задыхаясь. Она знает свое дело, она доставляет ему удовольствие. Он гладит ей затылок, позволяет любить себя, не вмешиваясь. Она чувствует, как он сначала напрягается, словно она сделала что-то очень важное, потом расслабляется, шумно дыша. Тогда она просит: «Подрочи передо мной» и смотрит на него. В какой-то момент он хватает ее за волосы и кончает прямо в глотку. Вкус один и тот же, меняется только количество. А может, она просто невнимательна.
Он немного смущен, но старается вести себя любезно и рассказывает ей всякие истории. Она говорит, что ее приятельница вся в синяках и что ей надо вернуться к ней. Он спрашивает, придет ли она еще, она пожимает плечами, говорит, что не знает. Он расстроен и просит, чтобы она вернулась. Она поднимается в номер. Маню все еще нет. Надин отыскивает бутылку виски, принимает душ, выкладывает все пять плейеров на кровать. Пробует каждый и без труда находит лучший.
DEATH ROW. HOW LONG CAN YOU GO.[12]
Когда Маню возвращается, Надин ощущает, что набралась до предела — она не в силах усидеть, голова кружится при малейшем движении. Маню кричит: «За меня не беспокойся» и подходит к кровати. Спрашивает с усмешкой:
— Он сделал из тебя настоящую женщину?
Они обсуждали администратора до ее прогулки. Надин отвечает:
— Все произошло именно так, как должно было произойти.
— В сексе почти всегда так.
— Ты в ударе, «настоящая женщина».
— Вот именно. Ты прикончила весь вискарь?
— Ну что ты.
Пока малявка ищет бутылку в другом конце комнаты, Надин проваливается в сон. Маню включает ящик. Вскрывает пакет клубничных «Тагада» и смешивает их с «М энд Мс». Смотрит клипы и горстями запихивает в рот смесь. Она принесла пиво в маленьких бутылках. Выпивает их одну за другой, бросая пустую стеклотару на постель. Она ждет, пока надерется, чтобы завалиться спать. Вспоминает о просроченном платеже за квартиру — ее вдруг охватывает тоскливый страх. Дурацкий рефлекс. И вдруг понимает, что ей нечем заняться. Она вжимается в кресло. Надин спит, свернувшись клубочком — когда она расслабляется, то выглядит большим побитым ребенком. На ее локтях серая шершавая кожа. Маню гасит окурок о подлокотник кресла. Клипы ей не нравятся. Она снимает телефонную трубку, просит соединить ее с хозяйкой. Она знает номер наизусть, звонит, чтобы извиниться за задержку платежа и получить свою порцию ругани, потому что ее хозяйка — старая сука. Администратор спрашивает, может ли он «осмелиться поговорить с Надин». Маню отвечает: «Я бы на твоем месте, уебок, воздержалась» и просит соединить ее со старухой. Та снимает трубку не сразу. Маню вопит:
— Старая рвань, можешь засунуть себе в жопу свой счет. Больше ни гроша не получишь, слышишь?
И с глупой улыбкой бросает трубку. Надин что-то ворчит во сне, переворачивается на другой бок. Маню открывает новую бутылку пива и расхаживает по комнате, возбужденно размахивая кулаком и повторяя:
— А ты чего ждала, старая сука?
Потом хохочет.
Надин просыпается ночью. За стеной льется вода. Простыни не промокли от пота. Ей не снились кошмары. В животе тяжести нет. Она часто просыпается внезапно, ощущая, что кто-то лежит на ней и душит, нежно и неумолимо. Но сегодня ей дышится легко. Сон прошел, она надевает наушники, пытается вспомнить: «А что я делала неделю назад?» Потом забывается, берет окурок. We will pretend we were dead.[13] Конец кассеты, она роется в сумке, ищет что-то, что ей хотелось бы послушать. Потом соображает, что лучше всего перевернуть кассету. Маню, раскинув руки, спит поверх простыни.
Надин присаживается на подоконник — улица пуста.
Her clit was so big, she didn’t need no ball.[14]
Маню ворчит во сне, потом просыпается. Открывает банку пива, встает, чтобы принять душ. Они решают уехать в Бордо. Сменить тачку. Почти 6 утра. Ни один бар еще не открыт. Они идут молча, им никто не встречается. Тротуары залиты оранжевым светом, полная тишина. Потом они начинают спорить, потому что Надин хочет ехать поездом, а Маню нет.
Неподалеку тип в темном костюме снимает деньги в банкомате. Его серый джип стоит рядом, зажигание не выключено. Ворчание двигателя становится яснее, чем ближе они подходят. Видят в машине силуэт. Скорее всего, потаскуха, которую он подцепил в ночном заведении, а теперь снимает франки, чтобы заплатить за отель.
Маню поспешно начинает рыться в сумочке, вытаскивает пушку, снимает ее с предохранителя, вытягивает руку и стреляет на ходу. В утреннем воздухе раздается невероятный грохот, совсем не идущий к легкому балету банкнот, которые кружась оседают на асфальт. Надин подбегает к машине, чтобы перехватить девицу, которая поспешно выскочила из нее, чтобы тихо скрыться, надеясь, что ее не заметили. Надин валит ее на землю, а малявка приканчивает тремя пулями в голову, грациозно сгибая локоть после каждого выстрела.
Они залезают в машину, трогаются с места. В нескольких окнах вспыхивает свет, несколько человек робко выглядывают наружу, чтобы увидеть, что происходит. Надин глядит на освещенные окна и говорит:
— Свидетелей целая куча, всех разбудил грохот.
— Грохот первый класс. Более того, мне так хорошо, что на меня, наверное, смотреть одно удовольствие. Не выезжай на шоссе, дылда, нам не удрать, если дело заварится.
— Не рассчитывай на меня в случае погони, я не умею уворачиваться.
— Ну ты и пизда! Не собираешься же ты отсиживаться в кювете? Нам есть, что терять, а потому будем держаться до конца… Иначе, не стоило начинать…
Надин ставит кассету — When I wake up in the morning, no one tell me what to do[15] — и включает звук. Открывает окно и кричит, перекрывая шум:
— Блядь, с трудом верится: по red light, по speed limit.[16] — Блядский рот, как мы их уделали, видела, как вырубился этот засранец? Получите, господин в костюме-тройке!
Она изображает звук выстрела, добавляет:
— Надо позаботиться о патронах — в таком адском темпе их надолго не хватит.
— И вообще надо запастись оружием, мне тоже нужна пушка.
Маню смотрит на нее разинув рот, потом зевает и говорит:
— Конечно нужна. Блядь, я даже не подумала об этом. Отличная идея — мы такой балет устроим вдвоем! Знаешь, как проехать в Бордо?
— Нет, к тому же я не вижу указателей — я же близорукая. Скажи мне, как увидишь.
— Да плевать, гони, и дело с концом.
I want it now, she said WANT IT NOW.[17]
Весь день они провели, запершись в гостиничном номере. Маню красит ногти розовым лаком, машет руками, чтобы лак поскорее высох. Надин листает порножурналы. Плейер орет на полную мощность, бьет по барабанным перепонкам: Here comes sickness.[18] Она прижала подушку к животу и трется о нее, разглядывая фотографии.
Ее внимание привлекает блондинка с выбритым лобком. На первой фотографии та в длинном платье с высоким разрезом. Под тканью ощущается округлость бедер и живота. Волосы собраны в лошадиный хвост и ниспадают по спине, подчеркивая круглую задницу. За такие волосы хорошо браться, чтобы задрать голову назад. Раздутая грудь, как у куколок из комиксов. Настоящая девица категории X — только и мечтает о ебле.
На следующей фотографии она широко раздвигает ноги, безмятежно улыбается. Выбритые губки без единого волоска, кожа выглядит нежной.
Затем она лежит на спине — величественно-доступная. Малые губы украшены сверкающими камушками, позолоченное кольцо вдето в клитор. Удивительно элегантна. Промежность сверкает, как вывеска борделя.
Какая дерзость! Она делает гадости с явным наслаждением. Спокойная уверенность, с которой она выставляет себя напоказ, ошарашивает.
Надин долго рассматривает ее, восхищенно и подобострастно, словно икону.
Надин разбросала журналы вокруг кровати. Берет их один за другим, но все время возвращается к тому, где изображена блондинка. Иногда отключает плейер, чтобы что-нибудь объяснить Маню. Насчет магии кадра или слов, которые распаляют чрево. Потом вновь включает звук и продолжает рассматривать публичных женщин. Вначале она смущалась, мастурбируя на глазах у малявки, но, выпив, свыклась с этим.
Сидя на стуле и крася ногти на ногах, малявка смотрит, как Надин трется животом о подушку, вначале медленно и рассеянно, потом движение ускоряется и наконец она замирает, обхватив голову руками. Потом меняет позу, раскуривает косячок и начинает рассуждать. Словно, кончив, спешит привести себя в приличный вид поскорее.
И снова начинает листать журналы, врубает свой плейер и о чем-то думает, разглядывая фотографии.
В конце дня Надин тщательно складывает фотографии блондинки с бритым лобком, встает и потягивается. Маню обрезала волосы, сотворив себе какую-то странную прическу.
Они спокойно скучают и ждут, пока скука пройдет. То и дело спускаются в «МакДо» и возвращаются в номер, пока «МакДо» не закрывается. Маню расстроена, потому что она познакомилась с официантом из «МакДо», который только что достиг половой зрелости. Она надеялась, что он зайдет в отель, когда закончит смену. Но он вежливо прощается с ней и спешит на последний автобус. Они возвращаются в номер. Надин изрекает:
— Я заметила, что парни иногда умеют тактично отшивать девчонок. Не всегда, но если постараются. Этот ушел красиво, не нахамив.
— Он мудила и послал меня, как мудила. Не вижу, в чем заключается его тактичность — в том, что он мне в морду не плюнул?
— Он не сказал ничего плохого — вот что я имею в виду.
— Ну да, не обозвал меня грязной блядью, хотя мог. Ты перечишь мне просто из вредности.
Они замолкают и возвращаются в отель, нагруженные пакетами из «МакДо» и пивом.
Маню плохо. Ее рвет — она стоит на коленях перед унитазом. Плечи ее сотрясаются при каждом спазме, она очищает желудок, засовывая в рот два пальца. Моет лицо, забрызгав всю комнату. Вытягивает соломинкой пиво из последней банки и ложится.
Надин смотрит в потолок, скрестив руки за головой.
Suicidal tendencies.[19]
Утром Надин купила себе темно-синий костюм и кожаный портфель. Покрасила волосы в черный цвет и накрутила шиньон. Маню идет позади нее.
Дылда первой вошла в оружейный магазин, попросив подождать у входа.
Продавец — худосочный лысый человечек. Нервный. Надин и ее история о муже, который очень любит оружие, ему нравятся. Он увлеченно показывает ей все, что есть в магазине, открывает ящики и каталоги. Она слушает его, нахмурив брови и вникая. Играет внимательную слушательницу, наслаждаясь моментом. Рассматривает пучки волос, торчащие у него из ноздрей, скорее сюсюкает, чем говорит. Ей нравится этот самовлюбленный тип и его напыщенные манеры. Она наклоняется над прилавком, демонстрируя свое декольте. Наслаждается, потому что считает его занудой, и знает, что скоро они положат конец его мудацкому существованию. Прекрасная перспектива.
Маню наконец входит в магазин. Розовый плащ, оранжевые волосы, потому что краска подвела, жемчужно-розовая помада, толстый слой оранжевого грима и синие ресницы. Ей идет стиль раскрашенной дурехи. Продавец бросает на нее неприветливый взгляд и не отвечает на ее приветствие. Ему нравятся женщины в магазине, но шлюхи в их число не входят. Маню роется в сумочке. Продавец объясняет Надин:
— «10 Авто» стоит первым во французской классификации. В вашем случае, подойдет «смит-вессон-40». Если ваш муж любит ходить по тирам…
Маню обрывает его:
— А если его жена обожает стрельбу по мудакам?
Он вскидывает голову, ноздри его раздуваются, но он держит себя в руках. Маню стреляет как раз в тот момент, когда до него доходит, что у нее в руке пушка.
Они нервничают больше, чем в предыдущие разы, запихивая в портфель несколько пистолетов и коробок с патронами.
Звенит звонок — они вздрагивают и оборачиваются. В магазин входят два похожих друг на друга красномордых типа. Маню стреляет от бедра. Парочка делает несколько неуверенных па и почти синхронно падает на пол с глупым выражением на лицах. Малышка подходит к ним и для верности стреляет каждому в голову.
Придерживает Надин за рукав и говорит, указывая на тела:
— Глянь на них — ну просто умора! Каждый раз, когда видишь таких, хочется стрелять и стрелять.
Надин глядит на два тела, лежащих на полу, — ей кажется, что их животы сейчас лопнут и оттуда выползут чудовища. Из-за крови кажется, что рана трепещет. Она кривится:
— Все они одинаковые. Особенно в таком виде. Мы все — сплошное говно…
— Ну нет, не все. У этих были особо поганые рожи охранников или кого-то в этом роде. Порода злостных расистов, агрессивных и опасных. Общественно полезное убийство.
Когда они собираются выйти из магазина, то замечают, что у витрины скопился народ.
Маню выбегает с пушкой в руке и разгоняет зевак криками: «Мотайте все отсюда, уебки!» Надин следует за ней, ковыляя на шпильках. Потом сбрасывает туфли и бежит на босу ногу.
Позади них паника, кто-то их преследует. Потом им везет — удачное стечение обстоятельств. Несколько машин преграждают путь преследователям, они пару раз сворачивают; подстегиваемые адским страхом летят как на крыльях и отрываются от преследователей.
Они замедляют бег, когда им кажется, что ушли от погони. Ноги Надин сбиты в кровь, а колготки разорвались до икр. Даже не отдышавшись, Маню вопит:
— Как мы ушли от них, от этих мудаков! Даже поверить не могу! Неужели они думали, что поймают нас?
Стоя в ванной комнате, Надин обрезает волосы, спрашивая себя, как добиться нормального вида. Маню в соседней комнате в трансе — она на корточках сидит среди разбросанных по полу газет:
— Пиздец. Везде на первых полосах. «Террор в городе».
— Думаешь, сколько людей убивают в день из пистолета?
— Откуда мне знать. Несколько человек. Прочту статьи, тогда, быть может, скажу.
— Фотографии есть?
— Нет, блядь, чушь всякая, типа, фоторобота — у тебя морда боксера, а я похожа на пятнадцатилетнюю девочку, в первый раз удравшую из дома. Нет, серьезно, по этим портретам нас не узнать. Ничего похожего. Только и правды что девиц двое и что одна выше другой.
Надин изучает фотороботы. Сходство есть. Она говорит:
— Не очень-то это хорошо для нас.
Маню встает, сплевывает в унитаз и говорит:
— Не сходи с ума, Твоя блядская морда будет в газетах недолго. Хуже с тем кино, что мы устроили утром в магазине пушек. Боюсь, там найдется, кому подправить фотороботы. Мы впервые оставили целую кучу живых свидетелей…
Она садится и листает газеты, не читая их. Через некоторое время добавляет:
— Точно, нам станет труднее. С этого момента в отели нам ходу нет. А потом и на улицы ходу не будет.
Надин вновь принимается кромсать волосы, а малышка читает вслух гороскопы.
Потом садится на кровать, видит, что бутылка опустела, и заявляет:
— В любом случае надо продержаться до тринадцатого. Будем хитрыми, прорвемся. Женщины творят с собой такое — можно вырядиться как угодно, и никто не удивится. Во всяком случае, не стоит думать, что прохожие будут узнавать нас на улицах. Мы все же в большом городе. Послушай, мои волосы не выглядят странно?
Маню разглядывает ее, раскрыв рот так, что видны коронки на задних зубах.
— Ты изменилась. Раньше волосы скрывали часть рожи. Теперь видны круги под глазами. Словно у тебя депрессняк. Хорошая проверка: если опубликуют новые портреты и на них будут два черных пятна и немного морды вокруг, значит, у них хорошая техника.
— Или что мы оставили в живых слишком много свидетелей. Как по-твоему они ведут следствие?
— Никогда не работала у легавых. Думаю, станут обходить соседей. А те — пороть всякую чушь… Не знаю, как они расследуют такие дела. Они непонятные люди — очень пронырливые и одновременно туповатые. В этом их сила — никогда не разберешь, с кем имеешь дело. Мое мнение: лучше считать их всех мудаками, а не то крыша съедет.
— Нам пора валить отсюда.
— Надо показать всем жопу. Надо, чтобы, кроме жопы, никто ничего не увидел.
— Надо надеть очки. И шляпы.
— Ага, позаботиться об аксессуарах. Надо растянуть удовольствие. Останавливаемся в отеле в последний раз. Теперь будем останавливаться на частных квартирах.
— Ты имеешь в виду кого-то конкретного?
— Нет. Я имею в виду первый дом, который нам встретится на пути. Войдем, постреляем немного и останемся жить.
— Блестяще!
Маню ест шоколад с миндалем, кусая плитку. Надин разложила пушки на постели. Взяла одну, совсем в стиле «вестерн», — револьвер «таурус» с барабаном. Изучает его со всех сторон.
— Этот взорвется и мне всю харю попортит.
Она не знает, как его открыть, играет с ним перед зеркалом.
Надевает наушники и отправляется за журналами, посвященными оружию. Is she pretty on the inside, is she pretty from the back, is she ugly on the inside? Is she ugly from the back?[20]
Она нервничает больше, чем несколько часов назад, поскольку в газетах появились их портреты.
Ощущает себя неуютно в газетном киоске. Листает «Action Guns» и «Журнал для любителей пистолетов и карабинов». Оружие ее никогда не интересовало. Что-то проясняется у нее в голове, дельце обещает быть забавным. Только бы времени хватило. Кассирша предлагает ей пакет, словно она покупает крутые порножурналы.
Она заходит в винный магазин — бутылки выставлены, словно обручальные кольца в ювелирном отделе. Полная продавщица любезно улыбается — она в отличном настроении. Золото почти на каждом пальце, тонко выщипанные брови и огромное вымя в жестком бюстгальтере. Наверное, ей легко дрочить парням своими титьками. Надин покупает виски и дорогое вино из ящиков, проложенных соломой.
Бабки лучше спустить, херово будет, если ее поймают с полными карманами. Она любезно болтает с продавщицей — та отвечает ей взаимностью.
Пока она пакует бутылки, рассуждая о прованских винах, Надин пытается представить себе, как та трахается. Любит ли соленые словечки, всегда ли ей хочется? Она похожа на порочную мещаночку. Жаль, если это ошибочное впечатление.
Они вежливо прощаются.
When I was a teenage whore, I gave you plenty baby, you wanted more…[21]
Кассета останавливается посреди песни, она достает плейер из кармана, чтобы перевернуть кассету. Слышит свист мальчишки: «Вот это плейер!» Она поднимает голову — у него хищная морда. Наглая улыбка, которая должна сводить с ума девчонок. Мальчишка ей нравится. Он подходит и спрашивает:
— Не сочти за наглость, а что слушает столь прелестная девушка?
Он разговаривает с ней как заправский уличный охотник, хотя ему явно еще ни разу не отсасывали. Она вынимает кассету, бормочет:
— Да так, ничего интересного, тебе нужен плейер?
Она сует устройство ему в руки и уходит. Он догоняет ее:
— Спасибо, потрясная штучка… Но вообще-то я хочу угостить тебя кофе.
Она отклоняет предложение, он смеется и говорит:
— Ну и хорошо, что отказалась, у меня нет денег даже на чашку кофе… Я слишком беден, чтобы иметь женщин. Вот в чем моя проблема.
Она возвращается в номер. У нее остался еще один плейер. Три остальных Маню завернула в банкноты, чтобы они не разбились при пересылке, и отослала знакомому парню, которому плеснули в лицо кислотой. Эта скаутская сторона ее натуры заражает Надин.
Когда она входит в номер, Маню сидит на корточках в углу. На ней только туфли на шпильках, которые вонзаются в палас. Она внимательно глядит на кровь, текущую у нее между ног, и вертит задом, чтобы везде были потеки. Темно-красные пятна некоторое время остаются на поверхности — сверкающие пурпурные пузыри, — потом впитываются, растекаясь по светлому покрытию.
Надин присаживается напротив, разглядывает тонкую красную струйку, которая с перебоями брызгает из промежности. Иногда видны более темные лоскутки, похожие на сливки в молоке. Маню то и дело запускает в кровь руки, она уже перемазалась до самой груди. «Хорошо пахнет, мне нравится». Потом кричит, ткнув пальцем в груду газет:
— Мерзавцы, эти журналисты. Чушь. Принесла выпить? Отлично. Ты долго ходила, дылда… Я начинаю беситься, когда ты опаздываешь. Тебя не волнует, что я тут насвинячила? Из меня в первый день течет, как из сучки. Правда, в тот же день все и заканчивается. Когда я была девчонкой, то нарочно пачкала все, чтобы позлить мать. Она старой школы — на этом не прикалывается. Могла бы, так вообще месячные отменила. А меня это вставляет. Такое зрелище, блядь, залюбуешься.
— Наверное, твои дружки от этого тащатся?
— Ну, я шалила иногда, мазала кровью в сральнях. Потом заметила, что веселит это только меня. Ты испорченная и смотришь на вещи широко, вот я тебя и не стесняюсь. Но, когда у меня есть парень, из меня так не льет.
— Ничего удивительного.
Надин встает, не отводя глаз от темных пятен. Маню ложится на спину и дрыгает ногами. У нее на лобке довольно светлые волосы, и кровь хорошо видна.
В журналах, которые купила Надин, много рисунков, показывающих, как разбирать пушку, чтобы прочистить ее. Названа каждая деталь. Сидя лицом друг к другу на кроватях, они изучают оружие. Маню не оделась и оставляет кровавые следы там, где садится. Она рассказывает о перестрелках, которые видела в кино. И целится во все, что только есть в номере.
Словно у нее рука, подогнанная под оружие. Металл сливается с ладонью. Ну, разумеется. Только плечо слабовато.
Солнце еще светит, хотя уже поздно. Маню, сидя на ящике пожарного крана, сообщает, что собирается научиться водить.
— Наверное, это здорово. Тем более нам-то на все наплевать — разобьем тачку, возьмем другую.
Надин пожимает плечами, говорит, что может ее научить. И добавляет:
— Но мне бы не хотелось ждать, вдавленной в металл, приезда спасателей.
— А как насчет врезаться в стену?
— Не устала еще? Тринадцатое через два дня, мне надо продержаться…
— Мне тоже. Но четырнадцатого можно попробовать и стену.
Они идут по городу, заходят на вокзал, потом бродят по пешеходной зоне, забредают в бар, чтобы сыграть партию в флиппер, пытают счастье в лотерее и решают, что им везет. Потом опять принимаются бродить. Городок небольшой и странно спланирован — они всегда выходят на одни и те же улицы, не понимая почему.
Сталкиваются с людьми, которые не обращают на них внимания. Сколько людей прогуливаются, как и они, пряча под одеждой свои грязные тайны. И поганые мысли, которые бродят в их головах.
Вдруг наступает ночь. Они идут мимо шикарного чайного салона — он еще открыт. Деревянные столики, блестящие стекла, сверкающая позолота. Место встречи будущих мамаш. В витрине множество смешных пирожных, цветных и угловатых или круглых, как фрукты.
Они заходят, потому что Маню понравилось местечко, выбирают десяток пирожных, которые Маню тут же начинает совать в рот, оглядываясь по сторонам. Бабушка с внуком отводят глаза в сторону. Пожилая дама стандартного вида с тщательно завитыми редкими белыми волосами. На ней строгое серое платье с V-образным вырезом. Полная достоинства. Глубокие морщины от крыльев носа к уголкам губ — явно не те, которые образуются у любителей посмеяться. Бледная, сморщенная кожа на шее.
Старуха пытается отвлечь внимание мальчугана, который не сводит с девиц взгляда — его буквально околдовала Маню, которая ест много и некрасиво. Когда она жует, видно, как смешиваются во рту цвета, поскольку она плохо закрывает рот. Она с удовольствием играет роль слона в кукольном домике.
Две продавщицы переглядываются, возмущенные и недоумевающие, они не привыкли, чтобы их заведение путали с обычным кафетерием.
Одна из них завитая шатенка. Розовую кожу щек подчеркивает тонкий слой пудры. Густые брови складываются домиком на лбу, придавая ей вид надзирательницы, готовой прочесть нотацию. Маленький ротик, розовые губки в тон блузке. Верхняя губа изящная, нижняя — чуть припухлая. Надин громко, чтобы услышали все, заявляет: «Выглядит как прирожденная соска».
Вторая девушка — более пышная, широкоплечая брюнетка. Очень белые, словно фарфоровые, зубы. На запястье несколько браслетов, серебряные кольца, которые тихо брякают, когда она убирает со стола. Приятный звук.
На обеих одинаковые розовые блузки с белым воротничком, без единого пятнышка и безупречно зашнурованные.
Надин заявляет, что не голодна. Не зная почему, она ощутила беспокойство, как только вошла в заведение. Открывается третий глаз, в голове мечутся дурные мысли. Среди этих декораций и людей она ощущает, что ее презирают, отталкивают. Она смотрит на себя их глазами и понимает, что вызывает жалость. Маню продолжает кокетничать с мальчуганом и ничего не замечает. Надин сжимает челюсти и смотрит в стол. Она не хочет срываться. Она забилась в глубину своей клетки, сжалась в углу, где ее пытаются поймать невидимые, слепые руки. Она ощущает их движения во мраке. Она уязвима и окаменела от ужаса. Надо обрубить руки, которые желают причинить ей зло. И она, как паучиха, ждет, вооружившись терпением.
Краем глаза она следит за официантками — те явно боятся. Эта мысль, словно по волшебству, снимает напряжение.
Обе девушки охвачены страхом. Они пытаются совладать с собой и вытирают стойку. Но они трясутся от страха.
Надин думает: «Эти мудилы, быть может, узнали нас и вызвали легавых».
Но сама особо в это не верит.
Просто что-то в ней и в Маню их тревожит.
Надин вдруг понимает, что ей приятно быть причиной страха.
Старуха встает, раздраженная заигрываниями Маню. Собирает вещи, надевает мальчику ботинки, идет к кассе, чтобы заплатить. Мальчишка куксится — ему уходить не хочется. Он хочет мороженого. Он спорит. Ему около пяти лет.
Надин вспоминает о газетах в номере и об убийцах детей. Думает о крупных заголовках и разговорах у стойки, когда убивают ребенка. Как это действует на людей? Даже ей трудно решиться на такое.
Исключить себя из мира людей, переступить черту. Стать хуже всех. Проложить бездну между собой и остальным миром. Надо решиться. Они хотят новостей на первую страницу — она может доставить им такое удовольствие.
Она достает пушку, движения автоматически следуют одно за другим. Глубоко вздыхает, не спуская глаз с ребенка. Тот капризничает и не хочет ничего слушать. Ствол как продолжение ее руки, он блестит прямо в лицо мальчонке. Старуха начинает вопить еще до выстрела, словно барабанная дробь в цирке перед сольным выходом.
Она почти не сомневается. Ей надо это сделать.
Она попадает в лицо с первого выстрела. Прямо в точку над недовольными и капризными темными глазами. У мальчика даже выражение лица не успевает измениться. Он ничего не успел понять. Падая, он опрокидывает корзину с конфетами в ярких разноцветных фантиках.
Надин жалеет, что все это нельзя перемотать в замедленном темпе и что этим желанием она заразилась от Маню.
Завитая официантка замерла за стойкой — ее сотрясает нервная икота, она закрывает лицо руками, словно защищаясь. Надин стреляет ей в руки, потом хватает за волосы, засовывает дуло в рот и стреляет во второй раз.
Маню тем временем расправляется со второй парой. Голова старухи под столом — у нее изо рта с бульканьем течет струйка крови, растекаясь по сверкающей плитке. Вторая официантка лежит чуть дальше — ее грудь залита кровью.
Перед тем как выйти, Надин бросает от двери последний взгляд на побоище. Она знает, что хорошо запомнила эту сцену и что сможет позже спокойно насладиться ею. Красные разводы, гротескные фигуры.
На улице они замечают поспешно прячущихся людей. Они бросаются в бегство, Маню хватает Надин за руку, помогая ей бежать быстрее. Они сворачивают в переулок. Надин слышит собственный смех. Малявка приостанавливается, оборачивается. Они садятся на бордюр. Дикий нервный смех. Они успокаиваются, переглядываются и вновь начинают смеяться.
На первом же перекрестке обращаются за справкой к типу в сером «БМВ». Тип вынимает план города, чтобы объяснить, где они находятся. Маню открывает дверцу и выволакивает водителя из машины, схватив за ворот пиджака. Тип цепляется за Маню, она с силой бьет его по голени, а когда тот падает, наносит второй удар по зубам. Надин слышит хруст ломающихся костей, хотя стоит довольно далеко.
Она садится за руль, осторожно объезжает валяющего на земле водителя. Потом резко разгоняется и наезжает на него. Маню, открыв окно, выпускает в мужчину всю обойму.
У нее еще стоят в глазах слезы после дикого приступа смеха в переулке, но малявка ликует, бьет кулаком по ладони, крича:
— Блядь, какая у нас синхронность, даже и секунды не раздумывали.
— Куда ты собиралась ехать?
— В Марсель. Там полно парней.
Надин ставит кассету в магнитолу.
Come on. Get the car. Let's go for a ride somewhere. You make me feel so good. You make me feel so crazy.[22]
Маню никак не может успокоиться. Она ерзает на сиденье и без умолку говорит:
— Видела, мы сделали его как в видеоигре, когда у тебя уже очков до хера. Захватчики повсюду, а ты их всех мочишь, ты — самый сильный. Мы мощно рисковали. Но это и клево. Только вот мальчишка, это чересчур. Я бы не смогла. Но ты права — все должно быть чересчур. Купим бухла? Дикий сушняк. Предупреждаю — останавливаемся у первой арабской бакалеи, и никакого шухера, я не хочу мочить арабов. У тебя нет принципов, ты готова стрелять в кого угодно.
— Мне плевать на арабов. Я думала, что все должно быть чересчур.
— Должно. Но не каждый раз. Надо соблюдать баланс.
— Ты меня достала со своими арабами. Тебе следовало бы пойти работать. Стать училкой или социальным работником — у тебя доброе сердце.
— Если бы мне позволили, я бы всем добро делала. Рядом со мной мать Тереза показалась бы толстой сукой. Но эти люди слишком слабы, от них одно говно — ну как им добро делать? Безвольно цепляются за жизнь, хнычут. Срать на них хочется. Ну что в них хорошего? Я ничего не могу сделать для них.
Надин хмыкает:
— Они и не знают, чего лишились.
А малышка продолжает:
— Блядь, какой сушняк. Я никак не могу прийти в себя после того, что мы натворили. Надо сходить в сральню, проблеваться, а потом снова нажраться пирожных… Вкусные, надо было захватить с собой. Ты вынула пушку, а я тут же выстрелила не раздумывая. Фокус-покус. Это, дылда, было боевое крещение, и ты не остановилась на полпути.
Она достает из кармана шоколад, снимает с него прилипшие волоски. Предлагает Надин.
За рулем Надин успокоилась. Она едет быстро и отлично ведет машину. Малявка права — они прекрасно работают вдвоем.
Angels are dreaming of you.[23]
Такое ощущение, словно колеса пожирают дорогу. Она громко заявляет:
— Вот они завтра порезвятся в отеле! Кровь, пушки и плейеры.
— Созовут пресс-конференцию, дадут вволю подрочить банде писак. Прикинь, легавые трясутся над каждым нашим окурком. Ебтить, скорее бы утро, чтобы прочитать все это в газетах!
— Не понимаю, как ты можешь читать. У меня от этого мандраж.
— Ты воспринимаешь все слишком всерьез, ты любишь себя помучить, но какая разница, что пишут. Я как только представлю, что про меня прочтут соседи, сразу начинаю помирать со смеху. Я бы вернулась туда, чтобы просто похлопать их по плечу: «Ну, как ребятишки, как идут дела? Все скучаете?»
— Хочешь туда отправиться?
— Нет. Я больше никогда не хочу там очутиться.
Проехав довольно долго, они видят парня, отливающего в кювет. Пуля в колено, пуля в затылок. Надо сменить тачку на случай, если…
Они спорят, будут ли их искать с вертолетом и как. Надин роется в сумочке и в карманах, не отрывая взгляда от дороги:
— Блядь, забыла кассету в той машине, ну и дура!
— Какая реклама для группы!
— Им и без меня пиздато, блин!
— Плюнь, тут все равно нет магнитолы.
Вскрикивает:
— Полицейский грузовик. Пиздец, полный грузовик легавых! Наверняка блокпост, ебаная дорога!
Маню говорит быстро, но спокойно. Дорога едва освещена, Надин щурится. В нескольких метрах на обочине действительно стоит грузовичок легавых. Привычное ощущение укола в сердце. «Приехали».
Маню спокойно руководит, она впервые четко выговаривает фразы.
— Если дело будет худо, жми на газ. А я буду стрелять. Во все, что движется. Не забудь, что у нас отличная бригада. Попробуем прорваться. По крайней мере, устроим такое блядство, какого они еще не видели.
Они подъезжают к грузовику. Краем глаза Надин видит злую усмешку Маню. Она берет ее за руку, стыдясь своего жеста. Но Маню тут же сплетает свои пальцы с ее пальцами и сжимает так, что начинают болеть костяшки. Они повязаны друг с другом, неразлучны. И непобедимы, даже если у них не осталось ни малейшего шанса.
Они проезжают мимо грузовика. Внутри никого нет. Теперь Надин понимает смысл выражения «сердце выскакивает из груди». И ей это нравится. Хочется, чтобы ей преградили путь. Чтобы сыграть с судьбой, попытать счастья.
Чуть дальше фары выхватывают из темноты пару легавых, которые обыскивают девицу, стоящую у стены. Маню цедит сквозь зубы:
— Глазам своим не верю. К нам это не имеет никакого отношения.
В момент, когда они поравнялись с группой, девица отталкивает одного из легавых и бросается прочь. Второй тянет руку к поясу. Маню вопит: «Стой!». Машину с визгом заносит, когда Надин ударяет по тормозам. Маню стреляет, и легавые падают, так и не успев выстрелить. Потом спокойно подходит к ним и выпускает в каждого по несколько пуль, ворча:
— Осторожность не помешает.
Девица остановилась. Неподвижно застыла в нескольких метрах. Задумывается, потом не спеша возвращается.
«Стан Смит» и черный бомбер, в темноте поблескивают длинные волосы. Гордые манеры и походка. Настоящая городская амазонка.
Переворачивает первое тело носком ноги. Чуть отступает в сторону и бьет по голове, как по мячу. Внимательно смотрит на второй труп. Потом на машину, и только теперь поднимает глаза на Маню. Говорит:
— Никогда не видела мертвецов, — и показывает на легавых. Она без всяких усилий сохраняет спокойствие. Демаркационная линия между тем, что творится в ее черепушке, и тем, что отражается на ее лице, вычерчена точно. Ситуация не настолько исключительная, чтобы терять самообладание.
Маню улыбается, склоняется на легавым.
— Приятно пришить такого.
Кивает в сторону Надин и добавляет:
— Она считает, что трупы все одинаковы. Но у меня к легавым особое отношение.
Надин не вылезает из машины. Вглядывается в лицо девицы, которая даже не посмотрела на нее. Удивительно правильные черты лица, надменность принцессы. Врожденная элегантность. Она произносит:
— Я только что такую хуйню спорола. — Голос звучит равнодушно.
Маню достает пачку сигарет, предлагает девице, потом подходит ближе, чтобы дать огонька. Настоящий церемониал — знакомство по всем понятиям. Девица застегивает молнию куртки и говорит:
— Я живу тут недалеко с моим братишкой. Спокойное местечко. Вам, наверное, надо где-то провести ночь.
Маню поворачивается к Надин, наклоняется к Дверце, спрашивает:
— Что скажешь?
— Согласна.
Девица отходит на несколько шагов, курит сигарету и смотрит на дорогу, давая им спокойно все обсудить. Надин добавляет:
— Место, вроде, спокойное, но разумнее поскорее смыться отсюда.
А поскольку Маню колеблется, словно хочет что-то добавить, но не знает, как сформулировать, Надин сухо успокаивает ее:
— Я поняла, что мы не стреляем в лиц арабской национальности. В данное лицо — тем более.
Маню встряхивает головой и смеется:
— Не обижайся, дылда, но ты с такой легкостью переступаешь границы, что я хотела все выяснить заранее.
Потом подзывает девицу:
— Меня зовут Маню, а ее — Надин. Мы с удовольствием обойдемся сегодня без отеля. Но ты можешь попасть в дерьмо, если приютишь нас.
— А я — Фатима. Ко мне надо ехать прямо.
Она внушает уважение. Надин разглядывает ее в зеркальце заднего обзора. Насколько ей помнится, она не встречала ни одной столь суровой и отрешенной девицы, которая не казалась при этом смешной. Она хочет что-то сказать Фатиме, но решает оставить ее в покое.
Маню надрывает обертку «марса», разламывает батончик на куски, предлагает попутчицам. Они отказываются, тогда малявка засовывает конфету в рот и принимается с чавканьем жевать. Хотя их теперь трое, между ними, в сущности, ничего не изменилось. Маню задумчиво произносит:
— Мы с подружкой думали, что фургончик был по нашу душу. Я испугалась так, что кишки подвело. Ебаный рот, как нам повезло! Мы за несколько дней прожили целую жизнь… Мы с подружкой у всех выигрываем — везуха за гранью возможного.
Она откидывается на спинку сиденья и молча смотрит на дорогу, у нее глупая и самодовольная улыбка. У Надин почти такое же выражение лица — она тоже довольна.
Фатима предупреждает:
— Налево на первом перекрестке.
Маню яростно чешет голову.
— Мы не можем оставить машину рядом с тобой. Вернее, можем, но это будет глупо. Лучше остановимся где-нибудь и сожжем эту тачку.
— В доме есть гараж, брат умеет разбирать машины, пусть лучше он этим займется.
Надин заметила на ее лице улыбку, когда Маню решила сжечь тачку. Ей кажется, что эта улыбка похожа на вспышку радости.
Она не спускает с нее глаз, глядя в зеркальце. И впервые в жизни Надин понимает парней, которые западают на девицу из-за ее глаз.
Она повторяет себе, что это глупо, что эта девица может быть последней пиздой. Ничего не помогает. Could you be the most beautiful girl in the world?[24]
Они останавливаются перед большим серым домом, стоящим в стороне у пустынной дороги. Не тот дом, в котором хочется жить в молодости. Фатима вылезает из машины и открывает ворота гаража. Надин произносит:
— Поворот дела просто суперский.
— Ага, наконец передышка. Хорошо бы они не оказались муслимами, а то ни выпить, ни покурить. В натуре, у меня такой сушняк!
На стенах гаража полки с двигателями, магнитолами, фотоаппаратами, магнитофонами… Два гитарных кофра и усилитель стоят в углу рядом с мотороллером, горным велосипедом и растерзанным мотоциклом. Заперев ворота, Фатима сразу становится более человечной. И объясняет Маню:
— Я живу с младшим братом. Места много, и он занимается торговлей краденым.
Малышка оглядывает полки: устройства разложены по порядку — полка с радио, полка с аудио, полка с велосипедными деталями. Она притворяется знатоком и восхищенно говорит:
— Блядский рот, твой братец настоящий продавец!
Ее реплика срабатывает как сезам. Фатима издает короткий и негромкий смешок, довольная тем, что признали талант ее брата. Объясняет:
— Он ушлый. Кроме того, мы не собираемся здесь засиживаться и ждать неприятностей. Пока это нам помогает. Более того, мы и сами не прибедняемся. У нас есть все. Но мы выжидаем.
— Чего выжидаете? Хотите устроить ограбление века и смыться в Австралию?
Фатима не слышит иронии в вопросе и продолжает:
— Собираемся в Лос-Анджелес. Когда забываешь об осторожности, тут же попадаешься. Если долго сидишь в одном и том же бизнесе. Или начинаешь кутить. Главное — иметь достижимую цель и стремиться к ней. А до этого молчать в тряпочку и сечь поляну. Сорвать банк и тогда чао. Начинаешь жизнь по новой в другом месте. Наращиваешь капитал, выходишь из тени. Живешь в свое удовольствие…
Она не обращает внимания на Надин, и та может спокойно наблюдать за ней. Она слышала подобные речи десятки раз: мелкая шпана всегда излагает неопровержимые теории. И каждый раз она готова побиться об заклад, что оратор вскоре встретится со своими приятелями на зоне. Но Фатима почти не оставляет места для сомнений. Она может повторять банальную мысль сотни раз — в ее тоне есть нечто такое, что ее слышишь каждый раз по-иному. Это признак высокого класса. Однако Маню все же сомневается:
— Не хочу тебя обидеть, но когда мы встретились, ты, похоже, чего-то плохо секла поляну.
— Верно. Я шла на дело, не продумав все хорошенько. Но раз уж небо дало мне второй шанс, теперь буду шевелить мозгами заранее.
— За что они тебя прихватили?
— Дурь несла, сущий обмылочек. Эти сукины сыны даже не имели права меня обыскивать… Только что вышла и могла тут же снова загреметь. Ты сидела?
— Нет.
— После освобождения я веду себя скромно, никаких нарушений. Ищу работу, нигде не бываю, держусь подальше от бывших подруг. Впервые вот отважилась толкнуть товар, чтобы решить насущные проблемы. А то брату приходится все время содержать меня. Мне было как-то насрать, когда они устроили шмон. Упустила последний автобус, спокойно шла по обочине дороги. Они остановились, давай документы и прочая достача. Я не позволила им себя обыскивать — мужчины не имеют права. Они сказали, что забирают меня в участок. Мы стали спорить. Когда один нащупал дурь, я врезала ему головой, и тут подъехали вы. Точка.
Надин шепчет на ухо малявке:
— Ты давно собиралась послужить делу…
Ей уже надоело, что Фатима не обращает на нее внимания. Маню треплет ее по плечу:
— Все ясно, ты девочка что надо, ты нас не сдашь. Слушай своей плейер, пока беседуют взрослые.
И кривится в улыбке, не снимая руки с ее плеча. Надин первой направляется к лестнице, по которой поднялась Фатима. Они переругиваются, хохочут, как две малолетки в туалете дискотеки.
Дом очень большой. На стенах ничего не висит, нигде ничего не валяется. Застывший, упорядоченный интерьер. Солидная мебель, огромная и безыскусная. Не похоже на дом, где живет молодежь, ничего лишнего. Но невероятная строгость обстановки почему-то совсем не давит. Скорее, возникает ощущение, что ты гость и ты под защитой.
Фатима готовит кофе, спрашивает, хотят ли они есть. Она хлопочет по хозяйству как домохозяйка, как мать. Точные, много раз повторявшиеся движения. Спрашивает у Маню, умеет ли та крутить косяки, кладет на стол блок гашиша, бумагу и сигареты «кэмел». По-прежнему старательно избегает смотреть на Надин.
Садится вместе с ними, затягивается косячком, долго удерживает в легких дым. Потом нарушает молчание:
— Вы убивали до этого?
— Случалось.
— На делах?
— Не обязательно. Однажды, чтобы не выяснять, кто кому должен, я прострелила башку одному типу. Потом мы встретились с Надин и подошли друг другу.
Надин вмешивается в разговор, решив, что пора высказаться и ей:
— Вообще-то, можно сказать, что и на делах. Когда хочешь что-то провернуть, но у тебя срывается. Как в сказке с русалочкой. Словно идешь на громадную жертву ради ног и ради того, чтобы быть с другими. И каждый раз чувствуешь невыносимую боль. То, что другие делают с невероятной легкостью, требует от тебя неимоверных усилий. И наступает момент, когда ты срываешься.
Надин улыбается, как бы извиняясь за долгую речь. Искоса и с опасением смотрит на Фатиму. Ей кажется, что она вмешалась в разговор только для того, чтобы обозначить свое присутствие. Маню гасит в пепельнице докуренную до фильтра сигарету. И добавляет:
— Что до правил, то они не меняются — кто кого замочит первый. Только у нас есть пушка. А это имеет большое значение.
В кухню входит парень — они даже не услышали, как он подошел. Высокий, череп выбрит, столь же неприступный вид с первого взгляда, как и у сестры. Слегка кивает, когда Фатима представляет их. Наливает себе кофе, не обращая на девиц внимания. Садится за стол и скручивает косячок, так и не открыв рта.
— Тарек, мой младший брат.
Она говорит с ним по-арабски, он молча слушает, не поднимая головы и не мигая. Заканчивает по-французски:
— Я сказала им, что они могут переночевать здесь. Кстати, если хотите немного отсидеться, здесь хорошее место, и вы никому не помешаете. Тарек, дай мне ключи от мотороллера — надо съездить в бакалею купить колы и жратвы.
Протягивая ей ключи, Тарек спрашивает, уверена ли она, что легавые не установили ее личность. Она говорит, не принимает ли он ее за кретинку. Спор завершен, она уходит.
У парня ясные, глубоко посаженные глаза и густые брови. От этого каждый его взгляд кажется пронзительным. Напряженность воина, который наблюдает за вражеским лагерем, спрашивая себя, стоит ли его уничтожить.
Крутит в руках косяк, потом спрашивает:
— Вы приехали из Кемпера?
— Мы там недолго пробыли.
Он задумывается. Маню кривится и осведомляется:
— Тебе в лом, что мы здесь?
Он отрицательно качает головой, встает, выходит из кухни. Потом возвращается и застывает, опершись о притолоку:
— Фатима сказала, что надо заняться тачкой. Я примусь за нее сейчас же.
— Разрежешь на кусочки?
— Нет, но все будет как надо.
— Помощь нужна?
— Нет.
Похоже, он вернулся, чтобы получше их рассмотреть. Он не спускает с них глаз, словно решив, что их уже ничего не смутит. Потом говорит:
— Для девок в бегах у вас видок слишком праздничный.
Маню отвечает:
— Просто у тебя скудное воображение.
Ответ вызывает у него улыбку.
— Нос задираешь? Умереть каждый боится. Или кончить дни в тюряге. Даже самые отчаянные.
Он бьет себя в грудь:
— Это в нас заложено, тут уж ничего не попишешь.
— Когда придет время, тогда и будем пугаться. А пока пей вкусный кофе, кури шмаль — в голове пусто, что еще надо? Главное — нас двое, это все меняет, всегда есть с кем поболтать.
Он кивает. Видно, что он напряжен и произносит слова, которые хотел бы оставить при себе:
— Не хочу судить, поскольку не знаю всей истории. По ящику сказали, что вы застрелили женщину и отца семейства из-за сущего пустяка.
— А ты считаешь, было бы лучше, если бы мы сделали это из-за бабок? У нас нет смягчающих обстоятельств — суди, если хочешь.
— Никак не могу поверить тому, что говорят о вас. Встреть я вас в автобусе, даже не оглянулся бы.
Маню кивает:
— В этом вся хитрость — поэтому и выкручиваемся. Будешь смотреть ящик, услышишь там кое-какие новости. Да, пристрелили мы мальчонку, дерьмовое дело. Если это тебе в лом и ты хочешь, чтобы мы смылись, скажи сразу, пока тачка на ходу.
Он отвечает тут же — в его голосе нет ни симпатии, ни враждебности:
— Вас пригласила Фатима. Значит, вы наши гости.
Он уходит. Они сидят друг против друга и вдруг соображают, что их крепко торкнуло — гашиш отменный. Надин опускает голову и начинает смеяться. Потом объясняет:
— Симпатичные ребята, но грузят по полной программе…
Маню расслабленно разваливается на стуле и раздвигает ноги. На ней крохотные трусики из красного сатина, из-под которых выбиваются курчавые волоски. Потом мечтательно произносит:
— Младшего братца не подцепить, слишком суров. Жаль.
— Попытка не пытка… Спроси его ненароком: «А когда здесь трахаются?»
Они с трудом перестают смеяться, заслышав шаги Фатимы.
Хозяйка открывает бутылку водки — виски в магазине не оказалось.
На стаканах нарисованы роботы. Маню молча разглядывает рисунки. Надин размазывает по столу лужицу сока. Потом говорит:
— Твой братец похож на принца. Сверкает, как бриллиант. Он с нами суховат, надеюсь, мы ему не мешаем.
Фатиму словно прорывает, когда речь заходит о брате. Она, наконец, обращается к Надин:
— Настоящий джентльмен. Поизворотистей всех других, и я говорю это не потому, что он мой брат. Он пытливый такой, внимательно следит за всем, что происходит вокруг, и докапывается до причин. Он понял, что случилось со мной, с моим отцом и другим братом. И не наступит на те же грабли. Не то, что он нас презирает, но извлек все уроки из наших проколов.
— Но вы же не все трое сидели?
— Все трое. Старший брат еще не скоро выйдет. На нем висят ограбление и мертвяк. Сидит, хотя стрелял не он.
— А отец?
— Умер, едва попав в камеру. Отец был мягкий человек, не умел за себя постоять. Его проиграли в карты и пришили.
— А его за что посадили?
Фатима некоторое время молчит, потом тихо и нехотя говорит:
— За кровосмешение. Потому что я залетела. Я никому не говорила об этом. Не потому, что боюсь или стыжусь. Но знаю, что лучше бы этого не было. Мне было тринадцать, когда его взяли. Никто меня не слушал. Они такие — лучше тебя знают, что у тебя происходит в доме. Сделали мне аборт, хотя не помню, чтобы я просила об этом. Они хотели, чтобы я пела с их голоса, а мое мнение им было как-то… Они вычистили меня в день его смерти. Странное совпадение. Это показалось мне странным. Я понимала, что заслуживаю наказания, но не такого. Есть вещи, о которых не сожалеешь. Я это поняла на своей шкуре.
Она говорит тихо, спокойным, размеренным голосом. Монотонно, целомудренно и проникновенно. От этого ее слова становятся не столь резкими. Но она ничего не приукрашивает. За этим безликим голосом ощущается металл. Фатима говорит, опустив глаза, но потом вскидывает голову и пронзает взглядом глаза собеседницы. Она проницательна, словно умеет читать в чужих душах, она способна заметить малейшие признаки отвращения или неискренности. Она не судит, не удивляется. Знает, что люди на все способны. Она похожа на мудрую королеву, которая извлекла из страдания невероятное знание и непреодолимую силу. Величественное спокойствие без налета злобы.
Она без страха делится с ними своими бедами. Показывает, что доверяет им. И ничего не боится.
Надин хочет сказать что-нибудь в утешение. Маню не столь щепетильна, она наполняет стаканы и произносит без всякого смущения:
— По крайней мере, ты не притворяешься. У тебя с отцом это было долго?
— Кажется, в первый раз случилось, когда мне было одиннадцать. Мать ушла от нас, родив Тарека. Никто не знает почему и куда. Мы с отцом всегда были вместе, и все произошло естественно, как бы само собой. Помнится, я пришла к нему сама. Мне давно хотелось. Словно чего-то важного не хватало. А когда я залетела, врач меня запутал. Сказал, что сохранит все в тайне. Запутал меня. Я ему все рассказала — он и влез не в свое дело. Думаю, ему просто хотелось развлечься.
Она замолкает и облизывает бумагу, сворачивая косяк. Потом разъясняет:
— Поэтому мне плевать, что вы убивали людей, которых даже не знали. Невинных. Знаю я, какие они невинные.
Маню разрывает малиновую обертку на шоколадке. Выпивает свой стакан и заявляет:
— Самое худшее в людях в наше время — это не то, что у них мозги не варят, а то, что они хотят, чтоб и у соседей не варили. Чтобы никто не оттягивался, а если ты не такой, как все, — жди проблем. Ты часто рассказывала свою историю?
— Нет. Я с тех пор научилась молчать — я усвоила урок. Впрочем, я не часто встречаю тех, кто убивает легавых.
Надин пользуется случаем, чтобы встрять:
— А как у тебя с парнями?
— У меня их не было. Не хотелось.
Маню откидывается на спинку и торжественно объявляет:
— Во блин, наверное, круто делать это с папашей!
Фатима тут же сжимается. Лицо ее замыкается, и она замолкает. Маню наклоняется к ней, шумно выдыхает и добавляет:
— Блядь, видела бы ты моего отца, то поняла бы, почему меня вставила твоя история. Я даже не помню, чтобы этот козел хоть раз меня поцеловал. Этого мудака звали Альфред. Я его дразнила «Альфред-хуя-нет», до такой степени его все это не интересовало. От одной мысли в ужас приходил. Муж моей мамаши. А мою мать, даже если любишь коз, не захочешь трахать, — такой она крокодил. И с головой не в порядке. А потому я с ума схожу от маленьких девочек, влюбленных в папашку.
Она бросает взгляд на Фатиму, наполняет три стакана и говорит в заключение:
— У меня очень мало времени, а потому я в выражениях не стесняюсь.
Недолгое молчание — Фатима расслабляется и спрашивает:
— У вас есть шанс выкрутиться?
— У нас есть шанс провести ночь нормально. Если бы нас засекли, мы бы уже были в курсе. Не стоит гадать, тут все зависит от везения.
— Почему бы не свалить за кордон?
— А на хера? Можно легко влипнуть. Нет уж, коготок увяз — всей птичке пропасть. А потом, что мы там делать будем?
Надин задумчиво произносит:
— И вообще я в заграницу не верю.
Малышка восхищенно восклицает:
— Дылда, да ты уже прешься.
Фатима настаивает:
— Но нельзя же сдохнуть за просто так. Без сопротивления. Просто нельзя.
— Твой братец тоже говорил об этом, — отвечает Маню. — Вы же арабы, нация воинов. Сначала даже думать об этом не можешь. Но потом свыкаешься. Я еще никогда так не оттягивалась. Ясно?
Надин подхватывает:
— Это две совсем разные вещи — ты и мысль, что тебя прихватят. Трудно совместить. Иногда мне даже интересно, о чем я буду думать в тот момент.
Маню начинает хохотать:
— Уверена, будешь думать о какой-нибудь полной херне. Начнешь вспоминать какую-нибудь плешь, вроде того, что не успела на автобус и пришлось возвращаться пешком. Жалкие мыслишки. У тебя кишки расползаются по тротуару, а ты думаешь о белье, которое не успела постирать. Поживем — увидим, но я думаю, так и будет.
— Если передумаете и захотите попытать счастья, я могу предложить план. Недалеко отсюда живет один архитектор, у которого я убиралась. Живет один — его только надо заставить открыть сейф. С тем, что там лежит, можно оторваться по полной программе.
— А почему сама не хочешь?
— Он меня знает, а Тарека посылать не хочу. Хотите, расскажу мой план? Обидно, если никто не воспользуется. Сейф набит бриллиантами. Дело серьезное, а вам терять нечего.
Маню возмущается:
— Как это нечего? А душевный покой — как с ним быть?
Надин поддерживает подругу:
— Мы такими делами не занимаемся. Мы вроде как творим зло ради зла… Но спасибо, что сказала нам об этом.
— Ну да, блядский рот, спасибо, что сказала. Но ты для нас и так уже много сделала, нам больше ничего не надо.
Они провели за столом несколько часов. Надин бросает смятые обертки и пустые банки в пластиковый мешок. Потом ногтем царапает какое-то пятно. Пепельницы полны окурков. Окурки Маню со следами помады — она то и дело достает тюбик и подкрашивает губы. Она набралась, эмоции так и плещут из нее. Когда она говорит или смеется, на ее бледном лице появляется шевелящаяся рана, красный шрам разлепляется, кривится. При смехе, при ругани, при возмущенных воплях. Виден только ее шевелящейся рот. А вокруг порхают ногти — притягивают взгляд и отвлекают внимание, багровые пятна с черной каймой.
Когда Тарек присоединяется к ним, Фатима бросает на него быстрый взгляд, опасаясь его реакции. Вначале он почти не обращается напрямую к двум чужачкам. Потом постепенно оттаивает. Ему не нравятся пьющие люди, но он улыбается, видя, до какого состояния они допились. Он сидит с ними допоздна, хотя и не собирался этого делать — его тоже захватила красная пляска ногтей Маню. Все, что она делает, кажется несерьезным. Если только она не достает настоящую пушку и не всаживает пули в брюхо легавым. Фатима не видела, как она стреляла, поскольку в этот момент убегала. Она обкурилась, и ей кажется, что пули вылетают изо рта Маню. Когда малышка хохочет, из ее пасти вылетают пули, которые убивают людей.
Надин держится в тени и не часто поворачивает голову в сторону Фатимы. Она погрузилась в свои мысли и помалкивает. Маню несет все, что приходит ей в голову, а Надин считается с мнением остальных и предпочитает молчать о том, чего сказать нельзя. Фатима подозревает, что она вынашивает какие-то гнусные замыслы. Она похожа на человека, который получил оскорбления, но внешне остается тихим. Двуличие. У нее вежливый тон, хорошие манеры. Говорит словно порядочная девушка, обманывает всех кругом. Кто может опасаться этой высокой, блеклой девицы, почти невзрачной? Фатима не осмеливается спросить, спят ли они друг с другом. Когда глядишь на них, складывается именно такое впечатление. Они не касаются друг друга, но все время переглядываются, постоянно общаются. Когда смеются, то всегда над одним и тем же, и тела их часто сближаются. Когда одна закуривает косяк, то протягивает его подруге, даже не прерывая разговор. Они постоянно перебивают друг друга, а вернее, говорят обе сразу. Всегда наполняют два стакана. Даже не отдавая себе в этом отчета. У них одни слова, одни выражения. Почти физически ощутимое сообщничество. Они похожи на двухголовое животное, в общем привлекательное. Фатима не в силах представить себе, что они знакомы всего лишь неделю. Ей трудно разделить их, представить одну без другой.
Солнце уже встает, когда Фатима говорит, что пошла спать. Надин убирает стаканы со стола, складывает их в мойку, опустошает пепельницы и вытирает стол тряпкой. Остальные молча смотрят на нее. Она выжимает тряпку, кладет ее на бортик раковины, вытирает руки и, стоя спиной ко всем, говорит:
— То дельце с брюликами, о котором ты говорила, мы можем за него взяться, если хочешь. Если действительно надо всего лишь зайти к этому типу и заставить открыть сейф, то нам это ничего не стоит.
Она приглаживает волосы, ожидая, что скажет малышка, но та молчит, и она продолжает:
— Добавим к списку еще одну жертву, отдадим брюлики тебе, разбирайся с ними сама. Для нас это сущий пустяк. А тебе не придется иметь проблемы с легавыми. А за это тебе надо будет повстречаться с одной девицей на вокзале в Нанси — я знаю, что мы можем тебе доверять. Нам ждать на вокзале несколько дней опасно. Такой расклад устроит всех.
Маню подходит к ней, едва держась на ногах, а когда начинает говорить, ее трудно понять, но она старается четко выговорить каждое слово:
— Классная идея. Мы идем за брюликами. А ты едешь в Нанси. Круто, жаль, что я сама не догадалась.
Надин отталкивает ее, но поскольку Маню не в силах устоять на ногах, она падает на стол. Подруга поднимает ее и держит за талию.
Фатима говорит:
— Вам совсем не обязательно браться за это.
Маню протестует, почти кричит:
— Ага, но и тебе было не обязательно посвящать нас в твой план, и нам не обязательно мочить этих гнусных легавых и ехать к тебе в гости. Не все в этом мире нуждается в причинах, так что мы принимаемтвой план. А пока надо выспаться. Поговорим завтра.
Фатима раздумывает. Пока она не решилась. Если она откажется, то она их больше не увидит. Она услышит о них по ящику в тот день, когда их пристрелят. Быть может, во время встречи на вокзале. Она спрашивает:
— Почему вас тревожит эта встреча, вы же сказали, что почти не знаете эту девицу?
Маню театрально возмущается:
— Может, ты еще хочешь, чтобы мы сами заявились в ближайший комиссариат? Мы пообещали, пообещали Франсису. Я думала, ты понятливая девица, понимаешь, что есть вещи, которые не обсуждаются.
Фатима не настаивает, помня, что Маню даже не была знакома с этим Франсисом.
Девицы покачивают головами, делают расстроенный вид, переглядываются, находят друг друга смешными. И принимаются хохотать во весь рот, демонстрируя свои плохие зубы.
Фатима понимает, что они не изменят своего решения. И отправятся на эту встречу, если она не согласится пойти вместо них. Даже если несколько дней ожидания на этом вокзале равносильны самоубийству. Даже если их там будет ждать отряд легавых. Они пойдут. Потому что вбили себе это в голову.
Фатима решает, что принимает сделку. Но ей не нравится то, что через несколько часов им придется навсегда расстаться.
Тарек и Фатима уходят. Подруги несколько минут остаются на кухне и хохочут, прижавшись друг к другу.
Выходя, Фатима говорит себе: «Они точно не спят вместе. Потому что называют друг друга сестрами».
Сидя за кухонным столом, Маню ждет, пока высохнет краска, и ругается, читая газеты, которые утром принес Тарек.
Он не стал покупать выпивку, потому что они только что встали и могут немного подождать, прежде чем напиться. Маню называет его «папой», при любой удобной возможности.
Фатима, усевшись в углу стола, рисует план дома архитектора, начинает снова несколько раз, потому что забыла какие-то детали. Несколько раз Маню ее прерывает, чтобы дать дополнительные объяснения или новые рекомендации. Маню называет ее «мамой», при любой удобной возможности.
Надин сидит в ванной и выщипывает брови: она уверена, что это важнейшая деталь лица, которая совершенно изменит ее внешность. Поправляет левую бровь, выравнивая ее по правой. И наоборот. Потом бритвой срезает все, что осталось.
Начинает красить веки зеленой краской. Замазывает лицо кремом для загара, истратив почти целый тюбик. От этого лицо становится темно-оранжевым.
Сидя на ванне, Тарек смотрит на ее потуги. Потом подходит сзади, целует в плечо и уходит. Она улыбается ему в зеркало. Ей кажется, что за ночь она стала его двоюродной сестричкой.
Появляется Маню, склоняется над раковиной, чтобы сполоснуть голову, пачкает все вокруг краской и говорит с полным ртом воды:
— Так ты еще больше похожа на фоторобот, зато теперь при виде тебя можно испугаться. Кобеля теперь нам так просто не словить… Блядь, эти статьи про нас в газетах — ты права, что даже слышать о них не хочешь. Сплошное дерьмо. Не стоит рассчитывать, что эти уроды в состоянии придумать красивую сказку.
Маню яростно трет голову — пена летит во все стороны. И продолжает:
— Блядский рот, для этих людей просто нет ничего святого!
Надин пытается вдеть кольца в уши. Маню садится на бортик ванны и предлагает:
— Может, посетим парочку писак — выберем особо гнусных и поболтаем с ними?
— Даже слышать об этом не хочу. Я сказала, что даже слышать об этом не хочу. Эти люди для меня больше не существуют.
— Ага, но нельзя позволять им говорить о нас такое! Они, похоже, не понимают, что их тоже можно пристрелить.
— Почисти ванную после себя, когда закончишь. Ты все забрызгала черной краской.
— Шла бы ты куда подальше, толстая шлюха!
Потом Надин пытается подробно описать Фатиме, как выглядит Ноэлль. Вручает ей конверт и документы. Повторяет, что это очень важно. Повторяет всего один раз, поскольку видит, что Фатима поняла.
Заимствует у нее несколько позолоченных браслетов, которые надевает на запястье, и наслаждается их звоном.
Они договариваются встретиться четырнадцатого числа на стоянке супермаркета, решив, что это хорошее место для конспиративной встречи.
Фатима жмет им руки, прощаясь. У нее непроницаемое лицо. Тарек треплет волосы Маню и смеется, слегка прижимает Надин к себе и целует ее в щеку. Говорит, что надеется еще встретиться с ними, что, быть может, будет вместе с сестрой.
Расставаясь с ним, Надин спрашивает себя, кажется ли ей это или он думает о ней не так, как о кузине, и строит свои планы. Хотя в этой семье… Быть может, у них это наследственное?
Тарек выдал им мотороллер, чтобы они смогли добраться до ближайшего города. Маню ведет неумело, слишком торопится и поливает бранью каждую машину, от которой уворачивается в последний момент. Они останавливаются у первой же бакалеи. Надин отправляется за выпивкой.
Возвращается с бутылкой бурбона «Четыре розы» в руке, отвинчивает пробку, стоя рядом с мотороллером. Один цвет напитка, играющий за стеклом, доставляет ей удовольствие. Привычный и благодатный ожог в глотке при первом глотке. Щиплет язык, щекочет глотку, потом на мгновение воспламеняет пищевод и желудок. Она морщит нос и, тряхнув головой, передает бутылку Маню и, не теряя серьезности, заявляет:
— Руке привычнее всего сжимать пушку, бутылку и член.
Спиртное поднимает настрой и вызывает смех. Приятное отупение.
Солнце светит слишком ярко, очень много света — он слепит глаза.
В центре города они заходят в «МакДо». Маню набрасывается на официанта в зеленой форме с криком: «Хочу мяса в моих гамбургерах, а не кошатины». Потом успокаивается и начинает теребить соски, чтобы они виднелись из-под маечки.
Перед заведением быстрого питания скучают два парнишки. Малышка дает каждому по презервативу, «чтобы они повеселились». Потом заводит речь об одном черном порноактере. И сообщает нервно, что ей никогда не удастся снять такого парня:
— Круто, наверное, когда тебя трахает такой тип. И не крути носом, девица моего класса заслуживает именно такого. Как, впрочем, и ты. Мы с тобой заслужили по хорошему члену. И не крути носом.
Она капает соусом на маечку и размазывает его, пытаясь вытереть. Бросает гамбургер на тротуар, матерясь на чем свет стоит.
Дама лет пятидесяти в круглых очках в золотой оправе и золотистых сандалиях останавливается и, поджав губы, делает замечание, что она «могла бы бросить мусор в мусорный ящик, предусмотренный для этих целей». Малышка приподнимает черные очки, чтобы рассмотреть ее, и спрашивает:
— Ты что, старая, здесь дворником работаешь?
Дама обзывает ее «малолеткой». Маню теряет дар речи. Она не ожидала такого отпора. Дама заводится и начинает поносить ее вполне современными терминами. Надин выслушивает ее и говорит:
— Прямо удивительно.
И дает ей звучную пощечину. Потом хватает Маню за руку. Малышка сопротивляется. Ей хочется остаться:
— Просто не верю своим ушам. Нет, ты не права, она не заслужила оплеухи. Ты слышала?
Очень жарко — вся ее маечка пропитана потом.
Заходят в бакалею, берут пиво прямо из холодильника и тут же выпивают его.
Новая фаза отупения — они хохочут все громче.
Проходят мимо пустого сквера. Маню требует, чтобы они остались тут:
— Правда, самый милый сквер в мире. Допьем пиво здесь.
— Если остановимся, у нас могут проверить документы.
— Нет. А если начнут проверять, будем паиньками, и все пройдет как по маслу. Будь мужиком, толстуха, на расслабляйся. Сядем и будь что будет, а будет все хорошо.
Они садятся на скамейку в тени деревьев. У них хорошее настроение. Пиво не успело согреться. Маню потягивается:
— Отлично. Блядь, тот первый парень был хорош. Неплохо бы снова с ним встретиться. И вообще с парнями клево.
— А мне бы с мальчишкой встретиться. Вроде того, кому я плейер подарила.
— Золотые слова. Я тоже подумываю о мальчишечке, молодом и неопытном.
Огромная и шикарная пивная. Официанты в черных костюмах и белых рубашках. Подруги сидят у стойки на высоких табуретах перед громадными коньячными бокалами, в которые налито до смешного мало. У Маню такая короткая юбка, что ее почти не видно, когда она сидит. Расстегнутая блузка не скрывает цветного бюстгальтера, которые она любит носить.
Они по пути все глаза высмотрели, но так и не встретили приятного мальчишки.
Рядом с ними присаживается лысый толстяк в синем костюме. Тупая улыбка. Маню бросает вопросительный взгляд на Надин, та отвечает:
— Не знаю. Уж если разврат, так разврат. Я «за» обеими руками.
Маню наклоняется к соседу, словно собирается заговорить с ним. Жалуется на жару, еще больше расстегивает блузку и бешено обмахивается. Он делает ей комплимент в ответ. Явно похотлив. Часто вытирает затылок, как все потеющие толстяки. Громко дышит и глупо улыбается, демонстрируя желтые зубы в пятнах. Неловкий, глупый, нелепый, но пыжится. Похоже, принимает их за обычных сучек, пытается обольстить. Или вообще не врубается в ситуацию.
Плоские шуточки и гримасы. Жалкие попытки проявить любезность.
Ее буквально обдает жаром, когда Маню касается его. Даже не касается, а прилипает, чтобы он ощутил ее живот, трется бедром о брюки и демонстрирует при малейшей возможности свое белье.
Спиртное подогревает ее ненависть. Она явно возбуждена этим отвратительным типом, а потому и трется о него.
Надин мило жеманничает и опускает глаза, когда он осмеливается обнять ее за талию. Поскольку она выглядит более робкой и глупой, он льнет к ней сильнее.
Маню наблюдает за толстяком, просит, чтобы он заказал еще по одной, а пока тот подзывает официанта, заявляет:
— Чем большей пиздой выглядишь, тем лучше. Я долго не могла в это поверить…
Надин вздыхает, пожимает плечами и отвечает:
— Их надо ставить на место. Иначе они никогда ничего не поймут.
Мужчина сделал заказ, он вмешивается в разговор и веселым тоном спрашивает:
— О чем говорите, девочки?
Маню смотрит на него и злобно рявкает:
— Что у тебя из пасти воняет!
Типу кажется, что он плохо расслышал и чего-то не понял. Надин смеется. Маню берет его за руку и весело сообщает ему:
— Ты выглядишь как человек широких взглядов, а потому мы с подружкой не будем ходить вокруг да около. Нам нужен понятливый партнер. Мы отправимся в отель, потрахаемся от души и разойдемся. Хочешь?
Надин берет его за другую руку и разъясняет:
— Если ты не против, милый. Лучше трахаться, чем трепать языком — так больше шансов понять друг друга.
Он что-то бормочет, потом хихикает, ломается как целка. В уголках рта у него собирается густая пена. Словно сопли. Он потрясен предложением. И ему надо собраться, чтобы переварить услышанное.
Но до него не доходит, что эти две девицы и есть те самые, о которых говорили в новостях. Его раздирают противоречивые чувства: с одной стороны, он ликует, поскольку трахнет сразу двух, ибо он похотлив, но не настолько богат, чтобы платить настоящим профессионалкам; с другой — он обескуражен их прямотой. Подозрительно, когда тебе такое подносят на блюдечке. Наконец он приходит к выводу, что сегодня ему просто везет. Он немного разочарован, потому что ему хотелось их уламывать, ощутить вкус победы. Но — говорит он себе — так даже лучше.
Он не замечает в их поведении ничего странного. Он видит только двух девок, которых сейчас трахнет.
Он оплачивает номер в отеле. Сообщает администраторше, что это его племянницы, хотя та, розовощекая полячка, его ни о чем не спрашивает и почти не слушает. Ему все же немного стыдно, что они будут спать втроем. Маню и Надин молча глядят на него — они слегка напряжены.
В лифте он тискает Маню, словно пытаясь удостовериться, что все по-настоящему и та не будет сопротивляться даже для проформы. От возбуждения У него вскипают мозги и раздуваются ноздри. Он распаляется, и это выглядит жутко. Глаза вылазят из орбит, он размахивает руками, он в трансе. Один из тех, кто не сдерживает себя, когда слишком возбужден. Надин слушает, как он шумно дышит и глотает слюну, замечает его выпученные глаза. Его возбуждают даже не они сами, а мысль о предстоящей оргии. Она даже немного завидует ему, но эта зависть перебивается отвращением.
Маню не противится тому, что ее беззастенчиво мнут — ей нравится, что мужчина заводится и входит в раж.
Когда лифт останавливается, она заявляет:
— Вот, блядь, жара так жара. Этот мудак весь липкий от пота.
Эта реакция обращена к Надин. Она сказана с такой обезоруживающей естественностью, что мужчина даже не находит что возразить. Он делает вид, что думает о чем-то своем.
Надин глядит на руку Маню, ползущую по синей ткани брюк. Под тканью угадывается набухающий член, который сдерживают узкие брюки. Она смотрит на пальцы, бегущие вдоль молнии. Ладонь маню скользит вниз и вверх. Мужчина с силой тискает ее грудь. Кроха выпячивает ее вперед, чтобы облегчить ему задачу.
Номер оклеен обоями с оранжевыми цветами. Привычный декор жалких гостиничных номеров. Обои кое-где отклеились, розовое покрывало в бурых пятнах.
Стоя перед мсье, Маню раздевается, не сводя с него глаз, но он смотрит куда угодно, но не ей в глаза. У Маню точные, механические движения, избыточная чувственность профессионалки. Ей не надо прилагать особых усилий, чтобы добиться результата. Мужчина буквально загипнотизирован.
Прислонившись к стене, Надин наблюдает за ними.
Тип прижимает Маню к себе, его толстое лицо скользит по ее животу, он яростно лижет ее, называя «маленьким цветочком». Он держит ее за бедра — на его запястье сверкает цепочка, у него волосатые пальцы. Квадратные ногти буквально впиваются в кожу Маню. Он носом раздвигает складки в ее промежности и сует его внутрь.
Кроха некоторое время рассеянно смотрит на него, задумчиво поглаживая по лысине. Словно удивлена, что он оказался здесь, и расстроена тем, что это ей не нравится. Она пока еще не озлобилась на него, еще не начала ненавидеть.
Надин ласкает себя через ткань джинсов, не спуская глаз с мужских рук, которые нервно щупают Маню.
Кроха отстраняется, присаживается на угол столика. Широко раздвигает руками ноги. Крашеные ногти бегают вокруг лобка. Потом ныряют внутрь. Она поворачивается — ее палец бегает от ануса до влагалища и обратно. И искоса поглядывает на Надин, которая сползла вниз по стене и теперь сидит на корточках. Они улыбаются друг другу, словно выполняют какую-то серьезную и нужную работу. Но ни о чем при этом не думают.
Мужчина сидит, вытаращив глаза. Он роется в кармане пиджака, находит презерватив, встает и подходит к Маню сзади. Перед тем как войти в нее, начинает надевать резинку. Маню оборачивается и хватает его за запястье:
— Только член. Без ничего.
Он пытается ей объяснить, что это не ее дело. Что это глупо, что хуже для нее, если не принять предосторожностей. Она делает шаг назад, прижимается к нему задницей. Он слабо сопротивляется, позволяет себя дрочить и неубедительно протестует. Потом начинает поглаживать ее ягодицы, повторяя, что хочет трахнуть ее именно вот так, излить в нее все свое семя.
Вдруг Маню садится. И заявляет:
— У тебя почти не стоит. Ты меня достал.
Вытаскивает из сумки бутылку, отпивает из горла, передает Надин. Закуривает сигарету. Мужчина раздражен их странным поведением. Он готов уйти, но не позволяет либидо — когда еще представится такой случай!
Он садится рядом с ней и робко предлагает, хотя готов проявить и настойчивость:
— Я не знаю, что происходит. Может, ты могла бы… Может в рот возьмешь?
Он решил, что даст отсосать без презерватива. И считает себя большим хитрецом.
Она гасит сигарету и отвечает:
— Тебе повезло, что у меня есть женская совесть и вкус к хорошо сделанной работе. А не то бы я уже давно вышвырнула тебя вон.
И тут же берет его член в рот и принимается за работу. Он поворачивается к Надин, словно ища у нее поддержки и утешения. Он решил, что она участливее малышки, и надеется, что она что-то сделает для него.
Надин в ответ зло на него смотрит. В нем есть что-то омерзительное.
Маню стоит на коленях между ног мужчины. Работает на совесть и по привычке гладит ему внутреннюю поверхность бедер. Он говорит: «Как хорошо, сейчас кончу» и гладит ее по голове. Потом хватает за затылок и буквально насаживает на член. Она пытается высвободиться, но у него крепкая хватка, и ему хочется залезть ей до самой глотки. Она изо всех сил вцепляется ему в яйца ногтями.
Девицы падают на спину и хохочут.
Мужчина стоит у раковины, ругается и смывает кровь.
Они буквально лопаются от смеха, видя его ярость. Тогда он взрывается:
— Не вижу ничего смешного. Вы — настоящие…
Он пытается подыскать подходящее слово, а они повторяют: «Что, слабо тебе?» и снова хохочут.
Он злится, обзывая их малолетней блядвой и дегенератками. Поспешно начинает одеваться. Когда он направляется к двери, Маню перестает смеяться и преграждает ему дорогу:
— Блядва и дегенератки — это ты хорошо придумал. И соответствует истине. Но не тебе об этом говорить, уебок! И тебе никто не разрешал уйти.
Он протестует, что они не договаривались об оплате, что у него нет при себе денег и как она имеет наглость требовать деньги после того, что сделала. Маню изо всех сил бьет его кулаком прямо в лицо, шипит на него. Ее лицо перекошено от ярости, рот искривлен, но она старается не производить лишнего шума:
— Я разве говорю о деньгах?
Мужчина застывает. Он не ожидал, что получит по морде. Он, похоже, не привык к насилию. Он словно впал в кому. Он не прикрывает лицо и не пытается защищаться. Надин бьет его в висок ночником. И вскрикивает в момент удара, как теннисистка. У мужчины подкашиваются ноги. Маню хватает его за горло и валит на пол. Она почти ничего не весит, но она так разъярена, что без труда справляется с ним. Садится ему на грудь и сдавливает горло. Мужчина начинает кричать — Надин хватает покрывало, накидывает ему на лицо и садится верхом. Он отбрыкивается, но они держат его крепко. Маню шепчет:
— Дурак, зачем ты только достал гандон. С гандоном ты прокололся. Мы тебя раскусили, ты — сам гандоновый тип. Если ты трус, то не трахай незнакомых девок. Заруби себе на носу. Надо быть осторожней. Никогда не знаешь, на кого нарвешься. Сегодня ты нарвался на блядву, которая убивает таких гандонов, как ты.
Мужчину бьют судороги. Он яростно колотит по полу руками. Быть может, он в детстве занимался дзюдо и сейчас вспомнил, как просят о пощаде.
Надин встает и бьет его ногами, как Фатима била легавого. Чем больше бьет и сильнее, тем заметнее, как что-то лопается под ее ударами. Она чувствует, как на совесть работают мышцы ее ног.
Они пинают тело, пока тип не перестает шевелиться.
Девицы вспотели и еле дышат. Маню приподнимает покрывало, с отвращением кривится и встает.
В пиджаке они находят немного денег.
Они моют руки, подкрашивают ресницы. Нервно усмехаются, повторяя: «Что, слабо тебе?» и «Гандон рваный!»
Никто их не останавливает, когда они покидают отель. Они сделали все без лишнего шума.
Надин настаивает на том, что бы сесть в поезд.
На улице их охватывает приступ безумного смеха. У Надин заболела спина, и ей надо остановиться, чтобы передохнуть. Маню трясет головой:
— Вот, блядь, я даже поверить не могу. Этот мудак думал, что я стану глотать его малафью, а я взяла и яйца ему поцарапала. Вот бедняга! Не повезло ему, что ни говори!
Они проходят через весь состав в поисках купе для курящих. Усаживаются, но Маню тут же уходит в вагон-бар за «баунти».
Надин включает плейер, смотрит в окно. В поезде почти никого нет, кондиционер не работает. Без желаний легче жить. Особенно ночью.
Маню дергает ее за рукав:
— То место, куда мы едем, недалеко от Коломбея. На обратном пути, если хочешь, зайдем в аптеку.
— Если получится с брюликами, поедем сразу в Нанси, чтобы встретиться с Фатимой. Будет херово, если попадемся, не отдав их. Мне вообще плевать на аптеку, какого черта туда возвращаться. Хочешь навестить мать?
— Он убил твоего приятеля.
— А если не он, а его брат?
— Жаль, а то я хорошую реплику придумала. Заходим, разглядываем конфетки, опираемся о стойку, шутим и заявляем: «Ты знаешь, мудак, что это был наш приятель». Вот так.
— И ты называешь это убийственной репликой?
— Ага. Просто и эффективно. Идеально, правда?
— А я вот что придумала: свидетелей надо оставлять побольше. Это еще эффективнее, чем просто убивать. Оставлять в живых. Пусть вспоминают и мучаются. Уцелевшие будут все время рассказывать, вскакивать по ночам. И каждый раз обсираться от страха, вспоминая этот момент. Его разбирает до кишок, и он может в любой миг навалить от страха в штаны. Мы совершили крупную тактическую ошибку. Надо было оставлять побольше свидетелей.
— У тебя много патронов?
— Не особенно. Но на пару дней еще хватит. Все зависит от того, сколько потратим.
— После того, как отдадим долг Фатиме, я хочу вернуться в Бретань. Там куча красивых мест, офигенные скалы… Я вот размышляю, что лучше — спрыгнуть в пустоту или сгореть заживо? Хотя самоубийство — это слишком пафосно. После рандеву в Нанси предлагаю совершить прыжок с тарзанки без резинки… Чудо, что мы еще живы. Надо, чтобы финал был таким же блестящим, как начало. Похохмить напоследок. Пока нас не зажопили, выбрать для прыжка место получше.
— Лады. Только тебе придется меня подтолкнуть, мне, боюсь, смелости не хватит.
— Не бойся, подтолкну.
Маню вскрывает банку пива, принесенную из бара, и добавляет:
— Фатима согласилась на затею с брюликами, потому что хочет потом нам помочь. Перепродать товар и убедить нас смыться подальше. Они, эти двое, не такие, как мы, они лузеры, которые все еще верят, что выкрутятся. Поэтому я предлагаю прыгать сразу и пока нас не переубедили.
— Этого мало. Над еще оставить записку для газет: «Они спрыгнули с тарзанки без резинки», а то напишут черт знает что.
— Блестящая мысль.
Надин опять включает плейер: everyday, the sun shines,[25] все же неприятно ощущать, что она в последний раз слышит эту песню.
Но ее не берет ни тоска, ни печаль. На Маню розовая блузка с кучей пятен от шоколада — она расстегнула ее до пупка, открывая невероятный бюстгальтер. Она красит ногти розовым лаком.
Надин обещает себе собраться в последний момент и вспомнить ее именно такой. Отличный финальный кадр.
Солнце печет еще яростней.
В глубине ухоженного сада виднеется дом архитектора с множеством окон. Лестница из серых камней, извилистые дорожки, по бокам которых цветут яркие цветы. Как на рисунке уравновешенного ребенка. Показательное жилище в глубине показательного участка. Фатима описала его точно. Но Надин представляла его все же другим.
Они пришли пешком и нашли дом без труда. Бас-кетки натерли Надин щиколотку. Ей нужны носки, и поскорее. Она задыхается, чувствует, как пот течет по шее и на спине.
Маню жует жвачку, засунула в рот сразу несколько пластинок и шумно сглатывает слюну. Ее золотистые туфельки продрались — у нее кривая походка и она моментально растаптывает обувь.
Надин говорит:
— Удивительно, как быстро начинаешь походить на бродягу. Словно бомжуешь уже много месяцев.
— Истинная натура вылазит наружу.
— Ну да, натура у тебя сильная. И ты не прилагаешь особых усилий, чтобы прикрыть ее лаком.
— А барак у него ничего себе. Этот говнюк постарался сделать из дома конфетку.
Надин звонит. Они решили, что разговаривать будет она, поскольку она вызывает больше доверия. Они скажут, что занимаются анкетированием. Если он откажется их впустить, у Маню под рукой пушка, и они все равно прорвутся. А там видно будет.
Задача — заставить его открыть сейф. Исход неочевиден, ведь у него никакого интереса делать это. Хотя сегодня никому нет дела до его интересов — плохой день выдался, видать.
Чтобы заставить архитектора открыть сейф, надо, чтобы он был полным мудаком или чтобы они нашли убедительные доводы. Но особых доводов не потребуется, если он полный мудак.
Игра их развлекает сама по себе, цель для них не столь уж и важна, они не собираются никому ничего доказывать.
Они задавались вопросом, что делать, если он окажется дома не один. Пытались найти подходящий ответ, не нашли и забыли о проблеме. Маню заявила: «Самый лучшие план — отсутствие плана». И решили избрать тактику на месте.
Только бы он оказался один. Один и мудак — лучшее сочетание.
Мужчина, который открывает им, среднего роста. У него квадратная челюсть, он хорошо выбрит, седоватые виски. Столь же ухожен и представителен, как и его сад.
Спрашивает вежливо: «Что вам нужно?» У него низкий, хорошо поставленный голос, который тут же заставляет думать о сексе в полумраке, о медленных и размеренных движениях, об утонченных извращениях. Надин сообщает, что они работают для ИПСО, опрашивают людей о культурных потребностях женатых пар. Ее слова не кажутся ему выдумкой, не настораживают его.
Еще один дурак, который не понимает, что это та самая парочка из газет. Он приглашает их войти, отходит в сторону, пропуская их. Маню бормочет:
— Какой смысл красоваться на первой странице, если тебя не узнают?
— Чтобы портить настроение невинным, заткнись.
Хозяин умеет принимать гостей. Предлагает им сесть, спрашивает, не хотят ли они кофе. Удобный диван, светлая комната. За окном тянется сад. Кругом цветы. Слишком шикарно, но красиво. Так и хочется нащупать слабину, превратить этот покой и уют в кровавую бойню.
Полки на стенах забиты книгами. В промежутках висят репродукции картин. Репродукции? У хозяина хороший вкус. Он демонстрирует его, не впадая в вульгарность.
Видя такую утонченность, Надин ощущает, что начинает потеть как свинья, шумно дышать. Она чувствует себя не в своей тарелке, и это ее бесит.
Он варит кофе и задает им вопросы по поводу анкеты. Гостеприимен и раскован. Низкий голос, обволакивающие интонации. Надин отвечает уклончиво. Она уверена, что он считает их уродками, но сликшом воспитан, чтобы показать это. Маню заранее радуется, пока тот суетится в кухне.
— Блядский рот, пол белый, вот картинка будет, когда польется кровь.
Он возвращается, ставит поднос на низенький столик из темного стекла. Его нельзя представить делающим неверный шаг. Такие люди не поскальзываются. На его лбу буквально написано: «Я уважаю свое тело, я ем здоровую пищу с самого раннего детства, у меня все в порядке с сексом, я предпочитаю классных женщин, которые кричат, когда я забавляюсь с ними, у меня интересная работа, жизнь удалась. Я красив». Такие выглядят хорошо даже в момент пробуждения, у таких никогда не бывает похмелья. Он исключение из большинства правил, он стоит над толпой. Непринужден и надежен.
Надин спрашивает себя, почему Фатима не сказала об этом важном пункте. Почему не предупредила, что посылает их к супергерою?
Он садится и поворачивается к ним, готовый отвечать на вопросы. Надин извлекает «смит-вессон», наводит на него. Она до сих пор не знает, какую стратегию избрать. Прищуривается и немного наклоняется, чтобы получше разглядеть выражение его лица при виде пушки. Он вопросительно смотрит на нее. Страх и паника столь чужды ему, что даже не отражаются на лице.
Маню наливает чашку кофе, наполняет вторую и передает ее Надин, спрашивает у хозяина, хочет ли он кофе. Он кивает, но она отрицательно качает головой:
— А вот хуй, мудила, не получишь.
Хохочет и достает из заднего кармана свою пушку, сжимает ее в одной руке, а второй подносит ко рту чашку и пьет кофе. Не сводит с него глаз и говорит Надин:
— Парень с апломбом. Теперь понимаю, о чем ты говоришь, когда рассказываешь про искаженные страхом лица. Хочу посмотреть, как у него полезут на лоб глаза, когда из-под рубашки поползут кишки.
Она замолкает и в упор смотрит на архитектора. Неприятное и похотливое лицо, больше похожее на карикатуру. Она задумчиво облизывает ствол пушки. Архитектор застыл в неподвижности, даже не мигает. Она помнит, что надо быть осторожней: если она случайно выстрелит, пуля войдет ей прямо в рот. Но мысль облизать ствол ей кажется соблазнительной. Она громко произносит:
— В конце концов я трахну себя этой пушкой. Быть может, ты еще увидишь это, мудила.
Надин размышляет — по сравнению с Маню, которая показывает свою звериную сторону, она выглядит более официальной, доступной. Хотя и слишком простецкой. Но хорошие мысли в голову не идут. Она встает, разглядывает книги, решив сыграть в симпатягу, отягощенную неврозами. Маню держит хозяина под прицелом.
Надин молится про себя, чтобы та поняла — надо играть на контрасте, использовать тактику легавых.
Осторожно достает книгу. The Stand. Спокойно листает ее. Ей надо начать, заговорить. Тянуть время — дело хорошее, страх пропитывает жертву насквозь. Но еще несколько секунд, и пауза чересчур затянется. Нельзя врываться к людям с пушкой в руке и молчать. Она ставит книгу на место. Достает с нижней полки «Идиота» и рассеянно спрашивает, словно занятая чтением сведений на обложке:
— Вы слыхали про нас?
— Боюсь, что да.
— Как уже отметила моя коллега, в убийстве мне больше всего нравится выражение на лицах жертв. Потрясающее выражение. Просто невероятно, как растягивается рот в крике. Удивительно, что способен сделать ужас с самым невыразительным лицом.
Замолкает, ставит книгу на место. Она пока еще сама не знает, куда клонит. Внимательно прислушивается — он даже не шелохнулся.
Она где-то читала, что серийные убийцы убивают, потому что не осознают, что их жертвы — тоже человеческие существа, а если бы они осознали, что у них есть имена и личности, они не могли бы убивать с такой холодностью. Судя по количеству чуши, хранящейся в его библиотеке, он наверняка читал что-нибудь в этом духе о психологии серийных убийц. Если ей повезло, то ее догадка верна. Грубая ловушка. Но ничего лучше не придумывается, и она начинает:
— А у вас есть вкус. Особенно в литературе, насколько я могу судить. Мне трудно ненавидеть человека, который читает Эллроя в подлиннике и имеет полного Сада. Вы, во всяком случае, разительно отличаетесь от наших прежних клиентов.
Она возвращается на место и с улыбкой садится. Не так, словно распоряжается его жизнью, а так, словно рада с ним встретиться.
Он улыбается в ответ. Она уверена, что он считает ее чудовищем, но умело скрывает это. Потому что нельзя играть с самолюбием вооруженных людей. Если только не пытается ее умилостивить. Она не знает, как понимать его поведение. Она не знает, что делать со своим телом, когда он смотрит на нее. Она ходит по натянутому канату. Только не дать понять, что она теряет равновесие. В конце концов, она находится по нужную сторону пушки.
Но почему он так спокоен? Быть может, ощущает, что она паникует, в потому зло усмехается про себя.
Он с улыбкой настойчиво глядит на нее. Он достаточно умен, чтобы понимать — она ждет лести с его стороны. Ей хочется лести. Ей хочется, чтобы он признал ее, но боится, что не заслужила этого признания.
Она желает его.
И произносит тихо и размеренно, словно является хозяйкой ситуации:
— Между вашими предшественниками и вами есть еще одна разница, и разница большая. Мы никогда никого не убивали из-за денег. Мы иногда брали их. После убийства и на дело. Мне кажется ужасно вульгарным убивать ради денег. Вопрос этики. И я стою на этом. Это — мое убеждение. Красота поступка — я придаю огромное значение красоте поступка. Надо оставаться бескорыстным. Но сегодня мы пришли ради денег. Мы с коллегой собираемся уехать. Решили вдруг посмотреть мир.
Маню, которая уходила пошарить в баре, внезапно заявляет:
— И облегчить яйца аборигенам.
Надин снисходительно улыбается, глядя на нее. Словно привыкла путешествовать с умственно отсталой подругой. Потом улыбается хозяину, как бы говоря: «Она такая, но у нее доброе сердце, не обращайте внимания». Он отвечает на улыбку улыбкой. Он уверен, что они договорятся. Либо он очень хорошо играет свою роль, либо слушает то, что она говорит, и считает, что уловил суть. Нелепая и восхитительная насильница — литературный образ, да и только.
Она понимает, что затрачивает громадные усилия, чтобы выглядеть безмятежной и умиротворяющей. Словно излучает волны спокойствия всеми порами кожи:
— Проблема проста. У вас в соседней комнате в стену вделан сейф. Он спрятан за картиной Тапи. В этом сейфе лежат драгоценные камни. Поскольку у вас хороший вкус, вы интересуетесь бриллиантами. Человеку ваших качеств трудно удовлетвориться только биржевыми акциями…
— Я люблю красоту, похоже, вы это поняли.
Надин поражена. Это его первая реплика — он произнес ее как истинный джентльмен. Салонный разговор — они беседуют. Они понимают и ценят друг друга.
Она подхватывает тем же шутливым тоном:
— Эти бриллианты самым прозаическим образом интересуют нас — они позволят нам путешествовать. А заодно вы сохраните свою шкуру. Мы не умеем открывать сейфы. А поэтому ждем, что вы сделаете это. Заключим пакт: вы отдаете нам камушки, а мы не причиняем вам никакого зла. Даю слово чести. Чего оно стоит — судить вам.
Она выложилась. Она сблефовала. Ей хочется уйти. Но она уверена, что все пойдет не так, как ей хочется.
Он кладет ногу на ногу, на мгновение задумывается. Маню стоит в центре комнаты с бутылкой «Глен Тернера» — она держит ее за горлышко. И уточняет:
— А если ты не откроешь свой говенный сейф, то плевать мне, что ты такой и сякой. Я с удовольствием сделаю дыру в твоей харе безмятежного кретина.
Поворачивается к Надин и добавляет:
— Тогда никто не станет говорить, что мы убили из-за денег, если это тебя так волнует. Наша честь будет спасена.
Надин кивает. Архитектор бросает на нее обеспокоенный взгляд. Немного обеспокоенный — до паники еще далеко.
Наконец он поднимает руки вверх в знак беспомощности и говорит:
— Не думаю, что вы оставили мне право на выбор. Прошу вас, следуйте за мной.
Маню идет за ним, подталкивая его дулом меж лопаток. Надин замыкает шествие, но он обращается к ней, словно здесь больше никого нет. Светский человек. Он не боится. Во всяком случае, не показывает страха.
— Я почти не читаю газет и не смотрю телевизор. Думаю, вы понимаете, почему отказываются от телевизора.
Она не понимает. Но и не знает, куда он клонит. Он пытается усыпить ее бдительность — у него есть какой-то план. А он продолжает:
— Но я слышал о вас двоих и был весьма заинтригован… Я представлял вас иными… И по правде говоря, не рассчитывал, что встречусь с вами.
Они переходят в соседнюю комнату. Надин следит, как он сдвигает в сторону картину. Трахалась ли она когда с парнем такого класса? Будучи проституткой, она ложилась под изысканных клиентов. Но ни один из них никогда так не относился к ней, не проявлял таких усилий обольстить ее. Большая игра. Этот тип хочет ей понравиться. Каждый раз, когда их взгляды встречаются, он вкладывает в свой пыл и жар, показывая, что он не лишен чувств.
Все не так просто. Что-то вот-вот сорвется. Они сжимают в руках оружие, держатся скованно и внимательно наблюдают за ним. У обеих одна и та же мысль: «Почему он ведет себя как мудак и что за этим скрывается?»
Сейф выглядит так, как они и думали, — темно-серый ящик с кодовыми колесиками, образующими треугольник. Перед тем как коснуться кнопок, он смотрит на Надин и заявляет:
— Я еще никогда не встречал женщины, похожей на вас. Вы, несомненно, ни на кого не походите. То, что вы делаете… ужасно жестоко. Наверное, вам пришлось много страдать, чтобы дойти до такой крайности, порвать с миром. Не знаю, какую пустыню вы пересекли и почему я вам доверяю. Как вы сказали, сделка проста, и я слепо вам доверяю. Я вижу в вас красоту, в самой глубине вашей души.
Он негромко смеется — у него утонченный смех — и покачивает головой:
— Вы — несомненно личность. Мы едва знакомы, но можно сказать, что у нас состоялась встреча. Я не могу помешать себе… быть вами очарованным. Я мог бы с вами много о чем договориться.
Он неторопливо вращает кнопки, поглощенный своими рассуждениями.
Надин сохраняет спокойствие. Он жеманничает. Она не верит своим глазам. Неужели он предложит ей на дорожку полизать ее киску? Он способен на такое. Извращенец. Флиртует с опасной женщиной, обольщает убийцу.
Надин смотрит на его руки. Белые и тонкие пальцы слегка искривлены, сквозь кожу просвечивают вены. Быстрые и ловкие руки. Она представляет себе, как эти руки скользят по ее телу. Это правильное лицо, склоняющееся над ней. У него на шее тонкая золотая цепочка. Его губы, бегущие по ее телу.
Ей будет стыдно за свое тело по сравнению с его телом. Под ласками такого любовника ее кожа станет жирной и волосатой, шершавой и красной, как у таракана. Отвратительно.
Он спрашивает:
— Кстати, а как вы узнали обо мне?
— Разве вам не ясно, что этот вопрос неуместен.
Маню отталкивает его, как только приоткрывается дверца сейфа. Просовывает внутрь руки и кричит:
— Блядь, да здесь всего полно. Даже не могу поверить, что он не обосрался, пока открывал…
Хозяин стоит перед Надин, протягивая ей руки:
— Похоже, настал момент, чтобы связать меня.
Он не боится. Он вбил себе в голову, что она свяжет его. Надин улыбается — его поведение ее не удивило. Ему даже понравится, если она очень крепко свяжет его.
Она ни на секунду не представляет, что они могут причинить ему зло. Он протягивает руки, считает, что прожил волнующий день.
Ощутил ли он хоть раз страх с того момента, когда они вошли в его дом? Отнесся ЛИ ОН К НИМ С ПОЛНОЙ серьезностью?
Он настаивает, обращаясь к Надин, веря в нее:
— Сейчас не время, но мне жаль, действительно жаль, что судьба не свела нас… в других обстоятельствах.
Надин молчит. Они стоят лицом друг к другу. Ей хочется прижаться к нему, поиграть с ним еще немного. Чтобы он был таким же вежливым, достойным, красивым и галантным.
Она оглядывает его. Она его желает.
Он столкнулся с двумя фуриями, о которых пишут, что они стреляют в людей без разбора, а он с ними разговаривает. Он уверен, что его пощадят. Что он еще раз уйдет от судьбы.
Маню приставляет пушку к его затылку. И говорит:
— А теперь мы тебя научим проигрывать.
Он вздрагивает. Надин хватает его за ухо, заставляет опуститься на колени. Он не сопротивляется. Ей кажется, что он даже получает от этого удовольствие. Она что-то цедит сквозь зубы, потом взрывается:
— Если смотреть сверху, то у тебя вовсе не такая уж смазливая морда. Сукин сын, ты слишком уверен в себе. Я чуть было не оставила тебя в живых. Но, пожалуй, мне доставит удовольствие прикончить тебя. Думаю, мне после этого будет легче стоять на ногах.
Он долго удерживался от паники. Невероятно долго. Но теперь паника охватила его. Глаза его умоляют, наконец он начинает молить о пощаде вслух.
Пытается встать, но она бьет его рукояткой по голове, показывая, что он должен стоять на коленях. Она обращается к Маню — та тоже долго сдерживала себя, а теперь на глазах сама превращается в истеричку:
— Он над нами издевается, этот мудак над нами издевается!
Наносит ему удар ногой в лицо. Отходит назад, чтобы полюбоваться на него. Он рыдает, всхлипывает. Маню наклоняется, треплет его по затылку, нежно повторяя:
— Мы пришли, чтобы научить тебя проигрывать.
Он умоляет сохранить ему жизнь, хватается за Маню и бормочет:
— Не убивайте меня, прошу вас, не убивайте.
Маню выпрямляется и с презрением заявляет:
— Нет, я убивать не буду.
Он с рыданиями падает на пол. Она отходит и говорит Надин:
— Толстуха, прикончи этого мудака.
Надин вытягивает руку. Пуля входит в основание носа. Тело сотрясает судорога, и оно замирает. Оно похоже на мусорный мешок, который случайно надорвали, и красные, блестящие помои брызжут из отверстия.
Маню извлекает из сейфа все содержимое. Держа в охапке мешочки и ценные бумаги, она сообщает:
— Ты классно стреляешь — с прямой руки. Прямо ангел мщения. Мне нравится. Толстуха, ты растешь на глазах. Поздравляю.
Потом передает всю добычу Надин: малышке пришла в голову идея, и она предвкушает удовольствие. Спускает трусики, присаживается на головой архитектора и обильно поливает его мочой. Золотистые капли смешиваются с кровью, придавая ей неуместно красивый оттенок. Потом насмешливо сюсюкает:
— Любовь моя, прими это в дар.
Надин смотрит на нее. И находит ее поступок правильным. Она думает, что архитектор оценил бы это по достоинству.
Они закрывают дверь в комнату с сейфом, обыскивают дом, опрокидывают одни вещи, ломают другие. Дом сразу теряет свое великолепие. Надин успокаивается и говорит:
— И правда все лишь видимость — пара-тройка ударов ногой, и конец всему.
Они выставляют бутылки со спиртным на низкий столик, опустошают морозильник и спорят, где может находиться пульт от аппаратуры.
Потом долго говорят об архитекторе. Наконец Маню спрашивает:
— Хотела, чтобы он тебя оттрахал?
— Ага. Даже брюхо заболело.
— Могла бы без проблем попробовать — у него мозги пошли набекрень, он даже бы не удивился. Он был чокнутый, это тип, совсем чокнутый… Ты и правда хотела его пощадить?
— Не знаю. Наверное.
— Жалеешь?
— Конечно нет. Напротив, бешусь от своей трусости. А что бы сделала ты, если бы я попросила не причинять ему зла?
— Ничего бы не сказала. Я не настолько жажду крови, чтобы портить тебе либидо… Конечно, это бы меня разозлило, не хочу говорить как какая-нибудь марксистка, но это было бы неправильно, если бы мы пощадили единственного попавшегося нам буржуа.
— Мне понравилось, как он со мной держался. Весьма по-светски.
— Ты так и осталась покорной подстилкой из подворотни. Готова ерзать на брюхе перед первым, кто согласится уважать тебя, тем более если это богач. На это трепло следовало просто насрать. Или хотя бы нассать…
— Может быть… В конце концов, я довольна, что увидела, какова цвета у него кровь.
Переев, Надин ложится на спину и ждет, пока пройдет боль в животе. Маню отправляется в туалет, блюет и снова садится за стол. Малышка подводит итог:
— Завтра отправимся на встречу с Фатимой. А потом рвем когти. Не верю, что все будет так, как мы спланировали.
— Как все это странно, нереально как-то. Неужели это наша последняя ночь?
— Достаточно сделать шаг, и все.
Когда Маню набирается так, что больше не в силах говорить, Надин врубает звук на полную мощность. Судя по размерам сада, соседи не станут жаловаться на шум. Сидя лицом к музыкальному центру, она во весь голос орет:
Too many troubles on my mind. Refuse to loose.[26]
Она смотрится в зеркало, находит, что красива. Она впервые считает себя красивой. Теперь это правда, потому что она сама себе судья. Ей уже не надо спрашивать, что думает о ней сосед по лестничной площадке. Она подвела черту под всеми соседями по лестничной площадке.
Лежа на животе перед ящиком, она ищет порнокассету и находит ее между Бюнюэлем и Годаром. Она на полную мощь включает звук ящика, чтобы слышать и плейер и ящик.
Пододвигает кресло к квадратному экрану. Две девицы, брюнетка и блондинка, отсасывают у одного парня. Блондинка держит его причиндалы в руках и яростно работает языком. Брюнетке даже нечего тут делать. Она становится на колени и с силой тискает свои груди.
Маню с трудом просыпается, протягивает руку, чтобы Надин передала ей бутылку скотча. Пододвигает кресло. Восклицает:
— Блондинка прямо озверела от хуя во рту. Не хотелось бы быть на месте второй — роль статиста.
Она спускает брюки, садится поудобнее. Ласкает себя ладонью через трусики, поскольку фильм ее не слишком возбуждает.
Потом девицы встают на четвереньки рядом друг с другом, и тип по очереди трахает их.
Надин стоит на коленях на кресле, сунув руку меж бедер. Смотрит на экран, потом на Маню, откидывает голову.
What you do when you want to get thru. What you do when you just can't take it. What you do when you just can't fake it anymore.[27]
Пустые бутылки стоят вокруг столика. Обе набрались так, что не могут даже перекинуться словом — каждая сидит в своем углу и дрочит, думая о чем-то своем. На экране трио актеров беснуется, производя очень много шума. Девицы засыпают, не досмотрев фильм до конца — их убаюкал шум, их доконало спиртное.
Утром они принимают душ и отпиваются апельсиновым соком. Словно это снимет похмелье. Потом открывают бутылку виски, которую не тронули накануне. Вначале пьют, заставляя себя, потом расходятся.
Надин перематывает кассету и врубает звук. Она сжимает бутылку обеими руками и пьет из горлышка, раскачиваясь взад-вперед.
В пламени, в крови, смеясь над худшим, плача от радости, все вампиры сохраняют веру, выкалывают глаза, чтобы посмеяться, изнасиловать и вспомнить. Сама я суть зла.
Маню красит ногти темно-красным лаком. И дует на них, чтобы они быстрее высохли.
В гараже стоит черный «супер-5». Они ищут ключи и находят их в кармане пиджака, висящего у входа.
Они складывают драгоценности, бумаги и брюлики в пластиковый мешок из супермаркета.
Надин вырядилась в черный костюм архитектора, надела белую рубашку и галстук. Обувь слишком велика, а потому она оставляет на ногах баскетки. Подкрасила брови черной краской. С короткими волосами она похожа на парня и удивляется, как раньше не подумала об этом.
Выйдя на улицу, они ощущают солнце. Ослепительное. Жгучая, крепкая и благодетельная пощечина. Жаль, что они не могут проваляться полдня на траве.
Они едут, опустив стекла. Надин думает о доме, который они только что покинули.
— Этот тип — моя любимая жертва. Живет среди книг, утопает в дисках и видеокассетах. Гнуснятина. Любит чокнутых писак, дурацких художников и потаскух-дегенераток… Ценит декаданс, выстроенный по алфавиту. Хороший зритель с хорошим здоровьем. Умеет ценить гений других, конечно издали. И в меру. Никакой бессонницы, совесть всегда спокойна. То, что мы сделали с ним, это моральный урок всем.
— Не стоит спорить о вкусах. Мне больше нравятся трупы легавых.
Надин усиливает звук. Она стала водить лучше. Костюм трет в некоторых местах.
Tall and reckless, ugly seed. Reach down my throat you filthy bird, that’s all need, the empty pit, ejaculation, tribulation. I SWALLOW. I SWALLOW.[28]
Они приедут в Нанси слишком рано. А потому в районе Тулузы они останавливаются у бакалеи, стоящей в сторонке от дороги. Здесь наливают бензин, продают спиртное и жратву. Словно они очутились не то чтобы в Техасе, а в его уменьшенной и более зеленой модели.
Радио в машине орет.
Хотелось бы рассчитывать на кого-нибудь. Хотелось бы ни в ком не нуждаться.
Надин выключает двигатель. Она вспоминает, что слушала эту песню, думая совсем о другом. Еще до встречи с Маню, в ту далекую эпоху, когда она чувствовала себя одинокой.
Малышка вопит:
— Блядский рот, у меня такой сушняк! Блядь, мы теперь хорошо справляемся с бухалом — растем на глазах. Бутылку виски за утро. Хоп!
Она козочкой прыгает по паркингу. Оглядывается и вновь начинает вопить:
— Блядь, отличное местечко. У нас есть время, а потому прошвырнемся по лесу. Классный лес, а?
Солнце раскалилось добела и обжигает кожу. Надин ощущает вес пушки под пиджаком, приятная и успокоительная тяжесть.
Маню входит в магазин. Надин задержалась — она разглядывает свое отражение в стеклах машины. Она действительно похожа на парня, даже на хорошенького.
Магазин не очень велик — одна большая комната на первом этаже. Двери распахнуты, и внутри сумрачно. Надин идет к двери. Издали видит Маню, достающую пушку, — подруга похожа на китайскую тень. Выстрел. Когда Надин оказывается у двери, Маню покачнулась. Второй выстрел. Надин вбегает в бакалею, видит в другом углу комнаты какой-то силуэт. Трижды стреляет. Тень медленно валится на пол, даже не успев ответить.
Глаза Надин свыклись с полумраком. Маню лежит на полу. Она видела достаточно много мертвых тел, чтобы понять — когда кровь хлещет из горла, перед тобой лежит труп.
Да, Маню уже можно назвать трупом.
Надин никак не может заставить себя наклониться к ней.
К тому же ей и так ясно, что Маню мертва.
Окончательно убедиться в ее смерти? Не стоит.
Из того, что она успела увидеть, понимает, что Маню решила — ей никогда не узнать почему — открыть огонь по владельцу магазина. Но у того был заряженный карабин, и он не колебался ни секунды. Ей никогда не узнать почему.
Мысли бегут автоматически. А в груди пусто — никаких эмоций. Какая-то ее часть сводит воедино все факты. Как в клинике. Вторая часть отключилась.
И ей не хочется, чтобы она вновь начала функционировать. Ей не хочется жить дальше.
Маню лежит посреди комнаты. Валяется на полу и вся в крови. Огромная рана почти отделила голову от туловища.
Надин опустошает кассу. Она совершенно спокойна. Она знает, что будет дальше, в горле комком бьет крик.
Она иногда бросает взгляды на крохотное тело посреди комнаты. Маню ничего не опрокинула, когда падала.
Надин холодно.
Несмотря на рану, на лице Маню хищный оскал.
О чем она думала в последнее мгновение?
Она улыбнулась. В последний момент.
Надин не может ее оставить здесь такой — с совершенно белыми ногами и этим злым оскалом. Через редкие волосы просвечивает кожа черепа.
Мысли Надин бегут по кругу, она сглатывает слюну. Она дрожит от холода, она обливается потом. Берет с полки покрывало. Заворачивает в него тело, боясь, что голова отвалится. Только один раз у Фатимы они были так близки. И она теперь жалеет, что никогда не обнимала подругу.
Она думает об этом и понимает, как это глупо. Именно в это мгновение из ее глотки вырывается вопль, и она приходит в себя.
Надин укладывает тело подруги на заднее сиденье, возвращается в магазин за несколькими бутылками виски. Она молча плачет — ее плач похож на дыхание. Надин трогается с места, пытается вспомнить, сколько дней они пробыли вместе. Она разом выпивает полбутылки виски и жмет на газ.
Никто не нужен.
Она убирает звук. И спрашивает вслух:
— О чем же мы говорили в последний раз?
В голове полный хаос, она пытается вспомнить, но не может. Она едет к лесу, хотя ничего не видит из-за солнца и слез.
Останавливается. С трудом выбирается из машины. Ярко-зеленые деревья, мягкий свет.
Она выволакивает подругу из машины. Она все еще боится, что у нее оторвется голова, а потому несет ее осторожно. Ей не хочется видеть этого. Укладывает Маню на землю. Сбрасывает покрывало. Драгоценный труп. Расстегивает корсет Маню. Нижняя часть белого тела в полной сохранности — кожа как у живой. Громадная рана на горле. И нетронутое лицо.
Поскольку она навидалась трупов за последнее время, то отвращения не испытывает. Она гладит Маню по виску, пытается сохранить спокойствие, говорит ей:
— Я оставлю тебя здесь. Так будет лучше для тебя и для меня. Надеюсь, ты поступила бы так же. Я оставляю тебя здесь.
Открывает новую бутылку виски и делает большой глоток. Поперхнулась, потому что не может сдержать рыданий. Потом выливает остаток спиртного на Маню. Нежно целует в живот, залитый виски. И начинает рыдать, бьется лбом о живот трупа. Сквозь слезы видит красные неподвижные ногти. Выливает на тело еще одну бутылку. Тщательно накрывает. И выливает третью бутылку.
Теперь в ее воспоминаниях навсегда останется эта сцена. Лес, мягкий свет, рана на горле и виски.
Она вспоминает о Франсисе. Это случилось так давно. Круг замкнулся. К счастью, это «всегда» можно разбить на часы.
Она достает зажигалку и поджигает дорожную карту. Держит кончиками пальцев, пока та не разгорается. И бросает ее на тело. Слава богу, виски сразу же вспыхивает. По телу бежит ровный и веселый огонь, раздувающий покрывало. Первыми с треском вспыхивают волосы. Жуткая вонь. Затем начинает гореть кожа. Словно фламбе в ресторане.
Надин хватается за дерево — ее рвет. Она продолжает рыдать и блевать одновременно — ей трудно дышать. Падает в траву и так и остается стоять на коленях.
Через некоторое время возвращается в машину. Радио орет.
The monopoly of sorrow.[29]
На заднем сиденье большое пятно крови. Надин кажется, что его почти не видно на темной обшивке.
Глядит в зеркало заднего обзора. Сейчас, когда у нее распухли глаза, она уже не похожа на парня.
Она решает отправиться на встречу с Фатимой.
I went in war with reality. The motherfucker, he was waiting for me. And I lost again.[30]
Они познакомились всего неделю назад.
В первый раз она объезжает паркинг медленно. Она уже не плачет. Руки сводит — она буквально вцепилась в руль. Пепельница полна окурков. Но она закуривает новую сигарету. Рассматривает толпу, снующую по стоянке. Она надела солнечные очки Маню. Не может сосредоточиться, забывает, что ищет в толпе Фатиму. В голове хаос, мысли возникают и исчезают. В голову лезет неизвестно что. Ей хотелось бы, чтобы в голове звучала музыка, заполнив ее до краев. Она может выбрать всех нас, и мужества не надо. Слова соответствуют ее тоскливому настроению — ее окружает звуковая реальность. И она ощущается иной, чем проявление ее эмоций. Страх есть, но он не виден, его не чувствуют, его ощущают лишь на ночных дорогах. Это — белая дама.
Паук ткет свою паутину между ней и внешним миром, возвращает спокойствие. Круг замыкается внутри нее.
Она делает второй круг — они договаривались о встрече на заправке. Ее мозг наполнен воспоминаниями о Маню.
Фатима стоит, облокотившись о щит с указателем номера проезда. Тарек сидит на земле рядом с ней — между ног стоит бутылка с кока-колой. Надин спрашивает себя, хочется ли ей встречаться с ними.
Они направляются к ней. Надин вдруг соображает, что у нее должно быть особенное лицо — по мере приближения у них меняется выражение. Она застыла в неподвижности и ждет, когда они подойдут.
Тарек широко улыбается:
— Я тебя даже не узнал.
Он смущен и не знает, что говорить. С растущим беспокойством смотрит на нее. Ей нравится его голос, но она не отвечает. Фатима смотрит на нее, и взгляд ее мрачнеет. Она обнимает Надин, прижимает к себе, чтобы утешить, а когда Надин начинает рыдать, прижимает к груди еще крепче.
Надин отстраняется и говорит:
— Ее убили час назад. Глупейшая история.
Слова с трудом срываются с ее губ. Тон голоса не соответствует обстановке. Она вообще не хочет говорить. Все они не имеют к этому отношения, даже горячая и живая Фатима. Паук закончил свою работу — паутина плотная и непрозрачная, как стена. Какая-то часть ее мозга спокойно наблюдает за другой частью. Держаться прямо, ничего не говорить и идти за Тареком к машине.
Она больше не плачет. Она подавлена и ощущает усталость. Она позволяет руководить ею. Тарек садится позади нее и тихо говорит с ней. Объясняет, что они сейчас уедут, что ничего не надо бояться, что они сделают все необходимое. Спрашивает, не хочет ли она выпить.
Ей хочется, чтобы он оставил ее в покое, но она молчит. Смотрит в окно. Она далека от этого мира, неспособна подать знак, который был бы понятен этим всем людям.
Дома выглядят серыми, несмотря на солнце. Никаких ярких красок. Люди застыли вдоль дороги — они замкнулись в себе. Мальчуган преследует другого, поменьше, но непонятно, играют они или дерутся. Группа девчонок ждет автобуса, у всех у них короткие юбочки. У всех одинаковые каштановые, гладкие волосы. Несколько арабов сидят на скамейке и курят. Тарек продолжает говорить.
Надин вдруг спрашивает:
— А Ноэлль? Вы ее нашли?
Фатима отвечает, что та не явилась на встречу. Надин уже не интересны ее объяснения. Мимо пролетает облупленный отель, потом ресторан с украшенной цветами террасой и по-летнему одетыми людьми, школа, какие строили в семидесятых годах из розово-серых плит. Решетки магазинов опущены — уже более семи часов.
Ее руки в постоянном движении, но она этого не замечает. То поправляет волосы, то расстегивает и застегивает пуговицу на рубашке, то натягивает ее на колени, то мнет затылок, надевает очки, трет глаза. Тарек берет ее руки в свои. В его жесте ощущается мольба. Он сжимает ее руки. Она прижимается к нему, цепляется за него, утыкается лицом ему в шею. Вначале контакт с его телом приносит ей облегчение, и она словно пытается проникнуть внутрь него. Потом вдруг отшатывается. Видит себя со стороны и понимает, что все пошло прахом. Она выпрямляется. Ей не хочется говорить. Она достает плейер.
Черная ночь, ты видишь ее горящие глаза, огненный всплеск, страх, это тот зверь, который обожает слезы.
Когда они добираются до стоянки, она говорит:
— Я здесь с вами расстанусь.
Тарек хватает ее за руку, но ей хочется, чтобы он больше ее не трогал. Он почти со злобой произносит:
— Ты не в себе и останешься здесь. Отоспишься, потом посмотрим.
Она идет вместе с ними. Фатима молчит. Не поднимает глаз от земли, крепко сжимает челюсти. Они берут номер с трехспальной кроватью и телевизором.
Ложатся втроем и включают ящик. У Надин жжет глаза. Он курит сигареты и косяки, которые ей передают. Фильм называется «Есть ли в зале француз?». Паршивый легавый вручает старухе бритву, чтобы она побрила свою курочку — та бреется стоя, и ее фотографирует приятель легавого.
Вдруг в руке у нее оказывается бутылка с виски, и она понимает, что брат и сестра отлучались, чтобы купить выпивку. Она даже не заметила их отсутствия.
Надин смотрит на Фатиму и понимает, что та тоже в печали, по-настоящему переживает, что Маню с ними нет и что она больше никогда ее не увидит.
Она уйдет с братом, деньгами и брюликами. Она недовольна. Она знает, что их поймают. Если закон ее не настигнет, то замучит совесть. Она сдохнет, как сука. Она может яростно отбиваться, но сдохнет, как сука. Потому что это у нее в крови — она создана для нищеты. Это у нее в крови, и все кончится плохо.
Она спрашивает Надин: «Что будешь делать?» Но ответа не ждет. Она догадывается, что произойдет. Отворачивается к стене и всю ночь лежит с открытыми глазами, ожидая утра, чтобы вернуться домой.
Тарек снимает джинсы и пуловер, забирается под простыни. Надин спрашивает себя, почему они спят в одной постели. Они засыпают, повернувшись друг к другу спинами.
Она просыпается среди ночи. Горечь потихоньку уходит. Она на ощупь ищет бутылку, окурки и зажигалку. Включает плейер: Ласкай страх.
Тарек перегибается через нее за пачкой сигарет. Она расстроена, что он проснулся. Она знает, что они займутся любовью, хотя не должны этого делать. Нехотя снимает наушники:
— Говорят, что когда ампутируют руку, то вначале еще ощущаешь ее. У меня такое же чувство. Она все еще здесь. И у меня осталось еще немного храбрости от нее, а потому утром я должна уехать.
Он целует ее, обнимает. Он не касается ее груди, лобка — он сжимает ее бедра. Она охватывает его ногами. Ощущает его в себе — это происходит само собой. Она чувствует, что он пытается отдать ей свою силу, облегчить ее страдания. Они залиты потом, пытаются утешить друг друга. Надин кончает, на мгновение успокаивается. Он хочет напоить ее тело любовью, и она раскрывается навстречу ему.
Но одновременно ощущает печаль. Ей мешает его тело — она заживо погребена под ним. Ее тошнит. Она осторожно отталкивает его, чтобы прервать объятия. Тарек гладит ее бедра и нежно обнимает. Она инстинктивно подавляет в себе желание слиться с ним. Горячая кожа стала липкой. Доверчивость, с которой он тянется к ней, раздражает ее.
Она медленно откатывается в сторону, притворяясь, что засыпает. Она уже крепко спит, когда он спрашивает, останется ли она с ними.
Она ждет, пока его дыхание станет спокойным, собирает свои вещи, потом выбирается из номера, чтобы поспешно одеться в темном коридоре. Она вдруг вспоминает, как прижималась к стене, когда еще подростком выбиралась из дома. Страх попасться, невероятное облегчение, когда переступишь порог. На улице посвежело.
Как обычно, рев плейера придает ей силы. Она идет вдоль шоссе, минуя несколько громадных рекламных щитов, на которых женщины бесстыже выпячивают обнаженные груди.
Она исследует собственную душу, рассматривает ее со всех сторон. Ищет следы сожаления, что рассталась с ними, не попрощавшись. Но ощущает лишь невероятное удовольствие от этой ночной прогулки. Почти физическое освобождение — жар покидает ее.
Ей плевать на собственную трусость, на бегство от проблем. Она идет прямо и ждет, когда найдет нужное место.
В нее вливаются невероятные силы, она полна уверенности и спокойствия.
Занимается день, становится жарко. Она идет навстречу встающему солнцу. Входит в город.
Возвращаются образы, обрывки разговоров. Память — странная штука, она распределяет данные, не соблюдая ни иерархии, ни хронологии.
Тело, сгоревшее в лесу, становится символом праздника — меняется все вокруг, наступил день счастья.
Встреча с себе подобной. Все рассуждения о родственной душе всегда казались ей подозрительными. Бессмысленными.
Навстречу ей идут на работу люди. Любой из них может узнать ее и с криком показать на нее пальцем. Она внимательна, но не напряжена. И готова пустить себе пулю в лоб при любом подозрительном движении.
Ее пальцы не отпускают рукоятки пистолета, словно в руке у нее — внимательный любовник.
Им ее не поймать.
Она не чувствует ни сомнений, ни колебаний — она идет, глядя прямо вперед.
Дойдя до центра города — она шла долго, судя по количеству песен, которые прокрутились в плейере, — покупает бутылку виски и шоколад. Солнце уже стоит высоко и обжигает кожу.
Она садится на скамейку в зеленом сквере с множеством игровых детских площадок. Burn it clean.[31] Полузакрыв глаза, она мелкими глотками с наслаждением пьет теплое спиртное. Она растворяется в жаре, наслаждаясь щедрым солнцем, светящем даже последним из потаскух.
Кончиками пальцев она ласкает рукоятку и ствол, ласкает метал, словно пытаясь сделать его тверже и напряженнее, чтобы он излился ей в рот своим свинцовым семенем.
Она уже готова и сама удивляется своему спокойствию. Она пропиталась солнцем, она достает пушку из кармана. Когда прогремит выстрел, она будет думать о Маню — они навсегда останутся вместе.
Она лежит на животе. Заломленные за спину руки держит человек, прижимающий ее коленом к земле. Она окружена и обезоружена. Они появились так внезапно, что она не успела понять, что происходит. Одни в гражданском, другие в форме. В нескольких шагах от нее раздается рев толпы, сообразившей, кого здесь поймали, и радующейся ее пленению. Во рту вкус крови. Падая, она прикусила губу.
Это должно было случиться. А ей казалось, что этого можно было избежать.
Я устала делать то, что мне говорят, мне надоело все ваше старое дерьмо, вы довели меня — смотрите, я сейчас сорвусь.
Во мне чувство, чувство № 13, оно во мне, оно меня взрывает изнутри.
Я кричу во всю глотку внутри себя, но ни один не слышит меня.
Она накрывает мой мрачный мирок, это волна чувств.
Сладкая маленькая штучка не так уж сладка.
Тебе не удастся расстроить меня.
Лучше прогуляйтесь в моем лесу. Лучше пройдитесь в реальном мире.
Обопрись на меня или хотя бы доверься.
Все призрачно теперь, когда я лгу и стараюсь отрицать то, что чувствую.
Мне тесен мир, я словно онемел, почему кругом все так тускло? Пожалуйста, будь со мной понежней, я не знаю, что творится со мной, пожалуйста, будь ласков со мной, не волнуйся.
Если я думаю, я думаю о тебе. Если вижу сны, то это сны о тебе. Я открываю глаза, но они не способны видеть.
Камера смертников, сколько ты еще сможешь выдержать.
Мы притворились, что были мертвы.
У нее такой огромный клитор, что даже яйца не нужны.
Когда я просыпаюсь утром, никто не говорит мне, что делать.
Ни красного света, ни ограничения скорости.
Я хочу этого сейчас, она сказала, Я ХОЧУ ЭТОГО СЕЙЧАС.
Накатывает тошнота.
Самоубийственные настроения.
Красива ли она внутри, красива ли она сзади, уродлива ли она внутри, уродлива ли она сзади…
Когда я была сучкой-девчонкой, я дала тебе слишком много, бэби, но ты захотел еще…
Влезай в машину. Прошвырнемся куда-нибудь, мне с тобой так хорошо, я с тобой схожу с ума.
Ангелы мечтают о тебе.
Может быть, ты самая красивая девушка в мире.
Ежедневно сияет солнце.
Мой мозг в полном расстройстве. Отказывается проигрывать.
Что делать, когда невозможно прорваться? Что делать, когда невозможно больше терпеть? Что делать, когда больше нет сил терпеть?
Возвышенная и отчаянная, уродливая сперма. Вонзись в мою глотку, грязная рвань. Это то, что мне нужно, пустая дыра, выгребная яма. Кончай, ради исступления. Я ГЛОТАЮ, ГЛОТАЮ.
Монополия печали.
Я объявила войну реальному миру. Этот сукин сын ждал меня. И я снова проиграла.
Сожги все дотла.
-